Стивен Кинг. Я - дверной проем
Ричард и я сидели на веранде моего небольшого домика на берегу моря и молчаливо наблюдали за прибоем. Дым от наших сигар был густым и душистым, что в некоторой степени спасало нас от роящихся кругом комаров, не подпуская их ближе определенного расстояния. Вода была прохладного голубовато-зеленоватого цвета, а небо - бездонным и сочно-синим. Очень красивое сочетание.
- Так значит, "дверной проем"... - задумчиво повторил Ричард. - Откуда у тебя такая уверенность в том, что мальчика убил именно ты? Может, тебе это, все-таки, просто приснилось?
- Да не приснилось мне это! Но и убил его не я - я же говорил тебе уже! Убили его они! Я был только дверным проемом...
Ричард вздохнул.
- Ты похоронил его?
- Да.
- Помнишь, где?
- Конечно, - мрачно ответил я, доставая из нагрудного кармана сигарету. Кисти рук, из-за наложенных на них повязок, были очень неуклюжими и, к тому же, отвратительно зудели. - Если хочешь посмотреть на это место, то лучше поехать туда на твоем багги. На этом, - я кивнул на кресло-каталку, - ты не дотолкаешь меня туда по песку.
Для езды по глубокому зыбкому песку у Ричарда была специально приспособленная для этого машина выпуска, кажется, 1959 года и совершенно непонятного происхождения - Ричард своими усовершенствованиями и нововведениями изменил ее внешний вид до неузнаваемости: он поснимал с нее крылья, крышу и чуть-ли не все, что только можно было снять, а вместо обычных колес приспособил огромные дутые шины - специально предназначенные для езды по любому песку. На этом чуде техники он разъезжал вдоль береговой черты и собирал принесенные прибоем доски, ветви и прочий деревянный хлам, из которого делал потом очень красивые и совершенно фантастические скульптуры. Скульптуры эти он продавал потом по дешевке, за чисто-символическую плату, зимним туристам. Вообще, Ричард был моим другом и появился здесь, в Ки-Кэрэлайн, лет пять назад, выйдя в отставку и переехав сюда из Мэрилэнда.
Задумчиво глядя на прибой, он выпустил густой клуб сигарного дыма.
- Мне не все понятно. Расскажи-ка мне еще раз обо всем с самого начала.
Я вздохнул и попытался прикурить свою сигарету. Ричард взял коробок из моих неуклюжих рук и зажег спичку сам. Прикурив, я сделал две глубоких затяжки и попытался сосредоточиться. Зуд в пальцах стал уже совсем невыносимым.
- Ну хорошо, - начал я. - Прошлым вечером, часов в семь, я сидел, точно так же, как сейчас, здесь на веранде, любовался прибоем и курил...
- Не с этого места, раньше, - мягко перебил меня Ричард.
- Раньше?
- Расскажи мне о полете.
- Ричард, я же рассказывал тебе о нем уже много-много раз! - устало затряс я головой.
Напряженно вслушиваясь в каждое мое слово, Ричард морщил лоб и был похож на какую-нибудь из своих необычных скульптур.
- Да, рассказывал. Но, может быть, ты не все вспомнил тогда, что-то упустил. А сейчас, может быть, вспомнишь - попытайся. Мне кажется, сейчас у тебя может что-нибудь получиться.
- Ты так думаешь?
- Ну а почему бы нет? А потом, когда ты закончишь, мы можем поехать поискать могилу.
- Могилу... - машинально повторил я. В моем воображении возникло огромное, пустотелое и ужасно-черное кольцо. Ничто не могло сравниться с ним в черноте... Такой непередаваемо-ужасной тьмы не видел я даже тогда, когда мы с Кори, пять лет назад, плыли по бесконечному космическому океану далеко-далеко от нашей планеты. Это была тьма... Настоящая тьма, тьма, тьма...
Пальцы под бинтами - мои новые глаза - слепо таращились в эту тьму и зудели, зудели, зудели...
Кори и я были выведены на орбиту Земли на ракете-носителе Сатурн 16. Ракета была настолько огромной, что все журналисты и теле-радио-комментаторы называли ее не иначе, как Эмпайр Стейт Билдинг. Она действительно была просто фантастически-огромна. Старый носитель, Сатурн 1Б, выглядел бы по сравнению с ней просто игрушкой. Огромная пусковая площадка, выстроенная специально для Сатурна 16 на мысе Кеннеди, имела фундамент, уходящий на шестьдесят с лишним метров в землю!
Мы сделали несколько витков вокруг Земли, чтобы еще раз проверить все бортовые системы, сошли с земной орбиты и легли на рассчитанный курс - на Венеру. В сенате не утихали бурные споры по поводу дальнейших программ исследования космического пространства, люди из НАСА молились о том, чтобы наш полет не прошел даром, чтобы мы нашли хоть что-нибудь, а мы тем временем уплывали в открытый космос.
"Не важно, что! - любил повторять Дон Ловинджер, руководитель программы "Зеус", по которой мы тогда работали. - Ваш корабль просто напичкан различными новейшими техническими приспособлениями наблюдения и поиска, включая пять телевизионных камер повышенной мощности и разрешающей способности, а также принципиально новый телескоп с уникальной системой линз и радио-электронных фильтров. Найдите с их помощью золото и платину! Еще лучше будет, если вы найдете каких-нибудь разумных существ, этаких маленьких синеньких человечков. Найдите хоть что-нибудь! Хоть дух Хауди Дуди для начала..." Такой вот был веселый человек.
Эти напутствия были, однако, излишни - мы с Кори и сами были готовы и очень сильно хотели сделать все, что от нас зависело и что мы могли сделать. Тем более, что за последние несколько лет в программах космических исследований практически не было достигнуто сколько-нибудь существенных, кардинальных результатов. Начиная с Бормана, Андерса и Ловелла, которые высадились на поверхность луны в 68-м и нашли там только холодный, безжизненный и грязный песок. Перечень этот можно продолжить упоминанием об экспедиции на Марс Макхэна и Джекса одиннадцать лет спустя - там они тоже нашли только бескрайние пустыни холодного безжизненного песка и единственными организмами на них были лишь очень редкие и немногочисленные лишайники, не представляющие практически никакого интереса. Стоимость же исследований более глубокого космического пространства была, да и остается очень-очень высокой. Были и полеты, заканчивавшиеся просто трагически. На борту второго и последнего корабля Аполлон, например, с астронавтами Педерсеном и Лендерером, маршрут которого пролегал уже через несколько планет солнечной системы, при загадочных обстоятельствах вышли вдруг из строя все системы жизнедеятельности и управления полетом и корабль никогда уже больше не вернулся на Землю. А орбитальная обсерватория Джона Дэвиса была задета метеоритом... Одним словом, космические программы продвигались очень медленно и не очень успешно. Возможно, наш выход на орбиту Венеры был одной из последних попыток человечества изменить это положение вещей, по крайней мере в ближайшем обозримом будущем.
