Гарри Гаррисон, Джон Холм. Крест и король

Harry Harrison & John Holm "One King's Way"

Перевод: В. Гаврилов

ГЛАВА 1

Схваченная за горло одной из жесточайших на человеческой памяти зим, Англия лежала под мертвящей мантией снега. Великую Темзу сковало льдом от берега до берега. Дорога, ведущая на север к Уинчестеру, покрылась окаменевшими отпечатками копыт и конского дерьма. Лошади оскальзывались на льду, из их ноздрей вырывалось горячее дыхание. А их всадники, поеживаясь от холода, глядели на потемневшие стены великого собора, безуспешно пришпоривая своих верных, но усталых скакунов.

Было 21 марта в год 867-й от Рождества Христова, день великого празднества. В этот день свершалось королевское торжество. Места для зрителей заполнила военная аристократия Уэссекса, а также все ольдермены, лендлорды и знатные горожане, кому можно было доверить толпиться внутри каменных стен, и, зевая и потея, прилежно наблюдать под неумолчный шумок разговоров и голоса толмачей, как разворачивается выверенный и пышный ритуал коронации христианского государя.

С правой стороны в самом первом ряду скамей в нефе Уинчестерского собора настороженно сидел Шеф Сигвардссон, соправитель Англии — и полноправный сюзерен всех тех ее частей к северу от Темзы, которые мог удержать под своей рукой. Сюда его привела просьба Альфреда, больше похожая на приказ.

— Ты не обязан присутствовать на мессе, — заявил Альфред Шефу и его дружине. — Ты можешь даже не

петь псалмы. Но я хочу, чтобы ты был на коронации, Шеф, со всеми своими регалиями и в короне. Просто ради приличия. Отбери самых заметных своих людей, и пусть все видят, что ты богат и силен. Я хочу, чтобы каждый увидел, что меня полностью поддерживают северные язычники, победители Ивара Бескостного и Карла Лысого. Не дикие язычники, святотатцы и воры, Рагнарово семя, но люди на Пути в Асгард, люди с нагрудными амулетами.

"Ну, это-то нам, по крайней мере, удалось", — оглядевшись, подумал Шеф. Два десятка людей Пути, допущенные на почетные места, смотрелись по-благородному. На Гудмунде Жадном серебра и золота в виде браслетов, ожерелий и поясных блях было больше, чем на любых пяти лендлордах из Уэссекса, вместе взятых. Он, конечно, имел свою долю с трех знаменитых походов Шефа, слава о которых, хотя и легендарная, не была таким уж преувеличением. Торвин, жрец бога Тора и его товарищ Скальдфинн, жрец Ньерда, чуждые мирской суете, облачились, однако же, в ослепительно-белые одежды и не забыли повесить на грудь свои пекторали — небольшой молот у Торвина и трезубец у Скальдфинна. Квикка, Озви и другие английские вольноотпущенники, ветераны набегов Шефа, хотя и безнадежно заурядные в глазах молодых честолюбцев, умудрились вырядиться в неслыханно роскошные шелковые одеяния. Они бережно держали на плечах орудия своего ратного дела: алебарды, арбалеты и рукояти от воротов катапульт. Шеф подозревал, что сам вид этих людей, явно англичан низкого происхождения, и при этом богатых настолько, что и присниться не могло среднему уэссекскому лендлорду, не говоря уж о простолюдинах, был самым убедительным молчаливым свидетельством побед Альфреда.

Церемония длилась уже много часов, начавшись с торжественной процессии от королевской резиденции к собору; расстояние едва достигало сотни ярдов, но каждый шаг требовал особого ритуала. Затем первые люди королевства сгрудились в соборе для причастия, не столько из-за религиозного рвения, сколько из-за ревнивого желания не упустить удачу или благословение, которые могут достаться другим. Среди них, как заметил Шеф, было много нелепо выглядевших людей, с недоразвитой мускулатурой и в грубой одежде — рабов, которых освободил Альфред, и простолюдинов, которых он жаловал. Они должны были разнести весть по своим городишкам и деревням, чтобы никто не усомнился: принц Альфред стал королем Западной Саксонии и Марки согласно всем установлениям. Божьим и человеческим.

В первом ряду, возвышаясь над окружающими, сидел маршал Уэссекса, выбранный в соответствии с обычаем из самых знаменитых воинов. Распорядитель на этой церемонии, Вигхерд, смотрелся по-настоящему внушительно: ростом ближе к семи футам, чем к шести, и весом в добрые двадцать английских стоунов; на вытянутых руках он держал меч короля с такой легкостью, будто это был прутик, и всем было известно о его сверхъестественном умении фехтовать алебардой.

Один из людей Шефа, сидевший слева от него, мало следил за церемонией, снова и снова оглядываясь на ратоборца. Это был Бранд, ратоборец из Галогаланда, все еще изможденный и сморщенный из-за раны в животе, полученной в схватке на корабельных сходнях с Иваром Бескостным, но постепенно восстанавливающий силы. И все равно Бранд выглядел настоящим гигантом. Костям было тесно в его шкуре, колени возвышались подобно утесам, а надбровья казались бронированными. Кулаки Бранда, как однажды измерил Шеф, превышали размерами пивную кружку: не просто огромные, но непропорционально большие даже для него.

"Там, откуда я родом, мальчики растут большими" — вот и все, что говорил об этом сам Бранд.

Шум толпы стих, когда получивший причащение и благословение Альфред повернулся к ней лицом, чтобы произнести слова присяги. Впервые за время службы была забыта латынь, и зазвучала английская речь, когда главный ольдермен задал Альфреду церемониальный вопрос:

— Оставишь ли ты нам наш старинный закон и обычай и клянешься ли ты своей короной давать справедливые законы и защищать права своих людей от любого врага?

— Клянусь, — Альфред оглядел набитый людьми собор. — Я всегда поступал по справедливости и стану так поступать и впредь.

Пронесся одобрительный шум.

"Наступает острый момент", — подумал Шеф, когда ольдермен шагнул назад, а вперед вышел епископ. Во-первых, епископ был непозволительно молод — на что имелись свои причины. После того как Альфред конфисковал имущество Церкви и был отлучен Папой Римским, после крестового похода против отступника и заявлений об окончательном разрыве, все старшее духовенство покинуло страну. От архиепископов Кентерберийского и Йоркского до последнего епископа и аббата. В ответ на это Альфред отобрал десяток наиболее способных молодых священников и сказал им, что церковь Англии отныне в их руках. Сейчас один из них, Энфрит, епископ Уинчестерский, каких-то шесть месяцев назад еще священник в никому неизвестной деревушке, вышел вперед, чтобы задать свои вопросы.

— Государь, мы просим твоей защиты для Святой Церкви и справедливых законов и правосудия для всех, кто к ней принадлежит.

Энфрит и Альфред целыми днями вырабатывали эту новую формулу, припомнил Шеф. В традиционной формуле говорилось о подтверждении всех прав и привилегий, сохранении доходов и десятины, имущества и земельных владений — всего, что Альфред уже отобрал.

— Я дам вам защиту и справедливый закон, — отвечал Альфред. Он снова окинул взглядом собор и добавил непредусмотренные слова: — Защиту для тех, кто принадлежит к Церкви, и тем, кто не принадлежит к ней. Справедливый закон для верующих и для остальных.

Опытные хористы Уинчестера, монахи и иноки, грянули песнь о первосвященнике Садоке "Unxenmt Salomonern Zadok sacerdos", пока епископ готовился к торжественному миропомазанию, чтобы Альфред в буквальном смысле слова сделался помазанником Божиим, восстание против которого было бы святотатством.

"Вскоре, — подумал Шеф, — настанет трудный для меня момент". Ему очень подробно растолковали, что в Уэссексе со времен недоброй памяти королевы Эдбур не было своей королевы и что жена короля отдельно не коронуется. Тем не менее, сказал Альфред, он настоял, чтобы его жена предстала с ним перед народом в память той самоотверженности, что она проявила в войне с франками. Поэтому, сказал Альфред, после возложения короны, вручения меча, перстня и скипетра, он будет ждать, что его жена выйдет вперед и будет представлена собравшимся — не как королева, но как леди Уэссекс. И кому же еще вести ее к алтарю, как не брату и соправителю короля Шефу, владения которого смогут перейти к сыну Альфреда и леди Уэссекс, если у него не будет своих детей.

"Я теряю ее во второй раз", — горестно подумал Шеф. Ему еще раз придется позабыть любовь, ту страсть, что некогда вспыхнула между ними. В первый раз виной всему был человек, которого они оба ненавидели, а теперь, словно в наказание, он должен отдать ее человеку, которого они оба любят. Когда Торвин подтолкнул его своим могучим локтем, напоминая, что пора вести к алтарю леди Годиву со свитой девушек. Шеф перехватил ее взгляд — ее торжествующий взгляд — и ощутил, как его сердце обратилось в лед.

"Альфред может быть королем, — в оцепенении подумал Шеф. — А я нет. У меня нет прав и не осталось сил".

Когда хор перешел к Benedicat, он решил, что ему делать. Он сделает то, чего хочет, а не просто выполнит свой долг. Он возьмет свой флот, новый флот соправителя, и обратит пылающий в нем гнев против врагов королевства: против северных пиратов, флотилий франков, работорговцев из Ирландии и Испании, против всех. Пусть Альфред и леди Годива будут счастливы дома. Он обретет мир и покой среди тонущих людей и гибнущих кораблей.

x x x

Утром того же дня на крайнем севере земли датчан совершалась более грубая и более устрашающая церемония. Пленник оставил попытки спастись. Он не был ни трусом, ни безвольным слабаком. Двумя днями раньше, когда люди Змеиного Глаза вошли в загон для рабов, он знал, что произойдет с тем, кого они выберут. Когда выбрали его, он знал также, что теперь должен использовать малейший шанс на спасение, и он его использовал: по пути украдкой нащупал слабину в наручной цепи и дождался, пока стражи погнали его через деревянный мост, ведущий к цитадели Бретраборга, гнезду последних трех сыновей Рагнара. Тогда он неожиданно ударил цепью направо и метнулся к перилам и к стремительному потоку под ними — чтобы в лучшем случае доплыть до своей свободы, а в худшем — умереть своей собственной смертью.

Его стражники видели много таких отчаянных попыток. Один ухватил его за лодыжку, пока он переваливался через перила, а двое других прижали так, что не вырваться. Затем они методично избили его древками копий, не со злости, а чтобы он больше не мог быстро двигаться. Они сняли с него цепи и вместо них надели ремни из сыромятной кожи, скрутив их и смочив морской водой, чтобы, высыхая, давили потуже. Если бы он мог видеть в темноте свои пальцы — они стали иссиня-черными и распухшими, как у мертвеца. Если даже какой-нибудь бог теперь вмешался бы и спас ему жизнь, руки спасать было поздно.

Но ни боги, ни люди не вмешивались. Стражи больше не обращали на него внимания, разговаривая между собой. Он не был мертв, поскольку то, к чему его готовили, требовало человека, в котором еще сохранилось дыхание и в особенности кровь. Но и только. Больше ни в чем нужды не было.

Сейчас, к концу долгой ночи, стражники перенесли его из строения, где стоял свежепросмоленный флагманский корабль, вниз вдоль длинного ряда деревянных катков, образующих спуск к воде.

— Это мы. А вот он, — пробурчал их старший, крепкий мужчина средних лет.

— Как мы это сделаем? — спросил один из воинов, юноша без регалий, шрамов и серебряных браслетов, украшавших его товарищей. — Я раньше никогда этого не видел.

— Ну так смотри и учись. Первым делом разрежь ему ремни на запястьях. Нет, не бойся, — юноша колебался, машинально высматривая, куда мог бы побежать пленник, — он спекся, взгляни на него, если его отпустить, он не сможет даже ползти.

— Не урони его, осторожно. Просто освободи запястья, вот так.

Пленник пошатнулся, когда ремни были перерезаны, и на минуту увидел перед собой бледный, но разгорающийся отблеск.

— Теперь положи его на это бревно. Животом вниз. Ноги вместе. А сейчас смотри, малыш. Запомни, это важно. Трэль должен лежать спиной кверху, скоро узнаешь почему. Есть на то причина, чтобы его руки не были у него сзади, и надо, чтобы он не мог отодвинуться. Но еще надо, чтобы он не мог и перестать корчиться.

—Поэтому я делаю так, — старший из воинов прижал лицо пленного к толстому сосновому бревну, на котором тот лежал, взял его за руки и вытянул их вперед от головы, так что жертва стала похожа на ныряльщика. Из-за пояса он достал молоток и два железных гвоздя.

— Обычно мы их связываем, но тебе для науки сделаем вот что. Я однажды видел такую штуку в христианской церкви. И конечно, гвозди у них были вбиты не там, где надо. Полудурки.

Покряхтывая от усилий, ветеран стал аккуратно вбивать гвоздь в запястье. Позади него столпились воины. На фоне рассвета на востоке обрисовались темные тени. Копья и шлемы зубчатым контуром отгородили часть неба, откуда солнце вскоре должно было бросить свой первый луч на происходящее и начать первый день нового года у викингов, день, когда продолжительность тьмы и света одинакова.

— Он хорошо держится, — сказал юноша, когда его наставник принялся вбивать второй гвоздь. — Больше похож на воина, чем на трэля. Кто он такой, кстати?

— Он-то? Просто рыбак, которого мы захватили, когда возвращались в прошлом году. И он не держится хорошо, просто он ничего не чувствует, его руки давно омертвели. Теперь уже скоро, — добавил он для крепко пригвожденного к бревну человека и потрепал его по подбородку. — В следующем мире не говори обо мне дурного. Если бы я плохо сделал свое дело, было бы много хуже. Но я все сделал правильно. Вы двое, просто привяжите ему ноги, гвоздей больше не надо. Ступни вместе. Когда придет время, мы его повернем.

Группка людей поднялась на ноги, оставив жертву распростертой вдоль соснового бревна.

— Готово, Вестмар? — раздался голос позади них.

—Готово, господин.

Пока они работали, место позади них заполнилось людьми. На заднем плане, вдали от берега и фьорда, вздымались неясные очертания невольничьих загонов для трэлей, корабельных мастерских, доков и угадывались стройные шеренги бараков, служивших пристанищем для верных отрядов морских королей, сыновей Рагнара — некогда четверых братьев, а ныне только троих. Из бараков потоком шли люди, одни мужчины — ни женщины, ни ребенка, — чтобы увидеть торжественное зрелище: спуск на воду первого корабля, начало военного похода, который принесет разор и погибель христианам и их союзникам на Юге.

Однако воины попятились, построившись на берегу фьорда широким полукругом. К самому берегу вышли только три человека, все высокие и могучие, мужчины в расцвете сил, три оставшихся в живых сына Рагнара Волосатой Штанины: седой Убби, похититель женщин; рыжебородый Хальвдан, заядлый борец и воин, фанатически преданный воинским обычаям и кодексу чести. Впереди них стоял Сигурд Змеиный Глаз, прозванный так, потому что белки окружали самые зрачки его глаз, словно у змеи, человек, который вознамерился стать королем всех земель Севера.

Все лица были обращены на восток, высматривая, не покажется ли из-за горизонта краешек солнечного диска. В месяце, который христиане называют мартом, здесь, в Дании, по большей части бывают видны только облака. Сегодня же, как доброе предзнаменование, небо было чистым, не считая легкой дымки у края, уже подернувшейся розовым из-за невидимого пока солнца. Среди ожидающих поднялся легкий гул, когда вперед вышли толкователи примет, команда ссутулившихся стариков, сжимающих свои священные торбы, свои ножи и мостолыги, свои бараньи лопатки, принадлежности для предсказаний. Сигурд смотрел на них холодно. Они были нужны воинам. Но он не боялся дурных предзнаменований, жалких гаданий. Прорицатели, которые вещали недоброе, так же легко могли оказаться на жертвенном камне, как и все прочие.

В мертвом торжественном молчании распростертый на бревне человек обрел голос. Пригвожденный и связанный, он не мог пошевелиться. Он вывернул голову назад и заговорил придушенным голосом, обращаясь к среднему из троих людей на берегу.

— Что ты делаешь, Сигурд? Я не ваш враг. Я не христианин и не человек Пути. Я датчанин и свободнорожденный, как и ты сам. Какое ты имеешь право отнимать у меня жизнь?

Его последние слова потонули в гуле толпы. Полоска света появилась на востоке, солнце вставало над почти плоским горизонтом Сьяелланда, самого восточного из датских островов. Змеиный Глаз повернулся, сорвал с себя плащ и махнул людям наверху, в доме.

Тотчас же заскрипели тали, и пятьдесят человек, лучшие из лучших в армии сыновей Рагнара, дружно крякнув, навалились всем своим весом на канаты, прикрепленные к уключинам. Из строения показалась драконова голова флагманского корабля Змеиного Глаза, самого "Frani Ormr", то есть "Сияющего Червя". Вытянутые с плоскости на приготовленные для них смазанные салом катки десять тонн веса на пятидесятифутовом киле, сделанном из самого прочного дуба во всей Дании.

Корабль достиг верхушки слипа. Распятый вытянул голову вбок, чтобы видеть свою судьбу, надвигающуюся на него сверху, и крепко сжал рот, чтобы сдержать рвущийся изнутри крик. Только одного он мог лишить своих мучителей — не дать им доброго предзнаменования для похода — страха, отчаяния и воплей жертвы.

Воины разом налегли на канаты, нос клюнул, и корабль заскользил вниз, тяжело ударяя по каждому очередному бревну. Когда он накатился на приговоренного, зависнув над ним крутым форштевнем, тот закричал снова, вкладывая в свой крик презрительный вызов:

— Какое ты имеешь право, Сигурд? Что сделало тебя королем?

Киль ударил его точно в поясницу, проехал по нему и размозжил своей ужасающей тяжестью. Невольно его легкие выдавили предсмертный стон, превратившийся в крик, когда боль превзошла все мыслимые пределы. Когда корабль пошел над жертвой — а катальщики теперь притормаживали его — бревно с распятым провернулось. Кровь из растерзанного сердца и легких струей брызнула под давлением массивного киля.

Она выплеснулась и наверх, на развал бортов. Прорицатели, которые внимательно следили, пригнувшись как можно ниже, чтобы не пропустить ни одной детали, кричали и в восторге закатывали рукава:

— Кровь! Кровь на бортах для морского владыки!

— И крик! Предсмертный крик для предводителя воинов!

Корабль с плеском вошел в тихие воды Бретраборгского фьорда. В этот момент солнечный диск полностью поднялся над линией горизонта, пронзая дымку длинными лучами. Отбросив плащ, Змеиный Глаз схватил свое копье и поднял его вверх над тенями дока и слипа. Солнце пламенем зажгло его восемнадцатидюймовое треугольное лезвие.

— Красный свет и красное копье в новом году! — закричали воины, заглушив вопли прорицателей.

— Что сделало меня королем? — крикнул Змеиный Глаз вслед отлетающей душе жертвы. — Кровь, что я пролил, и кровь в моих жилах! Потому что я богорожденный сын Рагнара, сына Вьолси, от семени бессмертных. А сыновья смертных — катки под моим килем!

Позади него армия викингов побежала к своим кораблям, команда за командой, торопясь занять место на переполненных слипах.

x x x

Та же зимняя стужа, что сковала Англию, царила и по другую сторону Пролива. В холодном городе Кельне в тот самый день, когда был коронован Альфред, одиннадцать человек сидели в голом нетопленом зале большой церкви за сотни миль к югу от Бретраборга с его человеческими жертвоприношениями. Пурпурная с белым одежда пятерых из них отмечала архиепископский сан — но ни один не носил алый цвет кардиналов. Справа и позади от каждого из пяти сидело по второму человеку, одетому в простую черную рясу согласно уставу Ордена Святого Хродеганга. Каждый был капелланом, исповедником и советчиком своего архиепископа — не имея чинов, но имея огромное влияние, а также весомые надежды унаследовать достояние князей Церкви.

Одиннадцатый человек тоже носил черную рясу, на этот раз рясу простого дьякона. Он украдкой рассматривал собравшихся, признавая и уважая их власть, но сомневаясь в своем праве на место за их столом. Это был Эркенберт, некогда архидиакон великого собора в Йорке и служка архиепископа Вульфира. Но собора, разграбленного в прошлом году взбесившимися северными язычниками, больше не было. И Вульфир, хотя и остался архиепископом, был просто приживалом у своих собратьев архиепископов, объект презрительного милосердия, как и его товарищ по несчастью, примас Кентерберийского собора.

Эркенберт не знал, зачем его позвали на эту встречу. Он не знал, что подвергается смертельной опасности. Комната была пуста не потому, что великий архиепископ Кельна не мог себе позволить ее украсить. Она была пуста, так как он хотел, чтобы ни один соглядатай и шпион не могли в ней укрыться. Произносимые в ней слова, стань они известны, означали бы смерть для всех присутствовавших.

Собравшиеся медленно, постепенно, осторожно, прощупывая друг друга, подходили к общему решению. Теперь, когда оно было принято, напряжение спало.

— Итак, он должен уйти, — повторил архиепископ Понтер, хозяин встречи в Кельне.

Молчаливые кивки собравшихся вокруг стола.

— Его ошибки слишком велики, чтобы смотреть на них сквозь пальцы, —подтвердил Тевтгард из Трира. — Не только то, что посланные им против английских провинций крестоносцы потерпели поражение...

— Хотя уже одно это знак божественного нерасположения, — поддакнул известный своей набожностью Хинкмар из Реймса.

— Но он еще позволил взойти семенам. Семенам худшего, чем поражение какого-то короля. Семенам раскола.

Слово было сказано, и сразу настала тишина. Все знали, что случилось в прошлом году. Когда под одновременным давлением норманнов и собственных епископов юный король западных саксов Альфред объединился с какой-то языческой сектой — прозываемой, как они слышали. Путь. Потом он успешно разбил викинга Ивара Рагнарссона, а затем и Карла Лысого, христианского короля франков и представителя самого Папы. Теперь Альфред беспрепятственно правил в Англии, хотя и деля свой доминион с каким-то языческим ярлом, чье имя звучало неуместной шуткой. Но не шуткой было то, что в отместку за посланных против него

Папой Николаем крестоносцев Альфред объявил об отложении английской Церкви от вселенской и апостольской римской Церкви. Еще меньше можно было счесть шуткой то, что он лишил Церковь в Англии ее земель и собственности, позволяя проповедовать и служить службы только тем, кто готов был обеспечивать себе пропитание лишь за счет добровольных подаяний паствы, а той— как поговаривали — занимаясь ремеслом или торговлей.

— Из-за этих поражений и из-за этого раскола он должен уйти, — повторил Гюнтер. Он оглядел сидящих. — Я утверждаю, что Папа Николай должен отправиться к Господу. Он стар, но недостаточно. Мы должны поторопить его уход.

Теперь, когда слово было произнесено вслух, воцарилась тишина; князьям Церкви нелегко было говорить об убийстве Папы. Мейнхард, архиепископ Майнца, суровый жесткий человек, заговорил громким голосом.

— Мы сможем осуществить это? — спросил он.

Священник рядом с Гюнтером пошевелился и сказал:

— С этим затруднений не будет. В окружении Папы в Риме есть люди, которым мы можем доверять. Люди, которые не забыли, что они немцы, как и мы с вами. Яд не советую. Подушка ночью. Если он не проснется, его место будет объявлено вакантным без всякого скандала.

— Хорошо, — сказал Гюнтер, — потому что, хоть я и хочу его смерти, перед Богом клянусь, я не желаю Папе Николаю ни малейшего зла.

Собравшиеся взглянули на него с легким скептицизмом. Все знали, что всего десять лет назад Папа Николай сместил Гюнтера и прогнал его с глаз долой в наказание за непослушание. Так же он обошелся и с Тевтгардом из Трира, а потом упрекнул и отверг даже святошу Хинкмара.

— Это был великий человек, который выполнял свой долг так, как понимал его. Я не виню его даже за злосчастный крестовый поход короля Карла. Нет, дело не в крестовых походах. Но он допустил ошибку. Скажи им Арно, — обратился он к своему помощнику. — Объясни им, как мы понимаем дело.

Гюнтер откинулся на спинку и поднял золотой бокал с рейнским вином, от которого так сильно зависели его архиепископские доходы.

Молодой человек подтянул свой табурет ближе к столу, и его резко очерченное лицо под ежиком светлых волос оживилось.

— Здесь, в Кельне, — начал он, — мы тщательно изучили военное искусство. Не только в смысле собственно сражений, но также в более широком смысле. Мы попытались рассуждать не просто как tacticus, — он употребил латинское слово, хотя до сих пор все говорили на нижненемецком языке Саксонии и Севера, — но как strategos древних греков. И если мы подойдем к делу стратегически, — тут Хинкмар поморщился от странной смеси латыни и греческого, — мы увидим, что Папа Николай совершил роковую ошибку. — Он не смог обнаружить то, что мы здесь называем punctum gravissimum, то есть главную точку, точку приложения главных сил при нападении врага. Он не заметил, что настоящая опасность, опасность для всей Церкви, состоит не в ересях Востока, и не в борьбе Папы против императора, и не в морских набегах приверженцев Махаунда, но в малоизвестных королевствах в беднейших провинциях Британии. Потому что только в Британии Церковь столкнулась хуже чем с врагом: с соперником.

— Он сам с Востока, — сказал Мейнхард презрительно.

— Совершенно верно. Он считает, что все происходящее на Западе, здесь, на северо-западе Европы, в Германии, Франции и в Нижних Странах, не имеет большого значения. Но мы-то знаем, что здесь свершится предназначение. Предназначение Церкви. Предназначение мира. Я готов сказать о том, о чем не скажет Папа Николай: о новом избранном народе, о единственном бастионе на пути варваров.

Он умолк, его белое лицо зарделось от гордости.

— Насчет этого вы здесь не встретите возражений, Арно, — заметил Гюнтер. — Итак, у Николая должен появиться преемник. Я знаю, — поднял он руку, — что кардиналы не выберут Папой человека, у которого есть хоть капля здравого смысла, и мы не можем надеяться, что нам удастся добавить итальянцам здравого смысла. Но мы можем добавить им глупости. Думаю, все со мной согласятся, что мы употребим свои деньги и влияние, чтобы был выбран человек, популярный в Риме, из хорошей итальянской семьи и притом полное ничтожество. И кажется, он уже выбрал для себя папское имя: Адриан II, как мне сообщили. Более серьезно то, что предстоит сделать поближе к дому. Не только Николай должен уйти. Король Карл тоже. Ведь он тоже потерпел поражение, поражение от толпы крестьян.

— Карла уже нет, — решительно сказал Хинкмар. — Его бароны не простят ему унижения. Те, кто не был с ним, никогда не поверят, что французских копейщиков могли разбить какие-то там пращники и лучники. А те, кто был с ним, не хотят делить с ним позор. Веревка вокруг его шеи или кинжал под ребрами появятся и без нас. Но этого кто заменит?

— Прошу прощения, — тихо сказал Эркенберт. Он слушал с величайшим вниманием и постепенно понял, что эти люди, в отличие от помпезного и беспомощного английского духовенства, которому он служил всю свою жизнь, действительно ценят прежде всего ум, а не чины и звания. Младших выслушивали не одергивая. Любой мог поделиться своими идеями, и их могли принять. А если и отвергали, то с указанием причин и по здравом размышлении. Среди этих людей единственным грехом мог считаться недостаток логики или воображения. Абстрактные построения опьяняли Эркенберта сильнее, чем винные пары из его кубка. Он почувствовал, что наконец-то оказался среди равных. А главное, он жаждал, чтобы и они тоже приняли его как равного.

— Я владею нижненемецким языком, потому что он похож на мой родной английский. Но позвольте мне сейчас перейти на латынь. Я не понимаю, кем можно заменить французского короля Карла Лысого. И каких преимуществ достигнут собравшиеся при любом его преемнике. У него два сына, правильно? Карл и Луи. У него было три брата: Людвиг, Пепин и Лотар, из которых в живых остался один Людвиг; и у него, помнится, семь живых племянников, Луи, Карл, Лотар...

— ...Пепин, Карломан, Людвиг и Карл, — докончил Гюнтер. Он коротко хохотнул. — И наш английский друг из вежливости не договаривает, что ни одного из них не отличишь от другого. Карл Лысый. Карл Толстый. Людвиг Саксонский. Пепин Младший. Кто из них кто, и какое это имеет значение? На его месте я бы выразился так: потомок императора Карла Великого, самого Шарлеманя, потерпел поражение. Он не унаследовал доблесть предков. Мы ищем нового Папу в Риме, а здесь мы должны найти нового короля. Новую династию королей.

Сидящие вокруг стола настороженно посмотрели друг на друга, постепенно осознавая, что все они уже думали о немыслимом. Гюнтер удовлетворенно улыбнулся — они его поняли.

Снова набравшись смелости, Эркенберт заговорил:

— Это возможно. У меня в стране королевская династия была низложена. А в вашей — разве сам Карл Великий пришел к власти не благодаря делам своих предков, сместивших богорожденных, слугами которых они были? Убили их и публично срезали им волосы, чтобы показать, что нет больше святости. И мы сможем это сделать. В конце концов, что делает короля королем?

За все время лишь один человек не проронил ни единого слова, хотя изредка и кивал одобрительно: это был вызывающий всеобщее почтение архиепископ Гамбурга и Бремена, что далеко на Севере, ученик и последователь Святого Ансгара, архиепископ Римберт, прославившийся своей храбростью в священном походе против северных язычников. Стоило ему шевельнуться, и все взгляды устремились на него.

— Вы правы, братья. Династическая линия Карла никуда не годится. И вы не правы. Не правы во многом. Вы говорите и то, и другое, о стратегии, о punctum gravissimum, о Западе и о Востоке, и в мире людей ваши слова могут иметь смысл.

Но мы живем в мире не только людей. И я говорю вам, что Папа Николай и король Карл совершили худшую ошибку, чем вам кажется. Я молюсь только, чтобы мы сами не допустили ее. Я говорю вам, они не веруют! А без веры все их оружие и все их планы — не больше, чем плевелы и сор, которые уносит ветром гнева Господня.

Поэтому я скажу вам, что нам не нужен ни новый король, ни новая династия королей. Нет. Что нам теперь нужно, так это император! Император римский. Ведь мы, германцы, и есть новый Рим! Нам нужен император, чтобы возвеличиться.

Собравшиеся погрузились в разворачивающиеся перед ними видения, храня почтительное молчание. Его нарушил белобрысый Арно, капеллан Гюнтера.

— А как выбрать нового императора? — осторожно поинтересовался он. — И где его найти?

— Слушайте, — отвечал Римберт, — и я расскажу вам. Я расскажу вам о секрете Карла Великого, последнего действительно великого римского императора на Западе. Я расскажу вам, что делает короля истинным королем.

ГЛАВА 2

Пахучий дух опилок и щепы ощущался в воздухе, когда Шеф и его спутники, хорошо выспавшиеся после долгого пути из Уинчестера, спустились к верфи. Хотя солнце лишь недавно высветлило восток, сотни людей уже трудились — правили терпеливыми волами, влекущими огромные телеги со строевым лесом, теснились у круглых кузнечных горнов, сновали у канатнопрядильных станков. Стук молотков и визг пил несся со всех сторон, смешиваясь со свирепыми приказами десятников — но нигде ни свиста бича, ни вскрика боли, ни одного рабского ошейника.

Бранд, обозревая открывшуюся картину, оторопело присвистнул и покачал головой. Ему только-только разрешил вставать с постели его врач, крошка Ханд, не переставший, впрочем, наблюдать пациента. До сих пор Бранд не видел всего, что было сделано за долгую зиму. И действительно, даже Шеф, который лично или через помощников проверял работы каждый Божий день, с трудом верил своим глазам. Как будто бы он открыл запруду для накопившейся энергии, а не сам вкладывал ее в дело. В эту зиму он не переставал удивляться, что все его желания сбываются.

По окончании в прошлом году войны в его распоряжении оказались запасы и богатства целой страны. Первейшей и неотложнейшей его задачей было обеспечить защиту своего неокрепшего королевства. Шеф раздавал приказы, и его воеводы старались изо всех сил — строили боевые машины и тренировали их расчеты, набирали войска, сколачивая будущие непобедимые отряды из освобожденных рабов, викингов Пути и английских танов, которые воинской службой отрабатывали аренду земли. Управившись с этим, Шеф обратился ко второй своей задаче: пополнению королевской казны. Приказание составить точные списки земельной собственности и пошлин, долгов и налогов, которые до сих пор заменяли обычай и память, он дал священнику Бонифацию. С указанием завести во вновь присоединенных графствах те же порядки, что Шеф устанавливал в Норфолке. Это требовало времени и умения, но результаты уже сказывались.

А третью задачу Шеф мог доверить только самому себе: нужно было построить флот. Не вызывал сомнений печальный факт, что все битвы предыдущих двух лет происходили на английской земле, и за них было заплачено жизнями англичан. Способ усилить оборону, о котором думал Шеф, заключался в том, чтобы остановить врагов, и особенно викингов, не принадлежавших к Пути, там, где они царили безраздельно — в море. Опираясь на общую казну и налоговые прибыли Восточной Англии и Восточной Мерсии в придачу, Шеф немедленно приступил к постройке флота.

Ему остро не хватало опыта и помощи. Викинги Пути, среди которых было много искусных корабелов, за соответствующую мзду охотно делились своими знаниями и умениями. Торвин и его собрат, жрец Пути, заинтересовались до крайности и с головой погрузились в работу, как будто в жизни своей ни о чем другом и не мечтали — что в общем-то было верно. Они никогда не отступали от своего правила всеми способами стремиться к новому знанию, поддерживая себя и свою религию только за счет своего владения ремеслом. Кузнецы, плотники и возницы со всей восточной Англии стекались к месту, которое Шеф избрал для своей верфи на северном берегу Темзы. Новый военный порт располагался на его земле, через реку от владений короля Альфреда, чуть ниже по течению от лондонского торгового порта, в небольшой деревеньке Крикмаут, и предназначался для защиты — или для угрозы — на стратегических направлениях и к Проливу, и к Северному морю.

Некого было поставить во главе этих людей. А надо было удержать искусных и опытных работников в подчинении плану, который был разработан Шефом, но противоречил всему их жизненному опыту. Сначала Шеф попросил возглавлять верфь Торвина, но тот отказался, пояснив, что в любой момент может уехать, если потребуют дела его веры. Тогда он вспомнил про Удда, бывшего раба, который почти без посторонней помощи сконструировал арбалет и изготовил опасную катапульту с крутильным механизмом. Что, по мнению некоторых, и оказалось причиной поражения Ивара Рагнарссона, завоевателя Севера, а через несколько недель — Карла Лысого, короля франков, в том сражении, которое стали называть Битвой 866 года при Гастингсе.

Но Удд не справился и вскоре был смещен. Выяснилось, что, будучи предоставлен самому себе, этот маленький человечек способен интересоваться только тем, что сделано из металла. А подавать команды у него получалось даже хуже, чем у раздувающего мехи мальчонки, все из-за природной скромности. Удд был переведен на гораздо более подходящую для него работу — узнавать все, что только можно узнать, о различных сталях.

Неразбериха росла, и Шеф вынужден был задуматься, кто же ему действительно нужен: человек, знакомый с морем и кораблями, умеющий руководить другими, но не настолько независимый, чтобы изменять приказания Шефа, и не настолько консервативный, чтобы ухитриться не понять их. Таких людей Шеф почти не знал. Единственно возможной кандидатурой оказался магистрат рыбаков из Бридлингтона, Ордлаф, захвативший два года тому назад Рагнара Волосатую Штанину, за что Англия подверглась возмездию Рагнарссонов. Сейчас он подошел приветствовать Шефа. Шеф переждал, пока Ордлаф преклонит колена и поднимется. Прежние его попытки обойтись без официального ритуала приветствия пресекались недоумевающими и обиженными взглядами английских танов.

— Я кой-кого привел посмотреть на работы, Ордлаф. Это мой друг и бывший капитан, Вига-Бранд. Он из Галогаланда, далеко, далеко на севере, и он плавал побольше многих. Я хочу услышать, что он думает о наших новых кораблях.

Ордлаф ухмыльнулся:

— Он увидит достаточно, господин, чтобы глаза на лоб полезли, сколько бы он там ни ходил под парусом. Таких штук раньше никто не видел.

— Верно — вот прямо здесь одна из штук, которых я никогда не видел раньше, — сказал Бранд. Он указал на яму в нескольких ярдах от себя. Внутри нее человек тянул на себя рукоятку шестифутовой пилы. За другую рукоятку пилу держал человек, стоявший наверху на огромном бревне. Отпиливаемые от бревна доски тут же подхватывали другие рабочие. — Как они это делают? Я раньше видел только, как доски вытесывают скобелем.

— И я тоже, пока не оказался здесь, — ответил Ордлаф. — Секрет заключается в двух вещах. Особые зубья на пиле, которые сделал мастер Удд. И в том, чтобы научить этих остолопов, — в этот момент остолопы ухмыльнулись, — не толкать пилу, а просто по очереди тянуть ее на себя. Сберегает уйму материала и сил, — закончил он нормальным голосом. Доска отделилась от бревна и была подхвачена подручными, а пильщики поменялись местами, при этом тот, что внизу, стряхивал с волос опилки. Пока они переходили, Шеф заметил на шее у одного из них амулет в виде молота Тора, который носило большинство рабочих, а у другого — едва видный христианский крест.

— Но это еще цветочки, — говорил Ордлаф Бранду. — То, чем король действительно хочет похвастаться, это его краса и гордость, десять кораблей, построенных по его замыслу. И один из них, господин, мы уже готовы показать тебе, мы его закончили, пока ты был в Уинчестере. Ты увидишь его вон там.

Он провел их через ворота в высоком частоколе к полукругу пирсов, выдающихся в тихую речную заводь. Их взгляду открылись десять кораблей, на которых трудились люди, но ближний, по-видимому, был уже закончен.

— Вот, господин Бранд. Видел ты что-нибудь подобное по эту сторону от Галогаланда?

Бранд задумчиво разглядывал огромный корпус. Медленно он покачал головой.

— Это самый большой корабль, который я когда-либо видел. Говорят, самый большой корабль в мире — флагман Змеиного Глаза, "Франи Ормр", "Сияющий Червь", на котором пятьдесят гребцов. Этот не меньше. И все остальные такие же большие.

Сомнение затуманило его взгляд.

— Из чего сделан киль? Вы что, взяли два ствола и соединили их? Если так, это может сгодиться на реке или вблизи берега при хорошей погоде, но на глубокой воде в дальнем переходе...

— Все из цельных стволов, — перебил его Ордлаф. — Ты, должно быть, забыл, господин, если позволишь возразить тебе, что это у вас там на Севере приходится работать с тем лесом, который вы можете достать. И хотя, как я вижу, люди там вырастают достаточно большими, этого нельзя сказать о деревьях. Но здесь у нас есть английский дуб. А про него я могу сказать только, что не встречал стволов лучше или длиннее.

Бранд снова принялся разглядывать корабли и качать головой.

— Ладно, ладно. Но какого дьявола вы сотворили с мачтой? Вы... вы ее сделали не в том месте. И она торчит вперед как... как член у восемнадцатилетнего! Как она будет двигать корабль такого размера? — В его голосе звучало искреннее огорчение.

И Шеф и Ордлаф оба широко улыбнулись. На этот раз слово взял Шеф:

— Бранд, вся суть этих кораблей в том, что у них только одно назначение. Не пересекать океан, не перевозить бойцов с копьями и мечами, не доставлять грузы. Это корабли для сражений. Для сражений с другими кораблями. Но не для того, чтобы подойти борт к борту и биться командой на команду. И даже не для древнеримского тарана, о котором рассказывал отец Бонифаций. Нет. Они — для того, чтобы утопить другой корабль вместе с командой, и сделать это на расстоянии. И для этого мы знаем только один способ. Помнишь метательные машины, которые я стал делать той зимой в Кроуленде? Что ты о них думаешь?

Бранд пожал плечами:

— Хороши против пехоты. Не хотел бы, чтобы один из этих камней попал в мое судно. Но как вы знаете, для попадания нужно точно определить дистанцию. Когда два корабля, оба в движении...

— Согласен, не попасть. А что насчет дротикометов, которые мы использовали против копейщиков короля Карла?

— Могут убивать людей по одному. Корабль потопить не смогут. Дротик сам заткнет дыру, которую сделает.

— Остается последнее оружие, то, что дьякон Эркенберт изготовил для Ивара. С его помощью Гутмунд пробил частокол вокруг лагеря под Гастингсом. Римляне называли его "онагр" — дикий осел. Мы зовем его "мул".

Моряки по сигналу стащили просмоленную рогожу с приземистой прямоугольной конструкции, установленной точно в центре беспалубного корпуса.

— А как насчет попадания из такой штуки?

Бранд задумчиво покачал головой. Он лишь однажды видел "онагр" в действии, и то на расстоянии, но запомнил, как телеги разлетались на куски и целые упряжки волов размазывало по земле.

— Этого никакой корабль не выдержит. Один удар — и весь каркас рассыплется на части. Но вы зовете его "мулом", потому что...

— Он взбрыкивает из-за отдачи. Посмотри, что мы сейчас делаем.

Все поднялись по сходням, чтобы взглянуть на новое оружие вблизи.

— Смотри, — объяснил Шеф. — Он весит тонну с четвертью. Так нужно. Видишь, как он устроен? Крепкий трос идет к вороту на нижней станине, там две рукоятки. Двое наматывают трос и слева и справа одновременно. Тросом ты опрокидываешь этот шатун, — Шеф похлопал рукой по вертикально стоящему пятифутовому бревну, с конца которого свисала широкая кожаная петля. — Шатун ложится вниз и назад, и ты его крепишь железным зажимом, а сам взводишь пружину. Потом освобождаешь зажим. Шатун выпрямляется, махом раскачивая петлю с камнем...

— Шатун бьет по отбойной перекладине. — Ордлаф похлопал по поперечному брусу на массивной раме, прикрытому подушками с песком. — Шатун останавливается, а камень летит вперед. Бросок получается пологий и сильный, что-нибудь на полмили. Но ты уже знаешь, в чем у нас загвоздка. "Мула" приходится делать тяжелым, чтобы выдержал отдачу. Он должен стоять строго по линии киля, поэтому мы крепим его раму прямо над килем. А поскольку он такой тяжелый, мы вынуждены ставить его посередине между носом и кормой.

— Но ведь там должна быть мачта, — возразил Бранд.

— Поэтому нам пришлось передвинуть мачту. Об этом тебе Ордлаф расскажет.

— Понимаешь, господин Бранд, — заговорил Ордлаф, — у меня на родине мы строим лодки, похожие на ваши, с высокими штевнями, обшиваем досками внакрой и все такое. Но они нам нужны для лова рыбы, а не для дальних переходов, поэтому мы их оснащаем по-другому. Мы ставим мачту впереди от середины и еще наклоняем ее вперед. И понимаете, мы по-другому кроим паруса. Не прямоугольные, как ваши, а косые. Бранд фыркнул:

— Знаю. Если вы отпустите рулевое весло, ваше судно развернется по ветру и никогда не станет бортом к волне. Рыбацкий трюк. Достаточно безопасно. Но скорости нет. Особенно со всем этим грузом. Как быстро ходит этот корабль?

Шеф и Ордлаф переглянулись.

— Совсем не быстро, — признался Шеф. — Гудмунд устроил гонки, еще когда "мул" не был установлен, но даже без его веса — Гудмунд на своем корабле описывал круги вокруг нас. Но видишь ли, Бранд, нам же не нужно догонять кого-то! Если мы встретим в открытом море флот и он пойдет на нас, мы его потопим! Если они убегут, берег будет защищен. Если они прорвутся и высадятся, мы развернемся и потопим их, где бы они ни оказались. Это не грузовое судно, Бранд. Это боевой корабль.

— Линейный корабль, — согласно кивнул Ордлаф.

— А сможешь ты его развернуть? — спросил Бранд. — Я имею в виду "мула". Можешь ты прицелиться в другую сторону? Твои дротикометы можно было разворачивать.

— Над этим мы работаем, — ответил Шеф. — Мы пробовали ставить всю махину на тележное колесо, колесо насадить на ось, а другой конец оси пустить в гнездо, просверленное в киле. Но слишком тяжело было поворачивать, и от отдачи ось все время ломалась. Удд придумал крепить "мула" на стальном шаре, но...

Нет. Мы можем стрелять только прямо по курсу. Зато мы придумали ставить с другой стороны второй шатун, второй ворот с тросом и прочее. Отбойная перекладина конечно, только одна. Мы теперь запросто можем стрелять и вперед и назад.

Бранд снова покачал головой. Пока они стояли, он чувствовал, как корабль слегка покачивается под ногами, это в тихой-то речной заводи, а что же тогда будет в открытом море? Вес "мула" в тонну с четвертью, размещенного довольно высоко, чтобы стрелять поверх планширя. Тяга паруса прилагается далеко от центра. Рея длинная, так что парус можно сделать очень широким, отметил он. Но замысловато управлять им. Он не сомневался, что рыбак свое дело знает. И не возникало вопросов, что может натворить удар одного из таких камней. Вспомнив о хрупких каркасах тех судов, на которых он когда-либо плавал, к которым доски даже не были прибиты, а просто привязаны жилами, Бранд представил себе, как вся конструкция разлетится на куски, вывалив команду побарахтаться в воде. И все пятьдесят ратоборцев Сигурда Змеиного Глаза ничего не смогут с этим сделать.

— Как вы хотите его назвать? — неожиданно спросил он. — Для удачи.

Рукой он машинально коснулся висящего на груди молоточка. Ордлаф повторил его жест, выудив из-под рубахи свою пектораль — серебряную лодку Ньерда.

— У нас десять линейных кораблей, — сказал Шеф. — Я хотел назвать их по именам богов Пути — "Тор", "Фрейр", "Риг" и так далее, но Торвин не позволил. Он сказал, что мы накличем беду, если нам придется говорить "Хеймдалл на мели" или "Тор застрял на песчаной банке". И мы передумали. Мы решили, что назовем каждый корабль по имени одного из графств моего королевства и постараемся набирать на него команду из этого графства. Так что вот это — "Норфолк", там —

"Суффолк", "Остров Эли", "Букингем" и все остальные. Что ты об этом думаешь?

Бранд колебался. Как и все моряки, он суеверно почитал удачу и не хотел неосторожным словом накликать недоброе на замыслы своего друга.

— Думаю, что ты опять придумал что-то новенькое, и, может быть, твои "Графства" строем пройдутся по морям. И уж точно я не хотел бы столкнуться с одним из них в бою, а ведь меня не назовешь самым робким из норманнов. Может быть, в будущем править морями станет король Англии, а не король Севера. Скажи мне, — продолжал он, — куда ты хочешь пойти в первый рейс?

— Через Пролив к немецкому берегу, — отвечал Шеф. — Вдоль береговой линии за Фризские острова—ив датские воды. Это главный пиратский маршрут. Мы будем топить всех встреченных пиратов. С этих пор каждый, кто захочет напасть на нас, должен будет долго идти из Дании открытым морем. Но в конце концов мы разрушим их базы, достанем их в их собственных гаванях.

— Фризские острова, — пробормотал Бранд, — устья Рейна, Эмса, Эльбы и Эйдера. Что ж, я скажу вам одну вещь, юноша. Все это лоцманские воды. Ты понимаешь, о чем я? Вам понадобится лоцман, который знает проливы и приметы на берегах и в случае надобности сможет провести корабль по слуху или на запах.

Ордлаф заупрямился:

— Да мне всю жизнь хватало лота, впередсмотрящих и лага. И не похоже, что удача мне изменила с тех пор, как я бросил своих хозяев-монахов и нашел себе богов Пути.

Бранд фыркнул:

— Я ничего не имею против богов Пути. И снова они с Ордлафом одновременно коснулись своих амулетов, и на этот раз Шеф застенчивым жестом тоже полез за своим необычным амулетом в виде лесенки, знаком его патрона Рига.

— Нет, боги могут быть хороши. Но лот, впередсмотрящие и лаг — за Бременем вам понадобится нечто большее. Это говорю вам я, Бранд, ратоборец из Галогаланда.

Работающие столпились их послушать. Те, кто впервые видел короля, подталкивали друг друга, показывая на незнакомый амулет Рига.

x x x

Солнце, проникая через высокие окна библиотеки кафедрального собора в Кельне, освещало открытые страницы манускриптов, разложенных на массивном аналое. Дьякон Эркенберт, из-за малого роста едва дотягивающийся до его верхнего края, застыл в задумчивости. Библиотекарь, зная, что архиепископ благоволит к Эркенберту и поощряет его штудии, позволил дьякону работать самостоятельно — даже с огромной драгоценной Библией, на которую пошли шкуры восьмидесяти телят.

Эркенберт сравнивал тексты. Могла ли фантастическая история, недавно рассказанная им архиепископом Римбертом, оказаться правдой? Тогда, на встрече, в нее поверили все, и архиепископы и их советники. Но ведь она льстила их гордости, льстила патриотическим чувствам народа, и притом народа, постоянно отвергаемого и недооцениваемого могучим Римом. Эркенберт не разделял этих чувств — или пока не разделял. Англичане, помня историю своего обращения благословенным Папой Григорием, долгое время гордились своей верностью Риму. И чем Рим отблагодарил их? Если рассказанное Римбертом — правда, то, возможно, пришло время для верности... кому-то другому. Итак, тексты. Главным среди них был тот, который

Эркенберт хорошо знал, мог бы цитировать посреди ночи. Тем не менее не грех взглянуть снова. Четыре евангельских рассказа о распятии Христа слегка отличались друг от друга — лишнее доказательство их подлинности, ибо кто же не знает, что четыре свидетеля события всегда запомнят каждый свое? Но Иоанн — Иоанн сказал больше других. Переворачивая огромные жесткие страницы, Эркенберт нашел нужное место и стал перечитывать его, негромко проговаривая латинские слова и мысленно переводя их на родной английский.

"...sed anus militum lancea latus eius aperitif. Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра".

Копьем, подумал Эркенберт. Римским солдатским копьем.

Эркенберт лучше многих знал, как выглядит оружие римских воинов. В доме близ великого Йоркского собора, где он жил когда-то, еще немало сохранилось от казарм Шестого легиона Eboracum. Легион ушел из Йорка и из Британии четыреста лет назад, отозванный для участия в гражданской войне в метрополии, но большая часть его арсеналов осталась, и много нерастащенного и несгинувшего оружия все еще лежало в подземельях. Не знающие износу бронзовые детали катапульты, которую Эркенберт собрал для язычника Ивара, были подлинной старинной работы, такой же доброй, как и те времена. Железо ржавеет, но все-таки Эркенберт видел сверкающую и вычищенную, как на парад, полную амуницию римского легионера: шлем, панцирь, короткий меч, наголенники, щит и, конечно, римское копье с железным древком — пилум, называемый также lancea.

Да, подумал Эркенберт, это могло быть так. И нет сомнений, что Святое Копье, копье, которое пронзило грудную клетку Сына Господня, могло сохраниться в своей материальности. Ведь я сам видел и держал в руках оружие, которому, видимо, не меньше лет.

Но кому могло прийти в голову сохранить такую вещь? Это должен был быть кто-то, кто понял значение этого оружия в тот самый миг, когда его использовали. Иначе копье вернулось бы в казармы и смешалось с тысячами себе подобных. Кто мог сохранить это оружие? Нет, подумал Эркенберт, судя по всему, что говорил архиепископ, это не был набожный Иосиф из Аримафеи, которого евангелист Иоанн упоминает четырьмя стихами ниже.

Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог выпросить у Пилата разрешение похоронить тело, мог сохранить чашу, которую Иисус благословил для учеников на Тайной Вечере — хотя Иоанн о том не упоминает. Но он не мог бы завладеть казенным боевым оружием римлян.

А вот центурион... Эркенберт задумчиво листал страницы Библии, переходя от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в трех из них, и во всех трех сказал почти одно и то же: у Луки — "истинно Человек Этот был праведник", у Марка— "истинно Человек Сей был Сын Божий", у Матфея — "воистину Он был Сын Божий". А в четвертом Евангелии, от Иоанна, не мог ли автор упомянуть центуриона, как "одного из воинов"? Если центурион, выполняя свои обязанности, пронзил грудь Иисуса, а затем увидел чудо или ощутил его присутствие — что было бы для него естественней, чем хранить и беречь свое—копье?

А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт повернулся к другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, по-видимому, сборнику писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в разное время разными людьми, к книге, которую большинство библиотекарей давно отправили бы отскоблить для повторного использования. Эркенберт занялся письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично. Письмо римского времени, написанное на латыни — на плохой латыни, с интересом отметил Эркенберт, на латыни человека, знающего только команды и незнакомого с откровениями грамматики, — в заголовке извещало, что послано каким-то Гаем Кассием Лонгинусом, центурионом Тридцатого легиона Victrix. Оно с благоговением живописало распятие бунтовщика в Иерусалиме и было адресовано центурионом домой для — Эркенберт не смог разобрать имени, но определенно что-то германское, не то Бинген, не то Зобинген.

Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо явно переписывалось несколько раз, но за столько-то веков и не могло быть иначе. Если бы переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал бы он делать такую убогую копию, таким жутким почерком? Что касается самой истории, Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа Нашего тридцать третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли. Или из Англии, если угодно. Разве сам великий Константин, сделавший христианство официальной религией империи, не был объявлен императором в родном для Эркенберта Йоркском соборе?

Главным текстом был третий, современный, написанный, как Эркенберт определил по стилю, не ранее чем лет тридцать назад. Это было описание жизни и смерти императора Карла Великого, чьи выродившиеся потомки — по мнению архиепископа Гюнтера — ныне бездарно правили Западом. Многое было уже известно Эркенберту: войны императора, его покровительство учености. Как ни на минуту не забывал Эркенберт, Карл призвал Алкуина, тоже жителя Йорка, тоже скромного английского дьякона, управлять судьбами и просвещением всей Европы. Алкуин был человек большой учености, это так. Но учености книжной, а не практической. И он не был "арифметикусом", как Эркенберт. Нигде не сказано, что арифметикус не может быть так же велик, как поэт.

Но в этих хрониках Карла Великого было нечто, о чем Эркенберт действительно никогда не слышал раньше пока Римберт не подсказал ему. Не о том, как император умер, что было общеизвестно, но о предвестивших смерть знамениях. Эркенберт переложил книгу под яркий солнечный свет и углубился в чтение.

Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов, в полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa, подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы — это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла публично стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И когда она упала, утверждала хроника, конь императора заблажил и сбросил его. Он сбросил его так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье, которое Карл держал в левой руке, вырвалось и упало за много ярдов. В это самое время в императорской часовне в Аахене слово "Принцепс" или "Принц" навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою честь. Карл умер через несколько недель, сообщалось в книге, и до самого конца настаивал, что все эти знамения вовсе не означают, будто бы Бог отвернулся от него. И все же самым грозным из них было падение копья, каковое император перед этим всегда носил с собой — ведь это копье, утверждал хронист, было не что иное, как beata lancea. Святое Копье германского центуриона Лонгинуса; в юности император Карл забрал его из тайника в Кельне и никогда с ним не расставался во всех своих многочисленных походах и войнах.

Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы мира. Но ни один мудрец не знал, где оно теперь, потому что графы Карла Великого после его смерти разыграли копье в кости, и никому уже не открыли, кто тогда выиграл.

А если верить Римберту, никто не знает и до сих пор, подумал Эркенберт, отрываясь от книги. По сведениям архиепископа. Святое Копье было увезено графом Регинбальдом в Гамбург и хранилось там, как реликвия, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но с тех пор, как северные язычники двадцать лет назад разграбили Гамбург, оно исчезло. Украденное каким-нибудь варварским царьком или ярлом. Может быть, уничтоженное.

Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять ее. А если оно украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.

Значит ли это, что какой-нибудь вождишка этих святотатцев станет повелителем Европы, новым Карлом Великим? Вспомнив Рагнара Волосатую Штанину, которого он сам отправил в змеиную яму, и его сыновей, Убби, Хальвдана, Ивара и, самое худшее, Змеиного Глаза, Эркенберт ощутимо съежился от страха.

Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее необходимо оттуда вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт. Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова объединить христианский мир. Но где гарантии, что вся эта история о копье, распятии и германском центурионе не может оказаться просто вымыслом? Побасенкой?

Оставив книги, Эркенберт подошел к окну и засмотрелся на мирный весенний пейзаж. Он пришел в библиотеку, чтобы проверить документы, и он их проверил. Они выглядели достоверно. В рассказанных историях концы с концами сходились. Более того, он понял, что это правильные истории. Ему хотелось поверить в них. И он знал, почему хочет этого.

"Вся моя жизнь, — думал Эркенберт, — отдана в руки бездарей". Неумехи архиепископы вроде Вульфира, неумехи монархи вроде Эллы или придурка Осберта перед тем, тупые таны, полуграмотные попы, получившие свои места только благодаря какому-нибудь родству с великими. Англия была страной, где все его начинания каждый раз оказывались построенными на песке.

Но все было по-другому в этой стране германских князей-архиепископов. Здесь поддерживался порядок. Советчиков подбирали за их ум и образованность. Практические вопросы решались безотлагательно, и те, кто разбирался в них, всячески приветствовались. И природные запасы здесь были гораздо богаче. Эркенберт знал, что удостоился величайшего внимания Гюнтера просто потому, что распознал в деньгах архиепископа серебро высокой пробы и спросил, где оно добывается. В новых шахтах, ответили ему, в горах Гарца. Ну, а человек, умеющий очищать серебро и отделять от него примесь свинца, здесь всегда в цене.

"Да, — подумал Эркенберт. — Мне нравятся эти люди. Я хочу, чтобы они приняли меня как своего". Но примут ли? Эркенберт уже ощутил их отчаянную гордость своим происхождением и языком и знал, что он — чужой. Он был невысоким, да еще и темноволосым, а они ценили рослость и светлые волосы, считая их своим отличительным признаком. Может ли быть так, что его судьба — здесь? Эркенберту нужен был знак.

Лучи послеполуденного солнца неумолимо ползли ho аналою и полкам с книгами. Отвернувшись от окна, Эркенберт увидел их сияние на открытой странице. Поблескивал золотом обильно украшенный инициал, выполненный в виде фантастического рисунка переплетенных змеиных тел, сверкающих серебром и рубинами.

Это английская работа, подумал Эркенберт. Он заново осмотрел гигантскую Библию, которую прежде листал, интересуясь только текстом, а не ее оформлением или происхождением. Определенно английская работа, и притом из Нортумбрии. Может быть, и не из Йорка, а из Вермута или scriptorium великого Беды из Джарроу тех времен, когда еще не пришли викинги. Как эта Библия попала сюда?

Как сюда пришло христианство? Для Карла Великого Гамбург и Бремен были языческими городами. Веру принесли сюда английские миссионеры, люди одной с ним крови, благословенные Уиллиброрд, Уинфрит и Уиллебальд, ниспровергатель идолов. "Мои соотечественники передали им великий дар, — сказал себе Эркенберт в приступе гордости. — Христианское учение и знания, как ему следовать. Если кто-нибудь попрекнет меня моим происхождением, я напомню об этом".

Эркенберт аккуратно вернул драгоценные книги на полки и вышел. Арно, советник архиепископа, сидел на скамье во дворике. При появлении маленького дьякона он поднялся.

— Ну как, брат? Ты удовлетворен?

Эркенберт улыбнулся в приливе уверенности и энтузиазма:

— Полностью удовлетворен, брат Арно. Можешь считать, что преподобный Римберт обратил в свою веру первого иностранца. Благословен тот день, когда он рассказал мне об этой величайшей из реликвий.

Арно улыбнулся, возникшее было напряжение спало. Он уважал маленького англичанина за ученость и проницательность. И в конце концов — разве англичане не разновидность тех же самых саксов?

— Ну что ж, брат. Не заняться ли нам богоугодным делом? Поисками Святого Копья?

— Да, — с чувством откликнулся Эркенберт. — А потом делом, ради которого Копье было послано — поисками подлинного короля, нового римского императора на Западе.

x x x

Шеф валялся на спине, по временам проваливаясь в полудрему. Флот должен был отправиться в плавание следующим утром, и судя по всему, что Бранд рассказывал о трудностях морской жизни, спать следовало при каждой возможности. Но вечер выдался трудным. Шеф обязан был принять всех своих капитанов, десять английских шкиперов, которых с трудом подобрал, чтобы командовать минетными кораблями, и сорок с лишним викингов Пути, которые вели его обычные суда. Пришлось произнести много тостов и не забыть при этом никого из них.

Потом, когда он от них отделался и надеялся доверительно потолковать с Брандом, оказалось, что его выздоравливающий друг пребывал в дурном настроении. Он отказался идти с Щефом на "Норфолке", предпочитая свой собственный корабль и команду. Он утверждал, что не будет удачи, раз так много людей во флотилии не знают haf, — слов запретов, с помощью которых моряки избегают прямо упоминать о всяких сулящих беду вещах вроде женщин, кошек или священников. Обнаружив, что покинут даже Торвином, который собирался плыть на "Норфолке", Бранд снова пустился пересказывать мрачные легенды своей родины, в основном о невиданных морских тварях, о русалках и марбендиллах, о людях, которые разгневали эльфов из шхер и были превращены в китов, а под конец — легенду о нечестивце и безбожнике, чья лодка исчезла в морской пучине, схваченная длинной рукой, покрытой серыми волосами. На этом Шеф прервал беседу. Сейчас он лежал, со страхом ожидая, что ему привидится во сне.

x x x

Когда пришел сон. Шеф сразу понял, где он очутился. Он попал в Асгард, обитель богов, и стоял он как раз перед самым большим зданием Асгарда, Валкаллой, домом Один а для героев. В отдалении, хотя все еще в пределах Асгарда, виднелась обширная равнина, на которой разыгрывалась какая-то хаотическая битва: бой без линии фронта, в котором каждый бился против всех, сраженные то и дело падали, обливаясь кровью.

День шел, а люди падали и больше не вставали. Бой распался на ряд поединков. Побежденный умирал, победитель находил себе нового противника. Под конец остался один-единственный человек, жестоко израненный и опирающийся на огромный окровавленный топор. Шеф услышал неясные отдаленные выклики "Хермот!", "Хермот!"

Мертвые стали подниматься, их отсеченные руки и ноги прирастали вновь, зияющие раны затягивались. Помогая друг другу подняться, убивавшие друг друга воины со смехом вспоминали, как это происходило. Постепенно они выстроились в ряды и маршем направились к огромному зданию, шеренгами по двенадцать и длиной колонной в тысячи бойцов. Во главе шел воин с огромным топором. Они обогнули здание в нескольких футах от незамеченного Шефа, свернули влево и, не смешав рядов и не сбавляя шага, направились в здание через двухстворчатую дверь, ныне широко распахнутую. Дверь захлопнулась. Свет даже в Асгарде начал меркнуть. Изнутри послышался шум пирующих.

Тут к дверям проковылял человек в грубой одежде. Глядя на него. Шеф понял, что только в Асгарде такое создание могло бы жить. Его туловище было разорвано надвое, и верхняя половина раскачивалась без всякой связи с ногами. Ребра были широко распластаны наружу, талия расплющена, словно растоптанная каким-то массивным животным. Из-под одежды торчали развороченные внутренности.

Он дошел до ворот Вальгаллы и уставился на них. Изнутри раздался голос, один из тех могучих голосов, которые Шеф слышал раньше: недовольный и циничный голос его собственного патрона — или отца — бога Рига, покровителя ловкачей и обманщиков. Нет, голос холодный и скрежещущий. Это хозяин дома, подумал Шеф. Это сам могучий Один.

— Кто прислал тебя, человечишка? — произнес голос. Шеф не Мог услышать глухой ответ, но владелец голоса услышал его.

— А, — произнес голос, — узнаю его работу. Среди моих героев для него найдется местечко. Когда придет время.

Распластанный человек заговорил снова и снова беззвучно.

— Ты?— сказал могучий голос. — Для тебе подобных здесь нет места. Кто ты такой, чтобы встать в рядах против отродья Фенриса, когда мне понадобятся воины? Убирайся. Иди на кухню. Может быть, моему управляющему Тьялфи нужен еще один блюдолиз.

Распластанный человек повернулся и похромал прочь вокруг здания, в направлении, противоположном тому, откуда пришло войско. На его лице Шеф заметил выражение такого беспросветного отчаяния, какое надеялся никогда больше не увидеть.

x x x

Это человек, которому даже смерть не принесла умиротворения, подумал Шеф. Даже боги допускают такое зло? Что заставляет их быть настолько жестокими?

ГЛАВА 5

Со своего наблюдательного пункта на корме переднего корабля Шеф посмотрел назад вдоль кильватерной линии. "Бедфордшир", четвертый корабль каравана, снова выбился из строя, что беспрестанно делал с тех пор, как они способом проб и ошибок пришли к нынешнему строгому походному построению. Все десять английских линейных кораблей, как упрямо называл их Ордлаф, шли курсом строго на восток, и юго-западный ветер дул сзади и сбоку — удобней не придумаешь, гораздо лучше, чем было в плавании у немецких берегов близ устья Рейна, когда ветер дул точно сзади. И все равно "Бедфордшир" постепенно отваливал в сторону открытого моря.

Нет смысла кричать на идущий сзади корабль, чтобы по эстафете передали приказ капитану "Бедфордшира". Тот прекрасно знал, как важно держаться в строю, на ночных стоянках ему об этом многократно кричали все остальные шкиперы. В конструкции его корабля была какая-то ошибка. По той или иной причине у него получался очень сильный "подветренный снос", который всегда проклинал Ордлаф. Этим нужно заняться, когда они вернутся в док. А пока "Бедфордшир" сделает то, что всегда — выйдет из строя ярдов на сто, а затем переложит парус и вернется на свое место. В то время как остальные шли более или менее прямо, "Бедфордшир" описывал пологие вытянутые зигзаги, подобные узору на литом мече.

Большого вреда в том нет, по крайней мере сейчас, заключил Шеф. Хотя он помнил об одной вещи, которую понял несколько дней назад, когда он и остальные новички наконец перестали травить через борт. Причина, по которой викинги правили морями и могли появляться в любом месте западного мира, несмотря на все предосторожности и противодействие христианских королей, была проста,— они очень хорошо умели делать одно неожиданно трудное дело: ходить под парусом.

Матросы и шкиперы, которых Шеф набрал в английских портах, были по-своему неплохими моряками, но по-своему, а не так, как викинги. Почти сплошь рыбаки, что они умели — так это вернуться домой живыми. Если их детишки сидели с пустыми животами, они, как и Ордлаф, шли в море почти при любой погоде. Но им не нужно было добираться никуда дальше соседней банки или косы, и уж совсем не требовалось появляться где-то быстро и внезапно. Что касается сухопутных членов команды, обслуживающих арбалеты и "мулы", морской быт для них оказался тяжким испытанием. Не меньше шести из них, пытаясь справить нужду, уже свалились за борт, хотя в спокойных прибрежных водах их, конечно, выловили. Главная причина, по которой Шеф требовал ночью останавливаться на стоянку, а не продолжать движение, — он страшился последствий попытки приготовить пищу на ходу.

От "Бедфордшира" с его проблемами Шеф повернулся к унылому песчаному берегу, скользящему с правой стороны — "по штирборту", как говорили моряки — со стороны, где было установлено длинное рулевое весло.

Шеф развернул большой свиток пергамента, на который пытался наносить карту незнакомых территорий. Многое ему рассказывали встреченные обитатели прибрежных островов — это были, разумеется, жители Фризских островов, которые ощущали свою близость одновременно и к англичанам из-за родственного происхождения, и к людям Пути, чью религию и обряд основал сто пятьдесят лет назад их собственный ярл Рад-бод. Но самое главное, на Фризских островах жили беднейшие из бедных. На их изолированных от берега песчаных косах, иногда миль до двадцати в длину, но никогда не шире одной мили, при набеге викингов ни хижина, ни стадо овец не могли просуществовать дольше десяти минут. Островитяне жили самым малым и то готовы были бросить в любой момент.

Это не значит, что они не мечтали о мести. Как только по островам разнеслась весть, что этот странный

флот — английский и идет он войной на викингов, каждый вечер на огонек стали появляться люди, готовые поделиться сведениями за кружку пива или за серебряную монетку новой чеканки.

С их слов картина была ясна. За Ийссельмеером начиналась гряда островов, которые, как и прилегающий берег, тянулись на восток и чуть-чуть к северу. На дальнейшем пути названия островов становились более понятными. Тремя днями раньше они прошли Тексел, Влиланд и Терсхеллинг — Шеф не представлял, что могли означать эти слова. Но потом объявился Схирмонниког, а за ним шел ряд сходных названий — Лангеог, Спикерог и Норденей. Их понять было легко, потому что oog в гортанном фризском языке означало "ей", остров, a koog походило на знакомое норфолкское "кей", отмель.

Все эти острова были просто песчаными банками, наносами от столетиями стекавших в море речных вод, постоянно грозивших занести все илом. Впервые цепь разрывалась в устье реки Эмс. Дальше шло сдвоенное устье Яде и Везера, где-то внутри скрывавшее укрепленный епископальный город Бремен. Впереди, за Вангерогом, последним в длинной цепи Фризских островов, скользивших сейчас справа по борту, в море впадала могучая Эльба, в устье которой располагались порт и цитадель Гамбурга с его властителем — архиепископом. Гамбург, разграбленный викингами пару десятилетий назад, — как рассказывал принимавший в том участие Бранд, — был уже отстроен заново, самое острие христианского меча, нацеленного на Данию и дальше на Скандинавию.

Еще будет время зайти в Гамбург и Бремен. Но не сейчас. Сейчас Шеф намеревался прорваться через устье Эльбы к тому месту, где берег заворачивал на север в сторону Северо-Фризских островов и полуострова Ютландии, южной части Дании. В сторону равнин, с которых — как утверждал кое-кто из его моряков — англичане в свое время, столетия назад, отправились грабить Британию и бить римлян. Шеф ощутил легкое волнение. Кто знает, вдруг там все еще остались англичане, которых можно было бы поднять на борьбу против несомненно угнетающих их датчан? Но будет достаточно, если он хотя бы доберется до тех мест — и вернется назад, испытав свои корабли и прибавив своим морякам уверенности и опыта.

Что нам действительно нужно, размышлял Шеф, разглядывая пометы на карте, так это сведения о том, что лежит внутри цепи островов, между островами и побережьем. Если бы флот мог идти там, мы не боялись бы ветра и непогоды и нехватки пресной воды, прогуливаясь себе как дома по фарватеру Уза и Стаура. Скрывались бы в засаде, чтобы наброситься на флот викингов.

Но Ордлаф наотрез отказался вести флот вдоль берега, и Бранд поддержал его. Лоцманские воды, повторял он. Не суйся в них без человека, который здесь родился и вырос и которому можно доверять. Косы, мели, течения, приливы. Посадить судно на песчаную банку или скалу так же легко, как на мысе Фламборо. Даже легче, добавил Ордлаф. Мыс Фламборо, по крайней мере, виден.

Шеф не переставал удивляться, насколько велико презрение викингов к английскому морскому искусству. За время похода оно только нарастало, насмешки викингов становились все резче, и Шефу уже пришлось удерживать команду "Норфолка" — они рвались зарядить "мула" и отправить несколько самых смешливых на дно. С тех пор они шли своим нынешним походным строем: десять кораблей тащились вдоль берега, прилагая все усилия, чтобы поддерживать приличную скорость, в то время как сорок вспомогательных судов — все ведомые викингами, все построенные на берегах Каттегата или норвежских фьордов, но все имеющие на парусах вышитые молот и крест королевств Пути — высокомерно летели по волнам далеко впереди и значительно мористей. При этом никогда не скрываясь из виду. На горизонте всегда маячил парус, пристально наблюдающий за неуклюжими потугами англичан и не менее пристально следящий за остальными кораблями Бранда, скрытыми где-то за горизонтом.

Посмеяться они умеют, думал Шеф. И умеют ходить под парусом, надо признать. Но сейчас у нас нечто вроде захвата Йорка, новый вид войны. Моим людям не требуется стать лучшими моряками со времен Ноева ковчега. Им просто нужно быть на море. Если мимо нас захотят пройти Рагнарссоны или другие проклятые пираты Севера, им придется подойти на дальность выстрела. А тогда мы их потопим. Лучший в мире моряк ничего не сможет сделать на разбитом корыте.

Он скатал свой свиток, сунул его в провощенный кожаный чулок и прошел вперед похлопать по надежной раме "мула". Квикка, ныне главный катапультер-капитан флота, ухмыльнулся щербатым ртом при виде этого жеста. В своей доле прошлогодней добычи он получил сорок акров доброй земли и юную невесту, буквально невообразимое богатство для того, кто был рабом у монахов Кроуленда, не имея ничего своего, кроме волынки из рога с пузырем. Однако он бросил все, и даже свой шелковый наряд, ради этого морского похода. Трудно сказать, чего ему не хватало — богатства или чудес.

— Сюда движется парус! — неожиданно закричал впередсмотрящий со своего насеста на рее в пятнадцати футах над головой Шефа. — И сзади я вижу еще несколько! Все идут прямо на нас!

"Норфолк" мгновенно накренился, когда встревоженные моряки бросились к левому борту — бакборту, — чтобы взглянуть своими глазами. Минутное смятение, и боцман с помощниками отогнали их назад. Ордлаф ловко вскарабкался по свисающему с реи канату с узлами, глянул в сторону, куда указывал палец впередсмотрящего. С напряженным выражением лица соскользнул вниз, доложил:

— Это Бранд, господин. Все его корабли мчатся назад так быстро, как только возможно при боковом ветре. Они увидели что-то достаточно серьезное. Они встанут борт о борт с нами, когда, — он показал на небо, — солнце дойдет дотуда.

— Лучше и быть не может, — сказал Шеф. — Ясное утро и долгий день для битвы. Скрыться пиратам некуда. Подай людям обед пораньше, — он сжал свой амулет, серебряную лесенку. — Да пошлет мой отец нам победу. А если Одину нужны герои для Вальгаллы, — добавил он, вспомнив свой сон, — пусть возьмет их на той стороне.

x x x

— Так, и что же нам делать? — спросил Сигурд Змеиный Глаз. Он говорил со своими двумя братьями, стоявшими по бокам от него на носу "Франи Ормр". — Флот впереди, идет прямо на нас, а потом они вдруг разворачиваются и уходят, как будто узнали, что дома их жены стали предлагать себя всем, кто вернулся раньше.

Позади раздался голос шкипера "Ормра", Вестмара:

— Прошу прощения, господин. Здесь Храни, впередсмотрящий, он хочет что-то сказать.

Сигурд повернулся и взглянул на юношу, которого вытолкнули вперед. Парень, как и почти вся команда, пятьдесят отборных ратоборцев Сигурда, был в расцвете сил. Однако нищий, без единой искорки золота, и меч с простой костяной рукояткой. Отобран Вестмаром в команду, вспомнил Сигурд, за свою зоркость. Сигурд не удостоил его разговором, просто поднял одну бровь. Уставившись в знаменитые змеиные глаза, со зрачками, окруженными белками, Храни покраснел и замялся. Потом собрался с духом, сглотнул и начал:

— Господин. Прежде чем они отвернули, я хорошо рассмотрел головной корабль. На носу, как и вы, государь, стоял человек и смотрел на нас, — он снова помялся. — Мне кажется, это был Бранд, Вига-Бранд.

— Ты видел его раньше? — спросил Сигурд.

Юноша кивнул.

— Так, подумай хорошенько. Ты уверен, что это был он?

Храни колебался. Если он ошибся — ведь у Сигурд а была репутация безжалостного мстителя, и на флоте все до последнего человека знали о разъедающем его и его братьев желании. Найти и убить людей, виновных в смерти их безумного брата Ивара — Схъефа-англичанина и Вигу-Бранда, Бранда-убийцу. Если братья будут разочарованы... Ну, а с другой стороны, солгать им или скрыть, что видел, не менее опасно. Храни с минуту раздумывал, что же он на самом деле увидел, когда головной корабль неприятеля поднялся на волне. Нет, сомневаться было не в чем. Виденная им фигура была слишком велика для любого другого человека.

— Да, господин. На носу головного корабля стоял Вига-Бранд.

Сигурд с минуту сверлил его взглядом, затем медленно стянул с руки золотой браслет и протянул парню:

— Хорошие новости, Храни. Возьми это за твой зоркий глаз. Скажи-ка мне еще вот что. Как по-твоему, почему Бранд повернул назад?

Снова сглотнув, парень взвесил на руке браслет, сам не веря своему счастью. Повернул назад? Почему люди поворачивают назад?

— Государь, он, должно быть, узнал "Франи Ормр" и испугался встретиться с нами. Испугался встретиться с вами, — поспешно поправился он.

Сигурд недовольно махнул рукой и повернулся к своим братьям.

— Так, — сказал он. — Вы слышали, что думает идиот. Ну а что думаем мы?

Хальвдан посмотрел на волны, ощутил ветер на щеках вгляделся в едва различимые точки парусов на горизонте.

— Разведка, — рассудил он. — Вернулись за подкреплением Пытаются заманить нас.

— Заманить нас куда? — спросил Убби. — Их было сорок. Мы примерно столько и ожидали, столько наших перешли, — он сплюнул в сторону, — к людям Пути.

— Другие люди Пути могут идти южнее, — предположил Хальвдан. — И натравили их жрецы.

— Мы бы знали, если бы их было больше.

— Значит, если подкрепление там есть, — заключил Змеиный Глаз, — оно должно быть из Англии. Англичане на море. Новое дело. А где мы видим что-то новое...

— Там рядом Сигвардссон, — закончил Убби, ощерив зубы.

— Изготовившийся к чему-то, — продолжал Сигурд. — Что-то он приготовил, иначе не осмелился бы угрожать нам, особенно на море. Смотрите, люди Пути меняют галс, поворачивают к берегу. Ладно, мы принимаем их вызов. Посмотрим, чем они нас удивят. Может быть, мы тоже их удивим

Он повернулся к Вестмару, почтительно стоявшему сзади:

— Вестмар, передай приказ. Всем кораблям приготовиться к бою. Паруса зарифить, поставить весла. Но мачты не снимать Оставить реи на месте.

Вестмар на мгновение закатил глаза. Он побывал в десятках морских сражений во всех морях Англии и Дании, Норвегии, Швеции и Ирландии. Реи и мачты всегда снимали и складывали, чтобы убрать воздушный тормоз, дать кораблю каждый лишний ярд скорости, которую он может развить на веслах. В ближнем бою некому возиться с парусами, и никому не нужны помехи, заслоняющие от глаз стрелу или дротик.

Он спохватился, исполнительно кивнув, развернулся и пролаял приказ своей команде и морякам ближайших кораблей, чтобы передали его на все сто двадцать кораблей, идущих по бокам и сзади. Быстро и умело флот Рагнарссонов приготовился к бою.

x x x

Шеф перегнулся через планширь, когда корабль Бранда, "Морж", подошел к борту в конце широкого разворота, который привел его и всю флотилию людей Пути в боевое построение рядом с десятью линейными кораблями.

— Змеиный Глаз? — закричал Шеф.

— Да. Впереди "Франи Ормр", это точно. Их в три раза больше, чем нас. Придется принимать бой. Если попытаемся убежать, они догонят нас раньше, чем начнет темнеть.

— Мы не для этого пришли, — крикнул Шеф. — План не забыл?

Бранд кивнул и, отступив назад, стянул с шеи длинный красный шарф из шелка. Встав на подветренном борту, он распустил шарф по ветру.

На кораблях позади него тут же убрали зарифленные паруса и стали выдвигаться вперед, расходясь в линию бок о бок. Целый залп приказов Ордлафа, и "Норфолк" стал замедлять свой и без того тихий ход, а другие линкоры тоже начали выстраиваться, становясь не в шеренгу, а в колонну, и так тесно, что над кормой переднего корабля почти нависал нос заднего. Рулевые настороженно следили за маневрами своих неуклюжих посудин.

По сигналу Квикки прислуга катапульт притянула шатуны к палубам, зафиксировала их жирно смазанными болтами и стала взводить крутильные пружины.

— Взведены в обе стороны, — крикнул Квикка, глядя на своего командующего. — Мы можем стрелять и вперед и назад, прости нам, Господи. Я хотел сказать, помоги нам Тор, — он сгреб в руку свой амулет-молот.

Постепенно флот Пути выстроился в задуманный боевой порядок, в виде буквы Т, направленной на врага. Вперед шеренгой выдвинулись сорок кораблей Бранда с убранными парусами и мачтами, неторопливо продвигаясь вперед на веслах, — Шеф слышал, как фыркают гребцы, всем своим весом налегая на весла. Позади их центра в кильватерном строю шли под парусами десять английских линейных кораблей.

Когда построение завершилось. Шеф испытал знакомое чувство облегчения. Он осознал, что во всех боях чувствовал одно и то же. Острая невыносимая тревога перед их началом, когда он думал о тысяче и одном препятствии, способном расстроить его планы — шкиперы не так поняли, матросы нерасторопны, враг нагрянет неожиданно, когда они еще не будут готовы. Затем облегчение, мгновенно сменяющееся отчаянным любопытством. Получится? Все ли он предусмотрел?

Бранд орал с кормы своего корабля, яростно показывая на корабли Рагнарссонов, уже в какой-нибудь полумиле от них и быстро приближающиеся, молотя веслами. Что он кричит? Шеф услышал слова и тут же опомнился. Противник входил в бой в точности как было предусмотрено. Но мачты у него все еще стояли, хотя паруса были убраны.

— ...от него воняет крысой! — донесся обрывок крика Бранда.

Воняет или нет, подумал Шеф, но крыса пришла. Теперь ей остается только укусить. Он стянул с шеи длинный синий шарф — подарок Годивы, с болью вспомнилось ему, сделанный в день, когда она сказала, что выйдет за Альфреда. Он распустил шарф по ветру, заметив, как повернулись головы, когда его увидели впередсмотрящие. Это несчастливый талисман, подумал Шеф. Он выпустил из руки шелк, позволив ветру унести шарф в мутное желтое море.

x x x

Сигурд Рагнарссон, стоя на носу своего корабля, заметил странно скроенные паруса позади редкого строя судов Бранда. Не пропустил он и гигантскую фигуру самого Бранда, стоящего как раз напротив него и размахивающего топором в знак насмешливого приветствия. К чему-то приготовились, снова подумал он. И есть только один способ узнать, к чему же. С преувеличенной аккуратностью он снял свой длинный алый плащ и, повернувшись, бросил его под ноги. В тот же миг стоящий у мачты викинг дернул за фал. С верхушки мачты, над реей, неожиданно плеснулось огромное знамя с черным вороном на нем: Знамя Ворона сыновей Рагнара, сотканное, согласно легенде, за одну ночь, с приносящим победу магическим заклинанием в узоре. Никто не видел его поднятым со времен смерти Ивара.

Когда его заметили на приготовившихся кораблях, каждый гребец поднатужился в пяти мощных ударах весел, затем они одновременно задрали весла вверх и с грохотом воткнули их в гнезда. Перекрывая шум, гребцы издали короткий клич и похватали оружие и щиты. Каждый из рулевых направил судно как можно ближе к соседу, боцманы размахивали абордажными крючьями, чтобы крепко связать все корабли в одно целое. Таков был всегдашний обычай: корабли должны набрать инерцию хода и идти на врага связанными воедино, сцепиться носами с неприятельским флотом, а затем драться на копьях и мечах на передних полубаках, пока та или другая сторона не уступит, попытавшись — обычно безуспешно — вырваться.

Бранд увидел развевающееся знамя, увидел гребцов, изготовившихся к последнему отчаянному рывку. Как только весла изогнулись в первом яростном гребке, он зарычал голосом, которым мог бы перекрыть шторм в Атлантике:

— Весла вразнос и разворот!

Старательно отрепетированным маневром линия кораблей Пути разорвалась посередине. Корабль Бранда и все, кто были мористей его, резко свернули влево, бешено гребя веслами правого борта и табаня веслами левого. Все бывшие ближе к берегу поворачивали в другую сторону. Затем кормчие постарались уберечься от столкновения с соседями, а гребцы заработали веслами, и быстрые маневренные ладьи разошлись.

Шеф, стоя у мачты "Норфолка", наблюдал, как корабли Бранда расходятся влево и вправо, стройно, как два косяка перелетных птиц. Шеф почувствовал укол страха — не за себя, а за свой план — как только понял, что флотилия Рагнарссонов ближе, чем он ожидал, и быстро приближается. Если эти испытанные воины подойдут к его борту, конец может быть только один. В этот самый момент он почувствовал, что "Норфолк" рванулся вперед, так как Ордлаф полностью распустил парус. Линейный корабль постепенно разворачивался влево, подставляя штирборт драконьим мордам, до которых не оставалось и сотни ярдов. И снова "Норфолк" прибавил в скорости ярд-другой, когда прямей развернулся по ветру.

Шеф услышал, как Ордлаф ободряюще кричит:

— Ветер поднимается! Мы повернем вовремя!

Может быть, подумал Шеф. Но все равно, они слишком близко. Пора их остановить. Он кивнул Квикке, выжидательно вцепившемуся в спусковой рычаг. Квикка промедлил лишь мгновенье. Он знал, что план был — потопить флагманский корабль, ладью с гигантской позолоченной головой змеи на носу. Но его "мул" все еще не нацелился точно на нее. Развернуть его невозможно. Долю секунды переждав накат волны, Квикка выдернул спусковой рычаг.

Стремительный взмах, бешеный удар по поперечине, удар, который потряс весь корабль и, казалось, на мгновенье остановил его. Черная молния, которая была тридцатифунтовым булыганом, несущимся над водой. Молния, ударившая точно по носу корабля, что шел слева от "Франи Ормр".

Секунду или две накатывающийся на них строй кораблей продолжал двигаться как ни в чем не бывало, отчего сердце у Шефа подскочило к самому горлу. Затем вяло, не спеша, корабль развалился на кусочки. Летящий камень расколол форштевень в щепки. Аккуратно набранные доски повылетали из своих пазов. Море ворвалось внутрь ниже ватерлинии, подгоняемое ходом корабля. Когда оно ударило через пробоину, жилы, крепящие доски к шпангоутам и шпангоуты к килю, разорвались. Мачта, лишившись опоры, завалилась вперед, мгновение держалась на снастях и рухнула набок. Гигантской дубиной прошлась она по выпучившей глаза команде соседнего корабля.

Для наблюдателей с английской стороны все выглядело так, словно корабль внезапно исчез, утянутый на дно одной из Брандовых морских ведьм. Мгновенье-другое они могли видеть людей, явно стоящих на воде, затем качающихся на разрозненных досках, а затем тонущих или цепляющихся за борт соседнего корабля.

И тогда "Суффолк" тоже привел в действие своего "мула". Еще одна молния ударила в самое сердце флота Рагнарссонов. И еще одна, и уже третий корабль развалился на части.

Внезапно, пока Шеф завороженно смотрел, в сражении словно прибавилось шума. Он сразу услышал посвист арбалетов, пение тросов, которые яростно наматывали на ворот подручные Квикки, треск от ударов камней по дереву и боевой клич, когда корабль Бранда развернулся, заходя во фланг Рагнарссонам. В тот же миг Шеф почувствовал струи нежданного дождя, и очертания кораблей напротив на какое-то время расплылись. Над морем начался ливень. А если он размочит канаты и в самый неподходящий момент выведет из строя его артиллерию?

Из мороси в опасной близости вынырнули три драконьих носа. Но не змеиная голова флагмана, отставшего от них на сотню ярдов, это какие-то другие отчаянные моряки, отцепившие свои абордажные крюки и вернувшиеся на весла, когда поняли, что противник не собирается сближаться для честной сечи. Если они смогут подойти к борту...

Квикка поднял большой палец. Шеф кивнул. Снова душераздирающий вой и стремительный полет камня, который на этот раз закончился, едва начавшись, у самого основания мачты среднего корабля. И снова корабля вдруг не стало — лишь разлетающиеся доски и барахтающиеся в воде люди.

Другие два корабля по-прежнему приближаются, до них остаются какие-то ярды, люди впереди размахивают абордажными крючьями, свирепые бородачи глядят поверх своих щитов — одновременно резко хакнув, гребцы последним ударом весел бросают корабли через разрыв.

Ураганный боевой клич врывается в уши Шефа, и в каком-то футе перед форштевнем "Норфолка" проносится темный силуэт, подобный киту. Один из кораблей Бранда на весельном ходу вклинился в бой. Его нос прошелся вдоль штирборта корабля Рагнарссонов на скорости сближения добрых двадцать миль в час, сшибая весла, проталкивая их в отверстия бортов и ломая гребцам спины. Когда два корабля расходились. Шеф увидел, что викинги Пути в упор обрушили на противника град дротиков. Оставшийся корабль Рагнарссонов при виде побоища отвернул в сторону от "Норфолка", уходя в открытое море.

Шеф схватил Ордлафа за плечо и показал на добрые полмили водной глади, наполненной обломками судов, тонущими людьми и отчаянными схватками кораблей друг с другом. Сквозь завесу дождя и поднятых усилившимся ветром брызг все еще виднелось Знамя Ворона. Но теперь оно удалялось на восток. Ведомый искусной рукой, "Франи Ормр" беспрепятственно прошел сквозь линию английских кораблей, развернулся и уже набрал полный ход. Двое англичан увидели, что его парус раскрылся вниз от реи, наполнился ветром и понес корабль прочь от опасности.

— За ним! — сказал Шеф.

— Он проходит два ярда, пока мы один.

— Пока есть шанс, отрежем его от открытого моря. Загоним к берегу.

— Но здесь же отмели, это Элбер-Гат, — запротестовал Ордлаф.

Палец Шефа повелительно ткнул его в плечо.

ГЛАВА 4

Сигурд Рагнарссон задумчиво глядел с кормы своего флагманского корабля. Он неспроста не подобрал свой плащ, оставив руки свободными. Сигурд упирался в днище "Ормра" длинным копьем с прочным древком и тяжелым треугольным наконечником. Братья стояли спинами к нему и тоже казались расслабившимися, хотя оружие не убирали. Во флоте Рагнарссонов дисциплина была свирепая. Но и люди были свирепыми тоже, отборные викинги-ветераны. Им вовсе не нравилось уклоняться от схватки, и они уже представляли себе, что про них станут говорить потом. Удивлялись, неужели Змеиный Глаз дал слабину?

Нет смысла объяснять. Пускай поудивляются еще немножко.

— Что ты скажешь о наших приятелях там, позади? — спросил Змеиный Глаз у Вестмара, показывая рукой на "Норфолк", отставший от них на целую милю.

— Посудина неуклюжая, но под парусом идти может, — коротко отвечал Вестмар. — Ну разве вот еще что. Англичане не знают этих мест. Видишь, на рее у них впередсмотрящий, а шкипер с носа высматривает отмели?

— Отмелей здесь полно, — ответил Сигурд. Он повернулся и взглянул в сторону побережья. Берег почти без примет. Два малых островка Ньюварк и Шархорн уже пройдены. Мутные воды Эльбы струятся под килем, а дальше — ничего до самой подошвы полуострова Ютландия, до земель, из-за которых Дания препирается с Империей германцев.

— Отлично. Убирай парус. Сажай людей на весла. И пошли кого-нибудь на нос с грузилом.

Вестмар раззявил рот, чуть было не выразив несогласие. "С грузилом, — подумал он. — Но я знаю Элбер-Гат как задницу своей жены. А если мы спустим парус, эти ублюдки позади смогут швырять в нас свои iotunn-камни, пока мы будем надрываться на веслах". Он проглотил свою речь и, повернувшись на пятках, хрипло выкрикнул команды.

x x x

— Мы их догоняем, — крикнул Шеф. — Квикка, вставай к "мулу".

Ордлаф не отозвался. Он напряженно всмотрелся в небо, снова взглянул на корабль, который они преследовали, взял лот-грузило, которое протянул ему меривший глубину матрос. Обнюхал грязь, прилипшую к воску на конце свинцового цилиндра с веревкой длиной в пять саженей. Высунул язык, лизнул.

— Зачем ты это делаешь?

— Не знаю, — пробормотал Ордлаф. — Иногда, если есть ракушки, можно узнать, какой там песок. Далеко ли отмель.

— Смотри, — гаркнул Шеф. — Они тоже не знают, где идут, у них человек на носу последние две мили тоже промеряет глубины, в точности как и ты. Держись за ними, и если они не сядут на мель, то и мы не сядем.

Не так все просто, мой молодой господин, подумал Ордлаф, не так все просто. Есть еще и другие вещи, например, течение — видишь, они скользят по нему как змея, а в наш киль оно вцепилось мертвой хваткой. И ветер, и косые струи ливня. И прилив. Он еще не кончился? Будь мы дома, в Йоркшире, я бы нутром почуял, когда он дойдет до высшей точки. Но здесь, в чужом море, кто ж знает, когда он повернет на отлив. Должно быть, скоро.

— Еще четверть мили, и мы подойдем к ним на выстрел, — крикнул Шеф. — Гребите веслами с носа и кормы. Только оставьте место вокруг "мула".

Гребцы с трудом преодолевали короткую зыбь, однако "Норфолк" еще чуть-чуть прибавил скорости и начал заметно догонять похожий на дракона корабль, убравший парус. Шеф всматривался вдаль, оценивая расстояние и направление.

— Так, пошли. Целься хорошенько, Квикка. Ордлаф, поверни еще вправо, то есть право руля, чтобы мы могли выстрелить.

Когда "Норфолк" взял право руля, его парус развернулся. Яростный вопль Квикки — нижний край паруса заслонил ему обзор. Суета моряков, торопливо подтягивающих снасти, чтобы подобрать его. Свирепые проклятья Ордлафа — гребцы сбиваются с ритма ударов, и нос корабля уводит в долгий кренящий разворот. Когда парус наконец открыл обзор, Шеф и Квикка с минуту напряженно вглядывались вдаль, недоумевая, куда подевалась их добыча.

— Вот он! — За время неразберихи "Франи Ормр" вильнул, как путающий след заяц, взял лево руля и теперь, в точности кормой к ним, удалялся на бешеной скорости, весла мельтешили словно в последние мгновенья гонки.

— Теперь слишком далеко для выстрела! — прокричал Квикка в ухо Шефу, вне себя от возбуждения.

— Они долго так не выдержат. Ордлаф, веди нас за ними.

Ордлаф колебался, завидя длинные барашки на мелководье по обе стороны от летящего корабля викингов. Мелководье шириной в полмили между двумя длинными песчаными косами. Да еще множество мелей и проток, растянувшихся на мили в сторону однообразного немецкого берега.

Его успокоило соображение о промерах глубин шкипером викингов. Опасные воды, но викинги тоже не знают их. Если кто и сядет на мель, те сядут первыми. "Норфолк" развернулся, принял ветер с другого борта и, снова расправив парус, по следу врага устремился в узкую протоку.

x x x

Пройдем, подумал Сигурд, ощутив легчайший шорох песка под килем корабля. Мы прошли, на самой верхней точке прилива. Он уловил искорку облегчения в глазах Вестмара, тут же торопливо опущенных. Один из гребцов шумно выдохнул и, набравшись дерзости, смотрел на кормчего с задранной бровью. Последние несколько минут гребцы чувствовали песок под лопастями весел и, как истинные моряки, сразу стали загребать совсем неглубоко. Теперь они почувствовали, что выходят на глубокую воду. Может быть. Змеиный Глаз еще не растерял свою удачу. Может быть...

Позади Сигурд мог видеть приближающийся английский корабль с молотом и крестом на парусе. А позади него — шквал, пересекающий открытое плоское устье Эльбы, шквал, который налетит на англичан. Вот сейчас.

x x x

Когда с неожиданной апрельской яростью налетел порыв ветра и дождя, Ордлаф напряженно всматривался вперед. В уши ворвался крик моряка с лотом:

— Сейчас две сажени, капитан, только две сажени, и я вижу отмель!

— Табанить веслами, — тут же заорал Ордлаф, — убрать парус, подать назад!

Слишком поздно. Пока он кричал, один из гребцов, старательный, но неумелый, почувствовал, как его весло вывернулось, изогнулось и сбросило его со скамьи, едва не выкинув за борт. Зарывшись в песок, крепкое ясеневое весло мгновенье сдерживало напор несущегося корабля, разворачивая его, а затем разлетелось в щепки. Судно накренилось и еще больше зарылось в Грунт, расшвыривая гребцов там и сям. Последний порыв ветра ударил в парус, взметнул корабль на гребень волны. Затем со страшным скрежетом выбросил его на песок. Несколько секунд царила полная неразбериха, пока Ордлаф и его помощники, с дикими криками расталкивая окружающих, тянули снасти, хватались за весла, сначала пытаясь снять "Норфолк" с мели, а потом— хотя бы поставить его на ровный киль. Постепенно сумятица улеглась, и сухопутные члены команды, включая короля, сгрудились посередине. На Шефа смотрела пара укоризненных глаз.

— Не надо было нам это делать. Сели на мель в самый прилив. Смотри, — Ордлаф показал за борт, на две песчаные отмели, уже вышедшие из воды с обеих сторон корабля, так как на море начался долгий шестичасовой отлив.

— Нам грозит опасность? — спросил Шеф, вспоминая, как два года назад они оба были очевидцами крушения кнорров Рагнара, севших на грунт у мыса Фламборо.

— Нет, опасности поломки нет. Это мягкий песок, и мы ударились довольно слабо. Но ловко же нас провели! — Ордлаф в немом восхищении покачал головой. — Спорю, что их шкипер точно знал, где он идет, до последнего дюйма. Свесившись со своим лотом, он просто обманывал нас. Сейчас они уже далеко и возвращаются в открытое море.

Шеф резко оглянулся, внезапно сообразив, что может произойти, если Змеиный Глаз и его отборная команда подойдут вброд по мелководью. Но викингов нигде не было видно. Шеф прошел на корму и не спеша, внимательно осмотрел плоский серый горизонт, выискивая мачту или Знамя Ворона, которое развевалось впереди каких-то десять минут назад. Ничего не видно. "Франи Ормр" подобно змее затаился в каком-нибудь ручье или протоке, выжидая, пока прилив откроет проход к морю. Шеф глубоко вздохнул, напряжение спало, он повернулся к Ордлафу и своей молчаливой команде.

— Мы сможем сняться до темноты?

Ордлаф пожал плечами:

— Можно сняться с мели, перетягиваясь с помощью верпов. Пусть все займутся делом.

И вот грязь вокруг застрявшего корабля была наконец расчищена, после долгих часов тяжкого труда, пота и растущего чувства гордости, что битва все-таки выиграна, даже если кому-то из врагов удалось улизнуть.

Ушедшая вода — а отлив достигал здесь пятнадцати футов — открыла всем, что произошло с "Норфолком". Теперь он лежал в полумиле от основного русла Эльбы, в мелком озерце между двумя длинными банками, полном проток и канав вперемежку с округлыми островками, усеянном обломками давних кораблекрушений.

Сперва Ордлаф высадил команду за борт, велев копать вокруг корпуса и под килем, чтобы вытащить корабль назад по тому же пути, которым он пришел. Но по мере отлива путь к глубокой воде стал виден яснее, и они отказались от этой затеи. Всего в шестидесяти или семидесяти футах впереди была глубоководная протока, глубиной не меньше десяти футов даже при полном отливе. Очевидно, шкипер Рагнарссонов шел к ней, прекрасно зная о ее местонахождении, а потом, пока внимание его врагов было отвлечено, свернул влево или вправо. К берегу, в сторону Гамбурга и основного русла, или к морю каким-то неизвестным маршрутом — теперь это значения не имело. Теперь команде "Норфолка" необходимо было протащить его несколько футов через почти неразличимый гребень отмели, а затем вниз, к глубокой воде. Они уже вырыли яму под передней частью корпуса, так что нос корабля чуть-чуть да наклонился вниз. Но чтобы сняться с мели до ночного прилива, им требовалась лебедка.

Ордлаф уже приспособил первый канат, привязав один его конец к корабельному якорю, укрепленному в тяжелом песке, а другой обмотав вокруг низа мачты, и приказал тридцати гребцам тянуть одновременно. Корпус раскачивался и стонал, но остался недвижим.

— Нам нужен еще один канат, — заявил Ордлаф, — чтобы постараться тянуть прямо по ходу и чтобы остальным парням было где за него взяться. И хорошо бы закрепить его вон там. — Он показал на песчаную отмель по другую сторону протоки шириной ярдов в тридцать.

— У нас найдется такой длинный канат? — спросил Шеф.

— Да. И мы сделаем второй якорь из наконечника алебард. Нам нужно только доставить его туда.

Шеф угадал невысказанную просьбу. "Норфолк", огромный по сравнению с другими кораблями своего времени, был, однако, слишком мал, чтобы разместить на нем даже ялик там, где должно было уместиться так много всего — и команда, и провиант. Поэтому имелся только челнок, сделанный из шкур на жердевом каркасе, скорее корыто, чем лодка, управлять им было трудно, но зато опрокидывался он легко. Ордлаф и любой из его норфолкских рыбаков мог с ним управиться, но все они сейчас были слишком заняты. А любой сухопутный член команды, из гребцов или прислуги "мула", обязательно бы перевернулся и утонул.

Шеф вздохнул. Час назад он выдал последние дрова из скудного, ежедневно пополняемого корабельного запаса и велел Квикке развести на песке костер, поставить большой железный котел и постараться приготовить что-нибудь из сурового морского провианта: муки, соленой рыбы и ячменя. Для голодного человека поднимающийся от котла запах был непреодолим. Шеф взглянул на солнце, уже опускающееся в море, представил, как придется всю ночь мучиться в прибывшей воде, и уступил.

— Ладно. Я вроде был жителем болот, до того как стать ярлом и королем. Я это сделаю.

— С челноком справишься?

— Сам увидишь. Если бы не надо было тащить якорь, я бы уж как-нибудь переплыл эту протоку за дюжину взмахов.

Боцман Ордлафа аккуратно погрузил якорь в челнок, чтобы острые концы не пропороли его днище, убедился, что канат пойдет свободно. Шеф напоследок взглянул на котел и, прикинув расстояние и шансы перевернуться, снял золотое кольцо — знак своего положения. Он протянул кольцо Хвительму, непробиваемо тупому юноше из знатной семьи, которого Шефу навязали в оруженосцы, — он уже держал меч и ножны Шефа.

— Прибереги это, пока я не вернусь.

Хвительм нахмурился от неожиданного жеста, но вскоре уловил его смысл.

— А твои браслеты, господин?

Шеф на мгновенье заколебался, затем медленно стянул со своих бицепсов золотые браслеты и отдал их Хвительму. Свалиться они не могут, но если челнок опрокинется, что вполне вероятно, кто тогда знает, как все обернется?

Он подошел к краю протоки, уселся в челнок, взял короткое весло и отчалил. Трудно грести одним веслом, тем более что из-за дополнительного веса борта возвышались над водой на какие-то три дюйма. Фокус заключался в том, чтобы разворачивать весла, выпрямляя челнок на каждом гребке. Щеф постепенно продвигался вперед, мучимый разлившимся в воздухе ароматом еды; вышел на отмель, закопал якорь, как сказал Ордлаф. Затем, подгоняемый стуком приготовленной для еды посуды, забрался в челнок для возвращения к кораблю.

Через протоку теперь тянулся канат. Гораздо легче, чем грести, оказалось сесть спиной вперед и, перебирая руками, подтягиваться по канату.

Шеф с запозданием понял, что крики с корабля изменили свою тональность, сделавшись настойчивыми и отчаянными. Чтобы посмотреть, что случилось, он сначала повернулся влево, как всегда делал из-за отсутствия правого глаза. Ничего не видно, но Ордлаф с выражением ужаса на лице жестикулирует и показывает направо.

Шеф торопливо обернулся в другую сторону, едва не опрокинув челнок своим толчком. Мгновенье он видел почти прямо над собой лишь черный силуэт и белую пену. Затем он сообразил, что это.

"Франи Ормр" на полном весельном ходу надвигался на него, отбрасывая буруны до самых краев узкой протоки. Со снятой мачтой, без змеиной головы и драконьего хвоста, корабль, высотой не выше лодки, скрывался где-то за безымянными невидимыми берегами, выжидая своего часа. Теперь он его дождался и подошел, чтобы протаранить и сокрушить беззащитного врага. В то же мгновенье, как опознал корабль, Шеф увидел и воина в алом плаще, с огромным копьем в руках он склонился на носу. Его лицо было перекошено от ненависти. В этот миг Шефу стало ясно — такой ни за что не промахнется. Рука отошла назад, копье нацелилось.

Шеф мгновенно опрокинулся через борт и ушел под воду, отчаянно проталкиваясь в глубину. Подводные течения потащили его дальше, песок царапнул грудь, на минуту он ощутил себя зажатым между килем и морским дном, и тут же стал яростно пробиваться наверх и в сторону. Глубоко зарывшееся весло вскользь задело его по затылку, и Шеф снова нырнул. Его легкие уже не могли этого выдержать, необходимо было вынырнуть на поверхность и вдохнуть, но поверхности все не было, бешеными ударами он продирался наверх...

Шеф глотнул воздуха в нескольких ярдах за кормой "Франи Ормра", дико огляделся и устремился к ближайшему берегу. Он снова очутился на песчаной отмели, где поставил якорь. На противоположном берегу кто-то опрокинул котел, собравшимся вокруг "Норфолка" воинам кидали их мечи и алебарды, над бортом показалась вереница шлемов — это дюжина арбалетчиков изготовилась к стрельбе. Ордлаф выкрикивал команды, готовясь к стычке на песке. Никакой возможности использовать "мула", "Норфолк" стоял носом к протоке, и к тому же наполовину завалившись на борт.

"Франи Ормр" разворачивался в узкой протоке, подгребая левыми веслами вперед, а правыми — назад. И направился не к "Норфолку", а к Шефу, отрезанному на дальнем берегу глубокой протоки. Шеф прикинул, не броситься ли ему в воду, чтобы, дюжину раз взмахнув руками, вернуться к своим товарищам, но остановился, представив, как гарпун вонзается ему в спину. Слишком поздно. "Ормр" без своей драконьей головы неотвратимо надвигался на него, горстка людей столпилась у борта и внимательно следила за ним.

Шеф отступил назад, дальше по песчаной отмели, за пределы досягаемости для дротиков, недоумевая, что же теперь делать. Он один и без оружия. Крик — и весла прекратили свои взмахи, но оставались в уключинах. Через борт на весло перескочил человек, в моряцких сапогах из козьей кожи, спустился по нему и спрыгнул на песчаный берег. Молодой, настороженно разглядывал его Шеф с расстояния в дюжину ярдов. Но высокий и сильный, с золотым браслетом на одном бицепсе.

Свист в воздухе, и еще раз. С "Норфолка" пытаются помочь, стреляя из арбалетов. Но от застрявшего корабля далеко до протоки и еще дальше до противоположного ее берега, к тому же на пути дротиков корпус "Ормра". Шеф отступал, а парень вытаскивал из ножен свой меч. Еще трое спустились по веслам и направились к нему. Шеф, на миг оторвав взгляд от ближайшего врага, узнал всех троих: Хальвдан Рагнарссон, который был среди судей на том поединке в Йорке, седой Убби Рагнарссон, а в центре — Сигурд, тот, что в Бадриксворде потребовал лишить Шефа одного глаза. Как напоминание, из пустой глазницы Шефа заструилась соленая вода. Рагнарссоны несли топоры, мечи и копья.

Все трое были в кольчугах. В отличие от ближайшего к Шефу воина.

Шеф повернулся и побежал вдоль песчаной косы. Это уводило его прочь от "Норфолка", но выбора не оставалось. Если он будет стоять на месте, его убьют, если побежит поперек косы, через несколько прыжков снова будет барахтаться в воде. Ошибка, сообразил он секундой позже. Он побежал в направлении, куда был развернут "Франи Ормр", и корабль шел тихим ходом справа от него, закрывая его преследователей от арбалетчиков "Норфолка", а у викингов "Ормра" были наготове стрелы и дротики. Шеф повернул налево, слыша позади себя топот ног. Коса оборвалась. Он бросился в воду плоским нырком — три, четыре мощных взмаха руками — почувствовал под собой песчаное дно и вскоре был опять на ногах.

Десяток прыжков, и он рискнул обернуться через плечо. Паренек на берегу притормозил было, но уже с плеском продирался через воду, всего-то по пояс глубиной. Рагнарссоны отстали, старые и в тяжелых кольчугах, однако разошлись вдоль берега канавы шириной в несколько ярдов и перекрыли все пути назад. Прямо перед ним и по обе стороны простиралось лишь бездорожье округлых возвышенностей, луж и мелких канав, впадающих в основную протоку. То и дело встречались канавы поглубже. В таких он может попасться, пока будет плыть, Сигурд метнет копье, или этот парень схватит его за пятку. Но если оторваться достаточно далеко, он успеет переплыть и убежать. Люди в кольчугах не рискнут лезть на глубокое место, а если полезут, потеряют его из виду.

Когда молодой викинг достиг берега, Шеф повернулся и снова побежал. Чуть медленней, чем мог бы, виляя и оглядываясь через плечо на каждом десятке ярдов якобы в испуге. Пятьдесят ярдов — и брызги в неглубокой луже. Еще пятьдесят — и в обход холмика повыше. Теперь "Ормр" находится в целом фарлонге от него и бессилен вмешаться, Рагнарссоны рассыпались цепью и перекликаются, стараясь не упускать его из виду. Слышнее становится дыхание высокого парня, который сокращает разрыв, через каждые несколько шагов занося меч, как будто надеется ударить.

Из викингов бегуны никудышные, мрачно вспомнил Шеф. Он проскочил через еще один ручеек, где воды было по колено, выбрался на твердую почву и обернулся.

Молодой викинг остановился перед водой, торжествующе оскалился и бросился вперед, занося меч для удара справа налево. Шеф поднырнул под меч, обеими руками ухватил правое запястье и подсек противника под щиколотки. Оба грохнулись на песок, а меч отскочил в сторону.

Подобрать его времени не было, а бороться слишком рискованно. Все, что требуется от викинга, — держать Шефа, пока не подоспеют Рагнарссоны. Шеф отступил назад, принял борцовскую стойку. Викинг смотрел на него, по-прежнему тяжело дыша и оскалившись.

— Меня зовут Храни, — сказал он. — Я лучший борец в Эбельтофте.

Он закрылся, готовясь к захватам за шею и локоть. Шеф нырнул и рванул нож у Храни с пояса. Когда Храни потянулся к ножу рукой. Шеф распрямился и ребром левой руки ударил его под подбородок, а правую ногу подставил сзади. Потеряв равновесие, высокий парень грохнулся назад. На подставленное под его поясницу колено Шефа. В тот же миг Шеф обеими руками со всей своей силой кузнеца надавил вниз.

Позвоночник хрустнул, и Храни с ужасом посмотрел наверх. По-прежнему держа его на колене, Шеф мягко похлопал его по щеке.

— Ты все равно лучший борец в Эбельтофте. Это был нечестный прием.

Он вытянул нож у Храни с пояса и глубоко загнал ему под ребра. Скинул тело и встал, подобрав меч с простой костяной рукоятью.

Всего в нескольких ярдах — глубокая протока. Шеф подбежал к ней, броском футов на тридцать перекинул меч на другую сторону, нырнул и быстро переплыл протоку. На берегу обернулся лицом к Рагнарссонам, которые, задыхаясь, притрусили к кромке воды. Шеф на минуту наклонил голову, чтобы вылить воду из пустой глазницы, а когда распрямился, встретил взгляд Змеиного Глаза.

— Идите сюда, — крикнул Шеф. — Вас трое, и все великие воины. Как и ваш брат Ивар. Его я тоже убил в воде.

Хальвдан вступил в воду с обнаженным мечом. Убби удержал брата за плечо.

— Он зарежет тебя прежде, чем ты встанешь на ноги.

Шеф нарочито ухмыльнулся, надеясь спровоцировать нападение. Если кто-то пойдет вброд, он попытается убить его, пока вода еще будет сковывать движения противника. Если двое или трое пойдут вместе, он снова побежит, надеясь, что их-то сможет обогнать. Теперь инициатива была у него. Им придется поломать голову. Ведь они не знают, что он собирается бежать. Если они пойдут все вместе, загвоздка в том, что его убьют, но все-таки первый удар будет за ним. При виде трупа своего оруженосца они могут подумать, что Шеф охвачен боевым безумием и готов принять их вызов.

Внезапно ему в живот полетело копье — лицо запустившего его Сигурда при этом не дрогнуло. Шеф мгновенно подпрыгнул, широко раскинув ноги. Древко скользящим ударом чувствительно задело его пах. Шеф упал на корточки, кусая губы, чтобы не выдать боль.

— Твой брат Ивар по крайней мере дрался честно,

стоя на той же самой доске, что и я, — крикнул он. — Вам кто-нибудь рассказал, как он умер?

"Его яйца лопнули от моей хватки, — подумал он, — а лицо располосовалось на ленточки, когда я боднул его навершием шлема. Надеюсь, что об этом они не слышали. Он, может, и бился честно, но я-то точно нет".

Змеиный Глаз развернулся, не став даже обнажать меч. Он что-то буркнул братьям, и те тоже направились назад, к телу Храни. Шеф увидел, что Сигурд наклонился и снял с руки Храни золотой браслет. Затем все трое пошли прочь к своему кораблю. Они не приняли вызов.

"Сигурд умен, — подумал Шеф. — В битве на море он развернулся и вышел из боя, а не бросился вперед, как я рассчитывал. Сейчас он сделал то же самое. Я должен помнить — это не значит, что он уступил".

Шеф оглянулся, оценивая ситуацию.

Он был отрезан от "Норфолка". Сигурд на "Франи Ормр" может напасть на него, а может и не напасть, "Норфолк" выиграет сражение или проиграет его. В любом случае не стоит пробовать вернуться на "Норфолк". Невозможно угадать, что хитроумный Сигурд приготовил ему среди песчаных отмелей. Нужно идти в другую сторону, к неизвестному берегу, до которого остается еще с четверть мили тех же отмелей.

У него была его одежда, кремень и кресало на поясе и дрянной ковки железный меч с костяной рукоятью. Желудок напоминал Шефу, что последний раз он ел в полдень. И у него уже началась непроизвольная дрожь от холода в промокших шерстяных штанах и рубахе. От соленой воды саднило пустую глазницу, и по какому-то закону другой глаз непрерывно слезился. Солнце возвышалось над плоским горизонтом на ширину ладони. Оставаться на месте было нельзя. Начинался прилив. Скоро придется плыть, а не идти.

Сейчас Шеф меньше, чем когда-либо, ощущал себя

королем. Но, сказал он себе, ведь он никогда и не чувствовал себя настоящим королем. По крайней мере, сейчас над ним нет ни хозяина, ни отчима, которые бы его били.

Повернувшись лицом к немецкому берегу на северных отмелях Эльбы он решил подобрать зацепивший его дротик Сигурда. Как и следовало ожидать, отличное оружие, с однофутовой железной насадкой на древко и длинным треугольным наконечником. Наконечник из превосходной стали, без всяких следов повреждений. Ни серебряных инкрустаций, ни других украшений. Змеиный Глаз, человек разумный, не тратил деньги на то, чем собирался поражать врагов. И все же на стали что-то виднелось, рунические письмена. Выученный в свое время Торвином, Шеф смог прочитать их: "Гунгнир", гласила надпись.

Итак, Змеиный Глаз не видел святотатства в том, чтобы подражать названием оружия самому Одину. Это не было древнее или старинное оружие. Кузнечный опыт подсказывал Шефу, что копье выковано недавно. В задумчивости Шеф закинул его на плечо, заткнул за пояс меч Храни и осторожно и устало побрел вдоль северной отмели Эльбы по коварным пескам, все еще различимым в сумерках.

x x x

Далеко к северу от устья Эльбы, северней даже, чем цитадель Рагнарссонов на датском Сьяелланде, великая школа Пути, его святилище все еще лежало под глубоким снегом на норвежском берегу в далеком Каупанге. Толстый лед мостом перегородил фьорд от берега до берега. Люди торопились поскорее оказаться под домашним кровом.

И все же среди стремительных силуэтов лыжников одна фигура застыла, неподвижно стоя в снегу: Вигдик Провидец, самый уважаемый жрец Пути. Туда, где он стоял, с неба слетались птицы, кольцом усаживаясь вокруг него. Стая росла, и прохожие стали показывать на нее, звать других посмотреть. Постепенно люди — жрецы, их ученики и слуги — образовали второй круг снаружи от первого, держась на почтительном расстоянии, ярдах в пятидесяти.

Одна из птиц, яркогрудая малиновка, вылетев из круга, села на плечо Виглика и громко и долго щебетала. Виглик стоял в снегу не шевелясь и слушал, склонив голову набок. Под конец он благодарно кивнул, и птичка улетела. Ее сменила другая, севшая на руку в перчатке, которой Виглик сжимал свои лыжные палки. На сей раз это был крошечный крапивник с хвостом, задранным, как шпора всадника. Она тоже пропела длинную песенку и замолкла в ожидании.

— Спасибо, сестричка, — услышали люди слова Виглика.

Затем все птицы стремительно вспорхнули и перелетели под кроны деревьев. Появилась большая черная ворона, которая не уселась на плечо Виглика, но расхаживала перед ним взад-вперед, время от времени нагло и хрипло каркая. Это выглядело насмешкой. Однако Виглик продолжал стоять безмолвно. Под конец птица задрала хвост, пустила на землю струю и улетела.

Через какое-то время Виглик поднял глаза и устремил взгляд вдаль. Когда он опустил глаза, на его лицо вернулось нормальное выражение. Зная, что видение уже кончилось, его собратья рискнули приблизиться. Впереди шел Вальгрим, признанный глава святилища и жрец Одина-отца — немногим по плечу была такая ответственность.

— Какие новости, брат? — наконец спросил он.

— Новости о смерти тиранов. И новости похуже. Сестрица малиновка сказала мне, что Папа Николай умер в Рим-граде, собственные слуги удавили его подушкой.

Он расплатился не за то, что посылал воинов против нас, а за то, что потерпел поражение.

Вальгрим кивнул, довольная улыбка раздвинула его бороду.

— А брат крапивник сказал, что в земле франков король Карл Лысый тоже убит. Один из его графов вспомнил, как предшественники Карла брили голову длинноволосым королям, чтобы показать, что они больше не короли, и добавил, что Бог наградил Карла лысиной, чтобы показать, что он никогда не должен был стать королем. Когда Карл велел своим людям схватить графа, другие графы восстали и вместо этого убили его самого.

Вальгрим снова улыбнулся.

— А ворона? — подсказал он.

— Ее новость похуже. Ворона сказала, что один тиран все еще жив, хотя сегодня едва не был убит, это Сигурд Рагнарссон.

— Может быть, он и тиран, — ответил Вальгрим. — Но при всем при том он любимец Одина. Если бы Путь мог залучить его на свою сторону, он бы приобрел могучего ратоборца.

— Может быть, и так, — ответил Виглик, — но его тварь — ворона — относится к нам, как к его врагам, убийцам его брата. Она грозила мне, грозила всем нам, его местью. Однако я знаю, что ворона не сказала всей правды. Она кое-что утаила.

— Что же?

Виглик медленно покачал головой:

— Это по-прежнему скрыто от меня. И несмотря на все, что ты сказал, Вальгрим, я не думаю, что путь к победе в Судный День лежит через таких, как Сигурд Рагнарссон, с его жестокостью и его жертвоприношениями. Нужен не только великий ратоборец, чтобы победить Локи и отродье Фенриса. И не кровь возвратит Бальдра к жизни. Не кровь, а слезы.

Несмотря на весеннюю прохладу, лицо Вальгрима залилось краской — была задета его честь, к тому же были упомянуты недобрые имена и дела. Сдержав себя, он спросил только:

— А в конце, когда ты как будто вглядывался вдаль?

— Вдали я увидел двух орлов. Первый вился над вторым, но потом второй снова поднялся вверх. Я не видел, кто в конце концов победил.

ГЛАВА 5

Дьякон Эркенберт сидел в поле на самом солнцепеке у высокого стола, разложив перед собой чернила и пергамент. Близился к завершению занявший почти весь день тяжкий труд. Тяжкий, но и благодарный. Эркенберт ощущал, как его переполняет сознание собственной значительности, почтение, едва ли не благоговение, когда он перебирает толстую стопку пергаментных листов, строчка за строчкой исписанных именами: за каждым стоит просьба о принятии в ряды нового ордена, основанного архиепископом Запада, — Ордена Копья, или, на их языке, Lanzenorden.

За время долгого пути на север из Кельна в Гамбург Эркенберт осознал, что существуют особые обстоятельства, благоприятствующие созданию Ордена монахов-воинов именно здесь, в Германии. В его родной Нортумбрии, как и во всей пронизанной родственными связями Англии, таны, которые составляли костяк любой армии, годились только для одного: удобно устроиться на землях, пожалованных им королем. А затем горы своротить, лишь бы не только удержать эти земли за собой, как бы ни стали таны стары, толсты и непригодны к воинской службе, но и удостовериться, что поместья честь честью перейдут к их детям. Иногда они посылали сыновей служить вместо себя, иногда стремились попасть в фавор к королю или духовенству, поддерживая их законы и любую хартию, которой требовалось присягнуть тем или иным образом. И хотя они делали все это и даже посылали своих дочерей для похотливых услад некоторых магнатов, в Англии вряд ли можно было найти клочок земли, на который не претендовал бы сын какого-нибудь аристократа, или сына аристократа, который в конце концов оказался бы не обманут в своих ожиданиях.

Не так в Германии. Сословию воинов здесь не разрешалось оседать на земле и устраиваться с удобствами. Службу необходимо было нести. В противном случае замену находили немедленно. Воину средних лет следовало самому позаботиться о том времени, когда его держащая меч рука ослабеет — ведь его князь не считал, что обязан будет что-то сделать для него. Что касается сыновей воинов, многие из них не имели никаких надежд на будущее. И не зря, холодно подумал Эркенберт, при всех своих заботах о чистоте крови они больше подобны смердам или керлам, чем благородным, ведь у них можно отобрать их собственность в любой момент. Такие люди, благодаря их воинственности, толпами будут рваться в Орден, который даст им, словно черным монахам, кров и товарищескую поддержку до самой смерти.

И все же он и его товарищи не имели бы такого успеха при наборе рекрутов, если бы не красноречие архиепископа Римберта. Десятки раз на пути из Кельна в Гамбург Эркенберт слышал, как тот скликает толпы в каждом городе, где они останавливались, и слышал его проповеди.

Архиепископ всегда вспоминал слова евангелиста Матфея: "Я посылаю вас, как овец среди волков".

Он напоминал слушателям, как Христос запретил апостолу Петру сопротивляться воинам, которые пришли за Ним в сад Гефсиманский, как требовал от своих учеников подставлять другую щеку, а если кто-то заставляет их пройти с ним одно поприще, пройти два.

Он развивал эту тему, пока на лицах его воинственных слушателей не появлялись признаки сомнения и неодобрения.

И тогда он заявлял им, что сказанное Христом — истина несомненная. Но что будет, если человек заставит тебя нести его ношу одну милю, и ты добровольно пронесешь ее две мили, а потом он вместо благодарности обругает тебя и прикажет нести ее еще две мили, еще десять, еще двадцать? Что, если ты подставишь другую щеку, а враг ударит по ней снова, и снова, и снова — своим хлыстом, как пса? Толпа начинала гневно колыхаться и роптать, а Римберт кротко спрашивал слушателей о причине их гнева. Разве то, о чем он рассказывал, не в сотни раз меньше тех унижений и обид, которые они терпят от северных язычников? И тогда Римберт говорил о том, чему был свидетелем за долгие годы своего апостольского служения на Севере: изнасилованные дочери и жены, мужчины, угнанные в рабство до самой смерти, христиане на коленях в снегу, оплакивающие свою судьбу — стать жертвоприношением для языческих богов в Оденсе или Каупанге, или, хуже всего, в шведской Упсале. Когда мог, он называл по имени мужчин и женщин именно из этого города или из этих мест — запас душераздирающих историй он имел неисчерпаемый, и кто бы его не имел, подумал Эркенберт, после тридцати лет служения безнадежной и бессмысленной миссии обращения язычников.

И когда гнев толпы достигал высшей точки, когда служивые воины в ней начинали свирепеть, потрясать кулаками и кидать оземь свои кожаные шапки, Римберт бросал им то самое: "Я посылаю вас, как овец среди волков". Да, говорил он, шедшие со мной добрые священники, из которых и десятой части не вернулось домой, были агнцами — и агнцами они останутся. "Но с этих пор, — тут в его голосе начинала звенеть сталь, — посылая овец своих, я прослежу, чтобы рядом с каждой овцой шли... нет, не другая овца, и не волк. Огромный пес, гигантский мастифф немецкой породы, в крепком шипастом ошейнике, и следом за ним еще двадцать таких же. Вот тогда посмотрим, как северные волки отнесутся к проповеди Агнца! Может быть, тогда они расслышат его блеянье".

И Римберт начинал шутить и играть словами, иногда даже подражая голосу овцы, чтобы позволить слушателям смеясь освободиться от напряжения и ярости. А потом Римберт спокойно и неторопливо излагал им свой замысел. Посылать миссию за миссией на Север, к самым дружественно настроенным языческим королям и князьям, во главе каждой миссии образованный и благочестивый священник, как это и было всегда, но вот новое: священника сопровождает сильный отряд телохранителей, людей благородного происхождения и рыцарского звания, без жен и детей или прочих привя-занностей, воинов, хорошо владеющих мечом, копьем и булавой, умеющих править боевым конем одними лишь коленями и кончиками пальцев, держа в одной руке щит, а в другой копье, — людей, которых даже северные пираты обходят стороной, избегая распрей с ними.

А потом, завоевав полное внимание слушателей, Римберт рассказывал им о Святом Копье, о том, что, когда оно вернется в Империю, вместе с ним вернется и дух Карла Великого и снова поведет христиан к победе над всеми врагами. А сейчас помощники архиепископа готовы выслушать всех соискателей и выяснить, достойны ли они вступления в Орден Копья.

Поэтому Эркенберт и держал в руках толстую стопку листов пергамента, исписанных столбцами: имена претендентов, свидетельства их благородного происхождения — ведь простолюдина или сына простолюдина нельзя принимать ни при каких обстоятельствах — перечни неслыханных богатств, которые они готовы пожертвовать Ордену, и описания их личного оружия и амуниции. В свое время некоторых вычеркнут из списков, других примут. Большинство вычеркнут. И многих — не из-за бедности или сомнительного происхождения, а из-за испытания, которое устраивает для них ваффенмайстер архиепископа, его военный советник. Как только Эркенберт записывает данные, претенденты расходятся по обширному полю, расположенному у деревянного частокола вокруг неоднократно разграбленного Гамбурга. Здесь они дерутся на тупых мечах и со щитами. На коне проходят сложную полосу препятствий, с чучелами, которых нужно поразить копьем. Они сходятся в рукопашной схватке внутри ринга. И повсюду ходит седой ваффенмайстер или его старшины — наблюдают, сравнивают, запоминают имена.

Эркенберт бросил взгляд на Арно, советника архиепископа Гюнтера, посланного во владения Римберта для наблюдения, оценки и доклада. Они дружелюбно улыбнулись друг другу. Один невысокий и темноволосый, другой высокий и светлый, оба любили поворочать мозгами и ревностно относились к делу.

— Архиепископ легко сможет набрать свою первую сотню,— сообщил Эркенберт.

Прежде чем Арно ответил, раздался другой голос.

— Теперь осталось только девяносто девять, — произнес он.

Дьякон и священник из-за своих столов уставились на новоприбывшего.

Рост его был невелик, отметил Эркенберт, чувствительный к этой подробности. Но у него были чрезвычайно широкие плечи, размах которых только подчеркивала его тонкая, прямо девичья, талия. Он был одет в кожаную куртку с подбивкой, какие всадники носят под кольчугами. Эркенберт заметил, что в верхнюю часть жакета для уширения были вшиты вставки, аккуратно, но без всяких стараний подобрать цвет. Кроме жакета на нем была, кажется, только фланелевая рубашка из самых дешевых и поношенные шерстяные штаны.

Глаза у незнакомца пронзительно голубые, волосы такие же светлые, как у Арно, но стоят ежиком. "Я видел лица опасные и видел лица безумные, — подумал Эркенберт, вспоминая Ивара Бескостного. — Но более сурового лица не встречал". Оно казалось высеченным из камня, кожа обтягивала выпирающие кости. Шея с бугром сзади, как у бульдога, голова даже выглядит маленькой.

Эркенберт обрел голос:

— Вы это о чем?

— Ну смотри, архиепископу нужно сто человек, я один, а сто без одного будет — слышал про науку арифметику? — девяносто девять.

От такого выпада Эркенберт вспыхнул.

— Я слышал об арифметике. Но ты еще не принят. Сначала мы должны узнать твое имя и имена твоих родителей, и еще много других вещей. И ты должен проявить себя на глазах у нашего ваффенмайстера. В любом случае сегодня ты уже опоздал.

Он почувствовал руку у себя на плече. Арно заговорил мягко и озабоченно:

— Ты совершенно прав, брат, но, думаю, в данном случае мы можем сделать исключение. Этот юный herra известен мне, да и всем нам. Это Бруно, сын Регинбальда, графа Мархеса. Его знатность, безусловно, позволяет ему претендовать на эту честь.

Эркенберт раздраженно взялся за пергамент.

— Превосходно. Если все делать как полагается, мы должны теперь спросить об имуществе и доходах, которые претендент намерен передать Ордену, — он начал писать. — Бруно, как сын графа, должен быть, естественно, Бруно фон..?

— Бруно фон ниоткуда, — последовал спокойный ответ. Эркенберт почувствовал, что его запястье перехвачено огромной неумолимой ручищей, мягко, но стальным зажимом.

— Я у графа третий сын, земель не унаследовал. У меня нет ничего, кроме моих рук, оружия и моего коня. Но позволь мне спросить кое о чем тебя, малыш с бумагами. Ты бойко говоришь на "нишненеметском", но ручаюсь, ты не один из нас. И я ничего не слышал о твоем знатном роде. Я удивлен, кто же этот человек, имеющий право решать, кому быть, а кому не быть "фсатником" Святого Ордена? Никаких обид, надеюсь. Арно торопливо вмешался:

— Бруно, этот ученый дьякон — англичанин. Он сражался в армии Папы, которая была разбита, и пришел, чтобы рассказать нам об этом. А еще он видел смерть знаменитых викингов, Ивара Бескостного и Раг-нара Волосатой Штанины. Мы узнали от него много полезного, и он предан нашему делу душой и телом.

Хватка на запястье Эркенберта ослабла, юноша отступил назад, и на его чеканном лице появился интерес.

— Ладно, — сказал он, — ладно. Я готов принять англичанина как собрата. И этот малыш-англичанин — без обид, друг, у каждого из нас есть свои сильные стороны — сказал одну очень правильную вещь. Я действительно должен показаться ваффенмайстеру, — он обернулся и крикнул: — Данкварт! Где ты, старый мерзавец? Какие там у тебя испытания? Хотя ладно, не надо. Я сам все вижу.

Пока Бруно разговаривал с Эркенбертом, активность на плацу замерла. Ваффенмайстер, старшины и не выбывшие до сих пор кандидаты прекратили свои упражнения и подошли посмотреть на новичка. Они освободили ему проход, когда он ринулся от стола.

В четыре прыжка Бруно подскочил к огромному черному жеребцу, который вольно пасся неподалеку. В седло он взлетел, не касаясь стремян, подхватил воткнутое в землю копье и уже двигался к полосе с препятствиями и мишенями. Когда конь перепрыгивал первый плетень, Эркенберт увидел, что Бруно держит левую руку за спиной — чтобы подчеркнуть, что не пользуется щитом. Поводья были брошены, он вел жеребца только коленями и пятками. Удар копьем с верхнего замаха, мгновенный разворот и скачок. Сквозь поднявшуюся над полем пыль Эркенберт мог разобрать только с треском разлетающиеся мишени и черного кентавра, каждые несколько секунд берущего барьер за барьером. Более искушенные наблюдатели стали криком приветствовать каждый удар. Через какие-то мгновенья конь вернулся, всадник соскочил на землю, тяжело дыша и широко улыбаясь.

— Я выдержал это испытание, Данкварт? Тогда скажи тому человечку с бумагами, ведь это все не в счет, пока он не отметит. Но послушай-ка, Данкварт, сейчас я смогу показать себя настоящему знатоку, который видел настоящие битвы и схватки великих ратоборцев. Я хочу узнать его мнение. Кто здесь сегодня был лучшим с мечом и щитом?

Седой ваффенмайстер безучастно ткнул в сторону кандидата, который под конец бился уже с его старшинами. Высокий юноша в белой одежде поверх кольчуги.

— Вот этот, Бруно. Он очень хорош.

Бруно подошел к предполагаемому противнику, обеими руками обхватил его ладонь и вгляделся в него с пытливой нежностью, как дама в своего любовника.

— Ты согласен? — спросил он.

Высокий рыцарь кивнул. Старшины подали каждому по тяжелому щиту, какие носят всадники, длинные мечи с затупленными лезвиями и аккуратно сточенными остриями. Два рыцаря разошлись на шаг и принялись настороженно кружить, каждый уходил от меча противника вправо.

Эркенберт, мало что понимавший в воинских испытаниях, успел заметить только сверкание мечей и услышать троекратный лязг, это ударил высокий юноша — вниз, вверх, слева, — молниеносно орудуя тяжелым мечом. Три жесткие атаки, Бруно парировал удары не щитом, а мечом, крутя запястьем, чтобы клинки встречались под правильным углом. Под четвертый удар он поднырнул и, вздернув щит, верхним его краем подцепил опускающийся меч у самой рукояти. Теряя равновесие, высокий юноша шагнул назад, и меч Бруно взвился. Мгновение казалось, что Бруно атакует сразу тремя мечами, высокий юноша отчаянно отбивал удары со всех сторон. И вот его щит опущен, меч поднят, а сам он присел, чтобы отразить удар, но удара не было. Казалось, Бруно даже замер на миг, прикидывая, как лучше ударить.

Его стремительный выпад был незаметен для глаза. Глухой удар, судорожный вздох, и высокий юноша опрокинулся на спину. Секундой позже Эркенберт сообразил, что в момент удара Бруно намеренно расслабил запястье, чтобы смягчить удар. Он не стал вкладывать в него всю свою силу.

Бруно уже отбросил щит и меч и помогал противнику подняться все с той же пытливой нежностью. Похлопал его по щекам, заглянул в глаза, помахал ладонью — помутнели ли глаза? На лице его появилось облегчение, он отступил назад с улыбкой:

— Отличный бой, юноша. Я рад, что мы будем братьями в Ордене. Я потом объясню тебе этот финт с ложным выпадом. Ему нетрудно научиться.

Бруно оглянулся, услышав аплодисменты зрителей, и показал, что делит их со своим противником.

Вот еще одна особенность этих германцев, подумал Эркенберт, вспоминая неискоренимую спесь своих соотечественников. Здесь же люди сходятся легко. Они любят объединяться в группы и товарищества, с общим котлом и общей бочкой пива. Однако они выбирают себе вождя, который ничем не стремится выделиться из них. Сила это или слабость?

Бруно снова подошел к столу, в глазах его сверкало неудержимое веселье.

— Теперь вы меня запишете? — спросил он. Арно потянулся за пером и пергаментом, а Бруно рассмеялся и, наклонившись к Эркенберту, сказал с неожиданной серьезностью:

— Вот что, друг. Говорят, ты видел великих ратоборцев, Ивара Бескостного и даже Бранда-Убийцу. Скажи мне, может ли, по-твоему, такой, как я, сравниться с ними? Скажи мне правду, я не обижусь.

Эркенберт колебался. Он видел Ивара в схватке с ратоборцами из Мерсии, хотя и с приличного расстояния. Вблизи он видел поединок на сходнях между Иваром и Брандом. Он вспомнил змеиную увертливость Ивара, его неожиданную в сравнительно худощавом теле силу. Сравнил с тем, что видел только что, оценил размах плеч и повадку стоящего перед ним воина.

— Ивар был очень быстрый, — наконец произнес Эркенберт. — От ударов он скорее уклонялся, чем отбивал их, и все время готов был нанести ответный удар. Думаю, на открытом пространстве ты бы его одолел, потому что ты сильнее. Но ведь Ивар мертв. Бруно кивнул.

— А каков Бранд-Убийца, тот, кто убил его?

— Его убил не Бранд. Ивар был слишком быстрым для Бранда, как бы тот ни был могуч. Нет, — ненависть всколыхнулась в сердце Эркенберта, — Ивара убил другой. Сын керла, одержимый дьяволом. У него есть только собачья кличка — Шеф, ведь он не знает, кто его отец. В честном бою ты победишь сотню таких, как он. И его они теперь зовут своим королем!

В голубых глазах сквозила задумчивость:

— В честном бою или нет, но, как ты говоришь, он сразил великого ратоборца. Это не могло быть случайностью. Таких людей никогда не следует презирать. Говорят, что главное достояние короля — его удача.

x x x

Когда Шеф выбрался на берег, он уже замерз так, что клацал зубами. Из-за прилива ему дважды пришлось плыть, недолго, но каждый раз промокая до нитки. Солнца, чтобы обсушиться, уже не было. Бахрома водорослей отметила верхнюю черту прилива, за ней тянулась невысокая дамба, очевидно, человеческих рук дело. Шеф вскарабкался наверх и окинул взглядом море в тщетной надежде увидеть разыскивающий его "Норфолк" и через какой-нибудь час блаженствовать: сухая одежда и одеяло, ломоть хлеба с сыром, может быть, костер на песке — и на страже будет стоять кто-то другой. В этот момент он не мог себе представить большего счастья для короля.

На море пусто. Сумеречный свет стер все краски — серое море, серое небо, серые отмели, медленно исчезающие под водой. Пока Шеф добирался до берега, он не слышал сзади звуков сражения, но это еще ничего не значило. Может быть, "Норфолк" еще не снялся с мели. Или снялся и продолжает свой поединок с "Франи Ормр". Они давно могли уйти в открытое море. Здесь надеяться ему было не на что.

Шеф повернулся в сторону суши, изучая открывшуюся бесцветную равнину. Вспаханные поля со всходами ячменя. Примерно в сотне ярдов за ними едва заметные в темноте тени, которые вполне могут быть пасущимися коровами. И все исполнено благостного покоя, здесь, на краю пиратского моря. Что, в этой земле живут великие воины? Или рабы викингов? Или они полагаются на отмели, стерегущие врага со стороны моря? Как бы то ни было, с этого побережья много не возьмешь: плоское, как ладонь, защищенное от при-дива только шестифутовой дамбой, сырое, грязное и унылое.

Гораздо хуже то, что обогреться тут негде. В лесу Шеф мог бы найти для защиты от ветра упавшее дерево, для предохранения от сырости мог бы зарыться в ветки, а то и нагреб бы на себя прошлогоднюю листву. Здесь же не было ничего, кроме слякоти и сырой травы. Однако распаханные поля и коровы доказывали, что где-то неподалеку есть деревня. Крестьяне никогда не ходят пахать дальше, чем за пару миль от дома — рачительный земледелец не станет в страдный день тратить больше времени на перегон волов утром и вечером. Значит, где-то должен быть дом, а в нем и очаг, где-то, но только не на виду.

Шеф высматривал хоть проблеск света. Ничегошеньки. Этого следовало ожидать. У кого есть свет и огонь, у того хватит ума их спрятать. Шеф повернул налево, по той единственной причине, что так было дальше от земель христиан и Гамбурга вниз по Эльбе, и бодро двинулся вдоль дамбы. Если понадобится, решил он, можно идти всю ночь. Одежду он рано или поздно высушит прямо на себе. К утру голод станет волчьим, силы уйдут на борьбу с холодом, но это можно перенести. Он неплохо подкормился за те месяцы, что был королем, а до этого ярлом. Теперь можно и порастрясти запасы. А вот если он ляжет спать в поле, к утру будет мертв.

Всего лишь через несколько минут ходьбы Шеф заметил, что пересекает тропинку. Он остановился. Не пойти ли по дороге? Если жители здесь враждебны, он умрет задолго до рассвета. Дробь дождевых капель на плечах подсказала ему решение. Он осторожно тронулся по тропе, единственным глазом вглядываясь в темноту.

Деревенька оказалась скопищем каких-то длинных лачуг, их невысокие стены с трудом различались на фоне неба. Шеф задумался. Ни дома для господина, ни церкви для священника. Это хорошо. Хижины разных размеров, одни вытянутые, другие покороче. Ближайшая к нему — одна из самых коротких. Зимой эти крестьяне, как и крестьяне в Норфолке, для тепла держат скот прямо в доме. Если дом маленький, значит, скота мало. А разве не легче найти сочувствие у самых бедных? Он осторожно пошел к двери ближайшей, самой маленькой, хижины. За деревянными ставнями виднеется свет.

Он острием вверх воткнул в землю копье Змеиного Глаза, вытащил из-за пояса меч и перехватил его рукой за клинок. Правой рукой постучал в хлипкую дверь. Внутри засуетились, забурчали. Со скрипом дверь отворилась.

Шеф шагнул в полуосвещенный дверной проем, неся меч на протянутых ладонях в знак мирных намерений. И вдруг обнаружил, что валяется на спине, созерцая небо. Удара он не почувствовал, даже не представлял себе, что случилось. И руки и ноги нахально игнорировании его настойчивые попытки пошевелиться.

Потом Шеф ощутил, что его схватили за шиворот, наполовину приподняли, в уши ворвался голос на грубом, но разборчивом диалекте:

— Теперь порядок, заходи. Да встань ты на ноги, Дай нам посмотреть на тебя при свете.

Ноги подгибались. Шеф, ухватившись за чье-то плечо, ввалился внутрь и рухнул на табурет перед догорающим очагом.

Какое-то время он ничего не замечал, кроме тепла, протягивая к нему ладони и пытаясь с ним слиться. Когда от одежды пошел пар, он тряхнул головой, неуверенно встал на ноги и осмотрелся. На него пялился приземистый крепыш, руки в боки, с кудрявым чубчиком и выражением неистребимой смешливости на лице. Из размера его бородки явствовало, что он даже моложе, чем Шеф. Позади виднелось старшее поколение семьи, мужчина и женщина, державшиеся тревожно и недоверчиво.

Попытавшись заговорить, Шеф понял, что челюсть онемела. На правой ее стороне он смог нащупать шишку.

— Что ты сделал? — спросил он.

Крепыш еще шире расплылся в улыбке, замедленно показал прямое атакующее движение кулаком и всем корпусом.

— Угостил тебя кусочком дунта, — ответил он. — Ты сам нарывался.

Удивленный Шеф стал усиленно соображать. В Англии, да и в среде викингов, люди не так уж редко тузили друг друга кулаками, но военным спортом считалась борьба. Пока кто-то размахивался и бил кулаком, и дряхлый старик успел бы уклониться. И даже входя в темную комнату, он должен был заметить свинг с правой и успеть среагировать. Тем более что не бывает ударов, сбивающих человека с ног. Драка на кулачках — это долгая и неуклюжая возня, почему воины ее и презирали. Однако Шеф не успел ничего ни увидеть, ни почувствовать, пока не очутился на земле.

— Не удивляйся, — сказал старик в углу. — Наш Карли со всеми так делает. Он в этом первый на деревне. Но ты лучше расскажи, кто ты и откуда, а то он снова тебя стукнет.

— Я отстал от корабля, — ответил Шеф. — Пришлось пешком и вплавь пробираться по отмелям.

— Ты из викингов? Твоя речь больше похожа на нашу.

— Я англичанин. Но я долго был среди норманнов и понимаю их язык. И с фризцами я тоже разговаривал.

Вы говорите совсем как они. Вы фризцы? Свободные фризцы, — уточнил Шеф, вспомнив, как те любили называть себя.

Засмеялась даже старуха.

— Свободные фризцы, — сказал юный крепыш, — живут на песчаных отмелях и стремглав бегут от смерти всякий раз, как завидят парус. Нет, мы германцы.

— Люди архиепископа? — настороженно поинтересовался Шеф. Он уже увидел свой меч, который кто-то принес и поставил в угол. Если ответ будет неправильным, Шеф рванется за мечом и попытается сразу убить крепыша.

Они опять засмеялись.

— Нет. У нас — кто христиане, кто молится старым богам, а кто и никаким. Но никто из нас не хочет платить десятину или кланяться господину. Мы люди из земли Дитмарш, — гордо закончил юноша.

Шеф раньше никогда не слышал такого названия. Но кивнул.

— Я промок и замерз. И голоден, — добавил он. — Могу я до утра остаться в вашем доме?

— Добро пожаловать, спи у очага, — сказал старик, которого Шеф счел отцом крепыша и хозяином дома. — А что до голода, мы и сами с ним знакомы. Завтра ты должен будешь явиться на деревенский сход.

"Я уже был под судом викингов, — подумал Шеф. — Но может быть, в Дитмарше суд милостивее, чем в Великой Армии". Потирая распухшую челюсть, он пристроился у очага, слыша, как семья хозяев укладывается на ночлег.

ГЛАВА 6

Утром Шеф проснулся на удивление спокойным и отдохнувшим. Первые несколько мгновений, лежа на утоптанном земляном полу, не мог понять, где он. Очаг угас, и от ночного холода он спасался, только свернувшись калачиком и обхватив колени руками. Одежда на нем просохла, но стала жесткой и шершавой от морской соли. Желудок ныл от голода. Одинокий и нищий в незнакомой и, может быть, враждебной стране — почему же он совсем не встревожен?

Шеф встал на ноги, лениво потянулся, распахнул деревянные ставни, впустив в дом утреннее солнце и свежий воздух, пахнущий травой и цветами. Он уже знал ответ. Потому что с него свалился груз забот и ответственности. Впервые за долгие месяцы ему не нужно было думать о других: как их подбодрить, как их убедить, как им польстить, чтобы они выполнили его волю. Детские годы приучили его к холоду и голоду. А также к побоям и угрозе попасть в рабство. Но теперь он не ребенок, он мужчина в расцвете сил. Если кто-то его ударит, получит сдачи. Глаз Шефа остановился на оружии, которое стояло в углу. Меч Храни и копье Сигурда. Сейчас это было единственное его достояние, не считая амулета на шее, огнива и ножа на поясе. Это уже что-то.

Краешком глаза Шеф увидел, что пожилые супруги слезли со своей лежанки. Мужчина прямиком вышел на улицу. Это выглядело зловеще. Женщина достала из-под грубо сбитого стола ступку, засыпала в нее из бочонка горстку зерна и принялась толочь его пестом. Эти звуки еще сильнее напомнили Шефу детство. Насколько он мог припомнить, каждый день начинался одинаково, с хруста перемалываемого на муку зерна. Только ярлы и короли жили так, что могли себе позволить he слышать каждый день этот шум. Воины больше всего ненавидели такую работу, хотя в походах и им приходилось выполнять ее. Возможно, женщины тоже ее ненавидят, подумал Шеф. По крайней мере, видно, что у его хозяев есть еда. Желудок мучительно откликнулся на эту мысль, и Шеф снова уставился на оружие.

Прикосновение к руке. Парень с кудрявым чубом — как всегда, улыбается. В немытой ладони он протягивает ломоть черного хлеба с куском остро пахнущего желтого сыра. Шеф взял его, и рот моментально наполнился слюной, а парень достал луковицу, на ладони взрезал ножом и протянул половинку Шефу.

Они присели на корточки и стали есть. Хлеб был черствым, с отрубями и песком от ступки. Шеф рвал его зубами, набивая полный рот.

Через какое-то время желудок поумерил свои притязания, вернулась боль в челюсти, и Шеф вспомнил загадочное происшествие вчера вечером. Ощупывая рукой шишку, он увидел, что парень — как там его называли? наш Карли? — ухмыляется.

— Почему ты меня ударил?

Карли, кажется, удивился вопросу:

— Я не знал, кто ты. Самый простой способ разобраться с тобой. И с любым другим.

Шеф почувствовал некоторое раздражение. Он проглотил последний кусочек сыра, встал на ноги, приподнял локти и напряг мышцы спины. Он вспомнил убитого им вчера воина, юного викинга из Эбельтофта. Тот был даже крупнее, чем Шеф, а ведь Шеф был на голову выше Карли.

— Ты бы не смог этого сделать, если бы не темнота. Карли тоже поднялся, на лице его мелькнула радость. Он принялся кружить вокруг Шефа, как-то странно пританцовывая, что было совсем не похоже на стойку серьезных борцов. Кулаки он сжал, голова его клонилась к плечу. В нетерпении Шеф шагнул вперед, хватая Карли рукой за запястье. Кулак полетел ему в лицо, Шеф от него отмахнулся. Что-то ударило его под ребра с правой стороны. Мгновенье Шеф не обращал на это внимание, стараясь снова сделать захват. Затем боль пронзила печень. Шеф потерял дыхание и невольно прикрыл руками больное место. Тут же в голове что-то взорвалось, и Шеф обнаружил, что цепляется за стенку. Когда он распрямился, рот его наполнился кровью, зубы шатались.

Гнев охватил Шефа с быстротой молнии и заставил его восстановить контроль над телом, оттолкнуться от стенки и ринуться вперед для костоломного захвата. Но Карли впереди не оказалось, и, разворачиваясь за метнувшимся назад противником, Шеф почувствовал удар в спину, боль пронзила почки. Он снова отбил удар в лицо, на этот раз не забыв тут же прикрыться снизу от незамедлительного удара в печень. Захват никак не получался, и пока Шеф соображал, он получил еще один удар, в скулу. Но кружась, Шеф очутился рядом со своим прислоненным к стене копьем. Какая у Карли станет ухмылка, если...

Шеф выпрямился и развел руки в знак примирения.

— Ладно, — сказал он, глядя на улыбающегося Карли. — Ладно. Ты бы сбил меня с ног, даже если бы не было темно. Я вижу, ты знаешь что-то такое, чего я не знаю. Наверное, знаешь даже много такого.

Карли улыбнулся еще шире и опустил руки.

— Сдается мне, что ты тоже знаешь кое-что — ты моряк, у тебя есть копье и меч. Я-то дальше нашего Дитмарша и не бывал, да и вообще редко выбирался из своей деревни. Как насчет обмена? Я покажу тебе, что я умею, а ты научишь меня тому, что умеешь ты. Ты быстро научишься бить и защищаться кулаками, как мы это делаем здесь, в Дитмарше. Ты очень быстрый. Слишком быстрый для большинства из этих пахарей.

— Договорились, — согласился Шеф. Он плюнул на ладонь и взглянул на Карли — понятен ли тому смысл жеста? Карли ухмыльнулся и тоже плюнул на ладонь. Они ударили по рукам.

Шеф утер рукавом кровь из носа, и они по-приятельски присели на корточки.

— Послушай, — сказал Карли. — Сейчас у тебя есть

дела поважнее, чем учиться кулачной драке. Мой старик пошел известить деревенских, что появился ты. Они там соберутся на суд и решат, что с тобой делать.

— А что со мной могут сделать?

— Во-первых, кое-кто скажет, что ты раб. Это скажет Никко. Он у нас самый богатый. Хочет быть господином. Но в Дитмарше мало серебра, и мы никогда не берем друг друга в рабство. Он только и думает, как бы продать кого-нибудь на невольничьем рынке в Гедебю.

— Гедебю — датский город, — сказал Шеф.

Карли пожал плечами:

— Датский, немецкий, фризский — какая нам разница? С нами никто не хочет связываться. Они не смогут пройти через болота. И потом, они же знают, что серебра у нас нет. Кто придет за данью, может много потерять, а найти ничего не найдет.

— Рабом я быть не хочу, а какие у меня еще возможности?

— Ты можешь быть гостем, — Карли искоса посмотрел на него. — Например, моим. Это означает обмен подарками.

Шеф дотронулся до своих бицепсов, сожалея, что вчера в последний момент снял с них золотые браслеты. Один из них обеспечил бы ему гостеприимство на целый год. Или нож в спину. "Итак, что же у меня есть? Копье. Меч. И это". Он вытащил из-под рубахи серебряную лесенку Рига и взглянул на Карли — знает ли тот, что это за амулет? Никакого интереса. Но Карли неоднократно поглядывал на оружие в углу.

Шеф прошел туда и сам принялся рассматривать оружие. Копье с рунической надписью "Гунгнир": отличная сталь, недавняя ковка, само просится в руку. Меч: годится для боя, но немножко тяжеловат, клинок — просто заточенное железо без специально наваренного лезвия, уже слегка покрывается ржавчиной.

Мечи ценятся выше, чем копья, это оружие настоящего воина. И все же...

Шеф протянул меч:

— Держи, Карли. — Он заметил, как юноша неловко взял меч, неловко держал его за рукоять — очень опасно при парировании удара. — И за мной еще два дела. Во-первых, я научу тебя биться на мечах. Во-вторых, когда найдем кузницу, я тебе перекую этот меч, чтобы он стал получше.

Веснушчатое лицо вспыхнуло от удовольствия, и в это время дверь отворилась. Показался отец Карли, указывая пальцем за свое плечо.

— Пойдем, пришелец, — сказал он. — Сход собрался.

x x x

Около сорока мужчин стояли неправильным кругом, а жены и дети толпились поодаль, образуя внешний круг. Все мужчины были вооружены, хотя и скудно — топоры да копья, ни шлемов, ни кольчуг. У некоторых были щиты, но не надетые в боевой готовности на руки, а висящие на спине.

Пред глазами дитмаршцев предстал высокий воин, чье призвание безошибочно угадывалось по его стати: прямая спина, широкие плечи, ни тени сутулости, отличающей землепашцев, которые ходят за плугом или гнут спину с серпом и мотыгой. Однако на нем не было ни золота, ни серебра, только длинное копье в правой руке. Он был весь покрыт шрамами, одно веко свисало над пустой глазницей, и одна сторона лица казалась стянутой. На лице запеклась не замеченная им кровь, а рубашка и штаны были грязнее, чем у крестьян. Круг пялился на него, пытаясь истолковать увиденное. По толпе пронесся шумок пересудов — это из хижины вышел Карли и стал позади Шефа, сжимая в неопытной руке подаренный меч.

Шеф огляделся, стараясь оценить ситуацию. Утреннее ощущение покоя и уверенности не покидало его, несмотря на стычку с Карли. В задумчивости он вытащил поверх рубахи свою цепочку с серебряным амулетом Рига. Еще раз пронесся шумок замечаний, люди подошли поближе, стараясь опознать амулет. Некоторые из присутствующих, может быть четвертая их часть, тоже достали свои пекторали: молоты, лодки, фаллосы. Но ни одного такого, как у Шефа.

Глядя Шефу прямо в лицо, вперед вышел человек, грузный мужчина средних лет с кирпично-красным лицом.

— Ты пришел с моря, — сказал он. — Ты викинг, один из этих северных бандитов. Даже такой, как ты, должен знать, что ему лучше не соваться в Дитмарш, где живут свободные люди. Мы берем тебя в рабство и продадим твоим сородичам в Гедебю. Или людям епископа в Гамбурге. Если только кто-нибудь не захочет выкупить тебя — но, судя по твоему виду, это сомнительно.

Какой-то инстинкт подсказал Шефу пересечь круг и неторопливо прибилизиться вплотную к своему обвинителю. Он глядел на него с гордо поднятой головой, чтобы подчеркнуть свое превосходство в росте.

— Если ты знаешь, что я пришел с моря, — произнес Шеф, — ты должен знать, что в море сражались два корабля. На одном были викинги. Это был "Франи Ормр", главный корабль Сигурда Змеиного Глаза. Разве ты не видел Знамя Ворона? Другой корабль был мой, и Сигурд бежал от меня. Верни меня на корабль, и я заплачу тебе цену человека серебром.

— Это какие ж корабли преследуют викингов? — спросил толстяк.

— Английские корабли.

В толпе послышались возгласы удивления и недоверия.

— Это правда, что на первом корабле были викинги, — раздался голос. — Но они не убегали. Они заманивали второй корабль и здорово одурачили его шкипера. Если на втором корабли были англичане, они, наверное, все дураки. И мачта с парусом у них тоже дурацкие.

— Доставь меня на корабль, — повторил Шеф.

Позади себя он услышал голос Карли:

— Он не смог бы этого сделать, если б и захотел. У нас нет лодок. Мы, дитмаршцы, очень смелые в болотах, но в полумиле от берега уже начинаются разбойничьи воды.

Толстяк покраснел и сердито огляделся вокруг.

— Может, и так. Но если тебе больше нечего добавить, одноглазый, тогда остается то, что я сказал. Ты мой раб, пока я не найду на тебя покупателя. Отдай копье.

Шеф подбросил копье, перехватил его поудобнее и сделал ложный выпад. Когда толстяк отскочил, широко ухмыльнулся и повернулся спиной к дитмаршцу, игнорируя его топор. Он пошел вдоль круга, всматриваясь в лица и обращаясь к тем, кто носил амулеты. Они, решил Шеф, в точности подобны норфолкским крестьянам, чьи споры он столько раз судил в свою бытность ярлом. Вызвать их интерес и сыграть на противоречиях между деревенскими.

— Странная вещь, — заметил он, — когда человека выбрасывает на берег, живого или мертвого, что вы с ним делаете? В нашей стране рыбаки, если у них есть деньги, носят в ухе серебряное кольцо. Вы знаете зачем. Если они утонут, и тела выбросит на берег, жители берут себе плату за похороны. Покойников бы все равно похоронили, это долг, но кому понравится делать это бесплатно? И вот он я, кольца в ухе у меня нет, но я и не мертв. Разве я заслуживаю худшего обращения? Я причинил кому-то вред? Я сделал подарок вашему Карли, а он в ответ сбил меня с ног, раскровенил нос, расшатал зубы, вывихнул челюсть — мы теперь лучшие друзья.

Удовлетворенный гул. Как и предполагал Шеф, Карли здесь был предметом и восхищения, и постоянных шуток.

— Кто меня удивляет, так это наш приятель, там, сзади меня, — Шеф ткнул пальцем себе за плечо. — Он говорит, что я раб. Ладно, допустим. Но он говорит, что я его раб. Разве я пришел в его дом? Разве он с угрозой для жизни скрутил меня голыми руками? Разве вы все согласны, что все выброшенное морем принадлежит ему? Так ли это?

На этот раз гул был недвусмысленно неодобрительным, а Карли негодующе и шумно выдохнул.

— Тогда я предлагаю вот что, — Шеф уже обошел весь круг и снова стоял лицом к лицу с толстяком. — Если ты хочешь сделать меня своим рабом, Никко, доставь меня в Гедебю и поставь на невольничьем рынке. Если сможешь меня продать, очень хорошо. Но тогда ты должен разделить деньги на всех деревенских. А пока мы не в Гедебю, я остаюсь свободным: никаких цепей, никакого ошейника. И мое копье останется со мной. Ты, конечно, можешь сторожить меня, как хочешь. И наконец, до тех пор я буду отрабатывать свое содержание, — Шеф коснулся амулета. — Я знаю кузнечное ремесло. Дайте мне кузню и инструменты, я вам сделаю все, что вам понадобится.

— Звучит достаточно справедливо, — раздался голос. — У меня лемех у плуга сломался, нужна аккуратная работа.

— Он говорит не как викинг, — поддержал другой. — Больше похоже на фризцев, только они все с насморком, а он без.

— Слышали насчет дележа денег? — добавил третий. Шеф плюнул на ладонь и ждал. Нехотя, с ненавистью в глазах, дородный Никко плюнул тоже. Они небрежно ударили по рукам. Шеф повернулся и подошел к Карли.

— Я хочу, чтобы ты тоже пошел в Гедебю, — сказал он. — Мир посмотришь. Но нам обоим надо многому научиться, прежде чем мы туда отправимся.

x x x

За сорок миль от берега, вблизи Святого острова, на волнах, как стая гигантских морских птиц, покачивался с убранными парусами английский флот. В центре четыре корабля были сцеплены воедино для совета: "Норфолк", ускользнувший из мутных и вязких протоков Элбер-Гат, "Суффолк" под командой старшего шкипера англичан Хардреда, "Морж" Бранда и "Чайка" Гудмунда Жадного, представлявших викингов Пути. Страсти накалились, и к прислушивающимся морякам доносились по волнам громкие голоса.

— Я не могу поверить, что вы просто бросили его на Тором проклятой песчаной отмели, — Бранд едва не рычал.

С лица Ордлафа не сходило упрямое выражение.

— Нам ничего не оставалось делать. Он исчез из виду, вода прибывала, начиналась ночь, никакой уверенности, что Сигурд и его отборные ратоборцы не выскочат из-за соседней отмели. Нам пришлось убираться оттуда.

— Ты думаешь, он жив? — спросил Торвин, по бокам которого сидели специально приглашенные два жреца Пути.

— Я видел, что за ним пошли четверо. Вернулись трое. Они не выглядели довольными. Вот и все, что я могу сказать.

— Значит, есть шанс, что он застрял где-то в Дитмарше, — заключил Бранд. — У этих ублюдков с утиными ногами.

— Говорят, что он и сам был болотным обитателем, — сказал Ордлаф. — Если он там, с ним, наверное, все в порядке. Почему бы нам просто не отправиться за ним? Сейчас светло, и мы можем воспользоваться приливом.

На этот раз упрямиться пришла очередь Бранда:

— Далеко не лучшая идея. Во-первых, в Дитмарше никто не высаживается, даже за питьевой водой и для вечернего strandhogg. Слишком много команд после этого пропало. Во-вторых, как я вам говорил еще неделю назад, это лоцманские воды. А вы мне отвечали, что сможете идти с впередсмотрящими и лотом! Вы сели на мель и можете сесть снова, на этот раз где-нибудь похуже. А в третьих, Рагнарссоны все еще где-то неподалеку. В начале у них была длинная сотня кораблей, сто двадцать, как, вы сами насчитали. Сколько, по-вашему, мы утопили и захватили?

Ответил Хардред:

— Мы захватили их шесть. Из катапульты утопили, по крайней мере, еще с дюжину.

— Значит, их осталось сто, против наших пятидесяти. Меньше пятидесяти, потому что они подошли к "Букингему" и пробили дыру в его днище, а у меня на полдюжине кораблей осталось слишком мало команды для боя. И мы больше не сможем захватить противника врасплох.

— Так что же нам делать? — спросил Ордлаф.

Наступило долгое молчание. Его наконец прервал Хардред, чей чистый англосаксонский выговор забавно контрастировал с военным жаргоном норманнов и английским остальных присутствующих.

— Раз мы, как вы говорите, не можем спасти нашего короля, — начал он, — тогда мой долг — вернуть флот в английские воды и получить указания от короля Альфреда. Он мой государь, и по соглашению между ним и королем Шефом, — он замялся, подбирая слова, — каждый из них наследует все права другого, если другой уйдет раньше его. Что сейчас, кажется, и произошло.

_ Он переждал, пока уляжется буря возражений, и твердо продолжал:

— В конце концов, этот флот теперь главная надежда и защита английских берегов. Мы знаем, что можем потопить пиратов, если они полезут на нас, и так мы и сделаем. В этом была главная цель короля Шефа, как и короля Альфреда, — сохранить мир и покой на побережье и в прилегающих к нему землях. Будь он здесь, он бы сам приказал сделать то, что я предлагаю.

— Ты можешь идти, — вскричал Квикка, освобожденный раб, — можешь возвращаться к своему государю. А наш государь — тот, кто снял с нас ошейники, и мы его не бросим, чтобы на него надели ошейник какие-то утколапые ублюдки.

— Как вы собираетесь туда добраться? — спросил Хардред. — Вплавь? Бранд не хочет туда идти. А Ордлаф не осмелится идти в одиночку.

—Мы не можем просто взять и уйти, — настаивал Квикка.

Раздался густой бас Торвина:

— Нет. Но, кажется, я знаю, куда мы можем пойти. Или часть из нас. Что-то мне подсказывает, что это не похоже на Шефа Сигвардссона — тихо умереть или исчезнуть. Может быть, кто-то захочет получить за него выкуп. Или продать его. Если мы направимся в крупный порт, куда доходят все новости, мы что-нибудь о нем услышим. Я предлагаю некоторым из нас пойти в Каупанг.

— В Каупанг, — сказал Бранд. — В святилище Пути.

— У меня есть свои причины появиться там, это так, — сказал Торвин. — Но у Пути много последователей и много возможностей, а в святилище глубоко озабочены судьбой Шефа. Там мы сможем получить помощь.

— Я туда не пойду, — заявил Хардред резко. — Слишком далеко и слишком опасно, все время через враждебные воды, а мы теперь знаем, что "Графства" мало пригодны для переходов в открытом море.

Ордлаф кивнул с угрюмым одобрением.

— Одни вернутся, другие пойдут в Каупанг, — сказал Торвин.

— Думаю, большинство вернется, — сказал Бранд. — Сорока кораблей, и даже пятидесяти, недостаточно, чтобы бороться против всех пиратов Севера и Дании — Рагнарссонов, короля Хальвдана, ярла Хлатира, короля Гамли, короля Хрорика и всех прочих. Необходимо вернуться и защищать Путь в Англии. Слишком многие хотели бы уничтожить его. Я возьму "Моржа". Пойду морем, к берегу жаться не буду. Я пробьюсь. Доставлю тебя, Торвин, и твоих жрецов в Каупанг, в святилище. Кто еще? Как насчет тебя, Гудмунд?

— Возьми нас! — Квикка вскочил на ноги, его лицо покраснело от возбуждения. — Мы не вернемся. Возьми меня и моих помощников, и катапульту тоже, мы можем снять ее с "Норфолка", раз этот йоркширец боится рисковать своей шкурой. Тогда мы можем взять Ковпанга, Дитфена, всех, — дружный гул в передней части судна засвидетельствовал, что освобожденные рабы из прислуги катапульты внимательно слушают.

— Меня тоже, — произнес почти неслышный голос, принадлежавший маленькой фигурке, что выглянула из-за мачты. Бранд крутил головой в разные стороны, пока не понял, что это сказал Удд, мастер по стали, взятый в рейс только в своей прежней роли запасного наводчика катапульты.

— А ты зачем хочешь попасть в Норвегию?

— За знаниями, — отвечал Удд. — Я слышал, что люди говорят про Ярнбераланд. Страна с железом, — переведен.

Еще одна щуплая фигура молча предстала перед ними, Ханд, лекарь, товарищ детства Шефа, ныне с серебряным яблоком Идуны на цепочке вокруг шеи.

— Отлично, — решительно сказал Бранд. — Я беру своих моряков и "Чайку" для сопровождения. Еще есть место для десяти добровольцев. Ты, Ханд, ты, Удд, и ты, Квикка. Остальные пусть бросят жребий.

— И нас в качестве пассажиров, — добавил Торвин, кивая на двух своих собратьев-жрецов. — До святилища Пути.

ГЛАВА 7

Утопая ногами в трясине. Шеф отступил на шаг назад. Он стремительно вращал очищенной от коры веткой и внимательно следил за Карли. Крепыш больше не ухмылялся, он был полон решимости. По крайней мере, он научился правильно держать меч: лезвие и перекладина совершенно параллельны линии предплечья, так что удар или отбив не пойдут в сторону. Шеф рванулся вперед, удар справа, слева, выпад и шаг в сторону, как Бранд учил его много месяцев назад в лагере под Йорком. Карли легко парировал, не только ухитряясь попасть по легкой ветке своим тяжелым клинком, но и каждый раз верно направляя его, — у него была просто изумительная быстрота реакции. Однако все та же старая ошибка.

Шеф слегка ускорил бой, сделал ложный выпад снизу и сильно хлестнул Карли по руке с мечом. Отступив назад, он опустил свою палку.

— Ты должен помнить, Карли, — сказал он. — Ты ведь не веники режешь. У тебя обоюдоострый клинок, а не секач. Для чего, по-твоему, нужно лезвие на второй стороне? Не для твоего прямого удара, потому что ты всегда рубишь одной стороной, полностью вкладывая свою силу в удар.

— Это нужно для обратного удара, — сказал Карли, повторяя урок. — Я знаю, знаю. Я просто не могу свою руку заставить это сделать, пока об этом не думаю, а когда думаю, получается слишком поздно. А вот скажи мне, что будет, если я попробую драться с настоящим воином, викингом с корабля?

Шеф протянул руку за мечом, критически осмотрел лезвие. Это было неплохое оружие — теперь, когда он его перековал. Но, располагая только тем, что имелось в деревенской кузнице в Дитмарше, на многое он не осмелился. Клинок все равно был из цельного куска металла, без той чересполосицы мягкого и твердого железа, которая придает лучшим мечам гибкость и прочность. Не смог он также наварить по краям клинка закаленные лезвия, которые были отличительным признаком профессионального оружия, — не нашлось хорошей стали, да и горн мог дать жар, достаточный лишь для красного каления. И теперь, каждый раз, когда они уходят за деревню и Шеф фехтует с Карли своим копьем "Гунгнир" как алебардой, на дешевом железе меча остаются зазубрины, которые приходится править молотком и напильником. Однако и по зазубринам можно кое-что узнать. Если они образуются под прямым углом к клинку, значит, Карли фехтовал правильно. От неумелого отбива на металле остаются царапины и зазубрины, идущие наискосок. В этот раз их нет. Шеф отдал меч.

— Если ты столкнешься с настоящим ратоборцем вроде человека, который обучал меня, ты умрешь, — сказал он. — Как и я бы умер. Но в армии викингов полно крестьянских детей. Ты можешь встретить одного из них. И не забывай, — добавил он, — если встретишь настоящего ратоборца, ты не должен драться честно.

— Ты так делал, — догадался Карли. Шеф кивнул.

— Ты делал много чего, о чем мне не рассказываешь, Шеф.

— Если я расскажу, ты не поверишь. Карли сунул свой меч в деревянные, подбитые шерстью ножны, которые они специально изготовили, — ведь только в них можно было предохранить меч от ржавчины в вечно влажном климате Дитмарша. Оба побрели назад к временному лагерю ярдах в тридцати от них на полянке, где в тумане как бы нехотя дымился костер.

—И ты не сказал мне, что ты собираешься делать, — продолжал Карли. — Ты и взаправду думаешь, как говорил, явиться на невольничий рынок и дать Никко продать тебя?

— Я действительно приду на невольничий рынок в Гедебю, — отвечал Шеф. — А там, будь что будет. Но я не намерен кончить свои дни рабом. Скажи мне, Карли, как мои успехи?

Он завел речь о тех долгих часах, которые Карли, в обмен на уроки фехтования, потратил, чтобы научить Шефа, как сжимать кулаки, как бить коротким прямым ударом вместо обычных размашистых свингов, как двигаться и вкладывать в удар весь вес тела, как защищаться руками и уворачиваться.

На лице Карли снова появилась его обычная ухмылка.

— Да, похоже, как и мои. Если ты встретишь настоящего бойца, кулачного бойца с болот, он тебя одолеет. Но ты вполне можешь сбить человека с ног, если он будет стоять смирно.

Шеф задумчиво кивнул. Этому, по крайней мере, стоило учиться. Странно, что они здесь искусны только в одном виде единоборств, в своем забытом уголке. Может быть, они слишком мало торговали и не имели металла, поэтому им приходится драться голыми руками.

Один лишь Никко заметил их возвращение в лагерь, наградив обоих сердитым взглядом.

— Мы будем в Гедебю завтра, — сказал он, — там, наконец, прекратятся твои гулянки. Я сказал, твои гулянки пора прекратить, — срываясь на визг, заорал он, так как Шеф его игнорировал. — В Гедебю у тебя появится хозяин, и он не даст тебе валять дурака, прикидываясь воином. Ты будешь- вкалывать от зари до зари, иначе попробуешь кожаного кнута. Ты его пробовал, я видел твою спину. Никакой ты не воин, а просто беглый!

Карли пнул комок грязи едва ли не в самый котелок Никко, и крик перешел в злобное бормотание.

— Это у нас последняя ночь, — сказал Карли негромко. — Есть у меня идея. Понимаешь, мы выходим из Дитмарша. Завтра пойдем по хорошей дороге, по сухой земле, где живут датчане. Ты-то сможешь с ними разговаривать, а я плохо знаю язык. Но в полумиле отсюда есть деревня, там девки говорят еще по-нашему, по-болотному, как я и ты, — твой говор больше похож на фризский, но они тебя поймут. Так почему бы нам не слинять отсюда и не узнать, не найдется ли там в деревеньке кой-кого, кому надоели их утконогие парни?

Шеф взглянул на Карли со смесью раздражения и симпатии. За неделю, что он провел в приморской дитмаршской деревне, он понял, что Карли, жинерадостный, открытый и легкомысленный — из тех людей, которых все женщины обожают. Их привлекает его юмор, его беззаботность. Похоже, он попытал счастья с каждой женщиной в своей деревне, и, скорее всего, успешно. Некоторые мужья и отцы все знали, другие закрывали глаза, деревенские побаивались дать Карли повод пустить в ход кулаки. Всеобщим одобрением было встречено решение послать Карли на ярмарку вместе с Никко и другими, независимо от того, пойдет с ними Шеф или нет. Последняя ночь, которую Карли провел под родительским кровом, то и дело прерывалась царапаньем в ставни и молчаливыми исчезновениями в кусты за хижиной.

Это не были женщины Шефа, и он не имел оснований жаловаться. Однако Карли пробудил тревогу в его душе. В юности, работая в кузнице на фенах Эмнета и разнося по соседним деревням заказы. Шеф несколько раз имел дело с девушками — дочерьми керлов и даже рабов, но не с юными леди, чье девичество было предметом гордости и тщательно охранялось, а с теми, что охотно готовы были просветить юношу в его невежестве. Надо признать, что никогда они не гонялись за ним так, как за Карли, может быть, девушек пугали его серьезность и одержимость, они могли угадывать, что все его помыслы были о будущем, но он, по крайней мере, не чувствовал себя обделенным или неполноценным.

Потом был набег викингов на Эмнет, его приемного отца искалечили, схватили Годиву. То утро в убогой лачуге в перелеске, когда он стал у Годивы первым мужчиной и думал, что достиг предела мечтаний. И с тех пор у Шефа не было ни одной женщины, даже самой Годивы, хоть он и вернул ее себе; не было даже после того, как на него надели золотой королевский венец и половина шлюх в Англии ждала только его знака. Шеф иногда задумывался, не подействовала ли на его рассудок угроза Ивара его кастрировать. Он знал, что остается полноценным мужчиной — но ведь таковым, по словам Ханда, был и сам Ивар, и все-таки его прозвали Бескостный. Не мог же он заразиться бессилием от человека, которого убил? И мог ли его сводный брат, муж Годивы, проклясть его перед тем, как был повешен?

Что-то было не так с его рассудком, а не с телом, Шеф понимал это. Что-то вызванное его отношением к женщине, которую он любил как свое искушение и как свою невесту, его внутренним согласием с ее отказом ему и с ее решением выйти за Альфреда, самого верного мужчину из всех, кого встречал Шеф. Как бы то ни было, лекарства он не знал. Пойти с Карли означало бы лишь подвергнуться унижению. Завтра его ждет невольничий рынок, а еще через день его обработают холостильщики.

— Думаешь, у меня есть шанс? — спросил он, указывая на свой глаз и лицо.

Физиономия Карли расплылась от радости.

— Конечно! Длинный здоровенный парень вроде тебя, мускулы как у кузнеца. Говоришь как иностранец, сплошная загадка. Ты не забывай, эти бабы, они же все скучают. Никогда ничего не происходит. Им не разрешают подходить к дороге, где хоть кто-нибудь мог бы на них позариться. А на болото никто не заходит. Они видят одни и те же лица со дня рождения и до дня смерти. Я тебе говорю... — и Карли пустился в россказни, как девушки Дитмарша бывают рады любой прихоти симпатичного прохожего — да хоть бы и безобразного, — пока Шеф помешивал варево и накручивал на прутики полоски теста, чтобы обжарить на огне. Он не считал, что план Карли удастся, нет, с кем угодно, но только не с ним. Но в свой морской поход он, прежде всего, отправился с одной-единственной целью: забыть свадьбу Альфреда и Годивы. Ему следует использовать каждую возможность снять с себя это заклятье. Но особенно рассчитывать не на что. Чтобы изгладить его воспоминания, понадобится нечто большее, чем девка из болотной деревни.

x x x

Через несколько часов, возвращаясь темной ночью по болоту на стоянку. Шеф в который раз поразился собственному равнодушию. Все произошло примерно так, как он и предвидел: они пришли в деревню в тот час, когда добрые люди выходят на улицу поболтать, обменялись со случайно встреченными жителями новостями, Карли бросал многозначительные взгляды по сторонам и быстро перекинулся парой слов с одной девушкой, а затем и с другой, пока Шеф отвлекал внимание их мужчин. В сумерках они для виду ушли из деревни, а затем прокрались обратно, в ивовый шалаш, смотрящийся в стоячую воду. Девушки появились запыхавшиеся, испуганные и взволнованные.

Шефу досталась пышечка с надутыми губками. Сначала она была кокетливой. Потом презрительной. И под конец, когда поняла, что сам Шеф уже ни на что не надеется и вовсе не тревожится из-за своей несостоятельности — заботливой. Она погладила его изуродованное лицо, нащупала через рубаху шрамы на спине.

— Ты знавал худые времена, — сказала полувопросительно.

— Еще хуже, чем эти шрамы, — ответил он.

—Знаешь, нам, женщинам, тоже тяжело, — сказала она. Шеф вспомнил о том, что видел при разграблении Йорка и на руинах Эмнета, вспомнило своей матери и ее женской доле, о Годиве и Альфгаре, о розгах, об истории Ивара Бескостного и его зверствах с женщинами; наконец, задумался о девушках-рабынях, заживо погребенных со сломанными спинами, на кости которых он наткнулся в могильнике старого короля, и не ответил ничего. Затем они полежали молча, пока назойливый шум, который Карли производил со своей подружкой, не утих во второй раз, уже окончательно.

— Я никому не скажу, — прошептала она, когда довольная парочка вылезла из сырости и грязи. Никогда он ее больше не увидит.

"Меня должно беспокоить, — осознал Шеф, — что я не такой, как все. Но почему-то не беспокоит". Он остановился, нащупывая твердую почву тупым концом копья. В темноте что-то булькнуло и глухо шлепнулось в воду, а Карли, охнув, вытащил меч.

— Это просто выдра, — заметил Шеф.

— Может быть. Но разве ты не знаешь, что на болотах водятся и другие твари?

— Какие, например?

Карли помялся.

— Мы зовем их кикиморы.

— Мы тоже. Огромные существа, живут в жиже и хватают детей, которые подошли слишком близко. Страшные женщины с зелеными зубами. Покрытые серыми волосами руки, которые высовываются из воды и переворачивают лодки охотников,— добавил Шеф, приплетая заодно побасенку, слышанную им от Бранда. — Мерлинги, что сидят и пируют...

Карли цапнул его за руку:

— Хватит! Не называй их. Они могут услышать и тогда явятся.

— Таких тварей не существует, — отвечал Шеф, снова нащупав дорогу и выходя на надежную тропу между двумя омутами. — Просто народ выдумывает истории, почему люди не возвращаются назад. На таком болоте, чтобы пропасть, кикимора не нужна. Смотри, вон за тем ольшаником наш лагерь.

Когда они достигли края расчищенной под лагерь поляны, где все уже неподвижно лежали под одеялами, Карли взглянул на Шефа.

— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Ты всегда уверен, что тебе лучше знать. Но действуешь ты как лунатик. Или ты послан богами?

Шеф заметил, что Никко не спит и потихоньку подслушивает на своем наблюдательном посту в тени.

— Если так, — отвечал он, — надеюсь, что завтра они мне помогут.

x x x

Этой ночью во сне он почувствовал, что загривок его сжимают стальные пальцы, вертя его головой то в одну, то в другую сторону.

Первое видение открылось где-то на безлюдной равнине. Юный воин стоял, с трудом удерживаясь на ногах. Оружие его покрывала почерневшая кровь, и кровь текла по его ногам из-под кольчуги. В руке он сжимал сломанный меч, а у ног его лежал другой воин. Откуда-то издалека Шеф услышал голос, поющий:

Шестнадцать ран я получил, и мой сломался меч,

Глаза мои закрыты, не вижу, куда мне идти.

В сердце меня сразил меч Ангантира,

Кровь проливающий, закаленный ядом.

Мечи не закаливают ядом, подумал Шеф. Закаливание — это когда сильно нагретую сталь резко охлаждают. Почему в воде охлаждение недостаточно резкое? Может быть, из-за пара, который от нее идет. Что же такое пар ?

Пальцы на шее неожиданно ущипнули его, словно заставляя не отвлекаться. На краю равнины Шеф увидел летящих хищных птиц, и голос снова заговорил нараспев:

Голодные вороны собираются с юга,

Белохвостые стервятники вслед за братьями летят,

В последний раз стол яств я им накрыл,

Моей нынче кровью птенцы войны насытятся.

Позади птиц Шефу на миг пригрезились женщины, их несущиеся по ветру силуэты, а совсем вдалеке — открывающиеся в неясной дымке огромные двери, которые он видел раньше, двери Вальгаллы.

Итак, герои умирают, сказал другой голос, не тот, что раньше. Даже в оцепенении сна Шеф почувствовал пронзительный холод, узнавая в том голосе зловещие иронические нотки своего покровителя, бога Рига, чей амулет-лесенку он носил на шее. Это смерть Хьялмара Великодушного, продолжал голос. Сошелся в схватке с шведским берсерком, вот и два новобранца для отца моего, Одина.

Видение исчезло, и Шеф почувствовал, что его глаза сверхъестественным образом поворачиваются куда-то в сторону. Миг, и в поле зрения возникло новое видение. Шеф смотрел вниз на узкую соломенную подстилку, лежащую на земляном полу. Помещение было где-то в стороне от главных комнат, может быть, чулан где-нибудь в углу, холодный и неудобный. На подстилке корчилась старуха, корчилась в муках, но осторожно. Шеф знал, что ей недавно было сказано, что она умирает, сказано лекарем или коновалом. Не из-за болезни легких, которая обычно уносит стариков зимой, но из-за опухоли или внутреннего повреждения. Она страдала невыносимо, хотя боялась признаться в этом. У нее не осталось родственников, если у нее были муж или сыновья, они уже умерли или покинули ее, она жила скудной милостью чужих людей. Причини она хоть какое-то беспокойство, и лишится даже своей подстилки и куска хлеба. Жива ли она, не имело значения.

Это была девушка, с которой он расстался на болоте, встречающая закат своей жизни. Или могла быть она. Это мог быть и кто-то еще: Шеф подумал о матери Годивы, ирландской рабыне, которую его приемный отец Вульфгар взял в наложницы, а потом, когда жена приревновала, продал, разлучив с ребенком. Но были и другие, много-много других. Мир был полон отчаявшихся старух, да и стариков, из последних сил старающихся умереть тихо и не привлекая внимания. Все они слягут в могилы и исчезнут из памяти. Все они когда-то были молодыми.

От этого видения на Шефа накатила волна такой безнадежности, которой он никогда не испытывал раньше. И все же было в этом что-то странное. Эта медленная смерть может произойти через много лет в будущем, как он сперва подумал, когда вроде бы узнал женщину. Или она могла произойти в прошлом, много лет назад. Но на мгновение Шеф, кажется, понял одну вещь: старая женщина, молящая на соломенной подстилке о незаметной смерти, была им самим. Или это он был ею?

x x x

Проснувшись как от толчка, Шеф испытал чувство облегчения. Все кругом тихо спали под своими одеялами. Он медленно выдохнул и постепенно расслабил напряженные мышцы.

x x x

На следующее утро они почти сразу вышли из болот. Только что они пробирались в густом холодном тумане среди черных омутов и неглубоких канав, которые, казалось, никуда не текли; затем земля под скудным травяным покровом пошла вверх, и взгляду Шефа предстала уходящая к горизонту дорога Великой Армии, по которой взад-вперед сновали путники. Шеф оглянулся назад и увидел, что Дитмарш, как одеялом, укрыт туманом. На солнце он рассеется, а в сумерках опустится опять. Неудивительно, что дитмаршцы живут впроголодь и не ждут незваных гостей.

Шефа также удивили перемены, произошедшие с его спутниками, когда они вышли на дорогу. На болотах они казались спокойными и уверенными, готовыми посмеяться и над всем миром, и над ближайшими соседями. Здесь же они прятали головы под крыло и боялись обратить на себя внимание. Шеф обнаружил, что он один держится с высоко поднятой головой, а все остальные сутулятся и сбиваются в кучу.

Вскоре их догнала ватага всадников, десять или двенадцать человек с навьюченными лошадьми, соляной обоз, направляющийся на север, к полуострову Ютландия. Проезжая мимо, они переговаривались на языке норманнов.

— Вон, смотри, утконогие вылезли из болот. Куда они тащатся? Смотри, один высокий, должно быть, мамашка его согрешила. Эй, болотные, вам чего надо? Лекарство для прыщавых животов?

Шеф улыбнулся самому громкому насмешнику, а затем откликнулся на хорошем норманнском языке, которому научился от Торвина, а затем от Бранда с его командой.

— Что бы ты об этом знаешь, ютландец! — он преувеличивал гортанную хрипоту диалекта Рибе, на котором они говорили. — Это ты по-норманнски говоришь, или у тебя простуда? Попробуй размешать в пиве мед, тогда, может, откашляешься.

Купцы придержали коней и уставились на него.

— Ты не из Дитмарша, — заявил один из них. — И на датчанина не похож. Откуда ты?

— Enzkr em, — твердо сказал Шеф. — Я англичанин.

— Говоришь ты как норвежец, и притом как норвежец с края света. Я слыхал такой говор, когда торговал мехами.

— Я англичанин, — повторил Шеф. —И я не торгую мехами. Я иду с этими людьми на невольничий рынок в Гедебю, где они надеются продать меня. — Он вытащил на всеобщее обозрение свой амулет-лесенку, полностью повернул свое лицо к датчанам и торжественно подмигнул единственным глазом. — Нет смысла делать из этого тайну. В конце концов, я должен подобрать себе покупателя.

Датчане переглянулись и тронулись в путь, оставив Шефа вполне довольным. Англичанин, одноглазый и с серебряным амулетом-лесенкой на шее. Теперь достаточно, чтобы об англичанине услышал один из друзей Бранда, или человек Пути, или один из его прошлогодних шкиперов, вернувшихся домой, и тогда у Шефа появится шанс вернуться в Англию — хотя ему и не хотелось бы связываться с судном из Гедебю на Балтийском побережье.

На него хмуро глядел Никко, почувствовавший, что что-то не так.

— Я отниму у тебя копье, когда подойдем к рынку.

Шеф молча показал копьем на деревянный частокол вокруг показавшегося вдали Гедебю.

x x x

На следующий день, не спеша прогуливаясь вдоль рядов выставленных на продажу товаров, Шеф почувствовал, что его сердце забилось учащенно. Его не покидало внутреннее спокойствие — или это было безразличие — с тех пор как он, больше уже не король, проснулся в лачуге Карли. И хотя он знал, что намеревается сделать, он не мог заранее угадать, как все обернется. Многое зависело от того, какие права имеет здесь человек. На чем смогут настаивать он и его друзья на этом невольничьем рынке в Гедебю.

Сам рынок был просто расчищенной площадкой на берегу, а посередине — насыпь высотой в несколько футов, чтобы показывать товар покупателям. На заднем плане не знающая приливов Балтика лениво лизала волнами узкую полоску песка. В стороне уходил далеко в мелководье деревянный пирс, к нему приставали груженные товаром широкогрудые кнорры. Вокруг рынка высился крепкий бревенчатый частокол, кажущийся игрушечным по сравнению с римскими крепостными укреплениями в далеком Йорке, но содержащийся в должном порядке и строго охраняемый. Шеф мало что слышал о подвигах короля Хрорика, который правил в Гедебю и на тридцать миль к югу до самой Датской перемычки. Доходы его полностью зависели от сборов, которые он брал с купцов в порту, поэтому он охранял свободу торговли и вершил суд скорый и суровый. Время от времени Шеф поглядывал на виселицы, ясно различимые на отдаленном мысу, на которых болталось с полдюжины повешенных. Хрорик всячески старался показать купцам, что их права соблюдаются. Одна из многих вещей, о которых не знал Шеф, — не сочтут ли его замысел препятствующим торговле. Во всяком случае, утром, когда силуэты виселиц обрисовались яснее, настроение его резко ухудшилось.

В этот заход на торг выставили только женщин — шесть рабынь, вытолкнутых вперед ухмыляющимися викингами. Каждую из них держали за руку, а хозяин расхаживал кругом насыпи, расхваливая достоинства товара. Все они, как заметил Шеф, были юные девушки. По команде с них стащили одежду, и они стояли в коротких рубашках, не доходивших и до колен, в ярком солнечном свете белая кожа была открыта всем взорам. Толпа заулюлюкала, послышались похотливые восклицания.

— Откуда они? — спросил Шеф вооруженного стражника, стоявшего возле невольничьего ряда.

Тот с любопытством посмотрел на стать и осанку Шефа и фыркнул в ответ:

— Венедки. Видишь, белая кожа и рыжие волосы. Их поймали на южном берегу Балтики.

— А кто покупатели? — Шеф теперь увидел группку темнокожих людей в странных одеяниях, проталкивающихся вперед, чтобы осмотреть рабынь вблизи. Они были не в шлемах, а в тюрбанах и носили на поясах изогнутые клинки, поблескивающие дорогим металлом. Некоторые из них все время озирались по сторонам, будто опасаясь внезапного нападения.

— Люди из южных земель. Они молятся какому-то богу, который соперничает с христианским. Любят покупать женщин и платят золотом. В этом году им придется платить дорого.

— Почему так?

Стражник снова с любопытством взглянул на Шефа:

— Ты говоришь по-норманнски, но ты вообще хоть что-нибудь знаешь? Цена на женщин подскочила, потому что английский рынок стал хуже. Из Англии раньше получали много хороших женщин.

Мавры из Кордовы начали задавать разные вопросы через толмача. Доброхоты повторяли их для толпы зрителей.

— Хочет знать, все ли они девственницы.

Шквал смеха, и кто-то ревет бычьим голосом:

— Альфр, я знаю, что та высокая — уже нет, я видел, как ты ее вчера попробовал за палаткой.

Предводитель арабов сердито оглянулся, пытаясь принудить зевак замолчать. Покупатели подозвали своего переводчика, столпились для совещания. Наконец, назвали цену. Негодование, отказ, но новая цена не была названа. Сделка состоялась — Шеф увидел, как блестят отсчитываемые монеты, и затаил дыхание при виде — нет, не серебра, — а золотых динаров. Часть денег выплачивается распорядителю торгов и ярлу короля Хрорика, внимательно наблюдающему за происходящим. Женщин закутали и погнали прочь.

Затем была выставлена странная фигура, мужчина средних лет в остатках черного рубища. Он казался лысым, но на макушке пробивался черный пушок. Христианский священник, догадался Шеф, с тонзурой, которую давно не подбривали. Когда он вышел вперед, через толпу к нему протолкался другой человек, словно хотел обнять его — еще один священник, еще одна черная ряса, но на этот раз тонзура свежевыбрита. Стражник оттолкнул его назад, распорядитель стал спрашивать цену.

Мгновенный ответ последовал от ватаги высоких людей, крепких телосложением и красующихся в мехах, несмотря на весеннее солнышко. Шведы, подумал Шеф, вспомнив произношение Гудмунда Жадного и некоторых других, кого он встречал в рядах Великой Армии Рагнарссонов. Шведы давали восемь унций серебра. Один из них рванул кошель с пояса и бросил наземь, чтобы подкрепить свои слова.

Священник, которого оттолкнули, воротился и, увильнув от стражников, распростер руки, страстно что-то выкрикивая.

— Что он говорит? — пробормотал стражник.

— Пытается сорвать торги, — ответил Шеф, прислушиваясь к обрывкам норманнского и нижненемецкого языков, смешавшихся в воплях священника. — Говорит, они не имеют права покупать священника истинного Бога.

— Они и его купят, если он не заткнется, — проворчал стражник.

Действительно, шведы бросили на землю еще один мешочек серебра, обменялись какими-то фразами с распорядителем торгов и с довольными лицами направились к обоим священникам.

Но из толпы вышел еще один человек, и довольство исчезло, сменившись выражением озабоченности. Шеф, привыкший оценивать бойцов, сразу же понял почему.

Новоприбывший не был высок, ростом ниже самого маленького из шведов. Но он был невообразимо широк в плечах. И еще, он двигался со спокойной уверенностью, которая расчищала ему дорогу. На нем была утепленная кожаная куртка, поношенная и с разнообразными клиньями, вшитыми тут и там. Левая рука его покоилась на набалдашнике длинного рыцарского меча. Волосы торчали белобрысым ежиком над лицом гладким, чисто выбритым и чеканным, как из металла. Но он улыбался.

Светловолосый поддел ногой один из кошельков шведов и отбросил его к хозяевам, потом отбросил и другой.

— Он вам не достанется, — раздалась во внезапно наступившем молчании его спокойная норманнская речь. — Ни один из них. Это священники Христовы, и они находятся под моей защитой. Под защитой Ордена Копья, — неожиданно тихо добавил он и обвел рукой вокруг. Шеф увидел, что поблизости стоит с дюжину людей, одинаково одетых и вооруженных. Их было больше, чем шведов. Но за событиями наблюдали добрых две сотни норманнов, тоже хорошо вооруженных. Если они бросят общий клич против христиан... Или же люди короля Хрорика решат защитить свободу торговли...

— Мы заплатим за одного из них, — сказал светловолосый примирительно. — Восемь унций. Христианские деньги так же хороши, как и языческие.

— Десять унций, — перебил цену предводитель шведов.

Распорядитель торгов вопросительно посмотрел на светловолосого.

— Двенадцать унций, — проговорил тот раздельно и выразительно. — Двенадцать унций, и я не стану спрашивать, как к вам в руки попал христианский священник — и для чего христианский священник нужен этим. Двенадцать унций, и считайте, что вам повезло.

Швед потянулся рукой к своему топору и сплюнул на землю.

— Двенадцать унций, — сказал он, — и ведь деньги людей Одина лучше, чем деньги бритых христианских кастратов.

Шеф почувствовал, что стражник позади него дернулся, увидел, как ярл короля Хрорика шагнул вперед. Швед, договорив, взмахнул топором, чтобы ударить. Но прежде чем кто-либо из них завершил свое движение, в воздухе сверкнула сталь, послышался хруст и судорожный вздох. Швед скрючился над торчащей из его туловища медной рукояткой. Шеф понял, что светловолосый даже не пытался достать меч, а вместо этого вытащил из-за пояса тяжелый нож и метнул его снизу. Прежде чем эта мысль оформилась, незнакомец сделал три шага вперед и застыл, направив острие своего длинного меча точно под кадык работорговца.

— Мы договорились? — спросил он, бросив на мгновенье взгляд в сторону растерянного ярла.

Продавец медленно и осторожно кивнул.

Светловолосый воткнул меч в ножны.

— Просто небольшая ссора между друзьями, — пояснил он ярлу. — Торговле не мешает. Мы с товарищами будем счастливы уладить это дело где-нибудь за пределами города.

Ярл колебался, затем тоже кивнул, не обращая внимания на крики шведов, склонившихся над телом своего предводителя.

— Плати деньги и забирай своего священника. И хватит шуметь, эй, вы там. Когда хочешь кого-то обозвать, сначала научись поживей поворачиваться. Если недовольны, пожалуйста, можете драться. Но не здесь. Плохо для торговли. Давайте, подходите, кто там следующий?

Когда христианские священники обнялись, а светловолосый вернулся в кучку ощетинившихся оружием бойцов. Шеф почувствовал, что его толкают на насыпь. На мгновенье паника охватила его, как актера, забывшего свой ответ на неожиданную реплику. Затем, увидев суетящегося впереди Никко и встревоженное лицо Карли позади, он вспомнил, что должен делать.

Он медленно начал стаскивать свою грязную шерстяную рубаху.

— Что тут у нас? — сказал распорядитель торгов. — Сильный молодой мужчина, может выполнять простую кузнечную работу, продают его — ну, какая разница, какие-то утконогие.

Шеф швырнул рубаху на землю, поправил на груди серебряный амулет Рига и напряг мускулы, подражая поведению крестьянских батраков при найме. Солнце высветило на его спине старые шрамы от порок, порок, которым много лет назад подвергал его приемный отец.

— А он послушный? — выкрикнул кто-то. — Он совсем не выглядит послушным.

— Раба можно сделать послушным, — закричал Никко, стоявший рядом с распорядителем торгов.

Шеф задумчиво кивнул, подходя к ним ближе. При этом он аккуратно расправил пальцы левой руки и сжал их в кулак, большим пальцем прикрывая второй сустав, как показывал Карли. Это должно смотреться драматично. Не толкотня и не возня.

Выдвинув вперед левую ногу согласно наставлениям Карли, он нанес левой рукой короткий боковой удар, подкрепляя его всем весом тела и как бы стараясь ударить кулаком за свое правое плечо. Левый хук пришелся не в челюсть Никко — Карли не советовал это начинающим, — а в его правый висок. Грузный мужчина, не ожидавший удара, сразу же рухнул на колени.

Шеф тут же схватил его за ворот, поднял на ноги и развернул лицом к толпе.

— А вот утконогий, — крикнул он по-норманнски. — Болтает много. Ни к чему не пригоден. Сколько за него дадите?

— А я думал, это он тебя продает, — раздался голос. Шеф пожал плечами.

— Я передумал, — он обвел взглядом толпу, стараясь заворожить ее своим единственным глазом. Что делает раба рабом? В конце концов, только его согласие. А раба, который вовсе не согласен, вовсе не подчиняется, можно убить, но он не стоит ни гроша. На краю рынка он заметил небольшую стычку, это сын и племянники Никко пытались подоспеть на помощь, но Карли со сжатыми кулаками загородил им дорогу.

— Ладно, ладно, — зарычал ярл в самое ухо Шефу. — Я вижу, что из вас двоих ни одного не продашь. Но я тебе вот что скажу — ты все равно должен заплатить сбор, а если не сможешь заплатить, ваши жизни и будут платой.

Шеф огляделся. Опасный момент. Он рассчитывал, что увидит дружеское лицо несколько раньше, если только встреченные на дороге датчане разнесли весть. Теперь ему придется самому договариваться с ярлом. У него в собственности остались только две вещи. Одной рукой он сгреб серебряный амулет — это последняя надежда. А предпоследняя?

Копье "Гунгнир" воткнулось в дерн у его ног. Кар-ли, сияя и потирая костяшки пальцев, радостно помахал ему рукой. Шеф начал вытаскивать копье, чтобы показать презрительному ярлу руническую надпись на нем и попробовать сторговаться.

— Если одноглазый продается, — раздался голос, — я его куплю. Я знаю кой-кого, кому он очень нужен.

С похолодевшим сердцем Шеф повернулся на голос. Он надеялся, что опознавший его — друг. Он не забывал о возможности, что это враг, но рассчитывал, что сторонники Рагнарссонов, все уцелевшие из тех, кого он знал в Великой Армии, находятся с флотом Рагнарссонов в море на другой стороне Дании. Он не учел свободу объединений в мире у викингов, одни уходили, другие приходили, и так без конца.

Это был Скули Лысый, который командовал осадной башней, штурмуя год назад стены Йорка вместе с Шефом, но затем связал свою судьбу с предавшими их Рагнарссонами. Сейчас он вышел из толпы, и вплотную вслед за ним сомкнутым строем шла команда его корабля.

В тот же самый миг какой-то внутренний сторож подсказал Шефу, что на него неотрывно смотрит еще один человек. Он повернулся и встретился с непримиримым взглядом черных глаз. Узнал их сразу же. Черный дьякон Эркенберт, которого он впервые увидел в момент казни Рагнара в змеиной яме, а в последний

раз — входящим на борт судна после разгрома крестоносцев при Гастингсе. Он стоял рядом с недавно спасенным священником в черной рясе, быстро что-то говоря светловолосому германцу и показывая на Шефа рукой.

— Скьеф Сигвардссон Ивароубийца, — ухмыляясь, произнес Скули уже в нескольких шагах от Шефа. — Я готов заплатить за тебя больше рыночной цены. Я рассчитываю, что братья Ивара оценят тебя на вес серебра.

— Если сможешь взять, — рявкнул Шеф, быстро отступая и высматривая стену, к которой можно было бы прислониться спиной. Он понял, что Карли — вместе с ним. Тот вытащил свой меч, перекрывая нарастающий гул боевым кличем. Шеф сразу увидел, что Карли забыл все, чему его учили, и держит оружие как рубщик тростника. Если напряжение прорвется, Карли не продержится и пяти ударов сердца.

Теперь в поле зрения Шефа оказался и светловолосый германец, тот тоже вытащил меч, а его люди старались отгородить собой Шефа от Скули. Белобрысый тоже что-то кричал о цене. В отдалении суетились рабы и торговцы, одни собирались унести ноги, а другие — присоединиться к той или иной стороне. Стражники короля Хрорика, оставшись не у дел из-за внезапно схлынувшей толпы покупателей, пытались построиться клином, чтобы врезаться в середину назревающей драки.

Шеф сделал глубокий вдох, взвесил на руке свое копье. Он пойдет прямо на Скули, а потом попытает счастья с Эркенбертом и христианами. Но сначала — один акт милосердия. Он повернулся, собираясь оглушить ничего не подозревающего Карли древком копья. Если крепыш будет валяться на земле, его, может быть, никто не станет убивать, не то что в случае, если он полезет в драку.

Что-то уцепилось за копье, потянуло книзу, сковало движения Шефа. Еще что-то накрыло голову, ослепив его. Пока он старался освободиться, отчаянно вырываясь из-под покрывала, его настиг мягкий толчок в затылок, и Шеф обнаружил, что стоит на одном колене, пытаясь подняться и увидеть хоть что-нибудь. Если он потеряет сознание, следующим, что он увидит, может оказаться лицо Рагнарссона, собирающегося вырезать из его ребер кровавого орла.

Кто-то подсек Шефа под ноги, и он ударился головой о землю.

ГЛАВА 8

— Сожалею о случившемся, — сообщил голос, и по другую сторону стола возникло расплывчатое круглое лицо. — Услышь я о тебе хоть чуть-чуть пораньше, я бы сам выкупил тебя у твоих друзей из Дитмарша, и ничего умнее просто выдумать бы не смог. Но ты сам король, и знаешь, как это бывает — король настолько мудр, насколько велики его знания.

Шеф вытаращился, стараясь сосредоточить взгляд на говорившем, оторопело помотал головой и сморщился.

— Так, — сказал круглолицый, — кажется, ты меня не слышишь. Где у тебя болит?

Шеф потер левый висок, осознав в тот же самый момент, что припухлость на голове находится справа. Перед его глазами помахали рукой, и он понял, что говоривший проверяет, что у него с мозгами.

— Шишка с одной стороны, а болит с другой. Можно подумать, что мозги свободно болтаются в черепе, не правда ли? — продолжал вежливо беседовать круглолицый. — Вот почему многие ветераны боев становятся... скажем, слегка странными. Мы называем это vitrhogg, ответный удар. Но как я вижу, ты понемногу оправился. Давай вкратце повторим уже сказанное. Я — Хрорик, король Гедебю и южной Ютландии. А ты?

Шеф неожиданно улыбнулся, сообразив наконец, о чем ему говорят.

— Я твой собрат, король Шеф, король Восточной и Средней Англии

— Отлично. Я рад, что все обошлось. Знаешь, такие волнения на рыночной площади у нас бывают довольно часто, и мои парни знают, как им действовать. Набрасывают на всю свору парусину, а потом, пока вояки барахтаются, стараясь высвободить свое оружие, разоружают самых опасных Мы не можем себе позволить постоянно терять наших клиентов.

Огромная ручища налила вино в сосуд, в котором Шеф быстро признал золотой кубок.

— Добавь сюда воды и скоро почувствуешь себя лучше.

— Вы сегодня потеряли одного клиента, — заметил Шеф, вспомнив нож, вонзившийся в сердце шведского купца

— Да, это неприятно. Однако мой ярл сообщил, что погибший сам напрашивался Кстати...

Толстый палец подцепил амулет Шефа из-под рубахи, которую, как тот догадался, кто-то разыскал и надел на него.

— Ты человек Пути, правильно? Поэтому тебе, должно быть, мало дела до христиан Совсем никаких дел с ними, насколько я наслышан о твоей победе над франками, и, осмелюсь заметить, они к тебе относятся еще хуже Но мне приходится иметь с ними дело. По ту сторону Датской перемычки находятся германские копейщики, и лишь сам Один знает, сколько их. Это верно, что они все время дерутся между собой, и не менее верно, что они даже больше боятся нас, чем мы их. Но я не ищу неприятностей, особенно в вопросах религии. Поэтому я всегда разрешаю христианам присылать сюда своих священников и проповедовать свое учение и никогда не возражаю, если они начинают крестить рабов и женщин. Конечно, если эти бедняги забредают в глухомань, а их потом продают в рабство или самих крестят в трясине, я ничего не могу поделать. Я поддерживаю порядок в Гедебю и на торговых путях и вершу суд в нашем тинге. Указывать моим подданным, во что им верить или кого оставить в покое... — Толстяк засмеялся.— Ты-то понимаешь, насколько это может быть опасно. Но теперь появилось нечто новенькое. Этой весной, когда священники из Гамбурга пришли на север, каждого из этих трех или четырех миссионеров сопровождала охрана. Не настолько большая, чтобы назвать ее армией, недостаточная даже для серьезного боя, и вдобавок они хорошо платили. Так что я их впустил. Но вот что я тебе скажу, — круглолицый наклонился к Шефу, — как один король другому. Очень опасные люди. И очень ценные люди. Хотел бы я нанять себе с полдюжины таких. О том, которого ты видел, о белобрысом с волосами, как щетка, мой капитан стражи сказал, что это один из самых стремительных бойцов, каких он когда-либо видел. И очень ловкий.

— Он быстрее, чем Ивар Рагнарссон? — спросил Шеф.

— Ивар Бескостный? О, я и забыл, что ты с ним расправился.

Благодаря вину зрение Шефа постепенно прояснилось, и он повнимательней присмотрелся к крупному мужчине, откинувшемуся на стуле так, что спинка трещала. Золотой венец на голове, тяжелая золотая цепь на шее и массивные браслеты на руках. Внешность добродушного мужичонки, словно бы хозяина мирной городской таверны. Но глаза под густыми бровями проницательные, и сеточка шрамов от затянувшихся ран покрывает мускулистое правое предплечье, как у заядлых бойцов. Удачливый боец, потому что у неудачливых раны уже никогда не затягиваются.

— Да, я тебе, конечно же, за него признателен. Ивар очень меня беспокоил, а его братья беспокоят и до сих пор, — Хрорик тяжко вздохнул. — У короля здесь трудная жизнь, по ту сторону Датской перемычки грозят христиане и их империя, а на севере — пятьдесят морских королей, вечно спорящих, кто самый главный. Христиане говорят, что им сейчас нужен император. Я иногда думаю, что и нам тоже. Но дело вот в чем. Если вдуматься, нам ведь придется решать, кто им станет. Может быть, я. Может быть, ты. А может быть, Сигурд Рагнарссон. Если он, то ни ты, ни я не доживем до следующего дня, да и не захотим дожить.

Ну, да я увлекся. Я вижу, тебе здорово досталось, и ; по-моему, ты не отказался бы от хорошего ужина. Почему бы тебе не посидеть где-нибудь на солнышке, пока не придет пора ужинать? Я прослежу, чтобы ты был в безопасности.

— Мне нужны деньги, — сказал Шеф. — Человек, которого я ударил на рынке — это он привел меня сюда, и он неделю кормил меня. Я должен заплатить ему. А потом, мне нужны деньги на проезд домой. Если в порту есть английские купцы, я могу взять у них деньги в долг, в счет моих собственных средств и средств моего соправителя Альфреда.

Хрорик оставил в покое звонок:

— Все улажено, за все заплачено. Дитмаршцев я отпустил вполне счастливыми, я всегда стараюсь ладить и с ними тоже, ведь когда разъярятся, они несносны. Хота один юноша настоял на том, чтобы остаться. Не благодари меня, ты всегда сможешь со мной расплатиться. А насчет возвращения домой... Что нет, то нет.

Шеф взглянул на его хитрое веселое лицо. В углу виднелось копье "Гунгнир", прислоненное к стене. Но он не питал иллюзий относительно возможности добраться до него.

— Остаться здесь с тобой?

— Собственно говоря, я тебя продал, — подмигнув, ответил Хрорик.

— Продал? Кому?

— Не волнуйся, не Скули. Он предложил мне пять фунтов серебра. Христиане дошли до десяти плюс отпущение всех грехов — от самого Папы и написанное пурпурными чернилами.

— Тогда кому?

Хрорик снова подмигнул.

— Твоим друзьям из Каупанга. Жрецам из святилища Пути. Их предложение было слишком хорошим, чтобы отказаться. Они все говорили что-то об испытании. Но это ведь лучше, чем пытки Сигурда Змеиного Глаза? Как ты считаешь?

x x x

С кольцами кровяной колбасы на поясе, большой буханкой черного хлеба под мышкой и щепоткой соли в руке Шеф вышел под лучи послеполуденного солнца, собираясь дожидаться обещанного королем Хрориком ужина. Его окружали с полдюжины стражников, гарантируя одновременно, что никто на него не нападет и что он сам не сбежит из города. Их сопровождал Карли, на этот раз довольно грустный, со своим мечом на поясе и копьем Шефа на плече.

Несколько минут ватага двигалась по тесным улицам Гедебю, заполненным лотками с янтарем, медом, южными винами, оружием, костяными гребешками, обувью, железными слитками и всем, что только можно было купить или продать в скандинавских странах. Затем, когда Шеф уже устал от тесноты и нескончаемой сутолоки, он увидел невысокий зеленый бугор, находящийся внутри городского частокола, но в стороне от построек и толпы. Он молча указал на него и первый направился туда. Боль в голове прошла, но двигался он

все еще медленно и осторожно, боясь случайным движением разбудить ее. Он также ощущал, что с трудом понимает, что происходит, как если бы он находился под слоем воды. А ему было о чем поразмыслить.

Взобравшись на курган. Шеф сел на его вершине, глядя на залив и зеленеющие поля на севере. Карли помялся, потом воткнул копье древком в мягкую почву и тоже уселся. Стражники переглянулись.

— Ты не боишься курганных ведьм? — спросил один из них.

— Я бывал на могильниках и раньше, — отвечал Шеф. Он заметил, что нож с его пояса исчез — Хрорик ни в чем не полагался на авось. Он отдал нарезать колбасу Карли, а сам стал ломать хлеб. Стражники с опаской расселись вокруг них, кто на корточках, кто прямо на земле.

Через некоторое время, набив живот и приятно погрев спину на солнышке. Шеф показал на плодородные земли, окружающие город. Река Шлей текла северней города, и на противоположном берегу виднелись огороженные поля, пахари, правящие упряжками волов, черные борозды пахотной земли, и тут и там поднимающиеся среди деревьев струйки дыма. Для англичанина земля викингов представлялась родиной огня и меча, а ее обитатели — моряками и воинами, а не пахарями и углежогами. И все же здесь, в самом сердце норманнской вольницы, окрестности выглядели так же мирно, как Суффолк в летний день.

— Я слышал, что именно отсюда когда-то давно пришли англичане, — сказал Шеф ближайшему стражнику. — Где-нибудь здесь все еще живут англичане?

— Нет, — ответил стражник. — Только датчане. Некоторые из них называют себя ютами, когда не хотят признавать родства с морскими королями с островов. Но они все говорят по-датски, как и ты. Хотя эта сторона все еще называется Англе.

Вот этот клин между рекой Шлей и фьордом Фленсборг. Похоже, англичане и в самом деле пришли отсюда.

Шеф задумался. Вот и лопнула его надежда спасти здешних англичан от датского гнета. А все-таки непонятно, почему в Дитмарше не говорят на языке датчан, хотя живут бок о бок с ними. И странный у них язык: не английский и не датский, и даже не тот неизвестный, напоминающий немецкий, язык, на котором говорил священник сегодня утром. Имеет что-то общее с каждым из них, но больше всего, пожалуй, похож на фризский, которому Шеф научился от людей с островов вдоль немецкого берега. Когда-то здесь смешивались все племена и языки. Теперь границу можно было провести отчетливей: христиане по одну сторону, язычники по другую, здесь говорят по-норманнски, там — по-немецки. Но варево еще кипит. Стражник назвал его язык датским, donsk tunga, другие считали тот же самый язык норманнским, norsk mal. Одни и те же люди сегодня называют себя датчанами, а завтра ютами. Шеф был королем восточных англов, а Альфред — западных саксов, но и те и другие соглашались, что все они англичане. Германскими народами правили тот же самый Папа и та же королевская династия, что и франками, но они не считали себя родственниками. Шведы и готы, норвежцы и гаддгедлары. Когда-нибудь все это придется рассортировать и навести порядок. Давно пора было это сделать. Но кто сможет провести границы, принять законы, и все это на уровне высшем, чем порядок Хрорика: "хорошо для торговли"?

Без особого удивления Шеф увидел, что к ним с улицы идет светловолосый германец, тот самый, который утром убил шведа и спас от рабства священника. Стражники Хрорика тоже увидели его и не стали корчить из себя хладнокровных воинов. Двое с обнаженными мечами и поднятыми щитами сразу же заградили ему путь, а еще четверо, в пяти шагах позади, вскинули копья. Светловолосый улыбнулся, с преувеличенной старательностью расстегнул перевязь меча и уронил ее на землю. По резкому приказанию начальника стражи он снял также свою кожаную куртку, положил ее на землю, извлек из рукава тяжелый метательный нож и короткое шило из сапога. Тогда один стражник приблизился и обыскал его энергично и тщательно. И наконец, они неохотно отступили и позволили ему пройти, держа наготове дротики. Когда его отделяли от Шефа последние несколько шагов, Карли тоже вытащил свой меч и принял агрессивно-недоверчивую позу.

Светловолосый глянул, как Карли держит меч, вздохнул и, скрестив ноги, уселся напротив Шефа. На этот раз его улыбка была заговорщицкой.

— Меня зовут Бруно, — заявил он. — К датчанам я приехал по поручению архиепископа Гамбурга и Бремена. Да ты знаешь, нужно выкупить некоторых наших людей. Мне сказали, что ты знаменитый Шеф Сигвардссон, победитель еще более знаменитого Ивара.

По-норманнски он говорил с заметным акцентом, из-за чего имя "Сигвард" звучало у него почти как "Зигфрид".

— Кто сказал тебе это?

Снова понимающая заговорщицкая улыбка.

— Что ж. Как ты догадываешься, это твой маленький соотечественник, дьякон Эркенберт. Это парень горячий, а тебя он терпеть не может. И все же он не стал отрицать, что ты побил Ивара на мечах.

— С алебардой против меча, — поправил Шеф. В другие подробности он не стал вдаваться.

— Пусть так. В такой игре не часто выигрывают. Но ты пользуешься необычным оружием. Можно взглянуть на твое копье?

Бруно поднялся и стал рассматривать копье, демонстративно не прикасаясь к нему и заложив руки за спину.

— Отличное оружие. Недавней ковки, как я погляжу. Я интересуюсь копьями. И другими вещами тоже. Могу я взглянуть, что ты носишь на шее?

Игнорируя предостерегающее ворчание Карли, Шеф снял свою цепочку с серебряным амулетом Рига на ней и подал Бруно, который снова уселся и погрузился в раздумье.

— А скажи, как вы это называете?

— Это kraki, — ответил Шеф. — Такая лесенка с одной тетивой вместо двух. Посередине шест и в обе стороны от него идут перекладины. Это знак моего бога.

— Однако ты, я полагаю, крещеный? Какой срам, что человек, познавший истинного Бога, начинает поклоняться языческому идолу. Не чувствуешь ли ты потребности вернуться назад? Скажем, если некоторые... э-э, препятствия будут убраны с твоего пути.

Шеф впервые за время их разговора улыбнулся, вспомнив ужас, который внушали ему и остальным черные монахи, Вульфир и епископ Даниил. Он помотал головой.

— Мне понятно, что ты не хочешь ни с того ни с сего менять свое решение. Но позволь предложить тебе две темы для размышления, — продолжал светловолосый. — Первая такая. Уверен, что со стороны кажется, будто причина всех этих религиозных распрей — земли и деньги. И так оно и есть! Хрорик не отдал тебя мне потому, что от других надеялся получить больше, и потому, что не хочет ни в чем нам помогать. Мне известно, что ты покорил королевство английское, отменив десятину, которую люди должны платить церкви, и ввел вашу ересь — свободу верить в любых богов. Но я уверен, ты понимаешь, что под спудом этих распрей скрывается нечто более глубокое. Не просто борьба людей, а борьба иных, высших сил.

Вспомнив недавнее загадочное видение, властные голоса своих покровителей и других богов в непостижимом мире его снов Асгарде, Шеф медленно кивнул.

— Существуют силы, с которыми человеку лучше не связываться. Святая Церковь зовет их дьяволами и демонами, и ты можешь подумать, что это просто предрассудок Церкви, защищающий ее — как это называется? — исключительное право на спасение души. Что ж, я тоже знаю священников и я тоже презираю их жадность, их торговлю святынями. Но я говорю тебе, Шеф Сигвардссон, как воин воину: грядут великие перемены, и приближается Тот, кто вызовет их. В тот день царства будут разрушены и переплавлены в новый сплав, а священники — да, и архиепископы и папы римские — которые хотят вести паству, сами будут ведомы. В тот день ты не захочешь оказаться на стороне лживых.

— А как узнать, на чьей стороне правда? — спросил Шеф, завороженный отблеском страсти на суровом чеканном лице. Услышав, как зазвенел голос Бруно, стражники подошли ближе, словно ожидая внезапной вспышки ярости.

На лице Бруно появилась одна из его неожиданных и странно привлекательных улыбок.

— О, будет знак. Что-то безошибочное, я думаю. Чудо, реликвия, что-то ниспосланное Господом для царя земного, — он поднялся на ноги, собираясь уходить.

— Ты говорил, у тебя есть для меня два сообщения. Быть на стороне правды, когда царства разрушатся, это первое. А второе?

— Ах да. Конечно. Я должен сказать тебе, что ты несколько заблуждаешься относительно своего собственного знака. Надеюсь, другие знаки ты распознаешь лучше. То, что ты носишь на шее, это может называться kraki на норвежском языке или "лестница" — на нашем с тобой. Но на латыни — ты слышал латынь от священников? Так вот, это называется graduate. От слова "ступенька", понимаешь.

Шеф выжидал с некоторым недоумением.

— Есть такие, кто верит в святой Graduale. Франки называют его святой Грааль. Ужасно, как франки коверкают латынь — можешь ты представить себе язык, на котором aqua вода, произносится едм? Да, святой Грааль — это и есть то, что ты носишь на шее. Некоторые говорят, что он должен сочетаться со Святым Копьем.

Бруню шагнул к куче своей одежды и оружия и стал не спеша собирать все, по-прежнему под прицелом копий. Он бросил прощальный взгляд на Шефа, кивнул и размеренно зашагал по направлению к рынку.

— О чем это он говорил? — с подозрением спросил Карли. Шеф не ответил. В нем усиливалось ощущение, что он находится под водой, теперь уже на глубине в несколько саженей, но в воде чистой, не замутняющей зрение. Продолжая смотреть на мирные поля Англии, он почувствовал на шее хватку, которая подсказала ему, что его зрение будет направляться извне. Поверх зеленеющих и свежевспаханных полей и струящегося из печных труб дыма начали разворачиваться другие картины.

x x x

Он снова видел ту же самую местность, но на ней не было построек Гедебю, деревья росли гуще, а пашни встречались реже. Это Англе, каким оно было при англичанах, откуда-то он знал это. В устье реки Шлей входили десять длинных боевых ладей, похожих на корабли Сигурда Рагнарссона, но более примитивной конструкции: только весла, ни паруса, ни мачты, неуклюжие а громоздкие, без изящной завершенности и гибкости кораблей викингов. Просто боевые лодки с уключинами. Взгляд Шефа следовал за ними, а они поднимались вверх по реке, обнаружили приток и прошли по нему в неглубокое озерцо. На мелководье викинги высадились и рассыпались по берегу; возвращаться стали уже ближе к вечеру, с вьюками награбленного, бочками, кусками металла, гнали скот и женщин. Они загрузили ладьи, разожгли во тьме костры и принялись забивать скот и насиловать женщин. Шеф смотрел не шевелясь — в реальности он видел вещи и похуже, и вблизи, а не издалека.

Воины той земли не разбежались, они вооружались и собирались с силами. У них появился вождь. На речке, по которой ладьи поднялись в озеро, повалили деревья и перегородили ими проход. Затем мстители подобрались к месту пиршества и буйства. Из-за деревьев посыпались стрелы. Враги бросили свои забавы, кинулись за оружием, выстроились для обороны. Несколько женщин сбежали, ускользнули в темноту или укрылись в черных водах озера. Другие были сражены летящими стрелами, зарезаны разъяренными чужаками.

Местные построились в линию и, подняв щиты, напирали. Захватчики боем встретили их, несколько минут противники кромсали желтые деревянные щиты друг друга, затем местные отступили. Из-за деревьев снова посыпались стрелы. Из темного леса раздался голос, обещавший отдать всех врагов богу войны, а трупы развесить по деревьям на корм птицам. Пришлые сели на свои ладьи и на рассвете попытались пробиться назад к морю, но встретили завал из бревен. За время долгой утренней сечи Шеф видел — в ускоренном движении, словно сражались две армии муравьев, — как чужаки гибли, разбегались, как на уцелевших набрасывали сети и сбивали с ног или зажимали щитами. Под конец десять ладей с разбитыми уключинами были вытащены на болотистый берег, в них стояли и лежали сто двадцать угрюмых пленников.

Победители очистили местность от тел и оружия, по приказу своего вождя сложили их у захваченных судов. Шеф ожидал увидеть, что у пленных отнимут доспехи и все ценное и поделят между собой. Вместо этого в ладьях стали пробивать дыры. Захваченные у врага копья втыкали в бревна и гнули так, что их железные черенки становились бесполезными. Луки и стрелы ломали, в бронзовых шлемах делали пробоины, мечи размягчали на огне и щипцами скручивали клинки в спираль. Наконец, занялись пленными; каждого подводили к котлу, наклоняли и, перерезав глотку, спускали кровь в котел, как из свиней на Михайлов день. Трупы покидали в ладьи, которые оттолкнули от берега, чтобы тонули на середине озера, а испорченное оружие оставили на болотистых берегах.

И люди ушли оттуда. Долгие годы все валялось там, где было брошено, и никто туда не ходил, кроме редких озорных ребятишек. Лодки, обглоданные червями тела и оружие медленно тонули в черном иле. .Еще медленней высыхало озеро. Теперь на его месте паслись коровы, никакой памяти о том, что произошло, давно не осталось, ни у победивших англов, чьи потомки ныне жили далеко за морем, ни у людей с островов, которые так ничего и не узнали о судьбе ушедших в бесславный поход.

Зачем же они так поступили, задумался Шеф. Тут масштаб его зрения изменился, он больше не смотрел на реальный мир с его реальной историей, вместо этого перед ним словно предстали картины, картины движущиеся. Над голой равниной вставало солнце. Только это было не солнце, а огненный шар на влекомой конями колеснице. Взмыленные кони в ужасе неслись прочь. За ними по небу мчались гигантские волки, высунув языки в решимости догнать коней и проглотить солнце. Когда не видно солнца или луны, подсказал кто-то Шефу, это значит, что на них падает тень волков. Однажды волки догонят их, и кровавый дождь прольется с неба, прежде чем солнце и луна исчезнут.

На равнине растет огромное дерево, дающее воздух, тень и жизнь всему миру под его ветвями. Присмотревшись, Шеф заметил, что оно постоянно извивается от боли. Под землей он мог разглядеть змея, что гложет, брызгая ядом, главный корень дерева. В море плавает еще более устрашающий змей, время от времени всплывая, чтобы одним движением гигантских челюстей утащить корабль вместе с парусом. Глубоко внизу от древесного и морского гадов Шеф своим новым зрением видел неясные очертания змея еще большего, прикованного цепью к основанию мира и корчащегося в муках так, что земля трясется. Он тоже страдает, постоянно борется и однажды вырвется на свободу, чтобы подгонять небесных волков и морского змея.

Таков мир, который знают язычники, подумал Шеф. Неудивительно, что они боятся своих богов и ненавидят их и стараются лишь умилостивить их собственной жестокостью. Их боги тоже боятся, даже Один, Отец Всего Сущего, страшится предстоящего Рагнарока, Судного Дня, но не знает, как избежать его. Если бы язычники знали лучший путь, они бы вступили на него. Он вспомнил проповедь Торвина о пути в Асгард. Подумал также о Белоснежном Христе, о страдальческом лице под терновым венцом, которое видел однажды у деревянной статуи в кафедральном соборе Эли, вспомнил о замученном короле Эдмунде, умершем от руки И вара.

Но это еще не все, подсказал ему кто-то. Это только часть. Однажды ты сможешь увидеть мир таким, каким его видят христиане. А пока запомни это. Помни о волках в небе и змее в море.

* * *

Приятное тепло, согревавшее спину Шефа, исчезло. Когда к нему постепенно вернулось обычное зрение, он осознал, что широко раскрытыми немигающими глазами по-прежнему смотрит за реку. Зеленые поля никуда не делись, но вечернее солнце скрылось за облаками. Его стражи отступили назад и, поглядывая на него, встревоженно переговаривались.

Прямо перед Шефом стоял, преклонив колено, человек и пытливо вглядывался ему в лицо. Шеф по белым

одеждам и ожерелью из ягод рябины признал в нем жреца Пути и заметил серебряную лодочку, свидетельствующую, что это жрец морского бога Ньерда.

— Я Хагбарт, — сказал жрец. — Я пришел, чтобы взять тебе с собой в Каупанг. Мои собратья с волнением ждут встречи с тобой, чтобы испытать тебя на нашей земле. Это удача для нас, что ты пришел сюда из Англии.

Он помялся.

— Не скажешь ли ты мне, что сейчас видел?

— Ничего, кроме мира, каков он есть, — отвечал Шеф.

— Видеть вещи такими, какие они есть — это редкий дар, — заметил Хагбарт. — И уж совсем редкость — видеть средь бела дня. Возможно, ты истинный пророк, как утверждает Торвин, а не лживый посланник Локи, как считают остальные. Я буду твоим свидетелем. А сейчас мы должны идти.

— В замок Хрорика?

— А оттуда в Каупанг.

Шеф встал с земли, окоченевший больше, чем когда бы то ни было. Ковыляя вниз с холма на улицы Гедебю, он размышлял о том, что увидел. Его ли собственный разум подсказывал ему принять предложение христианина Бруно? Было ли это предостережением, рассказом об истинной природе мира, в котором он пребывал, мира морских королей, мира, возникшего за сотни поколений из крови и страха?

В городе они увидели, как гонят вереницу рабов. Шеф смотрел на них, поражаясь, что нашелся покупатель на таких убогих: старики, хромающие старухи, все с лицами, изнуренными непосильным трудом, просто мешки с костями, будто старые волы, годные только на убой и в котел.

— Стоит таких гонять на рынок? — спросил он.

— Шведы покупают их для жертвоприношений в Упсале, — ответил один из стражников. — Зимой и летом они приносят в жертву сотню волов, сотню коней и сотню мужчин и женщин, вешают их в большой дубовой роще в Упсале. Они говорят, что иначе шведское королевство падет и небо рухнет им на головы. Если трэль больше не может работать, за него всегда можно получить такую последнюю цену.

Другой стражник рассмеялся:

— И поэтому трэли у нас стараются работать изо всех сил. Может быть, это мы еще должны приплачивать шведам.

ГЛАВА 9

На фоне небывало синего неба линия горных цепей сияла пронзительной белизной. Горы уступами обрывались к черной воде у самого подножия — черной лишь там, где пролив очищала впадающая в море река. В неглубоком заливе до сих пор лежал толстый лед, соединяющий материк с рассыпанными вдоль берега островами. Легкая пороша покрывала лесистые острова и лед в промежутках между ними. Там, где ветер сдул снег, виднелся ледовый панцирь — прозрачный и истаявший, потемневший от черных глубин под ним, хотя толщиной он был все еще около одного фута.

Стоявшие на носу корабля Шеф и Карли испытывали почтительный трепет. В покинутой ими Дании весна была в разгаре, проклюнулись почки, птицы пели и вили гнезда. Здесь же не увидишь свежей зелени, только темную хвою, а яркое солнце освещало лишь хмурые снега. Корабль теперь двигался медленно, на одних веслах, да и теми гребли потихоньку. Хагбарт убрал парус этой ночью, едва почуял землю по обе стороны от корабля и понял, что они входят в глубокий фьорд, ведущий к городу Осло. Потом стал время от времени слышен скрежет льдинок, ударяющих в хрупкие доски обшивки. Взобравшийся на самый планширь матрос, удерживаясь одной рукой, склонился через борт и подавал команды рулевому, в каком направлении обходить большие льдины, целые островки льда, принесенные течением от берега.

— В эту пору лед уже не очень опасен, — заметил Хагбарт, когда его непривычные к Северу пассажиры встревоженно подскочили, заслышав под ногами скрежет. — Но рисковать все равно не будем.

Уменьшению скорости Шеф был несказанно рад, а Карли рад еще больше — и не только из-за страха перед неизвестностью, что ждала их в порту. Ни тот ни другой раньше не плавали на стремительных ладьях викингов. Ощущение полностью отличалось — как теперь понял Шеф — и от церемониального шествия "Норфолка" вдоль немецких берегов, и от тошнотворных колыханий и кренов на рыбачьих плоскодонках в Йоркшире. "Аурвендилл" Хагбарта, настоящий корабль викингов, извивался на волнах, словно большая гибкая змея. Каждый набегающий вал нависал высоко над бортами, смотрел внутрь беспалубного корпуса, будто решившись разбить его своим низвергающимся потоком. И тогда нос задирался, лез вверх по склону, заглядывал за гребень, будто живое существо, и начинал спуск, в то время как корма еще только поднималась. Шеф, через какое-то время вернувший себе присутствие духа, обнаружил, что Карли сидит и с ужасом смотрит на нижние доски обшивки, доски ниже уровня воды. Они ходили ходуном, то прижимаясь к ребрам корабельного каркаса, то отодвигаясь от них, привязанные только кручеными сухожилиями. Нередко щель была достаточно велика, чтобы человек мог засунуть в нее руку, ногу или даже голову. В такие моменты казалось, что доски борта держатся на одном честном слове. Какое-то время Карли и Шеф сидели над этими досками, нутром чувствуя, что стоит им хоть на минуту потерять бдительность, как чары сразу спадут и море ворвется внутрь.

Сама мысль о том, что корабль может обо что-то удариться, была невыносима. Шеф как-то спросил Хагбарта, случается ли викингам перевозить лошадей или скот, и если да, то что они делают, чтобы животные в панике не начали метаться и биться. Хагбарт рассмеялся.

— Сколько раз на моем "Аурвендилле" перевозили лошадей, — сказал он, — и даже самым злым жеребцам стоило лишь хорошенько оглядеться по сторонам, чтобы всю дорогу стоять очень-очень смирно.

И Шеф хорошо их понимал.

Все-таки, несмотря на лед, приходилось торопиться, и в дневное время идти под полным парусом, со скоростью, лишь ненамного меньшей лошадиного галопа или стремительного бега, на какой способен юноша, когда ему нужно налегке промчаться какие-нибудь четверть мили. Но ладья летела по волнам часами. В первый день Шеф прикинул, что за двенадцать часов светлого времени они прошли свыше ста пятидесяти миль, хотя они постоянно лавировали против ветра и в результате шли медленней, чем по прямой. За два дня и две ночи они сделали, наверное, четыреста миль — четыре сотни миль, отделяющие весенние ручейки на равнинах Дании от вечного холода в горах Норвегии.

На протяжении всего пути Хагбарт объяснял спешку грозящими то с одной, то с другой стороны опасностями. Конвой короля Хрорика сопровождал их ночью вдоль берегов южной Ютландии и в проливе Бельт, отделяющем материковую Данию от священного Фюна — острова самого Одина. Здесь не очень опасно, сказал Хагбарт. У Хрорика договор с Гамли, королем Фюна. Но им пришлось резко отвернуть в море, когда с рассветом корабли Хрорика ушли назад. Король Арнодд из Аальборга, пояснил Хагбарт. Не враждебный, он, как и все, заботится о себе. Но и в заботы входит ограбление судов. Всех мореплавателей, кто не имеет его разрешения, не родственник ни ему, ни его ярлам, или просто слишком слаб и беззащитен. Однако сейчас он напуган — под угрозой его репутация.

— Кто угрожает ему? — с прости Шеф, а сам уже размышлял, спасет ли его приобретенная за несколько недель привычка от морской болезни на извивающемся "Аурвендилле". Хагбарт переждал приступ тошноты у Карли, осторожно сплюнул и ткнул большим пальцем вправо, на далекие очертания Фюна и Сьяелланда за ним.

— Настоящие ублюдки, — коротко сказал он. — Твои друзья, Рагнарссоны. Там их цитадель, Бретраборг, и даже сам византийский император предпочел бы не встречаться с ними в открытом море. Не беспокойся, — добавил он, — насколько я знаю. Змеиный Глаз со всем флотом ушел искать тебя на юге и до сих пор не вернулся. А если вернулся, то как раз сейчас появится вон из-за того мыса. Или они могли выстроиться там, впереди, в прямую линию от берега до берега.

Даже после того как они благополучно миновали все опасности пролива Скагеррак и шли под боковым ветром в десяти милях от протяженного побережья Южной Швеции, рассказы Хагбарта сводились к длинному перечню ловцов удачи: король восточного Гатса Тейт, король западного Гатса Вифил, вольные пираты с островов Ведер, флотилия отчаянных ребят из Малоземелья, согласно слухам пытающих счастья где-то на подступах к Норвегии, король Фармстедса Хьялси и постоянная угроза — по крайней мере, так утверждал Хагбарт, хотя Шеф подозревал, что тот нарочно их запугивает, — угроза, что безжалостные короли западных фьордов не пойдут, как обычно, грабить Ирландию и острова северной Атлантики, а решат потрясти шведов, которых они ненавидят.

— А что, — спросил однажды Карли, побледневший от морской болезни и переживаний, — в вашей стране любой может объявить себя королем?

— Ну, не совсем уж любой, — абсолютно всерьез отвечал ему Хагбарт. — Хорошо, если он сможет объявить себя богорожденным и многие это подтвердят. Скажем, для начала мы, жрецы Пути. Есть, правда, такие, кто слишком горд, чтобы врать о своем происхождении, например, ярлы Хлатира — если они от кого-то -и происходят, то, наверно, от троллей. Но, как правило, если ты можешь собрать флот, скажем кораблей шестьдесят, и захватить клочок земли, хотя бы в несколько квадратных миль вроде Бретраборга — Рагнарссоны отобрали его у старого короля Кольфинна со Сьяелланда и отказались вернуть — тогда можешь объявить себя королем. Морским королем, так обычно говорят.

— А нельзя стать королем на земле? Королем Крестьянской Усадьбы, или Смолланда, или Средней Кучи, или Дальнего Хлева? — спросил Шеф, которого нескончаемые опасности привели в желчное настроение.

— Надо, чтобы тебя признал тинг, — сухо ответил Хагбарт. — Самый простой способ — выйти на площадь и сказать, что ты король и будешь собирать со всех налоги. Если уйдешь оттуда живым, то ты почти наверняка король. Богорожденный или нет — дело десятое.

Напряжение спало только на рассвете того дня, когда Хагбарт, внимательно обозрев горизонт в первых лучах солнца, объявил, что они вошли в воды королей Норвегии — Олафа и Хальвдана.

— Королей Норвегии? — переспросил Шеф.

— Короли Западного и Восточного Фолда,— ответил Хагбарт. — Каждый сам по себе, но правят вместе. И не смотри так, как насчет тебя с Альфредом. Вы ведь даже не братья. Сводные братья, если уж на то пошло. Дальнейший спор не состоялся из-за появления со всех сторон многочисленных судов, каждое раза в полтора больше "Аурвендилла", с развевающимися длинными вымпелами. Шеф уже достаточно поднаторел в морском деле, чтобы признать в них корабли, предназначенные только для береговой охраны, неприспособленные для дальних переходов и штормовой погоды из-за составного киля, но способные вместить в коротком рейсе по сотне воинов — благодаря отсутствию на них запаса продуктов и воды. Поскольку ледовые поля сужали проход, корабли сближались и под конец выстроились в колонну, каждый шел в кильватерной струе предыдущего, весла их размеренно погружались в темную воду.

x x x

Впереди Шеф увидел то, что можно было бы назвать крупным поместьем, множество бревенчатых хижин, и от каждой поднимается столб дыма. В центре возвышалось большое здание, конек и фронтоны которого были украшены рогами. Вдали, вне поселка, у подножия гор, своим зорким глазом Шеф мог разглядеть несколько больших, наполовину скрытых елями строений, некоторые из них весьма странной формы. Там, где поселок спускался к воде, у пристаней лежали десятки лодок самых разных размеров. А у самой большой и длинной пристани стояли люди, по-видимому, для приветствия. Или отряд тюремщиков. Шеф с тоской взглянул на островки, густо усыпавшие левую часть залива. До кромки льда не оставалось уже и пятидесяти ярдов. Дальше несколько сотен ярдов до земли, и над каждым островком шлейф дыма говорит, что он обжит и обитаем.

И каждый находится под властью соправителей, к какому бы Фолду ни принадлежал. Это еще если сердце не остановится в холодной воде. Если не превратишься в ледяную глыбу, когда вылезешь.

Шеф с запозданием сообразил, что вряд ли похож на царственную особу. В этот рейс он отправился в своих неизменных штанах, рубашке и сапогах, которые не снимал с тех пор, как две недели назад выбрался на берег в Дитмарше: заношенных, пропитавшихся солью и кровью — его кровью и кровью убитого им на отмели викинга, покрытых двухнедельной коркой смолы, пота и пролитой похлебки. Одежда ненамного хуже той, что он носил на норфолкских болотах в детстве, но викинги, как он заметил, были чистоплотнее, чем англичане или, по крайней мере, чем английские керлы. За едой рядом с ним сидел только Карли. Когда они заплыли далеко на север и ветер сделался пронизывающим, Хагбарт выдал им толстые одеяла, которые они обвязывали вокруг пояса.

На пристани Шеф различал, в противовес собственному убожеству, алые плащи, начищенное оружие, солнечные зайчики от полированных щитов, а у края воды — сияющую белизну одежд жрецов Пути, соперничающую с белизной снегов позади них. Шеф безуспешно пригладил волосы, выудил вошь и повернулся за советом к Хагбарту. Но тут же обернулся назад, от радости не веря глазам.

На берегу одна фигура возвышалась даже над самыми высокими из встречающих. Наверняка — да, это не кто иной, как Бранд! Пробежавшись взглядом вдоль пристани. Шеф заметил группку людей, которые были настолько же ниже остальных, насколько Бранд выше. И один из них был отмечен алым всполохом — это шелковая туника бывшего раба Квикки, приберегаемая для особых случаев. Теперь, зная, что искать, Шеф отмечал своих людей одного за другим. Бранд впереди, за ним Гутмунд Жадный, позади них сгрудились Квикка, капитан алебардщиков Озмод и их люди. Шеф снова взглянул на белые ризы и мантии жрецов Пути, стоявших на самом краю пристани. Да, Торвин был среди них, и Скальдфинн тоже, и Ханд — хотя и затерявшиеся среди массы жрецов, из которых один ростом чуть ли не равнялся Бранду. И виднелась еще кучка людей, обособленная как от жрецов, так и от Бранда и его друзей. Порыв ветра с гор всколыхнул знамена, и Шеф на мгновенье увидел Молот Пути, белый на черном, а над группой, которую он не мог определить, реял голубой вымпел со странным изображением на нем. Шеф недоуменно взглянул на Хагбарта.

— Это Свирепый Зверь, — сказал Хагбарт, понизив голос, так как до пирса оставалось всего пятьдесят ярдов.

— Короля Хальвдана? Или короля Олафа?

— Ни того ни другого, — мрачно отвечал Хагбарт. — Королевы Рагнхильды.

Гребцы взметнули весла и разом побросали их на дно корабля. С носа и кормы отдали швартовы, которые закрепили на палах — врытых в землю бревнах. "Аурвендилл" мягко коснулся пристани. С борта спустили сходни.

Шеф колебался, помня о том, как выглядит. У наблюдающего за ним незнакомого высокого жреца на лице отразилось презрение и недоверие. Шеф вспомнил, когда в последний раз лицом к лицу встречался с противником на сходнях: когда убил Ивара, ратоборца Севера. Этой победы у Шефа не отнять. Скинув одеяло и подхватив копье "Гунгнир" из услужливых рук Карли, он вступил на сходни и двинулся вниз, рассчитывая, что жрец вынужден будет уступить дорогу.

Но при его приближении рука толщиной с мачту легонько отодвинула жреца в сторону, и навстречу Шефу подался Бранд, протягивающий необъятный меховой плащ из шкуры белого медведя и золотую цепь. Он тут же накинул плащ на Шефа, застегнул аграф. Затем припал на одно колено, отчего не сделался, впрочем, много ниже Шефа.

— Славься, король Восточной и Средней Англии, — провозгласил он. По этому сигналу стоявшие позади Квикка с помощниками и команды "Моржа" и "Чайки" разразились приветственными выкриками и клацаньем оружия.

Бранд, который в жизни не преклонял колен, подмигнул и незаметно кивнул головой в сторону встречающих. Шеф уловил намек и обернулся к Хагбарту, спустившемуся следом по сходням.

— Теперь можете представить своих, — величественно произнес он.

— Ну, это... а! Король Шеф, разреши представить: тебе Вальгрима Мудрого, главу святилища Пути и жреца бога Одина. Вальгрим, это...

Вальгрим не слушал. Хмуро глянув на Бранда, он протянул руку, ухватился за копье в руках Шефа и повернул так, чтобы прочесть руны. Через мгновенье он отпустил копье, повернулся и молча ушел.

— Ему это не понравилось, — пробурчал Бранд. — Что там написано?

— "Гунгнир". Но копье все равно не мое. Я взял его у Сигурда Рагнарссона.

Большинство жрецов Пути последовали за своим главой, остались только Торвин и Ханд. На смену жрецам подошла другая группа, под голубым с серебром знаменем. Шеф уставился на рисунок: странная картинка, рычащий зверь как будто душит себя одной лапой и когтит лапу другой. Шеф опустил взгляд, и оказалось, что он стоит лицом к лицу с самой сногсшибательной женщиной, какую когда-либо встречают.

Если бы кто-то описал ее, Шеф не счел бы ее красивой. С детских лет представление о красоте связывалось у него с Годивой: высокая, тоненькая, с темными волосами, серыми глазами и с идеальными пропорциями, которые она унаследовала от своей ирландской матери-рабыни. А эта женщина была тигрицей против грациозной пантеры: ростом с Шефа, с широкими скулами и широко посаженными огромными зелеными глазами. Ее груди распирали темно-зеленое платье, и крепкие бедра рельефно выделялись при ходьбе. Две длинные косы, придавленные низко надвинутым на лоб тяжелым золотым обручем, обрамляли ее лицо и свисали на плечи. Но она была не молода, с запозданием заметил Шеф, раза в два старше, чем он и Годива. Рядом с ней шел мальчик лет десяти.

Смутившись и не желая встречаться с ней взглядом. Шеф склонился к мальчику на одно колено.

— А ты кто?

— Я Харальд, сын короля Хальвдана и королевы Рагнхильды.Что случилось с твоим глазом?

— В него ткнули раскаленной иглой.

— Больно было?

— Прежде чем все кончилось, я лишился чувств.

Мальчик посмотрел презрительно.

— Это не было drengiligr. Воины не лишаются чувств. Ты убил того, кто это сделал?

— Я убил того, кто был в этом виноват. Тот, кто это сделал, стоит здесь, как и тот, кто держал меня. Это друзья.

Мальчик пришел в замешательство.

— Как они могут быть твоими друзьями, если они ослепили тебя?

— Иногда от друзей принимаешь то, что не потерпел бы от врагов.

Шеф запоздало понял, что бедро матери мальчика находится в каких-то дюймах от его пустой глазницы. Он поднялся, ощутив при этом жар, идущий от женского тела. Здесь, на пристани, в окружении десятков людей, он ощутил, что его мужское естество напрягается так сильно, как не могли его разбудить все старания девушки в Дитмарше. В следующий миг он ощутил позыв опрокинуть ее на деревянный настил — если только хватит сил, в чем он сомневался.

Королева испытующе смотрела на него, угадывая, по-видимому, что он чувствует.

— Итак, вы придете, когда я позову, — молвила она и удалилась.

— А кто бы не пришел? — пробубнил Бранд у Шефа над ухом.

Не слушая его воркотни, Шеф глядел вслед зеленому платью, резко выделяющемуся на белом снегу. Тут до его ушей донесся перезвон, который он узнавал сразу: динь-динь молота кузнеца и бом-бом кувалды молотобойца в работающей кузне. И другие звуки, неразгаданные.

— У нас много чего найдется показать тебе, — сказал Торвин, пробившись наконец к своему бывшему подопечному.

— Точно, — сказал Бранд. — Но сначала в баню. Я вижу в его волосах вшей, и мне противно, даже если королеве Рагнхильде они нравятся.

x x x

— Он сошел на берег, одноглазый и с копьем в руке, на котором написано "Гунгнир", — рявкнул Вальгрим. — Что еще он мог бы сделать, чтобы выдать себя за Одина? Ехать на восьминогом коне? Он богохульник!

— У многих людей один глаз, — отвечал Торвин.— А что до рунической надписи "Гунгнир", так не он ее вырезал. Единственная причина, почему у Шефа это копье — его метнул в него Сигурд Змеиный Глаз. Если кто и богохульник, так это Сигурд.

— Ты нам рассказывал, что, когда он две зимы тому назад возник перед тобой из ниоткуда, он заявил, что пришел с Севера.

— Да, но он только имел в виду, что пришел с севера своей страны.

— И все же ты представил дело так, словно этот случай доказывает — он Тот, Кого мы ждем. Будто бы он — Тот, Кто придет с Севера, чтобы ниспровергнуть христиан и вернуть мир на пути истинные. Если нынешнее подражание Одину — случайность, тогда и то, что он тебе сказал — тоже случайность. Но если сказанное им было знаком богов, тогда и сейчас нам был знак. Он ведет себя, как Один. Но я, жрец Одина в этом святилище, утверждаю, что к такому, как он, не может благоволить Один. Разве он не отказался от жертвоприношения Одину, когда армия христиан была в его власти?

Торвин молчал, не зная, что противопоставить логике Вальгрима.

— Я могу утверждать, что он один из тех, кому являются видения, — вмешался Хагбарт. — И не только во время сна.

Присутствующие жрецы, все двадцать, взглянули на него с интересом. На этот раз они не сидели кругом и не устраивали ритуальное ограждение из ягод рябины вокруг копья и очага: пока их разговоры велись просто так, не под оком их богов. Однако говорить о признаках святости не запрещалось.

— Откуда ты знаешь? — фыркнул Вальгрим.

— Я видел его в Гедебю. Он сидел на холме рядом с городом, на могильном холме, где похоронен старый король. Мне сказали, что он сам пришел туда.

— Ничего не значит, — сказал Вальгрим. Он насмешливо процитировал строки одной известной саги:

Сидит ублюдок на кургане,

Пока князья добычу делят.

— Ублюдок он или нет, — продолжал Хагбарт, — но я свидетельствую, что его глаз был широко открыт, он ничего не замечал и не откликался. Когда приступ кончился, я спросил его, что он видел, а он ответил, что видел мир таким, каков он есть.

— Как он выглядел, когда у него было видение? — спросил жрец со знаком бога охоты Улля на шее.

— Как он, — Хагбарт показал на самого уважаемого жреца, Виглика Провидца, который безмолвно сидел у края стола.

Виглик медленно зашевелился.

— Мы должны помнить еще об одном, — сказал он. — О свидетельстве Фармана, жреца Фрейра, нашего брата, пребывающего в Англии. Он говорит — а он человек очень проницательный, — что две зимы назад он был в лагере Рагнарссонов в поисках нового знания, пытаясь понять, может ли среди отродья Локи оказаться Тот, Кого мы ждем. Он видел ученика Торвина, которого ныне зовут королем Шефом, — в отличие от большинства норманнов Виглик способен был произнести начальное "ш" в имени Шефа, — но ничего не знал о нем, считая его просто беглым английским трэлем. Однако на следующий день после великой битвы с королем Ятмундом его тоже посетило видение, при дневном свете. Видение кузницы богов. Там он увидел ученика Торвина в обличье и роли Велунда, хромого кузнеца. И видел, что Один говорил с ним. Впрочем, Фарман сказал мне, что Один не взял того под свою защиту. Поэтому Вальгрим как жрец Одина может быть прав, что боится этого человека. Могут существовать другие замыслы, не только замыслы Одина.

Грудь Вальгрима распирало бешенство, из-за дерзости в адрес Одина и от одного только предположения, что он может кого-то бояться. Он не осмеливался возражать Виглику. Среди жрецов, которые собрались в святилище со всей Норвегии и из других скандинавских стран, было больше таких, кто слышал о Виглике Провидце, а не о Вальгриме Мудром — мудром в смысле искушенности в делах королей и в премудростях правления. Одной из этих премудростей было — хранить молчание, пока не настанет время.

— Возможно, мы получим указания, — примирительно произнес он.

— От кого? — спросил жрец из Ранрике, что далеко на севере.

— От нашего священного круга, когда придет время собрать его.

— А еще, — сказал Виглик, — если повезет, то и от короля Олафа. Он самый мудрый из земных королей, хотя и не самый удачливый. Я предлагаю пригласить его, пусть сидит рядом с кругом. Он — не Тот, хотя когда-то мы думали, что он может быть Им. И все-таки, если кто и сумеет распознать подлинного короля, так это Олаф.

— Я-то думал, что Олаф, Эльф Гейрстата, уже умер, — шепнул жрец из Ранрике своему земляку.

x x x

Вымытый с головы до ног в огромном ушате горячей воды, с волосами, коротко остриженными и многократно промытыми щелоком, Шеф осторожно прошел по насту за ограду. Его одежда была выкинута, ее сменили сорочка из конопли, плотные подштанники из шерсти, толстая шерстяная рубаха и штаны. Плащ из шкуры белого медведя отобрал Бранд, угрожая, что найдя в нем вошь, тут же отправит Шефа за другим медведем, но взамен дал плащ из парусины. На бицепсах Шефа снова сияли его золотые браслеты, хотя он отказался водрузить на стриженую голову королевский венец. По снегу он шлепал позаимствованными у Гуд-мунда толстыми зимними сапогами с тряпичными обмотками внутри. Несмотря на мороз и снег. Шеф впервые за много дней согрелся.

Крошка Удд, железных дел мастер, семенил рядом с

Шефом. Когда после короткого совещания с Брандом Шеф приветствовал Квикку и остальных своих верных ребят, передал им с рук на руки недоверчиво нахмурившегося Карли, наказав относиться к нему как к новому, но полезному члену команды, он заметил, что в сторонке стоит Удд и, как всегда, держит язык за зубами. Удда замечали только тогда, когда он имел что-нибудь сообщить или показать. Обычно это было как-то связано с металлом. Вспомнив услышанный на пристани шум кузни. Шеф похлопал Удда по плечу, напоследок наказал Карли хорошо себя вести и вышел на улицу вслед за Уддом. Квикка и другие бывшие английские рабы, занесенные судьбой в эту неизведанную северную страну, тут же захлопнули дверь, заткнули все щели и, сгрудившись вокруг очага, вернулись к своему обычному занятию — впитывать как можно больше живительного тепла.

Удд направился не к тому месту, откуда неслись привычные звуки кузницы, а к маленькой лачуге в стороне от других строений. Пока они шли, позади них на дороге вдруг возникла фигура, несущаяся со скоростью, человеку недоступной. Шеф отскочил в сторону и, схватившись за меч, увидел только, как фигура стремительно пронеслась вниз по склону.

— Что это было? — выдохнул он. — На коньках? Вниз с холма по снегу?

— Они называют это лыжи, — ответил Удд. — Или снегоступы. Деревянные дощечки, привязываются к ногам. Они все тут на них катаются. Странный народ. Но посмотри сюда, — он распахнул дверь и провел Шефа в пустой сарай.

Шеф первое время ничего не мог разобрать в темноте. Потом Удд распахнул ставни, и проступило лежащее посередине огромное каменное колесо. Когда взгляд привык к полумраку, Шеф понял, что это два колеса, одно на другом. Какая-то машина.

— Для чего это? — спросил он.

Удд приподнял люк, показал на канаву под сараем.

— Когда снег тает, здесь течет ручей. Видишь там колесо с лопатками? Вода течет, вращает то колесо. От него крутятся эти жернова наверху. В них вырезаны канальцы. Сыпешь зерно, оно мелется.

Шеф кивнул, вспомнив, как старуха монотонно толкла зерно в дитмаршской хижине, нескончаемая работа, которую воины ненавидят.

— Работает гораздо быстрее, чем женщины со своими ступками и пестиками, — добавил Удд. — Про них теперь и забыли. Говорят, эта штука мелет столько же зерна, сколько сорок женщин. Народ из города приходит и платит жрецам за помол.

Шеф снова кивнул, соображая, как бы монахи святого Иоанна или святого Петра обрадовались такой прибавке к своим доходам. Он оценил возможности этой машины. Но не мог понять, в чем интерес Удда — ведь известно было, что тот не интересуется ничем, кроме металлов. Ладно, лучше его не торопить.

Удд в молчании повел своего короля вниз по склону к следующему сараю.

— Это вроде как вторая ступенька, — сказал он, глянув на амулет-лесенку Шефа. — И мы на нее поднялись. Понимаешь, местным жрецам еще с прошлого года хотелось узнать побольше о наших катапультах. Квикка с ребятами сделали им парочку, просто чтобы показать, как они устроены. Но местные уже знали об этих колесиках, шестеренках. И жрецу, который работал на мельнице, пришла в голову идея сделать большое зубчатое колесо не для катапульты, а для другой мельницы.

Они подошли ко второму строению. У стены его располагалось еще одно деревянное колесо с лопатками, в точности такое же, как и первое, — но установленное в забитом снегом овражке вертикально, а не горизонтально. Очевидно, вода будет вращать его даже лучше, с большей силой. Но какой смысл в том, чтобы вал вращал два вертикальных жернова? Зерно сразу же просыплется и не перемелется. Ведь оно мелется благодаря весу жернова.

Молчаливый Удд провел Шефа внутрь и показал на шестерни. На конце вала водяного колеса была вертикально прикреплена огромная железная шестерня. Ее зубцы сцеплялись с соответствующими зубцами горизонтальной шестерни, насаженной на крепкий дубовый вал. Под ней, на том же самом валу, виднелись два знакомых каменных жернова. Расположенная над ними воронка подсказывала, куда нужно засыпать зерно из мешков.

— Да, государь, это неплохая работа. Но должен сказать, что с этим можно сделать еще кое-что, до чего они не додумались. Смотри, государь, — Удд понизил голос, хотя их никто не мог услышать, за фарлонг от них никого не было. — В чем у нас загвоздка с железом? Как его получить, правильно?

— Выковать, — сказал Шеф.

— Сколько дней уйдет у кузнеца, чтобы получить пятьдесят фунтов железа из руды, которой у него, скажем, в пять раз больше?

Шеф присвистнул, вспоминая долгие часы, проведенные в кузнице, когда он выбивал шлак из железа для своего первого меча.

— Десять, — предположил он. — Смотря по силе кузнеца.

— Поэтому кузнецы и должны быть сильными, — согласился Удд, оглядывая свое тщедущное тельце. — Мне бы нипочем не сделаться кузнецом. Но вот я и подумал, если мельница работает за сорок рабынь, женщин, так не сможет ли она работать за, скажем, двадцать кузнецов?

Шеф уже ощущал в мозгах знакомый зуд. Здесь потрудилось много умов, как это было при создании катапульты и взводимого воротом арбалета. Несколько жрецов Пути подумали о водяных мельницах. Несколько лобастых римлян оставили после себя шестерни. Шеф и его помощники заново построили катапульту. Услышав об этих вещах по отдельности, какой-то жрец Пути додумался, как все соединить и использовать силу потока для других дел. Теперь Удд приспосабливал эту выдумку для своих собственных нужд. Словно люди тоже были шестеренками, соприкасающимися друг с другом, один разум приводил в движение другой.

— Как можно каменным колесом молоть железо? — недоверчиво спросил он.

— Верно, господин, но мне пришло в голову вот что, — Удд заговорил еще тише. — Все всегда думают, что колесо вращает другое колесо. Но я подумал, а что, если нет? Если оно будет вращать штуку другой формы? И много, много большую. Смотри, вот здесь ось. Она поворачивает такую штуку. Штука поворачивается и в то же время поднимает вес, такой же тяжелый, как жернов. Только не жернов, а молот. Но когда дойдет до этого места — он перестает подниматься. Вместо этого молот падает. Действительно тяжелый молот, какой не поднять и шестерым кузнецам, будь они даже так сильны, как Бранд! Сколько тогда времени займет выковать пятьдесят фунтов железа? А как насчет пятисот фунтов?

Бледное лицо маленького человечка светилось от возбуждения, от изобретательского вдохновения. Шеф разделял его чувства, у него у самого руки чесались от желания попробовать.

— Послушай, Удд, — сказал он, стараясь не увлекаться, — я не понял, что это за штука должна подниматься и падать?

Удд энергично закивал:

— Именно об этом я и думаю каждую ночь на своей койке. Я прикинул, что нам нужно что-нибудь в этом роде...

На дощатом полу хижины, покрытом тонким слоем снега, наметенного от перекошенной двери, Удд начал рисовать поперечный разрез нового механизма. Через несколько секунд Шеф схватил еще одну соломинку и тоже принялся чертить.

— Если он поворачивается так, — приговаривал он, — тогда тебе нужно сделать желобок на рукояти молота, чтобы он не соскочил. Но почему это обязательно должно иметь форму молота?

Часом позже кузнец-жрец Торвин, возвращаясь со своего тайного совещания, увидел высокого короля и коротышку-вольноотпущенника, идущих заснеженной тропой и бешено размахивающих руками, рисуя в воздухе воображаемые машины. Одно мгновенье он разделял сомнения Вальгрима. Фарман и Виглик могли видеть в своих видениях Единого Короля. Но ни в одном видении и ни в одном пророчестве, он был в этом убежден, никогда не упоминался тщедушный, родившийся трэлем в чужой стране помощник.

ГЛАВА 10

В год от Рождества Господа нашего 867-й люди в скандинавских странах жили примерно одинаковые, но вот земля в этих странах была очень разная. Несмотря на столетия распрей, соперничества и войн, датчане, шведы и норвежцы гораздо больше были похожи друг на друга, чем на кого-либо еще. Однако плодородные пастбища датских островов и полуострова Ютландия разительно отличались от длинной береговой линии шведов на закрытой, не знающей приливов Балтике, и от иссеченной фьордами Норвегии с ее огромным, почти непроходимым горным хребтом Киль.

Уже тогда норвежцы шутили, что только у датчан высшей точкой страны может быть холм, не достигающий и двух тысяч футов, который называется при этом Himinbjurg, Небесная Гора. А датчане говорили — если собрать вместе десять норвежцев, из них одиннадцать объявят себя королями и поведут друг на друга пятнадцать армий. Шутки были основаны на правде, географической и исторической. В Норвегии расстояния не были непреодолимы, вдоль побережья с его тысячью островов были проложены дороги, а в долгие зимы лыжники могли бегать по снегу быстрее лошади, скачущей галопом. И все же бывало легче два дня идти в обход по морю, чем лезть через отвесные скалы высотой до десяти тысяч футов. В Норвегии все-таки было проще размежеваться, чем объединиться. Тем более что на каждом из тысяч фьордов имелась корабельная верфь, и нетрудно было набрать в свой флот младших сыновей, которые ссорились из-за каждого акра отцовских наделов.

В этой стране маленьких королевств и недолгих союзов сорок лет назад жил-был король по имени Гутрот. Он царствовал в Западном Фолде, в земле, расположенной к. западу от огромного фьорда, который ведет к городу Осло и отделяет основную часть норвежских земель от Швеции. Правил он не лучше, а то и хуже, чем его соседи и соперники — короли в Восточном Фолде, в Ранрике, Раумрике, Хедемарке, Хеделанде, Тотене, Акершусе и так далее. Его подданные, числом в несколько десятков тысяч, что составило бы население доброго английского графства, прозвали его Охотник, из-за его любимого занятия — умыкать женщин, увлечения трудного и опасного даже для короля в стране, где любой захудалый мужичонка мог похвастаться собственным копьем, топором и участием в полудюжине морских походов викингов.

Но Гутрот не унимался. И вот наконец, его первая жена Турит, дочь короля Рогаландского, умерла, измучившись из-за измен мужа и связанных с ними неприятностей и убытков. Гутрот сразу же вознамерился жениться второй раз. Он положил глаз на дочь короля в маленьком соседнем королевстве Агдир, состоявшем из единственного городка и кучки деревень. Это была Аза, дочь Хунтьофа Сильного, девушка красоты несравненной. Гутрот надеялся, что ее красота сможет вернуть его в дни давно утраченной юности. Но Хунтьоф Сильный отказал Гутроту, добавив, что его дочь обойдется без того, чтобы обнюхивать постели других женщин в поисках своего мужа. Уязвленный отказом и оскорблением, Гутрот совершил единственный за свою жизнь подвиг, достойный упоминания среди повседневных развлечений короля воинственного народа: он собрал своих людей и на лыжах совершил набег на соседний Агдир темной зимней ночью после праздника Юле, когда противник все еще спал под воздействием праздничного эля. Он убил Хунтьофа Сильного в честной схватке в дверях спальни, хотя нельзя отрицать, что Гутрот был полностью подготовлен, а Хунтьоф наполовину пьян и совершенно не одет. Затем схватил Азу, привязал к саням и так и увез к себе в Западный Фолд. Там жрецы справили свадебный обряд, и Аза волей-неволей попала в спальню.

Ее красота оправдала надежды Гутрота, и спустя девять месяцев родился их сын Хальвдан, позже прозванный Черным за цвет волос и за приступы гнева. Гутрот постепенно собрался с духом и перестал на ночь привязывать руки Азы к постели, зная, что женщина с ребенком, которого нужно пестовать, более чувствительна и меньше мечтает о мести. Но все-таки следил, чтобы нож, которым она чистит яблоко, не имел острия и способен был разрезать только мягкий сыр.

Однако он забыл, что женщина может распоряжаться мужчинами так же легко, как сама собою. Как-то темным вечером в праздник Юле, ровно через год после смерти отца Азы, Гутрот осушил огромный рог зубра, который держал на своем столе без подставки, чтобы пить пиво в один присест, и вскоре вывалился, шатаясь за дверь, чтобы помочиться на снег. И пока его рука шарила в штанах, пока он не успел еще облегчиться, из-за угла королевского дома выскочил молодой парень и, проткнув живот короля копьем с широким лезвием, тут же скрылся на лыжах. Гутрот успел еще рассказать о прощальном напутствии убийцы: "Кто убивает пьяных, должен всегда оставаться трезвым", и умер, все еще пытаясь опорожнить мочевой пузырь.

У Гутрота от его первой жены Турит остался законный наследник, крепкий восемнадцатилетний парень по имени Олаф. Люди думали, что он захочет умилостивить дух своего отца, похоронив вместе с ним королеву Азу, и расчистит себе место, бросив своего единокровного брата Хальвдана в лесу на съедение волкам. Но он этого не сделал. А на все недоуменные вопросы — которые, между прочим, свидетельствовали, что его не боятся так, как должны бояться короля, раз осмеливаются спрашивать, — он отвечал, что ему приснился вещий сон. В нем он видел огромное дерево, растущее из чрева его мачехи, дерево с кроваво-красными корнями, белым стволом и зелеными листьями, осенявшими всю Норвегию и даже весь мир. Поэтому он понял, что сына Азы ждет великое предназначение, и не следует гневить богов и навлекать на себя несчастье, пытаясь воспрепятствовать судьбе.

И Олаф пощадил свою мачеху и взял под защиту своего сводного брата, но с этого времени сам почти ни в чем удачи не знал, а люди говорили, что он отвернулся от собственной удачи. В последующие годы его затмил своими победами Хальвдан, сын Азы, который отхватил себе королевство около фьорда в Восточном Фолде. А единственный сын Олафа, Рогнвальд, которого прозвали Великодушным за его отвагу и покровительство поэтам, умер, когда полученная в случайной стычке пустяковая царапина воспалилась и оказалась не по силам даже врачевателям Пути.

Хальвдан же, наоборот, не только отвоевал новое королевство в Восточном Фолде, которым честно поделился со своим прежним опекуном, а также королевство своего деда — Агдир, но еще и нашел себе жену, которую даже высокомерная королева Аза не могла презирать, как презирала всех остальных женщин. Это была Рагнхильда, дочь короля Сигурда Рингерикского Оленя. Как и Аза, она тоже лишилась отца, но не из-за Хальвдана. В горах они наткнулись на засаду одного горного вождя, дикаря и берсерка по имени Хаки. Несмотря на все свое берсеркство. Хаки убил Сигурда не раньше, чем получил три раны и потерял левую руку, из-за чего и вынужден был проваляться всю зиму, не в достоянии попользоваться захваченной девственницей. Как раз в то время, когда Хаки пора было бы уже достаточно оправиться для этого дела, Хальвдан нанес первый удар в духе своего отца. Он взял с собой в горы пятьдесят отборных молодцов и ночью поджег дом Хаки. Рагнхильда выскочила навстречу своим спасителям, они ее подхватили и помчались по заснеженному озеру. Когда погоня добралась до озера и обнаружила, что саней с упряжкой северных оленей и след простыл, Хаки понял, что никогда их не догонит и никогда не сможет пережить позора, потеряв и руку и невесту. Он сам бросился на меч, чтобы в Вальгалле воскреснуть целым и невредимым. Так Хальвдан получил самую обворожительную невесту Севера и единственную, что могла бы нравом сравняться с будущей свекровью, и сделал это в самый последний момент, когда она еще была, несмотря на свое двусмысленное положение, девственницей — по крайней мере, в это он всегда свято верил. Вскоре она тоже родила сына, Харальда, которого в противоположность отцу прозвали Светловолосым.

Таков был ряд правителей Западного Фолда в те времена, когда жрецы Пути осели здесь и сделали торговый город Каупанг своей штаб-квартирой: сначала король Гутрот, потом король Олаф, потом король Олаф и король Хальвдан вместе, причем Харальд Светловолосый был единственным наследником их обоих. И столь же значительными, как любой из этих мужчин, были королева Аза, мать Хальвдана, и королева Рагнхильда, мать Харальда.

x x x

Сидя на скамье перед открытом окном дома в Гедебю, дьякон Эркенберт старательно записал имена обоих — короля Хальвдана (Черного) и короля Олафа (Эльфа Гейрстата, что бы это ни означало) и добавил названия их королевств: Восточный Фолд и Западный Фолд, оба — части того целого, которое называют Northr Vegr, Норвегия. Он не думал, что один из них и есть тот человек, которого ему нужно найти. Олаф-Эльф, наверняка нет. В заметках Эркенберта значилось, что это человек в возрасте за пятьдесят, известен неудачливостью, хотя ему и посчастливилось сохранить свое королевство. Но он также не встречался ни в одном из составленных Эркенбертом списков — основанных, впрочем, лишь на ненадежной и неполной человеческой памяти — списков тех, кто принимал и кто не принимал участие в великом набеге на Гамбург, когда пропало Святое Копье Лонгинуса.

Другая кандидатура выглядит чуть получше. Его многие боятся и уважают, что-то вроде великого завоевателя в масштабе мелких северных стран, как говорят, он — главное в Норвегии препятствие для пытающихся расширить свои владения Рагнарссонов. Его корабли охотно вступают в бой и удерживают всех нарушителей границ на почтительном расстоянии. И все же Эркенберт не считал, что Хальвдан подходит по всем статьям. Когда Бруно поручил дьякону собрать всю доступную информацию о вождях, ярлах и королях Скандинавии, чтобы попытаться определить, к кому могло попасть Священное Копье, он распорядился учитывать три вещи. Во-первых, успех. Во-вторых, связь с разграблением Гамбурга. В-третьих, неожиданное изменение: успех, внезапно сменивший прежние неудачи, может свидетельствовать о могучем влиянии святой реликвии лучше, чем что бы то ни было. К Хальвдану это не относилось. Казалось, на свой путь к власти он стал твердой ногой с самого рождения или, по крайней мере, с ранней юности.

Против своей воли — потому что он не хотел ехать с заданием на Север, а предпочел бы остаться в Кельне или Трире, или даже в Гамбурге, или Бремене, раскрывая новые загадки довлеющего над королями рока, — Эркенберт начал увлекаться интеллектуальными трудностями проблемы, которую поставил перед ним графский сын Бруно.

— Кто-то должен знать ответ, — сказал Бруно. — Они просто не подозревают, что знают. Спрашивай всех встреченных обо всем на свете. Записывай все ответы. И посмотри, что будет вырисовываться.

Так Эркенберт и поступил. Он начал расспросы с нескольких людей, обращенных Орденом в Гедебю — не очень ценные информаторы, по большей части женщины и рабы, которые ничего не знали о делах сильных мира сего; затем перешел к христианским священникам, которых Орден спас, а потом к стражникам короля Хрорика, которые разговаривали с ним из вежливости, и наконец щедрой рукой наливая южное вино, беседовал со шкиперами и рулевыми приходящих кораблей, многие из которых сами были знаменитыми воинами, не хуже шлюх разбирающимися в прихотях судьбы.

От дверей упала тень, и старший рыцарь Ордена Копья, сам Бруно, протиснул в проем свои немыслимо широкие плечи. Он, как всегда, был щедр на улыбку.

— На кого сегодня ставим? — спросил он. — Появились новые темные лошадки на наших скачках?

Эркенберт покачал головой.

— Если, как ты говоришь, мы уже слышали ответ, значит, я не смог его понять, — сказал он. — Под твою схему лучше всех по-прежнему подходит тот человек, что убил Ивара и победил Карла. Он появился ниоткуда. Все только и говорят о его подвигах и его удачливости. Он тесно связан-с Вигой-Брандом, Брандом-Убийцей, который точно был тогда в Гамбурге.

Бруно с сожалением покачал головой.

— Я тоже так думал, — признался он. — Вплоть до того момента, когда поговорил с ним. Он очень таинственный, и думаю, он может иметь со всем этим что-то общее. Однако у него было только одно оружие, правда, копье, но не то Копье. Слишком новое, другой формы, с вырезанными языческими рунами, хотя я и не смог их прочитать. Думаю, ты вбил его имя себе в голову и никак не хочешь с ним расстаться. Может быть, это и мешает тебе узнать настоящего владельца. Расскажи мне побольше об этих языческих королях.

Эркенберт пожал плечами и в который раз взялся за кипу своих пергаментов.

— Я рассказал тебе о королях Дании и Норвегии, — начал он. — Между ними лежат Швеция и Готланд, там может найтись еще добрых два десятка человек. Начнем с севера: король Викар из Розлагена, возраст пятьдесят, избран на Роз-Тинге двадцать лет назад, считается богатым, но миролюбивым, собирает дань с финнов и никогда не был на Юге.

Бруно покачав головой.

— А как насчет короля Орма из Уппланда? Под его властью находятся великий Дуб Королевства и храм для жертвоприношений в Упсале. Он считается могущественным, но не склонным к личной храбрости, королевство захватил силой двадцать лет назад?

— Этот звучит чуть получше, но ненамного. Надо будет взять его на заметку. Знаешь, — задумался Бруно, — я задаюсь вопросом — а не может ли Сигурд Рагнарссон или один из его братьев, несмотря на все их недавние поражения, оказаться искомым человеком? В конце концов, даже у Карла Великого бывали затруднения, например, с саксами.

Эркенберт не смог подавить непроизвольную дрожь.

— Думаю, мы могли бы подобраться поближе к месту действия, чтобы искать наверняка... — продолжал Бруно.

x x x

В хижине, которую им отвели люди Пути в Каупанге, английские вольноотпущенники и Карли Дитмаршец сидели и рассказывали байки о Потаенном Народе. В теплой тесной комнатке установилась вполне приятельская атмосфера. У катапультера Хамы была рассечена губа. У Квикки один глаз совсем заплыл. Карли мог похвастать разбитым ухом и синяком, потому что Озмод, глядя, как Карли одного за другим сбивает всех с ног, огрел дитмаршца поленом по голове. Дружки уже перестали передразнивать акцент друг друга и пытались найти общий язык, толкуя о загадочном окружающем мире.

— Мы верим, что на болотах живут кикиморы, — говорил Карли.

— Мы тоже, — откликнулся Квикка, сам выросший на английских фенах. — Они живут в болотных ямах. Когда плывешь за дикими утками на плоскодонке, не

вздумай попасть шестом в старое гнездо кикиморы. Такие охотники не возвращаются.

— Откуда только эти твари взялись? — спросил кто-то.

— Они ниоткуда не взялись, они здесь всегда были.

— А я слышал так, — сказал Квикка. — Вы знаете, что мы все как будто бы произошли от Адама и Евы. И вот однажды Господь Бог сошел на землю и велел Еве показать ему ее детей. Ну, она некоторых показала, а некоторые были неумытые, потому что она была ленивая, и она приказала им спрятаться. И под конец Господь Бог и говорит: "А те дети, которых ты спрятала от меня, пусть они так и остаются спрятанными". И с той поры те из детей Евы, кого она показала, это мы, люди, а те, кого не показала, это Потаенный Народ, они живут на болотах и топях.

Байка была выслушана, но не слишком понравилась. Каждый из присутствующих, кроме Карли, был раньше рабом Церкви и освободился лишь благодаря Шефу и Армии Пути. Христианское учение было им знакомо, но напоминало о рабстве.

— А здесь, по-моему, все по-другому, — раздался еще один голос. — Кикимор здесь нет, потому как нет болот. А есть тут у них такие водяные. В воде. Только и воды сейчас нет, потому как все замерзло.

— И тролли, — добавил кто-то.

— Никогда такого не слышал, — удивился Озмод. — Кто такие тролли?

— Огромные серые твари, которые живут в горах. А троллями их прозвали, потому что трах! — и на тебя катится скала.

— А вот мне один местный рассказывал, — прошамкал разбитой губой Хама. — Жил в горах один человек по имени Лафи. И однажды он пошел на охоту, а его схватили две троллихи, затащили в свое логово и стали держать у себя заместо племенного жеребца. Они носили невыделанные шкуры, а ели только мясо и рыбу. Иногда мясо было конское или баранье, а иногда они ему и не объясняли, что это за мясо, но ему все равно приходилось его есть. Долго ли, коротко ли, он притворился больным, и пока молодая троллиха охотилась, другая стала его расспрашивать, чем его лечить. А он и говорит, ничего меня не вылечит, кроме гнилого мяса, которое пролежало в земле пять лет. Она говорит, ну, я знаю, где есть такое мясо, и ушла. Но она-то думала, он совсем больной и не убежит, поэтому не завалила вход в пещеру камнем. А он выбрался и давай бежать. Троллихи его унюхали и потрусили за ним, но он услышал запах дыма и бежал до самой стоянки углежогов. Углежоги схватились за оружие и вышли навстречу троллихам и отогнали их. Потом они все целые и невредимые спустились с гор. Но через девять месяцев выходит Лафи из дому, а на крылечке младенец, и весь покрыт серым волосом. После этого он даже боялся ночью выйти до ветра. А что с младенцем сталось, не знаю.

— Значит, они не животные. Выходит, они могут с нами делать детей, — задумался Озвод. — Эта сказка, может, правдивая.

— Может, лучше отдать троллихам Карли? — предложил кто-то.

— Точно, а если их старый папаша-тролль будет недоволен, Карли просто набьет ему морду.

x x x

Снаружи, не обращая внимания на доносящиеся из темной хижины взрывы смеха, Бранд пытался серьезно поговорить с Шефом.

— Говорю тебе, — настаивал он, — она опасна. Смертельно опасна. Это самое опасное, с чем ты столкнулся с тех пор, как стоял на сходнях против Ивара. И даже опасней его, потому что, когда ты вышел против него, он уже чувствовал, что в конце концов проиграет. А она так не думает. Ей есть за что побороться.

— Не понимаю, чего ты беспокоишься, — сказал Шеф. — Я с ней даже не разговаривал.

— Я видел, как ты на нее смотрел. И как она на тебя смотрела. Ты должен понять, что ее интересует только одно, и это одно — ее сын Харальд. Про него были пророчества. Сначала все считали, что пророчества относятся к его отцу. Но потом стали думать, что речь шла о нем. Уж кто-кто, а Рагнхильда точно уверена, что все пророчества относятся к Харальду. Но теперь появился ты, и люди стали говорить, что, может быть, ты и есть тот самый великий король, которого все ждут, король, который будет править всей Норвегией.

— Но я бы даже не попал в Норвегию, если бы меня не выкупили у Хрорика и не привезли сюда.

— Да, но теперь-то ты здесь. И люди вроде Торвина—он не во вред тебе, но все равно должен бы соображать — люди вроде Торвина ходят и рассказывают, что ты сын богов и тот, кто пришел с Севера, и уж не знаю, что еще. У тебя бывают видения, ты сам встречаешься в видениях, Хагбарт что-то говорит, а Виглик добавляет. Ясно, что люди прислушиваются. Потому что есть одна штука, над которой никто не может посмеяться, как над бабкиной сказкой: ты трэль, который стал королем, этому я сам свидетель. Ты отодвинул Альфреда в сторону, а он богорожденный, происходит прямиком от Одина, даже англичане это признают. Ты прогнал короля франков. Что против этого предсказания каких-то там гадалок? Разумеется, Рагнхильда думает, что ты опасен. Вот что ее заботит.

— Что там готовится на завтра? — спросил Шеф.

— Жрецы Пути соберутся в священный круг. Будут решать насчет тебя. Тебя там не будет. И меня тоже.

— А если они решат, что Торвин ошибся? Наверняка они тогда смогут от меня отвязаться и отпустить домой. В конце концов, ведь я поддерживаю Путь, я ношу амулет, я помогал им утвердиться в бывших христианских землях. Любой жрец Пути всегда может запросто приехать в мое королевство и будет желанным гостем, и научится новым искусствам, и даже более того, — добавил Шеф, вспоминая, о чем недавно разговаривал с Уд дом.

— А если они все-таки решат, что ты тот, кого они ищут?

Шеф пожал плечами.

— Если миру и суждены какие-то перемены, я бы предпочел начать их в Англии, а не застрять здесь, куда никто не приезжает.

Бранд нахмурился, недовольный таким отзывом о Норвегии.

— А если они решат, что ты не тот, кого они ищут, а только притворяешься им? Или еще того хуже, что ты соперник и враг того, кого они ищут? Так думает Вальгрим Мудрый, и у него есть доводы. Он уверен, что великий перелом в мире, после которого падет власть христиан, должен прийти от Одина. А ведь все согласны, что тебя послал не Один. — Он ткнул Шефа в грудь могучим перстом. — Хотя ты с головы до пят выглядишь так, как надо, с твоим одним глазом и этим проклятым копьем. Вальгрим думает, что ты — угроза для замыслов Одина. Он постарается, чтобы тебя за это приговорили.

— Итак, Вальгрим думает, что я угроза для замыслов Одина. А Рагнхильда думает, что я угроза для будущего ее сына. И все потому, что я научился делать катапульты и арбалеты, сплетать веревки, ковать шестерни и пружины. Им следовало бы понять, что подлинная опасность — это Удд.

— В Удде всего пять футов роста, — проворчал Бранд. — Его никто не считает опасным, потому что его никто даже разглядеть-то не может.

— Тогда поберечься стоит тебе, — ответил Шеф. Он задумчиво произнес слышанное им от Торвина:

У каждой двери оглядись,

Когда враги в чертоге каждом.

x x x

В сумерках высоко в горах сидел человек, который когда-то пожертвовал удачей своей семьи, который чувствовал, как удача уходит у него из рук. Некоторым людям доводилось увидеть hamingja, удачу какой-нибудь семьи, земли или королевства: обычно это была гигантская женщина, полностью вооруженная. Олаф такого не видел. Но тем не менее он ощущал, как удача уходит от него. Это из-за того, что ушла удача, умер его сын Рогнвальд Великодушный. Рогнвальда убил собственный отец.

Сейчас несчастному отцу приходится решать, не была ли его жертва напрасной. Появился этот пришелец, одноглазый. Олаф видел, как он сошел на берег, как его приветствовали жрецы Пути и эта опасная шлюха, невестка Олафа. Даже на расстоянии Олаф ощущал, насколько вокруг одноглазого все пропахло удачей. Ее было так много, что она пересилила удачу рожденных Одином королей Уэссекса. Теперь она легко могла пересилить даже предназначение, которое Олаф предвидел для семьи своего сводного брата. Потому что будущее, как прекрасно знал Олаф, не предначертано, это вопрос возможностей. Иногда возможности не осуществляются.

Не должен ли он вмешаться? Олаф впустил Путь в Западный Фолд много лет назад, признав его власть над вещным миром благодаря сбору новых знаний и власть над миром — духовным — благодаря его провидцам и мистикам. С властью над вещным миром Олаф имел мало общего, а с духовной властью его объединяло многое. Не будь он королем, он бы мог сравняться с Вигликом по множеству видений. Не говоря уж о том, что Виглик видел то, что происходит, или то, что уже произошло. А Олаф видел то, что может произойти. Если не избавлялся от желания увидеть.

Олаф молча обдумывал, какую роль сыграть утром, когда Путь соберет священный круг, и его позовут, чтобы сидеть рядом, слушать и советовать. Если он решит покончить с одноглазым, он знал, что с ним будет большинство и он сможет возродить замысел, которому принес в жертву свою жизнь и жизнь собственного сына. Но поступив так, он принесет в жертву иную будущность. Олаф улавливал слабое покалывание мыслей, откуда-то издалека пробивающихся навстречу его собственным, ищущих то, что он уже знал, пытающихся найти дорогу среди таких же путаных, как у него, предчувствий. Христианские священники так же, как и он сам, хорошо понимали, что надо искать. Однако они опоздали: он уже знал то, что они только искали, он был ближе к разгадке.

Когда солнце совсем исчезло с небосвода, он забрал из рощицы свои лыжи, прошел туда, где под деревьями сохранился снег, и начал извилистый спуск в долину. Позади него поднимался волчий вой. Когда его лыжи скользили мимо крестьянских хуторов, заметившие его смерды шептали своим женам:

— Это король-эльф. Он опять ходил на каменный круг, на Гейрстат, чтобы посоветоваться с богами.

ГЛАВА 11

Внутри большого здания в форме корабля жрецы Пути собрались в свой святой круг. От внешнего мира его отгораживала белая бечева со свисающими с нее низками сакральных ягод дикой рябины — ягод, к весне поблекших, утративших осеннюю яркость. В кругу сидело больше сорока жрецов, самый многолюдный круг, о котором они когда-либо слышали, образованный по большей части людьми из Норвегии, где Путь был особенно силен, но также — из Дании и Швеции, было даже несколько новообращенных и проповедников с островов северной Атлантики, из Ирландии и из Фризии, где Путь зародился почти два столетия назад. А один, лекарь Ханд — из самой Англии, его под покровительством Ингульфа официально приняли в Путь за неделю до круга.

С одной стороны круга стояло серебряное копье Одина, у другой полыхал костер Локи. По традиции, как только собрание начиналось, в этот костер уже нельзя было подкладывать дров, и собрание не могло больше продолжаться, когда костер прогорают настолько, что в пепле не найти было ни единой искорки.

Вальгрим Мудрый стоял около копья Одина, не касаясь его, поскольку ни один человек не имел права притязать на это копье, однако напоминая собравшимся, что среди них он был единственным жрецом, кто отважился на небезопасное служение Одину. Он служил Богу Повешенных, Предателю Воинов, а не добродушным одомашненным богам вроде Тора, крестьянской подмоги, или Фрейра, дарующего плодовитость людям и животным. В десяти шагах позади него, почти невидимое в полумраке у закрытых ставнями окон, стояло резное деревянное кресло с подлокотниками и балдахином, украшенным изображением переплетенных драконов. В тени угадывалось бледное лицо, низко надвинутый золотой венец отбрасывал красноватые отблески огня Локи: это был король Олаф, гостеприимный покровитель Пути, приглашенный для наблюдения и совета, однако без права голосовать и высказываться без специальной просьбы. Скрип сидений и гул приглушенных разговоров постепенно затихали. Вальгрим медлил, выжидая, когда придет его час: он знал, что у него есть противники, и хотел использовать все свои преимущества. Единственный из собравшихся, кто стоял, он обвел взглядом круг и дождался, чтобы все взоры обратились к нему.

— Наш Путь подошел к трудному выбору, — неожиданно произнес он. И снова помедлил. — У нас появился первый лжепророк.

"Это мы как раз и должны проверить", — подумал Торвин. Но позволил Вальгриму продолжать. Лучше обсуждать вопрос в открытую.

— Полторы сотни лет распространялся Путь. Поначалу медленно и только в одном месте, на Севере, где мудрость ярла Радборда дала всходы. Теперь у нас есть последователи во многих странах. Последователи среди чужих народов, говорящие на чужих языках. Даже среди тех, кто в детстве был крещен христианами. Кто же усомнится, что это и есть великое благо? Но мы должны помнить о своей цели и своем предназначении. Да, и о своих видениях тоже. Радборд предвидел, что нас, тех, кто служит истинным богам, затмят последователи бога Христа, если мы не будем поступать так же, как они: проповедовать наше учение, объяснять, что станется с нашими душами и откуда они пришли. Если не сделаем еще одну вещь, которую они не делают: нужно открыто обсуждать все, а не твердить, подобно христианским священникам, что те, кто им не подчиняется во всем, обречены на вечные муки единственно за этот грех непослушания. Такова наша первейшая цель. Сохранить самих себя, нашу паству и наше учение от людей, которые намерены все это уничтожить. Но вслед за целью появляются видения. Я сам не видел их, но среди нас есть такие, кто видел. Разные люди. — Вальгрим обвел взглядом круг, время от времени кому-то кивая, чтобы подчеркнуть для всех, что он имеет в виду совершенно определенных людей, которые не дадут ему соврать. — Разные люди видели одно и то же. Это было видение из другого мира, не нашего. Мира, в котором все страны, в том числе и наша, молятся на христианского бога. Но люди там живут хуже рабов, в такой тесноте, что не вздохнуть свободно, под властью правителей, которых никогда не видят, и их посылают на войну, как свиней на бойню. Хуже того. Наши мудрецы и прорицатели сказали, что это Скульд — мир, который будет, если мы не помешаем. И мы должны этому помешать! Есть другой мир, который видели мудрые. Да, и этот мир я видел сам, — оглядывая присутствующих, Вальгрим тряс седой бородой. — Мир загадочный, мы видели только части его и не все поняли. Я видел людей, плавающих в черноте безвоздушного океана, где-то между мирами, и сначала подумал, что это худшие из грешников, изгнанные изо всех миров, потому что даже Нитхогг гнушался глодать их кости. Но потом я увидел их лица и понял, что они подобны людям в каком-то великом походе; и некоторые из них были людьми нашей крови, говорившие на нашем языке, такие великие путешественники, что любой живущий ныне шкипер против них просто ребенок. Я не знаю, как это получилось или как это получится, но я знаю, что это настоящий путь для настоящих мужчин: это не Путь для убоявшихся Христа. Так что всю жизнь я должен искать новое знание. И еще об одной вещи я скажу — почему, помимо нашего стремления к знаниям, власти и славе, мы должны вступить на этот путь.. Потому что мы не одиноки.

Вальгрим снова оглядел собрание, стараясь усилить впечатление от своих последних слов, передать свою убежденность слушателям, которые до сих пор во всем с ним соглашались.

— Всем известно, что рядом с нами живет Потаенный Народ. Не опасный для живущих в нижних поселках, иногда опасный только для охотников в горах и для детей, играющих у воды. Но это не единственный народ, который спрятан. Мы знаем, что где-то живут существа, могуществом равные богам, не тролли и никсы, а сами iotnir, враги богов и людей. И есть еще отродье Локи, те, у кого не одна шкура, которые способны появляться в разных обличьях, полулюди, полудраконы, полукиты.

Мы верим, что под конец придет великий день, когда люди и боги выступят против гигантов и Потаенных Народов — и на стороне врагов тоже будет немало людей, христопоклонников и перебежчиков. Тех, кто поддался заблуждению. Для этого Один и берет к себе воинов, чтобы составить войско, которое выйдет из Вальгаллы в Судный День. Будут и другие войска, войско Тора из Трутвангара, войско Хеймдалля из Химинбьорта, и все остальные, моряки, лыжники, лекари и лучники. Но воинство Одина будет самым могучим и сильным, на него вся наша надежда.

Мы не смеем распылять наши силы. Исход битвы еще не решен. Если Путь сейчас сделает неправильный выбор, мы будем рассеяны и разбиты. Я заявляю, что одноглазый англичанин, который носит копье Одина, а сам не чтит Одина, я заявляю, что он лжепророк, который сбивает нас на ложный путь. Ныне мы должны отвергнуть его, чтобы выполнить свое истинное предназначение: восславить Единого Короля, про которого пророки предвещают, что он придет с Севера. Единого Короля, который изменит мир и превратит в Судный День поражение в победу.

Вальгрим остановился и гордо поправил на своей широкой груди брелок в виде копья. Он ждал возражений, которые, он знал, не замедлят последовать.

Они послышались со стороны тех, на чью поддержку он надеялся. Виглик Провидец зашевелился на табурете, взглянул на свой необычный амулет — чашу Суттунга, хранителя меда, бога вдохновения, и заговорил:

— То, что ты сказал о видениях, может быть правдой, Вальгрим, но мы видим одно, а понимаем другое. И если ты не сможешь отрицать то, о чем я тебе уже рассказывал, ты должен объяснить мне, что это означает. Как мы знаем, наш брат Фарман видел одноглазого англичанина, видел, когда у того было еще два глаза. В видении появился Асгард, обитель богов, и англичанин там был в роли Велунда, хромого кузнеца богов. И Фарман увидел, что Прародитель Живущих, Отец Всего Сущего с ним разговаривает. Никто раньше не видел, чтобы какой-нибудь смертный удостоился такого. Так почему же я не могу считать, что у этого человека божественное предназначение? Вальгрим кивнул:

— Я знаю, что твои видения истинны, Виглик, и видения Фармана тоже. Ты видел в прошлом месяце смерть тиранов, и торговые суда уже успели принести нам весть, что это и в самом деле произошло. И я не оспариваю, что ты видел одноглазого в обличье Велунда. Но как ты только что сказал, видеть — это одно, а понимать — это другое. О чем же свидетельствует история Велунда?

Он снова огляделся, убедившись, что его слушатели, как всегда, живо интересуются священными преданиями.

— Мы все знаем, что жена Велунда была лебедью, и после того, как она его оставила, его захватил Нитхад, король народа ньяров. Нитхад хотел, чтобы Велунд поработал у него кузнецом, но боялся, что тот сбежит, поэтому ножом подрезал ему сухожилия и заставил работать в кузнице в Сэварстате. И что же делал там Велунд?

Голос Вальгрима понизился до распевного баса жреца Пути:

Сидел он, не спал, все молотом стучал,

Все хитрости для Нитхада ковал.

— Он сделал ему золотые браслеты и ожерелья с самоцветами. Он сделал ему чаши для эля и хитроумные полозья для саней. Он сделал ему меч — такой острый, что он мог разрезать полотно, и такой прочный, что он мог перерубить наковальню. Но что он сделал, когда два маленьких сына Нитхада пришли посмотреть на чудеса? Он заманил их к себе в кузницу, обещав показать диковинки, открыть свой ларец.

Снова Вальгрим заговорил нараспев:

К ларцу подойдя, они ключ попросили,

Заглянули в ларец беды.

Велунд убил их, закопал их тела под кузницей, из их зубов сделал ожерелье, из их черепов — кубки, из их ясных глаз — броши. И все это отдал Нитхаду.А когда дочь Нитхада пришла к нему починить кольцо, что он сделал? Опоил ее пивом, изнасиловал ее, вышвырнул ее вон.

Она, плача, пожаловалась отцу. Тот пришел в кузницу за головой Велунда. А Велунд, трэль с перерезанными сухожилиями, надел крылья, которые сделал в своей кузнице, и улетел. Что за хитрость он выковал для Нитхада? Он выковал месть. Поэтому его так зовут, Велунд. От слова "хитрость", vel.

Собравшиеся сидели молча, размышляя над давно известной им историей.

— И теперь я вас спрашиваю, — сказал Вальгрим, — кто герой этого предания? Велунд с его коварством, как нас убеждали? Или Нитхад, пытающийся противоборствовать ему? Я говорю тебе, Виглик, что до этого англичанина, так он Велунд, это ясно. А мы — это Нитхад! Он убьет наших сыновей и изнасилует наших дочерей. То есть он отвратит нас от нашего дела и заставит служить его замыслам. Нитхад сделал только одну ошибку, когда попытался использовать искусство Велунда и надеялся, что сам будет в безопасности, хотя тот всего лишь был хром. Ему следовало убить Велунда и сделать это наверняка! Потому что люди вроде Велунда или англичанина опасны, даже если искалечены. Потому что они подобны жене Велунда, лебеди: это не люди с одной шкурой. А только не лебедем обернется этот англичанин. Скорее уж драконом или курганным чудовищем, мертвяком. Хагбарт, я спрашиваю тебя: разве он не сказал, что уже бывал в могиле?

Круг взволнованно зашевелился, оценивая неожиданное заявление Вальгрима. Все видели, что Хагбарт медленно кивнул, нехотя подтверждая сказанное.

Торвин не выдержал, как и предвидел Вальгрим.

— Это все верно, Вальгрим, но ты же просто играешь словами. Конечно, парень раньше бывал в могиле — он достал из нее сокровище королей. Он раскопал ее киркой и героически выбрался наружу. Он не жил в ней. Будь здесь Вига-Бранд, он бы тебя высмеял за одно предложение оставить деньги в могиле. Я призываю всех вас, смотрите глубже слов. Смотрите на поступки. Шеф Сигвардссон, давайте будем называть парня его настоящим именем, целую страну обратил в нашу веру. Он избавился от христианских церквей. Если где и остались в стране христианские священники, то лишь подобные нам, те, что сами себя кормят и работают для свой паствы. Он убил Ивара Рагнарссона. И можно ли сомневаться, что он стремится к знанию, что он все отдаст ради знания? — Торвин, призывая к молчанию, поднял руку: — Если не верите мне, тогда слушайте.

Снаружи, откуда-то поблизости, до жрецов доносились звуки знакомые, но совсем не те, какие можно было бы ожидать во время священного круга. Над окрестностями святилища, над слетавшимся и утоптанным снегом неслось лязганье тяжелого молота, тонущее в шумном пыхтении кузнечных мехов. Где-то работали кузнецы.

x x x

В кузнице Шеф как раз закончил тщательную перековку и закаливание меча, когда-то подаренного им Карли Дитмаршцу. Теперь части меча — клинок, перекладина, рукоять и ее головка — остывали перед сборкой. За дело взялся Удд. Коротышка решил кое-что показать им. Стоя у горна, он отдавал указания, а Шеф, одетый только в штаны и кожаный фартук, клещами ворочал куски железа и стали. Квикка припал на одно колено, работая с мехами, которые гнали воздух к раскаленному древесному углю в горне. Остальные семь английских катапультеров, Озмод, Хама и прочие, а также Карли, сидели на корточках вдоль стен, наслаждаясь теплом и вставляя свои замечания.

— Хорошо, — сказал Удд, — теперь они все нагрелись до красного каления. Возьми первую полоску и отложи в сторону.

Шеф взял раскаленную докрасна полосу железа, заготовку для кинжала или наконечника копья, и осторожно положил на края глиняной миски, не давая ей соприкоснуться с мерзлой землей пола. — Возьми следующую и сунь прямо в снежную кашу. Шеф щипцами поднял раскаленную полосу и сунул в кожаное ведро, наполненное полурастаявшим снегом, который несколько минут назад набрали на улице. С яростным шипением поднялось облачко пара.

— Когда металл остынет, достань ее и согни в руках.

Шеф выждал минуту-другую, выудил полоску и осторожно попробовал, ушел ли из нее весь жар. Стал гнуть ее. Он прекрасно представлял себе, что произойдет, но не мешал Удду провести демонстрацию по-своему. На руках Шефа проступили бугры мускулов, и металлическая полоска внезапно лопнула.

— Теперь попробуй другую.

Эту, все еще горячую, несмотря на морозный воздух, Шеф обернул тряпками. На этот раз сила не потребовалась. Полоска гнулась в его руках, словно прутик, и совсем не пружинила, оставаясь согнутой.

— Тот же самый металл, — назидательно сказал Удд. — Если его закалить, будет твердым и хрупким, подходящим для лезвий, но не упругим. А если просто дать остыть, легко гнется. Ни твердости, ни упругости.

— Пользы, как от стариковского члена, — сказал один говорливый катапультер.

— Побольше, чем от твоего, — съязвил Карли.

— Заткнитесь, — велел им Удд, чья удаль проявлялась только в металлургии. — А теперь. Шеф, господин, хотел я сказать, — возьми согнутую полосу. Распрями ее. Положи ее снова в огонь и нагревай до красного каления. Теперь закали ее.

Снова шипение и облачко пара.

— Верни на огонь. Но на этот раз не доводи до красного каления. Нагревай осторожно — потише там на мехах, Квикка. Доведи ее до цвета вишни.

Удд близоруко прищурился.

— Так, этого достаточно. Вынь ее и дай медленно остыть.

Шеф выполнил приказание, но на этот раз не мог предугадать в точности, что же получится. Как опытный кузнец, он прекрасно знал о необходимости закалки металла и об опасности его отжига, то есть медленного охлаждения. Однако чтобы вещь стала одновременно и твердой и упругой, да еще и гнулась притом, он всегда соединял пруты по-разному обработанного металла. Мысль о том, чтобы сделать с однажды отожженным прутом что-то еще, просто никогда не приходила ему в голову. Не понимал он и смысла третьего слабого нагревания. Пока металл остывал, он с удовлетворением разглядывал вновь появившиеся на его руках мозоли. Они слишком размягчились, пока он играл в короля.

— Отлично, — сказал Удд. — Попробуй теперь. Шеф взял стальную пластину и согнул в руках. Она мощно пружинила, не поддаваясь попыткам изменить ее форму.

— Вот как ты делаешь луки для арбалетов, — отметил он.

— Примерно так, господин. Но эта — для другого, — Удд благоговейно понизил голос. — Это лучшее железо, которое я когда-либо видел. Чтобы получить его из руды, требуется в два, нет, в четыре раза меньше работы, чем мы привыкли. Сколько времени надо кузнецу в Англии, чтобы получить десять фунтов железа?

— Два дня, — прикинул Шеф.

— А здесь ты получишь за то же самое время и при такой же работе добрых сорок фунтов. Я теперь понял, почему викинги так хорошо вооружены. У них железо лучше. Для его выплавки нужно меньше времени и меньше угля. Поэтому каждый может себе позволить иметь железные инструменты и оружие, а не только богатые. Это доброе железо добывают в Ярнбераланде, за горами далеко на востоке. Люди Пути говорят, что у них там шахта и рабочие. Но мы открыли еще одну вещь, господин.

Посередине горна лежало то, что могло бы показаться кучкой золы. Удд длинными щипцами вынул это, протащил по земляному полу, споро сбил окалину, под которой показалась металлическая пластинка.

— Она много часов пролежала в горне, с прошлой ночи. Я все время поддерживал огонь, пока вы там храпели.

— Карли не храпел, он ходил по бабам.

— Заткнись, Фрита. Это пластина, обработанная так же, как и та полоска: отжиг, потом закаливание, так что она упругая и крепкая. Потом я снова ее нагрел и долго держал на огне. И все время, пока она была в огне, я обкладывал ее древесным углем. Теперь, господин, когда она остынет, я хочу, чтобы ты попробовал пробить ее своим копьем, большим дротиком, который ты взял У Змеиного Глаза.

Шеф задрал бровь. Массивный наконечник копья

"Гунгнир" был сделан из лучшей стали, какую он когда-либо встречал. Пластинка, над которой потрудился Удд, имела в толщину от силы одну восьмую дюйма, то есть была чуть тоньше брони, защищающей руку воина в центре щита. Если делать броню толще, щитом нелегко будет ворочать. Шеф нисколько не сомневался, что стальной наконечник копья пробьет пластинку насквозь.

Когда пластина остыла, Удд прикрепил ее прямо к бревенчатой стене кузницы.

— Бей копьем, господин.

Шеф сделал шаг назад, поудобней ухватился за древко, вообразил, что перед ним — смертельный враг. Левой ногой шагнул вперед, ударил плечом и всем корпусом, стараясь пробить пластинку и стену насквозь и еще на один фут глубже, как много раз учил его Бранд.

Копье лязгнуло о металл, спружинив древком. Шеф недоверчиво смотрел на тонкую пластинку. Ни царапины, ни вмятины. Он осмотрел острие "Гунгнира". Его треугольный кончик смялся на добрых полдюйма.

— Это очень хорошая сталь, — просто сказал Удд. — Я было решил делать из нее кольчуги. Но оказалось, что ее не обработать. Она не гнется. А вот если сначала сделать кольчугу, а потом ее нагреть...

— Или сделать тонкие пластинки вроде этих и просто вшить их...

Задумчивое молчание прервал один из катапультеров:

— Все равно не понимаю, как это получается из одного и того же металла? Одни — жесткие и хрупкие, другие — мягкие и гнутся, те пружинят, а некоторые такие твердые, что их ничем не поцарапать. Отчего же получается такая разница? Что-то переходит в сталь из воды?

— Некоторые викинги думают так, — ответил Удд. — Они считают, что для закаливания лучше всего подходит кровь раба.

Бывшие рабы переглянулись при мысли о судьбе, которой счастливо избежали.

— А некоторые пробуют масло. В этом может быть какой-то смысл. Из-за пара. Видели, как капелька скачет на раскаленном железе? Вода старается убежать от жара, а когда ты закаливаешь сталь, ты не хочешь, чтобы вода убегала. Так что масло, наверное, лучше. Но я думаю, что дело не в этом. Дело в нагреве и охлаждении. И еще это как-то связано с древесным углем. Когда металл соприкасается с углем, что-то переходит от одного к другому. Так я думаю.

Шеф подошел к двери и взглянул на заснеженные острова и фьорд, все еще скованный толстым льдом. Он знал, что на одном из самых дальних островов живет королева Рагнхильда, которую он по приезде видел на пристани, живет вместе со своим сыном, а ее муж уехал собирать дань в Восточном Фолде. Она на острове, который называется Дроттнингсхолм, Остров Королевы. Он смотрел, как пар от его дыхания оседает в морозном воздухе, и размышлял о капельке, прыгающей на раскаленном металле, о железе, шипящем в ведре с водой, о людях, дышащих на ладони, чтобы согреться, об испарениях, поднимающихся от разгоряченных тел в холодном воздухе. Что же такое пар?

По снегу к нему шли два человека и несли на жерди бадью. Было в этом что-то странное. Такую работу поручают трэлям, но эти мужчины не были трэлями: слишком высокие, слишком хорошо одетые, вдобавок с мечами на поясе. Шеф услышал, что Квикка приставил Карли к мехам, а сам взялся выполнять указания Удда. В промежутках между неумелыми ударами молота слышно было поскрипывание кожаных сапог на снегу.

Двое подошли к двери кузницы, осторожно опустили бадью. Шеф обнаружил, что не может поймать их взгляд, — такое часто бывало у него с норвежцами.

— Я Стейн, из стражи королевы Рагнхильды, — произнес один из них.

— Не знал, что стражники носят ведра, — заметил Шеф.

Стейн рассердился. Шум в кузнице прекратился, как только молодцы Шефа заслышали разговор, и он знал, что они сгрудились в дверном проеме, готовые в случае надобности вступить в дело.

— Это особенная бадья, — сказал Стейн, умерив свой нрав. — Подарок от королевы тебе, Ивароубийца. Зимний эль. Знаешь, что это такое, южанин? Мы варим самое крепкое пиво, а потом в сильный мороз выставляем бочки наружу. Вода в пиве замерзает, мы снимаем лед и выбрасываем. Чем дольше так делаешь, тем больше воды уйдет, и тем крепче будет эль. Такое пиво — для героев вроде тебя, если и вправду это ты убил Ивара.

Лицо Стейна выражало сомнение, которое усилилось, когда Квикка и прочие высыпали наружу, заглядывая в бадью с коричневатой жидкостью. Никто из них не доставал норвежцам до плеча, и даже крепыш Карли по сравнению с ними выглядел хилым.

Стейн пошарил у себя на поясе.

— Еще королева велела передать вот что. Это пиво для тебя или для твоих людей, как хочешь. Но королева сказала, что ты сошел на берег с пустыми руками, поэтому прислала тебе кубок. Кубок только для тебя. Для тебя одного.

Он отвязал подарок и протянул Шефу. Шеф недоуменно повертел его в руках. Судя по словам Стейна, он ожидал, что кубок будет золотым или серебряным. Вместо этого он увидел простую кружку из долбленого бука, какая нашлась бы в хозяйстве у любого керла. Перевернув, он заметил на дне надпись рунами. Послание.

Выполнив поручение, Стейн с сопровождающим ушли, не дожидаясь благодарностей. Шеф собрался с мыслями и повернулся к товарищам.

— Ладно, вернемся в тепло. Фрита, сбегай к хижине и возьми там кружки и ковшик, если найдешь. Давайте хоть выпьем, что ли. Да, Удд, накали пару пластин, мы подогреем этот эль и посмотрим, каков он будет на вкус, когда горячий. Для этой страны — самое то. Хама, давай на мехи. Озмод, подбрось в горн угля.

Вольноотпущеники засуетились, а Шеф подошел к свету, чтобы прочесть нацарапанную на дне кружки надпись. Руны были норвежские, известные ему от Тор-вина, но несколько непривычного вида. Постепенно он разгадал смысл написанного.

"Вт er varthat, en iss er thykkr", гласила надпись. "Мост охраняется, но лед толстый".

Какой мост? Шеф снова взглянул на фьорд. Острова окружал плотный лед. Приглядевшись, он смог различить тонкие полоски, идущие от одного острова к другому: длинные бревенчатые гати, положенные на воду осенью и вмерзшие в лед. Самый дальний остров — Дроттнингсхолм. Она сказала, что он придет к ней, когда она позовет. И вот она позвала. Шеф вдруг заметил, что Карли с поднятой от удивления бровью наблюдает за ним. Для него одного, сказала королева. Но когда словно мартовский кот продираешься через кусты, лучше, наверное, взять с собой опытного приятеля.

x x x

На священном круге страсти накалились. Тем более что подходило время для принятия окончательного решения. Из костра уже давно не вырывались языки пламени, и теперь лишь несколько углей светились в темноте. Подбрасывать топливо в костер нельзя и нельзя продолжать совет после того, как угаснет последняя искра.

— Так что ты предлагаешь? — спросил Вальгрим у Торвина. В ходе споров эти двое возглавили противоборствующие стороны и непримиримо нападали друг на друга. За Торвина было большинство жрецов Тора, Ньерда и Идуны, людей здравомыслящих, посвятивших себя практичным искусствам — кузнечному делу, мореплаванию, кораблестроению, траволечению и костоправству. В число последователей Торвина входили и иностранные жрецы, фризцы, те, для кого норманнский не был родным языком. Против него выступали Вальгрим, единственный жрец Одина, и большинство жрецов Фрейра, а также жрецы Улля, Хеймдалля, Тюра и прочих второстепенных богов, которых почитали лишь в самой Норвегии, в самых отдаленных и глухих ее местах.

— Пусть парень вернется в Англию, — сразу же ответил Торвин. — И возьмет с собой как можно больше наших. Пусть его королевство станет самым могущественным на Севере, страной, где мы сможем обеспечивать себя всем необходимым и набирать сторонников. Оттуда будем грозить христианам. Раньше нам никогда не удавалось увлечь их на свою сторону, наоборот, их священники проникали в наши страны и увозили наших последователей. Давайте поддерживать этот первый серьезный успех, которого мы добились.

— А что предлагаешь ты, Вальгрим?

Великан тоже откликнулся без промедления:

— Повесить его на дереве как жертву Одину. Собрать с помощью короля Олафа и короля Хальвдана как можно больше кораблей и захватить его королевство, прежде чем англичане узнают, что сталось с их королем. А потом сделать, как ты сказал, Торвин. Только во главе будут стоять жрецы Пути, а не какие-то там незаконнорожденные.

— Если ты повесишь его на дереве, ты отвергнешь посланца богов!

— Он не может быть посланцем богов. Он не норманн, даже не датчанин. И самое главное — это признаешь даже ты, Торвин, — он может носить нагрудный амулет, его могут посещать видения, но он не верит. У него нет настоящей веры!

— Ты говоришь как христианин!

Лицо Вальгрима побагровело, он рванулся к Торвину, который схватился за свой церемониальный молот. Другие жрецы повскакали с мест, чтобы не дать сцепиться этим двоим, но тут морозный воздух пронзил голос человека, который молчал во время жарких споров — голос Виглика-Провидца.

— Ты, Вальгрим, говоришь об отправке флота, а ты, Торвин, твердишь об управлении королевством. Так пора, может быть, пока не погас костер, спросить совета у короля и флотоводца? Ты выслушал нас, король Олаф, Эльф Гейрстата. Что ты можешь поведать нам?

Человек, утопавший в резном кресле, поднялся на ноги и подошел к самой бечеве, ограждающей святой круг. Лицо Олафа было печально, измучено заботами. Лежал на нем какой-то дух величия — но не было той решимости, которая отличает каждого норманнского шкипера и ярла, не говоря уж о королях. Казалось, его глаза глядят куда-то вдаль и прозревают неведомое остальным.

— Разрешено ли мне говорить? — спросил Олаф. Он дождался одобрительного гула всего собрания. — Тогда, выслушав все, что говорили обе стороны, я скажу следующее.

Думаю, все вы знаете, хотя не сказали бы мне этого прямо в лицо, что я человек, потерявший свою удачу. Удачу своей семьи. Могу вам сказать, что я не потерял ее и не отдал. Я только предчувствовал, что она уйдет, и она ушла. От других людей я отличаюсь только тем, что знал это заранее, а не обнаружил спустя много времени. Об удаче я знаю немало.

Кое-кто говорит, что удача семьи, hamingja, как мы ее называем, похожа на огромную вооруженную женщину, которую счастливчики могут увидеть, как они видят духов земли. Рассказывают о людях, которые видели, как их дух-хранитель их оставил и ушел к другому. Это может быть правдой. Но это не то, что видел я. В сущности, я не видел ничего — не считая сна о великом дереве, про который вы все, несомненно, слышали.

То, что я ощущал, было похоже на то, что ощущаешь в воздухе перед вспышкой молнии. Я знал, что молния сверкнет, что она унесет от меня удачу к кому-то другому. И я знал, что этот другой — из семьи моего брата. В юности я думал, что это сам мой брат, Хальвдан. Позже я узнал, что это не он. Вплоть до самого последнего времени я думал, что это сын моего брата, Харальд, которого прозвали Светловолосым.

Теперь я снова не уверен. Потому что у меня снова появилось это ощущение, ощущение перед вспышкой молнии. Мне думается, что удача опять должна перейти, совсем уйти из моего рода — и, может быть, к англичанину Шефу.

Слушатели заерзали, а сторонники Вальгрима с сомнением переглянулись.

— Однако я ошибался раньше, с Хальвданом. Может быть, я ошибаюсь и сейчас. Но, думаю, не полностью. С течением лет мне становится все яснее и яснее, что удача — это не такая вещь, которая либо есть у человека, либо нет, подобно его юности и его силе. Она больше похожа на свет — тусклый свет остался каким и был, но больше не виден, потому что более яркий свет его затмевает. Это как фитиль, догоревший до утра. Хотя не исключено, что более яркий свет отбирает яркость у тусклого, даже гасит его.

Я слышал историю англичанина Шефа. Он принес несчастье своему королю Ятмунду. Он не спасовал перед удачей Ивара. Мне говорили, что его спас один из богорожденных, король Альфред, потомок Одина. Вскоре после этого король превратился в нищего, его самого пришлось спасать. Я думаю, этот юноша притягивает счастье других. Куда он приходит, оттуда уходит удача. Он способен забрать ее даже из моей крови — я считал, что в ней еще осталась удача Норвегии, и она действительно оставалась в ней, пока вы не привели его сюда.

— Все это просто слова, — прогрохотал Вальгрим. — Нам нужны доказательства.

— Доказательства даст испытание. Давайте испытаем его удачу против удачи Хальвдана и Харальда, против удачи королевы Азы и королевы Рагнхильды.

— И как это сделать?

— Соглашайтесь на испытание, и я расскажу вам. Но соглашайтесь быстрее, пока не погас костер.

Сорок жрецов взглянули на крошечную мерцающую точку, все, что осталось от костра, и загалдели разом. Затем, нехотя, и Торвин и Вальгрим кивнули в знак согласия. Жрец Тюра встал на колени и принялся дуть на последний уголек, а король Олаф начал говорить. Прежде чем он закончил, Вальгрим неодобрительно затряс головой.

— Слишком неопределенно, — проворчал он. — Мне нужен ясный знак.

— Знак может оказаться яснее, чем ты хочешь, Вальгрим. Я говорил о свете и об удаче. Есть и другой способ объяснить это. Некоторые из нас верят, что нить нашей жизни прядут три пряхи, Урта, Вертанди и Скульд. Но они прядут не одну нить, а скорее грандиозное полотно, где нити пересекаются друг с другом. И там, где они пересекаются, они перетираются. Опасайся человека, у которого нить жизни крепче твоей, Вальгрим! Особенно когда его нить пересекает твою.

Виглик шевельнулся и заговорил:

— Я видел прях. Их станки из черепов, их челноки — мечи и копья, их ткань — человеческие кишки.

— В мире Скульд это так, — объявил Торвин. — Это мы и намерены изменить.

ГЛАВА 12

Два человека осторожно крались по темному лесу к кромке льда на заливе. Сохранившиеся кое-где снежные сугробы сильно мешали им, заставляя продираться через ельник. И все же они не осмеливались воспользоваться лесной тропой — любой, кто увидел бы их, мог их окликнуть, и хотя им не запрещено было разгуливать по ночам, им отнюдь не хотелось вызывать к себе интерес или давать объяснения. Сначала Карли ворчал, особенно когда падающий с деревьев снег попадал ему за шиворот, и не переставал повторять, что знает множество мест, где можно найти сговорчивых баб и не мучиться. Но Шеф лишь подгонял его, и Карли замолчал, объясняя происходящее тем чудаковатым пристрастием к определенной женщине, которое иногда возникает иногда даже у разумнейших из людей. В конце концов, говорил он себе, это может быть неплохо — крутить любовь с королевой. Глядишь, там и для него найдется принцесса.

На берегу, где лес подходил ко льду, снег кончился, унесенный ветром или растаявший, — дни становились все длиннее, и на опушке леса солнце припекало. Шеф и Карли легко выбрались на берег и на пару минут остановились, обозревая места предстоящих событий и прикидывая маршрут.

Они сделали крюк, обходя святилище Пути и близлежащий город, и вышли на длинный мыс, врезающийся в залив с западной стороны. На дальней стороне залива, на расстоянии в четверть мили, виднелась цепь островов, кончающаяся островом Дроттнингсхолм. Луны не было, небо покрывали густые тучи, которые ветер нес с юго-запада, но все же они могли различить ближайший к берегу лесистый островок, черным силуэтом выделяющийся на фоне неба и моря, тоже достаточно темных. Можно было угадать и черную линию бревенчатой гати, которая шла к острову от материка. Шеф и Карли не видели по краям моста стражников, но они, несомненно, были там. Вопрос заключался в том, заметят ли стражники силуэты двух людей на льду?

— Ветер сдул снег, — прошептал Шеф Карли. — Мы не будем выделяться на белом фоне.

— А почему лед-то не белый? — спросил Карли. Они встали на четвереньки и внимательно осмотрели ледовый покров. Он выглядел черным и ненадежным, но все же толстым, как монастырская стена. Он не прогибался и не трещал. Шеф осторожно прошелся, подпрыгнул. Ноги они с Карли обвязали сыромятной кожей, чтобы не скользить и не шуметь.

— Лед крепкий. Можно идти. А если он черный, тем лучше для нас.

Они опасливо вступили на лед и двинулись прямиком на ближайший остров. Оба пригибались, как будто это делало их незаметней. На каждом шаге они старательно и мягко ставили ногу, опасаясь, что при сильном толчке лед под ними расколется. То и дело один из них застывал на месте, испугавшись, что уже ощутил, как уходит из-под ног ненадежный лед. Затем шел дальше. Шеф нес на плече копье, его острие он старательно отбил и заточил как иголку. Карли снял с пояса деревянные ножны, опасаясь за них зацепиться, и теперь обеими руками держал меч и ножны перед собой, словно шест канатоходца.

С приближением острова путешественники вздохнули свободней. В то же время у них усиливалось опасение, что за ними наблюдают. Темной угрозой вставал перед ними лес, а они были как на ладони, без малейшего прикрытия. Разум подсказывал, что нависшие тучи и ночь прячут их, что с неба не падает ни проблеска света, который мог бы их выдать. И все-таки раз они видят остров, с острова могут увидеть их. Подойдя к берегу, они ускорили шаг, устремились в мрак леса.

С бьющимися сердцами сидели они, прислушиваясь к малейшему шуму. Ничего. Только неумолчный посвист ветра в ветвях.

Шеф повернулся к Карли, сказал негромко:

— Мы обойдем остров по краю, вдоль кромки льда. Когда увидим следующий мост, решим, что делать.

Несколько минут они осторожно брели по берегу острова. Увидев вдруг струйку дыма, застыли. Но за деревьями ничего не было, не было даже причалов у берега. Они пошли дальше.

Мост, ведущий на следующий остров, открылся неожиданно. Обойдя маленький бугорок, они увидели его в каких-то двадцати ярдах от себя, на самом виду два высоких стражника опирались на копья. Слышалась их неторопливая беседа. Шеф и Карли мгновенно ретировались под полог леса.

— Нам нужно сделать вот что, — сказал Шеф, — обойти их морем, держась от них подальше.

— Даже и не надейся, — проворчал Карли, — я по тонкому льду не пойду.

— Если бы лед был слабый, она не сказала бы нам идти по нему.

— Женщин никогда не разберешь. И потом, она могла ошибиться. В любом случае, ее сейчас тут нет, а у нас под ногами глубина в пятьдесят футов.

Шеф на мгновенье задумался.

— Ну, давай попробуем. Переберемся на лед в этом месте и пойдем вдоль моста, там, где море мельче, а лед толще. Но мы будем не идти, а ползти. Держись правее, там не заметят. Хотя они все равно смотрят на мост, а не на лед.

Они осторожно поползли в своих тяжелых одеждах, подметая бородами лед, и Карли одолели сомнения. Если лед такой крепкий, почему норвежцы стерегут только мосты? Для чего они вообще здесь поставлены? Неужели они такие болваны? Или же королева...

Товарищ опередил его на несколько ярдов и пластался как разъяренная гадюка. Не время для сомнений. Лед выглядит таким же толстым, как и раньше. Карли быстро пополз вперед, стараясь не косить взглядом на безопасный мост в каких-нибудь двадцати ярдах слева.

Достигнув второго острова, они проползли вдоль берега прочь от моста, обогнули еще один крошечный мысок, встали на ноги и, тяжело дыша, снова оказались под защитой лесного полога. Холод льда уже проник сквозь шерсть и кожу их одежд. Шеф и Карли осторожно сложили оружие, дуя на замерзшие руки, достали рукавицы из овечьей шерсти, которые дал им Бранд. Шеф аккуратно снял с пояса кожаный мех, вытащил затычку.

— Зимний эль, — пояснил он. — Остаток.

Сделали по долгому глотку.

— Вкус, как у эля, — отметил Карли, — но ощущение другое. Он даже когда холодный, все равно обжигает глотку. Жалко, что мы у себя дома не научились делать такой эль.

Шеф кивнул, опять задумавшись о воде, замерзающей в эле, о паре, шипящем вокруг раскаленного лезвия. Нет времени на эти размышления.

— Следующий остров — Дроттнингсхолм, — сказал он. — Мы знаем, что короля там сейчас нет и что ни одному мужчине не позволено оставаться на острове на ночь. Еще один переход и...

—И мы будем как два петуха в курятнике, — закончил Карли.

— По крайней мере, сможем узнать, чего хотела от нас королева.

"Я-то знаю, чего она хочет от тебя", — подумал Карли, но промолчал. Они медленно побрели по берегу второго острова.

На этот раз мост оказалось легко заметить, но он располагался очень далеко от места, с которого прямиком был виден Дроттнингсхолм. Постояли на опушке, присматриваясь и прикидывая. Они находились на западном краю небольшого заливчика, примерно в одном фарлонге от Дроттнингсхолма. До восточного края залива тоже было около фарлонга, и оттуда на остров тянулся мост.

— Прямо отсюда нам переходить так же легко, как тащиться к мосту, — сказал Шеф. — И не будет необходимости ползти. Мы достаточно далеко, и никто из стражников нас не увидит, потому что на льду мы будем еще дальше от них.

— Ладно, — сказал Карли. — Я думаю, если бы лед готов был треснуть, он бы уже треснул. Полыньи нам не встречались. Он надежный.

Шеф приподнял руки, взял в них копье и вступил на черную, продуваемую всеми ветрами ледяную равнину.

x x x

— Ладно, так где же он? — Бранд стоял в дверях душной, провонявшей людским потом хижины, сердито глядя на обращенные к нему лица восьми англичан. Снедаемый тревогой, он пьянствовал в портовой таверне в Каупанге вместе с Гутмундом и командой, когда пришла весть, что Совет жрецов Пути окончился. После короткого разговора с Торвином он отправился прямиком в святилище, в комнату, которую Шеф делил с Карли, считавшимся теперь его оруженосцем. Не найдя ни того ни другого, Бранд бросился к хижине ка-тапультеров.

Столкнувшись с разъяренным воином ростом ближе к семи футам, чем к шести, вольноотпущенники вспомнили рабский свой обычай. Они потихоньку сбились в тесную кучу за спинами Озмода и Квикки, которые были среди них самыми крепкими и уверенными в себе. Лица их внезапно поглупели.

— Кто он? — спросил Озмод, чтобы потянуть время.

Огромные кулаки Бранда сжимались и разжимались.

— Где — ваш — хозяин — Шеф?

— Не знаю, — сказал Квикка. — А в комнате нету? Бранд шагнул вперед, глаза его светились смертоубийством, но остановился, заметив, что Озмод, бывший капитан алебардщиков, скользнул взглядом в сторону стойки с оружием. Бранд вышел из хижины, хлопнув дверью.

Снаружи Ханд, друг детства Шефа, ныне истовый жрец Идуны, терпеливо топтался на хрустящем снегу.

— Они мне не говорят, — прорычал Бранд. — Ты англичанин. Они знают, что ты его друг. Попробуй, может, выведаешь что.

Ханд зашел в хижину. Неразборчивые переговоры на густопсовом норфолкском диалекте, родном для всех них. Наконец Ханд выглянул, поманил Бранда в хижину.

— Они говорят, что точно не знают, — перевел он. — Но пораскинув мозгами, сообразили, что он получил какое-то послание. Они подозревают, что он ушел в гости к королеве Рагнхильде на Дроттнингсхолм. Он взял с собой Карли.

Бранд опешил:

— Пошел на Дроттнингсхолм? Но мужчинам нельзя быть там ночью. И все мосты охраняются.

Квикка ухмыльнулся, обнаружив свою щербатость.

— Все правильно, шкипер, — сказал он на смеси английского с норвежским, принятой в Армии Пути в Англии. — Не такие уж мы тупые. Мы это знаем. Если он пошел, он мог пробраться по льду, понимаешь? Этим вечером мы спускались к заливу и посмотрели. Лед еще довольно толстый, ни следа трещин.

Бранд уставился на Квикку и остальных, на лице его отразился ужас. Он попытался заговорить, не сумел, попробовал снова.

— Вы, английские придурки, вы знаете хоть что-нибудь? — прохрипел он страшным шепотом. — На фьордах в это время года лед не вскрывается. Он подтаивает снизу и пропитывается водой. А потом, однажды ночью, он исчезает. Он не вскрывается. Он просто тонет!

x x x

Ветер ударил с удвоенной силой, когда Шеф и Карли устремились в свой последний бросок через лед, как будто они вышли из-под прикрытия какой-то невидимой стены. Ветер нес с собой холодную морось. Когда первые капли ударили Шефа в лицо, он вздрогнул, ожидая ощутить снежную крупу или градинки. Стерев рукой влагу, которая стекала по лицу, он удивился. Дождь. Значит, началась оттепель. Смогут ли они потом вернуться назад? Сейчас не время об этом думать. Зато благодаря дождю можно не бояться, что их увидит охрана на мостах.

— Слушай, — сказал он Карли, — не нравится мне этот дождь. Лед может не выдержать. Выбраться мы оба сумеем. Все, что нужно делать, если лед проломится, это держать голову над водой. Старайся, чтобы тебя не затянуло под лед, там растеряешься, в какую сторону плыть. Если окажемся в полынье, плыви к ее краю и наваливайся на лед. Если он треснет, попытайся снова. Когда выберешься на достаточно крепкий лед, ползи и ползи. И вот что, Карли, заткни-ка свой меч обратно в ножны. Тебе могут понадобиться обе руки.

Когда Карли неуклюже последовал совету, Шеф, как будто его кто-то подтолкнул, взглянул на темный берег, до которого все еще оставалось с сотню ярдов, покрепче взял за древко копье "Гунгнир", разбежался и метнул его далеко вперед. Он увидел, как копье пролетело к берегу, упало и заскользило по льду, его удар заглушил шум дождя.

Внезапно Шеф почувствовал, что лед уходит из-под ног. Они замерли на мгновенье, прислушиваясь к треску. Ничего.

— Может быть, он просто откололся от берега, — прошептал Карли.

И они пошли, переставляя ноги с предельной осторожностью. Один шаг. Другой.

Шеф в очередной раз опустил ногу, и ее обдало холодом. Вода. Лужица на льду? Вода в другом сапоге. Холод вдруг поднялся до колен, до бедер, он почувствовал, как конвульсивно сжались внутренности. Шеф огляделся, высматривая трещину во льду, но ничего такого поблизости не было, он по-прежнему устойчиво стоял обеими ногами, вот только лед опускался...

Черные воды сомкнулись над головой Шефа, и вот он уже отчаянно барахтается, чтобы удержаться на плаву. На его шее сомкнулись две руки, захват откуда-то сзади, и руки, как у Ивара, если бы Ивар мог восстать из мертвых.

Шеф яростно изворачивался, пытаясь избавиться от мертвой хватки Карли, пока не оказался с ним лицом к лицу, соединил руки и основанием ладоней ударил Карли в переносицу. Подался из воды повыше и ударил снова, чувствуя, как от удара мнется хрящ. Снова подался вверх, чтобы ударить еще раз, и почувствовал, что удушающий захват распался.

— Ладно, извини, я уже нормальный, — Карли отпустил его и попробовал самостоятельно держаться на воде. Шеф сразу ощутил злые укусы студеной воды. На родных фенах он частенько купался в холодной воде, забавы ради или из-за отсутствия моста. Но здесь было другое дело. Холод проник через все слои одежды, пропитал ее, с каждым уходящим мгновеньем отнимал силы, холод и тяжелая намокшая одежда тянули его на дно морское.

Вдобавок он не понимают, куда плыть. Шеф выбросился из воды как можно выше, бешено вращая единственным глазом, чтобы увидеть остров или другой берег, или льдину, на которую можно выбраться. Ничего. Ничегошеньки.

Или же? Не сгущается ли там ночная тьма? Он увидел очертания Дроттнингсхолма, вырисовывающиеся на фоне неба, схватил Карли за плечо и развернул его в нужном направлении. Они поплыли, черпая силы в отчаянии, сначала неловко вынося руки над водой в длинных гребках, потом, задыхаясь и путаясь в промокшей одежде, боковыми подводными гребками. Ноги у них бессильно волочились сзади. "Сбрось сапоги, — подумал Шеф. — Так всегда говорят, сбрось сапоги. Но мои зашнурованы тесемками сыромятной кожи. И потом, слишком холодно. Я должен выбраться или умереть".

Первое же ощущение дна под ногой заставило его встать, и он сразу с головой провалился под воду. Он медленно выплыл, снова заработал руками, пока не почувствовал дно животом. Пошатываясь, чувствуя, что ноги его не держат, он ухватился за какой-то корень и вытянул себя на берег. Сзади послышалось тяжелое дыхание, слабый плеск. Шеф отметил, где искать спасительный корень, повернулся и снова бросился в воду, подхватил Карли, из последних сил протащил его несколько ярдов до берега. Одной рукой он ухватился за корень, а другую запустил Карли в кудри и выкинул его на замерзший песок. Они, задыхаясь, выбрались на берег и рухнули на четвереньки.

Тут до Шефа дошло, что если они ничего не предпримут, то вот-вот умрут от переохлаждения — священник не успеет и отходную прочесть. Вода обжигала, как огонь. А на воздухе холод был еще хуже. Тело уже теряло чувствительность, ощущение жгучей боли прошло, теперь его охватывала коварная истома.

— Раздевайся, — рявкнул он дитмаршцу. — Снимай одежду. Выжми ее.

Сам он уже возился с застежками своей куртки, не в силах справиться с ними. Карли как-то ухитрился извлечь меч из ножен и разрезал свои. Протянул меч Шефу, но тот выронил его из онемевших пальцев. Некоторое время они отчаянно сражались в темноте со своей одеждой, снимая ее слой за слоем. Раздевшись наконец, они ощутили, как осатаневший ветер сдирает с них Стружку. Но дождь кончился, и они быстро обсохли на пронзительном ветру. Шеф нащупал рубаху, выжал ее, сложил вдвое и выкрутил еще раз, выдавив полузамерзший соляной раствор. С трудом натянув рубаху, он на мгновение поверил обманчивому теплу.

Самообман. Они все равно умрут на этом берегу еще до рассвета. Но теперь хоть есть немного времени подумать.

Потянувшись за штанами, Шеф заметил, меж деревьев движение. Это не люди. Слишком маленькие для Королевской стражи. Волчьи силуэты приблизились, ползут на брюхе, челюсти уже подрагивают оскаленными зубами. Но это и не волки. Королевские волкодавы, купленные по безумной цене на рынке в Дублине, каждую ночь их выпускают для охраны.

Только вода спасла людей от их первого броска, потому что, повинуясь какому-то первобытному инстинкту, люди отступили в нее, и собаки не смогли наброситься на них сразу со всех сторон. Когда же огромный вожак молча ринулся вперед, схватившийся за меч Карли с силой рубанул его по голове. При касании лезвие провернулось в нетвердой руке, и пес зубами вцепился Карли в запястье.

Это вызвало мгновеный ответ даже у неопытного фехтовальщика. Большой палец своей левой руки Карли тут же вонзил глубоко в глаз волкодава, стряхнул с себя зашедшегося от боли пса и, бессвязно что-то рыча, перебросил меч Шефу. Шеф встретил свою первую собаку ударом босой ноги в глотку. Когда же она снова прыгнула, чтобы вцепиться ему в пах, он подхватил меч, опустил острие навстречу прыжку и проткнул ей сердце.

А обезумевший от боли вожак вцепился в подвернувшуюся собаку, и они покатились рычащим клубком. Обойдя их, четвертый волкодав, размером с теленка, изготовился и бросился на Карли. Тот действовал, как привык в деревенских драках в Дитмарше, резко стукнув пса головой в зубы, а обеими руками ударил с боков, стараясь проломить ребра и разорвать печень. Волкодав, потеряв равновесие, отлетел назад, встряхнулся и собрался для второго прыжка.

В этот момент Шеф нагнулся и отсек ему переднюю лапу в коленном суставе, острием ткнул в морду очередного нападающего пса, с правого плеча ударил по собакам, сцепившимся в ярде от него, и тут же с левого плеча — по последней собаке, прыгнувшей вперед. Не старайся убивать, подумал он. Просто наноси легкие увечья. Собаки для тебя не так опасны, как люди, у них есть только их челюсти.

Один волкодав валялся мертвым, другой уковылял на трех ногах. Вожаку, полуослепшему и с распоротым боком, атакованная им собака разорвала глотку. Она теперь пятилась в замешательстве, низкое рычание угрожающе вырывалось из ее пасти, но она явно не готова была продолжать схватку. Лишь последний пес все еще злобился на них, обнажая клыки, то и дело подавался на несколько дюймов вперед и отскакивал при виде меча. Карли, у которого кровь теперь текла и из головы и из запястья, нащупал в воде камень, вытащил его и яростно метнул с расстояния в три фута. Получив удар в плечо, пес негодующе гавкнул, развернулся и скрылся в ночи.

Два полуобнаженных человека снова потянулись за своей одеждой, разобрали замерзшую кипу кож и шерстяных тряпок, постарались опять выжать их и натянуть на себя. Когда они немного успокоились, Шеф понял, что совсем не может пошевелить пальцами. Он мог действовать ими как крючками, но завязать шнурки или застегнуть пояс было уже выше его сил.

Он с трудом обхватил пальцами рукоять меча, склонился над телом убитой им собаки. Загнал острие глубоко ей в брюхо и разрезал сверху донизу. Вырвался смрадный запах пробитых кишок, и наружу вывалились кольца бледных внутренностей. Шеф выронил меч, сунул замерзшие руки внутрь брюха и нащупал сердце.

У собак температура тела выше, чем у человека. Горячая кровь текла по пальцам Шефа, как жидкое пламя, тепло стало проникать внутрь. Он поглубже запустил руки в брюхо, по самые локти, жалея, что не может целиком залезть туда. Карли, сообразив, что он делает и зачем, прихромал поближе и последовал его примеру.

Когда чувствительность кожи вернулась, Шеф вытащил руки, натянул влажные, но уже не такие мокрые штаны, застегнул пояс, влез в пропитанную водой кожаную куртку. Его шерстяная шапка осталась где-то в водах фьорда, овечьи рукавицы потерялись в темноте. В отличие от согретых рук ноги были как глыбы льда. Вскрыть еще одну собаку? Без абсолютной необходимости он не мог себя заставить сделать это. Кое-как вылил воду из сапог, вбил ноги внутрь, ощущая, будто бы их пальцы в любой момент могут обломиться. Застегнуть разрезанные застежки куртки и обуви он и не пытался.

— Что нам теперь делать? — спросил Карли. Он протянул Шефу меч в деревянных ножнах словно неуклюжую дубинку.

— Мы пришли в гости к королеве, — ответил Шеф. Карли открыл было рот для ответа, но тут же закрыл его. Женщина их обманула, это было ясно. Если за всем этим не стоял ее муж. Карли сталкивался с такими шуточками и раньше. Но королевский замок и прилегающие постройки были на этом острове единственным кровом. Если они не найдут кров и очаг, они умрут еще до рассвета. Карли потащился вслед за Шефом через ельник, мечтая набрести на тропу. Недавно он подумывал о принцессе. Теперь он согласился бы и на жалостливую шлюшку, любую оборванную служанку, лишь бы был очаг и подстилка в углу.

x x x

В передней комнате королевских покоев на Дроттнингсхолме две женщины, сидя у пылающего очага, смотрели друг на друга. Их спины были прямы, как и спинки их тяжелых, украшенных резьбой, деревянных кресел, и у каждой был вид женщины, не привыкшей к отказам и никогда не чувствующей себя в безопасности. Во всем остальном они были несхожи. Ненавидели они друг друга с самого первого взгляда.

Королева Аза, вдова и убийца короля Гутрота, мать короля Хальвдана, все свои надежды в жизни возлагала на сына. Но, выйдя из младенческого возраста, он стал бояться ее и не доверял ей. Разве не она убила его отца? В юности он гонялся за женщинами, что так любил его отец и так презирала его мать, в зрелые годы сделался настоящим викингом и каждое лето проводил в набеге, а каждую зиму обдумывал следующий или хвастался предыдущим. Разочарование иссушило Азу, она потемнела лицом, покрылась морщинами, ожесточилась.

Королева Рагнхильда, жена короля Хальвдана, не любила ни свою свекровь, ни ее сына, в чью постель попала случайно. Нередко она раздумывала, кого бы она выбрала себе сама, если бы ее отец смог устроить ей свадьбу. Иногда она сомневалась, а не оказался ли бы лучшей парой для нее даже Хаки, однорукий берсерк, хотя он и был совершенный горный тролль. Войдя в полную силу и власть, она по мере необходимости утешалась с тем или иным молодцом из своей стражи. Муж настаивал, чтобы ночью на острове не оставалось ни одного мужчины, ради его собственного доброго имени и законности их наследника. Но и за день можно успеть немало. У Рагнхильды только одно было общее с Азой — она тоже возлагала все надежды на своего единственного сына Харальда. Если бы Рагнхильда позволила, бабка могла бы обратить часть своей нерастраченной любви с сына на внука. В этом случае их интересы совпали бы.

— Уже полночь, — прервала Рагнхильда тяжелое молчание. — Он не придет.

— Может быть, он и не пытался.

— Мужчины не пренебрегают моими приглашениями. Я разгадала его, когда он стоял на пристани. Он не больше способен отказать мне, чем мои кобели — суке во время течки.

— Ты точно себя описала. Но ты могла добиться, чего хотела, и без этого балагана. Такая сука, как ты, Могла бы просто послать своего кобеля Стейна перерезать ему глотку.

— Его бы защитили его друзья из Пути. Тогда вмешался бы Олаф.

— Олаф! — старая королева сказала, как плюнула. Своей жизнью и жизнью своего сына она была обязана милости пасынка. Тем больше она его ненавидела, а еще того пуще — из-за того, что ее сын не разделял ее чувств, сохраняя неизменное уважение и почтение к старшему сводному брату, несмотря на все неудачи Олафа и победы самого Хальвдана.

— И твой сын, мой муж, поддержал бы своего братца, — добавила Рагнхильда, зная, что режет по живому. — Так, как решила я, выйдет лучше. Тело найдут, когда оно раздуется и всплывет, через неделю, и люди станут говорить, какие эти Enzkir межеумки, что расхаживают по слабому льду.

— Ты могла бы оставить его, — предложила Аза, не желая ничего уступать своей невестке. — Он был не опасен. Одноглазый мальчик, издалека, из страны рабов. Кто может счесть такого опасным для настоящего короля вроде Хальвдана? Или даже для твоего хиляка Харальда? Лучше бы боялась этого полутролля Вигу-Бранда.

— Не рост делает короля, — ответила Рагнхильда. — Как и мужчину.

— Уж ты-то знаешь, — прошипела Аза.

Рагнхильда презрительно улыбнулась.

— У одноглазого есть его удача, — сказала она. — Это и делает его опасным. Но удача длится, только пока не встретится с другой удачей, большей. С той удачей, что в моей крови, удачей Хартингса. Это мы дадим Северу Единого Короля.

Дверь позади них распахнулась, впустив облачко морозного воздуха. Обе женщины вскочили на ноги. Рагнхильда схватилась за стальной прут, которым звонила в гонг своим трэлям. В дверь ввалились двое мужчин, один высокий, другой пониже. Коротышка захлопнул дверь, задвинул щеколду и даже вставил на место колышек, который не позволял открыть дверь снаружи. Шеф заставил себя выпрямиться, устало прошел по комнате, не выпуская из руки меч и стараясь не свалиться ниц перед благодатным жаром пылающего очага. Его с трудом можно было узнать, лицо было залеплено коростой грязи. Кровь и слизь покрывали ладони и руки до локтя. Кожа посинела от холода, а нос и лоб были тронуты смертельной белизной.

— Я получил ваше послание, леди, — произнес он. — Вы мне напомнили о страже на мостах, но насчет льда вы солгали. И еще я то и дело встречал на берегу ваших псов. Взгляните, это кровь из их сердец.

Рагнхильда подняла свой стальной прут и ударила им по железному треугольнику, висевшему близ очага. Пока Шеф шел вперед с поднятым мечом, она не шелохнулась. Хотя рабыни еще не были отпущены на ночь, они спали на тюфяках в задней комнате. Сейчас они вчетвером появились в дверях, которые вели в главный зал и другие помещения, протирая глаза и одергивая платья. В любое время дня и ночи было бы крайне неосторожно явиться на призыв одной из королев с секундным промедлением. Как любила повторять Аза, она скоро сойдет в могилу, и она еще не выбрала, кто должен составить ей компанию в захоронении. Женщины, молодые и средних лет, но все с усталыми озабоченными лицами, торопливо выстроились в ряд, осмелившись только чуть-чуть скосить глаза на двух странных мужчин. Мужчин? Или марбендиллов из бездны морской? Королева Рагнхильда может заставить служить себе даже марбендиллов.

— Горячие камни в парилку, — приказала Рагнхильда. — Подбросить сюда угля. Горячую воду в лохани и принести полотенца. Принести два одеяла — нет, одно одеяло для этого и мою горностаевую мантию для английского короля. И, девочки... — засуетившиеся было рабыни замерли. — Если я услышу, что хоть кто-то об этом узнал, я не буду выяснять, кто из вас проболтался.

В порту всегда есть шведские суда, а в Упсале — место на священных деревьях.

Рабыни испарились. Рагнхильда взглянула со всей высоты своего роста на Шефа, остановившегося перед ней в нерешительности, а потом на Азу.

— С такой удачей не спорят, — сказала она. — К ней лучше присоединиться.

ГЛАВА 15

Шеф сидел на широкой деревянной лавке, которая почти заполняла собой крошечную темную комнатку, озаренную единственным фитилем, теплившимся в плошке с китовым жиром. Снизу горячие камни источали жар, обжигающий жар, от которого трескались губы и шибал в нос запах сосновой смолы, высгупившей на деревянных стенах. Шеф нежился в нем, чувствуя, как стужа уходит из костей. Ощущая также, что отпала нужда в стремительных решениях. Теперь он был в руках других людей. Его ответственность больше не распространялась даже на Карли. Он и не ведал, куда того увели.

По приказанию королевы рабыни проводили его в покои, сняли с него липкую грязную одежду. Одна из них энергично растерла ему лицо пригоршней набранного на улице в подтаявшем сугробе снега, чтобы спасти от грозных последствий отморожения. Другая поливала его теплой водой, растирала щелоком, стирала с его рук кровь, грязь и животный жир. Он смутно осознал, что они забрали его меч, что то же самое они проделали и с Карли, однако от внезапного перехода в тепло он почти совсем отупел. Потом они отвели его в парилку и вышли

Некоторое время он сидел, даже не потея на таком жару, просто чувствуя, как тепло проникает в его полуобмороженное нутро. Затем его охватила истома, он подложив под голову полено, и погрузился в некрепкий тревожный сон.

x x x

Где-то во тьме над ним обсуждалась его судьба. Он слышал знакомый уже гул мощных голосов. Один был за него, понял он, другой против.

— Он должен умереть на льду, — произнес враждебный голос: холодный, властный, не привыкший к возражениям, голос не только Отца, но и Повелителя богов и людей.

— Нельзя обвинять человека за то, что он спасает свею жизнь, — спорил второй голос: Шеф вспомнил, что много раз слышал его, и узнал в нем голос своего покровителя, а может быть, и отца, хитроумного Рига.

— Он отбросил копье, копье с моими рунами. Он отказал мне в жертвоприношении. Он не идет дорогой героев.

— Значит, тем меньше у тебя причин забрать его к себе. Ему не найдется места в Вальгалле, из него не получится послушный новобранец для твоего Эйнхериара.

Первый, казалось, колебался.

— И все же... Есть в нем какая-то хитрость. У моих ратоборцев слишком мало хитрости. Может быть, это Качество пригодится в день Рагнарока, в Судный День.

— Но пока оно тебе не нужно. Оставь его, как он есть, посмотрим, куда его удача приведет его. Может быть, он служит тебе по-своему, — второй голос лгал, Шеф знал это, он догадался об этом по сладости исходящих от того увещеваний. Для него просто выигрывали время.

— Удача! — воскликнул первый голос, чему-то обрадовавшись. — Ну, тогда посмотрим. Если у него есть удача, то она его собственная, потому что мою он отверг. И ему понадобится много удачи, чтобы выжить среди опасностей Дроттнингсхолма. Посмотрим.

Оба голоса слились в согласный гул и затихли.

* * *

Шеф очнулся рывком. Сколько же времени он спал? Видимо, недолго. Здесь слишком жарко, чтобы разлеживаться. Теперь он вспотел, и лавка под ним была влажной. Пора встать и осмотреться. Он вспомнил слышанный от Торвина стих:

У каждой двери оглядись,

Когда враги в чертоге каждом.

Едва он поднялся, как дверь парилки со скрипом распахнулась. В предбаннике пылал очаг, и благодаря его свету он узнал в появившейся в дверях фигуре королеву Рагнхильду. Ему было не видно, что на ней надето. Закрыв дверь, она подошла и прижалась к нему.

— Ты сняла свои драгоценности, королева, — сказал он с неожиданной хрипотцой в голосе. Он чувствовал, как тревожит его исходящий от нее запах женщины, более сильный, чем запах смолы.

— Золото нельзя носить в парной с горячими камнями, — ответила она. — Оно обжигает. Поэтому я сняла свои кольца и браслеты. Смотри, на мне нет даже застежки.

Она схватила его руки, прижала к груди, направила под платье. Оно раскрылось. Ладони Шефа легли на тяжелые купола ее грудей, он понял, что на ней нет ничего, кроме распахнутого платья. А его руки уже скользили по ней, ладони гладили длинную мускулистую спину, с силой сжали ягодицы. Она подалась вперед, толкая его лобком, заваливая на спину. Под колена ударила скамья, и он с шумом опрокинулся.

По его телу струился пот, а королева распростерлась над ним, наседая на вздыбленного скакуна. Впервые с тех пор, как два года назад в суффолкском лесу он входил в лоно Годивы, Шеф ощутил сокровенный жар женской плоти. С него как будто бы спали злые чары. Сам удивляясь своей способности, он сорвал с нее платье, схватил королеву за бедра и, продолжая сидеть, начал рваться вперед и вверх.

Рагнхильда, опираясь на его плечи, расхохоталась.

— Никогда не встречала мужчину, такого энергичного в парилке, — сказала она. — Обычно жар превращает их в старых волов. Я вижу, на этот раз березовые веники не понадобятся.

x x x

Неизвестно, сколько времени прошло, и Шеф подошел к наружной двери замка, открыл ее, осторожно выглянул. Перед ним, на востоке, далеко на другой стороне фьорда простиралась редкая цепочка огней на холмах Восточного Фолда. Из-за его плеча выглянула Рагнхильда.

— Рассвет, — сказала она. — Скоро придут Стейн и стражники. Тебе нужно спрятаться.

Шеф распахнул дверь, чтобы воздух обдал его разгоряченное тело. За последние несколько часов он почти насмерть замерз, а потом едва не зажарился. Теперь воздух нес только приятную прохладу и свежесть. Он вдохнул его полной грудью, подумал, что в нем чувствуется аромат зеленой травки, пробивающейся из-под растаявшего снега. Весна приходит в Норвегию поздно, но растения, животные и люди сразу начинают наверстывать упущенное время. Он чувствовал себя таким свежим и полным сил, как в детстве. Предсказанные в его сне опасности были забыты.

Он повернулся, снова схватил Рагнхильду, стал подминать ее под себя. Она со смехом отбивалась.

— Скоро придут люди. Уж больно ты рьяный. Ты что, раньше никогда не получал сполна? Хорошо, я обещаю тебе, ночью все повторим. Но сейчас мы должны тебя спрятать. Рабыни промолчат, а мужчины не увидят. Об этом все равно узнают, номы не должны давать Хальвдану повода доставить нам неприятности.

Она потянула Шефа, по-прежнему обнаженного, внутрь дома.

Карли недоумевал, куда запрятали его друга, — он полагал, что может теперь так называть Й1ефа. Он валялся на соломенном тюфяке на чердаке, к которому вела лесенка из комнаты рабынь. В маленькое окошко без ставен падал свет, но Карли предупредили, чтобы он не высовывался... Его голова и изгрызенное запястье были забинтованы, а сам он укрыт теплым одеялом.

Лестница заскрипела, и он схватился за меч, который подобрал, когда его разлучили с Шефом. Но это всего лишь пришли две рабыни. Он не знал их имен: некрасивые темноволосые женщины, одна его возраста, другая, с изборожденным морщинами лицом, лет на десять постарше. Они несли его одежду, чисто выстиранную и просушенную над огнем, буханку черного хлеба, кувшин с элем и еще один — с простоквашей. Карли сел, ухмыльнулся, жадно потянулся .за элем.

— Леди, я бы встал и поблагодарил вас, как положено, — сказал он. — Но на мне только это одеяло, а то, что под ним, может вас испугать.

Молодая слегка улыбнулась, а старшая покачала головой.

— Кто живет на этом острове, тех мало чем испугаешь, — сказала она.

— Почему же так?

— Нам всегда есть из-за чего беспокоиться. Королевы играют в свои игры, с мужчинами, королями и с мальчишкой Харальдом. В конце концов одна из них проиграет и поплатится за все, будет похоронена. Королева Аза уже начала откладывать вещи, которые возьмет с собой в могилу, сани и повозку, самоцветы и хорошую одежду. Но ни она, ни Рагнхильда, когда сойдут в могилу, не будут там в одиночестве. Они возьмут с собой провожатых — может быть, одну рабыню, может быть, двух. Я здесь самая ненужная. Наверняка Аза возьмет меня с собой, или же меня отошлет Рагнхильда. А Эдит здесь самая молодая. Может быть, Рагнхильда из ревности выберет ее.

— Эдит, — сказал Карли. — Это не норманнское имя.

— Я англичанка, — сказала девушка. — А Марта из Фризии. Они похитили ее с родного острова, когда был туман. Меня схватили работорговцы и продали на рынке в Гедебю.

Карли уставился на них. До сих пор все трое разговаривали по-норманнски, женщины довольно бойко, а Карли — через пень-колоду. Теперь же он заговорил на языке Дитмарша, родственном фризскому и английскому, на языке, который, как он убедился, хорошо понимал Шеф.

— А вы знаете, что я и мой друг тоже не норманны? Он король в Англии. Но говорят, что когда-то он был трэлем вроде вас. И его пытались продать на рынке в Гедебю каких-то пару недель тому назад.

— Пытались?

— Он сбил с ног человека, который объявил себя его хозяином, а потом решил сам продать его. Отличная шутка, и удар был неплохой. Но слушайте — я знаю своего друга, и я знаю, что он не любит работорговцев. Когда мы вернемся к своим друзьям, хотите, я попрошу его выкупить вас у этих королев? Он это сделает, если узнает, что ты англичанка, Эдит, и тебя, Марта, тоже не забудет.

— Вряд ли вы вернетесь к своим друзьям, — сказала Марта. — Мы ведь много чего слышим. Королева Рагнхильда боится твоего друга. Она думает, что он может занять место, уготованное ею для своего сына. Прошлой ночью она собиралась убить вас обоих. А сейчас она хочет вытянуть из твоего друга его мужскую сущность, родить от него ребенка, на тот случай, если его кровь предназначена для царствования. Как только она почувствует в своем чреве ребенка, твой друг найдет в своей каше черную белену. И ты тоже.

Карли неуверенно посмотрел на буханку, которую он уже обгрыз.

— Нет, — продолжала женщина, — ты пока в безопасности. Настолько же, насколько и мы. Пока она не получит то, чего хочет.

— И сколько на это уйдет?

Марта впервые рассмеялась, безрадостным, скорее похожим на плач смехом.

— Заделать женщине ребенка? Ты же мужчина, ты должен бы знать. Столько времени, сколько нужно, чтобы пройти милю? С большинством из вас даже меньше.

— Со мной больше, — пробормотал Карли. Его рука машинально, но не встречая сопротивления, потянулась к коленке Эдит.

x x x

Вальгрим Мудрый внимательно осмотрел выловленное копье, наконечник которого уже покрылся ржавчиной. Он прочел руническую надпись на железной насадке.

— Где ты его нашел? — спросил он.

— У берегов Дроттнйнгсхолма, — ответил Стейн, начальник стражи. — Когда мы, как всегда, возвращались сегодня утром на остров, я послал людей забрать собак, как мы обычно делаем. Собак никак не могли найти, а королева Рагнхильда сказала мне, что ее беспокоил их вой и она велела служанкам загнать псов домой. Когда я стал расспрашивать, она разозлилась и велела мне убираться, пока уши не отрезали. Я почуял неладное и послал вдоль берега весельную лодку, льда ведь уже нет. Они нашли вот это.

— Оно плавало?

— Нет, у него слишком тяжелый наконечник. Мне сказали, копье было в воде близко от берега, футах в трех. Наконечник погрузился, а древко болталось на поверхности.

— Что это, по-твоему, означает?

— Он мог утонуть вместе со льдом, — предположил Стейн. — Весь лед сошел в начале прошлой ночи, когда пошел дождь.

— Но ты в этом не уверен?

— Из-за собак, — подтвердил Стейн. — Здесь какой-то обман, и Рагнхильда что-то скрывает.

— Может быть, мужчину?

— Может быть, и так.

Оба повернулись к королю Олафу, третьему присутствующему в этой комнате.

— Кажется, это задевает доброе имя твоей семьи, — не удержался Вальгрим.

Король улыбнулся:

— То, о чем вы подумали — это тоже неплохое испытание для удачи. Если король Шеф был прошлой ночью на льду и остался жив, значит, одно испытание он прошел. Если его не остановили волкодавы, значит, он прошел и второе. Вы хотите, чтобы я подверг его третьему испытанию?

— Третий раз — расплата за все, — сказали Стейн.

— Согласен. Пусть будет третье, и больше ни одного, ни от меня, ни от вас. Соглашайтесь.

Вальгрим неохотно кивнул, взгляд его затуманился расчетами.

— Тогда я пошлю сообщить моему брату, что на Дроттнингсхолме, кажется, не все благополучно. Я никогда не делал такого раньше, и он знает, что просто так я бы об этом не заговорил. Так что он поверит мне и вышлет приказ тщательно обыскать остров и все дома на нем до последнего дюйма. Тебе, Стейн, нужно подумать, как это осуществить. И если будут обнаружены спрятавшиеся нарушители, их следует отдать на милость короля. Суд его будет суров, коль скоро он убедится, что затронуто доброе имя его сына Харальда.

А до тех пор, Стейн, тебе стоит удвоить охрану на всех мостах — с Дроттнингсхолма на второй остров и на мостах на первый остров и на материк. Смелый человек может решиться плыть между островами, поэтому пусть между ними дежурят ваши сторожевые лодки. Нет нужды напоминать о том, чтобы ни одну лодку нельзя было украсть.

И если это будет испытанием, то от вас зависит, чтобы оно было достаточно суровым. Потом не приходите ко мне и не говорите, что это оказалось нечестное испытание, которое мог бы пройти любой. Вы должны сделать так, чтобы единственная дорога оттуда пролегала тропой Велунда, по воздуху! Тогда, если король Шеф ускользнет, мы будем знать, что он и есть Велунд, только в ином обличье.

Стейн и Вальгрим снова кивнули.

— И ни слова его друзьям, — добавил Вальгрим. Из высокого окна комнаты, где они сидели, ему было видно, как Торвин в сопровождении Бранда идет по тропке близ святилища. Оба выглядели озабоченными донельзя.

— Ни слова его друзьям, — согласился Олаф. — Я играю честно, Вальгрим. Смотри, и ты будь тоже честен. Иначе это не испытание королевской удачи.

Едва он вышел, Вальгрим и Стейн переглянулись.

— Олаф велел сделать испытание суровым, — сказал

Стейн. — Я могу сделать его немножко суровей, чем он рассчитывал.

— Так сделай, — откликнулся Вальгрим, снова разглядывая руны "Гунгнир" на копье, которое все еще держал в руке. — Невозможно оказаться излишне суровым к человеку, который притворяется, что послан Отцом Всего Сущего.

— А если его удача окажется сильнее?

Вальгрим взвесил в руке копье, тряхнул его, как человек, собирающийся ударить:

— Думаю, что удача уже оставила его. Я его ненавидел за подражание моему хозяину, Одину. Я еще больше ненавижу его теперь, когда он выбросил знак моего хозяина.

x x x

Прячась в тенях большого зала, Карли ошарашенно наблюдал за своим другом и властелином. "Все признаки налицо, — подумал он. — Мне следовало бы раньше догадаться".

Почти с момента их первой встречи — во всяком случае, с первого разговора — Карли бессознательно был убежден, что Шеф из них двоих старше, мудрее, больше повидал в жизни и лучше владеет оружием. Это не вызывало у Карли ощущения неполноценности. Он был для этого слишком силен духом и пребывал в несокрушимой жизнерадостной уверенности, что способен кулаком сбить с ног любого, а в постель затащить если и не любую женщину, то, по крайней мере, всякую с не слишком злым нравом. Он не считал, что Шеф превосходит его. Но он предполагал, что Шеф знает столько же, сколько и он сам.

Ошибка. Давно нужно было сообразить, что, коль скоро речь заходит о женщинах, этот высокий воин, украшенный шрамами и имеющий могущественных друзей, становится не больше чем просто мальчиком. Вот и сейчас он вел себя как мальчишка. Мальчишка, впервые встретившийся с женщиной. Что он делал с королевой Рагнхильдой целый день, Карли не знал, но сейчас наступила ночь, стража удалилась, а он все равно не мог оторвать от нее ни взгляда, ни рук. Пока он ложкой ел вареную солонину, его левая рука покоилась на обнаженном локте королевы, ласково его поглаживая. Каждый раз, когда она говорила, он наклонялся к ее устам и смеялся, всячески стараясь лишний раз к ней прикоснуться. Карли слышал истории о ведьмах, которые вытягивали из мужчин их мужскую сущность. В его личном опыте нужды в колдовстве никогда не возникало. Женские чары, сознательно применяемые, действуют на любого мужчину — по крайней мере в первый раз. С тех пор же как ты понял, что в море рыбы больше, чем кажется, ты защищен. Но Шеф-то еще этого не знал. И невозможно было объяснить ему. Когда Карли, освободившись из своего заточения на чердаке, подошел к Шефу, вид у того был дружелюбный, но отсутствующий, и он оказался совершенно не расположен разговаривать или даже задумываться о том, что происходит. Он совсем расклеился.

Все, следовательно, возлагалось на одного Карли. Он ничуть не сомневался, что, несмотря на тепло, сытость и ласку, они с Шефом подвергаются сейчас большей опасности, чем на льду. То, что Эдит, Марта и две их подружки рассказали ему, совершенно его огорошило. Шеф был против рабства, потому что рабство не раз грозило ему. Карли же был против рабства, потому что никогда с ним раньше не сталкивался. В отсталом и нищем Дитмарше для рабов не нашлось бы ни помещений, ни работы. Дитмаршцы могли продавать потерпевших кораблекрушение чужаков другим чужакам, но сами в жизни не держали трэлей. Вечный страх, в котором жили трэли вроде Эдит или Марты, был для Карли в новинку.

А ведь страх делает людей хорошими слушателями. Ради спасения жизни им необходимо вовремя узнать, что может случиться, и принять немногие доступные им жалкие меры предосторожности. Так что Марта не только сносила презрение и придирки от норвежки-домюправительницы, которая каждое утро приходила вместе со стражей и каждый вечер уходила вместе с ней. Она подстрекала ее на откровенность, нарочно ошибаясь, чтобы вызвать побои и сопровождающий их поток слов. И что же сказала дородная Вигдис после того, как Марта уронила сковородку? Она сказала, что пришло время для ленивых нерях. Да-да, и может быть, не только для них. Почему же еще стражу-то удвоили? И не надейся уплыть, как бесхребетный угорь — твой отец. В проливах между всеми островами плавают стражники на лодках. Когда король вернется, мы еще посмотрим, кто достаточно полезен, чтобы остаться жить, а кто годен только для могильного кургана.

Очевидно, Вигдис не знала, для чего усилена охрана, и относила это на счет каких-то королевских интриг: может быть, король Хальвдан устал от своей никак не соберущейся умереть матери, а может быть — от жены с ее своеволием. Но рабыни знали все. Собаки, сказали они. Приходили люди, заглядывали на псарню, спрашивали, где же остальные, почему они не все вернулись, почему не слышно их лая, если они все еще бегают где-то на острове. Они убрали тела еще до света, сказала Эдит, а дождь смыл кровь, но на такой мягкой почве не нужно быть следопытом, чтобы понять — здесь что-то произошло.

"Хорошо еще, если осталась ночь или две, — думал Карли, глядя на Рагнхильду с Шефом и кислую мину королевы Азы, сидящей напротив них за столом. — Я знаю. Рабыни знают. Шеф ничего не слушает. Вигдис не знает ничего. Что ж, в одном можно быть уверенным. Они не заметят, если я исчезну". Он прошел в тесную комнатку, где его ждали служанки.

— Ты придумал, что делать? — прошептала Эдит.

Карли обхватил ее за пояс.

— Я из Дитмарша, — ответил он. — Я кое-что знаю насчет воды. Мне нужно построить... — он не мог подобрать слово, — лодку, что ли?

— На острове лодок нет. Ни досок, ни инструментов. Деревья валить — это на несколько недель. И все равно, тебя ведь услышат!

— Я имею в виду не такую лодку, — сказал Карли. — Мне нужно, — он повернулся к Марте из Фризии, — то, что мы называем punt.

— В нем охотятся на уток, — кивнула Марта. — Но для чего он тебе?

x x x

Через несколько часов Карли, потея, склонился над сооружением, которое собирал на обращенном к морю берегу острова, самом удаленном от постов стражи. Плоское дно лодки было сделано просто из двери. Нашлась лишь одна, отсутствие которой не заметили бы в тот же самый день — дверь, ведущая в вонючий нужник для рабынь. Видимо, ни стража, ни королевы даже не подозревали о существовании подобного места, не говоря уж о том, есть там дверь или нет. Карли снял ее с петель, и унес. Она сама по себе выдержала бы одного человека, и на ней можно было бы переправиться с шестом, если бы держаться мелководья. Но он знал, что от него потребуется большее, ведь прежде чем подходить к берегу фьорда, нужно сделать круг по морю. Понадобится место, чтобы стоять, если он не хочет, чтобы каждая волна заливала его. Еще нужен какой-нибудь штевень на носу, чтобы рассекать волны — и изготовленный без шума и без инструментов.

Медленно и неловко он отпилил углы двери своим мечом, острым, но без зубцов. Взятыми с кухни железными вертелами удалось прикрепить по бокам несколько дровяных поленьев, прибить их плоским камнем, обернутым в тряпки. Деревянный поднос поверх них он прикрепил с помощью четырех гвоздей, расшатанных голыми руками и потихоньку вытащенных из деревянной обшивки со стены в задней части главного зала. И наконец, снедаемый нетерпением и уверовав, что пропажа не будет обнаружена раньше следующего утра, он, уперевшись коленом, отломал одну из досок обшивки, у самого низа. Сейчас он пытался забить еще три гвоздя в доску, прилаженную к передней части двери, чтобы сделать неуклюжий носовой обвод. Тогда он получил бы некоторое подобие плоскодонки, на которой дитмаршские охотники плавают по своим непролазным болотам. Он не будет ни отталкиваться шестом, ни делать уключины, он просто будет грести с кормы одним веслом — это опять же отломанная дощечка, вставленная в расщепленный конец еловой ветви. На тихой воде сойдет. Если только его не заметят стражи с прибрежных лодок или моряки с одного из огромных кораблей, которые охраняют королевские рубежи. Если он не повстречает тварь из морских глубин.

При последней мысли волосы Карли встали дыбом. В глубине души он знал, чего боится. Не моря и не людей. Слишком многое он и английские катапультеры, изнывая от скуки, понарассказывали друг другу о том, какие чудовища водятся на их родине, добавляя еще и услышанное от викингов. Живя в Дитмарше, Карли боялся болотных кикимор. Англичане боялись привидений — боггартов, ведьм и подземных обитателей. Викинги рассказывали обо всех них и о еще более странных тварях — скоффинах, никсах, марбендиллах и шхерных троллях. Кто знает, что там встретится ночью в море? Возьмет и высунется поросшая серым волосом рука и схватит его за лодыжку, когда он будет грести, стоя в шести дюймах над поверхностью воды. А потом тварь устроит себе на морском дне пир.

Карли встряхнулся, загнал плоским камнем последний гвоздь и выпрямился.

На ухо ему промурлыкали:

— Собираешься порыбачить?

И без того напуганный, Карли сиганул прямо через плоскодонку, в воздухе развернулся, приземлился уже готовый к борьбе, стараясь разглядеть, что за напасть к нему подкралась. Он почти успокоился, когда увидал довольное, презрительное лицо Стейна, капитана стражников, стоявшего полностью вооруженным, но заткнув большие пальцы за пояс.

— Не ожидал меня увидеть? — поинтересовался Стейн. — Думал, я не вернусь до утра? Ну а я подумал, что лишняя предосторожность не помешает. В конце концов, если на Дроттнингсхолме мужчинам нельзя оставаться после заката, то и тебе тоже нельзя, а? А теперь скажи-ка мне, коротышка, где твой длинный дружок? Кобелится в замке? Он потеряет больше, чем один глаз, когда мы отдадим его королю Хальвдану. Хочешь отправиться с ним?

Меч, который Шеф перековал для Карли, по-прежнему валялся на земле, там, где и был брошен. Карли рванулся к мечу, схватил его за рукоять и выпрямился. Первое оцепенение прошло. Это не тварь из морских глубин. Просто человек. По-видимому, один. В шлеме и кольчуге, но без щита.

Стейн выхватил меч и пошел вокруг лодки. Карли не был коротышкой, но не доставал Стейну даже до плеча и в весе проигрывал фунтов пятьдесят. Насколько тот быстр? В армии викингов полно крестьянских сыновей, говорил Шеф.

Карли приподнял локоть и вложил весь свой вес в удар с правого плеча, не в голову — слишком легко поднырнуть, — а в основание шеи, как учил Шеф.

Стейн заметил начало движения, сразу понял, куда нацелен удар, как пойдет меч. Он успел даже переступить ногами перед отбивом. Одним движением он крутанул свой меч в руке, резко вздернутым основанием клинка пресек размашистую дугу удара Карли. Клинки лязгнули. Меч Карли, выбитый из руки, полетел в сторону. Легким движением кисти Стейн приставил острие своего меча к кадыку противника.

"Значит, не из крестьянских сыновей", — с тоской подумал Карли. Лицо Стейна исказилось отвращением. Он опустил меч.

— Не шкура делает медведя медведем, — сказал он. — И не меч делает коротышку воином. Ладно, ты, конопатый ублюдок, говори, или я из тебя отбивную сделаю.

Он нагнулся вперед, склонив ухо и уведя тем самым свой подбородок в сторону и вверх. Ноги Карли сами сменили фехтовальную позицию на более привычную и естественную для него. Он приподнял отвыкшую было от дела левую руку, а правой мгновенно провел боковой удар в челюсть.

На этот раз приемы Стейна, натренированные десятилетиями, подвели его. Удар застал его врасплох. Пока он поднимал меч для убийственного ответного выпада, еще один удар отбросил его голову назад, а третий — с расстояния в шесть дюймов — обрушился на висок. Он завалился вперед, а Карли шагнул в сторону и рубанул его ребром ладони под затылок — прием, запрещенный в Дитмарше на ринге, но не против мужей или встреченных в ночи соперников. Ветеран растянулся у ног Карли во весь свой шестифутовый рост.

Из сумрака вышла Марта, рабыня. Когда она увидела лежащего воина, в ее глазах появился ужас.

— Я пришла посмотреть, уплыл ли ты. Это капитан Стейн. Раньше он никогда не шпионил ночью. Они знают, что ты здесь! Он мертв?

Карли помотал головой.

— Помоги мне связать его, пока не очухался.

— Связать его? Ты с ума сошел? Мы не сможем вечно сторожить его или заставить его молчать.

— Ладно... Что же нам с ним делать?

— Перерезать глотку конечно. Давай-ка, быстро. А тело положи в лодку и столкнешь в воду. Пока его найдут, пройдет много дней.

Карли подобрал меч, уставился на оглушенного Стейна.

— Но я никогда раньше не убивал. Он... Он не сделал мне ничего плохого.

Марта решительно шагнула вперед, нагнулась над Стейном, который уже зашевелился и пытался подняться. Она выхватила у него из-за пояса короткий нож, быстро попробовала остроту лезвия, сковырнула со Стейна шлем и за волосы оттянула ему голову назад. Заведя руку вперед, вонзила нож глубоко под левое ухо. Прорезала им широкий и глубокий полукруг. Из рассеченных артерий брызнула кровь, Стейн закричал, голос его с шипением вырвался из большой дыры в глотке.

Марта отпустила голову, дав телу завалиться ничком, машинально обтерла нож о свой засаленный фартук.

— Мужчины, — бросила она. — Это же как свинью зарезать. Только свиньи не уводят других свиней из их дома. Не хоронят их заживо. Он не сделают тебе ничего плохого! А сколько всего он и ему подобные сделали мне? Мне и таким, как я? Что ты стоишь как столб, а еще мужик называется! Сматывайся! И захвати с собой эту тушу. Если ты не вернешься через два дня, мы все к нему присоединимся. Куда бы он ни отправился.

Она повернулась и снова исчезла в темноте. Карли, с пересохшим горлом и кругами перед глазами, подтащил свою неуклюжую лодчонку к воде и погрузил на нее мертвое тело.

ГЛАВА 14

Часом позже Карли осторожно зажал весло между коленями, выпрямился в своей опасно раскачивающейся лодчонке и расправил уставшие плечи. С самого начала он понял, насколько отличается море, даже запертое в тесном фьорде, от мелких илистых проток в родных болотах. Легчайшее волнение раскачивало дверь вдоль и поперек. Чтобы хоть как-то сохранять равновесие, пришлось как можно ближе податься к центру, из-за чего упор для гребли оказался позади него, а не там, где нужно. Путем проб и ошибок он выяснил, как ловчее встать, одной ногой далеко вперед, а другой — упираясь в самый край деревянного щита. К счастью, весло он сделал достаточно длинным, чтобы дотягиваться им до воды даже в такой позиции.

У дитмаршских охотников на уток было два способа грести, легкий и трудный. Сложности с равновесием исключали легкий способ — опираясь на одну ногу, подсунуть весло под колено другой и грести обеими руками. Пришлось сразу же перейти на трудный способ: надо было, держа весло одной рукой, другой рукой загребать с левого и правого борта попеременно, описывая нескончаемые восьмерки. Карли хорошо держал равновесие, у него были необычайно сильные для человека его роста руки и плечи. Только поэтому у него получалось. Но и то—с трудом и крайне медленно.

И все-таки никто его не заметил. Сначала он отталкивался веслом от дна, пока не вышел на глубокую воду, там он с облегчением столкнул труп с борта и увидел, что лодка приподнялась в воде. Кольчуга утянула Стейна на дно. Скоро он всплывет, но тогда уже Шеф будет спасен, или сам Карли присоединится к покойнику в ином мире.

Затем он поплыл от острова по прямой к темным очертаниям холмов Восточного Фолда на другой стороне фьорда. Пять сотен изматывающих гребков веслом и беспрерывные старания удержать равновесие. После этого он обернулся, внимательно посмотрел на Дроттнингсхолм и соседние острова. Он мог их различить, но без подробностей. Можно было не опасаться, что в облачную безлунную ночь кто-то из стражников заметит на фоне черного моря человека, пробирающегося на утлом челноке.

Он снова повернулся и направился на север к Каупангу. Ветер и прилив помогали ему. По мере усталости он менял руку. Неприятно было не видеть ничего, ни огонька, ни малейших признаков продвижения вперед. С тем же успехом он мог бы грести в безбрежном океане, двигаясь из ниоткуда в никуда.

До сих пор вокруг него ничего не появлялось. Но вот сквозь посвист ветра и рокот моря Карли различил позади себя какой-то странный звук. Неумолчный плеск, что-то равномерно шлепающее по воде. Он оглянулся, мгновенно наполняясь ужасом перед таинственной морской ведьмой, охотящейся за ним.

Хуже того. На черной поверхности моря Карли заметил тень со свирепо поднятой головой, как у чудовища, рыщущего в поисках жертвы. Увенчанный драконом форштевень одного из кораблей короля Хальвдана, что вышел море на длинную летнюю вахту. Карли различал белые бурунчики от весел, слышал ритмичный скрип уключин, кряканье налегающих на весла гребцов. Они гребли очень медленно, не имея определенной цели и сохраняя силы. На носу и корме стояли впередсмотрящие, выискивая купцов, экономящих на пошлине королю Хальвдану, и пиратов, надеющихся поживиться в Восточном или Западном Фолде. Карли незамедлительно улегся ничком, не страшась больше заливающих его волн. Он пригнул лицо, втянул ладони в рукава, весло спрятал под собою. Много раз уклоняясь от нежелательных ночных встреч с мужьями и отцами, он знал, что темной ночью ничто так не выдает человека, как белеющая кожа. Он старался прикинуться плавающим обломком кораблекрушения; от одной мысли, что лучники прицеливаются в него, по коже забегали мурашки.

Весла гремели над самым ухом, дверь качнулась на буруне от проходящего боевого корабля. Ни оклика, ни выстрела. Когда край кормы уже вышел из поля зрения, Карли услышал возглас впередсмотрящего и неразборчивый ответ. Но нет, его не окликнули. Это не имело к нему отношения.

Осторожно, весь трясясь, он поднялся на ноги, подобрал весло, стал медленно грести вслед за удаляющейся кормой корабля. Снова начав отсчет гребков, он вдруг ощутил, что дверь опять вздымается под ногами. Еще один носовой бурун? Нет, что-то большое, близкое, громоздкая туша, всплывающая под самым боком. Карли упал на колени и схватился руками за борта, тут же услышав шумное пыхтенье в каких-нибудь шести футах от себя.

Огромный, в рост человека, плавник скользнул мимо, возвышаясь из воды почти под прямым углом. Под ним виднелось черное блестящее тело. Пройдя вперед, плавник развернулся и пошел наперерез. Из воды показалась голова, достаточно широкая, чтобы разом проглотить дверь. Карли увидел белоснежный отблеск, бегущий внизу черного туловища, заметил изучающий его умный глаз.

Кит-убийца, самец касатки во главе стада, охотящегося за тюленями, он хотел было скинуть человечишку с его щепки и разорвать в воде, но передумал. Людишек вряд ли можно считать достойной добычей, нашептывал ему мягкий настойчивый голос, на них охотиться неинтересно. Иногда за их судами следуют дельфины, а дельфины — это лакомый кусочек. Но сегодня их нет. И кит устремился в погоню за кораблем, забыв про кусок человечины в челноке, решительно направившись на поиски своих товарищей.

Карли снова распрямился, осознав, что теплотой внутри штанов обязан собственному страху. Трясущимися руками схватив весло, он принялся отсчитывать гребки. Эта страна опасна. И люди и животные здесь слишком велики.

x x x

Сидя в своей лачуге, английские катапультеры готовили завтрак и одновременно проверяли оружие. Только-только рассвело, но вольноотпущенники, вопреки обычаю, встали до света. Несмотря на то, что они носили пекторали и были, казалось бы, под защитой принятой ими религии, они чувствовали себя одиноко, скованно, тревожно. Их вождь исчез в неизвестном направлении. Их окружали люди, говорившие на чужом языке и имевшие непредсказуемый нрав. А ведь в глубине души они знали, что большинство норманнов считают всех иностранцев не пойманными пока рабами. Они пришли в Каупанг как воины армии-победительницы. Но постепенно их положение становилось все более шатким. Если их обезоружат, их снова пошлют обрабатывать поля и пасти коз. Каждый из них про себя решил, что этого произойти не должно ни в коем случае. Если понадобится, они будут прорываться. Но куда и как?

В Англии в Армии Пути было три главных рода войск: арбалетчики, алебардщики и катапультеры. Никто и не пытался обучить их владеть мечом, хотя каждому полагалось носить на поясе широкий, заточенный с одной стороны нож, одинаково полезный как для заготовки дров, так и против врагов. Но Удд еще позаботился, чтобы каждый из них, независимо от военной профессии, не расставался и умел обращаться с наиновейшим арбалетом, взводимым не с помощью ворота, а посредством длинной зубчатой рейки. Последняя проходила под тетивой и фиксировалась запорным язычком. Одним натягивающим движением можно было взвести пружину, упираясь ногой в специальный упор, приделанный к передней части деревянной рамы арбалета. А Озмод и еще трое его подручных не расставались со своими грозными алебардами, оружием, напоминающим одновременно топор и копье, некогда придуманным Шефом для самого себя, чтобы хоть как-то восполнить недостаток силы и тренированности.

Но главное оружие отряда находилось вне хижины: "мул", метающая камни катапульта, которую они сняли с "Норфолка" и погрузили на "Морж" Бранда. Со времени их прибытия жрецы Тора суетились вокруг, осматривая машину, наблюдая за стрельбами и упрашивая построить катапульты двух других известных видов: дротикомет с пружиной из скрученных канатов и более простую камнекидалку — вращательницу, которую Путь уже использовал в трех сражениях. Говорили, что король Хальвдан повелел испробовать, нельзя ли установить парочку "мулов" на кормовых и носовых платформах кораблей его береговой охраны, достаточно больших, чтобы поднять машины, хотя, возможно, и слишком слабых в киле, чтобы раз за разом выдерживать их мощную отдачу. Но до сих пор стоявший около хижины "мул" оставался единственным во всей Норвегии.

Была и еще одна новинка, пока ни разу не испытанная. Придумка Уд да — закаленная сталь — все еще выглядела бесполезной игрушкой. Однажды затвердев, она уже не поддавалась никакой обработке. Удд предлагал сделать более прочные стрелы для арбалетов, но ему резонно возразили, что они и так уже пробивают любую известную броню, так для чего же стараться? В конце концов Удд сделал из новой стали тонкую круглую пластину, двух футов в поперечнике, и приделал ее к самому обычному круглому щиту из липы. Немного нашлось бы воинов, носивших железные щиты. Вес был так велик, что щитом нельзя было вращать достаточно быстро. Вместо металла использовалась мягкая древесина липы, в которой застревало острие или лезвие вражеского меча, к центру щита обычно приделывалась железная бобышка, служившая защитой для руки. Сделанная Уддом пластина была настолько тонка, что, будь это обычное железо, оно бы ничуть не защищало от удара. Но от обработанной Уддом стали отскакивали все обычные мечи, копья и стрелы, а весила эта броня не больше, чем еще один слой древесины. Ни Удд, ни его приятели и остальные пока не испробовали, насколько хорош новый щит — при их способе ведения боевых действий он вообще был не нужен. Тот самый случай, когда новое знание не может найти себе применения.

Поначалу в утренней суете никто не расслышал, что в дверь скребутся. Затем звук повторился, и Квикка замер. Остальные замолкли. Фрита и Хама схватили арбалеты, изготовились к стрельбе. Озмод встал сбоку от двери и занес свою алебарду. Квикка вынул колышек, поднял щеколду, распахнул дверь.

Карли, не в силах устоять на ногах, упал внутрь хижины на четвереньки. Все семеро уставились на него, потом захлопнули дверь и бросились на помощь.

— Посадите его на табурет, — распоряжался Озмод. — Он промок. Ха, не только от воды. Снимите с него одежду, кто-нибудь, дайте ему одеяло. Разотри ему руки, Квикка, он замерз.

Карли, опираясь на табурет, потянулся за кувшином. Озмод протянул ему крепкое подогретое пиво, оно исчезло за дюжину глотков. Карли перевел дух и сел прямее.

— Все в порядке. Сейчас отойду... Просто замерз да промок и устал вусмерть. У меня для вас новости. Вопервых, Шеф жив, он на Дроттнингсхолме. Послание, которое он получил, было ловушкой, но мы все равно туда попали. Так что он на острове, пока жив, но недолго ему осталось, если он оттуда не уберется. Загвоздка в том, что ихняя королева совсем свела его с ума-разума и он не хочет с ней расставаться. Нам нужно пойти и забрать его. Но он по своей воле не уйдет, а на мостах охрана усилена. И выручить нужно будет не только его одного...

Карли выложил всю историю друзьям, которые по ходу рассказа становились все мрачнее и мрачнее. В конце Озмод молча протянул ему вновь наполненный кувшин и многозначительно посмотрел на Квикку, который, как капитан катапультеров, разделил с ним командирские обязанности в отсутствие Шефа.

— Нужно его вытащить оттуда. Мы могли бы сделать это сами, но потом нам будет не отвертеться. Нужно крепко обо всем подумать. Кому мы здесь можем доверять?

— Как насчет лекаря Ханда? — предложил Квикка.

Озмод на мгновенье задумался.

— Да, я бы не прочь, чтоб он был с нами. Он англичанин, и он самый старинный друг государя, и вдобавок он жрец Пути.

— Ну а жрец Торвин? — спросил один из носящих молот. На обращенных к нему лицах отразилось сомнение. Квикка покачал головой.

— Он больше предан Пути, чем королю Шефу. А Путь в этом деле замешан. Еще неизвестно, что Торвин выберет.

— А кому из этих норманнов мы вообще можем доверять? — поинтересовался кто-то.

— Может быть, Бранду.

Последовала задумчивая пауза. Наконец Озмод кивнул:

— Бранду — может быть.

— Что ж, если он будет за нас, все может оказаться не так уж трудно. В нем семь футов росту, и телосложение, как у каменной горы. Он ведь ратоборец чего-то там, правильно? Да он пройдет сквозь всю их охрану, как струя мочи сквозь сугроб.

— Я на его счет не так уверен, — засомневался Озмод. — В прошлом году ему распороли мечом брюхо. Его подлатали, правильно. Но голову ему подлечили, а? Не знаю, сможет ли он быть победителем где бы то ни было еще раз.

— Ты думаешь, он стал трусоват? — недоверчиво переспросил Квикка.

— Ну, не то чтобы. Но я думаю, что он теперь будет остерегаться, не то, что раньше. И в этой стране, где полно берсерков, или как их там называют, от него уже проку не много.

— Но как думаешь, он нам поможет?

— Если мы не будем требовать слишком многого. — Озмод огляделся и нахмурился. — Нас здесь семеро плюс Карли. А где Удд?

— Да где ж ему быть? Потекли ручьи, и он пропадает на мельницах, следит, как они работают. Схватил с собой краюху хлеба, как только стало светать.

— Ладно, кто-нибудь, сходите и приведите его сюда. А остальные слушайте меня. Мы сделаем вот что...

x x x

— ...вот такой у нас будет план, — сообщил Озмод, сурово глядя через стол на Бранда. — Именно так мы и собираемся поступить. И у нас к тебе только один вопрос — ты с нами или нет?

Бранд задумчиво опустил глаза. Хотя оба они сидели, лицо Бранда располагалось на фут выше, чем лицо англичанина. Вот что по-настоящему удивительно, подумал он, — как изменились люди Шефа. Весь жизненный опыт, вера и воспитание Бранда убеждали его, что раб есть раб, а воин есть воин, и невозможно из одного сделать другого. Воина нельзя обратить в рабство — ну, разве что с массой предосторожностей, вроде тех, что придумал король Нитхад для Велунда, да и то, кто же не знает, что с ним сталось. А из раба нельзя сделать воина. Дело не только в том, что у него нет военной выучки, в нем нет еще и души воина. Во время прошлогодней войны в Англии Бранд несколько поколебался в своем мнении. Он увидел, что бывшие рабы могут быть полезны в войне машин, поскольку их самих можно превратить в машины: делать, что велят, натягивать тетиву и по приказу дергать за рычаги. И это все.

Но вот перед ним сидит вольноотпущенник, и он не только придумал свой план действий, не только рассказывает ему, Бранду, как собирается его осуществить, он еще и отвергает попытки Бранда остановить его. Гигант из Галогаланда испытывал смешанное чувство: раздражение, изумление и что-то вроде — уж не тревоги ли? Ибо страх не был тем чувством, в котором он бы легко признался и самому себе.

— Да, я с вами, — отвечал Бранд. — Но я не хочу, чтобы в этом оказалась замешана моя команда. И я не хочу потерять свой корабль.

— Мы собирались воспользоваться твоим кораблем, чтобы убраться отсюда, — сказал Озмод. — Поплыть на нем назад в Англию.

Бранд помотал головой.

— Никаких шансов, — сказал он. — Охрана короля Хальвдана запечатала этот берег так плотно, как лягушке задницу. А "Морж" не может сражаться с кораблями охраны, они в два раза больше размером.

— Используй "мула".

— Ты же знаешь, как много времени это займет, нужно не просто погрузить его, но и установить как надо, чтобы можно было стрелять. И потом, любой корабль, если он не построен специально для "мула", сразу рассыплется на кусочки, едва ты выстрелишь на нем из такой штуки.

— Тогда как же нам сбежать после того, как мы отберем короля Шефа у королевы? Ты считаешь, что это не выгорит?

Бранд пожевал губу.

— Можно. Наверное. Но не морем. Может, лучше всего сделать вот что. Я придумаю какой-нибудь предлог и уеду — скажем, поеду поохотиться в горы, мне поверят, ведь я провел зиму взаперти. Я куплю лошадей для всех нас. Когда выполните свой план, встречайте меня в условленном месте. Тут мы и улетучимся, как дым с земель Хальвдана и Олафа — они не сразу догадаются, куда мы направились. А мы поскачем через всю страну к Гула-фьорду. Мой кормчий Стейнульф подойдет туда за мной. У меня есть надежда, что с помощью Пути или, по крайней мере, с помощью Торвина и Скальдфинна, а также их друзей он сможет освободить "Моржа" и пройти вдоль берегов, чтобы подобрать нас. И даже если у него будут неприятности, Гутмунд сможет вырваться на "Чайке". Все встретимся в Гуле и пойдем назад в Англию, как ты и предлагаешь.

— Ты не будешь участвовать в налете?

Бранд молча покачал головой. Теперь Озмод пристально глядел через стол. Он тоже всегда верил, что раб и воин — две разных породы, как волки и овцы. А затем он обнаружил — когда есть цель борьбы и шанс на победу, в нем самом просыпается волк. Сейчас его удивлял расположившийся напротив гигант. Ведь это был воин, знаменитый даже среди свирепых, драчливых и неугомонных героев Севера. Почему же он теперь спасовал? Почему позволяет другим лезть в самое пекло? Правда ли, что человек, который оправился от раны, приведшей его к самым дверям смерти, никогда уже не станет прежним? Он стоял у этих дверей и чувствовал идущий от них смертный холод...

— Тогда можешь предоставить это нам, — сказал Озмод. — Нам, англичанам, — добавил он, желая подчеркнуть свои слова. — Как считаешь, у нас получится?

— По-моему, если все сделать так, как вы, англичане, задумали, должно получиться, — ответил Бранд. — Что меня беспокоит, так это как вас провести через горы к Гула-фьорду. До сих пор вы встречались только с обычными норвежцами. Те, что живут в дальних горах, там, где мы пойдем, — они ведь другие.

— Если мы справимся с охраной короля Хальвдана, мы справимся и с ними. А как насчет тебя? Ты же ратоборец из Галогаланда, не так разве?

— Чтобы вас, малышню, провести через всю Норвегию, без ратоборца не обойтись. Я буду чувствовать себя собакой, которая ведет отряд мышей через Кошкаландию. Кошки-то просто будут радоваться, что обед сам прибежал.

Губы Озмода сжались.

— Тогда объясни мне, где ты будешь ждать нас с лошадьми, господин Пес. Я и остальные мыши придем туда. И, может быть, с кошачьими шкурками.

x x x

Небольшой отряд, двигающийся к мосту на первый остров, выглядел настолько убогим и мирным, насколько было возможно. Впереди старая крестьянская кляча тащила разбитую телегу, шедший сбоку человек визгливо понукал ее. Что за груз в телеге, было не видно, его прикрывала грязная просмоленная дерюга со свободно свисающим краем. По другую сторону от лошади шагал Удд, самый маленький из всех, и близоруко всматривался в лошадиный хомут — норвежское усовершенствование, почти неизвестное в Англии.

Хомут позволял лошади тащить вес вдвое против обычного воловьего ярма, и Удд, конечно, позабыл о цели их поездки, увлекшись хитроумной новинкой.

По бокам телеги и позади нее двигались еще восемь человек, шесть английских катапультеров, лекарь Ханд, прятавший белоснежную ризу жрица под серой накидкой, и Карли. Не видно было никакого оружия, кроме поясных ножей. Алебарды они подвесили на гвоздях по бокам телеги. Взведенные арбалеты спрятали с краю под дерюгой.

Когда телега подкатила к берегу, двое стражников у моста встрепенулись и подобрали с земли свои копья.

— Мост закрыт, — крикнул один из них. — С острова всех выгоняют. Вы что, не видите, что солнце уже садится?

Озмод выдвинулся вперед, неразборчиво что-то крича на ломаном норвежском. Он знал, что этот пост охраняют шесть человек. Он ждал, чтобы они все вышли из сторожки. Ведущий лошадь катапультер догнал его и продолжал шагать вперед.

Один из стражников не выдержал. Он отскочил назад, замахнулся копьем и заорал изо всех сил. Остальные высыпали из сторожки, похватали топоры и щиты. Раз, два, три, четыре, молча посчитал Озмод. Все правильно. Он повернулся и показал большой палец сгрудившимся вокруг телеги англичанам.

В один миг те выхватили арбалеты и прицелились, только Удд еще возился у телеги.

— Покажем им, — коротко скомандовал Озмод.

Фрита, главный застрельщик, пустил стрелу. Резкое треньканье тетивы и мгновенный удар. Один из стражников охнул и побелел лицом, с недоумением глядя на железный болт, пробивший ему щит и руку. Фрита опустил арбалет, наступил ногой на упор, взвел пружину и зарядил следующую стрелу.

— Вы все на прицеле, — сказал Озмод. — Эти арбалеты пробивают насквозь любые щиты и броню. Драться вы с нами не можете. Только умереть. Бросайте ваше оружие и идите в хижину.

Стражники переглянулись, воины бравые, но обескураженные невозможностью драться лицом к лицу, угрозой быть застреленными на расстоянии.

— Мечи можете оставить, — разрешил Озмод. — Просто сложите копья. Шевелись!

Они нехотя покидали копья и побрели назад в сторожку под конвоем своих врагов. Два англичанина подбежали с молотками, гвоздями и досками, быстро заколотили дверь и окно со ставнями крест-накрест.

— Мы кое-чему научились от короля Шефа, — заметил Квикка. — Всегда потренируйся, прежде чем что-то сделать.

— Они скоро выберутся, — сказал Карли.

— Тогда они подумают, что мы в ловушке. На этом мы еще немного выиграем времени.

Телега покатилась по мосту, зимой это были вмерзшие в лед бревна, а летом покрытые настилом бревна держались на плаву. Теперь англичане открыто несли свои алебарды и арбалеты, хорошо видимые издалека в долгих норвежских сумерках. Но некому было их увидеть и остановить, пока они не дошли до противоположного края острова со следующим мостом.

Заслышав громыханье телеги и зная, что никто сюда попасть не мог, стражники на втором мосту сразу всполошились, и у них оказалось больше времени на подготовку. Увидев же нацеленные арбалеты, один из них предпочел немедленно сбежать, надеясь самому спастись и вызвать подмогу. Неторопливо прицелившись, Фрита попал ему стрелой в ляжку, что тут же подкосило беглеца. Второй стражник, зло сверкая глазами, не торопясь положил оружие на землю.

Ханд подошел глянуть на рану и прищелкнул языком, обнаружив струящуюся кровь и глубоко вонзившуюся в кость стрелу.

К нему присоединился Озмод.

— С такой раной много возни, — заметил он. — Но все-таки живому лучше, чем мертвому, а в святилище Пути самые хорошие в мире лекари.

Ханд кивнул.

— Слушай, друг, когда отведешь его с этой раной к жрецу Ингульфу в святилище, передай привет от лекаря Ханда и скажи, что англичане сохранили твоему приятелю жизнь по моей просьбе. А пока завяжи рану и останови кровь.

Он показал свое серебряное яблоко — амулет Идуны, богини врачевания, и пошел прочь.

Телега покатилась через второй мост на следующий остров, мост с которого вел уже на Дроттнингсхолм. Время от времени оглядываясь, нет ли погони, вольноотпущенники сомкнули строй. Они знали, что на этот раз без боя не обойтись.

Третий пост охраны был главным, с дюжиной стражников. Они и так уже весь день недоумевали, куда мог подеваться их капитан Стейн. Они обыскали все уголки острова, кроме королевских покоев, но не нашли ничего подозрительного. Теперь они ждали только распоряжения короля Хальвдана, чтобы обыскать и королевские покои тоже, но даже там не надеялись обнаружить Стейна. Они знали, что враг где-то поблизости, будь то люди или чудище из морских глубин. Кто-то видел гигантские плавники кружащего у островов стада касаток, и все недоумевали, неужели у Стейна хватило ума полезть в воду. Донесшиеся слабые крики и неясный шум встревожили их еще больше. Когда телега и сопровождающий ее отряд показались на дороге, стражники решительно выстроились на мосту, четверо впереди и три человека во втором ряду. Из заднего ряда полетела стрела, пущенная в голову

лошади. Что бы это ни была за телега и груз, делом стражников было остановить их. Вилфц, ведущий лошадь под уздцы, держал в руке новый щит, изготовленный по способу Удда. Выставив его, он прервал полет стрелы. Стрела отскочила со сломанным наконечником.

Квикка, Озмод, Хама и Лалла с алебардами в руках вышли вперед и, припав на одно колено, ощетинились остриями в сорока футах от приготовившихся к атаке норманнов. Позади частокола алебард встали четыре арбалетчика.

— Бросайте оружие, — крикнул Озмод. Он и не надеялся, что этот приказ будет выполнен. Чтобы дюжина испытанных воинов уступила проигрывающим им в числе чужакам? От них бы отказались собственные матери. И все же Озмод испытывал некоторые угрызения совести перед хладнокровным убийством людей, которые были совершенно беспомощны против оружия, которого они в глаза не видели. Он выждал, пока стражники натянут луки и замахнутся дротиками, прежде чем скомандовал:

— Стреляй!

Четыре арбалета взвизгнули одновременно. С сорока футов по неподвижной мишени — кто бы тут промахнулся? Передняя линия викингов распалась, один даже полетел вверх тормашками от удара стрелы — мощная энергия, накопленная в напружиненной стали, мгновенно высвободилась. Воин во второй линии судорожно вздохнул и свалился — стрела, насквозь пробив переднего, вошла ему между ребер.

Еще один стражник выбрался из завала тел и ринулся вперед, замахиваясь мечом для всесокрушающего удара. Пока он бежал к своей победе или смерти, изо рта у него выступила пена. Приближаясь, он хрипло призывал Одина. Стрела из арбалета близорукого Удда просвистела мимо его уха, а неопытный Карли взял слишком высокий прицел.

Когда он был уже в трех шагах, Озмод поднялся с колена, ухватил рукоять алебарды поближе к концу, снизу выбросил острие далеко вперед. Отчаянный берсерк, как бежал, так и налетел на нее, сам разрубив свое сердце о плоское лезвие, в последнем броске пролетел вперед, где его поймали на скрещенные алебарды. Очумело тараща глаза, он со стоном испустил свой последний вздох.

Меч выпал из руки, и жизнь покинула его. Озмод провернул рукоятку, вытащил алебарду, почистил ее и снова припал на колено. Позади него защелкали взводимые арбалеты.

Шестеро воинов перед ними не выдержали и побежали, четверо рванули в разные стороны по берегу, а двое — через мост на Дроттнингсхолм. Озмод коротко взмахнул рукой.

— Снимите этих двоих, — приказал он. — Остальные пусть бегут.

Трупы оттащили в сторону, и телега в последний раз двинулась вперед, старая кляча раззадорилась на легкую рысь, часть англичан, опасаясь погони, двигались вполоборота назад. Озмод и Квикка трусцой бежали впереди всех, внимательно вглядываясь в полумрак, чтобы выяснить, чего им ожидать.

— Там, — показал Квикка. — Прикажи Удду и Ханду захватить лодку, это нетрудно. Им только нужно оттолкнуться от берега и провести лодку вокруг мыса.

Озмод отдал приказ, и два человека отделились от группы.

— Остальные, упритесь плечами в телегу и подталкивайте ее вверх по склону. Замок стоит на противоположном склоне, и нам нужно поторопиться.

Лошадь и восемь человек быстро затащили телегу на склон невысокого холма, провели ее через ельник и вышли на прогалину. Прямо перед ними открылся Замок Двух Королев, с крутой крышей, с украшенным

фронтоном и с прибитыми высоко над входом оленьими рогами. Ни единого признака жизни, кроме чьего-то бледного лица, быстро промелькнувшего сквозь ставни нижнего этажа, однако из труб к небу поднимался дым.

Англичане развернули телегу так, что ее задок обратился к замку, схватились за дерюгу, сбросили ее, засуетились вокруг установленного на телеге "мула".

— Не сюда, — крикнул Карли. — Там, куда вы целитесь, комнаты рабынь. Они держат Шефа там, в покоях. Доверните вправо, вправо еще на шесть футов.

"Мул", весящий тонну с четвертью, не сдвинулся бы с места без отчаянного усилия. Вместо этого коноводы потихоньку повели лошадь кругом, выводя телегу на линию прицела.

— Товсь! — хрипло заорал Квикка, вскинув руку хорошо знакомым натренированной команде жестом. Заряжающий Фрита достал из телеги обкатанный в воде булыган весом не меньше двенадцати фунтов и вложил его в петлю. Прислуга "мула", все, кроме Квикки и наводчика Хамы, рассыпалась вдоль бортов телеги. Им раньше не доводилось стрелять из своей катапульты, с ее мощной отдачей, в неподготовленных условиях, и они не были уверены, что из этого выйдет.

Квикка снова проверил наводку и взмахнул рукой, давая команду.

x x x

Шеф, лежа на большой пуховой перине, расслабленно повернулся на другой бок. За всю свою предыдущую жизнь он не провел столько времени в постели, не считая случая, когда его свалила болотная лихорадка. Человек, который проснулся, должен работать или есть, или — иногда — развлекаться. Так считали все, кого он знал. Что можно просто отдыхать, никому из них и в голову не могло прийти.

Они заблуждались. Уже день и ночь, как он не поднимался с огромной кровати, разве что для еды. И даже еду днем ему приносили рабыни. Никогда он не чувствовал себя лучше.

Но, может быть, все дело в королеве. Днем она тоже приходила к нему через краткие промежутки времени, настолько краткие, что раньше он счел бы это невозможным. В суровом и унылом доме Шефа, где заправлял сердитый Вульфгар, его набожный отчим, любовь была запрещена для всех по воскресеньям, в канун воскресенья, в Рождественский и Великий пост, да и во все другие церковные праздники тоже. Слуги, конечно же, нарушали это правило, а тем более керлы, но делали это виновато, с оглядкой, в промежутке между полевыми работами или между сном и пробуждением. Кого-нибудь вроде королевы Рагнхильды деревенский парень не мог и в мечтах вообразить.

То, что происходило с ним, тоже было выше его понимания. С удивлением, учитывая, сколько он уже совершил, Шеф замечал, как его плоть начинает снова крепчать при одном воспоминании о том, что он видел и ощущал. Однако королева вернется не скоро — пойдет прогуляться вдоль берега, сказала она. Лучше поберечь силы. Лучше снова уснуть в тепле и сытости. Закрыв глаза и откинувшись на подушку из утиного пуха, Шеф мельком подумал о Карли. Надо бы справиться, чем тот занимается. Одна из рабынь должна это знать. Он не знает их имен. Странно. Похоже, что он, в конце концов, начинает вести себя как настоящий король.

x x x

В своем сне Шеф, как бывало и прежде, очутился в кузнице. Это была не явившаяся ему в одном из видений огромная кузница богов в Асгарде, но схожая с ней, здесь тоже все свободное место было занято ящиками, колодами, верстаками. На стене там и тут были прибиты дверные ручки.

Они потому здесь, вспомнил Шеф, что кузнец-то хром. В теле, в котором он сейчас обитал, сохранилось воспоминание об острой боли, когда ножом перерезали сухожилия, о смеющемся лице его врага Нитхада, об угрозах, которые он расточал.

— Ты теперь далеко не убежишь, Велунд, с подрезанными-то жилами, ни пешком, ни на лыжах, ты, лесной охотник. А перерезанные сухожилия никогда не срастаются. Но руки твои целы, и у тебя остались твои глаза. Так что работай, Велунд, великий кузнец! Работай на меня, Нитхада, делай мне чудесные вещицы день и ночь. Потому что тебе не убежать от меня ни по земле, ни по воде. И я обещаю тебе, хоть ты и муж Валькирии: если ты не будешь каждый день отрабатывать свой хлеб, ты испробуешь плетки, как последняя финская собака среди моих трэлей!

И Нитхад тут же связал его и в доказательство дал ему отведать вкус кожаной плети. Велунд все еще помнил боль в спине, позор безответных побоев, блеск в пристальном взоре королевы Нитхада. При этом на ее пальце сверкало кольцо жены Велунда, потому что они его не только искалечили, но и ограбили.

Шеф — ныне Велунд — помнил, как он яростно колотил по раскаленному железу, не решаясь в таком настроении обрабатывать медь или серебро или червонное золото, до которого Нитхад был особенно жаден.

Переваливаясь по кузнице, он увидел, что за ним наблюдают глаза. Четыре глаза. Это два сынишки Нитхада пришли посмотреть на пламя горна, на звонкий металл и сверкающие самоцветы. Велунд остановился, глядя на них. Нитхад разрешил им разгуливать свободно, зная, что сбежать его раб никогда не сбежит, и не заботясь, насколько тот жаждет мести. В уверенности, что Велунд никогда не станет мстить, если не сможет избежать ответной мести. По понятиям Севера это был бы дурацкий проигрышный обмен, невыгодный и унизительный. Отмщение не может быть отмщением, пока оно не полное и окончательное.

Высоко наверху, куда только могли его подтянуть могучие руки кузнеца, лежали сделанные Велундом крылья — волшебные крылья для побега. Но сначала месть. Полная и окончательная месть.

— Зайдите-ка посмотреть, — обратился Велунд к любопытным мордашкам. — Взгляните, что тут у меня в ларце.

Он пошарил внутри, извлек золотую цепь, на каждом звене сверкали самоцветы, складываясь в сложный красно-зелено-синий узор. — А вот на это посмотрите, — на мгновенье он показал им шкатулку из моржового бивня, с резьбой и серебряными инкрустациями. — Смотрите, там в ларце еще много чего есть. Зайдите, посмотрите, что в ларце, просто загляните, если смелости хватит.

Мальчики, взявшись за руки, осторожно вступили в отблески пламени. Одному было шесть, другому — четыре, дети Нитхада и его второй жены, чародейки, оба гораздо младше их единокровной сестры Ботвильды, которая тоже иногда приходила поглазеть на него украдкой. Это были отличные ребята, скромные, но дружелюбные, не испорченные еще жадностью своего отца и коварством матери. Один из них вчера дал Велунду яблоко, оставшееся от обеда.

Велунд поманил их, открыл сундук, удерживая одной рукой его тяжелую крышку. Он был достаточно осторожен, чтобы держать ее не за край, а за ручку. Много оторванных от сна часов он провел, приваривая на край крышки лезвие, острейшее лезвие из сделанных им за всю жизнь. Это были хорошие дети, и он не хотел, чтобы им было больно.

— Зайдите, взгляните, — снова позвал он. Они завороженно уставились, от возбуждения попискивая как мыши. Их шеи склонились под край крышки. Велунд, при всей своей жестокости, отвел глаза, прежде чем захлопнуть крышку...

"Я не хочу быть в его теле, — подумал Шеф, — сопротивляясь пальцам бога, который держал его за загривок, заставляя смотреть. — Чему бы это меня ни учило, я не хочу этого знать".

Неведомым способом ему удалось вывернуться, и появилось новое видение, далеко-далеко от кузницы, где-то в глубоких скалистых недрах, не в Средиземье, а около стен, окружающих все Девять Миров людей, богов и гигантов. Великан со свирепым лицом, чудовищными цепями прикованный к основанию вселенной. Огромный змей шипит и плюет ядом ему в лицо, лицо, искаженное мукой, с мыслящими и превозмогающими боль глазами.

Это прикованный бог Локи, понла Шеф, Локи, которого, как верили жрецы Пути, наказал и заковал в цепи его отец Один за то, что он убил своего брата Бальдра. Тот, кто вырвется на свободу, и в Последний День вернется со своим чудовищным потомством, чтобы отомстить богам и людям. Огромный крюк, удерживающий одну из оков на запястье, увидел Шеф, почти вырван из стены. Когда он выскочит, у Локи будет свободна одна рука и он сможет схватить змея, посланного его отцом Одином. Кажется, он уже достаточно высвободился, чтобы подавать знаки своим союзникам, чудовищному отродью в лесах и морских глубинах. На мгновенье его свирепый глаз уставился из темницы вверх, на Шефа.

Оторвавшись от этого видения, Шеф снова почувствовал отзвуки мыслей Велунда.

Сделай это, внушали они. Сделай сейчас. А потом, потом вычисти их черепа и покрой их резьбой, кок моржовые бивни, отполируй зубы, чтобы засверкали, как жемчужины, потом извлеки из глазниц блестящие глазные яблоки...

Вернувшись в свое тело, Шеф ощутил чудовищной силы удар, на мгновенье увидел, как падает остро заточенная крышка.

* * *

Удар был реальностью. Он чувствовал, как сотрясение от него все еще отдается в кровати. Шеф выбросил ноги из-под льняных простыней и шерстяного одеяла, вскочил, схватил рубаху, штаны и сапоги. Не пришел ли за ним муж королевы?

Дверь распахнулась, и в нее ворвался юный Харальд:

— Мама! Мама!

Он замер, увидев, что на материнской постели сидит только Шеф. Без промедления он вытащил из-за пояса свой ножик и рванулся к горлу Шефа.

Тот увернулся от удара, перехватил тонкое запястье, отобрал ножик, игнорируя пинки ногами и удары свободной руки.

— Легче, легче, — приговаривал он. — Я просто сижу здесь и жду. Что там случилось снаружи?

— Не знаю. Люди с... с чем-то, что бросает камни. Вся стена обвалилась.

Шеф отпустил мальчика, кинувшегося прочь из спальни. Не успел он этого сделать, как дружный напор вышиб дверь главного зала, и внутрь ворвалась толпа воинов с тесаками и нацеленными арбалетами. Шеф узнал Квикку в тот же момент, когда тот увидел его, и шагнул вперед, бешено размахивая руками, чтобы предотвратить побоище. Откуда-то выскочил Карли и закричал, слова было не разобрать из-за поднявшегося шума.

— Не нужно! — вопил Шеф. — Со мной все в порядке. Прикажи им всем остановиться!

Карли схватил его рукой за плечо, пытаясь утащить к дверям. Шеф яростно отбросил руку, тут же сообразив, что Карли опять хочет ударом кулака лишить его сознания. Он увернулся от захвата слева, вовремя поднял руку, чтобы блокировать удар справа, ударил макушкой в уже сломанный однажды нос Карли, обхватил его руки, удерживая от свободного удара. Пока они боролись. Шеф почувствовал на себе еще захваты, за руки и за ноги, его пытались поднять и унести, как мешок. Он услышал у самого своего уха крик:

— Ударь его песочной колбаской, Квикка, а то он так и будет сопротивляться.

Шеф сбросил Карли, стукнул друг о друга удерживающих его людей, стряхнул человека, вцепившегося в ногу и набрал в легкие воздуха для новой, более грозной, команды.

Позади него в зал вошла старая королева Аза. На ее пути стоял один из англичан и только таращил глаза, не в силах вмешаться в борьбу и поднять руку на своего господина. Схватив железную палку, которой созывала своих рабынь, королева ловко ударила его по голове, а когда он повалился на пол, выудила у него из-за пояса тесак. Прихрамывая, прошла три шага, отделявшие ее от Шефа, наставившего рога ее сыну и угрожавшего благополучию ее внука. Тот, стоя спиной, не видел ее приближения.

В тот же миг в маленьком Харальде, неподвижно наблюдавшем за борьбой, проснулся дух многих поколений воинственных предков. С пронзительным криком он тоже занес свой нож и кинулся на ворвавшихся в его дом врагов. Шеф схватил пробегавшего мимо Харальда и прижал к себе, обхватив его обеими руками, чтобы избежать борьбы. Он попытался снова скомандовать:

— Всем успокоиться и остановиться!

Обращенные к нему лица исказились тревогой, люди рвались в бой. Шеф развернулся со скоростью, обретенной на борцовском ринге, по-прежнему прижимая к себе Харальда.

Королева Аза яростно ударила тесаком снизу вверх.

Шеф ощутил удар, болезненный укол в ребра. Посмотрел на мальчика в своих руках. Увидел, как тот задрал голову, недоверчиво пытаясь что-то спросить. Увидел нож, насквозь пронзивший тело и сердце мальчугана. Нож в руках его бабушки.

И Шеф снова услышал, как где-то захлопнулась крышка. Еще раз и еще.

В зале мгновенно настала тишина. Шеф разжал объятья, распрямил маленькое тельце, уложил его на пол.

Поглядел вниз, и глаза на мгновенье чем-то застило. Ему показалось, что он видит не тщедушное тельце десятилетнего мальчика, а взрослого мужчину, высокого и крепкого, с могучей гривой спутанных волос и бороды.

— Это Харальд Светловолосый, — сказал знакомый холодный голос, — Харальд Светловолосый, каким он мог бы стать. Теперь ты его наследник. Ты унаследовал сокровища короля Эдмунда и расплатился своей юностью. Ты унаследовал удачу короля Альфреда и заплатил своей любовью. Теперь ты унаследовал предназначение от короля Харальда. Чем ты заплатишь на этот раз? И не пытайся отворачиваться от моих видений.

Мгновенье кончилось. Шеф снова был в зале, глядя на окровавленное тельце. Шеф чувствовал, как уходила из него жизнь. Харальд был мертв. Снова его взяли за плечи и повели прочь, и на этот раз он не сопротивлялся. Позади королева Аза тянула слабые трясущиеся руки к телу своего внука. Шеф потерял ее из виду, когда его вывели в главный зал и через дверь, разбитую камнем из катапульты, на улицу.

Там снова начался шум, кто-то упирался: "Но у нее остался мой нож", — на него заворчали. Озмод считал: "Семь, восемь, девять, все на месте, уходим". — Квикка откуда-то принес головню и корзину сухих щепок, которые рабы использовали для растопки, побросал и то и другое в телегу, потом, освобождая лошадь от упряжи, проследил, как занялось пламя.

— Наш "мул" им не достанется, — прокричал он.

— А женщины тебе зачем? — рявкнул Озмод, когда Карли вынырнул откуда-то — по женщине в каждой руке, и еще две взволнованно семенят сзади.

— Они должны уйти с нами.

— Это же шестивесельная лодка, на ней нет места.

— Они должны уйти. Тем более что мальчик мертв.

На его похоронах им перережут глотки.

Озмод, сам бывший раб, больше не спорил:

— Ладно, пошли.

Беспорядочно толкаясь, девять мужчин и четыре женщины устремились на тропу, ведущую к небольшому пляжу, где Марта не далее как прошлым вечером убила Стейна. Квикка и Озмод с арбалетами наготове прикрывали тыл. На полпути Шеф услышал пронзительный крик, раздавшийся позади них. Рагнхильда вернулась с прогулки вдоль берега. Послышались мужские голоса. Стражники, которых они разоружали по пути, опомнившись, собрались мстить нападавшим.

Бег превратился в отчаянный рывок, каждый изо всех сил кинулся к берегу и виднеющейся на нем лодке. Удд и Ханд приготовились оттолкнуться от берега. Мужчины и женщины, пихаясь, похватали весла и распределились по скамьям. Перегруженная лодка застряла на гальке. Шеф и Карли выпрыгнули обратно и толкали ее шесть футов, десять, пока не кончилось прибрежное мелководье, затем их втащили через борта, возвышавшиеся над водой на какие-то несколько дюймов. Шестеро гребцов расселись по местам, уперлись ногами и по команде Озмода дружно ударили веслами.

Шеф увидел фигуру Рагнхильды, обрамленную отблеском пламени от яростно пылавшей телеги, она спускалась к берегу, простирая руки. Стрелы окружавших ее лучников шлепали по воде, но Шеф не обращал на них внимания, отведя арбалеты, поднятые для ответа.

— Вор удачи! — кричала Рагнхильда. — Убийца моего сына. Пусть ты станешь проклятьем для всех, кто тебя окружает. Пусть ты никогда больше не узнаешь женщину. Пусть у тебя не будет наследника.

— Это была не его вина, — пробормотал Фрита, потирая голову в месте, где получил удар железной палкой. — Эта старуха взяла мой нож.

— Помалкивай насчет своего ножа, — проворчал Озмод. — Ты должен был следить за ним.

Проклятья неслись им вслед, а лодка постепенно продвигалась во тьме, уклоняясь от сторожевиков Хальвдана, крейсировавших вдоль берега, до которого им оставалось меньше мили.

Шеф, пока можно было что-то различить, все глядел с кормы на женщину, что по-прежнему неистовствовала и рыдала на берегу.

ГЛАВА 15

Альфред, король западных саксов, соправитель временно отсутствующего Шефа во всех английских графствах южнее Трента, наблюдал с легкой тревогой, как его молодая жена взбирается на вершину господствующего над Уинчестером холма. Была некоторая вероятность — лекари не ручались окончательно, — что она уже носит в себе его ребенка, и он опасался, не переоценивает ли она свои силы. Однако, зная, как она ненавидит всякое покровительство, придержал язык.

Годива поднялась на вершину и обратила взор к долине. Белым кипением были отмечены места, где хэмпширские керлы насадили ради своего любимого сидра яблоневые сады. На обширных полях по другую сторону городской стены видны были группки пахарей, ходивших за медлительными волами вдоль черных борозд — борозд неимоверно длинных, поскольку разворот упряжки из восьми животных занимал так много времени. Альфред проследил за взглядом Годивы, указал на пятнышко в середине ландшафта.

— Смотри, — сказал он, — вот упряжка, где пашут четыре лошади, а не восемь волов. Это в твоем собственном поместье. Рив Вонред увидел хомуты, которые люди Пути использовали в упряжках для катапульт, и сказал, что попробует их для пахоты. Он говорит, что лошади едят больше, чем волы, но если их правильно запрягать, то они много сильнее и быстрее и обрабатывают больше земли. Еще он сказал, что попробует вывести породу сильных и крупных лошадей. И есть тут еще одно преимущество, о котором никто пока не задумывался. Немалая часть рабочего дня у керла, если он ведет упряжку волов, уходит на то, чтобы добраться до отдаленного поля и обратно. А если они ездят туда и обратно на лошадях, у них остается больше времени на работу в поле.

— Или больше времени на отдых, надеюсь, — сказала Годива. — Одна из причин, почему бедные керлы живут так недолго — у них нет времени на отдых, не считая воскресений, да и те церковь отнимает у них.

— Отнимала, — уточнил Альфред. — Теперь воскресенья принадлежат керлам.

Он на мгновенье замялся, нежно погладил ее по плечу.

— Это правда, ты ведь знаешь, — сказал он. — Кажется, никто из нас никогда не задумывался, насколько богата может стать страна, если она живет в мире и без господ. Или с одним господином, который заботится о стране. Но к нам теперь каждый день приходят хорошие новости. Король Шеф, твой брат, сказал мне истинную правду. Всегда есть кто-нибудь, кто знает правильный ответ, но почти всегда это кто-то, кого раньше не спрашивали. Вот вчера пришли ко мне рудокопы, люди со свинцовых шахт на холмах. Раньше ими владели монахи из Винчкомба. Теперь монахов изгнали, шахтеры сами работают на шахте для моего рива и ольдермена Глочестера. Они сказали мне, что римляне добывали на этих же самых холмах серебро, и они считают, что и сами могли бы добывать его.

— Серебро, — промурлыкал он. — Если бы черные монахи об этом прознали, они бы до смерти засекли своих рабов в поисках серебра. Поэтому рабы им ничего не говорили. А мне они сказали, потому что знали — я поделюсь с ними долей доходов. Теперь, с новым серебром... ведь не так давно наши монеты от чеканки к чеканке становились все хуже, скоро бы кентерберийский пенни стал таким же дрянным, как йоркский. Теперь же, с серебром, которое я вернул из церковных закромов, уэссекская монета так же хороша, как монета германцев и франков. Купцы стекаются к нам отовсюду, из Дорестада и Компостеллы, да и из Франкланда — тоже, если им только удается обойти запрет своего короля. Все они платят портовую пошлину, и из этих денег я плачу моим рудокопам. Купцы довольны и рудокопы довольны, и я тоже доволен. Так что, Годива, ты видишь, что дела не так плохи, как раньше, даже для керлов. Может быть, это не бог весть что, но своя лошадь и желудок, набитый едой даже во время Великого поста, для многих из них — просто счастье.

Внизу в городе, в старом соборе, зазвонил колокол, его удары неслись над узкой долиной. Видимо, свадебный перезвон — оставшиеся в Уэссексе священники обнаружили, что, если хотят сохранить свою христианскую паству, им следует использовать все преимущества привычных торжественных ритуалов, сопровождаемых музыкой, что по-прежнему больше привлекало людей, чем странные проповеди норманнских жрецов Пути.

— Колокол все равно остался на случай войны, — сказала Годива.

Альфред кивнул:

— Так было всегда. Когда я был ребенком, я видел, как эта долина превратилась в выжженную пустыню. Викинги взяли город и сожгли в нем все дома, кроме каменного собора. Они бы и собор разрушили, будь у них побольше времени. Мы и тогда воевали с ними и до сих пор воюем. Но разница в том, что теперь мы сражаемся с ними на море, и наши земли в безопасности. А чем меньше разоряется наша страна, тем сильнее становимся мы и тем слабее — они.

Он снова замялся.

— Не пропал ли твой... твой брат? Я прекрасно знаю, что все началось с него. Если бы не он, я бы уже был мертв или был бы нищим изгнанником, а в лучшем случае — марионеткой в руках епископа Даниила. А может быть, ярлом у викингов. Ему я обязан всем, — он потрепал ее по руке. — Даже тобой.

Годива опустила глаза. Теперь ее муж всегда называл Шефа ее братом, хотя она была уверена, что он знает — между ними кровного родства нет, они сводные брат и сестра от разных матерей. Иногда ей казалось, что Альфред догадался об их истинных взаимоотношениях, а может быть, даже о том, что первый ее муж на самом-то деле был ее единокровным братом. Но, если он и подозревал что-то, у него хватало ума не выспрашивать. Он не знал о двух ее выкидышах во время первого замужества, когда она пила настои опасных трав.

Если бы она верила в какого-нибудь бога, в Бога христиан или в загадочных богов Пути, она бы молилась Ему или им о сохранении нынешнего плода ее чрева.

— Я надеюсь, что он жив.

— По крайней мере, никто не видел его мертвым. Все наши купцы знают, что за любые новости положено вознаграждение, и еще большее — тому, кто доставит его назад.

— Немногие короли заплатили бы за возвращение соперника, — сказала Годива.

— Он для меня не соперник. Мои соперники сидят по ту сторону Пролива или сеют зло на Севере. Пока мы сидим здесь на холме и смотрим на поля, все выглядит мирно. Но уверяю тебя, мир был бы в двадцать раз прочнее, будь Шеф здесь, в Англии. Он наша главная надежда. Ты знаешь, керлы зовут его sigesaehg. Победоносный.

Годива сжала руку мужа.

— Тебя они зовут Альфред esteadig. Милосердный. Это прозвище лучше.

x x x

Многими днями пути северней, в большом полосатом шатре шел разговор, в котором надежд было куда меньше Шатер поставили задней стенкой к ветру, а передний полог был задран, так что сидящие в шатре могли видеть, что делалось снаружи. Взгляду их открывались унылые вересковые пустоши и торфяники, над которыми тут и там вздымались столбы дыма — следы разбойничьих дружин викингов, идущих от одной кучки убогих хижин к другой Три оставшихся в живых сына Рагнара сидели на походных табуретах, держа в руках роги с элем. При себе у каждого из них был меч на поясе и воткнутое позади в землю копье или боевой топор Уже дважды этой весной — со времен сражения в устье Эльбы — дерзкие ярлы посягали на их авторитет По-кошачьи чувствующие все приливы и отливы славы, на которой и держится власть, все трое осознавали, что должны предложить своим дружинам что-то новое Подкупить их Вдохновить. Иначе начнется — поутру не досчитаются палаток, корабли не придут в условленное место встречи, люди разбегутся искать счастья на службе у каких-нибудь других морских королей, более удачливых.

— Сейчас люди хоть чем-то заняты, — сказал седобородый Убби, кивая на дым пожарищ. — Добрая говядина, баранина, можно погоняться за бабами. И никаких серьезных потерь.

— И денег не будет, — добавил Хальвдан. — Как и славы.

Сигурд Змеиный Глаз знал, что братья говорят о том, что требовало скорейшего решения, а не просто ворчат. До раздоров у них никогда не доходило, не соглашались друг с другом они и то редко. Их ровные отношения сохранялись даже при безумном Иваре. Сейчас два брата ждали его ответа

— Если мы опять пойдем на юг, — начал он, — мы снова наткнемся на эти камнекидалки. Мы, понятно, можем обойти их морем. Но теперь у англичан преимущество. Они знают, что мы ушли северней, в Шотландию, потому что в Пролив они нас не пускают. И все, что от них потребуется, — встать где-нибудь у берегов близ северной границы. Если мы пойдем вдоль берега, они нас перехватят. Если нам удастся их обойти — а мы ведь не знаем, где они, — они все равно о нас услышат, найдут нас, где бы мы ни были, и разобьют нас на стоянке. Их опасно и в море встретить, и дождаться их прихода на берегу. В конце концов нам, возможно, придется пробивать себе дорогу морем. А я не думаю, что кто-нибудь из наших парней, как бы они ни куражились, мечтает снова повстречаться на море с этими камнекидалками. Стоя на корабельных обломках, много не навоюешь.

— Значит, мы разбиты, — подтолкнул брата Убби.

Все трое рассмеялись.

— Так, может быть, нам нужно обзавестись собственными камнекидалками, — предложил Хальвдан. — Об этом думал еще Ивар. Он заставлял этого коротконогого чернорясого ублюдка... как его там? Эркенберт? Он заставлял Эркенберта сделать несколько штук. Жалко, что ублюдок сбежал.

— Это в следующем году, — сказал Сигурд. — Коней на переправе не меняют, и в этом году нам нужно продолжить начатое. В этом году мы пустим слух по невольничьим рынкам, что заплатим хорошую цену за людей, которые умеют обращаться с метательными машинами. Кто-нибудь найдет нам таких людей. А если они могут стрелять, то смогут и построить камнекидалку. Объединим мастера по метательным машинам с настоящим строителем кораблей, и у нас будет такой корабль, что мы сможем и обогнать эти английские корыта, и закидать их камнями.

Но прямо сейчас нам нужно что-нибудь такое, от чего бы в душах наших людей появилось мужество и серебро— в их карманах. Или хотя бы надежды на серебро — в их головах.

— Ирландия, — предложил Хальвдан.

— Тогда нам пришлось бы с севера обходить оконечность Шотландии, и прежде чем мы туда доберемся, там уже все будет кишмя кишеть норвежцами.

— Фризия? — с сомнением спросил Убби.

— Такая же нищая, как Шотландия, только гор нет.

— Это острова. А как насчет материка? Можно еще раз попытать счастья в Гамбурге. Или в Бремене.

— В нынешнем году эти воды не были для нас счастливыми, — сказал Сигурд. Его братья кивнули, невольно ощерившись. Они вспомнили унижение, которому подверглись на песчаной отмели, возвращаясь с неудачной охоты без добычи и потеряв своего человека. Унижение от того, что их перехитрили, что втроем им пришлось отступить в борьбе с одним противником.

— Но думаю, что мысль эта правильная, — продолжал Сигурд. — Или почти правильная. Мы еще дадим парням порезвиться здесь несколько недель, порастрясем всю округу. Намекнем, что это просто разминка, а готовится что-то большее. Затем вернемся напрямик через Северное море, пойдем к гранитным островам.

Братья опять кивнули, зная, что он подразумевает Северо-Фризские острова около Дитмарша — Фер, Амрум и Зильт, три одиноких скалы среди песчаных наносов.

— Потом пойдем к Эйдеру и ударим по Гедебю. Хальвдан и Убби, не веря своим ушам, уставились друг на друга.

— Это же люди нашего народа, — сказал Хальвдан. — Или очень похожего. Во всяком случае, они датчане.

— Ну и что? Что нам до них? Толстозадый король-купец Хрорик даже не продал шкиперу Скули того человека, который был нам нужен. Он позволил жрецам Дуги утащить его в эту дыру от стрелы, в Каупанг.

— Может быть, лучше напасть на них?

— Правильно. Я считаю так, — сказал Сигурд, — если бы Англия уже сейчас была под нашей властью, нам было бы больше смысла пойти войной на свои же норманнские страны, чем шастать по здешним нищим землям. Это опасней, я знаю. Но если мы возьмем Гедебю и золото Хрорика, у нас больше будет сил, чтобы пойти на Хальвдана и его придурковатого брата Олафа. Конечно, всегда найдется кто-нибудь, кто отколется, у кого брат в Каупанге или отец в Гедебю. Но многие останутся. Да и те, кого мы побьем в одном месте, присоединятся к нам, когда мы пойдем на следующее.

— Сначала надо идти на Север, — сказал Хальвдан. — Сделать тебя единым королем всего Севера. А потом вернуться на юг.

— С тысячей кораблей и камнекидалками впереди, — добавил Убби.

— Покончить с христианами раз и навсегда...

— Выполить наш давнишний обет...

— Отомстить за Ивара.

Хальвдан поднялся, осушил свой рог и вытащил из земли боевой топор.

— Пройдусь вдоль палаток, — сказал он. — Пущу слух. Намекну, что у нас есть замысел, и если бы они его знали, их бы просто оторопь взяла. Это успокоит их еще на пару недель.

x x x

Дьякон Эркенберт стоял внутри огромного кольца древних стен. То был судебный круг народа Смааланда, Малых Стран между датским Скаане и гигантской шведской конфедерацией, простирающейся на сотни миль к северу, страной, где множество мелких королей всегда старались создать одну Sveariki, единую империю шведов. Начался весенний сход смааландеров, когда люди вылезали из занесенных снегом хижин и начинали готовиться к желанному, но короткому лету.

Эркенберт старательно красил свою поношенную черную рясу, отчего она выглядела безупречно черной, резко выделяясь на фоне мехов и домотканых одежд окружающих. Слуга еще раз тщательно выбрил каждый дюйм его тонзуры, и теперь лысина на его голове стала видна отчетливей.

— Мы не собираемся прятаться, — сказал Бруно. — Это в прошлом. Хватит выжидать. Теперь мы хотим, чтобы они нас видели. Встретились с христианством лицом к лицу.

Эркенберт хотел было вставить саркастическое замечание о пользе скромности, но не стал. Во-первых, немногие решались возражать Магистру Ордена Копья, как уже прозвали Бруно. А во-вторых, Эркенберт считал его новую тактику разумной.

Смааландеры, как обычно, продавали рабов. По большей части — просто мешки с костями, отощавшие голодной зимой, весьма сомнительное приобретение на время летней страды. Посланники из Упсалы от короля Орма, как обычно, покупали самых дешевых. Большинство из них нас не интересуют, сказал Бруно. Денег выделено мало. Но вот этого нужно выкупить.

Дородный крестьянин, когда пришла его очередь, протолкнулся внутрь кольца, на веревке он тащил изможденного человека. Раб был одет в какие-то обноски и весь дрожал от холода. Сквозь лохмотья виднелись тощие ребра. Каждые несколько секунд его сотрясал кашель, и от него воняло навозной кучей, где он спал, чтобы хоть как-то согреться.

Появление его встретил шквал насмешек со стороны соседей крестьянина.

— Сколько ты за него хочешь, Арни? Будь он цыпленком, пошел бы на суп. Его не возьмут даже шведы. Он не доживет до следующего жертвоприношения.

Арни оскорбленно оглянулся. Взгляд его упал на Эркенберта, целеустремленно пробирающегося на площадку торга. Эркенберт торжественно приблизился к тощему рабу, возложил на него руки, тесно прижал к себе.

— Не волнуйся, мы слышали о тебе, и мы здесь, чтобы спасти тебя.

Вонь ударила Эркенберту в нос, но он стерпел ее. Несчастный принялся всхлипывать, вызвав у толпы новый прилив насмешек и улюлюканье.

— Как можешь ты спасти меня, они и тебя заберут, это же звери, им дела нет до заветов Божьих...

Эркенберт мягко высвободился, указал на группу людей позади, с которыми пришел сюда. Десять риттеров из Ордена Копья стояли в две шеренги, все в кольчугах и при шлемах, сияли их металлические рукавицы. В правой руке у каждого было короткое копье, древком в землю, наконечники под углом.

— Воины здесь хорошие, — сказал Бруно. — Но они не знают дисциплины. Мы им покажем, что это такое. Это их охладит.

— Сколько ты хочешь за этого человека? — спросил Эркенберт громко, так, чтобы услышали зеваки.

Арни, преданный поклонник Фрейра, сплюнул на землю.

— Для тебя, христианин, двадцать унций серебра. Шум в толпе. Восемь унций были хорошей ценой за мужчину в расцвете сил, за красивую девушку давали три.

— Я дам тебе четыре, — крикнул Эркенберт, опять играя на публику. — Остальные шестнадцать ты заработал за зиму на еде и одежде.

Арни шутки не понял. Побагровев, он надвинулся на коротышку.

— Зараза! Четыре унции! У тебя тут нет прав. По закону Смааланда любой, кто схватит христианского священника, может продать его в рабство. Что меня удержит, чтобы не взять тебя и твое серебро?

— У тебя есть право взять в рабство христианского священника, — не дрогнув, отвечал Эркенберт. — А сила у тебя есть?

В точно рассчитанный момент до жути мощная фигура Бруно появилась из толпы, со стороны, противоположной выстроившейся шеренге риттеров. Он легко проталкивался через ряды зевак, раздвигая их своими гориллоподобными плечами. Бруно был без копья, но в таких же доспехах, как его рыцари. Левая его рука покоилась на рукояти волочащегося непомерно длинного меча.

Арни, заметив неожиданно наступившее молчание, оглянулся и понял, что сейчас подвергнется испытанию. Он попытался взбудоражить окружающую толпу.

— Неужто мы это потерпим? Неужто мы позволим им приходить сюда и отнимать наших рабов?

— Они платят серебром, — заметил кто-то из зрителей.

— А что они сделают с людьми, которых заберут?

Такие, как этот, — вне себя от ярости Арни повернулся и яростно ударил раба в висок, отчего тот, рыдая, распростерся на земле. — Такие, как этот, должны попасть в рощу Упсалы для жертвоприношения истинным богам, а не вернуться, чтобы опять проповедовать свои враки о сыновьях нетраханных девок и мертвых, воскре...

Голос Арни прервался на полуслове. Бесшумно, как лесная рысь, Бруно прошел последние четыре шага. Рука его взметнулась так быстро, что никто не успел заметить. Но все теперь видели, что его стальная перчатка сжимает адамово яблоко — кадык — смааландера, давит его железным зажимом. Бруно слегка приподнял крестьянина, и тот затанцевал на цыпочках.

— Дерьмо, — сказал Бруно, — ты поднял руку на служителя Бога живого. Ты хулил нашу веру. Я не убью тебя на судебном круге, где не должна литься кровь, но осмелишься ли ты встретиться со мной на земле для поединков, с мечом и щитом, или с копьем и топором, Или с каким хочешь оружием?

Не в силах ни двинуться, ни заговорить, крестьянин беспомощно таращил глаза.

— Похоже, что нет. — Бруно отпустил его, повернулся на пятках, пролаял команду. Заученным движением передний ряд его риттеров качнулся вперед, прошагал "раз-два-три", снова замер по стойке "смирно". — Продолжайте торг.

— Четыре унции, — повторил Эркенберт. Мы не должны их грабить, говорил Бруно, или они станут драться. Но и переплачивать ни к чему. В общем, мы должны выкупить сэра Эйлифа, священника. Только он один знает хоть что-то о королях в дальних странах за Биркой. Он нам нужен, чтобы помочь в наших поисках. Я жажду услышать побольше о славном короле Кьяллаке, живущем к северу от границ со Страной железа, Ярнбераландом.

Потирая глотку, крестьянин раздумывал, торговаться ли дальше, встретил взгляд черных враждебных глаз Эркенберта и не стал рисковать. Он кивнул.

Эркенберт бросил к его ногам мешочек, ласково взял за руку священника Эйлифа, потянул его в ряды риттеров, к которым снова присоединился Бруно. Священник и дьякон оказались в безопасном окружении, Бруно рявкнул, воины взяли копья наперевес и двинулись, чеканя шаг, как один человек.

Шведы и смааландеры поглядели им вслед и вернулись к своим делам.

— Что ты об этом думаешь? — спросил один высокий швед другого.

— Что думаю? Это тот самый ублюдок, что убил в Гедебю человека короля Орма. У него это, должно быть, уже вошло в привычку. Не знаю, чего они добиваются, но я тебе вот что скажу. Это другие христиане.

Второй задумчиво кивнул, оглянулся, не подслушает ли кто:

— Если появились другие христиане, может быть, нам всем нужен другой король, чтобы с ними справиться.

ГЛАВА 16

Когда с лодки сошли четыре женщины, Бранд коротко и сердито сказал:

— Нет. Лошадей не хватает. Женщин придется оставить. — Но как только ему рассказали, что произошло на Дроттнингсхолме, протесты прекратились. — Надо как можно быстрее убраться отсюда, — вот и все, что он сказал. — Теперь, когда его сын мертв, Хальвдан не успокоится, пока не умрут все, кто в это замешан. Или он сам. Не думаю, что он тронет моих моряков, по крайней мере, пока не обнаружит, что я исчез вместе с вами. Но мы должны бежать из Западного Фолда быстрее, чем кто-либо делал это раньше. Кто упал — тот пропал.

Шеф на это ничего не ответил. Он шел, запинаясь, его мрачные мысли все еще блуждали на острове. Вокруг мертвого мальчика. Какая-то часть Шефа по-прежнему оставалась с Рагнхильдой, стиснутая между теплыми бедрами, приникшая к большим грудям.

Они вступили на тропу, которая вела прямо в горы, извиваясь в вечной полутьме сосновых и еловых лесов. Десять англичан, четыре женщины, Карли и Бранд, на всех них — двенадцать лошадей. И неотвратимая смертельная угроза погони поутру.

И все-таки почти с самого начала оказалось, что не все опасения Бранда сбылись. Один из бывших рабов, Вилфи, немедленно объявил, что в Англии он во время поездок бежал впереди хозяина, чтобы построить на каждой стоянке кров и еду. Пробежать в день сорок миль, утверждал Вилфи, для него так же легко, как для другого человека — пройти двадцать. Лошадь ему не нужна. Женщины могут ехать по две, или одна может ехать, а мужчины по очереди будут бежать рядом с ее лошадью, держась за луку седла.

Ночной переход вышел длинным, утро никак не наступало. На рассвете Бранд сделал привал, чтобы позавтракать, напоить из ручья лошадей и дать горным пони возможность пощипать мягкую свежую травку. Рабы быстро развели костер, растолкли зерно и сварили свою неизменную еду — кашу. Вскоре они были готовы ехать дальше, в то время как Бранд все еще охал и потирал затекшие мускулы ног. Когда он с удивлением осмотрел уже выстроившуюся колонну, Озмод сказал ему с некоторым злорадством:

— Да ты запамятовал, начальник. Раб должен двигаться, хочется ему того или нет. Это свободных приходится понукать, иначе они будут считать голод и жажду или мозоли достаточной причиной, чтобы остановиться передохнуть.

Викинги, несмотря на то, что их перемещения казались ленивым армиям христианского Запада обескураживающе стремительными, были скорее моряками и лыжниками, чем наездниками. При всем своем рвении именно Бранд задерживал отряд. Ни одна из лошадей не могла долго нести его громоздкое тело. Во время длинного дня, который последовал за длинной ночью, Озмод в конце концов взял начальство на себя, предложил, чтобы каждый мужчина и каждая женщина по очереди бежали и ехали верхом, и выделил Бранду двух лошадей, одну для езды, одну наготове, а на ровных пологих местах посоветовал ему бежать между лошадьми, огромными руками ухватившись за седла.

— Успеем убежать? — спросил Квикка, когда они наконец остановились второй раз, чтобы выпасти лошадей на густой траве. Остальные с волнением ждали ответа. Бранд оглянулся, пытаясь оценить, откуда они тронулись в путь и как далеко уже забрались.

— Думаю, да, — сказал он. — Мы двигаемся быстрее, чем я рассчитывал. И в любом случае у нас есть преимущество, потому что Хальвдан не знает, куда мы направились.

— Но ведь он найдет нас? — осведомился Квикка.

— Найдутся всадники, которые расскажут ему, кто и куда едет по его землям. Но им придется сначала доскакать до него, получить приказ, потом вернуться и попробовать его выполнить. Все это время мы будем ехать в другую сторону. Еще два таких перехода, какие мы сделали, и мы выйдем за границы Западного Фолда Это не помешает Хальвдану послать вслед за нами убийц, но он уже не сможет обязать всех и каждого преграждать нам дорогу.

— Ну так не будем рисковать, — сказал Озмод. — Едва кони насытятся, двинемся дальше.

— Нам же надо когда-то спать, — запротестовал Бранд.

—Но не в ближайшие дни. Когда начнем валиться с лошадей, тогда можем и поспать. Или будем привязываться к седлам.

Отряд снова тронулся в путь, с натертыми седлами ногами и с урчащими от голода желудками. Но никто не жаловался. Тон задавали женщины, резко одергивая тех, кто выказывал малейшие признаки слабости.

Постепенно, однако, они стали понимать, что подлинная опасность подстерегает их не сзади, а впереди. В горной малонаселенной Норвегии все дороги естественно заворачивали на каждый близлежащий крестьянский двор. Возможность для хуторян обменяться новостями, возможность для странствующих торговцев продать ткани, вино или соль. Сначала Бранд на каждом дворе торговал дополнительных лошадей, покупая одну здесь, другую там, пока отряд не был полностью обеспечен лошадьми. И хотя он немедленно платил полновесной серебряной монетой, крестьяне как будто оставались недовольны.

— Я слишком тороплюсь, — объяснял Бранд. — Они хотят, чтобы я рядился и торговался по полдня. Здесь никогда ничего не происходит. Они любят все подолгу обмозговывать. Заплатить запрошенную цену и уйти — это кажется им нечестным. И в любом случае они начинают задумываться, кто мы такие. Девять коротышек с неправильным выговором, четыре женщины в рабских одеждах, один человек и вовсе спит, — он показал на молчаливого Шефа, — и я. Ясно, что они не доверяют нам. Я говорил тебе, я веду выводок мышей через страну котов.

Первая неприятность случилась на следующий день после того, как Бранд объявил им, что они вышли за пределы Западного Фолда. Они пересекли небольшой водораздел и спускались по ущелью, с обеих сторон которого струилась вода, их соскучившиеся в зимних стойлах лошади щипали зеленую траву при каждом удобном случае. Отряд вошел, как делал это уже десятки раз, на крестьянский двор, огороженный квадратом строений. Как только хуторяне завидели вновь прибывших, они немедленно прекратили работу и высыпали навстречу, скликая своих женщин и детишек, — посмотреть на проезжих, перекинуться словечком с Брандом. Постепенно Шеф, чей ум еще не освободился от воспоминания об умершем у него на руках ребенке, заметил, что атмосфера встречи на этом хуторе чем-то отличается от прочих. Люди здесь не были озадачены и недоверчивы, они выглядели довольными. Видимо, пришли к какому-то выводу. Шеф огляделся повнимательней. Сколько их тут? Столько же, сколько было вначале? А все ли его люди на месте?

Внезапно из-за коровьего хлева послышался крик.

Кричали по-английски. Голос Эдит, самой молодой и привлекательной из женщин. Ни слова не говоря, Квикка, Озмод и остальные похватали арбалеты и побежали за хлев. За ними последовали Шеф, Бранд и местные.

За углом сарая они обнаружили двух норманнов, напавших на Эдит. Один обхватил ее сзади, стараясь рукой зажать ей рот. Второй вцепился в ногу, пытаясь ухватить свободной рукой и другую. Услышав за спиной шаги, второй норманн отпустил Эдит и обернулся.

— Она к этому привыкла, — сказал он. — Посмотрите на нее. Просто сука, рабыня. Все время только этим и занимается. Почему нам нельзя тоже попользоваться?

— Она не рабыня, — рявкнул Озмод. — И она никогда не была твоей рабыней.

— А ты-то кто такой? — с полдюжины крестьян обступили их кругом, вклинились между Озмодом и вторым норманном, продолжавшим держать Эдит. — У нее нет здесь прав. И у тебя нет. Раз я сказал, что ты раб, значит, скоро им будешь.

Шеф протолкнулся вперед, заставил норманна встретиться с ним взглядом. Он знал, что их отряд не был в опасности, по крайней мере пока не был. Он слышал щелчки арбалетов, и хотя у крестьян имелись при себе топоры и ножи, они бы не успели ими воспользоваться. Но если англичане пойдут на это, даже если они убьют каждого, даже если убьют всех женщин и детей, как это сделали бы викинги в Англии, все равно весть о служившемся разойдется и поднимется крик и стон. Этих людей требуется как-то осадить. Но они-то ведь по своей бестолковости решили, что наткнулись на слабаков.

— Оставьте нам только эту одну, — предложил норманн. — А вы, остальные, можете ехать.

Эдит завизжала сквозь зажимающую рот руку, отчаянно забилась. Она боится, что мы так и поступим, подумал Шеф.

Вперед вышел Бранд, снятый с седельной перевязи топор скользнул в его могучую длань. Это было грозное Оружие, с ясеневой рукояткой в три фута длиной, с изогнутым лезвием длиной в один фут. Железный обух был инкрустирован извивающимися серебряными змеями, наваренное стальное лезвие ярко отсвечивало на темном железе. Сзади обуха выходил длинный шип, для балансировки и для обратных ударов. Это было оружие настоящего ратоборца.

— Отпустите ее, — сказал Бранд. — Если не хотите Драться со мной. Все сразу или по одному. Мне все равно с кем.

Норманн, который говорил первым, поглядел на него. Он не был так велик, как Бранд — таких Шеф вообще не встречал, но лишний раз убедился, как огромны все норвежцы. Этот был на добрых четыре дюйма выше самого Шефа, намного шире в плечах и тяжелее.

Он обдумывает брошенный вызов, осознал Шеф. Стоит ли дело того? Велика ли опасность?

Бранд подбросил топор в воздух, не глядя, принялся им жонглировать.

Норманн медленно кивнул:

— Ладно же. Торгейр, отпусти ее. Она того не стоит. На этот раз. Но кое-кто подловит тебя, здоровяк, раньше, чем ты спустишься с гор. Тогда посмотрим, почему ты бежишь с трэлями через Бускеруд. В тебе самом, наверно, кровь трэлей.

Шеф увидел, что сжимающие топорище пальцы Бранда побелели, но тот не двинулся с места. Освободившаяся Эдит втиснулась в середину ожидавшего со взведенными арбалетами отряда. Не спеша и не поворачиваясь к противнику спиной, женщины, Бранд и англичане отошли к своим лошадям, молча собрали пожитки. Две лошади исчезли, их успели украсть за время короткой ссоры.

— Не стоит из-за этого шуметь, — сказал Бранд. — Просто уходим и не останавливаемся.

Колонна потянулась мимо строений и навозных куч. Когда они вышли, мальчишка швырнул в них комок грязи, к нему присоединилсь остальные, бросая грязь и камни с издевательскими криками, которые сопровождали их еще с полмили.

На ночлег в этот день устроились роскошней, чем когда бы то ни было, расстелив свои немногочисленные одеяла и улучив время, чтобы сварить купленную вчера солонину и сушеный лук. Но ели молча и беспокойно. Часовые все время оставались на ногах, следя за дорогой в обоих направлениях.

Когда все потянулись спать, Озмод и Квикка уселись рядом с Шефом и безмолвным Брандом.

— Так нам далеко не уйти, — сказал Озмод. — Весть разнесется впереди нас, по тропам, которых мы не знаем. У нас будут стычки на каждом дворе. А если попадется деревня или город, будет еще хуже.

—Я говорил вам, — повторил Бранд, — как будто ведешь выводок мышей через страну котов.

— Мы надеялись на нашего пса, — сказал Квикка.

Шеф, мгновенно встревожившись, взглянул на Бранда. Он неоднократно видел, как Бранду бросали вызов или провоцировали его во время зимней кампании в лагерях около Йорка и в Восточной Англии. Гораздо меньше оскорбляя и задевая, чем в этот раз, и притом намного более грозные противники, чем Квикка. Каждый раз следовал незамедлительный ответ с печальным результатом: сломанная рука, оглушенный оскорбитель. Но сейчас Бранд сидел недвижно, по-видимому, погрузившись в себя.

— Да, — наконец произнес он, — вы полагались на меня. И вы по-прежнему можете на меня рассчитывать. Я дал слово, что проведу вас до Гула-фьорда, и я сделаю все, что смогу, чтобы сдержать обещание. Но есть одна вещь, которую вам необходимо узнать. Если я сам и не знал этого раньше, то понял сейчас. В течение двадцати пяти зим я был воином. Начни я перечислять людей, которых убил, или битвы, в которых участвовал, — ну, это звучало бы как сага об одном из ратоборцев короля Хрольфа или о самом старике Рагнаре Волосатой Штанине. За все это время никто не посмел сказать, что я повернулся спиной и отступил, когда скрещиваются копья.

Он грозно огляделся:

— И вы это видели! Мне нет нужды здесь хвастаться. Но битва с Иваром что-то отняла у меня. Меня много раз ранили, и не раз я был на краю погибели. В душе, впрочем, я никогда не чувствовал, что погибаю. Но когда Ивар отразил мой удар, и проткнул меня мечом, и я ощутил его клинок в своем брюхе, я понял, что даже если выдержу и переживу этот день, то дня через два

все равно умру. Я просто знал это. Все длилось не больше одного удара сердца, но я никогда этого не забуду. Даже после того как Ханд заштопал мои разорванные кишки, вылечил меня от лихорадки и выпустил гной. Сейчас я так же крепок, как был когда-то. Но я не могу забыть то, что однажды пережил. — Он снова поглядел на слушателей. — И понимаете, беда в том, что здесь, в горах, где в каждом местечке есть свой ратоборец, да еще они все время занимаются этим mannjafnathr, сравнением воинов, чтобы выяснить, кто из них самый грозный, они могут об этом догадаться. Тот человек на хуторе знал, что он мне неровня, он знал, что я убил дюжину таких сиволапых прежде, чем у меня отросла борода. Но он ведь заметил, что сердце у меня к драке не лежало. Если бы он еще чуть-чуть поразмыслил, он мог бы решиться и рискнуть.

— Ты так же силен, как всегда, — сказал Озмод. — Ты бы убил его. И это было бы лучше для всех нас.

— Думаю, что убил бы его, — согласился Бранд. — Это был всего лишь петух на своей навозной куче. Но когда у человека душа уходит в пятки, происходят самые странные вещи. Я знавал великих воинов, у которых моча струилась по штанам, и они смирно ждали, пока их зарежут. Они застыли — Валькирии, дочери Одина, Вестницы смерти, набросили на них свои путы страха.

Англичане погрузились в молчание. Наконец снова заговорил Озмод:

— Значит, так. С этих пор нам лучше во всех селениях держаться кучно и быть наготове. Алебарды на виду, арбалеты взведены. Хотел бы я, чтобы те недоумки увидели, как бьют наши арбалеты. Тогда бы они испугались побольше. Жалко, что нельзя застрелить кого-нибудь просто для примера. — И еще одно, — добавил он. — Эдит пошла за тот сарай не просто потому, что такая глупая, вы же понимаете. Ее туда позвали. Женщина. И женщина, говорящая по-английски, а не по-норманнски. Она, наверное, услышала, как мы говорим меж собой. Рабыня. Она здесь уже двадцать лет. Бранд тяжко кивнул.

— Они берут рабов в Англии уже лет пятьдесят. Думаю, не ошибусь, что каждый крестьянский двор на Севере имеет по одной рабыне для помола зерна, а то и с полдюжины их; и еще мужчин-трэлей для тяжелых полевых работ. И чего же она хотела?

— Конечно, хотела, чтобы мы взяли ее с собой. Заговорила с Эдит, потому что надеялась, что та ее пожалеет. А потом из-за угла вышли мужчины, должно быть, следили.

— Так ты поговорил с рабыней? — спросил Шеф, отвлекаясь наконец от своей внутренней борьбы. — Что ты ей сказал?

— Сказал, что ей нельзя пойти с нами. Слишком опасно для нас. То же самое мне надо было сказать Эдит и, остальным, даже если им грозило оказаться с перерезанной глоткой в могильнике какого-нибудь королевского недоноска. Та женщина была из Норфолка, — добавил Озмод. — Ее увели из Нориджа двадцать лет назад, еще девочкой. А теперь она здесь состарится и здесь же и умрет.

Они с Квиккой встали и ушли, принялись раскладывать свои одеяла.

Шеф смотрел на Бранда, не решаясь заговорить. То, в чем признался гигант, должно было стоить ему столько же переживаний и стыда, как публичные рыдания — для кого-то менее сильного. Шеф задумался, что же произойдет с Брандом. Смогут ли они исцелить его разум, как Ханд исцелил его тело? Еще долго после того, как весь лагерь, не считая часового, уснул, Бранд сидел без сна, угрюмо подбирая ветки и кидая их в костер.

x x x

Когда на следующий день они пробирались меж горных сосен, двигаясь уже без той отчаянной спешки, что отметила их бегство из королевства Хальвдана, Шеф обнаружил, что Удд едет рядом, и взглянул на него с удивлением. Обычно Удду нечего было сообщить окружающим, если только речь не шла о кузнечной работе.

— Я думал об этих мельничных жерновах, — сказал Удд. — В Норвегии они не очень полезны, здесь вода течет только половину года. Да и тогда вон что выходит, — он показал на виднеющийся впереди горный поток, стиснутый в узком глубоком русле и разбитый каскадом шестифутовых водоскатов.

— Им здесь нужно что-то другое, что работайте бы круглый год.

— Что же это?

Уод послюнявил палец, поднял его в воздух.

— Ветер здесь никогда не стихает, правда?

Шеф рассмеялся. Сама мысль о том, чтобы летучий ветер, которого никто никогда не видел, не взвесил и не поймал, двигал такую тяжелую вещь, как огромные мельничные жернова, казалась нелепой.

— Но ведь ветер движет корабли, правильно? — сказал Удд, прочитав его мысли. — Если он может двигать корабль весом в десять тонн, почему он не может двигать мельничный жернов, который весит только тонну?

— Ветер отличается от воды, — сказал Шеф. — Он движется то в одну сторону, то в другую.

— Но морякам ведь это не мешает? В общем, я задумал вот что... — и Удд на ходу описал свой замысел: ветряная мельница с крыльями, установленная на поворотной раме, которую можно развернуть по направлению ветра за рычаг типа корабельного румпеля. Возражая, получая ответы, добавляя свои замечания. Шеф ощутил, что постепенно его все больше и больше охбатывает изобретательское вдохновение. Едущий позади них Квикка подтолкнул Карли.

— Ему удалось разговорить Шефа. Как раз вовремя. Я уж было беспокоился, что мы едем по таким опасным местам с двумя вожатыми и каждый слегка не от мира сего. Вот бы сделать что-нибудь похожее и со вторым.

Он показал на гигантскую фигуру Бранда, бегущего впереди колонны, одной рукой держась за седло своей усталой лошади.

— С этим будет потруднее, — вмешался едущий позади Ханд. — Хорошо бы, он поскорее оказался на своем корабле.

x x x

Загвоздка возникла не в одном из хуторов, которые они проезжали в тот день и назавтра, хотя везде отряд наталкивался на опущенные долу лица и молчание стоящих у своих амбаров и хлевов крестьян. Будучи настороже, Шеф внимательно осматривался в каждом из дворов, выискивая следы присутствия других людей, кроме норманнов. Дважды он заметил изможденные лица, выглядывавшие из-за ставень — женщины, надеющиеся на чудо, а может быть, всего лишь на ободряющее слово на родном языке. "В своем сне, — подумай Шеф, — я слышал неумолчный шум ручных мельниц, крутящихся двадцать лет, тридцать лет, беспросветная каторга до самой смерти".

Размерами хутора не превышали нескольких ярдов, в них никогда не жило больше десяти-двенадцати мужчин, считая со стариками и подростками, явно недостаточно, чтобы помериться силою с хорошо вооруженным отрядом такой же численности, пусть и составленным из бывших рабов и со странным ратоборцем во главе. Когда горная дорога в конце концов нырнула в Долину, которая, понижаясь, встретилась с двумя другими долинами, маленькая кавалькада увидела перед собой у слияния двух рек россыпь домов, за которыми возвышалось здание в несколько этажей с вырезанными на фронтонах и коньках фантастическими драконами.

Бранд привстал на стременах, оглянулся на отряд.

— Это Флаа, — сказал он. — Главный город здесь, в Халлингдале. В нем даже храм есть. Попробуем просто проскочить через него, как будто это очередной хутор.

Когда они проезжали мимо деревянной церквушки на маленькой площади в центре селения, между домами высыпали люди, закрывая проезд вперед, да и в другие стороны. Они были полностью вооружены, копья и щиты наготове, подростки и мальчишки сзади воинов целились из луков. Шеф услышал щелканье взводимых арбалетов. Из них можно убить или тяжко ранить соответствующее количество людей, прикинул он. Но после этого отряд почти не имеет шансов против тридцати или сорока оставшихся. Выбрать направление и прорываться?

Навстречу им вышел человек, без оружия и с поднятой в знак желания вести переговоры правой рукой Они с Брандом уставились друг на друга.

— Ладно, Вигдьярф, — сказал Бранд. — Мы не встречались со времен Гамбурга. Или это был поход на Оркнейские острова?

— Это было на Оркнеях, — ответил норманн. Он был несколько ниже Бранда, но крепкого сложения, с бычьей шеей и лысый. Могучие руки бугрились мышцами под золотыми браслетами —и то и другое плохой знак. У этого человека был неплохой источник дохода, а в нищих норвежских горах этим источником не могло быть скотоводство.

Вигдьярф пристально взглянул на амулет-молот на груди у Бранда, потом на стоящих рядом со своими лошадьми мужчин и женщин.

— Ты в странной компании, — отметил он. — А может быть, и не в такой уж странной. Когда человек начинает носить на шее эти штуки, я всегда жду, что следующий его шаг — стать христианином. И что потом? Он начинает разговаривать с трэлями, помогает им бежать. Сам становится трэлем. Ты уже дошел до этого, Вига-Бранд? Или еще что-то осталось от тебя прежнего?

Бранд соскользнул со своей малорослой лошадки и с топором в руке шагнул вперед.

— Давай покороче, Вигдьярф, — сказал он. — Когда мы последний раз виделись, ты даже не чирикал. А сейчас ты думаешь, что стал кем-то. К чему все это? Ты что, собираешься со своими братанами просто грабануть нас? Перед тем мы многих из вас убьем, это уж не сомневайся.

Позади него Озмод поднял арбалет, прицелился в толстый дуб около дверей храма и нажал на спусковой крючок. Неуловимый глазом полет, и эхо от удара разнеслось по примолкшей площади. Озмод неторопливо перезарядил — четыре ловких движения, щелчок, и новая железная стрела встала на свое место.

— Попробуй-ка ее вытащить, — продолжал Бранд. — Или у тебя другая задумка? Может быть, только ты и я, один на один?

— Только ты и я,— согласился Вигдьярф.

— И если я выиграю?

— Свободный проход для всех вас.

— А если победишь ты?

— Мы получаем все. Лошадей, рабов, мужчин, женщин. Для женщин у нас место найдется. Но не для мужчин. Ведь у трэлей, которым позволили думать, что они тоже люди, появляются странные мысли. Их всех отправим на священные деревья, на корм воронам Одина. Может быть, мы оставим в живых некоторых, если УВИДИМ, что они не опасны. Но ты же знаешь, как мы туг обходимся с беглыми. Если не убиваем, тогда кастрируем и клеймим. Самое надежное средство. Но у тебя есть другой выход, Бранд. У тебя лично, то есть. Просто отойди от них. Они не из твоего народа. Отдай их, присоединяйся к нам, и никаких хлопот ни тебе, ни мне, мы даже дадим тебе долю с добычи.

— Не пойдет, — сказал Бранд. Он подбросил топор, ухватил его обеими руками. — Здесь и сейчас?

Вигдьярф помотал головой.

— Слишком много народу хочет посмотреть. Я им сказал, что ты согласишься. Сейчас они собираются со всех хуторов трех долин. Площадку для поединка мы разметили там, у реки. Завтра утром. Только я и ты.

Пока Шеф слушал их разговор, разговор, который обещал ему клеймо, холощение и рабский ошейник, он ощутил на загривке знакомую хватку, которая означала, что его ждет видение. На этот раз он не противился тому, что должен был увидеть. Как и на кургане в Гедебю, его глаза оставались открытыми, он по-прежнему видел маленькую замызганную площадь, деревянный храм, напряженно выжидающих вооруженных мужчин. Но в это же самое время другая картина разворачивалась перед его взором, впитывалась его зрением, словно выколотый его глаз находился сейчас где-то в другом месте, сообщая о том, что видит так же хорошо, как и уцелевший.

x x x

Он увидел большую мельницу, похожую на одну из тех, что Удд показывал ему в Каупанге, с двумя горизонтальными жерновами, лежащими друг на друге, и с засыпным желобом сверху. Но не было ни шестерней, ни бегущей воды. Помещение было сухим, как во время засухи в знойное лето, пыль столбом поднималась с земли, и не было ни капли воды, чтобы прибить ее.

В пыли двигался человек, одинокая фигура, медленно и упорно налегающая на рычаг ворота. Рычаг, толстый, как рулевое весло корабля, был прикреплен к верхнему жернову, и, когда человек толкал рычаг, жернов поворачивался круг за кругом. И круг за кругом двигался человек, все в тех же четырех стенах, никогда не отдыхая, не останавливаясь, никогда не видя ничего, кроме одной и той же запыленной комнаты.

Но на самом деле ничего он не видел, понял Шеф, потому что был слеп, его глазницы были пусты. Человек на мгновенье сбился с шага, стараясь получше упереться ногами. Тут же откуда-то мелькнула плетка, и багровая полоса выскочила на обнаженной грязной спине. Хотя и слепой, человек обернулся, будто потревоженный надоедливой и неуловимой мухой. Его запястья были прикованы к рычагу, который он толкал, большими железными кандалами. Когда он снова налег на рычаг. Шеф увидел его чудовищные мускулы, бугрящиеся на руках, спине и по бокам. Казалось, на них была одна кожа, ни капли жира. Человек был так же силен, как Бранд, и имел такую же рельефную мускулатуру, как Шеф. На плечах его курчавились длинные черные волосы.

"О таком способе помола Удд не знает, — подумал Шеф, когда видение стало блекнуть, а сам он пришел в себя. — Использовать человека вместо вола, или лошади, или десятка рабынь с ручными мельницами. Но кажется, мой покровитель из Асгарда показал мне это не для размышлений о мельницах, как и видение с Велундом не предостерегало от открытых ларцов. Тогда он хотел предупредить меня, что мальчик умрет. И удар захлопнувшегося ларца был ударом камня из катапульты. А теперь мельничный камень, жернов... Это намек на что-то более злободневное, чем шестерни и передача".

x x x

— Завтра утром, — повторил Вранд слова Вигдьярфа. — Я против тебя.

Шеф послал лошадь вперед, чтобы поравняться с Брандом.

— Завтра утром, — сказал он, глядя с высоты седла на дородного Вигдьярфа. — Но не ты против него. Наш ратоборец против вашего.

Норманн глянул на арбалеты и открыл рот для возражений, однако Шеф быстро вставил:

— Оружие выбирает ваш ратоборец.

Вигдьярф задумчиво и подозрительно посмотрел на отряд позади Бранда, потом кивнул в знак согласия.

Где-то, не очень далеко — или это было в его собственной голове? — Шефу слышался тихий скрип вращающихся жерновов.

ГЛАВА 17

Шеф заметил, что к их небольшому отряду, расположившемуся в загончике на краю общинного пастбища, направляется человек. Выглядел он скорее растерянно, чем враждебно или угрожающе. И действительно, подойдя, крестьянин остановился и изобразил то, что можно было счесть за неуклюжий поклон — исполненный человеком, который слышал о таком обычае, но никогда в глаза не видел, как это делается. Его взгляд задержался на белом жреческом одеянии Ханда, теперь сильно испачканном, и на его пекторали в виде яблока Идуны.

— Ты лекарь, — сказал пришедший.

Продолжая сидеть, Ханд кивнул.

— В нашем селении много таких, кто болеет и у кого не заживают раны. Мой сын сломал ногу, мы ее завязали, но она срослась криво, он теперь не может на нее опираться. У моей матери болят глаза. Есть и другие — женщины, которым новорожденные разорвали чрево, мужчины, годами мучающиеся зубной болью, сколько бы зубов мы им ни выдернули... Лекари сюда никогда не заходят. Ты не посмотришь больных?

— Ну вот еще, — ответил Ханд. Лекари Пути не верили в человеколюбие, никогда не слышали о клятве Гиппократа. — Если завтра наш ратоборец проиграет, вы нас собираетесь повесить или кастрировать и сделать рабами. Если ты меня завтра будешь клеймить, с какой стати я буду сегодня лечить твои болезни?

Норманн растерянно посмотрел на остальных:

— Вигдьярф же не знал, что ты лекарь. И наверняка... Что бы ни случилось... Он не про тебя говорил.

Ханд пожал плечами:

— Он говорил о моих товарищах.

Шеф поднялся, глянул на Ханда, едва заметно подмигнул ему. Ханд, который знал Шефа с детства, намек уловил и с непроницаемым лицом отвернулся.

— Он придет, — сказал Шеф. — Как только достанет свои лекарские инструменты. Подожди его там.

Когда норманн отошел, Шеф приказал Ханду:

— Лечи всех, кого он тебе покажет. Потом потребуй показать остальных. Даже трэлей. Каждого, кому можно доверять, расспрашивай о мельнице. О мельнице, шум которой мы слышим. Что бы ни случилось, к вечеру вернись.

— Солнечный диск уже уткнулся в зазубрины горных вершин, когда в лагерь вернулся усталый Ханд. Бурые пятна засохшей крови покрывали рукава его рубахи. Днем время от времени были слышны отдаленные вскрики боли: лекарь за работой в селении, где не знали ни макового отвара, ни белены.

— Много тут работы, — сказал, садясь, Ханд и принял от Шефа миску с едой. — Тому ребенку пришлось ломать ногу заново, чтобы правильно срослась. В мире так много боли. И так много того, что легко вылечить. Теплая вода со щелоком — чтобы повитуха вымыла руки — спасла бы половину женщин, которые умирают в родах.

— Что насчет мельницы? — поинтересовался Шеф.

— Напоследок они привели ко мне одну рабыню. Хозяева, да и она сама, сначала упирались, говорили, что все бесполезно. Они правы. Она безнадежна. У нее внутри опухоль, и даже в Каупанге с моими помощниками и самыми лучшими лекарствами я, наверное, не смог бы ее спасти. Но я постарался облегчить ее муки. Телесные муки, то есть. От того, что у нее на душе, лекарства нет. Она ирландка, ее угнали в рабство, когда ей было пятнадцать, сорок лет тому назад. Ее продали одному из местных. С тех пор она ни разу не слышала родной речи, родила от разных хозяев пятерых детей, их всех у нее забрали. Теперь ее сыновья — викинги, сами крадут женщин. Ты никогда не задумывался, почему викингов так много? Каждый мужчина заводит от рабынь столько детей, сколько сможет. И все они пополняют ряды армии викингов.

— Мельница, — жестко сказал Шеф.

— Она сказала мне, что есть здесь мельница, как ты и говорил. Ее поставили только в прошлом году, когда приходил жрец Пути, один из товарищей Вальгрима. И в прошлом же году привели человека, чтобы крутить ее. Как это человек может крутить мельницу?

— Я знаю, — сказал Шеф, вспоминая ниспосланное ему богами видение. — Продолжай.

— Она сказала, что это англичанин. Его все время держат под замком. Два раза ему удавалось вырваться и бежать в горы. И оба раза его ловили. В первый раз его избили кожаными бичами около храма. Ирландка говорит, что была тогда на площади. Она говорит, что это настоящий богатырь. Норманны бичевали его так долго, что можно было вспахать целый акр земли, а он ни разу не закричал, только проклинал их. А когда он сбежал во второй раз, они... они сделали другое.

— Что другое? — спросил Бранд, прислушиваясь.

— Когда они говорят, что кастрируют трэлей, это обычно означает, что им отрезают семенники, как быкам или жеребцам. Чтобы стали смирными и покорными.

Но с ним они этого не сделали. Вместо этого они отрезали ему другую штуку, которая делает мужчину мужчиной. Они оставили ему семенники. Он так же силен, как бык, и так же свиреп. У него остались все желания мужчины. Но он больше никогда не сможет быть с женщиной.

Слушатели уставились друг на друга, ужаснувшись, какая злая судьба может поджидать их завтра утром.

— Я вам скажу одну вещь, — решительно заявил Квикка. — Меня не волнует, кто что кому обещал. Если завтра Бранд — дай ему Тор победить — проиграет, тот, кто его убьет, сразу получит от меня стрелу. И тогда мы все начнем стрелять. Может быть, мы и не прорвемся, но я не собираюсь стать здесь рабом. Эти горные тролли ничуть не лучше черных монахов.

Все остальные, и мужчины, и женщины, ответили одобрительным гулом.

— Она еще вот что сказала, — продолжал Ханд. — Она сказала, что он безумен.

Шеф задумчиво кивнул.

— Английский богатырь. Сильный, как бык, и такой же свирепый. Мы освободим его сегодня ночью. Я знаю, что за нами наблюдают дозорные. Но они ожидают, что мы попытаемся сбежать на лошадях. Когда сядет солнце, мы все по одному потянемся к нужнику, но трое пусть спрячутся с противоположной его стороны еще до темноты. Это буду я, ты, Карли, и ты, Удд. Спрячь под рубахой свои инструменты, Удд. И набери во флягу масла. А теперь, Ханд, расскажи, сколько сможешь, о том, где что находится в городке...

x x x

Через несколько часов в густой тьме, рассеиваемой лишь слабым светом звезд, три человека сгрудились в тени около грубой постройки на околице селения — близ мельницы.

Шеф оглядел темные окна соседних домов, подтолкнул Удда вперед. Тяжелая дверь с засовом, засов заперт тяжелой железной чекой. Замка нет. Предусмотрено только, чтобы никто не мог выйти изнутри. Тут таланты Удда не понадобятся. Малыш вытащил чеку, откинул засов и приготовился распахнуть дверь.

Шеф вынул лампу и огниво, высек искру, подул на трут и в конце концов зажег фитиль, плавающий в плошке с маслом, которую закрывали тончайшие — до прозрачности — роговые пластинки, пропускавшие свет, но защищавшие фитилек от ветра. Опасно, что свет может вырваться наружу, как ни прикрывай лампу рубахой и телом. Но если рассказанное Хандом — правда, гораздо опасней лезть в логово зверя вслепую.

Огонек наконец разгорелся, и Шеф подал сигнал Удду, тот распахнул дверь. Шеф проскользнул внутрь, как змея, вплотную за ним — Удд и Карли. Услышав, что дверь мягко захлопнулась, он начал высматривать жернова. В нескольких футах от него, у стены, под мешками угадывались очертания какой-то фигуры. Шеф шагнул вперед, шаг, другой, его внимание привлек массивный рычаг, прикрепленный к верхнему жернову, прочная цепь вела от него к...

Мелькнула тень, и что-то стегнуло его по лодыжке. Шеф отпрыгнул, удерживая в руках лампу, и приземлился в трех футах позади.

Рука на какой-то дюйм не достала до его лодыжки. Громкий лязг. В неверном свете лампы Шеф обнаружил, что на него смотрит пара широко расставленных сверкающих глаз. Шум вызвала натянувшаяся до предела цепь, прикрепленная к железному ошейнику на толстой шее великана. В блестящих глазах не мелькнуло и тени боли, только сожаление о неудавшемся броске. Взгляд Шефа перешел на цепь. Да, от рычага к ошейнику. И еще одна цепь — от ошейника к глубоко всаженной в стену скобе. Руки скованы вместе и цепью прикреплены к ошейнику, так что могут двигаться только между поясом и ртом. Зачем это сделали? Не сразу Шеф догадался, что прикованного человека можно было таскать на цепях от стены к рычагу мельницы и обратно к стене, при этом никто не попадал в пределы его досягаемости. В комнате воняло. Стоит параша. Сомнительно, чтобы он ею пользовался. Кувшин для воды. Это он должен был брать. Ни еды, ни огня, только мешковина, чтобы прикрываться в холодные весенние ночи. Как он жил зимою? На человеке была лишь грязная рубаха, настолько рваная, что под ней виднелись космы шерсти на груди.

А узник все ждал, все следил, даже не мигая. Ждал удара. Надеялся, что сможет дотянуться до того, кто ударит. Он медленно отступал назад, с идиотической хитростью стараясь притвориться испуганным. Пытался заманить Шефа поближе, на длину цепи.

Что-то шевельнулось в памяти Шефа. Нечесаный, волосы и борода стрижены под горшок, человек казался знакомым. И, как ни странно, в его глазах тоже мелькнуло что-то вроде узнавания.

Шеф уселся, соблюдая дистанцию.

— Мы англичане, — сказал он. —А я тебя видел раньше.

— Я тебя тоже, — отозвался каторжник. Он хрипел, как будто уже много дней не подавал голос. — Я видел тебя в Йорке. Я пытался тебя убить, одноглазый. Ты был в первых рядах ворвавшихся в крепость. Стоял рядом с сукиным сыном викингом, огромным таким. Я кинулся на него, и он отбил удар. Я бы убил его следующим ударом, а потом и тебя. Но нам помешали. И теперь ты на земле викингов издеваешься надо мною, предатель. — Его лицо исказилось. — Но Бог будет добр ко мне, как был добр к моему королю Элле. В конце концов, я смогу умереть. И Бог освободит мне перед этим руки!

— Я не предатель, — сказал Шеф. — Я не предал

твоего короля. Я ему оказал услугу перед смертью. И тебе могу оказать. Услуга за услугу. Но сначала объясни мне, кто ты и где я тебя встречал.

Лицо снова безумно исказилось, как у рыдающего человека, решившего не проронить ни слезинки.

— Когда-то я был Кутредом, старшим телохранителем Эллы, его знаменитым ратоборцем. Я был лучшим воином в Хамбере-на-Тайне. Люди Рагнарссонов зажали меня между щитами, после того как я убил их с десяток. Заковали меня и продали как силача. — Кутред беззвучно рассмеялся, закинув голову назад, точно волк. — И все-таки одну вещь они так и не узнали, хотя они бы заплатили за это золотом.

— Я знаю, — сказал Шеф. — Это ты кинул их отца в змеиную яму, на смерть от ядовитых укусов. Я был там и все видел. Именно там я и встретил тебя. Я и еще кое-что знаю. Это не твоя вина, а вина дьякона Эркенберта. Король Элла освободил бы Рагнара. — Шеф придвинулся, но не слишком близко. — Я видел, как ты бросил ноготь Рагнара на стол. Я стоял сзади Вульфгара, моего отчима, из которого викинги потом сделали heimnar'a. Вульфгар — тот человек, который привел Рагнара в Йорк.

Глаза безумца теперь расширились от изумления и недоверия.

— Я думаю, ты просто дьявол, — пробормотал он. — Послан как последнее искушение.

— Нет. Я твой добрый ангел, если ты все еще веруешь в Христа. Мы собираемся освободить тебя. Если ты обещаешь сделать для нас одну вещь.

— Какую?

— Сразиться завтра с ратоборцем Вигдьярфом. Голова его опять запрокинулась как у волка, на лице сверкнула свирепая радость.

— Ох, Вигдьярф, — захрипел Кутред. — Он меня резал, пока другие держали. С тех пор он никогда не подходил ко мне близко. И он еще считает себя смелым человеком. Может быть, он выйдет против меня. Однажды. Одного раза мне хватит.

— Ты должен позволить нам подойти к тебе, чтобы снять кандалы. Снять твой ошейник.

Шеф подтолкнул Удда вперед. Маленький человечек с набором инструментов в руках шагнул будто мышка к коту. Шаг, другой. В границах досягаемости. И Кутред схватил его, одной гигантской лапой за лицо, другой — за шею, готовый сломать ее.

— Жалкая замена Вигдьярфу, — напомнил Шеф.

Кутред нехотя выпустил Удда, взглянул на свои руки, словно не веря глазам. Карли опустил свой меч. Удд, трясясь, снова шагнул вперед, близоруко всмотрелся в железяки, примериваясь, как их снять. Через несколько мгновений он опять повернулся к Кутреду, взглянул на ошейник.

— Лучше распилить ошейник, господин. Но будет шум. И ему будет больно.

— Поливай напильник маслом. Ты слышал, Кутред? Тебе будет больно. Не хватай Удда. Побереги себя для Вигдьярфа.

Лицо йоркширца сморщилось, он сидел неподвижно, пока Удд пилил, лил масло и снова пилил. Догорающая лампа начала чадить. Наконец Удд отступил назад.

— Готово, господин. Теперь надо разогнуть.

Шеф осторожно шагнул вперед, а Карли, на самой границе досягаемости, поднял меч. Кутред, ухмыляясь, отмахнулся от них, поднял руки, ухватился за концы толстого железного ошейника, по-прежнему охватывающего его шею. Потянул. С восхищением Шеф наблюдал, как канатами вздулись мышцы на груди и на руках. Прочнейшее железо гнулось, как если бы это была зеленая веточка. Кутред освободился, с шумом отшвырнул ошейник и цепи. Затем преклонил колена, взялся обеими руками за руку Шефа, и возложил ее себе на голову, лицом прижавшись к коленям Шефа.

— Я твой человек, — сказал он.

Лампа наконец погасла. Четыре человека в темноте опасливо открыли дверь и вышли под звездное небо. Как тени, проскользнули они по улицам, подползли к своему лагерю, за спутаными лошадьми прячась от норвежских караульных. Очаг все еще пылал, поддерживаемый бдительной Эдит.

Увидев женщину, Кутред издал горловой звук, как будто снова намереваясь броситься.

— Она тоже англичанка, — шепнул Шеф. — Эдит, накорми его всем, что найдется. Поговори с ним ласково. Поговори с ним по-английски.

Остальные начали ворочаться под одеялами, а Шеф подкрался к Квикке:

— Ты тоже с ним поговори, Квикка. Дай ему пинту эля, если осталось. Но сначала потихоньку взведи арбалет. Если он кинется на кого-нибудь, застрели его. А я пошел спать до рассвета.

x x x

Шеф зашевелился, когда солнце уже поднялось над вершинами гор, окаймляющих долину с обеих сторон. Было холодно, и тонкое одеяло промокло от росы. Несколько секунд Шефу не хотелось вставать, вылезать из маленького кокона, нагретого теплом его тела. Затем он вспомнил безумные глаза Кутреда и сразу вскочил.

Кутред все еще спал с открытым ртом. Он лежал, укрытый одеялом, головой на груди Эдтеов, самой старой и заботливой из рабынь. Она уже не спала, но не шевелилась, рукой обхватив голову Кутреда.

И тут он проснулся. Его глаза открылись мгновенно, взгляд охватил изучающего его Шефа, людей, начинающих разводить огонь, скатывающих одеяла, потянувшихся справить нужду. Заметил Бранда, тоже стоящего, тоже глядящего на Кутреда.

Шеф даже не заметил движения Кутреда. Он увидел только летящее в сторону одеяло, а Кутред, должно быть, одним махом вскочил на ноги из положения лежа; прежде чем Шеф перевел взгляд, он услышал удар и кряканье вырвавшегося из груди воздуха, это Кутред плечом воткнулся в Бранда. Оба они очутились на земле, перекатываясь раз за разом. Шеф увидел, что большими пальцами Кутред давит на глаза Бранда, а Бранд своими огромными руками схватил Кутреда за запястья, стараясь оторвать его от себя. Двое на мгновенье застыли — Кутред сверху — не в силах одолеть друг друга. Затем Кутред высвободил руку, выхватил с пояса у Бранда нож и вскочил на ноги с прежней сверхъестественной ловкостью. Бранд тоже поднимался, но Кутред уже пырнул ножом, норовя нанести смертельный удар под подбородок.

Озмод перехватил удар и отбил нож в сторону. Тут же Озмод полетел на землю, сбитый обратным ударом рукоятки ножа. Квикка обеими руками вцепился в удерживающую нож руку. Шеф подскочил, схватил левую руку Кутреда, поставил ее на перелом. Это было все равно что хватать тяжеловоза за бабки, слишком толстые, чтобы удержать. Квикка висел на одной руке Кутреда, Шеф на другой, тут с покрасневшим от волнения лицом подоспел Карли.

— Я успокою его, — крикнул он. Расставив ноги и опустив плечи, он работал обеими руками, левой-правой-левой, молотя в незащищенный живот Кутреда, направляя удары снизу вверх, чтобы попасть под ребра и добраться до печени.

Кутред одной рукой оторвал Шефа от земли, локтем двинул по уху и выдернул руку. Кулак, подобный дубине, опустился на голову Карли, затем Кутред яростно лягнул Квикку по ногам, но, не в силах освободиться от его отчаянного замка, потянулся, чтобы перехватить нож в левую руку.

С трудом поднявшись на ноги и увидев, что Удд старательно целится из арбалета. Шеф закричал: "Стой!", осознавая, однако, что через мгновенье либо Квикка будет выпотрошен, либо Кутред будет застрелен.

Бранд рванулся вперед, заслоняя Кутреда от выстрела. Он ничего не сказал, не делал попыток схватить его. Вместо этого он подал на протянутых руках свой топор.

Кутред уставился на него и, забыв про нож, потянулся за топором. Остановился. Квикка, задыхаясь, устало отошел в сторону. Теперь целились с полдюжины арбалетчиков. Кутред их игнорировал, глядя только на топор. Завороженно взял его, проверил балансировку, попробовал удары с правой и с левой руки.

— Я вспомнил, — хрипло пробормотал он на своем нортумбрийском диалекте. — Вы хотите, чтобы я убил Вигдьярфа. Ха! — Он подбросил топор вверх, закрутив его так. что тот завертелся в воздухе, сверкая отточенным лезвием, ловко перехватил падающий топор. — Убить Вигдьярфа!

Он оглянулся, как если бы ожидал уже увидеть своего врага, и подобно лавине устремился прочь.

Бранд прыгнул ему наперерез, расставив руки, и заорал на примитивном английском:

— Да, да, убить Вигдьярфа. Не сейчас. Сегодня. Все ждут. Сейчас жрать. Приготовиться. Выбрать оружие.

Кутред ухмыльнулся, показав пасть с немногими оставшимися зубами.

— Жрать, — согласился он. — Хотел убить тебя раньше, здоровяк. В Йорке. Позже еще попробую. Сейчас убить Вигдьярфа. Сначала жрать.

Он с шумом глубоко всадил топор в колоду для сидения, оглянулся, увидел, что Эдтеов несет ему краюху хлеба, забрал его и яростно в него вгрызся. Она успокаивала его, как разгоряченную лошадь, поглаживая ему руку через засаленную рубаху.

— О да,— сказал Бранд, глядя на все еще держащегося за ухо Шефа, — о да. Этот мне нравится. Теперь у нас есть свой берсерк. Очень полезный народ. Но их нужно верно направлять.

Под руководством Бранда все засуетились вокруг Кутреда, обслуживая его, как чистокровную скаковую лошадь. Во-первых, еда. Пока он жевал предложенную Эдтеов краюху, вольноотпущенники сварили свою вечную овсяную кашу и дали ему миску, подогрели щедро приправленную чесноком и луком похлебку, которую прошлым вечером сварили из неосторожных цыплят, слишком близко подошедших к лагерю. Под наблюдением Бранда и Ханда Кутред ел безостановочно. Они давали ему за один раз только небольшие дозы, следя, чтобы он выскреб каждую миску до ее деревянного дна, прежде чем взяться за следующую.

— Чтобы набраться силы, ему нужно поесть, — приговаривал Бранд. — Но его желудок съежился. Зараз много принять не может. Дайте ему пинту эля, чтобы он поутих. А теперь снимите с него эту рубаху. Я хочу его помыть и помазать маслом.

Катапультеры выковыряли из очага раскаленные камни и побросали их в кожаные ведра, наблюдая, как вздымается горячий пар. Но когда подошел Шеф, жестом указывая снять рубаху, Кутред насупился, яростно замотал головой. Посмотрел на женщин.

Сообразив, что он не хочет показывать свое уродство, Шеф отослал женщин прочь, сам стянул с себя рубаху. Нарочно повернулся так, чтобы Кутред увидел на его спине шрамы от розог, оставленные отчимом Шефа, снова надел рубаху на себя. Фрита и Квикка расстелили на земле одеяло, приглашая жестами, чтобы Кутред лег на него лицом вниз, затем срезали ему рубаху с тела своими тесаками.

Увидев его спину, вольноотпущенники переглянулись. В некоторых местах мясо было прорезано до самой кости, позвонки прикрывали лишь тонкие спайки. Теплой водой со щелоком Фрита начал смывать накопленный за зиму слой грязи и омертвевшей кожи. Когда он закончил, Бранд принес собственные запасные штаны, велев Кутреду надеть их. Пока Кутред их натягивал, все старательно смотрели вдаль. Затем они усадили его на пень, а Фрита потрудился над его руками, лицом и грудью.

Шеф в это время внимательно осматривал Кутреда. Это был действительно исполин, много крупнее, чем любой из бывших рабов, крупнее даже самого Шефа. Не так велик, как Бранд, — его штаны закатали у лодыжек, а в талии они болтались так свободно, что пояс Бранда пришлось обернуть дважды. Но он отличался почти от всех людей, которых когда-либо встречал Шеф, от любых воинов, которых он видел в команде Бранда или в Великой Армии викингов. У таких, как Бранд, не бывает ни складок на талии, ни раздутого пивом живота, но сложен он был хорошо, каждый день плотно ел, мускулы его предохранял от холода толстый слой жира. Схватив его за ребра, можно было оттянуть полную горсть мяса.

По сравнению с Кутредом Бранд казался бесформенным. На мельнице, проворачивая огромный вес с помощью собственных рук, ног, спины и брюшного пресса, час за часом, день за днем, почти исключительно на хлебе и воде, Кутред обрел мускулы отчетливо видные, словно нарисованные на бумаге. Как у слепца, которого Шеф видел в своем мимолетном видении. Именно сочетание силы и худобы делало Кутреда таким неуловимо быстрым, понял Шеф. Это, и еще его безумие.

— Поработай над его ладонями и ступнями, — распорядился Бранд. — Смотри, у него на ногах ногти, как когти у медведя. Состриги их, а то нам будет не надеть на него обувь, а она ему нужна, чтобы не скользить. Покажи мне его ладони.

Бранд крутил их так и сяк, проверяя, сгибаются ли они.

— Кожа совсем ороговела, — бормотал он. — Для моряка хорошо, а для фехтовальщика плохо. Дай мне масла, я вотру в ладони.

Пока они хлопотали, Кутред сидел, не обращая внимания на холод, принимая их заботы как должное. Возможно, он привык к этому в прежней жизни, подумал Шеф. Он был капитаном личной дружины короля Нортумбрии, такого положения можно достичь, только драками пробивая себе путь наверх. Должно быть, Кутред участвовал в большем количестве поединков, чем мог запомнить. Кроме следов плетки, под его косматой порослью проступали старинные шрамы от клинка и лезвия. За зиму он, как лошадь, отрастил себе в неотапливаемом сарае собственную густую шерсть. Единственными в отряде ножницами ему стали стричь волосы и бороду.

— Чтобы ничего не лезло в лицо, — пояснил Бранд. Вслед за штанами он отдал свою замечательную запасную рубаху из крашеной зеленой шерсти. Кутред влез в нее, расслабил штаны, затолкал внутрь рубаху и снова обвязался веревочным поясом. Умытый, подстриженный и приодетый, изменился ли он по сравнению с тем ужасным созданием, которое они спасли, спрашивал себя Шеф.

Нет, он выглядел по-прежнему. Любой разумный человек, встретив Кутреда в лесу или на дороге, отпрыгнул бы в сторону и взобрался на дерево, как если бы . повстречался с медведем или стаей волков. Он был так же безумен и так же опасен, как... как Ивар Бескостный или как его отец, Рагнар Волосатая Штанина. Он даже похож на Рагнара, припомнил Шеф. Что-то в осанке, в безумном взгляде.

Бранд стал показывать Кутреду имеющееся в наличии оружие. Небогатый выбор. Кутред глянул на драгоценный меч Карли, фыркнул, без лишних слов согнул его об колено. Смерил взглядом ворчащего от негодования и обиды Карли, выждал, будет ли тот продолжать, и ухмыльнулся, поскольку коренастый дитмаршец умолк. Тесаки он презрительно отшвырнул в сторону. Алебарда Озмода заинтересовала его, и некоторое время он фехтовал ею, одной рукой вращая ее немалый вес, как будто бы она была ивовым прутиком. Но для оружия на одну руку ее балансировка была неправильной. Кутред отложил алебарду, осмотрел инкрустированный серебром топор Бранда.

— Как его имя? — спросил он.

— Rymmugygr, — ответил Бранд, — это значит "боевой тролль".

— А, — сказал Кутред, крутя в руках оружие. — Тролли. Они зимой спускались с гор, заглядывали через ставни, так и зырили на прикованного человека. Это оружие не для меня. А ты, вождь, — обратился он к Шефу. — У тебя на руках золотые браслеты. Ты должен одолжить мне свой славный меч.

Шеф с сожалением покачал головой. После битвы при Гастингсе его таны настаивали, что король должен носить подобающее ему оружие, и разыскали для него меч прекрасной шведской стали, с золотой рукоятью и выгравированным на клинке именем: "Atlaneat". Он оставил его в Англии, взял только простую матросскую абордажную саблю — катласс. Но и ту оставил, когда пошел в гости на Дроттнингсхолм, взяв с собой лишь копье "Гунгнир". Однако, когда катапультеры освобождали его, Квикка принес саблю, и теперь она находилась на своем месте у Шефа за поясом. Шеф протянул ее Кутреду. Тот посмотрел на катласс с тем же выражением, что и на меч Карли. Это был односторонней заточки тяжелый клинок, слегка изогнутый, сделанный из обычного железа, хотя и с наваренным лично Шефом прочным стальным лезвием. Оружие не для фехтования, а для чистой рубки.

— Удар таким не отразишь, — пробормотал Кутред. — Но для прямого удара хорош. Я возьму его.

Словно его кто-то подтолкнул, Шеф протянул также сделанный Уддом щит, специально обработанную стальную пластину, наклепанную на деревянную основу. Кутред с интересом взглянул на тонкий слой металла, поскреб его странного вида поверхность и попытался надеть щит на руку. Лямки не застегивались на его могучей длани, пока в них не прокрутили дополнительные дырочки. Кутред встал, с обнаженной саблей и пристегнутым щитом. На лице его появилась гримаса, напоминающая оскал голодного волка.

— А теперь, — сказал он, — Вигдьярф.

ГЛАВА 18

У ограды лагеря стоял человек в полном вооружении и с коротким жезлом в руке: марешаль пришел вызывать их на площадку для поединка. Шеф встал, закрывая собой Кутреда, кивнул Бранду, чтобы тот разговаривал.

— Вы готовы? — крикнул марешаль.

— Готовы. Давайте повторим условия поединка. Все слушали, как Бранд и марешаль перечисляют условия: только рубящее оружие, ратоборец на ратоборца, свободный проход через Флаа против передачи всех трэлей в распоряжение победителя. Шеф почувствовал, как по мере перечисления условий нарастает напряжение среди англичан — и мужчин, и женщин.

— Выиграем мы или проиграем, мы им не сдадимся, — высказался Озмод. — Всем держать арбалеты и алебарды наготове. Женщинам взять лошадей под уздцы. Если нашего ратоборца убьют — чего мы не хотим, конечно, — с оглядкой на Кутреда торопливо добавил он, — мы попытаемся пробиться.

Шеф увидел, что Бранд, заслышав недостойные речи Озмода, недовольно повел плечами, но продолжал переговоры. Не знающий английского языка марешаль ничего не заметил. Кутред ухмылялся даже шире, чем всегда. Он был каким-то отстраненным, сидя на пне и никак не пытаясь проявить себя. То ли он увлекся привычным ритуалом подготовки к поединку, то ли предвкушают изумление, которое испытает Вигдьярф.

Марешаль ушел, а Бранд вернулся к маленькому отряду, уже собравшему вещи, навьючившему лошадей и готовому выступить. В последний момент взгляд Кутреда упал на топорик, которым щепали лучину. Подобрав, протянул его Удду.

— Заточи его напильником, — распорядился он.

Отряд прошел по короткой улице, уже опустевшей. На маленькой площади перед храмом толпилось не только все население городка, но еще десятки мужчин, женщин и детей со всех трех долин, пришедшие посмотреть на схватку ратоборцев. Одну улочку оставили свободной, чтобы по ней мог подойти отряд Бранда, но как только он прошел, воины с копьями и щитами перекрыли ее. Озмод оценивающе осмотрелся, стараясь найти слабое место в окружающем их заслоне. Не нашел.

Прямо перед ними, у самой двери храма, стояли одетые в алые плащи Вигдьярф и два его секунданта. Бранд осмотрелся, оглядел Кутреда, кивнул Озмоду и Квикке.

— Ждем, — сказал он, подняв палец, — ждем вызова.

Кутред ни на кого не смотрел. Он взял заточенный топорик и держал его в левой руке вместе со щитом. Другой рукой он подбрасывал в воздух саблю Шефа — кувырки которой выявляли ее плохую балансировку, — ловко подхватывая ее за незащищенную гардой рукоятку. Гул прокатился по толпе, когда некоторые признали в нем мельничного трэля, недоумевая, что бы это значило.

Бранд и Шеф шли навстречу противникам.

— Не надеть ли нам на него какие-нибудь доспехи? — по пути засомневаются Шеф. — Твою кольчугу? Или шлем? Да хоть кожаную куртку? У Вигдьярфа все это есть.

— Берсерку это не нужно, — отрезал Бранд. — Сам увидишь.

Остановившись за семь шагов, он крикнул как для противников, так и для публики:

— Готов ли испытать свою удачу, Вигдьярф? Ты же знаешь, что мог бы попытаться выйти против меня много лет назад. Но тогда у тебя не было такого желания.

— А теперь нет желания у тебя, — усмехаясь, ответил Вигдьярф. — Ты уже решил, кто выйдет против меня? Ты? Или твой одноглазый и безоружный приятель?

Бранд ткнул большим пальцем за плечо:

— Мы решили попробовать того парня в зеленой рубахе. Он очень хочет драться с тобой. Вот у кого есть такое желание.

Усмешка Вигдьярфа исчезла, когда он глянул по ту сторону площади и увидел никем больше не заслоненного Кутреда, который у всех на виду жонглировал своей саблей. Теперь он начал еще и перекидывать из руки в руку топорик, успевая поймать его правой рукой и отбросить назад в левую, пока сабля находилась в воздухе.

— Ты не можешь выставить его против меня, — сказал Вигдьярф. — Он трэль. Это мой собственный трэль. Ты, как я понимаю, выкрал его ночью. Я не могу драться со своим же рабом. Я обращаюсь к марешалям, — и он повернулся к двум вооруженным людям, стоящим по бокам площади.

— Уж больно ты быстр объявлять людей трэлями, — отвечал Бранд. — Сначала ты объявляешь трэлями мирных проезжих, и они должны биться с тобой, чтобы оправдаться. Потом, когда человек хочет с тобой драться, ты говоришь, что он тоже трэль. Может быть, проще будет, если ты сразу скажешь, что вообще все кругом трэли? Тогда тебе останется только заставить их вести себя так, как ведут себя трэли. Потому что иначе — они не трэли.

— Я не буду с ним драться, — гнул свое Вигдьярф. — Он моя собственность, украденная ночью, а вы все — ночные воры, — он повернулся к марешалям и опять начал протестовать.

Бранд оглянулся через плечо.

— Если ты не будешь драться с ним, это твое дело, — засмеялся он. — Но я должен сообщить тебе кое-что. Он-то как раз будет драться с тобой. И с любым, кто заградит ему путь.

С хриплым ревом Кутред раздвинул окружающих и пошел через площадь. Глаза его застыли и не мигали, и по пути он начал петь. Вспомнив те времена, когда он был менестрелем. Шеф узнал песню. Это была старая нортумбрийская баллада о битве при Нектанском озере, когда пикты уничтожили армию короля Этельтрита. Кутред пел тот куплет, где говорилось о доблестных королевских оруженосцах, отказавшихся отступать или сдаваться и вставших за стеной из щитов, чтобы сражаться до последнего человека. Бранд и Шеф торопливо ушли с дороги, глядя на берсерка, ступающего медленно, но готового броситься в любой миг.

Вигдьярф, увидев приближающегося Кутреда, схватил своего секунданта за плащ, опять повернулся к марешалям и обнаружил, что все они разбегаются, оставляя его лицом к лицу с неистовствующим гигантом, которого он когда-то оскопил.

За пять шагов Кутред ринулся в атаку. Без пробных и ложных выпадов, не заботясь о защите. Атака рассвирепевшего керла — свинопаса или пахаря, а не королевского ратоборца. Первый удар шел из очень дальнего — так, что сабля коснулась спины Кутреда — замаха и по широкой дуге устремился на шлем Вигдьярфа. Чтобы отразить его, достаточно было быстро среагировать, что сумел бы сделать каждый, кроме престарелого ревматика. Вигдьярф, который продолжал что-то кричать марешалям, не задумываясь поднял щит и принял на него всю силу удара.

И чуть не упал на колени, сбитый этой силой. А на него уже обрушился второй удар, а вслед за ним и третий. Не опасаясь нападения, Кутред пританцовывал вокруг своего врага, атакуя под всевозможными углами. При каждом ударе от окантованного железом липового щита летели щепки, скоро Вигдьярф держал в руках лишь его жалкие остатки. Звон пошел по площади, когда Вигдьярф впервые ухитрился отразить очередной удар мечом.

— Не думаю, что это продлится долго, — сказал Бранд. — И когда кончится, будут неприятности. По коням, ребята. Шеф, пусть приготовят веревки.

Атака Кутреда не замедлялась ни на мгновенье, но Вигдьярф, этот опытный воин, по-видимому, собрался с духом. Он парировал удары и мечом, и оставшимся от круглого щита полумесяцем. Он также понял, что Кутред не готов отбивать удары, не принимает защитных позиций. Щит в его руке был простым довеском. Два раза подряд Вигдьярф делал стремительные выпады, метя в лицо. И дважды Кутреда не оказывалось на прежнем месте, он атаковал уже с другой стороны.

— Сейчас он может пропустить удар, — пробормотал Бранд, — и тогда...

Словно бы вспомнив свое искусство, Кутред неожиданно сменил тактику, вместо выпадов в голову и корпус он пригнулся и с левого замаха хлестнул по коленям. Такое Вигдьярф видел часто, гораздо чаще, чем неистовую атаку, которую только что пережил. Он перепрыгнул через саблю, приземлился, спружинив почти на корточки, и в свою очередь рубанул мечом.

Со стоном разочарования англичане увидели, что удар пришелся прямиком по бедру Кугреда. Они ожидали увидеть фонтан артериальной крови, последний конвульсивный удар, с легкостью отбитый победителем, падение и смертельный рубящий или колющий удар. Этим всегда кончалось. Через всю площадь виден был оскал выжидающего Вигдьярфа.

Но он не дождался. Кутред прыгнул, занося саблю над головой противника и одновременно всаживая в него другой рукой свой топорик. Раздался чавкающий звук, и топорик пронзил шлем и череп.

Кутред выпустил топорик и своей левой рукой схватил Вигдьярфа за правую. Вигдьярф отчаянно и беспомощно отбивался от него остатками щита, а Кутред шагнул и, засунув ему саблю под низ кольчуги, принялся ею там ворочать. Вигдьярф завопил, уронил меч, попытался оттолкнуть саблю. Кутред, вцепившись в него, заговорил, выкрикивая слова в лицо умирающего.

Ужаснувшись — не убийству, а поруганию, — марешали и секунданты Вигдьярфа бросились вперед. Шеф увидел, что обыватели торопливо гонят своих жен и детей прочь, по узким улочкам и в дома. По-прежнему безоружный, он шагнул вперед, крича марешалям, чтобы не вмешивались.

Кутред бросил своего истекающего кровью врага на землю и без предупреждения снова ринулся в атаку. Один из марешалей, выставляющий свой жезл и пытающийся что-то крикнуть, упал, рассеченный от шеи до живота. Поскольку сабля застряла в теле, Кутред впервые воспользовался своим щитом, чтобы отразить удар второго марешаля, сбил его с ног и, выхватив меч погибшего, отрубил второму ногу по колено. Затем он снова атаковал, без задержки и колебаний ринувшись на сторонников Вигдьярфа, стоявших около храма.

Навстречу ему полетело копье, тяжелое боевое копье, брошенное со всей силы с расстояния в десять футов. И точно в центр груди. Кутред заслонился своим бронированным щитом. Копье ударилось в него, но не пробило, щит был отброшен в сторону, а само копье отскочило, как это произошло и с копьем Шефа на испытаниях щита.

Вопли удивления и испуга, а затем все, кто еще оставался на площади, разом побежали с нее. Кутред ринулся на них, рубя отставших, в воздухе неслись крики "Берсерк! Берсерк!".

— Ну вот, — сказал Бранд, оглядывая вдруг опустевшую площадь. — Думаю, если мы сейчас поедем себе потихоньку... Вот только соберем всякие полезные вещи, что валяются здесь, например, этот меч — ведь он тебе, Вигдьярф, больше не нужен, правда? Для настоящего dreng'а ты всегда был немножечко слишком жесток с женщинами, так я считаю. И вот пришла твоя смерть.

— Разве мы не собираемся поднять бедного Кутреда? — негодующе спросила Эдтеов. — Ведь он всех нас спас.

Бранд неодобрительно покачал головой:

— Думаю, лучше бы нам с ним не связываться.

Кутред недвижно валялся в грязи в пятидесяти ярдах вниз по ведущей из городка улице, рядом с ним лежали Две отрубленные головы, руками он вцепился в их длинные волосы. Шефа вдруг подтолкнул Ханд, который изумленно уставился на левое бедро берсерка, куда пришелся мощнейший удар Вигдьярфа.

Очень глубокий разрез, длиной в шесть дюймов, в глубине его виднелась белая кость. Но подобно разрезу в неживом мясе, лишь легкие следы крови.

— Как это получилось? — вопрошал Ханд. — Как может человек не истечь после этого кровью? Бегать с разрезанными мышцами?

— Я не знаю, — сказал Бранд, — но я видел такое и раньше. Это и делает берсерка берсерком. Говорят, будто сталь их не берет. Берет, еще как берет. Но они этого не чувствуют. Некоторое время. Что ты делаешь?

Ханд, достав иглу и нить, сделанную из кишок, начал зашивать края разреза, сначала приметал их, потом вернулся и прошелся мелкими стежками, как заправский портной. В это время кровь начала сочиться, а потом и струиться из раны. Он закончил шить, забинтовал ногу, перевернул раненого и закрыл ему веки.

Удивленно покачал головой.

— Кладите его на лошадь, — распорядился Ханд. — Он должен был уже умереть. Но, по-моему, он всего лишь крепко спит.

Чтобы избавиться от отрубленных голов, ему пришлось взяться за нож и отрезать волосы, крепко зажатые в кулаках Кутреда.

x x x

— Да, — сказал Бранд рассудительно. — Существует уйма рассказов про берсерков. Хотя сам я большинство из них не принимаю всерьез.

Они вот уже несколько дней ехали вдоль горного хребта, сначала тропа вела вверх, потом недолго по относительно ровным местам, а теперь начался спуск, который обещал тянуться дольше, чем подъем. Справа от них открывались долины со сверкающими реками и островками свежей зелени. Слева уклон был круче, там росли сосны и ели, а впереди виднелись снова и снова подъемы и спуски тропы, да цепи синих гор далеко впереди. Воздух, холодный и резкий, и в то же время живительный, был напоен ароматом хвои.

Позади Бранда с Шефом и присоединившегося к ним любопытствующего Ханда вереница лошадей растянулась на сотню ярдов, часть отряда ехала верхом, часть шла пешком. Людей стало больше, чем неделю назад, когда они вышли из Флаа. К едущим по опустевшей вдруг при их приближении местности англичанам то и дело присоединялись люди, выходящие из придорожных лесов на дорогу или к разведенным на привале кострам, — беглые рабы в железных ошейниках, по большей части англичане. Привлеченные слухами об отряде свободных людей, движущемся через страну под водительством гиганта и одноглазого короля и под охраной безумного берсерка, принадлежащего к их собственному наряду. В большинстве приходили мужчины, и далеко не все из них трэли и керлы от рождения. Чтобы сбежать от хозяина в чужой стране, требуется решимость и мужество, свойственные английским танам и воинам — викинги при случае охотно обращали их в рабство, ценя за силу. После недолгих споров Шеф согласился принимать всех, кому удалось добраться до отряда, хотя он не стал бы специально обыскивать хутора и заставлять собственников освобождать рабов. Мужчины, да и женщины, которым удалось сбежать от норманнов, могли увеличить боевую мощь отряда. Надежды пройти по стране незамеченными больше не оставалось.

— Кое-кто говорит, что на самом деле слово означает bare-sark, — продолжал Бранд. — То есть "простые рубахи" — потому что они всегда дерутся в одной рубахе, без доспехов. Я полагаю, вы видели нашего безумного друга, — он ткнул большим пальцем назад, где Кутред, на удивление быстро оправившийся, ехал верхом. Его лошадь окружали те, чье присутствие он мог выносить. — Никакой защиты и никакого желания защищаться. Если бы мы одели его в доспехи, я уверен, что он сорвал бы их с себя. Так что bare-sark — неплохое объяснение. Другие же говорят, что на самом деле это значит bear-sarks, "медвежьи рубахи". Потому что они как медведи — если уж полезет, ничем его не испугаешь. Но многие считают, что берсерки и впрямь, — Бранд опасливо огляделся и понизил голос, — нелюди с одной кожей, как Ивар Бескостный. Они, когда на них находит, принимают другое обличье.

— Ты хочешь сказать, они вервольфы? — спросил Шеф.

— Да, were-bears, — ответил Бранд. — Но это чепуха. Во-первых, перемена обличья — дело наследственное. А берсерком может стать каждый.

— А нельзя этого добиться каким-нибудь зельем? — спросил Ханд. — По-моему, есть несколько трав, от которых человек перестает быть самим собой, например, думает, что он медведь. Скажем, капелька сока белладонны, хотя в больших количествах это смертельный яд. Говорят, сок белладонны можно смешать со свиным жиром и растираться этой мазью. От этого людям начинает казаться, что они вышли из своего тела. Есть и другие травы с таким же действием.

— Может быть, — сказал Бранд. — Но ты ведь знаешь, что с нашим берсерком было не так. Он ел то же самое, что и мы, и был вполне безумен еще до еды. Не думаю, что это так уж трудно понять. Некоторые люди любят драться. Я и сам люблю — сейчас, может быть, поменьше, чем когда-то. Но раз ты любишь и привык драться, и у тебя получается, шум и крики тебя возбуждают, ты ощущаешь, как что-то распухает внутри тебя, и в этот момент чувствуешь себя в два раза сильнее и в два раза стремительней, чем обычно, ты начинаешь действовать раньше, чем поймешь, что делаешь. С берсерком бывает нечто похожее, только намного сильнее. И по-моему, до этого доходишь, только если у тебя есть особая причина. Потому что большинство людей, даже в пылу боя, где-то глубоко внутри себя помнят, каково пропустить удар, и что не хочется вернуться из боя калекой, и как выглядят твои друзья, когда ты зарываешь их в могилу. Поэтому они носят доспехи и пользуются щитом. А берсерк все это забывает. Чтобы стать берсерком, нужно, чтобы тебе не хотелось жить. Ты должен ненавидеть себя. Я знавал несколько таких людей — родившихся такими или ставших такими. Мы все знаем причину, почему Кутред ненавидит себя и не хочет жить. Он не может вынести позора из-за того, что с ним сделали. Он счастлив, только когда вымещает это на врагах.

— Ты, значит, думаешь, что и в других берсерках, которых ты знал, тоже были какие-то изъяны, — задумчиво проговорил Шеф. —Но не в их теле.

— Именно так было с Иваром Рагнарссоном, — подтвердил Ханд. — Его прозвали Бескостным из-за его импотенции, он ведь ненавидел женщин. Но с его телом все было в порядке, я сам видел. Он ненавидел женщин за то, чего не мог сделать, а мужчин — за то, что они могут то, чего он не может. Наверное, то же самое и с нашим Кутредом, только его таким сделали, а не сам он стал таким. Меня поразило, как быстро на нем заживают раны. Разрез шел через все бедро и в глубь кости. Но рана не кровоточила, пока я не перевязал ее, и зажила она, будто легкая царапина. Мне надо попытаться попробовать его кровь на вкус, нет ли в ней чего-нибудь необычного, — задумчиво прибавил он.

Бранд и Шеф с легкой тревогой переглянулись. Но тут же забыли обо всем. Дорога, огибая пирамиду камней, резко свернула влево, и за поворотом мир, казалось, раскололся надвое.

Там, далеко внизу, обширную долину окаймляла серебристая водная гладь. Превышающая размерами все горные реки, она, расширяясь, уходила к самому горизонту. Дальнозоркий моряк мог бы разглядеть на ней несколько пятнышек.

— Море, — прошептал Бранд, подаваясь вперед и хватая Шефа за плечо. — Море. И посмотри, там суда стоят на якоре. Это Гула-фьорд, а суда стоят в гавани великого Гула-Тинга. Добраться бы туда — может быть, мой "Морж" уже там. Если его не захватил король Хальвдан. Мне кажется — слишком далеко, конечно, — но я почти уверен, что вон тот крайний корабль и есть мой "Морж".

— Ты же не можешь с расстояния в десять миль отличить один корабль от другого, — усомнился Ханд.

— Шкипер даже в тумане может узнать свой корабль за десять миль, — возразил Бранд. Он ударил пятками по бокам своего усталого пони и пустился вниз по склону. Шеф, подав отряду знак подтянуться, последовал за ним.

x x x

Они догнали Бранда, только когда тот совсем запалил своего усталого пони, и с трудом уговорили его остановиться на ночлег в нескольких милях от Гула-Тинга и гавани. Когда на следующее утро они, кто пешком, кто верхом, приблизились наконец к раскинувшемуся на полмили невдалеке от города скопищу палаток, землянок и шалашей, отравлявших атлантический бриз своими дымами, навстречу им вышла группка людей: не вооруженные воины в расцвете сил, отметил про себя Шеф, это пожилые люди, некоторые даже с седыми бородами. Представители общин из округи, находящейся под властью тинга, и таны или ярлы, которые обеспечивали в ней мир и покой.

— Мы слышали, что вы все грабители и воры, — без лишних предисловий начал один из них. — Если это правда, на вас может напасть и безнаказанно убить любой, кто придет в наш тинг, и у вас здесь нет никаких прав.

— Мы ничего не украли, — сказал Шеф. Это было

правдой — он знал, что его люди таскали цыплят на каждом хуторе и без зазрения совести варили баранью похлебку, но он считал, что такие пустяки к делу не относятся. Как сказал Озмод, они бы заплатили за еду, если бы кто-нибудь предложил ее купить.

— Вы украли людей.

— Эти люди были украдены раньше. Они пришли к нам по своей доброй воле — мы их не искали. Если они сами себя освободили, кто может обвинять их?

Люди из Гула-Тинга выглядели сбитыми с толку.

Бранд продолжал более примирительным тоном:

— Мы ничего не украли в границах вашего тинга и никоим образом не нарушим его мир и покой. Смотрите, у нас есть серебро. Много серебра и еще золото, — он похлопал по зазвеневшей седельной сумке, указал на браслеты, сиявшие на руках у Шефа и у него самого.

— Вы обещаете не красть трэлей?

— Мы не будем красть и укрывать трэлей, — твердо заявил Бранд, сделав Шефу знак помалкивать. — Но коль скоро любой человек, пришедший в Гула-Тинг или уже находящийя в нем, выдвинет обвинение, что кто-либо из нас является или когда-либо являлся его трэлем, мы выдвинем встречное обвинение в совершенном против закона и справедливости захвате в рабство свободных людей и предъявим иск за все оскорбления, побои, телесные повреждения и прочий ущерб, последовавший в результате этого неправого дела. Потребуем плату за каждый год, проведенный в рабстве, и за упущенную в этот период законную выгоду. Более того...

Зная о страсти к законности, которую викинги проявляли даже в самых простых делах, Шеф поспешил прервать его.

— Споры в установленном порядке будут решать ратоборцы на земле для поединков, — вставил он.

Норвежские представители нерешительно переглянулись.

— Более того, мы покинем тинг так быстро, как только сможем, — продолжал Бранд.

— Хорошо. Но имейте в виду — если кто-то из вас распустит руки, — старик глянул за плечо Шефа на мрачную фигуру Кутреда, набычившегося в седле, по одной руке его нежно гладила Марта, а по другой Эдтеов, — отвечать будете вы все. Нас тут пятьсот человек, если понадобится, мы справимся со всеми вами.

— Хорошо, — в свою очередь сказал Шеф. — Покажите, где нам остановиться, где брать воду, и позвольте нам покупать еду. И еще мне нужно на один день снять кузницу.

Норвежцы расступились, пропуская маленькую кавалькаду.

x x x

Добрые серебряные пенни короля Альфреда были встречены в тинге с явным одобрением, и через несколько часов Шеф, снова раздетый до пояса и в кожаном фартуке, работал молотом в нанятой вместе с инструментами кузнице. Бранд прямиком отправился в гавань, расположенную в одной миле от лагеря, остальным было приказано отгородить стоянку веревками на столбах и никуда не выходить; рядом с Кутредом все время находилась кучка доброхотов. Его симпатии и антипатии были уже всем прекрасно известны. По какой-то причине он неплохо относился к Удду, видимо, потому, что от маленького человечка не исходило никакой угрозы, и часами мог слушать его занудные разглагольствования о трудностях обработки металлов. Ему нравилась материнская забота женщин постарше и попроще. Любой намек на близость или заигрывание со стороны женщин молодых, и даже их случайные покачивания бедер или мелькнувшие коленки вызывали на его лице смертную муку. Он терпимо относился к слабейшим из рабов и свободных, подчинялся Шефу, фыркал на Бранда, вспыхивал при любом признаке силы или соперничества, выказанном другими мужчинами. Если Карли, молодой, сильный и любимый женщинами, появлялся в поле зрения, Кутред не сводил с него глаз. Заметив это, Шеф приказал Карли держаться от берсерка подальше. Он также приказал Квикке и Озмоду установить дежурство: чтобы два человека с арбалетами следили за Кутредом неотступно, но незаметно для него. Дисциплинированный берсерк просто неоценим, особенно когда находишься во враждебной стране. К несчастью, дисциплинированных берсерков не бывает.

Чтобы хоть как-то отметить, что примкнувшие к их отряду беглые рабы находятся под покровительством, Шеф для начала выковал дюжину нагрудных амулетов Пути. Все из железа, потому что почитаемое людьми Пути серебро в данный момент требовалось для других целей. Но, по крайней мере, они будут выделяться среди прочих. Чтобы подчеркнуть это отличие. Шеф все брелоки сделал в виде своего собственного амулета, лесенки Рига. Хотя никто из спасенных ими людей не знал, что это такое, они будут носить лесенки как талисманы.

Следующей задачей Шефа было снабдить каждого каким-нибудь оружием: не для применения — как он надеялся, — но исключительно чтобы засвидетельствовать их статус в мире норманнов, где каждый свободный человек таскал с собой на крайний случай хотя бы копье и нож. Шеф купил охапку десятидюймовых стальных костылей, используемых иногда для скрепления бревен вместо деревянных шипов, и изготовил из них наконечники копий, которые затем надо было вбить в ясеневые древки и крепко привязать размоченными кожаными ремнями. Этого должно было хватить на всех новичков. У катапультеров оставались их алебарды, ножи и арбалеты. Шеф забрал у Кутреда свою саблю и в который уж раз выправил дешевый и мало на что годный меч Карли. Побоище во Флаа принесло множество разнообразного оружия, включая меч Вигдьярфа, отданный Кутреду.

Изготовив последний наконечник, Шеф перешел к завершающей задаче: превратить обработанный Уддом щит в наступательное оружие для Кутреда. Хотя тот, по-видимому, забыл все свое искусство фехтовать со щитом и обоюдоострым мечом, он ни на минуту не выпускал щит из рук. Кутред с трудом с ним расстался и не уходил, все смотрел, как Шеф, вспомнив Муиртайга и других гаддгедларов Ивара, решил убрать две кожаные лямки для запястья и локтя, а вместо них поместить один прямой ремень, проходящий посередине внутренней стороны щита. Мычание Кутреда можно было принять за одобрение, но лишь с большой неохотой позволил он Шефу унести щит в кузницу, где тот прикрепил снаружи щита один из десятидюймовых шипов. Невозможно было пробить в броне дыру, не загубив с десяток пробойников, поэтому Шеф приварил шип к металлической поверхности. Нелегкая задача, потребовавшая от раздувающих мехи подручных отчаянных усилий, чтобы разогреть металл почти до белого каления.

Оторвавшись наконец от наковальни, Шеф поднял щит, покрутил его левой рукой из стороны в сторону и подумал — что тяжело даже для его натренированных в кузнице мускулов, будет для Кутреда пушинкой. Он вышел из кузни. В дверях столкнулся с каким-то человеком. Протер слезящиеся от дыма глаза, поморгал на солнечный свет и увидел улыбающегося Торвина, а сзади — Бранда.

— Я гляжу, ты снова стал самим собой, — сказал Торвин, хватая его за руку, — Я сейчас говорил Бранду. что коль скоро с тобой все в порядке, тебя всегда можно найти по грохоту молота.

ГЛАВА 19

— Когда король Хальвдан узнал, что его сын убит, — часом позже рассказывал Торвин, удобно расположившись на колоде с кружкой эля в руке, — он впал в неистовство исполинов. Он сказал своей матери, что она зажилась на белом свете, надел ей на шею петлю и приказал ей одновременно заколоться и повеситься на дереве в качестве жертвы Одину, чтобы маленький Харальд мог присоединиться к воинам в Вальгалле. И она с готовностью это проделала, так говорят.

Потом, обнаружив, что Бранд исчез и все люди Шефа тоже, он решил захватить корабль Бранда вместе со всей командой. Но моряки забаррикадировались в святилище Пути и обратились к кое-кому из нас, жрецов, с просьбой о защите. Вальгрим принял сторону Хальвдана, как и многие его последователи, и какое-то время казалось, что в святилище Пути может вспыхнуть настоящая междуусобная война.

Но Хальвдана занимало другое. Ведь от него не укрылось, что Шеф побывал на острове Дроттнингехолм, а потом один из стражников Стейна признался, что Шефа туда позвали. Поэтому Хальвдан обвинил еще и Рагнхильду и поклялся, что за свою неверность и за то, что не уберегла сына, она отправится в могилу вслед за матерью Хальвдана.

— И вот, — Торвин еще раз глотнул эля. — На следующий день Хальвдан был мертв. Умер на своем тюфяке. Соломенной смертью, как состарившийся трэль.

— Что же обнаружилось? — поинтересовался сидевший рядом на земле Ханд.

— Ингульф сказал, отравление болиголовом. Карли, которому тоже разрешили послушать новости, округлил глаза и раскрыл рот, но поймав взгляд Тор-вина, промолчал.

— Итак, все стали подтягивать свои силы, и со всех сторон неслись клятвы отомстить. Говорили, что жители завоеванных Хальвданом земель решили воспользоваться случаем и освободиться от гнета Западного Фолда, что королева Рагнхильда вернулась в родное королевство, чтобы собрать армию и отомстить убийцам своего сына, и тогда шкиперы береговой охраны привели свой флот в порт, чтобы отстаивать свои собственные интересы, а команда Бранда вернулась на "Морж" и позвала меня исчезнуть вместе с ними.

— Но ты ведь отказался? — спросил Шеф.

Торвин кивнул.

— Сперва надо было уладить кое-какие дела Пути. А вообще-то, все неожиданно успокоились. Король Олаф взял и показал всем, каков он на самом деле. Вы никогда не задумывались, — спросил Торвин, — почему короля Олафа зовут Geirstatha-alfr, Эльф Гейрстата?

Безмолвные слушатели отрицательно покачали головами. Квикка, подумав, высказался:

— Alfr — это то, что мы произносим "альф", как в именах Альфред или Альфвин. Кто-то из Потаенного Народа, но не безобразный и злобный, как болотные чудища и горные тролли. Говорят, женщины эльфов иногда соединяются с мужчинами людей, и наоборот. Эльфы мудрые, но у них нет души. — Он оглянулся и увидел, что слушатели неуверенно пожимают плечами и покачивают головами.

— И что же с ними происходит, когда они умирают? — продолжал Торвин. — Никто из нас толком не знает, хотя кое-кто рассказывает, что они уходят в свой собственный мир, один из Девяти Миров, в которых наш — средний. Но другие считают, что они умирают.

А потом возрождаются. А еще некоторые говорят, что то же самое может случиться с мужчиной, рожденным от женщины. Вот таким себя и считает король Олаф. Он говорит, что уже был в этом мире раньше и что еще вернется в облике какого-то человека из своего рода. А если нет — ведь в живых не осталось ни одного человека его крови или крови его брата, — тогда его жизнь перейдет в какое-нибудь другое вместилище.

Он рассказал, Шеф, что вместе с Вальгримом устроил для тебя испытание, и ты его выдержал. Он сказал, что удача его рода перешла к тебе, и с этих пор его удача и его дух вольются в твою удачу. Еще он велел передать тебе, что раз ты прошел устроенное им и Вальгримом испытание, он теперь будет править Восточным и Западным Фолдом для тебя. Как твой король-вассал. — Торвин поднялся, подошел к сидящему Шефу и осторожно вложил свои ладони в ладони Шефа. — Олаф приказал мне вложить свои ладони в твои в знак его подчинения. Он признает тебя как Единого Короля, Того, Кто должен прийти с Севера, и просит тебя вернуться, чтобы занять подобающее тебе место в его королевстве и в святилище Пути.

Шеф оглядел круг лиц, изумленных не менее его самого. Сама идея короля-вассала была одинаково трудна для понимания как норвежцев, так и англичан. Король, по определению — тот, у кого нет сюзерена. Как же король-вассал, признающий над собой власть короля-сюзерена, вообще может быть королем, а не ярлом или hersir'ом?

— А как к этому отнесся его народ? — осторожно спросил Шеф. — Олафа много лет поддерживал его брат Хальвдан, правильно? Ведь говорят, Олаф отдал ему свою удачу. Если какие-то земли захотят отделиться, много ли сможет сделать против них Олаф? Особенно если он объявил себя вассалом иностранного короля.

Торвин улыбнулся:

— Никто и пикнуть не успел. После всех этих лет Олаф налетел на них, как... как Рагнарссоны. Он сжег братьев Рагнхильды в их замке, они даже обуться не успели. Всех мало-мальски заметных людей Восточного Фолда, кто говорил об отделении и независимости, он выстроил перед собой в одних рубахах и с веревками на шее и заставил умолять сохранить им жизнь. Он созвал всех жрецов Пути на ритуальный круг с зажженным костром и вынудил Вальгрима рассказать всем, как они тебя испытывали, и подтвердить, что ты прошел испытание. Против него никто не пойдет. А сейчас он в пути, разъезжает по своим землям от тинга к тингу, в каждом заставляет людей признать его власть — и твою тоже.

— А что насчет Рагнхильды? — спросил Шеф. — Как Олаф обошелся с ней?

Торвин вздохнул.

— Она исчезла. Прячется где-то на землях своего отца. Думаю, и Вальгрим уехал вместе с нею. Его сторонников Олаф по большей части переубедил, но ненависть Вальгрима к тебе слишком велика. Он не может тебе простить, что ты его обставил.

— Ладно. Значит, нам открыт путь для возвращения. Возвращения в Каупанг, а там и в Англию. Когда мы будем готовы к отплытию, Бранд?

Бранд поскреб в затылке.

— У нас тут два корабля, мой "Морж" и "Чайка" Гуд-мунда. Но за время разъездов по стране ты набрал кучу народу, для всех них нужно запасти провизию. Через два дня после ближайшего рассвета.

— Пусть будет так, — сказал Шеф. — Мы возвращаемся на юг через два дня после завтрашнего рассвета.

— Когда мы впервые встретились, — вспомнил Тор-вин, — ты сказал, что пришел с Севера. А теперь ты, не задумываясь, хочешь вернуться на Юг. Ты уверен, что уже достаточно прошел по northr vegr, по Северному Пути?

— Ты хочешь сказать, что есть еще что-то на север отсюда? — раздался голос одного из англичан. — Я-то думал, на севере отсюда живут только тролли.

x x x

За много сотен миль к югу в огромном дворце архиепископа Кельна снова собрались заговорщики, которые сместили Папу Николая. Не все участники первой встречи были здесь: не хватало Хинкмара из Реймса, его задержали какие-то собственные дела. Но его отсутствие с лихвой восполнялось толпой менее значительных прелатов, епископов и аббатов со всех концов германской земли, мечтающих сблизиться с основателями и руководителями знаменитого Ордена Копья. Архиепископ Гюнтер взирал на них и с удовлетворением, и с презрением. Приятно было обнаружить такое множество последователей, вдобавок это был добрый знак — власть нового Папы настолько слаба, что многие готовы присоединиться к ним, кого прежний Папа, Николай, объявил бы, по меньшей мере, изменниками. И все же, по мере роста рядов, чистота помыслов терялась. Эти люди были охотниками за удачей. Им подавай только успех. К счастью, в успехах недостатка не было.

Арно, капеллан и помощник Гюнтера, заканчивал читать отчет, который ему поручили сделать.

— Итак, — сказал он, — число принятых в Орден Копья постоянно увеличивается. Отряды священников и их телохранителей направлены во все северные страны. Множество пленников были освобождены или выкуплены и вернулись домой, среди них немало наших братьев во Христе, обращенных язычниками в рабство много лет тому назад. И хотя мы свободно посещаем языческие страны, набеги язычников на нас и наших Французских братьев прекратились или ослабли.

"Потому что они боятся подойти к Проливу, — угрюмо подумал Гюнтер. — Они боятся английских еретиков, а не нас". Он не допустил, чтобы сомнения отразились на его лице во время аплодисментов. Когда те затихли, другой голос стер с лица Арно удовлетворенную улыбку. Голос Римберта, аскетичного архиепископа Гамбурга и Бремена, вдохновителя и создателя нового Ордена.

— И несмотря на все это, — сказал он, — несмотря на новых членов, деньги и множество спасенных от рабства, мы ни на шаг не приблизились к истинной цели нашего Ордена. Мы не нашли Копье, священную реликвию Карла Великого. А без этого все наши успехи лишь кимвалы звучащие, та же тщета, что ленты на одежде блудницы.

Гюнтер на мгновение прикрыл глаза, слушая мрачный скрежещущий голос, а открыв их, заметил тревогу на многих лицах. Уж если сам благочестивый Римберт не верит в собственное детище, что же делать остальным?

— Да, — ответил Арно, перебирая листы, — это верно. Однако у меня имеется сообщение от одной из самых дерзких наших миссий, посланных в языческие страны, отчета английского дьякона Эркенберта, сильного славой Господней, составленного по указанию его командира Бруно, сына Регинбальда.

Одно упоминание имени Бруно, отметил Гюнтер, вызвало вздохи облегчения. Даже Римберт благосклонно кивнул, прервав свой поток обличений.

— Наш ученый собрат Эркенберт сообщает, что он, Бруно и их люди, не страшась гонений, проникли в языческий мир глубже, чем кто-либо до них. В каждом королевстве и для каждого короля они пытались обнаружить признаки влияния священной реликвии, однако до сих пор ничего не нашли. Тем не менее многоученый Эркенберт напоминает, что всякий раз, как мы ничего не находим, мы все же приобретаем новые знания.

Арно оглядел слушателей, убедился, что эта мысль оказалась для них чересчур сложна, и сделал еще одну попытку. По крайней мере, он говорил с людьми, владеющими хотя бы начатками грамоты, и мог взывать к их разуму.

— Он имеет в виду, что существует список имен — подобный списку свидетелей хартии, имена, написанные одно под другим... — Арно заметил, что большинство епископов и аббатов еще не утеряли нить, но кивают озадаченно. — Когда вы вычеркиваете одно из них, у вас остается меньше имен, которые нужно проверить. Когда вы вычеркнете все имена, кроме одного, этот оставшийся и будет тем человеком, которого вы ищете. Так что, даже отрицательный результат — когда вы никого и ничего не нашли — это тоже результат, в конце вы будете знать больше, чем знали ранее.

Последнее заявление было встречено молчанием. Слушатели отнюдь не выглядели согласными. В конце концов тишину прервал архиепископ Римберт.

— Старания наших братьев в языческих странах превыше всяких похвал, — сказал он. — Мы должны поддерживать их всеми способами, отдавать каждого имеющегося в нашем распоряжении человека и каждую марку серебра. — Он с вызовом оглядел собравшихся. — Я сказал, каждого человека и каждую марку. Но при всем при том я считаю, что Копье Лонгинуса, Копье Карла Великого, Копье будущего императора, я считаю, что это Копье будет обретено благодаря вмешательству руки, человеку не принадлежащей.

x x x

Пока Бранд и Гудмунд закупали провиант для морского перехода на юг, Шеф уйму времени проводил, бродя по большой толкучке — от тинга до летней ярмарки, — наблюдая, как устраивают свои дела норвежцы. К нему присоединялись и другие англичане, которым разрешалось свободно разгуливать, но таких было немного — ведь все время требовалось сторожить Кутреда, а беглые рабы никогда не выходили за размеченную Шефом ограду, не считая посещений общего отхожего места, совершаемых группами под водительством Бранда или Гудмунда.

Обычай собирать тинг — обычай очень странный, заключил Шеф. Собственно говоря, тинг еще не собрался. Традиционно на Гула-Тинг являлись в период летнего солнцестояния, до которого еще оставалось несколько недель. Во время тинга множество судебных дел рассматривали тридцать шесть выборных мудрейших, представителей земель тинга, трех его fylkir'ов — Согна, Хорда и Фьордса. В этих областях гнездилось множество пиратских банд, каждое лето уходящих в набеги на юг. Нелегко было судить человека за убийство, разбирать земельные тяжбы или дела о наследстве в летний период, когда многие были в набегах или просто не являлись. Поэтому в большинстве случаев собирался малый состав суда, пытавшийся привести стороны к какому-нибудь соглашению и не передавать дело на окончательное рассмотрение полного состава мудрейших. Одновременно в городе не прекращалась торговля, шумели менялы, непрестанно причаливали и отплывали суда.

Шеф был изумлен бьющей в глаза роскошью. Что английские земли богаты и плодородны, он убедился за то короткое время, что правил своей частью страны. Но в норманнские страны на протяжении двух с лишним поколений стекалось серебро и даже золото. Богатые викинги могли платить высокую цену за роскошные вещи, и купцы в погоне за выгодой пробивались, хотя и с опаской, на судах с усиленной командой через воды пиратов Рогаланда. Шел еще поток товаров с севера, включая такие роскошества, о которых Шеф и не слыхивал. Сам он теперь был богат благодаря налогам с Восточной Англии, часть казны Бранд держал для него на "Морже". По настоянию Бранда Шеф купил себе куртку из лучшей водонепроницаемой тюленьей кожи, капюшон ее был отделан волчьим мехом, на котором даже в самую морозную погоду не выступает иней от дыхания. А также обоюдоострый меч доброй шведской стали, с рукоятью, вырезанной из витого рога одного из таинственных животных северных морей, которое Бранд называл нарвалом. Спальный мешок, снаружи обшитый опять же тюленьей кожей шерстью вниз и с пухом северных птиц внутри. Шеф, неохотно тративший деньги, которые никогда не считал своими, провел, однако, так много ночей, дрожа от стужи в негодной одежде под тонким одеялом, что готов был на все, лишь бы никогда больше не испытывать холода. Его поразило терпение мастеров, делавших эти вещи, он изумлялся, как же долго нужно ловить и ощипывать редкую гагу, которая дает самый теплый и легкий в мире пух. Но Бранд лишь рассмеяться на его слова.

— Мы их не добываем, — сказал он. — Их добывают для нас финны.

— Финны? — Шеф никогда не слышал этого слова.

— На севере, — показал Бранд, — где граничат Норвегия и Швеция, рядом с Галогаландом, откуда я родом, земля становится такой суровой, что невозможно вырастить ничего, ни рожь, ни ячмень, ни даже овес. Свиньи умирают от холода, а коров приходится всю зиму кормить в их стойлах. Там в шатрах из шкур живут финны, у них нет лошадей, они переходят с места на место со своими стадами северных оленей. Мы собираем с них дань, Finn-skatt. Каждый из них должен раз в год заплатить нам шкурами, мехами, пухом. Они живут охотой и рыболовством, поэтому им нетрудно выполнить свой урок. То, что они добывают сверх дани, они нам продают, а мы продаем здесь или везем на юг. Во всем мире короли одеваются в меха, добытые моими финнами, и цену за них дают королевскую! Но в первую очередь я покупаю масло и сыр. Ни один финн не доит коров, и ни один финн не в силах отказаться от чашки с молоком. Это обмен выгодный.

"Выгодный для вас, — подумал Шеф. — Нелегко, должно быть, собрать такую дань".

По окончании торгов он прошел туда, где решались судебные дела. По большей части люди просто собирались в группы, стоя в полном вооружении, опираясь на копья, выслушивая, что говорят им их друзья и советчики, а также мудрейшие из их округа. Законы в Гула-Тинге были суровые, но мало кому известные, поскольку их никто не записывал. Обязанностью мудрейших было выучить наизусть как можно больше законов — а то и все законодательство, если они собирались на всю жизнь стать судьями, — и объявлять их тяжущимся. Последние могли затем хитрить и увиливать, стараться подыскать более подходящий к их случаю закон либо просто склонять своего противника уладить дело миром, но не могли нахрапом отрицать слова закона.

Однако попадались и такие дела — соблазнение, изнасилование или похищение женщин, в которых законы были ясны, но уж очень сильно накалялись страсти. За два дня Шеф несколько раз слышал, как голоса переходили в крики и звенели мечи. Дважды звали на помощь Ханда, чтобы промыть и перевязать раны, а однажды молчаливые люди увезли уложенный поперек лошади труп.

— Кого-то за это дело сожгут, — отметил Бранд. — Люди здесь непростые, здесь долгое время что-то может сходить с рук. А потом соседи однажды соберутся и подожгут дом. Убьют каждого, кто попытается выскочить. В конечном счете это действует даже на берсерков. Как говорится в саге:

Кто мудр, себя сильнейшим не считает,

Не то вдруг встретит сильных и узнает —

На всякого найдется укорот.

На второй день Шеф бездельничал на солнышке, наблюдая, как Гудмунд яростно торгует две бочки соленой свинины — его умением сбивать цену восхищались даже жертвы, истово клянущиеся, что никогда бы не поверили, что знаменитый покоритель монахов может так разоряться из-за какого-то ломаного пенни. Тут Шеф заметил, что всеобщее внимание отвлеклось на что-то другое, головы повернулись, и народ устремился к камням судебного круга. Гудмунд осекся, выпустил ворот продавца свинины, бросил деньги и последовал за толпой, Шеф торопливо догнал его.

— Что там такое? — спросил он.

Гудмунд пересказал, что сам только что услышал:

— Два человека хотят уладить свое дело по-рогаландски.

— По-рогаландски? А как это?

— Рогаландцы все нищие, до недавних пор у них и мечей-то хороших не было, только сабли вроде твоей да топоры, как у дровосеков. Но все равно, свое дело они знают. Поэтому, когда рогаландцы собираются драться, они не идут на площадку, огороженную ореховыми прутиками, и не делают настоящий хольмганг, в котором ты когда-то участвовал. Нет, они расстилают бычью шкуру и становятся на нее. Сходить с нее нельзя. Потом они дерутся на ножах.

— Это не, кажется слишком опасным, — рискнул предположить Шеф.

— Первым делом они связывают между собой свои левые запястья.

Место для таких поединков находилось в ложбине, так что зрители могли встать по ее склонам и все видеть. Шефу и Гудмунду достались места на самом верху. Они увидели, как разостлали бычью шкуру, как вышли противники. Затем жрец Пути произнес напутствие, которого не было слышно наверху, и два норманна медленно сняли рубахи, оставшись в одних штанах. Каждый держал в правой руке длинный широкий нож, похожий на тесак, который носили катапультеры Шефа, но с прямым клинком и отточенным острием — не только рубящее, но и колющее оружие. Кожаную веревку привязали к их левым запястьям. Шеф заметил, что свободной веревки оставалось фута три. Каждый противник наполовину выбрал эту слабину веревки и зажал ее в кулаке, так что в начале драки их левые руки соприкасались. У одного из них, молодого и высокого, длинные светлые волосы перехвачены тесемкой около шеи. Другой был лет на двадцать старше, крепкий лысый мужчина с выражением угрюмой злости на лице.

— Из-за чего они дерутся? — негромко спросил Шеф.

— Тот, что помоложе, обрюхатил дочь старого. Молодой говорит, она была согласна, а отец говорит, он ее изнасиловал в поле.

— А она что говорит? — поинтересовался Шеф, вспоминая подобные случаи из собственого опыта судьи.

— Не думаю, чтобы ее кто-то спрашивал.

Шеф открыл было рот для дальнейших расспросов, но понял, что уже не время. Последние фразы ритуала, формальное предложение уладить дело через посредников, принять которое было бы теперь позором. Два кивка головами. Законник торжественно сходит с бычьей шкуры, подает сигнал.

Мгновенно противники пришли в движение, запрыгали вокруг друг друга. Оскорбленный отец пырнул противника ножом сразу при взмахе судьи, пырнул ниже связанных рук. Но в ту же секунду молодой норманн отпустил слабину веревки и отскочил назад на всю ее длину.

Отец тоже выпустил свою свободную часть веревки, рванулся к ее концу, свисающему с запястья его противника. Если бы ему удалось ее схватить, он мог бы притянуть юношу к себе на расстояние вытянутой руки, а может быть, и еще ближе, и зарезать его. Но чтобы нанести смертельный удар, нужно самому под него подставиться. В поединке такого рода нетрудно убить противника. Если ты готов дать ему возможность убить тебя.

Старик промахнулся, а молодой отходил назад, к самому краю шкуры. Внезапно он сделал выпад и полоснул противника по предплечью. Возглас при виде проступившей крови, ответная усмешка раненого.

— В этой игре поцарапать легко, — заметил Гудмунд. — Но царапины ничего не решают. Разве что потеря крови, если драка будет долгой — а долгой она не бывает.

Один из соперников все время старался приблизиться и ударить ниже привязанных друг к другу рук, хватаясь и дергая за соединяющую их веревку. Другой не обращал на веревку внимания, держал дистанцию, стремительными взмахами полосуя руки и ноги противника, но следя, чтобы нож не застрял, не задержал его даже на мгновенье.

Он слишком этим увлекся. Лысый норманн, весь в крови от дюжины мелких порезов, получил еще один — чуть выше левого бицепса. Но зато схватил своей левой рукой ударившую его руку, правую руку противника. Принялся яростно ее выкручивать, крича что-то, чего Шеф не мог разобрать сквозь шум толпы. Молодой норманн взметнул свою левую руку, безуспешно пытаясь в свою очередь захватить правую руку соперника. Но старик извернулся, держа нож позади себя, чтобы его было не достать, попробовал ударить снизу, потом сверху, не забывая по-прежнему выкручивать запястье врага.

Не имея другого выхода, пойманный юноша выпрыгнул обеими ногами, стараясь "ножницами" ударить противника по бедрам, сбить его с ног. Когда они упали на землю. Шеф увидел фонтан крови, услышал громкий выдох, вырвавшийся из груди ближайших зрителей. Вышли судьи, растащили тела противников. Шеф увидел, что нож глубоко вонзился в грудь юноши. Когда перекатывали старика. Шеф увидел и второй нож, торчащий из его глаза.

Женщины завизжали и кинулись прочь. Шеф обернулся к Гудмунду, готовый обругать порядок, из-за которого женщина за время одного удара сердца лишается и мужа и отца, а ее ребенок — отца и деда. Но слова застряли у него в глотке.

В выемку спускался Кутред, со своим шипастым щитом в одной руке и мечом в другой. За ним бежали Фрита и Озмод, в двух шагах позади — Удд, все с арбалетами, но с крайне беспомощным видом. Вскакивая и проталкиваясь им навстречу, Шеф услышал безумные выкрики Кутреда на ломаном норманнском языке.

— Ублюдки! Трусы! Привязывают, чтобы не убежать. Держат человека, чтобы зарезать. Дерись с англичанином, чего ты боишься, у которого руки развязаны. Одну руку завязать, если хочешь. Скоты, сукины дети! Вот ты, ты!

Из его рта вылетала белая пена, и зрители расступались на его пути, под конец оставив его в одиночестве с двумя мертвыми людьми, лежащими у его ног. Глянув вниз, Кутред неожиданно ударил мечом и глубоко рассек лицо мертвого юноши. Он принялся топать ногами и шумно запыхтел, готовый напасть на всю толпу.

Шеф встал перед ним, выждал, пока в безумном взгляде не мелькнуло узнавание. Узнавание через силу.

— Они не будут драться, — раздельно проговорил Шеф. — Нам придется подождать до лучших времен. А рубить трупы — грязная игра, Кутред. Это плохая игра, ты же ordwiga, herecempa, frumgar, ты королевский ратоборец. Сохрани себя для Рагнарссонов, для убийц твоего короля Эллы.

На лице Кутреда отразилось воспоминание о его славе капитана стражи короля Нортумбрии. Он посмотрел на свой окровавленный меч, на разрубленный им труп, бросил оружие и разразился мучительными рыданиями. Удд и Озмод приблизились к нему, взяли за руку и увели с собой.

Утирая пот. Шеф встретил неодобрительный взгляд законника, судьи поединка.

— Осквернение мертвого тела, — начал норманн, — карается штрафом в...

— Мы заплатим, — сказал Шеф. — Мы заплатим. Но кто заплатит за то, что сделали с живым человеком?

x x x

Следующим утром Шеф стоял на узких сходнях, ведущих на нежно любимый Брандом корабль, на его "Морж". "Чайка" Гудмунда, уже загруженная, легонько покачивалась на волне в двадцати ярдах поодаль, головы гребцов вереницей возвышались над невысоким планширем. Загрузка кораблей оказалась непростым делом. На каждом, имеющем по восемнадцать весел с борта, — полная команда в сорок человек. К ним требовалось добавить Шефа, Ханда, Карли и Торвина, восемь катапультеров, четырех женщин, спасенных с Дроттнингсхолма, Кутреда и ватагу беглых рабов, присоединившихся к ним по дороге через Уппланд и Согн, — круглым счетом почти три десятка человек, довольно много для тесного пространства двух узких кораблей.

Но сейчас на месте были не все — пропали Лалла, Фрита и Эдви из команды катапультеров. Что их задержало? Не прятали ли их где-нибудь в окрестностях, предназначив для продажи в рабство, а то и жертвоприношения? При мысли, что его людей могут повесить на храмовых деревьях в каком-нибудь захудалом городке, У Шефа лопнуло терпение.

— Выводи всех людей на берег, — крикнул он Бранду, — и ты тоже, Гудмунд. Мы можем выставить сотню человек. Пройдем через город и будем переворачивать все палатки, пока нам не вернут наших людей. А кто станет возражать, получит стрелу в брюхо.

Шеф вдруг осознал, что Квикка и другие реагируют без того оживления, которое он ожидал в них увидеть. Они напустили на себя вид полной непричастности, верный признак, что знают нечто, о чем не осмеливаются рассказать.

— Так, — сказал Шеф, — и что случилось с этими тремя?

Озмод, обычно бравший слово в затруднительных ситуациях, начал:

— Тут вышло такое дело. Мы с ребятами прогуливались, смотрели товары. А все здесь только и говорят, что о катапультах, арбалетах и прочем. О них все много слышали, но никто не знает, как они устроены. Ну, мы, конечно, сказали, что мы все знаем про катапульты и арбалеты, а Удд, можно сказать, сам их и изобрел. Тогда они и говорят — а они нам уже поставили кружку-другую — говорят: "Вот здорово, а вы, ребята, знаете, как сейчас с этим на юге?". — "Нет", — говорим мы, само собой, ведь мы же не знаем. Тогда они говорят...

— Ну давай, давай, — прорычал Шеф.

— На юге платят большие деньги опытным катапультерам, людям, которые знают, как строить катапульты и стрелять из них. Большие деньги. Мы думаем, что Лалла, Эдви и Фрита решили отправиться на заработки.

Шеф изумленно посмотрел на него, не зная, как реагировать. Он освободил этих людей. У себя в Англии они уже были землевладельцами. Как это они могут уйти и служить еще кому-то, оставив своего лорда? Но ведь они были свободными людьми, потому что он освободил их...

— Ладно, — сказал он. — Забудь об этом, Бранд. Озмод и остальные, благодарю вас, что остались со мной.

Думаю, что вы от этого не проиграете. Давайте все на борт, и отплываем. Вернемся в Англию через пару недель, если Тор пошлет попутный ветер.

Не прислал, по крайней мере сначала. На всем пути к выходу из узкого фьорда, от места, где встречаются Согн и Гула, и до открытого моря, оба корабля постоянно боролись со свежим встречным бризом, глубоко просев в воду из-за тяжелого груза пассажиров и припасов. Бранд руководил гребцами, поочередно сажая за весла англичан и своих викингов.

— Сейчас свернем за мыс, — заметил он. — Тогда ветер будет у нас сбоку, мы сможем больше не грести и поставить парус. Что это там впереди?

Из-за оконечности мыса, сторожившего Гула-фьорд, за полмили с небольшим от них появился корабль. Странный корабль, не похожий на торговые и рыболовные суда, с полудюжиной которых они уже разминулись. Полосатый бело-голубой парус был надут попутным бризом, с мачты струился вымпел, вытянутый ветром в их сторону, так что увидеть развевающееся изображение удавалось лишь мельком. Что-то было не так с парусом этого корабля. И что-то не так с его размерами.

— Помоги нам Тор! — воскликнул стоявший за рулем Бранд. — Это один из кораблей береговой охраны Хальвдана. Но у него два паруса. И даже две мачты. Такого я со дня своего рождения не видывал. Зачем они это сделали?

Шеф своим единственным, но острым глазом углядел знамя с изображением Свирепого Зверя.

— Командуй разворот, — сказал он. — Уходим отсюда. Это королева Рагнхильда. И ничего хорошего нам от нее ждать не приходится.

— Корабль у нее большой, но нас двое против одного, мы могли бы сразиться с нею...

— Разворот! — рявкнул Шеф, уловив нечто знакомое в движениях людей на корабле.

Бранд догадался одновременно с ним и послал "Морж" в такой крутой поворот, что гребцы проехались по скамьям.

— По правому борту табань, — командовал он, — грести с бакборта. Теперь грести вместе. Дружно, ударим посильнее. Распустить парус по ветру, кто там около мачты, Нарр, Ансгейр, помогайте. Гудму-у-нд... — голос его долетел над водой до отставшей на фарлонг от них "Чайки". "Морж", подгоняемый теперь попутным ветром, пустился назад по пути, по которому пришел.

Наблюдая за преследующим их кораблем, Шеф, как и ожидал, увидел, что тот разворачивает бортом.

— По моей команде резко делаем правый разворот, — хладнокровно сказал он. — Давай!

"Морж" стремительно повернул. В ту же минуту Бранд крикнул гребцам, чтобы подняли весла, предоставив кораблю идти под одним парусом. Весла согласно взметнулись из воды. Нарастающий свист, и три гребца разом повалились со скамей на днище корабля, послышались стоны и проклятья. Обломки весел взлетели в воздух и плавно стали падать в воду. Камень пронесся над кораблем на голову выше борта, полетел дальше, подскакивая на волнах, прежде чем зарыться и утонуть.

— Ходили разговоры, что они сделали катапульту, — заметил Бранд, — но считалось, что корабль отдачи не выдержит. Должно быть, перестроили каркас и заодно поставили две мачты.

— Но кто стреляет из "мула"? — недоумевал Шеф, наблюдая, как преследующий их корабль пытается наверстать упущенное расстояние, и настороженно дожидаясь его рысканья, которое предвестило бы, что из "мула" снова прицеливаются. К счастью, их преследовали, а люди Рагнхильды не могли стрелять вперед. — Наши перебежчики? Но как они там оказались?.

— Путь тоже очень интересовался всеми твоими изобретениями, — вставил стоявший рядом с Брандом Торвин. — Они построили копии всех твоих машин. Вальгрим имел время построить "мул" и набрать для него команду. Некоторые из его друзей — жрецы Ньерда, они знают, как переделать корабль. Что же нам теперь предпринять? Вернуться в Гула-Тинг и попробовать сразиться с ними на земле?

Шеф еще раз пристально поглядел на возню на носу преследующего их корабля. Неприятель терял скорость, вынужденный разворачиваться для выстрела бортом, а идущие под парусами "Морж" и "Чайка" теперь с каждой волной приближались к берегу. Первоначально противников разделяли полмили. Теперь расстояние стало больше. Но даже на таком удалении Шеф был уверен, что различает высокую фигуру, женщину, стоящую на самом носу корабля с распущенными длинными волосами. Рагнхильда пришла за ним. И догонит его, как быстро ни удирай, потому что из длинного фьорда нет другого выхода. Определенно, они там делают что-то странное на носу своего корабля. Неужели им удалось построить "мул", который не обязательно устанавливать низко и в самом центре судна?

За Рагнхильдой вспыхнул свет — пламя, яркое, сильное пламя. В тот же момент Шеф сообразил, что делают суетящиеся люди. Раньше он никогда не видел спереди, как заряжают катапульту, а именно это они и делали — уже сделали, потому что заряжающие подались назад, открывая обзор для наводчика, в точности так поступали и люди Квикки. Это не "мул", а одна из больших метательных машин, которые он когда-то использовал, чтобы спасти от пыток Эллу и разбить армию Ивара Рагнарссона.

Едва Шеф повернулся, чтобы скомандовать Бранду новый поворот, как увидел летящий с невероятной скоростью прямо на него огонь, на высоте каких-то шести футов стригущий гребни волн. Впервые в жизни Шеф съежился от страха. Схватившись руками за живот, он пригнулся, уверенный, что выпущенная машиной огромная стрела вонзится прямо ему в позвоночник.

Удар под самыми его ногами заставил его пошатнуться. Мгновенный всполох горящей смолы, горящего дерева. Бранд хрипло заорал и, бросив рулевое весло, склонился через борт. Затем Шефа оттолкнули моряки, прибежавшие от центральной части судна с ведрами, отчаянно пытаясь далеко перегнуться через борт и достать воды, залить ею гигантскую пылающую стрелу, которая вонзилась в борт "Моржа", легко пробив на корме доски обшивки в трех футах от ног Шефа и охватывая теперь своим огнем сразу обшивку и скамьи.

— Берите питьевую воду! — закричал Бранд. Те капли морской воды, которые удавалось зачерпнуть, не оказывали никакого действия на пылающие просмоленные тряпки на головке застрявшей в борту стрелы. А огонь распространялся. Если он перекинется на парус... Человек, бегущий от водяной бочки близ мачты, споткнулся и упал, опрокинув ведро. Остальные растерялись, разрываясь между близкой, но недоступной забортной водой и слишком далеко расположенной бочкой.

Кутред карабкался со своего места, облюбованного на носу — ведь приказать ему грести никто бы не осмелился. С топором в руке он подскочил к пылающей стреле, перегнулся через борт и тремя ударами снаружи загнал ее в тонкую обшивку "Моржа", так что наконечник вышел с внутренней стороны борта. Снова взмахнул топором и рассек толстое древко одним ударом. Подхватил отрубленную головку, не обращая внимания на пламя, что лизало ему руку, и выбросил ее за борт. Когда Кутред, ухмыляясь, повернулся к Бранду, Шеф заметил, что корабль Рагнхильды опять повернулся к ним бортом.

"Война машин", — тоскливо подумал он. Все происходит слишком быстро. Даже смельчакам хочется остановиться и крикнуть: "Погодите, я еще не готов!" Он беспомощно смотрел, как, вращаясь, летит камень из катапульты, и опять кажется, что попадет прямо в него, не в корабль, а именно в него. Шефа, угодит в грудную клетку, разобьет хрупкие кости и сокрушит сердце.

Камень ударился о воду с недолетом в тридцать ярдов, отскочил от нее, как в детской игре "в блинчики", снова отскочил и, подобно молоту, ударил в борт "Моржа" перед самым рулевым веслом. Доски разошлись, гребная скамья выскочила из гнезда, и зеленая вода устремилась внутрь. Но это лишь пробоина, а не полное разрушение обшивки, как в случае попадания в киль или основание мачты.

"Раньше ты был королем, — сказал себе Шеф. — Теперь тебя считают королем королей. А что ты делаешь? Съежился от страха. Дожидаешься помощи от безумца. Это не путь короля. Раньше ты сам убивал людей на расстоянии. Ты никогда не задумывался, что будешь делать, если у противника тоже будут все твои машины".

Шеф снова прошел на корму, предоставив остальным заделывать пробоину. Корабль Рагнхильды по-прежнему шел за ними, а расчет взводил пружину катапульты, готовясь к следующему выстрелу. Рано или поздно их потопят, коль скоро враги научились выжидать, чтобы оказаться на нужном расстоянии. За время гонки под полным парусом они почти вернулись к месту, от которого сегодня отчалили. Шеф увидел толпу зевак в гавани Гула-Тинга. А прямо по курсу лежал остров, Гула-Эй, на котором в давние годы и собирался тинг. Шеф высмотрел узкий пролив между островом и берегом, оценил размер корабля Хальвдана, вспомнит, как обманул его самого Сигурд Змеиный Глаз. Он не мог рассчитывать, что опытный шкипер викингов попадется на такую удочку.

Схватив Бранда за плечо. Шеф показал:

— Проведи нас там.

Бранд открыл было рот, чтобы возразить, но, уловив в голосе Шефа повелительные нотки, передумал. Молча он повернул рулевое весло, направляя корабль между скалами, властно показал Гудмунду, чтобы следовал за ними. Через минуту он осмелился заметить:

— Там мы сразу же потеряем ветер.

— Знаю, — Шеф следил за кораблями позади. Как он и ожидал, Рагнхильда сменила курс. Но не пошла вслед за ними. Решила обойти остров слева, в то время как они обходили его справа. Поймать ветер, сохранить высокую скорость и обогнать два корабля, которые преследовала, чтобы расстрелять их вблизи. Возможно, ее шкипер считает, что противник намерен высадиться на берег и спасаться бегством. У Рагнхильды и на этот случай найдется план действий.

Но несколько мгновений остров будет отделять их друг от друга.

— По моей команде, — хладнокровно сказал Шеф, — убрать парус, развернуться и что есть силы грести назад. Когда мы пойдем в противоположном направлении, это будет гребная гонка. У корабля такого размера и со всем его дополнительным весом мы просто обязаны выиграть.

— Это если она просто не остановится, чтобы дождаться нас. Тогда мы выгребем прямиком под катапульту при расстоянии в пятьдесят ярдов.

Шеф кивнул:

— Поворачивай сейчас.

"Морж" и "Чайка" развернулись одновременно, на веслах пошли назад, моряки гребли молча. Шеф понял, что единственным звуком, который раздавался в тишине, был гомон голосов на берегу в сотне ярдов от них.

Он надеялся, что вытянутые указательные пальцы не выдадут его план врагу. Бранд подметил точно. Их действия напоминали игру двух мальчишек, бегающих друг за другом вокруг стола. Если преследующий просто остановится, тот, кто повернул, выбежит прямо на него. Но Шеф не думал, что преследователь остановится. Неприятельским кораблем, как бы ни был опытен его шкипер, командовала Рагнхильда, Шеф знал это. А она и не подумает останавливаться. Она хочет загнать его. И опять же, он ведь видел ее столпившихся у борта людей, которые размахивали оружием и кричали. У них появились машины, но они еще не научились мыслить как участники войны машин. Их инстинкт и опыт подсказывали им подойти вплотную и победить, прорвать фронт силой и натиском. А не пережидать и стрелять с расстояния, используя дальнобойность своего оружия.

Когда "Морж" вышел из пролива и снова устремился по дважды уже пройденному пути. Шеф посмотрел направо и назад. Облегченно вздохнул. Корабль Хальвдана обошел вокруг острова и, слишком поздно сообразив, что произошло, еще только разворачивался, хлопая парусами. Не очень-то хорошо он управляется. Команда и шкипер, видимо, еще не приспособились к своему двухмачтовому парусному вооружению. Скорее миля расстояния, чем полмили, и никакой надежды сократить его. Гребцы Бранда дружно налегали на весла, один из них запел, а остальные подхватывали припев всякий раз, как выносили вперед весла. Трое приделывали доски обшивки на место, затыкали пробоины тют леньей кожей и парусиной. Путь для бегства в открытое море, а там и снова на юг, был открыт.

Карли поймал Шефа за руку и показал вперед. Маленький челнок с одиноким гребцом приближался наперерез им из гавани.

— Это Фрита. Наверное, он передумал.

Шеф нахмурился, снова перешел на нос, взялся за веревку. Когда "Морж" подошел к челноку, он кинул веревку, которую поймал Фрита. Тот не пытался поставить свою лодку к борту, просто бросил ее вместе с веслами и, по пояс высовываясь из воды, подтянулся к "Моржу", вскарабкался на него. Шеф схватил Фриту за шиворот и встряхнул, напустил на себя неприступный вид.

— И что же случилось? Вовремя не заплатили серебром?

Фрита задыхался, с трудом удерживаясь на ногах.

— Нет, государь. Я должен был тебе сказать. В тинге полно новостей. С корабля, который пришел недавно. Мы раньше тебя узнали, что Рагнхильда охотится за тобой. Но корабль принес и другую весть. Пока она шла вдоль берега на север, она — Рагнхильда — говорила в каждой гавани, что если ты от нее ускользнешь, она заплатит награду за твою голову. Большую награду, все ее наследство. Сейчас тебя ищут все пираты Рогаланда. Вдоль всего берега. Все двести миль вдоль берега.

А рогаландцы бедны, подумал Шеф, но дело знают туго. Он взглянул на Торвина.

— Похоже, путь на юг для нас закрыт. В конце концов, придется мне стать тем, кто пришел с Севера.

— Говорим мы, — ответствовал Торвин, — а подсказывают боги.

ГЛАВА 20

— Они наверняка будут нас искать, — сказал Бранд. В одной руке он держал тюлений плавник и задумчиво обгрызал одну из его длинных костей, шумно всосал с кожи жир, остальное выбросил в море. Спохватившись, старательно вытер обе жирные руки о бороду, встал, потопал по направлению к корабельным докам Храфнси, его родного острова. Крикнул через плечо:

— Но они нас не найдут. А если и найдут, мы их первые увидим.

Шеф смотрел вслед удаляющейся фигуре. Бранд беспокоил его все больше и больше. Шеф знал его уже почти два года, Бранда, конечно, и раньше нельзя было считать образцом для подражания по части хороших манер. Тем не менее, по не слишком высоким оценкам викингов, его поведение было вполне нормальным: грубый, свирепый и громогласный, но способный на чувства и даже на некоторое лицедейство. Бранд прекрасно смотрелся на свадьбе Альфреда и Годивы. Когда Шеф прибыл в Каупанг, Бранд очень достоверно изобразил церемониал приветствия прославленного короля. Он всегда был чистоплотен сам и следил за чистотой в лагере.

По мере того как корабли заходили все дальше и дальше на север, подгоняемые попутным ветром вдоль кажущегося нескончаемым побережья Норвегии, с тянущимися непрерывной чередой с правого борта скальными утесами и отделяющей их от Атлантики цепью островков, заливаемых приливом камней и рифов с левого борта, поведение Бранда постепенно изменялось. То же самое происходило с его акцентом и с акцентом его команды из Галогаланда. По сравнению с другими норвежцами их выговор и всегда-то был довольно странным. С приближением к вечным льдам акцент усилился, голоса стали звучать хрипло, а люди, казалось, начали упиваться жиром и ворванью. Свою пайку хлеба они съедали, обмакивая в тюлений жир и присыпая сверху доброй щепоткой соли. Пойманную рыбу ели сырой, а иногда и живою — Шеф видел, как моряк леской выдернул из моря сельдь и незамедлительно вонзил в нее зубы, а ведь рыба еще трепетала у него в руках. Однажды Бранд зарифил парус, внимательно всмотрелся в какие-то береговые ориентиры и наконец направил корабль к отмели. Его моряки, даже раньше, чем корабль подошел к берегу, с гиканьем попрыгали в воду, выбежали к насыпанной на берегу куче камней, сразу же раскидали их и принялись копать. Ударившая из ямы вонь заставила Шефа и других англичан отскочить на безопасное расстояние, причем к ним присоединились Гудмунд и шведы с "Чайки", в кои-то веки солидарные с англичанами, а не с норвежцами.

— Какого дьявола вы туда засунули? — заорал Шеф с безопасного места, зарываясь носом в дым костра.

— Тухлую акулью печенку, — крикнул Бранд. — Мы зарыли ее по пути на юг, чтобы немножко вылежалась. Хочешь кусочек?

Шведы и англичане в едином порыве пробежали по берегу еще с полсотни ярдов, преследуемые хохотом и криками: "Она полезная! От простуды лечит! Съешь акулу, и она не съест тебя!"

Когда они прибыли в Храфнси, дело обернулось еще хуже. Остров достигал в длину пяти, а в ширину — двух миль, и притом был довольно плоский. На многих участках можно было пасти скот, а на некоторых даже пахать. Располагался он напротив самого пустынного берега, который Шеф когда-либо видел, более сурового и скалистого, чем норвежские горы, выходящие к Осло-фьорду. Даже в июле тут и там виднелся снег. Казалось, что утесы обрываются прямо в ледяную воду, а недоступные островки скудной зеленой поросли на небольших уступах и скальных выступах — все, на что оставалось взирать с моря или с горных вершин. Долгое время Шеф считал невероятным, чтобы здесь кто-то мог жить и находить себе пропитание. Однако большая часть Брандовой команды быстро растворилась среди диких окрестных скал, исчезнув, как вода в песок, разбежавшись на двух- и четырехвесельных лодках и на маленьких парусных плоскодонках. Казалось, в каждом фьорде стоял свой хутор, или по крайней мере дом, или несколько сараюшек с каменными стенами и крышами из дерна.

Дело было в том, понял Шеф, что местное население, хоть и выращивало на клочках земли немного овса и. ячменя, в основном питалось животной пищей. Холодные воды кишели рыбой, которую нетрудно было засолить на зиму. Было также много тюленей, соперничающих с людьми в рыбной ловле, что вдвойне оправдывало охоту на них. Травы хватало на то, чтобы прокормить коров и овец летом и запасти сено на зиму. Коз можно было выпускать на подножный корм в горы. Эти норманны с самого крайнего севера чрезвычайно ценили молоко, а также масло, простоквашу, творог и сыр, поэтому доили всю свою скотину, даже коз и овец, летом — по два раза в день, делая припасы из всего, что не могли съесть сразу. В действительности земля их была богата, хотя на первый взгляд представляла собой одни голые скалы. Но чтобы выжить здесь, требовались особые качества. Люди Бранда как-то взяли с собой в горы привыкшего к низменностям дитмаршца Карли и нескольких моряков Гудмунда, разорять птичьи гнезда, которые летом в ужасающих количествах усеивали все утесы и скалы. Через полдня они вернулись, изнемогая от смеха, с преувеличенной заботой доставив побледневших путешественников. Только человек без нервов и без какого бы то ни было страха высоты мог карабкаться по каменным утесам, цепляясь лишь ногтями и пальцами ног. На Храфнси человек не может жениться, рассказывал Шефу Бранд, пока не залезет на один утес, возвышающийся на двести футов над прибрежными скалами, сохраняя на нем равновесие — а верхний камень качался от ветра, — и, перегнувшись через край, не пописает с высоты в прибрежные буруны. Последний раз человек сорвался еще в прадедовы времена — страх высоты был изжит в роду Бранда, как и у всех его земляков.

От всего этого жизнь с галогаландцами легче не становилась. Сначала Шеф беспокоился, как им выбраться отсюда. Позднее он начал беспокоиться, а что, если они не выберутся — ведь Бранд, по-видимому, предпочитал дожидаться преследователей на месте, а не идти им навстречу и не бежать дальше, — как они тогда будут жить всю зиму, имея столько лишних ртов, англичан и шведов, не способных ни тюленя загарпунить, ни на скалу залезть, ни съесть похороненную год назад печенку гигантской акулы. "Ловить больше рыбы" — вот и все, что ответил Бранд. Кажется, он ни о чем не тревожился, наслаждаясь возвращением на полузабытую родину, размышляя только о сборе дани со своих финнов.

У Шефа же и кроме Бранда забот хватало. Они мучили его, когда он лежал без сна короткими северными ночами. Во-первых, за время долгого перехода на север он успел переговорить со всеми членами своей команды, с Квиккой, Озмодом, Хамой, Уддом и остальными, кто шатался по Гула-Тингу, собирая как можно больше сплетен. Пришедшие на тинг норвежцы были удивительно хорошо осведомлены — хотя удивляться, возможно, было нечему, если учесть их частые торговые и военные походы. Обобщая их рассказы. Шеф понял, что его дела вызвали в скандинавских странах гораздо большие слухов, чем он мог представить. Весь норманнский мир сгорал от жгучего любопытства к новому оружию, с помощью которого были разбиты франки и Рагнарссоны. Поэтому знатокам нового оружия предлагались большие деньги. О морском бое близ устья Эльбы также рассказывали со всеми подробностями, и планы установки катапульт на собственные корабли расцветали пышным цветом. Больше нет смысла грабить юг, считали некоторые, пока норманны снова не окажутся в равных, а то и в более выгодных условиях по сравнению со своими английскими жертвами.

Ждали и ответного удара Рагнарссонов. По словам Озмода, самого надежного источника, всех не покидало ощущение, что Рагнарссоны обязаны что-то предпринять. Они были разбиты в Нортумбрии, не сумели достойно отомстить за своего отца. Потеряли, одного из братьев, за него тоже не отомстили. Потерпели поражение в самом начале своего весеннего похода великого возмездия, не смогли даже заполучить человека, в котором видели источник всех своих несчастий, когда он был выставлен на продажу на невольничьем рынке. Эта история была хорошо известна, сообщил Озмод, и, услышав ее, люди открыто насмехались. Те, кто поумнее, подозревали, что Рагнарссоны что-то готовят. Всего год назад всем было ясно, что Сигурд Змеиный Глаз метит посадить своих братьев на престолы Англии и Ирландии, а потом хочет с их помощью объединить под своей рукой всю Данию, чего с ней не бывало со времен легендарных Сквольдунгов. А что теперь о нем говорили? Что он не смог поймать человека на песчаной отмели при начинающемся приливе. Многие смеются, повторил Озмод, но другие говорят, что в одном можно быть уверенным: Рагнарссоны вернутся со своих каникул в Шотландии готовыми к решительному удару. Предусмотрительные датские короли запретили своим подданным уходить в набеги и стягивали флоты и армии для защиты отечества.

А еще имело место оживление среди христиан. Об этом Шефу больше всех рассказал Торвин, который год назад так ликовал при мысли о христианском короле, приглашающем к себе миссионеров Пути. Сейчас, сказал он, впечатление такое, что тот же сапог надет на Другую ногу. К нему приходила весть за вестью о странных делах на рынках и тингах южноскандинавских стран: христианские священники теперь не просто приходили и пытались, как делали это десятилетиями, обратить в свою веру рабов, бедняков и женщин, что обычно кончалось издевательствами и захватом в рабство их самих. Нет, теперь они приходили с вооруженными людьми, держались уверенно, отвечая оскорблениями на оскорбления, насилием на насилие, выкупали своих людей из рабства. И задавали вопросы Вопросы о набеге на Гамбург шестнадцать лет назад. Вопросы о королях. Ответы записывали. Отнюдь не пытались спасать души, нет, искали что-то. Особенно много Торвину рассказывали, и тоном глубокого восхищения, о человеке по имени Бруно.

Но тут уж Шеф сам мог порассказать Торвину о том, чему был свидетелем на рынке в Гедебю, и о состоявшейся позднее беседе. Удивляло же его не то, что викинги восхищались Бруно — любой человек, владеющий оружием с такой ловкостью и искусством, был просто обречен на успех в норманнском мире, — а то, что Бруно двинулся из Гедебю дальше, в шведские земли, в Смааланд и в две готландские провинции южнее больших шведских озер.

Торвин сообщил ему еще одну вещь, о которой Шеф прежде и не подозревал.

— Знаешь, почему у нас так распространено имя Эйрик? — спросил Торвин. — Это из-за того, что мы называем Эйриксгата, а точнее говоря, Em-riks-gata, Путь Единого Короля. Считается, что никто не может стать королем всех шведов, пока не пройдет по этой дороге. Она проходит через все тинги всех провинций Истинный король должен прийти в каждый тинг, и объявить себя королем на каждом сходе, и ответить на любой брошенный вызов. Только когда король все это проделает, сможет он стать королем всех шведов.

— И кто был последним королем, которому это удалось? — спросил Шеф, припоминая, что поведал ему месяц назад Хагбарт о способе стать королем, хотя тогда речь шла всего лишь о короле Восточного Фолда, или короле Фьордов, или, как желчно высказался Шеф, о короле Соседней Кучи и Дальнего Хлева.

Торвин поджал губы и медленно покачал головой, вспоминая историю столь давнюю, что стала уже мифом.

— Может быть, король Эли, — сказал он наконец. — Эли Безумный, дядя короля Атилса. Шведы рассказывают, что он был королем всей Швеции, включая Готланд и Скаане. Но он не смог долго удерживать эти земли — его племянника унизил король Хрольф на равнине Фюрисвеллир. Ты знаешь. Ты сам это видел, — добавил Торвин, напоминая Шефу об одном из его видений.

Шефу начинало казаться, что широкоплечий Бруно пустился в такой поход по скандинавским странам, словно сам хочет пройти по Emriksgata и обратить норманнов в христианство силой, а не убеждением Если так, успехи людей Пути в Англии, среди восточных англов и подданных короля Альфреда, будут перечеркнуты и даже превзойдены успехами христиан на Севере Шеф не мог себе представить, что это произойдет. И все же ему не давало покоя, что он не узнал ничего нового, ничего с тех пор, как каждая крупица принесенного его людьми знания была тщательно обдумана и пережевана. И еще больше огорчало его то, что он находится здесь, на самом дальнем краю обитаемого мира, в то время как в центре его затеваются великие дела Застрял в стране птичьих яиц и акульей печенки, в то время как на юге маршируют огромные армии. В то время как Бруно и его рыцари ищут Святое Копье, которое сможет вернуть миру великого Императора, а Сигурд Рагнарссон и его братья осуществляют свой замысел делать Змеиного Глаза Единым Королем, королем не только Швеции и Дании, но и всего Севера.

И действительно, на Юге маршировали армии и передвигались флоты. Пока Шеф и его люди вили веревки и обтесывали дерево, строя катапульты — "мулы" и Дротикометы, — чтобы держать под обстрелом все морские подходы к Храфнси в случае нападения Рагнхильды, Рагнаресоны подобно грозовой туче налетели на Дитмарш и Северо-Фризские острова, заставив короля Хрорика лихорадочно набирать рекрутов, искать союзников и создавать запасы, чтобы выдержать осаду Гедебю. Архиепископ Гамбурга и Бремена, аскетичный Римберт, получая все более требовательные запросы от своих агентов на Севере, удвоил количество рыцарей Святого Копья и послал их на собственных судах через Балтику, каковое предприятие вызвало горячее одобрение у его собратьев в Кельне, Майнце, Трире и других местах. Французские потомки Карла Великого ломали копья за наследство Карла Лысого, а новый Папа — Папуля, как его называли в народе, — обещал свою поддержку то одному, то другому претенденту. В этот период неожиданного мира не родившийся еще ребенок Годивы подрастал в ее чреве, а ее супруг принимал посланцев многих независимых английских графств, стремящихся присоединиться к тому, что они считали новым Золотым Веком, в котором не будет ни церкви, ни язычников.

Ну а Шеф в глуши и безвестности дожидался дальнейших событий, отводя душу лишь в кузнице, среди своих товарищей-кузнецов.

x x x

Команда Квикки пыталась приготовить зимний эль летом. Неизгладимое впечатление произвел на них крепкий напиток, которым угощали в Каупанге, а в Гула-Тинге им удалось в складчину купить его целый бочонок. Теперь он, конечно, кончился, но времени было хоть отбавляй, и Удд изложил свои предположения.

— Чтобы сделать зимний эль, — заявил он, — из эля вымораживают воду, и то, что остается, становится крепче.

Одобрительные кивки и общее согласие.

— Так вот, пар — это вода, — последнее положение вызвало некоторые споры, но всем случалось видеть поднимающийся от сырой земли пар и как испаряются капли пота, попавшие на раскаленное железо. — Значит, если мы будем нагревать пиво, пока из него не выйдет пар, мы удалим из пива воду точно так же, как если бы вымораживали ее. Это не будет зимний эль. Это будет что-то вроде летнего пива.

— Но оно станет крепче, — сказал Квикка, желающий уточнить самое главное обстоятельство.

— Верно.

Ребята разжились большой кадкой пива — львиной долей скудного урожая ячменя на Храфнси, который шел в основном на пиво, а не на еду, — половину вылили в самый большой медный котел, который смогли достать, и нагрели его на медленном огне, стараясь не прожечь днище. Постепенно густое варево начало пениться, пар от него заполнил всю пивоварню с толстыми стенами и низкой крышей. Два десятка мужчин и полдюжины женщин набились в нее одновременно, прислуга катапульты и так называемые носящие kraki — те, кто был спасен из рабства во время перехода через Уппланд.

Удд внимательно наблюдал за всем, командовал костровыми, с помощью самого большого половника отбивался от преждевременных попыток попробовать продукт. Наконец, оценив уровень жидкости в котле, он пришел к выводу, что почти половина пива испарилась. Два человека острожно сняли котел с огня и поставили охлаждаться.

За несколько месяцев Удд приобрел некоторые простейшие навыки обращения с людьми, достаточные, чтобы сообразить предоставить честь первой пробы Другому, и притом тому, кто смог бы это оценить. Он прошел мимо Квикки и Озмода, признанных главарей команды, и позвал одного из недавно спасенных, большого молчаливого человека, в котором освобожденные, но по-прежнему испытывающие почтение к знатности англичане подозревали бывшего тана короля Бургреда, имевшего несчастье попасться викингам в рабство.

— Кеолвульф, — сказал Удд, — думаю, что ты привык к доброй выпивке. Подойди и попробуй это.

Бывший тан подошел к котлу, взял протянутую ему деревянную кружку, понюхал напиток, отхлебнул, подержал жидкость во рту, прежде чем проглотить ее

— И как на вкус? — взволнованно спросил Карли — Так же хорошо, как в последней бочке?

Кеолвульф помедлил, чтобы придать своим словам больше веса.

— На вкус, — сказал он, — это как вода, в которой помыли прошлогоднее затхлое зерно. Или как очень-очень жидкая позавчерашняя каша.

Квикка выхватил у него сосуд, тоже присосался и опустил кружку с выражением полного разочарования

— Ты ошибся, Кеолвульф, — сказал он. — На вкус это как комариная моча.

Пока другие кружками зачерпывали варево, чтобы подтвердить эту нелицеприятную оценку, Удд с раскрытым ртом смотрел на котел, на очаг, на пар, осевший на прозрачной пленке, которая закрывала окно вместо стекла

— Вся крепость была здесь, — бормотал он — Теперь ее здесь нет. Должно быть, она ушла вместе с паром Но когда пиво замораживаешь, она не уходит Лед и пар различаются. Лед — это вода. А пар, значит, что-то другое, — он испытующе провел по запотевшей пленке пальцем, лизнул его. — Нужно брать не остаток пива, — заключил он, — а уходящий из него пар. Но как собрать пар? — и Удд задумчиво уставился на медный котел.

x x x

Шеф, утомленный и изнервничавшийся, решил провести остаток дня в парной бане. Это была маленькая деревянная хижина на краю мола, ведущий от нее помост нависал над глубокими водами фьорда, который выходил в гавань Храфнси. Каждый день раскаленные камни доставали из ямы, в которой всю ночь поддерживался огонь, тачками перевозили их в баньку, и там они лежали, часами источая жар. Для тех, кому было нечем заняться, или для уставших от работы стало привычным делом приходить в баньку и сидеть здесь по часу и больше, поливая камни водой и время от времени выбираясь на пирс, чтобы окунуться в студеную воду.

Войдя в темную парилку, Шеф понял, что в ней уже кто-то есть, сидит на одной из лавок. Всмотревшись в полумрак, он в луче света от приоткрытой двери разобрал, что это Кутред, который сидел не голым, как все остальные, а в рваных шерстяных подштанниках Шеф помялся и вошел. Он не знал никого, кто бы охотно посидел в темноте рядом с Кутредом, но интуиция подсказывала ему, что бояться нечего. Кутред не забыл, даже в своем безумии берсерка, благодаря кому освободился от мельничного жернова. Вдобавок, услышав, что Шеф его узнал и что Шеф участвовал во всей истории с самого ее начала, с захвата в плен Рагнара, он объявил, что считает их судьбы связанными между собой.

Они вместе немного посидели в темноте, и вдруг Шеф понял, что Кутред начал говорить, тихо, чуть ли не про себя. Кажется, речь шла о Бранде.

— Здоровенный он парень, — бурчал Кутред. — Но размеры это еще не все. Знавал я некоторых почти таких же крупных и одного-двух даже повыше ростом. В шотландце, которого я убил, было в длину семь футов, я измерил. Хотя он был тонкокостный. Нет, не из-за размеров меня достает этот сукин сын, просто он весь неправильный. У него кости не такие. Посмотри на его ручищи, они в два раза больше моих. И его глаза. Его надбровья. Протянулась рука, прошлась по бровям Шефа, и голос продолжал: — Смотри. У нормальных людей ничего нет под бровями, только глазницы. Я не смог пощупать его брови, не мог подойти близко, но я смотрел очень внимательно. У него здесь костяной гребень, его надбровья выдаются вперед. — А его зубы! — Снова протянулась рука, оттянула нижнюю губу Шефа. — Смотри, у большинства людей, почти у всех, верхний ряд зубов заходит на нижний. Когда ты кусаешь передними зубами, верхние заходят на нижние как ножницы. А у него зубы не такие. Я долго присматривался и понял, что его зубы подходят краешек к краешку, они вообще не заходят друг за друга. Когда он кусает, это получается как топором по кирпичу. А его коренные зубы, должно быть, настоящие жернова. С ним что-то очень странное. И не только с ним, а вообще со всеми тут. Все его родичи такие. Но он хуже всех. И еще одна вещь. Он что-то прячет здесь поблизости. Ты знаешь, господин, — Кутред впервые показал, что узнал собеседника, — ты знаешь, в эти дни я много ходил на веслах по окрестным водам.

Шеф кивнул в полутьме. Кутред действительно плавал на маленьком двухместном челноке, который у кого-то одолжил, если не отобрал. У всех вызвало только облегчение, что его подолгу не бывает поблизости.

— Так вот, сначала я обошел вокруг всего острова, затем прошел вдоль берега на юг, а потом на север, но немножко, потому что дело было к вечеру. И когда я в тот раз вернулся, они все меня ждали на пристани. Бранд и четверо его родичей, с копьями, топорами, в доспехах, словно приготовились к распре.

Ну, меня это, конечно, сразу взбесило. Но я ведь не такой сумасшедший, как они все думают. Я-то уверен, что в тот день они только этого от меня и ждали. Но я спокойненько вышел из лодки и подошел прямо к Бранду, так что, начнись что-нибудь, он был бы у меня в руках — и он понял, что я делаю.

— А теперь слушай, — очень аккуратно сказал мне Бранд. — Я не хочу тебе плохого, но я должен тебя предупредить. Катайся на своей лодке. Это можно. Катайся где хочешь — вокруг острова, сходи к тюленьим шхерам, на юг, в любое место. Но не на север.

— Я только что был на севере, — ответил я. — Ничего такого я там не видел.

— Ты не успел зайти достаточно далеко, — сказал он. — Ты дошел только до Нэстифьорта, так называют ближайший большой фьорд на севере. Туда можно. Обычно. Следующий фьорд — Мидфьорт. Туда тебе заходить не нужно.

— А следующий фьорд? — спросил я и толкнул его легонько.

И тут зубы у него клацнули, как волчий капкан. Наконец он выдавил:

— Тебе не нужно вообще об этом знать. Держись от этого подальше.

— Звучит странно, — согласился Шеф. — В конце концов, они ведь сами ходят на север достаточно часто, чтобы найти финнов и собрать с них дань. Они говорят, что на самом деле на север отсюда уже никто не живет, по крайней мере, из норманнов, одни финны. Но, кажется, они прекрасно знают, что там находится.

— Да, но когда корабли идут на север, — ответил Кутред, — они забирают мористее береговых шхер. Я тут пробовал поразузнать, что сумею, а Марта для меня расспрашивала женщин. На север отсюда, на побережье, где шхеры — там запретная страна. Не знаю почему. Они что-то скрывают. Когда я уходил, после того как они меня предупредили, я услышал — один из родичей Бранда сказал ему кое-что, старался его успокоить. "Да пусть себе ходит, — сказал он, — невелика потеря". Так что они действительно хотели предостеречь меня от чего-то, что считают очень опасным. Но все равно они не хотят об этом говорить.

Хриплый голос Кутреда постепенно перешел к перечислению оскорблений и обид, которым он подвергался, когда был прикован на мельнице. Мужчины и женщины, которые издевались над ним, ужасающие холода горной зимы, и как он пытался залепить ставни грязью, как ставни все время распахивались, как в окнах появлялись лица, как они трясли дверь, чтобы ночью добраться до него...

Расслабившись в тепле. Шеф мало-помалу забыл о своих неотступных заботах, забыл о Бруно, Альфреде, Сигурде и Олафе, о мертвом Харальде и о Рагнхильде, да и о Годиве тоже. Голова его откинулась в уголок, опираясь на пахнущую сосновой смолой стену, и Шеф погрузился в неспокойный сон.

x x x

Он по-прежнему был в темноте, но в темноте другой — не теплой и ароматной, уютной темноте, которую покинул, а в темноте холодной, безмолвной, пахнущей землей и плесенью, и он оказался не в помещении. Это была дорога, а он ехал по ней верхом, несся какой-то сверхъестественной рысью, сильными раскачивающимися волнами, словно у лошади было больше ног, чем положено.

Это Слейпнир, понял Шеф, восьминогий конь Отца богов. Однако он, всадник, в которого Шеф воплотился в своем сне, не был Отцом Всего Сущего. Шеф смог разобрать, что это за существо, это не бог, а человек. Человек безумный, вроде Кутреда, но без тех оснований, что были у Кутреда. Главное чувство, которое он испытывал — испытывал все время, — была веселая ярость, желание встретить и преодолеть препятствия. Воспоминания его были сплошной сумятицей сечи, топота копыт, рубящих и колющих ударов, их перемежали лишь периоды хмельного забытья. Опьянения от медов Одина. На Слейпнире, подсказал кто-то Шефу, едет Хермот. Это имя он встречал раньше. Имя ратоборца, которое выкрикивали и прославляли в конце долгой дневной битвы в Вальгалле. Победитель этого дня, лучший из всего воинства Одина, Эйнхериара, возвращающегося в чертог с волшебно исцеленными смертельными ранами, чтобы вечером пировать перед завтрашней битвой. Хермот побеждал чаще, чем кто бы то ни было, чаще, чем Сигурд Фафнисбани, чем Бьотвар Бьярки. Потому его и выбрали для такого поручения, самого важного из всех, которые Один давал своим героям.

Вернуть Бальдра к жизни. Воспринимающему все это разуму Шефа немного было известно о мертвом боге Бальдре; слышал его историю от Торвина. Теперь он воспринимал ее не как рассказ, а как череду вспыхивающих картин. Бальдр, сын Одина, прекраснейший из богов. Не просто красивый, а прекраснейший, хоть он и был мужчиной. Шеф не мог увидеть его лица, лишь проникающее через разум Хермота ослепительное сияние, исходящее от божественного тела.

Так прекрасен был Бальдр, что боги, страшась когда-нибудь потерять его, заставили все сотворенные сущности принести клятву не повредить ему. Поклялись железо и огонь, и болезни, и ужасная старость, и даже отродье гигантов — не в силах противиться красоте Бальдра, — и каждая рыба, животное и змея в мире, и каждое дерево в лесах. Только одно создание не поклялось: слабенькая водянистая омела, растение, которое обвивало дуб. Она не смогла бы повредить, даже если бы захотела — так подумали боги.

Как только клятва была принесена, Бальдр стал неуязвим, и поэтому боги, чьи забавы не слишком отличались от забав их земных почитателей, принялись развлекаться, ставя прекрасного Бальдра как живую мишень и кидая в него все оружие с остриями и лезвиями, какое попадалось под руку. Лишь один бог в этом не участвовал — Хот, брат Бальдра, ибо был слеп. Но однажды он в своем ослеплении услышал голос, который спросил, не хочет ли он присоединиться к остальным. "Да, — ответил Хот, — но я слеп". А голос сказал: "Я поставлю тебя на нужное место и направлю твою руку. Брось вот это". И ему в руку вложили копье, сделанное из омелы, но затвердевшее благодаря волшебству.

Голос принадлежал Локи, обманщику богов, врагу богов и людей, отцу чудовищного отродья. Хот взял копье и кинул его.

В ушах Хермота до сих пор звучал великий плач скорби, который поднялся, когда боги, а потом и все сущее, узнали о смерти Бальдра, узнали, потому что из вселенной сразу же исчез свет, и весь мир стал обыденным, унылым и скучным, каким и остается до. сих пор. Своим внутренним взором он все еще видел огромный костер, на который Один положил своего сына в погребальной ладье, что должна была доставить его в мир Хель. Он видел, что даже гиганты были приглашены на похороны и пришли. Видел, как женщина гигантов, Хюрроккин, рыдая, столкнула лодку — Хермот был одним из четырех ратоборцев, назначенных удерживать ее волчью упряжку за поводья из гадюк. Видел — как только ладья заскользила в воду. Один нагнулся и прошептал что-то на ухо своему мертвому сыну.

Что это были за слова? Хермот не знал. Сейчас он должен был спуститься в Хель и вернуть Бальдра.

Лошадь уже подошла к стенам Хеля, стуча копытами по огромному мосту, перекинутому в воздухе — что за воздух может быть в нижнем мире, Хермот не представлял себе. Он проезжал мимо духов, теней, тревожно на него глядящих, они проснулись из-за стука копыт, разительно отличавшегося от их собственной бесшумной походки. Это были души ничтожеств, бледные мужчины и женщины, дети, не те, кого отбирали для Вальгаллы или для рощ Фрейра. А там, в конце моста, там были ворота.

Слейпнир рванулся к ним, и ворота медленно закрылись. Хермот наклонился, прошептал слова ободрения на ухо жеребцу.

Отчаянный рывок, прыжок столь высокий, что мог бы, казалось, прошибить низкий потолок Хеля. Ворота оказались позади, ошеломленные стражники уставились вслед.

Теперь перед ними была стена, стена, которая словно бы доходила до самого несуществующего неба. И была в ней щель, узкая щель на самом верху. Слишком узкая для Слейпнира, слишком узкая для Хермота. Хермоту не надо было объяснять, что это колдовство. Он прискакал к стене, потянул поводья, остановился и Спешился. Принялся стучать своими могучими кулаками в каменную стену, стучал, пока те не покрылись кровью, как всегда, не обращая внимания на боль.

Голос из-за стены:

— Кто это, кто стучится не как бледная тень из Хеля?

— Я Хермот, человек Одина, всадник Одина. Я пришел поговорить с Бальдром.

Другой голос, голос Бальдра, невнятный и усталый, словно рот залеплен плесенью.

— Возвращайся домой, Хермот, и скажи им: я не могу вернуться, пока весь мир не заплачет обо мне. А я знаю — точно так же, как нашлось существо, которое повредило мне, есть существо, которое не заплачет. Скажи им, — и голос затих вдали, будто Бальдра утащили по длинному, засыпанному прахом коридору.

Хермот не раздумывал и не колебался, это было бы не в его духе. Он знал, что такое определенность. И он не боялся вернуться с плохими вестями. Он сел в седло и тронулся в обратный путь. На мгновенье задумался. Залез за пазуху, где держал черного петуха из Асгарда, творение Одина.

Вытащив из-за пояса нож, отрезал петуху голову, забросил сначала ее, а потом тело с точностью, доступной лишь великим, в щель между стеной и небом.

Через мгновенье Хермот услышал гул в стене, гул такой сильный, что, казалось, он заставлял стену дрожать. Петушиный крик. Крик рассвета, новой жизни, возрождения.

Удивленный Хермот пустился назад через ворота Хеля к мосту Гиаллар, который отделял мир Хель от остальных восьми миров. Он не знал, что означает происшедшее, но он знал, что для Одина это не будет неожиданностью.

Что же Один шепнул своему сыну на погребальной ладье?

* * *

Шеф рывком поднял голову, осознав, что на улице что-то происходит. По его телу струился пот, он слишком долго спал. На мгновенье он подумал — крик, должно быть, означает, что наконец-то появилась Рагнхильда. Как она уже сделала однажды, когда он заснул в парилке. Затем его слух уловил нотки торжества и ликования, а не тревоги. Что-то они кричали. Что же? "Рында, рында"?

Кутред подскочил к двери, ухватился за ручку. Дверь заело, как часто случалось из-за жара, и сердце Шефа на мгновенье замерло — трудно представить себе худшую долю, чем умереть голым в жару парилки, а ведь известно, что такое бывало. Затем дверь распахнулась, и внутрь ворвались свет и свежий воздух.

Кутред вышел из парилки и прыгнул с помоста. Шеф последовал за ним, задыхаясь в сомкнувшейся над головой студеной воде. После своих приключений на льду Шеф не верил, что когда-нибудь снова с охотой полезет в холодную воду, но парилка заставила его передумать.

Они вдвоем быстро подплыли к лесенке, ведущей на пристань, где развесили свою одежду, взобрались и уставились на появившуюся откуда ни возьмись толпу.

Все норманны бежали к своим судам. Не к морским кораблям, вроде "Чайки" и "Моржа", а к небольшим гребным вельботам. Вытянули лодки, которых Шеф раньше не видел. И были еще другие суденышки, как демоны ворвавшиеся в гавань, с них кричали местные жители. Кричали одно и то же слово. На этот раз Шеф разобрал его. Не "рында", а "гринды! гринды!".

Шеф и Кутред переглянулись. Снизу, из гавани, Бранд увидел, как они не спеша вытираются. Сложив руки рупором, он закричал:

— Твоих людей мы не берем! В лодках нет места для идиотов, когда идут гринды! Вы двое можете пойти с нами, если хотите что-нибудь увидеть!

Затем он отчалил на лодке, балансируя на банке с большим гарпуном в руке.

Кутред показал на маленькую двухвесельную лодочку, которую он добыл, привязанную на берегу в десяти шагах от них. Шеф кивнул, поискал свой меч с рукоятью из рога нарвала, вспомнил, что, как обычно, оставил его над койкой. Нет времени сейчас бежать за ним, на поясе есть другой нож. Кутред положил, как всегда, свой меч и шипастый щит на дно лодки, взял весла, столкнул плоскодонку в длинный фьорд, ведущий в открытое море. Когда они выгребали к устью. Шеф увидел английских катапультеров, стоявших у своих машин, которые теперь охраняли вход в гавань. Они кричали:

— Что? Что происходит?

Кутред греб, а Шеф мог лишь беспомощно пожать плечами.

ГЛАВА 21

Когда Кутред подгреб уже к выходу из фьорда, Шеф увидел паренька с одного из дальних хуторов, скачущего по обрывистому склону и отчаянно машущего рукой, чтобы его подобрали. Шеф дал Кутреду знак подойти к берегу.

— Может быть, хоть он объяснит нам, что происходит.

Парень перепрыгнул с одной остроконечной глыбы на другую, приноровился к движению раскачивающейся на волнах лодки и сиганул на нос, словно выбрасывающийся на берег тюлень. Он широко улыбался.

— Спасибо, друзья, — сказал он. — Гринды приходят, наверно, единожды в пять лет. На этот раз я не хочу их пропустить.

— А что такое гринды? — спросил Шеф, не замечая яростных взглядов Кутреда.

— Гринды? — паренек, казалось, не поверил своим ушам. — Гринды-то? Ну, это такие мелкие киты, они приходят стадом. Входят в шхеры. Тогда, если нам удается зайти мористее, мы отрезаем их от моря, загоняем на берег. Потом убиваем. Жир. Ворвань. Кита можно есть целую зиму, — его зубы открылись в мечтательной улыбке.

— Убить стадо китов? — повторил Шеф. — Сколько же их там?

— Может, пятьдесят, а может, и шестьдесят.

— Убить шестьдесят китов, — усмехнулся Кутред. — Да если бы вам, лживым норманнским моржебоям, это удалось, никогда вам их не съесть, даже если вы сядете и будете есть до самого Судного Дня.

— Это только гринды, — сказал паренек, который явно обиделся. — Это не кашалоты и не большие усатые киты. Они в длину всего десять-двенадцать локтей.

От пятнадцати до восемнадцати футов, подумал Шеф.

Это похоже на правду.

— Чем вы их убиваете? — спросил он.

Парень снова улыбнулся.

— Длинными копьями. Или вот этим, — он вытащил из-за пояса нож, длинный, широкий, с односторонней заточкой. Вместо обычного острия у него был длинный плоский крюк, заточенный, как заметил Шеф, и с внутренней и с внешней стороны.

— Гринда-нож, — сказал юноша. В его выговоре "f" стало "v", долгое "i" превратилось в "oi". — Grindar-knoivir. Выскочить из лодки на мелководье, оседлать кита, добраться до его хребта, воткнуть гринда-нож. Вытащить. Перерезать позвоночник. Ха-ха! Много мяса, жир на зиму!

Когда лодка вышла из устья фьорда, паренек огляделся, увидел вереницу вельботов, стремительно удаляющихся от них на север, без лишних слов уселся на скамью рядом с Кутредом и, взяв весло, тоже стал грести. Шеф с удивлением заметил на лице Кутреда кислую усмешку, вызванную, скорее всего, очевидной уверенностью юного норманна, что Кутред, могучий берсерк, нуждается в его помощи.

Шеф заметил, что идущие впереди вельботы замедлили наконец свой бег, сбиваясь в неровный круг на волнах. И тогда, всего в полумиле от себя, Шеф впервые увидел стадо китов, за которым они гнались: сначала один ленивый белый фонтан на фоне серого неба, затем другой, а потом и все вместе. А под ними лишь проблеск черных спин, скользящих в изящных кувырках.

Люди в вельботах тоже увидели выход стада на поверхность воды. Шеф заметил, что они встают, трясут своими острогами с длинными наконечниками, услышал отдаленные вопли. Впрочем, даже на расстоянии можно было разобрать заглушающий все бычий рев

Бранда, по-видимому, отдающего длинную череду распоряжений, которые передавались с лодки на лодку.

— Нужно, чтоб был гринда-капитан, — объяснял паренек в промежутке между гребками. — Если вельботы не будут работать вместе, киты прорвутся. Все работают вместе, а потом делимся поровну. Одна доля на каждого человека, одна доля на каждую лодку, капитан получает две доли.

Лодка Шефа поравнялась со всей флотилией, как раз когда вельботы начали расходиться в стороны. В последний момент паренек вскочил на ноги, приветствовал своих родичей и побежал с вельбота на вельбот с такой же ловкостью, с какой он сел к ним в лодку, задержавшись только, чтобы весело помахать на прощанье. Затем все норманнские вельботы, по большей части четырех- и шестивесельные, разошлись в длинную вытянутую линию. Расположившийся в ее центре Бранд, поравнявшись с Шефом, повернулся и закричал:

— Вы, двое! Оставайтесь сзади и никуда не суйтесь. Держитесь от этого подальше!

Кутред долгое время греб так, чтобы их лодка держалась около крайнего вельбота в линии. Шеф, глядя на его вспотевший торс, отметил, что за последние недели Кутред стал выглядеть еще внушительней, так как благодаря хорошей пище на его натренированных на мельнице мускулах нарос слой подкожного сала. И все же одному человеку тяжело было угнаться за четырехвесельными вельботами, в каждом из которых сидели опытные моряки. Кутред греб с остервенением. Хорошо еще, что флотилия не шла все время с максимальной скоростью. По ходу преследования Шеф понял, что в этом был свой смысл, своя тактика охоты.

Первой задачей Бранда было выстроить линию вельботов рядом с китовым стадом, на западе от него, отделяя гринд от цепи рифов и островков, протянувшихся между материком и Атлантикой. Сделав это, он попытался загнать стадо к берегу. Лодки развернулись в сторону стада и остановились, а их гребцы склонились над водой и принялись хлопать по ней веслами. Как это звучало для слуха китов — кто знает? Но шум им явно не нравился, они поворачивали, чтобы сбежать от него. Некоторое время они пытались разогнаться и обойти дальний конец линии вельботов. Тогда крайние лодки вышли вперед и, хлопая веслами по воде, заставили китов остановиться и повернуть назад. В какой-то момент казалось, что вожак решил развернуться и плыть обратно на юг, туда, где держались в тылу Шеф и Кутред. Несколько минут вода пенилась от тесно сбившихся черных туш, причем одни гринды стремились вперед, а другие уже повернули назад. Затем все вельботы одновременно пошли в атаку с криками и плеском весел, загоняя китов на прибрежные скалы, которых те так боялись.

Бранд вдобавок старался посеять среди мечущихся китов панику, понял Шеф. И он уже знал, куда будет загонять стадо. Недостаточно было просто направить китов на скалистый берег. Подойдя туда, они могли бы развернуться и прорваться одним отчаянным броском. Их нужно было загнать на смертельно опасное для них место, например, на отлогий шельф, в узкий залив или бухточку, куда киты не побоялись бы зайти и где их можно было запереть. И лучше всего было бы сделать это во время прилива, чтобы отлив оставил животных барахтаться на грунте.

Бранд не торопясь вел вельботы и стадо туда, куда задумал. Киты сбились кучей у входа в намеченный им залив, а лодки встали в полукруг от края до края бухты. Тогда Бранд властно махнул гарпуном, и вельботы двинулись вперед.

Первого кита убил сам Бранд, его вельбот подошел к медленно плывущей самке, а он нагнулся, опираясь одной ногой на планширь, и вонзил длинный гарпун с зазубренным наконечником прямо перед спинным плавником. Находящиеся за пятьдесят ярдов Шеф и Кутред увидели, как в воду хлынул стремительный поток темной крови — и вода мгновенно вспенилась от неистовых ударов взбешенной болью гринды.

Должно быть, умирающий кит издал под водой крик агонии, потому что все стадо сразу охватила паника, оно рванулось вперед от настигавшей сзади опасности. И тут же киты оказались на мелководье, заревели, скрежеща брюхом по гальке, в отчаянных корчах судорожно взметнули из воды хвосты. Остальные лодки разом подошли к месту бойни, на их носах метальщики высматривали, куда всадить гарпун, люди громко подбадривали друг друга.

И вот Шеф увидел, что один человек уже выскочил из вельбота. Кажется, это был паренек, которого они подвезли, он сжимал в руке свой гринда-нож, а за ним устремилась дюжина других китобоев, без оглядки ринувшихся в мешанину бьющихся тел, хватаясь за плавники и стараясь оседлать свои жертвы. Ножи взметались и разили, снова и снова, люди старались попасть в уязвимое место между позвонками, где изогнутый нож, когда его вытягивают наверх, может рассечь спинной мозг и вызвать мгновенную смерть. Киты извивались и молотили хвостами, не способные ни сражаться, ни уплыть, стараясь лишь не дать своим мучителям убить себя.

— Это выглядит опасным, — пробормотал Шеф.

— На самом деле нет, — в голосе Кутреда прозвучало презрение. — То же самое, что убить овцу. Эти звери не защищаются, я думаю, у них и зубов-то нет. Ты можешь запросто втиснуться между ними, они стараются не задеть друг друга.

Группа китобоев ухватилась за тушу гринды, стараясь как можно дальше затолкать ее на берег, тянули за плавники и торчащие гарпуны и копья. Они бросили жалобно вздрагивающего кита и кинулись в воду за следующим. Вскоре вся поверхность залива покраснела от струй крови, вырывающихся из пробитых китобоями сердец. Шеф углядел в свалке, что детеныш гринды вырвался на свободу, бросив убитую мать. Едва ли шести футов длиной, он выбрался с мелководья и устремился в их сторону, к открытому морю. Перед ним возникла лодка, китобой склонился над спиной китеныша, несколько раз всадил нож. Фонтан крови брызнул прямо в лодку, окатил гребцов. Шеф услышал, как они ревут от восторга, увидел на берегу другую группу китобоев, которые уже начали добывать из туш ворвань, запихивая в рот полные пригоршни и разражаясь криками восторга.

— По-моему, мы достаточно насмотрелись, — сказал Кутред. — Меня никто не назовет жалостливым, но если я убиваю людей, так потому, что я их ненавижу. А против китов я ничего не имею. Я даже не люблю китовое мясо.

С молчаливого согласия Шефа он погреб подальше от кровавой бойни. Занятые делом норманны не обращали на них внимания. К тому времени, когда Бранд решил оглянуться, их уже не было.

x x x

На выходе из залива Шеф с удивлением заметил, как низко успело опуститься солнце. В это время года в таких высоких широтах вряд ли можно было говорить о ночах. Небо никогда не темнело по-настоящему. Однако солнце каждый день ненадолго заходило за горизонт. Сейчас оно приближалось к нему, красный диск, светящий низко под облаками, покрывающий безмятежное море длинными тенями. Кутред взялся за весла и направил лодку в неблизкий обратный путь, туда, где их ждали кров и очаг. Шеф прикинул, что последний раз ел и пил он много часов назад, и в долгий морской переход пустился, уже мучаясь жаждой после парилки.

— У тебя в лодке есть какая-нибудь еда? — спросил он.

Кутред проворчал:

— Я всегда храню что-нибудь в ящике на корме. Сыр и масло, флягу молока, пресную воду. Сейчас я буду грести, а потом будем по очереди грести и есть.

Шеф нашел на корме ящик с едой и вытащил его. Запасы были подобраны недурно, но в данный момент Шефа мучала жажда, и он схватил сморщенное яблоко, сохранившееся с прошлой осени.

— Знаешь, — заметил он с набитым ртом, — это ведь то самое место, от которого Бранд велел тебе держаться подальше. На север от острова, между шхер. Судя по тому, что он сказал, местные жители стараются сюда не заходить. Но когда пошли гринды, они уж не разбирали, по каким местам гонятся. И если здесь было что-то опасное, оно, видимо, не захотело связываться с китобойными вельботами. Со всеми сразу.

— Но ему могут понравиться два одиноких человека на заходе солнца, — договорил за него Кутред. Он угрожающе ощерился. — Ладно, пусть попробует.

Шеф швырнул огрызок яблока за борт, скосил глаз на длинные тени, вскинул руку и хлопнул ладонью по мускулистому плечу Кутреда. Молча показал вдаль.

Где-нибудь в четверти мили от них над водой показался гигантский плавник. В высоту он достигал чуть ли не человеческого роста, высовываясь из воды под прямым углом. Под ним блеснула черная спина, потом появилось еще несколько плавников, разрезающих воду, спины изворачивались и снова уходили в глубину, как ободы гигантских вращающихся колес.

— Киты-убийцы, — уверенно определил Кутред. За время перехода "Моржа" на север они неоднократно встречали стада касаток, и всякий раз Бранд уходил в сторону, с опаской наблюдая за китами. "Никогда не слышал, чтобы они напали на корабль, — сообщил он. — Никогда не слышал, чтобы они напали даже на лодку. Но мы и не услышим. Если один из них решит напасть на лодку, не останется никого, чтобы об этом рассказывать. Касатки питаются тюленями. Люди для них могут выглядеть похожими на тюленей. Я никогда не полезу в воду, если поблизости есть один из китов-убийц".

Плавник вожака неожиданно сменил направление, резко свернув в их сторону. Кутред, не задумываясь, тоже развернулся и погреб к берегу в сотне ярдов вдали. На берег здесь невозможно было высадиться, он резко обрывался в воду, но мели и выступающие камни заставляют касаток держаться на удалении. Киты их всегда видят или еще как-то чуют. Плавник шел прямо на лодку, от его стремительного бега образовался белый бурун.

Касатки чувствуют кровь, когда много ее попадает в воду. Они сами, может быть, шли за стадом гринд, намереваясь догнать их и поохотиться. Могут ли эти твари испытать раздражение из-за того, что их опередили? От того, что ускользнуло сразу так много добычи? Злость на сухопутных обезьян, с такой легкостью и безжалостностью истребляющих морских исполинов? А может быть, это было просто возбуждение от растворенной в воде крови и азартное желание свести счеты с людьми, самоуверенно лезущими в неведомое. Угроза чувствовалась в самом облике устремившегося на лодчонку вожака. Шеф сразу же понял, что тот хочет подбросить лодку в воздух, схватить падающих людей и разорвать их на кусочки своими коническими зубами.

— Вперед! — крикнул он Кутреду. — Прямо на скалы.

Лодка уткнулась в отвесный каменный лоб, они вытянули руки, чтобы притянуть ее как можно ближе, с тревогой осознавая, что глубокая вода кончается в каком-то футе от них. Плавник погрузился и снова вынырнул, его верхушка была выше головы сидящего на скамье Шефа, а кит прошелся вдоль берега, почти задевая своим боком обращенный к морю борт лодки. Шеф увидел на черной туше белые пятна, услышал резкий выдох из дыхательных отверстий, ощутил на себе холодный внимательный взгляд. Хвост шлепнул по воде, кит нырнул, разворачиваясь для новой атаки.

Шеф схватил весло, уперся в скалу и провел вдоль нее лодку на несколько ярдов. Теперь лишь какие-то футы оставались до расщелины в скале, узкой бухточки, слишком маленькой, чтобы назвать ее фьордом. Внутри нее кит застрял бы, возможно, он предпочтет уйти. Тем временем подоспело уже все стадо, продефилировало мимо них, хотя и не так близко, как вожак, выбрасывая в воздух фонтаны из дыхал.

Кутред оттолкнулся слишком сильно и лодка отошла от берега. Вожак оказался тут как тут, головой буравя воду. Шеф рванул весло, завернул нос лодки обратно к берегу. Разом они вставили весла в уключины и яростно налегли на них, один удар, другой, стремительно врываясь в спокойную воду расщелины.

Что-то мощно подбросило их снизу, лодка почти выскочила из воды, начала заваливаться. Шеф знал — если упадет в воду, следующее, что он почувствует, будут гигантские челюсти, смыкающиеся поперек его туловища. Он рванулся прочь из лодки, оттолкнувшись со всей силы, и приземлился одной ногой в воду, а другой на крошечный скальный выступ. Рывок, еще одно усилие, и он вскарабкался на узкую площадку размером с платок, уступ на береговом утесе.

Кит тряхнул лодку, и она перевернулась вверх дном. Кутред выскочил из нее, как ныряльщик, кувырнулся в воздухе, и рухнул вниз среди дождя высыпавшихся из лодки вещей. Шипастый щит, сделанный из обработанной Уддом стали, упал в одном футе от руки Шефа.

Тот оцепенело наблюдал, как Кутред шлепнулся в воду и кит повернулся к нему.

Кутред мгновенье колотился на воде, затем, по-видимому, нащупал почву под ногами. Он отступал задом к берегу, в шести футах от места, где стоял Шеф, и все еще был в воде выше колен. Меч каким-то чудом остался у него в руке, он направил его на приближающиеся черно-белые челюсти. Кит свернул, и в этот момент Кутред пронзил его длинным выпадом, напрягая и руку и корпус. Хруст удара, резкие толчки, всплеск воды от хвоста. Затем кит ушел, оставив за собой узкий кровавый след и разбитые доски там, где была лодка.

Кутред медленно распрямился, вытер меч о мокрый рукав. Ящик с провизией плавал в нескольких футах от него. Он опять шагнул вперед, по пояс в воду, не спеша забрал ящик, повернулся и пробрался к Шефу, который неподвижно завис, вцепившись в скалу.

— И как мы теперь отсюда выберемся? — спросил он. — Вплавь не хотелось бы.

x x x

Несколько минут они прижимались к отвесной скале, поглядывая на море. Киты не уходили, сновали по воде туда-сюда. Один из них подплыл к корме лодки, наполовину погрузившейся в воду в десяти ярдах от берега, не торопясь, схватил ее челюстями и разгрыз.

Двое потерпевших кораблекрушение с трудом развернулись, чтобы посмотреть на каменную стенку позади себя. В лучшем случае можно было сказать, что она не совсем отвесная, а просто очень крутая, круче, чем склон обычной крыши, только сделанный из камней. Чтобы карабкаться, на ней имелось множество зацепок для рук и ног. Но склон, казалось, уходил все вверх и вверх без конца, исчезая в бледном небе. На то, чтобы достичь вершины, могли потребоваться часы, а остановиться передохнуть было негде. Однако выбора не оставалось. Медленно и осторожно, помня о смертельных морских водах внизу, они собрали свои скудные пожитки. У Кутреда остался его меч и шипастый щит. Невозможно удержать их, поднимаясь на гору. Через секунду Шеф взял меч, отрезал кусок от своих кожаных шнурков и протянул Кутреду, чтобы тот подвесил меч и щит у себя за спиной. Веревочные лямки ящика с провизией можно было перевязать, приспособить так, чтобы продеть их за плечи. Шеф взял ящик себе, убедился, что короткий нож крепко держится в своих ножнах, как и кусок кремня, который он всегда носил вместе с ножом. Больше у него ничего не было, не считая золотых браслетов на руках, никакого оружия, кроме поясного ножа.

Медленно и осторожно они начали подъем на гору. Вечность, кажется, карабкались они от одной трещины к другой, судорожно цепляясь руками и ногами, стараясь обходить опасные участки, избегая непроходимых мест, так и не найдя ни одной площадки, чтобы остановиться и посидеть или хотя бы постоять в безопасности. Мускулы на бедрах начали у Шефа побаливать, а потом и спазматически дрожать. Он знал, что в любой момент может случиться судорога. Тогда он потеряет опору и упадет или покатится вниз, в воду. Под ними не видно было ничего, кроме камня на всем пути, вплоть до стального серого моря, на котором по-прежнему кружили плавники китового стада. Шеф заставил себя взобраться еще на несколько футов. Поставил ногу, оттолкнулся, изо всех сил подтянулся на слабеющих руках.

Услышал голос. Голос Кутреда, всего в нескольких футах над собой.

— Господин, — сказал тот, — еще два-три шага. Здесь есть площадка, чтобы остановиться.

Словно в ответ на слова Кутреда Шеф почувствовал в правом бедре жгучую боль сведенной мышцы. Он знал, что должен преодолеть судорогу, но сил уже не оставалось. Он ощущал, что нога его не держит, сжимал пальцы в последнем отчаянном усилии.

Его схватили за волосы, безжалостно вздернули вверх. Шеф почувствовал, что ноги болтаются, как у марионетки, а его тянут наверх и ставят на уступы. Задыхаясь, он лег ничком. Кутред схватил его за штаны и подтянул еще на несколько футов, перевернул и начал разминать сведенную мышцу.

После двух десятков глубоких вдохов Шеф ощутил, что боль отпускает. Он утер невольно проступившие слезы и сел.

То, на чем они находились, по всем меркам следовало назвать горной тропой, шириной не больше полутора футов, что на скальном склоне было неслыханной роскошью. Тропа шла по краю расщелины, в обе ее стороны видимость составляла лишь несколько ярдов. По направлению к морю от того места, где они сидели, на тропе была развилка, одна дорожка шла горизонтально, другая забирала вверх.

Кутред показал на вторую тропу.

— Наверняка эта тропа ведет на самый верх, — сказал он. — Будет хороший обзор. Я пройду по ней, посмотрю, что там. Может быть, найдем дров, разожжем сигнальный костер. Рано или поздно китобои должны будут возвращаться мимо нас.

Еще не скоро, подумал Шеф. И даже тогда они могут пойти мористее прибрежных островков, как они всегда делают, если только не гонятся за стадом гринд. Но Кутред уже уходил, держа наготове свой щит и меч. Кто же мог протоптать эту тропу, размышлял Шеф. Козы? Кто еще может жить здесь, кроме горных козлов? Странно, что они протоптали такую ровную тропу.

Неожиданно вернулись голод и жажда. Шеф скинул с плеч ящик с провизией, вытащил флягу молока, сделал долгий глоток. Поставив флягу назад, он почувствовал, что уныние и отчаяние навалились на его плечи подобно тяжелой ноше.

Вид перед ним расстилался несказанно мрачный: серое море далеко внизу, неустанно накатывающее на серые камни. А над ним лишь скалы и осыпи, поднимающиеся до самого гребня, расположенного высоко-высоко над местом, где сидел Шеф. А за тем еще один гребень, повыше, и еще один, а дальше укутанные вечными снегами вершины. Белые снега и серые камни сливались с небом, с которого были стерты малейшие оттенки цвета. Ни зеленой травки, ни небесной лазури, лишь неизменная бледность высоких широт. Шеф чувствовал себя так, будто находится на краю света, с которого сейчас упадет. У него выступила испарина от усталости и боли, заставив его дрожать на легком, но пронзительном ветерке, который что-то нашептывал горным утесам.

Если он здесь умрет, кто об этом узнает? Чайки и хищные северные поморники склюют его плоть, а потом его кости вечно будут белеть на ветру. Бранд некоторое время станет недоумевать, что произошло. Ему, наверное, и в голову не придет передать весточку на Юг, Годиве и Альфреду. И через пару лет все забудут о нем. В это мгновенье Шефу казалось, что вся его жизнь лишь скопище неотвратимых бед и несчастий. Смерть Рагнара и побои, которые Шеф получал от своего отчима. Спасение Годивы и потеря глаза. Битвы, которые он выиграл, и цена, которую он за них заплатил. Потом драка на песчаной отмели, переход в Гедебю, то, как Хрорик продал его в Каупанг жрецам Пути, опасности на льду, предательство Рагнхильды, смерть маленького Харальда. Все одно к одному: минутные успехи, купленные ценой страданий и потерь. И сейчас он выброшен судьбой на скалу без надежды на спасение, в местах, где с начала времен не ступала нога человека. Может

быть, лучше будет уйти сразу, броситься вниз с утеса и исчезнуть навеки.

Шеф обмяк и лег, плечи его упирались в валун, сбоку стоял по-прежнему открытый ящик с провизией. Шеф почувствовал, что на него нисходит видение, захватывая его разум и тело своим изматывающим и возбуждающим экстазом.

x x x

— Я уже говорил тебе, — произнес кто-то. — Помни про волков в небе и змея в море. Это видят язычники, когда смотрят на мир. Теперь гляди на иную картину.

И вот Шеф ощущает себя в теле другого человека, подобно ему изможденного, страдающего, близкого к отчаянию и даже более близкого к смерти. Человек бредет по скалистому склону, не такому крутому, как тот, по которому только что взобрался Шеф. Но человеку хуже, чем Шефу. Что-то тяжелое давит ему на плечи, впивается в них, но он не может скинуть ношу или передать ее другому. Ноша трет его спину, и спина вся в огне — эта знакомая спине Шефа боль наполняет его пониманием и состраданием, боль от недавних побоев, тех, что раздирают кожу и глубоко, до костей, разрезают мясо.

И все же человек с готовностью принимает муки и изнурение. Почему? Он знает, почувствовал Шеф, что чем сильнее он страдает, тем короче окажутся предстоящие ему муки.

Они пришли на место. Где бы оно ни находилось. Человек сбросил свою ношу, большой деревянный брус. Кто-то подобрал его, люди в странных доспехах, не из кольчужной сетки, а из металлических пластин. Они приделали поперечину к столбу. Так вот что, понял Шеф, это крест. Я вижу распятие. Распятие Белого Христа? Зачем мой бог-покровитель показывает мне это? Мы не христиане. Мы их враги.

Воины распростерли человека на кресте и забили гвозди, по одному в каждое запястье, не в ладони, которые были бы разорваны, как только на них пришелся бы полный вес тела, а между костями предплечья. Еще один в ноги, трудно пробить одним гвоздем сразу обе. К счастью, в этот момент боль не доходила до наблюдающего сознания Шефа. Оно со стороны сурово взирало на людей, взявшихся за жестокое дело.

Работали они споро, как будто бы уже много роз делали это раньше, переговариваясь между собой на языке, которого Шеф не понимал. Но со временем ему удалось разобрать одно-два слова: hamar, говорили они, nagal. Но крест они называли не rood, как ожидал Шеф, а как-то вроде crollchem. Римские воины, как и рассказывали Шефу, но говорящие на одном из германских диалектов, с вкраплениями вульгарной кухонной латыни.

Человек на кресте лишился чувств. Затем глаза его открылись снова, и он вглядывался, как Шеф сейчас, как Шеф несколько лет назад, после того, как его ослепили. Затем явилось видение Эдмунда, замученного христианского короля, бредущего к нему с собственным позвоночником в руках, а потом уходящего куда-то. Значит, это место, куда попадают христиане, как язычники попадают в Вальгаллу.

Солнце уже начало садиться за Голгофой. В течение нескольких кратких секунд Шеф видел его так, как видел его умирающий человек. Богочеловек. Не колесница, влекомая испуганными лошадьми и преследуемая алчными волками, в которую верят язычники, как и земля с морем не были логовом гигантских змеев, ищущих человечеству погибели. То, что видел Распятый, было не колесницей и не золотым диском, а склоненным вниз сияющим бородатым ликом, исполненным одновременно и суровости и сострадания. Он взирал на мир, где его творения простирали к нему руки и просили помощи, пощады, милосердия.

— Элои, Элои! — вскричал умирающий, — ламма савахфани? Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил ?

Сияющий лик ответил: нет. Это не забвение, а забота. Горькое искупление за грехи мира, ответ на тянущиеся к небу руки. А теперь последнее милосердие.

Из рядов выстроившихся у подножия креста воинов вышел человек в красном плаще поверх доспехов и с красным. султаном на железном шлеме.

— Inoh, — сказал он на том же полугерманском жаргоне, на котором говорили его солдаты, — giba те thin lancea. Хватит, дай мне твое копье.

У губ умирающего оказалась губка, он яростно впился в нее, ощутил вкус винного уксуса, который ежедневно выдавали воинам, чтобы смешивать его с водой. Благословенной влагой потек он по его пересохшей гортани, вкуснее всего, что он когда-либо пил, а центурион снял с копья губку, перехватил древко парой футов ниже и вонзил копье под ребра Распятого, целясь ему в сердце.

По рукам сотника потекли кровь и вода, он с изумлением смотрел на них. В тот же самый момент мир вокруг него переменился, словно что-то в нем изменилось Навеки. Он огляделся, и вместо унылого жгучего солнца этой иссушенной и пустынной страны он увидел словно бы улыбку своего умершего отца. Вокруг него трепетное ликование поднималось от песков, а под ногами крик облегчения исходил от скал, из-под скал, из самого Ада, где томящиеся души узрели обещанное спасение.

Центурион встряхнулся, опомнился, снова поглядел вниз, на обычное солдатское копье, с которого стекали на его руки и доспехи кровь и вода.

— Вот что видят христиане, — произнес голос покровителя Шефа. — Они видят помощь извне там, где язычники видят лишь борьбу, в которой не могут победить и в которой не осмеливаются проиграть. И все это очень хорошо — если Спаситель существует.

x x x

Видение померкло, и Шеф остался сидеть на голом камне. Он прищурился, задумался о том, что увидел. Дело в том, понял он благодаря сравнению, что христиане верят в спасение, поэтому не борются за себя сами, просто возлагают надежды на свою Церковь. Язычники борются за победу, но у них нет надежды. Поэтому они хоронят девушек заживо и кладут людей под киль своих кораблей, они ощущают, что в мире нет Добра. А Путь должен идти между ними. Где-то, где есть надежда, которой нет у язычников: ведь даже Один не смог вернуть своего сына Бальдра к жизни. И то, что зависит от собственных усилий человека, что отрицают христиане: для них спасение — дар, милость, а не благо, которое заслужила сама человеческая сущность.

Шеф сел, обеспокоенный внезапным ощущением, что за ним наблюдают, поискал взглядом Кутреда, сообразил, что тот все еще не вернулся. Он нащупал открытый ящик с провизией, надеясь, что еда и питье приведут его в лучшее расположение духа. Еще молока, сыра, сухарей.

Прыжок из-за валуна, и перед ним появилась фигура. Шеф так и застыл с непроглоченным куском во рту.

ГЛАВА 22

У Шефа и секунды не заняло сообразить, что перед ним маленький мальчик, ребенок. Хотя по-настоящему маленьким его назвать было трудно. Он достигал в высоту пяти футов, то есть был не ниже, чем Удд, и при этом много шире. Он мог бы сойти за невысокого мужчину, но что-то в его доверчивой позе выдавало юность. И он вообще не выглядел как человек. Руки у него свисали низко, голова на невообразимо толстой шее клонилась вперед. Маленькие глазки выглядывали из-под тяжелых надбровий. Одет он был —да ни во что. Была, конечно, какая-то юбочка из грубо выделанной шкуры. Но она почти терялась в его собственной шерсти. С головы до пят ребенок был покрыт космами длинных серых волос.

Взгляд существа остановился на куске сыра, который Шеф как раз подносил ко рту. Ноздри его, чуя запах сыра, жадно раздвинулись, и тонкая струйка слюны побежала из угла рта. Шеф не спеша снял сыр с сухаря, на котором тот лежал, и безмолвно протянул его странному мальчику.

Тот замялся, не решаясь подойти поближе. В конце концов он сделал два шага своеобразной неуклюжей походкой, протянул длинную серую руку и взял сыр с ладони Шефа. Обнюхал его, снова раздувая ноздри, и вдруг закинул сыр в рот. Пожевал, закрыв глаза в приступе экстаза, тонкие губы оттянулись, обнажая массивные клыки. Ноги его невольно прошлись в нелепом, но радостном переплясе.

Финны не умеют делать ни сыр, ни масло, ни молоко, говорил Бранд. Вряд ли это финн. Но, видимо, вкусы у него такие же. По-прежнему избегая резких движений, Шеф протянул флягу с оставленным для Кутреда молоком. И опять внимательное изучение с помощью носа, внезапное решение и жадные глотки. Пока он — или оно — допивал молоко, колени у него странно изо-. гнулись, чтобы наклонить все тело назад. Он просто не может запрокинуть голову, чтобы пить, как люди, догадался Шеф.

Допив молоко, ребенок бросил флягу. Шум, с которым та разбилась о камни, по-видимому, встревожил - существо, оно взглянуло вниз, потом на Шефа. И тогда оно явно что-то сказало, что-то, прозвучавшее как "извини". Но Шеф не смог разобрать ни единого слова.

А потом существо ушло, прошло по тропе пару шагов и вдруг просто-напросто исчезло, испарилось, серая шерсть слилась с серым камнем. Шеф, кряхтя, поднялся и проковылял до камня, где существо исчезло, но там уже ничего не было. Оно просто развеялось, как сон.

Кто-то из Huldu-folk, подумал Шеф. Я видел человека из Потаенного Народа, живущего в горах. Он вспомнил истории Бранда о тварях, которые утаскивают людей под воду, о хватающей лодки длинной серой руке. И ту историю, что рассказывали Квикка и его команда, о человеке, пойманном в горах троллихами, которые держали его при себе. Как-то раз они рассказывали еще одну историю — о великом чародее и мудреце, который решил очистить от троллей и Потаенного Народа некий остров в северных странах. Он прошел по всему островку, и говорил волшебные слова, и выгонял тварей, так что они больше не могли вредить людям. И под конец ему осталось только спуститься с последнего утеса, чтобы закончить работу. Но когда его стали спускать на веревке, из скалы раздался голос. "Человечек, — сказал он, — даже спрятанному народу нужно оставить какое-то место, где ему жить". И тут из утеса высунулась серая рука, сорвала этого мудреца с веревки и швырнула на камни внизу. В этом нет смысла, сказал тогда Шеф. Кто мог услышать слова, кроме человека на веревке, человека, который мгновеньем позже разбился насмерть? Но неожиданно эта история все-таки приобрела кое-какой смысл.

Кутреда по-прежнему нигде невидно. Шеф открыл было рот, чтобы покричать, и тут же закрыл снова. Неизвестно, кто его услышит. Он подобрал с земли осколок кремня, процарапал на покрытой лишаями стенке стрелу, указывающую, в каком направлении он пошел, — в сторону гор. Он оставил ящик с провизией на месте и пустился по узкой горной тропе со всей доступной ему скоростью.

Тропа извивалась вдоль краев морского залива, но шла высоко над водой, часто сужаясь до ширины стопы, никогда, впрочем, не исчезая полностью. Только Брандовы охотники за гнездами могли бы не задумываясь пройти по ней. Карли, привыкший к равнинам, замер бы от страха. Шеф, тоже житель болот, осторожно пробирался вперед, потея от страха и напряжения, стараясь не смотреть вниз.

И вот впереди появилась поляна. Шеф осторожно вгляделся в сумерки. Поляна? По крайней мере, ровная площадка со скудной растительностью — травкой и мхом на неизменных камнях. Почему же с моря зелень была не видна? Потому что весь этот уголок спрятан, укрыт в складке местности между морем и горами. На другом краю поляны мелькает огонек. Костер? Хижина?

Осторожно приблизившись. Шеф выяснил, что это действительно хижина. С каменными стенами, крышей из дерна, притулившаяся к склону горы, будто выросла здесь. Даже с пятидесяти ярдов Шеф не был уверен, что действительно видит ее, хотя внутри мерцал какой-то неясный огонек.

Размышляя над этим. Шеф вдруг понял, что его левая рука опирается на другую стену, расположенную прямо около него. Он подошел к строению и даже не заметил его. А это была не такая уж маленькая постройка, из солидных каменных плит, с односкатной крышей, простирающаяся на добрых сорок футов от места, где у дальней стены тропа подходила к чему-то вроде двери. Из постройки доносился явственный запах. Запах дыма и слабый аромат еды.

Положив руку на рукоятку ножа и ступая мягко, как подкрадывающийся к утиному гнезду охотник, Шеф проскользнул ко входу. Не дверь, а подвешенный на колышках кожаный полог. Он снял петли с колышков и прошел внутрь.

Первые двадцать ударов сердца он ничего не видел в темноте. Потом глаза привыкли. Тусклый свет проникал сквозь трещины в стене и через отверстие в крыше, под которым дымил костерок. В дыму висели туши. Это коптильня, понял Шеф. Вдоль дальней стены рядами шли полки с пластованной копченой и вяленой рыбой. У ближней стены стояли кадки с соленьями, с соленой рыбой и мясом. Прямо перед ним со столба свисала туша тюленя, а дальше в глубь помещения уходили ряды других туш. Шеф протянул руку. Столбы были каменные, крюки на них деревянные, не вырезанные, а сделанные из дерева, которое согнули и оставили расти в нужной форме. Здесь не было ничего металлического. Только дерево и камень.

В ряду, вдоль которого пошел заинтересовавшийся Шеф, туши становились все крупнее. Тюлени. Морж, такой большой, что свисал от самой крыши до пола. А дальше медведь. Не бурый медведь южных лесов, распространенный в Норвегии, все еще встречающийся в английских чащобах. Нет, зверь гораздо крупнее, как касатка крупнее дельфина, зверь огромных размеров висел здесь, разделанный и закопченный. Кое-где на нем еще оставался белый мех. Это был огромный белый медведь, вроде того, чья роскошная шкура пошла на лучший плащ Бранда и добыть которого, по словам самого Бранда, стоило три человеческих жизни.

Шеф вошел уже в самый дым, где мерцал огонь, и свет падал через отверстие в крыше. А здесь что за зверя завалил могучий горный охотник? Не тюлень и не морж, не дельфин и не медведь. И тут Шеф понял — слегка покачиваясь в дыму, на крюке, продетом через обрубок шеи, висел человек. Обезглавленный, располовиненный, ободранный, выпотрошенный, как свинья, но без сомнения — человек. Еще двое болтались позади него, мужчина и женщина, подвешенные, как огромные окорока. Груди женщины разметались по ее обнаженным бокам.

Шеф обнаружил, что в углу свалены в кучу какие-то предметы. В основном раскиданная в беспорядке одежда. Тут и там отблески металла, серебряные и эмалевые вещи, а также сталь. Кто бы ни был охотник, убивший этих людей, трофейным добром он не интересовался. Оно было отброшено в сторону, словно рога, копыта и прочее, что нельзя съесть. А нет ли здесь оружия?

Меж двух стоек у стены расположились с полдюжины копий с длинными древками. Шеф взял одно из них, постепенно разобрал, что оно изъедено червями и согнулось, потому что долгие годы пролежало в коптильне. Он перебрал оружие как можно внимательней. Хлам, один хлам. Расколотые древки, искореженные наконечники, везде толстый слой ржавчины. Надо найти хоть что-нибудь. У него был только крошечный нож против существа, способного убивать моржей и полярных медведей.

Вот. Вот оно. На дне кучи Шеф углядел древко, которое выглядело хорошо сохранившимся. Он взял копье, примерился, испытал облегчение при мысли, что не был теперь совсем уж беззащитным.

Почему-то, пока он вертел копье в руках, мысль о применении этого оружия для драки и убийства отпугнула его. Словно бы голос сказал ему: "Нет. Это не годится для такой цели. Это было бы все равно что брать с наковальни раскаленный металл молотом или ковать железо рукояткой щипцов".

Озадаченный Шеф оглядел то, что держал в руках, взгляд его то и дело испуганно устремлялся ко входу. Странное оружие. Такого сейчас никто не делает. Наконечник в форме листа, совсем непохожий на тяжелую треугольную головку копья "Гунгнир", длинная железная накладка под ним прикреплена к ясеневому древку. Следы украшений. Кто-то даже сделал по металлу гравировку и инкрустировал в нее золото. У основания наконечника когда-то были два золотых креста. Теперь золото исчезло, о нем напоминали только слабые пятна, но выгравированные кресты остались. Боевое оружие, судя по стали лезвия, и метательное, судя по весу. Но кто станет отделывать золотом копье, которое собирается метнуть во врага?

Ясно, что кто-то очень ценил это копье. Кто-то, чье тело теперь висело в дыму. Шеф еще раз нерешительно взвесил оружие в руке. Безумием было бы не взять любое оружие, которое могло увеличить его шансы выжить в этом гибельном месте. Так почему же оказалось, что он сунул его назад, аккуратно прислонил к стойке?

Встревожившись вдруг из-за едва уловимого движения воздуха за спиной, Шеф круто обернулся. Кто-то или что-то приближалось. Шеф пригнулся, поглядел вдоль пола ниже рядов туш. Кто-то шел к нему. С облегчением Шеф узнал подпоясанные веревкой штаны Кутреда. Он вышел в проход, поманил своего товарища, без слов показал на подвешенные тела людей.

Кутред кивнул. Он держал в одной руке обнаженный меч, в другой свой щит.

— Я говорил тебе, — хрипло прошептал он. — Тролли. В горах. Пялились на меня через окна мельницы. Ночью дергали дверь, пытались войти. Они чуют мясо. В таких горных деревушках на дверях крепкие засовы. Правда, не всем они нужны.

— Что нам делать?

— Взяться за них, пока они не взялись за нас. Напротив стоит хижина, ты видел? Пойдем туда. Ты без оружия?

Шеф отрицательно замотал головой.

Кутред прошел мимо него, взял копье, от которого Шеф только что хотел избавиться, протянул ему.

— Вот,— сказал он, — возьми это. Держи, — настойчиво добавил он, увидев заминку Шефа, — теперь оно ничейное.

Шеф протянул руку, помялся, твердо взялся за оружие. В теплой дымной полутьме раздался звук, будто металлический наконечник ударил по камню. И Шеф снова испытал непонятное облегчение. Не облегчение из-за того, что теперь вооружен, скорее облегчение от того, что оружие было ему вручено. Оно перешло от своего владельца к хозяину коптильни, а потом к Кутреду, к человеку, который не был человеком. Теперь Шеф имел право взять его. Может быть, не сохранить его у себя, может быть, не сражаться им. Но держать его в руках — да. По крайней мере сейчас.

Двое вышли на неожиданно приятный свежий воздух.

x x x

Открытое пространство они преодолели как два призрака, аккуратно обходя кустики травы, чтобы избежать малейшего шороха и треска. Сейчас достаточно одной-единственной ошибки, подумал Шеф, и их тоже подвесят в коптильне. Не предупредил ли убежавший маленький мальчик своих сородичей? Своего отца? Взгляд его был скорее благодарным, чем испуганным или враждебным. Шеф не хотел бы, чтобы пришлось убивать его.

Дверь хижины, как и дверь коптильни, представляла собой кожаный полог, по-видимому, из лошадиной шкуры. Следует ли им осторожно приподнять его или же разрубить и ворваться внутрь? Кутред таких сомнений не испытывал. Он безмолвно показал Шефу взяться за верх полога, а сам взял меч и его острым как бритва лезвием по очереди перерезал все петли. Полог свободно повис в руках Шефа. Кутред кивнул.

Как только Шеф отбросил полог, Кутред с занесенным мечом ворвался внутрь. И замер в неподвижности. Шеф вошел следом. В хижине не было никого, но она не была необитаемой. Слева располагалась, по-видимому, главная комната, с грубым столом в центре и стоящими вокруг него табуретами из деревянных обломков кораблекрушений. Размер табуретов был гигантским. Шефу пришлось бы карабкаться, чтобы посидеть на таком. В дальнем углу чернеющий проход вел, казалось, прямо в скалу. Все помещение освещалось фитилем, плавающим в каменной чаше с маслом.

Возможно, все обитатели спали. Наверняка была уже полночь, хотя небо оставалось светлым. Но Шеф заметил, что в середине лета норманны почти утрачивают ощущение времени, спят, когда захочется, и спят очень мало, как будто бы откладывают сон на долгую зиму. С Потаенным Народом дело, наверное, обстоит так же.

Однако справа от них находилась не иначе как спальня, в которую вел еще один узкий проход. Шеф приготовился к возможному смертельному удару и, занеся копье, проскользнул через дверной проем. Да, спальня, две кровати, как полки в скале, для тепла набросаны кожи и меха. Шеф подошел ближе, чтобы убедиться, что меха — это меха животных, а не серая шерсть троллей. Нет, здесь никого нет.

Когда он повернулся, чтобы подать знак Кутреду, от страшного треска душа у него ушла в пятки. Он прыгнул вперед — посмотреть, что случилось. В центре соседней комнаты, позади перевернутого стола, Кутред сошелся в неистовой схватке с троллем.

С троллихой. Она тоже носила что-то вроде юбочки, но груди прикрывала лишь серая шерсть, длинные волосы струились по спине, как лошадиная грива. Она пряталась внутри каменной ниши, выскочив, когда Кутред подошел близко. Одной рукой она ухватилась за шип его круглого щита, а другой держала запястье руки с мечом. Парочка раскачивалась взад и вперед, Кутред старался высвободить оружие, троллиха пыталась отвести его в сторону. Неожиданно ее зубы щелкнули в опасной близости от лица Кутреда.

Шеф так и застыл, на мгновенье изумившись силе женщины. Кутред вкладывал в борьбу все свои силы, с яростным хрипением наседая на троллиху, на руках его надулись неимоверные мышцы. Дважды он отрывал ее от земли, с легкостью поднимая две сотни фунтов, но она каждый раз вырывалась.

Потом, когда она внезапно рванулась вперед, Кутред отлетел назад, и, набрав ход, она ударила его пяткой под лодыжку и подсекла его. Оба рухнули на пол, троллиха сверху, меч и щит Кутреда полетели в сторону. Мгновеньем позже троллиха выхватила из-за пояса каменный нож и потянулась к горлу Кутреда. Он одной рукой перехватил ее запястье, и снова они застыли в отчаянном, но безрезультатном состязании силы.

Копье застревало в узком проходе. Пока Шеф боком пытался выйти из спальни, что-то заслонило тусклый наружный свет. Вернулся хозяин дома, горный охотник. Он беззвучно проник через входную дверь, повернулся к борющимся.

Даже ссутулившись, он задевал головой потолок. А руки его свисали почти до самого пола. Плечи круглые и покатые, не квадратные, как у человека, но при этом достигающие в размахе полной длины меча. Тролль повернулся спиной к Шефу, не заметив его, потому что смотрел только на Кутреда и троллиху.

Шеф поднял копье. У него была возможность нанести один-единственный неожиданный удар, в хребет, или в почки, или под ребра в сторону сердца. Такого не переживет даже гигант. Шеф помнил, что перед ним стоит людоед.

Но когда он замахнулся для удара, его переполнило ощущение неизбывной мрачности этого места. Это чувство посетило его недавно, на горной тропе, ощущение бесцветности, угрюмости и враждебности. Затем в видении Шефу явился мир, умоляющий о спасении и облегчении, и бог с солнцеподобным ликом даровал их; даровал то, что не было даровано ни Хермоту, ни Бальдру. Железный наконечник копья близ его щеки излучал одновременно и жар и какую-то усталость, желание воздержаться от убийства. Мир видел их слишком много. Пора остановиться, что-то изменить.

Ухватившаяся за грудь Кутреда троллиха внезапно головой вперед полетела через комнату, рухнув в ноги тролля и заставив его отшатнуться, чуть не напоровшись при этом на копье Шефа. Кутред отталкивал ее назад так, что вся ее сила была направлена вперед, а потом опустил руки, схватил ее за лодыжки и перекинул через голову. Он извернулся и утвердился на ногах, с мечом в руке, пошел на тролля с усмешкой безжалостной ярости. Тролль издал рев, подобный медвежьему, и отбросил троллиху со своего пути.

Шеф стукнул древком копья по каменному полу и во весь голос крикнул:

— Стойте!

Оба тролля подпрыгнули и повернулись к нему, их глаза разбегались из-за угрозы спереди и сзади. Шеф опять крикнул, на этот раз пробирающемуся вперед Кутреду:

— Стой!

В этот самый момент маленький тролль, которого Шеф встретил на тропе, вбежал через наружную дверь, обхватил большого тролля за колени и разразился длинным потоком слов. Шеф вышел из узкого прохода в спальню, широко развел руки и аккуратно поставил копье в уголок. Он подал знак Кутреду, который помялся, но меч опустил.

А что тролли? Шеф взглянул на них в свете лампы, еще посмотрел, в третий раз взглянул на старшего тролля, который в свою очередь озадаченно на него таращился. С очень знакомым озадаченным выражением. Серый мех, круглая голова, странная скошенная челюсть и массивные зубы. Но что-то знакомое — что-то в бровях, в скулах, в посадке головы на толстой шее. Шеф мягко подошел, взял огромную ладонь тролля, повернул и приложил к своей. Так и есть. Могучие персты, кулак в два раза больше молочного кувшина.

— Ты похож на одного моего знакомого, — проговорил Шеф почти себе под нос.

К его удивлению тролль широко улыбнулся, обнажив могучие клыки, и ответил на сбивчивом, но понятном норвежском:

— Ты, наверное, говоришь про моего брата Бранда.

x x x

По словам Эхегоргуна — суть того, о чем он говорил, Кутред потом пересказал Шефу за долгие вечера у очага, — Потаенный Народ некогда жил много южнее, в Норвегии и в странах на юг от моря, которое Эхегоргун называл Мелким, от Балтики. Но с течением времени климат изменился, и им пришлось отступать вслед за льдами на север, причем им везде и всегда наступали на пятки Слабаки, Хлипкие Людишки, Носящие Железо — у Эхегоргуна имелось для них много названий. Люди, конечно, не представляли собой угрозы — при одной мысли об этом Эхегоргун рассмеялся, издавая горлом странные хриплые звуки. Но людей было много. Они размножались со скоростью тюленей, сказал он, так же быстро, как нерестящийся лосось. И в толпе они становились опасны, тем более что использовали металл. По-видимому, обычаи Потаенного Народа восходили к дням, когда металла еще не знали, когда все Прямоходящие — люди и Спрятанные — использовали только камень. Но однажды у людей появились металлы, сначала бронза — Эхегоргун называл ее красным железом, — а потом и настоящее железо, седое железо, и былое равенство между видами — если это были виды одного семейства — нарушилось. Эхегоргун бы с ним не согласился, но Шеф начал подумывать, что быстрое размножение, которое Эхегоргун так презирал и считал не вполне достойным разумных существ, было как-то связано с металлами. Выковке железа из руды нельзя было научиться просто так, это был результат знания, основанного на пробах и ошибках, к которым подтолкнул первоначальный счастливый случай. Недолго живущие существа, которым практически нечего терять, зато имеющие сильное желание хоть как-то выделиться среди многочисленных соперников, были более склонны тратить свое время на опыты, чем долго живущие, долго взрослеющие, медленно размножающиеся люди Истинного Народа, так они сами себя называли.

Так оно было или нет, в течение столетий Истинный Народ превратился в Потаенный Народ, живущий в недоступных горах, искусно прячущийся. Это не так уж трудно, сказал Эхегоргун. Истинного Народа кругом было гораздо больше, чем думало большинство людей. Они не пересекались в пространстве, да и во времени. Норвежцы в Галогаланде, сказал Эхегоргун, дело особое, они жили в основном на побережье. Они часто плавали по морским дорогам, по Северному Пути, от которого страна и получила свое имя, они строили свои дома у фьордов, летом пасли скот на всех островках зелени, которые им попадались. Редко их можно было встретить дальше чем в нескольких милях от берега. Особенно потому, что забредшие в глубь страны путешественники и охотники чаще всего не возвращались.

От финнов беспокойства было больше, они повсюду кочевали со своими стадами оленей, со своими санями, луками и силками. Однако перемещались они в основном летом и в дневное время. Зимой они оставались в своих шатрах и домах, совершая лишь редкие вылазки по привычным тропам, на которых с ними легко было разминуться. Снега и льды, темнота и высокие горы принадлежат им, говорил Эхегоргун. Они люди Мрака. А как насчет человека, который висит у них в коптильне, спросил Шеф вечером первого дня знакомства.

Эхегоргун отнесся к вопросу серьезно. Все дело в тюленьих шхерах, сказал он. Хлипким следует держаться подальше от них, хотя бы от тех, которые тролли считают своими. Шеф постепенно понял, что Эхегоргун, как и остальные люди его народа, был почти таким же хорошим пловцом, как и белые медведи, которых нередко находят спокойно куда-то плывущими вдали от какого бы то ни было берега. Шерсть предохраняла его от холодя и была водонепроницаема, как шкура тюленя. Любой из взрослых троллей мог спокойно проплыть пару миль в ледяной воде до ближайшего острова, чтобы оглушить дубинкой тюленя или загарпунить моржа. Их рацион состоял из морских млекопитающих. Они не любили, чтобы сюда приходили Хлипкие, поэтому отпугивали их, внезапно нападая из засад. Истории о серой руке, переворачивающей лодки, были правдивы. Что касается обычая закоптить и съесть жертву — Эхегоргун пожал плечами. Он не видел ничего страшного в том, чтобы съесть своих возможных убийц. Хлипкие могут не есть Потаенный Народ, но они тоже убивают его, по каким-то своим причинам, а то и без причин, но не потому, что Спрятанные отнимают у них пищу. Так кто же хуже?

Во всяком случае, можно было обойтись без распрей и смертоубийства, если и те и другие держались по свою сторону от известной линии. Неприятности, конечно, могут возникать во время голода. Если зерно не уродится — Эхегоргун считал, что так и должно происходить каждые три года из десяти, — тогда Хлипкие начинают с отчаяния ходить на охоту в шхерах. Не ешьте зерно, вот ответ для них, не размножайтесь так быстро, чтобы приходилось полагаться на случайную пищу. Но настоящие северяне, настоящие северяне среди людей, подчеркнул Эхегоргун, не допускают, чтобы дело заходило так далеко. Они знают свое место и знают место троллей. Люди, которых он убил, все были пришельцами, они нарушили установленные за века границы.

— Как человек, который оставил это? — спросил Шеф, показывая взятое в коптильне копье.

Эхегоргун взял копье, ощупал, задумчиво понюхал металл своими огромными расширяющимися ноздрями.

— Да, — сказал он. — Я его помню. Ярл трондцев, что живут в Тронхейме. Глупый народ. Все стараются перехватить финскую дань и торговлю с финнами, отобрать их у Бранда и его родичей. Он пришел сюда на корабле. Я плыл за ними, пока они не высадились на остров, он и двое других пошли разорять птичьи гнезда. После того как он исчез — он и еще несколько человек, — остальные испугались и отчалили восвояси.

— Откуда ты знаешь, что он был ярлом? — спросил Шеф.

— Потаенный Народ много чего знает. Им есть что порассказать. Они намного больше видят, в темноте, в тиши.

Эхегоргун об этом не упоминал, но Шеф был уверен, что тролли и родичи Бранда как-то общаются друг с другом — может быть, оставляют условные знаки на шхерах, камень, положенный определенным образом, когда сказать нечего, а потом перевернутый, чтобы передать весть. Потаенный Народ может быть полезен для галогаландцев, для избавления от непрошеных гостей с юга. А Бранд и его родичи в ответ идут на какие-то определенные уступки.

Кстати, тут были и семейные чувства. Эхегоргун смущенно улыбнулся, когда Шеф намекнул на это. Много лет назад, рассказал он, отец Брандова отца Барна, человек по имени Бьярни, после кораблекрушения оказался в шхерах. У него была с собой еда, хорошая еда, молоко и сыворотка, он оставил ее как приманку для Потаенного Народа. Одна девушка увидела еду и клюнула на приманку. Он не поймал ее, нет, как могут Хлипкие поймать даже слабую девушку Истинного Народа? Но он ей показал, что у него для нее есть, и ей это понравилось. Все Хлипкие одним местом сильны, сказал Эхегоргун, и глаза его скользнули на Кутреда, сидевшего рядом с троллихой, с которой он недавно боролся.

Эхегоргун продолжил рассказ о девушке, его собственной тете, которая растила младенца по имени Барн, пока не сделалось очевидным, что у него будет гладкая кожа или слишком мало шерсти, чтобы жить среди Истинного Народа. Тогда она подбросила его к двери его отца. Но Бьярни, а потом Барн и Бранд в случае надобности вспоминали о своих родственниках.

Шеф мало услышал из того, что говорилось дальше, потому что он начал беспокоиться за Кутреда. Может быть, Хлипкие и были сильны одним местом, да ведь у Кутреда-то этого места не было. На севере он вел себя вполне прилично, но в одном Шеф был уверен: любое напоминание о его уродстве, любая демонстрация со стороны мужчины или провокация со стороны женщины, и Кутред снова превратится в берсерка. Однако дело приняло странный оборот. Кутред сидел и разговаривал с Мистарай, дочерью Эхегоргуна и сестрой маленького Экветаргуна, как будто это была Марта или одна из самых невзрачных женщин-рабынь. Причина, возможно, заключалась в том, что он поборол ее. А возможно, в том, что она была женщиной, но настолько своеобразной, что не могло быть и речи о приязни между ними. Как бы то ни было, в этот момент Кутред не представлял опасности.

Шеф снова прислушался к истории Эхегоргуна. К этому времени все пятеро присутствующих — мужчины и женщины? разумные? люди и нелюди? — вышли из хижины и сидели в лучах восходящего солнца на ровной площадке между хижиной и коптильней. Отсюда они могли видеть тихое серо-металлическое море, с разбросанными на нем островами, но сами были укрыты от посторонних глаз. У Потаенного Народа было острое чувство "мертвой земли", отметил Шеф. Они всегда укрывались от прямого взора, чем бы при этом ни занимались.

— Значит, вы много смотрите и многое слышите? — спросил Шеф. — Что вы знаете обо мне? О нас?

— О нем, — Эхегоргун кивнул своим скошенным подбородком на Кутреда, — многое. Он был трэлемв горном селении на юг отсюда. Кое-кто из наших пытался добраться до него. Может быть, они бы его съели, может быть, нет. Вы, люди, жестоки к себе подобным. Я знаю, что с ним сделали. Для нас это значит не так много. Нам есть чем заняться кроме спаривания. — О тебе... — Шеф ощутил на себе глубокий взгляд карих глаз. — О тебе нет известий. Но за тобой гонятся какие-то люди.

Шеф рассмеялся.

— Для меня это не новость.

— Тебя преследуют и другие существа. Кит-убийца, что напал на вас — а я знаю, что иногда они это делают ради развлечения или потому, что их что-то разозлило. Так вот, я видел, как это стадо проходило туда и обратно, и они не из этих мест. Они пришли с юга, как и ты. Может быть, вслед за тобой. Ладно, если ты уже знаешь, что за тобой гоняются, остальное можно и не рассказывать.

Эхегоргун развел своими огромными руками, свыше девяти футов между кончиками пальцев, с видом полной непричастности.

— А что именно остальное? Эти люди сейчас поблизости?

— Какой-то корабль спрятан в Витазгьяфи-фьорде, это полдня пути на юг от хутора Бранда на Храфнси. Я бы предупредил Бранда, но он ушел за гриндами — гринды, видишь ли, по его части. Он только старается

не загонять их на берег прямо здесь или где-то поблизости. Но в любом случае, его нет, а корабль затаился на юге. Большой корабль. У него две... две палки. Такие штуки, куда вы вешаете ткань. Большая светловолосая женщина распоряжается мужчинами, — Эхегоргун засмеялся. — Чтобы она успокоилась, ей бы нужно провести со мной зиму.

Шеф яростно соображал. Женщина — Рагнхильда, корабль — тот самый, который пытался потопить их в Гула-фьорде.

— Как по-твоему, что они собираются делать?

Эхегоргун взглянул на солнце.

— Если они не напали во время вчерашнего заката, то нападут во время сегодняшнего. Оба корабля Бранда не будут готовы к борьбе. Он привел их к месту забоя гринд и загрузил ворванью и мясом. Нападающие смогут захватить всех усталыми и спящими. Разделка гринд отнимает много сил.

— Ты не предупредишь их?

Эхегоргун выглядел удивленным, насколько это могло отразить его плоское мохнатое лицо.

— Я бы предупредил Бранда. Что касается остальных — чем больше Хлипких перебьют друг друга, тем лучше. Я помню, что ты пощадил меня, когда мог ударить своим копьем, поэтому теперь я помогу тебе, потому что Истинные Люди платят свои долги, даже если их об этом не просят. Вдобавок ты накормил моего мальчика, моего Экветаргуна. Хотя мудрее для меня было бы открутить тебе голову от шеи и повесить тебя рядом с остальными.

Шеф игнорировал угрозу.

— Я могу сообщить тебе одну вещь, о которой ты не знаешь, — сказал он. — Я человек, у которого есть власть. В своей стране я король. Кое-кто говорит, что и здесь я что-то вроде короля. И я говорю от имени многих людей. Вот знак моей власти, — он предъявил амулет Рига, kraki, на своей шее, и показал на тот, что сделал для Кутреда. — Может статься, я смогу что-то сделать для тебя. Для тебя и для твоего народа. Заставлю людей прекратить охоту на вас. Позволю вам жить не в таком диком скалистом месте. Но и ты должен кое-что сделать для меня. Помоги мне справиться с этими людьми с юга, с этой женщиной, с кораблем.

— Что ж, я могу это сделать, — раздумчиво сказал Эхегоргун. Он принял странную скрюченную позу, обхватив голые ноги своими огромными руками.

— И как? Ты предупредишь Бранда? Будешь ты... сражаться на нашей стороне? Из тебя выйдет грозный воин, если дать тебе железное оружие.

Эхегоргун покачал своей массивной головой:

— Ничего этого я делать не буду. Но я могу для тебя поговорить с китами. Они уже устали. Если они поверят, что я убил тебя, они будут не прочь меня послушать. А киты эти, конечно, пришлые. Если бы они были наши, я бы не стал их обманывать.

ГЛАВА 23

Бруно, гауптриттер в Ордене Копья, стоял перед сдвоенной шеренгой своих закованных в броню рыцарей, застывших со склоненными копьями по стойке смирно, каковой строй он в последнее время ввел в обычай. Все глазели на церемонию, разворачивающуюся на расстоянии в сотню ярдов от них. Подойдя ближе, они бы смогли рассмотреть ее получше, но никогда нельзя сказать, как туземцы воспримут вмешательство в свои священные ритуалы. Бруно ничего не имел против того, чтобы вмешаться, просто время еще не пришло.

Рей вырвался из тысяч глоток собравшихся в центре судебного круга народа готов, рев из глоток и клацанье оружия о щиты.

— Что это значит? — раздался негромкий вопрос из заднего ряда. — Они приняли решение?

— Разговоры в строю, — откликнулся Бруно, хотя без особого негодования. В Ордене Копья свято верили в предполагаемое равенство всех его членов, несовместимое с той суровой дисциплиной, которую приходится наводить в крестьянской армии. — Да, видите, теперь у них есть король. Habeant regem, — добавил он, перефразируя формулу при избрании Папы Римского.

Над толпой поднималась опасно раскачивающаяся фигура. Человек, которого подняли на щитах его рьяные сторонники. Утвердившись на ногах, он огляделся, обнажил меч, выкрикнул свое имя и традиционную формулу претендента:

— Я король готов. Кто против?

Минутное молчание, затем снова клацанье оружия. Неделей раньше против были бы с десяток воевод. Но вооруженная борьба лишила бы народ готов большей части его правителей, как богатых, так и богорожденных. Поэтому несколько дней перед сходом, который назывался Gautalagathing, то есть тинг тех, кто живет по закону готов, все так и гудело от слухов, сплетен, обещаний поддержки, взяток и уступок. Ныне все это было улажено. До следующей смены власти.

Толпа подалась туда, откуда пахло жареными быками и пивом в гигантских чанах, угощением, которое новый король выставил как часть платы за свое избрание. Немецкие риттеры следили за готландцами насмешливо, хотя и с некоторой завистью. Бруно решил еще немножко подержать их в строю, удостовериться, что никто не присоединится к гулянке, не затеет драку.

К ним приближалась еще одна фигура, тощий чернорясый англичанин, Эркенберт. Когда он подошел ближе, Бруно разглядел на его бледном лице легкий румянец возбуждения и ощутил, как его сердце толкнулось от предчувствия. Эркенберт держал в руке один из своих вечных списков.

— Думаешь, ты нашел его? — спросил Бруно, как только дьякон оказался в пределах слышимости.

— Да. Там, в палатке, я встретился с одним стариком. Слишком старый для схода, но не настолько старый, чтобы все позабыть. Он участвовал в набеге на Гамбург. Больше того, он был среди людей, которые разграбили собор. Он хорошо помнит, кто там был, — кстати, потому, что до сих пор считает себя обманутым при дележе. Он продиктовал мне полный список бывших там воевод и добавил, что у семерых из них было больше чем по дюжине корабельных команд. А теперь самое главное. О шестерых из этих воевод мы уже получили сведения и знаем, что они не подходят.

— Значит, это должен быть седьмой?

— Видимо, так. Его зовут Болли. Он ярл у трондцев.

— А кто, к дьяволу, такие эти трондцы?

— Они живут далеко на севере, — ответил Эркенберт. — Далеко по Северному Пути, пытаются подмять под себя торговлю пушниной.

— Пусть и далеко на севере, — пробурчал Бруно, — но если бы там появился новый король, будущий император, мы бы об этом узнали. Я начинаю опасаться, верен ли наш способ. Или благочестивый Римберт допустил какую-то ошибку? Может быть, Святого Копья вообще не существует?

— Или оно незамеченным лежит в какой-то сокровищнице.

На лице Бруно появилось совсем непривычное Эркенберту выражение усталости и слабости.

— Не могу отделаться от одной мысли, — признался он. — Ты говорил, что Копье в Норвегии. А потом мы услышали, что борьба за власть над Севером разгорелась в том месте, которое мы покинули весной, в датском Гедебю, все только об этом и говорят. И вот мы, объезжая все провинциальные сходы Швеции...

— Готланда, — поправил Эркенберт.

— Один черт. Я выбрал неверное направление.

Эркенберт дружески похлопал огорченного рыцаря по гигантскому плечу.

— Кого Бог любит, того он испытывает, — сказал он. — Вспомни о царе Давиде в пустыне. Подумай о Самсоне, как он молол зерно в доме узников и как в конце концов обрушил дом на филистимлян. Бог в любой момент может явить чудо. Разве не спас он Иосифа от гнева Потифара и пророка Даниила во рву со львами. Скажу тебе святые слова, которые ты должен помнить: Qui perseravabit usque odfmem, Hie salvabitur. Претерпевший же до конца спасется. До конца, понимаешь. А не почти до конца.

Лицо Бруно постепенно прояснилось. Он ласково взял Эркенберта за руку.

— Благодарю тебя, — сказал он, — благодарю тебя. Мудрые слова. Мы должны больше разузнать об этих трондцах. А тем временем я буду надеяться, что Бог предначертал мне особую миссию, посылая меня в эти места.

x x x

Хрорик, король Гедебю, терзал себя за бороду, слушая отчет своих разведчиков.

— Точно это Рагнарссоны? — переспросил он.

— Точно. Мы подобрались достаточно близко, чтобы разглядеть знамя Ворона.

— Которое поднимают, только когда все три ублюдка соберутся вместе. Ладно, по крайней мере, сейчас одним ублюдком стало меньше. А это был худший ублюдок из всех. Сто двадцать кораблей, ты говоришь, высадились на материке напротив Зильта? — Хрорик

задумчиво посчитал. — Да, Рагнарссоны — это всегда дурные новости, но эта новость еще хуже. Что ж, путь им преградят сначала болота, а потом наши добрые деревянные стены. Я все знаю о их таранах и фокусах, которым они научились от своего отца. Думаю, мы сможем изгнать их.

Один из разведчиков откашлялся.

— Боюсь, государь, что новости еще хуже. Катапульты. Мы видели, как их выгружали на берег. Тяжелые штуки, каждая с тонну весом. Их было три или четыре.

На лицо Хрорика вернулось озабоченное выражение.

— Катапульты! Какого сорта? Это камнекидалки, о которых мы слышали, или дротикометы, или какие они?

— Мы не знаем. Никогда не видели, как они действуют. Мы просто слышали рассказы, как и все. Рассказы людей, которых разбили с помощью этих катапульт.

— Тор нам помоги! Сейчас нам необходимы люди, которые разбираются в таких вещах.

Вмешался молчаливо присутствовавший на этом собрании портовый ярл Хрорика.

— С этим я могу помочь тебе, государь. Вчера я получил сведения от одного шкипера. Он ходил в Гула-Тинг. Он рассказал, что там много чего произошло — об этом я расскажу позже. Но под конец он сообщил, что на один из наших кораблей завербовали двух англичан и сейчас везут их на юг. Англичане, — подчеркнул он. — Это настоящие знатоки. Эти двое парней были при том, как получил свое Ивар, а потом и франкский король. Судно должно прийти через пару дней.

— Ладно. Пока Сигурд Змеинозадый ползет через болота, эти двое построят нам машины для войны против машин. Это хорошо. Но мы еще сделаем вещи, которые сами так и напрашиваются. Коль скоро Рагнарссоны на западном берегу, восточный берег чист. Так отправим суда к королю Арнодду и к королю Гамли, попросим их прислать нам каждый корабль и каждого человека, каких только смогут. Избавимся от Рагнарссонов, и мы все будем спать спокойней.

— Избавимся от Рагнарссонов, — повторил портовый ярл, — и может быть, настанет время оставить в Дании только одного короля.

— Только больше никому об этом не говори, — согласился Хрорик.

x x x

За много дней пути к северу, вдали от надвигающейся военной бури, которая должна была решить судьбы многих королевств, Шеф и Кутред неподвижно притаились в тени скалы. Дважды пытались они спрятаться в укрытиях, которые полагали подходящими. И оба раза Эхегоргун извлекал их наружу, ругаясь на своем странном наречии.

— Вы, слабаки, — сказал он наконец, — вы же не знаете, как прятаться. И как смотреть. Я могу пройти через один из ваших городов при ярком дневном свете, и никто меня даже не заметит.

Шеф ему не поверил, но вынужден был признать уму непостижимое искусство Потаенного Народа исчезать, днем ли, ночью или в бледных сумерках, снова пришедших на смену долгому дню, который для Шефа с Кутредом был заполнен сном и ожиданием.

Прямо перед ними Эхегоргун по колено в воде стоял у края бухточки. Он провел их вниз по едва обозначенным тропкам, люди скользили и цеплялись за скалы, а Эхегоргун и Мистарай их поддерживали, иногда помогали спуститься вниз. Когда Эхегоргун наконец был удовлетворен их убежищем, он приказал им сидеть неподвижно и смотреть. Смотреть, что умеют делать Истинные Люди. Они увидят такое, что многим Безволосым за всю жизнь не узнать. Как Истинные Люди скликают своих родственников, китов.

Сейчас Эхегоргун стоял лицом к скрытому морю. Высоко наверху Мистарай следила, не появится ли какая-нибудь лодка, перевозящая людей или мясо от места забоя гринд к подвергающемуся опасности дому Бранда на Храфнси.

В одной руке Эхегоргун держал длинную лопатку со своеобразно изогнутым краем, старательно вырезанную каменными инструментами из ствола горной осины. По внутренней стороне лопасти шли загадочные круги. Эхегоргун высоко поднял ее над головой, что неожиданно подчеркнуло, как непомерно длинны его руки. Затем он со всей силы обрушил лопасть на безмятежную воду. Всплеск разнесся, кажется, от края до края моря, а волны от него побежали в Атлантику. Эхегоргун снова шлепнул лопаткой. И еще раз. Двое людей притаились, поражаясь, насколько же далеко звук разносится над водой. И в глубине ее.

Через дюжину ударов Эхегоргун повернулся и аккуратно положил лопатку на уступ крутого берега. Теперь он взял другое приспособление, длинную сужающуюся трубу, сделанную из слоев срезанной спиралью и склеенной бересты, и осторожно залез в воду глубже, по пояс, утвердившись на невидимом подводном камне. Тонкий конец трубы он приложил ко рту, а раструб глубоко опустил в воду.

С места, где они притаились, даже в сумеречном освещении Шеф различал исполинскую спину Эхегоргуна, раздувшуюся, когда он сделал глубокий вдох, вдох, подобный потоку воздуха в кузнечных мехах. И дунул.

Люди на берегу не услышали ни звука, но через несколько мгновений воздух словно завибрировал, задрожал беззвучно. Не колебалась ли в такт поверхность моря? Шеф не мог этого определить, хотя вовсю таращил свой единственный глаз. Не было сомнений, что под водой происходят какие-то мощные изменения. Все повторилось. Эхегоргун ухитрялся вдыхать воздух и каким-то образом одновременно дуть. Шеф не мог быть уверен, но чувствовал, что звуки, которые извлекает из трубы Эхегоргун, то и дело изменяются, следуя некоей неизвестной мелодии. Он оставался неподвижным, ощущая, как в него прокрадывается холод высоких широт, как затекают мышцы, как острый холодный камень давит через одежду. Пошевелиться он не осмеливался. Эхегоргун предупредил, что при любой помехе он все прекратит. "Упади хоть один камешек, — строжился он. — Если только киты подумают, что я играю с ними, даже чужие киты... Ведь я больше никогда не смогу плавать спокойно".

Позади него Кутред тоже застыл как скала. Но вот, еле различимо даже с двух футов, глаза его двинулись, подбородок чуточку приподнялся, указывая на что-то. Между берегом и шхерами появился плавник. Торчащий под прямым углом плавник кита-убийцы, касатки. Он приближался к ним, не быстро, с осторожностью. Время от времени голова тоже поднималась, и белел на фоне серых островов фонтан из дыхала. Касатка осматривалась. Позади, далеко позади, держалось остальное стадо.

Постепенно плавник стал приближаться. Он приближался, и дыхание Эхегоргуна вроде бы ослабло, как будто он прекратил свой подводный трубный зов. Теперь он дул рывками и в более разнообразном ритме. Наконец плавник оказался совсем близко, кит проплыл вдоль берега, повернулся, прошел назад. Поворачивая, он не спускал глаз со странного серого существа, стоящего по пояс в воде. Шеф ощутил, как кожа съеживается при мысли о том, что может случиться. Движение пасти или взмах хвоста, и Эхегоргун будет сбит с ног, сброшен со скалы. Даже могучий тролль для китов-убийц не страшнее тюленя. В море никто не защищен от них, ни морж с его бивнями, ни белый медведь, ни даже большие киты, которых касатки заживо разрывают на куски.

Эхегоргун аккуратно положил трубу на камень позади себя. Затем он медленно окунулся, погрузил плечи и голову в воду и поплыл. Кит ждал, освободив для него место. Людям на берегу было видно немногое, только то, что происходило над водой. Все же через некоторое время им стало казаться, что Эхегоргун разыгрывает что-то вроде пантомимы. Он изображал то ныряющих китов, то плывущего человека. Один раз Шефу показалось, что тролль ударил пятками по воде и стремительно перевернулся — опрокинутая лодка? Движения кита стали повторять движения тролля, они плавали взад и вперед вместе, развивая скорость, фантастическую для человека, но для китов — прогулочную.

А потом плавник ушел вдаль, огромный хвост дважды шлепнул по воде, словно на прощание. Другие киты, кружившие вдали от берега, тоже ударили хвостами, в унисон. Все одновременно, киты на высокой скорости двинулись прочь, выскакивая из воды в сложных балетных прыжках, словно ликуя. Они направились на юг, к Храфнси.

Пока они не исчезли из виду, Эхегоргун оставался в воде, лениво плавая кругами, над водой виднелись лишь его голова и руки, да легкий бурунчик в том месте, где были пятки. Со стороны — тюлень, да и только. Наконец он повернул к берегу, вылез и встряхнулся по-собачьи.

— Ладно, — сказал он на норманнском языке, — теперь выходите. Хлипкие. Я сказал им, что тот, кто ранил их вожака, убит. Они спросили — а тот, кого они преследовали? Тоже мертв, сказал я. Они были недовольны. Нетрудно оказалось убедить их, что еще много убийц китов есть на корабле. На большом корабле, идущем сейчас в Храфнси. Они сказали, что не прочь с ним поразвлечься.

— Идущий сейчас в Храфнси? — переспросил Шеф. — А как бы нам попасть туда?

— Есть дорога, — ответил Эхегоргун. — Никто из Хлипких о ней не знает, но вам я покажу. Хотя я еще должен сказать одну вещь. Киты не слишком хорошо отличают Хлипких друг от друга. И это их не очень-то волнует. Сегодня ночью рискуют все, кто окажется на море.

— Покажи нам, куда идти, — сказал Шеф. — Я обещаю заплатить тебе за все. Даже если мне придется для этого стать здесь королем.

x x x

Люди на двухмачтовом судне, двигающемся под легким парусом в сторону Храфнси, совершили долгий переход вдоль побережья Норвегии, за время которого привыкли к своему необычному оружию и парусному оснащению. По большей части это были жители Агдира, родной страны королевы Рагнхильды. В неразберихе, последовавшей за скоропостижной смертью Хальвдана и приходом к власти Олафа, один из шкиперов короля Хальвдана решил, что ему по пути с королевой Рагнхильдой, и предоставил в ее распоряжение свой корабль. Большая часть его команды его не поддержала и сбежала, а их место заняли люди Рагнхильды. Вместе .сними отправился Вальгрим Мудрый, потерпевший поражение в своем замысле управлять святилищем Пути, рвущийся отомстить человеку, который ему помешал. И не просто отомстить — но и вернуть своих заблудших собратьев на истинный путь служения Одину, путь, который в Судный День превратит поражение в победу. Он и его сторонники построили катапульты и обучили их расчеты. Все они горели желанием взять реванш за свое поражение в Гула-фьорде.

Но главной движущей силой для всех них, для команды, шкипера и Вальгрима, оставалась ненависть королевы Рагнхильды к человеку, который убил ее сына или стал причиной его смерти. К человеку, укравшему удачу, которой она посвятила свою жизнь. Рагнхильда глазом не моргнула, когда ее свекровь, королева Аза, Отправилась на виселицу, без содроганий подсыпала яд своему мужу, королю Хальвдану. Может быть, однажды из ее лона выйдет основатель новой династии королей. Но сначала — этот английский смерд, которого она завлекла, спрятала, хотела использовать для расчистки дороги своему сыну, — он должен попасть в ад и служить ей и ее сыну всю вечность.

Когда огромный военный корабль приблизился к своей цели, к Храфнси, ему пришлось отойти от береговой линии и забраться в море, где его скрывали накатывающиеся валы Атлантики, а потом вернуться к берегу — уже за несколько миль от места, где пираты рассчитывали встретить свою добычу. Здесь они остановились в пустынном заливе, одном из тысяч на этом изрезанном побережье, и их никто не видел. По крайней мере, не видел ни один человек.

Однако они не страдали от неизвестности. После того как забой гринд окончился, для жителей Галогаланда началась настоящая работа. Необходимо было срочно разделать туши и засолить как можно больше мяса. Еще важнее было установить на берегу котлы, вырезать жировую прослойку и начать долгий труд перетапливания ворвани, которая нескончаемыми зимними ночами была просто неоценима для освещения, обогрева и даже для еды. Поддерживать под котлами огонь было нетрудно. Как только начинала вытапливаться ворвань, на оставшихся вытопках нагревали следующую порцию. Однако каждая новая бочка была лишь каплей в том дожде изобилия, который обрушился на галогаландский берег с приходом гринд. Лодки сновали во всех направлениях, бочки загружались, буксировались вплавь, пересылались просьбы о необходимости срочной подмоги. Два человека на ялике проходили мимо фьорда, где стоял корабль Рагнхильды, и были немедленно захвачены в плен спущенной с него шлюпкой.

Норманны, за редкими исключениями вроде Ивара Бескостного и его отца Рагнара, своих все-таки не пытали, что бы они там ни вытворяли с трэлями. Рагнхильда подняла пленников на борт и доходчиво объяснила, что у них есть две возможности: либо они сразу летят обезглавленными за борт, либо расскажут ей, что происходит в Храфнси. Рыбаки предпочли заговорить. Рагнхильда узнала очертания гавани, выяснила, где расположены катапульты и оба корабля. От нее не укрылось, что половина людей все еще занята на берегу вытопкой ворвани, а остальные вконец измучены нескончаемыми погрузками и разгрузками бочек, рейсами между местом забоя и гаванью. Не узнала она, что Шеф и Кутред отсутствуют. Ее пленники просто этого не заметили, занятые другими заботами.

Зато они заметили и рассказали ей, что Бранд, к несчастью, снял английских катапультеров с их постов и вместе со шведами Гудмунда послал работать на пристани, поскольку они были явно бесполезны на разделке туш. Вполуха выслушав протесты Квикки и Озмода, их требования предпринять хоть что-нибудь для поиска их хозяина. Шефа, Бранд послал караульного ко входу в гавань с указанием дуть в рог, если увидит, что приближается чужой корабль. Часовой уселся на мягкий дерн, привалился спиной к камню и незамедлительно уснул.

Корабль Рагнхильды, "Журавль", за несколько мгновений до того как заря осветила тусклое небо, вошел в гавань Храфнси, не встречая сопротивления, и его усиленная команда в сто двадцать человек приготовилась к атаке. Они радостно подталкивали друг друга, завидев силуэты катапульт, незаряженных и покинутых.

Бранд; распоряжавшийся на пристани разгрузкой очередной партии бочек со своего "Моржа", ничего не видел, пока первое ядро не понеслось над волнами.

Прицел был взят мастерски. Команда "Журавля" успела попрактиковаться в стрельбе и не испытывала недостатка в добрых круглых камнях. С расстояния между входом в гавань и пристанью, не достигавшего и трехсот шагов, ядро ударило прямо в нос "Моржа". Форштевень отскочил назад, прикрепленные к нему доски обшивки рассыпались. Если бы корабль шел под парусом, он бы камнем нырнул под воду. А так он просто развалился на части и мягко осел на скалистый грунт в десяти футах под килем, причем мачта осталась торчать над водой.

Бранд таращился на нее, не в силах осознать, что случилось. Второе ядро проломило пристань в двух шагах от него, сбросив в воду с полдюжины грузчиков. И в этот самый момент на темной палубе "Журавля" вспыхнул огонек. Прислуга метательной машины жаждала испробовать свои огненные стрелы еще разок. Едва они прицелились, к ним подошла Рагнхильда.

— Туда, — рявкнула она, — туда. Цельтесь в ту большую бочку. На этот раз вы наверняка попадете.

Катапульту немножко довернули, опять прицелились, выдернули спусковую скобу. Пылающий дротик понесся над водой, огненной линией прочертив свой путь, воткнулся в бочку с ворванью, только что выгруженную с затонувшего "Моржа". В небо моментально взметнулись языки пламени, вспыхнувшего чистым ослепительным светом. Люди на берегу обрисовались темными тенями, в суматохе беготни и крика — одни тушили пожар, другие хватались за оружие, английские катапультеры побежали вокруг всей гавани к своим покинутым машинам.

Наблюдая это, шкипер Рагнхильды удовлетворенно ухмыльнулся. Это был Кормак, сын ирландской рабыни, набравшийся большого опыта в бесконечных ирландских войнах. Он умел определять момент, когда его враги теряли инициативу.

— Ближе к пристани, — скомандовал он. — На камнеметалке, потопите второй большой корабль, шведский. На дротикометах, поджечь еще несколько бочек, а потом дома. Боцман, возьми двадцать человек, убери парус и, когда мы высадимся на берег, на веслах отведешь корабль на сотню ярдов назад. Не хочу, чтобы кто-нибудь попытался захватить "Журавль", пока мы будем заняты. Остальным, мы высадимся на пристань и пойдем прямо на деревню.

— И помните, — прикрикнула Рагнхильда, — одноглазый. Шесть золотых браслетов за одноглазого.

Позади нее Вальгрим сжимают копье "Гунгнир", которое досталось ему от Стейна, а Стейну попалось на берегу, где его бросил Шеф. Подходящее оружие, подумал Вальгрим. Пустить кровь нечестивцу.

x x x

Далеко вдали, так что едва можно было различить, Шеф увидел пламя, внезапно взметнувшееся в небо. Он стоял на материковом берегу едва ли в четверти мили от края острова Храфнси. Вот только лодки у него не было. Он бы не поверил, что им удастся так быстро подойти чуть ли не к самому Храфнси. Но Эхегоргун, Мистарай и Экветаргун провели их по тропам, которые не смогли бы найти даже козы, а потом по удивительно легкому спуску вдоль гребня на берег рядом с тем местом, где они высадились. Хотя два дня назад им пришлось грести несколько часов, сейчас оказалось достаточно пройти лишь пять миль, срезая путь в основании полуострова.

— Как же мы переберемся? — спросил Шеф.

— Вплавь? — предложил Эхегоргун.

Шеф колебался. Четверть мили — не так уж много. Но он знал, что эти воды всегда ледяные. И опять же, он не мог забыть о такой угрозе, как киты.

Кутред подтолкнул его и показал вдаль. Освещенные теперь красными зарницами в небе. виднелись черные точки вельботов, бешено мчащихся от берега с гриндами. Они везли груз или возвращались за водой.

— Там Хлипкие, — сказал Эхегоргун, — мы уходим. Не говори о нас никому, кроме моего брата Бранда. А то однажды выйдешь в море в лодке, и больше никогда болтать не сможешь.

— Погоди, — громко крикнул Шеф, — можешь сказать, где сейчас киты?

Эхегоргун кивнул.

— Слышу их в воде. Так и знал. Они у входа в гавань, следят за странным кораблем. Недовольны. Они предпочитают переворачивать маленькие лодки, а не таранить большое судно. Не плавай на лодках.

— Можешь предупредить нас, если они войдут в гавань? Если на несколько минут станет безопасно переправляться на остров?

Эхегоргун с сомнением пофыркал.

— Когда услышишь крик моржа, переправляйся. Только быстро, — и мгновеньем позже он исчез, его огромное тело растворилось прямо в скале.

— Крик моржа? — переспросил Кутред. — С тем же успехом это может быть отрыжка ангелов...

Шеф его не слушал. Он забрался на самую высокую точку поблизости, помахал над головой своим копьем. Минутой позже его заметили с головного вельбота, посомневались, но подошли к берегу.

— Остановите другие вельботы, — приказал Шеф. — Нет, нет, делайте, что я скажу. Я знаю, что на нас напали. Мы должны прийти все вместе, а не по одному.

Постепенно лодки собрались, девять или десять штук, сорок-пятьдесят человек на них, свирепых и опытных викингов, но без доспехов и оружия, не считая оставшихся у некоторых гарпунов, разделочных топоров и ножей.

— Вы очень внимательно выслушаете то, что я скажу, — объявил Шеф. — Во-первых, у входа в гавань находится стадо китов-убийц, и нам нельзя грести прямо на них. Во-вторых, мы узнаем, когда они войдут в гавань...

Его слова встретил недоверчивый гул, и Шеф, стукнув древком копья по скале, повелительно возвысил голос.

x x x

Кормак делал с жителями Храфнси примерно то же самое, что они сделали с китами. Он умышленно поддерживал постоянное давление, чтобы не прекратилась царившая среди них паника, хотя осознавал, что такого рода паника может обернуться яростным безоглядным ответным наступлением. Когда "Журавль" подошел к пристани, из его катапульты полетели ядра, каждое разрушало какой-нибудь дом. Огненные стрелы поджигали дерево и ворвань, превратив целый поселок в один огромный костер. Убитых и раненых было немного, силы оборонявшихся не были особенно подорваны. Но им некогда было подумать. А у Бранда, увидевшего крушение своего любимого "Моржа", увидевшего, что его запасы на зиму и склады пушнины гибнут в огне пожара, сердце едва не разорвалось. Он не стал надевать кольчугу, не стал строить своих людей. С искаженным от ярости лицом стоял он между языками пламени, сжимая в руке свой топор "Боевой тролль" и ожидая, пока разрушители высадятся на берег.

Едва борт "Журавля" коснулся причала, хорошо обученные люди Кормака выпрыгнули на него и сразу выстроились в колонну по шестеро. А сам Кормак в этот момент нагнулся и что-то сказал своему боцману. Два человека скользнули к берегу по обе стороны пирса. В нужном месте они привяжут поперек пирса веревку.

Кормак протолкнулся в центр первого ряда, вышел на два шага вперед, построил людей обычным для викингов клином. Затем они с дружным криком устремились на врага. Кормак ожидал яростной контратаки.

И она началась. Завидев уверенно двигающуюся к нему фигуру, Бранд, в приступе ярости и муки полностью забыв все страхи и сомнения, одолевавшие его со времени поединка с Иваром, с занесенным топором ринулся вперед. Позади него неровной волной наступали жители Храфнси, вооруженные тем, что попалось под руку.

— Большой парень, — сказал Кормак ближайшему дружиннику. Он поднял для защиты свой щит и выкрикнул оскорбление, которое в реве пожара никто не услышал.

Когда Бранд бросился вперед, спрятавшийся в тени боцман рывком натянул веревку. Бранд ногами зацепился за нее и рухнул, распростершись во весь рост, так что причал задрожал. "Боевой тролль" выскочил из его руки. Бранд с ревом стал подниматься на ноги, но в этот самый момент Кормак со всей силы безжалостно ударил его в висок. Бранд тряхнул головой и продолжал подниматься. Не веря своим глазам, Кормак снова ударил нагруженным свинцом мешочком. На этот раз гигант рухнул на четвереньки.

Позади него нападавшие замялись, некоторые тоже запутались в веревке. Двое прорвались вперед, встретили сосредоточенный залп и упали, утыканные дротиками. Остальные замерли в нерешительности, потом по одному и по двое побежали назад к полыхающей деревне.

— Свяжите его, — коротко приказал Кормак. Он повел войско к берегу, собираясь очистить деревню от сопротивляющихся одиночек, захватить лодки, провизию и оружие. После этого останется лишь гоняться за бегущими. Хотел бы он, чтобы одноглазый атаковал вместе с Брандом. Тогда Рагнхильда больше не стояла бы у него за спиной.

x x x

Английские катапультеры, которых использовали на пристани как рабочую силу, сбежали при первом же выстреле. Оружия у них не было, и не было стремления защищать поселок. В темноте, куда не доходил отблеск пожара, они, задыхаясь, собрались вокруг Квикки.

— Нечего было убирать нас от "мулов", — раздался в темноте голос. — Мы знали, что норманны придут, мы ему говорили, так нет же, ему надо было...

— Заткнись, — сказал Квикка. — Дело такое, если мы сейчас подойдем к машинам, мы их развернем и выстрелим в этот их корабль без вопросов. Тогда они все срочно кинутся на борт.

— Ничего не выйдет, — сказал Озмод. — Смотри.

Он показал на шлюпку "Журавля", набитую вооруженными людьми, которая через всю гавань плыла к двум покинутым катапультам. Кормак и об этом подумал.

x x x

Но Кормак не подумал о китах. Касатки подошли к гавани вслед за "Журавлем", собираясь напасть. Однако вожак их удерживал. Его останавливал корпус "Журавля", он понимал, что это самое большое творение рук человеческих, с которым он когда-либо сталкивался. Может быть, если таранить его головой, этого окажется достаточно, и корабль затонет. А может быть, нет. Полученная от Кутреда царапина раздражала кита, но в то же самое время делала осторожней. Развлечением, которое он любил, было перевернуть лодку, будто плавающую льдинку, как неосторожного тюленя, схватить выпавшего из нее человека. Поэтому он колебался, а с ним и его стадо, кружащее около входа в гавань, одним глазом следя за "Журавлем" и суматохой в поселке, а другим — за соблазнительными, но защищенными мелководьем вельботами, которые, как он чувствовал, стоят у материкового берега в четверти мили от острова.

Потом он услышал размеренные гребки весельной шлюпки, и больше не колебался ни минуты. Переполненный той свирепой алчностью, которая у лисы в курятнике сильнее голода, он свернул в гавань, а вслед за ним и его стадо.

x x x

— Ничего не выйдет, — повторил Озмод. — Святый Боже всесильный, — вспомнив детство, он непроизвольно, чтобы защитить себя от зла, наложил крестное знамение поверх молота, который по-прежнему свисал с его шеи. Никто его не поправил. Следя за шлюпкой, все они одновременно заметили огромный плавник в человеческий рост, который поднялся за лодкой, и мелькнувшую под ним черно-белую тушу.

Гребцы, перевернувшись вместе со шлюпкой, и пикнуть не успели. Мгновенье их головы, как поплавки, торчали над водой. Затем плавник за плавником стал прорезать воду — это киты-убийцы приступили к своему излюбленному ритуалу нападения на большого кита, на голубого кита, на кашалота или на финвала, сельдяного кита — закружили каруселью, кусая огромными челюстями и уступая очередь следующему. Но челюсти взрослой касатки лишь ранят шестидесятифутового голубого кита, а человека они перекусывают пополам.

Через несколько секунд все было кончено, киты снова нырнули, чтобы скрыть свое присутствие.

— Я встречают одну из таких тварей на море, — прошептал побледневший Карли. — Я вам говорю, для нее перевернуть меня было что глазом моргнуть. Плавник высотой с меня самого. Какие же у них зубы?

Квикка пробудил остальных от их паралича.

— Ладно, Тор им помоги, но посмотрите — дорога к "мулам" теперь свободна. Бежим туда.

Продолжая оглядываться на грозные, освещенные отблесками пожара воды, катапультеры побежали вокруг гавани к своим машинам.

На борту "Журавля" всеобщее внимание заняли атака местных жителей и последующее падение Бранда. Никто не следил за шлюпкой, за исключением двух плененных рыбаков, привязанных снаружи планширя. Они смотрели на воду под собой, пытаясь прикинуть ее глубину. Постепенно, оглядываясь через плечо, они с неожиданной решимостью начали высвобождать себе руки.

x x x

На материковом берегу Шеф увидел, что языки пламени взметнулись еще выше. Люди в вельботах заворчали, не желая верить в угрозу со стороны касаток, уже отчаявшись узнать, что происходит у них дома.

Позади раздался странный долгий звук. как будто кто-то трубно высморкался, а в конце словно шлепнули по воде хвостом.

— Что это было? — спросил Шеф.

— Звук такой, будто морж пошел, — сказал один из моряков. — Но этого не может быть, потому что...

— Все в порядке, — рявкнул Шеф. Он высоко поднял копье и крикнул для всех вельботов: — Сейчас впереди безопасно, может быть, всего на несколько мгновений. Гребите прямо к острову как можно быстрее. подходите к берегу, что напротив нас, и выскакивайте из лодок. Не заходите в гавань. Вы слышите, в гавань не заходить. А теперь вперед!

Он уселся на носу головной лодки, Кутред на корме. Китобои налегли на весла, стрелой пустили вельбот через спокойное море. Шеф ворочался из стороны в сторону, с опаской ожидая в любой момент увидеть возвращающиеся наперерез им плавники. Лодки преодолели уже середину расстояния, надбавили ход. При приближении к берегу острова недалеко от входа в гавань, где-нибудь в полумиле от основного поселения, которое закрывала от них гора, Шеф почувствовал, что скорость падает.

— Почему бы нам просто не ворваться в гавань? — спросил один из гребцов.

— Поверь мне, — сказал Шеф, — тебе бы это не понравилось.

Его лодка уже уткнулась носом в гальку, как и большая часть остальных. Люди высыпали на берег, затащили вельботы повыше, выхватили свое случайное оружие. Одна лодка, не обращая внимания на крики Шефа, устремилась прямо ко входу в гавань, исчезла из виду за мысом. Шеф неодобрительно покачал головой.

— Я все равно не понимаю, почему... — начал другой недовольный. Кутред, чье терпение истощилось, стукнул его по уху рукоятью меча, схватил за глотку, встряхнул и поставил на ноги.

— Делай, что тебе говорят, выполняй приказы, — рявкнул он. — Понял?

Шеф выстроил имевшихся в его распоряжении пятьдесят человек в двойную шеренгу и повел их вперед широким клином. Он держал быстрый шаг, пресекая попытки бежать. Необходимо было сохранить дыхание для драки с людьми в доспехах. По его замыслу следовало далеко обойти гору близ устья гавани, и из-за ее

прикрытия выйти к речке, на которой стоял главный поселок Храфнси, чтобы загонять нападавших обратно в море. Может быть, к тому времени они уже рассредоточатся для грабежа и насилия. Он надеялся на это. Сейчас единственным его шансом была внезапность.

* * *

Катапультеры подбежали к первому "мулу" и на мгновенье смешались. Заряжать один или заряжать оба? Даже вместе с Карли их не хватало на два полных расчета.

— Хватит пока одного, — решил Квикка. — Крути.

Когда уходили, они ослабили крутильную пружину. Ее нельзя было слишком долго держать взведенной. Но заводные рукоятки по-прежнему торчали на своих местах, и люди ухватились за них. Квикка крикнул Карли, чтобы помог ему. За недели ожидания они сделали одно усовершенствование. Раньше им никогда не удавалось развернуть орудие больше чем на несколько дюймов. На корабле приходилось доворачивать сам корабль, а не катапульту. Однако методом проб и ошибок Удд разрешил эту проблему. Они поставили тяжелую машину на маленькие колесики с железными ободами, но те не ездили по земле, как у легких дротикометов, нет, колесики ездили по лежавшему на земле большому горизонтальному колесу, которое своим выступом не давало им съехать. Два сильных человека могли наклонить всю махину весом в тонну с четвертью вокруг неподвижной оси и разворачивать ее за длинный хвост.

Напрягшись, Карли и Квикка подняли хвост и развернули катапульту из первоначальной позиции, защищавшей вход в гавань, в сторону "Журавля", медленно отваливающего от пристани.

— Еще на полшага, — хрипел Квикка. — Назад на ладонь. Хорошо. Теперь наклоним пониже, забей два клина, нет, три.

Они наклонили орудие так, что оно теперь смотрело вниз, на гавань. Веревки были натянуты, шатун удерживался спусковой скобой. Квикка вложил в свисающую с шатуна петлю тридцатифунтовое ядро, очень точно выверил угол, под которым в нужный момент должен сорваться помещенный в петлю груз.

— Готово. В сторону. Стреляй!

Скобу вытащили, шатун с невероятной силой ударил, петля взметнулась, передавая свою скорость ядру.

Оно понеслось над водой почти по прямой линии.

И промазало. Расчет наклонил орудие так низко, как только смог. Но при стрельбе вниз очень трудно установить дистанцию выспела. Камень скользнул над самой палубой "Журавля" и плюхнулся в воду посередине расширяющейся полосы между кораблем и пристанью. Брызги от взметнувшегося фонтана ударили в лицо Кормаку. который после выигранной стычки стоял на пристани.

— Тор мне помоги, — воскликнул он, — что же случилось со шлюпкой? Они должны были заняться этими машинами.

Он пролаял приказ. Угроза его судну была самой большой опасностью, несравнимой со всем остальным — победой в сражении, охраной пленников и даже ублажением Рагнхильды. Как только Рагнхильда поняла, что Кормак прекращает налет на поселок, в котором почти наверняка скрылся убийца ее сына, собирается отступить, она набросилась на шкипера с зубами и ногтями. Он стряхнул ее с себя, хотя она цеплялась за руки, визжала.

Сейчас самое главное, решил Кормак, — перевести "Журавля" на другую сторону гавани, где его не смогут достать катапульты. На корабле требуется больше рабочих рук, и срочно. С дюжину яликов и плоскодонок все еще оставалось у пирса и на галечном берегу. Кормак быстро отрядил пятьдесят человек оборонять начало пирса, остальных посадил на лодки, набивая их битком. В последний момент он спохватился, высадил из ближайшей плоскодонки двух человек, заменил их все еще оглушенным, но крепко связанным по рукам и ногам Брандом.

— Этого возьмем на хранение, — заметил он, входя в ту же лодку. Он снова оттолкнул от себя разъяренную Рагнхильду. — Госпожа, мы за тобой вернемся. Если нужный тебе человек где-нибудь и есть, то там, на берегу. Почему бы тебе самой его не поискать? Отчаливай, — приказал он гребцам.

Ударил второй камень, выпущенный на этот раз по передней лодке, и опять не попал, а пятьдесят человек на лодках устремились через отделявшую их от корабля сотню ярдов воды.

x x x

Шеф вброд перевел свой отряд через речку и вошел в горящую деревню по одной из грязных, уходящих в глубь острова дорог. Пока они трусцой двигались по улицам, из дыма и пламени выходили люди и присоединялись к ним, пристраивались в ряды, обрадованные возможностью настоящего сопротивления. Шеф ощутил, как волчья ярость галогаландцев заражает его. Теперь их было не удержать. Они обрушатся на захватчиков, что бы он ни сказал и ни сделал.

Однако они идут в бой без доспехов, и единственный во всем отряде щит — у Кутреда. Враги же полностью вооружены. Шеф видел их, без дрожи и без страха выстроившихся плотной стенкой поперек пирса. Через несколько секунд он возглавит атаку. Велики ли его шансы выжить в ней? Встать в центре первого ряда, мишенью для каждого дротика? Так было принято. Шеф поднял копье. Он не знал способа изменить мир. Он лишь попытался восстановить в себе тот боевой дух, который кипел в нем, когда он убивал на отмели викинга Храни. Никакого отклика. Кажется, его погасило копье в руке Шефа, вызвав вместо этого желание остановиться. Жалеть, а не убивать. Воины слева и справа косились на него, ожидая приказа к атаке. Что-то заставило Шефа сделать отмашку копьем в сторону, остановить отряд.

За стеной щитов на пирсе восходящее солнце озарило окружающие холмы и впервые в этот день сверкнуло на воде. Оно высветило плавники и тела китов, которые второй раз пришли с глубокой воды, уверенные в том, что собираются сделать, ободренные первым успехом. Страшный крик поднялся на лодках, когда люди осознали, что их ждет. Храбрые люди, некоторые из них начали бить мечами и копьями по приближающимся черно-белым тушам. Вальгрим Мудрый, в изумлении стоящий на носу одной из лодок, замахнулся своим копьем "Гунгнир", чтобы ударить. Слишком слабо, слишком медленно. Лодку толкнули снизу. Удар, нанесенный многотонной тушей на скорости тридцать миль в час, ни одна лодка не выдержит. Люди в тяжелых доспехах посыпались в воду, и вот стали смыкаться гигантские челюсти, киты сновали взад и вперед так, как делали это при охоте на тюленей и дельфинов. Через несколько секунд залив стал таким же красным, как бухта, где забивали гринд. Но на этот раз от крови людей, а не китов, кровь гребцов смешалась с кровью шкиперов, с кровью Вальгрима Мудрого, жреца Одина, ставшего ныне жертвой детей Одина. Никем не замеченное, копье с рунами "Гунгнир" плавно опустилось на дно — оно не принесло счастья своему последнему владельцу.

Ряды воинов Шефа смешались, как только люди поняли, что происходит в гавани, — никто из них не видел раньше ничего подобного. Заметив, что нападавшие остановились и на что-то пялятся, люди Кормака тоже повернули головы. Оба отряда застыли, охваченные ужасом. Они не могли вмешаться.

Через некоторое время Шеф вышел вперед и заговорил с тем, кто казался главным среди людей на пирсе.

— Сложите оружие, — крикнул он. — Мы обещаем, что вы останетесь живы и здоровы, а потом свободно вернетесь домой. Вам теперь от нас не уйти. А крови сегодня было пролито достаточно.

Воевода с побелевшими губами оглянулся на своих людей, увидел, что они дрожат от ужаса, их боевой дух испарился. Он кивнул, не спеша положил меч и щит. Кутред вышел вперед, пробивая через толпу дорогу для Шефа, вместе с ним направился к краю пирса.

Когда они подошли туда, откуда-то возникла женщина и с криком устремилась на них. Рагнхильда, с ножом в руке, равнодушная к страшной морской бойне, помнящая только о своей мести. Она накинулась на Шефа подобно фурии, опустив нож для удара снизу. Шеф увидел ее приближение, узнал зеленые глаза, которые целовал, волосы, которые столько раз гладил. Копье бессильно поникло в его руке, он подбирал слова оправдания. Подбегая, она кричала что-то, он уловил только: "...убил моего сына!"

Он замер с опущенными руками, парализованный, надеясь на объяснение, на еще одно чудо.

Между ними шагнул Кутред, удар ножа проскрежетал по твердой поверхности его щита. Он инстинктивно поднял шит, чтобы отбросить Рагнхильду. Ее глаза расширились от неожиданного удара, она повалилась назад, потянут за собой щит с острием длиной в фут, которое Шеф приварил собственными руками. Острие пронзило ей сердце под грудью.

— Бог мне свидетель, — сказал Кутред, — это был несчастный случай. Я в жизни не убивал женщин.

— Слишком много смертей, — сказал Шеф. Он склонился над Рагнхильдой, высматривая признаки жизни. Ее губы все еще шевелились, все еще проклинали его. Затем они сомкнулись, и он увидел ее закатившиеся глаза. Когда он ушел, подошел Кутред, наступил на распростертую руку Рагнхильды и выдернул свой щит. Он потряс головой, украдкой оглянулся, не видел ли Шеф, что он только что сделал.

Но взгляд Шефа уже обратился от тела на пристани к кровавой, разрезаемой плавниками поверхности моря. Тут же, не веря глазам, он уставился на другую сторону бухты. На мелководье у противоположного берега сидели двое, ясно видимые в свете наступающего дня. Позади него поднялся гул изумления — все новые и новые люди замечали необычную картину. За сегодняшнее утро уже второе зрелище, которого никто из живущих не видел раньше. Один из Потаенного Народа.

x x x

Эхегоргун, в точности угадав мысли китов, легко и уверенно пересек узкий пролив вслед за вельботами. Он видел, что люди Шефа высадились на берег, видел и слишком самоуверенных моряков, направивших свои лодки прямо в гавань, где их встретили и уничтожили киты. Он держался в отдалении, но прошел вслед за касатками в гавань, уверенный, что заранее услышит, если стадо повернет в его сторону. Он пристроился вблизи от берега так, что лишь макушка торчала, и с виду не отличался от обычного серого камня. Он с любопытством, но без особого интереса следил за делами людей — до тех пор, пока не увидел двоих, — они грузили в лодку сразу узнаваемое мощное тело. Бранд, сын Барна, сына Бьярни. Внук его родной тети.

Эхегоргун прекрасно понимал, что произойдет дальше. У него была лишь пара минут на то, чтобы это предотвратить. Как тюлень он бросился в воду, на мгновенье прильнул к корме "Журавля", оценил расстояние до головной лодки, в которой находились Кормак и Бранд, ощутил биение и сутолоку китовых туш в каких-то нескольких ярдах от себя. Он нырнул, устремясь вперед, как выдра.

Бранд лежал беспомощный и связанный на дне лодки, нога Кормака утвердилась на его груди, и увидел он только серую руку, ухватившуюся за планширь. Затем лодка опрокинулась. Опрокинулась в сторону Эхегоргуна, за доли секунды до первого удара китов. Пока люди кричали и размахивали оружием, могучая десница ухватила Бранда за рубаху, протащила через борт и вглубь, вглубь, прочь от разлетающихся досок и молотящих по поверхности воды рук и ног.

На секунду Бранд поддался чисто человеческому суеверному ужасу. Схвачен марбендиллом, который пообедает им на дне моря. Однако и в этой суматохе он почти узнал вцепившуюся в него руку. Бранд сжался, не сопротивляясь, удерживая рвущийся из груди воздух.

Медленно его тащили под водой, сжимая нечеловеческой хваткой. Под килем "Журавля". Через залив. На мелководье. Когда они оба выбрались, наконец-то сделав судорожный вдох, Бранд уставился в лицо спасителя. Тот в ответ уставился на него. Пока Эхегоргун доставал кремневый нож и разрезал веревки на руках Бранда, они молча искали друг в друге похожие черты, семейное сходство.

Наконец, сидя на мелководье, Бранд заговорил.

— Я оставлял сообщения для тебя и твоих сородичей на нашем секретном месте, — сказал он, — и я всегда соблюдал наш договор. Однако я никак не ожидал увидеть тебя здесь при дневном свете. Ты один из тех, кого встретил мой дед Бьярни.

Эхегоргун улыбнулся, обнажив свои громадные зубы.

— А ты, должно быть, мой дорогой родич Бранд.

ГЛАВА 24

— Довольно дорогое занятие обеспечивать вам кров, — сказал Бранд устало.

Шеф не ответил. Он мог бы возразить, что занятие это по временам довольно выгодное, но следовало сделать скидку на настроение Бранда. Шеф не был уверен, сколько дней прошло с момента сражения — в высоких широтах такие вещи трудновато определить. Все находившиеся в поселке люди самозабвенно работали, больше чем было в их силах, останавливаясь, только когда во сне валились с ног. Однако — и это был недобрый знак — темнота возвращалась на небо. Лето кончалось, приближалась зима. В Галогаланде она наступает очень быстро.

Сколько бы дней ни прошло, поселок все еще выглядит едва обжитым. Все три корабля в гавани были потоплены или разрушены. По чистому невезению Квикка и его команда ухитрились правильно установить прицел и выстрелить как раз в тот момент, когда битва была выиграна, попав камнем в "Журавль" точнехонько в основание мачты. Охваченная ужасом перед китами, его команда сумела на веслах подвести корабль к берегу, но никогда больше "Журавль" не сможет отправиться в плавание. "Морж" по-прежнему лежит на дне гавани, его мачта сиротливо торчит над водой. "Чайка" была охвачена пламенем и сгорела дотла. Хотя имеются маломерные суда всех видов, из них нет ни одного достаточно большого, чтобы доплыть на юг до Тронхейма, ближайшего порта, и вернуться с провизией. Со временем большой корабль можно было бы изготовить из уцелевших досок и бревен — потому что хороший корабельный лес, конечно, не найти на этих пустынных берегах и продуваемых всеми ветрами островах. По той же причине трудно отстроить сгоревшие хижины, при всем местном искусстве использовать в строительстве камень и дерн. Большая часть свалившегося на жителей благодаря гриндам богатства исчезла в пламени пожара, а вместе с ним и содержимое складов и хранилищ, где Бранд хранил не только меха, пух и кожи из финской дани, которыми он торговал, но также мясо, сыр и масло, которыми сам кормился.

А ведь помимо команды Шефа и команды Гудмунда добавилось еще около семи десятков спасшихся с "Журавля". Им было обещано сохранить жизнь, и никто не собирался нарушать это обещание. Однако всех их нужно кормить. Вряд ли все до одного переживут надвигающуюся на остров зиму, как бы старательно ни добывать рыбу и тюленей. Многие галогаландцы уже преспокойно разъехались по родным хуторам и фермам, дав тем самым понять, что их не касаются трудности Бранда. Они-то выживут. Это чужаки и их хозяева, если сдуру поделятся едой, будут умирать.

— По крайней мере, у нас есть серебро и золото, — продолжал Бранд. — Они не горят. Самое лучшее, что мы можем сделать, это собрать из кусочков корабль, хоть какую-нибудь посудину, напихать в него как можно больше людей и отправить на юг. Если он пойдет вдоль берега, рано или поздно попадет куда-нибудь, где найдется запас провизии. Потом отпустим Рагнхильдовых фолдцев, накупим, сколько сможем, еды и повернем назад на север.

И опять Шеф ничего не ответил. Если бы Бранд не был таким усталым, он бы сам заметил недостатки в своем плане. Фолдцев будет достаточно много, чтобы справиться со своей охраной, забрать деньги и оставить поселок по-прежнему без еды. А в ином случае их охрана потребовала бы слишком много сил. Фолдцев придется отослать одних. Если только им как-нибудь удастся преодолеть страх перед китами и снова выйти в море.

— Извините меня, — сказал Бранд, покачав своей тяжелой головой. — На меня слишком много всего свалилось, чтобы я мог выработать разумный план. Мой родич — марбендилл! Я это знал, но теперь знают все. Что скажут люди?

— Они скажут, что тебе повезло, — вмешался Торвин. — В Швеции живет один жрец Пути, его призвание — служить богине Фрее. Он занимается разведением животных, вроде того как скрещивают разные породы коров, чтобы лучше доились, или овец, чтобы давали больше шерсти. Он часто разговаривал со мной о мулах, о помесях собаки и волка и прочем таком. Как только он узнает, он приедет сюда. Потому что мне кажется, что мы и морской народ больше похожи на собак и волков, чем на лошадей и ослов.

Ведь твой дед Бьярни сошелся с одной из их женщин, и у нее родился сын, твой отец Барн. Но у Барна тоже был ребенок, это ты, и ваше родство сразу заметно. если вас поставить рядом. Если бы Барн был как мул, бесплодный мул, этого бы не могло произойти. Значит, мы и марбендиллы не очень далеки друг от друга. Может быть, в нас больше крови марбендиллов, чем мы думаем.

Шеф кивнул. Эта мысль приходила ему в голову и раньше, когда он смотрел на северян, с их массивными костяками, надбровными дугами, их волосатой кожей и кустистыми бородами. Но он ни с кем не делился этими мыслями. Он заметил, что местные жители редко употребляли слово "тролли", предпочитая говорить "морской народ" или "марбендиллы", словно они тоже догадываясь о каком-то родстве.

— Ладно, может быть, и так, — сказал Бранд, несколько приободрившись. — Я не знаю, что нам делать. Я хотел бы, не побоюсь об этом сказать, хотел бы получить совет от своего родича.

Но Эхегоргун исчез вскоре после того, как вытащил Бранда на берег. Кажется, его на какое-то время позабавило внимание, которое он привлек, и определенно его порадовала благодарность Бранда. Но потом, видно, шум надоел ему, и он исчез так, как умеет только Потаенный Народ. С собой он забрал Кутреда, их видели плывущими через пролив обратно на материк. Кутред произвел впечатление на Эхегоргуна.

— Не совсем Хлипкий, — высказался он. — Во всяком случае, сильней, чем Мистарай. А посмотри на шерсть у него на спине! Его хорошенько смазать жиром, и будет плавать как тюлень. Мистарай он понравился. Был бы для нее хорошей парой.

От такого сообщения Шеф вытаращился, а потом заговорил, с трудом подбирая слова.

— Мне показалось, Эхегоргун, ты говорил, что знаешь, что случилось с Кутредом. Ну, что с ним сделали другие Хлипкие, отрезали ему, ну, не то, что делает его мужчиной, а то, что...

Эхегоргун его прервал:

— Я знаю. Для нас это значит меньше, чем для вас. Знаешь, почему ваша жизнь так коротка? Потому что вы спариваетесь все время, а не только в сезон. Каждый раз, как вы это делаете, часть вашей жизни уходит. По тысяче раз на каждого ребенка, я ведь подслушивал под многими окнами. Ха! Мистарай ищет в мужчине другое.

И с этим они ушли. Шеф успел только переговорить с Кутредом и наказал ему попросить Эхегоргуна, чтобы тот похоронил свою человеческую добычу, как человек, а не коптил трупы, как... как марбендилл.

— Передай ему, что мы заплатим свиньями, — сказал он.

— У вас нет свиней, — ответил Кутред. — Но я-то все равно предпочитаю свиней людям.

Возможно, нам всем до конца зимы пригодилась бы такая кладовая, как у Эхегоргуна, подумал Шеф. Пока разговор Торвина, Бранда, Гудмунда и других продолжался, он задумчиво поднялся и вышел. Он взял с собой

копье, которое нашел в коптильне, — более удобное, чем "Гунгнир", и дорогостоящий меч. Он давно обнаружил, что коль скоро сталкиваешься с неразрешимой задачей, лучшее, что можно сделать, — спрашивать всех подряд, пока не встретишь того, кто знает ответ.

x x x

Он увидел, что Квикка и его команда, прервав свой ежедневный труд по сбору уцелевших обломков кораблекрушения, уселись за скудный обед. При его приближении они почтительно встали. Шеф несколько удивился. Иногда они вели себя так. А иногда, сбитые с толку его акцентом, если он говорил по-английски, они забывались и обращались с ним как с равным. Последнее как будто случалось все реже и реже.

— Садитесь, — сказал он, но сам остался стоять, опираясь на копье. — Еды не много, как я погляжу.

— И будет еще меньше, — согласился Квикка.

— Идут разговоры о том, чтобы пленников отослать на корабле, когда мы его построим. Если сможем построить два корабля, мы отправим кого-нибудь за провизией на юг.

— Если сможем построить два, — усомнился Вилфи.

— Если будет кому плыть на нем, — добавил Озмод. — Сейчас все так напуганы китами, что выбросятся на скалы, едва завидят фонтан.

— Вот именно, — горячо вмешался Карли. — Я хочу сказать одну вещь, господин. Ты знаешь, что я видел одну из этих тварей, когда удирал на плоту с Дроттнингсхолма? В воде прямо рядом с собой. Так вот, здесь был тот же самый кит. Я узнал его по следам зубов на плавнике. Это он. Похоже на то, как будто... ну, как будто они нас преследуют.

"Или преследуют тебя", — подумал, но не сказал Карли. Бывшие английские рабы рассказали ему немало странных историй о своем государе, которого одновременно считали своим в доску и благоговели перед ним. Почти ни в одну из них Карли не поверил. А сейчас он начал сомневаться. Он опасался, не будет ли наказан человек, который приветствовал богорожденного ударом в челюсть? Пока вроде бы ничего такого не намечалось.

— Что ж, если мы ничего не сделаем, мы все умрем с голоду, — сказал Шеф.

Бывшие рабы задумались над грозящей бедой. Она была им знакома. Рабы, как и многие бедняки, умирали зимой от холода, или от голода, или от того и другого сразу. Они все знали, как это бывает.

— У меня есть кое-что, — сказал Удд и замолк из-за своего обычного смущения.

— Что-нибудь насчет железа? — осведомился Шеф.

Удд энергично закивал, скрывая волнение.

— Да, господин. Помнишь руду, которую мы видели в Каупанге в святилище? Такую, что требует очень мало работы для выковки из нее железа, потому что в ней так много металла? Это руда из Ярнбераланда, Страны Железа.

Шеф одобрительно кивнул, совершенно не представляя, к чему клонит Удд. Железом сыт не будешь, но насмешка бы только сбила Удда с его мысли.

— А еще есть место, которое называют Коппарберг, Медная Гора. Так вот, и то и другое находится там, по другую сторону, — Удд показал на горные хребты за гаванью. — По другую сторону гор, я имею в виду. Я думаю, раз мы не можем плыть, мы можем пойти. Это должно быть где-то по ту сторону гор.

Шеф взглянул на изрезанный неприступный берег, вспомнил об ужасном, доведшем его до судорог подъеме по склону ущелья Эхегоргуна. О тропе, на которую они вышли. О легком спуске, который показал им Эхегоргун, чтобы вывести к берегу напротив острова.

— Спасибо, Удд, — сказал он, — я об этом подумаю.

x x x

Шеф пошел искать Гудмунда Шведа. Тот пребывал в неожиданно хорошем настроении. Он потерял свой корабль, и над ним нависла самая что ни на есть реальная угроза голодной смерти. Но с другой стороны, добыча с "Журавля" оказалась просто изумительной. Рагнхильда, чтобы выплатить жалованье своим людям и обещанную награду тем, кто отомстит за нее, возила с собой половину унаследованных ею сокровищ, все это удалось достать со дна. Да и погибшие во время налета увеличили долю оставшихся в живых. Гудмунд приветствовал своего юного короля с улыбкой. Его называли Гудмунд Жадный. А мечтал он, чтобы его прозвали Гулл-Гудмунд, Гудмунд Золотой.

Улыбка исчезла, когда Шеф рассказал о предложении Удда.

— Да, это наверняка где-то там, — согласился Гудмунд. — Но я точно не знаю где. Вы, ребята, просто не понимаете. Швеция тянется на тысячу миль от края до края, от Скаане до Лаппмарки. Если Скаане относится к Швеции, — добавил он. — Сам-то я из Голланда, я настоящий швед. Но я думаю, сейчас мы так же далеко на севере, как и Ярнбераланд.

