Владимир Кунин. Чокнутые

По повести снят х/ф Аллы Суриковой "Чокнутые"

киноповесть В тридцатых годах прошлого столетия в Вене, рядом с собором Cвятого Стефана, существовал польский кабачок "Корчма Краковска". Было раннее-раннее утро. У входа в еще закрытый кабачок стоял снаряженный к дальнему путешествию фиакр. На козлах дремал кучер. Внутри кабачка, по обе стороны буфетной стойки, со стаканами в руках стояли Адам Ципровски — шестидесятилетний хозяин "Корчмы Краковской" и сорокалетний Отто Франц фон Герстнер в дорожном костюме. Он прихлебывал вино и говорил Адаму: — Я отказался от места профессора в Праге, Адам... Я объездил Англию, Швейцарию, Францию, Бельгию и понял, что по-настоящему как инженер я смогу реализовать себя только в России! В стране, где есть спасительное самодержавие, а не наша слюнтяйская западная парламентская система... И если я представлю русскому императору проект железных дорог, соединяющих Черное море с Каспийским, а Балтийское с Белым, — у него голова закружится от счастья! Только в России талантливый иностранец может добиться свободы творчества, славы и денег! Прозит! Герстнер приподнял стакан. — Прозит, — Ципровски тоже поднял стакан. — Может быть, вы и правы. Но жить в чужой стране... Я — поляк, проживающий в Австрии. Я десять лет прослужил во французской армии. Я не погиб под Смоленском и умудрился остаться в живых при Бородино. Я восемь лет прожил в русском плену! У меня до сих пор есть одно маленькое дельце в России, с которого я по сей день имею небольшой дивиденд. За тот год, что я занимался с вами русским языком, я очень привязался к вам, и мне было бы жалко... — Я тоже искренне полюбил вас, Адам. Но в Австрии меня ничто не удерживает. Я ведь даже не австриец Отто Франц фон и так далее. Я чех. Антонин Франтишек. — Господин Герстнер! По тому, как вы быстро усвоили русский язык, я это понял еще полгода назад. Тем более что я тоже не очень-то Адам Ципровски. Уже если говорить честно, то я скорее Арон Циперович. Но вы же понимаете, в какое время и в какой стране мы живем... Циперович посмотрел на часы: — Идемте, мне скоро открывать заведение. И вам пора уже ехать, безумный вы человек... Хромая, Циперович повел Герстнера к выходу. У фиакра сказал: — Учтите, Антонин, там вам будет очень нелегко. Россия — страна бесконечных и бесполезных формальностей. — Не пугайте меня, Арон. Эта поездка должна стать делом всей моей оставшейся жизни. Прощайте! — Да поможет вам бог, — печально проговорил Арон.

Как только запыленный фиакр Герстнера пересек русскую границу, он тут же некрасиво и неловко заскакал по выбоинам и ухабам. Изящная конструкция экипажа угрожающе трещала при каждом подскоке, и когда потрясенные австрийские лошади встали, произошло маленькое чудо: что-то в фиакре лопнуло с томительным стоном и он, уже стоявший без движения, развалился на мельчайшие части, погребая под своими обломками Герстнера, его багаж и берейтора со щегольским шамберьером! А из слухового чердачного окна постоялого двора за всем этим наблюдал в подзорную трубу тайный агент Третьего жандармского отделения Тихон Зайцев...

В Петербурге, на Крестовском острове, в загородной резиденции князя Меншикова шло экстренное совещание. — Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие, — сказал светлейший князь Меншиков собравшимся у него в кабинете князю Воронцову-Дашкову и графам Бутурлину, Татищеву и Потоцкому. — Один из наших компаньонов, тайно сотрудничающий с Третьим отделением... Тут светлейший углядел, как Воронцов-Дашков поморщился. Не извольте морщиться, князюшка! И почитайте за благо, что мы сегодня имеем информацию, которая завтра бы могла свалиться нам как снег на голову!.. Так вот, граф Бенкендорф получил шифровку из Вены: к нам едет австрийский инженер Отто Франц фон Герстнер. Он же чех Антонин Франтишек. Без всякого "фон", фамилия та же. Он намерен представить государю проект устройства в России железных дорог и передвижения по оным при помощи паровых машин. — Кошмар! — Все, кроме Потоцкого, были потрясены сообщением. — Александр Христофорович, правда, распорядился установить за ним неусыпное наблюдение, но, как вы понимаете, из соображений чисто политических. Мы же со своей стороны... — А нам-то что? — беззаботно удивился Потоцкий. — Нам?! — возмутился Меншиков. — Да наше с вами акционерное общество почтовых колясок и дилижансов имеет от извозного промысла более ста миллионов рублей в год! И железные дороги Герстнера попросту лишат нас этого дохода! Это вы можете понять, граф?! — Если разорятся владельцы постоялых дворов — с кого вы будете получать отчисления? — спросил Бутурлин. — Боже мой... Погибнут мои конные заводы!.. Овес и сено катастрофически упадут в цене... — вздохнул Воронцов-Дашков. — Да что там овес! Вылетят в трубу все придорожные питейные заведения! Трезвость станет нормой жизни, и мы только на этом потеряем миллионов пятьдесят!.. — ужаснулся Татищев. — А его величество так падок до всяких новшеств! — Австрийца нельзя допускать до государя ни в коем случае! — вскричал Татищев. — Правильно! — сказал светлейший. — Мы должны купить Герстнера. Купить и отправить его с полдороги обратно в Австрию с деньгами, ради которых он наверняка и прибыл в Россию! Это единственный способ сохранить доходы нашего акционерного общества. Так что придется раскошеливаться, господа! — Я готов. — Потоцкий выложил на стол банкнот. — Что это? — брезгливо спросил светлейший. — Сто рублей! — Щедрость графа не уступает его уму, — заметил Татищев. — Сто тысяч надо собрать!!! — заорал Меншиков на Потоцкого. — И эти деньги Герстнеру повезете вы, граф! Сегодня же! Сейчас же!.. Вы помчитесь ему навстречу, вручите ему деньги и объявите наши условия! И проследите за его возвращением!..

Застряла пролетка Герстнера в непролазной грязи. Да не одна, десятка полтора — и телеги с грузами, и коляски, и дилижансы... Крики, ругань, ржание лошадей! Где мужик? Где барин?.. По колено в грязи, Герстнеру помогает толкать пролетку молодой человек очень даже приятной наружности. — Эй, как тебя?!.. Погоняй, сукин кот! Заснул? — кричит он кучеру и командует Герстнеру: — Поднавались!.. Не имею чести... — Отто Франц Герстнер. Инженер... — задыхается Герстнер. Молодой человек, по уши в грязи, хрипит от натуги: — Отставной корнет Кирюхин Родион Иванович. — Очень приятно... — любезно сипит грязный Герстнер.

Упрямо ползет пролетка по раскисшей колее. А внутри с босыми ногами сидят Герстнер и Родион Иванович — отогреваются при помощи дорожного штофа.

Герстнер распаковал баул, показывает Родиону Ивановичу изображения паровоза Стефенсона, чертежи вагонов, профили железных шин, по которым все это должно двигаться. Родион Иванович в восторге: — Боже мой! Антон Францевич! Да я всю жизнь мечтал о таком деле! Да я из кожи вылезу!.. Наизнанку вывернусь!.. Это же грандиозная идея!!! Схватил двумя руками гравюру с паровозом, впился в Герстнера горящим глазом, сказал торжественно, словно присягу принял: — Вы без меня, Антон Францевич, здесь пропадете. А я клянусъ вам служить верой и правдой во благо России-матушки, для ее процветания и прогресса. Истово перекрестился и поцеловал гравюру будто икону...

Карета графа Потоцкого с лакеем на запятках катила по дороге. В карете граф открыл ларец, оглядел толстую пачку ассигнаций в сто тысяч рублей, вынул из ларца добрую треть и спрятал ее в задний карман камзола...

Уютно закопавшись в придорожный стог, Тихон Зайцев проследил за пролеткой Герстнера и Кирюхина в подзорную трубу, вынул бумагу, чернильницу, гусиные перья и стал писать донесение: "Сикретно, Его сиятельству графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Сего дни, апреля девятого числа в екипаж господина Герстнера поместился отставной корнет Кирюхин Родион сын Иванов двадцати шести лет от роду. По части благонадежности упомянутого Кирюхина..." Герстнер и Родион Иванович обедали в придорожном трактире. Неподалеку, за угловым столиком, Тихон хлебал щи, слушал. — Шестнадцатилетний корнет... Мальчишеский восторг! Подъем чувств! — говорил Родион Иванович. — "Души прекрасные порывы..." Долой! Ура!.. "Свобода нас встретит радостно у входа..." — 0, вы поэт, — вежливо заметил Герстнер. — Это не я. А как начали вешать за эту "свободу", как погнали в тюрьмы да в Сибирь... До смерти перепугался! Счастье, что меня тогда по малолетству не сослали, не вздернули. И понял я — кого "долой"? Какая "свобода"'? Сиди и не чирикай. Разве в этом государстве можно что-нибудь... Да она тебя, как клопа, по стенке размажет!.. — Ах, Родион Иванович... — Просто Родик. — Ах, Родик! Как я вам сочувствую! Но Родик успокоительно подмигнул ему: — Отдышался, огляделся... Батюшки! А ведь государство тоже не без слабостей!.. И оказалось, что если эти слабости обратить в свою маленькую пользу — и у нас можно жить очень припеваючи! — Чем же вы сейчас занимаетесь, Родик? — спросил Герстнер. — Путешествую, как видите. Скупаю мертвые души, исключительно для положения в обществе. Чтобы иметь достойное реноме. Изредка в провинции принимают за ревизора... Время от времени представляюсь внебрачным сыном великого полководца Голенищева-Кутузова... Сюжеты из собственной жизни за умеренную плату уступаю многим литераторам. Посредничаю... Но все в пределах правил. В рамках государственных законов, кои необходимо знать досконально! К трактиру подкатила карета Потоцкого. Граф вышел из кареты, прижимая ларец к толстенькому животику. Навстречу богатому господину выскочил трактирщик. Граф что-то спросил у него. Трактирщик сразу провел его внутрь заведения и указал на столик Герстнера и Родика. Зайцев насторожился, вытянул шею...

Карета ждала Потоцкого у самых дверей трактира. Лакей услужливо держал дверцу кареты распахнутой. И тогда раздался голос секретного агента Тихона Зайцева: — "Секретно. Его высокопревосходительству графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Настоящим имею сообщить, что в пути господина Герстнера посетили их сиятельство граф Потоцкий. Имели непродолжительную беседу. В суть оной беседы проникнуть не удалось, кроме как наблюдал проводы их сиятельства..." С треском распахнулись трактирные двери, и Потоцкий, вместе с ларцом, по воздуху влетел из трактира прямо в собственную карету с такой силой, что пролетел ее насквозь и выпал на проезжий тракт через противоположную дверцу. Встал, отряхнулся и, как ни в чем не бывало, светски раскланялся с проезжавшей мимо дамой. Потом влез в карету и крикнул: — Трогай! В карете граф вытащил из заднего кармана заначку тысяч в тридцать и с великим сожалением вернул ее в ларец...

Дорогу пересекала быстрая неширокая речушка. Через нее было перекинуто некое строение, напоминающее мост. На берегу у моста стоял шалаш. У шалаша человек могучего телосложения доил грязную козу диковатого вида. Рядом лежали два мельничных жернова, соединенные длинным железным ломом. Но вот гигант услышал скрип колес, чавканье лошадиных копыт, вскрикивание ямщика и сказал козе: — Вот, Фрося, и наш рупь едет. Надо размяться. Он встал, присел пару раз, легко выжал над головой чудовищную штангу из жерновов и отхлебнул козьего молока. Из-за поворота показалась пролетка Герстнера и Родика. У моста ямщик осадил лошадей. — Что встали? — поинтересовался Родик. — Дальше никак, барин. Дальше — рупь, — пояснил ямщик и крикнул: — Эй, Федор! — Чаво? — Не видишь "чаво"? Это, ваши благородия, Федор. При мосте живет и при [cedilla]м кормится. Потому как без его ни в жисть не проехать. — Вот уж точно — кошелек или жизнь, — вздохнул Родик. — Не, барин, ему только рупь нужон, — сказал ямщик. Герстнер полез было за кошельком, но Родик остановил его: — У меня для таких дел специально рубль припасен, Антон Францевич. — Вытащил серебряный рубль: — Держи, Голиаф! Федор поймал рубль, засунул его за щеку, сбросил портки, рубаху и в одних подштанниках полез в воду. Зашел под мост и принял его на свои могучие плечи. — Ехай живее! Закочанеешь тут! — крикнул он из-под моста. Лошади опасливо ступили на неверный настил. Когда пролетка достигла середины моста, Федору пришло в голову проверить рубль на зуб. Он вытащил его изо рта, прикусил и завопил возмущенно: — Фальшивый!!! Зашвырнул неправильный рубль далеко в воду и вышел из-под моста. Мост рухнул, а вместе с ним в воду полетели лошади, повозка, багаж, Отто Франц фон Герстнер, возница и отставной корнет Родион Иванович Кирюхин... Деревянные обломки моста плыли по реке. Бились в воде лошади. Герстнер уцепился за колесо перевернутой кибитки — колесо вертелось, и Герстнер судорожно перебирал спицы. Неподалеку вынырнул Родик, захлебываясь, восторженно прокричал: — Антон Францыч!.. Я вот о чем подумал... Такой человек нам просто необходим!..