В полете мы находились уже шестнадцать суток и занимались почти только тем, что практически постоянно лопали какие-нибудь консервы, спали, играли в разнообразные игры, которые были специально предусмотрены на борту для того, чтобы мы не скучали, читали или шатались взад-вперед по кораблю (если так можно выразиться применительно к условиям невесомости) и глазели все время от времени в иллюминаторы, любуясь Млечным Путем.
На третий день полета у нас вышел из строя кондиционер воздуха, а вслед за ним отказал и дублирующий кондиционер. Неполадку эту нельзя считать крупной, но, все же, комфорта это не прибавляло. Тем более, что запас воздуха на борту был, все-таки, ограничен определенными пределами и пополнить его можно было только в плотных слоях атмосферы. Мы наблюдали, как Венера, по мере нашего приближения к ней, постепенно превращалась из звезды в очень красивую светящуюся планету, перекидывались шуточками во время сеансов связи с центром управления полетом в Хансвилле, слушали записи с музыкой Вагнера и Битлз, ставили кое-какие эксперименты по космической навигации, предусмотренные программой полета, делали необходимые контрольные измерения и так далее - обычные будничные занятия и заботы. Пару раз мы вносили корректировки в направление полета. Оба раза - лишь очень незначительные. Один раз, на девятый день полета, Кори вышел в открытое космическое пространство. Целью этого выхода было убрать сильно выступающую за обводы корпуса корабля высокочастотную передающую антенну ДЕСА - впредь до специального распоряжения с Земли о ее обратном выпуске и вводе в эксплуатацию. То есть, как я уже говорил, обычные будни. До тех пор, пока...
Тут я ненадолго замолчал.
- Антенна ДЕСА, - напомнил мне Ричард. - Ты говорил об антенне ДЕСА. Что же было дальше?
- Да, так вот, антенна ДЕСА - специальная антенна для передачи высокочастотных сигналов в открытое космическое пространство. Сигналы эти имели очень большой радиус действия и были предназначены для возможных внеземных разумных цивилизаций. Эксперимент не удался...
Я нервно постучал пальцами о подлокотники кресла - стало еще хуже. Зуд становился все нестерпимее.
- Принцип действия этой антенны, - продолжил я, - был таким же, как и принцип действия радиотелескопа в Западной Вирджинии - того, ты знаешь, наверное, что предназначен для приема отдаленных и очень слабых радиосигналов от возможных внеземных цивилизаций. Только вместо приема антенна эта, тоже очень мощная работала на передачу. Ее действие, однако, было направлено прежде всего на самые отдаленные планеты солнечной системы - Юпитер, Сатурн и Уран.
- В открытый космос выходил только Корн?
- Да. И если бы он внес после этого на борт какую-нибудь инфекцию, радиацию или что-нибудь еще в этом роде - это немедленно было бы выявлено с помощью телеметрии...
- Ну и...
- Это не имеет совершенно никакого значения! - раздраженно оборвал я свой рассказ. - Сейчас для меня важно только то, что происходит здесь, сейчас! Прошлой ночью они убили мальчика, Ричард! Это просто ужасно! Ужасно!.. Увидеть собственными глазами, как его голова... взорвалась!.. В одно мгновение разлетелась на кусочки как электрическая лампа... Как будто кто-то проник ему туда внутрь и одним движением разметал его мозг на десятки метров вокруг!...
- Ну, давай, успокаивайся и поскорее заканчивай свой рассказ. - снова подбодрил меня Ричард.
- Заканчивай!.. - горько усмехнулся я. - Что же можно добавить к этому еще?!...
Мы подошли к планете и вышли на ее орбиту. Расчетный радиус орбиты был семьдесят шесть миль. По программе полета нам предстояло побывать еще на трех предварительно рассчитанных орбитах, причем радиус уже следующей, второй орбиты, был на порядок больше первой. Мы побывали на всех четырех и имели возможность рассмотреть планету со всех необходимых точек и ракурсов. Было сделано более шестисот снимков и отснято невероятное количество кинопленки.
Очень большая часть планеты была постоянно затянута метановыми, аммиачными и пылевыми облаками. Планета вообще была очень похожа на Гранд Каньон в очень сильную ветреную погоду. Судя по показаниям приборов, которые снял Кори, скорость ветра в некоторых местах достигала шестисот миль в час у поверхности, а некоторые наши телеметрические зонды, которые мы посылали вниз, подчас просто не выдерживали столь необычных атмосферных условий. В конце концов нам не удалось обнаружить никаких признаков жизни - ни животной, ни растительной. Спектроскопы зарегистрировали лишь наличие некоторых минералов, могущих иметь промышленное применение. Такова была Венера. Ничего. Совершенно ничего - но это, странным образом, почему-то и пугало меня больше всего. От этого я находился в очень странном, постоянном и очень сильном напряжении. Там, в глубоком космосе, я почему-то чувствовал себя как загнанный и обложенный со всех сторон зверь. Очень необычное, ни на что не похожее и крайне неприятное чувств о... Я понимаю, что то, что я говорю, звучит, может быть, очень ненаучно и, возможно, даже истерично, но я пребывал в этом состоянии крайнего напряжения и почти животного страха до тех пор, пока мы не сошли с орбиты Венеры и не направились, наконец, к Земле. Думаю, что если бы это произошло немного позже, я бы сошел с ума и перерезал бы себе глотку или выкинул бы еще что-нибудь похуже... Венера произвела на меня просто страшное впечатление. Сравнивать ее с луной не имеет совершенно никакого смысла. Луна - совсем другое дело. Она, если можно так выразиться, безлюдна и стерильна. На Венере же мы увидели мир, совершенно не похожий ни на что, виденное человеком прежде. Хорошо еще, я думаю, что видели мы не все благодаря тому, что большая часть ее поверхности постоянно была скрыта облаками и туманами. Но то, что видеть нам, все-таки, удавалось, вызывало у меня очень сильную ассоциацию с человеческим черепом, вычищенным и отполированным. Почему - не знаю.
