Томас Бернхард. Комедия?.. Или трагедия?..
Комедия?.. Или трагедия?..
Долгие недели я не был в театре, но вот вчера мне захотелось сходить туда, однако уже за два часа до начала спектакля я засомневался: не следует ли всќ же отказаться от посещения театра?.. То есть у меня ещќ в комнате возникли сомнения, когда погрузился - или не успел? - в мою научную работу по медицине: в конце концов надо ее завершить, сделав одолжение скорее собственной перегруженной голове, чем моим родителям.
"Восемь или десять недель я не ходил в театр, - сказал я самому себе, - и знаю, почему больше не хожу туда: я презираю театр, ненавижу актеров, весь театр - одна подлая дерзость, дерзкая подлость, и вдруг мне снова надо идти туда? На спектакль? С чего бы это?"
"Ты знаешь, что театр - похабщина, - сказал я себе, - и ты напишешь исследование о театре, которое уже готово у тебя в голове, - исследование о театре, в котором ты всќ о нќм выложишь начистоту раз и навсегда! Что такое театр, кто такие актќры, директора, кто пишет пьесы и т.д..."
Всќ сильнее притягивал меня театр, всќ меньше - проблемы патологии: моя попытка игнорировать театр и во что бы то ни стало заниматься наукой провалилась. Провал! Провал!
Я оделся и вышел на улицу.
Чтобы добраться до театра пешком, мне нужно всего лишь полчаса. В эти полчаса я понял, что не могу пойти в театр, что мне раз и навсегда запрещено посещать театр - ходить на спектакли.
"Вот когда ты закончишь свое исследование, - думал я, - тогда настанет время, тогда тебе вновь будет дозволено сходить туда, чтобы убедиться: твой трактат верен!"
Мне уже одно то было неприятно, что дело вообще могло зайти столь далеко, что я купил себе билет - не получил в подарок, а купил - и в течение двух дней мучился мыслями о том, чтобы пойти в театр, увидеть спектакль, актќров, и за всеми этими актќрами разглядеть ничтожного, вонючего режиссќришку (господина Т.Х.!) и т.д... Но что самое главное: я переоделся для театра. "Ты переоделся для театра", - думал я.
"Исследование о театре! Однажды ты напишешь исследование о театре! То, что тебе ненавистно, хорошо описываешь, думал я. Моќ исследование скоро будет готово - пять, возможно, семь глав под названием "ТЕАТР - ТЕАТР?". (Когда оно будет готово, ты сожжќшь его, потому что публиковать бессмысленно, ты прочтешь его - и сожжешь. Публикация - это смешно: ложная цель!) Первая глава - АКТєРЫ, вторая глава - АКТєРЫ В АКТєРАХ, третья глава - АКТєРЫ В АКТєРАХ АКТєРОВ и т.д... четвќртая глава - СЦЕНИЧЕСКИЕ ЭКСЦЕССЫ и т.д... последняя глава - ИТАК, ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ТЕАТР?"
С этими мыслями я вошел в Фольксгартен1 .
Я сажусь на скамейку рядом с кафе - хотя садиться на скамейки в Фольксгартене в это время года смертельно опасно, - сосредоточиваюсь изо всех сил и, довольный, напряженно наблюдаю, кто и как входит в театр.
Я испытываю удовлетворение от того, что не вхожу.
"Однако, - думаю я, - с учетом твоей бедности тебе следовало бы пойти туда и продать билет". "Иди", - говорю я себе и, размышляя об этом, получаю величайшее наслаждение, истирая билет между большим и указательным пальцем правой руки, истирая театр в порошок.
"Сначала, - говорю я себе, - всќ больше людей входит в театр, затем всќ меньше. В конце концов никто уже не входит в театр".
"Спектакль начался", - думаю я, встаю и направляюсь к центру города. Я озяб, ничего не ел и - мне внезапно приходит на ум - вот уже больше недели ни с кем не разговаривал, как вдруг ко мне обращаются: со мной заговорил мужчина. Я слышу, как он спрашивает меня, который час, слышу свой голос: "Восемь". "Восемь часов, - говорю я. - Театр начался".
Тут я оборачиваюсь и вижу этого мужчину.
Он высокий и худой.
"Кроме него, в Фольксгартене никого нет", - размышляю я.
И сразу же решаю, что мне нечего терять.
Но произнести слова "Мне нечего терять!", сказать их в полный голос кажется мне нелепым, и я не произношу их, хотя у меня сильнейшее желание произнести эту фразу.
