Лев Халиф. Сборник поэзии
Лев Халиф 1930, член Союза Писателей, исключен в 1974, эмигрировал в 1977 Стихотворные сборники "Мета", "Стиходром", проза: "ЦДЛ", "Молчаливый пилот", "Ша, я еду в США") печатался в периодических изданиях Италии, Израиля, Франции, США
ПАСТЕРНАК
Каждый четверг к восьми часам утра на Казанском вокзале, не самом столичном, но в центре Москвы, ещЈ только спросонья влезающей в домашние тапки, за платформой электричек, идущих на Куровскую, к стоящему "столыпину" на котором написано "почтовый", везут этапы. Вдали видна голубятня, тоже когда-то почтовых голубей, водокачка ещЈ со времЈн паровозов, за которой сразу же развлетвленье подъездных путей. Щелкают капканами стрелки. И грозно кричит в рожок подающий вагоны. Неспеша набирают ход электрички, опоздавшими злорадно любуясь, а конвой торгует женщинами - тридцать рублей за любую. Зеки глотают деньги на нитку, нанижут, к зубу привяжут и судорожно глотнут, так надЈжнее - кровные к телу ближе. Дрогнут зеки. Прохладно тут. Одежда их внесезонна, но в каждой загажник. Одет кто в чЈм, с обязательным сидорком за плечом. Обувь их без подошв - шмон не любит загадок, опять же ближе к ступне им будет окраина, вот только мороз залютует, делая вид что лижет, пЈс голодный, он тоже служит в охране. Неважные вести - их грузят в "почтовый". Неспешные вести - дойдут ли? Конечно дойдут, им всего-ничего потребуется чтобы в доходяг превратится вдруг. А пока их огибает вокзал суетливый рядом. Руки, небось сплошь в наколках и мокрых делах, порешить бы их всех разом и была-не была. А кто-то их примет за почтальонов. Удивится - сколько почтальонов у нас! И только очень внимательный глазом не смажет по их глазам воспалЈнным и выделит их из рваного сброда, видимо, у него намЈтанный глаз. Глубоко запрятавшие свою обречЈнность (еЈ вместе с ними да в глубь страны) стоят и ноги их, будто стебли чЈрные, растут из кованного горшка тюрьмы.
Нет, не с этого вокзала наведывался я к старику. С прилизанного и чистого, где пассажиров не так стерегут, с более западного к Пастернаку ездил. (денег на такси не хватало если).
Свистят электрички, будто соловушки в клетке. Так в какой околоток, вам сударь, загон? В Переделкино, до третьей отметки, третья зона, она лучшая из всех ваших проклятых зон, там живЈт Пастернак меж далЈкой Европой и близкой Сибирью, в зоне, назовЈм еЈ так, между Нобелевской премией и секирой. И тогда от станции через кладбище прямиком, шагом быстрым, а то и бегом. Три сосны на косогоре. Это здесь он окажется вскоре.
Другое дело если едешь к нему на такси и говоришь - "Гони, но не слишком тряси!" И тогда проезжаешь весЈлое место, как всЈ здесь, красивое, где чуть ли не ногами резину месят и делают презервативы. Колпак цензуры, незаметный и тем не менее зрячий, всем братьям-писателям, у кого губа не дура, этот намЈк, едва ли прозрачный.
Шелест гравия на повороте. Здесь таксист замедляет ход. Нехотя раступаются старые ели. Слева у магазинчика поселковый люд а по правую сторону дом Пастернака. А вот и он копошитсся на участке своЈм и завидев рукою машет. Видавшая виды кепка, на все сезоны одна и глаз усталая голубизна. Что и говорить - неважно выглядят у нас поэты. А ты что хотел чтоб он был в мундире при эполетах, и чтоб фанфары вокруг, и бронзовый профиль в небе качался - Да спасибо что без кляпа во рту и ещЈ не четвертован на части на красной площади газетных полос, опозоренный до седых волос. ВсЈ это будет потом, а пока не запечь ли нам для начала быка, аппетит, прямо скажем, волчий, воспалЈнно уже видит воочью и серебрянные плошки с икрой, и лотки с заливною рыбой, куриный галантир и с шампанским ведро и возглас: "Смотрите кто прибыл!" Далее хрустальная менажница, в ней паштет, прикрытый чЈрной испанской маслиной.
