Александр Етоев. Человек человеку — Лазарь
Рассказ
С вечера мы в Песках — ходим, ходим, натоптали в барханах троп, без счета перебили песчаников, Григорьев повредил респиратор — пришлось выдавать из запаса, у Алапаева резь в паху, Жогин, бледный, как смерть,— вот-вот потеряет сознание. Один я — ничего. Да Козлов. Козлов у нас главный.
Присели отдохнуть на бархан. Песчаники тут как тут,— уселись неподалеку, вылупились и ждут. Григорьев поманил пальцем. Доверчивые зверьки бросились наперегонки под каблук. Давить их — одно удовольствие, они лопаются, как кульки, и из сплющенных плоских лепешек фукает золотистый дым. Григорьев даже не улыбнулся. Раздавил последнего и сказал: — Плохо.
— Ему плохо,— Козлов показал на Жогина. Тот лежал, отвалившись на спину, пальцы сжимались и разжимались, а лицо сводило от судороги.
— Вколи ему четверть ампулы, не то загнется до срока,— сказал Козлов Алапаеву.
— Ржавым-то шприцем?
— А ты поплюй, да вколи. Ничего ему не будет, потерпит.
— Главное — в этом квадрате. Я точно помню, что здесь. Еще на карте была отметка. Базальтовый столб.— Григорьев носком ботинка отбросил плоское тельце, потом поднялся и, прикрывая глаза, зло оглядел окрестность.
— Был, да сплыл. Может, его песком занесло,— Козлов вздохнул, оттянул пальцем резиновый край респиратора и высморкался на красный песок.— Здесь нас пятеро, на корабле — двое. Родионова не в счет. План такой...
— Погоди с планом, Козлов. Там, левее раздвоенного бархана, кажется, что-то темнеет. Похоже — столб.
Григорьев протер очки и стал смотреть, куда я показывал.
— Что-то есть. Черт! Был бы бинокль! — он посмотрел на Жогина.
Бинокля не было. Ящик с походной оптикой, который после посадки выгрузили на песок, исчез. Виноват был Жогин — его поставили сторожить, а он зашел за бархан помочиться, вернулся, а от ящика — одна квадратная вмятина. В Песках такое бывало. Грешили на таинственных мантихоров, но самих мантихоров пока что никто не встретил. Ни следов, ни жилья — а вещи все равно пропадали.
— Ларин,— Козлов повернулся ко мне.— Ты увидел, ты и пойдешь. С тобой пойдет...— он посмотрел на Григорьева и усмехнулся.— Я пойду с Лариным. А ты, Григорьев, делай замеры почвы. Алапаев тебе поможет.
Он встал, стряхивая с комбинезона песок.
— Трубу брать? — я с ненавистью посмотрел на столб сборного огнемета. Весу в нем было два пуда с четвертью. Плюс комплект баллонов с горючей смесью. Да метровый шомпол для прочистки ствола. Да огнетушитель.
— Не надо. Впрочем, возьми.
Я сплюнул, взвалил на плечо трубу и стал пристегивать к поясу остальное. Я нарочно не торопился и делал все, как положено.
— Ладно,— Козлов меня понял и дал отбой.— Ну ее к бесу. Делов-то на полчаса. Если что — позовем на помощь Григорьева.
Мы двинулись — я первый, Козлов за мной. Отойдя метров на десять, он обернулся к оставшимся: — Если Жогин помрет, тело до нашего прихода не хороните.
— Ларин,— сказал мне Козлов, когда мы ушли от барханов достаточно далеко.— Вот что, Ларин.— Он сунул руку в карман и вытащил из него запальный узел от огнемета.— Я его специально свинтил. Если что, они им не смогут воспользоваться.
— Я видел,— сказал я, не замедляя шагов.
— Ты в группе самый глазастый,— рассмеялся Козлов.— Как ты думаешь, для чего я это сделал?
— Для ровного счета,— ответил я и даже не оглянулся.
— Правильно. На два делить легче, чем на пять.
— На четыре. Жогин не в счет.
— В счет, он притворяется. И Алапаев это прекрасно знает. Алапаев медик. Они заодно.
— Не повезло Григорьеву.
— Что делать. Я нарочно его оставил, чтобы связать им руки. При нем они не осмелятся.
— А без него?
— Ты думаешь?..
Я пожал плечами и не ответил. Козлов стал сопеть и чесаться, теперь он шел со мной рядом, и я видел, как его грязные ногти выскребают из щетины песок.
