Песах Амнуэль. Удар невидимки
Когда-нибудь это должно было случиться. В конце концов, космос - это продолжение Земли, и люди там летают вполне земные, как бы они ни старались изображать из себя существ не от мира сего. Но почему опять мы? Почему, если уж суждено было случиться в космосе первому убийству, то убитый непременно должен был оказаться евреем? Я, конечно, понимаю, что ценность человеческой жизни не зависит от того, к какой национальности принадлежал убитый, но таково уж свойство еврейского характера - если публикуются списки Нобелевских лауреатов, в первую очередь подсчитывать число евреев, а если в США выбрали нового президента, прежде всего интересоваться, не еврей ли он. Хочется, чтобы нас было больше, чтобы мы были лучше прочих, хотя, как известно, выделяя евреев, Творец вовсе не это имел в виду. И наверняка Он не хотел, чтобы первым убитым на орбите оказалось "лицо еврейской национальности".
Космонавты погибали, конечно, и до Михаэля Дранкера. После трагедии "Салюта" полвека назад, был "Челленджер", и была разгерметизация "Мира-2", и был взрыв баллонов на "Альфе" в две тысячи шестом... Но это подводила техника. А чтобы так, ударом по голове... Наш, израильский, космонавт на международной орбитальной станции... Ужасно.
Мой сосед Роман Бутлер, комиссар отдела убийств тель-авивской полиции, о карьере космонавта никогда не думал. Вернувшись домой после того расследования, он недели две ходил, покачиваясь, как моряк, сошедший на берег после долгого плавания, а на мои расспросы отвечал так, будто я веду с ним переговоры из ЦУПа:
- Я понял. Нет, не могу. Только после суда. Сеанс окончен.
Суд состоялся вчера, приговор был вынесен, и Роман сам позвонил мне вечером и попросил разрешения придти на чашку кофе. Получил он и кофе, и пирожные, и рюмку итальянского ликера. Интерес у меня был шкурный - услышать подробности расследования.
- Историк, - сказал Роман, - должен, по идее, хорошо разбираться в психологии масс. Психология личности - это несколько иная профессия, я прав, Песах?
- В принципе, да, - сказал я с сомнением. - Ты хочешь сказать, что, поскольку я историк, то нюансов этой трагедии могу не ощутить?
- Нет... Я просто хочу, чтобы ты представил себя на моем месте в тот день шестого июля. Сижу я в своем кабинете в Управлении полиции, и вдруг звонит мне сам министр Башмет и приказывает взяться за расследование...
В первую секунду Бутлер понял только, что убили какое-то важное лицо. Слушая министра, он одновременно набирал на пульте соседнего видеофона номер своего эксперта, с которым обычно выезжал на происшествия. Из чего следует, что фамилия убитого ему сначала ровно ничего не сказала.
- Убит Дранкер ударом по голове, - продолжал министр полиции. - Тело обнаружил экипаж-сменщик всего полчаса назад, официального заявления еще не было. По идее, господин Бутлер, проблема еще и в том, какое государство должно взять на себя расследование, поскольку станция "Бета" официально является международной территорией Еврокосмоса... Бедняга Михаэль, он ведь только месяц назад женился, я был на его свадьбе...
И только тогда Роман понял, наконец, о чем толкует министр.
- Через час спецрейс вылетает с базы в Явне, вертолет за тобой послан. Есть вопросы?
- Только один, - сказал Бутлер. - Мои полномочия?
- Проведение полного расследования с использованием всех наличных технических средств. С тобой полетит Джордан Мюррей из американского отряда астронавтов. У него юридическое образование...
- Ты понимаешь мое состояние? - продолжал свой рассказ Роман. - Два часа, что я летел на "Стархуке" в Гвинею, на международный космодром, я думал о том, что либо мой министр чего-то не понял, либо я круглый дурак. Ведь я сам слышал и видел, как еще неделю назад экипаж, с которым прилетел на "Бету" Дранкер, вернулся на Землю. А следующий экипаж стартовал вчера, и все это видели в прямом эфире, и сегодня утром они действительно должны были состыковаться... Но ведь целую неделю Дранкер был на станции один, и если его не убили новоприбывшие, ударив Михаэля по голове неосторожно открытым люком, то совершить убийство было просто некому!
