Сэмюэль Тэйлор Кольридж. Три могилы
Перевел М. Л. Лозинский Подготовка электронной версии: В.Есаулов
Отрывок из рассказа могильщика
Автор обнародовал нижеследующий непритязательный отрывок, будучи подвигнут на то настоятельными советами некоторых из самых прославленных ныне живущих поэтов. По замыслу фрагмента язык его драматичен, то есть соответствует характеру рассказчика; размер же подходит к обыденному слогу. Вниманию читателя предлагается отрывок не из поэмы, а из простой повествовательной баллады. Сам автор не уверен в том, может ли это служить оправданием подобного стиля в стихотворном сочинении, не рассчитанном на комический эффект. Во всяком случае, отрывок этот не претендует на поэтические достоинства и ни в коей мере не связан с воззрениями автора на поэтический слог. Если он обладает какой-либо ценностью, то лишь в психологическом отношении. Подразумеваемое содержание первой и второй частей таково.
Эдвард, молодой фермер, встречает в доме Эллен ближайшую ее подругу Мери, и завязывает с нею знакомство, приводящее ко взаимной склонности. С ее согласия и по совету их общей приятельницы Эллен, он объявляет о своих надеждах и намерениях матери Мери, вдове лет под сорок, которая, обладая отличным здоровьем, хорошим состоянием и вырастив только двух дочерей {отец их умер, когда они были младенцами), в значительной мере сохранила приятную наружность и привлекательность, но была малообразованна и отличалась буйным нравом. Ее немедленный ответ на предложение Эдварда был примечателен:"Что ж, Эдвард! Ты красивый малый, и дочь моя будет твоей". С этого времени все встречи влюбленных проходили на глазах матери, и, коротко говоря, она сама влюбилась в своего будущего зятя и пускала в ход все уловки, от ласковости до клеветы, дабы он перенес свои чувства с ее дочери на нее самое. (Повествование основано на истинных фактах не очень большой давности, хотя автор намеренно изменил имена и место действия; характеры действующих лиц и подробности событий также вымышлены им.) Однако Эдвард, хотя и смущенный ее странными попытками очернить дочь, по чистоте душевной все еще принимал ее возрастающую привязанность за материнскую нежность; наконец, увлеченная несчастной страстью, осыпав злобными нападками нрав и наклонности Мери, она воскликнула в пылу распаленного чувства: "Ах, Эдвард! Право, право же, она тебе не подходит, нет у нее сердца, чтобы любить тебя так, как ты того стоишь. Это я тебя люблю, я! Женись на мне, и сегодня же я переведу все мое имущество на твое имя". Тогда с глаз влюбленного спала пелена, и, застигнутый врасплох, то ли от ужаса, который, подобно истерическому припадку, потряс его нервы, то ли оттого, что сознание странности и нелепости ее предложения заставило его в первый миг забыть о ее преступности, он оттолкнул ее от себя и разразился хохотом. Доведенная почти до исступления, женщина пала на колени и громким голосом, переходящим в вопль, стала молиться, накликая проклятия и на него и на свою родную дочь. Мери, находившаяся в ту пору в комнате прямо над ними, услышав хохот Эдварда и кощунственную молитву матери, лишилась чувств. Он услышал, что она упала, взбежал наверх и, заключив ee в объятия, унес в дом Эллен; после бесплодных по- пыток примириться с матерью Мери вышла за него замуж. — И тут начинается третья часть повествования.
Я выбрал этот сюжет не из-за особого влечения к трагическим, а тем более к чудовищным событиям (хотя в пору написания этих стихов, двенадцать с лишним лет тому назад, подобные истории были мне менее противны, чем ныне), но оттого, что нашел Здесь веское доказательство тому, сколь сильно может воздействовать на воображение идея, поразившая его внезапно и резко. Я читал отчет Брайана Эдвардса о воздействии колдовства оби на вест- индских негров, а также сообщение Хирна о любопытнейших случаях сходного воздействия на воображение американских индейцев (те из моих читателей, у которых есть эта возможность, будут отменно вознаграждены, обратись к упомянутым местам названных трудов); и у меня возник замысел показать, что подобные явления возможны не только среди диких или варварских племен; выяснить, как бывает в таких случаях поражено сознание и как проявляются и развиваются симптомы болезненного воздействия на фантазию.
