Александр Бушков. Меж трех времен

OCR: Sergius — s_sergius@pisem.net

---

Внезапно он повернулся ко мне и сказал так просто, как говорят о погоде и самых обыденных вещах:

— Вы, конечно, слышали о переселении душ. А вот случалось ли вам слышать о перенесении тел из одной эпохи в другую?

Марк ТВЕН

"Янки из Коннектикута

при дворе короля Артура".

1. Время нового русского

2. Время государя императора

3. Время интеллигента

1. Время нового русского

— Вы еще, пожалуйста, отрежьте,— сказал Кузьминкин с привычным уже смущением, от которого никак не мог отделаться, хотя втихомолку себя за это и презирал. Одно осталось: презирать себя втихомолку...

Дородная продавщица, щедро украшенная массивными золотыми побрякушками, окинула его взглядом так, будто прикидывала: не рациональнее ли будет попросту врезать клиенту меж глаз шматом лежавшей тут же буженины. Очевидно, все же смилостивившись, фыркнула:

— Там и так-то резать нечего...

— Да ты резани, мамка,— жизнерадостно заступился стоявший за ним.— Пусть интеллигент раз в год колбаску понюхает, а то уж забывать, поди, стал...

— Ходят тут...— проворчала продавщица, но все же сняла с весов невеликий кусочек и вмиг располосовала его широким ножом почти пополам. Небрежно кинула меньшую половинку на весы.— Восемь двадцать. Столько-то потянешь? Он кивнул,попросил:

— Еще два сырка и пакетик шоколадного масла.

Положил на прилавок две последние десятки. Нетерпеливый сосед по очереди, только что заступившийся так, что это было хуже любого оскорбления, кинул рядом с ними свою сотню и заорал:

— Во-он тот кусман мне потом свешаешь...

Получив жалкую сдачу, Кузьминкин сложил жалкие покупочки в яркий пакет, отошел в сторонку и упрятал пакет в старый, еще советских времен, "дипломат". Печально покосился на витрину, возле которой стоял. Самый дешевый коньячок зашкаливал за три сотни, про самый дорогой не хотелось и думать, что кто-то его способен купить. И тут же выпить, что главное. Любопытно все же, с каким ощущением сей царский напиток пьется?

"Дипломат" следовало придерживать особенным образом — потому что разболтавшиеся замки были способны раскрыться в любую минуту. Перехватив ветхий "угол" привычным движением, Кузьминкин шагнул прочь.

И, словно на стену, наткнулся на широкого здоровяка в черном пальто до пят, загородившего узкий проход. Здоровяк стоял так прочно, что обогнуть его не было никакой возможности. Более того, впечатление такое, что умышленно загораживал дорогу.

— Простите...

— От ты мне и попался! — с той же жизнерадостностью, отличавшей х_о_з_я_е_в, сообщил здоровяк, лобастенький, стриженный ежиком, совсем молодой.— От ты и отбегался!

— Простите...

— Бог простит,— сказал здоровяк.— Пошли в тачку.

Непонятная угроза всегда страшнее понятной. Сердце у Кузьминкина, откровенно говоря, проявляло стойкую тенденцию к движению в направлении пяток. Он беспомощно огляделся — как будто кому-то было дело до того, что интеллигент угодил в неприятности, как будто кто-то возьмется защищать...

— Не боись, доцент, я не киллер,— успокоил детина с улыбкой во все сорок два зуба.— От я тебя, наконец-то, и выцепил, а то в музее тебя уже нету, в библиотеке тебя еще нету, дома тебя уж конкретно нету... а баба у тебя симпатичная, только одеваешь ты ее, братан, уж не обижайся, как последнюю биксу. Ну ты чего? Такую бабу надо, как выражается босс, декорировать. Понял, какие босс слова знает? Не хуже вас, доцентов...

— Я не доцент...— решился Кузьминкин открыть рот.— Я заместитель директора музея по научной части...

— Вот я и говорю — тебя-то мне и надо... Полтора часа тебя ловим по Шантарску, как волка. Пошли, босс заждался...

— Какой босс?

— Конкретный,— сказал детина.— Да ты не боись, не на стрелку ж идем, никто тебе предъяву не делает...

— Извините, не понимаю... Вы о чем?

— Слышь, пошли,— раздраженно бросил детина.— Босс не любит, когда копаются. А то рассержусь...

— Мне в библиотеку...

— Ну, братан, ну ты меня не зли. Если надо, босс тебе эту библиотеку купит, ему что два пальца, так и попросишь...

Он сгреб Кузьминкина за плечо широченной лапищей и толкнул к выходу. Последнее желание спорить враз пропало — под пальто, прямо на сером свитере, у детины висела под мышкой шоколадного цвета кобура и оттуда торчала здоровенная черная рукоятка... Мысли прыгали: что это, рэкет, а если рэкет, то зачем? Квартиру вымогать?

— Что вы с женой сделали? — слабо трепыхнулся он.

— С женой? — удивился детина, целеустремленно толкая его к выходу.— А чего мне с ней делать? Сказала, где ты можешь быть, я и отвалил конкретно. Но точно тебе говорю, если ее у тебя приодеть и стекляшек повесить — отпад...

На улице по-прежнему дул пронизывающий ветерок. Кузьминкин одной рукой запахнул пуховичок на рыбьем меху, затоптался, детина подтолкнул его в спину:

— Давай-давай, в тачке отогреешься... Там, куда его толкали, стояла низкая, широкая машина цвета сметаны. Кузьминкин знал с виду, что это и есть знаменитый шестисотый "Мерседес", но никогда не оказывался к нему ближе десяти метров.

Выскочил шофер, казавшийся братом-близнецом его провожатого,— такое же пальто, стрижка, габариты, распахнул заднюю дверцу, покрутил башкой:

— Ну, Дима, ты копаешься...

— Сам бы искал по всему магазину...— пробурчал Дима, толчком придал Кузьминкину некоторое ускорение и отошел к другой машине, стоявшей тут же, не столь роскошной, но все же потрясавшей воображение скромного научного сотрудника.

Обреченно вздохнув, Кузьминкин неуклюже полез в машину. Внутри было просторно, словно в спортзале, пахло незнакомо и приятно. Широкая дверца, чуть слышно цокнув, захлопнулась за ним, и он робко присел на мягкое сиденье.

— Располагайтесь, Аркадий Сергеевич, располагайтесь,— сказал сидевший там же человек.— Разговор у нас будет долгий... Курите? Не стесняйтесь, дымите...

Кузьминкин, пребывая в некоторой прострации, потащил из кармана мятую полупустую пачку "Шантары". Незнакомец откровенно поморщился:

— Вас не затруднит эту сушеную лебеду спрятать подальше? Вот, возьмите мои...

Кузьминкин осторожно, двумя пальцами, вытащил из раскрытой коробки незнакомую сигарету — длинную, с бумагой черного цвета и матово-серебристым фильтром. Растерянно оглянулся.

— Вот сюда,— незнакомец нажал пальцем на черную панельку, и открылась большая пепельница.— Огоньку... Давайте знакомиться — Мокин. Борис Михайлович.

— Простите, это который Мокин? — выдавил Кузьминкин, осторожнейше стряхивая пушистый пепел.— Не тот ли...

— Мокин — он один,— гордо сообщил собеседник.—Хоторый я и есть. Владелец заводов, газет, пароходов... Вам документ показать? Бога ради...— Он порылся в карманах и протянул Кузьминкину маленькую, закатанную в пластик карточку с цветной фотографией и как раз теми именем, фамилией и отчеством, которыми только что представился.— Еще что-нибудь?

— Нет, не надо... А это, простите, что такое? Мокин поднял брови:

— Это? Права... Ах да, у вас же машины нету... Так вот, дорогой Аркадий Сергеевич, у меня к вам неотложное и срочное дело. Так сказать, научная консультация. Вы ведь написали в свое время кандидатскую диссертацию под названием...— Он на миг напряженно прищурился, без запинки выговорил: — "К вопросу о финансовых реформах 1855—1881 годов и роли в них Княжевича и Абазы". Правильно?

Кузьминкин кивнул.

— Читал, читал,— сказал Мокин.— И, вы знаете, понравилось. А главное, все понятно — финансы, банки, долгосрочные кредиты, торговые уставы... Вот было времечко... Вам можно задать нескромный вопрос? Что же вы, такой знаток финансов и экономики, сидите на двухстах рублях? Бога ради, не обижайтесь, я просто интересуюсь...

С вымученной улыбкой Кузьминкин признался:

— Понимаете ли, я в т_о_г_д_а_ш_н_е_й экономике разбираюсь, смею думать, неплохо, но вот на практике это применить не могу, как ни ломал голову...

— Понятно,— охотно поддакнул Мокин.— Бывает... Ренат, а ну-ка, кыш к охране!

Водитель проворно вылез, аккуратно прикрыл за собой дверцу. Впереди, на пассажирском сиденье, кто-то зашевелился, меж высокими спинками показалось очаровательнейшее девичье личико — юная блондинка с затейливой прической и бриллиантовыми капельками в розовых ушках разглядывала Кузьминкина с неприкрытым интересом. Таких девушек он видел только по телевизору, а в реальности — лишь издали, за притемненными стеклами таких вот машин.

— Это Юля,— небрежно сказал Мокин.— Юля — свой мужик, при ней можно... Значит, как я понимаю, вы специализируетесь как раз на государе императоре Александре Втором? Какую вашу публикацию ни возьми, все — "К вопросу"...

— В общем, да,— промямлил Кузьминкин.— Специализируюсь...

— А объясните вы мне вот что... Почему каждый раз — "К вопросу"? За столько лет вопрос не сняли?

— Видите ли, так полагается,— сказал Кузьминкин.— "К вопросу". Подразумевается, что ни один из нас не Эйнштейн, революции в науке не совершит, может только рассматривать частности...

— Понятно. В узде вас держат, шаг влево, шаг вправо... А вот такой вопрос: финансы финансами, а с_а_м_о это время вы хорошо знаете? В общем и целом? Как бы сформулировать...

— Не надо. Я понимаю, кажется...

— Вот и ладушки,— Мокин вытащил толстенный бумажник и отсчитал пять зеленых бумажек, после чего пачка в его руке отнюдь не похудела.— Вот тут пятьсот баксов, держите. Вы мне дадите научную консультацию, идет? Бабки в любом случае ваши, так что особо не напрягайтесь...

Кузьминкин осторожно потер пальцами зелено-серые бумажки с портретом щекастого длинноволосого субъекта. Такие денежки он держал впервые, попытался помножить в уме... вроде бы на шесть тысяч... или по-новому — шесть рублей... Он путался, ошибался, не веря, что вычислил правильную сумму. Не могла она быть правильной — поскольку примерно равнялась его годовой зарплате, а зарплаты не видел уже полгода... И ведь пачка на вид нисколько не убавилась...

— Аркадий Сергеевич! — с мягкой укоризной воскликнул Мокин.— Вы что же это, думаете, я вам фальшивку впарю?

— Нет, что вы...— заторопился Кузьминкин.— Я их просто в руках не держал, не знаю даже, что с ними делать... их же в магазине не примут? Был какой-то указ... Их где-то менять надо...

— Тьфу ты, я и не подумал,— осклабился Мокин.— Пустяки. Будем ехать мимо обменки, кто-нибудь из дуболомов сбегает... И я вам сразу скажу: это аванс. Если у нас с вами все заладится, еще больше получите.

В голове у сбитого с толку Кузьминкина мельтешили вовсе уж феерические картины: наступило долгожданное научное признание, диссертация заинтересовала Оксфорд или Принстон, там хотят ее перевести, может быть, пригласить с лекциями... только причем тут известный шантарский бизнесмен? Он меценат, конечно, про него частенько говорят по телевизору в этой именно связи, но как он может сочетаться с Оксфордом или хотя бы с Краковским университетом, где однажды одну статеечку все же перевели? Как вообще сочетается Мокин с эпохой Александра Второго, что тут общего?

— Ну что, едем на консультацию? — спросил Мокин.— Вы деньги-то в кошелек приберите пока, рассыплете...

— Пожалуйста, я согласен... а куда?

— Да к вам в музей и поедем,— сказал Мокин.— Ручаться можно — уж там-то никому не придет в голову "клопов" понаставить. У вас там есть какая-то клетушка, там и разместимся...

