Даниил Хармс. Письма
* По книгам: "Горло бредит бритвою" (далее "ГББ"); "Полет в небеса"; "Собрание произведений" в 2-х тт. АО "Виктори". — С. В.
<Е. И. Ювачёвой>
Дорогая Лиза,
поздравляю Кирилла с днём его рождения, а также поздравляю его родителей, успешно выполняющих предписанный им натурой план воспитания человеческого отпрыска, до двухлетнего возраста не умеющего ходить, и затем со временем начинающего крушить всё вокруг, и, наконец, в достижении младшего дошкольного возраста, избивающего по голове украденным из отцовского письменного стола вольтметром свою любящую мать, не успевшую отвернуться от весьма ловко проведенного нападения своего, не совсем ещё дозревшего ребенка, замышляющего уже в своём недозрелом затылке, ухлопав родителей, направить всё своё преостроумнейшее внимание на убелённого сединами дедушку, и, тем самым, доказывающего своё по летам развернувшееся умственное развитие, в честь которого сего года 28 февраля соберутся кое-какие поклонники сего, поистине из ряда вон выходящего явления, и в числе которых, к великому моему прискорбию, не смогу быть я, находясь в данное время в некотором напряжении, восторгаясь на берегах Финского залива присущим мне с детских лет умением, схватив стальное перо и окунув его в чернильницу, короткими и чёткими фразами выражать свою глубокую и подчас даже некоторым образом весьма возвышенную мысль.
<28 февраля 1936 года.>
* * *
Дорогой Никандр Андреевич,
получил твоё письмо и сразу понял, что оно от тебя. Сначала подумал, что оно вдруг не от тебя, но как только распечатал, сразу понял, что от тебя, а то было подумал, что оно не от тебя. Я рад, что ты давно женился, потому что когда человек женится на том, на ком он хотел жениться, то значит, что он добился того, чего хотел. И я вот очень рад, что ты женился, потому что, когда человек женится на том, на ком хотел, то значит, он добился того, чего хотел. Вчера я получил твоё письмо и сразу подумал, что это письмо от тебя, но потом подумал, что кажется, что не от тебя, но распечатал и вижу — точно от тебя. Очень хорошо сделал, что написал мне. Сначала не писал, а потом вдруг написал, хотя ещё раньше, до того, как некоторое время не писал — тоже писал. Я сразу, как получил твоё письмо, сразу решил, что оно от тебя, и, потому, я очень рад, что ты уже женился. А то, если человек захотел жениться, то ему надо во что бы то ни стало жениться. Поэтому я очень рад, что ты наконец женился именно на том, на ком и хотел жениться. И очень хорошо сделал, что написал мне. Я очень обрадовался, как увидел твоё письмо, и сразу даже подумал, что оно от тебя. Правда, когда распечатывал, то мелькнула такая мысль, что оно не от тебя, но потом, всё-таки, я решил, что оно от тебя. Спасибо, что написал. Благодарю тебя за это и очень рад за тебя. Ты, может быть, не догадываешься, почему я так рад за тебя, но я тебе сразу скажу, что рад я за тебя потому, потому что ты женился, и именно на том, на ком и хотел жениться. А это, знаешь, очень хорошо жениться именно на том, на ком хочешь жениться, потому что тогда именно и добиваешься того, чего хотел. Вот именно поэтому я так рад за тебя. А также рад и тому, что ты написал мне письмо. Я ещё издали решил, что письмо от тебя, а как взял в руки, так подумал: а вдруг не от тебя? А потом думаю: да нет, конечно от тебя. Сам распечатываю письмо и в то же время думаю: от тебя или не от тебя? Ну, а как распечатал, то и вижу, что от тебя. Я очень обрадовался и решил тоже написать тебе письмо. О многом надо сказать, но буквально нет времени. Что успел, написал тебе в этом письме, а остальное потом напишу, а то сейчас совсем нет времени. Хорошо, по крайней мере, что ты написал мне письмо. Теперь я знаю, что ты уже давно женился. Я и из прежних писем знал, что ты женился, а теперь опять вижу — совершенно верно, ты женился. И я очень рад, что ты женился и написал мне письмо. Я сразу, как увидел твоё письмо, так и решил, что ты опять женился. Ну, думаю, это хорошо, что ты опять женился и написал мне об этом письмо. Напиши мне теперь, кто твоя новая жена и как это всё вышло. Передай привет твоей новой жене.
<25 сентября и октября 1933>
Пять неоконченных повествований
Дорогой Яков Семенович,
1. Один человек, разбежавшись, ударился головой об кузницу с такой силой, что кузнец отложил в сторону кувалду, которую он держал в руках, снял кожаный передник и, пригладив ладонью волосы, вышел на улицу посмотреть, что случилось. 2. Тут кузнец увидел человека, сидящего на земле. Человек сидел на земле и держался за голову. 3. "Что случилось?" — спросил кузнец. "Ой!" — сказал человек. 4. Кузнец подошел к человеку поближе. 5. Мы прекращаем повествование о кузнеце и неизвестном человеке и начинаем новое повествование о четырех друзьях гарема. 6. Жили-были четыре любителя гарема. Они считали, что приятно иметь зараз по восьми женщин. Они собирались по вечерам и рассуждали о гаремной жизни. Они пили вино; они напивались пьяными; они валились под стол; они блевали. Было противно смотреть на них. Они кусали друг друга за ноги. Они называли друг друга нехорошими словами. Они ползали на животах своих. 7. Мы прекращаем о них рассказ и приступаем к новому рассказу о пиве. 8. Стояла бочка с пивом, а рядом сидел философ и рассуждал: "Эта бочка наполнена пивом. Пиво бродит и крепнет. И я своим разумом брожу по надзвездным вершинам и крепну духом. Пиво есть напиток, текущий в пространстве, я же есть напиток, текущий во времени. 9. Когда пиво заключено в бочке, ему некуда течь. Остановится время, и я встану. 10. Но не остановится время, и мое течение непреложно. 11. Нет, уж пусть лучше и пиво течет свободно, ибо противно законам природы стоять ему на месте". И с этими словами философ открыл кран в бочке, и пиво вылилось на пол. 12. Мы довольно рассказали о пиве;теперь мы расскажем о барабане. 13. Философ бил в барабан и кричал: "Я произвожу философский шум! Этот шум не нужен никому, он даже мешает всем. Но если он мешает всем, то значит он не от мира сего. А если он не от мира сего, то он от мира того. А если он от мира того, то я буду производить его". 14. Долго шумел философ. Но мы оставим эту шумную повесть и перейдем к следующей тихой повести о деревьях. 15. Философ гулял под деревьями и молчал, потому что вдохновение покинуло его.
27 марта 1937
Письма к К. В. Пугачевой
1
Среда, 20 сентября 1933
Дорогая Клавдия Васильевна,
оказалось не так просто написать Вам обещанное письмо. Ну в чем я разоблачу себя? И откуда взять мне обещанное красноречие? Поэтому я просто отказываюсь от обещанного письма и пишу Вам просто письмо от всей души и по доброй воле. Пусть первая часть письма будет нежной, вторая — игривой, а третья — деловой. Может быть, некоторая доля обещанного и войдет в это произведение, но, во всяком случае, я специально заботиться об этом не буду. Единственное, что я выполню точно, это опущу письмо в почтовую кружку 21-го сентября 1933 года.
Часть I (нежная).
Милая Клавдия Васильевна, эта часть письма должна быть нежной. Это не трудно сделать, ибо поистине мое отношение к Вам достигло нежности просто удивительной. Достаточно мне написать всё, что взбредет в голову, но думая только о Вас (а это тоже не требует усилий, ибо думаю я о Вас всё время), и письмо само собой получится нежнейшее.
Не знаю сам, как это вышло, но только в один прекрасный день, получилось вдруг, что Вы — это уже не Вы, но не то чтобы Вы стали частью меня, или я — частью Вас, или мы оба — частью того, что раньше было частью меня самого, если бы я не был сам той частицей, которая в свою очередь была частью... Простите, мысль довольно сложная, и оказалось, что я в ней запутался.