Предполагается, что старый могильщик рассказы вает эту историю на сельском кладбище путешественнику, чье любопытство было возбуждено видом расположенных друг возле друга трех могил, лишь над двумя из которых были надгробия. На первом,по обычаю, значились имя и даты, на втором же имени не было, но только дата и слова: "Милосердие господне беспредельно" *.
______________________________ * Перевод - В.В.Рогова
[Часть I] Под этим терном в старину — Как он хорош в цвету — Любили летом мы прилечь В жару и в духоту.
Сюда сходились и старик, И с девушкою друг. "Скажи, могильщик, почему Так много жаб вокруг? Ведь терн по-прежнему цветет Ведь он не мертв, не сух; Так почему крутом растут Крапива и лопух?
И почему болиголов,...
И почему бросает тень Всегда цветущий терн На этих темных трех могил Никем не смятый дерн?" "Здесь мать жестокая лежит, Где терн шумит, цветя, Здесь молодая спит жена, Здесь — бедное дитя.
Сердечнее, чем эти две Я не знавал подруг Но злая мать им принесла Так много слез и мук. У Эллен ясный, разум был, Нрав тихий и спокойный; А Мери вся была огонь, Что рвется к небу стройный.
Раз Эдвард Мери попросил: "Возьми мое кольцо". Та вспыхнула от этих слов И отвела лицо.
"Ты знаешь, как богата мать, А ты совсем бедняк; Ступай и попроси ее Благословить наш брак".
И Эдвард к матери пошел И отвечала мать: "Что ж, я красивому, как ты, Готова дочь отдать".
Делила Мери свой восторг С Элионор сполна; Ей не по крови, но душой Была сестрой она.
Я полагаю, все поймут, Кто лил слезу хоть раз, Как ждало сердце жениха Вкусить счастливый час.
Мать больше, чем иная мать, Их радостью жила, И все предсвадебные дни Она при них была.
Под этим терном здесь они Так жадно пили страсть, И молча любовалась мать И не...
[Часть II] И вот уж куплено кольцо, Назначен свадьбы срок, И злая мать сама несет Торжественный пирог.
"Не деве завтра день взойдет, А молодой жене" — Так Эдвард матери в тот день Сказал наедине.
Он был с ней в горнице вдвоем; И побледнела мать: Шагала Мери наверху, Готовила кровать.
Когда же по ступенькам вниз Спускаться стала дочь, Она внезапно поднялась И молча вышла прочь.
Она стояла за дверьми; Вот дочь подходит к ней — "Уйди! Уйди! — вскричала мать, Сюда входить не смей.
Меня с товарищем моим Ты разлучить пришла?" — И злая ненависть огнем Глаза ее зажгла.
Бедняжка Мери, замерла, Пригвождена к земле, Бледна, как призрак неживой, Блуждающий во мгле.
Она ни плакать не могла, Ни биться, ни стонать, Она не крикнула: "Зачем Нельзя войти мне, мать?", Но, как безумная, наверх Вдруг, бросилась она И там на брачную постель Упала, сражена.
Мать снова в горницу вошла, В которой Эдвард был, И так cказала: "Нет, нельзя, Чтоб ты ее любил.
Она мне дочь, и эту боль Ношу я столько лет; Я час кляну, когда ее Произвела на свет.
Она надменна и горда И зависти полна, И лицемерна, и хитра, И лживей, чем волна.
Когда ты с ней пойдешь к венцу, Тебя несчастье ждет; Она твою погубит честь И сердце разобьет.
О боже, сколько лет я с ней Делила смертный грех! Она мне дочь, и тайну я Хранила ото всех.
Она мне дочь; и для нее Я на погибель шла; Я не могу творить молитв, — Так ноша тяжела.