— Вас же не пустят...

— Меня? — искренне удивился Мокин.— В музей? В Кремль пускают.

— Простите, я не подумал как-то...

— Ничего, бывает,— добродушно кивнул Мокин.— Вы мне только покажете, кто решает, пускать или не пускать, вмиг уладим. Юля, солнышко, покличь Рената...

Юля посигналила, и парой секунд позже в машину торопливо плюхнулся Ренат, включил почти бесшумно замурлыкавший мотор.

— Давай в музей,— распорядился Мокин.— По дороге подрулишь к обменнику, разобьешь баксы.

— Это где у нас музей? — растерянно спросил водитель.

— Я покажу,— заторопился Кузьминкин.— Сначала по Каландаришвили, потом на Журавлевскую...

Машина плавно отвалила от тротуара. За спиной у Кузьминкина что-то негромко стукнуло, он дернулся, испуганно оглянулся — оказалось, откинулся широкий подголовник.

— Там такая кнопочка есть,— пояснил Мокин, кажется, забавляясь.— Нажмешь — и откинутся... Вот бы еще такую кнопочку выдумать, чтобы, как только ее нажмешь, вся налоговая инспекция дружненько откинулась...

Машина не ехала — плыла, рытвин и не ощущалось вовсе, хотя их, Кузьминкин помнил, на этой улице было предостаточно. Откуда-то струился теплый воздух, так что Кузьминкин мгновенно согрелся и даже пару раз посмотрел в окно, движимый совершенно детским желанием: хотелось, чтобы стоявшие на остановке люди видели его в такой машине, принимая за постоянного ее пассажира.

Он украдкой разглядывал соседа — Мокин был постарше лет на десять, годочков сорока пяти, но выглядел практически ровесником: конечно, с его жратвой, деньгами, косметологами... Он чрезвычайно напоминал нового русского из рекламы "Твикса" — той, что с промерзшим автомехаником: то же простецкое широкое лицо, короткий чубчик, не обремененный особенным интеллектом взгляд. Раз, наверное, в сотый Кузьминкин подумал: "Ну какой же секрет они, эти, знают, что ездят на таких машинах, возят таких девушек и держат в бумажниках такие пачки? Как можно всего этого добиться? Понятно, не стоит вслед за красными газетами скопом зачислять их в расхитители и воры, но должен же быть какой-то секрет, с помощью которого становятся новыми русскими... Выведать бы..."

На Журавлевской Ренат остановил машину, сбегал в обменный пункт и очень быстро вернулся, протянул Кузьминкину несколько согнутых пополам бумажек:

— Ничего, что пятихатками?

— Да что вы...— пробормотал Кузьминкин, впервые державший в руках денежки с цифрой "500".

Жестом, который показался ему небрежным, запихал их во внутренний карман. Представил лицо Ольги, когда нынче вечером продемонстрирует ей веер из этих бумажек,— и расплылся в триумфальной улыбке.

— Жить — хорошо, а хорошо жить — еще лучше,— сказал Мокин, словно прочитав его мысли.— Интересно, как денежка сразу придает уверенности в себе, а? Юль, прихватишь там пакет из багажника, надо же чаек организовать...

— И все же, что это за консультация такая? — спросил Кузьминкин.— Простите, я решительно теряюсь. Такие деньги...

— За толковые консультации как раз такие деньги и платят,— отрезал Мокин.— Был бы спрос, а деньги нарисуются...

— А это правда, что вы только десять классов кончили? — не утерпев, полюбопытствовал Кузьминкин.

— Ага,— охотно кивнул Мокин.— А зачем больше, если голова на плечах? Эндрю Карнеги и того не кончал, а посмотрите, в какие люди вышел...

Машины остановились перед музеем. Они двинулись к крыльцу — Кузьминкин, Мокин и Юля с большим пакетом. Их проворно обогнал плечистый Дима, первым ввалился в дверь.

Вахту стояла Анна Степановна, которую Кузьминкин с превеликим удовольствием бы удушил, будь он стопроцентно уверен, что его не поймают. От этой казни египетской стоном стонал весь музей — начиная от директора и кончая девочками-методистками, которым доставалось то за чересчур короткие юбки, то за чересчур длинные серьги. Тылы у ведьмы были железобетонные — прекрасно понимала, что на ее место никто другой добровольно не пойдет, а сама она, такое впечатление, трудилась здесь исключительно затем, чтобы упиваться крошечкой власти, благо пенсию, шептались, получала приличную и в приработке не особенно-то и нуждалась.

Кузьминкин приготовился к затяжной склоке. Однако все самым волшебным образом уладилось в один миг: Дима, непреклонно отведя за локоток старую грымзу в сторонку, что-то ей внушительно и тихо растолковал, качая перед самым носом толстым указательным пальцем, потом полез в карман, в воздухе мелькнула желтая сотня, моментально исчезнувшая в кармане черного жакетика.

Ведьма вмиг переродилась в голубиную душу — проворно кинулась к ним, прямо-таки воркуя:

— Аркадий Сергеевич! Что ж вы сразу не предупредили, что гостей ждете? Я бы чайничек поставила... Проходите, проходите, может, директорский кабинет отпереть?

Мокин, проходя мимо нее так, словно старой ведьмы и не было на свете, бросил в пространство:

— Кабинет не отпирать, чайник не нужен, просьба не мешать.

— Понятно, понятно! — заверила перестроившаяся грымза.— Никто вас не побеспокоит, сотрудники разошлись, до закрытия полчаса...

— Подождете,— бросил Мокин, не оборачиваясь.

— Конечно, какой разговор...

— Аркадий Сергеевич, показывайте дорогу,— чуть менее барственным тоном распорядился Мокин.— Я здесь бывал, но решительно не представляю, где вы квартируете...

— Да, вот сюда...— Кузьминкин поймал себя на том, что тоже начал суетиться.

И попытался взять себя в руки. Как и подобало солидному научному работнику, у которого вдруг попросили научную консультацию, оценивавшуюся ни много ни мало — в пятьсот долларов.

Провел их через зал, где в одном углу стоял манекен дореволюционного каторжанина в негнущемся сером бушлате и кандалах, а в другом разместились застекленные стеллажи с партизанским оружием времен колчаковщины. Мокин прошел мимо них быстро, не удостоив и взглядом, зато Дима прилип к застекленному ящику с шестиствольными пистолетами:

— Ни черта себе пушки... С такими только на разборочку и ездить.

— Уволю я тебя когда-нибудь,— лениво бросил Мокин.— Оставь ты этот убогий имидж дворовой шпаны, не грачевский фруктовый киоск охраняешь...

— Будет изжито, босс!

—То-то...

Кузьминкин уверенно направил их к двери с табличкой "Посторонним вход воспрещен", провел в крохотный коридорчик и отпер дверь своего кабинетика. Диме босс жестом приказал оставаться перед дверью на страже. Остальные трое кое-как разместились в тесной комнатушке.

— Великолепно,— промолвил Мокин, оглядываясь.— Я себе так примерно представлял цитадель ученых занятий — бумаги кучей, окурки в банке, научные древности там и сям...

Непонятно было, всерьез он или тонко издевается. Быстренько наведя на столе минимум порядка, Кузьминкин поспешил пояснить:

— Собственно, не такие уж это древности, обыкновенные чугунки года девятьсот шестнадцатого, в экспозиции такие уже есть, не приложу ума, куда их девать...

— Я вам покупателя найду,— хмыкнул Мокин.— Решил собирать антиквариат, это нынче в моде, впаливает бешеные деньги в любую дребедень, потому что ни в чем подобном не разбирается. Скажете, что они с кухни Меншикова — купит за милую душу... Потом посмеемся.

— Неудобно как-то...

— Неудобно только штаны через голову надевать,— преспокойно парировал Мокин.— Юль, озаботься...

Юля непринужденно принялась хозяйничать, извлекая всевозможные закуски, большей частью известные Кузьминкину исключительно по зрительным впечатлениям. Из красивой картонной коробки появилась бутылка того самого коньяка, который Кузьминкин и не рассчитывал когда-нибудь попробовать.

— Давайте сначала по ма-аленькой рюмашке,— распорядился Мокин.— Не имел прежде с вами дела, не знаю, как переносите спиртное, а потому не будем углубляться...

Осушив свой стаканчик, Кузьминкин собрался привычно передернуться, но делать этого не пришлось — коньяк пролился в горло, как вода, без малейшего сивушного привкуса.

— Рубайте, рубайте, не жеманьтесь,— приговаривал Мокин, лениво откусив от ломтика ветчины.— Не назад же с собой заворачивать...

Прожевав свой ломтик, Кузьминкин все же постеснялся тут же тянуться за вторым. Сидел, затягиваясь невиданной сигаретой, вдыхая приятнейший аромат духов примостившейся рядом Юли,— она из-за тесноты прижималась к нему бедром, абсолютно сей факт игнорируя, и Кузьминкин сидел, как на иголках: вдруг у н_и_х так не полагается и Мокин рассердится?

Пока что сердиться шантарский купчина не собирался. Он полез в карман и извлек тривиальнейший предмет — пластмассовый футлярчик, в каких таятся сюрпризы из шоколадных "Киндеров". Разнял его надвое, развернул кусочек красного бархата, выложил перед Кузьминкиным крохотные монетки:

— Александром Вторым мы непременно займемся вплотную, а пока посмотрите: может, и в этом разбираетесь?

Постаравшись напустить на себя максимально деловой вид, чтобы полностью соответствовать серьезности ситуации, Кузьминкин подцепил ногтями кусочки серебра, больше напоминавшие чешуйки или арбузные семечки. Внимательно осмотрел, взял пинцетом тоненькую, как обложка журнала, монетку:

— Ну, это просто... Это копейки Дмитрия Иоанновича... то есть Лжедмитрия. Либо шестьсот пятый, либо шестьсот шестой — в другие годы они уже не чеканились, он и просидел-то на троне полгода... А это — двойной денарий Сигизмунда Третьего. Речь Посполитая, так называемая литовская чеканка. Год...

— Да тут написано,— сказал Мокин.— Шестьсот седьмой. Могла эта монета после эмиссии в сжатые сроки оказаться в России?

— Запросто,— кивнул Кузьминкин.— Уж простите за ненаучный термин... Началось Смутное время, на Русь хлынула масса поляков, у них, естественно, завалялись в карманах деньги своей страны, вполне возможно, и купец завез...

— По мне, вы вроде бы что-то недоговариваете...— Мокин впился в него отнюдь не простецким взглядом.

— Сдается мне, это новоделы,— сказал Кузьминкин.— Никак им не может оказаться триста девяносто лет...

— А если лежали в земле в виде клада? Надежно упакованные, герметично заделанные?

— Все равно,— решительно сказал Кузьминкин.— Очень может быть, это и серебро...

— А вы проверьте. Можете?

— Моментально,— браво ответил Кузьминкин.

Достал из стола аптечный пузырек с прозрачной жидкостью, взглядом спросил разрешения и, увидев кивок, капнул на одну из копеек и сигизмундовский грош, присмотрелся к результатам, привычно протер монеты тряпочкой. Юля таращилась на него завороженно, как на волшебника. Стараясь произвести впечатление скорее на нее, Кузьминкин сказал:

— Копейки, несомненно, серебряные, как им и полагается... Двуденар похуже, это биллон — иными словами, к серебру примешано изрядное количество совершенно неблагородных металлов, в общем, именно такими были оригиналы, и все равно... Новоделы.

— Как вы это определяете? — спросил Мокин.

— Признаться честно, не могу объяснить. Я просто вижу, что это серебро и биллон, но тем не менее монеты — явные новоделы. Вижу — и все. Если...

— Да что вы, меня такой ответ полностью устраивает,— поднял ладонь Мокин с чрезвычайно довольным видом. Похлопал себя по нагрудному карману.— У меня тут есть московская экспертиза, ничуть не расходящаяся с вашим заключением. Разница только в том, что они делали спектральный анализ, или как там он называется...

— Радиоуглеродный, наверное?

— Да, как раз это слово... От роду тем двум монетам было года полтора. Поскольку от этих они ничуть не отличались по внешним признакам, словно выскочили из-под одного штемпеля, делаем логический вывод: этим тоже года полтора. Новоделы, как вы их обзываете на ученом жаргоне.

