Гарри Гаррисон, Том Шиппи. Молот и крест

Qui kredit in Filium, habet vitam aeternam; qui autem

incredulus est Filio, non videbit vitam, sed ira Dei manet

super eum.

Верующий в Сына имеет жизнь вечную; а не верующий в

Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем.

Евангелие от Иоанна, 3:36

Angusta est domus: utrosque tenere non poterit. Non

vult rex celestis cum paganis et perditis nominetenus

regibus communionem habere; quia rex ille aeternus regnat

in caelis, ille paganus perditus plangit in inferno.

Дом тесен: он не может вместить обоих. Царь небесный

не хочет дружить с проклятыми и языческими так называемыми

царями; ибо вечный царь правит на небесах, а остальные

проклятые язычники стонут в аду.

Алкуин, дьякон из Йорка, 797 г.

Gravissima calamitas umquam supra Occidentem

accidents erat religio Christiana.

Величайшая катастрофа, выпавшая на долю Запада, это

христианство.

Гор Видал, 1987 г.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТРОЛЛ *

1

Северо-восточный берег Англии, 865 г.

Весна. Весенний рассвет на холме Флэмборо, где скалистое Йоркширское нагорье выпячивается в Северное море, как гигантский рыболовный крючок в миллионы тонн весом. Он указывает на море, на вечную угрозу викингов. Короли маленьких королевств начинают в тревоге объединяться, чтобы отразить эту угрозу с севера. В тревоге и недоверии, ибо помнят долгую вражду и длинную цепь убийств, которыми отмечена история англов и саксов с самого их появления несколько столетий назад. Гордые кузнецы оружия, победившие уэльсцев, благородные воины, которые, как говорят поэты, обрели землю.

Тан Годвин бранился про себя, расхаживая по стене небольшой крепости, возведенной на самой вершине холма Флэмборо. Весна! Может, в других, более счастливых местах удлиняющиеся дни и светлые вечера означают зелень, лютики, коров с полным выменем, бредущих на дойку. Здесь на холме весна означает ветер. Бури равноденствия и сильные ветры с северо-востока. За таном низкие изогнутые деревья растут в ряд, одно за другим, как люди, повернувшиеся спинами, каждое последующее на несколько дюймов выше переднего, больше подверженного ветрам; они образуют естественную стрелу или флюгер, направленный в сторону бурного моря. С трех сторон серая вода вздымается медленно, как огромное животное, волны загибаются и снова распластываются, их рвет ветер, он прижимает и выравнивает даже мощный натиск океана. Серое море, серое небо, темные тучи, затянувшие горизонты, никакого цвета в мире, только волны разбиваются о полосатые скалы утесов, вздымая вверх фонтаны пены. Годвин здесь уже так давно, что не слышит грохота ударов; он замечает волны только тогда, когда они вздымаются особенно высоко, заливая его плащ и капюшон. И тогда на лице вместе пресной воды дождя оказывается соленая.

Впрочем, какая разница, мрачно думал он. Такая же холодная. Конечно, он может пойти в хижину, растолкать рабов, согреть озябшие руки и ноги у огня. Вряд ли в такой день можно ждать набега. Викинги моряки, величайшие в мире, так во всяком случае говорят. Но не нужно быть великим моряком, чтобы понять, что в такой день плавать не стоит. Ветер точно с востока - нет, подумал тан, скорее с юго-востока. Попутный ветер, если плывешь из Дании, но как спасти корабль от скал в таком море? И как благополучно причалить, если доберешься до берега? Нет, никакой вероятности. Он вполне может сидеть у огня.

Годвин тоскливо взглянул на хижину, с ее тонким столбом дыма, который немедленно уносился ветром, но отвернулся и снова стал расхаживать по стене. Господин хорошо выучил его. "Нельзя так думать, Годвин, - говорил он. - Нельзя думать: сегодня они, может, придут, а может, не придут. Не думай, что иногда стоит следить, а иногда не стоит. Пока светло, ты стоишь на холме. И смотри все время. Однажды ты подумаешь так, а какой-нибудь Стейн или Олаф подумает по-другому, и они будут на берегу и углубятся на двадцать миль, прежде чем мы их догоним. Если вообще догоним. А это сотни погибших, и сотни потерянных фунтов серебра, и скот, и сгоревшие дома. И целый год после этого невыплаченные налоги. Поэтому следи, тан, или пострадает твое поместье".

Так говорил господин его Элла. А за ним черный ворон Эркенберт, согнувшийся над своими пергаментами, своим скрипящим пером чертит загадочные черные линии, которых Годвин боится больше викингов. "Два месяца службы на холме Флэмборо тану Годвину, - провозгласил Эркенберт. - Он должен стоять там до третьего воскресенья после Ramis Palmarum". И слова чужого языка припечатали приказ.

Ему приказали караулить, и он будет караулить. Но можно не делать этого трезвым, как девственница. Годвин крикнул рабам: еще полчаса назад он приказал принести горячего приправленного специями эля. Сразу появился один из рабов с кожаной кружкой в руке. Годвин с глубоким неодобрением смотрел, как раб бежит к стене и поднимается по лестнице на дорожку часового. Придурок, этот раб. Годвин держит его из-за острого зрения, но это все. Мерла, так его зовут. Был раньше рыбаком. После тяжелой зимы, когда не было улова, не смог выплатить долги своим лендлордам, черным монахам собора святого Иоанна в Беверли, что в двадцати милях отсюда. Вначале он продал лодку, чтобы заплатить долги и накормить жену и детей. Потом, когда денег не осталось и кормить семью больше было нечем, продал ее, а в конце концов продался и сам своим прежним лендлордам. А они отдали Мерлу Годвину. Проклятый дурак. Был бы раб человеком чести, продал бы себя, а деньги отдал семье жены, так что та приняла бы ее. Был бы он умным человеком, продал бы жену и детей, но сохранил лодку. Тогда была бы хоть возможность выкупить их. Но у этого человека ни ума, ни чести. Годвин повернулся спиной к ветру и бушующему морю и сделал большой глоток из полной до краев кружки. По крайней мере раб из нее не отпил. Можно судить хотя бы по его дрожи.

Но куда смотрит этот придурок? Смотрит мимо плеча хозяина, раскрыл рот, указывает в море.

- Корабли! - закричал он. - Корабли викингов, в двух милях от берега. Я их снова вижу. Смотри, хозяин, смотри!

Годвин машинально развернулся, ругнув пролившийся на руку горячий эль, всмотрелся в дождь и тучи, куда указывал раб. Там, кажется, точка, где тучи встречаются с водой? Нет, ничего. Или... может быть. Он ничего не видит, но волны достигают двадцати футов в высоту и могут скрыть любой корабль, идущий в бурю со спущенными парусами.

- Я их опять вижу! - крикнул Мерла. - Два корабля, в кабельтове друг от друга.

- Большие корабли?

- Нет, хозяин, кнорры.

Годвин швырнул кружку через плечо, схватил худую руку раба железной хваткой, ударил сильно по лицу, по руке мокрой кожаной перчаткой. Мерла ахнул и пригнулся, но не смел прикрываться.

- Говори по-английски, сукин сын. И говори понятно.

- Кнорр, хозяин. Это торговый корабль. С глубокой осадкой, для груза. - Он колебался, не смея показывать свои знания, но опасаясь и скрывать их. - Я их узнаю по... по форме носа. Это викинги, хозяин. У нас таких кораблей нет.

Годвин снова посмотрел в море, гнев его прошел, сменившись жестким холодным ощущением во внутренностях. Сомнение. Страх.

- Слушай меня, Мерла, - прошептал он. - Будь очень уверен. Если это викинги, я должен поднять всю береговую стражу, каждого человека отсюда до Бридлингтона. Конечно, это все только деревенщины и рабы, этим все сказано. Никакого вреда не будет, если оторвутся от своих грязных жен.

- Но я должен сделать кое-что еще. Как только поднята береговая стража, я должен послать всадников к монахам доброго святого Иоанна - к твоим хозяевам, помнишь?

Он помолчал, увидев ужас в глазах раба.

- А они поднимут конных рекрутов, танов Эллы. Здесь их держать нельзя, пираты могут обмануть, сделать вид, что высаживаются у Флэмборо, а сами будут в двадцати милях за мысом Сперн, прежде чем солдаты успеют взнуздать лошадей. Поэтому они останутся позади, откуда могут направиться в любое место, где есть опасность. Но если я их вызову, они поскачут сюда в дождь и ветер. И будут очень недовольны... особенно если в это время какой-нибудь викинг появится у них за спинами.

- Для меня это будет плохо, Мерла. - Голос тана звучал резко, Годвин приподнял малорослого раба над землей. - Но, клянусь Господом всемогущим, ты будешь жалеть об этом до последнего дня жизни. А после того, как я тебя изобью, ждать придется недолго.

- Но, Мерла, если там действительно корабли викингов, а я о них не сообщу - я отправлю тебя назад к черным монахам и скажу, что мне ты не нужен.

- Итак, что ты скажешь? Есть там корабли викингов или нет?

Раб, сморщив лицо, смотрел в море. Он подумал, что было бы разумнее вообще промолчать. Что ему до того, что викинги могут ограбить Флэмборо, или Бридлингтон, или сам собор святого Иоанна? Вторично сделать его рабом все равно не смогут. Может даже, эти заморские варвары были бы лучшими хозяевами, чем люди Христа дома. Но сейчас уже поздно. Небо на мгновение прояснилось. Он видит корабли, если даже слабые глаза этого сухопутного моряка, его хозяина, и не видят. Он кивнул.

- Два корабля викингов, хозяин. Две мили в море. К юго-востоку.

Годвин уже выкрикивал приказы, вызывал остальных рабов, велел привести лошадь, подать рог, приказал поднять небольшой отряд призванных на военную службу фрименов. Мерла распрямился, медленно подошел к юго-западному углу стены, задумчиво и внимательно всмотрелся в море. Снова небо ненадолго расчистилось, и на несколько мгновений он смог ясно видеть. Он смотрел на волны, на мутную желтую линию в ста ярдах от берега, которая обозначает длинную, длинную мель, намытую приливами; мель идет во всю длину этого пустынного, лишенного гаваней, промываемого волнами и продуваемого ветрами английского берега. Раб подбросил в воздух горсточку мха, вырванного из щели в стене, и посмотрел, как он летит. На его озабоченном лице появилась мрачная невеселая улыбка.

Эти викинги могут быть великими моряками. Но они оказались в опасном месте, у подветренного берега, когда дует создатель вдов. Если только ветер не стихнет или не придут на помощь их языческие боги из Валгаллы, у них нет ни одного шанса. Никогда больше не увидят они свою Ютландию или Вик.

Два часа спустя сотня людей толпилась на берегу южнее мыса, в северном конце длинной береговой полосы, уходящей вниз к Сперну и устью Хамбера. Эти люди вооружены: кожаные куртки и шапки, копья, деревянные щиты, широкие топоры, какими они придают форму своим лодкам и рубят дома. Кое у кого саксы, короткие рубящие мечи, от которых получил свое название народ саксов. Только у Годвина металлический шлем и кольчуга, на поясе широкий меч с медной рукоятью. В обычных условиях эти люди, береговая стража из Бридлингтона, не стояли бы на берегу, ожидая профессиональных воинов из Норвегии или Дании. Они скорее укрылись бы, взяв с собой жен и что можно из добра. И ждали бы конных рекрутов, отряды танов из Нортумбрии; это они должны сражаться, за это танам и даются поместья и дома. А они бы ждали в надежде напасть на уже побежденного врага и принять участие в дележе добычи. Но с Окли, четырнадцать лет назад, у англичан такой возможности не было. Да и тогда это происходило на юге, в другом королевстве, в Вессексе, где может случиться что угодно.

Тем не менее люди следили за кноррами в море без тревоги, даже весело. Почти все они рыбаки и хорошо знают Северное море. Самые опасные в мире воды, с их отмелями и бурями, с чудовищными приливами и неожиданными течениями. По мере того как светлело и корабли викингов безжалостно гнало все ближе к берегу, до всех начинало доходить то, что давно понял Мерла: викинги обречены. Вопрос в том, что они предпримут сейчас. И произойдет ли крушение до того, как прибудут конные рекруты, вызванные Годвином, в своих доспехах, разноцветных плащах и с мечами с золочеными рукоятями. Общее мнение было таково, что после их прибытия никакой надежды на добычу не будет. Разве что отметить это место и потом тайно попытать счастья с крюками... Люди негромко разговаривали, иногда слышался смех.

- Видишь, - говорил управляющий деревушки Годвину в переднем ряду, - ветер северо-восточный. Если они поднимут парус, смогут плыть на запад, север или юг. - Он быстро начал чертить на влажном песке у ног. - Если пойдет на запад, столкнется с нами. Если повернет на север, упрется в мыс. Заметь, что если ему удастся миновать мыс, перед ним будет открыта дорога на северо-запад до Кливленда. Поэтому он и начал уже час назад пытаться повернуть. Еще на несколько сот ярдов мористее, и он был бы свободен. Но мы знаем то, чего не знают они: здесь течение. Очень сильное течение, идет вниз мимо мыса. Им все равно, чем грести: веслами или своими... - Он смолк, не зная, можно ли решиться на такую фамильярность.

- Почему он не идет на юг? - спросил Годвин.

- Пойдет. Он попробовал повороты, попробовал сдержать корабль морским якорем. Я думаю, что тот, кто у них старший, они его называют ярл, он знает, что его люди измучены. Тяжелая у них была ночь. И какой шок испытали они утром, увидев берег. - Управляющий покачал головой с профессиональным сочувствием.

- Не такие уж они великие моряки, - удовлетворенно сказал Годвин. - И Бог против них, грязных язычников, осквернителей церквей.

Возбужденные восклицая не дали управляющему ответить. Говорившие повернулись.

На дороге за линией прилива спешивался десяток всадников. Рекруты? - подумал Годвин. Таны из Беверли? Нет, они не могли прибыть так быстро. Сейчас они еще только седлают своих лошадей. Тот, что впереди, благородный. Рослый, дородный, светлые волосы, ярко-голубые глаза; у него осанка человека, который никогда не пахал и не мотыжил землю. Под дорогой алой шляпой, на пряжках и на рукояти оружия сверкает золото. За ним очень на него похожий, но меньше ростом человек - очевидно, сын. А по другую сторону еще один молодой человек, высокий, с прямой спиной воина. Но смуглый и одетый бедно, в рубашке и шерстяных брюках. Конюхи держат лошадей полудесятка вооруженных уверенных людей - конечно, свита богатого тана.

Передний незнакомец поднял пустую руку.

- Вы меня не знаете, - сказал он. - Я Вульфгар. Тан короля восточных англов Эдмунда.

Возбужденный шум пробежал по толпе. Интерес или проявление враждебности?

- Вы гадаете, что я здесь делаю. Я вам скажу. - Он указал на берег. - Я ненавижу викингов. И знаю о них больше, чем многие другие. И, подобно большинству, себе на горе. У себя в стране на юге, за Уошем, я начальник береговой стражи, назначенный королем Эдмундом. Я уже давно понял, что мы никогда не избавимся от этих паразитов, если будем сражаться поодиночке. Я убедил своего короля в этом, и он отправил послание вашему королю. Они договорились, что я отправлюсь на север и поговорю с мудрыми людьми в Беверли и Эофорвиче о совместных действиях. Ночью я сбился с пути, а утром встретил вашего вестника, едущего в Беверли. И пришел на помощь. - Он помолчал. - Разрешаете?

Годвин медленно кивнул. Мало ли что сказал этот низкорожденный рыболов-управляющий. Ублюдки все же могут высадиться. И рассеяться при этом. Десяток вооруженных людей окажется очень кстати.

- Добро пожаловать, - сказал он.

Вульфгар довольно кивнул.

- Я как раз вовремя, - заметил он.

В море приближалось время крушения. Один из двух кнорров оказался на пятьдесят ярдов ближе другого к берегу; вероятно, гребцы на нем больше устали или их меньше подгонял капитан. Теперь кораблю предстояло заплатить за это. Направление волн изменилось, мачта резко накренилась. И наблюдатели увидели, что желтая линия, обозначающая подводные скалы, оказалась по другую сторону корабля. На корабле отчаянно забегали, хватали весла, отталкивались ими, пытаясь на несколько мгновений продлить жизнь корабля.

Слишком поздно. Викинги поняли это, над водой разнесся отдаленный отчаянный крик, его сопровождали возбужденные возгласы стоявших на берегу англичан: идет волна, большая волна, седьмой вал, который всегда дальше других накатывается на берег. Палуба накренилась, поток ящиков, бочек, людей посыпался за борт в подветренные стоки для воды. Волна подхватила корабль и с грохотом ударила о песок и гравий берега. Разлетелись доски, мачта в путанице оснастки упала за борт; на мгновение видны были люди, отчаянно цепляющиеся за нос в форме головы дракона. Потом все накрыла еще одна волна, а когда она прошла, на воде виднелись только отдельные обломки.

Рыбаки кивали. Некоторые крестились. Если добрый Господь убережет их от викингов, их тоже когда-нибудь ждет такая участь: умереть как мужчины, с соленой водой во рту, с кольцами в ушах в уплату незнакомцам, которые найдут и погребут тело. Теперь капитану остается только одно.

Оставшийся викинг пытался это проделать. Уйти под парусом по траверзу как можно дальше от берега, а не ждать пассивно участи, постигшей первый корабль. У рулевого весла неожиданно появился человек. Даже на расстоянии в два ферлонга наблюдатели видели, как развевается его рыжая борода, когда он выкрикивал приказы. У снастей застыли люди, ждали, потом одновременно начали тянуть. На мачте показался парус, его тут же подхватил ветер и понес корабль к берегу. Еще один поток приказов, парус развернулся, и корабль пошел по ветру. Через несколько секунд он уже устойчиво шел по новому курсу, набирая скорость, оставляя за собой расходящийся след. Корабль двинулся от Флэмборо к Сперну.

- Они уходят! - закричал Годвин. - На лошадей! - Он отбросил конюха с дороги, сел верхом и пустил лошадь галопом. Вульфгар, незнакомый тан, держался в двух шагах за ним, остальные всадники двинулись нестройной колонной. Только смуглый юноша, пришедший с Вульфгаром, задержался.

- Ты не торопишься, - сказал он не двинувшемуся с места управляющему. - Почему? Не хочешь их видеть?

Управляющий улыбнулся, наклонился, подобрал горсть песка с пляжа и бросил в воздух.

- Они должны попытаться, - заметил он. - Им больше ничего не остается. Но далеко они не уйдут.

Повернувшись, он приказал двум десяткам остаться на месте и осмотреть берег в поисках обломков или выживших. Другие двадцать человек верхом отправились по тропе вслед за танами. Остальные неторопливо двинулись за уходящим кораблем прямо по берегу.

Проходили минуты, и даже сухопутным жителям становилось ясно, что управляющий прав. Капитан викингов проигрывает. Дважды он пытался повернуть корабль носом в море, он напрягался у рулевого весла, ему на помощь пришли еще двое, остальные члены экипажа тянули за канаты, ставшие на ветру твердыми, как сталь. Но оба раза волны безжалостно поворачивали нос, направляли корабль назад, и корпус корабля дрожал от их ударов. И снова капитан разворачивал корабль параллельно берегу и набирал скорость для новой попытки уйти в открытое море.

Но идет ли он на этот раз параллельно берегу? Даже на неопытный взгляд Годвина и Вульфгара что-то изменилось: ветер сильнее, волны выше, корабль подхватило береговое течение. Рыжебородый по-прежнему стоял у рулевого весла, по-прежнему выкрикивал приказы, корабль летел вдоль берега, как пенный пловец, по выражению поэта, но нос его поворачивался дюйм за дюймом или фут за футом; желтая линия опасно близка к носовому буруну, ясно, что корабль сейчас...

Удар! Только что корабль плыл по воде, в следующее мгновение нос его ударился о жесткий гравий. Мачта мгновенно сломалась и исчезла, прихватив с собой половину экипажа. Шлюпки сорвались с креплений и полетели в море. За краткий миг весь корабль раскрылся как цветок. И сразу исчез, на мгновение оставалась видна только летящая по ветру оснастка на месте корабля. И снова на воде появились подпрыгивающие обломки.

И на этот раз, как с интересом подметили рыбаки, обломки гораздо ближе к берегу. А один из них - голова. Рыжая голова.

- Как ты думаешь, выплывет? - спросил Вульфгар. Они ясно видели человека в воде в пятидесяти ярдах от берега; он висел в воде, не делая попыток плыть, и внимательно смотрел на волны, разбивающиеся о берег.

- Попытается, - ответил Годвин, подзывая своих людей. - Но если выберется, мы его возьмем.

Рыжебородый принял решение и поплыл, отбрасывая воду широкими гребками. Он видел догоняющую его большую волну. Волна подняла его, бросила вперед, он напрягался, пытаясь удержаться наверху, его несло к берегу легко, как пену, которая оседала у кожаных сапог танов. Еще десять гребков, и зрители задрали головы, глядя, как он висит на верху волны. И тут волна разбилась, отступила, песок и камень задержали ее продвижение, вершина рухнула, растеклась. И с грохотом бросила человека вниз. Он беспомощно покатился вперед. И волна снова подхватила его и потащила в море.

- Держите его! - крикнул Годвин. - Двигайтесь, вы, заячьи сердца! Он сейчас не опасен.

Двое рыбаков бросились вперед, уворачиваясь от волн. Схватили рыжебородого за руки и потащили вверх, на мгновение по пояс погрузившись в воду.

- Он жив, - удивленно сказал Вульфгар. - Я думал, волна сломала ему спину.

Ноги рыжебородого коснулись берега, он посмотрел на стоявших перед ним восемьдесят человек, зубы его неожиданно сверкнули в улыбке.

- Какая встреча! - заметил он.

Он развернулся в руках двух рыбаков, уперся ногой в голень одного из них и надавил изо всех сил. Тот взвыл и выпустил могучую руку, которую держал, эта рука с двумя вытянутыми пальцами мгновенно взметнулась, пальцы глубоко впились в глаза второго человека. Тот тоже закричал и упал на колени, схватился за лицо, кровь выступила меж пальцами. Викинг достал из-за пояса нож, сделал шаг вперед, схватил ближайшего англичанина и нанес свирепый удар ножом снизу вверх. Товарищи рыбака отступили с криками тревоги, а викинг подхватил копье, сунул нож за пояс и выхватил сакс из рук упавшего. И через десять ударов сердца после того как его ноги коснулись берега, он оказался в центре полукруга людей, все они пятились от него, за исключением тех, что лежали на песке.

Викинг снова сверкнул зубами; откинув голову назад, он бурно рассмеялся.

- Давайте, - гортанно крикнул он, - вас много, я один. Попробуйте сразиться с Рагнаром. Кто посмеет подойти первым? Ты? Или ты? - Он махнул копьем в сторону Годвина и Вульфгара, которые теперь стояли отдельно от попятившихся рыбаков.

- Надо его взять, - сказал Годвин, доставая меч. - Жаль, что у меня нет щита.

Вульфгар последовал за ним, тоже достав меч и оттолкнув назад светловолосого юношу, стоявшего в шаге за ним.

- Отойди, Альфгар. Если мы его обезоружим, мужики закончат остальное.

Два англичанина двинулись вперед с обнаженными мечами, следя за медвежьей фигурой викинга; тот ждал их, улыбаясь, вокруг его ног смешались кровь и вода.

И вдруг он двинулся, бросился прямо к Вульфгару со скоростью и свирепостью нападающего дикого кабана. Вульфгар едва успел отпрыгнуть, он сделал это неудачно, подвернув ногу. Викинг промахнулся левой рукой, но тут же поднял правую, чтобы обрушить смертельный удар.

Что-то сбило рыжебородого с ног, отбросило на спину, он безуспешно пытался освободить руки, его перевернуло и бросило на влажный песок. Сеть. Рыбацкая сеть. Управляющий и еще двое подскочили, захватили просмоленные веревки, затянули сеть. Один выхватил сакс из застрявшей в сети руке, другой свирепо наступил на пальцы, держащие копье, одним движением сломав древко и кости пальцев. И рыбаки перевернули беспомощного человека быстро, искусно, как налима или селедку. Выпрямились, глядя вниз, в ожидании приказа.

Подошел, хромая, Вульфгар, обменялся взглядами с Годвином.

- Кого же это мы поймали? - спросил он. - Что-то говорит мне, что это не просто капитан, которому не повезло.

Он посмотрел на одежду запутавшегося в сети человека, протянул руку и потрогал ее.

- Козлиная шкура, - сказал он. - И к тому же просмоленная. Он назвал себя Рагнаром. Мы поймали самого Лотброка. Рагнара Лотброка. Рагнара Волосатые Штаны.

- Мы не можем иметь с ним дело, - с наступившей тишине сказал Годвин. - Надо отвезти его к королю Элле.

Послышался другой голос - голос смуглого молодого человека, расспрашивавшего управляющего:

- Король Элла? - переспросил он. - Я думал, Осберт король Нортумбрии.

Годвин с усталой вежливостью повернулся к Вульфгару.

- Не знаю, как вы учите своих людей на севере, - заметил он. - Но если бы он был моим и сказал что-нибудь подобное, я бы вырвал ему язык. Конечно, если он не твой родственник.

Костяшки пальцев Вульфгара побелели на рукояти меча.

В темной конюшне никто не может его увидеть. Смуглый юноша прижался лицом к седлу и обвис. Спина его как в огне, шерстяная рубашка намокла от крови, каждое ее прикосновение вызывает новую боль. Так сильно его еще не избивали, а били его много раз, и веревкой, и кожаным ремнем, били над корытом для корма скота в том месте, которое он называет домом.

Он знал, что причина - в замечании о родственнике. И надеялся, что не кричал, незнакомцы не слышали его крика. Но к концу наказания ему трудно было судить. Он с трудом вспоминал, как выбрался на дневной свет. Потом долго ехал по нагорью, стараясь держаться прямо. А что будет теперь, в Эофорвиче? Некогда этот знаменитый город, дом давно ушедших таинственных римлян и их легионов, возбуждал его лихорадочное воображение больше, чем песни менестрелей. И вот он здесь и хочет только одного - сбежать.

Когда он освободится от вины своего отца? И от ненависти отчима?

Шеф выпрямился и начал расстегивать подпругу, стаскивать тяжелую кожу. Он знал, что скоро Вульфгар официально объявит его рабом, наденет ему на шею железный ошейник, не обращая внимания на слабые протесты матери, и продаст на рынке в Тетфорде или Линкольне. И получит хорошую цену. С детства Шеф много времени проводил в деревенской кузнице, у огня, прячась от обид и порок. Он начал помогать кузнецу, раздувал меха, держал клещи, сам бил по раскаленному железу. Сам делал инструменты. Даже меч.

Но когда он станет рабом, меч у него отнимут. Может, нужно бежать немедленно. Рабам иногда удается уйти. Но чаще нет.

Он стащил седло и оглядел незнакомую конюшню в поисках места для него. Раскрылась дверь, показался свет, это свеча. И с нею знакомый холодный презрительный голос Альфгара.

- Ты еще не кончил? Брось. Я пришлю конюха. Отца позвали на совет к королю. У него за столом должен стоять слуга и подливать эль. Для меня это унизительно. Иди. Тан-дворецкий короля хочет дать тебе указания.

Шеф вышел во двор большого королевского деревянного дворца, недавно построенного в пределах старых каменных стен римлян; на дворе сумеречный весенний вечер; Шеф с трудом держался прямо. Но в нем поднялось какое-то горячее возбуждение. Совет? Большой совет? Будут решать судьбу пленника, могучего воина. Будет о чем рассказать Годиве, ни один всезнайка в Эмнете такого не расскажет.

- И держи рот на замке, - послышался за ним голос из конюшни. - Или тебе вырвут язык. И помни: теперь король Нортумбрии Элла. А ты не родственник моего отца.

2

- Мы считаем, что это Рагнар Лотброк, - сказал, обращаясь к совету, король Элла. - Но откуда нам это известно?

Он посмотрел на длинный стол, за которым сидело больше десяти человек; все на низких стульях, только сам король в высоком резном кресле. Большинство одето как сам король или Вульфгар, сидевший слева от Эллы: в яркие плащи, наброшенные на плечи, чтобы уберечься от сквозняков, дующих изо всех углов и закрытых ставен; от этих сквозняков качались огни факелов, концы которых окунули в смолу; у всех на запястьях и шеях золото и серебро; сверкают пряжки плащей и поясов. Это военная аристократия Нортумбрии, владельцы земель на юге и востоке королевства, люди, посадившие Эллу на престол и изгнавшие его соперника Осберта. Они неуклюже сидели на своих стульях, как люди, привыкшие больше к седлу.

В ногах стола, словно сознательно обособляясь, видны еще четверо. Трое в черных сутанах монахов ордена святого Бенедикта, четвертый в пурпуре и белизне епископа. Сидели они легко, склонившись к столу, держа наготове восковые таблички и стилосы, готовые записать сказанное или незаметно обменяться записками друг с другом.

Один из сидевших готов был ответить на вопрос короля - Гутред, капитан телохранителей.

- Мы не нашли никого, кто бы узнал его, - признал Гутред. - Все, кто хоть раз встречался в битве с Рагнаром, мертвы, кроме присоединившегося к нам храброго тана короля Эдмунда, - вежливо добавил он. - У нас нет доказательств, что это Рагнар Лотброк.

- Но я думаю, это он. Во-первых, он не говорит. Я считал, что умею заставлять людей говорить. Любой обычный пират заговорил бы. Но это явно себя простым пиратом не считает.

- Во-вторых, все соответствует. Что делали здесь корабли? Они возвращались с юга, их отнесло от берега, и они много дней не видели ни солнца, ни звезд. Иначе капитаны - а управляющий Бридлингтона говорит, что они хорошие моряки, - не оказались бы в таком положении. Корабли грузовые. А какой груз перевозят на юг? Рабов. На юге не нужны ни шерсть, ни меха, ни эль. Это работорговцы, возвращавшиеся из плавания на юг. Торговец рабами, ставящий себя высоко, - это соответствует Рагнару. Но, конечно, это тоже не доказательство.

Устав от своего красноречия, Гутред сделал большой глоток эля.

- Но еще одно дает мне уверенность. Что мы знаем о Рагнаре? - Он осмотрелся. - Он ублюдок.

- Осквернитель церквей, - согласился архиепископ Вульфхир со своего конца стола. - Похититель монахинь. Вор христовых невест. И он ответит за все свои грехи.

- Конечно, - подтвердил Гутред. - Но вот что я о нем слышал. Только о нем, а не об остальных разрушителях церквей и похитителях монахинь. Он очень интересуется новым. Похож на меня. Любит заставлять людей говорить. По-своему. Я слышал, он поступает так. - В голосе капитана звучала профессиональная заинтересованность. - Если он кого-то захватывает, то первым делом - без всяких разговоров и споров - вырывает глаз. Потом, по-прежнему без разговоров, тянется к второму глазу. Если человек вспомнит что-то интересное, пока Рагнар готовится, что ж, он говорит. Не успеет - тем хуже для него. Рагнар так губит много людей, но люди недорого стоят. Говорят, он считает, что это сберегает ему много времени и сил.

- И наш пленник сказал тебе, что он тоже так считает? - спросил один из черных священников снисходительным голосом. - У вас был дружеский разговор на профессиональные темы?

- Нет. - Гутред снова отхлебнул эля. - Но я посмотрел на его ногти. Все коротко обрезаны. Кроме ногтя на правом большом пальце. Этот в дюйм длиной. И твердый, как сталь. Вот он. - И Гутред бросил на стол окровавленный ноготь.

- Значит это Рагнар, - сказал в наступившей тишине король Элла. - Что же нам с ним делать?

Воины в замешательстве переглядывались.

- Ты считаешь, что обезглавливание для него слишком хорошо? - спросил Гутред. - Может, повесить его?

- Или еще что-нибудь похуже? - добавил один из вельмож. - Как с бежавшим рабом? Может, монахи... что там за история со святым... святым.. Тем самым, с рашпером или... - Воображение ему изменило, он смолк.

- У меня другая идея, - сказал Элла. - Мы можем отпустить его.

Все ошеломленно смотрели на короля. Король наклонился вперед со своего высокого кресла, его острое подвижное лицо и проницательный взгляд по очереди обращались к каждому за столом.

- Подумайте. Почему я король? Я король, потому что Осберт... - запретное имя вызвало дрожь у слушателей; вздрогнул и слуга с исполосованной спиной, стоявший за стулом Ульфгара, - потому что Осберт не сумел защитить королевство от набегов викингов. Он делал то, что мы всегда делали. Говорил всем, что нужно следить и самостоятельно организовывать оборону. И вот экипажи десяти кораблей обрушиваются на город и делают, что хотят, а жители соседних городов натягивают одеяла на голову и благодарят Бога, что это произошло не с ними. А я что сделал? Вы знаете, что я сделал. Отозвал всех, кроме наблюдателей, организовал отряды всадников, расположил в жизненно важных пунктах конные резервы рекрутов. И теперь, если они нападут на нас, у нас есть возможность добраться до них быстрее, чем они слишком углубятся, преподать им урок. Новые идеи.

- Я считаю, что нам нужна еще одна новая идея. Мы можем отпустить его. Договориться. Он обещает держаться подальше от Нортумбрии, даст нам заложников, мы будем обращаться с ним как с почетным гостем, пока не прибудут заложники, и отошлем его с грудой подарков. Много это нам стоить не будет. А сберечь может много. Когда его обменяют, он уже оправится от разговора с Гутредом. Что скажете?

Воины переглядывались, поднимали брови, удивленно качали головами.

- Может сработать, - сказал Гутред.

Вульфгар откашлялся, собираясь заговорить, его лицо покраснело от недовольства. Но его опередил голос черного монаха в конце стола.

- Ты не должен этого делать, мой господин.

- Почему?

- Не должен. У тебя и другие обязанности, помимо мирских. Архиепископ, наш преподобный отец и недавний брат, напомнил нам о злых поступках Рагнара против Христовой церкви. Это деяния, направленные не против нас, не против христиан, - такие деяния мы должны прощать. Это деяния против святой церкви - а за них мы должны мстить всеми силами и от всего сердца. Сколько церквей сжег Рагнар? Сколько христиан, мужчин и женщин, продал язычникам и - еще хуже - поганым последователям Магомета? Сколько драгоценных реликвий уничтожил? Сколько похитил священных даров?

- Грешно прощать такие деяния. Это поставит под вопрос спасение души всех сидящих за этим столом. Нет, король, отдай его нам. Позволь нам показать, что мы приготовили для тех, кто вступает в вражду с матерью церковью. И пусть весть об этом достигнет язычников за морем, пусть знают они, что рука церкви так же тяжела, как велика ее милость. Поместим его в змеиную яму. Пусть все говорят о змеином дворе короля Эллы.

Король колебался. Но прежде чем он смог заговорить, другие монахи и сам архиепископ высказали свое согласие, а воины поддержали предложение с любопытством и одобрением.

- Никогда не видел, как человека отдают змеям, - сказал Вульфгар, лицо его приобрело радостное выражение. - Вот чего заслуживают все викинги мира. Я так и скажу, вернувшись к своему королю, и прославлю мудрость и хитрость короля Эллы.

Встал черный монах, который говорил, - страшный архидьякон Эркенберт.

- Змеи готовы. Пусть пленника отведут к ним. И все будут присутствовать: советники, воины, слуги. Пусть все видят гнев и месть короля Эллы и матери церкви.

Все встали. Элла вместе со всеми. На лице его выражение сомнения исчезло. Он видел единодушие совета. Вельможи начали расходиться, звали слуг, друзей, жен, любовниц. Все должны увидеть новое зрелище. Шеф, шедший за приемным отцом, обернулся в последний момент и увидел теснящихся у стола монахов.

- Зачем ты так сказал? - спросил архиепископ Вульфхир у архидьякона. - Мы могли договориться с викингами, и наша бессмертная душа не пострадала бы. Почему заставил короля отправить Рагнара к змеям?

Монах порылся в своем кошельке и, как Гутред, бросил на стол какой-то предмет. Потом еще один.

- Что это, мой господин?

- Монета. Золотая монета. И на ней письмо нечестивых последователей Магомета.

- Монету отобрали у пленника.

- Ты хочешь сказать, что он слишком нечестив, чтобы оставлять ему жизнь?

- Нет, мой господин. Посмотри вторую монету.

- Это пенни. Пенни нашей собственной чеканки, здесь, в Эофорвиче. На нем мое имя. Вот видишь - Вульфхир. Серебряный пенс.

Архидьякон взял обе монеты и положил их назад в кошелек.

- Очень плохой пенни, мой господин. Мало серебра, много свинца. Все, что может позволить себе церковь в наши дни. Серебро у нас кончается, мужланы не платят десятину. Даже благородные платят меньше. А кошельки язычников разбухают от золота, отобранного у верующих. Церковь в опасности, мой господин. Конечно, она не может так пострадать, чтобы не оправиться. Но если язычники и христиане сумеют договориться, они поймут, что мы им не нужны. Мы не должны допустить этого.

Кивки согласия, даже со стороны архиепископа.

- Значит, к змеям.

В качестве змеиной ямы использовали старую каменную цистерну, оставшуюся еще от римлян; ее торопливо покрыли деревянным навесом от дождя. Монахи собора святого Петра в Эофорвиче гордились своими любимцами, блестящими змеями. Все лето по христианским землям Нортумбрии распространялось известие: ищите гадюк, ловите их на болотах и высокогорьях, приносите. Такая-то сумма освобождения от налога или от десятины за змею длиной в фут; больше - за полтора фута; еще больше - за старых змей-дедушек. И не проходила неделя, чтобы не приносили к custem viperarum - хранителям змей - извивающийся мешок; содержимое мешка осторожно высвобождали, кормили лягушками и мышами и поздравляли друг друга с их ростом. "Дракон не становится драконом, не побывав сначала змеей, - говорил один хранитель своим братьям. - Может, это справедливо и для наших гадюк".

Теперь послушники развешивали по каменным стенам факелы, чтобы разогнать вечерние сумерки, таскали мешки с нагретым песком и соломой и расстилали их по дну цистерны, чтобы змеи ожили и рассердились. Появился хранитель, довольно улыбаясь, за ним шла процессия послушников, каждый гордо и осторожно нес кожаный мешок, в котором изгибались змеи. Хранитель по очереди брал каждый мешок, показывал его толпе, разместившейся вдоль стен цистерны, развязывал ремешки и медленно вываливал содержимое мешка в яму. Каждый раз он передвигался на несколько шагов, что разместить змей равномерно. Выполнив свою задачу, он отступил к краю прохода, оставленного для важных зрителей; вдоль прохода стояли личные телохранители короля.

Наконец появились и они: король, его совет, личные слуги, посреди них вели пленника. У воинов севера есть поговорка: "Мужчина не должен хромать, пока у него ноги одинаковой длины". И Рагнар не хромал. Но ему трудно было держаться прямо. Гутред обошелся с ним не мягко.

Вельможи отступили от края ямы, на краю ее остался пленник. Он улыбнулся сломанными зубами, руки его держали сзади сильные воины. На пленнике по-прежнему была его одежда из просмоленной козьей шкуры, которой он обязан своим прозвищем "Волосатые Штаны". Архидьякон Эркенберт протиснулся вперед, чтобы посмотреть на него.

- Это змеиный двор, - сказал он.

- Орм-гарт, - поправил Рагнар.

Священник снова заговорил - на упрощенном английском, принятом среди торговцев:

- Знай следующее. У тебя нет выбора. Если станешь христианином, сохранишь жизнь. Как раб. И тогда никакого орм-гарта. Но ты должен стать христианином.

Рот викинга презрительно скривился. Он ответил на том же языке торговцев:

- Вы жрецы. Я знаю ваш разговор. Ты говоришь, я буду жить. Как? Как раб, ты говоришь. Но ты не говоришь, а я знаю. Без глаз, без языка. С подрезанными сухожилиями, никакой ходьбы.

Он начал распевать.

- Я сражался тридцать зим, всегда был впереди, всегда рубил мечом. Я убил четыреста человек, изнасиловал тысячу женщин, сжег множество церквей, продал много детей. Многие плакали из-за меня, но я никогда не плакал из-за них. И вот я пришел к орм-гарту, как Гуннар, рожденный богом. Делайте, как хотите, пусть блестящие черви жалят мне сердце. Я не буду просить о милости. Я всегда отвечаю ударом меча!

- Кончайте с ним! - рявкнул Элла, стоявший за викингом. Стражники начали подталкивать его вперед.

- Стойте! - остановил их Эркенберт. - Сначала свяжите ему ноги.

Несопротивлявшегося викинга грубо связали, подтащили к краю, поставили на самом краю, потом - он посмотрел на молчаливую толпу - столкнули вниз. Он упал ногами вперед, с грохотом упал прямо на клубок змей. Они зашипели и набросились на него.

Человек в волосатых брюках и кожаной куртке рассмеялся, лежа на земле.

- Не могут прокусить, - сказал кто-то разочарованно. - У него слишком плотная одежда.

- Но можно ужались в руки и лицо, - возразил хранитель, ревниво оберегающий достоинства своих подопечных.

Одна из самых больших гадюк действительно лежала всего в нескольких дюймах от лица Рагнара, они смотрели в глаза друг другу, раздвоенный язык змеи почти касался щеки пленника. Наступила долгая пауза.

И вдруг голова человека метнулась в сторону, он широко раскрыл рот. Забились змеиные кольца, рот наполнился кровью, змея лежала без головы. Снова викинг рассмеялся. Медленно он начал перекатываться, сгибая тело со связанными руками и ногами, стараясь всем своим весом опуститься на змей.

- Он убивает их! - со смертельной обидой закричал хранитель.

Элла с отвращением шагнул вперед, щелкнул пальцами.

- Ты и ты. У вас крепкие сапоги. Вытащите его оттуда.

- Я тебе этого не забуду, - негромко сказал он расстроенному Эркенберту. - Ты всех нас выставил дураками.

- А теперь развяжите ему руки и ноги, разденьте и свяжите снова. Ты и ты, принесите горячей воды. Змеи любят тепло. Если мы согреем ему кожу, змеи пойдут к нему.

- Еще одно. На этот раз он будет лежать неподвижно, чтобы помешать нам. Привяжите одну руку к телу, а к запястью привяжите веревку. Так мы заставим его двигаться.

Пленника, по-прежнему улыбающегося и молчащего, опустили снова. На этот раз сам король направлял спуск к тому месту, где было больше всего змей. Змеи тут же поползли к теплому телу, от которого на холоде шел пар. Женщины вскрикивали в отвращении, представляя себе, как трутся чешуйки гадюк о голую кожу.

Король дернул веревку, снова и снова. Рука двинулась, гадюки зашипели, одна обеспокоенная ужалила, ощутила плоть, ужалила еще и еще, впуская в тело человека свой яд. На глазах зрителей медленно, медленно лицо его стало меняться, разбухать, синеть. И когда его глаза и язык распухли, он в последний раз заговорил.

- Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi, - сказал он.

- Что он говорит? - зашептались в толпе. - Что это значит?

- Я не понимаю по-норвежски, - подумал Шеф, глядя со своего места. - Но я знаю, что ничего хорошего это не предвещает.

"Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi". Эти слова звучали в сознании могучего человека несколько недель спустя и сотни миль к востоку. Человек стоял на носу большого корабля, медленно приближающегося к берегу Зеландии. Он услышал эти слова совершенно случайно. "Говорил ли Рагнар с собой?" - размышлял он. - "Или знал, что кто-нибудь услышит, поймет и запомнит?" Маловероятно, чтобы при английском дворе оказался человек, знающий норвежский достаточно, чтобы понять слова Рагнара. Но у умирающего бывают озарения. Может, он видит будущее. Может, Рагнар знал или догадывался, к чему приведут его слова.

Но если это слова судьбы - а такие слова всегда найдут свое выражение, - то странными путями дошли они до него. В толпе вокруг орм-гарта стояла женщина, наложница одного знатного англичанина, "lemman", как называют англичане таких женщин. Но до того, как хозяин купил ее на рынке рабов в Лондоне, она исполняла ту же роль при дворе короля Мельсекнейла в Ирландии, а там многие говорили по-норвежски. Она услышала слова Рагнара и поняла их. Но у нее хватило ума не рассказывать об этом хозяину: "lemman", у которых не хватает ума, не переживают свою красоту. Но она рассказала об этих словах своему тайному любовнику, торговцу, отправляющемуся на юг. Тот пересказал их одному из своих спутников по торговому каравану. А рядом находился беглый раб, бывший рыбак; его это особенно заинтересовало, потому что он был свидетелем пленения Рагнара на берегу. В Лондоне, считая себя в безопасности, раб рассказывал эту историю в кабаках, зарабатывая кружку эля и кусок мяса в прибрежных трактирах, куда пускают всех: англичан и франков, фризов и датчан. Лишь бы серебро было. Так северянин услышал эту историю.

Этот раб дурак, человек без чести. Он увидел в смерти Рагнара только забаву, необычность, развлечение.

Мощный человек на носу корабля - Бранд - увидел гораздо больше. Поэтому он и принес сюда новость.

Корабль шел по длинному фьорду, глубоко вдающемуся в плодородную равнину Зеландии, самого восточного из островов Дании. Ветра не было, паруса свернули и привязали к мачтам, и тридцать гребцов делали равномерные неторопливые гребки, весла покрывали гладкую поверхность спокойного моря рябью, легкое волнение ласкало берега. На богатых лугах мычали коровы, на удалении виднелись поля ржи.

Бранд знал, что ощущение мира здесь обманчиво. Он находится в неподвижном центре самой грозной бури в Европе, и мир здесь обеспечивают сотни миль разрываемого войной моря и сожженные берега. В море его трижды останавливали военные корабли морского патрули - тяжелые корабли береговой охраны, не предназначенные для выхода в открытое море, полные людьми. Его пропускали с нарастающим интересом: всегда интересно посмотреть на человека, испытывающего свою удачу. Да и сейчас за ним идут два корабля, каждый вдвое больше размером, просто чтобы быть уверенным, что он не сбежит. Он знал, как знали и его люди, что худшее впереди.

За ним кормчий передал весло другому моряку и прошел на нос. Несколько минут он стоял за капитаном, голова его едва достигала плеча Бранда, потом заговорил. Заговорил негромко, стараясь, чтобы не расслышали ближайшие гребцы.

- Ты знаешь, я не из тех, кто заводит споры, - сказал он. - Но мы уже здесь, у нас у всех члены завязли в осином гнезде. Может, ты теперь скажешь, зачем это?

- Ну, раз уж ты так долго не спрашивал, - так же негромко ответил Бранд, - назову тебе три причины, а ты уж выбирай.

- Первая. Это наша возможность заслужить славу. Об этой сцене поэты и сочинители саг будут рассказывать до последнего дня, когда боги сразятся с гигантами и отродье Локи высвободится в мире.

Кормчий улыбнулся.

- У тебя достаточно славы, витязь из Галланда. И многие говорят, что те, с кем мы встретимся, и есть отродье Локи. Особенно один из них.

- Ну, тогда вторая. Тот английский раб, беглец, рассказавший нам эту историю, рыбак, сбежавший от монахов Христа, ты видел его спину? Его хозяева заслуживают всех горестей на земле, и я могу послать их им.

На этот раз кормчий рассмеялся вслух, хотя по-прежнему негромко.

- А ты видел кого-нибудь живого после разговора с Рагнаром? И говорят, те, с кем мы встретимся, еще хуже. Особенно один из них. Может, он и монахи Христа стоят друг друга. Но что об остальных?

- Тогда, Стейнульф, мы подходим к третьей причине. - Бранд легко приподнял серебряную подвеску, свисавшую на ремешке с его шеи и лежавшую на груди, на рубашке: молот с короткой рукоятью и с широкой головкой. - Меня попросили сделать это, выполнить службу.

- Кто попросил?

- Тот, кого мы оба знаем. Во имя того, кто придет с севера.

- Ага. Ну, ладно. Этого для нас обоих достаточно. Может, и для всех нас. Но я собираюсь сделать кое-что, прежде чем мы причалим.

Убедившись, что капитан видит, что он делает, кормчий взял подвеску, висевшую у него на шее на длинном ремешке, и спрятал ее под рубашкой, затянув воротник так, чтобы ремешка не было видно.

Бранд медленно повернулся лицом к экипажу и проделал то же самое. Как один, гребцы прекратили ударять веслами по воде. Все убрали из виду свои подвески. И снова принялись грести.

На причале впереди виднелись люди, они ни разу не посмотрели в сторону приближающегося военного корабля, изображая полнейшее равнодушие. За ними, как перевернутая плоскодонка, виднелся корпус большого драккара; а еще дальше множество сараев, навесов, складов, ночлежек, лодочных дворов по обе стороны фьорда, кузниц, канатных мастерских, загонов для скота. Это сердце морской империи, центр силы, бросающей вызов королевствам, дом бездомных воинов.

Человек, сидевший на самом краю причала, перед всеми, встал, зевнул, красноречиво потянулся и посмотрел в другом направлении. Опасность. Бранд начал отдавать приказы. Двое его людей, стоявших у фала, подняли на мачту щит, на нем свеженарисованный белый знак мира. Еще два побежали вперед, на самый конец носа, сняли драконью голову с разинутой пастью с ее колышков, отнесли подальше от борта и тщательно завернули в ткань.

На берегу неожиданно появилось больше людей, все они теперь смотрели на корабль. И никак его не приветствовали. Но Бранд знал, что если бы он не соблюдал определенный церемониал, его встретили бы по-другому. И при мысли о том, что могло бы случиться - все еще может случиться - он почувствовал, как непривычно дрогнул живот, словно его мужское естество захотело уползти туда. Он отвернулся от берега, чтобы выражение лица его не выдало. Никогда не показывай страха. Никогда не показывай боль. Он ценил это больше самой жизни.

Он понимал, что в игре, которую он собирается начать, ничто не может быть опаснее, чем проявление неуверенности. Он собирается поймать на приманку своих смертельно опасных хозяев, вовлечь их в свой рассказ, вести себя не как проситель, а вызывающе.

Он собирается бросить им вызов, публичный и ошеломляющий, и у них не будет выбора. Они вынуждены будут принять этот вызов. В таком деле полумеры непозволительны.

Корабль коснулся носом причала, бросили канаты, их поймали и обернули вокруг кнехтов, по-прежнему все с тем же подчеркнутым выражением незаинтересованности и безразличия. Человек с причала сверху вниз смотрел на корабль. Если бы здесь был торговый пост, он спросил бы моряков о грузе, кто хозяин, откуда. Но этот человек только выразительно поднял бровь.

- Бранд. Из Англии.

- Многих людей зовут Бранд.

По знаку капитана двое моряков перебросили на причал трап. Бранд прошел по нему, заткнув большие пальцы за пояс, и остановился, глядя на начальника причала. На ровной поверхности он смотрел сверху вниз, далеко вниз. И с удовольствием заметил, как дрогнул взгляд начальника причала, человека тоже не мелкого. Тот понял, что в хватке один на один ему против Бранда не устоять.

- Некоторые зовут меня Вига-Бранд. Я из Галланда, где люди выше датчан.

- Убийца-Бранд. Я о тебе слышал. Но у нас много убийц. Нужно больше, чем имя, чтобы тебя тут приветствовали.

- У меня есть новости. Новости о родне.

- Новости должны быть достойными, чтобы их выслушали. Ты ведь пришел без приглашения и пропуска.

- Новости достойные. - Бранд посмотрел прямо в глаза начальнику причала. - Пойдем, и услышишь сам. Пусть твои люди тоже идут. И тот, кто не пойдет слушать, до конца дней будет проклинать свою лень. Но, конечно, если у тебя важное свидание в нужнике, не могу просить тебя не снимать штаны.

Бранд прошел мимо начальника причала и направился к большому столбу дыма, поднимавшегося от длинного дома, зала благородных родов. Ни один враг не видел его и остался в живых, чтобы рассказать об этом. Это сам Бретраборг. Люди Бранда молча спустились с корабля и последовали за ним.

Начальник причала улыбнулся. Он сделал знак своим людям, те достали спрятанные мечи и копья и тоже потянулись к большому дому. В двух милях на сторожевой вышке разрешающе приспустили флаг.

Из многих окон с раскрытыми ставнями в зал проходил свет, но Бранд остановился, давая возможность глазам привыкнуть, потом огляделся, стараясь разобраться в окружении. Он знал, что много лет об этой сцене будут рассказывать в песнях и сагах - если он справится со своей ролью. В следующие несколько минут он заработает либо немеркнущую славу, либо неминуемую смерть.

В зале сидело и стояло множество мужчин, они бродили по залу, играли в разные игры. Никто не посмотрел на вошедшего, но он знал, что его присутствие замечено. Когда глаза привыкли, он понял, что строгого порядка в зале нет, напротив, порядка словно старательно избегали: все выглядит так, как будто воины, все подлинные drengir, равны. Но все же в одном конце зала было небольшое пространство, куда никто не входил. Там сидели четверо, очевидно, занятые своими делами.

Бранд направился к ним, и неслышные шаги его морских мягких сапог стали вдруг слышны в неожиданно наступившей тишине.

Он дошел до четверых.

- Приветствую! - Он говорил сознательно громко, чтобы его все услышали. - Я принес новости. Новости для сыновей Рагнара.

Один из четверых, оглянувшись через плечо на Бранда, снова стал подпиливать ноготь.

- Серьезные новости должны быть у человека, явившегося в Бретраборг без приглашения и пропуска.

- Да, это серьезные новости. - Бранд набрал полные легкие воздуха, он контролировал свое дыхание. - Новости о смерти Рагнара.

Полная тишина. Человек, заговоривший с ним, продолжал заниматься своими ногтями, теперь это был ноготь левого указательного пальца. Но нож его скользнул, прорезав палец до кости. Человек не шевельнулся, не издал ни звука.

Заговорил второй из четверки. Он при этом взял с доски шашку, собираясь сделать ход. Мощный широкоплечий мужчина с седеющими волосами.

- Расскажи нам, - произнес он невозмутимо, тщательно стараясь не проявлять никаких эмоций. - Как умер наш старый отец Рагнар? Это неудивительно: ему уже было много лет.

- Все началось на берегу Англии, где он потерпел крушение. Я слышал о том, что его захватили люди короля Эллы. - Бранд слегка изменил тон голоса, чуть насмешливо подражая невозмутимости второго Рагнарсона. - Мне кажется, им было нетрудно это сделать, потому что, как ты говоришь, ему уже было много лет. Может, он даже не сопротивлялся.

Седеющий человек по-прежнему держал в пальцах шашку, пальцы сжимались все крепче, крепче. Кровь брызнула из-под ногтей на доску. Человек поставил шашку, передвинул ее раз, два, снял с доски шашку противника.

- Я взял, Айвар, - заметил он.

Заговорил тот, с которым он играл. Это был мужчина с такими светлыми волосами, что они казались почти белыми; волосы были откинуты назад и перевязаны льняной лентой. Он посмотрел на Бранда глазами, бесцветными, как замерзшая вода, под немигающими веками.

- И что они сделали с ним, когда поймали?

Бранд смотрел в немигающие глаза светловолосого. Он пожал плечами, по-прежнему изображая невозмутимость.

- Отвели к королю Элле к его двору в Эофорвиче. Дело сочли не очень важным. Решили, что перед ними обычный пират. Я думаю, ему задали кое-какие вопросы, немного позабавились. Но потом устали и решили предать его смерти.

В мертвой тишине Бранд разглядывал свои ногти. Он чувствовал, что его игра достигла самой опасной точки. Он снова пожал плечами.

- В конце концов его отдали жрецам Христа. Мне кажется, его не сочли достойным умереть от руки воина.

Бледные щеки его собеседника вспыхнули. Он, казалось, задыхается. Щеки краснели все больше, пока лицо не стало алым. Он начал медленно раскачиваться, из глубины горла доносился низкий кашель. Глаза его выпучились, алый цвет сменился пурпуром - в полутьме зала лицо его казалось почти черным. Медленно раскачивание прекратилось, человек, казалось, выиграл какую-то внутреннюю битву с самим собой, кашель стих, лицо снова побледнело.

Четвертый человек, стоявший рядом с тремя братьями, следил за игрой в шашки, опираясь на копье. Он не шевельнулся, не заговорил, глаза его были опущены. Но вот он медленно поднял голову и посмотрел на Бранда. Впервые высокий посланец дрогнул. Он слышал об этих глазах, хотя не верил рассказам: зрачки поразительно черные, окруженные белком цвета свежевыпавшего снега; зрачки окружены этим белком со всех сторон, как краска окружает центральное острие щита. Глаза блеснули, как лунный свет на металле.

- И как же король Элла и жрецы Христа решили в конце концов убить старика? - спросил четвертый Рагнарсон, спросил негромко, почти мягко. - Вероятно, ты скажешь нам, что это было нетрудно.

Бранд ответил прямо и правдиво, больше не рискуя.

- Его бросили в змеиную яму, в змеиный двор, в орм-гарт. Я понял, что вначале были некоторые затруднения, змеи не хотели кусать, и тогда - так я слышал - Рагнар укусил их первым. Но в конце концов они его ужалили, и он умер. Медленной смертью, и ни одной раны от оружия. Нечем будет гордиться в Валгалле.

У человека со странными глазами не дрогнула ни одна мышца. Наступила пауза, долгая пауза; замершая в напряжении аудитория ждала, что он сделает знак, что слышал, что проявит какое-то нарушение самоконтроля, как его братья. Но вот человек выпрямился, передал копью одному из зрителей, сунул пальцы за пояс, приготовился говорить.

Зритель, которому он передал копье, удивленно ахнул. Все повернулись к нему. Тот молча поднял ясеневое древко. На нем видны были углубления, следы, где его сжимали пальцы. Легкий гул удовлетворения пробежал по залу.

Прежде чем человек со странными глазами смог заговорить, Бранд улучил момент и помешал ему. Задумчиво потянув себя за усы, он заметил:

- Есть кое-что еще.

- Да?

- После того как змеи его ужалили и он лежал, умирая, Рагнар заговорил. Его, конечно, не поняли, потому что он говорил не на их языке, не на norroent mal, но кое-кто услышал и передал его слова; в конце концов мне повезло, и они дошли до меня. У меня нет ни приглашения, ни пропуска, как вы только что сказали, но мне показалось, что вам интересно будет услышать.

- И что же сказал старик, умирая?

Бранд возвысил голос, так что слышно стало по всему залу, как герольд, бросающий вызов.

- Он сказал: "Gynthja mundu grisir ef galtar hag vissi".

На этот раз переводчик не понадобился. Весь зал понял слова Рагнара: "Когда поросята узнают, как умер старый боров, вот уж они захрюкают".

- Поэтому я и явился без приглашения, - продолжал Бранд звонким вызывающим голосом. - Хотя мне говорили, что это опасно. Я люблю слушать хрюканье. И я пришел к поросятам. Эти поросята вы. Ты, Халвдан Рагнарсон, - кивнул он человеку с ножом, - Ты, Убби Рагнарсон, - первый игрок в шашки. - Ты, Айвар Рагнарсон, известный своими светлыми волосами. И ты, Сигурт Рагнарсон. Я теперь понимаю, почему тебя прозвали Орм-и-Ауга "Змееглазый".

- Не думаю, чтобы моя новость вас порадовала. Но вы должны согласиться, что она стоит того, чтобы ее выслушать.

Четверо мужчин теперь все стояли, глядя на него, всякое напускное равнодушие с них слетело. Выслушав его, они кивнули. Медленно начали улыбаться, у всех было одно и то же выражение лица, и впервые стало заметно, что это братья, члены одной семьи. Зубы их сверкали.

В те дни у монахов и священников была молитва: "Domine, libera nos a furore normannorum" - "Боже, упаси нас от ярости северян". И если бы они увидели лица братьев, любой разумный монах тут же добавил бы: "Sed praesepe, Domini, a humore eorum" - "Но особенно, Господи, от их веселья".

- Да, мы должны были услышать эту новость, - сказал Змееглазый, - и мы благодарим тебя за нее. Вначале мы подумали, что ты говоришь неправду об этом деле, поэтому мы могли показаться тебе недовольными. Но то, что ты сказал в конце, - да, это голос нашего отца. Он знал, что кто-нибудь его услышит. И расскажет нам. И он знал, что мы сделаем. Правда, парни?

По его знаку кто-то подкатил большую колоду для рубки, отпиленный срез толстого дуба. Четверо братьев взялись за него и плотно уложили на пол. Сыновья Рагнара собрались вокруг колоды, каждый поставил на нее ногу. Они заговорили вместе, следуя ритуалу:

- Мы стоим на этой колоде и клянемся...

- ...вторгнуться в Англию и отомстить за нашего отца... - сказал Халвдан.

- ...захватить короля Эллу и предать его мучительной смерти за смерть Рагнара, - это Убби.

- ...победить все английские королевства и подчинить нам всю землю, - Сигурт, Змееглазый.

- ...отомстить серным воронам, жрецам Христа, по чьему совету отца отдали в орм-гарт, - сказал Айвар. Кончили они снова хором:

- ...и если мы отступим от своих слов, пусть нас презирают и отвергают боги Асгарда, и пусть мы никогда не присоединимся к отцу и к нашим предкам в их жилище.

И когда они кончили, огромный зал с закопченными потолочными балками заполнился гулом одобрительный выкриков четырехсот человек, ярлов, витязей, капитанов, кормчих всего пиратского флота. Снаружи рядовые, собравшиеся из своих ночлежек, возбужденно подталкивали друг друга, зная, что принято важное решение.

- А теперь, - Змееглазый перекрыл гул, - расставьте столы, расстелите доски. Ни один человек не может принять наследство отца, пока не выпьет эля за его упокой. Мы будем пить на поминках Рагнара, пить, как герои. А утром соберем всех людей и все корабли и поплывем в Англию, и там никогда нас не забудут и не избавятся от нас.

- А теперь пейте. Незнакомец, садись к нашему столу и расскажи нам еще об отце. Когда Англия станет нашей, тебе там всегда найдется место.

Далеко отсюда Шеф, смуглый юноша, приемный сын Вульфгара, лежал на соломенном матраце. От влажной почвы Эмнета поднимался туман, и только тонкое одеяло защищало от него юношу. В теплом зале с толстыми деревянными стенами спит в удобстве его приемный отец Вульфгар, рядом в тепле, если не в любви мать Шефа, леди Трит. В теплой постели рядом с комнатой родителей спит Альфгар. Там же и Годива, дочь наложницы. По возвращении Вульфгара все наелись жареного и вареного, печеного и настоянного - утки и гуси с болот, щука и минога с рек.

Шеф поел овсянки и ушел в хижину у кузницы, где он работал, и только друг позаботился о его свежих рубцах. Но теперь он погрузился в объятия сна. Если это сон.

Он видит темное поле где-то на краю мира, освещенное только пурпурным небом. На поле лежат бесформенные груды тряпок, костей, кожи, белые черепа и ребра видны сквозь остатки великолепных доспехов. По всему полю прыгают и толпятся птицы - целая армия больших черных птиц с мощными черными клювами. Они сильно бьют клювами в пустые глазницы, разрывают кости в поисках кусочка мяса или мозга. Но кости эти они перебирали уже много раз, они сухие; птицы начинают громко каркать и клевать друг друга.

Но вот они стихли, успокоились, собрались вместе вокруг четырех черных птиц. Слушают карканье этих четырех, а те каркают все громче и громче, все более угрожающим тоном. Потом вся стая поднимается в пурпурное небо, кружит, образуя темный строй, и потом, как единый организм, устремляется к нему, к Шефу, туда, где он стоит. Передняя птица летит прямо на него, он видит ее немигающий золотой глаз, устремленный к его лицу черный клюв. Но не может пошевелиться, увернуться: что-то прочно держит его за голову; он чувствует, как черный клюв погружается в мякоть его глаза.

Шеф проснулся с криком, соскочил с матраца, закутался в тонкое одеяло и посмотрел сквозь дыру в стене на болото в тумане. С другого матраца его окликнул его друг Хунд:

- Что случилось, Шеф? Что тебя испугало?

Какое-то время он не может ответить. Потом раздается словно карканье - он не знает сам, что говорит:

- Вороны! Вороны летят!

3

- Вы уверены, что высадилась Великая Армия? - Голос Вульфгара звучал гневно, но неуверенно. Он не хотел верить в такую новость. Но открыто бросить вызов вестнику он тоже не решался.

- В этом нет сомнений, - ответил Эдрич, королевский тан, доверенный слуга Эдмунда, короля восточных англов.

- И армию ведут сыновья Рагнара?

Еще более страшное для Вульфгара известие, подумал Шеф, незаметно стоя в дальнем углу и слушая споры. Все фримены Эмнета собрались в зале своего господина, вызванные скороходами. Ибо хоть фримен в Англии может потерять все: землю, все, что положено по обычному праву, даже родство, - если не ответит на призыв своего господина, но именно поэтому фримены имеют право присутствовать при обсуждении дела, из-за которого их вызывают.

Другое дело, имеет ли право находиться здесь Шеф. Но пока ошейник раба на него еще не одели, а фримен, стоявший у входа на страже, все еще в долгу перед Шефом за починенный плуг. Поэтому он с сомнением хмыкнул, посмотрел на меч и обшарпанные ножны на боку Шефа и решил не обострять положение. И вот Шеф стоит в самом конце комнаты среди самых бедных крестьян Эмнета и старается услышать, что говорят.

- Мои люди говорили со многими крестьянами, видевшими их, - сказал Эдрич. - Они рассказывают, что армию возглавляют четыре великих воина, сыновья Рагнара, все в равном статусе. Ежедневно воины собираются вокруг большого знамени со знаком черного ворона. Это знамя Ворона... этого Ворона вышили за одну ночь дочери Рагнара, и он расправляет крылья в знак победы и складывает их при поражении. Знакомая история, и очень страшная. Деяния сыновей Рагнара известны по всей Северной Европе, куда бы ни плыли их корабли: в Англию, Ирландию, Францию, Испанию и даже в земли за Средиземным морем, откуда они вернулись с богатой добычей. Так почему они теперь обратили свой гнев против бедных крошечных королевств восточных англов? Лицо Вульфгара становилось все беспокойнее, он тянул себя за длинные усы.

- И где они разбили лагерь?

- На лугах у Стура, южнее Бердискварда. - Королевский тан Эдрич явно терял терпение. Он уже несколько раз повторял все это, и не в одном месте. С каждым мелким лендлордом все то же самое. Им не нужны сведения, они хотят только найти предлог не исполнять свой долг. Но от этого он ожидал большего, этот известен своей ненавистью к викингам. Говорят, он скрестил меч с самим знаменитым Рагнаром.

- Так что же нам делать?

- Приказ короля Эдмунда: все фримены, способные носить оружие, должны собраться в Норвиче. Все от пятнадцати и до пятидесяти. Нам нужна армия не менее сильная, чем у них.

- А сколько их? - спросил один из богатых хозяев из переднего ряда.

- Триста кораблей.

- А людей сколько?

- На каждом корабле обычно три дюжины гребцов, - кратко и неохотно ответил королевский тан. Это трудный момент. Как только эти деревенщины поймут, против чего им придется выступать, они могут не сдвинуться с места. Но его долг сказать им правду.

Наступила тишина, у всех в голове было одно и то же. Шеф, соображавший быстрее других, сказал:

- Триста кораблей по три дюжины весел в каждом. Девять сотен дюжин. Десять дюжин - это долгая сотня. Больше десяти тысяч человек. И все воины, - добавил он, скорее удивленно, чем испуганно.

- Мы не можем сражаться с ними, - решительно сказал Вульфгар, отводя взгляд от приемного сына. - Нужно заплатить дань.

Терпение Эдрича кончилось.

- Решать королю Эдмунду. И ему придется заплатить меньше, если Великая Армия увидит, что ей противостоит не меньшее войско. Но я здесь не для того, чтобы слушать ваши разговоры, - я привез приказ, и вы должны повиноваться. Вы и все землевладельцы Апвелла и Аутвелла и всех деревень между Эли и Висбечем. Королевский приказ: собраться здесь и завтра выступить к Норвичу. Каждый человек, способный в Эмнете владеть оружием, должен отправиться, или его ждет королевское наказание. Такой приказ получил я, и этот приказ относится и к вам. - Он повернулся, глядя в комнату, полную людей с встревоженными несчастными лицами. - Фримены Эмнета, что скажете?

- Мы готовы, - импульсивно воскликнул Шеф.

- Он не фримен, - рявкнул Альфгар со своего места рядом с отцом.

- Лучше ему им быть. Иначе он бы тут не стоял. Неужели вы не можете принять решение? Вы слышали приказ короля.

Слова Эдрича заглушил медленный неохотный ропот. Фримены Эмнета выражали согласие.

В лагере викингов у Стура все обстояло по-другому. Здесь решения принимали четыре сына Рагнара. Они слишком хорошо знали друг друга, и потому им нужны были лишь самые короткие обсуждения.

- В конце концов они заплатят, - сказал Убби. Он и Халвдан очень похожи на остальных викингов, и физически, и по темпераменту. Халвдан румяный, второй поседевший, оба мощные и опасные бойцы. С такими нужно считаться.

- Мы должны решить сейчас, - сказал Халвдан.

- Кто же это будет? - спросил Сигурт.

Четверо на несколько мгновений задумались. Нужен опытный человек, который справится с заданием. И в то же время такой, кто им не очень нужен, без кого они смогут обойтись.

- Сигварт, - сказал наконец Айвар. Его бледное лицо не дрогнуло, бесцветные глаза оставались устремленными в небо; он произнес только одно слово. Это было не предложение, а ответ. Тот, кого звали Бескостным, хотя не в его присутствии, предложений не делал. Братья задумались, одобрили.

- Сигварт! - позвал Сигурт Змееглазый.

В нескольких ярдах от них сидел ярл Малых островов за игрой в бабки. Он закончил бросок, чтобы показать свой дух независимости, но потом распрямился и с надеждой направился к небольшой группе предводителей.

- Ты меня звал, Сигурт.

- У тебя пять кораблей? Хорошо. Мы считаем, что англичане и их маленький король Эдмунд пытаются играть с нами в глупые игры. Сопротивляются, пытаются торговаться. Нехорошо. Мы хотим, чтобы ты показал им, с кем они имеют дело. Проведи корабли выше по берегу, потом поверни на запад. Иди в глубь суши, причини как можно больше ущерба, сожги несколько деревень. Покажи им, что случится, если они спровоцируют нас. Ты знаешь, что делать.

- Да. Делал и раньше. - Он колебался. - А что с добычей?

- Все, что заберете, ваше. Но вы идете не за добычей. Сделай что-нибудь такое, чтобы они запомнили. Сделай, как сделал бы Айвар.

Ярл снова улыбнулся, но с еще большей неуверенностью, как все люди, когда упоминалось имя Айвара Рагнарсона.

- Где ты высадишься? - спросил Убби.

- В месте, которое называется Эмнет. Я был там однажды. Нашел себе там хорошую курочку. - Улыбку ярла прервало резкое движение Айвара.

Сигварт назвал глупую причину. Он отправляется не для того, чтобы повторить глупые эскапады своей юности. Это недостойно воина. К тому же такие проблемы Айвар не обсуждает.

Прошло несколько мгновений. Айвар откинулся в своем кресле и обратил внимание на что-то другое. Они все знают, что Сигварт не лучший в их армии. Именно поэтому его и посылают.

- Выполни свою работу и не думай о курочках, - сказал Сигурт. И махнул рукой, отпуская ярла.

Но свое дело Сигварт знает. На рассвете два дня спустя пять кораблей осторожно входили в устье реки Узы, пока еще был прилив. Час напряженной гребли привел их вверх по реке, насколько позволяла осадка. Наконец кили заскребли по песку. Драконьи носы уперлись в берег, люди хлынули с кораблей. Немедленно те, кто остался охранять корабли, оттащили их назад, к отмелям. Там они недоступны для нападения местных конных рекрутов.

Самые молодые и подвижные воины из отряда Сигварта уже двинулись вперед. Отыскали небольшое стадо пони, зарубили пастуха и поскакали на поиски других лошадей. Захватывая лошадей, они отправляли их в отряд. И когда солнце поднялось сквозь утренний туман, сто двадцать человек двигались верхом по извилистой грязной тропе к цели.

Они двигались тесной, хорошо обученной группой. Держались вблизи друг от друга, предотвращая возможные нападения с флангов, рассчитывали на свою силу и неожиданность, которые сломят сопротивление. Когда они достигали какого-нибудь населенного места: фермы, сада, деревушки, центральная группа останавливалась ненадолго - за это время воин успеет только помочиться. Самые легкие на быстрых лошадях охватывали деревушку с флангов и заходили сзади. Останавливались. Так они мешали сбежать кому-нибудь, кто может поднять тревогу. Потом нападала центральная группа. Приказ у воинов был прост, настолько прост, что Сигварт не трудился повторять его.

Они убивали всех встречных: мужчин, женщин, детей, младенцев в колыбелях - убивали сразу, не задавая никаких вопросов, не ища развлечения. Потом снова строились и двигались дальше. И никого не грабили. Пока. И по строжайшему приказу не поджигали.

И к середине дня коридор смерти был прорублен в мирной английской сельской местности. Ни одного человека не осталось в живых. Далеко за нападающими жители начинали замечать, что их соседи не шевелятся, замечали, что пропадают лошади, и наконец видели трупы в полях. Звонили церковные колокола и зажигались тревожные маяки. Но перед викингами никто не подозревал об их смертельно опасном присутствии.

В этот же день, но значительно позже, чем викинги, выступил в путь и отряд из Эмнета. Пришлось ждать, пока неохотно подтянутся люди из Апвелла, Аутвелла и со всей округи. Потом землевладельцы долго здоровались друг с другом и громогласно обменивались любезностями. Потом Вульфгар решил, что нельзя выступать на пустой желудок и великодушно распорядился выдать предводителям выдержанного эля, а всем остальным пива. Много часов после восхода сто пятьдесят вооруженных всадников, военная сила четырех приходов, двинулись по дороге через болото. Дорога приведет их к реке Узе и дальше к Норвичу. И даже на этой ранней стадии их все время задерживали: то у кого-то подпруга расслабилась, то кому-то потребовалось опорожнить внутренности, кое-кто уходил прощаться с женами или другими родственниками. Отряд ехал без предосторожностей и ничего не подозревал. И первый намек на присутствие викингов получил, выехав за поворот и увидев приближающуюся сплоченную группу воинов.

Шеф ехал сразу за предводителями, как можно ближе к королевскому тану Эдричу. То, что он заговорил на совете, понравилось Эдричу. Никто не отправит Шефа назад, пока здесь есть Эдрич. Но Шеф здесь присутствует не как воин - Альфгар поторопился объяснить ему это, - а как кузнец, он не фримен на военной службе. Но по крайней мере у него не отобрали его самодельный меч.

Шеф увидел викингов раньше остальных, услышал удивленные крики предводителей.

- Кто эти люди?

- Это викинги!

- Не может быть! Они в Саффолке! Мы все еще ведем переговоры.

- Это викинги, пустоголовые! Быстрее спускайте толстые зады с лошадей, стройтесь для схватки. Вы тоже, спешивайтесь, спешивайтесь! Держателей коней - в тыл. Снимайте щиты со спин и стройтесь.

Эдрич, королевский тан, кричал изо всех сил, он вертелся на своем коне среди суматохи английских всадников. Люди медленно начинали понимать, что происходит, спускаться с лошадей, искать оружие, которое убрали, чтобы удобнее было ехать. Продвигаться вперед или назад, в зависимости от личных склонностей, от храбрости или трусости.

Шефу мало что нужно было готовить: он был самым бедным в колонне. Он бросил узду своей клячи, неохотно данной взаймы приемным отцом, снял со спины деревянный щит и высвободил свое единственное оружие - меч - в ножнах. Из доспехов у него только кожаная куртка, на нее нашиты шляпки гвоздей, какие он сумел найти. Он занял место непосредственно за Эдричем и подготовился, сердце билось быстро, от возбуждения сжало горло. Но прежде всего он испытывал огромное любопытство. Как сражаются эти викинги? Как происходит битва?

Со стороны викингов Сигварт понял ситуацию, как только увидел первых всадников. Опустив ноги, он приподнялся в седле, повернулся и отдал короткий приказ. И немедленно колонна викингов внешне беспорядочно распалась. Через мгновение все спешились. Один из пяти, заранее получивший это задание, хватал уздечки и отводил лошадей в тыл; как только эти люди отошли от отряда, они пригнулись, вбили в землю колышки и привязали к ним лошадей. И сразу две дюжины держателей лошадей выстроились за основной массой, образуя резерв.

Тем временем остальные на двадцать ударов сердца остановились. Некоторые просто мрачно молчали, другие быстро перевязывали обувь, глотали воду или мочились прямо на месте. Потом все одновременно сняли щиты, освободили мечи, переложили топоры в левую руку, взяли в правую длинные боевые копья. Без дальнейших приказов они вытянулись в линию, в два человека толщиной, от одного края дороги до другого. По обе стороны болото. И по приказу Сигварта двинулись вперед быстрым шагом, при этом фланги начали отставать, и образовалась широкая стрела, нацеленная прямо на английских рекрутов. В центре стрелы шел сам Сигварт. За ним его сын Хьорварт вел десятку лучших воинов; когда строй англичан будет прорван, это люди должны пройти в брешь и ударить с тыла, уничтожая тех, кто попытается сбежать, превращая отступление в бегство.

Англичане образовали неровную линию толщиной в три-четыре человека, также протянувшуюся от края до края дороги. Проблему лошадей они решили, бросив их, животные остались стоять на месте или побрели куда-то в сторону. Среди пони затерялось несколько человек, они как можно незаметнее стали отходить. Но не очень много. После трех поколений набегов и войн и англичан накопилось много долгов, которые они хотели отплатить; к тому же никто не хотел подвергаться насмешкам соседей. Воины подбадривали друг друга. Но приказов не было. Оглянувшись, Шеф обнаружил, что оказался в одиночестве, непосредственно за дворянами в доспехах, оставшимися верхом. По мере того как острие стрелы викингов приближалось, англичане бессознательно отступали направо и налево. Только самые решительные готовы были принять первый удар; он придется сюда, если дрогнет Вульфгар и его окружение. Говорят, что строй клином - изобретение бога войны викингов. Что произойдет, когда этот клин ударит?

Англичане начали бросать копья, некоторые не долетали, другие викинги легко отражали щитами. Неожиданно одновременно викинги перешли на бег. Один, два, три шага, все одновременно откинули назад правые руки, и на английский центр обрушился дождь копий. Шеф видел, как перед ним Эдрич искусно отразил копье центром щита, так что оно отлетело назад, другое копье он ударил краем щита, и оно упало у его ног. Рядом с Шефом дворянин опустил щит, чтобы отразить копье, нацеленное ему в живот, и тут же другое копье пробило ему бороду и горло. Другой лендлорд выругался: ему в щит попали одновременно три копья, он пытался обрубить их мечом, потом попытался сбросить ставший неожиданной помехой щит с руки. Но не успел он это сделать, как клин викингов ударил.

Шеф увидел, как впереди предводитель викингов нанес мощный удар Вульфгару. Англичанин отразил его щитом, попытался нанести ответный удар мечом. Но викинг уже оправился и нанес новый удар изо всех сил - слева. Вульфгар и этот удар отразил, лезвие его меча со звоном встретило лезвие викинга, но Вульфгар потерял равновесие. Неожиданно викинг нанес удар рукоятью меча в лицо, шишкой щита ударил по ребрам и потом отбросил в сторону. Он сделал шаг, собираясь прикончить противника, и тут на него прыгнул Шеф.

Несмотря на свой огромный рост, викинг оказался исключительно проворен. Он отпрыгнул в сторону на шаг и ударил по незащищенной голове юноши. За то короткое время, что Шеф наблюдал за битвой, он понял две вещи. Во-первых, в сражении все нужно делать изо всех сил, без того подсознательного сдерживания, которое бывает на тренировках. Он всю свою приобретенную за кузнечным горном силу вложил в ответный удар. Во-вторых, никаких перерывов, передышек между ударами в битве не бывает. И когда викинг повернулся к нему, Шеф был готов его встретить. На этот раз он парировал удар выше. Услышал звон, и над его головой пролетел обломок меча. Не мой, подумал Шеф. Не мой! Он сделал еще один шаг вперед и нацелился викингу в промежность.

И тут что-то толкнуло его в бок, он потерял равновесие, отскочил и увидел, что его место занял Эдрич. Тот что-то кричал. Оглянувшись, Шеф увидел, что клин викингов прорвал строй англичан. Половина дворян лежала на земле. Вульфгар, все еще на ногах, ошеломленно пятился, но его окружил десяток викингов, прорвавшихся через разорванный строй. Шеф обнаружил, что он кричит, размахивает мечом, зовет к себе ближайшего викинга. На мгновение викинг и юноша смотрели в глаза друг другу. Потом мужчина повернул, следуя приказу, и начал теснить английский фланг в болото.

- Беги! - крикнул Эдрич. - Мы разбиты! Сейчас нам ничего не сделать. Беги. Может, нам удастся уйти.

- Отец! - крикнул Шеф, попытался приблизиться к Вульфгару, чтобы схватить его за пояс и увести.

- Слишком поздно, он упал.

И правда. Ошеломленный тан получил еще один сильный удар по шлему, пошатнулся, и его окружила волна викингов. Викинги по-прежнему занимались флангами, но в любой момент могли двинуться вперед и свалить тех немногих, что еще оставались в центре. Шеф обнаружил, что его схватили за воротник и тащат назад.

- Придурки. Необученные рекруты. Чего от них ждать? Хватай лошадь, парень.

И через несколько секунд Шеф уже сказал назад по той дороге, по которой пришел. Его первая битва кончилась.

И кончилась через несколько секунд после того, как он нанес первый удар.

4

Тростники на краю болота слегка шевельнулись на утреннем ветру. Шевельнулись снова, и Шеф всмотрелся в пустынную местность. Викингов не видно.

Он повернулся и пошел сквозь тростники назад, к островку, который отыскал вчера. Небольшой остров скрывается среди деревьев. Королевский тан Эдрич доедал холодные остатки их вчерашнего ужина. Он вытер жирные пальцы о траву и вопросительно поднял брови.

- Ничего не видно, - сказал Шеф. - Тихо. Никакого дыма я не видел.

Они бежали с битвы, зная, что она проиграна, хотели только спастись. Когда они оставили своих лошадей и пешком углубились в болото, их никто не преследовал. Ночь оказалась для Шефа удивительно приятной и спокойной. Он вспоминал о ней со смешанным чувством удовольствия и вины. Они оказались на острове мира в море беды и тревог. Но в этот вечер ему не нужно было выполнять никакую работу, не было никаких обязанностей. Нужно было только спрятаться, защититься, устроиться как можно удобнее. Шеф быстро отыскал сухой островок в самом центре бездорожной трясины. Он был уверен, что сюда не доберется ни один чужак. Легко оказалось соорудить убежище из тростника; этим тростником жители окружающей местности покрывали крыши. Наловили в неподвижной воде угрей, и Эдрич после короткого раздумья решил, что можно развести костер. У викингов найдутся другие занятия, они не полезут в болото из-за какого-то клочка дыма.

Во всяком случае до наступления темноты они увидели отовсюду столбы дыма.

- Разбойники возвращаются, - сказал Эдрич. - Когда они уходят, им такие сигналы не мешают.

Приходилось ли ему убегать с битвы раньше? Шеф спросил осторожно, его преследовала картина: приемный отец падает, окруженный вражескими воинами.

- Много раз, - ответил Эдрич. Он тоже испытывал своеобразное ощущение товарищества, какое бывает после общей опасности. - И не думай, что это была битва. Так, стычка. Но я часто сбегал. И если бы многие поступали так же, с нашей стороны было бы гораздо меньше потерь. Пока мы стоим и сражаемся, потери невелики, но как только викинги прорывают наш строй, начинается бойня. Но ты только подумай: всякий, кто уйдет полями, может участвовать в новом сражении и на лучших условиях.

- Беда в том, - мрачно продолжал он, - что чем чаще это случается, тем менее охотно люди снова идут в бой. Они теряют храбрость. Но это совсем не обязательно. Мы проиграли вчера, потому что не были готовы, ни физически, ни морально. Если бы они хоть десятую часть времени, которое затратят на вопли, потратили бы заранее на подготовку, мы бы не проиграли. Как говорит пословица: "Повторение - это часто будущая судьба". А теперь покажи мне твой меч.

С застывшим лицом Шеф извлек из своих потрепанных кожаных ножен меч и протянул его. Эдрич задумчиво поворачивал его в руках.

- Похоже на инструмент садовника, - заметил он. - Или нож для резки тростника. Не настоящее оружие. Но я видел, как раскололся меч викинга. Как это случилось?

- Это хороший меч, - ответил Шеф. - Может, самый хороший в Эмнете. Я сам сделал его, сковал из полосок. Большая часть - мягкое железо. Я его выковал из железных заготовок, которые нам присылают с юга. Но между ними полоски твердой стали. Тан из Марча дал мне в расплату за работу хороший наконечник копья. Я расплавил его, выковал полоски и переплел сталь и мягкое железо друг с другом, потом сковал одно лезвие. Железо позволяет ему гнуться, а сталь придает крепость. А на краю я приварил самую твердую сталь, какую смог найти. Вся эта работа обошлась мне в четыре груза древесного угля.

- И с такой большой работой ты сделал его коротким и односторонним, как обычное рабочее орудие. Обычная рукоятка, как на плуге, никакой защиты. И к тому же он у тебя ржавый.

Шеф пожал плечами.

- Если бы я бродил по Эмнету со сверкающим мечом на боку, долго бы он у меня сохранился? Ржавчина только прикрывает лезвие. Я постарался, чтобы глубоко она не прошла.

- Я хотел спросить тебя еще кое о чем. Молодой тан сказал, что ты не фримен. Ты вел себя так, будто прячешься. Но в схватке ты назвал Вульфгара отцом. Тут какая-то тайна. Бог видит, мир полон незаконных сыновей танов. Но никто не собирается превращать их в рабов.

Шефу много раз задавали этот вопрос, и в другое время и в другом месте он просто не стал бы отвечать. Но здесь, на пустынном острове в центре болота, когда положение и статус забываются, он нашел слова для ответа.

- Он не отец мне, хотя я его и называю так. Восемнадцать лет назад здесь побывали викинги. Вульфгар тогда отсутствовал, но моя мать, леди Трит, была здесь с моим сводным братом Альфгаром, ребенком ее и Вульфгара. Когда ночью напали викинги, слуга унес Альфгара, но мою мать схватили.

Эдрич медленно кивнул. Все это ему хорошо знакомо. Но он все же не получил ответа на вопрос. В таких делах существует определенная система, по крайней мере для знатных. Спустя какое-то время муж мог получить известие от работорговца из Хедеби или Каупанга; ему должны были сообщить, что за леди требуют такой-то выкуп. Если такое известие не поступало, он мог считать себя вдовцом, мог снова жениться, надеть серебряные браслеты на руку другой женщины, которая вырастит его сына. Иногда, правда, такое положение нарушалось прибытием двадцать лет спустя высохшей карги, которая умудрилась пережить свою полезность и каким-то образом, Бог знает как, купить себе место на корабле и вернуться. Но это случалось не часто. Во всяком случае это не объяснение для случая с сидящим рядом юношей.

- Мать вернулась несколько недель спустя. Она была беременна - мною. Поклялась отцу, что отец ребенка - сам ярл викингов. Когда я родился, она хотела назвать меня Халвданом (полудатчанин), потому что я наполовину датчанин. Но Вульфгар отругал ее. Сказал, что это имя героя, короля, основавшего род Шилдингов, потомков Шилда (щит), от него происходят все короли Англии и Дании. Слишком хорошее имя для меня. И потому меня назвали собачьим именем - Шеф.

Юноша опустил глаза.

- Поэтому отчим ненавидит меня и хочет сделать рабом. Поэтому у моего сводного брата Альфгара есть все, а у меня ничего.

Он не стал рассказывать всего. Как Вульфгар заставлял его мать принимать грыжник, чтобы избавиться от ребенка насильника. Как его самого спасло вмешательство отца Андреаса, который яростно говорил о грехе детоубийства, даже если речь идет о ребенке викинга. Как Вульфгар в гневе и ревности взял наложницу, которая родила прекрасную Годиву, так что в Эмнете росли три ребенка: Альфгар, законнорожденный, Годива, дитя Вульфгара и его рабыни-любовницы, и Шеф, сын Трит и викинга.

Королевский тан молча вернул ему меч. Но все же тайна не раскрыта, подумал он. Как сбежала женщина? Викинги-работорговцы никогда не бывают так неосторожны.

- Как зовут этого ярла? - спросил он. - Твоего...

- Моего отца? Мать говорит, что его звали Сигварт. Ярл Малых островов. Не знаю, где это.

Они долго сидели молча, потом легли спать.

Было уже позднее утро, когда на следующий день Шеф и Эдрич осторожно выбрались из тростников. Сытые и невредимые, приближались они к развалинам Эмнета.

Все дома сгорели, некоторые превратились просто в груды пепла, у других остались почерневшие балки. Дом тана и ограда исчезли, не видно церкви, кузницы, путаницы мазанок фрименов, навесов и землянок рабов. Бродили кое-где люди, они рылись в пепле или сидели у колодца.

Когда они оказались в самом поселке, Шеф обратился к женщине, служанке матери:

- Труда. Расскажи, что случилось.

Она в страхе смотрела на него, невредимого, с мечом и щитом.

- Лучше иди... повидайся с матерью.

- Моя мать здесь? - Шеф почувствовал прилив надежды. Может, и другие здесь. Может, Альфгар уцелел И Годива. Где Годива?

Они последовали за женщиной, которая с трудом ковыляла впереди.

- Почему она так идет? - спросил Шеф, глядя на ее неуклюжую болезненную походку.

- Ее изнасиловали, - кратко ответил Эдрич.

- Но... Но Труда не девственница.

Эдрич ответил на его невысказанный вопрос.

- Насиловать можно по-разному. Когда женщину держат четверо, а пятый насилует, когда все возбуждены, могут порвать мышцы и поломать кости. И даже хуже, если женщина сопротивляется.

Шеф снова подумал о Годиве, он сжал рукоять щита, и костяшки его пальцев побелели. Не только мужчины расплачиваются за поражение в битве.

Они молча шли за Трудой, которая хромала перед ними, и подошли к наспех сделанному шалашу, он был сооружен из полуобгоревших досок и бревен, прислоненных к уцелевшей части изгороди. Труда заглянула внутрь, произнесла несколько слов, знаком подозвала мужчин.

Внутри лежала леди Трит на груде старых тряпок. По болезненному выражению лица и по тому, как неуклюже и неуверенно она двигалась, ясно было, что с ней обошлись не лучше, чем с Трудой. Шеф склонился к ней и взял ее за руку.

Говорила она шепотом, ослабленным ужасными воспоминаниями.

- Не было никакого предупреждения, никакой возможности подготовиться. Никто не знал, что делать. Мужчины вернулись прямо с битвы. Они еще спорили, что делать. И эти свиньи захватили их за спором. Нас окружили, прежде чем мы поняли, что они здесь.

Она смолкла, поморщилась от боли и пустыми глазами посмотрела на сына.

- Они звери. Убили всех, кто мог сопротивляться. Остальных собрали в церкви. Тогда начинался дождь. Вначале они отобрали девушек и молодых женщин, а также некоторых мальчиков. Для рынка рабов. А потом... потом привели пленников, захваченных в битве, и...

Голос ее дрогнул, она закрыла лицо грязным передником.

- Они заставили нас смотреть...

Она заплакала. Немного погодя, казалось, что-то вспомнила и пошевелилась. Схватила Шефа за руку и впервые посмотрела прямо ему в глаза.

- Шеф. Это был он. Тот самый, что тогда.

- Ярл Сигварт? - спросил с трудом Шеф.

- Да. Твой... твой...

- Как он выглядит? Рослый человек, с темными волосами, с белыми зубами?

- Да. И на руках золотые браслеты. - Шеф вызвал в памяти картину схватки, почувствовал снова, как разрубает меч противника, как делает шаг вперед, готовясь нанести смертельный удар. Неужели Бог уберег его от смертного греха? Но если так, что же Бог допустил потом?

- Он не мог защитить тебя, мама?

- Нет. Он даже не пытался. - Голос Трит стал снова жестким и контролируемым. - Когда она разошлись после... после представления, он приказал им грабить и развлекаться, пока не услышат боевой рог. Они забрали наших рабов, связали их, но остальных, Труду и других... Нас передавали от одного к другому...

- Он узнал меня, Шеф. Он меня помнил. Но когда я просила его, чтобы он оставил меня только для себя, он рассмеялся. Сказал... сказал, что я теперь наседка, а не цыпленок, а наседки должны сами заботиться о себе. Особенно те наседки, которые убегают. И меня использовали, как Труду. Даже больше, потому что я леди, и многим это показалось забавным. - Лицо ее исказилось от гнева и ненависти, на мгновение она забыла о боли.

- Но я ему сказала, Шеф! Сказала, что у него есть сын. И этот сын однажды найдет его и убьет!

- Я постараюсь, мама. - Шеф колебался, он хотел задать еще один вопрос. Но Эдрич задал его первым.

- На что они заставили вас смотреть, леди?

Глаза Труды наполнились слезами. Неспособная говорить, она махнула рукой, приглашая их выйти из убежища.

- Идемте, - сказала Труда, - я покажу вам милосердие викингов.

Мужчины пошли за ней, прошли через усеянные пеплом остатки сада к другому наспех сделанному убежищу у развалин дома тана. Около него стояла группа людей. Время от времени кто-нибудь заглядывал внутрь, заходил, потом снова выходил. Выражение их лиц трудно было понять. Горе? Гнев? Все-таки, в основном, подумал Шеф, просто страх.

В убежище стояло корыто для корма лошадей, наполненное соломой. Шеф сразу узнал светлые волосы и бороду Вульфгара, но лицо словно принадлежало трупу: белое, восковое, нос заострился, кости торчат под плотью. Но Вульфгар не мертв.

На мгновение Шеф не мог сообразить, что видит. Как может Вульфгар лежать в этом корыте? Он слишком велик для этого. У него рост больше шести футов, а корыто - Шеф знал это по побоям, вынесенным в детстве, - не больше пяти футов в длину... Чего-то не хватает.

Что-то у Вульфгара не так с ногами. Колени доходят до края корыта, но дальше только неопрятная повязка, обернуты культи, тряпки покрыты грязью и кровью. И запах разложения, запах горелого мяса.

С растущим ужасом Шеф увидел, что рук у Вульфгара тоже нет. Остатки рук скрещены на груди, и тут культи, перевязанные выше локтей.

Сзади послышался голос:

- Его поставили перед нами. Положили на бревно и отрубили топором руки и ноги. Сначала ноги. Каждый раз прижигали отрубленное раскаленным железом, чтобы он не умер от потери крови. Сначала он проклинал их и боролся, потом стал просить, чтобы ему оставили хоть одну руку, чтобы он смог сам есть. Они смеялись. Рослый, ярл, сказал, что все остальное ему оставят. Оставят глаза, чтобы он смог видеть красивых женщин, оставят яйца, чтобы он мог желать женщин. Но он никогда не сможет сам снять штаны.

И вообще ничего не сможет делать сам, понял Шеф. Теперь в любом своем действии, чтобы поесть и помочиться, он будет зависеть от других.

- Он теперь heimnar, - сказал Эдрич, используя норвежское слово. - Живой труп. Я слышал о таком. Но никогда не видел. Но не беспокойся, парень. Инфекция, боль, потеря крови. Он долго не проживет.

Невероятно, но запавшие глаза перед ними раскрылись. Они злобно смотрели на Шефа и Эдрича. Губы раскрылись, и послышался сухой змеиный шепот.

- Беглецы. Ты убежал и оставил меня, мальчик. Я этого не забуду. И ты, королевский тан. Ты пришел, призвал нас, послал нас на битву. Но где ты был, когда битва закончилась? Не бойся, я не умру. Я отомщу вам обоим. И твоему отцу, мальчишка. Не следовало мне растить его отродье. И брать назад его шлюху.

Глаза снова закрылись, голос стих. Шеф и Эдрич вышли в дождь.

- Не понимаю, - сказал Шеф. - Зачем они это сделали?

- Не знаю. Но вот что я могу тебе сказать. Когда король Эдмунд услышит об этом, он будет в ярости. Нападения, убийства - это бывает, это обычно. Но когда так поступают с человеком, с близким к королю человеком... Он будет колебаться. Подумает, что нужно уберечь своих людей от такого. Но потом решит, что его честь требует отмщения. Ему трудно будет принять решение. - Он повернулся и посмотрел на Шефа.

- Пойдешь со мной, парень, когда я повезу эту новость? Ты теперь фримен, но я ясно вижу, что ты боец. Здесь у тебя ничего нет. Пойдем со мной, будешь мне служить, пока не добудешь подходящих доспехов и оружия. Ты смог устоять против ярла. Король сделает тебя своим приближенным, кем бы ты ни был в Эмнете.

К ним приближалась леди Трит, тяжело опираясь на посох. Шеф задал вопрос, который жег его мозг с тех пор, как он увидел развалины Эмнета.

- Где Годива? Что с ней?

- Ее забрал Сигварт. Она в лагере викингов.

Шеф повернулся к Эдричу. Он заговорил уверенно, без всяких колебаний.

- Говорят, я беглец и раб. Ну что ж, буду тем и другим. - Он снял щит и положил его на землю. - Я иду в лагерь викингов на Стуре. Одним рабом больше - меня могут взять. Я должен попытаться освободить Годиву.

- Ты и недели не продержишься, - сказал Эдрич, в его холодном голосе звучал гнев. - И умрешь как предатель. Предатель своих людей и короля Эдмунда. - Он повернулся и отошел.

- И предатель самого благословенного Христа, - добавил отец Андреас, вышедший из убежища. - Ты видел деяния язычников. Лучше быть рабом христиан, чем королем нечестивцев, таких, как они.

Шеф понял, что принял решение быстро, может, слишком поспешно, не подумав. Но теперь отступать он не может. В голове теснились мысли. Я пытался убить своего отца. Я потерял отчима, он теперь живой мертвец. Мать ненавидит меня за то, что сделал мой отец. Я потерял шанс стать свободным и утратил человека, который мог бы стать моим другом.

Такие мысли не помогут ему. Все это он сделал ради Годивы. И должен закончить то, что начал.

Годива пришла в себя с сильной головной болью и с запахом дыма в ноздрях. Кто-то под ней шевелился. В ужасе она попыталась освободиться. Девушка, на которой она лежала, заскулила.

Когда зрение прояснилось, Годива поняла, что она в фургоне, в движущемся фургоне, который скрипит на неровной дороге. Сквозь тонкий холщовый навес пробивался свет, внутренность фургона набита людьми, половина девушек Эмнета лежит друг на друге. Слышится хор стонов и плача. Небольшой светлый квадратик в задней части фургона неожиданно потемнел, в нем показалось бородатое лицо. Плач сменился криками, девушки цеплялись друг за друга, старались спрятаться. Но лицо только улыбнулось, ярко сверкнули белые зубы. Человек погрозил пальцем и исчез.

Викинги! Годива мгновенно все вспомнила, все случившееся: волну мужчин, панику, попытку убежать в болото, викинг ухватил ее за платье. Вспомнила свой ужас, когда впервые в ее взрослой жизни мужчина схватил ее между ног.

Она осторожно коснулась бедер. Что с ней сделали, пока она была без сознания? Но хоть голова болит, тело никакой боли не ощущает. Она ведь была девственницей. Ее не могли изнасиловать так, чтобы она сейчас ничего не чувствовала.

Лежавшая рядом девушка, дочь крестьянина, одна из тех, с кем забавлялся Альфгар, увидела ее движение и злорадно сказала:

- Не бойся. Нам ничего не сделали. Нас берегут на продажу. И тебя тоже. Тебе нечего бояться, пока тебя не купят. А тогда ты станешь такая же, как мы все.

Воспоминания продолжали всплывать. Квадрат людей, окруженных вооруженными викингами. И в центр квадрата тащат ее отца, он кричит, упрашивает, предлагает выкуп, а его тащат к бревну... Бревно. Она вспомнила, какой ужас охватил ее, когда она поняла, что они собираются сделать, когда воин с топором шагнул к бревну. Да. Она побежала вперед, вцепилась в этого человека. Но другой, тот, которого этот рослый человек назвал "сыном", перехватил ее. А что потом? Она осторожно ощупала голову. Шишка. И боль по другую сторону. Еще одна шишка. Но - она взглянула на свои пальцы - крови нет.

Не она одна испытала такое обращение: викинг ударил ее мешком с песком. Пираты давно занимались этим делом и привыкли обращаться с человеческим товаром. В начале набега, действуя топором и мечом, копьем и щитом, они убивают воинов, мужчин. Но потом плоская сторона меча или обратная сторона топора - не подходящее оружие, чтобы оглушать. Слишком легко промахнуться, пробить череп, отрубить ухо у какого-нибудь ценного человеческого предмета торговли. Даже кулак не годится, потому что человек, постоянно гребущий большим веслом, обладает огромной силой. Кто купит девушку с разбитой челюстью, с кривой скулой? Может, бедняки с внешних островов, но не покупатели из Испании или придирчивый король Дублина.

Поэтому по приказу Сигварта все прихватили с собой - на поясе или с внутренней стороны щита - "успокоители", длинные сосиски из ткани, наполненные сухим песком, тщательно собранным на дюнах Ютландии и Сконии. Ловкий удар таким мешочком, и товар стихает и больше не причиняет никаких беспокойств. Никакого риска.

Девушки начали перешептываться. Голоса их дрожали от страха. Они рассказали Годиве, что случилось с ее отцом. Потом, что сделали с Трудой, Трит и с остальными. Как их наконец погрузили в фургон и повезли по дороге к берегу. Но что будет дальше?

На следующий день Сигварт, ярл Малых островов, тоже испытал холодок страха, хотя у него для этого, казалось, нет оснований. Он удобно сидел в большой палатке Армии сыновей Рагнара, за столом ярлов, ел лучшую английскую говядину, держал в руке рог с крепкий элем и слушал, как его сын Хьорварт рассказывает о набеге. Хоть и молодой воин, а говорит хорошо. Хорошо также, чтобы остальные ярлы и сами Рагнарсоны увидели, что у него есть сильный сын, с которым в будущем придется считаться.

Но что же не так? Сигварт не привык к саморефлексии, но он прожил долгую жизнь и научился не упускать признаков опасности.

На обратном пути после набега никаких неприятностей не было. Он провел колонну с телегами и добычей не прямо к Узе, а к Нинскому проливу. А оставленные им у кораблей воины тем временем подождали на своей отмели, пока не появятся английские силы, обменялись с ними насмешками и стрелами, следили, как они медленно собирают рыбачьи лодки и шлюпки, и в назначенное время развернули корабли в приливе и ушли к побережью под парусами на свидание, оставив за собой англичан в бессильном гневе.

И поход на встречу с кораблями прошел хорошо. А самое главное: Сигварт точно исполнил все, как сказал Змееглазый. Они сожгли все деревни и поля. В каждом колодце оставили по нескольку трупов. Оставили и примеры, очень жестокие. Прибитые гвоздями к дереву, изуродованные, но не мертвые. Чтобы могли рассказать всем, кто захочет слушать.

Сделай, как сделал бы Айвар, сказал Змееглазый. Что ж, у Сигварта не было иллюзий, что он может сравниться с Бескостным по жестокости, но никто не может сказать, что он не старался. Он хорошо справился. Теперь эта местность много лет не придет в себя.

Нет, не это его беспокоит. Это была хорошая идея. Если что-то не так, то не здесь, раньше. И Сигварт неохотно понял, что тревожит его воспоминание о стычке. Он четверть века сражается в передней линии, он убил не менее ста человек, получил множество боевых ран. Стычка должна была получиться легкой. Но не получилась. Он прорвал линию англичан, как случалось много раз раньше, смахнул со своего пути светловолосого тана почти презрительно и добрался до второй линии, как всегда, расстроенной и дезорганизованной.

И тут перед ним оказался этот парень. Даже без шлема и настоящего меча. Фримен, из самых бедных. Но парень дважды парировал его удары, а потом меч Сигварта раскололся, а сам он потерял равновесие. И Сигварт сделал вывод, что если бы это был поединок, он был бы уже мертв. Его спасли другие, оказавшиеся рядом. Вряд ли кто это заметил, но если заметили... может, уже сейчас кто-нибудь из храбрецов, из любителей поединков готов бросить ему вызов.

Может он выстоять в таком поединке? Достаточно ли силен его сын Хьорварт, чтобы испугались его мести? Может, он уже слишком стар для дела? Если он не сумел справиться с английским мальчишкой, к тому же почти невооруженным, так, наверно, и есть.

Но сейчас он поступает правильно. Располагает к себе Рагнарсонов. Это всегда хорошо. Хьорварт приближался к концу рассказа. Сигварт повернулся и кивнул двум слугам, ждавшим у входа. Те кивнули в ответ и вышли.

- ...и мы сожгли на берегу фургоны, принесли нескольких мужиков, которых мудро прихватил отец, в жертву Эйгиру и Ран, сели на корабли, поплыли вдоль берега до устья реки - и вот мы здесь! Люди с Малых островов, под командованием славного ярла Сигварта и моим, его преданного сына Хьорварта, к вашим услугам, сыновья Рагнара, к вашим и ничьим иным!

