Уоррен Мерфи И Ричард Сэпир. В руках врага

————————————————-

выпуск 7

Перевод О. Алякринского

Издательский центр "Гермес" 1994

OCR Сергей Васильченко

————————————————

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Уолтер Форбиер нехотя протянул свою "беретту" 25-го калибра владельцу небольшого книжного магазина на бульваре Распай в Париже. Дело было ранним апрельским утром, когда под лучами сверкающего весеннего солнца раскрываются первые бутоны цветов, и ровно за четыре часа до того, как хохочущие громилы вбили его ребра в сердце.

- Нож? - спросил тощий старик в сером свитере и с двухдневной щетиной. Зубы у него были черными от вязкой массы, которую он жевал, раскатывая по губам.

- Нет, - ответил Форбиер.

- И кастет?

- Нет.

- Гранаты?

- Нет.

- Другое оружие?

- А если я владею карате, мне что - отрубить себе руки? - спросил Форбиер.

- Пожалуйста, не надо! Мы просто должны все проверить, - сказал старик. - Теперь подпишите вот здесь. - Он расстегнул пластиковую папку и вынул карточку размером три на пять дюймов. Форбиер разглядел свою собственную подпись на обороте. Старик положил карточку на прилавок - пустой стороной вверх.

- Почему у вас нет карточки с фотографией и указанием веса и роста?

- Пожалуйста, не надо! - сказал старик.

- Их больше пугает то, что я могу кого-то убить, чем то, что убить могут меня!

- Вы пушечное мясо, Уолтер Форбье. Я правильно произношу вашу фамилию?

- Что на французский манер. А надо: "Фор" и "биер". Форбиер.

Его маленький пистолет исчез под прилавком. Форбиеру захотелось схватить его и убежать. У него было такое ощущение, что он потерял в море плавки и теперь на глазах у тысяч зевак, собравшихся на берегу, ему надо пройти полпляжа к своим вещам.

- Вот и все, - сказал старик после того, как Форбиер поставил свою подпись на карточке. - Вы свободны.

- Что вы собираетесь с ним делать? - спросил Форбиер, кивнув на прилавок, под которым только что исчез его пистолет.

- Вы получите новый, когда вам разрешат.

- Этот был у меня пять лет, - сказал Форбиер. - И ни разу меня не подводил.

- Пожалуйста, не надо! - сказал старик. - Не отнимайте у нас время. Кроме вас, есть еще и другие.

- Не понимаю, почему бы им просто не отозвать нас домой.

- Шшш! - прошептал старик. - Уходите!

Уолтеру Форбиеру было двадцать девять лет, и в то весеннее утро ему хватило ума не надеяться дожить до тридцати.

Пять лет назад, демобилизовавшись из морской пехоты с дипломом инженера-механика, он обнаружил, что почти все, чему он выучился во время военной службы, оказалось бесполезным.

- У меня диплом с отличием, - говорил тогда Форбиер.

- Это означает, что вы лишь блестящий эксперт по устаревшим системам, - сказали ему в агентстве по найму.

- Ну и что же мне теперь делать?

- А чем вы занимались в последнее время?

- Топал по болотам по уши в грязи, старался не наступать на мины и выкручиваться из ситуаций, которые не сулили мне долгую жизнь, - ответил Форбиер.

- Тогда вам следует заняться политикой! - посоветовали в агентстве по найму.

Форбиер женился и сразу понял, что другие вкушают те же наслаждения, не обременяя себя юридическими сложностями. Во время медового месяца его жена пригласила несколько юных нимф подсесть к ним за столик. Он поразился тогда: ее совсем не волновало, что кто-то из них мог ему приглянуться. Потом он понял: это ему надо было ревновать. Юные нимфы предназначались его жене.

- Почему же ты не предупредила меня, что ты лесбиянка? - спросил он тогда.

- Ты первый понравившийся мне мужчина. Я не хотела причинять тебе страдания.

- Но зачем же ты вышла за меня?

- Мне казалось, мы сумеем как-то это уладить.

- Как?

- Не знаю.

И вот, оставшись без жены, без работы и имея на руках никому не нужный диплом инженера, Уолтер Форбиер поклялся, что больше не допустит опрометчивых шагов в жизни и займется чем-нибудь более надежным. Он осмотрелся и понял, что наиболее многообещающим занятием с этой точки зрения была холодная война. Если Америке суждено было потерпеть в ней поражение, то коммунисты обещали покончить с безработицей.

Поэтому Уолтер Форбиер нанялся в Центральное разведывательное управление и - за 427 долларов 83 цента месячной надбавки - был зачислен в особую команду "Подсолнух".

- Это очень здорово! Ты увидишь мир. Будешь разъезжать один или в составе группы. Будешь получать эту надбавку. А все, что от тебя требуется, - это поддерживать хорошую форму.

- А "Подсолнух" не расформируют? - осторожно поинтересовался Форбиер.

- Это невозможно, - уверил его старший офицер.

- Почему?

- Потому что решение о его расформировании зависит не от нас.

- А от кого?

- От русских.

Именно русские, как объяснил ему старший офицер, и заварили всю эту кашу. В конце второй мировой войны у Советского Союза обнаружился избыток хорошо обученных террористических групп в Восточной Европе. Это были не многочисленные боевые подразделения, а небольшие команды специалистов по устранению конкретных лиц. Простые солдаты стреляют и бегут в атаку. Этим же людям надо было назвать имя, и они гарантировали, что данный человек, кто бы он ни был и где бы ни находился, в течение недели будет мертв. Русская группа называлась "Треска" - как рыба.

Старший офицер не знал, почему русские назвали свое подразделение "Треска", как и не знал, почему ЦРУ назвало подразделение по борьбе с "Треской" - "Подсолнухом". "Треска" сыграла решающую роль в ходе вторжения русских в Чехословакию и более чем решающую во время краткого периода чешского сопротивления. В ее задачу входило убийство лидеров оппозиции сразу же после ввода в страну русских танков.

- Здорово поработали. Их было не отличить от чехов. А танки служили просто декорацией, своего рода - демонстрация силы. Чехи проиграли, потому что у них не осталось в живых ни одного лидера - некому было повести людей в горы.

- А почему же мы не использовали "Подсолнух" во Вьетнаме? - спросил Уолтер Форбиер.

- То-то и оно. В этом не было необходимости.

Как объяснил старший офицер, "Подсолнух" был создан для того, чтобы в Западной Европе существовала контргруппа убийц. То есть чтобы русские знали: если они задействуют "Треску", американцы тут же задействуют "Подсолнух".

- Это как ядерный арсенал, который ни одна из сторон не хочет применять.

У Америки было аналогичное оружие - вот русские и не хотели применять свое.

И это имело успех, говорил старший офицер. Не считая случайно обнаруживаемых то там то сям одного-двух трупов, обе террористические группы вели беззаботную жизнь в Западной Европе, уведомляя о своем присутствии друг друга. Но ни одна из сторон не предпринимала активных действий.

Лишь решение русских положить конец "Треске" могло положить конец "Подсолнуху".

Форбиер, изъявив готовность вступить в "Подсолнух", решил присоединиться к группе в Риме накануне Рождества. Он отдал "Подсолнуху" четыре с половиной года - это был сокращенный период полного курса обучения: ему скостили шесть месяцев за счет службы в морской пехоте.

Пять лет занятий.

Он выучил французский и русский настолько хорошо, что мог говорить на обоих языках во сне. Изучил методику контроля внутренней энергетики - и мог сохранять работоспособность целую неделю, имея на сон лишь час в сутки. Тренировочные прыжки с самолетов для курсантов "Подсолнуха" заключались в следующем: надо было прыгнуть, держа парашют в руках, и раскрыть его только на полпути к земле.

Он выучил систему стрельбы по ощущению, когда стрелок цель не видит, а чувствует ее. Прицел - механическое приспособление, и оно очень удобно, когда надо обучить тысячи людей посылать пули в сторону намеченной цели. Но система стрельбы по ощущению позволяла работать с огнестрельным оружием так, что траектория пули становилась продолжением руки стрелка. Надо было вообразить себе торчащий из ствола шест длиной в ярд и параболическую траекторию пули, и тогда после четырехсот выстрелов ежедневно в течение четырех лет вы умели безошибочно определять траекторию полета пули. Но тренироваться нужно было только с одним и тем же оружием, которое за эти годы становилось частью вашего тела. Для Уолтера Форбиера таким неотъемлемым органом стала его "беретта" 25-го калибра.

После пяти лет тренировок Форбиер прибыл на задание и в первый же день получил приказ сдать свою "беретту" в книжный магазин. У него не было времени даже обменять американские доллары на франки. Но связной сунул ему в карман новенькие хрустящие стофранковые банкноты. Поездка на такси до книжного магазина обошлась ровно в сорок два франка по счетчику - почти десять американских долларов. Когда Форбиер вошел в магазин, он был смертоносным инструментом внешней политики. Покинув его без оружия и без каких-либо объяснений, он превратился в живую мишень, ждущую стрелка.

Он опять все неверно рассчитал!

Но уж если ему суждено было умереть, по крайней мере перед смертью он насладится парижской кухней. Не чем-то из ряда вон выходящим, но достаточно изысканным. Он подсознательно понимал, что, если рискнет отведать нечто сногсшибательное, судьба не позволит ему этого. Но если просто пообедать в хорошем ресторане, то судьбу можно и перехитрить.

Оказавшись на бульваре Сен-Жермен, он выбрал "Ле Вагабон" - подходящий двухзвездный ресторан. Начал с "фрю де мер" - сырых моллюсков, сырых креветок и сырых устриц.

- Уолтер! Уолтер Форбиер! - обратился к нему мужчина в элегантном костюме от Пьера Кардена. - Я так рад, что нашел вас. Напрасно вы взяли эти "фрю де мер". Позвольте я сделаю для вас заказ.

Незнакомец повесил черную шляпу на спинку стула рядом с Уолтером и сел напротив него. На отличном французском он заказал для Форбиера другое блюдо. Незнакомцу было слегка за пятьдесят, его кожу покрывал безупречный загар, а на губах играла широкая улыбка банковского воротилы.

- Кто вы такой? И что вообще происходит? - спросил Уолтер.

- Происходит то, что "Подсолнухи" сдают оружие. Это приказ Совета безопасности руководству ЦРУ. Правительство обеспокоено возможностью новых инцидентов с сотрудниками ЦРУ. В Вашингтоне сочли, что без оружия вы не сможете причинить ущерб.

- Не хочу показаться невежей, сэр, - сказал Форбиер, - но я не понимаю, о чем идет речь.

- Верно. Пароль. Так, посмотрим. Сейчас у нас апрель. "А". Прибавьте к первой букве одну предпоследнюю в слове "апрель" - и получите "Б". Большой бардак. Брюки Билла. Верно?

- Веселый Винни, - сказал Уолтер, взяв следующую букву в алфавите.

- Я вас знаю. Никто больше не пользуется паролями. Все знают друг друга. Не ешьте хлеб.

- Рад вас видеть, - сказал Форбиер. - Когда я встречусь с остальными членами группы?

- Так, давайте посмотрим. Кэссиди в Лондоне и скоро уходит в отставку. Навроки выбыл. Ротафел, Мейерс, Джон, Сойер, Бенсен и Кэнтер выбыли вчера, а Уилсон - сегодня утром. Итого остается еще семь, но они в Италии и, возможно, выбудут к вечеру или к завтрашнему утру.

- Выбудут? Куда?

- В мир иной. Я же сказал вам: не ешьте здешний хлеб.

Он выхватил кусок из пальцев Форбиера.

- Кто вы?

- Извините, - сказал незнакомец. - Я привык, что в "Подсолнухе" меня знают все. Разве вам в Штатах не рассказывали обо мне? Я полагаю, они больше не суетятся, добывая мои фотографии. Я Василий.

- Кто-о?

- Василий Василивич. Заместитель командира "Трески". Вы могли бы узнать обо мне куда больше, если бы ваше правительство не рехнулось. Жаль, что все так вышло. А вот и ваш заказ!

Форбиер заметил, что этот человек вооружен. Под его безупречно сшитым костюмом угадывалась подмышечная кобура. Почти незаметно со стороны. Но он был при оружии! Как и двое мужчин, в упор смотревших на Форбиера из дальнего угла ресторана. Один из них был исполинского роста и все время похохатывал.

Василивич посоветовал не обращать внимания на его смех.

- Это тупой зверь. Садист. Самое неприятное в долгосрочных операциях заключается в том, что ты должен уживаться с членами группы как с членами семьи. Этот хохотун - Михайлов. Если бы не "Треска", его давно бы упекли в психушку строгого режима. Как вашего Кэссиди.

Форбиер решил заказать другое блюдо. Ему захотелось филе. Когда подали филе, он пожаловался официанту, что нож тупой. Официант в развевающемся переднике исчез в кухне.

- Я последний из "Подсолнуха"?

- В Центральной Европе? Похоже на то.

- Полагаю, вы не можете нарадоваться своим успехам, - сказал Форбиер.

- Каким еще успехам? - спросил Василивич, макая кусок телятины в винный соус и осторожно поднося его ко рту, стараясь не накапать на рубашку.

- Вам удалось уничтожить "Подсолнух". - Теперь Форбиер знал, что делать. Пять лет его обучали чему-то, и если уж он был последним из обезоруженного "Подсолнуха", группа по крайней мере потерпит поражение не с сухим счетом. Он заставил себя отвести взгляд от горла Василивича и воззрился на дверь кухни в дальнем левом углу ресторана "Ле Ватабон", откуда должен был появиться официант с острым ножом. Он откусил хлеб. Василивич оказался прав: корка была как картон.

- Когда "Подсолнух" будет уничтожен, мы утвердимся во всей Западной Европе и в Англии, а потом, если нас не остановят, проникнем в Америку. А потом, если нас не остановят, мы все в конце концов окажемся участниками маленькой ядерной войны. Так что же мы выиграем, уничтожив вас? Сражение в Европе? Сражение в Америке? У нас здесь возник замечательный баланс страха, а ваши идиоты-конгрессмены решили жить по детсадовским законам, о которых уже все в мире давно забыли. Ваша страна сошла с ума.

- Вас же никто не заставляет проникать в Западную Европу.

- Сынок, ты не знаешь свойств вакуума. Тебя туда засасывает. Уже у нас нашлись люди, которые выдумывают для нас замечательные ходы. И все будет выглядеть очень хорошо. Пока мы не убьем сами себя. Если бы вы остались в живых, вы бы сами увидели. Точно так же, как мы должны воспользоваться тем преимуществом, что вас обезоружили, мы воспользуемся тем, что вся Западная Европа, так сказать, окажется без оружия.

- Вы отлично говорите по-английски, - заметил Форбиер.

- Не надо было вам есть этот хлеб, - заметил Василивич.

Принесли острый нож, но не официант, а гигант хохотун, который, все так же хохоча, разрезал филе для Форбиера. Форбиер отказался от десерта.

А потом в тихом переулке рядом с бульваром Сен-Жермен, за обувным магазином, в витрине которого были выставлены блестящие сапоги на каблуках, хохотун с тремя подручными вбил ребра в сердце Уолтера Форбиера.

Василивич мрачно наблюдал за экзекуцией.

- Ну вот, начинается, - произнес он на русском. Лицо его помрачнело, точно предвещало зимнюю непогоду. - Ну вот, начинается.

- Победа! - сказал гигант хохотун, отирая ладони. - Великая победа.

- Мы ничего не выиграли, - сказал Василивич.

Вдруг на город обрушился весенний ливень, напоив корни деревьев и распустившиеся почки и смыв кровь с молодого лица Уолтера Форбиера.

А в Вашингтон из Лэнгли, штат Вирджиния, прибыл курьер с новыми инструкциями и прервал заседание Совета национальной безопасности, на котором председательствовал президент.

Курьер получил подпись государственного секретаря, которому он должен был передать запечатанный пакет. Под оберткой оказался белый конверт, обработанный специальным химическим составом, так что, если бы кто-то посторонний до него дотронулся, на конверте тотчас проступили бы жировые пятна от пальцев. Государственный секретарь, отдуваясь под тяжестью своего тучного тела, оставил черные отметины на конверте, вскрытом его пухлыми пальцами. Президент взглянул в его сторону, посасывая ноющий кончик правого указательного пальца. Полчаса назад кто-то передал ему документ с грифом "В одном экземпляре". Папка попала на большой полированный стол черного дуба в секретной комнатке позади Овального кабинета. Бумаги были соединены металлической скрепкой. Папка проделала путь от госсекретаря к директору ЦРУ, затем к министрам сухопутных войск, военно-воздушных и военно-морских сил, к министру обороны и директору Агентства по национальной безопасности. Когда документ дошел до президента, он поспешно схватил бумаги, так что острый конец скрепки впился ему в палец - и выступила кровь.

- Слава Богу, что здесь нет сотрудников Секретной службы, - сказал, смеясь, президент, - а то бы они надели на эту скрепку наручники.

Присутствующие вежливо посмеялись. Три графина с водой совсем не случайно были всегда сдвинуты на дальний край длинного стола. Кто бы ни сидел рядом с президентом, всегда сталкивал локтем один из графинов на пол. Члены Совета безопасности совершенно случайно узнали, что некоторые секретные документы оказывались неводостойкими всякий раз, когда графин вдруг оказывался у президентского локтя.

Государственный секретарь прочитал врученный ему документ и сказал торжественным голосом, в котором проскальзывали гортанные звуки, напоминающие о том, что его юность прошла в Германии.

- Этого следовало ожидать. Мы могли это предвидеть.

Он снял скрепку и передал три листка серой бумаги президенту Соединенных Штатов, который тут же порезал большой палец о край документа.

Все сидящие за столом сошлись во мнении, что края плотной бумаги слишком острые. Президент попросил принести воды, чтобы промыть порез. Государственный секретарь наполнил стакан до половины и передал его президенту.

- Спасибо, - сказал президент и смахнул стакан на колени директору ЦРУ - тому сегодня выпала очередь сидеть рядом с президентом, но он всегда жаловался, что министр сухопутных войск вечно пропускает свою очередь.

Министр обороны наполнил другой стакан и собственноручно принес его главе государства, и президент сунул кровоточащий палец в воду.

- Осторожнее, сэр, - предупредил госсекретарь. - Этот документ также неводостойкий.

- Да? - спросил президент и, вытащив палец из воды, взял бумагу обеими руками. Большой палец его правой руки прошел сквозь лист, как ложка сквозь овсянку. - Ах ты! - воскликнул президент Соединенных Штатов.

- Ничего страшного, - сказал госсекретарь. - Я помню, что там написано. Дословно.

Группа "Подсолнух" уничтожена. Она была сдерживающим фактором русской "Трески", успешно действовавшей в Восточной Европе. "Подсолнух" уничтожили сразу же после его разоружения. Оружие было изъято у членов группы из боязни очередного международного скандала. Сейчас "Треска" получила полный карт-бланш, ощутила вкус крови, и теперь ее, по-видимому, ничто не остановит.

- Может быть, послать жесткую ноту в Кремль? - предложил министр обороны.

Государственный секретарь покачал головой.

- У них свои проблемы. Они не могут остановить "Треску". Мы создали вакуум, который их втягивает. Они в данной ситуации бессильны что-либо изменить. У них ведь тоже есть ястребы. После почти тридцатилетней игры в кошки-мышки, мышка внезапно попала к ним в пасть, и они ее заглотнули. Чем мы можем им угрожать в этой ноте? "Будьте осторожны, а не то в следующий раз вас ждет еще больший успех"?

Директор ЦРУ стал объяснять, как действует "Подсолнух" и что человеку - исключительно способному человеку - требуется по крайней мере пять лет усиленных тренировок, чтобы достичь того уровня подготовки, который необходим для осуществления тайных убийств. Теперь для противостояния "Треске" нужно было создать аналогичное по боеспособности большое подразделение. Или развязать ядерную войну.

- Или выжидать, - сказал госсекретарь. - Они будут убивать и убивать до тех пор, пока наконец не проснется американская общественность.

- И что тогда? - спросил президент.

- И тогда мы будем молиться, чтобы у нас осталось хоть какое-нибудь оружие, с помощью которого мы сумеем сражаться с ними, - ответил госсекретарь.

- Америка еще не умерла, - сказал президент, и голос его прозвучал умиротворенно, а глаза просветлели после этих слов. Таким образом решение было молчаливо принято, и он обратился к следующему вопросу повестки дня.

Президент отменил встречу с делегацией Конгресса, назначенную после обеда, и отправился к себе в спальню - удивительный шаг для пребывающего в отличной форме президента. Он плотно затворил за собой тяжелую дверь и лично задернул шторы. В ящике письменного стола у него стоял красный телефон. Он дождался, когда часы покажут ровно 16:15, и снял трубку.

- Мне надо с вами поговорить.

- Я ждал вашего звонка, - раздался в трубке лимонно-кислый голос.

- Когда вы можете прибыть в Белый дом?

- Через три часа.

- Значит, вы не в Вашингтоне?

- Нет.

- А где?

- Вам необязательно это знать.

- Но вы же существуете, не так ли? Ваши люди могут совершать поразительные вещи, не так ли?

- Да.

- Никогда не думал, что мне придется обратиться к вам за помощью. Я надеялся, что не придется.

- Мы тоже.

Президент поставил красный телефон обратно в ящик. Его предшественник рассказал ему о существовании этого телефона за неделю до своего ухода в отставку. Разговор состоялся в этой комнате. Бывший президент в тот день много пил и плакал. Он положил левую ногу на пуфик, чтобы унять боль. Он восседал на белой пуховой подушке.

- Они убьют меня, - говорил бывший президент. - Меня убьют - и всем будет наплевать. Они отпразднуют на улицах мою смерть. Вы это понимаете? Эти люди убьют меня, и вся страна устроит по этому поводу праздник.

- Это не так, сэр. Многие вас все еще любят, - возразил ему тогдашний вице-президент.

- Вы еще скажите: пятьдесят один процент избирателей! - ответил президент и шумно высморкался в платок.

- Вы крупный политик, сэр.

- И что из этого? Если бы Джон Кеннеди сделал то же, что и я, все бы сказали: детская шалость! Шутка! Если бы это сделал Линдон Джонсон, никто бы ничего не узнал. Если бы Эйзенхауэр.

- Айк бы такого не сделал, - прервал его вице-президент.

- Но если бы!

- Не сделал бы!

- У него бы мозгов для этого не хватило! Этому болвану все приносили на блюдечке. Победа во второй мировой войне - все! Мне пришлось сражаться за все, что я получил. Никто никогда не любил меня просто за то, что я - это я. Даже жена. Не совсем...

- Сэр, вы меня вызвали по какому-то делу?

- Да. В этом письменном столе, в ящике стоит красный телефон. Он будет принадлежать вам, когда я уйду с поста президента. - Эта мысль поразила его, и он зарыдал.

- Сэр...

- Подождите минуту, - всхлипнул президент, беря себя в руки. - Да, так вот. Когда этот день настанет, телефон будет ваш. Не пользуйтесь им. Все они подонки и предатели и думают только о себе.

- Кто, сэр?

- Эти убийцы. Они совершают убийства и скрываются. Они разъезжают по всей стране, убивают наших граждан. Вам придется нести за них ответственность, когда станете президентом. Как вам это нравится? - Президент криво усмехнулся сквозь потоки слез.

- Да кто же они?

Как объяснил ему бывший президент, Джон Кеннеди - которого никогда ни в чем не обвиняли - все и начал. Кодовое название: КЮРЕ.

- По сути, это была шайка отвратительных убийц, которым нельзя было доверять ни на йоту. Когда все шло хорошо, они были тише воды, ниже травы. Но когда начинало пахнуть жареным, они распоясывались и распускали руки.

- И все же мне не вполне ясно, сэр. Вы можете объяснить поподробнее?

И президент объяснил. Правительство создало КЮРЕ из опасения, что конструкция не уцелеет под натиском разгула преступности. Правительству потребовались дополнительные гарантии в этой области. Но дополнительные меры сами по себе были нарушением конституции. И вот, не будучи пойманным за руку и обвиненным и противозаконных действиях ни репортерами, ни кем бы то ни было еще, - этот добренький либерал Джон Кеннеди снял некоего сотрудника ЦРУ с должности и обеспечил его тайным финансированием. Это была строго секретная статья бюджета. Создалась сеть по всей стране, и никто, за исключением главы этой организации (а им был уроженец Новой Англии, который взирал на всех калифорнийцев свысока, потому что они все рождались голодранцами), не знал о ее существовании. В этой организации были и исполнители - маньяк-убийца и его учитель, иностранец, да к тому же небелый.

- Сэр, я что-то не понимаю, каким образом до сих пор об этой организации никто не узнал, - с сомнением сказал тогда вице-президент.

- Если о чем-то знают трое и только двое из них понимают суть происходящего и если вы можете убить всякого, кто о чем-то догадывается, причем совершенно свободно и безнаказанно, то можно скрыть все, что угодно. Но если вы президент Соединенных Штатов Америки и республиканец, и родом из Калифорнии, тогда вам не удастся даже попытка спасти институт президентства и эту страну.

- Сэр, после того как я вступлю в должность президента, я не потерплю такой организации...

- Тогда снимите трубку и скажите им, что они расформированы. Валяйте! Скажите им! Джонсон рассказал мне о них и предупредил, что, если я захочу от них избавиться, мне надо только сообщить им, что они расформированы.

- И вы им сообщили?

- Вчера.

- И каков результат?

- Они сказали, что решать вам, потому что я ухожу в отставку на этой неделе.

- А что вы им сказали?

- Я сказал, что не ухожу. Я сказал, что буду сражаться. Я сказал, что, если эти слабаки не станут поддерживать своего президента в час опасности, я их возьму за яйца. Я объявлю, чем они занимались. Я их разоблачу. Я отправлю их на скамью подсудимых, и их будут судить за убийства. Я устрою этому КЮРЕ праздничную литургию. Вот что я им сказал.

- И что было дальше?

- То же, что бывает со всяким великим государственным деятелем, который не намерен лизать задницы либеральным политикам, который отстаивает американские ценности, на которого можно положиться в критический момент истории.

- Я спрашиваю, сэр, что произошло с вами?

- Я отправился спать, как обычно распрощавшись со своей, как считалось, преданной и компетентной охраной. Ночью до моего слуха донесся тихий стук. Я попытался открыть глаза, но не смог - и тут меня сморил глубокий сон. Когда же я проснулся, весь мир был распростерт у моих ног. Весь мир - внизу! Я оказался на верхушке памятника Вашингтону, и кругом не было ни огонька. А я сидел на самом кончике этой бетонной иглы и смотрел вниз. Правая нога свешивалась с одной стороны, левая с другой, и какой-то человек - могу только сказать, что у него были толстые запястья, - держал меня с одной стороны, и какой-то азиат с длинными ногтями - с другой. Так я и сидел там в халате, и острие бетонной иглы впивалось между половинками моей ... сами понимаете чего. И человек с толстыми запястьями объявил мне, что болтуны - несносны и что я должен уйти в отставку не позже чем через неделю.

- А вы что сказали?

- Я сказал: даже если это и сон, я - ваш президент!

- А он что?

- А он сказал, что они меня там и оставят, а я взмолился, чтобы они этого не делали, а он сказал, что либо я остаюсь там, либо они сбросят меня вниз. И игла пройдет сквозь меня. И во сне я пообещал им уйти в отставку. - Он яростно высморкался в салфетку.

- То есть у вас был ночной кошмар.

И вот тогдашний, очень скоро должный стать бывшим президент вытащил из-под себя пуховую подушку.

- Сегодня утром главный врач страны удалил из ректального отверстия вашего президента кусочки цемента. Я ухожу в отставку завтра.

И вот так случилось, что в суматохе вступления в должность президента страны, раздираемой противоречиями, бывший вице-президент, а ныне президент не дотрагивался до красного телефона. Даже теперь, поговорив с лимонноголосым мужчиной, он и сам не отдавал себе отчета в том, какие силы выпускает на волю. Но риск себя оправдывал. В мире создалась такая ситуация, которая могла бы привести к мировой войне, если не предотвратить события. А третья мировая война, со всеми сопровождающими ее ядерными ужасами, будет последней.

Стараясь не шуметь, он задвинул ящик и, чертыхнувшись, быстро выдвинул его снова. Вечно он такими ящиками прищемлял себе мизинец.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Звали его Римо, и он плыл в голубых водах океана неподалеку от западного побережья Флориды. Он делал редкие мощные гребки, рассекая глубокую воду мускулистым телом, точно плавником, минуя зеленые водоросли и рифы, где ловцы крабов снимали для других урожай. В то утро на берегу по радио предупредили о появлении акулы, и большинство пловцов-любителей решили провести весь день на берегу с джином и лаймовым соком, рассказывая истории о своих невероятных подвигах, и их героизм возрастал по мере восхождения солнца к зениту и убывания джина в бутылках, пока рассказчики и слушатели поглощали куски свежего крабьего мяса и печеной кефали, макая их в сладкий соус.

Римо отправился вслед за четырьмя ныряльщиками с подводными ружьями, но плыл чуть поодаль, то опережая их, то оставаясь далеко позади, пока все четверо, заметив его, не решили остановиться и всплыть на поверхность. Водная поверхность из глубины всегда кажется блестящей. Он быстро поплыл навстречу сияющей глади и, точно дельфин, выпрыгнул в воздух, так что вода только всплеснулась у него около пяток, и в последний миг его мощного взлета со стороны могло показаться, что он стоит по щиколотку в воде. Он рухнул обратно в воду, широко расставив руки и шумно взметнув веер брызг, чем предотвратил новое погружение с головой.

Тут и ныряльщики прорвали водную поверхность рядом с ним.

Отфыркиваясь и отплевываясь, они сняли маски и вынули изо рта трубки, подсоединенные к кислородным баллонам.

- Ладно, мы сдаемся, - сказал один из них. - Где же ваш запас кислорода?

- Что? - спросил Римо.

- Запас кислорода.

- Там же, где у вас. В легких.

- Но вы же провели вместе с нами под водой двадцать минут.

- Неужели?

- Так как же вы дышали?

- Никак. Не под водой же, - ответил Римо и нырнул, косо погрузив тело в зелено-голубую прохладу. Он наблюдал, как ныряльщики погружались, взбурлив вокруг себя воду, делая порывистые движения телом и загребая руками; при этом они тратили массу энергии понапрасну, заставляя мышцы работать с излишней затратой сил, делая глубокие вдохи от неумения правильно дышать: их мозг был заперт и, как им казалось, пределах человеческих возможностей, так что даже и тысяча лет тренировок не научили бы их использовать хотя бы десятую часть таящейся в их организме силы.

Все дело было в ритме и в дыхании. Количество грубой физической силы человека в пересчете на унцию веса куда меньше, чем у любого другого животного на земле. Но возможности мозга безграничны в сравнении с прочими живыми существами, а поскольку мозг находится в ярме, то и все тело тоже. Из века в век люди умирают, исчерпав жизненные ресурсы организма, в то время как возможности их мозга использовались лишь на десять процентов. Ну и тогда зачем он вообще нужен - как они себе его представляют? Что это такое? Атавистический орган вроде аппендикса, что ли? Неужели они не видят? Неужели они не понимают?

Однажды он упомянул об этом в разговоре с врачом, которому никак не удавалось нащупать его пульс.

- Поразительно! - сказал врач, от которого смердело, как от жирной туши.

- Но ведь так и есть! - сказал тогда Римо. - Человеческий мозг, по сути, отживший орган.

- Но это же абсурд! - возразил врач, прикладывая стетоскоп к сердцу Римо.

- Да нет же! Разве не правда, что люда используют в своей жизни менее десяти процентов мозговых клеток?

- Правда. Это общеизвестно.

- Но почему только десять?

- Восемь, - поправил врач, дуя на конец стетоскопа и грея его в ладонях.

- Но почему?

- Потому что их слишком много.

- В мире до чертовой матери филеминьонов и золота, и тем не менее все используется. Почему же не используется полностью мозг? - настаивал Римо.

- Он и не предназначен для использования полностью.

- Но ведь десять пальцев на руках, и каждый кровеносный сосуд, и обе губы, и оба глаза - используются полностью! Почему же не мозг?

- Тише! Я пытаюсь услышать ваше сердцебиение. Либо вы умерли, либо у меня испортился стетоскоп.

- Сколько ударов вам нужно услышать?

- Я надеялся получить семьдесят два в минуту.

- Получите!

- А, вот оно! - воскликнул врач, взглянул на свои часы и через тридцать секунд объявил: - Надейтесь, и вам воздастся.

- Хотите услышать учащенное вдвое? Или вдвое замедленное? - спросил Римо.

Когда он покидал кабинет, врач кричал, что всякого насмотрелся в своей жизни, что у него завал работы и без чудиков вроде Римо, которым больше нечего делать, кроме как откалывать подобные шуточки. Но это была не шуточка. Как когда-то очень давно сказал ему Чиун, его старый учитель-кореец: "Люди верят только тому, что им уже известно, и видят только то, что видели раньше. Особенно это относится к белым".

А Римо тогда ответил, что на свете полным-полно черных и желтых не менее толстокожих, а может быть, даже более. А Чиун сказал тогда, что Римо прав и отношении черных и в отношении китайцев, японцев и тайцев, и даже южных корейцев, и большинства северных, которые ныне стали похожи на южных из-за пагубного воздействия на них Пхеньяна и прочих крупных городов. Но вот если отправиться в Синанджу, маленькую северокорейскую деревушку, то там можно встретить тех, кому ведомы истинные пределы возможности человеческого сознания и тела.

- Я был там, папочка, - ответил ему тогда Римо. - Ты ведь имеешь в виду себя и других Мастеров Синанджу, живших там испокон веков. И больше никого.

- И тебя тоже, Римо, - сказал ему тогда Чиун. - Из бледнолицего ничтожества ты превратился в ученика Синанджу. О, никогда еще не снисходила на Синанджу столь великая слава, как возможность создать из тебя нечто достойное. Слава мне, чудодейственному! Я сотворил ученика из белого человека.

И, пораженный своим собственным достижением, Чиун впал в трехдневное молчание, временами нарушавшееся лишь отрывочными "из тебя", за которыми следовали приступы благоговейного изумления делом рук своих.

И вот Римо опередил ныряльщиков с аквалангами, бултыхавших искусственными плавниками, и оставил позади шлейф мерцающих воздушных пузырьков, устремившихся к поверхности. Четыре тела сражались с водой и с самими собой. Они вдыхали кислород, в котором не нуждались, и порывисто сокращали мышцы рук и ног, которыми не умели правильно пользоваться. И ведь отправились охотиться на акулу, которая обладала Знанием - и это было больше чем просто знание - того, как надо двигаться и дышать. Ибо на то, что требует Знания, всегда тратишь меньше энергии, чем на то, что проделывает тело вслепую. Этому Чиун научил Римо, и Римо это понимал, когда, подобно акуле, изгибаясь, рассекал воды океана близ побережья Флориды.

Он никогда не отличался могучим телосложением и теперь, после почти десятилетнего обучения, даже похудел - только запястья стали толще, из чего явствовало, что он, быть может, не совсем тот, кем кажется: жердь шести футов росту, с немного изможденным скуластым лицом и темными глазами, в которых угадывалась сдержанная чувственность, способная сподвигнуть престарелую монашку опрокинуть и оседлать статую святого Франциска Ассизского.

Он увидел акулу раньше охотников.

Она двигалась на большой глубине, едва касаясь брюхом песчаного дна. Римо резко изогнулся белым телом и сделал несколько резких движений ладонями, изображая перепуганную рыбу. Акула, точно бортовой компьютер крейсера, получив команду "к бою", огромной серой спиралью закружилась вокруг человека в узких черных плавках.

Самое главное сейчас, конечно, расслабиться. Длительное, медленное расслабление - а чтобы достичь этого состояния, надо было отключить сознание, ибо он находился в родном доме акулы, человек в океанских просторах был слабым существом. Долгое медленное расслабление - ибо попытка устоять перед частоколом острых акульих зубов привела бы к одному результату: разорванное в лохмотья тело с откусанными конечностями. Надо уподобиться рисовой бумаге воздушного змея, надо стать светом и всеприемлющим пространством, чтобы неумолимое акулье рыло ткнулось тебе в живот, а ты обвился бы вокруг ее центрального плавника и заставил ее мотнуть головой в недоумении при виде легкою бумажного лоскутка, который мельтешит перед пастью, перед самой пастью, не позволяя ей вонзить зубы в прекрасную нежную белую плоть. А потом надо позволить огромной силе ее могучего тела втянуть твою левую руку прямо ей под брюхо, а там с внезапно пробудившейся силой левая ладонь сомкнется, неудержимо и неумолимо, на толстой грубой коже.

Это все и проделал Римо, и вот наконец, после того как он и акула метнулись друг к другу, в одно мгновение кожа на акульем брюхе лопнула, и акула отплыла прочь, умытая собственной кровью, волоча за собой клубок кишок. И, ощутив вкус своей крови, в бессильной ярости она набросилась на вывалившиеся внутренности.

Римо ровными ритмичными рывками уплыл глубже, оставив над головой темное кровавое облако. Охотники на акулу плескались где-то вверху, так и не поняв, что же произошло.

Римо всплыл позади них и стал срывать ласты с их ног, обнажая голые растопыренные пальцы. Ласты лениво погружались вниз и медленно оседали на дно. Четыре пары. Восемь ласт. И чтобы не позволить охотникам поднять их искусственные плавники, Римо сорвал с них маски и трубки и отправил вслед за ластами.

Охотники выпустили в него несколько безобидных стрел-трезубцев. Если бы они сбросили свои ненужные баллоны и разделись, то один из них по крайней мере мог бы доплыть до берега. Но они держались группой, тщетно пытаясь достать со дна маски и ласты. Глубинное течение отнесло кровавое пятно, и, находясь уже в двухстах ярдах от них, Римо увидел первый треугольник плавника над водой, мелькнувший вблизи беспомощных пловцов.

С пляжа невозможно было разглядеть, что здесь происходит: до берега было добрых три мили. Теперь от ныряльщиков не останется даже резиновых поясов.

Римо поплыл обратно и выбрался на берег в скалистой бухте около Сувани в округе Дикси. Крохотный ангар с большой телевизионной антенной на крыше стоял на мшистой скале. Он услышал пронзительное чириканье, доносившееся из ангара. Войдя внутрь, Римо увидел на гигантском телеэкране лицо Линдона Джонсона - похожая на бейсбольную перчатку морда кота с оттопыренными ушами лопатой. В комнате никого не было. Римо сел к телевизору.

На экране вспыхнула надпись: "Пока планета вращается". Римо сразу же понял, как давно была снята эта "мыльная опера", потому что ее персонажей беспокоили чужие любовные интрижки. В современных сериалах персонажей волнует, что у кого-то их вовсе нет.

Римо услышал высокие интонации знакомого скрипучего голоса. Это был Чиун. Он беседовал с кем-то за домом.

Римо набрал междугородный номер и услышал магнитофонную запись. После сигнала, позволявшего ему говорить, он сказал:

- Выполнено.

- Конкретнее, - послышалось в трубке.

Тот, кто не знал, что Римо вел разговор со сложно запрограммированным компьютером, мог бы подумать, что он разговаривает с человеком.

- Нет, - ответил Римо.

- Твоя информация неадекватна. Подробнее, - повторил компьютер.

- С четырьмя намеченными покончено вчистую. Достаточно?

- То есть четверо намеченных были чисто прикончены. Правильно?

- Да, - сказал Римо. - У тебя дохнут транзисторы?

- Синий код: пурпурная мама находит слонов зеленых с черепахами, - сказал компьютер.

- Да пошел ты... - сказал Римо и бросил трубку. Но как только трубка упала на рычаг, телефон снова зазвонил. Это был компьютер.

- Используй книгу синего кода.

- Какую еще книгу синего кода? - спросил Римо.

- Выражайся точнее.

- Я не понимаю, что ты там бормочешь, старина, - сказал Римо.

- Книга синего кода даст дату и том, который ты получил четыре месяца, три дня и две минуты назад.

- Чего?

- Две минуты и шесть секунд назад.

- Что?

- Десять секунд назад.

- А! Ты о стихотворении. Подожди-ка! - Римо порылся в ржавой жестянке из-под печенья, сильно изменившей свой внешний вид под воздействием влажного просоленного воздуха, и выудил из нее вырванную из книги страницу. Он отсчитал слова, начиная с даты.

- Ты хочешь, чтобы я смешал дикобраза? - спросил Римо.

- Я повторяю: пурпурная мама находит слонов зеленых с черепахами, - сказал компьютер.

- Это я понял. Это значит: смешай дикобраза... раз, два, шестое апреля, разделить на четыре. Добавить "П" перед гласной. Смешай дикобраза. Это великий шифр.

- Авария, - сказал компьютер. - Положи трубку и жди.

Римо повесил трубку, и телефон зазвонил в тот самый момент, когда трубка коснулась рычага.

- Главная спальня Белого дома. 23:15 завтра. - Линия отключилась.

Римо быстро высчитал. Второй раз все было гораздо проще. Сообщение: "Главная спальня Белого дома. 23:15 завтра" зашифровывалось в: "Пурпурная мама находит слонов зеленых с черепахами".

Римо порвал страницу со стихотворением. Выйдя из дома, он обнаружил Чиуна, взирающего на кокосовые пальмы. Он говорил по-корейски, обращаясь в пустоту.

Утренний ветерок нежно шуршал в складках его желтого кимоно, пальцы с длинными ногтями изящно двигались в такт словам, клок бороды трепетал под каждым вздохом ветра. Чиун декламировал строчки старой "мыльной оперы". По-корейски.

- Телевизор включен, но ты не смотришь, - сказал Римо.

- Я уже видел это представление, - ответил Чиун, последний Мастер Синанджу.

- Тогда почему ты его не выключил?

- Потому что я не терплю мерзости современных постановок.

- Мы едем в Вашингтон. Похоже, на встречу с президентом, - сказал Римо.

- Он обратился к нам лично, чтобы мы уничтожили его вероломных врагов. Я это всегда предсказывал, но нет - ты говорил, что Мастер Синанджу не понимает американских нравов. Ты сказал, что мы не работаем на императора, но истинный император сидит в Вашингтоне. Ты сказал, что наш император - Смит, а он всего лишь начальник небольшой группы прислужников. Но я сказал: нет. Придет день и настоящий император осознает ценность сокровищ, которыми владеет, и скажет: "Внемлите: мы признаем вас убийцами двора великого правителя. Внемлите: мы познали стыд перед собой и перед всем миром. Внемлите: сим мы покрываем себя славой Дома Синанджу. Да будет так".

- Что это за галиматья? - спросил Римо. - Последний президент, с которым мы встречались, был посажен нами на верхушку памятника Вашингтону. Теперь, вероятно, нам придется выкрасть красный телефон. Насколько я знаю Смитти, он внес за него залог и теперь хочет получить его обратно.

- Вот увидишь. Ты не понимаешь путей сего мира, будучи белым и молодым - тебе еще не сравнялось даже восьмидесяти. Но ты увидишь.

Римо никогда не удавалось втолковать Чиуну, что доктор Харолд У.Смит, бывший сотрудник ЦРУ, а ныне глава КЮРЕ, не был императором и не планировал им стать. На протяжении тысячелетий маленькая рыбацкая деревушка Синанджу на берегу Западно-Корейского залива жила тем, что поставляла убийц ко двору правителей всех стран мира. Когда КЮРЕ наняло Чиуна для обучения Римо, старый учитель никак не мог взять в толк, что Смит, во-первых, не император и, во-вторых, не будучи оным, вовсе не хочет, чтобы ныне здравствующего императора умертвил наемный убийца.

И вот теперь Чиун чувствовал себя отомщенным, и его старческое морщинистое лицо, похожее на пергамент, осветилось радостью. Теперь, сказал Чиун, люди перестанут стрелять из винтовок в других людей на улицах, но все будет сделано как надо.

- Перестань, папочка, - сказал Римо. - Никто не собирается просить тебя выступить по национальному телевидению с заявлением. Мы, скорее всего, только приедем в Вашингтон и сразу же уедем, раз - и все. Как в прошлый раз.

- А кто был тот человек? Его сон охраняли стражники.

- Неважно, папочка.

- У него болело колено.

- Флебит.

- Мы в Синанджу называем это ку-ку.

- А что это значит?

- Это значит: больное колено.

В Вашингтоне доктору Харолду У.Смиту было разрешено пройти через боковую дверь Белого дома в 22:15, и его беспрепятственно провели в комнату, расположенную за стеной Овального кабинета. Это был невыразительного вида мужчина - то ли от того, что имел невыразительные губы и улыбку, то ли от невыразительной жизни. На нем был серый костюм-тройка, в руках коричневый кожаный чемоданчик. Лимоннокислое выражение лица делало его похожим на человека, который всю жизнь питался одними только бутербродами с консервированной ветчиной. Он был высок - одного роста с президентом.

Президент пожелал ему доброго вечера, и Харолд У.Смит поглядел на него так, точно тот отпустил скабрезную шутку на похоронах. Смит сел. Ему было слегка за шестьдесят, а выглядел он лет на десять моложе, точно его тщедушному телу не хватало жизненных сил для старения.

Президент заявил, что глубоко обеспокоен этическими аспектами деятельности такой организации, как КЮРЕ.

- Что, если я потребую от вас расформировать ее сегодня же? - спросил он.

- Мы так и сделаем, - ответил Смит.

- Что, если я вам скажу, что вы возглавляете, быть может, единственную организацию, которая способна спасти нашу страну, а вероятно, и весь мир?

- Я скажу, что уже слышал подобные слова от других президентов. Так что у меня есть некоторый опыт. Я скажу, что мы можем осуществлять некоторые шаги для предотвращения некоторых событий или способствовать некоторым событиям, но, господин президент, я не думаю, что мы способны что-либо спасти. Мы способны дать вам преимущество. Вот и все.

- Сколько человек убили члены вашей организации?

- Следующий вопрос, - сказал Смит.

- Вы не скажете мне?

- Так точно.

- Почему, позвольте спросить?

- Потому что такого рода информация, в случае утечки, может подорвать наш государственный строй.

- Но я же президент.

- А я представляю единственное агентство в этой стране, которое не полощет свое грязное белье на страницах "Вашингтон пост".

- Это вы принудили моего предшественника уйти в отставку?

- Да.

- Почему?

- И вы еще спрашиваете! Страной никто не управлял. И вы это знаете. Да он бы потянул за собой все правительство. И вам это тоже известно. Мы до сих пор не вылезли из экономической пропасти, куда нас вверг этот никчемный президент.

- Вы со мной так же поступите?

- Да. В аналогичных обстоятельствах.

- И вы расформируетесь, если я прикажу?

- Да.

- Как вам удается соблюдать такую конспирацию?

- Только мне известно, чем мы занимаемся. Мне и одному из исполнителей. Его учитель ничего не знает.

- На вас работают тысячи людей!

- Да.

- И они ничего не знают - как же так?

- В любом бизнесе 85 процентов людей, в нем участвующих, понятия не имеют, чем они занимаются и почему. Это ведь так. Масса людей не понимает, почему они работают так, а не иначе. Что же касается остающихся пятнадцати процентов, то их, в общем, можно держать на службе в каких-то незначительных конторах, абсолютно не связанных друг с другом, так, что кто-то, допустим, считает, что работает на Управление сельского хозяйства, другой - на ФБР и так далее.

- Это я еще могу понять, - ответил президент, - но разве полиция, расследуя совершенные вами убийства, не находит отпечатков пальцев вашего сотрудника, в особенности если учесть, что только один человек занимается этим... мм... как бы это назвать... делом?

- Находила бы, но его отпечатки пальцев уже вышли из употребления. Он давно мертв. И его отпечатков нет ни в одном архиве.

Президент задумался. За окнами было темно, ночь сгустилась над Вашингтоном - только исторические памятники освещались прожекторами. Он стал во главе государства в тот момент, когда страна лицом к лицу столкнулась с угрозой краха, и осталась единственная надежда, на которую Америка все еще уповала. Потускневшая надежда - это верно. Но тем не менее - надежда! И насколько ему было известно, она зиждилась на убеждении, что в жизни ничего не улучшится, если просто декларировать: мол, наша страна представляет собой светоч мира - и при этом арестовывать всех несогласных, как делается в странах коммунистического блока и в "третьем мире". Благо заключалось в деянии. Но, выпустив на волю эту силу, над которой он имел власть, президент в какой-то мере порочил Америку.

Как непрост мир! И пока люди не найдут способа жить в мире, необходимо либо вооружаться, либо умереть. Он считал, что мир еще не дошел в своем развитии до совершенства.

- Я хочу рассказать вам о "Треске", - сообщил президент.

Он с удовольствием отметил, что Смит способен схватывать детали на лету, ему не нужны были подробные отчеты разведслужб: все, что зафиксировано в печатной или аудиовизуальной форме, как он объяснил, оставляет следы. Команде Смита надо просто дать свободу действия. Им не следует давать никаких инструкций, им надо просто развязать руки и довериться их гению.

- Я хочу увидеть их, - сказал президент.

- Я так и думал. В 23:15 они будут в вашей спальне с красным телефоном.

- Вы выдали им соответствующий пропуск?

- Нет, - ответил Смит и объяснил, что такое Дом Синанджу и что его мастера уже несколько веков не знают никаких препятствий, потому что новые системы безопасности - всего лишь варианты старых, а в Синанджу они все известны.

Последнего Мастера Синанджу взял на службу бывший агент КЮРЕ для обучения исполнителя. Первым заданием этого исполнителя было устранение того самого агента - его ранили, и потому он был уязвим. К несчастью, у исполнителя слишком много таких заданий, но это просто необходимо, чтобы держать существование КЮРЕ в тайне. К примеру, недавнее: четверо, которые работали на КЮРЕ, узнали слишком много и болтали об этом слишком громко.

Президент сказал, что в последнее время он что-то не слышал об убийстве четырех человек, и предположил, что убийства были совершены в разное время.

- Нет, все одновременно, - возразил Смит.

- Вы больше не будете работать у нас в стране, - сказал президент. - Хватит. Я не могу понять, как это четыре человека могут исчезнуть с лица земли в стране, где существует свобода печати. Я этого не понимаю.

Смит просто сказал, что все это и не надо понимать. Они поднялись в комнату с красным телефоном, и в 23:15 президент высказал уверенность, что людям Смита не удалось миновать охрану Белого дома.

И в то же мгновение они появились в комнате - азиат в черном кимоно и худой белый с толстыми запястьями.

- Привет, Смитти, - сказал Римо. - Что вам нужно?

- Боже! Как им это удалось? Они что, явились из воздуха? - изумился президент.

- Несть конца чудесам и тайнам, - пропел Чиун. - Все тайны мироздания призваны воздать славу твоему великому правлению, о император.

- Это не трюк, - сказал Смит. - И никакая не тайна. Люди просто не видят предметов, которые не движутся, а эти двое знают способ быть неподвижнее прочих вещей.

- А вы их видели?

- Нет.

- А они могут опять это проделать?

- Возможно, нет, потому что вы уже на них смотрите. Так устроено зрение. Ведь мы буквально не видим многих предметов, находящихся вокруг нас. - Смит начал было что-то еще говорить, но вдруг понял, что ему больше нечего добавить: он мало что знал о методах работы Римо и Чиуна.

Президент шепнул Смиту, что старый азиат кажется слишком слабым для выполнения задания за рубежом. Смит же ответил, что безопасность азиата президента должна беспокоить в наименьшей степени.

Чиун произнес перед президентом небольшую речь о Синанджу, о жаждущих пролить свою кровь во славу его и о том, что жизнь всех ворогов президента висит на волоске и что у его нынешних друзей есть надежные щит и меч. Более того, у президента много недругов, близких и коварных, но сие есть участь всех великих императоров, включая Ивана Доброго российского, мягкосердечного Ирода иудейского и добросовестного Аттилы, как, впрочем, и таких западных венценосцев, как сладкоголосый Нерон римский и, разумеется, более приближенные к нам во времени - Борджиа итальянские.

Президент сказал, что это его вовсе не радует и что он захотел повидать их двоих, потому что их подвиги лежат тяжким грузом у него на душе и, если есть в настоящее время какой-либо иной выход, он предпочел бы не выпускать их на поле сражения.

- Позвольте мне сказать, - вмешался Римо.

Президент кивнул. Чиун улыбнулся, ожидая услышать страстную речь о преданности императору.

Римо же сказал:

- Я пришел в дело довольно давно и, надо сказать, совсем этого не хотел, но меня оклеветали, обвинив в убийстве, которого я не совершал. Вот я и начал изучать мудрость Синанджу, для меня это стало судьбой, и в процессе обучения мне стало понятно, кем я мог бы стать и кем были прочие. И я все это говорю только для того, чтобы сказать: мне совсем не нравится, что вы называете Мастера Синанджу и меня "эти двое". Дом Синанджу существовал за тысячи лет до того, как Джордж Вашингтон встал с гарнизоном оголодавших солдат при Вэлли-Фордж.

- К чему вы клоните? - спросил президент.

- Клоню я вот к чему: мне абсолютно все равно, легко у вас на душе или тяжело. Мне ровным счетом начхать и наорать на ваши чувства. Я так скажу.

Смит уверил президента, что Римо - надежный работник, не в пример многим. Чиун извинился за непочтительность, высказанную Римо императору, и сослался на юность и неопытность ученика, которому еще не сравнялось и восьмидесяти.

Президент же сказал, что искренний человек неизменно вызывает у него уважение.

- В этой комнате есть лишь один человек, чье уважение я хочу завоевать. - Римо смотрел на президента и Смита. - И среди вас двоих этого человека нет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Падение дисциплины - вот что прежде всего бросилось в глаза полковнику Василию Василивичу во дни новообретенной славы "Трески". Покуда команда "Подсолнух" ошивалась в тех же самых европейских городах, что и "Треска", никто не осмеливался ехать в лифте в одиночку, никто не решался засесть в ресторанном сортире, не оставив снаружи напарника для подстраховки, и все бойцы постоянно поддерживали контакт с остальными членами террористического подразделения.

А теперь он, начальник "Трески", мог неделями не знать, где находятся его люди. Они в каких-нибудь полчаса управлялись с намеченными жертвами, после чего отправлялись вкушать деликатесы в ресторанах западных столиц и давали о себе знать, только когда оказывались на мели. Тогда они появлялись: казали свои небритые рожи, дышали перегаром и пьяно улыбались, едва держась на ногах и словно гордясь своим непотребным видом.

Когда Иван Михайлов, гигант хохотун, вернулся на явку в Риме - в ресторан "Джено" на узенькой, карабкающейся под гору улочке неподалеку от отеля "Атлас", - он буквально рассвирепел от того, что полковник Василивич пожурил его за то, что тот вернулся только по причине растраты денежного довольствия.

Обычно такие, как Иван, оставались безвыездно в своих деревнях на Кавказе, выполняя работу тягловых лошадей. Но его феноменальную силу очень рано заметили в КГБ, и в семью Михайловых стали носить леденцы, радиоприемники и лишние продуктовые заказы. И к тому времени, когда юному Ивану исполнилось пятнадцать, он с радостью отправился в учебно-тренировочный лагерь под Семипалатинском, где высокопоставленные инструкторы с изумлением взирали на его чудеса: он мог легко переломить ладонями двухдюймовые доски, одной рукой поднять за задний бампер черный членовоз-"3ил". И еще он умел убывать. И ему это правилось.

Семипалатинск был расположен менее чем в двухстах милях от китайской границы, и, когда однажды патруль Народной армии Китая сбился с маршрута и попал на советскую территорию, из школы КГБ полетело срочное донесение в Пятнадцатую стрелковую дивизию Советской Армии, что подразделение КГБ разберется с китайским патрулем, - Пятнадцатой дивизии оставалось только отрезать им путь к бегству через границу. Донесение в действительности означало, что командир подразделения КГБ просто хочет дать своим курсантам боевое крещение. Командир стрелковой дивизии презирал тайную полицию и шпионов, пытавшихся выполнять солдатское дело, но ему пришлось выполнять этот приказ.

Три полка из состава стрелковой дивизии заперли китайский патруль в ловушку в небольшой долине. Китайцы отошли, карабкаясь по склонам долины, и залегли в вырытых ими крошечных пещерах. Командир стрелковой дивизии хотел было обрушить на пещеры огонь из пушек и гранатометов и отойти на место дислокации, если китайцы не сдадутся. У КГБ же возникли иные соображения.

С приходом ночи в долину выслали курсантов "Трески", вооруженных ножами, удавками - гароттами и пистолетами. Приказ, им отданный, гласил, за каждую выпущенную ими пулю каждый курсант получит порцию березовой каши.

Василивич, работавший тогда в школе инструктором по английскому и французскому языку, той ночью ждал исхода операции вместе с командиром стрелковой дивизии. Со стороны пещер до них доносились отрывочные выстрелы. Примерно в 3:45 утра раздался человеческий вопль, который стих только к 4:00. Потом наступила гробовая тишина.

- Придется на рассвете ударить по пещерам из артиллерии, - сказал командир дивизии. - Зря только пролили русскую кровь. Вот что вы, филеры проклятые, наделали? Зря пролили молодую русскую кровь! Вам бы только засовывать "жучки" в задницы - только на это и годитесь!

- А почему вы так уверены, что китайцы остались живы?

- Во-первых, мы слышали стрельбу из китайских стволов. Во-вторых, даже если ваши сопляки всех там перебили, они бы уже давно вернулись. С первым лучом солнца мы сделаем то, что должны были сделать с самого начала.

- У них приказ - не пользоваться огнестрельным оружием и оставаться на занятой позиции до рассвета - чтобы ваши солдатики не одурели от страха и не перестреляли их с перепугу, а тем самым не принудили нас, товарищ генерал, ликвидировать вас. Сожалею, но это приказ, генерал.

- Совсем свихнулись! - бросил генерал. Его штабные офицеры молчали, потому что в присутствии офицеров КГБ все армейские чины обычно молчат.

Василивич пожал плечами, а наутро, когда первые лучи солнца окрасили багрянцем долину, курсанты "Трески" с песнями и танцами появились из укрытий. Из пещеры выпрыгнул Иван, подбрасывая на своих исполинских ладонях две головы, и все курсанты продемонстрировали обоймы своих пистолетов в подтверждение того, что они убивали, не применяя огнестрельного оружия.

Солдатам было приказано собрать трупы. Несколько из них упали в обморок при виде открывшегося им зрелища. Хохотуну-Ивану пришлось сказать, что головы ему надо сдать.

- Отдай их пограничникам, Иван. Молодец, Иван, - сказал ему тогда Василивич.

Иван сунул обе головы в руки генералу, нехотя их принявшему, и недовольно зарычал - ведь они принадлежали ему по праву. Он срезал их у китайцев - так почему же не может оставить их у себя и привезти к себе в деревню, когда поедет туда в отпуск: ведь никто в его деревне сроду не видывал китайских голов?

- Твоей матери это не понравится, Иван, - сказал тогда Василивич.

- Вы моей матери не знаете, - буркнул в ответ Иван.

- Я знаю, о чем говорю, Иван. Мы можем послать ей яблок.

- Есть у нее яблоки.

- Мы можем послать ей новенький хромированный радиоприемник!

- Есть у нее радиоприемник.

- Мы можем послать ей все, что она захочет.

- Она захочет головы китайцев.

- Ты не знаешь, Иван. Ты врешь.

- Не вру. Она всю жизнь хотела головы китайцев.

- Это неправда, Иван.

- Она бы очень обрадовалась, кабы их получила.

- Нет, Иван. Ты никогда не получишь эти головы.

- Никогда?

- Никогда.

- Ни сейчас, ни потом?

- Никогда. Ни сейчас, ни потом. Ни-ко-гда.

С Иваном всякое случалось, но раньше он всегда уважал сильную руку. Когда тот американец, Форбиер, выбыл - Иван сокрушил ему ребра одним ударом, - Василивич сказал: "Хватит", - и Иван тут же остановился, Василивич по-дружески потрепал его по щеке, и они отправились наслаждаться прекрасным весенним днем в Париже.

Но теперь, когда Иван сидел в полумраке итальянского ресторана перед тремя тарелками спагетти с телятиной в сметанном соусе, Василивич понял, что урезонить его будет нелегко.

- Я не все деньги потратил, - заявил Иван и выгреб своими ручищами из карманов ворох десятитысячелировых банкнот, каждая из которых соответствовала примерно двенадцати американским долларам. В "Треске" было принято пересчитывать не в рубли, а в американские доллары. Иван выложил деньги на стол перед командиром. Василивич сложил банкноты и пересчитал.

Иван поднял тарелку со спагетти, поднес к губам, точно блюдце, и в один прием высосал содержимое вместе с кусками телятины и соусом, точно это были опивки чая.

Он облизал губы. Потом точно также опрокинул обе оставшиеся тарелки спагетти и попросил официанта принести ему корзину с фруктами, выставленную на столе перед дверью кухни. Официант улыбнулся и с характерным итальянским изяществом доставил Ивану корзину. Иван обхватил ее и стал поглощать яблоки и груши целиком, точно это были крошечные пилюльки. Официант поспешно выхватил корзину из его объятий, опасаясь, что клиент схрумкает и ее.

Потом подали две сосиски, которые Иван заглотнул как устрицы, а затем влил в себя полгаллона граппы. На десерт Иван съел два пирога.

- Здесь сорок миллионов лир, Иван, - сказал Василивич. - Мы дали тебе двадцать. Откуда ты взял эти деньги?

- Что я - прохожих граблю? - спросил Иван.

- Иван, где ты достал эти деньги?

- Я потратил не все деньги, как видите.

- Иван, но где-то ты должен был достать зги деньги?

- Вы же сами дали.

- Нет, Иван, я дал тебе двадцать миллионов лир три дня назад. Три дня ты жил на суточные и теперь возвращаешься с сорока миллионами. Это значит, что ты где-то еще раздобыл, по крайней мере, двадцать миллионов лир - это при условии, что ты три дня не ел и не пил, в чем я очень сомневаюсь.

- Еще раз пересчитайте!

- Я пересчитал, Иван.

- Я потратил не все деньги.

- А откуда у тебя эти новые часы, Иван? - спросил Василивич, заметив золотой "Ролекс" на широченном запястье Ивана.

- Нашел.

- Где ты их нашел, Иван?

- Да в церкви. Поп там колошматил беспомощных старух монашек, а Иван спас монашек и работников церкви, и они дали ему часы, потому что поп такой гад был - все заставлял их отдавать свои вещи государству.

- Это неправда, Иван.

- Правда, - сказал Иван. - Правда, говорю. Вас там не было, вы не знаете. Поп тот вона какой здоровенный, гад, и ужасно сволочной. Он говорил, что председатель Брежнев сует свой конец овцам в задницы и что Мао Цзэдун хороший, а Брежнев плохой.

- Ты врешь, Иван. Это неправда.

- Вам китайцы нравятся, а русских вы не любите. Вы их всегда не любили. Я знаю.

И очень ласково, ибо только так и можно было обращаться с Иваном, Василивич вывел эту огнедышащую мартеновскую печь из ресторана и повел по улице к отелю "Атлас", а потом поднялся по лестнице и оставил Ивана в небольшом номере, наказав охранять этот номер и никуда не уходить. Иван получит еще одну медаль за охрану этого объекта, а он, Василивич, конечно же, поверил тому, что рассказал ему Иван. Он ведь любил Ивана. И все любили Ивана, потому что теперь он был начальником этого очень важного объекта, который он не должен покидать. В холодильнике была выпивка, и Василивич обещал регулярно присылать в номер еду.

Он осознал, как взволнован, лишь когда, уже спускаясь вниз в лифте, почувствовал, как дрожат у него руки, и сунул их в карманы своего элегантного итальянского костюма.

Если бы Василий Василивич верил в Бога, то помолился бы. Он снова двинулся по узкой улочке и свернул в туннель под Квириналем. Его шага отдавались гулким эхом под низкими сводами бетонного лаза. Небольшой спортивный магазин - в витрине выставлены горнолыжные очки, которые, как уверяла реклама, носил сам Густаво Тони, - был открыт. Василивич постучал пять раз. Из двери за прилавком показался худощавый смуглый мужчина, который, уважительно кивая, провел Василивича в заднюю комнату без окон, с бетонными стенами.

За столиком сидели трое и что-то писали на длинном листе бумаги. Василивич кивком приказал двоим выйти. Один остался. Василивич сказал ему:

- Сэр, у нас неприятности.

- Шшшш! - нахмурился человек. Он был кругленький, как пупсик, но лыс, и кожа собралась на его лице складками, точно на дешевом саквояже. Глазки как у рака - маленькие темные шарики - выглядывали из-под черных с проседью бровей, которые топорщились, словно ростки пшеницы в засуху. На нем была белая рубашка апаш и темный в полоску дорогой костюм, который смотрелся дешево на его приземистой упитанной фигуре.

У него под мышкой висела новенькая светлая кобура - такая же, как и у Василивича, с той лишь разницей, что она сразу же бросалась в глаза, ибо в ней не было необходимой неприметности, которая отличает ее от других. Ну да ладно. Этого человека тем не менее трудно было недооценить. Его мозг мог решать три проблемы одновременно, он идеально говорил на двух иностранных языках, бегло - на четырех и понимал еще три. В нем было то, чего КГБ всегда добивался от своих командиров, - сила. Опытный глаз это сразу же замечал. Василивич знал, что сам он обделен этим природным даром.

Некоторые мужчины, как показала вторая мировая война, обладали этим даром Его легче всего проявить в боевых условиях. Мирное время позволяло с помощью тонких интриг выдвигать людей, не обладавших силой, на должности, где она была необходима. Но генерал Деня, шестидесятичетырехлетний лысеющий и седеющий крепыш, вечно неряшливо одетый, имел этот дар в избытке. Он был таким командиром, какого подчиненные, познавшие немалые тяготы, сами бы себе выбрали в том случае, если бы высшее командование проигнорировало бы его кандидатуру.

Теперь же он и слышать не хотел о неприятностях. Он открывал бутылку шампанского для своего помощника.

- Сегодня мы отмечаем. Мы отмечаем то, на что я уж и не надеялся.

- Генерал Деня! - прервал его Василивич.

- Не называй меня так.

- Здесь безопасно. В этом помещении стены со свинцовой защитой.

- Я говорю тебе, Василий, не называй меня "генерал", потому что я больше не генерал, - сказал он, и слезы затуманили его взор, и в то же мгновение пробка вылетела из бутылки. - Я теперь фельдмаршал Григорий Деня, а ты - генерал Василий Василивич. Да-да, генерал - генерал Василивич. А я фельдмаршал Деня. Выпьем.

- Я что-то не понимаю.

- Никогда у нас еще не было таких побед. Никогда еще столь малыми силами мы не совершали столь великих дел. Пей, генерал Василивич. Ты тоже будешь Героем Советского Союза. Пей! В Центральном Комитете партии только и разговоров что о нас.

- У нас неприятности, Григорий.

- Пей! Потом о неприятностях.

- Григорий, ты же сам говорил мне, что неуместный оптимизм, как и неуместный пессимизм - верная дорога к смерти. У нас неприятности с Иваном. Будет международный скандал.

- Не может быть никаких международных скандалов. Мы - непобедимая сила на этом континенте. От тайги до Британских морей - кругом только КГБ. Ты еще не понял, что мы отмечаем? Ты пересчитал трупы? ЦРУ парализовано от Стокгольма до Сицилии. От Афин до Копенгагена существуем только мы - и никто больше.

- Мы слишком растянули фронт, Григорий. Америка что-нибудь придумает.

- Америка ничего не придумает. Они кастрировали себя на глазах у всего мира. А если ты считаешь, что нас чересчур облагодетельствовали, то ты бы посмотрел, что творится в отделе пропаганды ЦК! Это мерзко. Там у них теперь столько "Зилов" и обслуги, что цари могли бы позавидовать. Ну, за нас, дорогих! Будущее теперь принадлежит нам!

- И тем не менее нельзя рассчитывать, что так будет всегда. Мы же очень сильно растянулись по всему фронту. Вот уже и Иван вышел из-под контроля, а он далеко не единственный. У нас есть сотрудники, которые разместились в роскошных виллах. Я уже неделю не имею сведений о трех оперативных группах.

- Я отдам один приказ - единственный приказ, генерал. Атакуйте! Нам еще не приходилось сталкиваться с полным разгромом противника. Говорю: мы не можем совершить ошибки. Это теперь невозможно.

- А я говорю, товарищ фельдмаршал, что каждому действию есть противодействие.

- Только когда есть сила, способная противодействовать, - заметил Деня. - Атакуйте! - И он передал потрясенному Василивичу рукописный список: капли шампанского с его бокала упали на бумагу, и чернила расплылись, сделав две фамилии неразборчивыми.

Василивичу никогда еще не приходилось видеть ничего подобного. В списке было двадцать семь фамилий. Когда еще существовал "Подсолнух", время от времени возникал только один кандидат на ликвидацию - подвергнутый тщательной проверке, с описанием примет и характеристик, полученных из разных источников, так чтобы было уничтожено именно описанное лицо, а никто иной. О кандидате создавали чуть ли не целую книгу. Теперь же перед его глазами был лишь перечень имен и адресов.

В составленном столь небрежно списке по крайней мере пять имен должны были быть ошибочными.

- Это похоже на неприцельную стрельбу, если можно так выразиться, - сказал Василивич. От шампанского он отказался.

- Сам знаю! - ответил фельдмаршал Деня. - Да какая разница. Главное - трупы! Мы поставляем Центральному Комитету трупы. Сколько их душе угодно. А вы сообщите Ивану, что он произведен в майоры.

- Иван - дебил с наклонностями убийцы.

- А мы гении с наклонностями убийц, - парировал фельдмаршал Деня и выпил шампанское, да так поспешно, что пролил себе содержимое бокала на костюм.

На изучение списка Василивич не затратил много времени. Здесь значились имена всех людей в Италии, которые, по мнению Центрального Комитета, наилучшим образом содействовали бы делу коммунистического строительства, отправившись в мир иной, - в том числе и с полдюжины лиц, которые, по разумению Василивича, не совершили ничего плохого, разве что оскорбили какого-нибудь сотрудника КГБ. Это был бред сумасшедшего, а не список. Успех сделал то, что не удалось целой команде американского "Подсолнуха". Успех подорвал боевой и политический дух подразделения "Треска".

Услышав известие о том, что он получил чин майора, Иван Михайлов заплакал. Он упал на колени, и под тяжестью его тела треснули кафельные плитки. Он стал молиться. Он благодарил Господа, Святого Николая Угодника, а также Ленина, Маркса и Сталина.

Василивич приказал ему замолчать. Но Иван не слушал. Он просил Господа получше присматривать за Лениным и Сталиным, которые в настоящий момент были на небесах.

- Мы же не верим в загробную жизнь, майор, - ядовито напомнил Василивич.

- А куда же уходят после смерти лучшие коммунисты? - спросил майор Иван Михайлов.

- Они сходят с ума, - ответил генерал Василивич, веривший, что коммунизм будет наилучшей формой государственного устройства для человека - надо вот только устранить некоторые дефекты (его, однако, постоянно тревожила мысль, не коренятся ли причины этих дефектов в самом человеке). Такая логика с неизбежностью приводила к выводу, что человек сам по себе еще не готов быть сам себе судьей и правителем.

- С ума сходят, - повторил Василивич.

В комнате стоял холодильник, набитый сувенирными бутылочками виски и банками прохладительных напитков. Коридорные ежедневно проверяли содержимое холодильника и вставляли в счет стоимость всего потребленного.

Василивич открыл семидесятиграммовую бутылочку "Джонни Уокера" с красной этикеткой и стал делать пометки в списке. Имена не были даже закодированы. Просто список. С таким же успехом можно было дать ему листки, вырванные из телефонной книги. В его распоряжении не было спецгрупп, которым можно было бы дать инструкции и поставить задачи. Но Иван, все еще не пришедший в себя от возбуждения по поводу производства в майоры, мог горы свернуть, добираясь до очередной жертвы.

Что ж, пусть даже от всей его команды останутся рожки да ножки, сам Василий Василивич не намерен нарушать устав. Он заметил в списке фамилии семи итальянских коммунистов, к которым испытывал теплые чувства.

Каждое утро они с Иваном дважды должны "входить в контакт" и продолжать акты ликвидации до тех пор, пока полиция не установит их приметы - только тогда они дадут задний ход. Уже были известны приметы членов группы "Альфа" и группы "Дельта". Раньше, в более здравые времена, их бы сразу отозвали в Москву.

Его оторвал от дум плач Ивана.

- В чем дело, Иван?

- Ну вот, я майор, а командовать мне некем!

- Когда вернешься домой, там будет над кем покомандовать, - пообещал Василивич.

- А можно мне вами покомандовать?

- Нет, Иван.

- Ну хоть разочек?

- Завтра, Иван.

Рано утром в небольшом городишке под названием Палестрина под Римом доктор Джузеппе Роскалли сварил себе кофе и разогрел булочку. Он тихо напевал что-то себе под нос, когда снимал кофейник со старенькой железной плиты, схватившись за ручку той же застиранной тряпкой, которой вытирал посуду. Он был одним из столпов "москвичей" - небольшой фракции итальянской коммунистической партии, следовавшей линии Москвы. По крайней мере, так было до прошлой недели, когда его бывший друг опубликовал разоблачительную статью о жизни в России, а уже на следующий день его раздавило кабиной лифта. Доктор Роскалли не сомневался, что это было убийство, как не сомневался, что за этим убийством стоят русские. Произошел резкий разговор с русским консулом, и он пригрозил обнародовать имена вдохновителей убийц. Доктор намеревался бросить обвинение Москве.

Роскалли мысленно сочинил речь, и у него в ушах уже звучали аплодисменты. Он обвинит Москву в том, что ее нынешние правители ничем не отличаются от царей, только цари были некомпетентными и на флаге у них был крест, а не серп и молот.

"Вы, кто объявляете себя слугами народа, в действительности являетесь господами! Вы - новые рабовладельцы, новые феодалы, живущие в роскоши и изобилии, в то время как ваши несчастные крепостные трудятся за гроши. Вы - олицетворение мерзости в глазах мыслящих и прогрессивных людей всего мира!"

Ему нравилось слово "мерзость". Оно в данном случае было очень подходящим, потому что радужные обещания России выглядели куда более отвратительными на фоне ее реальности. Только американская киноактриса с мякиной вместо мозгов могла бы этого не заметить. Нормальные же люди все больше и больше осознавали коммунистическую угрозу.

Он услышал стук в дверь, и голос снаружи сообщил ему, что почтальон принес пакет. Он открыл дверь. На пороге стоял хорошо одетый мужчина с коробкой, завернутой в блестящую серебряную бумагу и перевязанную розовой ленточкой. Мужчина улыбнулся.

- Доктор Роскалли?

- Да, да, - ответил Роскалли, и тотчас из-за спины щеголя вырос исполин, зажавший непомерной ладонью рот доктору Роскалли. Ладонь легла на лицо, закрыв его целиком. Роскалли почувствовал, как большой палец, точно шип, вонзился ему в позвоночник, и, ясно видя все происходящее сквозь похожие на бананы исполинские пальцы, ощутил, как нижняя часть его тела поплыла куда-то, а потом он словно попал в гигантские кастаньеты, и жизнь одним щелчком выскочила из него.

- Положи тело у кресла, Иван, - сказал Василивич.

Аналогичный пакет в то же утро доставили Роберту Бакуайту, американцу, работавшему по контракту в итальянской нефтеперерабатывающей компании. Бакуайт был геологом. Кроме того, Бакуайт работал на ЦРУ. В другое время его бы сочли обыкновенным шпионом, к которому надо всего лишь приставить советского шпиона.

Бакуайт был, в общем-то, мелким фигурантом, которого после его смерти должны были заменить таким же. Его смерть не принесла бы никаких дивидендов, разве что позволила бы "Треске" вставить очередное имя жертвы в свои отчеты, посылаемые в Центральный Комитет.

Итак, когда Бакуайт возвращался к себе домой (а жил он в небольшом городишке АльСано), где его дожидалась любовница, двое мужчин остановили его машину на шоссе. Один из них держал в руках коробку в серебряной обертке с розовой ленточкой.

- Синьор Бакуайт?

Бакуайт кивнул, и его голова не успела докончить кивок. Шея Бакуайта переломилась у основания.

- Возьми его бумажник, Иван.

- Но вы же говорили, что нам нельзя воровать.

- Верно. Просто я хочу, чтобы выглядело так, будто его обворовали другие.

- Можно мне оставить этот бумажник?

- Нет, мы его потом выбросим.

- Если нельзя оставить, зачем тогда вообще его брать? Зачем?

- Затем, что Сталин на небеси так хочет.

- А...

Иван проголодался. Василивич сказал, что с обедом придется повременить, потому что в маленьких городках, чьим жителям ломают шеи, высокорослые незнакомцы могут привлечь внимание.

И тут Ивану захотелось отдать единственный приказ - ведь он был майором.

Василивич разрешил.

- Я приказываю вам немедленно пойти обедать, - сказал Иван. - Все должны обедать. Немедленно. Это приказ майора Михайлова.

- Я выполню твой приказ, Иван, чуть позже.

- Нет, сейчас, - настоял Иван.

Он заказал себе две бараньи ноги в чесночном соусе, которые слопал точно две отбивные, галлон кьянти и двадцать семь песочных трубочек, наполненных тягучими жирными сливками. Когда он поедал двадцать седьмую, прибыл взвод карабинеров.

Они потребовали предъявить удостоверения личности. Они потребовали, чтобы оба посетителя ресторана положили руки на стол. Они потребовали беспрекословного подчинения.

Иван рыгнул. А потом сломал карабинеров, как соломинки. Один успел выстрелить. Пуля попала Ивану в плечо. Ему эта рана была что слону дробина. Раздался второй выстрел, но и он не возымел большого эффекта. Стреляли из короткоствольного револьвера 22-го калибра.

Уже в машине Иван выдавил пулю из плеча, как подростки давят прыщи на лице. Он и не вспомнил, что итальянские полицейские пользуются 25-м калибром, пуля же 22-го калибра должна быть выпущена из какого-то другого оружия. Он даже не удосужился задуматься над тем, что единственный человек, который мог бы попытаться убить его пулей 22-го калибра, - это, скорее всего, генерал Василий Василивич.

Иван поднес окровавленный кусочек к ветровому стеклу и затем расплющил свинцовый катышек между кончиками двух гигантских пальцев.

Василивич почувствовал, что его мочевой пузырь опорожнился: в ботинках стало мокро. Он предложил Ивану за свой счет покормить его в Риме - ведь их обед прервали. Из явочной квартиры с окнами на виа Венето - фешенебельного перевалочного пункта, используемого при поспешном бегстве из страны в критических обстоятельствах, - Василивич по телефону заказал в ближайшей продуктовой лавке несколько мешков спагетти, несколько ящиков грибов, несколько галлонов вина и говяжью ногу.

Генерал собрался лично выбрать соответствующий соус. Он пошел в небольшой угловой магазинчик и купил там четырнадцать банок американского крысиного яда.

Зайдя в кафе неподалеку, Василивич позвонил в магазин спортивных товаров близ Квириналя. Телефон не отвечал. Он хотел проинформировать маршала Деню, что Иван стал полностью неуправляемым и что он собирается обезвредить Ивана - ради безопасности всей группы.

Тем временем в квартире Иван поедал сырую говяжью ногу, заглатывая огромные куски. Он смотрел итальянское телевидение. Иван не понимал ни слова по-итальянски. Ведь он работал на русских. Но ему нравились возникавшие на экране картинки. Три года ему понадобилось для уяснения того, что английский язык - это не какая-то диковинная разновидность русского.

Но еще больше, чем итальянское телевидение, ему нравились американские мультики. Он плакал, когда офицер КГБ переводил ему фильм про Бемби. Тот офицер очень предусмотрительно сказал ему, что охотники - это американцы, а олени - коммунисты. С тех самых пор Иван мечтал убивать американцев. Беда только в том, что он никак не мог отличить их от русских. Для Ивана все люди были на одно лицо, за исключением, правда, китайцев. Он мог отличить китайца от европейца, и довольно часто ему удавалось распознать африканцев. Хотя когда их группа "чистила" команду "Подсолнуха" и они прикончили американского негра, Иван решил, что началась война с Африкой.

Василивич отрубил от ноги здоровенный кусок килограммов в пять. Он добавил пару килограммов масла и три вязанки чеснока. Он тушил все это в течение пяти часов, после чего сделал соус с крысиным ядом и сливками.

К полуночи Иван все это слопал. Он лег на диван и закрыл глаза. Василивич вздохнул с облегчением. Он бросил свой револьвер и кобуру в стенной шкаф, предварительно стерев все отпечатки пальцев, и переоделся. Потом в ванне он сжег свой легко узнаваемый костюм и проветрил помещение. Потом сбрил усики.

Василивич поглядел на часы. Прошло ровно шестьдесят минут с тех пор, как Иван съел четырнадцать баночек крысиного яда. На всякий случай Василивич пощупал у Ивана пульс. Когда его пальцы дотронулись до гигантского запястья, Иван, моргая, вскочил.

- Ага, - сказал он. - День прошел - и руль в кармане. - Он захохотал и пожаловался на легкую головную боль.

Василивич взял Ивана с собой в магазин спортивных товаров. На его стук никто не открыл. Дверь была незаперта. Иван вошел в магазин следом за Василевичем. Василивич шепотом приказал соблюдать осторожность. Он выкликнул три разных пароля на трех разных языках. Когда он заговорил по-английски, ему ответили:

- Привет, радость моя! Добро пожаловать!

Из задней комнаты появился худой американец с толстыми запястьями. На нем была черная водолазка, серые штаны и итальянские теннисные туфли ручной работы. Он взглянул на Ивана и, не выказав никаких признаков ужаса, улыбнулся. И еще зевнул.

- Ты кто? - спросил Василивич.

- Дух разрядки, - ответил американец.

Василивич острым взглядом скользнул по облегающей одежде американца и не заметил признаков спрятанного оружия. Он услышал, как за его спиной Иван возбужденно заурчал.

- Китаеза! Китаеза! - пробубнил Иван, указывая пальцем на золотую занавеску, мелькнувшую в задней комнате. Там оказался пожилой тщедушный азиат с белым клочком бороды.

И Василивич понял, что на сей раз ему не удастся уговорить Ивана отказаться от головы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Римо на глаз определил по могучему торсу, подпираемому дубовыми ляжками, что этот парень обладает невероятной животной силой. Ручищи, способные гнуть стальные пруты, толстая, точно бочонок, шея. Череп как бронированная рубка крейсера.

Римо также почувствовал запах мяса, вырывавшийся изо рта великана имеете с дыханием, и аромат виноградного вина, источаемый его телом. Римо поставил между собой и громилой стол. Громила одним ударом кулака превратил его в груду щепок. Римо отпрыгнул назад.

- Кто назвал меня китаезой? - спросил Чиун. - Какой идиот назвал меня китаезой? - Он проскользнул в торговый зал магазина, спрятав кулачки, точно нежные бутоны, в складках кимоно. Напарник громилы отступил за прилавок, уставленный кроссовками, и взглянул на Чиуна таким взглядом, точно рассматривал труп. Чиун попросил его назвать себя.

- Василий Василивич.

- А этот здоровенный идиот?

- Иван Михайлов.

Иван схватил узкую лыжу и стал размахивать ею словно мечом. Василивич не сомневался, что сейчас лыжа проткнет худого америкашку, как пика. Но америкашка, двигаясь плавно-замедленно, точно вплавь, каким-то непонятным образом увернулся от лыжи. Иван со всего размаха опустил кулак на затылок американца, но инерция летящего кулака только бросила Ивана вперед, а американец вдруг оказался позади него.

- Ты начальник? - спросил Римо.

- Да, - ответил Василивич.

- Тогда Иван нам не нужен, - сказал Римо.

Василивич заморгал. О чем это он?

В разговор вступил Чиун. Начальники, заметил он, всегда несут бремя особой ответственности за подчиненных. И такого рода облаченные властью люди не должны позволять другим людям, им подчиненным, называть других людей китаезами, в особенности когда те очевидно и недвусмысленно являют собой великолепный пример корейской нации. Чиун сделал это заявление по-русски.

- Чего? - спросил Василивич.

- Ты проявляешь безответственность тем, что позволяешь этому зверю по прозванию Иван разгуливать без привязи.

Откуда этому азиату все известно? Василивич задумался бы об этом, если бы не кровавый кошмар, который разыгрался перед его глазами.

Когда америкашка узнал, что не Иван здесь главный, он поймал его кулачище. Изящным плавным движением пальцев коротко зажал запястье. Прижатый к талии локоть америкашки в ту же секунду пружиной вылетел вперед и с глухим стуком врезался Ивану в ребра. Иван нагнулся, точно собираясь прихлопнуть затерявшегося у него под ногами америкашку, но тут его правая рука взметнулась вверх, точно америкашка молил о пощаде. Его кисть оказалась прямо под подбородком Ивана. Рот у Ивана открылся. Два пальца вонзились ему в кадык. Пальцы америкашки.

А нога америкашки метнулась вперед так быстро, что Василивич заметил только, как она уже вернулась назад. В броневом черепе Ивана образовалась вмятина, как бывает, когда по опаре шутки ради бьют кулаком.

Иван осел на сверкающий пол, дернулся разок и затих. Америкашка отер ладони о рубашку Ивана.

- Дерьмо, - заметил Римо.

- Боже мой, кто вы? - задохнулся Василивич.

- Это не важно, - ответил Чиун. - Он - никто. Но важно то, что царит в современном мире варварство и невинных корейцев обзывают китаезами.

- Вы американцы? - спросил Василивич.

- Что ж удивительного, что ныне в порядке вещей оскорблять людей? - продолжал Чиун. - Сначала меня обозвали китаезой. Теперь - американцем. Я что, похож на белого? Что, у меня глупое выражение бледного лица? Мои глаза имеют нездоровую округлую форму? Почему же ты считаешь меня белым?

- Послушай, Василивич, - сказал Римо, - мы можем решить все по-хорошему или по-плохому. Но в любом случае мы собираемся сделать то, что собираемся. Теперь я понял, что вы оба из "Трески", иначе вас бы тут не было.

- Я работаю в области культурных обменов, - заявил Василивич, воспользовавшись первым пришедшим ему на ум прикрытием.

- Ну что ж, - пожал плечами Римо, - придется по-плохому.

И Василивич почувствовал, как железная ладонь подхватила его за ребра и, точно витринного манекена, поволокла в заднюю комнату. Чиун выключил свет в торговом зале и запер входную дверь. Василивич почувствовал, как обожгло его ребра, точно к ним приложили раскаленный железный прут. И страшная боль была столь невыносима, что он даже не заметил отсутствия запаха паленого мяса.

Василивича попросили сообщить его звание, должность, а также имена и местонахождение его людей. Каждый его лживый ответ сопровождался болью, и это продолжалось с такой неотвратимой регулярностью, что скоро тело полностью подчинило себе мозг, отчаянно стремясь прекратить страдания, и он стал выкладывать все - кодовые названия подразделений, особые приметы, зоны выброски, график увольнительных, контакты и явки - но боль не проходила, и он извивался на полу в задней комнате, где только еще вчера отказался пить шампанское. Он заметил закатившуюся под диванчик пробку и подумал, удалось ли спастись маршалу Дене.

Василивич услышал шарканье ног над самым ухом.

- А теперь важный вопрос, - сказал Чиун. - Почему ты с такой легкостью облыжно оскорбляешь корейцев? Что сподвигло тебя на такое кощунство? Что заставило твой помутненный разум измыслить столь похабное предположение, будто я американец? Что?

- Я думал, что вы американец корейского происхождения, - простонал Василивич. - Простите меня. Простите меня. Простите меня.

- Я искренне сожалею! - поправил Чиун.

- Я искренне сожалею! - поправился Василивич.

- За то, что оскорбил вас.

- За то, что оскорбил вас, - отозвался Василивич и, когда америкашка поднял его и, взяв в охапку, пронес над распростертым телом Ивана, услышал, как кореец сказал:

- В следующий раз, господин хороший, никаких поблажек!

И то, что потребовало многолетних трудов для создания и совершенствования, что было вскормлено империей, раскинувшейся от Берлина до Берингова пролива, что сплотило лучших из несгибаемых людей, благодаря неистощимому потоку снаряжения и денег, за неделю обратилось в прах. И Василивич оказался многострадальным свидетелем этого бесславного финала.

Вспомогательное подразделение "Трески" в самом Риме, на виа Плебисцито, в полумиле от Колизея, было первым.

Римо заметил, что, как сказал ему однажды Чиун, его предки работали в Риме.

- Когда было много достойной работы, - сказал Чиун.

- Они сражались в Колизее?

- Мы же убийцы, а не лицедеи! - ответил Чиун. - Странные люди эти римляне. Что бы они ни находили - все тащили на арену. Все. Зверей. Людей. Все. Наверное, они любят родео.

Василивич содрогнулся всем телом и потом ощутил, как ладони америкашки побежали по его позвоночнику вверх и - наступило великое облегчение. Василивич понял, что сейчас упадет в обморок, но, дотронувшись до каких-то нервных окончаний в позвоночнике, америкашка сумел предотвратить обморок.

Он уже слышал шум ночной попойки, устроенной на явке членами вспомогательного подразделения. Из окон на улицу доносились женское хихиканье и звон бутылок. Кто же это сказал, что ничто так не способствует успеху, как успех? Правильнее бы сказать: ничто так не способствует разгрому, как успех.

Его удивило, что у него даже не возникло желания предупредить группу об опасности. Он подумал, что вообще-то это надо сделать. Но черт с ними. Вся его профессиональная выучка, похоже, сгинула в той задней комнатке спортивного магазина. Там сгинуло все. Чего же хотел теперь этот генерал, отдавший службе в КГБ двадцать лет жизни? Он хотел стакан холодной воды - и ничего больше.

Кореец остался с ним на улице, а америкашка пошел в дом. Справа от них был небольшой полицейский участок - рядом с кафе. Прямо за ними возвышалось мраморное безобразие исполинских размеров, недавно выстроенное современным корольком. Фасад украшала мраморная лестница, перед которой стояла конная статуя какого-то итальянца. Прожектора извещали прохожих, что это памятник какому-то видному гражданину. Беда с этими статуями и памятниками, когда видишь их на каждом углу, к ним относишься не более внимательно, чем к деревьям в лесу, и, если рядом с вами нет гида, который обращал бы ваше внимание на тот или иной памятник, вы бы даже не удосужились лишний раз взглянуть на него.

Смех наверху стих. Стих так, словно кто-то повернул выключатель. Кореец спокойно стоял, точно в ожидании автобуса.

- Сэр, - сказал Василивич, и потом какой-то инстинкт самосохранения, о существовании которого он и не догадывался раньше, заставил его добавить: - Милостивый и благородный сэр. Благородный и мудрый цвет нашей радости, о милостивый сэр, прошу вас, соблаговолите назвать недостойному рабу свое божественное имя.

Кореец по имени Чиун, тряхнув гордо бородой, ответил:

- Я - Чиун, Мастер Синанджу.

- Молю вас, великолепнейший, скажите, вы работаете с американцами? Вы состоите в так называемом "Подсолнухе"?

- Я нигде не состою. Я Чиун.

- Значит, вы не работаете с американцами?

- Они воздают мне должное за мое умение.

- И что же это за умение, о достославный мастер?

- Мудрость и красота, - ответил Чиун, довольный, что наконец хоть кто-то проявил интерес.

- Вы обучаете убийству?

- Я обучаю тому, что должно делать и что способны делать люди, если они могут этому научиться. Но это не каждому дано.

Через несколько минут Римо вернулся со стопкой паспортов. За эти несколько минут окончательно сбитый с толку и перевербованный генерал Василий Василивич узнал, что азиат поклонник красоты, поэт, мудрец, невинная душа, брошенная в жестокий мир, и что его совсем не ценит ученик. Но Чиун не захотел раскрывать все свои тайны.

Римо показал Василивичу паспорта, и Василивич назвал подлинные имена и звания каждого. Он только взглянул америкашке в глаза и тут же понял, что лучше не надо вешать ему лапшу на уши.

Римо передал паспорта Чиуну и попросил подержать их. В кимоно у Чиуна было столько складок, что он мог спрятать там целый архив, если бы захотел.

- Так, теперь я стал носильщиком твоего барахла, - сказал горестно Чиун. - Вот твое отношение.

- Каких-то пять паспортов! В чем дело? - сказал Римо.

- Дело не в тяжести бумаги, а в бремени печального неуважения, кое ты выказываешь скромному поэту.

Римо огляделся по сторонам. Он никого больше не увидел. Василивич был офицером КГБ. Чиун, Мастер Синанджу, был последним из плеяды самых отъявленных убийц, когда-либо известных миру. Где же поэт, о котором говорит Чиун? Римо пожал плечами.

В Неаполе они наткнулись на группу "Альфа" почти случайно. Василивич заметил одного из группы на улице и стал быстро соображать. В тот день он чувствовал себя куда как лучше, чем накануне: после сытного завтрака и сладкого сна в машине, которую вел Римо, его мозг опять заработал. Группа "Альфа" все равно уже совершенно бесполезна. Он потерял с ними связь много дней назад, и только желание маршала Дени регулярно посылать в Москву бодрые донесения помешали ему наложить дисциплинарные взыскания на нерадивых сотрудников. Поэтому, увидев одного из членов группы, подрывника, он сразу же его сдал. Римо поставил машину у тротуара и забежал агенту за спину. Со стороны можно было подумать, что он приветствует старинного приятеля, дружески обняв его за плечи. И только в том случае, если бы сторонний наблюдатель заметил, что ноги старинного приятеля вдруг оторвались от земли, он мог бы заподозрить что-то неладное.

Если бы за плечами Василивича не было почти двух десятков лет службы в "Треске", с постоянными учениями групп ликвидации, с непрерывным поступлением новобранцев, с отбором из них лучших из лучших, обучавшихся затем всем известным способам мгновенного убийства, он бы не смог воздать должное инструменту под названием Римо.

О таком, как этот америкашка, в "Треске" могли только мечтать.

Эксперт по взрывному делу был мертв еще до того мгновения, как его ноги вновь коснулись земли, а америкашка шел с ним в обнимку через улицу так, словно тот был жив-здоров.

- Какая сноровка! - воскликнул Василивич слабым от восхищения голосом.

- Соответствующая, - сказал Чиун.

- Я даже не заметил движения его руки!

- Ты и не должен был этого заметить, - сказал Чиун. - Смотри на ноги.

- И тогда я увижу, как он двигается?

- Нет, тогда ты вообще ничего не увидишь.

- Почему?

- Потому что я посвятил свою жизнь обучению этого неблагодарного лоботряса вместо того, чтобы подарить ее такому симпатичному юноше, как ты.

- О благодарю тебя, достославный мастер!

- Теперь я живу в Америке, но я глубоко уязвлен ее прегрешениями, - сказал Чиун, и коварный Василивич понял, что подходящий момент настал. Он посетовал по поводу обуревающих Чиуна печалей.

- Не сочувствуйте мне, - сказал Чиун. - Благороднейшие из цветов чаще втаптываются в придорожную грязь. Хрупких сокрушают грубые и непотребные. Такова жизнь.

И Чиун поведал ему об ужасах американского телевещания, о том, что сделали с прекрасными драмами вроде "Пока вращается планета" и "В поисках вчерашнего дня". Чиун, как поэт, их высоко ценил. Но теперь все показывают "Мери Хартман, Мери Хартман", а там люди разоблачают друг друга в недостойном поведении, там убийства и сцены в больницах, где доктора не спасают, а калечат людей. Но мыслимо ли, чтобы персонаж драмы - врач - приносил своим пациентам больше страданий, нежели добра? Таков был вопрос Чиуна.

Василивич резонно заметил, что в хорошей драме не может быть плохого доктора.

- Верно, - согласился Чиун. - Если кому-то надобно видеть, как врачи измываются над людьми, пускай идет в больницу, а не к телевизору. Если бы мне вздумалось лицезреть невнимательных и несведущих врачей, мне следовало бы просто зайти к местному лекарю - там я смогу сполна удовлетворить свое любопытство. Особенно это относится к твоей стране, да будет тебе известно.

Василивич икнул и согласился. Чему же, интересно, учил Чиун этого неблагодарного Римо?

- Благопристойности, - сказал Чиун. - Любви, благопристойности и красоте.

Между тем Римо нашел практическое применение своей любви, благопристойности и красоте в роскошной вилле в другом конце города, на берегу неаполитанского залива, голубеющего под полуденным солнцем.

От взрывника, встреченного на улице, он узнал численность и местонахождение остальных оперативников. Получив необходимую информацию, он благопристойно сунул взрывника в большой мусорный контейнер на аллее, где его обнаружат не раньше, чем труп начнет смердеть.

Он отправился к роскошной вилле. Наступил полдень, и все оперативники, только-только проспавшись, едва стояли на ногах после ночной попойки. Один, с отвислым брюшком, оторвал взгляд от утреннего стакана водки с апельсиновым соком. Откусывая ягоды от виноградной грозди, он направил на гостя короткоствольный английский пулемет.

- Бон джорно, - сказал он сонным голосом.

- Доброе утро, - отозвался Римо.

- Ты что здесь делаешь? - спросил русский. Остальные не стали хвататься за оружие, а спокойно продолжали бороться с утренним похмельем. Один человек без оружия не мог их встревожить.

- Работаю, - сказал Римо.

- А что за работа?

- Я убийца. В настоящий момент я работаю с "Треской". Я правильно произношу это слово? "Треска"? - Римо бросил взгляд на сверкающую гладь залива и ощутил прохладный весенний бриз, прилетевший из-за деревьев и ворвавшийся в распахнутые окна, позолоченные ярким солнцем. Замечательная страна. Он вдохнул запах соленой воды.

- Откуда тебе известно про "Треску"? - спросил русский.

- Ах да, - отозвался Римо, точно вспомнив что-то. - Это долгая история, знаешь, там высокие политические материи и прочее, но вообще-то я заменяю "Ромашку" или "Подсолнух", не помню точно - я всегда путаю эти дурацкие названия. Я пришел, чтобы убить вас, если вы - "Треска". Вы же группа "Альфа", так?

- Да, так уж получается, что мы - группа "Альфа", - сказал русский и махнул короткоствольным английским пулеметом. - А вот это видал?

- Видал-видал, - сказал Римо. - Кстати, сколько у вас выходит в месяц за этот особняк?

- Хрен его знает. Это же в лирах. Надо накидать корзинку доверху, и, когда хозяин начинает улыбаться, можно больше не бросать. Лиры! Можно сказать, бросовая валюта.

- Кто-нибудь из "Альфы" отсутствует?

- Все тут, кроме Федора.

- Крепкого сложения, блондин с дурацкой улыбкой? - спросил Римо.

- Он самый. Но только у него не дурацкая улыбка.

- Теперь - дурацкая, - сказал Римо. Когда русский нажал на спусковой крючок своего пулемета, его рука уже была сломана. Боли при этом он не почувствовал, потому что для ощущения боли от перелома руки необходимо иметь позвоночный столб, куда поступают болевые импульсы. А русский лишился части оного в тот самый момент, когда боль по нервам должна была возбудить соответствующие рецепторы спинного мозга.

Группа "Альфа", заторможенная после многодневной пьянки, с поразительной быстротой бросилась к оружию. Благоприобретенная выучка одержала верх над затуманенным алкоголем мозгом, и адреналин с удесятеренной силой погнал по жилам кровь. Но они бросились в бой так, словно перед ними была живая мишень, двигавшаяся не быстрее обыкновенного бегуна, не разбиравшего биоритмов собственного тела, чьи руки сродни умелым рукам солдата.

К тому времени, как их глаза привыкли к движениям Римо, его ладони уже проникали к костям врагов, совершая молниеносные беззвучные убийства. В полдень в уединенной вилле на берегу Неаполитанского залива он крушил грудные клетки врагов. На этот раз он собирал паспорта убитых немного дольше. Сев в машину в центре Неаполя, он попросил Василивича составить список подлинных имен и званий членов группы "Альфа", пользовавшихся этими паспортами для прикрытия.

- Они все мертвы? - спросил Василивич без тени недоверия, потому что он видел, что сделал этот человек с гигантом Иваном, но до сих пор ужасался мысли о том, как много может совершить один человек.

- Конечно, - ответил Римо так, словно его спросили, не забыл ли он бросить фантик от конфеты в урну.

Группа "Бета" была в повышенной боевой готовности, как ей и было предписано в случае отсутствия связи с группой "Альфа". Группа занимала небольшой дом в Фарфе, городке на берегу мутного Тибра - итальянской сточной канавы еще со времен этрусских царей.

- Они и впрямь загадили это место сверх всякой меры, - доверительно сообщил Чиун. - История Синанджу рассказывает о прекрасных храмах Аполлона и Венеры, располагавшихся неподалеку.

- Выходит, Дом Синанджу - довольно старое учреждение? - поинтересовался Василивич.

- Достаточно, - согласился Чиун. - Умудренное разумом и облагороженное любовью.

Сидящий за рулем Римо резко обернулся. Он мог поклясться, что Чиун рассказывает о Синанджу.

Америкашка, догадался Василивич, заметил первый пост "Беты" раньше, чем он. И он знал, кого искать.

Когда америкашка вышел из машины, Василивич спросил, как это Римо понял, что человек, который вроде бы просто сидел на скамейке и грелся на солнышке, на самом деле стоял в дозоре.

- А здесь и должен быть дозорный, - сказал Чиун. - Но что мы все о работе да о работе. Хочешь, я тебе прочту стихотворение, которое я написал?

- Безусловно! - отозвался Василивич. - Он смотрел, как америкашка сел на скамейку рядом с дозорным, который, как могло показаться со стороны, просто грелся на солнышке. Америкашка что-то ему сказал.

Василивич продолжал смотреть во все глаза с ужасом и восхищением. Этот дозорный владел ножом с несравненным мастерством. Он увидел, как его сотрудник незаметно для америкашки выхватил из рукава лезвие. "Молодец, - подумал Василивич. - У нас есть шанс. Молодец, воин "Трески", щит и меч партии!" Кореец Чиун завывал что-то на непонятном языке. Нежно прикоснувшись к горлу Василивича длинным ногтем, Чиун привлек его внимание к себе.

- Возможно, ты не узнал классическую поэзию Ун?

- Виноват, сэр, - бросил Василивич. Он увидел, как его сотрудник вежливо улыбнулся. Скоро в дело вступит нож. Ну, теперь-то они отомстят этой банде убийц!

- В классическом варианте поэзии Ун пропускается каждая третья согласная и каждая вторая гласная. Так можно перевести формулу на английский язык. Ты ведь знаешь английский.

- Да, - сказал Василивич. Теперь в любую секунду нож мог вонзиться в горло американке.

- Тогда ты должен понять, что великая поэзия Ун исчезла примерно в 800-м году до рождества Христова. Я не имею в виду народную поэзию Ун, просуществовавшую до седьмого века. Да что это тебя так привлекает?

- Я слежу за американцем.

- А что он делает?

- Разговаривает вон с тем человеком.

- Он не разговаривает, - возразил Чиун. - Он собирается приступить к работе. Но это так приземленно... А вот необычайно красивый фрагмент, над которым я работаю в настоящее время... Да что там тебя так привлекает?

В лучах яркого итальянского солнца сверкнуло лезвие ножа, и сидящий на скамейке глупо улыбнулся, точно проглотил воздушный шарик и теперь сетовал на свою неосторожность. Василивич не видел ножа. Америкашка тряс руку, в которой был зажат нож, точно прощался. Дозорный откинулся назад и заснул. Весь живот его был в крови.

- Величие этого стихотворения заключается в том, что оно обнажает суть цветочного лепестка и звуки строк сами становятся лепестками, - объяснил Чиун.

Василивича прошиб холодный пот. Он улыбнулся, вслушиваясь в пронзительный голос корейца, который звучал все выше и выше, точно скреб по стеклу.

Он смутно припомнил, что когда-то что-то слышал об этой загадочной поэзии. Один британский исследователь говорил, что декламируемые стихи Ун звучат так, как если бы роженице делали кесарево сечение суповой ложкой.

Особенно ценили эту поэзию древние персидские императоры. Василивич и не знал, что поэзия просуществовала до четвертого века нашей эры. Каким же образом престарелый азиат так тесно связан с этим умопомрачительным убийцей-америкашкой?

Василивич крепко над этим задумался. Возможно, старик кореец преподаватель поэзии? Или просто друг? Он, безусловно, не слуга, хотя и жаловался, что с ним обращаются как со слугой. Синанджу. Он уже раньше слышал это слово. Старик сказал, что оттуда происходят все убийцы, но, конечно же, этот тщедушный иссохший старец не может быть убийцей. И все же некая связь тут есть. И ею надо воспользоваться. Необходимо воспользоваться.

Пронзительные рулады оды Ун прекратились. Римо, америкашка, вернулся к машине с двенадцатью паспортами.

Василивич следил, как двенадцать судеб группы "Бета" падают к нему на колени. Это была не перепившаяся команда. Это было лучшее подразделение в расцвете сил. Они даже не успели добраться до своих пистолетов: выстрелов не было слышно.

Он написал их настоящие русские имена и звания. Он знал каждого. Среди них были и деревенские, и городские ребята, один даже был освобожден из Лубянской тюрьмы в Москве - маньяк-убийца, кого Василивич лично учил обуздывать свои кровожадные человеконенавистнические инстинкты и направлять их во благо социалистической родины. Записывая их подлинные имена, отчества и фамилии, вычеркивая румынские и болгарские псевдонимы, он вспоминал о том, как обучал каждого из них в тренировочных лагерях. Десять лет учений, одиннадцать лет, восемь лет, двенадцать лет. Лекции, практические занятия. Тех из молодых курсантов, кто выказывал незаурядные способности, хитроумие и силу, "Треска" забирала к себе.

Это было в то время, когда члены группы "Бета" еще под стол пешком ходили, - тогда еще майор, Василивич настоял, чтобы руководство "Трески" консультировалось с родителями возможных кандидатов.

В ту пору это было расценено как ересь, но Василивич доказал свою правоту. Если родители одобряли выбор сына, он уходил в команду с легким сердцем. Если его семья получала дополнительный паек и льготы, тогда курсант был уверен, что делает что-то полезное, и всякий раз, отправляясь домой на побывку, он возвращался преисполненный еще большей преданности делу "Трески", а не затаив сомнения и горечь.

Он выиграл ту битву с генералом Деней, представителем старой школы, который считал, что семья должна знать как можно меньше о том, чем занимается сын.

- Нам нужен личный состав, послушные машины, а не маменькины сыночки, - говорил ему генерал Деня. - Когда мы сражались с белогвардейцами, "Треска" - тогда она называлась ЧК - отрывала нас от материнской юбки и быстро делала из нас мужиков. Там нас быстро учили: либо ты убьешь, либо убьют тебя. Так было тогда, так и сейчас, и так будет всегда. Всегда!

- Генерал! - возражал ему тогда майор Василивич. - У нас двадцать процентов перебежчиков. Это очень много. Наверное, самый высокий процент среди всех прочих служб.

- Мы занимаемся трудным делом. Сейчас уже нет таких мужиков, как раньше.

- Позволю себе с вами не согласиться. Вы забираете пятнадцатилетнего мальчугана из школы и говорите его родителям, что его отобрали в олимпийскую команду или еще какую-нибудь аналогичную ложь, и они беспокоятся. И он начинает беспокоиться, и в один прекрасный день он либо бежит на Запад, либо дезертирует.

- Этих щенков мы вешаем!

- Позвольте задать вам вопрос - от ответа будет зависеть моя жизнь. Когда на Запале у нас вдруг случается прокол и кто-нибудь из наших бежит в "Подсолнух" к американцам, что происходит?

Генерал Деня тогда только плечами пожал, не понимая, к чему клонит его хитроумный помощник.

- Я делаю определенную пометку в досье, - сказал ему тогда Василивич.

- Ну и что? - нетерпеливо спросил Деня.

- Вы когда-нибудь загадываете в ящик с этими досье?

- Нет. Я ненавижу разбирать бумажки! - ответил генерал Деня.

- Папки с личными делами перебежчиков и погибших при исполнении задания стоят в одном шкафу. Папок с делами перебежчиков в восемнадцать раз больше, чем папок с делами погибших. То есть мы сами наносим себе вреда почти в двадцать раз больше, чем капиталисты - нам.

- Гммм, - подозрительно буркнул тогда Деня.

- Я прошу только об одном: пусть уж лучше капиталисты-ублюдки нас уничтожат, чем мы сами себя уничтожим.

- Что ж, будь по-твоему, раз ты говоришь, что от этого зависит твоя жизнь, - согласился Деня.

В течение первого года случаи дезертирства резко сократились, а о перебежчиках на Запад и вовсе забыли. Василивич создал в группе такую атмосферу, когда каждый боец был уверен, что нигде в мире он не получит больше почестей и материального вознаграждения. То, что в обществе достигалось принуждением и пропагандой, в "Треске" удалось достичь усердной службой и наградами.

В здании на площади Дзержинского скоро стали шутить, что, мол, следующим шагом в "Треске" будет выплата дивидендов по акциям и раздача цветных телевизоров.

Но шутить перестали после того, как небольшое подразделение "Трески", оказавшись отрезанным от групп поддержки и имея перед собой в сорок раз превосходящие числом силы противника, сражались до последней капли крови в горах Греции, невзирая на щедрые посулы, сопровождавшие предложение командиров "Подсолнуха" перейти на сторону американцев.

Василивич устроил в честь павших бойцов пышную церемонию в штабе. Если бы в зале стоял алтарь с крестом, а не бюст Ленина, эту церемонию можно было бы назвать мессой.

И все тот же Василивич поддерживал дух мирного сосуществования с "Подсолнухом", почти дружеские отношения между двумя командами, которые вели друг за другом пристальное наблюдение, кружа по пятам своих противников по всей Европе. И тот же Василивич в тот самый день, когда руководство ЦРУ отдала приказ личному составу "Подсолнуха" сдать табельное оружие, провел сокрушительный рейд по всему континенту.

Изуродованные трупы американцев, в том числе и тело несчастного Уолтера Форбиера, переправлялись домой в закрытых гробах, - и вдруг КГБ перехватило странную шифровку: "Могло быть хуже. Нас могли застукать на грязных шутках".

Это была шифровка, посланная в Вашингтон неким высокопоставленным чиновником государственного департамента, и Василивич, прочитав ее, подумал тогда: "Возможно, мы сражаемся с безумцами".

Но "Треска" сражалась вовсе не с безумцами. И теперь Василивич, сидя на заднем сиденье машины, рядом с корейским поэтом по имени Чиун, понял, что, видимо, это была просто-напросто гигантская ловушка. Какая коварная затея! Он никогда не подозревал, что американцы способны на столь изощренное коварство. Пожертвовать рядом европейских групп только для того, чтобы враг расслабился, а в это время выдвинуть отборные силы для нанесения смертоносного контрудара.

Как там американцы говорят в спортивных магазинах? "Добро пожаловать в лучшую команду!" Это был отчаянный маневр, но блистательный, ничего не скажешь!

И все же Василивич, тонкий аналитик, не смог смириться. Что правда, то правда: блестящий, коварный ход. Но американцы не способны мыслить такими категориями.

Они всегда были гении в технике, но полные простофили в тактике. Василивич ощутил сухость во рту. Кореец сообщил ему, что лучшие строки стихотворения еще впереди.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Это была грандиозная встреча. Водочные бутылки вытянулись тридцатиметровой батареей на застеленном хлопчатобумажной скатертью столе. У каждой бутылки стоял официант в белых перчатках. Стаканы со звоном разбивались о тяжелые деревянные панели стен. Каблучки начищенных ботинок цокали по полированным мраморным плитам пола. На выкаченных колесом грудях, обтянутых мундирами цвета морской волны, сияло такое обилие орденов и медалей, что, наверное, чеканщики сошли с ума, пока их изготавливали.

Чей-то голос с сильным южнорусским выговором воскликнул:

- О, то ж вин идэт! О, то ж вин идэт!

Наступила тишина, оскверненная лишь последним грохотом разбитых стаканов, чьи недавние владельцы еще не вполне осознали происходящее. А потом были слышны лишь четкие шаги приближающегося человека. Человек на небольшом возвышении в дальнем конце зала провозгласил:

- Товарищи офицеры, члены Комитета! Щит и меч партии! Мы с восхищением приветствуем Героя Советского Союза фельдмаршала Григория Деню. Ура маршалу Дене!

- Ура-а! - отозвались собравшиеся.

Деня, чья мясистая грудь была украшена множеством орденов и медалей, а пухлое лицо светилось радостью, воздел толстенькие ручки над головой в знак собственного триумфа и прошествовал в актовый зал народного Комитета государственной безопасности.

- Деня! Деня! Деня! - скандировали офицеры.

А он энергично махал всем рукой, улыбался старым знакомым и друзьям, уцелевшим в великой войне, когда два народа сошлись в битве друг с другом по фронту, протянувшемуся от моря до моря, после чего побежденные были обречены на уничтожение. Это были крутые ребята, все эти старые офицеры, пережившие большие чистки, фавориты Сталина, а потом Берии, а потом Хрущева и, наконец, нынешнего председателя. Председатели приходили и уходили. КГБ оставался всегда. Деня знаком призвал к тишине и заговорил:

- Я не вправе посвящать вас сейчас в тонкости и подробности нашей победы. Я не вправе рассказать вам о том, каким образом мы добились более чем подавляющего преимущества в Западной Европе. Но вот что я могу вам рассказать, товарищи. Сегодня Союз Советских Социалистических Республик добился над нашим континентом господства, которого не достигала никакая страна в прошлом. Завтра Азия будет наша, а за ней и весь мир. Завтра - весь мир. Завтра - весь мир!

Многие офицеры, которым посчастливилось сражаться лишь в холодной войне против Америки и участвовать в изнурительных состязаниях, победа в которых измерялась чайной ложкой, громкими криками выразили свою радость. Потому что благодаря фельдмаршалу Дене победу теперь можно было измерять ведрами. Запад отступал по всему фронту.

Разумеется, в таких трудолюбивых группах всегда находится свой остряк. Из задних рядов кто-то выкликнул тост за союзников России.

- Да здравствует конгресс Соединенных Штатов и его специальные комиссии!

Лица присутствующих исказила презрительная гримаса, но фельдмаршал Деня улыбнулся.

- Да, нам немало помогли. Но помощь была не случайной. Вспомните, что говорил Ленин: капиталисты сами повесятся, если только мы снабдим их достаточно длинной веревкой. Ну вот, веревка у них есть, осталось только затянуть узел.

Деня приказал принести ему полную бутылку водки, а потом, чуть качнувшись на каблуках своих начищенных кожаных ботинок, осушил бутылку до дна под одобрительный гул голосов товарищей по оружию. Потом, подбадриваемый аплодисментами, он протанцевал на середину зала. Какой-то капитан со смертельно бледным лицом и дрожащими руками протиснулся к пятачку, на котором пьяный смеющийся Деня отплясывал цыганочку. Этот капитан в полевой форме резко выделялся на фоне сверкающих орденами парадных мундиров - точно дешевая пластмассовая ваза в витрине ювелирного магазина.

Деня подтанцевал к капитану.

- Товарищ маршал, очень срочное сообщение, - сказал капитан.

Он вручил Дене запечатанный двумя сургучными печатями пакет. Чтобы открыть его, требовалось сломать маленький пластиковый щит. Он также передал маршалу ручку, которой тот должен был поставить свою подпись в журнале о получении пакета. Деня взял ручку и подбросил ее в воздух.

- Мне нужна ваша подпись, маршал!

- Анатолий, скажи этому идиоту, что никакая подпись не нужна.

- Вам не требуется подпись маршала Дени, капитан! - раздался крик в толпе. Это крикнул командир подразделения, где служил капитан.

Деня прочитал послание. Во всем теле он ощущал приятное тепло от выпитой водки, а от танца его кровь бурлила и весело неслась по жилам. Донесение гласило:

"Явные сложности подразделений "Трески" южном фланге Европы. Тчк. Предлагаю немедленно прибыть на площадь Дзержинского для консультаций. Тчк. Немедленно".

Деня смял лист бумаги и сунул его в карман.

- Что-нибудь серьезное, Григорий? - спросил его один из генералов.

Деня передернул плечами.

- У нас всегда все серьезно. Центральный Комитет предлагает изменить цвет наших мундиров - и у министра текстильной промышленности возникает серьезная проблема. Когда министерство пропаганды узнает, что Солженицын произнес новую речь или написал новую книгу, у них сразу возникает серьезная проблема. Каждый день то тут, то там возникает масса серьезных проблем. Мы с вами пьем добрую водочку, имеем хорошие квартиры, и тем не менее все только и знают, что орут: скоро всему конец! скоро всему конец! сейчас небо упадет! Но небо, господа, по-прежнему над нами, оно там было задолго до того, как мы вышли из чрева матери и заплакали, вступив в первый серьезный конфликт с атмосферным воздухом. И оно будет на своем месте, когда могильщики присыплют нас землицей после нашего последнего серьезного конфликта со смертью. Товарищи, вот что я вам хочу сейчас сказать. На этом свете нет никаких серьезных проблем!

Его краткая речь была встречена бурными аплодисментами отчасти потому, что он был в чине маршала, но еще и потому, что все знали его как человека, способного и в трудную минуту сохранять самообладание. Такова была маршальская философия, и ее уважали.

А перед входом его ждал черный "Зил"-лимузин. Уличное движение на родине не представляло таких трудностей, как на поле сражения, где так много автомобилей.

Теперь маршал Деня уже не был столь беспечен, каким он казался в окружении боевых товарищей. Долгие годы службы выработали в нем тонкий нюх на ситуации, когда следовало тревожиться, а когда не следовало. Сейчас момент был тревожный.

В здании на площади Дзержинского располагалась Лубянская тюрьма. Во время правления Сталина многие из его друзей окончили там свои дни. Он был единственный из целого подразделения, кому удалось тогда уцелеть - это было политическое подразделение, которым командовал бывший университетский профессор, пришедший на работу еще в ЧК, потом переименованное в ОГПУ, потом - в НКВД, в МВД и, наконец, в КГБ. Все это были разные одежды для одного и того же тела.

Сталин однажды приказал, чтобы их подразделение в полном составе - сорок два человека - и при полном параде поужинало с ним за закрытыми дверями. На столе было всегда много водки.

Какой-то внутренний голос нашептал Дене в тот давний вечер в начале тридцатых не особенно усердствовать за столом. Наверное, отсутствие прохладительных напитков на длинных столах заронило в нем подозрение, что Сталин просто хотел всех напоить вусмерть.

Его командир, человек очень осторожный и воздержанный в еде и питье, предпочитавший чай с баранками, пил водку так, словно родился в седле казацкого скакуна. К середине трапезы командир уже громко разглагольствовал о том, что он является составной частью социалистического авангарда человечества. Сталин тихо улыбался в усы. Сам он не пил, а, раскурив большую белую трубку, только кивал да посмеивался, а молодой Деня тогда подумал: "Боже, ну и змея подколодная!"

Молодых офицеров всегда учили быть первыми в своем ревностном служении чистому делу коммунистической революции. Деня же держался незаметно. И вот Сталин указал на него.

- А ти что думаэшь, тихонья? - спросил Сталин.

- Я думаю, что все, что они тут говорят, очень мило, - ответил Деня.

- Только мило? - Все засмеялись. - Мило! - продолжал царственный тамада. - Этим словом можно аписать дэвушку, а не рэволюцию.

Деня смолчал.

- Ти не хочэшь измэнить слово?

- Нет, - ответил Деня.

Его командир сразу же почувствовал себя не в своей тарелке и завел диалектическую дискуссию о слабых революционерах, переметнувшихся на сторону буржуазной контрреволюции.

- А ти что думаэшь об этом, маладой чзловек? - спросил Сталин.

Молодой Деня встал, ибо понял, что речь теперь идет о жизни и смерти, а он хотел встретить свою судьбу стоя. Для них для всех речь теперь шла о жизни и смерти.

- То, что говорит мой командир, вероятно, правильно. Я не знаю. Я же не профессор и не семи пядей во лбу. Я только знаю, что России нужна твердая рука. До революции правители управляли страной для своего блага. То были тяжелые времена. Сейчас появилась возможность построить лучшую жизнь. И это хорошо. Но это будет непросто. У нас большая, огромная страна. Мы все еще отсталые. Я русский. И я знаю, что впереди много кровавой работы. И я знаю, что после каждого достижения будет много разговоров о возможных путях более успешного достижения этих целей. Но я же русский. И я целиком доверяю партии. Это дело партии - решать. Но в лице Григория Дени у партии всегда будет верный помощник.

Тогда его командир раскритиковал эту позицию за то, что она призывает быть преданным в равной мере царю и прочим феодальным правителям и - коммунистической партии. И он спросил, почему Деня вступил в партию.

- Потому что за каждого выдвиженца в члены партии из нашей семьи давали по три картофелины.

- И за три картофалины ти пажэртвовал сваею жизнью? - спросил Сталин.

- Мы голодали, товарищ председатель.

Никто из присутствующих в зале не заметил, как слегка сузились глаза у Сталина, как и не уловили столь же легкого кивка его головы. Григорию же его начальник приказал немедленно уйти. Явившись на следующее утро во временный штаб, располагавшийся в здании бывшей баптистской церкви, он никого там не застал и даже подумал, что штаб переехал. Но штаб не переехал. Теперь он стал командиром - в свои двадцать с небольшим лет. Остальных же он больше никогда не видел и не спрашивал о них.

С того вечера он только еще раз видел Сталина - это было в первые дни великой войны, когда гитлеровские дивизии беспрепятственно двигались маршем по западным землям Советской страны.

Примерно сто офицеров в том же звании, что и он, призывались в действующую армию. Он должен был организовать партизанское движение в тылу врага. Сталин обходил строй офицеров, и ему представляли каждого.

Подойдя к Дене, Сталин улыбнулся.

- А, три картофэлины!

- Три, - подтвердил полковник Деня.

Штабной генерал склонился к Сталину и стал рассказывать о недавних подвигах Дени. Сталин оборвал его легким взмахом руки.

- Знаю, знаю! - сказал он. - Самый атважный баец на свэте - руский с трэмя картофэлинами в живате.

Это была наиболее жестокая война с тех пор, как орды варваров уничтожали целые области в Западной Европе. Зрелище побоищ, учиненных нацистами, было невыносимо даже для видавших виды работников НКВД. Ну а потом, разумеется, началась затяжная рискованная война с Западом. И Деня понимал, что она продлится еще очень долго.

"Три картофелины", вспоминал он, пока "Зил"-лимузин скользил по туннелю в подземный гараж здания на площади Дзержинского. Он вошел в крохотный лифт, рассчитанный только на одного пассажира, и поднялся в шифровальный отдел, где его встретил полковник, отвечавший за одно, генерал, отвечавший за другое, и полдюжины капитанов, отвечавших еще за что-то. По стенам были развешаны карты и графики. Лица людей, собравшихся в этой комнате, были серьезны. Поприветствовав вошедшего, они продолжали вполголоса отдавать приказы о том-то и том-то.

- Простите, товарищи, мне надо сходить по малой нужде, - сказал Деня. - Продолжайте совещание. - Он оставил дверь открытой, чтобы слышать каждое слово. Кто-то опустил глаза. "Сопляки, - подумал он. - Бабы! Могучий КГБ превратился в сборище кисейных барышень".

Он вернулся к столу.

- Так. Я выслушал двадцать доводов о том, почему каждый из вас представляет особую ценность для государства. Но пока что не поделился неприятной информацией. Я сообщу вам два неприятных известия, потом дам пять минут на размышление, а потом мы все это обсудим по новой. Первое. Мое подразделение "Треска" разворачивает наступление по всей линии фронта на плечах поверженного врага. Посему все происходит отнюдь не в соответствии с полученными вами ранее инструкциями. Мы не имеем связи с нашими людьми неделями! Но это не страшно. Второе. Что говорит Василивич? Он единственный паникер, которого я уважаю.

Никто не стал брать пять минут на размышление. Василивич уже в течение трех дней не выходил на связь. Группы поддержки обнаружили убитыми следующих...

Деня выслушал длинный список фамилий. Он взял у одного из офицеров красный карандаш и подошел к карте. Он попросил уточнить время смерти каждого из убитых и написал это время у каждого населенного пункта. Неаполь, Фарфа, Афины, Рим.

- Вы сказали: Иван Михайлов?

- Да, майор Михайлов мертв.

- Причина?

- Тупой предмет. Страшной силы удар.

- Ну конечно. По-другому и быть не могло. Этого следовало ожидать, - сказал Деня, вспоминая, какой невероятной физической силой обладал этот юный гигант. - Вы уверены?

- Да. Проведено вскрытие. У майора Михайлова в крови обнаружен крысиный яд в количестве, способном убить батальон, но очевидно, что не это послужило причиной смерти.

- От Василивича ничего?

- Ничего.

Дене не хотелось сейчас высказывать свои наихудшие подозрения, потому что слово не воробей, как известно: вылетит - не вырубишь топором, и к тому же кто знает, что могут учудить эти шаркуны-лизоблюды в погонах.

- Вот вы тут все кричите о якобы внезапной массированной атаке крупными силами, но я вам скажу сейчас кое-что, о чем никто из вас пока еще ни словом не обмолвился. Посмотрите на карту, на мои пометки. Обратите внимание на время. Это самое главное!

Офицеры зашумели и стали наперебой рассуждать вслух о подразделениях поддержки ЦРУ, о волновых атаках несколькими эшелонами, когда новые подразделения вступают в дело сразу же после того, как их предшественники выполнили свое задание.

Один офицер с угреватым лицом, впалыми щеками и редеющими седыми волосами, расчесанными на прямой пробор, начал говорить о многонациональной цепной реакции, охватывающей отдельные подразделения. Речь идет, уверял он, о широкомасштабном заговоре против СССР, исходящем, возможно, из Ватикана.

Деня крякнул. Он не слышал подобной белиберды с момента своей краткой остановки в лондонском аэропорту, где местные журналисты были готовы сбыть ему любую небылицу за сходную цену.

Адъютант спросил его тогда, что хотели журналисты.

- Не хотите ли прочитать о том, как Америка пыталась отравить Атлантический океан? О тайной войне израильтян? О том, как датское правительство убивает детей на потребу каннибалам-извращенцам? Что голландцы в глубине души расисты? Британская журналистка - самый легкодоступный товар. Продумайте что угодно - и они обо всем напишут. За книги, конечно, придется платить чуть подороже, чем за газетные статьи. Но я вам гарантирую, милорды, позолотите им ручку, и на земле не окажется ничего такого, о чем бы они не сумели написать. Хотите узнать про любовные похождения папы римского? О его незаконных детишках?

- Какие любовные похождения? Какие незаконные дети? - спросил адъютант.

- Платите - и мы обо всем узнаем.

Все это было приемлемо для британских журналистов, но для серьезных людей, которые повседневно балансируют на грани жизни и смерти, это было возмутительно. Потому-то Деня и крякнул и заметил, как какой-то офицер ему подмигнул.

- Кто-нибудь из вас знает, что такое автомобиль? - спросил Деня.

Нес офицеры, находящиеся в этой комнате без окон, кивнули. Несколько человек кашлянули и потупили глаза, стараясь не смотреть друг на друга. Ну конечно, они-то знали, что такое автомобиль. О чем это старик?

- Вы умеете пользоваться наручными часами? - продолжал Деня.

Все опять кивнули.

- А считать?

Да, они умели считать. Не конкретизирует ли товарищ маршал свои соображения?

Деня приставил кончик красного карандаша к Риму на карте.

- Представьте себе, что эта красная точка - автомобиль. Фр-фр-фр-биб-би - машина поехала. Дррррр - урчит мотор. Вот по этому шоссе - жжжжж! - говорил Деня. Карандаш двинулся от Рима к Неаполю. - Вот мы и в солнечном Неаполе. Полдень. Вчера вечером мы были в Риме. Едем дальше - в Фарфу. Фр-фр-фр-биб-би... Дрррр. Нам и гнать-то слишком не надо. А теперь мы возвращаемся в Рим и садимся на самолет. Хороший такой самолетик. Он летит в Афины. Ууууу - ревут турбины. Он приземляется в Афинах. Приятный полет.

- О! - произнес офицер, который наконец-то понял, к чему клонит Деня. Ну конечно! У всех голова забита сложнейшими разветвленными международными заговорами и многочисленными перемещениями террористических групп - вот никто и не заметил простейшего факта. А старый боевой конь сразу все просек.

- Это вовсе и не массированная контратака, - догадался молоденький офицер.

- Поздравляю с возвращением на землю! - похвалил маршал Деня.

- Там действовала одна-единственная группа. И они двигались от одной нашей явки к другой. И вне всякого сомнения, Василивич сотрудничает с ними, потому что только он напрямую связан со всеми нашими подразделениями. Он перешел на сторону врага и теперь ведет эту террористическую группу по всем нашим явкам, - говорил молодой офицер.

- Неверно! - грозно сказал Деня.

- Почему? - недоумевал молодой офицер.

Деня быстро соображал. Как бы это все дело не упустить из рук. Он слишком долго работал с Василивичем, чтобы так легко отдать его в руки Кремлю, обитатели которого мирно снят в уютных постелях и не знают, что это такое - когда тебе приставляют к животу ствол и грозят обмотать кишки вокруг ближайшего дерева.

- Потому, - ответил Деня.

- Почему потому, товарищ маршал? - не отставал офицер.

- Потому что так и было задумано, - сказал он э раздумье. - "Подсолнух", наш непосредственный противник в ЦРУ, устарел. Почему он устарел? Потому что у Америки появилась более эффективная террористическая группа. Что же делать? Каким образом нейтрализовать их новые силы? Надо разоблачить "Треску" и избавиться от того, что Америка в любом случае выбросит на свалку. Но как это сделать? Заставить их сдать оружие под предлогом предотвращения очередного международного скандала. Почему же американцы решат оставить себя безоружными? Неужели среди вас найдется хоть один дурак, который поверит, будто Америка останется безоружной перед лицом сегодняшнего мира?

Какой-то офицер предположил, что у американцев просто крыша поехала. Он перечислил ряд недавних инициатив американского внешнеполитического ведомства.

Деня отпарировал, сказав, что если этот офицер хочет работать в министерстве иностранных дел, то его здесь никто не держит. Здесь - КГБ.

- Василивич, этот выдающийся, талантливейший, отважный и преданный офицер, просто-напросто спас партию и народ России. В то время как кисейные барышни на площади Дзержинского травят небылицы, точно английские журналисты.

Офицер связи Военно-Морского флота при сравнении с английскими журналистами густо покраснел. Пусть Деня и маршал КГБ. Это не дает ему никакого права называть коллег англичанами.

- Извините, что оскорбил вас в лучших чувствах. Я имел в виду англичан только как пример. Я ведь даже не сказал "англичане", я имел в виду английских журналистов как пример глупости. Я глубоко уважаю Военно-Морской флот, и, возможно, это вас удивит, Королевский британский флот, и, что удивит вас еще больше, всех подданных британской короны. Ну, все довольны?

Морской офицер принял извинения.

- Ну и славно, - сказал Деня и наотмашь ударил офицера ладонью по лицу. - А теперь запомни, кто я. Маршал Деня, у которого в бою котелок варит, и я за вас гроша ломаного не дам, потому что ни один из вас не допер, что "Подсолнух" устарел для Америки, потому-то "Треска" нам тоже уже не нужна. Ибо, кретины недоделанные, - что "Подсолнух", что "Треска" - это же все едино!

Оторопевшие офицеры закивали. Даже морской офицер с красной, точно ошпаренной, щекой тоже кивнул. Деня обладал неотъемлемым правом быть их командиром, и сейчас он продемонстрировал это право.

- Генерал Василивич направляет их новую террористическую группу на "Треску" не для того, чтобы нас уничтожить. Он жертвует жизнью своих товарищей, чтобы мы сумели увидеть их новое оружие в действии и выработать контрмеры. Согласен, действует он отчаянно, рискованно, но блестяще! Мы делаем шаг назад, чтобы потом сделать два шага вперед. Господа, пускай Америка и заварила всю эту кашу, но, уверяю вас, доварим ее мы сами.

И он грохнул кулаком по столу.

- Я собственной жизнью клянусь! - заявил он решительно. - Выше голову, барышни! Добро пожаловать в мир холодной войны.

Он знал, ему не надо было клясться своей жизнью. Конечно, это так. Но сам факт, что он произнес эти слова, придавал всему сказанному им ранее патетическое звучание. Он был не так уж и храбр, как могли подумать эти офицеры. Сокрушительный провал всех его подразделений в Европе, по всей видимости, грозил ему если не смертью, то как минимум тюрьмой. И, взвесив все "за" и "против", Деня решил, что Василивич либо мертв, либо поступает именно так, как описал его действия Деня. Всю жизнь приходится балансировать на острие бритвы.

Без тех трех картофелин он мог бы, наверное, умереть с голоду.

К 4:55 московского времени импозантный, умный Василивич начал оправдывать доверие своего командира. Сотрудник советского консульства в Афинах подобрал с земли записку, выброшенную из пронесшегося автомобиля. В ней было три слова. Они означали, что Василивич жив и захвачен в плен.

К вечеру следующего дня подразделение, внедренное в Швецию, получило довольно длинное донесение, оставленное неподалеку от небольшого шале, где были обнаружены обезображенные тела членов группы "Гамма" - найденное при них огнестрельное оружие не применялось, а холодное - оставалось в ножнах. Василивич, бесспорно, работал на грани провала. Донесение, написанное от руки на пяти пустых сигаретных пачках, было составлено открытым текстом. Оно гласило:

Д7 Новое американское оружие. Один человек. Необычайные способности. Что такое Синанджу? Особые методы. Грандиозная ловушка. "Треска" бесполезна. Мужчина ростом шесть футов, карие глаза, высокие скулы, худой, толстые запястья, имя - Римо. С ним вместе азиат, то ли его друг, то ли учитель, то ли поэт. Зовут Чиун. Старый. Ключ - Синанджу. Да здравствует щит и меч! В."

Деня созвал срочное совещание у себя в кабинете. На совещание пришли более ста офицеров из разных отделов и управлений КГБ. Он охарактеризовал ситуацию. Надо предпринять два шага. Первый - установить, что это за новая группа, второй - уничтожить ее. Ключ к операции - в донесении на пяти сигаретных пачках. Им вменяется разгадать эту загадку, а задача Дени - нанести удар возмездия. Подразделение, созданное для нейтрализации нового американского оружия, будет названо "группой имени Василивича", в честь Василия Василивича, которого сейчас, как это уже вполне очевидно, нет в живых.

А на берегах прекрасной Сены в это время вновь подтверждалась правота маршала Дени. Василивич сам разгадал загадку Синанджу. Кореец Чиун принадлежал к племени Мастеров Синанджу, уходящими своими корнями в глубину веков. Если взять все боевые искусства и проследить их связи и историю развития каждого яз них, то можно прийти к выводу, что, видимо, все они имеют один-единственный источник, куда более могучий, чем его ответвления. В отличие от телевизоров, боевые искусства, обновляясь, теряли качество. В области боевых искусств со временем не происходило никаких улучшений - одно только ухудшение, медленное удаление от самой сути: так происходит постепенное снижение радиоактивности по мере удаления от эпицентра взрыва. А старик Чиун - вовсе не поэт. Было подозрение, что он куда сильнее, чем сам Римо.

Несколько раз выражения вроде "солнечный источник" и "дыхание" возникали в разговоре этих двух мужчин, беседовавших по-английски. С помощью дыхания оба они были способны раскрыть полный потенциал своих физических тел. В этом не было ничего удивительного. Более того, если бы ученые проникли глубже в тайны Синанджу, они бы, возможно, узнали, как удалось человеку выжить на земле до той поры, когда люди занялись коллективной охотой и изобрели оружие. Некогда один человек с голыми руками был столь же силен, как саблезубый тигр.

Синанджу каким-то образом обуздывали энергетический потенциал обычного человеческого тела, что, подумал, заинтересовавшись, Василивич, напоминало древние христианские верования. Христос сказал: имеют глаза, но не видят, имеют уши, но не слышат. Может быть, Христос имел в виду вовсе не моральный аспект дела?

- Эй, приятель, что ты там пишешь? - спросил Римо.

- Ничего! - ответил Василивич.

- Тогда тебе каюк! - сказал Римо, и вдруг глаза Василивича перестали видеть, уши Василивича перестали слышать, а тело не ощутило поглотивших его вод Сены.

Но это уже не имело никакого значения.

А в здании на площади Дзержинского маршал Григорий Деня получил долгожданный ответ на свой запрос, и его тактическое решение, как ему казалось, было превосходным. Если не сказать соломоновым.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Людмила Чернова заметила пятнышко. В двух дюймах ниже и чуть левее левой груди, на девственно мягкой белизне кожи - едва заметная краснота. Ее юные упругие груди являли собой чаши столь совершенной округлости, что, казалось, скульптор вылепил их, пользуясь штангенциркулем. Талия плавно сужалась к молочным бедрам, широким лишь настолько, чтобы подчеркнуть ее женственность, но не более того.

Шея Людмилы Черновой представляла собой изящный пьедестал слоновой кости, который был увенчан диамантом: ее лицом.

У нее было безупречно прекрасное лицо, которое могло бы заставить всех прочих женщин малодушно спрятать свое под старомодную вуаль. Когда она появлялась на людях, жены злобно толкали своих мужей в бок, чтобы те не забывали, где находятся. Ее улыбка была способна заставить всякого правоверного коммуниста пасть на колени и совершить истовую молитву. Рядом с ней средняя советская женщина выглядела как прицеп для трактора.

Ее фиалковые глаза располагались безукоризненно симметрично относительно точеного носика и губ, столь совершенных, что казались ненатуральными - такие они были изящные и розовые. Но когда она улыбалась, становилось ясно, что губы настоящие. У Людмилы Черновой было четырнадцать различных улыбок. Лучше всею ей удавались улыбки счастья и нежной благосклонности. Хуже всего - улыбка внезапной радости. Вот уже месяц, как она вырабатывала внезапную радость, внимательно разглядывая лица детей, получавших от нее мороженое в вафельных стаканчиках.

"Здравствуй, детка, это тебе", - говорила она обычно. И внимательно смотрела на губы ребенка. Внезапная радость обыкновенно проявлялась двояко: либо в виде замедленной реакции, которую было трудно сымитировать, либо - разрывом губ, разъезжавшихся в широченный оскал. Людмила научилась изображать губной взрыв, но, как она призналась своему дяде, генералу КГБ, этой улыбке недоставало экспрессии, а порой, если вглядеться в нее попристальнее, она могла даже сойти за выражение жестокости. А ей, разумеется, вовсе не хотелось выглядеть жестокой в те моменты, когда она намеревалась изобразить внезапную радость.

К ней был приставлен майор КГБ, женщина. В последнее время этот майор - эта майорша - часто подбирала с земли вафельные стаканчики с мороженым и возвращала их детям, предварительно счистив грязь. Ибо как только Людмила видела искомую улыбку, она тотчас бросала ненужные стаканчики.

- Я не обязана кормить массы, - отвечала она женщине-майору, когда та высказывала предположение, что стоило бы приложить еще минимальное усилие и дождаться, пока детская ручонка ухватится за вафлю. - Я служу партии иначе. Если бы у меня была цель кормить детей, я стала бы воспитательницей в детском саду. Но в этом случае значительные природные ресурсы, которые я решила отдать на благо партии и народа, были бы попросту растрачены зря.

- Немного доброты не помешало бы, - возразила майор, не отличавшаяся чрезмерной сердечностью, однако в присутствии Людмилы Черновой почему-то воображавшая себя святым Франциском Ассизским.

Майор - довольно симпатичная поволжская немка, светловолосая и голубоглазая, с ясным лицом и привлекательной фигурой. Но рядом с Людмилой она выглядела как боксер-полутяжеловес на излете спортивной карьеры. Людмила Чернова могла заставить радугу быть похожей на грозовую тучу.

Но вот возникла большая неприятность, и, разглядывая пятнышко под своей левой грудью, Людмила сурово спросила майора Наташу Крушенко, что та подавала ей на ужин накануне вечером.

- Клубнику со сливками, мадам.

- И что-то еще. Явно что-то еще! - В голосе сквозили нотки гнева, но лицо Людмилы оставалось спокойным: ведь гримасы способствовали появлению морщин.

- Больше ничего, мадам.

- Отчего же тогда появилось пятно?

- Человеческий организм производит вещества, из-за которых появляются такие пятна. Это пройдет.

- Конечно, пройдет. Это же не твое тело.

- Мадам, у меня часто это бывает.

- Не сомневаюсь. - Не слушая майора, Людмила аккуратно обводила пятно пальцем. Ей не хотелось, чтобы оно увеличилось, а на дурацкие замечания майора Крушенко Людмила давно уже не обращала внимания. Это жуткое пятно, появившееся на ее теле, дерзко осквернило самое се существование, а эта деревенщина Крушенко имеет наглость заявлять, будто сразу его и не заметила. Крушенко - дикарка!

Людмила наложила на пятно слой крема из сардиньих молок и обесцвеченной свеклы с витамином Е и вознесла краткую молитву о скорейшем избавлении от этой напасти. Затем она облачилась в прозрачный халатик и обмазала лицо теплым килом, привезенным с Кавказа.

Именно в таком виде, с закрытыми глазами, она и встречала маршала Советского Союза, одного из самых высокопоставленных лиц КГБ. Фельдмаршал Григорий Деня осуществлял какие-то жуткие операции в Западной Европе, о чем среди сотрудников КГБ ходило немало сплетен, совершенно не интересовавших Людмилу. Это имело отношение к американцам. Да ведь все имеет к ним отношение. Когда хоть что-нибудь имело отношение к китайцам или еще к кому-то?

Услышав тяжелые шаги маршала в коридоре, она не открыла глаза. Майор Крушенко поприветствовала маршала и поздравила его с недавними успехами.

Людмила услышала, как маршал вошел в солярий, где она принимала воздушные ванны, и грузно опустился в кресло. Она тут же почувствовала аромат его сигар.

- Здравствуй, Людмила! - сказал маршал Деня.

- Добрый день, Григорий.

- Я пришел по делу, милая моя.

- Как дядя Георгий?

- Георгий в порядке.

- А кузен Владимир?

- И у Владимира все хорошо.

- А сам-то как?

- Все путем, Людмила. У нас чепе, и теперь ты можешь отблагодарить государство за все, чему оно тебя научило. Ты способна сделать для матушки-России то, что не под силу целым армиям - я так полагаю. Я пришел призвать тебя подхватить знамя героев Сталинграда и твоего героического народа, которому больше не суждено увидеть свои дома разрушенными и свои семьи порабощенными.

- Так как ты сам-то? - спросила Людмила и услышала, как крепкий кулак ударил по обивке софы, на которую Григорий пересел из кресла. Он был само олицетворение праведного гнева. В его словах таилась скрытая угроза и обвинение в недостаточной благодарности к государству.

- Григорий, Григорий, конечно, я хочу помочь. Я ведь работаю в том же комитете, что и ты. Почему ты так сердишься? Тебе бы надо быть похожим на твоего помощника - как его зовут?

- Василивич. Василий Василивич. Генерал Василий Василивич, погибший на боевом посту, отдал свою жизнь за то, чтобы ты могла спокойно жить здесь, куда капиталисты не смогут протянуть свои лапы.

- Ах да - Василивич. Вот как его фамилия. И как он?

Людмила внезапно почувствовала прикосновение рук. Грубые ладони соскребали приятную морскую грязь, сильные пальцы сжались вокруг ее шеи. Деня уже орал на нее.

- Ты будешь слушать, а не то я умою твое смазливое личико кислотой! К черту всех твоих родичей! Слушай меня! Мои люди полегли по всей Европе, и я собираюсь уничтожить их убийц. А ты мне в этом поможешь - иначе я уничтожу тебя!

Людмила взвизгнула, потом заплакала, потом стала молить о пощаде и поклялась внимательно выслушать все, что он ей скажет. Сквозь слезы упросила маршала позволить ей одеться; она же не была готова к такому повороту событий! Людмила всхлипывала, пока майор Крушенко вела ее, по-матерински обняв за плечи, в туалетную комнату.

Людмиле показалось, что по простецкому лицу майора Крушенко промелькнула торжествующая улыбка. В туалетной комнате Людмила перестала канючить. Она четко и уверенно отдавала приказания: тонкие льняные трусики, лифчик не надо, простое ситцевое платье, а из косметики - только американский кольдкрем.

Людмила была готова за рекордные тридцать пять минут. Легким усилием воли она заставила слезы навернуться на глаза прежде, чем вновь появилась в солярии.

Маршал Деня стоял у огромного окна и, уже готовый вот-вот взорваться, смотрел на часы. Обернувшись, он увидел сладкую свежесть Людмилиной красоты и капли слез на ресницах, услышал ее мягкий грудной голос, моливший о прощении, и его гнев улетучился точно воздух из воздушного шара. Он кратко кивнул.

Пока он говорил, Людмила держала его за руки. Маршал рассказал ей о советских и американских террористических группах, о том, как после многолетних выжидательных маневров герои Советского Союза наконец-то получили возможность избавить континент от этих мерзких убийц и нанесли им молниеносный и блистательный удар.

Увы, это все оказалось хитроумной ловушкой, расставленной коварными американцами. Празднуя победу, разбросанные по всей Европе бойцы невидимого фронта из подразделения "Треска" пали жертвой яростного наступления капиталистов, которые бросили в бой смертоносную группу, состоящую всего лишь из двух человек.

Но матушка-Россия не для того кровоточила на протяжении веков, чтобы ее сыны уступили заокеанским гангстерам. Россия готовилась перейти в контрнаступление, которое обещало быть еще более победоносным, ибо предстояло сокрушить почти непреодолимое препятствие.

Трудность заключалась в следующем: первое - надо локализовать эту небольшую группу (численностью максимум в два человека) и второе - установить, каким образом они совершили то, что совершили, каким секретным оружием или приспособлениями они обладают. Как только это станет известно, их можно будет уничтожить, и принадлежащее по праву господство над всеми разведками в Европе перейдет к сверхдержаве, являющейся неотъемлемой частью Европы.

- Европа - для европейцев, - догадалась Людмила.

- Да. Совершенно верно, - подтвердил маршал Деня, обрадовавшись, что Людмила все внимательно выслушала. Ему даже захотелось поцеловать ее в красивую щечку, но он сдержался, вспомнив о всех своих павших бойцах.

- И мне надо выяснить, как они действуют, чтобы мы смогли надежно от них защититься. Я смогу добиться многого - там, где одними мускулами мало чего удастся сделать.

- Правильно, - сказал, просияв, маршал Деня.

- Для меня это большая честь, товарищ маршал. - Она наклонилась и поцеловала его в грубоватую пухлую щеку, зная, что глубокий вырез платья дает маршалу возможность созерцать ее совершенную грудь. Она почувствовала, как рука Дени обхватила ее за талию, и игриво прижалась к маршальскому мундиру.

- Нам надо думать о работе, - прошептала она, выдав свою "восторженную" улыбку - оружие среднего радиуса действия, используемое ею для отказа от сексуальных домогательств или от второго кусочка торта.

Смеясь, она проводила его до двери. Конечно, будут проблемы. Ей ведь придется допустить к своему телу немало жаждущих мужчин, пока она не настигнет жертву. А это утомительно. Когда за маршалом Деней закрылась дверь, майор Крушенко спросила Людмилу, в чем дело, и сразу поняла, что надо собирать чемоданы.

- Их там перестреляли как рябчиков, а нам предстоит расхлебывать эту кашу, - сказала Людмила.

- Да-а? - отозвалась майор Крушенко, ничуть не удивившись.

- Деня попал в переплет, и мы теперь его главное стратегическое оружие, - сказала Людмила, с молодых ногтей разбиравшаяся в тайных политических интригах КГБ. У Дени была репутация человека, склонного преувеличивать свои возможности, и сейчас без мудрого Василивича, способного удержать его порывы, он, безусловно, отправил своих людей на верную гибель. Или в плен. Или еще что-нибудь в этом духе. Она терпеть не могла семейные дела. Как это все нудно!

Людмила сменила косметику, намазала тело маслом для загара и провела остаток дня в неге и блаженстве, оставаясь столь же неотразимой. Краснота начала понемногу пропадать. Она намеревалась стать Далилой для американского Самсона - кем бы он ни был.

А американский президент получил первое благоприятное известие из-за рубежа с момента капитуляции Японии во второй мировой войне. Русские карательные части, известные под кодовым наименованием "Треска", похоже, прекратили свои агрессивные действия в Западной Европе. Сообщение пришло от директора ЦРУ. Государственный секретарь стоял, переминаясь с ноги на ногу. Президент прочитал депешу и подождал, пока его личный врач покинет Овальный кабинет, и уж потом прокомментировал прочитанное.

Госсекретарь выразил надежду, что порез на президентском пальце очень скоро заживет.

- Да, - сказал президент, - правда, у этих одноразовых пластырей такие острые края, что, если неловко взяться, можно порезаться как о бритву.

- Но они не такие острые, как бумага, - заметил директор ЦРУ.

- Знаете, - сказал президент, - самые большие опасности подстерегают нас в привычной обстановке. Семьдесят процентов всех несчастных случаев происходит дома.

Госсекретарь с присущим ему тактом предусмотрительно и мудро решил не спрашивать президента, зачем тому понадобился одноразовый пластырь. Он заметил бутылочку мази от ожогов и тающий кубик льда в пепельнице и не пожелал услышать, что президент Соединенных Штатов Америки обжег палец о ледяной кубик.

- Ну, новости хорошие! - заявил президент, когда за врачом закрылась дверь.

- Нам пока неизвестно, по какой причине "Треска" в данный момент вышла из строя, но они, похоже, их здорово потрепали, - сказал директор ЦРУ.

- Кто? Англичане? Французы? - поинтересовался государственный секретарь.

Директор ЦРУ пожал плечами.

- Кто знает? Нам все равно ничего не скажут, пока не закончится это сенатское расследование. Кто нам теперь поверит?

- Джентльмены, - сказал президент, - это не англичане и не французы, но я не вправе сейчас говорить вам, кто или что это. Но как я говорил на последнем совещании, нам нужно было принять меры, и мы их приняли.

Госсекретарю захотелось выяснить подробности. Президент заметил, что ему нет никакой нужды это знать. И директору ЦРУ тоже.

- Кто бы это ни был, нам повезло, что они на нашей стороне, - сказал директор ЦРУ.

- И они будут на нашей стороне до тех пор, пока о них никто не знает. Спасибо, что пришли, джентльмены. Всего вам хорошего.

Президент чуть отклеил краешек пластыря от пальца, а затем посмотрел вслед уходящему государственному секретарю.

- Да, кстати, пожалуйста, попросите врача заглянуть ко мне, - попросил президент, пряча новый порез на другой руке.

В трехзвездном парижском отеле, известном своим комфортом и высоким уровнем обслуживания, Чиун размышлял о смерти их гостя, столь недолго с ними пробывшего, - того милого русского, Василия, с довольно странной фамилией.

Он знал, почему Римо убил приятного, учтивого молодого человека.

- Он же был генералом КГБ, папочка. Он был последним из убийц "Трески". Именно для этого нас и послал сюда Смитти.

Чиун медленно и величественно покачал головой. Его хилая бороденка едва шевельнулась с этим легким кивком.

- Нет. Возможно, Смит поверит в твое объяснение, но я-то знаю, какое счастье ты испытал от этого деяния.

- Счастье? - переспросил Римо. Он пошел проверить туалет. Ванна была глубже обычной американской ванны, и еще там был дополнительный унитаз, точь-в-точь как американский, с той лишь разницей, что он был оборудован двумя кранами и торчащей вверх металлической трубой. Это приспособление предназначалось для женщин. Отель назывался "Лютеция". Потолки здесь были высокие и платяные шкафы располагались не в стенных нишах, а стояли деревянными истуканами на ножках.

- Счастье? - повторил он,

- Счастье, - подтвердил Чиун.

- Это же работа, - сказал Римо. - Мы отправились в известное нам место дислокации "Трески", пошуровали там слегка и распутали весь клубок их тайн. Слушай, ты не знаешь, как женщины пользуются этой штуковиной? - Римо покрутил ручки обоих кранов, приделанных к краю странного унитаза. Он предположил, что тут требуется изрядная сноровка.

- Тебе доставило радость выполнить эту работу, потому что юный Василий выказал мне истинное уважение. Его наставники, должно быть, гордились им. Он, должно быть, приносил им немало радости, ибо в России можно сказать: это мой ученик, и он доставил мне немало радости. Не то что в некоторых прочих странах, где тех, кто делится своим несравненным знанием, только оскорбляют и, как правило, выкидывают после употребления.

- Чем ты недоволен? - спросил Римо.

- Тем, что, когда я читаю тебе поэзию Ун, ты просто выходишь из комнаты.

- Никогда не слышал о поэзии Ун.

- Ну, разумеется. Это все равно что метать бисер перед свиньями. Свинья, хрюкая, топчет красоту, точно это досадная помеха на пути. Ты никогда не слышал, потому что ни разу не удосужился послушать. Ты не знаешь ни языков, ни царей этого мира. Ты не знаешь ни череды мастеров Синанджу в хронологическом порядке, ни кто кого породил. Когда я встретил тебя, ты питался животным жиром и мясом с хлебом. Ты не знаешь, где, что и почему происходит, и бредешь по жизни окутанный темной тучей неведения.

- Я слушаю. Я уже больше десяти лет учусь. Делаю все, что ты мне велишь. Я думаю так, как ты меня учишь. Иногда мне даже начинает казаться, что я - это ты. Я никогда не перечил тебе.

- Тогда давай воздадим должное Мастерам Синанджу. И начнем с первого Мастера, кто вышел из пещеры тумана.

- Все что угодно, - сказал Римо, вспомнив первые беседы с Чиуном: тогда он пытался понять, кто был чьим отцом и кто была чьей матерью, и все их имена звучали невыносимо одинаково и очень тривиально. Тогда Чиун говорил, что Римо ничему не научится, ибо он начал свое обучение слишком поздно.

- Вот Василивич выучился бы, - сказал Чиун. - Он был хороший. В еще не написанной истории моего мастерства я назову себя "наставником неблагодарных".

Римо включил телевизор, который на подставке выехал из стены прямо над головой. На экране возникло изображение Шарля де Голля. Он что-то говорил. Это был документальный фильм. Римо не понимал по-французски. Чиун понимал.

Если бы багаж Чиуна не потерялся при погрузке, он бы сейчас мог смотреть свои собственные телепрограммы, записанные на пленку. В последнее время он в основном смотрел старые передачи. Америка, по его словам, осквернила свою исконную художественную форму, допустив в нее порок, насилие и повседневную жизнь. И Римо никак не мог отвратить Чиуна от мысли, что в каждой американской семье есть то ли наркоман, то ли истязатель детей, то ли больной лейкемией, то ли мэр-взяточник или несовершеннолетняя дочь, недавно сделавшая аборт.

Чиун взглянул на изображение де Голля и попросил Римо выключить телевизор.

- От этого человека никогда нельзя было дождаться приличной работы, - сказал он. - Вот Бурбоны, те да, они умели нанимать убийц. Во Франции всегда хорошо работалось до той поры, пока власть не перешла к этим зверям. - Чиун печально покачал головой. Он сел на пол посреди мягкого коричневого паласа перед двумя большими кроватями. Под "зверями", в чьи лапы перешла власть, Чиун имел в виду лидеров французской революции 1789 года. Все французские президенты с той поры были, по разумению Чиуна, кровожадными радикалами.

- Сдаюсь, - сказал Римо. - Когда, интересно знать, я отказался слушать твою декламацию поэзии Ун? Я никогда не слышал ничего подобного.

- Я читал стихи этому милому пареньку Василивичу.

- Ах это, - сказал Римо. - Я не понимаю Ун.

- Но и этот ковер не понимает, и вон тот деревянный шкаф не понимает, - ответил Чиун и, вздохнув глубоко, сказал, что должен открыть Римо глаза на Париж - хотелось бы только надеяться, что Римо запомнит хоть малую толику из того, что услышит.

Спустившись в вестибюль "Лютеции", Чиун начал непонятно о чем припираться с консьержем и быстро заставил его умолкнуть.

Римо поинтересовался, в чем суть спора.

- Если бы ты понимал французский, ты бы понял, - ответил Чиун.

- Ну не понимаю я по-французски!

- Тогда ты все равно не поймешь, - сказал Чиун, точно это было лучшим объяснением.

- Но я хочу знать! - настаивал Римо.

- Тогда выучи французский, - сказал Чиун. - Настоящий французский, а не эту абракадабру, которой пользуются ныне.

Они вышли на бульвар Распай. Две пожилые дамы в небольшом белом киоске на углу продавали сладости и печенье. Мужчина в темном лимузине поспешно сфотографировал Римо и Чиуна - дважды. Автомобиль притормозил у тротуара за перекрестком. Римо увидел, как водитель поднял небольшой фотоаппарат и навел объектив через заднее стекло. Лицо мужчины было Римо незнакомо, но он явно искал кого-то, похожих на них обоих.

Когда они перешли изящный мост над темной Сеной, Римо точно знал, что преследователи напали на их след. За ними было два хвоста - оба молодые парни, которые шли за ними, а еще трое маячили на дальнем конце моста. "Хвост" очень легко распознать: преследователь всегда попадает в твой ритм, не имея собственного.

"Хвост" может читать газету, глядеть на реку или рассматривать фасад великолепного Лувра, к которому в данный момент приближались Римо и Чиун. Неважно, что он делает - все равно "хвост" точно к тебе привязан. Чем-то он себя выдает - то ли у него глаза бегают, то ли еще что-то. Римо и сам толком не мог того объяснить. Однажды он попытался потолковать на эту тему со Смитом, но не смог сказать ничего, кроме "сразу ясно".

- Но почему это ясно? - все спрашивал Смит.

- Когда кто-то читает газету, он по-другому себя ведет.

- Как?

- Не знаю. По-другому. Вот как сейчас - я знаю, что я частица вашего сознания. Большинство людей не могут удержать одну мысль дольше одной-единственной секунды. Мозг работает урывками. Но "хвост" должен зафиксировать свой мозг на чем-то одном. Не знаю. Просто поверьте мне на слово.

Итак, в Париже была весна. Римо перехватил пару милых улыбок от двух симпатичных француженок и улыбнулся в ответ, дав им понять, что принял к сведению их миловидность, но отверг их посулы.

Чиун назвал это типичным для американцев агрессивно-сексуальным взглядом на мир. Он тоже заметил "хвосты". Когда они приблизились к Лувру и Чиун заглянул в одно из окон, он издал низкий всхлип.

- Это и есть поэзия Ун, папочка?

- Нет. Что они сделали с Лувром?! Что они натворили! Звери! - Чиун закрыл глаза. Он быстро скользнул взглядом по изгибам Сены, повторив про себя все особые приметы ландшафта, данные в истории Синанджу, - да, это было то самое место, но только звери, шедшие вослед Бурбонам, мерзопакостно превратили дворец в музей.

Чтобы попасть туда, надо даже платить мзду за вход! Какая мерзость!

Римо увидел позолоченные потолки, мраморные украшения в стиле рококо, дивные картины и подумал: "Если бы Лувр не был всемирно известным музеем, можно было бы счесть это за безвкусицу". Всего было слишком много. Чиун сновал в толпах посетителей, обследуя одну залу за другой. Здесь спал принц. Здесь король вкушал краткое отдохновение от дневных дел. Здесь советники короля держали ответ, обсуждая вопросы войны и мира. Здесь устраивались грандиозные пиры. А здесь почивали любовницы короля. Здесь граф де Виль замышлял убийство короля. И во что они все это превратили? Не только перестроили прекрасный дворец - одно из сокровищ мирового искусства, коими некогда были американские драмы, - но они натащили сюда массу уродливых статуй и скульптур. Барахло! Звери превратили роскошный дворец в свалку.

Чиун хлопнул охранника по плечу, и тот так удивился поступку маленького азиата, что только захлопал глазами.

- Звери! - тонко вскричал Чиун. - Дегенераты! - Они не только уничтожили дворец, они вырвали страницу из истории Синанджу! Чиун всегда мечтал увидеть Париж, особенно этот дворец, столь ярко описанный его предками, но вот теперь чернь все разрушила.

- Какая чернь? - спросил Римо.

- Все, кто пришел за Людовиком Четырнадцатым.

И даже он, если верить Чиуну, уже не был столь великолепным, утратив былое величие. Чиун признался Римо, как он рад, что Карл Пятый уже не застал этого кошмара.

Чопорная монахиня в сером одеянии и черной шапочке с маленькими полями привела шеренгу чистеньких девочек, одетых в голубые пиджачки, с эмблемой школы на рукавах и одинаковыми саквояжиками в руках. Они шествовали по залу точно чинный выводок утят.

- Варвары! - закричал им вслед Чиун. - Грязные звери! - Монахиня встала между своими питомицами и орущим корейцем и быстро выпроводила девочек из освещенного зала. - Негодные выродки! - сказал Чиун. В дальнем конце зала появились "хвосты", невинно уставившись в развешанные по стенам картины, точно их головы внезапно пришили к холстам.

- Мне надо немного поработать, папочка. В этом дворце можно где-нибудь уединиться?

- Да, - ответил Чиун.

Через три зала от "Моны Лизы" они нашли розовую мраморную стену, на которой Чиун стал отсчитывать мраморные виньетки. Остановившись у восьмой, он поднял ладонь на высоту груди, приложил длинный ноготь к стене и - часть ее отъехала внутрь. Он проделал это с таким изяществом, что разъятая стена была похожа не на тайный лаз, а просто на вход в зал. Впрочем, этот зал был неосвещен. Здесь пахло тленом, а стены помещения были выложены из шероховатого гранита. Римо поманил за собой двоих преследователей, и те с чуть большим удивлением, которое может вызвать приглашение незнакомца, вошли. Руки Римо выстрелили с быстротой языка лягушки, и оба гостя впечатались в гранитную стену потайного зала. Стена сомкнулась за четверыми.

Один из "хвостов" потянулся рукой к мелкокалиберному пистолету, спрятанному в подколенной кобуре. Он успел только дотронуться до рукоятки, как Римо носком правой ноги превратил его руку и лодыжку в кровавое месиво.

Оба незнакомца изъявили готовность побеседовать и без применения физического воздействия на их позвоночные столбы. К несчастью, они не понимали ни по-английски, ни по-корейски, а Римо говорил только на этих двух языках. Ему нужен был Чиун в качестве переводчика.

Откуда-то сверху струился слабый свет, отчего казалось, что зал погружен в вечные сумерки. Римо заметил иссохший скелет с крошечной дырочкой в черепе, сидевший у гранитной стены словно нищий в ожидании, когда стоящая перед ним чашка наполнится монетами.

Римо попросил Чиуна переводить. На это Чиун ответил, что его наняли как убийцу, а не как толмача. Римо возразил, что это входит в его обязанности. Чиун в свою очередь заметил, что они со Смитом никогда об этом не договаривались. Он также посетовал, что Смит обещал прислать ему видеозаписи "мыльных опер", но их и по сию пору нет. "Хвост" с неповрежденными запястьями и лодыжками потянулся к подмышечной кобуре. Римо двинул ему костяшками пальцев в кадык. Изо рта у агента, точно слюна, показался кусок трахеи.

- Теперь у нас остался только один клиент, папочка. Будь добр, помоги мне. Узнай у него только, кто они такие и почему слежка?

Чиун пробурчал, что, если он станет исполнять обязанности переводчика, это навлечет величайшее бесчестье его предкам, в особенности принимая во внимание, что это происходит в том самом зале, где покоится прах графа де Видя.

- Окажи мне услугу! - упрашивал Римо.

Чиун согласился, но заметил, что это будет очередная неоцененная услуга. Еще он сказал: великодушие кончается там, где им начинают злоупотреблять. Грань допустимого была пройдена еще восемь лет назад. И тем не менее его доброе сердце не отвердело. Он расспросил человека, страдающего от боли. А затем прекратил его муки, отправив в вечность.

Теперь Римо должен был аккуратно положить оба трупа подле скелета. Он не возражал и поблагодарил Чиуна. Так что же сказал этот человек?

Чиун же ответил, что его попросили расспросить несчастного, но не повторять его ответы. Повторять его ответы - это уже совсем другая работа.

Римо парировал, что повтор ответов является составной частью труда переводчика. Чиун сказал, что, уж коли Римо этого так хотелось, он мог бы об этом попросить заранее. Римо заметил, что дыра в черепе слишком велика. Он предположил, что предок Чиуна работал неряшливо, а может, начал стареть, потому что он размозжил череп вместо того, чтобы нанести аккуратный точечный удар.

Чиун заметил, что предки Римо, вероятно, сражались с гранитом, а Римо, вероятно, первый в их роду, кто научился правильно дышать. К тому же Римо даже и не знает своих предков.

Римо ответил, что он не знал собственного отца и все, что он помнит, - так это сиротский приют. Что послужило одной из причин, почему КЮРЕ остановило на нем свой выбор. У него не было родственников.

Чиун сказал, что если это была попытка вызвать в нем чувство вины, то эта попытка безнадежно провалилась.

- Безнадежно!

Римо возразил, что это не была попытка вызвать у него чувство вины. Это был факт. Чиун сам вечно заставляет людей испытывать чувство вины.

В тот день в кабинетах администрации Лувра царила суматоха. Из-за всех стен музея доносились какие-то голоса. Сначала в администрации решили, что кто-то пронес в музей телевизор. Потом все решили, что где-то спрятали включенный магнитофон с записью диалога американцев. Работники службы безопасности бегали по всем коридорам, пытаясь обнаружить источник голосов, громко спорящих о вине, сиротском приюте и безнадежном провале.

Туристы со всех концов мира, многие из которых приехали в Париж только ради того, чтобы попасть в этот музей, изумленно взирали друг на друга.

Потом внезапно голоса смолкли и во всем огромном музее наступила бездонная тишина, ибо все посетители молчали, надеясь услышать вновь странные звуки.

К охраннику подбежала перепуганная монахиня. Двое мужчин, один из них - азиат, вдруг вышли из стены и одном из коридоров. Стена за ними закрылась. Азиат довел девочек-школьниц до слез, потому что обозвал их грязными животными. Он спорил с белым. Говорили они в основном по-английски. Белый раскаивался в том, что попросил азиата о какой-то простой услуге.

Когда охранник с заместителем директора музея подошли к указанному месту, они не смогли обнаружить никакого отверстия в стене. Монахине дали сильный транквилизатор. А охранники проводили девочек обратно в школу.

А тем временем по дороге в отель Римо отмахивался от Чиуна.

- Мне совсем не интересно, когда Ван или Хун в последний раз видели Париж. Я попросил тебя о пустой услуге. Больше ни о чем тебя не буду просить!

Но Чиун упрямился и не хотел говорить Римо, что сообщил ему "хвост".

Римо сказал, что ему наплевать.

Тогда Чиун спросил, почему же, если Римо наплевать, он просив его, Чиуна, выступить в качестве толмача. Проблема в том, сказал Чиун, что он очень покладистый человек. А люди имеют склонность садиться на шею добросердечных.

Утром следующего дня Римо познакомился с самой прекрасной женщиной из всех, которых ему доводилось встречать в своей жизни.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Была полночь, в такой час мог работать за письменным столом лишь человек с весьма своеобразными привычками. Итак, доктор Харолд У.Смит сидел за своим рабочим местом, когда зазвонил особый телефон.

Он снял трубку и услышал, как на другом конце провода упал аппарат. Потом несколько секунд слышалась какая-то возня и пыхтение, после чего раздался свистящий шепот президента, который пытался перекрыть оглушительный треск и свист.

- Хорошо сработано!

- Прошу прощения, сэр? - сказал Смит.

- Европейское дело. Прошло как по маслу. Мне доложили, что "Треска" приказала долго жить.

- Я вас едва слышу, - сказал Смит.

- Я здесь не один, - продолжал шипеть президент.

- А кто там?

- Мамуля. Первая леди. Она слушает радио.

- Господин президент! Такого еще никогда не было! Если вы хотите поговорить со мной, прошу вас, делайте это, когда рядом никого нет.

- Но как мне выпроводить мамулю?

- Вытолкайте ее вон и заприте дверь на ключ! - сказал Смит и бросил трубку.

Через несколько минут телефон зазвонил вновь.

- Слушаю.

- Зря вы вспылили, - сказал президент нормальным голосом - голосом, похожим на тот, что можно услышать у конвейера на автомобильном заводе в Детройте или на газопроводной станции в Джолиете; это был голос, принадлежащий человеку, которого народ избирал бы из года в год на любые государственные должности, потому что его обладатель был выходцем из народа. Это был голос, обладателю которого народ отказал бы в праве занять важнейший государственный пост, потому что он был уж слишком явно выходцем из народа, а люди хотят иметь президента лучшего, чем большинство из них. И они этого не скрывали.

- Вы напрасно обиделись, господин президент, - сказал Смит, - вот уже двенадцать лет я соблюдаю все меры безопасности и секретности в работе нашего подразделения. И добивался этого отнюдь не потому, что позволял своей жене слушать у меня над ухом радио.

- Ну ладно, ладно. В общем, мне кажется, что эта ваша парочка все уладила в Европе. В донесениях, которые ложатся мне на стол, говорится, что русские отозвали всех своих сотрудников из группы "Треска".

- Ложная информация.

- Ложная? Я с трудом в это верю. Информация поступила от дружественных государств. От союзников.

- Ложная! - повторил Смит. - "Треску" никто не отзывал. Она уничтожена. "Трески" более не существует в природе.

- Вы хотите сказать...

- Именно это я хочу сказать. Я дал задание нейтрализовать "Треску" и обезвредить ее. Ее нейтрализовали и обезвредили так, что лучше и быть не может, - сказал Смит.

- Эти двое?

- Эти двое, - подтвердил Смит. - Но это еще не конец. Остается маршал Деня, которого срочно вызвали в Кремль дли консультаций. Он командующий "Трески". Он непременно перейдет в контрнаступление с чем-нибудь новеньким.

- И что же делать? - спросил президент.

- Предоставьте решать нам. Ситуация будет под контролем.

- Ну... если вы так считаете... - Президент, похоже, засомневался.

- Спокойной ночи, - бросил Смит.

Поставив телефонный аппарат обратно в ящик стола, Смит вернулся к чтению последних донесений, подготовленных заокеанскими агентами КЮРЕ - полицейскими, журналистами, мелкими сотрудниками иностранных правительственных учреждений, которым было лишь известно, что они за ежемесячное вознаграждение снабжают информацией некое американское официальное агентство. Все они догадывались, что это - ЦРУ. И все ошибались.

Их рапорты - вся эта сырая информация, частью достоверная, частью - не более чем сплетни и откровенная ложь, поступающая от тех, кому русские платят за то, чтобы они переправляли в США "дезу", - неиссякающим потоком попадали в компьютеры КЮРЕ в санатории Фолкрофт в Рае, штат Нью-Йорк, на побережье Лонг-Айленда. В компьютерах информация обрабатывалась и сопоставлялась. Никому, даже самому гениальному человеческому мозгу такая работа не под силу. Служащий, уже неделю не появлявшийся на работе, выловленное где-то из реки тело утопленника, авиабилет, оплаченный наличными мужчиной с русским акцентом, - компьютеры связывали все тонкие нити фактов в один клубок, а потом на пульте, к которому имел доступ только доктор Смит, возникали версии того, что же произошло, причем результаты обработки информации классифицировались по рубрикам: "Убедительно", "Весьма вероятно", "Вероятно", "Возможно", "Вряд ли" и "Невозможно".

После чего Смит, воспользовавшись компьютером, который производил операции, недоступные человеческому мозгу, делал то, что не мог сделать ни один компьютер. Он мгновенно оценивал общую ситуацию, взвешивая все "за" и "против", учитывая риск и выгоду, приоритеты, деньги и человеческие ресурсы, чтобы сформулировать очередное задание для КЮРЕ. И так он работал изо дня в день, редко ошибаясь, будучи в курсе (но не испытывая благоговения по поводу) того факта, что на зыбком рубеже, отделяющем сильные Соединенные Штаты от слабых и безоружных Соединенных Штатов, стоит он, доктор Харолд У. Смит. И Чиун. И Римо.

Смит не испытывал чувства благоговения, ибо ему недоставало воображения для того, чтобы нечто подобное испытывать. Это было его главным достоинством как мыслящего существа и ценнейшим качеством как главы секретной службы, которая внезапно получила задание по глобальному обеспечению безопасности Америки.

- Этот Смит просто идиот, - сказал Чиун.

- Это еще почему, папочка? - смиренно спросил Римо, глядя на Чиуна. Тот был в своем утреннем золотом халате, но на фоне яркого утреннего солнца, чьи лучи лились в широченное гостиничное окно, был виден только его темный силуэт. Чиун смотрел на улицу. Он стоял неподвижно, вытянув руки прямо перед собой; его длинные ногти едва касались тонких желтоватых тюлевых штор, ниспадавших от потолка до пола.

- Мы закончили здесь свою работу, - говорил Чиун. - Что же мы тут делаем? В этом городе любое блюдо испорчено обильным соусом, все фруктовые соки перенасыщены ферментами, а люди изъясняются на языке, который скребет по барабанным перепонкам точно напильник. И еще - что они сделали с Лувром! Какой позор! Не нравится мне Франция. И французы не нравятся. И французский язык мне не нравится.

- Ты предпочитаешь слушать, как американцы разговаривают по-английски? - спросил Римо.

- Да, - ответил Чиун. - Точно так же, как я предпочел бы слушать рев осла.

- Скоро мы вернемся домой.

- Нет. Мы вернемся в страну Смита и автомобилестроения. Для тебя и для меня дом - Синанджу.

- Ох, только не начинай все по новой, Чиун, - сказал Римо. - Был я там. В Синанджу холодно и пусто, в тамошние жители бессердечны и коварны. По сравнению с твоей деревней Ньюарк может показаться земным раем.

- О, ты говоришь как туземец, который столь же презрительно отзывается о земле своих предков, которую любит, - сказал Чиун. - Значит, ты воистину из Синанджу.

Пока он говорил, руки его не дрогнули, пальцы не сдвинулись ни на десятую долю дюйма. Его силуэт на фоне окна походил на гипсовую статую Иисуса-пастыря.

Римо устремил свои зоркие, как у ястреба, глаза на кончики пальцев азиата, пытаясь уловить хоть малейшее их движение или едва заметное подрагивание мускулов, утомленных столь длительным напряжением, но так ничего и не увидел, кроме десяти вытянутых пальцев в дюйме от желтых штор, абсолютно ровно свисавших с потолка и абсолютно неподвижных.

- Я-то американец, - сказал Римо.

- Канец, конец, понец, - сказал Чиун. Римо начал было смеяться, но тотчас перестал, увидев, как шевельнулись шторы - медленно, точно всей своей невесомой массой, и единым движением, точно ледник, двинувшийся через континент. Шторы подались медленно вперед, на целый дюйм, и коснулись длинных ногтей Чиуна, а потом дернулись еще и покрыли тонкой тканью пальцы Чиуна; ткань обвилась вокруг каждого пальца, точно тюль был железными опилками, а пальцы азиата - магнитами.

Чиун опустил руки, и шторы мягкой волной вернулись в исходное положение.

Старик обернулся и увидел взирающего на него Римо.

- На сегодня хватит, - сказал он. - Пусть это будет тебе уроком. Даже мастер должен постоянно упражняться.

Шторы вновь повисли недвижно.

- Повтори, - попросил Римо.

- Что?

- Этот трюк со шторами.

- Но я же только что сделал.

- Я хочу посмотреть, как это у тебя получается.

- Но ты же смотрел. И ничего не увидел. Как же ты увидишь, если я опять это сделаю?

- Я знаю теперь, как ты это делаешь. Ты сделал вдох, и шторы приблизились к тебе.

- По-твоему, я вдохнул пальцами?

- А как же тогда?

- Я говорил с ними по-французски. Очень тихо, вот ты и не услышал. Даже шторы понимают французский, потому что это простой язык. Ну, немного у них хромает произношение.

- Черт побери, Чиун. Я ведь тоже Мастер Синанджу. Ты же сам мне говорил. Ты не имеешь права скрывать от меня информацию. Разве я не должен поддерживать деревню, когда твоя власть перейдет ко мне? Как же все эти милые добрые люди, кого я узнал и полюбил, как же они жить-то дальше будут, если я не смогу поставлять им золото? А как я могу это сделать, если даже не умею заставлять шторы подниматься?

- Значит, ты обещаешь?

- Что обещаю? - подозрительно спросил Римо. У него зародилось смутное ощущение, что его тянет к Чиуну, точно шторы.

- Проявить заботу о деревне. Накормить бедных, стариков и детей. Ведь Синанджу бедная деревня, сам знаешь... И трудные времена мы...

- Ладно! Ладно! Ладно! Я обещаю, обещаю, обещаю! Ну, так как ты это сделал со шторами?

- Я изъявил волю.

- Изъявил волю? Только и всего - поэтому они поднялись? - спросил Римо.

- Да. Я же неоднократно говорил тебе, что вся жизнь - это энергия. Ты должен много трудиться, чтобы заставить ее прорваться сквозь тонкую оболочку собственной кожи. Выгони эту силу за пределы собственного тела, и тогда предметы, оказавшиеся в сфере действия этой силы, могут ею контролироваться.

- О'кей. Ты объяснил мне суть дела, теперь скажи каким образом.

- Если ты не знаешь, в чем суть, ты не поймешь и способ.

- Я знаю суть, - возразил Римо.

- Тогда ты вполне можешь догадаться и о способе. И показывать тебе нечего.

- Типичный уход от ответа, - сказал Римо.

- Ты должен практиковаться, - возразил Чиун. - Тогда и ты сумеешь это делать. Тебе бы стоило начать как можно скорее, потому что я же не вечно буду скакать вокруг тебя.

- Да? А куда же ты денешься?

- Я ухожу на пенсию. У меня отложена небольшая сумма, которая позволит мне достойно провести остаток дней. В родной деревне. Окруженным уважением. Почестями. Любовью.

- Только не надо мне вешать эту лапшу на уши. В последний раз, когда ты посетил родную деревню, тебе вдогонку выслали танк.

- Ошибаешься, - сказал Чиун. - И больше не повторяй эту глупость. Хочу дать тебе один совет относительно твоих будущих обязанностей Мастера Синанджу.

- Слушаю...

- Слушай. Никогда не бери чеки. Проследи, чтобы в деревню поступало только золото. Запомни это. Когда придет время, я лично прибуду туда для инспекции. И еще: я не доверяю Смиту. Он идиот, этот Смит.

- Что-нибудь еще?

- Да. Упражняйся.

- Упражняться? В чем?

- Во всем. Ты все делаешь очень плохо.

- Папочка, - сказал Римо, встав в центре комнаты. - Лампа-дрица-опапа-буга-буга-пук!

- Что это значит?

- Это старинная американская поэтическая форма - поэзия Мун. Ты знаешь, что она означает?

- Нет. Что?

- Поцелуй себя в задницу, - сказал Римо и вышел.

Спустившись в вестибюль, Римо вышел из лифта и, не сделав и двух шагов, остолбенел, точно вдруг вспомнил, что забыл надеть брюки.

Из дальнего конца вестибюля, застеленного персидским ковром, ему приветливо улыбалась женщина. Длинноногая, темноволосая. На ней был белый брючный костюм со свободным поясом чуть выше бедер, и, хотя она сидела в кресле, Римо знал наверняка, что, стоит ей встать, на ее одежде не будет ни единой складки. Это была женщина, у которой складка одежды или морщинка на коже недопустима, как трещина на величественном монументе.

Она встала и широко развела руки, точно приглашая Римо войти в ее объятия. Ее длинные ресницы затрепетали. Глаза цвета фиалок казались еще более фиолетовыми из-за голубизны верхних век - голубизны словно природной, а не наведенной искусным визажистом.

Римо как во сне двинулся по вестибюлю к женщине, неотрывно смотрящей на него немигающим взором охотничьего сокола. Он почувствовал, как сразу отлетели прочь все десять лет упорных трудов Мастера Синанджу. Десять лет контроля за своим разумом и телом, контроля настолько специфического, настолько жестокого, настолько изощренного, что даже его сексуальные инстинкты обратились в физические упражнения и служили лишь поводом для дополнительных практических занятий. Но насколько медленно Римо терял этот инстинкт в течение истекших десяти лет, настолько же быстро восстановил его в вестибюле этой парижской гостиницы. И вот уже все мысли кружились вокруг этой темноволосой красавицы, которая по-прежнему стояла и, улыбаясь, неотрывно смотрела на него.

Он шел, спотыкаясь, по ковру навстречу ее распахнутым объятиям, чувствуя себя полным дураком, и думал, что же делать, если вдруг окажется, что эти объятия предназначаются вовсе не ему, и как же себя вести, если в последнюю минуту она вдруг устремит свой взор мимо него, шагнет в сторону и бросится на грудь какому-нибудь мужчине.

Он знал, что делать в этом случае. Он убьет другого мужчину. Он убьет его на месте, в мгновение ока, без сожаления и зазрения совести, а потом схватит эту женщину и потащит прочь из этого отеля в какое-нибудь укромное место, откуда ей от него не уйти...

Как только он приблизился к женщине, ее руки упали, и, словно наказанный школьник, Римо замер, дрожа.

Он сглотнул слюну.

Он попытался улыбнуться и, когда ему это удалось, понял, что выдавил кривую, испуганную усмешку.

- Меня зовут...

- Вас зовут Римо, - холодно сказала женщина. - Вы американец. Меня зовут Людмила. Я русская. Я не люблю американцев. Вы олицетворяете упадок.

- В данную минуту как никогда, - подтвердил Римо. - Почему вы раскрыли мне объятия?

- Потому что я хотела продемонстрировать тебе твою дурацкую упадочность, чтобы ты понял, какой же ты идиот, какого же дебила я могу из тебя сделать.

Она повернулась и пошла прочь от Римо, к дверям отеля. Ее обогнал мальчик-носильщик, чтобы открыть перед ней дверь, хотя двери в этом отеле были автоматическими и открывались электронным реле, когда кто-нибудь наступал на резиновый квадратик датчика в полу.

- Подожди! - крикнул Римо, но женщина уже вышла на улицу, даже спиной выражая презрение к Римо. Он бросился к двери. Но это была входная дверь и электронно-механический привратник не открывал ее изнутри. Но он воспользовался своей правой рукой, чтобы раз и навсегда отучить дверь преграждать путь торопящемуся.

Женщина садилась в такси. Швейцар уже закрывал за ней дверцу. Очень аккуратно. Эта женщина была не из тех, за кем можно было захлопнуть дверцу, даже притом, что она не давала чаевых. Она взглянула на него и чуть улыбнулась - ее улыбка будет преследовать его весь день.

Что-то мешало дверце такси закрыться. Швейцар поднажал.

- Минутку! - сказал Римо. Он дернул дверцу на себя, высвободил левую ногу, потом скользнул на заднее сиденье и закрыл дверцу.

- Самонадеянный нахал! - фыркнула женщина.

- Вот именно, - отозвался Римо. - Месье, везите нас куда-нибудь подальше, куда очень долго ехать.

Шофер обернулся.

- Мадам?

- Я же сказал! - рявкнул Римо.

Шофер кивнул, точно был хранителем редчайшего мгновения в истории старомодной куртуазности, хотя на самом деле он просто гадал, какие чаевые ему обломятся после такой поездки. Смазливые девицы, как правило, не дают парижским таксистам на чай, да и этот американский турист вроде бы не из тех, кто сорит деньгами.

Когда такси отъехало от тротуара, Людмила сказала Римо:

- Что тебе от меня нужно?

- Нет. Ты лучше скажи, что тебе от меня нужно.

- Чтобы ты оставил меня в покое. Так что можешь не терять время.

- Тебе вообще все американцы не нравятся? Или только я?

- Только ты, - ответила Людмила.

- Почему?

- Потому что ты американский шпион, убийца, кро...

- Погоди. - Римо наклонился вперед, и его губы почти коснулись правого уха шофера. Он протянул обе руки, тронул пальцами косточки за его ушами, слегка нажав на них, и сказал: - Это ненадолго - я хочу кое-что сделать с твоим слухом.

Шофер обернулся и проговорил на ломаном английском:

- Не слыхать ничего. Что-то сломалось с моими ушами.

Римо довольно кивнул и откинулся на спинку. Шофер чесал то правое, то левое ухо, пытаясь восстановить слух.

- Так что ты говоришь?

- Что ты американский шпион, убийца, кровожадный зверь.

- А ты? - спросил Римо.

- Я русская шпионка, меня послали убить тебя.

- Я могу выбрать способ смерти? У меня на этот счет есть блестящая идея.

- Только если это будет медленная и мучительная смерть, - ответила Людмила Чернова.

- Необычайно медленная, - сказал Римо. - Но я не боюсь боли.

- Плохо, американец. Тебе суждено испытать ужасную боль.

- Почему ты меня не боишься? - спросил Римо.

Людмила глубоко вздохнула, и блестящая ткань ее костюма забликовала. Даже сейчас, когда она сидела, ткань плотно облегала ее фигуру, повторяя каждый изгиб тела. Людмила была настолько совершенна, что казалась чем-то сверхъестественным.

- Все вы, американцы, дураки, - повторила она. - Вы никогда не обидите женщину. Ковбойский менталитет. Видала я все эти фильмы.

- Я и женщин убивал, - как бы между прочим заметил Римо.

- Это потому, что ты неразборчивый мясник, - сказала Людмила. - Все американцы такие. Вспомни Вьетнам. Вспомни всех этих Джонов Уэйнов. Вспомни Джина Отри. Вспомни Клинта Вествуда.

- Ладно, - сказал Римо. - Теперь, когда я знаю, что ты меня ненавидишь и собираешься убить, я могу рассчитывать на исполнение последнего желания?

- Только если оно не подрывает основы нашего государства.

Было решено, что завтрак не подорвет основ государства, и Римо попросил шофера остановиться у ближайшего кафе.

Но шофер продолжал крутить баранку, пока Римо не подался вперед и не нахал большими пальцами на его заушные косточки. Лицо шофера просветлело с возвратом к нему слуха, и он внезапно услышал шум транспорта на утренних парижских улицах: урчание моторов, гудки клаксонов, визг тормозов. В Париже самое безалаберное в мире движение, создаваемое водителями, которых постоянно мучает похмелье.

- Остановите здесь! - повторил Римо.

Они с Людмилой позавтракали в уличном кафе под зонтиками - ничего красивее этих ярких зонтов Римо не видывал в своей жизни, - за столиком с грязной скатертью - ничего прекраснее этой грязной скатерти Римо не видывал в своей жизни, - под ярким утренним солнышком, которое благодаря галльской изобретательности вознеслось на небесную твердь под таким углом, что заглядывало сразу под все зонты и слепило глаза посетителям. И, как решил после долгих раздумий Римо, ничего более прекрасного, чем это ослепительно яркое утреннее солнце, он в жизни своей не видывал.

В отличие от большинства русских туристов, которые, попав на Запад, набрасывались на еду, точно Россия была гигантским пустым холодильником, Людмила заказала себе только фрукты со сливками. Римо потягивал минералку и ковырял вилкой пареную брюссельскую капусту.

- Эй, американец! - сказала Людмила, поднося ко рту Римо клубничку. - Попробуй.

- Спасибо, не хочу.

- У вас в Америке этого нет, - подначивала она его.

- Есть, но я их не ем.

- Может, тогда яйцо? Хочешь, я закажу яйцо всмятку?

- Не надо.

- А, понятно. Ты не ешь ни клубники, ни яиц. Это твой главный секрет?

- Какой секрет?

- Секрет твоей мощи, благодаря которой ты победил наших лучших людей.

- Нет.

- Хм, - сказала Людмила и отправила ягоду себе в рот - Тогда это минеральная вода?

Римо покачал головой.

- В чем же тогда заключается твой секрет?

- Достойная жизнь, чистые помыслы и благородные побудительные мотивы. Не то что у твоих дружков на противоположной стороне улицы.

- Где? - спросила она, удивленно улыбаясь. Это была одна из четырнадцати ее наиболее удачных улыбок, выражавшая невинное удивление.

- Да вон там, - ответил Римо, мотнув головой через правое плечо.

На другой стороне узкою переулка стояли двое одинаково одетых мужчин: синие костюмы с пузырящимися на коленях брюками, коричневые ботинки, белые рубашки и черные галстуки. На головах у обоих были нахлобучены шляпы с красным - в угоду упадочной парижской моде - перышком за ленточкой.

Людмила оглядела их так, точно она была мясником, обследующим подозрительно позеленевшую голяшку.

- Ну и мужланы, - сказала она.

Оба мужлана флегматично взирали на рассматривающих их Римо и Людмилу, пока до них наконец не дошло, что это не они ведут наблюдение, а за ними наблюдают, и они тотчас начали лихорадочно шаркать ногами, прикуривать и всматриваться в несуществующие самолеты в поднебесье.

- Мне кажется, их маскарадные костюмы превосходны, - заметил Римо. - Никому ведь и в голову не придет, что они не парижане, верно?

Людмила откинула голову и продемонстрировала очередное из четырнадцати ее совершенств - непринужденный смех с оттенком превосходства. Римо почувствовал, как трепещет его душа, и еще больше влюбился, заметив длинный ровный изгиб ее словно лебяжьей, но сильной шеи. Это случилось в то мгновение, когда лицо Людмилы было воздето к небу, куда летел ее беззаботный смех.

Гарсон принес счет, и Людмила пожелала оплатить его сама.

- Матушка-Россия не признает благотворительности, - заявила она Римо и строго подняла бровь, не признавшись, впрочем, что это был первый в ее жизни счет, который она оплатила сама.

Людмила аккуратно отсчитала франки и вложила банкноты в руку нависшего над ней официалы, который, невзирая на раннее утро, был одет в смокинг и держал в руке серебряный подносик.

- Вот, - сказала она, глядя ему прямо в глаза. - Сдачи не надо.

- Мадам, конечно, кое-что забыла, - сказал официант, скользнув взглядом по банкнотам.

- Нет. Мадам ничего не забыла.

- О, но чаевые!

- Чаевых не будет! - отрезала Людмила. - Официант получает зарплату за свою работу. Его труд оплачивает работодатель, и не клиент. Почему я должна платить вам то, что ваш наниматель считает возможным вам недодавать?

- Трудно свести концы с концами на жалованье официанта, - сказал тот, все еще силясь улыбнуться, по его губы упрямо поджимались тонким серпом.

- Если вам так уж хочется разбогатеть, вероятно, следует избрать себе иную профессию, - заметила Людмила.

Глаза официанта сузились, но улыбка так и не появилась.

- Возможно, вы правы, но мой пол не позволяет мне избрать карьеру куртизанки.

- А ты не теряй надежды, приятель, - сказал Римо. - Может, что и получится. - И встал.

- Возможно, у месье есть что-то для меня? - рискнул предположить официант.

Римо кивнул. Он сгреб что-то с соседнего столика. Официант уже протягивал свою вечно алчущую пятерню.

Римо ввинтил ему в ладонь сигарету.

- Ну как, нравится?

Официант взвыл.

- Расскажи Лафайетту, что мы были здесь, - посоветовал Римо и последовал за Людмилой. Она, отметил про себя американец, не умеет просто ходить, как и большинство российских революционеров, которым, кажется, всегда мешали две вещи: гвоздь в заду и извечное стремление поспеть на уходящий автобус, развивающий сверхзвуковую скорость. Людмила тоже не просто шла, она несла себя по Парижу так, словно стремилась подарить человечеству возможность ее заметить.

- Прежде чем я тебя убью, - сообщила она Римо, - я дам тебе один шанс. Возвращайся со мной в Россию. Я за тебя замолвлю словечко.

- Нет, - сказал Римо. - У меня контрпредложение. Поезжай со мной в Америку.

Людмила помотала головой.

- Там слишком много красоток, в этой твоей Америке. Видала я ваших женщин, актрис да певичек. Они все красивы как на подбор. Кто на меня обратит внимание?

- Ты звезда, которая украсит любые небеса.

- Верно, - согласилась Людмила с его точкой зрения, совпадавшей с ее самооценкой.

Они шли молча, и Римо внимал звукам Парижа. С окончанием утреннего часа пик, весь город уже наполнился тихим гудением - звуком почти ниже порога восприятия, но отупляюще действующим на разум и чувства. Нью-Йорк - шумный город: там вечно кто-то истошно орет над ухом. В Париже все одновременно перешептываются, но никто никого не слушает. Но только не Римо. И из гула и звона он извлек то, что хотел: тяжелое цоканье кованых каблуков двух русских, неотступно преследующих их с Людмилой.

- Они все еще у нас на хвосте, - сказал Римо.

- А, эти свиньи! Они нас не оставят в покое, - сказала Людмила. - Чтоб они сдохли.

- Подобное желание порождает смерть, - сказал Римо. Он схватил Людмилу за локоть и нежно увлек в переулок.

- Что это значит? - спросила она.

- Если бы я знал! - ответил Римо.

Они оказались в узком тупичке длиной не более полуквартала. По обеим сторонам тупика высились трехэтажные строения, которые американцы у себя дома называют трущобами, но считают их оригинальным архитектурным чудачеством, когда приезжают в Париж в отпуск, чтобы хоть на время сбежать подальше от родного безобразия.

Римо поставил Людмилу у пыльной кирпичной стены и перешел на другую сторону улицы. Автомобилей в тупике не было.

Двое мужчин свернули за угол, заглянули в тупик и остановились. Римо подмигнул Людмиле. Она смотрела прямо на двух незнакомцев, и Римо заметил, как она слегка им кивнула. Они двинулись вперед по направлению к Римо, держа руки в карманах Их подбитые металлом каблуки стучали, как кастаньеты, по камням мостовой.

Людмила порылась в золотой сумочке, ища золотой мундштук и тонкую золотую зажигалку, и собралась закурить. Один русский ученый выяснил, что сигаретный дым способствует преждевременному старению кожи. Прочитав об этом, Людмила завела себе длинный золотой мундштук, чтобы удалить тлеющий кончик сигареты от лица.

Она наблюдала за приближающимися мужчинами, поглядывая на Римо, который спокойно прислонился к стене здания.

- Ты убийца, - сказал один из них - низенький коренастый здоровяк с лицом столь же запоминающимся, как любой из булыжников на мостовой.

- Вообще-то я танцор, - сказал Римо. - И если бы сейчас шел дождь, я бы мог изобразить вам сцену из кинофильма "Песни под дождем". - Он взглянул на небо и пожал плечами. - Нет, дождем даже не пахнет.

- Ты убил немало наших людей, - сказал второй - человеческое существо, исполненное по чертежам холодильника.

- Верно, - согласился Римо. - Если прибавить еще двоих, то это едва ли значительно повлияет на общее количество.

Оба мужчины вынули из карманов руки, держа в них пистолеты.

Римо сначала вырвал пистолеты из их ладоней, затем - ладони из запястий, а потом приложил обоих к стене, и их головы коснулись каменной кладки с одинаковым стуком и тут же превратились в ярко-алое обрамление плаката, призывающего с этой стены к "Свободе, Равенству и Братству".

Людмила уже собралась щелкнуть зажигалкой, когда до ее слуха донесся стук от соприкосновения голов и каменной кладки - она подняла взгляд и увидела, как обе головы стали дополнительным элементом достопримечательностей Парижа.

Она бросилась к Римо, который в этот момент бросал пистолеты в сточную канаву.

- О, я так волновалась!

- Ага, - отозвался Римо и, взяв ее под руку, повел обратно на улицу. - Я хочу с тобой об этом поговорить.

- О чем?

- Слушай, эти гамадрилы входят в тупик, а ты подаешь им явный сигнал взять меня за жабры. Вот что, если ты будешь продолжать свои попытки убить меня, нам будет очень трудно установить сколько-нибудь стоящие взаимоотношения.

- Это правда, - вздохнула Людмила и уронила голову, всем своим видом выражая глубокую печаль.

- Ну так что мы будем делать? - спросил Римо. - Измерять глубину чувств?

Людмила подняла на него сияющий взгляд.

- Договоримся, что я буду пытаться убить тебя только по понедельникам, средам и пятницам?

Римо покачал головой.

- Не-а, так не получится. Слишком сложно. У меня плохая память на дни недели и прочие такие вещи.

Людмила кивнула, вполне осознав всю серьезность возникшей проблемы.

- Ты же понимаешь, что единственная причина, почему эти ребята напали на тебя, заключается в том, что мне хотелось увидеть тебя в действии.

- Я так и думал.

- Чтобы я смогла выведать твой секрет.

- Понятно.

- Ты великолепен.

- Что ж, если я в форме, то неплохо выгляжу, - согласился Римо. - Смотри. - Он остановился и взглянул русской в глаза, одновременно взяв ее за локти. - Что у тебя за задание? Убить меня или узнать мои методы работы?

- Узнать твои методы. А потом тебя убьют другие.

- Так, теперь все прояснилось. Можешь делать все, что угодно, чтобы узнать мои методы, но только не пытайся меня убить. Идет?

- Мне надо подумать, - сказала она. - Может быть, это просто твоя грязная капиталистическая уловка в надежде уцелеть любой ценой?

- Верь мне, - сказал Римо, всматриваясь в ее фиалковые глаза напряженным взглядом, который раньше никогда его не подводил.

- Я верю тебе, Римо, - сказала она. - Я не буду пытаться тебя убить.

- О'кей, тогда по рукам!

- Но другие - могут! - сказала Людмила. Это было не предположение, а твердое обещание. Она бы никогда не заключила этот пакт с Римо, если бы другим русским было отказано в праве попытки убить его. В конце концов, что он о ней думает? Вот так, раз-два и перевербовал?

- Мне наплевать на то, что кто-то будет пытаться меня убить. Я просто хочу, чтобы ты не пыталась это сделать.

- Договорились, - сказала Людмила, протянув руку, и они с Римо обменялись официальным рукопожатием, словно были двумя дипломатами, проведшими долгие месяцы в кропотливой работе над бессмысленным и невыполнимым соглашением, которое не представляет интереса ни для кого, кроме них.

- О'кей. Что теперь?

- Едем ко мне в отель, - сказала Людмила.

- И?

- И мы займемся красивой, изысканной любовью. Будем измерять глубину наших чувств. - Людмила улыбнулась. Это была улыбка пробуждающейся юности. Это у нее очень хорошо получалось.

Римо кивнул, словно занятия любовью были наиболее логичным итогом заключенного ими перемирия. И они пошли рука об руку: Римо, устремив взгляд вперед, чтобы - впервые за долгие-долгие годы заняться любовью, а Людмила - раздумывая о том, чтобы найти способ выведать секрет его силы, и тогда кто-нибудь убьет этого американского маньяка.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Прошло двадцать четыре часа с того момента, как Римо покинул свой номер в гостинице, но когда он вернулся, Чиун стоял в той же позе перед теми же желтыми шторами, вглядываясь в то же яркое утреннее солнце за окном.

- Все правильно, - сказал Чиун, не повернув головы.

- Что правильно?

- Все правильно: ты отсутствуешь целую ночь, не удосужившись сообщить мне что-нибудь о своем исчезновении, а я не смыкаю глаз до утра и гадаю, то ли жив, то ли лежишь мертвый в каком-нибудь глухом переулке. В этом городе есть темный закоулок, где вечно валяются трупы, - откуда же мне знать, что ты не там? В особенности если учесть, что тот закоулок назван в твою честь - Свинячий тупик?

- Я был не там.

Чиун повернулся и торжествующе помахал указательным пальцем с длинным ногтем.

- Так, но разве я знал об этом? Разве ты удосужился мне об этом сообщить?

- Нет, - честно признался Римо.

- Неблагодарный!

- Что правда, то правда, - сказал Римо. Ничто не должно было испортить ему этот день, первый день отдохновения в его жизни, - даже этот несносный старый зануда Чиун.

Римо улыбнулся.

Чиун улыбнулся.

- А, ты просто шутки шутишь. Ты хотел известить меня о своем местонахождении, но не смог, да? Ведь так?

- Нет, - ответил Римо. - Я не думал о тебе со вчерашнего утра. Мне было все равно, волнуешься ты или нет. Кстати, если ты не мог заснуть, то что же тут делает твой спальный мат?

- Я пытался заснуть, но не смог. Так я волновался! Я уж решил даже отправиться тебя искать. Сам посмотри. Мат едва примят.

- Ты мог бы плясать на нем восемь часов кряду и не смял бы его, - мягко возразил Римо.

- Но я не отплясывал. Я даже не спал.

- Чиун, я влюбился.

- Что ж, хорошо. Тогда я тебя прощаю, - сказал Чиун. - Это важный шаг в жизни, и я теперь могу понять, отчего ты бродил по улицам всю ночь, размышляя о славе Синанджу и решая посвятить свою жизнь нашей деревне, проникнувшись духом любви. Это же...

- Чиун, я проникся любовью не к Синанджу. Я влюбился в женщину.

Чиун оторопел. Он ничего не сказал. Помолчав, он сплюнул на пол.

- Все француженки болеют дурной болезнью, - произнес он.

- Она не француженка.

- А американки глупы и ничтожны.

- Она не американка.

Чиун осторожно улыбнулся.

- Кореянка? Римо, ты увезешь домой ко...

- Русскую, - коротко закончил Римо.

- О-о-о! - воскликнул Чиун. - Женщина с лицом подобным ружейному прикладу и телом подобным гаражу. Отличный выбор, мясоед!

- Она красавица, - сказал Римо. - Не суди, пока не увидишь собственными глазами. Ты же сам меня этому учил.

- Есть вещи, о которых можно вынести суждение не глядя, если у тебя в голове сохранилась хоть толика благоразумия. Тебе незачем созерцать каждый восход солнца, чтобы понять, как будет выглядеть следующий. Тебе незачем следить за луной неотрывно, чтобы понять, что в следующую минуту она не превратится в квадрат. Есть вещи, о которых все знаешь заранее. Я знаю этих русских женщин.

- Но не эту, - настаивал Римо.

- Где ты встретил это создание? - спросил Чиун.

- Женщину, Чиун, а не создание.

- Где ты повстречал это... эту... особу?

- Женщину, Чиун. Я повстречал ее в ту минуту, когда она пыталась убить меня.

- Замечательно, - сказал Чиун. - И посему ты, разумеется, решил, что это любовь с первого взгляда.

- Не совсем. Моя любовь к ней прошла несколько стадий развития.

- Хорошо. Теперь она сама тебя любит и оставила все попытки убить тебя.

- Именно так.

Чиун покачал головой.

- Наступит день, когда этот мир окончит свое существование, и все Мастера Синанджу соберутся вместе со своими предками, дабы обозреть прошлое, - тогда, безусловно, я займу наиболее почетное место среди них. Ибо я страдал больше прочих. Мне пришлось иметь дело с тобой.

- Возможно, скоро твоим страданиям наступит конец, - ответил Римо.

- Я хочу познакомиться с этой феей из барака, чье лицо подобно лопате, а тело трактору.

- Ладно, - сказал Римо. - Я тоже хочу, чтобы ты с ней познакомился. Я ей о тебе рассказывал.

- Она и меня попытается убить?

Римо покачал головой.

- Я не так много рассказал ей о тебе.

Римо и Чиун остановились в дверях ресторана, где им предстояло свидание с Людмилой.

- Вот она, - сказал Римо и указал на молодую русскую. Никто в ресторане не обратил на него никакого внимания, потому что все посетители устремили свои взгляды на Людмилу - мужчины с вожделением, женщины с завистью.

- Она уродлива, - заметил Чиун.

- Ее кожа подобна пене морской, - сказал Римо.

- Да, вот почему она уродлива. У красивых женщин кожа имеет иной оттенок.

- Ты только взгляни на ее глаза.

- Да, бедняга! Они круглые и - фиалковые. Фиалковые глаза - плохая защита от солнечных лучей. Женись на этой женщине и, еще прежде чем вы проживете вместе тридцать весен, ты получишь слепую сову.

- Да видел ли ты когда-нибудь подобные руки? - не унимался Римо. Людмила поднялась, увидев Римо в дверях. - А тело?

- Нет, благодарение силам небесным, избавляющим старцев от сильных потрясений. Что за уродина!

- Я люблю ее, - сказал Римо.

- Я ненавижу ее и ухожу домой. - Чиун развернулся и быстро зашагал к отелю, глубоко задумавшись.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

По дороге в ее отель Римо наконец раскололся. Он держался изо всех сил, пока им приносили салат, суп, горячее, кофе и десерт, - ни к чему не притронулся, - но Людмиле в конце концов удалось его уломать, и он раскрыл ей секрет своей мощи.

Все дело было в свечках. Он должен спать при зажженных свечах. Если в спальне не было свечей или если они догорали, сила покидала его мышцы.

- Но почему же этого не произошло прошлой ночью? - спросила Людмила.

- Потому что я не спал, - ответил Римо. И в доказательство правоты своих слов он зашел в магазин и купил там три толстые красные свечи размером с большую кофейную кружку.

В ту ночь Римо мирно спал в ее огромной кровати, а Людмила отправилась в гостиную, позвонила куда надо, после чего задула все свечи и легла подле Римо.

А Римо спал и не слышал, как она вставала, как задували свечи, как звонила кому-то и как вернулась в постель.

Он проснулся только в самый последний момент - чтобы успеть заняться мужчиной, проникшим в спальню: мужчина взял Римо за горло и начал его сильно сдавливать. Римо припечатал его к спинке кровати.

- Ты солгал мне! - закричала Людмила.

- Поговорим утром.

- Ты сказал, что секрет твоей силы - в свечах, - канючила она. - Ты солгал!

Римо пожал плечами и перевернулся на другой бок.

- Немедленно убирайся отсюда! Прихвати свое тело и выметайся!

- Мне будет довольно трудно уйти без него, - отпарировал Римо.

- Я имею в виду не твое тело, я имею в виду вон то тело, свисающее со спинки моей кровати.

- Ну нет! - сказал Римо и, снопа перевернувшись, взглянул Людмиле прямо в глаза. - Позвони в русское посольство. Они его послали, пускай и забирают. Я больше не намерен убирать трупы. Вот и все. На этом покончим. Баста.

Людмила вытянула длинный указательный палец и, улыбнувшись, провела им нежно от горла Римо до пупка...

После того как Римо бросил труп в кучу мусора на заднем дворе отеля, он вернулся в постель к Людмиле.

Но спать не стал.

- Смитти, мне нужны деньги. Наличные! - Римо барабанил пальцами по журнальному столику в гостиной своих апартаментов, вслушиваясь в треск и хруст, доносившиеся через Атлантику с другого конца провода.

Через несколько секунд он понял, что треск и хруст не имели отношения к дефектам трансатлантической связи. Эти звуки производил Смит.

- Наличные? - переспросил Смит. - Да я только что получил отчет за твои расходы на тысячу долларов!

- Ну и что? Это очень много?

- Из обувного магазина? - заметил Смит.

- Перестаньте, Смитти, вы же сами знаете, как трудно найти подходящую пару ботинок. Приходится покупать две пары.

- На тысячу долларов?

- Ну, я купил двадцать две пары. Очень важно, чтобы нам было удобно.

- Понятно, - сухо ответил Смит. - И я полагаю, что все эти двадцать две пары находятся у тебя в чемодане.

- Нет, конечно. Разве я смогу путешествовать, таская с собой двадцать две пары ботинок?

- Ну и что же ты с ними сделал?

Римо вздохнул.

- Я раздал их нуждающимся. Слушайте, Смитти, ну почему вы вечно брюзжите по поводу денег? Я только что спас весь свободный мир от катастрофы, а вы недовольны тем, что я купил какую-то вшивую пару ботинок. Мне нужны деньги!

- Сколько?

- Пятьдесят тысяч.

- Это невозможно. Для ботинок это чересчур много.

- Я больше не буду покупать ботинки. Мне нужны деньги для другого. Это действительно очень важно.

- Для чего?

- Я не скажу.

- Тогда не получишь.

- Ладно. Тогда я соберу пожертвования. И запродамся тому, кто даст мне больше всех.

Чиун крякнул из дальнего конца комнаты:

- Даю двадцать центов!

Римо метнул на него свирепый взгляд.

- Ну хорошо, - сказал Смит после долгой паузы. - Я направлю чек в контору "Америкэн экспресс". У тебя паспорт на фамилию Линдсей?

- Подождите минутку, я должен посмотреть. - Римо порылся в ящике письменного стола и нашел паспорт под какой-то штуковиной в вощеной бумаге, подозрительно похожей на дохлую рыбу.

- Точно. Римо Линдсей.

- Деньга будут там через час.

- Отлично, Смит. Вы никогда об этом не пожалеете!

- Ладно. И что ты собираешься купить на эти деньги?

- Сейчас не могу сказать. Но мы назовем нашего первенца в вашу честь.

- Да? - произнес Смит, выказывая более чем обычную заинтересованность.

- Да. Скупердяй-Скряга Уильямс. Если родится мальчик.

- До свидания, Римо.

Римо положил трубку и заметил взгляд Чиуна.

- Нам пора серьезно поговорить, - сказал Чиун.

- О чем?

- Существует обычай, что отец посвящает сына в некоторые вещи, когда сын становится достаточно взрослым, чтобы их понять. В твоем случае я лучше сделаю это сейчас, чем буду ждать еще десять лет.

- Ты имеешь в виду секс и все такое?

- Отчасти. И женщин, дурных и хороших.

- Я об этом и слушать не хочу.

Чиун сложил ладони домиком, словно не расслышал слов Римо.

- Так, а теперь скажи мне, если бы ты мог выбрать себе из всех женщин мира одну, с которой решил бы остаться всю жизнь, кого бы ты выбрал?

- Людмилу, - ответил Римо.

Чиун покачал головой.

- Будь серьезным. Я имею в виду: любую женщину на свете, а не просто женщину, которая настолько безрассудна, что хочет появляться с тобой на людях. Дай волю своему воображению. Любая женщина. Назови ее имя.

- Людмила!

- Римо! На свете множество красивых женщин, некоторые из них даже имеют нераскосые глаза. Есть умные женщины, нежные женщины. Есть даже немногословные женщины. Но почему тебе понадобилась эта русская трактористка-танкистка?

- Потому что.

- Почему потому что?

- Потому что я ее люблю.

Чиун поднял очи к небесам, точно прося Всевышнего обратить самое пристальное внимание на проблемы, с которыми ему, Чиуну, приходится разбираться в этой жизни.

- А она тебя любит?

- Думаю, да.

- Она прекратила свои попытки убить тебя?

- Очень скоро этому будет положен конец.

- Очень скоро, - передразнил Чиун. В его голосе зазвучали нотки искреннего участия. - Знаешь ли ты, Римо, кто воистину тебя любит?

- Нет. Кто? - спросил Римо, надеясь, что Чиун даст слабину. Хотя бы раз.

- Смит, - ответил Чиун после секундной паузы.

- Глупости!

- Президент Соединенных Штатов. Автомобилестроитель.

- Сивый мерин! Он даже не знает моего имени. Он называет меня "эти двое".

- Жители Синанджу! - закричал Чиун.

- Прожорливые свиньи! - заорал в ответ Римо. - Они даже не знают о моем существовании. Если они терпят меня, то только потому, что я имею некоторое отношение к тем лентяям, которые каждый ноябрь отправляют им очередной груз золота.

Чиун молчал. Он смотрел прямо в потолок, словно собираясь с мужеством назвать Римо имя еще одного человека, который действительно его любит. Наконец он оторвал взгляд от потолка.

- Нет никакого смысла вести дискуссию о чем бы то ни было с человеком, который изъясняется как скотник.

- Ладно. Значит ли это, что наша дискуссия о цветочках и ягодках подошла к концу?

- Мы не упоминали ни цветочков, ни ягодок - речь шла о домашних животных, - сказал Чиун.

Римо встал.

- У меня еще дела.

- Какие?

- Мне надо купить подарок.

- Сегодня же не мой день рождения, - сказал Чиун.

- Не для тебя, - ответил Римо, идя к двери.

- Если бы мне было до этого хоть какое-то дело, - сказал Чиун. - Если бы тот, кто действительно...

- Что? - спросил Римо, остановившись.

- Ничего, - сказал Чиун. - Ступай!

Получив банковский чек на пятьдесят тысяч долларов, Римо отправился на Рю-де-ла-Пе, где отыскал ювелирный магазин.

За алмаз просили сорок тысяч, но путем хитроумных ухищрений, долгого и изнурительного торга и "фантастического" владения французским языком, на котором велись переговоры, Римо удалось поднять цену до пятидесяти тысяч. Он бросил банковский чек на прилавок и подтолкнул его французу-ювелиру, чьи глаза имели вид двух сваренных вкрутую яиц, а усы, похоже, появились под носом в результате одного взмаха карандаша для бровей. Ювелир поспешно сунул чек в ящик кассового аппарата.

- Хотите, я заверну кольцо в специальную подарочную упаковку? - спросил он, произнеся английские слова в первый раз с тех пор, как Римо переступил порог магазина.

- Нет, я его съем прямо здесь. Ну конечно, хочу!

- Подарочная упаковка стоит два доллара.

- Пусть будет три, - предложил Римо.

- Я бы с удовольствием, по... - Ювелир сделал типично галльское движение плечами. - Вы же знаете порядки.

- Вы и сами знаете, - сказал Римо, нажал кнопку, открывающую ящик кассового аппарата, и ловко выхватил банковский чек на сумму в пятьдесят тысяч долларов. - Всего хорошего!

- Подождите, сэр! Для вас я сделаю исключение.

- Я на это надеялся. Упакуйте!

Когда он преподнес восьмикаратный камень Людмиле, она разорвала обертку, открыла коробочку, взглянула на кольцо и бросила его в угол комнаты.

- У меня уже есть бриллианты, - сказала она. - Неужели ты думаешь, я приму подарок от человека, который мне солгал?

- О'кей, сейчас я скажу тебе правду. Я люблю тебя. И хочу, чтобы ты поехала со мной в Америку.

Людмила фыркнула.

- Еще чего! Ты думаешь, я так просто отрекусь от родины? Никогда! Я же русская.

- Ты любишь меня?

- Возможно.

- Тогда поедем со мной в Америку!

- Нет.

- Мой секрет находится в Америке, - сказал Римо.

- Да?

- Там есть один родник, чьи воды делают человека непобедимым.

Она пришла в его объятья, и он без особых усилий почувствовал, как по его телу разлилось тепло.

- О, Римо, я так рада, что ты по крайней мере сказал мне правду. Где же находится этот источник?

- В Лас-Вегасе. Это город.

- Никогда не слыхала.

- Там много воды.

- И когда ты собираешься туда ехать? - спросила Людмила.

- Завтра.

- Завтра?

Римо поцеловал ее в губы.

- Завтра, - повторил он. - А на сегодняшний вечер у меня есть кое-какие планы.

Она взглянула на него бархатным взором.

- Ну ладно, завтра так завтра.

После ухода Римо Людмила подобрала бриллиантовое кольцо с пола. Из перламутровой шкатулки для украшений, хранящейся в верхнем ящике комода, она вытащила ювелирную лупу и внимательно осмотрела камень.

"Отнюдь не чистой воды, - подумала она и заметила крошечную угольную точечку в глубине камня. - Красная цена - тридцать тысяч. Но этот американец, скорее всего, отвалил за него все сорок тысяч. Американцы такие дураки".

Она положила кольцо в коробочку и пошла позвонить по международной.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Он направился не в здание на площади Дзержинского. На этот раз путь его лежал прямо в Кремль. Маршал Деня решил не надевать орденские планки. И понял, что не ошибся, когда предстал перед четырьмя кремлевскими обитателями. Все они были в одинаковых костюмах с многорядным иконостасом планок. У каждого из них орденов и медалей было намного больше, чем у Дени, и, если бы он надел свои, он бы тем самим признал, что ниже их по рангу. А в костюме без орденских планок он только давал понять, что просто отличается от них.

Он смотрел на клавиатуру нашивок, украшающих четыре груди, - нашивки были похожи на кукурузные початки. Военные ордена, подумал он, это награда не за мужество и умение, а за выживаемость. Лучшие, самые отважные солдаты, каких ему доводилось знать, очень часто так и не доживали до своих орденов. Те юные гордецы злобно посмеялись бы при виде этих орденоносных трупов, которые вылупили близорукие глаза на Деню и сурово потребовали объяснений по поводу его "странных подвигов".

- Странных? - переспросил Деня, обращаясь к председательствующему на этом совете. - "Треска" уничтожила глубоко законспирированную и мощную американскую шпионскую организацию в Западной Европе. В ходе операции мы потеряли кое-кого из сотрудников - это верно. Но мы постоянно обучаем новых людей для возмещения потерь. Через несколько месяцев... недель мы вновь обретем былую силу, а вот американцам уже никогда не удастся возродить свою мощь на этом участке.

Он не верил в то, что говорил. Как не поверил, ясное дело, и председательствующий - иссохший старик с лицом, подобным потрескавшейся от засухи земле.

- А какие есть гарантии, - спросил старик, - что наши новые подразделения не будут уничтожены точно так же, как их предшественники? Что вы сделали, чтобы не допустить повторения таких же событий?

- Я изолировал специального американского агента, который нанес нам тяжелые потери в живой силе. Я проник в их сеть. Очень скоро мы получим ответ на эту загадку.

- Скоро - это недостаточно.

- Скоро - это оптимально, - сказал Деня, безуспешно пытаясь не повышать голос. Он перевел взгляд на других сидящих за деревянным голым столом в полуподвальной комнате. - В подобных операциях приходится время от времени сталкиваться с необычными явлениями. И необходимо тщательно изучить все, прежде чем уничтожить цель!

Один из членов совета когда-то претворял в жизнь тактику выжженной земли, которую применяла Россия в войне против нацистов. Деня обратился непосредственно к нему:

- Это все равно как пехота впервые сталкивается в бою с танками. Легче всего отступить. Или поддаться панике и начать забрасывать танки камнями. Но самое разумное - наблюдать и подмечать слабости этих чудовищ. Что и сделал наш героический народ в борьбе с проклятою ордой Гитлера.

Старый организатор партизанского движения кивнул. Деня подумал, что одного ему удалось убедить, но вдруг с раздражением понял, что старик просто клюет носом во сне. Сидящий крайний справа человек имел вид отставного дьячка и манеры вечного рогоносца. И внешность и манеры скрывали тот факт, что он был военным советником председателя, от чьего рыка трепетали даже сотрудники тайной полиции. Некогда он полностью заселил своими личными врагами только что отстроенный лагерь.

- Ваша аналогия интересна, Григорий, но неубедительна. Нас не интересует тактика, успешно примененная тридцать лет назад в иных обстоятельствах. Мы ждем доклада о том, что вы собираетесь предпринять для решения возникшей проблемы.

- Один наш агент вступил в контакт с американцем... Она...

- Она? - прервал Деню престарелый председатель.

- Да. Людмила Чернова. - Деня посмотрел на сидящего с правого края человека и снова слегка улыбнулся. Этот старик два года спал с Людмилой. - Некоторым из вас она знакома, - продолжал Деня. - Людмила один из наших лучших агентов. Она в настоящее время направляется в Штаты с этим американцем. Он считает, что она бежит с ним на Запад во имя любви. Ей дано задание выяснить, каким необычным оружием, какими средствами или методами пользуется этот человек, после чего мы сможем его уничтожить.

- И когда, по-вашему, это будет выполнено? - спросил военный советник председателя.

- Трудно сказать, - пожал плечами Деня. По выражению лиц сидящих за столом он понял, что ответ их не удовлетворил. - В течение недели.

Помощник председателя кивнул. Он обвел взглядом остальных членов совета и сказал:

- Хорошо. Неделя. И если за это время мы не достигнем результатов, придется предпринять другие меры.

Деня по-военному кивнул. Он постарался не выказывать своего понимания того, что "другие меры" будут, в частности, означать его увольнение и изгнание и что предстоящая неделя и сексуальная русская куртизанка давали ему шанс избежать ссылки.

Или чего похуже.

На борту самолета авиакомпании "Эр Франс", направляющегося в Нью-Йорк, Римо сидел между Людмилой и Чиуном, который постоянно требовал у стюардессы принести ему новые журналы. Он быстро просматривал каждый журнал и, перегибаясь через Римо, привлекал внимание русской к статьям, описывающим недавние зверства за "железным занавесом".

Людмила мрачно смотрела в иллюминатор.

- Ладно, Чиун, перестань, - сказал Римо.

- Я просто стараюсь быть дружелюбным, - ответил Чиун. Он полистал журнал и возбужденно передал его в руки Людмиле.

- Смотрите! Реклама нового трактора. Вам понравится в Америке. Там у них масса тракторов, за штурвал которых вам можно будет сесть.

Людмила выхватила журнал и швырнула его на пол, а потом в отчаянии обхватила ладонями виски. Бриллиант на среднем пальце правой руки сверкнул восьмикаратным блеском.

- Долго мне еще терпеть эти унижения? - спросила она.

- Унижения? - переспросил Чиун. - Какие унижения? Вы считаете дружеский жест и теплую беседу унижением? - Он обратился к Римо, точно Людмилы здесь не было: - Нет, правда, Римо, я никак не могу понять, что ты в ней нашел!

Римо тихо зарычал. Людмила повернула окаменевшее лицо к иллюминатору. Чиун обратился к другому иллюстрированному журналу. Он просиял, увидев знакомую фотографию, и сунул журнал Римо.

- Смотри, Римо. Женщина. Ну не красавица ли?

- Да, - ответил Римо без всякого энтузиазма. - Красавица.

- Я знал, что она тебе понравится. - Чиун откинулся на спинку кресла и стал разглядывать портрет. Эта женщина была во вкусе Римо. Длинные ноги, полная грудь. На этом парне можно ставить крест! Если скаковую лошадь одеть в платье, Римо влюбится и в нее.

Чиун читал врезку под фотографией полуодетой голливудской кинозвезды, впервые выступавшей в ночном клубе с шоу, по ходу которого она демонстрировала частичную наготу и полнейшую безмозглость.

- Римо, так куда мы собираемся?

- Мы с Людмилой едем в Лас-Вегас. Куда ты - я понятия не имею.

Чиун кивнул и сказал тихо:

- Я бы тоже мог съездить в Лас-Вегас.

Он перечитал текст под фотографией. Голливудская звезда начинала выступать в новом амплуа на подмостках "Кристалл-отеля" в Лас-Вегасе. Чиун закивал. Остается только одно: побороть уродство уродством же.

Ах, как бы все упрощалось, если бы Римо увлекся одной из миловидных дев Синанджу. Как бы все упрощалось!

Чиун продолжал размышлять об этом, когда Римо встал и направился в мужской туалет, расположенный в переднем отсеке салона первого класса.

Людмила подождала, пока он скроется за занавеской, и, пересев в его кресло, устремила взгляд на Чиуна.

"Глаза как у коровы", - подумал тот.

- Почему вы меня ненавидите? - спросила она.

- Я вас не ненавижу, я просто не пойму, что он, - Чиун мотнул головой в сторону туалета, - в вас нашел.

- Наверное, любовь.

- Он получает всю необходимую ему любовь.

- От кого?

- От меня.

- Вы ревнуете?

- Ревную? Чтобы Мастер ревновал? Неужели вы думаете, что меня заботят поступки бледнолицых ослов? Вовсе нет! Он - исключение. Я потратил годы на этого дурня и теперь не могу спокойно сидеть и смотреть, как из него вьет веревки та, кто только и мечтает его убить.

- Вы считаете, что я именно этого и хочу?

- Да, я так считаю. Потому что это желание написано у вас на лбу крупными буквами. Только полный идиот может этого не заметить.

- Идиот. Или влюбленный. - Людмила рассмеялась. Она продолжала смеяться, когда Римо вернулся на свое место.

- Отрадно видеть, что наконец-то вы поладили, - сказал Римо.

Людмила снова засмеялась. Чиун хмыкнул, отвернулся и стал через проход смотреть в иллюминатор.

Чуть позже в тот же день состоялись две важные встречи.

В Вашингтоне государственный секретарь стоял перед столом президента и ждал, пока Верховный Главнокомандующий страны скрепит несколько листков бумаги. Президент аккуратно расположил сшиватель у верхнего левого края стопки, придерживая его большим и средним пальцем левой руки. Он поднял правый кулак вровень со лбом и с силой ударил им по сшивателю.

И промазал.

Кулак упал на мирно лежащую левую руку. Сшиватель отлетел в сторону. Бумаги взметнулись вверх. Президент вздернул левую руку ко рту и принялся сосать ушибленные пальцы.

Он вздохнул, поднял глаза и тут вспомнил о государственном секретаре. Странно, почему-то он стоял посреди кабинета. Почему он не подойдет ближе к столу?

Он знаком пригласил госсекретаря подойти, и тот, опасливо поглядывая на сшиватель, медленно двинулся к столу.

- Что случилось? - спросил президент.

- Я только что вернулся с закрытого заседания сенатского комитета но международным делам, - сказал госсекретарь.

Он не говорил, а медленно, с хорошей артикуляцией произносил фразы, и это было похоже на то, как если бы он собирался излагать основы новой математической теории античным грекам.

- Ну и? - промычал президент, все еще держа пальцы левой руки во рту. Боль постепенно проходила. Если все обойдется, под ногтями не возникнут черные кровоподтеки.

- Они прознали, что мы каким-то образом одержали крупную победу в борьбе разведок на европейском театре. Ну и, естественно, они намереваются провести сенатское расследование случившегося.

- Мммммм, - продолжал сосать пальцы президент.

- Я сообщил им, что мне ничего не известно об этой победе и что, конечно же, мы не имели никакого отношении к ней, если такая победа действительно одержана.

- Мммммм, - сказал президент.

- Но мне не поверили. Они считают, что ваша администрация посягнула на прерогативы конгресса и ввергла себя в некую авантюру на поприще внешней разведки.

- Мммммм.

- Они собираются вызвать меня и директора ЦРУ для дачи показаний, возможно, в самые ближайшие дни.

- Мммммм. Это вполне логично.

- Не думаете ли вы, господин президент, что сейчас самое время рассказать мне, что же все-таки случилось в Европе?

Президент вытащил пальцы изо рта.

- Не думаю. Все, что вам известно, соответствует действительности. Соединенные Штаты не предприняли ровным счетом никаких действий по каналам своих правительственных служб, направленных на достижение результатов, которые, как предполагают в конгрессе, имели место в Европе. Придерживайтесь этой версии. Это правда.

Государственный секретарь кивнул, но вид у него был несчастный.

- Скажите, как, по вашему мнению, - продолжал президент, - конгресс действительно хочет, чтобы русские нас побили?

- Нет, господин президент, - сказал госсекретарь. - Но они льют воду на мельницу тех, кто этого желает.

- Кто же?

- Пресса. Молодежь. Радикалы. Все, кто ненавидит Америку по той причине, что, живя в этой стране, они имеют гораздо больше, чем того заслуживают.

Президент кивнул. Ему нравилось, когда государственный секретарь ударялся в философию. Госсекретарь подождал немного и пошел к выходу.

Его рука коснулась дверной ручки, когда президент его окликнул:

- Господин госсекретарь!

- Да, сэр?

- Мне эти люди уже порядком поднадоели. Я хочу, чтобы вы это знали. Если конгресс попытается устроить вам головомойку за это европейское дело...

