Роберт Говард. Мечи пурпурного царства

Глава 1. Валузия строит козни

Зловещая тишина саваном окутала древний город Валузию. Пурпурные башни и золотые шпили дрожали в мутном жарком мареве. Сонную тишину на широких, мощеных булыжником улицах не нарушал стук копыт, а редкие пешеходы спешили поскорей укрыться за дверьми. Город казался царством призраков.

Кулл, царь Валузии, сидел в своих покоях и, откинув тонкие занавеси, смотрел через окно во двор с искрящимися фонтанами и аккуратно подстриженными кустами и деревьями, на пустые окна домов, возвышающихся за высокой стеной.

— Вся Валузия строит козни у меня за спиной, Брул, — проворчал он.

Его собеседник, мускулистый смуглолицый воин среднего роста мрачно ухмыльнулся:

— Ты слишком подозрителен, Кулл. Просто жара разогнала народ по домам — и только.

— Нет-нет, что-то затевается, — повторил Кулл, высокий могучий варвар с истинно бойцовской статью: широкие плечи, мощная грудная клетка, узкие бедра. Из-под густых черных бровей поблескивали холодные серые глаза. Черты лица сразу выдавали его происхождение, — Кулл-узурпатор был родом из Атлантиды.

— Ну и пусть себе интригует. Этот народ склонен к козням и заговорам, независимо от того, кто удерживает трон. Не обращай внимания.

— Нет, — гигант нахмурил брови. — Я чужак. Первый и единственный варвар от начала времен, который занял валузийский трон. Пока я был военачальником в их армии, они сквозь пальцы смотрели на то, что я родился не в Валузии. Но теперь то и дело тычут мне моим происхождением.

— Тебе-то что? Я тоже чужак. Сегодня Валузией правят чужеземцы, раз уж ее собственный народ слишком слаб и не способен на это. Атлант сидит на ее троне, спину ему прикрывают пикты — самые давние и могущественные союзники империи; ее двор полон иностранцев, армии состоят из варваров-наемников, — даже Алые Убийцы, даром что валузийцы, считают себя отпрысками горцев.

Кулл раздраженно передернул плечами:

— Мне известны настроения в народе и то, с каким отвращением и ненавистью относятся влиятельные старинные семейства к происходящему. Почему, Брул? Когда правил Борна, коренной валузиец и прямой наследник многовековой династии, империи приходилось куда хуже, чем при моем правлении. Такова цена, которую нации приходится платить за разложение и упадок. В один прекрасный день в такой стране появляются сильные чужеземцы и захватывают власть. Я, по крайней мере, создал армию, организовал полки наемников и вернул Валузии ее былое величие и авторитет. Разве не лучше иметь одного варвара сидящим на троне, чем сотню тысяч, разъезжающих по городским улицам с руками по локоть в крови? А ведь так бы сейчас и было, останься на престоле царь Борна. Царство было расколото на части под его пятой, враги угрожали со всех сторон, язычники-грондарцы уже готовились к набегу невиданной ранее силы... Да! Я голыми руками прикончил Борна в ту безумную ночь. После этого у меня появилось немало врагов, но зато всего за полгода я искоренил анархию и загасил все попытки бунта, сплотил народ воедино, сломал спину тройственному Союзу, сокрушил мощь грондарцев. А теперь Валузия дремлет в мире и покое, а между снами строит против меня заговоры. За время моего правления ни разу не случилось голода. Амбары ломятся от зерна, торговые суда ходят тяжело груженые товаром, кошельки торговцев полны, народ разжирел — но люди по-прежнему ропщут и проклинают, и плюют на мою тень. Чего им не хватает?

Пикт оскалился и разразился горьким смехом:

— Еще одного Борна, вот чего! Кровавого тирана! Забудь ты об их неблагодарности. Не для их удовольствия ты захватывал трон и не им в угоду удерживаешь его. Осуществилась мечта твоей жизни. Ты прочно воссел на великом престоле. Пусть себе ворчат и строят козни. Ты — царь.

— Я царь этого пурпурного царства, — мрачно кивнул Кулл. — И до той поры, пока не оборвется мое дыхание и дух мой не отправится вниз по долгой тенистой дороге в страну мертвых, я останусь царем! Ну что там еще?

Перед ним в глубоком поклоне склонился раб:

— Налисса, наследница великого дома бора-Баллин, испрашивает аудиенции, Ваше Величество.

Тень набежала на лицо царя:

— Опять мольбы насчет амурных дел, — со вздохом сказал он Брулу, — наверно, тебе лучше уйти.

После царь Кулл велел рабу:

— Пусть войдет.

Кулл сидел в кресле, обитом бархатом, и смотрел на Налиссу. Было ей около девятнадцати лет и, одетая дорого и строго по моде знатных дам Валузии, она представляла собой поистине восхитительное зрелище, чего не мог не признать даже царь-варвар. Благодаря многочисленным ваннам в молоке и вине кожа аристократки отличалась удивительной белизной. Изящный рисунок бровей, нежный румянец щек, полные яркие губы. Картину дополняла корона вьющихся черных волос, охваченных золотой лентой.

Встав на колени у ног царя, Налисса взяла его огрубевшие от рукояти меча пальцы в свои мягкие ладони и взглянула ему в глаза снизу вверх просяще и вызывающе. Подобно многим другим мужчинам, Кулл не любил смотреть в глаза Налиссе, зная об их тайной власти. Знала о ней и сама девушка, но в силу своей юности еще не представляла ее истинных размеров. Царь же, искушенный в вопросах взаимоотношений мужчин и женщин, с некоторым беспокойством осознавал, каким могущество и влиянием станет пользоваться Налисса при дворе, достигнув зрелости.

— Ваше Величество, — тоном ребенка, выпрашивающего игрушку, обратилась к нему девушка, — пожалуйста, дайте мне разрешение на брак с Далгаром из Фарсуна. Он стал гражданином Валузии, пользуется расположением при дворе. Почему же...

— Я уже говорил тебе, — терпеливо отвечал Кулл, — мне все равно, будет ли твоим супругом Далгар или Брул... Да хоть сам дьявол! Но твой отец против этого брака с фарсунианским искателем приключений и...

— Вы ведь можете повлиять на него! — выкрикнула она.

— Дом бора-Баллин я числю среди своих вернейших сторонников, — сказал атлант, — а твоего отца, Мурома бора-Баллин, считаю своим ближайшим другом. Он помог мне, еще когда я был одиноким бесправным гладиатором. Поддерживал деньгами меня — простого солдата и принял мою сторону, когда я боролся за трон. И потому для меня принуждать его делать то, чему он столь откровенно противится, вмешиваться в его семейные дела все равно, что вредить собственной правой руке.

Налисса не знала, что некоторые мужчины могут быть неподвластны женским чарам. И она принялась упрашивать и капризно надувать губы, молить и плакать. Она целовала Куллу руки, рыдала у него на груди, убеждала, присев на его колено, к вящему смущению царя. Все напрасно. — Кулл был полон искреннего сочувствия, но непреклонен. На все ее призывы и мольбы у него был один ответ: это не его дело, ее отец лучше знает, что ей нужно, а потому он, Кулл, не собирается встревать в их семейные дела.

Наконец Налисса сдалась и покинула зал, повесив голову и еле волоча ноги. Едва выйдя из царских покоев, она нос к носу столкнулась с отцом. Муром бора-Баллин, догадывающийся о целях ее визита к царю, не сказал дочери ни слова, но брошенный им исподлобья взгляд красноречиво свидетельствовал о грядущем наказании. Девушка с несчастным видом забралась в свой паланкин. Бремя ее горя казалось невыносимым. Но скоро наследственная твердость характера взяла свое, в темных глазах затеплился огонек бунта. Она отдала короткий приказ и рабы подхватили носилки.

Тем временем граф Муром предстал перед царем. Черты его застыли маской формальной почтительности. Царь заметил это выражение и ощутил болезненный укол в сердце. Он привык к церемонности и холодности, сохраняющейся между ним и большинством подданных и союзников, за исключением, пожалуй, пикта Брула и посла Ка-ну, но для графа Мурома эта преднамеренная, искусственная официальность была необычна, хотя Куллу была известна ее причина.

— Твоя дочь приходила сюда, граф, — сказал Кулл прямо.

— Да, Ваше Величество, — тон Мурома был бесстрастным и исполненным уважения.

— Ты, вероятно, знаешь, зачем... Она рвется замуж за Далгара.

Граф коротко кивнул головой:

— Если Ваше Величество желает, ему достаточно сказать только слово, — лицо графа окаменело.

Кулл, уязвленный, вскочил с трона, пронесся через все помещение к окну и снова уставился на свою сонную столицу, потом, не оборачиваясь, сказал:

— Даже за половину своего царства я не стал бы влезать в твои семейные дела или заставлять принимать неприятные для тебя решения.

Граф тут же оказался рядом с ним. Вся его официальность испарилась неведомо куда, а сияющие глаза казались красноречивее любых слов.

— Прости, Кулл, я был несправедлив к тебе в своих мыслях. Я должен был знать...

Он сделал движение, чтобы встать на колени, но царь удержал его. Кулл улыбнулся:

— Будь покоен, граф, твои семейные проблемы касаются тебя одного. Я не хочу мешать и не могу помочь. Напротив, я сам хочу просить тебя о помощи. — Зреет заговор. Это просто носится в воздухе. Я чую опасность, как в далекой юности чувствовал близость тигра в лесной чаще или змеи — в высокой траве.

— Мои шпионы прочешут весь город, мой царь, — глаза графа загорелись. — Народ ропщет при любом правителе и никогда не бывает доволен тем, что имеет. Но недавно я побывал в посольстве у Ка-ну и он просил предупредить тебя о влиянии извне и иностранных деньгах, появившихся в городе в большом количестве. Ничего определенного ему не известно, но его пиктам удалось выудить кое-какую информацию у подвыпившего слуги верулианского посла, — смутные намеки на некий переворот, затеваемый его хозяевами.

— Верулианское вероломство давно стало притчей во языцех, — хмуро буркнул Кулл. — Но Джен Дала, посол Верулии, слывет человеком чести.

— Фигура посла — всегда лишь парадный фасад, и чем меньше он знает о планах власть предержащих его страны, тем лучшим прикрытием для их грязных делишек является.

— Чего же добивается Верулия? — спросил Кулл.

— Гомла, дальний родственник короля Борна, укрылся в Верулии, когда ты сверг старую династию. После твоей смерти Валузия тут же распадется на части, армия будет дезорганизована, союзники — за исключением, может быть, пиктов — поспешат предать, наемники, которых ты один способен держать в узде, немедля повернут против Валузии и она станет легкой добычей для любой державы, достаточно сильной, чтобы выступить против нее. Тогда Гомла приведет врагов и верулианская марионетка утвердится на престоле Валузии.

— Понятно, — проворчал Кулл. — От меня куда больше пользы в битве, чем на совете... Итак, во-первых нужно ее устранить, верно?

— Да, мой царь.

— Ничего, в конце концов мы выкорчуем эти ростки державных амбиций, — царь улыбался, пальцы его поглаживали рукоять огромного меча, с которым он никогда не расставался.

— Ту, верховный канцлер, и Дондал, его племянник, — к королю! — провозгласил раб и в зал вошли двое мужчин.

Главный сановник царства, Ту был представительным, среднего роста мужчиной, едва перешагнувшим рубеж, отделяющий зрелость от старости. Он выглядел скорее торговцем, нежели главой царского Совета: жидкие волосы, вытянутое лицо, в глазах извечная подозрительность. Годы и положение легли тяжелым бременем на его плечи. Рожденный среди плебеев, он пробил себе дорогу наверх благодаря врожденному уму, хитрости и умению плести интриги. Он пережил трех царей и теперь состоял при Кулле, служа ему верой и правдой. Главное достоинство его племянника Дондала, стройного щеголеватого юнца с приятной улыбкой и проницательными темными глазами, состояло в умении наблюдать и держать язык за зубами, благодаря чему он был вхож в места, появления в которых даже близкое родство с Ту не могло бы обеспечить.

— Всего лишь одно небольшое государственное дело, Ваше Величество, — сказал Ту, — ваша резолюция на проекте создания нового порта на западном побережье. Вот здесь нужна ваша подпись.

Кулл подписал бумагу. Ту вытащил из-за пазухи перстень-печатку, что висел у него на шее на тонкой цепочке (царскую печать) и скрепил ею документ. Не было в мире другого кольца, подобного этому, и Ту, не снимая, носил его на шее и в часы сна, и бодрствуя. И кроме тех, кто находился в эту минуту в царском чертоге, не нашлось бы и четырех человек на всем белом свете, ведающих, где хранится печать.

Глава 2. Таинственное нападение

Безмятежный день почти незаметно перетек в безмятежную тихую ночь. Луна еще не вскарабкалась на вершину небосклона и маленькие серебряные звезды мерцали еле-еле, будто их свет с трудом пробивался сквозь плотную пелену зноя, поднимающегося от земли. По пустынной улице глухо застучали копыта одинокой лошади. Если за дорогой и наблюдали глаза из черных провалов окон, то внешне ничто не выдавало того, что Далгар из Фарсуна, едущий через ночь и тишину, был кем-то замечен.

Юный фарсунец был в полном боевом облачении: гибкое тело атлета прикрывала кольчуга с металлическим нагрудником, голову венчал островерхий шлем-морион, с пояса свешивался длинный узкий меч, рукоять которого была отделана драгоценными каменьями. Поверх одетой сталью груди колыхался несколько легкомысленный шарф с изображением алой розы, что, впрочем, никак не умаляло мужественности статного юного воина.

Он ехал, держа в руке помятый лист бумаги и вглядываясь в написанные на нем по-валузийски строки: "Возлюбленный мой, встречаемся в полночь в Проклятых садах, что за городской стеной. Мы упорхнем вместе".

Как драматично. Далгар слегка улыбнулся, дочитав записку. Что ж, некоторая мелодраматичность вполне простительна юной влюбленной девушке. Послание тронуло его. К восходу солнца он и его будущая невеста пересекут границу с Верулией, и пусть тогда бушует граф Муром бора-Баллин, пусть хоть вся валузийская армия идет по их следу, — они уже будут в безопасности. Он чувствовал себя возвышенно и романтично, душу так и распирало от неутолимой жажды героического, столь свойственной молодости. До полуночи оставалось еще более часа, но он все подгонял коня железными шпорами и озирался по сторонам, ища возможности сократить путь по узким темным проулкам.

"...И серебро Луны пролилось мне на грудь", — напевал он про себя зажигательные любовные песни безумного поэта Ридондо, жившего и умершего давным-давно; как вдруг лошадь его, громко всхрапнув, испуганно шарахнулась в сторону. — У грязной подворотни шевелилась и стонала бесформенная темная масса.

Вытянув из ножен меч, Далгар соскользнул с седла и приблизился к стенающему существу. Лишь близко склонившись над ним, юноша смог разобрать очертания человеческого тела и, подхватив под мышки, выволок тело на более-менее освещенное место. Руки его угодили во что-то теплое и липкое.

Человек был стар, судя по его редким волосам и пробивающейся в спутанной бороде седине, и одет в лохмотья нищего, но, даже несмотря на ночную тьму, Далгар разглядел, что руки его были мягкими и белыми под покрывающим их слоем грязи. Из засорившейся рваной раны на голове сочилась кровь, глаза старика закрыты. Время от времени незнакомец принимался громко стонать.

Далгар оторвал лоскут от своего шарфа, чтобы промокнуть рану, и когда стал делать это, кольцо на его пальце случайно запуталось в нечесанной бороде. Он нетерпеливо дернул рукой и... борода с легкостью оторвалась, оголив гладко выбритое лицо человека средних лет. Далгар непроизвольно вскрикнул и отпрянул, потом вскочил на ноги и замер, ошарашенный и сбитый с толку, уставясь на стонущего загримированного мужчину. И тут грохот копыт по булыжнику улицы вернул его к реальности.

Ориентируясь по звуку, юноша бросился наперерез всаднику. Тот резко осадил коня и молниеносным движением выхватил меч. Сноп искр брызнул из-под стальных подков поднявшегося на дыбы рысака.

— Что еще за..? А, это ты, Далгар.

— Брул! — закричал юный фарсунец. — скорее! Верховный канцлер Ту лежит на той стороне улицы без сознания, — а может, уже и мертвый!

Пикт в мгновение ока слетел с коня, клинок сверкнул в его руке. Перебросив поводья через голову лошади, он оставил животное стоять недвижной статуей, а сам бегом припустил за Далгаром. Вдвоем они приподняли раненого канцлера и Брул наскоро осмотрел его.

— Череп, вроде, цел, — проворчал пикт, — хотя уверенно не скажу, конечно. Он был уже без бороды, когда ты нашел его?

— Нет, это я случайно потянул за нее...

— Тогда, похоже, это работа какого-то головореза, не признавшего его. Я предпочитаю думать так, потому что, если сразивший его человек представлял себе, кто перед ним, значит, в Валузии зреет черная измена. А ведь я предупреждал его, что эти переодевания и блуждание по городу не доведут до добра. Но разве убедишь в чем-нибудь канцлера? Он утверждал, что таким образом может узнавать обо всем, что происходит, "держать палец на пульсе империи", так он говорил.

— Но если это были разбойники, — удивился Далгар, — почему же его не ограбили? Вот его кошелек, в нем осталось несколько медяков. Да и кому придет в голову грабить нищего?

Копьебой выругался.

— Верно. Но кто, во имя Валки, мог знать, что это — Ту? Он никогда не принимал одного и того же обличья дважды, и помогали ему с этим лишь Дондал и доверенный раб. И чего добивался тот, кто оглушил его? Валка! Да ведь он умрет, пока мы стоим здесь, болтая. Помоги-ка мне поднять его на лошадь.

С безвольно поникшим в седле канцлером, поддерживаемым стальными руками Брула, они поскакали по пустынным улицам ко дворцу, въехали в ворота, проскакав мимо изумленного стража и внесли раненого во внутренние покои, положили на ложе, где им занялись рабы и служанки. Скоро канцлер начал приходить в себя, сел и, обхватив голову, застонал.

Ка-ну, пиктский посол и самый хитрый человек в царстве, склонился к нему:

— Ту! Кто напал на тебя?

— Не знаю, — отвечал канцлер, еще не вполне очухавшийся. — Я ничего не помню.

— У тебя были с собой какие-нибудь важные документы?

— Нет.

— Но у тебя что-нибудь отобрали?

Ту неуверенно принялся ощупывать свое одеяние, его замутненные глаза постепенно прояснялись и вдруг в них вспыхнул огонь внезапного понимания:

— Кольцо! Перстень с царской печатью! Он исчез!

Ка-ну в сердцах выругался:

— Вот что значит носить такие вещи с собой! Я же предупреждал тебя! Быстро — Брул, Келкор, Далгар, затевается грязное предательство — поспешим в покои царя!

У дверей царской опочивальни стояли на страже десять Алых Убийц, мускулистых гигантов. На вопрос запыхавшегося Ка-ну они отвечали, что царь отправился отдыхать час назад или около того, с тех пор никто к нему не входил и из-за двери не доносилось ни звука.