Тайный и очень озябший агент Тихон Зайцев сидел за кустом и наблюдал в подзорную трубу за колымагой, на запятках которой была приторочена штанга силача Федора. Колымага проехала. Тихон отвинтил окуляр у подзорной трубы, налил в него из трубы порцию водки и выпил для согрева. Закусил близвисящим листочком и стал писать донесение: "Сикретно. Его сиятельству графу Бенкендорфу. Настоящим доношу, что в экипаж господина Герстнера был взят вольноотпущенный крестьянин Федор. Служил в батраках на мельнице. Из-за неуплаты ему заработанных денег побил мельнику лицо, забрал в счет жалованья мельничные жернова и совместно с козой Ефросиньей открыл собственное дело при разрушенном мосте..." Теперь в колымаге ехали четверо — Герстнер, Родик, Федор и коза Фрося. Коза злобно блеяла и пыталась кого-нибудь укусить. — Не коза, а стерва какая-то! — в сердцах сказал Родик. — Не, Родион Иваныч, она вообще-то животная добрая. — Федор мягко погладил Фросю. — Только нервная очень. Шутка ли, два года мы с ей при этом мосте состояли! Поневоле озвереешь. Таперича ей повеселее будет — как вашу железную дорогу соорудим, я сразу же в цирк подамся — "Силовой аттракцион Джакомо Пиранделло"... — Как?! — поразился Герстнер. — Джакомо Пиранделло. Это мне один проезжий барин такое звание сочинил. Так, говорит, будет красивше. Я его за это без рубля через мост переправил. — А коза тебе зачем, Пиранделло? — спросил Родик. — Козье молоко силу дает, Родион Иваныч. И потом, с ей не скушно. Все-таки живая тварь рядом...

— А Герстнер едет и едет в Петербург! — Князь Меншиков раздраженно передвинул флажок на карте. — По нашим дорогам, в наших экипажах, на наших лошадях! Фантастика!.. Вот и Потоцкий вернулся ни с чем. Спасибо, что деньги привез обратно... — За кого вы меня принимаете? — возмутился Потоцкий. — Быть может, не давать Герстнеру лошадей? — спросил Татищев. — Он иностранец, — возразил Бутурлин. — Или вы хотите, чтобы о нас там говорили черт знает что? — Боже мой! — вздохнул Воронцов-Дашков. — До каких же пор мы будем вылизывать задницы итальянским тенорам и в пояс кланяться заезжим немецким парикмахерам? Откуда же в нас это отвратительное, унизительное, отнюдь не русское качество?! Все боимся, что про нас "там" кто-то что-то скажет! Ну нельзя так, господа! Ну побольше к себе уважения... — И в кнуты его!!! — закричал Потоцкий. — Да так, чтобы живого места не осталось!.. — Вы, граф, в своем уме? — спросил его Бутурлин. Но светлей ший отреагировал несколько иначе: — А что? Не грех басурмана и попугать. А может быть, и поучить слегка. Для острастки. И по всему пути его следования распорядиться — лошадей не давать. Глядишь, безлошадный да пуганый — и повернет обратно! Неплохо, неплохо...

Катила наша колымага сквозь лес по проселку, и вдруг прямо перед лошадиными мордами рухнуло огромное дерево и перегородило дорогу. С криком и улюлюканьем выбежали десятка два мужиков с бандитскими мордами. У каждого за поясом ямщицкий кнут, в руках вилы, колья... — А ну, вылазь, сучье племя! — закричал главарь. Из кареты вылезли Родик, Герстнер и Пиранделло с козой. — Который? — спросил главарь у ямщика. Тот предательски показал на Герстнера и усмехнулся. Родик мгновенно выхватил из-под камзола два пистолета: — Назад!!! Толпа испуганно попятилась. Главарь сказал Родику: — Мы тебя, барин, не тронем. Нам немец нужен. — Я не немец, — возразил Герстнер. — Я австрийский чех... Нам без разницы. Нам тебя велено поучить и попугать, чтобы ты у нас дороги из железа не делал, а вертался бы к себе обратно. — Один шаг — и стреляю!.. — звонко прокричал Родик. — Как вам не стыдно, Родик! — строго сказал Герстнер. — Ни одну из самых светлых идей нельзя утверждать силой оружия... Он встал на подножку кареты и, широко улыбаясь, начал: — Дорогие друзья! Железные дороги — это спасение от расстояний! Железные дороги — это развитие торговли и рост благосостояния народа!.. А перевозка пассажиров по железной дороге — есть самое демократическое учреждение, какое только можно придумать для преобразования государства!.. Но тут главарь банды поднял большую лесную лягушку и запустил ее в физиономию Герстнера. Инженер растерянно замолчал. — Мерзавец!!! — Родик вскинул пистолет. — Стой, стой, Родион Иваныч! — испугался Пиранделло. — Опусти пистолет, Христом богом молю! Неровен час выстрелит. Грех на душу... Он передал поводок Герстнеру и сказал: — Держи Фросю крепче, Антон Францыч. А то она их всех порвет. Подошел к главарю, за спиной которого теснилась вся банда. — Чего балуешь? — А те чо? — Главарь легонько пихнул Федора в грудь. — А ничо. — Федор тоже его пихнул. — А ты кто такой? — И главарь пихнул Федора посильнее. — Я? — Федор на секунду задумался. — Я — Пиранделло! Банда оскорбительно захохотала. Главарь усмехнулся: — Кто-о-о?!.. — И снова пихнул Федора в грудь. — Пиранделло я!!! — обиженно крикнул Федор и так пихнул главаря, что тот отлетел на несколько метров, врезался в свою банду и свалил на землю всех до единого. Федор вышел на дорогу, легко поднял огромное дерево и понес его к обочине. Но в это время банда уже очухалась и бросилась на него, вздымая колья и вилы. Держа в руках пятисаженное дерево в обхват толщиной, Федор просто повернулся вокруг своей оси и этим деревом шарахнул банду так, что вся она с воем улетела в придорожный лесок. А главарь оказался висящим на ближайшей березе. И шапка главаря упала с его головы на землю. Тут Герстнер не сдержал Фросю, и та со злобным кобелиным лаем бросилась вслед за бандой...

Со штангой на запятках колымага ехала вдоль берега небольшого озерца. Вместо сбежавшего кучера лошадьми теперь правил Пиранделло. Рядом на облучке сидела коза Фрося в трофейной шапке главаря. С дерева, висящего прямо над озером, за колымагой следил Тихон Зайцев. Когда колымага проехала под ним, Тихон засуетился, ветка, на которой он сидел, обломилась, и тайный агент с воплем ужаса полетел в воду. — Помогите!.. — услышал Пиранделло и резко осадил лошадей. Родик и Герстнер тревожно выпрыгнули из колымаги... В ожидании лошадей они сидели на постоялом дворе и отпаивали горячим козьим молоком мокрого, дрожащего, закутанного в клетчатый плед Тихона Зайцева. — Как же это ты, секретный агент тайной полиции, плавать не умеешь? — спросил Родик. — Да когда было плавать-то учиться, ваше благородие Родион Иванович? Ведь все пишем да следим, следим да пишем... — шмыгал носом Тихон. — Господи! — поразился Родион. — Я же всю жизнь считал, что тайный агент Третьего жандармского отделения и плавает как рыба, и стреляет, как Робин Гуд! Из пистолета — бац! И с сорока шагов — белке в глаз!.. Зайцев горестно махнул рукой: — Да я с пяти шагов слону в задницу не попаду... — Дай-ко я тебе еще молочка подолью горячего, — жалостливо сказал Пиранделло. — Козье молоко от всех напастей! Мимо пробежал станционный смотритель, покосился лукаво.

— Как с лошадьми, любезный? — спросил его Родик. — Лошадей нет, извиняюсь, и не предвидится, ваше благородие. — Черт знает что... — пробормотал Родик и спросил у Тихона: — А документ у тебя какой-нибудь есть? — А как же! — Тихон нашарил нагрудный кожаный мешочек, вытащил подмоченную бумаженцию. — А то случись чего!.. Родик прочитал документ, на секунду задумался и сказал: — Вот что, Тиша. Поедешь с нами. Харчи наши, жалованье казенное. Доносы тебе поможем писать. А сейчас... И крикнул станционному смотрителю: — Эй, любезнейший! Быстро четверку лучших лошадей тайному агенту Третьего отделения собственной его величества канцелярии! Покажи ему документ, Тихон. Покажи, покажи!..

Запряженная четверкой лошадей, ехала вместительная карета с огромной штангой на запятках. Теперь в карете сидели пятеро — Герстнер, Родик, Пиранделло, коза и Тихон Зайцев. Все работали: Герстнер делал пометки на грифельной доске, Родик отмечал проезжаемые места на карте, Пиранделло вычесывал Фросю, Зайцев писал очередное донесение Бенкендорфу. — Дальше как, Родион Иванович?.. — спросил Тихон и показал уже написанное. — Не "сикретно", а "секретно", грамотей. А дальше так: "С величайшими опасностями и риском для жизни мне удалось внедриться в наблюдаемую группу". Написал? Точка. Теперь проси жалованье за истекшие полгода и подписывайся: "Агент ноль, ноль, ноль, семь". Или "восемь"? А, Тихон? Как там у вас это делается? — Нет. Я обычно пишу: "Преданный Отечеству и вашему высокопревосходительству Тихон Зайцев". — Очень хорошо! Вот так и пиши. Не меняй стиль.

Перед самым Петербургом карета наших героев попала в плотный туман. Тревожно блеяла Фрося, бестолково суетились вокруг кареты путешественники, отчаянно причитал возница: — Ой, беда-то... Помоги, сохрани и выведи, Господи!.. И вдруг совсем рядом в тумане возникло некое странное свечение в человеческий рост с неясными очертаниями. И насмешливый девичий голос проговорил: — По таким пустякам — и сразу к самому Господу? Все замерли. Свечение растаяло, и на его месте возникла прелестная девушка лет восемнадцати! — Что это вы так приуныли? — улыбнулась она. — Заблудились... — хрипло сказал Пиранделло. — Эка важность! — Девушка что-го пошептала лошадям, погладила их и крикнула путникам: — Садитесь! Она сразу же уютно устроилась в карете и приказала вознице: — Погоняй!.. Лошади легко понесли карету в сплошной белой мгле. Фрося положила голову девушке на колени и блаженно прикрыла глаза. — Батюшки!.. Она же никого к себе не подпускала! — перекрестился Пиранделло. — Ура! — заорал возница. — На большак вылезли!!! Герстнер церемонно снял шляпу. Девушка предупредила вопрос: — Меня зовут Мария. — Местная? — сразу попытался уточнить Зайцев. — Это как посмотреть, — рассмеялась Мария. Родион Иванович увидел, как Мария зябко передернула плечами. — Озябла, Машенька? — Ага. Ждала вас долго. Пиранделло тут же сбросил с плеч кафтан, набросил его на девушку... Зайцев поспешно вытащил свою подзорную трубу, отвинтил окуляр, налил в него из трубы водки, проворковал: — На-ко хлебни, Манечка... Не чинясь, Маша выпила и пустила трубу по кругу. Когда очередь дошла до Герстнера, тот с инженерным интересом осмотрел трубу: — Как же вы смотрите через водку, Тихон? — А через ее завсегда лучше видно, Антон Францыч. — Какой талантливый народ! — Герстнер выпил, передал трубу Родику. Тот налил себе в окуляр: — Твое здоровье, Машенька. Тебя нам словно Бог послал... — Вообще-то так оно и было, — весела ответила Маша. Родик выпил и, потрясенно глядя на Машу, проговорил: — Да, есть еще женщины в русских селеньях...

В Петербурге у отеля "Кулон" Родик руководил разгрузкой экипажа. Зайцев стоял на крыше кареты, сверху подавал багаж. Фрося охраняла поклажу — бросалась на каждого проходящего. — Жить будем здесь — каждому по комнатке. Штаб назначаю в апартаментах Антона Францевича. До утверждения проекта — никаких увольнений! — Родик, я готов поверить в то, что вы действительно внук фельдмаршала Кутузова! — восхитился Герстнер. — Нет, Антон Францевич, это легенда для провинциалов. — А ежели мне отлучиться потребуется? — сверху спросил Зайцев. — Считай себя мобилизованным, а посему на казарменном положении, — жестко отрезал Родик. — Исхитряйся как-нибудь. На то ты и тайный агент, — усмехнулся Пиранделло. — Ты еще мне будешь указывать!.. — обиделся Тихон. — Не ссорьтесь, друзья мои, — сказал Герстнер. — Мы с вами начинаем грандиозное дело. И жить должны в мире и согласии. — И в любви к ближнему, — добавила Маша и каждого одарила таким ласковым взглядом, что Пиранделло, не рассчитав собственных сил, резко рванул свою штангу с запяток. Освободившись от гигантской тяжести, задние рессоры кареты мгновенно выпрямились, и карета скатапультировала тайного агента на балкон второго этажа, где Тихон и повис на руках в пяти метрах от земли. — Вы куда, Тихон? — удивился Герстнер. — Не балуй, — сказал Пиранделло. Тихон в тоске смотрел вниз и скулил от ужаса. — Отпусти руки, Тиша, не бойся, — ласково сказала ему Маша. — Отпусти. Я жду тебя... Тихон разжал пальцы и под напряженным взглядом Маши опустился на землю. У всех рты раскрылись от изумления! — Что надо сказать, Тихон? — спросила Маша. — Слава те Господи... — еле выдавил из себя Зайцев. — Правильно, — похвалила его Маша и спросила у Родика: — Что дальше делать, Родион Иванович?