— Ладно,— сказал Козлов.— Если они Григорьева уберут, нам меньше работы.
— Там что? — он дернулся, показывая вперед, и хотел спрятаться за меня. Я запомнил, к какому карману потянулась его рука.
— Где — там? — я кивнул на осьмушку луны, вылезшей из-за дальних барханов.— Там — луна.
— А-а,— Козлов успокоился.
— Нервничаешь, Козлов.
Он поморщился, но спорить не стал.
— Столб скоро? — спросил он грубо.— Мимо не пройдем?
— Не знаю,— я решил играть в дурака.— Из-за барханов не видно. Может, скоро, а, может, нет. Пески. Место темное.
— Послушай, Ларин,— Козлов от меня не отставал.— Я давно хочу у тебя спросить. Родионова, она тебе что-нибудь про меня говорила?
"Что ты вонючий козел, говорила. И во рту у тебя помойка. А еще говорила, что ты предлагал ей корабельную кассу, за то, чтобы с ней переспать".
— С какой стати она должна была мне про тебя говорить?
— Ну... Раз ты ее...
— Козлов. Я ведь не посмотрю, что ты старший.
Опять вынырнула луна и, расплывшись бледным плевком, потекла по красному небу. Волнистое лезвие горизонта подрезало ее прозрачную плоть. Барханы пили из нее кровь, и скоро она, испустив дух, сгинула. Козлов стал волноваться.
— Ларин. Мы идем уже пятьдесят минут.
— Если точно, то сорок пять. И потом — дорога открыта. Ты всегда можешь вернуться обратно. На один делить проще, чем на два.
— Если мы потеряем дорогу, делить будет нечего. Залезь, посмотри еще. Где он, этот поганый столб?
— Нету столба,— сказал я, спустившись с бархана.— Потерялся.
— Ларин, если ты все это нарочно подстроил... со столбом...— он вдруг резко остановился.— Понятно. Григорьев с тобой заодно.— Он хотел сделать шаг от меня, но оступился. Неловко взмахнув руками, Козлов повалился на спину. Я смотрел, как он переворачивается на живот, как встает на колени и по складкам его одежды струйками стекает песок.
— Помочь? — спросил я спокойно.
Козлов растерялся. Его тяжелая узловатая кисть остановилась на полдороге к карману.
— Руку подать? — я протянул руку, но Козлов уже поднимался.
— Извини,— сказал он, отводя взгляд.— Будешь нервным, когда эта сопля в небе.
Луна показалась опять. Она плыла низко, прячась за горизонт, и во впадине между барханами я четко увидел высокую человеческую фигуру. Руки у человека были сложены над головой крестом. Крест означал римскую цифру 10. Значит, начнут они ровно в десять. Сейчас было без четверти.
— Бывает,— сказал я небрежно и показал на небо.— Пустота — ни птицы, ни облачка. Днем здесь всегда так. Вот ночью — другое дело.
— Что же нам теперь до ночи в песке торчать?
— Вот он, столб,— я ткнул пальцем в сторону плывущего над песком светила.
— Слава Богу. Пошли.
Я дал ему себя обогнать и шел теперь от Козлова сбоку. Правый карман Козлова находился от меня слева.
— Я ведь почему тебя выбрал, Ларин. Потому, что тебе верю. Жогин, Григорьев — все это так, людишки. Дерьма кусок. Один ты — человек.
"Говори, говори, крыса. У тебя еще остается десять минут. Давай, я потерплю".
— Но один ты пропадешь. Не выйдет у тебя одного. Я еще при живом капитане Зайцеве знал про контейнер с "Шиповника". Раньше всех знал. Капитан был болтлив. Я бы на его месте не стал молоть языком кому ни попало.
"Это верно. Тебе говорить, точно, не стоило".
— Ларин. Земля далеко. Ты умеешь управлять кораблем, я умею управлять людьми. Да сам Бог велел нам с тобой держаться рядом.
Из-за плавной дуги бархана, огибая его вдоль подножья, показалась стайка песчаников. Увидев нас они ускорили бег и, повернув, пропали. Я заметил — у последнего из зверьков безжизненно волочится лапа.
"Кто-то из наших. Поэтому они такие пугливые".
Козлов тоже заметил странность.
— Видал? С чего бы им нас пугаться? Ларин,— он обернулся и пристально посмотрел на меня,— я не такой осел, чтобы доверять тем, кто остался. Я ведь кое-что держу про запас. Кое-что важное. Ключ...