Да ничего подобного. Был скромный обед с гороховым супом в суповнице длинной. Очень скромно жил Пастернак, а главное - незащищЈнно. Вот если б кремлЈвская здесь от Кремля стена, с бойницей, изнутри закопчЈнной, и с малой ротой пусть неважных стрелков (поэты и сами стрельнуть не промах) и вообще, кто охраняет у нас стариков, не в дурдомах, а когда они дома?
Да Боже упаси, никаких охран. Поэт свободен и дом его храм. Другое дело немного счастья, по части счастья всегда недобор, а, впрочем, оно не делимо на части, его или много или не видишь в упор. И я представил кладовщика, чья от счастья лоснится щека. Интересно, какая у него поза, когда он кидает нам счастья горсть? Наверно так Пастернак несЈт свою прозу: - Вот моЈ счастье, дорогой мой гость! Знал ли он что убьЈт его счастье? Разумеется знал, но отчасти. Тогда почему не сжЈг или не закопал? - Шила в мешке не спрячешь. Это точно - ищейки у нас нюхом зрячи. Только-только замысел начнЈт закипать и что же прикажете, его закопать? Да земли не хватит. И я представил как с лопатой идут на кратер.
Сирен завывание. Кислородная маска к лицу. Жизнь - не хроническое заболевание. Хроника жизни подходит к концу. - Боря, Боря, Ну хоть что-нибудь скажи... - Когда-то он ею прекрасно был болен, Любимой сестрой была ему жизнь.
- Вы знаете три "М" буддистов? - Нет, просветите. - "Мозг для того чтобы фиксировать мЈртвое. Любой опыт уже мЈртв. Мудрость в неизвестности... - Я бы добавил - в стихийности... (Это моЈ убежденье кричало: стихийное - всегда начало). - Это сказал Заратустра? - Нет, простой буддийский монах, Но такой же шустрый и в таких же красных штанах. Тот самый даос что пришЈл на самую высь Тибета и крикнул что есть мочи богам: - Ниспошлите мне кайф! - И было услышано это. Он даже был удивлЈн слегка, когда вино ему ниспослали боги. Добрый человек, он его разбавил. Хотел чтоб досталось на всех. - Дурак ты убогий! - сказали боги,- кто же вино разбавляет?! Ты совершил величайший грех. Теперь ты всю жизнь будешь пить свою бормотуху. И не видать тебе кайфа, как ушей своих, лопоухий.- - Что это?- спросил Пастернак. Да так,-отвечал я капризно, если хотите моя притча об альтруизме. Далее будут строки какой-нибудь тибетской частушки, типа: Я назло богам не вредный, я и строен и поджар. Хвост трубой стоит передний, да и задний не поджат. - Не пойдЈт,-сказл Пастернак. Конечно, не пойдЈт. Спросят: "Это что ещЈ за монах, да ещЈ, как БудЈнный, в красных штанах? И как у него могут стоять два хвоста в одно и то же время?"... Какой-нибудь попросят убрать. Я возмущусь и тогда они спросят: "А чего ты собственно хочешь, брат?" А посему я сей замысел подарил французам, будучи под впечатлением их коньяка. С тех пор мы собственно вместе живЈм и дружим и нашу дружбу ничем не разлить пока. - Это где же вы теперь живЈте? - в МГУ многоспальном, правда в отличие от французов я живу нелегально. Однажды по местному радио я читал студентам стихи (я их, между прочим, и без прописки пишу), Написанные с пылу, с жару, видимо, были стихи неплохи, если вместо милиции - французы на меня набежали. Знакомимся и тут же дружим и пьЈм. Напрягаются, но понимают. Немного мучаются, но секут, а это, согласитесь, немало в нашем социалистическом тут, где всего один Актовый Зал, но много тысяч актовых комнат, разделЈнных наполовину и разбитых на блоки, зоны и этажи, где чЈрт-те чем учащихся кормят и где вообще охраняема жизнь. Специально подобранные старые девы там вершат своЈ гнусное дело, наши советские бонны... - А откуда французы-то? - Из Сорбонны. - А что они делают тут? - Стажируются, наших классиков изучают, наши классики, видимо, что-то там излучают, помимо того что имеют какой-то метрический вес. Рыжий Фрио - на Маяковском (наверное, коммунист), На Достоевском жгучий Луи Мартинес, а другой Луи - на Толстом и далее - вниз. Кого-то ещЈ изучает четвЈртый, с кем-то на пару, но эти трое просто отличные парни. Может, и тот ничего - наших классиков зритель... И оживился старик: - Всех четверых везите.
Но привЈз я к нему одного, да и тот оказался американцем, он тогда только-только окончил Гарвард, я это заметил по платиновому кольцу на пальце, хотя какой из меня антиквар. Оно ему было к лицу, это дополнение к кругосветке - тоже кольцу. И я поймал себя на мысли, что вечно не туда поступаю. Счастливец он объехал весь мир, только в Китай не впускают. Да чЈрт с ним - с Китаем, Хочешь к Пастернаку скатаем!?
Боль и ещЈ одна сверх. Неотлучно врачам ассистирует смерть. Вся в белом, она, как всегда, находится рядом, всегда преждевременная и нарядная, как девочка ещЈ несмышлЈнная и неопытная, но спешащая жить.
Развратная сука - от нетерпения вся дрожит. Лезет в постель, изнывая от дрожи. Человек умирает - всегда умирать молодой, а она с ним на ты, будто тысячу лет уже прожил.
Висит на волоске ещЈ тяжЈлая жизнь. На одном волоске дрожит. Сосунок-Земля - Млечный Путь ещЈ на губах не обсох, а вешать уже научилась.
... - Вот послушайте ещЈ кусок, по-моему получилось...
Проза, мЈртвые души пишут еЈ, как бы подчЈркивая что "МЈртвые души" - поэма. И я подумал: его поэзии она по колено. Старости переломный, а посему очень хрупкий возраст, уж не замаливать ли собрался грехи? Проза поэта, какая, к чертям, это проза, проза поэта это пожилые стихи. Первая фраза всему закоперщик, но самое лучшее приходит под самый конец. Он так думает, а по мне всЈ лучшее остаЈтся за первым, самым первым листиком, начинающим твой венец, когда сама бесспорность кричала, стихийное - всегда начало. И это главный поэтов резон, как молодость - самый плодотворный сезон, где в порядке вещей считалось, чтобы вся их жизнь в неЈ целиком умещалась. Странные порядки творятся на небесном Олимпе. Кажется, и мы в это дело влипли. Краткость - медсестра таланта со смертельной инъекцией в ручке галантной, следящая тайком, чтобы поэт не стал стариком.
И с силою, какою гнут оглобли, или наоборот - птенцом в горсти: - Молодость, молодость, замах крыльев у тебя огромный, а нечего тебе нести...
Но тут за меня заступился Ливанов - великий актЈр трагедийного плана, обожавший не только анапесты и прочий шЈлк словесных струй: - Борис, не предавай его анафеме, Ты сам приговорЈн к костру...
Слово, везде оно слово, а в России поступок. Свободное слово, оно свободно, если автор сидит в закутке. Даже лирика здесь паскуда, сбежавшая из вендиспансера налегке.
Ему легко писалось с его орлиным-то зреньем. Вот так крестьянин свою проходит межу. Но его попросили спуститься на землю. - Спускайтесь на землю, вас уже ждут.
На привокзальной тумбе для доморощенных объявлений среди десятков продаж и обменов халуп подороже, где обычно народа скопленье, от руки написанная записка: "Умер великий поэт. Похороны по этой дороге..." Три сосны над его могилой, будто он заблудился в трЈх соснах. ВрЈт намЈк - он достаточно пожил в лесу этом гиблом,. знал что делал и едва ли жалел, да и жалеть было поздно.