На Крестовском острове у Меншикова рядом с дворцом была устроена купальня-бассейн с подогревом воды. Рядом — стол с самоваром, два кресла и лакей с полотенцами. Светлейший плавал на спине, граф Потоцкий — по-собачьи. Потоцкий тихо информировал светлейшего: — ...Уйма рекомендательных писем и, конечно, последние донесения внедрившегося к ним агента сделали свое дело... — То, что он добился приема у Бенкендорфа — полбеды. Беда, если Александр Христофорович представит его государю, — сказал Меншиков. — А что, если... — и Потоцкий осекся. — Говори, говори. Ум хорошо, а полтора лучше. — А что, если преподнести Бенкендорфу ту шкатулочку... Светлейший едва не утонул. Отплевался и заорал на Потоцкого: — В Сибирь захотел?!.. В рудники? И нас всех в кандалы!.. Кому "шкатулочку"?! Второму человеку после царя?!.. Неподкупному Бенкендорфу?!.. Надо же додуматься!!! Шеф корпуса жандармов граф Бенкендорф принимал у себя господина Герстнера и светски болтал с ним по-немецки: — Я слышал, что за короткое время пребывания в России вы сумели даже создать круг единомышленников? — Это прекрасные люди, ваше сиятельство! Истинные патриоты своего отечества. Моя благодарность им просто не знает границ! И мне очень хотелось бы... Лучезарно улыбаясь, Бенкендорф встал. Вскочил и Герстнер. — Превосходно! — вежливо перебил его Бенкендорф. — Всегда приятно услышать о соотечественниках добрые слова. Благоволите оставить мне вашу записку о выгодах построения железных дорог в России, и коль скоро я сочту это дело полезным — сразу же представлю его на высочайшее рассмотрение. — Ваше сиятельство, я пребываю в неведении еще многих законов государства Российского и поэтому позволю себе спросить: почему сугубо гражданский инженерный проект вызывает такой интерес именно вашего ведомства? Бенкендорф широко и светски улыбнулся: — Ах, господин Герстнер! Кому еще, как не корпусу жандармов, помочь осуществлению ваших грандиозных замыслов? Ведь тайная полиция всегда была, есть и будет самым прогрессивным институтом в России! У дверей в царские покои Бенкендорф ждал выхода государя. Из покоев доносились страстные вздохи и стоны, сопровождаемые маршевой мелодией музыкальной шкатулки. Бенкендорф посмотрел на часы. И в ту же секунду оборвались все звуки, замолкла музыкальная шкатулка, дверь распахнулась и в приемную вышел самодержец всея Руси Николай Первый. — Доброе утро, ваше величество, — поклонился Бенкендорф. — Доброе утро, Александр Христофорович. Я очень занят. Уйма дел... Потрудитесь изложить все кратчайшим образом. — Слушаюсь, ваше величество. Австрийский инженер Герстнер предлагает соединить железными дорогами на паровой силе ряд городов Российской империи... — Но он же сумасшедший!.. Ну почему ко мне?!.. Направьте его во врачебную управу! — Осмелюсь заметить, ваше величество, Герстнер представил вполне убедительные резоны для полезности введения железных дорог на благо процветания России... — Россия и так процветает! — нетерпеливо перебил царь. В эту секунду из-за двери послышался нежный женский голос: — Ну, где же вы, Николя?.. Оглядываясь на дверь, Николай торопливо проговорил: — Александр Христофорович, голубчик... Обсудите проекты этого... Ну, как его?!.. — Герстнера, — подсказал Бенкендорф. — ...проекты этого Герстнера в соответствующих инстанциях, создайте необходимые комиссии, сделайте организационные выводы — и только потом ко мне! И не в такое раннее время, Александр Христофорович! — Николя!.. — послышалось из-за двери. Николай ринулся в покои, на ходу расстегивая мундир. Когда он распахнул двери, Бенкендорф увидел кровать под балдахином, в которой томилась обнаженная фрейлина...

На Крестовском острове, в тщательно сокрытой от посторонних глаз беседке, собрались акционеры русского извоза. — Мы для него — инкогнито! Мы оплачиваем его работу, а остальное его не касается. Кто мы, что мы — он никогда не узнает, — жестко проговорил князь Меншиков. — Неужели нельзя было найти специалиста из своих? — пожал плечами граф Татищев. — Нет! Как выяснилось — нельзя! Потому что у нас все делается тяп-ляп! А он — ювелир!.. Послужной список его интриг превосходит всякое воображение: дворцовый переворот в Абиссинии, беспорядки в Ирландии, расстройство военного союза Люксембурга с Китаем против Англии, загадочная гибель короля Саудовской Аравии... — Ну, хорошо, хорошо... Достаточно. Когда он будет здесь? — Я здесь уже. — В дверном проеме появился маленький, худенький человечек с ангельским лицом, белокурыми волосиками и широко распахнутыми доверчивыми голубыми глазами. За ним волочилась непомерно длинная шпага. — Ага... — несколько растерялся князь Меншиков. — Господа! Позвольте представить вам... э-э-э... — Иван Иванович, — помог ему вооруженный ангел. — В России я натурализовался как Иван Иванович Иванов. — Дорогой Иван Иванович, мне не хотелось бы называть имен... — И не надо, — мило улыбнулся Иван Иванович. — Вы — князь Меншиков, вы — князь Воронцов-Дашков, вы — графы Бутурлин, Татищев и Потоцкий. Ваш негласный доход от извозного промысла — более ста миллионов рублей в год. И железные дороги Герстнера могут лишить вас этих денег. Так? Ошеломленное молчание было ему ответом. — А вот вам и последняя информация: ваш государь благосклонно разрешил создание комиссий по обсуждению проекта Герстнера. — Кошмар!.. — Все схватились за головы. — Итак — цареубийство? — деловито спросил вооруженный ангел. — Нет! Нет!.. Только не это!.. — испуганно закричали все. — Жаль... — сразу погрустнел Иван Иванович. — Время политических свобод... Император гуляет без охраны... Ах, как эффектно можно было бы обставить эту акцию!.. И недорого. — Ни в коем случае! — категорично прервал его Воронцов-Дашков. — Россия достаточно натерпелась от смены правителей! — Очень, очень жаль, — мягко и печально повторил ангел со шпагой. — А ведь скоро даже ничтожные государственные деятели, болтая о равенстве и демократии, начнут окружать себя такой толпой телохранителей, что исполнение самого примитивного политического убийства станет буквально непосильной задачей. Естественно, и цена... — Ангел присвистнул и ввинтил палец куда-то вверх. Вошел здоровенный молодой лакей — принес самовар, чашки, блюдца, сахар. Иван Иванович тут же стал прихорашиваться, не отводя от лакея томного взора. Лакей перехватил его взгляд, смутился... — Может быть... Герстнера? — осторожно спросил граф Потоцкий. Иван Иванович обиделся, как виртуоз-скрипач, которому предложили сыграть на балалайке "Светит месяц". — Ну, пожалуйста... Хотя это не та фигура, господа, ради которой стоило приглашать меня! Тем более что сегодня в России уже немало сторонников железных дорог... Ангел со шпагой помолчал и с надеждой спросил: — А может быть, вообще террор? — Что-о-о?.. — Все впервые услышали это слово. — Террор. Новая, очень прогрессивная форма насильственного убеждения, при которой клиент сам отказывается от ранее намеченных планов. Мы, профессионалы, считаем, что за этой формой большое и светлое 6удущее, — пояснил Иван Иванович. Князь Меншиков сразу оценил преимущества прогресса: — Прекрасно! Мы примем самое живое участие в работе всех комиссий по обсуждению проекта Герстнера, а господин Иванов параллельно с нами займется осуществлением своего прогрессивного метода. Пусть расцветают все цветы! Итак террор!!! Герстнер, Родик, Пиранделло с козой, Зайцев и Маша торопливо сбегали вниз по лестнице отеля "Кулон" к выходу на улицу, где их ожидала карета. — Скорей, скорей! — торопил всех Герстнер. — Мы уже десять минут назад должны были уехать... — Антон Францыч! Не волнуйтесь... В России вы никуда не опоздаете, — успокаивает его Родик. — Назначено заседание комиссий в десять, хорошо, если к двенадцати соберутся... — Я не хочу этого слышать!!! Это разгильдяйство! Герстнер рывком открыл дверь на улицу, и тут же перед его носом раздался страшный взрыв. Стоявшая у отеля карета взлетела в воздух... Когда дым рассеялся и обломки кареты вернулись из поднебесья, выяснилось, что от всего экипажа невредимыми остались только кучер на облучке и две запряженные непонятно во что лошади. — Ну вот, — удовлетворенно сказала Маша. — А если бы мы вышли на десять минут раньше?..

По коридорам Сената сновали чиновники с папками. Один из них проскользнул в дверь с табличкой: "Специальная междуведомственная комиссия", где с трибуны князь Воронцов-Дашков говорил: — Устроение железных дорог в России совершенно невозможно, бесполезно и крайне невыгодно. А если кому-то приходит в голову, что две полосы железа смогу оживить наши русские равнины, — тот глубоко и опасно заблуждается! Все это выглядело как суд над Герстнером. Он сидел в стороне ото всех, и его лицо выражало искреннее недоумение. Чиновник положил перед князем бумагу, зашептал: — Записка графа Бобринского и военного инженера по ведомству путей сообщения Мельникова в защиту проекта господина Герстнера. — Нам-то это зачем?! — возмутился князь. — Отнесите в Комитет по устройству железных дорог.

Глядя на освещенные окна Сената, Маша, Тихон и Родик томились на набережной. Двумя полукружьями сбегали вниз гранитные ступеньки к невской воде. Там Пиранделло готовился доить Фросю. — Подслушать бы, как там, чего... — тосковал Тихон. — Придумали же для глаз подзорную трубу... Неуж нельзя и для ушей чего выдумать? Насколько легче работать было бы!.. Родик сказал: — Протянуть такую проволочку... на одном конце коробочка, на другом — трубочка. В коробочку говоришь, в трубочку слушаешь... — Нет, — возразил снизу Пиранделло. — Проловочку всегда заметно. Каждый дурак подойдет и оборвет. И все. — Правильно! Уж если мечтать — так ни в чем себе не отказывать! — сказал Родик. — Никакой проволочки! Все исключительно через атмосферу, по воздуху... Я в Москве говорю: "Маша!" А Маша мне из Петербурга: "Слушаю!"... — Ох, чует мое сердце, неладно там... — тревожно произнесла Маша и показала на окна Сената.

И снова коридоры Сената. Снова табличка: "Комиссия по устройству железных дорог". В зале, тоже смахивающем на зал суда, чуть поодаль от трибуны страдал Отто Франц фон Герстнер, а с трибуны вещал граф Татищев: — Климатические условия нашей страны послужат сильным препятствием к этому разорительному для населения России нововведению! И потому устройство железных дорог считаю на несколько веков преждевременным!.. Чиновник пробрался к Татищеву, положил перед ним бумагу: — Письмо графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту проекта Герстнера... — Отнесите это в "Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера", — обозлился граф. — Пусть там и решают!..

А на набережной томительное ожидание короталось болтовней: — Надо было и мне туда, с Антоном Францевичем! Представился бы кем-нибудь пофигуристее, наврал бы с три короба, и пропустили бы как миленького, — вздохнул Родик. — Что же вы, Родион Иванович, думаете, что тама наших людей нет? — усмехнулся Тихон. — У нас, в Третьем жандармском, вас все знают как облупленного. — Это еще откуда? — Из донесений моих. — А про меня знают? — крикнул снизу Пиранделло. — Неужто нет. — И чо? — А ничо. Смеются с тебя. — И про меня, Тихон? — улыбнулась Маша. — Про тебя, Манечка, даже в Академию наук запрос посылали. Ты для их — явление! — Так уж и в академию... — усомнился Пиранделло. — Ну ничего, окромя гирь и козы! — рассердился Тихон. — Да на нашу тайную службу такие люди работают!.. И ученые, и литераторы, и торговый народ, и даже несколько графьев!.. И все без денег — исключительно из соображений ума и патриотизьма!..

Чиновник приоткрыл дверь с табличкой: "Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера" и прошмыгнул к светлейшему: — Ваша светлость... От графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту железных дорог Герстнера... — Спасибо, братец. Иди с Богом. — Меншиков неторопливо стал разрывать документ на мелкие кусочки. Эта зала больше всего напоминала судилище. — Продолжайте, граф, — махнул рукой светлейший. Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны: — Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетаюших над ним птиц... Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга... Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще, путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!.. Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу: — А все-таки она вертится... И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух словно стая снежинок...

Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Родику — брегет, Маше — медальон, Тихону — тощий бумажник... Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло: — Прощайте. Мне незачем больше жить. И бросился в темные воды Невы. — Федя!!! — резко крикнула Маша. Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод. Наверное, Герстнер истратил слишком много душевных сил, чтобы умереть достойно, и теперь, будучи лишенным возможности отойти в мир иной, рыдал, кричал и бился в истерике: — Не хочу жить... Не хочу! Варвары!.. Варвары!.. Пиранделло прижимал его к широкой груди, шептал по-бабьи: — Ну, будя... Ну, уймись, Антон Францыч... Будя... — Антон Францевич! Миленький, родненький!.. — причитала Маша. — Жизни себя решить — грех-то какой!.. Все будет хорошо! Вот увидите. — Манечка знает, что говорит... — лепетал испуганный Тихон. — Успокойтесь, Антон Францевич! — кричал Родик. — Немедленно успокойтесь!.. — Хорошо, — вдруг сказал Герстнер, лежа в руках Пиранделло. — Я останусь жить. Но пусть погибнет мой проект. Он никому не нужен. Герстнер дрыгнул ногами и швырнул в воду чертежи и проект. — Пиранделло! Держи Антона!!! — завопил Родик. Одновременно в воздух взвились четыре тела, одновременно в воду шлепнулись Родик, Маша, Тихон и коза Фрося...

В апартаментах Герстнера на протянутых веревках сушилась мокрая одежда спасателей, чертежи, эскизы. Завернувшись в скатерть, как в тунику, Маша проглаживала утюгом чью-то мокрую рубаху. У жарко натопленной печи сушилась обувь, грелся голый Тихон в одной набедренной повязке. Его кремневый пистолет пеньковыми веревками был приторочен под левой подмышкой точно так же, как через полтораста лет станут носить оружие тайные агенты всего мира... Коза Фрося, укутанная в армяк Пиранделло, лежала на узкой софе, что-то жевала, трясла мокрой бородой... Босоногий Родик в халате на голое тело нервно расхаживал: — Стыдно, Антон Францевич, и недостойно интеллигентного человека!.. Сегодня ваша жизнь и ваш проект уже принадлежат... — Российской империи, — вставил дрожащий Зайцев. — А ты вообще молчи! Не умеешь плавать — нечего в воду прыгать! — разозлился Родик. — Все прыгнули — и я прыгнул, — виновато пробормотал Тихон. — Вы талантливый инженер, Антон Францевич!.. — Очень плохо в России жить инженеру, — простонал Герстнер. — Эх, Антон Францыч, — вздохнул Пиранделло. — А кому на Руси жить хорошо? — Как ты сказал, Пиранделло? — удивился Родик. — А чего я такого сказал?!.. Чуть что — сразу Пиранделло!.. — Я здесь совсем недавно, а уже заметил, что существование в России окружено такими стеснениями... — слабым голосом проговорил Герстнер. — Что каждый лелеет тайную мечту уехать отсюда куда глаза глядят, — подхватил Родик. — И заметьте, Антон Францевич, дело вовсе не в политической свободе. а просто в личной независимости, в возможности свободного передвижения, в обычном выражении естественных человеческих чувств... Зайцев в панике заткнул уши, закричал тоненько: — Я этого не слышал, господа! Вы этого не говорили!.. — Ой, да не верещи ты, инакомыслящий! — поморщился Родик. — Будто на облаке живешь... Маша поплевала на утюг: — Родион Иваныч! Тихон!.. Золотце вы мое! Чем друг с дружкой собачиться — подумали бы, что дальше делать. Тихон неуверенно почесал в затылке: — Есть, конечно, один человек. Он и по нашему департаменту проходит, и с Алексан Христофорычем на короткой ноге. Он слово скажет — на всю Россию слышно. Но... Очень любит это самое... Тут не грех и сброситься... Тихон подошел к столу, развязал нагрудный кожаный мешочек и вынул оттуда несколько смятых ассигнаций. Герстнер пораженно приподнялся на постели. Тихон сказал: — Вот. Все, что есть. — Откуда это у тебя? — насторженно спросил Пиранделло. — Премия, — с милой гордостью ответил Тихон. — За что?! — вскричал Родик. — За вас, — скромно улыбнулся тайный агент. Герстнер потерял сознание и упал на подушки. Следующим утром Родион Иванович вел под руку редактора и издателя "Северной пчелы" Фаддея Венедиктовича Булгарина. — Ах, Фаддей Венедиктович! Вы же не только светоч российской словесности, но и рупор передовой общественной мысли... — Вы мне льстите... Однако чем могу служить? — Вы, конечно, наслышаны о проекте Герстнера? — В общих чертах, — осторожно сказал Булгарин. Родик достал из кармана конверт, протянул его Булгарину: — Вот здесь письмо, объясняющее выгоды устроения железных дорог. Мы льстим себя надеждой, что если к этому наброску вы приложите хоть частицу своего тонкого ума и высокого таланта — эта штука станет посильнее, чем "Фауст" Гете! — Вы, уважаемый Родион Иванович, не очень ясно представляете себе все тонкости издательского дела... И тут Родик вложил в руку Феддея Венедиктовича пачечку денег: — На нужды отечественной литературы, дорогой Фаддей Венедиктович. — Родик смотрел на Булгарина ясными, безгрешными глазами. Они остановились у входа в редакцию "Северной пчелы". — Надеюсь, завтра вы сможете уже прочесть статью, любезный Родион Иванович, — поклонился Булгарин и вошел в подъезд редакции. Оставшись один, Родик в восторге от самого себя вдруг по-мальчишески подпрыгнул, сотворил в воздухе этакое коленце и умчался.

Войдя в свой кабинет, Булгарин увидел следующую картину: в кресле для посетителей, не по-русски раскованно, сидел чрезвычайно симпатичный, худенький и элегантный человечек с длинными вьющимися волосиками и ангельским лицом с большими голубыми глазами. Это был Иван Иванович. В левой руке Иван Иванович держал дамскую дымящуюся пахитоску, а в правой — длинную сверкающую шпагу. Острие клинка упиралось в горло огромного швейцара Семена, пригвожденного к стене. Руки Семен держал на затылке. — Что?.. Что такое?!.. — ошеломленно спросил Булгарин. — Ну, что же ты, Семен? — очаровательно улыбнулся Иван Иванович. — Докладывай, шалун. Докладывай... — К вам пришли, Фаддей Венедиктович... — сдавленно произнес Семен, боясь шелохнуться. — Кто пришел? — игриво спросил Иван Иванович и пощекотал горло Семена клинком шпаги. — Проказник!.. — Господин Иванов... — в ужасе прохрипел Семен. — Умница, — похвалил его Иван Иванович. — А теперь ступай на место, и пока я не выйду отсюда, к Фаддею Венедиктовичу никого не впускай. И убегать не вздумай — зарежу, как кролика. Он убрал шпагу от горла Семена и сообщил ему начальную скорость легким уколом в зад. Семен пулей вылетел за дверь. Иван Иванович положил на стол толстую пачку ассигнаций и вежливо указал клинком шпаги на редакторское кресло: — Присаживайтесь, Фаддей Венедиктович. Садитесь, садитесь. У меня тут возникло к вам одно маленькое, ну буквально крохотное дельце...

В пригостиничном трактире Герстнер потрясал свежим номером "Северной пчелы" и кричал: — Я его на дуэль вызову!.. — Нет! Это я его вызову на дуэль... — Родик вырвал газету у Герстнера. — "Светоч российской словесности..." Мать его за ногу! Извини, Машенька... — Как же это он?.. — Пиранделло смял оловянную кружку в комок. — "Как, как"! Взял деньги, чтобы написать статью за железные дороги, а написал против! — Родик бросил газету под стол. — Не ожидал я от Фаддея Венедиктовича, — вздохнул Зайцев. — С ним сам Алесандр Христофорович на короткой ноге... — Я б им обоим ноги из задницы выдернул... Извини, Манечка, — сказал Пиранделло. — Федор! — вскричал Зайцев. — Я этого не слышал! Наш Александр Христофорыч... — Ваш Александр Христофорович еще две недели тому назад обещал устроить мне аудиенцию у царя, — желчно проговорил Герстнер. — Где эта аудиенция?! — Герстнер выругался по-немецки и тут же галантно извинился: — Простите меня, Мария. — Нужен прямой выход на самого царя! — решительно сказал Родик, но тут же сник и честно признался: — А как это сделать — ума не приложу... — Но это-то проще всего! — воскликнула Маша и поднялась из-за стола. — Чего же вы раньше-то молчали?! Эх, вы...

В Летнем саду на берегу пруда Николай в окружении фрейлин кормил лебедей. Каждая держала в руках кулек с кормом, и государь вот уже несколько раз подряд воспользовался услугами одной и той же фрейлины. Это было тут же замечено стоявшими наверху придворными: — Поздравляю. Сегодня государь особенно благосклонен к вашей дочери... Я искренне рад за вас. — Спасибо, мой друг! Ваше последнее повышение в чине благодаря очарованию вашей жены меня тоже очень радует!.. Вдруг все лебеди, как по команде, повернулись и поплыли к другому берегу. Царь растерянно посмотрел им вослед и увидел на противоположному берегу Машу. Лебеди подплыли к Маше, вытянули к ней шеи, что-то залопотали. Маша рассмеялась. Лебеди тоже... Николай грозно крикнул Маше: — Сударыня! Благоволите подойти ко мне! — С удовольствием, ваше величество, — ответила Маша и легкой, грациозной походкой направилась к царю. Лебеди поплыли за ней. Царь невольно залюбовался Машей, расправил усы, придал лицу томность и спросил: — Кто вы, дитя мое? — Меня зовут Мария, ваше величество, — улыбнулась Маша. Фрейлины презрительно разглядывали Машу. Одна достаточно громко сказала по-французски: — Она даже реверанс не может сделать!.. — А что такое "реверанс"? — тут же спросила по-французски Маша, чем привела царя в неслыханное удивление! — И одета как чучело!.. — сказала другая фрейлина по-немецки. — Что вы говорите? — огорчилась Маша на немецком языке. — А мне казалось, что вполне прилично... Очень жаль. — Она вообще выглядит отвратительно! — по-английски сказала третья фрейлина. Маша совсем было расстроилась, но посмотрела на царя и спросила его по-русски: — Это действительно так, ваше величество? Николай оправился от изумления и поспешил успокоить Машу: — Что вы! Что вы, дитя мое!.. Это шутки... — Николай гневно повернулся к фрейлинам: — Это недобрые и недостойные шутки! Он любезно взял Машу под руку и повел по аллее Летнего сада. — Откуда вы знаете языки, дорогая Мари? — спросил Николай. — Я их не знаю, ваше величество... Я просто слышу и стараюсь понять... А уж отвечается как-то само по себе. — Но это невозможно! — Возможно, ваше величество. Нужно быть только очень внимательной к людям. Вы никогда не пробовали? — М-м-м... Прелестница!.. — Николай прильнул губами к руке Маши. — Поедемте ко мне, Мари! Поговорим... Послушаем музыку... — С удовольствием, ваше величество, — просто ответила Маша. Притаившийся за кустом Зайцев всхлипнул и в ужасе закусил себе руку...

Объединенные любовью к Маше Герстнер, Родик, Тихон и Пиранделло в панике мчались по Петербургу. — Если бы я не знал, как у вас подозрительно относятся к браку с иностранцем, — я бы тут же сделал ей предложение!.. — на бегу кричал задыхающийся Герстнер. — Да я его сейчас своими руками с престола свергну! — орал Пиранделло, громыхая сапогами. — Не посмотрю, что царь.. Я ее, нашу Манечку, раньше всех полюбил и в обиду не дам!.. Тихон чуть не плакал на бегу: — Боженька милостивый!.. Сохрани рабу божью Марию от его величества!.. Нешто нам неведомо, как он с девицами обращается?!.. В кои-то веки промеж государственных дел по безопасности Отечества пришла ко мне моя личная любовь!.. — Прекрати причитать! — рявкнул на него Родик. — Вспомни точно, что он ей сказал? Какими словами?.. — Поедем, говорит, ко мне... Музычку послушаем... И она, рыбка наша... — Быстрей!!! — скомандовал Родик и вырвался вперед. — "Музычку послушаем"... Мало ему придворных потаскух!.. "Музычку послушаем"! Прием-то еще какой гнусный, затасканный! Пошляк!..

В тех же покоях, где Николай обычно развлекался с фрейлинами, музыкальная шкатулка играла уже знакомую нам мелодию. На широкой кровати под балдахином Маша, как могла, отбивалась от откровенных притязаний монарха в уже расстегнутом мундире. — Мари!.. Я влюблен... Запах вашего тела... Хотите быть первой фрейлиной двора? Сольемся в едином экстазе!.. — бормотал царь. — Ваше величество, нужно принять господина Герстнера... — уворачиваласъ Маша от царских объятий. — И как можно скорей. Это необходимо всей России... — Да, да!.. Конечно!.. Завтра же я приму его!.. Я сделаю для тебя все! А сейчас!.. Божественная!!! Николай на секунду замешкался. Маша вырвалась и вскочила на ноги. Прижавшись спиной к стене, она рассмеялась и сказала царю: — Хорошо, хорошо... Успокойся, миленький! Но завтра же господин Герстнер должен 6ыть здесь. Ладно? — Завтра же! Завтра же!.. — в восторге закричал царь и бросился к Маше, срывая с себя мундир. — Ну, а теперь помоги и мне, Господи, — устало вздохнула Маша и просто растворилась в глухой стене. С раскрытыми объятиями Николай так и влип в то место, где только что была Маша. Он потрясенно оглянулся, потом схватил колокольчик и яростно затрезвонил. Дверь отворилась, показалась физиономия лакея. — Фрейлину сюда немедленно! — в нетерпении закричал царь. — Какую, ваше величество? — Любую! И как можно быстрей!..