Странно, но он не казался раздосадованным. Кузьминкин осторожно спросил:

— Вам их что, за настоящие продали?

— Не совсем,— загадочно ответил Мокин.

— Только предлагают?

— Да нет... Знаете, по-моему, можно еще по рюмочке, не похоже, чтобы вы теряли ориентацию или соображение...— На сей раз Мокин наполнил чарочки до краев.— Поехали! Про эти монеты мы пока что забудем, вернемся к Александру Второму Освободителю... Как по-вашему, можно сказать, что эти времена, начиная с шестидесятых годов прошлого века, практически самые спокойные и привлекательные для обитания в истории дореволюционной России?

— Определенно,— кивнул Кузьминкин.— Все, правда, зависит от точки зрения. Боюсь, крестьянам в Центральной России, вообще народу бедному не так уж и весело жилось...

— Ну, а всем остальным?

— Гораздо лучше... Во-первых, развивался капитализм. Во-вторых, не было прежнего произвола и тиранства. Чтобы попасть в крупные неприятности с властью, следовало очень постараться. Если вы не народник и пропагандой не занимаетесь, опасаться, в общем, нечего. В противном случае... Тут и положение не могло уберечь. Был такой курьез: молодая супруга брата известного миллионщика Рябушинского начала раздавать крестьянам листовки. В толк не возьму, что нашло на урожденную дворянку. Неприятности были серьезные, едва отстояла родня... А что касается финансов и промышленности...

— Это-то я знаю,— перебил Мокин.— И вас читал, и много чего еще. Вы мне лучше подробно растолкуйте некоторые другие аспекты... Чисто бытового плана. Или... Лучше я вам дам конкретное задание. Предположим, мы с вами вдруг попали год в восемьсот семидесятый. Трудно нам будет легализоваться, не привлекая особого внимания?

— Вы серьезно?

— Абсолютно,— сказал Мокин.— Паспорта там были, насколько я знаю, но несерьезные какие-то по нынешним меркам. Давайте прокачаем такой вариант. Я — американец или там аргентинец. Потомок эмигрантов из России. Помотался по свету, накопил деньжат, научился болтать по-русски — и решил переехать в Российскую империю. Приехал туда с чистыми аргентинскими бумагами, с золотишком... виза нужна?

— В нашем сегодняшнем понимании — нет. Приезжаете, регистрируетесь и живете, пока не надоест. Заводите фабрики, поместья покупаете, коли охота...

— Секретные службы проверять меня будут?

— Вряд ли начнут без конкретного компромата, без запросов от полиции соответствующей страны. Пока не оказались замешаны в чем-то противозаконном, живите хоть сто лет.

— А если я гдето в Южной Африке раздобыл бриллиантов и начал продавать?

— Да ради бога. Если они в розыске не числятся.— Кузьминкин торопливо добавил: — Конечно, возможны всякие случайности, но не они делают погоду...

— И чтобы поехать в США не нужно никакой визы?

— Ничего, никаких бумажек. Тогда еще не ввели иммиграционное законодательство, наоборот, были заинтересованы, чтобы к ним съезжался народ со всего света, а уж если вы с деньгами — кум королю...

— Господи, вот были времена...— с чувством сказал Мокин.

— Да уж. Конечно, если у вас есть деньги...

— Короче говоря, приезжаешь с надежными бумагами и мешком алмазов — и все дороги перед тобой открыты, а угроза разоблачения ничтожная?

— Ну, если не забавляться посреди Невского проспекта с японским магнитофоном или видеокамерой...

— Давайте выпьем,— Мокин, впервые показав некую суетливость, наполнил чарки.— Все сходится. Бог ты мой, даже голова кружится.

Кузьминкин, уже ощущая легкое кружение головы от хорошего коньяка, рассмеялся:

— Конечно, если у вас есть машина времени, нацеленная на времена государя-освободителя...

— А если — есть? — наклонился к нему Мокин.

— Шутите?

— Ни капли.

Он не походил сейчас на прежнего простоватого весельчака — глаза сверлили, как два буравчика, лицо словно бы стянуло в жесткой гримасе. После напряженного молчания Мокин произнес так, что у историка в буквальном смысле мороз прошел по коже:

— Милейший мой Аркадий Сергеевич, то мы все смеялись, а теперь давайте похмуримся... Так уж во всем мире повелось: если платят приличные деньги, то и отработать требуют на совесть. Если хоть словечко из наших ученых разговоров уплывет на сторону — вы у меня сам поплывете по Шантаре к Северному Ледовитому без спасательного круга... Уяснили?

— Я, честное слово...

— Ну-ну, не берите в голову,— Мокин похлопал его по плечу.— Я хочу, чтобы вы предельно прониклись: мы здесь не в игрушки играем, наоборот. Человек я до предела недоверчивый, но вдруг замаячила Жар-птица, которую любой нормальный коммерсант вмиг обязан ухватить за хвост, иначе жалеть будет всю оставшуюся жизнь...

— Что, машина времени?

— Она.— Мокин понизил голос, оглянулся на дверь.— Детали вам знать не нужно, объясню кратко: изобрели. В России, то бишь по ту сторону хребта. И были уже первые... экскурсии.

— Быть не может,— сказал Кузьминкин растерянно.

— А почему это? Я окольными путями заказывал в столице научную экспертизу. Примерно так, как сейчас с вами. Выводы укладываются в классическую формулу "Бабушка надвое сказала": одни решительно отрицают, правда, не в состоянии грамотно объяснить, почему, другие в осторожных выражениях допускают. Тоже без теоретического обоснования. Словом, никакой научной ясности нет. И никому нельзя верить, помня конкретные примеры: как академики отрицали метеориты, как за пару лет до первого атомного взрыва самые толковые светила уверяли, что сие невозможно... А по большому счету— меня совершенно не интересует теория. Я практик. В конце концов, я до сих пор не возьму в толк, что такое электрический ток, но это мне не мешает держать пакет акций ГЭС...

— Но зачем вам Александр Второй?

— Ой, господин кандидат наук... Да вы понимаете перспективы? Возможности? Входишь в долю с Эндрю Карнеги — и через пяток лет подгребаешь под себя Соединенные Штаты. Налаживаешь отношения с Княжевичем, с Абазой, с парочкой великих князей — и забираешь в кулак пол-России. Никакого переноса в прошлое наших технических новинок — просто-напросто включаешься в тамошний процесс с н_а_ш_е_н_с_к_и_м деловым опытом. Господи, там же — рай земной. Хотя бы оттого, что налоговые кодексы и законы не меняются по три раза в месяц! А взятки хапают в сто раз культурнее, чем наша чиновная братия. А о заказных убийствах на коммерческой почве и слыхом не слыхивали. Я же не рассчитываю прожить сто лет — но лет двадцать т_а_м уж протяну, а то и поболее. Высадишься году в восемьсот восьмидесятом — и за ближайшую четверть века можешь быть покоен, потому что знаешь все наперед...

— Подождите,— в совершеннейшем смятении пробормотал Кузьминкин.— Но ведь, насколько я помню, можно так изменить историю, что весь мир провалится в тартарары...

— Вы про хроноклазмы? — понимающе подхватил Мокин.— Безусловно, дело новое, и осторожность необходима. Но никто не собирается бросаться в прошлое очертя голову. Можно придумать какие-то надежные методы для проверки... И потом, если полагаться на теоретические разработки, есть два варианта: либо все от первого же вмешательства полетит в тартарары, как вы изящно выразились, либо ничего не произойдет. Совсем ничего. Я же не собираюсь перетаскивать туда пулеметы и компьютеры — я хочу в_р_а_с_т_и. Будет вместо Рябушинского Мокин — только и всего.

— Подождите,— сказал Кузьминкин.— Выходит, правду про вас сплетничают — что у вас грандиозная библиотека фантастики? На все четыре стены?

— Есть такой грех,— чуть смущенно признался Мокин.— Пристрастился в старые времена, еще с армии. За современными изданиями не уследишь, они нынче хлынули потоком, но что касается прежних времен, могу потихоньку похвастать: у меня в коллекции чуть ли не все, что выходило в СССР с двадцать второго года. Так что получил кое-какую теоретическую подготовочку. Научной базы все равно нет, так что на безрыбье... Кстати, т_е меня заверяют, что кое-какие эксперименты проводили. И никаких катаклизмов не случилось.

— Хотите сказать, вы уже бывали...

— Только собираюсь,— мотнул головой Мокин.— Другие бывали. Этим монеткам как раз оттого полтора года, что их о_т_т_у_д_а приволокли.

—Бред. Вздор. Розыгрыш.

— Розыгрыш? — прищурился Мокин.— Конечно, никому нельзя верить в наши извращенные времена. И все же... Во-первых, тому, кто п_о_б_ы_в_а_л, я, в принципе, верю. Во-вторых, были и другие доказательства, кроме монет...— Он полез двумя пальцами в нагрудный карман, вытащил какой-то маленький предмет и со стуком выложил его на стол.— Гляньте.

Кузьминкин повертел грубо отлитый свинцовый шарик величиной с крупную вишню, увесистый, покрытый раковинками и царапинами:

— Это же пуля...

— Ага. Пищальная. Сунулись два идиота в шестьсот седьмой год. То ли романов начитались, то ли фильмов насмотрелись — сабли в самоцветах, кафтаны, аргамаки и прочие гардемарины...— Он задумчиво покрутил головой.— Правда, зная одного из этих индивидуумов близко, мне приходит в голову, что дело вовсе не в романтике. Охотно допускаю, бродила у мужичка светлая идея: под шумок нагрести полный мешок золотишка, самоцветов и всякого антиквариата, благо времена способствовали, поди проследи, кто именно украл и что именно...

— И что? — не без азарта спросил Кузьминкин.

— А нарвались на какую-то непонятную банду. Может, это была и не банда вовсе, а самые что ни на есть правительственные войска... В общем, едва успели добраться до машины. Один получил саблей, хорошо, что вскользь, другому засадили в ногу вот эту самую свинчатку...— Мокин передернулся.— Нет уж, в те времена меня на аркане не затянешь, предпочитаю что-то более цивилизованное и не вижу других альтернатив, кроме восемьсот восьмидесятого...

— А почему не пораньше?

— Пораньше было меньше комфорта,— серьезно объяснил Мокин.— К восьмидесятому стало уже появляться и электричество, и телефоны. Машин, правда, не будет, ну да бог с ними, не принципиально. Надоело мне здесь, Аркадий Сергеич, не вижу никакой перспективы, а за бугор сваливать тем более глупо, там все поделено и шлагбаумами разгорожено...

— У меня в голове не укладывается,— признался Кузьминкин.

— Думаете, у меня укладывалось? — фыркнул он.— Юлька, ущипника нашего консультанта, а то у него такая физиономия лица, словно собрался срочно проснуться...

Его очаровательная пассия, улыбаясь Кузьминкину, протянула узкую ладошку с холеными ногтями и так ущипнула с вывертом, что он едва не взвыл.

— Не действует,— ухмыльнулся Мокин.— Никто почему-то не просыпается. Значит, ничего и не снится.

Помотав головой — и ничуть не сомневаясь, что бодрствует,— Кузьминкин протянул:

— А вы меня, часом, не разыгрываете?

— Ночами не спал, думал, как бы мне вас разыграть,— обиженно покривился Мокин.— Нет у меня других забав...

— Ну, какое-нибудь идиотское пари. Про вас всякое говорят...

— Про меня?

— Нет, я вообще, про новых русских...

— А что — новые русские? — пожал плечами Мокин.— Люди как люди. У меня дома книг больше, чем вы в жизни видели, между прочим. Все первоиздания — и Казанцев, и Ванюшин, и "Зарубежная фантастика", вся серия...

— Хорошо,— сказал Кузьминкин в полнейшем смятении мыслей и чувств.— Что же выходит — вы мне такие деньги заплатили только за то, чтобы задать пару вопросов да рассказать про машину времени?

— ""Отнюдь",— сказала графиня"...— усмехнулся Мокин.— Планы у меня идут гораздо дальше... Я же сказал — это аванс. Пойдете со мной т_у_д_а,— он не спрашивал — утверждал.

— Я ?!

— Без консультанта мне там не обойтись. А вы здорово волокете в тамошних делах.