"Дурак ты, Козлов. Только такому дураку, как ты могло придти в голову отрезать у мертвого капитана палец и думать, что никто не заметит".
Но игра есть игра.
— Ключ? — я сделал вид, что не понял.— Какой ключ?
— Пока не скажу. Отыщем контейнер, тогда узнаешь.
— Отыщем, куда ж он...
Выстрел прозвучал, как щелчок,— я даже не успел удивиться. Неужели отстали часы? Стрелка не дошла до черты на целых четыре деления. Я вгляделся вперед в неподвижные волны барханов. Взгляд запутался в светотенях, и я ничего не увидел. Снова щелкнуло. Плечу сделалось холодно и свободно. Я посмотрел на комбинезон — пятнистая ткань разошлась на плече на стороны, и края ее порыжели.
Слева сопел Козлов. Пригнув голову, он сидел на песке и сражался с непокорным карманом. Значит, стрелял не Козлов.
Береженого Бог бережет. Я прыгнул и повалил Козлова на землю. Коленом я ударил его в живот, а ребром ладони — между скулой и шейными позвонками. Козлов всхлипнул и на время затих.
На часах было начало одиннадцатого. Я повернул тело Козлова на бок и прикрылся им, как щитом.
— Ларин! — услышал я голос Жогина.— Ларин, ты жив? Иди к нам, мы его нашли.
— Черта с два,— сказал я негромко, опорожняя у Козлова карман. Пистолет был у Козлова хороший, именной — на матовой рукоятке я прочитал слова: "Капитану Зайцеву за мужество и отвагу".
— Ларин! Я снял пистолет с предохранителя и руку с ним положил Козлову на плечо. Тот вздохнул и дернул коленом.
Надо было решаться: пистолет — все-таки козырь. Или бежать вперед, или же отступать и как-нибудь пробираться в обход, чтобы зайти им с тыла. "Людишки. Дерьма кусок". Так о них говорил Козлов. Что правда, то правда.
Я решил отступать и стал оттаскивать тело Козлова за ближайший песчаный холм. В воздухе затрещали выстрелы — они поняли мой маневр и пытались мне помешать. Я был уже близ бархана, когда тело Козлова обмякло и сделалось тяжелым, как камень. Я проволок труп еще метр или два, потом бросил и, извиваясь ящерицей, отполз в безопасную зону.
Можно было передохнуть. Я отвернул вентиль обогатителя и угостил себя двойной порцией кислорода. Голова стала ясной, и я вдруг вспомнил про ключ. Но, видно, не один я подумал об отрезанном пальце капитана: за песчаным бугром песок скрипел и пересыпался — кто-то подбирался к трупу с другой стороны бархана.
Я осторожно — сначала флягу с водой, только потом голову — высунулся и осмотрелся. Труп лежал, где лежал, но сейчас почему-то казался огромным, не таким, каким я его оставил лежать. Но это еще ничего. Главное — труп шевелился.
У меня чуть челюсть не отвалилась. Я метнулся за скос бархана и недобрым словом помянул Господа. Оживающих мертвецов мне еще видеть не приходилось. Между тем шаги за холмом делались яснее и громче — видно, у того, кто двигался с другой стороны, нервы были покрепче.
"К черту! — я ударил кулаком по песку, так, что заболели костяшки.— Если ты одолел живого, то и мертвого как-нибудь одолеешь".
Пересиливая отвращение, я выглянул из-за песчаного бруствера и посмотрел на труп. И все понял. Песчаники! Это они облепили тело и, раздирая клочья комбинезона, поедали мертвую плоть.
Противно засосало под сердцем. Я поднял пистолет и, не целясь, нажал на спуск. Плечо тряхнуло от выстрела. За барханом что-то с шумом упало в песок, а тело Козлова замерло и от него во все стороны побежали перепуганные зверьки.
— Ларин! Не стреляй! Это ошибка. Мы думали, ты — Козлов,— закричал из-за холма Жогин.
"Индюк думал". Я осторожно подполз к телу, готовый в любую секунду выстрелить.
— Ларин! — Жогин вылез из песчаной воронки и поднял над головой руки.— У меня ничего нет.
Я целился очень медленно. Жогин стоял бледный, словно вареная рыба, лишь криво темнел на лице сбившийся круг респиратора, да слепо отсвечивали очки.