Гонимые жаждой мести за поруганную честь своей любимой, Герстнер, Пиранделло, Тихон и Родик ворвались через арку Главного штаба на Дворцовую площадь так, словно собирались с ходу взять Зимний дворец! Добежав почти до Александрийского столпа, они вдруг увидели спокойно идущую через площадь Машу. Мокрые, измученные, задыхающиеся, они остановились как вкопанные. — Батюшки! — удивилась Маша. — Да что это с вами? Куда это вы? Никто не ответил ей ни слова. Каждый с испугом оглядывал Машу, отыскивая на ней следы царского насилия... И тогда Маша внезапно поняла, что так взволновало ее друзей. Она подмигнула им и сделала успокоительный жест рукой — дескать, не волнуйтесь, братцы, все в порядке! На следующий день у отеля "Кулон" прифранченного Герстнера сажали на извозчика всей компанией: Пиранделло снимал с Герстнера невидимые пушинки, Зайцев поправлял на нем жабо, Родик наставлял: — Больше выпячивайте военные выгоды проекта! И не сутультесь. Государь ценит бравый вид и отменную выправку. Маша обняла Герстнера, расцеловала его в обе щеки: — С Богом...

В приемной императора придворные, фрейлины, титулованные хозяева русского извоза, генералы и министры в ожидании государя разбились на маленькие группки. Шептались, любезничали, интриговали — словом, очень старались не обращать внимания на стоны, вздохи и ритмичное поскрипывание, доносившееся сквозь знакомую нам уже мелодию музыкальной шкатулки из-за двери царских покоев. Только какой-то старичок-генерал переходил от одной группки к другой и жало6но спрашивал: — Прощу прощения, господа... Вы не видели моей жены? Когда он с тем же вопросом обратился к Герстнеру, стоявший рядом Бенкендорф прислушался и ответил: — Думаю, что она вот-вот появится, генерал. Стоны из-за двери перешли в финальный вопль и оборвались. Замолкла и музыкальная шкатулка. Мужчины тут же перестали шептаться и одернули свои мундиры, фрейлины прекратили щебетать и привели в порядок платья и прически. Отворились двери царских покоев, и государь явил придворным свой победительный лик. Из-за его спины выпорхнула молоденькая жена старичка-генерала и торжествующе оглядела всех женщин в приемной. Генерал бросился к ней: — Где вы были, Катрин?!.. Жена генерала скосила глаза на государя и ответила: — В раю! Николай польщенно улыбнулся и громко объявил: — Сегодня я приму всех, господа! В номере у Герстнера в тягостном ожидании полукругом сидели Маша, Родик, Тихон, Федор и коза Фрося. Завороженно уставившись в одну точку, они не могли оторвать глаз... ...от большого, подсвеченного сзади, аквариума, в котором суетилась уйма нарядных разноцветных рыбок. Таинственность рыбьего мельтешения очень напоминала приемную государя-императора... Федор тяжело вздохнул, сказал, не отводя глаз от аквариума: — Как-то там наш Антон? Хоть бы глазом глянуть... Не в силах оторваться от аквариума, Маша спросила: — Ну неужели люди ничего не могут придумать, чтобы видеть через дом, города, губернии?.. — А нам, агентам, насколько было бы легче! — сказал Тихон. Родик с ходу подхватил идею: — Сидеть бы вот так дома, смотреть бы вот в такой, примерно, аквариум и наблюдать, что происходит сейчас во дворце! И слышать, кто что сказал... — Так тебе все и покажут — держи карман шире, — пробормотал Федор, а Фрося заблеяла, будто рассмеялась.

А в это время взволнованный Герстнер говорил царю: — ...Между Петербургом и Москвой по железной дороге можно будет за двадцать четыре часа перевезти пять тысяч человек пехоты, пятьсот конников со всей артиллерией, обозом и лошадьми... — Да, это заслуживает внимания, — сказал Николай. — 0днако, должен признаться, я не люблю войны — она портит солдат, подрывает дисциплину в армии и очень пачкает мундиры!.. — Ваше величество, — сказал граф Татищев, — паровая тяга не может быть допущена у нас, ибо полное отсутствие каменного угля в России повлечет за собой истребление русских лесов... — Эта затея так же нелепа, ваше величество, как если бы вдруг Россия вздумала закупать пшеницу в заморских странах, — подхватил граф Бутурлин. Николай улыбнулся оригинальному сравнению — все рассмеялись. — Чугунные колеи уничтожат извозный промысел, ваше величество, — поклонился князь Меншиков. — Крестьяне лишатся хлеба насущного и счастливой возможности платить подати и оброки своим господам. — Вот это уже деловой разговор, — усмехнулся Бенкендорф. Меншиков на секунду смешался, но тут же поспешил добавить: — А потом, ваше величество, отчего же господин Герстнер не построил такие же дороги в своей Австрии? Не водятся ли там за ним какие-либо грешки, от коих он и бежал к нам в Россию со своими странными, чуждыми нам идеями? Царь вопросительно посмотрел на Бенкендорфа. Тот сказал: — Ну, это легко проверить... Потоцкий решил поддержать Меншикова и бездумно воскликнул: — Ваше величество! Что может сравниться с нашей простой, верной, истинно русской лошадкой?! А выдумки господина Герстнера... Что-то в этом есть... Иудейско-масонское!.. Николай удивленно глянул на Бенкендорфа. Шеф жандармов ответил ему легкой улыбкой и отрицательно покачал головой. — А что министр финансов? — спросил успокоенный Николай. — У нас на такие забавы денег нет, ваше величество. Но Герстнер не сдался: — Ваше величество, все доводы моих противников основаны на предположениях, а не на инженерном расчете. Строительство двадцати пяти верст железной дороги с оплатой паровозов в Англии и вагонов в Бельгии обойдется в три миллиона рублей. Я предлагаю в виде опыта построить такую дорогу увеселительного характера между Петербургом и Царским Селом. Там как раз двадцать пять верст... Фрейлины восторженно зааплодировали. Николай строго обернулся. Аплодисменты мгновенно смолкли. Царь спросил Герстнера: — На какие деньги? — Я завтра же открою акционерное общество и соберу эту сумму в течение суток! — уверенно ответил Герстнер. Николай увидел умоляющие глаза жены старичка-генерала. — Быть по сему, — сказал он. — Пробную увеселительную дорогу я дозволяю. Молоденькая генеральша восторженно запрыгала, захлопала в ладоши. Царь с улыбкой взглянул на нее и сказал: — Раз мой народ хочет железную дорогу — он будет ее иметь! Вместе с тем, господин Герстнер, прошу соблюдать условия нашего уговора. Пункт первый — никаких государственных субсидий! Пункт второй — ваше акционерное общество будет контролировать граф Бенкендорф. Пункт третий — все проекты воксалов буду утверждать лично я. Пункт четвертый — специалистов необходимо выписать из-за границы. На наших не надеяться. И наконец, пункт пятый — национальность. Никаких французов! Этих господ мне не надо!..

Вокруг двухэтажного особняка с вывеской "Акционерное общество Царскосельской железной дороги" толпился народ, подъезжали и отъезжали коляски, экипажи. В центральные двери особняка медленно и неумолимо двигался людской поток всех званий и сословий... У входа в дом Пиранделло сдерживал нетерпеливую толпу: — Не напирай!.. Осади! Тебе — направо... Тебе — налево... А вам — прямо! Направо! Налево!.. Прямо!.. Те, кого Пиранделло посылал влево, двигались к железной решетчатой клети с маленьким окошком, где восседал Тихон Зайцев и принимал деньги от желающих купить акции. На столе для острастки лежал пистолет, высилась стопа акций. Тихон считал деньги, выдавал акции и говорил каждому: — Получите. Распишитесь. Следующий. Получите. Распишитесь... И вдруг перед его носом возникла толстенная пачка денег. Тихон замер, осторожно поднял глаза. У окошка стоял князь Воронцов-Дашков. — Это как?.. — пролепетал Тихон. — На все, — сказал князь. ...Те, кому следовало идти направо, направлялись в другой угол, где Родион Иванович набирал рабочую силу, заключал договора с подрядчиками... — Сколько можешь дать землекопов? — спрашивал Родик. — Дак душ полтораста дам, Родион Иваныч... — Отлично! Завтра поставишь на работу сто пятьдесят человек, а распишешься, будто получал деньги на двести. Понял? — Чего ж тут не понять?.. Сидеть у ручья и... — Иди, иди. Не твоего ума дело. Следующий!.. На промежуточной площадке, откуда лестница раздваивалась и уходила на второй этаж, высилась огромная уродливая каменная скульптура какой-то богини с подносом в руках. На этот поднос и водрузил Пиранделло свою чудовищную штангу, да еще для верности привязал ее веревкой к могучей шее богини. ...Те, к кому Пиранделло обращался на "вы", следовали прямо к столу Отто Франца фон Герстнера. На фоне богини со штангой Герстнер принимал иностранцев. За его спиной стояла Маша и переводила ему со всех языков: — Он говорит, что он специалист по мостам и виадукам... Герстнер подозрительно оглядел чернявого иностранца: — А на каком языке вы с ним разговариваете? — А я откуда знаю, Антон Францевич?! Сейчас спрошу. — Маша спросила, иностранец ответил. — По-голландски говорим. — Очень хорошо! — обрадовался Герстнер. — Берем. Давайте следующего!..

— А вот здесь засел наш человек, — сказал князь Меншиков и ткнул пальцем в план Петербурга, разложенный на чайном столе у бассейна на Крестовском острове. — Сегодня мне наконец удалось снабдить его последней моделью корабельного орудия страшной разрушительной силы, созданной нашими министерскими умельцами, имена которых, по соображениям строжайшей секретности, еще долгое время будут оставаться в тени... Татищев, Бутурлин и Потоцкий склонились над планом, словно полководцы перед решающим сражением. Меншиков посмотрел на часы. Ровно через семь минут "Акционерное общество Царскосельской железной дороги" перестанет существовать! — С Богом! — перекрестился Потоцкий.

С высоты шестого этажа, из чердачного слухового окна, Иван Иванович смотрел вниз на двухэтажный особняк "Царскосельской дороги". Тут же на чердаке стояло огромное корабельное орудие с подзорной трубой на манер оптического прицела. Рядом на деревянной стрехе висело зеркальце в затейливой рамке и баллистический график будущего полета ядра. Иван Иванович кокетливо погляделся в зеркало, что-то грациозно поправил в прическе, посмотрел на часы и сделал пометки в графике. Затем он прильнул к "оптическому прицелу", и прицел сразу же заполнился красивым лицом Пиранделло. — Какой хорошенький... — очень по-женски прошептал Иван Иванович, трагически закусил нижнюю губу, поджег фитиль и начал отсчет: — Фюнф... фор... труа... цвай... уна... Пуск!!! И поднес фитиль к пушке. Орудие оглушительно грохнуло, ядро вылетело из жерла, но, вопреки расчетам, полетело не вниз, на особняк Герстнера, а взвилось куда-то вверх и умчалось в небеса. Когда дым рассеялся, Иван Иванович посмотрел вниз и увидел целехонький особняк. Он мгновенно приложил свою длинную шпагу к прицелу на стволе. Прямизна прицела полностью совпадала с прямизной шпаги. Потрясенный, он приложил шпагу к орудийному стволу, и тут ему стало ясно, что ствол пушки безнадежно крив! — 0, рашен-кала6ашен!.. — зарыдал ангел террора.

Тем временем ядро неслось над Петербургом и достигло Крестовского острова. Здесь оно истратило запас энергии и упало рядом с чайным столиком у бассейна, где светлейший князь Меншиков со своими графами пнил чай с вареньем. Ядро по инерции закатилось под чайный стол. Светлейший и графы замерли и зажмурились. И тут из-под стола раздался жуткий взрыв.

...Когда опоздавший на совещание Воронцов-Дашков подошел к бассейну, не было ни чайного столика, ни плетеных кресел, ни самовара... В бассейне, так и не выпустив из рук блюдец и чайных чашек, плавали титулованные хозяева российского извоза. Князь Воронцов-Дашков светски раскланялся: — Господа, я прошу простить меня за опоздание. Дела. А почему вы решили купаться в одежде?..

На насыпи работало пятьсот человек. Сто телег подвозили грунт. Бегали мужики с пустыми тачками. Хрипя и задыхаясь от натуги, катили груженые... Иностранные специалисты с удовольствием ругались по-русски с разными иноземными акцентами...