По пути на Землю мы узнали о том, что Сенат вынес постановление о сокращении финансирования космических программ вдвое. Кори прокомментировал эту новость чем-то вроде того, что "похоже, Арти, нам с тобой снова придется заняться метеорологическими спутниками". Но я был почти рад этому. По крайней мере, думал я тогда, я, скорее всего, уже никогда больше не буду послан на эту страшную планету. Несмотря на спавшее немного напряжение, меня, тем не менее, одолевало какое-то очень нехорошее и очень сильное предчувствие. Как выяснилось позже, оно не обмануло меня.
На двенадцатый день нашего возвращения на Землю Кори умер. Да и сам я был в состоянии, недалеком о смерти, но, все же, отчаянно боролся за жизнь. Вообще, все наши несчастья начались именно по пути домой. Они были похожи на грязный снежный ком, растущий прямо на глазах. А ведь мы пробыли в космосе в общей сложности больше месяца, побывали там, где до нас не было ни единой живой души и уже возвращались домой... И все это заканчивалось так бесславно только потому, что один парень в центре управления полетом слишком торопился устроить себе перерыв, чтобы попить кофе, и допустил из-за этого пару незначительных, казалось бы ошибок в расчетах по корректировке движения нашего корабля, что едва не привело к нашей мгновенной гибели от чудовищной перегрузки и закончилось тяжелыми увечьями для нас обоих, от которых Кори вскоре скончался, а я остался инвалидом на всю жизнь. Злая ирония судьбы, скажете вы? Пожалуй. Но настоящая причина здесь, я думаю, намного глубже...
Возвращение было очень трудным. Корабль был сильно выведен из строя. По словам пилота одного из вертолетов сопровождения, встречавших нас после входа в плотные слои атмосферы, он выглядел как гигантский, фантасмагорически-уродливый и страшно изувеченный грудной младенец, мертво висящий под парашютом как на пуповине. Сразу же после приземления я потерял сознание. Оно просто отключилось. Встречающей нас команде не пришлось расстилать специально приготовленной для нашего прибытия красной ковровой дорожки, предназначенной для придания событию пущей торжественности.
Очнулся я только через несколько дней в реанимации в Портленде. Открыв глаза, я долго не мог понять, где я нахожусь и почему нигде не видно встречающих нас улыбающихся лиц и красной ковровой дорожки, по которой мы должны были пройти, выйдя из спускаемого аппарата. Говорят, у меня очень долго и очень сильно шла кровь - ртом, носом и ушами, которую едва удалось остановить...
- Возвращали меня к жизни постепенно, около двух лет в специализированной клинике НАСА в Бетесде. Я получил медаль НАСА "За выдающиеся заслуги" и "За исключительное мужество", получил кучу денег и инвалидное кресло-каталку. Через год, как ты знаешь, я переехал сюда и очень люблю теперь наблюдать со стороны за тем, как стартуют ракеты с находящейся здесь неподалеку стартовой площадки.
- Я знаю, - сказал Ричард.
Несколько минут мы сидели в полной тишине. Вдруг он неожиданно произнес:
- Покажи мне свои руки.
- Нет, - тут же ответил я, резко и даже грубо. - Я их никому не показываю. Никому и никогда. Ты же знаешь, я уже говорил тебе.
- Прошло уже пять лет, Артур. Почему ты не хочешь показать мне их сейчас? Ответь мне, хотя бы, почему?
- Я не знаю. Я не знаю! Все это очень непросто и мне самому трудно во всем этом разобраться. Могу я в конце концов, быть просто не готовым к этому? Могу я быть просто не в состоянии объяснить, что к чему?! В конце концов я просто имею право спокойно сидеть на собственной веранде собственного дома - уж это я знаю точно!
Ричард хорошо понимал, что я просто нервничаю. Поэтому он отнесся к этой моей вспышке спокойно и не обиделся, а лишь вздохнул и задумчиво посмотрел на море. Солнце уже клонилось к закату и вода была покрыта красновато-оранжевой рябью.
- Я пытаюсь понять тебя, Артур. И мне очень не хочется думать, что ты сходишь с ума...
- Если бы я сходил с ума, то руки я тебе показал бы, - сказал я и мне было очень трудно произнести эти слова. - Но только если бы я действительно сходил с ума.
Ричард поднялся и взял свою трость. Выглядел он в этот момент каким-то очень старым и больным.
- Я пойду схожу за багги. - тихо произнес он. - И поедем поищем могилу мальчика.
- Спасибо тебе, Ричард.
Идти нужно было недалеко. Дом Ричарда находился совсем недалеко от моего, прямо за Большой Дюной - длинным песчаным холмом, протянувшимся вдоль почти всего мыса Ки Кэрэлайн. Его дом даже видно немного с моей веранды, а сейчас я видел и крышу машины, за которой он ушел несколько минут назад. За эти несколько минут небо над заливом как-то очень быстро стало свинцово-серым и до моих ушей отчетливо донесся рокот грома.
Я не знал имени мальчика, но его лицо всплывало в моей памяти снова и снова. Я видел его худенькую фигурку, шагающую в ярких лучах солнца вдоль берега моря. Под мышкой - крупная сетка для просеивания песка. Кожа - почти черная от каждодневного многочасового пребывания под солнцем. Из одежды - только шорты из грубой парусиновой ткани. На дальнем конце Ки Кэрэлайн находится большой общественный пляж и там этот молодой изобретательный человек набирал за день долларов, может быть, по пять, просеивая через сетку песок и выискивая в нем десяти или двадцатипятицентовые монетки, вывалившиеся из карманов отдыхающих. Каждый раз, в своем воображении, я пытаюсь подойти к нему и каждый раз он испуганно шарахается в сторону и пытается затеряться в шумной толпе беспечных пляжников, приезжающих сюда на Кадиллаках и разгульно-бестолково сорящих деньгами. Думаю, что он жил в этой небольшой деревушке, что находится в полумиле отсюда, рядом с почтой.
В тот вечер, когда я увидел его, я, как всегда, неподвижно сидел на своей веранде и смотрел на залив. В тот день я никого уже не ждал к себе и снял уже повязки с кистей раньше, чем обычно. Зуд в пальцах был тогда особенно нестерпимым, но он всегда исчезал сразу же после того, как я снимал бинты и освобождал таким образом глаза на концах моих пальцев.