Память, она с камнем запазухой. Государственная знает когда и к кому запаздывать. Нет, никакого зла она на него не держит - Нет ему памятника, всего лишь стела от влаги бежевая. И там, где печалится его профиль мрамор лопнул у самого глаза, образуя что-то вроде ложбины, куда, конечно же, сразу и сбежались поплакать дожди. Дитя до старости, баловень, А вечно плачет глазница пустая, Будто зацепилась душа Где-то там за небесный шлагбаум, Где родина делает вид что тебя отпускает.
Эпилог Аукцион "Кристи". Торговцы и менялы. Письма Пастернака С безусловной энергетикой оригинала. Навсегда ускользающий почерк красив - Судьбы курсив: - Но спасибо тебе за всЈ бесконечное! Спасибо. Спасибо. Спасибо?... Время происходящего - Вечность. Место - Россия. Или нет, Это ещЈ Грузия, Принявшая его по-дружески.
- Я хожу по Тифлису не так, как ходил по нему в прошлые свои наезды,
и гляжу на него не такими глазами, как смотрел на него, наверно, недавно Митя.
Я приехал сейчас не восхищаться, не вдохновляться, не произносить речи и пировать.
Я приехал молчать и скрываться, провожаемый общественным проклятием ...
"Но вот я утром вновь пишу тебе, радость и любовь моя, без надежды на то, что это письмо предупредит меня и я не прилечу (какие глаголы пошли, благодаря авиации) раньше..."
Цена лота 19 000-28 000 долларов.
- Моя болезнь сейчас в полном разгаре. Я страшно ослаб. Отзывы сердца на любое ничтожное движение
страшно болезненны и мгновенны. Единственно, что доступно сравнительно без боли, это лежать плашмя на спине. Но поведение окружающих таково, что они по-видимому верят в моЈ выздоровление. Я не вижу паники кругом. Но всЈ очень больно. Лялечка моя милая, всю жихзнь я доставляю тебе огорчения!..-
Сколько стоят его мучения,
А также информация что схвачен за глотку,
Но глотка ещЈ цела?-
16 000-23 000 цена лота -
Стартовая цена.
x x x Я чужбину не выбираю - она везде не родина вторая, географии крайний случай, она самой судьбы умнее... Так вам сразу и отдала Россия своих лучших, их она и сама убивать умеет.
Так что такое счастье? Уже здесь в Нью-Йорке мне кто-то сказал что оно в почве. ЕЈ только надо уметь реализовать. Добрая душа, он даже поделился со мной секретом. И ещЈ советом меня одарил: - Да брось ты поэзию и спустись на землю! Нет ничего дороже родной земли. Неважно где она, чья она и сколько стоит. Она твоя, ты же на ней рождЈн. Ты не представляешь какое это счастье торговать родимой, даже если ты только-только приехал сюда... И заплакал - так искренен был. Я, конечно, догадывался что на земле есть счастье, Но не совсем был точен - оно в земле.
* ЛЕВ ХАЛИФ. УЛЫБКА *
x x x - Из чего твой панцирь, черепаха?- Я спросил и получил ответ: - Он из пережитого мной страха И брони надЈжней в мире нет.
x x x Мы в любви отнюдь не робкие, Сколько еЈ под шестым ребром! В нас такую любовь воспитали к родине, Что женщинам только остатки скребЈм.
x x x Во множестве стран, Как бы это не было трудным, Трусам Платят за страх И чего ещЈ надо трусам
x x x Провидцы, мудрые мученики - Дымы бород... А вот историку лучше, Он пророк наоборот.
x x x Слава ищущим и нашедшим, Будь то Пигмалион, Творящий галатей Или придумавший себе ж на шею Гильотину Гильотен.
x x x Мой стих - бездомная строка. Узнаю - моя рука. Гуляет по свету - не оглянЈтся, Он знает - написать ещЈ могу. Никому краснеть не придЈтся, Кто усыновит мою строку.
x x x Человек понятен без анатомий - Смерть поднимается вверх По течению крови.
x x x Даже к мЈртвой не пустили, Побоялись ублажить. Не мать-Россия - мать в России ОдинЈшенька лежит.
x x x Пляж. Лежбище. Туши. Тело душит.
x x x Как известно лес изводят на бумагу. Бумагу - на писателей, Их тоже лес. Благо этих хоть не вырубают, Хотя отдельные случаи есть.
x x x Некрасивый , как Эзоп, Как любые роды, ИскажЈн молчаньем рот - Слово ищет брода.