В общем, Клавдия Васильевна, поверьте мне только в одном, что никогда не имел я друга и даже не думал об этом, считая, что та часть (опять эта часть!) меня самого, которая ищет себе друга, может смотреть на оставшуюся часть, как на существо, способное наилучшим образом воплотить в себе идею дружбы и той откровенности, той искренности, того самоотверживания, т.е. отверженья (чувствую, что опять хватил далеко и опять начинаю запутываться), того трогательного обмена самых сокровенных мыслей и чувств, способного растрогать... Нет, опять запутался. Лучше в двух словах скажу Вам всё: я бесконечно нежно отношусь к Вам, Клавдия Васильевна!
Теперь перейдемте ко второй части.
Часть II (игривая).
Как просто после "нежной части", требующей всей тонкости душевных поворотов, написать "часть игривую", нуждающуюся не столько в душевной тонкости, сколько в изощреннейшем уме и гибкости мысли. Воздерживаясь от красивых фраз, с длинными периодами, по причине своего несчастного косноязычия, прямо обращаю свое внимание на Вас и тут же восклицаю: "О, как Вы прекрасны, Клавдия Васильевна!"
Помоги мне Бог досказать следующую фразу до конца и не застрять посередине. Итак, перекрестясь, начинаю: Дорогая Клавдия Васильевна, я рад, что Вы уехали в Москву, ибо останься Вы здесь (короче!), я бы в короткий срок забыл (еще короче!), я бы влюбился в Вас и забыл всё вокруг! (Досказал.)
Пользуясь полной удачей и не желая портить впечатления, оставленного второй частью, быстро перехожу на часть третию.
Часть III (как ей и полагается быть — деловая).
Дорогая Клавдия Васильевна, скорей напишите мне, как Вы устроились в Москве3 я еще не был; но, когда буду, передам им всё, о чем Вы меня просили.
Жизнь-то! Жизнь-то как вздорожала! Лук-порей на рынке стоит уже не 30, а 35 или даже все 40 копеек!
Даниил Хармс.
Ленинград.
Надеждинская 11, кв. 8.
1 В 1933 году К. В. Пугачева переехала в Москву.
2 Здесь и в некоторых других случаях сохраняется правописание автора.
3 "Шварцы Литейные": Евгений Львович Шварц (1896 — 1958), драматург и мемуарист, и его жена Екатерина Ивановна Шварц (1902 — 1963) жили в то время на Литейном проспекте и звались так в кругу друзей в отличие от "Шварцев Невских" — Антона Исааковича Шварца (1896 — 1954), чтеца, эстрадного артиста, и его жены Натальи Борисовны Шанько.
2
5 октября 1933
Дорогая Клавдия Васильевна,
больше всего на свете хочу видеть Вас. Вы покорили меня. Я Вам очень благодарен за Ваше письмо. Я очень много о Вас думаю. И мне опять кажется, что Вы напрасно перебрались в Москву. Я очень люблю театр, но, к сожалению, сейчас театра нет. Время театра, больших поэм и прекрасной архитектуры кончилось сто лет тому назад. Не обольщайте себя надеждой, что Хлебников написал большие поэмы, а Мейерхольд — это всё же театр.
Хлебников лучше всех остальных поэтов второй половины ХIX и первой четверти ХХ века, но его поэмы это только длинные стихотворения; а Мейерхольд не сделал ничего.
Я твердо верю, что время больших поэм, архитектуры и театра когда-нибудь возобновится. Но пока этого еще нет.
Пока не созданы новые образцы в этих трех искусствах, лучшими остаются старые пути. И я, на Вашем бы месте, либо постарался сам создать новый театр, если бы чувствовал в себе достаточно величия для такого дела, либо придерживался театра наиболее архаических форм.
Между прочим, ТЮЗ стоит в более выгодном положении, нежели театры для взрослых. Если он и не открывает собой новую эпоху возрождения, он всё же, благодаря особым условиям детской аудитории, хоть и засорен театральной наукой, "конструкциями" и "левизной" (не забывайте, что меня самого причисляют к самым "крайне левым поэтам"), — всё же чище других театров.
Милая Клавдия Васильевна, как жалко, что Вы уехали из моего города, и тем более жалко мне это, что я всей душой привязался к Вам.
Желаю Вам, милая Клавдия Васильевна, всяческих успехов.
Даниил Хармс.
3
Понедельник, 9 октября 1933 года
Дорогая Клавдия Васильевна,
Вы переехали в чужой город, поэтому вполне понятно, что у Вас нет еще близких Вам людей. Но почему их вдруг не стало у меня с тех пор, как Вы уехали, — мне это не то чтобы непонятно, но удивительно! Удивительно, что видел я Вас всего четыре раза, но всё, что я вижу и думаю, мне хочется сказать только Вам.
Простите меня, если впредь я буду с Вами совершенно откровенен.
___
Я утешаю себя: будто хорошо, что Вы уехали в Москву. Ибо что получилоь бы, если бы Вы остались тут? Либо мы постепенно разочаровались бы друг в друге, либо я полюбил бы Вас и, в силу своего консерватизма, захотел бы видеть Вас своей женой.
Может быть, лучше знать Вас издали.
___
Вчера я был в ТЮЗе на "Кладе" Шварца2, очень часто, похож на Ваш. Она совершенно очевидно подражает Вам.
После ТЮЗа мы долго гуляли со Шварцем, и Шварц сожалел, что нет Вас. Он
рассказывал мне, как Вы удачно играли в "Ундервуде"
___ Сейчас дочитал Эккермана "Разговоры о Гете". Если Вы не читали их вовсе
или читали, но давно, то прочтите опять. Очень хорошая и спокойная книга. ___ С тех пор, как Вы уехали, я написал только одно стихотворение.
28 сентября 1933 ___ Ваш чекан
2 Александра Алексеевна Охитина исполняла в "Кладе" роль Птахи. 3 Первая пьеса Е. Шварца. Поставлена в Ленинградском ТЮЗе режиссерами
А. А. Брянцевым и Б. В. Зоном. Премьера состоялась 21 сентября 1929 года. К.
В. Пугачева играла в этом спектакле роль пионерки Маруси. 4 Третий, окончательный вариант стихотворения опубликован в "Дне
поэзии. 1965" (Л. 1966, стр. 292 — 294), публикация А. Александрова. В "Дне
поэзии" стихи Хармса разбиты на четверостишия и строчка "окружают нас
вокруг" заменена на строчку "ловят нас в свой мрачный круг", не
встречающуюся ни в одном варианте. Первый вариант был написан на обратной
стороне письма от 21 сентября 1933 года к Н. И. Колюбакиной. В этом письме
Хармс сообщал, что посылает "вчера написанные стихи. Правда, они еще не
закончены. Конец должен быть другим, но несмотря на это я считаю, что в них
есть стройность и тот грустный тон, каким говорит человек о непонятном ему
предназначении человека в мире". Второй вариант написан через несколько
дней, 25 сентября. 5 Музыкальный инструмент, — по описанию К. В. Пугачевой, напоминал
флейту или гобой. Пугачева играла на нем в спектакле "Дети Индии" (пьеса Н.
Ю. Жуковской, постановка А. А. Брянцева) и потом подарила его Д. И. Хармсу.
Хармс, вспоминает Пугачева, смотрел этот спектакль (премьера состоялась 10
июня 1928 года), в нем актриса исполняла роль мальчика-индуса Умеша.
Понедельник, 16 октября 1933 Талант растет, круша и строя. Благополучье — знак застоя! Дорогая Клавдия Васильевна, Вы удивительный и настоящий человек! Как ни прискорбно мне не видеть Вас, я больше не зову Вас в ТЮЗ и мой
город. Как приятно знать, что есть еще человек, в котором кипит желание! Я
не знаю, каким словом выразить ту силу, которая радует меня в Вас. Я называю
ее обыкновенно чистотой. Я думал о том, как прекрасно всё первое! как прекрасна первая
реальность! Прекрасно солнце и трава и камень и вода и птица и жук и муха и
человек. Но так же прекрасны и рюмка и ножик и ключ и гребешок. Но если я
ослеп, оглох и потерял все чувства, то как я могу знать всё это прекрасное?