Ощущение это несравнимо ни с какими другими - я чувствовал себя неким каналом, через который кто-то наблюдал окружающий меня мир и выплескивал на него свою ненависть. Но главная беда была в том, что я сам как бы втягивался в этот канал зла и черной ненависти.
Представьте себе, хотя бы на несколько секунд, что ваше сознание отделено какими-то силами от вашего тела и помещено в тело мухи. И вот вы (не ваше тело, не ваши глаза, а именно вы, непосредственно ваше сознание) смотрите со стороны на ваше собственное лицо, в ваши глаза глазами этой мухи... А глаза мухи состоят, как известно, из тысяч крохотных глазок. Так вот, представьте себе, что вы смотрите на себя со стороны тысячами глаз. Если представили, то, может быть, поймете тогда, почему кисти моих рук постоянно перевязаны плотными бинтами. Даже когда вокруг, кроме меня, нет никого, кто мог бы их увидеть...
А начался этот кошмар в Майами не так уж много времени назад. Я, естественно, был в то время уже на пенсии, но приблизительно раз в год я, тем не менее, был обязан по долгу старой службы встречаться там с одним человеком по имени Крессуэлл. Этот Крессуэлл был научным сотрудником Департамента ВМС США. В его обязанности, в свою очередь, входило раз в год встречаться со мной и задавать мне в непринужденной беседе всякие дурацкие вопросы под видом того, что я в то время считался крупным специалистом по вопросам самых разнообразных космических программ, особенно по вопросам исследования дальнего космоса, а также под видом, того что правительство США (в частности - министерство обороны) проявляют заботу о своих ветеранах и не оставляют их без внимания. Пенсия моя, надо отдать им должное, действительно вполне достаточна для безбедного существования. Я, правда, так и не понял до конца, что же, все-таки, нужно было этому Крессуэллу, что он искал, что вынюхивал и высматривал. Может быть, какое-нибудь таинственное свечение в моих глазах, которое я, возможно, привез из своей последней экспедиции на Венеру. Или какой-нибудь не менее таинственный знак на лбу или еще где-нибудь аналогичного, разумеется, происхождения. Бог его знает, что он выискивал. Я так и не понял. Скорее всего, он был просто агентом ФБР или ЦРУ. Или и того и другого сразу. Не знаю, одним словом.
Мы с Крессуэллом сидели тогда на террасе его номера в отеле и обсуждали возможное будущее американских космических программ. Было приблизительно начало четвертого пополудни. Вдруг в моих пальцах появился очень странный зуд, похожий на покалывание слабого тока. Такого со мной не случалось никогда раньше. Зуд появился не постепенно, а сразу, в одно мгновение. Это было настолько неожиданно и необычно для меня, что я сразу сказал об этом Крессуэллу.
- Не волнуйтесь, - успокаивающе улыбнулся он. - Судя по симптомам, на вас скорее всего попала пыльца какого-нибудь плющевого растения, которых, должно быть, полно на вашем чудном полуостровке и ваш организм, по-видимому, просто отреагировал на это такой вот аллергией. Не переживайте - это совершенно безобидно и скоро пройдет.
- Но в Ки Кэрэлайн не растет почти ничего, кроме карликовых пальм. Никаких плющей я там, по крайней мере, никогда не видел.
Я внимательно посмотрел на свои руки. Обычные руки, совершенно ничего особенного. Но зуд... зуд был просто невыносимым и очень испугал меня...
После того, как наша милая беседа была, наконец, закончена, я подписал обычную в таких случаях бумагу, в которой говорилось о том, что "Я обязуюсь не разглашать никакую информацию, полученную или переданную мной во время данного разговора, которая могла бы повредить государственной безопасности Соединенных Штатов...", ну и так далее. Покончив с этой формальностью, я попрощался с Крессуэллом и отправился домой в Ки Кэрэлайн. У меня был только старенький Форд с ручным управлением для инвалидов. Я очень любил эту машину - она позволяла мне чувствовать себя полноценным человеком.
Дорога до Ки Кэрэлайн была неблизкой и когда я, наконец, подъезжал к нему, уже начинало смеркаться. Зуд в пальцах был теперь настолько сильным, что я едва не сходил с ума от него. Если вы когда-нибудь бывали под ножом у хирурга, то вам наверняка известно, как зудят заживающие перевязанные раны или швы, до которых нельзя дотрагиваться. Так вот, мой зуд был во много раз сильнее! Казалось, будто в кончиках моих пальцев шевелятся и пытаются выбраться наружу какие-то неведомые крохотные существа...
Я остановил машину. Солнце уже почти скрылось за горизонтом и для того, чтобы получше разглядеть свои пальцы, я включил внутреннее освещение салона. На каждом из десяти пальцев рук были яркие покраснения, очень похожие на те, которые появляются, когда начинаешь играть на гитаре и с непривычки болезненно натираешь себе пальцы о струны. Они были даже точно на тех же, передних местах пальцев - на самых их кончиках. Но самым удивительным было то, что покраснения эти были идеальной круглой формы. Менее яркие, более расплывчатые и даже бесформенные покраснения, похожие на воспаления, были и на всех фалангах пальцев, но зуда от них, почему-то, не было никакого. У меня есть одна привычка - когда я сильно волнуюсь или очень задумываюсь о чем-нибудь, я машинально дотрагиваюсь пальцами правой руки до губ. То же самое проделал я и в тот раз, но тут же, с болью и отвращением резко отдернул руку от лица. Во мне волной поднялся немой ужас - прикосновение пальцев к губам было неожиданно обжигающе-горячим и напоминало мягкое прикосновение вздувшейся тонкой кожицы гниющего яблока... Но самое главное... я явственно почувствовал, как под этой кожицей моих собственных пальцев что-то шевелится!..
Остаток пути до дома я настойчиво пытался убедить себя в том, что я, все-таки, наверняка чем-нибудь отравился или перегрелся на солнце. Но где-то в глубине моего сознания у меня уже появилась другая, очень страшная мысль. Дело в том, что очень давно в детстве, у меня была тетя - сестра моей матери. Она жила в нашем доме на втором этаже и никогда не выходила из своей комнаты. Я почти никогда не видел ее, хотя мы прожили в одном доме несколько первых лет моей жизни. Еду наверх относила ей мама и даже упоминание ее имени было в нашей семье под негласным запретом. Только много позже, спустя уже несколько лет после ее смерти, когда я уже повзрослел, мне стало известно, что она была неизлечимо больна проказой, причем в очень тяжелой форме.