— Я не могу, у меня работа...

—Уладим,— сказал Мокин уверенно.— Никто в вашем ученом заведении и не пискнет. И потом, я вам вовсе не предлагаю с маху туда переселяться. Сам пока не собираюсь. Нужно съездить, осмотреться, приноровиться... Скоро и поедем на пару дней. Я с Юлькой. А заодно и вас прихватим. Только не надо делать дебильную физиономию и орать: "Вы серьезно?" Сказал уже — я серьезно.

— Это здесь, в Шантарске?

— Ну что вы... Я же говорю — в России. Как мне объяснили, путешествовать можно только в то с_а_м_о_е_место. Отсюда мы попадем только в р_а_н_е_ш_н_и_й Шантарск, когда еще не было Транссиба, две недели до России добираться придется... Из данного места можно попасть в какое угодно время, но обязательно в то же самое место. Логично, в общем, такой вариант фантасты тоже просчитывали... Уж я-то помню, я ведь все свои книжки прочитал, не для красоты покупаю.

— Не знаю даже...

— Три тысячи баксов,— сказал Мокин небрежно.— За участие в ознакомительной поездке. Вы посчитайте-ка, сколько лет придется за такие деньги корячиться... У тебя шанс, Сергеич. Извини за прямоту, хрен тебе когда такое выпадет... У тебя два киндера, жена, как рыбка об лед, бьется, чтобы на твои гроши выжить, а она у тебя, Дима авторитетно свидетельствовал, женщина весьма даже симпатичная, ей по-человечески пожить охота... Ну?

— Это же опасно...

— Как же опасно, если розыгрыш? — иезуитски усмехнулся Мокин.— Сам говорил, разыграли меня...

— Да нет, я начинаю верить... Потому и опасно.— Кузьминкин с тоской покосился на бутылку, и Юля, подчиняясь властному жесту Мокина, щедро плеснула ему коньячку.— Закоротит что-нибудь — и разлетимся на атомы. Если вы столь заядлый читатель фантастики, должны понимать.

— До сих пор пока не закорачивало. Бог не выдаст, свинья не съест;

— А если там застрянем? Насовсем?

— Вот это уже пошел деловой разговор...— сказал Мокин без всякого неудовольствия.— Риск есть, конечно. Как и в самолете, кстати, и даже в лифте. Только вот что мне приходит в голову... Если мы вдрызг разлетимся на атомы, это будет мгновенно. На случай, если застрянем, я заранее возьму в карман пригоршню брюликов. По миру не пойдем, с моей башкой и с вашими знаниями, притом, что знаем многое наперед, выйдем в люди так или иначе. Мы ж можем задешево прикупить у англичан алмазоносные районы в Южной Африке — тогда там алмазов еще не открыли — и зашибать деньгу, Можем податься в Штаты, можем... да вы представьте, что мы только сможем! Мы же наперед все знаем, а они — нет!

— А если зашвырнет к Иоанну Грозному? Или вообще к динозаврам? Ваши любимые книжки кучу подобных неприятных вариантов предусматривают — я сам фантастикой когда-то увлекался...

— Вот это и будет г_л_а_в_н_ы_й риск,— серьезно признал Мокин.— Сам думал о таком повороте. И все равно... Стоит овчинка выделки. Тут все зависит оттого, какой вы человек. Если хотите и дальше копейки считать, неволить не буду. Прозябайте дальше. И будет жена помаленьку звереть, а детишки слаще паршивого "Чупачупса" ничего и не увидят...

— Ниже пояса бьете,— тихо сказал Кузьминкин.

— Я? Бью? — изумился Мокин.— Да помилуйте! Я вам предлагаю либо ослепительные перспективы, либо, в крайнем случае, три тонны баксов. В конце-то концов, не тяну я вас со мной переселяться насовсем. Дело хозяйское. Ну, а если надумаете — прикиньте. Особняк купите, лакеи на стол подавать будут, детишек отдадите в Пажеский корпус...

— А потом будет семнадцатый год? Когда детишки вырастут?

— Так мы же знаем все наперед! Забыли? Когда стукнет Октябрь, не будет в России ни наших детишек, ни внуков.— Он хитро прищурился.— А может — и того проще. Пошлем в Казань надежного человека, того же Диму, чтобы подстерег Володьку Ульянова да приласкал кирпичом по темечку. Тогда и посмотрим, кто из писателей прав насчет хроноклазмов... Чуете перспективы? Ну, решайтесь быстренько. Мужиком будете или — дальше голодать в бюджетниках?

— Согласен,— сказал вдруг Кузьминкин неожиданно для себя самого; Ладно, вы рехнулись, я рехнулся... Наплевать. Надоела мне такая жизнь, дети уже и не просят ничего, но ведь с_м_о_т_р_я_т... Согласен.

— Только чур, не переигрывать потом.

— А я и не пьян,— сказал Кузьминкин.— Так, чуточку... Только деньги вперед. Чтобы жене остались, если что...

— О чем разговор? Перед поездкой.

— Где нужно кровью расписываться?

— Да ладно вам,— поморщился Мокин.— Неужели мы с Юлькой на чертей похожи? Глупости какие... Вот что.— Он моментально перестроился, заговорил резко, по-деловому: — У вас борода с усами — это хорошо. Мне еще пару недель отращивать придется, пока дойдет до нужной кондиции, видите, уже давно начал. Эти мне говорили, что в те времена приличные люди бритыми не ходили... .

— Святая правда,— кивнул Кузьминкин.— Только актеры. Даже был оборот речи: "Бритый, как актер". Человек приличный должен был обладать растительностью...

— Вот видите... Итак. С вашим музеем я все улажу — это пустяки. А завтра утречком к вам подъедет Дима или кто-то другой из мальчиков, проедетесь с ним по хорошим магазинам. Купят вам приличный костюм, всякие цацки вроде "Ронсона" и дорогих часиков, обмундирую по высшему классу. И ваша первая задача будет в том, чтобы за две оставшихся недели привыкнуть ко всем этим шмоткам-часикам и носить их так, чтобы в жизни вас не приняли за бедного бюджетника. Чтобы считали вас стандартным новым русским.

— И подкормить надо,— вмешалась Юля.— У него аж щеки западают.

— Резонно,— согласился Мокин.— И подкормить.

— Зачем все это? — спросил Кузьминкин.— Мне, конечно, такая идея нравится, но в том времени, куда вы меня тащите, и среди благополучных людей хватало худых...

Мокин наклонился к нему, глаза азартно блестели:

— Сергеич, ты в покер играешь? Нет? Зря, батенька, зря...

2. Время государя императора

— Совершенно не представляю, зачем вам нужно все это осматривать,— поджав губы, бросила Татьяна Ивановна, возясь с ключами.— Вы в этом не разбираетесь, да и мало кто может разобраться...

— Мне такая позиция нравится,— весело сказал Мокин.— Люблю, когда человек трезво оценивает свои силы — не прибедняется, если уж он что-то гениальное выдумал...

— Имею основания, простите,— сухо ответила она.— Как-никак моего труда здесь — девяносто девять процентов...

Справилась с замком и первой прошла в обширный зал, с видом чуточку презрительного равнодушия сделала широкий жест:

— Прошу. Инспектируйте.

Засунув руки в карманы, Мокин прошелся вдоль стены, почти целиком занятой загадочными для гуманитария Кузьминкина агрегатами — там было превеликое множество рубильников, окошечек с тонюсенькими стрелками, лампочек, кнопок, переключателей и тому подобных игрушек. Похлопал по белой панели:

— У меня такое впечатление, что большую часть всей этой научной премудрости не вы сами придумали, а? Очень уж тут все... основательно.

— Вы совершенно правы,— не скрывая иронии, кивнула Татьяна Ивановна.— Процентов восемьдесят составляет обычнейшая аппаратура. Мой вклад скорее интеллектуального характера, если вам понятно это слово. Проще говоря, в любом магазине можно купить мешок радиодеталей — но далеко не всякий способен собрать из них приемник, который будет ловить Мадрид или Рио-де-Жанейро...

— Да что вы, прекрасно суть улавливаю,— безмятежно отозвался Мокин.

И прошелся вдоль агрегатов, бесцеремонно трогая пальцем окошечки приборов, похлопывая по гладким панелям. Следовавший за ним Кузьминкин по мере сил старался копировать эту барственную непринужденность — и, что характерно, получалось неплохо. К хорошему привыкают быстро, за последние шестнадцать дней он со многим успел свыкнуться: с костюмом, купленным за поражающую его воображение сумму, к часам за пятьсот долларов, с прозрачным циферблатом, за которым, открытые для обозрения, пульсировали крохотные колесики и пружинки. И, что важнее, к неожиданно свалившейся на него роли хваткого добытчика, справного мужика, первобытного охотника, завалившего пещеру мамонтятиной. Домашний авторитет мгновенно взлетел с нулевой отметки куда-то в заоблачные выси: Оля без особых раздумий скушала ошеломительное известие о том, что супруга, наконец-то, признали не просто за границей — в благополучных, зажиточных заграницах, где хотят издавать его труды и даже платят огромные авансы. Дети давно уже избавились от поноса, настигшего в первые пару дней из-за неумеренного потребления почти забытых вкусностей. Ночью в постели Оля вела себя, словно в беззаботные доперестроечные времена (что ему не помешало однажды из неудержимого любопытства поддаться на уговоры Мокина и навестить сауну с девочками). Одним словом, дома воцарились достаток и почтительное уважение к главе семейства, которого вкусно кормили, со всем прилежанием ублажали в постели и становились тише воды, ниже травы, едва батяня-добытчик садился работать. Это была сказка! И Кузьминкин порой замирал от ужаса, вспоминая, что все это может однажды кончиться. Сейчас он уже не в пример серьезнее относился к идее Мокина переселиться в с_т_а_р_у_ю Россию...

— Вы удовлетворены? — осведомилась Татьяна Ивановна.

Она и не пыталась скрывать явную неприязнь — словно былая курсистка-бестужевка, случайно оказавшаяся в компании бравых жандармских офицеров или Валерия Новодворская, преследуемая по пятам фотографами "Плейбоя". В откровенно замотанной тяжелой жизнью профессорше Кузьминкин в два счета угадал родственную душу, доведенную реформами последнего десятилетия до тихого остервенения. Его сослуживицы по музею походили на Татьяну Ивановну, как горошины из одного стручка: те же истерические складочки в углах рта; старомодная одежда, невероятными усилиями поддерживаемая в парадно-выходном состоянии, тоскливая тихая ненависть к новоявленным хозяевам жизни... Он ей даже сочувствовал — но про себя, конечно. Никак нельзя было выходить из образа туповатого нувориша, навязанного Мокиным...

— А что, удовлетворен,— кивнул Мокин.— Эк вы тут понастроили... Прямо Менделеевы...

— Менделеев был химиком,— сухо проинформировала профессорша.

— Ну? — изумился Мокин.— А я думал, он электричество придумал, кто-то мне говорил... Ну, не само электричество, а лампочки...

— Вы, вероятно, имеете в виду Лодыгина? — поджала губы Татьяна Ивановна.

— Да черт их всех упомнит... Я, пардон, институтов не кончал.

— Это видно,— отрезала физичка.— Быть может, вы все остальное обговорите с Виктором Викторовичем? Не вижу, чем еще могу быть вам полезна...

— Да с удовольствием,— кивнул Мокин.

— В таком случае, я вас оставляю...— Она облегченно вздохнула и широким мужским шагом направилась к выходу.

Когда за ней захлопнулась дверь, Мокин покрутил головой:

— Сурьезная дамочка...

— Вы на нее не сердитесь,— развел руками означенный Виктор Викторович Багловский.— Старая школа. Ей все это представлялось совершенно иначе: научные конгрессы, аплодисменты светил, изучение прошлого солидными дипломированными учеными...

— Как вы ее только уговорили? — фыркнул Мокин.

— Суровая реальность, господа. Как только стала понимать, что не получит финансирования даже под машину времени, в реальности которой нужно еще убедить ученый мир...

Вот Багловский, ровесник Кузьминкина, был человеком совершенно иного полета — общительный, любивший частенько вворачивать "господа", всеми силами пытавшийся доказать, что он р_о_в_н_я, равноправный партнер... К нему удивительно подходило забытое словечко "разбитной", пожалуй, именно так и выглядели толковые приказчики серьезных купцов, к пожилым годам сами выходившие в первую гильдию...