Палатка взорвалась аплодисментами, стучали о стол рогами, топали, звенели ножами. От удачного начала кампании у всех хорошее настроение.

Встал и заговорил Змееглазый.

- Ну, Сигварт, мы сказали, что ты можешь оставить себе добычу, и ты ее заслужил, так что можешь не бояться рассказывать о своей удаче. Расскажи, много ли ты добыл. Достаточно, чтобы купить себе летний дом в Зеландии?

- Не очень много, - под недоверчивые возгласы ответил Сигварт. - Недостаточно, чтобы я стал фермером. У деревенских танов мало что можно взять. Подождите, пока великая непобедимая Армия не возьмет Норвич. Или Йорк! Или Лондон! - Одобрительные возгласы, улыбка самого Змееглазого. - Мы должны грабить соборы, они полны золота, которое монахи собирают с этих глупцов с юга. А в деревнях ни серебра, ни золота.

- Но кое-что мы все же взяли, и я готов поделиться лучшим. Позвольте показать вам нашу лучшую добычу!

Он повернулся и махнул рукой. Слуги его прошли мимо столов, ведя фигуру, закутанную в мешковину, с веревкой на поясе. Фигуру подтолкнули к центральному столу, двумя движениями разрезали веревку и сняли мешковину.

Годива мигала на ярком свету, она увидела море бородатых лиц, раскрытых ртов, сжатых кулаков. Отшатнулась, попыталась отвернуться и обнаружила, что смотрит прямо в глаза самого высокого из вождей, бледного человека, с немигающим взглядом и глазами как лед. Она снова повернулась и почти с облегчением увидела Сигварта, единственное знакомое лицо.

В этом жестоком обществе она была как цветок в придорожных зарослях. Светлые волосы, светлая кожа, полные губы, тем более привлекательные, когда они раскрыты в страхе. Сигварт снова кивнул, и один из его слуг сорвал с девушки платье. Она цеплялась за него, кричала, но платье было сорвано, и она осталась почти нагой, в одной сорочке, и все могли видеть ее юное тело. В страхе и стыде она прикрыла руками груди, склонила голову и ждала, что с ней сделают.

- Я не стану делиться ею, - сказал Сигварт. - Она для этого слишком хороша. Поэтому я ее отдам! Отдам тому, кто избрал меня для этого похода, отдам с благодарностью и в надежде. Пусть он пользуется ею хорошо, долго и с удовольствием. Я отдаю ее мудрейшему в Армии человеку. Тебе, Айвар!

Сигварт закончил выкриком и поднял свой рог. И медленно начал осознавать, что не слышит ответных криков, только какой-то смутный рокот, да и то от тех, кто подальше от стола, кто хуже знает Рагнарсонов и позже других пришел в Армию. Никто не поднимал рогов. Все лица казались встревоженными или невыразительными. Соседи отводили от него взгляд.

Сигварт снова ощутил холодок в сердце. Может, следовало сначала спросить, подумал он. Может, произошло что-то, чего он не знает. Но какой в его поступке вред? Он отдает часть добычи, любой ей обрадуется, он делает это публично и честно. Кому может причинить вред его дар - девушка, девственница, красавица? Айвару? Айвару Рагнарсону. Прозванному - о, Тор, помоги ему, почему же он так прозван? Ужасное подозрение появилось у Сигварта. Неужели это прозвище дано со смыслом?

Бескостный.

5

Пять дней спустя Шеф и его товарищ лежали в небольшой роще и смотрели на пойменный луг. В конце его, в миле от них, начинался укрепленный лагерь викингов. На какое-то мгновение решимость оставила их.

Они без особого труда добрались сюда от разрушенного Эмнета. В обычных условиях это было бы самым трудным для сбежавших рабов. Но у Эмнета хватало своих забот. Никто не считал себя хозяином Шефа, а Эдрич, который, казалось бы, должен был помешать идти в лагерь викингов, умыл руки и не занимался этим делом. Шеф без помех собрал свое скромное имущество, спокойно взял небольшой запас пищи, который держал в тайнике, и приготовился к отправлению.

Но его приготовления все равно заметили. Он стоял, думая, стоит ли попрощаться с матерью, и понял, что кто-то стоит рядом. Это был Хунд, друг его детства, ребенок рабов и со стороны отца, и со стороны матери, вероятно, самое незначительное, с самым низким положением существо во всем Эмнете. Но Шеф научился ценить его. Никто не знал болота лучше Хунда, даже Шеф. Хунд мог неслышно скользнуть в воду и поймать куропатку прямо в ее гнезде. В грязной душной хижине, в которой он жил с родителями и множеством детей, часто играл детеныш выдры. Рыба, казалось, сама идет ему в руки, ее не нужно было даже ловить на крючок или в сеть. А что касается трав, Хунд знал их все, знал названия, знал, как их использовать. Он был на два месяца моложе Шефа, но к нему уже начали приходить люди за помощью и лекарственными травами. Со временем из него мог получиться известный знахарь, которого будут уважать и опасаться даже знатные. Или с ним что-нибудь сделают. Даже отец Андреас, добрый воспитатель Шефа, с сомнением поглядывал на Хунда. Мать церковь не любит соперничества.

- Я хочу идти с тобой, - сказал наконец Хунд.

- Это опасно, - ответил Шеф.

Хунд промолчал. Он всегда так поступал, когда считал, что больше ничего объяснять не нужно. Оставаться в Эмнете тоже опасно. А Шеф и Хунд, каждый по-своему, увеличивают общие шансы на успех.

- Если ты пойдешь со мной, нужно будет снять твой ошейник, - сказал Шеф, взглянув на железный ошейник, который Хунду одели, когда он достиг половой зрелости. - Сейчас как раз время. Никто нами не интересуется. Я возьму инструменты.

Они поискали убежище в болотах, не желая привлекать внимание. Но даже в спокойной обстановке снять ошейник было нелегко. Вначале Шеф подпилил его, подложив тряпки, чтобы не задеть кожу, потом попытался клещами разжать. В конце концов он потерял терпение, обернул руки тряпками и силой развел концы ошейника.

Хунд потер мозоли и рубцы на шее и посмотрел на U-образную железную полоску.

- Немногие могли бы это сделать, - заметил он.

- Необходимость может и старуху заставить бежать, - ответил Шеф. Но в глубине души он был польщен. Он стал силен, он встречался с настоящим воином в битве и теперь он свободен, может идти, куда хочет. Он еще не знает, как это сделать, но должен быть способ освободить Годиву, а потом забыть о несчастьях и жить спокойно.

Они без разговоров пустились в путь. Но сразу начались неприятности. Шеф ожидал, что придется уклоняться от любопытных, от часовых, может, скрываться от рекрутов, направляющихся к месту сбора. Но с первого же дня пути он понял, что вся окружающая местность разворошена и гудит, как осиное гнездо, в которое всунули палку. По всем дорогам скакали всадники. У каждой деревни стояла стража, вооруженная и враждебно настроенная, подозрительно относящаяся к любому незнакомцу. После того как одна такая группа решила их задержать, не обращая внимания на их рассказ, что они посланы Вульфгаром к родственнику за скотом, им пришлось вырваться и бежать, уклоняясь от пущенных вслед копий. Очевидно, были отданы строгие приказы, и жители восточной Англии им повиновались. В воздухе чувствовалось напряжение.

Последние два дня Шеф и Хунд пробирались полями и живыми изгородями, двигались очень медленно, часто ползли на животах по грязи. И все время видели патрули. Иногда всадники под командой тана или королевского приближенного, но чаще другие - и гораздо более опасные - пешие, они неслышно и незаметно передвигались, оружие у них укутано, чтобы не звенело; впереди опытные проводники с луками и охотничьими пращами. Шеф понял, что так пытаются удержать викингов, не дать им передвигаться небольшими отрядами для грабежа. Но такие группы рады задержать и убить всякого, кто собирается помочь викингам, сообщить им сведения, присоединиться к ним.

Только на последних нескольких милях опасностей стало меньше; и вскоре юноши поняли: это потому, что они уже в пределах досягаемости патрулей самих викингов. Их избегать легче, но они тоже очень опасны. Потом они заметили группу, человек в пятьдесят, все верхом, все в доспехах, с большими топорами на плечах. Группа ждала чего-то на опушке небольшого леса. Боевые копья вздымались над ней щетиной. Их легко увидеть, легко укрыться. Но потребуется целая армия англичан, чтобы отогнать или разбить этих людей. А у деревенских патрулей нет на это ни одного шанса.

Это люди, на милость которых они теперь должны отдаться. Теперь это кажется не таким легким делом, как в Эмнете. Вначале у Шефа была мысль явиться в лагерь и заявить о своем родстве с Сигвартом. Но Сигварт может узнать его, хотя их стычка длилась всего несколько секунд. Какая неудача, что он столкнулся в поединке с единственным человеком во всем лагере, который мог бы принять его. А теперь встречи с Сигвартом нужно избегать любой ценой.

Примут ли викинги новобранцев? У Шефа было неприятное предчувствие, что для этого мало желания и самодельного меча. Но рабов они всегда могут использовать. И опять - Шеф чувствовал, что сам он подойдет на роль раба-гребца или работника в какой-нибудь далекой стране. Но в Хунде внешне ничего ценного нет. Может, викинги отпустят его, как мелкую рыбешку, попавшую в сеть? Или избавятся от помехи другим путем? Накануне вечером, когда юноши впервые увидели лагерь, оттуда через одни ворота вышел отряд и принялся копать яму. Чуть позже со скрипом подъехала телега, и в яму бесцеремонно вывалили с десяток тел. В лагере пиратов высокий уровень смертности.

Шеф вздохнул.

- Выглядит не легче, чем вчера вечером, - сказал он. - Но что-то нужно делать.

Хунд схватил его за руку.

- Подожди. Слушай. Слышишь?

Юноши поворачивали головы. Звук. Песня. Много мужчин поют вместе. Звуки доносятся из-за небольшого холма ярдах в ста слева от них, где пойменный луг сменяется невозделанным общинным выгоном.

- Словно монахи поют в большом монастыре в Эли, - прошептал Шеф. Глупая мысль. Ни одного монаха или священника в двадцати милях отсюда.

- Посмотрим? - прошептал Хунд.

Шеф не ответил, но молча и осторожно пополз в сторону пения. Здесь могут быть только язычники. Но, может, к небольшой группе легче приблизиться, чем к целой армии. Все лучше, чем просто открыто явиться в лагерь.

Они проползли половину расстояния на животе, и Хунд неожиданно схватил Шефа за руку. Молча указал на небольшой подъем. В двадцати ярдах от них под большим старым боярышником неподвижно стоял человек, внимательно оглядывая местность. Он опирался на топор размером в две трети своего роста. Мощный человек, с толстой шеей, широкой грудью и бедрами.

Но он по крайней мере не очень быстр, подумал Шеф. И неправильно выбрал место, если он часовой. Юноши обменялись взглядами. Викинги, возможно, великие моряки. Но о науке укрываться они имеют слабое представление.

Шеф осторожно пополз вперед под углом к часовому, добрался до густых зарослей папоротника-орляка, за высокими стеблями утесника. Хунд полз за ним. Звуки пения впереди стихли. Вместо него слышался один голос. Что-то говорит. Нет, не говорит. Призывает. Читает проповедь. "Могут ли быть и среди язычников тайные христиане?" - подумал Шеф.

Он прополз еще несколько ярдов и осторожно раздвинул стебли. Перед ним небольшая долина, укрытая от взглядов. На земле кругом сидят сорок-пятьдесят человек. У всех мечи или топоры, но копья воткнуты в землю, щиты лежат. Они сидят в пределах огороженного пространства. По краям воткнуты копья, между ними протянуты нити. А на нитях яркие гроздья рябины, теперь, осенью, они уже красные. В центре огороженного пространства горит костер, вокруг него и сидят люди. Рядом с костром одно копье, острием вверх, наконечник блестит серебром.

У костра и копья стоит человек спиной к тайным зрителям, он говорит о чем-то, убеждая, приказывая. В отличие от всех остальных, его одежда не из естественной окраски домотканой материи, она не окрашена в зеленый, синий или коричневый цвет. Одежда ослепительно белая, как белок яйца.

На боку у человека молот, с короткой рукоятью, с двусторонней головкой, - кузнецкий молот. Острый взгляд Шефа устремился к людям, сидящим в переднем ряду. У каждого на шее цепочка. На каждой цепочке подвеска. Она лежит на груди. Подвески разные: меч, рог, фаллос, лодка. Но по крайней мере у половины собравшихся молот.

Шеф неожиданно встал и направился прямо в лощину. Его увидели, все мгновенно вскочили, подняли мечи. Прозвучали предупреждающие голоса. Удивленный возглас сзади, треск ветвей. За ними часовой. Шеф не повернулся и не взглянул.

Человек в белом медленно повернулся ему навстречу, они рассматривали друг друга с головы до ног через нить, увешанную гроздьями рябины.

- Откуда ты пришел? - спросил человек в белом. Он говорил по-английски с сильным заднеязычным акцентом.

"Что мне ответить?" - подумал Шеф. - "Из Эмнета? Из Норфолка? Это ничего им не скажет".

- Я пришел с севера, - громко сказал он.

Лица стоявших перед ним изменились. Что на них? Удивление? Признание? Подозрение?

Человек в белом жестом удержал своих товарищей.

- И какое у тебя дело к нам, последователям Асгартвегра, Пути Асгарта?

Шеф указал на молот в руке человека, на его подвеску-молот.

- Я кузнец, как ты. Я хочу учиться.

Кто-то переводил его слова остальным. Шеф понял, что слева от него материализовался Хунд, что за ними угрожающе стоит часовой. Но не отрывал взгляда от человека в белом.

- Дай мне доказательства твоего мастерства.

Шеф извлек из ножен меч и протянул его, как показывал Эдричу. Носитель молота вертел его в руках, внимательно разглядывал, слегка сгибал, заметил удивительную игру толстого, с одним острием лезвия, поцарапал ногтем большого пальца, чтобы очистить поверхность от ржавчины. Осторожно срезал волоски на руке.

- Твой горн был недостаточно горяч, - заметил он. - Или ты потерял терпение. Стальные полосы были неровные, когда ты сгибал их. Но хорошая работа. Она лучше, чем кажется.

- И ты тоже. Скажи мне, молодой человек, - и помни, смерть стоит за тобой, - чего ты хочешь? Если ты просто беглый раб, как твой друг, - он указал на Хунда с его красноречивыми рубцами на шее, - возможно, мы тебя отпустим. Если ты трус, который хочет присоединиться к побеждающим, мы можем тебя убить. Но, может, ты что-то другое. Или кто-то другой. Говори, чего тебе нужно.

Я хочу вернуть Годиву, подумал Шеф. Он посмотрел в глаза жрецу язычников и сказал со всей искренностью:

- Ты мастер-кузнец. Христиане не позволяли мне больше учиться. Я хочу быть твоим подмастерьем. Твоим работником и учеником.

Человек в белом хмыкнул, вернул Шефу его меч рукоятью вперед.

- Опусти топор, Кари, - сказал он стоявшему за юношами часовому. - Тут кое-что, чего не видит глаз.

- Я беру тебя в работники, молодой человек. И если твой друг тоже владеет каким-нибудь искусством, он может присоединиться к нам. Садитесь здесь, в стороне, и подождите, пока мы закончим свое дело. Меня зовут Торвин, что значит "друг Тора", бога кузнецов. А как зовут вас?

Шеф вспыхнул от стыда, опустил взгляд.

- Моего друга зовут Хунд, - сказал он, - это значит "пес". И у меня тоже собачье имя. Мой отец... Нет, у меня нет отца. Меня называют Шеф.

Впервые за все время на лице Торвина отразилось удивление. А может, и еще кое-что.

- Нет отца? - проговорил он. - И тебя зовут Шеф? Но это не только собачья кличка. Ты и правда неученый.

Они приближались к лагерю, и Шеф чувствовал, как слабеет его дух. Он боялся не за себя, а за Хунда. Торвин велел им посидеть в стороне, пока они заканчивают свою странную встречу: вначале говорил викинг, затем последовало обсуждение на норвежском, которое Шеф почти понял, затем стали церемонно передавать из рук в руки мех с каким-то напитком. В конце все разбились небольшими группами и соединили руки над предметами с подвесок: молотом, луком, рогом, мечом, чем-то похожим на высушенный лошадиный пенис. Никто не трогал серебряное копье, пока Торвин не подошел к нему, резко разделил на две части и закутал их в ткань. Через несколько мгновений ограждение сняли, костер загасили, копья разобрали, и воины стали расходиться группами по четыре-пять человек, шли они осторожно и в разных направлениях.

- Мы верующие в Путь, - сказал Торвин, отчасти объясняя происходящее юношам. Говорил он по-прежнему на английском и старался делать это правильно. - Не все хотят, чтобы о них знали... во всяком случае не в лагере Рагнарсонов. Меня они принимают. - Он потянул за молот, висящий на груди. - Я владею мастерством. Ты тоже, будущий кузнец. Может, это защитит тебя.

- А твой друг? Что может он?

- Я могу рвать зубы, - неожиданно ответил Хунд.

Полдесятка людей, стоявших вокруг, заулыбались.

- Tenn draga, - заметил один из них, - that er ithrott.

- Он говорит: "Рвать зубы - это искусство", - перевел Торвин. - Это правда?

- Правда, - ответил за друга Шеф. - Он говорит, что для этого нужна не сила. Нужно повернуть запястье - и знать, как растут зубы. Он и лихорадку может лечить.

- Дергать зубы, вправлять кости, лечить лихорадку, - сказал Торвин. - Лекарю всегда найдется занятие у женщин и воинов. Он может идти к моему другу Ингульфу. Если доберется до него. Послушайте вы, двое. Если мы пройдем по лагерю и дойдем до моей кузницы и палатки Ингульфа, вы в безопасности. Но до того времени... - он покачал головой. - Многие желают нам зла. Даже некоторые друзья. Рискнете?

Они молча пошли за кузнецом. Но разумно ли это?

Вблизи лагерь выглядел еще более грозно. Его окружал высокий земляной вал, со рвом снаружи. Каждая сторона лагеря длиной в ферлонг. Сюда вложена большая работа. Много поработали лопатами. Значит ли это, что они намерены оставаться долго? Или просто викинги всегда так поступают?

На валу была установлена ограда из заостренных бревен. Ферлонг. Двести двадцать ярдов. Четыре стороны... Нет, Шеф неожиданно понял, что с одной стороны лагерь ограничен рекой Стур. Он даже видел с той стороны в медленном течении носы кораблей. И удивился. Но потом понял, что викинги вытащили на берег свое самое ценное имущество - корабли, сцепили их крючьями, и теперь они составляют одну из стен крепости. Много. Сколько? Три стороны по двести двадцать ярдов каждая. Каждое бревно в ограде примерно в фут толщиной. В ярде три фута.

Мозг Шефа, как часто и раньше, пытался справиться с проблемой чисел. Трижды три по двести двадцать. Должен быть способ получить ответ, но Шеф не мог его найти. Ну, все равно, очень много бревен, и очень больших. Такие деревья трудно отыскать на местных низинах. Должно быть, привезли бревна с собой. Смутно Шеф начал воспринимать новую для себя концепцию. Он не знал, как это назвать. Делать планы, может быть. Планировать на будущее. Думать о вещах раньше, чем они происходят. Для этих людей нет незначительных деталей, о которых не стоило бы позаботиться. Он вдруг понял, что для них война - не только дело духа, славы, речей и унаследованных мечей. Это профессия, и связана она с бревнами и лопатами, подготовкой и выгодой.

Они приближались к валу, навстречу попадалось все больше и больше воинов. Некоторые просто бродили, кто-то сидел у костра и жарил мясо, другие бросали копье в цель. Шеф решил, что они очень похожи на англичан в своей домотканой шерстяной одежде. Но было и отличие. В любой группе, которую раньше встречал Шеф, всегда было какое-то количество калек, людей, которые не могут участвовать в битве; людей малого роста, деформированных; людей с помутившимися от болотной лихорадки глазами или со старыми ранами головы, которые отражались на их речи. Здесь таких не было. Не все большого роста, как с удивлением заметил Шеф, но все выглядят уверенными, закаленными, готовыми ко всему. Немного подростков, совсем нет мальчиков. Есть лысые и седые, но совсем нет параличных старцев.

И лошади. Вся равнина покрыта лошадьми, они пасутся. Для такой армии нужно много лошадей, подумал Шеф, и много пастбищ. Возможно, это их слабое место. Шеф понял, что размышляет как враг - враг, ищущий возможности подобраться. Он не король и не тан, но по собственному опыту знает, что ночью невозможно охранять все эти стада, как ни старайся. Сколько патрулей вокруг ни поставь, опытные охотники все равно сумеют подобраться, обрезать привязи и вспугнуть лошадей. Может, ночью заманить в засаду охрану. И как тогда будут викинги относиться к обязанностям охранников, если те регулярно перестанут возвращаться после ночного дежурства?

Когда они подошли к входу, Шеф снова дрогнул. Никаких ворот, и это зловеще само по себе. Дорога уходит прямо в брешь в валу в десять ярдов шириной. Как будто викинги говорят: "Стены защищают наше добро и удерживают рабов. Но чтобы прятаться за ними, они нам не нужны. Если хочешь сразиться, приходи. Попробуй пройти мимо нашей стражи. Нас защищают не бревна, а топоры, которые их свалили".

У бреши стояло и лежало сорок или пятьдесят человек. Вид у них был основательный. В отличие от остальных, все были в кольчуге или коже. Около каждого копье, щит. Эти люди через несколько секунд готовы вступить в бой, откуда бы ни появился враг. С той минуты, как группа Торвина: он сам, Шеф, Хунд, всего восемь человек - появилась, они не сводили с нее глаз. Пропустят ли?

У самой ограды вперед прошел рослый человек в кольчуге, задумчиво посмотрел на них, ясно дал понять, что заметил двух новичков. Через несколько мгновений кивнул и пальцем указал внутрь. Когда они прошли, он бросил им вслед несколько слов.

- Что он сказал? - шепотом спросил Шеф.

- На твою голову. Что-то в этом роде.

Они вошли в лагерь.

Внутри, казалось, царит полное смятение. Но в нем чувствовался железный порядок, ощущение целеустремленности. Повсюду люди: варят еду, разговаривают, играют в бабки или сидят над игорными досками. Во всех направлениях холщовые палатки, оттяжные веревки создают невероятную путаницу. Но тропа перед палатками никогда не закрывается. Она тянется прямо, в десять шагов шириной, и даже лужи аккуратно заполнены гравием, на истоптанной земле видны следы телег. Эти люди умеют работать, опять подумал Шеф.

Маленькая группа шла дальше. Через сто ярдов, когда, по расчетам Шефа, они оказались в самой середине лагеря, Торвин остановился и подозвал их двоих к себе.

- Я буду говорить шепотом, потому что нас ждет большая опасность. В этом лагере говорят на многих языках. Мы должны пересечь главную дорогу, которая идет с севера на юг. Справа, к югу, у реки, территория самих Рагнарсонов и их ближайших сторонников. Мудрый человек туда не пойдет добровольно. Мы пересечем дорогу и пойдем прямо к моей кузнице у противоположного входа. Пойдем прямо, не глядя в сторону реки. И когда доберемся до кузницы, сразу войдем в нее. А теперь пошли. И подбодритесь. Уже близко.

Шеф упорно смотрел под ноги, когда они пересекали широкую дорогу, но ему так хотелось бросить туда взгляд. Он пришел сюда ради Годивы - но где же она? Посмеет ли он спросить ярла Сигварта?

Они медленно пробирались через толпу, пока почти прямо перед собой не увидели восточную ограду. Тут, немного в стороне от других, стояло наспех сколоченное сооружение, открытое с обращенной к ним стороны, а внутри знакомые принадлежности кузницы: наковальня, глиняная печь, трубы и меха. Вокруг нити, на них висят яркие гроздья рябины.

- Мы пришли, - Торвин облегченно вздохнул. Но тут он взглянул мимо Шефа, и лицо его неожиданно побледнело.

Шеф обреченно повернулся. Перед ним стоял человек, высокий человек. Шеф понял, что смотрит на него снизу вверх, понял также, что ему редко приходилось в последние месяцы так смотреть. Но этот человек необычен не только ростом.

На нем такие же домотканые брюки, как на всех остальных, но ни куртки, ни рубашки. Верхняя часть тела завернута во что-то вроде широкого одеяла, это плед ярко-желтого цвета. На левом плече он заколот, правая рука остается обнаженной. Над левым плечом торчит рукоятка огромного меча, он так велик, что если бы его подвесили к поясу, он волочился бы по земле. В левой руке человек держит маленький круглый щит с ручкой в центре. С наружной стороны из центра щита торчит железное острие длиной в фут. За человеком с десяток других в такой же одежде.

- Кто это такие? - рявкнул человек. - Кто их пропустил? - Слова звучат со странным акцентом, но Шеф их понимает.

- Их пропустили охранники ворот, - ответил Торвин. - И им никто не повредит.

- Эти двое. Они англичане. Enzkir.

- В лагере полно англичан.

- Да. С цепью на шее. Отдай их мне. Я прослежу, чтобы их заковали.

Торвин прошел вперед, встал перед Шефом и Хундом. Его пятеро друзей встали рядом с ним, лицом к десятку полуголых людей в пледах. Торвин сжал плечо Шефа.

- Этого я взял к своему горну, он мой ученик.

Мрачное лицо с длинными усами насмешливо ухмылялось.

- Ну, и кузнец! Может, ты его по-другому используешь. А второй? - Он указал на Хунда.

- Он пойдет к Ингульфу.

- Но он еще не там. У него был ошейник. Отдай его мне. Я позабочусь, чтобы он не шпионил.

Шеф понял, что сделал шаг вперед. Живот у него свело от страха. Он понимал, что сопротивление бесполезно. Перед ним десять вооруженных воинов. Через мгновение огромный меч отрубит ему руку или голову. Но он не может оставить друга. Рука его двинулась к рукояти меча.

Высокий человек отскочил, протянул руку за плечо. Прежде чем Шеф дотянулся до рукояти, у того меч был уже в руке. И вокруг все обнажили оружие.

- Подождите! - послышался чей-то голос. Мощный голос.

Во время разговора Торвина с человеком в пледе они стали центром внимания на многие ярды. Вокруг образовалось кольцо из пятидесяти-шестидесяти человек, все внимательно смотрели и слушали. Из кольца вышел огромный человек, такого Шеф никогда не видел. Он на две головы выше Шефа, выше человека в пледе, шире его в плечах, тяжелее.

- Торвин, - сказал он. - Мюртач, - кивнул человеку в пледе. - В чем дело?

- Я забираю этого тролла.

- Нет. - Торвин схватил Хунда за руку и протолкнул его за ограду, увешанную ягодами рябины. - Он под защитой Тора.

Мюртач сделал шаг вперед, подняв меч.

- Подожди. - Снова мощный голос, на этот раз с угрозой. - Ты не имеешь права, Мюртач.

- А тебе какое дело?

Медленно, неохотно огромный человек сунул руку под рубашку, порылся там и извлек серебряную подвеску. Молот.

Мюртач выругался, сунул меч в ножны, плюнул на землю.

- Забирайте его. А ты, парень. - Он посмотрел на Шефа. - Ты коснулся своего меча. Скоро мы с тобой встретимся. И ты будешь мертв, парень. - Он кивнул Торвину. - А Тор для меня ничто. Не больше, чем Христос и его мать. Меня ты не одурачишь, как вот его. - Он показал на огромного человека, повернулся и пошел по дороге, высоко подняв голову, как человек, потерпевший поражение, но не желающий это показать. Его товарищи пошли за ним следом.

Шеф понял, что затаил дыхание и теперь выдохнул.

- Кто они? - спросил он, глядя на уходящих.

Торвин ответил не по-английски, а по-норвежски, говорил он медленно, подчеркивая общие для обоих языков слова.

- Это гадгедлары. Христиане ирландцы, которые оставили своего бога и свой народ и стали викингами. Их много у Айвара Рагнарсона. Он надеется с их помощью стать королем всей Англии и Ирландии. Прежде чем он и его брат Сигурт обратятся к своей родной Дании, а заодно и к Норвегии.

- Чтоб они никогда туда не вернулись, - добавил огромный человек, который их спас. Он со странным уважением, даже почтением склонил голову перед Торвином, потом сверху донизу осмотрел Шефа. - Смело было сделано, парень. Но ты вызвал гнев опасного человека. Я тоже. Но это давно должно было случиться. Если я тебе снова понадоблюсь, Торвин, позови. Ты знаешь, с тех пор как я принес новость в Бретраборг, Рагнарсоны держат меня при себе. Не знаю, долго ли это продлится теперь, когда я показал свой молот. Но во всяком случае я устал от собак Айвара.

И он ушел.

- Кто это? - спросил Шеф.

- Великий воин. Из Галланда в Норвегии. Его зовут Вига-Бранд. Бранд Убийца.

- Он твой друг?

- Он друг Пути. Друг Тора. И всех кузнецов.

Не знаю, во что я впутался, подумал Шеф. Но я не должен забывать, почему оказался здесь. Его глаза невольно оторвались от огражденного пространства, где по-прежнему стоял Хунд, и устремились к центру опасности, к южной оконечности лагеря, к крепости Рагнарсонов. Она должна быть там, неожиданно подумал Шеф. Годива.

6

Много дней Шефу некогда было думать о Годиве - и вообще ни о чем другом. Слишком много было работы. Торвин вставал на рассвете и работал иногда дотемна, бил молотом, ковал, подпиливал, закалял. В армии такого размера всегда находилось множество людей, у которых ослабло лезвие на топорище, щиты нуждались в заклепках, а копья требовали нового древка. Иногда у кузницы выстраивалась очередь человек в двадцать от самой наковальни до ограды и дальше по дороге. Были, конечно, более трудные и сложные работы. Несколько раз приносили кольчуги, порванные и окровавленные, просили починить их, распустить, подогнать под нового владельца. Каждое звено кольчуги нужно было тщательно соединять с четырьмя другими, а те, в свою очередь, каждое еще с четырьмя.

- Кольчугу легко носить, она дает свободу рукам, - заметил Торвин, когда Шеф решился наконец поворчать. - Но от сильного удара она не защитит, а для кузнеца это самая трудная работа.

Проходило время, и постепенно Торвин все больше и больше поручал работу Шефу, сам занимался самыми трудными и особыми заказами. Но редко уходил. Он постоянно говорил по-норвежски, повторяя свои слова, если необходимо. Иногда, особенно вначале, использовал мимику и жесты, пока не убеждался, что Шеф понял. Шеф знал, что Торвин хорошо говорит по-английски, но не пользуется этим. Он настаивал на том, чтобы подмастерье обращался к нему по-норвежски, даже если просто повторял то, что ему было сказано. В целом по словарю и грамматике оба языка близки друг к другу. Немного погодя Шеф освоил произношение и начал думать о норвежском как о странном диалекте английского языка; нужно только воспроизвести акцент, а не изучать все с начала. После этого дела пошли лучше.

Разговоры с Торвином оказались хорошим средством от скуки и раздражения. От него и от ожидавших в очереди Шеф узнал много такого, о чем никогда не слыхал раньше. Викинги всегда были хорошо осведомлены о том, что решили их предводители, что они собираются предпринять, и свободно обсуждали и критиковали их решения. Скоро Шефу стало ясно, что Великая Армия язычников, которая приводит в ужас все христианство, не является единой. В сердце ее Рагнарсоны и их последователи, примерно около половины общего числа. Но много было обособленных отрядов, которые присоединились к армии в надежде на добычу. Они разного размера, от двадцати кораблей ярла Оркнея до единственного корабля какой-нибудь деревни в Ютландии или в Скейне. Многие из них уже были недовольны. Кампания началась хорошо, говорили они, с высадки в Восточной Англии и основания крепости-базы. Но ведь всегда считалось, что здесь они слишком долго не задержатся, наберут лошадей, отыщут проводников и неожиданно двинутся против своего главного противника - королевства Нортумбрии.

- А почему бы сразу не высадиться с кораблей в Нортумбрии? - спросил однажды Шеф, вытирая пот со лба и знаком приглашая следующего клиента. Крепкий лысый викинг с помятым шлемом рассмеялся, громко, но беззлобно. Самая трудная часть кампании, сказал он, это правильно начать. Ввести корабли в реку. Найти подходящее место, чтобы вытащить их на берег. Отыскать лошадей для тысяч воинов. Часто это не удается, попадаешь не в ту реку.

- Если бы у христиан был ум, - выразительно сказал викинг, плюя на землю, - они могли бы всегда справиться с нами еще при высадке.

- Ну, под началом Змееглазого у них ничего бы не вышло, - заметил другой.

- Может быть, - согласился первый викинг. - Ну, не со Змееглазым, так с другими. Помнишь Ульфкетила в Франкленде?

Да, надо прочнее поставить ноги, прежде чем ударишь, согласились все. Хорошая мысль. Но на этот раз все пошло не так. Слишком долго они стоят. Все дело в короле Эдмунде - или Ятмунде, как они произносили, - согласилось большинство. Вопрос в том, почему он ведет себя так глупо. Легко грабить его страну, пока он не сдастся. Но они не хотят грабить Восточную Англию, жаловались клиенты. Слишком это долго. И слишком мало добычи. Почему, во имя ада, король не согласится платить и не заключит разумную сделку? Он ведь получил предупреждение.

Может, слишком сильное предупреждение, подумал Шеф, вспоминая Вульфгара в корыте для лошадей и тот гул гнева, который ощутил во время путешествия по полям и лугам страны. Когда он спросил, почему викинги так настроены обязательно идти в Нортумбрию, самое большое, но не самое богатое королевство Англии, смех долго не стихал. Постепенно он узнавал все больше о Рагнаре Лотброке и короле Элле, о старом борове и поросятах, о Вига-Бранде, который бросил вызов самим Рагнарсонам в Бретраборге, и Шефу становилось холодно. Он вспомнил странные слова, которые произнес человек с посиневшим лицом в змеиной яме архиепископа, вспомнил то предчувствие, которое ощутил тогда.

Теперь он понял жажду мести, но оставалось многое другое, что ему было интересно.

- Почему вы говорите "ад"? - спросил он однажды вечером Торвина, когда они уже сложили инструменты и подогревали на остывающем горне кувшин с элем. - Вы тоже верите, что есть такое место, где наказывают после смерти за грехи? Христиане верят в ад, но вы ведь не христиане.

- А почему ты считаешь, что "ад" - это христианское слово? - ответил Торвин. - А что значит небо? - На этот раз он воспользовался английским словом - heofon.

- Ну, это небо, - в замешательстве ответил Шеф.

- Это христианское место для блаженных после смерти. Но слово существовало до христиан. Они просто заимствовали его, дали ему новое значение. То же самое с адом. Что значит hulda? - На этот раз он произнес норвежское слово.

- Прятаться, укрываться где-нибудь. Как helian в английском.

- Верно. Ад - это то, что укрыто. Что под землей. Просто слово, как небо. В него можно вложить любое значение.

- Но о твоем вопросе. Да, мы верим, что есть место, где наказывают за грехи после смерти. Некоторые из нас его видели.

Торвин некоторое время сидел молча, словно размышлял, не зная, что говорить дальше. Когда он снова нарушил молчание, послышалось полупение, звучное и медленное; Шеф вспомнил, как пели монахи в соборе Эли на всенощной накануне Рождества.

Стоит зал, его не освещает солнце.

Он стоит на Берегу Мертвецов; дверь его выходит на север.

С крыши капает ядовитый дождь.

Стены его из переплетенных змей.

В нем в горе и боли бьются люди:

Волки-убийцы и отверженные,

Те, что солгали, чтобы лечь с женщиной.

Торвин покачал головой.

- Да, мы верим в наказание за грехи. Но, может быть, мы не так, как христиане, понимает, что такое грех, а что нет.

- Кто это "мы"?

- Пора тебе рассказать. Мне уже несколько раз сообщалось, что тебе предназначено все узнать. - Они прихлебывали теплый, приправленный травами эль в свете умирающего дня, лагерь вокруг затихал, и Торвин, гладя пальцами свой амулет, заговорил: - Вот как это было.

- Все началось много поколений назад, наверно, сто пятьдесят лет назад. В то время великий ярл фризийцев - это народ, живущий на противоположном от Англии берегу Северного моря, - был язычником. Но ему рассказывали о миссионерах из Франкленда и из Англии. К тому же его народ и недавно ставших христианами англичан связывало старое родство. И потому он решил принять крещение.

- По обычаю, крещение должно было происходить публично, на открытом воздухе, в большом баке, который миссионеры соорудили, чтобы всем было видно. После того как окунется в купель и будет крещен ярл Радбод, за ним должны были последовать вельможи его двора, а вслед за тем все жители ярлдома, все фризийцы. Ярлдом, а не королевство, потому что фризийцы слишком независимы, чтобы у них был король.

- И вот ярл встал на край бассейна в своей одежде из горностая и алого бархата, поверх которой набросили белую крещенскую одежду, и сделал первый шаг по ступени вниз. Нога его уже была в воде. Но тут он повернулся и спросил главу миссионеров, франка, которого франки называли Вульфхрамн - Волфрейвен, Волк-ворон, - спросил, правда ли, что когда он, Радбод, примет крещение, все его предки, которые сейчас в аду со всеми остальными проклятыми, будут освобождены и станут дожидаться своих потомков на небе.

- Нет, - ответил Волфрейвен, - они язычники, некрещеные и не могут получить спасение. Нет спасения, помимо церкви. - И подчеркивая сказанное, повторил по-латыни: - Nulla salvatio extra ecclesiam. И нет освобождения для тех, кто в аду. De infernis nulla est redemptio.

- Но моим предкам, - сказал ярл Радбод, - никто не говорил о крещении. У них даже не было возможности отказаться от него. Почему они должны вечно мучиться из-за того, что даже не знали?

- Такова воля Господа, - ответил франкский миссионер и, может быть, пожал плечами. И тогда Радбод отошел от крещенского бассейна и поклялся, что никогда не станет христианином. Он сказал, что если ему дано выбирать, он предпочитает вечно томиться в аду со своими невинными предками, чем отправиться на небо, к святым и епископам, у которых нет чувства справедливости. И по всему ярлдому он начал преследовать христиан, вызвав ярость франкского короля.

Торвин отпил эля и коснулся висевшего у него на шее молота.

- Так это началось, - сказал он. - Ярл Радбод был очень предусмотрительным человеком. Он предвидел, что если будут только одни христианские жрецы, с их книгами и писаниями, то когда-нибудь все примут христианство. И в этом сила и в то же самое время грех христиан. Они не допускают, что у других тоже может быть хоть малая доля истины. Они не будут договариваться. Они не остановятся на полпути. И потому, чтобы нанести им поражение или хотя бы удержать их на расстоянии, Радбод объявил, что на севере должны быть собственные жрецы и собственные рассказы о том, что есть истина. Так был основан Путь.

- Так что такое Путь? - поторопил Шеф, когда Торвин смолк и, казалось, не собирается дальше говорить.

- Это мы. Мы жрецы Пути. У нас три вида обязанностей, и так было с того времени, как Путь пришел в земли севера. Первая обязанность - учить поклоняться старым богам асам: Тору и Отину, Фрею и Уллю, Тюру и Ньорту, Хеймдаллю и Бальдеру. Те, кто верит в этих богов, носят такие амулеты, как у меня; это знак того бога, которому они поклоняются больше всего: меч - знак Тюра, лук - Улля, рог - Хеймдалля. А молот, какой я ношу, знак Тора. Многие носят такой знак.

- Вторая обязанность - содержать себя каким-нибудь занятием, как я - кузнецким делом. Ибо нам не позволено жить, как жрецы бога Христа, которые сами не работают, но берут десятину и приношения у работающих, обогащаются и обогащают свои церкви, пока земля не начинает стонать от их требований.

- Но вот третью нашу обязанность объяснить трудно. Мы должны думать о будущем, о том, что станет с этим миром - не со следующим. Видишь ли, христианские жрецы считают, что этот мир - лишь остановка на пути в вечность и что истинная цель христианина - пройти эту остановку с наименьшим вредом для своей души. Они не верят, что этот мир имеет собственную ценность. Их он не интересует. Они не хотят больше узнать о нем.

- Но мы, последователи Пути, мы верим, что в конце произойдет битва, такая грандиозная, что человек не в состоянии осмыслить. Но она состоится в этом мире, и наш долг сделать так, чтобы наша сторона, сторона богов и людей, становилась все сильнее.

- И потому на нас возложена обязанность не только упражняться в прежних умениях, но делать их глубже и лучше. Мы всегда должны думать о том, как сделать по-другому, по-новому. И самые почитаемые среди нас те, кто может придумать мастерство или умение совершенно новое, такое, о котором никто не слышал и не думал. Я далек от высот таких людей. Но со времени ярла Радбода на севере узнали много нового.

- Даже на юге о нас слышали. В городах мавров, в Кордове и Каире, даже в землях черных людей говорят о Пути и о том, что случилось на севере с "огнепоклонниками", как они нас называют. И к нам присылают посыльных, чтобы они смотрели и учились.

- Но христиане никого к нам не шлют. Они по-прежнему уверены, что только они знают истину. Только они знают, что такое спасение и грех.

- А разве не грешно делать человека хеймнаром? - спросил Шеф.

Торвин пристально посмотрел на него.

- Я тебя не учил такому слову. Но я забыл - ты знаешь многое другое, чему я тебя не учил. Да, сделать из человека хеймнара, живого мертвеца, грешно, что бы он ни совершил. Это дело Локи - бога, в честь которого мы разжигаем костер рядом с серебряным копьем Отина. Но мало кто из нас носит знак Отина и никто - знак Локи.

- Сделать человека хеймнаром. Нет. В этом рука Бескостного, даже если он и не сам это сделал. Есть много способов победить христиан, но способ Айвара Рагнарсона глупый. Он ни к чему не приведет. Но ты сам видел, что я не люблю последователей и приближенных Айвара. А теперь ложись спать. - С этими словами Торвин опорожнил кружку и пошел под навес, а Шеф задумчиво последовал за ним.

Работа у Торвина не давала возможности Шефу заниматься своим поиском. Хунд почти сразу переселился в палатку лекаря Ингульфа, тоже жреца Пути, но преданного Идунн - богине врачевания. Их палатка недалеко. Но с тех пор они почти не виделись. Шеф занимался обычными делами помощника кузнеца и обычно находился у святилища самого Тора - горна. Рядом - спальная палатка, за ней глубокая выгребная яма, все это окружено нитями и ягодами рябины.

- Не выходи за нити, - говорил Шефу Торвин. - Внутри ты под защитой Тора, если тебя убьют, мститель за всех убитых отомстит за тебя. Снаружи, - он пожал плечами, - Мюртач будет счастлив увидеть тебя. - И Шеф оставался внутри.

На следующее утро пришел Хунд.

- Я видел ее, видел сегодня утром, - прошептал он, сев на корточки рядом с Шефом. На этот раз Шеф был один. Торвин ушел, была его очередь печь хлеб в общественной печи. Он оставил Шефа размалывать зерна ржи в ручной мельнице.

Шеф вскочил, просыпав на землю муку и непромеленные зерна.

- Кого? Годиву? Где? Как? Она...

- Садись, прошу тебя. - Хунд начал торопливо убирать просыпанное. - Мы должны выглядеть как обычно. Здесь всегда все друг за другом наблюдают. Послушай. Плохая новость такова: она принадлежит Айвару Рагнарсону, тому, кого называют Бескостным. Но ей не причинили вреда. Она жива и здорова. Я знаю это, потому что Ингульф как лекарь бывает всюду. И часто берет меня с собой. Несколько дней назад его вызвали к Бескостному. Мне не разрешили войти - там сильная стража, - но пока я ждал снаружи, я ее увидел. Ошибки нет. Она прошла в пяти ярдах от меня, хотя меня не видела.

- Как она выглядит? - спросил Шеф. В его сознании всплыло болезненное воспоминание о матери и Труде.

- Она смеялась. И выглядела... счастливой. - Юноши замолчали. По всему, что они слышали, было что-то зловещее в том, что кто-то может быть счастлив в пределах досягаемости Айвара Рагнарсона.

- Но слушай, Шеф. Ей грозит страшная опасность. Она этого не понимает. Она считает, что раз Айвар вежлив с ней, хорошо с ней разговаривает, не использовал ее сразу как шлюху, она в безопасности. Но с Айваром что-то неладно, может, с его телом, а может, с головой. И у него есть свои способы облегчать свое положение. И однажды Годива станет таким способом.

- Тебе нужно увести ее отсюда, Шеф, и как можно быстрее. И прежде всего она должна тебя увидеть. Не могу сказать, что мы предпримем после этого, но если она будет знать, что ты здесь, может, сумеет передать сообщение. Вот о чем я слышал. Сегодня все женщины - и Рагнарсонов, и других предводителей - выйдут из палаток. Я слышал, как они жаловались. Говорили, что уже несколько недель моются только в грязной реке. Сегодня днем они пойдут купаться и стирать. К заводи, в миле отсюда.

- Мы заберем ее оттуда?

- Даже не думай об этом. В армии тысячи мужчин, всем им отчаянно нужны женщины. По пути будет стоять столько верных охранников, что ты даже заглянуть сквозь них не сможешь. Нужно, чтобы она тебя увидела. Вот как они пойдут. - И Хунд стал торопливо объяснять маршрут.

- Но как я отсюда уйду? Торвин...

- Я подумал об этом. Как только женщины выйдут, я приду сюда и скажу, что мой хозяин просит прийти Торвина и подточить инструменты для разрезания головы и живота. Ингульф проделывает удивительные вещи, - добавил Хунд, восхищенно покачивая головой. - Больше, чем любой церковный лекарь.

- Торвин, конечно, пойдет со мной. Тогда ты выйдешь, перелезешь через стены и пройдешь вперед, раньше женщин и стражи, а потом как бы случайно встретишься с ними на дороге.

Хунд оказался прав относительно реакции Торвина. Как только Хунд высказал свою просьбу, Торвин тут же согласился. "Иду", - сказал он, положив молот и оглядываясь в поисках разных оселков и полировальных камней. И без затяжек вышел.

А потом все пошло не так, как рассчитывал Шеф. Пришли два клиента, оба ни за что не соглашались прийти в другой раз, оба хорошо знали, что Шеф никогда не выходит за пределы огороженной площади. Он избавился от них, но пришел третий, полный вопросов и желания поболтать. И когда Шеф наконец смог впервые выйти за пределы увешанных рябиной нитей, он понял, что ему придется делать самое опасное, что можно сделать в этом тесном, полном глаз и скучающих умов лагере, - а именно торопиться.

Но ему пришлось торопиться. Он бежал по заполненным тропам, не оглядываясь на любопытствующих, перепрыгивая через оттяжки палаток, подбежал к ограде, ухватился обеими руками за острые концы бревен, одним мощным рывком перелетел через нее. Крик сзади сообщил ему, что его заметили, но остановиться ему не приказали. Он выходил, а не заходил, и ни у кого не было причин крикнуть "вор".

Теперь он оказался на равнине, по-прежнему усеянной пасущимися лошадьми и упражняющимися воинами, тропа под деревьями вела к заводи в миле отсюда. Женщины шли вдоль реки, но было бы самоубийством бежать за ними. Он должен опередить их и невинно возвращаться, а еще лучше - стоять в каком-нибудь месте, мимо которого они пройдут. Он не может приближаться к воротам, где стражи наблюдают за всем происходящим. Не обращая внимания на опасность, Шеф побежал по лугу.

Через десять минут он добрался до заводи и пошел по грязной тропе, ведущей к ней. Пока здесь никого нет. Теперь ему нужно только принять вид обычного солдата. Трудно: в нем есть отличие. Он сам по себе. Снаружи лагеря и даже в нем викинги всегда передвигались экипажами кораблей или по крайней мере с товарищами по веслам.

Но выбора у него нет. Нужно просто идти. И надеяться, что Годива его заметит и у нее хватит ума ничего не сказать.

Он уже слышал голоса, говорили и смеялись женщины, иногда слышались и мужские голоса. Шеф вышел из-за куста боярышника и прямо перед собой увидел Годиву. Их взгляды встретились.

И тут же он увидел, что она окружена людьми в желтых пледах. Шеф огляделся: к нему навстречу шел Мюртач, торжествующе улыбаясь. Прежде чем Шеф смог пошевелиться, его схватили за руки. Остальные стражники столпились за предводителем, на время забыв о женщинах.

- А, петушок! - насмешливо сказал Мюртач, заложив пальцы за пояс. - Тот самый, что показал мне рукоять меча. Пришел взглянуть на женщин? Дорого тебе этот взгляд обойдется. Ну-ка, парни, отведите его в сторону на несколько шагов. - Он с цепенящим звуком "ввип" выхватил свой длинный меч. - Мы ведь не хотим причинить неприятности леди видом крови.

- Я буду сражаться с тобой, - сказал Шеф.

- Нет. Чтобы я, вождь гадгедларов, сражался с тем, кто только что снял с себя рабский ошейник?

- У меня никогда не было ошейника, - ответил Шеф. Он чувствовал, как его охватывает гнев; холод, страх и паника уходят. У него только один слабый шанс. Если он сумеет заставить обращаться с ним как с равным, возможно, он выживет. Иначе через минуту он будет лежать в кустах без головы. - По праву рождения я не ниже тебя. И говорю по-датски гораздо лучше.

- Это верно, - послышался откуда-то из-за пледов холодный голос. - Мюртач, твои люди смотрят на тебя. А должны смотреть на женщин. Неужели вам всем нужно иметь дело с этим парнем?

Толпа перед Шефом расступилась, и он обнаружил, что смотрит в глаза говорящего. Почти белые глаза. Светлые, как лед в блюде, подумал Шеф, в блюде из липового дерева, тонком, почти прозрачном. Глаза не мигали, ждали, когда Шеф отведет взгляд. Шеф с усилием оторвал взгляд. Он испугался: смерть рядом.

- У тебя с ним вражда, Мюртач?

- Да, господин. - Ирландец тоже отвел взгляд.

- Тогда сразись с ним.

- Но я уже сказал...

- Если не будешь сражаться ты, пусть сразится один из твоих людей. Поставь самого молодого. Пусть мальчишка сразится с мальчишкой. Если твой человек победит, я дам ему это. - Айвар снял с руки серебряный браслет, подбросил в воздух, снова надел. - Расступитесь, дайте им место. Пусть женщины тоже посмотрят. Никаких правил и без сдачи, - добавил он. Зубы его блеснули в холодной, лишенной веселости улыбке. - Бой до смерти.

Шеф снова посмотрел в глаза Годивы, круглые от ужаса. Она стояла в переднем ряду кольца, женские платья перемешивались с яркими пледами, среди них виднелись алые плащи и золотые браслеты ярлов и витязей, аристократии армии викингов. Шеф заметил знакомую фигуру Убийцы-Бранда. Пока остальные готовили его противника к битве, Шеф подошел к Бранду.

- Сэр, дай мне на время твой амулет. Я верну его - если смогу.

Воин без всякого выражения снял подвеску через голову и протянул Шефу.

- Отряхни ноги, парень. Почва здесь скользкая.

Шеф последовал его совету. Сознательно начал дышать чаще. Он побывал во многих учебных боях и знал, что это предотвратит начальную связанность, неготовность, которая выглядит как страх и нежелание драться. Он снял рубашку, надел амулет-молот, извлек меч и отбросил в сторону пояс и ножны. Кольцо широкое, подумал он. Понадобится скорость.

Из своего угла вышел его противник. Он снял плед и тоже разделся до брюк. В одной руке он держал длинный меч гадгедларов, тоньше обычного, но на целый фут длиннее. В другой - маленький круглый щит с длинным острием. На голове с заплетенными в косички волосами шлем. Парень ненамного старше Шефа, в драке Шеф его не испугался бы. Но у него длинный меч и щит - оружие в каждой руке. Это воин, побывавший в битвах, сражавшийся в десятках вылазок.

В сознании Шефа сформировался образ. Шеф услышал торжественный голос Торвина. Наклонился, подобрал прутик, бросил его в голову соперника, как копье.

- Предаю тебя аду! - воскликнул он. - Посылаю тебя на Берег Мертвецов!

В толпе послышался гул интереса, подбадривающие возгласы:

- Давай, Фланн, давай, парень!

- Дотянись до него щитом!

Никто не подбадривал Шефа.

Ирландец двинулся вперед - и сразу напал. Он сделал ложный выпад Шефу в лицо и тут же перевел его в удар слева в шею. Шеф нырнул под удар и, шагнув вправо, отразил удар острия шита. Викинг, шагнув вперед, снова ударил, на этот раз справа и сверху вниз. Шеф снова отступил, сделал ложный выпад направо, отошел влево. На мгновение он оказался сбоку от противника и мог нанести ему удар в открытое плечо. Но вместо этот отскочил и быстро передвинулся в центр кольца. Он уже решил, что делать, чувствовал, что тело легко повинуется ему, он был легок, как перышко, в жилах его бурлила сила, разгоняла кровь в венах. Он вспомнил, как разрубил меч Сигварта, и яростная радость наполнила его.

Ирландец Фланн снова двинулся на него, все быстрее и быстрее взмахивая мечом, стараясь прижать Шефа к толпе зрителей, окруживших кольцо. Действовал он быстро. Но он привык к тому, что противник стоит перед ним и обменивается ударами. И не знал, как вести себя с противником, который все время уходит. Шеф в очередной раз отпрыгнул и заметил, что ирландец уже тяжело дышит. Армия викингов состоит из моряков и всадников, у которых сильные руки и плечи, но эти люди редко ходят пешком и еще реже бегают.

Зрители поняли тактику Шефа, послышались гневные возгласы. Скоро кольцо начнет сужаться. И когда Фланн нанес в очередной раз свой любимый удар слева сверху вниз - на этот раз чуть слабее, удар этот легче предвидеть, - Шеф впервые шагнул ему навстречу и сильно и яростно отразил удар, нацелившись своим мечом в конец меча противника. Меч выдержал. Но ирландец на мгновение заколебался, у Шеф ударил его по руке. Хлынула кровь.

Шеф снова оказался вне досягаемости, от не стал наносить еще один удар, хотя мог это сделать, отскочил вправо, следил за своим противником. Увидел колебание в его глазах. Правая рука Фланна окровавлена, через несколько минут потеря крови ослабит его, если он не будет действовать быстро.

На протяжении ста ударов сердца они стояли в центре круга. Фланн наносил попеременно удары мечом и щитом, Шеф парировал их, уворачивался, пытался выбить меч из раненой руки противника.

И тут Шеф почувствовал, что удары противника стали неуверенными. Он снова начал двигаться, неутомимые ноги легко несли его, он старался обойти противника, уйти за пределы досягаемости его меча. А тот безрассудно тратил силы на удары.

Дыхание Фланна вырывалось с хрипом. Он бросил щит в лицо Шефу и вслед за этим нанес рубящий удар мечом. Но Шеф уже присел, пальцы руки, сжимающей рукоять меча, почти касались земли. Он легко парировал удар над левым плечом. На мгновение распрямился и глубоко вогнал свой меч под обнаженную вспотевшую грудную клетку. Его противник пошатнулся, отступил, а Шеф схватил его за горло и снова поднес меч.

И услышал голос Убийцы-Бранда:

- Ты предал его Берегу Мертвецов. Ты должен его прикончить.

Шеф взглянул в бледное, искаженное страхом, еще живое лицо в сгибе своей руки и почувствовал прилив ярости. Он вонзил меч в грудь Фланну и ощутил, как тело противника в последний раз вздрогнуло. Медленно опустил труп и извлек меч. Увидел лицо Мюртача, побледневшее от гнева. Подошел к Айвару, который теперь стоял рядом с Годивой.

- Весьма поучительно, - сказал Айвар. - Мне нравится, когда сражаются не только мечом, но и головой. К тому же ты сберег мне серебряный браслет. Но отнял у меня человека. Как ты мне отплатишь?

- Я тоже человек, господин.

- Ну, тогда иди на мои корабли. Из тебя выйдет хороший гребец. Но не с Мюртачем. Вечером приходи ко мне в палатку, тебе найдут место.

Айвар на мгновение задумался.

- У тебя на мече зарубка. Я не видел, чтобы это сделал Фланн. Чей меч ее нанес?

Шеф мгновение колебался. Но с этими людьми самый смелый поступок всегда самый правильный. Он ответил громко и вызывающе:

- Это был меч ярла Сигварта!

Лицо Айвара напряглось.

- Что ж, - заметил он, - так женщинам никогда не вымыться и не выстирать простыни. Идемте. - Он повернулся, прихватив с собой Годиву. Она еще мгновение напряженно смотрела на Шефа.

Шеф обнаружил, что перед ним возвышается Вига-Бранд. Он медленно протянул амулет.

Бранд взвесил его в руке.

- Обычно в таких случаях его оставляют. Ты заслужил его, парень. Если выживешь, станешь великим воином. Это говорю я, воин из Галланда. Но что-то говорит мне, что молот Тора - это не твой знак. Мне кажется, ты человек Отина, которого называют также Билегом, Балегом и Больверком.

- Больверком? - переспросил Шеф. - Я что, носитель зла?

- Пока нет. Но можешь стать его орудием. Зло преследует нас. - Рослый человек покачал головой. - Но сегодня ты вел себя хорошо, особенно для начинающего. Твой первое убийство, вероятно, а я говорю как пророчица. Послушай, тело унесли, но оставили меч, щит и шлем. Это твоя добыча. Таков обычай.

Он говорил так, словно испытывает Шефа.

Шеф медленно покачал головой.

- Я не могу получать выгоду от того, кого предал Берегу Мертвецов. - Он поднял шлем, бросил его в мутную воду реки, бросил в кусты щит, поставил ногу на длинный меч, согнул раз, другой, так что тем уже нельзя стало пользоваться, и оставил лежать.

- Видишь, - заметил Бранд. - Торвин не учил тебя этому. Это знак Отина.

7

Торвин не удивился, когда Шеф, вернувшись в кузницу, рассказал о случившемся. Он устало хмыкнул, когда Шеф объявил, что присоединяется к армии Айвара, но сказал только:

- Ну, тогда тебе лучше так не ходить. Над тобой будут смеяться, ты сорвешься, и будет еще хуже.

Из груды в углу кузницы он достал копье, недавно надетое на новое древко, и кожаный щит.

- Вот с этим ты будешь выглядеть лучше.

- Они твои?

- Иногда оставляют оружие для ремонта, но не приходят за ним.

Шеф принял подарок и стоял неуверенно, держа на плече свернутое одеяло и свои скромные пожитки.

- Я должен поблагодарить тебя за все.

- Я поступил так, потому что это мой долг перед Путем. Может, я ошибся. Но я не дурак, мальчик. Я уверен, у тебя есть цель, о которой я не знаю. Надеюсь, ты не ввяжешься в неприятности. И, может, наши пути еще встретятся.

Они расстались, не сказав больше ничего, и Шеф вторично вышел за пределы ограждения с рябиновыми ягодами и впервые без страха прошел по дороге между палатками, шел прямо, не оглядываясь по сторонам. И направился он не к территории, занятой Айваром и остальными Рагнарсонами, а к палатке лекаря Ингульфа.

Как обычно, тут стояла небольшая толпа, глядя на что-то. Когда Шеф подходил, толпа начала расходиться, несколько человек унесли носилки с лежащим на них перевязанным воином. Навстречу другу вышел Хунд, вытирая руки о тряпку.

- Что ты делал? - спросил Шеф.

- Помогал Ингульфу. Поразительно, что он может. Этот человек боролся, неловко упал, сломал ногу. Что бы ты стал делать с таким дома?

Шеф пожал плечами.

- Перевязал бы ногу. Больше ничего нельзя сделать. Со временем срастется. Но человек никогда не сможет ходить нормально. Кости срастутся как попало. Нога будет в буграх и изгибах - как у Куббы, который упал с лошади. А Ингульф сначала вправляет ногу, сводит сломанные кости вместе и только потом перевязывает. Потом привязывает к ноге две палки, так что нога не движется, пока кости не срастутся. Он делает еще более удивительные вещи в тех случая, когда кость прорывает кожу. Если нужно, даже разрезает ногу и ставит кость на место. Я не думал, что человек может пережить такое. Но Ингульф работает очень быстро - и знает точно, что нужно делать.

- А ты можешь этому научиться? - спросил Шеф, видя энтузиазм на обычно спокойном лице друга.

- Если будет достаточно практики. И инструкций. И еще кое-что. Ингульф изучает тела мертвых, понимаешь, смотрит, как соединены кости. Что бы сказал об этом отец Андреас?

- Значит ты хочешь остаться с Ингульфом?

Беглый раб медленно кивнул. Достал из-под рубашки цепочку. На ней висела маленькая серебряная подвеска - яблоко.

- Это дал мне Ингульф. Яблоко Идунн, Целительницы. Я теперь верующий. Верю в Ингульфа и в Путь. Может, не в Идунн. - Хунд взглянул на шею друга. - Торвин не обратил тебя. Ты не носишь знак молота.

- Носил недолго. - Шеф коротко рассказал о случившемся. - Теперь у меня может появиться шанс освободить Годиву и убежать. Может, если я подожду, Бог будет добр ко мне.

- Бог?

- Или Тор. Или Отин. Я начинаю думать, что мне это безразлично. Может, один из них заботится обо мне.

- Я могу чем-нибудь помочь тебе?

- Нет. - Шеф схватил друга за руку. - Возможно, мы больше не увидимся. Но если ты уйдешь от викингов, я надеюсь, что когда-нибудь тебе найдется место у меня. Даже если это будет просто хижина на болоте.

Он повернулся и пошел в то место, на которое до сих пор не отваживался даже взглянуть: к палаткам предводителей викингов.

Территория братьев Рагнарсонов тянулась от восточной до западной стены на целый ферлонг вдоль реки. В самом центре стояла большая палатка для собраний - в ней размещались столы на сто человек, - а также нарядные палатки самих братьев. Вокруг палатки женщин, приближенных и самых доверенных телохранителей. Еще дальше по периметру - палатки солдат, обычно по три-четыре на каждый экипаж, иногда среди них виднелись палатки меньшего размера, предназначенные для капитанов, кормчих и знаменитых воинов. Приближенные четырех братьев держались порознь, хотя и близко друг к другу.

Люди Змееглазого - по больше части датчане. Было общеизвестно, что, вернувшись, Сигурт предъявит свои права на королевство Ютландии и Скейна, которым владел его отец, и попытается распространить власть Дании от Балтийского до Северного моря: таким королевством не владел никто с дней короля Гутфрита, воевавшего с самим Карлом Великим. Убби и Халвдан, которые не имели права ни на какое королевство и могли рассчитывать только на силу своего оружия, набирали людей отовсюду: шведов, готов, норвежцев, людей с Готланда, Борнхольма и других островов.

Люди Айвара - в основном изгнанники. Многие убийцы, спасавшиеся от мести или закона или того и другого. В основном это были норвежцы, те, что много поколений назад начали проникать во внешние острова кельтской области: Оркнейские и Шетландские, потом Гебридские и на побережье самой Шотландии. Много поколений эти люди вступали в схватки с ирландцами и жителями Мэна, Галлоуэя и Кумбрии. Они хвастали - но многие, особенно норвежцы, считавшие Ирландию своей собственностью, яростно с ними спорили, - так вот они хвастали, что когда-нибудь Айвар Рагнарсон будет править всей Ирландией из своего замка у черного пруда - Дуб Линна; он поведет свой победоносный флот на слабые королевства христианского запада. И мы будем править с ним, говорили гадгедлары, но только друг с другом и на ирландском, которого не знали жители Гебридских островов и шотландские норвежцы. И говорили негромко. Потому что при всей своей гордости понимали, что жители их родины больше всего ненавидят их, отступников Христа, из-за которых огонь и смерть пришли в Ирландию. И сделали они это из жадности и жажды власти, а не только для забавы и славы, как повелось со времен Финна, Кухулина и славных воинов Ольстера.

И вот в это пространство, опасное, готовое вспыхнуть, разрываемое различиями и только ищущее предлога для стычки, вечером, когда на кострах готовили ужин, явился Шеф.

Его встретил маршал, спросил, как его зовут, выслушал его рассказ, неодобрительно оглядел его скудное вооружение и хмыкнул. Вызвал из толпы молодого воина и велел показать Шефу его палатку, спальное место и весло, объяснить ему его обязанности. Парень - Шеф не услышал его имени, да и не хотел его услышать - сказал, что по очереди нужно будет выполнять четыре службы: охрана кораблей, охрана ворот, охрана территории и, если необходимо, охрана палатки самого Айвара. Задания распределяются по экипажам.

- Мне казалось, Айвара охраняют гадгедлары, - сказал Шеф.

Молодой человек плюнул.

- Когда он здесь. Когда его нет, они уходят с ним. Но сокровищница и женщины остаются. Кто-то за ними должен присматривать. И если гадгедлары отходят слишком далеко от Айвара, кое-то готов с ними посчитаться - Кетил Плосконосый и его люди. И Торвальд Глухой тоже. И еще с десяток.

- А нам доверят охранять палатку Айвара?

Молодой человек искоса взглянул на него.

- А почему бы и нет? Говорю тебе, enzkr, если думаешь о сокровищах Айвара, лучше сразу перережь себе горло. Так тебе будет менее больно. Ты слышал, что сделал Айвар с ирландским королем Кнотом?

И он в подробностях стал рассказывать, как поступает Айвар с королями и менее значительными людьми, которые вызывают его неудовольствие. Шеф почти не слушал его, с большим интересом разглядывая лагерь. Рассказ явно предназначен был для того, чтобы запугать его.

Он решил, что корабли - слабое место лагеря. Для того, чтобы вытаскивать их на берег, нужно открытое пространство, поэтому здесь не может быть никаких укреплений. Сами корабли, конечно, представляют собой преграду, но одновременно это самое ценное имущество викингов. И если миновать охрану, можно оказаться среди кораблей с факелом и топором, и уничтожить их будет нетрудно.

Охрана входа в лагерь - другое дело. Эту застать врасплох трудно. Схватка будет происходить на ровной местности и на равных условиях, и здесь большие топоры викингов и копья на железных древках дают им преимущество. А всякий, кто пройдет их, тут же встретится с рядом за рядом воинов и вынужден будет сражаться с тесноте, в путанице палаток и веревок.

Загоны... Они занимают большое пространство у восточной стены. В землю вбиты столбы, их соединяют кожаные веревки. Внутри под защитой временных сооружений их ткани прячутся от дождя люди. Ноги у них в кандалах, на руках железные наручники. Но эти наручники, как заметил Шеф, соединены тоже кожей. Цепи слишком дороги. Но к тому времени как раб перегрызет кожаную веревку, даже самый невнимательный стражник это заметит, а наказание за любое неповиновение в загоне для рабов крайне жестокое. Как заметил проводник Шефа, если раб непригоден к продаже, можно воспользоваться этим и запугать других.

Вглядываясь в загоны, Шеф заметил знакомую голову. Ее владелец, охваченный отчаянием, лежал на земле. Светлые волосы, спутавшиеся от грязи. Его сводный брат, сын одной с ним матери. Альфгар. Часть добычи из Эмнета. Голова зашевелилась, Альфгар словно почувствовал, что на него смотрят, и Шеф торопливо отвел взгляд, как делал во время охоты на зайца или дикую свинью.

- Рабов еще не продавали?

- Нет. Слишком трудно увозить их за море, англичане могут поджидать в засаде. Эти принадлежат Сигварту. - Молодой человек опять красноречиво плюнул. - Он ждет, чтобы кто-нибудь расчистил ему дорогу.

- Расчистил дорогу?

- Айвар через два дня уводит половину армии, чтобы заставить королька Ятмунда - вы, англичане, зовете его Эдмундом, - сражаться. Иначе он разграбит его земли. Мы предпочли бы более легкий путь, но мы и так слишком много времени потратили. Плохо придется Ятмунду, когда Айвар с ним встретится, говорю тебе...

- А мы останемся здесь?

- Наш экипаж остается. - Молодой человек снова с любопытством взглянул на Шефа. - Как ты думаешь, почему я тебе все это рассказываю? Мы все это время будем нести охрану. Я хотел бы идти с армией. Хотелось бы посмотреть, что сделают с королем, когда поймают. Я тебе рассказывал о Кноте. Я был у Бойна, когда Айвар разграбил могилы королей, а христианские жрецы пытались его остановить. И вот что Айвар сделал. Он...

Во время ужина из похлебки, соленой свинины и капусты этот предмет занимал умы молодого викинга и его товарищей. Был также бочонок эля, и к нему постоянно кто-нибудь прикладывался. Шеф выпил больше, чем подозревал. События дня сливались в голове. Он вспоминал то, что узнал сегодня, и пытался выработать план. Уставший и измученный, лег спать. Ирландец, принявший смерть от его руки, превратился в мелкую подробность, в дело прошлого.

Усталость овладела им, погрузила в сон, во что-то более глубокое, чем сон.

Он смотрит из здания, сквозь полузакрытое ставнями окно. Ночь. Светлая лунная ночь, так светло, что бегущие по небу облака отбрасывают тусклые тени даже в темноте. И что-то там сверкает. Что-то сверкает.

Рядом стоит человек, что-то бормочет, объясняя, что там сверкает. Но Шеф не нуждается в объяснениях. Он сам знает. Тяжелое ощущение предопределенности овладевает им. Он знает, что на него надвигается поток ярости. И обрывает объяснения.

- Это не рассвет на востоке, - говорит Шеф-который-не-Шеф. - Не дракон летит, не крыша этого зала горит. Это блеск обнаженного оружия, это идут враги, чтобы захватить нас во сне. Развязана война, которая погубит все человечество. Вставайте, мои воины, помните о мужестве, стерегите входы, сражайтесь, как герои.

Во сне он ощущает за собой движение, это встают воины, хватают щиты, обвязываются поясами с мечом.

Но во сне и за пределами сна, не в зале, не как часть этого героического сновидения, которое разворачивается у него перед глазами, он слышит могучий голос, такой голос не может исходить из человеческого горла. Шеф знает, что это голос бога. Но не такой голос мы приписываем богу. Не полный достоинства и благородства. Голос насмешливый, сардонический, полный тайного смеха.

- О полудатчанин, который не с полудатчанами, - говорит голос. - Не слушай храброго воина. Когда начнутся беды, не сражайся. Прижимайся к земле. Ищи землю.

Шеф проснулся сразу, ощущая в ноздрях запах горелого. Несколько секунд, отуманенный усталостью, мозг его не мог уйти от этого факта: странный запах, что-то едкое, словно смола. Но где может гореть смола? Вокруг движение. Топот ног окончательно привел его в себя. Люди в палатке хватали брюки, сапоги, оружие - все в полной темноте; за палаткой виднелся огонь. Шеф неожиданно понял, что слышит непрерывный гул. Крики, треск бревен и поверх всего - звон металла, звуки ударов лезвия о лезвие и лезвия о щит. Шум битвы.

Люди в палатке кричали, сталкивались друг с другом. Снаружи слышались крики - крики на английском и всего в нескольких ярдах. Шеф неожиданно понял, что могучий голос по-прежнему звучит в его ушах. Он бросился на землю, пополз подальше от стен. И тут стена палатки лопнула, ее разорвало острие копья. Молодой викинг, проводник Шефа, повернулся к нему, ноги его запутались в одеяле, копье попало ему в грудь. Шеф схватил падающее тело и укрылся им, вторично за несколько часов чувствуя, как конвульсивно дергается человек, от которого уходит жизнь.

И тут вся палатка рухнула, по ней пронеслось множество ног, копья били вниз, в запутавшихся в ткани людей. Тело в руках Шефа дернулось снова и снова; из темноты в дюймах от него раздавались крики боли и страха, лезвие вонзилось в землю, оцарапав колено Шефа. Неожиданно ноги исчезли, мимо Шефа поток тел и голосов вылетел на дорогу, снова послышался звон металла и крики в десяти ярдах в сторону центра лагеря.

Шеф понял, что происходит. Английский король принял вызов викингов, напал на их лагерь ночью и каким-то чудом - благодаря хорошей организации или из-за самоуверенности противника - прорвался через ограду, пробивался к кораблям и палаткам вождей, убивая по пути как можно больше запутавшихся в одеялах воинов. Англичане двигались к центру и к реке. Шеф схватил брюки, сапоги и пояс с мечом и мимо трупов своих недавних соседей выбрался на открытое пространство. Оделся и побежал, низко прижимаясь к земле.

Никого ближе двадцати ярдов от него не было. Вокруг упавшие палатки с телами под ними, некоторые слабо зовут на помощь или пытаются встать. Англичане рубили все, что движется. Они оставили мало живых.

Прежде чем викинги придут в себя, соберутся, нападающие проникнут в сердце их крепости, и битва будет безвозвратно проиграна.

Вдоль всей линии берега огонь и дым, огонь охватывает все новые и новые просмоленные корпуса, поднимается по мачтам. В огне видны скачущие демоны, они бросают копья, размахивают топорами и мечами. В своем первом натиске на корабли англичане, должно быть, встретили слабое сопротивление. Но викинги, расположенные у кораблей, быстро пришли в себя и начали отчаянно защищать своих морских коней. А что происходит у палаток Рагнарсонов? Неужели наступил нужный момент? Шеф размышлял спокойно и сосредоточенно, в его расчетах нет места сомнениям. Подходящий ли момент, чтобы попытаться спасти Годиву?

Нет. Очевидно, идет битва, обе стороны яростно сопротивляются. Если викинги отобьют нападение, Годива останется в прежнем положении, - рабыней, наложницей Айвара. Но если нападение удастся, если он спасет Годиву...

Он побежал, но не в сторону сражения, где полувооруженный человек не найдет ничего, кроме быстрой смерти; он побежал в противоположном направлении, к ограде лагеря, где пока еще тихо и темно. Но не совсем. Шеф вдруг понял, что битва идет не только возле него, но и далеко, во всех направлениях вокруг ограды. В темноте пролетали копья, горящие стрелы вонзались в бревна ограды. Король Эдмунд вел одновременное наступление со всех направлений. Каждый викинг устремлялся к ближайшему опасному месту. И к тому времени, как они поймут, где действительно нужна их помощь, король уже либо выиграет, либо проиграет битву.

Как тень, Шеф пробежал к загонам рабов. К нему из темноты устремилась фигура, бедро окровавлено, в руке длинный меч.

- Fraendi [друг], - сказал этот человек, - помоги мне, останови кровотечение...

Шеф ударил мечом снизу вверх, повернул меч, извлек его.

Один, подумал он, перехватывая длинный меч викинга.

Охрана загонов оставалась на месте, стражники собрались тесным строем перед входом, намеренные противиться любой попытке прорваться внутрь. Вдоль всей ограды загона торчали головы рабов, те пытались понять, что происходит. Шеф перебросил длинный меч через ограду и одним гибким движением последовал за ним. Кто-то из стражников заметил его, крикнул, но движения не было. Не зная, что делать, стражники не решались отойти от ворот.

Вокруг фигуры, дурно пахнущие, цепляющиеся. Шеф выкрикнул ругательство на английском, оттолкнул их. Длинным мечом разрезал кожаную веревку наручников ближайшего, сделал то же самое с кандалами на ногах, передал меч в освобожденные руки.

- Освобождай других, - приказал он и тут же повернулся к соседнему, вытащив из ножен собственный меч. Рабы увидели, что происходит, протягивали руки, подставляли кандалы, чтобы было легче резать. Через двадцать ударов сердца освободился уже десяток рабов.

Ворота распахнулись, стражники решили войти внутрь и отыскать пробравшегося туда. Как только показался первый викинг, его схватили за ноги и за руки, кулаком ударили в лицо. Через секунду он лежал на земле, топор и меч у него отобрали, из темноты на него обрушился град ударов. Шеф лихорадочно резал кожу, неожиданно увидел своего сводного брата Альфгара, тот смотрел на него с удивлением и гневом.

- Мы должны забрать Годиву.

Альфгар кивнул.

- Иди со мной. Послушайте, вы, остальные, у ворот много оружия, прорывайтесь на свободу. Те, у кого есть оружие и кто хочет сразиться за Эдмунда, через стену и за мной.

Шеф сунул меч в ножны, ухватился за верх ограды, вторично мощным рывком перемахнул через нее. Мгновение спустя показался Альфгар, он еще не пришел в себя от неожиданного освобождения, а дальше десяток полуобнаженных фигур устремился из-за ограды. За ними еще. Кое-кто тут же растворился в темноте, другие с гневом обрушились на стражников, которые все еще не могли пройти через ворота. Шеф с десятком последователей побежал назад между палатками.

Повсюду валялось оружие, оно лежало там, где его выронили убитые. Груды тел нагромоздились за ночь. Шеф откинул клапан палатки, перепрыгнул через труп, схватил копье и щит. Несколько мгновений разглядывал последовавших за ним людей, а они в это время вооружались. В основном крестьяне, решил он. Но рассерженные и отчаянные, вышедшие из себя из-за того, что случилось с ними в загоне. Но вот этот, передний, у которого на руках перекатываются мышцы, ведет себя как воин.

Шеф показал в сторону палаток предводителей. Там шла схватка.

- Там король Эдмунд, - сказал он. - Он пытается убить Рагнарсонов. Если это ему удастся, викинги будут сломлены, побегут и не смогут оправиться. Но если он потерпит поражение, начнется охота за ним, и ни одна деревня, ни один округ не будут в безопасности. Мы свежи и вооружены. Присоединимся к королю, поможем ему.

Освобожденные рабы устремились в сторону схватки.

Альфгар задержался.

- Но ты не пришел с Эдмундом, полувооруженный и полуобнаженный. Откуда ты знаешь, где Годива?

- Заткнись и иди за мной. - Шеф снова побежал, пробираясь к палаткам женщин Айвара.

8

Эдмунд, сын Эдвольда, потомок Редвальда Великого, последний из династии Вуффингасов и теперь божьей милостью король восточных англов, в гневе и раздражении смотрел сквозь прорези своей боевой маски.

Они сумели прорваться! Еще один удар, и отчаянное сопротивление викингов будет подавлено, Рагнарсоны все умрут в огне и крови, а остаток Великой Армии отступит в смятении и страхе... Но если они выстоят... Если они выстоят, через несколько минут опытные викинги поймут, что нападение на периметр всего лишь отвлекающий маневр, там рассерженные крестьяне с факелами, а настоящее нападение здесь, здесь... И тогда викинги обрушатся на тех, кто сражается у реки, и уже англичане будут захвачены, как крысы на последнем несжатом участке луга. А у него, Эдмунда, нет сыновей. И все будущее династии и его королевства теперь сузилось до размеров этой кричащей звенящей схватки, может быть, всего по сто человек с каждой стороны, избранные бойцы англов и отборные воины из личной охраны Рагнарсонов; одна сторона напрягает все силы, чтобы прорвать треугольник защиты палаток у реки, другая спокойно и уверенно отражает натиск в путанице оттяжных веревок, уже больше пяти минут отбивая неожиданное нападение англичан.

Они устоят. Рука Эдмунда крепче сжала окровавленную рукоять меча, он сделал шаг вперед. И тут же продвинулись вперед могучие фигуры по обе его стороны, капитаны его телохранителей, закрыли его щитами и телами. Они не пустят его в схватку. Как только прекратилось истребление спящих и началась настоящая битва, они все время оказываются перед ним.

- Спокойней, господин, - сказал Вигга. - Видишь Тотту и парней там. Они прикончат этих ублюдков.

Битва перед ними передвигалась, сначала на несколько шагов вперед: викинги отступили, и англичане устремились в брешь. Потом назад, назад. Над шлемами и поднятыми щитами вращался боевой топор, с грохотом обрушивался на дерево щитов и сталь кольчуг. Качающаяся толпа выбросила тело в рассеченной от горла до груди кольчуге. На мгновение Эдмунду стала видна гигантская фигура, легко, как детский хлыст, вертящая в руке топор, вызывающая англичан на бой. Они приняли вызов, и все, что мог теперь видеть король, это напряженные спины.

- Мы убили не меньше тысячи этих ублюдков, - сказал с другой стороны от него Эдди. Эдмунд знал, что очень скоро один из них скажет: "Пора уходить, господин", и его уведут. Если они смогут уйти. Большая часть его армии, деревенские таны и их рекруты, уже отходили в тыл. Они свое дело сделали: прорвались через ограду вслед за королем и его избранными воинами, убили спящих, подавили охрану кораблей и подожгли их, сколько смогли. Но они никогда и не думали стоять в ряд и обмениваться ударами с профессиональными воинами севера и не собирались это делать. Захватить их спящими и невооруженными - да. Сражаться с ними один на один - это долг более подготовленных.

Один прорыв, молился Эдмунд. Боже вечный и всемогущий, один прорыв в этом квадрате, и мы пройдем внутрь и нападем на них со всех сторон. Война будет кончена, а язычники уничтожены. Не будет больше мертвых мальчиков на лугах, детских трупов в колодцах. Но если они продержатся еще минуту, столько времени, сколько нужно жнецу, чтобы протереть серп... Тогда наш строй будет прорван, а меня ждет судьба Вульфгара.

От мыслей об изувеченном тане сердце начало разбухать и словно коснулось звеньев кольчуги. Король оттолкнул Виггу в сторону и двинулся вперед, подняв меч, ища щель в строю, куда бы смог встать. Он громко кричал, и голос его отражался эхом в металле шлема:

- Прорывайтесь! Прорывайтесь! Сокровища Редвальда, клянусь в этом, тому, кто прорвет их ряды. И пять сотен тому, кто принесет мне голову Айвара!

В двадцати шагах от него Шеф собрал свою группу освобожденных пленников. Многие из просмоленных кораблей на реке горели, заливая ярким светом битву. Повсюду вокруг упавшие палатки викингов, сметенные натиском англичан, их обитатели мертвы или ранены. Только в одном месте стояли восемь или десять павильонов: дома Рагнарсонов и их приближенных, их стражи - и их женщин. Вокруг этих палаток развернулась битва.

Шеф повернулся к Альфгару и мускулистому тану за ним. Он стоял в шаге впереди небольшой группы полувооруженных, тяжело дышащих крестьян.

- Мы должны прорваться к тем палаткам. Там Рагнарсоны. - И Годива, про себя добавил он. Но это интересно только Альфгару. В сумерках зубы тана сверкнули в невеселой улыбке.

- Смотрите, - указал он.

На мгновение открылась картина: два воина видны черными силуэтами, каждая вспышка пламени освещает их в новой напряженной позе. Мечи вздымаются, каждый удар парируется, удары наносятся справа, слева, под всеми углами, и каждый встречает точную защиту. Воины поворачиваются и прыгают, поднимают щиты, приседают в низких ударах, переходят после удара от одной позиции к другой, стараясь выиграть хоть крошечное преимущество, заметить расслабленное запястье, напряжение, колебание.

Голос тана звучал страстно:

- Посмотрите на них, на обе стороны. Это воины короля и лучшие из пиратов. Они дренгиры, витязи. Долго ли мы продержимся против них? Я, может, выстою с полминуты. Ты - не знаю. Эти... - Он указал на крестьян. - Из них сделают сосиски.

- Давайте убираться отсюда, - резко сказал Альфгар. - Крестьяне одобрительно зашумели.

Неожиданно тан схватил Альфгара за руку, пальцы его глубоко впились.

- Нет. Слушайте. Это голос короля. Он призывает своих верных людей. Слышите, что ему нужно?

- Ему нужна голова Айвара, - ответил один из крестьян.

И тут же все двинулись вперед, подняв копья, прикрываясь щитами, среди них и тан.

Он знает, что не получится, подумал Шеф. А я знаю, что нужно сделать.

Он встал перед ними, указывая, жестикулируя. Постепенно крестьяне поняли его замысел, повернули, побросали оружие и направились к ближайшему из горящих кораблей.

В шуме битвы викинги тоже услышали голос короля. Они поняли его - у многих были наложницы англичанки, как и у их отцов до них.

- Король Ятмунд хочет твою голову, - воскликнул один из ярлов.

- Мне не нужна голова Ятмунда, - ответил Айвар. - Он должен был взят живым.

- Для чего он тебе?

- Я подумаю об этом. Что-нибудь новое. Что-нибудь поучительное.

Что-нибудь такое, что вернет силу духа его людям. Слишком близко они к поражению, подумал Айвар, отходя в сторону, чтобы иметь больше простора для действий. Никогда бы не подумал, что король такого маленького королевства отважится напасть на Великую Армию в ее собственной базе.

- Ну, ладно, - негромко сказал он гадгедларам, стоявшим за боевой линией как его личный резерв. - Больше ждать не нужно. Они не прорвутся. Сюда, между палатками. Когда я дам знак, нападем. Проходите прямо сквозь них, не задерживайтесь. Я хочу, чтобы вы схватили королька. Короля Ятмунда. Видите его? Вон там. Маленький человек в боевой маске на лице.

И Айвар, напрягая легкие, крикнул, насмешливо пародируя крик Эдмунда:

- Двадцать унций, двадцать унций золота тому, кто приведет ко мне английского короля. Но не убивайте его. Он должен быть взят живым!

Но тут он услышал возглас Мюртача. Ирландец застыл рядом с ним.

- Смотрите!

- К нам идет огненный крест!

- Mac na hoige slan.

- Матерь божья, смилуйся!

- Что это, во имя Отина?

Над головами сражающихся показалась гигантская фигура, подобная кресту, чудовищному пылающему кресту. Ряды англичан расступились, Убийца-Бранд прыгнул вперед с поднятым топором. Огромное бревно упало вперед, оно было брошено прыгающими фигурами, несшими его.

Бранд отскочил в сторону, споткнулся о веревку и со звоном ударился о землю. Что-то нанесло Айвару сильный удар по плечу. Гадгедлары бросились во всех направлениях, палатка вспыхнула. К шуму битвы добавились пронзительные крики женщин. И тут же мгновение рядом с пылающим бревном, с лицом, искаженным гневом и радостью, появился полуобнаженный крестьянин, на руках его еще болтались наручники раба, он пробился сквозь расступившиеся ряды викингов. Копье устремилось Айвару в лицо. Не задумываясь, тот отразил его, отрубил острие. Крестьянин повернул свое неуклюжее оружие и ударил Айвара по голове.

Удар, земля поднимается навстречу, падение в горящую траву. В последние мгновения перед потерей сознания, когда уже наступала тьма, Айвар подумал: я витязь севера.

В пламени появилась еще одна фигура. Мальчишка, думал Айвар, тот, что сражался на дуэли у заводи. Но я считал, что он со мной...

Голая нога опустилась на его половые органы, и сознание покинуло Айвара.

Шеф бежал вдоль все еще горящей корабельной мачты. Он чувствовал, что руки его обожжены, распухли, покрылись волдырями. Но на это нет времени. Он с таном и Альфгаром схватили горящую мачту, с еще сохранившимися реями, как только крестьяне высвободили ее из основания, и понесли к линии сражения. Отчаянно старались держать ее вертикально, чтобы бросить потом на воинов. Но как только они ее бросили, толпа разъяренных крестьян обогнала их, устремилась вперед. А за ними, он знал, идет король Эдмунд со своими витязями, вне себя от гнева, страха и желания убивать. Но ему нужно добраться до Годивы.

Перед ним крестьянин наносил опешившим викингам удары обломанным копьем. Кто-то стонал и извивался под ногами. Другой крестьянин упал, получив удар сбоку. Повсюду показались желтые пледы - гадгедлары, испуганные появлением огненного креста, решившие, что это наказание за отступничество. И крик женщин.

Шеф слева обогнул палатку. Бока ее выпирают, изнутри доносится крик. Он извлек меч, наклонился, перехватил клапан и потянул изо всех сил.

Волна женщин вырвалась из палатки, как вода из прорванной мельничной плотины, в ночных рубашках, в платьях, одна совершенно голая со сна. Где Годива? Вот эта, с шарфом на голове. Шеф схватил ее за плечо, развернул к себе, сорвал шарф. Вспышка желтых волос, ставших медными при свете пламени, яростные светлые глаза, ничего похожего на серые глаза Годивы. Кулак ударил его в лицо, Шеф пошатнулся от удивления и боли: вокруг умирают герои, а ему разбили нос!

Женщина исчезла, а Шеф увидел знакомую фигуру. Годива не убегала в сторону, она бежала легко, как олень, и прямо в битву. Теперь англичане были повсюду в квадрате викингов, нападали одновременно с фронта и тыла, намеренные уничтожить предводителей и аристократию пиратов, прежде чем из главного лагеря подоспеет помощь. Они рубили все, что передвигается, рубили в страхе и торжестве.

Шеф бросился вперед, нырнул, ухватил Годиву за бедра и уронил в тот момент, как какой-то воин, видя движение, развернулся и нанес режущий удар на уровне пояса. Двое откатились в сторону в путанице ног, одежды, ногтей, а над ними снова завязалась схватка. Шеф ухватил Годиву за талию и насильно потащил в тень павильона, его задерживали только трупы.

- Шеф!

- Я. - Он закрыл ей рот рукой. - Слушай. Нам нужно уходить. Другой возможности не будет. Пойдем туда, откуда я ворвался. Там теперь все мертвы. Нужно пробраться к реке. Поняла? Пошли.

С мечом в руке, крепко держа Годиву другой рукой, Шеф, пригнувшись, шагнул в ночь, выбирая дорогу среди развернувшихся вокруг пятидесяти поединков.

Битва кончена, подумал Эдмунд. И он проиграл. Он прорвал строй викингов, благодаря появившейся ниоткуда толпе крестьян во главе с полуобнаженным юношей. За последние несколько минут погибли лучшие из лучших бойцов Великой Армии, и она больше уже никогда не будет прежней. И не сможет без дрожи вспоминать битву у Стура. Но Рагнарсоны не погибли. Небольшая группа, спина к спине, продолжает сражаться, и Рагнарсоны должны быть среди них. Только если он убьет их всех до последнего, можно будет считать, что он победил.

Но этого сделать ему не удастся. Эдмунд чувствовал, как остывает в нем кровавый гнев, уступая место медленной и осторожной расчетливости. Зловещий признак - шум в главном лагере, за палатками Рагнарсонов, стих. Викинги, под градом копий из-за ограды, под непрерывными ложными нападениями, ударами ножей, на какое-то время оставили Рагнарсонов одних. Но долго этих ветеранов дурачить невозможно; они не будут вечно стоять на месте, глядя, как гибнут их предводители.

Эдмунд чувствовал, что за пределами освещенного пространства собираются люди. Отдаются приказы. Готовится удар, словно молотом по ореху. Ударит тысяча человек. А у него сколько осталось на ногах и не сбежало в ночь? Пятьдесят?

- Пора уходить, господин, - сказал Вигга.

Эдмунд кивнул, зная, что ждал до самого последнего мгновения. Путь к отступлению еще открыт, и вокруг него горстка лучших воинов, они разбросают всех, кто попытается помешать их уходу.

- Назад, - приказал он. - К тому месту, где мы прорвались. Но убивайте всех, кто на земле, наших и их. Никого не оставляйте Айвару. И убедитесь, что все мертвы!

К Айвару возвращалось сознание. Но оно не пришло сразу и полностью. Нужно было ухватить его, ухватить быстро. Что-то ужасное приближалось к нему. Он чувствовал удары его тяжелых шагов. Это draugr - гигант, распухший, синий, как трехдневный труп, сильный, как десять человек, в нем сила всех тех, кто живет в Залах Могучих; он возвращается, чтобы причинять вред потомкам. Или мстить за их смерть.

Айвар вспомнил, кто он. И в то же мгновение понял, кто может быть этот draugr. Это ирландский король Мельгуала, которого он убил годы назад. Айвар вспомнил его искаженное лицо, блестящее от пота, гнева и боли; колесо поворачивалось, и самые сильные люди Армии всем своим весом налегали на рычаги, а король продолжал проклинать Айвара громко и бесстрашно. Колесо все больше и больше сгибало его спину, пока вдруг...

Услышав треск сломанной спины, Айвар окончательно пришел в себя. Что-то у него на лице - кожа, ткань. Его уже завернули в плащ для погребения? Инстинктивное движение вызвало сильную боль в правом плече, но боль окончательно прояснила сознание. Он сразу сел и почувствовал новую боль - в голове, но не там, где должно болеть, не справа, куда его ударили, а слева. Сотрясение. Такое бывало у него и раньше. Прийти в себя и встать. Некогда. Теперь он знает, где он.

Айвар медленно встал, это усилие вызвало волну тошноты и головокружения. Меч по-прежнему у него в руках, он попытался поднять его. Нет сил. Он опустил лезвие и тяжело оперся на него, чувствуя, как острие уходит в плотную землю. Посмотрел на запад, между палатками, туда, где шесть десятков его людей отчаянно сражались, стараясь выиграть время, уничтожить врагов. Айвар увидел приближающуюся судьбу.

Не draugr, а король. Прямо к нему, очевидно, уходя с поля боя, двигался невысокий человек в боевой маске. Английский королек. Ятмунд. Вокруг него с полдесятка гигантов, огромных, как викинги, как Вига-Бранд, очевидно, личные телохранители короля, лучшие воины англичан. Champan, так их называют англичане. По пути они экономно, профессионально, тщательно наносили удары всем лежащим. Правильно делают. С одним из них он бы справился, если бы не был ранен, а его люди не нуждались в поддержке. Шестеро. А он с трудом держит оружие в руках, не может его поднять. Айвар пытался повернуться к ним лицом, чтобы никто впоследствии не мог сказать, что Айвара Рагнарсона, витязя севера, захватили в попытке бегства. И тут боевая маска повернулась к нему.

Послышался крик, взмах, рука указала на него. Все англичане перешли на бег, бросились к нему, подняв мечи, телохранители тщетно пытались обогнать короля.

В это время Шеф, выйдя из темного пространства, окружавшего сцену боя, увидел проход между палатками, втолкнул в него Годиву и напряг мышцы для последнего рывка на свободу.

Без предупреждения Годива вырвалась из его рук и побежала вперед. Она схватила за руку человека, раненого. Клянусь Христом, это Айвар! Раненый, погибающий, шатающийся.

Губы Шефа разошлись в рычании, он прыгнул вперед, как леопард, - один шаг, два, три - меч на уровне груди, готов нанеси удар под подбородок, где щель в доспехах.

Годива встала перед ним, схватила его за сжимающую меч руку. Он старался высвободиться, но Годива вцепилась, била его по голой груди кулаком. Кричала.

- Сзади! Сзади!

Шеф отбросил ее, развернулся и увидел меч, нацеленный ему в шею. Мечи встретились со звоном, Шеф отбил удар; за первым немедленно последовал второй. Он пригнулся и услышал свист разрезаемого воздуха. Понял в то же мгновение, что Годива стоит за ним и что ему придется своим телом защищать ее от меча.

Он начал пятиться в проход между палатками, перед ним шестеро могучих воинов, они толпятся за невысоким человеком в фантастической позолоченной боевой маске. Это король. Но сколько бы ни было у него воинов, в это мгновение Шеф-раб, Шеф-тролл и король восточных англов оказались лицом друг к другу.

- Убирайся с дороги, - сказал Эдмунд, делая шаг вперед. - Ты англичанин. Ты принес мачту корабля и разорвал их строй. Я видел тебя. За тобой Айвар. Убей его, позволь убить его, и ты получишь обещанную награду.

- Женщина, - выговорил Шеф. Он хотел сказать: "Оставьте женщину". Но у него не было времени.

Слишком поздно. Проход между палатками расширился, и воины Эдмунда увидели возможность. Один из них мгновенно оказался рядом с королем, нанес удар, потом другой, напал на почти безоружного юношу. Шеф отступил, увернулся, как поступал в бою с ирландцем Фланном, не делал попыток наносить удары сам.

- Возьмите его, - крикнул он.

Он отбил удар, нырнул под острие щита. С силой отчаяния схватил руку, толстую, как нога лошади над копытом, дернул и свалил Виггу приемом деревенской борьбы.

Он лежал на земле, вокруг слышались крики и звон металла. Появился десяток викингов, во главе с Вига-Брандом, они окружили своего предводителя. Теперь трудно приходилось королю и его людям, они гибли один за другим, а Айвар кричал, чтобы короля не трогали, королек не должен быть убит.

Не обращая внимания на стычку, Шеф высвободился, увидел Годиву. Она стояла в нескольких ярдах от бьющихся и в страхе смотрела на них. Он схватил ее за руку и изо всех сил потащил в сторону гаснущих костров кораблей - в мутные воды Стура. За ним в развалинах лежит английское королевство, и если пираты его схватят, судьба его будет ужасна. Но Годива невредима. Он спас ее.

Хотя она спасла Айвара.

9

Звезды побледнели на восточном краю неба. Юноша и девушка осторожно пробирались густым лесом. Оглядываясь, Шеф видел на фоне неба силуэты верхних веток, они легко шевелились на предутреннем ветерке. Но на уровне поверхности ветра не чувствовалось. Когда беглецы пересекали небольшие поляны, вызванные падением дуба или ясеня, ноги их мокли от росы. Будет жаркий день, подумал Шеф, один из последних настоящих летних дней - дней этого полного событиями лета.

Поскорее бы стало тепло. Оба замерзли. Шеф был только в сапогах и шерстяных брюках, которые успел схватить, когда началось нападение англичан. Годива - в ночной сорочке. Свое длинное платье она сняла перед тем, как войти в воду у горящих кораблей. Она плавала как рыба, как выдра, и они поплыли как выдры, плыли под водой, сколько могли, стараясь двигаться бесшумно, не плескаться, не дышать шумно. Сотня медленных гребков, они плыли вверх по течению, внимательно поглядывая на берега. Наполнили легкие, пока Шеф разглядывал ограду, на которой, конечно, должны быть караульные. Потом глубокий нырок и долгое плавание под водой, потом снова глоток воздуха и погружение. И так четверть мили, пока Шеф не решил, что безопасно выбраться на берег.

Во время бегства он не чувствовал холода, только закололи обожженные места на руках и теле, когда он впервые погрузился в воду. Но теперь он начал неудержимо дрожать, волны дрожи пробегали по телу. Шеф понимал, что близок к полной потере сил. Скоро придется лечь, расслабить мышцы. И обдумать события последних двадцати четырех часов. Он убил человека - нет, двух человек. Видел короля - такое событие могло произойти с ним раз или два в жизни. Но на этот раз сам король видел его и даже говорил с ним! И он стоял лицом к лицу с Айваром Бескостным, витязем севера. Шеф знал, что убил бы его, если бы не Годива. Он мог бы стать героем всей Англии, всего христианства.

Но она остановила его. А потом он предал своего короля, задержал его, своими руками отдал его в руки язычников. Если кто-нибудь узнает об этом... Но он тут же забыл об этой мысли. Они сбежали. Он расспросит Годиву о ее отношениях с Айваром потом.

Стало светлее, и Шеф заметил тропу. Она заросла травой, ею давно не пользовались. Это хорошо. Последний раз по ней прошли беглецы после высадки викингов. Но в конце тропы должно быть что-то - хижина, навес. Любая находка теперь на вес серебра.

Деревья поредели, и Шеф увидел перед собой не хижину, а убежище, навес из ветвей. Здесь крестьяне хранили свои инструменты, когда рубили в лесу стволы для изгородей и заборов, для ручек, для центральных столбов своих неуклюжих мазанок.

Никого не было. Шеф подвел Годиву к навесу. Повернул ее и посмотрел в глаза.

- У нас сегодня ничего нет, - сказал он. - Но я надеюсь, что когда-нибудь у нас будет настоящий дом, наш собственный дом, и мы сможем спокойно жить в нем. Вот почему я забрал тебя у викингов. Но идти днем опасно. Давай отдохнем и дождемся вечера.

Под крышей из кровельной дранки был сооружен желоб. Он вел к большому глиняному кувшину, полному чистой дождевой водой. Еще одно доказательство, что тут уже несколько недель никого не было. Ветви внутри покрыты старым рваным одеялом. Двое с трудом укутались, легли и мгновенно уснули.

Шеф проснулся, когда солнце начало пробиваться сквозь ветви. Он встал, стараясь не потревожить все еще спящую девушку, и выбрался из убежища. Под кустами нашел кремень и огниво. Можно ли развести костер? Лучше нет. Вода и тепло у них есть, но нет никакой еды. То, что они здесь нашли, нужно будет прихватить с собой. Шеф начал думать о будущем. У него ничего нет, кроме брюк, так что любое новое приобретение для него драгоценно.

Он не думал, что их потревожат. Не сегодня. Они все еще в пределах досягаемости патрулей викингов, которые он видел на пути в лагерь, но теперь у викингов есть о чем подумать. Все будут в лагере, подсчитывать потери, решать, что делать дальше - вероятно, бороться друг с другом за власть над Армией. Выжил ли Сигурт Змееглазый? Даже если выжил, ему трудно будет удержать в повиновении потрясенную Армию.

А что касается англичан, то Шеф был уверен: когда они с Годивой уходили рекой, вокруг были и другие люди. Беглецы из армии Эдмунда, те, что решили уйти до окончательного поражения. Все они как можно быстрей возвращались к своим домам. Шеф сомневался, чтобы в радиусе пяти миль от лагеря викингов сейчас остался хотя бы один англичанин. Они поняли, что нападение их господина окончилось неудачей и что сам их король погиб.

Шеф надеялся на это, вспомнив, как пират-проводник рассказывал ему о способах обращения Айвара с плененными королями.

Он лежал на одеяле, грелся на солнце, чувствовал, как расслабляется тело. Дергалась мышца на бедре. Он попытался остановить ее, осмотрел волдыри у себя на ладонях.

- Может, мне лучше их проткнуть? - Годива склонилась к нему, держа длинный шип. Шеф кивнул.

Она занялась его левой рукой. Чувствуя, как покатились медленные капли жидкости, Шеф правой взял ее за теплое плечо.

- Скажи мне, почему ты встала между мной и Айваром? Что у тебя было с ним?

Она опустила взгляд и, казалось, не знает, как ответить.

- Ты знаешь, меня отдали ему? Отдал... Сигварт.

- Мой отец. Да. Знаю. А потом что было?

Она продолжала смотреть вниз, рассматривала внимательно волдыри.

- Меня отдали ему на пиру, и все на меня смотрели. Я... я была только в этой сорочке. Знаешь, некоторые из них ужасные вещи делают со своими женщинами. Как Убби. Говорят, он берет их прямо перед своими людьми, и если ему не понравится, передает их своим людям, и те все пользуются. Ты знаешь, я была девственница... я все еще девственница. И я очень испугалась.

- Ты все еще девственница?

Она кивнула.

- Айвар тогда мне ничего не сказал, но велел привести меня к себе в ту же ночь и разговаривал со мной. Он мне сказал... сказал, что он не похож на других мужчин. Он не евнух, знаешь. У него есть дети. Так он говорит. Но он мне сказал, что другие мужчины испытывают желание при виде плоти, а ему... ему нужно что-то другое.

- А ты знаешь, что это другое? - резко спросил Шеф, вспомнив неясные намеки Хунда.

Годива покачала головой.

- Не знаю. Я не поняла. Но он сказал, что если бы другие узнали об этом, над ним стали бы смеяться. В юности его прозвали Бескостным, потому что он не мог поступать, как другие. Но он сказал, что убил многих за то, что над ним смеялись, и понял, что это доставляет ему удовольствие. Теперь те, кто смеялся над ним, все мертвы, и только самые близкие подозревают, в чем дело. Если бы все знали, Сигварт не посмел бы подарить меня открыто и публично, как он сделал. А теперь, сказал он, его зовут Бескостным, потому что боятся его. Говорят, что по ночам он превращается - не в волка или медведя, как другие оборотни, а в дракона, огромного длинного змея, который всю ночь ползает в поисках добычи. Так думают о нем сейчас.

- А ты что думаешь? - спросил Шеф. - Помнишь, что они сделали с твоим отцом? Он твой отец, не мой. Но даже мне стало жаль его. И хотя не Айвар это сделал, приказ отдал он. Вот как он поступает. Он мог пощадить тебя, спасти от насилия. Но кто знает, что он для тебя приготовил? Ты говоришь, у него есть дети. А матерей их кто-нибудь видел?

Годива перевернула ладонь Шефа и начала протыкать волдыри.

- Не знаю. Он жесток с людьми, но это потому, что сам их боится. Боится, что они больше мужчины, чем он. Но как они проявляют ее, свою мужественность? Насилуя слабых, находя удовольствие в боли других. Может, Айвар послан Богом - как наказание людям за их грехи.

- Ты хотела бы, чтобы я оставил тебя у него? - В голосе Шефа прозвучали жесткие нотки.

Годива медленно склонилась к нему, отложила шип. Он почувствовал, как ее щека прижимается к его обнаженной груди, руки ее скользят по его бокам. Он прижал ее к себе, и сорочка соскользнула с ее плеч. Шеф увидел перед собой обнаженные груди, по-девичьи розовые соски. Единственная женщина, которую он до сих пор так видел, была неряха Труда, тяжелая, неуклюжая, с жесткой кожей. Его загрубевшие руки гладили невероятно нежную кожу Годивы. Если он когда-нибудь и думал о таком - а он думал, часто думал, лежа в одиночестве в рыбачьей хижине или у погасшего горна, - то всегда это происходило в будущем, когда они отыщут для себя место, когда он заслужит ее, добудет дом, в котором она сможет жить в безопасности. А теперь, в лесу, на поляне, на солнечном свете, без благословения священника, без согласия родителей...