Все исчезло и нет, для меня, ничего. Но вот я получил осязание, и сразу
почти весь мир появился вновь. Я приобрел слух, и мир стал значительно
лучше. Я приобрел все следующие чувства, и мир стал еще больше и лучше. Мир
стал существовать, как только я впустил его в себя. Пусть он еще в
беспорядке, но всё же существует! Однако я стал приводить мир в порядок. И вот тут появилось Искусство.
Только тут понял я истинную разницу между солнцем и гребешком, но в то же
время я узнал, что это одно и то же. Теперь моя забота создать правильный порядок. Я увлечен этим и только
об этом и думаю. Я говорю об этом, пытаюсь это рассказать, описать,
нарисовать, протанцевать, построить. Я творец мира, и это самое главное во
мне. Как же я могу не думать постоянно об этом! Во всё, что я делаю, я
вкладываю сознание, что я творец мира. И я делаю не просто сапог, но, раньше
всего, я создаю новую вещь. Мне мало того, чтобы сапог вышел удобным,
прочным и красивым. Мне важно, чтобы в нем был тот же порядок, что и во всём
мире: чтобы порядок мира не пострадал, не загрязнился от прикосновения с
кожей и гвоздями, чтобы, несмотря на форму сапога, он сохранил бы свою
форму, остался бы тем же, чем был, остался бы чистым. Это та самая чистота, которая пронизывает все искусства. Когда я пишу
стихи, то самым главным мне кажется не идея, не содержание и не форма, и не
туманное понятие "качество", а нечто еще более туманное и непонятное
рационалистическому уму, но понятное мне и, надеюсь, Вам, милая Клавдия
Васильевна, это — чистота порядка. Эта чистота одна и та же в солнце, траве, человеке и стихах. Истинное
искусство стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его
первым отражением. Оно обязательно реально. Но, Боже мой, в каких пустяках заключается истинное искусство! Великая
вещь "Божественная комедия", но и стихотворение "Сквозь волнистые туманы
пробирается луна" — не менее велико. Ибо там и там одна и та же чистота, а
следовательно, одинаковая близость к реальности, т.е. к самостоятельному
существованию. Это уже не просто слова и мысли, напечатанные на бумаге, это
вещь, такая же реальная, как хрустальный пузырек для чернил, стоящий передо
мной на столе. Кажется, эти стихи, ставшие вещью, можно снять с бумаги и
бросить в окно, и окно разобьется. Вот что могут сделать слова! Но, с другой стороны, как те же слова могут быть беспомощны и жалки! Я
никогда не читаю газет. Это вымышленный, а не созданный мир. Это только
жалкий, сбитый типографский шрифт на плохой, занозистой бумаге. ___ Нужно ли человеку что-либо помимо жизни и искусства? Я думаю, что нет:
больше не нужно ничего, сюда входит всё настоящее. ___ Я думаю, чистота может быть во всём, даже в том, как человек ест суп.
Вы поступили правильно, что переехали в Москву. Вы ходите по улице и играете
в голодном театре. В этом больше чистоты, чем жить здесь, в уютной комнате и
играть в ТЮЗе. ___ Мне всегда подозрительно всё благополучное. Сегодня был у меня Заболоцкий. Он давно увлекается архитектурой и вот
написал поэму, где много высказал замечательных мыслей об архитектуре и
человеческой жизни
2 Верно: "Нестле". Молочная мука для вскармливания грудных младенцев.
Изготовлялась в Швейцарии.
Суббота, 21 октября 1933 Дорогая Клавдия Васильевна, 16-го октября я послал Вам письмо, к несчастью, не заказным. 18-го получил от Вас телеграмму и ответил тоже телеграммой. Теперь я не знаю, получили ли Вы мое четвертое письмо. Создалась особая последовательность в наших письмах, и, чтобы написать
следующее письмо, мне важно знать, что Вы получили предыдущее. Вчера был в Филармонии на Моцарте. Не хватало только Вас, чтобы я мог
чувствовать себя совершенно счастливым. Сейчас, как никогда, хочется мне увидеть Вас. Но, несмотря на это, я
больше не зову Вас в ТЮЗ и в мой город. Вы настоящий и талантливый человек,
и Вы вправе презирать благополучие. Обо всём этом я подробно изложил в четвертом письме. Если, в течение ближайших четырех дней, я не получу от Вас вести, то
пошлю Вам очередное длинное письмо, считая, что четвертого письма Вы не
получили. Даниил Хармс. Это письмо внеочередное и имеет своей целью восстановить только
неисправности нашей почты.
24 октября 1933. Ленинград Милая и самая дорогая моя Клавдия Васильевна, простите меня за это шутливое вступление (только не отрезайте верхнюю
часть письма, а то слова примут какое-то другое освещение), но я хочу
сказать Вам только, что я ни с какой стороны, или, вернее, если можно так
выразиться, абсолютно не отношусь к Вам с иронией. С каждым письмом Вы
делаетесь для меня всё ближе и дороже. Я даже вижу, как со страниц Ваших
писем поднимается не то шар, не то пар и входит мне в глаза. А через глаз
попадает в мозг, а там, не то сгустившись, не то определившись, по нервным
волоконцам, или, как говорили в старину, по жилам бежит, уже в виде Вас, в
моё сердце. Вы с ногами и руками садитесь на диван и делаетесь полной
хозяйкой этого оригинального, черт возьми, дома. И вот я уже сам прихожу в своё сердце как гость и, прежде чем войти,
робко стучусь. А Вы оттуда: "Пожалста! Пожалста!" Ну, я робко вхожу, а Вы мне сейчас же — дивный винегрет, паштет из
селёдки, чай с подушечками, журнал с Пикассо и, как говорится, чекан в зубы. "Моя дивная Клавдия Васильевна,— говорю я Вам,— Вы видите, я у Ваших
ног?" А Вы мне говорите: "Нет". Я говорю: "Помилуйте Клавдия Васильевна. Хотите, я сяду даже на пол?" А Вы мне опять: "Нет". "Милая Клавдия Васильевна,— говорю я тут горячась.— Да ведь я Ваш.
Именно что Ваш". А Вы трясётесь от смеха всей своей архитектурой и не верите мне и не
верите. "Боже мой! — думаю я.— А ведь вера-то горами двигает!" А безверие что
безветрие. Распустил все паруса, а корабль ни с места. То ли дело пароход! Тут мне в голову план такой пришел: а ну-ка не пущу я Вас из сердца!
Правда, есть такие ловкачи, что в глаз войдут и из уха вылезут. А я уши
ватой заложу! Что тогда будете делать? И действительно, заложил я уши ватой и пошел в Госиздат. Сначала вата плохо в ушах держалась: как глотну, так вата из ушей
выскакивает. Но потом я вату покрепче пальцем в ухо забил, тогда держаться
стала. А в Госиздате надо мной потешаются: "Ну, брат,— кричат мне,— совсем,
брат, ты рехнулся!" А я говорю им: "И верно, что рехнулся. И всё это от любви. От любви,
братцы, рехнулся!"
4 ноября 1933 Дорогая Клавдия Васильевна, за это время я написал Вам два длинных письма, но не послал их. Одно
оказалось слишком шутливое, а другое — настолько запутано, что я предпочел
написать третье. Но эти два письма сбили меня с тона, и вот уже одиннадцать
дней я не могу написать Вам ничего. ___ Третьего дня я был у Маршака и рассказывал ему о Вас. Как блистали его
глаза и как пламенно билось его сердечко! (Видите, опять въехала совершенно
неуместная и нелепая фраза. Какая ерунда! Маршак с пламенными глазами!) ___ Я увлекся Моцартом. Вот где удивительная чистота! Трижды в день, по
пяти минут, изображаю я эту чистоту на Вашем чекане. Ах если бы свистел он
хоть двадцать минут подряд! За неимением рояля я приобрел себе цитру. На этом деликатном
инструменте я упражняюсь наперегонки со своей сестрой2. И человечество
меньше всего знает о том, что такое число. Но почему-то принято считать, что
если какое-либо явление выражено числами и в этом усмотрена некоторая
закономерность, настолько, что можно предугадать последующее явление, то
всё, значит, понятно. Так, например, Гельмгольц нашел числовые законы в звуках и тонах и
думал этим объяснить, что такое звук и тон. Это дало только систему, привело звук и тон в порядок, дало возможность
сравнения, но ничего не объяснило. Ибо мы не знаем, что такое число. Что такое число? Это наша выдумка, которая только в приложении к
чему-либо делается вещественной? Или число вроде травы, которую мы посеяли в
цветочном горшке и считаем, что это наша выдумка и больше нет травы нигде,
кроме как на нашем подоконнике? Не число объяснит, что такое звук и тон, а звук и тон прольют хоть
капельку света в нутро числа. ___ Милая Клавдия Васильевна, я посылаю Вам свое стихотворение: "Трава". Очень скучаю без Вас и хочу видеть Вас. Хоть и молчал столько времени,
но Вы единственный человек, о ком я думаю с радостью в сердце. Видно, будь
Вы тут, я был бы влюблен по-настоящему, второй раз в своей жизни. Дан. Хармс. 1 Елизаветой Ивановной Грицыной (Ювачевой). 2 Сохранились философские и математические сочинения Хармса о природе
чисел и т.д. 3 Полный текст этого стихотворения пока не обнаружен. Приведу строки,
которые запомнила (и я записал с ее слов 22.IХ. 1974) художница Елена
Васильевна Сафонова (1902 — 1980), дружившая с Введенским и Хармсом.
Начало: Когда в густой траве гуляет конь, она себя считает конской пищей. Когда в тебя стреляют из винтовки и ты протягиваешь к палачу ладонь, то ты ничтожество, ты нищий... И еще несколько строк: Когда траву мы собираем в стог, она благоухает. А человек, попав в острог, и плачет, и вздыхает, и бьется головой и бесится, и пробует на простыне повеситься...
Петербург Надеждинская 11, кв. 8. Суббота, 10 февраля 1934 Дорогая Клавдия Васильевна, только что получил от Вас письмо, где Вы пишете, что вот уже три недели
как не получали от меня писем. Действительно все три недели я был в таком
странном состоянии, что не мог написать Вам. Я устыжен, что Вы первая
напомнили мне об этом. Ваша подруга так трогательно зашла ко мне и передала мне петуха. "Это
от Клавдии Васильевны", — сказала она. Я долго радовался, глядя на эту
птицу2. Он написал длинную поэму
и посвятил ее Вам. Он изобрел еще особые игральные спички, в котрые
выигрывает тот, кто первый сложит из них слова: "Клавдия Васильевна". Мы
играли с ним в эту занимательную игру, и он кое-что проиграл мне. В ТЮЗе приятная новость: расширили сцену и прямо на ней устроили
раздевалку, где публика снимат свое верхнее платье. Это очень оживило
спектакли. Брянцев
Вчера был у Антона Антоновича; весь вечер говорили о Вас. Вера
Михайловна собирается повторить свои пульяжи. Как Вам это нравится? Ваш митрополит осаждает меня с самого утра. Когда ему говорят, что меня
нет дома, он прячется в лифт и оттуда караулит меня. У Шварцев бываю довольно часто. Прихожу туда под различными предлогами,
но на самом деле только для того, чтобы взглянуть на Вас. Екатерина
Ивановна
Дорогая Клавдия Васильевна, я часто вижу Вас во сне. Вы бегаете по
комнате с колокольчиком в руках и всё спрашиваете: "Где деньги? Где деньги?"
А я курю трубку и отвечаю Вам: "В сундуке. В сундуке". Даниил Хармс. 1 В письме много выдуманных историй и вымышленных персонажей. 2 Верно: Моргулис, Александр Осипович Моргулис (1898 — 1938),
переводчик с французского (Гюстав Флобер, Анатоль Франс и другие), писал
стихи. Он и его жена пианистка И. Д. Ханцин (1899 — 1984) были в дружеских
отношениях с О. Э. и Н. Я. Мандельштамами. О. Мандельштам посвятил Моргулису
десять шутливых стихотворений (так называемые "моргулеты"). Репрессирован в
1936 году. 3 Александр Александрович Брянцев (1883 — 1961) — режиссер, актер и
педагог, основатель Ленинградского театра юных зрителей, ТЮЗа, который
теперь носит его имя. Дорогая Клавдия Васильевна, теперь я понял: Вы надо мной издеваетесь. Как могу я поверить, что Вы
две ночи подряд не спали, а всё находились вместе с Яхонтовым
(Яронея
* В одном из авторских предисловий к повести говорится: "В этой книге
будут затронуты вопросы сложные и даже отчасти чересчур сложные, отдаленные
от литературы и непривычные для рук писателя. Такие вопросы, как, например,
поиски потерянной молодости, возвращение здоровья, свежести чувств и так
далее, и тому подобное, и прочее". Отметим, что это пока единственное
известное нам у Хармса упоминание написанного Михаилом Зощенко. Дорогая Тамара Александровна и Леонид Савельевич, спасибо Вам за Ваше чудесное письмо. Я перечитал его много раз и выучил
наизусть. Меня можно разбудить ночью, и я сразу без запинки начну:
"Здравствуйте, Даниил Иванович, мы очень без Вас соскрючились. Леня купил
себе новые..." и т. д. и т. д. Я читал это письмо всем своим царскосельским знакомым. Всем оно очень
нравится. Вчера ко мне пришел мой приятель Бальнис. Он хотел остаться у меня
ночевать. Я прочел ему Ваше письмо шесть раз. Он очень сильно улыбался,
видно, что письмо ему понравилось, но подробного мнения он высказать не
успел, ибо ушел, не оставшись ночевать. Сегодня я ходил к нему сам и прочел
ему письмо еще раз, чтобы он освежил его в своей памяти. Потом я спросил
Бальниса, каково его мнение. Но он выломал у стула ножку и при помощи этой
ножки выгнал меня на улицу, да еще сказал, что если я еще раз явлюсь с этой
паскудью, то свяжет мне руки и набьет рот грязью из помойной ямы. Это были,
конечно, с его стороны грубые и неостроумные слова. Я, конечно, ушел и
понял, что у него был, возможно, сильный насморк, и ему было не по себе. От
Бальниса я пошел в Екатерининский парк и катался на лодке. На всём озере,
кроме меня, плавало еще две-три лодки. Между прочим, в одной лодке каталась
очень красивая девушка. И совершенно одна. Я повернул лодку (кстати, при
повороте надо грести осторожно, потому что весла могут выскочить из уключин)
и поехал следом за красавицей. Мне казалось, что я похож на норвежца и от
моей фигуры в сером жилете и развевающемся галстуке должны излучаться
свежесть и здоровье и, как говорится, пахнуть морем. Но около Орловской
колонны купались какие-то хулиганы, и, когда я проезжал мимо, один из них
хотел проплыть как раз поперек моего пути. Тогда другой крикнул: "Подожди,
когда проплывет эта кривая и потная личность!" — и показал на меня ногой.
Мне было очень неприятно, потому что всё это слышала красавица. А так как
она плыла впереди меня, а в лодке, как известно, сидят затылком к
направлению движения, то красавица не только слышала, но и видела, как
хулиган показал на меня ногой. Я попробовал сделать вид, что это относится
не ко мне, и стал, улыбаясь смотреть по сторонам, но вокруг не было ни одной
лодки. Да тут еще хулиган крикнул опять: "Ну чего засмотрелся! Не тебе, что
ли, говорят! Эй ты, насос в шляпе!" Я принялся грести что есть мочи, но весла выскакивали из уключин, и
лодка подвигалась медленно. Наконец, после больших усилий я догнал
красавицу, и мы познакомились. Ее звали Екатериной Павловной. Мы сдали ее
лодку, и Екатерина Павловна пересела в мою. Она оказалась очень остроумной
собеседницей. Я решил блеснуть остроумием моих знакомых, достал Ваше письмо
и принялся читать: "Здравствуйте, Даниил Иванович, мы очень без Вас
соскрючились. Леня купил..." и т. д. Екатерина Павловна сказала, что если мы
подъедем к берегу, то я что-то увижу. И я увидел, как Екатерина Павловна
ушла, а из кустов вылез грязный мальчишка и сказал: "Дяденька, покатай на
лодке". Сегодня вечером письмо пропало. Случилось это так: я стоял на балконе,
читал Ваше письмо и ел манную кашу. В это время тетушка позвала меня в
комнаты помочь ей завести часы. Я закрыл письмом манную кашу и пошел в
комнаты. Когда я вернулся обратно, то письмо впитало в себя всю манную кашу,
и я съел его. Погоды в Царском стоят хорошие: переменная облачность, ветры
юго-западной четверти, возможен дождь. Сегодня утром в наш сад приходил шарманщик и играл собачий вальс, а
потом спер гамак и убежал. Я прочел очень интересную книгу о том, как один молодой человек полюбил
одну молодую особу, а эта молодая особа любила другого молодого человека, а
этот молодой человек любил другую молодую особу, а эта молодая особа любила
опять-таки другого молодого человека, который любил не ее, а другую молодую
особу. И вдруг эта молодая особа оступается в открытый люк и надламывает себе
позвоночник. Но когда она уже совсем поправляется, она вдруг простужается и
умирает. Тогда молодой человек, любящий ее, кончает с собой выстрелом из
револьвера. Тогда молодая особа, любящая этого молодого человека, бросается
под поезд. Тогда молодой человек, любящий эту молодую особу, залезает с горя
на трамвайный столб, и касается проводника, и умирает от электрического
тока. Тогда молодая особа, любящая этого молодого человека, наедается
толченого стекла и умирает от раны в кишках. Тогда молодой человек, любящий
эту молодую особу, бежит в Америку и спивается до такой степени, что продает
свой последний костюм, и за неимением костюма он принужден лежать в постели,
и получает пролежни, и от пролежней умирает. На днях буду в городе. Обязательно хочу увидеть Вас. Привет Валентине
Ефимовне и Якову Семеновичу. Даниил Хармс. 28 июня 1932 года, Царское Село
20 августа 1930 года Тамара Александровна, должен сказать Вам, что я всё понял. Довольно ломать дурака и писать
глупые письма неизвестно кому. Вы думаете: он глуп. Он не поймет. Но Даниил
Хармс не глуп. Он всё понимает. Меня матушка не проведёшь! Сам проведу. Ещё
бы! Нашли дурака! Да дурак-то поумнее многих других, умных. Не стану говорить таких слов, как издевательство, наглость и пр. и пр.
Всё это только уклонит нас от прямой цели. Нет, скажу прямо, что это чорт знает что! Я всегда говорил, что в Вашем лице есть нечто преступное. Со мной
спорили, не соглашались, но теперь пусть лучше попридержут язык за грибами
или за зубами или как там говорится! Я прямо спрашиваю Вас: что это значит? Ага! Вижу как Вы краснеете и
жалкой ручонкой хотите отстранить от себя этот неумолимый призрак высокой
справедливости. Смеюсь, глядя на то как Вы лепечете бледные слова оправдания. Хохочу над Вашими извинениями. Пусть! Пусть эта свинья Бобрикова сочтёт меня за изверга. Пускай Рогнедовы обольют меня помоями! Да!.. впрочем нет. Не то. Я скажу спокойно и смело: Я разъярён. А Вы знаете на что я способен? Я волк. Зверь. Барс. Тигр. Я не
хвастаюсь. Чего мне хвастаться? Я призираю злобу. Мне злость не понятна. Но святая ярость! Знаем мы эти малороссийские поля и конавы. Знаем и эти пресловутые 20 фунтов. Валентина Ефимовна уехала в Москву.
Цены на продукты дорожают. Даниил Хармс.
Нет! Нет! Нет! мне не смолчать! Пусть! пусть подумают что хотят, но я скажу. Я скажу Вам Тамара Александровна честно и открыто. 3ачем! 3ачем скрывать те чувства, ради которых многие великие люди шли
в огонь. Например: Павел Донов в 1847 году сгорел со словами: Мое мне! Анатолий Владимирович Лештуков (именем которого называется один из
наших переулков) сгорел в 1859 году, Жорж Свиндиминов, в начале нашего века, спалил жену, детей и себя. Да что там говорить! Вы сами знаете, на что способен человек. А великий
человек на все способен. Я знаю! Я знаю, Тамара Александровна, Вы думаете, я ДУРАК * Текст по книге "Горло бредит бритвою".
5 декабря 1930 года Дорогая Тамара Александровна, Я люблю Вас. Я вчера, даже, хотел Вам это сказать, но Вы сказали, что у
меня на лбу всегда какая-то сыпь и мне стало неловко. Но потом, когда Вы ели
редьку, я подумал: "Ну хорошо, у меня некрасивый лоб, но зато ведь и
Тамарочка не богиня". Это я только для успокоения подумал. А на самом деле
Вы богиня, — высокая, стройная, умная, чуть лукавая и совершенно не
оцененная! А ночью я натёр лоб политурой и потом подумал: "Как хорошо любить
богиню, когда сам бог". Так и уснул. А разбудил меня папа и, довольно строго, спросил кто у меня был вчера.
Я, говорю, были приятели. — Приятели?— сказал папа. Я говорю были Введенский, Липавский и Калашников. А папа спросил не были-ли кто ни будь, так сказать, из дам. Я говорю,
что сразу этого не могу вспомнить. Но папа что-то сделал (только я не скажу
что) и я вспомнил и говорю ему: "Да, папочка, были такие-то и такие-то мои
знакомые дамы и мне их нужно было видеть по делу Госиздата, Дома Печати и
Федерации Писателей". Но это не помогло. Дело в том, видите-ли, что Вы решили буд-то я вроде как-бы, извините,
Яша Друскин, а я, на самом деле, это самое, значительно реже. Ну вот и вышло, что папа раньше меня прочёл и показал Лидии Алексеевне
(это такая у нас живёт). А я и не знаю, что там такое написано. — Нет, — говорит папа, — изволь, иди следом за мной и изволь всё
объясни. Я надел туфли и пошёл. Прихожу, вижу. Боже ты мой! С одной стороны и приятно видеть, а с
другой стороны стоят тут рядом папа и Лидия Алексеевна. — Я, — говорит Лидия Алексеевна, — сюда больше ходить не могу, а то
и про меня ещё чего ни будь напишут. И папа раскричался тоже. — Это, кричит, — не общественная! Ну что тут скажешь! Я стою себе и думаю: "Любит ведь, явно любит, коли
до этого дошло! Ведь вон, думаю, каким хитрым манером призналась! Но
которая? Вот вопрос. Ах, если-бы это была она! т.-е. Тамара!" Только это я так подумал, вдруг звонок, приходит почтальон и приносит
мне три заказных письма. И выходит, что все три зараз любят. А что мне до
других, когда я Вас, именно Вас, дорогая Тамара Александровна люблю. Как увидал Вас, пять лет тому назад в Союзе Поэтов, так с тех пор и
люблю. Сильно сломило это мою натуру. Хожу как дурак. Апетита лишился. А съем,
что через силу, так сразу отрыжка кислая. И сна лишился. Как только спать,
так левую ноздрю закладывает, прямо не продохнёшь! Но любовь, можно сказать, священный пламень, всё прошибёт! Пять лет любовался Вами. Как Вы прекрасны! Тамара Александровна, если б
Вы только знали! Милая, дорогая Тамара Александровна! Зачем Шурка мой друг! Какая
насмешка судьбы! Ведь, не знай я Шуру, я бы и Вас не знал! Нет!.. Или вернее да! Да, только Вы, Тамара Александровна способны сделать
меня счастливым. Вы пишите мне: "... я не Вашь вкус". Да что Вы, Тамара Александровна! До вкуса-ли тут! Ах! Слова бессильны, а звуки неизобразимы! Тамарочка, радуга моя! Твой Даня.
Матушка моя, дорогая Тамара Александровна, не люблю писать зря, когда нечего. Ничего ровно не изменилось с тех
пор, как Вы уехали. Так же всё Валентина Ефимовна ходит к Тамаре
Григорьевне, Тамара Григорьевна к Валентине Ефимовне, Александра Григорьевна
к Леониду Савельевичу, а Леонид Савельевич к Александру Ивановичу. Абсолютно
так же ничего не могу сказать и о себе. Немного загорел, немного пополнел,
немного похорошел, но даже и с этим не все согласны. Вот разве опишу вам казус, случившийся с Леонидом Савельевичем. Зашел
раз Леонид Савельевич ко мне и не застал меня дома. Ему даже дверь не
открыли, а только через дверь спросили: кто там? Он спросил сначала меня, а
потом назвал свою фамилию, почему-то Савельев. А мне потом передают, что
приходила ко мне какая-то барышня по имени Севилья. Я лишь с трудом
догадался, кто был на самом деле. Да, а на днях еще такой казус вышел. Пошли
мы с Леонидом Савельевичем в цирк. Приходим перед началом и, представьте
себе, нет ни одного билета. Я говорю: пойдемте, Леонид Савельевич, на фуфу.
Мы и пошли. А у входа меня задержали и не пускают, а он, смотрю, свободно
вперед прошел. Я обозлился и говорю: вон тот человек тоже без билета. Почему
вы его пускаете? А они мне говорят: это Ванька-встанька, он у нас у ковра
служит. Совсем, знаете, захирел Леонид Савельевич и на Госиздат рукой машет,
хочет в парикмахеры поступить. Александр Иванович купил себе брюки, уверяет,
что оксфорт. Широки они, действительно, страшно, шире оксфорта, но зато
коротки очень, видать где носки кончаются. Александр Иванович не унывает,
говорит: поношу — разносятся. Валентина Ефимовна переехала на другую
квартиру. Должно быть и оттуда турнут ее в скором времени. Тамара
Григорьевна и Александра Григорьевна нахально сидят в Вашей комнате; советую
обратить внимание. Синайские, между прочим, мерзавцы. Вот примерно всё, что произошло за время Вашего отсутствия. Как будет
что нибудь интересное, напишу обязательно. Очень соскучились мы без Вас. Я влюбился уже в трех красавиц, похожих
на Вас. Леонид Савельевич написал у себя под кроватью карандашом по обоям:
"Тамара А. К. Н." А Олейников назвал своего сына Тамарой. А Александр
Иванович всех своих знакомых зовет Тамася. А Валентина Ефимовна написала
Барскому письмо и подписалась "Т" — либо "Твоя", либо "Тамара". Хотите
верьте, хотите не верьте, но даже Боба Левин прислал из Симбирска письмо,
где пишет: "...ну как живешь, кого видишь?" Явно интересуется, вижу ли я
Вас. На днях встретил Данилевича. Он прямо просиял и затрепетал, но, узнав
меня, просто осунулся. Я, говорит1 Вам под стать. Красивая женщина. Пышные волосы, рот,
глаза... Удивительно, почему толпа поклонников не осаждает ее дверь.
Походка? фигура? Что тому причиной? Почему всяк нос воротит? Невежество вкусов? Леонид3 вызывает к себе теплые чувства. Это студент, подающий кое-какие
надежды. Яков! Заклинаю тебя! Грызи гранит! И вы Тамара Александровна поддержите его! Влейте надежду в его
сознание, которое века хранило мысль о делах, делах чести, долга и
сверхморали, о знаниях, которыми переполнено земное существование,
долженствующее собой изображать все человеческие страсти, которые с таким
ожесточением вели борьбу с теми человеческими помыслами, которые
неослабевающими струями преисполняют наше жилище мысли, воспомоществование
которой Тамара Александровна! Яков, это душа самого общества! Восток! Пусть Николай
А также, помните, надпись над моей кроватью: Мысль о Рае. Так вот, Раиса Ильинишна, можете считать это за шутку, но до Вас я
любил по-настоящему один раз. Это была Эстер (в переводе на русский —
Звезда). Я любил её семь лет. Она была для меня не только женщиной, которую я люблю, но и ещё чем-то
другим, что входило во все мои мысли и дела. Я разговаривал с Эстер не
по-русски и её имя писал латинскими буквами: ESTHER. Потом я сделал из них монограмму, и получилось <img src=image0.gif
alt=OKHO>. Я называл её окном, сквозь которое я смотрю на небо и вижу звезду. А
звезду я называл раем, но очень далёким. И вот однажды я увидел, что значок <img src=image0.gif alt=OKHO> и есть
изображение окна. Потом мы с Эстер расстались. Я не разлюбил её, и она меня не разлюбила,
но я первым пожелал расстаться с ней. Почему — это мне трудно объяснить. Но я почувствовал, что довольно
смотреть "в окно на далекую звезду". И вот однажды я не спал целую ночь. Я ложился и сразу вставал. Но,
встав, я понимал, что надо лечь. Я ложился опять, но сейчас же вскакивал и
ходил по комнате. Я садился за стол и хотел писать. Я клал перед собой
бумагу, брал в руки перо и думал. Я знал, что мне надо написать что-то, но я
не знал что. Я даже не знал, должны это быть стихи, или рассказ, или какое-то
рассуждение, или просто одно слово. Я смотрел по сторонам, и мне казалось,
что вот сейчас что-то случится. Но ничего не случалось. Это было ужасно.
Если бы рухнул потолок, было бы лучше, чем так сидеть и ждать неизвестно
что. Уже ночь прошла и пошли трамваи, а я всё ещё не написал ни одного
слова. Я встал и подошел к окну. Я сел и стал смотреть в окно. И вдруг я
сказал себе: вот я сижу и смотрю в окно на... Но на что же я смотрю? Я вспомнил: "окно, сквозь которое я смотрю на
звезду". Но теперь я смотрю не на звезду. Я не знаю, на что я смотрю теперь.
Но то, на что я смотрю, и есть то слово, которое я не мог написать. Тут я увидел Вас. Вы подошли к своему окну в купальном костюме. Так я
впервые увидел Вас. Увидел Вас сквозь окно. Вам смешно, Раиса Ильинишна, о чем я пишу Вам?.. Но я и не прошу Вас относиться к этому серьёзно. Но теперь слушайте
дальше. Я познакомился с Вами и узнал, что Вас зовут Рая. Я стал много
думать о Вас, о Рае. Мысль о Вас стала моей главной мыслью. И я повесил
надпись над моей кроватью: Мысль о Рае. Моя главная мысль, помимо Вас, это мысль о рае, и Вы понимаете, что Вы
стали для меня не только женщиной, которую я полюбил, но вошли во все мои
мысли и дела. Здесь дело не в каламбуре — Рая и рай. Все это — очень несовременно, и я решил не говорить Вам этого. Я
как-то пришел к Вам (Вы обедали) и сказал: Вы знаете, Рая, сегодня ночью со
мной была страшная вещь, и Вы спасли меня. Но потом я Вам ничего не сказал. Потом, гуляя с Вами у Буддийской пагоды и гуляя на Островах, я
чувствовал, что я должен сказать Вам всё, но что-то удерживало меня, и я не
говорил. Я ходил и говорил глупости. И Вы даже обиделись под конец. И так
стало всякий раз, когда я Вас встречал. Я должен был либо сказать Вам всё, либо расстаться. Я и теперь, в письме, не сказал Вам почти ничего. Только совсем
чуть-чуть. Да и то Вы решите, что я либо шучу, либо я сумасшедший. И я пишу Вам
это всё только потому, что решил с Вами не встречаться, чтобы не тревожить
Вас. Сегодня Вы позвонили мне по телефону, когда я начал писать Вам это
письмо. Конечно, я сразу узнал Ваш голос, но, не зная, что Вам сказать, всё
время спрашивал: кто говорит? Послезавтра Вам это письмо передаст Борис Михаилович Левин. Да хранит Вас Бог, милая Рая. Даниил Хаармс.
<Конец сентября 1936> Дорогой Борис Степанович, каждый день, садясь за фисгармонию, вспоминаю Вас. Особенно, когда
играю II фугетту Генделя, которая Вам тоже нравилась. Помните, как там бас
время от времени соглашается с верхними голосами при помощи такой темы: <img src=image1.gif alt=Music> Эта фугетта в моем репертуаре — коронный номер. В продолжение месяца я
играл её по два раза в день, но зато теперь играю ее свободно. Марина не
очень благосклонна к моим занятиям, а так как она почти не выходит из дома,
то я занимаюсь не более одного часа в день, что чрезмерно мало. Кроме
фугетты играю Палестриновскую "Stabat mater" в хоральном переложении, менуэт
Джона Bloy'а (XVII в.), "О поле, поле" из Руслана, хорал es-dur Иоганновских
страстей и теперь разучиваю арию c-moll из партиты Баха. Это одна из лучших
вещей Баха и очень простая. Посылаю Вам верхний голос для скрипки, ибо,
разучивая её только одним пальцем, я получал огромное удовольствие. У меня
часто бывает Друскин. Но большая рояльная техника мешает ему хорошо играть
на фисгармонии. Зато был у меня тут один молодой дирижёр, приятель Николая
Андреевича, вот он действительно показал, чего можно достигнуть на
фисгармонии. То меняя регистры, то особенно подавая воздух, он добивался
такого разнообразия и так точно передавал оркестровое звучание, что я только
диву давался. Кроме того, он играет со страниц партитуры в 22 строки так же
свободно, как Вы читаете по-русски французскую книгу. Вдобавок он поёт на
все голоса. Он пел секстет из Дон Жуана и так ловко перескакивал с голоса на
голос, подчеркивая именно самые нужные моменты, что я воспринял секстет
полностью. Как жаль, что Вы переехали в Москву. Я уверен, что этот молодой
дирижёр доставил бы Вам много радости. Напишите мне, Борис Степанович, достали ли Вы себе квартиру и играете
ли на скрипке. О себе могу только сказать, что мои материальные дела хуже, чем
когда-либо. Сентябрь прожил исключительно на продажу, да и то с таким
расчетом, что два дня с едой, а один голодаем, но надеюсь, что когда-нибудь
будет лучше. Если Вы бываете в Детиздате и если Вам не трудно, то узнайте,
почему я не получил денег из Олейниковского журнала. Олейников говорит, что
выписал мне 500 рублей, но я их не получил. А еще посоветуйте мне вот что: я
перевел Буша для Чижа. Чиж предложил мне издать это отдельной книжкой. А
Шварц приехал из Москвы и передал мне, что Оболенская предлагает издать Буша
в Москве. Думая, что в Москве больше гонорары и тиражи, я отказался от
предложения Чижа. Я послал с Олейниковым письмо Оболенской, где пишу, что
хотел бы издать Буша в Москве и прошу сообщить мне условия. По рассказу
Олейникова Оболенская будто бы обиделась, что я спрашивал об условиях (?).
Потом она посоветовалась с Введенским и как бы отказалась издавать моего
Буша. Теперь же я получаю от нее такую телеграмму: "Берём Ваш перевод Буша,
условия 1.000 руб. за 100 строк. Телеграфируйте согласны. Посылайте стихи.
Оболенская". Если бы мне предложили эти условия в Ленинграде, я нашёл бы их
приличными, но для Москвы, не знаю. Мне очень нужны деньги, но продешевить
книжку не хочу. Вся книжка 200 строк. Может быть, лучше требовать от неё
аккордно? И сколько? Может быть, то, что предлагает Оболенская, очень
хорошо? А может быть, очень плохо? И какой тираж? Борис Степанович, Вы лучше
знаете это всё. Если у Вас есть лишние пять рублей, пошлите мне телеграмму.
Уж очень я отстал от издательских дел. Остаюсь Ваш Даниил Хармс.
3 октября <1936> Дорогой Борис Степанович, большое спасибо за Ваш ответ. У меня было такое ощущение, что все люди,
переехавшие в Москву, меняются и забывают своих ленинградских знакомых. Мне
казалось, что москвичам ленинградцы представляются какими-то идеалистами, с
которыми и говорить-то не о чем. Оставалась только вера в Вашу неизменность.
За девять лет, что я знаю Вас, изменились все. Вы же как были, таким точно и
остались, несмотря на то, что как никто из моих знакомых изменили свою
внешнюю жизнь. И вдруг мне показалось, что Вы стали москвичом и не ответите
на моё письмо. Это было бы столь же невероятно, как если бы я написал письмо
Николаю Макаровичу, а он прислал бы мне ответ. Поэтому, получив сегодня Ваше
письмо, я испытал огромную радость, что-то вроде того, что "Ура! Правда
восторжествует". Когда кто-нибудь переезжает в Москву, я, ленинградский патриот,
воспринимаю это как личное оскорбление. Но Ваш переезд в Москву, дорогой
Борис Степанович, мне бесконечно печален. Среди моих знакомых в Ленинграде
не осталось ни одного настоящего мужчины и живого человека. Один зевнёт,
если заговорить с ним о музыке, другой не сумеет развинтить даже
электрического чайника, третий, проснувшись, не закурит папиросы, пока
чего-нибудь не поест, а четвертый подведёт и окрутит вас так, что потом
только диву даёшься. Лучше всех, пожалуй, Николай Андреевич. Очень-очень
недостаёт мне Вас, дорогой Борис Степанович. Поражаюсь Вашей силе: столько времени прожить без комнаты и остаться
самим собой. Это Вы, который говорил, что самый приятный подарок — халат с
тридцатью карманами! Вы мне напоминаете англичанина, который пьёт восьмой
день и, что называется, ни в одном глазу и сидит прямо как палка. Даже
страшно делается. Все это, конечно, потому, что у Вас миллион всяких
привычек и потребностей, но главные — чай и табак. В следующем письме напишу Вам о своих делах. Сообщите только, по какому
адресу Вам писать. Хармс.
Четверг. 21 сентября 1933 года. Петербург Дорогая Наташа, спасибо за стихи Жемчужникова. Это именно Жемчужников, но отнюдь не
Прутков. Даже, если они и подписаны Прутковым, то всё же не прутковские. И
наоборот вещи Толстого вроде "Балет Комма" или "О том, дескать, как философ
остался без огурцов", чистые прутковские, хоть и подписаны только Толстым. Я показывал ногу д-ру Шап-о. Он пробормотал несколько латинских фраз,
но, судя по тому, что велел мне пить дрожжи, согласен с твоим мнением.
Кстати дрожжей нигде нет. Чтобы ответить стихотворением на стихотворение, посылаю тебе, вчера
написанные, стихи.
Дорогая Наташа, ты прислала мне такое количество пивных дрожжей, будто я весь покрыт
волдырями как птица перьями. Я не знал, что они существуют в таблетках и
продаются в аптеках. Мне просто неловко, что об этом узнала ты, а не я сам,
которому эти дрожжи нужны. Твоё издание Козьмы Пруткова (1899 года) —
лучшее, хотя в нем многих вещей не хватает. Вчера позвонил мне Маршак и
просил, если я не занят и если у меня есть к тому охота, притти к нему. Я
пошёл. В прихожей произошла сцена с обниманиями и поцелуями. Вполне были бы
уместны слова: "мамочка моя!" Потом Маршак бегал вокруг меня, не давая мне
даже сесть в кресло, рассказывал о Риме и Париже, жаловался на свою
усталость; Маршак говорил о Риме очень хорошо. Потом перешёл разговор на
Данта. Маршак научился уже говорить немного по итальянски и мы сидели до 3
ч. ночи и читали Данта, оба восторгаясь. Стихи, которые я хотел послать
тебе, ещё не оконченны, а потому хорошо, что я не послал их. А Колпаков, это действительно я. Спасибо Машеньке за спички и махорку. <У меня как раз заканчивались все
курительные запасы.> Даня. Воскресенье 24 сентября 1933 года.