— Много электричества жрет? — поинтересовалась Юля.

— Не то слово, сударыня,— с легоньким поклоном отозвался Багловский, невысокий, пухлощекий, с роскошными усами и бакенбардами в классическом стиле Александра II.— Сущая прорва, я бы сказал, Данаидова бочка. Честное слово, мы потому и ломим такие цены, что три четверти денег уходит на оплату электричества. Еще и поэтому первую ознакомительную поездку мы вам намерены устроить, я бы сказал, в облегченном варианте — с помощью второго, вспомогательного генератора. Пробьем коридор только на сутки, построим, фигурально выражаясь, не солидный бетонный мостище, а временные деревянные сходни. Мы четверо при полном отсутствии багажа.

— Ас деловой точки зрения?

— Как нельзя лучше,— торопливо заверил Багловский.— Мне думается, вам не столь уж и необходимо гулять по нашему городку, каким он был сто двадцать лет назад? Конечно, впечатления будут незабываемые, однако вас ведь не это интересует?

— Да уж,— сказал Мокин.— Вы мне лучше вместо завлекательных экскурсий дайте делового человечка...

— К нему в именьице и поедем. Я вам здесь собрал нечто вроде досье на него, потом внимательно изучите. Статский советник в отставке, служил по министерству финансов, попал под кампанию борьбы с мздоимством — тогда тоже случались такие кампании, и на нынешние они походили, как две капли воды. Пришлось из Питера перебраться в именьице, на лоно природы. Но предаваться целиком пасторальным утехам не собирается, сейчас... то есть в восемьсот семьдесят восьмом... занимается железнодорожными концессиями. Связи богатейшие — в департаменте экономики, даже в Государственном совете, а вот капиталы для таких дел маловаты. По-моему, вам такой человек и нужен? Вот видите. А обнаружил я его самым что ни на есть примитивным образом: закопался в архивы под видом, что собираюсь писать книгу о тогдашних предпринимателях. В папке у меня кое-какие результаты обобщены... В т_о_й реальности он помог-таки получить концессии двум денежным мешкам из Новороссии. При нашем варианте истории, очень возможно, вы место этих тузов и займете... Как договоритесь.

— Это уже наша забота,— пообещал Мокин с охотничьим огоньком в глазах.— Мы с Аркадий Сергеичем и не таких обламывали...

— Меня одно беспокоит... Вряд ли я смог за день дать вам достаточный инструктаж о том времени и нравах...

— Да ерунда,— махнул рукой Мокин.— Мы ж аргентинцы, не забыли? Если выйдет какой-нибудь ляп, ответ на все один — у нас в далекой Аргентине все совершенно по-другому. В Бразилии, где много диких обезьян...

— Вообще-то, позиция непробиваемая... Только, я вас умоляю, не употребляйте терминов вроде "крыши" и не намекайте, что при недобросовестности партнера вы к нему пошлете мальчиков с пушками. Тогда такие методы были совершенно не в ходу.

— Жаль.— Как показалось Кузьминкину, сожаление Мокина было абсолютно искренним.— Как же они тогда дела делали? Если "кидалу" и заказать нельзя? Первобытные какие-то...

— Ну, я надеюсь, вы справитесь,— ухмыльнулся Багловский.— Школа у вас, надо полагать, хорошая?

— Да уж,— скромно признался Мокин.

— В конце концов, вы там пробудете всего сутки, присмотритесь, пообщаетесь... Если не понравится, будем искать другого. Хотя, судя по тому, что о нем сохранилось в архивах,— прохвост, конечно, такой, что пробы ставить негде, но всегда целился на то, чтобы не вульгарно смыться с мелким кушем, а накрепко присосаться к надежному толстосуму и состоять при нем как можно дольше. Я уверен, обсчитывать в свою пользу будет...

— Ничего,— с многозначительной улыбкой заверил Мокин.— Если что, я всю его бухгалтерию в три секунды на компьютере просчитаю, тут у него против нас кишка будет тонка,— и оскалился довольно жестко.— Я вам верю, что у н и х не принято пугать "крышами" и "заказами", однакож это еще не значит, что недобросовестного партнера нельзя отправить туда, где ни печали, ни воздыхания... У нас и в этом аспекте перед ними преимущество громадное... Давайте досье.

...Разлепив глаза, Кузьминкин ощутил явственное головокружение. Это ничуть не напоминало похмелье, просто какое-то время все вокруг явственно плыло, во рту был непонятный привкус, а во всем теле — неизведанные прежде ощущения, нечто вроде полнейшей пустоты, словно превратился в полую стеклянную фигуру. Упираясь ладонями в дощатый пол, он привстал, выпрямился. Хотел отряхнуть одежду, но пол был чистым, и никакого мусора не пристало. Юля уже стояла у стены, с несколько ошарашенным видом трогала себя кончиками пальцев. Зашевелились Мокин и Багловский.

Комната в точности походила на "камеру отправления" — некрашеный пол из чистых струганых досок, бревенчатые стены. На первый взгляд, они вовсе и не покидали своего времени, небольшого бетонного здания институтского загородного филиала, где под тремя замками скрывалась камера, она же — стартовый бункер. И кодовый замок был совершенно таким же.

Судя по скептическому взгляду Мокина, ему в голову пришли те же мысли. Смахнув невидимые пылинки, он спросил:

— Получилось?

— Сейчас проверим,— сказал Багловский.— Признаюсь честно, иногда перехода не получается, остаемся на прежнем месте, то есть в нашем времени. Ну, как если бы завели машину, а мотор и заглох...

— А это всегда так бывает — башка будто с бадуна?

— Всегда,— кивнул Багловский.— Независимо от того, удался переход или нет. Явление совершенно неизученное — мы еще многого не изучили толком. Подозреваю, сознание просто-напросто на время отключается, попадая в некие непривычные условия...

Он подошел к двери, набрал шестизначный код — электронный замок при каждом нажатии кнопки отзывался знакомым писком, помедлил секунду, взялся за ручку и решительным рывком распахнул дверь.

Юля невольно ойкнула.

Не нужно было никаких разъяснении. П_о_л_у_ч_и_л_о_с_ь. Вместо безликого коридора конца двадцатого века с матовыми плафонами на потолке и обшарпанным линолеумом на полу за дверью была довольно большая комната с такими же бревенчатыми стенами, широкой лавкой в углу, незастекленным окном, за которым зеленели деревья...

А у окна стоял высокий бородатый мужик в черных шароварах, черной жилетке и синей рубахе навыпуск, перехваченной крученым пояском с кистями. Кузьминкин даже подался назад...

— Поздравляю, господа,— невозмутимо прокомментировал Багловский. Удалось. Восемьсот семьдесят девятый год... Двадцатый век еще не наступил...

Мокин схватил его за рукав, гримасничая.

— Да не берите в голову,— расхохотался Багловский.— Это не абориген, это Эдик. Здешний, так сказать, смотритель и агент в данном времени. В старые времена речушка еще не высохла и мельница еще стояла, вот Эдик и мельничает. Местечко неплохое, раньше мельников подозревали в связях с нечистой силой и особо им своим обществом не надоедали...

— Какой я мельник? Я ворон здешних мест...— пробасил Эдик.

Теперь Кузьминкин рассмотрел, что лет ему было не больше тридцати — просто окладистая борода старила.

Багловский кошачьим шагом прошелся по горнице, заглядывая во все углы, нагнулся, поднял короткую синюю ленточку.

— Ну Виктор Викторыч...— чуть смущенно развел руками ворон здешних мест.— Я ж не виноват, что девки сами бегают. И будущего жениха им в лохани покажи, и сопернице след проткни... Стараюсь, как могу. А если что, я ж их не насилую, сами согласны. Говорят, в старые времена мораль была высокая... Лажа полная. Трахаются, как в двадцатом, кошки гладкие. И никакого тебе СПИДа...— но только сейчас заметил Юлю.— Пардон, мадемуазель, увлекся... Разрешите представиться: мельник Филимон, справный мужик и здешний колдун...

— Очень приятно,— в тон ему сказала Юля, подобрала подол платья, перешагнула порог.— Мадемуазель Белевицкая... вы любезный, не подскажете, где тут можно пописать? Сама знаю, что реплика отнюдь не красит юную даму из общества, но мне от такого путешествия страшно писать захотелось, словно часа три прошло с тех пор, как выехали...

— Любые кусты к вашим услугам, барышня,— усмехнулся в бороду "резидент".— Места тут глухие...

— Экипаж здесь? — деловито осведомился Багловский.

— Конечно. Сейчас и поедем?

— А зачем тянуть? Подождем барышню и айда.

Они вышли на крылечко. Настоящую водяную мельницу Кузьминкин видел впервые в жизни, и его прямо-таки будоражили окружающие реалии, в общем, самые обыкновенные: огромное колесо, зеленая тина на спокойной воде, заросли нетронутой малины... Стояла уютная тишина, нарушаемая лишь щебетаньем птиц. Он пытался убедить себя, что находится на сто двадцать лет п_р_е_ж_д_е,— и не мог. Не было вокруг ничего ч_у_д_е_с_н_о_г_о ...

— А солнце, господа, стоит словно бы значительно ниже,— сказал Мокин.— Странно...

— Ничего странного,— мимоходом ответил Багловский.— Три раза из четырех, "перепрыгивая", часа два-три в_п_е_р_е_д прихватываем. Два-три, не больше. Почему так, мы опять-таки не знаем пока...

Они оглядели друг друга, словно видели впервые,— все трое в светло-серых визитках, разве что брюки у Багловского были черные, а у них полосатые, серо-черные, да у Кузьминкина вместо цилиндра, как у спутников, красовался на голове котелок.

— Как инкубаторские...— поморщился Мокин.

Багловский пожал плечами:

— Вот тут уж ничего не поделаешь. Мода здесь предельно консервативная, выбор небогатый. Женщинам не в пример легче,— да и у военных разнообразие парадных мундиров прямо-таки невероятное...

— Вот бы в джинсе,— сказал Мокин.

— Увы, приняли бы за кого-нибудь вроде циркача или, в лучшем случае, за немца-чудика... Пойдемте?

Они довольно-таки неуклюже разместились в запряженном парой сытых лошадей экипаже — черной коляске с ярко-желтыми, лакированными крыльями, уселись на мягких сиденьях попарно, лицами друг к другу. Эдик-Филимон с большой сноровкой взмахнул вожжами, и отдохнувшие лошадки затрусили по узкой дорожке.

Кузьминкин вертел головой, по-прежнему пытаясь отыскать нечто и_н_о_е, хотя и понимал, насколько это глупо. Деревья те же, те же цветы, кусты, трава. И, разумеется, небо, птицы и не могут щебетать по-другому... Вот только воздух удивительно чистый, будто густой...

Багловский, в отличие от них, держался равнодушно, курил длинную папиросу с неприкрытой скукой. Юля заботливо поправила боссу черный галстук бантиком — такой же, как у двух других мужчин.

— Не впечатляет, господа хорошие? — пробасил Эдик-Филимон, не оборачиваясь.— Погодите, освоитесь, в город съездим, вот где экзотика... Эге, а мужички-то налима заполевали... Барин, может, купим? Чтобы с гостинцем заявиться?

— Попридержи лошадей,— кивнул Багловский.

Кузьминкин во все глаза таращился на встречных— два мужика с ленивым видом шагали им навстречу, бородатые, в длинных поддевках, в шапках, напоминавших формой гречневики1. Еще издали они сдернули шапчонки и низко, чуть ли не в пояс, поклонились.

— О! — тихо сказал Мокин.— Вот это мне нравится, знает свое место здешний гегемон... И не знает, что он гегемон...

Тот, что пониже, держал здоровенную рыбу на продетом сквозь жабры гибком пруте.

— Продашь налима? — рявкнул с козел Филимон.— Барин четвертак даст.

— С полным нашим уважением, — ответил мужичонка, кланяясь. — Налим знатный, печенка, эвона, выпирает...

Достав кожаное портмоне, Багловский покопался в звенящей кучке мелочи, выудил серебряный четвертак и небрежно бросил хозяину рыбины. Тот поймал монетку на лету, уложил налима на козлы, под ноги кучеру, поклонился, не надевая шапки:

— Премного благодарны...

