Льюис Кэрролл. Охота на Снарка
Lewis Carroll. The hunting of the snark
London, 1876 Перевод с английского Григория Кружкова
ТАК ЧТО НЕ СПРАШИВАЙ, ЛЮБЕЗНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ,
ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛЬЧИК БАЛАБОНА.
Мартин Гарднер
ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ
Русская поговорка
ПРОЛОГ ПЕРЕВОДЧИКА
Сперва — два слова о том, что такое Снарк и с чем его едят. (Разумеется, испросив прощения у тех читателей, которые отлично знают,
что такое Снарк (хотя, по правде сказать, знать этого не может никто (даже автор этого не знал)).)
Итак,
ВО-ПЕРВЫХ, ВО-ВТОРЫХ И В-ТРЕТЬИХ
Во-первых, было два основоположника литературы абсурда — Эдвард Лир, издавший несколько "Книг нонсенса", и Льюис Кэрролл, издавший сперва "Алису в стране чудес", потом "Алису в Зазеркалье", а потом (в марте 1876 года) "Охоту на Снарка".
Во-вторых, Льюис Кэрролл тридцать лет преподавал математику в Колледже Церкви Христа, что в городе Оксфорде, написал за свою жизнь много ученых книг и чуть ли не сто тысяч писем разным людям — взрослым и детям, немножко заикался и замечательно фотографировал.
В-третьих, написал он свою поэму для детей и посвятил маленькой девочке (но не Алисе Лиддел, дочери декана Колледжа, которой он посвятил "Страну Чудес", а другой — Гертруде Чатауэй, с которой он познакомился на каникулах. Вообще, Кэрролл дружил и переписывался со многими девочками. И правильно делал, потому что разговаривать с ними намного интереснее, чем с профессорами.) Написал-то он для детей, да взрослые оттягали поэму себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай Бог ребеночек провалится. Только, мол, sages and grey - haired philosophers (то есть, мудрецы и поседелые философы) способны понять, где там собака зарыта. И пошли толковать так и сяк,
Главное ведь что? Искали, стремились, великие силы на это положили... Доходили, правда, до них слухи, люди-то добрые предупреждали, что Снарк может и Буджумом оказаться, да все как-то надеялись, что обойдется, что — не может того быть. Тем более, когда такой пред водитель с колокольчиком!
Не обошлось. Ситуация обыкновенная, очень понятная. Тут можно представить себе и предприятие обанкротившееся, и девушку, разочаровавшуюся в своем "принце", и ... Стоит ли продолжать? Все, что начинается за здравие, а кончается за упокой, уложится в эту схему.
В 40-х годах появилась такая теория, что Снарк — это атомная энергия (и вообще научный прогресс), а Буджум — ужасная атомная бомба (и вообще все, чем мы за прогресс расплачиваемся).
Можно думать (и это едва ли не всего естественнее для нас с вами), что Снарк — это некая социальная утопия, а Буджум — чудовище тоталитаризма, в объятья которого попадают те, что к ней (к утопии) стремятся. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись.
Можно мыслить и более фундаментально. Тогда "Охота на Снарка" предстанет великой экзистенциальной поэмой о бытии, стремящемся к небытию, или новой "Книгой Экклезиаста" — проповедью о тщете (но проповедью, так сказать, "вверх тормашками").
А может быть, дело как раз в том, что перед нами творение математика, то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая множество разнообразных подстановок. Искуснейшая модель, честное слово! Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни не было ни единого случая, чтобы ему (в самых разнообразных обстоятельствах) не вспомнилась строка или строфа из "Снарка", идеально подходящая именно к этой ситуации.
Страшно и подступиться к такой вещи переводчику. Вот ведь вам задача.
БЛОХУ ПОДКОВАТЬ!
Вообще, переводить игровые, комические стихи непросто. Как ни исхитряйся, как ни тюкай молоточком, хотя и дотюкаешься до конца и вроде бы сладишь дело, — не пляшет аглицкая блошка, не пляшет заморская нимфозория! Тяжелы подковки-то.