Мне и на космодроме не дали раздумывать и спрашивать - резервный "Уран" был готов к старту, и нас с Мюрреем погрузили на борт сразу после медицинского контроля. Только там, в кабине, во время стартового отсчета, я сумел впервые ознакомиться с предварительным отчетом. Мюррей, кстати, тоже. Ну, я тебе скажу, люблю запутанные дела, но здесь мне сразу захотелось обратно, в Тель-Авив...
Смена, в составе которой израильский космонавт Михаэль Дранкер работал три с половиной месяца, включала стандартный набор профессий: был здесь астрофизик Леон Крущевский (Польша), космобиолог Шарль Надар (Франция), физхимик Дуглас Мартин (Соединенные Штаты) и бортинженер Муса Аль-Харади (Палестина). Дранкер в этой компании был единственным профессиональным пилотом орбитальных объектов и потому, когда работы на борту были успешно выполнены, четверо его спутников вернулись на Землю, а Михаэль остался на "Бете" - дожидаться следующей смены. Он прожил в одиночестве неделю, проводя профилактические работы и дважды корректируя орбиту. Последний сеанс связи с базой Дранкер провел вечером, вскоре после старта корабля сменщиков. Узнав, что грузопассажирский "Паром-3" вышел на орбиту, Дранкер попросил, чтобы его не беспокоили до утра - хочет хорошенько выспаться перед встречей.
В назначенное время Дранкер на связь не вышел. С Земли включили будильник - попросту говоря, сирену на пульте управления "Беты", способную разбудить даже спящего медведя. Дранкер не ответил. Телекамеры на станции показывали пустоту в лабораторных отсеках - ясно было, что Михаэль еще не выполз из своей каюты. Приближалось время стыковки, а станция молчала. Экипажу пришлось ориентировать аппараты в нештатном режиме, и хорошо, что обошлось без происшествий. Стыковались, открыли люки на полчаса раньше, чем предписывалось программой полета - молчание Дранкера перешло все разумные границы.
Тело обнаружил Виктор Чубаров (Россия) - бортинженер из сменного экипажа. Дранкера не было в его каюте, он не спал и, по-видимому, даже не ложился. Чубаров нашел космонавта под панелью кристаллизатора - затылок Михаэля был рассечен, кровь запеклась в волосах. По лаборатории летали мелкие кровяные капли, которые нельзя было увидеть с Земли через телемонитор.
В условиях невесомости Дранкер непременно должен был выплыть на осевую линию лаборатории после многократных отталкиваний от стенок. Но этого не произошло - из-за того, что рукав комбинезона зацепился за педаль ножного управления кристаллизатором. Эта случайность и послужила причиной того, что тело не было обнаружено с Земли во время утреннего телеобзора.
Всем прибывшим на станцию было ясно, что нанести себе удар по затылку Дранкер не мог. Никаких предметов, способных случайно нанести удар, в помещении не оказалось. Макс Фарбер (Германия), руководитель нового экипажа и сменщик Дранкера, немедленно проинформировал Землю и получил инструкцию: ни к чему на борту не прикасаться, вернуться на "Паром", люки задраить, отстыковаться и в свободном полете ждать прибытия экспертов-криминалистов.
- Летели мы к "Бете" шесть часов, - сказал мне Бутлер. - Представляешь, высота всего триста двадцать километров, но пока выйдешь на параллельную орбиту, пока уравняешь векторы движения... Я в этом ничего не понимаю, летели мы пассажирами, шесть часов полета дали мне и Мюррею возможность обсудить детали и поговорить по телесвязи со сменным экипажем, все еще болтавшимся на своем "Пароме" около "Беты". У меня сложилось впечатление, что космонавты были в шоке, о чем я и сообщил на базу. Мнение Мюррея с впадало с моим: этот экипаж на станцию допускать нельзя, пусть возвращаются, тем более, что, пока мы будем производить дознание, на станции не должно быть посторонних. И нужно подготовить связь с каждым из членов предыдущего экипажа. Земля с нами согласилась, и потому, когда мы приблизились к "Бете", "Парома" поблизости уже не было.