— Благодать какая,— прямо-таки растроганно сказал Мокин, когда коляска отъехала подальше.— "Барин", "премного благодарны..." Хочу тут жить!

Багловский усмехнулся:

— Вообще-то, через четверть века этакие пейзане начнут усадьбы поджигать, но уж вам-то оказаться врасплох застигнутыми не грозит... Смотрите, господа! Узнаете?

Кузьминкин моментально узнал стоявшую на пригорке церквушку, мимо которой они проезжали в с_в_о_е_м времени — только тогда она была полуразвалившейся, жалкой кирпичной коробкой с выбитыми окнами, лишенной маковки, а сейчас выглядела новенькой, белая с темно-зелеными линиями и темно-красной крышей, а маковка с крестом сияла золотом.

— Впечатляет? — поинтересовался Багловский так гордо, словно это он построил маленькое чудо.

— Впечатляет...— сознался Мокин. Коляска долго ехала среди редколесья и зеленых равнин — и они понемногу начинали привыкать к д_р_у_г_о_м_у времени, перестали вертеть головами, не видя ничего интересного. До тех пор, пока впереди не показались мирно беседующие люди — один держал в поводу лошадь, белый китель издали бросался в глаза.

— Ага,— быстрым шепотом сказал Багловский.— Вон тот — студент, племянник хозяина. Лоботряс потрясающий, дуб дубом, приготовьтесь, Юленька, к тому, что ухаживать начнет,— ну, разумеется, со всем тактом, как-никак мы в приличном обществе... Офицера я не знаю, кажется, родственник соседей, тут верстах в пяти еще одно имение, побогаче...

Беседующие не без любопытства уставились на приближавшуюся коляску, офицер отвел лошадь в сторону от дороги.

— Все,— еще тише сказал Багловский.— Соберитесь, вступаем в долгий и непосредственный контакт...

Офицер выглядел невероятно подтянуто и браво — в белейшем безукоризненном кителе, столь же белоснежной фуражке с алым околышем и сияющей кокардой. Сверкали сапоги, сверкала надраенная рукоять шашки в черных ножнах, сверкали золотые погоны.

Студент рядом с ним выглядел, конечно же, не в пример менее импозантно: светло-серая тужурка с черными контрпогончиками, украшенными начищенным вензелем "Н I", хотя и сияла золотыми пуговицами, в сравнении проигрывала. Золотой перстень на пальце студента особой авантажности не прибавлял.

— Господин Багловский? — воскликнул кудрявый молодой человек, отнюдь не похожий на дебила, но, несомненно, отмеченный неизгладимой печатью лени и разгильдяйства.— То-то дядюшка вас ждал... Из города коньяк привезли, стерлядь... Я, признаться, истомился в предвкушении...

—Вы, Петенька, неисправимы,— непринужденно сказал Багловский.— На вашем месте я бы помог дяде составить расчеты...

— Виктор Викторович, но там же математика! — с неподдельным ужасом воскликнул студент.— Меня она погружает в неизбывную тоску самим фактом своего существования...

— Позвольте представить,— сказал Багловский.— Петруша Андрианов, названный так, имею подозрения, в честь незабвенного Петруши Гринева... Племянник Сергея Венедиктовича. Наши долгожданные аргентинские гости — господин Кузьминкин, господин Мокин, его племянница, мадмуазель Юлия Белевицкая...

— Поручик Ипполитов,— щелкнул каблуками бравый офицер.— Нижегородского драгунского полка. Гощу в имении тетушки, куда, пользуясь случаем, имею честь пригласить на обед в ближайшее, удобное для вас время.— Как и студент, он смотрел главным образом на Юлю, выглядевшую в платье по здешней моде прямо-таки Цирцеей.

Мокин незаметно подтолкнул Кузьминкина локтем в бок, и тот гладко ответил:

— Благодарю вас, постараемся непременно воспользоваться приглашением...

— Вы великолепно говорите по-русски,— вежливо сказал поручик.— Приятно видеть, что родители и на другом конце света не забывали об исторических корнях... Петруша, вы не подскажете ли темному бурбону, с какими державами граничит Аргентина?

Видимо, это был намек на некий прошлый конфуз, так как студент тут же нахохлился:

— Вы снова начинаете, поручик? Честное слово, я попросту запамятовал, что Венесуэла не граничит с канадскими владениями британской короны... При чем же здесь Аргентина? Аргентина граничит с Мексикой, уж такой пустяк я помню...

— Вы себя полностью реабилитировали в моих глазах, Петруша,— с преувеличенной серьезностью сказал поручик, незаметно для студента послав Багловскому иронически-понимающую улыбку.— Господа, честь имею откланяться. Тетушка ждет к ужину, а поскольку я ее единственный, но не бесспорный наследник, приходится подчиняться установленному регламенту...

Он вновь четко поклонился, ловко вскочил в седло и отъехал.

— Восемь тысяч десятин в Орловской губернии,— сказал Петруша, усаживаясь на козлы рядом с Филимоном.— Выигрышные билеты, изрядный капитал в Русско-Азиатском банке. Будь это моя тетушка, я бы тоже мчался к ужину, как кентавр...

— Вы циник, Петруша,— сказал Багловский.

— Помилуйте, всего лишь привык докапываться до истины...

— Ого! Уж не с нигилистами ли связались за то время, что мы с вами не виделись?

— Виктор Викторович! Уж такое совершенно не в моем характере! Любовь к истине ничего общего с нигилистическими умствованиями не имеет. Вот, например, мой дражайший дядюшка намеревается стать Наполеоном железнодорожного строительства и с вашей помощью, господа, быть может, и станет. Это бесспорная истина. Но столь же бесспорной истиной является и то, что я ради всех грядущих прибылей не стал бы корпеть над бесконечными бумагами, испещренными скучной цифирью... Мадемуазель Юлия, не сочтите мой вопрос за нескромность... Надеюсь, вы не знаете математики?

— Представления о ней не имею,— безмятежно ответила Юля.— Она меня ужасает.

— Вы меня окрыляете! Меж тем в нашем Московском университете это страшное слово — математика — слышишь ежедневно. Декарт, Лобачевский, Бернулли... Вам не доводилось бывать в Париже? Мне представляется, ваше платье сшито по последней парижской моде...

— Бывала,— сказала Юля, послав ему ослепительную улыбку, от которой сидящий вполоборота на козлах студент пришел в вовсе уж восторженное состояние.— А вы?

— Увы, не доводилось. Дядюшка прижимист, антре нуа...2

— Красивый город, сплошные памятники искусства,— сказала Юля.— Нотр-Дам, Эйфелева башня...

— Эйфелева? — удивился Петруша.— А что это за памятник искусства?

"Мать твою,— чертыхнулся про себя Кузьминкин.— Вот и первый прокол. Эйфелевой башни в Париже пока что нет и в помине, ее начнут строить только через десять лет..."

— Собственно, Эйфелева башня не в самом Париже, а скорее в Руасси,— сказал он быстро.— Руасси — великолепное дачное местечко неподалеку от Парижа. Монастырь был разрушен во времена революции, но башня сохранилась. Там великолепный ресторан...

На лице студента не было и тени подозрительности. Он кивнул с понимающим видом:

— Как я вам завидую, господа... Париж, Париж, ты стоишь мессы... Вы не встречали там господина Тургенева?

— Не довелось,— столь же спокойно ответил Кузьминкин.— Мы вращались главным образом в деловых сферах, едва урывая время на скудные развлечения вроде поездки в Руасси.

— Вы, бога ради, не обижайтесь,— сказал Петруша,— но если бы меня заставили стать финансистом или заводчиком, я бы поспешил незамедлительно повеситься... Я несовместим с подобной стезей, простите великодушно, господа. Это любезный дядюшка среди цифр и скучнейших расчетов чувствует себя, как рыба в воде...

Дорога до имения прошла в столь же пустой болтовне. Оно появилось неожиданно — коляска повернула, и посреди расступившегося леса возникла сказка. Белый двухэтажный домик с колоннами, не особенно и большой, но красивый, как свежевыпеченный торт. Сеть обсаженных аккуратно подстриженными кустами дорожек, ажурная белая беседка над прудом, белоснежные лодки с алой и желтой каймой, огромные кувшинки на прозрачной воде...

— Версаль! — Мокин, не сдержавшись, громко причмокнул.

— Да полноте,— беззаботно улыбнулся Петруша.— Видели бы вы имение госпожи Ипполитовой...

"Вот так п_р_е_ж_д_е и выглядело,—со щемящей тоской подумал Кузьминкин.— Умом понимаешь, что где-то вдали — убогие крестьянские хаты, а вот сердце прямо-таки жаждет именно такого уютного уголка. До чего жаль, что не получится, обидно-то как..."

Их прибытие произвело легкий переполох. Шляпы принимала, то и дело неумело приседая в книксене, очаровательная особа в синем платье, которую Петруша именовал Дуняшей и пытался демонстративно ущипнуть, а она со столь же наигранньм испугом ловко отстранялась, потупив глазки и бормоча:

— Барин, вы меня конфузите...

Ей ассистировали два лакея, сытые, мордатые молодцы в ливреях и чуточку криво надетых париках с буклями. Судя по их неуклюжей суете, гости тут были редки — особенно аргентинские.

Все пятеро следом за бойкой Дуняшей направилась на второй этаж. Один из лакеев, запыхавшись, обогнал, распахнул дверь и, притопнув ногой от усердия, протараторил имена гостей столь пулеметной скороговоркой, что понять что-либо было решительно невозможно.

Из-за стола поднялся и проворно направился им навстречу лысоватый пожилой человек с роскошными бакенбардами, в черном сюртуке с орденом Станислава в петлице, серо-черных полосатых брюках и коричневых штиблетах. Все верно. Именно такое сочетание — добродушнейшее круглое лицо и пронзительные быстрые глазки — было бы характерным для оборотистого чиновника, начавшего служить, несомненно, еще при Николае Павловиче и выпутавшегося из неприятного дельца о взятке без малейших последствий...

— Милости прошу, господа,— приговаривал он радушно.— Виктор Викторович рассказывал, вы превосходно говорите по-нашему?

— Мудрено было бы иначе,— сказал Кузьминкин.— Родители озаботились воспитать в любви к далекой родине...

— Крайне похвально! Знаете, у меня недавно гостил Петрушин однокашник по Московскому университету, юноша из знатнейшей фамилии, скажу между нами — князь, но говорил сей молодой человек на столь варварской смеси французского с нижегородским, что господин Грибоедов украсил бы им свою галерею типусов... Позвольте ручку, мадемуазель! Коньяк, господа?

Это был не шалопай Петруша... Дело завертелось столь быстро и хватко, словно и не было меж хозяином и гостями ста двадцати лет. Юлю в два счета, предельно тактично, выпроводили погулять с Петрушей над прудом, и Андрианов-пер3 вывалил на стол устрашающую кипу бумаг.

Кузьминкин оказался почти что и не у дел. Мокин с ходу взял все в свои руки. Время от времени он поворачивался к спутнику с конкретными вопросами, но главную партию вел сам. Очень быстро Кузьминкин понял, какая пропасть лежит меж его книжными знаниями по экономике и финансам времен Александра Второго, и серьезными деловыми переговорами. Это был потрясающий спектакль для свежего зрителя, книжного червя конца двадцатого века — светский по духу, но ожесточенный по сути торг насчет процентов, уставных долей и маржи, облаченный в изящные иносказания диалог о будущих взятках и точном списке тех, кто эти взятки будет принимать, неизбежные разъяснения, которые "аргентинцу" были необходимы,— и реплики Мокина, без промаха бившего в слабые места, в узлы нестыковок, в непроясненности... Понемногу Кузьминкин начинал понимать, как становятся новыми русскими. И подсмеивался сам над собой за прежние мысли о некоем потаенном секрете.

Не было секрета, магической формулы. Были великолепные мозги.

— Однако...— вздохнул отставной статский советник, когда в разговоре наметился определенный перерыв. Откинулся на спинку кресла.— Слышал я, господин Мокин, о заокеанских привычках ведения дел, но сам с ними сталкиваюсь впервые. Уж примите комплиментик от поседевшего на финансовой службе выжиги — в вас, искренне скажу, вулкан клокочет...