Мужчина сказал, что якобы потерял свои часы:
- С тех пор как я потерял часы, приходится время от времени обращаться к людям.
Он рассмеялся.
- Если бы я не потерял часы, я бы не обратился к Вам, - сказал он, - ни к кому не обратился бы.
Ему, сказал мужчина, в высшей степени интересно само по себе то наблюдение, что теперь, после того, как я сказал ему, что сейчас восемь часов, он знает, что сейчас, насколько ему стало известно, восемь часов и что он сегодня одиннадцать часов подряд - "без передышки", сказал он - ходил, погрузившись в одну-единственную мысль, "не туда-сюда", а "всќ время прямо, но, как вижу теперь, всќ время по кругу, - сказал он. - С ума сойти, правда?.."
Я заметил, что на мужчине дамские туфли, а мужчина заметил, что я заметил, что на нем дамские туфли.
- Да, - сказал он, - теперь у Вас есть повод призадуматься.
- Я собирался, - сказал я быстро, чтобы отвлечь мужчину от его туфель и отвлечься самому, - пойти в театр, но перед самым театром повернул обратно и не стал входить внутрь.
- Я частенько бывал в этом театре, - сказал мужчина, он представился, но я тут же забыл его имя: имена не держатся у меня в памяти. - И однажды сходил туда в последний раз: каждый идќт когда-то в последний раз в какой-нибудь театр. Не смейтесь! - сказал мужчина. - Всќ однажды случается в последний раз. Не смейтесь!
- Ах, да! - сказал он. - Что сегодня играют? Нет-нет, - сказал он быстро, - не говорите мне, что сегодня играют...
Мужчина сказал, что он каждый день ходит в Фольксгартен:
- С начала сезона я всегда хожу в это время в Фольксгартен, чтобы отсюда, из этого угла, от стены кафе, наблюдать за теми, кто идет в театр, понимаете? Странные люди, - сказал он.
- Конечно, надо бы знать, что сегодня играют, - сказал он, - но Вы не должны говорить мне, что сегодня играют! Мне жутко интересно однажды не знать, что идќт. Комедия? Или трагедия? - спросил он и сразу же прибавил:
- Нет-нет, не говорите мне что. Не говорите!
"Ему лет пятьдесят - пятьдесят пять", - думаю я.
Мужчина предложил пройтись в направлении Парламента.
- Пройдемся до Парламента и обратно, - сказал он. - После начала спектакля всегда удивительно тихо... Я люблю этот театр...
Он шел очень быстро, и, глядя на него, я едва сдерживался: мысль о том, что на нќм дамские туфли, вызывала у меня тошноту.
- Каждый день я прохожу по этому пути одно и то же число шагов, - сказал он. - То есть в этих туфлях я отсчитываю от кафе до Парламента, до садовой ограды, ровно триста двадцать восемь шагов. В туфлях с пряжками - триста десять. А до Швейцарского флигеля - он имел в виду Швейцарский флигель Хофбурга2 - в этих туфлях я отсчитываю четыреста четырнадцать шагов, а в тех, что с пряжкой, - триста двадцать девять! Я знаю, Вам, должно быть, противно, Вы, наверное, думаете: "Дамские туфли..." - сказал мужчина.
- Впрочем, я же выхожу на улицу, только когда стемнеет. Как Вы, возможно, догадываетесь, некое потрясение послужило причиной тому, что каждый вечер в это время, за полчаса до начала спектакля, я прихожу в Фольксгартен. Уже двадцать два года прошло с того потрясения. И оно очень тесно связано с дамскими туфлями. Случай, - говорит мужчина. - Один случай. Точно такое же настроение, как тогда: только что поднятый театральный занавес, актќры начинают игру, снаружи безлюдно... А теперь, - говорит он, когда мы снова стоим у кафе, - пойдќмте к Швейцарскому флигелю.
"Сумасшедший?" - думал я, пока мы рядом шли к Швейцарскому флигелю. Мужчина сказал:
- Вы, может быть, не знаете, но мир целиком и полностью, весь насквозь пронизан юриспруденцией. Мир - сплошная чудовищная юриспруденция. Мир - это каторга!