— С чего ты взял?

— По тому, как падают тени. Если измерить тени в полдень и знать, сколько дней прошло от солнцестояния, можно определить, как далеко на севере находишься. Это одно из знаний Пути, мне однажды рассказал об этом Скальдфинн, жрец Ньерда.

— Значит, если мы пойдем отсюда точно на восток, мы придем в Швецию, в страну Ярнбераланд.

— Необязательно всю дорогу идти, — ответил Гудмунд. — Я слышал, что здесь в Киле, в срединной части, есть озера, и они тянутся на запад и на восток. Бранд мне говорил, что, когда финны с этой стороны нападают на тамошних финнов — их зовут квены, — они делают лодки из коры и плывут на них.

— Спасибо, Гудмунд, — сказал Шеф и двинулся дальше.

x x x

Бранд посмотрел с недоверием, когда Шеф изложил ему и Торвину, который так и сидел на прежнем месте, результаты своих расспросов.

— Не получится, — сказал он сухо.

— Почему?

— Лето уже кончается.

— Через месяц после солнцестояния?

Бранд вздохнул.

— Ты не понимаешь. В горах лето долгим не бывает. На берегу — другое дело, море на время задерживает приход снега и льда. Но ты сам подумай. Вспомни, что было в Гедебю, ты говорил, настоящая весна. Потом пришли в Каупанг, а там еще везде был лед. И сколько между ними расстояния? Триста миль на север? А досюда тебе еще шестьсот миль. Несколько миль от берега — а дальше я сам не заходил, даже гоняясь за финнами, — больше половины года земля лежит под снегом. А поднимешься выше, там еще хуже. На вершинах снег вообще никогда не тает.

— Значит, проблема в холоде. Но ведь Удд прав, по ту сторону гор лежит Ярнбераланд, может быть, всего милях в двухстах. Десять дней пути.

— Двадцать дней пути. И то если очень повезет. В плохие дни мне случалось здесь проходить всего мили три. Если ты не собьешься с дороги и не умрешь, пока будешь кружить и плутать.

— Однако, — вмешался Торвин, поглаживая бороду, — есть одно обстоятельство, о котором знают немногие. А именно, что Путь очень силен в Ярнбераланде. Естественно, ведь мы все кузнецы и ремесленники. А кузнецам нужно железо. Там есть жрецы Пути, они работают с людьми, которые добывают железо. Некоторые говорят, что там чуть ли не второе святилище. Вальгрим был против этого. Он говорил, что святилище должно быть только одно.

А во главе его сам Вальгрим, подумал Шеф. Ошибки Вальгрима в конце концов его доконали. Он оказался в лодке, которая возвращалась на "Журавль"; из тех, кто в ней плыл, остались в живых только двое. Бранд и молодой парень, который с тех пор, как его вытащили на берег, так и лежит, сжавшись в комочек и попискивая от страха. Рагнхильда тоже могла бы умереть там, сказал себе Шеф. Просто несчастный случай. Еще один из тех, что происходят вокруг него. Часть его удачи, сказал бы Олаф, Эльф Гейрстата, да и король Альфред тоже.

— Итак, если мы пересечем горы, — продолжал Шеф, — на другой их стороне мы даже сможем найти помощь.

— Но вы не сможете пересечь горы, — с раздражением повторил Бранд. — В горах полно финнов и...

— И Потаенного Народа, — договорил за него Шеф. — Спасибо, Бранд, — он встал и двинулся дальше, отбивая шаг своим копьем.

x x x

Решающие слова Шеф услышал от человека, имени которого не знал, от одного из моряков с "Журавля", который, потея под лучами бледного солнца, грузил вместе с другими пленными камни на волокушу, чтобы перевезти их в поселок и построить еще несколько хижин на зиму. Галогаландцы с некоторого удаления наблюдали за ними, сжимая в руках тюленьи гарпуны. Шеф, по-прежнему не зная, куда направить свои стопы, на минутку остановился понаблюдать за работающими.

Один из них оглянулся. Родственник Кормака, он заговорил с горечью:

— Сегодня мы надрываемся, а вы смотрите. Нас победили — но не люди, а киты! Такого два раза не бывает. В следующий раз вы не найдете себе защитников. Рогаландцы все равно тебя ищут, и род Рагнхильды выплатит награду за месть. И не забывай, что есть еще Рагнарссоны. Сигурд Змеиный Глаз заплатит за тебя не меньше Рагнхильды. Если пойдешь на юг, на кого-нибудь да наткнешься. Ты никогда больше не увидишь Англию, одноглазый. Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно иметь железную шкуру. Как у Сигурда Фафнироубийцы. А ведь даже у него осталось уязвимое место!

Шеф смотрел задумчиво. Он знал историю о Сигурде, который убил дракона Фафнира, — часть ее он сам видел в своих видениях, видел чучело головы дракона. Еще он знал, что Сигурд был предан своей любовницей и убит ее мужем и родственниками, как только они обнаружили, что драконова кровь, сделавшая его неуязвимым, в одном месте не попала на кожу из-за приставшего листка и Сигурда можно поразить в это место на спине. У него, Шефа, тоже была сердитая любовница, хотя она уже умерла, как и ее муж. И ему тоже довелось убить дракона, если можно считать таковым Ивара Бескостного.

Сходство было до жути полное. И не приходилось спорить, что Северный Путь вдоль берегов Норвегии был единственным путем на юг, и перекрыть его было слишком легко.

— Я услышал твои слова, — ответил Шеф. — И благодарю тебя за предупреждение. Но сделал ты его по злобе. Если тебе больше нечего сказать, в следующий раз помалкивай, — он осторожно дотянулся и концом копья пощекотал сердитого викинга под самым адамовым яблоком.

Человек устроен странно. От страха начинается кровотечение из носа. Паралич лечат шоком, дряхлая старуха в годину беды встает с кровати и поднимает огромное бревно, придавившее ее сына. Родственник Кормака знал, что высказался слишком дерзко. Знал, что если одноглазый проткнет его своим копьем, жаловаться будет некому. Едва острие коснулось горла, его голосовые связки сковал страх. Скованными они и остались.

Когда Шеф ушел, один из моряков сказал ему вполголоса:

— Ты сейчас здорово рисковал, Свипдаг.

Свипдаг повернулся к нему, вытаращив глаза. Попытался заговорить. Попытался еще раз, и еще. Ничего не получилось, лишь хриплый клекот. Люди увидели в глазах Свипдага ужас, когда тот понял, что хочет заговорить, но не может, словно бы вокруг горла ему затянули петлю.

Другие пленники посмотрели в спину удаляющемуся Шефу. Они слышали истории о нем, о смерти Ивара, о Хальвдане, о том, как король Олаф передал всю свою удачу и удачу своей семьи в руки этого человека. Они знали, что он носил на шее амулет какого-то неизвестного бога, своего отца, как говорили некоторые.

— Он сказал "помалкивай", — пробормотал один из викингов. — И теперь Свипдаг не может слова вымолвить!

— Я ж тебе говорил, и китов тоже он науськал, — подхватил другой.

— И Потаенный Народ ему помогает.

— Знать бы об этом раньше, Рагнхильда охрипла бы, но не высвистала меня в этот проклятый богами набег.

x x x

— Ты, видишь ли, не должен этого делать, — ответил Бранд, когда Шеф сообщил ему о своем решении. — Мы придумаем что-нибудь еще. Избавимся от этих жадных гадов с "Журавля", и все будет выглядеть совсем по-другому. Мы можем послать ребят на юг в лодках, может быть, купим в Тронхейме груз провизии и судно, чтобы его перевезти. Тебе нет необходимости уходить в снега, даже если кому-то и придется.

— Но именно это я в любом случае и сделаю, — ответил Шеф.

Бранд смутился. Он понимал, что раньше расписывал обстоятельства слишком мрачно, чем и вызвал это безумное решение. Он вспомнил, как впервые взял Шефа под свою защиту, после того как тот лишился глаза. Он научил его норманнскому языку, научил правильно сражаться на мечах, научил пути drengr'а, профессионального воина. А Шеф многому научил его самого. Привел его к славе и к богатству — ведь нынешние трудности были вызваны нехваткой еды, топлива, кораблей, но никак не денег.

— Послушай, я не знаю никого, кто зашел бы хоть чуть-чуть в глубь этих гор и вернулся, не говоря уж о том, чтобы перейти на другую их сторону. Может быть, финны ходят, но финны — другое дело. Там волки, медведи и холод. И где ты окажешься, если пройдешь через все это? В Швеции! А не то в шведской Финнмарке или еще где-нибудь. Я не могу понять, почему ты хочешь это сделать.

Прежде чем ответить, Шеф на несколько мгновений задумался.

— Думаю, у меня две причины, — сказал он. — Первая такая. С тех пор, как этой весной я пришел в собор и увидел, как Альфред и... и Годива поженились, я все время ощущал, что события вышли из-под моего контроля. Люди меня подталкивали, и я двигался. Я делал то, что должен был делать. И на отмели в Элбер-Гате, и на рынке рабов в Каупанге, и с королевой на Дроттнингсхолме. На пути через Уппланд и вплоть до этого места. Преследуемый Рагнарссонами, Рагнхильдой и даже китами. Теперь я считаю, что уже дошел до края. Отсюда я намерен вернуться. Я далеко заходил во тьму, побывал даже в коптильне Потаенного Народа. Теперь я должен идти к свету. И я не собираюсь возвращаться по пути, по которому пришел.

Бранд выжидал. Подобно большинству людей Севера, он истово верил в удачу. То, что сказал Шеф, означало, что он хотел бы изменить свою удачу. А может быть, что его удача изменила ему. Кое-кто сказал бы, что у этого юноши удача есть, и с избытком. Однако никто не в состоянии судить о чужой удаче, это-то ясно.

— А вторая причина? — напомнил Бранд.

Шеф вытащил из-за пазухи свой амулет-лесенку.

— Я не знаю, уверен ли ты, что это что-нибудь означает, — сказал он. — Ты считаешь, что я сын бога?

Бранд не ответил.

— Ладно, — продолжал Шеф. — Мне, знаешь ли, по-прежнему являются видения. Иногда во сне, иногда наяву. Я знаю, что кто-то пытается мне кое-что объяснить. Иногда это очень легко. Когда мы нашли Кутреда, мне показали человека, который вращал огромный жернов. Или я уже услышал скрип мельничного жернова? Не знаю. Но в тот раз и тогда, когда Квикка проломил стену королевского чертога, чтобы вызволить меня, я получал предупреждения. Предупреждения о том, что как раз и случалось позднее.

Это все очень легко понять. Но я видел и другие вещи, которые не так легко объяснить. Я видел умирающего героя и старуху. Я видел, как солнце превращалось в колесницу, которую преследуют волки, и в лицо Бога-отца. Я видел героя, едущего на Слейпнире, чтобы вернуть Бальдра из мира Хель, и я видел, как Белого Христа убили римские солдаты, говорившие на нашем языке. Я видел героев в Вальгалле, я видел, как там встречают тех, кто не герои.

Ведь всеми этими видениями мне пытались что-то объяснить. Что-то сложное. Верное не только для одной стороны, для язычников или для христиан. Я думаю, что мне пытались сказать — или я говорил сам себе, — что есть какая-то неправда. Неправда в том, как все мы живем. Мы идем к миру Скульд, сказал бы Торвин. Добро ушло от нас, от всех нас, и христиан и язычников. Если этот амулет означает хоть что-нибудь, он означает, что я должен попытаться исправить это. По одному шагу зараз, как взбираются на лестницу.

Бранд вздохнул:

— Я вижу, что ты уже все решил. Кто пойдет с тобой?

— Ты.

Бранд покачал головой:

— У меня здесь слишком много дел. Я не могу бросить своих сородичей без припасов и крова.

— Квикка и его команда, наверное, пойдут, и Карли тоже. Он присоединился ко мне ради приключений. Если он вернется назад, в Дитмарш, он будет там самым великим рассказчиком всех времен. Удд точно пойдет, возможно, Ханд, возможно, Торвин. Я должен еще раз поговорить с Кутредом и с твоим родичем.

— Есть островок, где я могу оставить известие, — нехотя признался Бранд. — Твоя удача чрезвычайно возрастет, если он пойдет с тобой. Но может быть, он считает, что уже достаточно порадел для тебя.

— Как насчет провизии? Сколько вы можете нам уделить?

— Не много. Но ты получишь лучшее из того, что у нас еще осталось, — ответил Бранд. — И вот что. Почему ты все носишь это старое копье? Я понимаю, ты подобрал его в коптильне, когда у тебя больше ничего не было, но посмотри же на него. Оно старое, золотые накладки вывалились, наконечник тонкий, крестовины нет. И половины Сигурдова "Гунгнира" не стоит. Дай его мне, я найду тебе получше.

Шеф задумчиво взвесил в руке оружие.

— Я считаю его хорошим копьем для победителя, — сказал он. — Я оставлю его у себя.

ГЛАВА 25

В конце концов в отряде, который Шеф повел к подножию гор, оказалось двадцать три человека, почти все — англичане по рождению. Квикка, Озмод, Удд и три их оставшихся помощника, Фрита, Хама и Вилфи, без лишних разговоров изъявили желание присоединиться к Шефу, как и дитмаршец Карли. То же сделал Ханд — по его словам, у него появилось ощущение, что путешественникам понадобится лекарь. Шефа несколько удивило, что и Торвин согласился принять участие в экспедиции, мотивируя это тем, что как кузнец и жрец Пути он обязан увидеть Ярнбераланд и форпост святилища. Как только слухи об этом замысле распространились, Шеф удивился еще больше, когда к нему явилась делегация, возглавляемая Мартой, женщиной из Фризии, некогда рабыней королевы Рагнхильды, и Кеолвульфом, одним из беглых рабов, который, как подозревали, был английским таном.

— Мы не хотим здесь оставаться, — сказали они. — Мы слишком долго пробыли среди норманнов и хотим попасть домой. Наш лучший шанс — пойти с тобой.

— Не слишком надежный шанс, — сказал Шеф.

— Лучше, чем тот, что был у нас еще недавно, — мрачно сказал Кеолвульф.

Таким образом, к отряду присоединились четыре женщины и восемь мужчин. Шеф засомневался, не объявить ли им, что путешествие слишком тяжело для женщин, но слова умерли, едва родившись. Он прошел с этими женщинами от Каупанга до Гула-фьорда, и они держались ничуть не хуже мужчин, и уж явно лучше, чем тщедушный Удд или коротконогий Озмод. Что же до беглых рабов-мужчин, каждый из которых носил амулет Рига, — Шефу не хотелось бы с ними расставаться. Они могли оказаться полезны. По крайней мере, некоторые из них, например грозный Кеолвульф, были настоящими самородками. Они храбро сражались в скоротечной схватке с командой "Журавля": часть их погибла, слишком увлекшись желанием отомстить викингам, которые их поработили и мучили.

И последним в состав экспедиции вошел Кутред. Однажды вечером Бранд исчез в подступающем мраке, дав понять, что не желает, чтобы за ним следили или сопровождали его. Согласно обычаю своей семьи он оставил сообщение в условленном месте, известном его родичам из Потаенного Народа. Каким-то особым способом он передал им, что нужно встретиться. Но Эхегоргун не ответил и не появился. Вместо этого через два дня пришел Кутред. Его одежда была сухой, и он нес свои меч со щитом, значит, не перебирался вплавь через узкий пролив между островом и материком. Надо полагать, у Эхегоргуна была какая-то лодка или плот, но Кутред на этот счет был нем, словно сам уже стал одним из Спрятанных.

Ему объясняли замысел, а он слушают, кивал, молча просидел так целый день и вечером исчез. Вернувшись, он принес неутешительные вести.

— Эхегоргун с вами не пойдет, — сказал он. — Он считает, что его и так уже слишком часто видели. Он предлагает, чтобы вместо него пошел я.

У Шефа задралась бровь. Кутред говорил так, словно его ожидало кое-что получше — например, навсегда присоединиться к Потаенному Народу, как бы в обмен на мальчика Барна, ушедшего к людям много лет назад.

— Он сказал, что не будет упускать тебя, то есть нас, из виду, — продолжал Кутред. — И он передаст своим родичам просьбу не мешать нам. Это избавит нас от многих неприятностей. Ты-то знаешь, почему большинство охотников не возвращаются оттуда. Они кончают свои дни в коптильне. Но еще остаются волки и медведи. А также холод и голод. И финны. Придется рискнуть, они могут напасть на нас.

Выбора не было, Шеф вынужден был согласиться и продолжил свои хлопоты. Под конец Бранд заставил промаршировать перед собой каждого участника похода и придирчиво осмотрел его снаряжение. У всех были прочные, доходящие до колен, смазанные жиром сапоги. Толстые гамаши и плотные шерстяные штаны поверх них как у мужчин, так и у женщин. Шерстяные куртки, кожаные плащи, конопляные рубахи.

— Пот опасен, — объяснял им Бранд. — Замерзает на теле. Конопля впитывает пот лучше, чем шерсть. Но лучше не потеть. Просто делайте все размеренно и никогда не останавливайтесь, пока не разведете костер. Тогда вам будет тепло, но не жарко.

Он убедился, что у каждого есть спальный мешок. К сожалению, не такой роскошный, как купленный Шефом в Гула-Тинге — тот, как и многое другое, сгорел. Но склад с пухом уцелел в пожаре, и каждому достался двухслойный мешок из кожи или шерсти, с подкладкой из пуха морских птиц. Рукавицы и шапки, холщовые платки, чтобы замотать вокруг шеи и прикрыть лицо в случае метели. У каждого в заплечном мешке запас еды на десять дней, в основном сушеная рыба и тюленье мясо, а также выдержанный сыр, сделанный из козьего и овечьего молока. Худо-бедно, но человеку, идущему весь день по морозу, без четырех фунтов еды не обойтись. Чем больше несешь, тем меньше пройдешь.

— Увидите что-нибудь живое — съешьте, — наказал Бранд. — Растягивайте запас, который несете, как можно дольше. Прежде чем перейдете на ту сторону, наголодаетесь.

Оружие тоже было тщательно отобрано, и не только военное. Катапультеры взяли свои арбалеты и тесаки. Озмода с трудом вынудили оставить свою алебарду, слишком тяжелую и громоздкую. Торвин взял кузнечный молот, Ханд шел с пустыми руками, а остальные несли топоры и копья — в виде рогатин, а не дротики и не гарпуны.

— На медведя, — объяснил Бранд. — Рогатина не даст медведю навалиться на вас.

Было также роздано четыре небольших охотничьих лука — тем, кто считал себя метким стрелком. Кутред захватил отобранный у Вигдьярфа меч и свой шипастый щит. Шеф нес старое копье и широкий рогаландский нож — трофей с "Журавля".

Наконец, Бранд навязал им странные деревяшки, на которых катаются норвежцы, шесть пар лыж.

— Из нас никто не умеет ходить на них, — протестовал Шеф.

— Торвин умеет, — отвечал Бранд.

— Я тоже умею, — добавил Кеолвульф. — Научился в первую зиму.

— А вдруг вам понадобится выслать разведчиков, — настаивал Бранд. А про себя он подумал: пусть хоть кто-нибудь выживет, даже если остальные умрут.

На рассвете, недели через две после битвы и пожара, отряд выступил в путь. Через первое препятствие — пролив — они переправились на судне, которое людям Бранда удалось собрать из обломков: доски с обоих разбитых кораблей, киль, сделанный из одной половины сборного киля "Журавля". Корабль вышел коротким, широким и неуклюжим, Бранд неодобрительно назвал его "Утенок". Тем не менее он прилично ходил под парусом, и отряд да еще шесть человек команды разместились на его просторной палубе. Возникли споры, где лучше высадиться на берег, Бранд предлагал выбрать фьорд, который дальше всех заходит в горные теснины, чтобы как можно больше сократить маршрут по суше. Но Кутред с неподражаемой уверенностью отверг этот вариант.

— Эхегоргун сказал другое, — пояснил он. — Он велел идти во фьорд, который подходит к трехглавой горе. Потом идти строго на восток. Так мы выйдем на направление к большому озеру у подножия гор Kjolen, Киль.

— Так там направление или дорога? — поинтересовался Шеф.

— Направление. Дорог там нет. Нет даже троп Потаенного Народа. В горной стране им не нужны тропы. Он чуть не сказал "нам", отметил Шеф.

Итак, двадцать три нагруженных человека стояли на холодном ветру в самом конце длинного фьорда. Солнце поднялось высоко в небо. Но при этом оно едва освещало горные вершины, и половина фьорда лежала в глубокой тени. На противоположной стороне в тихой воде сверкало отражение увенчанных снежными шапками высоких пиков, колеблемое лишь легкой рябью отходящего от берега "Утенка". Люди казались россыпью жалких прутиков у подножия серых исполинов, а их тропы — просто промоинами в скале, по которым струится текучая вода.

Бранд крикнул им вслед:

— Тор вам в помощь.

Торвин в ответ показал знак Молота.

— Веди нас, — сказал Шеф Кутреду.

x x x

Спустя двенадцать дней Шеф убедился, что его расчеты были неверны. Он сделал двенадцатую зарубку на палочке, которую носил за поясом с первых дней похода, а остальные путешественники молча смотрели на него. Они не могли оторвать глаз от сухой палки.

И в этом тоже была одна из ошибок. Первый день оказался так плох, как Шеф и ожидал, вспоминая свою судорогу при подъеме на склон, когда они с Кутредом пришли в гости к Эхегоргуну. В этих горах не было очень крутых и отвесных склонов, по которым пришлось бы карабкаться. Но они никогда и не становились настолько пологими, чтобы можно было просто идти. Первыми заболели мускулы на бедрах. Потом к ним присоединились руки, так как ослабевшим скалолазам приходилось все больше и больше подтягиваться на руках, а не отталкиваться ногами. Перерывы на отдых становились все более длинными, все более частыми, а боль после каждого из них все более мучительной.

Все это Шеф предвидел. В конце концов, дело было в том, чтобы забраться, скажем, на пять тысяч футов. Для этого достаточно пяти тысяч шагов. "Около трех тысяч мы уже сделали, — сказал он остальным. — Две тысячи шагов! Мы можем сосчитать их". И хотя в числе он ошибся, он был прав, что рано или поздно этому придет конец.

Тогда они на несколько дней приободрились. Запертые долгое время в загонах для трэлей или на кораблях англичане радовались свежему воздуху, солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор. Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу, что ожидал увидеть то, что норвежцы называют barrskog, кустарники. Но отряд поднялся уже выше тех мест, где хоть что-нибудь произрастало. Каждую ночь, которую приходилось проводить без костра — ведь они не несли с собой дров, — мороз, казалось, пробирал их все свирепее. Еда была строго ограничена. Ее не хватало, чтобы насытиться. Может быть, если бы у них был костер, чтобы сварить на нем мясо, как они начали мечтать в разговорах друг с другом, тогда сушеное тюленье мясо вызвало бы ощущение наполненности желудка. А так это было все равно что жевать кожу. Целый час жуешь один кусочек, а потом в животе только жалкие крошки. Ночь за ночью Шеф просыпался от холода даже в своем подбитом пухом мешке, и снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом! Пиво, густое коричневое пиво. Его тело кричало об этом. Ни у кого из путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.

Поэтому они уставились на палку, мечтая, чтобы он разломал ее и пустил на растопку, чтобы поджечь засохшую коричневую траву и мох, которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но только об этом они и думали.

По крайней мере, удалось преодолеть какое-то расстояние, размышлял Шеф. Ни холмы, ни леса не задерживали их, хотя встречались болота и топи. Однако они не вышли к озеру, на которое так рассчитывали, и все, что мог сказать Кутред, — что озеро где-то дальше. Озеро, говорил он, с деревьями вокруг, а на них кора, из которой можно сделать легкий челн. Так рассказывал ему Эхегоргун. "Где он, твой Эхегоргун, пусть показал бы", — снова и снова хотелось закричать Шефу, но ввиду сомнительной преданности Кутреда он хранил молчание.

Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать себе, что, по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности. Привычка бывших рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством. Там, где гордые вояки стали бы спорить, препираться и обвинять друг друга, устраивая трагедию из каждой мозоли или расстройства желудка, люди в отряде Шефа относились друг к другу заботливо, как... как женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром случились колики, что могло задержать выход, Вилфи разыграл роль шута и отвлек на себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех, начал хромать и, все больше и больше бледнея, пытался скрыть это, опасаясь, что его бросят, не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную пятку Удда собственной пайкой тюленьего жира и шел рядом с ним, ободряя и поддерживая.

Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках. Особенно изменился Кутред. Днем раньше Карли, по-прежнему неисправимый, когда речь шла о женщинах, поймал проходящую мимо Эдит и на мгновенье стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингсхолма, он и Эдит при любой возможности спали вместе, и она не протестовала. Но идущий сзади Кутред, слова худого не говоря, просто с силой хватил Карли по уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Кутред нарочито открыт для прямого удара, и, зная, что исход схватки будет смертельным, поник и ретировался. Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не так, как в свое время Кутред, однако в отношениях людей в отряде появилась трещинка, распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.

Шеф заткнул палочку обратно за пояс, посмотрел на звезды, проступающие в морозном воздухе.

— Теперь спать, — сказал он. — На рассвете в путь. Ничего больше нам не придумать. Завтра мы найдем дрова и Кутредово озеро.

Когда командир слабеет, армия останавливается, так говорит пословица. Если командиру приходится шутить, значит, армия уже слаба.

x x x

Откуда-то сверху за нами наблюдал Разум. Взирал на маленький измученный отряд, страдающий от холода и от резей в животе, а по крайней мере один из них беззвучно кричал от внутренней боли. Взирал с удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.

"Он справился с моими китами, — говорил себе Разум. — Он выдержал испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье и на нем так и осталась моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести? Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный День".

"Да, — подумал разум Одина, — я мало спал со дня смерти моего сына. С тех пор, как от меня забрали Бальдра, и лучшие мои люди из Эйнхериара не смогли вернуть его из мира Хель. С тех пор мир стал серым и скучным, и таким он пребудет до Судного Дня. Несли мы не победим в этот день, на что нам надеяться? Но это существо, этот человечишка, рожденный в постели, хочет сделать мир лучше, дать людям счастье до того, как наступит Судный День. Если такая вера распространится, откуда я буду набирать свой Эйнхериар?

Он должен умереть здесь, и его мысли умрут вместе с ним. И его последователи тоже. И все же это будет потеря, это будет потеря. Потому что существо с моей отметиной, с одним глазом, наделено мудростью — не понимаю, кто дал ему мудрость? Иногда он напоминает мне одного из моих сыновей. В любом случае, он прислал ко мне великого ратоборца для Судного Дня, Ивара Убийцу Королей, который теперь каждый день сражается в Вальгалле со своими товарищами. И тот, что идет с ним, это тоже великий ратоборец, этот калека. В Вальгалле нет женщин, чтобы раздражать его, он будет здесь желанным гостем. Пусть он исповедует Белого Христа, сейчас не до религии, он может стать моим, попасть в мою коллекцию. Но для этого он должен умереть с оружием в руке.

Жаль было бы потерять его. И жаль потерять одноглазого, у него есть какая-то хитрость, а этого качества так не хватает в полях вокруг Вальгаллы. Что же мне послать им ? Послать ли моих волков ?

Нет. Если бы волки съели их, все было бы в порядке. Но сейчас они сами съедят волков и еще оближутся. Нет, у китов не получилось, и у Вальгрима не получилось, а старый iotun никогда не был моим, он скорее из отродья Локи. У волков тоже не получится. Так что я пошлю им снег. А в снегу — моих финнов".

x x x

Снежинки начали появляться в небе сразу после захода солнца, по одной-две, сначала просто кристаллизуясь, а не падая. Затем снежинки стали расти, с севера поднялся ветер и подхватил их. Около полуночи двое дозорных, заметив, что снег усиливает и засыпает лежащие на голой земле спальные мешки, решили разбудить спящих, чтобы тех не завалило снегом. В лагере поднялось брожение усталых мужчин и женщин, вылезающих из тепла на холод, трясущих свои мешки, переходящих на новое место, а когда они снова ложились, твердая земля под ними превращалась в слякоть из-за тепла их тел. Они начали незаметно переползать с места на место, чтобы укрыться от ветра друг за другом, весь лагерь постепенно переместился в подветренную сторону.

Где-то перед рассветом Шеф, разобравшись, что происходит, выложил в ряд заплечные мешки и нагреб на них снег, чтобы за этой импровизированной стенкой отряд улегся хоть в каком-то порядке, слабые в середине, а сильные по краям. Немногим удалось в ту ночь выспаться. К рассвету все страдали от усталости и голода, а костра у них так и не было.

Безмолвие и темнота, пока не кончился снегопад, что произошло лишь через несколько часов. Путешественники вглядывались в белую равнину, искали спрятавшееся за облаками солнце. Шеф ощутил острый укол неуверенности. За ночь он потерял всякое чувство направления. А солнце спряталось... Он слышал, что бывают такие прозрачные камни, которые собирают солнечные лучи, через них можно увидеть солнце даже за облаками, но у них в отряде таких камней не было.

Он подавил свой страх. Куда они держали путь, было сейчас не так уж важно. Необходимо найти дрова и укрытие, и любое направление, которое приведет к ним, можно считать подходящим. Раскопав из-под снега лыжи, Шеф послал Торвина и Кеолвульфа, единственных опытных лыжников, пробежаться в различных направлениях как можно дальше, чтобы поискать край плато.

Только после того, как они ушли, сообразил он посчитать людей. Одного не хватало. Потерялась Годсибб, белокурая, молчаливая, печальная девушка, которая без единой жалобы проделала с ними весь нелегкий путь от Дроттнингсхолма. Даже Карли не счел нужным попытать с нею счастья. Она никогда не отвечала на его "доброе утро!". Ее тело нашли в снежном сугробе, на удивление далеко от лагеря, что показывало, на какое большое расстояние они сместились за ночь.

— От чего она умерла? — спросил Шеф, после того как они руками разгребли снег вокруг Годсибб.

— Холод. Истощение. Голод, — ответил Ханд. — У людей бывают разные уровни сопротивляемости. Она была худенькой. Может быть, ее спальный мешок промокал. Ночью никто ее не заметил, и она уснула здесь снежным сном. Она отошла мирно — совсем не той смертью, что уготовила ей королева Аза, — добавил он, стараясь отвлечь Шефа от его печальных мыслей.

Шеф взглянул в измученное лицо, слишком усталое для юной девушки.

— Ей пришлось много пройти, чтобы умереть здесь, — сказал он.

И, умирая, она создала ему проблему. Похоронить ее в замерзшей земле невозможно. Можно ли оставить ее в снегу, под сугробом? Когда они будут уходить, могила будет выглядеть вполне пристойно, но никто не сможет отделаться от мысли о том, что произойдет, когда снег растает и перестанет укрывать ее.

Ханд тронул Шефа за рукав и молча показал вдаль. На бугорке в сотне ярдов поодаль четвероногая бестия глядела на них и, высунув язык, уселась, выжидая. Позади нее собирались другие звери, они садились или ложились рядком.

К волкам в отряде относились по-разному. Некоторые англичане вполне к ним привыкли, считали, что они почти неопасны. Против этого со своей обычной решительностью возражал Бранд.

— Вы от них натерпитесь, — предсказывал он. — Совсем не боятся людей. Конечно, они не нападут на отряд из двух десятков вооруженных воинов. А вот пара одиноких людей в лесу — это другое дело.

Появление волков означало, что путешественникам, наверное, не следует оставлять Годсибб, пока они не найдут земли, чтобы похоронить ее, огня, чтобы размягчить землю, и камней, чтобы засыпать могильный холм. Нести ее — отнимет у носильщиков много сил. Если это кончится еще одним мертвым телом, которое надо нести, потом еще одним...

Шеф подозвал двух человек, велел им завернуть тело в спальный мешок, привязать веревки и волочить груз по снегу. Он отмахнулся от настойчивого предложения Фриты стрельнуть в волков из арбалета. Пустая трата стрелы. Может статься, эта стрела понадобится по-настоящему. Поскольку охотничьи луки ночью потерялись, позабытые где-то под снегом, Шеф выстроил отряд в линию и велел прочесать с помощью ног и рук в рукавицах всю площадку, по которой они кочевали ночью, начиная с места первоначальной стоянки. Удалось найти два из четырех луков, но только один колчан со стрелами, весь набор лыж и чей-то забытый вещевой мешок. Было уже около полудня, а они еще ни шагу не прошли по маршруту. Плохое начало для первого дня непогоды. Шеф смерил сердитым взглядом человека, который потерял свой мешок, и закрепил урок суровым выговором.

— Держи все при себе. Или на себе. Ничего не оставляй даже до утра. Иначе утро может для тебя не наступить. И помни, твоей мамаши здесь нет!

Вернулись Торвин и Кеолвульф, до отвращения жизнерадостные и разогретые после нескольких часов бодрого бега на лыжах.

— Нужно идти сюда, — показал Кеолвульф. — Там начинается спуск, вниз ведет долина, и есть что-то вроде леса в нескольких милях дальше.

Шеф задумался.

— Хорошо. — сказал он. — Смотрите. Вдвоем вам теперь будет ходить опасно, с нашими-то новыми попутчиками. Возьмите четверых самых молодых парней и покажите им, как ходить на этих лыжах. Потом идите с ними вперед. Даже новички смогут идти на лыжах быстрее, чем мои пешеходы, спотыкающиеся в снегу. Когда доберетесь до деревьев, нарубите дров и принесите с собой как можно больше. Костер подбодрит людей, им легче будет продолжать поход. Я поведу отряд как можно быстрее. Постарайтесь не терять нас из виду, а если снова повалит снег, сразу возвращайтесь.

Лыжники пошли вперед, Торвин и Кеолвульф выкрикивали советы и помогали падающим подняться. Шеф и остальные шестнадцать человек шли второй группой, упрямо пробивая тропу и время от времени спотыкаясь о сугробы. Снег забивался им в сапоги и в рукавицы.

x x x

Финн Пирууси радовался снегу, первому снегопаду в этом году, раннему и желанному. Он вышел из своего уютного кожаного шатра на рассвете, смочил водой костяные полозья саней и поставил их замораживаться, смазал лицо и лыжи желтым оленьим жиром и с луком в руках пустился в путь. Он надеялся добыть полярную куропатку или зайца, но был бы рад любой добыче и даже отсутствию таковой. Зима для финнов была благословенной порой, и если наступала рано, значит, духи предков были к ним благосклонны.

Когда он проходил мимо шатра старого Пехто, шамана, тот вышел и поприветствовал его. Пирууси, нахмурившись, остановился. У Пехто были слишком хорошие отношения с духами, чтобы с ним ссориться, но ведь он все время требовал к себе внимания, уважения, подношений в виде разнообразных яств и особенно любимого перебродившего молока.

Не в этот раз. Приплясывая и потрясая бубном, Пехто, однако, сказал в кои-то веки осмысленные слова.

— На запад, Пирууси, великий охотник, владыка оленей! С запада кто-то движется сюда. Кто-то могучий, Пирууси, и нелюбимый богом. Ай-и-и! — И Пехто начал еще одну пляску, которую Пирууси как бы не заметил.

Тем не менее он свернул у невысокой березы, листья которой уже почернели от первых заморозков, и пустился по пологому склону на запад. Его лыжи так и свистели на снегу, Пирууси катился, не задумываясь и не затрудняя себя. Лыжные палки были привязаны у него за спиной, но в них он не нуждался нигде, кроме самых крутых откосов. Гораздо важнее держать в руках лук и стрелы, чтобы в любой момент успеть выстрелить. Зимой нужно добывать еду при каждой возможности. Никогда не следует упускать свой шанс.

Кто-то шел с запада, это точно. Действительно ли старый мошенник увидел этих людей своим колдовским взором? Может быть, он просто поднялся пораньше и посмотрел вдаль, невозможно было не заметить их, пробирающихся по заснеженной равнине. Во-первых, мужчины на лыжах. Мужчины! Они падали через каждую сотню шагов, хуже детей, сущие младенцы. А позади них, достаточно отчетливо для дальнозоркого Пирууси, виднелось целое стадо людей, бредущих, как волы, проваливаясь в снег на каждом шагу. За собой они тащили что-то вроде саней или волокуши.

Сам Пирууси никогда не платил финскую дань, но тем его соплеменникам, кто жил ближе к берегу моря, приходилось платить. Так для них было лучше, иначе во время летней рыбалки или вылазок за птицами они могли пасть от рук морских убийц. Кое-кому пора, подумал Пирууси, заплатить теперь норманнскую дань. Он устремился назад, к россыпи шатров, где мужчины и женщины готовили еду на жарко пылающем в кострах сушеном оленьем помете, он торопился призвать охотников, чтобы доставали свои луки и лыжи.

x x x

Добравшись до первой кучки деревьев, самых обычных, но долгожданных карликовых берез, отряд Шефа обрел новые силы. Шеф приказал лыжникам не отделяться от отряда, беспокоясь, чтобы никто не пропал из виду.

— Мы войдем в лесок, расположимся там, — сказал он. — Сможем развести огонь и сварить обед. По крайней мере, будем в укрытии.

Словно в ответ на его слова, стрела из-за деревьев ударила в затылок ковыляющего на лыжах Виферта. Тот рухнул как подкошенный, умерев прежде, чем коснулся земли. Мгновеньем позже воздух наполнился пением стрел, за деревьями замелькали перебегающие фигуры, они не высовывались больше чем на мгновенье, подбадривали друг друга на каком-то неизвестном языке.

В отряде Шефа было много опытных воинов. Они немедленно залегли, собрались в неровный круг, пытаясь найти прикрытие. Но стрелы сыпались со всех сторон. Бьющие не слишком сильно — Шеф увидел, как Кеолвульф поморщился и вытащил из бедренной мышцы стрелу, по-видимому, без большой натуги, — но смертельные при попадании в горло или в глаз. Стрелки подобрались совсем близко.

— Фрита, — крикнул Шеф, — доставай арбалеты. У кого есть луки, стреляйте, только если полностью уверены, а не просто так. У кого нет луков, лежите и не высовывайтесь.

Щелкнул взведенный Фритой арбалет. Кутред по собственной инициативе встал сзади Фриты, щитом отражая стрелы и прикрывая спину арбалетчика. Фрита выбрал ствол дерева, за которым прятался финн, подождал, пока тот высунется со своим луком. И спустил крючок.

Финн отлетел назад, пущенная с тридцати ярдов стрела ударила его в грудь, вонзившись по самое оперение. Стоявший в десяти шагах Пирууси с изумлением воззрился на нее. Норманны не были лучниками! Да и лука он не заметил. Племя Пирууси не имело воинственных традиций, они не искали славы. Они сражались, как волки, как налетчики. Если жертва оказывает сопротивление, лучше отойти, выждать. Финны отступили, по-прежнему перекликаясь и пуская стрелы.

— Что ж, с ними вроде бы легко справиться, — сказал, поднимаясь, Шеф.

— Подожди, пока мы попытаемся уйти отсюда, — откликнулся Кутред.

x x x

Через несколько часов, когда до прихода темноты еще оставалось немного времени, ситуация стала ясна. Отряд Шефа потерял двух человек убитыми — теперь им приходилось нести с собой три трупа — и с полдюжины получили легкие ранения. Угроза арбалетов удерживала финнов на расстоянии, но Шеф полагал, что из выпущенных стрел, числом около дюжины, лишь одна-две возымели нужное действие. Стрел оставалось не так уж много, а финны были великие мастера подкрасться, выстрелить и скрыться за деревьями. Сейчас отряд зашел глубоко в лес, и долгожданное укрытие оказалось западней. На открытой торфяной пустоши, которую они покинули, их далеко бьющее оружие решило бы дело. Виды на ночь были невеселые. Пора валить деревья, делать засеку. Хорошо хоть, что они наконец-то могли развести костры.

Едва первый дровосек ударил топором по березе, Шеф заметил закрепленный на ее ветвях сверток. Он пригляделся. Длинный сверток. Слишком длинный сверток.

Он показал на него Торвину, который прятался от стрел рядышком.

— Что это?

Торвин взялся за бороду.

— Я слышал, что здесь, где земля зачастую слишком мерзлая, чтобы хоронить покойников, их вместо этого поднимают на деревья.

— Так мы у финнов в храмовой роще?

— Ну, храма здесь, наверное, нет. Просто погост.

Шеф отозвал дровосека, поискал глазами другие свертки на деревьях.

— Разводите костер, — велел он. — Большой костер. Может быть, они заплатят выкуп за своих покойников.

x x x

Пирууси, глядя на пришельцев, снова засмеялся. Огонь, который развели норманы, высвечивал их, делал легкой мишенью для ночной стрелы. Да, но ведь это его собственную бабушку снимают с ее дерева! Что они хотят сделать с нею? Неужели сжечь? Сожженный покойник лишается в другом мире своего тела, может вернуться в мир живых и преследовать своих нерадивых родственников. С его бабушкой и так хватало неприятностей, пока она была жива.

Пора, подумал Пирууси, пуститься на хитрость. Он отбежал от запряженных оленями саней, которые пригнали, чтобы увезти убитых, сломал ветку, на которой еще оставались листья, и помахал ею в знак желания вести переговоры, опасливо ожидая выстрела из загадочного оружия, которое было пущено в ход норманнами.

x x x

Шеф увидел, что человек в кожаной куртке и штанах машет веткой, и даже в такой момент с завистью отметил прекрасно выделанную кожу — жены Пирууси много дней жевали ее, чтобы добиться такой мягкости. Он заметил опасливую готовность финна отскочить, отвел в сторону арбалет Фриты, сам сломал ветку и немного вышел вперед.

Финн стоял ярдах в десяти. Пока Шеф раздумывают, на каком бы языке с ним общаться, тот сам решил проблему, заговорив на чистом, хотя и отрывистом норвежском.

— Вы, — крикнул он, — зачем жечь? Зачем валить деревья, зачем снимать стариков? Вы их сожжете? Они вам не вредят.

— Зачем стрелять в нас? — ответил Шеф в том же духе. — Мы вам не вредим. Вы убили моих друзей.

— Вы убили моих друзей, — откликнулся финн. Уголком глаза Шеф отметил какой-то промельк, движение от дерева к дереву слева от себя. И справа от себя. Финн снова заговорил, стараясь отвлечь его внимание — пока другие окружали его с обеих сторон. Они пытались захватить заложника, а не вести переговоры. Может выйти неплохо, если они действительно попытаются. Если Шефу удастся отвлечь боем двух или трех из них, Кутред кинется ему на выручку. Берсерк может достаточно напугать финнов, чтобы они предпочли свободно пропустить отряд через свои земли. И конечно, не исключено, что он, Шеф, в этой стычке погибнет.

В лесу двигалось еще что-то. Не по сторонам, а прямо сзади ведущего переговоры финна. Позади себя тот оставил свои сани и двух впряженных в них оленей. Животные стояли спокойно, стараясь отщипнуть с земли комочек лишайника или мха. Но позади них явно был еще кто-то.

Шеф не поверил своим глазам, когда из-за карликовой березы появилась туша Эхегоргуна. Он не мог там прятаться. Комель дерева был от силы в один фут толщиной, едва ли толще, чем одна рука Эхегоргуна. И все же тот как ни в чем не бывало смотрел на Шефа, очевидно, желая сообщить о своем присутствии. Через мгновенье его уже там не было. В любом случае, недоумевал Шеф, много дней и недель они пересекали открытые пустоши, где видна каждая птица и травинка. Как Эхегоргун мог выследить их? Даже олени его не заметили. Они спокойно продолжали пастись.

Финн заметил целеустремленный взгляд Шефа.

— Хо-хо, — заухал он. — Старая шутка. "Оглянись, Пирууси, что там такое?" Я смотрю, а твои люди стреляют, стреляют.

Эхегоргун тихонько подошел к одному из пасущихся оленей, положил ему на голову свою огромную лапу и ласково свернул шею. Ноги оленя сразу подкосились, он завалился вперед, на мгновенье аккуратно придержанный Эхегоргуном. Тот подошел ко второму оленю, так ничего и не заподозрившему, и с той же ловкостью и неторопливостью свернул шею и ему.

А потом он исчез, растворился в тенях берез, будто его и не было, оставив как знак своего появления лишь двух мертвых животных.

Пирууси вдруг понял, что Шеф его не видит, и обернулся, словно ужаленный. Увидел двух своих оленей бездвижно лежащими на земле. Глаза его раскрылись, челюсть отвисла, он повернулся к Шефу с выражением ужаса и недоверия на лице.

Шеф отвернулся и выразительно посмотрел на подкрадывающихся к нему с обеих сторон финнов, крикнул Фрите с помощниками, чтобы держали тех под прицелом. Предостерегающе указал на приблизившихся арбалетчиков. Затем подошел к Пирууси, склонившемуся над своими мертвыми оленями.

— Как ты это сделал? — спросил Пирууси. Неужели старый Пехто, мошенник он или нет, был прав? Есть ли у этого странного человека с одним глазом и со старым копьем в руке какая-то колдовская власть?

Он ощупал сломанные шеи своих олешков, своих драгоценных бегунов, и снова спросил:

— Как ты это сделал?

— Я этого не делал, — ответил Шеф. — Но, понимаешь ли, у меня есть друзья в этих лесах. Друзья, которых ты не можешь увидеть, друзья, с которыми тебе лучше не встречаться. Ты ведь слышал о таких вещах?

Очевидно, слышал, поскольку финн стал нервно озираться, словно в любой момент позади него могло появиться неведомое существо и схватить его за глотку. Шеф подошел и ткнул его древком копья.

— Хватит стрельбы, — сказал он. — Хватит фокусов. Нам нужен очаг, еда. Дадим золото, серебро. Идем в Ярнбераланд. Ты знаешь Ярнбераланд?

В глазах Пирууси мелькнуло понимание, а также сомнение.

—Я покажу вам Ярнбераланд, — согласился он. — Сначала выпьем вместе. Выпьем... — по-видимому, он затруднялся подобрать слово. — Выпьем напиток видений. Ты, я и Пехто.

Шеф не понял, но кивнул.

ГЛАВА 26

Вечером следующего дня Пирууси приволок старику Пехто традиционные подношения: комок соли, мешок пахучего, наполовину прокисшего масла из оленьего молока, кровяные колбаски, щедро сдобренные салом, тщательно очищенную и пережеванную оленью кожу. Он не поскупился и приложил пару мягких сапожек с красными шнурками, чтобы завязывать сверху. Пехто осмотрел дары с отсутствующим, как и полагается, видом и дважды от них отказался. На третий раз он смахнул подарки в угол шатра и велел "старой карге" — своей жене, которой было уже больше сорока лет, — подойти и забрать их.

— На сколько человек? — спросил он.

— Для тебя и для меня. Для одноглазого чужака и его приятеля.

Пехто задумался. Это был самый приятный момент — отказать все равно было не в его власти, — но по крайней мере, Пирруси уважил его. И шаман решил не перегибать палку. Ведь принесенные подарки действительно были щедрыми — настолько щедрыми, что Пехто догадался о какой-то особой причине для такой щедрости.

— Приходи, когда стемнеет, — сказал он.

Без лишних слов Пирууси вышел. Он знал то, о чем старый шаман, при всем своем бахвальстве насчет способности видеть издалека и даже под землей, не догадывался — одноглазый, когда Пирууси потребовал плату за убитых оленей, снял с руки и без звука отдал золотой браслет. Правда, оленей он забрал, но такую ценность, как их шкуры, отдал Пирууси опять же без споров. Хотя Пирууси и не видел раньше золото, желтое железо, как его называли финны, но он прекрасно знал, как ценят его норманны, с которыми ему не один раз случалось торговать. За браслет такого веса он мог купить все свое племя вместе с потрохами, не говоря уж о паре оленей.

Однако пришелец оказался не совсем сумасшедшим. Когда Пирууси потребовал плату за двоих убитых соплеменников, тот лишь молча показал на своих убитых. Еще Пирууси заметил свирепый взгляд очень большого человека, который носил меч и шипастый щит. Умнее будет с таким воином, отмеченным духами, не связываться. В любом случае смерть оленей оставалась загадкой. Пирууси решил про себя, что одноглазый — могучий норманнский шаман, каких он раньше не видывал. Должно быть, шаман умел принимать разные обличья, и в одном из таких обличий, например в виде медведя, убил оленей, пока его человеческое обличье по-прежнему стояло перед Пирууси.

После напитка видений многое выяснится. Пирууси решительно направился к родному шатру и позвал лучшую из своих жен, намереваясь самым приятным образом скоротать оставшееся до ночи время.

x x x

Шеф вместе с Хандом обходил временный лагерь. Изголодавшиеся люди разожгли костры и начали нетерпеливо обжаривать на них куски тут же разделенного мяса — два оленя исчезли быстро и без следа. Только после этого люди ощутили в себе достаточно сил, чтобы нагреть камни, бросить их в деревянные котелки и сварить нежнейшего вкуса похлебку. Ведь сначала они поглощали мясо полусырым. Шефу вспомнилось, как он проглотил кусок свежей печенки и наступило первое опьянение сытостью, сходное разве что с опьянением от зимнего эля. И тогда он понял, что днем раньше мечтал не только о большом ломте хлеба с маслом, но и начинал сожалеть, что когда-то отказался от протухшей акульей печенки.

— Как, по-твоему, настроение у людей? — спросил Шеф.

— Просто удивительно, как быстро они оправились, — отвечал Ханд. — Дня полтора назад я боялся за Удда. У него почти не осталось сил. Я опасался, что мы потеряем его так же, как потеряли Годсибб, слишком слабую для ночных холодов. А сейчас, после трех плотных приемов пищи и ночи, проведенной у жаркого костра, он вполне готов выдержать еще несколько дней путешествия. Хотя одна вещь меня беспокоит. Некоторые показывали мне вновь открывшиеся старые раны — раны, которые зажили уже много лет назад.

— Из-за чего это?

— Неизвестно. Но так бывает в конце весны, когда люди долгое время питались запасенной на зиму пищей. Все лекари Идуны знают, что если дать такому больному свежей зелени, капусты, овощей, он быстро поправится. Чеснок и лук тоже помогают. Зерно давать бесполезно.

— Но ведь сейчас не конец весны, зима только начинается, и вдруг такая болезнь.

— Верно. Но как долго мы питались корабельной едой? И что мы ели в Храфнси? В основном сушеное мясо да сушеную рыбу. Нам нужно есть свежую пищу, и лучше в сыром виде. Думаю, сырое и полусырое мясо, которое мы ели вчера, должно помочь. Нам нужно будет достать еще сырого мяса, прежде чем мы дойдем до шахт Пути. У них там есть запасы капусты и лука, пусть даже не свежих, а соленых.

Шеф кивнул. Было в этом что-то странное, как будто еда — не просто топливо, которое сгорает в теле и которое необходимо лишь обеспечить в достаточном количестве. Однако он никогда не слышал, чтобы коровы, овцы, собаки, лошади или волки страдали от такой болезни, от того, что едят лишь один вид пищи. Он сменил тему.

— Ты знаешь, что за напиток нам придется пить сегодня ночью с вождем финнов?

— Я узнаю, когда увижу питье, понюхаю и попробую на вкус. Но если это напиток видений, возможностей не так уж много. Это может быть слабый отвар болиголова, которым Рагнхильда отравила своего мужа, или же ягоды белладонны. Но я сомневаюсь, что они растут здесь. Скорее всего... ладно, посмотрим. Одну только вещь скажу тебе. Шеф. — Ханд выглядел с неожиданно серьезным. — Мы давно знакомы, и я хорошо знаю тебя. Ты человек жесткий, а сейчас стал еще жестче. Позволь мне сказать тебе, мы попали в очень странные места, более странные, чем Гедебю, Каупанг и Храфнси. Финны могут попросить тебя сделать то, что ты сочтешь унизительным. Но они не желают тебе зла. Если это сделает вождь, сделай и ты тоже.

— А ты?

— Я лекарь. Мое дело сидеть и наблюдать, следить, чтобы тебе не причинили вреда. Возьми с собой еще одного человека, чтобы он пил с тобой, если они на это рассчитывают. Но делай именно то, чего от тебя ждут.

Шефу вспомнилась пословица, которую в юности они часто слышали от отца Андреаса.

— Если ты в Риме, делай, как римляне, так, что ли?

— Другими словами, с волками жить — по-волчьи выть.

x x x

Немного погодя Шеф со своим неизменным копьем в руке вел Ханда и Карли в финское становище, расположенное в четверти мили от лагеря путешественников. Он чувствовал легкость и радостное нетерпение, как если бы в дни юности шел в Эмнет выпить пива с друзьями, а не собирался исполнить загадочные ритуалы с людьми, которые недавно чуть не убили его. Разобравшись в своих чувствах, он понял, почему так получается. Это было ощущение свободы от гнетущего присутствия Кутреда. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы взять его с собой к незнакомцам, которые могли невольно его задеть. Карли тоже выглядел оживленным. Он пялился вслед каждому финну, которому случалось проехать мимо них по легкому снегу на лыжах.

— Наверняка некоторые из них женщины, — изрек он наконец.

Шеф привел их к шатру, который ему описали, к шатру чародея. Полог был откинут, иссохший старик поманил их внутрь, где уже сидел вождь Пирууси. Вождю, видно, не понравилось, что гостей трое.

— Только двое, — сказал он, показывая два пальца. — На всех не хватит.

— Я не буду пить, — мягко сказал Ханд. — Я только посмотрю.

Вряд ли Пирууси удовлетворило это объяснение, но он промолчал, а старик пригласил всех усесться на ковер из шкур, подал каждому подставку для спины, сделанную из березовых сучьев. Он завел монотонную ритмичную распевку, время от времени ударяя в бубен. Где-то снаружи шатра ему вторил маленький барабан.

— Он призывает духов, чтобы они направляли нас, — пояснил Пирууси. — Сколько оленей ты хочешь за второй золотой браслет у тебя на руке? Я дам тебе целых двух оленей, жирных, хотя никто не дал бы больше одного.

Шеф ухмыльнулся и в ответ предложил заплатить три серебряных пенни за трех оленей, одно пенни потом возвращается назад в обмен на шкуры. Отметив с некоторым облегчением, что его гость не совсем безумен, Пирууси хихикнул и попробовал подкатиться еще раз.

Когда они пришли к окончательному соглашению — десять серебряных пенни и золотой перстень за пять оленей с возвратом шкур и за двадцать фунтов птичьего пуха для спальных мешков, — Пехто уже допел свою песню. С привычной, по-видимому, у финнов бесцеремонностью он высунулся наружу и принял из невидимых рук, оставивших в покое барабан, большой пышущий паром сосуд. Шаман поочередно зачерпнул напиток в четыре больших кружки из долбленой сосны и протянул их Пирууси, Карли и Шефу, оставив четвертую себе.

— Пейте, — сказал он на норвежском.

Шеф молча протянул свою кружку Ханду, который осторожно принюхался, окунул палец и облизал его. Лоб Пирууси прояснился. Наконец-то он понял, зачем нужен третий человек. Он пробует. Значит, одноглазый могучий вождь, раз у него есть пробовальщики отравы.

— Это вода, в которой сварили мухоморы.

— Это не опасно?

— Думаю, для тебя — нет. Ты привык к таким вещам. Полагаю, что и Карли вреда не будет.

Шеф вежливо поднял кружку в честь хозяев и сделал долгий глоток. Остальные сделали то же самое. Шеф обнаружил, что вежливым считается отпить треть, остановиться, выпить еще, снова остановиться и допить остаток. На вкус питье было затхлым, горячим, с легкой горечью, не слишком приятное, но лучше многого из того, что заставлял его глотать Ханд. Присутствовавшие немного посидели в молчании, погружаясь в собственные мысли.

x x x

Шеф ощутил, что душа его выходит через рот и устремляется наружу, сквозь стенки шатра, словно они прозрачные, летит на простор, и кругами, как птица, поднимается над темными лесами и заснеженными белыми равнинами вокруг. С интересом он заметил частично замерзшее озеро, лежавшее не очень далеко, по другую сторону леса — Кеолвульф оказался прав. Но интересовался этим его рассудок, а не его душа. Душа стрелой мчалась на запад. Быстрее мысли пронеслась она над сушей и морем, и в мир вернулся свет. Вместе, где она очутилась, был еще вечер, а не ночь. И стояла осень, а не зима.

Это был Гедебю. Шеф узнал курган, на котором весной, сидя в ожидании ужина, увидел произошедшую много лет назад кровавую битву и жертвоприношение. Но мир, который царил в этих местах, когда ему явилось то ужасное видение, ныне исчез без следа. Ни деловитых пахарей, ни дымящих труб. У частокола расположился огромный палаточный лагерь, сотни людей собрались у городских стен. Это напоминаю осаду Йорка, которую Шеф видел два года тому назад.

За исключением двух обстоятельств. Здесь были деревянные, а не каменные, римской постройки, стены. И оборонявшиеся не пытались отсидеться за ними. Многие вышли наружу, схватились с осаждавшими, дрались с ними на мечах, на копьях и боевых топорах, делали вылазки через специальные ворота и калитки, возвращаясь затем за частокол торопливо или с гордостью.

И все же здесь царила неразбериха, постепенно понял Шеф. Заметил это, и в нем выросла уверенность, что видит он не прошлое, не выдуманную историю и не то, что могло бы происходить. Виденное действительно происходило в тот самый момент, когда он сидел в шатре у финнов. Это было видение, но видение реальности, нечто такое, что не нуждается в истолкованиях.

Осаждающие старались установить катапульты — "мулы" — около кургана, на котором сидел Шеф. Обороняющиеся попробовали помешать им. Безуспешно. Но в сущности они ведь только хотели выиграть время. Услышав сигнал горна, защитники отступили. На стене, ближайшей к установленным осаждающими трем "мулам", показались шесть, десять, двенадцать простейших метательных машин, которые Шеф сам изобрел, вращательниц. Они стояли на платформах, пристроенных около бойниц в частоколе.

Катапульты окружили боевые расчеты, по восемь человек на машину, взялись за веревки. Длинные шатуны опустились, заряжающие вложили каменные ядра в петли, дернули рычаги вниз. Воины одновременно дернули за веревки — не совсем одновременно, с профессиональным интересом отметил Шеф, вечная ошибка недисциплинированных норманнов, — шатуны крутанулись, петли взметнулись вверх.

Град камней посыпался вокруг "мулов", каждый в десять фунтов весом, падающий по дуге высотой в две сотни ярдов, вполне достаточно, чтобы вмять шлем в череп, а череп в туловище. Но, увы, они падали только вокруг "мулов". Проблема с камнекидалками, сразу вспомнилось Шефу, состояла в том, что из них легко было прицеливаться по направлению, но очень трудно правильно определить расстояние. Камни летели по высокой дуге, а не полого. Хорошо против стоящего войска, особенно выстроившегося в колонну. А против точечной цели — все равно что целиться камнем в ведро с расстояния ярдов в тридцать.

Зрение Шефа словно бы обострялось, пока он смотрел. На стене он узнал выкрикивающего команды толстого, но крепкого человека — короля Хрорика, того самого, который продал Шефа в святилище Пути. Он носил серебряный шлем и раскрашенный щит. А командовал он — в далеком финском шатре в березовой роще Шеф захрипел от изумления — командовал он катапультером Лаллой, сбежавшим в Гула-Тинге. Так вот кто сманивал катапультеров за бешеные деньги!

Лалла, заметил Шеф, пытался установить "мула", а Эдви, другой дезертир, делал то же самое в десяти ярдах поодаль. Это у них не получалось. В отличие от сравнительно легких камнекидалок, работавших на мускульной силе, "мулы" делались из крепкого леса, чтобы выдержать удар шатуна. Их трудно поднять на высоту боевой платформы и после этого ничуть не легче установишь. Но защитники установили машины на треноге, и теперь оба англичанина бегали вокруг, пытаясь управлять тем, что обычно требовало усилий всего расчета из восьми человек.

Они явно не успевали. Осаждающие... А кто были осаждающие? С ощущением прихода злого рока Шеф увидел, что по полю битвы движется Знамя Ворона, а вокруг него собрались все трое сыновей Рагнара. Даже на расстоянии неестественные, окруженные белками зрачки Змеиного Глаза, казалось, пронзали насквозь стены и оборонявшихся, Шеф прямо вздрогнул, когда взгляд Сигурда прожег его. Рагнарссоны скликали своих людей, собирали их для штурма, потому что знали...

Их "мулы" выстрелят первыми. Два "мула". В одну из машин попал камень из вращательницы, как раз в стопорный болт, и команда, потерявшая несколько человек, отчаянно пыталась разогнуть искореженный металл. Но и двух оставшихся "мулов" было вполне достаточно. Один ударил слишком низко, ядро скользнуло по склону земляного вала в основании частокола, отскочило и взвилось вверх. Другой попал точно, в одно мгновенье пробив брешь шириной до трех бревен. Воины Рагнарссонов устремились было вперед, но были остановлены и отброшены назад.

Лалла наконец установил свою машину, закричал что-то королю Хрорику, который тоже заорал в ответ и плашмя ударил мечом Лаллу по плечу. Лалла пригнулся за катапультой, выкрикивая указания расчету — люди, кажется, пришли от них в полное замешательство, — стараясь правильно установить направление и угол прицела. Затем, снова получив удар от разгоряченного Хрорика, он дернул пусковую скобу.

Бац! Шеф услышал радостные восклицания, даже не разобрав толком, а не было ли среди них его собственного. Один из "мулов" Рагнарссонов был разрушен ударом гораздо более мощного каменного ядра, команда брызнула в стороны, она вжималась в землю, отскочив от разлетающихся щепок и хлеста внезапно высвобожденных веревок.

"Мул" Эдви выстрелил секундой позже. Мгновенье Шеф не мог проследить полет снаряда, потом, увидев, как люди Рагнарссонов машинально втягивают головы в плечи, понял, что тот прошел на один фут выше, чем нужно, просвистел над головами расчета и улетел в поле еще на полмили.

Но теперь Рагнарссоны определили дистанцию, и их третий "мул" был уже починен. Шеф увидел, как командиры расчетов переглянулись, подняли руки в знак готовности и одновременно махнули ими, подавая сигнал для выстрела. Этому они хорошо обучились. Кто же тренировал их? Другие сбежавшие? Множество людей узнали, как работают машины, когда служили в армиях Шефа и Ивара, а может быть — и от первых их изготовителей, черных монахов Йорка.

Парящая в небе душа Шефа увидела полет камней, проходящих сквозь воздух, словно сквозь густую патоку. Он успел мысленно продолжить их траектории, понять, куда они попадут, и попытался выкрикнуть предостережение. Время опять потекло в нормальном темпе. Он увидел, как ядра ударили в бревна, перевернули машины, в которые были нацелены, смахнули со стены в одну вопящую кучу бревна, веревки, камни и людей. На земле оказался Лалла, озирающийся, старающийся опереться на сломанные руки, а сверху на него всем своим весом в тонну с четвертью рухнула разбитая катапульта.

Шеф отвел взгляд, услышав удар, треск сломанных ребер. Эдви нигде не было видно. Рагнарссоны устремились через пролом в стене. Король Хрорик был в центре сражения, выхватил меч, скликал своих людей. Позади него воины пытались соорудить хоть какой-то заслон, битва еще не была проиграна...

x x x

В шатре Шеф вскочил на ноги с криком:

— Враги вокруг Гедебю!

Осознал, где находится, осознал, что остальные давно очнулись и молча смотрят на него. Вытер холодный пот со лба, пробормотал:

— Я видел... видел осаду. В Дании.

Пирууси разобрал слово "Дания", он знал, что это очень далекая страна, и ухмыльнулся. Ясно, что это великий норманнский шаман. Его дух летает далеко.

— Что ты видел? — спросил Шеф у Карли.

На лице Карли появилось нехарактерное для него смущение. Он потупился и тихо сказал:

— Я? Девушку.

Финский вождь понял и это слово, хлопнул Карли по спине, весело улыбнулся. Сказал что-то непонятное, повторил еще раз. Шеф вопросительно взглянул на Ханда.

— Он говорит: не пора ли помочиться?

Шеф понял, что действительно ощущает давление в мочевом пузыре. В кружку входило не меньше пинты странного напитка, а вызванное им видение длилось около часа.

— Согласен, — сказал он. — А где?

Старик достал другой сосуд, большой, опять же выдолбленный из сосны. Он поставил его на пол, сделал приглашающий жест, еще один сосуд передал Пирууси, который начал высвобождаться из своих кожаных Штанов — в зимней одежде дело отнюдь не легкое. Шеф осмотрелся, соображая, не лучше ли будет выйти. Может быть, внутри шатра этого не делают. А может быть, если зимой то и дело бегать на улицу, отморозишься. Не видя причин отказаться, он, как и Карли, последовал примеру хозяев.

Старый финн поднял горшок Пирууси, взял кружку Шефа, зачерпнул исходившую паром жидкость, протянул Шефу. Тот вскочил на ноги и отпрянул, заложив руки за спину. Оба финна разразились потоком сердитых финских слов. Затем старый Пехто взял горшок Шефа и кружку Пирууси, и осуществил ту же операцию. Пирууси взял кружку, приветственно приподнял и аккуратно отпил треть.

— Вспомни, что я тебе говорил, — спокойно сказал Ханд. — С волками жить... Думаю, что это доказательство доверия. Ты пьешь то, что прошло через него, он пьет то, что прошло через тебя, вы делитесь своими видениями.

Видимо, Пирууси понял слова малыша-лекаря, потому что энергично закивал головой.

Шеф увидел, что Ханд и Пехто обмениваются кружками, понял, что обречен. Он осторожно поднял кружку, подавил возникшую от сильной вони тошноту и отпил треть. Снова уселся, отпил еще треть. Сделал ритуальную паузу и допил остатки.

x x x

На этот раз его душа быстрее вышла из тела, словно уже знала, что делать. Но полет, в который она устремилась, не привел ее в другой климат и в другое время суток. Он вел во мрак. В темноте лежала какая-то бедная деревушка; Шеф видел таких десятки в Норвегии, в Англии, в Дитмарше. Все одинаковые, с одной грязной улицей, пригоршней домов и построек в центре, а на околице, на опушке прилегающего к деревне леса, россыпь амбаров, хлевов и сараев.

Он оказался внутри амбара. Люди в ряд стояли на коленях на голой земле. Благодаря своим детским воспоминаниям Шеф понял, что они делают. Они принимают христианское причастие, тело и кровь своего Бога, который когда-то был и его Богом. Однако отец Андреас никогда не совершал это таинство в таких неподходящих условиях, в заваленном мешками амбаре, при двух тусклых свечах. Не так относился к нему и отчим Шефа, Вульфгар. Для него месса была возможностью пересчитать домочадцев, убедиться, что все на месте, и горе тому, кого на месте не оказывалось. Те мессы были публичными. Эта была чуть ли не тайной.

На исхудавшем лице священника отразились многие жизненные невзгоды, и Шеф не мог его узнать. Но сзади него, неся чашу вина вслед за вовсе неподходящим для этой цеш блюдом с облатками, шел не кто иной, как дьякон Эркенберт. Всего лишь дьякон, поэтому не имеющий права самостоятельно отправлять мессу. Однако участвующий в ней. И это тоже было неправильно, поскольку его хозяева, черные монахи из Йорка, постыдились бы, если бы один из них участвовал в такой неторжественной и нищенской церемонии.

Шеф понял, что паства состояла из рабов. А точнее говоря, из трэлей. Большинство из них были в ошейниках. Без ошейников были только женщины. Женщины бедные и старые. Так зародилась христианская церковь, словно бы вспомнилось Шефу. Среди римских рабов и отверженных.

Некоторые из причащающихся в страхе оглянулись, заслышав снаружи тяжелые шаги и громкие голоса. Взгляд Шефа переместился. Снаружи, по деревенской улице, приближалась дюжина разъяренных мужчин, громко переговаривающихся друг с другом. У них был выраженный шведский выговор, как у Гудмунда. Настоящие шведы, из самого сердца Швеции.

— Отвлекает моих трэлей от работы! — кричал один.

— Собрал сюда баб, и кто его знает, что у них там за праздник любви!

— Надо им показать, где их место. И ихнему попу тоже? По нему давно ошейник плачет!

Один из передних закатал рукав на мускулистой руке. Он нес тяжелый кожаный кнут. Спина Шефа отозвалась болезненными воспоминаниями.

Когда шведы подошли к двери приспособленного под церковь амбара, от косяка отделились две тени. Люди в доспехах, в шлемах с боковыми щитками. В руках короткие копья, но на поясе мечи.

— Вы пришли в церковь молиться? — спросил один из них.

— Тогда этот кнут вам ни к чему, — добавил другой.

Шведы замялись, остановились у входа. Они не взяли с собой оружия, кроме ножей, очевидно, не рассчитывали на сопротивление, но это были большие сильные люди, разъяренные, привыкшие встречать страх и покорность, и их была целая дюжина. Они могли бы пойти напролом.

Кто-то в ночи пролаял приказ, и из-за угла амбара вышла двойная колонна вооруженных людей, шагая нога в ногу, к изумлению Шефа, который раньше никогда не видел ничего подобного. Новый приказ, и строй разом остановился, развернулся лицом к шведам, опять же одновременно. Пауза, затем, без приказа, первый ряд шагнул вперед, раз-два-три, и застыл, почти уперевшись остриями копий в грудь переднего шведа.

Сзади появился Бруно, немец, которого Шеф встречал в Гедебю. Как обычно, он выглядел довольным и приветливым. В одной руке он держал меч в ножнах, вытащил его на несколько дюймов, воткнул обратно.

— Знаете, вы можете войти в церковь, — сказал он. — Мы будем рады вам. Но смотрите, вы должны вести себя соответственно. Несли вы хотите узнать, кто там был, и, скажем, позднее с ними расквитаться... — голос его построжал, — мне это не понравится. Говорят, что недавно такое сделал Торгисл.

— Его сожгли в собственном доме, — сказал один из шведов.

— Правильно. Сгорел, как свечка. Но, знаете, из его домочадцев никто не пострадал, и все его трэли остались живы. Должно быть, это рука Божья.

Хорошее настроение Бруно внезапно испарилось. Он бросил на землю меч в ножнах, подошел к переднему шведу, который все еще держал в руках кнут.

— Когда ты вернешься домой, свинья, ты скажешь: "Ой, у них было оружие, а у нас не было". Ладно, у тебя, свинья, есть нож, и у меня есть, — взмах, и в руках Бруно оказался длинный односторонней заточки клинок с бронзовой рукояткой. — Да, смотри-ка, ведь у тебя есть и кнут. Почему бы нам не связать свои запястья, и я поучу тебя танцевать!

Бруно уставился в лицо противника, потянулся к его руке, лицо его исказилось, как у Кутреда. Но с гиганта-шведа было уже достаточно. Он буркнул что-то неразборчивое, задом попятился и исчез в темноте улицы. Остальные потянулись вслед за ним, причем ругаться они начали только на безопасном расстоянии. Из амбара, ставшего церковью, неожиданно донеслось пение. Шеф не узнал ни мелодию, ни исковерканные латинские слова, но немецкие риттеры вытянулись в строю еще торжественней и начали подпевать. Vexilla regis prodeunt... "Под знаменем грядущего царя..."

* * *

А в зале, не так уж далеко оттуда, царь земной, украшенный золотой диадемой поверх длинных светлых, заплетенных в косички волос, слушал группу людей, богато одетых, но со странными предметами в руках — бубнами, сушеными конскими пенисами, полированными черепами.

— ...никакого уважения к богам, — кричали они. — Бедствия для всей страны. Христиане шляются, где хотят, и никак не уймутся. Сельдь ушла, хлеб не уродился, снег выпал так рано, как никто не упомнит. Сделай что-нибудь или пойдешь вслед за дураком Ормом! Король простер руку.

— Что я должен сделать ?

— Принеси великую жертву. Великое жертвоприношение в Упсале. Не девять человек, девять коней и девять собак, а все самое худшее из твоего царства. Самую отраву. Девяносто мужчин и девяносто женщин должен повесить ты в священной роще, и еще больше должны истекать кровью снаружи. И не старых изношенных трэлей, купленных по дешевке, а истинных слуг зла. Христиан, ведьм, колдунов, финнов и лживых жрецов Пути в Асгард! Повесь их и заслужишь благоволение богов! А если ты не тронешь их, мы снова отправимся вдоль Эйриксгаты.

Путь Единого Короля, вспомнил Шеф объяснения Хагбарта. Дорога, по которой должен пройти каждый, желающий стать королем всех шведов, чтобы преодолеть все испытания. Этот, наверное, уже прошел по ней.

— Хорошо, — голос короля загремел, — я сделаю вот что...

Снова оказавшись снаружи, Шеф увидел громаду языческого храма в Упсале, зубцами вздымающегося ввысь, с драконьими головами на каждом углу, с вырезанными на дверях фантастическими изображениями из легенд о королях. А снаружи священный дуб, к которому шведы в течение тысячи лет приходили совершать жертвоприношения. С его скрипучих ветвей свисали трупы. Мужчины, женщины, собаки, даже лошади. Они висят здесь, пока не сгниют и не упадут — с пустыми глазницами и ухмылкой обнажившихся зубов. Над всем святым местом облаком стояло священное зловоние.

x x x

И вот Шеф опять открыл глаза в шатре финнов. В этот раз он не вскочил на ноги, его одолевали слабость и ужас.

— Что ты видел? — спросил Пирууси. Он отводил глаза, как если бы увидел что-то, что не хотел увидеть, но был при этом напряжен и внимателен.

— Смерть и угрозу. Для меня, для тебя. От шведов.

Пирууси сплюнул на пол шатра Пехто.

— От шведов всегда опасность. Если они смогут нас найти. Может быть, и это ты тоже видел?

— Если бы я видел ближе, я бы сказал тебе.

— Тебе нужно еще помочиться?

— Хватит.

— Не хватит. Ты великий... великий spamathr. Выпей то, что прошло через нашего spamathr.

Что бы это могло значить по-английски, рассеянно подумал Шеф. Мужчина здесь называется wicca, женщина — wicce. Коварная, как английская witch, ведьма. Напоминает о ветчине, об окороке. О половинках трупов, висящих в коптильне.

Он снова поднялся на ноги, встал над чашей.

x x x

Он знал, что последние два видения происходили "сейчас". И хотя не "здесь" в смысле шатра финского шамана, но "здесь", в этом мире. Дух его перемещался только в пространстве.

То, куда он попал на этот раз, не было ни "здесь", ни "сейчас", нечто совсем иное. Он попал в другой мир. Он находился словно в неосвещенном подземелье, но откуда-то мерцали лучики света. По-видимому, он шел по исполинскому арочному мосту, под которым шумела бурная река. Сейчас он спускался с горбатого моста, к чему-то преграждавшему путь. Не к стене. На самом деле — к решетке. Это была стена Гринд, загораживающая дорогу в Хель. Странно, что слово "гринд" означает и эту стену, и убитых китов.

К решетке прижимались лица, глядели на него, лица, которые он предпочел бы не видеть. Он продолжал идти. Как он и боялся, первое лицо принадлежало Рагнхильде, искаженное и ненавидящее; она выплевывала навстречу ему горькие слова, трясла решетку, словно желая добраться до него. Эту решетку не сдвинуть было человеческой рукой, живой ли, мертвой ли. Из груди Рагнхильды обильно капала кровь.

Позади нее стоял маленький мальчик с недоумевающим взглядом. Он, кажется, не испытывал ненависти к Шефу и не узнал его. Он внезапно увернулся от третьей фигуры, старающейся схватить его, прижать к тощей груди. Старая королева Аза с петлей на шее.

"Что они хотят сказать мне ? — не мог понять Шеф. — Что я убил их? Я это знаю".

Призраки отступили от решетки, неохотно и злобно, словно по принуждению. Пришел кто-то другой, еще одна женщина. Шеф узнал изможденное лицо, с которого двумя днями раньше отряхнул снег — то была незаметно умершая Годсибб. Лицо ее по-прежнему было усталым, но не таким морщинистым, как ему запомнилось, оно разгладилось в успокоении. Годсибб хотела говорить. Голос ее был подобен писку летучей мыши, и Шеф нагнулся, чтобы услышать.

— Продолжай, — донеслось до него, — продолжай. Я пошла за тобой, и я попала в Хель. Я бы попала сюда так или иначе. Если бы я не пошла за тобой, я была бы здесь рабыней— их рабыней, — она кивнула на удаляющиеся тени двух королев. — Я избежала этого.

x x x

Голос затих, исчезла стена и мост, и тьма. Шеф обнаружил, что по-прежнему сидит в шатре, а по щекам его катятся слезы. Хотя видение, казалось, не заняло ни одного удара сердца, он опять оказался последним, кто очнулся от грез. Остальные смотрели на него, Ханд озабоченно, а Карли сочувственно. Оба финна выглядели вполне довольными, удовлетворенными, как будто его чувства доказали, что он тоже человек, из такой же плоти и крови, как они сами.

Шеф медленно поднялся, пробормотал какие-то слова, взял свое копье, стоявшее у полога шатра. На его наконечнике выступил иней, но его тяжесть успокаивала нервы. Три путешественника вышли в морозную ночь в темной березовой роще.

Когда они по снегу подошли к кострам и их окликнул дозорный. Шеф сказал спутникам:

— Мы должны похоронить Годсибб и остальных как полагается, не сжечь их и не вешать на деревья. Мы выроем яму под кострищем, где земля размякла. Возьмем камни из русла ручья и сложим могильный холм.

— Будет мертвым от этого лучше? — спросил Ханд.

— Думаю, да.

ГЛАВА 27

Через один день и две ночи, светлым безветренным утром с легким снежком, отряд выстроился, готовый выступить в путь. Шеф охотно собрал бы всех и назначил выступление днем раньше, но Ханд запретил.

— Некоторые слишком слабы, — жестко сказал он. — Начнешь их торопить, и по утрам будешь находить еще несколько не проснувшихся, как Годсибб.

Шеф, преследуемый воспоминанием о Годсибб, глядящей сквозь решетчатые ворота в мир Хель, неохотно уступил. Но даже выворачивая камни из студеной речной воды для ее могильного кургана под взглядами заинтересованных, но ничего не понимающих финнов, он про себя думал, что она сказала ему "продолжай".

— Пора выбираться из этого захолустья, — сказал он Ханду, пытаясь передать ему свою решимость. — Говорю тебе, я видел врагов, окруживших Гедебю. Может быть, город уже пал, и Рагнарссоны стали сильнее и богаче. С той скоростью, с какой мы двигаемся, Сигурд сделается королем всей Дании, прежде чем мы придем туда.

— И именно ты обязан остановить его? — но, взглянув на друга, Ханд передумал. — Ладно, может быть и так. Однако ты не в состоянии остановить его отсюда. Мы просто должны двигаться как можно быстрее.

— Ты считаешь, что мои видения правдивы? — спросил его Шеф. — Или все это лишь действие напитка, как пиво и меды заставляют человека думать, что он сильнее, чем на самом деле. Может быть, все мои видения — и все видения Виглика, и все, что видели другие люди Пути, — может быть, это всего лишь своего рода иллюзия, своего рода опьянение.

Ханд перед ответом задумался.

— Это возможно, — признал он. — Скажу тебе одну вещь. Шеф. Те красные грибы с белыми пятнышками, мухоморы, которые измельчают и намазывают на стены, чтобы прогнать насекомых, ведь ты не смог бы их съесть по ошибке. Но есть и другие подобные вещества, иногда на злаках растет плесень, она попадает в зерно. И может быть, попадает в хлеб. Или в кашу. Особенно если зерно отсырело во время хранения.

— В Англии оно всегда хранится сырым, — ответил

Шеф. — Почему же тогда все люди не видят такие видения все время?

— А может, видят, но боятся рассказывать. Но скорее всего, ты к таким вещам особо чувствителен. Вчера вечером ты выпил не больше, чем Карли и финны, но на тебя питье действовало гораздо дольше. И вот, поскольку ты восприимчив к таким вещам, боги обращаются к тебе. Или наоборот, они дали тебе это свойство ради своих собственных нужд.

Шеф, как всегда нетерпимый к рассуждениям, которые нельзя тем или иным способом проверить, отбросил эти мысли. Сосредоточился на том, чтобы понукать и подгонять всех, невзирая на провозглашенный Хандом день отдыха.

Итак, мертвые похоронены, в каждом заплечном мешке уложен запас вареного мяса, отряд построился перед выходом в путь. Вспомнив, что увидела его душа во время своего путешествия, Шеф уверенно повел людей через березовую рощу к озеру. Оно оказалось там, где он и рассчитывал, простираясь вдаль, насколько хватало глаз, узкое и длинное, настоящая водная дорога. Все еще незамерзшее — но ненадолго, поскольку осенняя прохлада сменялась зимними морозами.

А вот лодок у них не было. У Шефа теплилась мысль сделать легкие лодки из коры, какие, по словам Бранда, делают финны. Первые же попытки показали, что в отряде никто ни малейшего понятия не имеет, как это делается. Проходящие время от времени на лыжах финны с интересом посматривали на чужаков, но на все просьбы непонимающе пожимали плечами. В отряде Шефа хватало искусных ремесленников, которые могли бы — дай им только срок — построить какой угодно корабль из бревен и досок. Но ко времени окончания постройки они бы уже все умерли с голоду.

Путешественники побрели пешком, стараясь как можно дольше держаться вблизи берез, которые защищали от пронизывающей метели. Еще один день пути, и лес вдоль берегов озера кончился, осталась только простирающаяся впереди бескрайняя заснеженная равнина. Девятнадцать пар глаз сверлили Шефа, обозревающего дали. На всех лицах, кроме лица Кутреда, читались нерешительность и сомнения.

Шеф без слов распорядился напоследок встать лагерем в гостеприимном лесу, разжечь костры и приготовить еду из поистощившихся припасов. Он подозвал одного из финнов, которые, подобно волкам, никогда, кажется, не исчезали из виду, и властно сказал ему:

— Пирууси. Приведи Пирууси.

В конце концов вождь вынырнул на лыжах из темноты, не обращая внимания на снег и ветер, как будто прогуливался в весенний день в Хэмпшире, и с радостью приступил к переговорам на всю ночь.

Самым удачным решением было бы научить всех и каждого ходить на лыжах, затем изготовить достаточное количество лыж и отправиться на шахты Пути, которые, если верить Пирууси — а в этом вопросе ему, по-видимому, можно было верить, — находились за шестьдесят или сто миль дальше вдоль озера. И опять же, они бы все умерли с голода задолго до того, как дошли бы туда. Под конец, охрипнув от споров. Шеф договорился, что финны выделят им столько лыж, сколько смогут, а в придачу четыре оленьих упряжки с погонщиками. В уплату Шеф отдал свой второй золотой браслет, еще двадцать серебряных пенни и четыре хороших железных топора. Договор мог бы обойтись отряду еще дороже, если бы не вмешательство Кутреда.

— Вы сами работаете с железом? — спросил Шеф, когда они торговались из-за топоров.

Пирууси горячо замотал головой.

— А чем же вы тогда рубили деревья до того, как пришли норманны? — продолжал Шеф.

— Они рубили вот этим, — вмешался сидящий у костра Кугред. Из-за пазухи своей куртки он достал каменный топор, обколотый кусок кремня, слишком большой даже для огромной лапищи Кутреда. Топор, которым мог бы пользоваться лишь исполин, — судя по всему, подарок Эхегоргуна.

Во взгляде Пирууси мелькнул суеверный ужас и воспоминание о загадочных силах, с которыми знались эти беспомощные с виду чужеземцы. Он перестал набивать цену, быстро пришел к соглашению. На следующее утро появились лыжи и сани, и Шеф приступил к своему всегдашнему делу, которое с годами легче не стало, — решить, кто и что должен делать, кто сильнее других, а кто сможет быстрее научиться. Он был достаточно осторожен, чтобы не посадить на сани лишь самых слабых, ведь едущим на санях будет доверена казна, весь запас серебра и золота. Он также не допустил, чтобы финны увидели, сколько богатства у него осталось. Очень может быть, что они с Пирууси собутыльники, даже согоршочники, если можно так выразиться; но Шеф был совершенно уверен, что это ничуть не удержало бы Пирууси от искушения.

x x x

Ранний приход зимы был удивительным, но не особенно неприятным для людей Пути, работавших на расположенной в самой глубине шведской Финнмарки шахте. Здесь находилось с дюжину мужчин и с полдюжины женщин, четверо жрецов Пути, их ученики и наемники. У них имелись богатые запасы, и было множество дел, не дававших им скучать. Летом они добывали руду, а зимой переплавляли ее и превращали в товар на продажу, в железные чушки или заготовки для топоров, которые нанизывали на проволоку или сваливали кучей. Свою факторию они построили в месте, куда круглый год легко было добраться, в том числе по реке, когда она не замерзала. А когда вставал лед, они сгружали металл с судов и на лыжах или на санях везли по ровным дорогам. На зиму у них были богатые запасы еды и топлива. Ведь зимой они большую часть времени проводили, пережигая на древесный уголь березовые и сосновые дрова, которые в изобилии можно было найти на спускавшейся к морю равнине.

Когда ученик Стейн первым сообщил, что с запада приближаются чужаки, старший жрец Герьольф был удивлен, но не встревожен. Должно быть, это финны, подумал он. Больше здесь появиться некому. Скоро станет ясно, чего они хотят. Тем временем он приказал прекратить работу и всем без паники вооружиться, в основном арбалетами нового образца, которые год назад были изобретены в Англии. Благодаря шведской стали их с уверенностью можно было считать лучшим оружием в мире. Гораздо лучшим, чем те английские образцы, которые его друг Хагбарт, жрец Ньерда, показал ему как новинку.

Люди Герьольфа прикрывали его, по большей части незаметно, когда он вышел понаблюдать за черными точками, пересекающими снега. Нет, все-таки не финны. Некоторые лыжники шли сносно, некоторые были на удивление неуклюжи, но даже лучшим из них было далеко до непринужденного изящества финских бегунов. Однако сани у них, по-видимому, финской постройки, и правят упряжками хорошо, хотя и страшно медленно, будто везут толпу старух на похороны.

Сомнения Герьольфа сменились изумлением, когда он увидел, как передний лыжник набрал скорость, отделился от других и заскользил в его сторону. Воспаленно-красные от снежного сияния глаза глядели на него из дикой заросли нестриженых волос и бороды.

— Здравствуй, Герьольф, — сказало привидение. — Мы встречались. Я — Торвин, жрец Тора, как и ты. Я показал бы тебе свой амулет, если бы мог его достать, и

свою белую тунику, если бы она не была так глубоко под верхней одеждой. Но я обращаюсь к тебе как к собрату Пути с просьбой о помощи. Мы сослужили Пути хорошую службу и предприняли долгое путешествие, чтобы найти вас.

Когда сани и самые медлительные из лыжников добрались и доползли до них, Герьольф крикнул своим людям, чтобы убрали оружие и помогли путникам. Путешественники с трудом выбирались из саней, в которых приехали, с облегчением оглядываясь, доставали свои мешки. Один из лыжников, по-видимому, торговался с финскими возницами, наконец расплатился с ними и побрел к фактории, а те уехали, пощелкивая кнутами и погоняя оленей с тем разухабистым посвистом, который Шеф запретил им в последние три суматошных дня пути.

— Это Шеф Сигвардссон, — сказал Торвин, представляя одноглазого человека. — Вы, должно быть, немало о нем слышали.

— Действительно, мы слышали о нем. А скажи-ка мне, Торвин, что вы все здесь делаете? И откуда вы пришли? И чего вы от меня ждете?

— Мы пришли с побережья Норвегии, — ответил Шеф. — Мы идем к шведским берегам и хотим взять там корабль до Англии. А может быть, до Дании. Зависит от того, какие новости вы нам сообщите.

Рядом с Герьольфом появился Хагбарт, жрец Ньерда. Шеф посмотрел на него со слабым удивлением. Они не встречались с тех пор, как Шеф сбежал из Каупанга. Однако, если Хагбарт мог появиться по делам Пути в Гедебю, вполне естественно было встретиться с ним в любом другом месте, даже удаленном на сотню миль от берега. Жрецы Ньерда, как правило, подвизались в качестве переносчиков новостей. Шеф только не понимал, что же случилось с кораблем Хагбарта, с "Аурвендиллом", на котором они когда-то плыли из Гедебю в Каупанг.

— В новостях недостатка нет, — сказал Хагбарт. — Хотите ли вы плыть в Данию или в Англию, когда вы услышите новости, тогда и посмотрим. Сдается мне, Шеф, что после твоего появления в Гедебю, а потом в Каупанге началась заваруха, которая до сих пор так и не кончилась. Я только надеюсь, что теперь ты не заваришь кашу еще круче.

— Мы хотим отправиться как можно быстрее, — сказал Шеф. — И запомни, Хагбарт, что в Каупанг я попал не по своей воле, заварил я там кашу или не заварил. В Каупанг меня привез ты. Если бы ты меня послушал, ты позволил бы мне отплыть в Англию.

Хагбарт кивнул, признавая правоту Шефа, и слово опять взял Торвин:

— Так, значит, ты приютишь нас ненадолго, Герьольф? Мы все приверженцы Пути, как ты сам убедишься, когда мы войдем в теплое помещение. Герьольф тоже кивнул.

— Одного-двух из вас я бы опознал при любых обстоятельствах.

Он кивнул на Удда, который, выбравшись из саней, осмотрелся, заметил трубу кузницы и сразу застыл в ее дверях, зачарованно глядя на красные отблески пламени в самом большом горне из всех, что он видел за свою жизнь.

— Этот самый человек изобрел те арбалеты, которые вы носите, — сказал Шеф. — С виду он Skraeling, однако некоторые считают, что это он победил короля франков со всеми его копейщиками.

Герьольф взглянул на тщедушное тельце Удда с удивлением и уважением.

— Что ж, добро пожаловать, — сказал он. — Но, глядя на вас, я сомневаюсь, что все вы скоро будете готовы продолжить путешествие. Посмотрите вот на него!

Кутред, который неискусно, но упорно шел на лыжах последние три дня, схватился за свои шерстяные штаны и гамаши, пытаясь стащить их с себя. При этом он раскачивался, удерживаясь от падения одним лишь усилием воли. Подойдя, чтобы помочь ему. Шеф неожиданно увидел потеки темной крови, сочащейся сквозь толстое сукно.

— Та самая болезнь, о которой я тебе говорил, — пояснил Ханд, стаскивая с Кутреда штаны, пока Шеф и Торвин держали его. — Видишь, это рана, которую нанес ему Вигдьярф. Она зажила как по волшебству, а теперь открылась снова. Пошли, занесем его в дом. Он не сможет никуда ехать в течение многих дней. А то и никогда, если здесь нет запасов свежей зелени.

x x x

Ужасающее состояние, в котором находились люди, сделалось очевидным, как только они попали в помещение и наконец сняли одежду, которую носили уже много недель. Это была болезнь, которую через несколько веков назвали бы цингой: болезнь долгих путешествий и сушеной пищи. Признаки ее довольно наглядны. Давно зажившие раны открываются сами по себе, зубы шатаются в деснах, изо рта идет дурной запах, и все это сопровождается общей слабостью, быстрой утомляемостью и угрюмостью. Для любого северянина эта болезнь не была чем-то неслыханным, но ее привычно ждать поздней весной, после того как люди долгие месяцы просидели взаперти, питаясь лишь соленой селедкой и зерном. Лечится она с помощью света и солнца, говорили одни. Свежая пища, твердили иные. Обычно и то и другое встречается одновременно. На этот раз, как отметил Ханд, появилась возможость узнать наверняка, поскольку ни на свет, ни на солнце рассчитывать не приходилось, зато под рукой были запасы черемши, лука, чеснока, гороха и бобов. Если пациентам полегчает, значит, лекарство — свежая пища. Это неоспоримо докажет, что в некоторых видах пищи есть нечто, чего нет в других. И однажды жрец Пути сможет извлечь это вещество, высушить его и сделать запас для дальних походов.

Но не в этом году, как предупредил Герьольф. Возможности продолжить поход не было. Когда Герьольф, Хагбарт, Торвин и Ханд все вместе пришли к Шефу, чтобы поставить его перед фактом, он некоторое время сидел молча. Со времени самой первой встречи с Эхегоргуном он ощущал настоятельную необходимость обернуться, самому напасть на своих преследователей, действовать, а не противодействовать. Уже много недель он испытывал желание вернуться туда, где крутились главные шестерни истории. Желание только обострилось из-за того видения, которое явилось ему в шатре шамана, видения осадивших Гедебю Рагнарссонов и короля Хрорика, защищающего брешь в частоколе.

И все же было что-то чрезвычайно привлекательное в самой мысли остаться там, где он оказался, в дикой глуши, но под крышей, в неизвестности, но не затерянным. Жрецы терпеливо растолковали ему, что их ждет. Припасы у них имеются, и можно достать их еще больше. Дороги легко преодолимы, кроме случаев самого жестокого ненастья, а еще можно будет передвигаться на санях по реке, когда она достаточно замерзнет. Возделанные пахотные земли лежат не так уж далеко, у крестьян найдутся на продажу излишки зерна, мяса и всяческой снеди. Ни у кого не вызовет особых подозрений, что жрецы Пути закупают провизию. Подумают, что они немножко просчитались или собираются торговать с финнами.

— И вы можете принести нам пользу, — сказал Герьольф. — Ваш малыш Удд до сих пор не вылезает из кузницы, и его знания выше всяких похвал. А ведь он самоучка. Ты видел, как он научился закалять сталь? Ему следовало бы стать жрецом Пути. — Герьольф заворчал от удовольствия при мысли, что крошечному англичанину будет оказана такая честь, затем продолжал более взвешенно: — Нет, правда, если бы речь зашла о вступлении в Путь, я охотно стал бы его поручителем. Он уже поговаривает о мельничных колесах, о большом молоте, чтобы ковать железо механически, а не вручную. Если хотя бы десятая доля из этого окажется правдой, он окупит все затраты на свое пребывание здесь. Поэтому оставайтесь. Торвин мне рассказывал, что ты тоже кузнец и исследователь нового знания. Ты и Удд будете выдумывать, остальные могут жечь уголь или раздувать мехи. А весной сможешь вернуться к своему предназначению. Корабль Хагбарта хранится здесь в корабельном доке до весны. Он доставит тебя на нужное место быстрее, чем любой другой.

Шеф кивнул. Вместе с облегчением в нем росло возбуждение. Пора обо всем подумать. Найти время, чтобы разобраться .во всем без той бешеной, отчаянной, неотложной — завтра битва — спешки, которая до сих пор была его уделом. Время подумать о будущем. Возможность выступить, когда он будет готов, а противник нет, и не иначе и не наоборот. Конечно, у противника тоже будет за зиму время приготовиться и стать достаточно сильным. Зато противник не будет знать, что он приближается. Шеф припомнил слова пленного викинга, Свипдага. Как они звучали? "Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно иметь железную шкуру". Сказано было по злобе, чтобы смутить его, это Шеф понимал, но ведь у норманнов была пословица, которую часто вспоминал Торвин. "Говорим мы, а подсказывают боги". Может быть, Свипдага послала судьба. Железная кожа? Посмотрим.

Аккуратно разжевав шатающимися зубами огромный стручок зеленого гороха, который всучил ему Ханд, Шеф сглотнул и кивнул еще раз:

— Мы останемся, Герьольф, спасибо за твое гостеприимство. Обещаю тебе, что никто из нас не будет проводить время в праздности. К весне многое здесь изменится.

x x x

Вскоре задымили трубы, над снегами разнесся звон, в лес помчались лыжники заготавливать дрова и бревна для новых хижин, пошли обозы с железом, чтобы выменивать его на еду и пиво. Случайные финны удивлялись оживлению среди норманнов в пору, когда те обычно спали.

Далеко на юге Рагнарссоны, насадив на кол в качестве предупреждения голову короля Хрорика, вели свои армии от королевства к королевству, требуя сдаться всех мелких королей Дании — Гамли с Фюна и Арнодда с Аальборга, Кольфинна из Сьяелланда, Кари из Скаане.

В Швеции король Кьяллак, получивший трон благодаря тому недовольству, которое вызывал его миролюбивый предшественник Орм, советовался со своими жрецами и выслушивал непрекращающийся поток известий о дерзости немецких миссионеров и их телохранителей. Нам перед ними не устоять, сообщала деревня за деревней. За что мы платим нашу селедочную дань? Приди и защити нас! И Кьяллак соглашался, но никак не мог найти ратоборца, который был бы готов сразиться с внушающим ужас предводителем германцев. Придет время, когда мы сокрушим их в битве на поле брани и в битве за умы, так говорил он нетерпеливым жрецам главного храма в Упсале.

А в Гамбурге неистовый и благочестивый архиепископ Римоерт выслушивал те же самые известия с удовольствием, пересказывал их своим собратьям-прелатам, архиепископам немецких земель, уверенный, что божественное предназначение находится на Западе, чего так и не понял тупой Папа Адриан, сближавшийся с греческим императоришкой и его Папулей. Во всех немецких землях слухи о храбрых риттерах из Ордена Копья бродили среди младших безземельных сыновей знатных родов, и у столов для записи желающих никогда не иссякала очередь.

В Норвегии король Олаф — Эльф Гейрстата, которого уже начинали называть Победоносным, чего никогда не случалось в те дни, пока был жив его брат, — посматривая на свою свиту королей-вассалов из Рингерике и Ранрике, Хедемарка, из Уппланда и Агдира и на ставших осторожными послов с Запада, на свирепых рогаландцев и людей фьордов, беспокоился, куда же подевался человек, чья удача так изменила его собственную судьбу.

А Годива, уже на сносях, время от времени вспоминала о юноше, которого знала когда-то, того, кто стал ее первым мужчиной, своего молочного брата.

Но далеко на севере спящая земля мирно укрылась под снегами.

ГЛАВА 28

Цинга быстро исчезла, как только Ханд заставил своих товарищей есть лук, черемшу, горох и бобы, частью сушеные, частью сравнительно свежие, сохранившиеся от недавнего урожая. Ханд вел скрупулезные записи руническим письмом, поясняя, что должен будет рассказывать все другим жрецам Идуны. Уже сейчас ясно, что лекарством от этой болезни является правильное питание, а не свет и не воздух.

С исцелением от цинги пропали также мрачность и ощущение слабости, которыми многие страдали в отряде, теперь все воодушевились и были полны желания действовать, — но выхода это не находило, поскольку ветер и мороз усиливали уединение небольшого поселка, лишь немногие счастливчики, закутавшись с головы до ног, на санях гоняли за съестными припасами или в лес за дровами.

Оглядываясь на события и изменения, произошедшие в ту зиму. Шеф иногда с трудом верил в их реальность. А иногда — с легкостью. Он уже имел случай заметить за тот краткий срок, что выполнял обязанности ярла в Норфолке, и за еще более краткий срок, когда был соправителем короля Альфреда, как мало времени занятой человек проводит, занимаясь тем, чем ему хотелось бы заниматься. У большинства таких людей почти все время уходит на посторонние дела, на пустяки, на неразбериху и разрешение споров, которые, по-видимому, неотделимы от повседневной жизни.

— Как будто, — говорил Шеф жрецу моряков Хагбарту, — как будто плывешь с парусом, который волочится в воде за кормой корабля, замедляя его ход.

— Ты имеешь в виду плавучий якорь, — сказал Хагбарт. — Иногда он очень даже полезен. Например, при ночном шторме, когда ты боишься налететь на скалы.

— Наверное, — сказал Шеф нетерпеливо. — Но подумай, Хагбарт, подумай только, что было бы, если избавиться от такого тормоза!

Их маленькое общество, насчитывавшее человек сорок, от этого тормоза избавилось. Многие из них просто радовались, что живы. Те, кому довелось быть рабами, не склонны были ссориться или чего-то требовать. Вдобавок значительное число из этих сорока — возможно, самое большое при таких обстоятельствах во всей человеческой истории — были любопытными, искусными и пытливыми. В число этих сорока входили семь жрецов Пути, благодаря своей вере и природной склонности жадных до новых знаний. У них было десять послушников, молодых и ревностных, стремящихся к самостоятельности, которой гораздо легче добиться, если сумеешь внести свой личный вклад в приобретение знаний. Среди них был сам Шеф, изобретатель и создатель машин, благодаря которым история Севера пошла по иному пути. И среди них был Удд, возможно, самый изобретательный и настойчивый из всех, несмотря на его скромность и неприметную жизнь.

Свой вклад вносили и остальные — Квикка и Озмод, Фрита, Хама и Вилфи. Общим у них всех, как наконец-то понял Шеф, была уверенность. Это были люди, которые поднялись из грязи благодаря машинам, были обязаны машинам всем, что имели. Более того, они видели, как были посрамлены гордые викинги и франкские копейщики. Может быть, следовало сказать, что их ведет не просто уверенность, а что-то еще более сильное, в чем не смог бы усомниться никто. Они твердо знали, что для новых нужд можно придумать новые машины, были уверены, что новое всегда приносит пользу. В их присутствии невозможно было пожать плечами и ответить: "Да ведь всегда так делали".

Однако же именно нечто в таком духе и вызвало к жизни первое крупное усовершенствование в ту зиму. Привезли много зерна, и изголодавшиеся по хлебу путешественники, естественно, жаждали его выпечь. Но сначала зерно необходимо было смолоть. К этому отнеслись поначалу бездумно, как к традиционному женскому делу. Муку мелют женщины. Многие рабыни всю жизнь только этим и занимаются.

Но благодаря духу товарищества, порожденному в них совместным путешествием, было решено, что мужчины тоже должны исполнять эту обязанность. Наконец очередь дошла и до Удда — ему вручили пестик со ступкой, мешок зерна и велели его смолоть. Он промучился с полчаса, посмотрел на оставшееся зерно, отложил пестик и пошел искать Шефа.

— Почему здесь нет для этого мельницы? — возмущался Удд.

Шеф показал пальцем на заснеженную землю за окном:

— Потому что река замерзла.

— Есть ведь и другой способ крутить мельницу.

— Я знаю, — ласково ответил Шеф, —но не хочешь же ты предложить это Кутреду? Может быть, он соскучился по своему любимому занятию? Будь у нас вол, мы могли бы использовать вола для тягла, но у нас только дойные коровы, а их запрячь тебе никто не позволит.

— Я ж тебе говорил, — напомнил Удд. — Можно сделать ветряную мельницу.

При других обстоятельствах те или иные заботы неизбежно отвлекли бы вечно занятого Шефа от личного участия в этом деле. Но в ту скучную зиму заняться было больше нечем. Шеф с Уддом прошли к водяной мельнице, которую поставили жрецы Пути и которая работала только половину года, и стали соображать, что бы такое с ней сделать.

Большая часть необходимого уже имелась: два больших каменных жернова, которые, собственно, и мололи зерно. Толстая ось, поворачивающая верхний камень, и система шестерней, которые передавали усилие от речной воды к жерновам. Вращение вокруг горизонтальной оси преобразовывалось во вращение вокруг вертикальной оси, это было самым последним усовершенствованием. Нужна была только новая движущая сила.

— Как большие крылья, на четырех лопастях, — сказал Удд. — В сарае для лодок есть парусина.

—Ничего не выйдет, — вмешался прислушивающийся к их словам Герьольф. — Река всегда течет в одну сторону. А ветер может дуть отовсюду. Я вам скажу, что здесь он по большей части дует с гор, на северо-запад. Но если вы поставите парус и ветер переменится, он просто сорвет ваше ветряное колесо.

— Я знаю, как такому горю помочь, — ответил Удд с уверенностью, всегда появлявшейся у него, когда речь шла о технических проблемах. — Вспомни, как мы научились поворачивать катапульты. Мы поставили их на колесики, которые ездят по большому колесу. Здесь мы можем сделать то же самое. Поворачивать всю мельницу. Ее можно будет разворачивать с помощью бруса, как мы разворачиваем новые катапульты за хвостовик.

И опять же при других обстоятельствах какой-нибудь насмешник высмеял бы всю затею. Но здесь не было насмешников. Герьольф посомневался, а затем сказал:

— Ладно, давайте попробуем.

Вскоре почти все высыпали на улицу, разобрали старую мельницу, построили каркас для новой, послали в главную кузницу за крепкими гвоздями и скобами. Шеф, вспоминая позже эти события, еще раз подумал, как много полезного знали и умели все. Многие свободно управлялись с тяжелыми грузами, отнюдь не ленясь поднимать и ворочать массивные жернова. Всем руководил Хагбарт, которому довелось поднимать и устанавливать не один корабельный киль, сделанный целиком из огромного дерева. В течение нескольких дней все силы были брошены на мельницу, даже помол зерна с общего согласия отложили до той поры, когда для него появится лучший способ.

Наконец все было установлено, и Удду доверили вытащить последнюю стопорную задвижку, которая удерживала жернова и шестерни. Что он и сделал. Ветер дунул, крылья наполнились воздухом и повернули вертикальное колесо, которое вертело шестерню, вращавшую жернов. Ничего не произошло, не считая скрипа огромных бревен. Удд вставил задвижку на место.

— Нам нужны крылья побольше, — сказал он. На следующий день мельница работала на полным ходу. Герьольф потирал руки при мысли о выгоде, которую можно будет получить, если установить такие мельницы по всей Скандинавии. Почти везде в стране было трудно использовать силу текущей воды, а вот мельница, которая мелет весь год, окупилась бы быстро. Жрецы Пути гордились тем, что содержат сами себя за счет своей работы, а не за счет десятины и землевладений, как христианские священники. Более того, они бы не возражали, разбогатей один из них благодаря новым знаниям — коль скоро он поделился бы этими знаниями с остальными.

Однако успех ветряных мельниц, по-видимому, лишь разжег аппетиты Удда. Как только первая из них заработала, он прожужжал Герьольфу уши своим следующим замыслом: изготовить теперь механический молот, рисунок которого он набросал Шефу в Каупанге годом раньше. Герьольф сначала слушал с сомнением, не раздражаясь, но просто не в силах понять, что же предлагает Удд.

Замысел был достаточно прост. Железо, хотя и хорошо знакомое норманнам и известное во всем западном мире, оставалось металлом если не драгоценным, то довольно дорогим. Одной из причин превосходства франкских и немецких копейщиков был вес того железа, которое они носили на себе. Железо многое значило в мире, где крестьянская лопата была деревянной и имела только узкую полоску железа по краям и где плуг был всего лишь обшитой железом сохой. Цена железа определялась не тем, что его трудно было найти, как серебро или золото, а тем, что оно требовало больших трудов. Руду приходилось раз за разом нагревать и вручную ковать молотом, пока из нее не выходил весь шлак, а потом еще переплавлять в примитивных печах, топившихся древесным углем. Железо Ярнбераланда было лучшим в мире. И все равно оно требовало обработки, как и любое другое, за исключением очень редко встречающихся небесных камней из чистого железа. У Герьольфа было топливо, у него была руда. Если бы можно было сократить время на обработку, к весне он сделался бы заметно богаче. Но как вращающееся колесо может двигать молот вверх-вниз?

Удд снова чертил на снегу свои рисунки, а Шеф, которого призвали в связи с разгоревшимся спором, переводил с английского на норманнский, — Удд так и не овладел чужим языком по-настоящему. В конце концов Герьольф вздохнул и дал согласие на попытку.

— Нам еще повезло, — отметил он, — что в этот раз машина будет в два раза меньше, чем в прошлый.

— Молот легче поднять, чем крутить жернов, — пояснил Шеф. — Удд говорит, что начнет с легкого молота.

— Насколько легкого?

— В центнер весом.

Герьольф потряс головой и отвернулся.

— Предложи ему разыскать Нарфи, жреца Тюра и летописца, пусть тот даст Удду пергамент и перо. Его рисунки легче будет разобрать, если изобразить их чернилами, а не палкой на снегу. И опять же, если он окажется прав, когда-нибудь люди будут драться за каждый листик его рисунков.

Скоро, когда подул ветер, застучал ковочный молот, обрабатывая металл с неслыханной скоростью, подобно никогда не останавливающемуся молоту Велунда, хромого кузнеца богов.

Следующий шаг сделал некто иной, как Квикка. Не обладая никакими иными умениями, кроме игры на волынке и стрельбы из катапульты, он обычно занимался самой монотонной работой. Однажды, сражаясь с кожаными мехами, с помощью которых поддували воздух в раскаленный горн, и ошалев от непрестанных понуканий кузнеца "не останавливаться, иначе все пропало", Квикка снял ногу с верхнего рычага мехов и заявил:

— Для этого тоже нужна машина!

Превратить привод молота в привод для мехов оказалось довольно легко. И все же усовершенствование потребовало многих переделок, потому что каждое изменение влекло за собой еще одно. Приток воздуха в печи, где плавилась руда, существенно улучшился, и жар в ней заметно усилился. Кузнецы говорят, что железо сначала будет сине-фиолетовым, и это довольно опасно, так как можно нечаянно схватиться за него рукой, а потом нагревается до красного каления, когда оно становится достаточно мягким для обработки. Очень редко доводится им увидеть железо при белом калении, когда оно начинает плавиться. Хотя им иногда удавалось получить чугун, но обычно лишь при особо счастливом стечении обстоятельств, и вот теперь благодаря механическим мехам стало возможным плавить железо и делать отливки.

Двигали же людьми внешняя угроза и страх, если не предчувствие, войны. Шеф посовещался с Хагбартом и Нарфи, жрецам Тюра, и, следуя благоприобретенной привычке, попытался составить тарра, карту тех мест, где он побывал со своим отрядом. Сопоставив то, что он услышал и увидел сам. Шеф понял, что попал в настоящую ловушку, даже более опасную, чем побережье Норвегии. Оттуда, будь у него корабль, он мог бы отправиться в открытое море и, совершив долгий переход к берегам Шотландии, свернуть к восточному побережью Англии. Из этих же мест, даже имея "Аурвендилл" Хагбарта, он будет вынужден пробираться через залив, отделяющий Швецию от дальнего берега Восточного моря, где живут балты, а затем идти домой вокруг Скаане и через пролив, разделяющий Скаане и датский Сьяелланд.

—Какова там ширина пролива? — поинтересовался он.

— Три мили, — отвечал Хагбарт. — Именно так и разбогател старый король Кольфинн. Взимал пошлину за проход. Как я слышал, его там уже нет. Если ты прав и Рагнарссоны действительно расправились с Хрориком, там не осталось почти никого, кто мог бы остановить их.

— А где находится их знаменитый Бретраборг, Цитадель Братьев?

— Здесь, — сказал Хагбарт, ткнув в точку на карте, находящуюся на северном берегу Сьяелланда милях в пятидесяти от пролива. Каких-нибудь полдня под парусом.

Единственный оставшийся путь в Англию, который мог придумать Шеф, требовал от него вернуться в Гедебю и через болота пройти в Дитмарш, к исходной точке своих странствий. У него снова не будет корабля. И в любом случае, если его видение было истинным — а это подтверждали достоверные сведения Хагбарта о начале осады, — Гедебю давно попал в руки врагов. В руки Рагнарссонов. А что могло быть хуже, чем попасть в лапы Сигурда Рагнарссона? Шеф скорее предпочел бы умереть и быть подвешенным в коптильне Эхегоргуна.

А металлурги тем временем изготавливали не только чугунные чушки и пользующиеся спросом товары, вроде топоров. Следуя указаниям Удда, они также выпускали арбалет за арбалетом, с их пружинами, заводными рычагами и железными стрелами. Бывшие рабы вырезали деревянные части и складывали их Штабелем. Каждые несколько дней они меняли род работы и приступали к сборке. Шеф подметил, насколько быстрее идет дело, если изготовить сначала, скажем, двенадцать наборов деталей, а уж потом собрать их, вместо того чтобы следовать освященному временем обычаю работать над каждым изделием с начала и до конца и, только закончив его, приступать к следующему. Гора арбалетов росла, их давно уже стало больше, чем нужно.

— Мы всегда можем их продать, — обрадованно сказал Герьольф.

— Хорошо бы, чтобы они нам вообще не понадобились, — ответил Шеф.

Из всех усовершенствований Удда ничто так не заинтересовало Торвина и других кузнецов, как закаленная сталь. Они немедленно ухватились за щит Кутреда, испытывали его на прочность и пришли в полный восторг. Стремительно рождались новые замыслы. Делать из необычайно твердого металла кольчуги. Оказалось, что осуществить это невозможно — слишком трудно сгибать кольца и соединять их. Попытка взять готовую кольчугу и обработать ее как единое целое принесла лишь чрезвычайно дорого обошедшуюся груду наполовину сплавившихся между собой колечек, совершенно напрасная потеря целого месяца труда хорошего кузнеца, как не преминул заметить Герьольф. Плоские пластины было сделать сравнительно легче, но они не находили себе применения. Люди не настолько плоские, чтобы эти пластины пришлись им впору. Казалось, что новая сталь абсолютно бесполезна для военных целей, за исключением щитов, но и те имели свои недостатки. Щиты делали выпуклыми, потому что стрелы и дротики отскакивали от изогнутой поверхности, и — немаловажное соображение — круглый щит легче носить на плече. Никто, даже Бранд или Кутред, не смог бы маршировать весь день со щитом в руке. В битвах быстрее всех погибали те, у кого раньше уставала держащая щит рука.

Закаленный металл, при всех своих волшебных свойствах, выглядел бесполезным для войны. Однако Шеф никак не мог забыть слова, которые бросил ему пленник Свипдаг: "Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно иметь железную шкуру". Шеф знал, кто ждет его в Бретраборге. Где же его железная шкура? И как ее носить?

Вышло так, что Шеф частенько беседовал с Хагбартом. Тот особенно интересовался подробным описанием различных типов судов, на которых Шеф плавал и которые встречал в море. Он понимающе кивал, слушая о придуманных Ордлафом английских линейных кораблях, вооруженных "мулами", и снова и снова выжимал из Шефа подробности скоротечного боя с "Франи Ормр", кораблем, пользующимся заслуженной известностью, так как был самым большим дракаром на всем норманнском Севере.

— Неудивительно, что Сигурд превосходил вас в скорости, — заметил он. — Я не уверен, что его обогнал бы даже мой собственный "Аурвендилл". Хотя под парусом мой корабль быстрее, так я считаю. Но ведь чем больше у тебя весел на каждый фут киля, тем быстрее ты в гребной гонке. В закрытых водах "Франи Ормр", наверное, обгонит меня.

Он также заинтересовался устройством двухмачтового "Журавля", о котором Шеф мог немало ему порассказать, поскольку сам помогал разбирать его на доски и дрова. Корабли береговой охраны короля Хальвдана были знакомы Хагбарту слишком хорошо. Он легко мог догадаться, как один из них был укреплен, чтобы выдерживать отдачу катапульты. Озадачивали его только новые мореходные качества, появившиеся благодаря второй мачте. Шеф уверял его, что "Журавль" ходил под парусом, и ходил неплохо. В отличие от "Норфолка", который больше напоминал корыто.

— Теперь, когда мы научились ставить "мулов" на колесики, чтобы разворачивать их, — сказал однажды за обедом Квикка, — хорошо бы нам ставить их на каждом конце корабля, спереди и сзади, да повыше. Я только боюсь, что тогда корабль при боковом ветре будет опрокидываться из-за этого дополнительного веса наверху. Ведь даже "Норфолк" не слишком-то высоко поднимался из воды.

Услышав это, Хагбарт аж прыснул пивом через нос.

— "Корабль будет опрокидываться", "спереди и сзади", — задыхался он. — Хорошо, что мы не в море, где нас могли бы подслушать морские тролли. Они наказывают моряков, которые не употребляют правильные haf-слова, слова-запреты.

— И как бы ты построил судно, о котором говорит Квикка? — поинтересовался Шеф, игнорируя все предупреждения относительно морского языка.

— Я думал об этом, — ответил Хагбарт, царапая на столе рисунок своим кинжалом. — По-моему, вам нужно сделать то, что они начали делать на "Журавле", да не доделали, — построить корабль с жестким каркасом, гораздо крепче тех, что мы строим.

Вспомнив, как "Аурвендилл" изгибался на волне, когда они плыли из Гедебю в Каупанг, Шеф и Карли одновременно одобрительно кивнули.

— Тогда борта нужно будет сделать примерно такими, — продолжал Хагбарт.

Изучая рисунок на столе. Шеф сказал задумчиво:

— Для меня твое предложение выглядит так, словно над одним из наших кораблей надстроили еще один такой же.

Хагбарт кивнул:

— Да, можно сделать и так. Перестроить старый корабль.

— Значит, мы можем перестроить, скажем, твой "Аурвендилл", который стоит в корабельном доке. Нарастить киль, склепать его — у нас тут уйма доброго железа, — приделать к нему каркас, нарастить, как вы это называете, фальшборт, нагрузить тяжелый груз и построить боевые башни на корме и на носу.

Хагбарт не стерпел:

— Только не "Аурвендилл"! Самый красивый парусник на Севере!

— Хотя и не такой быстрый, как "Франи Ормр", — поддел его Шеф.

— Если вы все это сделаете, — вмешалась никем до того не замеченная Эдтеов, которая неприязненно смотрела, как Хагбарт что-то царапает на полированной столешнице, — вы сможете навесить на корабль ваши стальные пластины и действительно утопить его.

Шеф уставился на нее, раскрыв рот.

— Говорим мы, а подсказывают боги, — в который раз вспомнил свою пословицу Торвин.

В конце концов Хагбарта отправили на лыжах прочь, а на "Аурвендилле" начались работы. Хагбарт примирился с необходимостью переделки корабля, но признался, что предпочел бы видеть эту идею опробованной на чьем-то другом судне. И он не мог вынести, чтобы его корабль потрошили у него на глазах. После того как основная разборка окончится, обещал Хагбарт, он вернется и будет помогать. А до тех пор предпочитает держаться в сторонке.

Кутред вызвался сопровождать его. Среди всех находящихся в фактории он играл самую скромную роль: отказался даже посмотреть на работающую мельницу, совсем не интересовался кузницей, много времени валяясь в постели из-за открывшейся на ноге раны, словно бы его тело мстило за пренебрежение, которому подвергалось раньше. Когда рана зажила, он подолгу в одиночестве катался на лыжах, быстро этому научился и нередко исчезал на весь день. Когда Шеф спросил, не мучают ли его на снежной равнине голод и жажда, он отвечал:

— Там полно еды, если знаешь, как добыть ее.