Готова на ветер сорить Она твоим добром, И ты хоть вешайся при ней, Ей будет нипочем".
Потом промолвила нежней И за руку взяла; "За твой единый поцелуй Я все бы отдала.
И если б захотел ты взять Меня своей женой, Я б завещала все тебе, Все, что ни есть за мной".
Тут юный Эдвард с места встал И начал хохотать "Ты верно не в своем уме Или хлебнула, мать!" Безмолвно на колени пав, Молчала долго мать; Три раза колокол большой Успел бы прозвучать.
"Та дочь над головой моей, Кого носила я, Пусть будет проклята навек Отныне кровь твоя! Будь проклят час, когда твой крик Раздался в первый раз; Будь проклят твой могильный ров На кладбище у нас!" Проклятье матери наверх До Мери донеслось, И ложе брачное под ней Дрожало и тряслось.
Во гневе Эдвард вышел в дверь И посмотрел назад: Стояла на коленях мать Поднявши к небу взгляд.
На брачном ложе он нашел Трепещущую дочь. "Мой друг, здесь нехороший дом, Мой друг, нам нужно прочь!" Она от страха чуть жива; Он ей помог привстать; "Я бы собаки, — молвил он, Не стал бы здесь держать".
Ее от ложа он повел, Повел по ступеням. Она б не смела в этот миг Молиться небесам.
А мать с колен не поднялась Средь горницы пустой И гибель вечную пила Несытою душой.
Но вот при звуке их шагов Молитвы шепот стих; Про бога позабыла мать, Едва завидев их.
Мать встала — видела ее Служанка в этот миг И признавалась, что мороз Все тело ей проник.
Когда невесту Эдвард вел, С ней торопясь уйти, Мать быстро бросилась вперед И стала на пути.
Какой был смысл? Какой был смысл?
В словах ее таких: "Я все же вас благословлю, Невеста и жених.
Резвитесь, как чета ягнят, Когда цветет апрель; Пусть образ мой не затенит Вам брачную постель.
Пусть будет радость ваш удел Средь ночи и средь дня: Уж я стара, уж я слаба, Что вспоминать меня?
Что может сделать мать в летах?
Вам нечего дрожать. Проклятье — звук, и не придет На брачную кровать".
Они ушли, а мать рвала Клочки седых волос, Вся в пене, как в июньский день Томимый зноем пес.
* Вам странно, почему же мать И бедное дитя, И юная жена лежат, Где терн шумит, цветя?
Три раза этот заступ мой Из башенных сеней Сквозь все затворы выходил В час духов и теней.
Когда рой бесов злую мать В ад потащил, свистя; Могилу он отмерил ей, Где терн шумит, цветя.
Когда созвала смерть домой Несчастное дитя, Могилу он отмерил ей, Где терн шумит, цветя.
И это страшный, страшный куст; Здесь духи налету С него, кору ночами рвут, А он всегда в цвету.
*
[Часть III] В саду священника дозрел Тяжелый виноград, И в ветре солнечном кружил Багряный листопад.
Еще мотались по кустам Колосья ячменя; Стоит в глазах, как бы вчера, Их свадьба у меня.
От церкви через этот лес До Эдварда ворот С полмили мшистая тропа В густой тени ведет.
Тропою этой с женихом Венчаться Мери шла; Она, хоть и таила грусть, Казалась весела.
Чуть на погост она пришли, Где солнышко пекло, У бедной Мери словно кровь От сердца отвело.
Чуть сил хватило руку ей Священнику подать; Она все видела, молясь, Там, на коленях, мать.
Они пошли в обратный путь - Во след я глянул ей, Как раз, когда она вошла Под сень густых ветвей.
Она ступила на тропу, Всю выстланную мхом: Ей было тяжко этот миг Припоминать потом.
В тени ее окутал жар, Потом схватила дрожь; Веселый звон колоколов Ее терзал, как нож.
Проклятье матери всегда Ужасно для детей: Мать и преступная — все мать, Нет ничего святей.
Прошло полгода: тот же яд Таила мать в крови; Но Эдвард был примерный муж, А Мери — луч любви.