Ка-ну постучал в дверь. Никакого ответа. Запаниковав, посол толкнул ее. — Заперто изнутри.

— Ломайте дверь! — закричал он, лицо его побелело, голос звучал неестественно напряженно.

Двое огромных Алых Убийц всем своим весом обрушились на дверь, но та, сработанная из прочной древесины дуба и окованная полосами бронзы, устояла. Брул, растолкав солдат, бросился а дверь с мечом. Под могучими ударами отточенного клинка полетели во все стороны щепки и кусочки металла. Спустя считанные секунды Брул вломился в комнату сквозь осыпающиеся обломки дверей и остановился с приглушенным криком. Заглянув через его плечо, Ка-ну дико впился пальцами в собственную бороду. Кровать царя пребывала в беспорядке, будто на ней спали, но во всей комнате не было даже намека на самого государя. Комната была пуста и лишь открытое окно давало хоть какую-то зацепку к тайне его исчезновения.

— Обыскать весь город! — взревел Ка-ну. — Прочесать улицы! Келкор, подымай всех Алых Убийц! Брул, собирай своих людей, — возможно, вскоре ты поведешь их на смерть. Скорее! Далгар...

Но фарсунца не было рядом. Он почел за лучшее исчезнуть, внезапно вспомнив, что приближается полночь и есть кое-что, имеющее для него куда большую важность, чем поиски царя, — а именно Налисса бора-Баллин, ожидающая его в Проклятых Садах, в двух милях за городской стеной.

Глава 3. Королевская печать

В ту ночь Кулл рано удалился на покой. По давно установившейся привычке он на несколько минут задержался у дверей в опочивальню, чтобы поболтать с охранниками, его старыми боевыми товарищами, и обменяться воспоминаниями о тех днях, когда он состоял в рядах Алых Убийц, потом, отпустив слуг, вошел в свои покои и, бросившись спиной на кровать, приготовился отдыхать. Странное поведение для царственной особы, без сомнения, но Кулл слишком долго вел суровую жизнь солдата (а до того и вовсе был членом племени варваров). Он так и не привык к привилегиям, сопутствующим его теперешнему положению.

Он уже было повернулся потушить свечу, освещающую комнату, как вдруг его внимание привлек негромкий стук о подоконник затянутого металлическими прутьями окна. С мечом в руке царь пересек комнату легкой беззвучной поступью большой пантеры и выглянул наружу. Окно выходило в дворцовый парк, и в слабом свете мерцающих в ночи звезд он мог видеть очертания кустов и деревьев, слышать плеск фонтанов. Где-то там, во мраке мерно прохаживались стражники. Все как всегда.

Но было и кое-что, нарушающее обычный порядок вещей. Цепляясь за побеги покрывающих стену по обе стороны окна ползучих растений, висел маленький, весь какой-то высохший и сморщенный, человечек, вид которого выдавал профессионального нищего. Тощие руки и ноги, обезьянье личико, — он казался совершенно безобидным. Увидев его, Кулл нахмурился:

— Похоже, придется ставить стражу под каждым окном или оборвать эти чертовы лианы, — сказал царь. — Как ты прошел мимо охранников?

Вместо ответа карлик приложил тонкий палец к окруженным сеткой морщин губам, призывая к молчанию, потом с обезьянней ловкостью вытащил что-то из-за пазухи и протянул Куллу сквозь металлические прутья. Царь взял предмет — это оказался свиток пергамента — развернул его и прочел: "Царь Кулл! Если тебе дороги твоя жизнь и благополучие царства, следуй за сим проводником к месту, куда он тебя отведет. Постарайся сделать так, чтобы тебя не увидела охрана — в полках пустила корни подлая измена и, если ты хочешь сохранить жизнь и трон, действуй точно, как я говорю. Подателю сего письма можешь полностью доверять". Послание было подписано "Ту, верховный канцлер Валузии" и скреплено царской печатью.

Кулл еще больше нахмурил брови: все это выглядело весьма подозрительно, но он узнал руку Ту — у того были кое-какие характерные только для него "фирменные знаки", вроде особого, почти незаметного завитка в последней букве имени. И к тому же — оттиск печати, — печати, существующей в единственном экземпляре на всем белом свете. Кулл вздохнул: — Что ж, хорошо. Подожди, пока я соберусь, — сказал он нищему.

Одевшись и накинув легкую кольчугу, Кулл вернулся к окну, схватился руками за два соседних железных прута и напряг могучие мышцы. Он почувствовал, как они подались и, раздвинув их так, чтобы могли пройти его широкие плечи, выбрался наружу и соскользнул вниз по побегам вьюна с неменьшей ловкостью и проворством, чем бродяга за секунду до него.

Присев у основания стены, Кулл ухватил за руку своего спутника:

— Так как же ты миновал стражей? — прошептал он.

— Тому, который остановил меня, я показал знак имперской печати.

— Теперь это едва ли нам подходит, — пробурчал Кулл, — давай за мной. Мне известен распорядок их дежурства.

В течение последующих двадцати минут они то лежа пережидали за деревом или кустом, пока пройдет охрана, то быстро ныряли в тень, то украдкой совершали короткие перебежки. Наконец оба добрались до внешней стены. Король взял своего проводника за лодыжки и поднял над головой. Тот ухватился пальцами за верхний край стены, мигом оседлал ее и протянул руку вниз, чтобы помочь царю. Кулл пренебрежительным жестом отклонил помощь, отступил на несколько шагов, разбежался и высоко подпрыгнул, мгновенно очутившись рядом с бродягой, впечатленным такой демонстрацией невероятной силы и ловкости. Секунду спустя две на удивление несоответствующие друг другу фигуры спрыгнули по другую сторону и растворились в ночи.

Глава 4. Проклятые сады

Налисса бора-Баллин была напугана и нервничала. Поддерживаемая своей искренней любовью и большими надеждами, она не раскаивалась в безрассудных действиях последних нескольких часов, но лишь все сильнее и сильнее желала прихода ночи и своего милого.

Все оказалось на удивление легко. Она покинула отцовский дом незадолго до заката, сказав матери, что собирается провести ночь у подруги. На ее счастье, женщинам в Валузии была предоставлена полная свобода, в отличие от Восточных империй, где царили допотопные обычаи и женщин держали взаперти в сералях и домах-тюрьмах. Она беспрепятственно выехала через восточные ворота и направилась прямиком к Проклятым Садам, располагающимся в двух милях от города. Сады эти некогда были обителью удовольствий и загородным поместьем одного знатного вельможи, но постепенно стали распространяться рассказы о мерзком разврате и жутких ритуалах поклонения дьяволу, творимых там. В конце концов, люди, доведенные до безумия регулярными исчезновениями детей, обрушились на Сады разъяренной толпой и повесили вельможу над главным входом его собственного дома. Прочесывая Сады, они обнаружили там немало вещей, отвратительных и кошмарных настолько, что язык не поворачивается рассказать о них. В порыве исступления и ужаса принялись они крушить особняк и летние постройки, деревья и гроты, и стены. И все же, сложенные из добротного мрамора, многие здания перенесли как ярость толпы, так и нелегкое испытание временем. Уже несколько столетий стояли они в запустении. Внутри осыпающихся стен разрослись небольшие джунгли, буйная зелень скрыла руины от людских взоров.

Налисса подыскала не очень разрушенную беседку, привязала коня и устроилась на растрескавшемся мраморном полу, приготовившись ждать. Неплохо для начала, — нежное золото заката залило землю, смягчив и сгладив все очертания, вокруг нее колыхалось зеленое море с разбросанными тут и там белыми пятнами — остатками стен и крыш мраморных строений. Но когда тени сгустились и ночь стала вступать в свои права, Налисса почувствовала себя неуютно. Звезды казались холодными и ужасающе далекими, ночной ветер порождал странные и страшные шорохи, играл в высокой траве и ветвях деревьев. Легенды и жуткие истории всплывали в памяти и ей уже чудились где-то там, за отдающимися в висках ударами неистово бухающего сердца, шелест невидимых черных крыльев и бормотанье бесовских голосов.

Она страстно молила о том, чтобы скорее наступила полночь. Увидь ее Кулл сейчас, ему в голову не пришли бы мысли о ее странной власти и большом будущем. Его глазам предстала бы просто напуганная девочка, нуждающаяся в защите и опеке.

И все же мысль о бегстве так и не возникла в ее сознании.

Даже когда кажется, что время остановилось, оно все-таки продолжает идти вперед. Слабое свечение в ночи оповестило девушку о восходе луны, значит, полночь близко. И вдруг до девушки донесся звук, заставивший ее моментально вскочить на ноги. Где-то в Садах, якобы необитаемых, тишину разорвал крик и бряцание стали, от которых кровь застыла в жилах. И снова воцарилось безмолвие, удушающее, как саван.

Далгар! Далгар! Имя ударами молота грохотало в смятенном мозгу. Ее любимый, приехав за ней, пал жертвой кого-то... или чего-то...

Стараясь не шуметь, она покинула свое убежище, прижав руку к рвущемуся из груди сердцу, и крадучись двинулась по обломкам мощеной дорожки. В давящей тишине листья пальм тянулись к ней дрожащими пальцами привидений, будто оживленные неким безымянным злом.

Впереди замаячили руины особняка. И тут, без единого звука, на пути ее выросли двое мужчин. Девушка попыталась было закричать, но язык ее онемел от ужаса. Она хотела бежать, но отказали ноги, и, прежде чем она обрела способность двигаться, один из мужчин, громадный как гора, схватил ее — беспомощную, как крохотный младенец.

— Женщина, — прорычал он на верулианском языке, который Налисса немного понимала. — Одолжи мне свой кинжал и я...

— Некогда, — перебил его другой по-валузийски. — Бросим ее к нему, а потом обоих вместе и прикончим. Придется дождаться Фондара, прежде чем убить его, — он хочет задать ему несколько вопросов.

— Блажен, кто верует, — прогромыхал гигант-верулианец, по пятам шагая за своим товарищем. — Не станет он говорить, уверяю тебя. с тех пор, как мы захватили его, он если и открывает рот, то только чтобы послать нам проклятие.

Налисса, которую позорно тащили под мышкой, тихонько выла от страха. Она пыталась понять, что происходит. Кто такой этот "он", кого валузийцы собирались допросить и затем убить? Мысль о том, что это, должно быть, Далгар, вытеснила из ее сознания все опасения относительно собственной судьбы и наполнила душу дикой, отчаянной яростью. Девушка бешено забилась в руках верзилы и была тут же наказана звучной оплеухой. Слезы покатились из ее глаз и крик боли сорвался с ее уст. Вскоре ее бесцеремонно швырнули в темный дверной проем. Девушка повалилась на что-то мягкое.

— Может, стоило ее связать? — засомневался здоровяк.

— Зачем? Удрать она не сможет. И Его развязать не сможет тоже. Пошли скорее, у нас есть еще работенка.

Налисса села и робко огляделась. Она находилась в небольшом грязном помещении. Пол устилал толстенный слой пыли и обломки мрамора. Часть крыши отсутствовала и через отверстие внутрь лился лунный свет. В этом скудном свете она разглядела рядом со стеной контуры человеческой фигуры. Она дернулась. Ужасное предчувствие заставило ее сильно прикусить нижнюю губу. И тут же с опустошительным чувством облегчения она поняла, что связанный мужчина был куда крупнее Далгара. Налисса подобралась к нему и заглянула в лицо. Человек был связан по рукам и ногам, с кляпом во рту. На нее глянули два серо-стальных холодных глаза.

— Царь Кулл?! Государь! — девушка стиснула кулаками виски. Комната закружилась перед ее ошеломленным взором, но уже спустя мгновение Налисса взялась за дело и вскоре ее длинные сильные пальцы освободили пленника от кляпа. Кулл пошевелил челюстями и принялся ругаться на чем свет стоит, — правда, бранился он на своем собственном языке. Даже в такой момент царь помнил о необходимости щадить нежные уши юной дворянки.

— Мой повелитель, как вы оказались здесь? — спросила девушка, заламывая руки.

— То ли мой самый доверенный советник стал предателем, то ли сам я спятил, — проворчал в ответ гигант. — Ко мне явился бродяга с письмом, написанным почерком Ту и заверенным царской печатью. Я последовал за ним, как было там указано, через город и ворота, о существовании которых даже не подозревал. Ворота эти никем не охраняются и, похоже, о них не знал никто, кроме злоумышленников. У ворот нас поджидал какой-то тип с лошадьми и мы на полной скорости помчались к этим чертовым Садам. Подъехали, слезли с коней и я покорно отправился за своим проводником в разрушенный особняк, как баран на бойню. А стоило мне войти в дверь, как, откуда ни возьмись, навалился здоровенный детина с сетью. Пока я пытался освободиться от сети, объявилась целая дюжина прохвостов. Полагаю, мне удалось немного попортить им настроение. Двое тут же повисли на правой руке, не давая мне выхватить меч, но я пнул одного в бок и, вероятно, сломал ему ребра и одновременно, вспоров несколько ячеек сети, достал другого левой рукой с кинжалом. Он умирал тяжело, испуская дух, кричал как заблудшая душа в аду. Но, видит Валка, их было слишком много. В конце концов они содрали с меня доспехи, — только тут Налисса обратила внимание, что на короле лишь набедренная повязка в виде львиной шкуры, — и, как видишь, скрутили. Нет-нет, можешь не пытаться — сам дьявол не смог бы развязать эти узлы. Один из нападавших был моряком. Это он и постарался. А что такое морские узлы, я узнал еще, когда был гребцом на галере.

— Но что же мне тогда делать? — заплакала девушка.

— Поищи обломок мрамора с острым краем, — попросил Кулл. — Ты должна будешь перерезать эти веревки.

Девушка отыскала кусок камня, скол которого был острым, как бритва.

— Я боюсь порезать вам кожу, Ваше Величество, — заранее извинилась она, принимаясь за дело.

— Режь кожу, мясо, кость, только освободи меня поскорей! — прорычал Кулл. Глаза его сверкали. — Попасться в ловушку! Надо же быть таким слепым идиотом! Валка, Хонан и Хотат! Ну дайте мне только до вас добраться... Послушай, а как ты попала сюда?

— Поговорим об этом позднее, — тяжело дыша, отозвалась Налисса. — Нам надо спешить.

Оба умолкли. В комнате слышался лишь скрип камня по волокнам веревки. Нежные ладони Налиссы покрылись порезами и обильно кровоточили, но она не обращала на это внимания. Веревка, прядь за прядью, поддавалась. И все же, когда за дверью загромыхали тяжелые шаги, она еще не была перерезана до конца.

Налисса замерла.

— Он там, Фондар, в путах и с кляпом в глотке. С ним какая-то валузийская девчонка, — она шаталась по Садам, когда мы ее поймали.

— Чтобы бродить тут ночью, нужна немалая отвага, — зазвучал другой голос, надменный и раздражительный, явно принадлежащий человеку, привыкшему повелевать. — Наверно, она спешила на встречу с каким-то щеголем. Ты...

— Никаких имен. Никаких имен, славнейший Фондар, — вмешался мягкий вкрадчивый голос валузийца. — Помни о нашем соглашении: пока Гомла не сядет на трон, я — Человек-в-Маске.

— Да-да, конечно. Ты хорошо поработал этой ночью. Такое, кроме тебя, никому не под силу, — ведь именно ты придумал, как добыть, и добыл царскую печать, ты смог состряпать письмо Ту. Кстати, ты убил этого старого недотепу?

— Какая разница? Ему так и так придется умирать, или сегодня или когда Гомла окажется на троне. Куда важнее то, что в нашей власти находится сам царь.

Кулл ломал голову, пытаясь определить, кому же принадлежит этот, удивительно знакомый, голос. Да вот еще Фондар... Он помрачнел. Да, видно, высоки в игре ставки, раз Верулия вынуждена посылать своего лучшего полководца творить грязные делишки. Царь хорошо знал Фондара, не раз принимал его во дворце.

— Пойди приведи царя, — велел Фондар. — Отведем его в старую комнату пыток и расспросим о том о сем.

Дверь отворилась, пропустив только одного человека — верзилу, что захватил Налиссу, — и закрылась за ним. Он пересек комнату, едва взглянув на девушку, забившуюся в угол, склонился к связанному царю и взял его за руку и за ногу, приготовившись вскинуть на плечо и нести. Но в этот момент Кулл одним резким движением разорвал подпиленные путы и стиснул в тисках стальных рук горло врага.

Громила упал на колени, одной рукой шаря по пальцам, сдавившим его шею, другой схватившись за кинжал на поясе. Ему удалось наполовину вытянуть кинжал из ножен, и тут глаза его вылезли из орбит, язык свесился наружу, руки безвольно упали и верулианец обмяк в руках царя. Кулл одним ужасным резким движением сломал шею заговорщику и опустил на землю бездыханное тело, вынув из ножен врага меч. Налисса подхватила кинжал.

Вся схватка продлилась лишь несколько секунд.

— Быстрей! — раздался из-за двери раздраженный окрик Фондара, а Кулл, слегка пригнувшись, как тигр перед прыжком, стал лихорадочно соображать: число заговорщиков ему было неизвестно, но он знал, что в настоящий момент их за дверью всего двое или трое... И прежде, чем в комнату вошли посмотреть, что вызвало задержку, он принял решение и дальше действовал без промедления.

Он подозвал девушку:

— Как только я выскочу за дверь, выбегай следом и мчись что есть силы вверх по лестнице, что слева отсюда.

Налисса кивнула. Кулл успокаивающе похлопал по изящному плечу девушки, повернулся и рывком распахнул дверь.

Люди снаружи, ожидающие гиганта-верулианца с беспомощным царем на плечах, оказались застигнутыми врасплох. Словно громадный тигр в человеческом обличьи, в дверях стоял Кулл. Глаза царя сверкали, зубы оскалились в яростном боевом рычании, в руке он сжимал меч, вращающийся так быстро, что казался в лунном свете серебряным диском.

Кулл увидел Фондара, двоих солдат-верулианцев и стройного мужчину, лицо которого было скрыто под черной маской. Мгновение — и он уже оказался среди них, начав танец смерти. Командир верулианцев пал после первого же удара царя, — голова его раскололась как орех, не помог даже шлем. Человек-в-Маске, выхватив меч, сделал выпад и острие его клинка вспороло щеку Кулла. Один из солдат атаковал атланта с копьем, и ужу в следующую секунду лежал мертвым поперек тела своего вождя. Оставшийся в живых воин повернулся и бросился бежать, отчаянно взывая к своим товарищам. Человек-в-Маске шаг за шагом отступал под натиском Кулла, парируя удары с невероятным мастерством. Царь не оставлял ему ни времени, ни возможности перейти в атаку, он мог лишь защищаться от урагана свирепых ударов, бьющих словно молот по наковальне. Казалось, верулианская сталь должна вот-вот неизбежно расколоть скрытую капюшоном и маской голову, но всегда на ее пути возникал узкий длинный валузийский клинок, отводя удар в сторону или останавливая его на расстоянии от кожи, порой не превышающем толщины человеческого волоса, но достаточном, чтобы остаться в живых.

Кулл увидел бегущих к месту схватки верулианских солдат, услышал звон их оружия и злобные крики. Они собирались обойти Кулла сзади и затравить его как крысу. Напоследок яростно рубанув мечом обороняющегося валузийца, Кулл развернулся и бросился вверх по ступеням лестницы, наверху которой уже стояла Налисса.

Он выскочил на верхнюю площадку лестницы и остановился. Он и девушка оказались на чем-то вроде искусственно созданного мыса. Лестница вела вверх, и от площадки некогда вела и вниз на другую сторону стены, но теперь эта вторая половина ступеней обвалилась. Кулл понял — они в западне. "Что ж, — подумал царь, — здесь мы и умрем. Но заберем с собой много врагов".

Верулианцы собрались у основания лестницы под предводительством таинственного валузийца в маске. Кулл поудобнее обхватил рукоять меча.

Кулл никогда не боялся смерти, не страшился ее и теперь, и если бы не одна мелочь... Он радовался бы смертельной битве как старому другу. Но рядом с ним девушка... Взглянув на ее трепещущую фигурку и белое как мел лицо, царь неожиданно принял решение, поднял руку и прокричал:

— Эй, верулианцы! Вот он я, перед вами. Многие из вас падут прежде, чем я погибну. Но обещайте мне отпустить девушку, не причиняя ей вреда, и я даже не подниму руки. Вы сможете зарезать меня как овцу.

Налисса протестующе вскрикнула, а Человек-в-Маске издевательски расхохотался:

— Мы не заключаем сделок с теми, кто уже обречен. Девчонка тоже должна умереть, и я не даю обещаний, чтобы потом их нарушать. Вперед, солдаты, взять его!

Воины хлынули на ступени черной волной смерти, клинки засверкали в лунном свете. Один, рослый воин со вскинутым над головою боевым топором, намного обогнал своих товарищей, — двигаясь гораздо быстрее, чем ожидал Кулл, он в мгновение ока очутился на площадке. Кулл, не мешкая, бросился ему навстречу и, поднырнув под опускающийся топор, перехватил левой рукой тяжелое топорище, на полпути остановив движение смертоносной стали. В то же время правой царь нанес сокрушительный боковой удар. Меч пробил доспехи, мышцы, кости и позвоночник, переломившись у самой гарды. Кулл отшвырнул бесполезный обломок и вырвал топор из судорожно сжатых пальцев умирающего воина, который пошатнулся и обрушился вниз по лестнице. Кулл злорадно рассмеялся.

Верулианцы остановились в нерешительности, но снизу их неистово подгонял Человек-в-Маске. Один из солдат закричал: — Фондар мертв! С чего бы это нам исполнять приказы какого-то валузийца? Там наверху не человек, а дьявол! Надо спасать свои шкуры!

— Глупцы! — голос человека в маске поднялся до истошного пронзительного крика. — Разве не ясно, что ради вашей же собственной безопасности надо убить царя? Если сейчас вы отступите, то он устроит на вас настоящую охоту. Вперед, болваны! Кто-то из вас погибнет, но лучше нескольким умереть под топором царя, чем всем сдохнуть на виселице. Я сам убью того, кто отступит! — и он покачал длинным узким мечом в подтверждение своих слов.

Растерянные, опасаясь гнева своего нового предводителя и понимая, что он прав, два с лишним десятка воинов снова двинулись в сторону Кулла. Пока они готовились к решительному натиску, внимание Налиссы привлекло какое-то движение у подножия стены особняка. От скопища теней внизу отделилась одна тень. Незнакомец стал по-обезьяньи взбираться на отвесную стену, используя как опоры для рук и ног углубления в покрывающей камень резьбе. Эта сторона здания находилась в тени и девушка не могла разобрать черт лица человека, тем более что его скрывал массивный морион.

Ни словом не обмолвившись Куллу, возвышающемуся на краю площадки, поигрывая топором, девушка скользнула к другому ее краю, обращенному наружу, и спряталась за обломками, некогда бывшими парапетом. Теперь можно было разглядеть, что человек облачен в доспехи, но лица его не было видно. Девушка подняла кинжал. Дыхание участилось. Ее подташнивало. Вот рука в кольчужной перчатке ухватилась за край, — Налисса быстро и беззвучно, как тигрица, метнулась и нанесла удар, метя в незащищенное металлом лицо. Оно вдруг попало в полосу лунного света и Налисса отчаянно закричала, ибо уже не могла отвратить удара опускающегося лезвия. — В эту краткую долю секунды она узнала в незнакомце своего возлюбленного, Далгара из Фарсуна.

Глава 5. Битва на лестнице

Далгар, без лишних церемоний оставив смятенного Ка-ну, вскочил на коня и поскакал к восточным воротам. Он слышал приказ, отданный Ка-ну — запереть все ворота и не выпускать никого наружу — и мчался как сумасшедший, чтобы обогнать посыльного Ка-ну. Ночью всегда было непросто покинуть город, но Далгар знал, что именно в эту ночь восточные врата не охраняют неподкупные Алые Убийцы, и рассчитывал подкупить стражу. И тут в самый последний момент ему в голову пришел новый план.

— Отпирайте! Я немедля должен выехать к верулианской границе! Скорее! Царь исчез! Пропустите меня!

Видя, что караульный заколебался, он продолжал:

— Да скорей же, болваны! Возможно, государю угрожает смертельная опасность! Ну!

Далеко за его спиной, в городе зазвучал набат, заставивший его сердце сжаться от ужаса. То был гулкий голос огромного бронзового Царь-колокола, и в него звонили только тогда, когда монарх был в серьезной опасности. Гвардейцы у ворот зашевелились. Они знали Далгара как пользующегося всеобщим расположением при дворе именитого фарсунского гостя и, поверив его словам, исполнили его волю: массивные стальные ворота отворились и всадник молнией пронесся сквозь них, моментально скрывшись в окрестной тьме.

Далгар очень надеялся, что с Куллом не случилось ничего плохого. Этот грубоватый варвар нравился ему куда больше, чем все жестокие и развращенные владыки Семи Империй вместе взятые. Он бы охотно поучаствовал в поисках, если бы имел такую возможность. Но его ожидала Налисса и он опаздывал.

Въехав в Проклятые Сады, молодой дворянин удивился: что-то слишком много народа в этом обычно уединенном и заброшенном месте. Слышались звон стали, топот множества ног, яростные крики на иностранном языке. Соскользнув с коня и выхватив меч, Далгар тихонько прокрался сквозь заросли к руинам особняка. Там его взору предстала странная картина: на вершине полуразрушенной широкой лестницы стоял полуголый окровавленный великан, в котором он безошибочно признал царя Валузии. Рядом с ним замерла девушка... Далгар едва не закричал. Налисса! Ногти впились в ладони стиснутых в кулаки рук. Кто были те вооруженные люди в темных одеждах, толпой подымающиеся по ступеням? Не имеет значения. Они собирались убить и девушку, и Кулла. Далгар слышал, как царь бросил им вызов, предложив свою жизнь в обмен на жизнь Налиссы, и волна благодарности захлестнула его. Присмотревшись к зданию, юноша увидел глубокую резьбу, покрывающую его стены, и в следующее мгновение он уже карабкался вверх, не думая об угрожающей его жизни опасности, собираясь помочь царю и защитить девушку, которую любил.

Он потерял из виду свою возлюбленную, но все его мысли были только о ней. Их встреча вышла несколько необычной: ухватившись за край уступа и пытаясь выбраться на площадку, он вдруг услыхал ее крик и увидел серебристый блеск стального клинка в руке своей возлюбленной. Резко пригнув голову, он подставил шлем. Кинжал с треском сломался и в следующий миг обессилевшая Налисса упала ему на руки.

Кулл обернулся на ее крик, вскинув топор, остановился, узнав фарсунца, и довольно усмехнулся. Теперь царю стало ясно, почему молодые люди оказались здесь.

Верулианцы приостановились, заметив появившегося на площадке нового человека, потом снова стали прыгать вверх по ступеням, с мечами наголо. Жажда убийства сверкала в их глазах. Кулл встретил первого противника прямым рубящим ударом и рассек его череп вместе со шлемом. Тут же плечом к плечу с ним встал Далгар. Меч его метнулся вперед и пронзил горло врага. Так началась Битва На Лестнице, позднее увековеченная певцами и поэтами.

Кулл уже приготовился к смерти и собирался до ее прихода уничтожить как можно больше врагов. Теперь у него появился шанс уцелеть и победить.

Его оружие описывало смертоносные круги. Каждый удар крушил сталь, кости и плоть. Кровь била фонтанами. Вся лестница оказалась завалена телами, но солдаты продолжали наступать, карабкаясь по скорбным останкам своих товарищей. У Далгара было немного возможностей колоть и резать рядом с таким прирожденным бойцом-убийцей, как Кулл, он понял: лучшее, что он может делать — это прикрывать царя, который, не защищенный доспехами, в любой момент мог пасть от руки врага.

И Далгар сплел вокруг Кулла паутину стали, используя все свое мастерство в обращении с мечом. Снова и снова его сверкающий клинок отбивал удары, нацеленные Куллу в сердце, снова и снова доспехи юноши вставали на пути смертоносных взмахов, дважды он подставлял свой шлем под удары, предназначающиеся незащищенной голове царя.

Непросто одновременно защищать и себя и другого. Кулл был залит кровью, сочащейся из царапин на лице и груди, пореза над виском, укола в бедро и глубокой раны на левом плече. Удар пики пробил кольчугу Далгара и ранил его в бок, — юноша почувствовал, что сила его убывает. Еще один безумный натиск врагов, и фарсунец был опрокинут. Он упал у ног царя и дюжина копий грозила вот-вот оборвать его жизнь. Со львиным рыком Кулл расчистил лестницу одним могучим взмахом залитого красным топор, встав над поверженным юношей. Кольцо врагов стало смыкаться...

Внизу загрохотали копыта и Проклятые Сады наводнили всадники-дикари, воющие как волки в лунную ночь. Лавина стрел со свистом обрушилась на лестницу, неся смерть нападающим. Те немногие, кого пощадили топор Кулла и поющие стрелы, бросились вниз по ступеням, где их встретили изогнутые клинки пиктов Брула. Там они все и полегли, сражаясь до последнего, отчаянные воины-верулианцы, отправленные на опасное и подлое дело, покинутые своими вождями, обреченные на бесславие в веках.

Лишь один предатель избежал смерти у подножия лестницы. Человек-в-Маске бежал, едва заслышав звон подков. Теперь он скакал через Сады на роскошном жеребце. Он почти достиг остатков внешней стены, когда Брул Копьебой догнал его. Стоя на каменном выступе, опустив окровавленный топор, смотрел Кулл на их поединок.

Человек-в-Маске пренебрег испытанной тактикой защиты и бросился на пикта с безрассудной храбростью человека, которому нечего терять. Они сшиблись: конь с конем, человек с человеком, клинок с клинком. Оба были великолепными наездниками, их кони, послушные натяжению поводьев, сжатию коленей, поворачивались, кружились, вставали на дыбы. Но, несмотря на все маневры, воины не могли пробить защиту друг друга. В отличие от своих соплеменников, Брул пользовался таким же прямым тонким валузийским мечом, как у таинственного незнакомца. По силе, ловкости и быстроте противники не уступали друг другу, и не раз Кулл стискивал кулаки и прикусывал губу, когда казалось, Брул вот-вот падет. Видно было, сошлись два прирожденных воина, они кололи, рубили, парировали удары. Но вот меч Брула рассек воздух, он раскрылся и тут же Человек-в-Маске, вонзив шпоры в бока лошади, метнулся к нему. Клинок чиркнул по кирасе пикта, Брул отклонился в сторону. Лошади столкнулись и рухнули в траву, увлекая за собой не прекращающих боя седоков. И из этой ворочающейся кучи спутанных тел невредимый поднялся лишь Брул, а Человек-в-Маске остался лежать на земле, пригвожденный мечом пикта.

Кулл словно пробудился от глубокого сна. Пикты вокруг завывали по-волчьи, но царь поднял руку, призывая к тишине: — Довольно! Вы герои! Но нужно, чтоб кто-нибудь занялся Далгаром, он серьезно ранен. А когда закончите с ним, посмотрите заодно и мои царапины. Брул, как ты нашел меня?

Брул жестом позвал Кулла к тому месту, где остался лежать мертвец в маске.

— Старуха-нищенка видела, как ты карабкался по дворцовой стене и из чистого любопытства решила посмотреть, куда ты направляешься. Она кралась за вами следом и видела как вы прошли через забытые древние ворота. Мне оставалось только проехать от ворот до этих Садов...

— Сними маску, — велел Кулл. — Кто бы это ни был, именно он подделал почерк Ту, он отобрал у канцлера перстень с печатью и...

Брул сдернул маску.

— ...Дондал! — воскликнул пораженный Кулл. — Племянник Ту! Брул, Ту никогда не должен узнать об этом. Пусть думает, что Дондал выехал с тобой и погиб, сражаясь за царя.

Брул выглядел ошеломленным:

— Дондал! Предатель! Почему, во имя Валки? Сколько раз мы вместе напивались допьяна и отлеживались рядом, спина к спине!

Кулл кивнул.

— Мне тоже нравился Дондал.

Брул обтер свой меч и в сердцах вогнал его в ножны с громким клацаньем.

— Нужда может толкнуть человека на путь предательства, — сказал он уныло. — Дондал был по уши в долгах, а Ту отличался скупостью. Он Дондалу говорил, что деньги портят молодых людей. Постепенно Дондал, чтобы продолжать вести светскую жизнь, стал занимать деньги у ростовщиков, пока не угодил им в лапы. Так что Ту и есть главный изменник, именно он толкнул мальчишку на путь предательства. Хотел бы я, чтобы мой клинок проткнул его сердце вместо этого.

Сказав так, пикт отвернулся и с мрачным видом зашагал прочь.

Кулл вернулся к Далгару. Юноша был без сознания, а умелые пальцы пиктов бинтовали его раны. Потом пришел черед царя и, пока ему промывали и перевязывали раны, к нему приблизилась Налисса.

— Государь, — она прятала свои изящные маленькие руки, покрытые ссадинами и запекшейся кровью. — Быть может, вы все же смилостивитесь и снизойдете к моим мольбам, если... — ее голос дрогнул — ...если Далгар выживет?

Кулл обхватил худенькие плечи и с болью в голосе отвечал:

— Милая, милая девочка! Проси у меня чего хочешь, кроме того, чего я не могу сделать. Проси половину царства или мою правую руку, — и ты их получишь. Я попрошу Мурома позволить тебе выйти замуж за Далгара... Я стану умолять его, но не могу его заставить.

Рослые всадники ехали к ним через Сады, сверкающие доспехи сразу выделяли их среди скопища полуголых звероватых пиктов. Высокий человек во главе кавалькады поспешил вперед, подняв забрало шлема.

— Отец!

Муром бора-Баллин прижал дочь к груди, бормоча благодарности богам, и тут же повернулся к царю:

— Государь! Вы серьезно ранены!

Кулл покачал головой:

— Ничего серьезного. Но вон там лежит тот, кто принял на себя смертельные удары, предназначавшиеся мне, тот, кто стал моим щитом и моим шлемом. Не будь его — Валузии нужно было бы подыскивать нового царя.

Муром повернулся к распростертому на траве юноше:

— Далгар! Он мертв?

— Скажем, он недалек от этого, — буркнул смуглокожий жилистый пикт, все еще трудящийся над юношей. — Но этот парень сделан из стали и при известном уходе выживет.

— Он явился сюда, чтобы встретиться с твоей дочерью и бежать вместе с ней, — продолжал Кулл, и Налисса виновато опустила голову, — и увидел, как я сражаюсь за свою и жизнь его возлюбленной на верхней площадке этой лестницы. Никто не принуждал его, но он вскарабкался по стене, насмехаясь над смертью и бросился в битву, встав плечом к плечу со мной — весело, словно прибыл на праздник... А ведь он даже не мой подданный.

Муром непроизвольно сжимал и разжимал кулаки. И в глазах его были доброта и тепло, когда он обратился к дочери:

— Налисса, — мягко сказал он, прижимая к себе девушку одетой в сталь рукой, — ты все еще хочешь замуж за этого безрассудного юнца?

Взгляд девушки был достаточно красноречивым ответом.

— Осторожно подымите его, — проговорил Кулл, — и доставьте во дворец. Там он получит наилучший...

— Государь, — перебил его Муром, — если позволите, я бы хотел отвезти юношу в свой замок. Лучшие врачи будут ухаживать за ним, а когда он полностью оправится, — конечно, если будет на то ваше царское соизволение — мы могли бы отметить это событие свадьбой.

Налисса вскрикнула от радости, захлопала в ладоши и, расцеловав отца и Кулла, опрометью бросилась к Далгару.

Муром ласково улыбнулся:

— Ночь крови и ужаса породила радость и счастье.

Варвар, ставший царем, хмыкнул и вскинул на плечо свой иззубренный и испятнанный кровью топор:

— Такова жизнь, граф. Несчастье одного человека для другого оборачивается блаженством...

Оскорбление

(Неоконченное)

— Вот так, — заключил Ту, верховный канцлер. — Лала-ах, графиня Фанары, сбежала со своим любовником Фенаром, фарсунианским авантюристом, покрыв позором своего обманутого супруга и народ Валузии...

Кулл, слушавший Ту, оперев подбородок на сжатые кулаки, кивнул. Ему явно наскучила история о том, как юная фанарская графиня наставила рога валузийскому дворянину.

— Ладно, — нетерпеливо перебил канцлера Кулл. — Я все понял. Но мне-то что за дело до амурных похождений легкомысленной девицы? Трудно винить ее за измену Ка-янну, — Валка свидетель, он уродлив как носорог и с еще более отвратительным характером. Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Ну как ты не понимаешь, — стал терпеливо объяснять канцлер, что ему нередко приходилось делать, служа варвару, ставшему королем: — обычаи народа и твои собственные привычки совсем не одно и то же. Лала-ах, бросившая супруга, не успев отойти от алтаря, нанесла жестокое оскорбление традициям страны, нашему народу и, следовательно, нашему царю Куллу. Потому ее необходимо вернуть и покарать. Далее: она графиня, а по обычаям Валузии знатные дамы выходят замуж за чужеземцев только с разрешения государя. Тут же никакого разрешения не давалось, поскольку его никто не просил. Валузия станет посмешищем для всех стран и народов, если мы будем позволять чужестранцам безнаказанно умыкать наших женщин.

— Во имя Валки! — воскликнул Кулл, — Вы все помешались на обычаях и традициях. Я только об этом и слышу с тех самых пор, как воссел на трон Валузии. В моей стране женщины сходятся с теми, кто им нравится и кого они сами выбирают.

— Может и так, Кулл, — без обиняков ответил Ту. — Но это — Валузия, а не Атлантида. Все женщины и мужчины у нас свободны и мы стараемся не вмешиваться в личные дела друг друга, но нельзя забывать и о том, что цивилизация — система устоев и приоритетов. А чтобы закончить с этой историей, добавлю, что девушка не просто графиня, а особа царской крови.

x x x

— Вот этот человек участвовал в преследовании беглянки со всадниками Ка-янны, — сказал Ту.

— Да, — подтвердил молодой человек, — и у меня есть послание от Фенара для Вас, Ваше Величество.

— Для меня? Да я в глаза никогда не видел этого Фенара...

— Воистину так, но он передал послание зарфаанскому пограничнику, с тем, чтобы он пересказал их преследователям: "Передайте свинье-варвару, осквернившему древний трон, что я назвал его мерзавцем. Скажите ему, что в один прекрасный день я вернусь, чтобы обрядить его трусливую тушу в женские тряпки и приставить ухаживать за лошадьми из моей конюшни".

Как распрямившаяся пружина, громадное тело Кулла взметнулось вверх, опрокинув великолепное парадное кресло. Он на мгновение замер, словно утратив дар речи, а потом бешено заорал, обращаясь к Ту и стоящему за ним юному дворянину:

— Валка, Хонен, Холгар и Хотат! — проревел он, смешав в одну кучу имена богов и языческих идолов. Волосы канцлера встали дыбом от такого богохульства. Кулл потряс над головой огромными руками и обрушил кулаки на столешницу с такой силой, что массивные деревянные ножки разлетелись на куски. Ту, побледневший, ошеломленный вспышкой дикой варварской ярости царя, отшатнулся к стене, прикрыв спиной юношу, дерзнувшего принести царю такую весть. Однако в Кулле было слишком много от дикаря, чтобы связать оскорбление с тем, кто его доставил. Вымещать гнев на посланцах — привычка цивилизованных правителей.

— К лошадям! — бушевал Кулл. — Велите Алым Убийцам седлать коней! И прислать ко мне Брула!!!

Он сорвал с себя царскую мантию, швырнул через комнату, схватил и грохнул об пол драгоценную вазу.

— Скорее! — выдохнул Ту, указывая молодому дворянину на дверь. — Разыщи Брула Копьебоя, да поторопись, пока он не поубивал нас всех!

Искушенный царедворец, Ту мерял Кулла и его действия мерками предшествующих монархов, начисто забыв о том, что гигант еще не вкусил в должной степени достижений прогресса, чтобы научиться срывать гнев на невинных.

Его первоначальное неконтролируемое бешенство сменилось холодной целенаправленной яростью отточенной стали, жаждущей вражеской крови. Проскользнув в царский чертог, Брул бесстрастно оглядел разрушения, произведенные взбешенным царем. Лишь мрачная улыбка скривила его губы.

— Мы куда-то едем, Кулл? — спросил он.

Атлант, облачающийся в одежду для верховой езды, поднял глаза на вошедшего, — в них сверкала сталь:

— Да, клянусь Валкой! Мы отправляемся в далекое и трудное путешествие! Сперва в Зарфхаану, а там, возможно, и дальше — на заснеженные равнины или в пустыни раскаленного песка! Пусть три сотни Алых Убийц будут наготове.

Брул оскалил зубы от нескрываемого удовольствия. Хорошо сложенный, мускулистый воин среднего роста с блестящими на бесстрастном лице глазами, похожий на бронзовую статую, он без единого слова повернулся и покинул зал.

— Господин мой, что ты собираешься делать? — отважился спросить Ту, все еще содрогающийся от страха.

— Я отправляюсь по следу Фенара, — свирепо рявкнул Кулл. — Царство остается на тебя, Ту. Я вернусь, когда скрещу мечи с этим фарсунианцем, или не вернусь вовсе.

— О нет! — простонал Ту. — Будь же благоразумен, мой царь: мало ли что наболтал безвестный авантюрист! К тому же, император Зарфхааны ни за что не разрешит тебе войти в свои земли с таким войском.

— Что ж, тогда я проеду по руинам зарфхаанских городов, — нахмурившись ответил Кулл. — Мужчины Атлантиды привыкли мстить за нанесенные им оскорбления, и хотя Атлантида отреклась от меня и я теперь Царь Валузии, — но мужчиной-то я не перестал быть от этого, видит Валка!

Он пристегнул к поясу огромный меч и направился к двери. Ту проследил за ним взглядом.

Перед дворцом, верхом на полностью снаряженных конях, царя ожидали четыре сотни бойцов, три из них были воинами из отряда Алых Убийц, тяжелой кавалерии Кулла. Отряд был сформирован из валузийских горцев, сильных, выносливых и энергичных представителей вырождающегося народа. Оставшуюся сотню составляли соплеменники Брула, пикты, отважные и отчаянные дикари, казавшиеся единым целым со своими конями, наподобие кентавров, и сражавшиеся как адские демоны, как только представится случай.

Солдаты приветственными криками встретили царя, спускающегося по ступеням парадной лестницы дворца. Кулл был почти благодарен Фенару за предоставляющуюся возможность на некоторое время вырваться из паутины монотонной дворцовой жизни и заняться настоящим мужским делом.

Перед строем до зубов вооруженных головорезов восседали Брул, вождь самых грозных союзников Валузии, и Келкор, второй по старшинству командир Алых Убийц.

Кулл резким жестом ответил на приветствия и взлетел в седло. Лошади Брула и второго офицера застыли по обе стороны от царя.

— Внимание, — коротко скомандовал Келкор: — Вперед!

И кавалькада легкой рысью рванула с места. Торговцы и ремесленники с любопытством глазели на грозную силу, следующую по улицам города. Звенели серебром копыта, взметались конские гривы, сверкали на солнце бронзовые доспехи, развевались флажки на концах длинных пик. Народ, собравшийся на рыночной площади, с удивлением и детским восторгом провожал глазами горделивых всадников, несущихся мимо, но как только они умчались вдаль по широкой белой улице и стих перестук подков по булыжнику мостовой, горожане вернулись к своим привычным делам и мелким повседневным проблемам. Так обычно и поступают люди — в конце концов, кому какое дело, куда и зачем едут их цари?

x x x

По широкой дороге через предместья с их просторными усадьбами и роскошными дворцами богачей и знати скакали царь и его маленькая армия, пока золотые шпили и сапфировые башни Валузии не превратились в серебристое мерцание, а потом и вовсе скрылись из виду. Впереди замаячили величественные горы Зальгары.

Ночь застала их расположившимися лагерем у подножия гор. На стоянку толпой привалили местные жители из племен, родственных Алым Убийцам, с дарами: винами и яствами. Воины, столь сдержанные и замкнутые в городах оставшегося за плечами цивилизованного мира, расслабились, запели древние песни, стали обмениваться свежими новостями и старинными преданиями. И лишь Кулл держался особняком, прохаживаясь в одиночестве поодаль от костров, устремив взор на окружающие горы и зеленые долины между ними. Эти места всегда таили в себе тайное очарование. Куллу припомнились горы Атлантиды, среди заснеженных вершин которых он провел свою юность, еще до того, как отправился в большой мир, чтобы занять древний трон. Как разительно были непохожи, обрывистые заиндевевшие скалы Атлантиды среди мрачных бесплодных пустошей, почти непригодных для жизни, и мягкие очертания холмов Зальгары, высящиеся подобно древним божествам в украшениях изумрудно-зеленых рощ, тенистых долин и цветочных лугов. "Древние, как само время, — думал об этих горах Кулл, — наверно, им снятся короли прошлого, беззаботно попиравшие их своими ногами."

Мысль об оскорблении, нанесенном ему Фенаром, заставила с новой силой вспыхнуть угасший было в его мозгу багровый пожар ярости и гнева. Стиснув кулаки и расправив плечи, Кулл поднял глаза к бесстрастному оку Луны.

— Хелфара и Хотат да обрекут мою душу на вечные адские муки, если я не отомщу Фенару! — прорычал он.

Прохладный ночной бриз прошелестел в кронах деревьев как ответ на страшную языческую клятву.

Едва красная роза рассвета заалела над холмами Зальгары, как воинство Кулла оседлало коней и продолжило свой путь по тучным зеленым долинам меж длинных островерхих косогоров, а первые лучи солнца заиграли на остриях пик, щитах и шлемах.

— Мы направляемся прямо на рассвет, — заметил Келкор.

— Да, — с мрачной иронией откликнулся Брул.

Конан глянул на своего офицера. Келкор сидел в седле прямой, как копье, застывший и несгибаемый, словно статуя из стали. Он не случайно всегда напоминал Куллу добрый меч закаленной стали. Ледяное спокойствие никогда не покидало Келкора ни в словесной перепалке на военных советах, ни в диком безумии схватки. Келкор всегда оставался уравновешен и невозмутим. У него было немного друзей, но он никогда и не искал ничьей дружбы. Только выдающиеся личные качества позволили Келкору возвыситься от безвестного солдата в рядах наемников до второго по рангу военачальника в армии Валузии, — и лишь место его рождения помешало ему стать первым: по установившемуся обычаю, предводитель царской армии должен быть валузийцем по рождению, а Келкор был родом из Лемурии. Хотя, по правде сказать, по внешнему виду он куда больше соответствовал представлению об идеальном валузийце, чем сами валузийцы; он был скроен иначе, чем люди его расы, более высокий и сухощавый, жилистый и сильный, и лишь необычные глаза выдавали принадлежность к лемурийскому народу.

Следующий рассвет застал их проезжающими через пологие холмы, за которыми взорам открылась Камунианская пустыня, огромное безжизненное, унылое море желтых песков. Здесь не росли ни деревья, ни кусты, не было источников воды. Целый день ехали они, сделав лишь одну короткую остановку, чтобы поесть и дать отдохнуть лошадям, когда зной стал совершенно невыносимым. Измученные дорогой и жарой воины поникли в седлах. мертвая тишина, царящая над раскаленным маревом, нарушалась лишь звяканьем стремян и доспехов, скрипом пропитавшихся потом седел да монотонным глухим стуком копыт. Даже Брул снял и повесил свою кирасу на луку седла. Одному только Келкору, казалось, не доставляют никаких неудобств палящее солнце и тяжелые доспехи.

— Сталь, ну, чистая сталь, — прошептал Кулл восхищенно, подумав при этом, способен ли он достигнуть таких высот самообладания, какие были подвластны этому человеку, такому же, как он сам, варвару.

Двухдневный марш вывел их их пустыни в низкие холмы, отмечающие границу Зарфхааны. Там отряд был остановлен пограничным кордоном — двумя конными зарфхаанцами.

— Я Кулл, правитель Валузии, — без околичностей объявил царь. — Я преследую некоего Фенара. Не препятствуйте нашему проезду и я обещаю сохранять уважение к вашему императору.

Пограничники, тронув лошадей шпорами, отъехали в сторону, позволив кавалькаде следовать дальше, а когда расстояние поглотило клацанье подков, один обратился к другому:

— Я выиграл наше пари: царь Валузии прискакал сам.

— Увы, — ответил другой. Эти чертовы варвары никогда не учатся на чужих ошибках, норовя набить собственных шишек. Будь царь валузийцем, ты бы проспорил, клянусь Валкой!

В долинах Зарфхааны гулким эхом отзывалась тяжелая поступь валузийской конницы. Деревенские жители высыпали из своих домов посмотреть на свирепых воинов, проносящихся мимо. По всей стране, на юг и север, восток и запад разносилась весть о том, что сам Кулл Валузийский едет по Зарфхаане.

Приграничные области давно остались позади, когда Кулл решил отправить посланца к императору, чтобы заверить его в своих мирных намерениях. Царь остановил отряд на отдых и собрал импровизированный военный совет с Брулом, Ка-янной и Келкором.

— Беглецы опередили нас на много дней, — сказал Кулл. Нам некогда заниматься поисками их следов. Но местные жители, обратись мы к ним за помощью, наверняка станут лгать, так что остается полагаться лишь на собственное чутье и подобно волкам, по запаху отыскивать след оленя.

— Позволь мне допросить этих земляных червей, — обратился к нему Ка-янна, высокомерно и злобно скривив толстые чувственные губы. — Я гарантирую, что сумею заставить их говорить правду.

Кулл вопросительно поглядел на него.

— У меня есть свои способы... — уклончиво промурлыкал валузиец.

— Пытки? — буркнул Кулл, и в голосе его прозвучало откровенное презрение. — Но ведь Зарфхаана — дружественная держава.

— Неужто императору есть дело до нескольких паршивых селян? — коротко, почти ласково, поинтересовался Ка-янна.

— Ну, довольно, — отмахнулся от него царь с выражением брезгливого отвращения на лице, но тут Брул поднял руку, чтобы привлечь к себе внимание.

— План этого типа мне нравится ничуть не больше, чем тебе, Кулл, — сказал он. — Но даже и свинье случается порой изрекать истину, — лицо Ка-янна скривилось от бешенства, но пикт не обратил на это ни малейшего внимания. — Давай я пошлю несколько своих парней, пусть покрутятся немного среди крестьян, порасспрашивают, может, припугнут немного, не причиняя вреда. Иначе мы можем потратить недели на бесплодные поиски.

— Сразу видно, говорит варвар, — пряча улыбку, пробурчал Кулл.

— А в каком из городов Семи Империй родился ты, о, царь? — в тон ему с притворным благоговением спросил Брул.

Келкор прервал шуточную перепалку двух друзей нетерпеливым жестом руки.

— Вот где мы находимся, — заговорил он, рисуя карту в пепле кострища концом ножен. — Фенар вряд ли поедет на север. Все мы сошлись во мнении, что в Зарфхаане он оставаться не станет, а дальше... море, кишащее пиратами и морскими бродягами. На юг ему дорога закрыта, там расположена Турания, давний враг его народа. Отсюда мое предположение: он, как и раньше, скачет на восток, чтобы пересечь границу где-то около Талунии, и двинется в пустоши Грондара, где повернет на юг, стремясь достичь лежащего на западе от Валузии Фарсуна через малые княжества, расположенные к югу от Турании.

— Все это одни догадки, Келкор, — сказал Кулл, — если Фенар рассчитывает удрать в Фарсун, почему же, во имя Валки, он мчится в совершенно противоположном направлении?

— Потому... да ты сам знаешь это, Кулл. В это неспокойное время все наши границы, за исключением самых восточных, усиленно охраняются и он не мог бы проскользнуть через них незамеченным, тем более, что с ним следует графиня.

— Я уверен, Келкор прав, — Брул только что не пританцовывал от нетерпеливого желания возобновить погоню. — Доводы его звучат убедительно, с какой стороны ни посмотреть.

— Ну что ж, этот план ничуть не хуже любого другого, — со вздохом ответил Кулл. — Едем на восток.

И войско двинулось через долины и перелески. "Какая благодатная страна, богатая и ленивая, — лакомый кусочек для любого завоевателя," — размышлял Кулл под стук копыт своей кавалерии, которую неустанно гнал вперед и вперед, не давая людям расслабиться. Они стороной объезжали города, Кулл не хотел давать искушать своих свирепых воинов впутаться в какую-нибудь свару с местными жителями. Кавалькада приближалась к городу Талунии, последнему зарфхаанскому форпосту на востоке, когда ее нагнал посланец от императора с известием, что правитель страны нисколько не возражает против движения через его страну конного отряда Кулла и приглашает короля Валузии посетить на обратной дороге его расположенную на севере страны столицу. Кулла позабавила ирония ситуации — он получил высочайшее монаршее соизволение проследовать через страну, которую он уже пересек из конца в конец и готовился покинуть.

Войско Кулла достигло Талунии незадолго до восхода солнца, после целой ночи напряженной скачки. Кулл надеялся, что Фенар и графиня, чувствуя себя в относительной безопасности, остановились на отдых в приграничном городе. К тому же атлант хотел обогнать слухи о своем появлении. Он расположил своих людей лагерем вдали от городских стен и отправился в город в сопровождении одного лишь Брула.

Ворота с готовностью распахнулись перед Куллом, когда он предъявил королевскую печать Валузии и особый символ, присланный ему императором Зарфхааны.

— Скажи, — подозвал царь командира караула, — в городе ли Фенар и Лала-ах?

— Они въезжали через эти ворота много дней назад, но в городе они до сих пор или нет, я не знаю.

— Тогда вот что, — сказал Кулл, снимая с могучей руки изукрашенный самоцветами браслет, — запомни: я просто валузийский дворянин, странствующий со своим товарищем-пиктом. Кто я на самом деле, никому знать не надо, понял?

Солдат во все глаза уставился на драгоценность, снедаемый алчностью:

— Конечно-конечно, господин. Но как быть с вашими солдатами, укрывшимися в лесу?

— Из города их не видно. А если какой-нибудь крестьянин, въезжающий через твои ворота, заикнется о замеченном им отряде, найди повод упрятать его в каталажку до завтра. Тем временем я разузнаю все, что мне нужно.

— Во имя Валки, вы хотите сделать меня предателем?! — занервничал стражник. — Я не думаю, что вы замышляете какую-то низкую хитрость, но...

Кулл тотчас сменил тактику:

— Ты разве не обязан повиноваться приказам твоего императора? А ведь я, кажется, показал тебе знак, подтверждающий, что говорю от его имени. И ты дерзнешь ослушаться? Валка, но, значит, ты как раз и есть предатель! В конце концов, рассудил солдат, все верно: он ни за что не поддался бы на взятку — о, нет-нет! — но коли приказ ему отдавал царь, имеющий соответствующие полномочия от императора, то...

Кулл, не произнеся больше ни слова, вручил ему браслет вместе с легкой улыбкой, выдающей его презрение к свойственной человеку привычке убаюкивать свою совесть в угоду мелочным желаниям и низменным страстям, отказываясь признаться даже себе в том, что нарушает и закон, и моральные устои.

Два всадника ехали по улицам, где потихоньку начинал суетиться торговый люд. Гигантская фигура Кулла и бронзовая кожа Брула притягивали немало любопытных взглядов, и царь уже пожалел, что взял с собой не Келкора или валузийца, ибо пикта чрезвычайно редко можно было встретить в городах Востока и появление его в городе могло породить целую кучу толков, которые могли дойти и до тех, кого они разыскивали.

Кулл и его спутник сняли комнату в скромной таверне и устроились за столиком в питейном зале, надеясь что-нибудь услыхать об интересующих их людях. Но уже наступил вечер, а никто не упомянул о паре беглецов. Осторожные расспросы тоже не дали никаких результатов. Если Фенар и Лала-ах были все еще в городе, то они явно старались не афишировать своего присутствия. А Кулл очень рассчитывал на то, что прибытие отчаянного ловеласа и юной красавицы царских кровей неминуемо привлечет к себе внимание...

Царь решил ночью побродить по улицам и, если поиски к утру не увенчаются успехом, открыть свое инкогнито городскому голове и потребовать найти и выдать ему преступников. Гордость Кулла бунтовала против подобных действий, наиболее разумных и логичных. Атлант бы именно так и сделал, будь его проблема политической или дипломатической, но тут дело касалось личной мести.

На город опустилась ночь. Два товарища шагали по освещенной факелами улице, где, несмотря на позднюю пору, было довольно людно и шумно, как вдруг их остановил осторожный вкрадчивый голос.