Едва добравшись до дома, я сразу же позвонил доктору Фландерсу. Трубку поднял его ассистент и заместитель доктор Боллэнджер и сказал мне что доктор Фландерс уехал недавно к больному в другой город. Я ни в коем случае не хотел делиться своими подозрениями ни с кем другим, кроме хорошо знакомого мне доктора Фландерса и поэтому спросил с плохо скрываемым волнением:
- Как скоро он обещал вернуться назад?
- Не позже полудня завтрашнего дня. Передать ему, что вы звонили?
- Да, обязательно.
Я медленно опустил трубку на рычаги, но тут же схватил ее снова и набрал телефон Ричарда. Я терпеливо выждал более десяти гудков, трубка с той стороны так и не была поднята. Значит, Ричарда не было дома, иначе бы он обязательно подошел к телефону. Я положил трубку и просидел в нерешительности несколько минут. Зуд стал еще более сильным и терзал теперь уже само мясо под кожей пальцев.
Я подъехал на своем кресле-каталке к книжному шкафу и достал из него массивную медицинскую энциклопедии, к которой не прикасался уже очень давно. Я листал ее очень долго, но ничего более-менее определенного по вопросу, который волновал меня, я так и не нашел.
Поставив книгу обратно на полку, я закрыл глаза. В полной тишине на другой полке, у противоположной стены, гулко тикали старые корабельные часы. Краем уха, в полусознании, я услышал, как высоко в небе над моим домом пролетел самолет. "Наверное, из Майами! - почему-то подумал я. Кроме часов и самолета не слышно было больше ничего - только мое собственное хриплое подавленное дыхание.
Я вдруг отметил про себя, не открывая глаз, что все еще смотрю на книгу... Я мгновенно осознал, что все это не игра воображения - я действительно смотрел на книгу. От дикого, непередаваемого ужаса я совершенно оцепенел и мгновенно покрылся холодным липким потом. ГЛАЗА МОИ БЫЛИ ЗАКРЫТЫ, А Я ВСЕ ЕЩЕ ПРОДОЛЖАЛ СМОТРЕТЬ НА КНИГУ... Причем я видел ее как бы пятью парами глаз сразу. НО ГЛАЗА МОИ БЫЛИ ЗАКРЫТЫ!... Это я понимал совершенно определенно - не было никаких сомнений.
К этому жуткому шоку, значение которого я даже еще не осознал до конца и просто еще не пришел в себя, добавился вдруг еще один - я явственно почувствовал, что смотрю на книгу не один. Не "как бы не один", а... НЕ ОДИН... Ясно осознавая, что в комнате, кроме меня, нет больше никого. Нет и быть не может.
Я медленно приоткрыл глаза, чувствуя, что сердце мое вот-вот выскочит наружу от страха. Приоткрыв их, я увидел книгу, под каким-то другим углом зрения. Вернее, не под каким-то, а под нормальным, обычным углом, - так, как я вижу ее каждый день. Это тот, первый взгляд был "каким-то". Это он смотрел на книгу под другим углом зрения, как-то немного снизу, как если бы я опустил голову на уровень подлокотника кресла, на которых лежали мои руки и смотрел бы на книгу. Но это был не мой, другой взгляд. Я смотрел на книгу своими собственными глазами и не хотел знать ничего другого, но... тот, другой взгляд, был, все-таки... тоже моим... И не моим в то же самое время... Все это было выше моих сил и в определенный момент, уже на самой грани умопомешательства сработала защитная реакция моего мозга - я внушил себе (правда всего на несколько секунд), что все, что я вижу - просто галлюцинаторный бред в чистом виде и мне немедленно надо показаться невропатологу или даже психиатру. В этой спасительной для моего перенапрягшегося мозга иллюзии я пребывал, однако, не долго. Посмотрев на руки, я увидел что мои пальцы дико растопырены от боли и чуть ли не выгнуты в обратную сторону от сводящих их судорог. Я сделал неимоверное усилие, чтобы поднести руки к лицу и рассмотреть их поближе и тут случилось самое страшное... Я стал медленно падать навзничь - передо мной промелькнули книжный шкаф, потолок, показалась уже противоположная стена, которая была у меня за спиной. И в то же самое время... я отчетливо видел, что никуда не падаю, что все на месте и к моему лицу плавно поднимаются мои же руки...
Увидев то, что было на моих пальцах, я издал пронзительный вопль ужаса, который слышен был, наверное, всей округе.
Кожа и ткани на концах всех десяти моих пальцев лопнули и разошлись в стороны, а из этих кровоточащих разрывов... НА МЕНЯ СМОТРЕЛИ ДЕСЯТЬ НЕПЕРЕДАВАЕМО УЖАСНЫХ И ЗЛЫХ ГЛАЗ С ЯРКО ИСКРИВШИМИСЯ ЖЕЛТО-ЗОЛОТЫМИ РАДУЖНЫМИ ОБОЛОЧКАМИ!!!... Я думал, что умру от ужаса в ту же секунду, но это было еще не все. Одновременно с тем, что я видел собственными глазами, я увидел и собственное лицо - теми же глазами, что были у меня на пальцах... Это лицо действительно было моим, но... это было лицо монстра.
На вершине холма показались багги Ричарда, а уже через несколько минут она с диким ревом влетела во двор и остановилась как вкопанная прямо напротив веранды. Движок был без глушителя, работал неровно и время от времени гулко стрелял выхлопными газами, выбрасывая снопы искр. Настоящее чудище техники. Я тоже не заставил себя ждать и быстро спустился вниз по плоской дорожке, пристроенной сбоку от обычных ступеней лестницы специально для моего кресла-каталки. Заперев входную дверь, я подъехал к "машине" Ричарда и он помог мне забраться внутрь, а каталку забросил на заднее сиденье.
- Ол райт, Артур. Показывай, куда ехать.