"Сестра все не приходит к нам, Мать запрещает ей: О Эдвард! Я живу с тобой, Я бы хотела быть другой, Живей и веселей.
И почему я все грушу?
Нет ничего такого. Должно быть, от туманных дней Я не совсем здорова"..
Шла изморозь — ни льда, ни вьюг!
А если свет блеснет, Бедняжка, чтоб не встретить мать, Не отопрет ворот.
Но Эллен в мокроту и грязь, В те мрачные недели, К ним приходила каждый день, И с ней все веселели.
О, Эллен верный друг была, Сестры дороже милой! Как жаворонок весела, Она домой лишь к ночи шла, И дом пустел, унылый.
У нас на первый день Поста Почти пустует храм: / Угрозы божьи в этот день Должны читаться там.
Покойный наш священник мне Признался как-то раз, Что хорошо бы этот чин, Совсем изъять у нас.
В то утро мать пришла во храм И к Эллен подошла; У службы Эллен всякий день В посту у нас была.
И Эллен встретила ее С приветливым лицом: "Что, если гнев ее утих, И мир вернется в дом?" День был едва на день похож - Так небеса черны; Бывает, ночью храм светлей При четверти луны.
Ревела буря, дикий дождь О стекла бил упрямо; Тонули возгласы молитв В гуденье башни храма.
Молилась на коленях мать, Поднявши к небу взгляд: "Пусть ту, что рядом здесь со мной, Иссушит тайный яд! Услышь, услышь меня, господь.
Мои держащий дни: Ту, что причастна к их любви Навеки прокляни! Будь проклят день ее и ночь На вечные года!" Так помолившись, поднялась, Спокойна и тверда, И вышла в дверь, господень дом Покинув навсегда.
Я видел Эллен. Как она Вся побледнела вдруг! Я думал, почему у ней В глазах такой испуг?
И после службы близ нее Мы все собрались в круг; Она шаталась, и блуждал В ее глазах испуг.
Потом решилась рассказать, Чем сердце смущено: "Ведь это клятва грешных уст, Не все ли мне равно?" И улыбнулась, и принять Старалась бодрый вид, Но лучше, если бы она Заплакала навзрыд.
Она твердила, боль в душе Пытаясь побороть: "Ведь это клятва грешных уст, И милостив господь!" — В ее глазах блуждал испуг, В душе была борьба: "Ведь это клятва грешных уст, Ужель я так слаба?" Бедняжка — девочкой, она У ног моих играла — От Мери утаила все, Ни слова не сказала.
Но Мери слышала рассказ; И Эллен обняла: "О, Эллен, нас теперь она Обеих прокляла!" — Наружи Эдвард под холмом Шагал вперед, назад, Ломая сучья у дерев И прутья вдоль оград.
Он их разламывал в руках И в сторону швырял, Как будто бешенство свое Куда девать не знал.
Вы виднте тот холм? Под ним Их ферма и теперь. Он слышал их, он слышал все И скрежетал, как зверь.
С ним Эллен в горе с детских лет И в радости сжилась, И с нежным именем жены Он имя друга дней весны Соединял, молясь.
И он в часы своих молитв К ним не делил любви, И двух имен единый звон Звучал в его крови! Он в дом вошел; в его глазах Была борьба видна; И обе обняли его, И Эллен и жена.
Он Мери плачущей лицо К своей груди прижал; Тут ярость перешла в тоску, И Эдвард зарыдал.
А Эллен лить не стала слез, Лишь обняла тесней, Как будто что-то пронеслось Ужасное пред ней.
[Часть IV] Нехорошо, когда ногой Могильный топчут прах; Оно и днем зловещий знак, И не к добру впотьмах.
Могилу видите, вон ту?
Бог даст, бог и возьмет: Там, сударь, спит мое дитя, Холодное, как лед.
Все остальные сам я рыл, И — прах меня бери! — Я лучше пропляшу на всех, Чем трону эти три! "Старик, невесел твой рассказ!" — "Вы — что, вы — молодежь; Мне семьдесят, а ведь и то, Как вспомнишь, так всплакнешь.