Из тени между двух больших зданий Кулла поманила рука с длинными заостренными ногтями. Переглянувшись, царь и его спутник двинулись туда, держа на всякий случай под рукой кинжалы. Навстречу им из сумрака выскользнула скрюченная годами старуха-нищенка.

— Что ищешь ты в Талунии, царь Кулл? —сипло проскрипела она.

Пальцы Кулла стиснули рукоять кинжала. Он настороженно спросил:

— Откуда тебе известно мое имя?

— И стены имеют уши, — отвечала она со смехом, больше похожим на кудахтанье, — один из рыночных зевак признал вас сегодня в таверне и поспешил растрезвонить новость.

Кулл тихонько выругался.

— Послуш-ш-ш-шай, — прошипела старуха. — я могу отвести тебя к тем, кого ты ищешь, — если ты готов заплатить настоящую цену.

— я наполню твой фартук золотом, — ласково ответил царь.

— Отлично. Знай: Фенар и графиня извещены о твоем прибытии и готовятся к бегству. Вечером они укрылись в одном доме, но скоро покинут свое убежище...

— Как же они смогут выехать из города? — перебил ее Кулл. — Ворота заперты с самого заката.

— Помимо парадного входа всегда существует черный. В Талунии это ворота в восточной стене. Их там ожидают лошади. У Фенара немало друзей.

— Где они прячутся?

Старуха протянула иссохшую скрюченную руку. Царь опустил монету в ее ладонь и нищенка ухмыльнулась, исполнив гротескное подобие реверанса:

— Следуй за мной, о, повелитель... — и быстро заковыляла в тень.

Кулл и его спутник следом за ней пустились в паутину узких извилистых улочек, двигаясь почти на ощупь, пока не остановились перед неосвещенным огромным строением в самой бедной и запущенной части города.

— Они прячутся в комнате наверху. Из нижнего зала, выходящего на улицу, туда ведет лестница, мой господин.

— А как ты узнала, что они здесь? — подозрительно спросил царь. — С чего бы это им выбрать для укрытия столь неприглядное место?

Женщина беззвучно рассмеялась, раскачиваясь взад-вперед в приступе безудержного веселья:

— Да как только я уверилась в том, что ты действительно в Талунии, господин, я поспешила в гостиницу, где они остановились, и предложила проводить в тайное убежище. Хо-хо-хо! Они отвалили же мне добрых золотых монет!

Кулл, потеряв дар речи, уставился на нее. Наконец он сказал:

— И как таких земля носит? Что ж, красотка, теперь отведи Брула к воротам, где его ждут лошади. Брул, отправляйся со старухой и стереги ее до моего возвращения, на тот случай, если Фенар ускользнет от меня...

Но Кулл, — запротестовал пикт. — Ты не можешь идти в дом один, подумай, а вдруг это ловушка?!

— Эта женщина не посмела бы предать меня! — тут старуха содрогнулась, помрачнев. — Иди!

Подождав, пока два силуэта растворятся во мраке, Кулл проник в здание. Пока глаза его привыкали к царящей внутри темноте, он наощупь отыскал лестницу и начал подниматься по ней, с кинжалом в руке, ступая с величайшей осторожностью, следя, чтобы не скрипнула под ногой рассохшаяся ступень. Несмотря на свои внушительные габариты, царь двигался легко и бесшумно, как леопард, и даже если наверху лестницы затаился наблюдатель, он вряд ли смог бы услышать шаги атланта.

Так и вышло: охранник встрепенулся лишь когда рука Кулла зажала ему рот, и тут же обмяк в глубоком обмороке от страшного удара гиганта. Согнувшись над своей жертвой, царь замер на мгновение в ожидании любого звука, указывающего, что он обнаружен. Тишина. Он скользнул к двери. Все чувства его были обострены, как это бывает с охотником, преследующим добычу.

Из запертого помещения доносились едва слышные голоса, — словно двое людей перешептывались. Еще одно осторожное движение и... — одним гигантским прыжком, настежь распахнув дверь, Кулл ворвался в комнату. Он не колебался ни секунды, взвешивая свои шансы, — а ведь за дверью его вполне могла ожидать толпа убийц, и Кулл был даже несколько удивлен их отсутствием. Вместо этого царь увидел пустую комнату, залитую лунным светом, проникающим сквозь открытое окно, где промелькнули две выбирающиеся наружу фигуры. В слабом свете блеснули дерзкие темные глаза на лице неземной красоты и другое лицо, бесшабашно-веселое. Взревев при виде удирающего врага, Кулл рванулся через комнату к окну и, выглянув наружу, разглядел две тени, метнувшиеся в лабиринт близлежащих домов и лачуг. Ветер донес до него серебристый переливчатый смех, дразнящий, издевающийся. Недолго думая, атлант перекинул ногу через подоконник и спрыгнул вниз с высоты тридцати футов, игнорируя веревочную лестницу, свисающую из окна. Оказавшись на земле, он понял, что у него нет ни малейшей надежды отыскать беглецов в неразберихе улочек, знакомых им, без сомнения, куда лучше, чем ему.

Уверенный в том, что знает, куда они бегут, царь помчался к воротам в восточной стене, которые, судя по старухиным описаниям, были не слишком далеко. Когда он наконец очутился там, то обнаружил лишь Брула и старую каргу.

— Никого, — сказал Брул: Лошади здесь, но никто не пришел за ними.

Кулл стал дико браниться. Фенар и женщина провели-таки его! Заподозрив неладное, фарсунец решил держать у ворот коней для отвода глаз. А сам наверняка удрал через какую-то другую лазейку.

— Быстро! — закричал Кулл. — Скачи в лагерь и вели седлать коней. Я отправляюсь по следу Фенара.

Вскочив на одну из приготовленных лошадей, Кулл умчался. Брул поскакал в лагерь, а старая ведьма долго смотрела им вслед и мерзко тряслась от хохота. Спустя некоторое время она услыхала перестук множества подков.

— Хо-хо-хо! Они едут на восток, — но разве кто возвращался с востока?

x x x

Всю ночь Кулл подстегивал коня, стараясь сократить расстояние между собой и преследуемыми. Он знал: в Зарфхаану беглецы вернуться не рискнут, а так как на севере катило валы своенравное море, а на юге располагалась Турания, стародавний враг Фарсуна, для беглецов оставалась только одна дорога — в Грондар. Звезды побледнели и рассвет залил небо над травяной равниной пурпурной краской, когда перед царем выросли горы, устремившие вверх свои пики. Они тянулись на много миль, образуя естественный рубеж Зарфхааны на востоке, и через них вел всего один проход, помимо того, которым теперь следовал Кулл. Он находился немного севернее. Пограничник-зарфхаанец в установленной на перевале сторожевой башенке поприветствовал царя. Тот, не останавливаясь, ответил приветственным жестом и, взобравшись на гребень перевала, остановил коня. И справа, и слева вздымались обрывистые скалы, а от их подножия в бесконечность тянулось колышущееся море зеленой травы. По бескрайним просторам саванны бродили стада буйволов и оленей, — но ни одного человека не увидел Кулл. В это мгновение с ослепительной вспышкой из-за горизонта показался край солнечного диска и всю равнину будто залило огнем. Конному отряду, въехавшему в дальний конец прохода позади Кулла, одинокая фигура верхом на коне представилась неподвижной черной статуей на фоне пламенеющего утра. Миг — и она исчезла из поля зрения всадников, бросившись вперед.

— Он скачет на восток, — шептались между собой солдаты.

Солнце стояло высоко в небе, когда войско нагнало Кулла.

— Вели своим пиктам рассредоточиться, — сказал царь Брулу, — Фенар и графиня только и ждут удобного случая повернуть на юг, чтобы обойти нас и удрать обратно в Зарфхаану. Я уверен в этом, ибо нет человека, кто пожелал бы оставаться в Грондаре дольше, чем необходимо.

Пикты Брула как рыщущие голодные волки разъехались далеко на юг и север. Но вопреки ожиданиям Кулла беглецы скакали дальше и дальше, — натренированный глаз царя легко находил их след, отмечая, где высокая трава была помята и раздавлена лошадиными копытами. "Удивительно, как Фенару удавалось держаться в седле после многодневной погони, но, с другой стороны, — рассуждал Кулл, это вполне объяснимо: солдаты были вынуждены щадить лошадей, а Фенар, судя по следам, имел запасных коней и мог менять их время от времени, что сохраняло каждого относительно свежим."

Кулл не стал отправлять гонца к царю Грондара. Грондарцы были диким полуцивилизованным народом, державшимся особняком от всего остального мира. Орды язычников-грондарцев иногда совершали набеги на Туранию и соседние малые государства, проходясь по ним огнем и мечом, поэтому западные границы царства зорко охранялись — причем не грондарцами, а их обеспокоенными соседями. А вот как далеко простирается это царство на восток, никто не знал, и в цивилизованном мире бытовали легенды, согласно которым оно упирается прямиком в Край Света.

Несколько дней утомительной скачки — и все впустую: воинам Кулла не встретились не только беглецы, но и вообще ни одного человеческого существа. И вдруг один из пиктов заметил группу всадников, приближающуюся с юга. Кулл остановил своих солдат и стал ждать. Они подъехали и сбились в кучу на некотором удалении, сотни четыре грондарских воинов, свирепых жилистых мужчин в кожаных доспехах с металлическими накладками. Их предводитель выехал вперед:

— Незнакомец, что делаешь ты в этой стране?

— Я преследую преступницу и ее любовника, — ответил Кулл, — мы едем с миром. У моего царства нет никаких счетов с Грондаром.

Грондарец усмехнулся:

— Въезжающий в Грондар несет жизнь свою в собственной правой руке.

— Тогда, клянусь Валкой, — разъяренно взревел Кулл, теряя терпение, — в моей правой руке достаточно силы, чтоб дать отпор хоть всему Грондару! Посторонитесь, не то мы растопчем вас!

— Пики наперевес! — прозвучал лаконичный приказ Келкора и отряд ощетинился лесом пик, мгновенно направленных воинами вперед.

Грондарцы отступили перед этой грозной силой, понимая, что неспособны остановить тяжелую кавалерию. Язычники отъехали в сторону, когда валузийцы проносились рядом с ними, а вожак закричал Куллу вслед:

— Скачите, глупцы! Кто едет за рассвет, не возвращается!

Грондарцы разделились на небольшие группки и подобно ястребам кружились поодаль от царского отряда. На ночь пришлось выставить усиленные караулы, но грондарцы не приближались и не тревожили чем-либо покой солдат, а к утру и вовсе исчезли.

Равнина тянулась без конца и без края, ни холм, ни лес нигде не нарушали ее монотонности. Временами всадникам встречались руины стертых с лица земли древних городов — немые напоминания о тех кровавых днях, когда, многие века тому назад, предки нынешних грондарцев появились из ниоткуда и в одночасье покорили исконных обитателей этих земель. Но ни обитаемых городов, ни грязных становищ грондарцев не попадалось на пути, — воины ехали через самую дикую, необитаемую часть страны. Теперь стало ясно, что Фенар не собирается поворачивать назад: его след по-прежнему вел строго на восток. Надеялся ли он найти убежище в этой стране или просто хотел измотать преследователей?

Многие дни погони остались позади, но вот наконец всадники выехали к широкой полноводной реке, что, извиваясь, перерезала равнину пополам. На ее берегу буйство травы внезапно кончалось и за рекой до самого горизонта тянулась бесплодная пустыня.

К берегу была причалена большая плоскодонная лодка, а рядом с нею стоял человек, — древний, как само Время, но по могучему телосложению он не уступал Куллу. Одетому на нем рубищу, казалось, не меньше лет, чем самому старику, но было что-то величественное и внушающее трепет в этом человеке, с ниспадающими на плечи, белыми как снег, волосами и огромной белой нечесанной бородой, опускающейся до самого пояса. Из-под кустистых седых бровей смотрели огромные сверкающие глаза.

— Странник, что выглядит как царь, — глубоким звучным голосом обратился старик к Куллу. — Не собираешься ли ты пересечь реку?

— Да, — ответил Кулл, — если ее пересекли те, кого мы ищем.

— Мужчина и девушка воспользовались моей переправой вчера на рассвете.

— Валка! — воскликнул Кулл. — А этим двоим не откажешь в отваге! Скажи, паромщик, что за город находится за этой рекой?

— За рекой нет городов, — промолвил старец. — Здесь проходит граница Грондара — и всего мира!

— Как! Неужели мы заехали так далеко? Я думал, что та пустыня — часть грондарского царства.

— Нет. Грондар кончается здесь; и здесь же конец мира, дальше — волшебство и неизвестность, царство ужаса и мистики, граничащее с Краем Света. Это река Стагус, а я — Карон-перевозчик.

Кулл в изумлении поглядел на старика. Ему мало что говорило имя того, кто прошел сквозь бездну Времени.

— Похоже, ты очень стар, — сказал Кулл с любопытством. Валузийцы взирали на паромщика с изумлением, дикари-пикты — с суеверным страхом.

— Да. Я из старой расы, что правила миром задолго до возникновения Валузии и Грондара, и Зарфхааны, где живут всадники Заката. Будете переправляться через реку? Много воинов и много царей отвез я на тот берег. Но знайте: тот, кто едет туда, не возвращается обратно! Из тысяч, пересекших Стагус, не вернулся никто. Три сотни лет минуло с тех пор, как я впервые увидел свет, царь Валузии. Я переправлял армию царя Гаара Завоевателя, когда он повел свои несметные полчища к Краю Света. Семь дней перевозил я их, тысячи и тысячи воинов, и ни один не пришел назад. Шум битвы и звон мечей доносился из пустыни от рассвета до заката, но когда в небе засиял желтый глаз Луны, все стихло... Запомни, Кулл: не было еще человека, кто воротился бы из-за Стагуса. Безвестные ужасы таятся в тех землях, и не раз видел я кошмарные очертания в вечернем полумраке и серых тенях раннего утра. Помни об этом.

Кулл повернулся в седле и оглядел своих людей.

— Тут я не могу вам приказывать, — сказал он им. — Что до меня самого, то я поеду по следу Фенара, даже если он ведет в ад и еще дальше. Но никого неволить идти со мной за реку не стану. Даю разрешение всем вам вернуться в Валузию и не скажу ни слова порицания.

Брул подъехал и встал рядом с Куллом.

— я еду с царем, — коротко сказал он. Пикты разразились криками одобрения. Вперед выехал Келкор.

— Те, кто собирается повернуть назад, сделать шаг вперед, — сказал он.

Стальные шеренги стояли недвижно, как статуи.

— Они едут с тобой, Кулл, — оскалился Брул.

Гордость и торжество переполняли душу царя-варвара. И он произнес слова, взволновавшие воинов сильнее любых возвышенных речей:

— Вы — настоящие мужчины.

Карон перевез их через реку, его паром сновал туда и обратно, пока все войско не выстроилось на восточном берегу. Закончив свою работу, он выглядел ничуть не уставшим.

— Если в пустыне водятся всякие жуткие твари, почему же они не приходят в мир людей? — спросил его Кулл.

Карон указал на мрачную темную воду и, приглядевшись как следует, царь увидел, что река кишит змеями и небольшими пресноводными акулами.

— Ни один человек не смог бы переплыть эту реку, — сказал перевозчик. — Ни человек, ни мамонт.

— Вперед! — скомандовал Кулл своим солдатам. — Вперед! Нас ждет неизведанная земля! Черный город

(неоконченное)

В холодных глазах Кулла, царя Валузии, отразилось некоторое замешательство, когда в его покои ворвался человек и встал прямо перед царем, дрожа от гнева. Монарх вздохнул, — он узнал нарушителя спокойствия. Ему известен был бешеный нрав служивших ему варваров. Разве и сам он не был родом из Атлантиды? Брул Копьебой, стоя посреди царского чертога, демонстративно срывая со своего обмундирования эмблемы Валузии одну за другой, явно желая показать, что больше не имеет ничего общего с Империей. Куллу было понятно значение этого жеста.

— Кулл! — рявкнул пикт, белый от снедающей его ярости. — Я требую правосудия!

Кулл снова вздохнул. То было время, когда о мире и покое можно было только мечтать, но ему, как он полагал, удалось обрести и то, и другое в Камуле. Ах, сонная Камула... — даже сейчас, в ожидании продолжения гневной тирады взбешенного пикта, мысли Кулла лениво текли по времени вспять, даря воспоминания о нескончаемой череде сонных праздных дней, прошедших с момента его прибытия в эту горную метрополию удовольствий, где дворцы из мрамора ярусами окружали холм в форме сводчатого купола.

— Люди моего народа служат империи множество лет! — взмахнул сжатым кулаком пикт. — А сегодня одного из моих воинов похищают у меня из-под носа прямо в царском дворце!

Кулл рывком выпрямился в кресле:

— Что за бред? Какой еще воин и кто его похитил?

— Это я предоставляю выяснить тебе, — прорычал пикт. — Только что он стоял рядом, подпирая мраморную колонну, как вдруг —вж-ж-жик! — и исчез, оставив в качестве ключа к разгадке этой тайны лишь испуганный вскрик да странный мерзкий запах.

— Может, ревнивый муж?.. — размышлял вслух Кулл.

Брул грубо прервал его:

— Гроган отродясь не заглядывался на девок, даже из собственного народа. Эти камулианцы все, как один, ненавидят нас, пиктов. Это написано у них на лицах.

Кулл улыбнулся:

— Тебе это просто кажется, Брул. Здешний народ слишком ленив и любит развлечения, чтобы ненавидеть кого-либо. Они поют, сочиняют стихи. Я полагаю, ты не думаешь, что Грогана умыкнули поэт Таллигаро, певица Зарета или принц Мандара?

— Какая мне разница, — огрызнулся Брул. — Но вот, что я скажу тебе, Кулл: Гроган как воду проливал свою кровь за империю, и он лучший из командиров моих конных лучников. Я разыщу его, живого или мертвого, даже если придется для этого разнести в клочья всю Камулу, камень за камнем! Валка! Я скормлю этот город огненному зверю, а потом потушу огонь потоками крови...

Кулл поднялся с кресла:

— Отведи меня к тому месту, где ты в последний раз видел Грогана, — сказал он. Брул прервал свою пылкую речь и, угрюмо глядя перед собой, вышел из зала.

Вместе с царем прошел он по ведущему вниз извилистому коридору. Кулл и Брул походили друг на друга врожденной гибкостью движений и звериной грацией, остротой зрения и присущей варварам необузданностью характера, но в то же время они были очень разными.

Кулл был высок, широкоплеч, с мощной грудной клеткой — массивный, но не оставляющий впечатления тяжеловесности. Солнце и ветер сделали его лицо бронзовым. Волосы царя были острижены так, что напоминали гриву льва, а серые глаза сверкали холодным блеском.

Брул выглядел как типичный представитель своей расы: среднего роста, ладно скроенный, но сухощавый и жилистый как пантера, с более темной, чем у царя, кожей.