Он сказал:
- Ровно сорок восемь дней назад в это же время я в последний раз повстречал здесь, в Фольксгартене, человека. Этого человека я тоже спросил, который час. Этот человек тоже ответил мне: "Восемь". По странному совпадению я всегда спрашиваю в восемь часов, который час. Этот человек тоже прошќлся со мной до Парламента и до Швейцарского флигеля. Кстати, - сказал мужчина, - если хотите знать правду, я не потерял часы, я часов не теряю. Вот мои часы, видите? - сказал он и вытянул руку перед моим лицом, чтобы я мог разглядеть часы на его запястье.
- Уловка! - сказал он. - Однако далее: этот человек, которого я встретил сорок восемь дней назад, был Вашего возраста. Такой же молчаливый, как Вы, сперва такой же нерешительный, затем решился пройтись со мной. Студент, изучал естественные науки, - сказал мужчина. - Я и ему рассказал, что потрясение, случай из далекого прошлого стал причиной того, что я каждый вечер бываю здесь, в Фольксгартене. В дамских туфлях. Та же реакция, - сказал мужчина и прибавил:
- Кстати, я здесь еще никогда не видел ни одного полицейского. Уже несколько дней полиция не появляется в Фольксгартене, они сосредоточили силы на Штадтпарке, и мне известно почему...
- Вот теперь, - сказал он, - было бы действительно интересно узнать, что идќт в театре сейчас, когда мы подходим к Швейцарскому флигелю: комедия или трагедия?.. В первый раз я не знаю, что идќт. Но Вы не смеете мне этого сказать... Нет, не говорите! Вероятно, изучая Вас, сосредоточившись на Вас, занимаясь исключительно Вами, было бы несложно догадаться, - сказал он, - идќт ли сейчас в театре комедия или трагедия. Да, - сказал он, - изучение Вашей персоны постепенно объяснило бы мне всќ, что происходит в театре, и всќ, что происходит вне театра, - всќ в мире, что всегда так тесно связано с Вами. В конце концов мог бы действительно настать тот час, когда мне стало бы известно о Вас всќ, потому что я изучаю Вас самым тщательным образом...
Когда мы подошли к стене Швейцарского флигеля, он сказал:
- Здесь, на этом месте, со мной попрощался молодой человек, которого я встретил сорок восемь дней назад. Вы хотите знать как? Берегитесь! - сказал он. - Ага! Значит, Вы не прощаетесь? Вы не говорите "Спокойной ночи"? Что ж, - сказал он, - тогда пройдќмся от Швейцарского флигеля в обратную сторону, туда, откуда мы пришли. Откуда же мы пришли?.. Ах, да, от кафе. В людях странно то, что они всќ время принимают себя за кого-то другого. Так значит, - сказал он, - Вы хотели сегодня сходить на спектакль. Хотя, по Вашим словам, ненавидите театр. Ненавидеть театр? Я люблю его...
Тут мне бросилось в глаза, что и шляпа на голове у мужчины дамская; всќ это время я ничего не замечал.
И пальто на нќм было женским - женское зимнее пальто.
Он и правда одет во всќ женское, подумал я.
- Летом, - сказал он, - я не хожу в Фольксгартен, в это время и театр закрыт. Но всегда, когда театр работает, я хожу в Фольксгартен. Когда театр работает, никто, кроме меня, больше не ходит в Фольксгартен, потому что в Фольксгартене тогда слишком холодно. И только редко в Фольксгартен заходят молодые люди, с которыми, как Вы знаете, я сразу заговариваю и требую пройтись со мной разок до Парламента, разок до Швейцарского флигеля... а от Швейцарского флигеля и от кафе снова в обратную сторону... Но никто ещќ не ходил со мной, - сказал он, - дважды до Парламента и дважды до Швейцарского флигеля, то есть четыре раза обратно к кафе, и это меня удивляет. Только что мы дважды дошли до Парламента и дважды до Швейцарского флигеля и обратно, - сказал он. - Достаточно. Если хотите, - сказал он, - проводите меня немножко в сторону дома. Никогда еще никто не провожал меня отсюда домой.
Жил он, по его словам, в Двадцатом районе, в квартире своих родителей, скончавшихся ("Самоубийство, молодой человек, самоубийство!") шесть недель назад.
- Нам надо через Дунайский канал, - сказал он. Этот человек был мне интересен, и я хотел остаться с ним как можно дольше.
- У Дунайского канала Вы должны повернуть обратно, - сказал он. - Вы не смеете провожать меня дальше, чем до Дунайского канала. И пока мы не дойдем туда, не спрашивайте меня почему!
За казармой Россауэра, в ста метрах от моста, ведущего в Двадцатый район, мужчина внезапно остановился и сказал, глядя на воду канала: