Роалд Дал. Убийство Патрика Мэлони (сборник рассказов()

---

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR, spellcheck: Alexandr V.Rudenko(вЁвторок, 10 липня 2001) avrud@mail. ru

И. А. Богданов. От переводчика

Роальд Даль (Roald Dahl) [1916-1990] — один из самых удачливых, как говоритЇся в аннотациях к его книгам, английских писателей. Удачливых в том смысле, что ни одна его книга, ни один рассказ не оставались без внимания критики и читающей публики. Лишь в одном ему "не повезло" — русскоязычный читатель с его творчеством практически незнаком. Несколько новелл, опубликованных в советских газетах с 1962 по 1989 год, — это лишь весьма незначительная часть немалого наследия писателя, не дающая представЇления о его многообразной литературной деятельности...

Родители Роалъда Даля были норвежцами, однако роЇдился он в Англии в 1916 году. По окончании школы в Рептоне поступил на службу в нефтяную компанию "Шелл" и четыре года спустя был послан в Дар-эс-Салам; в годы второй мировой войны был летчиком и учаЇствовал в боевых действиях. Писать начал в 1942 году. Уже первый сборник рассказов — "Перехожу на приЇем" — принес ему успех.

Последующие книги Даля принесли ему славу мастеЇра "страшных" рассказов, отличающихся увлекательноЇстью сюжета, неожиданной, но вместе с тем логичной разЇвязкой, оригинальным юмором, если и не "черным", то, пожалуй, несколько суровым.

Как это ни странно, Роальд Даль проявил себя и как добрый сказочник. Он сочинил несколько замечательных сказок, в которых нет ничего страшного, но которые так же занимательны, как и его рассказы, и столь же попуЇлярны среди читателей многих стран мира — как детей, так и взрослых ("Джеймс и гигантский персик", "Чарли и шоколадная фабрика" и другие).

В настоящий сборник рассказов Роальда Даля вклюЇчены тринадцать рассказов из его книги "Кто-то вроде вас", впервые увидевшей свет в 1954 году. Кому-то эти истории покажутся лишь мастерски рассказанными анекЇдотами, у кого-то появится желание сравнить их с назиЇдательными новеллами,, весьма притом ироничными, ч кто-то, быть может, отыщет в них стремление автора исЇпытать своих героев в необычной ситуации и дать читаЇтелю возможность судить самому, уместен ли финал и по справедливости ли он неизбежен. На в любом случае, надеемся, эти рассказы не оставят равнодушным нашего читателя, который откроет для себя еще одного "забытоЇго" современного писателя.

Роалд Дал. Убийство Патрика Мэлони

Перевод И. А. Богданова

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (вЁвторок, 10 липня 2001 р. )

avrud@mail. ru

В комнате было натоплено, чисто прибрано, шторы задернуты, на столе горели две лампы: одна — возЇле нее, другая — напротив, где стоял еще один стул. В буфете, у нее за спиной, были приготовлены два высоЇких стакана, содовая, виски. В ведерко были уложены кубики свежего льда.

Мэри Мэлони ждала мужа с работы.

— Она то и дело посматривала на часы, но не с беспоЇкойством, а лишь затем, чтобы лишний раз убедиться, что каждая минута приближает момент его возвращеЇния. Движения ее были неторопливы, и казалось, что она все делает с улыбкой. Она склонилась над шитьем, и вид у нее при этом был удивительно умиротворенный. Кожа ее — она была на шестом месяце беременности— приобрела полупрозрачный оттенок, уголки рта разглаЇдились, а глаза, в которых появилась безмятежность, каЇзались гораздо более круглыми и темными, чем прежде.

Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться и спустя несколько минут, как всегда в это время, услышала, как по гравию зашелестели шины, потом хлопнула дверца автомобиля, раздался звук шагов за окном, в замке повернулся ключ. Она отложила шиЇтье, поднялась и, когда он вошел, направилась к нему, чтобы поцеловать его.

— Привет, дорогой, — сказала она.

— Привет, — ответил он.

Она взяла у него шинель и повесила в шкаф. Затем подошла к буфету и приготовила напитки — ему покрепЇче, себе послабее; и скоро она снова сидела на своем стуле за шитьем, а он — напротив нее, на своем стуле, сжимая в обеих ладонях высокий стакан и покачивая его, так что кубики льда звенели, ударяясь о стенки.

Для нее это всегда было самое счастливое время дня. Она знала — он не очень-то разговорится, пока не выЇпьет немного, и рада была после долгих часов одиночеЇства посидеть и молча, довольная тем, что они снова вместе. Ей было хорошо с ним рядом, и она чувствоваЇла — почти так же, как, загорая — солнечные лучи, — что от него исходит тепло, когда они оставались наедиЇне. Ей нравилось, как он сидит, беспечно развалясь на стуле, как входит в дверь или медленно передвигается по комнате большими шагами. Ей нравился этот внимательный и вместе с тем отстраненный взгляд его глаз, когда он смотрел на нее, ей нравилось, как он забавно кривит губы, и особенно то, что он ничего не говорит о своей усталости и сидит молча до тех пор, пока виски не сниЇмет хотя бы часть утомления.

— Устал, дорогой?

— Да, — ответил он. — Устал.

И, сказав это, он сделал то, чего никогда не делал прежде. Он поднял стакан и разом осушил его, хотя тот был полон наполовину — да, пожалуй, наполовину. Она в ту минуту не смотрела на него, но догадалась, что он именно это и сделал, услышав, как кубики льда удариЇлись о дно стакана, когда он опустил, руку. Он подался вперед, помедлил с минуту, затем поднялся и нетороплиЇво направился к буфету, чтобы налить себе еще.

— Я принесу! — воскликнула она, вскакивая на ноги.

— Сядь, — сказал он.

— Когда он снова сел на стул, она обратила внимание на то, что он не пожалел виски и напиток в его стакане приобрел темно-янтарный оттенок.

— Тебе принести тапочки, дорогой?

— Не надо.

Она смотрела, как он потягивает темно-желтый крепЇкий напиток, и видела маленькие маслянистые круги, плававшие в стакане,

— Это просто возмутительно, — сказала она, — заЇставлять полицейского в твоем чине целый день быть на ногах.

Он ничего на это не ответил, и она снова склонилась над шитьем; между тем всякий раз, когда он подносил стакан к губам, она слышала, как кубики льда стукаются о стенки стакана.

— Дорогой, — сказала она, — может, я принесу тебе немного сыру? Я ничего не приготовила на ужин, потоЇму что сегодня четверг.

— Ненужно, — ответил он.

— Если ты слишком устал и не хочешь пойти куда-нибудь поужинать, то еще не поздно что-то приготовить. В морозилке много мяса, и можно поесть, и не выходя из дома.

Она посмотрела на него, дожидаясь ответа, улыбнуЇлась, кивком выражая нетерпение, но он не сделал ни малейшего движения.

— Как хочешь, — настаивала она, — а я все-таки для начала принесу печенье и сыр.

— Я ничего не хочу, — отрезал он.

Она беспокойно заерзала на стуле, неотрывно глядя но него своими большими глазами.

— Но ты же должен поужинать. Во всяком случае я что-нибудь приготовлю. Я с удовольствием это сделаю. Можно сделать баранью отбивную. Или свиную. Что бы ты хотел? У нас все есть в морозилке.

— Выброси все это из головы, — сказал он.

— Но, дорогой, ты должен поесть. Я все равно что-нибудь приготовлю, а там как хочешь, можешь и на есть.

Она поднялась и положила шитье на стол возле лампы.

— Сядь, — сказал он, — Присядь на минутку. Только с этой минуты ею овладело беспокойство.

— Ну же, — говорил он. — Садись.

Она медленно опустилась на стул, не спуская с него встревоженного взгляда. Он допил второй стакан и теЇперь, хмурясь, рассматривал его дно.

— Послушай, — сказал он, — мне нужно тебе кое-что сказать.

— Что такое, дорогой? Что-то случилось? Он сделался совершенно недвижим и так низко опуЇстил голову, что свет от лампы падал на верхнюю часть его лица, а подбородок и рот оставались в тени. Она увиЇдела, как у пего задергалось левое веко.

— Для тебя это, боюсь, будет потрясением, — заговоЇрил он. — Но я много об этом думал и решил, что лучше уж разом все выложить. Надеюсь, ты не слишком строЇго будешь меня судить.

И он ей все рассказал. Это не заняло у пего много времени — самое большее, четыре-пять минут, и она слушала его очень спокойно, глядя на него с ужасом, который возрастал по мере того, как он с каждым слоЇвом все более отдалялся от нее.

— Ну вот и все, — произнес он. — Понимаю, что я не вовремя тебе обо всем этом рассказал, но у меня просто нет другого выхода. Конечно же, я дам тебе деньги и прослежу за тем, чтобы о тебе позаботились. Но не нужЇно из-за всего этого поднимать шум. Надеюсь, ты не станешь этого делать. Будет не очень-то хорошо, если об этом узнают на службе.

Поначалу она не хотела ничему верить и решила, что все это — выдумка. Ей пришло в голову, что он, моЇжет, вообще ничего не говорил и что она себе все это вообразила. Наверно, ей лучше заняться своими делами и вести себя так, будто она ничего не слышала, а потом, когда она придет в себя, ей, быть может, нетрудно будет убедиться в том, что ничего вообще не произошло.

— Пойду приготовлю ужин, — выдавила она из себя, и на сей раз он ее не удерживал.

Она не чувствовала под собой ног, когда шла по комЇнате. Она вообще ничего не чувствовала — ее лишь слегЇка подташнивало и мутило. Она все делала механичеЇски — спустилась в погреб, нащупала выключатель, отЇкрыла морозилку, взяла то, что попалось ей под руку. Она взглянула на то, что оказалось в руках. То, что она держала, было завернуто в бумагу, поэтому она сняла бумагу и взглянула еще раз.

Баранья нога.

Ну что ж, пусть у них на ужин будет баранья нога. Она понесла ее наверх, взявшись за один конец обеими руками, и, проходя через гостиную, увидела, что он стоЇит к ней спиной у окна, и остановилась.

— Ради Бога, — сказал он, услышав ее шаги, но при этом не обернулся, — не надо для меня ничего готовить.

В эту самую минуту Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади, не задумываясь высоко подняла замороженЇную баранью ногу и с силой ударила его по затылку.

Результат был такой же, как если бы она ударила его железной дубинкой.

Она отступила на шаг, помедлила, и ей показалось забавным то, что он секунды четыре, быть может пять, стоял и едва заметно покачивался. Потом он рухнул на ковер.

При падении он задел небольшой столик, тот переЇвернулся, и грохот заставил ее выйти из оцепенения. ХоЇлодея, она медленно приходила в себя и в изумлении из-под полуопущенных ресниц смотрела на распростертое тело, по-прежнему крепко сжимая в обеих руках кусок мяса.

Ну что ж, сказала она про себя. Итак, я убила его. Неожиданно мозг ее заработал четко и ясно, и это ее еще больше изумило. Она начала очень быстро сообЇражать. Будучи женой сыщика, она отлично знала, каЇкое ее ждет наказание. С этим все ясно. Впрочем, ей все равно. Пусть это произойдет. Но, с другой стороны, как же ребенок? Что говорится в законе о тех, кто ждет реЇбенка? Они что, их обоих убивают — мать и ребенка? Или же ждут, когда наступит десятый месяц? Как они поступают в таких случаях?

Этого Мэри Мэлони не знала. А испытывать судьбу она никак не собиралась.

Она отнесла мясо на кухню, положила его па протиЇвень, включила плиту я сунула в духовку. Потом вымыЇли руки и быстро поднялась в спальню. Сев перед зерЇкалом, она припудрила лицо и подкрасила губы. ПопыЇталась улыбнуться. Улыбка вышла какая-то странная. Она сделала еще одну попытку.

— Привет, Сэм, — весело сказала она громким голоЇсом. И голос звучал как-то странно. — Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку гоЇрошка.

Так лучше. И улыбка и голос на этот раз получились лучше. Она повторила те же слова еще несколько раз. Потом спустилась вниз, надела пальто, вышла в заднюю дверь и, пройдя через сад, оказалась на улице.

Еще не было и шести часов, и в бакалейной лавке горел свет.

— Привет, Сэм, — весело сказала она, обращаясь к мужчине, стоявшему за прилавком.

— А, добрый вечер, миссис Мэлони. Что пожелаете?

— Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку горошка.

Продавец повернулся и достал с полки горошек.

—- Патрик устал и не хочет никуда идти ужинать, — сказала она. — По четвергам мы обычно ужинаем не доЇма, а у меня как раз в доме не оказалось овощей.

— Тогда как насчет мяса, миссис Мэлони?

— Нет, спасибо, мясо у меня есть. Я достала из моЇрозилки отличную баранью ногу.

— Ага!

— Обычно я ничего не готовлю из замороженного мяса, Сэм, но сегодня попробую. Думаешь, что-нибудь получится?

— Лично я, — сказал бакалейщик, — не вижу разниЇцы, замороженное оно или нет. Эта картошка вас устЇроит?

— Да, вполне. Выберите две картофелины.

— Что-нибудь еще? — Бакалейщик склонил голову набок, добродушно глядя на нее, — Как насчет десерта? Что вы даете ему на десерт?

— А что бы вы предложили, Сэм?

Продавец окинул взглядом полки своей лавки.

— Что вы скажете насчет доброго кусочка творожноЇго пудинга? Я знаю, он это любит.

— Отлично, — сказала она, — Это он действительно любит.

И когда покупки были завернуты и оплачены, она приветливо улыбнулась ему и сказала:

— Спасибо, Сэм. Доброй ночи.

— Доброй ночи, миссис Мэлони. И спасибо вам. А теперь, говорила она про себя, торопливо направЇляясь к дому, теперь она возвращается к своему мужу, который ждет ужина; и она должна хорошо его пригоЇтовить, и чтобы он был вкусный, потому что бедняга устал; а если, когда она войдет в дом, ей случится обнаЇружить что-то необычное, неестественное или ужасное, тогда, понятно, увиденное потрясет ее и она обезумеет от горя и ужаса. Но ведь она не знает, что ее ждет что-то ужасное. Она просто возвращается домой с овощами. Сегодня четверг, и миссис Патрик Мэлони идет домой с овощами, чтобы приготовить мужу ужин.

Вот так себя и веди, говорила она себе. Делай все правильно и веди себя естественно. Делай все так, чтобы это выглядело естественно, и тогда совсем не нужно буЇдет играть.

Поэтому, войдя на кухню через заднюю дверь, она что-то напевала себе под нос и улыбалась.

— Патрик! — позвала она. — Как ты там, дорогой? Она положила пакет на стол и прошла в гостиную;

и, увидев его лежащим на полу, скорчившимся, с выверЇнутой рукой, которую он придавил всем телом, она дейЇствительно испытала потрясение. Любовь к нему вскоЇлыхнулась в ней, она подбежала к нему, упала на колени и разрыдалась. Это нетрудно было сделать. Игры но понадобилось.

Спустя несколько минут она поднялась и подошла к телефону. Она помнила наизусть номер телефона полиЇцейского участка и, когда ей ответили, крикнула о трубку:

— Быстрее! Приезжайте быстрее! Патрик мертв!

— Кто это говорит?

— Миссис Мэлони. Миссис Патрик Мэлони.

— Вы хотите сказать, что Патрик Мэлони мертв?

— Мне кажется, да, — говорила она сквозь рыдаЇния. — Он лежит на полу, и мне кажется, он мертв.

— Сейчас будем, — ответили ей.

Машина приехала очень быстро, и когда она открыЇла дверь, вошли двое полицейских. Она знала их обоих— она знала почти всех на этом участке — и, истерически рыдая, упала в объятия Джека Нунана. Он бережно усаЇдил ее на стул и подошел к другому полицейскому по имени О'Молли, склонившемуся над распростертым телом.

— Он мертв? — сквозь слезы проговорила она.

— Боюсь, что да. Что здесь произошло? Она сбивчиво рассказала ему о том, как вышла в бакалейную лавку, а когда вернулась, нашла его лежащим на полу. Пока она говорила, плакала и снова говорила, Нунан обнаружил на голове умершего сгусток запекшейЇся крови. Он показал рану О'Молли, который немедленЇно поднялся и торопливо направился к телефону.

Скоро в дом стали приходить другие люди. Первым явился врач, за ним прибыли двое полицейских, одного из которых она знала по имени. Позднее пришел полиЇцейский фотограф и сделал снимки, а за ним — еще каЇкой-то человек, специалист по отпечаткам пальцев. ПоЇлицейские, собравшиеся возле трупа, вполголоса перегоЇваривались, а сыщики тем временем задавали ей массу вопросов. Но, обращаясь к пей, они были неизменно преЇдупредительны. Она снова все рассказала, на этот раз с самого начала, когда Патрик пришел и она сидела за шитьем, а он так устал, что не хотел никуда идти ужиЇнать. Она сказала и о том, как поставила мясо — "оно и сейчас там готовится" — и как сбегала к бакалейщику за овощами, а когда вернулась, он лежал на полу.

— К какому бакалейщику? — спросил один из сыщиЇков.

Она сказала ему, и он обернулся и что-то прошептал другому сыщику, который тотчас же вышел на улицу.

Через пятнадцать минут он возвратился с исписанЇным листком, и снова послышался шепот, и сквозь рыЇдания она слышала некоторые из произносимых вполгоЇлоса фраз: "... вела себя нормально... была весела... хотела приготовить для него хороший ужин... горошек... твоЇрожный пудинг... невозможно, чтобы она... "

Спустя какое-то время фотограф с врачом удалились и явились два других человека и унесли труп на носилках. Потом ушел специалист по отпечаткам пальцев. Остались два сыщика и еще двое полицейских. Они вели себя исключительно деликатно, а Джек Нунан спроЇсил, не лучше ли ей уехать куда-нибудь, к сестре наприЇмер, или же она могла бы переночевать у его жены, коЇторая приглядит за ней.

Нет, сказала она. Она чувствует, что не в силах даже сдвинуться с места. Они очень будут возражать, если она просто посидит, покуда не придет в себя? Ей дейстЇвительно сейчас не очень-то хорошо.

Тогда не лучше ли ей лечь в постель, спросил Джек Нунан.

Нет, ответила она, она бы предпочла просто посидеть на стуле. Быть может, чуть позднее, когда она почувстЇвует себя лучше, она сможет найти в себе силы, чтобы сдвинуться с места.

И они оставили ее в покое и принялись осматривать дом. Время от времени кто-то из сыщиков задавал ей какие-нибудь вопросы. Проходя мимо нее, Джек Нунан всякий раз ласково обращался к ней. Ее муж, говорил он, был убит ударом по затылку, нанесенным тяжелым тупым предметом, почти с уверенностью можно скаЇзать — металлическим. Теперь они ищут оружие. ВозЇможно, убийца унес его с собой, но он мог и выбросить его или спрятать где-нибудь в доме.

— Обычное дело, - сказал он. — Найди оружие я считай, что ты нашел убийцу.

Потом к ней подошел один из сыщиков и сел рядом. Может, в доме есть что-то такое, спросил он, что могло быть использовано в качестве оружия? Не могла бы она посмотреть: не пропало ли что, например большой гаечЇный ключ или тяжелая металлическая ваза?

У них нет металлических ваз, сказала она.

— А большой гаечный ключ?

Кажется, у них нет и большого гаечного ключа. Но что-то вроде этого можно найти в гараже.

Поиски продолжались. Она знала, что полицейские ходят и в саду, вокруг дома. Она слышала шаги по граЇвию, а в щели между шторами иногда мелькал луч фоЇнарика. Становилось уже поздно, часы на камине покаЇзывали почти десять часов. Четверо полицейских, осматЇривавших комнаты, казалось, устали и были несколько раздосадованы.

— Джек, — сказала она, когда сержант Нунан в очеЇредной раз проходил мимо нее, — не могли бы вы дать мне выпить?

— Конечно. Может, вот этого виски?

— Да, пожалуйста. Но только немного. Может, мне станет лучше.

Он протянул ей стакан.

— А почему бы и вам не выпить? — сказала она. — Вы, должно быть, чертовски устали. Прошу вас, выпейЇте. Вы были так добры ко мне.

— Что ж, — ответил он. — Вообще-то это не положеЇно, но я пропущу капельку для бодрости.

Один за другим в комнату заходили и другие полиЇцейские и после уговоров выпивали по глотку виски. Они стояли вокруг нее со стаканами в руках, чувствуя себя довольно неловко в ее присутствии, и пытались произноЇсить какие-то слова в утешение. Сержант Нунан забрел на кухню, тотчас же вышел оттуда и сказал:

— Послушайте-ка, миссис Мэлони, а плита-то у вас так и горит, и мясо все еще в духовке.

— О Боже! — воскликнула она. — И правда!

— Может, я ее выключу?

— Да, пожалуйста, Джек. Большое вам спасибо. Когда сержант снова вернулся, она взглянула на него своими большими, темными, полными слез глаЇзами.

— Джек Нунан, — сказала она.

— Да?

— Не могли бы вы сделать мне одолжение и другие тоже?

— Попробуем, миссис Мэлони.

— Видите ли, — сказала она, — тут собрались друзья дорого Патрика, и вы помогаете напасть на след человека, который убил его. Вы, верно, ужасно проголодались, потому что время ужина давно прошло, а Патрик, я знаю, не простил бы мне, упокой Господь его душу, если бы я отпустила вас без угощения. Почему бы вам не съесть эту баранью ногу, которую я поставила в духовЇку? Она уже, наверно, готова.

— Об этом и разговора быть не может, — ответил сержант Нунан.

— Прошу вас, — умоляюще проговорила она. — ПожаЇлуйста, съешьте ее. Лично я и притронуться ни к чему не смогу, во всяком случае ни к чему такому, что было в доме при нем. Но вас-то это не должно тревожить. Вы сделаете мне одолжение, если съедите ее. А потом вы можете продолжить свою работу.

Четверо полицейских поколебались было, но они явЇно уже проголодались, и в конце концов она уговорила их отправиться на кухню и поесть. Женщина осталась на своем месте, прислушиваясь к их разговору, доносившеЇмуся из-за открытых дверей, и слышала, как они немногословно переговаривались между собой, пережевывая мясо.

— Еще, Чарли?

— Нет. Оставь ей.

— Она хочет, чтобы мы ничего не оставляли. Она сама так сказала. Говорит, сделаем ей одолжение.

— Тогда ладно. Дай еще кусочек.

—— Ну и дубина же это, должно быть, была, которой этот парень ударил беднягу Патрика, — говорил один из них. — Врач говорит, ему проломили черен, точно кувалЇдой.

— Потому нетрудно будет ее найти.. — Точно, и я так говорю.

— Кто бы это ни сделал, долго таскать с собой эту штуку он не будет.

Кто-то из них рыгнул.

— Лично мне кажется, что она где-то тут, в доме.

— Да наверно, где-то у нас под носом. Как по-твоему, Джек?

И миссис Мэлони, сидевшая в комнате, захихикала.

Роалд Дал. Гурман

Перевод И. А. Богданова

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (вЁвторок, 10 липня 2001 р. )

avrud@mail. ru

В тот вечер за обедом у Майка Скофилда в его лонЇдонском доме нас собралось шестеро: Майк с женой и дочерью, я с женой и один человек по имени Ричард Пратт.

Ричард Пратт был известный гурман. Он состоял президентом небольшого общества под названием "ЭпиЇкурейцы" и каждый месяц рассылал его членам брошюрЇки о еде и винах. Он устраивал обеды, во время которых подавались роскошные блюда и редкие вина. Он не куЇрил из боязни испортить вкус и, когда обсуждали достоЇинства какого-нибудь вина, имел обыкновение отзыватьЇся о нем как о живом существе, что звучало довольно забавно. "Характер у него весьма щепетильный, — говоЇрил он, — довольно застенчивый и стеснительный, но безЇусловно щепетильный". Или: "Добродушное вино, благоЇжелательное и бодрое, несколько, может, пикантное, но тем не менее добродушное".

До этого я уже два раз обедал у Майка, когда у него был и Ричард Тратт, и всякий раз Майк с женой лезли из кожи вон, чтобы удивить знаменитого гурмана каким-нибудь особым блюдом. Ясно, что и в этот раз они не соЇбирались делать исключение. Едва мы ступили в столоЇвую, как я понял, что нас ожидает пиршество. Высокие свечи, желтые розы, сверкающее серебро, три бокала для вина перед каждым гостем и сверх того слабый запах жаЇреного мяса, доносившийся из кухни, — только от всего этого у меня слюнки потекли.

Когда мы расселись, я вспомнил, что, когда я был у Майка раньше, он оба раза держал с Праттом пари на ящик вина, предлагая тому определить сорт вина и год. Пратт тогда отвечал, что это нетрудно сделать, если речь идет об известном годе. Майк поспорил с ним на ящик вина, Пратт согласился и оба раза выиграл пари. Я был уверен, что и в этот раз они заключат пари, потому что Майк очень хотел его проиграть, чтобы доказать, что его вино настолько хорошее, что его легко узнать, а Пратт, со своей стороны, казалось, находит нешуточное, истинЇное удовольствие в том, что имеет возможность обнаруЇжить свей званая.

Обед начался со снетков, поджаренных в масле до хруста, а к ним подали мозельвейн. Майи поднялся и сам разлил вино, а когда снова сел, я увидел, что он наблюЇдает за Ричардом Праттом. Бутылку он поставил передо мной, чтобы я мог видеть этикетку. На ней было написаЇно: "Гайерслей Олигсберг, 1945". Он наклонился ко мне и прошептал, что Гайерслей — крошечная деревушка в Мозеле, почти неизвестная за пределами Германии. Он сказал, что вино, которое мы пьем, не совсем обычное. В том месте производят так мало вина, что человеку поЇстороннему почти невозможно хоть сколько-нибудь его достать. Он сам ездил в Германию прошлым летом, чтоЇбы добыть те несколько дюжин бутылок, которые в конЇце концов ему согласились уступить.

— Сомневаюсь, чтобы в Англии оно было у кого-ниЇбудь еще, — сказал он и взглянул на Ричарда Пратта. — Чем отличается мозельвейн, — продолжал он, возвысив - голос, — так это тем, что он очень хорош перед кларетом. Многие пьют перед кларетом рейнвейн, но это поЇтому, что не знают ничего лучше. Рейнвейн, убивает тонкий аромат кларета, вам это известно? Это просто варварство — пить рейнвейн перед кларетом. Но вот мозельвейн именно то, что надо.

Майк Скофилд был приятным человеком средних лет. Он был биржевым маклером. Если уж быть точЇным — комиссионером на фондовой бирже, и, подобно некоторым людям этой профессии, его, казалось, неЇсколько смущало, едва ли не ввергало в стыд то, что он "сделал" такие деньги, имея столь ничтожные способноЇсти. В глубине души он сознавал, что был просто букмеЇкером — тихим, очень порядочным, втайне неразборчиЇвым в средствах букмекером, — и подозревал, что об этом знали и его друзья. Поэтому теперь он изыскивал пути, как бы стать человеком культурным, развить литературЇный и эстетический вкус, приобщиться к собиранию картин, нот, книг и всякого такого. Его небольшая проЇповедь насчет рейнвейна и мозельвейна была составной частью той культуры, к которой он стремился.

— Прелестное- вино, вам так не кажется? — спросил он.

Он по-прежнему следил за Ричардом Праттом. Я виЇдел, что всякий раз, склоняясь над столом, чтобы отпраЇвить в рот рыбку, он тайком быстро посматривал в друЇгой конец стола. Я прямо-таки физически ощущал, что он ждет того момента, когда Пратт сделает первый глоЇток и поднимет глаза, выражая удовлетворение, удивлеЇние, быть может, даже изумление, а потом развернется дискуссия и Майк расскажет ему о деревушке ГайерсЇлей.

Однако Ричард Пратт и не думал пробовать вино. Он был полностью поглощен беседой с Луизой, восемнадцаЇтилетней дочерью Майка. Он сидел, повернувшись к ней вполоборота, улыбался и рассказывал, насколько я мог уловить, о шеф-поваре одного парижского ресторана. По ходу своего рассказа он придвигался к ней все ближе и ближе и в своем воодушевлении едва ли не наваливался на нее. Бедная девушка отодвинулась от него как можно дальше, кивая вежливо, но с каким-то отчаянием, глядя ему не в лицо, а на верхнюю пуговицу смокинга.

Мы покончили с рыбой, и тотчас же явилась служанЇка, чтобы убрать тарелки. Когда она подошла к Пратту, то увидела, что он еще не притрагивался к своему блюЇду, поэтому заколебалась было, и тут Пратт заметил ее. Взмахом руки он велел ей удалиться, прервал свой расЇсказ и быстро начал есть, проворно накалывал маленьЇкие хрустящие рыбки на вилку и быстро отправлял их в рот. Затем, покончив с рыбой, он протянул руку к боЇкалу, двумя маленькими глотками пригубил вино и тотЇчас же повернулся к Луизе Скофилд, чтобы продолжить свой рассказ.

Майк все это видел. Я чувствовал, не глядя на него, что он хотя и сохраняет спокойствие, но сдерживается с трудом и не сводит глаз с гостя. Его круглое доброЇдушное лицо вытянулось, щеки обвисли, но он делал над собой какие-то усилия, не шевелился и ничего не говорил.

Скоро служанка принесла второе блюдо. Это был большой кусок жареной говядины. Она поставила блюдо на стол перед Майком, тот поднялся и принялся разреЇзать мясо на очень тонкие кусочки и осторожно расклаЇдывать их на тарелки, которые служанка разносила. Нарезав мяса всем, включая самого себя, он положил нож и оперся обеими руками о край стола.

— А теперь, — сказал он, обращаясь ко всем, но гляЇдя на Ричарда Пратта, — теперь перейдем к кларету. Прошу прощения, но я должен сходить за ним.

— Сходить за ним, Майк? — удивился я. — Где же оно?

— В моем кабинете. Я вынул из бутылки пробку. Он дышит.

— В кабинете?

— Чтобы он приобрел комнатную температуру, разуЇмеется. Он там находится уже сутки.

— Но почему именно в кабинете?

— Это лучшее место в доме. Ричард помог мне в прошлый раз выбрать его.

Услышав свое имя, Пратт повернулся.

— Это ведь так? — спросил Майк.

— Да, — ответил Пратт, с серьезным видом кивнув головой. — Это так.

— Оно стоит в моем кабинете на зеленом бюро, — сказал Майк. — Мы выбрали именно это место. Хорошее место, где нет сквозняка и ровная температура. ИзвиниЇте меня, я сейчас принесу его.

Мысль о том, что у него есть еще вино, достойное пари, вернула ему веселое расположение духа, и он тоЇропливо вышел из комнаты и вернулся спустя минуту, осторожно неся в обеих руках корзинку для вина, в коЇторой лежала темная бутылка. Этикетки не было видно, так как бутылка была повернута этикеткой вниз.

— Ну-ка! — воскликнул он, подходя к столу. — Как насчет, этого вина, Ричард? Ни за что не отгадаете, что это такое!

Ричард Пратт медленно повернулся и взглянул на Майка, потом перевел взгляд на бутылку, покоившуюся в маленькой плетеной корзинке; выгнув брови и оттопырив влажную нижнюю губу, он принял вид надменЇный и не очень-то симпатичный.

— Ни за что не догадаетесь, — сказал Майк. — Хоть сто лет думайте.

— Кларет? — снисходительно поинтересовался Ричард Пратт.

— Разумеется.

— Надо полагать, из какого-нибудь небольшого виЇноградника.

— Может, и так, Ричард. А может, и не так.

— Но речь идет об одном из самых известных годов?

— Да, за это я ручаюсь.

— Тогда ответить будет несложно, — сказал Ричард Пратт, растягивая слова, и вид у него при этом был таЇкой, будто ему чрезвычайно скучно.

Мне, впрочем, это растягивание слов и тоскливый вид, который он напустил на себя, показались несколько странными; зловещая тень мелькнула в его глазах, а во всем его облике появилась какая-то сосредоточенность, отчего мне сделалось не по себе.

— Задача на сей раз действительно трудная, — скаЇзал Майк. — Я даже не буду настаивать на пари.

— Ну вот еще. Это почему же? — И снова медленно выгнулись брови, а взгляд его стал холодным и настороЇженным.

— Потому что это трудно.

— Это не очень-то любезно по отношению ко мне.

— Мой дорогой, — сказал Майк, — я с удовольствием с вами поспорю, если вы этого хотите.

— Назвать это вино не слишком трудно.

— Значит, вы хотите поспорить?

— Я вполне к этому готов, — сказал Ричард Пратт.

— Хорошо, тогда спорим как обычно. На ящик этоЇго вина.

— Вы, наверно, думаете, что я не смогу его назвать?

— По правде говоря, да, при всем моем к вам уваЇжении, — сказал Майк.

Он делал над собой некоторое усилие, стараясь соЇблюдать вежливость, а вот Пратт не слишком старался скрыть свое презрение ко всему происходящему. И вмеЇсте с тем, как это ни странно, следующий его вопрос, поЇхоже, обнаружил некоторую его заинтересованность:

— Вы не хотели бы увеличить ставку?

— Нет, Ричард. Ящик вина — этого достаточно.

— Может, поспорим на пятьдесят ящиков?

— Это было бы просто глупо.

Майк стоял за своим стулом во главе стола, бережно держа эту нелепую плетеную корзинку с бутылкой. НоЇздри его, казалось, слегка побелели, и он крепко стиснул губы.

Пратт сидел развалясь на стуле, подняв брови и поЇлузакрыв глаза, а в уголках его рта пряталась усмешка. И снова я увидел или же мне показалось, что увиден, будто тень озабоченности скользнула по его лицу, а во взоре появилась какая-то сосредоточенность, в самих же глазах, прямо в зрачках, мелькнули и затаились исЇкорки.

— Так, значит, вы не хотите увеличивать ставку?

— Что до меня, то мне, старина, ровным счетом все равно, — сказал Майк. — Готов поспорить на что угодно.

Мы с тремя женщинами молча наблюдали за ними. Жену Майка все это начало раздражать, она сидела с мрачным видом, и я чувствовал, что она вот-вот вмешаЇется. Ростбиф дымился на наших тарелках.

— Значит, вы готовы поспорить со мной на все что угодно?

— Я, уже сказал. Я готов поспорить с вами на все, что вам будет угодно, если для вас это так важно.

— Даже на десять тысяч фунтов?

— Разумеется, если вы именно этого хотите. — ТеЇперь Майк был спокоен. Он отлично знал, что может соЇгласиться па любую сумму, которую вздумается назвать Пратту.

— Так вы говорите, я могу назначить ставку?, — Именно это я и сказал.

Наступило молчание, во время которого Пратт медЇленно обвел глазами всех сидящих за столом, посмотрев по очереди сначала на меня, потом на трех женщин. Казалось, он хочет напомнить нам, что мы являемся свиЇдетелями этого соглашения.

— Майк! — сказала миссис Скофилд. — Майк, давайЇте прекратим- эти глупости и поедим. Мясо остывает.

— Но это вовсе не глупости, — ровным голосом проЇизнес Пратт. — Просто мы решили немного поспорить.

Я обратил внимание на то, что служанка, стоявшая поодаль с блюдом овощей, не решается подойти к столу.

— Что ж, хорошо, — сказал Пратт. — Я скажу, на что я хотел бы с вами поспорить.

— Тогда говорите, — довольно бесстрашно произнес Майк. — Мне все равно, что вам придет в голову.

Пратт кивнул, и снова улыбочка раздвинула уголки ото рта, а затем медленно, очень медленно, не спуская с Майка глаз, он сказал:

— Я хочу, чтобы вы отдали за меня вашу дочь. Луиза Скофилд вскочила на ноги.

— Эй! — вскричала она. — Ну уж нет! Это уже не смешно. Послушай, папа, это совсем не смешно.

— Успокойся, дорогая, — сказала ее мать. — Они всеЇго лишь шутят.

— Я не шучу, — сказал Ричард Пратт.

— Глупо все это как-то, — сказал Майк. Он снова был выбит из колеи.

— Вы же сказали, что готовы спорить на что угодно.

— Я имел в виду деньги.

— Но вы не сказали — деньги.

— Все равно, именно это я имел в виду.

— Тогда жаль, что вы этого прямо не сказали. ОдЇнако если вы хотите взять назад свое предложение...

— Вопрос, старина, не в том, чтобы брать или не брать назад свое предложение. Да к тому же пари не получается, потому что вы не можете выставить ничего равноценного. Ведь в случае проигрыша вы не выдадиЇте за меня свою дочь — у вас ее нет. А если бы и была, я бы не захотел жениться на ней.

— Рада слышать это, дорогой, — сказала его жена.

— Я поставлю все что хотите, — заявил Пратт. — Мой дом, например. Как насчет моего дома?

— Какого? — спросил Майк, снова обращая все в шутку.

— Загородного.

— А почему бы и другой не прибавить?

— Хорошо. Если угодно, ставлю оба своих дома. Тут я увидел, что Майк задумался. Он подошел к столу и осторожно поставил на него корзинку с бутылЇкой. Потом отодвинул солонку в одну сторону, перечниЇцу — в другую, взял в руки нож, - с минуту задумчиво рассматривал лезвие, затем положил его. Его дочь тоже увидела, что им овладела нерешительность.

—— Папа! — воскликнула она. — Это же нелепо! Это так глупо, что словами не передать. Я не хочу, чтобы на меня спорили.

— Ты совершенно права, дорогая, — сказала ее мать. — Немедленно это прекрати, Майк, сядь и поешь.

Майк не обращал на нее внимания. Он посмотрел на свою дочь и улыбнулся — улыбнулся медленно, по-отеЇчески, покровительственно. Однако в глазах его вдруг загорелись торжествующие искорки.

— Видишь ли, — улыбаясь, сказал он, — видишь ли, Луиза, тут есть о чем подумать.

— Папа, хватит! Не хочу даже слушать тебя. В жизЇни не слышала ничего более глупого!

— Нет, серьезно, моя дорогая. Погоди-ка и послуЇшай, что я скажу.

— Но я не хочу тебя слушать.

— Луиза! Прошу тебя! Выслушай меня. Ричард предложил нам серьезное пари. На этом настаивает он, а не я. И если он проиграет, то ему придется расстаться с солидной недвижимостью. Погоди, моя дорогая, не пеЇребивай меня. Дело тут вот в чем. Он никак не может выиграть..

— Он, кажется, думает, что может.

— Теперь послушай меня, потому что я знаю, что говорю. Специалист, пробуя кларет, если только это не какое-нибудь знаменитое вино типа лафита или латура, может лишь весьма приблизительно определить виноЇградник. Он, конечно, может назвать тот район Бордо, откуда происходит вино, будь то Сент-Эмийон, Помроль, Грав или Медок. Но ведь в каждом районе есть общины, маленькие графства и в каждом графстве много небольЇших виноградников. Невозможно отличить их друг от друга только по вкусу и аромату. Могу лишь сказать, что это вино из небольшого виноградника, окруженного другими виноградниками, и он его ни за что не угадает. Это невозможно.

— В этом нельзя быть уверенным, — сказала его дочь.

— Говорю тебе — можно. Не хочу хвастать, по я кое-что понимаю в винах. И потом, девочка моя, да видит Бог, я твой отец, и уж не думаешь ли ты, что я позволю вовлечь тебя... во что-то такое, - чего ты не хочешь, а? Я просто пытаюсь сделать для тебя немного денег.

— Майк! — резко проговорила его жена. — НемедленЇно прекрати, прошу тебя!

И снова он не обратил на нее внимания.

— Если ты согласишься на эту ставку, — сказал он своей дочери, — то через десять минут будешь владелиЇцей двух больших домов.

— Но мне не нужны два больших дома, папа.

— Тогда ты их продашь. Тут же ему и продашь. Я все это устрою. И потом, ты подумай только, дорогая, ты будешь богатой! Всю жизнь ты будешь независимой!

— Пап, мне все это не нравится. Мне кажется, это глупо.

— Мне тоже, — сказала ее мать. Она резко дернула головой и нахохлилась, точно курица. — Тебе должно быть стыдно, Майк, предлагать такое! Это ведь твоя дочь!

Майк даже не взглянул на нее.

— Соглашайся! — горячо проговорил он, в упор гляЇдя на девушку. — Быстрее соглашайся! Гарантирую, что ты не проиграешь.

— Но мне это не нравится, папа.

— Давай же, девочка моя. Соглашайся!

Майк буквально наваливался на нее. Он приблизил ч ней свое лицо, сверля ее суровым взглядом, и его дочери было нелегко воспротивиться ему.

— А что, если я проиграю?

— Еще раз говорю тебе — не проиграешь. Я это гаЇрантирую.

— Папа, может, не надо?

— Я сделаю тебе состояние. Давай же. Говори, ЛуиЇза. Ну?

Она в последний раз поколебалась. Потом безнадежно пожала плечами и сказала:

— Ладно. Если только ты готов поклясться, что проЇиграть мы не можем.

— Отлично! — воскликнул Майк. — Замечательно! Значит, спорим!

Майк тотчас же схватил бутылку, плеснул немного вина сначала в свой бокал, затем возбужденно запрыгал вокруг стола, наполняя другие бокалы. Теперь все смотрели на Ричарда Пратта, следя за тем, как он медленно взял правой рукой бокал и поднес его к носу. Ему было лет пятьдесят, и лицо у него было не очень-то приятное. В глаза бросался прежде всего рот — у него были полные, мокрые губы профессионального гурмана, притом нижняя губа отвисла посередине — подвижная, всегда приоткрытая губа дегустатора, готовая в любой момент коснуться края бокала или захватить кусочек пищи. Точно замочная скважина, подумал я, разглядывая ее, рот его — точно большая влажная замочная скважина.

Он медленно поднес бокал к носу. Кончик носа окаЇзался в бокале и задвигался над поверхностью вина, деЇликатно шмыгая. Чтобы получить представление о букеЇте, он осторожно покрутил бокалом. Он был предельно сосредоточен. Глаза он закрыл, и вся верхняя половина, его тела — голова, шея и грудь, будто превратились в нечто вроде огромной обоняющей машины, воспринимающей, отфильтровывающей и анализирующей данные, посланные фыркающим носом.

Майк, как я заметил, сидел разваляюсь на стуле, всем споим видом выражая безразличие, однако он следил за каждым движением Пратта. Миссис Скофилд, не шевеЇлясь, сидела за другим концом стола и глядела прямо перед собой, на лице ее застыло выражение недовольстЇва. Луиза немного передвинула стул, чтобы ей удобно было следить за гурманом, и, как и ее отец, не сводила с того глаз.

Процесс нюханья продолжался по меньшей мере миЇнуту; затем, не открывая глаз, и не поворачивая головы, Пратт опустил бокал до уровня рта и выпил едва ли не половину его содержимого. Задержав вино во рту, он помедлил, составляя первое впечатление о нем, потом дал вину возможность тонкой струйкой побежать по горЇлу, и я видел, как шевельнулось его адамово яблоко, пропуская глоток. Но большую часть вина он оставил во рту. Теперь, не глотая оставшееся вино, он втянул через неплотно сжатые губы немного воздуха, который смешался с парами вина во рту и прошел в легкие. Он задержал дыхание, выдохнул через нос и, наконец, приЇнялся перекатывать вино под языком и жевать его, пряЇмо жевать зубами, будто это был хлеб.

Это было грандиозное, впечатляющее представление, и, должен сказать, он его исполнил хорошо.

— Хм, — произнес он, поставив стакан и облизывая губы розовым языком. — Хм... да. Очень любопытное винЇцо — мягкое и благородное, я бы сказал — почти женстЇвенное.

Во рту у него набралось слишком много слюны, и, когда он говорил, она капельками вылетала прямо на стол.

— Теперь пойдем методом исключения, — сказал он. — Простите, что я

[1] Ныне отпущаеши (лат. ).

[2] У. У. У. Рокингем (1730—1782) — премьер-министр Англии. Дм. Споуд (1754—1827) — английский мастер гончарного ремесла. Венециан — шерстяная ткань и тяжелый подкладочный сатин. Шератон — стиль мебели XVIII в., по имени английЇского мастера Томаса Шератона (1751—1806). Чиппендель—стиль мебели XVIII в., по имени английского мастера Томаса Чиппенделя (1718—1779). Поммар, монтраше — марки вин.

[3] Дж. Констебель (1776—1837)— английский живописец. Р. П. Бонингтон (1801/2—1828} — английский живописец. А. Тулуз-Лотрек (1864—1901) - французский живописец. О. Редон (1840—1916) — французский живописец. Э. Вюйяр (1868—1940)— французский живописец.

[4] Тейт — национальная галерея живописи Великобритании,

Роалд Дал. Яд

Перевод И. А. Богданова

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )

avrud@mail. ru

Было, должно быть, около полуночи, когда я возвраЇщался домой. У самых ворот бунгало я выключил фары, чтобы луч света не попал в окно спальни и не поЇтревожил спящего Гарри Поупа. Однако я напрасно бесЇпокоился. Подъехав к дому, я увидел, что у него горел свет — он наверняка еще не спал, если только не заснул с книгой в руках.

Я поставил машину и поднялся по лестнице на веЇранду, внимательно пересчитывая в темноте каждую стуЇпеньку — всего их было пять, — чтобы нечаянно не стуЇпить еще на одну, когда взойду наверх, потом открыл дверь с сеткой, вошел в дом и включил свет в холле. ПоЇдойдя к двери комнаты Гарри, я тихонько открыл ее и заглянул к нему.

Он лежал на кровати, и я увидел, что он не спит. ОдЇнако он не пошевелился. Он даже не повернул голову в мою сторону, но я услышал, как он произнес:

— Тимбер, Тимбер, иди сюда.

Он говорил медленно, тихо произнося каждое слово. Я распахнул дверь и быстро вошел в комнату.

— Остановись. Погоди минутку, Тимбер. Я с трудом понимал, что он говорит. Казалось, кажЇдое слово стоило ему огромных усилий.

— Что случилось, Гарри?

— Тес! — прошептал он. — Тес! Тише, умоляю тебя. Сними ботинки и подойди ближе. Прошу тебя, Тимбер, делай так, как я говорю.

То, как он произносил эти слова, напомнило мне Джорджа Барлинга, который, получив пулю в живот, прислонился к грузовику, перевозившему запасной двиЇгатель самолета, схватился за живот обеими руками и при этом что-то говорил вслед немецкому летчику тем же хриплым шепотом, каким сейчас обращался ко мне Гарри.

— Быстрее, Тимбер, но сначала сними ботинки. Я не мог понять, зачем нужно снимать ботинки, но подумал, что если он болен, — а судя по голосу, так оно и было — то лучше выполнить его волю, поэтому я наЇгнулся, снял ботинки и оставил их посреди комнаты. ПоЇсле этого я подошел к кровати.

— Не притрагивайся к постели! Ради Бога, не приЇтрагивайся к постели!

Он лежал на спине, накрытый лишь одной простыней, и продолжал говорить так, будто был ранен в живот. На нем была пижама в голубую, коричневую и белую полоЇску, и он обливался потом. Ночь была душная, я и сам немного взмок, но не так, как Гарри. Лицо его было мокЇрым, даже подушка вокруг головы была вся пропитана потом. Я подумал, что его сразила малярия.

— Что с тобой, Гарри?

— Крайт, — ответил он.

— Крайт? О Господи! Он тебя укусил? Когда?

— Помолчи, — прошептал он.

— Послушай, Гарри, — сказал я и, наклонившись к нему, коснулся его плеча. — Мы должны действовать быЇстро. Ну же, говори скорее, куда он тебя укусил.

Он по-прежнему не двигался и был напряжен, точно крепился, дабы не закричать от острой боли.

— Он не укусил меня, — прошептал он. — Пока не укусил. Он лежит у меня на животе. Лежит себе и спит.

Я быстро отступил на шаг и невольно перевел взгляд на его живот, или, лучше сказать, на простыню, котоЇрая закрывала его. Простыня в нескольких местах была смята, и невозможно было сказать, что было под нею.

— Ты правду говоришь, что вот прямо сейчас на твоем животе лежит крайт?

— Клянусь.

— Как он там оказался? — Этот вопрос можно было не задавать, потому что видно было, что он не валяет дурака. Лучше бы я попросил его помолчать.

— Я читал, — сказал Гарри, заговорив медленно, с расстановкой, выдавливая из себя слова и стараясь не двигать мускулами живота. — Лежал на спине и читал и почувствовал что-то на груди, за книгой. Будто меня кто-то щекочет. Потом краем глаза увидел крайта, полЇзущего по пижаме. Небольшого, дюймов десять. Я понял, что шевелиться мне нельзя. Да и не мог я этого сделать. Просто лежал и смотрел на него. Думал, что он прополЇзет по простыне.

Гарри умолк и несколько минут не произносил ни слова. Взгляд его скользнул по простыне к тому месту, где она прикрывала живот, и я понял, что он хотел- убеЇдиться, не потревожил ли его шепот то, что там лежало.

— Там была складка, — проговорил он еще медленнее и так тихо, что я принужден был наклониться, чтобы расслышать его слова. — Видишь, вот она. Он в нее и заЇбрался. Я чувствовал, как он ползет по пижаме к живоЇту. Потом он перестал ползти и теперь лежит там в тепле. Наверно, спит. Я тебя уже давно жду. — Он поднял глаза и посмотрел на меня.

— Как давно?

— Уже несколько часов, — прошептал он. — Уже неЇсколько, черт побери, часов. Я не могу больше не двиЇгаться. Мне хочется откашляться.

В том, что Гарри говорит правду, не приходилось соЇмневаться. Вообще-то на крайта это похоже. Они ползаЇют вокруг человеческих жилищ и любят тепло. Не похоЇже на него то, что он до сих пор не укусил Гарри. Если вовремя не схватить его, то он может укусить, а укус у него смертельный, и ежегодно в Бенгалии, главным обЇразом в деревнях, они убивают довольно много людей.

— Хорошо, Гарри, — заговорил я, и тоже шепотом. — Не двигайся и ничего больше не говори без надобности. Ты же знаешь — если его не пугать, он не укусит. СейЇчас мы что-нибудь придумаем.

Неслышно ступая, я вышел из комнаты и взял на кухне маленький острый нож. Я положил его в карман брюк на тот случай, если что-то произойдет, пока мы обдумываем план действий. Если Гарри кашлянет, пошеЇвелится или сделает что-нибудь такое, что испугает змею и она его укусит, то я надрежу место укуса и высосу яд. Я вернулся в спальню. Гарри по-прежнему был недвиЇжим, и пот струился по его лицу. Он следил за тем, как я иду по комнате к кровати, и я понял, что ему не терЇпится узнать, что я затеял. Я остановился возле него, обдумывая, что бы предпринять.

— Гарри, — сказал я, почти касаясь губами его уха, чтобы он мог расслышать мой шепот, — думаю, что лучЇшее, что я могу сделать, — это очень осторожно стянуть с тебя простыню. А там посмотрим. Мне кажется, я смоЇгу это сделать, не потревожив змею.

— Не будь идиотом. — Голос его прозвучал бесстрастЇно. Каждое слово он произносил медленно, осторожно и чересчур мягко, и фраза не прозвучала грубо. Все, что он хотел выразить, я увидел в его глазах и в уголках его рта.

— Но почему?

— Она испугается света. А там темно.

— Тогда как насчет того, чтобы быстро сдернуть проЇстыню и сбросить змею, прежде чем она успеет укусить тебя?

— Почему бы тебе не пригласить врача? — спросил Гарри. Его взгляд выражал то, о чем я бы и сам мог доЇгадаться.

— Врача? Ну конечно. Вот именно. Сейчас вызову Гандербая.

Я на цыпочках вышел в холл, разыскал в телефонной книге номер Гандербая и попросил телефонистку побыЇстрее соединить меня с ним.

— Доктор Гандербай? — сказал я. — Это Тимбер Вудс.

— Хэлло, мистер Вудс. Вы еще не спите?

— Послушайте, не могли бы вы немедленно приехать? И захватите сыворотку от укуса змеи.

— Кто укушен? — Вопрос был задан так резко, будЇто у меня выстрелили над самым ухом.

— Никто. Пока никто. Гарри Поуп в постели, а на животе у него лежит змея и спит — прямо под простыЇней.

Секунды три в трубке молчали. Потом медленно и отчетливо Гандербай произнес:

— Передайте ему, чтобы он не шевелился. Он не долЇжен ни двигаться, ни разговаривать. Вы понимаете?

— Разумеется.

— Я сейчас буду! — Он положил трубку, и я отпраЇвился назад, в спальню. Гарри следил за тем, как я приЇближаюсь к нему.

— Гандербай сейчас будет. Он сказал, чтобы ты не шевелился.

— А что он, черт побери, думает, я тут делаю?

— Слушай, Гарри, и он сказал, чтобы ты не разгоЇваривал. Вообще не разговаривал. Да и я тоже.

— Почему бы тебе тогда не заткнуться? — Едва он сказал это, как уголок его рта быстро задергался, и проЇдолжалось это какое-то время после того, как он замолЇчал. Я достал платок и очень осторожно вытер пот на его лице и шее, чувствуя, как под моими пальцами поЇдергивается та мышца, которая служит для выражения улыбки.

Я выскользнул на кухню, достал лед из морозилки, завернул его в салфетку и принялся разбивать на мелЇкие кусочки. Мне не нравилось, что у него дергается угоЇлок рта. Да и то, как он разговаривал, мне тоже не нраЇвилось. Я вернулся в спальню и положил на лоб Гарри мешочек со льдом.

— Так тебе будет лучше.

Он сощурил глаза и, не раскрывая рта, резко втянул в себя воздух.

— Убери, — прошептал он. — У меня от этого начиЇнается кашель. — Мышца, служащая ему для выражеЇния улыбки, снова задергалась.

По комнате скользнул луч света. Это Гандербай поЇвернул свою машину к бунгало. Я вышел встретить его, держа в обеих руках мешочек со льдом.

— Как дела? — спросил Гандербай и, не дожидаясь ответа, прошествовал мимо меня; он прошел через веЇранду, толкнул дверь с сеткой и ступил в холл. — Где он? В какой комнате?

Оставив свой чемоданчик на стуле в холле, он послеЇдовал за мной в комнату Гарри. На нем были мягкие тапочки, и передвигался он бесшумно и мягко, как остоЇрожный кот. Скосив глаза, Гарри наблюдал за ним. ДойЇдя до кровати, Гандербай посмотрел на него сверху впил и улыбнулся со спокойной уверенностью, кивком головы дав Гарри понять, что дело тут простое и не о чем бесЇпокоиться, а нужно лишь положиться на доктора ГанЇдербая. Затем он повернулся и вышел в холл, а я послеЇдовал за ним.

— Прежде всего попытаемся ввести ему сыворотку, — сказал он и, раскрыв свой чемоданчик, занялся необхоЇдимыми приготовлениями. — Внутривенно. Но мне нужно быть осторожным. Он не должен дрогнуть.

Мы прошли на кухню, и он прокипятил иглу. Взяв в одну руку шприц для подкожных впрыскиваний, а в другую — небольшой пузырек, он проткнул резиновую пробку пузырька и начал набирать в шприц бледно-желЇтую жидкость. Потом протянул шприц мне.

— Держите, его, пока он мне не понадобится. Он взял свой чемоданчик, и мы вернулись в спальню. Глаза Гарри были широко раскрыты и блестели. ГандерЇбай склонился над Гарри и очень осторожно, будто имел дело с кружевом шестнадцатого века, закатал ему до локоть рукав пижамы, не пошевелив руку. Он проделал все это, не касаясь кровати.

— Я сделаю вам укол, — прошептал он. — Это сывоЇротка. Вы почувствуете слабую боль, но постарайтесь не двигаться. Не напрягайте мышцы живота.

Гарри взглянул на шприц.

Гандербай достал из чемоданчика красную резиновую трубку и обмотал ею его руку выше локтя, затем крепко завязал трубку узлом. Протерев небольшой участок кожи спиртом, он протянул мне тампон и взял у меня шприц. Поднеся его к свету, он, сощурившись, выпустил вверх тоненькой струйкой какую-то часть желтой жидкости. Я стоял возле него и наблюдал за его действиями. Гарри тоже не спускал с него глаз; лицо его блестело от пота, точно было намазано толстым слоем крема, который таял на коже и стекал на подушку.

Я видел, как на сгибе руки Гарри, стянутая жгутом, вздулась голубая вена, а потом увидел над веной иглу, причем Гандербай держал шприц почти параллельно руЇке, втыкая иглу через кожу в вену, втыкая медленно, но так уверенно, что она входила мягко, словно в сыр. ГарЇри закатил глаза, закрыл их, потом снова открыл, но не шелохнулся.

Когда все кончилось, Гандербай склонился над ним и приставил губы к уху Гарри.

— Даже если теперь она вас укусит, все будет в поЇрядке. Но только не двигайтесь. Прошу вас, не двигайЇтесь. Я сейчас вернусь.

Он взял свой чемоданчик и вышел в холл. Я последоЇвал за ним.

— Теперь он в безопасности? — спросил я.

— Нет.

— Но хоть какая-то надежда есть?

Маленький врач-индиец молча покусывал нижнюю губу.

— Это ведь должно ему хоть как-то помочь? — спроЇсил я.

Он отвернулся и направился к. дверям, выходившим на веранду. Я подумал было, что он собирается выйти из дома, но он остановился перед дверьми с сеткой и устаЇвился в темноту.

— Сыворотка ему не поможет? — спросил я.

— К сожалению, нет, — не оборачиваясь, ответил он. — Она может помочь ему. Но скорее всего, нет. Я пытаЇюсь придумать что-нибудь другое.

— А не можем мы быстро сдернуть простыню и сброЇсить змею, прежде чем она успеет укусить его?

— Ни в коем случае! Мы не имеем права рисковать. — Голос его прозвучал резче обычного.

— Но ведь не можем же мы ничего не делать, — скаЇзал я. — Он начинает психовать.

— Пожалуйста! Прошу вас! — проговорил он, оберЇнувшись и воздев руки. — Ради Бога, потерпите. В таких случаях не бросаются очертя голову. — Он вытер лоб платком и стоял нахмурившись, покусывая губу. — ВпроЇчем, — произнес он наконец, — есть один выход. Вот что мы сделаем — дадим этой твари наркоз.

Это была великолепная мысль.

— Это небезопасно, — продолжал он, — потому что змея относится к холоднокровным существам и наркоз не действует на них ни хорошо, ни быстро, но это лучЇшее, что можно сделать. Мы можем использовать эфир-хлороформ... — Он говорил медленно, вслух обдумывая свой замысел.

— Так на чем же мы остановимся?

— Хлороформ, — вдруг произнес он. — Обычный хлороформ. Это лучше всего. А теперь — быстро! — Он схваЇтил меня за руку и потянул за собой на балкон. — ПоезЇжайте в мой дом. Пока вы едете, я разбужу по телефону моего помощника, и он вам покажет шкафчик с ядами. Вот ключ от шкафчика. Возьмите бутыль с хлороформом. На нем оранжевая этикетка. Я останусь здесь на тот случай, если что-то произойдет. Поторапливайтесь же! Нет, нет, ботинки не надевайте!

Я быстро поехал к нему и минут через пятнадцать вернулся с хлороформом. Гандербай вышел из комнаты Гарри и встретил меня в холле.

— Привезли? — спросил он. — Отлично, отлично. Я ему только что рассказал, что мы собираемся сделать. Но теперь нам нужно спешить. Он уже порядком измучилЇся. Боюсь, как бы он не пошевелился.

Он возвратился в спальню, и я последовал за ним, бережно неся бутыль в обеих руках. Гарри лежал на кровати точно в той же позе, что и прежде, и пот ручьем стекал по его щекам. Лицо его было бледным и мокрым. Он скосил глаза в мою сторону, и я улыбнулся и кивнул ему в знак поддержки. Он продолжал смотреть на меня. Я поднял вверх большой палец, давая понять, что все будет в порядке. Он закрыл глаза. Гандербай присел на корточки возле кровати; рядом с ним на полу лежала полая резиновая трубка, которую он ранее использовал как жгут; к одному концу этой трубки он приделал неЇбольшую бумажную воронку.

Потихоньку он начал вытаскивать край простыни из-под матраса. Он находился прямо против живота ГарЇри, примерно в восемнадцати дюймах от него, и я следил за его пальцами, осторожно тянувшими край простыни. Он действовал так медленно, что почти невозможно быЇло различить ни движения пальцев, ни того, как тянется простыня.

Наконец ему удалось немного приподнять простыню, и он просунул под нее резиновую трубку, так чтобы можно было протолкнуть ее по матрасу к телу Гарри. Не знаю, сколько у него ушло времени на то, чтобы проЇсунуть трубку на несколько дюймов. Может, двадцать минут, может, сорок. Я так и не увидел, чтобы трубка двигалась. Я знал, что она продвигается, потому что виЇдимая ее часть становилась короче, но я сомневался, чтобы змея почувствовала хотя бы малейшее колебание. Теперь и Гандербай вспотел, на лбу его и над верхней губой выступили большие капли пота. Однако руки его не дрожали, и я обратил внимание на то, что он следил не за трубкой, а за складками простыни на животе Гарри.

Не поднимая глаз, он протянул руку за хлорофорЇмом. Я отвернул плотно притертую стеклянную пробку и вложил бутыль в его руку, не отпуская ее до тех пор, пока не. убедился, что он крепко держит ее. Затем он кивнул мне головой, чтобы я наклонился, и прошептал:

— Скажите ему, что матрас под ним сейчас станет мокрым и очень холодным. Он должен быть готов к этоЇму и не должен двигаться. Скажите ему об этом сейчас же.

Я склонился над Гарри и передал ему это послание.

— Почему же он не начинает? — спросил Гарри.

— Сейчас он приступит, Гарри. Тебе будет очень хоЇлодно, так что приготовься.

— О Господи, да начинайте же! — Он впервые возвыЇсил голос, и Гандербай бросил на него недовольный взгляд, несколько секунд глядел на него, после чего проЇдолжил свою работу.

Гандербай капнул немного хлороформа в бумажную воронку и подождал, пока он побежит по трубке. Затем оп капнул еще немного, чуть-чуть выждал, и по комнате распространился тяжелый, тошнотворный запах хлороЇформа, неся с собой смутные воспоминания о сестрах в белых халатах, о хирургах, стоящих в выбеленной комЇнате вокруг длинного белого стола. Гандербай теперь лил жидкость непрерывной струей, и я видел, как тяжелые пары хлороформа медленно клубились над бумажной воЇронкой. Сделав паузу, он поднес пузырек к свету, налил еще одну полную воронку и протянул пузырек мне. Осторожно вытащив резиновую трубку из-под простыни, он поднялся.

Должно быть, вставить трубку и налить в нее хлороЇформ явилось для него большим напряжением, и я помню, что, когда Гандербай обернулся ко мне и шепотом заговорил, голос у него был слабый и усталый.

— Подождем пятнадцать минут. На всякий случай. Я склонился над Гарри.

— На всякий случай мы подождем минут пятнадцать. Но ей, наверно, уже конец.

— Тогда почему, черт побери, вы не посмотрите и не убедитесь в этом?

Он снова заговорил громким голосом, и Гандербай резко повернулся, при этом на его маленьком смуглом лице появилось очень сердитое выражение. Глаза у него были почти совсем черные, и он уставился на Гарри;

мышца, служащая Гарри для выражения улыбки, начаЇла подергиваться. Я достал платок, вытер его мокрое лиЇцо и, чтобы немного успокоить его, несколько раз провел рукой по его лбу.

Потом мы стояли возле кровати и ждали, Гандербай пристально вглядывался в лицо Гарри. Маленький инЇдиец более всего беспокоился о том, чтобы Гарри не поЇшевелился. Он не отрывал глаз от пациента и, хотя не произнес и звука, казалось, все время кричал на него:

"Послушайте, ну неужели вы все испортите? " И у ГарЇри при этом подергивался рот, он потел, закрывал глаза, открывал их, смотрел на меня, на простыню, на потолок, снова на меня, но только не на Гандербая. И все же Гандербаю удавалось каким-то образом удерживать его от движений. Запах хлороформа действовал угнетающе и вызывал тошноту, но я не мог выйти из комнаты. У меня было такое чувство, будто кто-то надувает огромЇный шар, который должен вот-вот лопнуть, но глаз я отЇвести не мог.

Наконец Гандербай повернулся ко мне, кивнул, и я понял, что он готов действовать дальше.

— Подойдите к той стороне кровати, — сказал он. — Мы возьмемся за края простыни и потянем ее, но прошу вас, очень медленно и очень осторожно.

— Потерпи еще немного, Гарри, — сказал я и, обойдя вокруг кровати, взялся за простыню.

Гандербай стоял напротив меня, и мы принялись очень медленно стаскивать простыню, приподняв ее над Гарри, при этом мы немного отступили от кровати, но одновременно наклонились, пытаясь заглянуть под проЇстыню. Хлороформ распространял ужасное зловоние. Помню, что я пытался не дышать, а когда более не мог сдерживать дыхание, попытался дышать неглубоко, чтоЇбы эта дрянь не попадала в легкие.

Стала видна грудь Гарри, или, лучше сказать, верх полосатой пижамы, которая скрывала ее, а потом я увиЇдел белую тесьму его пижамных брюк, аккуратно завяЇзанную узелком. Чуть-чуть дальше — и я увидел пуговиЇцу из перламутра. Вот уж чего ни за что не увидишь на моей пижаме, так это пуговиц на ширинке, тем более перламутровых. Этот Гарри, подумал я, просто щеголь. Странно, что в тревожные минуты в голову подчас лезут фривольные мысли, и я отчетливо помню, что, увидев эту пуговицу, я подумал о Гарри как о щеголе.

Кроме этой пуговицы, ничего другого на его животе не было.

Тогда мы быстрее стащили простыню и, когда показаЇлись ноги, выпустили ее из рук, и она упала на пол.

— Не двигайтесь, — сказал Гандербай, — не двигайЇтесь, мистер Поуп. — И он принялся осматривать постель и заглядывать под ноги Гарри. — Мы должны быть остоЇрожны. Змея может заползти куда угодно. Она может прятаться в штанине.

Едва Гандербай произнес это, как Гарри поднял гоЇлову с подушки и посмотрел на свои ноги. Это было его первым движением. Затем он неожиданно вскочил и, стоя на кровати, стал яростно трясти сначала одной ноЇгой, потом другой. В ту минуту мы оба подумали, что змея укусила его, и Гандербай уже полез было в свой чемоданчик за скальпелем и жгутом, но тут Гарри переЇстал прыгать и замер на месте. Взглянув на матрас, на котором он стоял, он прокричал!

— Ее нигде нет!

Гандербай выпрямился и с минуту тоже осматривал матрас, затем посмотрел на Гарри. Гарри был в порядке. Он не был укушен и не должен был быть укушен или убит, и все было замечательно. Но, похоже, легче от этоЇго никому не стало.

— Мистер Поуп, вы, разумеется, совершенно уверены в том, что видели ее? — В голосе Гандербая прозвучала саркастическая нотка, чего он не позволил бы себе при обычных обстоятельствах. — Не кажется ли вам, что вы могли себе все это вообразить, а, мистер Поуп? — Судя по тому, как Гандербай смотрел на Гарри, сарказм его не нужно было принимать всерьез. Просто он пытался разрядить обстановку после такого напряжения.

Гарри стоял на кровати в своей полосатой пижаме, свирепо глядя на Гандербая, и краска постепенно залиЇвала его лицо.

— Не хочешь ли ты сказать, что я все выдумал? —- заЇкричал он.

Гандербай стоял и смотрел на Гарри. Гарри сделал шаг вперед на кровати, и глаза его сверкнули.

— Ты, грязная индусская крыса!

— Молчи, Гарри! — сказал я.

— Ты, грязный черномазый...

— Гарри! — вскричал я. — Молчи, Гарри! — То, что он говорил, было ужасно.

Гандербай вышел из комнаты, как будто нас в ней и не было вовсе, и я последовал за ним. Положив ему руку на плечо, я вышел вместе с ним на веранду.

— Не слушайте его, — сказал я. — Все это так на него подействовало, что он сам не знает, что говорит.

Мы сошли с веранды по ступенькам и направились по темной дорожке к тому месту, где стоял его стареньЇкий "моррис". Он открыл дверцу и сел в машину.

— Вы прекрасно поработали, — сказал я. — Огромное вам спасибо за то, что вы приехали.

— Ему нужно как следует отдохнуть, — тихо произнес он, не глядя на меня, потом завел мотор и уехал.

Роалд Дал. Кожа

Перевод И. А. Богданова

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )

avrud@mail. ru

В том году — 1946-м — зима слишком затянулась. ХоЇтя наступил уже апрель, по улицам города гулял ледяной ветер, а по небу ползли снежные облака.

Старик, которого звали Дриоли, с трудом брел по улице Риволи. Он дрожал от холода, и вид у него был жалЇкий; в своем грязном черном пальто он был похож на дикобраза, а над поднятым воротником видны были тольЇко его глаза.

Раскрылась дверь какого-то кафе, и на него пахнуло жареным цыпленком, что вызвало у него в животе судоЇрогу от приступа голода. Он двинулся дальше, равнодушЇно посматривая па выставленные в витринах вещи — духи, шелковые галстуки и рубашки, драгоценности, фарЇфор, старинную мебель, книги в прекрасных переплетах. Спустя какое-то время он поравнялся с картинной галеЇреей. Раньше ему нравилось бывать в картинных галеЇреях. В витрине он увидел единственный холст. Он остаЇновился, чтобы взглянуть на него. Потом повернулся и пошел было дальше, но тут же остановился еще раз и оглянулся; и вдруг его охватила легкая тревога, вскоЇлыхнулась память, словно вспомнилось что-то далекое, виденное давным-давно. Он снова посмотрел на картину. Па ней был изображен пейзаж — купа деревьев, безумно клонившихся в одну сторону, словно согнувшихся под яростным порывом ветра; облака вихрем кружились в небе. К раме была прикреплена небольшая табличка, на которой было написано: "Хаим Сутин (1894—1943)".

Дриоли уставился на картину, пытаясь сообразить, что в ней было такого, что казалось ему знакомым. ЖутЇкая картина, подумал он. Какая-то странная и жуткая... Но мне она нравится... Хаим Сутин... Сутин... "Боже мой! — неожиданно воскликнул он. — Это же мой маленьЇкий калмык, вот кто это такой! Мой маленький калмык, и его картина выставлена в одном из лучших парижских салонов! Подумать только! "

Старик приблизился к витрине. Он отчетливо вспомЇнил этого юношу — да, теперь он вспомнил его. Но когЇда это было? Все остальное не так-то просто было вспомЇнить. Это было так давно. Когда же? Двадцать — нет, больше тридцати лет назад, разве не так? Погодите минутку. Да, это было за год до войны, первой мировой воины, в 1913 году. Именно так. Тогда он и встретил Сутина, этого маленького калмыка, мрачного, вечно о чем-то размышляющего юношу, которого он тогда полюЇбил — почти влюбился в него, — и непонятно за что, разЇве что, пожалуй, за то, что тот умел рисовать.

И как он рисовал! Теперь он вспомнил гораздо ясЇнее — улицу, баки с мусором вдоль нее, запах гнили, рыЇжих кошек, грациозно бродящих по свалке, и женщин — потных жирных женщин, сидевших на порогах и выставивших свои ноги на булыжную мостовую. Что это была за улица? Где жил этот юноша?

В Сите-Фальгюйер, вот где! Старик несколько раз кивнул головой, довольный тем, что вспомнил название. И там была студия с одним-единственным стулом и грязЇная красная кушетка, на которой юноша устраивался на ночлег; пьяные сборища, дешевое белое вино, яростные споры и вечно мрачное лицо юноши, думающего о раЇботе.

Странно, подумал Дриоли, как легко ему все это вспомнилось, как каждая незначительная подробность тотчас же тянула за собой другую.

Вот, скажем, эта глупая затея с татуировкой. Но ведь это же было просто безумие, каких мало. С чего все началось? Ах да, как-то он разбогател и накупил виЇна, именно так оно и было. Он ясно вспомнил тот день, когда вошел в студию со свертком бутылок под мышкой, при этом юноша сидел перед мольбертом, а его (ДриоЇли) жена стояла посреди комнаты, позируя художнику.

— Сегодня мы будем веселиться, — сказал он. — УстЇроим втроем небольшой. праздник.

— А что мы будем праздновать? — спросил юноша, не поднимая глаз. — Может, то, что ты решил развестись с женой, чтобы она вышла замуж за меня?

— Нет, — отвечал Дриоли. — Сегодня мы отпразднуем то, что мне удалось заработать кучу денег.

— А я пока ничего не заработал. Это тоже можно отметить.

— Конечно, если хочешь.

Дриоли стоял возле стола, развязывая сверток. Он чувствовал себя усталым, и ему хотелось скорее выпить вина. Девять клиентов за день — все это очень хорошо, но с глазами это может сыграть злую шутку. Раньше у него никогда не было девять человек за день. Девять пьяных солдат, и что замечательно — не меньше чем сеЇмеро из них были в состоянии платить наличными. В реЇзультате он разбогател невероятно. Но напряжение было очень велико. Дриоли от усталости прищурил глаза, белЇки которых были испещрены красными прожилками, а за глазными яблоками будто что-то ныло. Но наконец-то наступил вечер, он был чертовски богат, а в свертке быЇло три бутылки — одна для его жены, другая для друга, а третья для него самого. Он отыскал штопор и принялся откупоривать бутылки, при этом каждая пробка, выЇлезая из горлышка, негромко хлопала. Юноша отложил кисть.

— О Господи! — произнес он. — Разве при таком шуЇме можно работать?

Девушка подошла к картине. Приблизился и Дриоли, держа в одной руке бутылку, в другой — бокал.

— Нет! — вскричал юноша, неожиданно вскипев. — Пожалуйста, не подходите! — Он схватил холст с мольЇберта и поставил его к стене. Однако Дриоли успел его разглядеть.

— А мне нравится.

— Ужасно.

— Замечательно. Как и все, что ты делаешь, это заЇмечательно. Мне все твои картины нравятся.

— Беда в том, — хмурясь, проговорил юноша, — что сами по себе они несъедобны. Есть-то я их не могу.

— И все же они замечательны. — Дриоли протянул ему полный бокал светло-желтого вина. — Выпей, — скаЇзал он. — Это тебя взбодрит.

Никогда еще, подумал он, не приходилось ему видеть более несчастного человека или же более мрачного лиЇца. Он увидел его в кафе месяцев семь назад, тот сидел и пял в одиночестве, и, поскольку он был похож на русЇского или же какого-то выходца из Азии, Дриоли подсел к нему и заговорил:

— Вы русский?

— Да.

— Откуда?

— Из Минска.

Дриоли вскочил с места и обнял его, крича, что он и сам родился в этом городе.

— Вообще-то я родился не в Минске, — сказал тогда юноша, — а недалеко от него.

— Где же?

— В Смиловичах, милях в двенадцати от Минска.

— Смиловичи! — воскликнул Дриоли, снова обнимая его. — Мальчиком я бывал там несколько раз. — Потом он снова уселся, с любовью глядя в лицо своему собеседниЇку. — Знаешь, — продолжал он, — а ты не похож на русЇских, живущих на Западе. Ты больше похож на татариЇна или на калмыка. Ты самый настоящий калмык.

Теперь, в студии, Дриоли снова посмотрел на юношу, который взял у него бокал с вином и осушил его залпом. Да, лицо у него точно как у калмыка — широкоскулое, с широким грубым носом. Широкоскулость подчеркивалась и ушами, которые торчали в разные стороны, И потом, у него были узкие глаза, черные волосы, толстые губы калмыка, но вот руки — руки его всегда удивляли, таЇкие тонкие и белые, как у женщины, с маленькими тонЇкими пальцами.

— Налей-ка еще, — сказал юноша. — Праздновать — так как следует.

Дриоли разлил вино по бокалам и уселся на стул. Юноша опустился на дряхлую кушетку рядом с женой Дриоли. Бутылки стояли на полу между ними.

— Сегодня будем пить сколько влезет, — проговорил Дриоли. — Я исключительно богат. Пожалуй, я схожу и куплю еще несколько бутылок. Сколько нам нужно?

— Еще шесть, — сказал юноша. — По две на каждого.

— Отлично. Сейчас принесу.

— Я схожу с тобой.

В ближайшем кафе Дриоли купил шесть бутылок беЇлого вина, и они вернулись в студию- Они расставила бутылки на полу в два ряда, и Дриоли откупорил их, посЇле чего они снова расселись и продолжали выпивать.

— Только очень богатые люди, — оказал Дриоли, — могут позволить себе праздновать таким образом.

— Верно, — сказал юноша. — Ты тоже так думаешь, Жози?

— Разумеется.

— Как ты себя чувствуешь, Жози?

— Превосходно.

— Бросай Дриоли и выходи за меня.

— Нет.

— Прекрасное вино, — сказал Дриоли. — Одно удоЇвольствие пить его.

Они медленно и методично стали напиваться. Дело было обычное, и вместе с тем всякий раз требовалось соблюдать некий ритуал, сохранять серьезность, и приЇтом говорить много всяких вещей, и снова повторять их, и хвалить вино, и еще важно было не торопиться, чтобы насладиться тремя восхитительными переходными периЇодами, особенно (как считал Дриоли) тем, когда начиЇнаешь плыть и ноги отказываются служить тебе. Это был лучший период из всех — смотришь на свои ноги, а они так далеко, что просто диву даешься, какому чудаку они могут принадлежать и почему это они валяются там на полу.

Спустя какое-то время Дриоли поднялся, чтобы вклюЇчить свет. Он с удивлением обнаружил, что ноги его пошли вместе с ним, а особенно странно было то, что он не чувствовал, как они касаются пола. Появилось приЇятное ощущение, будто он шагает по воздуху. Тогда он принялся, ходить по комнате, тайком поглядывая на холЇсты, расставленные вдоль стен.

— Послушан, — сказал наконец Дриоли. — У меня идея. — Он пересек комнату и остановился перед кушетЇкой, покачиваясь. — Послушай, мой маленький калмык.

— Что там еще?

— У меня отличная идея. Ты меня слушаешь?

— Я слушаю Жози.

— Прошу тебя, выслушай меня. Ты мой друг — мой безобразный маленький калмык из Минска, — и по-моему, ты такой хороший художник, что мне бы хотелось иметь такую картину, прекрасную картину...

— Забирай все. Возьми все, что найдешь, только не мешай мне разговаривать с твоей женой.

— Нет-нет, ты послушай. Я хочу картину, которая всегда была бы со мной... всюду... куда бы я ни поехал... что бы ни случилось... чтобы она всегда была со мной... эта твоя картина. — Он наклонился и сжал его колено. — Выслушай же меня, прошу тебя.

— Выслушай ты его, — сказала молодая женщина.

— Дело вот какое. Я хочу, чтобы ты нарисовал карЇтину па моей спине, прямо на коже. Потом я хочу, чтоЇбы ты нанес татуировку на то, что нарисовал, чтобы картина всегда была со мной.

— Ну и идеи тебе приходят в голову!

— Я научу тебя, как татуировать. Это просто. С этим и ребенок справится.

— Я не ребенок.

— Прошу тебя...

— Ты совсем спятил. Зачем тебе это нужно? — Художник заглянул в его темные, блестевшие от вина глаЇза. — Объясни ради Бога, зачем тебе это нужно?

— Тебе же это ничего не стоит! Ничего! Совсем ниЇчего!

— Ты о татуировке говоришь?

— Да, о татуировке! Я научу тебя в две минуты!

— Это невозможно!

— Ты думаешь, я не понимаю, о чем говорю? Нет, у молодого человека и в мыслях такого не было, поскольку если кто и понимал что-нибудь в татуировке, так это он, Дриоли. Не он ли не далее как в прошлом месяце разукрасил весь живот одного парня изумительЇным и тонким узором из цветов? А как насчет того клиЇента, с волосатой грудью, которому он нарисовал гимаЇлайского медведя, да сделал это так, что волосы на его груди сделались как бы мехом животного? Не он ли мог нарисовать на руке женщину, и притом так, что, когда мускулы руки были напряжены, дама оживала и изгиЇбалась просто удивительным образом?

— Я тебе одно скажу, — заметил ему юноша, — ты пьян и эта твоя идея — пьяный бред.

— Жози могла бы нам попозировать. Портрет Жози на моей спине! Разве я не имею права носить на спине портрет жены?

— Портрет Жози?

— Ну да. — Дриоли знал — стоит только упомянуть жену, как толстые коричневые губы юноши отвиснут ii начнут дрожать.

— Нет, — сказала девушка.

— Дорогая Жози, прошу тебя. Возьми эту бутылку и прикончи ее, тогда ты станешь более великодушно". Это же великолепная идея. Никогда в жизни мне не приЇходило в голову ничего подобного.

— Какая еще идея?

— Нарисовать твой портрет на моей спине. Разве я hr имею права на это?

— Мой портрет?

— Ню, — сказал юноша. — Тогда согласен.

— Нет, только не ню, — отрезала молодая женщина.

— Отличная идея, — повторил Дриоли.

— Идея просто безумная, — сказала Жози.

— Идея как идея, — заметил юноша. — И за нее можЇно выпить.

Они распили еще одну бутылку. Потом юноша скаЇзал:

— Ничего не выйдет. С татуировкой у меня ничего не получится. Давай лучше я нарисую портрет на твоей спине, и носи его сколько хочешь, пока не примешь ванЇну и не смоешь ее. А если ты вообще никогда в жизни больше не будешь мыться, то он всегда будет с тобой, до конца твоих дней.

— Нет, — сказал Дриоли.

— Да. И в тот день, когда ты решишь принять ванну, я буду знать, что ты больше не дорожишь моей картиЇной. Пусть для тебя это будет испытанием — ценишь ли ты мое искусство.

— Мне все это не нравится, — сказала молодая женЇщина. — Он так высоко ценит твое искусство, что не буЇдет мыться много лет. Пусть уж лучше будет татуировЇка. Но только не ню.

— Хотя бы только голова, — сказал Дриоли.

— У меня не получится.

— Это невероятно просто. Я берусь обучить тебя за две минуты. Вот увидишь. Я сейчас сбегаю за инструЇментами. Иглы и тушь — вот и все, что нам нужно. У меня есть тушь самых разных цветов — столько же, сколько у тебя красок, но несравненно более красивых...

— Это невозможно.

— У меня самые разные цвета. Правда, Жози?

— Правда.

— Вот увидишь, — сказал Дриоли. — Сейчас я их приЇнесу. — Он поднялся со стула и вышел из комнаты неЇверной, но решительной походкой.

Спустя полчаса Дриоли вернулся.

— Я принес все, что нужно! — воскликнул он, разЇмахивая коричневым чемоданчиком. — Здесь все необхоЇдимое для татуировщика.

Он поставил чемоданчик на стол, раскрыл его и выЇнул электрические иглы и флакончики с тушью разных цветов. Включив электрическую иглу, он взял ее в руку и нажал выключатель. Послышалось гудение, и игла, выступавшая на четверть дюйма с одного конца, начала быстро вибрировать. Он скинул пиджак и засучил руЇкава.

— Теперь смотри. Следи за мной, я покажу тебе, как все просто. Я нарисую что-нибудь на своей руке.

Вся его рука от кисти до локтя была уже покрыта разными метками, однако ему удалось найти маленький участок кожи для демонстрации своего искусства.

— Прежде всего я выбираю тушь — возьмем обыкноЇвенную синюю... окунаю кончик иглы в тушь... так... дерЇжу иглу прямо и осторожно веду ее по поверхности коЇжи... вот так... и под действием небольшого моторчика и электричества игла скачет вверх-вниз и прокалывает кожу, а чернила попадают в нее, вот и все. Видишь, как все просто... видишь, я нарисовал на руке собаку...

Юноша заинтересовался.

— Ну-ка дай я попробую. На тебе. Гудящей иглой он принялся наносить синие линии на руке Дриоли.

— И правда просто, — сказал он. — Все равно что риЇсовать чернилами. Разницы никакой, разве что так медЇленнее.

— Я же говорил — ничего здесь трудного нет. Так ты готов? Начнем?

— Немедленно.

— Натурщицу! — крикнул Дриоли. — Жози, иди сюЇда! — Он засуетился, охваченный энтузиазмом; пошатыЇваясь, принялся расхаживать по комнате, делая разные приготовления, точно ребенок в предвкушении какой-то захватывающей игры. — Куда мы ее поставим?

— Пусть стоит там, возле моего туалетного столика. Пусть причесывается. Она должна распустить волосы и причесываться — так я ее и нарисую.

— Грандиозно. Ты гений.

Молодая женщина нехотя подошла к туалетному стоЇлику, держа в руке бокал вина.

Дриоли стащил с себя рубашку и вылез из брюк. на нем остались только трусы, носки и ботинки. Он стоял и покачивался из стороны в сторону, он был хотя и неЇвысок, но крепкого сложения, кожа у него была белая, почти лишенная растительности.

— Итак, — сказал он, — я — холст. Куда ты постаЇвишь свой холст?

— Как всегда — на мольберт.

— Не валяй дурака. Холст ведь я.

— Ну так и становись на мольберт. Там твое место.

— Это как же?

— Ты холст или не холст?

— Холст. Я уже начинаю чувствовать себя холстом.

— Тогда становись на мольберт. Для тебя это должЇно быть делом привычным.

— Честное слово, это невозможно.

— Ладно, садись на стул. Спиной ко мне, а свою пьяную башку положи на спинку стула. ПоторапливайЇся, мне пора начинать.

— Я готов. Жду.

— Сначала, — сказал юноша, — я сделаю набросок. Потом, если он меня устроит, займусь татуировкой. — Широкой кистью он принялся рисовать на голой спине Дриоли.

— Эй! Эй! — закричал Дриоли. — Огромная сорокоЇножка забегала по моей спине!

— Сиди спокойно! Не двигайся! Юноша работал быстро, накладывая краску ровным слоем, чтобы потом она не мешала татуировке. Едва приЇступив к рисованию, он так увлекся, что, казалось, проЇтрезвел. Он быстро наносил мазки движениями кисти руки, при этом рука от кисти до локтя не двигалась, и не прошло и получаса, как все было закончено.

— Вот и все, — сказал он Жози, которая тотчас же вернулась на кушетку, легла на нее и заснула.

А вот Дриоли не спал. Он следил за тем, как юноша взял иглу и окунул ее в тушь; потом он почувствовал острое щекочущее жжение, когда она коснулась кожи на его спине. Заснуть ему не давала боль — неприятная, но не невыносимая. Дриоли забавлялся тем, что старался представить себе, что делалось у него за спиной. Юноша работал с невероятным напряжением. Казалось, он был полностью поглощен работой этого инструмента и тем необычным эффектом, который тот производил.

Игла жужжала далеко за полночь, и юноша все раЇботал. Дриоли помнил, что, когда художник наконец отЇступил на шаг и произнес: "Готово", за окном уже расЇсвело и слышно было, как на улице переговаривались прохожие.

— Я хочу посмотреть, — сказал Дриоли. Юноша взял зеркало, повернул его под углом, и ДриЇоли вытянул шею.

— Боже мой! — воскликнул он.

Зрелище было потрясающее. Вся спина, от плеч до основания позвоночника, горела красками — золотистыми, зелеными, голубыми, черными, розовыми. Татуировка была такой густой, что казалось, портрет был написан маслом. Юноша старался как можно ближе следовать первоначальным мазкам кисти, густо заполняя их, и удачно сумел воспользоваться выступом лопаток, так что они стали частью композиции. Более того, хотя он работал и медленно, ему каким-то образом удалось доЇстичь известной непосредственности. Портрет получился вполне живой, в нем явно просматривалась вихреобразная, выстраданная манера, столь характерная для друЇгих работ Сутина. Ни о каком сходстве речи не было. Скорее было передано настроение, а не сходство; очерЇтания лица женщины были расплывчаты, хотя само лиЇцо обнаруживало пьяную веселость, а на заднем плане кружились в водовороте темно-зеленые мазки.

— Грандиозно!

— Мне и самому нравится. — Юноша отступил, криЇтически разглядывая картину. — Знаешь, — прибавил он, — мне кажется, будет неплохо, если я ее подпишу. — И, взяв жужжащую иглу, он в правом нижнем углу выЇписал свое имя, как раз над тем местом, где у Дриоли находились почки.

Старик по имени Дриоли стоял точно завороженный, разглядывая картину, выставленную в витрине. Все это было так давно, будто произошло в другой жизни.

А что же юноша? Что сделалось с ним? Он вспомнил, что, вернувшись с войны — первой войны, — он затоскоЇвал по нему и спросил Жози:

— Где мой маленький калмык?

— Уехал, — ответила она тогда. — Не знаю куда, но слышала, будто его нанял какой-то меценат и услал в Серэ писать картины.

— Может, он еще вернется.

— Может, и вернется. Кто знает?

Тогда о нем вспомнили в последний раз. Вскоре посЇле этого они перебрались в Гавр, где было больше матроЇсов и работы. Старик улыбнулся, вспомнив Гавр. Эти гоЇды между войнами были отличными годами: у него была небольшая мастерская недалеко от порта, хорошая кварЇтира и всегда много работы — каждый день приходило трое, четверо, пятеро матросов, желавших иметь картину на руке. Это были действительно отличные годы.

Потом разразилась вторая война, явились немцы, ЖоЇзи была убита, и всему пришел конец. Уже никому не нужны были картины на руке. А он к тому времени был слишком стар, чтобы делать какую-нибудь другую работу. В отчаянии он отправился назад в Париж, смутЇно надеясь на то, что в этом большом городе ему повеЇзет. Однако этого не произошло.

И вот война закончилась, и у него нет ни сил, ни средств, чтобы снова приняться за свое ремесло. Не очень-то просто старику решить, чем заняться, особенно если он не любит попрошайничать. Но что еще остается, если не хочешь помереть с голоду?

Так-так, думал он, глядя на картину. Значит, это раЇбота моего маленького калмыка. И как это при виде таЇкого маленького предмета оживает память. Еще нескольЇко минут назад он и не помнил, что у него расписана спина. Он уже давным-давно позабыл об этом. ПридвиЇнувшись еще ближе к витрине, он заглянул в галерею. На стенах было развешано много других картин, и, поЇхоже, все они были работами одного художника. По гаЇлерее бродило много людей. Понятно, это была персоЇнальная выставка.

Повинуясь внезапному" побуждению, Дриоли распахЇнул дверь галереи и вошел внутрь.

Это было длинное помещение, покрытое толстым ковЇром цвета вина, и — Боже мой! — как здесь красиво и тепло! Вокруг бродили все эти люди, рассматривая карЇтины, холеные, с достоинством державшиеся люди, и у каждого в руке был каталог. Дриоли стоял в дверях, нервно озираясь, соображая, хватит ли у него решимоЇсти двинуться вперед и смешаться с этой толпой. Но не успел он набраться смелости, как за его спиной разЇдался голос:

— Что вам угодно?

Говоривший был в черной визитке. Это был коренаЇстый человек с очень белым лицом. Оно у него было дряблое и такое толстое, что щеки свисали складками, как уши у спаниеля. Он подошел вплотную к Дриоли и снова спросил:

— Что вам угодно? Дриоли молчал.

— Будьте любезны, — говорил человек, — потрудитесь выйти из моей галереи.

— Разве мне нельзя посмотреть картины?

— Я прошу вас выйти.

Дриоли не двинулся с места. Неожиданно он почувЇствовал, как его переполняет ярость. ~ — Давайте не будем устраивать скандал, — говорил человек. — Сюда, пожалуйста. — Он положил свою жирЇную белую лапу на руку Дриоли и начал подталкивать его к двери.

Этого он стерпеть не мог.

— Убери от меня свои чертовы руки! — закричал Дриоли.

Его голос разнесся по длинной галерее, и все поверЇнули головы в его сторону — испуганные лица глядели на человека, который произвел этот шум. Какой-то слуЇжитель поспешил на помощь, и вдвоем они попытались выставить Дриоли за дверь. Люди молча наблюдали за борьбой, их лица почти не выражали интереса, и, каЇзалось, они думали про себя: "Все в порядке. Нам это неопасно. Сейчас все уладят".

— У меня тоже, — кричал Дриоли, — у меня тоже есть картина этого художника! Он был моим другом, и у меня есть картина, которую он мне подарил!

— Сумасшедший.

— Ненормальный. Чокнутый.

— Нужно вызвать полицию.

Сделав резкое движение, Дриоли неожиданно вырвалЇся от двоих мужчин и, прежде чем они смогли останоЇвить его, уже бежал по галерее и кричал:

— Я вам сейчас ее покажу! Сейчас покажу! Сейчас сами увидите! — Он скинул пальто, потом пиджак и руЇбашку и повернулся к людям спиной. — Ну что? — заЇкричал он, часто дыша. — Видите? Вот она!

Внезапно наступила полная тишина, все замерли на месте, молча глядя на него в каком-то оцепенении. Все смотрели на татуировку. Она еще не сошла, и цвета быЇли по-прежнему яркие, однако старик похудел, лопатки выступали, и в результате картина, хотя и не произвоЇдила столь сильное впечатление, казалась какой-то сморЇщенной и мятой. Кто-то произнес:

— О Господи, да ведь это правда! Все тотчас же пришли в движение, поднялся гул гоЇлосов, и вокруг старика мгновенно собралась толпа.

— Нет никакого сомнения! ,

— Его ранняя манера, не так ли?

— Это просто удивительно!

— И смотрите — она подписана!

— Наклонитесь-ка вперед, друг мой, чтобы картина расправилась.

— Вроде старая, когда она была написана?

— В тысяча девятьсот тринадцатом, — ответил ДриоЇли, не оборачиваясь. — Осенью.

— Кто научил Сутина татуировке?

— Я.

— А кто эта женщина?

— Моя жена.

Владелец галереи протискивался сквозь толпу к ДриЇоли. Теперь он был спокоен, совершенно серьезен и вмеЇсте с тем улыбался во весь рот.

— Месье, — сказал он. — Я ее покупаю. Дриоли увидел, как складки жира заколыхались, когЇда тот задвигал челюстями.

— Я говорю, что покупаю ее.

— Как же вы можете ее купить? — мягко спросил Дриоли.

— Я дам вам за нее двести тысяч франков. — МаленьЇкие глазки торговца затуманились, а крылья широкого носа начали подрагивать.

— Не соглашайтесь! — шепотом проговорил кто-то и толпе. — Она стоит в двадцать раз больше.

Дриоли раскрыл было рот, собираясь что-то сказать. Но ни слова ему не удалось из себя выдавить, и он заЇкрыл его, потом снова раскрыл и медленно произнес:

— . Но как же я могу продать ее? — В голосе его про-" звучала безысходная печаль.

— Да! — заговорили в толпе. — Как он может продать ее? Это же часть его самого!

— Послушайте, — сказал владелец, подходя к нему ближе. — Я помогу вам. Я сделаю вас богатым. Вместе мы ведь сможем договориться насчет этой картины, а?

Предчувствуя недоброе, Дриоли глядел на него.

— Но как же вы можете купить ее, месье? Что вы с ней станете делать, когда купите? Где вы будете ее храЇнить? Куда вы поместите ее сегодня? А завтра?

— Ага, где я буду ее хранить? Да, где я буду ее храЇнить? Так, где же я буду ее хранить? Гм... так... — Делец почесал свой нос жирным белым пальцем. — Мне так каЇжется, — сказал он, — что если я покупаю картину, то я покупаю и вас. Вот в этом вся беда. — Он помолчал и снова почесал свой нос. — Сама картина не представляв! никакой ценности, пока вы живы. Сколько вам лет, друг мой?

— Шестьдесят один.

— По здоровье у вас, наверно, не очень крепкое, а? — Делец отнял руку от носа и смерил Дриоли взглядом, точно фермер, оценивающий старую клячу.

— Мне это не нравится, — отходя бочком, сказал Дриоли. — Правда, месье, мне это не нравится.

Пятясь, он попал прямо в объятия высокого мужчиЇны, который расставил руки и мягко обхватил его за плеЇчи. Дриоли оглянулся и извинился. Мужчина улыбнулся ему и рукой, облаченной в перчатку канареечного цвета, ободряюще похлопал старика по голому плечу.

— Послушайте, дружище, — сказал незнакомец, по-прежнему улыбаясь. — Вы любите купаться и греться на солнышке?

Дриоли испуганно взглянул на него.

— Вы любите хорошую еду и знаменитое красное виЇно из Бордо? — Мужчина продолжал улыбаться, обнажив крепкие белые зубы с проблеском золота. Он говорил мягким завораживающим голосом, не снимая при этом руки в перчатке с плеча Дриоли. — Вам все это нравится?

— Ну... да, — недоумевая, ответил Дриоли. — Конечно.

— А общество красивых женщин?

— Почему бы и нет?

— А гардероб, полный костюмов и рубашек, сшитых специально для вас? Кажется, вы испытываете некотоЇрую нужду в одежде.

Дриоли смотрел на этого щеголеватого господина, ожидая, когда тот изложит свое предложение до конца.

— Вы когда-нибудь носили обувь, сделанную по ваЇшей мерке?

— Нет.

— А хотели бы?

— Видите ли...

— А чтобы вас каждое утро брили и причесывали?

Дриоли смотрел на него во все глаза и ничего не гоЇворил.

— А чтобы пухленькая симпатичная девушка ухажиЇвала за вашими ногтями? Кто-то в толпе захихикал.

— А чтобы возле вашей постели был колокольчик, с помощью которого вы утром вызывали бы служанку и велели ей принести завтрак? Хотели бы вы все это иметь, дружище? Вам это кажется заманчивым?

Дриоли молча смотрел на него.

— Видите ли, я являюсь владельцем гостиницы "БриЇстоль" в Каннах. И я приглашаю вас поехать туда я жить там в качестве моего гостя до конца жизни в удобЇстве и комфорте. — Человек помолчал, дав возможность своему слушателю сполна насладиться столь радостной перспективой. — Единственной вашей обязанностью — могу я сказать — удовольствием? — будет проводить вреЇмя на берегу в плавках, расхаживая среди гостей, загоЇрая, купаясь, попивая коктейли. Вы бы хотели этого?

Ответа не последовало.

— Разве вы не понимаете — все гости таким образом смогли бы рассматривать эту удивительную картину Су-тина. Вы станете знаменитым, и о вас будут говорить:

"Глядите-ка, вон тот человек с десятью миллионами франков на спине". Вам нравится эта идея, месье? Вам это льстит?

Дриоли взглянул на высокого мужчину в перчатках канареечного цвета, так и не понимая, шутит ли он.

— Идея забавная, — медленно произнес он. — Но вы всерьез об этом говорите?

— Разумеется, всерьез.

— Постойте, — вмешался делец. — Послушайте, стариЇна. Вот как мы разрешим нашу проблему. Я покупаю картину и договорюсь с хирургом, чтобы он снял кожу с вашей спины, и вы сможете идти на все четыре стоЇроны и тратить в свое удовольствие те громадные деньЇги, которые я вам за нее дам.

— Без кожи на спине?

— Нет-нет, что вы! Вы меня неправильно поняли. Хирург заменит вам старую кожу новой. Это просто.

— А он сможет это сделать?

— Здесь нет ничего сложного.

— Это невозможно! — сказал человек в перчатках каЇнареечного цвета. — Он слишком стар для такой серьезЇной операции по пересадке кожи. Это его погубит. Это погубит вас, дружище.

— Это меня погубит?

— Естественно. Вы этого не перенесете. Только картине ничего не сделается.

— Боже мой! — вскричал Дриоли.

Ужас охватил его; он окинул взором лица людей, наЇблюдавших за ним, и в наступившей тишине из толпы послышался еще чей-то негромкий голос:

— А если бы, скажем, предложить этому старику доЇстаточно денег, он, может, согласится прямо на месте покончить с собой. Кто знает?

Несколько человек хихикнули. Делец беспокойно пеЇреступил с ноги на ногу.

Рука в перчатке канареечного цвета снова похлопала Дриоли по плечу.

— Решайтесь, — говорил мужчина, широко улыбаясь белозубой улыбкой. — Пойдемте закажем хороший обед и еще немного поговорим. Как? Вы, верно, голодны?

Нахмурившись, Дриоли смотрел на него. Ему не нраЇвилась длинная гибкая шея этого человека и не нравиЇлось, как он выгибал ее при разговоре, точно змея.

— Как насчет жареной утки и бутылочки "Шамбертэна"? — говорил мужчина. Он сочно, с аппетитом выговаривал слова. — Или, допустим, каштанового суфле, легЇкого и воздушного?

Дриоли обратил свой взор к потолку, его губы увЇлажнились и отвисли. Видно было, что бедняга буквальЇно распустил слюни.

— Какую вы предпочитаете утку? — продолжал мужЇчина. — Чтобы она была хорошо прожарена и покрыта хрустящей корочкой или...

— Иду, — быстро проговорил Дриоли. Он схватил руЇбашку и лихорадочно натянул ее через голову. — ПоЇдождите меня, месье. Я иду. — И через минуту он исчез из галереи вместе со своим новым хозяином.

Не прошло и нескольких недель, как картина Сутина, изображающая женскую голову, исполненная в неЇобычной манере, вставленная в замечательную раму и густо покрытая лаком, была выставлена для продажи в Буэнос-Айресе. Это, а также то обстоятельство, что в Каннах нет гостиницы под названием "Бристоль", заставЇляет немного насторожиться, и вместе с тем остается поЇжелать старику здоровья и искренне понадеяться на то, что, где бы он ни был в настоящее время, при нем наЇходятся пухленькая симпатичная девушка, которая ухаЇживает за его ногтями, и служанка, приносящая ему по утрам завтрак в постель.

Роалд Дал. Автоматический сочинитель

Перевод И. А. Богданова

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (п'ятниця, 13 липня 2001 р. )

avrud@mail. ru

- Ну вот, Найп, дружище, теперь, когда все позади, пригласил тебя, чтобы сказать, что, по-моеЇму отлично справился с работой.

Адольф Найп молча стоял перед сидевшим за столом мистером Боуленом, всем своим видом давая понять, что особенного восторга он не испытывал.

— Разве ты не доволен?

— Доволен, мистер Боулен.

— Ты читал, что пишут сегодняшние газеты?

— Нет, сэр, не читал.

Человек, сидевший за столом, развернул газету и стал читать:

— "Завершена работа по созданию компьютера, выЇполнявшаяся по заданию правительства. На сегодняшЇний день это, пожалуй, самая мощная электронно-вычисЇлительная машина в мире. Ее основным назначением явЇляется удовлетворение постоянно растущих требований пауки, промышленности и административных органов в быстрейшем осуществлении математических вычислений, которые раньше, когда пользовались традиционными методами, были бы попросту невозможны или требовали больше времени, чем отводилось па изучение какой-либо задачи. По словам Джека Боулена, главы электротехниЇческой фирмы, в которой в основном проводилась рабоЇта, быстрота действия повои машины может быть полЇностью осознана, если привести такой пример: па решеЇние задачи, занимающей у математика месяц, у машины уходит лишь пять секунд. За три минуты она произвоЇдит вычисления, которые, будь они записаны на бумаге (если это вообще возможно), заняли бы полмиллиона страниц. В этом компьютере используются электрические импульсы, генерируемые со скоростью миллиона в секунЇду, и он способен производить вычисления путем сложеЇния. вычитания, умножения и деления. В смысле пракЇтического применения возможности машины неисчерЇпаемы... "

Мистер Боулен взглянул па вытянутое лицо молодого человека, слушавшего его с безразличным видом.

— Разве ты не гордишься, Найп? Неужели ты не рад?

— Ну что вы, мистер Боулен, разумеется, я рад.

— Думаю, нет нужды напоминать тебе. что твой вклад в этот проект, особенно в его первоначальный замысел, был весьма значителен. Мало того, я бы даже сказал, что без тебя и без некоторых твоих идей весь этот проект мог бы и поныне остаться на бумаге.

Адольф Найп переступил с ноги на ногу и принялся рассматривать белые руки своего шефа, его тонкие пальЇцы, в которых тот вертел скрепку, распрямляя ее и деЇлая похожей на шпильку. Ему не нравились руки этого человека. Да и лицо его ему не нравилось, особенно кроЇшечный рот и фиолетовые губы. Неприятнее всего было то, что, когда он говорил, двигалась только нижняя губа.

— Тебя что-то беспокоит, Найп? Что-нибудь серьезЇное?

— Ну что вы, мистер Боулен. Вовсе нет, "— Тогда как ты смотришь на то, чтобы отдохнуть неЇдельку? Тебя это отвлечет. Да ты и заслужил это.

— Право, не знаю, сэр.

Шеф помолчал, рассматривая стоящего перед ним выЇсокого худого молодого человека. Странный тип. НеужеЇли он не может стоять прямо? Вечно кислая физиономия, одет небрежно, эти пятна на пиджаке, волосы, закрываЇющие пол-лица.

— Я бы хотел, чтобы ты отдохнул, Найп. Тебе это неЇобходимо.

— Хорошо, сэр. Если вам так хочется.

— Возьми неделю. Если хочешь, две. Отправляйся куЇда-нибудь в теплые края. Загорай. Купайся. Ни о чем не думай. Побольше спи. А когда вернешься, мы поговорим о будущем.

Адольф Найп отправился домой, в свою двухкомнатЇную квартиру, на автобусе. Бросив пальто на диван, он налил себе виски и сел перед пишущей машинкой, стоявЇшей на столе. Мистер Боулен прав. Конечно же он прав. Если не считать того, что ему и половины неизвестно. Оп, наверно, думает, что здесь замешана женщина. Когда моЇлодого человека охватывает депрессия, все думают, что виной тому женщина.

Из машинки торчал отпечатанный наполовину лист бумаги. Он склонился над ним и стал читать. Заголовок гласил: "На волосок от гибели". Текст начинался словаЇми: "Была темная ночь, низко над землей нависли черЇные тучи. В листве деревьев свистел ветер, шел сильный дождь... "

Адольф Найп сделал глоток виски, ощутив сильный привкус солода. Он почувствовал, как холодное виски тоЇненькой струйкой побежало по горлу и достигло желудЇка. По телу разлилась теплота. А, черт с ним, с мистеЇром Джоном Боуленом. К черту компьютер. К черту...

Неожиданно, как это случается со всяким в минуту изумления, зрачки его стали широко расширяться, рот приоткрылся. Он медленно поднял голову и замер, не а силах пошевелиться. Не отрываясь, он уставился в одну точку на стене, при этом взгляд его выражал скорее люЇбопытство, чем удивление, но он пристально глядел ток сорок, пятьдесят, шестьдесят секунд. Затем постепенно (головы он не поворачивал) выражение лица его измениЇлось, любопытство сменилось выражением удовольствия, поначалу довольно слабо угадывавшимся в уголках рта, но это радостное чувство росло, лицо его разгладилось, обнаруживая полный восторг. Впервые за многие месяцы Адольф Найп улыбнулся.

— Ну конечно же, — громко сказал он, — это просто смешно.

И он снова улыбнулся, при этом его верхняя губа поднялась и обнажились зубы.

— Идея отличная, но едва ли осуществимая, поэтому стоит ли вообще думать об этом?

Начиная с этой минуты Адольф Найп ни о чем друЇгом больше не думал. Идея чрезвычайно захватила его, сначала потому, что у него появлялась возможность — правда, неопределенная — самым жестоким образом отоЇмстить своим злейшим врагам. Минут десять или пятнаЇдцать он неспешно рассматривал ее именно с этой точки зрения, затем совершенно неожиданно для себя принялЇся самым серьезным образом изучать ее и с точки зрения практического осуществления. Он взял лист бумаги и сдеЇлал несколько предварительных записей. Но дальше этоЇго дело не пошло. Он тут же вспомнил старую истину, заключающуюся в том, что насколько бы совершенна машина ни была, она не способна творчески мыслить. Она справляется только с теми задачами, которые своЇдятся к математическим формулам, и задачи эти могут иметь одно — и только одно - верное решение.

В этом все дело. Другого пути нет. Машина не может обладать мозгом. Но, с другой стороны, она может иметь память, не так ли? Компьютер обладает замечательной памятью. Путем превращения электрических импульсов в сверхзвуковые волны можно заставить машину запомнить одновременно тысячу знаков, а затем, когда понадобитЇся, в любое время получать информацию. Нельзя ли поЇэтому, исходя из этого принципа, создать аппарат памяти неограниченного объема?

Мысль смелая, по как ее осуществить? Неожиданно ему в голову пришла еще одна, хотя и простая па первый взгляд, идея. Суть ее сводилась к слеЇдующему. Грамматика английского языка в известной степени подчиняется математическим законам. Допустим, даны слова и задан смысл того, что должно быть сказаЇно, тогда возможен только один порядок, в который эти слова могут быть организованы.

Нет, подумал он, это не совсем так. Во многих предЇложениях возможен различный порядок слов и групп слов, и в любом случае грамматически это будет оправЇдано. Впрочем, не в этом суть. В основе своей теория верЇпа. Очевидно поэтому, что можно задать компьютеру ряд слов (вместо цифр) и сделать так, чтобы машина органиЇзовывала их в соответствии с правилами грамматики. Нужно только, чтобы она выделяла глаголы, существиЇтельные, прилагательные, местоимения, хранила их в апЇпарате памяти в качестве словарного запаса и готовила их к выдаче по первому требованию. Потом нужно будет подкинуть ей несколько сюжетов, и пусть она пишет.

Найпа теперь было не остановить. Он тут же принялЇся за работу и не прекращал упорных занятий в течение нескольких дней. По всей гостиной были разбросаны лисЇты бумаги, исписанные формулами и расчетами, словами, тысячами слов, набросками сюжетов для рассказов, неизЇвестно почему пронумерованных; тут были большие выЇписки из словаря Роже; целые страницы были заполнеЇны мужскими и женскими именами, сотнями фамилий, взятых из телефонного справочника; отдельные листы были испещрены чертежами и схемами контуров, коммуЇтаторов и электронных ламп, чертежами машин, преднаЇзначенных для того, чтобы пробивать в перфокартах отЇверстия различной формы, и схемами какой-то диковинЇной электрической машинки, способной самостоятельно печатать десять тысяч слов в минуту. На отдельном лисЇте была набросана схема приборной панели с небольшиЇми кнопками, причем па каждой было написано назваЇние какого-нибудь известного американского журнала.

Он работал с упоением. Расхаживая по комнате среЇди разбросанных бумаг, он потирал руки и сам с собой разговаривал; время от времени он криво усмехался и произносил смертельные оскорбления, при этом слово "издатель" звучало довольно часто. На пятнадцатый день напряженной работы он сложил бумаги в две огромные папки и отправился — почти бегом — в конторку "Джон Боулен Инк. электронное оборудование".

Мистер Боулен был рад вновь увидеться с ним.

— Слава Богу, Найп, ты выглядишь на сто процентов лучше. Хорошо отдохнул? Где ты был?

Он как всегда неприятен и неряшлив, подумал мисЇтер Боулен. Почему он не может стоять прямо? Согнулся, словно высохшее дерево.

— Ты выглядишь на сто процентов лучше, старица. И чего это он усмехается, хотелось бы мне знать.

Каждый раз, когда я его вижу, мне кажется, что уши у

пего стали еще больше.

Адольф Найп положил папки на стол.

— Смотрите, мистер Боулен! — вскричал он. — ПоЇсмотрите, что я принес.

И он стал рассказывать, раскрыв папки и разложив чертежи перед изумленным маленьким человечком. Он говорил целый час, подробно все объясняя, а когда законЇчил, отступил на шаг и слегка покраснел. Затаив дыхаЇние, он ждал приговора.

— Знаешь что, Найп? Я думаю, что ты голова. Осторожнее, сказал себе мистер Боулен. Обращайся с ним осторожнее. Он кое-что значит. Если бы только эта его длинная лошадиная морда и огромные зубы не проЇизводили такого отталкивающего впечатления. У этого парня уши будто листья ревеня.

— Но, мистер Боулен, она будет работать! Я ведь доЇказал вам, что она будет работать! И вы не сможете отЇрицать этого!

— Не спеши, Найп. Не спеши и послушай меня. Адольф Найп смотрел на своего шефа, с каждой сеЇкундой испытывая к нему все большее отвращение.

— Твоя идея. — зашевелилась нижняя губа мистера Боулена, — довольно оригинальна, я бы даже сказал, что это блестящая идея, и это еще раз подтверждает мое мнеЇние относительно твоих способностей, Найп. Но не бери ее всерьез. В конце концов, приятель, какую мы можем извлечь из нее пользу? Кому нужна машина, пишущая рассказы? Да- и какая, кстати, от нее выгода? Скажи-ка мне,

— Можно я сяду, сэр?

— Конечно садись.

Адольф Найп присел па краешек стула. Шеф не своЇдил с пего глаз, ожидая, что он скажет.

— Если позволите, я бы хотел объяснить вам, мистер Боулен, как я пришел к этому.

— Давай, Найп, валяй.

С ним нужно держаться попроще, сказал про себя мистер Боулен. Этот парень почти гений. Это находка для фирмы. Его ценность можно сравнить со слитком золота, вес которого равен его собственному. Взять хотя бы эти бумаги. Ужасная чепуха. Просто поразительно, что он сам до всего этого додумался. Никакого проку, разумеетЇся, от всего этого нет. Никакой коммерческой выгоды. Ни это еще раз говорит о том, что парень талантлив.

— Пусть это будет чем-то вроде исповеди, мистер БоЇулен. Мне кажется, я смогу объяснить вам, почему я всегЇда был таким... встревоженным, что ли.

— Выкладывай, что там у тебя, Найп. Сам знаешь — на меня можно положиться.

Молодой человек стиснул пальцы рук коленями а уперся локтями в живот. Казалось, ему стало неожиданЇно холодно.

— Видите ли, мистер Боулен, по правде, меня не осоЇбенно привлекает работа здесь. Я знаю, что я с пей справЇляюсь и все такое, но душа у меня к пей не лежит. Это не то, чем бы я хотел заниматься.

Словно на пружинах, брови мистера Боулена подскоЇчили вверх. Он замер.

— Понимаете, сэр, всю свою жизнь я хотел стать пиЇсателем.

— Писателем?

— Да, мистер Боулен. Наверно, вы не поверите, по каждую свободную минуту я тратил на то, что писал рассказы. За последние десять лет я написал сотни, букЇвально сотни коротких рассказов. Пятьсот шестьдесят шесть, если быть точным. Примерно по одному в педелю.

— О Боже! И зачем тебе это?

— Насколько я сам себе это представляю, сэр, у меЇня есть страсть.

— Какая еще страсть?

— Страсть к творчеству, мистер Боулен. Всякий раз, поднимая глаза, он видел губы мистера Боулена. Они делались все тоньше и тоньше и становиЇлись еще более фиолетовыми.

— А позволь спросить тебя, Найп, что ты делал с этиЇми рассказами?

— Вот тут-то и начинаются проблемы, сэр. Их никто не покупал. Закончив рассказ, я отсылал его в журнал. Сначала в один, потом в другой. А кончалось, мистер БоЇулен, дело тем, что они присылали. мне его назад. Меня это просто убивает.

Мистер Боулен с облегчением вздохнул.

— Очень хорошо понимаю тебя, старина. — В голосе его слышалось сочувствие. — Со всеми хоть раз в жизни случалось нечто подобное. Но теперь, после того как реЇдакторы — а они знают что к чему — убедили тебя в том, что твои рассказы — как бы сказать? — несколько неудачЇны, нужно оставить это занятие. Забудь об этом, прияЇтель. Забудь, и все тут.

— Нет, мистер Боулен. Это не так! Я уверен, что пиЇшу хорошие рассказы. О Господи, да вы сравните их с той чепухой, что печатают в журналах, — поверьте мне, все это слюнявая невыносимая чушь... Меня это сводит с ума!

— Погоди, старина...

— Вы когда-нибудь читаете журналы, мистер БоуЇлен?

— Извини, Найп, но какое это имеет отношение к твоЇей машине?

— Прямое, мистер Боулен, самое прямое. Вы только послушайте. Я внимательно просмотрел несколько разЇных журналов, и мне показалось, что каждый из них пеЇчатает только то, что для него наиболее типично. ПисаЇтели — я имею в виду преуспевающих писателей — знаЇют об этом и соответственно и творят.

— Постой, приятель. Успокойся. Я все же не думаю, что мы сможем как-то использовать это.

— Умоляю вас, мистер Боулен, выслушайте меня до конца. Это ужасно важно.

Он замолчал, с трудом переводя дыхание. Он вконец разнервничался и, когда говорил, размахивал руками. Его длинное покрасивее лицо горело воодушевлением. Рот его наполнился слюной, и казалось, что и слова, которые он произносил, были мокрыми.

— Теперь вы понимаете, что с помощью особого регуЇлятора, установленного на моей машине и соединяющего "отдел памяти" с "сюжетным отделом", я могу, просто нажав па нужную кнопку, получать любой необходимый мне рассказ в зависимости от направления журнала.

— Понимаю, Найп, понимаю. Все это очень занятно, но зачем все это нужно?

— А вот зачем, мистер Боулен. Возможности рынка ограниченны. Мы должны производить необходимый тоЇвар в нужное время. Это чисто деловой подход. Теперь я смотрю на все это с вашей точки зрения — пусть это буЇдет коммерческое предложение.

— Дружище, я никак не могу рассматривать это в каЇчестве коммерческого предложения. Тебе не хуже меня известно, во что обходится создание подобных машин.

— Я это хорошо знаю, сэр. Но, даже учитывая это, я думаю, вы не представляете себе, сколько платят журнаЇлы авторам рассказов.

— И сколько же они платят?

— Что-то около двух с половиной тысяч долларов. А в среднем, наверно, около тысячи.

Мистер Боулен подскочил на месте.

— Да. сэр, это так.

— Просто невероятно, Найп. Это же смешно!

— Нет, сэр, это так.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что журналы платят такие деньги всякому, кто... наваляет какой-то там расЇсказ! О Боже, Найп! Что же это такое? В таком случае все писатели миллионеры!

— Это на самом деле так, мистер Боулен! А тут поЇявляемся мы с пашей машиной. Вы послушайте, сэр, что я вам еще расскажу, я уже все обдумал. В среднем толЇстые журналы печатают в каждом номере три рассказа. Возьмите пятнадцать самых солидных журналов — те, коЇторые платят больше всего. Некоторые из них выходят раз в месяц, но большинство — еженедельники. Так. Это значит, что каждую педелю у нас будут покупать, скаЇжем, по сорок больших рассказов. Это сорок тысяч долларов. С помощью нашей машины, когда она заработает на полную мощность, мы сможем захватить весь рынок!

— Ты, парень, совсем сошел с ума!

— Нет, сэр, поверьте, то, что я говорю, правда. НеЇужели вы не понимаете, что мы их завалим одним лишь количеством! За тридцать секунд эта машина может выЇдавать рассказ в пять тысяч слов, и его тут же можно отЇсылать. Разве писатели могут состязаться с ней? СкажиЇте, мистер Боулен, могут?

Адольф Найп увидел, как в эту минуту в лице его шефа произошла едва заметная перемена. Глаза его заЇсветились, ноздри расширились, на лице не двигался ни один мускул.

Он быстро продолжал:

— В наше время, мистер Боулен, нельзя особенно поЇлагаться на статью, написанную от руки. Она не выдерЇжит конкуренции в мире массовой продукции, типичном для этой страны, и вы это отлично понимаете. Ковры, стулья, башмаки, кирпичи, посуду, что хотите — все сейЇчас делает машина. Качество, возможно, стало хуже, по какое это имеет значение? Считаются только со стоиЇмостью производства. А рассказы... рассказы тоже товар, как ковры и стулья, и кому какое дело, каким образом вы их производите, лишь бы они были. Мы будем продавать их оптом, мистер Боулен! И по более низким ценам, чем любой другой писатель этой страны! Мы завоюем рынок!

Мистер Боулен уселся поудобнее. Он наклонился впеЇред, положил локти на стол и не сводил глаз с говоривЇшего.

— И все же я думаю, что это неосуществимо, Найп.

— Сорок тысяч в педелю! — воскликнул Адольф Найп. — Если даже мы будем брать полцены, то ость дваЇдцать тысяч в неделю, это все равно миллион в год! — И, понизив голос, он добавил: — Вы ведь не зарабатываете миллион в год па компьютерах, мистер Боулен?

— Однако, Найп, ты серьезно думаешь, что их купят?

— Послушайте, мистер Боулен. Кому нужны напиЇсанные по заказу рассказы, если можно за полцены куЇпить точно такие же? Это ведь очевидно, не правда ли?

— А как ты будешь их продавать? Кто-то ведь долЇжен быть их автором?

— Мы создадим литературное агентство, через котоЇрое и будем распространять их. И придумаем имена мниЇмым авторам.

— Мне это не нравится, Найп. Все это отдает мошенЇничеством, тебе так не кажется?

— И вот еще что, мистер Боулен. Как только мы начЇнем, появятся всевозможные побочные продукты, так же представляющие ценность. Возьмите, скажем, рекламу. Люди, занимающиеся производством пива и тому подобЇным, платят в наше время большие деньги, если знамениЇтые писатели позволяют нм использовать свое имя в каЇчестве рекламы. Да что там говорить, мистер Боулен! Все это не детские шалости. Это большой бизнес.

— Не слишком-то обольщайся, приятель.

— И еще. Почему бы нам, мистер Боулен, не подпиЇсать несколько наиболее удачных рассказов вашей фаЇмилией? Если, конечно, вы не против.

— Помилуй, Найп. Это еще зачем?

— Не знаю, сэр, хотя некоторые писатели и пользуЇются уважением, к примеру Эрл Гарднер и Кэтлин Норрис. Нам все равно нужна будет какая-нибудь фамилия, и я подумывал о том, чтобы для начала подписать пару рассказов своей.

— Ишь ты, писатель, — задумчиво произнес мистер Боулен. — Вот удивятся в клубе, когда увидят мою фамиЇлию в журналах, в хороших журналах.

— Ну конечно, мистер Боулен.

Взгляд мистера Боулена сделался отсутствующим, он мечтательно улыбнулся. Но продолжалось это с минуту. Он встряхнулся и принялся перелистывать лежавшие пеЇред ним чертежи.

— Одного я не пойму, Найп. Откуда ты будешь брать сюжеты? Ведь не будет же их выдумывать машина?

— Мы ей дадим сюжеты. Это не проблема. У каждого из пас есть какие-то сюжеты. В папке, что слева от вас, их сотни три или четыре. Мы снабдим ими "сюжетный отдел" машины.

— Продолжай.

— Есть и еще кое-какие тонкости, мистер Боулен. Вы поймете, что я имею в виду, когда изучите чертежи. НаЇпример, есть прием, который использует каждый писаЇтель: в рассказ вставляется хотя бы одно длинное слово с весьма туманным значением. Это заставляет читателя думать, будто автор необычайно умен. Моя машина будет делать то же самое. С этой целью в нее запрятана целая куча длинных слов.

— Куда?

— В "словарный отдел", — отвечал Найп. Остаток дня они провели в обсуждении возможностей нового аппарата. Кончилось дело тем, что мистер Боулен пообещал подумать. На следующее утро он был полон энтузиазма, однако виду не подавал. Через неделю идея полностью захватила его.

— Мы должны всем говорить, Найп, что просто раЇботаем над созданием еще одного компьютера, но нового типа. Таким образом мы сохраним нашу тайну.

— Вы правы, мистер Боулен.

И через шесть месяцев машина была создана. Ее поЇместили в отдельном кирпичном доме во дворе здания, в котором размещалась фирма, и теперь, когда она была готова к работе, к ней и близко никого не подпускали, кроме мистера Боулена и Адольфа Найпа.

И вот настал волнующий момент, когда двое мужчин: один из них небольшого роста, упитанный, коротконоЇгий, другой — высокий, худой, с торчащими зубами — стояли в коридоре и готовились к созданию первого расЇсказа. Во все стороны от них расходились небольшие коЇридоры, стены которых были переплетены проводами, усеяны выключателями и электронными лампами. Оба они нервничали; мистер Боулен, не в силах стоять споЇкойно, подпрыгивал то на одной, то на другой ноге.

— Какую кнопку нажмем? — спросил Адольф Найп, разглядывая ряд белых маленьких клавишей, напоминавших те, что установлены в пишущей машинке. — ВыбиЇрайте вы, мистер Боулен. А выбирать есть из чего — тут есть "Сатердей ивнинг пост", "Колье", "Лейдиз хоум джорнэл" — любой журнал, который вам нравится.

— О Господи! Откуда же мне знать? — Он прыгал на месте, будто его жалили пчелы.

— Мистер Боулен, — серьезным тоном произнес Адольф Найп, — осознаете ли вы, что в эту минуту в одном лишь вашем мизинце заключена сила, способная сделать вас самым разносторонним писателем на всем континенте?

— Послушай, Найп, прекрати эти шуточки, прошу теЇбя, и давай без предисловий.

— Хорошо, мистер Боулен. Пусть это будет... дайте подумать... вот этот. Как насчет этого журнала? — Он выпрямил палец и нажал на кнопку, на которой маленьЇкими черными буквами было выведено название "Тудейз Умэн". Что-то щелкнуло, и, когда он убрал палец, кнопЇка осталась утопленной. — Журнал мы выбрали, — скаЇзал он. — А теперь — вперед!

Он протянул руку и нажал на выключатель на приЇборной панели. В ту же минуту комнату заполнило громЇкое гудение, посыпались искры, и застучали бесчисленЇные крошечные молоточки. И почти тотчас же из щели, расположенной справа от приборной панели, посыпались в корзину листы бумаги. Каждую секунду появлялся ноЇвый лист, и раньше чем через полминуты все было конЇчено. Листы больше не появлялись.

— Ну вот! — воскликнул Адольф Найп. — Ваш расЇсказ готов.

Они схватили листы и стали читать. На первой страЇнице было напечатано: "Айфкимосасегуезтпплнвокудскигт и, фухпеканвоертюуиол кйхгфдсаксквонм, перуитрехдйкгмвпо, умсюи... " Они переглянулись. Остальные страницы были заполнены примерно таким же текстом. Мистер Боулен стал кричать. Молодой человек пытался его успокоить:

— Все в порядке, сэр. Правда, все в порядке. Нужно только немного отрегулировать ее. Где-то что-то не так соединилось, и все. Не забывайте, мистер Боулен, что в ней больше миллиона футов проводов. Да и трудно ожиЇдать, что с первого раза все пойдет гладко.

— Она никогда не будет работать, — сказал мистер Боулен.

— Наберитесь терпения, сэр. Наберитесь терпения. Адольф Найп принялся разыскивать неисправность, и через четыре дня объявил, что все готово для очередного испытания.

— Она никогда не будет работать, — говорил мистер Боулен. — Я знаю: она никогда не будет работать.

Найп улыбнулся и нажал на кнопку с надписью: "Ридерз дайджест". Затем он дернул рычаг, и комната наЇполнилась каким-то странным волнующим гулом. В корЇзину упала одна страница с отпечатанным текстом.

— А где же остальные? — закричал мистер Боулен. — Она остановилась! Она опять сломалась!

— Нет, сэр. На сей раз все в порядке. Это же для "Дайджеста", неужели вы не понимаете?

На этот раз напечатано было следующее:

"Малокто-знаеткакиепоистинереволюционныепеременынесетзасобой новоелекарствоспособноеоблегчитьучасть страдающих са-мойужаснойболезньюнашеговремени... " И так далее.

— Но это же чепуха! — вскричал мистер Боулен.

— Нет, сэр. Отличная работа. Неужели вы не видите? Просто она еще не научилась разбивать слова. Это легко исправить. Но рассказ-то готов. Смотрите, мистер БоуЇлен, смотрите! Он готов, только слова соединены друг. с другом.

Это была правда.

На следующем испытании, спустя несколько дней, все было нормально, даже проставлены запятые. Первый рассказ они послали в знаменитый женский журнал. Это был отлично написанный, с хорошим сюжетом рассказ, в коЇтором речь шла о том, как один юноша стремился полуЇчить повышение по службе. И вот этот юноша, говорилось в рассказе, решил вместе со своим приятелем темной ночью похитить дочку своего хозяина, когда та будет возЇвращаться домой. Потом вышло так, что он, улучив моЇмент, выбил револьвер из рук своего друга и таким обраЇзом спас девушку. Та рассыпалась в благодарностях. Но отец решил, что тут что-то не так. Он устроил юноше доЇпрос. Молодой человек расплакался и во всем сознался. Тогда отец, вместо того чтобы вышвырнуть его, сказал, что он восхищен находчивостью юноши. Девушка отметиЇла его порядочность и вообще... Отец пообещал сделать его главным бухгалтером. А девушка вышла за него замуж.

— Потрясающе, мистер Боулен! Прямо в точку!

— Что-то тут много сантиментов, приятель.

— Ну что вы, сэр, он пойдет, еще как пойдет! Разгорячившись, Адольф Найп тут же отпечатал еще шесть рассказов за столько же минут. Все рассказы, кроЇме одного, который получился несколько непристойным, были довольно хороши.

Тут мистер Боулен успокоился. Он согласился с тем, что нужно создать литературное агентство, которое предЇполагалось разместить в конторе фирмы в центре города, а заведовать им будет Найп. Через пару педель этот воЇпрос был улажен. Затем Найп разослал первую дюжину рассказов. Он поставил свою фамилию под четырьмя расЇсказами, авторство одного взял на себя мистер Боулен, а остальные они подписали вымышленными именами.

Пять рассказов были сразу же приняты. Тот, что был подписан мистером Боуленом, возвратили, а редактор отдела прозы писал: "Вы славно потрудились, но, как нам кажется, рассказ Вам не удался. Хотелось бы познаЇкомиться еще с какой-нибудь Вашей работой... " Адольф Найп взял такси и отправился на фабрику, где машина быстро состряпала еще один рассказ для того же журнаЇла. Он опять поставил под рассказом имя мистера Боулена и срочно отослал его. Рассказ был принят.

Деньги потекли рекой. Найп постепенно, но настойЇчиво увеличивал производство, и уже через шесть месяЇцев он поставлял тридцать рассказов в педелю, причем половина из них печаталась в журналах.

В литературных кругах о нем заговорили как о плоЇдовитом и преуспевающем писателе. Говорили и о мистеЇре Боулене, хотя отзывались о нем не столь хорошо; сам он, правда, этого не знал. Одновременно Найп пытался привлечь внимание и к дюжине несуществующих личноЇстей, говоря, что это подающие надежды молодые литеЇраторы. Все шло превосходно.

К этому времени было решено переделать машину таЇким образом, чтобы она писала не только рассказы, но и романы. Мистер Боулен, жаждавший славы в литературЇном мире. настойчиво требовал, чтобы Найп тотчас же принялся за выполнение столь ответственной задачи.

— Хочу быть автором романа, — без конца повторял он, — хочу быть автором романа.

— И вы им будете, сэр. Обязательно будете. Но прошу вас, наберитесь терпения. Работа предстоит сложная.

— Мне все твердят, что я должен выпустить роман, —  не унимался мистер Боулен. — За мной с утра до вечера охотятся издатели и умоляют меня, чтобы я не тратил времени на рассказы, а занялся бы чем-нибудь более суЇщественным. Роман — это вещь, — они так и говорят.

— Будут у пас романы, — говорил ему Найп. — ПриЇчем столько, сколько мы захотим. Но наберитесь терпеЇния, прошу вас.

— Нет. ты послушай, Найп. Я хочу быть автором по-настоящему серьезного романа, такого, чтобы им зачитыЇвались по ночам и чтобы только о нем и говорили. Я в последнее время что-то устал от этих рассказов под коЇторыми ты ставишь свою фамилию. Если уж творить по правде, то, как мне кажется, все это последнее время ты делал из меня дурака.

— Дурака, мистер Боулен?

— Ты только тем и занимался, что лучшие рассказы оставлял себе.

— Неправда, мистер Боулен!

— Так вот, черт побери, на этот раз я должен быть уверен в том, что напишу действительно умную, толкоЇвую книгу. Запомни это.

— С помощью устройства, над которым я сейчас бьюсь, мистер Боулен, вы напишете любую книгу.

И это была правда, поскольку уже через два месяца благодаря гению Адольфа Найпа была создана машина, способная не только писать романы, но и позволяющая автору, сидящему за пультом управления, заранее выбиЇрать буквально любой сюжет и любой стиль, какой ему нравился. На этом новом замечательном пульте было установлено столько различных панелей и рычагов управЇления, что это делало его похожим на приборную доску авиалайнера.

Прежде всего, путем нажатия на одну из кнопок верхЇнего ряда автор выбирал жанр: исторический, сатирический. философский, политический, романтический, эротиЇческий, юмористический или любой другой. Второй ряд кнопок (основной) давал ему выбор темы: солдатские будЇни, первые поселенцы, гражданская война, мировая вой-па, расовая проблема, Дикий Запад, деревенская жизнь, воспоминания о детстве, мореплавание, исследование морЇских глубин и многие-многие другие. В третьем ряду кноЇпок можно было выбрать литературный стиль: классичеЇский, причудливый, пикантный, стиль Хемингуэя, ФолкЇнера, Джойса, женский стиль и т. д. Четвертый ряд предЇназначался для выбора героев, пятый регулировал подачу слов и т. д. и т. п. — всего было десять рядов кнопок.

Но это еще не все. Работая над романом (на что ухоЇдило примерно пятнадцать минут), автор в течение всего процесса писания должен был сидеть в особом кресле и нажимать на клавиши, как это делает органист. Таким образом он мог постоянно регулировать пятьдесят различЇных, по иногда переходящих друг в друга особенностей романа, как-то: напряжение, нечто удивительное, юмор, пафос, тайна. Посматривая па всевозможные шкалы в счетчики, он мог определить, как подвигается работа.

И наконец, нужно было решить проблему "страсти". Внимательно ознакомившись с содержанием книг, возЇглавлявших в последний год список бестселлеров, Адольф Найп пришел к выводу, что это наиважнейшая составЇляющая романа, некий магический катализатор, могущий даже скучнейшему роману обеспечить потрясающий усЇпех, во всяком случае финансовый. Но Найпу было такЇже известно, что страсть — вещь могучая, бурная и обраЇщаться с ней надо осторожно и использовать ее в меру и только тогда, когда это необходимо; с этой целью он изоЇбрел контрольное устройство, состоящее из двух подвижЇных тяг, управляемых педалями, подобно тому, как это происходит в автомобиле. Одной педалью регулировалось процентное содержание страсти, другой — ее сила. ПроЇцесс написания романа по методу Найпа должен был представлять собой одновременно управление самолетом и автомобилем и игру на органе. Изобретателя, " однако, это не беспокоило. Когда все было готово, он с важным видом проводил мистера Боулена в дом, где находилась машина, и принялся растолковывать, как это новое чудо работает.

— Боже праведный, Найп! Мне никогда с этим не справиться! Черт побери, легче самому написать роман!

— Вы быстро научитесь работать на ней, мистер Боулен, обещаю вам. Через пару педель вам даже и думать не придется. Это ведь все равно что водить машину

Дело это, однако, оказалось непростым, но, потренироЇвавшись изрядное количество часов, мистер Боулен освоЇил его, и вот как-то поздно вечером он приказал Найпу, чтобы тот был готов к стряпанью первого романа. НастуЇпил ответственный момент. Толстый маленький человеЇчек уселся в кресле и, нервно озираясь, вобрал голову в плечи, а длинный зубастый Найп засуетился вокруг.

— Я намереваюсь написать крупный роман, Найп.

— Уверен, что вы его напишете, сэр. Просто убежден.

Осторожно, одним пальцем, мистер Боулен нажал на нужные кнопки:

жанр — сатирический,

тема — расовая проблема,

стиль — классический,

персонажи — шесть мужчин, четыре женщины, один младенец,

объем — пятнадцать глав.

При этом он не спускал глаз с трех регистров, особенЇно его привлекавших: сила воздействия, загадочность, глуЇбина.

— Вы готовы, сэр?

— Да-да, я готов.

Найп дернул рычаг. Машина загудела. Послышалось жужжание хорошо смазанного механизма, затем быстро-быстро застучала электрическая машинка, при этом она так грохотала, что вынести весь этот шум было почти неЇвозможно. В корзину посыпались отпечатанные листы, по одному каждые две секунды. И вдруг среди всего этого шума и грохота, не в силах больше нажимать па клавиЇши и следить за счетчиком глав и индикатором страсти, мистер Боулен ударился в панику. В результате он постуЇпил так же, как поступает в таких случаях начинающий автолюбитель, — он нажал обеими ногами на педали и держал их до тех пор, пока машина не остановилась.

— Поздравляю вас с первым романом, — сказал Найп, доставая из корзины кипу отпечатанных страниц.

На лице мистера Боулена выступили капельки пота.

— Ну и работенка, приятель.

— Но вы справились с ней. Еще как справились.

— Ну-ка посмотрим, что там получилось, Найп. Дай-ка мне взглянуть.

Он принялся читать первую главу, передавая прочитанные страницы молодому человеку.

— О Господи, Найп, что это такое? Тонкая фиолетовая губа мистера Боулена, похожая на рыбью, едва заметно дернулась, а щеки надулись.

— Ты только посмотри, Найп! "Это же возмутительно!

— По-моему, довольно свежо, сэр.

— Свежо! Это просто отвратительно! Под этим я ниЇкогда не подпишусь!

— Понимаю, сэр. Очень даже хорошо понимаю.

— Найп! Ты опять смеешься надо мной?

— Ну что вы, сэр, вовсе нет.

— Похоже, что это так.

— Вам не кажется, мистер Боулен, что вам нужно быЇло чуть полегче нажимать на педаль, которая определяЇет объем страсти?

— Дорогой мой, откуда же мне было знать?

— Почему бы вам не попытаться еще раз?

И мистер Боулен настрочил второй роман, на этот раз такой, какой им и был задуман.

Через неделю рукопись была прочитана редактором;

тот принял ее с восторгом. Найп послал ему свой роман, а затем еще дюжину для ровного счета. За короткое вреЇмя литературное агентство Адольфа Найпа получило шиЇрокую известность благодаря тому, что в нем прошли хоЇрошую школу молодые, подающие надежды романисты. Деньги вновь потекли рекой.

Именно в это время юный Найп начал выказывать недюжинные способности настоящего бизнесмена.

— Знаете что, мистер Боулен, — заявил он как-то, — у нас слишком все-таки много конкурентов. Почему бы нам не поглотить всех остальных писателей в стране?

Мистер Боулен, который теперь щеголял в бархатном пиджаке бутылочного цвета и позволял волосам закрыЇвать две трети ушей, был вполне всем доволен.

— Не понимаю; о чем это ты, старина. Как же можно поглощать писателей?

— В том-то и дело, что можно. Точно так же постуЇпал Рокфеллер с нефтяными компаниями. Нужно только купить их и задавить, чтобы их больше не стало. Все очень просто!

— Ты только не горячись, Найп, только не горячись.

— У меня тут есть список, сэр, пятидесяти самых преЇуспевающих писателей этой страны, и я собираюсь предЇложить каждому из них пожизненный контракт. Все, что от них требуется, — это никогда больше не написать ни строчки, ну и, разумеется, они должны позволить нам подписывать наши вещи их именами. Как идея?

—— Они никогда не пойдут на это.

— Вы не знаете писателей, мистер Боулен. Вот увиЇдите.

— А как же страсть к творчеству?

— Чепуха все это. Все, что их интересует, — это деньЇги, как и любого другого.

В конце концов мистер Боулен, хотя и неохотно, соЇгласился, и Найп, положив в карман список писателей, уселся в огромный "Кадиллак" с шофером и отправился по адресам.

Сначала он поехал к человеку, с имени которого начинался его список. То был известный, уважаемый писаЇтель. однако попасть к нему для пего не составило труда;

Он изложил ему суть дела и достал из портфеля кучу роЇманов, а также предложил ему подписать контракт, гаЇрантировавший писателю столько-то в год до конца его дней. Тот его вежливо выслушал, решив, что имеет дело с ненормальным, однако предложил выпить, а затем укаЇзал па дверь.

Когда писатель, стоявший вторым в списке, понял, что Найп не шутит, он запустил в него огромным металличеЇским пресс-папье, п изобретателю пришлось бежать через сад. При этом вслед ему неслись такие оскорбления и руЇгательства, каких ему ранее не приходилось слышать.

Но Адольфа Найпа не так-то просто сбить с толку. Он был разочарован, по не напуган и тут же отправился в своем лимузине к следующему клиенту. На сей раз это была дама, известная и пользовавшаяся популярностью, чьи толстые книги романтического содержания расходиЇлись по стране миллионными тиражами. Она любезно встретила Найпа, налила ему чаю и внимательно выслуЇшала.

— Все это очень интересно, — сказала она, — Но мне что-то трудно в это поверить.

— Мадам, — отвечал Найп. — Поедемте со мной, и вы все увидите собственными глазами. Моя машина ждет вас.

Из дома они вышли вместе, и вскоре изумленную даму доставили в дом, где хранилось чудо. Найп охотно объясЇнил, - как машина работает, а потом даже позволил ей поЇсидеть в кресле и понажимать на кнопки,

— Ну ладно, — неожиданно сказал он, — может быть, вы хотите прямо сейчас написать книгу?

— Да! — воскликнула она. — Прошу вас! С деловым видом она уселась за машину; казалось, она знает, чего хочет. Она сама выбрала необходимые кнопки и настрочила длинный роман, полный страсти. Прочитав первую главу, она пришла в такой восторг, что тотчас же подписала контракт.

— Одну мы убрали, — сказал Найп мистеру Боулену, когда она ушла. — Причем довольно крупную птицу,

— Молодец, дружище.

— А знаете, почему она согласилась?

—— Почему?

—— Дело не в деньгах. У нее их хватает.

—— Тогда почему же?

Найп усмехнулся, приподняв губу и обнажив длинЇную бледную десну.

— Просто потому, что она поняла, что машинная пиЇсанина лучше, чем ее собственная.

С той поры Найп вполне разумно решил сосредоточиЇвать свои усилия только на посредственностях. Те, что были выше этого уровня, — а их было так мало, что и воЇобще не стоило брать в расчет, — по-видимому, не так-то легко поддавались соблазну.

В конце концов, после нескольких месяцев напряженЇной работы, ему удалось уговорить подписать договоры что-то около семидесяти процентов писателей из своего списка. Он пришел к выводу, что с более старшими по возрасту, с теми, у кого скудел запас мыслей и кто заЇпил, иметь дело проще всего. С молодыми людьми прихоЇдилось повозиться. Когда он пытался уговорить их, они неприлично выражались, а иногда выходили из себя, и не раз после таких визитов Найп возвращался легко раЇненным.

Однако в целом это было хорошее начинание. ПодЇсчитано, что только в прошлом году — а это был первый год работы машины — по меньшей мере половина из всех изданных на английском языке романов и рассказов быЇла создана Адольфом Найпом и его Автоматическим СоЇчинителем.

Вас это удивляет? Сомневаюсь. Дела обстоят значиЇтельно хуже. Ходят слухи, что и сегодня многие спешат договориться с мистером Найпом. А тем, кто колеблется поставить под контрактом свою подпись, он еще крепче закручивает гайки.

А сейчас я сижу и слышу, как в соседней комнате плачут мои дети. Их девять, и все они хотят есть. И я чувствую, как рука моя тянется к этому заманчивому контракту, лежащему на краю стола.

Пусть уж наши дети лучше голодают. Дай нам силы, о Боже, перенести это.

Роалд Дал. Моя любимая, голубка моя

Перевод И. А. Богданова

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )

avrud@mail. ru

Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ленча. Обычно я устраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладу на небольЇшую квадратную, обитую кожей скамеечку и читаю что-нибудь, покуда не засыпаю.

В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно расЇположившись, и держал в руках свою любимую книгу "Бабочки-однодневки", изданную в Женеве Даблдеем и Вествудом, когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью, вдруг заговорила со мной, приподнявЇшись на диване, который стоял напротив моего кресла.

— Эти двое, — спросила она, — в котором часу они должны приехать?

Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос, на этот раз громче.

Я вежливо ответил ей, что не знаю.

— Они мне не очень-то симпатичны, — продолжала она. — Особенно он.

— Хорошо, дорогая.

— Артур, я сказала, что они мне не очень-то симпаЇтичны.

Я опустил книгу и взглянул на нее. Закинув ноги на спинку дивана, она листала журнал мод.

— Мы ведь только раз и виделись, — сказал я.

— Ужасный тип, в самом деле. Без конца рассказыЇвает анекдоты или какие-то там истории.

— Я уверен, что ты с ними поладишь, дорогая.

— А она тоже хороша. Когда, ты думаешь, она явятся?

Я отвечал, что они должны приехать что-то около шести часов.

— А тебе они разве не кажутся ужасными? — спроЇсила она, ткнув в мою сторону пальцем.

— Видишь ли...

— Они до того ужасны, что хуже некуда.

— Мы ведь уже не можем им отказать, Памела.

— Хуже просто некуда, — повторила она.

— Тогда зачем ты их пригласила? — выпалил я и тотЇчас же пожалел о содеянном, ибо я взял себе за правиЇло — никогда, если можно, не провоцировать жену.

Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением ее лица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда чем-то настолько необычЇным и притягательным, что я, бывало, с трудом мог отоЇрваться от него. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой или рисовала эти свои затейливые цветочки, лицо ее напрягалось и начинало светиться какой-то таЇинственной внутренней силой, которую невозможно выЇразить словами, и я сидел и не мог отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Даже сейчас, вот в эту самую минуту, я должен признаться, что было нечто величественное в этой женщине, с этой ее кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздернутым носиком, что-то прекрасЇное, я бы сказал — величавое, и она была такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пятьЇдесят первый год, думаю, лучше сказать про нее больЇшая, чем высокая.

— Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, — резко ответила она. — Чтобы сразиться в бридж, вот и все Они играют просто первоклассно, к тому же на приЇличные ставки. — Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю па нее. — Ты ведь и сам примерно так же думаешь, не правда ли?

— Ну конечно, я...

— . Артур, не будь кретином.

— Я встречался с ними только однажды, и должен признаться, что они довольно милые люди.

— Такое можно про любого идиота сказать.

— Памела, прошу тебя... пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне.

— Послушай, — сказала она, хлопнув журналом о коЇлени, — ты же не хуже меня видел, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно наЇпроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж.

— Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это...

— Я тебе еще раз говорю — я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у меЇня больше сил играть со всякими раззявами. И все равЇно я не могу примириться с тем, что эти ужасные люда будут в моем доме.

— Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теЇперь поздно...

— Артур!

— Да?

— Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, и ты это знаешь.

— Думаю, что тебе не нужно так волноваться, Памела. В конце концов, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами.

— Артур, к чему этот высокопарный слог? — Она суЇрово глядела на меня своими широко раскрытыми серыЇми глазами, и, чтобы укрыться от ее взора — иногда мне становилось от него несколько не по себе, — я поднялся и направился к французскому окну, которое выходило в сад.

Трава на большой покатой лужайке перед домом быЇла недавно подстрижена, и газон был испещрен светлыЇми и темно-зелеными полосами. В дальнем конце накоЇнец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибЇридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие, бледные, источающие аромат ириЇсы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентерберн-роуд.

Дом моей жены. Ее сад. Как здесь замечательно. Как покойно! Если бы только Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моем благополучии, пореже старалась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным интеЇресам, тогда все было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я па люблю ее — я обожаю самый воздух, которым она дыЇшит, — или будто не могу совладать с ней или не хозяин самому себе. Я лишь хочу сказать, что то, как она себя ведет, временами чуточку раздражает. К примеру, все эти ее приемы. Как бы мне хотелось, чтобы она от них всех отказалась, особенно от манеры тыкать в меня пальЇцем, чтобы подчеркнуть сказанное. Вы должны помнить, что я довольно небольшого роста, и подобный жест, употЇребляемый не в меру кем-то вроде моей жены, может подействовать устрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщина невластная.

— Артур! — крикнула она. — Иди-ка сюда.

— Что такое?

— Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда.

Я подошел к дивану, на котором она возлежала.

— Послушай-ка, — сказала она, — хочешь немного поЇсмеяться?

—- Как еще посмеяться?

— Над Снейпами.

— Кто такие Снейпы?

— Очнись, — сказала она. — Генри и Сэлли Снейп. Наши гости.

— Ну?

— Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужасЇные люди... и как они себя ужасно ведут... он, со своими шутками, и она, точно какая-нибудь помирающая от любви воробьиха... — Она помолчала, лукаво улыбаясь, и я почему-то подумал, что вот сейчас она произнесет неЇчто страшное. — Что ж, если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же они должны быть, когда остаЇются наедине?

— Погоди-ка, Памела...

— Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеемся немного, хотя бы раз от души посмеемся.

Она приподнялась на диване, лицо ее неожиданно заЇсветилось каким-то безрассудством, рот слегка приотЇкрылся, и она глядела на меня своими круглыми серыми глазами, причем в каждом медленно загоралась исЇкорка.

— Почему бы нет?

— Что ты затеяла?

— Это же очевидно. Неужели ты не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Нам нужно лишь спрятать микрофон в их комЇнате.

Должен признаться, я ожидал чего-то весьма неприЇятного, но, когда она произнесла это, был так поражен, что не нашелся, что ответить.

— Именно так и сделаем, — сказала она.

— Да ты что! — воскликнул я. — Ну уж нет. Погоди минуту. На это ты не пойдешь.

— Почему?

— Более гнусного ничего и придумать нельзя. Это все равно что... все равно что подслушивать у дверей или читать чужие письма, только это гораздо хуже. Ты серьЇезно об этом говоришь?

— Конечно, серьезно.

Я знал, как сильно моя жена не любит, когда ей возражают, но иногда ощущал необходимость заявить свои права, хотя и понимал, что чрезмерно при этом риЇскую.

— Памела, — резко сказал я, — я запрещаю тебе деЇлать это!

Она спустила ноги с дивана.

— Артур, кем это ты прикидываешься? Я тебя просто не понимаю.

— Меня понять несложно.

— Что за чепуху ты несешь? Сколько раз ты проЇделывал штуки похуже этой.

— Никогда!

— О да, еще как проделывал! Что это тебе вдруг взбрело в голову, будто ты лучше меня?

— Ничего подобного я никогда не делал.

— Хорошо, мой мальчик, — сказала она и навела на меня палец, точно револьвер. — Что ты скажешь насчет твоего поведения у Милфордов в Рождество? Помнишь? Ты так смеялся, что я вынуждена была закрыть тебе рот рукой, чтобы они нас не услышали. Что ты скажешь?

— Это другое, — сказал я. — Это было не в нашем доЇме. И они не были нашими гостями.

— А какая разница? — Она сидела, глядя на меня своими круглыми серыми глазами, и подбородок ее наЇчал презрительно подниматься. — Не будь этаким напыЇщенным лицемером, — сказала она. — Что это с тобой происходит?

— Видишь ли, Намела, я действительно думаю, что это гнусно. Я правда так думаю.

— Но послушай, Артур. Я человек гнусный. Да и ты тоже — где-то в душе. Поэтому мы и находим общий язык.

— Впервые слышу такую чепуху.

— Вот если бы ты вдруг задумал стать совершенно другим человеком — тогда другое дело.

— Давай прекратим весь этот разговор, Памела.

— Послушай, — сказала она, — если ты действительно решил измениться, то что же мне остается делать?

— Ты не понимаешь, что говоришь.

— Артур, и как только такой хороший человек, как ты, может иметь дело с гадюкой?

Я медленно опустился в кресло, стоявшее против диЇвана; она так и не спускала, с меня глаз. Понимаете, женщина она большая, с крупным белым лицом, и, когЇда она глядела на меня сурово — сот прямо как сейчас, — я — как бы это сказать? — погружался в нее, точно утоЇпал в ней, будто она была целым ушатом со сливками.

— Ты что, всерьез говоришь обо всей этой затее с микрофоном?

— Ну конечно. Самое время немного посмеяться. Ну же, Артур. Не будь таким щепетильным.

— Это нечестно, Памела.

— Это так же честно, — она снова выставила палец, — так же честно, как и в том случае, когда ты вынул из сумочки Мэри Проберет ее письма и прочитал их от наЇчала до конца.

— Этого нам не нужно было делать.

— Нам?

— Не ведь ты их потом тоже читала, Памела?

— Это никому нисколько не повредило. Ты тогда сам так сказал. А эта затея ничем не хуже.

— А как бы тебе понравилось, если бы кто-то с тоЇбой такое проделал?

— Разве я могла бы возмущаться, если бы не знала, что за моей спиной что-то происходит? Ну же, Артур. Не будь таким застенчивым.

— Мне нужно подумать.

— Может, великий радиоинженер не знает, как соЇединить микрофон с динамиком?

— Это проще простого.

— Ну так действуй. Действуй же.

— Я подумаю и потом дам тебе ответ.

— На это у нас нет времени. Они могут явиться в любую минуту.

— Тогда я не буду этого делать. Я не хочу, чтобы меня застукали за этим занятием.

— Если они явятся, прежде чем ты закончишь, я просто попридержу их здесь. Ничего страшного. А сколько, кстати, времени?

Было почти три часа.

— Они едут из Лондона, — сказала она, — а уж отбуЇдут никак не раньше чем после ленча. У тебя много времени.

— Куда ты намерена их поселить?

— В большую желтую комнату в конце коридора. Это ведь не слишком далеко?

— Думаю, что-то можно сделать.

— Да, и вот еще что, — сказала она, — а куда ты поЇставишь динамик?

— Я не говорил, что' собираюсь это сделать.

— Бог ты мой! — вскричала она. — Посмотрел бы кто-нибудь на тебя. Видел бы ты сам свое лицо. Ты даже порозовел и весь горишь, так тебе не терпится пристуЇпить к делу. Поставь динамик к нам в спальню — почему бы и нет? Однако начинай, да поживее.

Я заколебался. Я всегда проявлял нерешительность, когда она приказывала мне что-то сделать, вместо того чтобы вежливо попросить.

— Не нравится мне все это, Памела. После этого она уже ничего не говорила, она просто сидела и совершенно не двигалась, и притом глядела па меня, а на лице ее застыло обреченное выражение, будЇто она стояла в длинной очереди. По опыту я знал, что это дурной знак. Она была точно граната, из которой выдернули чеку, и должно лишь пройти какое-то время, прежде, чем — бах! — она взорвется. Мне показалось, что в наступившей тишине я слышу, как тикает механизм.

Потому я тихо поднялся, пошел в мастерскую и взял микрофон и полторы сотни футов провода. Теперь, когда ее не было рядом, я вынужден был признаться, что и сам начал испытывать какое-то волнение, а в копчиках пальцев ощутил приятное покалывание. Ничего особенЇного, поверьте, со мной не происходило — правда, ничего особенного. Черт побери, да я такое каждый день испыЇтываю, когда по утрам раскрываю газету, чтобы убедитьЇся, как падают в цене кое-какие из многочисленных акЇций моей жены. Меня не так-то просто впутать в подобЇную глупую затею. И в то же время я не мог "упустить возможности поразвлечься.

Перепрыгивая через две ступеньки, я вбежал в желЇтую комнату в конце коридора. Как и во всякой другой комнате для гостей, в ней было чисто прибрано, и она имела нежилой вид; двуспальная кровать была покрыта желтым шелковым покрывалом, стены выкрашены в бледЇно-желтый цвет, а на окнах висели золотистые занавески. Я огляделся в поисках места, куда бы можно было спрятать микрофон. Это была самая главная задача, ибо, что бы ни случилось, он не должен быть обнаружен. СнаЇчала я подумал о ведерке с поленьями, стоявшем возле камина. Почему бы не спрятать его под поленьями? Нет, пожалуй, это не совсем безопасно. За радиатором? На шкафу? Под письменным столом? Все эти варианты казались мне не лучшими с профессиональной точки зреЇния. Во всех случаях на него можно случайно наткнутьЇся, нагнувшись за упавшей запонкой или еще за чем-нибудь в этом роде. В конце концов, обнаружив незаЇурядную сообразительность, я решил спрятать его в пруЇжинах дивана. Диван стоял возле стены, близ края ковЇра, и провод можно было пропустить прямо под ковром к двери. Я приподнял диван и просунул под него приЇбор. Затем я надежно привязал микрофон к пружине, развернув его к середине комнаты. После этого я протяЇнул провод под ковром к двери. Во всех своих действиях я проявлял спокойствие и осторожность. Там, где проЇвод шел под ковром к двери, я уложил его между досок в полу, так что его почти не было видно.

Все это, разумеется, заняло какое-то время, и, когда я неожиданно услышал, как по дорожке, усыпанной граЇвием, зашуршали шины, а вслед за тем хлопнули дверцы автомобиля и раздались голоса наших гостей, я еще наЇходился в середине коридора, укладывая провод вдоль плинтуса. Я прекратил свою работу и вытянулся, держа молоток в руке, и должен признаться, что мне стало страшно. Вы представить себе не можете, как на меня подействовал весь этот шум. Такое же внезапное чувство страха я испытал однажды, когда во время войны в другом конце деревни упала бомба, а я в то время преспоЇкойно сидел в библиотеке над коллекцией бабочек.

Не волнуйся, сказал я самому себе. Памела займется этими людьми. Сюда она их не пустит.

Я несколько лихорадочно принялся доделывать свою работу и скоро протянул провод вдоль коридора в нашу спальню. Здесь его уже можно было и не прятать, хотя из-за слуг я не мог себе позволить выказывать беспечЇность. Поэтому я протянул провод под ковром и незаметЇно подсоединил его к радиоприемнику с задней стороны. Заключительная операция была лишь делом техники и много времени не заняла-.

Итак, я сделал, что от меня требовалось. Я отступил на шаг и посмотрел на радиоприемник. Теперь он почеЇму-то выглядел иначе — он больше не казался бестолкоЇвым ящиком, производящим звуки, а представлялся хитЇрым маленьким существом, взобравшимся на стол и тай-" ком протянувшим свои щупальца в запретное место в конце коридора. Я включил его. Он еле слышно загуЇдел, но никаких иных звуков не издавал. Я взял будильЇник, который громко тикал, отнес его в желтую комнату и поставил на пол рядом с диваном. Когда я вернулся, приемник тикал так громко, будто будильник находился в комнате, пожалуй, даже громче.

Я сбегал за часами. Затем, запершись в ванной, я привел себя в порядок, отнес инструменты в мастерскую и приготовился к встрече гостей. Но прежде, дабы успоЇкоиться и не появляться перед ними, так сказать, с кроЇвавыми руками, я провел пять минут в библиотеке наЇедине со своей коллекцией. Я принялся сосредоточенно рассматривать собрание прелестных Vanessa car dui — "разукрашенных дам" — и сделал кое-какие пометки под заглавием "Соотношение между узором и очертаниями крыльев", которые намеревался прочитать на следующем заседании нашего общества в Кентербери. Таким обраЇзом я снова обрел свой обычный серьезный, сосредотоЇченный вид.

Когда я вошел в гостиную, двое наших гостей, имена которых я так и не мог запомнить, сидели на диване. Моя жена смешивала напитки.

— А вот и Артур! — воскликнула она. — Где это ты пропадал?

Этот вопрос показался мне неуместным.

— Прошу прощения, — произнес я, здороваясь с гоЇстями за руку. — Я так увлекся работой, что забыл о времени.

— Мы-то знаем, чем вы занимались, — сказала гоЇстья, понимающе улыбаясь. — Однако мы простим ему это, не правда ли, дорогой?

— Думаю, простим, — отвечал ее муж.

Я в ужасе представил себе, как моя жена рассказыЇвает им о том, что я делаю наверху, а они при этом покатываются со смеху. Нет, она не могла этого сдеЇлать, не могла! Я взглянул на нее и увидел, что и она улыбается, разливая по стаканам джин.

— Простите, что мы потревожили вас, — сказала гоЇстья.

Я подумал, ч. то если уж они шутят, то и мне лучше поскорее составить им компанию, и потому принужденЇно улыбнулся.

— Вы должны нам ее показать, — продолжала гостья.

— Что показать?

— Вашу коллекцию. Ваша жена говорит, что она просто великолепна.

Я медленно опустился на стул и расслабился. СмешЇно быть таким нервным и дерганым.

— Вас интересуют бабочки? — спросил я у нее. До обеда еще оставалось часа два, и мы расселись с бокалами мартини в руках и принялись болтать. ИменЇно тогда у меня начало складываться впечатление о наЇших гостях как об очаровательной паре. Моя жена, проЇисходящая из родовитого семейства, склонна выделять людей своего круга и воспитания и нередко делает по-спешные выводы в отношении тех, кто, будучи мало с ней знаком, выказывает ей дружеские чувства, и особенЇно это касается высоких мужчин. Чаще всего она бываЇет права, но мне казалось, что в данном случае она ошибается. Я и сам не люблю высоких мужчин; обыкновенно это люди надменные и всеведущие. Однако Генри Спей — жена шепотом напомнила мне его имя — окаЇзался вежливым скромным молодым человеком, с хороЇшими манерами, и более всего его занимала — что и понятно — миссис Снейп. Его вытянутое лицо было по-своЇему красиво, как красива бывает морда у лошади, а темно-карие глаза глядели ласково и доброжелательно. копЇне его темных волос вызывала у меня зависть, и я пойЇмал себя на том, что задумался, какое же он употребляЇет средство, чтобы они выглядели такими здоровыми. Он и вправду рассказал нам пару шуток, но они были на высоком уровне, и никто против них ничего не имел.

— В школе, — сказал он, — меня называли Сервиксом. Знаете почему?

— Понятия не имею, — ответила моя жена.

— Потому что по-латыни "сервикс" — то же, что по-английски "нейп".

Для меня это оказалось довольно мудреным, и мне потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, в чем тут соль.

— А в какой школе- это было? — спросила моя жена.

— В Итоне, — ответил он, и моя жена коротко кивЇнула в знак одобрения.

Теперь, решил я, она будет разговаривать только с ним, потому я переключил внимание на другого гостя, Сэлли Снейп. Это была приятная молодая женщина с неЇплохой грудью. Повстречалась бы она мне пятнадцатью годами раньше, я бы точно впутался в неприятную историю. Как бы там ни было, я с удовольствием рассказал ей все о моих замечательных бабочках. Беседуя с ней, я внимательно ее разглядывал, и спустя какое-то время у меня начало складываться впечатление, что на самом деле она не была такой уж веселой и улыбчивой женЇщиной, какой поначалу мне показалась. Она ушла в сеЇбя, точно ревностно хранила какую-то тайну. Ее темно-голубые глаза чересчур быстро бегали по комнате, ни на минуту ни на чем не останавливались, а на лица лежала едва заметная печать озабоченности.

— Я с таким нетерпением жду, когда мы сыграем в бридж, — сказал я, переменив наконец тему.

— Мы тоже, — отвечала она. — Мы ведь играем почти каждый вечер, так нам нравится эта игра.

— Вы оба большие мастера. Как это получилось, что вы научились играть так хорошо?

— Практика, — ответила она. — В этом все дело. Практика, практика и еще раз практика.

— Вы участвовали в каких-нибудь чемпионатах?

— Пока нет, но Генри очень этого хочет. Вы же поЇнимаете, чтобы достичь такого уровня, надо упорно труЇдиться. Ужасно упорно трудиться.

Не с оттенком ли покорности произнесла она эти слоЇва, подумал я. Да, видимо, так: он слишком усердно воздействовал на нее, заставляя относиться к этому увлеЇчению чересчур серьезно, и бедная женщина устала от всего этого.

В восемь часов, не переодеваясь, мы перешли к обеЇденному столу. Обед прошел хорошо, при этом Генри Снейп рассказал нам несколько весьма забавных истоЇрий. Обнаружив чрезвычайно хорошую осведомленность по части вин, он похвалил мой "Ришбург" урожая 1934 года, что доставило мне большое удовольствие. К тому времени, когда подали кофе, я понял, что очень полюЇбил этих двух молодых людей, и, как следствие, начал ощущать неловкость из-за всей этой затеи с микрофоЇном. Было бы все "в порядке, если бы они были негодяЇями, но то, что мы собрались проделать эту штуку с двумя такими приятными молодыми людьми, наполняло меня сильным ощущением вины. Поймите меня правильЇно. Я не испытывал страха. Не было нужды отказыЇваться от задуманного предприятия. Но я не хотел смаЇковать предстоящее удовольствие столь же открыто, как это, казалось, делала моя жена, тайком улыбаясь мне, подмигивая и незаметно кивая головой.

Около девяти тридцати, плотно поужинав и пребыЇвая в отличном расположении духа, мы возвратились в гостиную, чтобы приступить к игре. Мы играли с высоЇкими ставками — десять шиллингов за сто очков, поэтоЇму решили не разбивать семьи, и я все время был партЇнером своей жены. К игре мы все отнеслись серьезно, как только и нужно к ней относиться, и играли молча, сосредоточенно, раскрывая рот лишь в тех случаях, когда делали ставки. Играли мы не ради денег. Чего-чего, а этого добра у моей жены хватает, да, видимо, и у Снейпов тоже. Но мастера обыкновенно относятся к игре серьезно.

Игра в этот вечер шла на равных, но однажды моя жена сыграла плохо, и мы оказались в худшем положеЇнии. Я видел, что она не совсем сосредоточенна, а когда время приблизилось к полуночи, она вообще стала игЇрать беспечно. То и дело она вскидывала на меня свои большие серые глаза и поднимала брови, при этом ноздЇри ее удивительным образом расширялись, а в уголках рта появлялась злорадная улыбка.

Наши противники играли отлично. Они умело объЇявляли масть и за весь вечер сделали только одну ошибЇку. Это случилось, когда молодая женщина слишком уж понадеялась, что у ее партнера на руках хорошие карЇты, и объявила. шестерку пик. Я удвоил ставку, и они вынуждены были сбросить три карты, что обошлось им в восемьсот очков. Это была лишь временная неудача, но я помню, что Сэлли Снейп была очень огорчена ею, неЇсмотря даже на то, что муж ее тот час же простил, поЇцеловав ей руку и сказав, чтобы она не беспокоилась.

Около половины первого моя жена объявила, что хоЇчет спать.

— Может, еще один роббер? — спросил Генри Снейп.

— Нет, мистер Снейп. Я сегодня устала. Да и Артур тоже. Я это вижу. Давайте-ка все спать.

Мы вышли вслед за ней из комнаты и все четверо отправились наверх. Наверху мы, как и полагается, поЇговорили насчет завтрака, чего бы они еще хотели/и как позвать служанку.

— Надеюсь, ваша комната вам понравится, — сказала моя жена. — Окна выходят прямо на долину, и солнце в них заглядывает часов в десять.

Мы стояли в коридоре, где находилась и наша спальЇня, и я видел, как провод, который я уложил днем, тяЇнулся поверх плинтуса и исчезал в их комнате. Хотя он был того же цвета, что и краска, мне казалось, что он так и лезет в глаза.

— Спокойной ночи, — сказала моя жена. — Приятных сновидений, миссис Снейп. Доброй ночи, мистер Снейп. Я последовал за ней в нашу комнату и закрыл дверь.

— Быстрее! — вскричала она. — Включай его! Это было похоже на мою жену — она всегда боялась, что что-то может пропустить. Про нее говорили, что во время охоты — сам я никогда не охочусь — она всегда, чеЇго бы это ни стоило ей пли ее лошади, была первой вмеЇсте с гончими из страха, что убиение свершится без нее. Мне было ясно, что и на этот раз она не собиралась упустить своего.

Маленький радиоприемник разогрелся как раз вовреЇмя, чтобы можно было расслышать, как открылась и заЇкрылась их дверь.

— Ага! — произнесла моя жена. — Вошли.

Она стояла посреди комнаты в своем голубом платье, стиснув пальцы и вытянув шею; она внимательно приЇслушивалась, и при этом ее крупное белое лицо сморщиЇлось, словно это было и не лицо вовсе, а мех для вина. Из радиоприемника тотчас же раздался голос Генри Снейпа, прозвучавший сильно и четко.

— Ты просто дура, — говорил он, и этот голос так резко отличался от того, который был мне знаком, таким on был грубым и неприятным, что я вздрогнул. — Весь вечер пропал к черту! Восемьсот очков — это восемь фунтов на двоих!

— Я запуталась, — ответила женщина. — Обещаю, больше этого не повторится.

— Что такое? — произнесла моя жена. — Что это про-ис-ходит? — Она быстро подбежала к приемнику, широко раскрыв рот и высоко подняв брови, и склонилась над ним, приставив ухо к динамику. Должен сказать, что и я несколько разволновался.

— Обещаю, обещаю тебе, больше этого не повториться, — говорила женщина.

— Выбора у нас нет, — безжалостно отвечал мужчиЇна. — Попробуем прямо сейчас еще рад.

— О нет, прошу тебя! Я этого не выдержу!

— Послушай-ка, — сказал мужчина, — стоило ли ехать сюда поживиться за счет этой богатой суки, чтобы ты взяЇла и все - испортила.. На этот раз вздрогнула моя жена.

— И это второй раз на этой неделе, — продолжал он.

— Обещаю, больше этого не повторится.

— Садись. Я буду объявлять масть, а ты отвечай.

— Нет, Генри, прошу тебя. Не все же пятьсот. На это уйдет три часа.

— Ладно. Оставим фокусы с пальцами. Полагаю, ты их хорошо запомнила. Займемся лишь объявлением масти и онерами.

— О, Генри, нужно ли все это затевать? Я таи устала.

— Абсолютно необходимо, чтобы ты овладела этими приемами в совершенстве, — ответил он. — Ты же знаЇешь — на следующей неделе мы играем каждый день. А есть-то нам надо.

— Что происходит? — прошептала моя жена. — Что, черт возьми, происходит?

— Тише! — проговорил я. — Слушай!

— Итак, — говорил мужской голос. — Начнем с самого начала. Ты готова?

— О, Генри, прошу тебя! — Судя по голосу, она вот-вот расплачется.

— Ну же, Сэлли. Возьми себя в руки. — Затем соверЇшенно другим голосом, тем, который мы уже слышали в гостиной, Генри Снейп сказал: — Одна трефа.

Я обратил внимание на то, что слово "одна" он проЇизнес как-то странно, нараспев.

— Туз, дама треф, — устало ответила женщина. — КоЇроль, валет пик. Червей нет. Туз, валет бубновой масти.

— А сколько карт каждой масти? Внимательно следя за моими пальцами.

— Ты. сказал, что мы оставим фокусы с пальцами.

— Что ж, если ты вполне уверена, что знаешь их...

— Да, я их знаю.

Он помолчал, а затем произнес:

— Трефа.

— Король, валет треф, — заговорила женщина. — Туз пик. Дама, валет червей и туз, дама бубен. Он снова помолчал, потом сказал:

— Одна трефа.

— Туз, король треф...

— Бог ты мой! — вскричал я. — Это ведь закодированЇное объявление масти. Они сообщают друг другу, какие у них карты на руках!

— Артур, этого не может быть!

— Точно такие же штуки проделывают фокусники, которые спускаются в зал, берут у вас какую-нибудь вещь, а на сцене стоит девушка с завязанными глазами, и по тому, как он строит вопрос, она может определенно назвать предмет, даже если это железнодорожный билет, и на какой станции он куплен.

— Быть этого не может!

— Ничего невероятного тут нет. Но, чтобы научитьЇся этому, нужно здорово потрудиться. Послушай-ка их.

— Я пойду с червей, — говорил мужской голос.

— Король, дама, десятка червей. Туз, валет пик. БуЇбен нет. Дама, валет треф...

— И обрати внимание, — сказал я, — пальцами он поЇказывает ей, сколько у него карт такой-то масти.

— Каким образом?

— Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом.

— Боже мой, Артур! Ты уверен, что они весь вечер именно этим и занимались?

— Боюсь, что да.

Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив, она повернулась ко мне и тоненькой струйкой выпустила дым к потолку. Я понимал, что что-то нам нужно предпринять, но не совсем был уверен что, потому что мы никак не могли обвинить их, не раскрыв источника получения информации. Я ждал решения моей жены.

— Знаешь, Артур, — медленно проговорила она, выЇпуская облачки дыма. — Знаешь, а ведь это превосходЇная идея. Как ты думаешь, мы сможем этому научиться?

— Что?!

— Ну конечно, сможем. Почему бы и нет?

— Послушай. Ни за что! Погоди минуту, Памела... Но она уже быстро пересекла комнату, подошла близЇко ко мне, опустила голову, посмотрела на меня сверху вниз и при этом улыбнулась хорошо знакомой мне улыбЇкой, прятавшейся в уголках рта, которая, быть может, была и не улыбкой вовсе; нос ее был презрительно вздерЇнут, а большие серые глаза с блестящими черными точЇками посередине были испещрены сотнями крошечные красных вен. Когда она пристально и сурово глядела на меня такими глазами, клянусь, у меня возникало такое чувство, будто я тону.

— Да, — сказала она. — Почему бы и нет?

— Но, Памела... Боже праведный... Нет... В конце концов...

— Артур, я бы действительно хотела, чтобы ты не спорил со мной все время. Именно так мы и поступим. А теперь принеси-ка колоду карт, прямо сейчас и начЇнем.

Роалд Дал. Фантазер

Перевод И. А. Богданова

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )

avrud@mail. ru

Мальчик ладонью нащупал на коленке коросту, коЇторая покрыла давнишнюю ранку. Он нагнулся, чтобы повнимательнее рассмотреть ее. Короста — это всегда интересно: она обладала какой-то особой притягаЇтельностью, и он не мог удержаться от того, чтобы время or времени не разглядывать ее.

Да, решил он, я отковыряю ее, даже если она еще не созрела, даже если в середине она крепко держится, даЇже если будет страшно больно.

Он принялся осторожно подсовывать ноготь под край коросты. Ему это удалось, и, когда он поддел ее, почти не приложив к тому усилия, она неожиданно отвалилась, вся твердая коричневая короста просто-напросто отвалиЇлась, оставив любопытный маленький кружок гладкой красной кожи.

Здорово. Просто здорово. Он потер кружочек и боля при этом не почувствовал. Потом взял коросту, положил на бедро и щелчком сбил ее, так что она отлетела в сторону и приземлилась на краю ковра, огромного красЇно-черно-желтого ковра, тянувшегося во всю длину холЇла от лестницы, на ступеньках которой он сидел, до входЇной двери. Потрясный ковер. Больше теннисной площадЇки. Еще как больше. Он принялся с серьезным видом и с нескрываемым удовольствием рассматривать его. РаньЇше он вообще не обращал на него внимания, а тут вдруг ковер точно заиграл всеми красками, и они просто ослеЇпили его.

Я-то понимаю, в чем тут дело, сказал он про себя. Красные пятна — это раскаленные угли. Сделаю-ка я вот что: дойду до двери, не наступая на них. Если наступлю на красное, то обожгусь. Наверно, весь сгорю. А черные линии на ковре... Ага, черные линии — это змеи, ядовиЇтые змеи, в основном гадюки и еще кобры, в середине толстые, как стволы деревьев, и если я наступлю на одЇну из них, то она меня укусит и я умру еще до того, как меня позовут к чаю. А если я пройду по ковру и при этом не обожгусь и меня не укусит змея, то завтра, в день рождения, мне подарят щенка.

Он поднялся по лестнице, чтобы получше рассмотреть это обширное красочное поле, где на каждом шагу тебя подстерегает смерть. Смогу ли я перейти через него? Не мало ли желтого? Идти ведь можно только по желтому. По силам ли вообще такое кому-нибудь? Решиться на это рискованное путешествие — непростое дело. Мальчик со светло-золотистой челкой, большими голубыми глазами и маленьким острым подбородком с тревогой глядел вниз поверх перил. В некоторых местах желтая полоска была довольно узкой и раз или два опасно прерывалась, но, похоже, все-таки тянулась до дальнего конца ковра. Для того, кто только накануне с успехом прошел весь путь по уложенной кирпичами дорожке от конюшни до летЇнего домика и при этом ни разу не наступил на щели между кирпичами, эта новая задача не должна показатьЇся слишком уж трудной. Вот разве что змеи. При одной только мысли о змеях он от страха ощутил покалывание в ногах, точно через них пропустили слабый ток.

Он медленно спустился по лестнице и подошел к краю ковра. Вытянув ножку, обутую в сандалию, он осторожЇно поставил ее на желтую полоску. Потом поднял втоЇрую ногу, и места как раз хватило для того, чтобы встать двумя ногами. Ну вот! Начало сделано! На его круглом лице с блестящими глазами появилось выражение сосреЇдоточенности, хотя оно, быть может, и было бледнее обычного; пытаясь удержать равновесие, он расставил руки. Высоко подняв ногу над черным пятном, он сделал еще один шаг, тщательно стараясь попасть носком на узЇкую желтую полоску. Сделав второй шаг, он остановился, чтобы передохнуть, и застыл на месте. Узкая желтая поЇлоска уходила вперед, не прерываясь, по меньшей мере ярдов на пять, и он осмотрительно двинулся по ней, стуЇпая шаг за шагом, словно шел по канату. Там, где она наконец свернула в сторону, он вынужден был сделать еще один большой шаг, переступив на сей раз через устЇрашающего вида сочетание черного и красного. На сеЇредине пути он зашатался. Пытаясь удержать равновеЇсие, он дико замахал руками, точно мельница, и снова ему удалось успешно преодолеть отрезок пути и переЇдохнуть. Он уже совсем выбился из сил, оттого что ему все время приходилось быть в напряжении и передвиЇгаться на носках с расставленными руками и сжатыми кулаками. Добравшись до большого желтого острова, о а почувствовал себя в безопасности. На острове было мноЇго места, упасть с него он никак не мог, и мальчик проЇсто стоял, раздумывая, выжидая и мечтая навсегда остатьЇся на атом большом желтом острове, где можно чувствоЇвать себя в безопасности. Однако, испугавшись, что он может не получить щенка, он продолжил путь.

Шаг за шагом он продвигался вперед и, прежде чем ступить куда-либо, медлил, стремясь точно определить, куда следует поставить ногу. Раз у него появился выбор—Їлибо налево, либо направо, и он решил пойти налево, поЇтому что, хотя это было и труднее, в этом направлении было не так много черного. Черный цвет особенно беспоЇкоил его. Он быстро оглянулся, чтобы узнать, как далеЇко ему удалось пройти. Позади почти половина пути. Назад дороги уже нет. Он находился в середине и возЇвратиться не мог, как не мог и уйти в сторону, потому что это было слишком далеко, а когда увидел, сколько впереди красного и черного, в груди его опять появилось это противное чувство страха, как это было на прошлую Пасху, в тот день, когда он заблудился, оказавшись совЇсем один в самой глухой части леса.

Он сделал еще один шаг, осторожно поставив ногу на единственное небольшое желтое пятно, до которого смог дотянуться, и на этот раз нога его оказалась в сантиметЇре от черного. Она не касалась черного, он это видел, он отлично видел, как узкая желтая полоска проходила межЇду носком его сандалии и черным, однако змея зашевеЇлилась, будто почуяв его близость, подняла голову и устаЇвилась на его ногу блестящими, как бусинки, глазами, следя за тем, наступит он на нее или нет.

— Я не дотронулся до тебя! Ты не укусишь меня! Я же не дотронулся до тебя!

Еще одна змея бесшумно проползла возле первой, подняла голову, и теперь в его сторону были повернуты две головы, две пары глаз пристально следили за его ногой, уставившись как раз в то место под ремешком сандалии, где видна была кожа. Мальчик сделал нескольЇко шагов на носках и замер, охваченный ужасом. ПроЇшло несколько минут, прежде чем он решился снова сдвинуться с места.

А вот следующий шаг, наверно, будет самым длинЇным. Впереди была глубокая извивающаяся черная реЇка, протекавшая через весь ковер, а там, где он должен был через нее перебираться, находилась ее самая широЇкая часть. Поначалу он задумал было перепрыгнуть чеЇрез нее, но решил, что вряд ли сумеет точно приземлитьЇся на узкую полоску желтого на другом берегу. Он глуЇбоко вздохнул, поднял одну ногу и стал вытягивать ее вперед, дюйм за дюймом, все дальше и дальше, потом стал опускать ее, все ниже и ниже, и наконец сандалия благополучно коснулась желтого края, а затем и ступила на него. Он потянулся вперед, перенося тяжесть тела на эту ногу. Потом попытался переставить и другую ногу. Он вытягивал тело, но ноги были расставлены слишком далеко, и у него ничего не получалось. Тогда он попроЇбовал вернуться назад. Но и из этого ничего не вышло. У него получился шпагат, и он почти не мог сдвинуться с места. Он посмотрел вниз и увидел под собой глубоЇкую извилистую черную реку. В некоторых местах она начинала двигаться, раскручиваться, скользить и засветиЇлась каким-то ужасным маслянистым блеском. Он закаЇчался, дико замахал руками, силясь удержать равновеЇсие, но, похоже, только испортил дело. Он начал падать. Поначалу он медленно клонился вправо, потом все быЇстрее и быстрее. В последнее мгновение он инстинктивно выставил руку и тут увидел, что этой своей голой рукой может угодить прямо в середину огромной сверкающей массы черного, и, когда это случилось, он издал пронзиЇтельный крик ужаса.

А где-то далеко от дома, там, где светило солнце, мать искала своего сына.

Роалд Дал. Скачущий Фоксли

Перевод И. А. Богданова

В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони

Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )

avrud@mail. ru

Вот уже тридцать шесть лет, пять раз в неделю, я езжу в Сити поездом, который отправляется в воЇсемь двенадцать. Он никогда не бывает чересчур переЇполнен и к тому же доставляет меня прямо на станцию Кэннон-стрит, а оттуда всего одиннадцать с половиной минут ходьбы до дверей моей конторы в Остин-Фрайерз. Мне всегда нравилось ездить ежедневно на работу из пригород; ) в город и обратно: каждая часть этого небольЇшого путешествия доставляет мне удовольствие. В нем есть какая-то размеренность, действующая успокаиваюЇще на человека, любящего постоянство, и в придачу оно служит своего рода артерией, которая неспешно, но увеЇренно выносит меня в водоворот повседневных деловых забот.

Всего лишь девятнадцать-двадцать человек собираютЇся на пашей небольшой пригородной станции, чтобы сесть на поезд, отправляющийся в восемь двенадцать. СоЇстав нашей группы редко меняется, и когда на платфорЇме иногда появляется новое лицо, то это всякий раз выЇзывает недовольство, как это бывает, когда в клетку к канарейкам сажают новую птицу.

По утрам, когда я приезжаю на станцию за четыре минуты до отхода поезда, они обыкновенно уже все там, все эти добропорядочные, солидные, степенные люди, стоящие на своих обычных местах с неизменными зонтиЇками, в шляпах, при галстуках, с одними и теми же выЇражениями лиц и с газетами под мышкой, не меняющиеЇся с годами, как не меняется мебель в моей гостиной. Мне это правится.

Мне также нравится сидеть в своем углу у окна и чиЇтать "Тайме" под перестук колес. Эта часть путешествия длится тридцать две минуты, и, подобно хорошему проЇдолжительному массажу, она действует успокоительно на мою душу и старое больное тело. Поверьте мне, чтобы сохранять спокойствие духа, нет ничего лучше размеренЇности и постоянства. В общей сложности я уже почти десять тысяч раз проделал это утреннее путешествие и с каждым днем наслаждаюсь им все больше и больше. Я и сам (это отношения к делу не имеет, но любопытно) стал чем-то вроде часов. Я могу без труда сказать, опазЇдываем ли мы на две, три или четыре минуты, и мне не нужно смотреть в окно, чтобы сказать, на- какой станции мы остановились.

Путь от конца Кэннон-стрит до моей конторы ни доЇлог, ни короток — это полезная для здоровья небольшая прогулка по улицам, заполненным такими же путешестЇвенниками, направляющимися к месту службы по тому же неизменному графику, что и я. У меня возникает чувство уверенности от того, что я двигаюсь среди этих заслуживающих доверия, достойных людей, которые преЇданы своей службе и не шатаются по всему белу свету. Их жизни, подобно моей, превосходно регулирует минутЇная стрелка точно идущих часов, и очень часто наши пути ежедневно пересекаются на улице в одно и то же время па одном и том же месте.

К примеру, когда я сворачиваю на Сент-Свизинз-лейн, я неизменно сталкиваюсь с благонравной дамой средних лет в серебряном пенсне и с черным портфелем в руке. По мне, это образцовый бухгалтер пли, быть может, слуЇжащая какой-нибудь текстильной фабрики. Когда я по сигналу светофора перехожу через Треднидл-стрит,. в деЇвяти случаях из десяти я прохожу мимо джентльмена, у которого каждый день в петлице какой-нибудь новый саЇдовый цветок. На нем черные брюки и серые гетры, и это определенно человек пунктуальный и педантичный, скоЇрее всего — банковский работник или, возможно, адвоЇкат, как и я. Торопливо проходя мимо друг друга, мы несколько раз за последние двадцать пять лет обмениваЇлись мимолетными взглядами в знак взаимной симпатии и расположения.

Мне знакомы по меньшей мере полдюжины лиц, с коЇторыми я встречаюсь в ходе этой небольшой прогулки. И должен сказать, все это добрые лица, лица, которые мне нравятся, все это симпатичные мне люди — надежЇные, трудолюбивые, занятые, и глаза их не горят и не бегают беспокойно, как у всех этих так называемых умЇников, которые хотят перевернуть мир с помощью своих лейбористских правительств, государственного здравоохЇранения и всякого такого прочего.

Итак, как видите, я в полном смысле этого слова явЇляюсь довольным путешественником. Однако не правильЇнее ли будет сказать, что я был довольным путешественЇником? В то время, когда я писал этот небольшой автоЇбиографический очерк, который вы только что прочитаЇли, — у меня было намерение распространить его среди сотрудников нашей конторы в качестве наставления и примера — я совершенно правдиво описывал свои чувстЇва. Но это было целую неделю назад, а за это время проЇизошло нечто необыкновенное. По правде говоря, все наЇчалось во вторник на прошлой неделе, в то самое утро, когда я направлялся в столицу с черновым наброском своего очерка в кармане, и все сошлось столь неожиданЇным образом, что мне не остается ничего другого, как предположить, что тут не обошлось без Провидения. ГосЇподь Бог, видимо, прочитал мое небольшое сочинение и сказал про себя: "Что-то этот Перкинс становится чересЇчур уж самодовольным. Пора бы мне проучить его". Я искренне верю, что так оно и было.

Как я уже сказал, это произошло во вторник на проЇшлой неделе, в первый вторник после Пасхи. Было тепЇлое светлое весеннее утро, и я шагал к платформе нашей небольшой станции с "Тайме" под мышкой и наброском очерка "Довольный путешественник" в кармане, когда меня вдруг пронзила мысль — что-то не так. Я прямо-таки физически ощутил ропот, разом прошедший по ряЇдам моих попутчиков. Я остановился и огляделся.

Незнакомец стоял прямо посередине платформы, расЇставив ноги и сложив на груди руки, глядя на окружаюЇщее так, словно все вокруг принадлежало ему. Это был довольно большой, плотного сложения мужчина, и даже со спины он умудрялся производить сильное впечатлеЇние человека высокомерного и надменного. Определенно это был не наш человек. У него была трость вместо зонЇтика, башмаки на нем были коричневые, а не черные, шляпа серого цвета сидела как-то набекрень, и, как на него ни посмотри, что-то все-таки обнаруживало в нем лоск и внешний блеск. Более я не утруждал себя разЇглядыванием его персоны. Я прошествовал мимо него с высоко поднятой головой, добавив — я искренне надеЇюсь, что это так, — настоящего морозцу в атмосферу, и без того достаточно холодную.

Подошел поезд. А теперь постарайтесь, если можете, вообразить, какой ужас меня охватил, когда этот новый человек последовал за мной в мое собственное купе. ТаЇкого со мной никто еще не проделывал в продолжение пятнадцати лет. Мои спутники всегда почитали мое преЇвосходство. Одна из моих небольших привилегий состоЇит в том, что я сижу наедине с собой хотя бы одну, иноЇгда две или даже три остановки. А тут, видите ли, место напротив меня оккупировал этот человек, к тому же неЇзнакомец, который принялся сморкаться, шелестеть страницами "Дейли мейл", да еще закурил свою отвраЇтительную трубку.

Я опустил "Тайме" и вгляделся в его лицо. Он, видиЇмо, был того же возраста, что и я, — лет шестидесяти двух или трех, однако у него было одно из тех неприятно красивых, загорелых, напомаженных лиц, которые нынче то и дело видишь на рекламе мужских рубашек, — это я охотник на львов, и игрок в поло, и альпинист, побывавЇший на Эвересте, и исследователь тропических джунгЇлей, и яхтсмен одновременно; темные брови, стальные глаза, крепкие белые зубы, сжимающие трубку. Лично я недоверчиво отношусь ко всем красивым мужчинам. СоЇмнительные удовольствия будто сами находят их, и по миру они идут, словно лично ответственны за свою приЇвлекательную внешность. Я не против, если красива женЇщина. Это другое. Но мужская красота, вы уж простите меня, совершенно оскорбительна. Как бы там ни было, прямо напротив меня сидел этот самый человек, а я глядел на него поверх "Тайме", и вдруг он посмотрел на меня, и наши глаза встретились.

— Вы не против того, что я курю трубку? — спросил он, вынув ее изо рта. Только это он и сказал. Но голос его произвел на меня неожиданное действие. Мне даже показалось, будто я вздрогнул. Потом я как бы замер и по меньшей мере с минуту пристально смотрел на него, прежде чем смог совладать с собой и ответить.

— Это ведь вагон для курящих, — сказал я, — поэтоЇму поступайте как угодно.

— Просто я решил спросить.

И опять этот удивительно рассыпчатый, знакомый гоЇлос, проглатывающий слова, а потом сыплющий ими, — маленькие и жесткие, как зернышки, они точно вылетаЇли из крошечного пулеметика. Где я его слышал? И поЇчему каждое слово, казалось, отыскивало самое уязвимое место в закоулках моей памяти? Боже мой, думал я. Да возьми же ты себя в руки. Что еще за чепуха лезет мне в голову!

Незнакомец снова погрузился в чтение газеты. Я сдеЇлал вид, будто делаю то же самое. Однако теперь я уже был совершенно выбит из колеи и никак не мог сосредоЇточиться. Я то и дело бросал на него взгляды поверх гаЇзеты, так и не развернув ее. У него было поистине неЇсносное лицо, вульгарно, почти похотливо красивое, а маслянистая кожа блестела попросту непристойно. ОднаЇко приходилось ли мне все-таки когда-нибудь видеть это лицо или нет? Я начал склоняться к тому, что уже видел ею, потому что теперь, глядя на него, я начал ощущать какое-то беспокойство, которое не могу толком описать, — оно каким-то образом было связано с болью, с применеЇнием силы, быть может, даже со страхом, когда-то испыЇтанным мною.

В продолжение поездки мы более не разговаривали, но вам нетрудно вообразить, что мое спокойствие было нарушено. Весь день был испорчен, и не раз кое-кто из моих товарищей по службе слышал от меня в тот день колкости, особенно после обеда, когда ко всему добавиЇлось еще и несварение желудка.

На следующее утро он снова стоял посередине платЇформы со своей тростью, трубкой, шелковым шарфиком и тошнотворно красивым лицом. Я прошел мимо него и приблизился к некоему мистеру Граммиту, биржевому маклеру, который ездил со мной в город и обратно вот уже более двадцати восьми лет. Не могу сказать, чтобы я с ним когда-нибудь прежде разговаривал — на нашей станции собираются обыкновенно люди сдержанные — но в сложившейся критической ситуации вполне можно первым вступить в разговор.

— Граммит, — прошептал я. — Кто этот прохвост?

— Понятия не имею, — ответил Граммит.

— Весьма неприятный тип.

— Очень.

— Полагаю, он не каждый день будет с нами ездить.

— Упаси Бог, — сказал Граммит.

II тут подошел поезд.

На этот раз, к моему великому облегчению, человек сел в другое купе.

Однако на следующее утро он снова оказался рядом со мной.

— Да-а — проговорил он, устраиваясь прямо напроЇтив меня. — Отличный денек.

И вновь что-то закопошилось на задворках моей паЇмяти, на этот раз сильнее, и уже всплыло было на поЇверхность, но ухватиться за нить воспоминаний я так и не смог.

Затем наступила пятница, последний рабочий день недели. Помню, что, когда я ехал на станцию, шел дождь, однако это был один из тех теплых искрящихся апрельЇских дождичков, которые идут лишь минут пять или шесть, и когда я поднялся на платформу, все зонтики были уже сложены, светило солнце, а по небу плыл я большие белые облака. Несмотря на все это, у меня быЇло подавленное состояние духа. В путешествии я уже не находил удовольствия. Я знал, что опять явится этот незнакомец. И вот пожалуйста, он уже был тут как тут; расставив ноги, он ощущал себя здесь хозяином, и на сей раз к тому еще и небрежно размахивал своей тростью.

Трость! Ну конечно же! Я остановился, точно оглуЇшенный.

"Это же Фоксли! — воскликнул я про себя. — СкачуЇщий Фоксли! И он по-прежнему размахивает своей троЇстью! "

Я подошел к нему поближе, чтобы получше разгляЇдеть его. Никогда прежде, скажу я вам; не испытывал я такого потрясения. Это и в самом деле был Фоксли. Брюс Фоксли, или Скачущий Фоксли, как мы его назыЇвали. А в последний раз я его видел... дайте-ка подуЇмать... Да. я тогда еще учился в школе, и мне было лет двенадцать-тринадцать, не больше.

В эту минуту подошел поезд, и, Бог свидетель, он снова оказался в моем купе. Он положил шляпу и трость но полку, затем повернулся, сел и принялся раскуривать свою трубку. Взглянув на меня сквозь облако дыма своЇими маленькими холодными глазками, он произнес:

— Потрясающий денек, не правда ли? Прямо лето. Теперь я его голос уже не спутаю ни с каким друЇгим. Он совсем не изменился. Разве что другими стали

слова, которые произносил этот голос.

— Ну что ж, Перкинс, — говорил он когда-то. — Что ж, скверный мальчишка. Придется мне поколотить тебя.

Как давно это было? Должно быть, лет пятьдесят наЇзад. Любопытно, однако, как мало изменились черты его лица. Тот же надменно вздернутый подбородок, те же раздутые ноздри, тот же презрительный взгляд маленьЇких, пристально глядящих глаз, посаженных, видимо для удобства, чуточку близко друг к другу; все та же манеЇра приближать к вам свое лицо, наваливаться на вас, как бы загонять в угол; даже волосы его я помню — жесткие и слегка завивающиеся, немного отливающие маслом, подобно хорошо заправленному салату. На его столе всегЇда стоял пузырек с экстрактом для волос (когда вам приЇходится вытирать в комнате пыль, то вы наверняка знаЇете, что где стоит, и начинаете ненавидеть все находяЇщиеся в ней предметы), и на этом пузырьке была этиЇкетка с королевским гербом и названием магазина на Бонд-стрит, а внизу мелкими буквами было написано:

"Изготовлено по специальному распоряжению для парикЇмахеров его величества короля Эдварда VII". Я это помЇню особенно хорошо, потому что мне казалось забавным, что магазин гордится тем, что является поставщиком для парикмахеров того, кто практически лыс — пусть это и сам монарх.

И вот теперь я смотрел на Фоксли, откинувшегося на сиденье и принявшегося за чтение газеты. Меня охватиЇло какое-то странное чувство оттого, что я сидел всего лишь в ярде от этого человека, который пятьдесят лег назад сделал меня настолько несчастным, что было вреЇмя, когда я помышлял о самоубийстве. Меня он не узЇнал; тут большой опасности не было, потому что я отЇрастил усы. Я чувствовал себя вполне уверенно и мог рассматривать его, сколько мне было угодно.

Оглядываясь назад, я теперь уже не сомневаюсь, что изрядно пострадал от Брюса Фоксли уже в первый год учебы в школе, и, как ни странно, невольно этому споЇсобствовал мой отец. Мне было двенадцать с половиной лет, когда я впервые попал в эту замечательную старинЇную школу. Было это, кажется, в 1907 году. Мой отец, в шелковом цилиндре и визитке, проводил меня до вокЇзала, и до сих пор помню, как мы стояли на платформе среди груды ящиков и чемоданов и, казалось, тысяч очень больших мальчиков, т

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я