— Мы находились в сокровищнице, — проворчал пикт, — Гроган, Манаро и я. Гроган прислонился к выступающей из стены полуколонне — и исчез прямо у нас на глазах! Панель качнулась внутрь и его не стало, мы успели заметить темноту внутри, в нос мне ударил отвратительный смрад. Стоявший рядом с Гроганом Манаро в тот же миг выхватил меч и ткнул клинком в отверстие, поэтому панель не смогла полностью закрыться. Мы налегли на нее, но без толку, и тогда я поспешил за тобой, оставив Манаро возле потайной двери.

— А зачем ты посрывал валузийскую символику? — спросил Кулл.

— Это я со зла, — угрюмо буркнул Копьебой, избегая смотреть ему в глаза. Царь без единого слова кивнул. Он понимал, что это было естественным проявлением чувств взбешенного дикаря, для которого единственно возможным способом взаимоотношений с врагом была схватка.

Они проникли в сокровищницу. Ее дальняя стена была склоном холма, на котором возвышалась Камула.

— Манаро божился, будто услышал едва различимую музыку, — сказал Брул. — Да вот он, приник ухом к трещине. Эй, Манаро!

Кулл нахмурился, увидев, что рослый валузиец не изменил своей позы и никак не отреагировал на приветствие. Он прильнул к панели, одной рукой стиснув меч, не дающий закрыться секретному дверному проему, прижав ухо к широкой трещине. Темнота позади черной щели была почти осязаемой — казалось, за таинственным отверстием притаилась тьма, изготовившаяся к прыжку, словно огромная кошка.

Царь порывисто шагнул вперед и грубо потряс солдата за плечо. Окоченевшее тело Манаро отделилось от стены и рухнуло к ногам Кулла. В выпученных глазах мертвеца застыл ужас.

— Валка! — выдохнул Брул. — Убит... Каким я был идиотом, что оставил его здесь одного!

Царь покачал головой.

— На его теле нет крови, но — посмотри на его лицо!

Брул пригляделся, с губ его сорвалось ругательство. Черты погибшего валузийца превратились в застывшую маску ужаса, и это явно было вызвано услышанным.

Кулл осторожно приблизился к трещине в стене. Через минуту он подозвал пикта. Откуда-то из глубины скрывающейся за стеной чернильно-черной неизвестности доносился низкий воющий звук, будто гудели призрачные трубы. Странная эта музыка звучала столь тихо, что ее с трудом можно было различить — но и этого было довольно, чтобы уловить в ней ненависть и злобу тысячи демонов. Кулл передернул могучими плечами...

Рассказ пикта

(неоконченное)

Трое мужчин сидели за столом, увлеченые игрой. Через открытое окно доносился шепот легкого ветерка. Пахло розами, вином и буйно растущей зеленью.

Трое мужчин сидели за столом: один из них был царем, другой — принцем, наследником древнего именитого рода, третий — вождем воинственного варварского народа.

— Я выиграл! — радостно промолвил Кулл, царь Валузии, передвинув одну из фигурок слоновой кости. — Бью своим колдуном твоего воина, Брул.

Пикт кивнул. Он не отличался, подобно царю, гигантским ростом, но был хорошо сложен, поджар и жилист. Если Кулл был тигром, то Брул — леопардом. Смуглый как все пикты, он имел начисто лишенное мимики привлекательное лицо, крепкую шею, тяжелые квадратные плечи, мощную грудную клетку, обвитые жгутами мускулов руки и ноги — черты, характерные для всех представителей его народа. Но в одном Брул отличался от своих соплеменников, — если их глаза обычно бывали мерцающе-карими или иссиня-черными, то его очи полыхали глубокой синевой. Видно, когда-то в пиктскую кровь влилась струя крови кельтов или дикарей Севера, что жили разрозненными группами в ледяных пещерах близ Полярного Круга.

— Да, Кулл, колдуна одолеть нелегко, — согласился пикт. — Как в этой игре, так и в настоящей битве. Помню, я однажды едва не лишился жизни, выясняя, кто сильнее — пиктский колдун моего народа или я. На его стороне были чары, в моих руках — отлично выкованный клинок...

Брул сделал паузу, чтобы выпить красного вина из кубка, стоящего у его локтя.

— Поведай нам эту историю, Брул, — настойчиво попросил третий игрок, Ронаро, отпрыск великого дома Атл Воланте — изящный молодой человек с гордо поднятой головой, лицом интеллектуала и проницательными темными глазами; настоящий патриций, принадлежащий к элите просвещенной аристократии, которым могла бы гордиться любая нация. Двое других его товарищей были в этом смысле полной ему противоположностью. Он родился во дворце, они — один в плетеной хижине, другой в пещере. Родословная Ронаро насчитывала две тысячи лет и многие поколения герцогов, принцев, поэтов, государственных мужей и, наконец, царей. Брул мог смутно припомнить несколько ближайших предков, среди которых были вожди с выбритыми головами, свирепые воины в боевой раскраске и уборах из перьев, шаманов в масках из бизоньих черепов и ожерелий из фаланг пальцев, одного-двух островных царьков, правивших мелкими деревеньками, да парочку легендарных героев, считающихся полубогами за подвиги или массовые убийства. Кулл и вовсе не знал даже собственных родителей.

Но все трое держали себя как равные, и равенство это было превыше знатности и происхождения, — равенство аристократии Рода Человеческого. Люди эти были истинными патрициями, каждый в своем роде. Предки Ронаро были правителями, Брула — бритоголовыми бойцами, Кулла — могли быть и рабами, и вождями. Но в каждом из троих мужчин содержался тот загадочный элемент, который выделяет личность из толпы.

— Ну что ж, — глаза Брула заволокло пеленой воспоминаний. — Случилось это в пору моей юности... Да-да... Тогда я впервые отправился в военный поход, хотя и до того мне уже случалось убивать людей — в ссорах, на рыбалке и на пирушках, где собиралось все племя. Но я еще не украсил себя шрамами, отличающими членов клана воинов. — Он указал на обнаженную грудь, и слушатели увидели три небольших горизонтальных линии — татуировку, еле различимую на бронзовой от загара коже пикта.

Ронаро смотрел на рассказчика во все глаза. Ах, эти варвары, они с их первобытной энергией и буйным темпераментом завораживали юного принца. Годы, проведенные в Валузии в качестве одного из сильнейших союзников империи внешне изменили пикта, покрыв его легким налетом культуры. Но под этим внешним лоском продолжала бурлить неприрученная, слепая черная дикость древности. Куда значительнее подобные изменения затронули Кулла, — некогда воина из Атлантиды, ныне царя Валузии.

— Так вот, Кулл, и ты, Ронаро, — продолжал пикт. — Мы, жители Островов, люди одного народа и одной крови, но разных племен, каждое с характерными только для него одного традициями и обычаями. Своим верховным правителем мы признавали Найела с Татели. Власть его была необременительной. Он не вмешивался во внутренние дела племен и родов, и даже не взимал, как это делают валузийцы, подати и налоги ни с кого, кроме кланов, живущих на острове Татель — Нарги, Дано и клана Китобоев. За это он помогал им, если они начинали войну с другими племенами. Но ни мой клан Борни, ни другие не платили Найелу дань. Он не вмешивался, когда племена принимались воевать друг с другом — до тех пор, пока они не задевали интересы тех, с кого он взимал налоги. Отгремела очередная война, и он становился третейским судьей и его решения считались окончательными — сколько вернуть захваченных женщин, сколько прислать лодок с платой за разрушения и пролитую кровь и все такое. А когда лемурийцы, кельты или иной заморский народ, а то и просто банды безродных грабителей нападали на Острова, он собирал кланы вместе и отправлял их в бой, заставив забыть о распрях и сражаться плечом к плечу... Но Найел был непрочь усилить и расширить свою власть и знал, что во главе своего, очень сильного, клана и при поддержке союзной Валузии он мог бы покорить одно за другим все островные племена. Но знал он и то, что при этом он лишился бы мира и покоя до той поры, пока остается в живых хоть один из Борни, Сунгара или из Волков-Убийц...

Дети ночи

Помню, как-то собрались мы вшестером в причудливо оформленном кабинете Конрада, заполненном экзотическими реликвиями со всего света и длинными рядами книг. Чего тут только не было — от Боккаччио в издании "Мэндрейк Пресс" до "Missale Romanum", напечатанного в Венеции в 1740 году и заключенного меж двух дубовых дощечек с застежкой. Клементс и профессор Кирован тут же жарко заспорили по поводу одной, давно занимавшей обоих антропологической проблемы. Клементс отстаивал теорию особой, в корне отличающейся от других, альпийской расы, профессор же утверждал, что эта так называемая раса не что иное, как просто одно из ответвлений исконного арийского древа, — возможно, результат смешения каких-то южных средиземноморских народов и нордических племен.

— Но как вы объясните их брахицефалитизм [брахицефалы (лат., букв. "короткоголовые") — антропологический тип, отличающийся равной шириной и глубиной черепной коробки. У доликоцефалов череп вытянутой, некруглой формы. (Прим. переводчика)]? — спросил Клементс. — Средиземноморцы имели черепа вытянутые, равно как и арийцы Севера. Так могло ли смешение доликоцефалов породить широкоголовый промежуточный тип?

— Особые условия вполне могли внести изменения в изначально длинноголовую расу, — огрызнулся Кирован. — Например, Болз продемонстрировал, как формы черепа иммигрантов в Америку претерпевали существенные изменения на протяжении всего лишь одного поколения. И Флиндерс Петри на примере ломбардцев показал, как за несколько поколений люди из длинноголовых превращались в брахицефалов.

— Но что было причиной этих перемен?

— Науке еще многое неизвестно, — напыщенно ответствовал Кирован, — и потому не хотелось бы выглядеть догматиком. Никто не знает, почему переселенцы британско-ирландского происхождения в районе австралийской реки Дарлинг имеют явно выраженную тенденцию к необычно высокому росту — их еще прозвали за это Кукурузными Стеблями — и почему за несколько столетий, проведенных в Новой Англии, у них разительно изменилось строение челюстей. Вселенная полна необъяснимого.

— Что означает: неинтересного, если верить Мэчену, — засмеялся Тэверел.

Конрад покачал головой с самым серьезным видом:

— вынужден с вами не согласиться. Для меня неизведанное всегда таит в себе огромную притягательность и мучительное очарование...

-...Которое, без сомнения, и объясняет присутствие всех этих работ по колдовству и демонологии, которые я вижу на ваших полках, — произнес Кетрик, поведя рукой в сторону книжных залежей.

Тут позвольте мне пару слов сказать о Кетрике. Все мы шестеро были, если можно так сказать, одного и того же племени — англичане и американцы британского происхождения. При этом под британцами я подразумеваю исконных обитателей Британских островов. Мы принадлежали к различным родам английской и кельтской кровей, но основа у них единая. Только Кетрик выглядел в нашей компании чужеземцем. Внешние отличия сильнее всего проявлялись в его слегка раскосых глазах, янтарного, почти желтого цвета. Порой, под определенным углом зрения, разрезом глаз он чрезвычайно походил на китайца. Неудивительно, что окружающим сразу бросалась в глаза эта черта, столь необычная в человеке чистейших англо-саксонских кровей. Семейные легенды приписывали эту странность некоему дородовому влиянию (что было, на мой взгляд, весьма спорным), а профессор Хендрик Брулер как-то раз назвал проявившийся в Кетрике каприз природы атавизмом и причудливой реверсией к далекому предку монголоиду, хотя, насколько было нам всем известно, никто из его родственников и ближайших предков не имел подобных отклонений.

Кетрик был родом из уэльсской ветви сассекских Кетриков и его родословная нашла свое отражение в Книге Пэров. Там вы можете проследить долгую линию его пращуров, тянущуюся едва не с допотопных времен. И ни малейшего следа какого-либо смешения с монголоидами вы в этой генеалогии не найдете. Да и откуда ему взяться в старой саксонской Англии? Имя "Кетрик" было модернизированной формой от "Седрик". Семья эта обосновалась в Уэльсе еще до вторжения датчан-викингов и ее наследники-мужчины последовательно вступали в браки только с представительницами английских семей, что сохраняло чистоту крови знатных и могущественных Седриков Сассекских, стопроцентных англосаксов. Единственным отклонением от нормы стал Кетрик с его странными глазами. Сам же он был интеллектуалом и верным товарищем, привыкшим скрывать под маской напускного равнодушия и отстраненности пылкую и чувствительную натуру...

В ответ на его слова я, смеясь, заметил:

— Конрад гоняется за всем устрашающим и таинственным подобно тому, как обычные смертные — за романтическими переживаниями и острыми ощущениями. Его книжные полки ломятся от самого разного рода восхитительнейших кошмаров.

— Да, — кивнул хозяин, — и некоторые из них — настоящие раритеты. По, Блэквуд, Матурин... а вот, взгляните, редкостная вещица: "Страшные таинства" маркиза Гросского, подлинное издание восемнадцатого века.

Тэверел придирчиво исследовал ряды книг:

— Любопытно, беллетристика о сверхъестественном будто соперничает с серьезными монографиями о колдовстве, вуду и черной магии.

— Верно. Но ученые и хронисты бывают порой невыразимо скучны, беллетристы же — никогда, я имею в виду, разумеется, мэтров. То же жертвоприношение вудуистского ритуала можно сухо и педантично описать, изъяв из него все таинственное и фантастическое, и оно будет выглядеть просто подлым и мерзким убийством. А произведения некоторых весьма уважаемых мною, мастеров литературы ужасов — такие, как "Падение дома Ашеров" По, "Черная печать" Мэчена или "Зов Ктулху" Лавкрафта — ничуть не уступая в реалистичности документальным и даже научным работам, куда более экспрессивны и впечатляющи. Вместе с ними читатель с замирающим сердцем погружается в сумрак тайн и неоткрытые миры воображения... Но вот вам и совершенно противоположный пример, — продолжал он. — Словно начинка в сэндвиче из страшных историй Гюисманса и Уолполовским "Замком Отранто" притаились "Безымянные культы" Фон Юнцта. Будучи далеко не беллетристикой, эта книга не даст вам спать спокойно ночь напролет!

— Я читал ее, — сказал Тэверел. — И убежден: автор — сумасшедший. Его трактат — нечто напоминающее монолог маньяка, то нагромождение конкретных фактов, выстреливаемых со скоростью пулемета, то невнятный и бессвязный лепет.

Конрад тряхнул головой:

— И только на основании его странной манеры изложения вы готовы считать автора психопатом? Но что, если он просто не мог отважиться доверить бумаге все, что знал, и все эти недомолвки и двусмысленности — туманные намеки, ключи к загадкам для тех, кто знает?

— Вздор! — встрял в разговор Кирован. — Не думаете же вы, что описываемые Фон Юнцтом кошмарные религии и секты уцелели доныне, если признать, что они вообще существовали где-либо еще, кроме перенаселенного призраками мозга помешанного поэта и философа?

— Он не первый прибег к иносказаниям. Вспомните великих поэтов древности. Люди издавна, сталкиваясь с космическим знанием, намекали на него миру в зашифрованных строках. Помните странные слова Фон Юнцта о "городе в опустошении"? А что вы думаете о строках Флеккера Петри: "Вниз нет пути! В пустыне каменистой

Где роза зацвела, как люди говорят,

Но не алеют лепестки, и дивный

Цветок не источает аромат."?

— Но, в отличие от иных, приобщившихся к секретам этого мира, Фон Юнцт с головой погрузился в запретные таинства. К примеру, он один из немногих людей, читавших "Некрономикон" в оригинальной греческой версии.

Тэверел пожал плечами и затянулся трубкой. Профессор Кирован никак не отреагировал на последнюю реплику, хотя ему, равно как и Конраду, довелось покопаться в латинском переводе книги, где он нашел немало вещей, которые, как объективный и беспристрастный ученый, не мог ни объяснить, ни опровергнуть.

— Ну хорошо, — сказал он после некоторой паузы. — Я готов допустить, что в прошлом существовали культы таких непостижимых и жутких божеств как Ктулху, Йог-Сагот, Цатоггуа, Голгорот и им подобных, но ни за что не поверю заверениям, будто пережитки этих культов притаились в темных закоулках сегодняшнего мира.

— К нашему общему изумлению, — ответил ему Клементс. Это был высокий худощавый мужчина, до крайности молчаливый, выглядевший старше своих лет по причине жестокой борьбы с бедностью в юные годы. Он занимался литературной деятельностью, ведя — что характерно для людей искусства — странную двойную жизнь: ради хлеба насущного плодил романы в мягких обложках, а свое подлинное артистическое "я" выражал в публикациях редактируемого им "Раздвоенного копыта" — новаторского поэтического журнала, чьи причудливые изыски не раз повергали консервативную критику в шоковое состояние.

— Помнится, однажды вы с Тэверелом обсуждали так называемый культ Брана, упоминаемый в книге Фон Юнцта, — проговорил Клементс, набивая трубку листовым табаком, на удивление вонючим.

— И насколько можно было понять из его недомолвок, — фыркнул Кирован, — Фон Юнцт считал, что он существует до сих пор. Абсурд!

— Так вот, — кивнул Клементс, — я как-то, еще совсем мальчишкой, работал в одном университете и моим соседом по комнате был парень столь же бедный и амбициозный, как я сам. Сегодня это очень известный человек, и назови я вам его имя, вы были бы поражены. Он принадлежал к шотландскому роду из Гэллоуэя, но при этом был совершенно не арийского типа... Все это строго между нами, вы понимаете... Сосед мой разговаривал во сне. Я стал прислушиваться и сводить воедино его бессвязные речи. Тогда я впервые услыхал о забытом древнем культе, упоминаемом Фон Юнцтом; о короле, правившем Темной Империей, ставшей преемницей державы еще более древней и таинственной, уходящей корнями в каменный век; и об огромной пещере, где высится Темный Человек — изваяние Брана Мак Морна, с потрясающим правдоподобием высеченное из камня рукой безвестного мастера еще при жизни великого короля и к которому каждый из почитателей Брана совершал хотя бы раз в жизни паломничество. Да-да, культ этот и сегодня жив среди потомков народа Брана. Они словно тайный подземный поток, текущий в великий океан жизни, в ожидании дня, когда статуя Брана внезапно задышит и оживет, явится миру из гигантской пещеры и возродит свою забытую империю.

— И какой народ населял эту империю? — спросил Кетрик.

— Пикты, — отозвался Тэверел, — несомненно, этот народ, известный позднее как дикие пикты из Гэллоуэя, преобладавший некогда над кельтскими племенами. То была, вероятно, помесь гэлльской, уэльсской, тевтонской и еще невесть какой кровей. Взяли они свое имя от более древней расы или, напротив, дали ей свое собственное, это вопрос, который еще предстоит разрешить. Фон Юнцт, говоря о пиктах, имеет в виду низкорослый темнокожий народец средиземноморских кровей, который принес в Британию неолитическую культуру. Первые обитатели этой страны, послужившие впоследствии фактической основой для создания легенд о Маленьком Народе: духах земли, гоблинах и им подобных.

— Не могу согласиться с последним утверждением, — заявил Конрад. — Предания и мифы приписывают подобным персонажам нечеловеческий внешний вид и патологическое безобразие. Их никак нельзя связать с пиктами, хотя они и внушали ужас и отвращение арийским народам. По моему мнению, средиземноморцам предшествовало племя монголоидного типа, чрезвычайно низкоразвитое, о котором эти легенды и...