Он всегда подводит рот - Главный слова выдох, Когда слово ищет брод, Когда ищет выход..
Немоте припас гримас Жест глухонемого. Проворачивание громад - Ищет брода слово.
Будет, будет красота В свой черЈд красива, Как после Страшного Суда Первородной сила.
Птице помогает зоб, Но едва ль красивый, БьЈт волнения озноб- Главный здесь краситель.
ЕщЈ несхожий с лЈгкой дрожью, Когда виден результат, Так возвышающий над ложью, Что пугается художник, Как облаков аэростат.
Но он уймЈт барабаны дрожи В обескровленных руках, Непривычный, Непохожий И растерянный слегка.
Муки творчества, Ну какие же это муки, Когда Слово, а вернее, Его Высочество, Наконец-то, Выпадает в руки.
x x x Космонавт, Как ангел падший, А может и не космонавт, А может быть и не ангел даже, Ангел всЈ же не в штанах, И, конечно же, не в шляпе, Замаскированной под картуз, То ли дворник, То ли яппи, То ли двойка, То ли туз, Но явно кто-то приземлился, (слава Богу, не фугас) Посидел и снова взвился И тут же из виду погас.
x x x В жаркой Кесарии, Потеет над словом писец. Пера касание Шкуры Или сердец. На то и апостол Чтоб от себя добавить, Не всегда укладываясь в строку. История, похожая на байку, Посапывает на боку. Жена, Покрытая шерстью...
Библия - бортжурнал Космических пришельцев, ЕщЈ не переписанный по-домашнему, На земле, вечно чем-то дымящейся.
Мужество, Ладно в латы закованное. Куда натужнее мучиться, ЗаземлЈнным, Как в землю закопанным. С высочайших высот приниженным, Становясь земным на кресте ... Но пока кто-то молвит: "Вижу" Пустыня, саванна степь... Пригодная для гольфа, Что с размахом игра, И лысая вдруг Голгофа - ЕщЈ не проклятая гора.
ЗвЈзды над шерстью... Библия - бортжурнал Космических пришельцев.
Упадать на Землю страшно, Она кажется ещЈ мертвее... Так начинались страсти По космическому Матфею.
x x x Нет у слова столиц, Ничего нет у слова. Ни Ватерлоо, Ни Аустерлиц, Одна условность. И ещЈ цензура - костолом и сволочь, Она всегда на пути твоЈм Ты имеешь власть над словом, ЕЈ же власть над словарЈм.
x x x Живой гербарий над цветами, Распятьем птицы крестят высь И воздух - свежести цитата, Небрежно брошенная вниз. Он там вверху, а здесь пожиже И цвета жухлого травы, Задымленный, своЈ поживший, И что-то ждущий за труды.
x x x Уходим с криком или без, Разворошив тоску, как угли. Чем тише смерть, Тем громче лес, Как будто сирота он круглый, Взывает к небу, Сучья заломив... Ни на грош не верю в этот миф.
Театр скорби, Где на сцене гроб И лент муаровых чернеет финиш, Куда бежим мы запыхаться чтоб, Где тысячи цветов когда остынешь, Он сталкивает в землю их поток И плачет рот, на мой похожий , И это посильнее скорби тысяч толп. В трагической застывшей позе.
Уходим с криком или без, Человек не умирает весь.
x x x Дух носился над водою божий, Как заблудившийся матрос, Похоже, То был не дух, а альбатрос. А может быть беззвучная покамест, ЕщЈ не оперЈнная стократ, Белеющая, будто лоб над камнем, Над бездной мечется строка, Над вспененною бездной океана, То приближаясь, то отпрянув, Пока не попадЈт на на остриЈ пера... Пора, родимая, пора.