— Ну? — сказал я ему.— Считаю до двух. Раз.
Жогин тряхнул рукавом и на песок упал пистолет.
Я усмехнулся: — Все? На тебя не похоже.
— Сейчас.— Жогин вывернул локоть, и на песке рядом с первым оказался второй. Носком ботинка Жогин отбросил их в мою сторону.— Все,— сказал он, сглатывая комок.
— Допустим,— ответил я.— Григорьев с вами?
— Там,— Жогин кивнул за барханы.
— Мертвый? — я поднял и опустил ствол.
Жогин засмеялся и едва заметно кивнул.
— А контейнер?
Ответить он не успел. Узкий голубой луч ударил в небо из-за барханов. Уши заложило от свиста. Луч стал шириться и расти, волна холодного воздуха окатила меня с головой. Я увидел, как падает на песок Жогин и откатывается за ближайший холм. Край неба сделался темным, тяжелая песчаная туча выползла из-за горизонта и быстро поползла в мою сторону. Потом в ее сердцевине вспыхнуло огненное яйцо, и небо раскололось на части.
Очнулся я под чем-то тяжелым. Кожа на щеке была стянута и покрыта ссохшейся коркой. Ничего не болело. Я осторожно освободился от груза и увидел, что лежал под мертвым Козловым. И засохшая кровь на щеке была его кровью.
"Ласточка",— я приложил к виску холодную сталь ствола, потом вздохнул и на секунду закрыл глаза. Так я с ней попрощался.
Футляр, в котором был спрятан палец, я нашел у Козлова за поясом, вытащил и переложил к себе.
— Эй! — услышал я голос Григорьева.— Жогин! Ты жив?
Григорьеву никто не ответил. Он, как солдат в атаке, перебегал от бархана к бархану, бежал и выкрикивал на бегу: — Жогин! Жогин! В руке он сжимал допотопный, страшный на вид пистолет, который на корабле держал в своей коллекции Зайцев.
"Неужели такой стреляет? Вернее всего этот монстр не более как пилюля от страха — психологическая поддержка трусоватому по натуре Григорьеву".
— Жогин! Сейчас он бежал по открытому бугристому склону, метрах в сорока от меня. Двигался он не быстро, то и дело цепляясь ногами за гребни песчаных волн и с трудом удерживая равновесие. Не попасть в такую мишень мог лишь пьяный или ленивый. Когда я поднял пистолет, Григорьев остановился и замер. Но увидел он не меня, смотрел он в сторону, за высокий бархан, поднимающийся среди других островерхой складчатой пирамидой. Я еще не нажал на спуск, а он вскрикнул, словно обжегся и медленно двинулся по направлению к пирамиде. Я видел, как напряжено его тело, как он боится идти, как подгибаются ноги, а пугало, что зажато в руке, пляшет, будто живое. Не дойдя нескольких метров, он остановился и закрыл пистолетом лицо. Потом повернулся резко и, видно, хотел побежать, но вдруг упал, и даже я на таком расстоянии увидел, как на выцветшей ткани комбинезона распускается красный цветок.
Вот так я сэкономил на пуле — знать бы, за чей счет. Я мысленно перетасовал карты, благо их оставалось четыре. Три короля и дама. Жогин — возможно, но вряд ли. Жогин прост, хоть и считает себя хитрецом. Скорее уж Алапаев. Или Яшин. Или Родионова. Кто из них остался на "Ласточке" — Яшин или она? Или сбежали вместе, а "Ласточку" взорвали потом?
Мертвый Григорьев враскорячку лежал на песке. Я, выжидая, замер, но кроме стаи песчаников, подкрадывающихся к лежащему телу, никакого движения не замечал. Так я прождал с полчаса, испытывая противника на терпение. Потом не выдержал и пополз. Голова была на удивление ясной. Рука не дрожала. А засохшую корку крови, как маска стягивающую лицо, я успел счистить песком, смачивая его слюной.
Я полз и думал о Родионовой. На "Ласточке" мы прожили с ней десять дней, до этого она жила с Зайцевым, пока его не убили. Изменяла она мне редко, один раз я заставил ее ночевать с Жогиным, чтобы узнать про Козлова. Если Яшин ее убил — жаль. До ближайшей женщины — десять недель полета.