- Ты лучше мужчина, чем Айвар или Сигварт, лучше всех, кого я знаю, - всхлипнула Годива, по-прежнему прижимаясь лицом к его плечу. - Я знала, что ты придешь за мной. Боялась только, что тебя убьют за это.

Он стащил с нее сорочку, она раздвинула ноги, перевернулась на спину.

- Мы могли бы оба быть мертвы. Хорошо быть живой, с тобой...

- У нас нет общей крови, у нас разные отцы, разные матери...

И в лучах солнца он погрузился в нее. Из кустов за ними следили; дыхание замерло от зависти.

Час спустя Шеф лежал на солнце, там, где его лучи пробивались сквозь ветви дуба. Он испытывал вялость, полную расслабленность. Но не спал. А может, спал, но часть сознания не спала, он чувствовал, как ускользнула Годива. Он думал о будущем, о том, куда они пойдут: в болота, решил он, вспомнив ночь, проведенную с королевским таном Эдричем. Он по-прежнему ощущал солнце на коже, мягкий дерн под своим телом, но все это казалось очень далеким. Так было и раньше - в лагере викингов. Сознание его поднимается над лесной поляной, уходит от тела...

Слышится голос - грубый, серьезный, властный.

- У сильных людей отобрал ты девушку, - говорит он.

Шеф знает, что он где-то в другом месте. Он в кузнице. Все вокруг знакомо: шипение, когда он оборачивает раскаленные ручки клещей влажной тряпкой, напряжение мышц спины и плеч, когда достает из горна разогретый докрасна металл, скрип и скрежет кожаного фартука о кожу груди. Автоматическое отдергивание головы, когда искры летят в волосы. Но это не его кузница в Эмнете и не горн Торвина, окруженный ягодами рябины. Вокруг огромное пространство, гигантский просторный открытый зал, такой высокий, что потолка его не видно, видны только могучие столбы или колонны, вершины их затянуты дымом.

Он берет тяжелый молот и начинает придавать очертания бесформенной массе металла на наковальне. Но он не знает, какую форму должен ему придать. Это знают его руки, они движутся уверенно, без колебаний, сжимают клещи, поворачивают металл, ударяют с одного направления, потом с другого. Не наконечник копья и не голова топора, не плужный лемех и не сошник. Похоже на колесо, но колесо со множеством острых зубцов, как собачьи клыки. Шеф зачарованно смотрит, как под его ударами рождается вещь. В глубине души он знает, что совершает невозможное. Прямо из горна невозможно сковать такой предмет. И все же - он видит, как это можно сделать, если отдельно выковать зубцы и вставить в подготовленное колесо. Но зачем это? Может быть, если одно колесо положить рядом с другим, стоящим вертикально, и если зубья одного колеса совместятся с зубьями другого, то одно колесо сможет поворачивать другое.

Но это зачем? Какая-то цель должна быть. Какое-то это имеет отношение к гигантскому сооружению, стоящему у стены, на самом краю его поля видимости.

Постепенно чувства его проясняются, и Шеф начинает понимать, что вокруг собрались какие-то фигуры, соответствующие по размерам масштабу зала. Он не может их ясно разглядеть и даже не смеет смотреть на них, оторваться от работы, но ощущает их присутствие. Они стоят рядом, смотрят на него, даже говорят о нем, думает он. Это боги Торвина, боги Пути.

Ближе всех широкая могучая фигура, гигантский Вига-Бранд, огромные бицепсы перекатываются под кожей рук. Это, должно быть, Тор, думает Шеф. У него презрительное выражение, враждебное и слегка встревоженное. За ним другой бог - остроглазый, с острым лицом, большие пальцы за серебряным поясом, он со скрытым ободрением рассматривает Шефа, словно это лошадь, которую собираются купить, кровный жеребец, которого глупый владелец уступает задешево.

Этот на моей стороне, думает Шеф. А может, он считает, что я на его стороне.

Сзади другие боги; дальше всех самый высокий из них, он опирается на могучее копье с треугольным наконечником.

Шеф начинает осознавать еще два обстоятельства. У него подрезаны сухожилия ног. Когда он движется вокруг горна, ноги бессильно тащатся за ним, он подтягивается на руках, перемещаясь с места на место. Высокие сидения, груды дров и скамьи расставлены вокруг в видимом беспорядке, но на самом деле, как он начинает понимать, это опоры для его передвижения, чтобы он смог переходить от одного места работы на другое. Он может опираться на ноги, стоять, словно балансируя на ходулях, но от бедра до икр нет силы, нет напряжения, нет движения. И колени тупо болят.

И за ним наблюдает кое-кто еще, не одна из могучих фигур. А крошечная, как муравей в этом полутемном, заполненном дымом зале, как мышь, выглядывающая из-под стенной панели. Это Торвин! Нет, не Торвин, человек меньше ростом, стройнее, с длинным лицом с резким выражением, подчеркнутым редеющими волосами, уходящими назад со лба. Но одет он как Торвин, весь в белом, вокруг шеи ягоды рябины. И выражение похожее, задумчивое, крайне заинтересованное, но есть в нем осторожность и опасения. Маленький человек пытается заговорить с ним.

- Кто ты, мальчик? Ты пришел из царства людей, на время оказался во владениях Волунда? Как ты попал сюда, как нашел Путь?

Шеф качает головой, делая вид, что просто стряхивает искры с волос. Он опускает колесо в ведро с водой и начинает готовить новую работу. Три быстрых удара, поворот, еще три удара, и что-то сверкающее отправляется в ведро с водой, а на наковальне немедленно появляется новое. Шеф не знает, что он делает, но эта работа наполняет его возбуждением и огромной нетерпеливой радостью, как у человека, которого освобождают из заключения, но он не хочет, чтобы тюремщик видел его радость.

Шеф замечает, что одна из гигантских фигур приближается к нему - самая высокая, та, что с копьем. Человек-мышь тоже видит это и ныряет в тень, теперь он едва заметен.

Палец, подобный стволу ясеня, поднимает подбородок Шефа. Один глаз смотрит на него с лица, похожего на лезвие топора: прямой нос, выступающий подбородок, острая седая борода, широкие-широкие скулы. По сравнению с этим лицом лицо Айвара кажется понятным, постижимым, легким, на том лице только человеческие страсти: зависть, ненависть, жестокость. А это совсем другое: стоит только прикоснуться к мыслям за этой маской, и - Шеф знает - любой человек сойдет с ума.

Но гигант не кажется враждебным, скорее он задумчив и рассудителен.

- Тебе предстоит долгая дорога, человечек, - говорит он. - Но ты начал ее хорошо. Молись, чтобы я не призвал тебя слишком скоро на встречу.

- Зачем тебе звать меня, Великий? - спрашивает Шеф, удивленный собственной безрассудной смелостью.

Лицо улыбается, как огромный ледник.

- Не спрашивай, - говорит гигант. - Мудрые не подсматривают, как девушка, которая ищет возлюбленного. Даже сейчас он, серый свирепый волк, смотрит в двери Асгарда.

Палец опускается, огромная рука проносится над горном, и наковальней, и инструментами, над скамьями и ведрами, над всей кузницей, смахивает их, как человек смахивает шелуху орехов с одеяла. Шеф чувствует, как взлетает в воздух, вертится, передник с него спадает, и последнее, что он видит: маленький человек из своего укрытия смотрит на него, запоминает.

Он мгновенно вернулся на траву под открытое небо Англии, на лесную поляну. Но солнце передвинулось, теперь он в тени, ему холодно и страшно.

Где Годива? Она ускользнула от него на мгновение, а потом...

Шеф вскочил, совершенно проснувшись, осмотрелся в поисках врага. Шум в кустах, звуки борьбы, возглас женщины, которой рукой зажали рот.

Шеф бросился на этот звук, и тут из укрытия за стволом дерева поднялись люди, схватили его, словно сжали руки судьбы. И повели к гадгедлару Мюртачу, у которого на лице свежий шрам и выражение сдержанной ярости.

- Ты почти ушел от нас, парень, - сказал ирландец. - Тебе нужно было бежать, не останавливаясь, не пытаться взять женщину Айвара. Но горячий член не знает удержу. Скоро он остынет.

Шеф пытался вырваться, броситься в кусты, к Годиве, его держали за плечи. Схватили ли ее тоже? Как их отыскали? Может, они оставили след?

Сквозь возгласы гадгедларов послышался смех. Шеф узнал его, он дрался, пытался вырваться, вовлек в борьбу всех викингов. Это смех англичанина. Его сводного брата. Альфгара.

10

Когда Мюртач вместе с остальными гадгедларами втащил его за ограду лагеря, Шеф был близок к беспамятству. Прежде всего он был совершенно истощен. К тому же испытал шок от вторичного пленения. Викинги по дороге назад обращались с ним грубо, связали руки, пинали, гнали по лесу, все время настороженно ожидая возможной стычки с другими англичанами. Потом, когда они вышли на луг и увидели товарищей, которые ловили уцелевших лошадей, в грубом торжестве снова и снова сбивали пленника с ног. Они очень испугались. У них всего один трофей для Айвара, и они опасались последствий. Смутно, сквозь усталость и ужас, Шеф понимал, что они склонны отыграться на нем за свои страхи и унижения. Но прежде чем он смог об этом подумать, его втолкнули в загон и избили до потери сознания.

Он хотел только одного - не приходить в себя. Его бросили за ограду в середине утра. Большую часть длинного теплого дня поздней осени он пролежал без сознания. Когда наконец он открыл залитые кровью глаза, все тело его болело, онемело, но он больше не устал и не чувствовал головокружения. Но промерз до костей, рот пересох от жажды, он ослабел от голода - и испытывал смертельный страх. Вечером он начал осматриваться в поисках возможности для освобождения или бегства. Ничего не увидел. Железные кольца на ногах привязаны к прочным колышкам. Руки связаны впереди. Он мог бы со временем вывернуть эти колышки или прогрызть кожаную веревку на руках, но малейшее движение вызывало рычание и пинок ближайшего стражника. Шеф понял, что пленников почти не осталось. В суматохе ночного нападения почти все рабы, захваченные во время кампании, разбежались и исчезли, унеся с собой прибыль викингов. Только несколько вторично пойманных и связанных, как он сам, пленников виднелись в загоне.

Их слова не принесли утешения Шефу. Это были немногие уцелевшие воины Эдмунда, которые сражались до последнего мгновения в попытке уничтожить Рагнарсонов и лишить армию викингов руководства. Все ранены, многие тяжело. Они ожидали смерти и в ожидании негромко разговаривали. В основном сожалели, что не удалось в первые минуты после прорыва одолеть врагов. Но они говорили, что нельзя было и думать, что им удастся прорваться к самому сердцу Великой Армии без сопротивления. Они хорошо справились: сожгли корабли, перебили экипажи.

- Мы заслужили великую славу, - сказал один. - Стояли, как орлы, на телах убитых. И не будем жалеть о своей смерти.

- Хотел бы я, чтобы не захватили короля, - сказал в наступившей тишине один из товарищей воина, говоря с трудом: у него было пробито легкое. Все серьезно закивали, и глаза их устремились к углу загона.

Шеф вздрогнул. Ему не хотелось смотреть в лицо поверженному королю Эдмунду. Он вспомнил, как король подошел к нему, разговаривал с ним - с нищим, с троллом, с рабом, с ребенком, не помнящим отца, - и вот король просил его отойти в сторону. Если бы он послушался, англичане могли бы победить в ту ночь. И ему не пришлось бы предстать перед гневом Айвара. Шеф помнил, что говорили викинги о том, как с ним поступит Айвар. Вспомнил парня-проводника, который показывал ему эти самые загоны и рассказывал, как Айвар обходится с теми, кто встает у него на пути. А он, Шеф, отобрал у Айвара женщину. Взял ее, чувственно, физически овладел, превратил девушку в женщину. Что с ней случилось? Ее не привели с ним назад. Кто-то увел ее. Но он не мог по-настоящему тревожиться о ней. Слишком близка собственная судьба. И больше страха смерти, больше стыда предательства - ужас перед Айваром. И снова и снова на протяжении ночи Шеф думал: если бы только я мог сейчас умереть от холода. Он не хотел дожить до утра.

На следующее утро топот ног привел его в себя после ночного оцепенения. Шеф сел, прежде всего ощутив сухой распухший язык во рту. Вокруг стражники разрезали веревки, вытаскивали тела: некоторым повезло, и желание Шефа для них ночью исполнилось. Перед ним на корточках сидел человек, маленькая худая фигура, в грязной, в пятнах крови рубашке, человек с очень усталым лицом. Это Хунд. Он держал кувшин с водой. Несколько минут Шеф ни о чем другом не мог думать, а Хунд осторожно, со многими мучительными паузами давал ему по глотку за раз. Только когда он ощутил благословенную наполненность водой по горло и мог позволить себе роскошь прополоскать рот и сплюнуть воду на землю, Шеф понял, что Хунд что-то говорит ему.

- Шеф, Шеф, постарайся понять. Нам нужно кое-что знать. Где Годива?

- Не знаю. Я увел ее. Мне кажется, ее захватил кто-то другой. Но меня схватили до этого.

- Как ты думаешь, кто ее захватил?

Шеф вспомнил смех в кустах, то странное ощущение; тогда он забыл о нем: в лесу полно других беженцев.

- Альфгар. Он всегда хорошо шел по следу. Должно быть, выследил нас.

Шеф задумался, отгоняя летаргию холода и усталости.

- Я думаю, он вернулся и привел к нам Мюртача с остальными. Может, они договорились. Они получили меня, а он ее. А может, он просто захватил ее, пока они были заняты мной. Их было мало, и они не захотели рисковать и преследовать его. После испытанного ночью страха.

- Вот как. Айвара больше интересуешь ты, чем она. Но он знает, что ты увел ее из лагеря. Это плохо. - Хунд провел рукой по своей редкой бороденке. - Шеф, постарайся вспомнить. Кто-нибудь видел, чтобы ты убил викинга собственными руками?

- Я убил только одного. Это было в темноте, и никто не видел. И это не было великим деянием. Но кто-то мог видеть, как я в загонах освобождал рабов, освобождал Альфгара. - Рот Шефа скривился. - И знаешь, я прорвал строй викингов горящей мачтой, когда все воины короля не могли это сделать. - Шеф повернул ладони и внимательно осмотрел полоски побелевшей кожи, крошечные отверстия, проделанные шипом на месте волдырей.

- Да. Но все же это не может служить основанием для кровной мести. Мы с Ингульфом принесли много пользы ночью и на следующий день. Многие вожди погибли бы или остались калеками на всю жизнь, если бы не мы. Знаешь, он может даже сшить кишки, и человек иногда остается жив, если он достаточно силен, чтобы выдержать боль, и в теле его нет яда.

Шеф внимательней взглянул на пятна на рубашке своего друга.

- Ты попытаешься выкупить меня? У Айвара?

- Да.

- Ты с Ингульфом? Но какое ему дело до меня?

Хунд окунул в остаток воды черствый хлеб и передал Шефу.

- Это все Торвин. Он говорит, что это дело Пути. Говорит, что тебя нужно спасти. Не знаю почему, но он совершенно одержим этим. Кто-то рассказал ему вчера, и он тут же прибежал к нам. Ты что-то такое сделал, о чем я не знаю?

Шеф откинулся в своих путах.

- Многое, Хунд. Но в одном я уверен. Никто не сможет отобрать меня у Айвара. Я взял его женщину. Как я могу заплатить ему за это?

- Если велика обида, велика и цена. - Хунд снова наполнил кувшин водой из меха, положил рядом немного хлеба и дал Шефу кусок грязной домотканой материи, которую нес на руке. - В лагере мало еды, а половину одеял использовали на повязки. Это все, что я смог найти. Растяни надолго. Если хочешь заплатить выкуп, узнай, что может сказать король.

Хунд подбородком указал на угол загон, возле которого сидели умирающие воины, сказал что-то стражнику, встал и вышел.

Король, подумал Шеф. Какой выкуп потребует Айвар?

- Есть ли надежда? - спросил Торвин.

Убийца-Бранд с легким удивлением взглянул на него.

- На каком языке говорит жрец Пути? Надежда? Надежда - это слюна между клыками волка Фенриса, прикованного до самого дня Рагнарока. Если мы начнем совершать поступки только из-за надежды, мы кончим хуже христиан, поющих гимны своему богу, потому что за это он их лучше встретит на небе. Ты забываешься, Торвин.

Бранд с интересом посмотрел на свою правую руку, лежащую на грубом столе рядом с горном Торвина. Она была разрезана мечом между вторым и третьим пальцами, разрублена почти до запястья. Над ней склонился лекарь Ингульф, он промывал рану теплой водой со слабым запахом трав. Потом медленно, осторожно развел края раны. На мгновение показалась белая кость, потом ее залила кровь.

- Было бы легче, если бы ты сразу пришел ко мне, а не ждал полтора дня, - сказал лекарь. - Рану легче лечить, пока она свежая. Теперь рана начала затягиваться, и придется ее чистить, а потом рискнуть. Зашивать прямо так. Но не знаю, что было на мече, который тебя ранил.

На лбу Бранда выступил пот, но голос его оставался спокойным, задумчивым.

- Действуй, Ингульф. Я слишком много видел ран, чтобы бояться. Это всего лишь боль. А гниль плоти - настоящая смерть.

- Все равно нужно было прийти раньше.

- Полдня я лежал среди трупов, пока какой-то сообразительный воин не заметил, что все они остыли, а я нет. А когда я пришел в себя и понял, что это моя самая тяжелая рана, ты был занят с более тяжелыми ранеными. Правда ли, что ты вытащил кишки старого Бьора, сшил их и затолкал снова?

Ингульф кивнул, с неожиданной решимостью вытащив щипцами осколок кости.

- Говорят, он теперь называет себя Гринд-Бьор, потому что видел ворота самого ада.

Торвин шумно вздохнул и придвинул кувшин к левой руке Бранда.

- Ну, хорошо. Вы достаточно измучили меня своей болтовней. Говорите. Есть у нас шанс?

Лицо Бранда побледнело, но ответил он прежним ровным тоном:

- Не думаю. Вы знаете, каков Айвар.

- Знаю, - сказал Торвин.

- Он иногда бывает совсем неразумным. Я не говорю "прощает", потому что мы не христиане, которые могут простить обиду или оскорбление. Но он даже слушать не будет, не задумается над тем, что ему выгодно. Мальчишка отобрал у него женщину. Отобрал женщину, относительно которой... у Айвара были свои планы. Если бы этот дурак Мюртач привел ее назад, тогда, может быть... Но все же не думаю. Потому что девушка ушла добровольно. Это означает, что у парня есть что-то такое, чего нет у Айвара. Он захочет крови.

- Но должно быть что-то такое, что заставит его изменить свои намерения, принять компенсацию.

Ингульф начал зашивать рану, поднимая иглу над правым плечом; он прокалывал и затягивал, прокалывал и затягивал.

Торвин положил руку на серебряный молот, висящий у него на груди.

- Клянусь, это величайшая услуга, какую ты когда-либо оказывал Пути, Бранд. Ты знаешь, среди нас есть такие, кто обладает Видением?

- Я слышал, ты говорил об этом, - согласился Бранд.

- Они путешествуют в царство Могучих, самих богов, возвращаются и рассказывают, что видели. Некоторые считают, что это просто видения, не больше, чем сновидения, что-то сродни поэзии.

- Но иногда они видят одно и то же. Чаще - разные части одного и того же; все равно что разные рассказы о ночной битве: некоторые скажут, что лучше были англичане, другие - что мы. Но все они говорят правду, все было вместе. И если рассказы подтверждают друг друга, значит это правда.

Бранд хмыкнул. Может, недоверчиво, а может, от боли.

- Мы уверены, что существует мир, помимо нашего, и люди могут проникать в него. Так вот, вчера произошло нечто очень странное. Ко мне пришел Фарман, тот самый Фарман, жрец Фрея в этой армии, как Ингульф - жрец Идунн, а я - жрец Тора. Он много раз бывал в другом мире, а я нет. Он говорит - он говорит, что побывал в самом Большом Зале, месте, где встречаются боги, чтобы решать дела девяти миров. Он был внизу, на полу, крошечное существо, как мышь за стенной панелью в одном из его собственных домов. И видел совет богов.

- Он видел моего подмастерье Шефа. Он не сомневается в этом. Видел его у горна и видел в видении. Шеф был одет странно, как охотник в наших лесах Рогаланда или Халогаланда, и плохо ходил, как калека. Но это, несомненно, был он. И сам отец богов и людей - разговаривал с ним. Если Шеф сможет вспомнить, что он сказал...

- Редко бывает, чтобы путник в том мире увидел другого, - заключил Торвин. - Еще реже - чтобы боги заговорили с путником. И если происходит и то, и другое...

- И еще одно. Тот, кто дал мальчику имя, не знал, что делает. Сейчас это собачья кличка. Но не всегда было так. Вы слышали о Скьольде?

- Основатель династии Скьольдингов, древний датский король. Его потомков изгнали Рагнар и его сыновья.

- Англичане называют его Скайльд Скифинг - Щит со Снопом. У них есть глупая сказка о том, как он переплыл океан на щите со снопом и отсюда получил свое имя. Но всякий может сказать, что Скифинг означает "сын Шифа" [по-английски "сноп" - sheaf, шиф], а не "со снопом". Так кто же такой был Шиф? Кто бы он ни был, это он отправил могущественнейшего из королей за океан, научил его всему, что знал сам, чтобы жизнь людей стала лучше. Это имя, которое приносит великую удачу. Особенно если его носитель об этом не подозревает. Шеф - это всего лишь так англичане в этой местности произносят слово "шиф".

- Мы должны спасти парня от Айвара. Айвара Бескостного. Вы знаете, его тоже видели в том мире. Но не в облике человека.

- Да, он человек не с одной шкурой, - согласился Бранд.

- Он из отродья Локи, он послан в мир, чтобы уничтожить его. Мы должны забрать у него моего ученика. Но как это сделать? Если он не послушает тебя, Бранд, или меня, может, мы сумеем его подкупить? Есть ли что-нибудь такое, чего он хочет больше мести?

- Не знаю, как воспринять этот разговор о других мирах и путниках в них, - сказал Бранд. - Вы знаете, я с Путем, потому что у него много знаний, как у нашего Ингульфа, и потому, что мне не нравятся ни христиане, ни такие сумасшедшие, как Айвар. Но мальчишка смело поступил, явившись в лагерь за девушкой. Для этого нужна большая смелость. Я знаю. Ведь я отправился в Бретраборг, чтобы заманить Рагнарсонов в это дело, как сказали мне ваши жрецы, Торвин.

- И потому я желаю мальчишке добра. Но я не знаю, чего хочет Айвар. Да и кто это знает? Однако я могу сказать вам, что нужно Айвару. И он тоже это поймет, хотя и спятил. А если не поймет, то поймет за него Змееглазый.

И он заговорил, а остальные двое задумчиво кивали.

Как только они появились, Шеф понял, что это не люди Айвара. За те несколько дней, что он провел в лагере, он научился различать отдельные группы язычников. Это не гадгедлары, нет в них и того полунорвежского или ненорвежского вида, какой есть у воинов с Гебридских островов и у людей с Мэна, которых в основном набирал Айвар; не было у них и сходства с наименее уважаемыми норвежскими последователями Айвара. У тех норвежцев, младших сыновей своих отцов, часто нарушителей закона, не было своего дома, кроме лагеря. Те же, что пришли за ним в загон, оказались людьми плотного сложения, немолодыми, среднего возраста; волосы у многих поседели. У них серебряные пояса, золотые браслеты и кольца на шее: все это - свидетельства многих лет и даже десятилетий достатка. Когда стражник преградил им дорогу и приказал уходить, Шеф не расслышал ответ. Он был произнесен негромко, словно говорящий не привык кричать или слышать окрики. Стражник оказался упрям, он снова что-то крикнул и указал в сторону сгоревшего лагеря, в сторону палатки Айвара. Но не успел он закончить свою фразу, как послышался глухой удар и стон. Предводитель подошедших взглянул вниз, словно желая проверить, возможно ли еще сопротивление, вернул мешочек с песком в рукав и, не оглядываясь, прошел в загон.

Через несколько мгновений привязи на ногах Шефа разрезали, самого его поставили на ноги. Сердце его неожиданно и неудержимо забилось сильней. Это смерть? Они вытащат его из загона на открытое место, поставят на колени и обезглавят? Он сильно прикусил губу. Он не заговорит и не будет просить о милости. Варвары не получат возможности со смехом рассказывать о смерти англичанина. Шеф пошел в мрачном молчании.

Но прошел он всего несколько ярдов. Его вывели за ворота, провели вдоль загона и рывком остановили перед другим входом. Шеф увидел, что предводитель смотрит прямо на него, заглядывает ему в глаза, как будто надеется увидеть понимание на лице Шефа.

- Ты понимаешь по-норвежски?

Шеф кивнул.

- Тогда слушай. Если ты будешь говорить, это не имеет значения. Но если он заговорит - возможно, ты останешься в живых. Может быть. Нам нужны ответы на многое. И среди них могут быть такие, которые означают жизнь для тебя. А для меня еще больше. Умрешь ты или будешь жить, тебе скоро понадобятся друзья. Друзья на суде. Друзья на месте для казней. Есть не один способ умереть. Ну, ладно. Бросайте его. И прикуйте как следует.

И Шефа втолкнули под навес в углу все того же загона. С прочного столба свисало железное кольцо, от него цепь вела к другому кольцу. Через мгновение это кольцо надели ему на шею, просунули в две дыры болт из мягкого железа. Несколько ударов молотом, быстрый осмотр, еще один удар. Люди повернулись и вышли. Ноги Шефа свободны, но руки по-прежнему связаны. Ошейник и цепь давали возможность сделать только несколько шагов.

Здесь есть еще один человек, понял Шеф, прикованный так же, как и он; в полутьме он видел цепь, ведущую к другому столбу. И эта фигура, лежащая на земле, наполнила Шефа ощущением тревоги, стыда и страха.

- Господин, - с сомнением сказал он. - Господин. Ты король?

Фигура шевельнулась.

- Я король Эдмунд, сын Эдвольда, король восточных англов А кто ты, говорящий на диалекте Норфолка? Ты не из моих воинов. Ты пришел с рекрутами? Тебя схватили в лесу? Повернись, чтобы я смог увидеть твое лицо.

Шеф повернулся. Солнце, заходящее на западе, светило в открытую дверь, оно осветило его лицо, когда он остановился на пределе длины своей цепи. В страхе ждал он, что скажет король.

- Вот как. Ты тот, кто встал между мной и Айваром. Я тебя помню. У тебя не было ни доспехов, ни оружия, но ты встал перед Виггой, моим витязем, и задержал его на десять ударов сердца. И если бы не ты, это были бы последние удары сердца Бескостного. Почему англичанин спас Айвара? Ты убежал от своего хозяина? Или ты раб церкви?

- Мой хозяин - твой тан Вульфгар, - ответил Шеф. - Когда пришли пираты, ты знаешь, что они с ним сделали?

Король кивнул. Теперь, когда глаза его привыкли к свету, Шеф видел лицо короля. Оно было решительным и безжалостным.

- Они забрали его дочь... мою... мою сводную сестру. Я пришел, чтобы освободить ее. Я не хотел защищать Айвара, но твои люди убили бы их обоих, всех бы убили. Я только хотел, чтобы мне позволили отвести ее в сторону. Потом я бы присоединился к вам. Я не викинг, я сам убил двух викингов. И я еще одно сделал для тебя, король, когда тебе это было нужно. Я...

- Да, ты сделал. Я призвал кого-нибудь прорвать строй, и ты это сделал. Ты и толпа крестьян ниоткуда с корабельной мачтой. Если бы до этого додумался Вигга, или Тотта, или Эдди, или любой другой из них, я сделал бы его богатейшим человеком королевства. Что я пообещал?

Он молча покачал головой, потом посмотрел на Шефа.

- Ты знаешь, что со мной сделают? Теперь они строят алтарь своим языческим богам. Завтра меня возьмут и положат на него. И за работу возьмется Айвар. Убивать королей - его дело. Один из стражников рассказал мне, что стоял поблизости, когда Айвар убил ирландского короля Мюнстера, как люди Айвара натягивали веревки, и вены выступили на шее короля, и он призывал все проклятия и всех святых на голову Айвара. И тут послышался треск, когда сломалась его спина. Все они это помнят.

- Но завтра Айвар приготовил мне другую судьбу. Говорят, он приберегал это для человека, убившего его отца, для Эллы из Нортумбрии. Но потом решил, что я тоже этого заслуживаю.

- Меня положат на алтарь лицом вниз. В углубление моей спины Айвар пометит меч. Потом - ты знаешь, как расположены ребра? Они составляют клетку и соединяются каждая с позвоночником. Айвар отрубит каждое ребро, начиная с нижнего к верхнему. Сказали, что меч он использует только для первого надреза. После этого будет пользоваться молотом и зубилом. И когда подрежет их, разрежет плоть и руками вывернет ребра.

- Надеюсь, к этому времени я умру. Говорят, до этого момента могут сохранить человеку жизнь, если он будет рубить не очень глубоко. Но когда выдергивают ребра, разрывается сердце. А когда это произойдет, Айвар вырвет из спины легкие и покроет ими ребра, так что они будут выглядеть как крылья ворона или орла. Они называют это "вырубить кровавого орла".

- Я думаю, что почувствую, когда он в первый раз коснется мечом моей спины. Знаешь, парень, мне кажется, что если до этого момента сохраню храбрость, дальше будет легче. Но ощущение холодной стали на коже, еще до того как начнется боль...

- Никогда не думал, что до этого дойдет. Я защищал свой народ, выполнял все свои клятвы, был милостив к сиротам.

- Знаешь ли, парень, что сказал Христос, когда висел на кресте?

Шеф тут же вспомнил поучения отца Андреаса о необходимости хранить чистоту и особенно о том, как важно всегда повиноваться церкви. Он покачал головой.

- Он сказал: "Боже мой, боже мой, для чего ты меня оставил?"

Король надолго смолк.

- Я знаю, почему он хочет это сделать. Я ведь тоже король. И знаю, что нужно его людям. Последние месяцы были для Армии неудачными. Викинги считали, что начнут тут легко и откроют себе дорогу на Йорк. И так могло бы быть - если бы они не сделали этого с твоим отчимом. Но с тех пор они мало что приобрели, поймали мало рабов, и им пришлось каждый раз сражаться за скот. А теперь - скажи, чего они хотят, когда за одну ночь их стало намного меньше. Они видели, как их друзья умирают от ран, а многих еще ждет свежая гниль. И если они не увидят что-то грандиозное, они дрогнут. И однажды ночью корабли уйдут.

- Айвару нужно представление. Триумф. Казнь. Или...

Шеф вспомнил предупреждение человека, который втолкнул его сюда.

- Говори тише, господин. Они хотят, чтобы ты говорил. А я - слушал.

Эдмунд рассмеялся - резким смехом, напоминающим лай. Свет теперь почти исчез, солнце село, хотя еще стояли долгие английские сумерки.

- Тогда слушай. Я пообещал половину сокровищ Редвальда тому, кто прорвет их строй, и ты это сделал. Поэтому я отдам тебе все сокровище, и ты сможешь откупиться. Человек, который отдаст им это, может не только сохранить жизнь, но и получить многое. Если бы я сам отдал это, был бы ярлом викингов. Но Вигга и остальные предпочли умереть, но не говорить. И не достойно короля, потомка Вуффы, сдаваться из-за страха.

- Но ты, мальчик. Кто знает? Ты можешь что-нибудь выиграть от этого.

- Слушай и запоминай. Я передаю тебе тайну сокровища потомков Вуффы - Вуффингасов. Клянусь, что мудрый человек может по этим словам найти сокровище.

- Слушай, и я скажу тебе.

Король перешел на хриплый шепот, и Шеф напряг слух.

Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,

Лежат старые короли, под ними их корабли.

Глубоко внизу они спят, охраняя свой дом.

Проведи плоскую линию в четыре пальца шириной

От подземной могилы на север.

Здесь лежит Вуффа, потомок Веххи.

Он караулит сокровище. Ищи, кто осмелится.

Голос стих.

- Моя последняя ночь, юный крестьянин. Может, и твоя. Ты должен думать, как спастись завтра. Но не думаю, чтобы английская загадка оказалась легкой для викингов. И если ты действительно крестьянин, загадка королей и тебе не принесет добра.

Король замолчал, хотя спустя какое-то время Шеф попытался разговорить его. Но потом он сам погрузился в беспокойный сон. Во сне он непрерывно повторял слова короля, они вертелись, гонялись друг за другом, как изображения драконов, вырезанные на горящей мачте.

11

Как и предвидел король Эдмунд, Великая Армия была встревожена и не уверена в себе. На нее напали на ее собственной базе, напал король крохотного государства, о котором никто и не слышал, и хотя они знали, что дело закончилось успешно, слишком многие в глубине души понимали, что на этот раз их победили. Мертвых похоронили, корабли, не подлежавшие ремонту, вытащили на берег, о раненых позаботились. Заключены были договоры между вождями о продаже и обмене кораблей, о переводе лишних воинов с одного корабля на другой. Но воины, рядовые гребцы и топорники, по-прежнему нуждались в каком-нибудь подбадривании. В чем-то таком, что показало бы им, что их предводители по-прежнему уверены в себе. Нужен был ритуал, показавший бы всем, что они все еще Великая Армия, непобедимые воины севера.

С самого утра люди собирались на специально обозначенное место за пределами лагеря, здесь состоится сбор и суд; здесь все смогут высказать свое одобрение vapna takr, звоном оружия, ударами меча о щит. Или в редких случаях, когда ими руководят неудачливые вожди, - свое неудовольствие. И с самого утра до середины дня предводители викингов строили планы, обдумывали соотношение сил, чувства, которые могут повернуть их опасных и непредсказуемых последователей на тот или иной путь.

Когда за ним пришли, Шеф был готов, по крайней мере физически. Он испытывал голод, от жажды снова пересохли язык и губы, но он не спал, он был насторожен и обостренно воспринимал окружающее. Он знал, что Эдмунд тоже не спит, но король никак этого не проявлял. Шефу стыдно было беспокоить его.

С той же решительностью, как и накануне, явились люди Змееглазого. Один из них железными клещами достал заклепку из ошейника Шефа. Ошейник сняли, и сильные руки вывели Шефа в холодный сумрак раннего осеннего утра. Над рекой все еще висел туман, он собирался каплями на крыше навеса. Шеф посмотрел на эти капли, думая, сможет ли лизнуть их.

- Вы разговаривали вчера. Что он тебе сказал?

Шеф покачал головой и связанными руками указал на кожаную бутылку на поясе спрашивающего. Тот молча протянул ему бутылку. Она была полна пива, мутного, полного ячменной шелухи, очевидно, набрано со дна бочки. Шеф выпил его большими глотками, запрокинул голову и выдавил последние капли. Кончил, вытер рот рукой, чувствуя, как пиво распирает его, словно пустую оболочку, вернул бутылку. Пираты с интересом наблюдали за его лицом.

- Хорошо, а? Пиво хорошо. Жизнь хороша. Если еще хочешь того и другого, рассказывай. Расскажи все, что он тебе говорил.

Викинг - его звали Дольгфинн - смотрел Шефу в лицо своим внимательным немигающим взглядом. Видел сомнение, но не видел страх. И еще упрямство, знание. Парень попробует договориться, решил он. Он повернулся, сделал рукой заранее обусловленный знак. От группы, стоявшей неподалеку, отделился рослый человек, подошел, на шее золотое кольцо, левая рука на серебряной рукояти меча. Шеф сразу узнал его. С этим большим человеком он сразился в стычке на дороге. Сигварт, ярл Малых островов. Его отец.

Он подошел, а остальные отступили на несколько шагов, оставив их наедине. Несколько секунд Шеф и Сигварт смотрели друг на друга, разглядывали сверху донизу, старший рассматривал фигуру юноши, младший внимательно смотрел отцу в лицо. Он смотрит на меня так же, как я на него, подумал Шеф. Пытается понять, узнает ли он меня, как и я его. Он знает.

- Мы встречались, - заметил Сигварт. - На дороге в болоте. Мюртач сказал мне, что молодой англичанин хвастает, что сражался со мной. Теперь мне говорят, что ты мой сын. Помощник лекаря, парень, который пришел с тобой. Это он сказал. Это правда?

Шеф кивнул.

- Хорошо. Ты крепкий парень и хорошо сражался в тот день. Послушай, сын. - Сигварт сделал шаг вперед, потрогал бицепсы Шефа, слегка нажал. - Ты не на той стороне. Я знаю, что твоя мать англичанка. Но это справедливо для половины солдат Армии. Англичанки, ирландки, женщины франков или лаппов - кому какое дело? Кровь передается от отца. Я знаю, что тебя воспитал англичанин - тот дурак, которого ты пытался спасти. Но что они для тебя сделали? Если они знали, что ты мой сын, думаю, у тебя была тяжелая жизнь. А?

Он посмотрел в глаза Шефа, понимая, что заработал очко.

- Ты можешь подумать, что я просто бросил тебя, и так оно и есть. Но я ведь не знал о тебе. Не знал, как ты растешь. А теперь ты здесь, и я вижу, каким ты вырос. Ты меня не посрамишь. И всю нашу родню.

- Итак, скажи слово. Я признаю тебя своим подлинным сыном. У тебя будут такие же права, как если бы ты родился в Фальстере. Оставь англичан. Оставь христианство. Забудь свою мать.

- И тогда я поговорю о тебе с Айваром как о моем сыне. И меня поддержит Змееглазый. Тебе грозит беда. Я тебе помогу.

Шеф посмотрел через плечо отца, думая. Он вспомнил корыто в конюшне и избиения. Вспомнил проклятие, наложенное на него приемным отцом, и обвинения в трусости. Вспомнил неумелость, колебания английских танов, раздражение Эдрича из-за того, как они неторопливо прихорашиваются. И заколебался. Как можно быть на одной стороне с такими людьми? Через плечо отца он видел в группе, оставленной Сигвартом, молодого человека, тот смотрел на них - молодой человек с разукрашенным оружием, с бледным лицом и выступающими вперед, как у лошади, передними зубами. Он тоже сын Сигварта, подумал Шеф. Еще один мой сводный брат. И ему не понравится происходящее.

Шеф вспомнил смех Альфгара в зарослях.

- Что я должен сделать? - спросил он.

- Расскажи, что сказал тебе король Ятмунд. Или узнай у него то, что нам нужно.

Шеф тщательно прицелился, благословляя пиво, смочившее рот, и плюнул на кожаные сапоги отца.

- Ты отрубил Вульфгару руки и ноги, пока другие держали его. Ты позволил своим людям насиловать мою мать, после того как она родила тебе сына. Ты не drengr. Ты ничтожество. Я проклинаю кровь, полученную от тебя.

Через мгновение люди Змееглазого оказались между ними, отвели Сигварта, держали его за руки, не давая вытащить меч. Не очень-то он старается, подумал Шеф. И когда его уводили, Сигварт продолжал смотреть на сына с каким-то тоскливым выражением. Он думает, что еще есть что сказать, подумал Шеф. Глупец.

- Ну что ж, ты решил, - заметил Дольгфинн, посыльный Змееглазого, дергая пленника за кожаную веревку, связывающую руки. - Хорошо. Отведите его на суд. И выведите королька. Посмотрим, будет ли он разумен, прежде чем его увидит армия.

- Да нет, - сказал один из его помощников. - Эти англичане не умеют сражаться, но им не хватает ума сдаться. Теперь он принадлежит Айвару, а до наступления ночи перейдет к Отину.

Армия расположилась за восточной частью ограды, недалеко от того места, где всего три дня назад Шеф перебрался через нее, чтобы увидеть Годиву и сразиться с гадгедларом Фланном. Она заполняла три стороны пустого квадрата. Четвертую сторону, ближайшую к ограде, занимали только ярлы, вожди, Рагнарсоны и их ближайшие последователи. Везде люди собирались за своими капитанами и кормчими, разговаривали друг с другом, выкликали товарищей из других экипажей, обменивались мнениями и советами. Армия по-своему демократична: статус и происхождение важны, особенно когда доходит до дележа добычи. Но никого нельзя заставить замолчать, если он рискнет высказать свое мнение.

Когда Шеф появился в квадрате, стоял громкий шум, грохот металла о металл. К площадке в углу квадрата викинги вели высокого человека, чье лицо выделялось в толпе даже на расстоянии тридцати ярдов. У всех остальных обветренные лица людей, которые все время проводят на открытом воздухе, даже английским летом. Высокий человек был смертельно бледен. Без церемонии его бросили на помост, один из викингов схватил его за волосы и потянул за них. Блеск металла, глухой удар, и голова откатилась. Шеф мгновение смотрел на нее. Он видел несколько трупов в Эмнете и много - за последние дни. Но ни одного при ярком свете дня. И так быстро. Когда они примут решение, времени не останется, подумал он. Я должен быть готов, когда они загремят оружием.

- Что это было? - спросил он, кивая на голову, которую насаживали на кол.

- Один из английских воинов. Говорили, что он хорошо сражался за своего господина и мы должны потребовать за него выкуп. Но Рагнарсоны ответили, что сейчас не время для выкупа, а время дать урок. Теперь твоя очередь.

Воины провели его вперед и оставили стоять в десяти шагах от предводителей.

- Кто будет представлять этот случай? - выкрикнул один из вождей голосом, который способен был перекрыть северную бурю. Медленно шум стих. Из рядов предводителей вперед вышел Айвар Рагнарсон. Правая рука висела у него на перевязи. Сломанная ключица, подумал Шеф, заметив неестественный угол, под каким висит рука. Поэтому он не мог сопротивляться воинам Эдмунда.

- Я представляю случай, - сказал Айвар. - Это не враг, а предатель, нарушитель правды. Он не был человеком Ятмунда, а одним из моих людей. Я взял его в свой отряд, кормил его, дал ему убежище. Когда пришли англичане, он не сражался за меня. Он убежал, пока воины сражались, и взял с собой девушку из моей палатки. Украл ее, и она не вернулась. Она для меня потеряна, хотя по закону принадлежала мне, ее мне дал ярл Сигварт на виду у всех.

- Я требую выкуп за эту девушку, но он не может заплатить. Но даже если бы он заплатил, я все равно убил бы его за нанесенное оскорбление. Больше того: вся Армия обвиняет его в предательстве. Кто поддерживает меня?

- Я поддерживаю тебя, - послышался другой голос; мощный поседевший человек, стоящий рядом с Айваром. Может быть, Убби? Или Халвдан? Во всяком случае один из Рагнарсонов, но не главный, не Сигурт, который по-прежнему стоит несколько в стороне среди своих людей. - Я поддерживаю тебя. У него была возможность проявить истинную верность, но он не воспользовался ею. Он явился в наш лагерь как шпион, вор и похититель женщин.

- Какое наказание он заслужил? - спросил герольд.

- Смерть - слишком легкое наказание для него, - воскликнул Айвар. - Я требую его глаза за нанесенное мне оскорбление. Я требую его яйца в компенсацию за свою женщину. Я требую его руки, которые предательски обернулись против Армии. А после этого он может сохранить жизнь.

Шеф почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Спина у него словно заледенела. На мгновение ему показалось, что сейчас послышится крик, звон оружия, и через десять ударов сердца он окажется на помосте под ножом.

Из рядов медленно вышел вперед человек - массивный бородатый человек в кожаной одежде. На руке у него была толстая белая повязка, на ней видны были кровавые пятна.

- Я Бранд. Меня многие знают. - Послышались крики одобрения и согласия.

- Я хочу сказать две вещи. Во-первых, Айвар, где ты взял эту девушку? Вернее, где взял ее Сигварт? Если Сигварт ее украл, а парень вернул, то в чем его вина? Нужно было убить его, когда он делал это. Но ты его не убил, а сейчас поздно призывать к мести.

- Но есть еще одно, Айвар. Я пришел на помощь к тебе, когда тебя окружили люди Ятмунда, я, витязь из Галланда. Я двадцать лет провел в битвах. Кто может сказать, что я хоть раз повернулся спиной во время битвы? Я получил эту рану здесь, рядом с тобой, когда тебя самого ранили. А теперь попробуй обвинить меня во лжи: когда битва почти закончилась и английский король прорвал строй, он со своими людьми двинулся прямо к тебе. Ты был ранен и не мог поднять меч. Твои люди были мертвы, а у меня оставалась только левая рука. И больше никого рядом с тобой не было. Кто встал перед тобой с мечом? Этот юноша. Он сдержал англичан, пока не подбежали я и Арнкетил с отрядом и схватили короля. Скажи мне, Арнкетил, правду ли я говорю?

Голос с другой стороны квадрата:

- Все было, как ты говоришь, Бранд. Я видел тебя, видел англичан, видел этого парня. Я думал, что его убили в схватке, и мне было жаль его. Он храбро сражался.

- Итак, Айвар, месть за женщину отпадает. Обвинение в предательстве не подтверждается. Ты обязан ему жизнью. Не знаю, что он имеет к Ятмунду, но скажу так: если он хорошо крадет женщин, у меня для него найдется место в экипаже. Нам нужны новые воины. А если ты не можешь уследить за своими женщинами, Айвар, - что ж, какое дело Армии до этого?

Шеф видел, как Айвар сделал шаг в сторону Бранда, бледный язык дрожал меж его губ, как у змеи. В толпе поднялся гул интереса, совсем не враждебный шум. Воины Армии любят развлечения, а тут как будто все к этому идет.

Бранд не пошевелился, но сунул левую руку за широкий пояс. Когда Айвар сделал к нему три шага, Бранд высоко, чтобы все могли видеть, поднял перевязанную руку.

- Когда твоя рука залечится, я припомню твои слова, Бранд, - сказал Айвар.

- А когда твое плечо зарастет, я припомню твои.

Из-за них послышался голос, холодный, как камень. Голос Сигурта Рагнарсона, Змееглазого.

- У Армии есть более важные дела, чем разговор о мальчишках. Я скажу так: мой брат Айвар не имеет права требовать уплату за украденную женщину. В уплату за свою жизнь он должен отдать жизнь парню, он не должен калечить его. Но парень был в лагере одним из нас. Он не вел себя, как настоящий товарищ, когда на нас напали, прежде всего он думал о своей выгоде. Если он вступит в экипаж Убийцы-Бранда, мы должны дать ему урок. Не рука, чтобы он мог сражаться. Не яйца, потому что в краже женщины его не обвиняют. Но Армия заберет у него глаз.

С большими усилиями Шеф заставил себя стоять прямо, услышав крики одобрения.

- Не оба глаза. Один. Что скажет Армия?

Гром одобрения. Звон оружия. Его схватили руки и потащили, но не на помост, а в противоположную сторону. Люди расступились, расталкивая друг друга, и открыли жаровню, в ней красные угли, Торвин раздувает меха. Со скамьи встал Хунд, с бледным от сильного потрясения лицом.

- Держись, - прошептал он по-английски, когда ноги Шефа пинком отбросили назад и приподняли голову. Шеф смутно сознавал, что сильные руки, которые держат его, принадлежат Торвину. Он пытался сопротивляться, крикнуть, обвинить их в предательстве. В рот ему сунули тряпку, отодвинули язык подальше от зубов. Все ближе и ближе раскаленная игла, палец отвел ему веко, а он пытался крикнуть, отвернуть голову, закрыть глаза.

Непреодолимое сжатие. Жгучая точка все ближе и ближе к правому глазу. Боль, страшная боль, белое пламя от глаза устремляется в мозг, слезы и кровь текут по лицу. И сквозь все звук шипения, раскаленную сталь опустили в воду.

Он висит в воздухе. В его глазу острие, боль заставляет его морщить лицо и напрягать мышцы. Но боль не уходит и не слабеет: она присутствует все время. Однако боль кажется неважной. Мозг не затронут, Шеф продолжает думать, размышлять, не отвлекаясь на эту кричащую боль.

Другой глаз не пострадал. Все время он остается открытым, даже не мигает. Этим глазом со своего места Шеф видит обширную панораму. Он находится высоко, очень высоко. Под собой видит горы, равнины, реки и тут и там в морях маленькие группы разноцветных парусов - флоты викингов. На равнинах видны тучи пыли - это движутся огромные армии, христианские короли Европы и кочевники-язычники из степей попеременно обмениваются ударами. Шеф чувствует, что если сузит глаза - глаз - определенным образом, вот так, сможет разглядеть все, что угодно: прочесть по губам слова командиров и кавалеристов, услышать слова греческого императора или татарского хана в тот момент, как они их произносят.

Он видит, что между ним и миром внизу плавают птицы, огромные птицы, они висят неподвижно, только изредка вздрагивают концы их крыльев. Мимо пролетают две таких птицы, смотрят на него яркими умными желтыми точками глаз. Перья у них черные и блестят, клювы угрожают, они запятнаны. Это вороны. Вороны, которые прилетают, чтобы выклевать глаза у повешенных. Он смотрит на них так же не мигая, как они на него; они торопливо изменяют наклон крыльев и отлетают.

Игла в его глазу. Она его удерживает? Кажется, да. Но тогда он мертв. Живой не может выдержать иглу, проходящую через мозг и череп, воткнувшуюся в дерево сзади. Он ощущает кожей кору, чувствует, как в дереве струится сок, он поднимается от невообразимо далеких корней внизу к ветвям над ним, таким высоким, что ни одному человеку до них не подняться.

Глаз болит, Шеф дергается, руки его по-прежнему свисают, как у мертвеца. Снова вороны - любопытные, жадные, трусливые, умные, ждущие любого признака слабости. Они подлетают к нему, хлопают крыльями, тяжело садятся ему на плечи. Но он знает, что на этот раз ему не нужно бояться их клювов. Они жмутся к нему в поисках уверенности. Идет король.

Перед ним появляется фигура, она приближается с того места на земле, откуда он отводит взгляд. Ужасная фигура, обнаженная, кровь течет вниз, в промежность, выражение нестерпимой боли на лице. За плечами и фигуры какая-то пародия на крылья ворона; грудь запала; какая-то губчатая материя свисает с сосков. В руках человек несет свой позвоночник.

На мгновение они повисают, глядя в глаза друг другу. Существо узнало его, думает повешенный. Оно жалеет его. Но теперь оно ушло за пределы девяти миров, к какой-то далекой судьбе, неведомой никому. Его почерневший рот дергается.

- Помни, - говорит король. - Помни стихи, которым я научил тебя.

Боль в глазу удвоилась, Шеф громко закричал, забился, его удержали мягкие сильные руки. Он открыл глаз и увидел - не панораму с древа мира, а лицо Хунда. Хунд с иглой. Шеф снова закричал и попытался рукой отбить его руку, сжал с отчаянной силой.

- Спокойней, спокойней, - сказал Хунд. - Все кончено. Никто тебя не тронет. Ты теперь рядовой армии - карл, из экипажа Бранда, витязя Галланда. Прошлое забыто.

- Но я должен помнить! - воскликнул Шеф.

- Что помнить?

Слезы заполнили глаза, здоровый и пустой.

- Не помню, - прошептал он. - Я забыл, что сказал мне король.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КАРЛ *

1

На протяжении многих миль дорога шла по плоской сухой поверхности, южному краю обширной Йоркской долины, которая тянется от болот Хамбера. Но даже по такой дороге Великая Армия продвигалась с трудом: восемь тысяч человек, столько же лошадей, сотни слуг, проституток, рабов на продажу - все должны были пройти этой дорогой. За Армией даже большие каменные дороги, построенные еще римлянами, превращались в грязные тропы, куда лошади погружались по брюхо. А когда Армия проходила по аллеям и окольным дорогам Англии, за ней оставалось только болото.

Бранд поднял свою по-прежнему перевязанную руку, и люди за ним - три экипажа, всего длинная сотня и еще пять человек - натянули поводья. Самые задние, последние воины Великой Армии, немедленно повернулись и стали всматриваться назад, в уже начинавшую тускнеть в вечерних сумерках осеннюю английскую местность.

Двое находившихся впереди внимательно всматривались в то, что лежит перед ними: грязная дорога шириной в четыре размаха рук уходит за поворот, вероятно, еще к одному ручью. Дальше, еще через несколько сотен ярдов, местность снова поднимается, по ней проходит дорога без живых изгородей по сторонам. Но вот перед ней, вдоль ручья, тянется пояс смешанного леса, большие дубы и каштаны качают пожелтевшей листвой на ветру, они подходят к самой дороге.

- Что думаешь, молодой маршал? - спросил Бранд, левой рукой потянув себя за бороду. - Возможно, ты своим одним глазом видишь дальше, чем другие двумя.

- Даже половиной глаза я кое-что могу увидеть, леворукий старик, - ответил Шеф. - Я вижу, что лошадиный помет на краю дороги уже перестал парить. Главная масса армии все дальше от нас. Мы движемся слишком медленно. Людям из Йоркшира вполне достаточно времени, чтобы зайти к нам за спину и оказаться и перед нами.

- И как ты бы поступил в этом случае, молодой оскорбитель Айвара?

- Приказал бы всем сойти с дороги и отойти вправо. Вправо, потому что от нас ожидают, что мы двинемся влево, прикрывая щитами бок, обращенный к деревьям и к возможной засаде. Спуститься к ручью. Когда спустимся, трубить в рога и скакать вперед, словно на приступ ограды. Если там никого нет, мы будем выглядеть глупо. Но если там засада, мы ее раздавим. И если делать это, то делать немедленно.

Бранд раздраженно покачал массивной головой.

- Ты не дурак, молодой человек. Это верное решение. Но такое решение принимает последователь твоего одноглазого покровителя, Отина, Предателя Воинов. Но это не решение карла Великой Армии. Мы здесь для того, чтобы подбирать отставших, следить, чтобы никто не попал в руки англичан. Змееглазый не хочет, чтобы в наш лагерь каждое утро подбрасывали головы. Люди начинают из-за этого волноваться. Им хочется думать, что каждый из них важен, что каждый убитый убит из-за основательной причины и его товарищи рано или поздно будут его разыскивать. Нам придется рискнуть и спускаться прямо по дороге.

Шеф кивнул и снял со спины щит, просунув руку в него, чтобы удобней держать за ручку с внутренней стороны. За ним слышался звон: сто двадцать человек готовили оружие и посылали лошадей вперед. Шеф понимал, что Бранд завел этот разговор, чтобы потренировать его, научить думать как предводитель. И не сердился, что его совет был отвергнут.

Но в глубине души он не мог подавить уверенность, что эти мудрые люди, эти искусные и опытные воины - витязь Бранд, Айвар Бескостный, сам несравненный Змееглазый - все они ошибаются. Ведут дело неверно. Они громили все царства, с которыми сталкивались, не только крошечные королевства восточных англов. И все равно он, Шеф, бывший тролл, убивший всего двух человек, никогда не стоявший в боевой линии, уверен, что есть способ лучшей организации армии и боевых действий.

Видел ли он его в своих видениях? Послано ли ему это знание богом-отцом из Валгаллы - Отином Изменником, Богом Повешенных, Предателем Воинов, как косвенно продолжает намекать Бранд?

И все равно, думал Шеф, если бы я был действительно маршалом армии, я приказывал бы по шесть раз в день останавливаться и дуть в трубы, чтобы все ушедшие вперед и отставшие знали, где я нахожусь. И не двинулся бы дальше, пока не услышал бы ответные трубы.

А еще лучше, чтобы все знали, в какое время ждать труб. Но как это сделать, когда отряды не видят друг друга? А как черные монахи в своих монастырях знают, когда начинать службу? Шеф размышлял над этой проблемой, пока лошадь спускалась между деревьями и тень начала закрывать дорогу. Снова и снова в эти дни голова его начинала кружиться от мыслей, идей, трудностей, решения которых, кажется, не знает мудрость его времени. У Шефа чесались пальцы от желания снова взять молот, поработать у горна. Ему казалось, что он смог бы выковать решение на наковальне, вместо того чтобы снова и снова напрягать свой мозг.

Впереди на дороге показалась фигура. Она повернулась, услышав топот лошадей, но тут же вернула меч на место, узнав появившихся.

- Я Стуф, - сказал человек, - из отряда Хумли, с Райба.

Бранд кивнул. Маленький отряд и не очень хорошо организованный. В таком отряде человеку позволят отстать, отколоться и не подумают спросить, что с ним, пока не будет уже поздно.

- Моя лошадь захромала, и я отстал. Потом решил отпустить лошадь и идти своим ходом.

Бранд снова кивнул.

- У нас есть запасные лошади. Я тебе дам одну. Это будет тебе стоить марку серебра.

Стуф открыл рот, собираясь торговаться, как всегда торгуются при покупке лошади, потом закрыл его, видя, что Бранд сделал свои людям знак двигаться дальше. Схватил повод лошади, которую вел Бранд.

- Твоя цена высока, - сказал он. - Но, наверно, сейчас не время спорить. Вокруг англичане. Я чую их запах.

И когда он сказал это, Шеф краем зрения уловил движение. Ветка шевельнулась. Нет, все дерево изогнулось дугой, стали видны веревки, привязанные к его вершине, когда их натянули. И чуть позже движение вдоль всей линии отряда.

Шеф поднял щит. Удар, острие стрелы вонзилось в мягкую древесину липы в дюйме от его руки. Сзади крики, ржут и лягаются лошади. Сам Шеф уже соскочил с лошади и укрылся за ее шеей, теперь тело животного между ним и засадой. Мгновенно, гораздо быстрее, чем можно описать словами, мозг его регистрировал сразу десяток событий.

Это дерево подрублено после того, как прошла Великая Армия. Арьергард отстал даже больше, чем они считали. Нападение происходит слева: нападающие хотят оттеснить их в лес справа. Вперед через упавшее дерево нельзя, назад, где кричат люди и бьются лошади, нельзя. Делать нужно то, чего меньше всего ожидают!

Шеф прикрылся щитом, обогнул свою лошадь спереди и побежал прямо по крутому склону слева от дороги, держа в руке копье. Один прыжок, два, три - не останавливаться, чтобы не соскользнуть вниз. Наспех устроенная баррикада из ветвей и лицо над ней, англичанин достает стрелу из колчана. Шеф пробил копьем баррикаду на уровне паха и увидел, как лицо исказилось от боли. Поворот, рывок назад, вытащить противника из-за баррикады. Шеф вогнал острие копья в землю и перемахнул через тело и ветви. Сразу развернулся и ударил других сидящих в засаде, сначала с одной стороны, потом с другой.

Неожиданно он понял, что горло у него саднит от крика. Кто-то ревел гораздо более громко: Бранд внизу на тропе, он не может сражаться одной рукой, но направляет ошеломленных викингов на откос и в брешь, проделанную Шефом. Только что десяток фигур теснил Шефа, и он отбивался, яростно махая мечом во все стороны. В следующее мгновение его подтолкнули локтем, он споткнулся, по обе стороны оказались воины в кольчугах, и англичане стали торопливо пятиться, потом повернулись и откровенно побежали.

Крестьяне, подумал Шеф. Кожаные куртки, охотничьи луки и садовые ножи. Привыкли гнать борова, а не сражаться с людьми. Если бы викинги отступили в лес, как ожидали крестьяне, они оказались бы во власти сетей и ям-западней, там они беспомощно ждали бы, пока их добьют копьем. Но эти англичане не воины, они не умеют стоять на месте и обмениваться ударами.

Нет смысла преследовать их в лесу. Викинги осмотрелись, прикончили тех, кого успели захватить, проверили, чтобы никто не смог выжить и рассказать об этом дне. Шеф почувствовал, как жесткая рука ударила его по спине.

- Ты правильно поступил, парень. Никогда не стой неподвижно, когда попадешь в засаду. Всегда беги от нее - или наоборот, прямо навстречу. Но откуда ты об этом знаешь? Может, Торвин и прав относительно тебя.

Бранд потрогал подвеску у себя на шее и снова начал выкрикивать приказы, торопить своих людей. Они сняли упряжь с мертвых или раненых лошадей, торопливо осмотрели десять-двенадцать раненых, перебрались через упавшее дерево.

- На таком удалении, - сказал Бранд, - их короткий лук может пробить кольчугу. Но только кольчугу. Войти в тело стрела уже не может. Луки и стрелы еще никогда не выигрывали схватку.

Отряд поднялся по склону с другой стороны маленького ручья и вышел из леса на свет ясного осеннего дня.

Что-то лежит на дороге перед ними. Какие-то существа. Отряд подошел ближе, и Шеф понял, что это воины Армии - двое, отставшие, как Стуф, одеты в потрепанное домотканое шерстяное грубое сукно, как большинство солдат. Но что-то еще было в них, что-то такое, что он уже видел...

С тем же самым шоком узнавания, что он испытал в Эмнете, Шеф понял, что эти люди слишком маленькие. Руки у них отрублены по локти, ноги по колено. Запах горелого мяса показывал, почему они еще живы. Ибо они живы. Один из них приподнял голову с земли, когда всадники приблизились, увидел гневные пораженные лица.

- Берси, - сказал он. - И Скули из отряда Лысого. Fraendir, vinir, сделайте то, что должны. Дайте нам смерть, достойную воина.

Бранд развернул лошадь, лицо его посерело, левой рукой он извлек кинжал. Осторожно потрепал лицо живого мертвеца правой перевязанной рукой, выпрямил его, одним ударом вогнал кинжал за ухом. Сделал то же со вторым, который лежал в милосердном беспамятстве.

- Оттащите их с дороги, - приказал он, - и поехали дальше. Хеймнары, - добавил он, обращаясь к Шефу. - Интересно, кто их научил этому.

Шеф не ответил. Далеко впереди, освещенные последними лучами солнца, которое теперь светило почти горизонтально сквозь разрыв в облаках, он увидел желтые каменные стены, множество домов на небольшом холме, дым, поднимающийся из тысяч труб. Он уже видел это раньше. Еще один момент узнавания.

- Эофорвич, - сказал он.

- Йоврвик, - повторил стоявший рядом викинг, пытаясь справиться с непривычными звуками.

- В ад все это! - сказал Бранд. - Зови просто Йорк.

После наступления темноты жители города со стен смотрели на бесчисленные мерцающие огни костров Великой Армии. Они стояли на круглом бастионе в юго-восточном углу старого внушительного квадрата римской крепости; когда-то здесь размещался шестой легион, державший в страхе весь север. За ними, в пределах трехсотдвадцатиакрового защищенного пространства, возвышался собор святого Петра, когда-то самое известное сосредоточение ученых всего северного мира. За стенами располагались также помещения короля, дома сотни вельмож, тесные казармы их танов и наемников. А также кузницы, арсеналы, оружейные мастерские, кожевенные мастерские - вся опора власти. За пределами стен большой город со складами и причалами на берегу Узы. Но он неважен. Все, что важно, внутри стен. Старая крепость, некогда римская колония, а также вторая стена, ограждавшая площадь за рекой, где селились отставные легионеры. Они тоже огородили себя стеной - по обычаю и чтобы уберечься от мятежей местных жителей.

Король Элла мрачно смотрел на бесчисленные огни. Рядом с ним стоял могучий Гутред, капитан его гвардии. Чуть дальше архиепископ Йорка Вульфхир в своей пурпурно-белой мантии, около него черная фигура дьякона Эркенберта.

- Не удалось их задержать, - сказал Элла. - Я думал, они застрянут в болотах Хамбера, но они прошли. Я надеялся, им не хватит припасов, но, похоже, они и с этим справились.

Он мог бы добавить, что надеялся на то, что их остановит отчаянное нападение короля Эдмунда и восточных англов, о котором уже так много рассказывают. Но эта мысль вызывала холодок у него в сердце. Все рассказы заканчивались описанием мучительной смерти короля. И Элла знал - знал с того самого момента, как Рагнарсоны высадились в Англии, - что то же самое или еще худшее они припасли для него. Эти восемь тысяч людей, сидящих у костров, пришли за ним. Если он убежит, они пойдут за ним. Если спрячется, они предложат награду за его тело. Вульфхир, даже Гутред могут надеяться пережить поражение. Элла знал, что должен победить Армию или умереть.

- Они потеряли много людей, - сказал дьякон Эркенберт. - Даже крестьяне пытались их задержать, отрезали арьергард и отряды, направленные для грабежа. Они уже потеряли сотни солдат, может, тысячи. Все наши люди поднялись на защиту.

- Верно, - согласился Гутред. - Но вы знаете, чему мы этим обязаны.

Все повернулись и посмотрели на странное сооружение в нескольких ярдах от них. Это был плоский ящик, с длинными ручками, так что его можно было переносить как носилки. Между одной парой ручек проходила деревянная ось, и на нее насажены колеса. Ящик можно и перевозить по земле. В ящике тело человека. Сейчас ящик поставлен вертикально, и этот человек, как и все остальные, может заглянуть за стену. Большую часть его веса принимает на себя широкий ремень, проходящий по груди и под мышками. Человек упирается перевязанными остатками ног.

- Я послужил предупреждением, - сказал Вульфгар. Его низкий гулкий голос поразительно не соответствовал укороченному телу. - И когда-нибудь послужу и мщением. За все, что эти язычники сделали со мной.

Ему никто не ответил. Все знали, какое впечатление производило появление изувеченного тана, как он почти триумфально проехал перед Армией, останавливался в каждой деревне, рассказывал крестьянам, что ждет их и их женщин.

- Ну и что хорошего нам принесли все их набеги? - горько спросил король Элла.

Гутред задумчиво сморщился.

- Это их не замедлило. И не принесло большие потери. Заставило держаться теснее. Может, даже укрепило их. Их все еще восемь тысяч.

- Мы можем выставить в полтора раза больше в поле, - сказал архидьякон Эркенберт. - Мы не восточные англы. Две тысячи мужчин воинского возраста в одном Эофорвиче. И мы сильны поддержкой Небесного Воинства.

- Не думаю, чтобы этого было достаточно, - медленно ответил Гутред. - Не говоря, конечно, о Небесном Воинстве. Легко сказать, что у нас соотношение три к двум. Но в схватке на ровном месте всегда один на один. У нас есть витязи, не хуже их, но их недостаточно. Если мы выйдем против них, проиграем.

- Значит, мы не выйдем против них?

- Мы остаемся здесь. Они должны прийти к нам. Пусть попробуют подняться на стены.

- Они уничтожат нашу собственность! - воскликнул Эркенберт. - Перебьют скот, уведут молодежь, срубят фруктовые деревья. Сожгут урожай. И еще хуже. Церковные налоги не выплачиваются с Михайлова дня и теперь уже не будут выплачены. У крестьян деньги есть - в кошельках или зарытые в землю, но если они увидят, что их господа заперлись за стенами, разве станут они платить?

Он театрально поднял руки.

- Это будет катастрофой! По всей Нортумбрии дома Господа разрушатся, слуги Господа умрут с голоду.

- Из-за потери годового налога не умрут, - сказал Гутред. - Сколько у вас есть добра в соборе?

- Есть другое решение, - сказал Элла. - Я предлагал его раньше. Мы можем заключить с ними мир. Предложим им дань - назовем это вирой за их отца. Дань должна быть большой, чтобы привлечь их. Но на каждого человека в Армии приходится по десять хозяйств в Нортумбрии. Десять хозяйств крестьян могут подкупить карла. Десять хозяйств танов подкупят их командиров. Некоторые могут не согласиться, но если мы сделаем предложение публично, остальные заставят их подчиниться. Мы попросим у них год мира. И за этот год - потому что они придут снова - мы выучим каждого мужчину воинского возраста в королевстве так, что он сможет встать против Айвара Бескостного или самого дьявола. И тогда мы выйдем сражаться с ними три против двух. А, Гутред? Или один на один, если придется.

Могучий капитан заинтересованно хмыкнул.

- Храбрые слова, господин, и хороший план. Мне это нравится. Трудность в том... - Он вытащил из-за пояса длинный кошелек и высыпал содержимое на ладонь. - Посмотри на это. Несколько добрых серебряных шиллингов, которые я получил за проданную на юге лошадь. Остальное подделка чеканки нашего архиепископа - в основном свинец, если не медь. Не знаю, куда делось все серебро, у нас его было много. Но уже двадцать лет как на севере его становится все меньше и меньше. Мы пользуемся монетами архиепископа, но южане их не принимают; на них ничего нельзя купить. И можете быть уверены, что Армия их тоже не примет. А предлагать им зерно или мед нет смысла.

- Но они здесь, - ответил Элла. - Мы должны найти то, что они захотят взять. У церкви должны быть запасы золота и серебра...

- Ты хочешь отдать церковные сокровища язычникам, откупиться от них! - воскликнул Эркенберт. - Вместо того чтобы сразиться с ними, как требует твой христиански долг? Это святотатство, осквернение церкви! Если крестьянин крадет ничтожную серебряную пластинку в самом бедном из божьих домов, с него живьем сдирают кожу и прибивают к воротам церкви. А то, что ты предлагаешь, в тысячу раз хуже!

- При одной мысли об этом твоя бессмертная душа в опасности! - подхватил архиепископ.

Эркенберт шипел, как гадюка:

- Не для этого мы сделали тебя королем.

Голос хеймнара Вульфгара перекрыл их.

- И ты забываешь, с кем имеешь дело. Это не люди. Это порождение ада - все они. Мы не можем договариваться с ними. Не можем терпеть, чтобы они стояли тут месяцами, мы должны их уничтожить... - Пена показалась на его бледных губах, он поднял обрубок руки, чтобы вытереть ее. - Господин король, язычники не люди. У них нет души.

Шесть месяцев назад, подумал Элла, я повел бы войско нортумбрийцев в бой. Они и сейчас ждут от меня этого. Если я отдам другой приказ, меня назовут трусом. Никто не пойдет за трусом. Эркенберт ясно дал понять: если я не буду сражаться, они вернут на престол этого придурка Осберта. Он все еще скрывается где-то на севере. И пойдет в бой, храбрый дурак.

Но Эдмунд показал, что происходит, когда вступаешь с ними в открытую схватку, даже если захватишь их врасплох. Если мы будем действовать в старом стиле, я знаю, мы проиграем. Мы проиграем, и я умру. Я должен сделать что-то другое. Что-то такое, что примет Эркенберт. Но открытое предложение дани он не примет.

Элла заговорил решительно, властным королевским тоном.

- Мы останемся в осаде и постараемся ослабить их. Гутред, проверь оборону и продовольствие, отошли все бесполезные рты. Господин архиепископ, мне говорили, что в твоей библиотеке есть книги, написанные римлянами об искусстве ведения войны, особенно об осадах. Поищи в них, что может нам помочь уничтожить викингов.

Он повернулся, сошел со стены, за ним Гутред и свита; ящик Вульфгара повернули и унесли два крепких тролла.

- Восточноанглский тан прав, - прошептал Эркенберт архиепископу. - Мы должны убрать этих варваров, прежде чем они помешают нам собрать налоги и соблазнят наших троллов. И даже дворян. Я уже знаю, кто соблазнится первым и решит, что может обойтись без нас.

- Посмотри книгу Вегеция, - ответил архиепископ. - Она называется "De Re Militari", "О военном искусстве". Я не знал, что наш господин так образован.

- Он четыре дня не отходит от горна, - заметил Бранд. Он, вместе с Торвином, Хундом и Ингульфом, стоял на небольшом холме в нескольких ярдах от горящего в кузнице огня. Викинги нашли эту кузницу с большим запасом древесного угля в деревне Осбалдвич, в нескольких милях от Йорка. Шеф сразу занял ее, потребовал людей, железа и топлива. Четверо смотрели на него через широко раскрытые двери.

- Четыре дня, - повторил Бранд. - Почти не ест. И не стал бы спать, если бы его помощники не сказали ему, что им-то спать нужно, и потребовали, чтобы на ночь прекращались удары молота.

- Ему это как будто не принесло вреда, - сказал Хунд.

Действительно, его друг, который по-прежнему думал о себе как о мальчике, юноше, решительно изменился за прошедшее лето. По стандартам Армии, в которой было множество гигантов, он не стал массивен. Но в нем не осталось никакой лишней плоти. Шеф разделся по пояс на холодном ветру английского октября. Он расхаживал вокруг горна, наносил точные удары по чему-то маленькому и тонкому, переворачивал клещами раскаленный металл, покрикивал на своих помощников с ошейниками рабов, чтобы они сильнее раздували меха, и мышцы двигались в его теле так, словно они расположены сразу под кожей, без капли жира или других прослоек. Быстрый рывок, металл шипит в бадье, другой кусок выхвачен из огня. Каждый раз как он шевелился, разные мышцы гладко скользили одна рядом с другой. В красном огне горна он казался бронзовой статуей древности.

Но красоты древних статуй у него не было. Даже при свете огня горна виден был пустой запавший правый глаз. На спине отчетливо выделялись следы бича. Мало кто в Армии решился бы так беззаботно показывать эти метки.

- Может, не принесло вреда телу, - ответил Торвин. - О мозге не могу говорить. Вы знаете, что сказано в предании о Волунде:

Он сидел, он не спал, он бил молотом,

Всегда делал проклятую работу Нитхада.

- Не знаю, какую хитроумную штуку придумал наш друг. И для кого он ее делает. Надеюсь, ему повезет больше, чем Волунду, он больше преуспеет в достижении желания своего сердца.

Ингульф обратился к другой теме.

- А что он сделал за эти четыре дня?

- Прежде всего это. - Торвин показал остальным шлем.

То, что он держал в руке, не было похоже на виденные ими шлемы. Слишком велик, с выпуклостями, как голова гигантского насекомого. Вокруг кромка, заостренная впереди, как бритва. В передней части забрало, от него отходят металлические прутья, защищающие щеки. Шею закрывает сплошная металлическая пластина.

Еще белее удивительная внутренность. Внутри кожаная прокладка, подвешенная на полосах. Когда надеваешь шлем, голова покрыта кожей, но металл ее не касается. Под подбородком широкая лента с пряжкой прочно держит шлем на голове.

- Никогда такого не видел, - сказал Бранд. - Удар по металлу не дойдет до черепа. Но все же я скажу, что лучше вообще не получать удар.

Пока они разговаривали, гром в кузнице прекратился. Шеф начал осторожно соединять мелкие куски металла. Потом вышел наружу, улыбающийся и вспотевший.

Бранд возвысил голос.

- Я говорю, молодой человек, не вовремя будящий воинов, что если ты избежишь удара, то шлем вообще не понадобится. И что, во имя Тора, такое ты держишь?

Шеф снова улыбнулся и поднял странное орудие. Держал его горизонтально, на ладони, в том месте, где дерево соединяется с металлом.

- И как это называется? - спросил Торвин. - Копье, которое рубит? Топор с древком копья?

- Ублюдок от топора с плугом, - предположил Бранд. - Не вижу, как им можно пользоваться. Шеф взял все еще забинтованную руку Бранда и осторожно завернул рукав. Приложил свою руку к руке друга.

- Хороший ли я мечник? - спросил он.

- Плохой. Никакой подготовки. Талант есть.

- А если бы у меня была подготовка, я смог бы выстоять против такого, как ты? Никогда. Посмотри на наши руки, твоя вдвое толще моей. А я ведь не слабый человек. Но у меня другая фигура, твоя фигура подходит для мечника и еще больше для топорника. Ты взмахиваешь оружием, как мальчишка, сражающийся с тростником палкой. Я этого не могу сделать. Поэтому если мне придется стоять против такого бойца, как ты... А однажды придется. Против Мюртача, может быть. Или кого похуже.

Все молча кивнули.

- Я должен уравнять шансы. С помощью этого... - Шеф начал медленно вращать оружие. - Я могу бить вперед. Я могу рубить справа. Могу ударить слева, не переворачивая оружие. Могу перевернуть другим концом. Могу использовать обе руки. Мне не нужен щит. И что прежде всего, удар этим оружием по силе равен удару Бранда, а после такого мало кто выживет. - Но у тебя открыты руки, - сказал Бранд.

Шеф сделал знак, и нервно приблизился англичанин от горна. Он держал два металлических предмета. Шеф взял их и передал.

Это были металлические перчатки, прокладка из кожи, на ладонях кожа, а сверху длинные металлические пластины, закрывающие руку до локтя. Но самое поразительное в них, заметили зрители, когда пригляделись, это то, как двигался металл. На каждом пальце пять пластинок, каждая соединяется с другими маленькими заклепками. Более массивные пластины прикрывали обратную сторону ладони, но они тоже двигались. Шеф надел перчатки и медленно согнул пальцы, обхватил ими древко оружия.

- Они похожи на чешую дракона Фафнира, - сказал Торвин.

- Фафнир был поражен снизу, в брюхо. Я надеюсь, меня будет труднее убить. - Шеф отвернулся. - У меня есть еще дела. Я бы и половины не сделал, если бы не Халфи. Он хороший мастер по коже, хотя за мехами работает медленно.

Сделав знак англичанину встать на колени, Шеф принялся возиться с его ошейником.

- Вы скажете, что нет смысла освобождать его, потому что кто-нибудь тут же снова его поработит. Но я ночью проведу его за сигнальные огни Армии, а его хозяин закрыт в Йорке. Если у него есть здравый смысл и удача, он убежит, убежит далеко и никогда не будет пойман.

Англичанин смотрел, как Шеф осторожно разгибает ошейник.

- Вы язычники, - сказал он, не понимая. - Священник сказал, что вы не знаете милосердия. Вы обрубили руки и ноги тану - я его видел! Как ты можешь освободить меня, если церковь держала меня в рабстве?

Шеф поднял его. Ответил по-английски, а не по-норвежски, как говорил раньше.

- Люди, искалечившие тана, не должны были этого делать. Но я не буду говорить о христианах и язычниках. Скажу только, что злые люди есть везде. Могу дать тебе только один совет. Если не знаешь, кому доверять, верь человеку, который носит такое. - Он указал на четверых наблюдателей, которые, следя за его словами, молча показали свои подвески: молот у Бранда и Торвина, яблоко Идунн у двух лекарей, Хунда и Ингульфа. - Или другие похожие. Может быть лодка Ньорта, молот Тора, пенис Фрея. Не могу пообещать, что они тебе помогут. Но они будут обращаться с тобой, как с человеком, а не как с лошадью или телкой.

- Но ты такого не носишь, - сказал Халфи.

- Еще не знаю, какой мне носить.

Вокруг нормальный шум лагеря сменился гулом, распространялась новость, слышались крики, воины перекрикивались друг с другом. Появился один из людей Бранда с широкой улыбкой на бородатом лице.

- Кончаем! - закричал он. - Ярлы, и Рагнарсоны, и Змееглазый прекращают грабежи окрестностей, перестают размышлять и почесывать задницы. Завтра мы идем на стену! Пусть берегутся женщины и девушки!

Шеф мрачно посмотрел на него, не находя в его словах ничего веселого.

- Мою девушку звали Годива, - сказал он. - Это значит "Божий дар". - Он натянул перчатки, задумчиво взвесил в руке алебарду. - Назову это "Местью тролла", местью раба. Однажды она отомстит за Годиву. И за других девушек.

2

В сером утреннем свете Армия начала движение по узким уставленным лачугами улицам внешней части Йорка. Все три главные моста через Узу прикрывались стенами старой колонии на южном берегу реки, но для искусных плотников и топорников викингов это не было преградой. Они снесли несколько домов и ближайшую церковь, разобрали их на бревна и перебросили через Узу рядом с лагерем широкий мост. Армия прошла по нему и теперь, как прилив, накатывалась на желтые стены сердца города. Она не торопилась, не слышны были выкрики команд, все восемь тысяч человек, за исключением нескольких экипажей, оставленных для охраны лагеря, двигались к цели.

Они шли по узким улицам, время от времени от них отделялись небольшие группы, взламывали двери и ставни. Шеф повернул голову, повернул неуклюже, потому что еще не привык к тяжести шлема, и, глядя на Бранда, вопросительно поднял бровь. Тот мирно ехал рядом с ним, сгибая и разгибая руку, с которой только что сняли повязку.

- Дураки есть повсюду, - заметил Бранд. - Беглецы говорят, что король приказал несколько дней назад очистить это место, мужчин забрали в крепость, остальных куда-то в холмы. Но всегда найдется кто-то, кто думает, что пронесет, ничего не случится.

И как бы подтверждая его слова, впереди послышался шум: голоса, женский крик, звук неожиданного удара. Из двери показались, широко улыбаясь, четверо мужчин, между ними дергалась и вырывалась грязная неряшливая молодая женщина. Воины останавливались и обменивались шутками.

- Ослабеешь перед битвой, Тости! Лучше съешь оладью, силы сбережешь.

Один из мужчин задрал платье девушки на голову, зажав ее руки как в мешке. Еще двое грубо схватили ее за голые ноги и развели их. Настроение проходящих менялось. Многие останавливались и смотрели.

- Место для меня найдется, когда кончите, Скукул?

Железные перчатки Шефа сжали древко "Мести тролла", и он повернулся к дергающейся, напрягающейся группе. Огромная рука Бранда легла ему на плечо.

- Оставь это, парень. Если начнется драка, она точно будет убита. В легкие цели всегда попадают первыми. Оставь их, может быть, они ее потом отпустят. Им нужно сражаться, поэтому долго они не провозятся.

Шеф неохотно отвернулся и двинулся дальше, стараясь не слышать доносящиеся сзади звуки - а по мере того как они шли, звуки и с других сторон. Он понял, что город напоминает поле осенью. Оно кажется пустым, но когда жнец проходит по нему с серпом, оставляя все меньший и меньший квадрат несжатой пшеницы, все более заметными становятся обитатели, встревоженные, испуганные, убегающие от голосов и лезвий. Им нужно было уходить, когда им приказывали, говорил себе Шеф. А король должен был проверить. Есть ли разумные люди в этом мире?

Дома кончились, перед ними оказалось пустое пространство из затвердевшей грязи и булыжников, а ярдах в восьмидесяти желтые каменные стены, построенные римлянами. Бранд и его спутники, выйдя из улицы, посмотрели на верх стены, где двигались фигуры. Оттуда слышались окрики. Свист в воздухе, стрела впилась в стену мазанки. Еще одна, и викинг выругался, глядя на торчащую из бедра стрелу. Бранд протянул руку, вырвал стрелу, осмотрел ее, отбросил.

- Ранен, Арнтор?

- Нет, пробила только кожу. Шесть дюймов повыше, и отразилась бы от куртки.

- Значит, не пробила. Не смотрите на этих парней. Иногда они попадают в глаз, - сказал Бранд.

Шеф двигался вперед, стараясь по примеру остальных не обращать внимания на свист и звуки глухих ударов.

- Вы такое делали раньше? - спросил он.

Бранд остановился, приказал остановиться своим спутникам, повернулся к стене и быстро присел на корточки.

- Не могу сказать, что я делал. Не в таком масштабе. Но сегодня мы делаем только то, что нам приказывают. Рагнарсоны говорят, что у них есть план и мы возьмем город, если каждый нажмет в нужное время и в нужном месте. Подождем и посмотрим.

- Если кто и знает, что делает, так это они. Знаешь, их старик, их отец Рагнар, однажды пытался взять город франков - о, это было, должно быть, лет двадцать назад. Париж, так он назывался, этот город. С тех пор Рагнарсоны много думали о городах и каменных стенах. Но от какой-нибудь крепости в Килкенни или Мите до этого далеко. Мне интересно, как они это сделают.

Шеф оперся на свою алебарду и осмотрелся. Прямо перед ним каменная стена с парапетом, на ней люди, они больше не тратят стрелы, потому что армия остановилась на краю расчищенного пространства, но явно готовы к стрельбе при продвижении вперед. Удивительно, подумал Шеф, на какое небольшое расстояние можно выстрелить даже с такой высокой стены. Люди на верху тридцатифутовой стены недосягаемы. Однако они буквально ничего не могут сделать наблюдающим. В пятидесяти ярдах ты в опасности, в десяти - почти наверняка мертв. А в восьмидесяти можешь стоять открыто и спокойно готовиться.

Он внимательней посмотрел на стену. Слева, в двухстах ярдах, она заканчивалась круглой выступающей башней, с которой можно стрелять вдоль стены, по крайней мере на дальность полета стрелы. За башней местность понижается к коричневой мутной Узе, и сразу на другом берегу деревянная ограда, она охраняет выходящий к реке край колонии, - Мэристаун, как называют местные. На ограде тоже люди, они с беспокойством смотрят на приготовления таких близких теперь язычников.

Армия ждала, стояла перед стеной по шесть-восемь человек в ряд, растянувшись на пятьсот ярдов в длину. Еще больше оставалось на улицах и переулках. Пар дыхания поднимался в воздух. Тусклый металл, темная ткань и кожа, лишь кое-где ярко блестят щиты. Воины спокойны и уверены, они напоминают работников, ждущих приказа хозяина.

Из центра ожидающих рядов, ярдах в пятидесяти-шестидесяти справа от Шефа, послышались звуки рога. Шеф понял, что нужно смотреть на ворота в центре стены. От них отходит широкая улица, она теперь мало заметна в грязи и обрушенных мазанках, но совершенно очевидно, что это главная дорога из города на восток. Сами ворота новые, не работы римлян, очень массивные. Из высушенные дубовых стволов, высотой с башни по обе стороны от ворот. А петли - самые большие железные предметы, какие могли сковать английские кузнецы.

Но все же дерево слабее камня. Против ворот стояли теперь четверо Рагнарсонов. Шеф разглядывал самого высокого из них. Рядом со своими могучими братьями он кажется почти хрупким. Айвар Бескостный. Одет по такому случаю в развевающийся алый плащ, брюки цвета травы под длинной кольчугой, щит и шлем украшены серебром. Он остановился и под одобрительные крики помахал своим ближайшим сторонникам. Снова затрубил рог, и англичане со стен ответили градом стрел, те свистели в воздухе, ударялись о щиты, отскакивали от кольчуг.

На этот раз махнул рукой Змееглазый, и неожиданно сотни людей, отборные войска Рагнарсонов, двинулись вперед. Первая линия несла щиты, не обычные круглые, какими пользуются в схватке, а большие прямоугольные, способные закрыть тело от шеи до ног. Они пробежали вперед сквозь дождь стрел и остановились, образуя V, нацеленное на ворота. Второй и третий ряд составляли лучники. Они пробежали вперед, укрылись за щитами и начали стрелять. Теперь начали падать люди с обеих сторон, с простреленным горлом или головой. Шеф видел, как падают воины, на этот раз стрелы пробивали кольчугу и впивались в тело. От рядов викингов начал отделяться и двигаться назад ручеек раненых.

Но задача этих нападающих - только очистить парапет на стене.

Из улицы показалась гордость Рагнарсонов. Шеф, гладя, как она выдвигается из-за рядов, в первое мгновение увидел огромного кабана. Ноги тех, кто тащил его изнутри, не были видны. Двадцати футов длиной, он с обеих сторон был закрыт перекрывающими друг друга щитами, и крышу тоже образовали щиты.

Внутри в своей раме раскачивался на железных цепях ствол дуба. Пятьдесят человек, отобранных за свою физическую силу, тащили его, налегали на восемь колес размером вдвое больше тележных. Впереди торчал железный конец тарана. Он громоздко продвигался вперед, а воины с обеих сторон закричали и тоже побежали вперед, не обращая внимания на стрелы англичан. По обе стороны от тарана шли Рагнарсоны, они отсылали людей назад и старались выстроить их в колонну. Шеф мрачно посмотрел на мелькающие шафрановые пледы. Там Мюртач, его длинный меч еще висит на боку, он тоже машет руками и кричит.

- Что ж, это план, - сказал Бранд. Он по-прежнему не потрудился встать. - Таран пробьет ворота, и мы все войдем.

- А сработает?

- Мы для того и сражаемся, чтобы проверить.

Теперь таран находился в двадцати ярдах от ворот, на одном уровне с самыми передними лучниками, люди, толкавшие его, все ускоряли свой бег. На парапете появились люди, и стрелки викингов выпустили шквал стрел. Опустили луки, а со стены на таран полетели огненные стрелы, вонзались в дерево.

- Не подействует, - заметил Бранд. - Где-нибудь в другом месте, но не в Англии. После жатвы? Это дерево надо сутки сушить у огня, чтобы оно загорелось.

Огни шипели и гасли. Таран уже у самых ворот, он все ускоряется, но вот его продвижение закончилось ударом. Пауза, воины оставили веревки, за которые тянули таран, и подошли к ручкам самого тарана. Начали раскачивать ствол подвешенный на железных цепях. Он двинулся вперед под давлением сотни рук и инерцией самого ствола. Ворота задрожали.

Шеф понял, что всех уже охватило возбуждение битвы. Даже Бранд вскочил, и все начали продвигаться вперед. Сам он оказался на десять ярдов ближе к стене. На парапете никакого движения, огненные стрелы больше не летят.

Теперь все внимание обеих сторон сосредоточилось на воротах. Свирепый боров зашевелился, люди оттягивали ствол назад. Еще один рывок, удар, грохот которого перекрыл даже крики тысяч глоток, ворота снова задрожали. Что делают англичане? Если они позволят борову продолжать наносить удары, ворота скоро разобьются и Армия ворвется в крепость.

На башнях по обе стороны от ворот появились головы, на них обрушился залп стрел. Каждый человек - должно быть, там собрались самые сильные люди, - нес булыжник, поднимал его над головой и бросал вниз, в щиты, прикрывающие таран. В такую цель невозможно не попасть. Щиты трещали и раскалывались. Но продолжали держаться на месте. Они были приколочены с наклоном, и камни скатывались по этому наклону.

Происходило что-то еще. Теперь Шеф стоял ближе, сразу за лучниками Рагнарсонов, за теми, кто подносит им груды стрел. Что это? Веревки. На обеих башнях видны веревки, много веревок, и люди на башнях, оставаясь вне пределов выстрелов, тянут за них. Поле зрения Шефа пересек Рагнарсон - кажется, Убби, - он кричал на людей, посылая их вперед. Велел бросать копья в башни. Бросать с более близкого расстояния. Кое-кто послушался и подбежал ближе, но немногие. Это бросок вслепую, а копья стоят недешево. Веревки натянулись.

Над краем ворот появился какой-то предмет, он медленно приближался к краю. Столб. Каменный столб еще римских времен, спиленный с обоих концов. Если он упадет с тридцати футов, никакая рама не выдержит.

Шеф передал "Месть тролла" Бранду и побежал вперед, нечленораздельно что-то выкрикивая. Люди внутри тарана не видели, что делается у них над головами, однако другие видели. Но беда в том, что никто не знал, что делать. Когда Шеф добежал до тарана, несколько человек начали кричать, что нужно бросить ручки, снова взяться за веревки и оттащить все сооружение назад, в безопасность. Другие звали Мюртача и его товарищей, чтобы те помогли тащить. Но тут усилилась стрельба из луков, воздух заполнился свистом и глухими ударами. И на этот раз дальность позволяла наносить смертельные раны.

Шеф оттолкнул одного, другого, нырнул под крышу тарана сзади. Внутри невыносимо пахло потом, воздух был спертый от тяжелого дыхания, пятьдесят героев пыхтели от усилий, некоторые уже взялись снова за веревки, другие отворачивались от массивного ствола.

- Нет! - изо всех сил закричал Шеф. - Назад к ручкам.

К нему обратилось несколько лиц, воины начали тянуть за веревки.

- Не нужно все везти назад, качните только таран...

Его толкнули в спину, он пролетел вперед, мимо других тел, в руки ему сунули веревку.

- Тащи, придурок, или я тебе вырву печень, - крикнул ему в ухо Мюртач.

Шеф почувствовал, как вздрогнула рама, колесо за ним начало поворачиваться. Он всем весом навалился на веревку, еще два фута, может, три, и столб не долетит...

Удар, от которого дрогнула земля, сильный толчок в спину, голова ударилась о бревно, резкий крик, словно женский, он все звучит и звучит...

Шеф с трудом встал и огляделся. Викинги не успели. Каменный столб, перекатывавшийся сотней рук, упал на железную морду тарана, вогнав его в землю, разорвав стальные цепи, вырвав болты крепления. Он разбил раму и упал на одного из викингов. Именно он - мощный сорокалетний седеющий человек - так кричал. Товарищи попятились от него, испуганные, пристыженные, не обращая внимания на три или четыре тела, неподвижно лежащие у цепей и рухнувшей рамы. Все молчали, если не считать кричащего воина. Скоро начнутся крики, Шеф это понимал, но сейчас он может заставить их себя выслушать. Он знает, что нужно делать.

- Мюртач. Прекрати шум. - На него смотрели смуглые жесткие лица, явно не узнавая. Мюртач прошел вперед, вынимая из-за голенища шотландский кинжал.

- Остальные. Откатите таран назад. Недалеко. На шесть футов. Стойте. Теперь... - Он принялся осматривать переднюю часть ствола, определяя размеры повреждений. - Десять человек снаружи, возьмите сломанное дерево, древки копий, все что угодно, подкатите этот столб прямо к воротам. Он в несколько футов шириной. Если поставим переднее колесо прямо к нему, сможем по-прежнему раскачивать таран.

- Теперь. Наденьте снова цепи. Мне нужен молот, два молота. Тащите таран вперед...

Время летело лихорадочно. Шеф сознавал, что на него смотрят, что кто-то в серебряном шлеме проталкивается сзади сквозь ряды, видел, как вытирает кинжал Мюртач. Но не обращал внимания. Цепи и болты, гвозди и сломанные бревна превратились в огненные линии в голове, передвигающиеся, меняющие место, когда он думал, как следует действовать. Он не сомневался в правильности своего решения.

Громкие крики в стороне: это армия попыталась осуществить неожиданный штурм с помощью наспех сооруженных лестниц. Стены как будто остались беззащитными. Но тут же появились англичане и сбросили лестницы.

Внутри напряженные выдохи, голоса:

- Это кузнец, одноглазый кузнец. Делай, что он говорит.

Готовы. Шеф отошел назад, дал знак взяться снова за веревки, увидел, как таран продвинулся вперед, пока его колеса не приблизились к колонне; металлическая голова, измятая и сбитая, снова оказалась на одном уровне с воротами, дуб против дуба. Воины снова схватились за рукояти, подождали приказа, оттянули ствол, двинули вперед. И еще вперед. Теперь они пели - песня гребцов, всю силу своих тел вкладывали в удар. Шеф вынырнул из-под щитов на дневной свет.

Вокруг местность стала походить на поле битвы. Повсюду тела, раненые уходят или их уводят назад, земля усеяна стрелами и копьями, их подбирают лучники. К нему обратились беспокойные лица. Потом к воротам.

Они начали раскалываться. Когда ударял таран, они приходили в движение; один ствол утрачивал связь с другим. Люди внутри тарана напрягались. Еще пятьдесят ударов сердца, может, сто, и ворота рухнут. Тогда воины Нортумбрии выйдут, размахивая мечами с позолоченными рукоятями, чтобы помериться силами с воинами Дании, Норвегии, с отступниками из Ирландии. Это будет поворотный момент сражения.

Шеф обнаружил всего в нескольких футах от себя Айвара Бескостного. Светлые глаза смотрят на него с ненавистью и подозрительностью. Но тут Айвар посмотрел в другую сторону. Он тоже понимал, что наступает критический момент в битве. Повернувшись, он обеими руками дал условный сигнал. Из-за домов на берегу Узы появились толпы воинов. Они несли длинные лестницы, не наспех сооруженные, как в первой попытке, а прочные, заранее подготовленные и спрятанные. Свежие силы, еще не участвовавшие в битве, они знали, что нужно делать. Теперь, когда все силы англичан сосредоточились у ворот, Айвар посылает на штурм лишенных защиты башен.

Англичанам конец, подумал Шеф. Их оборона трещит в двух местах. Теперь Армия прорвется.

Почему я это делаю? Почему помогаю Айвару и Армии? Той самой, что сожгла мне глаз?

Из-за качающихся ворот донесся странный глухой звон, словно порвалась струна арфы, но звук гораздо громче, он перекрыл шум битвы. В воздух поднялся какой-то огромный предмет, камень такого веса, что его не смогли бы пошевелить десять сильных мужчин. Это невозможно, подумал Шеф. Невозможно.

Но камень продолжал подниматься, все выше и выше, так что Шефу пришлось задрать голову, чтобы видеть его. Казалось, на мгновение он повис.

И потом рухнул.

Он приземлился прямо посредине тарана, пробил щиты, раму и опоры, словно это детский домик из коры. Таран подпрыгнул и дернулся в сторону, как умирающая рыба. Изнутри послышались крики боли.

Нападающие уже прислонили лестницы к стенам, поднимались по ним; одну лестницу отбросили, остальные стояли. В двухстах ярдах дальше, за Узой, тоже что-то происходило на деревянной ограде Мэристауна: там люди сгрудились возле какой-то машины.

На этот раз не камень, а линия, с ревом пронеслась над рекой, нацеленная на лестницы. На одной из них стоял воин, он уже протянул руку и взялся за парапет, собираясь перебраться на него. И линия пересеклась с его телом.

Он полетел вперед, словно ударенный рукой гиганта. Удар был так силен, что лестница под ним сломалась. Он повернулся, расставив руки, и Шеф увидел, что из его спины торчит гигантская стрела. Воин сложился вдвое и медленно упал на толпу товарищей.

Стрела. И в то же время не стрела. Никто не смог бы выстрелить такой стрелой. И никакой человек не поднял бы этот камень. И все же это произошло. Шеф медленно прошел вперед и принялся разглядывать камень, лежащий в обломках тарана. Он не обращал внимания на крики боли и просьбы о помощи.

Это может быть сделано только машинами. И какими машинами! Где-то в крепости, может, среди черных монахов, есть мастер, какого он себе и представить не может. Он должен найти его. Однако теперь Шеф понял, почему помогает армии. Потому что не может вынести вида неправильно управляемой машины. Но теперь машины есть с обеих сторон.

Бранд схватил его, сунул в руки "Месть тролла", оттаскивал, гневно рыча.

- ...стоишь, как блаженный, сейчас в любую минуту начнется вылазка!

Шеф увидел, что они чуть ли не последние в этом месте, месте убийства. Остальные уже отошли, спустились по склонам холма.

Штурм Йорка, предпринятый Рагнарсонами, не удался.

Очень осторожно, высунув от напряжения язык, Шеф поднес лезвие своего ножа к нити. Нить лопнула. Вес на одном конце деревянной планки опустился, другой конец взлетел вверх. Над горном неторопливо пролетел булыжник.

Шеф со вздохом сел.

- Вот как это действует, - сказал он Торвину. - Короткое плечо, большой вес: длинное плечо, меньший вес. Вот и все.

- Я рад, что ты наконец удовлетворен, - ответил Торвин. - Два дня ты играешь с кусками дерева и нитями, а я выполняю всю работу. Теперь можешь мне помочь.

- Помогу, да, но это тоже важно. Это новое знание, то, что ищет Путь.

- Конечно. И это важно. Но есть и ежедневная работа, ее тоже нужно выполнять.

Торвин живо интересовался экспериментами Шефа, но после первых же попыток помочь понял, что мешает воображению своего бывшего подмастерья, и потому занялся огромной грудой поврежденного оружия, принесенного солдатами Армии.

- Но новое ли это знание? - спросил Хунд. - Ингульф может делать такое, чего не может ни один англичанин. И узнает он этого новое на опыте, а также вскрывая тела мертвых. Ты тоже учишься на опыте, но то, что ты стараешься узнать, уже знают черные монахи. А они не забавляются с моделями.

Шеф кивнул.

- Знаю. Я трачу время. Теперь я понимаю, как это действует, но многое мне еще не понятно. Если у меня был бы здесь настоящий груз, такой, какой они бросили, то какой же груз должен быть на другом плече? Гораздо больше, чем может поднять десяток людей. И если он такой тяжелый, как я могу опустить вниз длинный рычаг, который бросает вес? Нужна какая-то лебедка. Но теперь я знаю, что это был за звук, перед тем как появился камень. Кто-то перерезал веревку и освободил груз. Но меня гораздо больше беспокоит другое. Они бросили один камень - и разбили таран. Если бы не попали, ворота рухнули бы и все мастера, изготовившие машины, погибли бы. Они должны быть очень уверены, что попадут с первого же броска.

Он неожиданно стер линии, начерченные на земле.

- Пустая трата времени. Понимаешь, о чем я, Торвин? Должно существовать какое-то искусство, мастерство, в котором все это уже известно. Мне не нужно пробовать снова и снова. Когда я впервые увидел ограду вокруг вашего лагеря у Стура, я был поражен. Я думал, откуда они знают, сколько именно бревен нужно, чтобы построить такую ограду, куда вместятся все воины. Но теперь я знаю, как это делают Рагнарсоны. Они берут палочки, по одной на каждый экипаж, делают на них зарубки, складывают их в груды, потом берут и подсчитывают, сколько всего. И на этом основываются лучшие полководцы, руководители Великой Армии. На груду палок. Но какие знания скрываются за этими стенами? Знания римлян, которые умели записывать числа так же легко, как буквы. Если бы я сумел писать римские цифры, я мог бы построить машину.

Торвин отложил клещи и задумчиво взглянул на серебряный молот у себя на груди.

- Не думай, что у римлян был ответ на все, - заметил он. - Если бы это было так, они по-прежнему правили бы Британией из Йорка. И они были всего лишь христиане, и этим все сказано.

Шеф нетерпеливо вскочил.

- Ха! А как ты объяснишь другие их машины? Ту, что послала большую стрелу? Я думал и думал об этом. Ничего не получается. Нельзя сделать такой большой лук. Дерево не выдержит. Но из чего можно стрелять, кроме лука?

- Тебе нужен беглец из города, - сказал Хунд, - или из Мэристауна. Такой, который видел машины в действии.

- Может, такой и найдется, - сказал Торвин.

Наступило молчание, прерываемое только возобновившимися ударами молота Торвина и шумом мехов, которые раздувал Шеф. О беглецах лучше не говорить. После неудачи штурма Рагнарсоны обрушили свой гнев на окрестности, на беззащитные деревни, потому что вооруженные люди и дворяне, витязи и таны закрылись с королем Эллой в городе.

- Если не можем взять город, - воскликнул Айвар, - опустошим всю местность.

И началось опустошение.

- Меня тошнит от этого, - признался Бранд Шефу после одного из набегов на уже опустошенную местность. Все экипажи участвовали в этом по очереди. - Не думай, что я тряпка. Я не христианин. Я хочу разбогатеть и мало на что не согласился бы ради денег. Но в том, что мы делаем, нет денег. И ничего нет забавного в том, что делают Рагнарсоны, гадгедлары и весь сброд. Не смешно смотреть на деревню, в которой они побывали. Я знаю, это всего лишь христиане, может, они и заслужили это, потому что подчиняются своим жрецам.

- Но я бы не стал этого делать. У нас теперь сотни рабов, хороший товар. Но где их продавать? На юге? Но туда нужно отправляться с сильным флотом и держаться настороже. Мы там не очень популярны - и я виню в этом Рагнара и его отродье. В Ирландию? Далеко. Много времени пройдет, прежде чем получишь деньги. А кроме рабов, тут ничего нет. Церкви переправили свое золото и серебро в Йорк еще до нашего появления. А деньги крестьян и даже танов плохие. Очень плохие. Странно. Это богатая земля, всякий это видит. Куда девалось все их серебро? Так мы никогда не разбогатеем. Иногда я жалею, что принес Рагнарсонам в Бретраборг известие о смерти Рагнара, что бы ни говорили мне жрецы Пути. Мне от этого мало пользы.

Но Бранд снова увел свой экипаж, хотел пройти к церкви в Стреншелле, надеялся там найти золото и серебро. Шеф попросил разрешения остаться, ему тошно было видеть землю, по которой прошли Рагнарсоны и их последователи. Каждый пытался продемонстрировать свое умение извлекать сведения, тайны и скрытые сокровища у крестьян и троллов, у которых никаких тайн и сокровищ не было. Бранд колебался нахмурившись.

- Мы все в Армии заодно, - сказал он. - То, что решено, должны делать все, хотя некоторым это может не понравиться. Если не нравится, нужно попытаться уговорить других на общей встрече. Мне не нравится то, что ты считаешь, будто часть армии может оставить другую. Ты теперь карл. А карлы стараются действовать вместе и как можно лучше. Поэтому все имеют голос.

- Я старался действовать как можно лучше у тарана.

Бранд хмыкнул с сомнением и сказал:

- У тебя были собственные соображения.

Но разрешил Шефу остаться с Торвином и со все увеличивающейся грудой работы в лагере у Йорка, охраняемом и всегда готовом к отражению вылазки. Шеф немедленно начал возиться с моделями, с воображаемыми гигантскими луками, пращами, деревянными молотами. Одну проблему он по крайней мере решил - если не практически, то в теории.

Снаружи кузницы послышался топот, звуки тяжелого дыхания. Трое в кузнице, как один, двинулись к двери, раскрыли ее. За несколько футов от нее Торвин установил столбы, соединил их нитью и увешал гроздьями рябины, это означало пределы святого места. К одному из столбов прислонился человек в грубой мешковине. Железный ошейник показывал его статус. Он в отчаянии смотрел на троих вышедших из кузницы, потом облегченно вздохнул, увидев на шее Торвина молот.

- Убежище, - выдохнул он, - я прошу убежища. - Говорил он по-английски, но использовал латинское слово.

- Что такое sanctuarium? - спросил Торвин.