Дорогая Наташа, Кофея я не смогу пить. А лучше я пройдусь ещё на часок в парк, что бы
воспользоваться тем, что называют природой, или попросту "самим собой". Д.
Дорогой Алексей Иванович. Курск — очень неприятный город. Я предпочитаю ДПЗ. Тут, у всех местных
жителей я слыву за идиота. На улице мне обязательно говорят что-нибудь
вдогонку. Поэтому я, почти всё время, сижу у себя в комнате. По вечерам я
сижу и читаю Жюль Верна, а днём вообще ничего не делаю. Я живу в одном доме
с Введенским; и этим очень недоволен.2 Даниил Хармс 23 июля 1932 года Курск, Первышевская 16. * Письма любезно предоставлены С. А. Лурье. Пользуемся случаем еще раз
искренне поблагодарить его. (Прим. в ГББ) 1 Ср. в воспоминаниях Пантелеева: "То, что он пишет о Введенском,
вероятно, влияние минуты. С Введенским они были друзьями. Но А. И. моги и
раздражать Д. И. — своей фатоватостью, своим бабничеством, светской
пустяшностью интересов, увлечениями дешевыми, "плотскими" — вином, картами,
"бабами"". Дорогой Алексей Иванович, только что получил Ваше письмо. Очень рад, что Вы купаетесь и лежите на
солнце. Тут нет ни солнца, ни места, где купаться. Тут всё время дождь и
ветер, и вообще на Петербург не похоже. Между прочим, настроение у меня
отнюдь не мрачное. Я чувствую себя хорошо и спокойно, но только до тех пор,
пока сижу в своей комнате. Стоит пройтись по улице, и я прихожу обратно злой
и раздраженный. Но это бывает редко, ибо я выхожу из дома раз в три дня. И
то: на почту и назад. Сидя дома, я много думаю, пишу и читаю. Это верно,
читаю я не только Жюля Верна. Сейчас пишу большую вещь под названием "Дон
Жуан". Пока написан только пролог и кусок первой части.2 Выводы оказались столь неожиданные, что я, благодаря им, стал сильно
смахивать на естественного мыслителя. Да вдобавок ещё естественного
мыслителя из города Курска. Скоро мне будет как раз к лицу заниматься
квадратурой круга или трисекцией угла. Деятельность малограмотного учёного всегда была мне приятна.4 я ещё ничего не написал, но теперь, может быть,
напишу. Что такое, Вы пишете, с Самуилом Яковлевичем? Но его натуру не
переделать. Если дать ему в день по стишку для прочтения, то он всё же
умудрится быть занятым целый день и ночь. На этом стишке он создаст теорию,
проекты и планы и сделает из него мировое событие. Для таких людей, как он, ничто не проходит зря. Всё, всякий пустяк,
делается частью единого целого. Даже съесть помидор, сколько в этом
ответственности! Другой и за всю жизнь меньше ответит. Передайте Самуилу
Яковлевичу мой самый горячий привет. Я ещё не написал ему ни одного письма.
Но значит до сих пор и не нужно было. Передайте привет Лидии Корнеевне.
2 См. текст "Бесконечность — вот ответ на все вопросы...", написанный
2 августа 1932 года. Опубликован Ж.-Ф. Жаккаром: Cahie`rs du Monde russe et
sovie`tique. 1985. XXVI/3-4/. Pp. 307-308. 3 См. опубликованные Г. Урманом тексты "Сабля", "Cisfinitum", "Нуль и
ноль", "О круге": Хармс Д. Неизданное. Neue russische Literatur. Almanach,
1979-1980. 2-3 Salzburg, С. 135-142. 4 Имеется в виду готовившийся в издательстве сборник рассказов детских
писателей, одним из составителей которого был Пантелеев. Сборник не вышел. 5 Чуковской. Л. К. Чуковская была составителем первого посмертного
сборника детских стихов Хармса "Игра" (М., 1962).
...ним, как я болен. У меня оказался туберкулез. Последнее время стало
хуже, каждый день температура лезет в верх. В виду этого, писать в Госиздат2 Я
послал ему письмо, но ответа не получил. Если Самуил Яковлевич в городе, передайте ему привет. Привет Тамаре Григорьевне.
* ГПБ. Ф. 1232, ед. хр. 398.
Дорогая Маришенька, Я пошел на вокзал, чтобы встретить тебя. Целую тебя Даня. 6 ч. 19 ноября 1939 года. ___ Дорогая Фефюля, Я пошел по разным делам. Уходя, я уронил щетку, Вы сразу пошевелились и
начали очень смешно улыбаться, растягивая рот и кивая кому-то во сне. Вернусь домой часов в 5—6 Целую крепко Даня. 19 января 1940 года. 2 ч. 30м. ___ Дорогая Фефюлинька, с очень печальным чувством поехал я по своим делам. Очень хочу тебя поскорее увидеть. Даня 10 ч. 26 июня 1940 года * В слове "Фефюля" буква "фита" вместо "ф". — С. В.
Конец 30-х годов. Дорогой Александр Иванович, я слышал, что ты копишь деньги и скопил уже тридцать пять тысяч. К
чему? Зачем копить деньги? Почему не поделиться тем, что ты имеешь, с теми,
которые не имеют даже совершенно лишней пары брюк? Ведь, что такое деньги? Я
изучал этот вопрос. У меня есть фотографии самых ходовых денежных знаков: в
рубль, в три, в четыре и даже в пять рублей достоинством. Я слыхал о
денежных знаках, которые содержут в себе разом до 30-ти рублей! Но копить
их, зачем? Ведь я не коллекционер. Я всегда презирал коллекционеров, которые
собирают марки, пёрышки, пуговки, луковки и т. д. Это глупые, тупые и
суеверные люди. Я знаю, например, что так называемые "нумизматы", это те,
которые копят деньги, имеют суеверный обычай класть их, как бы ты думал
куда? Не в стол, не в шкатулку а... на книжки! Как тебе это нравится? А ведь
можно взять деньги, пойти с ними в магазин и обменять, ну скажем, на суп
(это такая пища), или на соус кефаль (это тоже вроде хлеба). Нет, Александр Иванович, ты почти такой же нетупой человек, как и я, а
копишь деньги и не меняешь их на разные другие вещи. Прости, дорогой
Александр Иванович, но это не умно! Ты просто поглупел, живя в этой
провинции. Ведь должно быть не с кем даже поговорить. Посылаю тебе свой
портрет, чтобы ты мог хотя бы видеть перед собой умное, развитое,
интеллигентное и прекрасное лицо. Твой друг Даниил Хармс
Без даты. Алиса Ивановна, извините, что обращаюсь к Вам, но я проделал всё чтобы избежать этого,
а именно в течение года почти ежедневно обходил многих букинистов. Отсюда Вы
сами поймете как мне необходима книга Meyrink "Der Golem", которую я когдато
дал Вашему брату. Если эта книга ещё цела, то очень прошу Вас найти способ передать её
мне. Предлогаю сделать это при помощи почты. Еще раз извините
обстоятельства, которые заставили меня обратиться к Вам. Мой адрес: Ул. Маяковского 11 кв. 8 Даниил Иванович Хармс4
5
6
7
8
* * *
9
* * *
Письмо Т. А. Мейер-Липавской и Л. С. Липавскому
Письма к Т. А. Мейер-Липавской
<Черновик письма Т. А. Мейер>
* * *
* * *
Б. С. Житкову
* * *
Н. И. Колюбакиной
* * *
* * *
А. И. Пантелееву
Письмо А. И. Пантелееву
Отрывок письма Пантелееву
Записки к М. В. Малич
А. И. Введенскому
А. И. Порет
Авторы от А до Я