Герстнер смотрел в теодолит, видел в него перевернутое изображение Маши с нивелиром в руках. Проверял уровень насыпи... Пиранделло вытаскивал застрявшие телеги. Возчики орали: "Федор! Подсоби!.." — и Пиранделло мчался на выручку... Родик шел с подрядчиком вдоль насыпи, отмеривал саженью проделанную работу. Подрядчик тоже нес сажень — свою. "Родион Иваныч!.. Родион Иваныч!.." — кричали отовсюду. Родик отмахивался, считал сажени. Подскакал на коне блестящий офицер, отдал честь: — Родион Иванович! Принимайте пополнение! — и показал на соседний лесок, откуда с песней выходил батальон солдат с лопатами. — Михал Михалыч! Нет слов! — Родик тут же вынул деньги: — Ровно триста. Как договаривались. — Благодарю покорно. — Офицер небрежно спрятал деньги. — Ваши деловые качества... — Равно как ваше офицерское слово чести, — поклонился ему Родик и закричал: — Пиранделло! Покажи господину офицеру, куда людей ставить! Офицер отдал честь и ускакал. Родик сказал подрядчику: — Ты мне, сукин кот, двести саженей представил к оплате, а там и ста шестидесяти не наберется!.. — Давай перемерим! Давай перемерим!.. Эх, Родион Иваныч... — Ты что мне мозги пудришь?! У тебя сажень на два вершка меньше положенного! Жулик! — Будто нам неведомо, Родион Иваныч, что твоя сажень на три вершка больше, чем надобно... — Моя сажень на три вершка больше?!.. Ах ты ж, мать... Но договорить не успел. Подошла Маша с третьей саженью. — Не спорь, Родик. И вы так уж не надрывайтесь. Вы оба правы — у Родиона Ивановича сажень немножко больше, ваша немножко меньше. Вот настоящая — по ней и мерить надо. Родик в бешенстве глянул на Машу и злобно сплюнул... ...В "бытовке" — старой карете без колес — Маша поила Герстнера, Пиранделло и вздрюченного Родика молоком и кормила бубликами. Герстнер показывал на завышенную сажень Родика и кричал: — Это нечестно!!! Так жить нельзя!.. — А так можно?!.. — показывал Родик на сажень подрядчика. — Это ужасно и безнравственно! — Я что, для себя? — орал Родик. — Себе эти деньги выгадываю?! Тому — дай! Этому — дай!.. Только успевай отстегивать! А с каких шишей? Из собственных? Так их нет у нас — вон, бублики вместо шницелей трескаем! Только Фросиным молоком и живы! — Не подмажешь — не поедешь, — сказал Федор. — Россия... — Я не хочу этого слышать!!! — завизжал Герстнер. Родик рванулся к нему, схватил за отвороты сюртука: — А железную дорогу хочешь построить?! Дело своей жизни до конца довести хочешь?! Вот и я хочу, чтобы в моей России была твоя железная дорога! Потому и не боюсь руки пачкать!.. Оттолкнул Герстнера, обессиленно сел, взялся за голову: — Простите меня, Антон Францевич... — И вы меня простите, Родик, — тихо сказал Герстнер и снова завопил, глядя из окна кареты на насыпь: — Где Тихон? Там кирки и лопаты растаскивают, а его нет! Куда подевался Зайцев?! Зайцева инструктировал сам Бенкендорф. — В Вене все узнаешь про Герстнера. До мельчайших подробностей. Под видом богатого скотопромышленника внедришься в австрийские ученые круги. Для поддержания контактов будешь вести разгульный образ жизни — рулетка, карты, вино, женщины... — Ваше сиясь... Виноват... — залепетал Зайцев. — Я, конечно... это... с величайшим... Однако средства... Бенкендорф снисходительно улыбнулся: — Не волнуйся, братец. Для успеха операции... В кабинет неслышно проскользнул адъютант, зашептал шефу. — До конца года? — удивился шеф жандармов. — Странно. Иди. Адъютант исчез. Бенкендорф снова поднял глаза на Зайцева: — Легенда меняется. В Австрию поедешь под видом разорившегося помещика. Жить будешь подаянием, ночевать на улицах. Явишься в Вене вот по этому адресу, — Бенкендорф показал Зайцеву адрес и сжег бумажку на свече. — Пароль: "Уже зима, а снега нету". Отзыв: "И лето было без дождя".

Под уличным тентом своего заведения Арон Циперович пил пиво и утирал пот фартуком. В этот знойный полдень жизнь в Вене замерла, и в кабачке никого не было. — Адам Ципровски? Арон повернулся и увидел перед собой оборванного, нечесаного, босого человека, — вид тайного агента Тихона Зайцева полностью соответствовал легенде. — Я-а-а!.. — ответил по-немецки Арон. — Их бин Ципровски. — "Уже зима, а снегу нету"... — по-русски прошептал Зайцев. — Есть холодное пиво. Устроит? — Это не ответ. — А что я должен вам ответить? — Если вы Адам Ципровски, так должны знать "И лето..." — Что лето? — "...было"... — подсказывал Зайцев Арону. — Было и есть! — начал раздражаться Арон. — "...без дождя"! — рявкнул разъяренный Зайцев. И тут Арон раскрыл объятия и счастливо захохотал: — Боже мой! Так вы же русский шпион!.. Здрассьте! Далеко за полночь спящие улицы Вены оглашались дуэтом Арона и Тихона на мотив известной песни "Шумел камыш": Уже зима, а снегу нету, и лето было без дождя... Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра!..

— А я себе думаю, что за идиот на такой жаре говорит: "Уже зима, а снегу нету"! Таки вспомнил! Эту пароль мне давали зимой! Двадцать лет тому назад, но зимой! Представляешь?! Мне двадцать лет высылали жалованье, так могу я за эти деньги ответить, что "лето было без дождя"? — кричал пьяный Циперович. — Арон... Я тебя уважаю, — сказал Зайцев, еле ворочая языком. — Но сведения по Антону Францычу должны быть кристальными. Поял? Это такой человек!.. — Он мне будет рассказывать! — И еще... — Тихон вдруг стал расстегивать штаны. — Эй! Эй!.. — испугался Арон. — Только не здесь. Идем, я покажу. — И еще! — с тупым упрямством повторил Тихон и вытащил из штанов плотный сверток. — Я тут захватил с собой на полтора миллиона акций... Их надо того... Нам очень нужна валюта для закупки паровозов в Англии... — Муха не пролетит! А что я с этого буду иметь? — Я пришлю тебе личное приглашение на открытие нашей дороги...

Ранним утром, когда весь Петербург еще спал, в двери особняка "Железной дороги" раздался громкий стук. Заблеяла Фрося. Со второго этажа на лестницу выскочили заспанный Пиранделло в одних портках, Герстнер в ночной рубашке, Родик в халате. С "девичьей половины" вылетела наспех одетая Маша. Пиранделло открыл дверь, и в особняк ворвался загорелый, по-заграничному ярко одетый Тихон Зайцев. — Тихон!.. — закричала Маша и повисла у него на шее. Со слезами на глазах Тихон облобызал каждого, даже Фросю, проговорил дрожащим голосом: — Я в "Кулон", а там говорят — выехали... Так соскучал... — Мы из экономии здесь теперь живем, — пояснил Пиранделло. — Счас... Счас... — забормотал Тихон и открыл небольшой саквояж. — Я тут гостинцы... — протянул напульсники Пиранделло. — Это тебе, Федор... Чтобы жилы не растягивал, когда будешь гирей упражняться. Это вам, Антон Францыч... — протянул Герстнеру красивую курительную трубку. — А табак у меня на таможне изъяли. Говорят — не положено. А это вам, Родион Иваныч. — Зайцев достал из саквояжа дешевые карманные часы. — С боем! А это тебе, Манечка. — Тихон подал Маше шляпу с искусственными цветами. — Ну, вроде все... Ох, пустая голова!.. Фросю-то забыл!.. — Достал из саквояжа аккуратный ошейник с поводком, отдал его Пиранделло. — Примерь-ка ей. Вроде бы в самый раз должно быть... — Ну, Тихон!.. — потрясенно проговорил Родик, и все бросились радостно и благодарно тискать Зайцева. — Стойте! Стойте!.. — закричал Зайцев. — Самое главное!.. Отвернись, Манечка... Маша отвернулась. Тихон стал лихорадочно расстегивать штаны. — Ты что, Тишка, офонарел? — спросил Пиранделло. — Да погоди ты!.. — Тихон вытащил из штанов увесистый пакет. — Тута австрийской валюты на полтора миллиона русских рублей! Я там наши акции того... Двинул. При помощи одного товарища. — Так вы были в Австрии?! — воскликнул Герстнер. — Нигде я не был!!! — в ужасе завопил Тихон. — Не имею полного права ничего говорить!.. Государственная тайна!.. Все! Меня извозчик ждет! Манечка! Картошки навари! Жрать хочу, как семеро волков!.. И Тихон выскочил за дверь.

Потом он стоял перед столом Бенкендорфа, прижимал к груди легкомысленную шляпчонку и ел глазами начальство. — Я доволен тобою, братец. — Да я... Ваше сиясь... Верой и правдой на благо Отчизны... — Верю, голубчик. Ну что ж, матерьял на Герстнера самый благоприятный — у нас к нему претензий нет. Вот и наш венский агент подтверждает. Неплохо, неплохо поработали. Благодарю вас обоих за службу. Бенкендорф выдвинул ящик стола и стал выкладывать оттуда банкноты. По мере того, как росла кипа денег, лицо Тихона вытягивалось от сладостного ужаса перед щедростью награды. — Здесь десять тысяч, — сказал Бенкендорф. — Ваше сиясь!.. — Зайцев уже готовился упасть на колени. — На эти деньги тайно купишь мне акции вашей железной дороги. Не именные, а на предъявителя. И чтоб ни одна душа... Понял? А то на первой осине вздерну! Стараясь остаться незамеченным, граф Бутурлин крадучись вышел из особняка "Царскосельской железной дороги" и юркнул в карету. Пересчитал купленные акции и крикнул кучеру: — На Крестовский! К князю Меншикову!..

В беседке на Крестовском острове Меншиков, Воронцов-Дашков, Потоцкий и Татищев слушали нервный отчет Ивана Ивановича: — ...Я не привык так работать, господа... Ни одна моя акция, выстроенная по всем логическим законам Запада, не может увенчаться успехом!.. Я ставлю взрывной механизм в карете на десять часов, а Герстнер с группой умудряются опоздать с выходом на пятнадцать минут! После чего мне говорят, что это национальные особенности русского характера!.. Я получаю новейшее, секретнейшее оружие из Морского министерства, а оно оказывается с кривым дулом!!! Это тоже национальная особенность?! Единственное, чего я сумел добиться, — статьи господина Булгарина. Так он, слава Богу, на поверку оказался не очень-то русским... В дверях показался молодой лакей Меншикова: — Их сиятельство граф Бутурлин приехали-с... Иван Иванович увидел молодого лакея, сделал ему пальчиками и незаметно послал воздушный поцелуй. Лакей томно прикрыл глаза и вышел. Впорхнул граф Бутурлин: — Я, кажется, слегка опоздал, господа? Прошу прощения... Меншиков указал ему на кресло, задумчиво произнес: — Может быть, поменять тактику? Задержать строительство, сорвать сроки... Создать компромат. Придать ему политический характер, и тогда государь сам... — А стоит ли? — глядя в сторону, уронил Бутурлин. Воронцов-Дашков все понял и тоже проговорил небрежно: — А может, действительно, пусть их строют?.. — Дудки! — взъярился Потоцкий. — Террор так террор!.. За что деньги плачены?! — Затронута моя профессиональная честь, — печально улыбнулся Иван Иванович. — Но видит Бог — не по моей вине! Естественно, я еще попытаюсь кое-что сделать. Может быть, даже используя ваши пресловутые национальные особенности... Когда Родик подкатил на линейке к строительной площадке, перед его глазами открылась ужасающая, леденящая кровь картина: на насыпи, под насыпью, в придорожном кустарнике на целую версту недвижимо лежали сотни людей в крестьянской одежде и солдатских мундирах... Валялись десятки лошадей, запряженных в неразгруженные телеги... Брошены были опрокинутые тачки... В ужасе Родик спрыгнул с линейки и кинулся в "бытовку" — карету без колес. Первое, что он увидел, — неподвижно лежащую Фросю. И совершенно пьяных Зайцева и Пиранделло! — Родион Иваныч!.. — в тихом восторге прошептал Тихон. — Родик... Мы и тебе взяли... — еле выговорил Федор. — Где?! — яростно затряс Зайцева Родик. — Рядом... Совсем рядом!.. — счастливо пробормотал Тихон. Родик рванул крышку сундука, схватил два пистолета и выскочил из "бытовки". И почти тут же увидел огромную очередь, тянущуюся к странной карете. По периметру крышки кареты 6ыли укреплены четыре узких рекламных щита со словами: VОТКА БЕSПЛАТNО Очередь увидела Родика, почтительно завопила: — Наше почтение, Родион Иваныч!.. Премного благодарны, Родион Иваныч!.. Мужики! Родион Иваныча пропустите без очереди!.. На запятках кареты был пристроен прилавочек, торчали два крана. Над кранами окошечко, через которое было видно, как Иван Иванович, с привязной бородой и накладными усами, изнутри открывал краны, наливал каждому столько, сколько тот хотел. Приветственные крики мужиков всполошили Ивана Ивановича. Он выглянул и увидел Родика с пистолетами. — Назад!!! — страшным голосом закричал Родик, и очередь шарахнулась в ужасе от кареты. И тогда Родик выстрелил сразу из двух пистолетов по карете! Пули прошили карету насквозь. Из дыр по обе стороны кареты сразу хлынули четыре водочные струи. Толпа сокрушенно ахнула, бросилась было с котелками, с кружками... — Кому сказано — назад?!! — еще страшнее закричал Родик. Толпа снова отхлынула от кареты, но тут прыгнул Иван Иванович с длинной шпагой в руке. В мужестве ему было не отказать! Родик вскинул пистолет. Курок сухо щелкнул — выстрела не последовало. Иван Иванович улыбнулся и сказал: — Мой дорогой, однозарядные пистолеты — архаика... И сделал первый выпад шпагой. Родик увернулся, выхватил у кого-то из мужиков грабли и бросился в бой. Иван Иванович легко взмахнул шпагой и, как бритвой, срезал добрую половину грабель Родика. С остатком Родик снова кинулся в атаку, но последовал еще один элегантный взмах, и в руках Родика остался обрезок не более двух вершков. Тем более что Родик уже был прижат спиной к карете. И тогда Иван Иванович, мило улыбаясь, сделал последний смертельный выпад... Родик молниеносно сдвинулся в сторону, и страшная шпага вонзилась в карету. Иван Иванович попробовал ее выдернуть, но... — Да чего ты смотришь на него, Родион Иваныч?!.. — закричали из толпы. — Да дай ты ему леща!.. А то спаивают нас тут всякие!.. Знают, суки, нашу слабинку!.. Родик размахнулся и влепил Ивану Ивановичу такую затрещину, что тот несколько раз перекувырнулся и сел на землю. Борода съехала набок, усы отклеились. Он их снял и безутешно заплакал...