Я молча показал рукой в сторону моря - туда, где Большая Дюна постепенно спускалась к земле на самом конце мыса. Ричард кивнул головой, включил скорость и энергично нажал на газ. Задние колеса с визгом сделали несколько оборотов на месте и лишь после этого машина резко рванула вперед, как будто бы мы собирались взлетать. У Ричарда такая сумасшедшая манера езды и обычно я поругиваю его за это, но тогда это меня совершенно не волновало - слишком многим в тот момент была занята моя голова, чтобы поучать Ричарда, как ему правильнее водить машину. Глаза на пальцах вели себя, к тому же, особенно беспокойно - они с силой тыкались в бинты, отрезавшие их от внешнего мира, как будто пытаясь разглядеть сквозь них хоть что-нибудь. Они словно умоляли меня снять с них повязки.
Подпрыгивая на неровностях, багги стремительно неслась к морю, а с невысоких песчаных дюн даже, казалось, взлетала в воздух. Слева от нас, в кроваво-красном мареве, солнце начинало уже опускаться за горизонт. А прямо перед нами собирались тяжелые свинцово-серые грозовые тучи. Собирались и грозно надвигались прямо на нас. Вдруг в той стороне, довольно еще далеко, впрочем, от нас, между тучами и совершенно черной поверхностью воды под ними ослепительно вспыхнула очень сильная молния.
- Возьми правее, Ричард, - сказал я. - Вон к тому навесу. Ричард подъехал к навесу, объехал его вокруг и остановил машину. Выйдя наружу, он достал из багажника лопату. Увидев ее, я вздрогнул.
- Где? - спросил Ричард и внимательно посмотрел на меня.
- Здесь, - указал я ему пальцем точное место в нескольких метрах от машины.
Он подошел к нему медленными шагами, постоял несколько секунд в нерешительности и, наконец, осторожно воткнул лопату в песок. Копал он очень долго. А может, мне только так показалось. Песок, который он отбрасывал в сторону, выглядел очень сырым и тяжелым. Грозовые тучи, тем временем, росли прямо на глазах, наливались чернотой и охватывали уже довольно большую часть горизонта, грозно и неотвратимо надвигаясь на нас. Тонны воды, обрушивавшиеся с них в море, выглядели очень впечатляюще, да еще и подсвечивались с левой стороны зловещими кровавыми отблесками заходящего солнца.
Еще задолго до того, как Ричард закончил копать, я уже знал, что тела мальчика он там не найдет. Они убрали его оттуда. Прошлой ночью руки мои не были завязаны - следовательно, они могли видеть и действовать. Уж если они смогли использовать меня для того, чтобы убить мальчика, то, значит, они могли использовать меня и для того, чтобы перенести его тело в какое-нибудь другое место, даже если бы я спал в это время.
- Здесь нет никакого мальчика, Артур, - послышался голос Ричарда. Он подошел к машине, закинул лопату в багажник и устало опустился на свое сидение рядом со мной.
Показалась яркая почти ничем не закрытая луна. Быстро приближающаяся гроза была, по-видимому, настоящей бурей. То и дело нас ослепляли небывало яркие молнии и сотрясал оглушительный гром. На песок уже начали ложиться первые мрачные тени надвигающейся грозной стихии. Внезапно поднявшийся ветер швырял в машину песок с такой силой, что она ходила ходуном. В пальцах у меня появился сильный зуд - глаза очень хотели наружу.
- Значит, они все таки использовали меня и для того, чтобы перенести его тело в другое место, - взволнованно заговорил я скороговоркой, уставившись в одну точку. Каким, должно быть, бредом звучали мои слова для Ричарда - ведь он тогда почти совсем ничего не знал.
- Они могут управлять мной, - продолжал я. - Когда я развязываю руки, они получают возможность управлять мной. Они способны в любой момент подчинить меня себя полностью и могут манипулировать мной как угодно, направляя мои действия по своему усмотрению, даже если я находясь в бессознательном состоянии. Когда мои руки развязаны, я становлюсь для них как бы дверным проемом, каналом их связи с нашим миром. По несколько раз в день, когда руки у меня развязаны от нестерпимого зуда, я обнаруживаю себя стоящим в совершенно, порой, неожиданных для меня местах - в саду, например, или перед картиной, которая висит меня в гостиной. Все эти места и предметы хорошо знакомы мне, но я совершенно не помню, как я к ним попал. В памяти начисто отсутствуют довольно большие промежутки времени. Они просто отключают на это время мое сознание. Это ужасно, Ричард... Я больше не в силах жить в этом кошмаре!..
- Артур. - Ричард успокаивающе положил мне руку на плечо. - Пожалуйста, Артур, не надо. Перестань.
В слабом отблеске заката я увидел, что его лицо, повернутое ко мне, полно сострадания.
- Ты сказал, что ты там где-то "стоял" перед чем-то, что ты "перенес" тело мальчика... Но это же невозможно, Артур! Ты же не можешь двигаться, кроме как на кресле-каталке. Вся нижняя половина твоего тела мертва!
- Она тоже мертва, - сказал я, - положив руку на приборную панель машины. - Но ты садишься в нее и заставляешь ее ехать. Ты можешь, если захочешь, убить ее, пустив с обрыва в пропасть и она ничем не сможет помешать тебе в этом, даже если захотела бы!
Я слышал, что мой голос поднялся уже очень высоко и звучал теперь совершенно истерично, но мне было не до этого в тот момент.
- Я - дверной проем! - кричал я ему в самое лицо. - Как ты не можешь понять?! Они убили мальчика, Ричард! Убили моими руками! И моими же руками перетащили его тело в какое-то другое место!
- Я думаю, тебе необходимо срочно показаться врачу, - стараясь говорить спокойно, ответил мне на это Ричард. - Поехали назад. Хочешь, я сам отвезу тебя завтра или даже сегодня к одному своему знакомому очень хорошему докто...
- Подожди, Ричард! Ты можешь проверить! Разузнай насчет этого мальчика! Ведь он действительно не вернулся вчера домой! Он мертв, говорю я тебе! Мертв!
- Но ты же сказал, что не знаешь его имени,
- Он наверняка из той деревушки что начинается сразу за почтой! Спроси...
- Я уже говорил об этом сегодня вечером по телефону с Мод Харрингтон. Это местная сплетница с самым длинным и любопытным во всем штате носом. Уж она знала бы об этом наверняка. Тем более, что прошли уже целые сутки. Но она сказала, что ничего не слышала и ничего не знает о том, что кто-то пропал прошлой ночью.
- Но это же местный парнишка! Его исчезновение просто не может остаться незамеченным?
Ричард потянулся, чтобы включить зажигание, но я остановил
- Смотри! - выкрикнул я и начал развязывать руки.