"МЕРТВЕЦ ИДЕТ" А вот и сам виновник торжества, С присущей данному моменту грустью, Которой на его лице не густо, Поскольку очень бледное лицо.
Мертвец идЈт. Нет выхода, а только вход.
На что уходит жизнь - последние минуты, Пластинки на руках его чуть гнуты, Ремни победно стянуты, От старости скрипят, СпелЈнут он от головы до пят, Одно лицо свободно от завязки, Но и оно как стянуто ремнЈм, ЗамЈрзшее от ожиданья смерти? Сейчас он самый белый человек На белом свете, Истинно виновник торжества, Сейчас восторжествует справедливость, В конце которой будет он казнЈн. Рожки двух электродов - чем не жертвенный козЈл, При полной ясности ума и добром здравии, Под медной шапочкой (еЈ заботливо поправили, явно веря что она ему идЈт)...
Душа одела шлем - готовится в полЈт.
x x x Куда с энтузиазмом прЈт народ. И ты не увлечЈн, а увлекаем, Куда бежит страны нарост?- На зрелище, он ждЈт его веками. Он в Бога верит,губошлЈп, В судьбу свою,что не спешит с подарком, Молись, молись, глядишь и Бог пошлЈт, Куда-нибудь подальше.
x x x Медь или бронза, гипс или гранит, Любой материал твою осанку сохранит Охватывая, как питон. И тем не менее легко накинут, как пальто, Не жмет подмышки, сшитый впору, А как расскованную сохраняет позу! Поэт придворный, А памятник себе воздвиг нерукотворный.
Другое дело свинец или олово Для желудка голого - Ваянье памятника изнутри, Излюбленный и древний способ На который ныне смотрят косо. Смертник Слова принял натощак, Но что мы знаем о таких вещах?
x x x В одежде старой входит Ной, Непрезентабельный и допотопный. Когда потоп всему виной. Не до того,чтоб нравиться потомкам.
x x x Его зовут жертвенным, Олимпийским, Божественным, Бывает он ещЈ и священным, Но спроси под ним привычно разлЈгшуюся чашу - Что она знает о нЈм? Факел, неспешно сгорающий, Тоже ничего о нЈм не расскажет. Полюбопытствуй у дважды остывшего, Этот точно знает что такое огонь, Никогда не оставляющий улики, Полюбопытсвуй до того как будет развеяна Его дотла сгоревшая улыбка.
x x x Зачем искать сравненья, мучиться? Не Кремль, глядящийся с рублей? Места, засиженные Мухиной - Эмблема родины моей. И надо всем шлагбаум с трауром полос, И ещЈ исхлЈстанная белизна берЈз.
x x x Дельфос - брат, Не местный грек, Непорочный, Будто Абель, Или нет, скорей, как ангел, Кому не ведом смертный грех, Ангел с крыльями в гараже, Если не на аэродроме, Где его персональный джет, Тоже мал и очень скромен, Он из всех подручных средств Выбирает только крылья, Оставляющие в небе след, Схожий чуть с молочной пылью. И летит, как Арион - Кифаред - певец настырный, И садится в наш район В своей тунике застиранной.
Кстати, он совсем не грек И прилетает на игле.
x x x Ты как религия, живопись, Кто бог, а кто без лица. Или до конца уж выразись Или выродись До конца.
Рай. Центральный парк, Только без влюблЈнных пар. Сверху грозди. Снизу грузди И старухи с молодою грудью, Очень качественной пока, Облокачиваются на облака. Возлежат себе Далилы, Что ни пазуха, то клад. Силиконовой долины Где-то рядом здесь домкрат.
x x x А вот и бык, что волок Европу, Она была покорна, как раба. При таких-то шарах, Что увидел мельком я сбоку,- И такие рога!
x x x Наган. Главное чтоб не попал песок. Его барабан На шесть персон.
x x x По своим делам летела пуля. Спасибо что не встретился я ей, Как с неба подмигнули, Как смилостивились: "Старей!"
СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ В Венеции похороны веселеее - ПлывЈшь в гондоле на вечное поселение. И гондольер здесь поющий Харон, И красота обступает со всех сторон.