Ночью в пустынной зале первого этажа особняка "Царскосельской железной дороги" заседал "трибунал". "Председатель" — Маша, "заседатели" — Герстнер и Родик. Они сидели за столом, а за их спинами, словно Немезида, возвышалась уродливая фигура каменной бабы со штангой Пиранделло. На "скамье подсудимых" — сильно помятые после пьянки Тихон и Федор. В ногах у них лежала виноватая Фрося. — Завершение строительства насыпи задержалось на два дня! — возмущенно сказал Герстнер и заглянул в свои записи. — Производительность работ упала на девяносто семь с половиной процентов!.. Родик глянул в свою бумажку, прочитал: — "Для восстановления резко пошатнувшегося здоровья трудящихся компания была вынуждена потратить триста восемьдесят семь рублей пятьдесят шесть копеек". Это надо же такое! На опохмелку — почти четыре сотни выложить... — И это как раз в тот момент, когда у нас каждая копеечка на счету, — сурово проговорила Маша. — А если Бог сподобит и нам с Антоном Францевичем и Родионом Ивановичем придется уехать на закупки в заморские края? Как же на вас дело-то оставлять, господа хорошие?! — Бес попутал... — шмыгнул носом Тихон. — Да чтоб еще когда-нибудь... — всхлипнул Федор. Фрося посмотрела на "трибунал" и тоже жалобно заблеяла...

В Петергофе, на балконе Английского коттеджа, Николай утверждал проекты воксалов, представляемые ему Бенкендорфом. Через приоткрытые двери в холостяцкую спальню императора была видна полуодетая молоденькая фрейлина, лежащая на кровати. — Это еще что за республиканец?! — возмутился Николай и ткнул пальцем в проект. — Это, ваше величество, сравнительная фигурка для масштаба воксала... — В жилете?! Панталонах?!.. Боливаре?.. Гадость! Впредь для масштабов изображать солдат с полной выкладкой! Что еще? — Для закупки паровых машин в Англии и колясок в Бельгии господин Герстнер испрашивает разрешения на выезд с ним переводчицы Марии Богоявленской и сокомпаньона — отставного корнета Кирюхина Родиона Ивановича. Царь оглянулся на спальню, понизил голос: — Кстати, что это за девица такая? — В противоправных действиях не замечена. Родителей не существует. Находится под наблюдением Академии наук... — Не возражаю, — громко сказал царь и прошептал: — Но потом... — Вас понял, ваше величество. А как с Кирюхиным? Он у нас проходил по делу четырнадцатого декабря двадцать пятого года. С тех пор — невыездной. В спальне фрейлина включила музыкальную шкатулку. Раздалась знакомая музыка, зовущая к любовным утехам. Император встал, торопливо подмахнул проект и сказал: — Ну, Александр Христофорович! Ну, сейчас уже не то время... Ну, бог с ним, с этим Кирюхиным, — пусть едет!..

Лондон был хрестоматийно затянут туманом. На пристани стояли несколько джентльменов. — Гостиницу забронивали? — спросил один. — Так точно, мистер Стефенсон, — ответил другой. — Не вздумайте показывать этим варварам наши последние модели. — Так точно, мистер Стефенсон, — сказал третий. — Презенты? — Готовы, сэр, — поклонился четвертый. — Внимание! — сказал мистер Стефенсон. ...Когда барка с нашими путешественниками причалила к пристани и Герстнер в дорожном костюме, Родик в строгом сюртуке, а Маша в шляпке с искусственными цветами сошли на берег, Стефенсон радушно улыбнулся: — Дорогие коллеги! Я счастлив приветствовать вас на туманной земле Альбиона. Как поживаете? Маша синхронно перевела фразу Стефенсона. Герстнер снял кепи: — Мистер Стефенсон! Джентльмены! Мы прибыли к вам, чтобы совершить коммерческую сделку, которая по праву может быть названа — контрактом века! Я глубоко убежден, что, несмотря на различие политических систем, торговля между нашими странами может только укрепить наши добрососедские отношения! — Леди и джентльмены! — провозгласил Стефенсон. — В знак нашего высочайшего расположения мы хотели бы преподнести вам кое-какие пустячки... По его знаку три джентльмена тут же шагнули вперед и один подал Герстнеру золотую модель паровоза, сказав при этом: "Девяносто восьмая проба..."; второй вручил Маше бриллиантовое колье, прошептав: "Все камни — голубой воды..."; третий протянул Родику роскошную музыкальную шкатулку, тут же продемонстрировал ее звучание, не забыв сказать: "Чистое серебро..." Стефенсон начал длинную речь. Герстнер негромко сказал Маше: — Эту болтовню можете не переводить. Отдыхайте. Родик показал ему на презенты, спросил на ухо: — За что это нам? — Во внешнеторговых отношениях так заведено. Когда одна иностранная фирма что-нибудь покупает у другой... — А мы-то тут при чем? — Но мы же для них иностранцы! — Ах, да... Верно. Как бы они под эти презенты нам какое-нибудь бракованное старье не втюхали. — Вы сошли с ума, Родик! Честь фирмы... — Антон Францевич, наивный вы человек! Вы поглядите на его рожу — жулик в седьмом колене!.. Машенька! Ты-то хоть ухо не заваливай — смотри в оба...

В Ньюкасле на заводе Стефенсона наши герои осматривали готовую продукцию. Джентльмены давали объяснения. — Ну, что? По-моему, прекрасный паровоз, — Герстнер посмотрел на Родика и Машу. — Берем? Родик подмигнул Маше, показал глазами на паровоз. — Отодвиньтесь, Антон Францевич, — сказала Маша. — И ты, Родик. Мешаете. Родик и Герстнер отступили на шаг. Маша сосредоточилась. И вдруг (а может быть, это всем только показалось) над ее головой возникло некое странное свечение! И тут же пропало. Маша тяжело выдохнула и уверенно проговорила: — Ну что ж... Втулка золотника с опасной внутренней раковиной. Очень большой зазор в кривошипном механизме. И вообще — это устарелая модель. Фирма мистера Стефенсона уже давно располагает гораздо более совершенной машиной...

В кабинете Стефенсона присутствовали все его джентльмены, а также Герстнер, Родик и Маша в шляпке с цветами. — Я не понимаю, каким образом произошла утечка информации, — Стефенсон грозно посмотрел на своих служащих. — Но это не должно стать препятствием к заключению контракта. Герстнер, Родик и Маша радостно переглянулись. — Однако цены на каждую такую машину будут на сорок процентов выше. — Как?! — вскричал Герстнер. — Но мы же договаривались... — Новая модель. Мир дорожает, — фарисейски вздохнул Стефенсон. — У нас же было все точно рассчитано! — чуть не расплакалась Маша. — До копеечки! Тютелька в тютельку!.. — У нас нет таких денег, — упавшим голосом сказал Герстнер. — Это ваши проблемы, сэр. — Правильно, сэр. Это наши проблемы, и мы их сами решим, — по-английски сказал Родик, встал из-за стола и вышел. Маша бросилась за ним. Она догнала Родика уже в коридоре: — Родик, миленький... Где ты хочешь достать деньги? Родик обнял ее, нежно поцеловал в кончик носа и совершенно честно сказал: — Понятия не имею.

Ночью Родик во фраке сидел за карточным столом фешенебельного аристократического клуба и играл с несколькими лордами в "очко". — Девятнадцать! — торжествующе заявил Родик и открыл карты. — У меня больше — двадцать, — сказал его партнер и смешал карты. — Покажите! — потребовал Родик.

А ранним утром они втроем завтракали в маленьком уличном кафе на берегу Темзы, и Родик, со следами бессонной ночи на лице, рассказывал Маше и Герстнеру: — Я ему говорю: "Покажите!" А он мне отвечает: "В нашем клубе джентльменам верят на слово". И тут мне так стало везти!.. Как ни прикуплю — "очко"! Двадцать одно и не меньше! Даже карты смотреть не надо!.. И Родик выхлестнул на стол огромную пачку денег: — Вот! Вместе с нашими — как раз на семь новых паровозов. Герстнер потрясенно смотрел то на Родика, то на деньги... — Родик... — тихо сказала Маша. — Родион Иванович... Ведь это же нечестно... — Да ты что, Машенька! Все в порядке, не бойся!.. — Это очень нечестно, Родик, — жестко произнесла Маша. Родик стукнул кулаком по столу, заорал на всю Темзу: — А!.. "Честно — нечестно"!.. Надоело!!! Я что, для себя?! Для своего удовольствия?!.. Я для дела, для людей, для Отечества!.. Боже мой! Да за что же это мне? За какие такие прегрешения я влюбился вот в такую дуру?!! В кабинете князя Меншикова перед хозяевами русского извоза стоял Иван Иванович с подбитым глазом и вспухшей щекой. В руке он держал указку. Рядом на мольберте была укреплена схема улицы с особняком "Царскосельской железной дороги" и шестиэтажным домом напротив, с чердака которого и был сделан исторический выстрел из корабельного орудия. — По накопленному опыту свержений, свергаемое лицо обычно легче всего свергается во время отсутствия свергаемого. Итак, Герстнер с основными силами (Иван Иванович осторожно потрогал синяк под глазом) находится в Англии. Этот момент наиболее выгоден для захвата и разгрома его акционерной компании, оставленной на попечении всего двух малозначительных особ. Чтобы придать акции характер гневного народного бунта против железных дорог, мне потребуется... Здоровенный молодой лакей принес ему стакан воды. — Спасибо, дружочек мой... — Иван Иванович сразу изменил интонацию на кокетливо-женскую, взволнованно оглядел лакея с ног до головы и на секунду потерял мысль. — М-да... 0 чем же я?.. Ах, да! Так вот, мне потребуется несколько решительных помощников...

"Несколько помощников" оказались уже знакомой нам бандой душ в сорок. Они толпились во дворе шестиэтажного дома за закрытыми воротами. Сам же Иван Иванович, в хорошенькой дамской маске с кружавчиками, с шестиствольным пистолетом в одной руке и шпагой в другой, инструктировал двух извозчиков. Те кивали головами — дескать, поняли. Рядом стоял здоровенный молодой лакей светлейшего — Вася и преданно смотрел на Ивана Ивановича. Иван Иванович чуть приоткрыл ворота и выпустил извозчиков на улицу. Пригибаясь и прижимаясь к стенам домов, они побежали в разные стороны — к прилегающим к улице боковым переулкам. Там в каждом из переулков ждали команды по полтора десятка извозчичьих пролеток с кучерами-налетчиками...

В пустынном, наглухо запертом особняке Зайцев доил Фросю и радостно говорил Федору: — Вот знаешь, Федя... Я как нашу Манечку полюбил, так на меня сразу снизошло какое-то веселое просветление! Я даже все вокруг ее полюбил!.. Мне теперь даже смешно бывает! Радостно!.. — Я такого не понимаю и понимать не хочу, — отрезал Федор. — Не дергай так Фросю. Нежней, нежней... Для меня любовь к Манечке — не хиханьки да хаханьки. Для меня это... Одним словом... Вот.