Стыковку описывать не буду, к расследованию это не относится, скажу только, что экипаж "Урана" произвел все операции ювелирно, меня всего один раз едва не вывернуло наизнанку - когда мы совершали облет станции, чтобы выйти к стыковочному узлу лабораторного отсека.
Они остались на станции вдвоем - Бутлер и Мюррей. "Уран" отстыковался и висел в полукилометре на параллельной орбите, готовый в любой момент придти на помощь. Бутлер и Мюррей извлекли тело космонавта из-под панели сложного на вид аппарата и, с трудом зафиксировавшись гибкими лентами, принялись за работу.
По общему мнению, Михаэль был мертв уже почти сутки - значит, он действительно получил смертельный удар вчера вечером, когда, по-видимому, сидел у пульта кристаллизатора. Удар нанесен был сверху и сзади каким-то не очень острым предметом - возможно, это был топор с незаточенным лезвием.
- Ты знаешь, - сказал мне Роман, - в космосе перестаешь понимать простые вещи. Я, например, потратил полчаса, не понимая, как вообще в невесомости можно было нанести удар такой силы. Это чисто психологический эффект - я ведь знал, что даже при отсутствии тяжести сохраняется инерция движения тела, и, если тебя придавит массивный предмет, то может раздавить не хуже, чем на Земле...
Два часа они искали по всем помещениям орудие убийства - пытаясь ответить на вопрос "чем?", они отвлекали себя от куда более существенного вопроса "кто?" Ну, нашли бы они, допустим, топор со следами крови. А кто брал этот топор в руки? Однако ни топора, ни вообще предмета, более массивного, чем блокнот, на станции в незакрепленном состоянии не оказалось.
Вопрос "чем?" остался открытым, и пришлось, хочешь-не хочешь, заняться вопросом "кто?"
- Ты понимаешь, - сказал мне Роман, - каждый из нас не свободен от стереотипов. Эти стереотипы и определяют первую версию. И нужно отработать эту версию до конца, чтобы отправить стереотипы туда, где им надлежит быть - в корзину...
Когда они, спрятав тело Дранкера в пластиковый мешок и очистив помещения от все еще летавших вокруг капелек крови, сели в кресла у пульта и затянулись ремнями, Мюррей сказал:
- Извините, Роман, но я не вижу никакой альтернативы версии пришельцев. Вы будете смеяться...
- Не буду, - мрачно сказал Роман. - Вчера вечером на расстоянии до двух тысяч километров от "Беты" не было ни одного человека. Единственная, кроме "Беты", действующая станция - "Альфа-3", но никто из ее экипажа не покидал станцию.
- А в пришельцев я не верю, - заключил Мюррей.
- Как и я, - согласился Бутлер. - Мы не можем ответить на вопросы "кто?" и "чем?". Давайте попробуем подумать - почему?..
Мюррей покачал головой.
- Как и у вас, - продолжал Бутлер, - у меня есть свои стереотипы. О пришельцах я не думал, потому что не могу избавиться от мысли - на борту три с половиной месяца жил человек, который мог ненавидеть Дранкера. Я имею в виду бортинженера Аль-Харади. Он палестинец. Я так понимаю, что Аль-Харади и Дранкера включили в один экипаж не в силу необходимости, а как символ мира между евреями и палестинцами. Аль-Харади мог, действительно, быть лоялен к Израилю - собственно, это проверяла служба безопасности Еврокосмоса, иначе такой ситуации не допустили бы. Но... три с половиной месяца - это испытание.
- Я понимаю, что вы хотите сказать, - прервал Бутлера Мюррей. - Могло появиться раздражение, потом злость, а потом... Согласен - палестинцы вспыльчивы и необузданны, даже самые интеллектуальные из них. Но я вижу намек на мотив и не вижу ни способа, ни орудия убийства. Алиби у Аль-Харади, вы ж понимаете, стопроцентное. Как и у всего экипажа. Более того - как у всего человечества. Вот почему моя версия о пришельцах, при всей ее бездарности, выглядит единственно возможной.