А нужно ли это делать, вообще, — вот вопрос. Ведь и сам Снарк — зверюга абсурдная, а тут его еще надо переснарковать, да перепереснарковать, да перевыснарковать. Суета в квадрате получается и дурная бесконечность. Но в конце концов сомнения были отброшены и к делу приступлено. Принцип перевода выбран с особым расчетом: хотелось, чтобы вещь оставалась английской и в тоже время естественно приложимой к русской ситуации. Снарк остался Снарком и Буджум Буджумом ввиду их широкой международной известности, других же персонажей пришлось малость перекрестить. Предводитель Bellman получил имя Балабона (за свой председательский колокольчик и речистость), другие члены его команды выровнялись под букву "Б": дело в том, что у Кэрролла они все начинаются на одну букву, и это ох как неспроста! Мясник (Butcher), весьма брутальный тип, благополучно превратился в брутального же Браконьера. Оценщик описанного имущества (Broker) — в Барахольщика. Гостиничный мальчишка на побегушках (Boots), не играющий никакой роли в сюжете, — в Билетера (а почему бы нет?). Адвокат (Barrister) претерпел самую интересную метаморфозу — он сделался отставной козы Барабанщиком и при этом Бывшим судьей. Значит, так ему на роду написано. Ничего, пусть поддержит ударную группу (колокольчик и барабан) этого обобщенного человеческого оркестра, где каждый трубит, как в трубу, в свою букву "Б" — быть, быть, быть! На этой опти-мистической (то есть отчасти и мистической) ноте мы закончим и плавно выпятимся за кулису.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Балабон, капитан и предводитель, Билетер, барахольщик, шляпный Болванщик, отставной козы Барабанщик, он же Бывший судья, Бильярдный маэстро, банкир, Булочник, он же Огрызок, Дохляк и пр.; Бо6ер, браконьер,
А ТАКЖЕ Снарк, Буджум, Хворобей, Кровопир, Призрак дядюшки, Видения Суда, Обитатели гор и другие.
ВОПЛЬ ПЕРВЫЙ. ВЫСАДКА НА БЕРЕГ
'Вот где водится Снарк!' — возгласил Балабон. Указав на вершину горы; И матросов на берег вытаскивал он, Их подтягивал за вихры.
'Вот где водится Снарк! Не боясь, повторю: Вам отваги придаст эта весть. Вот где водится Снарк! В третий раз говорю. То, что трижды сказал, то и есть'.
Был отряд на подбор! Первым шел Билетер Дальше следовал шляпный Болванщик, Барахольщик с багром, чтоб следить за добром И козы отставной Барабанщик.
Биллиардный маэстро — -отменный игрок Мог любого обчистить до нитки; Но Банкир всю наличность убрал под замок Чтобы как-то уменьшить убыткики Был меж ними Бобер, на уловки хитер, По канве вышивал он прекрасно И, по слухам, не раз их от гибели спас. Но вот как — -совершен но неясно.
Был там некто, забывший на суше свой зонт,
Сухари и отборный изюм, Плащ, который был загодя отдан в ремонт,
И практически новый костюм.
Тридцать восемь тюков он на пристань привез.
И на каждом — свой номер и вес; Но потом как-то выпустил этот вопрос
И уплыл в путешествие без.
Можно было б смириться с потерей плаща Уповая на семь сюртуков И три пары штиблет; но. пропажу ища,
Он забыл даже, кто он таков.
Его звали: 'Эй, там!' или 'Как тебя бишь!
Отзываться он сразу привык И на 'Вот тебе на и на 'Вот тебе шиш`,
И на всякий внушительный крик.
Ну а тем. кто любил выражаться точней Он под кличкой иной Оыл знаком. В кругу самом близком он звался 'огрызком
В широких кругах — дохляком 'И умом не Сократ, и лицом не Парис, —
Отзывался о нем Балабон. — Но зато не боится он Снарков и крыс,
Крепок волей и духом силен!' Он с гиенами шутки себе позволял,
Взглядом пробуя их укорить, И однажды под лапу с медведем гулял.
Чтобы как-то его подбодрить.
Он как Булочник, в сущности, взят был на борт, Но позднее признаньем потряс, Что умеет он печь только Базельский торт, Но запаса к нему не запас.
Их последний матрос, хоть и выглядел пнем, —
Это был интересный пенек: Он свихнулся на Снарке, и только на нем,
Чем вниманье к себе и привлек.
Это был Браконьер, но особых манер:
Убивать он умел лишь Бобров, Что и всплыло поздней, через несколько дней,
Вдалеке от родных берегов.
И вскричал Балабон, поражен, раздражен:
'Но Бобер здесь один, а не пять! И притом это — мой, совершенно ручной,
Мне б его не хотелось терять'.
И, услышав известье, смутился Бобер, Как-то съежился сразу и скис, И обеими лапками слезы утер, И сказал: 'Неприятный сюрприз" Кто-то выдвинул робко отчаянный план:
Рассадить их по двум кораблям. Но решительно не пожелал капитан
Экипаж свой делить пополам.
'И одним кораблем управлять нелегко,
Целый день в колокольчик звеня, А с двумя (он сказал) не уплыть далеко,
Нет уж, братцы, увольте меня!' Билетер предложил, чтобы панцирь грудной
Раздобыл непременно Бобер И немедленно застраховался в одной
Из надежных банкирских контор.
А Банкир, положение дел оценя,
Предложил то, что именно надо: Договор страхованья квартир от огня
И на случай ущерба от града.
И с того злополучного часа бобер,
Если он с браконьером встречался, Беспричинно грустнел, отворачивал взор
И как девушка скромно держался.
ВОПЛЬ ВТОРОЙ. РЕЧЬ КАПИТАНА
Балабона судьба им послала сама:
По осанке, по грации — лев! Вы бы в нем заподозрили бездну ума,
В первый раз на него поглядев.
Он с собою взял в плаванье Карту морей,
На которой земли — ни следа; И команда, с восторгом склонившись над ней
Дружным хором воскликнула: 'Да!' Для чего, в самом деле, полюса, параллели,
Зоны, тропики и зодиаки? И команда в ответ: 'В жизни этого нет,
Это — чисто условные знаки.
На обыденных картах-слова, острова,
Все сплелось, перепуталось — жуть! А на нашей, как в море, одна синева, Вот так карта — приятно взглянуть!' Да, приятно... Но вскоре после выхода в море
Стало ясно, что их капитан Из моряцких наук знал единственный трюк —
Балабонить на весь океан.
И когда иногда, вдохновеньем бурля,
Он кричал: 'Заворачивай носом! Носом влево, а корпусом — право руля!' —
Что прикажете делать матросам?
Доводилось им плыть и кормою вперед,
Что, по мненью бывалых людей, Характерно в условиях жарких широт
Для снаркирующих кораблей.
И притом Балабон — говорим не в упрек —
Полагал, и уверен был даже, Что раз надо, к примеру, ему на восток,
То и ветру, конечно, туда же.
Наконец с корабля закричали: 'Земля!' —
И открылся им брег неизвестный. Но, взглянув на пейзаж, приуныл экипаж:
Всюду скалы, провалы и бездны.
И, заметя броженье умов, балабон
Произнес утешительным тоном Каламбурчик, хранимый до черных времен, —
Экипаж отвечал только стоном.
Он им рому налил своей щедрой рукой,
Рассадил, и призвал их к вниманью, И торжественно (дергая левой щекой)
Обратился с докладом к собранью: 'Цель близка, о сограждане! Очень близка!'
(Все поежились, как от морозу. Впрочем, он заслужил два-три жидких хлопка,
Разливая повторную дозу.) 'Много месяцев плыли мы, много недель,
Нам бывало и мокро, и жарко, Но нигде не видали — ни разу досель! — Ни малейшего проблеска Снарка.
Плыли много недель, много дней и ночей,
Нам встречались и рифы, и мели; Но желанного Снарка, отрады очей,
Созерцать не пришлось нам доселе.
Так внемлите, друзья! Вам поведаю я
Пять бесспорных и точных примет, По которым поймете — если только найдете,-
Кто попался вам — Снарк или нет.
Разберем по порядку. На вкус он не сладкий,
Жестковат, но приятно хрустит, Словно новый сюртук, если в талии туг,
И слегка привиденьем разит.
Он встает очень поздно. Так поздно встает
(Важно помнить об этой примете), Что свой утренний чай на закате он пьет,
А обедает он на рассвете.
В-третьих, с юмором плохо. Ну, как вам сказать?
Если шутку он где-то услышит, Как жучок, цепенеет, боится понять
И четыре минуты не дышит.
Он, в-четвертых, любитель купальных кабин И с собою их возит повсюду, Видя в них украшение гор и долин. (Я бы мог возразить, но не буду.) В-пятых, гордость! А далее сделаем так:
Разобьем их на несколько кучек И рассмотрим отдельно — Лохматых Кусак
И отдельно — Усатых Колючек.
Снарки, в общем, безвредны. Но есть среди них.
(Тут оратор немного смутился.) Есть и БУДЖУМЫ...' Булочник тихо поник
И без чувств на траву повалился.
ВОПЛЬ ТРЕТИЙ. РАССКАЗ БУЛОЧНИКА
И катали его, щекотали его,
Растирали виски винегретом, Тормошили, будили, в себя приводили
Повидлом и добрым советом.
И когда он очнулся и смог говорить,
Захотел он поведать рассказ. И вскричал Балабон: 'Попрошу не вопить!
И звонком возбужденно затряс.
Воцарилася тишь. Доносилося лишь,
Как у берега волны бурлили Когда тот, кого звали 'Эй, как тебя бишь',
Речь повел в ископаемом стиле.
'Я, — он начал, — из бедной, но честной семьи...'
'Перепрыгнем вступленье — и к Снарку! — Перебил капитан. — Если ляжет туман,
Все труды наши выйдут насмарку'.
'Сорок лет уже прыгаю, боже ты мой! —
Всхлипнул Булочник, вынув платок. — Буду краток: я помню тот день роковой,
День отплытья — о, как он далек! Добрый дядюшка мой (по нему я крещен)
На прощание мне говорил...' 'Перепрыгнули дядю!' — взревел Балабон
И сердито в звонок зазвонил.
'Он учил меня так, — не смутился Дохляк, —
Если Снарк — просто Снарк, без подвоха, Его можно тушить, и в бульон покрошить,
И подать с овощами неплохо.
Ты с умом и со свечкой к нему подступай,
С упованьем и крепкой дубиной, Понижением акций ему угрожай И пленяй процветанья картиной...' 'Замечательный метод! — прервал Балабон. — Я слыхал о нем, честное слово. Подступать с упованием (я убежден) — Это первый закон Снарколова! '... Но, дружок, берегись, если вдруг набредешь
Вместо Снарка на Буджума. Ибо Ты без слуху и духу тогда пропадешь, Не успев даже крикнуть 'спасибо'.
Вот что, вот что меня постоянно гнетет,
Как припомню — потеет загривок, И всего меня этак знобит и трясет, Будто масло сбивают из сливок.
Вот что, вот что страшит...' — 'Ну, заладил опять!
Перебил предводитель в досаде. Но уперся Дохляк: 'Нет, позвольте сказать! Вот что, вот что я слышал от дяди . И в навязчивом сне Снарк является мне
Сумасшедшими, злыми ночами; И его я крошу, и за горло душу, И к столу подаю с овощами.
Но я знаю, что если я вдруг набреду
Вместо Снарка на Буджума — худо! Я без слуху и духу тогда пропаду И в природе встречаться не буду'.
ВОПЛЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. НАЧАЛО ОХОТЫ
Балабон покачал головой: 'Вот беда!
Что ж вы раньше сказать не сумели? Подложить нам такую свинью — и когда! —
В двух шагах от намеченной цели.
Все мы будем, конечно, горевать безутешно,
Если что-нибудь с вами случится; Но зачем же вначале вы об этом молчали, Когда был еще шанс воротиться?
А теперь — подложить нам такую свинью! —
Снова вынужден вам повторить я'. И со вздохом Дохляк отвечал ему так:
'Я вам все рассказал в день отплытья.
Обвиняйте в убийстве меня, в колдовстве.
В слабоумии, если хотите; Но в увертках сомнительных и в плутовстве
Я никак не повинен, простите.
Я в тот день по-турецки вам все объяснил,
Повторил на фарси, на латыни; Но сказать по-английски, как видно, забыл
Это мучит меня и поныне'.
'Очень, очень прискорбно, — пропел Балабон.
Хоть отчасти и мы виноваты. Но теперь, когда этот вопрос разъяснен,
Продолжать бесполезно дебаты.
Разберемся потом, дело нынче не в том,
Нынче наша забота простая: Надо Снарка ловить, надо Снарка добыть —
Вот обязанность наша святая.
Его надо с умом и со свечкой искать, С упованьем и крепкой дубиной, Понижением акций ему угрожать И пленять процветанья картиной! Снарк — серьезная дичь! Уж поверьте, друзья,
Предстоит нам совсем не потеха; Мы должны все, что можно, и все, что нельзя, Совершить — но добиться успеха.
Так смелей же вперед — ибо Англия ждет!
Мы положим врага на лопатки! Кто чем может себя оснащай! Настает Час последней, решительной схватки!' Тут Банкир свои слитки разменял на кредитки
И в гроссбух углубился угрюмо, Пока Булочник, баки разъерошив для драки, Выколачивал пыль из костюма.
Билетер с Барахольщиком взяли брусок
И лопату точили совместно, Лишь Бобер продолжал вышивать свой цветок, Что не очень-то было уместно, — Хоть ему Барабанщик ( и Бывший судья)
Объяснил на примерах из жизни, Как легко к вышиванию шьется статья
Об измене гербу и отчизне.
Бедный шляпный Болванщик, утратив покой,
Мял беретку с помпончиком белым, А Бильярдный маэстро дрожащей рукой
Кончик носа намазывал мелом.
Браконьер нацепил кружевное жабо
И скулил, перепуган до смерти; Он признался, что очень боится 'бо-бо'
И волнуется, как на концерте.
Он просил: *Не забудьте представить меня,
Если Снарка мы встретим в походе'. Балабон, неизменную важность храня,
Отозвался: 'Смотря по погоде'.
Видя, как Браконьер себя чинно ведет,
И Бобер, осмелев, разыгрался; Даже Булочник, этот растяпа, — и тот Бесшабашно присвистнуть пытался.
'Ничего! — предводитель сказал. — Не робей!
Мы покуда еще накануне Главных дел. Вот как встретится нам ХВОРОБЕИ
Вот тогда пораспустите нюни!'
ВОПЛЬ ПЯТЫЙ. УРОК БОБРА
И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной, Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.
И решил браконьер в одиночку рискнуть,
И, влекомый высокою целью, Он бесстрашно свернул на нехоженый путь
И пошел по глухому ущелью.
Но рискнуть в одиночку решил и Бобер,
Повинуясь наитью момента И при этом как будто не видя в упор
В двух шагах своего конкурента.
Каждый думал, казалось, про будущий бой,
Жаждал подвига, словно награды! — И не выдал ни словом ни тот, ни другой На лице проступившей досады.
Но все уже тропа становилась, и мрак
Постепенно окутал округу, Так что сами они не заметили, как Их притерло вплотную друг к другу.
Вдруг пронзительный крик, непонятен и дик,
Над горой прокатился уныло; И Бобер обомлел, побелев точно мел,
И в кишках Браконьера заныло.
Ему вспомнилась милого детства пора,
Невозвратные светлые дали — Так похож был тот крик на скрипенье пера,
Выводящего двойку в журнале.
*Это крик Хворобья' — громко выдохнул он
И на сторону сплюнул от сглазу. — Как сказал бы теперь старина Балабон, Говорю вам по первому разу.
Это клич Хворобья! Продолжайте считать,
Только в точности, а не примерно. Это — песнь Хворобья! — повторяю опять.
Если трижды сказал, значит, верно'.
Всполошенный бобер скрупулезно считал,
Всей душой погрузившись в работу, Но когда этот крик в третий раз прозвучал,
Передрейфил и сбился со счету.
Все смешалось в лохматой его голове,
Ум за разум зашел от натуги. 'Сколько было вначале — одна или две?
Я не помню-шептал он в испуге.
'Этот палец загнем, а другой отогнем.. . Что-то плохо сгибается палец; Вижу, выхода нет — не сойдется ответ',-
И заплакал несчастный страдалец 'Это — легкий пример, — заявил Браконьер.
Принесите перо и чернила; Я решу вам шутя этот жалкий пример,
Лишь бы только бумаги хватило'.
Тут Бобер притащил две бутылки чернил,
Кипу лучшей бумаги в портфеле... Обитатели гор выползали из нор
И на них с любопытством смотрели.
Между тем Браконьер, прикипая к перу,
Все строчил без оглядки и лени, В популярном ключе объясняя Бобру
Ход научных своих вычислений.
'За основу берем цифру, равную трем
(С трех удобней всего начинать), Приплюсуем сперва восемьсот сорок два И умножим на семьдесят пять.
Разделив результат на шестьсот пятьдесят
(Ничего в этом трудного нет), Вычтем сто без пяти и получим почти
Безошибочно точный ответ.
Суть же метода, мной примененного тут,
Объяснить я подробней готов, Если есть у вас пара свободных минут
И хотя бы крупица мозгов.
Впрочем, вникнуть, как я, в тайники бытия,
Очевидно, способны не многие; И поэтому вам я сейчас преподам
Популярный урок зоологии'.
И он с пафосом стал излагать матерьял
(При всеобщем тоскливом внимании) Забывая, что вдруг брать людей на испуг
Неприлично в приличной компании.
'Хворобой — провозвестник великих идей,
Устремленный в грядущее смело; Он душою свиреп, а одеждой нелеп,
Ибо мода за ним не поспела.
Презирает он взятки, обожает загадки,
Хворобейчиков держит он в клетке И в делах милосердия проявляет усердие,
Но не жертвует сам ни монетки.
Он на вкус превосходней кальмаров с вином,
Трюфелей и гусиной печенки. (Его лучше в горшочке хранить костяном Или в крепком дубовом бочонке.) Вскипятите его, остудите во льду
И немножко припудрите мелом, Но одно безусловно имейте в виду:
Не нарушить симметрию в целом!' Браконьер мог бы так продолжать до утра,
Но — увы! — было с временем туго; И он тихо заплакал, взглянув на Бобра,
Как на самого близкого друга.
И Бобер ему взглядом признался в ответ,
Что он понял душою за миг Столько, сколько бы он и за тысячу лет Не усвоил из тысячи книг.
Они вместе в обнимку вернулись назад,
И воскликнул Банкир в умилении: 'Вот воистину лучшая нам из наград
За убытки, труды и терпение!' Так сдружились они, Браконьер и Бобер
(Свет не видел примера такого!), Что никто и нигде никогда с этих пор Одного не встречал без другого.
Ну а если и ссорились все же друзья
(Впрочем, крайне беззубо и вяло), Только вспомнить им стоило песнь Хворобья
И размолвки их как не бывало!
ВОПЛЬ ШЕСТОЙ. СОН БАРАБАНЩИКА
И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной, Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.
И тогда Барабанщик (и Бывший судья)
Вздумал сном освежить свои силы, И возник перед ним из глубин забытья
Давний образ, душе его милый.
Ему снился таинственный сумрачный Суд И внушительный Снарк в парике И с моноклем в глазу, защищавший козу.
Осквернившую воду в реке.
Первым вышел Свидетель, и он подтвердил,
Что артерия осквернена. И по просьбе Судьи зачитали статьи,
По которым вменялась вина.
Снарк (защитник) в конце выступления взмок —
Говорил он четыре часа; Но никто из собравшихся так и не смог
Догадаться, при чем тут коза.
Впрочем, мненья присяжных сложились давно,
Всяк отстаивал собственный взгляд, И решительно было ему все равно,
Что коллеги его говорят.
— Чтозагалиматья! — -возмутился Судья.
Снарк прервал его: — Суть не в названьях, Тут важнее, друзья, сто восьмая статья
Уложения о наказаньях.
Обвиненье в измене легко доказать,
Подстрекательство к бунту — труднее, Но уж в злостном банкротстве козу обвинять,
Извините, совсем ахинея.
Я согласен, что за оскверненье реки
Кто-то должен быть призван к ответу, Но ведь надо учесть то, что алиби есть,
А улик убедительных нету.
Господа! — тут он взглядом присяжных обвел. —
Честь моей подзащитной всецело В вашей власти. Прошу обобщить протокол
И на этом суммировать дело.
Но Судья никогда не суммировал дел —
Снарк был должен прийти на подмогу; Он так ловко суммировать дело сумел,
Что и сам ужаснулся итогу.
Нужно было вердикт огласить, но опять
Оказалось Жюри в затрудненье: Слово было такое, что трудно понять,
Где поставить на нем ударенье.
Снарк был вынужден взять на себя этот труд,
Но когда произнес он: ВИНОВЕН! — Стон пронесся по залу, и многие тут
Повалились бесчувственней бревен.
Приговор зачитал тоже Снарк — у Судьи
Не хватило для этого духу. Зал почти не дышал, не скрипели скамьи, Слышно было летящую муху.
Приговор был: 'Пожизненный каторжный срок,
По отбытьи же оного — штраф'. — Гип-ура! — раза три прокричало Жюри,
И Судья отозвался: Пиф-паф! Но тюремщик, роняя слезу на паркет,
Поуменьшил восторженность их, Сообщив, что козы уже несколько лет,
К сожалению, нету в живых.
Оскорбленный Судья, посмотрев на часы,
Заседанье поспешно закрыл. Только Снарк, верный долгу защиты козы,
Бушевал, и звенел, и грозил.
Все сильней, все неистовей делался звон — Барабанщик очнулся в тоске: Над его головой бушевал Балабон
Со звонком капитанским в руке.
ВОПЛЬ СЕДЬМОЙ. СУДЬБА БАНКИРА
И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной, Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.
И Банкир вдруг почуял отваги прилив И вперед устремился ретиво; Но — увы! — обо всем, кроме Снарка, забыв,
Оторвался он от коллектива.
И внезапно ужасный пред ним Кровопир
Появился, исчадие бездны, Он причмокнул губами, и пискнул Банкир,
Увидав, что бежать бесполезно.
— Предлагаю вам выкуп — семь фунтов и пять,
Чек выписываю моментально! — Но в ответ Кровопир лишь причмокнул опять И притом облизнулся нахально.
Ах, от этой напасти, от оскаленной пасти
Как укрыться, скажите на милость? Он подпрыгнул, свалился, заметался, забился,
И сознанье его помутилось...
Был на жуткую гибель Банкир обречен,
Но как раз подоспела подмога. — Я вас предупреждал! — заявил Балабон,
Прозвенев колокольчиком строго.
Но Банкир слышал звон и не ведал, где он,
Весь в лице изменился, бедняга, Так силен был испуг, что парадный сюртук
У него побелел как бумага.
И запомнили все странный блеск его глаз,
И как часто он дергался, будто Что-то важное с помощью диких гримас
Объяснить порывался кому-то.
Он смотрел сам не свой, он мотал головой,
Улыбаясь наивней ребенка, И руками вертел, и тихонько свистел,
И прищелкивал пальцами звонко.
— Ах, оставьте его! — предводитель сказал.
Надо думать про цель основную. Уж закат запылал над вершинами скал:
Время Снарком заняться вплотную!
ВОПЛЬ ВОСЬМОЙ. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной, Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.
Из ущелий уже поползла темнота,
Надо было спешить следотопам, И Бобер, опираясь на кончик хвоста,
Поскакал кенгуриным галопом.
— Тише! Кто-то кричит' — закричал Балабон.
— Кто-то машет нам шляпой своей. Это — Как Его Бишь, я клянусь, это он,
Он до Снарка добрался, ей-ей! И они увидали: вдали, над горой,
Он стоял средь клубящейся мглы, Беззаветный Дохляк — Неизвестный Герой —
На уступе отвесной скалы.
Он стоял, горд и прям, словно Гиппопотам,
Неподвижный на фоне небес, И внезапно (никто не поверил глазам)
Прыгнул в пропасть, мелькнул и исчез.
'Это Снарк!' — долетел к ним ликующий клик,
Смелый зов, искушавший судьбу, Крик удачи и хохот... и вдруг, через миг,
Ужасающий вопль: 'Это — Бууу!..' И — молчанье! Иным показалось еще,
Будто отзвук, похожий на "-джум", Прошуршал и затих. Но, по мненью других,
Это ветра послышался шум.
Они долго искали вблизи и вдали,
Проверяли все спуски и списки, Но от храброго Булочника не нашли
Ни следа, ни платка, ни записки.
Недопев до конца лебединый финал,
Недовыпекши миру подарка, Он без слуху и духу внезапно пропал —
Видно, Буджум ошибистей Снарка!