- Убежище. Он просит, чтобы мы защитили его. У христиан беглец может спрятаться в церкви и будет под защитой епископа, пока его дело не будет решено.

Торвин медленно покачал головой. Показались и преследователи - с полдюжины, по внешности гебридцы, самые проворные ловцы рабов. Теперь, видя добычу, они не торопились.

- У нас тут нет такого обычая, - сказал Торвин.

Раб завопил от страха, увидя его жест, и схватился за непрочный столб. Шеф вспомнил, как сам вошел за пределы этой нити, не зная, на что идет. Может, на смерть. Но он смог назвать себя кузнецом, товарищем по ремеслу. А этот человек кажется простым работником, ничего ценного не знающим.

- Пошли с нами, ты, - сказал предводитель гебридцев, ударив раба в ухо и отдирая его руки от столба.

- Сколько ты за него хочешь? - неожиданно спросил Шеф. - Я куплю его у тебя.

Взрыв смеха.

- Зачем он тебе, Одноглазый? Мальчик нужен? В загоне есть получше.

- Я сказал, что куплю. Смотри, у меня есть деньги. - Шеф взял "Месть тролла", порылся в земле у входа в кузницу, достал кошелек и извлек из него несколько монет - свою скудную долю от набега под командой Бранда.

- Нет. Приходи к загонам, продам тебе раба в любое время. А этого нужно увести, он послужит примером другим. Тот, кто сбежал от одного хозяина, думает, что сможет сбежать и от другого. Надо им показать, что не выйдет.

Раб кое-что понял из этого разговора и завыл от страха, на этот раз еще отчаянней. Воины схватили его за руки и за ноги и начали тащить, при этом стараясь не повредить товар, а он отбивался.

- Подвески, - кричал он. - Мне говорили, что люди с подвесками помогут.

- Мы не можем помочь тебе, - сказал по-английски Шеф. - Тебе нужно было оставаться у твоего английского хозяина.

- Я был рабом у черных монахов. Ты знаешь, как они обращаются с рабами. А мой хозяин был хуже всех - Эркенберт, дьякон, тот, что делает машины...

Рассерженный гебридец потерял терпение, вытащил мешок с песком и ударил. Но промахнулся и попал рабу не в висок, а по челюсти. Треск, челюсть вывернулась, из угла рта потекла кровь.

- Э...кр...берт... Он дья...вол. Дел...ет дьяв...льские м...шины.

Шеф схватил перчатки, надел, взялся за алебарду. Клубок людей откачнулся на несколько шагов.

- Подождите, - сказал Шеф. - Этот человек ценен. Больше не бейте его.

"Десять слов", - подумал он. - "Десять слов - все, что мне нужно. И я буду знать принцип действия большого лука".

Раб, отбивающийся с силой отчаяния, высвободил одну ногу, пнул ею. Один из гебридцев с бранью согнулся.

- Довольно! - выпалил предводитель. Шеф прыгнул вперед, чтобы помешать ему, но не успел: тот достал из-за пояса нож и ударил им слева. Раб дернулся и обвис.

- Тупица! - крикнул Шеф. - Ты убил одного из тех, кто делает машины!

Гебридец повернулся к нему с искаженным от гнева ртом. Он собрался заговорить, но Шеф со всего размаха ударил его по рту железной перчаткой. Тот отшатнулся и упал. Наступила мертвая тишина.

Гебридец медленно встал, выплюнул зуб, потом другой. Посмотрел вокруг, пожал плечами. Труп раба бросили, повернулись и ушли к лагерю.

- Ну, вот, ты и добился, парень, - сказал Торвин.

- Чего добился?

- Сейчас возможно только одно.

- Что?

- Хольмганг, поединок насмерть.

3

Шеф лежал на соломенном матраце у горна, беспокойно ворочаясь во сне. Торвин накормил его сытным обедом, который в других условиях он бы приветствовал после все уменьшающихся порций. В лагере стало трудно с продовольствием. Но ржаной хлеб и жареная говядина тяжело лежали в желудке Шефа. И еще тяжелее были его мысли. Ему объяснили правила хольмганга, они сильно отличаются от обычной схватки, такой, в какой он убил ирландца Фланна несколько месяцев назад. Он знал, что все преимущества на стороне противника. Но выхода нет. Вся Армия с нетерпением ждала утренней схватки. Он в ловушке.

И по-прежнему он думал о машинах. Как их строят? Как построить еще лучше? Как пробить стены Йорка? Он медленно погрузился в тяжелый сон.

Он на какой-то отдаленной равнине. Перед ним возвышаются чудовищные стены. Такого размера, что стены Йорка, да и любые другие построенные смертными кажутся крошечными. Высоко на них фигуры, которые он видел раньше в своих снах - "видениях", как называет их Торвин, - массивные фигуры с лицами, как лезвия топоров, со строгим серьезным выражением. Но теперь на лицах озабоченность, тревога. Впереди к станам поднимается другая фигура, еще более гигантская, чем боги, такая огромная, что возвышается даже над стеной, на которой стоят боги. Но у этой фигуры нечеловеческие пропорции: мощные ноги, толстые руки, разбухший живот, зубастая пасть - все вместе напоминает гигантского шута. Недоумок, один из тех, что рождаются недоразвитыми и, если отца Андреаса не оказывается поблизости, быстро упокоиваются где-нибудь в болотах Эмнета. Гигант подгоняет огромную лошадь, соответствующую ему по размерам, лошадь тащит телегу, на ней камень величиной с гору.

Шеф понимает, что камень должен закрыть брешь в стене. Стена не завершена, но почти закончена. Солнце в этом странном мире садится, и Шеф знает, что если стена будет закончена до захода солнца, произойдет нечто ужасное, невероятно страшное. Поэтому боги смотрят с такой тревогой, поэтому гигант так подгоняет свою лошадь - Шеф видит, что это жеребец, - подгоняет с возгласами радости и ожидания.

Ржание откуда-то сзади. Еще одна лошадь, на этот раз более нормальных пропорций. Кобыла, с гнедой шерстью и гривой, закрывающей глаза. Она снова ржет и скромно отворачивается, словно не понимая, какой эффект вызвал ее призыв. Но жеребец услышал. Он поднял голову. Сбросил постромки. Выглянул и напрягся его член.

Гигант кричит, бьет жеребца по голове, старается закрыть ему глаза. Жеребец раздувает ноздри, гневно ржет, слышит ржание кобылы, на этот раз совсем близко, норовисто бьет копытами, поднимается на дыбы, обрушивается на гиганта, на постромки. Переворачивается телега, катится вниз камень, гигант прыгает от досады. Жеребец освободился, он скачет к кобыле, чтобы погрузить свой поднятый длиной в цепь член. Но кобыла застенчиво отворачивается, отходит в сторону, уводит за собой жеребца, потом уносится стремглав. Лошади переходят на галоп, жеребец медленно нагоняет кобылу, и обе скрываются из виду. Гигант бранится и прыгает в комической пантомиме гнева. Солнце село. Одна из фигур на стене мрачно приближается, на ходу надевая металлические рукавицы.

Приближается расплата, думает Шеф.

Он снова на равнине, смотрит на окруженный стеной город. Могучие стены выше тех, что окружают Йорк, но они по крайней мере человеческих масштабов, так же как и тысячи фигур за стенами и перед ними. Снаружи воздвигают гигантское сооружение - не кабан, как таран Рагнарсонов, а огромный конь. Деревянный конь. "Какой смысл в деревянном коне?" - думает Шеф. - "Конечно, никого он не обманет".

И люди на стенах не обмануты. Со стен в коня летят тысячи стрел. Стреляют и в людей, которые поворачивают тяжелые колеса. Стрелы отскакивают, некоторые из людей падают, но их место занимают сотни других. Конь движется к стенам, он выше их. Шеф знает, что то, что будет происходит дальше, разрешит многолетний кризис, который уже поглотил тысячи жизней и может поглотить еще тысячи. Что-то еще говорит ему, что происходящее здесь будет многие поколения занимать воображение людей, но мало кто будет понимать, что происходило на самом деле, все предпочтут вымышленные истории.

Неожиданно Шеф слышит знакомый голос. Голос, который предупредил перед ночной битвой на Стуре. Все с тем же оттенком веселой заинтересованности.

- Смотри внимательно, - говорит голос.

Конь раскрывает пасть, оттуда высовывается язык, ложится на стену. А из пасти...

Торвин трясет его, безжалостно дергает за плечо. Шеф сел, все еще пытаясь понять увиденное во сне.

- Пора вставать, - сказал Торвин. - У тебя впереди трудный день. Надеюсь, ты доживешь до его конца.

Архидьякон Эркенберт сидел в помещении башни высоко над центральным залом собора. Он придвинул к себе свечу. Перед ним целых три свечи, все из лучшего пчелиного воска, не вонючего и дешевого, и свечи дают яркий свет. Эркенберт удовлетворенно поглядел на них и взял из чернильницы гусиное перо. Ему предстояла тяжелая, трудная работа, и результаты ее будут печальны.

Перед ним лежала груда кусков кожи, на них писали, соскабливали написанное, писали снова. Дьякон взял перо и свежий кусок кожи. И написал:

De parochia quae dicitur Schirlam desunt nummil XLVIII

" " " " " " " Fulford " " " " XXXVI

" " " " " " " Haddinatunus " " " " LIX

Список все продолжался. В конце дьякон провел черту под суммами невыплаченной церковной десятины, перевел дыхание и начал тяжелейший труд - сложение. "Octo et sex, - бормотал он, - quattuordecim. Et novo, sunt... viginta tres. Et septem..." Чтобы облегчить труд, он начал чертить линии на исписанных клочках кожи, перечеркивая, когда набирался десяток. Количество записей увеличивалось, и он начал ставить значки между XL и VIII, между L и IX, чтобы напомнить себе, какие суммы уже сложил, а какие нет. Наконец он пришел к первому результату, твердой рукой записал его - CDXLIX и снова занялся списком, суммируя пропущенные числа. "Quaranta et triginta sunt septuaginta. Et quinquaginta. Centum et viginta". Послушник, украдкой заглянувший в дверь несколько минут назад - не нужно ли чего, в страхе вернулся к товарищам.

- Он называет числа, каких я и не слышал, - сообщил он.

- Он удивительный человек, - сказал один из старых монахов. - Бог уберег его от зла при знакомстве с такими черными знаниями.

- Duo milia quattuor centa nonaginta, - произнес Эркенберт и записал этот результат: MMCDXC. Теперь два числа оказались рядом: MMCDXC и CDXLIX. После еще ряда подсчетов и вычеркиваний получился окончательный ответ: MMCMXXXIX. Только сейчас и начнется настоящий труд. Это сумма доходов, не полученных за один квартал. А сколько получится за год, если божественная кара, эти викинги, так долго еще будут преследовать людей Господа? Многие, даже известные arithmetici, избрали бы долгий путь и просто добавили бы одно к другому четыре раза. Но Эркенберт считал себя выше таких увиливаний. И начал наиболее трудную из всех дьявольских процедур - умножение римских цифр.

Закончив, он, не веря своим глазам, посмотрел на результат. Никогда в жизни не приходилось ему видеть такую сумму. Медленно, дрожащими пальцами погасил он свечи, впуская серый свет утра. После заутрени нужно поговорить с архиепископом.

Слишком большая сумма. Таких потерь не должно быть.

Далеко, в ста пятидесяти милях к югу, тот же свет достиг глаз женщины, закопавшейся от холода в груду шерстяных одеял. Она пошевелилась. Рукой коснулась теплого обнаженного бедра лежащего рядом мужчины. Отдернула руку, словно коснулась чешуи гадюки.

Он мой сводный брат, в тысячный раз подумала она. Сын моего собственного отца. Мы совершаем смертный грех. Но как я могу им всем сказать? Я не могла рассказать даже священнику, который нас обвенчал. Альфгар сказал ему, что мы согрешили во время бегства от викингов и теперь молим о прощении и просим божьего благословения нашего союза. Его считают святым. И короли, короли Мерсии и Вессекса, они прислушиваются к тому, что он говорит об угрозе викингов, о том, что они сделали с его отцом, и как он сражался в лагере викингов, чтобы освободить меня. Думают, он герой. Говорят, что сделают его олдерменом и дадут собственный округ, привезут сюда его бедного изувеченного отца из Йорка, где по-прежнему стоят осквернители-язычники.

Но что произойдет, когда отец увидит нас вместе? Если бы только Шеф был жив...

И сразу по щекам Годивы медленно покатились слезы, как и каждое утро, полились сквозь закрытые ресницы на подушку.

Шеф шел по грязной улице между рядами палаток, которые установили викинги, чтобы в них греться от зимней непогоды. На плече его лежала алебарда, он надел свои металлические рукавицы, но шлем остался в кузнице Торвина. На хольмганге не разрешается надевать кольчугу и шлем, объяснили ему. Дуэль - дело чести, поэтому вопросы целесообразности, самосохранения здесь не учитываются.

Это не значит, что на хольмганге не убивают.

Хольмганг - поединок четверых. Каждый из двух основных участников наносит удары по очереди. Но он же прикрывается от ударов соперника щитом второго участника, носителя щита; тот подставляет щит, закрывающий от ударов. Твоя жизнь зависит от искусства твоего помощника.

У Шефа помощника не было. Бранд и его экипаж еще отсутствуют. Торвин яростно дергал себя за бороду, раздраженно снова и снова бил молотом по земле, но как жрец Пути не имел права принимать участие. Даже если бы он вызвался, его помощь была бы отклонена судьями. То же самое касалось и Ингульфа, хозяина Хунда. Единственный человек, которого Шеф мог попросить, был Хунд, и как только Шеф об этом подумал, то понял, что Хунд согласится. Но он уже сказал другу, что не нуждается в помощи. Помимо других соображений, он был уверен, что в самый критический момент, когда на них должен будет обрушиться удар меча, Хунд отвернется, чтобы посмотреть на цаплю на болоте или на тритона в луже, и оба они будут убиты.

- Я справлюсь сам, - сказал он жрецам Пути, которые собрались со всей Армии, чтобы наставить его, - к большому удивлению Шефа.

- Не для этого мы говорили о тебе со Змееглазым и спасли тебя от мести Айвара, - резко сказал Фарман, жрец Фрея, известный своими посещениями другого мира.

- Значит, вы уверены в судьбе? - ответил Шеф, и жрецы замолчали.

Но его, когда он шел к месту хольмганга, беспокоила не сама дуэль. Он думал, позволят ли судьи ему сражаться по-своему. Если не позволят, тогда во второй раз в жизни ему придется полагаться на коллективный приговор армии - vapna takr. И при мысли о реве и звоне оружия, которыми сопровождается решение, у него оцепенело внутри.

Он прошел через ворота и оказался на утоптанном лугу, где собралась Армия. Когда он появился, начался гул, зрители расступились, давая ему возможность пройти. В центре было кольцо, огороженное ивовыми прутьями, всего в десять футов в диаметре.

- Хольмганг проводится только на речном острове, - сказал ему Торвин, - но там, где подходящего острова нет, обозначают символический. Во время хольмганга не может быть никакого перемещения. Участники стоят и бьют друг друга, пока один не умрет. Нельзя прекратить схватку, нельзя предложить выкуп, бросить оружие и выйти за пределы площадки. Последние два поступка означают сдачу на милость победителя, который может потребовать смерти или увечья противника. Если борцы проявляют трусость, судьи обязательно приговаривают одного из них или обоих к смерти.

Шеф видел, что его противники уже стоят возле ивовых прутьев. Гебридец, которому он выбил зубы. Теперь он знает, что его зовут Магнус. Он держит в руке обнаженный широкий меч, начищенный так, что змеи на лезвии извиваются и ползут в утреннем свете. Рядом с ним второй: высокий мощный воин средних лет, весь в рубцах. У него огромный щит из раскрашенного дерева, с металлическими ободом и шишкой. Шеф поглядел на них, потом поискал взглядом судей.

Сердце его дрогнуло, когда он узнал в небольшой группе из четырех человек высокую фигуру Бескостного. Тот по-прежнему в алом и зеленом, но серебряный шлем снял; светлые глаза с невидимыми бровями и ресницами смотрят прямо на него. Но на этот раз в них не подозрительность, а уверенность, интерес, презрение. Айвар увидел, как невольно вздрогнул Шеф и тут же постарался принять независимый вид.

Айвар зевнул, потянулся, отвернулся.

- Я снимаю с себя обязанности судьи на этот случай, - сказал он. - У нас с этим петушком свои счеты. Не хочу, чтобы говорили, что я воспользовался своим положением и судил несправедливо. Пусть его прикончит Магнус.

Ближайшие зрители одобрительно загудели, гудение распространялось по всей толпе, когда новость передавалась в дальние ряды. Все в Армии, снова понял Шеф, есть дело общего согласия. Всегда хорошо иметь Армию на своей стороне.

Айвар отошел от троих сущей, явно опытных воинов, хорошо вооруженных, на шеях, руках и поясах у них блестит серебро, свидетельствуя о высоком статусе. Среднего он узнал, это Халвдан Рагнарсон, старший из братьев. Он имеет репутацию свирепого человека, настаивает на сражении, даже если в этом нет необходимости, он не так умен, как его брат Сигурт, и не так страшен, как Айвар, но от него милосердия ждать не приходится.

- Где твой второй? - спросил Халвдан, нахмурившись.

- Мне он не нужен, - ответил Шеф.

- У тебя он должен быть. Ты не можешь биться на хольмганге без щита и носителя щита. Если ты выступишь без него, то это все равно, что сдаешься на милость противника. Магнус, что ты хочешь с ним сделать?

- Мне не нужен второй! - На этот раз Шеф закричал, выступил вперед, ударил древком алебарды в землю. - У меня есть щит. - Он поднял левую руку, на которой висел маленький круглый щит, прикрепленный к локтю и сделанный исключительно из железа. - И у меня нет меча. Мне не нужен второй, я не датчанин, а англичанин.

Снова поднялся ропот - ропот интереса. Шеф знал, что Армия любит драмы. И ради такой драмы можно и нарушить правила. И Армия поддержит более слабого, если он смел.

- Мы не можем принять его предложение, - сказал Халвдан двум другим судьям. - Что скажете?

В толпе началась какая-то сумятица, кто-то пробивался к Шефу. Еще одна крупная мощная фигура в серебре. Гебридцы, нахмурившись, стояли чуть в стороне. Шеф с удивлением увидел своего отца Сигварта. Сигварт взглянул на сына, потом повернулся к судьям. Вытянул свои толстые руки.

- Я хочу быть носителем щита этого человека.

- Он тебя просил об этом?

- Нет.

- Тогда какое отношение ты имеешь к этому делу?

- Я его отец.

Снова шум среди собравшихся, с ноткой растущего возбуждения. Жизнь в зимнем лагере скучна и холодна. И это лучшее развлечение, какое было у Армии после неудачи штурма. Как дети, воины Армии боялись, что представление слишком быстро окончится. Они подходили поближе, старались услышать новость и передать тем, что стояли сзади. Их присутствие действовало на судей. Те должны принять правильное решение, но при этом учесть и настроение толпы.

Они начали тихонько совещаться, а Сигварт быстро повернулся к Шефу. Подошел ближе, пригнулся на один-два дюйма, чтобы быть на одном уровне, и заговорил просительным тоном.

- Послушай, парень, однажды в трудном положении ты уже отверг меня. Должен сказать, это свидетельствует о смелости. И посмотри, чего это тебе стоило. Глаза. Не делай этого снова. Мне жаль - жаль того, что случилось с твоей матерью. Если бы я знал, что она родила такого сына, я бы этого не сделал. Многие рассказывали мне, что ты сделал во время осады с тараном, - вся Армия говорит об этом. Я горжусь тобой.

- Позволь мне держать щит. Я делал это уже. Я лучше Магнуса, лучше его приятеля - Колбейна. Со мной никакой удар до тебя не дойдет. А ты - ты уже ударил этого гебридца, как собаку. Сделай это снова. Мы прикончим эту пару!

Он крепко сжал плечо сына. Глаза его сверкали чувством, смесью гордости, замешательства и чего-то еще, может, жажды славы, решил Шеф. Никто не может в течение двадцати лет быть победоносным воином, ярлом, предводителем боевых отрядов без стремления быть первым, чтобы все глаза устремлялись на него, чтобы уметь вырвать у судьбы успех силой. Шеф почувствовал неожиданное спокойствие, собранность, сумел даже подумать о том, как спасти лицо отца и в то же время отказать ему. Он знал, что худшие его опасения не оправдаются. Судьи разрешат ему сражаться одному. Слишком будет разочарована Армия, если они решат по-другому.

Шеф освободился от хватки, почти объятия отца.

- Я благодарю ярла Сигварта за предложение держать мой щит в этом хольмганге. Но между нами кровь - он знает, чья. Я верю, что он надежно и преданно поддерживал бы меня в этом деле, и помощь его много бы значила для такого молодого воина, как я. Но я не показал бы drengskarp, если бы воспользовался его предложением.

Шеф использовал слово, означающее воинскую честь, мужество - это слово говорит, что воин стоит выше мелочей и не заботится о выгоде. Это слово - вызов. Если один из противников проявит drengskarp, другой не может не сделать того же.

- Я снова говорю: у меня есть щит и есть оружие. Если это меньше, чем я мог бы иметь, тем лучше для Магнуса. Скажу больше. Если я не прав, это покажет поединок.

Халвдан Рагнарсон посмотрел на двоих других судей, они кивнули, и он тоже кивнул. Двое гебридцев сразу вошли в круг и заняли позицию один возле другого: они знали, что дальнейшие колебания и попытки спорить не найдут одобрения у Армии. Шеф встал перед ними, увидел, как две судей заняли свои места по сторонам, а в это время Халвдан посредине повторял правила поединка. Краем глаза Шеф видел Сигварта, тот стоял впереди, теперь к нему присоединился молодой человек с выступающими вперед зубами, которого Шеф уже видел. Хьорварт, сын ярла, отвлеченно подумал он. Его сводный брат. Сразу за этими двумя стояла группа во главе с Торвином. И хоть Шеф старался внимательно слушать Халвдана, он заметил, что каждый из этих людей выставил на всеобщее обозрение свою подвеску. Торвин собрал людей в поддержку - на всякий случай.

- ...соперники должны ударять по очереди. Если попытаетесь ударить дважды подряд, даже если соперник не успел защититься, вы проигрываете хольмганг и вашу участь решают судьи. И решение их будет строгим! Начинайте. Магнус, как обиженный, бьет первым.

Халвдан отступил, внимательно наблюдая, подняв меч, чтобы отразить незаконный удар. Шеф обнаружил, что его окружила полная тишина. Перед ним два противника.

Он двинул алебарду вперед и нацелил ее острие в лицо Магнусу, левой рукой он держал свое оружие сразу под массивной сложной головкой. Правая рука готова перехватить древко или парировать удар с любого направления. Магнус нахмурился, он понял, что должен сделать шаг и тем выдать направление своего удара. Он сделал шаг вперед и направо, к самому краю линии, которую провел по земле Халвдан, чтобы разделить противников. Меч его устремился справа вниз, нацеленный на голову. Самый элементарный из возможных ударов. Он хочет кончить побыстрее, подумал Шеф. Удар был безжалостный и быстрый, как молния. Шеф поднял левую руку, и удар пришелся в середину металлического щита.

Звон, отскок. По всей длине щита появилась борозда. А что такой удар сделал с лезвием, Шеф, кузнец, даже думать не хотел.

Магнус отступил от линии, Колбейн сделал шаг вперед, прикрывая его щитом. Шеф поднял алебарду обеими руками над правым плечом, сделал шаг к линии и нацелил острие прямо в сердце Магнуса, не обращая внимания на щит. Треугольное острие прошло сквозь липовую древесину щита, как сквозь сыр, но при этом Колбейн рванул щит вверх, и острие только оцарапало Магнусу щеку. Шеф рванул, повернул, снова рванул и с треском дерева высвободил свое оружие. Теперь в серой крашеной поверхности щита зияло отверстие, и Колбейн и Магнус с обеспокоенным выражением переглянулись.

Магнус снова прошел вперед. Он понял, что не должен бить со стороны щита. Ударил слева, но опять нацелился в голову. Он по-прежнему считал, что человек без настоящего меча и щита не имеет хорошей защиты. Не меняя хватки, Шеф поднял алебарду навстречу опускающемуся мечу и принял удар не головкой молота, а противоположной стороной, острием шириной в большой палец.

Меч вылетел из рук Магнуса и упал на стороне Шефа. Все глаза устремились к судьям. Шеф сделал шаг назад, еще шаг, посмотрел в небо. Собравшиеся загудели, начали понимать, что происходит, гул был одобрительный. Зрители видели теперь преимущества оружия Шефа и затруднительное положение гебридцев. Магнус с каменным лицом переступил через линию, поднял оружие, быстро сделал им приветственный взмах и вернулся на свою половину.

На этот раз Шеф поднял алебарду над левым плечом и ударил, как дровосек, валящий дерево, руки его скользнули по древку, вся сила сосредоточилась в ударе металлического полумесяца в пол-ядра длиной. Колбейн подскочил, чтобы спасти товарища, и высоко поднял щит над головой. Лезвие разрубило кромку щита, направление его движения при этом слегка изменилось, потом прорезало два фута липовой древесины и с гулким ударом вонзилось в землю. Шеф выдернул его и стоял наготове.

Колбейн взглянул на половину щита, еще висящую на руке, и что-то прошептал Магнусу. Халвдан Рагнарсон с лишенным выражения лицом прошел вперед, подобрал отрубленный овал дерева и отбросил в сторону.

- Щит можно заменить по согласию обеих сторон, - сказал он. - Бей.

Магнус с отчаянием в глазах сделал шаг вперед и ударил без всякого предупреждения на высоте колена. Мечник в таком случае подскочил бы - или попробовал бы подскочить, это вполне возможно для человека. Шеф слегка двинул правую руку и усиленным металлом древком остановил удар намертво. И едва успел Магнус спрятаться за щитом товарища, Шеф шагнул вперед, ударил снизу вверх острием алебарды. Удар, с которым острие встретилось с остатками щита, сопротивление на этот раз не только древесины, и Колбейн с недоумением смотрел на острие, которое пробило щит и руку, раздробив локтевую и плечевую кости.

С застывшим лицом Шеф ухватил алебарду под самой головкой и рывком высвободил острие. Колбейн пошатнулся, перешагнул через линию, пришел в себя и выпрямился с побледневшим от шока и боли лицом. Послышалось множество криков.

- Схватка кончена, он перешел линию!

- Он ударил носителя щита!

- Он ударил бойца. А если носитель щита подставил руку...

- Кузнец первым пустил кровь, он победил!

- Прекратите! Прекратите! - Это голос Торвина. Но еще громче другой голос, Сигварта: - Пусть дерутся! Они воины, а не девчонки, чтобы хныкать из-за царапины.

Шеф взглянул в сторону, увидел, как Халвдан с серьезным, но взволнованным лицом сделал знак продолжать.

Колбейн был потрясен, он возился с пряжками своего бесполезного щита и явно не мог уже держать его. Магнус тоже побледнел. Каждый удар алебарды едва не приводил его к гибели. А теперь у него вообще не осталось защиты. Но спасения нет, ни убежать, ни сдаться невозможно.

С побледневшими губами, с решимостью отчаяния он сделал шаг вперед, поднял меч и обрушил его прямо вниз. От такого удара любой уклонится, не задумываясь; но в хольмганге нужно стоять неподвижно. Впервые за время схватки Шеф повернул левую руку и отразил удар лезвием топора алебарды. Алебарда встретила опускающийся меч на середине и отбила его в сторону, лишив Магнуса равновесия. Придя в себя, он взглянул на свое оружие. Оно не раскололось, но было перерублено почти наполовину и согнулось.

- Мечи можно заменять только по согласию обеих сторон, - провозгласил Халвдан.

Лицо Магнуса исказилось от отчаяния. Он попытался собраться, встать прямо в ожидании смертоносного удара. Колбейн немного продвинулся вперед и пытался поднять руку.

Шеф взглянул на лезвие алебарды, провел по нему пальцем. Небольшая зарубка. Придется поработать напильником, подумал он. Оружие называется "Месть тролла". Он сражается, потому что этот человек убил тролла. Настала пора мести за этого тролла и за многих других.

Но ведь он ударил гебридца не потому, что тот убил раба, а потому, что раб был нужен ему, Шефу. Он хотел расспросить его о машинах, которые делал этот раб. Если он убьет Магнуса, знания все равно не вернет. К тому же у него самого теперь больше знаний.

В полной тишине Шеф отступил, вогнал алебарду острием в землю, отстегнул шит, отбросил его. Повернулся к Халвдану и сказал громко, стараясь, чтобы его услышала вся Армия:

- Я прекращаю хольмганг и прошу справедливости у судей. Я сожалею, что в гневе ударил Магнуса Рагнальдсона, выбил ему два передних зуба, и если Магнус откажется от хольмганга, обещаю ему плату за эту обиду, а также плату его другу Кольбейну, которого я ранил. Я прошу их о дружбе и поддержке в битве.

Стон разочарования смешался с одобрительными криками. В толпе раздавались крики, начались стычки, когда две точки зрения находили своих выразителей. Халвдан и двое судей собрались и начали совещаться, через несколько минут они подозвали к себе двоих гебридцев. Они достигли соглашения, и толпа начала медленно стихать, чтобы услышать решение и утвердить его. Шеф не испытывал страха, не вспоминал о том, как в последний раз стоял в присутствии Рагнарсонов и ждал решения. Он знал, что правильно угадал настроение толпы, что судьи не посмеют идти против него.

- Все трое судей считают, что хольмганг велся честно и справедливо, что никто из участников не заслуживает осуждения и что ты, Шеф... - он с трудом справился с произношением английского имени... - Скейф, сын Сигварта, имеешь право предлагать уплату, поскольку твоя очередь ударить. - Халвдан осмотрелся и повторил. - Потому что твоя очередь ударить. Соответственно, так как Магнус Рагнальдсон согласен с нашим решением, мы объявляем, что поединок заканчивается и ни одна сторона не несет наказания.

Вперед выступил гебридец Магнус.

- Я заявляю, что принимаю предложение Скейфа Сигвартсона о плате за обиды, причиненные мне и Колбейну Колбрандсону. Мы оцениваем плату в полмарки серебра каждому... - крики и свистки встретили эту исключительно низкую плату, но Магнус продолжал: - ...На одном условии. Этот Скейф Сигвартсон в своей кузнице изготовит для нас оружие, такое же, каким пользовался, за плату в половину марки серебра за каждое. И с этим мы предлагаем ему дружбу и поддержку.

Магнус, широко улыбаясь, прошел вперед и пожал руку Шефу, Колбейн тоже подошел. В кольце оказался и Хунд, он тут же схватил окровавленную руку Колбейна, щелкая языком из-за грязного рукава. И Сигварт оказался тут же, он возвышался за обоими дуэлянтами и пытался что-то сказать. Но весь гул прервал ледяной голос.

- Ну, что ж, вы согласились о том и другом. Если намерены были прекратить хольмганг после первых капель крови, могли устроить потасовку за нужником и не тратить время всей Армии.

- Но скажи мне, петушок... - Теперь Бескостный говорил в наступившем молчании; сверкая глазами, он прошел вперед. - Что ты можешь сделать, чтобы получить мою дружбу и поддержку? А? Потому что между нами тоже кровь. Что ты мне предложишь в обмен на нее?

Шеф повернулся и возвысил голос, вложив в него вызов и презрение, так чтобы Армия знала: он не смолчал перед Айваром:

- Я могу дать тебе кое-что, Айвар Рагнарсон. Я уже пытался однажды дать это. Мы знаем, что сам ты это не можешь получить. Нет, я не о женской юбке... - Айвар шагнул назад, глаза его не отрывались от лица Шефа, и Шеф знал, что теперь Айвар никогда не оставит его, никогда не забудет его слов, пока один из них не умрет. - Нет. Дай мне пятьсот человек, и я дам кое-что тебе и всей Армии. Дам машины, которые мощнее христианских. Оружие сильнее, чем то, что использовалось раньше. И когда я сделаю все это, я дам тебе кое-что еще.

- Я дам тебе Йорк!

Он закончил выкриком, и Армия подхватила его крик, раздался одобрительный лязг оружия.

- Хорошая похвальба, - ответил Айвар, взглянув на Сигварта, на гебридцев, на группу носителей подвесок. Все они собрались вокруг, поддерживая Шефа. - Но печально кончится она для парня, если он не выполнит своего обещания.

4

Трудно решить, когда английской зимой наступает рассвет, подумал Шеф. Облака опускаются до самой земли, попеременно проносятся потоки дождя и мокрого снега, солнце не может пробиться сквозь тучи. Ему нужен свет для работы. Но пока придется ждать.

Он пошевелил занывшим телом под слоем пропитанной потом шерсти, которая по-прежнему была его единственной одеждой, и под слоем жесткой кожи - единственных доспехов, которые он успел приобрести. Пот остывал после многих часов тяжелой работы. Больше всего ему теперь хочется раздеться и растереться сухим плащом. И люди в темноте вокруг него должны испытывать то же самое.

Но каждый из них должен теперь думать только об одном, выполнять только одну обязанность; много раз повторяя и повторяя, он учил их этому. Только Шеф представлял себе общую картину, видел, как сочетаются все части. Только он мог предвидеть сотни неправильностей и несоответствий. Шеф не боялся смерти или увечья, боли, стыда или позора - обычных страхов поля битвы; они забываются в возбуждении и боевой ярости. Он боялся непредсказуемого, неожиданного, сломанной спицы, соскользнувшего рычага - всего, что может выйти из строя в новой неведомой машине.

На взгляд опытного ярла пиратов, Шеф все делал неверно. Люди его замерзли, устали, не понимали происходящего.

Но это будет совсем новый тип сражения. Такое сражение не зависит от того, что чувствуют люди и как они сражаются. Если все будут точно выполнять приказ, никому не нужно действовать особенно хорошо. Эта битва будет напоминать пахоту или выкорчевывание древесных пней. Ни славы, ни героических деяний.

Глаза Шефа уловили вспышку пламени. Да. Еще искры, больше пламени, вокруг огни - все из разных источников. Теперь стали видны очертания домов, из них поднимался дым, раздуваемый ветром. Огни осветили длинную линию стены с воротами, в которые две недели назад бился таран Рагнарсонов. Вдоль всей выходящей на восток стены викинги поджигали дома. От них отходили длинные полосы дыма, люди бежали вперед с поднятыми лестницами - неожиданное нападение, летят стрелы, ревут боевые трубы, первые нападающие отступают, их место занимают новые. Шум, пламя, набеги - все это безвредно. Скоро английские предводители поймут, что атака ложная, и обратят свое внимание на что-нибудь другое. Но Шеф помнил отчаянную медлительность и путаницу эмнетских рекрутов; у англичан мало что решают замыслы предводителей. К тому времени как им удастся уговорить своих людей не верить собственным глазам, Шеф искренне надеялся, что он уже выиграет сражение.

Пламя, дым. Рог на парапете трубит тревогу, прямо перед собой на стене Шеф видит слабые признаки деятельности. Пора начинать.

Шеф повернул направо и размеренно пошел вдоль длинного ряда домов у северной стены, легко помахивая алебардой. Ему нужно насчитать четыреста двойных шагов. Насчитав сорок, он увидел громоздкий корпус первой боевой машины, команда сгрудилась у выхода из переулка, где с таким огромным трудом сооружала эту машину. Шеф кивнул, древком алебарды дотронулся до стоящего впереди человека - Эгила из Скейна. Эгил серьезно кивнул и начал топать ногами попеременно, трудолюбиво отсчитывая каждый раз, как его левая нога касалась земли.

Заставить их делать это оказалось самым трудным. Так не похоже на поведение воина. Не так должны вести себя дренгиры. Их люди будут над ними смеяться. И вообще разве человек может сосчитать так много. Шеф дал Эгилу пять белых камешков, по одному на каждую сотню, и один черный - для последних шестидесяти шагов. Досчитав до пятисот шестидесяти, Эгил должен начать действовать. Если не собьется со счета. Если его люди не будут над ним смеяться. К этому времени Шеф обойдет всю линию и вернется на свое место посредине. Он не думал, что люди Эгила будут смеяться. Десять подобранных им счетчиков - все известные воины. Они определяют, что такое достоинство.

Вот задача предводителя в этом новом типе битвы, думал Шеф на ходу. Подбирать людей, как плотник подбирает куски дерева, которые составят основу дома. Он насчитал восемьдесят, увидел вторую машину, дотронулся до Скули Лысого, увидел, как тот сжал камешки и начал счет, прошел дальше. Соединять все куски вместе, как делает плотник.

Должен быть более легкий способ делать это, сказал он себе, проходя третью и четвертую машины. Для римлян, с их умением считать, это было бы легче. Но он не знал, на каком горне ему раскалить для себя это новое искусство.

Следующие три машины в ряду занимал экипаж Бранда. Дальше гебридцы, они сжимали свои недавно откованные алебарды.

Странно, но к нему явилось множество добровольцев. После хольмганга он попросил у Сигурта Змееглазого пятьсот человек. В конечном счете ему понадобилось больше двух тысяч - не только управлять машинами и делать отвлекающие действия, но и рубить лес, придавать бревнам нужную форму, выковывать необходимые для сборки большие гвозди, тащить громоздкие сооружения по скользкому склону от Фосса. Но люди, которые все это делали, не были присланы Сигуртом, Айваром или вообще кем-то из Рагнарсонов, которые держались в стороне. Это все были люди из малых экипажей, еще не участвовавшие в боях, последние ряды Армии. И очень многие из них носили подвески Пути.

Шеф с беспокойством замечал, что вера в него Торвина и Бранда распространяется все шире. О нем начали рассказывать разные истории.

Если все пройдет хорошо, скоро у них будет еще о чем порассказать.

При счете в четыреста двенадцать он дошел до последней машины, повернулся и пошел назад, на этот раз быстрее, потому что считать уже не нужно. Все время становилось светлее; шум у восточной стены достиг максимума, дым по-прежнему поднимался в туманное небо.

И тут, непрошеный, в памяти его возник стих - стишок из детства:

Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,

Лежат старые короли, под ними их корабли...

Нет, неправильно. Детский стишок вот какой:

Пыль вздымается к небу, роса падает на землю,

приближается ночь...

А что же это за другой стих?

Шеф остановился, согнулся, словно его схватили конвульсии. Что-то ужасное происходит в голове - и как раз тогда, когда у него нет на это времени. Он начал распрямляться. Увидел подходящего Бранда. У того было озабоченное выражение лица.

- Я сбился со счета.

- Неважно. Теперь видно на сорок шагов. Начнем, когда начнет Гумми.

- Вот что... - Бранд нагнулся и прошептал Шефу на ухо. - Пришел из тыла человек. Он говорит, что Рагнарсонов за нами нет. Они не идут за нами.

- Тогда справимся сами. Но вот что я тебе скажу: и Рагнарсоны, и те, кто не будет участвовать в бою, не получат доли.

- Начали!

Шеф был у своей машины, вдохнул успокоительный запах опилок. Он нырнул в ее корпус, повесил алебарду на гвоздь, который сам прибил накануне, занял свое место у заднего рычага и надавил всей своей тяжестью. Машина медленно, со скрипом двинулась к стене.

Английским часовым показалось, что двинулись дома. Но не маленькие приземистые мазанки, которые были здесь раньше. Нет, в поднимающемся тумане вперед словно двинулись залы, церковные башни, колокольни. Неделями смотрели часовые со стен на все, что можно увидеть. А теперь предметы сами движутся к ним. Это тараны? Неиспользованные лестницы? Укрытия каких-то дьявольских приспособлений? Сотня натянутых луков выпустила стрелы. Бесполезно. Всякий видит, что приближающимся конструкциям не страшны стрелы из ручных луков.

Но на такой случай у них есть лучшее оружие. С бранью тан на северной стене отправил побледневшего фердмена, сельского милицейского, ранее служившего в свите какого-то мелкого лорда, назад, на его место на стене, схватил одного из рабов-посыльных и рявкнул ему:

- Беги в восточную башню! Вели тем, у машин, стрелять. Ты! То же самое - в западную башню! Ты! Назад на площадь, скажи людям у катапульт, что к северной стене приближаются машины. Скажи им: машины! Определенно! То, что здесь происходит, не отвлекающее нападение. Двигайтесь, все, побыстрее!

Все разбежались, а он обратил внимание на своих солдат, которые по лестницам взбегали на места на стене, они уже кричали и показывали на приближающиеся сооружения.

- Занимайтесь своими делами! - крикнул тан. - Смотрите вниз, Бога ради! Эти штуки, чем бы они ни были, не могут подобраться к стенам. А если подойдут ближе, их уничтожит оружие священников!

Если бы в крепости по-прежнему находились римские солдаты, подумал Шеф, стену окружал бы глубокий ров, и всякому нападающему нужно было прежде всего преодолеть его. Но столетия пренебрежения заполнили ров мусором и создали пахучую, поросшую травой насыпь в пять футов высотой и такой же ширины. Человек, поднявшийся на нее, все еще будет находиться на двенадцать футов ниже верха стены. Защитникам это не казалось опасным. Наоборот, они считали это дополнительной помехой на пути врага.

Когда осадные башни подкатились к стене, люди, двигавшиеся впереди, крикнули, и те, что толкали башни, перешли на бег. Машины покатились вперед, встретили сопротивление насыпи, задрожали и встали. Немедленно из них выскочили десятки воинов, половина подняла щиты, защищаясь от стрел. Остальные несли лопаты и мотыги. Без лишних слов они начали прокапывать борозды от передних колес, отбрасывая в стороны землю, как бобры.

Шеф прошел вперед между вспотевшими толкателями машины и всмотрелся в щель впереди. Тяжесть - вот в чем главная проблема. В сущности башня - это простая деревянная рама восьми футов шириной, двенадцати длиной и тридцати высотой, передвигающаяся на шести тележных колесах. Неустойчивая и неуклюжая, и основания с боков сделаны из самых прочных балок, какие отыскались в домах и церквях Нортумбрии. Это защита от больших стрел англичан. На на чем-то нужно было сэкономить вес, и Шеф решил это сделать за счет передней части. Здесь слой древесины толщиной всего в щит. Когда он выглядывал, в эту переднюю часть уже стучали стрелы, глубоко вонзая в дерево острия. В нескольких дюймах землекопы лихорадочно работали, чтобы дать колесам продвинуться еще на два фута.

Вот оно. Когда Шеф повернулся к толкальщикам, сзади послышались крики и гулкий удар. Шеф развернулся, сердце дрогнуло. Стрела? Один из огромных камней? Нет, не так плохо. Один из могучих англичан сбросил со стены камень, не менее пятидесяти фунтов весом. Камень упал на щиты и отскочил в переднюю часть машины, разбив ее в щепки. Неважно. Но пострадали и люди - Эйстин лежит с подогнутой ногой под левым колесом, смотрит на возвышающуюся над ним машину.

- Подождите! - Люди уже напрягали мышцы для последнего толчка, и тогда колесо прошло бы прямо по ноге Эйстина.

- Подождите. Вытащи его, Стубби. Вот так. Землекопы, обратно в укрытие. Теперь навались, ребята! И посильнее! Вот так! Она на месте! Забивай колья, Бранд, чтобы она не откатилась. Спускайте лестницы. Лучники, на верхнюю площадку. Штурмовая группа, за мной!

Одна лестница подняла вооруженных воинов на двенадцать футов, все они тяжело дышали от усилий и возбуждения. Еще одна лестница, еще двенадцать футов. Кто-то протянул Шефу забытую им алебарду. Он схватил ее, посмотрел на людей, теснящихся на верхней площадке. Они на уровне стены?

Да! Теперь он видит парапет чуть под собой, на высоте колена. Туда бегут англичане. Стрела нашла щель в досках, прошла в нее, ударила в дюйме от его здорового глаза. Шеф обломил ее и отбросил. Люди готовы, все ждут сигнала.

Шеф приложил остро наточенное лезвие алебарды к веревке и нажал.

Выдвижной мост начал опускаться, сначала медленно, потом полетел, как тяжелый молот, к его переднему концу были привязаны мешки с песком. Удар, туча песка полетела по ветру из порванного мешка, запели тетивы: это лучники очищают парапет.

Громкий выкрик, это Бранд прыгнул на мост и бросился вперед, высоко подняв топор. Шеф хотел последовать за ним, но его схватили сзади и удержали. Он увидел, что его держит Ульф, корабельный кок, самый рослый человек в трех экипажах, после Бранда.

- Бранд сказал: не ты. Велел мне на несколько минут задержать тебя.

Мимо пробегали люди, вначале отобранная штурмовая группа, затем остальная команда машины, безостановочно они поднимались по лестницам и бежали по мостику. Далее последовали землекопы и остальная часть экипажа Бранда. Шеф вырывался из рук Ульфа, ноги его не доставали до земли, он слышал звон оружия, крики и шум битвы.

По лестнице уже поднимались совершенно незнакомые воины из других экипажей. Ульф разжал руки. Шеф прыгнул на мостик и впервые смог убедиться, что его план сработал.

В сером свете утра стало видно расчищенное пространство между стенами и внешним городом. Его покрывали гигантские туши, тела неизвестных животных, которые приползли сюда умирать. У одного, должно быть, слетело колесо или сломалась ось на неровной поверхности, может, в старой выгребной яме. Следующее за ним - там действуют гебридцы - как будто успешно добралось до стены. Навесной мост соединяет башню со стеной, и на глазах Шефа из башни появилась новая группа воинов и перешла на стену. Следующая башня - тут не такой успех. Когда перерезали веревку, мост немного не достал до стены. И свисал, как гигантский язык на безглазом лице. У основания стены под ним лежала груда тел в кольчугах.

Шеф сошел с мостика и пропустил еще одну группу воинов, потом начал считать. Три башни не добрались до стены, две не сумели перебросить людей на стену, хотя и добрались до нее.

Это означает, что пять башен выполнили свою задачу успешно. Вполне достаточно. Но если бы действовали медленней, потеряли бы больше, подумал Шеф. Или если бы не начали действовать одновременно.

Должно быть какое-то правило. Как бы это сформулировать. Может, по-норвежски: "Hoggva ekki hyggiask". "Бей, не задумываясь". Нанести один тяжелый удар, а не множество легких. Бранду это правило понравится, надо ему рассказать.

Шеф оглянулся и увидел то, что неделями видел в своих снах, в своих кошмарах: гигантский камень поднимается вверх со сверхъестественной легкостью, хотя здравый смысл говорит, что он не может дальше подниматься, что он достиг вершины. Потом начинает падать. Не на него. На башню.

Шеф в ужасе скорчился; он боялся не за себя: страшный удар разнесет балки, оси, колеса, которые он собирал с таким трудом. Викинги на мостике тоже присели и отбросили бесполезные щиты.

Удар, взметнулась выброшенная земля. Не веря своим глазам, Шеф смотрел на камень, погрузившийся в землю в двадцати футах от башни. Он лежал там, словно был здесь с сотворения. Промахнулись. На много ярдов. Он не думал, что они могут промахнуться.

Человек перед ним, могучий дородный воин, отлетел в сторону.

Кровь в воздухе, звук как от струны гигантской арфы, линия, стремительно приближающаяся, пробивающая тело воина.

Машина, выпускающая стрелы, и машина, швыряющая камни. Шеф подошел к краю стены и посмотрел на изуродованное тело внизу. Что ж, они ввели в действие машины, но слишком поздно. К тому же одна промахнулась. Машины нужно захватить.

- Пошли, не стойте, как девушки, впервые увидевшие быка! - Шеф гневно делал знаки воинам, толпившимся у выхода из башни. - Чтобы снова пустить в ход машины, им нужен час. Идите за мной, позаботимся, чтобы у них не было такой возможности.

Он повернулся и пробежал по мостику на стену. Ульф, как гигантская нянька, топал на шаг за ним.

Они нашли Бранда перед только что раскрытыми воротами, вокруг все было усеяно знакомыми предметами, следами битвы: расколотыми щитами, согнутым оружием, телами, как-то несовместимо со всем прочим - сапог, сорванный с ноги владельца. Бранд тяжело дышал, высасывал царапину на руке над перчаткой, но в остальном был невредим. В ворота продолжали проходить солдаты, капитаны направляли их согласно плану, который был подготовлен заранее, все делалось в лихорадочной спешке. Бранд подозвал к себе двух старших воинов и отдавал им приказания.

- Сумаррфугл, возьми шесть человек, обойди все вокруг, осмотри тела, всех англичан раздень, все найденное свалите в кучу у этого дома. Кольчуги, оружие, украшения, цепи, кошельки. Не забудьте заглянуть под мышки. Торстейн, возьми еще шестерых и то же самое проделай на стенах. Не подвергайте себя риску. Принесете все найденное с собой и свалите в груду, там же, где Сумаррфугл. Потом займитесь нашими мертвыми и ранеными. Теперь - ты, Торвин!

В воротах показался жрец, он вел за собой вьючную лошадь.

- Взял свои орудия? Оставайся здесь. Когда захватим собор, я пришлю за тобой. Сразу установишь горн и начнешь плавить добычу.

- Добыча! - Глаза Бранда сверкнули от радости. - Я уже чувствую свою ферму в Галланде. Имение! Округ! Ну, пошли!

Он повернулся, но тут Шеф схватил его за локоть.

- Бранд, мне нужно двадцать человек.

- Зачем?

- Чтобы обезопасить стреляющую машину в угловой башне, а потом перейти к бросающей.

Витязь повернулся, оглядел суматоху вокруг. Схватил Шефа за плечо, сжал стальными пальцами.

- Ты сумасшедший. Сопляк! Сегодня ты сотворил великое дело. Но помни - сражаются ради денег. Деньги! - Он использовал норвежское слово fе, которое означает любой вид собственности: деньги, металлы, товары, скот. - Забудь на день о своих машинах, молодой молотобоец, и давай становиться богатыми!

- Но если мы...

Шеф почувствовал, как пальцы сильней сжали его ключицу.

- Я сказал тебе. И помни: ты по-прежнему карл в Армии, подобно всем нам. Мы сражаемся вместе и делим добычу. И клянусь сияющими сосками девы Герты, грабить мы будем вместе. Ступай в строй!

Через несколько мгновений пятьсот человек тесной колонной устремились по одной из улиц к центру города, направляясь прямо к собору. Шеф посмотрел вслед спинам, одетым в кольчуги, перехватил алебарду, с тоской оглянулся через плечо на оставшуюся позади небольшую группу.

- Иди, - посоветовал Ульф. - Не волнуйся, Бранд оставил достаточно людей, чтобы охранять добычу. Все будет разделено честно, и все это знают. Они здесь только чтобы отгонять англичан.

Колонна перешла на бег и одновременно образовала клин, который Шеф хорошо помнил с первой стычки. Дважды она встретила сопротивление: наспех воздвигнутую баррикаду поперек узкой улицы, отчаянные нортумбрийские таны рубили врагов, а крестьяне бросали с окружающих домов копья и камни. Викинги подбежали, обменялись ударами, ворвались в дома, ликвидировали лучников и копейщиков, пробили стену дома и вышли англичанам в тыл, действовали они без приказов и без задержек, со смертоносной уверенностью и быстротой. Каждый раз во время задержки Шеф пробивался все ближе к передним рядам, нацеливаясь на широкую спину Бранда. Он понял, что придется дать им возможность взять собор. Но может быть, когда добыча будет захвачена, бесценные сокровища, копившиеся веками, взяты под охрану, ему удастся получить людей и заняться машинами. И прежде всего он должен быть рядом с предводителями, чтобы спасти жизнь пленников, мастеров, строителей машин.

Викинги снова двинулись рысцой. Бранд теперь всего в нескольких рядах перед ним. Поворот узкой улицы, люди в центре колонны чуть замедлили ход, чтобы крайние держались с ними на одном уровне, и перед ними открылся собор. Он появился, как работа гигантов, всего в шестидесяти шагах, отделенный от других зданий площадью.

Тут тоже нортумбрийцы, они собрались для последней отчаянной схватки у дома своего Бога.

Викинги замедлили продвижение, высоко подняли щиты. Шеф, по-прежнему пробивавшийся вперед, неожиданно оказался на одном уровне с Брандом. Он увидел, как широкий меч нортумбрийца устремился к его шее.

Не задумываясь, парировал, услышал знакомый звук перерубленного лезвия, ударил вперед острием алебарды, повернул оружие, дернул, отводя в сторону разбитый щит противника. Стоя спиной к Бранду, сделал широкий взмах. Вокруг свободное пространство, за ним враги. Он снова взмахнул, лезвие алебарды свистнуло в воздухе, враги пытались увернуться от этого удара. Промах, еще один промах, но в это время викинги перестроились. Их клин двинулся вперед, мечи рубили со всех направлений. Вел воинов Бранд, он аккуратно взмахивал своим топором.

Волна нападающих прорвала строй защитников-англичан, перекатилась через них. Шеф обнаружил, что его пронесло вперед, в открытое пространство, прямо впереди двери собора, вокруг возбужденные выкрики.

Ослепленный неожиданным блеском, он увидел прямо перед собой - шафрановые пледы. Не поверил своим глазам. Улыбающееся лицо Мюртача, вогнавшего копье в землю. Линия копий, обвязанных веревкой, словно та нить, что охраняет святилище Торвина. Крики стихли.

- Хорошо пробежались, парни. Но здесь вы не нужны. Никто не переступит через веревку. Вы слышали?

Бранд вышел вперед, и Мюртач попятился, разведя руки.

- Спокойней, парни. Вы получите свою долю. Не сомневайтесь. Но все было решено через ваши головы. Вы получили бы свою долю, даже если бы ваше нападение не удалось.

- Они пришли с другой стороны, - крикнул Шеф. - Утром они не пошли за нами. Прорвались через западные ворота, пока мы атаковали с севера.

- Прорвались, как же! - послышался чей-то голос. - Да их впустили! Смотрите.

Из дверей собора, невозмутимый, как всегда, по-прежнему в алом и зеленом, вышел Айвар. Рядом с ним шел человек в одежде, которую Шеф не видел уже год, со дня смерти Рагнара, человек в пурпуре и белом, со странной высокой шапкой на голове, в руке украшенное золотом распятие из слоновой кости. Машинально он поднял руку в благословении. Сам архиепископ провинции Эофорвича Вульфхир Eboracensis.

- Мы договорились, - сказал Айвар. - Христиане впустили нас в город при условии, что сам собор будет не тронут. Я дал им свое слово. Все остальное наше: город, округ, королевская собственность - все. Но не собор и не собственность церкви. И христианские священники отныне наши друзья, они помогут нам выжать эту землю досуха.

- Но ты ярл Армии, - взревел Бранд. - Ты не имеешь права заключать сделки от своего имени, не спросив остальных.

Айвар театрально повел плечом, скорчив болезненное выражение.

- Я вижу, твоя рука в порядке, Бранд. Когда я тоже оправлюсь, нам с тобой нужно будет решить несколько дел. Но держись по ту сторону веревки! И людей своих удержи, чтобы они не пострадали.

- Мальчишек тоже, - добавил он, взглянув на Шефа.

Из-за собора подходили люди, сотни сторонников Рагнарсонов, вооруженные, свежие, уверенные. Они холодно разглядывали своих уставших товарищей. Среди них и Змееглазый, по бокам его два брата - мрачный Халвдан и Убби, со смущенным лицом. Опустив глаза в землю, он заговорил:

- Вы хорошо сражались. Простите, что для вас это сюрприз. На общей встрече мы все объясним. Но Айвар сказал правду. Не заходите за пределы веревки. Держитесь подальше от собора. А в остальном можете становиться богатыми.

- Ну, на это мало шансов, - выкрикнул кто-то. - Разве жрецы Христа кому-нибудь оставят золото?

Змееглазый не ответил. Его брат Айвар повернулся, сделал знак. За Рагнарсонами поставили столб, глубоко вогнали его в плотную землю прямо перед входом в собор. Дернули за веревку, и на столбе развевался знаменитый флаг Рагнарсонов - флаг Ворона, личное знамя братьев, он широко расправил крылья в знак победы.

Группа воинов, штурмовавших стены, только что собранная в единую колонну, медленно начала распадаться, переговариваясь, подсчитывая потери.

- Ну, значит собор у них, - сказал самому себе Шеф. - Но мы можем получить машины.

- Бранд, - окликнул он. - Бранд. Так я могу получить своих двадцать человек?

5

Группа людей сидела на бледном солнечном свете в безлистной зимней роще недалеко от Йорка. Их окружали натянутые на копья нити, на нитях яркие гроздья рябины. Собрались жрецы, все жрецы Пути, входившие в армию Рагнарсонов: Торвин, жрец Тора, Ингульф, жрец Идунн, но не только они. Был тут и Вестмунд, мореплаватель, наблюдатель звезд, жрец бога моря Ньорта; Гейрульф, летописец сражений, жрец Тюра; Скальдфинн, переводчик, жрец Хеймдалля. Самым уважаемым за свои видения-странствия в других мирах считался Фарман, жрец Фрея.

Внутри круга было воткнуто серебряное копье Отина рядом со священным огнем Локи. Но ни один жрец в Армии не брал на себя огромную ответственность копья Отина. А жрецов Локи никогда не было, хотя о его существовании никогда не забывали.

Внутри круга, но отдельно от жрецов сидели два мирянина: Бранд, витязь из Галланда, и Хунд, подмастерье Ингульфа. Они должны были давать показания и, если понадобится, советы.

Осматривая собравшихся, заговорил Фарман:

- Мы должны обсудить наше положение.

Молчаливые кивки в знак согласия. Эти люди не любят разговаривать без необходимости.

- Мы все знаем, что история мира, heimsins kringla, мирового круга, не предопределена. Но многие их нас много раз видели в своих видениях, каким может стать этот мир.

- Мир, которым правит один бог Христос. В котором тысячелетие люди подчиняются только ему и его жрецам. А в конце этого тысячелетия - всемирный пожар и голод. И на протяжении всего тысячелетия стремление оставить людей такими, каковы они есть, заставить их забыть об этом мире и думать только о следующем, загробном. Как будто судьба Рагнарока - битвы богов, людей и гигантов - уже решена, и люди обязательно одержат победу. - Лицо его застыло, как камень. Он снова оглядел собравшихся жрецов.

- Именно против этого мира мы выступаем, это будущее мы обязаны предотвратить. Вы помните, что в Лондоне я случайно услышал о смерти Рагнара Волосатые Штаны. И в моем видении мне открылось, что это один из тех моментов, когда мир может принять другой поворот. И потому я призвал Бранда, - он рукой указал на массивную фигуру в нескольких ярдах, - и попросил его отнести новость сыновьям Рагнара и сделать это таким образом, чтобы они не смогли отказаться от вызова. Мало кто остался бы живым после такого поручения. Но Бранд выполнил его, он выполнил свой долг перед всеми нами во имя того, кто придет с Севера. Придет с Севера, как верим мы, и направит мир на истинный путь.

Люди в круге притронулись к своим подвескам.

Фарман продолжал:

- Я считал, что братья Рагнарсоны, напав на христианские королевства Англии, послужат нашим целям, целям Пути. Глупо было мне считать, что я угадал цели богов. Глупо считать, что что-то доброе может произойти от зла Рагнарсонов. Они не христиане, но то, что они делают, придает христианам силы. Пытки. Насилия. Создание хеймнаров.

Вмешался Ингульф, хозяин Хунда:

- Айвар - это отродье Локи, он послан, чтобы на земле воцарилось зло. Его видели по другую сторону - и не в облике человека. Его нельзя использовать ни для каких целей.

- Это мы теперь видим, - ответил Фарман. - Он не только не сломил силу церкви Христа, он заключил с ней союз. В своих собственных интересах - и только такой дурак, как архиепископ, может довериться ему. Но пока они оба от этого стали сильнее.

- А мы беднее! - воскликнул Бранд, забыв об уважении к жрецам.

- Но стал ли Айвар богаче? - спросил Вестмунд. - Не понимаю, что получили Айвар и его братья от этой сделки. Кроме доступа в Йорк.

- Могу объяснить, - сказал Торвин. - Потому что я обдумал это дело. Мы все видели, какие плохие здесь деньги. Мало серебра, много свинца, много меди. Куда ушло серебро? Даже англичане спрашивают друг друга об этом. Я могу вам сказать. Его взяла церковь.

- Мы не представляем, даже Айвар не знает, насколько богата церковь Нортумбрии. Она здесь уже двести лет и все время принимает дары в золоте и серебре, получает землю. А из земли извлекает еще серебро; а из тех земель, которыми пока не владеют, священники выжимают еще больше. За то, что побрызгают ребенка водой, за то, что освятят брак, наконец за то, что похоронят в святой земле и устранят угрозу вечных мук, - мук не за грехи, а за то, что не заплатили церкви.

- Но что они делают со всем этим серебром? - спросил Фарман.

- Делают украшения для своего бога. Все оно теперь в соборе, такое же бесполезное, как когда лежало в земле. Серебро и золото в церковных чашах, в больших распятиях и покровах, в плитах, покрывающих алтарь, и в ящиках, в которых лежат мощи святых. Все это из денег. Чем богаче церковь, тем меньше серебра в монетах. - И он с отвращением покачал головой.

- Церковь ничего не отдаст, а Айвар даже не знает, что у него в руках. Жрецы обещали ему собрать монеты со всего королевства и переплавить их. Очистить от других металлов и оставить только серебро. А потом отчеканят ему новые монеты. Монеты Айвара Победоносного, короля Йорка. И Дублина также.

- Может, Рагнарсоны не станут богаче. Но они станут сильнее.

- А Бранд, сын Барна, беднее! - послышался гневный голос.

- Вот чего мы добились, - подвел итог Скальдфинн, - мы помогли объединиться жрецам Христа и Рагнарсонам. Ты уверен теперь в твоих видениях, Фарман? А что же с историей мира и его будущим?

- Но одного я тогда во снах не видел, - ответил Фарман. - А с тех пор видел, и не раз. Это этот парень Скейф.

- Его зовут Шеф, - поправил Хунд.

Фарман кивнул.

- Подумайте. Он бросил вызов самому Айвару. Он сражался на хольмганге. Он прорвал стены Йорка. И он пришел на нашу встречу и сказал, что пришел с Севера.

- Он только имел в виду, что пришел из северной части королевства, из Норфолка, - возразил Хунд.

- Что он имел в виду - это одно, а что имели в виду боги - совсем другое, - сказал Фарман. - Не забудьте также: я видел его на той стороне. В доме самих богов.

- И еще одно в нем необычно. Кто его отец? Ярл Сигварт себя считает его отцом. Но так утверждает только его мать. И мне приходит в голову, что парень этот - начало крутого поворота, центр круга, хотя сам об этом не догадывается. И я должен спросить его друзей и тех, кто его знает:

- Безумен ли он?

Все медленно повернулись к Ингульфу. Тот поднял брови.

- Безумен? Лекари таким словом не пользуются. Но поскольку вы так ставите вопрос, я вам отвечу. Да, конечно, этот Шеф безумен. Подумайте сами...

Хунд отыскал своего друга, как и заранее догадывался, среди груды обгоревшего дерева и изогнутого металла в северо-восточной башне, над Олдварком, в окружении группы заинтересованных носителей подвесок.

- Разобрался? - спросил Хунд.

Шеф поднял голову.

- Я думаю, что знаю теперь ответ. Около каждой машины был монах, его обязанность - уничтожить машину, чтобы ее не захватили. Они это начали делать, а потом убежали в собор. Но оставшиеся не хотели следить за горением. Захватили этого раба. - Он указал на англичанина в железном ошейнике, которого окружали викинги. - Он мне рассказал, как работают машины. Я не пытался ее восстановить, но теперь знаю.

Он указал на груду обгоревших балок и кусков металла.

- Это машина, которая выпускает стрелы.

- Видишь, пружина не из дерева, из веревки. Скрученная веревка. Вот эта ось поворачивается и натягивает веревку, а веревка прикладывает все больше и больше силы к тетиве. Если в нужный момент отпустить тетиву...

- Бам! - сказал один из викингов. - И прощай старый Тонни.

Взрыв хохота. Шеф указал на зубчатое колесо в раме.

- Видишь на них ржавчину? Они очень старые. Не знаю, давно ли ушли римляне. Но с тех пор эти штуки лежали в арсенале. И сделали их не монахи из собора. Они могут ими только пользоваться.

- А что с большой машиной, метавшей камни?

- Она обгорела сильнее. Но я знал, как она устроена, еще до того, как мы перебрались через стены. У монахов все это в книгах, и есть запасные части, оставшиеся от старых времен. Так говорит раб. Но мне жаль, что ее сожгли. И хотелось бы взглянуть на книгу, в которой говорится об этих машинах. И еще книгу о числах.

- Эркенберт - мастер чисел, - неожиданно сказал раб, уловив слово на норвежском в английском произношении Шефа. - Он arithmeticus.

Несколько викингов схватились за свои подвески. Шеф рассмеялся.

- Arithmeticus он или нет, но я могу построить машины получше. Много машин. Троллы говорят, что слышали, как один из монахов говорил о себе и о римлянах, что христиане теперь - это карлики на плечах гигантов. Ну, что ж, может, у них и есть гиганты, с их книгами и старыми машинами, старыми стенами, оставшимися из прежних времен. Но они все равно карлики. А мы, мы...

- Не произноси этого, - вмешался один из викингов, выступая вперед. - Не произноси злого слова, Скейф Сигвартсон. Мы не гиганты, а гиганты - iotnar - враги богов и людей. Я думаю, ты это знаешь. Разве ты их не видел?

Шеф медленно кивнул, вспомнив свой сон о незавершенной стене и о гигантском неуклюжем хозяине жеребца. Окружающие зашевелились, переглянулись.

Шеф бросил на пол металлическую деталь, которую держал в руках.

- Отпусти раба, Стейнульф, в награду за то, что он нам рассказал. Покажи ему, как выбраться, чтобы Рагнарсоны его не схватили. Мы можем теперь делать свои машины без него.

- А у нас есть на это время? - спросил викинг.

- Нужно только дерево. И немного работы у горна. До собрания Армии еще два дня.

- Это новое знание, - добавил один из слушателей. - Торвин велит нам это делать.

- Встретимся здесь завтра утром, - решительно закончил Шеф.

Уходя, один из викингов сказал:

- Это будут долгие дни для короля Эллы. По-собачьи поступил христианский архиепископ, отдав его в руки Айвара. У Айвара есть кое-что для него в запасе.

Шеф посмотрел в спины уходящим, потом повернулся к другу.

- Что это у тебя?

- Лекарство от Ингульфа. Для тебя.

- Мне не нужно лекарство. От чего оно?

Хунд колебался.

- Он говорит, что оно тебя успокоит. И - позволит тебе вспомнить.

- А что плохого с моей памятью?

- Шеф, Ингульф и Торвин говорят - ты забыл даже, что мы лишили тебя глаза. Торвин держал тебя, Ингульф накалял иглу. А я - я уколол ею. Мы сделали это только для того, чтобы не сделал какой-нибудь мясник Айвара. Но они говорят: неестественно, что ты даже не упоминаешь об этом. Они считают, что ты забыл об этом. И забыл о Годиве, ради которой явился в лагерь.

Шеф смотрел на маленького помощника лекаря с серебряной подвеской-яблоком.

- Скажи им, что я ни на миг ничего не забывал.

- Но все же прими лекарство. - Хунд протянул руку.

- Он принял лекарство, - сказал Ингульф.

- Шеф как птица в старом предании, - заметил Торвин. - Том самом, в котором рассказывается, как англичане на севере стали христианами. Говорят, когда король Эдвин созвал совет, чтобы обсудить, должен ли он и его королевство отказаться от веры отцов и принять новую, жрец асов сказал, что должны, потому что поклонение старым богам не принесло никакой пользы. Но другой советник сказал - и это истинная история, - что ему наш мир кажется королевским залом в зимний вечер: в нем тепло и светло, но снаружи темно и холодно, и там невозможно что-нибудь увидеть.

- И в этот зал, - сказал советник, - влетает птица, на мгновение оказывается в тепле и свете, а потом снова улетает на холод и во тьму. И если бог Христос может точнее сказать нам, что происходит с человеком до его рождения и после смерти, - продолжал советник, - то мы должны больше узнать о его учении.

- Хорошая история, и в ней правда, - сказал Ингульф. - Я понимаю, почему ты сравниваешь Шефа с этой птицей.

- Он может быть - но может и не быть кем-то иным. Когда Фарман видел его в своем видении в жилище богов, в Асгарде, Шеф занял место кузнеца богов Волунда. Ты не знаешь эту историю, Хунд. Волунд был захвачен и порабощен злобным королем Нитхадом, ему подрезали сухожилия, чтобы он мог работать, но не мог убежать. Но Волунд заманил сыновей короля к себе в кузницу, убил их, сделал пряжки из их глаз и ожерелья из их зубов и дал из отцу, своему хозяину. Заманил дочь короля в кузницу, одурманил ее пивом и изнасиловал.

- Но зачем он это сделал? Ведь он оставался пленником, - спросил Хунд. - Если был хром и не мог убежать?

- Он был великим кузнецом, - ответил Торвин. - Королевская дочь проснулась, пошла к отцу и рассказала ему все, и король пришел, чтобы замучить своего раба-кузнеца. И тогда Волунд надел крылья, которые тайно сковал в кузнице. И улетел, смеясь над теми, кто считал его калекой.

- Так почему же Шеф подобен Волунду?

- Он видит вверху и внизу. Он видит то, чего не видят другие. Это великий дар, но боюсь, это дар Отина. Отина, всеобщего отца. Отина Больверка, Отина, отца зла. Твое лекарство поможет ему увидеть сон, Ингульф. Но что будет в этом сне?

Засыпая, Шеф думал о вкусе. Лекарство Ингульфа имело вкус меда, оно очень отличалось от горьких снадобий, которые обычно они с Хундом составляли. Но наряду со сладостью был и какой-то другой вкус. Плесень? Грибы? Он не знает. Что-то сухое и гнилое. И как только выпил, понял, что ему что-то предстоит.

Но сон его начался так же, как и многие предыдущие, задолго до того, как начались его беды. Даже до того, как он узнал, что ему предстоит стать троллом.

Он плывет по воде. Сила гребков удваивается и утраивается, и берег остается далеко позади, и он плывет теперь быстрее, чем скачет лошадь. Постепенно он поднимается над водой и летит в воздухе, сначала невысоко, потом страх оставляет его, и он поднимается все выше и выше, как птица. Местность под ним зеленая и солнечная, повсюду свежая весенняя листва, луг постепенно повышается, становится освещенным солнцем плоскогорьем. И вдруг становится темно. Перед ним гигантский столб темноты. Он знает, что был тут раньше. Но тогда он был в этом столбе и смотрел наружу, и он не хочет снова увидеть то, что видел тогда. Он видел короля Эдмунда, с печальным измученным лицом, с собственным позвоночником в руках. Если сейчас будет осторожен, не станет оглядываться, может быть, не увидит его на этот раз.

Медленно, осторожно он приближается к темному столбу. Это гигантский ствол дерева. К нему пригвождена, как он заранее и знал, фигура, и у нее в одном глазу торчит игла. Он всматривается в лицо: не его ли оно?

Нет. Здоровый глаз закрыт. Кажется, им не интересуются.

Над головой фигуры повисли две черные птицы с черными клювами: вороны. Они смотрят на него яркими глазами, с любопытством наклоняют головы. Расправленные крылья слегка дрожат, птицы без усилий парят в воздухе. Фигура - это Отин, или Вуден, вороны - его постоянные спутники.

Как же их зовут? Это очень важно. Он знал их имена. По-норвежски они звучат... да, верно - Хугин и Мунин. По-английски это будет Хайг и Майн. Хугин - Хайг. Это значит "мозг". Но ему не это нужно. Словно освобожденный, ворон летит вниз, садится на плечо хозяина.

Мунин - Майн. Это значит "память". Вот что ему нужно. Но за это придется платить. У него есть друг, защитник среди богов, это он уже знает. Но это не Отин, что бы ни думал Бранд. Он знает, какой должны быть цена. Снова непрошенно в памяти возникает стих - на английском. В нем описан повешенный на виселице, он раскачивается, не способный пошевелить рукой, и к нему слетаются вороны...

Они приходят за его глазами. За глазом. Птица уже здесь, так близко, что закрыла все поле зрения, ее черный клюв, как стрела, всего в дюйме от глаза. Не от здорового глаза. От того, что не видит. Того, что он уже потерял. Но это воспоминание о том времени, когда у него еще был этот глаз. Руки его опущены, он не может ими двигать. Это потому, что их держит Торвин. Нет, на этот раз он может ими двигать, но не должен. Не будет.

Птица понимает, что он не будет двигаться. С торжествующим криком она устремляется вперед, глубоко погружает клюв в его глаз и мозг. Его пронзает бело-горячая волна боли, и в памяти вспыхивают слова, слова обреченного короля.

Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,

Лежат старые короли, под ними их корабли.

Глубоко внизу они спят, охраняя свой дом.

Проведи плоскую линию в четыре пальца шириной

От подземной могилы на север.

Здесь лежит Вуффа, сын Веххи.

Он караулит сокровище. Ищи, кто осмелится.

Он выполнил свой долг. Птица отпускает его. И он сразу падает с дерева, беспорядочно поворачиваясь, руки его по-прежнему неподвижны, он летит к земле, до которой много миль. Много времени, и есть о чем подумать. А руки не нужны. Он может теперь поворачивать тело, куда хочет, он поворачивается, пока не смотрит снова на солнце, продолжает опускаться и мягко подлетает к тому месту, где на соломенном матраце лежит его тело.

Странно видеть отсюда землю, с ее людьми, армиями, торговцами, которые приходят и уходят, многие ужасно торопятся, но с его места, с высоты в двадцать миль, видно, что они совсем не движутся. Он видит болота, видит море, видит кучевые облака, видит курганы под зеленым дерном. Он запомнит это и подумает в другое время. Теперь у него только одна обязанность, и он ее выполнит, как только душа его вернется на место, в тело, которое он уже видит на соломенном матраце, тело, в которое он входит...

Шеф мгновенно проснулся.

- Я должен запомнить, но я не умею писать! - в отчаянии воскликнул он.

- Я умею, - сказал Торвин. Он стоит в шести футах, его едва видно при прикрытом огне.

- Ты умеешь? Писать, как христиане?

- Да, я умею писать, как христиане, но я умею писать и по-норвежски, как жрец Пути. Я умею писать рунами. Что я должен записать?

- Пиши быстро, - сказал Шеф. - Я узнал это у Мунина, узнал ценой боли.

Торвин не отрывал взгляда от таблички, в руке он держал нож, готов был вырезать.

Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,

Лежат старые короли, под ними их корабли...

- Трудно писать по-английски рунами, - заметил Торвин. Но говорил он это еле слышно.

Три недели спустя после того дня, когда христиане празднуют рождение своего бога, Армия - обеспокоенная и в дурном настроении - собралась на открытой площадке за пределами города, у восточной стены. Семь тысяч человек заняли много места, особенно полностью вооруженные и закутавшиеся от холода и слякоти. Но после того как Шеф сжег тут оставшиеся дома, образовалось достаточно места, и все встали грубым полукругом от стены до стены.

В середине полукруга стояли Рагнарсоны и их приспешники, над ними флаг Ворона. В нескольких шагах от них в окружении шафрановых пледов стоял черноволосый король - бывший король Элла. Со своего места в тридцати ярдах Шеф видел, что у короля бледное лицо, белое, как яичный белок.

Ибо Элла был обречен. Армия еще этого не провозгласила, но это неминуемо, как судьба. Скоро Элла услышит звон оружия, которым Армия обозначает свое согласие. А потом за него примутся, как принимались за Шефа, за короля Эдмунда, за короля Мельгуалу и других ирландских королей, на которых Айвар отточил свои зубы и технику. Надежды для Эллы нет. Это он бросил Рагнара в орм-гарт. Даже Бранд, даже Торвин признавали, что сыновья имеют право на месть. Не только право - обязанность. А Армия проследит, чтобы это было сделано хорошо и как подобает воинам.

Но определялась и судьба остальных предводителей. Не только Элла рискует здесь. Ни Айвар Рагнарсон, ни сам Сигурт Змееглазый не могут быть уверены, что уйдут с собрания с целой шкурой или с неповрежденной репутацией. В воздухе чувствовалось напряжение.

Когда солнце дошло до середины короткого английского зимнего дня, Сигурт обратился к Армии.

- Мы Великая Армия, - провозгласил он. - Мы встретились, чтобы поговорить о том, что сделано и что еще нужно сделать. У меня есть что сказать. Но я слышал, в Армии есть люди, недовольные тем, как был взят город. Может ли кто-нибудь из них открыто выступить перед всеми нами?

Из кольца вышел человек, прошел на середину открытого места и повернулся, чтобы все его слышали. Это был Скули Лысый, тот самый, что повел вторую башню, но до стены ее не довел.

- Подставка, - прошептал Бранд. - Ему заплатили, чтобы он говорил, но не очень зло.

- Я недоволен, - сказал Скули. - Я вел свой экипаж на штурм стен города. Я потерял десять человек, включая моего зятя, хорошего человека. Мы поднялись на стену и прорвались до самого собора. Но нам помешали его ограбить, а это наше право. И мы узнали, что нам не обязательно было терять людей, потому что город и так был взят. Мы не получили ни добычи, ни компенсации. Почему ты выпустил нас на штурм стен, как дураков, Сигурт, когда знал, что этого не нужно?

Одобрительный гул, выкрики из экипажей Рагнарсонов. В свою очередь вперед вышел Сигурт, взмахом руки заставил всех смолкнуть.

- Благодарю Скули за его слова и признаю, что в них есть правда. Но я хочу сказать две вещи. Во-первых, я не думал, что штурм не нужен. Мы не были уверены, что удастся договориться. Жрецы могли лгать нам. Или король мог узнать и приставить своих людей к воротам, которые должны были нам открыть. Если бы мы сказали всей Армии, какой-нибудь раб мог бы подслушать и передать новость. Поэтому мы держали ее про себя.

А во-вторых, я хочу сказать вот что: я не верил, что Скули и его люди перейдут через стену. Я думал, что они и до стены не дойдут. Эти машины, эти башни - мы такого никогда раньше не видели. Я думал, это игрушка, и все закончится несколькими стрелами и пролитым потом. Если бы я считал по-другому, я приказал бы Скули не рисковать жизнью и не тратить людей. Я ошибся, и мне жаль этого.

Скули с достоинством кивнул и отправился на место.

- Недостаточно! - выкрикнул кто-то из толпы. - А как же компенсация? Вира за наши потери?

- Сколько ты получил от жрецов? - крикнул другой. - И почему мы все это не делим?

Сигурт снова поднял руку.

- У меня еще есть что сказать. Я спрашиваю Армию: для чего мы здесь?

Вперед выступил Бранд, взмахнул топором, шея его напряглась в могучем крике: "Деньги!"

Но даже его голос был заглушен хором: "Деньги! Богатство! Золото и серебро! Дань!"

Когда шум стих, Сигурт снова заговорил. Шеф понял, что он прочно держит в руках всю Армию. Все идет по его плану, даже Бранд в нем участвует.

- А для чего вам деньги? - спросил Сигурт. Смятение, сомнение, разные выкрики, разные ответы, иногда непристойные.

Сигурт перекричал их:

- Я вам скажу. Вы хотите купить дома место, чтобы за вас обрабатывали землю, а вы чтобы больше не притрагивались к плугу. А теперь я скажу вам вот что: здесь не хватит денег для того, что вам нужно. Нет хороших денег! - Он презрительно бросил горсть монет на землю. Люди узнали в них бесполезные монеты из неценных металлов, которых у них и так достаточно.

- Но это не значит, что мы не можем получить то, что нам нужно. Просто на это потребуется время.

- На что время, Сигурт? Время, чтобы вы могли спрятать вашу добычу?

Змееглазый сделал шаг вперед, его странные глаза с белым ободом осматривали толпу в поисках человека, обвинившего его. Рука его легла на рукоять меча.

- Я знаю, это открытая встреча, - сказал он, - и все могут говорить тут свободно. Но если кто-то обвиняет меня и братьев, что мы вели себя недостойно воинов, мы призовем его к ответу за пределами этой встречи.

- А теперь я говорю вам. Мы взяли дань с собора, верно. Те из вас, кто штурмовал стены, тоже получили добычу от мертвых и из домов за стеной. Все мы получили выгоду от того, что вне собора.

- Но все золото в соборе! - крикнул Бранд, все еще в ярости. Он далеко вышел из рядов, чтобы все его видели.

Холодный взгляд Сигурта.

- Я скажу вам. Мы соберем все взятое: дань, добычу - все и разделим по экипажам, как всегда было в обычае Армии. А затем мы наложим новую дань на это королевство, она должна быть доставлена до конца зимы. Конечно, нам заплатят плохим металлом. Но мы возьмем его и выплавим серебро, а из него начеканим свои монеты. И их разделим, и каждый получит свою долю. И еще одно. Чтобы сделать это, нам нужна чеканка.

Гул от повторения незнакомого слова.

- Нам нужны люди, которые умеют это делать, и инструменты. Все это есть в соборе. Эти люди - христианские жрецы. Я никогда этого не говорил, но теперь скажу:

- Мы заставим жрецов работать на нас.

Разногласия в Армии долго не утихали, многие выходили из рядов и начинали говорить. Шеф видел, что точка зрения Сигурта побеждает, люди устали от не приносящего выгоды грабежа. Но было и сопротивление - со стороны последователей Пути, тех, кто просто не любил христиан и не доверял им, тех, кто не хотел задерживаться на зиму.

И сопротивление это не слабело. Насилие на такой встрече - дело неслыханное, и наказания за него исключительно суровые. Но это толпа вооруженных людей, вплоть до кольчуги, щита и шлема, и люди эти привыкли сражаться. И всегда существовала вероятность взрыва. Шеф подумал, что Змееглазому что-то нужно сделать, нужно взять толпу под контроль. В этот момент вниманием Армии завладел Эгил из Скейна, тот самый, что подвел башню к стене, он произнес яростную речь о предательском характере христиан.

- И еще одно, - кричал он. - Мы знаем, что христиане никогда не держали своего слова перед нами, потому что считают, что только верящие в их бога будут жить после смерти. Но я скажу вам, что они еще опаснее. Они учат и других забывать, что такое слово. Человек может сказать сегодня одно, а завтра другое, потом прийти к жрецу и попросить прощения, и все его прошлое стерто, как хозяйка подтирает задницу ребенка. Я вам это говорю! Вам, сыновья Рагнара!

Он повернулся лицом к братьям, вызывающе подошел ближе - смелый человек, подумал Шеф, и очень рассерженный. Отбросил свой плащ, чтобы показать всем серебряный рог - символ Хеймдалля.

- Помните ли вы смерть своего отца, которую он встретил в орм-гарте, здесь, в этом городе? Помните вашу похвальбу в зале в Роскильде, когда вы стояли на колоде и давали клятвы Браги?

- Что бывает с нарушителями клятв в мире, в который верим мы? Вы забыли об этом?

Кто-то поддержал его из толпы - глубокий голос и серьезный. Это Торвин, понял Шеф, он читает строки из священной поэмы:

Там люди корчатся в горе и боли,

Убийцы-волки и проклятые люди.

Нитхогг сосет кровь из обнаженных тел,

Волк терзает их. Вы тоже хотите этого?

- Проклятые люди! - закричал Эгил. Он пошел на свое место, повернувшись к Рагнарсонам спиной. Однако они казались довольными, словно испытали облегчение. Они знали, что кто-нибудь скажет это.

- Нам бросили вызов, - впервые заговорил Халвдан Рагнарсон. - Позвольте ответить. Вы все хорошо знаете, что сказали мы в зале в Роскильде, и сказали мы вот что. Я поклялся, что вторгнусь в Англию и отомщу за отца. - Все четверо братьев начали повторять в один голос:

- И мы тоже. А Сигурт, он поклялся...

- ...победить всех королей Англии и подчинить их нам.

- Двоих я победил, остальные последуют за ними.

Крики одобрения от приспешников Рагнарсонов.

- А Айвар поклялся...

- ...отомстить черным воронам, христианским жрецам, которые посоветовали бросить отца в орм-гарт.

Мертвая тишина. Заговорил Айвар.

- Я не сделал этого. Но дело не закончено и не забыто. Помните: все черные вороны теперь в моих руках. И я решу, когда сжать руки.

По-прежнему мертвая тишина. Айвар продолжал:

- Убби, мой брат, обещал...

Братья снова вместе сказали:

- ...захватить короля Эллу и предать его пыткам, чтобы отомстить за смерть Рагнара.

- И мы сделаем это, - сказал Айвар. - Итак, две наши клятвы выполнены, и двое из нас правы перед Браги, богом клятв. А остальные две мы еще исполним.

- Приведите пленного!

Мюртач и его отряд уже подталкивали пленника вперед. Шеф понял, что Рагнарсоны на это и рассчитывали, чтобы изменить настроение толпы. Он вспомнил юношу, который вел его мимо загонов для рабов в лагере на Стуре, вспомнил его рассказы о жестокости Айвара. Жестокость всегда на кого-то производит впечатление. Однако было неясно, произведет ли она впечатление на эту толпу.

Эллу поставили перед Армией и начали вбивать в землю толстый столб. Король еще больше побелел, черные волосы и борода выделялись еще отчетливей. Рот ему не заткнули, он был открыт, но из него не доносилось ни звука. И на щеке у него кровь.

- Айвар перерезал ему голосовые связки, - неожиданно сказал Бранд. - Так поступают со свиньями, чтобы они не визжали. А для чего жаровня?

Гадгедлары с замотанными руками поднесли жаровню, полную раскаленных углей. Торчавшее из нее железо уже зловеще раскалилось докрасна. Толпа зашевелилась и зашумела, кое-кто начал проталкиваться вперед, чтобы лучше видеть, другие почувствовали, что это отвлечение от настоящего дела, но не знали, как поступить.

Мюртач неожиданно сорвал плащ с обреченного человека, так что он оказался совершенно обнаженным перед всеми, на нем не было даже набедренной повязки.

Смех, язвительные выкрики, разочарованные возгласы. Четверо гадгедларов схватили короля и растянули ему руки и ноги. Подошел Айвар, в руке его сверкнул нож. Айвар склонился к животу короля, всего в десяти ярдах от ошеломленного ужасом Шефа. Вздрагивание, король забил руками и ногами, но их безжалостно держали четверо отступников.

Айвар отошел, в руке у него было что-то сине-серое и скользкое.

- Он разрезал ему живот и вытащил кишки, - объяснил Бранд.

Айвар подошел к столбу, осторожно, но крепко потянул за разворачивающуюся кишку, с улыбкой глядя на лицо короля, на котором застыло выражение боли и отчаяния. Он взял молот и прибил свободный конец, который держал в руке.

- Теперь, - провозгласил он, - король Элла будет ходить вокруг столба, пока не вытащит собственное сердце и не умрет. Давай, англичанин. Чем быстрее пойдешь, тем быстрее все закончится. Но тебе придется сделать несколько оборотов. По моим подсчетам, тебе предстоит пройти десять ярдов. Разве я так много прошу? Начинай, Мюртач.

Тот подошел с раскаленным железом и поднес его к ягодицам короля. Конвульсивный рывок, лицо короля посерело, он медленно двинулся.

Худшая смерть, какой может ожидать человек, подумал Шеф. Ни гордости, ни достоинства. Единственная возможность - делать, что говорят враги, и слышать их насмешки. Знать, что все равно это придется сделать, и быть не в состоянии сделать быстро. Раскаленное железо за спиной не позволяет даже выбрать свой ритм шага. И нет даже голоса, чтобы крикнуть. И все время из тебя выходят твои собственные внутренности.

Шеф молча передал алебарду Бранду и скользнул в толпу толкающихся, вытягивающих шеи зрителей. Из башни, где его помощники остались присматривать за машиной, высовываются лица. Когда там поняли, чего он хочет, спустили веревку. Шеф по стене поднялся в знакомый чистый запах свежеспиленного дерева и свежекованого железа.

- Он обошел вокруг столба три раза, - сказал один из викингов в башне, с фаллосом Фрея на шее. - Так не должен умирать человек.

Стрела на месте, машину развернули - еще вчера ее поместили на пару прочных колес. Тетива натянута, расстояние около трехсот ярдов, будет чуть высоко.

Шеф нацелил стрелу в основание раны на животе короля, тот в это время начинал четвертый круг, раскаленное железо поторапливало его. Шеф медленно отпустил зажим.

Глухой удар, стрела чуть дрогнула, точно пронзив грудь Эллы и его сердце, и вонзилась в землю у ног Мюртача. Короля силой удара отбросило вперед, и Шеф видел, как изменилось выражение его лица. Покойся в мире.

Медленно толпа зашевелилась, все повернулись к башне, из которой выстрелили. Айвар склонился к трупу, распрямился, тоже повернулся, сжав кулаки.

Шеф взял одну из новых алебард и спустился по стене. Он хотел, чтобы его узнали. На краю полукруга он остановился, перепрыгнул на возвышение.

- Я только карл, - сказал он, - не ярл. Но я хочу сказать Армии три вещи.

- Во-первых, сыновья Рагнара занялись выполнением этой свой клятвы, потому что не хотят выполнить остальные.

- Во-вторых, что бы ни говорил Змееглазый, когда он проскользнул в Йорк через ворота, открытые черными монахами, он совсем не об Армии думал. Он думал о своей выгоде и о выгоде братьев. Он не собирался сражаться и не будет делиться.

Гневные крики, гадгедлары начали приближаться к месту, где стоял Шеф. Им мешали, хватали за пледы. Шеф еще более возвысил голос, чтобы перекричать шум.

- И в-третьих: обращаться с человеком и воином так, как они с королем Эллой, это не drengskarp. Я назову это nithinsverk.

Поступок nithin, нитина, человека без чести, без законных прав, он хуже изгнанника. Хуже позора для карла - и ярла тоже, - чем быть провозглашенным нитином перед всей Армией, быть не может. Если Армия согласится.

Послышались одобрительные крики. Шеф видел Бранда, тот поднял топор и готов был ударить, его люди столпились вокруг него, выставив щиты и не пропуская сторонников Рагнарсонов. Поток людей с противоположной стороны полукруга устремился на соединение с ними, во главе с Эгилом, жрецом Хеймдалля. А кто еще там идет? Сигварт, лицо его побагровело, он выкрикивает ответ на какое-то оскорбление. Скули Лысый дрогнул у трупа Эллы, Убби что-то крикнул ему.

Вся Армия пришла в движение. Начала делиться. И через сто ударов сердца между двумя группами людей образовалось пространство, обе группы начали еще дальше отходить друг от друга. Во главе отдаленной - Рагнарсоны, во главе ближней - Бранд, Торвин и еще несколько.

- Путь против остальных, - прошептал Поклоняющийся Фрею у него за спиной. - Два к одному в их пользу, я бы сказал.

- Ты расколол Армию, - сказал гебридец, из экипажа Магнуса. - Смелый поступок, но торопливый.

- Машина была заряжена, - ответил Шеф, - мне оставалось только выстрелить.

6

Армия отходила от Йорка под начавшими падать с безветренного неба снежными хлопьями. Не Великая Армия. Великая Армия больше никогда не будет существовать. Часть прежней Великой Армии отказалась признавать руководство Рагнарсонов и не желала вступать с ними в союз - примерно двенадцать долгих сотен, две тысячи четыреста человек по римскому счету. С ними их верховые и вьючные лошади и мулы, пятьдесят телег, нагруженных добычей: бронзой и железом, кузнечным инструментом и точильными камнями, вместе с ящиками плохой монеты и небольшим количеством настоящего серебра, полученного при дележке. И еще груз раненых, которые не могли идти или ехать верхом.

За их уходом следила с городских ворот оставшаяся часть армии. Кое-кто из молодежи кричал и насмехался, даже выпустили несколько стрел в землю за уходящими прежними товарищами. Но молчание уходящих и предводителей остающихся быстро их охладило. Остающиеся плотнее запахнули плащи, посмотрели на небо, на низкий горизонт, на побитую морозом траву на склонах вокруг города. И были благодарны за то, что у них есть где переночевать, есть запас дров, окна закрыты, а стены не пропускают сквозняки.

- До рассвета снег пойдет сильнее, - сказал Бранд; он ехал в тылу колонны, в самом опасном месте, на случай если Рагнарсоны решатся все же ударить.

- Ты ведь северянин, - ответил Шеф. - Я думал, снег тебя не тревожит.

- Да, пока стоит мороз, - ответил Бранд. - Но если сначала пойдет снег, а потом растает, как это постоянно бывает в этой стране, нам придется идти по грязи. Люди устают, лошади тоже, движение замедляется. И в таких условиях нужно больше пищи. А знаешь, сколько времени нужно быку, чтобы наесться? Но мы должны отойти подальше от тех, кто остался сзади. Невозможно сказать, что они сделают.

- А куда мы идем? - спросил Шеф.

- Не знаю. И вообще, кто ведет эту армию? Все считают, что ты.

Шеф в ужасе замолчал.

Последние закутанные фигуры арьергарда исчезли за разрушенными домами внешнего Йорка, и Рагнарсоны на стене повернулись друг к другу и переглянулись.

- Хорошо, что избавились, - сказал Убби. - Меньше ртов кормить, меньше рук, чтобы делить. Да и что такое несколько сотен последователей Пути? Мягкие руки, слабые желудки.

- Никто не назовет Вигу-Бранда мягкоруким, - ответил Халвдан. После хольмганга он не торопился поддержать братьев в их нападках на Шефа и его сторонников. - И там не все последователи Пути.

- Неважно, кто они, - сказал Сигурт. - Теперь они враги. Это все, что нам нужно знать. Но пока мы не можем еще сражаться с ними. Нужно удержать...

И он ткнул пальцем в небольшую группу, стоявшую в нескольких ярдах от них на стене: архиепископ Вульфхир и несколько черных монахов, среди них тощий дьякон Эркенберт, теперь глава чеканной мастерской.

Айвар неожиданно рассмеялся. Трое братьев беспокойно взглянули на него.

- Нам не нужно сражаться с ними, - сказал Айвар. - Их собственное проклятие идет вместе с ними. С некоторыми так бывает.

Вульфхир тоже смотрел на уходящую колонну.

- Кое-кто из кровожадных волков ушел, - сказал он. - Если бы они ушли раньше, может, нам не понадобилось бы договариваться с остальными. Но теперь они за нашими воротами. - Он говорил на латыни, чтобы посторонние не поняли.

- В эти тяжелые дни испытаний мы должны жить мудростью змеи, - ответил на том же языке Эркенберт, - и хитростью голубки. Но наши враги: и те, что в городе, и ушедшие - могут быть побеждены.

- Тех, что внутри, я понимаю. Их сейчас меньше, и с ними можно снова сразиться. Не мы, из Нортумбрии, будем сражаться с ними. Короли юга: Бургред из Мерсии, Этельред из Вессекса. Поэтому мы послали изувеченного тана в Восточную Англию подвешенным между двумя пони. Он покажет королям юга, кто такие викинги, и пробудит их дремлющий дух.

- Но каковы твои планы, Эркенберт, относительно ушедших? Что мы можем с ними сделать посреди зимы?

Маленький дьякон улыбнулся.

- Те, что ушли, нуждаются в пище. Грабители с севера привыкли отбирать ее. Но каждый кусок, который они отбирают, лишает еды детей, а до весны еще далеко. Даже мужики в таких условиях будут сражаться.

- Я позаботился, чтобы об их приходе стало известно заранее.

Нападения начались, как только стемнело и кончился короткий зимний день. Вначале всего лишь небольшие задержки: крестьянин появлялся из-за дерева, бросал камень или выпускал стрелу и тут же убегал, даже не посмотрев, попал ли он. Потом небольшая группа подошла поближе. Викинги сняли луки, постарались сохранить тетивы в сухости, начали отстреливаться. Или укрывались за щитами, пропускали стрелы и выкрикивали оскорбления и насмешки, приглашали врага остановиться и сражаться. Потом один, раздраженный, бросил копье в фигуру, подошедшую слишком близко, промахнулся и с бранью вышел из строя, чтобы подобрать копье. На мгновение его скрыл снежный вихрь. Когда прояснилось, его нигде не было видно. С трудом его товарищи по экипажу остановили колонну, и группа из тридцати человек отправилась на выручку. Они вернулись с телом, раздетым и изуродованным, и тут в них снова полетели стрелы из полутьмы уходящего дня.

Теперь колонна вытянулась на дороге почти на милю. Капитаны и кормчие с проклятиями и толчками заставили построиться в более тесную и короткую линию, с флангов лучники, телеги в центре.

- Они не могут нам повредить, - ревел Бранд, повторяя много раз одно и то же. - У них только охотничьи луки. Кричите и бейте в щиты; они тут же обмочатся и убегут. Раненых в ноги сажайте на пони. Сбросьте хлам с телег, если понадобится. Но двигайтесь, не останавливаясь.

Скоро английские крестьяне поняли, что они могут делать. Враги тяжело нагружены, закутаны. Они не знают местность. А крестьяне знают каждое дерево, куст, тропу и полоску грязи. Они, освободившись от плащей, легко подбегали, били и убегали снова, прежде чем враг успевал высвободить из-под плаща руку.

Спустя какое-то время один из военных предводителей деревни организовал больший отряд. Сорок-пятьдесят крестьян появились с западного фланга колонны, дубинами и ножами свалили нескольких викингов и потащили тела, как волки добычу. Викинги в ярости устремились за ними, подняв щиты и топоры. А когда с проклятиями возвратились назад, никого не поймав, увидели остановившиеся телеги и зарубленных топорами волов. Фургоны раскрыты, и груз раненых больше не груз, а снег уже начал заметать пятна крови.

Бранд, как ледяной тролль, носился из конца в конец колонны. Он повернулся к оказавшемуся рядом Шефу:

- Они считают, что мы погибли, - рявкнул он. - Но станет светло, и я им преподам урок, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни.

Шеф смотрел на него, убирая снег с глаз.

- Нет, - сказал он. - Ты думаешь как карл, карл Армии. Но Армии больше нет. И мы должны перестать думать как карлы. Думать надо, как последователи Отина, организатора битв. Ты ведь таким меня считаешь?

- И каковы будут приказы, маленький человек? Маленький человек, ни разу не стоявший в боевой линии?

- Созови капитанов, всех, кто услышит. - Шеф начал быстро чертить на снегу.

- Мы пройдем через Эскирк, вот здесь, прежде чем станет много снега. Сейчас мы в короткой миле севернее Риколла. - Кивки, понимание. Район вокруг Йорка хорошо известен, здесь проходили основные рейды.

- Мне нужна сотня отборных воинов, молодых, легких на ногу, еще не уставших. Им нужно пройти вперед и захватить Риколл. Пусть возьмут несколько пленных - они нам понадобятся, остальных прогонят. Там мы проведем ночь. Там всего пятьдесят хижин и церковь. Но если потеснимся, сумеем все укрыться на ночь.

- Еще одна длинная сотня разобьется на четыре группы и пойдет с флангов - впереди и сзади. Англичане не станут нападать, если поймут, что их могут изрубить. Пусть сотня идет без плащей и греется на бегу. А остальные просто идут вперед и тащат телеги. Как только доберемся до Риколла, с помощью телег закрыть все проходы между хижинами. Все мы и быки - внутри кольца. Разведем костры, поставим палатки. Бранд, отбери людей, пусть начинают.

Два напряженных часа спустя Шеф сидел за столом в зале длинного дома тана Риколла и смотрел на престарелого седого англичанина. Дом был забит викингами, они сидели на корточках или лежали на полу, становилось жарко, их промокшая одежда парила. Как и было приказано, никто не обращал внимания на происходящее.

Между двумя говорившими на грубом столе стоял кувшин с пивом. Шеф глотнул пива, посмотрел на человека перед собой: похоже, тот не потерял рассудка. На шее у человека железное кольцо.

Шеф протянул ему кружку.

- Ты видел, как я пил, и знаешь, что это не яд. Давай, пей. Если бы я хотел повредить тебе, были бы другие возможности.

Глаза тролла расширились, когда он услышал беглый английский. Он взял кружку, сделал большой глоток.

- Кто твой господин? Кому ты платишь налог?

Прежде чем заговорить, тот прикончил пиво.

- Большей частью земли владеет тан Эднот, он подчиняется королю Элле. Тан убит в битве. Остальное принадлежит черным монахам.

- Ты платил налог в последний Михайлов день? Если нет, надеюсь, ты припрятал деньги. Монахи жестоки с неплательщиками.

Тень страха, когда Шеф заговорил о монахах и их наказаниях.

- Если на тебе ошейник, ты знаешь, как поступают монахи с беглецами. Хунд, покажи ему свою шею.

Хунд молча снял подвеску Идунны и протянул ее Шефу, потом отвел воротник рубашки и показал мозоли и рубцы, образовавшиеся от ошейника.

- Были тут беглецы? Люди, говорившие об этом? - Шеф взвесил в руке подвеску, вернул ее Хунду. - Или с такими. - Он указал на Торвина, Вестмунда, Фармана и других жрецов, теснившихся поблизости. Повинуясь его жесту, они молча показали свои символы.

- Если были, наверно, они говорили, что таким людям можно доверять.

Раб опустил глаза, задрожал.

- Я добрый христианин. Я ничего не знаю о языческих...

- Я говорю о доверии - не о христианстве и язычестве.

- Вы, викинги, обращаете людей в рабство, а не отпускаете на свободу.

Шеф протянул руку и постучал по железному ошейнику.

- Не викинги одели его на тебя. Во всяком случае я англичанин. Ты разве этого не понял по моей речи? Теперь слушай внимательно. Я отпущу тебя. Скажи тем, что там, в ночи, чтобы прекратили нападения, потому что мы не враги им, их враги по-прежнему в Йорке. Если они позволят нам пройти, никому не будет причинено вреда. И расскажи своим друзьям об этом знамени.

Шеф показал на противоположный конец дымной комнаты, где сидело несколько армейских шлюх, одна из них поднялась и развернула флаг, который они торопливо сшивали. На фоне красного шелка, взятого с телеги с награбленным, серебряной белой нитью был вышит кузнецкий молот с двойной головкой.

- Другая армия, та, которую мы оставили, идет под флагом с черным вороном, птицей-стервятником. Это символ пыток и смерти для христиан. А наш знак - символ мастера, создателя. Скажи всем об этом. И я покажу тебе на примере, что может сделать молот. Мы снимем с тебя ошейник.

Раб дрожал от страха.

- Нет, когда вернутся черные монахи...

- Они предадут тебя ужасной смерти. Помни об этом и расскажи остальным. Мы предлагаем тебе свободу, мы, язычники. Но страх перед христианами держит тебя в рабстве. А теперь иди.

- Я попрошу об одном. В страхе. Не убивай меня за эти слова, но... твои люди опустошают амбары, забирают наши запасы на зиму. Если вы это сделаете, до наступления весны будут пустые животы и умершие дети.

Шеф вздохнул. Это самое трудное.

- Бранд. Заплати рабу. Заплати чем-нибудь. Дай ему доброго серебра, не архиепископской чеканки.

- Чтобы я платил ему! Пусть он мне платит. А как же вира за наших погибших? И с каких это пор Армия платит за продукты?

- Армии больше нет. И он нам не должен никакой виры. Это ты пришел на его землю. Заплати ему. Я позабочусь, чтобы мы из-за этого не обеднели.

Бранд пробормотал что-то, но достал кошелек и отсчитал шесть серебряных вессекских пенни.

Раб не мог поверить в происходящее, он смотрел так, словно никогда таких денег не видел; и может, так оно и было на самом деле.

- Я им скажу, - он почти кричал. - И о знамени тоже.

- Если сделаешь это и вернешься сегодня же, я заплачу еще шесть монет - тебе одному, ни с кем делиться не будешь.

Бранд, Торвин и остальные с сомнением смотрели, как Шеф выводит раба и передает его охране; та должна вывести раба за пределы лагеря.

- Никогда больше не увидим ни раба, ни денег, - сказал Бранд.

- Посмотрим. Теперь мне нужны две длинные сотни с нашими лучшими лошадьми, все должны хорошо поесть и быть готовы к выступлению, как только вернется раб.

Бранд приоткрыл ставень и выглянул в ночь и падающий снег.

- Зачем? - спросил он.

- Мне нужно вернуть эти двенадцать пенни. И у меня есть и другие мысли. - Медленно и сосредоточенно Шеф начал чертить на столе острием своего ножа.

Черные монахи собора святого Иоанна в Беверли, в отличие от монахов святого Петра в Йорке, не имели для защиты стен старой римской крепости. Но их приходы на Йоркширском нагорье легко могли выставить на защиту две тысячи отличных воинов в сопровождении еще большего количества копейщиков и лучников. И всю осень со время осады Йорка здешние монахи считали себя в безопасности. Разве что придет вся Великая Армия. Но они знали, что Армия придет. Ризничий уже несколько месяцев назад исчезал с наиболее ценными реликвиями. Он появился через несколько дней и обменялся несколькими словами только с аббатом. Половину воинов держали постоянно мобилизованными, остальных разослали присматривать за сбором урожая и подготовкой к зиме. И сегодня монахи чувствовали себя в безопасности. Наблюдатели доложили о расколе Великой Армии и о том, что отколовшаяся часть движется на юг.

Зимняя ночь в Англии тянется долго, от заката до рассвета шестнадцать часов. Более чем достаточно для решительного человека, чтобы проехать сорок миль. Первые несколько миль их провели по грязным извилистым сельским тропам, потом она оказались на хороших дорогах нагорья и увеличили скорость. Все встречные деревья обходили стороной, стараясь тратить на это поменьше времени. Раб, Тайда, вел их хорошо и оставил только при наступлении рассвета, когда они уже сами увидели колокольню собора в Беверли. Сонные поварихи только начинали разжигать костры и молоть зерно на овсянку. При виде викингов поварихи побежали с воплями и криками, вытащили ничего не понимающих солдат из-под одеял. Сначала те ругались, потом началось смятение - английский способ воспринимать удивительные новости.

Шеф распахнул широкие ворота собора и вошел, остальные за ним.

Внутри звучали два церковных хора, перекликавшиеся через неф; они пели сладкие гимны, призывающие младенца Христа родиться. Молящихся не было, хотя двери для них открыты. Монахи ежедневно возносили хвалебные гимны, даже если их никто не слушал. А в раннее зимнее утро вряд ли можно было ждать посетителей.

Викинги прошли по широкому проходу к алтарю, в своих плащах, не обнажая оружия, только на плече у Шефа лежала алебарда, и аббат в ужасе смотрел на них со своего высокого кресла. На мгновение Шеф дрогнул, всю жизнь его учили преклоняться перед могуществом и мудростью церкви.

Он откашлялся, не зная, с чего начать.

Но у стоявшего за ним Гутмунда, капитана со шведского берега Каттегата, таких сомнений не было. Всю жизнь он мечтал ограбить по-настоящему богатую церковь или собор и теперь не хотел, чтобы новичок помешал ему. Он вежливо отодвинул молодого предводителя в сторону, схватил ближайшего монаха за сутану и бросил его в проход, вытащил из-под плаща топор и с грохотом вонзил его в алтарь.

- Хватай чернорясых, - крикнул он. - Обыщите их, сгоните в этот угол. Тофи, неси свечи. Франи, эту плиту снять. Снок и Убби, вы легче других, видите вон ту статую? - Он указал на большое распятие высоко над алтарем, глядящее на них скорбными глазами. - Полезайте вверх, заодно посмотрите вон ту корону. Снизу она кажется подлинной. Остальные, переворачивайте и вытряхивайте все. Хватайте все, что блестит. Я хочу, чтобы тут было все очищено, пока эти ублюдки за нами обуваются. А теперь ты... - Он подошел к аббату, съежившемуся в своем сидении.

Шеф пробился к ним.

- Послушай, отец... - начал он по-английски.

Знакомый язык вызвал ядовитый взгляд аббата, тот был в ужасе, но одновременно смертельно обижен. Шеф на мгновение дрогнул, но вспомнил внутренность дверей собора, покрытую, как и многие другие, кожей. Это человеческая кожа, ее содрали живьем за святотатство, за попытку похитить церковную собственность. И сердце его ожесточилось.

- Скоро будут ваши солдаты. Если хочешь остаться жив, они не должны приближаться.

- Нет!

- Тогда ты сейчас умрешь. - И острие алебарды приблизилось к горлу священника.

- На сколько? - Дрожащими руками аббат пытался отвести алебарду и не мог.

- Ненадолго. А потом сможешь охотиться за нами, возвращать свое добро. Поэтому делай, что я говорю...

Грохот разрушений, по проходу Гутмунд тащил монаха.

- Я думаю, это ризничий. Он говорит, что сокровищница пуста.

- Верно, - признал аббат. - Мы все спрятали уже несколько месяцев назад.

- Спрятанное может быть найдено, - сказал Гутмунд. - Начну с младших, чтобы показать, что я говорю серьезно. Один-два мертвеца, и хранитель сокровища заговорит.

- Нет, - приказал Шеф. - Мы возьмем их с собой. У последователей Пути больше не будет пыток. Боги асы запрещают пытки. И мы тут достаточно поживились. А теперь выведите их, чтобы стражники собора могли видеть. Нам предстоит долгая поездка.

В усиливающемся свете Шеф заметил что-то свисающее со стены - свиток разглаженной кожи с изображением, которое он не мог узнать.

- Что это? - спросил он у аббата.

- Для таких, как ты, это не имеет ценности. Тут в раме ни золота, ни серебра. Это mappamundi. Карта мира.

Шеф сорвал ее, скатал и сунул под плащ. Они вывели аббата и других монахов и увидели неровную линию стражников, наконец вставших с постелей.

- Мы не вернемся назад, - сказал Гутмунд, позвякивая добычей в мешке.

- А мы и не будем возвращаться, - ответил Шеф. - Увидишь.

7

Бургред, король Мерсии, одного из двух больших королевств Англии, еще не завоеванных викингами, остановился у входа в свои частные покои, отпустил толпу придворных и прихлебателей, сбросил мантию из куницы, позволил снять с себя сапоги в снегу и заменить их на мягкие туфли их выделанной кожи и приготовился наслаждаться моментом. По его приказу молодой человек и его отец дожидались короля, так же как принц Альфред, представляющий своего брата Этельреда, короля Вессекса, другого уцелевшего королевства Англии.

Им предстояло обсудить судьбу королевства восточных англов. Их король умер, не оставив наследников, а население деморализовано и не уверено в будущем. Но Бургред хорошо знал, что если он выступит со своей армией и захватит территорию восточных англов, присоединит силой к Мерсии, восточные англы будут сражаться, англичане с англичанами, как уже не раз случалось раньше. Но если он пошлет к ним человека, одного из них же, человека благородной крови, расчетливо думал Бургред, но такого, кто абсолютно всем, включая армию, которую поведет, обязан ему, королю Бургреду, - что ж, это они проглотят.

Особенно если у этого благородного и благодарного молодого человека такой полезный отец. Такой, который - Бургред позволил себе слегка улыбнуться - несет с собой свои, так сказать, антивикинговские верительные грамоты. Кто будет возражать против такого главы? Главы и туловища в действительности. И Бургред в глубине души благословил день, когда к нему из Йорка привели двух пони с висящей между ними ношей.

И еще эта красивая молодая женщина. Как все было трогательно! Молодой человек, откинув светлые волосы, склонился к отцу, еще до того как его вынули из носилок, просил прощения за женитьбу без отцовского благословения. Эта пара могла бы получить прощение за все испытанное, но нет, молодой Альфгар хотел, чтобы все было сделано правильно. Именно такие люди когда-нибудь сделают англичан величайшим из народов. Приличие прежде всего, думал Бургред, gedafenlicnis.

На самом же деле, склонившись к отцу, Альфгар сказал ему:

- Я женился на Годиве, отец. Я знаю, что она моя сводная сестра, но ничего не говори об этом, или я всем скажу, что ты сошел с ума. А потом с тобой может произойти несчастный случай. Человек без рук легко может задохнуться. И не забудь, мы твои дети. Если нам повезет, твои внуки будут принцами. Или еще повыше.

После первого шока Вульфгар понял, что дело не так плохо. Конечно, они совершают инцест, кровосмешение, как называют англичане. Но это мелочь. Его собственная жена Трит вступила в блудную связь с язычником викингом, и кто что-нибудь сказал об этом? А если у Альфгара и Годивы родится ребенок, как в легенде и Сигмунде и его сестре, он будет не хуже того отродья, которое Вульфгар сам имел глупость воспитать.

Когда король Мерсии вошел в комнату, сидевшие в ней люди встали и поклонились. Единственная женщина, эта красотка из восточной Англии, с всегда печальным лицом и яркими глазами, сделала реверанс по франкской моде. Двое слуг - они между собой негромко обсуждали, как им правильней поступить, - придали ящику с Вульфгаром вертикальное положение, потом снова прислонили его к стене. По знаку короля все снова сели. Все, кроме короля и хеймнара, на стулья. Вульфгара пометили на высокое кресло: на стуле он не мог удержаться.

- У меня новости из Эофорвича, - начал король. - Более поздние, чем принес ты, - кивок в сторону Вульфгара. - Новости лучше твоих. Они и заставили меня действовать.

- Похоже, что после сдачи церковью короля Эллы и города...

- Скажи лучше, - вмешался молодой принц из Вессекса, - подлого предательства короля Эллы теми, кого он защищал.

Бургред нахмурился. У молодого человека не хватает уважения к королю и к церкви.

- После сдачи короля Эллы он был предан ужасной смерти этими язычниками Рагнарсонами, особенно тем из них, кого называют Бескостным. Как и случилось с твоим повелителем благородным Эдмундом, - он снова кивнул Вульфгару.

- Но, похоже, это вызвало разногласия среди язычников. Рассказывают странную историю о том, что пыткам положил конец выстрел из необычной машины. Все в Эофорвиче так или иначе связано с этими машинами.

- Но главная новость - это несогласие. После этого армия викингов раскололась.

Удивленные и довольные возгласы.

- Часть армии покинула Эофорвич и направилась на юг. Меньшая часть, но все же очень сильная. И куда же, спрашиваю я себя, они направляются? И отвечаю: они идут в Восточную Англию, туда, откуда пришли.

- Назад к своим кораблям! - выпалил Альфгар.

- Может быть. Не думаю, чтобы восточные англы стали с ними снова сражаться. Они потеряли короля и многих предводителей, танов и воинов в битве на Стуре, в которой ты, молодой человек, так доблестно участвовал. Так и следует всем сражаться с викингами. - Король саркастически взглянул на Альфреда.

- Поэтому я пошлю восточным англам военного предводителя, дам ему сильный отряд своих людей, на который он сможет опираться.

- Тебя, молодой человек - Альфгар, сын Вульфгара. Ты сам родом оттуда. Твой отец был таном короля Эдмунда. Твоя семья потеряла больше других и проявила больше храбрости и мужества. Ты поставишь королевство на ноги.

- Но только оно больше не будет королевством.

Бургред посмотрел прямо в глаза молодому принцу Альфреду Вессекскому. Глаза у него голубые и волосы светлые, как у Альфгара. Он истинный принц королевского рода. Но есть в нем что-то странное и своенравное. Слишком умно выглядит. Оба знали, что это критический момент. У Бургреда из Мерсии не больше прав на восточных англов, чем у Этельреда Вессекского. Но тот, кто заполнит брешь, станет сильнейшим из них двоих.

- Какой же будет у меня титул? - осторожно спросил Альфгар.

- Олдермен. Севера и юга.

- Это два округа, - возразил Альфред. - Человек не может быть одновременно олдерменом двух округов.

- Новые времена, новые обычаи, - ответил Бургред. - Но ты говоришь справедливо. Со временем, Альфгар, ты можешь получить новый титул. Священники называют это subregulus. Ты станешь моим вице-королем. Будешь ли ты верен мне и Мерсии?

Альфгар молча встал на колени перед королем и положил руки ему между ног в знак покорности. Король потрепал его по плечу и позволил встать.

- Со временем мы объявим об этом официально. Я только хотел убедиться, что мы все согласны. - Он повернулся к Альфреду. - Да, юный принц, я знаю, что ты не согласен. Но объясни своему королю и брату, как обстоят дела. Пусть остается по свою сторону Темзы, а я буду оставаться по свою. Но все к северу от Темзы и южнее Хамбера принадлежит мне. Все.

Бургред позволил некоторое время висеть напряженной тишине, потом решил развеять ее.

- Есть и странная новость. Великую Армию всегда возглавляли Рагнарсоны, но они все остались в Эофорвиче. Те, что ушли, как говорят, не имеют предводителя. Вернее, их много. Но говорят, что главный предводитель англичанин. Судя по речи, он из восточных англов, так сказал вестник. Но он мне смог только передать, как его зовут викинги. А они говорят по-английски так плохо, что я не понял, как зовут этого англичанина. Что-то вроде Скейф Сигвартсон. Как это по-английски? У восточных англов?

- Шеф! - впервые заговорила женщина. Вернее, выкрикнула. Глаза ее, яркие сверкающие глаза, оживились. Муж посмотрел на нее так, словно подбирал розгу для порки, а отец покраснел и подавился.

- Ты говорил, что видел его мертвым, - укоризненно сказал хеймнар сыну.

- Еще увижу, - ответил Альфгар.

В двухстах милях к северу Шеф повернулся в седле, чтобы проверить, не отстает ли арьергард. Важно, чтобы все были поближе друг к другу, на расстоянии слышимости. Шеф знал, что за ним движется по той же грязной дороге отряд, вчетверо превышающий его. Но пока у него тридцать заложников, монахи собора святого Иоанна и их аббат Саквульф, на них не нападут. Важно не уменьшать скорости, даже после тяжелого ночного перехода, опередить новость о их приближении, помешать подготовиться.

Их вел запах моря. И когда они преодолели небольшой подъем, увидели безошибочный ориентир - холм Флэмборо. Шеф взмахом руки и окриком поторопил авангард.

Гутмунд отстал на один-два ярда, по-прежнему узда лошади аббата была у него в руке. Шеф махнул ему.

- Держись рядом. И держи поблизости от меня аббата.

С гиканьем он пустил своего усталого жеребца галопом, и весь отряд в сто двадцать всадников и тридцать заложников спустился по склону и оказался в убогом Бридлингтоне.

Началась суматоха. Забегали женщины, хватая голоногих оборванных детей, мужчины хватали копья, снова опускали их, кое-кто бежал к лодкам, стоявшим на грязном покрытом снегом берегу. Шеф повернул лошадь и пропустил вперед аббата, которого, в его черной сутане, сразу узнали.

- Мир, - закричал он. - Я хочу поговорить с Ордлафом.

Но Ордлаф, управляющий Бридлингтона, тот самый, что захватил Рагнара - хотя никто об этом не упоминал, - уже находился здесь. Он вышел вперед из группы своих людей, с удивлением разглядывая викингов и монахов, неохотно принимая на себя ответственность.

- Покажи им аббата, - сказал Шеф Гутмунду. - Пусть остальные держатся на расстоянии. - Он сделал знак управляющему Ордлафу. - Мы с тобой встречались. В тот день, когда ты поймал в сеть Рагнара.

Спешившись, он глубоко вогнал острие алебарды в мокрый песок. Положил руку на плечо управляющего, отвел немного в сторону, чтобы не слышал гневно поглядывающий аббат, и начал настойчиво говорить.

- Невозможно, - сказал минуту спустя Ордлаф. - Этого нельзя сделать.

- Почему? На море волнение и холодно, но ветер западный.

- Юго-западный, - машинально поправил Ордлаф.

- Ты можешь спуститься на юг с берегом на траверзе. К Сперну. Двадцать пять миль, не больше. Будем там до темноты. Ни разу не потеряем из виду сушу. Я ведь не прошу пересечь море. Если погода измениться, сможем бросить морской якорь и переждать.

- Когда повернем к Сперну, пойдем прямо навстречу ветру.

Шеф пальцем указал через плечо.

- Это лучшие в мире гребцы. Посадишь их за весла, а сам будешь править рулевым веслом, как господин.

- Ну... а что, если мы вернемся, а аббат пришлет своих людей и прикажет нас сжечь?

- Ты сделал это, чтобы спасти жизнь аббата.

- Сомневаюсь, чтобы он был благодарен.

- Возвращайся не сразу. У тебя будет время, чтобы спрятать то, что мы тебе заплатим. Серебро из собора. Ваше серебро. Ваш налог за многие годы. Спрячь, переплавь. И его никогда не найдут.

- Ну... а откуда мне знать, что вы мне просто не перережете горло? И моим людям?

- Ниоткуда... но придется рискнуть. Решай.

Управляющий еще немного поколебался. Вспомнил Мерлу, двоюродного брата своей жены, которого этот самый аббат продал в рабство за долг. Жена Мерлы и его дети все еще нищенствуют, а муж их бежал.

- Хорошо. Но пусть все выглядит так, словно меня заставили.

Шеф изобразил приступ гнева, ударил управляющего по голове, вытащил из ножен кинжал. Управляющий повернулся, начал выкрикивать приказы группе людей, собравшихся на берегу в нескольких ярдах. Люди начали медленно спускать на воду рыбачьи лодки, устанавливать мачты, тащили из сараев паруса. Викинги спустились тесной группой на берег, ведя с собой заложников. В пятидесяти ярдах за ними стояли пятьсот английских всадников, готовые броситься вперед. Их удерживало только оружие, занесенное над головами с тонзурами.

- Удерживай их подальше, - крикнул Шеф аббату. - Половину твоих людей я отпущу, когда мы попадем на борт. А тебя и всех остальных спустим на шлюпках, когда отплывем.

- Ты понимаешь, что мы потеряем лошадей, - мрачно сказал Гутмунд.

- Ну, мы ведь их сами украли. Сможем украсть еще.

- И вот мы перед самой тьмой на веслах вошли в устье Хамбера, причалили на ночь в таком месте, где нас никто не видел, а утром опять на веслах пошли вам навстречу. С добычей.

- И сколько ее? - спросил Бранд, сидя рядом с остальными членами импровизированного совета.

- Я уже взвесил, - ответил Торвин. - Алтарные плиты, подсвечники, маленькие шкатулки, в которых христиане держат кости своих святых, ящик для священных хлебцев, эти штуки, в которых горит благовоние, монеты - много монет. Мне казалось, что у монахов не может быть собственности, но Гутмунд говорит, что у каждого при обыске нашелся кошелек. И после того как мы расплатились с рыбаками, у нас осталось девяносто два фунта серебра.

- Есть и золото. Корона, которую сняли с изображения Христа, из чистого золота и очень тяжелая. Еще тарелки. Золота четырнадцать фунтов. Мы считаем, что золото в восемь раз ценнее серебра. Это восемь стонов серебра, или сто фунтов к нашим девяноста двум.

- Всего двести фунтов, - задумчиво сказал Бранд. - Нужно будет разделить между экипажами, а дальше пусть они сами делят.

- Нет, - сказал Шеф.

- Ты часто это говоришь в последние дни, - заметил Бранд.

- Потому что я знаю, что делать, а другие не знают. Серебро делить не будем. Это наш военный запас. Поэтому я и пошел за ним. Если разделим, каждый станет ненамного богаче. А я хочу, что все стали богаче намного.

- Если так выразить, - сказал Торвин, - я думаю, армия примет. Ты его добыл. И у тебя есть право решить, как лучше им распорядиться. Но как мы все станем намного богаче?

Шеф достал из-под плаща mappamundi, карту мира, которую снял со стены собора.

- Взгляните на это, - сказал он, и десяток голов с удивленным видом склонились над листом кожи с линиями на нем.

- Кто может прочесть надписи? - спросил Шеф.

- Вот здесь в середине, - ответил Скальдфинн, жрец Хеймдалля, - где картинка, написано "Иерусалим". Это святой город христиан.

- Ложь, как всегда, - заметил Торвин. - Вот эта черная линия должна обозначать океан, великое море, огибающее Митгард, мир. Карта утверждает, что их святой город в центре всего, как и следовало ожидать.

- Посмотрите на края, - сказал Бранд. - Видите, как она показывает места, которые мы знаем? Неправильно показывает. Значит, она вообще лжет, как говорит Торвин.

- Dacia et Gothia, - прочел Скальдфинн. - Готия. Должно быть, земля готов, к югу от шведов. А может, они имеют в виду Готланд. Но Готланд остров, а это материк. А дальше - дальше "Булгария".

Все рассмеялись.

- Булгары - враги императора греков, в Миклагарте, - сказал Бранд. - От готов до булгар два месяца пути. По другую строну от Готии "Шлезвиг". Ну, это по крайней мере ясно. Мы все знаем датский Шлезвиг. А вот тут еще одна надпись. "Hic abundant leons". Это означает "Здесь много львов".

Снова взрыв смеха.

- Я десятки раз бывал на рынке Шлезвига, - сказал Бранд. - И встречал людей, которые рассказывали о львах. Они похожи на больших кошек и живут в жаркой местности к югу от Саркленда. Но в Шлезвиге никогда не было ни одного льва, не говоря уже о многих. Мы тратим время с этим - как ты ее назвал? - с этой маппой. Ерунда, как и все, что христиане считают мудростью.

Шеф продолжал водить пальцем по линиям, про себя произнося буквы, которым учил его отец Андреас.

- Тут есть и английские надписи, - сказал он. - Написано другим почерком. Надпись "Suth-Bryttas". Это значит "Южные бритты".

- Бретонцы, - сказал Бранд. - Они живут на большом полуострове на противоположном берегу Английского моря.

- Значит не все на карте неправильно. Можно найти на ней и правду.

- И все же не понимаю, как она сделает нас богатыми, - заметил Бранд. - Ведь так ты сказал?

- Эта не сделает. - Шеф свернул карту и отложил в сторону. - Но идея карты может сделать. Нам нужно знать более важные вещи. Поймите: если бы мы в тот день не знали, где Риколл, нас бы отрезали, окружили и уничтожили. Когда мы отправлялись в Беверли, я знал направление, но никогда бы не отыскал собор, если бы у нас не было проводника, знающего дороги. А Бридлингтон и человека, который вывез нас морем из западни, я нашел только потому, что уже бывал там.

- Понимаете, о чем я говорю? Мы многое знаем, но все наши знания зависят от людей. Ни один человек не знает всего, что нам нужно. А такая карта должна быть собранием знаний многих людей. Если бы у нас была карта, мы могли бы находить дорогу в места, где еще не бывали. Могли бы определять направления и дальности.

- Ну, ладно, у нас будет знающая карта, - сказал Бранд. - А теперь говори о богатстве.

- У нас есть и другая ценность, - сказал Шеф. - И ее мы получили не от христиан. Торвин расскажет вам. Я сам добыл ее. У Мунина, ворона Отина. Получил ценой боли. Покажи им, Торвин.

Торвин извлек из-за пазухи тонкую квадратную пластинку. На ней была надпись мелкими рунами, линии вырезаны ножом и потом заполнены красной краской.

- Это загадка. Тот, кто ее отгадает, отыщет сокровища Редвальда, короля восточных англов. Именно их прошлой осенью искал Айвар. Но тайна умерла вместе с королем Эдмундом.

- Королевское сокровище, - сказал Бранд. - Да, это кое-чего может стоить. Но сначала нужно решить загадку.

- А вот это поможет карта, - твердо сказал Шеф. - Если мы запишем все, что узнаем, в конце у нас получатся все детали головоломки, и мы их сложим и решим загадку. Но если не запишем, когда найдем последний кусочек, забудем о первых.

- И еще одно. - Шеф пытался выразить в словах то, что возникло у него в сознании, какое-то воспоминание, может быть, о том, как он смотрит вниз с большой высоты - на землю, смотрит так, как не смотрел ни один человек. - Вот эта карта. Здесь вот какая идея. Мы словно смотрим на наш мир сверху. Все расстилается под нами. Так видит мир орел. Вот это способ узнавать новое.

Наступившее молчание нарушил капитан Гутмунд.

- Но прежде чем мы все это увидим, нужно решить, куда мы двинемся отсюда.

- Еще важнее решить, - сказал Бранд, - кто ведет эту армию и по какому закону. Пока мы были в Великой Армии, мы жили по старому hermanna log - по закону наших предков, закону воинов. Но Айвар Бескостный нарушил этот закон, и у меня нет желания возвращаться к нему. Я знаю, что не все в этой армии носят подвески. - Он со значением взглянул на Шефа и Гутмунда. - Мы должны согласиться, что будем жить по новому закону. Vegmanna log я бы назвал его. Закон Пути. Но для этого нужно на общем собрании армии решить, кому мы дадим власть устанавливать этот закон.

Пока все занялись обсуждением этого, Шеф, как часто бывало, отвлекся от немедленно развернувшегося спора. Он знал, что теперь должна делать армия. Уходить из Нортумбрии подальше от Рагнарсонов, пересечь округа Бургреда, сильного короля Марки, как можно быстрее. Укрепиться в лишенном короля королевстве восточных англов, в обмен на защиту населения собирать дань. Защиту от королей, от аббатов и епископов. И за короткое время дань это даже Бранда удовлетворит.

А он тем временем поработает над картой. И над загадкой. И прежде всего, если армия Пути собирается защищать население от хищников, он должен дать ей новое оружие. Новые машины.

Он мысленно начал чертить линии новой катапульты, а в это время развернулся спор о том, что армии нужны наследственные ярлы.

Это Сигварт, его отец, чей экипаж присоединился к уходящей из Йорка колонне в самый последний момент. Он хотел бы, чтобы Сигварт остался в городе. Или хоть его сын с лошадиными зубами Хьорварт. Но, может, им не обязательно встречаться. Может, армия не примет этот закон о ярлах.

Шеф снова принялся размышлять, чем заменить медлительный и неуклюжий противовес. Пальцы его зудели от желания взяться за молот.

8

Четыре недели спустя зуд в пальцах Шефа утих. Шеф стоял снаружи временного лагеря, в котором армия Пути проводила зиму, рядом с катапультой. Но эту машину римляне не узнали бы.

- Ниже, - кричал он расчету из восьми человек.

Длинная балка со скрипом опустилась к его ждущим рукам, десятифунтовый камень лежал в кожаной праще, подвешенной на двух крючках, одном неподвижном, другом свободном.

- Приготовиться! - Восемь крепких викингов взялись за другой конец рычага катапульты, впряглись в веревки и приготовились тянуть. Шеф почувствовал, как рычаг - это были шестнадцать футов корабельной мачты, спиленной на уровне палубы, - напрягся, почувствовал, как начинает приподниматься над влажной почвой.

- Тяните! - Викинги потянули, как один, каждый из них вкладывал весь свой вес и силу спины, движения у них удивительно координированы, как и при гребле тяжелыми веслами на атлантической волне. Короткое плечо катапульты резко пошло вниз. Длинное взлетело вверх. Праща развернулась с неожиданной силой, достигла точки, где свободный крюк выскочил из кольца, и распрямилась.

Камень взметнулся в туманное небо. Казалось, он застыл на вершине дуги, потом начал долгий спуск и с плеском упал на почву Фенланда в двухстах пятидесяти шагах. С полдесятка оборванных фигур уже бежали к тому концу испытательной площадки, чтобы поднять камень и принести обратно.

- Опускай! - крикнул изо всех сил Шеф. Его расчет, как всегда, не обратил на это ни малейшего внимания. Викинги прыгали, радовались, били друг друга по спине, глядя на падение камня.

- Целый ферлонг! - кричал Стейнульф, кормчий Бранда.

- Опускайте! Это испытание на скорость! - снова закричал Шеф. Расчет вспомнил о его существовании. Один из викингов, кок Ульф, подошел и нежно похлопал Шефа по спине.

- Испытание на скорость - мужеложство, - дружелюбно сказал он. - Если понадобится стрелять быстро, мы будем. А теперь пора поесть.

Его товарищи согласно кивнули, подобрали свои куртки с похожей на виселицу рамы катапульты.

- Здорово! Хорошая стрельба! - сказал гебридец Колбейн, трогая свою недавно приобретенную подвеску - фаллос Фрея. - Завтра придем опять. Сейчас пора поесть.

Шеф смотрел им вслед. Они направлялись к ограде, за которой размещались палатки и навесы зимнего лагеря армии Пути, а в его сердце кипели гнев и раздражение.

Идею катапульты новой модели он получил, наблюдая за тем, как рыбаки Ордлафа натягивали мачтовые тросы. Гигантский метатель камней в Йорке, машина, уничтожившая таран Рагнарсонов три месяца назад, получала энергию от противовеса. Сам противовес поднимали в воздух люди с помощью лебедки. Противовес только запасал силу людей, которую они прикладывали к лебедке.

"Но зачем запасать силу?" - спросил себя Шеф. Не лучше ли просто приставить людей к короткому плечу рычага и потянуть вниз непосредственно. И небольшие камни, которым придана грубо округлая форма, эта новая машина, которую викинги прозвали "кидатель", бросала великолепно.

Камень летел по прямой и мог быть нацелен достаточно точно, в пределах нескольких футов. И буквально раздроблял в порошок то, во что попадал. Щиты он пробивал, как бумагу. Постепенно расчет учился эффективно управлять машиной, дальность выстрелов увеличивалась и достигла одной восьмой мили. И Шеф был уверен, что если бы все делали то, что он говорит, они могли бы выпускать десять камней за время, которое нужно, чтобы сосчитать до ста.

Но его команда не думала о катапульте как об оружии. Для викингов это только игрушка. Может, когда-нибудь пригодится против ограды или стены. А вообще-то просто развлечение в скучную зиму, когда к тому же строжайше запрещены обычные развлечения воинов - охота за окрестными женщинами и грабежи.

Но эти "кидатели" можно использовать и в других случаях, думал Шеф. Корабли. Армии. Как себя почувствует боевая линия под градом камней, каждый из которых может убить и искалечить, а стреляющие далеко за пределами дальности стрельбы из лука?

Он увидел, что на него смотрят возбужденные улыбающиеся лица. Рабы. Беглецы с севера или из королевства Марки, привлеченные сюда слухами, что тут снимают ошейники. И в обмен на работу дают пищу. И им сказали, хотя они не поверили, что их снова не превратят в рабов. Разве что попадутся прежним хозяевам.

Каждая из оборванных фигур держала десятифунтовый камень, который они целый день обтачивали зубилами Торвина, придавая ему круглую форму.

- Ну, хорошо, - сказал Шеф, - разбирайте машину и накройте балки брезентом.

Рабы переминались и переглядывались. Один из них, вытолкнутый вперед остальными, заговорил неуверенно, не поднимая глаз.

- Мы думали, хозяин. Та сам начинал с Эмнета. И говоришь с нами и все. И вот...

- Давай выкладывай.

- Ты был такой же, как мы. Может, позволишь нам самим выстрелить?

- Мы знаем, что нужно делать! - послышались возгласы. - Мы смотрели! У нас нет такой силы, как у них, но тянуть мы умеем.

Шеф смотрел на возбужденные лица. Тощие недокормленные тела. "А почему бы и нет?" - подумал он. Он всегда считал, что для этого дела прежде всего нужны сила и вес. Но еще важнее координация, согласованность. Может быть, двенадцать легких англичан окажутся не хуже восьми тяжелых викингов. Что касается мечей и топоров, то это не так. Но по крайней мере эти бывшие рабы будут делать все, что скажешь.

- Хорошо, - сказал он. - Выстрелим для практики пять раз. А потом посмотрим, сколько камней вы успеете выпустить, пока я досчитаю до ста.

Рабы обрадовались, ухватились за веревки.

- Подождите. Проведем испытание на скорость. Поэтому прежде всего. Сложите камни в груду поближе, чтобы вам нужно было за ними сделать только шаг. Теперь обратите внимание...

Час спустя, приказав команде разобрать то, что они называли "своей машиной", Шеф задумчиво пошел к палатке Ингульфа и Хунда, где лежали больные и раненые. Хунд встретил его у выхода. Он вытирал окровавленные руки.

- Как они? - спросил Шеф. Он имел в виду пострадавших с другой машины, "толкателя", как ее называли викинги, той самой, что выпускает стрелы. Она положила конец страданиям короля Эллы.

- Будут жить. Один потерял три пальца. Мог легко потерять всю руку. У другого помята грудная клетка. Ингульфу пришлось разрезать ее, чтобы поставить на место легкое. Но заживает хорошо. Я только что нюхал швы. Нет гнили. Двух человек искалечила эта машина за четыре дня. Что с ней?

- С ней ничего. Это викинги. Сильные люди, гордые своей силой. Они туго затягивают зубчатку, а потом кто-нибудь проверяет свою силу и делает лишний поворот. Тетива лопается и ранит кого-нибудь.

- Значит, вина не в машине, а в людях?

- Совершенно верно. Мне нужны люди, которые сделают точное число поворотов и ни одного больше, которые будут делать то, что им говорят.

- Таких в лагере немного.

Шеф смотрел на друга.

- Которые говорят по-норвежски. Конечно.

Семя идеи было посажено. Наступил зимний вечер. Сейчас Шеф возьмет свечу и начнет работать над новой картой - картой Англии, какая она на самом деле.

- Вероятно, поесть ничего не осталось? Только овсянка?

Хунд молча протянул ему чашку.

Сигварт несколько неуверенно огляделся. Жрецы пути образовали священный круг в пределах увешанной рябиной нити, копье воткнули, костер разожгли. И опять миряне были исключены: в тусклой палатке, сделанной из парусов, присутствовали только шестеро одетых в белое жрецов и Сигварт, ярл Малых островов.

- Нам нужно кое-что выяснить, Сигварт, - сказал жрец Фарман. - Насколько ты уверен, что Шеф твой сын?

- Он так говорит, - ответил Сигварт. - Все так думают. И мать его тоже утверждает - она-то должна знать. Конечно, она могла сойтись с кем-то еще - девушка впервые вырвалась на свободу. Могла поразвлечься. - Сверкнули желтые зубы. - Но не думаю. Она была леди.

- Я знаю эту историю, - сказал Фарман. - Ты забрал ее у мужа. Но вот чего я не могу понять: она убежала от тебя. Так мы слышали. Неужели ты всегда так беззаботен со своими пленниками? Как она сбежала? И как смогла вернуться к мужу?

Сигварт задумчиво потер подбородок.

- Это было двадцать лет назад. Но я хорошо помню. Вот что случилось. Мы возвращались из набега на юг. Набег не очень удачный. И я решил заглянуть в Уош, просто на всякий случай. Посмотреть, что мы там найдем. Ну, как обычно. Причалили. Набрели на маленькую деревушку - Эмнет, похватали все, что могли. Там оказалась и жена тана - забыл сейчас ее имя. Но ее я не забыл. Она была хороша. Я взял ее себе. Мне было тогда тридцать лет, ей, наверно, двадцать. Хорошее сочетание. У нее уже был ребенок, не девственница. Но у меня было такое впечатление, что муж не доставлял ей много радости. Она сначала яростно сопротивлялась, но я к этому привык - они должны это делать, чтобы показать, что они не шлюхи. Но когда она поняла, что выхода нет, сдалась. У нее была такая привычка - она приподнималась с земли, вместе со мной, когда наступал ее момент.

Торвин неодобрительно хмыкнул. Фарман, сжимая одной рукой сухой лошадиный пенис, знак своего сана, как молот у Торвина, жестом заставил его умолкнуть.

- Но в качающемся корабле это не очень удобно. Мы причалили, я нашел удобное место. Разожгли костры, согрелись, поджарили мяса, выпили пару бочонков эля и развлекались весь вечер. У парней должно быть хорошее настроение перед выходом в открытое море. Но никакого риска. Даже с англичанами.

- Так вот я выбрал место. Полоска берега, окруженная хорошими высокими утесами. Ручей, текущий глубоким оврагом. Поставил на нем с полдесятка людей, чтобы быть уверенным, что никто из девушек не убежит. Поставил людей на утесы с каждой стороны, дал им рог, чтобы сигналили, если появится отряд. И еще дал им веревки, чтобы закрепили в камнях. Если покажется враг, они трубят в рога, отряд из оврага бежит сюда, а они спускаются с утесов по веревкам. Корабли у нас стояли на якоре в море, привязанные за нос и корму - носом к берегу, кормой к якорю и морю. Нам нужно было только подняться, перерубить веревку и поставить парус. Но главное - берег у меня был закрыт со всех сторон, как монахиня.

- Тебе это известно, - сказал Торвин.

Зубы Сигварта снова сверкнули.

- Еще как. Лишь бы не епископ.

- И все же она ушла, - поторопил Фарман.

- Точно. Ну, мы развлеклись. Я делал это с нею на берегу - дважды. Стало темно. Ну, я не хотел ее оставлять, но, понимаете, у парней было десять девчонок, они их все использовали, и я решил к ним присоединиться. Ха, мне ведь было всего тридцать! Я оставил одежду на берегу, посадил женщину в лодку, отплыл ярдов на тридцать, закрепил все, потом нырнул и поплыл к берегу. Да, мне тогда попалась хорошая девушка. Большая, светловолосая. Она сильно шумела.

- Но потом - потом я взял в одну руку жареную ногу, в другую - кружку эля, вокруг храпели мои люди. Сразу за освещенным пространством у нашего костра виднелась на песке какая-то груда, большая груда. Мы подумали, это выбросившийся на берег кит. Но когда мы приблизились, эта штука зафыркала и пошла на нас. Похоже на моржа. Мы попятились, взялись за оружие.

- И как раз в этот момент на одном из утесов закричали. Парень там, его звали Стиг, звал на помощь. Не трубил в рог, а звал на помощь. Как будто дрался с кем-то. Я поднялся по веревке, чтобы посмотреть, что там.

- И что там было?

- Когда я поднялся, ничего. Но Стиг почти в слезах сказал, что на него напал скоффин.

- Скоффин? - переспросил Виглейк. - А это что?

Скальдфинн рассмеялся.

- Тебе следует почаще разговаривать со старухами, Виглейк. Скоффин - это противоположность скуддабальдура. Скуддабальдур - порождение самца-лиса и кошки, а скоффин - кота и лисицы.

- Ну, вот, - продолжал Сигварт, - к этому времени все успокоилось. Поэтому я оставил там Сига, сказал ему, что он придурок, спустился по веревке и приказал всем возвращаться на борт.

- Но когда мы подтащили лодку, женщина исчезла. Мы обыскали берег, я проверил отряд в овраге - те клялись, что с места не сдвинулись и никто тут не проходил. Никто ничего не заметил. В конце концов я так рассердился, что сбросил Стига с утеса: он смеялся. Стиг сломал себе шею и умер. Пришлось платить виру, когда мы вернулись. Но эту женщину я больше не видел - до последнего года. А когда увидел, был слишком занят, чтобы ее расспрашивать.

- Да. Мы знаем, чем ты был занят, - сказал Торвин. - Занятие Бескостного.

- А мы что, христиане, чтобы скулить из-за этого?

- Получается, - сказал Фарман, - что она просто приплыла к берегу. Ты ведь приплыл.

- Ей это пришлось бы делать в одежде, потому что ее одежда тоже исчезла. И не просто к берегу. Долго плыть. Сначала в темное море, чтобы обогнуть утесы. Потому что на берегу ее не было, в этом я уверен.

- Фыркающий морж. Скоффин. Женщина, которая исчезает и возникает с ребенком, - размышлял Фарман. - Все это можно объяснить. Но объяснений может быть несколько.

- Вы думаете, он не мой сын, - вызывающе сказал Сигварт. - Вы думаете, он сын одного из ваших богов. Вот что я скажу вам: я никаких богов не почитаю, кроме Ран, богини, живущей в глубине моря. К ней уходят утонувшие моряки. И эти другие миры, о которых вы говорите, видения, которыми вы хвастаете. Я слышал, что о них говорят в лагере, слышал о вашем Пути. Я думаю, это все от выпивки и дурной пищи, и болтовня одного заражает другого, пока все не говорят о видениях, чтобы не отстать от остальных. В этом не больше смысла, чем в скоффине. Парень - мой сын. Он похож на меня. Он действует, как я - когда я был молод.

- Он действует как человек, - рявкнул Торвин, - а ты - как зверь в течке. Говорю тебе, хоть ты много лет прожил без сожалений и наказания, но таким, как ты, уготована злая участь. Наш поэт рассказал, что видел в аду, в мире Хела:

Я видел, как многие там стонут в муках,

Бредут в страданиях путями Хела.

Красное течет с их изувеченных лиц,

Они наказаны за боль женщин.

Сигварт вскочил, положил руку на рукоять меча.

- А я вам напомню стихотворение получше. Скальд Бескостного сочинил его в прошлом году о смерти Рагнара:

Мы бьем мечом. И скажу вам:

Правильно, когда соперник встречает соперника мечом.

Не уклоняться от борьбы. Настоящий воин

Добывает женщин в бою, путем дренгира.

- Вот это настоящая поэзия для воинов. Для тех, кто понимает, что такое жизнь и что такое смерть. Для такого всегда найдется место в залах Отина, сколько бы женщин он ни заставил плакать. Поэзия для викингов. Не для сопляков.

В наступившем молчании Фарман спокойно сказал:

- Ну что ж, Сигварт. Мы благодарим тебя за твой рассказ. Мы помним, что ты ярл и член нашего совета. А ты помни, что теперь ты живешь законами Пути, что бы ты ни думал о наших верованиях.

Он снял ограждение и выпустил Сигварта. Ярл ушел, а жрецы принялись негромко разговаривать.

Шеф-который-не-Шеф знает, что тьма вокруг него не прорезалась лучом света уже двести лет. Первое время каменное помещение и почва вокруг освещались фосфоресценцией разложения, видна была молчаливая возня червей, которые поглощали тела, глаза, печень, плоть и костный мозг всех, кто лежит здесь. Но теперь черви уже ушли, трупы превратились в груды сухих костей, твердых и неподвижных, как точильный камень, который лежит под его собственной лишенной плоти рукой. Теперь эти кости лишены своей жизни, они принадлежат ему, так же бесспорно, как ящики и сундуки у его ног и под креслом, как само это кресло - массивное высокое деревянное сидение, на которое он уселся семь поколений назад - чтобы сидеть вечно. Кресло под землей прогнило вместе со своим владельцем, они слились друг с другом. Но фигура по-прежнему сидит неподвижно, пустые глазницы смотрят в землю и за нее.

Он, фигура в кресле, помнит, как его поместили сюда. Выкопали большую яму, туда вкатили корабль, как он и приказал, разместили на полуюте, у рулевого весла, его трон. Он сел на него, положил точильный камень, с вырезанными на нем свирепыми лицами, на ручку кресла, под другую руку положил свой длинный меч. Кивком приказал своим людям продолжать. Вначале они привели его боевого жеребца, поставили мордой к нему и убили на месте. Потом четверых лучших собак, каждой пронзили сердце. Он внимательно следил, чтобы убедиться, что все они умерли. Ему не хотелось делить свою вечную гробницу с заключенными в ней едоками мяса. Потом соколы, каждого быстро задушили. Потом женщины, пара красавиц, они плакали и бились, несмотря на то, что их опоили маком. Их быстро задушили.

Принесли его сундуки, каждый несли двое крепких мужчин, кряхтя от тяжести. Он опять внимательно следил, чтобы не было никаких задержек, нежелания. Они отобрали бы его богатство, если бы посмели. Но не посмеют. Через год курган будет по ночам светиться от разложения; придет человек с факелом, подожжет выходящие из земли газы. Разойдутся рассказы. Все будут бояться могилы Кара Старого. Если это могила для Кара.

Установив сундуки, люди начали делать настил над кораблем с его грузом трупов. Другие начали вокруг и за ним наваливать груды камней, пока они не достигли верха его кресла и шелкового навеса над ним. Поверх положили прочные балки, а еще выше - слой свинца. Вокруг его ног и груди положили просмоленные ткани. Со временем дерево сгниет, земля опустится на корпус корабля, мертвые женщины и животные смешаются. А он будет по-прежнему сидеть здесь, смотреть на них, земля его не коснется. Они погребены. Он не будет погребен.

Когда все было сделано, перед ним остановился человек - Кол Ниггард, как его прозвали, сын Кара Старого.

- Все сделано, отец, - сказал он, и лицо его отразило смесь страха и ненависти.

Кар кивнул, глаза его не мигали. Он не стал желать сыну удачи, не стал прощаться с ним. Если бы в нем была черная кровь его предков, он присоединился бы к отцу в его могиле, предпочел бы вечно сидеть с сокровищами, чем передавать свои земли новым королям, наступающим с юга, жить в бесчестии, в подчинении.

Верные воины, шестеро, убили рабов, копавших яму, и разложили их тела вокруг. Потом они и его сын выбрались наверх. Несколько мгновений спустя комья земли начали падать на настил, накрывая и его, и просмоленную ткань, и слой свинца. Он видел, как земля медленно поднимается - до уровня колен, до груди. Сидел неподвижно, даже когда струйки земли начали пробиваться в сам каменный склеп, покрыли его руку, лежащую на точильном камне.

Свет еще пробивается. Еще потоки земли. Свет исчез, тьма углубилась. Кар усаживается поудобнее, удовлетворенно и облегченно вздохнув. Теперь все сделано, как нужно. И так и будет вечно. Будет принадлежать ему.

Умрет ли он здесь? Что может его убить? Неважно. Умрет ли он или останется жить - все равно. Он хогбой, живущий в кургане.

Шеф проснулся с криком. Под грубым одеялом тело его покрылось потом. Он неохотно откинул одеяло, опустил ноги на влажную утоптанную землю. Его охватил морозный воздух. Шеф надел конопляную рубашку, ощупью поискал тяжелую шерстяную куртку и брюки.

Торвин говорит, что эти видения мне посылают боги - дают указания. Но что мне сказано в этом видении? На этот раз никаких машин.

Откинули клапан палатки, и вошел Падда, фримен, бывший раб. Снаружи утро январского дня, густой туман поднимается над пропитанной влагой почвой. Сегодня армия долго проваляется под одеялами.

Имена людей в его сне: Кар и Кол. Не похоже на английские. И не норвежские. Но норвежцы всегда сокращают длинные имена. Гутмунд для своих друзей Гумми, Тормот становится Томми. Англичане тоже так поступают. Имена в загадке короля Эдмунда: "Вуффа, потомок Веххи".

- Как твое полное имя, Падда? - спросил Шеф.

- Палдрит, хозяин. Со смерти матери так меня никто не называл.

- А от какого полного имени может быть Вуффа?

- Не знаю. Вульфстан, может быть. Да что угодно. Я знавал человека, которого звали Виглаф. Благородное имя. Мы звали его Вуффа.

Шеф задумался, а Падда начал осторожно раздувать угли вечернего костра.

Вуффа, сын Веххи. Вульфстан или Виглаф, сын... Веостана, может быть, или Веохарда. Он не знает такие имена. Нужно узнать больше.

Пока Падда возился с водой и дровами, с кастрюлями и вечной овсянкой, Шеф развернул свою карту мира, расстелил на складном столике, прижал углы. Он больше не смотрел на завершенную карту, ту, где изображены познания христиан. На обороте он теперь чертил свою карту, карту Англии. И вкладывал в рисунок всю информацию, какую мог достать. Вначале линии, названия, расстояния наносились на кору. Только когда информация проверялась и соответствовала тому, что он уже знал, он брал чернила и начинал рисовать на коже. Ежедневно карта росла, уверенно в близких местностях Норфолка, чем дальше от Нортумбрии и Йорка, тем отрывочнее и неувереннее, на юге - пустое место, за исключением Лондона на Темзе и смутного упоминания о Вессексе на западе.

Но Падда отыскал среди фрименов жителя Саффолка. В благодарность за завтрак тот расскажет сегодня Шефу все, что знает об этом округе.

- Зови его, - сказал Шеф, разворачивая свежий листок коры и проверяя острие ножа. Вошел человек.

- Я хочу, чтобы ты мне рассказал о своем округе. Начни с рек. О Йаре и Вейверли я уже знаю.

- Ага, - задумчиво сказал человек из Саффолка. - Ниже их протекает Альда, она впадает в море у Альдбурга. Дальше Дебен. Он подходит к берегу моря в десяти милях южнее Альдбурга у Вудбриджа (деревянный мост), где, говорят, лежат старые короли. У нас ведь в Саффолке были когда-то свои короли, еще до прихода христиан...

Несколько минут спустя Шеф ворвался в кузницу, где Торвин разжигал огонь, чтобы ковать новые детали для "толкателей".

- Созывай совет армии, - потребовал Шеф.

- Зачем?

- Я думаю, что знаю, как сделать Бранда богатым.

9

Экспедиция выступила неделю спустя, под низко нависшим небом, за час до рассвета. Совет армии Пути отказался дать разрешение на свертывание лагеря и выход всех сил. Нужно было охранять корабли, лежавшие на берегах Велланда. Лагерь обещал не только тепло на оставшиеся недели зимы, в нем хранился с таким трудом собранный запас продуктов. И многие члены совета просто не верили страстным убеждениям Шефа, что его карта содержит указания на богатства многих поколений.

Однако было очевидно, что нескольких экипажей недостаточно. Конечно, королевство восточных англов - больше не королевство, его самые сильные воины и доблестные таны мертвы. Но все же сохраняется опасность нападения. Небольшой отряд викингов может быть отрезан и уничтожен превосходящим по численности противником. Бранд ворчал, что это глупо, он всю экспедицию считал глупостью, он не хочет проснуться однажды утром и увидеть брошенные в лагерь головы своих товарищей. В конце концов Шефу разрешили вызвать добровольцев. И в скуке зимнего лагеря он без труда набрал нужное число.

Тысяча викингов выступила на своих пони - восемь долгих сотен и еще сорок человек, двигались экипажами, как у них принято. Сотни вьючных пони несли палатки, одеяла, еду и эль. Их вели за узду английские троллы. Но в центре колонны было нечто новое: на нескольких повозках везли веревки и балки, колеса и рычаги. Все балки тщательно размечены и обозначены для быстрой сборки. Двенадцать кидателей, восемь толкателей. Все машины, какие успели соорудить Шеф и Торвин за те недели, что они провели в лагере. Если бы Шеф оставил их в лагере, о них бы забыли, разбросали, использовали бы на дрова. Слишком много в них вложено труда, чтобы допустить такое.

Вокруг повозок толпа троллов, беглецов со всей округи, каждый расчет за своей повозкой и своей машиной. Во главе каждого расчета один из тех, что входили в первоначальную команду Шефа. Викингам это не нравилось. Да, каждой армии нужны рабы, чтобы копать уборные, разжигать костры, ухаживать за лошадьми. Но отряды таких размеров? И все едят свою долю продуктов? И думают, что они вообще не рабы? Даже последователи Пути не хотели допускать не говорящих по-норвежски в свое товарищество. И Шеф не решался предложить это.

Он ясно сказал Падде и остальным главам расчетов, чтобы те посоветовали своим людям держаться скромно.

- Если кто-то захочет, чтобы вы размололи для него зерно или поставили палатку, сделайте это, - сказал он им. - А еще лучше держитесь от викингов подальше.

Но он хотел, чтобы его рекруты чувствовали иное. Чтобы гордились быстротой и ловкостью, с какой занимали свои места, поворачивали рычаги и балки.

Чтобы отличаться, все входившие в расчеты катапульт одевались одинаково, в короткие куртки из некрашеной домотканой материи, вместо тряпок, в которых появились в лагере. И у каждого тщательно вышитый белый льняной молот с двойной головкой, впереди и сзади. У каждого также пояс или по крайней мере веревка вокруг талии. Те, кто мог, вооружились ножами.

Может, и сработает, думал Шеф, глядя, как со скрипом ползут повозки. Впереди и позади викинги, в середине фримены в куртках. Они уже сейчас несравненно лучше владеют катапультой, чем викинги, которых они сменили. И даже в зимний день, на холоде выглядят бодрыми и оживленными.

Странный звук расколол небо. Это впереди повозок Квикка, тролл, появившийся несколько дней назад, он сбежал из монастыря святого Гутлака в Кроуленде, достал свою волынку. Он шел впереди, раздув щеки, ловко перебирая пальцами на костяной трубе. Его товарищи повеселели, ступали тверже, некоторые начали насвистывать в такт.

Викинг в передней группе повернул лошадь, гневно нахмурился, выпятив зубы. Это Хьорварт Сигвартсон, узнал Шеф. Его сводный брат. Сигварт сразу вызвался добровольцем в экспедицию со всеми своими экипажами, быстрее, чем даже Торвин, гебридцы и все еще сомневающийся Бранд. Хьорварт угрожающе проехал назад к волынщику, наполовину обнажив меч. Музыка стихла.

Шеф поставил между ними свою лошадь, слез с нее и передал повод Падде.

- Ходьба пешком согревает, - сказал он Хьорварту, глядя на его гневное лицо. - А с музыкой мили летят быстрее. Пусть играет.

Хьорварт поколебался, резко развернул лошадь.

- Как хочешь, - бросил он через плечо. - Но арфы не для воинов. Только hornung станет слушать волынку.

Хорнунг, гаддерлинг, подумал Шеф. Сколько еще названий для незаконнорожденного. Это не останавливает мужчин, когда они сажают детей в животы женщинам. Может, и у Годивы сейчас ребенок.

- Играй, - сказал он волынщику. - Сыграй танец квикбим. Играй ради Тунора, сына Вудена, и в ад всех монахов.

Волынщик заиграл быстрый танцевальный мотив, на этот раз громче, его поддержал вызывающий свист товарищей. Повозки катились за терпеливыми быками.

- Ты уверен, что король Бургред собирается захватить земли восточных англов? - спросил король Этельред. Его вопрос закончился приступом кашля, резкого, высокого, казалось, длящегося бесконечно.

Младший брат Этельреда принц Альфред озабоченно посмотрел на него с неохотной расчетливостью. У отца Альфреда, Этельвульфа, короля Вессекса, победителя викингов под Оукли, было четыре сильных сына: Этельстан. Этельбальд, Этельберт и Этельред. И когда появился пятый сын, казалось совершенно невероятным, кто он может когда-нибудь править Вессексом от имени королевского дома, и потому ему не дали благородное имя, начинающееся на "Этель". Его назвали именем, принятым у народа его матери, - Альфредом.

Но вот отец и трое его сыновей мертвы. Ни один не убит в сражении, но все убиты викингами. Многие годы они выступали в любую погоду, лежали в мокрых плащах, пили воду из ручьев, протекающих через лагеря, в которых армия не думала о том, куда сбрасывает отходы. Все умерли от болезней живота и легких. А теперь и у Этельреда этот кашель. И скоро я, вероятно, буду последним принцем королевского дома Вессекса, подумал Альфред. Но до того времени он должен служить брату.

- Совершенно уверен, - ответил он. - Он сказал об этом прямо. И когда я уезжал, собирал свою армию. Но он делает это не очень явно. У него есть вице-король, из восточных англов, который будет там главным. И потому восточные англы легче примут его правление. Особенно с его символом. Человеком без конечностей, о котором я тебе рассказывал.

- Какая разница? - Этельред устало вытер слюну с губ.

- Восточные англы могут выставить двадцать тысяч воинов. Это вместе с армией самого Бургреда сделает его сильнее нас, гораздо сильнее Нортумбрии. Если бы он с их помощью воевал только против язычников... Но он может предпочесть более легкую добычу. Скажет, что его долг - объединить все королевства Англии. Включая наше.

- Итак?

- Мы должны предъявить свои требования. Эссекс уже принадлежит нам. А граница между Эссексом и южными землями пролегает...

Король и принц принялись обсуждать территориальные требования, разграничительную линию. Они не представляли себе, о каких землях говорят, знали только, что этот город севернее другого, что этот расположен в том, а не этом округе. Обсуждение отняло много сил у слабеющего Этельреда.

- Ты уверен, что они разделились? - резко спросил Айвар Рагнарсон.

Посыльный кивнул.

- Почти половина ушла на юг. Осталось двенадцать долгих сотен.

- И никаких ссор?

- Нет. В лагере говорят, что у них есть план, как добыть сокровища короля Ятмунда, которого ты убил, сделав кровавым орлом.

- Ерунда! - рявкнул Айвар.

- Ты слышал, что они добыли во время набега на собор в Беверли? - спросил Халвдан Рагнарсон. - Сто фунтов серебра и столько же золота - в пересчете на серебро. Больше, чем мы. Парень хорош в разработке новых планов. Надо было тебе договориться с ним после хольмганга. Его лучше иметь другом, чем врагом.

Айвар повернулся к брату, лицо его побледнело в приступе гнева. Халвдан ответил ему спокойным взглядом. Рагнарсоны никогда не ссорились. В этом тайна их силы, и даже Айвар понимал это. Он выместит свой гнев на ком-нибудь другом. И по-другому. Еще одно дело, которое нужно хранить в тайне. Но это им уже приходилось делать.

- Только теперь он наш враг, - решительно сказал Сигурт. - Мы должны решить, уязвим ли он для нас сейчас. И если уязвим... Посыльный, ты можешь идти.

Братья сели потеснее в небольшой комнате продуваемого сквозняками дворца короля Эллы в Эофорвиче и начали определять количества, рационы, расстояния, возможности.

- Мудрость змеи, хитрость голубки, - удовлетворенно сказал дьякон Эркенберт. - Наши враги уже уничтожают друг друга и сами себя.

- Действительно, - согласился Вульфхир. - Язычники наделали много шума, и королевства поднялись. Но Господь скажет еще свое слово, и земля расступится.

Они разговаривали под звон монет. Братья-послушники в монастырской мастерской чеканки брали серебряные пластинки, ударяли по ним молотом, чтобы отчеканить изображение, переходили к следующей пластинке. Били снова. Сначала отпечатывается распластавший крылья ворон Рагнарсонов. Потом буквы S.P.M. - Sancti Petri Moneta, монета собора святого Петра. Бегали рабы в ошейниках, подносили древесный уголь, откатывали тележки с выплавленным свинцом, медью, шлаком. Только старшие монахи касались серебра. Им принадлежало богатство собора. И всякий, кто только задумывался о личной выгоде, тут же вспоминал правило святого Бенедикта и право архиепископа на назначение такого наказания. Уже много лет с монахов не сдирали живьем кожу в соборе и не замуровывали заживо в стены. Но такие случаи известны.

- Они в руках Господа, - заключил архиепископ. - И, конечно, гнев Господень падет на тех, кто похитил драгоценности в соборе святого Иоанна в Беверли.

- Но руки Господа проявляет себя в действиях других, - сказал Эркенберт. - И мы должны призвать их на помощь.

- Королей Марки и Вессекса?

- Гораздо более могущественную власть.

Вульфхир посмотрел удивленно, с сомнением, потом с пониманием. Эркенберт кивнул.

- Я уже подготовил письмо. Вам только нужно подписать. В Рим.

Лицо Вульфхира приняло довольное выражение, может быть, он вспомнил удовольствия своего пребывания в святом городе.

- Это важное дело, - провозгласил он. - Я сам отвезу письмо в Рим. Лично.

Шеф задумчиво смотрел на обратную сторону карты, на карту Англии. На полпути в своей работе он открыл принцип масштаба, но теперь уже слишком поздно применять его. Саффолк теперь слишком велик, он занимает четверть всего листа. На краю подробно записаны все сведения, какие он мог собрать о северном береге Дебена.

Все совпадает, подумал он. Вот город Вудбридж, деревянный мост. О нем говорится в первой строчке стихотворения. Строчка должна обозначать этот город, иначе она не имеет смысла: все мосты деревянные. Но еще важнее то, что рассказал об этом месте тролл - он его не называет, но оно ниже по течению от моста и брода. Там курганы, место упокоения старых королей. А кто они, эти старые короли? Раб не знает их имен, но тан Хельмингхама, продавший нам мед, перечислил предков Редвальда Великого, и среди них был Виглаф и его отец Веостан: Вуффа, потомок Веххи.

Если раб помнит все правильно, там четыре кургана, они идут прямой линией с севера на юг. Самый северный из них. В нем находится сокровище.

Почему его не разграбили? Если король Эдмунд знал, где скрываются сокровища его королевства, почему он не охранял это место?

А может, оно охраняется. Но не людьми. Так думает раб. Когда он понял, что собирается сделать Шеф, сразу смолк. И потом никто не смог его найти. Он предпочел рисковать свободой, чем участвовать в грабеже могилы.

Шеф обратился к практическим делам. Землекопы, охрана. Лопаты, веревки, ящики и петли, чтобы вытаскивать землю с глубины. Огни - он не хочет копать днем, когда смотреть соберется весь округ.

- Скажи мне, Торвин, - спросил Шеф. - Что еще можем мы найти в могиле? Кроме золота, конечно.

- Корабль, - кратко ответил Торвин.

- В миле от воды?

- Посмотри на свою карту. Его можно поднять здесь по склону. Курганы в форме кораблей. И тан сказал нам, что Виглаф был морским королем, с берегов Швеции, если, конечно, это правда. В моей стране даже богатые крестьяне, если могут себе это позволить, приказывают похоронить себя сидящими в лодке. Они считают, что так им легче добраться до Одайнсакра - Неумирающего Берега, где они присоединятся к своим предкам и богам-асам. Я не говорю, что они ошибаются.

- Ну, скоро узнаем. - Шеф посмотрел на заходящее солнце, взглянул через клапан палатки на своих отборных помощников - пятьдесят охранников-викингов, два десятка англичан-землекопов. Они спокойно готовились. Начнут только с наступлением темноты.

Он сам стал делать последние приготовления. Торвин схватил его за руку.

- Не относись к этому слишком легко, молодой человек. Я не верю - не очень верю - в драугаров или хогбоев, в живых мертвецов или в драконов, в которые превращаются их трупы. Но ты собираешься ограбить мертвых. Об этом много рассказывают, и всегда одно и то же. Мертвые отдают свое богатств, но только после боя. И только за цену. Тебе следует пригласить с собой жреца. Или Бранда.

Шеф покачал головой. Они уже спорили об этом. Он объяснял, сообщал причины. И все неправильные. В глубине души Шеф чувствовал, что он один имеет право на эти сокровища, они завещаны ему умирающим королем. Он вышел в наступающую тьму.

Много-много часов спустя Шеф услышал, как мотыга ударилась о дерево. Он скорчившись сидел над черной дырой, но сразу распрямился. Такую ночь не забудешь. Место они нашли без труда, пользуясь указаниями карты. Никого по дороге не встретили. Но где начать копать? Стражники и землекопы молча ждали приказаний. Он приказал зажечь факелы, осмотрел почву. Нет ли следов рытья? Как только загорелся первый факел, над курганом вспыхнуло и ушло в небо голубое свечение. В этот момент Шеф потерял половину своих землекопов: они просто растворились в ночи. Викинги держались значительно лучше, они сразу обнажили оружие и смотрели по сторонам, словно ожидали в любую минуту нападения мстительных мертвецов. Но даже Гутмунд Алчный, самый заядлый охотник за сокровищами, неожиданно утратил весь свой энтузиазм.

- Мы рассредоточимся, - сказал он. - Не нужно, чтобы кто-нибудь увидел.

И викинги исчезли. Они где-то здесь, в темноте, собрались небольшими группами, спинами друг к другу. Шеф остался с десятью англичанами-фрименами, у которых от страха стучали зубы. Не имея ни чертежа, ни плана, он всех поставил на вершине кургана и велел копать прямо вниз, как можно ближе к центру.

Но наконец они на что-то наткнулись.

- Это сундук? - с надеждой спросил он.

Единственным ответом были отчаянные рывки веревки которая вела в восьмифутовую яму.

- Они хотят наверх, - сказал кто-то из стоявших рядом с ним.

- Вытаскивайте.

Выпачканных землей людей медленно подняли наверх. Шеф терпеливо ждал их отчета.

- Не сундук, хозяин. Это лодка. Днище корабля. Должно быть, закопали его вверх дном.

- Пробейте.

Головы закачались. Молча один из бывших рабов протянул свою мотыгу. Другой - слабо горящую ветку пихты. Шеф взял их. Он понимал, что теперь не имеет смысла вызывать добровольцев. Глубоко вогнал свою алебарду в землю, взял веревку, проверил ее крепость, посмотрел на окружившие его темные фигуры, только их глаза видны были в темноте.

- Оставайтесь у веревки. - Головы закивали. Шеф неловко начал спускаться в темноту, держа в одной руке мотыгу и факел.

На дне он обнаружил, что стоит на изогнутой деревянной поверхности, очевидно вблизи киля. В слабом свете своего факела он провел рукой по доскам. Накрывают друг друга, обшивка внахлест. И он чувствовал, что доски густо просмолены. Сколько они могут продержаться в этой сухой песчаной почве? Он поднял мотыгу и ударил - ударил еще раз, сильнее, услышал звуки раскалываемого дерева.

Изнутри вырвался воздух с гнилым запахом. Неожиданно ярко вспыхнул факел. Сверху послышались тревожные крики и шум. Но это не запах разложения. Похоже скорее на запах коровника в конце зимы. Он ударил еще и еще, расширяя отверстие. Он уже понял, что под досками пустое пространство, без земли. Строители кургана сумели создать помещение для мертвых, они не закопали сокровища просто в землю.

Шеф пропустил веревку в отверстие и спустился сам, держа в руке факел.

Под ногой хрустнули кости. Человеческие кости. Шеф огляделся, почувствовал прилив жалости. Ребра, на которые он наступил, не принадлежали хозяину сокровища. Женские кости. Он видел под черепом застежку плаща. Женщина лежит лицом вниз, их две, обе лежат вдоль стен погребального помещения. У обеих спины сломаны тяжестью большого жернова, которым их придавили. Руки у них связаны, их опустили в могилу, сломали спину и оставили умирать в темноте. Жернов показывает, кто эти женщины: рабыни, моловшие зерно для своего хозяина. Здесь они, чтобы вечно молоть ему зерно и готовить овсянку.

Где рабыни, там должен быть и хозяин. Шеф поднял факел и повернулся к корме корабля.

Здесь, в высоком кресле, сидел король. Смотрел на своих собак, и лошадь, и женщин. Зубы его блестели в ссохшейся коже. На лысом черепе золотая корона. Подойдя ближе, Шеф посмотрел в полусохранившееся лицо, как будто искал тайну величия. Он вспомнил страстное желание Кара Старого сохранить свои богатства, король предпочел всегда быть рядом со своими сокровищами, чем остаться жить без них. Под рукой у короля точильный камень, символ могущества короля-воина, живущего остротой оружия своих солдат. Факел Шефа неожиданно погас.

Шеф стоял неподвижно, чувствуя, как мурашки ползут по коже. Впереди послышался треск, какое-то перемещение тяжести. Старый король поднимается со своего сидения, чтобы свести счеты с грабителем, пришедшим за его сокровищами. Шеф напрягся, ожидая прикосновения костлявых пальцев, ужасных зубов в высохшей коже.

Он повернулся и в полной темноте сделал четыре, пять, шесть шагов, рассчитывая добраться до места, через которое спустился. Правда ли, что стало чуть светлее? Почему он дрожит, как самый обычный раб? Он встречался со смертью вверху - не побоится смерти и в темноте.

- Ты теперь не имеешь права на золото, - сказал он в темноту, ощупью возвращаясь к высокому сидению. - Дети твоих детей отдали его мне. Отдали с целью.

Он шарил в темноте, пока не нашел факел, потом возился с огнивом и трутом, которые достал их сумки на поясе, старался высечь искру.

- Старые Кости, ты должен радоваться, что твое богатство достается англичанину. Есть много людей хуже меня, готовых забрать его.

Снова загорелся факел. Шеф прислонил его к гниющему дереву, подошел к сидению с его жутким обитателем, осторожно поднял легкое тело, надеясь, что остатки кожи и одежды удержат кости и они не рассыпятся. Повернувшись, он положил тело короля рядом с телами женщин.

- Теперь вы втроем будете вести свои схватки здесь внизу.

Снял с черепа золотую корону и надел себе на голову. Повернулся к пустому креслу, подобрал точильный камень, этот скипетр, лежавший под правой рукой короля, задумчиво взвесил его в руке.

- Я тебе кое-что дам за твое золото, - добавил он. - Отомщу за твоих потомков. Отомщу Бескостному.

И тут же что-то зашумело в темноте за ним. Впервые Шеф отскочил в испуге. Неужели Бескостный услышал свое имя и пришел? Может, он закрыт в могиле с каким-то страшным драконом?

Овладев собой, Шеф двинулся в сторону шума, высоко держа факел. Это упала веревка, по которой он спустился. Конец ее перерезан.

Наверху смутно слышались звуки напряженных усилий. И, как в его сне о Каре Старом, в отверстие посыпалась земля.

Потребовалась вся его сила воли, чтобы успокоиться. Это не кошмар, не сумасшедшее видение. Можно назвать головоломкой. Ее нужно решить.

Наверху враги. Падда и его люди, должно быть, испугались и разбежались, они не стали бы резать веревку и засыпать меня землей. Не станет этого делать и Гутмунд. Значит, пока я был здесь внизу, кто-то подкрался, может, англичане, защищающие могилы своих королей. Они как будто не хотят спускаться сюда ко мне. Но сам я отсюда никогда не выберусь.

А нет ли другого выхода? Король говорил об этом как о сокровище Редвальда, но ведь это могила Вуффы. Может, он и его потомки использовали это место как тайник для своих сокровищ? Если так, должен быть способ проникать сюда, добавлять сокровища или извлекать их. Курган сверху не имеет никаких входов. Может, есть другой путь? Если есть, он должен быть близко к золоту. А золото рядом со своим хранителем.

Переступив через тела, Шеф прошел к креслу, отодвинул его и обнаружил под ним четыре прочных деревянных сундука с кожаными ручками. Очень прочные кожаные ручки, не тронутые гнилью, заметил он, ощупывая их. А за ними, там, где начинается подъем корабельного носа, квадратное черное отверстие, в которое с трудом можно протиснуться.

Туннель! Шеф испытал бесконечное облегчение, с плеч спала невидимая тяжесть. Возможно, снаружи можно пробраться сюда, открыть сундук, закрыть его, сделать все необходимое. Даже не нужно смотреть на старого короля, зная, что он сидит здесь.

Нужно проверить туннель. Шеф снова надел на голову корону, схватил факел, догоревший почти до конца. Взять ли с собой точильный камень или мотыгу? Мотыгой я смогу прокопать выход, подумал он. Но теперь, взяв скипетр у старого короля, я не имею права оставлять его.

Факел в одной руке, камень в другой, Шеф согнулся и пополз в темноту.

Постепенно туннель сужался. Шефу приходилось протискивать сначала одно плечо, потом другое. Факел догорел и обжег ладонь. Шеф погасил его о стену и пополз дальше, стараясь убедить себя, что стены вокруг не сжимаются. На лбу выступил пот и заливал глаза; Шеф не мог освободить руку, чтобы вытереть его. Ползти назад он тоже не может: туннель слишком низок.

Щупая рукой поверхность впереди, он неожиданно обнаружил пустоту. Рывок, и его голова и плечи над ямой. Он осторожно продвинулся еще вперед. В двух футах впереди прочная поверхность, ведущая вниз. Строители не хотели, чтобы было легко, подумал он.

Но я знаю, что тут должно быть. Я знаю: это не ловушка, а вход. Поэтому я должен ползти вниз, за поворот. На один-два фута лицо погрузится в почву, на я могу задержать дыхание.

Если ошибаюсь, умру задохнувшись, лицом вниз. Хуже всего, если начну дергаться. Этого я не сделаю. Если не смогу пройти, прижмусь лицом к земле и умру.

Шеф перебрался через край и нагнулся вниз. На мгновение он не мог заставить свои мышцы работать, ноги оставались на поверхности вверху. Но вот он оттолкнулся, проехал вниз один-два фута и ударился обо что-то. Теперь он был зажат в туннеле вниз головой в абсолютной темноте.

Это не кошмар. Никакой паники. Я должен думать об этом, как о головоломке. Не может быть тупика, в этом нет никакого смысла. Торвин всегда говорит, что лучшая ноша человека - его здравый смысл.

Шеф пощупал руками вокруг. Дыра. За шеей. Как змея, он протиснулся в нее. А здесь снова ровная поверхность. Яма, на этот раз ведущая вверх. Он вполз в нее и впервые за, казалось бы, вечность, поднялся на ноги. Пальцами нащупал деревянные ступени.

Осторожно начал подниматься. Голова его ударилась о дверь. Но дверь эта открывается снаружи, а не изнутри. На ней навалена земля.

Вытащив из-за пояса точильный камень, Шеф прижался спиной к стене и стал бить вверх заостренным концом. Дерево затрещало, раскололось. Он бил снова и снова. Когда сумел просунуть руку в щель, вырвал еще куски дерева. В туннель посыпался песок, все быстрее и быстрее. Дыра расширялась, и в нее стало видно бледное рассветное небо.

Шеф устало выбрался из туннеля и оказался в роще густого боярышника, не более чем в ста шагах от кургана, в который погрузился так давно. На кургане стояли несколько человек и смотрели вниз. Он не станет прятаться и уползать от них. Шеф выпрямился, поправил корону, взял покрепче точильный камень и неслышно пошел к ним.

Это Хьорварт, его сводный брат, как он почти ожидал. Кто-то увидел его в усиливающемся свете, крикнул, отскочил. Все расступились, на месте остался Хьорварт у все еще не заполненного отверстия. Шеф переступил через тело одного из англичан-землекопов, зарубленного ударом через плечо и грудь. Он видел теперь в пятидесяти ярдах Гутмунда с его людьми, те извлекли оружие, но не решались вмешаться.

Шеф устало взглянул на лошадиное лицо своего сводного брата.

- Ну, брат, - сказал он. - Похоже, тебя твоя доля не устраивает. Или, может, ты действуешь для кого-то, кого здесь нет?

Лицо перед ним исказилось. Хьорварт выхватил меч, выставил его вперед и начал спускаться с кургана.

- Ты не сын моего отца! - рявкнул он и взмахнул мечом.

Шеф подставил под меч точильный камень.

- Камень тупит лезвие, - сказал он, и меч раскололся. - И камень пробивает черепа.

Он размахнулся, ударил слева и почувствовал, как камень погрузился в висок Хьорварта.

Викинг пошатнулся, опустился на колено, поддерживая себя какое-то мгновение сломанным мечом. Шеф шагнул в сторону и снова ударил изо всей силы. Еще раз хрустнула кость, и его брат упал вперед, из его рта и глаз полилась кровь. Шеф медленно вытер с камня серое вещество мозга и оглянулся на воинов из экипажа Хьорварта.

- Семейное дело, - сказал он. - Вам не о чем беспокоиться.

10

Совет викингов пошел не так, как хотелось Сигварту. Сигварт с побледневшим и напряженным лицом сидел за столом.

- Он убил моего сына - я требую компенсации.

Бранд поднял огромную руку, заставляя его замолчать.

- Послушаем Гутмунда. Продолжай.

- Мои люди разошлись в темноте вокруг кургана. Люди Хьорварта появились неожиданно. Мы слышали их голоса, поняли, что это не англичане, но не знали, что делать. Они оттолкнули тех, кто им мешал. Никто не был убит. Но потом Хьорварт попытался убить своего брата Скейфа, сначала хотел закопать его живым в кургане, потом напал на него с мечом. Мы все это видели. Скейф был вооружен только камнем.

- Он убил Падду и пятеро моих землекопов, - сказал Шеф. Совет не обратил на это внимания.

Мягко, но решительно прозвучал голос Бранда.

- Как я понимаю, никакой компенсации не может быть, Сигварт. Даже за сына. Он пытался убить товарища по армии, которого защищает закон Пути. Если бы это ему удалось, я бы его повесил. Он к тому же пытался живьем закопать своего брата. И если бы ему это удалось, подумайте, что бы мы потеряли! - Он удивленно покачал головой.

По крайней мере двести фунтов золота. И отличной работы, что еще увеличивает ценность металла. Чаши римской работы. Большие ожерелья из светлого золота из земли ирландцев. Монеты с головами неведомых римских правителей. Работа Кордовы и Миклагарта, Рима и Германии. И вдобавок много серебра в хранилище, куда потомки короля добавляли его много поколений. В целом достаточно, чтобы все воины армии Пути всю оставшуюся жизнь прожили в богатстве. Если, конечно, доживут, чтобы воспользоваться этим богатством. С рассветом тайна сокровища исчезла.

Сигварт покачал головой, выражение его лица не изменилось.

- Они были братья, - сказал он. - Сыновья одного человека.

- Тем более не может быть мести, - сказал Бранд. - Ты не можешь мстить одному сыну за другого, Сигварт И должен поклясться в этом. - Он помолчал. - Так решили норны. Может, плохо решили. Но не смертному оспоривать их решение.

На этот раз Сигварт кивнул.

- Да. Норны. Я дам клятву, Бранд. Хьорварт не будет отмщен. Мной.

- Хорошо. Потому что скажу вам всем, - Бранд осмотрел всех сидящих за столом, - со всем этим богатством в руках я нервничаю, как девственница на оргии. Вокруг полно разговоров о нашем богатстве. Фримены Шефа проболтались крестьянам и рабам. Новости расходятся повсюду. Говорят, новая армия пришла в это королевство. Английская армия, из Марки, пришла, чтобы восстановить здесь власть короля. Можете быть уверены, что они о нас уже слышали. И если у них есть мозги, они уже идут, чтобы отрезать нас от кораблей или преследовать нас, если они опоздали.

- Нужно свернуть лагерь и выступить еще до заката солнца. Идти всю ночь и весь следующий день. Не останавливаться до завтрашнего заката. Передайте капитанам, чтобы накормили лошадей и построили людей.

Собравшиеся разошлись, и Шеф направился к своим машинам. Бранд схватил его за плечо.

- Не ты, - сказал он. - Я бы хотел, чтобы ты посмотрел на себя в полированную сталь. Ты знаешь, что у тебя волосы на висках поседели? О повозках позаботится Гутмунд. Ты поедешь в телеге, накроешься своим плащом и моим. - И он протянул фляжку.

- Выпей это. Я сберег. Назовем это даром Отина человеку, нашедшему величайшее сокровище с тех времен, как Гуннар добыл золото Нифлунгов. - Шеф уловил запах перебродившего меда: мед Отина.

Бранд сверху вниз взглянул в его измученное изуродованное лицо, один глаз впал и сморщился, скулы выпирают из-под туго натянутой кожи. Какую плату затребовал draugr в могиле за свое сокровище? Он снова хлопнул Шефа по плечу и заторопился прочь, зовя Стейнульфа и капитанов.

Они выступили, Шеф лежал в телеги. Фляжку он осушил, и теперь от качки его клонило ко сну. Он лежал, зажатый между двумя сундуками с сокровищем и брусом катапульты. За каждой из телег с сокровищами двигался десяток людей из экипажа самого Бранда, разделившегося для непосредственной охраны. Вокруг теснились фримены из расчета катапульт, возбужденные слухами, что и им могут уделить небольшую часть добычи. Многие из них впервые в жизни смогут держать в руках деньги. Впереди, сзади и по бокам ехали сильные отряды викингов, постоянно ожидающие засады. Бранд объезжал всю колонну, меняя лошадей как можно чаще, потому что они не выдерживали его вес, постоянно поторапливал всех.

Это теперь не моя работа, подумал Шеф. Он снова погрузился в глубокий сон.

Он движется по равнине. Не просто едет верхом - скачет изо всех сил. Лошадь стонет под ним, а он вонзает ей в окровавленные бока шпоры, преодолевает ее сопротивление и снова посылает вперед. Через гребень невысокого холма за ним устремляется толпа всадников, один намного определи остальных на могучем сером коне. Атилс, король шведов.

А кто он сам, всадник? Сознание Шефа не может определить, чье тело сейчас занимает. Но это исключительно высокий человек, настолько высокий, что даже на большой лошади задевает ногами за землю. У высокого человека есть спутники, замечает сознание Шефа. Тоже очень странные. Ближе всех к нему человек, настолько широкий в плечах, что кажется, будто у него под кожаной курткой коромысло. Лицо у него тоже широкое, нос курносый, на лице зверское выражение. Лошадь этого человека с трудом выдерживает его вес. За ним необыкновенно красивый человек, высокий, светловолосый, с длинными, как у девушки, ресницами. Еще девять-десять всадников несутся на той же убийственной скорости перед высоким человеком и его двумя ближайшими спутниками.

- Они нас догонят! - кричит широкоплечий. Он снимает с луки седла короткий топор и весело трясет им.

- Еще рано, Ботвар, - говорит высокий. Он останавливает лошадь, снимает с седла сумку, сует в нее руку, достает горсть золота. Разбрасывает его на земле, поворачивает лошадь и едет дальше. Через несколько минут, оглядываясь с вершины очередного низкого холма, он видит, что преследователи остановились, спешились и, расталкивая друг друга, шарят по земле. Серый конь поворачивает, возвращается, остальные всадники начинают собираться.

Еще дважды высокий человек поступает так, задерживая преследователей. Каждый раз все больше их отстает. Но теперь шпоры уже не действуют на лошадь, лошади переходят на шаг. Осталось уже недалеко, безопасность близко - что это за безопасное место, сознание Шефа не знает. Корабль? Граница? Неважно. Нужно только добраться туда.

Неожиданно падает лошадь Ботвара, разбрызгивая пену и кровь из ноздрей. Широкоплечий проворно высвобождается, сжимая топор, энергично поворачивается к преследователям, до которых не больше ста ярдов. По-прежнему их слишком много, и впереди король - Атилс Шведский на сером коне Храфне.

- Тащи его, Хьялти, - говорит высокий. Он снова сует руку в сумку. Но там уже ничего нет. За одним исключением. Кольцо Свиагрис. И хотя за ним гонится смерть, высокий колеблется. Но потом с огромным усилием поднимает руку и бросает кольцо на грязную тропу к Атилсу, потом соскакивает с лошади и изо всех сил бежит к безопасному убежищу за вершиной.

На вершине он оборачивается. Атилс доскакал до кольца. Он придержал коня, опустил копье и старается его острием подобрать кольцо с земли, чтобы не задерживаться. Не получилось. Он разворачивает коня, мешая тем, кто скачет за ним, пытается снова. И снова промах.

В ненависти и нерешительности Атилс смотрит на врага, почти достигшего убежища, потом смотрит на лежащее в грязи кольцо. Неожиданно он соскакивает с коня, наклоняется, ищет кольцо. Он упустил свой шанс.

Высокий трясется от смеха, бежит за своими товарищами. Широкоплечий - Ботвар - вопросительно оборачивается к нему, а он торжествующе кричит:

- Я заставил могущественнейшего из шведов рыться в грязи, как свинью!

Шеф резко сел, со словом svinbeygt на губах. И обнаружил перед собой лицо Торвина.

- "Кланяться, как свинья"? Это слово произнес король Хрольф на равнине Файрисвеллер. Я рад, что ты отдохнул. Но пора тебе выходить к нам.

Он помог Шефу перебраться через край повозки, спрыгнул за ним. Прошептал:

- За нами идет армия. В каждой деревушке твои троллы получают новые известия. Говорят, за нами три тысячи человек, армия Марки. Они вышли из Ипсвича, когда мы оставили Вудбридж, и теперь они знают о золоте. Бранд послал всадников вперед, в наш лагерь в Кроуленде с приказом выдвигаться нам на встречу и готовиться к битве. Встреча у Марша. Если мы сумеем там соединиться с ними, мы в безопасности. Двадцать пять долгих сотен викингов и двадцать пять - англичан. Если они догонят нас до Марша, совсем другое дело. Еще рассказывают странную историю. Говорят, армию ведет хеймнар. Хеймнар и его сын.

Шеф ощутил странный холодок. Впереди послышалось множество приказов, повозки отводили в сторону, всадники развязывали свои сумки.

- Каждые два часа Бранд останавливает колонну, чтобы напоить животных и накормить людей, - объяснил Торвин. - Он говорит, что даже в спешке это экономит время.

Армия за нами, подумал Шеф. И мы торопливо идем к безопасности. Вот что я видел в своем сне. Я должен был узнать о кольце, о кольце Свиагрис.

Но кто захотел, чтобы я это узнал? Один из богов, но не Тор и не Отин. Тор против меня, а Отин просто наблюдает. Сколько там богов? Жаль, что я не расспросил Торвина. Но не думаю, чтобы мой защитник - тот, что посылает сны, - любил расспросы.

Продвигаясь к голове колонны и думая о Свиагрисе, он увидел Сигварта сбоку от дороги. Тот сидел на раскладном стуле, который поставили его люди. Глаза отца сопровождали проходящего Шефа.

На рассвете усталые глаза Шефа разглядели в февральском тумане массу собора Эли справа от направления их марша. Собор уже разграблен Великой Армией, но колокольня оставалась на месте.

- Мы сейчас в безопасности? - спросил он у Торвина.

- Троллы считают, что да. Видишь, как они смеются? Но почему? До Марша еще целый день, а воины Марки за нами близко.

- За Эли болота, - ответил Шеф. - В это время года дорога на Марш на протяжении многих миль идет через грязь и воду. Если понадобится, ее могут перегородить несколько человек и баррикада. Обхода нет. Особенно для не знающих местность.

Колонна затихала там, где проходил Бранд. Неожиданно он появился перед Шефом и Торвином, черный плащ в грязи, лицо бледное и напряженное.

- Стойте! - кричал он. - Все вы! Пища, вода, распустите подпруги! - И шепотом добавил двум членам совета: - Серьезные неприятности. Нас ждут впереди. Не показывайте этого на лицах.

Шеф и Торвин переглянулись. Молча последовали за Брандом.

Десяток предводителей викингов стояли у дороги, их сапоги уже погрузились в грязь. В середине, положив руку на рукоять меча, молча стоял ярл Сигварт.

- Это Айвар, - без предисловия сказал Бранд. - Он напал на наш лагерь в Кроуленде вчера ночью. Кое-кого убил, остальных разогнал. Несомненно кого-то из наших захватил. Сейчас они уже начали говорить. Он знает, где мы должны были встретиться. И знает о золоте.

- Мы должны считать, что он уже вышел нам наперехват. Итак, с севера Айвар, а в нескольких милях южнее нас - англичане.

- Сколько человек? - спросил Гутмунд.

- Тот, что ушел от них и прискакал к нам, говорит: около двух тысяч. Не вся армия из Йорка. Остальных Рагнарсонов нет. Только Айвар и его приближенные.

- Мы могли бы справиться с ними, если бы были все вместе, - сказал Гутмунд. - Шайка преступников. Гадгедлары. Предатели. - Он плюнул.

- Но мы не все вместе.

- Скоро будем, - продолжал Гутмунд. - Если Айвар знает о золоте, то все в лагере тоже знали. Наверно, напились в лагере на радостях, когда Айвар ударил. Как только протрезвеют, пойдут к месту встречи у Марша. Мы встретимся с ними и будем все вместе или почти все. И тогда поговорим с Айваром. Можешь оставить его себе, Бранд. У тебя есть с ним счеты.

Бранд улыбнулся. Трудно, подумал Шеф, испугать этих людей. Чтобы их победить, нужно перебить всех до одного. К несчастью, вероятно, это и произойдет.

- А как же англичане за нами? - спросил он.

Бранд сразу посерьезнел, отвлекся от мечты о поединке.

- Это не такая трудная проблема. Их мы всегда били. Но если они нападут на нас сзади, пока мы сражаемся с Айваром... Нам нужно время. Время для соединения с остальной частью армии у Марша. Время, чтобы решить дело с Айваром.

Шеф вспомнил свое видение. Надо бросить им что-нибудь такое, что им нужно, подумал он. Не сокровище. На это Бранд никогда не пойдет.

Точильный камень древнего короля из кургана все еще у него за поясом. Шеф достал его, посмотрел на высеченные бородатые лица, увенчанные коронами. Свирепые лица, полные сознания власти. Короли вынуждены совершать то, чего не могут другие. И предводители тоже. И ярлы. Ему говорили, что за сокровище придется платить. Может, это оно и есть. Подняв голову, он увидел, что Сигварт круглыми глазами смотрит на камень, разбивший голову его сыну.

- Дорога, - хрипло сказал Шеф. - Несколько человек могут задержать на ней англичан надолго.

- Могут, - согласился Бранд. - Их должен возглавить один из нас. Предводитель. Человек, привыкший к независимым решениям. Такой, который может рассчитывать на своих людей. Примерно длинная сотня.

Долго все молчали. Тот, кто остается, идет на верную смерть. Это слишком много - даже для этих викингов.

Сигварт холодно смотрел на Шефа, ожидая, когда тот заговорит. Но заговорил Бранд.

- Среди нас только у одного есть полный экипаж. Этот человек создал хеймнара, которого несут за нами англичане...

- Ты говоришь обо мне, Бранд? Хочешь, чтобы я со своими людьми ступил на тропу, ведущую в ад?

- Да, Сигварт. Я говорю о тебе.

Сигварт хотел что-то сказать, потом повернулся и взглянул на Шефа.

- Да, я это сделаю. Я чувствую, что уже вырезаны руны, рассказывающие о нас. Ты сказал, что смерть моего сына - воля норн. Я думаю, что норны уже сказали и о тех, кто останется на дороге. И не одни норны.

Он встретился взглядом с сыном.

Передние ряды армии Марки, преследующие в ночи отступающего противника, попали в засаду Сигварта через час после заката. В течение двадцати ударов сердца шла бойня, англичане, двигавшиеся по узкой дороге в болоте по десять в ряд, потеряли пять десятков отборных бойцов. Остальные, усталые, промокшие, голодные, сердитые на своих предводителей, в смятении отступили и даже не унесли с собой тела погибших с их вооружением. С час люди Сигварта в напряженном ожидании слышали их крики и ругань. Потом медленно начал приближаться шум. Не шум испуга. Неуверенности. Они искали обходной путь. Ждали приказов. Готовились к ночному отдыху, даже в мокром одеяле на земле. Лишь бы не рисковать жизнью в неизвестности.

Двенадцать часов уже выиграно, подумал Сигварт, расставляя своих людей. Но не для меня. Я могу остаться на страже. Все равно после смерти сына не могу уснуть. Моего единственного сына. Интересно, второй тоже мой сын? Если это так, он проклятие своего отца.

С рассветом англичане вернулись. Три тысячи человек. Они решили проверить, что за препятствие у них на пути.

Викинги копали землю по обе стороны дороги. Через фут добрались до воды. Через два фута - сплошная жидкая грязь. Вместо обычных земляных укреплений пришлось ограничиться полной воды канавой в десять футов шириной. Со своей стороны они вкопали в землю куски дерева, какие смогли снять с оставленных Шефом повозок. Слабое препятствие. Толпа крестьян разметет его в считанные минуты. Если бы за ним не было воинов.

На дороге могли встать только десять человек. И только пять сражаться. Воины Марки, осторожно продвигаясь вперед с поднятыми щитами, оказались по бедра в холодной воде, прежде чем смогли добраться до противника. Кожаные сапоги скользили по грязи. Они приблизились и увидели бородатые лица, занесенные для удара двуручные топоры. Наносить удар этим людям? Для этого надо подниматься по скользкому склону. А тем временем топорник выбирает цель.

Бить по дереву, по брустверу? Но стоит оторвать взгляд от оружия противника, и он отрубит тебе руку или голову.

Неохотно, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, воины Мерсии боком приближались, подбадриваемые криками тех, кто еще не вступил в бой.

Проходил короткий день, и бой усиливался. Гвикхельм, один из военачальников Мерсии, посланный королем для советов и помощи новому олдермену, потерял терпение, отозвал своих людей, послал вперед лучников с неограниченным запасом стрел.

- Стреляйте на уровне головы, - приказал он им. - Не беда, если промахнетесь. Просто не давайте им высунуться.

Другие бросали копья через головы своих сражающихся товарищей. Лучшие бойцы Гвикхельма, которых уязвило обращение к их гордости, вступили в бой. Им было приказано не продвигаться вперед, а просто фехтовать на месте. Спустя какое-то время они уступали место следующему ряду. А тем временем тысячи людей были посланы на мили в тыл. Они срезали ветви, приносили их, бросали под ноги бойцов, так что со временем образовалась прочная площадка.

Альфгар, с двадцати шагов наблюдавший за схваткой, в раздражении потянул светлую бороду.

- Сколько же людей тебе нужно? - спросил он. - Это всего лишь канава и изгородь. Один натиск, и мы пройдем. Неважно, если потеряем несколько человек.

Офицер сардонически взглянул на него.

- Попробуй сказать этим нескольким. А может, хочешь сам попробовать? Возьми того большого парня в середине. Того, что смеется. С желтыми зубами.

В тусклом свете Альфгар через холодную воду смотрел на Сигварта, который отбивал удары меча, наносил сам. Руки Альфгара задрожали, и он сунул их за пояс.

- Вынесите вперед моего отца, - приказал он адъютанту. - Ему нужно это увидеть.

- Англичане несут гроб, - сказал один из викингов рядом с Сигвартом. - Ну, я бы сказал, что одного им сейчас мало.

Сигварт смотрел на выложенный мягкой тканью ящик, который носильщики подняли почти вертикально. Обитателя ящика удерживали на месте ремни на уровне груди и пояса. Через полоску воды глаза Сигварта встретились с глазами изуродованного им человека. Сигварт откинул голову, дико рассмеялся, поднял щит, потряс топором, выкрикнул что-то по-норвежски.

- Что он говорит? - спросил Альфгар.

- Он обращается к твоему отцу, - перевел Гвикхельм. - Спрашивает, узнает ли он топор? Или забыл что-то? Снимите с него штаны, и он ему напомнит.

Рот Вульфгара шевельнулся. Сын склонился, чтобы услышать хриплый шепот.

- Он говорит, что отдаст все свое имение человеку, который захватит его живым.

Гвикхельм поджал губы.

- Легче сказать, чем сделать. Одно можно сказать об этих дьяволах. Их можно победить - иногда. Но это никогда не бывает легко. Никогда.

С неба послышался резкий свист.

- Опускай! - рявкнул командир расчета катапульты. Двенадцать освобожденных троллов продвинули по веревке правую руку, потом левую, потом снова правую, при этом они хрипло выкрикивали: "Один - два - три". Кожаная петля опустилась в руки командира. Заряжающий вскочил с колен, положил на место десятифунтовый камень, снова занял свою позицию, протянул руку к следующему камню.

- Берись! - Спины согнулись, рычаг машины напрягся, командир почувствовал, как его поднимает на цыпочки.

- Тяни! - Одновременный выкрик, праща хлопнула, камень взвился в воздух. В полете он вращался, и выбитые на нем бороздки производили зловещий свист. И в тот же момент послышалась команда командира расчета второй катапульты: "Берись!"

У этих катапульт большая мощность и максимальная дальность. Они запускают свои снаряды высоко в небо. И чем выше, тем сильнее удар. Два расчета освобожденных рабов, оставленные Шефом, установили свои "кидатели" на тщательно отмеренном удалении, в двухстах ярдах за укреплением Сигварта; их снаряды полетят еще на двадцать пять ярдов дальше.

Узкая дорога была идеальной площадкой для поражения снарядами. Камни летели прямо, отклоняясь в стороны не больше нескольких футов. Фримены были хорошо обучены, каждый делал именно то, что нужно. И как можно быстрее. Они стреляли в течение трех минут. Потом остановились, тяжело дыша.

Камни с неба несли смерть колонне солдат Мерсии. Первый же попал в высокого воина, стоявшего неподвижно, и вбил ему голову в плечи. Второй попал в автоматически поднятый щит, разбил руку под ним и ударил в грудную клетку. Третий ударил в спину повернувшегося воина, разбил ему позвоночник. И через несколько мгновений дорога покрылась бегущими. Они старались побыстрее уйти от смерти, которой не видели и не понимали. На толпу продолжали падать камни, они отклонялись вперед или назад на несколько футов, но обязательно поражали дорогу. И только те, кто прошел вперед, в канаву рядом с викингами, оказались от них в безопасности.

Через три минуты воины, бывшие во главе нападения, увидели за собой только хаос и разрушения. Те, кто отступил в тыл, поняли, что на некотором расстоянии они в безопасности.

Гвикхельм впереди, размахивая широким мечом, кричал Сигварту:

- Выходи! Выходи из своей канавы, сразимся, как мужчины! Мечами, а не камнями!

Снова в улыбке обнажились желтые зубы Сигварта.

- Попробуй возьми меня, - ответил он на ломаном английском. - Ты храбр. Сколько еще воинов тебе нужно?

Еще несколько часов выиграно, подумал он. Много же времени требуется, чтобы англичане сообразили.

Все же не очень много, решил он, когда короткий февральский день в потоках дождя и мокрого снега приближался к концу. Канава и камни их поразили. Но медленно, очень медленно они приходили в себя и поняли, что им нужно было сделать прежде всего.

А делать нужно было все - и одновременно. Фронтальная атака, чтобы Сигварт был постоянно занят. Копья и стрелы над головами бойцов, чтобы не давать подняться. Хворост под ноги сражающимся, чтобы построить площадку. Подходить рассредоточившись, все время настороже, чтобы меньше была цель для камней. Пробираться небольшими группами по болоту и заходить Сигварту за спину. Приказать на лодках с шестами двигаться вдоль тропы, угрожая отрезать Сигварту путь отхода. Люди Сигварта начали оглядываться. Еще один решительный натиск англичан, невзирая на потери, и преграда будет прорвана.

Один из рабов из команды "кидателя" потянул Сигварта за рукав и сказал на ломаном норвежском:

- Мы уходим. Камней не осталось. Хозяин Шеф, он велел стрелять, пока будут камни, а потом уходить. Перерезать веревки, сбросить машины в болото. Мы уходим!

Сигварт кивнул, посмотрел вслед небольшой фигуре. Теперь пора подумать о своей чести. Исполнить свою судьбу. Он прошел вперед к линии сражающихся, хлопая бойцов по плечу.

- Уходите, - говорил он. - Забирайте лошадей. Убирайтесь немедленно. Поезжайте прямо к Маршу, они вас не догонят.

Его кормчий Вестлити заколебался, когда Сигварт хлопнул его по плечу.

- А кто приведет твою лошадь, ярл? Тебе нужно будет уходить быстро.

- Мне еще кое-что нужно сделать. Иди, Вестлити. Это моя судьба, не твоя.

Сзади зашлепали шаги, а Сигварт повернулся лицом к пяти лучшим бойцам Марки, которые подозрительно продвигались вперед. Этот день научил их осторожности.

- Давайте! - позвал он. - Только я!

Ноги шедшего в центре скользнули, с ужасающей скоростью Сигварт прыгнул вперед, ударил, отразил удар, пробил мечом бороду, отскочил, ушел от удара другого.

- Давайте! - крикнул он и запел смертную песнь Рагнара, которую сочинил скальд Айвара Рагнарсона:

Мы бьем мечами. Шестьдесят один раз

Сражался я впереди с врагами

И никогда не встречал, хоть и начал молодым,

Равного себе соперника.

Боги будут приветствовать меня. Я не горюю о смерти...

Над шумом битвы - одного против всей армии - низкий голос Вульфгара:

- Возьмите его живым! Прижимайте щитами! Возьмите живым!

Надо позволить им, думал Сигварт, отражая удары. Я еще недостаточно времени выиграл для сына. Но у меня есть способ выиграть для него еще и ночь.

Хотя для меня она будет длинной.

11

Шеф и Бранд, стоя рядом, смотрели, как по ровному луговому дерну к ним медленно приближается боевая линия в двести человек шириной. Над ней развеваются боевые знамена, личные вымпелы ярлов и витязей. Не Ворон Рагнарсонов: он вылетает, только когда собираются все четверо братьев. Но в центре линии видно другое знамя - Свернувшийся Змей Айвара Рагнарсона. И даже на расстоянии Шеф видел блеск серебряного шлема, алый плащ.

- Многие сегодня погибнут. У нас слишком равные силы, - сказал Бранд. - Даже победитель понесет тяжелые потери. Нужна смелость, чтобы, зная это, идти в передней линии. Жаль, что сам Айвар не впереди. Я надеялся, он будет: тогда я бы сам за него взялся. Самый дешевый способ победить для нас - это убить предводителя и заставить остальных потерять дух.

- А у них есть дешевый способ?

- Сомневаюсь. Наши парни видели деньги. А эти только слышали о них.

- Но ты по-прежнему считаешь, что мы проиграем?

Бранд успокаивающе потрепал Шефа по плечу.

- Герои так никогда не думают. Но все рано или поздно проигрывают. А нас меньше.

- Ты не считаешь моих троллов.

- Никогда не слышал, чтобы троллы выигрывали сражения.

- Подожди, и увидишь.

Шеф отошел на несколько шагов от того места, где стояли они с Брандом под флагом Молота, в самом центре их линии - линии армии Пути. Она была выстроена точно так же, как линия Айвара, но достигала в глубину всего пяти человек, и резервов было меньше. Шеф разместил в линии катапульты на колесах - "толкатели", те, что выпускают стрелы. Спереди их прикрывал только единственный ряд воинов со щитами. Значительно дальше располагались "кидатели" - катапульты, стреляющие камнями, все, кроме той пары, что осталась с Сигвартом. Расчеты держали наготове веревки.

Но сейчас главное - "толкатели". С помощью алебарды Шеф взлетел на центральную повозку; всего их девять, и в каждую впряжены быки. Он посмотрел вверх и вниз по линии, увидел, как смотрят на него расчеты.

- Очистить линию!

Викинги, закрывавшие катапульты, отошли в стороны. Веревки туго натянуты, заряжающие стоят рядом с грудами стрел. Все нацелено и готово. Невозможно не попасть в медленно приближающуюся линию бойцов. Слышался хриплый крик солдат армии Рагнарсона. "Ver thik, - снова и снова повторяли викинги. - Ver thik, her ek kom". - "Берегись, я иду".

Шеф взмахнул алебардой и крикнул:

- Стреляй!

В воздухе мелькнули черные линии. Вонзились в строй приближающихся солдат.

Наводчики отчаянно завертели рычагами, новые стрелы легли на место. Шеф подождал, пока все не перезарядили, последний расчет дал сигнал готовности.

- Стреляй!

Снова гулкие звуки, линии в воздухе, свист. Армия Пути оживленно загудела. А в линии Рагнарсона тоже что-то происходило. Викинги оставили свой размеренный шаг, крики их прекратились. Они перешли на бег, стараясь поскорее сблизиться с противником, прежде чем их, как жареных свиней, насадят на вертел, а они даже одного удара не успеют нанести. Пробежать полмили в полном вооружении нелегко, они устанут. Стреляющие свою задачу выполнили.

Но стрелять больше они не могут. Шеф рассчитал, что они могут сделать еще два выстрела, прежде чем атакующие достигнут линии. Убьют еще несколько человек, вызовут смятение в рядах.

Когда машины в последний раз подпрыгнули на колесах, он приказал им отходить назад.

Расчеты подняли хоботы лафетов, потащили машины к ожидающим повозкам, торжествующе крича.

- Молчите! К "кидателям!"

Через несколько секунд бывшие троллы заряжали и нацеливали новые машины. Викинги с этим никогда бы не справились, подумал Шеф. Им нужно время, чтобы рассказать друг другу о своих доблестных деяниях. Он поднял алебарду, и десять камней одновременно взлетели в воздух.

Как можно быстрее перезарядили, поворачивая неуклюжие остовы по приказу командиров расчетов. Дождь камней обрушился с неба, стрельба шла не залпами, каждая катапульта выпускала снаряд, как только была готова.

Потрясенная, линия Рагнарсонов разбилась на отдельные группы, но продолжала подходить. Камни уже перелетали через нее. Но Шеф с удовлетворением заметил длинный след изуродованных тел и бьющихся раненых, который, как змея, извивался за наступающей армией.

С ревом и лязгом металла две боевые линии встретились, мгновенно откачнулись назад, снова вперед: удар воинов Рагнарсона выдохся, был сдержан, их потеснили. И через несколько мгновений битва разбилась на множество поединков, воины сражались мечами и топорами, били о щиты, старались свалить противника, ударить в незащищенное место, разбить лицо или ребра шишкой щита.

Одетые в белое жрецы Пути, собравшись группой за боевой линией вокруг священного серебряного копья Отина, бога сражений, запели.

Шеф в нерешительности взвесил алебарду. Он выполнил то, что собирался. Может, занять место среди дерущихся? Один среди нескольких тысяч?

Нет. Есть еще возможность использовать машины. Он побежал к троллам, собравшимся у своих машин, крича и жестикулируя. Они постепенно поняли, что он хочет, побежали назад к толкателям стрел, стали цеплять машины к ожидающим повозкам.

- На фланг - следуйте за мной! Они сражаются лицом к лицу. Мы можем зайти сзади.

Быки, запряженные в скрипящие повозки, передвигались с удручающей медлительностью за позицией армии Пути, Шеф видел, как к ним оборачиваются лица. Бегство в повозках? Кое-кого он узнает: Магнус, Колбейн и другие гебридцы, они в резерве, ждут сзади. Их поставил здесь Бранд, сказав, что им трудно будет использовать свое оружие - алебарды - в тесной толпе.

- Магнус! Мне нужно по шесть твоих людей на каждую повозку для защиты.

- Но тогда не останется резерва.

- Сделай это, и нам вообще резерв не понадобится.

Алебардисты сомкнулись вокруг повозок, и Шеф повел их в обход сражающихся армий - сначала армии Пути, потом воинов Рагнарсона, смотревших на них с удивлением. Но в повозках они увидели только ненужное отвлечение от битвы. Наконец катапульты оказались за армией Рагнарсона.

- Стой. Отведите повозки налево. Заклиньте колеса. Нет! Машины не снимайте. Будем стрелять прямо с повозок.

- Теперь. Опустите хобота лафетов. - Алебардисты выбили удерживающие колышки, и телеги наклонились вперед. Натянутые и заряженные катапульты развернулись.

Шеф внимательно изучал картину боя. Две боевые линии сомкнулись на фронте в двести ярдов и не делали попыток маневра. Но в центре Айвар разместил группу своих лучших воинов, глубиной в двадцать человек, и она постоянно продвигалась вперед, подавляя противника своим весом. Над этой центральной массой развевался флаг. Вот куда нужно целиться - не по сторонам, где можно попасть в своих.

- Цельтесь в центр. Цельтесь в Свернувшегося Змея! Стреляйте!

Катапульты подпрыгнули при выстреле, отдача на твердых досках, а не на мягкой почве, откинула их на несколько футов назад. Троллы подхватили их и вернули на место. Наводчики занялись своими рычагами.

Вокруг Змея Айвара воцарился хаос. В толпе Шеф на мгновение увидел длинную стрелу с наколотыми на нее, как жаворонки на вертеле, двумя людьми. Еще один викинг отчаянно пытался вырвать сломанную стрелу из руки. Поворачивались лица, и не только лица. Он видел и щиты, солдаты начинали понимать, что на них напали с тыла, и поворачивались навстречу опасности. Флаг Змея по-прежнему развевался, знаменосца защитили ряды тел. Когда все катапульты были снова заряжены, Шеф крикнул:

- Стреляй!

На это раз Змей упал под радостные крики солдат Пути. Кто-то подхватил его, снова вызывающе поднял, солдаты пытались сохранить равновесие, скользили по мокрой земле, спотыкались о тела. Но теперь к повозкам устремились люди.

- Сменить цель? - спросил командир расчета, показывая на бегущих.

- Нет. Снова Змей. Стреляй!

Новый залп стрел устремился в толпу, и снова Змей упал. Некогда смотреть, подняли ли его или Бранд теперь закончит работу. Наводчики лихорадочно вращали рычаги, но произвести еще один выстрел не удастся.

Шеф протянул руку в железной перчатке, схватил "Месть тролла" и шлем, который еще ни разу не надевал в бою.

- Алебардисты в повозки, - крикнул он. - Только отводите их удары. Катапультисты, пользуйтесь рычагами и мотыгами.

- А как же мы, хозяин? - Пятьдесят невооруженных фрименов столпились за повозками, у всех на куртках эмблема молота. - Нам бежать?

- Забирайтесь под повозки. Обороняйтесь ножами.

Через мгновение волна солдат Рагнарсона захлестнула их. Вокруг разъяренные лица и сверкающие лезвия. Шеф почувствовал, как на него надвигается вал. Теперь не надо размышлять. У него ответственность не больше, чем у других. Теперь бой пойдет своим чередом. А ему нужно только махать алебардой, словно он по-прежнему кует металл на наковальне. Отражать и рубить, наносить удар вверх, колоть вниз.

На ровной местности воины Рагнарсона перекатились бы через малочисленный отряд Шефа в считанные мгновения. Но они понятия не имели, как сражаться с людьми в повозках. Враги стояли гораздо выше их, за дубовыми досками. Алебарды, которые изготовил для них Шеф, давали Магнусу и его людям лишний фут размаха. А те викинги, что ныряли под удар алебарды и пытались добраться до повозок, становились легкой добычей для дубин и мотыг английский троллов. Снизу вверх взлетали ножи в тощих руках, из-за колес резали на уровне паха и бедер.

После отчаянного натиска викинги отступили. Самые хладнокровные среди них стали выкрикивать приказы. Начали обрубать постромки быков, готовиться к тому, чтобы перевернуть повозки. Подняли копья, вот-вот на алебардистов обрушится залп.

Шеф неожиданно увидел перед собой Мюртача. Тот шел вперед, собственные ряды расступались, пропуская его, он приближался, как огромный волк. На нем не было кольчуги, только шафрановый плед, который оставлял обнаженными правую руку и торс. Щит он отбросил в сторону и держал в руках только острый, как кинжал, меч гадгедларов.

- Ты и я, парень, - сказал он. - Я хочу снять с тебя скальп и использовать его на подтирку.

В ответ Шеф выбил колышек и снова наклонил повозку.

Мюртач бросился вперед, прежде чем Шеф смог распрямиться, он двигался со скоростью, невероятной для человека. Только рефлекс помог Шефу отскочить, он споткнулся о колесо машины за собой. Но Мюртач уже вскочил на повозку, нацелился острием меча в горло. Шеф снова отскочил, столкнулся с Магнусом, не успевая защититься алебардой.

Мюртач уже взмахнул мечом. Тролл Квикка подставил свой рычаг для подъема тяжестей, и меч изменил свой направление и перерезал натянутую тетиву катапульты.

Гулкий звук, удар, громче чем от хвоста кита по воде.

- Сын Девы! - сказал Мюртач, глядя вниз.

Одно плечо катапульты, освобожденное, продвинулось вперед на шесть дюймов, дальше его снова зажало. Но за эти шесть дюймов оно высвободило огромную энергию, способную послать стрелу на милю. По обнаженному боку Мюртача словно ударили гигантским молотом. Кровь потекла изо рта ирландца. Он отступил, сел, упал, скользя по стене повозки.

- Я вижу, ты снова обратился к христианству, - сказал Шеф. - Поэтому ты должен помнить: "Око за око". - Повернув алебарду, он вогнал ее острие в правый глаз Мюртача и в мозг.

За краткие мгновение их поединка положение существенно изменилось. Оглядываясь, Шеф видел только спины. Воины Рагнарсонов отступали, бросали оружие, отстегивали щиты. "Брат, - кричали они, - друг, мы с тобой гребли вместе". Один расстегнул рубаку и торопливо вытаскивал серебряную эмблему. Наверно, последователь Пути, решивший остаться с отцом или ярлом, а не уходить их Йорка. За ними сотни воинов двигались ощетинившимся клином, в вершине которого виднелась гигантская фигура Бранда. Перед клином равнина была покрыта убегающими, хромающими, стоящими с поднятыми руками. Армия Рагнарсона была сломлена. Уцелевшим оставалось либо бежать, спасая свою жизнь, либо надеяться на милость победителей.

Шеф опустил "Месть тролла". Неожиданно он ощутил страшную усталость. Краем глаза уловил какое-то движение. Две лошади, на одной всадник в алом плаще в зеленых брюках.

Мгновение Айвар Рагнарсон смотрел на поле битвы, на котором потерпел поражение, на стоящего в повозке Шефа. Потом он и его конюх ускакали, в воздух от копыт полетели комья грязи.

Подошел Бранд, сжал руку Шефа.

- Я уже встревожился, решил, что ты убегаешь. Но ты побежал к битве, а не от нее. Сегодня мы хорошо поработали.

- Работа еще не закончена. За нами армия, - ответил Шеф. - И Сигварт. Армия Мерсии должна была бы догнать нас сегодня на рассвете. Он задержал их на двенадцать часов дольше, чем я рассчитывал.

- Но, может, все же недостаточно, - сказал Магнус со своего места на повозке. Он вытянул руку, указывая. Далеко на равнине солнечный луч отразился от чего-то яркого - наконечники копий подходящей армии.

- Мне нужно время, - сказал Шефу на ухо Бранд. - Иди к ним, говори, торгуйся, выиграй мне немного времени.

У него нет выбора. В сопровождении Торвина и Гутмунда он двинулся навстречу приближающейся линии армии Марсии, отличающейся от той, которую они только что опрокинули, только тремя большими крестами.

За ними армия Пути пыталась перестроиться. Примерно треть ее состава погибла или была тяжело ранена. Теперь даже ходячие раненые лихорадочно заторопились: снимали со сдавшихся воинов Рагнарсона оружие и доспехи, обыскивали поле битвы в надежде найти что-то полезное - с энергичной помощью фрименов Шефа, уводили раненых противников в направлении кораблей, все еще стоящих под охраной у Уоша, тех, у кого есть надежда выжить, относили к лекарям.

"Армия" теперь представляла собой одну тонкую линию. Несколько сот самых опытных воинов растянулись, чтобы произвести впечатление. За ними поставили рядами пленных, связали им руки и велели стоять, чтобы враги тоже их считали противниками. Сзади на полмили троллы и воины торопливо копали канаву, устанавливали машины - и готовили лошадей и повозки для дальнейшего отхода. Армия Пути еще не была готова к битве. Нет, воины не утратили храбрости и силы духа. Но все традиции требовали отпраздновать победу и отдохнуть после невыносимого напряжения схватки с сильным противником. Требовать у них немедленного повторения - значит просить слишком много.

Следующие несколько минут, подумал Шеф, будут очень опасны. Навстречу ему и его небольшому отряду шли люди: трое вместе и священник. Еще двое катили странный перевернутый ящик на колесах. Шеф почти сразу понял, что в ящике может находиться только одно - его отчим Вульфгар.

Две группы остановились в десяти шагах, разглядывая друг друга. Шеф нарушил глубокое, полное ненависти молчание.

- Ну, Альфгар, - сказал он своему сводному брату, - я вижу, ты возвысился в этом мире. Довольна ли мама?

- Наша мать так и не оправилась от того, что сделал твой отец. Твой покойный отец. Он много нам рассказывал о тебе перед смертью. У него было достаточно времени для этого.

- Ты его захватил? Или, как в битве у Стура, спрятался в стороне?

Альфгар сделал шаг вперед, положив руку на рукоять меча. Человек с мрачным лицом, стоявший рядом с ним, не священник, быстро перехватил его руку.

- Я Гвикхельм, маршал короля Марки Бургреда, - сказал он, - мне поручено подчинить округи Норфолка и Саффолка их новому олдермену и моему королю. А ты кто такой?

Пока сзади разворачивались лихорадочные приготовления, Шеф медленно представлял своих спутников, позволил Гвикхельму сделать то же самое. Отклонил обвинение во враждебных намерениях. Объявил о желании отступить. Намекнул на возможную компенсацию за ущерб.

- Ты тянешь время, молодой человек, - сказал ему Гвикхельм. - Если бы у тебя было достаточно сил для битвы, ты не стал бы разговаривать. Поэтому я скажу тебе, чего жду от тебя к завтрашнему утру. Во-первых, мы знаем, что ты взял сокровище из кургана у Вудбриджа. Я должен получить его полностью - для своего короля. Оно принадлежит его королевству.

- Во-вторых, - вмешался священник в черной рясе, пристально глядя на Торвина, - среди вас есть христиане, оставившие веру своих отцов и предавшие хозяев. Они должны быть переданы нам для наказания.

- Включая тебя самого, - сказал Альфгар. - Что бы ни было с другими, мой отец и я не допустим, чтобы ты ушел завтра. Я своими руками одену на тебя ошейник. И считай, что тебе повезет, если мы не сделаем с тобой то же, что с твоим отцом.

Шеф не побеспокоился перевести это Гутмунду.

- А что вы сделали с моим отцом?

До сих пор Вульфгар молчал. Он висел в своем ящике на ремнях. Шеф вспомнил бледное искаженное болью лицо, которое последний раз видел в корыте. Теперь лицо Вульфгара было румяным, губы казались красными на фоне поседевшей бороды.

- Я сделал с ним то же, что он сделал со мной, - сказал Вульфгар. - Только искуснее. Сначала мы отрубили ему пальцы на руках, потом на ногах. Потом уши, губы. Не глаза, чтобы он мог видеть, что мы делаем, и не язык, чтобы он мог кричать. Руки, ноги. Колени и локти. И не позволили крови литься. Я стругал его, как мальчишка остругивает прутик. В конце ничего не осталось, кроме середины.

- Вот, парень. На память о твоем отце.

Он кивнул, и слуга бросил в направлении Шефа кожаный мешок. Шеф развязал ремень, заглянул внутрь, передал мешок Гутмунду.

- Ты в плохой компании, воин, - сказал он.

- Пора уходить, - ответил Гутмунд.

Две группы начали пятиться друг от друга, на безопасном расстоянии повернулись спинами. Когда они подходили к своей линии, сзади послышался гул и звон металла о металл. Английская армия начала приближаться.

Немедленно, словно заранее отрепетировав, линия армии Пути повернулась и начала уходить. Это была первая стадия запланированного отступления.

Много часов спустя, когда долгие зимние сумерки сменились тьмой, Бранд хрипло сказал Шефу:

- Я думаю, нам может удаться.

- На один день, - согласился Шеф. - Но на утро я не вижу надежды.

Бранд пожал своими массивными плечами, приказал остановиться, разжечь костры, нагревать воду, готовить пищу.

Весь день армия Пути отступала, заслоняясь машинами Шефа, начиная стрельбу, как только англичане развертывались для нападения, останавливали их, быстро перепрягала лошадей и снова уходила. Воины Мерсии неотступно следовали сзади, как люди, старающиеся связать опасную собаку, сближались, отскакивали, когда собака начинала рычать, щелкать зубами, снова шли вперед. По крайней мере трижды армии сходились в рукопашной, в тех случаях, когда у сторонников Пути появлялось какое-то удобное для обороны укрытие: выкопанная ими канава, дамба на краю болота, мелкий мутный ручей Нин. Каждый раз после получаса обмена ударами армия Марсии отходила, не в состоянии преодолеть препятствие - и при этом подставляла себя под удары камней и больших стрел.

Шеф подумал, что сторонники Пути сражаются все лучше, их настроение поднимается. Беда в том, что противник тоже учится. Вначале англичане вздрагивали от первого же свиста в небе. Каждая яма на пути заставляла их останавливаться. Сигварт преподал им хороший урок в болотах.

Но к концу дня они осмелели, увидели слабость армии Пути.

Все еще держа в руках миску с недоеденной овсянкой, Шеф опустил голову на седло и мгновенно уснул.

Проснулся он, замерзший, с оцепеневшим телом, при звуках рогов, возвестивших рассвет. Вокруг люди вскакивали, пили воду или остатки меда и эля. Подходили к баррикаде, которую нагромоздили у небольшой деревушки. Эту деревушку Бранд выбрал для последнего боя.

И когда стало светлее, перед ними открылось зрелище, способное привести в смятение даже самых храбрых. Армия, с которой они сражались накануне, к концу дня, как и они сами, приобрела потрепанный вид: грязная одежда, выпачканные щиты, люди в грязи по уши, ослабленные постоянными потерями и дезертирством, так что к вечеру оставалась только половина первоначального состава.

Эта армия исчезла. На ее месте, ряд за рядом, с блестящим оружием, с вызывающе ревущими рогами, стояла новая армия, такая свежая, словно не прошла и мили. Щиты блестят новой краской, но знамена - знамена другие. Рядом с крестом золотой дракон.

От линии отделился всадник на сером коне, седло и узда ярко-красные, щит повернут обратной стороной в знак мира.

- Он хочет вступить в переговоры, - сказал Шеф.

Викинги молча отодвинули перевернутую повозку, пропуская своих предводителей: Бранда, Шефа, Торвина, Фармана, Гутмунда и Стейнульфа. Они молча прошли вслед за всадником к столу, установленному на грязной почве перед боевой линией и казавшемуся здесь совершенно неуместным.

С одной стороны стола с напряженными лицами сидели Гвикхельм и Альфгар, за ними в поставленном вертикально ящике - Вульфгар. Герольд знаком пригласил посланников Пути сесть с другой стороны.

Между двумя группами сидел один человек - молодой, светловолосый, синеглазый, с золотым кольцом на голове, как король из древней могилы. У него странная внешность, подумал Шеф. Когда Шеф садился, их глаза встретились. Молодой человек улыбнулся.

- Я Альфред, принц Вессекса, брат короля Этельреда, - сказал он. - Я знаю, что король Марки Бургред назначил олдермена в округа, принадлежавшие королю восточных англов. - Он помолчал. - Мы этого не допустим. - Мрачное выражение, молчание Альфгара и Гвикхельма. Они, должно быть, об этом уже знают.

- В то же самое время я не позволю никакой армии викингов с севера устраивать свою базу в пределах наших земель, убивать и грабить, как это у вас в обычае. Я предпочту уничтожить вас.

Еще одна пауза.

- Но я не знаю, что делать с вами. Я слышал, что вчера вы сразились с Айваром Рагнарсоном и победили его. С ним я никакого мира не заключу, потому что он убил короля Эдмунда. А кто убил короля Эллу?

- Я, - сказал Шеф. - Но он поблагодарил бы меня за это, если бы смог. Я сказал Айвару, что то, что он делал с королем, это nithingsverk.

- В этом мы с тобой согласны. Итак вопрос в том, могу ли я заключить с вами мир. Или мы будем сражаться?

- Ты спрашивал своих жрецов? - медленно, тщательно выговаривая английские слова, спросил Торвин.

Молодой человек улыбнулся.

- Мой брат и я обнаружили, что когда их спросишь о чем-то, они сразу требуют денег. Они нам не помогут даже справиться с Айваром. Но все же я христианин. Я сторонник веры своих отцов. Я надеюсь, что когда-нибудь даже вы, воины севера, примете крещение и подчинитесь нашему закону. Но я не церковник.

- Среди нас есть христиане, - сказал Шеф. - И англичане.

- Они полноправные воины вашей армии? Со всеми правами на долю добычи?

Бранд, Гутмунд и Стейнульф переглянулись, поняв смысл вопроса.

- Если ты этого хочешь, так и будет, - сказал Шеф.

- Итак. Вы англичане и норвежцы. Вы христиане и язычники.

- Не язычники, - возразил Торвин. - Верующие в Путь.

- Но вы способны действовать заодно. Может, это пример для нас всех. Мы можем заключить договор, распределить доходы и налоги, права и обязанности, правила виры и освобождения рабов. Все подробности. Но обязательно должно быть вот что.

- Я отдам вам Норфолк, чтобы вы правили им по своему закону. Но вы должны править справедливо. И тот, кто станет олдерменом, должен поклясться на моих реликвиях и на ваших священных предметах, что будет добрым другом королю Этельреду и его брату. Итак, если это произойдет, кто будет олдерменом?

Покрытая рубцами рука Бранда легла на руку Шефа.

- Он будет, брат короля. Он говорит на двух языках. Он живет в двух мирах. Видишь, на нем нет символа Пути. Он крещеный. Но он наш друг. Выбери его.

- Он беглец, - неожиданно вмешался Альфгар. - Он тролл. У него на спине следы кнута.

- И следы пытки на лице, - сказал Альфред. - Может, он постарается, чтобы того и другого в Англии стало меньше. Но успокойся, молодой человек. Я не пошлю тебя к королю Бургреду одного.

Он махнул рукой. Откуда-то сзади показалась группа женщин в ярких одеждах.

- Я нашел их за линией и привел сюда, чтобы с ними ничего не случилось. Я слышал, одна из них твоя жена, молодой дворянин. Отвези ее к королю Бургреду.

Его жена, подумал Шеф, глядя в серые глаза Годивы. Она показалась ему еще прекрасней, чем раньше. А что она может подумать о нем, грязном, пропахшем потом, с пустой глазницей? На лице ее отразился ужас. Он почувствовал, как сердце его сжала холодная рука.

И тут она с плачем упала ему на руки. Он прижимал ее к себе одной рукой, оглядываясь. Альфгар вскочил, вырывался из рук соседей. Вульфгар проревел что-то из своего ящика, Альфред вставал с беспокойством на лице.

Когда шум стих, Шеф сказал:

- Она моя.

- Она моя жена, - рявкнул в ответ Альфгар.

И сестра, подумал Шеф. Если он скажет об этом, вмешается церковь, отнимет ее у него. Но тогда я позволю церкви править мною и законами Пути. Править в земле Пути.

Вот какую плату потребовал старый draugr за свое золото. В первый раз это был его глаз. Сейчас - сердце.

Он стоял неподвижно, когда Годиву отрывали от него, возвращали этому кровосмесителю - ее брату.

Быть королем, быть предводителем - значит быть способным на поступки, недоступные обычному человеку.

- Если ты готов в знак доброй воли вернуть эту женщину, - сказал Альфред, - я беру Саффолк в королевство моего брата, но признаю тебя, Шеф Сигвартсон, олдерменом Норфолка. Что скажешь?

- Не говори "олдермен", - вмешался Бранд. - Пользуйся нашим словом. Скажи, что он будет нашим ярлом.

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЯРЛ *

1

Шеф сидел на простом трехногом стуле лицом к толпе просителей. На нем по-прежнему конопляная рубашка и шерстяные брюки, без всяких знаков его положения. Но на сгибе левой руки лежал скипетр-точильный камень, взятый в могиле старого короля. Время от времени он легко проводил пальцем по вырезанным на нем жестоким бородатым лицам, выслушивая свидетелей.

- ...и поэтому мы обратились с этим спором к королю Эдмунду в Норвиче. И он рассудил нас в своих частных палатах - он только что вернулся с охоты и мыл руки, Бог да накажет меня слепотой, если я лгу, - и он решил, что земля должна отойти ко мне на десять лет, а потом быть возвращена.

Говорящий, средних лет тан из Норфолка, у которого годы легкой жизни отразились на заметном животике с позолоченным поясом, на мгновение прервал свою тираду, не зная, как воспримут при этом дворе, где сильны приверженцы Пути, упоминание о Боге.

- У тебя есть свидетели этого соглашения? - спросил Шеф.

Тан, Леофвин, с гротескной важностью надул щеки. Очевидно, не привык к расспросам и возражениям.

- Да, конечно. Много людей находилось тогда в королевских покоях. Вульфхун и Витхельм. И королевский тан Эдрич. Но Эдрич убит язычниками - погиб в большой битве, и Вульфхун тоже. А Витхельм умер от болезни легких. Тем не менее все было, как я говорю! - вызывающе закончил Леофвин, глядя на остальных присутствующих в помещении: стражу, слуг, своего обвинителя, других просителей, ждущих своей очереди.

Шеф на мгновение прикрыл глаз, вспоминая тот далекий мирный вечер с Эдричем в болотах, совсем недалеко отсюда. Так вот что с ним случилось. Можно было догадаться.

Он снова раскрыл глаз и пристально посмотрел на истца Леофвина.

- Почему король Эдмунд принял такое явно несправедливое решение? - негромко спросил он. - Или ты отрицаешь, что король так решил?

Истец, другой тан средних лет, внешне очень похожий на первого, явно побледнел под пристальным взглядом. Все в Норфолке знали, что этот одноглазый начинал в Эмнете как тролл. Что он был последним англичанином, который разговаривал с королем-мучеником. Который вдруг стал - один Господь знает, каким образом, - предводителем язычников. Он раскопал сокровища Редвальда. Победил самого Бескостного. И каким-то образом заручился дружбой и поддержкой Вессекса. Кто может сказать, как это все случилось? Собачье у него имя или нет, но такому человеку не стоит лгать.

- Нет, - сказал второй тан, - я не отрицаю, что таково было решение короля, и я с ним согласился. Но было договорено также, что через десять лет Леофвин вернет землю моему внуку, отец которого также убит язычниками. Ну, этими... людьми с севера. Но вернет в таком состоянии, в каком земля была с самого начала. Но что сделал этот человек! - Негодование сменило в голосе тана осторожность. - Леофвин сделал все, чтобы разорить эту землю! Он рубит лес и не сажает новый, он разрушил канавы и дамбы, он превратил пахотную землю в заливной луг для травы. К концу срока земля ничего не будет стоить.

- Ничего?

Жалующийся заколебался.

- Не так много, как раньше, лорд ярл.

Где-то снаружи прозвонил колокол, знак, что судебное разбирательство на сегодня закончено. Но этот случай должен быть доведен до конца. Трудный случай, уже разбиравшийся в суде, долги и уклонения от их уплаты тянутся несколько поколений. Ни один из этих людей не имеет особого значения. Ни один из них не интересовал короля Эдмунда, почему им и было позволено жить в своих имениях, в то время как лучшие люди, как Эдрич, были призваны на службу и на смерть. Но все же это знатные англичане, их семьи много поколений живут в Норфолке; таких людей надо привлекать на свою сторону. Хороший признак, что они пришли ко двору нового ярла за правосудием.

- Вот мое решение, - сказал Шеф. - Земля останется у Леофвина до конца десятилетнего срока. - Красное лицо Леофвина расплылось в торжествующей улыбке.

- Но он будет ежегодно сообщать о своих доходах с этой земли моему тану в Линне, чье имя...

- Бальд, - подсказал человек в черной рясе, стоящий у письменного стола справа от Шефа.

- Чье имя Бальд. Если по окончании десяти лет сумма дохода покажется Бальду превышающей нормальную, излишек Леофвин должен будет выплатить внуку истца; или заплатит сумму, назначенную Бальдом, равную стоимости ценности земли, потерянной за время его пользования. И выбор будет делаться присутствующим здесь дедом.

С одного лица исчезла улыбка, зато появилась на другом. Затем оба лица приняли одинаковое выражение беспокойной расчетливости. Хорошо, подумал Шеф. Ни один из них не получил преимущества. Они будут уважать мое решение.

Он встал.

- Колокол пробил. На сегодня суд окончен.

Возгласы протеста, мужчины и женщины из рядов ожидающих устремились к нему.

- Он снова начнется завтра. Вы получили свои палочки с зарубками? Покажите их завтра, чтобы соблюдалась должная очередь. - Сильный голос Шефа перекрывал шум.

- И все запомните. В суде нет ни христиан, ни язычников, ни людей Пути, ни англичан. Смотрите: у меня нет подвески. А отец Бонифаций, - он указал на писца в черной сутане, - хоть он и священник, но на нем сейчас нет креста. Здесь правосудие не зависит от веры. Запомните и расскажите всем. А теперь идите. Слушание окончено.

Двери в дальнем конце помещения раскрылись. Служители начали выводить разочарованных тяжущихся на свет весеннего дня. Один из служащих, на серой рубашке которого был аккуратно вышит знак молота, подвел двух последний споривших к столу отца Бонифация; теперь решение ярла будет записано дважды, заверено свидетелями, один экземпляр останется в срипториуме ярла, второй будет аккуратно разорван надвое и разделен между тяжущимися, чтобы в будущем суде ни один не смог представить поддельный документ.

Через заднюю дверь вошел массивный человек, в кольчуге и в плаще, но невооруженный. Его голова и плечи возвышались над толпой. Шеф почувствовал, как темнота одиночества в зале суда неожиданно рассеялась.

- Бранд! Ты вернулся! Ты пришел вовремя, у меня сейчас как раз есть время поговорить.

Руку Шефа сжала рука размером с большой кубок, он увидел, как на лице гиганта появилась ответная улыбка.

- Не совсем, лорд ярл. Я приехал два часа назад. Твои стражники не пропустили меня. Они так размахивали алебардами, и при этом ни один из них не понимает по-норвежски, что у меня не хватило духу спорить.

- Ха! Они должны были... Нет! Я отдал приказ, чтобы никто не прерывал суда, за исключением известия о войне. Они правильно поступили. Но мне жаль, что я не догадался сделать исключение для тебя. Я хотел бы, чтобы ты присутствовал на суде и высказал свое мнение.

- Я слышал. - Бранд ткнул назад пальцем. - Глава твоих стражников - из расчета катапульты, он меня знает, хотя я его не знаю. Он принес мне доброго эля - отличный эль, особенно после морского путешествия, чтобы смыть соль, - и сказал, чтобы я послушал через дверь.

- И что ты думаешь? - Шеф развернул Бранда и провел через очищенное уже помещение во двор. - Что ты думаешь о дворе ярла?

- Я поражен. Когда вспоминаю, каким это место было четыре месяца назад - везде грязь, на полу за отсутствием постелей храпят воины, нигде не видно ни кухни, ни еды. А теперь. Стража. Дворецкие. Пекарни и бродильни. Расписные закрывающиеся ставни, вообще все раскрашено. Тебя спрашивают о твоем имени и деле. И сразу записывают!

Бранд нахмурился и осмотрелся, а потом перешел на громкий шепот.

- Шеф... лорд ярл, я хотел сказать. Только одно. Зачем эти чернорясые? Разве можно им доверять? И зачем это ярл, глава воинов, слушает, как пара ослов спорит из-за своих денег? Тебе лучше стрелять из катапульт. Или даже работать в кузнице.

Шеф рассмеялся, поглядывая на массивную серебряную пряжку, которой был заколот плащ друга, на тяжелый кошелек у него на поясе, красивую цепь из серебряных монет.

- Скажи мне, Бранд, как твоя поездка домой? Ты смог купить, что хотел?

На лице Бранда тут же появилось выражение, как у осторожного скупца.

- Кое-какие деньги отдал в надежные руки. Цены в Галланде высоки, а народ озлобился. Но все же, если я когда-нибудь повешу свой топор, у меня будет небольшая ферма, чтобы провести старость.

Шеф снова рассмеялся.

- С твоей долей в чистом серебре ты должен был купить половину округа и отдать под присмотр родственникам.

На этот раз Бранд тоже улыбнулся.

- Признаю, дела пошли неплохо. Лучше, чем когда-либо в моей жизни.

- Ну, что ж, давай поговорим о чернорясых. Чего никто из нас не осознавал, это каково богатство этих домоседов. Богатство целой страны, богатой страны Англии, не бедной и каменистой Норвегии, откуда ты пришел. Десятки тысяч людей возделывают почву, пасут овец, стригут шерсть, держат пчел, рубят лес, плавят железо и разводят лошадей. Более тысячи квадратных миль. Может, тысячи тысяч акров. И все они должны платить мне, ярлу, пусть только военный налог и налог дорожный и мостовой.

- Некоторые выплачивают все. Я забрал себе всю церковную землю. Часть тут же отдал освобожденным рабам, которые сражались за нас, по двадцать акров на человека. Для них это богатство - но блошиный укус по сравнению с оставшимся. Много земли я отдал в аренду - богатым людям Норфолка, за небольшую плату, но за наличность. Те, кто получил землю, не хотят, чтобы вернулась церковь. Большую часть земли я сохранил в своих руках, это собственность ярла. В будущем она будет приносить мне деньги для найма рабочих и солдат.

- Но без чернорясых, как ты их называешь, я не мог бы это сделать. Кто может сохранить в голове все эти земли, товары, суммы, аренды? Торвин знает, как писать нашими буквами, но мало кто еще знает. И вот неожиданно оказалось много грамотных людей, людей церкви, но без земли и без доходов. Некоторые из них работают на меня.

- Но можешь ли ты доверять им, Шеф?

- Те, кто ненавидит меня, и тебя, и Путь, кто никогда не примирится, они ушли к королю Бургреду или к архиепископу Вульфхиру, чтобы поднять войну.

- Надо было убить их всех.

Шеф потрогал свой каменный скипетр.

- Христиане говорят, что кровь мучеников - это сила церкви. Я согласен с ними. Я не создаю мучеников. Но я постарался, чтобы те, кто ушел, знали имена оставшихся. Те, кто работает на меня, никогда не будут прощены. Как и у разбогатевших танов, их судьба теперь зависит от меня.

Они подошли к низкому зданию внутри ограды, которая огибала burg ярла. Ставни здания были открыты, чтобы впустить солнце. Шеф указал на письменные столы, за которыми люди писали на пергаменте, негромко разговаривали друг с другом. На одной стене Бранд увидел большую карту, недавно начерченную, без украшений, но зато со множеством подробностей.

- К зиме у меня будет описание всех мест в Норфолке и карта всего округа. К следующему лету без моего ведома нельзя будет ни пенни заплатить за землю. И тогда у меня будет богатство, которое даже церкви не снилось. Мы сможем делать такое, что никогда раньше не делалось.

- Если серебро будет хорошее, - с сомнением заметил Бранд.

- Оно лучше, чем на севере. Вот о чем я думал. Мне кажется, что в Англии, во всех королевствах есть определенное количество серебра. И всегда такое же количество работы, за которое надо платить серебром: покупать землю, товары. Но все больше и больше серебра оседает в сундуках церкви, или меняется на золото, или идет на изготовление драгоценностей, которые больше не идут в оборот. И чем больше его уходит...

Шеф запнулся, не мог ни по-английски, ни по-норвежски объяснить, что он имеет в виду.

- Вот что я хочу сказать. Церковь слишком много вытягивала из северных королевств, но ничего не давала взамен. Поэтому здесь такие плохие монеты. Король Эдмунд был не так щедр к церкви, и потому у него монеты лучше. Скоро наши монеты станут лучшими.

- И не только монеты будут лучшими, Бранд. - Молодой ярл повернулся лицом к своему массивному товарищу, его единственный глаз блестел. - Я хочу, чтобы Норфолк стал лучшим, самым счастливым местом во всех северных землях. Местом, где любой от детского возраста до старости жил бы в безопасности. Где мы могли бы жить как люди, а не как звери, вырывающие друг у друга пищу. Где мы могли бы помогать друг другу.

- Потому что от Ордлафа, управляющего Бридлингтоном, я узнал кое-что новое. И от рабов, которые делали мою карту и привели нас к разгадке головоломки Эдмунда. И Пути это необходимо знать. Что самое ценное для Пути, Пути Асгарда?

- Новые знания, - ответил Бранд, машинально сжимая свой молот-подвеску.

- Новые знания - это хорошо. Не у всех они есть. Но то, о чем я говорю, не хуже, и его можно получить всюду. Старые знания, которые мы просто не узнаем. Я понял это гораздо лучше, когда стал ярлом. Всегда есть кто-то, кто может ответить на твой вопрос, сообщить нужное средство. Но просто никто об этом обычно не спрашивает его. Или ее. Это может быть раб, бедный крестьянин. Старуха, управляющий рыбацким поселком, священник.

- Когда будет записано все знание этой страны, когда будут переписаны земли, тогда мы покажем миру нечто совершенно новое!

Бранд, со стороны слепого глаза, смотрел на напряженное сухожилие на шее Шефа, на поседевшую бороду молодого человека.

На самом деле, подумал он, тебе нужна хорошая живая женщина, чтобы ты был занят. Но даже я, витязь Бранд, не посмею купить для него такую.

В этот вечер, когда древесный дым из труб стал смешиваться с сумерками, жрецы Пути собрались в своем огражденном нитями круге. Они сидели в саду за пределами ограды, в приятном запахе сока яблонь и молодой зелени. Вокруг них вились дрозды.

- Он не знает об истинном назначении твоего плавания за море? - спросил Торвин.

Бранд покачал головой.

- Нет.

- Но ты передал новости?

- Я передал новости, и я привез новости. Слово о том, что произошло здесь, передано всем жрецам Пути по всем северным землям, а они расскажут своим последователям. Новость дошла до Бирко и до Каупанга, до Скирингсала и до Трондса.

- Значит, мы можем ждать подкреплений, - сказал Гейрульф, жрец Тюра.

- С теми деньгами, что мы увезли домой, с рассказами, которые на устах у каждого скальда, можете быть уверены, что любой воин Пути, который сможет раздобыть корабль, будет тут в поисках работы. И каждый жрец, который сможет освободиться. Многие теперь наденут подвески. Некоторые из них - лжецы. Не верующие. Но с ними можно справиться. Есть более важные дела.

Бранд помолчал, обвел взглядом внимательные лица.

- В Каупанге, вернувшись домой, я встретился с жрецом Виглейком.

- Виглейком, известным своими видениями? - напряженно спросил Торвин.

- Да. Он созвал конклав жрецов со всей Норвегии и Швеции. Он сказал им - и мне тоже, - что он обеспокоен.

- Чем?

- Многим. Он, как и мы, уверен, что Шеф - центр изменений. Он даже думает, что он и есть тот, кем назвал себя при первой встрече с тобой, Торвин: тот, что пришел с Севера. Бранд снова осмотрелся, все взгляды были устремлены на него.

- И однако, если это правда, все развивается не так, как мы, даже самые мудрые из нас, ожидали. Виглейк говорит, что, во-первых, он не норвежец. У него мать англичанка.

Пожатия плечами.

- А у кого нет? - спросил Вестмунд. - Англичанки, ирландки. Моя бабушка была лапландкой.

- Он вырос в христианстве. И был крещен.

На этот раз насмешливые возгласы.

- Мы все видели шрамы у него на спине, - сказал Торвин. - Он ненавидит христиан, как все мы. Даже не ненавидит. Считает дураками.

- Ну, хорошо. Но вот что главное: он не принял подвеску. Он не верит в то, во что верим мы. У него бывают видения, Торвин, вернее, он так говорит. Но он не считает их видениями другого мира. Он неверующий.

На этот раз все сидели молча, постепенно повернулись к Торвину. Жрец Тора потер бороду.

- Ну, его ведь и неверующим нельзя назвать. Если спросим, он скажет, что человек с подвеской языческого - так считают христиане - бога не сможет править христианами. Он скажет, что для него подвеска - не вопрос веры, что это будет ошибка, все равно что бить молотом, когда железо еще не разогрелось. И он не знает, какую подвеску ему надеть.

- Я знаю, - сказал Бранд. - Я видел это и говорил в прошлом году, когда он убил своего первого человека.

- Я тоже так думаю, - согласился Торвин. - Он должен носить копье Отина, Бога Повешенных, Предателя Воинов. Только такой человек может послать собственного отца на смерть. Но если бы он был здесь, то сказал бы, что тогда это был единственный выход.

- Виглейк говорит только о возможностях? - неожиданно спросил Фарман. - Или у него есть конкретное послание? Что-нибудь боги сообщили ему?

Бранд молча извлек несколько тонких дощечек, завернутых в тюленью кожу, и передал их. На дощечках были вырезаны руны, потом окрашенные чернилами. Торвин принялся изучать их, Гейрульф и Скальдфинн придвинулись к нему. Лица всех троих омрачились.

- У Виглейка было видение, - сказал наконец Торвин. - Бранд, ты знаешь сказание о мельнице Фроди?

Витязь покачал головой.

- Триста лет назад был в Дании король, по имени Фроди. Говорят, у него была волшебная мельница, которая молола не зерно, а мир, богатство и плодородие. Мы считаем, что это была мельница новых знаний. Работали на этой мельнице две рабыни, девушки-гигантши, которых звали Фенья и Менья. Но Фроди так хотелось мира и богатства для своего народа, что, как ни просили гигантши дать им отдохнуть, король отказывался.

Торвин перешел на пение:

Вы не будете спать, сказал Фроди-король,

Дольше, чем требуется кукушке,

Чтобы отозваться другой кукушке, или посыльному -

Спеть песню, выступая в путь.

- Рабыни рассердились, вспомнили, что они гигантши, и вместо того чтобы молоть мир, богатство и плодородие начали молоть пламя, кровь и воинов. И ночью на Фроди напали враги и уничтожили и его, и его королевство, а волшебная мельница навсегда исчезла.

- Вот это видел Виглейк. Он говорит, что даже в поиске новых знаний можно зайти слишком далеко, если мир к ним не готов. Нужно ковать железо, пока оно горячо. Но можно при этом слишком долго раздувать меха.

Долгая пауза. Наконец неохотно заговорил Бранд:

- Мне лучше сообщить вам, что ярл, Скейф Сигвартсон, рассказывал мне сегодня о своих намерениях. И вы решите, насколько это соответствует видению Виглейка.

Несколько дней спустя Бранд смотрел на большой камень, погрузившийся в луг, вблизи места, где грязная дорога от Эли выходит на открытые поля у Марша.

На камне были вырезаны полоски рун, края их еще остры после резца. Шеф легко коснулся их пальцами.

- Вот что тут говорится. Я сам сочинил стих на языке, которому обучил меня Гейрульф. Тут написано:

Он хорошо умер, хотя жил плохо,

И все счеты оплачены смертью.

А вверху его имя: ярл Сигварт.

Бранд с сомнением хмыкнул. Он не любил Сигварта. Но этот человек мужественно встретил смерть сына. И нет никакого сомнения, что он спас другого своего сына и всю армию Пути, выдержав ночь пыток.

- Ну, что ж, - сказал он наконец. - Он, конечно, был bautasteinn. Есть старая поговорка: "Никакой камень не устоит, если его не будут поддерживать сыновья". Но разве здесь он был убит?

- Нет, - ответил Шеф. - Его убили в болотах. Похоже, моему другому отцу Вульфгару так не терпелось, что он не мог даже дождаться твердой почвы. - Рот его дернулся, и он плюнул на траву. - Но если бы мы его установили там, через шесть недель он утонул бы в трясине.

- К тому же я хотел, чтобы ты увидел это.

Он улыбнулся, повернулся и махнул рукой в сторону почти незаметного подъема, ведущего к Маршу. Откуда-то послышались звуки, словно десяток свиней режут одновременно. Бранд вытащил из земли свой топор и принялся осматриваться в поисках врагов, нападающих.

Показалась колонна волынщиков, по четыре в ряд. Они надували щеки. Бранд узнал в первом ряду Квикку, бывшего раба из собора святого Гутлака в Кроуленде, и успокоился.

- Они все играют один мотив, - он перекрикивал шум. - Твоя идея?

Шеф покачал головой и показал пальцем на волынщиков.

- Их. Они сочинили этот мотив. И назвали его "Бескостный, потерявший кости".

Бранд недоверчиво покачал головой. Английские рабы, высмеивающие одного из сильнейших воинов севера. Он никогда не подумал бы...

За двумя десятками волынщиков шли алебардисты, головы их закрывали блестящие шлемы с острыми кромками, каждый в кожаной куртке с нашитыми металлическими пластинами, у каждого на левой руке маленький круглый щит. Они тоже англичане, подумал Бранд, когда они приблизились. Откуда он знает? Главным образом, по росту: ни одного человека выше пяти с половиной футов. Но и среди англичан есть могучие воины, Бранд помнил тех, кто до последнего сражался вокруг короля Эдмунда. Это не просто англичане, а бедные англичане. Не таны, не карлы армии. Крестьяне. Может быть, рабы. Рабы в доспехах и с оружием.

Бранд смотрел на них со скептицизмом и недоверием. Всю жизнь он знает вес кольчуги, знает, какая сила нужна, чтобы владеть топором или широким мечом. Полностью вооруженный воин должен нести - и не просто нести, а пользоваться, владеть - от сорока до пятидесяти фунтов металла. Как долго человек способен на такое? Потому что человек, у которого первым в боевой линии устанут руки, будет убит. Если Бранд называл человека "крепким", это очень высокая оценка. Он знал семнадцать слов для обозначения человека малого роста, и все эти слова - оскорбления.

Он смотрел, как мимо него проходят две сотни пигмеев. Все держали алебарды одинаково, заметил он, прямо над правым плечом. Люди, идущие в тесном строю, не могут позволить себе роскоши индивидуальных решений. Но викинги обязательно держали бы оружие по-разному, чтобы показать свою независимость.

За алебардистами шли лошади, с удивлением увидел Бранд. Не медлительные упрямые быки, которые тащили катапульты Шефа мимо фланга армии Айвара. На первых повозках разобранные балки, уже знакомые Бранду. Это "кидатели", катапульты, стреляющие камнями. У каждой повозки шел расчет, двенадцать человек в одинаковых серых куртках и с белым знаком молота, как у волынщиков и алебардистов. В каждом расчете знакомое лицо. Ветераны зимней кампании Шефа побывали на своих землях, поручили их обрабатывать и вернулись к хозяину, давшему им богатство. Теперь каждый из них возглавлял свой расчет, куда входят рабы исчезнувшей церкви.

Но потом снова что-то новое. За лошадьми какие-то предметы на широких колесах, у каждого длинный хобот лафета приподнят, так что другой конец опущен, словно цыпленок, ищущий червей в грязи. "Толкатель", катапульта, посылающая большие стрелы. И не разобранная, а готовая к действию. Единственное отличие от той, что убила короля Эллу, - широкие колеса; именно такие катапульты свалили Змея Айвара. И опять возле каждой катапульты двенадцать человек, на плечах у них рычаги для наматывания и натяжения веревки, за плечами стрелы.

Они шли мимо, а Бранд заметил, что музыка волынок хоть и изменилась, но не удалилась. Пятьсот человек, которых он уже видел, проходили мимо, потом разворачивались и строились за ним.

Но вот по крайней мере хоть что-то похожее на армию: десятки людей не в строю, не рядами, не маршируя, все на лошадях движутся по дороге, как серый прилив. Кольчуги, широкие мечи, шлемы, знакомые лица. Бранд помахал рукой, узнав Гутмунда, по прозвищу Алчный, во главе своего экипажа. Ему махали в ответ, выкрикивали, чего не делали англичане: Магнус Беззубый и его друг Кольбейн, сжимающие алебарды наряду с другим оружием, Вестлити, который был кормчим ярла Сигварта, и десятки других, все последователи Пути.

- Некоторые уехали, чтобы распорядиться добычей, как ты, - крикнул Шеф на ухо Бранду. - Другие отослали деньги или держат их у себя и остались здесь. Многие купили землю. Теперь они защищают собственную страну.

Волынки одновременно смолкли, и Бранд понял, что его окружило кольцо воинов. Он смотрел по сторонам, подсчитывал, рассчитывал.

- Десять длинных сотен? - сказал он наконец. - Половина англичане, половина норвежцы.

Шеф кивнул.

- Что ты о них думаешь?

Бранд покачал головой.

- Повозки тащат лошади, - сказал он. - Вдвое быстрее быков. Но я не думал, что англичане знают, как впрягать их правильно. Я видел раньше, они их запрягали, как быков, - в дышло. Так лошади сразу выдыхаются и не могут использовать свою силу. Как ты это понял?

- Я тебе уже говорил, - ответил Шеф. - Есть всегда кто-то знающий ответ. На этот раз один из ваших, из твоего собственного экипажа, - Гаути, который хромает. Когда я в первый раз попытался запрячь лошадей, он подошел и объяснил мне, какой я дурак. Потом показал, как вы это делаете в Галланде, где всегда пашут на лошадях. Не новое знание - старое знание. Старое знание, не всем известное. Но как установить катапульту, мы придумали сами.

- Ну, хорошо, - сказал Бранд. - Но ответь мне. Есть у вас катапульты или нет их, лошади везут их или нет, а все-таки: сколько твоих англичан смогут выстоять в боевой линии против обученных воинов? Воинов, которые гораздо тяжелее и сильнее их. Из кухонной прислуги нельзя сделать бойцов передней линии. Лучше нанять танов. Или их сыновей.

Шеф поманил, и два алебардиста подвели пленника. Норвежец, бородатый, с обветренным, но побледневшим лицом, на голову выше своих караульных. Левую руку поддерживает правой, как человек, у которого сломана ключица. Лицо знакомое: этого человека Бранд видел у какого-нибудь лагерного костра.

- Две недели назад три экипажа попытали счастья на наших землях у Йары. Грабили, - сказал Шеф. - Расскажи, чем кончилось.

Человек жалобно взглянул на Бранда.

- Трусы! Не дерутся честно, - рявкнул он. - Нас захватили, когда мы выходили из первой же деревни. Больше десяти моих людей упало, пробитые стрелами, прежде чем мы что-то увидели. Когда мы напали на их машины, они сдержали нас своими длинными топорами. А еще больше их напало на нас сзади. И после того как разделались с нами, меня взяли - у меня сломана рука, и я не мог держать щит, чтобы я увидел, что они сделают с кораблями. Один затопили своим "кидателем". Два ушли.

Он сморщился.

- Меня зовут Снекольф, из Раумарики. Я не знал, что вы, люди Пути, так хорошо обучили англичан, иначе я бы сюда не сунулся. Ты заступишься за меня?

Шеф покачал головой, прежде чем Бранд смог ответить.

- Его люди вели себя в деревне, как звери, - сказал он. - Мы этого больше не потерпим. Я хотел выслушать его рассказ. Повесьте его на подходящем дереве.

Викинга увели, сзади послышался топот копыт. Шеф без спешки или тревоги повернулся навстречу приближавшемуся всаднику. Тот подскакал к ним, спешился, коротко поклонился и заговорил. Солдаты: и англичане, и последователи Пути - все насторожили уши.

- Новости из твоего бурга, лорд ярл. Вчера из Вестминстера прискакал вестник. Король западных саксов Этельред мертв, умер от болезни легких. Ожидают, что его должен сменить брат, твой друг принц Альфред.

- Хорошая новость, - задумчиво сказал Бранд. - Друг у власти - это всегда хорошо.

- Ты сказал "ожидают", - заметил Шеф. - Но кто может помешать ему? Больше нет никого из этого королевского дома.

2

Молодой человек смотрел в пробитое в камне узкое окно. Сзади до него доносились слабые звуки мессы: это монахи Старого собора поют одну из многих месс, которые он заказал за упокой души своего последнего брата Этельреда. Перед ним картина буйной деятельности. Широкая улица, проходящая в востока на запад через весь Винчестер, уставлена лавочками, палатками, полна покупателей. Протискиваются повозки, груженные лесом. Три группы людей в разных местах строят дома: копают фундаменты, вбивают в почву балки, прибивают доски. Подняв глаза, он видел край города, там еще множество людей укрепляют вал, как приказал его брат, вбивают бревна, готовят платформы для лучников. Со всех сторон слышны звуки пил и молотов.

Молодой человек, принц Альфред, испытывал глубокое удовлетворение. Это его город - Винчестер. Много лет это город его семьи, с тех пор как появились на этом острове англичане, и даже дольше, потому что он знал своих предков и со стороны бриттов и римлян. Это его собор. Двести лет назад его далекий предок король Генвал отдал землю, на которой построен собор, церкви; он же дал и много земли, чтобы церковь получала корм и доходы. Не только его брат Этельред похоронен здесь, но и отец Этельвульф, и остальные братья, и дяди, и деды в количестве, недоступном уму человека. Они жили, они умерли и вернулись назад в землю. Но земля та же самая. Последний в своем роду, молодой принц не чувствовал себя одиноким.

Выпрямившись, он повернулся лицом к человеку, чей тонкий высокий голос все время соперничал со звуками снаружи. Голос архиепископа Винчестера Даниэля.

- Что ты сказал? - спросил принц. - Если я стану королем? Но я и есть король, последний из рода Седрика, род которого восходит к Вудену. Witenagemot, собрание советников, назвало меня без разногласий. Воины подняли меня на щите. Я король!

Лицо епископа приняло упрямое выражение.

- Что за речи о Вудене, боге язычников? Это недостойно христианского короля. И то, что думают советники... и воины, не имеет никакой цены в глазах Господа. Ты не король, пока не помазан священным маслом, как Саул или Давид. Но только я или другой епископ королевства может сделать это. И говорю тебе: мы не станем это делать. Пока ты не докажешь, что ты истинный христианин. Чтобы доказать это, ты должен разорвать свой союз с осквернителями церкви. Перестань защищать того, кого они называют Шефом. Начни войну с язычниками. Язычниками Пути!

Альфред вздохнул. Медленно прошелся по комнате. Потер пальцами темное пятно на стене - тут обгорело.

- Отец, - терпеливо сказал он. - Ты был здесь два года назад. Язычники разрушили наш город. Сожгли все дома, ограбили собор, забрали все дары, которые приносили сюда мои предки, всех жителей города и монахов, кого могли схватить, отправили на рынки рабов.

- Это были истинные язычники. И это сделала даже не Великая Армия сыновей Рагнара, Сигурта Змееглазого и Айвара Бескостного. Просто шайка разбойников и мародеров.

- Вот как мы слабы. Вернее были слабы. И я намерен добиться, - голос его окреп и прозвучал вызывающе, - чтобы никогда больше такая участь не постигала Винчестер, чтобы мои предки могли спокойно спать в своих могилах. Но чтобы сделать это, я должен быть силен. И иметь поддержку. Люди Пути не угрожают нам, они живут в дружбе с нами, язычники они или нет. Они не враги нам. Истинный христианский король заботится о своих людях. Вот это я и делаю. Почему ты не хочешь посвятить меня на царство?

- Истинный христианский король, - медленно и обдуманно заговорил епископ, - истинный христианский король прежде всего и превыше всего заботится о церкви. Язычники могли сжечь крышу этого собора. Но они не забрали навсегда земли и доходы. Ни язычники, ни сам Бескостный и не подумали забирать для себя землю церкви и раздавать ее рабам и наемникам.

Вот в чем суть, подумал Альфред. Банды разбойников, сама Великая Армия могут напасть на собор или монастырь, отобрать добро, сокровища, реликвии. Епископ Даниэль будет негодовать, предаст пыткам всех захваченных викингов. Но для него это не вопрос выживания. Церковь может покрыть собор новой крышей, вырастить новых прихожан и даже взять взаймы священные книги и мощи. Такой грабеж можно перенести.

Но когда отбирают землю - эту основу богатства церкви, то, что дано ей многими поколениями дарителей, - вот это гораздо опасней. И именно это делает новый олдермен, нет, ярл людей Пути. Вот это вызывает у епископа Даниэля страх. Даниэль боится за судьбу церкви. А он сам, подумал Альфред, боится за Винчестер. Он ни за что не допустит, чтобы его снова разграбили и сожгли. Церковь не так важна, как город.

- Мне не нужно твое священное масло, - пренебрежительно сказал он. - Я могу править и без тебя. Олдермены и управляющие, таны и советники, воины. Они пойдут за королем, буду я помазан или нет.

Епископ немигающим взглядом смотрел на молодого принца, гневно покачал головой.

- Этого не будет. Писцы, священники, люди, которые записывают твои приказы и подсчитывают доходы: они не будут помогать тебе. Они будут делать то, что скажу я. Во всем твоем королевстве - если ты предпочитаешь называть себя королем, - нет ни одного человека, который умел бы читать и писать и не был бы церковником. Больше того - ты сам не умеешь читать! Как ни старалась твоя святая набожная мать научить тебя!

Щеки молодого принца вспыхнули от стыда и гнева. Он вспомнил день, когда обманул мать. Он заставил священника много раз читать ему излюбленные английские стихотворения и выучил их наизусть. Потом стоял перед матерью, говорил наизусть и делал вид, что читает по книге. Где теперь эта книга? Какой-нибудь священник взял ее. Вероятно, стер написанное, чтобы поверх нанести какой-нибудь священный текст.

Голос епископа продолжал скрипеть.

- Итак, молодой человек, ты во мне нуждаешься. И не только ради знаний моих подчиненных, которые я передаю тебе. Нет, у меня тоже есть союзники и есть старшие надо мной. Ты не единственный христианский король в Англии. Набожный Бургред из Мерсии понимает свой долг. Молодой человек, которого ты изгнал из Норфолка, олдермен Альфгар и его достойный отец Вульфгар, кого изуродовали язычники, - они тоже знают свой долг. Скажи мне, нет ли среди твоих танов и олдерменов таких, которые пойдут за одним из них? Как за королем?

- Таны Вессекса поддержат только человека из Вессекса.

- Даже если им скажут поступать по-другому? Если придет приказ - из Рима?

Это название повисло в воздухе. Альфред смолк, презрительный ответ замер у него на устах. Однажды на его памяти Вессекс уже бросил вызов Риму: когда его брат Этельбальд вопреки правилам церкви женился на вдове своего отца. Пришло слово, были произнесены угрозы. Вскоре Этельбальд умер - никто не знал, отчего, - его жену вернули отцу, королю франков. И тело Этельбальда не позволили похоронить в Винчестере.

Епископ улыбнулся, видя, что его слова попали в цель.

- Видишь, господин король, у тебя нет выбора. И то, что ты делаешь, не имеет никакого значения. Это только испытание твоей верности. Человек, которого ты поддерживаешь, - Шеф, сын языческого ярла, англичанин, выросший как христианин и повернувшийся спиной к христианству, отступник, хуже любого язычника, хуже самого Бескостного, - ему осталось жить всего несколько недель. Его окружили враги. Поверь мне! Я слышал новости, которые до тебя еще не дошли. Прекрати с ним связь. Докажи свою покорность матери-церкви.

Епископ откинулся в своем новом резном кресле, уверенный в своей силе, стараясь укрепить свою власть над этим молодым человеком.

- Может, ты и король, - сказал он, - но сейчас ты в нашем соборе. И должен получить наше разрешение на уход. Иди. И отдай приказы, о которых я говорю.

Неожиданно принц вспомнил стихотворение, которое читал матери годы назад. В этом стихотворении, сочиненном до христианских времен, содержались советы для воинов.

"Отвечай ложью на ложь, - говорилось в нем, - и пусть твой враг, тот, что смеется над тобой, не проникнет в твои мысли. Он ни о чем не будет подозревать, и тогда твой гнев обрушится на него". Хороший совет, подумал Альфред. Может, мне послала его мать.

- Я подчинюсь твоим словам, - сказал он, скромно вставая. - И прошу простить ошибки моей молодости. Я подумаю над твоими мудрыми указаниями.

"Он слаб!" - подумал епископ.

"Он узнал что-то новое?" - думал король.

Для всех, кто его знал, - и для многих, кто не знал, - следы поражения, стыда и позорного бегства среди зимы были ясно видны на лице Айвара Рагнарсона. Его ужасные глаза не изменились, по-прежнему не мигая смотрели они из-под застывших ресниц. Но в них было что-то такое, чего никогда раньше не было: отсутствующее выражение, отчужденность. Айвар был словно человек, у которого всегда одно и то же на уме, и это медленно, болезненно, постоянно отражалось на его некогда кошачьей гибкости.

Гибкость была в его распоряжении по-прежнему, когда он в ней нуждался. Долгое бегство по полям Норфолка к лагерю братьев в Йорке оказалось тяжелым. Люди, которые скрывались, когда проходила Великая Армия, теперь возникали в каждой аллее и на каждой окольной дороге, по которым двигались двое уставших всадников. Айвар и его верный конюх Хамал, спасший Айвара от людей Пути. Шесть раз их поджидали засады разгневанных крестьян, местных танов и пограничников короля Бургреда.

Айвар презрительно расправлялся со всеми ними. Прежде чем они выбрались из Норфолка, он отрубил головы двум крестьянам, ехавшим в повозке. Всадники переоделись в их куртки и плащи-одеяла. К тому времени как они достигли Йорка, количество убитых ими невозможно было сосчитать.

Трое обученных воинов не могут устоять против Айвара, рассказывал Хамал любопытствующим. Он докажет, что по-прежнему он витязь севера.

Да уж, доказывать придется, бормотали слушатели. Карлы Армии высказывались свободно, что было их правом. Ушел с двадцатью долгими сотнями, вернулся с одним человеком. Его можно победить.

Вот этого Айвар не мог забыть. Братья, потчуя его горячим медом перед камином в своих помещениях в соборе, видели это. Они видели также, что их брат, который и прежде всегда был опасен, теперь вообще потерял способность здраво рассуждать. Это не разбило их семейного единства - ничего не может его разбить, но теперь, когда они совещались, их было трое и один, а раньше всегда было четверо.

В первый же вечер они заметили перемену. Молча переглянулись, молча сделали то же, что делали и раньше, не говоря никому из своих людей, не признаваясь даже друг другу. Выбрали девушку, рабыню из Дейла, завернули в парус, заткнули рот, связали и ночью отнесли Айвару, лежащему в ожидании без сна.

Утром пришли и унесли в деревянном ящике, которым пользовались и раньше, то, что осталось. Теперь Айвар на некоторое время успокоится, не сойдет с ума. Но всякий испытывал в его присутствии только страх.

- Идет! - крикнул от входа монах. Он был поставлен у дверей большой мастерской, где монахи Йорка трудились на своих хозяев-союзников. Рабы, потевшие у горна, за клещами и мехами, удвоили свои старания. Айвар убьет всякого, кто стоит без дела.

В дверях появились алый плащ и серебряный шлем. Айвар остановился, разглядывая помещение. Дьякон Эркенберт, единственный человек, чье поведение не изменилось, повернулся к нему.

Айвар ткнул пальцем в рабочих.

- Готовы? - Он говорил на смеси английского и норвежского, жаргоне, усвоенном викингами и церковниками за зиму.

- Достаточно тех и других для пробы.

- Кидатели? И толкатели?

- Смотри.

Эркенберт хлопнул в ладоши. Монахи принялись выкрикивать приказы, рабы потащили машины. Айвар следил за ними с неподвижным лицом. После того как братья унесли ящик, он пролежал неподвижно сутки, закрыв лицо плащом. Потом, как знали все в Армии, встал, вышел и, глядя в небо, крикнул:

- Сигвартсон не победил меня! Победили машины!

Он призвал к себе Эркенберта, ученые люди Йорка выполняли все его желания, и работа в мастерской не прекращалась.

Снаружи рабы установили катапульту для стрел в пределах территории самого собора. До противоположной стены оставался целый ферлонг. Точно такая катапульта стреляла во время осады Йорка. У дальней стены рабы повесили большую соломенную цель. Другие лихорадочно настраивали машину.

- Достаточно! - Эркенберт сам подошел к машине, проверил установку стрелы, посмотрел на Айвара, протянул ему ремень, прикрепленный к только что скованному коленчатому рычагу.

Айвар дернул за ремень. Рычаг отлетел в сторону, стрела взвилась в воздух, глухой удар. Глаз не успел проследить за ее полетом - стрела уже вонзилась и торчала, дрожа, в центре мишени.

Айвар отбросил ремень, повернулся.

- Вторая.

На этот раз рабы выкатили вперед странную машину. Как и у толкателя, у нее была деревянная рама из прочных балок. Но зубчатые колеса не наверху, а с боков. Они натягивали одну-единственную веревку и закрепленный на ней деревянный стержень. В конце стержня кожаная праща, едва не касавшаяся земли. Рабы поворачивали рычаги, и стержень дрожал под напряжением.

- Это метатель камней, - объявил Эркенберт.

- Не такой, что разбил мой таран?

Дьякон довольно улыбнулся.

- Нет. То была большая машина, она бросает большие камни. Но для нее нужно много людей, и она может выстрелить только раз. А эта бросает меньшие камни. Никто со дней римлян не делал такие машины. Но я, Эркенберт, покорный слуга Господа, прочем слова Вегеция. И построил эту машину. Она называется онагр. На вашем языке это значит "дикий осел".

Раб положил в пращу десятифунтовый камень, сделал знак Эркенберту.

Снова дьякон протянул ремень Айвару.

- Тяни! - сказал он.

Айвар дернул. Плечо устремилось вверх и ударилось об обитый тяжелый брус. Вся рама подпрыгнула, праща развернулась быстрее, чем в придуманных Шефом "толкателях". Камень перемахнул через двор собора, он не взлетал вверх, а летел горизонтально. Соломенная цель разлетелась. Рабы радостно закричали.

Айвар медленно повернулся к Эркенберту.

- Это не то, - сказал он. - Машины, которые несли смерть моей армии, бросали камни высоко в небо. - Он подбросил булыжник. - Не так. - И швырнул другой в воробьев.

- Ты сделал неправильную машину.

- Невозможно, - ответил Эркенберт. - Та большая осадная машина. А эта против солдат. Вегеций никакие другие не описывает.

- Значит, эти ублюдки из Пути придумали что-то новое. Такое, что не описано в твоих книгах.

Эркенберт, по-прежнему не убежденный, пожал плечами. Мало ли что говорит этот пират. Он даже читать не умеет, тем более на латинском.

- А как быстро она стреляет? - Айвар взглянул на рабов, поворачивавших рычаги. - Говорю тебе, те бросали второй камень, еще до того как первый падал на землю. Эта машина слишком медленная.

- Но зато у нее сильный удар. Ни один человек его не выдержит.

Айвар задумчиво смотрел на упавшую мишень. Неожиданно он повернулся, выкрикнул приказ на норвежском. Подбежали Хамал и еще несколько воинов, оттолкнули рабов, развернули неуклюжую машину.

- Нет! - закричал Эркенберт, бросаясь вперед. Айвар схватил его за горло, стальной рукой закрыл рот.

Люди Айвара повернули машину еще на фут, оттащили немного назад, как приказал их предводитель. По-прежнему без усилий удерживая одной рукой обвисшего дьякона в воздухе, Айвар другой дернул ремень.

Огромная дверь собора, дубовые балки дважды перекрывающие друг друга, на мощных железных петлях, разлетелась во всех направлениях, щепки рассыпались по всему двору. Изнутри послышались вопли, выбегали монахи, кричали в ужасе.

Все смотрели на большую дыру, пробитую камнем.

- Видишь, - сказал Эркенберт. - Это подлинный метатель камней. Он бьет сильно. Его удара никто не выдержит.

Айвар повернулся, презрительно взглянул на маленького монаха.

- Это не настоящий кидатель. Есть еще один, о котором ты не знаешь. Но этот действительно бьет сильно. Сделай мне много таких.

За узким проливом, отделяющим Англию от земли франков, и еще за тысячами миль расположена земля римлян. И там, за воротами собора, большего, чем Винчестер, большего даже, чем Йорк, глубокая тишина. Со времени великих основателей церкви папы пережили много бед и совершили немало ошибок. Некоторые стали мучениками, другие вынуждены были бежать, спасая свою жизнь. Тридцать лет назад князья сарацинов добрались до самих ворот Рима и разграбили базилику святого Петра, находившуюся тогда за стенами.

Больше этого не случится. Тот, кто теперь равен апостолам, наследник Петра, держателя ключей Неба, устремился к власти. Добродетели: скромность, чистота, нищета - это хорошо. Но они не выживут без власти. И его долг перед скромными, чистыми и нищими - добиться власти. И добиваясь ее, ему приходилось многих могучих свергать с их высоких тронов. И все это проделал он, Николай Первый, римский папа, слуга слуг Господних.

Старик с ястребиным лицом медленно гладил кошку, вокруг в молчании сидели его секретари и помощники. Только что был вежливо отпущен глупый английский архиепископ из города в Англии. Странное название у этого города - Eboracum, кажется. Впрочем, из его произношения трудно понять. Папа поручил дежурному кардиналу сопровождать архиепископа, оказывая ему уважение и почести. Но сказал этот человек какую-то чепуху: новая религия, вызов власти церкви, варвары с севера, приобретшие вдруг разум. Паника и навеянные ужасом басни.

Однако это совпадает с другой информацией из Англии. Ограбления церквей. Враждебность. Легкое отступничество. Есть и название для этого. Лишение собственности. Это выбивает основание самой власти. И если об этом станет известно, найдется немало подражателей, да, даже в землях Империи. Даже в Италии. Что-то надо предпринять.

Но у папы и церкви есть и другие проблемы, гораздо более важные, чем борьба английских и норвежских варваров из-за земли и серебра в стране, которой он никогда не увидит. И прежде всего это раздел Империи, великой Империи, основанной Карлом Великим, королем франков, коронованным императором в этом самом кафедральном соборе на Рождество в 800 году, поколение назад. Двадцать лет в Империи царил мир, и враги ее ободрились. Вначале внуки Карла Великого стали сражаться друг с другом, пока не договорились о мире и дележе. Германию одному, Францию другому, а длинную неуправляемую полосу от Италии до Рейна третьему. А теперь этот третий мертв, и треть империи снова делится между тремя, и сам император, старший сын старшего сына, владеет едва девятой частью того, чем правил его дед. И разве беспокоит это императора, Людовика Второго? Нет. Он даже не смог отогнать сарацин. А его брат Лотар? Единственный интерес в жизни - развод с бесплодной женой и женитьба на плодовитой любовнице. Этого он, Николай, никогда не позволит.

Лотар, Людовик, Карл. Сарацины и норвежцы. Земли, власть, лишение собственности. Папа гладил кошку и размышлял. Что-то говорило ему, что здесь, в этой обычной далекой драке, о которой рассказал глупый архиепископ, сбежавший от своих обязанностей, кроется решение всех проблем.

Или он испытывает что-то похожее на страх? Приближается черная туча, она будет все расти и расти.

Папа откашлялся: звук, похожий на треск сверчка. Первый из секретарей тут же обмакнул перо.

- Нашему слуге Карлу Лысому, королю франков. Людовику, королю Германии. Лотару, королю Лотарингии. Карлу, королю Прованса. Ты знаешь их титулы, Теофанус. Всем этим христианским королям мы напишем одно и то же...

- Знайте, возлюбленные, что мы, папа Николай, подумали о большей безопасности и процветании всех христианских народов. И потому приказываем вам, во имя будущего, чтобы вы совместно со своими братьями и родственниками, королями Империи, предприняли следующее...

Папа медленно диктовал. Излагал план совместных действий. Единства. Отвлечения от гражданской войны, которая разрывает Империю на части. Ради спасения церкви и уничтожения ее врагов и даже, если архиепископ Вульфхир сказал правду, ее соперников.

- ...и наше желание таково, - заключил сухой старческий голос, - чтобы в признание службы матери церкви каждый человек в ваших армиях, который примет участие в этом благословенном и освященном походе, должен носить знак креста на своей одежде или доспехах.

- Ты закончишь письмо должными фразами, Теофанус. Завтра я подпишу и запечатаю его. Подбери надежных вестников.

Старик встал, держа кошку, и неторопливо направился в свои частные помещения.

- Здорово он придумал насчет креста, - сказал один из секретарей, деловито переписывая послание собственными пурпурными чернилами папы.

- Да. Он взял это из слов англичанина. Тот рассказал, что язычники, насмехаясь над церковью, носят знак молота.

- Но особенно им понравится насчет процветания, - заметил старший секретарь, усиленно посыпая письмо песком. - Он говорит им, что если они сделают, что им сказано, смогут разграбить Англию. Или Британию. Как она там называется.

- Альфред просит наших миссионеров? - недоверчиво переспросил Шеф.

- Это его собственное слово. Missionari. - В своем возбуждении Торвин выдал то, что и так подозревал Шеф: что при всем презрении к христианам он кое-что знает о их священном языке - латыни. - Этим словом они называют людей, которые приходили к нам, чтобы обратить нас в свою веру. Но я никогда не слышал, чтобы христианский король просил прислать людей, чтобы отвратить от христианской веры.

- А Альфред хочет от нас этого?

Шеф сомневался. Он видел, что Торвин, несмотря на все его самообладание, увлечен мечтами о славе, которую принесет это дело ему и его друзьям среди верующих в Путь.

Но он уверен, что у этого призыва есть какое-то значение, и оно не лежит на поверхности. Принц Альфред, насколько он знает, не интересуется языческими богами и сам глубоко верит в Христа. И если призывает миссионеров Пути в Вессекс, то по каким-то глубоко скрытым причинам. Ясно, что это ход против церкви. Можно верить в христианского бога и в то же время ненавидеть церковь. Но что этим выиграет Альфред? И как будет реагировать церковь?

- Мы с жрецами должны решить, кто из нас отправится выполнять эту миссию.

- Нет, - сказал Шеф.

- Опять его любимое слово, - заметил из своего кресла Бранд.

- Не посылайте жрецов. Не шлите норвежцев. Теперь есть достаточно англичан, которые хорошо знают вашу веру. Дайте им подвески. Научите их. Пошлите их в Вессекс. Они лучше говорят, и им легче поверят.

Говоря это, Шеф поглаживал резные лица на своем скипетре.

Бранд заметил это и раньше: так Шеф поступает, когда лжет. "Сказать Торвину?" - подумал он. Или сказать Шефу, чтобы он мог лучше лгать, когда понадобится?

Торвин, слишком возбужденный, чтобы сидеть, вскочил с места.

- Есть священная песня, - сказал он, - ее поют христиане. Они называют ее nunc dimittis. В ней говорится: "Господь, позволь твоему слуге умереть, ибо он исполнил свое предназначение". Я хотел сам спеть ее. Уже много сотен лет их церковь растет и расширяется, захватила южные земли, теперь захватывает северные. Они считают, что завоевали нас. Никогда раньше не слышал я, чтобы церковь отдавала то, что захватила.

- Они еще ничего не отдали, - ответил Шеф. - Король просит тебя послать миссионеров. Он не говорит, что их будут слушать и народ поверит.

- У них книга, у нас видения! - воскликнул Торвин. - Посмотрим, что сильнее!

Послышался бас Бранда:

- Ярл прав, Торвин. Пошли на это дело освобожденных рабов-англичан.

- Они не знают наши легенды, - протестовал Торвин. - Что они знают о Торе и Ньорте, о Фрее и Локи? Они не знают ни священные предания, ни их тайное значение.

- Им это не нужно, - сказал Бранд. - Мы шлем их говорить о деньгах.

3

В это воскресное утро, как и в каждое воскресное утро, жители деревушки Саттон в Беркшире в королевстве западных саксов по приказу собрались перед домом своего господина Хирсвита, тана покойного короля Этельреда. Говорят, теперь он тан короля Альфреда. Или тот все еще принц? Им скажут. Глаза присутствующих блуждали по сторонам, подсчитывалось, кто присутствует, кто посмеет нарушить приказ Хирсвита о том, что присутствовать должны все, а потом посетить церковь в трех милях отсюда и узнать закон Бога, который стоит за законом людей.

Постепенно глаза всех устремились в одну сторону. На небольшом пространстве перед бревенчатым домом господина незнакомцы. Не иностранцы, во всяком случае не явные иностранцы. Выглядят точно так же, как сорок или пятьдесят остальных собравшихся, крестьян, рабов, крестьянских сыновей: невысокого роста, в домотканых шерстяных рубашках, стоят молча - шестеро. Но вблизи Саттона этих людей никогда не видели, а в глубине сельского английского бездорожья это нечто неслыханное. Каждый опирается на прочный длинный посох, окованный железом; похоже на рукоять боевого топора, но вдвое длиннее.

Незаметно жители деревни отодвинулись от незнакомцев. Они не знали, что означает их появление, но многолетний опыт научил их, что все новое опасно - пока лорд не выскажет своего одобрения или неодобрения.

Открылась дверь бревенчатого дома, и вышел Хирсвит в сопровождении жены и толпы сыновей и дочерей. Увидев опущенные глаза, свободное пространство, незнакомцев, Хирсвит остановился, и его левая рука автоматически легла на рукоять меча.

- Зачем вы идете в церковь? - неожиданно спросил один из незнакомцев; от его голоса голуби, рывшиеся в мусоре, поднялись в воздух. - Сегодня прекрасный день. Разве не лучше посидеть на солнце? Или поработать в поле, если есть необходимость? Зачем идти три мили в Дрейтон и три мили назад? И слушать, как вам говорят, что вы обязательно должны заплатить десятину?

- Ты кто такой? - рявкнул Хирсвит, выступая вперед.

Незнакомец не дрогнул, он остался стоять на месте и говорил громко, чтобы все могли слышать. Крестьяне заметили, что у него странный акцент. Конечно, он англичанин. Но не отсюда, не из Беркшира. Может, даже не из Вессекса.

- Мы люди Альфреда. У нас есть разрешение короля говорить с вами. А вы чьи люди? Епископа?

- Какие вы, к дьяволу, люди Альфреда, - сказал Хирсвит, доставая меч. - Вы иностранцы, я это слышу.

- Мы иностранцы, но мы пришли с разрешения, чтобы принести дар. Наш дар - это свобода. Свобода от церкви, от рабства.

- Без моего разрешения вы не освободите моих рабов, - сказал Хирсвит, приняв решение. И взмахнул горизонтально мечом, нацеливаясь на шею ближайшего незнакомца.

Тот мгновенно поднял свой странный посох. Меч ударился о металл и выскочил из непривычных рук Хирсвита. Хирсвит согнулся, ощупью отыскивая рукоять, не смея оторвать взгляда от незнакомца.

- Спокойней, лорд, - сказал этот человек. - Мы тебе не хотим причинить вреда. Если послушаешь, мы скажем, почему твой король просил нас прийти сюда и как мы можем быть одновременно его людьми и иностранцами.

Хирсвит не собирался сдаваться и слушать. Он выпрямился с мечом в руке и нанес удар на уровне колен. Снова посох отразил удар, отразил легко. Пока тан снова подбирал оружие, человек шагнул вперед и толкнул его посохом в грудь.

- На помощь, люди! - закричал Хирсвит молчаливым наблюдателям и снова бросился вперед, опустив плечо, готовый на этот раз ударить незнакомца в живот.

- Довольно, - сказал один из незнакомцев и сунул посох ему между ног. Тан рухнул, попытался встать. Из рукава первый человек вытащил короткий мягкий холщовый цилиндр - песочный мешок работорговцев. Ударил в висок, приготовился ударить еще раз. Хирсвит упал лицом вниз и лежал неподвижно. Человек кивнул, распрямился, снова убрал мешок, сделал знак жене тана, чтобы она подошла и помогла мужу.

- А теперь, - сказал незнакомец, поворачиваясь к зачарованной и по-прежнему неподвижной аудитории, - позвольте рассказать вам, кто мы такие и кем мы были.

- Мы люди Пути, с севера. Но еще в прошлом году в это же время мы были рабами церкви. В большом соборе в Эли. Я расскажу вам, как мы стали свободны.

Рабы в толпе, десяток мужчин и примерно столько же женщин, обменялись испуганными взглядами.

- А фрименам, - продолжал Сибба, некогда раб собора в Эли, потом катапультер в армии Пути и победитель самого Бескостного, - фрименам мы расскажем, как нам дали землю. Двадцать акров каждому, - добавил он. - Свободных от выплаты любому господину, кроме службы самому ярлу Шефу. И службу эту мы совершаем добровольно, заметьте. Это служба Пути. Двадцать акров. Без долгов. Есть ли фримен, которому нужно больше?

На этот раз в толпе переглянулись фримены, послышался заинтересованный ропот. Хирсвита унесли, а его люди столпились поближе, не обращая внимания на лежащий в грязи меч.

- Сколько вам стоит ваша вера в Христа? - начал Сибба. - Стоит в деньгах? Слушайте, и я вам скажу...

- Они повсюду, - доложил бейлиф епископа. - Их много, как блох на старой собаке.

Епископ Даниэль свел брови при неуместной шутке своего слуги, но сдержал язык: ему нужна информация.

- Да, - продолжал бейлиф, - все они как будто из Норфолка и все утверждают, что были рабами. Это имеет смысл. Видите ли, ваша милость, у нас только на землях вокруг Винчестера около тысячи рабов. Человек, о котором ты говоришь, этот новый ярл, как его называют язычники, мог послать хоть три тысячи рабов распространять его слово.

- Их следует схватить, - сказал епископ. - Вырвать, как плевелы из пшеницы.

- Это не так легко. Ни рабы, не крестьяне их не выдадут, насколько я слышал. А таны не смогут их взять. Они могут защититься. Они никогда не ходят в одиночку. Иногда их десяток или два десятка. Нелегко небольшой деревне с ними справиться. И к тому же...

- Что к тому же?

Бейлиф подбирал слова осторожно.

- Эти пришельцы утверждают - может, лгут, но они говорят - говорят, что их призвал король Альфред.

- Принц Альфред. Он не коронован!

- Прошу прощения, господин. Принц Альфред. Но даже таны не решатся поднять руку на людей, посланных королем. Они говорят... они говорят, что это спор между королем и церковью и они не вмешиваются. - И многие будут на стороне короля, последнего из великого рода Седрика, и против церкви, подумал бейлиф. Но этого он не сказал.

Лжец и предатель, подумал епископ. Всего месяц назад молодой принц сидел в этой же комнате, опустив глаза, как девушка, извинялся и просил научить его. А выйдя отсюда, немедленно обратился за помощью к неверующим! А теперь он исчез, и никто не знает куда, только слухи ходят о его появлении в той или иной части Вессекса; он призывает танов не подчиняться церкви, следовать примеру северян и принять веру, которую они называют Путь. Не поможет ему, что он продолжает считать себя верующим в Христа. Долго ли продержится вера без денег и земель? И если дела будут так продолжаться, долго ли ждать, когда к самим воротам собора явится посланец и прикажет епископу отдать все права и богатства?

- Итак, - сказал наконец Даниэль, больше самому себе. - Мы не можем справиться с этим в Вессексе. Нужно обратиться за помощью. Есть сила, которая идет к нам, она искоренит это зло, чтобы оно никогда больше не подняло голову.

- Но я не могу ее ждать. Мой христианский долг - действовать. - И долг, про себя добавил он, перед самим собой. Епископ, который сидит молча и ничего не делает, - каким он покажется святому отцу в Риме, когда придет момент решать, кто возглавит всю святую церковь Англии?

- Беда пришла с севера, - продолжал епископ. - Что ж, северяне принесли беду, северяне ее и устранят. Есть еще те, кто понимает свой христианский долг.

- В Норфолке, господин? - с сомнением спросил бейлиф.

- Нет. В изгнании. Калека Вульфгар и его сын. Тот, которому отрубили конечности викинги. А другой утратил свой округ. И еще король Бургред из Мерсии. Мне все равно, кто будет править Восточной Англией, Мерсией или Вессексом. Но теперь я понимаю. Пусть лучше набожный Бургред получит королевство Эдмунда-мученика, чем этот Альфред. Альфред Неблагодарный, назову я его.

- Пришли ко мне секретаря. Я напишу им всем, а также моим братьям в Личфилд и Ворчестер. То, что потеряла, церковь вернет себе.

- А придут ли они, господин? - спросил бейлиф. - Не убоятся вторгнуться в Вессекс?

- Теперь я говорю от имени Вессекса. И поднимаются силы, гораздо большие, чем Вессекс и Мерсия. Я предложу Бургреду присоединиться к победителям еще до достижения победы. И наказать надменность - надменность язычников и рабов. Мы должны проучить их.

Епископ судорожно сжал кулаки.

- Я не вырву эту гниль, как плевел. Я выжгу ее, как заразу.

- Сибба, мне кажется, у нас неприятности. - Шепот раздался в темной комнате, где спали, завернувшись в одеяла, миссионеры.

Сибба неслышно присоединился к товарищу у крошечного окна без стекла. Снаружи тихо лежала деревушка Стенфорд-на-Вейле - в десяти милях и множестве проповедей от Саттона. Облака бросали тени на мазанки, теснившиеся вокруг бревенчатого строения, принадлежащего тану, в нем спали миссионеры Пути.

- Что ты видел?

- Какую-то вспышку.

- Непогашенный костер?

- Не думаю.

Сибба неслышно прошел в маленькую комнату, отделенную от центрального зала. Здесь со своей женой и семьей спит тан Эльфстан, их хозяин, объявивший о своей верности королю Альфреду. Немного погодя Сибба вернулся.

- Они здесь. Я слышал их дыхание.

- Значит, они в этом не участвуют. Но это не значит, что я ничего не видел. Смотри! Вот опять.

Снаружи скользнула тень. В лунном свете что-то блеснуло, что-то металлическое.

Сибба повернулся к спящим.

- На ноги, парни. Собирайтесь.

- Бежим? - спросил караульный.

Сибба покачал головой.

- Они должны знать, сколько нас здесь. И не стали бы нападать, если бы не были уверены, что справятся с нами. Им легче сделать это снаружи, чем вытаскивать нас отсюда. Мы сначала попробуем сломать им зубы.

За ним шевелились люди, вставали, отыскивали брюки, пояса. Один развязал свой мешок и начал раздавать странные металлические предметы. Остальные выстроились перед ним в очередь, сжимая свои посохи, которые носили открыто.

- Надевайте покрепче, - сказал раздававший, с усилием насаживая головку алебарды на тщательно сконструированное древко.

- Быстрее, - сказал Сибба. - Берти, ты с двумя берешь на себя дверь, станьте по сторонам от нее. Вилфи, ты у второй двери. Остальные оставайтесь со мной, посмотрим, что нам нужно.

Движение и звон металла разбудили тана Эльфстана. Он смотрел с удивлением.

- Снаружи люди, - объяснил Сибба. - Враги.

- Ко мне они не имеют отношения.

- Мы знаем. Послушай, господин, они тебя выпустят. Если уйдешь сейчас.

Тан колебался. Позвал жену и детей, торопливо одеваясь, негромко заговорил с ними.

- Могу я открыть дверь?

Сибба осмотрелся. Его люди готовы, оружие тоже.

- Да.

Тан поднял тяжелый брус, закрывавший двойную дубовую наружную дверь, распахнул обе створки. Снаружи послышался возглас, почти стон. Там много людей, они готовы к нападению. Но они узнали, кого увидели.

- Моя жена и дети, они выходят! - крикнул Эльфстан. Дети быстро выскользнули в дверь, жена за ними. Через несколько футов она повернулась и поманила его. Муж покачал головой.

- Они мои гости, - сказал он. Голос его перешел в крик, адресованный ждавшим снаружи в засаде. - Мои гости и гости короля Альфреда. Не знаю, кто эти воры в ночи в пределах Вессекса, но их повесят, когда их схватит королевский управляющий.

- В Вессексе нет короля, - послышался голос снаружи. - Мы люди короля Бургреда. Бургреда и церкви. Твои гости - бродяги и еретики. Рабы! Мы пришли, чтобы одеть на них ошейники и заклеймить.

Неожиданно луна осветила темные фигуры, приближающиеся из-за кустов и укрытий.

Они не колебались. Конечно, легче было бы захватить врагов спящими, но им сказали, кто их враги: освобожденные рабы, самые низкие из низких. Их никогда не учили владеть оружием, никто с самого рождения не предназначал их для войны. Они ни разу не принимали щитом удар. Десяток мерсийских воинов устремился к входу в зал. За ними, поскольку скрытность уже не нужна, загремел боевой рог - призыв к нападению.

Двойная дверь зала в шесть футов шириной. Могут войти два вооруженных воина одновременно. Двое, подняв щиты, с горящими лицами, ворвались в нее.

Они не видели убивших их ударов. Когда они начали вглядываться в полутьму, ища противников, лица, по которым можно ударить, с обеих сторон взметнулись алебарды на уровне бедер, там, где кончается щит и кольчуга.

Голова алебарды, с острием топора с одной стороны, с пикой с другой вдвое тяжелее меча. Одна прорубила ногу воину, другая отскочила от кости вверх и врезалась в таз. Один воин упал в луже крови, через несколько секунд потеря крови убьет его. Другой закричал и задергался, пытаясь высвободиться от засевшего в кости огромного лезвия.

Сзади напирали новые воины. На этот раз их встретили передние острия, пробивали деревянные щиты и металлические кольца, отбросили нападающих от дверей. Отлетевшие стонали от ран в животе. Лезвия алебард описывали шестифутовую дугу, обрушиваясь на воинов, как боенский молот на скот. Несколько мгновений казалось, что вес и количество нападающих прорвут защиту.

Но в полутьме у нападающих сдали нервы. Мерсийцы устремились назад, защищаясь щитами, отмахиваясь, стараясь унести с собой раненых и убитых.

- Пока хорошо, - сказал один из миссионеров.

- Они придут снова, - ответил Сибба.

Мерсийцы приступали еще четыре раза, каждый раз все осторожнее. Они поняли тактику обороняющихся и теперь пытались отразить удары, уйти от них, прыгнуть вперед, прежде чем алебарда сможет нанести удар вторично. Фримены Норфолка использовали свое преимущество в количестве: по двое стояли в укрытии с обеих сторон двери и наносили удары. Медленно число пострадавших с обеих сторон росло.

- Они пытаются прорубить стены, - сказал Эльфстан Сиббе. Небо уже начинало светлеть.

- Неважно, - ответил Сибба. - Им все равно нужно будет войти. Нас пока хватает, чтобы закрыть все входы.

Снаружи человек с рассерженным красивым лицом смотрел на другого, окровавленного и уставшего. Альфгар пришел с солдатами, чтобы присутствовать при уничтожении людей Пути. Он был недоволен.

- Не можете прорваться? - кричал он. - Да ведь это горсть рабов!

- Эта горсть рабов стоила нам слишком много хороших воинов. Восемь человек мертвы, двенадцать ранены, все тяжело. Я собираюсь сделать то, что нужно было с самого начала.

Повернувшись к своим людям, командир махнул в сторону неповрежденного фронтона дома. Воины подтащили к стене хворост. Сверкнула сталь огнива, искры упали на сухую солому. Загорелся огонь.

- Мне нужны пленные, - сказал Альфгар.

- Если сможем их раздобыть, - ответил мерсиец. - Ну, им все равно придется выйти.

Когда дым стал пробиваться в продуваемый сквозняками зал, Эльфстан и Сибба обменялись взглядами. Они видели друг друга в усиливающемся свете.

- Они могут взять тебя в плен, если ты выйдешь, - сказал Сибба. - Передадут тебя твоему королю. Ты ведь тан. Кто знает?

- Очень сомневаюсь в этом.

- Что же мы будем делать?

- Что всегда делается. Подождем, пока дым не станет гуще. Потом выбежим и будем надеяться, что в смятении одному или двум удастся уйти.

Дым пошел гуще, показалось красное пламя, огонь пожирал доски. Эльфстан хотел оттащить от огня раненого, лежащего на полу, но Сибба махнул ему.

- Вдыхать дым - это легкая смерть, - сказал он. - Лучше, чем сгореть.

Один за другим алебардисты вынуждены были выскакивать из дыма. Враги радостно встречали их, преграждали дорогу, заставляли их наносить удары, прыгали сзади с мечами и кинжалами, вымещая на них раздражение долгой ночи потерь. Последним и самым несчастливым оказался Сибба. Когда он появился, два мерсийца догадались, в какую сторону он повернет, и протянули на дороге кожаную веревку. Прежде чем он смог встать или взяться за свой нож, его спину прижали коленом, схватили за руки.

Последний оставшийся в доме человек, Эльфстан медленно вышел вперед, он не побежал, как другие, сделал три больших шага, подняв щит, обнажив широкий меч. Мерсийцы заколебались. Вот наконец человек, подобный им. На безопасном расстоянии ждали крепостные и слуги Эльфстана, смотрели, как их господин встречает смерть.

Эльфстан хрипло выкрикнул вызов, призвал мерсийцев подойти. Один отделился от группы, выступил вперед, нанес удар слева, справа, сверху вниз шишкой щита. Эльфстан парировал, с легкостью, вызванной многолетней практикой. Противники кружили, стараясь нащупать слабое место в защите. Несколько минут продолжался этот танец поединка на мечах, к которому так привык тан. Но потом мерсиец почувствовал усталость вессекского тана. Рука, держащая щит, чуть опустилась, мерсиец сделал вид, что наносит низкий удар, но тут же перевел его в удар вперед. Лезвие вонзилось под ухом. Падая, Эльфстан нанес последний ответный удар вслепую. Его враг пошатнулся, недоверчиво посмотрел на хлынувшую их бедра артериальную кровь и тоже упал, стараясь остановить руками кровотечение.

Люди Стенфорда-на-Вейле застонали. Эльфстан был суровым хозяином, и многие рабы испытали тяжесть его кулака, а фримены - власть его богатства. Но он был их соседом. Он сражался, чтобы не пустить захватчиков в деревню.

- Хорошая смерть, - профессионально оценил командир мерсийцев. - Он проиграл, но забрал с собой и противника.

Альфгар застонал в отвращении. За ним слуги откатили подальше тележку с его отцом. По деревне, мимо домов с закрытыми ставнями, приближалась процессия, впереди шли священники в черных сутанах. Блестело восходящее солнце на позолоченном епископском посохе.

- Ну, по крайней мере у нас есть пленные, - сказал Альфгар.

- Двое? - недоверчиво переспросил епископ Даниэль. - Вы убили девятерых и захватили двоих?

Никто не побеспокоился ответить ему.

- Надо получше их использовать, - сказал Вульфгар. - Что ты собираешься с ними сделать? Ты ведь сказал, что хочешь "дать пример".

Двое фрименов стояли перед ними, каждого держали два воина. Даниэль прошел вперед, протянул руку, сорвал ремешок с шеи пленника, рывком разорвал его. Посмотрел на то, что осталось в руке. То же самое сделал со вторым пленным. Серебряный молот - символ Тора, серебряный меч - символ Тюра. Он сунул их в кошелек. Для архиепископа, подумал он. Нет, Геолнот слишком нерешителен, слаб, как и этот флюгер Вульфхир из Йорка.

Это для самого папы Николая. Получив эти серебряные символы, он поймет, что во главе английской церкви не могут больше стоять слабые архиепископы.

- Я поклялся выжечь заразу, - сказал Даниэль. - И выжгу.

Час спустя Вилфи из Эли стоял, привязанный к столбу, ноги его тоже были крепко привязаны, чтобы он не мог пинаться. Ярко горел хворост, занялись его шерстяные брюки. Когда пламя коснулось кожи, у него, несмотря на все усилия, вырвался крик боли. Мерсийские воины с интересом смотрели на него, хотели увидеть, как выдерживает боль раб. Жители деревни тоже смотрели - со страхом. Многие видели казни. Но даже самые злобные, тайные убийцы и грабители, наказывались петлей. Убивать человека медленно - это противоречит законам Англии. Но не законам церкви.

- Вдыхай дым, - неожиданно крикнул Сибба. - Вдыхай дым.

Сквозь боль Вилфи услышал его, нагнул голову, глубоко вдохнул. Мучители не торопились подойти, и он обвис на своей привязи. И когда приблизилось бесчувствие, он на мгновение выпрямился, посмотрел вверх.

- Тюр, - воскликнул он, - Тюр, помоги мне! - Как бы в ответ его закрыл густой дым. Когда дым рассеялся, Вилфи висел неподвижно. Зрители зашумели.

- Не очень хороший пример, - сказал Вульфгар епископу. - Почему бы не позволить мне показать, как это делается?

Сиббу потащили к второму столбу, а воины по приказу Вульфгара отправились в ближайший дом и притащили деревянный пивной бочонок. Без такого не обходится даже самый бедный крестьянин. По сигналу Вульфгара они выбили дно, перевернули бочонок, выбили второе дно. Получился деревянный цилиндр. Владелец бочонка молча смотрел, как разливается его годовой запас эля.

- Я подумал об этом, - сказал Вульфгар. - Нам нужен сквозняк. Как в каминной трубе.

Сиббу, бледного, глядящего по сторонам, привязали рядом со столбом, на котором умер его товарищ. Навалили вокруг груду хвороста. Подошел епископ Даниэль.

- Отрекись от своих языческих богов, - сказал он. - Вернись к Христу. Я сам исповедаю тебя и отпущу грехи, и тебя милосердно убьют, прежде чем сжечь.

Сибба покачал головой.

- Отступник! - закричал епископ. - То, что ты сейчас почувствуешь, лишь начало вечных мук. Запомни это! - Он повернулся и погрозил кулаком жителям деревни. - И вы все будете мучиться вечно. Все, кто усомнится в Христе, будут вечно страдать. Христос и церковь держат в своих руках ключи от неба и ада!

Под руководством Вульфгара на столб и на осужденного одели пустой бочонок, подожгли хворост. Языки пламени втянуло внутрь, подняло наверх. Пламя яростно лизнуло лицо и тело человека внутри. Через несколько мгновений Сибба закричал. Крик становился все громче. На лице человека без рук и ног медленно растекалась улыбка. Он внимательно смотрел из своего ящика.

- Он что-то говорит, - неожиданно сказал Даниэль. - Он что-то говорит. Он хочет раскаяться. Погасите огонь! Оттащите хворост!

Огонь погасили. Осторожно приблизились, обернув руки тряпками, подняли дымящийся бочонок.

Под ним почерневшая плоть, зубы белеют на черном лице за сморщенными губами. Пламя выжгло Сиббе глаза, глубоко вошло в легкие, когда он машинально пытался вдохнуть. Но он был еще в сознании.

Когда епископ приблизился, Сибба поднял голову, почувствовав, несмотря на слепоту, свежий воздух.

- Раскайся, - закричал ему в ухо Даниэль. - Сделай знак. Любой знак, и я перекрещу тебя и пошлю твою душу без мук ожидать Судный день.

Он наклонился под своей митрой, чтобы уловить слова, которые смогут произнести сгоревшие легкие.

Сибба дважды кашлянул и плюнул обгоревшей плотью в лицо епископа.

Даниэль отступил, вытер с отвращением черный плевок, невольно вздрогнув.

- Снова, - сказал он. - Одевайте снова. Разожгите огонь. И на этот раз, - закричал он, - он может призывать всех своих языческих богов и самого дьявола.

Но Сибба никого не призывал. Пока Даниэль бушевал, а Вульфгар улыбался его гневу, пока воины сжигали тела, чтобы не закапывать их, два человека незаметно выскользнули из толпы, их видели только молчаливые соседи. Один был племянник Эльфстана. Другой видел, как разрушили его дом в схватке, к которой он не имел отношения. Распространившиеся по всему округу слухи подсказали им, куда идти.

4

Лицо Шефа не изменилось, когда посыльный, еле державшийся на ногах от усталости после долгой езды, рассказывал новости. Армия Мерсии в Вессексе. Король Альфред исчез, и никто не знает, где он. За миссионерами Пути безжалостно охотятся. Церковь предала короля Альфреда и всех его союзников анафеме, лишила всех прав, никто не должен ему помогать или давать приют.

И повсюду сожжения; или по приказу епископа Винчестера, когда отсутствует живой мертвец Вульфгар, распятия. Длинный перечень захваченных людей: катапультеры, товарищи, ветераны битвы с Айваром. Торвин застонал, ошеломленный, а список все продолжался и продолжался. А ведь погибшие не принадлежали к его народу и лишь недавно обратились к вере в Путь. Шеф продолжал сидеть на раскладном стуле, проводя пальцем по жестоким лицам на точильном камне.

Он знал, подумал Бранд, наблюдая, и вспомнил неожиданный запрет Шефа Торвину самому распространять веру. Он знал, что произойдет, догадывался. Это значит, что он послал своих людей, англичан, которых сам поднял из грязи, на верную смерть под пытками. И то же самое он сделал со своим отцом. Я должен быть уверен, очень уверен, что он никогда не посмотрит на меня с таким задумчивым выражением. Если я раньше и усомнился бы в том, что он сын Отина, теперь я знаю.

Но если бы он так не поступил, сейчас мы оплакивали бы смерть Торвина, а не бродячих крестьян.

Посыльный иссяк, новости и ужасы кончились. Шеф молча отпустил его поесть и отдохнуть, повернулся лицом в совету, собравшемуся на освещенной солнцем вершине холма: Торвин, Бранд, провидец Фарман, Бонифаций, как всегда, держащий наготове чернила и бумагу.

- Вы слышали новости, - сказал Шеф. - Что мы должны предпринять?

- Разве можно сомневаться? - спросил Торвин. - Союзник призвал нас. Теперь церковь лишила его прав. Мы должны прийти ему на помощь.

- Больше того, - добавил Фарман. - Если и существует подходящий момент для решительного удара, то именно сейчас. Королевство разделено. Законный король, христианин, выступает на нашей стороне. Как часто в прошлом христиане распространяли свою веру, обращая короля, а через него и весь народ? Не только рабы будут с нами, но и фримены и половина танов. Пришло время остановить наступление христиан. Не только в Норфолке, но и повсюду.

Шеф упрямо сжал губы.

- А ты что скажешь, Бранд?

Бранд пожал мощными плечами.

- Нам нужно отомстить за товарищей. Мы не христиане - прошу прощения, отец. Кроме вас, все не христиане и не привыкли прощать своим врагам. Я высказываюсь за выступление.

- Но я ярл. И решение принимать мне.

Медленно все кивнули.

- Вот что я думаю. Послав миссионеров, мы расшевелили осиное гнездо. И нас ужалили. Надо было предвидеть это.

Ты-то предвидел, подумал Бранд.

- Отобрав у церкви землю, я расшевелил другое гнездо. За это меня еще не ужалили, но я жду этого. Я предвижу это. Я говорю: давайте посмотрим на своих врагов, прежде чем ударить. Пусть приходят к нам.

- А наши товарищи будут лежать неотомщенными? - проворчал Бранд.

- Мы потеряем шанс завоевать свое королевство, королевство Пути! - воскликнул Фарман.

- А как же твой союзник Альфред? - спросил Торвин.

Шеф постепенно преодолевал их сопротивление. Убеждал, противопоставлял свои аргументы. И в конце концов уговорил подождать с неделю, получить более полные сведения.

- Надеюсь только, - сказал в конце встречи Бранд, - что хорошая жизнь не размягчила тебя. И всех нас. Нужно больше времени проводить с армией, а меньше с этими остолопами в твоем суде.

Неплохой совет, подумал Шеф. И чтобы охладить разгоряченных советников, повернулся к отцу Бонифацию, который все время молчал и ждал только знака, чтобы записать решение или сформулировать приказ.

- Отец, пошли за вином. У нас пересохло горло. Выпьем в память своих покойных товарищей что-нибудь получше эля.

Священник, упрямо одевавшийся в черную сутану, остановился у выхода.

- Вина не осталось, лорд ярл. Говорят, должен был прийти груз с Рейна, но не пришел. И вообще уже четыре недели ни одного корабля с юга, даже в Лондон не приходили. Я велю вскрыть бочонок лучшего медового напитка. Может, ветер противный.

Бранд молча встал, подошел к открытому окну и посмотрел на небо и на горизонт. В такую погоду, подумал он, я смог бы приплыть из устья Рейна к Йаре в корыте моей матушки. А он говорит, что ветер противный! Что-то противится нам, но не ветер.

На рассвете экипажи и капитаны сотен торговых кораблей: маленьких, с одной мачтой, рыбацких шхун, больших, английских, франкских, фризийских, - все выбирались из-под одеял, смотрели на небо над портом Дюнкерк, как делали ежедневно больше месяца. Смотрели, какая погода. И думали, может, их хозяева наконец соизволят пошевелиться.

Они видели, как светлело на востоке, как освещался лес и поселок, река и ворота для сбора пошлины. По всему континенту этот свет озарял собирающихся солдат, готовящиеся запасы продовольствия, конюхов, ведущих лошадей.

Двигаясь к Английскому проливу - впрочем, тогда его еще называли Франкским морем, - свет касался вымпела на вершине каменного донжона в деревянной крепости, охраняющей порт Дюнкерк. Командир стражи посмотрел на него, кивнул. Трубач облизал губы, поджал их, испустил громкий звук из своей металлической трубы. Со всех стен отозвались трубы, в крепости солдаты начали сворачивать одеяла. И снаружи, в лагере у порта, в стойлах лошадей, в открытых полях солдаты проверяли снаряжение и начинали день с той же самой мыслью, что и моряки в порту: выступят ли сегодня их хозяева? Даст ли наконец король Карл своим войскам и войскам, присланным ему набожными братьями и племянниками, приказ начинать короткий бросок в Англию?

В гавани капитаны поглядывали на флюгеры, смотрели на восточную и западную стороны горизонта. Капитан корабля "Dieu aide", на котором поплывет сам король, а также архиепископ Йорка и папский легат, ткнул пальцем в флаг, развевающийся на мачте. Через четыре часа высшая точка прилива. Тогда и еще немного времени спустя им будет помогать течение. И ветер попутный и не стихает.

Смогут ли эти сухопутные вовремя погрузиться? Никто не думает об этом. Будет как будет. Но если король франков Карл, по прозвищу Лысый, серьезно хочет выполнить приказ своего духовного владыки папы, объединить старые владения своего деда Карла Великого, во имя святой цели разграбить богатства Англии, лучшего случая у него не будет.

И в это время, глядя на флаг и проверяя ветер, они услышали, как в полумиле на донжоне снова загремела труба. На этот раз она возвещала не рассвет, а что-то другое. И тут юго-западный ветер донес веселые крики. Солдаты приветствовали решение. Не тратя слов, капитан "Dieu Aide" ткнул пальцем в сторону лебедок и парусных рей, постучал по люку единственного трюма корабля. Раскрыть люки. Спустить лебедки на берег. Они потребуются для лошадей. Боевых коней, французских дестриеров.

Тот же ветер в тот же рассвет дул прямо навстречу сорока драккарам, идущим вдоль английского побережья из Хамбера, делая невозможным поднять паруса. Но Айвару Рагнарсону, стоявшему на носу первого корабля, было все равно. Гребцы работали равномерно, в таком темпе они могут грести по восемь часов в день, если понадобится; они одновременно опускали тяжелые весла в воду, действовали легко и привычно и продолжали разговаривать, поднимая весла из воды.

Только в первых шести кораблях была дополнительная работа для солдат: на них старательно закреплены были полуторатонные онагры Эркенберта, все, что сумели сделать кузницы Йоркского собора за несколько недель, данных Айваром. Айвар гневался из-за их веса, требовал, чтобы их облегчили. Невозможно, отвечал черный архидьякон. Так они описаны Вегецием. Но что больше убедило Айвара - более легкие модели через несколько выстрелов разлетались на куски. Пинок дикого осла - откуда произошло их название - это удар бросающего плеча рычага о прочную поперечную балку. Без этой балки камень не полетел бы с поразительной силой и скоростью. А легкая балка, чем бы ее ни обивали, ломалась.

Размышления Айвара прервал громкий звук рвоты сзади. Каждый онагр обслуживали двенадцать рабов, а во главе их всех, вопреки своему желанию оторванный от рукописей соборной библиотеки, стоял сам Эркенберт. И вот один из этих увальней не устоял перед морской качкой, его вырвало через борт. Естественно, не с подветренной стороны, и скудное содержимое его желудка полетело на рядом сидящих гребцов. Послышались гневные крики, ритм гребли нарушился.

Айвар, положив руку на нож на поясе, шагнул в ту сторону, но уже стремительно действовал Хамал, конюх, тот самый, что спас Айвара после битвы у Марша. Он схватил раба за загривок. Сильно ударил по голове, поставил несчастного на ноги и через гребные банки бросил на противоположную строну палубы, чтобы его продолжало рвать там в мире.

Айвар не мигая некоторое время смотрел на Хамала, хорошо понимая, что тот делает. Потом решил оставить на время. И снова вернулся на нос - к своим мыслям.

Хамал поймал взгляд одного из гребцов, который делал вид, что вытирает пот со лба. Теперь Айвар ежедневно убивал в среднем по одному человеку, в основном из числа соборных рабов. При такой скорости к тому времени, как им встретится враг, около каждой машины останется по одному человеку. И никто не знает, на кого обрушится Айвар завтра. Но если проявить достаточную жестокость, его иногда можно отвлечь.

Тор, пошли нам врага побыстрее, подумал Хамал. Единственное, что теперь способно успокоить Айвара, это голова и яйца того, кто его победил, - Скейфа Сигвартсона. Без них он уничтожит всех окружающих. Поэтому братья на этот раз отправили его одного. Со мной в качестве няньки. Я должен постоянно докладывать Змееглазому.

Если враг не встретится достаточно быстро, сбегу при первом же удобном случае, думал Хамал. Айвар обязан мне жизнью. Но он слишком безумен, чтобы отблагодарить. Однако что-то говорит мне, что если направить его гнев в нужном направлении, я кое-что еще сумею выиграть, здесь, в богатых королевствах юга. Они не просто богаты, они созрели для падения.

- Истинное мужеложство, - сказал Осви, некогда раб собора святого Этельтрита в Эли, а теперь командир расчета катапульты в армии Пути, армии Норфолка. Его команда согласно закивала, задумчиво глядя на свое любимое, но такое непокорное артиллерийское орудие. Это был один из поставленных на колеса "толкателей". Все в расчете бесконечно гордились им. Они уже несколько недель дали ему имя - "Точно в цель". Много раз полировали все деревянные части. Но они боялись его.

- Можно считать повороты зубчатого колеса, - сказал Осви, - чтобы оно не натягивало слишком сильно.

- А я каждый раз могу прикладывать ухо к веревкам и прислушиваться, - сказал один из его товарищей, - я слышу, как они натягиваются, словно струны арфы.

- И все равно как-нибудь, когда мы этого не ожидаем, они лопнут. Так всегда бывает. Разорвут одного-двух из нас на завтрак.

Головы задумчиво закивали.

- Нам нужны более прочные деревянные плечи, - сказал Осви. - Эти не выдерживают.

- Обвяжем их веревками?

- Нет, они обвиснут.

- Я работал в кузнице в своей деревне, - неуверенно сказал самый новый в команде. - Может, если оковать их железом...

- Нет, это деревянное плечо сгибается, - ответил Осви. - Оно должно сгибаться. А железо помешает ему.

- Зависит от того, какое железо. Если его правильно нагреть, охладить, бить молотом в нужное время, оно превращается в то, что мой хозяин называл сталью. Сталь сгибается, но не как мягкое железо, она пружинит. Если мы пустим полосу стали с внутренней стороны плеча, сталь согнется вместе с деревом и не даст дереву разлетаться, если оно лопнет.

Задумчивое молчание.

- А как ярл? - послышался голос.

- Действительно, как ярл? - раздался другой голос из-за полукруга. Шеф, следуя совету Бранда, бродивший по лагерю, увидел собравшихся и неслышно подошел к ним.

Оцепенение и тревога. Группа быстро расступилась, оставив новичка в центре - лицом к непредсказуемому.

- Ну, вот этот, Удд, он высказал мысль, - сказал Осви, снимая с себя ответственность.

- Послушаем.

Новичок, вначале неуверенно, потом все тверже и быстрее стал описывать процедуру приготовления стали, а Шеф наблюдал за ним. Незаметный человек маленького роста, даже ниже остальных, со слабыми глазами, сутулый. Любой из викингов Бранда счел бы его бесполезным для армии, не стоящим корма даже за то, что будет копать уборные. Но он знает кое-что. Новое ли это знание? Или старое знание, известное многим кузнецам, но передающееся только подмастерьям?

- Ты говоришь, эта сталь сгибается, - сказал Шеф. - И распрямляется снова? Не как мой меч, - он достал из ножен красивый балтийский меч, который дал ему Бранд, сделанный, как его самодельное и давно потерянное оружие, из полос мягкого железа и твердой стали, - но из одного куска? И пружинит на всем протяжении?

Удд, маленький человек, уверенно кивнул.

- Хорошо. - Шеф ненадолго задумался. - Осви, скажи маршалу лагеря, что ты и твой расчет снимаетесь с дежурства. Удд, завтра утром приходи в кузницу Торвина, возьми столько людей, сколько тебе потребуется, и начинай делать эти полосы. Сначала оборудуй ими "Точно в цель" и проверь, что получится. Если сработает, оборудуй ими все остальные машины.

- И еще, Удд: когда все будет сделано, я хочу взглянуть на этот новый металл. Сделай несколько лишних полос для меня.

Шеф пошел, слушая, как звучит рог: пора задувать костры и выставлять ночную стражу. Что-то в этом есть, думал он. Можно использовать. Несмотря на недавно обретенную Торвином и его друзьями уверенность, Шеф понимал, что если они будут только повторять известное, их уничтожат. Каждый удар учит находить противодействие. А у него враги повсюду: на юге и на севере, в церкви и среди язычников. Епископ Даниэль. Айвар. Вульфгар и Альфгар. Король Бургред. Они не остановятся и снова нападут.

Он знал, что удар последует, но он непредсказуем. Жизненно важно, чтобы был непредсказуемым и ответ.

Сон, или видение, на этот раз почти облегчение. Шеф чувствовал, как его все больше окружают трудности. Он не знал пути между ними. И если кто-то знает, он приветствовал бы это знание. Он не думал, что это Отин в его облике Больверка, создателя проклятий, который ведет его, как ни убеждал его Торвин принять подвеску-копье, знак Отина. Но кто же помогает ему? Если бы он знал, подумал Шеф, он надел бы знак этого бога.

Во сне он неожиданно обнаруживает, что смотрит сверху вниз. Вниз с огромной высоты. И когда взгляд проясняется, он понимает, что смотрит на доску для игры. На шахматную доску с расставленными на ней фигурами. Игра в самом разгаре. А игроки - могучие фигуры, которые Шеф уже видел раньше: боги Асгарда, так говорит Торвин, играют в шахматы на священной доске фигурами из золота и серебра.

Но здесь больше двух игроков. Так велики фигуры вокруг доски, что Шеф не может сразу охватить их все, все равно что большой горный хребет. Но он видит одного из игроков. Не румяный, мощный, напоминающий Бранда Тор, которого он видел раньше, не тот, у которого острое лицо и ледяной голос, - Отин. Этот кажется меньше, отчетливее, глаза его не на одном уровне. Выражение крайней радости появляется на его лице, когда он передвигает фигуру. Может, Локи Обманщик. Локи, чей огонь всегда горит в священном круге, но последователи которого неизвестны.

Нет, решает Шеф. Может, этот бог и хитер, но внешность у него не Локи. Внешность не Айвара. Взгляд его проясняется еще больше, и Шеф понимает, что он уже видел этого бога. Это тот самый бог, который смотрел на него, словно он лошадь, выставленная для покупки. И выражение у него на лице - конечно, это ему принадлежит заинтересованный голос, который дважды предупреждал его. Это мой защитник, думает Шеф. Но этого бога я не знаю. Интересно, каковы его принадлежности. И какова цель? Каков его символ?

И тут Шеф неожиданно понимает, что играют они вовсе не на доске, а на карте. Не на карте мира, а на карте Англии. Он старается разглядеть карту, уверенный, что боги знают, где его враги и что собираются делать. И в это время понимает, что находится на каминной доске, как мышь в королевском зале. И, как мышь, думает он, я вижу, но не понимаю. Игроки передвигают фигуры, смеются голосами, напоминающими гром. Но для него все это не имеет смысла. И однако он здесь, и он уверен, что его перенесли сюда, чтобы он видел и понял.

Веселое лицо поворачивается к нему. Шеф застывает, не зная, что делать: прятаться или оставаться на месте. Но лицо знает, что он здесь. Оно протягивает ему фигуру, а остальные боги в это время заняты игрой.

Ему говорят, соображает Шеф, что он должен взять эту фигуру.

Что это? Королева, наконец он это видит. Королева. С лицом...

Незнакомый бог смотрит на него сверху вниз, небрежно, отпуская, машет рукой. И, словно подхваченный ураганом, Шеф летит вниз, в лагерь, к своей постели, к своему одеялу. И, падая, узнает, чье лицо было у фигуры королевы.

Шеф резко сел. Годива, подумал он. Сердце его отчаянно билось. Должно быть, мое собственное желание послало мне это видение. Как может девушка воздействовать на борющихся на карте противников?

Снаружи шум и суета, лошадиный топот, чьи-то обутые в сапоги ноги идут к нему, не обращая внимания на окрики дежурных танов. Шеф натянул рубашку и раскрыл дверь, прежде чем эти сапоги дошли до нее.

На него смотрело знакомое лицо: молодой Альфред, по-прежнему с золотым кольцом на голове, как и раньше, со свежим, полным нервной энергии лицом, но с мрачным выражением в глазах.

- Я дал тебе этот округ, - сказал он без всяких предисловий. - Теперь я думаю, что следовало отдать другому, твоему врагу. Альфгару. Альфгару и его калеке-отцу. Они вместе с моим предателем-епископом и королем Бургредом, моим зятем, изгнали меня из моего королевства.

Выражение лица Альфреда изменилось, на нем отразилась усталость и поражение.

- Я здесь как проситель. Я изгнан из Вессекса. Не успел собрать своих верных танов. Армия Марсии идет по моим следам. Я спас тебя: спасешь ли ты меня?

Обдумывая ответ, Шеф услышал шум, топот. Вестник, слишком спешный, чтобы обращать внимание на протокол. Как только человек увидел Шефа в дверях, он сразу стал излагать тревожные новости:

- Маяки, лорд ярл! С моря подходит флот. Не менее сорока кораблей. Те, что на страже, говорят, что это может быть только - Айвар.

Шеф видел, как на лице Альфреда появилось выражение ужаса, ощутил холод внутри, пришел к выводу. Альфгар с одной стороны. Айвар с другой. А что у них общего. У одного я отобрал женщину. Другой забрал эту женщину у меня. Я могу быть уверен, что боги послали мне истинное видение. Ключ ко всему - Годива. Что-то приказывает мне использовать ее.

5

Став ярлом, Шеф сразу понял, что новости никогда не бывают такими хорошими или плохими, какими кажутся при первом прослушивании. Так оказалось и на этот раз. Маяки прекрасно оповещают об опасности, ее направлении, даже о количестве врагов. Но они ничего не говорят о расстоянии. Цепь сигнальных маяков растянулась по всему побережью Линкольншира. Это может означать только, что Айвар - если это действительно Айвар - вышел из Хамбера под встречным ветром. На это сразу указал Бранд. Значит, ему еще не меньше трех дней, если не больше.

Что касается Бургреда, а также Вульфгара и Альфгара, то Альфред был уверен, что его преследуют и что король под давлением своих епископов намерен полностью разбить армию Пути и подчинить себе всю Англию к югу от Хамбера. Но Альфред молодой человек, скачет он быстро, и с ним был только один личный телохранитель. А Бургред известен великолепием своего лагеря и количеством повозок, на быках, которые его сопровождают. Для него сорок миль - это четырехдневный марш.

Шеф может ожидать тяжелый удар от каждого из врагов. Но это удар не будет неожиданным.

Но это не имеет значения. Занимаясь повседневными делами, Шеф думал о том, что ему предстоит сделать - и к кому он может обратиться за помощью в такой ситуации. На этот последний вопрос ответ только один. Как только Шеф сумел освободиться от своих советников, разослав их с тем или иным поручением, он незаметно выскользнул из ворот своего бурга, отправил назад обеспокоенных стражников, которые хотели сопровождать его, и как можно незаметнее прошел по заполненным народом улицам.

Как он и ожидал, Хунд был занят в своей палатке, он лечил женщину, внезапный ужас которой при появлении ярла свидетельствовал о виновности: шлюха или деревенская ведьма. Хунд продолжал обращаться с ней, словно она жена тана. Только когда она ушла, он сел рядом с другом, как всегда, молча.

- Мы однажды спасли Годиву, - сказал Шеф. - Я собираюсь сделать это снова. Мне нужна твоя помощь. Я никому не могу сказать, что собираюсь сделать. Поможешь?

Хунд кивнул. Поколебался.

- Я тебе всегда помогу, Шеф. Но я должен спросить. Почему ты решил сделать это именно сейчас? Ты мог попробовать вернуть Годиву уже несколько месяцев назад, когда у тебя было гораздо меньше забот.

Шеф холодно рассчитывал, что можно безопасно открыть другу. Он уже знал, для чего ему нужна Годива. Это приманка. Ничто не может рассердить Альфгара больше, чем если Шеф украдет Годиву. И если он представит это как оскорбление со стороны Пути, союзники поддержат Альфгара. Он хочет, чтобы они устремились за Годивой, словно большая рыба, бросающаяся на добычу. Прямо к Айвару на крючок. И Айвара тоже можно приманить. Напоминанием о женщине, которую он потерял, и о мужчине, который отобрал ее.

Но ничего этого нельзя говорить даже Хунду, ближайшему другу детства. Ведь Хунд друг и Годивы.

Шеф позволил своему лицо принять смущенное и обеспокоенное выражение.

- Знаю, - сказал он, - я должен был сделать это раньше. Но вдруг мне стало страшно за нее.

Хунд взглянул другу в глаза.

- Ну, хорошо, - сказал он. - Надеюсь, у тебя основательная причина. Как мы это сделаем?

- Я выберусь в сумерках. Жди меня там, где мы тренируемся в стрельбе из катапульт. Я хочу, чтобы ты за день собрал с полдюжины человек. Но слушай. Они не должны быть северянами. Все англичане. Все фримены. И они должны выглядеть, как фримены. Как ты. - Шеф имел в виду - малого роста и недокормленные. - С лошадьми и припасами на неделю. Но одеться бедно, не в ту одежду, что мы им дали.

- И еще одно, Хунд, и вот почему ты мне нужен. Меня, с моим одним глазом, легко узнать, - Шеф не сказал: с одним глазом, который ты мне оставил. - Когда мы шли в лагерь Рагнарсонов, было все равно. Но теперь я иду в лагерь, где мой сводный брат и отчим, и мне нужна маскировка. Вот что я придумал...

Шеф изложил свой план, Хунд изредка вставлял замечания или предлагал поправки. В конце лекарь спрятал свою подвеску - символ Идунн, поправил рубашку, чтобы ничего не было видно.

- Сделаем, если боги будут с нами, - сказал он. - А ты думал, что будет в лагере, когда завтра утром тебя в нем не найдут?

Подумают, что я их предал, понял Шеф. Я оставлю сообщение: пусть думают, что я сделал это из-за женщины. И это не будет ложью.

Он чувствовал тяжесть точильного камня старого короля в поясе, где всегда держал его. Странно, подумал он, когда я шел за ней в лагерь Рагнарсонов, я думал только о спасении Годивы, о том, чтобы увести ее и найти с ней счастье. Теперь я собираюсь сделать то же самое. Но на этот раз - на этот раз я делаю это не ради нее. И даже не ради себя. Я делаю потому, что это должно быть сделано. Таков ответ. И она и я - мы только часть ответа.

Мы как малые колесики, на которых прикреплены канаты, натягивающие катапульту. Они не могут сказать, что больше не хотят поворачиваться, и мы тоже.

Он вспомнил странную легенду о мельнице Фроди, которую рассказал Торвин, о гигантшах-девушках и о короле, который не давал им отдохнуть. Я хотел бы дать им отдохнуть, подумал он, дать отдохнуть всем, кто захвачен этой мельницей войны. Но я не знаю, как освободить их. И себя тоже.

Когда я был троллом, подумал Шеф, я был свободен.

Годива через женскую дверь вышла из огромного походного шатра короля Бургреда и начала пробираться к длинному ряду столов, в данный момент незанятых. На случай, если ее спросят, у нее готов ответ: она идет к королевскому пивовару передать приказ короля Бургреда приготовить еще один бочонок, а также приказ Альфгара присутствовать при вскрытии бочонка. На самом деле ей нужно было уйти из душной атмосферы женских помещений, пока сердце ее не разорвалось от страха и горя.

Она больше не была красавицей, как раньше. Остальные женщины, она знала, заметили это, говорили между собой о том, что с ней случилось, говорили со злорадством о падении фаворитки. Но причины они не знали. Они должны знать, что Альфгар бьет ее, бьет все с большей яростью и безумием, бьет розгами по голому телу, пока кровь не выступает и ночная рубашка по утрам присыхает к телу. Даже в бревенчатом дворце Тамворта, столицы Бургреда, шум доносится через дощатые стены. А в палатках, где король проводит лето, в лагере...

Но хоть они слышат и знают, никто ей не поможет. На следующий день после избиения мужчины скрывают усмешки; женщины разговаривают с ней утешающе. Все считают, что так устроен мир, хотя и гадают, чем она могла так не угодить своему мужу.

Никто из них - кроме Вульфгара, которому все равно, - не знал, какое отчаяние отхватывает ее, когда она думает о том грехе, который совершают они с Альфгаром каждый раз, как лежат вместе, грехе кровосмешения, который навсегда покрывает позором их души и тела. И никто не знает, что она еще и убийца. Дважды за зиму чувствовала она, как рождается в ней жизнь, хотя никогда - слава Богу - не чувствовал ее движения. Иначе у нее не хватило бы сил идти в лес, находить нужные травы, пить горькое лекарство, которое она делала сама и которое убивало дитя в ее чреве.

Но даже не это делало ее лицо изможденным, а походку сутулой, как у старухи. Она хранила в памяти испытанную радость. То жаркое утро в лесу, листва над головой, теплая кожа и горячая плоть в ее руках, чувство раскрепощенности и свободы.

Час, всего час это продолжалось. Но это воспоминание затмевало все остальное в ее короткой жизни. Как странно он выглядел, когда она увидела его снова. Один глаз, свирепое лицо, выражение затаенной боли. И тот момент, когда он отдавал ее...

Годива еще ниже опустила взгляд, пробегая открытое пространство перед палаткой; теперь тут толпились личные телохранители Бургреда, а также офицеры и вестники армии Мерсии, которая по приказу короля движется к Норфолку. Пробежала мимо группы, лениво слушающей бродячего слепого менестреля и его слугу. Не особенно прислушиваясь, поняла, что слушают легенду о Сигмунде, убийце дракона; она слышала ее раньше в доме отца.

Шеф смотрел на нее со странным холодком в сердце. Хорошо, она здесь, в лагере, вместе со своим мужем. Очень хорошо: она совершенно не узнала его, хотя прошла всего в шести футах. Плохо, что выглядит она такой больной и слабой. Но еще хуже, что его сердце не дрогнуло, когда он увидел ее; а ведь оно всегда вздрагивало раньше при ее виде с тех пор, как он понял, что она женщина. Чего-то в нем не хватает. Не глаза. Чего-то в сердце.

Шеф отбросил эту мысль, заканчивая песню, и Хунд, его слуга, быстро пошел по кругу, протянув сумку. Слушающие воины подталкивали маленького лекаря от одного к другому, но добродушно. В сумке появился хлеб, кусок сыра, половина яблока - что у них было с собой. Конечно, не так нужно работать. Разумно дождаться вечера, подойти к господину после ужина и попросить разрешения развлечь общество. Тогда есть возможность получить хорошую пищу, постель на ночь, может, даже немного денег или сумку, полную продуктов, на завтрак.

Но их неумелость способствовала маскировке. Шеф знал, что не может сойти за профессионального менестреля. Напротив, он хотел походить на те обломки войны, что разбросаны по всей Англии: младший сын, искалеченный в бою, выброшенный господином, отверженный из-за бесполезности собственной семьей, а теперь старающийся спастись от голода песнями о славе. Искусство Хунда помогало всем читать историю Шефа у него на теле. Вначале Хунд тщательно и артистично изобразил на лице Шефа большой шрам, след удара топором или мечом прямо через глаз. Потом перевязал фальшивый шрам грязными тряпками, как делают английские армейские лекари, так что только края шрама позволяли догадаться, что там внутри. Потом он привязал под брюками к ноге Шефа палку, так что тот не мог согнуть колено; и наконец, как заключительный момент пытки, привязал ему к спине металлический прут, так что Шеф вообще с трудом поворачивался.

- Ты потерял защиту, - сказал Хунд. - Викинг ударил тебя по лицу. Ты упал и получил удар топором в спину, который задел позвоночник. Теперь ноги твои волочатся, и ты ходишь на костылях. Такова твоя история.

Но никто и не спрашивал у Шефа его историю. Ни один опытный воин в этом не нуждался. И еще по одной причине мерсийцы не расспрашивали калеку и его жалкого слугу. Они все боялись. Каждый воин знал, что в любой день такой же может стать и его судьба. Короли и лорды могут содержать немногих калек-пенсионеров, как знак своей щедрости или из-за каких-то семейных чувств. Но благодарность и забота - слишком дорогая роскошь для страны, охваченной войной.

Круг слушателей занялся другими интересами. Хунд опустошил сумку, половину кусков отдал Шефу, сел рядом с ним, и они, опустив головы, принялись есть. Голод их не был притворным. Два дна они уже приближаются к лагерю Бургреда, ежедневно проходя за ним десять миль, Шеф едет на украденном осле, и живут они только тем, что выпросят, спят в одежде на холодной земле.

- Ты ее видел, - прошептал Шеф.

- Когда она пойдет назад, я брошу ей знак, - ответил Хунд. Оба замолчали. Они знали, что сейчас самый опасный момент.

Годива поняла, что больше не может отсутствовать. Она знала, что в женских покоях старуха, которую приставил к ней Альфгар, начинает беспокоиться, подозревать что-то; Альфгар сказал ей, что если его шлюха жена найдет себе любовника, он отправит ее на рынок рабов в Бристоль, где вожди из Уэльса дешево покупают жизни.

Годива пошла назад по по-прежнему заполненной людьми площадке. Менестрель и его слуга все еще здесь. Бедняги. Слепой калека и голодающий. Даже в Уэльс таких не купят. Сколько они еще проживут? До зимы, вероятно. В таком случае они могут пережить ее.

Менестрель закрылся жестким грубым капюшоном от мелкого дождя, который все утро прибивает пыль. А может, от жестоких взглядов мира, потому что он прикрыл лицо руками. Когда она оказалась на одном уровне с ним, слуга наклонился и что-то бросил в грязь к ее ногам. Она инстинктивно наклонилась.

Золото. Золотая арфа, заколка для детского платья. Как она ни мала, на нее можно купить двоим еду на целый год. Откуда у бродяги нищего такая вещь? А к ней привязано...

Снопик. Несколько колосков, связанных вместе. Но связанных так, что форма не вызывает сомнений. Но если арфа означает менестреля, то сноп...

Она конвульсивно повернулась к слепому. Тот отнял руки от лица; она увидела один глаз, внимательно глядящий на нее. Серьезно, медленно этот глаз мигнул. Шеф, закрывая снова лицо руками, произнес всего три слова, но произнес отчетливо.

- Уборная. В полночь

- Но она охраняется, - сказала Годива. - И здесь Альфгар...

Хунд протянул к ней сумку, словно прося подаяния. И когда сумка коснулась ее, в руку ей скользнул маленький флакон.

- Добавь в эль, - прошептал он. - Тот, кто выпьет, будет спать.

Годива отдернула руку. Словно ему отказали, Хунд опустился на корточки, менестрель снова закрыл лицо руками, как будто слишком отчаялся, чтобы смотреть на мир. Годива увидела в нескольких ярдах старую Польгу, та ковыляла к ней, уже готовя выговор. Годива отвернулась, борясь с желанием подпрыгнуть, подбежать и обнять старуху, словно юная девственница, не знающая забот и страха. Грубая ткань задела незаживающие раны на спине, и это заставило ее снова перейти на шарканье.

Шеф не хотел засыпать перед самым похищением, но сон неудержимо завладел им. Слишком неудержимо, чтобы быть естественным, опасался он. Засыпая, он услышал голос. Не знакомый уже заинтересованный голос его неведомого покровителя. Холодный голос Отина, предателя воинов, отца битв, бога, который принимает жертвы на Мертвом Берегу.

- Будь осторожен, человечек, - произносит этот голос. - Ты свободен в своих действиях, и ты, и твой отец, но не забывай платить мне дань. Я покажу тебе, что происходит с теми, кто забывает.

Во сне Шеф видит себя сидящим на краю светлого круга, сам он в темноте, но смотрит на свет. В свете поет арфист. Он поет человеку, старику с седыми волосами и отталкивающим жестоким носатым лицом, как те, что на его точильном камне. Арфист поет этому человеку. Но на самом деле, Шеф знает, он поет для женщины, сидящей у ног отца. Он поет песню о любви, эта песня с юга, в ней говорится о женщине, которая слушает соловья в своем саду и чахнет от тоски по возлюбленному. Лицо старого короля расслабилось от удовольствия, глаза его закрываются, он вспоминает свою молодость и то, как ухаживал за своей покойной женой. И пока он это делает, арфист, не пропуская ни одной ноты, кладет рядом с юбкой девушки runakefli - палочку с вырезанными на ней рунами. Послание от ее возлюбленного. Он сам этот возлюбленный. Шеф знает, что возлюбленный он сам и что его зовут Эоден. А арфист - Эорренда, несравненный певец, посланный своим господином, чтобы увести эту женщину, Хильду, от ее ревнивого отца, Хагена Безжалостного.

Другое время, другая сцена. На этот раз две армии стоят лицом друг к другу на берегу, море волнуется и вздымает водоросли. Один человек выходит из рядов, идет навстречу другой армии. На этот раз, знает Шеф, Эоден пришел предложить выкуп за украденную невесту. Он не стал бы этого делать, если бы люди Хагена не догнали его. Он показывает сумки с золотом, с бесценными камнями. Но вот начинает говорить старик. Шеф знает, что он отвергает предложение, потому что он обнажил меч Дайнслаф, скованный гномами: его невозможно снова спрятать в ножны, пока он не отберет жизнь. Старик говорит, что удовлетворит его только жизнь Эодена за нанесенное им оскорбление.

Спешка и торопливость. Его торопят. Но он должен увидеть эту последнюю сцену. Темно, луна светит сквозь разорванные облака. Много мертвецов лежит на поле, их щиты разбиты, сердца пронзены. Эоден и Хаген лежат в смертном объятии, каждый стал проклятием другого. Но по полю движется кто-то живой. Это Хильда, женщина, потерявшая сразу и своего похитителя-мужа, и отца. Она проходит меж трупов, поет песню - galdorleoth, этой песне ее научила нянька-финка. И трупы начинают шевелиться. Поднимаются. Смотрят друг на друга в лунном свете. Поднимают оружие и снова начинают сражаться. Хильда кричит в гневе и отчаянии, но отец и возлюбленный не обращают на нее внимания, снова встают друг перед другом, начинают рубиться, бить расколотыми щитами. И так будет до Судного дня, знает Шеф, на берегу Хой на далеких Оркнейских островах. Потому что это Вечная Битва.

Давление растет, и он просыпается, вздрогнув. Хунд давит ему пальцем под левым ухом, чтобы разбудить неслышно. Вокруг тихая ночь, прерываемая только движениями и кашлем сотен спящих в своих палатках и убежищах. Спит армия Бургреда. Шум пирушки в большом шатре наконец стих. Бросив взгляд на луну, Шеф видит, что уже полночь. Пора начинать.

Встав со своих мест, шестеро освобожденных рабов, которых Шеф привел с собой, во главе с Квиккой, волынщиком из Кроуленда, молча направились к тележке, стоящей в нескольких ярдах. Столпились вокруг нее, взялись за ручки и покатили. И сразу несмазанные колеса заскрипели, вызывая многочисленные проклятия. Группа не обращала на это внимания, упрямо продолжала двигаться. Шеф, по-прежнему на костылях, но уже без палок и повязок, шел за ними в тридцати шагах. Хунд посмотрел им вслед, потом скользнул в лунном свете на край лагеря, к ожидающим лошадям.

Когда тележка приблизилась к большому шатру, навстречу выступил тан из королевской охраны. Шеф слышал, как он прикрикнул на рабов, послышался удар древком копья по плечу. Жалобы, объяснения. Тан подошел поближе, чтобы посмотреть, что в тележке, но вонь заставила его отступить, подавившись и маша рукой, чтобы они побыстрее проходили. Шеф скользнул за его спиной в паутину распорных веревок. Отсюда он видел тана, видел Квикку, который продолжал свою упрямую жалобу:

- Очистить ямы немедленно, сказали. Дворецкий сказал, что не хочет, чтобы мы вывозили дерьмо днем. Никакого дерьма, чтобы не потревожить леди. Мы сами не хотим, господин, мы скорее легли бы спать, но если мы этого не сделаем, утром пострадают наши шкуры; дворецкий мне сказал, что уж с меня-то он шкуру снимет.

Невозможно было не узнать жалобы раба. Говоря, Квикка продолжал толкать тележку вперед, стараясь, чтобы запах человеческого дерьма как можно крепче ударил тану в ноздри. Тан сдался и ушел, все еще маша рукой перед носом.

Поэтам трудно было бы рассказать эту историю, подумал Шеф. Ни один поэт не найдет места для такого, как Квикка. Но без него план никогда бы не сработал. Рабы, фримены и воины не похожи друг на друга, они и говорят, и ходят по-разному. Ни один тан не усомнится, что Квикка - раб, выполняющий поручение. Неужели вражеский воин может быть таким маленьким?

Группа добралась до дверей женской уборной, за большим, в четверть акра, шатром. Перед ней стоял постоянный стражник, один из телохранителей Бургреда, ростом в шесть футов и полностью вооруженный, от шлема до сапог с шипами. Со своего места в тени Шеф внимательно наблюдал. Он знал, что Квикка перекрыл своей тележкой поле зрения, но все равно кто-то может заметить.

Группа окружила стражника, напирала на него, почтительно, но с решительностью, его хватали за рукава, стараясь объяснить. Хватали за рукава, хватали за руки, пригибали, тощая рука устремилась к его горлу. Мгновенный рывок, сдавленный полувскрик. Поток черной крови в лунном свете: это Квикка одним ударом острого, как бритва, ножа перерезал вену, артерию, дыхательное горло и перерубил позвоночник.

Стражник начал падать вперед, но его подхватили шесть пар рук и сунули в тележку. Шеф подбежал к ним и схватил шлем, копье и щит. Через мгновение он уже стоял на лунном свете, нетерпеливым взмахом приказывая тележке с дерьмом проезжать. Теперь для глаза любого наблюдателя все обстояло нормально: вооруженный воин шести футов ростом подгоняет рабочих-гномов. Команда Квикки раскрыла дверь и прошла в уборную с лопатами и ведрами, а Шеф остался стоять на виду. Потом отошел в тень, словно для того, чтобы внимательнее следить за рабами.

Еще мгновение, и он за дверью, и Годива в его объятиях, обнаженная под своей ночной сорочкой.

- Я не могла забрать одежду, - прошептала она. - Он закрывает ее на ночь. И Альфгар - Альфгар выпил напиток. Но Вульфгар тоже в нашей палатке, а он не стал пить эль, потому что сегодня пост. Он видел, как я вышла. И может поднять шум, если я не вернусь.

Хорошо, подумал Шеф, мозг его оставался холодным, как лед, несмотря на тепло женщины в руках. Теперь то, что я собираюсь сделать, покажется ей естественным. Тем меньше придется объяснять. Может, она так и не поймет, что я пришел не за нею.

За ним команда Квикки продолжала создавать видимость, что работает тихо, но открыто.

- Я иду в спальные помещения, - прошептал Шеф. - Леди покажет мне дорогу. Если услышите тревогу, немедленно уходите.

Они вступили в неосвещенный проход между спальными помещениями наиболее доверенных придворных Бургреда, Годива двигалась с уверенностью человека, проходившего тут сотню раз, а Шеф услышал сзади голос Квикки:

- Ну, раз уж мы здесь, займемся работой. Что такое несколько ведер дерьма за рабочий день?

Годива остановилась, подойдя к спущенному клапану, указала, почти беззвучно произнесла:

- Вульфгар. Слева. Он спит в нашей комнате, чтобы я могла его поворачивать. Он в своем ящике.

У меня нет кляпа, подумал Шеф. Я думал, он будет спать. Он молча взялся за рубашку Годивы, начал снимать ее. На мгновение она с машинальной скромностью ухватилась за нее, потом отпустила и осталась стоять совершенно нагой. Я впервые проделал это, подумал Шеф. Никогда не думал, что сделаю это без удовольствия. Но если она войдет нагой, Вульфгар может смутиться. Это даст мне лишнее мгновение.

Он подтолкнул ее в спину, почувствовал, как она вздрогнула, ощутил знакомый запах свернувшейся крови. Гнев наполнил его, гнев на Альфгара и на себя. Почему я ни разу за эти месяцы не подумал, что они могут сделать с ней?

Лунный свет осветил нагую Годиву, идущую к постели, на которой лежал одурманенный сном ее муж. Удивленный гневный возглас из обитого тканью ящика слева. Мгновенно Шеф оказался рядом и посмотрел в лицо своему приемному отцу. Тот узнал его, в ужасе раскрыл рот. И Шеф крепко сунул ему меж зубов окровавленную рубашку Годивы.

Мгновенное сопротивление, рывки. Как гигантская пойманная змея. У Вульфгара нет ни рук, ни ног, но он напрягал мышцы спины и живота, чтобы перебросить культи через стенку, может, выкатиться на пол. Слишком много шума. Пары, спящие за полотняными перегородками, могут проснуться. Может, решат вмешаться.

А может, и нет. Даже дворянские пары учатся закрывать уши при звуках любви. И при звуках наказания. Шеф вспомнил окровавленную спину Годивы, вспомнил рубцы у себя на спине, подавил мгновенное отвращение. Колено в живот. Руки в самое горло просовывают рубашку. Завязывают концы за головой, завязывают еще раз. Годива, все еще обнаженная оказалась рядом, она протянула ему веревки из сыромятной кожи, которыми люди Альфгара обвязывали имущество на вьючных мулах. Они быстро обвязали ящик, не привязали самого Вульфгара, только сделали так, чтобы он не смог выбраться на пол. Шеф махнул Годиве, чтобы она взялась за другой конец ящика. Они осторожно подняли его с помоста и поставили на пол. Теперь он даже не сможет перевернуть ящик, поднять шум. Короткая борьба окончилась. Шеф сделал два шага к большой постели, посмотрел на спящего Альфгара. Рот у того открыт, слышен громкий храп. Все еще красив, подумал Шеф. Годива принадлежала ему больше года. Но у Шефа не было желания перерезать ему горло. Альфгар ему еще нужен. Для его плана. Но жест надо сделать. Жест облегчит выполнение плана.

Годива, уже в платье и накидке, взятых из ящика, куда их закрыл Альфгар, подошла к нему. В руках у нее были острые ножницы, а на лице выражение мрачной решительности. Шеф быстро схватил ее за руку. Он коснулся рукой ее спины, посмотрел вопросительно.

Она указала в угол. Вот они, связка березовых розог, свежих, еще не окровавленных. Должно быть, собирался использовать позже. Шеф выпрямил Альфгара на постели, сложил ему руки, сунул в них розги.

Потом подошел к освещенному луной Вульфгару, у того глаза были выпучены, в них непонятное выражение. Ужас? Недоумение? А может, сожаление? Откуда-то пришло воспоминание: они втроем, Шеф. Годива и Альфгар, еще маленькие, оживленно играют во что-то, кажется, игра заключается в том, что они берут побеги подорожника и по очереди бьют ими побеги других. У кого первым отскочит головка? И Вульфгар смотрит на них, смеется, бьет в свою очередь. Не его вина, что он стал хеймнаром. Он не бросил мать Шефа, хотя и мог от нее отречься.

Но он видел, и как его сын забивает его же дочь до полусмерти. Медленно, показывая Вульфгару каждое движение, Шеф достал из кошелька подвеску, подышал на нее, потер. Положил Вульфгару на грудь.

Молот Тора.

Двое молча выскользнули, направились в темноте к двери уборной, руководствуясь приглушенным звоном и скрежетом. И тут возникла проблема. Шеф не подумал об этом заранее. Благородная леди, воспитанная в роскоши. Есть для нее только один выход. Квикка и его товарищи могут выйти за пределы лагеря, защищаемые явно постыдным характером своего задания, а также ростом и походкой, безошибочными признаками прирожденного рабства. Он сам может взять копье и щит и сопровождать их, громко жалуясь, что тан опасается, как бы рабы не украли дерьмо, и потому послал его караулить. Но Годива. Ей придется ехать в тележке. В платье. А там уже труп стражника и двадцать ведер человеческого дерьма.

Он уже собирался объяснить это ей, сказать, что это необходимо, извиниться, пообещать счастливое будущее. Но она его опередила.

- Снимай крышку, - сказала она Квикке. Положила руки на грязный край тележки, перелетела внутрь, в выворачивающую внутренности вонь. - Двигайтесь, - послышался ее голос из глубины. - Тут воздух свежий по сравнению с двором короля Бургреда.

Медленно, со скрипом тележка двинулась по двору. Впереди, держа копье наклонно, шел Шеф.

6

Шеф посмотрел на окружающие лица - все враждебные, неодобряющие.

- Ты долго отсутствовал, - сказал Альфред.

- Надеюсь, она того стоит, - сказал Бранд, недоверчиво глядя на измученную оборванную Годиву в занятом у крестьянина платье, сидящую на пони за Шефом.

- Так не ведет себя предводитель воинов, - сказал Торвин. - Оставить армию, когда ей угрожают с двух сторон, и отправиться по личному делу Я знаю, ты пришел к нам, чтобы спасти девушку, но теперь... Не могла она подождать?

- Она и так слишком долго ждала, - коротко ответил Шеф. Он слез с лошади, слегка морщась от боли. Они ехали всю ночь и весь день. Впрочем, их утешала мысль, что несмотря на ярость Вульфгара и епископов, которые его все время подгоняют, Бургред еще в двух днях пути.

Шеф повернулся к Квикке и его товарищам.

- Идите на свое место в лагере, - сказал он. - И помните. Мы совершили великое деяние. И со временем вы поймете, что оно еще более великое, чем кажется сейчас. Я не забуду наградить вас всех. - Команда ушла, Хунд с ними, а Шеф снова повернулся к своим советникам. - Мы теперь знаем, где Бургред, - сказал он. - Он в двух днях пути и движется быстро, как может. Наших границ он достигнет на второй вечер от сегодня. А где Айвар?

- Плохие новости, - кратко ответил Бранд. - Два дня назад он подошел к устью Узы с сорока кораблями. Норфолкской Узы, конечно, не Йоркширской. И сразу напал на Линн в устье. Город пытался сопротивляться. Он в несколько минут разбил ограду и сровнял город с землей. Никто не остался жить, чтобы рассказать об этом, но это несомненно.

- Устье Узы, - повторил Шеф. - Двадцать миль отсюда. И до Бургреда примерно столько же.

Без приказа отец Бонифаций принес большую карту Норфолка, которую Шеф приготовил для стены своей комнаты. Шеф склонился над ней, размышляя, рассматривая разные места.

- Вот что мы сделаем... - начал он.

- Прежде чем мы сделаем что-то, - прервал его Бранд, - нам нужно обсудить вопрос, можно ли тебе доверять как ярлу.

Долго Шеф смотрел на него, смотрел своим одним глазом в два. Наконец Бранд опустил глаза.

- Ну, хорошо, хорошо, - сказал он. - Ты, несомненно, что-то задумал и, может, когда-нибудь нам расскажешь.

- А тем временем, - вмешался Альфред, - раз уж ты пошел на такие беспокойства, чтобы привезти леди, будет вежливо подумать, что ей теперь делать. Нельзя же оставлять ее стоять за палаткой.

Шеф снова осмотрел на враждебные лица, взглянул в глаза Годиве, полные слез.

"Нет времени на все это! - кричало что-то внутри него. - Убеждать. Уговаривать. Улещивать людей. Делать вид, что они важны. Они все колесики в машине, и я тоже! Но если они считают, что могут отказаться повернуться..."

- Простите, - сказал он. - Прости меня, Годива. Теперь, когда я уверен в твоей безопасности, другие мысли заняли мою голову. Позволь представить тебе моих друзей...

Драккары шли по мелкой мутной Узе, западной границе территории ярла Пути, которого они пришли уничтожить. Сорок в линию. На некоторых кораблях пели. Корабли проплывали мимо зеленой летней местности, и лишь мачты и свернутые паруса виднелись с плоской равнины. Но на корабле Айвара молчали. Там знали время без песен, без отметки запевалы. К тому же, когда на палубе стоит Айвар Рагнарсон, всех, даже испытанных ветеранов, которые хвастают, что никого не боятся, охватывает напряжение.

Чуть дальше кормчий, свободные гребцы и рабы, управляющие машинами Айвара, видели деревянный мост через реку, не очень большой мост, не часть города, просто место, где дорога пересекает реку. Никакой вероятности засады. И все же ветераны становятся ветеранами, потому что не рискуют без необходимости. Даже Айвар, который совершенно не обращал внимания на собственную безопасность, сделал все, что полагается. За ферлонг от моста фигура на носу в алом плаще и зеленых брюках повернулась, послышался резкий окрик.

Гребцы подняли весла, потом снова опустили их в воду, развернув лопасти. Корабль остановился, остальной флот выстроился сзади. Айвар помахал двум группам всадников на обоих берегах, хорошо видным на плоском лугу. Они рысью двинулись вперед проверять мост. А на кораблях принялись привычно снимать мачты.

Никакого сопротивления. Ни одного человека. Но когда всадники спешились и пошли по мосту навстречу друг другу, они поняли, что люди тут были. Ящик. Оставленный прямо посреди моста, где его обязательно должны увидеть.

Дольгфинн, командир разведчиков, без всякого энтузиазма смотрел на ящик. Это ему не нравится. Оставлено кем-то, кто прекрасно знает обычаи флота викингов. Такие вещи обязательно содержат послание или вызов. Может быть, голова. И вне всякого сомнения, предназначено это Айвару. И, подтверждая его мнение, на крышке виден был грубый рисунок - высокий человек в алом плаще, зеленых брюках и серебряном шлеме. За себя Дольгфин не опасался - он приемный отец Сигурта Рагнарсона и послан Змееглазым присматривать за безумным родичем, и если Айвар хоть с чьим-то мнением считался, то только с мнением старшего брата. И все равно Дольгфинн не радовался предстоящей сцене. Кто-то пострадает, в этом он был уверен. Дольгфинн вспомнил сцену, когда много месяцев назад Вига-Бранд бросил вызов всем Рагнарсонам, сообщая им о смерти их отца. Хороший материал для саги, подумал он. Но дела с тех пор обернулись не так хорошо. Может, Бранд, хоть и кажется простодушным, предвидел это заранее? Но что же будет дальше?

Дольгфинн отбросил эти мысли. Может быть, ловушка. Но у него нет выбора, придется проверить. Он поднял ящик - ну, по крайней мере не голова, слишком легкий, - подошел к краю моста, спрыгнул на гребную банку корабля и направился к Айвару, который стоял на носовой полупалубе, возле большой полуторатонной машины. Молча поставил ящик, указал на рисунок, снял с пояса нож и рукоятью вперед протянул Айвару, чтобы тот поднял прибитую крышку.

Английский король приказал бы слуге выполнить эту работу. Но глава пиратов не думал так о своем достоинстве. Четырьмя резкими движениями Айвар вытащил гвозди. Он взглянул бледными глазами на Дольгфинна, и лицо его неожиданно расплылось в улыбке удовольствия и предвкушения. Айвар знал, что это оскорбление или провокация. И сразу подумал об отмщении.

- Посмотрим, что приготовили для нас люди Пути, - сказал он.

Отбросил крышку, просунул внутрь руку.

- Первое оскорбление. Каплун. - Он поднял мертвую птицу, погладил ее перья. - Кастрированный петух. Интересно, что это может означать.

Айвар подождал, пока не убедился, что ни Дольгфинн, никто другой не собираются говорить, потом снова поднял что-то.

- Второе оскорбление. Привязано к каплуну. Какая-то солома. Ветки.

- Это не ветки, - сказал Дольгфинн. - Это сноп. И мне не нужно говорить тебе, что он означает. Его имя часто у тебя на устах в последние недели.

Айвар кивнул.

- Спасибо за напоминание. Ты слышал, Дольгфинн, старую поговорку: "Раб мстит один раз, трус никогда"?

Я не сказал, что ты трус, подумал Дольгфинн, но промолчал. Прозвучало бы как извинение. И если Айвар намерен воспринять это как оскорбление, ничего не поможет.

- А ты слышал старое высказывание, Айвар Рагнарсон? - ответил он. - "Часто кровавый мешок приносит дурные вещи". Посмотрим, что на дне мешка.

Айвар снова протянул руку и извлек третий и последний предмет. На этот раз он смотрел на него с откровенным недоумением. Это был угорь. Змееподобная рыба болот.

- Это что?

Молчание.

- Кто может мне сказать?

Воины только качали головами. Слегка пошевелился один из рабов из Йоркского собора, скорчившийся у машины. Но глаза Айвара ничего не упускали.

- Обещаю исполнение любого желания тому, кто мне объяснит значение этого.

Раб со страхом распрямился, понял, что все смотрят на него.

- Одно желание, господин?

Айвар кивнул.

- По-английски мы называет это "угорь" [английское слово Eel созвучно по произношению с названием острова Еly]. Я думаю, это означает место. Эли, ниже по Узе. Остров Эли, в нескольких милях отсюда. Наверно, это значит, что он, Шеф, ждет тебя там.

- А я, значит, каплун? - спросил Айвар.

Раб сглотнул.

- Ты обещал выполнить желание, господин, тому, кто скажет. Я выбрал. Я выбрал свободу.

- Ты свободен, - ответил Айвар, отступая от банки. Раб снова глотнул, оглянулся на бородатые бесстрастные лица. Медленно пошел, шел все увереннее, когда никто его не тронул, поднялся на поручень, на рулевое весло. И побежал к ближайшему укрытию, прыгая, как лягушка.

- Восемь, девять, десять, - считал про себя Айвар. Копье с серебряным наконечником было у него в руке, он поднял его, сделал два шага в сторону. Лезвие вонзилось рабу между лопатками под шеей, отбросив его вперед.

- Кто-нибудь еще хочет назвать меня каплуном? - ни к кому не обращаясь, спросил Айвар.

Один уже захотел, подумал Дольгфинн. Позже в тот же вечер, когда корабли Айвара тайно причалили в двух милях от места вызова, несколько старших капитанов говорили тихо, очень тихо, сидя у костра вдали от палатки Айвара.

- Его называют Бескостным, - сказал один, - потому что он не может взять женщину.

- Может, - ответил другой. - У него есть сыновья и дочери.

- Но он должен сначала сделать необычные вещи. Немногие женщины это переживают. Говорят...

- Нет, - прервал его третий, - не рассказывай. Я скажу вам, почему он Бескостный. Он как ветер, который дует отовсюду. Он и сейчас может быть за нами.

- Вы все ошибаетесь, - сказал Дольгфинн. - Я не сторонник Пути, но у меня есть среди них друзья. Вот что они говорят, и я им верю. Конечно, он Beinnlauss. Но это не значит "бескостный". - Дольгфинн поднял обглоданную ногу, чтобы показать, какое именно из двух значений норвежского слова он имеет в виду. - Оно означает "безногий". - Он похлопал себя по ляжке.

- Но у него есть ноги, - возразил один из слушателей.

- На этой стороне - да. Но его видели и в другом мире, и там он, говорят, ползает на брюхе в облике огромного змея, дракона. Он не человек с одной шкурой. Вот почему простой сталью его не убить.

Шеф согнул металлическую полоску в два фута длиной, два дюйма шириной, которую ему принес Удд, маленький фримен. На руках его буграми поднялись мышцы: силы их достаточно, чтобы разогнуть мягкий металл рабского ошейника. Сталь подавалась на дюйм, на два дюйма. Снова распрямилась.

- На "толкателях" хорошо действует, - сказал Осви из круга заинтересованных катапультеров.

- Я думаю, где еще это применить, - ответил Шеф. - Для лука?

Он снова начал сгибать полоску, на этот раз положив ее на колено и налегая всем весом. Металл не поддавался, он согнулся только на несколько дюймов. Слишком туго для лука. Или только для рук человека? Катапульты. Большие тяжести. Корабельные реи. Шеф снова взвесил в руке полоску. Где-то есть решение и для этой головоломки - смесь новых знаний, которые ищет Путь, и старых знаний, на которые он, Шеф, постоянно натыкается. Но сейчас не время заниматься этой головоломкой.

- Сколько таких ты сделал, Удд?

- Десятка два. После того как установили на машины.

- Работай в кузнице до завтра. Сделай еще. Возьми столько людей и железа, сколько потребуется. Мне нужно сто, двести... сколько успеешь.

- Значит, мы пропустим битву? - воскликнул Осви. - Не сможем снова пострелять из "Точно в цель"?

- Ну, хорошо. Пусть Удд выберет себе по одному человеку из каждого расчета себе в помощь. Остальные попытайте счастья в бою.

Если он будет, про себя добавил Шеф. Но это не входит в мой план. Мы не должны сражаться. Если Англия - шахматная доска, на которой боги переставляют фигуры, то, чтобы выиграть партию, я должен снять с доски некоторые фигуры. Как бы это ни выглядело для остальных.

В тумане раннего утра армия короля Бургреда: три тысячи мечников, столько же рабов, погонщиков лошадей и мулов, проституток - готовилась к маршу истинно английским способом - медленно, неуклюже, неловко, раздражительно, но с растущим нетерпением. Таны заходили в уборные или облегчались прямо в любом месте. Рабы мололи зерно для вечной овсянки. Разжигались костры, закипали котлы, хрипели телохранители короля, пытаясь заставить выполнять королевскую волю его верных, но неорганизованных подданных: накормить ублюдков, опростать им кишки и выходить, как бесконечно повторял королевский маршал Гвикхельм. Потому что сегодня мы вступаем на вражескую территорию. Пересекаем Узу, приближаемся к Эли. И теперь в любой момент можно ждать боя.

Подгоняемая яростью короля, у которого враг побывал в его собственном шатре, призывами священником и гневом Вульфгара, страшного хеймнара, армия Марки свертывала палатки и надевала доспехи.

В драккарах дела обстояли совершенно по-другому. Знак следящего за временем, короткий приказ капитанов, и через несколько минут все уже были за бортом, одетые, обутые, вооруженные, готовые к бою. Два всадника проехали вперед на полмили и доложили о шуме на западе и о разосланных разведчиках. Еще один приказ, на этот раз от самого Айвара, и половина из состава каждого экипажа занялась приготовлением пищи для себя и своих товарищей, оставшихся в строю. На шести передних кораблях у машин началась возня, привязывали веревки, спускали вороты. Теперь, когда поступит приказ, каждую машину сразу установят на подготовленную раму. "Ждать до последней минуты, но потом действовать быстро", - таково правило пиратов.

В лагере Пути, в четырех милях, в густом буковом лесу, ни огонька, ни звука. Шеф, Бранд, Торвин, все офицеры весь день накануне обходили лагерь, убеждали самых нетерпеливых викингов и самых тупых рабов. Никакого шума. Никаких споров. Оставайтесь в одеялах, пока вас не позовут. Отдыхайте. Завтракайте группами. Потом стройтесь. И не выходите за пределы леса.

Повинуясь собственному приказу, Шеф без сна лежал в своей палатке и прислушивался к негромкому гулу просыпающегося лагеря. Сегодня решающий день, думал он. Но это не последний кризис. Может, последний, какой он в состоянии предвидеть. И очень важно поэтому, чтобы день прошел хорошо - для начала, для сохранения сил, которые понадобятся ему впоследствии, прежде чем все кончится.

На матраце рядом с ним лежала Годива. Они вместе уже четыре дня, но он все еще не взял ее, даже не раздел. Как это было бы легко. Плоть его твердела, когда он вспоминал тот единственный раз. Она не станет сопротивляться. Она не только ждет этого, она удивляется, чего ждет он, почему не берет ее. Может, он тоже как Бескостный? Или он меньше мужчина, чем Альфгар? Шеф представил себе, как она вскрикнет, когда он войдет в нее.

И кто бы стал винить ее за это? Она до сих пор морщится при каждом движении. Как и у него, у нее спина в шрамах.

Но у нее оба глаза. И она никогда не ждала милосердия Айвара, решения vapna akr. При воспоминании о милосердии Айвара возбужденная плоть Шефа начала опадать. Мысли о теплой коже и мягкой податливости уходили, как улетающий в небо камень из катапульты.

Что-то другое заняло их место, что-то холодное, жестокое, давно предвиденное. Важен не сегодняшний день и не доброе мнение окружающих. Только результат. Вытянувшись, расслабившись, в совершенстве владея своим телом от кончиков пальцев ног до макушки, Шеф думал о предстоящем дне.

Хунд, решил он. Время еще раз обратиться к Хунду.

В лучах поднимающегося из утреннего тумана солнца Айвар вместе с группой разведчиков разглядывал знакомый хаос наступающей английской армии. Знакомый хаос. Английская армия.

- Это не они, - сказал стоящий рядом Дольгфинн. - Не армия Пути. Не Скейф Сигвартсон. Посмотри на эти кресты, на жрецов в черном. Они поют утреннюю массу, или как там она называется. Значит, либо вызов Сигвартсона - просто ложь, либо...

- Либо его армия затаилась где-то поблизости и ждет, чтобы прикончить победителя, - закончил за него Айвар. У него на лице снова появилась улыбка, коварная и напряженная, как у лисы, крадущей приманку из волчьей западни.

- Назад к кораблям?

- Думаю, нет, - сказал Айвар. - Река слишком узка, чтобы быстро развернуть сорок кораблей. И если мы начнем грести, нет уверенности, что они нас не догонят. Тогда они смогут брать нас корабль за кораблем. Даже англичане с этим справятся.

- Нет. Давая клятву Браги в Бретраборге, мы с братьями пообещали вторгнуться в Англию и покорить все английские королевства в знак мести за отца. Два мы завоевали, сегодня завоюем третье.

- А Сигвартсон? - спросил Дольгфинн.

Улыбка засияла шире, сверкнули во рту зубы.

- У него появится шанс. Но мы позаботимся, чтобы он им не воспользовался. А теперь, Дольгфинн, иди к кораблям и прикажи спускать машины. Но не на этот берег. На противоположный, понял? И на сто шагов от реки. И каждую машину накрыть парусом, как палаткой. И пусть люди делают вид, что разбирают их, когда покажутся англичане. Но разбирать по-английски - знаешь, словно десять старух, сравнивающих внуков. Пусть рабы сделают это.

Дольгфинн рассмеялся.

- Ты за эти месяцы научил рабов работать лучше, Айвар.

Веселое выражение мгновенно слетело с лица Айвара, глаза стали бесцветными, как кожа.

- Тогда отучи их, - сказал он. - Машины на тот берег. Людей - на этот. - Он снова принялся разглядывать армию, идущую колонной по шесть в ряд, с развевающимися знаменами, с большими крестами на телегах в центре. - И пришли сюда Хамала. Он поведет сегодня верховой патруль. У меня для него есть особое дело.

Со своего наблюдательного пункта за большим цветущим боярышником Шеф наблюдал за разворачивающейся битвой. Армия Пути находилась за ним с обеих сторон, рядами, растянувшись под покровом деревьев и живых изгородей. Громоздкие "кидатели" еще не собраны, "толкатели" на своих повозках, с расчетами в тылу. Всем английским волынщикам и норвежским трубачам пригрозили позором и лишением недельной порции эля, если они издадут хоть звук. Шеф был уверен, что их не обнаружили. А теперь, когда начинается битва, группы разведчиков с обеих сторон будут отозваны. Пока все хорошо.

И однако один сюрприз уже есть. Машины Айвара. Шеф следил, как их перевозят с кораблей, заметил, как наклонялись реи и палубы: тяжелые машины, гораздо тяжелее его собственных. С их помощью Айвар взял Линн? И их поставили не на тот берег. Наверно, для безопасности от нападения, но если битва переместится в другую сторону, они не смогут двинуться за ней. И даже острое зрение Шефа не помогло ему рассмотреть, как сконструированы эти машины. Как они подействуют на его план сражения?

На его план выигрыша всей кампании.

Маршал Гвикхельм, ветеран многих битв, остановил бы армию, если бы мог, как только авангард доложил о драккарах на реке перед ними. Он не ожидал встретить здесь флот викингов. А все неожиданное сначала нужно разведать - особенно когда имеешь дело с людьми Пути. Он помнил, сколько они поставили ловушек в болотах, когда уходили от него и когда умер Сигварт.

Но ему не дали решать. Викинги, люди Пути - для короля все равно. Это враги приличий. А для Вульфгара и епископа все они - язычники. Строй драккаров? Тем лучше! Уничтожить, прежде чем они смогут уйти.

- А если это и не армия Пути, - высокомерно добавил молодой Альфгар, - тем меньше у нас беспокойств. У них нет машин, которых ты так опасаешься.

Оскорбленный, понимающий, что никакие маневры невозможны с деревенскими танами, составляющими большую часть армии Бургреда, Гвикхельм быстрой рысью повел своих людей на небольшой холм над рекой, он со своими ближайшими помощниками вырвался вперед, они выкрикивали боевые призывы, размахивали мечами, призывая остальных следовать за собой.

Английская армия, увидев ненавистные драккары перед собой - каждый экипаж образовал клин перед своим кораблем, - приободрилась и с энтузиазмом двинулась вперед. Пока не упадут духом, подумал Гвикхельм, отступая, так что ряды перед ним сомкнулись. Или пока не устанут, еще не начав. Он покрепче прижал щит к плечу, не пытаясь пока держать его перед собой. Щит весит стон - четырнадцать английских фунтов, остальные доспехи и оружие - еще три стона. Для переноски не очень много. Но бежать с этим тяжело. И еще тяжелее использовать в бою. Сквозь пот, заливающий глаза, он заметил, что люди на противоположном берегу барахтаются в палатках. Не часто застанешь викингов за сном, подумал он. Обычно нас так застают.

Первый залп онагров Эркенберта пробил шесть отверстий в боевой линии англичан, каждый камень пролетел через все шесть рядов бойцов. Тот, что был нацелен в центр, на командиров, заметных в своих золотых, темно-красных и алых плащах, был нацелен чуть высоко и пролетел на уровне голов. Гвикхельм так и не увидел удар, который отбросил назад его голову, так что лопнул позвоночник, убил еще несколько человек за ним и погрузился в землю рядом с телегой, на которой епископ Даниэль пел ободряющий псалом. И в мгновение и маршал, и вся армия лишились головы.

Большинство английских воинов за своими забралами даже не видели, что произошло слева или справа от них. Они видели только врага непосредственно перед собой, и враг этот казался таким слабым, викинги собрались у своих кораблей изолированными клиньями, на расстоянии в пять-десять ярдов друг от друга. С криком англичане побежали вперед, набросились на эти клинья, размахивая мечами и копьями, били в щиты, старались добраться до голов и ног. Напрягаясь, воины Айвара сдерживали их пять минут, которые потребовал от них предводитель.

А катапульты по заранее рассчитанным линиям продолжали наносить неудержимые удары.

- Что-то происходит, - сказал Бранд.

Шеф ничего не ответил. Уже несколько минут, напрягая свой единственный глаз, он пытался рассмотреть машины, которые несут такой хаос в ряды армии Бургреда. Потом сосредоточился на одной, считал удары сердца от одного выстрела до другого. Теперь он хорошо представлял себе эти машины. Катапульты, действующие на принципе скручивания, об этом свидетельствует дальность выстрелов и их разрушительный эффект. Они основаны не на принципе лука. Об этом же свидетельствует и прямоугольная форма, хотя на расстоянии в милю мало что можно разглядеть. И еще их вес, о нем он судил по напряжению рей и воротов, они должны быть очень прочны, чтобы выдержать такой удар. Да. Небольшой эксперимент, более близкий взгляд, если будет возможность, и...

Время подумать о более настоятельных проблемах. Шеф снова обратился к битве. Что-то происходит, сказал Бранд. Легко догадаться, что. После первых же залпов те англичане, что стояли поближе к мету падения, начали оглядываться по сторонам, поняли, что для безопасности лучше поставить между собой и машинами вражеские клинья. Но поворачивая вбок, они мешали передовым, опытным бойцам, которые сражались с викингами. Многие из этих бойцов, полуослепленные своими шлемами, отягощенные доспехами, понятия не имели о происходящем, знали только, что происходит что-то странное. Некоторые из них начали отступать, пробовали поднять забрала, отталкивали тех, кто должен был поддерживать их сзади, а теперь только мешал. Если бы викинги Айвара были собраны вместе, они могли бы использовать эту возможность и прорвать строй. Но они не были собраны. Они сами располагались небольшими группами и легко могли быть поглощены, если бы продвинулись вперед - от кораблей и берега. Наступило равновесие в битве.

Бранд снова хмыкнул и на этот раз сжал пальцами руку Шефа. Машины Айвара получили приказ сменить цели, приказ был усилен пинками и ударами. Когда английские мечники устремились вперед, их неуклюжие повозки со знаменами остались позади, на каждом развевающийся флаг - короля и олдермена, епископа или аббата. Теперь их было на одну меньше. Щепки еще летели в воздухе, поворачиваясь. Прямое попадание. И еще раз. Упряжка быков опустилась на колени, колесо отлетело в сторону. В рядах армии Пути, тоже наблюдавшей за битвой, раздались восклицания, подавленные пинками и окриками маршалов и офицеров. Крест еще мгновение стоял вертикально, потом наклонился вперед и рухнул на землю.

Что-то внутри Шефа щелкнуло, как вставший на место зуб колеса. Задумчиво, не замечая возбуждения окружающих, он глотнул из фляжки, которую весь день держал в руке: хороший эль. Но в нем содержимое маленькой кожаной бутылочки, которую дал ему сегодня утром Хунд. Он продолжал пить, подавляя рвотный рефлекс, ощущая вкус гнилого мяса.

- Можно ли сделать, чтобы человека вырвало - для очистки? - спросил он.

- Уж это-то мы умеем делать, - ответил Хунд со скромной гордостью.

Шеф, допивая содержимое фляжки, не сомневался, что это правда. Допил до конца, не оставляя ни капли - чтобы подозрений не было, - потом встал. Минута, может, две, подумал он. Мне нужно, чтобы все меня видели.

- Почему они двинулись вперед? - спросил он. - Это нападение?

- Кавалерийское нападение, как у франков? - с сомнением ответил Бранд. - Я об этом слышал. Но не знал, что англичане...

- Нет, нет! - ответил Альфред, тоже вскочивший. Он приплясывал от нетерпения. - Это конные таны Бургреда. Вы только посмотрите на этих придурков! Они решили, что битва проиграна, и скачут вперед, чтобы спасти своего господина. Но как только он сядет верхом... Боже всемогущий, он сделал это!

Далеко впереди над полем битвы показалась голова в золотой короне - король верхом. Мгновение он, казалось, сопротивляется, отмахивается, указывает мечом вперед. Но кто-то держал его узду. Группа всадников отделилась от строя и начала удаляться. И тут же люди начали отходить от боевой линии, вслед за своим предводителем, вначале единицы. Потом все больше и быстрее. Обнаружив движение за спиной, передние начали оборачиваться. И вся армия Марки, еще не побежденная, не уничтоженная, многие даже не успели испугаться, начала отступать. И тут снова взвились камни. Люди побежали.

Вся армия Пути была на ногах, все выжидающе смотрели в центр. Момент наступил, подумал Шеф. Двинуться вперед, пока обе стороны заняты, захватить машины, прежде чем они сменят цель, захватить корабли, ударить по Айвару с фланга и с тыла...

- Дай мне всадников, - умолял Альфред. - Бургред дурак, но он муж моей сестры. Я должен спасти его. Мы дадим ему пенсию, отправим к папе...

Да, подумал Шеф. Значит, еще одна фигура останется на доске. И Айвар - даже если мы побьем его, Айвар уйдет, на корабле или верхом, как в последний раз. Это еще одна фигура. Но фигур должно стать меньше. А в конце - остаться только одна. Я хочу, чтобы мельница остановилась.

Что за радость - он шагнул вперед и почувствовал, что внутри него происходит нечто ужасное, рот его заполнился холодной слюной, только один раз в прошлом он испытывал нечто подобное, когда в суровую зиму попробовал падаль. Он мрачно подавил приступ. Все глаза, все глаза. Повернулся, посмотрел на людей, поднимающихся из-за кустов и изгородей, все смотрят на него, зубы сверкают.

- Вперед, - крикнул он, поднимая алебарду и указывая ею в сторону реки. - Люди Пути...

Поток рвоты ударил из его рта в щит Альфреда. Король, не понимая, подавился. Шеф согнулся, больше не в силах играть, алебарда выпала из его рук. Его снова начало рвать, судороги дергали тело, снова и снова.

Он покатился по земле, а армия Пути остановилась, в ужасе глядя на него. Альфред, поднявший руку, чтобы вызвать свою лошадь, своих воинов, опустил ее, повернулся и смотрел на бьющуюся на земле фигуру. Торвин бежал вперед со своего места в тылу. Гул сомнения пронесся по рядам. Каков приказ? Мы идем вперед? Сигвартсон упал? Кто командует? Викинг? Мы должны подчиняться пирату? Англичанин? Король Вессекса?

Лежа на траве, в ожидании очередного приступа, Шеф услышал голос Бранда, который с каменным неодобрительным выражением смотрел на него сверху вниз.

- Есть старая поговорка, - говорил Бранд. - "Когда слабеет предводитель армии, слабеет вся армия". Что нам делать, когда он выплевывает свои внутренности?

Стоять на месте, подумал Шеф, и ждать, пока мне не станет лучше. О Тор, прошу тебя. Или Господь. Кто бы ты ни был. Сделай это.

Айвар глазами, бледными, как разведенное молоко, смотрел на поле битвы, отыскивая ловушку. Он чувствовал, что она здесь. У его ног - он сражался по своему выбору во главе клина своего экипажа - лежали тела трех сильнейших воинов Марки. Все они горели желанием прославиться во всем христианском мире тем, что покончили с самым жестоким разбойником севера. И каждый по очереди обнаруживал, что стройная фигура Айвара скрывает поразительную силу и змеиную быстроту движений. Один из них, с пробитой грудной клеткой, невольно стонал в ожидании смерти. Мелькнул быстрый, как язык змеи, меч Айвара, пробил кадык и позвоночник за ним. В этот момент Айвару не нужны были развлечения. Нужно было спокойствие, сосредоточенность.

Ничего в лесу. Ничего на флангах. Ничего сзади. Если они сейчас не захлопнут ловушку, будет поздно. Уже сейчас поздно. Вокруг армия Айвара без приказа занималась обычными делами после битвы - закрепляла поле битвы после победы. Одно из многих преимуществ армии викингов: ее командирам не нужно тратить энергию, объясняя, как делать то, что входит в обычай. Они просто наблюдают и планируют дальнейшие действия. Теперь некоторые воины разошлись парами, один добивал раненых, другой в это время караулил, делая невозможным какому-нибудь другому англичанину, притворяющемуся лежащим без памяти, неожиданно ударить, прихватить с собой последнего противника. За ними шли со своими мешками собиратели добычи, они не раздевали мертвых догола - это будет сделано позже, - а брали только заметное и ценное. На кораблях лекари занялись перевязками.

И в то же время все посматривали на своих командиров, ожидая дальнейших приказов. Все знали, что победа - это самое лучшее время для закрепления преимущества. И занимались своими делами с крайней поспешностью.

Нет, подумал Айвар. Ловушка была подготовлена, он в этом уверен. Но не сработала. Вероятно, эти глупцы подошли слишком поздно. Или где-то застряли в болотах.

Он шагнул вперед, надел шлем на копье, помахал кругами. И немедленно из укрытия в полумиле ниже по течению, на фланге английской армии показалась волна всадников, они били ногами в бока лошадей, подгоняя их, на утреннем солнце сверкала сталь их кольчуг и мечей. Все еще отступавшие английские мечники закричали, побежали быстрее. Глупцы, подумал Айвар. Они все еще превосходят Хамала по численности в шесть раз. Если бы стояли на месте, построили линию, могли бы покончить с ним, прежде чем мы подойдем. А если бы мы заторопились и разорвали ряды, они еще могли бы выиграть эту битву. Но что-то в вооруженных всадников заставляет пеших бежать, даже не оглядываясь.

Во всяком случае перед Хамалом и его верховым патрулем - триста всадников, все лошади, на которых в армии викингов можно было одеть седло, - лишь одиночные беглецы. Теперь, после сражения, нужно уничтожить предводителей, добиться, чтобы королевство никогда больше не смогло бы подняться. Айвар с удовлетворением заметил, как пятьдесят человек на самых быстрых лошадях устремились вслед за воином в золотой короне, которого уже на горизонте увлекали конные таны. Остальные в путанице телег и повозок старались выбраться на простор. Главная часть скакала по верху подъема, направляясь в лагерь, расположенный всего в нескольких сотнях ярдов по ту сторону подъема.

Пора присоединяться к ним. Пора богатеть. Пора развлекаться. Айвар почувствовал, как его охватывает знакомое возбуждение. С Эллой его обманули. С Эдмундом нет. Не должны и с Бургредом. А потом - потом одна из шлюх, а может, кто-нибудь из леди, но какое-нибудь мягкое бледное незаметное существо, которого никто не хватится. И никто, в суматохе разграбленного лагеря, смерти и насилия, и не заметит. Конечно, это будет не та девушка, которую увел у него Сигвартсон. Но будет какая-нибудь другая. Пока.

Айвар повернулся, осторожно переступил через внутренности лежащего у его ног человека, надел шлем, махнул вперед щитом. Армия, наблюдавшая за ним - поле битвы уже очищено, - испустила короткий крик и двинулась за ним через холм, через трупы, которых уложили солдаты и камни машин. И на ходу перестраивалась - из отдельных клиньев образовалась единая линия в четыреста ярдов длиной. Ей вслед смотрели оставленные у кораблей на страже викинги.

И из своего укрытия в миле выше по течению смотрела армия Пути - раздраженная, смущенная, уже ропщущая на своего предводителя.

7

- Мы не можем больше ждать, - сказал Торвин. - Нужно наконец решить это дело. И немедленно.

- Армия разделилась, - возразил Гейрульф, жрец Тюра. - Если увидят, что ты уезжаешь, еще более потеряют уверенность.

Торвин нетерпеливым жестом отбросил это возражение. Вокруг него тянулись нити с развешанными на них священными гроздьями рябины; рядом с костром Локи воткнуто в землю копье Отина. Как и раньше, в кругу только жрецы Пути, ни одного мирянина. Они собрались говорить о вещах, о которых не положено знать мирянам.

- Мы слишком долго говорили себе это, - ответил Торвин. - Всегда есть что-то более важное. Мы должны были решить эту загадку уже давно, как только начали подозревать, что этот парень Шеф и есть тот, кого мы ждем: тот, кто придет с Севера. Мы расспрашивали его друга, расспрашивали ярла Сигварта, который считал себя его отцом. Но не находили ответа и занимались другими делами.

- Но теперь мы должны знать точно. Когда он не захотел надевать подвеску, я сказал: "Еще настанет время". Когда он бросил армию и поехал за своей женщиной, мы думали: "Он еще молод". Теперь он ведет армию и ведет ее к катастрофе. А что сделает он в следующий раз? Мы должны знать. Дитя ли он Отина? И если так, то каким обернется он нам. Отином всеобщим отцом, отцом богов и людей? Или Отином Больверком, Богом Повешенных, Предателем Воинов, который собирает у себя героев только для собственных целей?

- Не зря нет в армии ни одного жреца Отина и вообще в Пути их несколько. Если это его сын, мы должны знать. А может, он вовсе не его сын. Есть и другие боги, кроме Всеобщего отца, которые спускаются в наш мир.

Торвин многозначительно взглянул на трещащий слева от себя костер.

- Итак: позвольте мне сделать то, что давно нужно было сделать. Поехать к его матери и расспросить ее. Мы знаем, в какой она деревне. Отсюда не больше двадцати миль. Если она еще там, я расспрошу ее. И если ответ ее не таков, как мы ждем, нужно будет избавиться от него, пока он не принес нам еще больших бед. Вспомните предупреждение Виглейка!

Вслед за словами Торвина наступило долгое молчание. Нарушил его Фарман, жрец Фрея.

- Я помню предупреждение Виглейка, Торвин. И тоже боюсь предательства Отина. Но я прошу вас подумать, что, может, Отин и его последователи здесь не без причины. Они удерживают вдали от нас нечто худшее.

И он тоже задумчиво взглянул на костер Локи.

- Как ты знаешь, я видел твоего бывшего подмастерье в Ином Мире, он стоял там на месте кузнеца Волунда. Но я видел и многое другое в том мире. И должен вам сказать, что недалеко от нас находится некто, гораздо более опасный, чем твой подмастерье, - порождение самого Фенриса, внука Локи. Если бы ты видел его в Ином Мире, ты никогда не смешал бы Отина и Локи, не принял бы одного за другого.

- Хорошо, - ответил Торвин. - Но прошу тебя, Фарман, подумай вот о чем. Если в том мире идет война между двумя силами, богами и гигантами, во главе одних Отин, во главе других Локи, как часто мы даже в своем мире видим: по мере того как продолжается война, одна сторона начинает напоминать другую?

Медленно все закивали, в конце концов даже Гейрульф, даже Фарман.

- Решено, - сказал Фарман. - Поезжай в Эмнет. Найди мать парня и спроси у нее, чей он сын.

Впервые заговорил Ингульф, целитель, жрец Идунн:

- Доброе дело, Торвин, и может принести добро. Когда поедешь, захвати с собой английскую девушку Годиву. Она уже поняла то же, что и мы. Она знает, что он освободил ее не из любви. Только чтобы использовать ее как приманку. Нехорошо никому знать о себе такое.

Шеф смутно слышал, после судорог и охватившей его страшной слабости, что предводители армии спорят о чем-то. В какой-то момент Альфред пригрозил сразиться с Брандом, тот отбросил эту угрозу, как большой пес отбрасывает щенка. Помнил, как страстно просил о чем-то Торвин, о какой-то экспедиции или поездке. Но большую часть дня он только чувствовал поднимающие его руки, попытки заставить его пить, руки, которые держат его вслед за этими попытками во время приступов рвоты. Иногда это руки Ингульфа. Потом Годивы. Но не руки Хунда. Шеф краешком сознания понимает, что Хунд боится подойти к нему, боится увидеть, что наделал, и потерять веру в свои лекарские способности. Но теперь, с приближением темноты, Шеф почувствовал себя лучше, он устал, его клонило ко сну. А проснется он готовым к действиям.

Но сначала сон. В нем тошнотворный привкус напитка Хунда - привкус разложения и плесени.

Он в расщелине, в горном дефиле, в темноте. Медленно поднимается вперед, не способный увидеть дальше нескольких футов. Ущелье освещено только слабым небесным светом, вверху на высоте во много ярдов над головой видны его рваные края. Шеф движется с крайней осторожностью. Нельзя споткнуться, пошевелить камень. Иначе что-то набросится на него. Нечто такое, с чем не справится ни один человек.

В руке он держит меч, слабо сверкающий в звездном свете. Что-то есть в этом мече - своя собственная воля, яростное стремление. Меч уже убил своего создателя и хозяина и с радостью сделает это снова, хотя сейчас он его хозяин. Меч тянет его за руку и время от времени слабо позвякивает, как будто ударяется о камень. Но, кажется, он тоже знает о необходимости таиться. Звук не слышен никому, кроме него самого. К тому же его заглушает шум воды, текущей по дну ущелья. Меч стремится убивать и готов сохранять тишину, пока не получит такую возможность.

Двигаясь по ущелью, Шеф, как и в предыдущих снах, понимает, кто он сейчас. На этот раз он невероятно широк в плечах и груди, руки у него такие толстые, что бугрятся по краям золотых браслетов. Вес браслетов потащил бы вниз руку любого человека. Он их не замечает.

Но этот человек, он, Шеф, испуган. Дыхание у него неровное, но не от подъема, а от страха. В животе ощущение пустоты и холода. Это особенно пугает этого человека, понимает Шеф, потому что никогда в жизни он не испытывал такого чувства. Он не понимает его, не может даже назвать. Оно его тревожит, но не действует на него: этот человек не знает, что можно повернуться спиной к делу, которое начал. Он никогда не поступал так раньше: и не сделает до дня своей смерти. Теперь он поднимается рядом с ручьем, держит в руке меч, выбирает позицию, в которой осуществит задуманное, хотя сердце его переворачивается при мысли о том, лицом к чему ему предстоит встать.

Не лицом. Даже этот человек, Сигурт Сигмундсон, чье имя будет славно до конца мира, знает, что не может встать лицом к тому, что должен убить.

Он подходит к месту, где стена с одной стороны ущелья разбита, обрушилась каменистой осыпью и обломками камня, словно ее пробило какое-то металлическое существо в стремлении пробраться к воде. Когда он добирается до этого места, страшная непреодолимая вонь останавливает героя, вонь эта словно сплошная стена. Запах смерти, поля битвы, закончившейся две недели назад, запах трупов, лежавших на солнце, - но и запах сажи, горения, и еще какой-то оттенок, едкий, проникающий в ноздри, способный сам вспыхнуть от малейшей искры.

Это запах змея. Дракона. Разорителя, изрыгающего яд, голого злобного существа, ползающего на животе. Запах Безногого.

Найдя щель в камне и забравшись в нее, герой понимает, что сделал это вовремя. Потому что дракон не безногий, так кажется только тем, кто видел его ползущим на удалении. Через камень, на котором лежит герой, передается тяжелая поступь, когда одна за другой ноги переступают вперед; и все время слышно шуршание живота, который волочится по земле. Живот, покрытый кожей, а не броней, если правдивы рассказы. Только бы они были правдивы.

Герой пытается лечь на спину, колеблется, быстро меняет позу. Теперь он лежит на боку и смотрит в том направлении, откуда приближается дракон, смотрит, опираясь на левый локоть, правый локоть опущен, меч прижат к телу. Его глаза и верхняя часть головы выступают над краем тропы. Должно походить на еще один камень, говорит он себе. Правда же заключается в том, что даже герой не может лежать неподвижно и ждать. Он должен увидеть.

И вот он, огромная голова силуэтом показывается на сером фоне, как какой-то каменный выступ. Но этот выступ движется: показывается бронированный гребень и череп, поворачивающийся, словно боевая машина. Дальше разбухшее тело. Звездный свет падает на стоящую на камне ногу, и герой смотрит на нее, почти оцепенев. Четыре пальца торчат в разные стороны, как лучи морской звезды, но каждый размером с бедро человека, бородавчатые, изогнутые, словно спина жабы, с них капает слизь. Прикосновение одного из них способно убить ужасом. Герою едва хватает самообладания, чтобы не забиться дальше в щель от страха. Любое, даже малейшее движение сейчас смертельно опасно. Его единственная надежда - выглядеть камнем.

Увидит ли его дракон? Должен. Он приближается к нему, прямо к нему, движется вперед большими медленными шагами. Теперь одна передняя лапа всего в десяти ярдах от него, потом другая прижимает камень у самой его щели. Он должен пропустить дракона мимо себя, думает герой, используя последние остатки здравого смысла, пусть пройдет к реке, где будет пить. И когда он услышит звуки питья, звуки воды, льющейся в брюхо, значит, оно над ним. Тогда он должен ударить.

И тут, когда он говорит себе это, в нескольких футах от него оказывается голова. И герой видит то, о чем не говорил ни один человек. Глаза дракона. Белые, как глаза старухи, покрытые пленкой болезни, но в них что-то светится, изнутри пробивается свет.

И герой понимает, что именно этого он и боится больше всего. Не того, что безногий бескостный длинный змей убьет его. Это было бы почти облегчением в этом страшном месте. Но что он его увидит. И остановится. И заговорит, прежде чем начать свою долгую забаву.

Дракон останавливается, приподняв одну ногу. И смотрит на него.

Шеф с криком пришел в себя и одним движением вскочил на ноги с кровати, на которую его уложили. Три пары глаз смотрели на него - встревоженно, облегченно, удивленно. В одной паре - глазах Ингульфа - неожиданное понимание.

- Ты видел что-то? - спросил он.

Шеф провел рукой по вспотевшим волосам.

- Айвара. Бескостного. Таким, каков он на той стороне.

Воины вокруг Айвара посматривали на него краем глаза, слишком гордые, чтобы проявить тревогу или даже беспокойство, но понимающие, что в любую минуту он может сорваться, обрушиться на любого, даже на самых верных спутников или посыльных его братьев. Он сидел на резном стуле, взятом из багажа короля Бургреда, в правой руке рог с элем, нацеженный из большого бочонка перед ним. В левой руке золотая корона, которую сняли с головы короля. Сама голова торчит на коле в мрачном кольце, окружающем лагерь викингов. Вот поэтому-то у Айвара такое настроение. Его опять обманули.

- Прости, - доложил Хамал. - Мы старались взять его живьем, как ты приказал, зажать щитами. Он сопротивлялся, как черный медведь, сначала с лошади, потом пешим. Но даже тогда мы могли бы взять его, но он упал на меч.

- На чей меч? - негромко спросил Айвар.

- На мой, - ответил Хамал и солгал. Если бы он указал на молодого воина, который действительно убил Бургреда, Айвар выместил бы на нем свой гнев и раздражение. А у Хамала есть шанс остаться в живых. Не очень большой, несмотря на все его прошлые заслуги. Но Айвар только долго смотрел ему в лицо, бесстрастно заметил, что он лжец, и безобразный к тому же, и оставил эту тему.

Все были уверены, что он сорвется как-то по-другому. Дольгфинн продолжал отчитываться о победе: пленные, добыча с поля, добыча из лагеря, золото и серебро, женщины и продовольствие, - он все время надеялся, что его люди что-нибудь найдут.

- Обыщите все, - приказал он им, - смотрите повсюду. Забудьте о женщинах: их у вас будет достаточно еще до конца вечера. Но во имя самого старого Рагнара Волосатые Штаны, найдите хоть что-нибудь, что отвлечет Айвара. Или он нас выбросит на корм птицам.

Глаза Айвара устремились за плечо Дольгфинна. Тот осмелился покоситься туда же. Да - Греппи и его парни все-таки что-то нашли. Но что это, во имя богини смерти Хель?

Ящик, ящик на колесах, его можно наклонять вперед и катить, как перевернутый гроб. Слишком короток для гроба. И все же в нем тело. Десяток улыбающихся викингов прокатили ящик вперед и поставили его вертикально перед Айваром. Человек изнутри посмотрел на него, облизал губы.

Айвар встал, впервые за весь вечер опустил золотую корону и остановился перед Вульфгаром.

- Ну, - заметил он наконец, - неплохая работа. Но не моя, мне кажется. Во всяком случае я это лицо не помню. Кто сделал это с тобой, хеймнар?

Бледное лицо с кажущимися неуместными красными губами смотрело на него, человек молчал. Викинг сделал шаг вперед, обнажил нож, готовый ударить по приказу, но Айвар рукой остановил его.

- Подумай немного, Клегги, - сказал он. - Нелегко испугать человека, который и так все потерял. Что для него ухо или глаз?

- Скажи мне, хеймнар. Ты и так уже мертв; ты мертв с тех пор, как с тобой это сделали. Кто это сделал? Может, это совсем не мой друг?

Айвар говорил по-норвежски, но медленно, четко, чтобы англичанин мог понять его слова.

- Ярл Сигварт, - ответил Вульфгар. - Ярл Малых остров, так мне сказали. Но я хочу, чтоб ты знал: то, что он сделал со мной, я сделал с ним. Только еще больше. Я захватил его в болотах у Эли. Если ты Рагнарсон, ты был недалеко. Я отрезал ему палец за пальцем. Он не умер, пока не осталось ничего, что еще можно было отрезать. Ничего ты со мной не можешь сделать равного.

Он неожиданно плюнул, и слюна попала Айвару на сапог.

- И так погибнете вы все, безбожные язычники. И в этом мое утешение. Вы будете умирать в муках, но это только начало вечных мучений. А я буду смотреть вниз с Neorksna-wang, с полей блаженных, и увижу, как вы поджариваетесь в огне. И ты будешь просить каплю моего эля, чтоб остудить твою боль. Но Бог и я откажем тебе.

Синие глаза смотрели, челюсть решительно сжалась. Айвар неожиданно рассмеялся, откинув голову, поднял рог правой рукой и выпил все до капли.

- Ну, что ж, - сказал он, - раз уж ты так скуп ко мне, я сделаю то, что велят ваши христианские книги и отплачу добром за зло.

- Бросьте его в бочку!

Викинги смотрели, разинув рты, а Айвар сделал шаг вперед, разрезал ремни, державшие Вульфгара, схватил его за пояс и рубашку, поднял из ящика, сделал три тяжелых шага в сторону и опустил хеймнара в бочонок с элем глубиной в четыре фута. Вульфгар забил остатками рук и ног, его культи не доставали до дна.

Айвар положил руку ему на голову, осмотрелся, как учитель, демонстрирующий опыт.

- Скажи, Клегги, - спросил он, - чего больше всего боится такой калека?

- Беспомощности.

Айвар нажал на голову.

- Теперь он может хорошо выпить, - заметил он. - Если он говорит правду, по ту сторону это ему не понадобится, но лучше быть уверенным.

Многие викинги рассмеялись, стали звать товарищей посмотреть. Дольгфинн тоже позволил себе улыбнуться. Никакой в этом нет славы, нет drengskarp. Но, может, Айвар будет доволен.

- Пусть всплывет, - крикнул он. - Может, все-таки даст нам выпивки с неба?

Айвар схватил за волосы, поднял голову Вульфгара из пенного напитка. Тот широко раскрыл рот, рефлекторно хватал воздух, глаза его выпучились от ужаса и унижения. Вульфгар перебросил обрубок руки через край бочонка, попытался выпрямиться.

Айвар сбил его руку, внимательно посмотрел в глаза тонущего, словно искал что-то. Кивнул, снова толкнул голову вниз.

- Теперь он испугался, - сказал он Клегги, стоящему рядом. - Стал бы торговаться за жизнь, если бы смог. Не люблю, когда они умирают непокорно. Они должны сдаться.

- Они всегда сдаются в конце концов, - со смехом ответил Клегги. - Как женщины.

Айвар глубже толкнул голову.

Шеф взвесил предмет, который принес ему Удд. Они стояли в центре заинтересованного круга - все англичане, все фримены, катапультисты и алебардисты вместе - перед группой помощников Удда, работавших с ним над изготовлением полос стали.

- Видишь, - сказал Удд, - мы сделали, что ты велел. Сделали полосы длиной в два фута. Ты сказал попробовать сделать луки, поэтому мы сделали надрезы по концам и привязали тетиву. Использовали скрученные кишки. Больше ничего не выдерживает.

Шеф кивнул.

- И не смогли натянуть

- Верно, господин. Ты не смог, и мы не смогли. Но мы думали над этим, и вот Сакса, - Удд указал на одного из своих помощников, - сказал, что всякий, кто зарабатывает на жизнь переноской грузов, знает, что ноги сильнее рук.

- И мы взяли толстые дубовые брусья. Сделали углубления для металла впереди, пропустили тетиву, закрепили. Поставили защелки, как на больших машинах.

- Потом прикрепили стальные полосы, вот так, впереди бруса. Попробуй, господин. Пропусти ногу в петлю.

Шеф сделал это.

- Берись за тетиву обеими руками и тяни назад, упираясь ногами. Тяни, пока тетива не перескочит через защелку.

Шеф потянул, чувствуя, как подается тетива: сопротивление сильное, но преодолеть можно. Маленький Удд и его товарищи недооценили силу рослого человека, накопившего эту силу у горна. Тетива перескочила через защелку. Шеф понял, что держит своеобразный лук, но лук этот лежит горизонтально относительно стреляющего, а не вертикально, как обычный деревянный ручной.

Улыбающийся человек из толпы протянул Шефу короткую стрелу - короткую, потому что стальная полоса сгибалась только на несколько дюймов, а не на половину длины руки, как деревянный лук. Шеф вложил стрелу в грубую борозду на поверхности деревянного бруса. Круг перед ним расступился, показывая на дерево в двадцати ярдах.

Шеф опустил лук, автоматически прицелился вдоль перьев стрелы, как сделал бы с "толкателем", нажал защелку. Сильного щелчка и отдачи, как у большой машины, не было, не было поднимающейся и опускающейся черной полосы. Но стрела полетела вперед и ударилась в центр ствола.

Шеф подошел, ухватил вонзившуюся стрелу, начал дергать вперед и назад. После множества рывков она высвободилась. Он задумчиво поглядел на нее.

- Неплохо, - сказал он. - Но и не очень хорошо. Хоть лук из стали, стрела бьет не сильнее, чем из охотничьего лука. А охотничьи луки для боя недостаточно сильны.

Лицо Удда омрачилось, он по привычке начал извиняться, как раб перед строгим хозяином. Шеф поднял руку, останавливая его.

- Неважно, Удд. Мы все кое-что тут узнали. Это новое, чего мир раньше не видел, но кто его сделал? Сакса - вспомнив, что ноги сильнее рук? Ты - вспомнив, как твой хозяин делал сталь? Я - приказавший тебе делать лук? Или древние римляне - они показали мне, как делать катапульты и тем все начали?

- Никто. У нас здесь новая вещь, но не новое знание. Просто старое знание, собранное вместе. Старое знание многих. А эту штуку нужно сделать сильнее. Натяжение. Как увеличить мою силу вдвое?

Молчание было нарушено Осви, командиром расчета катапульты.

- Ну, господин, если ты так ставишь вопрос, ответ очевиден. Как вдвое увеличить силу натяжения? Используй ворот. Лебедку. Маленькую, не такие большие, как у северян на их кораблях. Прикрепи к поясу, обмотай конец веревки, закрепи второй конец на тетиве, можно натянуть как угодно далеко.

Шеф протянул примитивный самострел Удду.

- Вот и ответ, Удд. Отставь защелку дальше назад, чтобы лук мог сгибаться, насколько поддается сталь. И делай луки из всей стали. Возьми людей, сколько нужно.

Викинг, пробивавшийся через толпу, подозрительно смотрел на ярла, окруженного толпой ничтожеств. Он приехал только этим летом, приехал из Дании, привлеченный невероятными рассказами об успехе, о богатстве и выгоде и о поражении Рагнарсонов. И видел только армию, готовую к бою, но неожиданно остановленную на полпути. А здесь сам ярл, как простой человек, в толпе троллов. Викинг был шести футов ростом, весил двести фунтов и мог одной рукой поднять винчестерский бушель. "Что это за ярл?" - недоумевал он. - "Почему он разговаривает с ними, а не с воинами? Такой skraelingjar, как он, никогда не выиграет сражение".

А вслух без всякой почтительности он сказал:

- Господин. Тебя ждут на совете.

И повернулся, во всей его фигуре выразилось презрение.

Осмелев, Осви задал вопрос, который интересовал всех:

- Сражение, господин? Нужно как-то остановить этого Айвара. Мы не возражаем, если это произойдет поскорее.

Шеф хотел выругать его, подавил это желание.

- Сражение всегда приходит слишком рано, Осви. Делайте самострелы.

Войдя в большую палатку совета, Шеф сразу ощутил враждебность. Присутствовал весь совет Пути: Бранд, Ингульф, Фарман, остальные жрецы, Альфред, Гутмунд, представители всех частей армии.

Шеф сел на свое место, рука его автоматически нащупала точильный камень.

- Где Торвин? - спросил он, вдруг заметив его отсутствие.

Фарман начал отвечать, но его ответ заглушил гневный голос Альфреда, молодого короля, который тоже уже говорил на англо-норвежской смеси, которую армия Пути усвоила в качестве общего языка и которой пользовались на совете.

- Один человек не меняет дела. То, что мы должны решить, не может ждать. Мы и так ждали слишком долго!

- Да, - подтвердил Бранд. - Мы как фермер, который всю ночь сидит и караулит свой курятник. А утром видит, что лиса унесла всех птиц.

- Так кто же лиса? - спросил Шеф.

- Рим, - сказал Альфред, вставая и сверху вниз глядя на совет. - Мы забыли о римской церкви. Когда ты отнял церковную землю, когда я пригрозил, что отниму в своем королевстве доходы, церковь испугалась. Римский папа испугался.

- И что же? - спросил Шеф.

- И сейчас высадилось десять тысяч воинов. Тяжеловооруженные всадники франков. Их ведет король Карл. И на плащах у них крест. Они говорят, что пришли восстановить церковь в Англии и прогнать язычников.

- Язычники! Сто лет мы сражались с язычниками, мы, англичане! И ежегодно посылали в Рим лепту святого Петра, как знак нашей верности. Я сам... - Альфред негодующе возвысил голос, - я сам был послан отцом к предыдущему папе, доброму папе Льву, когда был ребенком. И папа сделал меня консулом Рима. Но никогда взамен нам не присылали ни одного человека, ни один корабль, ни один серебряный пенни. Но теперь опасность грозит церковным землям, и папа Николай шлет армию.

- Но эта армия против язычников. Против нас. Может, не против тебя, - сказал Шеф.

Лицо Альфреда вспыхнуло.

- Ты забыл. Даниэль, мой епископ, отлучил меня от церкви. Вестники сообщают, что крестоносцы, эти воины, носящие крест, всюду провозглашают, что в Вессексе нет короля, и требуют подчинения королю Карлу. Пока этого не будет, они собираются грабить все округа. Они пришли воевать с язычниками. Но грабят и убивают только христиан.

- Что, по-твоему, мы должны сделать? - спросил Шеф.

- Выступить немедленно и разбить армию франков, прежде чем она разорит мое королевство. Епископ Даниэль мертв или бежал вместе с мерсийцами. Никто из англичан больше не оспорит моих королевских прав. Мои таны и олдермены уже собрались, я могу поднять всех рекрутов Вессекса, из каждого округа. Говорят, что силы вражеской армии преувеличивают, что я могу даже сам справиться с ней. Я буду сражаться на любых условиях. Но ваша помощь будет принята с благодарностью.

Он сел, оглядываясь в поисках поддержки.

В наступившем молчании Бранд произнес одно слово:

- Айвар.

Все глаза повернулись к Шефу, который сидел на походном стуле, держа точило на коленях. После болезни он по-прежнему казался бледным и осунувшимся, скулы выпирали, плоть вокруг слепого глаза натянулась, и глаз казался темной ямой.

Не знаю, о чем он думает, говорил себе Бранд. Но он не был с нами все эти дни. Если Торвин говорит правду о душе, оставляющей тело во время видений, может, каждый раз немного души остается там?

- Да, Айвар, - повторил Шеф. - Айвар и его машины. Мы не можем оставить его за собой и пойти на юг. Он станет сильнее. Теперь, после смерти короля Бургреда, только вопрос времени, когда мерсийцы изберут нового короля и постараются заключить мир с Айваром, чтобы спастись от грабежей. И тогда у Айвара будут люди и деньги королевства, как он уже получил деньги и людей Йорка. Он ведь не сам сделал эти машины.

- Значит мы должны сражаться с ним. Я должен с ним сразиться. Я думаю, мы с ним связаны и не сможем расстаться, пока все не кончится.

- Но ты, господин король. - Точильный камень был у Шефа в руках, и он гладил строгие неумолимые лица. - Тебе нужно задуматься о своих людях. Может, тебе лучше уйти к себе и вести свою битву, пока мы ведем свою. Каждый своим путем. Христиане против христиан и язычники против язычников. А потом, если пожелает твой Бог и наши боги, мы снова встретимся и поставим страну на ноги.

- Да будет так, - сказал Альфред, лицо его снова вспыхнуло. - Я созову своих людей и выступлю.

- Ты пойдешь с ним, Лалла, - сказал Шеф командиру алебардистов. - И ты, Осмонд. - Он кивнул командиру расчетов катапульт: - Проследите, чтобы королю помогли собраться и отобрать лошадей.

Это были единственные англичане, присутствовавшие на совете. Как только они вышли, Шеф оглядел оставшихся и перешел на быстрый беглый норвежский с голландским акцентом, который он усвоил у Бранда.

- Каковы его шансы? Если он будет действовать один? Против этих франков? Что ты о них знаешь, Бранд?

- Неплохие шансы, если будет действовать, как мы. Ударит, когда они не ждут. Захватит во сне. Разве сам старый Рагнар - да будет зло его душе - не разграбил их большой город во времена отца нынешнего короля и не заставил их платить дань?

- Но если король будет сражаться по-английски, когда солнце высоко в небе и все уже предупреждены...

Бранд с сомнением хмыкнул.

- Во дни наших дедов у франков был король - король Карл, Карл Великий, Шарлемань, так его звали. Даже Гутфрит, король Дании, покорился ему. Франки могут победить кого угодно и в любое время. И знаешь почему? Из-за лошадей. Они сражаются верхом. Они скачут, прикрываясь щитами, подтянув подпруги, раскрасив упряжь - не знаю, как она называется, я моряк, а не всадник, слава Тору: по крайней мере корабль не гадит у твоих ног. И в такой день против них не устоять. И если король Альфред подобен остальным англичанам, он именно такой день и выберет.

- Лошади с одной стороны, дьявольские машины с другой, - сказал Гутмунд. - Слишком для нас.

Все смотрели на Шефа, ждали, что он решит.

- Сначала справимся с Айваром и машинами, - сказал он.

8

Два человека, в изорванной, но некогда роскошной одежде, медленно ехали по зеленым тропам центральной Англии: Альфгар, сын тана, недавний королевский фаворит; Даниэль, епископ без свиты, по-прежнему смертельный враг короля. Оба с трудом ушли от всадников Айвара у Узы, но все же в конце дня их окружал десяток охранников и у них было достаточно денег и продовольствия, чтобы в безопасности вернуться в Винчестер. И тут начались неприятности.

Прежде всего, проснувшись утром, они обнаружили, что стражники попросту дезертировали, может, виня их в поражении, а может, просто не желая больше терпеть ядовитый язык Альфгара и неожиданные взрывы ярости епископа. Они забрали деньги, еду и лошадей. Бредя по полям к ближайшей церкви, Даниэль утверждал, что его епископский сан даст им возможность получить лошадей и продовольствие. Но до церкви они так и не дошли. В беспокойное время крестьяне оставили свои дома на лето и устроили в лесу временные убежища. Деревенский священник признал статус Даниэля и сумел уговорить своих прихожан не убивать пару бродяг, Даниэлю даже оставили епископское кольцо, крест и позолоченную верхушку посоха. Все остальное, включая оружие и наручные серебряные браслеты Альфгара, отобрали. И после этого три ночи подряд беглецы проводили на сырой земле, замерзшие и испуганные.

Но Альфгар, подобно своему сводному брату и врагу Шефу, вырос на болотах. Он умел делать ловушки из ивовых прутьев для угрей, мог поймать рыбу на заколку от одежды, прикрепленную к длинной палке. Беглецы постепенно переставали надеяться на спасение и учились рассчитывать только на свои силы. На пятый день Альфгар украл две лошади из плохо охраняемой конюшни, а также нож и полное блох одеяло пастуха. После этого дела пошли лучше. Но настроение беглецов не улучшилось.

У брода через Ли они услышали новость о высадке франкской армии. Новость рассказал торговец, проявивший уважение при виде креста и кольца Даниэля. Услышанное изменило их планы.

- Церковь не оставляет своих слуг, - провозгласил Даниэль, глаза его покраснели от гнева и усталости. - Я знал, что удар обрушится. Не знал только, когда и где. Теперь, к вящей славе Господней, набожный король Карл пришел восстановить веру. Мы пойдем к нему и сделаем свое сообщение - сообщим о том, кого он должен наказать: язычников, еретиков, слабых в вере. И тогда злой Путь и бесчестный принц Альфред поймут, что жернова Господни мелют медленно, но до последнего зерна.

- Куда же мы пойдем? - спросил Альфгар, не желая подчиняться епископу, но в то же время желая побыстрее оказаться на стороне победителей, которые помогут ему отомстить. Отомстить этому грабителю, похитителю невест, тому, кто сначала украл его женщину, потом отнял у него округ, а потом опять украл ту же женщину. Ежедневно он вспоминал об этом десятки раз, каждый раз с дрожью стыда; вспоминал, как проснулся с пучком розог в руках, вспоминал, как смотрели на него любопытные: И ты ничего не слышал? Он забрал твою женщину? Связал твоего отца, заткнул ему рот, а тебя просто оставил лежать? И ты не проснулся?

- Франкский флот пересек Узкое море и причалил в Кенте, - ответил Даниэль. - Недалеко от епархии святого Августина в Кентербери. Они стоят лагерем в местечке под названием Гастингс.

Глядя на стены Кентербери - база в Гастингсе оставлена для шестидневного набега, - Карл Лысый, король франков, сидел верхом и ждал, когда процессия, вышедшая из открытых ворот, достигнет его. Он знал, что это. Во главе он видел священные хоругви, поющих монахов, качающиеся курильницы. За ними в кресле-носилках седовласая фигура в пурпуре и белом, качается высокая митра: конечно, это архиепископ Кентерберийский, примат Англии. Впрочем, вспомнил Карл, в его лагере в Гастингсе остался Вульфхир, архиепископ Йоркский; он, вероятно, оспорит полномочия этого архиепископа. Надо было привезти его с собой и посмотреть, как дерутся эти два старых дурака.

- Как его зовут? - спросил он у своего констебля Годфруа, сидящего верхом рядом с ним.

Годфруа - подобно королю, он удобно сидел в глубоком седле, с высоко поднятой лукой, ноги упираются в стальные стремена - поднял глаза к небу. - Геолнот. Архиепископ Канварбайри. Боже, что за язык!

Наконец процессия достигла цели, гимны стихли. Носильщики опустили кресло, старик выбрался из него и посмотрел на грозную фигуру перед собой - на металлического человека, верхом на покрытой металлом лошади. На горизонте поднимался дым горящих деревень. Старик заговорил.

Немного погодя король поднял железную перчатку, повернулся к папскому легату Альфонсо Ломбардскому, епископу без епархии - пока.

- Что он говорит?

Легат пожал плечами.

- Понятия не имею. Он как будто говорит по-английски.

- Попробуй поговорить с ним на латыни.

Легат заговорил легко и бегло, на латинском языке Рима - конечно, он говорил на латинском, как его на современный лад переделали обитатели этого древнего города. Геолнот, изучавший латынь по книгам, слушал, ничего не понимая.

- Не говори мне, что он и латинского не знает.

Легат снова пожал плечами, не обращая внимания на попытку Геолнота ответить.

- Английская церковь. Мы не знали, что дела здесь обстоят так плохо. Священники и епископы. Их одеяния не канонические. Литургии устарели. Священники молятся по-английски, потому что не знают латинского. Они имели даже безрассудство перевести Божье слово на свою варварскую речь. А их святые! Как можно почитать такое имя, как Виллиброрд? Гинхельм? Даже Фрайдсвайд! Мне кажется, когда я сделаю доклад его святейшеству, он всех их лишит сана.

- А потом?

- Это снова будет провинция, управляемая непосредственно из Рима. И доходы пойдут в Рим. Я говорю, конечно, о церковных доходах, плате за посвящение в сан, за крещение и погребение, за все священные обряды. А что касается самой земли - собственности мирских владельцев, - она принадлежит мирским правителям. И их слугам.

Король, легат и констебль обменялись взглядами, полными понимания и глубокого удовлетворения.

- Ну, хорошо, - сказал Карл. - Смотрите, кажется, седобородый нашел молодого священника, знающего немного по-латыни. Скажите ему, чего мы хотим.

Начал развертываться список требований: компенсация убытков, снабжение продовольствием, дань с каждого города за защиту от грабежей, заложники, рабочая сила, которая должна немедленно начать строить крепость для франков. Глаза Геолнота все шире раскрывались от ужаса.

- Но он обращается с нами, как с побежденными врагами, - запинаясь, сказал он священнику-переводчику. - Мы не враги. Его враги язычники. Ведь его призвали мой собрат из Йорка и достойный епископ Винчестера. Скажи королю, кто я такой. Скажи, что он ошибся.

Карл, уже собиравшийся повернуться к сотне ожидавших его вооруженных всадников, уловил тон голоса Геолнота, хотя не понял слов. Он не был необразованным человеком, как большинство обычных франкских аристократов. В юности он немного изучил латынь, читал рассказы Тита Ливия об истории Рима.

Улыбаясь, он извлек из ножен свой длинный обоюдоострый меч, поднял его, как торговые весы.

- Это не нуждается в переводе, - сказал он Годфруа. Потом повернулся в седле к Геолноту и медленно и четко произнес два слова:

- Vae victis.

Горе побежденным.

Шеф обдумал все возможные планы нападения на лагерь Айвара, взвесил их один за другим, как ходы на шахматной доске, и все отбросил. Новый способ ведения войны связан со сложностями, которые могут привести к смятению в битве, к потере людей, к потере всего.

Насколько проще было, когда линия сходилась с линией, сражались один на один, пока не побеждал сильнейший. Он знал, что его викингам все меньше и меньше нравятся новшества. И сам тосковал по уверенности обмена ударами. Но если он хочет победить Айвара и его оружие, он должен действовать по-новому. Вернее, скрестить старое и новое.

Конечно! Он должен сплавить старое и новое, как мягкое железо и упругую сталь в его самодельном мече, потерянном в той битве, когда был захвачен Эдмунд. В его голове сформулировалось слово.

- Flugstrith! - воскликнул он, вскакивая на ноги.

- Flugstrith? - повторил Бранд, отворачиваясь от огня. - Не понимаю.

- Так мы проведем битву. Это будет eldingflugstrith!

Бранд недоверчиво смотрел на него.

- Битва-молния? Я знаю, Тор с нами, но сомневаюсь, чтобы тебе удалось уговорить его пустить свои молнии в ход, чтобы обеспечить нам победу.

- Я имел в виду не молнию с неба. Битва должна быть быстрой, как молния. Вот что, Бранд: я чувствую, что знаю теперь, что нужно сделать. Но я должен разобраться: в голове у меня должно быть все так ясно, словно произошло в действительности.

Теперь, ожидая в темноте предрассветного часа, Шеф чувствовал, что его план сработает. Викинги одобрили его, расчеты катапульт тоже. И план обязательно должен сработать. Шеф знал, что после освобождения Годивы, после того как он упал на глазах у армии, ждущей сигнала к наступлению, его авторитет в армии и совете почти исчерпан. Многое держат от него в тайне. Он так и не знает, куда уехал Торвин, почему уехала с ним Годива.

Как и перед стенами Йорка, он считал, что в этой войне в новом стиле самая легкая часть - само сражение. По крайней мере так будет для него. Но все же в глубине души он ощущал страх. Не страх смерти или позора. Страх перед драконом, которого он чувствовал в Айваре. Он подавил этот страх и отвращение, взглянул на небо, на первые признаки рассвета, напрягая зрение, пытался различить в тумане вал лагеря Айвара.

