Анна Ахматова. Поэма без героя
Источник: Факсимильное воспроизведение авторской рукописи по книге: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой Т.1. 1938-1941 на вкладке между стр. 480 и 481. OCR: Владимир Есаулов
Анна Ахматова
ПОЭМА БЕЗ ГЕРОЯ
Первая (Ташкентская) редакция
( Экземляр Л.К.Чуковской )
" Tout le monde a raison."
Rouchefoucault.* _______________________________ * Все правы. Ларошфуко (фр.)
Ленинград (1940) - Ташкент (1942)
Дарю эту тетрадь
Моему дорогому другу Л.К.Ч.
с любовью и благодарностью.
А.
_____________________________________________________________
ПОЭМА БЕЗ ГЕРОЯ
Часть I
Тринадцатый год
(1913)
Di rider finirai
Pria dell' aurora.
Don Giovanni *
"Во мне еще как песня или горе
Последняя зима перед войной"
" Белая Стая " _________________________________ * Смеяться перестанешь Раньше, чем наступит заря.
Дон Жуан (ит.).
ВСТУПЛЕНИЕ Из года сорокового, Как с башни на все гляжу. Как будто прощаюсь снова С тем, с чем давно простилась, Как будто перекрестилась И под темные своды схожу.
1941, август Ленинград (возд <ушная> трев <ога> )
ПОСВЯЩЕНИЕ А так как мне бумаги не хватило Я на твоем пишу черновике. И вот чужое слово проступает И, как снежинка на моей руке, Доверчиво и без упрека тает. И темные ресницы Антиноя Вдруг поднялись, и там - зеленый дым, И ветерком повеяло родным... Не море ли? — Нет, это только хвоя Могильная и в накипаньи пен Все ближе, ближе ... "Marche funebre"...*
Шопен 26 декабря 1940 года. __________________________ * Похоронный марш (фр.).
I
"In my hot youth —
when George the Third was King..."
Byron. *
______________________
* В мою пылкую юность —
Когда Георг Третий был королем...
Байрон (англ.).
Я зажгла заветные свечи И вдвоем с ко мне не пришедшим Сорок первый встречаю год, Но Господняя сила с нами, В хрустале утонуло пламя И вино, как отрава жжет... Это всплески жуткой беседы, Когда все воскресают бреды, А часы все еще не бьют... Нету меры моей тревоги, Я, как тень, стою на пороге Стерегу последний уют. И я слышу звонок протяжный, И я чувствую холод влажный. Холодею, стыну, горю И, как будто припомнив что-то, Обернувшись в пол оборота Тихим голосом говорю: Вы ошиблись: Венеция дожей Это рядом. Но маски в прихожей И плащи, и жезлы, и венцы Вам сегодня придется оставить. Вас я вздумала нынче прославить, Новогодние сорванцы. Этот Фаустом, тот Дон Жуаном... А какой-то еще с тимпаном Козлоногую приволок. И для них расступились стены, Вдалеке завыли сирены И, как купол, вспух потолок. Ясно все: не ко мне, так к кому же?! Не для них здесь готовился ужин И не их собирались простить. Хром последний, кашляет сухо. Я надеюсь, нечистого духа Вы не смели сюда ввести. Я забыла ваши уроки, Краснобаи и лжепророки, Но меня не забыли вы. Как в прошедшем грядущее зреет, Так в грядущем прошлое тлеет Страшный праздник мертвой листвы. Только... ряженых ведь я боялась. Мне всегда почему-то казалось, Что какая-то лишняя тень Среди них без лица и названья Затесалась. Откроем собранье В новогодний торжественный день. Ту полночную Гофманиану Разглашать я по свету не стану, И других бы просила... Постой, Ты как будто не значишься в списках, В капуцинах, паяцах, лизисках — Полосатой наряжен верстой, Размалеванный пестро и грубо — Ты — ровесник Мамврийского дуба, Вековой собеседник луны. Не обманут притворные стоны: Ты железные пишешь законы, — Хамураби, Ликурги, Солоны У тебя поучиться должны.
Существо это странного нрава,
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.
И ни в чем не повинен,- ни в этом,
Ни в другом, и ни в третьем. Поэтам
Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета,
Или сгинуть... да что там! про это
Лучше их рассказали стихи.
* * * Крик: "Героя на авансцену!" Не волнуйтесь, дылде на смену Непременно выйдет сейчас... Чтож вы все убегаете вместе, Словно каждый нашел по невесте, Оставляя с глазу на глаз Меня в сумраке с этой рамой, Из которой глядит тот самый До сих пор не оплаканный час.