Больших холодильников на борту не было, и тело космонавта, облачив в легкий скафандр, выпустили за борт на страховочном фале. Мюррей предложил было оставить Дранкера на станции до конца расследования, а в пластиковый мешок время от времени подкладывать брикеты сухого льда из криогенной установки, но Земля эту идею отвергла. Когда скафандр появился за иллюминатором в лучах Солнца, Бутлер подумал, что это неправильно, и какая-то еще мысль пришла ему в голову, но промелькнула, не оставив следа - одно лишь ощущение того, что разгадка была совсем рядом, а он...
Проводив взглядом скафандр, Бутлер вернулся к насущным делам. Предстоял допрос экипажа, и нужно было хорошо продумать вопросы. Космонавты, вернувшиеся на Землю неделю назад, были доставлены в Еврокосмический центр в Лионе, разведены по разным комнатам, с ними уже говорили следователи, но Бутлер с Мюрреем хотели составить собственное мнение.
- Начнем с Аль-Харади, согласны? - сказал Бутлер. - Я хочу разобраться с моей версией, чтобы...
- Не нужно объяснять, я все понимаю.
Муса Аль-Харади оказался крупным мужчиной лет тридцати с типично арабскими усиками. Взгляд бортинженера был открытым и располагал к доверительной беседе. Разговор шел на английском, чтобы понимал Мюррей, хотя Аль-Харади наверняка знал иврит, а Бутлер прекрасно говорил по-арабски.
- Я хочу сразу расставить все точки над i, - сказал бортинженер. - Я могу представить, о чем думает комиссар Бутлер. Еврей и палестинец в одном экипаже - ситуация взрывоопасная. Свои политические взгляды я никогда не скрывал. Повторяю для вас: государство Палестина еще не достигло своих естественных границ. Есть еще земли, оккупированные Израилем - я имею в виду район Рамле и часть долины Арава. Но я решительный противник насильственных действий. Только переговоры. Террор - это варварство. Террористы своими акциями унижают палестинскую нацию. Не могу сказать, что любил Дранкера. У нас сложились нормальные деловые отношения. Как со всеми другими.
- Я в этом не сомневаюсь, - сухо сказал Бутлер и взглядом попросил Мюррея продолжить допрос.
- Нас интересует техническая сторона, - обратился к палестинцу Мюррей. - По правде говоря, возможно, когда мы опросим всех, выяснится, что у каждого были свои причины желать смерти Дранкера. Человеческие отношения - штука тонкая, особенно здесь, в закрытом пространстве открытого космоса... Ваши возможные мотивы лежат на поверхности, и, скорее всего, именно поэтому они несостоятельны... Нет-нет, сейчас нас интересует техника. Дранкер был на борту один в течение недели. Орудие убийства не найдено. Как мы ни обдумывали, но, если не считаться с версией пришельцев, остается одно. Существует техническая возможность запрограммировать на станции что-то и как-то, чтобы в нужный момент это "что-то" нанесло удар... Причем, это "что-то" должно не вызывать никаких подозрений. Настолько, что мы даже не обратили на эту... э-э... штуку внимания при осмотре лаборатории. Вы понимаете, что я хочу сказать? Вы бортинженер, знаете станцию как свои пять пальцев, в отличие от нас...
- Понимаю, - медленно сказал Аль-Харади, глядя не на Мюррея, а куда-то поверх его головы. - Я думал об этом, поскольку другого варианта просто нет. Если это не воля Аллаха и не пришельцы, то - кто-то из нас. Но... вы понимаете, в каком я положении? Если такая возможность будет обнаружена, на кого, опять-таки, падут подозрения в первую очередь? На меня! И не только потому, что я палестинец, и на нас автоматически вешают всех собак. Но я - бортинженер, и, как говорится, если не я, то кто же?
- Мы не столь прямолинейны, - спокойно ответил Мюррей. - Возможность что-то сделать еще не означает реальности... Мы будем работать со всеми... И если вы придумаете, вспомните что-то...
- Конечно, - энергично кивнул Аль-Харади.