— Правдоподобно, — перебил его Кирован. — Но с чего вы взяли, что они и эти, как вы их называете, пикты столкнулись именно в Британии? Мы находим истории о троллях и гномах повсюду на континенте и куда логичнее было бы предположить, что и средиземноморские и арийские племена принесли эти легенды с собою на острова уже в готовом виде. А они должны были иметь весьма премерзкую внешность, эти монголоиды, а?

— Тогда вот вам кремневый молот, — парировал Конрад, — найденный шахтером на возвышенностях Уэльса и переданный мне. Посмотрите и постарайтесь мне объяснить, почему он столь миниатюрен, в отличие от большинства орудий той эпохи? При этом, выглядя почти детской игрушкой, он на удивление тяжел и, без сомнения, мог наносить смертоносные удары. Я взялся самолично приладить к нему ручку, но вы бы знали, насколько непросто оказалось подогнать ее и сбалансировать орудие!

Мы во все глаза рассматривали находку. Она была тщательно обработана и отполирована, подобно прочим неолитическим артефактам, которые мне доводилось видеть, и все же, как и сказал Конрад, разительно отличалась от них. Несмотря на малые размеры, предмет вызывал необъяснимо тревожные ощущения и зловещие ассоциации с жертвенным кинжалом ацтеков. Конрад сделал дубовую рукоять с таким мастерством, что она казалась неотъемлемой частью молота, изначально ему принадлежащей. Он даже повторил прием оружейников каменного века, зафиксировав молот в расщепленном конце рукоятки полосками сыромятной кожи.

— Бесподобно! Эх, — Тэверел сделал неуклюжий выпад к воображаемому противнику и едва не разнес вдребезги бесценную вазу. — Э-э, ну, баланс у этой штуковины ни к черту. Готов довести ее до ума. Все мои знания по механике к вашим услугам.

— Позвольте мне взглянуть, — Кетрик взял молот и повертел его в руках, словно пытаясь разгадать секрет правильного с ним обращения. И вдруг, скривившись от беспричинного раздражения, размахнулся и нанес сильный удар по щиту, висящему на стене. Я успел заметить, как чертова штука взвилась в его руке словно взбешенная кобра, потом рука Кетрика пошла вниз. До ушей моих донесся предостерегающий тревожный крик — а затем пришла темнота, вместе с ударом молота по моей голове.

x x x

Я медленно выплывал из небытия. Сперва пришло ощущение слепоты и полное непонимание, кто я и где; потом смутное осознание собственного бытия и боль от чего-то твердого, вдавившегося мне в ребра. Наконец туман перед глазами рассеялся и я полностью пришел в себя.

я лежал спиной на траве, наполовину скрытый низким подлеском, голова нещадно болела. Волосы спутались и слиплись от крови, словно с меня пытались снять скальп. Глаза прошлись сверху вниз по обнаженному (если не считать набедренной повязки из оленьей шкуры и грубых кожаных сандалий) телу и не обнаружили ни одной раны. А ребрам досаждал мой собственный топор.

Тут ушей моих достигло отвратительное бормотание и подстегнуло мои чувства и память. Звуки эти напоминали какое-то наречие, но скорее не человеческий язык, а многократно повторяющееся на разные лады шипение клубка больших змей.

Я осмотрелся. Меня окружала мрачная чащоба леса. Поляну, где я лежал, скрывала такая глубокая тень, что даже в дневном свете здесь царил вечерний полумрак. Лес — гигантский, непроницаемо-темный, холодный — замер. Вокруг стояла мертвая тишина.

Поляна вокруг напоминала бойню. Я ощутил щемящую боль в груди, разглядев страшно изувеченные тела пятерых людей. А вокруг них собрались... существа. Наверно, это были люди какого-то иного племени, но я бы не решился назвать их таковыми. Низкорослые, коренастые, с широкими массивными головами, слишком большими для их приземистых тел. Свалявшиеся в паклю вьющиеся волосы обрамляли плоские квадратные лица с приплюснутыми носами и глубоко посаженными раскосыми глазами. Их безгубые рты напоминали резаные раны. Как и я, они были одеты в звериные шкуры, но худшей выделки, вооружение их состояло из небольших луков и стрел с кремневыми наконечниками, каменных ножей и дубин. Эти твари общались между собой на отвратительном, шипящем языке рептилий, столь же мерзостном, как и они сами.

О, как я ненавидел их! Теперь, когда я вспоминаю, в моем мозгу снова разгорается ярость... Мы отправились на охоту, шестеро юношей из Народа Мечей и заплутали в сумрачном лесу, который наш клан обычно избегает. Утомленные охотой, мы остановились на отдых, — мне выпало первому нести караул, ведь ночевать без часового в этих местах было небезопасно. Я безмолвно закричал от стыда и отчаяния. Ведь я заснул, предал своих товарищей! И теперь они лежали там, изрубленные и изрезанные на куски, зверски убитые во сне тварями, которые никогда не отважились бы выступить против них открыто. Мои спутники доверили мне свои жизни, а я, Арьяра, их предал...

Да... Как же болезненны могут быть воспоминания... Я задремал и пребывал в окружении грез об охоте, когда вдруг искрящийся огонь вспыхнул в моей голове и я провалился во тьму, где не бывает снов. Как я наказан! Враги подкрались сквозь непролазные лесные заросли, оглушили меня и даже не задержались, чтобы добить, решив, что я мертв, они поспешили скорее свершить свое грязное дело. А потом, наверно, и вовсе забыли про меня. — Я сидел в стороне от других и, оглушенный, упал в кусты, скрывающие меня и доныне. Но скоро они могут обо мне вспомнить и тогда уж больше мне не охотиться, не участвовать в плясках войны, любви и охоты, не видеть плетеные хижины племени Мечей.

Но я и не горел желанием бежать назад к своим соплеменникам. Могу ли я вернуться, неся бремя предательства и позора? Сумею ли выслушать слова презрения, которые мой народ бросит мне в лицо, снести насмешливо-ненавидящие взоры девушек, тычущих пальцами в парня, который проспал и отдал своих товарищей на растерзание кремневым ножам гнусных тварей.

Слезы жгли мне глаза и где-то глубоко внутри росла ненависть, вскипая в моей груди. Мне не суждено было никогда больше носить меч, как подобает воину, не суждено ощущать триумф победы над достойным противником или пасть с честью под стрелами пиктов, топорами Волчьего Народа и Народа Реки. Нет, я погибну от рук тошнотворных отродий, которых пикты давным-давно загнали вглубь дикого леса.

Переполняющая меня ярость осушила слезы, превратив меня в берсерка. Я осторожно повернулся, обхватил рукоять своего топора, вскочил и, громогласно взывая к Иль-Маринену, тигриными прыжками бросился к тварям. И вот так, скача как тигр среди врагов, принялся крушить плоские черепа, подобно тому, как человек давит каблуком скользкую змеиную голову. Отродья дико заверещали от неожиданности и ужаса, но уже через несколько мгновений они сомкнулись кольцом вокруг меня и принялись размахивать каменными ножами. Один из них чиркнул по коже на груди, но что за дело было мне до того, — красная пелена колыхалась перед моими глазами. Я не понимал, что делаю, но руки, ноги, тело действовали в удивительном согласии. С диким рычанием рубя и круша, я возвышался тигром среди рептилий. Еще секунда и они бежали, оставив меня стоять среди полудюжины уродливых приземистых тел, разбросанных по земле.

Но я не был удовлетворен такой победой и бросился следом, наступая на пятки самому рослому из них (мне он едва доставал головой до плеча), который, похоже, был их вожаком. Он, отчаянно визжа, мелко семенил впереди, полусогнувшись, более всего напоминая чудовищную отвратительную ящерицу, а когда я совсем было нагнал его, вдруг, вильнув по-змеиному, он скользнул в густой кустарник. Но я был не менее ловок и, вломившись в кусты, что было силы рубанул его топором. Кровь оросила листву.

В густых зарослях я разглядел тропинку, к которой он так стремился — едва различимая, она была настолько узка, что человек нормальных размеров мог только с большим трудом двигаться по ней. Одним ударом я снес мерзкую башку своего врага и, ухватив ее левой рукой за волосы, пустился вперед по змеиной тропе, сжимая в правой руке окровавленный топор.

Кровь из перерубленной шеи убитой мною твари брызгала мне на ноги при каждом шаге. И я вновь подумал о случившемся несчастье. Мы так мало внимания обращали на племя, к которому принадлежала моя жертва, что средь бела дня затеяли охоту в лесу, принадлежавшем этим тварям. Как они называли себя, нам было неведомо, ибо никто из нашего народа не взял на себя труд изучить проклятое шипение, которое они использовали в качестве речи. Мы же нарекли их Детьми Ночи. Они и вправду были ночными тварями, тихо крадущимися в глубинах темных лесов и выбирающимися из своих подземных нор в холмы лишь когда люди, загнавшие их туда, спали. Грязные свои делишки они тоже проделывали всегда по ночам, — будь то кража заблудившегося в лесу ребенка или убийство взрослого человека исподтишка короткой стрелой с каменным наконечником. Но не только этому были они обязаны своим прозвищем. Народ Ночи пришел из тьмы ужасающей древности как остатки некогда могущественной, но выродившейся расы. Прежде эта земля кишмя кишела подобными созданиями, пока их не загнали в леса свирепые пикты, которые теперь враждовали с нами. Но ненависть и отвращение к Детям Ночи и они, и мы испытывали одинаковые.

Пикты несколько отличались от моего народа по внешнему виду, были меньше ростом, имели темные волосы, глаза и кожу, тогда как мы были выше и мощнее, с волосами цвета пшеницы и глазами синими, как небо. И все же, народы наши произошли от одних предков. Иное дело — Дети Ночи. С их деформированными телами, желтой кожей и отвратительными харями они казались не людьми, а необычными пресмыкающимися, мерзкими скользкими чудовищами.

Новая волна бешенства накатила на меня, стоило мне подумать о том, с какими тварями я имею дело. Ба! Невелика заслуга — давить змей или самому погибнуть от их ядовитых укусов. Багровый туман разочарования пришел на смену раскаленной опустошительной ярости, и я поклялся всеми богами, каких знал, излить его, прежде чем погибну, на головы врагов, дабы навсегда остались страшные воспоминания в сознании тех из них, кто уцелеет. Мое племя не станет гордиться и чтить мою память. Мы слишком сильно презирали Детей Ночи. Так пусть память эта хотя бы заставит содрогаться самих тварей. Так я клялся богам, судорожно стиснув в руке бронзовый топор, сидящий на дубовой рукояти и прихваченный для надежности кожаными ремнями.

Внезапно я услышал впереди отвратительные шипение и гортанные выкрики, учуял гнусный запах, который, пройдя через фильтр зеленой листвы, казался почти человеческим и все же недостоин был называться таковым. Несколькими секундами позже тенистый лес неожиданно оборвался и я оказался на широком открытом пространстве. Никогда прежде мне не доводилось видеть поселение Детей. Это было хаотичное скопление землянок с низкими входными отверстиями, ведущими вглубь земли. Убогие жилища, больше походили на звериные норы. Из рассказов старых воинов, немало повидавших на своем веку, я знал, что все эти землянки сообщались подземными коридорами так, что вся деревня превращалась в подобие муравейника или змеиных нор. И наверняка существовали туннели, ведущие за пределы деревни на достаточно большие расстояния.

Перед землянками толпились существа, тараторящие на змеином языке в лихорадочном темпе. Я ускорил шаг и вынырнув из своего укрытия, побежал, как были способны люди моей расы. Дикий крик пронесся над толпой, когда твари заметили несущегося к ним из леса мстителя, громадного, окровавленного, со сверкающими бешеными глазами.

я закричал оглушительно и свирепо, замахал отсеченной головой и как взбесившийся тигр врубился в самую гущу врагов. Теперь им некуда было бежать! Конечно, они могли укрыться в своих хижинах, но я последовал бы за ними и туда... Да что там, хоть в самые глубины ада. Они поняли тоже, что такого врага тяжело будет убить, и окружили меня кольцом, чтобы поскорее сделать это.

Не знаю, скольких я убил. Знаю только, что они облепили меня извивающейся, корчащейся массой и я разил их, пока лезвие моего топора не затупилось и не погнулось. Тогда оружие мое стало не больше, чем дубиной, и я крушил черепа, разбивал лица, дробил кости, плющил мышцы, разбрызгивал кровь и мозги, устроив грандиозное кровавое жертвоприношение Иль-Маринену, божеству Народа Мечей.

Истекающий кровью от полусотни порезов и ран, полуослепший от удара, хлестнувшего по глазам, я вдруг почувствовал, как кремневый нож вонзился мне глубоко в пах, и в ту же секунду дубина рассекла кожу на голове. Я упал на колени, но тотчас, шатаясь, поднялся, различая сквозь багровый туман множество злобных косоглазых морд. Я дрался отчаянно, как умирающий тигр, превращая эти рожи в кровавое месиво.

Сделав яростный выпад, я потерял равновесие и стал падать. В это время когтистая лапа схватила меня за горло, а под ребра вошел кремневый нож. Он мучительно провернулся в ране. Под градом ударов я опускался на землю, подмяв под себя человека с ножом. Я нашарил левой рукой его шею и сломал ее прежде, чем мой противник осознал, что с ним произошло.

Жизнь все быстрее вытекала из моего тела. Сквозь шипение и вой Детей Ночи мне слышался громоподобный глас Иль-Маринена. И, собрав остатки сил, я поднялся на ноги, наперекор урагану ударов дубин и копий. Я больше не в состоянии был видеть своих врагов, но продолжал ощущать их удары и знал, что они кишат вокруг меня. Я пошире расставил ноги, обеими руками обхватил рукоять топора, воздел его над головой, еще раз воззвав к Иль-Маринену, и обрушил вниз в последнем сокрушительном ударе. Я хотел умереть, гордо стоя на ногах, и достиг желаемого. До самого конца у меня не возникло ощущения падения. И последним чувством, посетившим меня одновременно с дрожью агонизирующего тела, было удовлетворение от того, что я убил еще одного врага... Череп твари треснул под моим топором, а ко мне пришли темнота и забвение.

x x x

Я пришел в себя.

Я полулежал в большом кресле, а Конрад брызгал водой мне в лицо. Голова раскалывалась от боли, на лице запеклась струйка крови. Кирован, Клементс и Тэверел озабоченно склонились надо мной и один только Кетрик стоял в стороне, все еще сжимая в руке молот, и старался изображать на лице вежливое беспокойство, которого и в помине не было в его глазах. Стоило мне взглянуть в его глаза, как во мне вновь красной волной поднялось бешенство.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес Конрад, — я же говорил, что он в момент очухается... Просто легкая царапина. С ним случались и куда худшие вещи. Ведь с вами теперь все в порядке, О'Доннел, не так ли?

Я обвел взглядом собравшихся, а потом, тихо зарычав, кинулся на Кетрика. Остолбенев от неожиданности, он даже не пытался защититься. Мои руки сомкнулись у него на горле и мы рухнули на обломки дивана. Остальные закричали от изумления и ужаса и бросились разнимать нас, или, вернее, отрывать меня от моей жертвы. Раскосые глаза Кетрика закатились.

— Бога ради, О'Доннел! — воскликнул Конрад, ища, как бы разжать тиски моих рук. — Что на вас нашло? Кетрик не нарочно ударил вас. Да отпустите его, вы, идиот!

Страшный гнев обуял меня, и был он направлен на этих людей, принадлежавших к единой со мною расе и считающих себя моими друзьями. Я проклинал их и их слепоту, когда они наконец сумели вырвать из моих цепких пальцев горло Кетрика. Он, сидя на полу, потрясенный, исследовал синяки, оставленные моими руками, пока я бушевал и ругался, пытаясь вырваться.

— Вы глупцы! — орал я. — Отпустите меня! Не мешайте мне выполнить мой долг! Вы просто слепые болваны! Мне и дела никакого нет до его удара, — это просто комариный укус по сравнению с теми, какие я вынес в прошлых веках. Слепцы, да он же отмечен клеймом чудовищ, тварей, которых мы истребляли века тому назад! Я должен уничтожить его, растоптать, избавить Землю от скверны!

С трудом удерживая меня, бьющегося в исступлении, Конрад, задыхаясь, прокричал Кетрику:

— Уходите, быстро! Он не в себе! сошел с ума! Не дразните его, уходите!

В это время я вспомнил древние холмы и долины, дремучие леса и задумался. Каким-то образом удар чертова молота послал меня в другое время и в другую жизнь? Пока я был Арьярой, то не чувствовал в себе присутствия другой личности. — То не был сон или бред, но случайно вырванный из реальности кусок жизни, где я, Джон О'Доннел жил и погиб, и куда я вернулся, преодолев бездны времени и пространства. Я — Джон О'Доннел... И я же был Арьярой, грезившим битвами и охотой, подвигами и пирами и погибшим в кровавой схватке в какой-то забытой людьми эпохе. Но что за эпоха и что за место?

Насчет последнего я был почти уверен. За века разрушились горы и по-новому потекли реки, изменились ландшафты, но те холмы — нет... Глядя на мир не только глазами Джона О'Доннела, но и Арьяры, я все больше убеждался, что именно здесь, на этих возвышенностях юный воин жил и любил, сражался и погиб. Кирован был неправ. Маленькие свирепые смуглые пикты были не первыми людьми на Британских островах. А до них там обитали Дети Ночи. И нашим предкам много веков назад приходилось встречаться с ними. Эти встречи нашли отражение в мифах и легендах... Пикты не истребили полностью змеиный народ.

Точно определить время, когда жил Арьяра, я не могу. Одно несомненно, он был арийцем и его племя участвовало в одной из тысяч нигде не зафиксированных миграций, в результате которых племена русоволосых людей с голубыми глазами рассеялись по всему миру. Не кельты первыми пришли в Западную Европу. Наш род был куда древнее, и язык, на котором разговаривал Арьяра, оказался для древне-кельтского тем, чем древне-кельтский — для современного гэльского наречия.

Иль-Маринен! я запомнил бога, к которому взывал в сумрачном лесу, древнейшего из древних, которого искони связывали с обработкой металлов (в те времена это была бронза). Иль-Маринен был одним из богов древних арийцев, которых позднее сменили иные божества. В Железном Веке он трансформировался в Виланда и Вулкана. Но Арьяра знал его под настоящим именем.

Конечно, не один лишь Народ Мечей пришел в Британию и осел там. Несколько раньше нас там поселилось племя Реки, а следом пришел Народ Волков. Они были, как и мы, арийцами, светлоокими рослыми блондинами. И мы сражались между собой по тем же неведомым причинам, по которым со времен седой древности враждовали арийские племена — ахейцы с дорийцами, кельты с германцами, эллины с персами.

Разумеется, будучи Арьярой я не знал, да и не задумывался об истории и судьбах моей расы. Знал я лишь то, что мой народ был народом-завоевателем, затеявшим великое переселение на запад из первоначальных мест своего обитания далеко на востоке. Он огнем и мечом сокрушал все встречающиеся на его пути племена, невзирая на цвет волос или кожи. Джон О'Доннел был гораздо более осведомлен и мог, например, поведать о том, как быстро стали деградировать арийские кланы, предпочтя скитаньям оседлую мирную жизнь. Превратившись из кочевников в земляных червей, они сами положили начало собственному краху. Арьяра помнил рассказы стариков-ветеранов о деревнях земледельцев, белокожих и русоволосых, как они сами, о том как мягкотелы и слабы были эти люди и как легко пали под бронзовыми мечами Народа Мечей.

Взгляните: разве не теми же путями пролегла вся история сынов Ариана? Вспомните, как быстро за мидийцами последовали персы, за персами греки, за греками римляне, за римлянами германцы. И германские племена, позволив себе разжиреть и облениться за столетие мира и праздности, растранжирив добычу, добытую в южных странах, в свою очередь стали жертвами, — на сей раз, скандинавов.

Но я хотел бы вернуться к Кетрику. Теперь при одном упоминании этого имени волосы у меня на затылке встают дыбом (ха! тоже атавизм, коль скоро мы заговорили об атавизмах).

Давным-давно суровые датчане стерли с лица земли остатки монголоидных племен, которых мы прозвали Детьми Ночи. Но видно, остатки этой расы затаились в холмах Уэльса и гораздо позднее, в средние века, неведомым путем ядовитая кровь аборигенов нарушила чистоту кельтско-саксонского рода. Если уже во времена Арьяры они едва напоминали людей, можно себе представить, что сделала последующая тысяча лет деградации и упадка с теми из Детей, кто пережил свое время в мрачных земляных норах в глубине холмов. Прокралась ли такая мерзкая тварь в замок Кетриков одной ненастной ночью или подловила женщину из этой семьи, заплутавшую в холмах?.. На этот счет можно лишь гадать, хотя самый факт случившегося у меня не вызывает сомнений. Но видимо к моменту переселения Кетриков в Уэльс подобные твари еще существовали. Может, они и поныне там, прячутся от дневного света в своих подземных жилищах?..

Но сам Кетрик — отродье ночи, этот кошмар, ублюдок ползучих тварей... Пока пульсирует в нем змеиная кровь, пока он не уничтожен, не будет мне покоя. Теперь, когда я знаю, кто он на самом деле, я всем своим нутром ощущаю, как отравляет он чистый воздух и оставляет склизкий змеиный след на земле. Звук его шипящего голоса наполняет меня отвращением, взгляд раскосых глаз приводит в бешенство. Для меня, представителя белой расы, такие как он, являются постоянной угрозой и оскорблением, как змея под ногой. Пусть столетия кровосмешения окрасили мои волосы в черный цвет и сделали смуглой кожу, я продолжаю считать себя арийцем. Как мои предки, как Арьяра, так и я сам, Джон О'Доннел, должен истреблять ползучих тварей, чудовищ с клеймом змеи на челе, затаившееся в древнем саксонском роде. Друзья решили, что рассудок мой помутился от того удара, но я-то знаю — удар молота лишь раскрыл мне глаза. Где-то бродит по земле мой давний враг, но настанет день (или скорее, это будет ночь), когда мы встретимся с ним, на вересковых пустошах, под которыми некогда скрывались от людских глаз и мечей его предки. И тогда я голыми руками сломаю его мерзкую шею.

Потом, вероятно, меня схватят и на моей шее затянется петля. Что ж, пусть! Зато я не слеп, подобно моим друзьям. И если я не найду понимания у окружающих меня слепцов, то древний арийский бог и люди Народа Мечей поймут и одобрят это убийство...

Бракан-кельт

Некогда я был кельтом и звался Бракан. Если вы спросите, откуда я это знаю, отвечу вопросом на вопрос: а как вы узнаете, что происходило с вами вчера или в прошлом месяце, или в прошлом году? Вряд ли вам удастся объяснить, но что это меняет? Факт все равно остается фактом. Так же и я не могу сказать, каким образом и почему помню мириады личностей, в которых возрождался мой дух в долгой цепи реинкарнаций. Эти воспоминания не имеют ничего общего с тем, что мы привыкли считать реальностью, и материальным существованием. Я Джеймс Эллисон и я был Браканом. Удовольствуйтесь этим.

Произошло это давным-давно. Весьма неточное определение, но ничего лучшего я, увы, предложить не могу. Сколько тысячелетий прошло с тех пор, когда Бракан скитался по свету, мне неведомо, ибо нет в моих воспоминаниях ориентиров, связывающих жизнь Бракана с точными историческими датами. Могу лишь сказать, что жил он очень давно, когда мир, каким мы его знаем, был еще очень молод.

Я, Бракан, был рослым, мускулистым, русоволосым представителем одной из древних человеческих рас, ныне исчезнувшей с лица Земли. Я говорю "исчезнувшей" потому, что в сегодняшнем мире не осталось чистокровных арийцев. Но в дни Бракана эта раса существовала еще в первозданном виде. Возможно, именно Бракан и стоял у истоков смешения рас и путаницы народов, Бракан и его супруга Тарамис. Из их чресел брали начало племена и нации.

Я родился и вырос далеко на востоке большой степной страны у берегов великого внутреннего моря, которое в те смутные времена простиралось от Арктического океана до Индийского моря, отделяя первобытных арийцев от первобытных монголов. Многочисленные племена моего народа, жившие на западном побережье этого великого моря, вели кочевой образ жизни, передвигаясь по тучным зеленым лугам-пастбищам к северу летом и на юг — зимой. Нет, мы не были пастухами и не бродили следом за огромными стадами травоядных — диких бизонов и лошадей, еще не знающих седла и удил. Мы были охотниками, рыболовами и грабителями, и уже успели разделиться на кланы, жившие каждый собственной жизнью. В результате скитаний мы расселились по грандиозной равнине.

В памяти моей встают неясные картины бескрайних пространств колышущейся травы. Еще маленьким ребенком меня взяли в долгий поход на запад к берегам далекой Атлантики... Я уже слышу силящийся ропот историков, жаждущих опровергнуть мои слова. Что ж, я хорошо осведомлен о той странной ошибке, что допускают они, датируя первую волну арийского нашествия в Западную Европу и наступления бронзового века. По их мнению, мы путешествовали в неуклюжих кибитках, запряженных волами, ведя за собою прирученных собак и одомашненных лошадей. И зачатки цивилизации, считают они, существовали в то время только на побережье Средиземного моря и в долинах великих рек юга.

Со своей стороны я могу лишь рассказать то, что помню. Я был ребенком в первом арийском клане, достигшем Западной Европы, пустынной земли рек и лесов, где жили только небольшие разрозненные группки темнокожих аборигенов. Они прозвали нас кельтами, но это было просто слово, определяющее людей нашего клана, ибо в то время мы ни внешним видом, ни языком не отличались от родственных племен на далеком Востоке. Мы не умели приручать животных, не ездили верхом, не знали колеса. Мы двигались пешком и путешествовали уже лет десять. Чем мы владели, так это оружием и инструментами из бронзы, да еще искусством плетения камышовых корзин и изготовления тканей из льна.

Если эти данные как-то противоречат общепринятым представлениям и установившимся научным теориям, мне очень жаль. Но тут я поделать ничего не могу. Историки, без сомнения, перепутали первое арийское нашествие с миграцией галлов, происшедшей через несколько столетий. Галлы, тоже принадлежали к арийским народам, и прийдя в Европу, столкнулись с немногочисленным кельтским кланом, разросшимся во множество племен, расселившихся по множеству стран. Языки наши различались примерно так же, как саксонский отличается от современного английского; люди наших народов вступали в браки, смешивая кровь, пока мы не стали единым народом и понятия "кельт" и "галл" не стали синонимами.

И все же, повторюсь, первыми изо всех арийцев в Европу вступили кельты. Мне помнятся круглые холмы, поросшие дубами и елями, и зеленые долины между ними, протянувшиеся до самых берегов, о которые непрерывно разбивало громадные валы синее море. Там я провел детство и юность, пока, став уже молодым мужчиной, не покинул пределы земель своего клана и не отправился на юг. Туда, где далеко за спящими в туманной дымке голубыми холмами у самого горизонта меня ждала любовь Тарамис и ужас, принявший обличье Косматого.

Почему я решил оставить родные места, не имею представления. Быть может, меня гнала вперед неутолимая жажда странствий, уже позабытая моими соплеменниками.

Современный человек, попади он в Европу тех лет, не узнал бы ее. Там, где теперь катит валы Средиземное море, раскинулась страна озер и рек, а гористая перемычка не давала водам океана хлынуть на обширную равнину, которую представлял собой бассейн Средиземного моря в те дни. Шло время, море подтачивало камни перешейка и наконец прорвало его, — но это случилось не при жизни Бракана, а много позже, и уже в другой ипостаси я стал свидетелем катаклизма, стершего с лица Земли развитую цивилизацию и породившего целый ряд преданий о мире, уничтоженном потопом...

Прошу простить мне столь долгие отступления от темы, — но во мне теснятся воспоминания такого множества личностей и жизней, что то и дело поневоле я начинаю петлять в лабиринте воплощений, которые я помню так же, как вы помните дни, оставшиеся за плечами.

О, каким долгим было мое путешествие! Но и ему однажды пришел конец, когда я достиг поселения амелиан. Я странствовал пешком, в полном одиночестве, охотясь, убивая и спасаясь от врагов. Путь мой не был ни легок, ни безопасен. Там, где сегодня высятся мегаполисы Европы, раньше бродили львы, гигантские животные куда крупнее и свирепее любых, существующих ныне. Там водились пещерные медведи и саблезубые тигры, громадные буйволы и лоси, пантеры... но, как водится, самым безжалостным охотником, самым лютым и кровожадным зверем был человек.

Так или иначе, в Амелии, деревне бревенчатых хижин с соломенными крышами я нашел радушный и теплый прием. Не знаю, что побудило правителя Амелии Джогаха по-доброму отнестись к чужестранцу и почему он не приказал своим воинам нашпиговать меня стрелами, когда я вышел из леса и зашагал через ячменные поля к тяжелым воротам. Возможно, причиной тому было обычное человеческое любопытство, — ведь в Амелии не то, что отродясь не видывали похожего на меня человека, но даже в ночных грезах не могли представить, что в мире существуют такие как я. Волна кельтского нашествия еще не докатилась до этих долин.

Хотя обитатели Амелии были крепкими и жилистыми, им все же было далеко и до моего роста, и до моей мускулатуры. Это были люди белой расы с черными волосами и темными глазами. Кожа их имела легкий оливковый оттенок. Старейшины носили бороды, бывшие предметом большого уважения и зависти более молодых мужчин.

Но как мне рассказать о Тарамис? Я могу долго говорить о ее теле — изысканной поэме линий и форм, о ее коже цвета спелых оливок, ее черных локонах, сверкающим густым потоком ниспадавших на изящные плечи, ее прекрасных глазах, полных жизненной силы, плавных изгибах конечностей, наливающихся грудях, — но я не способен даже попытаться воссоздать очарование и прелесть девушки, звавшейся Тарамис, дочери короля Джогаха.

Стоило мне только раз увидеть ее, цветущую как весна, и я полюбил, я возжелал ее со всей дикой страстностью, присущей моему народу. И по меркам собственного народа Тарамис была прекрасна, а уж для меня она и вовсе стала идеалом красоты и воплощением желания. Я смотрел на нее и голова моя кружилась, а в ушах колотили боевые барабаны. Любовь? Страсть? О, да. Но что понимает в этом Джеймс Эллисон? Разве доступна любовь хилым современным людишкам? Вам достались лишь руины страсти, пылавшей, когда Земля была юной; бледные отсветы пламени, некогда сотрясавшего миры; страсти, что опрокидывала королевства, сметала племена и народы, разрушала города и цитадели... так было в эпоху юности Земли. И я, мужчина из юного мира, любил так же, как жил, как убивал и странствовал. Я готов был ради завоевания своей избранницы свергать королей и низвергать империи, крушить врагов в жестоких схватках — и пусть кровь неприятелей струится по моим пальцам и отдаются в ушах отчаянные крики умирающих! Но довольно. Тот далекий век был суров, бесхитростен и прост, а для меня он стал временем любви Тарамис и ужаса Косматого.

Когда я научился говорить на языке Амелии — а это не заняло много времени, ибо язык был прост, а кельты всегда, даже в те смутные времена, были полиглотами — то я попросил ее руки... Попросил? Нет. Кельт никогда, никого ни о чем не просит, даже у собственного вождя. Я потребовал ее, и если бы ее отец высмеял меня как безродного бродягу, немедля учинил бы кровавую бойню в его дворце-хижине, прежде, чем его охрана успела спохватиться. Жажда обладания Тарамис раскаленной головней жгла мне грудь.

Но старый король Джогах не смеялся. Он теребил свою длинную бороду и смотрел то на меня, то на своих воинов. Наконец он сообщил мне о своем решении. И надо сказать, пройдоха устроил так, что в любом случае не оставался в проигрыше, ведь если я потерплю поражение, он избавится от беспокойного, буйного гостя, а если я сумею победить, настанет конец ужасу, раскинувшему свои крылья над его страной с незапамятных времен.

Будучи Джеймсом Эллисоном, я часто удивлялся, в каком далеком краю обосновались амелиане. У них сохранились малопонятные древние легенды о долгом путешествии с востока. В своих странствиях я встречал людей родственной им крови, но уже основательно отличающихся от них. А в современном мире и вовсе не осталось народа, который впитал бы их черты, даже среди тех помесей, в которые превратилось большинство наций современности. В общем, с точностью нельзя сказать, что же это за племя. Предки их пришли в долины Амелии за сотни лет до описываемых событий и встретили там мрачную вырождающуюся расу волосатых существ,несколько напоминающих людей, но ужасающе безобразных. Война была долгой и кровавой, но в конце концов люди победили, а человекоподобные чудища укрылись в неприютных бесплодных холмах, откуда еще целое столетие устраивали вылазки.

Представители деградирующей расы принимали все более странные кошмарные формы. Апофеозом этих мутаций и метаморфоз стал Косматый. — Так звали его жители Амелии. Последний из своего народа, он обитал где-то в зловещих холмах. Страшилище из страшилищ. Даже в лучшие свои годы недосягаемо отстававших от людей по развитию. Из своего логова высоко в холмах он время от времени обрушивался в долины, унося людские жизни, дьявольски жестокий и по-звериному хитрый. Отряды, посланные уничтожить его, не возвращались назад, если не считать редких несчастных, сошедших с ума от пережитого ужаса.

Голова этого доисторического демона и была той ценой, которую я должен был заплатить за Тарамис.

С первым лучом нарождающегося рассвета я простился с деревней и тронулся в путь, а юноши выдували из камышовых флейт печальные трели погребальных песен. Но я, Бракан-кельт, не собирался умирать, я уже побывал во многих жарких схватках и теперь весело смеялся, когда ворота поселения захлопнулись за моей спиной.

Всю свою жизнь я пользовался одним и тем же оружием — мечом, который люди прозвали Крушителем черепов. О, я мог бы спеть целую сагу об этом сверкающем клинке! Он блистает сквозь толщу истории звездой ратной брани и кровавой сечи. Не было на свете мечей, равных ему, нет и никогда не будет. То был меч Голиафа, — и именно им Давид снес с плеч его гигантскую голову на залитом кровью поле. То был обоюдоострый меч ислама, играющий с солнечными лучами в руках пророка Мухаммеда. Странными путями он опередил мусульман в Европе. С этим клинком в руках погиб Роланд в Ущелье Ронсеваль. Ричард Львиное Сердце обладал им, даже не подозревая, что владеет тем самым знаменитым мечом Дюрандаль, о котором слагал песни Блондин. Акбар прорубил себе с его помощью путь к имперскому трону. Это был меч Аттилы, и ныне он украшает стену дворца одного афганского принца, дожидаясь того дня, когда Судьба позволит ему снова выскользнуть из ножен и всласть напиться хмельного вина человеческой крови.

я сам лично выковал его, я, Бракан-кельт, соединив бронзу с кровью людей и тигров, и, пройдя многие стадии превращений, которые невозможно ни описать, ни повторить, бронза обрела твердость и прочность дамасской стали, став клинком меча, несокрушимого и вечного, как само Время. В ладонь шириной у гарды, клинок сужался к острию, лезвие его было волнистым, а навершием рукояти служил тяжелый бронзовый шар... Словом, Крушитель Черепов был мечом из мечей и мне так же не хватает слов, чтобы рассказать о его красоте и изысканности, безукоризненном балансе и потрясающей скорости, как и для описания другой моей любви, Тарамис.

Я добрался до холмов и начал подъем, Крушитель Черепов висел на ремне за плечом. Через лабиринт откосов и оврагов пролег мой путь и наконец я достиг крутого утеса и высоко вверху увидел зев пещеры. Снизу по скале к пещере вели ступени, вырубленные в камне, вероятно, кремневым топором, зажатым в волосатой лапе чудовища.

(Я, Джеймс Эллисон, не устаю поражаться непоколебимому спокойствию Бракана, необычному даже для кельта.) Вверх, вверх по головокружительной лестнице, по кровавой цепочке следов твари-убийцы... Я не знал, что ждет меня впереди, спит чудовище или бодрствует!

На цыпочках прокрался я в пещеру, поигрывая в руке Крушителем Черепов, и увидел чудовище, до ужаса напоминающего человека и в то же время до отвращения на него непохожего. Существо спало на громадной каменной плите, подложив руку под голову. Одно мгновение я стоял, застыв от потрясения и разглядывая его. На первый взгляд Косматый выглядел большущей уродливой обезьяной, и все же он был обезьяной не больше, чем я или вы. Он был значительно выше меня, — уверен, подымись он на своих кривых выгнутых ногах, то возвышался бы на семь футов с лишком. Голову его покрывали невероятно густые черные с проседью волосы. Странного, гротескного вида, она все же не была головой обезьяны. Лоб очень низкий и покатый, крепкий и хорошо развитый подбородок, плоский нос с вывернутыми ноздрями, широкий рот с толстыми обвислыми губами. Тесно прижатые к черепу уши подергивались во сне.

И вдруг он начал просыпаться... Но прежде, чем Косматый сумел подняться, я размахнулся и срубил своим мечом кошмарную голову с гигантских покатых плеч. Голова скатилась на каменный пол пещеры, а обезглавленное тело поднялось вертикально — из перерубленной шеи толчками хлестала кровь. Но вот тело зашаталось и через несколько томительных секунд опрокинулось навзничь с жутким грохотом, гулким эхом отразившимся от стен.

Я не стал задерживаться в пещере, этом логове мерзости и страха. Мертвый Косматый был еще более ужасен, чем живой. И часть этого ужаса я вынужден был унести с собой. Я взял отсеченную голову и бросил в припасенную для этой цели кожаную торбу, после чего направился обратно, в Амелию. Я пришел в деревню и потребовал в награду Тарамис, принадлежащую мне по праву. И был великий свадебный пир, устроенный королем Джогахом...

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я