Сестрица Мери этот мне Поведала рассказ, Хоть Эдвард сам мне кое-что Говаривал подчас.
Ну, ладно! Мери, как сестре, Друг Эллен помогала; Она была все чаще с ней, И ей все делалась милей; Она весь дом держала.
Она по будням на базар, А в праздник — в церковь шла; Все как всегда, но это все Лишь видимость была.
Грустила Эллен? Не скажу.
Но веселилась мало; И Эдварда она своей Веселостью пугала.
Она молчала по часам; Чтоб избежать тоски, Она певала про себя Веселые стишки.
И слышалось в ее простых, Уверенных словах, Что у нее своя печаль, Свой неотступный страх.
Вдруг скажет, кисть обняв свою: "Нет, мне не исхудать!" Раз Мери за руку взяла (Взгрустнулось той опять), В лицо взглянула и слегка Ей стала руку жать.
Потом сильней, сильней, вцепясь С какой-то дикой, страстью, И закричала: "Нет, нельзя Себя принудить к счастью!" Раз Мери обняла она В самозабвенный миг, И билось сердце, и слова Шли сами на язык.
Они шли сами, как поток, Что выступил из ложа, И, взвизгнув, крикнула она: "Как ты на мать похожа!" Так понемногу стал весь дом С уныньем неразлучен; И, видя как грустит, жена, Был Эдвард хмур и скучен.
Он с неохотой ввечеру Отодвигай засов; Ему как будто стал чужим Любимый прежде кров.
Раз вечером он книгу взял, Не стал в нее смотреть, Швырнул ее и простонал: "Нет, лучше умереть!" Взглянула Мери на него С улыбкой неживой И молча на руку к нему Склонилась головой.
И Эдвард, громко зарыдав, Колена преклонил: "У ней разбитая душа!
О, господи! Нет сил!" Стоял туман. В такие дни Работа тяжела. Копнешь, раскашляешься. Все Весна в тот год не шла.
И вдруг, на удивленье всем, Жара и духота; Все тени ищешь, а кругом На ветках ни листа.
Так вот, есть уголок в лесу, Его беседкой звать; Вы, верно, знаете, хотя Откуда вам и знать.
Поблизости и пастбищ нет, Тропинок нет туда; Там зеленеет остролист Да говорит вода.
Деревья сами разрослись В густой, тенистый свод; Совсем беседка; в трех шагах Студеный ключ течет.
Воскресным утром как-то раз Друзья сюда пришли; Алели ягоды; звучал Церковный звон вдали.
Приятно слушать плеск ручья И звон колоколов; Приятно слушать их зараз Средь тишины лесов.
Усталый Эдвард отдохнуть На мягкий мох прилег И задремал под звон ключа; Тот ключ и в будни, лепеча, Вас усыпить бы мог, А он был не совсем здоров И ночь провел без сна; Беседа женщин рядом с ним Была едва слышна.
"Смотри-ка, Эллен, как лучи Сквозят в листах густых. Все солнца крошечные в них, Не больше глаз твоих.
И славой каждое из них Окружено своей, И каждый голубой кружок Оделся в радостный венок Из тоненьких лучей".
И стали, глядя на лучи, Судить про их цвета; "Зеленый", — эта говорит, "Янтарный", — скажет та.
А Эдвард был недобрым сном Тем временем смущен; С тревогой слушали они, Как тяжко дышит он.
"И это — мать!", — он произнес, Не открывая глаз, Виднелись на его лице И страх, и боль зараз.
Они вздохнули, угадав, Что в мыслях у него; Проснувшись, он взглянул вокруг, Не видя ничего.
Он сел, и прежде, чем из глаз Тяжелый сон уплыл, "Прости, Господь, — воскликнул он, — Я сердце ей разбил!" Тут Эллен вскрикнула, дрожа, И вдруг расхохоталась, А Мери больше никогда С тех пор не улыбалась.
1797-1809 (М. Л. Лозинский)