Не то что в Греции вверх по Стиксу, Где капля света - одна лишь Харона фикса. А вода черна, как резина Оболакивает неспеша... - Ну и скоро ль Элизиум?- Не выдерживает душа. - Вода здесь устроена так,- отвечает Харон,- Что надо грести несколько вечностей кряду, Здесь всюду Лета - река похорон, Насколько хватает взгляда.
Она ещЈ над ним не колдовала, Почти не отличима в массе... Смерть в Венеции, с еЈ карнавалами, Непременно должна быть в маске.
x x x Как бы ни был день хорош Но уходит прочь. Чернотой твоих волос Наступает ночь. Темноты последней прядь, Тающей, как воск. И приходит день опять В золоте волос. Явно ты секрет таишь. - Здесь секрета нет, Просто волосы мои Очень любят свет.
Юмор Вообще-то юмор - Оружие безопасное и сугубо цивильное, Но отец Бомарше умер, Когда сын читал ему что-то севильское, А ведь это было не самое в литературе убийственное, Если бы это было самое убийственное, К тому же уже написанное, И не обязательно Бомарше, Папа бы не родился вообще.
И всЈ равно осторожно с этим топором, Пьер-Огюстен-Карон.
Кожа Очень терпкий у русалки Привкус моря на губах., Вот только рыбные чешуйки Остаются на руках.
У лягушек, пусть царевен, С кожей тоже нелады. Цвет еЈ, как куст сирени, Чуть завядший без воды.
И пупыристый, и странный, И не гладкий, как атлас, Кожи слой у Несмеяны,. Прямо скажем - не потряс.
У мегер, у страхолюдин, У кикимор - всех подряд. Кожа тоже, гусь на блюде,- Ни в какой не лезет ряд.
- Здесь нельзя быть демократом,- Кто-то сверху говорит, Очень внятно, будто рядом Микрофон его стоит.
И добавил, мудр и древен, Дегустатор разных кож,- - Не бывает у царевен, Чтоб от кожи била дрожь.
Это чаще у простушек И с косою Василис, Ну и прочих там пастушек, Тех, с которыми шалишь.
Это в юности, как в сказке, Сходят Золушки с карет, Чтоб потом обрюзгшей Саскией Не слезать с твоих колен.
x x x Великий Зверь, что основал "Телемский орден" Считал, что каждый человек - звезда (три шестерки явно тут подсуетились, а, впрочем, он и сам был суетлив всегда). Великий Зверь, чьЈ имя Кроули Был чЈрту брат, наверное, по крови. Он верил людям, чЈрт его дери, Коль ты светило - выпускай свой свет на волю, Он должен, видимо, как шапка быть на воре, Заметен всюду и всегда, Раз каждый человек звезда. Тут главное нужна во всЈм чрезмерность... А что, попробуем, а вдруг он прав, Свет предпочтительней, чем мерзость, Огонь прекраснее, чем прах.
x x x Семьдесят два земных и долгих года Это всего лишь один космический день, Одна лишь снежинка из самой высокой погоды, Что тут же растает, лишь только ресницей задень. Там пенсии нет - нескончаемый возраст, Какой же петух им такое пропел?! Но падают звЈзды вжигаясь в наш воздух И тут им Земля хоть какой-то предел.
Улыбка Улыбается до кости Тело спартанца - Враг настигнут, Он сумел с ним сквитаться. Не то что у горы Машук Любимец муз, стрелявший, как школяр - Шут, Развлекающий в себе короля. Против истины не погрешу - Он вообще тогда не стрелял - Шут, развлекающий в себе короля. Он только молвил: "К барьеру прошу!" Ну, зачем дуэль ему, на кой она ляд? А иначе не может шут, Развлекающий в себе короля.
Жарок костЈр, Как тысяча шуб. За милую душу сейчас спалят - Улыбается шут, Развлекающий в себе короля.
Висельник ловит себя - высоко вишу, Перед тем как уйти строкой за поля - Широко улыбается шут, Развлекающий в себе короля.