Над заливом, совсем уже недалеко от нас, вспыхнула ослепительная молния невероятной яркости и грохнул оглушительный гром.
Я не пошел к доктору и не стал звонить Ричарду еще раз. Вместо этого я провел три недели дома, почти не выходя на улицу. Всякий раз, когда по необходимости, все-таки, приходилось это делать, я плотно перевязывал свои кисти несколькими слоями бинтов. Три недели. Три недели слепой надежды на то, что эта страшная напасть оставит меня... Уверен, что поступил тогда правильно. По крайней мере - рационально для самого себя. Если бы я был здоровым полноценным человеком, которому не нужно кресло-каталка и который ведет обычный образ жизни и имеет нормальное окружение, то я, может быть, отправился бы к доктору Фландерсу или, по крайней мере, рассказал бы обо всем Ричарду. Я мог бы, наверное, сделать это и без всех этих оговорок, в том состоянии, в котором я находился тогда на самом деле, но всякий раз, когда появлялась эта мысль, я вспоминал о трагической судьбе тети, которая из-за болезни проказой была обречена оставаться практически всю свою жизнь совершенно изолированной от людей пленницей и, в конце концов, была съедена заживо своей болезнью, одиночеством и, в результате, - безумием... Мысли о том, что такая же печальная участь может постигнуть и меня, заставляли меня сохранять все в глубокой тайне и молиться, молиться, молиться за то, чтобы, проснувшись когда-нибудь утром, я посмотрел на свои чистые пальцы и вспоминал обо всем этом как о дьявольском сне.
Все это были, конечно, безнадежные наивные мечты.
Постепенно я почувствовал ИХ. ИХ... Неизвестный неземной Разум. Меня никогда не интересовало, как они выглядят и откуда они пришли. Я был их дверным проемом, их окном в этот мир. Я слишком хорошо понимал, насколько они опасны, отвратительны и страшны, как несоразмеримо их мир отличается от нашего. Слишком хорошо чувствовал их страшную слепую ненависть. И все это время они вели молчаливое мрачное наблюдение за нашим миром. А я невольно помогал им в этом, не в состоянии никак воспротивиться. Постепенно я начал понимать, что они просто используют меня в своих целях, что они просто-напросто управляют мною.
Когда в тот вечер мальчик, как обычно, возвращался мимо моего дома с пляжа, он приветливо помахал мне рукой и улыбнулся. Судя по его виду, своим сегодняшним уловом он был вполне доволен. Я сидел, как всегда, на веранде и, мрачно размышляя о своих проблемах, решил, наконец, связаться по телефону с мистером Крессуэллом из департамента ВМС США. Я пришел, все-таки, к выводу, что то, что случилось со мной, началось именно во время нашей экспедиции на Венеру пять лет назад. "Пускай, - думал я, - они изолируют меня на всю оставшуюся жизнь от людей, пусть обследуют меня сколько и как угодно, пусть вообще делают со мной все, что захотят - лишь бы положить конец этим безумным ночам, когда я просыпаюсь в совершенно неожиданных для меня местах, а руки мои живут как бы сами по себе и наблюдают, наблюдают, наблюдают...
Однажды я пытался, дойдя до отчаяния, выколоть эти ужасные глаза первым же попавшимся под руку острым предметом. Подвернулся остро заточенный карандаш, но как только он приблизился к первому глазу, руки мои пронзила резкая мучительная боль, разом охватившая и все мое тело. Я думал, что умру от нее через пару секунд. Карандаш упал на пол и боль, не сравнимая совершенно ни с чем, утихала очень долго. Таких адских страданий я не испытывал раньше никогда в жизни и подобных экспериментов больше не устраивал.
Вместо того, чтобы тоже ответить мальчику приветливым взмахом, обе мои руки, помимо моей воли, вдруг разом судорожно потянулись к нему и я с ужасом вспомнил, что они у меня не забинтован ы... Все десять глаз, светясь в сумерках, разом уставились на бедного перепуганного мальчугана. Он остановился как вкопанный и смотрел на меня широко раскрытыми от ужаса глазами. Я почувствовал, как мое сознание быстро заволакивается густой непроницаемой пеленой и уже в следующее мгновение я полностью утратил контроль над собой. Дверь открылась... и я стал дверным проемом. Слепым исполнителем чужой неведомой воли. Не помня себя, я оказался на улице и кинулся по песку за удирающим что было силы насмерть перепуганным парнишкой. Ноги были как деревянные и слушались очень плохо, но, все же, бежал я довольно быстро. Мои собственные глаза были закрыты и все, что я видел, я видел глазами моих пальцев. Картина эта была совершенно фантасмагорической. Впереди мелькала худенькая фигурка убегающего от меня в сторону общественного пляжа мальчонки. Все цвета и даже формы были каким-то фантастическим образом искажены, что придавало всему происходящему особенный оттенок, присущий монстрам. Мыс, например, выглядел как гигантская гипсовая декорация, а небо над ним было неестественного сочного пурпурного цвета. Глаза на пальцах просвечивали мальчишку как мощный рентгеновский аппарат - я видел перед собой бегущий скелет с ярко светящимися костями, скелет, цепко держащий левой рукой свою металлическую сетку для просеивания песка. Плоти не было видно почти совсем.
О чем, интересно думал этот бедный безымянный мальчонка в последние минуты перед смертью? О чем он думал, рассыпая на бегу набранную за несколько часов кропотливого труда мелочь и даже, наверное, не замечая этого, цепко держа в руке свою сетку и почти ежесекундно оборачиваясь на настигающего его страшного человека, который, спотыкаясь и ковыляя, упорно преследовал его, зажмурив глаза и вытянув вперед руки как слепой? Что он думал, видя на тянущихся к нему руках ужасные желто-золотые глаза? И что он подумал за секунду до смерти, когда эти страшные руки с глазами взметнулись вверх и сделали так, что в следующее мгновение его голова разлетелась мелкими брызгами на десятки метров вокруг?..
Я не знаю...
Зато я знаю, о чем думал я.
Я думал, насколько это позволяли мои мозги о том, что только что побывал у ворот в ад и что скоро я отправлюсь туда насовсем.
Ветер с силой трепал повязки, когда я разматывал их. Как будто пытался помочь мне.