Остальные члены экипажа оказались очень умными, милыми и откровенными людьми. Пятичасовая беседа, обошедшаяся налогоплательщикам в десятки тысяч долларов, завершилась заключением, сделанным комиссаром Бутлером поздно вечером, после окончания сеанса связи.
- Никаких зацепок, - мрачно резюмировал комиссар. - Прямо-таки всеобщая любовь и во человецех благоволение... Как ни крути, только у Аль-Харади был хоть какой-то мотив.
- Плохо, - согласился Мюррей. - Орудия нет, мотива, по сути, нет, подозреваемых нет. Если, конечно...
- Только не говорите мне, что для пришельцев не нужен мотив, - сказал Бутлер.
С тем и легли спать - Бутлер занял каюту Дранкера в смутной надежде, что дух убитого подскажет ему во сне хоть какую-нибудь идею. И действительно, что-то промелькнуло в затуманенном уже сознании, та же самая мысль, которую не удалось ухватить, когда за иллюминатором проплывало тело Дранкера. А ночью Бутлеру снились Эркюль Пуаро и Шерлок Холмс, спорившие между собой о том, можно ли убить человека с помощью заклинаний и заговоров.
Проснулся Бутлер среди ночи и едва не вылетел из спального мешка, сделав резкое движение. Коллега Мюррей спал, дверь в его каюту была плотно прикрыта. Комиссар проплыл, держась за поручни, в лабораторный отсек. Он с трудом сдерживал тошноту: желудок, тем более, после внезапного пробуждения, не желал мириться с невесомостью. Он уже знал, что искать. Собственно, искать было и не нужно - разве вчера он не сидел у криогенного аппарата целый вечер? Нужно лишь было разобраться - как. И ведь наверняка та же идея пришла в голову Аль-Харади - теперь комиссару стали ясны взгляды, которые бортинженер то и дело бросал поверх его головы.
Через час, перепробовав работу криогенной системы "Север" в различных режимах, Бутлер не выдержал и постучал в дверь каюты Мюррея. Американец что-то пробормотал в ответ и минуту спустя появился в лабораторном отсеке.
- О! - сказал он, увидев Бутлера за пультом "Севера". - Вы тоже догадались... Я хотел сначала проанализировать все следствия... Итак, где?
Бутлер нажал на пульте комбинацию клавиш, сверяясь с табличкой-инструкцией, расположенной под пластиковым покрытием прямо перед глазами оператора. "Север" отозвался тихим шуршанием, после чего в верхней части аппарата открылся люк, дохнуло морозным воздухом, и на приемный лоток выпал белый брусок, по форме напоминавший лезвие топора. Если бы лоток в ту же секунду автоматика не прикрыла крышкой, брусок, оттолкнувшись, неминуемо поплыл бы вдоль помещения лаборатории.
- Сухой лед, - прокомментировал Бутлер.
- Да, - согласился Мюррей. - Я подумал о том же. Если увеличить силу сброса и отключить автоматику, закрывающую лоток... А? Это ведь можно запрограммировать? Удар получится сильным, а час спустя от "топора" не останется и воспоминаний...
- И Аль-Харади знал об этом, когда мы с ним беседовали, - кивнул Бутлер.
- Знать - не значит сделать, - возразил Мюррей, впрочем, без уверенности в голосе.
- Есть мотив, есть возможность, есть орудие, - заключил комиссар.
- Утром мы вызвали на связь Аль-Харади, - сказал мне Роман, морщась, будто проглотил дольку лимона: воспоминание было не из приятных. - Я сидел вне поля зрения камеры, говорил Мюррей. Бортинженер и не думал отпираться. Да, он еще вчера, во время разговора, догадался, как это могло быть проделано. Да, промолчал, потому что хотел все обдумать. Нет, не сообщил, потому что не успел. Нет, доказать свою непричастность он не может. Да, он мог, в принципе, составить такую программу. Кстати, из всех, кто был на станции, только он и мог. Да, он мог составить программу таким образом, чтобы она стерлась из памяти компьютера сразу после исполнения. Да, он понимает, что подозрение падает только на него...