Чем ближе я подбирался к бархану, тем труднее становилось ползти. Дело было не в страхе. И реакция на гибель Григорьева здесь была ни при чем. Песок оставался прежним, его волны и пестрые гребни привычно врезались в кожу. Мозг привычно гасил болевые удары и отсчитывал метры пути. Пожалуй, воздух стал вязче — признак наступившего вечера. Или все-таки помноженный на усталость страх?
До бархана оставалось немного. Между мной и волнистым склоном, круто поднимавшимся вверх, проходила гряда холмов — невысоких, каждый размером с согнутого в поясе человека. Правее, в нескольких метрах, как рваная дыра в полотне, темнело тело Григорьева.
Я взял правее. Пусть потеряю во времени, зато можно ползти, укрываясь за песчаной косой, подковой изгибающейся к востоку. Глядишь, и где-нибудь отыщется место, откуда можно будет выстрелить первому.
Скоро мне повезло — в спекшейся корке, покрывавшей ребро косы, я обнаружил трещину. В узком треугольном просвете, который расширялся на выходе, виднелась вывернутая рука Григорьева с увязшей в песке ладонью. А рядом, ближе ко мне, лежал пластиковый цилиндр размером с человеческий палец.
"Третий.— Я хотел облизать губы, позабыв про кольцо респиратора, и почувствовал горечь резины.— Значит, третий был у Григорьева. Так".
Оторвав взгляд от лежащего на песке предмета, я попытался рассмотреть то, что находилось вдали. Видимость была — хуже некуда. Красноватая глыба бархана еще просматривалась на вечереющем небе, но неясное пятно у подножья из-за расстояния и узости щели все время меняло форму, и глаз уставал смотреть. Можно было расширить щель, но получать пулю в лоб из-за собственного нетерпения не хотелось.
Выручила меня луна. Бледный призрачный круг, срезанный песчаными ножницами, возник всего на мгновенье. И в пролившемся лунном свете...
Я сжал виски и плотно закрыл глаза. Потом открыл. Луны не было. Ничего не было. Был отсвет на песчаной стене. Или игра теней. Или морок усталости, породивший навязчивый образ. В пролившемся лунном свете я увидел лицо Родионовой. Живое. Губы полуоткрыты. Волосы рассыпаны по плечам. Глаза... Такие я видел ночами, когда она была со мной рядом.
— Нет,— сказал я себе, поднимаясь.
— Это игра теней.— Воля сопротивлялась смерти.
— Не верю,— я встал во весь рост и пошел, не ощущая тела. Ноги не слушались. О смерти я больше не думал. Глаза смотрели вперед на смутную глыбу бархана. Под ногу что-то попало. Ребристый след от подошвы пролег по мертвой ладони. Я даже не оглянулся.
Это была она. Ее обнаженное тело лежало вывалянное в песке. Голова откинулась в сторону, а в руке, в разжавшихся пальцах, я увидел жогинский пистолет.
Я остановился, как вкопанный. Между ней и стеной песка в складках помятой одежды, обвивавших тело, как пелена, стоял капитан Зайцев и в упор смотрел на меня.
— Палец! — он выставил перед собой руку. На изуродованной ладони в пустоте между пальцами темнели бурые запекшиеся рубцы.
Ни слова не говоря, я достал из-за пояса пластиковый цилиндр и бросил. Сейчас я позавидовал мертвым. Они не видели Лазаря.
— Палец! — громко повторил воскресший.
Я бросил ему второй, тот, что отобрал у Козлова. Он наклонился и взял. Тело его перегнулось и лицо налилось кровью. Я мог бы выстрелить, мог изрешетить его пулями, мстя за собственную неудачу. Но только поднял пистолет и сразу же его опустил. Сзади за спиной Зайцева рядом со спасательным шлюпом — малым подобием "Ласточки" — темнел злополучный контейнер. Пустой, никому не нужный.
Дура! Жадная дура! Чтобы распечатать контейнер, она приложила не палец — пальца ей показалось мало! Она приложило все тело, приволокла с орбиты и приложила. Не побрезговала, подлая тварь. И кому в результате досталось бессмертие? Тебе, мертвая кукла с вытаращенными от страха глазами? Мне, дураку, который тебе поверил? Трупу! Мертвому капитану Зайцеву, оживленному энергией воскрешения! И стреляй в него, не стреляй, смерть ему уже не страшна.
Зайцев возился с рукой, приращивая к ладони пальцы. Я повернулся и медленно пошел на восток. Было тихо. Скрипел песок. Я шел по нему, спотыкаясь, потому что не было света.