Шеф недоумевал. Эхегоргун следовал за ними через горы до самого стойбища Пирууси. Не мог ли он пойти и дальше? Потаенный Народ, кажется, умеет ходить по пустошам, где захочется. Кутред однажды обмолвился, что везде кругом их было больше, чем думают люди. Может быть, на пустошах он встречается с Эхегоргуном, а то и с Мистарай. Кутред пришелся по душе Потаенному Народу. Не то что людям, хотя кое-кто из женщин жалел его. Что ж, по крайней мере, он был надежным защитником для Хагбарта, а Хагбарт — не такой человек, который мог бы чем-то задеть его, в отличие от Карли, миловавшегося с Эдит, и от Кеолвульфа, по-видимому напоминавшего Кутреду, кем тот сам был когда-то.

x x x

Пришел праздник Юле, принеся в их жизнь разнообразие — жареная свинина и кровяные колбасы на столе, песни и легенды жрецов Пути в праздничном застолье. Вслед за тем наступила глубокая зима, с такими ураганными ветрами, что ветряное колесо приходилось на время снимать с мельницы, повалил густой снег. Маленькой общине, в изобилии запасшейся едой и топливом, одеялами и подбитыми пухом спальными мешками, морозы были нипочем. Шеф начал даже удивляться жизнерадостности своих товарищей, но вскоре и это разъяснилось.

— Да, здесь, конечно, холодно, — сказал Квикка. — Но подумай, каково нам приходилось на английских болотах, в рабстве у черных монахов. Хорошо, если вообще было одеяло, никакой еды, кроме каши, да и той недостаточно, жили в хибарах на земляном полу, который не просыхал от Михайлова дня до Пасхи. И впереди ничего не светит, кроме Великого поста! Нет, я никогда не проводил зиму лучше, чем здесь.

Веселья добавил и результат одного из опытов Удда. Тот все никак не мог забыть полную неудачу, постигшую их при попытке изготовить зимний эль, выпаривая воду вместо того, чтобы вымораживать ее. Зимний эль сейчас можно было получить, просто выставив на улицу ведро, но Удд уперся на своем. Если в кипяченом эле не остается крепости, рассуждал он, значит, крепость должна уходить из него вместе с паром. Он принялся мудрить, шаг за шагом. Улавливать пар. Закрывать кипятильный котел. Приделывать к нему трубку — из легкой для обработки меди, — протянутую из жара в холод, чтобы пар быстрее оседал. Собирать конечный продукт. Повторять весь процесс с более тщательно заделанными щелями и более аккуратной перегонкой. В конце концов Удд получил нечто и предложил остальным попробовать. Они пили с опаской, потом с любопытством и с одобрением.

— Неплохое питье для морозного дня, — высказался Озмод. — Я считаю, оно не так хорошо, как зимний эль с пряностями, но оно более натуральное. В нем все еще остается какой-то привкус огня. "Огненный эль", так нам надо его назвать.

— Лучше было бы делать его из вина, — сказал Удд, который за всю жизнь вино пробовал не больше чем пару раз.

Кутред ничего не сказал, но, исчезая в очередной раз на лыжах, захватил с собой фляжку.

x x x

Наступил долгожданный день, когда они смогли выкатить перестроенный "Аурвендилл" из корабельного сарая и спустить его на берег реки, которая все сильнее и сильнее шумела подо льдом в ожидании близкого ледохода.

— А не положить ли нам для удачи что-нибудь на катки? — задумался Шеф.

Хагбарт резко глянул на него.

— Есть такие, кто делает это, — ответил он. — Обычно приносят кровавую жертву Ран, троллихе из морских глубин.

— Я имел в виду другое. Удд, нет ли у тебя с собой туеска с огненным элем? Положи его под киль. Когда корабль пойдет, он его раздавит. Хагбарт понимающе кивнул.

— И тогда ты должен будешь дать кораблю новое имя, — он похлопал по мачте. — Это уже не мой "Аурвендилл". Это имя звезды, ты знаешь. Сделанной из отмороженного пальца ноги одного гиганта, которого Тор закинул на небо. Доброе имя для быстрого корабля. Теперь он стал совсем другим. Как ты его назовешь?

Шеф не ответил ничего, пока люди не взялись за канаты, чтобы вытащить корабль из сарая, в котором над ним так долго трудились. Когда они налегли на канаты и густая коричневая жидкость плеснулась на киль, Шеф крикнул:

— Я нарекаю тебя "Неустрашимый"!

"Неустрашимый" медленно сполз по слипу, захрустел по толстому льду и остановился, удерживаемый канатами.

Выглядел корабль непривычно. Киль изготовили и собрали из самого крепкого дерева и железа, какие смогли достать. На удлиненный киль через каждые несколько ярдов поставили шпангоуты, а к ним, вопреки обычной практике, доски прибили, вместо того чтобы привязать их сухожилиями. Собственные доски "Аурвендилла" образовывали теперь только верхнюю часть бортов нового корабля. В нижней их части крепили более прочные сосновые доски. На носу и на корме прежние чистые обводы были искажены боевыми башнями, скопированными с тех башен для "мулов", что Шеф увидел на стенах Гедебю. В каждой башне размещался вновь построенный "мул". Чтобы уравновесить их тяжесть, "Неустрашимый" был построен с глубокой осадкой и круглыми бортами, с массивным грузом в образевавшемся объемистом трюме. К боевым башням примыкали полупалубы, под которыми команда могла устроиться гораздо уютней, чем под кожаными навесами, обычно служившими викингам даже в Атлантике.

В двух вопросах Хагбарт добился своего. "Неустрашимый" остался одномачтовым, хотя с учетом увеличения корпуса парус тоже пришлось увеличить, правда, не вверх, а только в стороны, но все же его площадь возросла при этом почти в полтора раза. И те стальные пластины, которые должны были в качестве брони защищать борта и башни с "мулами", были сложены в трюме, чтобы доставать их только в случае надобности.

— Я бы не рискнул совершать на нем долгий переход в открытом море в Англию, — сказал Хагбарт, позаботившись отойти подальше от корабля, чтобы его слова случайно не накликали беду. — По сравнению с ним самый неуклюжий кнорр выглядит изящным, а когда вы поставите пластины на место, будет еще хуже.

— Он построен не для того, чтобы плыть в Англию, — ответил Шеф. — Если он доставит нас через проливы к Фризским островам, он выполнит свою задачу.

Как раз мимо Бретраборга, подумал Хагбарт, но ничего не сказал. Сам он не собирался отправляться в это опасное путешествие. У него имелось долговое обязательство от казначейства Шефа и Альфреда за продажу "Аурвендилла", и он намеревался получить свои денежки.

А Шеф мучился сомнениями — имел ли он право потребовать от людей разделить с ним риск опасного похода. Англичане, которые уже прошли с ним такой долгий путь, разумеется, последуют за своим королем, надеясь вернуться на родину, как и Карли, который рвется рассказать в Дитмарше историю своих странствий. А также Ханд. На своем участии настаивал Торвин. Хагбарт и его малочисленная команда дойдут вместе с отрядом до Смааланда на юге Швеции, за это время покажут "сухопутным крысам", как управляться с парусом.

Когда снег начал таять и люди уже подумывали об отплытии, Кутред пришел повидать своего господина.

— Ты хочешь, чтобы я отправился с тобой на Юг? — спросил он.

Шеф внимательно посмотрел на него.

— Я думал, мы повезем тебя домой. В Нортумбрию.

— В Нортумбрии меня никто не ждет. Мой король мертв. Не знаю, жива ли моя жена, но даже если жива — я теперь для нее ничто. Я лучше бы пожил здесь, на пустошах. Здесь есть люди, которые принимают меня таким, какой я есть. Люди, которые не оценивают человека только одним способом.

Шеф вновь услышал в его голосе неизбывную горечь. И все же—он не осмеливался отпустить Кутреда. Тот один стоил целой катапульты или бронированного нагрудного панциря. Кутред ему понадобится, прежде чем они завоюют Юг, в этом Шеф был уверен.

— Ты помнишь мельницу? — спросил он. — Когда я вытащил тебя оттуда, ты поклялся, что ты мой человек.

Кутред большую часть своей жизни был королевским ратоборцем. Он понимал, что такое долг и верность, и считал, что они длятся до самой смерти.

— Проводи меня до Скагеррака, и если захочешь, я отпущу тебя сюда, в пустоши, — добавил Шеф.

Кутред вперил взгляд в грязь под ногами.

— Я провожу тебя до Скагеррака, — обещал он. — И мимо Бретраборга. А здесь меня будут ждать.

ГЛАВА 29

Новый король шведов, Кьяллак, отлично знал, что он выбран вместо своего убитого предшественника Орма с одной-единственной целью: предотвратить серьезную угрозу со стороны немецких христиан и несколько меньшую — со стороны людей Пути, заполонивших страну. Вернуть страну шведов, Свеарики, на ее старый путь, к прежним языческим обрядам. Один неверный шаг — и жрецы из великого храма Упсалы снова будут выбирать короля.

Он долго обдумывал свои планы. Необходимо совершить жертвоприношение. И он совершит для них жертвоприношение. В жертву будут принесены все те, кого шведы боялись и ненавидели: христиане, люди Пути, финны и даже skogarmenn, обитатели маленьких пограничных селений, которые жили в лесах и болотах и не платили дань.

Гоняться за финнами зимой бесполезно. Да и летом это будет нелегко, ведь они со своими оленями откочуют далеко в тундру. Для удара придет своя пора, пора, когда на стороне шведов будет естественное преимущество. При таянии снегов, в распутицу, когда никто не пускается в путь, если может этого избежать, когда только кони несравненной шведской породы способны пройти по дорогам. За зиму Кьяллак посылал сани с разведчиками, чтобы наметить места для ударов. Потом тщательно отобрал людей и дал им подробные приказы. За неделю до весеннего равноденствия послал их туда, в морось дождя и снега.

x x x

Шеф размышлял не меньше. После равноденствия, думал он, стремительная река должна очиститься ото льда, и Наступит подходящее время, чтобы провести "Неустрашимого" вниз по течению к морю. Это могло стать началом возвращения домой. Его люди старательно оснащали корабль, сложили стальные драконьи щиты в трюм, откуда их легко будет достать, приделывали к планширям петли для крепления арбалетов и стрел, обтесывали метательные камни для "мулов". Наблюдая за ходом работ, Шеф заметил, что в их сторону направляется группа финнов. Без лыж они двигались неуклюже. На земле еще оставалось немного снега, но по большей части он превратился в слякоть и грязь. Финны выглядели несчастными, как птицы с подрезанными крыльями. Однако они довольно часто появлялись в фактории Пути, для торговли или чтобы узнать новости. Один из собратов Герьольфа, Оттар, был жрецом богини Скади, горной богини-лыжницы. Он говорил по-фински и часто путешествовал вместе с финнами, изучал их обычаи. Шеф увидел, как он вышел приветствовать вновь прибывших и вернулся назад к месту погрузки.

Немного погодя он заметил, что за его спиной стоит Оттар, а рядом с ним финн Пирууси с выражением скорбного гнева на лице. Шеф с удивлением переводил взгляд с одного на другого.

— Он говорит, шведы напали на их стойбище два дня тому назад, — рассказал Оттар. — Много воинов на конях. Финны не заметили, как те подошли, потому что снег растаял. Многие финны убиты. Некоторых увели в полон.

— Увели, — повторил Пирууси. — Один швед напился пьян и упал с лошади. Мы схватили его. Он сказал, что финнов погонят в храм. Великий храм в Упсале. Повесят там на дереве в жертву шведским богам.

Шеф кивнул, все еще не понимая, чего от него хотят.

— Он просит, чтобы ты их выручил, — продолжал Оттар.

— Я?! Я ничего не знаю об Упсале, — но тут Шеф умолк. Он вспомнил третье видение в шатре Пирууси. Из всех видений он больше всего думал о первом, в котором появились его старые враги Рагнарссоны, захватили город и перерезали ему путь домой. Но ведь он видел и короля, нового короля шведов — жрецы угрозами вырвали у него обещание совершить великое жертвоприношение вместо обычного избавления от лишних трэлей, которое многие годы устраивали шведы. И еще упоминались христиане, их тоже принесут в жертву.

— А твой швед, он сказал что-нибудь о христианах?

Лицо Пирууси просветлело, он что-то сказал по-фински.

— Он говорит, он знал, что тебя ведут духи, — перевел Оттар. — Христиан тоже поведут к Священному Дубу. А также людей Пути, по крайней мере так он говорит.

— У нас все спокойно, — ответил Шеф.

— Мы живем далеко в верховьях реки. И потом, у нас не все на месте.

Шеф ощутил, как его сердце сжалось. Торвин, когда снег еще позволял ездить на санях, уехал за тридцать миль в поселок менять железо на продукты, и вместе с ним Квикка, Хама и Удд. Они так и не вернулись. Если их тоже схватили... Шеф с удивлением понял, что из этой четверки — Удд, Хама, Квикка, который спас ему жизнь, вырвав из объятий утопающего Ивара, Торвин, который принял его, бездомного бродягу, — больше всего из всех них его волнует судьба Удда. Если Удда не станет, заменить его не сможет никто. Без его таланта многие замыслы умрут, так и не родившись.

— Думаешь, шведы могли захватить их? — спросил Шеф.

Оттар указал на дорогу, идущую с востока, со стороны реки. На ней показались всадники, изо всех сил пришпоривающие вязнущих в грязи лошадей.

— Кажется, нам хотят сообщить новости, — мрачно ответил он.

x x x

Новости были те самые, которых ждали. Поселок, врасплох застигнутый на рассвете, сгорел дотла. Налетчики убивали всех попавшихся на глаза мужчин, женщин и детей, но некоторых схватили и увезли с собой на свободных лошадях. В полон отбирали тех, кто носил амулеты Пути, а также юношей и девушек. В суматохе трудно было понять, почему шведы напали на поселок. Но кое-кто утверждал, что, убивая, они кричали: "Skogarmenn! Skogarmenn!". Лесовики, разбойники, лесные братья. Один черт. Жреца Торвина схватили наверняка, видели, как шведы его увозили. Заметили также щербатого человека, это, наверное, был Квикка. Никто не смог вспомнить человека, похожего на Удца. Но это вполне объяснимо, подумал Шеф. Люди нередко не замечали Удца, даже находясь с ним в одной комнате. Пока дело не доходило до металлов, до железа, стали и механизмов, малыш как бы не существовал.

— Когда будет жертвоприношение? — спросил Шеф.

Терзая бороду, Герьольф ответил:

— В день, когда на Священном Дубе, Дубе Королевства, как они его называют, появятся первые зеленые почки. Дней через десять. Или двенадцать.

— Так, — сказал Шеф, — мы должны спасти наших людей. Хотя бы попытаться.

— Согласен с тобой, — ответил Герьольф. — И это сказал бы каждый жрец Пути, даже Вальгрим, будь он жив. Ведь шведы бросили нам вызов. Если они повесят наших жрецов в их священных одеждах, с ритуальными ягодами рябины на поясе и пекторалями на шее, тогда от нас отвернутся все, кого мы только обратили в нашу веру в Швеции. И за ее пределами, когда весть распространится.

— Спроси Пирууси, что он собирается делать, — сказал Шеф Оттару.

Все, что по силам человеку — был ответ. Шведы увели самую юную и самую любимую его жену. Пирууси так живо и ярко описал ее прелести, что стало очевидно — он считает ее, как и Шеф Удда, незаменимой.

— Хорошо. Еще мне нужен Хагбарт. Позови его, Герьольф. Теперь это дело Пути. И дальше я собираюсь поднять свое знамя.

— С каким девизом?

Шеф задумался. Он видел много знамен и знал, с какой силой они действуют на воображение. Существовали Знамя Ворона братьев Рагнарссонов, Извивающийся Червь Ивара. Альфред поднимал Уэссекского Золотого Дракона, оставшегося от римлян. Гербом Рагнхильды был Свирепый Зверь. Сам Шеф шел к Гастингсу под знаменем Молота и Креста, чтобы объединить людей Пути и английских христиан в борьбе против армии Папы. Что ему выбрать на этот раз? Знак Рига, лесенку, которую он носил на шее? Этого никто не поймет. Молот и разорванные оковы, символ свободы? На этот раз он собирается освобождать не рабов, а людей с диких окраин и разбойников.

— Ты, разумеется, должен поднять знак Молота, — настаивал Герьольф. — Не Молот и Крест, как когда-то. Здесь нет христиан. Только германцы и обращенные ими, они нам не друзья.

Шеф принял решение. Он все еще держал копье, которое взял у Эхегоргуна, копье, которое досталось троллю от трондского ярла Болли.

— Моим гербом будет поднятое Копье, — сказал он. — А поперек него Молот Пути.

Герьольф поджал губы.

— На мой вкус, это будет слишком похоже на крест.

Шеф уставился на него.

— Если я буду сражаться с королем, — заявил он, — значит, я король. Ты слышал приказ короля. Пришли ко мне всех наших швей. И пришли Кутреда тоже.

Когда Герьольф ушел, Шеф тихонько сказал Кутреду:

— Мы не выступим раньше, чем завтра утром. Прогуляйся сегодня вечерком. Никакой надежды, что Спрятанные помогут нам в Упсале, правильно? Слишком далеко от пустошей и от гор. Но все равно известие нужно передать. Может быть, на Севере есть другие семьи полутроллей, кроме Бранда. Выясни это.

Шеф хотел добавить "и не забудь вернуться", но сдержался. Если Кутред захочет уйти, он уйдет. Все, что его сейчас удерживает, это его гордость, и не стоит задевать ее.

x x x

На следующее утро Кутред безмолвно стоял на носу "Неустрашимого" во всех своих доспехах, в шлеме, с мечом, щитом и копьем. Он снова выглядел как королевский ратоборец, если не считать глаз, усталых и покрасневших.

Корабль был переполнен мужчинами и женщинами. Только с полдюжины их осталось на руднике. Жрецы, послушники, англичане и финны — все взошли на борт, общим числом до пяти десятков человек, а то и более. Им бы никогда не удалось всем поместиться, если бы корабль шел на веслах или под парусом. Но талые воды несли его без всяких человеческих усилий со скоростью хорошего скакуна. Вставшему у румпеля Хагбарту пришлось только послать на рею впередсмотрящего, чтобы следил за льдинами, и выставить на носу людей с веслами, чтобы расталкивать плавающие обломки льда.

Во время всего перехода вниз по реке они видели следы разорения, сожженные хутора, сожженные деревни. Людей, которые, завидя реющее знамя, выходили на берег, ободряли, говорили им, чтобы доставали свои лодки и присоединялись к отряду. Когда "Неустрашимый" вышел в море, его сопровождала целая флотилия четырех- и шестивесельных шлюпок. На морском побережье рыбачьи деревни Финнмарки выставляли уже суда побольше. Шеф распоряжался, брал под свою команду большие лодки, пересаживал на них людей с маленьких.

— Так мы с ними далеко не уйдем, — протестовал

Хагбарт. — Во-первых, они не могут нести достаточный запас воды. Ладно, не говори ничего, я уже понял. Приказам нужно подчиняться. И у тебя есть свой замысел.

Когда "Неустрашимый" со своим эскортом мелких судов вышел в Финскую бухту, как шведы называют глубокий залив между шведской Финнмаркой и противоположным берегом, они увидели россыпь маленьких островов. Молчавший до сих пор Пирууси подошел к Шефу и указал вдаль.

— На этих островах живут финны, — сказал он. — Я иногда ходил в гости по льду. Морские финны.

Шеф пошел к Оттару, посадил его, Пирууси и ватагу финнов в шлюпку, велел им привести с собой как можно больше лодок и людей. Они ушли под небольшим парусом, ожидая нападения береговой охраны короля Кьяллака.

x x x

Эли Рыжий, шкипер "Морского Котика", охранявшего границу около Аландских островов, увидел вдалеке необычный парус и стал осторожно сближаться. Он наслышался историй о странных кораблях со странным вооружением, и ему не хотелось рисковать без надобности. Заметил позади разноцветье рваных парусов и расслабился. Рыбачьи лодки дерьма всякого, падали ходячей. В любом случае, едва они заметят его полосатый парус и парус его напарника, он только и увидит, как они рвут когти. Но что там делают на этом странном корабле? Этой помеси купеческого кнорра с рыбачьей лодкой? Тоже пытаются сбежать?

— Их уже можно достать дальним выстрелом! — заорал Озмод. Бывший капитан алебардщиков едва сдерживал ярость, с тех самых пор, как узнал, что его давнему другу и напарнику Квикке угрожает судьба жертвы Одину и Фрейру и шведская петля.

— Отойти от "мула", — скомандовал Шеф. — Всем — спуститься в трюм. Хагбарт, тебе тоже. Давай, Озмод, командуй. Давай, разворачиваемся, как будто мы убегаем.

Озмод возмутился:

—Но я не умею разворачивать судно!

— Умеешь, умеешь, ты достаточно часто видел, как это делается. Теперь сделай это сам. Карли, Вилфи и я — мы твои матросы. Кутред, берись за рулевое весло.

— Ладно, — неуверенно сказал Озмод. — Откуда у нас ветер? Кутред, разверни наш передок немножко от ветра, ну, налево, словом. Карли, тяни за этот конец реи, а ты, Вилфи, — за другой, и разверните рею так, чтобы ветер был позади нас. Господи, тьфу ты, Тор, что же дальше-то делать?

Хагбарт закрыл глаза руками, а "Неустрашимый" неуклюже обратился в бегство, почти как купец с маленькой командой, да еще впервые вышедшей в море. Наблюдая, Эли усмехнулся в рыжую бороду и опытной рукой повел оба своих корабля на перехват.

— Пригните головы, — скомандовал Шеф. — Забудьте про "мулов". Каждому взять по арбалету в руки и по одному запасному.

Он выждал, пока "Морской Котик" встал почти борт к борту, над планширем возвышались свирепые бородатые лица, вперед выставлены копья, и только тогда дал команду своим затаившимся в засаде бойцам. Любой может взвести арбалет, как сказал Удд два года назад. А с ножным рычагом это стало еще проще. С десяти ярдов не промахнется даже самый неопытный, а ведь с десяти ярдов стальная арбалетная стрела пробивает деревянный щит и кольчужную сетку, мышцы и кости, словно тонкую парусину. Когда арбалетчики Шефа отбросили первые арбалеты и взялись за вторые, уже было ясно, что во втором залпе нет нужды.

Хагбарт по тросу перебрался с корабля на корабль, взглянул на нескольких оставшихся в живых, совершенно растерянных воинов и приказал им пришвартовать корабли борт о борт.

— Теперь "мулы", — сказал Шеф, глядя на отчаянно пытающийся повернуть второй корабль. — Озмод, пусти одно ядро над головами и предложи им выкинуть оружие за борт.

Короткое время спустя флот Шефа состоял из трех больших кораблей с многочисленной командой и эскорта шлюпок и яликов, и вся армада двинулась к шведскому берегу. Позади, на маленьких лодках, перегруженных настолько, что их планшири лишь на какие-то дюймы возвышались над водой, разбитая береговая охрана спорила, плыть ли к Аландским островам, в руки финнов, или рискнуть вернуться в Швецию, где их ждал только гнев их короля.

x x x

Люди из Ордена Копья, при всем их усердии, лишь немногих в Швеции обратили в свою веру, особенно среди мужчин и уроженцев страны. Паства, которую они защищали, состояла в основном из рабов, принявших христианство еще до того, как попали в рабство. Некоторые из них были немцы, некоторые — фризцы и франки, а в основном — англичане и ирландцы. Риттеров ничто не связывало с ними. Им нравилось одолевать норманнов, которые так долго третировали их, нравилось сознавать, что победа на их стороне, когда их больше. Когда тысячные армии викингов нападали на города и деревни Запада, конечно, они выглядели несокрушимыми. Но когда пятьдесят вооруженных и опытных немецких воинов появлялись в центре шведской деревни с населением в две сотни человек, результат был тот же. Если бы местные объединились против них, еще неизвестно, чем бы все обернулось. Но добычи, за которую стоило драться, не было, и никто не хотел ввязываться. Рыцари Ордена Копья зимовали в мире, хотя и не в довольстве. Построения и муштра наскучили, а напиваться и распускать хвост перед хорошенькими шведками было запрещено. Надежды на повышение дьякона Эркенберта, застрявшего здесь, вдали от центра событий, таяли с каждым днем. Бруно одиноко маялся у себя. Он не нашел Копье Карла Великого. Если оно и существовало где-нибудь, оно находилось далеко на севере и в другой стране. Бог, в которого он верил, кажется, оставил его.

Когда в дверь казармы отчаянно заколотили, рыцари пробудились от спячки, шахматные доски полетели на пол. Со стоек у стены расхватали оружие, бойцы спешно надевали доспехи. Осторожно открыли дверь. Жалкая тощая фигура протиснулась внутрь.

— Они их схватили, — пробормотал пришедший.

— Кого "их"? — рявкнул вышедший на шум Бруно. — Кто и кого схватил?

Сообразительность, по-видимому, покинула пришедшего, встреченного настороженными взглядами и обнаженными мечами. Вперед вышел Эркенберт, заговорил с испуганным человеком по-английски. Сообщил:

— Он из Хаддинга. Городок в десяти милях отсюда, где мы. были у мессы. Он говорит, сегодня утром пришли солдаты короля Кьяллака, окружили дома всех христиан, посещавших наши службы, — у них был список — и увели их под стражей. И еще шведы говорили, с большим удовольствием, что христиан принесут в великом храме в жертву языческим идолам дней через пять.

— Это вызов нам, — воскликнул Бруно, оглядываясь и усмехаясь. — Как, мальчики?

— Это вызов Богу, — сказал Эркенберт. — Мы должны встретить его, как Святой Бонифаций, который, сам оставшись невредим, уничтожил Саксонский Ирминсул и обратил язычников саксов в истинную веру.

— Я слышал другую историю, — пробормотал один из рыцарей. — Я сам из саксов. Но в любом случае, как мы, а нас всего пятьдесят, можем отбить толпу жертв у всего сборища шведов? Их там будут тысячи. И сам король с его придворными карлами.

Бруно хлопнул его по спине.

— Вот это и есть вызов, — воскликнул он. И добавил уже спокойнее: — Не забудьте, они считают, что все должно делаться определенным образом. На вызов необходимо ответить. Если я вызываю короля, он должен биться со мной или выставить ратоборца. Это будет не сражение. Они увидят нашу силу — и Божью волю. Мы им покажем. Как мы не раз уже делали.

Его люди выглядели неуверенными, но дисциплина была сильна, а вера в своего командира еще сильнее. Они начали собирать оружие, мешки и скатки, готовить лошадей, раздумывая о предстоящем походе. Пять дней. Пятьдесят миль до языческой Упсалы. Раз плюнуть, даже в распутицу. Но вряд ли получится явиться на шведский сход неожиданно. Сомнительно также, чтобы это сошло им с рук, ведь в любой день каждый может проснуться и увидеть пожар и людей, окруживших дом. Может быть, Кьяллак, король шведов, предугадал их шаги. Ждет их прихода. Приготовил им встречу. Два священника миссии обнаружили у своих дверей очередь из желающих исповедаться и получить отпущение грехов.

ГЛАВА 30

Отряд подходил все ближе и ближе к Упсале, а Шеф ощущал, что его одолевают дурные предчувствия. Почему? Все шло так замечательно, как только можно было ожидать. При высадке они не встретили сопротивления, способные держать оружие шведы уже ушли на сход для великого жертвоприношения, по крайней мере, так говорили. Благодаря высланным в море лодкам с фонарями их разыскал Пирууси, он привел мощное подкрепление финнов, рвущихся одним решительным ударом разгромить оплот своих извечных врагов. Были розданы десятки запасных арбалетов, каждый получивший их воин был наспех обучен и сделал пять пробных выстрелов — этого было достаточно, чтобы любой научился заряжать и стрелять из нового арбалета и попадать в цель на расстоянии до пятидесяти ярдов. Имея в авангарде финских лучников с двумя сотнями арбалетчиков позади них, Шеф знал, что представляет собой силу, с которой нельзя не считаться, силу, способную отразить любую случайную или непродуманную атаку. Он оставил только дюжину мужчин и женщин, чтобы охранять лодки, и постарался найти для "Неустрашимого" укромную бухту.

Боевой дух войска поддерживался праведным гневом. Можно было бы счесть за поддержку и те робкие знаки одобрения, которые они встречали, продираясь через распутицу — почти непроходимую, чтобы назвать их движение маршем, — и проходя через деревни шведских язычников. На время схода в деревнях оставались только женщины, рабы и низкорожденные. Многие из них, завидев стяг с Копьем и Молотом, принимали его за своеобразный крест — чего опасался Герьольф — и если сами происходили из христиан, смотрели на него как на символ освобождения. Другие же видели пекторали Пути и не без опаски присоединялись к отряду или сообщали полезные сведения. А те, у кого увели для великого жертвоприношения друзей или родных, просили дать им оружие и сами рвались в бой. Все были заодно, армия росла, а не съеживалась, как это случается со многими армиями по мере приближения к полю брани.

Так откуда же дурные предчувствия, спрашивал себя Шеф. Загвоздка в Кутреде. Шефом овладела какая-то внутренняя уверенность, что это дело не разрешится в общем сражении, что в конце концов оно сведется к схватке ратоборцев. До сих пор он про себя надеялся на Кутреда, на его силу и искусство, но больше всего — на его непримиримый дух. Кутреда никогда не приходилось подбадривать, только сдерживать. До сих пор. Теперь же он был молчалив, печален, дух скрытой угрозы, который всегда исходил от него, исчез.

Трясясь на реквизированном армией пони. Шеф заметил, что к нему присоединился Ханд. Как обычно, он не рвался заговорить первым, просто ждал, пока Шеф найдет для него время.

Шеф украдкой оглянулся на едущего в десяти ярдах позади Кутреда и тихонько проговорил:

— Боюсь, я потерял своего берсерка.

Ханд кивнул:

— Я тоже так считаю. А думаешь, нам понадобится берсерк?

— Да.

— Помнится, Бранд говорил о том, что делает берсерка берсерком. Он сказал, что это не человек, одержимый каким-то духом, а человек, который ненавидит себя. Может быть, у нашего берсерка, — Ханд избегал называть Кутреда по имени, на случай, если тот услышит, — может быть, у него появилась какая-то причина, чтобы перестать ненавидеть себя.

Шеф вспомнил о Мистарай и странном замечании, которое сделал Эхегоргун о Потаенном Народе, об их отношении к спариванию. Он вполне способен был представить, что Кутред, если не может снова считать себя мужчиной, может зато считать себя троллем.

— Я не хотел бы, чтобы эта причина вернулась, — сказал Шеф, — но я предпочел бы, чтобы в нем осталось немножко побольше от него прежнего.

Ханд достал что-то из-под длинного плаща, какие теперь носили в отряде, чтобы защититься от ветра и ливней.

— Сдается мне, что есть и другая причина, почему берсерк становится берсерком. Точно так же как твои видения могут быть вызваны чем-то внутри тебя или каким-то веществом в зерне или в финском напитке видений, так и дух берсерка может вызываться чем-то, что есть в душе — или в теле. Я поговорил с финнами, с помощью Оттара. Они используют не только мухоморы. Вот здесь есть другое зелье, — он показал Шефу фляжку.

— Что это?

— Отвар. Кипящей водой заливают грибы, но на этот раз не те красные с белыми крапинками, мухоморы, из которых делают напиток видений. И не те, другие грибы, которые я знаю, они, — Ханд снова понизил голос, — похожи на пенис. Это какие-то совсем другие грибы. Финны зовут их "рысье ухо", по имени большой кошки, которая водится в этих лесах. Такие грибы доводят людей до исступления, делают берсерков из самых кротких, — он протянул фляжку. — Если тебе надо, возьми это. Дай попить Кут... нашему другу.

Шеф задумчиво взял зелье.

x x x

Рядом с великим храмом в Упсале располагался загон, прикрытый соломенной крышей, с земляным полом и плетеными стенами, так что дождь хлестал в каждую щель. Восемнадцать десятков мужчин и женщин толпились в нем, руки их были привязаны к железным кольцам, нанизанным на длинную палку. Будь у них время и силы, среди них нашелся бы человек, чтобы освободиться самому и отвязать остальных. Но стража сновала взад и вперед, избивая дубинками любого, кто осмеливался пошевелиться, делал хоть что-нибудь похожее на попытку побега. У стражников было больше хлопот, чем обычно, так они говорили друг другу. Не только из-за того, что предназначенных для жертвоприношения было больше, чем мог вспомнить хоть кто-нибудь из живущих. Жертвами в этот раз были не обычные мешки с костями, умирающие в петле или от ножа лишь на несколько дней раньше, чем они умерли бы от холода и от истощения. И это правильно, говорили стражники, нацеливаясь, чтобы в очередной раз сломать дубинкой пальцы или ключицу. Богам для разнообразия хочется свежего мяса. Возможно, бедствия шведов вызваны недовольством богов, вынужденных подолгу варить мослы принесенных в жертву.

Квикка, нянча руку, сломанную, когда стражник заметил его попытку снять железное кольцо, прошептал самым уголком рта стоящему рядом Торвину:

— Не нравится мне, как выглядит Удд.

Действительно, малыш, кажется, готов был расплакаться — это вполне естественно, но ни англичанин, ни человек Пути не захочет дать своим врагам лишний повод для издевательств. Он уставился на одного из шведов, жреца, который вошел в загон. Таков был обычай шведских жрецов великого храма, жрецов Дуба Королевства, — заранее издеваться и глумиться над своими пленниками, они верили, что богам угодны ужас и отчаяние, которые испытывают жертвы. Говорили, что этот обычай установил их древний король Ангантир. Другие же считали, что это нравится только ублюдкам. Удд слушал крики шведа, и его нижняя губа дрожала.

— Не надейтесь, что это будет быстро! Не думайте, что вы легко отделаетесь. Я двадцать лет совершаю жертвоприношения в этом храме. В юности я еще делал ошибки. Я допускал, чтобы люди ушли к богам и сами того не заметили. Но не теперь! Те, кого я вешаю, будут еще в полном сознании и с открытыми глазами, когда вороны Одина прилетят терзать их. Что с тобой будет, когда ворон сядет тебе на голову и захочет клюнуть? Я-то видел! Ты постараешься поднять руки, правильно? Но руки я тебе свяжу. И это еще не все. Даже после того, как вы умрете, отойдете к богам, тогда, как вы думаете, что будет с вами? Вы, христиане, будете сидеть на облаке с арфами в руках, а? Нет! Вы рабы здесь и останетесь рабами там.

Жрец начал петь священный гимн, его голос и интонации странно напоминали Торвина. Религия Пути родилась именно здесь, во внезапной вспышке озарения понял Квикка. Из верований, подобных этому. Они не то чтобы стали милосерднее — последователи Пути были так же жестоки, как и все остальные, — но того подспудного отчаяния, что присуще истинному язычнику, исступленности, неотделимой от страданий, у них не было.

Тот, кто заберет тебя, зовется Хримгримнир.

Дом тебе — за воротами Хеля.

Там гнусные трэли под корнями деревьев

Пьют собачью мочу,

Нет им питья другого...

Голова Удда упала, лицо его исказилось, увидев это, языческий жрец прервал пение и разразился приступом торжествующего хохота. Он смеялся, а Торвин запел, его низкий голос в точности подхватил тональность языческого напева, но в другом ритме:

Я видел чертог, на солнце сияющий,

Златом покрытый, на равнине Гимли,

Соберутся там сонмы истинно верных,

Вечно пребудут в любви неслабеющей...

Язычник закричал от ярости, побежал вдоль рядов прикованных узников к своему противнику, изрыгая проклятья и потрясая дубинкой. Когда он пробегал мимо, связанный Хама ухитрился сделать ему подножку. Жрец растянулся почти у самых ног Торвина. Торвин с сожалением посмотрел на дубинку, запястья его были прикованы выше плеч. Он вышел вперед на полную длину цепи, ударил обутой ногой. Раздался хруст, язычник захрипел из самой глубины горла, затем задохнулся.

— Перебито горло, — буркнул стражник, убирая тело и дубинкой равнодушно избивая Торвина до бесчувствия.

— В Трутвангаре, когда мы попадем туда, — выдохнул Торвин между ударами, — он будет моим слугой. Нашим слугой. И ведь мы еще живы, а он мертв.

Удд непроизвольно снова начал всхлипывать. Он много путешествовал, многое вынес, старался вести себя как воин. Теперь его нервы сдали, его запасы храбрости истощились.

x x x

Когда армия Шефа приблизилась к Упсале, в последний вечер перед тем, как, по уверениям многих, должно было состояться великое жертвоприношение, дождь пошел сильнее. Слякотные дороги были забиты верующими, зрителями, приверженцами короля Кьяллака и адептами Одина и Фрейра, смешавшимися в одну огромную толпу. Не стараясь сразу пробить себе путь, Шеф просто приказал воинам держать свое мало кому знакомое оружие под плащами и проталкиваться вперед, как будто они не более чем еще одна, необычно многочисленная, группа направляющихся на церемонию. Будь погода получше, их бы опознали, по крайней мере финнов. Но поскольку все головы склонялись под струями ливня и финны держались в середине отряда, никто ничего не заметил, никто не поднял тревогу. Шеф слышал многие голоса, рассуждавшие о недовольстве богов. Должны пролиться потоки крови, прежде чем шведы снова увидят хороший урожай.

В темный предрассветный час Шеф заметил под нависшими облаками драконьи головы на коньках великого храма. И еще более безошибочный признак — темную громаду самого великого дуба. Дуба Королевства, под которым шведы поклонялись своим богам и выбирали своих королей с тех самых пор, как стали единым народом. Говорили, что его ствол не могла бы обхватить цепочка в четыре десятка человек. Даже в нараставшей толчее никто не рисковал подойти под его крону. Прошлогодние жертвы еще висели здесь, люди и животные. Внизу располагались ямы для костей.

Отряд остановился, и Шеф послал приказ Герьольфу, Озмоду и другим постараться собрать людей вместе и быть готовыми ко всему. Сам он подошел к Кутреду. Великан со спрятанным под одеждой оружием стоял безмолвно.

— Ты можешь скоро мне понадобиться, — сказал Шеф.

Кутред кивнул.

— Господин, я буду на месте, когда понадоблюсь тебе.

— Может быть, тебе стоит выпить вот это. Это... оно подготавливает человека к бою, так мне сказал Ханд.

Кутред взял фляжку, открыл и осторожно понюхал. С неожиданным презрением он фыркнул и швырнул фляжку в грязь.

— Я знаю, что это. Это дают мальчишкам, которым не доверяют перед битвой. Предлагать это мне, ратоборцу короля Эллы! Я твой человек. Я убил бы любого другого, предложи он мне такое.

Кутред повернулся спиной, сердито отошел в сторону. Шеф посмотрел ему вслед и поднял фляжку, сам понюхал содержимое. Где-то с треть напитка еще оставалась в ней. Это дают мальчишкам перед битвой? Он и был мальчишкой, по крайней мере, многие называли его именно так. Он вдруг поднял фляжку, выпил и выбросил в лужу. Стоявший в нескольких шагах Карли — он не хотел подходить к Кутреду близко — встревоженно наблюдал за ним.

Где-то загудели рожки, из-за сырости звук был низкий и тяжелый. Наступил ли уже рассвет? Трудно сказать. И трудно сказать, проклюнулись ли уже почки на Дубе Королевства. Но жрецы великого храма, по-видимому, решили начинать. Небо постепенно светлело, из распахнутых дверей вышли поющие жрецы и окружили священное дерево. Еще один зов рожков, и медленно раскрылись ворота. Стражи начали выгонять колонну запинающихся людей на промозглый холод. Шеф, сняв свой плащ, бросил его на землю, и стоял, тяжело и глубоко дыша. Теперь он был готов действовать. Он только дожидался своей жертвы.

x x x

Не слишком далеко оттуда, за низким гребнем, который окаймлял равнину с великим храмом, Бруно строил немецких рыцарей. Он решил для более сильного впечатления не спешивать своих людей. Конечно, под седлом были всего-навсего шведские лошади, не те боевые жеребцы, которых тренировали в германских и франкских землях, но все его люди были искусными наездниками, настоящими риттерами. Они из любого животного сделают строевого скакуна.

— Похоже, они начинают, — сказал Бруно Эркенберту. Коротыш-дьякон едва-едва мог ездить верхом, но отказался, в отличие от священников миссии, держаться позади. Бруно посадил его на луку собственного седла. Эркенберт дрожал от холода. Бруно не допускал мысли, что эта дрожь могла быть вызвана страхом. Может быть, волнение от предстоящего сражения за веру. Днем раньше Эркенберт прочел им всем легенду о святых подвижниках, об английских святых Уиллебальде и Уинфрите, последний из них принял имя Бонифаций. Они напали на язычников саксов в их собственном святилище, срубили их священный столб, заслужив вечное спасение на небесах и непреходящую славу на земле. Мученичество, сказал Эркенберт, по сравнению с этим ничто. Ясно было, что маленький англичанин сам рвался в герои. У Бруно намерения были другие, далекие от подвигов за дело веры.

— Они ведут страдальцев навстречу их судьбе. Когда же мы ударим? Двинемся вперед во славу Господню.

Бруно подобрался, привстал на стременах, чтобы отдать приказ, и медленно осел назад.

— Кажется, нас опередили, — с изумлением сказал он.

x x x

Когда узников медленно вывели наружу. Шеф понял, что появилось какое-то важное лицо. Рассветало, и стал отчетливо виден плоский серый камень в центре площадки между храмом и Священным Дубом, квадратный валун футов четырех высотой и с десяток в поперечнике. Из группы людей около храма вышел человек с поднятым копьем. Он с неожиданной ловкостью и силой вскочил на камень, опираясь на копье, и высоко поднял руки. Его сторонники ответили дружным выкриком, заглушившим шум толпы.

— Кьяллак! — кричали они. — Король Кьяллак, благословенный богами!

Шеф с копьем в руке начал пробиваться вперед. Он знал, хотя и не оглядывался, что Кутред следует за ним. Тело его, кажется, парило в потоках воздуха, как будто что-то внутри поднимало его, и каждый его вдох распирал переполненные легкие.

— Кьяллак! — хрипло закричал он. — Ты взял моих людей. Я хочу вернуть их.

Сверху на него смотрел король, воин в расцвете сил, тридцати пяти лет, ветеран многих сражений и поединков.

— Кто ты, человечишка, что шумишь на сходе шведов? — спросил он.

Шеф, подобравшись, швырнул копье ему в ноги. Кьяллак проворно перепрыгнул через него, но, приземлившись на мокрые камни, подскользнулся и упал. Шеф вскочил на валун и встал над королем. Голос его взметнулся и полетел над равниной, выкрикивая слова, которые Шеф отнюдь не собирался говорить.

— Ты не король! Король должен защищать свой народ. А не вешать людей на деревьях ради кучки старых мошенников. Прочь с камня! Я король шведов!

Сзади клацало оружие, но Шеф ничего не замечал. С полдюжины людей Кьяллака кинулись к камню, как только возникла угроза их королю. Троих достали летящие из толпы арбалетные стрелы. Вышедший вперед Кутред хладнокровно отрубил ноги одному из оставшихся, замахнувшись на другого, обратил его в бегство.

— Это что, вызов? — крикнул Кьяллак. — Для вызова не время и не место.

Шеф ответил пинком, который скинул поднимавшегося на ноги Кьяллака с камня. Зрители откликнулись стоном. Кьяллак, побледнев, снова встал на ноги.

— Несмотря на время и место, за это я тебя убью, — сказал он. — Я сделаю из тебя heimnafo, и все, что от тебя останется, отдам жрецам. Ты станешь первой сегодняшней жертвой богам. Где твои щит и меч? Как ты собираешься сражаться со мной этим старым свинячьим стрекалом?

Шеф огляделся. Ничего подобного он не задумывал. Только безумие, вызванное зельем Ханда, заставило его сделать то, что он сделал: предстать перед полностью вооруженным прославленным ратоборцем самому, вместо того чтобы выставить своего ратоборца Кутреда.

Замена невозможна. Он увидел, что день уже полностью вступил в свои права, и дождь внезапно прекратился. Все глаза устремились на него, возвышающегося на камне в центре естественного амфитеатра. Жрецы великого храма прервали свое пение и стояли враждебной кучкой, рядом с толпой узников. Вокруг него кольцом копий ощетинился великий сход шведского народа. Но шведы не делали попытки вмешаться. Они ждали приговора богов. Лучшего случая не будет. И опьянение отравой все еще играло в нем.

Шеф закинул голову назад и расхохотался, поднял копье и вонзил его острием во влажный дерн. Он возвысил голос так, чтобы он доносился не только до Кьяллака, но и до самых задних рядов зрителей.

— У меня нет щита и меча, — крикнул он. — Но у меня есть вот это! — он выхватил из-за пояса длинный нож односторонней заточки. — Мы будем драться по-рогаландски! Бычьей шкуры нам не надо. У нас есть священный камень. Я буду драться с тобой здесь, привяжем запястья друг к другу, и тот, кто останется на камне, будет королем шведов.

В услышавшей это толпе поднялся ропот, а Кьяллак поджал губы. Ему доводилось видеть такие поединки. Опыт в них мог ничего не значить. Но толпа сейчас никого отсюда не выпустит. Он еще не утратил силы и ловкости. Расстегнув перевязь меча, он сбросил ее и услышал, как шведы закричали и забряцали копьями о щиты, они поняли: он принимает вызов.

— Петушок с навозной кучи! — сказал он, понизив голос. — Ты вляпаешься в собственное дерьмо.

x x x

Квикка, придерживая за рукав свою сломанную руку, пробормотал избитому и истекающему кровью Торвину:

— Происходит что-то странное. Он никогда такого не замышлял И ведь его никто в это не втягивал. Все это на него не похоже

— Может быть, его ведут боги, — ответил Торвин.

— Будем надеяться, они его не оставят, — сказал Хама.

x x x

Бруно, по-прежнему наблюдающий за церемонией из своего укрытия, огляделся в задумчивости. Все взгляды были устремлены в центр, где ярлы помогали Кьяллаку снять кольчугу, а Шеф стоял уже без рубахи Появилась веревка, отрезанная от петли палача, ею готовились связать запястья соперников, у каждого из которых теперь появилось по два свидетеля — следить, чтобы поединок был честным. Один из жрецов великого храма настаивал, что нужно спеть гимн Одину, а Герьольф, протолкнувшись через толпу, стал возражать против этого.

— Теперь мы даже не сможем напасть на них, — сказал Бруно. — Толпа сбилась слишком плотно. Так, слушайте, мы сделаем вот что, — и он изложил своим людям план атаки. Пойти вправо, обогнуть храм и загон для жертв, появиться в промежутке между храмом и Священным Дубом, там, где было оставлено место для узников. — Выйти позади них, — продолжал Бруно. — Потом выдвинуться вперед и построиться клином. Тогда мы хотя бы освободим своих людей.

— Что это у них там за знамя? — спросил один из риттеров

— Это крест! — вскричал подслеповатый Эркенберт — Бог посылает нам знак.

— Это не крест, — медленно проговорил Бруно. — Это поднятое копье. Похожее на то, что сейчас кинул этот юноша. Копье и поперек него — не разберу что. Я не спорю, может быть, это и впрямь что-то означает.

x x x

Глубоко и медленно дыша, Шеф ждал сигнала к началу. На нем остались только штаны, сапоги он скинул, чтобы не скользить на мокром камне. Он понятия не имел, что ему делать. И это казалось неважным. Питье Ханда переполняло его восторгом и яростью. В уголке его сознания, которое сохранилось где-то под спудом дурмана, разум протестовал, твердил ему, что нужно следить за противником, а не упиваться ощущением собственного всемогущества.

Когда гимны соперников смолкли, наступила внезапная тишина, потом запели рожки, и Кьяллак, подобно пантере двигаясь по камню, ударил. Шеф едва не опоздал отпрыгнуть, огненная полоса обожгла ему ребра, откуда-то издалека донесся одобрительный рев. Он начал уклоняться, одной рукой подтягивая веревку, которая связывала его с противником, угрожая ударить другой. Кьяллак не реагировал на его ложные выпады, ждал настоящего удара. Тогда одноглазый вынужден будет подойти ближе. Если он промахнется, Кьяллак снова сможет ударить в живот. Он кружил слева направо, выставляя руку с ножом, заставляя Шефа разворачиваться, чтобы не подставиться стороной, где у него не было глаза. Каждые несколько секунд он умело и быстро полосовал клинком по незащищенной левой руке Шефа, так чтобы пустить кровь, уносящую силы.

— Ну что там? — спрашивал Торвин, у которого левый глаз совсем заплыл.

— Он режет нашего на кусочки, — отвечал Квикка.

"Он режет меня на кусочки", — думал Шеф Боли он не чувствовал, физической боли, но внутри поднималась паника, как если бы он стоял на подмостках перед тысячной толпой и забыл, что нужно сказать Он попробовал провести неожиданную подсечку, борцовский прием. Кьяллак расчетливо уклонился и резанул его по колену. Шеф в ответ полоснул по привязанной руке Кьяллака, впервые пустив тому кровь. Кьяллак ухмыльнулся и неожиданно пырнул ножом над их связанными руками, что заставило Шефа мотнуть головой в сторону и, выпустив веревку, отпрыгнуть назад, чтобы избежать мгновенного второго выпада прямо в сердце.

— Учишься, а? — пропыхтел Кьяллак. — Но небыстро. Тебе надо было остаться с мамашей.

Мысль о матери, о ее жизни, искалеченной викингами, заставила Шефа разразиться шквалом ударов, безрассудно ринуться вперед. Кьяллак уклонялся, парочку ударов со звоном отразил своим ножом, выжидал, когда вспышка уляжется. "Как берсерк, — думал он. — Не давай им прицелиться. Уходи с их пути и жди, когда устанут". Он уже чувствовал, что этот прилив сил иссякает.

— Оставаться с мамашей, — повторил он. — Вот сейчас сидели бы, играли себе в бабки.

В бабки, подумал Шеф. Он вспомнил уроки Карли на болоте, вспомнил Гедебю. Снова вцепился в провисшую веревку, рывком натянул ее и неожиданно разрезал. Стон толпы, удивление и презрение в глазах Кьяллака.

Шеф высоко подбросил свой нож, тот завертелся в воздухе. Кьяллак, не спускавший с ножа глаз, машинально посмотрел вслед, на мгновенье застыл с задранной вверх головой.

Шеф шагнул вперед, развернулся от пояса, как учил его Карли, и выбросил сжатый левый кулак в энергичном хуке. Он ощутил, как удар отдался в его руке, как кулак с хрустом вмялся в бороду и кость. Кьяллак пошатнулся. Однако это был человек с бычьей шеей, он потерял равновесие, но не упал.

Вращающийся нож скользнул вниз. Шеф, как будто десять лет только тем и занимался, поймал его левой рукой за рукоятку и всадил под задранный подбородок противника. Клинок прошел через бороду и подбородок, через рот и небо, остановившись, только когда острие уперлось в свод черепа.

Шеф ощутил, что труп валится, повернул лезвие и выдернул его. Плавным полукругом он повернулся к толпе, поднял окровавленный нож. Шум рукоплесканий его сторонников, недовольные крики остальных.

— Нечестно! — крикнул один из свидетелей Кьяллака, подходя к камню. — Он разрезал веревку! Это против правил!

— Каких еще правил? — сказал Кутред. Без лишних слов он рубанул мечом по кричавшему, располовинив его голову. С камня Шеф видел, как взметнулись копья, нацелились арбалеты.

Сквозь облака пробился солнечный лучик, упал на окровавленный каменный помост. На. этот раз стон толпы был благоговейным. И в тот же миг раздалось клацанье металла. Шеф повернулся и увидел между Священным Дубом и храмом грозный ряд вооруженных всадников, которые отсекали узников от стражи, гнали толпу жрецов по направлению к камню. Он не знал, кто это, но они давали ему шанс. Выпитое зелье еще раз наполнило его воодушевлением и яростью.

— Шведы! — закричал он. — Вам нужен хороший урожай и благополучие! Для этого нужна кровь. Я уже дал вам кровь, королевскую кровь. Идите за мной, и я дам вам еще.

Из толпы раздались голоса, напоминающие о Священном Дубе и великом жертвоприношении.

— Вы годами приносили жертвы и что это вам дало? Вы приносите неправильные жертвы. Вы должны жертвовать тем, что вам дороже всего. Начнем заново. Я сделаю жертвоприношение, которое намного лучше. — Шеф указал на другую сторону поляны. — Принесите в жертву ваш Дуб. Срубите его и освободите души повешенных. А если богам нужна кровь, дайте им ее. Отдайте богам их слуг, жрецов великого храма.

На другой стороне поляны человек в черной рясе слез с лошади, побежал под призрачно раскачивающуюся крону. В руке человек сжимал топор, выхваченный у разинувшего рот жреца. Подбежав к дубу, он занес топор и ударил. Толпа снова ахнула при виде святотатства. Полетели щепки, люди смотрели наверх в ожидании кары небесной. Ничего не произошло. Просто стук металла по дереву от ударов одержимого Эркенберта. Взгляды задумчиво обратились на жрецов. Люди Бруно медленно сгоняли толпу жрецов к камню. Герьольф повернулся к сторонникам Шефа, выждал момент.

— Правильно, — закричал он. — Арбалеты опустить и собраться в круг. Оттар, распорядись своими финнами. Остальные, хватайте жрецов. А ты, — крикнул он Бруно, — останови своего малыша, пока он не поранился. Оцепите дуб, и выделите четырех человек, которые знают свое дело.

Шведы покорно и с изумлением наблюдали, как Герьольф отдает свои ужасающие распоряжения. Прежде чем утро перейдет в день. Дуб Королевства будет сожжен, и в его пламя, как в погребальный костер, бросят его слуг.

— Разве это делает одноглазого королем шведов? — спрашивали зрители друг у друга.

— Кто знает? — был ответ. — Но он вернул нам солнце.

ГЛАВА 31

Братья Рагнарссоны услышали эти новости в своем доме в Бретраборге, Цитадели Братьев, городе казарм на острове Сьяелланд, в самом сердце Дании. Вознаградив и отпустив вестника — это был их давний обычай, всегда платить за новости, даже неприятные, — братья уединились для совещания. На столе у них в кувшине стояло вино, вино с Юга. Год, несмотря на плохое начало, выдался для них прибыльным. С тех пор как они взяли Гедебю, они шли и плыли от одного мелкого королевства к другому, принуждая всех их королей к подчинению, и каждая победа приносила им войска и союзников для следующей. Торговля между Севером и Югом теперь полностью оказалась в их руках, им платили дань за каждую партию пушнины и янтаря с севера, за каждую партию рабов и вина с Юга. И все же в одном деле они не преуспели, оно оставалось черным пятном в их мыслях.

— Убил Кьяллака, — задумчиво сказал Хальвдан Рагнарссон. — Я всегда говорил, что он славный парень. Нам надо было воевать на одной стороне. Все испортило то дело с девкой Ивара. Жалко, что мы не смогли образумить Ивара. — Хальвдан сильнее всех братьев дорожил воинскими правилами drengskapr, всегда хорошо отзывался о Шефе после его победы над гебридцем в хольмганге во время осады Йорка. Его чувства, как знали остальные братья, не влияли на его отношение. Он просто выражал свое мнение.

— А сейчас он, говорят, плывет на Юг. И есть только одно место, куда он может направляться, — сказал Убби Рагнарссон. — Сюда. Интересно, какие силы он собрал.

— Судя по известиям, он не собрал даже все силы шведов, — сказал третий брат, Сигурд Змеиный Глаз. — И это хорошо. Я знаю, что мы смеемся над шведами, они старомодны, не ходят в набеги на Запад, чтобы поучиться делу. Но когда они собираются вместе, их становится очень много.

— Ну, пока не собрались. Болтали о добровольцах и о тех, кого он привел с далекого Севера, о финнах и skogarmenn'ax. Сомневаюсь, что из-за этой шушеры стоит беспокоиться. Меня больше волнуют норвежцы.

Олаф — Эльф Гейрстата, — узнав от людей Пути, что произошло в Упсале, ответил тем, что собрал всех способных держать копье в королевствах, которые подчинил себе после смерти брата, и отплыл на Юг сразу, как только сошел лед, чтобы встретить того, кого считал своим королем-сюзереном.

— Норвежцы! — сказал Убби. — И их ведет этот дурак Олаф. Они сразу начнут драться между собой, а он сорок лет просидел дома. Он нам не опасен.

— Он не был опасен, — сказал Сигурд. — Меня беспокоит то, как он изменился. Или его изменили.

Он сидел молча, потягивая вино и размышляя. Его братья обменялись взглядами и тоже замолкли. Из всех них Сигурд лучше других предвидел будущее. Он предчувствовал любое изменение удачи, любой поворот судьбы и предначертаний.

А думал Сигурд о том, что чует неприятности. По его опыту, неприятности всегда приходили с той стороны, откуда их меньше всего ждешь, и уж совсем было худо, если жизнь давала тебе шанс что-то изменить, а ты этот шанс упустил. Начать с того, что он и его братья пренебрегли этим человеком, Скьефом или Шефом. Он самолично позволил Шефу отделаться потерей одного глаза, когда тот был полностью в его власти. Затем, встревоженные его способностью доставлять им неприятности, они дважды пытались покончить с ним. Первая попытка обошлась им в потерю одного из братьев. Во второй чуть не погибли сам Сигурд и слава двух других братьев. А парень снова ускользнул от них. Может быть, не следовало останавливать Хальвдана, когда тот хотел полезть в воду и напасть на Шефа. Сигурд тогда мог потерять еще одного брата. Если бы это помогло покончить с их врагом раз и навсегда, дело того стоило.

Сигурд не понимал, не кроется ли за этим какое-то предостережение, какой-то намек, или боги отвернулись от них? Змеиный Глаз никогда не боялся жрецов, не ждал добрых предзнаменований. Однако в нем всегда жила незыблемая уверенность, что старые боги действительно существуют, и он их любимец, особенно благоволил к нему Один. Разве не послал он Одину тысячи жертв? И все же Один мог в любой момент отвернуться от своего подопечного.

— Мы запустили стрелу войны, — сказал он. — Во все земли, которыми правим. Чтобы выставили все силы, или пусть пеняют на себя. Знаете, что еще меня беспокоит? — продолжал он. — Положим, этот стол будет Скандинавией, вот Дания, это Норвегия, а это Швеция, — с помощью фляжек и кубков он обозначил на столе приблизительную карту. — Посмотрите, каким путем он прошел. Отсюда на юге, где мы встретились на море с его флотом. Потом на север, в Гедебю. Потом в Каупанг. Затем на дальний Север. А потом он появляется там, где его никто не ждал, по другую сторону от гор Киля. Он сделал круг. Или, лучше сказать, объезд?

Объездом называли путь, который проделывает король, собирая дань, принимая вызовы, утверждая свою власть. Одним из таких маршрутов была шведская Eiriksgata. Путь Шефа был много длиннее, всем объездам объезд.

— Ладно, — сказал Хальвдан, глядя на узор из кружек. — Ему придется сделать еще один шаг, прежде чем он завершит свой объезд. Или свой круг. Это шаг сюда, в Бретраборг.

x x x

Очень далеко оттуда на совет собрались четверо. На этот раз не три брата, а три брата и их отец. Если только он был их отцом, и если они действительно были братьями. Среди богов о таких вещах нельзя судить с уверенностью.

Они стояли на Хлитскьяльфе, сторожевой площадке Асгарда, обители богов. Ничто не могло укрыться от их взгляда, по крайней мере, ничто в Средиземье, центральном из Девяти Миров. Они видели плывущие по морям флотилии, кишащих в глубинах рыб, видели, как зреет зерно и прорастают семена.

— Я держал его в своей руке, — сказал Один, Отец Всего Сущего, — и отпустил. А он отвергает меня, отказывает мне в жертвоприношении, убивает тех, кто мне поклоняется. Я посылал снег и финнов, чтобы убить его, а он ускользнул от меня. И что же его спасло? Тролль, iotun, отродье проклятого Локи.

Остальные обменялись взглядами. Хеймдалль, дозорный богов, с висящим на шее большим сигнальным рогом, готовый протрубить в день, когда iotnir поднимутся, чтобы возвестить людям и богам Судный День, сказал спокойно:

— Отец Всесущий, его спас один из Потаенных. Мы не можем знать, что они — отродье Локи. Но ведь кто-то натравил китов-убийц, которых ведет только их голод и прихоть. Это сделал не я, это сделал не ты. Если это сделал Прикованный, а я думаю именно так, тогда он — враг Прикованного. А ведь враг нашего врага — наш друг.

— Он сжег великий дуб. Он сжег великий храм. Он освободил тех, кто был предназначен в жертву мне и твоему брату Фрейру. Даже сейчас он плывет на Юг вместе с христианами. — На этот раз Тор решил испытать свое умение убеждать, в котором никогда не был особенно силен. — Предназначенные тебе в жертву были жалкой подачкой. Он прислал тебе других — твоих собственных жрецов. Они тоже не слишком хороши, но это честная замена. Христиане идут рука об руку с ним, но он больше сделал для того, чтобы ослабить их, чем любой другой твой любимец. Что сделали против них Хермот или Ивар, которого этот человек убил? Я бы сказал, уничтожили немногих и только раззадорили остальных. А этот отбирает у них целые королевства. Они его боятся больше, чем ты.

Неосторожное слово, и взгляд одноглазого Одина словно кинжалом полоснул рыжебородого бога, который отвел взор и принялся неловко крутить в руках свой молот.

— Нет, я имею в виду, не боишься, конечно, — продолжал Тор. — В общем, он кузнец и друг кузнецов. Он наша первая и последняя возможность. Я за него.

— Если ты рассудил верно, — молвил наконец Один, — тогда мне, может быть, следует найти для него место в моей армии в Вальгалле, место в Эйнхериаре. Разве это не великая честь и награда для любого смертного?

Только для безумцев, подумал бог, который еще не сказал ни слова. Хеймдалль предостерегающе посмотрел на него, потому что Хеймдалль мог слышать все мысли людей и богов. Впрочем, мысль была справедливая. Только безумец может считать наградой смертельные схватки каждый день и воскресение из мертвых для разговоров о них каждый вечер.

— Эйнхериар, — заговорил молчавший бог, — нужен для того, чтобы победить в Судный День.

— Конечно, — ответил Один. Он устремил на Рига свой единственный глаз. Риг был искушенным, более ловким на слова, чем остальные его сыновья. Иногда он сам сомневался, чей сын Риг. Известно, что Риг обманул многих мужей и многих отцов заставил выращивать подкидышей. Могли он то же самое сделать с богами?

— И цель Судного Дня — уничтожить зло и обновить мир? Загладить великий ущерб, от которого страдаем мы и весь мир с тех пор, как умер Бальдр ? С тех пор, как Проклятый совершил худшее из своих злодеяний и стал Прикованным.

Остальных богов это несколько покоробило. Имя Бальдpa среди них больше не упоминалось, по крайней мере в присутствии Одина. Не стоило бередить старые раны.

Риг продолжал, как всегда, холодным и ироничным тоном:

— Но уверены мы, что победим в Судный День? Нет. Поэтому Один всячески укрепляет свое войско в Вальгалле. А с другой стороны, если мы победим, уверены мы, что это будет лучший мир? Нет. Поскольку есть предсказания, что все мы — или все вы — погибнете в этот день. Ты, Тор — от яда lormungand'а , Всемирного Змея. Ты, Хеймдалль — от руки своего брата Локи. Про себя я не слышал пророчеств. А Один, Отец Всего Сущего, — говорят, что его всегда ждут челюсти волка Фенриса.

— Так почему же мы так стремимся к Судному Дню? Почему никто из нас не спросит себя: а что, если мир можно обновить, не разрушая его?

Пальцы Одина сжались на древке его копья, и костяшки их побелели.

— И последний вопрос. Мы знаем, что мы стараемся воскресить Бальдра из мертвых, и Один посылал своего героя Хермота, чтобы попытаться вернуть его к нам. Ничего не вышло. Однако существуют истории о людях, которые были возвращены из ада, хотя и не нами.

— Христианские истории, — прорычал Тор.

— Даже они могут давать надежду. Я знаю, что Отец Всего Сущего разделяет эту надежду. Те, кто присутствовал тогда, могут вспомнить. Когда Бальдр лежал на погребальной ладье и мы собирались поджечь ее и столкнуть в Безбрежное море, чтобы уплыла в мир Хель, тогда в последний момент Один склонился и что-то шепнул на ухо Бальдру. Слова, которые не слышал никто, даже ты, Хеймдалль. Так что же Один шепнул на ухо мертвому Бальдру? Мне кажется, я знаю. Могу я повторить эти слова, Отец Всего?

— Если ты подумал о них, Хеймдалль уже услышал их.

Двое могут сохранить тайну, но не трое. Так что говори. Что я шепнул на ухо моему мертвому сыну?

— Ты шепнул: "Был бы бог, чтобы вернуть мне тебя, сын мой".

После долгого молчания Один опять заговорил:

— Верно. Я тогда признал свою слабость, чего никогда не делал до тех пор и после этого.

— Признай ее опять. Пусть все идет само по себе, без твоего вмешательства. Дай моему сыну шанс. Дай мне попробовать, нельзя ли использовать этого человека, чтобы создать лучший мир не через пламя Судного Дня. Загладить ущерб от смерти Бальдра.

Один снова посмотрел на плывущие внизу флотилии.

— Ладно, — сказал он наконец. — Но я все равно получу новобранцев для Эйнхериара. Скоро найдется дело для моих дочерей Валькирий, Вестниц смерти.

Риг не ответил, мысли его были скрыты даже от Хеймдалля.

x x x

Военный совет, который Шеф созвал на палубе "Неустрашимого", выглядел так, словно битва уже состоялась. У Квикки, присутствующего в качестве капитана катапультной батареи, одна рука была сломана и перевязана. Лицо Торвина было все еще покрыто синяками, заплывший глаз только-только начал приоткрываться. Сам Шеф выглядел бледным, обложенный в кресле подушками: Ханд зашил больше сотни порезов на его руках и ногах. И по словам лекаря, оставшейся у него к концу поединка кровью едва ли удалось бы наполнить кубок для вина.

Другие смотрелись более воинственно. Во главе длинного стола Шеф усадил Олафа Эльфа Гейрстата, которого его норвежцы теперь уважительно называли Победоносным. Рядом с ним сидел Бранд, который в конце зимы отправился на юг, чтобы купить себе нового "Моржа". При взгляде на него Шефу становилось все более очевидным его родство с троллями. Его надбровья нависали, как уступы над обрывом, его руки и мослы казались слишком большими даже по сравнению с его могучим телом. За Брандом сидел Гудмунд, властью Шефа произведенный в ярлы Содерманланда вместо убитого короля Кьяллака. Другие шведские ярлы смирились с этим, когда узнали — новый ярл действительно их соотечественник и даже родич. Они также с неослабевающим интересом выслушивали горячие рассуждения Гудмунда о возможностях обогащения на службе у нового короля.

Герьольф тоже присутствовал на совете, как и Оттар, — чтобы передать принятые решения Пирууси и его финнам. А еще с самым беззаботным видом глубоко в кресле раскинулся широкоплечий немец Бруно. Вмешательство его людей в Упсале обеспечило ему место за этим столом. По крайней мере, ни у кого не вызывала сомнений его враждебность к Рагнарссонам, которые ныне, захватив Гедебю и отменив Хрориково "торгуют все", создавали серьезную угрозу для северных границ Германии.

Бранда, который три года назад принес известие о смерти Рагнара Лотброка в сам Бретраборг — эта история сделалась очень популярной, — попросили описать укрепления цитадели для командиров объединенного флота Шефа, насчитывающего теперь свыше сотни кораблей. Бранд на большом лотке с песком изобразил очертания залива, на берегу которого стояла крепость, и, втыкая палочки в песок, обозначил расположение основных строений.

— Твердый орешек, — заключил он. — Когда я пришел в Бретраборг, там стоял патруль из полудюжины кораблей самого большого размера. Говорят, что сейчас патруль удвоен, с тех пор как Рагнарссоны узнали о нашем приближении. На каждом корабле размещается по меньшей мере длинная сотня человек, то есть шесть двадцаток испытанных воинов, и высота бортов не меньше, чем у любого из наших судов, — не считая кораблей береговой охраны, приведенных королем Олафом, но таких у нас только четыре. И разумеется, поскольку корабли Рагнарссонов никогда не выходят из залива, им нет нужды возить с собой припасы, они могут все время нести на себе полную команду и поочередно возвращаться в гавань для отдыха и еды.

И теперь у них появились катапульты. Все считают, что своим первым успехом — Гедебю — Рагнарссоны обязаны этим новым машинам. С тех пор они продолжали строить их и тренировать расчеты, все это, как говорят, под началом отступников — монахов и черной братии из Иоркского собора.

Взгляды присутствующих с некоторым упреком повернулись в сторону маленькой черной фигурки — Эр-кенберта, сидящего рядом с Бруно. Эркенберт этого не заметил. Со времени своей атаки на Дуб Королевства он грезил наяву, постоянно переписывая легенду про Эркенберта-arithmeficus, грозу язычников, рассказанную как житие святого. Он все еще не был уверен, какую роль следует отвести в ней одноглазому ренегату, который сразил языческого короля: возможно, лучше будет опустить все упоминания о нем и приписать победу христианскому ратоборцу. В христианском мире писанная история проверяется только Церковью.

— Катапульты стоят здесь, — продолжал Бранд, высыпав пригоршню колышков на мыс, который охранял вход во внутреннюю часть залива. — Они могут расстрелять любой корабль, прошедший мимо патруля, если он приблизится примерно на одну милю. И наконец, здесь расположены главные силы Рагнарссонов. Вооруженные корабли, вытащенные на берег, — еще одна пригоршня колышков, — их почти столько же, сколько у нас, и опять же им нет нужды загружать запас воды и провизии.

— Скажи-ка, Бранд, — вмешался Шеф, — а есть какие-нибудь хорошие новости?

Бранд ухмыльнулся.

— Что ж, господин. Я мог бы сказать "зато нет дождя", но и дождь, кажется, скоро начнется. Да нет, есть, есть у меня хорошие новости. Если уж на то пошло, многие союзники Рагнарссонов идут с ними лишь по принуждению. Они делают это, потому что Рагнарссоны нападали на них по отдельности и вынуждали сдаться и предоставить свои войска. Но если союзники сочтут, что могут порвать с Рагнарссонами, — тогда Рагнарссоны только их и видели. Если Рагнарссоны будут побеждать, союзники будут драться за них. Но если им вдруг покажется, что Рагнарссоны проигрывают... Поддержка очень быстро исчезнет. Откровенно говоря, я думаю, что шансы у нас неплохие — если мы только заберемся под скорлупу ореха. Но катапульты — это проблема, и большие корабли тоже. — Бранд замялся, не зная, следует ли объяснять очевидное. Однако на совете не все были норманнами, и он решил, что лучше излагать прямо: — Понимаете, в морском бою размер вашего корабля так же важен, как... как каменная стена. Эти большие корабли во время бури в Атлантике не выдержат и часа, у них всегда слишком слабый киль. Но если один из них в закрытых водах встанет с вами борт к борту, все, что от них потребуется, это скинуть со своей высоты пару камней, и вы потонете. Они на несколько футов выше обычного корабля. Их команда защищена от всего, что вы сможете предпринять, но ваша палуба открыта для их стрел и дротиков. Они будут смотреть на вас сверху вниз. Вам придется кидать веревку с кошкой, чтобы залезть на их борт, а пока хоть кто-то из них жив, это невозможно. Корабли короля Олафа могут сражаться с ними на равных, но таких кораблей у Рагнарссонов в три раза больше, чем у нас. И команда на них, повторяю, лучшие бойцы Рагнарссонов. Только датчане, замечу, ни одного норвежца, — добавил Бранд не без гордости. — И при этом вовсе не безбородые мальчишки.

— Увы, — с сильным немецким акцентом произнес в наступившей тишине Бруно, — боюсь, что всем нам лучше разбежаться по домам.

Бранд сердито вспыхнул и потянулся через стол к руке Бруно, чтобы схватить и зажать ее в своей лапище, пока немец не запросит пощады. Бруно легко избежал захвата, даже не убрав с лица свою вечную улыбку. Шеф стукнул по столу.

— Хватит. Благодарю тебя, Бранд, за твое сообщение. Граф Бруно, если ты намерен отправиться домой, мы продолжим без тебя. — Шеф на мгновенье вперил взгляд в Бруно, заставив того опустить глаза. — Граф просто пошутил. Он так же решительно настроен, как и все мы, покончить с этими бешеными собаками и восстановить в северных странах законность.

— Да, — сказал Герьольф, — но как мы это сделаем?

Шеф выставил вперед распрямленную ладонь:

— Это "бумага", — затем сжал руку в кулак, — это "камень", — и напоследок выставил два пальца, — это "ножницы". Ну, кто хочет сыграть со мной в эту игру? Граф Бруно, давай.

Голос Шефа звучал сильно и решительно, странно не сочетаясь с его болезненно-бледным лицом. Шеф был уверен, что способен повести за собой этих людей, способен даже достаточно хорошо читать их мысли, чтобы выиграть. Как поступит Бруно? Он не выберет "бумагу", это ясно. "Камень" или "ножницы"? Его собственный нрав подобен лезвию. Значит, он выберет "камень", считая, что другие похожи на него.

— Раз, два, три, — сосчитал Шеф. Игроки одновременно выбросили руки, Бруно сжатую в кулак. Шеф распрямленную ладонь. — "Камень" заворачивается в "бумагу", я победил.

Повтор, и на этот раз Бруно отвергнет "ножницы", которые победили бы в прошлый раз, откажется от "камня", который выбросил только что.

— Раз, два, три. — Распрямленная ладонь Бруно против двух пальцев Шефа. ~ "Ножницы" режут "бумагу", я опять победил. Ну да хватит... — Лицо Бруно начало темнеть из-за ухмылки Бранда. — Вы меня поняли. У них есть большие корабли, и катапульты, и обычные суда. Как сказал Бранд, большой корабль побьет обычный корабль. А что побьет большой корабль? Катапульта. А что бьет катапульту? Наш замысел — всегда противопоставлять нашу силу их слабости. Слушайте, сейчас я объясню вам...

x x x

Когда совет закончился, Шеф откинулся на спинку кресла, охрипнув от разговоров и все еще чувствуя слабость от потерянной крови. Бруно, приподнимаясь, изобразил церемонный поклон в направлении нахмурившегося Бранда, а затем прошел к концу стола.

— Ты проделал долгий путь с тех пор, как тебя пытались продать в рабство в Гедебю, — заметил он. Кивнул сидящему за спиной Шефа Карли. — Я вижу, твой юный дитмаршец все еще с тобой. Но оружие у тебя уже не то, что было тогда. Могу я взглянуть?

С необъяснимой неохотой Шеф повернулся назад, взял копье, стоящее у планширя, и протянул Бруно. Тот повертел реликвию в руках, осмотрел наконечник.

— Могу я спросить, где ты нашел это странное оружие?

Шеф рассмеялся.

— Слишком долго рассказывать. В коптильне. Мне сказали, что некогда оно принадлежало ярлу трондцев, какому-то Болли. Но я его никогда не видел. Не разговаривал с ним, — поправился он, вспомнив длинный ряд подвешенных трупов. — Ты мог заметить, что когда-то оно побывало в руках христиан. Посмотри, на краях наконечнику есть кресты, когда-то там была золотая накладка. Но золото извлекли задолго до того, как я нашел копье.

Бруно повернул копье, осмотрел крестообразные выемки на лезвии. Он мягко и благоговейно погладил их. Через мгновенье он тихо сказал:

— Могу я спросить, как копье попало к тебе, если ты никогда не встречался с его владельцем? С этим Болли из Тронда? Ты его где-то нашел? Ты взял его у кого-то?

Шеф припомнил происшедшее в коптильне Эхегоргуна: как он отложил оружие, как Кутред его подобрал и вручил ему. Все-таки очень странно, что Бруно об этом допытывается. Не хотелось бы рассказывать ему всю историю.

— Скажем так, оно перешло ко мне. В то время оно никому не принадлежало.

— Однако оно хранилось у какого-то человека? Тебе его отдал какой-то человек?

"Оно хранилось у Эхегоргуна, — подумал Шеф. — А отдал мне его Кутред".

— Не совсем человек, — ответил он.

Бруно в свое время передали слова архиепископа Римберта: тот сказал, что святое Копье Лонгинуса и Карла Великого будет обретено благодаря вмешательству руки, не принадлежащей человеку. Сомнений больше не было. Наконец-то он держал в своих руках святую реликвию Императора. Бог вознаградил его за все испытания. Однако он стоял на палубе языческого судна, окруженный врагами. Как сказал ему малыш-дьякон? "Претерпевший же до конца спасется". До конца, а не почти до конца.

Настолько обычным голосом, насколько сумел, Бруно сказал, аккуратно ставя копье на палубу:

— Ясно, что это христианское оружие. Не обижайся, но я бы предпочел не оставлять его в руках того, кто более не христианин. Может быть, я его выкуплю у тебя, как мы выкупаем христианских рабов.

"Бранд тоже убеждал меня избавиться от этого копья, — подумал Шеф. — Странно".

— Нет, — сказал он, повторяя свой ответ Бранду. — Я считаю, что это хорошее оружие для победителя, и оно приносит мне удачу. Оно мне полюбилось. Я оставлю его у себя.

Бруно протянул копье Шефу, выпрямился и поклонился в сдержанной немецкой манере.

— Aufwiedersehen, herra, bis aufdie schlacht. До свиданья, государь. До встречи в битве.

— Напыщенный ублюдок, — по-английски буркнул Кутред Квикке, глядя, как уходит Бруно.

ГЛАВА 32

Шеф спал, где-то в глубине сознания не забывая, что завтра — день битвы. Флот стоял у берега в дюжине миль от входа в залив Бретраборга, строго охраняемый от любых неожиданных вылазок.

x x x

Во сне Шеф сам оказался в заливе Бретраборга, в дальнем его конце, глядя в том направлении, откуда он, Шеф, должен был, как он знал, появиться утром. И действительно, было уже утро, и человек, выглядывающий из-за приоткрытых ставен, увидел корабли, идущие по фьорду в его сторону. Он знал, что они несут ему смерть.

Человек полностью распахнул ставни, встал лицом к надвигающемуся флоту и затянул песню. Эту песню Шеф часто слышал раньше, она была хорошо известна у викингов, любимая песня Бранда. Называлась она "Песня Бьярки" или "Старая песня Бьярки". Но этот человек не повторял ее. Он ее складывал. Он пел:

День пришел, петухи зашумели крылами.

А ублюдки взялись за свои дела.

Очнитесь, очнитесь же, друга и воины,

Вы лучше всех, победили Аттилу,

Хваткого Хара и лучника Хрольфа,

Вы люди славных родов, презираете бегство.

Я вас бужу не для медов, не для шепота женщин,

Я бужу вас для бури, для града стрел.

Самоуверенный и ироничный голос всегдашнего наставника Шефа перебил голос поющего:

— Ну, ты так сражаться не будешь. Ты ведь хочешь победить, а не снискать славу. И запомни: хотя я сделаю для тебя все, что смогу, ты должен использовать каждый свой шанс. Для слабости нет места...

x x x

Голоса затихли, оба голоса — и вдохновенного певца, и хладнокровного бога. Когда Шеф проснулся, запели рожки — наверное, именно они и разбудили его — рожки дозорных, возвещавшие, что наступает рассвет и настал день битвы. Шеф лежал, не вставая, радуясь, что как король он, по крайней мере, может дождаться, пока кто-то другой растопит очаг и приготовит завтрак. Нечего и говорить о сражении на пустой желудок, ведь рукопашная битва — тяжелая физическая работа. Он размышлял о своем видении и о прозвучавшей в нем песне.

"Вы люди славных родов, — говорилось в ней, — презираете бегство". Был ли он человеком славного рода? Пожалуй, да. Был ли его отцом бог или ярл, да будь им хоть его отчим, тан Вульфгар, о крови керлов речь не шла. Подразумевало ли это, что он. Шеф, презирает бегство? Что с поля битвы всегда бежали только худородные? Может быть сам певец не считал, что быть хорошего рода и не бежать с поля брани — одно и то же. А если считал так, то он ошибался.

Как сказал бог, Шеф должен использовать любой шанс. Что-то подсказывало Шефу, что и это тоже ошибка. Да, что-то беспокоило его. Он уселся, позвал своего слугу:

— Вызови ко мне англичанина Удда.

Когда Шеф уже обувался, пришел Удд. Шеф окинул его критическим взглядом. Удд пытался держать себя в руках, но его побледневшее лицо было напряжено. Он уже много дней так выглядел. Неудивительно. Он в течение нескольких недель ожидал мучительной смерти и спасся от нее в самый последний момент. А перед этим он прошел через большее количество испытаний и опасностей, чем выпало бы на шесть жизней подмастерья кузнеца, которым он был когда-то. Для него это было слишком. Однако он не желал сдаваться.

— Удд, — сказал Шеф, — для тебя у меня будет особое задание.

Нижняя губа Удда задрожала, выражение страха на лице проступило ясней.

— Я хочу, чтобы ты сошел с "Неустрашимого" и оставался в арьергарде.

— Почему, господин?

Шеф быстро соображал.

— Так ты сможешь передать весть от меня, если... если нам не повезет. Вот, возьми эти деньги. Этого хватит, чтобы добраться до Англии, если дело так обернется. Если это случится, передай от меня привет королю Альфреду и скажи, как я сожалею, что мы больше не вместе. И передай от меня привет его королеве.

Удд глядел на него с удивлением, облегчением, легким смущением.

— А что еще передать ей, государь?

— Ничего. Ничего. Просто привет и напоминание о старом добром времени. Послушай, Удд. Я больше никому бы этого не доверил. Я на тебя надеюсь. Не подведи меня.

Малыш вышел, по-прежнему с выражением облегчения на лице. Но менее смущенным. Неразумно, подумал Шеф. И прямо противоречит указаниям бога. В этот день Удд может нам понадобиться. Но я больше не в силах видеть его испуганные глаза. Вывести Удда из-под удара — это акт милосердия. А также противопоставления себя циничному богу Ригу, отцу и наставнику Шефа.

Шеф, насвистывая, вышел из-под навеса, удивив дозорных, которые ожидали в такое утро по крайней мере задумчивого молчания. Он приветствовал Квикку, выслушивающего объяснения Удда.

— Квикка, у тебя сохранилась волынка, которую ты сделал зимой? Тогда сыграй на ней сегодня. Если уж это не проймет Рагнарссонов, то их ничем не возьмешь.

x x x

Через несколько часов флот по спокойному морю подошел к заливу, на котором стоял неприступный Бретраборг. Слева от приближающегося с севера флота лежала длинная морская коса. На ней ясно просматривались укрепления Рагнарссонов из четырех катапульт, к которым примыкали метательные машины, а к тем — простые, дешевые и неточные камнекидалки. Рядом с косой, преграждая путь в залив, дюжиной черных теней встали главный боевые корабли Рагнарссонов. Позади них сгрудились суда поменьше, основная масса флота.

Шеф на "Неустрашимом" слышал, как его гребцы ухали, налегая на весла — скорее уже не весла, а целые гребные бревна. Они были в два раза больше обычных весел, каждое держали по два человека, самых сильных во флоте, тщательно отобранных Брандом и Хагбартом.

Корабль шел под парусом, чтобы сберечь силы гребцов, но теперь настало время убрать мачту и рею. Поблизости параллельным курсом шли четыре больших корабля короля Олафа, каждый размером с утонувший "Журавль". Они легко поддерживали скорость, гребцы косились на странное судно, которое они сопровождали.

Наконец Шеф приказал установить пластины из обработанной стали на место. Две боевые башни с поворотными "мулами" были закрыты наклонными броневыми листами до высоты человеческого роста. Невозможно было бы бронировать остальную часть корабля и удержать его на плаву, да еще и сохранить ход, но Шеф придумал рамы, которые крепились к планширю с обоих бортов. Пластины в них закладывались внахлест, как черепица на крыше или как драконья чешуя. Они тоже имели наклон внутрь, начинаясь на высоте голов гребцов и почти сходясь вместе в шести футах наверху.

— Ты же не бросаешь щит во время сечи, — объяснял Шеф сомневающемуся Хагбарту. — По крайней мере, когда ждешь, что в тебя посыплются стрелы и дротики. И ты держишь щит наклонно, чтобы они отскакивали. Именно это мы и хотим сделать.

Позади тяжкого на ходу "Неустрашимого" и больших судов, как и во флоте Рагнарссонов, шли корабли помельче, основная масса атакующих на судах в восемнадцать весел по борту, которые составляли костяк любого норманнского флота. За каждым на буксире, почти неразличимая в солнечных бликах, тянулась маленькая рыбачья лодка, похожая на вельботы северных китобоев, — все, что могли выставить маленькие рыбачьи деревушки. В каждой помещалось от четырех до восьми гребцов и еще две пары человек. Гребцы тоже были тщательно отобраны из лучших шведов и норвежцев. В каждой лодке двое были арбалетчики Шефа, а вторая пара — риттеры Бруно.

x x x

Глядя на них со своего места в центре войска, Сигурд Рагнарссон бросил:

— Я вижу, мачты убраны.

— Значит ли это, что на сей раз фокусов не будет?— спросил Убби.

— Сильно сомневаюсь, — ответил Сигурд. — Но теперь мы и сами знаем пару фокусов. Будем надеяться, что они нам помогут.

x x x

Шеф стоял у переднего "мула", на едва ли не единственном оставшемся на "Неустрашимом" месте, откуда можно было хоть что-то увидеть. Одним своим глазом он обозревал катапультную батарею Рагнарссонов. Шеф был дальнозорким, но не настолько, чтобы разглядеть то, что ему было нужно. Не существует ли способа лучше видеть на расстоянии? Он хотел узнать, готов ли противник к выстрелу. Если они хитрят, они могут выжидать с первым залпом до того времени, как корабли Олафа подойдут поближе, рассчитывая сразу потопить все четыре. Если это произойдет, битва будет проиграна, даже не начавшись, "ножницы" Шефа — так он мысленно обозначил большие корабли в своем плане — затупятся о "камень" катапульт. Однако он не хотел держать эти корабли слишком далеко. Чем ближе смогут подойти маленькие суда, "бумага", тем лучше.

"Мы почти приблизились на расстояние выстрела", — размышлял он. Он повернулся и за пятьдесят ярдов помахал рукой королю Олафу, стоящему рядом с Брандом на баке своего тяжелого корабля, в три сажени от борта до борта. Олаф помахал рукой в ответ, отдал приказ. Гребцы затабанили веслами, и судно потеряло ход, а с неба упал первый тридцатифунтовый булыган, пущенный на предельную дальность. Он плюхнулся в воду в десяти футах от носа "Цапли", взметнувшиеся брызги воды окатили Олафа. Шеф покривился. Небольшой недолет. Попытаются ли они еще раз?

Четыре тяжелых корабля уступили дорогу, остались в тылу, а "Неустрашимый" медленно вошел в зону досягаемости катапульт. Позади основная масса флота тоже сушила весла, потихоньку дрейфуя вперед. При этом они обрубили буксирные концы. Мертвое молчание было внезапно нарушено хриплым кличем. Лодки устремились вперед, свежие гребцы рвали весла, каждая лодка держала самый быстрый темп гонки, преодолевая последнюю милю. Миновав свои буксиры, а затем переднюю линию больших судов, лодки вытянулись в линию, гребцы одновременно ухали в такт задающим темп рулевым.

Первая лодка промчалась мимо "Неустрашимого", ее вел один из галогаландцев Бранда. Шеф услышал его крик: "Давай, давай, ребята, шевели задницей, пока до нее шведы не добрались!" Шеф помахал рукой ему, двум skogarmenn'ам с арбалетами, Бруно, сидящему на корме одной из рвущихся вперед лодок, и всем остальным на шестидесяти лодках, расходящихся в линию, как собаки, загоняющие оленя. Слишком тяжело дышали гребцы, чтобы ответить на приветствие, — они вели свои перегруженные посудины со скоростью, всего лишь раза в четыре меньше скорости китов.

А что делают на катапультах? Шеф увидел фонтаны взметнувшейся воды, два, потом третий, и ощутил, как подпрыгнуло его сердце. Каждый фонтан означал промах, а каждый промах был упущенным шансом противника, лишней минутой, которая потребуется на перезарядку неуклюжих машин. Однако было и одно попадание, рядом с головной лодкой, люди барахтались в воде среди разбитых досок. Никто не остановился и не замедлил ход, чтобы подобрать их. Приказ Шефа был твердым. Уцелевших не подбирать. Продолжать грести и оставить их где есть. Часть людей в кольчугах утонет, а часть, надеялся он, сможет удержаться на обломках и доплыть до ближайшего берега. Лодки неслись вперед, как стайка водяных жуков, мелькали весла. "Неустрашимый" находился примерно на фарлонг ближе к грозной, отмеченной стягами линии флота Рагнарссонов.

— Еще сто гребков, — крикнул Шеф, — еще сотню — и можете отдыхать. Хагбарт, задавай темп. Квикка, играй на своей волынке.

Сидящие на веслах великаны налегли еще больше, вкладывая весь остаток сил, что они вряд ли сделали бы в начале обычной битвы, в которой все решает рукопашная схватка. Пронзительная музыка гнала их вперед. Кутред, криво ухмыляясь, выглянул из-за броневого листа:

— Тут Огвинд говорит, что без волынки он будет грести быстрее, нельзя ли, чтобы Квикка заткнулся?

Шеф в ответ махнул рукой и крикнул что-то, чего никто не расслышал. Когда счет гребков подходил к концу, Шеф взглянул на поле боя, оценивая расстояние, взглянул на вражеские катапульты, на несущиеся вперед лодки, на переднюю линию флота Рагнарссонов, сделавшуюся вдруг гораздо ближе. Хорошо еще, что вражеский флот не двигался. Если бы он вдруг изменил свое построение, "ножницы" противника разрезали бы их "бумагу", его большие корабли пошли бы на их маленькие. Но сейчас "бумага" Шефа заворачивает "камень" противника, а вражеские "ножницы" наткнутся на "камень".

— Последние десять гребков, — крикнул Шеф, — и право руля. Разворачиваемся к ним левым бортом. Квикка, один выстрел по Знамени Ворона. Озмод,— он закричал еще громче, чтобы услышали на кормовой катапульте, — выстрели влево от Знамени Ворона и потом стреляй влево, ты слышишь, влево.

Корабль повернул, с шумным выдохами, истекая потом, гребцы бросили весла, откинулись на скамьях.

Шеф сорвался со своего наблюдательного пункта и побежал к другой точке, где обзор не заслоняли бы катапульты. Пока "Неустрашимый" останавливался, Квикка и Озмод искали цель через специально оставленные в броне бойницы.

Квикка взмахнул рукой, Хама выдернул пусковую скобу, и все судно содрогнулось от удара шатуна по перекладине. И мгновеньем позже содрогнулось снова — это выстрелил Озмод. Шеф напряженно следил за удаляющимися черными точками камней. Квикка и Озмод были самыми опытными катапультерами в его флоте. По "Журавлю" они в критический момент промахнулись. Будут ли эти выстрелы лучше?

Обе точки завершили полет в самом центре боевой линии Рагнарссонов, Шеф был почти уверен, что видит разлетающиеся осколки. Он ждал внезапного разрушения, исчезновения корабля, раскрывшегося подобно цветку, как это происходило в сражении близ устья Эльбы. Ничего. Боевая линия не изменилась, драконьи головы по-прежнему торчали над водой. Что же сделали Рагнарссоны? Тоже покрыли свои корабли броней?

— Два попадания, — крикнул Шеф, — бейте теперь влево и вправо, как было приказано. — Он не знал, что произошло. Но в машинной войне, как и в традиционной, ввязавшись в бой, нужно поменьше рассуждать и просто делать свое дело.

Заряжающие крутили рычаги, гребцы, следуя указаниям Хагбарта, потихоньку отбрасывали веслами воду, стараясь удержать корабль бортом к врагу. Снова двойной удар шатунов, и снова черные точки понеслись к линии неприятельских кораблей. Снова в линии не появилась брешь, ни одна драконья голова не пошла вниз. Но Шеф увидел, что люди бегут, перепрыгивают с корабля на корабль. Что-то там все же происходило.

Пока он вглядывался, "Неустрашимый" от удара просел в воду. От ужасающего звона у Шефа побежали мурашки, над его толовой что-то разлетелось на куски.

Он огляделся, понял, что катапульты на косе сменили прицел, стреляли теперь не в приближающиеся к ним лодки, а в расстреливающий их флот корабль. Если бы на "Неустрашимом" не было брони, он бы тут же и затонул. Булыган ударил точно в центр, в борт рядом с мачтой, наткнулся на броневые листы, и его осколки просвистели над головами. Шеф сквозь сидящих гребцов пробрался к Хагбарту, осматривающему повреждения. Броневые листы выдержали удар, но крепящая их деревянная рама треснула пополам, и листы высыпались в воду.

Снова "Неустрашимый" дрожал от собственных выстрелов, и снова и снова раздавался ужасный звон от бьющих в него камней. Одно попадание в переднюю часть, и снова деревянная рама не выдержала, одно ядро ударило по кормовой катапультной башне. Озмод подошел, столкнул покосившиеся броневые листы, втолкнул на свое место заводные рычаги.

— Нужна веревка, — сказал он, — привязать эти балки на место, и мы опять сможем стрелять.

Шеф понял, что вся башня вышла из строя, сломалось что-то важное в ее основании. Долго им такой обстрел не выдержать. Стальные пластины выскользнули из сломанной рамы, попадали в море, в образовавшуюся брешь сверкнуло солнце.

— Разверни корабль, пока они перезаряжают, — крикнул Шеф. — Встанем к противнику неповрежденным бортом. Еще три залпа — и дело сделано.

x x x

Головные лодки достигли косы в сотне ярдов от катапультной батареи. При своем приближении они были встречены сначала залпами из дротикометов, а потом — из быстро перезаряжаемых простейших метательных машин, которые люди Шефа называли вращательницами. Дротикометы не представляли опасности для лодок, но насквозь пробивали своими огромными стрелами человека в кольчуге. Из вращательницы можно было потопить лодку, но только при случайном попадании, они били не прицельно. Лодки неслись вперед, моряки готовились в последний момент одним рывком ринуться в атаку на берег.

Две сотни отборных воинов, стоя по колено в воде, встретили их, готовые сбросить нападающих в море, защитить свои катапульты, выиграть время, чтобы "мулы" потопили корабль, который уничтожал флот оборонявшихся. В лодках арбалетчики взвели оружие, изготовились к стрельбе. В войне машин все части военного механизма должны взаимодействовать, и каждая часть должна делать свое дело. Если они будут воевать порознь, они станут бесполезны. Когда они воюют согласованно, битва превращается в бойню. Воздух наполнился свистом арбалетных стрел, с небольшого расстояния пробивающих и щит и кольчугу. Когда ратоборцы Рагнарссонов пали, сраженные не носящими доспехов skogarmenn'ами, с лодок соскочили тяжело вооруженные немцы, построились в воде в линию, сомкнули щиты и, с Бруно во главе, вышли на берег. Шведские и норвежские гребцы, похватав мечи и топоры, последовали за ними. Несколько мгновений шла обычная сеча, несся звон скрещивающихся клинков. Затем линия Рагнарссонов, в которой уже было полно дыр, распалась полностью, превратившись в россыпь воинов, спиной к спине отбивающихся от врагов или пытающихся спастись бегством. Бруно созвал своих людей, выстроил их в ряд, легкой трусцой повел вверх по склону. Некоторые катапультеры сбежали сразу, другие старались напоследок выстрелить или хватались за мечи и щиты.

Каким образом корабли Рагнарссонов удерживались на плаву, Шеф не мог сказать, но, кажется, противник получил достаточно. Шеф увидел, что позади передней линии маленькие суда начинают разворачиваться, выдвигаться вперед для атаки. А передние, хотя и не затонули, но сидели в воде значительно глубже, он видел, что драконьи головы заваливаются в стороны. "Неустрашимый" уже почти выполнил свою задачу. Он превратил двенадцать самых крупных кораблей Рагнарссонов в неспособную к передвижению массу, хотя они были сцеплены так, что поддерживали друг друга на плаву. Теперь дело было за малыми кораблями.

Но когда они выдвинулись вперед, король Олаф, наблюдавший за ходом сражения с расстояния в полмили, приказал дуть в рожки и грести вперед. "Цапля" и три таких же корабля под неумолчное пение рожков устремились навстречу врагу через волнующиеся воды. Бумага завернула камень — маленькие суда уничтожили катапульты. Камень затупил ножницы — катапульты "Неустрашимого" расстреляли большие корабли Рагнарссонов. Теперь огромные корабли короля Олафа шли против малых судов противника — ножницы против бумаги.

Когда "Цапля" проходила мимо, Шеф увидел на ее баке Олафа и Бранда, следящих за противником, который двумя головными судами дерзко пытался захватить "Цаплю" с боков, словно два мастиффа старались завалить быка. Они были встречены арбалетным залпом, дождем посыпавшихся вниз дротиков, самыми большими камнями, какие только мог поднять человек, сброшенными, чтобы проломить дно лодок. Одна из них ухитрилась забросить абордажные крючья и прикрепиться к борту, хотя сама уже начинала тонуть. Ее карабкающаяся на борт команда была перебита ударами копий и мечей, прежде чем смогла высвободить руки. Избавившись от одного нападающего, "Цапля" повернула к другому. Позади "Цапли" и остальных больших кораблей пришла в движение основная масса кораблей Шефа, выискивающих бреши в рядах неприятеля, выбирающих себе противника.

Шеф перегнулся через планширь, огляделся. Вот оно, подумал он. Битва выиграна, осталась ее заключительная стадия. Он видел, что катапульты Рагнарссонов захвачены, видел ряд лодок, оставленных на берегу. Поздняя, но своевременная атака короля Олафа переломила хребет неприятельского флота. Самые большие корабли Рагнарссонов так и не смогли вступить в дело, расстрелянные из катапульт "Неустрашимого".

Как легко все могло повернуться по-другому! Если бы не арбалеты, лодки не смогли бы высадиться на берег. Тогда катапульты разгромили бы "Неустрашимого", а затем и корабли короля Олафа. А не будь здесь "Неустрашимого", не понадобились бы и катапульты, двенадцать больших кораблей выжили бы вперед, имея трехкратный численный перевес над кораблями Олафа. Но бумага обернула камень, камень сломал ножницы, а ножницы разрезали бумагу. Все три части сработали. Вот так оно получается в войне машин.

— Мы тонем, — резко сказал Хагбарт. — Кажется, один из этих камней в конце концов сломал нам хребет. Смотри, — он показал на течь, в которую вливалась забортная вода.

— Квикка, Озмод, — крикнул Шеф. — Снимайте свои команды. Все в порядке, Хагбарт, попробуй выбросить "Неустрашимого" на берег. Вон туда, на косу рядом с катапультами.

Подбитый "Неустрашимый" потащился по волнам, в то время как битва и на море и на суше стремительно удалялась от него, оставив его на пустынной водной глади, испещренной пятнышками корабельных обломков и головами плывущих моряков.

ГЛАВА 33

"Неустрашимый" не то сел на мель, не то затонул, словом, коснулся днищем грунта в нескольких ярдах от берега. Неподалеку на песке валялись убитые и раненые. В водах залива тут и там виднелись взмахи слабеющих рук тонувших. Шеф показал на них Хагбарту:

— Пошли-ка пару человек в шлюпке, пусть подберут, кого смогут. И пусть еще несколько человек на берегу помогут раненым. Это работа для Ханда. Хагбарт кивнул.

— Остальных я поставил сбрасывать броневые пластины, чтобы облегчить судно. Я думаю, в конце концов мы сможем вернуть "Неустрашимого" в строй.

— Отлично. — Шеф посмотрел вверх по склону, где стояли катапульты Рагнарссонов. Там никого. Бой сместился дальше, катапультеры разбежались, люди из лодочной флотилии преследовали их и устремились искать бреши в беззащитной теперь цитадели Бретраборга. Шеф почувствовал, как напряжение отпускает его и сменяется усталостью, понял, что больше не в состоянии принимать решения. Шум боя затих вдалеке, высоко над заросшими травой лугами в небе пели жаворонки, напоминая о днях, проведенных в Эмнете много лет назад. Может быть, эти дни повторятся. Дни мира.

Он решил подняться наверх по отлогому склону и посмотреть на другую сторону залива, увидеть окончание битвы, ее торжественный финал, падение Бретраборга. С копьем в руке он двинулся наверх, а Кутред сопровождал его. Карли тоже увязался с ними, шел в нескольких шагах позади. Хагбарт, глядя им вслед, ощутил укол тревоги. На любом поле боя найдутся люди, которые выжили, враги, способные неожиданно вновь подняться на ноги. Викинги обычно зачищали поле боя, перед тем как счесть битву оконченной, группами прочесывали его, раздевая трупы, добивая раненых и выискивая тех, за кого могли бы дать выкуп. Сейчас этого сделано не было. Однако при короле находилось два телохранителя, а на берегу еще оставалось много дел. Хагбарт выбросил из головы лишнюю заботу, продолжал разъяснять своим людям, что делать.

Наверху холма Шеф снова увидел разбросанные тела, их было немного — катапультеры по большей части разбежались, когда увидели, что марширующий строй немцев надвигается на них снизу по склону. С высшей точки Шеф посмотрел на сцену, которая появлялась в его видениях, но открывалась ему с другого конца фьорда. Зеленеет мирный длинный залив. Где-нибудь в миле расстояния — нагромождение казарм, складов, верфей, загонов для трэлей, слипов — в течение долгого времени оплот Рагнарссонов, самое устрашающее место в северном мире. Ныне их морская мощь затонула в заливе, разбитая кораблями короля Олафа, которые горделиво приближались к гавани. За уцелевшими гонялись мелкие суда. Часть кораблей, на которых находились невольные союзники Сигурда, описывала широкий полукруг в надежде сбежать из залива. В центре всей сцены, разбитые в щепки артиллерией "Неустрашимого", плавали полузатопленные двенадцать огромных кораблей, их команды цеплялись за обломки бревен и досок в ожидании спасения или гибели. По всему заливу к берегу подходили мелкие суда, сделанные на скорую руку плоты, выбирались из воды умелые пловцы.

— Сегодня я не пригодился, — сказал Кутред за спиной Шефа. — Я мог бы с тем же успехом остаться в тылу.

Шеф не ответил. Он увидел трех промокших воинов с разбитого корабля, высадившихся внизу с другой стороны косы из маленькой лодочки. Они тоже заметили его и проворно устремились вверх по склону.

— Может быть, этот день в конце концов окажется не таким уж плохим, — сказал идущий впереди Сигурд Рагнарссон. В битву он вступил на центральном корабле в линии больших судов. Тот был разбит и взломан первым же камнем, выпущенным со странного покрытого металлом судна, противостоящего Рагнарссонам. Швартовы, соединявшие все корабли в линии, удержали его на плаву. Но камни летели и летели, а Сигурд с нетерпеливой яростью ждал, когда же его собственная артиллерия возьмет прицел, уничтожит наглеца. Под конец

он сорвал с мачты Знамя Ворона и вместе с братьями перенес его на любимый свой "Франи Ормр", возглавляющий основные силы флота позади заслона больших патрульных кораблей. Затем, когда металлическое судно наконец-то стало тонуть и вышло из боя, он повел малые суда в атаку против "Цапли" короля Олафа.

Эта атака тоже не удалась, "Франи Ормр" затонул прямо у него под ногами — сброшенный с высокой палубы камень пробил днище. В наступившей неразберихе ему и его братьям пришлось убить несколько собственных людей, чтобы спастись с тонущего судна. Позади него погибали его армия и флот. За какой-нибудь час, не имея даже возможности ответить ударом на удар, он превратился из короля и властелина снова в простого воина, которому принадлежит только его одежда и оружие да то, что он носит с собой. Сигурд слышал, что Один предает своих любимцев. Но в легендах рассказывалось, что он предает их в бою для славной гибели с мечом в руке. А не для бесславного поражения без надежды нанести ответный удар.

Однако теперь, подумал Сигурд, может оказаться, что Один все-таки остается его другом. Потому что на холме прямо перед ним находилась причина всех невзгод Рагнарссонов. И с ним только два человека, это против Сигурда и двух его могучих братьев. Трое на трое.

Шеф всмотрелся, за пятьдесят ярдов узнал странные глаза Змеиного Глаза. Сигурд, Хальвдан и Убби, каждый из них опытный ратоборец, и все они полностью вооружены для рукопашной битвы, которая так и не состоялась. Против них он сам, вооруженный лишь старым хрупким копьем, без доспехов и щита, Карли, все сжимающий свой дешевый меч, и Кутред. Сможет ли даже Кутред драться с тремя ратоборцами сразу, с той сомнительной помощью, которую смогут оказать ему Шеф и Карли? Как раз то, чего Шеф всегда рассчитывал и надеялся избежать: честной борьбы на ровной площадке против лучше вооруженного и более опытного противника. Разумней было бы сразу броситься бежать вниз на берег, под защиту арбалетов "Неустрашимого". Шеф повернулся к своим спутникам, начал им показывать, чтобы бежали с холма.

Слишком поздно. Глаза Кутреда расширились, он часто задышал, из уголков рта потекла пена. Он тоже узнал Змеиного Глаза.

Шеф ухватил его за руку, но был отброшен небрежным движением щита, шип которого прошел в волоске от лица Шефа.

— Кутред, — безуспешно кричал он. — Нужно бежать, сразу же. Убьешь их потом.

— Убью сейчас, — хриплым нечеловеческим голосом отвечал тот.

— Вспомни, ты мой человек! Я спас тебя с мельницы. Ты поклялся подчиняться мне.

Кутред повернулся, чтобы взглянуть на Шефа, какая-то кроха разума еще теплилась в его взгляде, хотя он на глазах превращался в берсерка.

— Король, до тебя я был человеком другого короля. Эти люди убили моего короля Эллу.

Он с трудом произносил слова, лицо его исказилось. Шефу показалось, что он уловил слово "извини". А затем берсерк бросился мимо него, ликующе устремился по траве к приближающейся троице.

Он замер перед ними и закричал насмешливо, чистым и высоким голосом, преисполненным восторга.

— Сыновья Рагнара, — кричал он, — вашего отца убил я. Я вырвал его ногти, чтобы заставить говорить. Потом я связал его и бросил в змеиный погреб, в оrmgarthr. Он умер с посиневшим лицом и со связанными руками. Его вы не встретите в Вальгалле.

Он закинул голову назад, разразился победным смехом. Быстрее змеи полетел в него пущенный Сигурдом дротик. Не менее быстрый отбив бронированным щитом заставил дротик взметнуться высоко над головами. Затем Кутред атаковал.

Сигурд ловко увернулся от него, отбив первый взмах клинка и поднырнув под обратный удар. Затем, размахивая мечами, к берсерку с двух сторон подступили Убби и Хальвдан. Воздух наполнился звоном металла, это Кутред парировал удары и сам разил мечом, постепенно оттесняя назад этих двоих.

И все же он не мог нападать на троих сразу. Сигурд мельком глянул на их схватку, потом повернулся и пошел вверх с обнаженным мечом и поднятым щитом. Шеф огляделся. Побледневший Карли стоял рядом с ним, сжимая свой перекованный меч, который Шеф взял у неудачливого викинга Храни. У Шефа оставалось его копье. Щита ни у того, ни у другого не было. Сигурд превосходил их по боевой мощи раза в два. Однако Шеф не мог сбежать и бросить Кутреда одного.

— На этот раз между нами нет воды, умник, — сказал Сигурд. Едва он прыгнул вперед. Шеф ткнул его копьем, впервые за все время использовав его как оружие. Сигурд срубил наконечник с деревянного древка одним размашистым ударом справа, а слева мгновенно ударил Шефу в шею. Тот поднырнул, отпрыгнул назад, бросив бесполезное древко и вытаскивая поясной нож, которым убил короля Кьяллака. Шеф по-прежнему чувствовал себя скованным, неготовым к бою. Вот сейчас ему бы пригодилось питье Ханда. Но Ханд находился по другую сторону холма.

Карли вышел вперед, чтобы защитить своего лорда, взмахнул мечом, который гордо носил с тех самых пор, как получил его в подарок от Шефа. С болью Шеф понял, что Карли снова забыл все, чему его учили. Он ударил как пахарь, как керл, как утконогий с болот. Сигурд с легкостью принял первый удар на клинок, с чем-то вроде разочарования дождался запоздавшего второго, отбил его щитом и ударил стремительно, как гадюка, прежде чем Карли смог среагировать. У Карли не было ни щита, ни шлема. Шеф услышал мясницкий хруст костей, это меч глубоко разрубил череп. Литмаршский крепыш выронил оружие и распростерся у ног Змеиного Глаза.

Ниже по склону Кутред яростной атакой сбил Хальвдана на колени. Убби, голова с плеч, валялся в нескольких ярдах от них. Сигурд уголком глаза ухватил эту сцену и опять развернулся к Шефу.

— Я сначала позабочусь о тебе, — сказал он, обходя тело Карли. Шеф стоял перед испытанным воином с одним лишь ножом в руках, слишком близко, чтобы повернуться и бежать.

x x x

Далеко наверху одноглазый бог Один смотрел на своего любимца, Сигурда, сына Рагнара.

— Это великий воин, — сказал он с горечью.

— Но он проиграл сражение, — возразил стоящий позади него Риг.

— Будь это честная игра, он бы победил.

— Тогда возьми его в свой Эйнхериар.

Один в задумчивости смолк. Даровать ли своему поклоннику еще одну, последнюю, победу? Ему вспомнились слова его сына Рига и его собственные слова, которые он прошептал на ухо своему любимому сыну Бальдру, лежащему на погребальной ладье. "Нашелся бы бог, чтобы вернуть мне тебя, сын мой". Этого не смог ни бог, ни герой, даже его верный Хермот. Возможно, они были правы. Не кровь сделает это, а слезы. Никогда ему не дождаться слез от Змеиного Глаза. С сожалением он принял решение.

— Не просто так я зовусь Bolverk'ом, злодеем, предателем воинов, — буркнул он, и его услышали лишь Риг и всеслышащий Хеймдалль. Он посвистел своим Валькириям, которые незримо витали над каждым полем брани, выбирая жертвы и набрасывая на них свои сети слабости, паралича, заставляя оружие скользнуть в руке, а взгляд — упустить полет стрелы или дротика. Своим гигантским копьем он указал Валькириям на Змеиного Глаза.

* * *

Сигурд поднимался вверх по отлогому склону, как хищник на охоте, опустив меч вниз, подняв щит, не спуская окаймленных белым зрачков с лица Шефа. Шеф пятился от него с коротким ножом в руке, открытый для укола или удара, как только Сигурд преодолеет разделяющие их шесть футов. Пятясь, он неожиданно почувствовал, что наклон земли под ногами изменился. Они достигли вершины холма и стали переходить на другую его сторону. Через несколько мгновений они окажутся среди покинутых катапульт, в поле зрения моряков с "Неустрашимого". Если он сможет продержаться еще сотню ударов сердца... Та же мысль пришла в голову Сигурду. Он двинулся быстрее, решившись доделать дело, пока никто не вмешался.

Весь день узел на его сыромятных сапогах слабел все больше и больше. Сейчас шнурки уже волочились в короткой траве. Когда Сигурд ринулся вперед, чтобы нанести решающий удар, он зацепился за собственный шнурок, попытался шагнуть запутавшейся ногой, поскользнулся и потерял равновесие. Он выбросил вниз руку со щитом, на мгновенье оперся ею о землю.

Отступающий Шеф чисто импульсивно шагнул вперед и пырнул Сигурда своим рогаландским ножом. Тот пронзил бороду и воткнулся под подбородок, в точности как это было с королем Кьяллаком. Мгновенье Сигурд пялился перед собой, его странные глаза расширились от боли. Затем они, кажется, увидели что-то за спиной Шефа, выражение одновременно и узнавания и отвращения мелькнуло на лице умирающего. Меч поднялся, словно для того, чтобы поразить какую-то тень, какого-то предателя наверху.

Шеф яростно провернул нож и отпрыгнул назад, а Сигурд упал лицом вниз.

К ним, хромая, поднимался по склону Кутред. Он был ранен в лицо, которое пересекала длинная бескровная полоса, подобная разрубу, сделанному мясником в мертвой плоти. Кольчуга его была пробита и разорвана во многих местах. Казалось невозможным, что он в состоянии передвигаться, одно бедро опять перерублено почти полностью, то самое, в которое его ранил Вигдьярф.

— Ты получил одного, я — двух, — сказал Кутред. — Я отомстил за короля Эллу. Я передам ему о тебе только хорошее, — он стоял, раскачиваясь, и огонь безумия угасал в его глазах. Более спокойным голосом он добавил: — Хотел бы я, чтобы ты мог похоронить меня невредимым. Передай весть обо мне троллям, — Мистарай. Я был бы ее мужем.

Кровь вдруг хлынула из его ран, загадочное самообладание берсерка его покинуло. Он осел вниз, завалился на спину. Шеф пощупал пульс, его не было. Он побрел по заляпанной кровью траве посмотреть на Карли, но без всякой надежды. Такие воины, как Змеиный Глаз, разят насмерть. Если их не упредить. Догадка оказалась верной. Карли тоже был мертв как камень, мозг и кровь перемешались на траве вокруг него, его радостное выражение лица навеки сменилось удивлением и испугом. Плохая весть для Эдит и для двух десятков других. Плохая весть для Мистарай.

Шеф машинально подобрал меч Кутреда, опустив плечи, потащился назад к кораблю. Дойдя до покинутых катапульт, он с удивлением обнаружил перед собой германца Бруно. Шеф увидел, что Хагбарт на берегу тоже заметил происходящее, снял работающих на "Неустрашимом" людей и послал их на подмогу. Но сейчас они были одни.

— Я видел ваш поединок, — сказал Бруно. — Теперь ты убил уже двоих Рагнарссонов. Но я не понимаю, как ты это сделал. Казалось, что он с легкостью убьет тебя. Это смог бы сделать любой из моих людей. Я сомневаюсь, что в драке ты сможешь сравниться со мной.

— Зачем нам сравнивать?

— У тебя есть нечто нужное мне. Где твое копье?

Шеф махнул рукой назад:

— Там. Что тебе до него?

Словно в ответ, Бруно сделал выпад своим длинным всадническим мечом. Шеф машинально отбил удар мечом, взятым у Кутреда, парировал снова и снова, обнаружил, что меч вылетел из его руки и клинок Бруно упирается ему в горло, в точности в то место, куда нож вошел в горло Сигурда Змеиного Глаза.

— Что мне до него? — повторил Бруно. — Это Святое Копье, которым германский центурион убил Иисуса Христа. Копье, которым была пролита священная кровь.

Шеф вспомнил явившееся ему видение сцены распятия, человека в шлеме с красными перьями, говорившего по-немецки.

— Да, — ответил он, осторожно шевеля кадыком из-за коловшего кожу острия. — Я верю тебе.

— Владеющий этим копьем станет Императором. Истинным Императором Запада, наследником Карла Великого, он снова объединит Священную Римскую империю. Римскую империю германской нации.

Шеф почувствовал, что в нем нарастает невероятное напряжение, более сильное, чем страх перед упирающимся в его горло стальным острием. Дважды люди пытались заставить его расстаться с копьем, и дважды он отказывался. Если он отдаст его сейчас, он может подвергнуть весь мир новой напасти, тирании нового Рима, более сильного, чем прежний Рим и прежний Папа. А если откажется, он умрет. Имеет ли он право спасти свою жизнь такой ценой? Когда мертвые Кутред и Карли лежат за его спиной на сырой земле?

Однако Копье ему не принадлежало. Это было ясно. Оно принадлежало христианам. Что они с ним сделают, знает только их Бог. Но они имеют право следовать своим видениям, как он и люди Пути, как он, Торвин, и Виглик, и все остальные имеют право следовать своим. Вспомнив свое видение умирающего Христа, вспомнив короля восточных англов Эдмунда и скорбную старуху, которую они с Альфредом встретили на лесной поляне, он ощутил, что нечто должно еще будет свершиться благодаря Кресту. Если не благодаря Церкви. Но ведь Бруно не человек Церкви.

— Если Копье делает человека германским императором, — с трудом проговорил Шеф, — тогда им лучше владеть германцу. Ты найдешь его наконечник около тел моих товарищей, там, где Сигурд срубил его с древка. Старинным был только наконечник. Древко много раз меняли.

Казалось, Бруно на мгновенье пришел в замешательство.

— Ты готов отдать его? Я бы этого не сделал, даже с мечом у горла, — он подумал еще минутку, не обращая внимания на людей, бегущих к нему по склону холма. — Это правильно. Твой символ не копье, будь то копье Одина или центуриона Лонгинуса. То, что ты носишь на шее, как я тебе уже говорил, это Грааль. Твое предназначение — найти его, как мое — найти Копье. — Он отвел меч, поднял его в салюте. — И все равно я должен убить тебя. Боюсь, что ты человек опасный, хотя и не владеешь мечом. Но это было бы не по-рыцарски, хладнокровное убийство. Итак, прощай. Король Севера. Помни, что я первый так тебя приветствовал.

Бруно сбежал вниз по склону, поднял что-то с окровавленной травы, поцеловал это и поспешил к строю лошадей, которых привели для него из конюшен Бретраборга.

Шеф взял у одного из взбежавших на холм легковооруженных skogarmenn'ов арбалет, взвел его, заложил стрелу, посмотрел на широкую спину, удалившуюся на шестьдесят, восемьдесят, сто ярдов.

"Я должен убить тебя, — подумал он. — Но это было бы не по-рыцарски, хладнокровно отплатить злом за добро. Итак, прощай, будущий Император. Или, как ты выражаешься, aufwiedersehen".

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я