На жуткие черные грозовые тучи, которые были уже почти над нами, падали последние багровые отблески заходящего солнца. Буря надвигалась стремительно и вот-вот должна была обрушить на нас страшные массы воды и ураганный ветер. Но мы как будто даже не замечали этого.
- Ты должен пообещать мне, Ричард, - наклонился я к его уху, перекрикивая ветер. - Ты должен пообещать мне, что как только ты почувствуешь что-то неладное, ты убежишь... Как только тебе покажется, что я могу... причинить тебе какой-нибудь вред... Ты понимаешь меня?
Ветер с силой трепал ему волосы и ворот рубашки. Все лицо было напряжено, а глаза превратились в маленькие щелочки от хлеставшего в них песка.
Я решительным движением сдернул последние повязки с глаз на пальцах и внимательно посмотрел на Ричарда. Все десять глаз вытаращились, конечно же, тоже на него.
- Теперь ты видишь их сам, собственными глазами! - хрипло крикнул я.
Лицо Ричарда, лицо, которое я так хорошо знал, лицо несомненно смелого, бесстрашного человека мгновенно вытянулось, а нижняя челюсть отвисла. Он инстинктивно отпрянул от меня и выскочил из машины. Вспыхнула ослепительная молния и гром ахнул прямо над нашими головами. В следующее мгновение на нас обрушился адский поток воды.
- Артур... - прочитал я по беззвучно двигавшимся на искаженном ужасом лице губам Ричарда.
Как он был напуган!.. Как мог я подвергнуть его такому жестокому испытанию, такому страшному шоку?!
- Беги! Беги, Ричард!
И он побежал. Длинными стремительными скачками. Он был очень похож на человека, приговоренного к смертной казни, который уже возведен на эшафот и хорошо понимает, что через несколько секунд он умрет, но прощаться с жизнью он, тем не менее, очень не хочет и все еще на что-то надеется.
Я вышел из машины и мои руки резко взлетели вверх над головой, а пальцы судорожно вытянулись к единственному, что было им хорошо знакомо в этом мире - тучам.
И тучи ответили им.
Они ответили им огромной, чудовищно сильной, ослепительной бело-голубой молнией, увидев которую, я подумал, что наступил конец света. Эта невероятная молния ударила прямо в Ричарда... В одно мгновение от него не осталось даже пара.
Последнее, что я запомнил перед тем, как мое сознание отключилось окончательно, был сильный запах озона...
Пришел в себя я только на следующий день рано утром. Я сидел на своей веранде и отрешенно смотрел на Большую Дюну. Ураган уже прошел. С моря дул мне в лицо приятный прохладный ветерок. На серо-голубом пасмурном небе еще видна была бледная серебристая луна. Я смотрел вдаль на то место, где вчера погиб Ричард - там не было ничего, кроме небольшого пятна черного песка в том месте, куда ударила молния. Машины Ричарда не было, почему-то, тоже, но тогда это не имело совершенно никакого значения.
Я медленно опустил взгляд на свои руки. Глаза на пальцах были открытыми, но какими-то остекленевшими и неподвижными. Они, судя по всему, устали и дремали.
С неожиданной ясностью я вдруг понял, что именно мне необходимо сделать. Сделать немедленно, не теряя ни секунды, пока они дремали. Пока дверь была закрыта и пока я снова не стал безвольным дверным проемом. Я, наконец, понял, что я должен сделать для того, чтобы эта дверь не открылась больше никогда. Никогда!
Мне нужно было торопиться. Я уже заметил первую слабую реакцию глаз на мои мысли. Они вздрогнули, но, слава Богу, не проснулись. Кисти рук медленно сжались в кулаки, как бы пряча глаза от какой-то непонятной еще смутной угрозы.
В моей гостиной есть небольшой камин, который я затапливал иногда в холодную погоду. Быстро и решительно я растопил его, изо всех сил стараясь не думать о том, что я замыслил сделать - ведь они без труда читали все мои мысли. Я должен был сделать все как можно быстрее - до того, как они заподозрят что-то не ладное и смогут помешать мне.
Когда дрова, наконец, разгорелись достаточно хорошо, а в трубе загудел поднимающийся кверху сильный поток теплого воздуха я, не теряя ни секунды, быстро сунул обе руки в самое пекло...
Глаза проснулись в то же мгновение и, агонизируя, стали с удивительной силой рваться назад из камина. Мне стоило огромных усилий не выпустить их обратно, не говоря уже о моей собственной боли. Я держал руки в огне до тех пор, пока окончательно не убедился, что глаза погибли, сгорели вместе с моими пальцами...
Я сделал то, что должен был сделать уже давно.
С тех пор прошло уже семь лет.
Я все еще живу в том же маленьком домике и наблюдаю за тем, как взлетают ракеты. В последнее время их старты заметно участились - нынешняя администрация уделяет развитию космических программ гораздо больше внимания, чем предыдущая. Я слышал даже, что планируется большая серьезная экспедиция на Венеру.
Имя мальчика я, кстати, разузнал, но теперь уже позабыл. Он действительно оказался из той деревушки, о которой я и думал. В тот злополучный для него день мать отпустила его погостить на выходные к другу в соседнюю деревню. Поэтому тревога была поднята только в понедельник утром. Ричард? Его, почему-то, все здесь считали просто старым индюком и никто даже особенно не обратил внимания на его исчезновение. А те, что обратили, подумали, наверное, что он уехал в Мэрилэнд и тоже со временем совершенно забыли о нем.
Что же касается меня самого, то о себе мне сказать почти нечего. Здесь меня, однако, считают, несмотря на мою замкнутость, очень эксцентричным человеком. Иногда я, так же, как и многие другие бывшие астронавты, пишу письма в Вашингтон со старчески-наивными просьбами направить деньги, выделенные на космические исследования, хотя бы их часть, на решение гораздо более насущных земных проблем.
Вместо пальцев у меня теперь остались специальные крюки из нержавеющей стали. Управляюсь я ими довольно ловко. Человек вообще быстро привыкает почти ко всему. Я, например, запросто держу ими бритву, когда бреюсь и даже завязываю шнурки. Получается вполне сносно. По крайней мере, у меня не будет никаких проблем, когда мне нужно будет нажать на курок и застрелиться, вложив дуло пистолета в рот...
То, что вы уже знаете, началось со мной снова около трех недель назад.
На груди у меня появилось идеально правильное кольцо из двенадцати уже известных вам пронзительно ярких желто-золотых глаз.