- Да, сэр?

- ... я их всех подвешу за яйца!

Государственный секретарь посмотрел президенту прямо в глаза, и тот ему подмигнул.

Другая важная встреча состоялась позже в тот же день за кулисами ночного клуба "Кристалл-отеля" в Лас-Вегасе, где мисс Джаканн Джюс - везде и всюду она фигурировала как "мисс Джаканн Джюс", хотя ей никогда, начиная с одиннадцатилетнего возраста, не грозила опасность быть принятой за мистера Джаканна Джюса - пыталась втолковать своему модельеру, почему ей не нравится покрой ее нового бюстгальтера.

- Слушай, я же собираюсь в финале тряхнуть своими сиськами. Было бы очень неплохо, если бы я еще смогла вынуть их из бюстгальтера. Но, черт побери, эта штука не открывается!

Модельер был низкого роста, с длинными белесыми волосами и с тонкими, как у ребенка, запястьями. Он дотронутся безобидными пальцами до передней застежки бюстгальтера молодой красавицы и показал ей, как просто - легким нажимом сверху и снизу - можно мгновенно расстегнуть застежку.

- Видишь? - спросил он, когда застежка с хлопком расстегнулась, бюстгальтер упал на пол и мисс Джаканн Джюс осталась стоять посреди сцены с голой грудью. Снующие вокруг них люди замерли - со всех сторон раздалось смущенное покашливание. Мужчины, всего лишь за секунду до сего момента занимавшиеся серьезными делами, за которые они получали жалованье, бросили работу, позабыв обо всем, за исключением молочных желез мисс Джаканн Джюс.

- Вот так просто! - сказал модельер.

- Нет, это невозможно! - ответила кинозвезда. - Тебе просто, потому что ты лапаешь чужие сиськи целый день с утра до вечера. А для меня это сложно. Я уже нее ногти себе пообломала. Если мне удастся все-таки раскрыть эту чертову застежку, я же буду стоять как дура с расцарапанной в кровь грудью. Ты хочешь, чтобы в финале это произошло? Это? Чтобы я была пугалом огородным? Ты хочешь, чтобы к сцене с балкона слетелись вампиры? А? Ты этого хочешь? Чер-рт! Неужели здесь некому меня пожалеть? Неужели мне суждено всю жизнь быть простым куском мяса?

Они огляделась по сторонам и заметила, что все взгляды мужчин прикованы к ее бюсту. Кто-то из них даже кивал ей в ответ.

За исключением одного.

Маленький старик-азиат в белом одеянии смотрел на нее раскосыми глазами, исполненными неземной мудрости. Он чуть улыбался ей и кивал - это был кивок сочувствия и понимания. Едва заметное движение его головы, казалось, посылало через весь зал, туда, где стояла мисс Джаканн Джюс, - волны, обволакивающие ее и возбуждающие в ней осознание собственной женственности и самоуважение. Она внезапно поняла, что стоит с обнаженной грудью, приложила чашечки бюстгалтера к передней части тела и стала сражаться с застежкой.

- Потренируемся потом, - бросила она своему модельеру и устремилась к маленькому старику-азиату.

Она стояла перед стариком, разглядывая его белый парчовый халат, а потом сказала - ибо она не могла ничего придумать, что бы сказать, а что-то сказать надо было:

- А знаете, мой интеллектуальный уровень равен 138.

- Я это вижу, - ответил Чиун. Он в первый раз встречал женщину, которая так странно называла объем груди, но в то, что размер бюста, как Джаканн утверждала, равен 138, старик поверил, ибо у нее было гигантское вымя, как почти у всех американок (кроме тех, кто мечтал о таком).

- И тем не менее, - добавил он, - они с вами плохо обращаются. Все они от вас чего-то хотят, но взамен ничего не дают.

Он похлопал ладонью по стоящему рядом сундуку, давая ей понять, что она может сесть.

- Откуда вам это известно? - спросила она.

- Все они только хотят и берут, но ничего не дают. Вам никому нельзя доверять, ибо нет ни одного мужчины, который любил бы вас больше, чем он любит самого себя.

Мисс Джаканн Джюс кивнула.

- Но откуда вы это знаете? Вы что, какой-нибудь гуру?

- Такова судьба всех великих. Как кинозвезд, так и в равной степени императоров. Самое трудное в жизни - найти того, кому можно верить, кем движут присущие только ему мотивы и побуждения, кого-то, кто любил бы вас так же, как вы сами себя любите, и кому от вас ничего бы не было нужно.

- О! Всю свою жизнь! Ищу, ищу! - Мисс Джаканн Джюс склонила голову на плечо Чиуну. Он ласково гладил ее нагую спину, желая дать ей утешение от невзгод жестокого мира, который платил ей какие-то четверть миллиона долларов за две недели обнажения грудей посреди невадской пустыни.

- Можешь прекратить свои поиски, - сказал Чиун. - Есть тот, кто любит тебя. - И он взглянул ей в глаза.

- Я верю! Я верю! - воскликнула она и теснее прижалась лицом к его плечу. - О, какое блаженство знать, что тебя любят!

Чиун снова погладил ее по спине, на этот раз стараясь отыскать нужную точку для своего длинного пальца.

- Вы должны меня... - прошептала она и вздохнула, ощутив, как от пальцев Чиуна по всему ее телу разлились дивные потоки. - Вы должны позволить мне сделать что-нибудь для вас.

Она с надеждой поглядела на Чиуна. Но он только покачал головой.

- Я ни в чем не нуждаюсь, дитя мое.

- Но ведь я могу что-то сделать для вас! Могу!

- Ничего, - повторил Чиун.

- Что-нибудь. Хотя бы самую малость.

Чиун замолчал и выдержал паузу, должную показать, будто он задумался. Потом он произнес:

- Ну разве что самую малость.

Днем, после того как взвод гостиничного персонала препроводил Людмилу в номер, она предприняла атаку на Римо с целью выяснения точного местонахождения тайного источника, даровавшего ему его силу.

Римо вздохнул.

- Слушай, мы же в Америке. Ты же обещала пожить здесь и, может быть, остаться. Ну ты можешь хоть на некоторое время забыть о государственном задании?

- Это не имеет никакого отношения к государственному заданию. Речь идет о моей чести. И доверии. Ты же дал мне слово и обязан его сдержать.

- Источник расположен недалеко отсюда, - ответил Римо. - Милях в десяти - двенадцати.

- Когда мы туда поедем?

- Сейчас же, если хочешь.

- Завтра. Лучше - завтра. Мы устроим пикник. И будем заниматься любовью прямо на горячем песке.

Римо, знавший о горячем песке пустыни значительно больше Людмилы, кивнул, и чем больше он кивал, тем привлекательнее представлялась ему эта идея.

- А теперь ты должен уйти.

- Почему?

- Потому что мне надо отдохнуть. Иди, иди! Увидимся позже, я буду особенно красива - дня тебя!

Римо снова кивнул, вышел из номера и двинулся, насвистывая, по коридору к лестнице, чтобы подняться к себе в номер. Он не услышал тихих шагов у себя за спиной - это Чиун вышел из-за пальмы в кадке и направился к двери Людмилы.

За дверью зазвонил телефон. Людмила сказала "алло" и стала ждать, пока телефонистка соединит ее с московской линией. Чиун мог слышать только половину ее разговора с маршалом Деней.

- Да. Вероятно, мы отправимся туда завтра. О, замечательно! Ты приезжаешь? А когда будешь здесь? Чудесно! Жду не дождусь нашей встречи. Я сначала дождусь твоего приезда.

Чиун постучал в дверь и услышал, как торопливо положили трубку на рычаг. Когда Людмила открыла ему дверь, на ее лице сначала появилось выражение удивления, а потом раздражения.

- А, это вы!

- Да. Надеюсь, я не оторвал вас от важных дел. - Он улыбнулся ей, и Людмила поняла, что Чиун подслушивал. Но вот чего она не могла знать, так это того, что он сейчас был на волосок от попытки убить ее и тем самым защитить Римо. Но Чиун не нанес смертельный удар, ибо понимал, что Римо не поверит в необходимость этого поступка.

- Ничего страшного. Что вы хотите?

- Хочу пригласить вас с Римо на ужин сегодня вечером. Вы - мои гости.

- Ну, если так...

- Непременно, - сказал Чиун. - Мы с вами должны подружиться.

Она помолчала, потом смилостивилась.

- Если вы так настаиваете.

- О да! Настаиваю. Римо за вами зайдет. Я об этом позабочусь.

Людмила рассмеялась.

- Я уже сама об этом позаботилась. Римо будет заходить за мной в любое время суток, как только я этою пожелаю.

- Ну, как вам угодно, - сказал Чиун и ушел, вне себя от гнева. Эта женщина права: Римо стал ее рабом.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

- Я все понять не могу: и чего ты держишь при себе этого старикана? - сказала Людмила.

- Я привык видеть его лицо рядом, - ответил Римо и стал пить минеральную воду, чтобы закончить этот разговор.

Они сидели за первым столиком в ночном клубе "Кристалл отеля". Чиун настоял на том, чтобы ему предоставили заняться всеми организационными вопросами, и, когда Римо с Людмилой появились в зале, метрдотель улыбнулся им и проводил к столику в первом ряду. Он был с ними чрезвычайно обходителен и даже установил лас-вегасский рекорд закрытых помещений (этому рекорду, решил про себя Римо, суждено остаться в веках), отказавшись от чаевых.

Но Людмила не отставала.

- Это еще можно было бы понять, если бы от этого старого гнома был какой-то прок. А что ты от него имеешь? Одни жалобы. Ну зачем портить себе жизнь? Ты до смертного часа собираешься выслушивать его жалобы? Почему он ходит за нами как собачонка?

- Да он ужасно милый старикан, - не соглашался Римо. - И к тому же у него есть свои достоинства.

- Да?

- Да!

- Назови хотя бы одно.

Римо задумался. Ну как объяснить ей, что Чиун мощнее бронетанковой дивизии? Смертоноснее плутония. Точнее калькулятора. Как ей все это объяснить?

- Он хороший. Он знает массу всяких вещей.

- Он знает только, как стареть и изводить тех, кто лучше и моложе его. Очень жаль, что ты его не отправил куда подальше.

- Ну, - упрямился Римо. - Так уж сложилось, и ничего тут не поделаешь.

Публика помогла ему прекратить этот разговор. Но не шумом, а молчанием, воцарившимся в зале. Римо обратил взгляд ко входу в клуб.

По проходу между столиков шествовал Чиун в черном халате, а по правую руку от него, возвышаясь над стариком на целую голову, шла мисс Джаканн Джюс, прима ночного шоу в "Кристалл-отеле". На ней было коротенькое белое платье и - больше ничего.

Римо вперил в них глаза, как и все прочие посетители клуба.

- Перестань глазеть на нее! - строго сказала Людмила.

- Да я не на нее. Я на Чиуна. Смотри-ка, как этот старый лис доволен.

Раздались неуверенные аплодисменты, перешедшие в бурную овацию. Точно боксер-тяжеловес, Чиун махал рукой, этим царственным жестом призывая толпу к тишине.

Чиун и Джаканн приблизились к столику, метрдотель помог им занять свои места, и постепенно зал снова наполнился привычным гулом по мере того, как посетители вернулись к своим бокалам, рюмкам и стаканам.

Чиун улыбнулся.

- Римо, познакомься: это мисс Джаканн Джюс. Или что-то в этом роде. А это Римо. Он куда лучше, чем кажется на первый взгляд.

Чиун замолчал, а Римо откашлялся.

- А! - спохватился Чиун. - Это... - он махнул в сторону Людмилы, - это русская. А это мисс Джаканн Джюс.

Людмила кивнула. Джаканн взглянула на нее и сказала:

- Вы красивая.

Чиун толкнул ее под столом в лодыжку, а Римо заметил:

- Да-да! Очень красивая.

- Как и вы, - обратился Чиун к Джаканн. - Вы очень красивая. Самая красивая женщина из всех, кого когда-либо встречал Римо. Верно, Римо?

Римо пожал плечами и взглянул на Людмилу.

- Разве не так, Римо? - не отставал Чиун.

- Как вас зовут? - спросила Джаканн Людмилу.

- Людмила.

- Вы красивая. По-настоящему красивая.

- Спасибо. - Людмиле не пришло в голову сказать ответный комплимент. Джаканн не пришло в голову намекнуть на это.

- Вы по-настоящему красивая! - сказал Чиун, взглянув на Джаканн, и обратился к Римо: - Разве не так, Римо?

Римо нехотя кивнул.

- И она очень неплохо устроилась в жизни, Римо. У нее свой собственный оркестр и слуги, которые увиваются вокруг нее, застегивают бюстгальтер и вообще... - пояснил Чиун.

Римо снова кивнул.

- Римо, у меня разболелась голова, - сказала Людмила. - Я, пожалуй, вернусь к себе в номер.

- Хорошо! - Римо встал.

- Римо, сынок, но ведь ты вернешься? - спросил Чиун.

- Сомневаюсь, - ответила за него Людмила.

Чиун погрустнел. Джаканн не могла оторвать глаз от русской. Римо пожал плечами.

- Доброй ночи, Чиун. Доброй ночи, мисс...

- Доброй ночи, мисс Джюс, - сказал Римо.

- Спокойной ночи, - сказала Людмила. - Мисс Джюс. Старик! - И когда глаза Чиуна встретились с ее глазами, она ему подмигнула - так подмигивает победитель проигравшему, - повернулась и в сопровождении Римо вышла из зала.

Они не сделали и трех шагов к выходу, как Римо был остановлен приказом, который Чиун пролаял по-корейски.

Римо обернулся. Он почувствовал, как Людмила остановилась и обернулась. Чиун, быстро-быстро лопоча по-корейски, взял со стола нож. Сжал его одними кончиками пальцев, потом трижды ударил по лезвию кончиком указательного пальца - не сильнее, чем если бы он постучал собеседнику по груди, привлекая его внимание к своим словам. После первого и второго соприкосновения его пальца со сталью от лезвия отщепились кусочки, после третьего соприкосновения серебряная рукоятка ножа разломилась надвое и упала на скатерть.

Он кивнул Римо, тот кивнул ему в ответ и увлек Людмилу к двери. Она глядела через плечо на Чиуна и на обломки ножа, лежавшие на скатерти.

- Что он сказал? - спросила она.

- По-корейски, - объяснил Римо. - Даже нож непрочен, даже сильный человек может проявить слабость.

Людмила все еще смотрела назад. Глаза ее сузились.

- Как это ему удалось проделать трюк с ножом?

- Кто знает!

- А ты так можешь?

- Не знаю. Может быть, Чиун разбирается в природе вещей больше меня. Это как-то связано с вибрациями.

Они подошли к двери, и Римо покинул зал первым. Людмила не сводила с Чиуна глаз, пока за ней не закрылась дверь.

На следующий день в Лас-Вегас прибыл маршал Деня.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Людмила упросила Римо перенести их поездку к магическому источнику в пустыню, сославшись на расстройство желудка. Римо отправился на прогулку по Лас-Вегасу, а Чиун сидел в их номере один, когда пришел посыльный с запиской.

"Нам надо повидаться. Л.", - гласила записка.

Чиун скомкал листок бумаги и бросил его на пол, после чего отправился в номер Людмилы.

Войдя, он увидел ее сидящей за трельяжем спиной к двери. На ней был только голубоватый пеньюар, под которым ее кожа казалась бледно-желтой. Она улыбнулась вошедшему Чиуну в зеркало, лукаво опустив глаза, потом плотно запахнула на груди пеньюар и повернулась к нему лицом.

- Я попросила вас прийти, чтобы извиниться, - сказала она. - Я обращалась с вами недостойно.

- Со мной всегда недостойно обращаются, - ответил Чиун.

- Я понимаю, как вам тяжко. Никто вас не понимает, от вас требуют много, но взамен ничего не отдают.

Чиун кивнул. Невесомые локоны над его ушами все еще продолжали трепетать, когда его голова уже была неподвижна.

- Но я не хочу быть в числе этих неблагодарных, - сказала Людмила. Она встала и подошла к Чиуну, продолжающему стоять в дверях. Она взяла обе его ладони в свои и добавила: - Мне очень жаль.

- Почему? - спросил Чиун.

- Я виновата в том, что была груба с вами, но еще больше я сожалею о собственной глупости. Теперь мне понятно, сколь многому могла научиться и у вас - мудрости, добросердечности, - но как последняя дура отвергла дар дружбы, вами предложенный.

Чиун опять кивнул.

Она сначала протянула правую руку и тронула его за щеку, затем подняла левую руку, и, как только отняла ее от полы пеньюара, - он распахнулся. Людмила приблизилась к Чиуну вплотную, так, что их тела соприкоснулись.

- Вы можете простить меня?

- Да, - ответил Чиун. Он окинул взглядом безукоризненное тело Людмилы, слегка желтоватое на фоне голубого пеньюара. - Вы милая женщина, - добавил он.

Она снова ему улыбнулась и не убрала ладонь с его щеки.

- Спасибо. Но красота есть дар Господа. Мудрость же достижение личности.

- Это правда, - согласился Чиун. - Это правда. Большинство не видят этой истины.

- У большинства глаза раскрыты не достаточно широко. - Она прильнула к нему.

- А как насчет Римо? - спросил Чиун.

Людмила пожала плечами. Этим движением она почти - но не совсем - высвободила груди из пеньюара.

- Кто взглянет на саженец, стоящий на опушке старого леса?

Чиун снова кивнул, и Людмила приблизила свое лицо вплотную к его лицу, ища своими губами его губы. Найдя их, она прошептала:

- Я еще никогда в жизни не занималась любовью с Мастером Синанджу.

А после того как это свершилось, она подтвердила свои слова:

- Такого еще ни разу не было!

Она лежала рядом с Чиуном в постели, его тело по-прежнему таилось в складках красного кимоно, а ее было покрыто простыней. Она засмеялась.

- И я еще думала, будто вся сила Римо заключена в каком-то магическом источнике.

- Малыш любит пошутить, - сказал Чиун.

- А в действительности вся сила - в Синанджу? - предположила она.

- Нет, прекрасная. Сила таится в каждом. Синанджу - только ключ, отмыкающий дверь к этой силе.

- А ты - Мастер! - сказала она благоговейным тоном, точно все еще не могла поверить, что Чиун лежит подле нее в постели.

Потом она повернулась на бок, придвинувшись к нему, положила левую ладонь ему на щеку и попросила:

- Покажи мне фокус. Сделай со мной что-нибудь.

- Синанджу - не повод для фокусов.

- Ну для меня! Только разочек. Позволь мне увидеть проявление твоей чудесной силы. Пожалуйста!

- Только для тебя, - согласился Чиун.

- Римо говорил, что все дело в вибрациях.

- Иногда в вибрациях. Все дело в знании того, с кем имеешь дело - и тогда любую вещь можно превратить в оружие. У каждой вещи свои собственные вибрации, своя собственная сущность, и, чтобы ею воспользоваться, надо прежде всего ее понять, а потом стать ею.

Говоря это, Чиун распорол длинным ногтем свою подушку, потом сел и вытащил из нее два перышка - каждое не более дюйма длиной.

- Что может быть мягче и невесомее этих перышек! - сказал он. - И тем не менее они мягки и невесомы, потому что мы используем их в этом качестве. Кое нам не нужно.

Двигая обеими руками так быстро, что глаза Людмилы не могли уследить за ними, Чиун поднял оба перышка к лицу и потом резко выбросил обе руки по направлению к противоположной стене.

Два легких перышка вылетели из его пальцев, точно сверхзвуковые дротики, с одновременным "пинг!" вонзившись в деревянную панель стены, ушли глубоко в древесину и замерли, вибрируя под потоком воздуха из кондиционера, точно миниатюрный плюмаж.

- Потрясающе! - воскликнула Людмила. - А я могу так? Я могу научиться?

- Только после долгой практики. Это потребует много времени.

- У меня есть время, - сказала она, бросая его на подушку рядом с собой. - И я хочу научиться всему, чему ты можешь меня научить.

- Я научу тебя, - сказал Чиун, - вещам, о которых ты доселе и не подозревала.

Чуть позже у Людмилы родилась блестящая идея. Живот у нее перестал болеть, а раз так, то почему бы им с Чиуном не поехать в пустыню и не поискать там источник, а потом сказать Римо, что они его нашли? Вот будет потеха! Замечательная шутка!

Если Чиуну надо переодеться - ради Бога, а она пока позаботится о машине с шофером и через пятнадцать минут они встретятся у входа в отель.

Чиун взглянул на нее, и по его глазам она поняла, что ему очень хочется этого, поэтому, не дожидаясь ответа от старика, она снова погладила его по щеке и повела к двери.

Он остановился в дверном проеме и посмотрел прямо в ее фиалковые глаза.

- Ты очень красивая женщина, - сказал он.

Людмила зарделась и закрыла за ним дверь. Теперь ей было некогда, и она хотела как можно скорее избавиться от Чиуна. Кто может быть глупее старого дурака, думала она, идя к телефону.

Через двадцать минут они с Чиуном сидели на заднем сиденье "роллс-ройса" и удалялись от Лас-Вегаса по Боулдерскому шоссе. На Чиуне был тонкий черный халат.

На переднем сиденье восседал их шофер - упитанный усач, и еще двое - как объяснила Людмила, их проводники, которым вменялось показать им пустыню вокруг Лас-Вегаса. Шеи у обоих были толщиной с ляжку атлета. У обоих на головах были шляпы, и они смотрели прямо на шоссе. Людмила подняла глаза и поймала в зеркале заднего вида взгляд шофера.

Фельдмаршал Григорий Деня улыбнулся ей. Куртизанка блестяще справилась с заданием. Во-первых, они прикончат старика, а потом сведут счеты и с америкашкой Римо.

Римо проиграл две тысячи триста пятьдесят долларов в рулетку, но выиграл четыре доллара пятицентовиками, сражаясь с игральным автоматом. Вернувшись в отель, первое, что он заметил, была смятая Чиуном записка на полу.

"Нам надо увидеться. Л.".

Ну уж этого он так не оставит и серьезно поговорит с Чиуном. Как можно - перехватить записку, предназначенную явно для него, Римо, и просто выкинуть ее. Пылая гневом, он направился к номеру Людмилы.

На его стук никто не ответил, но дверь была открыта, и на столе в гостиной он нашел конверт, а в нем записку - на этот раз записка точно предназначалась для него.

"Римо! Я не хочу больше тебя видеть. Старик дал мне познать истинную любовь. Телом и душой я отныне принадлежу Мастеру Синанджу. Прощай, Людмила".

Римо скомкал записку и бросил на пол. Мысли его путались, он развернулся на каблуках и обошел весь номер. Постель в спальне была смята, и Римо понял, что это сделал не один человек и не во сне.

- Ах ты, косоглазый ублюдок! Мерзкий двурушник, коварный корейский кобель! - заорал Римо. Он грохнул кулаком о стену, и деревянные панели разлетелись в щепки, после чего с сильно бьющимся сердцем он выскочил из номера, приняв решение действовать. Он найдет и убьет Чиуна. Найти и уничтожить!

Ему потребовалось всего пять минут, и он уже знал, что Людмила с Чиуном укатили на взятом напрокат "роллс-ройсе" в пустыню, и всего пять секунд, чтобы угнать чужую машину со стоянки перед отелем и броситься за ними в погоню.

В считанные мгновения Римо уже мчался по шоссе через пустыню, выжимая педаль газа до отказа. Угнанный "форд" несся по прямому, как стрела, двухполосному шоссе со скоростью сто двадцать миль в час.

Через десять минут он заметил впереди здоровенный "роллс-ройс", припаркованный у обочины шоссе, а потом и следы на песке, ведущие к небольшому холму в семидесяти пяти ярдах от дороги.

Он выключил двигатель, рванул тормоз и выскочил на асфальт, прежде чем автомобиль перестал качаться на рессорах.

Песок был сплошь истоптан множеством ног, но Римо интересовала только одна пара отпечатков - сандалии Чиуна: они струились между другими отпечатками.

В три гигантских прыжка Римо достиг холма. Его взору предстала естественная впадина - чаша в грунте, окруженная почти правильным кругом холма. На песке, завернувшись в черный халат, сидел Чиун. Он сложил ладони и смотрел перед собой немигающими глазами.

- Косой ублюдок! - заорал Римо и со всех ног бросился по естественному амфитеатру, но потом сообразил, что Людмилы нигде нет.

- Ах, крысиный ублюдок! - крикнул Римо.

Чиун устремил на него взор.

- А я тебя жду.

- И мы! - раздались голоса у Римо за спиной. Он обернулся и увидел троих мужчин и Людмилу, спускающихся с вершины холма. У мужчин в руках были пистолеты. Римо перевел взгляд с Людмилы на Чиуна, а потом опять на Людмилу и сопровождавших ее троих мужчин.

Двое остановились сзади и направили на Римо оружие. Маршал Деня - он был третий - и Людмила прошли мимо Римо и остановились перед Чиуном.

- Людмила, - слабо позвал Римо. Она не отреагировала. Она на него даже не взглянула. А Деня взглянул.

- О лучшей ловушке и мечтать нельзя было. Сначала старик, а теперь и ты, америкашка. Пролитая кровь бойцов "Трески" теперь-то будет отмщена.

- Валяй! - сказал Римо. - Убей этого гада.

Деня вскинул пистолет и прицелился в Чиуна, сидящего всего в шести футах от него со сложенными ладонями.

- Чиун! - крикнул Римо. Но Чиун не ответил, и Римо внезапно понял все. Чиун намеревался добровольно расстаться с жизнью. - Чиун! - крикнул он опять.

- Только один человек может спасти мне жизнь, - сказал Чиун.

- Я спасу! - сказал Римо. - Я спасу. Только ради удовольствия самому убить тебя, коварный двуличный мошенник!

Чиун закрыл глаза.

- Дом Синанджу тысячелетиями держался на хрупкой нити, - сказал он. - Коли сейчас ее суждено оборвать Мастеру, которого я выбрал из многих и обучил, тогда мои глаза этого не увидят. Я призываю эту русскую смерть.

И словно соглашаясь оказать старику эту услугу, Деня вытянул руку с пистолетом и прицелился Чиуну в лоб. Римо увидел, как Людмила полезла в свою сумочку, достала оттуда портсигар и приготовилась закурить.

- Я спасу тебя! - закричал Римо. - Я спасу тебя, а потом своими руками сверну твою иссохшую шею!

Римо выстрелил обеими ступнями, направив удар пяток вверх. Он почувствовал, как ступни врезались в две руки, сжимающие пистолеты. Римо упал на ладони и, оттолкнувшись от песка, перенес вес тела вперед и вверх и вонзил пальцы обеих ног в два горла. Не обернувшись - он и так знал, что оба упали замертво, - он воспользовался их шеями как трамплином, чтобы прыгнуть к Дене, Людмиле и Чиуну.

- Григорий! - вскрикнула Людмила, увидев приближающегося Римо. Деня обернулся и направил пистолет на Римо. Тот остановился в пяти шагах от него, словно испугавшись его оружия.

- Так вот они - шуточки Синанджу, - улыбнулся Деня. - Будь я помоложе, америкашка, я бы и сам им обучился. - Он тяжело вздохнул. - Но сейчас, увы, не время и не место.

Он нажал на спусковой крючок. Но не попал в Римо с пяти шагов. Римо метнулся влево и замер, не шелохнувшись, на новом месте. Деня снова выстрелил и снова промазал, а Римо, поднявшись на цыпочки, медленно шагал к нему, извиваясь, семеня, скользя но песку, а Деня все стрелял, стрелял и... осечка! Обойма пистолета опустела, и Римо сделал последнее движение вперед, выхватил пистолет из рук Дени и ткнул стволом в горло русского шпиона. Деня закашлялся, точно кусок пирога попал ему в трахею, схватился за горло, но тут его рукам преградила путь рукоятка пистолета. Он схватился за пистолет, и со стороны могло показаться, будто он сам ударил себя пистолетом в горло. Он выдохнул - воздух с громким коротким шипением вырвался у него из груди - и тяжело повалился на песок.

Чиун открыл глаза и увидел склонившегося над ним Римо. Римо стоял, качаясь на ногах вперед-назад, словно накапливая достаточный запас внутренней энергии для удара.

- Ты покойник, Чиун, - тихо проговорил он. - Ты занимался любовью с моей женщиной. Как ты мог?

- Это было нетрудно, - ответил Чиун. - Она сама попросила. Она бы любого попросила, кто мог бы помочь ей убить тебя.

Римо заморгал и перевел взгляд с Чиуна на Людмилу Она стала энергично мотать головой.

- Он врет! Он врет! - закричала Людмила. - Он ворвался ко мне в номер и изнасиловал меня. О, как это было ужасно. Отвратительно!

Римо повернулся к Чиуну, неподвижно сидящему на песке.

- Да ты подумай, Римо! Что тут делают эти русские? Кого их послали убить? И кто привел их к тебе и ко мне?

- Ну хватит, Римо! - вмешалась Людмила. - Убей этого старого дурака, и поедем отсюда. В России ты начнешь новую жизнь - со мной.

Римо заколебался. Он стоял, сжимая и разжимая пальцы.

- Убей же его или я покину тебя! - настаивала Людмила. - Не буду же я тут стоять и жариться на солнце, дожидаясь, пока какой-то дурак примет решение. - Она щелкнула золотой зажигалкой и поднесла ее к губам.

Римо взглянул на Чиуна. Его ладони покоились на коленях, глаза были закрыты, но лицо поднято к небу, и его горло являло собой мишень, столь же открытую, как рот пьяного ирландца. Одного удара носком было достаточно, чтобы отправить его в мир иной. Вспороть ему глотку и оставить здесь на песке...

- Я жду, Римо! - напомнила Людмила. Римо все еще колебался, и Людмила прошла мимо него к телу маршала Дени. - Если ты этого не сделаешь, я это сделаю сама. - Она подняла с песка незаряженный пистолет и прицелилась в Чиуна.

Его левая рука плетью отлетела от бедра, и мелькнувшее в воздухе ребро ладони ударило по золотому мундштуку Людмилы и затолкало ей в глотку. Она взглянула на Римо широко раскрытыми фиалковыми глазами, в которых таился ужас и удивление, потом улыбнулась ему - улыбка внезапной радости (нет, и на этот раз она ей не удалась) - и умерла.

Римо пал на колени и, зарывшись лицом в тело Людмилы, зарыдал. Чиун поднялся на ноги, тихо приблизился к Римо и похлопал его по плечу.

- Она ведь хотела только одного - убить тебя, сынок.

И почти неосязаемо это мягкое похлопывание превратилось в могучий захват. Он одним рывком поднял Римо на ноги.

- Пошли, - сказал Чиун.

Все еще держа Римо за плечо, он повел его к дороге и стоящим там автомобилям.

Оказавшись на вершине холма, Римо взглянул на тело Людмилы и снова всхлипнул.

- Ведь я любил ее, папочка!

- Ну, и долго ты будешь мне пенять этим? - спросил Чиун. - Неужели целый день я буду слышать от тебя только жалобы?

Неделю спустя члены сенатского комитета по международным делам, которые устроили государственному секретарю и директору ЦРУ пристрастный допрос за закрытыми дверями, были вызваны к президенту Соединенных Штатов.

Президент раскрыл большой конверт, в котором лежало более двадцати паспортов. Он обвел взглядом тринадцать сенаторов, сидящих по разным углам кабинета в удобных кожаных креслах.

- Это паспорта двадцати четырех американских агентов, которых мы потеряли с того самого момента, как вы, шуты гороховые, стали совать свои длинные носы в дела нашей разведки.

Председатель комитета встал и начал было выражать протест. Президент Соединенных Штатов положил свою большую узловатую руку ему на плечо и усадил обратно в кресло.

- Сидите смирно и помалкивайте.

Президент достал другой конверт, набитый паспортами.

- А это фальшивые паспорта русских шпионов, которые убили наших людей. Они тоже уже покойники.

Он медленно обвел сидящих взглядом, на мгновение задерживая свой взор на лице каждого.

- Вы можете сделать соответствующий вывод, если хотите. Это ваше право. Но вот что я вам скажу. Только попробуйте еще раз сунуться в это дело, и я подвешу вас за задницы на дверях гаража. Когда я расскажу американскому народу, что вы несете полную ответственность за двадцать четыре убийства, считайте, вам очень крупно повезет, если вас самих не осудят. За убийство. Уяснили?

Все молчали.

- Вопросы есть?

Все молчали.

Через три дня сенатский комитет по международным делам вынес единодушное решение, что все сообщения о якобы имевшей место широкомасштабной разведывательной акции США в Западной Европе безосновательны, и отменили запланированное расследование.

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я