— Америка,— сказал польщенный Мокин.— Клокочет, знаете ли... Если все наши планы, дай-то бог, начнут претворяться в жизнь, мы с вами и Америку на уши поставим...

Кузьминкин охнул про себя, но Андрианов, полное впечатление, не увидел в последних словах собеседника ничего шокирующего — должно быть, сочтя вполне уместным, неизвестным ему американским жаргоном. В который раз наполнил рюмки, пригласил:

—— Прошу, господа. Аркадий Сергеевич, вы, простите, сохраняете, в некоторой степени, загадочность Каменного гостя... Не слышал от вас ни одобрения, ни порицания.

Мокин моментально пришел на выручку:

— Аркадий Сергеевич, по чести признаться, выполняет скорее функции не распорядителя, а пайщика. Капитал ему от родителей достался не менее значительный, чем тот, которым я располагаю, но в конкретных делах он мне предоставляет свободу рук...

— Весьма верная позиция, свидетельствующая о недюжинном уме,— кивнул Андрианов.— Было бы не в пример хуже, если бы человек, не располагающий должной деловой хваткой, тем не менее опрометчиво вмешивался бы в подробности негоции... А все же, каково ваше впечатление?

— Я думаю, дело сладится,— сказал Кузьминкин.

— Рад слышать, рад... Разрешите взглянуть? — он взял у Мокина бриллиант, осторожно держа подушечками пальцев, посмотрел на свет, поцокал языком.— Боюсь, в драгоценных камнях я не так уж и хорошо разбираюсь, но в Петербурге без труда сыщем знатоков. Есть один голландец, хитрейшая бестия, но безукоризненно честен. Господин Мокин, неужели вы весь необходимый капитал намерены привезти в Россию в виде брильянтов?

— Намерен,— кивнул Мокин.— Вы ожидаете трудностей?

— Помилуйте, никаких! Южная Африка... Кто бы мог подумать, что там таится вторая Голконда. Под ногами у негров, испокон веков справлявших свои дикарские пляски...

— Можно вас спросить? — вмешался Кузьминкин, усмотрев подходящую для себя паузу в разговоре.

— Конечно...

— Вы православный, Сергей Бенедиктович?

— Разумеется, батенька,— колючие глазки на секунду прошили Кузьминкина невидимым лазерным лучом.—Как деды, прадеды и пращуры, в исконной нашей вере воспитан... А почему вас это интересует?

— Видите ли...— начал Кузьминкин, отчаянно ломая голову над подходящим ответом.— Родитель мой был суров насчет некоторых предметов...

— Тс-с, ни слова более! —• поднял палец Андрианов.— Я все себе уяснил, дражайший Аркадий Сергеевич. Откровенно говоря, я и сам крайне отрицательно отношусь к нашествию всевозможных иноверцев и инородцев на наши тучные пажити, поэтому ваш порыв мне понятен. Надеюсь, поверите на слово, церковные книги не заставите предъявлять в доказательство, хе-хе? Православен, аки все пращуры... Вот только за долгие труды свои недостаточно отмечен...— Он мимолетно погладил большим пальцем красный эмалевый крестик с ажурными золотыми орлами и таким же орлом в центре.— Ну да господь учил умерять суетные желания... Не пора ли позвонить, чтобы накрывали?

Ужин оставил у Кузьминкина наиприятнейшее впечатление — стерляжья уха, о которой он лишь читал и слышал, расстегаи с налимьей печенкой, невиданные соусы, лакей, с незнакомой предупредительностью маячивший за спиной и моментально наполнявший бокал...

Ночью, когда он уже задул свечу и вытянулся на спине под чистейшими простынями, дверь тихонько приоткрылась и вошло, как в первый миг показалось, белое привидение. Оказалось, шустрая Дуняша, с распущенными волосами, в белом капоте. Бесшумно, целеустремленно проплыла к постели, попав в полосу лунного света, скользнула под простыни.

Кузьминкин сначала в некотором испуге отодвинулся, но почти сразу же отдался на волю событий и провел, честно признавшись потом самому себе, восхитительную ночь. Ближе к утру, когда девчонка собралась уходить, пока не проснулись домашние, он, пытаясь припомнить все, что читал о таких вот ситуациях, и, так ничего подходившего бы в качестве руководства не припомнив, достал все же из портмоне несколько тяжелых серебряных рублей. Она взяла деньги, не чинясь, чмокнула в щечку, прошептала: "Благодарствую, барин..." и бесшумным видением исчезла.

Оставшись в одиночестве, Кузьминкин прошлепал босыми ногами к окну и долго курил, глядя на залитый лунным светом лес, ругаясь про себя последними словами,— невероятно жаль было расставаться с прекрасной сказкой, с волшебным царством, которому вскоре предстояло растаять, как мираж, вернув к серым будням...

3. Время интеллигента

Кузьминкину удалось немного поспать, но проснулся он не сам — разбудило весьма неделикатное потряхивание за плечо. Открыв глаза, он увидел бодрого и веселого Мокина. Юля была здесь же, сидела в кресле, вопреки нравам здешнего времени закинув ногу на ногу, и дымила длинной папиросой.

— Ну? — шепотом рявкнул Мокин. Все еще отмаргиваясь, протирая глаза, Кузьминкин выбрался из постели и, конфузливо косясь на девушку, принялся натягивать брюки.

— Кончай одеваться! — шепотом распорядился Мокин.— Успеешь! Ну?

Глядя ему в глаза, Кузьминкин медленно, размашисто покачал головой. На пухлощеком лице шантарского Креза изобразилась прямо-таки детская обида, разочарование, неподдельная грусть. Прекрасно его понимая, Кузьминкин уныло пожал плечами.

— И никакой ошибки? — с надеждой поинтересовался наниматель.

— Увы...— сказал Кузьминкин кратко. Молчание длилось всего несколько секунд.

— Что ж ты тогда сидишь? — тихо прикрикнул Мокин.— Натягивай в темпе портки, и пошли устраивать панихиду с танцами... Юль!

Юля преспокойно достала из ридикюля небольшой черный пистолет и клацнула затвором. Безмятежно усмехнулась:

— Слава богу, нарвались на джентльменов. Не стали лазить девушке под платье, а хитрая девушка под платье плавки натянула и вместо прокладок засунула нечто другое... Шеф, ножик не забыли?

— Специально со стола стащил, как просила...— Мокин подал ей серебряный столовый нож.

Девушка, примерившись, не без труда распорола подол платья, нижние юбки, передала нож Мокину:

— Мне самой сзади резать неудобно...

Мокин завозился, шепотом ругаясь под нос, полосуя туповатым ножом плотную ткань. Когда Кузьминкин застегнул последние пуговицы на штиблетах. Юля уже отбрасывала обрывки в угол, являя собою предосудительную картину: косо откромсанный подол едва прикрывал бедра, открывая стройные ноги в высоких женских ботинках так, что любого н_а_с_т_о_я_щ_е_г_о современника государя-освободителя неминуемо хватил бы удар при виде этакого шокинга.

— Это зачем? — непонимающе уставился Кузьминкин.

— Затем,— исчерпывающе объяснил Мокин.— Да брось ты бабочку, без нее обойдешься... Пошли!

Он первым выскочил в коридор. Сторожко прислушался, махнул остальным рукой.

Лакей вывернулся из-за угла неожиданно — увидел Юлю в новом обличье и застыл, держа перед собой овальное блюдо с аппетитным жареным гусем. Девушка метнулась мимо Кузьминкина, как молния, крутанувшись в каком-то невероятном выпаде, выбросила ногу. Блюдо с гусем полетело в одну сторону, детинушка, потеряв на лету парик,— в другую. Еще в полете Юля с тем же проворством добавила ему носком ботинка под нижнюю челюсть.

Прежде чем ушибленный успел опомниться, Мокин сгреб его за шкирку и поволок в только что покинутые ими апартаменты. Юля моментально подхватила парик, гуся и блюдо — ага, чтобы не осталось никаких следов... В коридоре было тихо — похоже, молниеносная операция захвата проведена без сучка без задоринки...

Пленник застонал, зашевелился. Юля тут же уселась ему на грудь, продемонстрировала пистолет и медленно прижала дуло к виску. Тихонько посоветовала:

— Молчать, козел, мозги вышибу!

— Видал? — гордо сказал Мокин, подтолкнув Кузьминкина локтем.— Все думают, что это молодая женушка или телка, хрен кто просечет, что это секьюрити...— Он присел на корточки: — Ты, выползок! Сколько народу в доме?

— Ну, это...— пробормотал пленный, косясь в сторону упершегося в висок дула.— Барий со студентом, Витька, напарник мой, Дуня... Филимон при конюшне... В дом ему не положено...

— Никого больше?

— Бля буду...

— Оружие есть?

Пленник попытался мотнуть головой, но наткнулся виском на дуло, замер, и, боясь лишний раз шевельнуться, прошептал:

— Да никакого...

— Ну смотри у меня...— сказал Мокин.— Если что, вернусь и кишки через рот вытяну...

Лакея тщательно связали разодранными на полосы простынями, одну скомканную полосу надежно вбили в рот и уложили хорошо упакованного пленника на кровать. Мокин поднес ему к носу кулачище:

— Лежи смирнехонько, как невеста перед брачной ночью, сучий ты потрох... Пошли!

Он забрал у Юли пистолет, сунул Кузьминкину ворох длинных лент— бренные остатки накрахмаленных простыней — и первым ринулся в коридор. Лоб в лоб столкнулся с Дуняшей — она успела по инерции пролепетать:

— Барин просят к завтраку пожаловать...

И буквально через минуту очутилась рядом с лакеем, столь же тщательно спутанная, с кляпом во рту. Мокин похлопал лакея по лбу:

— Цени мою доброту, валет,— тут тебе и постелька, тут тебе и девочка, отдыхай, как фонбарон...

...На цыпочках подойдя к двери столовой, Мокин заглянул в щелочку, удовлетворенно хмыкнул, подал знак спутникам следовать за собой —" и ворвался внутрь с бесцеремонностью бульдозера, держа под прицелом сидящих за столом, дружелюбно рявкнул:

— Здорово, аферисты! Сидеть и не дергаться! Господин статский советник в отставке замер, не донеся до рта серебряную вилку с куском чего-то вкусного. У "беспутного студента" отвисла челюсть. Багловский выглядел еще ошеломленнее.

После секундной паузы второй лакей, выронив высокую бутылку без этикетки, зачем-то пригибаясь, кинулся к боковой двери — и был молниеносно перехвачен Юлей на полдороге, подшиблен ударом пятки под щиколотку, добит ребром ладони по виску.

— Скрути-ка ему, Сергеич, резвы ноженьки, блудливы рученьки,— громко распорядился Мокин, танцующим шагом приблизился к столу и, поведя стволом для убедительности, прикрикнул: — Руки за голову, поганцы! Юль, обыщи...

— В фалдах посмотрите,— громко посоветовал Кузьминкин, сидя на корточках над обеспамятевшим лакеем, старательно вывязывая узлы.— В фалдах должны быть карманы...

— Что вы себе позволяете, любезный...— пролепетал хозяин имения. Судя по тону, он еще отчаянно надеялся, что инцидент волшебным образом удастся замять и все вернется на Круги своя. Мягким кошачьим движением оказавшись рядом, Мокин лизнул средний палец левой руки и смачно закатил Андрианову в лоб классический шелабан — даже звон пошел... Сидевший рядом Петруша, старательно сцепив пальцы на затылке, вжал голову в плечи.

— Вяжи, Сергеич,— распорядился Мокин.— Так и сидеть, ладошки сложить, ручки для удобства вытянуть!

— Слушайте!..— протестующе вскрикнул Багловский, но тут же заткнулся, получив от Юли ребром ладони по уху.

Очень быстро воцарилось благолепие — трое сидели за столом, поневоле пригибаясь из-за связанных под затылками кистей рук, бросая испуганные взгляды. Юля надзирала за дверью. Мокин с торжествующим видом уселся за стол, налил себе коньяка, выпил и прокурорским жестом указал на Багловского коротким сильным пальцем:

— Твоя работа, интеллигент?

— Это ужасная ошибка...— промямлил тот.