Это все наплывает не сразу.
Как одну музыкальную фразу,
Слышу несколько сбивчивых слов.
После... лестницы плоской ступени,
Вспышка газа и в отдаленьи
Ясный голос: "Я к смерти готов".
II
Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень.
Баратынский Распахнулась атласная шубка... Не сердись на меня, голубка, Не тебя, а себя казню. Видишь, там, за вьюгой крупчатой, Театральные арапчата Затевают опять возню. Как парадно звенят полозья И волочится полость козья. Мимо, тени! Он там один. На стене его тонкий профиль — Гавриил, или Мефистофель Твой, красавица, паладин? Ты сбежала ко мне с портрета, И пустая рама до света На стене тебя будет ждать — Так пляши одна без партнера. Я же роль античного хора На себя согласна принять...
* Ты в Россию пришла ниоткуда, О, мое белокурое чудо, Коломбина десятых годов! Что глядишь ты так смутно и зорко? — Петербургская кукла, актерка, Ты, один из моих двойников. К прочим титулам надо и этот Приписать. О, подруга поэтов! Я — наследница славы твоей. Здесь под музыку дивного мэтра, Ленинградского дикого ветра Вижу танец придворных костей,
* * * Оплывают венчальные свечи, Под фатой поцелуйные плечи, Храм гремит: "Голубица, гряди!.." Горы пармских фиалок в апреле И свиданье в Мальтийской Капелле, Как отрава в твоей груди.
Дом пестрей комедьянтской фуры, Облупившиеся амуры Охраняют Венерин алтарь. Спальню ты убрала, как беседку. Деревенскую девку-соседку — Не узнает веселый скобарь.
И подсвечники золотые, И на стенах лазурных святые — Полукрадено это добро. Вся в цветах, как "Весна" Боттичелли, Ты друзей принимала в постели, И томился дежурный Пьеро.
Твоего я не видела мужа,
Я, к стеклу приникавшая стужа
Или бой крепостных часов.
Ты не бойся, дома не мечу,
Выходи ко мне смело навстречу, —
Гороскоп твой давно готов.
III
"Падают брянские, растут у Манташева.
Нет уже юноши, нет уже нашего".
Велимир Хлебников Были святки кострами согреты. И валились с мостов кареты, И весь траурный город плыл По неведомому назначенью По Неве, иль против теченья, — Только прочь от своих могил. В Летнем тонко пела флюгарка И серебряный месяц ярко Над серебряным веком стыл.
И всегда в тишине морозной, Предвоенной, блудной и грозной, Потаенный носился гул. Но тогда он был слышен глухо, Он почти не касался слуха И в сугробах Невских тонул
* * * Кто за полночь под окнами бродит, На кого беспощадно наводит Тусклый луч угловой фонарь — Тот и видел, как стройная маска На обратном "Пути из Дамаска" Возвратилась домой не одна. Уж на лестнице пахнет духами, И гусарский корнет со стихами И с бессмысленной смертью в груди Позвонит, если смелости хватит, Он тебе, он своей Травиате, Поклониться пришел. Гляди. Не в проклятых Мазурских болотах. Не на синих Карпатских высотах...
Он на твой порог...
Поперек..,
Да простит тебе Бог!
* * * Это я — твоя старая совесть — Разыскала сожженную повесть И на край подоконника В доме покойника Положила и на цыпочках ушла.
* * *
ПОСЛЕСЛОВИЕ Все в порядке; лежит поэма И, как свойственно ей, молчит. Ну, а вдруг как вырвется тема, Кулаком в окно застучит? И на зов этот издалека Вдруг откликнется страшный звук Клокотание, стон и клекот...
И виденье скрещенных рук.
26 декабря 1940 г. Ленинград. Фонтанный Дом (Ночь)
Часть II-ая
РЕШКА
(Intermezzo)
В.Г.Гаршину
"Я воды Леты пью...
Мне доктором запрещена унылость"
Пушкин Мои редактор был недоволен, Клялся мне, что занят и болен, Засекретил свой телефон... Как же можно! три темы сразу! Прочитав последнюю фразу, Не понять, кто в кого влюблен.
Я сначала сдалась. Но снова Выпадало за словом слово, Музыкальный ящик гремел. И над тем надбитым флаконом, Языком прямым и зеленым, Неизвестный мне яд горел.
А во сне все казалось, что это Я пишу для кого-то либретто, И отбоя от музыки нет. А ведь сон — это тоже вещица! "Soft embalmer"*, Синяя птица. /* "Нежный утешитель" из стихотоврения Джона Китса "Ода ко сну" Эльсинорских террас парапет.
И сама я была не рада, Этой адской арлекинады, Издалека заслышав вой. Все надеялась я, что мимо Пронесется, как хлопья дыма, Сквозь таинственный сумрак хвой.
Не отбиться от рухляди пестрой! Это старый чудит Калиостро За мою к нему нелюбовь. И мелькают летучие мыши, И бегут горбуны по крыше, И цыганочка лижет кровь.
Карнавальной полночью римской И не пахнет, — напев Херувимской За высоким окном дрожит. В дверь мою никто не стучится, Только зеркало зеркалу снится, Тишина тишину сторожит.
Но была для меня та тема, Как раздавленная хризантема На полу, когда гроб несут. Между помнить и вспомнить, други, Расстояние, как от Луги До страны атласных баут.
Бес попутал в укладке рыться... Ну, а все же может случиться, Что во всем виновата я. Я — тишайшая, я — простая, — "Подорожник", " Белая Стая " — Оправдаться? Но как, друзья!?
Так и знай: обвинят в плагиате... Разве я других виноватей?.. Правда, это в последний раз... Я согласна на неудачу И смущенье свое не прячу Под укромный противогаз. * * * * Та столетняя чаровница Вдруг очнулась и веселиться Захотела. Я ни при чем. Кружевной роняет платочек, Томно жмурится из-за строчек И брюлловским манит плечом.
Я пила ее в капле каждой И, бесовскою черной жаждой Одержима, не знала, как Мне разделаться с бесноватой. Я грозила ей звездной палатой И гнала на родной чердак, В темноту, под Манфредовы ели, И на берег, где мертвый Шелли Прямо в небо глядя, лежал, И все жаворонки всего мира Разрывали бездну эфира И факел Георг держал, Но она твердила упрямо: "Я не та английская дама И совсем не Клара Газюль, Вовсе нет у меня родословной, Кроме солнечной и баснословной. И привел меня сам Июль".
А твоей двусмысленной славе, Двадцать лет лежавшей в канаве, Я еще не так послужу; Мы с тобой еще попируем И я царским моим поцелуем Злую полночь твою награжу.
1941. Январь.(3-5-ого днем) Ленинград. Фонтанный Дом. Переписано в Ташкенте 19 янв <аря> 1942 (ночью во время легкого землетрясения).
ЭПИЛОГ
Городу и Другу Так под кровлей Фонтанного Дома, Где вечерняя бродит истома С фонарем и связкой ключей, — Я аукалась с дальним эхом Неуместным тревожа смехом Непробудную сонь вещей,- Где свидетель всего на свете, На закате и на рассвете Смотрит в комнату старый клен, И, предвидя нашу разлуку, Мне иссохшую черную руку, Как за помощью тянет он. .............. А земля под ногами горела И такая звезда глядела В мой еще не брошенный дом, И ждала условного звука... Это где-то там — у Тобрука, Это где-то здесь — за углом. Ты мой грозный и мой последний, Светлый слушатель темных бредней: Упованье, прощенье, честь. Предо мной ты горишь, как пламя, Надо мной ты стоишь, как знамя И целуешь меня, как лесть. Положи мне руку на темя. Пусть теперь остановится время На тобою данных часах. Нас несчастие не минует И кукушка не закукует В опаленных наших лесах. А не ставший моей могилой Ты гранитный Побледнел, помертвел, затих. Разлучение наше мнимо, Я с тобою неразлучима Тень моя на стенах твоих Отраженье мое в каналах, Звук шагов в Эрмитажных залах И на гулких дугах мостов, И на старом Волковом Поле, Где могу я плакать на воле В чаще новых твоих крестов. Мне казалось, за мной ты гнался Ты, что там умирать остался В блеске шпилей в отблеске вод. Не дождался желанных вестниц, Над тобой лишь твоих прелестниц Белых ноченек хоровод. А веселое слово- дома Никому теперь незнакомо Все в чужое глядят окно Кто в Ташкенте, кто в Нью-Йорке И изгнания воздух горький, Как отравленное вино. Все мы мной любоваться могли бы, Когда в брюхе летучей рыбы Я от злой погони спаслась И над Ладогой и над лесом, Словно та одержимая бесом, Как на Брокен ночной неслась. А за мной тайной сверкая И назвавшая себя - Седьмая На неслыханный мчалась пир Притворившись нотной тетрадкой Знаменитая Ленинградка Возвращалась в родной эфир.
Окончено 19 августа
1942.
Ташкент