- Но я не делал ничего подобного! - сказал Аль-Харади. - Зачем? Мои взгляды вам уже известны.
- Вызвать напряженность между евреями и палестинцами, - сказал Мюррей.
- Глупости! Любой хамасовец сделает это с куда большим успехом, взорвав магазин в Иерусалиме!
- Не хочу спорить, - вздохнул Мюррей, - хотя теракт в космосе вызовет такой резонанс, перед которым...
- А зачем так усложнять? Я мог пырнуть Михаэля ножом перед объективами телекамер, это видели бы миллионы зрителей, и вот тогда резонанс, действительно, был бы... По-вашему, я идиот?
- Господин Аль-Харади, - вздохнул Мюррей. - Если бы у нас были прямые улики, сейчас мы не вели бы этот разговор, вы же понимаете. Я вас не обвиняю. Я только говорю о том, каким будет общественное мнение... И, в конце-то концов...
- Если не я, то кто же? - презрительно сказал Аль-Харади.
- Мне было не по себе, - продолжил свой рассказ Роман Бутлер. - Все было, вроде бы, совершенно ясно - пусть и не существовало прямых доказательств. Но... было в этом нечто неправильное. Психологически неправильное, ты понимаешь, Песах? Я не должен был верить этому Аль-Харади, но я ему верил! И, вернувшись на Землю, в тот же день отправился в Дженин, где отдыхал, вернувшись из Лиона, борт-инженер "Беты". Ты можешь себе представить, с каким настроением меня там встретили... При въезде в город забросали камнями... Аль-Харади говорил со мной, цедя слова и не глядя в мою сторону... Но я-таки разговорил его. В конце концов, это было в его интересах. Действительно, если не он, то кто же?
- И кто догадался первым? - спросил я через несколько минут, потому что Бутлер, задав свой риторический вопрос, надолго замолчал, глядя на площадку стереовизора, где отплясывала какая-то полуголая девица.
- Что? - вздрогнув, переспросил Роман. - Муса, конечно.
- Но у вас, опять-таки, не было доказательств.
- Не было и нет, - согласился Роман. - Поэтому этот человек до сих пор на свободе. Газетчики в те дни так уж вокруг нас обоих увивались... Аль-Харади в одном из интервью рассказал о нашей идее, не назвав моего имени - я так хотел. Я ведь лицо официальное, и мнение мое должно быть подкреплено доказательствами. А Муса спасал свою репутацию, ему можно было...
- Итак, финал, - попросил я, - у меня включен диктофон, и для рассказа мне нужна концовка.
- Видишь ли, сказав "алеф", оказалось не так уж сложно сказать "бет". Почему, действительно, мы были так уверены, что пресловутый "Север" запрограммировал кто-то из экипажа? Типичная психологическая инерция. Это можно было сделать и в автоматическом режиме - по команде ЦУПа. Достаточно было Мусе придти к такой мысли, все остальное я проделал сам - вопрос техники.
- И психологии, - вставил я.
- Да, психология дала мотив, а оперативная разработка - исполнителя. Ревность, черт ее дери, эта вечная, как мир, ревность. Молодая жена Дранкера была прежде замужем за Хаимом Рубиным. Личность тоже всем известная - наша гордость, кандидат в экипаж "Ариэля", вот-вот полетит к Марсу... Я не хотел бы вдаваться в детали, это личные отношения. Мира ушла от Рубина, и он не смог смириться. Конструктивные особенности станций он знал не хуже Аль-Харади... Дежурил он в ЦУПе в очередь с другими космонавтами Еврокосмоса. Тогда летал еще предыдущий экипаж, но это не имело никакого значения, ведь полеты расписаны на годы вперед...
- И не докажешь... - сказал я. - Да-а, - протянул Роман. - Когда Рубина исключили из марсианского экипажа, он не возразил ни слова - догадался, в чем причина. И это стало для него единственным наказанием...
- К сожалению, - сказал я.
Бутлер промолчал. Не знаю, о чем он думал. Возможно, вспоминал дело еще одного Хаима - Воронеля... Впрочем, это уже другая история.