— Сергеич,— сказал Мокин властно.— Изложи им все по порядку, мне самому интересно будет послушать, как ты раскрутил...

Раньше Кузьминкину представлялось, что неожиданная встреча с Мокиным как раз и была звездным часом. Лишь теперь он понял — вот его н_а_с_т_о_я_щ_и_й звездный час, ослепительный триумф нищего историка, оказавшегося вдруг грозным судьей...

— Начнем с визиток,— сказал он громко.— Вы, Виктор Викторович, напялили на нас светло-серые визитки, да и сами такую же надели... Любезный мой, визитки такого цвета как раз вполне уместны на заезжих иностранцах, но в Российской империи их носили крайне редко, а носили главным образом черные. И н_и_к_о_г_д_а — никогда в жизни! — человек из общества не повязал бы при визитке б_а_н_т_и_к! Бантики при визитке носили исключительно дворецкие и ресторанные метрдотели, к вашему сведению... Это при фраке господа носили бантик... В конце концов, вы и не выдавали себя за обитателя прошлого времени, могли по слабому знанию реалий и напутать, так что выводы было делать рано. Вы физик... кстати, вы правда физик?

Багловский хмуро кивнул.

— Могли и ошибиться,— сказал Кузьминкин.— Так что не стоило с первых же минут поднимать панику. Но вот потом... Эти ваши офицер со студентом... Как выражается сынишка, я тащуся... От офицера и от студента. Любезные мои, т_а_к_о_г_о офицера просто не могло оказаться в восемьсот семьдесят девятом году. Тогда военные носили кепи на французский манер, кепи; а не фуражки! Кепи отменили только в восемьдесят первом. И шашку, что висела у вашего офицерика на боку, ввели в восемьдесят первом, раньше были другие, отличавшиеся по виду. С шашкой вы и переусердствовали, и промахнулись. Переусердствовали, поскольку не знали, что тогдашние господа офицеры, будучи вне службы — а уж тем более в отпуске, в гостях у тетушки, — не носили ни холодного оружия, ни кобуры. Не полагалось по уставу... Мало того, шашка не только неправильная, принадлежащая более позднему времени,— она вдобавок не офицерская, а солдатская! У нее простой гладкий эфес, офицерские шашки были по эфесу украшены чеканным узором...

— Видали, какие у меня кадры? — гордо осведомился Мокин.— Сергеич, хлопни коньячку, заслужил...

У Кузьминкина и в самом деле пересохло в глотке. Он залпом осушил рюмку. Троица мошенников, приведенная логикой научных фактов в подавленное состояние, молча зыркала исподлобья.

— Перейдем к студенту,— продолжал Кузьминкин, незаметно для себя принявший привычную позу лектора.— В Московском университете изволите грызть гранит науки, милейший? Какого ж тогда рожна у вас на плечах контрпогоны? Контрпогоны носили исключительно студенты технических институтов, и никак иначе. В гуманитарных вузах ничего подобного не было... зато на вашей тужурке нет и следа петлиц, которые студенту университета как раз положены...

— Говорил я тебе? — мрачно огрызнулся Багловский, повернувшись к Петруше.— Чтобы проверил тщательнее? Поленился, оболтус...

— Пойдем дальше,— сказал Кузьминкин.— Займемся персоною нашего хлебосольного хозяина...

Он приблизился к Андрианову — тот в первый миг испуганно отшатнулся, без труда сорвал с лацкана орден Станислава и, вертя его меж пальцев, весело продолжал:

— Во-первых, с черным сюртуком носили черные же брюки. Визиточные брюки, полосатые, главным образом серо-черные, стали носить с сюртуками только в начале двадцатого века. Во-вторых, с сюртуком носили исключительно черную обувь, а вы в коричневых штиблетиках... Это петербургский-то статский советник, человек, безусловно, светский? Или будете меня уверять, что отстали от столичной моды в глуши? Далее,— он покачал орденом, выставив его на всеобщее обозрение.— Я не зря поинтересовался у вас насчет вероисповедания. Уверяете, что православный с рождения, а орденок у вас того образца, что давали исключительно лицам нехристианских вероисповеданий. Потому в центре креста и орел, а не монограмма "Святой Станислав"... Вот так, господа. Все эти огрехи, вместе взятые, вас и выдали, ненаучно выражаясь, с потрохами...

Повернулся к Мокину и развел руками, давая понять, что кончил.

— А самое главное! — рявкнул вдруг Мокин, выбросив руку.— Я в жизни выхлебал цистерну коньяка! И родимый "Хеннесси" опознаю моментально, хоть вы и пытались мне его впарить за шустовский! В жизни не пробовал шустовского, но сильно сомневаюсь, чтобы он как две капли воды походил на "Хеннесси"! С чего бы вдруг? — Он, поигрывая пистолетиком, обозрел всю морально уничтоженную троицу.— Ну, хрюкните что-нибудь, морды... Куш хотели сорвать? Когда я приеду покупать железные дороги с поллитровой банкой брюликов? Думали, новый русский — дуб дубом? А как я вас!

— Да уж...— протянул Багловский с некоторым даже заискиванием.

— Так,— сказал Мокин властно.— Прокачаем кое-какие непонятные детали... В этой вашей "переходной камере" вы нас попросту обдали какой-то дурью? Вырубающим газком? А?

— Каюсь...— криво усмехнулся Багловский.

— Ага, потому-то и начались эти странности с временем — взялись откуда-то лишние два-три часа, словно мы летели в самолете с запада на восток? Вот зачем, до сих пор не пойму...

— Из-за церкви,— признался Багловский.— Нужно было вас перевезти километров на двадцать... Церквушек — две. Строены одним архитектором по единому плану. Одна так и осталась в жалком виде, а вторую недавно реставрировали...

— И вся эта аппаратура — обычные ученые игрушки?

— Самые обычные, да вдобавок устаревшие,— сказал Багловский. — Мы вас попросту провели по здешнему филиалу института физики. Татьяна — самый настоящий профессор, там никому зарплату не платят уже семь месяцев, люди разбежались, институт в простое...

— А денег-то хочется ? — подхватил Мокин.— Теперь быстренько решим неясности со Смутным временем. В Смутное время путешествовал Леня Косов с Наренковым. Я сильно сомневаюсь, что Наренков был сообщником, не стал бы он даже ради выгоды в ногу самую настоящую пулю засаживать. Могу спорить, он до сих пор считает, что его самые взаправдашние стрельцы подранили... А вот Косов... Неужели в вашей командочке? Ну, колись, мордатенький, попросту нет другого варианта.

— Косов — старый приятель мужа Татьяны Ивановны...— не глядя ему в глаза, сказал Бангловский.

— Ах, Леня, Леня...— печально покрутил головой Мокин.— Знал я, что он мне после того случая свинью подложит, но такого и от него не ожидал. Впрочем, не по его уму затея, верно? Вы его на готовенькое позвали, хитрованы... Ах вы суки, суки...— В его голосе звучала неподдельная грусть.— Вы же осквернили мою светлую мечту о машине времени, счастье мое, что никогда не страдал излишней доверчивостью и подстраховался сразу по двум направлениям, иначе лежать бы мне где-нибудь на дне безымянного омута...

— Ну, не преувеличивайте,— напряженным, но отнюдь не испуганным голосом отозвался Андрианов.— Никто не стал бы вас убивать, тут собрались интеллигентные люди... Хотел бы я посмотреть, как вы кинулись бы потом в милицию или к своим бандитам, пришлось бы подробно рассказать, при каких обстоятельствах расстались с бриллиантами. Да вы после этого стали бы посмешищем для всей Руси великой, в особенности если подключить бульварную прессу...

— Некоторый резон есть...— задумчиво протянул Мокин. Широко улыбнулся.— А знаешь что? Мне почему-то кажется, старперский ты советник, что ты тут и есть самый главный... Этот мордастый,— он кивнул на Багловского,— тянет в лучшем случае на шестерку, про студента я вообще молчу, а вот в тебе прослеживается волчище — серый хвостище...

— Ну и что? — хладнокровно спросил Андрианов.

— То есть как это? — изумился Мокин.— Я же с тебя первого и начну, пересчитаю косточки от первой до последней, а потом за этих клоунов возьмусь...

Студента Петрушу моментально прошибла испарина. Багловский тоже помертвел. Один "статский советник" поглядывал на Мокина не без дерзости.

— Великодушно простите, аргентинский господин, но вынужден вас огорчить...— сказал он чуть ли не нагло.— Вы все-таки, милейший, не в родной Сибири, не в ваших владениях. Между прочим, это все,— он повел по сторонам взглядом,— возведено не нами, и не для вашей скромной персоны. Сие заведение, объект под названием "Барская усадьба", служит для отдохновения з_д_е_ш_н_и_х удельных князьков, которые в своих владениях вам немногим уступят по обширным возможностям. Мы, быть может, и огребем впоследствии за то, что использовали усадьбу в личных целях, но готов душу прозакладывать, что раньше вы наживете немалые неприятности, если вздумаете увечить персонал усадьбы. Мы же тут не сами по себе, мы все наняты серьезными людьми, и господа работодатели непременно вступятся. Это еще большой вопрос, поверят ли они вам... Историйка, если подать ее в вашем изложении, будет шизофреническая...

Кузьминкин ожидал взрыва, но Мокин остался странно спокоен — вполне возможно, "статский советник" говорил дело...

— Пойдем дальше,— невозмутимо продолжал Андрианов.— Органы вы на нас натравить не сможете. За полнейшим отсутствием состава преступления. У васхоть пуговицу украли? Хоть волосок с головы упал? — Он осклабился.— А если встанет вопрос насчет выплаченных вами денег... Легко удастся отыскать надлежащим образом оформленную квитанцию, по которой мы с вашей троицы легальнейшим образом получили деньги за сутки отдыха в "Барской усадьбе"... Одним словом, господа, самым лучшим для вас будет без особого шума покинуть заведение и удалиться в глубину сибирских руд. А мы, честное слово, никому и никогда не расскажем, как вы тут опростоволосились...

"Ну, сейчас-то он непременно получит в лоб",— подумал Кузьминкин, заранее отодвигаясь, чтобы не оказаться на пути, когда мимо пронесется, засучивая рукава, разъяренный Мокин.

Тянулось время, а Мокин молчал. В глазах у него Кузьминкин вдруг увидел знакомую хитрую искорку. Небрежно швырнув на стол пистолет, шантарский воротила встал, сунув руки в карманы, попыхивая папиросой, прошелся по комнате. Остановился перед Андриановым, широко улыбнулся:

— Ну ты и жук, гадский папа... А теперь слушайте сюда.— Его тон мгновенно изменился, преисполнившись прежней деловой жесткости.— Слушайте и мотайте на ус, господа интеллигенты... Мне по-прежнему невероятно хочется размазать вас всех по стеночке, но бывают минуты, когда деловой человек не должен поддаваться эмоциям. В конце концов, ничего нового я в ситуации не нахожу — так частенько случается, толковый человек перекупает обанкротившуюся фирму и выводит ее на верную дорогу...

Кузьминкин, видевший его лицо, вдруг с нереальной ясностью понял, что сейчас произойдет. И, не удержавшись, охнул:

— Нет!!!

Не обратив на него ни малейшего внимания, Мокин продолжал:

— Веревочки сейчас снимем, хорошие мои. Юля, озаботься. Я вас приглашаю, господа, занять места за столом, объявляю открытым заседание только что учрежденного закрытого акционерного общества "Машина времени, инкорпорейтед". Честь имею представить генерального директора господина Мокина и его заместителя по полной научной достоверности господина Кузьминкина... Поставленное на строго д_о_с_т_о_в_е_р_н_у_ю основу дело способно...— и прервал сам себя: — Но предупреждаю сразу — семьдесят процентов акций — мои, и никаких тут дискуссий!

Андрианов смотрел на него преданно и восхищенно. А пребывавший в полном расстройстве чувств Кузьминкин только теперь понял, что его бурная деятельность на тернистой ниве бизнеса лишь начинается...

Примечания

1 Конусообразный коржик из гречневой муки.— Прим. авт.

2 Между нами (франц.).— Прим. авт.

3 "Пер" — по-французски "отец", но здесь употребляется в смысле "старший". — Прим. авт.

---

OCR: Sergius — s_sergius@pisem.net

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я