Айвар устроил свой укрепленный лагерь в точности так же, как тот, на который напал король Эдмунд у Стура: неглубокая канава, вал и ограда поверх него, они образуют три стороны лагеря, четвертая - река Уза, корабли вытащены на илистый берег. Часовой, расхаживающий по валу за оградой, тоже участвовал в той битве и остался жив. Его не нужно предупреждать о бдительности. Но для него темные часы, хоть и очень короткие в это время года, были самыми опасными. Увидев, что небо начинает светлеть, почувствовав легкий утренний ветерок, он расслабился и начал думать о том, что принесет предстоящий день. Ему не хотелось видеть Айвара Рагнарсона и его мясницкую работу с пленными. Почему, гадал он, они не нападают? Айвару бросили вызов у Эли, и он на него ответил. Теперь Сигвартсон и Путь должны считать себя опозоренными. Часовой остановился, прислонился к достигавшей ему до груди ограде, боролся со сном. Вспоминал звуки, которые так часто слышатся в последние дни из-под окровавленных рук Айвара. Вспомнил двести трупов, которые лежат в свежих могилах. Это результат последних двух недель, забавы Айвара с пленными мерсийцами. Крикнула сова, и часовой вздрогнул. На мгновение ему показалось, что это кричит дух, явившийся мстить.

Это была его последняя мысль. Он не успел даже услышать звук распрямившейся тетивы самострела: стрела пронзила ему горло. Его подхватили фигуры, появившиеся в тумане из рва, опустили на землю, подождали. Они знали, что по крику совы одновременно так же убирают остальных часовых на укреплении. Даже самая мягкая обувь при движении по траве создает шум. Сотни бегущих ног звучали как небольшие волны, накатывающиеся на каменистый берег. Темные фигуры устремились к западной ограде лагеря, их движения были тщательно рассчитаны. Черные фигуры были еле заметны на фоне черного неба. Но светлеющее небо на востоке показало бы их силуэты защитникам лагеря, и те могли поднять тревогу.

Шеф стоял в стороне, сжимая кулаки, и наблюдал за нападением: успех или поражение теперь зависят от нескольких следующих секунд. Брать лагерь - все равно что брать Йорк, только проще и быстрее. Никаких неуклюжих движущихся башен, никакого медлительного развертывания нападения по ступеням. Даже Рагнарсоны оценят этот способ - мгновенное нападение, победа или поражение в первые же минуты.

Его люди соорудили мосты, сбили вместе крепкие доски. Двенадцати ярдов длиной и трех шириной. Внизу прикрепили стальными полосами весла, их древка выставляются с обеих сторон. Каждое древко держат стальные руки викингов, ощущающих в руках привычное дерево веретена весла, гордые своей силой, необходимой, чтобы поднять все это сооружение и бежать с ним к ограде лагеря.

Самый высокие воины впереди. На бегу они кряхтят от усилия, не только потому, что несут тяжесть: в последнюю минуту они поднимают сооружение над головами, так что передняя часть оказывается на высоте в семь футов над поверхностью. Достаточно, чтобы перекрыть шестифутовую ограду лагеря.

И как только они последним усилием перепрыгнули через канаву, как только дерево ударилось о дерево, бежавшие впереди отпрыгнули и покатились в ров.

Но не те, что бежали сзади. Как только мост встал на место, они пробежали по нему и оказались в лагере. Десять, двадцать, сто, двести уже перебрались через ограду, прежде чем передние переносчики моста смогли извлечь свое оружие и присоединиться к нападению.

Шеф улыбнулся в темноте. Шесть мостов было приготовлено, все шесть участвовали в нападении, и только один не смог перекрыть стену. Он лежал во рву, а бранящиеся викинги выбирались из-под него и бежали к другим мостам.

Вопли боли, гневные выкрики: спящие поняли, что нападающие среди них. Вначале глухие удары топора о плоть, потом звон металла о металл, когда воины, проснувшись, хватали оружие и начинали защищаться. Шеф последний раз взглянул на светлеющее небо, заметил, что воины следуют приказанию и наступают единой линией, убивая, но сохраняя после этого место в строю. И Шеф побежал.

С восточной стороны лагеря его фримены ждали в темноте, как им и было приказано, и двинулись вперед при первых звуках нападения. Шеф надеялся, что правильно рассчитал время. Он поставил их в двухстах ярдах от ограды. Рассчитал, что если они побегут при первых звуках, то достигнут ограды, когда внутри бой будет в самом разгаре. Все глаза будут устремлены на нападающих викингов, все люди Айвара бросятся на помощь товарищам. Он искренне надеялся на это. Добежал до угла лагеря как раз, когда появились его люди.

Впереди бежали алебардисты, каждый, помимо оружия, нес большую охапку хвороста. Чтобы бросить его в ров, перебраться, а потом острым лезвием разрубить бревна ограды и связывающие их кожаные веревки.

За ними шла вторая волна нападающих, с самострелами. Они острыми ножами перерезали остающиеся веревки, оттаскивали в сторону бревна, перебирались через них.

Шеф последовал за ними, пробиваясь в передние ряды. Нет необходимости выкрикивать приказы. Лучники следовали инструкции и делали то, что много раз выполняли на тренировках: проходили вперед десять точно сосчитанных шагов, выстраивались в линию. Другие останавливались за ними, образуя двойную линию, которая тянулась от стены до реки. Быстрые бегуны устремлялись вперед, перерезали веревки палаток, бежали назад, а лучники тем временем натягивали тетивы.

Несколько шлюх и подростков увидели их, раскрыли рты от ужаса и убежали. Но как ни невероятно, никто из людей Айвара не подозревал об их присутствии, их совершенно увлек знакомый звон оружия с другой стороны.

Шеф остановился в шаге за двойной линией, увидел, как к нему оборачиваются в ожидании условного сигнала. Он поднял руку, опустил ее. Лучники повернулись, прицелились. Послышался резкий звук сотни одновременно спущенных тетив.

Короткие прочные стрелы полетели по лагерю, пробивая кожу, металл, тело.

Передний ряд выпустил стрелы и начал заряжать снова. Вперед выступил второй ряд, лучники взглянули на Шефа, увидели его сигнал, выпустили второй залп.

Тревожные крики, крики удивления смешивались с криками боли: воины видели, как в тылу падают их товарищи. Головы начали поворачиваться, лица белели в лучах рассвета. Молчаливая смерть караулила сзади, а викинги Пути продолжали нажимать спереди, тратя силы без экономии: им было сказано, что нападение продлится несколько минут.

Первый ряд лучников снова был готов. Каждый, перезарядив самострел, прошел вперед мимо расступившихся товарищей. Некоторые проделали это быстрее других. Шеф спокойно ждал, пока подойдет последний: обе линии нужно держать раздельно, чтобы план сработал, - и снова опустил руку.

Последовали четыре залпа, прежде чем обороняющиеся начали поворачивать, приходить в себя. Наконец они выстроились неровной линией и двинулись назад, постоянно спотыкаясь о рухнувшие палатки и остатки костров. Лучники снова выполнили приказ. Выпустив последние стрелы, они повернули и пробежали через ряды алебардистов, выстроившихся за ними. Алебардисты расступались, давая им пройти, потом снова смыкали ряды.

- Стойте на месте! - крикнул Шеф, вслед за лучниками отходя назад. Мало кто услышал его сквозь шум битвы, звон металла и крики. Шеф помнил, что сказал Бранд: вот здесь план не сработает. Маленькие бывшие рабы не выдержат натиска наступающих викингов.

Англичане выполняли приказ. Стояли, выставив вперед острия, второй рад подкреплял первый. Даже тот, у кого живот сводило от страха, понимал, что сейчас уже ничего не может сделать. А викинги нападали не в полную силу. Слишком много их уже погибло, и среди них большинство предводителей; оставшиеся чувствовали неуверенность, они не были готовы к происходящему. Наступающая волна наткнулась на сталь и раскололась. Перед каждым викингом оказалось стальное острие, и другие грозили с боков. А удары, которые они наносили, отражали длинные древка стоявших сзади. Викинги начали медленно отступать от недрогнувшей линии, оглядываясь в поисках предводителей.

И тут за ними послышались торжествующие крики. Вига-Бранд, видя, что боевая линия перед ним поредела, собрал лучших воинов и прорвал с ними центр линии.

Побежденные начали бросать оружие.

Айвар Рагнарсон стоял на речном берегу и наблюдал, как падают и сдаются его люди. Он спал на своем корабле "Lindopmr" и слишком поздно выбрался из одеял. Оставалось только быть наблюдателем. Он понял, что проиграл битву.

И знал почему. Последние несколько дней, полных крови и убийства, принесли ему радость и облегчение. Многие годы в нем жило безумие, слегка отступавшее, когда братья предоставляли ему краткое удовольствие или когда армия считала казнь и пытки уместными. Радость для него - а в армии нарастало отвращение. Эти казни ослабляли боевой дух. Ненамного. Но достаточно, чтобы не вкладывать все силы без остатка в отчаянную защиту - а именно это сейчас нужно.

Он не жалел о том, что сделал. Жалел только о том, что нападение могло исходить лишь от одного человека - Сигвартсона. Ночное нападение, мгновенное преодоление препятствий. И потом, когда его воины вступили в битву, трусливая атака с тыла. Никакой радости в такой битве. Он бежал после проигранного сражения в прошлый раз. Нужно ли бежать сейчас? Победители близко, а на другой стороне реки - их привезли на наспех сколоченных плотах и высадили на берег в пяти милях ниже по течению - десять катапульт выстроились колесо к колесу, охраняемые добровольцами - местными крестьянами. Становилось светлее, и катапульты нацелились на корабли Рагнарсона.

На корабле Айвара - "Lindormr" - соборные рабы тоже ждали у катапульты. При первых звуках нападения они сняли чехол с машины, зарядили ее. Но теперь они ждали, не зная, в какую строну стрелять. Айвар подошел к планширу.

- Отталкивайтесь шестами, - приказал он. - Это оставьте. Отходим от берега.

- Ты оставляешь своих людей? - спросил Дольгфинн, стоявший в группе капитанов на берегу в нескольких шагах от него. - Даже ни одного удара не нанесешь? Это будет плохо выглядеть, когда расскажут о битве.

- Я никого не покидаю. Готовлюсь к новой битве. Поднимайся на борт, если хочешь в ней участвовать. А если хочешь стоять на месте, как старая проститутка, ждущая клиента, оставайся.

Дольгфинн вспыхнул от оскорбления, сделал шаг вперед, положив руку на рукоять меча. В этот момент у него на виске выросли перья, и он упал. Лагерь был захвачен, и лучники повернулись и стреляли в те места, где продолжалось сопротивление. Айвар спрятался за корпусом машины на носу корабля. Рабы медленно выводили "Lindormr" в течение, а Айвар сказал единственному человеку, еще оставшемуся на берегу:

- Ты. Прыгай. Сюда.

Архидьякон Эркенберт неохотно подобрал черную сутану, перепрыгнул через расширяющуюся полосу воды, упал у ног Айвара.

Айвар пальцем указал на лучников, которые теперь были видны в усиливающемся свете.

- Машины, о которых ты мне не говорил. Вероятно, ты скажешь, что они не могут существовать. Если я переживу сегодняшний день, я вырву тебе сердце и снесу твой собор до основания.

Рабам он крикнул:

- Перестаньте отталкиваться. Спустите якорь. Спустите трап.

Удивленные рабы перебросили тяжелый в два фута шириной трап с борта на берег, Айвар вышел из-за корпуса машины, защищавшего его, прочно схватил Эркенберта за правую руку и наклонился вперед, глядя, как умирает его армия. Он не боялся, и в голове у него оставалась только одна мысль: как испортить торжество врага, как превратить победу в поражение.

В окружении сильной стражи Шеф шел через хаос лагеря. Он надел шлем, алебарду положил на плечо. До сих пор он не нанес ни одного удара и ни от одного не уклонился. Армии Айвара больше не существовало. Воины Пути окружили пленников, немногие успели убежать к реке и теперь по двое и по трое уходили вверх и вниз по течению. Их немного, никакой угрозы они не представляют.

Сражение выиграно, говорил себе Шеф, и выиграно легко, в соответствии с планом. Но в животе все равно холод: слишком легко, чувствовал он, слишком легко. Боги всегда требуют платы за свою милость. Какой будет она на этот раз? Он побежал, нацеливаясь на шлем Бранда, который уже на самом краю лагеря направлялся в сторону реки. И тут на мачте одного из кораблей, у самого берега, развернулся флаг. Свернувшийся Змей. Айвар поднял свое знамя.

Бранд перешел на шаг, увидя Айвара, стоящего одной ногой на трапе "Линдормра". Между кораблем и берегом шесть футов воды. Айвар в доспехах, на нем зеленые брюки и рубашка, кольчуга и серебряный шлем. Алый плащ он сбросил, но полированная шишка щита кажется красной в лучах восходящего солнца. Рядом с ним маленький человек в черной сутане католического священника, с выражением ужаса на лице.

Воины с обеих сторон увидели это противостояние, и сражение прекратилось. Викинги из обеих армий - Рагнарсона и Пути - посмотрели друг на друга, кивнули, согласились, что битва закончена. Английские алебардисты, менее деловые и профессиональные, продолжали рубить, и тогда воины Рагнарсона начали торопливо складывать оружие и вставать под защиту своих недавних противников. Потом все: англичане и норвежцы, люди Пути и пираты - повернулись лицами к берегу, чтобы взглянуть на своих предводителей. А в тылу образовавшегося кольца Шеф пытался пройти вперед.

Бранд остановился на мгновение, тяжело дыша после напряжения десятиминутного боя. Потом пошел вперед, прямо к борту. Поднял правую руку, разрубленную между двумя пальцами в сражении с королем Эдмундом в прошлом году. Пошевелил пальцами, показывая, что они зажили.

- Мы с тобой уже обменивались словами, Айвар, - заметил он. - Я сказал тебе, чтобы ты получше присматривал за своими женщинами. Ты не послушался моего совета. Может, ты не знаешь, как это делать. Но ты сказал, что когда твое плечо заживет, ты вспомнишь мои слова. А я сказал, что когда заживет моя рука, я тебе о них напомню. Что ж, я сдержал свое слово. А ты сдержишь свое? Ты как будто собираешься уплыть.

Айвар улыбнулся, показав ровные зубы. Медленно извлек меч и бросил разукрашенные ножны в Узу.

- Попробуй возьми меня, - сказал он.

- А почему бы тебе не сойти на твердую землю? Никто не будет помогать мне. Если победишь, сможешь спокойно уйти, куда захочешь.

Айвар покачал головой.

- Если ты так смел, сражайся на моей территории. Вот, - Айвар ступил на трап, сделал два шага вперед, - я не пользуюсь преимуществом. Будем оба стоять на трапе. И тогда все увидят, кто отступит первым.

Поднялся гул заинтересованных замечаний, когда воины разобрались в ситуации. На первый взгляд, исход предстоящего боя не вызывал сомнений. Бранд по крайней мере на семьдесят фунтов тяжелее Айвара, он больше чем на голову выше его, не меньше своего противника опытен и не хуже владеет оружием. Но все видела, что трап прогибается даже под тяжестью одного человека. А если на него вступят двое, и один из них такой тяжелый, как Бранд, каково будет стоять на нем? Оба окажутся неуклюжими и нестойкими? Или кто-то один? Айвар стоял, расставив ноги, насколько позволял трап, выдвинув вперед правую руку с мечом. Он не прятался за щитом, как воин в боевой линии.

Бранд медленно прошел вперед к концу трапа. В одной руке он держал свой большой топор, на другую был надет маленький круглый щит. Бранд задумчиво снял его, бросил на землю, взял топор в обе руки. И когда Шеф наконец пробрался в первый ряд, Бранд прыгнул на трап, сделал два шага вперед и неожиданно ударил слева и снизу вверх, целясь Айвару в лицо.

Айвар легко отшатнулся, отступил ровно на шесть дюймов, чтобы избежать удара. Мгновенно пригнулся и ударил под топором на уровне бедра. Бранд отразил этот удар древком топора, окованным металлом, и одновременно нанес контрудар по запястью. В течение десяти секунд они обрушили друг на друга град ударов, удары следовали быстрее, чем зрители могли их различить: уход, отражение, наклон; они раскачивались, пропуская удары рядом с собой. Ни один из них не сдвинул ноги.

Потом Бранд ударил. Отбив удар Айвара вверх, он сделал полшага вперед, высоко подпрыгнул и всем весом опустился на самый центр трапа. Трап прогнулся, распрямился и сбил обоих с ног. В воздухе Бранд повернул топор и окованной металлом рукоятью нанес удар по голове, удар пришелся в шлем Айвара. В то же мгновение Айвар развернул меч и нанес искусный удар, пробив кольчугу и кожу. Меч его глубоко погрузился Бранду в живот.

Бранд пошатнулся, а Айвар сохранил равновесие. Мгновение они стояли неподвижно, соединенные лезвием меча. И в тот момент, когда Айвар собрался повернуть меч и разрубить внутренности и артерии, Бранд откинулся назад и сошел с лезвия. Он стоял на самом краю трапа, прижав левую руку к ране. Сквозь его пальцы выступила кровь.

Двумя руками Шеф схватил его за воротник и пояс и сбросил с трапа, толкнул вперед. Зрители зашумели - разочарованно, гневно, одобрительно. Сжимая обеими руками алебарду, Шеф ступил на трап. Впервые с того дня, как ему выкололи глаз, взглянул он в глаза Айвару. С усилием оторвал взгляд. Если Айвар дракон из его видения о Фафнире, он не должен поддаваться его драконьему взгляду, вселяющему ужас и вызывающему паралич. Это колдовство сталью не победишь.

Лицо Айвара расплылось в презрительной и торжествующей усмешке.

- Ты опоздал на нашу встречу, мальчик, - заметил он. - Думаешь, можешь заменить этого витязя, который потерпел неудачу?

Шеф снова посмотрел Айвару в глаза. И подумал о Годиве - о том, что этот человек, эта тварь собиралась сделать с нею. Что он сделал со многими рабами и пленными. Если и есть защита от колдовства Айвара, то в справедливости.

- Я победил там, где ты потерпел поражение, - сказал он. - Многие могут сделать то, что ты не можешь. Поэтому я и послал тебе каплуна.

Улыбка Айвара стала шире, она теперь напоминала оскал черепа. Он слегка качнул концом меча.

- Иди, - прошептал он. - Иди.

Шеф уже решил, что будет делать. В сражении с Айваром один на один у него нет шансов на победу. Он должен воспользоваться другим оружием. Стащить его вниз. Использовать презрение к нему Айвара.

Он неуклюже ступил на трап и нанес два неуверенных удара острием. Айвар, не моргнув глазом, не пошевелившись, отразил их. Он ждал, чтобы его неумелый противник приблизился и раскрылся.

Взмахнув алебардой над головой, Шеф подготовился нанести страшный удар, удар, который способен разрубить человека в доспехах от шеи до промежности. Айвар, видя это, улыбнулся еще шире, услышал разочарованный стон с берега. Это ведь не хольмганг, где один противник наносит удар, а другой должен стоять неподвижно. От такого удара уклонится и древний старик. А потом подойдет и перережет противнику горло, пока тот еще не вернул равновесие. Только глупец, рожденный троллом, способен на такое. А ведь таков и есть этот Сигвартсон.

Шеф опустил алебарду изо всех сил, но целился он не в Айвара, а в трап у своих ног. Огромное лезвие описало дугу и легко разрубило дерево. Айвар, удивленный и потерявший равновесие, попытался отскочить на корабль, а Шеф выронил алебарду, бросился вперед и обхватил Айвара. И оба упали в мутную холодную воду Узы.

Погрузившись в воду, Шеф рефлекторно вдохнул. Мгновенно его рот и горло заполнились водой. Подавившись, он начал пробиваться на поверхность. Но его тянуло вниз. Алебарду он выронил, свободный шлем заполнился водой и тянул голову вниз. Горло его, как змея, сжимала рука, а другая рука, остававшаяся свободной, тянулась к поясу, к ножу. Шеф сжал эту руку Айвара с силой отчаяния.

На мгновение оба вынырнули на поверхность, и Шеф умудрился прочистить легкие. Потом Айвар снова потянул его вниз.

И вдруг холодное внутренне отвращение, которое почти парализовало Шефа с самого начала схватки - страх перед драконом - вдруг исчезло. Никаких чешуй, ни брони, ни страшных глаз. Всего лишь человек. Даже не мужчина, послышался торжествующий крик в сознании Шефа.

Яростно извиваясь в воде, как угорь, Шеф приблизился к противнику. Нагнул голову, ударил вперед краем шлема. Ободок шлема он сам наточил остро, как бритву. Хруст, что-то подалось, впервые Айвар попытался отойти. С берега послышался рев: зрители увидели, как вода окрасилась кровью. Шеф бил снова и снова, но вдруг понял, что Айвар сменил хватку, что он его душит, тянет под воду. Теперь Айвар над ним и мрачно сосредоточился на том, чтобы не дать противнику вынырнуть. Он силен и с каждым вздохом становится все сильнее.

Шеф, яростно отбиваясь, правой рукой задел колено Айвара. Никакого drengskrarp, подумал он. Бранд устыдится за меня. Но Айвар взял бы Годиву и разрезал ее на куски, как зайца.

Он твердо сунул правую руку под рубашку Айвару, схватил его за промежность. Конвульсивно сжал у основания мужской сути Айвара, сжимал и крутил всеми силами, какие приобрел, работая у горна. Где-то над собой услышал вопль смертельной боли. Но Уза заглушила его, мутный потом полился в кричащее горло. Легкие Шефа наконец сдались, и он тоже впустил в горло холодную, захватывающую сердце воду, и в голове у него оставалась только одна мысль: жать. Жать. Не отпускать...

9

У его постели сидел Хунд. Шеф резко сел, ощутил укол страха глубоко внутри и спросил:

- Айвар?..

- Спокойно, спокойно, - ответил Хунд, заставляя его снова лечь. - Айвар мертв. Мертв и превращен в пепел.

Казалось, язык Шефа так распух, что он не может им управлять. С усилием он умудрился выдохнуть:

- Как?

- Трудный вопрос, - рассудительно ответил Хунд. - Возможно, он утонул. Или умер от потери крови. Ты на куски разрубил его лицо краем шлема. Но я лично считаю, что он умер от боли. Понимаешь, ты его не выпустил. В конце концов пришлось отрубать. Ну, если бы он до того не умер, то умер бы тогда.

- Странно, - все так же задумчиво добавил Хунд. - Он был совершенно нормален - телесно. Что там у него было с женщинами - а Ингульф много рассказов об этом слышал, - это все у него в голове.

Медленно, с трудом Шеф сумел сформулировать следующий вопрос.

- Кто меня вытащил?

- А! Квикка и его товарищи. Викинги просто стояли и смотрели - обе стороны. Очевидно, люди, старающиеся утопить друг друга, - это обычная забава у них дома, никто не хотел вмешиваться, пока не станет совершенно ясно, кто победитель. Иначе сочтут очень дурными манерами. К счастью, Квикка не обладает хорошими манерами.

Шеф вспомнил, как стоял лицом к Айвару на раскачивающемся трапе. Вспомнил ошеломляющее зрелище: Бранд, рывком сползающий с меча Айвара.

- Как Бранд?

На лице Хунда появилось выражение профессиональной озабоченности.

- Может, выживет. Он человек огромной силы. Но меч пробил ему внутренности. Кишки разрезаны. Я сам давал ему есть чеснок, а потом принюхивался. Пахнет. Обычно это означает смерть.

- А в этот раз?

- Ингульф проделал то, что делал и раньше. Разрезал ему живот, сшил кишки, уложил назад. Но даже с маком и настойкой белены, которую мы тогда давали Альфгару, это было трудно, очень трудно. Бранд не потерял сознание. У него мышцы живота толстые, как канаты. Если яд начнет действовать в них...

Шеф спустил ноги с кровати, попытался встать, снова упал от слабости. Но остатками сил отразил попытку Хунда снова уложить его.

- Я должен увидеть Бранда. Особенно если он умрет. Он должен рассказать мне... рассказать о франках.

Много миль южнее уставший и отчаявшийся человек сидел у очага полуразвалившейся хижины. Мало кто узнал бы в нем принца Вессекса, будущего короля. Золотая корона с головы исчезла - ее сбили ударом копья. Кольчуга и щит, украшенный изображением животных, исчезли, брошенные во время отчаянного бегства. Даже оружия не было. Пояс с ножнами он перерезал и оставил, когда в конце тяжелого дня у него не оставалось иного выхода, кроме как бежать или умереть - или сдаться франкам. Меч он пронес еще несколько миль, отбиваясь время от времени вместе со своими последними телохранителями, уходя от преследующей легкой кавалерии франков. Потом лошадь под ним пала, он упал вместе с ней и откатился в сторону. Когда топот стих, он огляделся: никого не было. Альфред углубился в долгожданные сумерки густого леса Кентского нагорья с пустыми руками, как нищий. Ему повезло: еще до наступления ночи он увидел блеск огня. И вот теперь сидит в жалком крестьянском жилище и смотрит, как не очень обрадовавшиеся ему хозяева загоняют на ночь коз. И может, заодно обсуждают, как его выдать.

Альфред не думал, что они его выдадут. Даже беднейшие жители Кента и Сассекса знали, что смертельно опасно даже приближаться к этим носителям креста из-за моря. Они даже хуже говорили по-английски, чем викинги, а вреда причиняли гораздо больше язычников. Не страх за себя согнул плечи Альфреда, вызвал слезы, которые так не по-мужски наворачивались на глаза.

Страх перед чем-то необычным, действующим в мире. Дважды уже он сталкивается с этим одноглазым молодым человеком - Шефом. В первый раз тот был у него в руках: он, Альфред, принц и командующий свежей непобежденной армией, и тот, другой, Шеф, истративший почти все резервы, вот-вот будет разгромлен армией Марки. В тот раз принц спас карла, возвысил его до олдермена - ярла, как его называют последователи Пути. Во второй раз у ярла Шефа была непобежденная армия; а он, Альфред, оказался беглецом и просителем. Но тогда все же он был просителем не без надежд и резервов.

А как сейчас обстоят дела? Одноглазый отправил его на юг, сказал, что каждый будет сражаться в своей битве. Альфред сражался, он собрал всех, кто смог прийти к нему со всего королевства, прийти добровольно, чтобы отразить захватчиков. И их разбросали, как листья на ветру, они не смогли выдержать ужасный натиск бронированных всадников. В глубине души Альфред был уверен, что в битве, которую должен был вести его союзник и соперник, дела обстояли совсем по-другому. Шеф победит.

Христианство не сумело полностью подавить в Альфреде и его соотечественниках веру в нечто более древнее, чем любые боги: христианские или языческие - веру в удачу, везение, судьбу. Удачу отдельного человека. Удачу семьи, рода. Что-то такое, что не меняется с годами, либо оно есть у тебя, либо его нет. Огромный авторитет королевского рода Альфреда, потомков великого Седрика, зависел от этой невысказанной, но глубокой веры в семейную удачу, и эта вера четыреста лет продержала род у власти.

Беглецу, сидящему и очага в жалкой хижине, казалось, что счастье его и его рода кончилось. Нет. Его перекрыла удача более сильная - удача одноглазого, который начинал как раб, тролл на языческом языке, который на площади для казней и пыток вырвал право стать карлом Великой Армии Севера, а потом и ярлом. Какое еще доказательство удачи нужно? Если ее столько у одного человека, может ли она быть у его союзников? Его соперников? Альфред почувствовал отчаяние. Как человек, легкомысленно отдавший преимущество в сражении, вдруг видит, как это отданное преимущество все увеличивается и увеличивается и инициатива навсегда переходит в руки соперника. В эти мрачные моменты ему казалось, что для него все кончено - для него, для его семьи, для всего королевства. Для Англии. Он с трудом сдерживал слезы.

Ощутил запах горелого хлеба. Виновато протянул руку к решетке, чтобы перевернуть овсяные лепешки на другую сторону. Поздно. Прогорели насквозь. Есть невозможно. И тут же у Альфреда свело живот от сознания, что после шестнадцати часов отчаянного напряжения сил ему нечего, совершенно нечего есть. Дверь открылась, пропустив крестьянина и его жену, полных гнева и обвинений. Им тоже нечего есть. Испорчены последние остатки их еды. Их сжег этот бездельник. Бродяга, слишком трусливый, чтобы умереть в битве. Слишком гордый, чтобы заплатить хоть чем-то за еду и ночлег, которые они ему предложили.

И пока они его проклинали, худшим наказанием для Альфреда было сознание, что они правы. Он не мог даже представить себе, что ему удастся оправиться. После такого падения невозможно подняться. Будущее не для него и не для таких, как он, - христиан Англии. Оно будет определяться в споре франков и норвежцев, крестоносцев и Пути. И Альфред ушел в ночь, лишенный убежища, с разрывающимся от отчаяния сердцем.

На этот раз Шеф сидел у его постели. Бранд еле заметно повернул голову, взглянул на него, лицо его под бородой посерело. Шеф видел, что даже малейшие движения приносят ему боль: яд, занесенный в полость тела Бранда мечом Айвара, боролся со все еще могучим организмом.

- Мне нужно знать о франках, - сказал Шеф. - Всех остальных мы разбили. Ты уверен, что они разобьют Альфреда?

Бранд еле заметно кивнул.

- Почему же они так опасны? Как мне с ними сражаться? Я должен спросить тебя, потому что нет в армии человека, который встречался бы с ними в битве и остался жив. Ты скажешь, что вы многие годы грабили Франкское королевство. Как они могли позволять грабить себя и все же оставаться врагом, с которым вы предпочитаете не встречаться?

Шеф видел, что Бранд пытается ответить, но так, чтобы затратить как можно меньше слов. Наконец он хриплым шепотом произнес:

- Они сражаются друг с другом. Это всегда нас выручало. Они не моряки. И у них мало рождается воинов. У нас: копье, меч, щит - и ты воин. А у них нужна целая деревня, чтобы вооружить одного воина. Кольчуга, меч, копье, шлем. Но больше всего лошадь. Большие кони. Человек их с трудом сдерживает. Надо научиться ездить на них, держа щит в одной руке, а копье - в другой. Начинают учиться еще в детстве. Единственный путь.

- Один франкский всадник - никаких проблем. Зайди сзади, подруби сухожилия коня. Пятьдесят всадников - проблема. Тысяча...

- А десять тысяч? - спросил Шеф.

- Не могу в это поверить. Столько их вообще нет. Большинство - легкие всадники. Опасны, потому что быстры, нападают, когда не ждешь.

Собрав угасающие силы, Бранд закончил:

- Они тебя раздавят, если допустишь. Или разгромят на марше. Держись рек. Или оставайся за оградой.

- А можно их победить в открытой битве на поле?

Бранд слегка покачал головой. Шеф не понял, что он имел в виду: "невозможно" или "не знаю". Ингульф положил руку ему на плечо и заставил выйти.

Шеф, мигая, вышел из палатки на дневной свет. И тут же на него обрушилось множество проблем. Распоряжения по поводу взятой добычи. Судьба пленников: среди них есть и палачи Айвара, и простые рядовые солдаты. Надо получать и отправлять сообщения. И все время в глубине сознания Шефа оставался вопрос: Годива. Почему она уехала с Торвином? И что такого важного случилось у Торвина, что он не мог ждать?

Но теперь перед Шефом стоял отец Бонифаций, священник, ставший его собственным писцом, и рядом с ним маленький человек в церковной черной одежде со злобным и враждебным выражением лица. Шеф понял, что видел его уже однажды, хоть и на удалении. В Йорке.

- Это дьякон Эркенберт, - сказал Бонифаций. - Мы взяли его на корабле самого Айвара. Он создатель машин. Рабы - вначале они принадлежали собору, потом Айвару - рассказали, что он строил машины для Айвара. Они говорят, что теперь вся церковь Йорка день и ночь работает на Рагнарсонов. - И он с презрением взглянул на Эркенберта.

Создатель машин, подумал Шеф. Были дни, когда я все отдал бы за возможность поговорить с этим человеком. Теперь я сомневаюсь, что он может сказать мне что-то. Я догадываюсь, как действуют его машины. И могу пойти и посмотреть сам. Знаю, как медленно они стреляют и как сильно бьют. Но одного я не знаю: что еще есть у него в голове и в его книгах? Но не думаю, чтобы он сказал мне это.

Однако я смогу его использовать. Шеф все время думал о словах Бранда. Начинало создаваться подобие плана.

- Стереги его как следует, Бонифаций, - сказал Шеф. - Проследи, чтобы с рабами из Йорка хорошо обращались, и скажи им, что с этого момента они свободны. Потом пришли ко мне Гутмунда. После него Луллу и Осмонда. А также Квикку, Удда и Осви.

- Мы не хотим этого делать, - сразу сказал Гутмунд.

- Но можете? - спросил Шеф.

Гутмунд колебался: лгать ему не хотелось, соглашаться тоже.

- Можем. Но я все же не считаю это удачной мыслью. Взять всех викингов армии, погрузить на корабли Айвара, посадить людей Айвара в качестве гребцов, обогнуть берег для встречи где-то в районе Гастингса...

- Послушай, господин. - Гутмунд заговорил виновато, насколько позволял ему характер. - Я знаю, я и мои парни не всегда хорошо обращались с твоими англичанами. Называли их червями. Называли skraelingiar. Говорили, что от них нет пользы и никогда не будет. Ну, они доказали, что мы ошибались.

- Но мы говорили так не без причины, и эта причина вдвойне основательна, когда встречаешься с франками и их лошадьми. Вы, англичане, можете стрелять из машин. Алебардой они сражаются не хуже, чем наши парни мечами. Но все равно есть многое, чего они не могут, как бы ни старались. Они просто недостаточно сильны.

- А теперь эти франки. Почему они так опасны? Все знают: из-за своих коней. Сколько весит лошадь? Тысячу фунтов? Вот что я хочу сказать тебе, господин. Чтобы сделать хоть несколько выстрелов по франкам, тебе нужно сдержать их, хоть ненадолго. Может, наши парни это могут сделать, со своими алебардами и прочим. Может быть. Раньше это им не удавалось. Но я совершенно уверен, что без моих ребят ты этого не сделаешь. А что произойдет, если между тобой и франками будет только тонкая линия твоих малышей? Они этого не могут сделать, господин. У них не хватит силы. - И подготовки, про себя добавил Гутмунд. Они не выдержат, когда на них поскачут всадники и начнут рубить. Их всегда поддерживали мы.

- Ты забываешь о короле Альфреде и его людях, - сказал Шеф. - Сейчас он уже собрал свою армию. Ты знаешь: английские таны так же сильны и храбры, как твои ребята, просто им не хватает дисциплины. Но это я им могу дать.

Гутмунд неохотно кивнул.

- Поэтому каждая группа должна делать то, что умеет лучше всего. Твои люди - плыть на кораблях. Под парусами и с машинами. Мои фримены - заряжать машины и стрелять. Альфред со своими англичанами - стоять на месте и делать, что прикажут. Поверь мне, Гутмунд. В прошлый раз ты мне не верил. И до того тоже не верил. И когда мы шли к собору в Беверли.

Гутмунд снова кивнул, на этот раз чуть энергичней. Уходя, он сказал:

- Лорд ярл, ты не моряк. Но не забудь еще об одном. Сейчас время сбора урожая. Каждый моряк знает: когда ночи становятся такими же длинными, как дни, погода меняется. Не забудь о погоде.

Известие о полном разгроме Альфреда дошло до Шефа и его уменьшившейся армии через два дня после выступления на юг. Шеф слушал уставшего побледневшего тана, который принес новость, стоя в центре круга слушателей: он отказался от заседаний совета, как только все еще недовольный Гутмунд и его викинги отплыли на захваченных кораблях. Фримены следили за лицом Шефа и заметили, что во время рассказа тана оно лишь дважды меняло выражение. Первый раз, когда тан проклял франкских лучников: они выпустили такой поток стрел, что наступающая армия Альфреда вынуждена была остановиться и поднять щиты, и тут на нее, неподвижную, обрушились всадники. Второй раз, когда тан сознался, что со дня катастрофы никто не слышал о короле Альфреде и не видел его.

В наступившей тишине Квикка, воспользовавшись своим положением спасителя и друга Шефа, задал вопрос, занимавший всех:

- Что нам теперь делать, господин? Повернуть назад?

Шеф ответил не задумываясь:

- Идти дальше.

Мнения у костров в этот вечер разделились. С того момента, как ушел Гутмунд и все его спутники, армия изменилась. Освобожденные рабы-англичане всегда в тайне опасались своих союзников, таких похожих на их прежних хозяев по силе и ярости и превосходивших их боевой славой. А с уходом викингов армия словно шла на праздник: трубы играли, в рядах слышался смех, солдаты перекликались с жнецами в полях, которые уже не бежали при виде авангарда.

Но ушел не только страх, ушла и уверенность. Хоть бывшие рабы гордились своими машинами, алебардами и самострелами, у них не было той веры в себя, которая дается только жизнью, полной битв.

- Легко сказать - идти дальше, - слышался чей-то голос вечером. - А что с нами будет, когда мы придем туда? Альфреда нет. Северян нет. Нет воинов Вессекса, поддержка которых была обещана. Только мы. Ну? Что тогда?

- Мы их расстреляем, - уверенно сказал Осви. - Как с Айваром и его войском. Потому что у нас есть машины, а у них нет. И еще самострелы и все прочее.

Его заявление сопровождалось одобрительным гулом. Но каждое утро маршалы сообщали Шефу все большие и большие числа дезертиров: люди уходили по ночам, унося с собой свободу и те серебряные пенни, которые каждый получил как часть добычи после разгрома Айвара А от будущих наград и обещанной земли они предпочитали отказаться. Шеф знал, что у него уже недостаточно людей, чтобы одновременно стрелять из всех пятидесяти катапульт: кидателей и толкателей - и из двухсот натягиваемых воротами самострелов, изготовленных Уддом.

- Что ты будешь делать? - спросил Фарман, жрец Фрея, на четвертое утро похода. Он сам, Ингульф и Гейрульф, жрец Тюра, были единственными норвежцами, настоявшими на том, что должны остаться с Шефом и его фрименами.

Шеф пожал плечами.

- Это не ответ.

- Я тебе отвечу, когда ты скажешь, куда уехали Торвин и Годива. И почему? И когда они вернутся?

На этот раз наступила очередь Фармана промолчать.

Даниэль и Альфгар провели много дней в гневе и раздражении, когда наконец добрались до базы франкских крестоносцев и проходили через их посты и стражу, чтобы встретиться с предводителями армии. Их внешность была против них: два человека в грязных промокших плащах после многих ночей, проведенных на земле, едущие на тощих клячах, украденных Альфгаром. Первый же часовой очень забавлялся, видя впервые, как англичане по своей воле подходят к лагерю: местные крестьяне давно бежали, прихватив с собой жен и детей, если можно было. Но он и не подумал позвать переводчика, чтобы перевести английский Альфгара или латинский Даниэля. После того как они несколько минут кричали у входа в лагерь, он задумчиво наложил стрелу на тетиву и выстрелил в землю у самых ног Даниэля. Альфгар торопливо оттащил епископа.

После этого они несколько раз пытались приблизиться к ежедневным кавалькадам, выезжавшим с базы у Гастингса на грабежи, пока король Карл неторопливо ждал нового вызова. Он был уверен, что вызов придет. В первый раз это стоило им лошадей, во второй - епископского кольца Даниэля, которым он слишком ревностно размахивал. Наконец в отчаянии Альфгар решил действовать сам. Даниэль гневно кричал на франкского священника, которого они нашли бродящим по развалинам разграбленной церкви. Альфгар оттолкнул его.

- Machina, - сказал он отчетливо, пользуясь своими скромными познаниями в латинском. - Ballista. Catapulta. Nos videre, - он указал на свои глаза. - Nos dicere. Rex [Машины. Баллиста. Катапульта. Я видел. Расскажу. Король. (лат.)]. - И он показал на лагерь с его развевающимися знаменами в двух милях.

Священник посмотрел на него, кивнул, повернулся к еле сдерживавшемуся епископу и заговорил с ним на латыни со странным акцентом. Он оборвал гневные жалобы Даниэля и потребовал информации. Немного погодя он подозвал свою охрану - верховых лучников - и поехал в лагерь, прихватив с собой англичан. Потом их передавали из рук в руки священники, вытягивая из Даниэля новые сведения.

Но теперь священников нет. Альфгар, в вычищенном плаще, поевший, стоит вместе с Даниэлем перед столом, за которой сидит группа людей, с внешностью воинов; у одного из них на лысой голове золотая корона. Рядом с ним англичанин, внимательно слушающий короля. Наконец он повернулся к Альфгару, и тут беглецы впервые с прихода в лагерь услышали снова английский.

- Священники рассказали королю, что у тебя больше здравого смысла, чем у этого епископа. Но епископ говорит, что только вы двое знаете, что произошло на севере. И по какой-то причине, - англичанин улыбнулся, - хотите помочь королю и христианской религии своими сведениями. Короля не интересуют жалобы твоего епископа и его предложения. Он хочет знать, во-первых, об армии Мерсии, во-вторых, об армии язычников Рагнарсонов, и, в-третьих, об армии еретиков, о которых особенно тревожатся его собственные епископы. Расскажи все, что знаешь, веди себя разумно, и тебе будет хорошо. Королю понадобятся верные англичане, когда он будет укреплять здесь свою власть.

Приняв самое искреннее и преданное выражение, глядя прямо в глаза королю франков, Альфгар начал рассказывать о смерти Бургреда и поражении у Узы. Он говорил, а его слова фразу за фразой переводили на французский. Он описывал действие машин, с помощью которых Айвар деморализовал армию Бургреда. Он подчеркнул, что в армии Пути тоже есть машины, он не раз видел их в сражениях прошлой зимы. Он все более смелел. Начертил вином на королевском столе знак молота, рассказал об освобождении церковных рабов.

Наконец король пошевелился, бросил через плечо вопрос. Из тени появился священник, взял стиль и восковую табличку, нарисовал чертеж онагра. Потом катапульту со скручиванием. Потом катапульту с противовесом.

- Он спрашивает, такие ли ты видел? - спросил переводчик.

Альфгар кивнул.

- Он говорит: интересно. Он ученый человек, читал о них в книге Вегеция. Но говорит, что не знал, что англичане настолько образованы, чтобы делать такие машины. Но у франков они используются только при осадах. Использовать их против армии всадников глупо. Слишком быстро передвигаются всадники, чтобы машины действовали эффективно. Но король благодарит тебя за твою добрую волю и хочет, чтобы ты поехал с ним, когда он отправится в поход. Он считает, что твое знание врага полезно. Твоего товарища отошлют в Кентербери, там его допросит легат папы. - Англичанин снова улыбнулся. - Я думаю, твои шансы лучше.

Альфгар выпрямился и попятился от стола, чего никогда не делал при дворе Бургреда. Он твердо решил еще до вечера найти себе учителя французского.

Король Карл Лысый посмотрел ему вслед, вернулся к своему вину.

- Первая крыса, - сказал он своему констеблю Годфруа.

- Крыса с осадными машинами, которые используются в поле. Ты не опасаешься того, что он сказал?

Король рассмеялся.

- Переплыть Узкое море - все равно что вернуться во времена наших предков, когда короли ехали на битву в колесницах. Во всей это стране не с кем сражаться, кроме норвежских бродяг, не опасных без своих кораблей, и храбрых глупых мечников, которых мы уже побили. Длинные усы и медлительные ноги. Ни лошадей, ни длинных копий, ни стремян, ни полководцев.

- Все равно нужно принять меры предосторожности. - Он задумчиво почесал бороду. - Но нужно нечто большее, чем несколько машин, чтобы разбить сильнейшую армию христианства.

10

На этот раз Шеф с нетерпением ждал видения, которое - он знал - обязательно придет. Мозг его был переполнен сомнениями и вариантами. Но уверенности у него не было. Он знал, что что-то извне должно ему помочь. Обычно видения приходили, когда он был очень утомлен или после сытной еды. В этот день он сознательно шел пешком рядом с пони, не обращая внимания на подшучивания в рядах. Вечером наелся овсянки, изготовленной из последних запасов зерна прошлого урожая; зерно нового урожая только начинало поступать. Потом лег спать, опасаясь, что его загадочный советчик на этот раз не придет к нему.

- Да, - говорит голос в его сне. Шеф узнает его и испытывает мгновенное облегчение. Именно этот заинтересованный голос велел ему искать землю, рассказывал о деревянном коне. Голос безымянного бога с лукавым лицом, того самого, что показал ему фигуру шахматной королевы. Это бог, который шлет ему ответы. Если он сумеет их понять.

- Да, - говорит голос, - ты увидишь то, что тебе нужно знать. Но не то, что ты думаешь. Ты всегда спрашиваешь - что? И как? А я покажу тебе - почему. И кто.

И мгновенно Шеф оказывается на вершине, он так высоко, что ему виден весь мир: поднимаются столбы пыли, маршируют армии, точно так, как он видел в день смерти короля Эдмунда. И снова он чувствует, что если сфокусирует зрение, сможет увидеть все, что захочет: слова на губах франкского полководца, место, где скрывается сейчас Альфред, живой или мертвый. Шеф с беспокойством оглядывается, стараясь сориентироваться, увидеть именно то, что нужно.

Что-то отворачивает его голову от панорамы внизу, заставляет смотреть далеко-далеко, в удаление от реального мира во времени и пространстве.

И видит он человека, идущего по горной дороге, человека со смуглым, живым, озорным лицом, лицом неведомого бога из снов. Этот человек, думает Шеф, погружаясь в видение, имеет не одну кожу.

Человек, если это человек, подходит к хижине, в сущности лачуге, бедному жилищу из веток и коры, скрепленных глиной и утепленных травой. Так жили люди в старину, думает Шеф. Теперь они умеют много больше. Но кто их научил?

У хижины мужчина и женщина прекращают работать и смотрят на пришельца: странная пара, оба согнуты постоянной работой, приземистые и коренастые, кривоногие, с короткими пальцами.

- Их зовут Ай и Эдда, - слышен голос бога.

Они приветствуют пришельца, проводят его в лачугу. Предлагают еду - перегоревший овес, полный шелухи и частиц камня от ручной размолки в каменной ступе; овес смочен только козьим молоком. Пришелец не смущается таким приемом, оживленно разговаривает; когда наступает время, ложится на груду плохо обработанных шкур между хозяином и хозяйкой. Посреди ночи он поворачивается к Эдде, лежащей в своем рваном платье. Ай крепко спит, не шевелится; может, укололся о сонный шип. Человек с озорным лицом снимает с Эдды тряпки, ложится на нее, без всяких предисловий овладевает ею.

Чужестранец на следующее утро уходит, продолжает свой путь. А Эдда полнеет, разбухает, стонет, рожает детей, таких же коренастых и некрасивых, как сама, но более деятельных и изобретательных. Они возят навоз, приносят хворост, растят свиней, разбивают комья земли мотыгами. От них происходят троллы, слышит Шеф. Когда-то я тоже был троллом. Но теперь я не тролл.

Путник продолжает идти, идет резво, поднимается в горы. На следующий вечер подходит к дому, крепко сколоченному, с обеих сторон топором прорублены борозды, с одной стороны окно с прочными ставнями, снаружи уборная над глубоким ущельем. И снова пара прерывает работу, когда подходит незнакомец: сильная крепкая пара, с румяными лицами, с толстыми шеями: мужчина лысый, с подстриженной бородой, женщина с круглым лицом и длинными руками, такая легко переносит тяжести. На ней длинное коричневое платье, но рядом на случай прохладного вечера приготовлена шерстяная накидка. И бронзовые заколки для нее. На мужчине просторные брюки, как у воина с флота викингов, кожаная куртка для красоты на поясе и на руках нарезана полосами. Так живут люди сейчас, думает Шеф.

- Их зовут Афи и Амма, - произносит голос.

Они тоже приглашают незнакомца в дом, предлагают еду: тарелки с хлебом и ломтями жареной свинины, предварительно засоленной, растопленный жир пропитывает хлеб. Пища для людей, много и тяжело работающих, для сильных людей. Потом ложатся спать, все трое на соломенный матрац с шерстяными одеялами. Афи храпит, он спит крепко. Незнакомец поворачивается к Амме, на которой только просторная ночная рубашка, шепчет что-то ей на ухо, овладевает ею так же быстро и энергично.

Снова незнакомец пускается в путь, а Амма полнеет, с молчаливым стоицизмом рожает детей, таких же сильных и хорошо сложенных, как сама, но, может, более умных, готовых пользоваться новшествами. Ее дети приручают быков, строят бревенчатые амбары, работают молотом и плугом, плетут рыбацкие сети, выходят в море. Шеф знает, что от них происходят карлы. Когда-то я тоже был карлом. Но и это время ушло.

Путник идет дальше, на этот раз он оказывается на обширной равнине. Подходит к дому в стороне от дороги, вокруг изгородь из бревен. В доме несколько комнат, одна спальня, другая столовая, есть помещение для животных, все с окнами или широкими дверями. На резной скамье у дома сидят мужчина и женщина, они приглашают к себе путника, предлагают ему воду из глубокого колодца. Красивая пара, с длинными лицами, широкими лбами, с мягкой кожей, не загрубевшей от работы. Когда мужчина встает, чтобы приветствовать пришельца, он оказывается выше его на полголовы. Плечи у него широкие, спина прямая, пальцы сильные от натягивания тетивы лука.

- Это Фатир и Мотир, - произносит голос бога.

Они вводят гостя в дом, пол устелен приятно пахнущим тростником, сажают его за стол, приносят воду в чаше, чтобы он вымыл руки, подают жареную дичь, масло и кровяные сосиски. После еды женщина прядет, мужчина сидит в кресле и беседует с гостем.

Когда наступает ночь, хозяева, словно во сне, ведут гостя к широкой кровати с перьевой периной, с деревянными подголовными валиками, кладут его между собой. Фатир сразу засыпает. Гость поворачивается к хозяйке, обрабатывает ее, как жеребец или бык, как и предыдущих двух.

Гость уходит, а женщина полнеет, из ее чрева рождается раса ярлов, бойцов. Они плывут в фьордах, укрощают лошадей, куют металл, окрашивают кровью мечи и кормят воронов на полях битв. Так люди хотят жить сейчас, думает Шеф. Или кто-то хочет, чтобы они так жили...

Но это не может быть концом: от Аи к Афи и Фатиру; от Эдды к Амме и к Мотир. А как же их сыновья и дочери, как праправнуки? От тролла к карлу и от карла к ярлу. Я теперь ярл. Но что после ярла? Как назовут его сыновей и как далеко ушел по дороге путник? Сын ярла - король, сын короля...

Шеф неожиданно проснулся, прекрасно помня все увиденное, отчетливо понимая, что каким-то образом это имеет непосредственное отношение к нему самому. Он понимает, что видел программу выведения людей, как люди выводят породы лошадей или охотничьих собак. Но в каком отношении они должны быть лучше? Умнее? Способнее к новым знаниям? Так говорят жрецы Пути. Или способнее к изменениям? Готовые применять уже известные знания?

Но в одном Шеф уверен. Если эта программа осуществляется путником с хитрым лукавым лицом, лицом, которое принадлежит его покровителю, то за все нужно будет платить. Но путник хотел, чтобы его программа кончилась успехом. Он знает: решение есть, нужно только найти его.

В темный предрассветный час Шеф натянул смоченные росой кожаные сапоги, поднялся с шуршащего соломенного матраца, закутался в плащ-одеяло и вышел в холодный воздух конца английского лета. Как призрак, прошел по спящему лагерю, без оружия, только с скипетром-точилом в руке. Его фримены не окапывают лагерь рвом, не ставят ограду, как вечно деятельные викинги, но лагерь окружен часовыми. Шеф прошел рядом с одним из них, алебардистом из отряда Луллы. Тот стоял, опираясь на алебарду, с открытыми глазами. Но он не видел, как Шеф неслышно миновал его и углубился в темный лес.

Небо на востоке посветлело, проснулись птицы. Шеф осторожно пробирался в зарослях боярышника и крапивы и скоро оказался на узкой тропе. Она напомнила ему тропу, по которой он шел с Годивой год назад, когда они бежали от Айвара. Ну, конечно, и эта тропа ведет к поляне и убежищу.

Когда он добрался до поляны, уже совсем рассвело и ему было ясно видно. Убежище - просто лачуга. У него на глазах открылась криво висящая дверь и вышла женщина. Старуха? Лицо у нее озабоченное, бледное, осунувшееся, видно, что она хронически недоедает. Но женщина не старая, понял Шеф, молча и неподвижно стоя под деревом. Женщина огляделась, не видя его, и опустилась на солнце рядом с хижиной. Закрыла лицо руками и молча заплакала.

- В чем дело, мать?

Она вздрогнула, услышав вопрос Шефа, с ужасом посмотрела на него. Но поняла, что он только один, не вооружен, и успокоилась.

- В чем дело? Обычная история. Мужа забрали в армию короля...

- Какого короля?

Она пожала плечами.

- Не знаю. Это было несколько месяцев назад. Он так и не вернулся. Все лето мы голодали. Мы не рабы, но у нас нет земли. И когда Эди перестал работать на богатых, у нас ничего не осталось. Мне разрешили подбирать колосья после жатвы, те, что пропустили жнецы. Мало, но нам бы хватило. Но уже поздно. Мой ребенок умер. Дочь. Две недели назад. А теперь и новое. Когда я отнесла ее в церковь, чтобы ее похоронили, там не было священника. Он бежал, говорят, его прогнали язычники. Люди Пути? Не знаю, как правильно. Все в деревне обрадовались, сказали, что теперь не нужно платить ни десятину, ни лепту святого Петра. Но мне-то что до этого? Я была слишком бедна, чтобы платить десятину, а священник иногда давал мне пожертвования. И кто похоронит мою девочку? Как она может упокоиться, если над нею не сказаны слова? Если сам дитя-Христос не возьмет ее на небо?

Женщина снова заплакала, раскачиваясь взад и вперед. "Что бы сказал на это Торвин?" - подумал Шеф. - "Может, сказал бы, что сами христиане не плохи, это церковь их прогнила. Но все же церковь хоть кому-то давала утешение. Путь должен делать то же самое, а не только думать о тропе героев, ведущей в Валгаллу к Отину или в Трутвангар к Тору". Он поискал на поясе кошелек и понял, что не взял его.

- Теперь ты видишь, что наделал? - услышал он голос сзади.

Шеф медленно повернулся и увидел Альфреда. Глаза молодого короля в темных кругах, одежда рваная и грязная. У него нет ни меча, ни плаща, но на нем кольчуга, а на поясе кинжал.

- Я наделал? Мне кажется, она из твоих подданных, по эту сторону Темзы. Путь мог прогнать ее священника, но мужа у нее отнял ты.

- Ну, тогда что мы наделали.

Двое мужчин стояли и смотрели на женщину. Вот что я послан остановить, подумал Шеф. Но я не могу это сделать, следуя только Путем. По крайней мере Путем Торвина и Фармана.

- Я сделаю тебе предложение, король, - сказал он. - У тебя кошелек на поясе, а у меня нет. Дай его этой бедной женщине, так чтобы она по крайней мере смогла прожить, если не вернется ее муж. А я отдам тебе твое королевство. Вернее, мы разделим его, когда победим твоих врагов, крестоносцев, как я победил своих.

- Разделим королевство?

- Всем будем владеть совместно. Деньгами. Людьми. Вместе править. Рисковать. Пусть наши судьбы сольются.

- И разделим нашу удачу? - спросил Альфред.

- Да.

- Я должен поставить два условия, - сказал Альфред. - Мы не можем идти только под твоим Молотом, потому что я христианин. И я не буду идти только под Крестом, потому что его осквернили грабители Франкленда и папы Николая. Будем помнить эту женщину и ее горе и идти под двойным знаком. И если победим, позволим нашим людям находить утешение, где они захотят. В нашем мире всем его хватит.

- А второе условие?

- Это. - Альфред указал на точило-скипетр. - Ты должен избавиться от него. Когда ты держишь его, ты лжешь. Ты посылаешь своих друзей на смерть.

Шеф взглянул на точило, снова увидел жестокие бородатые лица, вырезанные с обоих концов; лица, похожие на бога с ледяным голосом из его видений. Он вспомнил могилу, где нашел скипетр, вспомнил рабынь со сломанными спинами. Подумал о Сигварте, которого послал на мучительную смерть; о Сиббе и Вилфи, сгоревших заживо. О самом Альфреде, которого он сознательно послал навстречу поражению. О Годиве, которую он спас, только чтобы использовать как приманку.

Повернувшись, он бросил камень в густые заросли, там он будет лежать в плесени.

- Как скажешь. Мы пойдем под двойными знаменами - победим или потерпим поражение. - Он протянул руку. Альфред достал кинжал, срезал свой кошелек, бросил его к ногам женщины. И только потом они пожали друг другу руки.

Когда они уходили, женщина дрожащими пальцами развязывала кошелек.

Не прошли они и ста ярдов по тропе, как услышали шум: звон оружия, крики, ржание лошадей. Оба побежали к лагерю, но их задерживали шипы и ветви. К тому времени, как они выбежали из леса, все уже кончилось.

- Что случилось? - спросил Шеф у одного из людей, который с недоумением смотрел на него.

И тут из-за разрезанной палатки появился жрец Фарман.

- Легкая кавалерия франков. Немного, около сотни всадников. Они знали, что мы здесь, выскочили из леса. А ты где был?

Но Шеф смотрел мимо него, на Торвина, который пробирался через толпу возбужденных людей, крепко держа за руку Годиву.

- Мы пришли сразу после рассвета, - сказал Торвин. - Как раз перед нападением франков.

Шеф, не обращая на него внимание, смотрел только на Годиву. Она подняла подбородок, смотрела на него. Он мягко положил ей руку на плечо.

- Прости, если я забывал о тебе. Обстоятельства... и скоро... я постараюсь загладить свою вину. Но не сейчас. Сейчас я по-прежнему ярл. Сначала нужно организовать охрану лагеря, чтобы нас снова не застали врасплох. Потом мы должны выступать. Но до того... Лулла, Фарман, все жрецы и предводители ко мне, как только будет налажена охрана.

- Осмод, еще до этого. Пришли ко мне двадцать женщин.

- Женщин, господин?

- Женщин. Их с нами много. Вдовы, жены, шлюхи, мне все равно. Только бы умели держать в руках иглу.

Два часа спустя Торвин, Фарман и Гейрульф, единственные жрецы Пути, сидевшие среди десятка английских командиров отрядов, невесело смотрели на новый символ, торопливо вышитый на главном знамени армии. Вместо белого Молота, стоящего вертикально на красном поле, здесь были Молот и Крест, расположенные по диагонали друг к другу.

- Это уступка врагу, - сказал Фарман. - Они нам такого никогда не сделают.

- Это условие, на котором король обещал нам поддержку, - ответил Шеф.

Все подняли брови, глядя на оборванную одинокую фигуру короля.

- И не только мою поддержку, - сказал Альфред. - Поддержку всего моего королевства. Я могу потерять одну армию. Но есть еще немало мужчин, которые придут ко мне сражаться против захватчиков. Будет легче, если им не придется при этом менять религию.

- Конечно, люди нам нужны, - сказал Осмод, маршал лагеря и командир катапультеров. - С дезертирством и сегодняшними потерями у нас осталось по семь-восемь человек в расчете, а нужно по двенадцать. И у Удда заготовлено больше самострелов, чем у нас людей. Но они нужны нам немедленно. И где мы их найдем? В такой спешке?

Шеф и Альфред неуверенно посмотрели друг на друга, обдумывая проблему, ища решение.

Неожиданно тишину из глубины палатки нарушила Годива.

- Я вам дам ответ, - сказала она. - Но если я вам скажу, вы должны обещать мне две вещи. Во-первых, я буду постоянным членом совета. Я не хочу, чтобы от меня в будущем избавились, как от хромой лошади или больной собаки. Во-вторых, я больше не хочу слышать, как ярл говорит: "Не сейчас. Не сейчас, потому что я ярл".

Взгляды устремлялись, сначала в недоумении - к ней, потом в тревоге и сомнении - к Шефу. Шеф, машинально поискав рукой привычный точильный камень, словно впервые посмотрел в сверкающие глаза Годивы. Он вспомнил: точила больше с ним нет, нет и того, что оно означает. Он опустил взгляд.

- Обещаю соблюдать оба условия, - хрипло сказал он. - Теперь давай твой ответ, член совета.

- Люди, которые вам нужны, в лагере, - сказала Годива. - Это не мужчины, а женщины. Их сотни. И в каждой деревне вы найдете еще. Для вас они, может быть, только шлюхи, как сказал недавно ярл. Владеющие иглой. Но они не хуже мужчин владеют и другим. Приставьте по шесть женщин к каждой катапульте. Освободившихся мужчин направьте к Удду за самострелами, а самых сильных к Луллу - алебардистами. Но я посоветую Удду: набери побольше молодых женщин, таких, которые не испугаются, и дай им свои самострелы.

- Мы не можем сделать это, - сказал, не доверяя своим ушам, Квикка.

- Почему?

- Ну... у них не хватит силы.

Шеф рассмеялся.

- Именно это, Квикка, викинги говорили о тебе, помнишь? Много ли нужно силы, чтобы натянуть веревку? Повернуть рычаг? Работать на вороте? Машины дают силу.

- Они испугаются и убегут, - не сдавался Квикка.

Годива ледяным тоном сказала:

- Посмотри на меня, Квикка. Ты видел, как я забиралась в тележку с дерьмом. Я испугалась тогда? Даже если испугалась, все равно я это сделала. Шеф. Позволь мне поговорить с женщинами. Я найду таких, которым можно верить; если понадобится, я сама поведу их. Не забудьте вы все, - она вызывающе оглядела совет, - женщины могут потерять больше, чем любой из вас. И выиграть тоже.

В наступившем молчании Торвин, по-прежнему чуть скептически, сказал:

- Все это очень хорошо. Но сколько людей было у короля Альфреда, когда он выступил против франков? Пять тысяч? Подготовленных воинов. Даже если мы мобилизуем всех женщин в лагере, у нас получится треть этого числа. Как можем мы надеяться победить? С людьми, мужчинами и женщинами, которые ни разу в жизни не стреляли, разве по птицам. Нельзя за день превратить человека в воина.

- Но научить стрелять из самострела за день можно, - неожиданно возразил Удд. - Надо только натягивать и целиться.

- Все равно, - сказал Гейрульф, жрец Тюра. - Мы сегодня утром поняли, что франки не будут стоять, дожидаясь наших стрел. Что же нам делать?

- Слушайте, - сказал Шеф, глубоко вдохнув, - и я вам расскажу.

11

Как огромная стальная ящерица, франкская армия вскоре после рассвета выползла из своего лагеря под Гастингсом. Вначале легкая кавалерия, сотнями, стальные шлемы, кожаные куртки и сабли; их обязанность - искать врага, держать фланги, входить в прорыв. Затем ряд за рядом лучники, верхом, как и все в этой армии, но готовые спешиться для боя, когда окажутся в пятидесяти ярдах от вражеской линии и начнут поливать ее стрелами из больших луков; их обязанность - остановить противника, заставить его поднять щиты, закрывать лица, присесть, чтобы защитить незакрытые ноги.

В центре тяжелая кавалерия - оружие, приносящее франкам одну победу за другой на равнинах Центральной Европы. Каждый воин в кольчуге и поножах, спину и живот защищает высоко поднятое седло, у каждого шлем и длинный меч, а сверх этого щит, длинное копье и стремена. Щит закрывает все тело, копье бьет поверх руки и из-под руки; в стремена воин упирается для удара. Мало кто мог держать в одной руке копье, в другой неподвижный щит и в тоже время нажатием ног и кончиками пальцев одной руки управлять боевым конем. Среди англичан таких людей не было. А те, кто мог, верили, что опрокинут любую пехоту, только бы она вышла из-за стен или сошла с кораблей.

Во главе основной колонны, перед девятьюстами всадниками, король Карл Лысый повернулся в седле и посмотрел на знамена, развевающиеся сразу за ним, на оставшийся под охраной лагерь, на корабли у берега. Последняя армия к югу от Хамбера идет им навстречу, беззаботная и неподготовленная, но собирается сразиться. Именно это ему и нужно: один решительный удар, предводители гибнут на поле или сдаются и передают ему бразды правления. Это должно было произойти раньше, после разгрома этого храброго, но глупого Альфреда. И теперь расцвет его правления совсем близок.

Сейчас как раз вовремя. Может даже, чуть поздно. Сегодня или завтра все решится. Карл понял, что дождь мешает ему смотреть вдаль, тучи идут с пролива. Он повернулся, подозвал англичанина-предателя вместе с переводчиком.

- Вы живете в забытой богом стране, - сказал он. - Когда кончится этот дождь?

Альфгар посмотрел на обвисшие знамена, заметил небольшой ветер с юго-запада, подумал про себя, что дождь может зарядить на неделю. Но король не это хочет услышать, понимал он.

- Я думаю, скоро, - сказал он. Король хмыкнул, пустил вперед коня. Армия медленно двинулась по неубранным полям, влажная почва превращалась в грязь, авангард оставлял широкую черную полосу в зелени.

В пяти милях к северо-западу, с вершины небольшого холма чуть южнее Кальдбек Хилла, Шеф наблюдал за приближением армии франков. На повозке, запряженной быками, было установлено его знамя - Молот и Крест по диагонали друг к другу. Он знал, что разведчики уже заметили его и доложили об этом королю Карлу. Шеф с армией подошел в сумерках накануне, после того как легкая кавалерия франков отступила к своему лагерю. Его люди - мужчины и женщины - заняли позиции ночью. Рядом с ним почти никого не было. Такой битвой он больше руководить не может. Вопрос в том, сможет ли его армия действовать точно по плану - и действовать так после того, как отряды утратят связь друг с другом и с ним.

Одно Шеф знал точно: в его армии гораздо больше людей, чем ему известно. Весь день накануне он принимал небольшие группы людей, направлявшиеся к полю битвы: крестьян с копьями, дровосеков с топорами, даже мрачных углежогов с нагорья, призванных королем Альфредом. Всем говорили одно и то же. Не стойте на месте. Не образуйте линию. Ждите в укрытиях. Нападайте, когда увидите возможность. Простой приказ, и они принимали его с радостью, тем более что приказ отдавал сам король.

Но дождь, думал Шеф. Поможет он или помешает? Скоро он узнает.

Первый выстрел прозвучал из полусожженной деревни. Пятьдесят легких франкских кавалеристов ушли в сторону от направления движения армии и пересекли линию прицела катапульты "Точно в цель". Осви нажал на рычаг, почувствовал отдачу, увидел, как пролетела полмили большая стрела. И точно попала в цель, тесную группу всадников. И тотчас же расчет - семеро мужчин и четыре женщины, бросился перезаряжать. Тридцать ударов сердца - и катапульта снова готова к стрельбе.

Командир всадников увидел своего человека на земле, пронзенного стрелой, и удивленно прикусил губу. Осадные машины в открытом поле? Но ответ ясен. Растянуться, не представлять единой цели, напасть. Стреляли справа, с открытого фланга. Командир повернул коня, отдал приказ, его люди поскакали по полю.

Но густые живые изгороди, предназначенные для того, чтобы не пускать на поля скот, заставили их двигаться по затопленной аллее. И когда они проскакали, из-за колючих ветвей выглянули лица. С расстояния в десять футов самострелы послали короткие стрелы в кожаные спины. Выпустив стрелу, человек поворачивался и убегал, не глядя даже, попал он или нет. Через мгновение верхом на ждавших пони лучники уже скакали в укрытие.

- У Ансье неприятности, - заметил командир другого отряда, наблюдая за усиливающейся суматохой. - Засада. Мы зайдем сзади и зажмем их между нами. Дадим им урок: больше не будут пробовать.

Он повел своих людей в обход, но тут послышался глухой звук и ужасный крик сзади: большая стрела ниоткуда пронзила бедро всаднику, пригвоздив его к мертвой лошади. Не из засады. Откуда-то с другой стороны. Командир поднялся в стремени, оглядывая неподвижную местность. Увидеть хоть что-то и напасть. Деревья, поля неубранной пшеницы. Повсюду живые изгороди. И в этот момент стрела, посланная из самострела - лучник укрывался за изгородью в ста пятидесяти ядах, - попала ему прямо в лицо. Снайпер, браконьер из Диттона, не стал вставать и убегать. Через десять ударов сердца он был уже в двадцати ярдах, полз, как угорь, по наполовину затопленной канаве. Он уже обнаружил, что скрученная и натертая воском тетива из кишок не страдает от влаги. Всадники остановились в нерешительности, потом поскакали туда, откуда, как им показалось, стреляли, и тут выстрелил другой снайпер.

Медленно, без рогов и труб, как зубчатое колесо, постепенно натягивающее веревку, двадцать различных засад вступили в действие.

Со своего наблюдательного пункта на холме Шеф видел главную часть армии франков, которая продолжала двигаться вперед. Но теперь она продвигалась медленно, шагом, со многими остановками. Она не шла без прикрытия с флангов. А на флангах долго ничего не было видно. Иногда из-за рощи или сожженной деревни показывались всадники. На что они нападали, за чем гнались, было неясно. Потом, напрягая зрение в мелком дожде, Шеф увидел с одной стороны движение: пара лошадей, скачущих галопом, за ними одна из катапульт-толкателей, расчет на пони длинной цепочкой сзади. Осви и "Точно в цель" уходят с одного конца деревни, а в другой въезжают франки; но их фланговый удар задержался из-за выстрелов с другого направления. Катапульта исчезла за подъемом. Через несколько секунд она снова развернется, будет снята с передка, заряжена и сможет посылать смертоносную стрелу в любую цель на расстоянии в полмили.

Стратегия Шефа зависела от трех обстоятельств. Во-первых, от знания местности: только те, кто живет здесь, пашет и охотится, знает каждую проходимую тропку, безопасные пути отхода. В каждом отряде находился местный житель, мужчина или мальчик. Остальным местным жителям велено было скрыться в убежищах на площади в двадцать квадратных миль, не вступать в бой, но, если понадобится, служить проводниками и передавать сообщения. Во-вторых, от дальности стрельбы катапульт-толкателей и новых самострелов. Их не так быстро можно перезарядить, но даже стрела из самострела пробивает кольчугу на расстоянии в двести ярдов. И стрельба велись людьми, лежащими в укрытиях.

Но наиболее важной частью стратегии Шефа было осознание того, что битву можно выиграть двумя путями. Все битвы, в которых он участвовал до сих пор, все битвы вообще в западном мире на протяжении столетий выигрывались одним путем. Ударом. Созданием боевых линий и столкновением, пока одна из линий не дрогнет. Линию можно прорвать топорами и мечами, как предпочитали викинги; конями и копьями - во франкском стиле; камнями и стрелами - по введенному Шефом методу. Прорыв линии означает выигрыш битвы.

Но есть и совершенно новый путь к победе. Без линии, без сильного удара. Разрывать армию врага на части, изводить ее, наносить потери стрельбой с расстояния. Но только непрофессиональное и не воинственное войско Шефа могло это сделать: у прирожденных воинов все их привычки против такого способа. Территория не важна. Ее можно отдавать. Храбрость в поединке лицом к лицу не важна. Больше того, она признак поражения. Не должно быть и обычных средств повышения боевого духа: рогов, боевых песен, криков командиров, а больше всего - ощущения рядом стоящего товарища. В такой битве легко дезертировать, спрятаться в укрытии, появиться, когда все будет кончено. Шеф надеялся, что его отряды смогут прикрывать друг друга; они разбились на группы человек по пятьдесят: катапульта, двадцать самострелов, несколько алебардистов. Но природа такой битвы в том, что они могут разъединиться. Соединятся ли потом снова?

Вспоминая упрямые нападения йоркширских крестьян, когда армия Пути в снегу уходила из Йорка, Шеф думал, что смогут. Мужчины и женщины видят землю, которую защищают, видят неубранные поля, сгоревшие амбары, вырубленные сады. Для детей бедняков пища и земля священны. Они помнят слишком много голодных зим.

Глядя на то, как разворачивается битва, Шеф испытывал странное ощущение - не свободы вообще, а свободы от забот. Он теперь только отдельное колесико. Колесики поворачиваются, когда натягивают веревку. Но они не думают обо всей машине. Она может работать, может сломаться, а колесико ничего не может с этим сделать. Оно может только исполнять свою роль.

Он положил руку на плечо стоявшей рядом Годивы. Та искоса посмотрела на его изуродованное, измученное лицо и позволила ему оставить руку на месте.

Король Карл, все еще продвигавшийся вперед, к холму Колдбек, за которым видел знамя своего неуловимого противника, в двадцатый раз поднял руку, останавливая продвижение. К нему подскакал всадник на легкой лошади, дождь промочил его насквозь, прошел сквозь кожу куртки и шерсть.

- Ну, Роже?

Всадник в отвращении покачал головой.

- Как будто пятьдесят рукопашных одновременно. Никто не стоит перед нами. Мы гоняемся за ними и прогоняем. Но когда перестраиваемся и начинаем отходить, они снова нападают на нас - и не только спереди, но и сзади.

- А что произойдет, если мы просто двинемся вперед? Вот туда. - Король указал на флаг в миле.

- Они нас перестреляют по дороге.

- Но нам всего лишь проскакать милю. Ну, хорошо, Роже. Учи этих негодяев с их луками, сколько можешь. Но прикажи своим людям продвигаться в линии параллельно с главной частью армии. Когда прорвем центр, сможем повернуть и заняться флангами.

Повернувшись, король поднял копье и указал им вперед. Его всадники хрипло закричали и пустили лошадей рысью.

- Они идут, - сказал Шеф Альфреду, стоящему рядом с Годивой. - Но почва мягкая, и они приберегут скорость для последнего рывка. - Всего человек пятьдесят окружало троих предводителей, в основном вестники, но Шеф оставил при себе одну катапульту-кидатель, тяжелую, неподвижную машину, с ее расчетом.

- Камни-лебеди, - приказал он.

Радуясь возможности двигаться после часов бездеятельности, расчет - мужчины и женщины - занял свои места. Сегодня им тоже предстояло сыграть только одну роль. Еще в самом начале испытаний английские катапультеры обнаружили, что если на камнях, которые бросают их машины, сделать бороздки, то камни в полете испускать странный высокий звук, похожий на крик лебедя. И соревновались для забавы, чей камень громче. И теперь Шеф собирался отдать своим разбросанным войскам сигнал, который услышат все.

Расчет подготовил машину, зарядил, выстрелил. Пустив камень, с его вызывающим дрожь свистом, в одну сторону, тут же повернули машину, пустили второй камень. Отряды с катапультами, выпускающими стрелы, и лучниками, скрывавшиеся перед наступающим войском франков в засаде, услышали сигнал, подцепили машины, отъехали назад и впервые за день присоединились к своему предводителю. Они появлялись один за другим. Шеф оттаскивал повозки, которые поставил на вершине, в промежутки между ними расставлял машины, в повозках размещал лучников. Все машины, люди, лошади стояли не дальше пяти ярдов друг от друга, конные упряжки ждали наготове.

Шеф ходил взад и вперед по линии, повторяя приказ.

- Три выстрела с каждой катапульты, не больше. Начинайте стрелять на максимальном удалении. Один выстрел из самострелов - по приказу.

Король Карл достиг основания холма; настроение его, несмотря на дождь, улучшилось. Враг постарался задержать его, извести своими засадами, а теперь рассчитывает, что подъем и грязь ослабят натиск. Но легкие кавалеристы сделали свое дело, справились с засадами. И англичане все еще недооценивают силу удара тяжелой франкской кавалерии. Пришпорив лошадь, король погнал ее вверх на рыси, переходящей в галоп, и его тут же обогнали телохранители.

Рявкнули катапульты, черные линии прочертили воздух, ударили в покрытые металлом тела поднимавшихся на холм. Но те продолжали подниматься. Наверху снова повернули рычаги. Снова музыкальные ноты, полосы, крики боли людей и лошадей, задние ряды топчут упавших. Странно, подумал Карл, увидев перед собой препятствие. Баррикада, но никаких щитов, никаких воинов. Неужели они думают остановить его одним деревом?

- Стреляйте! - крикнул Шеф, когда передний ряд кавалеристов достиг метки, обозначенной им еще утром. И сразу ревом, достойным Бранда, так что заглушил щелчки тетив самострелов: - Бегите! Подцепляйте и бегите!

В мгновения противоположный склон холма заполнился лошадьми, впереди скакали лучники, катапульты за секунды присоединяли к передкам, и они тоже начинали уходить. Годива, остававшаяся в числе последних, вдруг повернулась, сорвала флаг с молотом и крестом, ударила свою кобылу и поскакала, и флаг тащился за ней, как женский шлейф.

Со сверкающими взорами, нацелив копья, франкские кавалеристы взлетели на вершину, готовые разнести противника. Несколько кавалеристов ввели коней в щели между повозками, развернулись, их кони встали на дыбы, чтобы ударить стальными копытами воинов, которые должны ждать здесь.

Никого. Повозки. Отпечатки копыт. Одна-единственная осадная машина, катапульта-кидатель, брошенная Шефом. Все больше и больше всадников проезжали в бреши, наконец спешились и растащили преграду. Король смотрел на прочный деревянный столб, с которого Годива сорвала флаг с молотом и крестом. И тут издевательски этот флаг снова поднялся - на другой вершине холма, за путаницей леса и оврагом, на расстоянии в долгую полумилю. Некоторые горячие головы пришпорили коней и поскакали туда. Резкие окрики остановили их.

- У меня есть нож, чтобы резать мясо, - сказал король своему констеблю Годфруа. - Но передо мной поставили суп. Жидкий суп. Мы вернемся в Гастингс и подумаем.

Его взгляд упал на Альфгара.

- Мне кажется, ты сказал, что дождь прекратится.

Альфгар ничего не ответил, посмотрел в землю. Карл снова посмотрел на прочный столб, с которого сняли флаг с молотом и крестом. Ткнул в него пальцем.

- Повесить английского предателя, - приказал он.

- Я предупредил вас о машинах, - закричал Альфгар, когда его схватили крепкие руки.

- Что он говорит? - спросил один из рыцарей.

- Не знаю. Какой-то английский вздор.

На холме в стороне от маршрута франков совещались Торвин Гейрульф и Фарман.

- Ну, что вы думаете? - спросил Торвин.

Гейрульф, жрец Тюра, летописец сражений, покачал головой.

- Это что-то новое. Совершенно новое. Никогда ни о чем подобном не слышал. Я спрашиваю: кто вкладывает это ему в голову? Кто, кроме Отца Воинов? Он сын Отина. А такие люди опасны.

- Не думаю, - возразил Торвин. - И я разговаривал с его матерью.

- Мы знаем, что ты рассказал нам, - сказал Фарман. - Но не знаем, что это означает. И если у тебя нет лучшего объяснения, я вынужден согласиться с Гейрульфом.

- Пока еще не время принимать решение, - сказал Торвин. - Смотрите, снова движение. Франки отступают.

Шеф с тяжелым предчувствием смотрел, как тяжелая кавалерия поворачивает и начинает спускаться с холма. Он надеялся, что они снова начнут наступать, понесут еще потери, утомят коней и сами устанут. Но если они сейчас отступят, то смогут добраться до своей базы и придут в другой день. Инстинктивно он понимал, что нерегулярная армия не может одного - защищать территорию. Он и сегодня не пытался это делать, а франкский король не теснил его, уверенный, что обе стороны хотят традиционного столкновения боевых линий. Но должен же существовать способ заставить его нападать. Незащищенное население всей южной Англии оказывается в руках короля.

Ему нужна победа сегодня. Чтобы достичь большой цели, нужно идти на большой риск. К счастью, отступающая армия уязвима в одном отношении, в котором неуязвима наступающая. До сих пор едва половина сил Шефа участвовала в сражении. Время призвать остальных. Созвав парней-посыльных, Шеф начал отдавать приказы.

На влажных склонах холмов, поднимающихся в море низин, франкские легкие кавалеристы учились осторожности. Они больше не передвигались тесными группами, представляющими легкие цели.

Напротив, теперь они прятались в укрытиях, передвигались только по необходимости и то коротким галопом. У тропы в мокрой роще одна такая группа насторожилась, услышав топот бегущих ног. Когда мимо пробежал босоногий парень, занятый только своим донесением, один из всадников догнал его и свирепо рубанул саблей.

- Он безоружный, - сказал один из франков, глядя на окровавленное тело в промокшей от дождя траве.

- Его оружие в голове, - ответил сержант. - Пошли дальше.

Брат парня, бежавший за ним в пятидесяти шагах, застыл на время за рябиной, покрытой яркими ягодами, следя за всадниками. Потом ускользнул в поисках мстителей.

Франкские лучники до сих пор ничего не делали, только выдерживали редкие выстрелы; у них самих тетивы давно намокли и стали бесполезны.

- Смотрите. - Лучник указал на отряд всадников, отходивших по полю. Один из них неожиданно наклонился и упал с лошади. И лучники, сидя за разбитым амбаром, увидели, как какая-то фигура неожиданно выскользнула из-за живой изгороди, села на пони и поскакала незримо для своих жертв. Но прямо в руки к лучникам. Когда она на всем скаку выскочила из-за угла амбара, два лучника ударили пони в грудь короткими мечами и схватили стрелка, а пони упал.

- Что это за работа дьявола? - спросил один, разглядывая самострел. - Смотрите, лук, стрелы. А этот пояс для чего?

- Да наплевать на пояс, Гийом, - закричал его товарищ. - Смотри, это девчонка! - Лучники уставились на маленькую фигуру в короткой юбке.

- Женщины стреляют из укрытия в мужчин, - сказал Гийом. - Ну, ладно. У нас есть время преподать ей урок. Пусть помнит, когда отправится в ад.

Солдаты столпились вокруг дергающейся, сопротивляющейся фигуры, а в это время десяток кентских крестьян подобрались поближе, держа наготове топоры и резаки. Против всадников в кольчугах они бы не устояли. Но с простыми ворами и грабителями привыкли иметь дело.

Теряя людей и лошадей, большая стальная ящерица медленно ползла назад к базе.

Король Карл, погрузившись в размышления, не замечал, что его армия остановилась, пока почти не наехал на собственных лучников. Он остановился, посмотрел. Сержант поймал его стремя, указал:

- Сир, они перед нами. И на этот раз стоят.

Деревенский староста, которого отыскал Шеф, был уверен, что шедший весь день дождь и проход тысяч лошадей превратят ручей между Бридом и Бульверитом в трясину. Шеф решил рискнуть и поверить ему. Его посыльные прошли - почти все. Расчеты катапульт-кидателей со своими тяжелыми машинами подошли с флангов, где до сих пор ждали в бездеятельности под охраной алебардистов. Расчеты подготовили орудия, выстроили их линией в сто пятьдесят ярдов по фронту на расстоянии пяти ярдов друг от друга.

Маршал Осмод, всматриваясь в дождь, определил, что авангард франков достиг первого рубежа. Он отдал приказ, двадцать брусьев устремились в воздух, пращи завертелись, каменный дождь обрушился с неба.

Лошадь Карла встала на дыбы, когда мозг одного из лучников брызнул ей в морду. Другой конь, со сломанной ногой, кричал и бил копытами воздух. Не успел первый залп упасть, как в воздух поднялся другой. На мгновение франкская армия, снова и снова испытывающая неожиданности, была близка к панике.

Карл проехал вперед, выкрикивая приказы, не обращая внимания на нацеленные в него выстрелы. Властно послал вперед лучников. За ними, следуя его примеру, медленной рысью двинулись его тяжелые всадники. Прямо в трясину, в которую превратился ручей.

Самого Карла два графа-адъютанта стащили с увязшего коня. Его люди выбирались, некоторые уже спешившись, другие еще верхом, и пытались добраться до машин, посылающих на них нескончаемый град камней. Их встретила линия воинов в странных шлемах, размахивавших огромными топорами, похожими на инструмент дровосека. Лишенные стремительности, к которой привыкали с рождения, франкские рыцари вынуждены были останавливаться и сражаться лицом к лицу. Медленно рослые воины в кольчугах начали теснить своих меньших противников со странным вооружением. Почти к самой линии машин, которую должны были защитить алебардисты.

С боков протрубили рога. Выбираясь из трясины, Карл насторожился, ожидая последней отчаянной контратаки. Но враги, напротив, повернули - все разом - и бежали. Бежали без стыда, как зайцы. Оставили свои машины победителям.

Отдуваясь от напряжения, Карл понял, что у него нет никакой возможности захватить эти штуки. И сжечь невозможно.

- Изрубите их, - приказал он. Лучники с сомнением смотрели на прочные брусья. - Перерубите веревки. Сделайте что-нибудь!

- Они потеряли совсем немного, - сказал один из графов. - И убежали, как трусы. Оставили свое оружие.

- Зато мы потеряли много, - ответил король. - А сколько мечей и кольчуг оставили? Приведите мне коня. Если вернется хотя бы половина тех, что вышли из лагеря, нам повезет.

Да, подумал он. Но мы прошли. Сквозь все ловушки. А у половины, оказавшейся в безопасности за оградой, будет новая возможность.

И тут, словно подбадривая его, дождь начал стихать.

Гутмунд Алчный, идя по проливу только на веслах, не обращал внимания на дождь и приветствовал плохую видимость, которую дождь принес с собой. Если нужно высаживаться, он предпочитал делать это неожиданно. К тому же в дождь или в туман есть возможность получить информацию. Стоя на носу переднего корабля, он указал влево, отдал приказ усилить гребки. Через несколько мгновений корабль поравнялся с шестивесельной рыбацкой лодкой, экипаж которой смотрел в страхе. Гутмунд снял с шеи подвеску - молот, показал ее, увидел, как страх сменяется настороженностью.

- Мы пришли сражаться с франками, - сказал он, используя норвежско-английскую смесь, принятую в лагере Пути. Рыбаки еще больше успокоились, обнаружив, что понимают его.

- Вы опоздали, - ответил один из них. - Они сражаются сегодня.

- Тебе лучше подняться на борт, - сказал Гутмунд.

Слушая рассказ рыбака, он чувствовал, как ускоряется его пульс. Принцип успешного занятия пиратством - высаживаться там, где самая слабая защита. Он снова и снова уточнял: французскую армию видели сегодня утром уходящей из лагеря. Она оставила охрану в лагере и у кораблей. Добыча со всей местности, включая Кентербери, в слабо охраняемом лагере. Рыбак не надеялся, что его соотечественники победят. Однако, сказал себе Гутмунд, если его друг и ярл потерпит поражение, не повредит, если он сам ограбит победителя. К тому же удар в тыл может послужить хорошим отвлечением. Он снова повернулся к рыбаку и задал множество новых вопросов. В заливе ли флот? Как расположен лагерь? На холме? Каковы подходы к нему? Крутые склоны или есть тропа?

Под непрерывным дождем флот Пути, гребцами на котором были уцелевшие прикованные воины из армии Рагнарсонов, входил в узкое устье реки под Гастингсом и лагерем.

- Вы хотите без лестниц преодолеть ограду? - с сомнением спросил один из рыбаков. - Она высотой в десять футов.

- У нас для этого кое-что есть, - ответил Гутмунд, показывая на шесть онагров, закрепленных на палубах.

- Их тяжело будет тащить, - сказал рыбак, глядя в ту сторону, куда направлялись корабли.

- Носильщиков у меня хватит. - По приказу Гутмунда его люди по одному отвязывали пленников, воинов Рагнарсонов, и снова приковывали их к брусьям онагров.

Когда берег заполнился людьми, Гутмунд решил обратиться к ним с ободряющей речью.

- Добыча, - сказал он, - много добычи. Взято в христианских церквях, отдавать не нужно. Может, поделимся с ярлом, если он победит сегодня. А может, не поделимся. Пошли.

- А как же мы? - спросил один из прикованных.

Гутмунд внимательно взглянул на него. Огвин из Швеции. Очень хороший воин. Угроз не боится. А ему нужно, чтобы эти люди действовали изо всех сил.

- С вами вот что, - ответил он. - Если мы победим, я вас отпущу. Если проиграем, оставлю вас прикованными к машинам. Может, христиане проявят к вам милосердие. Честно?

Огвин кивнул. Пораженный неожиданной мыслью, Гутмунд повернулся к черному дьякону, создателю машин.

- А ты? Будешь сражаться за нас?

Лицо Эркенберта вытянулось.

- Против христиан? Посланцев папы, святого отца, которых я сам и мой хозяин призвали сюда, чтобы изгнать язычников? Я скорее стану мучеником, чем...

Кто-то потянул Гутмунда за рукав: один из немногих рабов из Йоркского собора, переживших и приступы ярости Айвара, и жестокое обращение Эркенберта.

- Мы справимся, хозяин, - прошептал он. - С радостью.

Гутмунд взмахом руки приказал выступать. Впереди пошел он сам с рыбаком - на разведку, дальше люди Рагнарсона тащили свою ношу. Медленно, по-прежнему под дождем, шесть онагров и тысяча викингов заняли позицию в четырехстах ярдах от ограды франкского лагеря. Гутмунд неодобрительно покачал головой, видя, что на стороне, обращенной к морю, нет даже часовых. А может, они просто ушли в укрытие от дождя и слушают отдаленный гул битвы.

Первые снаряды из онагров не долетели, ударили в землю в десяти футах от основания ограды. Рабы возились у рычагов, чуть подняли рамы. Следующий залп двадцатифутовых камней уничтожил ограду на протяжении в двадцать футов. Гутмунд решил не ждать еще одного залпа. Его армия бегом устремилась в брешь. Изумленные франки, в основном лучники, с бесполезными отсыревшими тетивами, увидели тысячу опытных воинов, готовых сражаться в рукопашной, повернули и бежали все до одного.

Через два часа после высадки на берег Гутмунд выглядывал из ворот франкского лагеря. Весь его опыт подсказывал: разделить добычу, бросить бесполезные машины и уходить в море, пока не пришли мстители. Но тут он увидел возвращавшуюся армию. Она удивительно похожа на армию побежденную. А если это так...

Он повернулся, выкрикивая приказы. Его переводчик Скальдфинн, жрец Хеймдалля, удивленно посмотрел на него.

- Ты рискуешь, - сказал он.

- Ничего не могу сделать. Помню, что говорил мне дедушка. Всегда пинай лежачего.

Когда его люди увидели знак молота над своим казавшимся им безопасным лагерем, Карл Лысый понял, что армия его дрогнула. Все солдаты и лошади промокли, замерзли, устали. Они выбирались из рощ и изгородей, снова выстраиваясь, и видели, что половина осталась лежать на мокрых полях. Мертвыми или ждущими смерти от ножа крестьян. Лучники весь день были только пассивной целью. Даже сердце армии, тяжелые кавалеристы, потеряли треть состава на скользких склонах и в трясине, а у них так и не было возможности проявить свое мастерство. Ограда перед ними казалась невредимой, и на ней множество людей. Никто не хотел идти на приступ.

Чтобы сократить потери, Карл встал в седле, поднял копье и указал на корабли, вытащенные на берег или стоящие на якоре. Его люди мрачно изменили направление движения, пошли к берегу, на который высадились несколько недель назад.

Но когда они один за другим выходили на берег, из-за поворота показались драккары, на которые вернулись экипажи. Выстроились, повернулись, преградили выход в море. А с ограды один из онагров сделал пробный выстрел. Камень упал в серую воду рядом с королевским кораблем "Dieu Aide". Онагры начали разворачиваться.

Глядя на заполненный людьми берег. Шеф понял, что насколько франкская армия сократилась, настолько его выросла. Толкатели и самострелы, как он и ожидал, все на месте, их вряд ли меньше, чем было вначале. Подходили тяжелые кидатели с того места, где их оставили франки. Они не повреждены, их торопливо снабдили новой оснасткой и теперь тащат руки сотен добровольцев. Только алебардисты потеряли некоторое количество людей. Но на их место пришли тысячи, буквально тысячи разгневанных крестьян, сжимающих топоры, серпы и копья. И если франки нападут, им придется идти вверх по холму. На уставших лошадях. Под непрерывным огнем.

Шеф неожиданно вспомнил свой поединок с гадгедларом Фланном. Если хочешь отправить человека - или армию - на Настронд, Берег Мертвецов, брось над головой копье в знак того, что эти люди отданы Отину. Тогда пленников брать не будут. И в сознании его прозвучал голос, ледяной голос Отина из его видений.

- Начинай, - сказал этот голос. - Заплати мне долг. Ты все еще не носишь мой знак, но разве тебе не говорили, что ты принадлежишь мне?

Как во сне, Шеф подошел к катапульте Осви - "Точно в цель", - заряженной и нацеленной в центр франкской армии, толпящейся в смятении внизу. Посмотрел на кресты на щитах, вспомнил орм-гарт. Несчастного раба Мерлу. Свои собственные муки от рук Вульфгара. Спину Годивы. Сиббу и Вилфи, превратившихся в пепел. Распятия. Руки его действовали сами, готовясь выпустить снаряд на головы франков.

Снова заговорил голос внутри, голос холодный, как ледник.

- Начинай. Отдай мне христиан.

Неожиданно рядом с ним оказалась Годива, положила руку ему на рукав. Она ничего не сказала. Но он взглянул на нее и вспомнил отца Андреаса, который сохранил ему жизнь. Своего друга Альфреда. Отца Бонифация. Бедную женщину на лесной поляне. Осмотрелся, как в тумане, увидел, что вокруг, словно ниоткуда, появились все жрецы Пути, все смотрят на него с серьезными и внимательными лицами.

Глубоко вздохнув, отошел от катапульты.

- Скальдфинн, - сказал он. - Ты переводчик. Спустись вниз и предложи франкскому королю сдаться под угрозой смерти. Я сохраню им жизнь и дам возможность вернуться домой. Но не больше.

И снова услышал голос, но на этот раз заинтересованный голос путника в горах, этот голос он впервые услышал над шахматной доской богов.

- Хорошо сделано, - сказал этот голос. - Ты победил искушение Отина. Может, ты и правда мой сын. Но кто знает собственного отца?

12

- Он подвергался искушению, - сказал Скальдфинн. - Что бы ты ни говорил, Торвин, в нем есть что-то от Отина.

- Это было бы величайшей бойней с тех пор, как люди появились на этих островах, - добавил Гейрульф. - Франки на берегу устали и были беспомощны. А английские крестьяне не знали бы милосердия.

Жрецы Пути снова сидели в своем священном круге, вокруг костра и копья, за увешанными рябиной нитями. Торвин нарвал большие охапки свежих осенних гроздьев. Яркий алый цвет ягод перекликался с рассветом.

- Такое дело принесло бы нам величайшее зло, - сказал Фарман. - От такой жертвы нельзя получать добычу. Но англичане не послушали бы нас. Они ограбили бы мертвых. И тогда против нас были бы и христианский бог, и гнев Всеобщего Отца.

- Но он не бросил копье, - сказал Торвин. - Сдержался. Поэтому я и говорю, что он не создание Отина. Когда-то я тоже так считал. Но сейчас знаю больше.

- Расскажи нам, что ты узнал от его матери, - предложил Скальдфинн.

- Вот что, - начал Торвин. - Нашел я ее легко. В деревне ее мужа, хеймнара. Она бы не стала со мной разговаривать, но она любит девушку, хоть та и дочь любовницы. В конце концов она мне все рассказала.

- В основном все было, как рассказывал Сигварт. Хотя он говорил, что ей нравилось его внимание, а она... Ну, после пережитого неудивительно, что она говорила о нем только с ненавистью. Но она подтверждает его рассказ вплоть до того, как они лежали на песке, потом он посадил ее в лодку, оставил и вернулся к своим людям и к женщинам на берегу.

- А потом, она говорит, это и случилось. За бортом лодки скрипнуло. Она увидела в темноте маленькую шлюпку, всего лишь скиф, и человека в ней. Я расспрашивал ее об этом человеке, но она ничего не могла вспомнить. Средних лет, среднего роста, одет не роскошно, но и не бедно. Она подумала, что ей пришел на выручку рыбак, поэтому пересела в его шлюпку. Он отвез ее далеко от берега и потом начал грести вдоль берега, не говоря ни слова. Она вышла, пошла домой, вернулась к мужу.

- Может, это и был рыбак, - вмешался Фарман. - Точно так же, как морж был моржом, а лиса - лисой, испугавшей глупого парня.

- Я спрашивал ее - просил ли он награду? Он мог сам отвести ее домой. Ее родственники заплатили бы ему, даже если бы не заплатил муж. Она сказала, что он просто оставил ее. Я настаивал, просил ее вспомнить все подробности. И она сказала еще одно.

- Когда незнакомец подвел лодку к берегу, сказала она, он вытащил лодку на песок, потом посмотрел на женщину. Она вдруг почувствовала страшную усталость, легла на водоросли. А когда проснулась, его не было.

Торвин огляделся.

- Так вот, мы не знаем, что произошло, пока она спала. Я сказал бы, что женщина по каким-то признакам могла бы понять, если ею овладели во сне, но кто знает? Незадолго до этого с нею был Сигварт. И если бы она даже что-то заподозрила, то ничего бы не добилась своим рассказом. Но этот сон заставляет меня задуматься. Скажи мне теперь, - обратился Торвин к Фарману, - ты, самый мудрый из нас, сколько богов в Асгарде?

Фарман беспокойно заерзал.

- Ты знаешь, Торвин, это неразумный вопрос. Отин, Тор, Фрей, Бальдер, Хеймдалль, Ньорт, Идунн, Тюр, Локи - о них мы говорим чаще всего. Но в легендах есть и много других: Витар, Сигун, Улль...

- А Риг? - осторожно спросил Торвин. - Что мы знаем о Риге?

- Это другое имя Хеймдалля, - сказал Скальдфинн.

- Имя, - размышлял Торвин. - Два имени, одни личность. Так мы слышали. Так вот. Я бы не стал об этом говорить за пределами круга, но иногда мне кажется, что христиане правы. Существует только один бог. - Он оглядел удивленные лица. - Но он... принимает разные облики. Или состоит из частей. И части эти соперничают друг с другом. Так человек может играть в шахматы сам с собой для забавы. Отин против Локи, Ньорт против Скати, асы против ванов. Но только вражда между всеми частями, между богами, гигантами и чудовищами приведет нас к Рагнароку.

- У Отина есть свои способы делать людей сильнее, чтобы однажды они могли помочь богам в борьбе в гигантами. С этой целью он предает воинов, избирает самых сильных из них и посылает на смерть. И они ждут в его залах прихода гигантов.

- Но, может, у Рига тоже есть свой способ. Вы знаете священную историю? Как Риг прошел через горы, встретил Аи и Эдду, и Эдда зачала от него тролла. Встретил Афи и Амму, и Амма зачала от него карла. Встретил Фатира и Мотир, и Мотир зачала ярла. Этот наш ярл тоже был троллом и карлом. А кто же такой сын ярла?

- Кон Молодой, - ответил Фарман.

- На нашем языке это Kong ungr, то есть конунг.

- Это значит "король", - заметил Фарман.

- Кто может отрицать, что наш ярл сейчас в полном расцвете сил? Он претворяет в своей жизни историю Рига. Рига в его взаимоотношениях с человечеством.

- Но зачем Риг делал все это? - спросил Вестмунд, жрец Ньорта. - И в чем его сила? Признаюсь, я ничего о нем не знаю, кроме рассказанной тобой истории.

- Он бог идущих вверх, - ответил Торвин. - А сила его в том, что он делает людей лучше. Не войной, как Отин, а мастерством. Есть еще один древний рассказ - о Скейфе, отце Скьольда - так сказать, Шиф, Сноп, и сын его Шильд, Щит. Короли Дании называют себя сыновьями Скьольда, короля воинов. Но и они помнят, что до короля войны Скьольда был король мира, который научил людей сеять и жать, а не жить, как животные, охотой. Я считаю, что сейчас пришел новый Шиф, как бы ни произносить его имя, чтобы освободить нас от занятий только пахотой и жатвой и от голода между урожаями.

- И это "тот, кто приходит с Севера", - с сомнением сказал Фарман. - Не нашей крови и языка. Заключивший союз с христианами. Не этого мы ждали.

- Боги всегда поступают неожиданно, - ответил Торвин.

Шеф следил, как мрачная процессия безоружных франкских воинов вслед за королем поднимается на корабли, которые отвезут их домой. Альфред настоял, чтобы вместе с ними отослали не только папского легата и франкских священников, но и архиепископа Йоркского, его собственного епископа Даниэля из Винчестера, дьякона Эркенберта и вообще всех английских священников, не сопротивлявшихся захватчикам. Даниэль выкрикивал угрозы вечных мук и отречения, но Альфред оставался неумолим.

- Если ты изгоняешь меня из своего стада, - сказал он, - я заведу собственное. С лучшими пастырями. И с собаками с острыми зубами.

- Они будут вечно ненавидеть тебя, - сказал ему Шеф.

- Еще одно общее у нас, - ответил Альфред.

Так они и договорились.

Оба одиночки, ни у кого нет наследников. Они станут соправителями, Альфред правит к югу от Темзы, Шеф - к северу до самого Хамбера, за которым все еще Рагнарсоны с их притязаниями. Каждый назвал другого своим наследником. Каждый согласился, что на его территории люди свободны в своей вере - христианстве, Пути или любой другой религии, какая может появиться. Но никаким священникам и никакой религии не разрешается принимать плату - ценностями или землей, за исключением заранее договоренной платы за отправление обрядов. Церковные земли возвращаются в владение короны. И вскоре они станут богатейшими королями Европы.

- Мы должны разумно распорядиться деньгами, - сказал Шеф.

- На благотворительность?

- Не только. Часто говорят, что новое приходит преждевременно, и я согласен с этим. Но я также считаю, что время для нового наступает, а люди его душат. Или церковь. Посмотри на наши машины и самострелы. Кто может сказать, что их нельзя было сделать сто лет назад или даже пятьсот, во времена римлян? Но их никто не делал. Я хочу вернуться к старым знаниям, даже к искусству чисел - arithmetici. И использовать его для получения новых знаний. И новых вещей. - И он сжал древко алебарды.

Глядя на ряды уходящих франков, Альфред повернулся к своему соправителю.

- Я удивлен, что ты по-прежнему отказываешься носить молот с нашего знамени. Я ведь ношу крест.

- Молот - знак Пути. Торвин сказал, что у него есть знак для меня. Я посмотрю его, хотя выбор труден. А вот и он.

К ним приближался Торвин в сопровождении жрецов Пути, а за ними - Гутмунд и капитаны.

- Вот твой знак, - сказал Торвин. Он протянул подвеску на серебряной цепочке. Шеф с любопытством взглянул на нее: столб с пятью кольцами-ступеньками с противоположных сторон.

- Что это?

- Это kraki, - ответил Торвин. - Столб для подъема. И символ Рига.

- Никогда не слышал о таком боге. Что вы о нем расскажете? Почему я должен носить его знак?

- Он бог поднимающихся. И путников. Он силен не сам по себе, а своими детьми. Он отец тролла, карла и ярла. И других.

Шеф осмотрел лица собравшихся. Альфред. Торвин. Ингульф. Хунд. Многих нет. Он не знает, каково состояние Бранда. Нет его матери Трит. И он не знает, захочет ли она его видеть.

Но прежде всего - Годива. После битвы группа катапультеров принесла тело его сводного брата, сына его матери, мужа Годивы. Они долго вместе смотрели на посиневшее лицо, на искривленную шею, стараясь найти в воспоминаниях о детстве какой-нибудь ключ к его ненависти. Шеф вспомнил строки из древней поэмы, которую читал Торвин. Герой говорит над телом убитого им брата:

Я был твоим проклятием, брат. Не повезло нам обоим.

Так решили Норны. Я никогда тебя не забуду.

Но он не повторил этих слов. Он хотел забыть. И надеялся, что Годива тоже забудет. Забудет, что он вначале спас ее, потом бросил, потом использовал. И теперь, когда не было необходимости постоянно планировать и действовать, он понял, что любит ее так же сильно, как до того, как спас из лагеря Айвара. Но что эта за любовь, которая ждет так долго признания?

Так подумала и Годива. Она увезла тело своего мужа и сводного брата для погребения и покинула Шефа, не знающего, вернется ли она когда-нибудь. На этот раз ему придется решать самому.

Он посмотрел мимо лиц своих друзей на мрачных пленников, идущих рядами, подумал об униженном Карле, и разгневанном папе Николае, о Змееглазом на севере, который теперь обязан отомстить за брата. Взглянул на знак в своей руке.

- Столб-лестница, - сказал он. - Трудно на нем сохранить равновесие.

- Надо браться за одно кольцо за раз, - ответил Торвин.

- Трудно подниматься, трудно сохранять равновесие, трудно добраться до верха. Но на верху сразу два кольца. Одно против другого. Почти крест.

Торвин нахмурился.

- Знак Рига известен задолго до появления креста. Это не знак смерти. Нет. Это знак подъема, подъема к лучшей жизни.

Шеф улыбнулся, впервые за много дней.

- Мне нравится этот знак, Торвин, - сказал он. - Я буду его носить.

Он надел цепочку на шею, повернулся и посмотрел на туманное море.

Какой-то узел внутри развязался, боль исчезла.

Впервые в жизни он ощутил мир.

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я