Иван Иванович решительно поправил на лице кружевную масочку и, глядя снизу на огромного Васю, закусил нижнюю губу и прошептал: — Береги себя, мой птенчик... Вася тоже закусил нижнюю губу, прикрыл глаза. Держа оружие наготове, Иван Иванович выскользнул из ворот на спящую улицу. Вышел на проезжую часть, огляделся, поднял шестиствольный пистолет и с криком "Форвертс!!!" бухнул в воздух. Со страшным лязганьем распахнулись ворота шестиэтажного дома, и на улицу с криком и гиканьем выскочила вся банда и помчалась к особняку Пиранделло и Зайцева. Одновременно, по пистолетному выстрелу, из боковых переулков с двух сторон вылетели извозчики на пролетках... — Батюшки светы! — выглянув в окно, воскликнул Федор. — Ну, Тишка, держись!.. Сейчас нам мало не будет!.. Фросю береги! — Чо? Чо такое?!.. — испугался Тихон и прижал к себе Фросю. Федор метнулся ко входу как раз в тот момент, когда подбежавшие к дому налетчики уже начали рвать на себя входные двери. Федор тоже ухватился за ручки дверей с внутренней стороны, уперся ногами в косяки и закричал Зайцеву: — Тихон! Вынай свой пистолет сей минут!.. Следи за задними окнами, кабы кто не влез!!! Эх, Родион Иваныча еще б сюда!.. — Ой-ой-ой!.. Ой-ой-ой! — запричитал Тихон, выглянув в окно. — Да что же это за безобразие такое?! Куды это полиция смотрит?! Его пистолет безнадежно запутался в веревках, которыми был привязан к телу, и Тихон лихорадочно пытался его высвободить... Извозчики атаковали особняк со всех сторон — они расшатывали решетки на окнах, били стекла, пытались влезть в дом через крышу, мешали друг другу, суетились... Иван Иванович квалифицированно руководил погромом, однако выполнение его распоряжений оставляло желать лучшего... Несчастный Федор один удерживал двери, которые со стороны улицы рвали на себя человек двадцать! — Помоги, Тишка!!! — обернулся Федор и вдруг увидел, как один извозчик уже почти влез в окно над лестницей. — Сзади, Тишка!.. Пуляй, Христа ради! — закричал Федор. А по улице от ворот шестиэтажного дома уже разбегались двадцать налетчиков с огромным бревном в руках. Казалось, что под ударом этого тарана дверь неминуемо рухнет и банда ворвется в дом! — Стреляй, Тихон!.. — из последних сил закричал Федор. Но Тихон никак не мог выпростать пистолет из веревочной сбруи. Он крутил его у себя подмышкой, и вдруг неожиданно пистолет выстрелил сам по себе! Пуля перебила веревку, которой штанга Пиранделло была привязана к могучей шее каменной богини, и штанга, сооруженная из чудовищных мельничных жерновов, скатилась на лестничную площадку. Продолжая свое неумолимое движение, она набрала ритм и поскакала вниз по ступенькам прямо ко входным дверям, грозя раздавить своего хозяина... Скорость штанги все возрастала и возрастала, и вот она уже, как снаряд, неслась прямо через весь нижний зал... — Федька! Берегись!!! — ужасно завопил Тихон. Федор оглянулся. Не отпуская ручек дверей, он в панике перебрал ногами по стене, и штанга со свистом пронеслась точно под ним... На дикой скорости она вышибла в дверях и стене дома дыру, точно соответствующую собственной форме, и... с грохотом смела с лица земли всех нападавших! Она пронеслась через улицу и шарахнула по шестиэтажному дому, стоявшему напротив особняка. Стремительность и сила удара были столь велики, что и в большом доме тоже образовалась точно такая же дыра, как и в особняке Герстнера. Секунду, другую шестиэтажный дом с дырой в форме штанги Пиранделло еще стоял как ни в чем не бывало, а потом вдруг медленно осел и рассыпался в прах... — Господи... — сказал Пиранделло. — Я уж думал, что она больше никогда не пригодится...

В кабинете Бенкендорфа стоял Иван Иванович. Голова перебинтована, левая рука в лубке, правой он опирался на шпагу, чтобы не утруждать ушибленную ногу. — ...Смею надеяться, ваше сиятельство, что мой международный и профессиональный опыт окажется полезным вам и вашему ведомству, ибо сродство наших занятий... — Превосходно, сударь, — перебил его Бенкендорф. — Но мне хотелось бы узнать истинную причину, прямо скажем, очень странной и редкой для иностранца просьбы. — Ну что ж, ваше сиятельство... — Лицо Ивана Ивановича озарилось мягкой и нежной улыбкой. — Я прошу у вас политического убежища, потому что именно в вашей стране я встретил существо, которое горячо полюбил и покинуть которое у меня нет сил! Я люблю и любим, ваше сиятельство, и если вы дадите мне возможность навсегда остаться в России — я буду счастлив до конца своих дней! Порукой тому — моя шпага, готовая служить вам всегда и везде!.. И он красивым жестом выложил свою шпагу на стол Бенкендорфа. — М-да... — озадаченно проговорил Бенкендорф. — Случай столь необычный... Однако думаю, после некоторых формальностей мы сумеем удовлетворить вашу просьбу, господин Иванов. — Ваше сиятельство!.. Ваше сиятельство!!! Моя благодарность не знает границ!.. — В душевном порыве Иван Иванович так по-женски взмахнул ресницами, что шеф жандармов оторопел. — Прошу в эту дверь... — опасливо проговорил Бенкендорф и указал Ивану Ивановичу на потайную дверь в стене.

Когда Иван Иванович исчез, шеф жандармов взял со стола шпагу и с интересом оглядел ее. Затем позвонил в колокольчик. В кабинет просунулась голова адъютанта. — Зовите! — резко приказал Бенкендорф. Адъютант скрылся, и в кабинет вбежали насмерть перепуганные сиятельные акционеры русского извоза. — Зарваться изволили, господа! — рявкнул Бенкендорф и ударил шпагой Ивана Ивановича по столу. — Я закрывал глаза, когда вы противились проекту Герстнера, — вы отстаивали свои миллионные доходы. Эта суета меня не касалась, пока она носила экономический характер. Но теперь, когда сам государь высочайше одобрил железную дорогу, ваши фокусы я расцениваю как политический заговор против императора! Видимо, мне придется серьезно усилить его охрану. А вам, вероятно, не терпится разделить участь бунтовщиков с Сенатской площади? Все пятеро, как подкошенные, рухнули на колени: Ваше сиятельство... Алексан Христофорыч... Пощадите!.. — У вас единственный шанс, — не выпуская из руки шпаги, сказал Бенкендорф. — Вы обязаны внести в фонд строительства... — Мы готовы!.. — тут же сказал князь Воронцов-Дашков. — Только не так, как это сделали вы с Бутурлиным! — прикрикнул на него Бенкендорф. — Тайно купили акции Царскосельской дороги и приготовились получать дивиденды! Меншиков, Татищев и Потоцкий ошеломленно посмотрели на своих соратников. Бенкендорф недобно ухмыльнулся: — Нет, милейшие! Вы все сделаете безвозмездный взнос, покроете убытки компании Герстнера и восстановите разрушенный по вашей милости дом! А иначе!.. Шеф жандармов презрительно оглядел всех пятерых и сказал, опершись на шпагу Ивана Ивановича: — Человек, который почувствовал ветер перемен, должен строить не щит от ветра, а ветряную мельницу! Английский пароход пришел в Петербург прямо к стрелке Васильевского острова. Он уже был прикручен толстыми канатами к чугунным кнехтам, уже был спущен трап, по которому поднимался таможенный чиновник, у трапа внизу уже стояли два солдата-пограничника. Играл военный оркестр... Пассажирам еще не разрешили сойти на берег, и они сбились у борта, перекрикивались со встречавшими их на причале. Герстнер, Маша и Родик радостно махали руками Пиранделло, Зайцеву и Фросе. Федор и Тихон с цветами в руках были разодеты во все самое лучшее. Фрося, в новом австрийском ошейнике, с веночком на рогах, восторженно блеяла, задрав голову. — Ой, у нас тут чего было!.. — кричал Тихон. — У Фроси даже молоко пропало на нервной почве!.. — Мы там тоже не скучали!.. — крикнула им в ответ Маша. — Помещение для сборки машин построили? — крикнул Герстнер. — А как же? — ответили Пиранделло и Зайцев. — А вы привезли? — А как же?! — крикнул Родик. — А на чем перевозить — вы подумали? — А это вам что?.. — И Федор и Тихон показали на длиннющую вереницу телег с лошадьми и возницами. — Мо-лод-цы!!! Мо-лод-цы!!! — хором прокричали Герстнер, Маша и Родик. — Завтра же начинаем сборку!..

В огромном, наспех сколоченном помещении наши герои и несколько английских механиков с завода Стефенсона собирали паровозы. Было очень жарко. Все работали по пояс голыми. Тела лоснились от пота и мазута черными блестящими пятнами, руки по локоть выпачканы, лиц от грязи не узнать. Один Пиранделло выделялся ростом и мощью. Маша переводила не умолкая. Тесное общение с иноземцами уже давало свои неожиданные плоды. То и дело было слышно, как Тихон кому-нибудь говорил: — Гив ми, плиз, вот эту хреновину... Или Федор перед кем-то извинялся: — Айм сори... Ну вери сори, тебе же говорят! Нечаянно я... — Кип райт! — кричал Родик. — А теперь немножко лафт!.. 0'кэй! Англичане тоже оказались способными ребятами. — Доунт тач ит, мать твою, Тихон! — кричал один, а второй переводил: — Не трогай это, гоод дем, ай фак ю, Тихон! Вокруг собралась огромная толпа зевак — слушала нерусские выкрики, глазела на заморские диковинные штуки... Прискакал блестящий офицер на коне, заорал: — Господин Герстнер!!! Господин Герстнер!.. Все во главе с Герстнером выскочили из помещения. Офицер растерянно оглядел полтора десятка грязных полуголых человек с инструментами в руках и приказал: — Немедленно позовите мне господина Герстнера! — Я — Герстнер! — Боже мой! В каком вы виде?!.. Через полчаса здесь будет государь император! Его величество пожелали лично проверить ход работ!.. Немедленно приведите все в порядок! У вас всего полчаса! Немедленно!.. — и ускакал. Через полчаса все огромное помещение снаружи было выкрашено в чудовищный розовый цвет. Над входом висел большой белый транспарант:

ОТКРОЕМ ПЕРВУЮ В РОССИИ ЦАРСКОСЕЛЬСКУЮ ЖЕЛЕЗНУЮ ДОРОГУ ДОСРОЧНО! Из-за угла показалось множество черных карет с черными лошадьми. Первая карета сильно опередила остальные и остановилась напротив помещения для сборки паровозов. Дверцы кареты распахнулись, и оттуда стали выскакивать люди, одинаково одетые в штатское. Выскочило их оттуда человек сто!.. Они быстро и умело потеснили толпу, оцепили розовое помещение и встали лицом к народу, спиной — к очищенной площади. — Наши ребята!.. — гордо улыбнулся Тихон и даже кому-то помахал рукой. — Спецслужба охраны двора. Подоспели и остальные черные экипажи. Из кареты с царским гербом вышел Николай в сопровождении Бенкендорфа. Из остальных карет — министры, особы, приближенные к императору, генералы... Четверо молодцов из спецслужбы сразу же взяли царя в охранительное кольцо и направились вместе с ним к Герстнеру, стоявшему во главе толпы мастеровых. Царь осматривал полусобранный паровоз, улыбался народу, что-то говорил. Придворные подхватывали каждую улыбку царя смехом, преувеличенно вслушивались в каждое его слово. Герстнер, Родик, Пиранделло и кучка русских и английских механиков мрачно и настороженно следили за царем и его свитой. И только Тихон Зайцев смотрел восхищенно на Бенкендорфа и Николая, и в голове его рождались строки донесения: "Совершенно секретно! Его превосходительству графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Сегодня мастерские для собирания паровых машин изволили посетить их величество в сопровождении Вашего сиятельства, чему впечатлением были слезы восторженных русских чувств. Их величество произнесли речь, в коей особенно отметили двусмысленные и извилистые действия Соединенных Штатов. Далее государь милостиво расспрашивал мастеровых, на что ответы были самые благоприятные..." — А ты что делаешь, братец? — спросил Николай. — Колеса ставлю, ваше величество. — Превосходно! — обрадовался царь. — Я вижу, они круглые? — Так точно, ваше величество. — И железные? — Какие дают, такие и ставлю... — Но деревянных колес ты не ставишь? — Никак нет, ваше величество. — Очень интересно!.. — По этому поводу Николай решил поделиться уже государственными соображениями: — Давно, давно пора переходить на железные колеса! Я бы только посоветовал делать их как можно круглее! Но железные. На помощь царю поспешил Бенкендорф: — Господин Герстнер, соблаговолите дать пояснения. Герстнер незаметно пожал плечами и нарисовал мелом на стене круг: — Ваше величество, существует формула пи эр квадрат, где число "пи" можно приближенно принять за... И Герстнер начал писать на стене "3,145926536..." — Безумно, безумно интересно! — восхищенно прервал его Николай. — Просто замечательно!.. Тут он, к счастью своему, заметил Машу: — Мари!.. Здравствуйте, дитя мое! Куда вы пропали? Что же вы не заходите? Посидели бы, музыку послушали... Герстнер, Родик, Пиранделло и Тихон раздули ноздри, заиграли желваками. — Все некогда, ваше величество, — мягко сказала Маша. — Вот откроем дорогу... — А, кстати! — встрепенулся царь. — Господин Герстнер! Когда же вы намерены открыть мою дорогу? — Тридцатого числа, ваше величество. Через пять дней...

Был уже поздний вечер, когда наши измученные герои садились в линейку, чтобы ехать домой. Ждали только Родика. Он вышел из "бытовки" — старой кареты без колес, которая служила им верой и правдой еще с начала строительства, и устало сказал: — Поезжайте без меня. Я переночую здесь. — Почему? — удивился Герстнер. — Завтра же... — Тебе нужно отдохнуть, Родик, — сказала Маша. — Завтра открытие и... — Именно потому, что завтра открытие, — я останусь здесь. Я к пяти утра вызвал декораторов из Александринского театра... К шести прибудут будочники и лоточники... К семи — кассиры и кондукторы. Оркестр Преображенского полка... За всем нужно проследить, проинструктировать, расставить по местам. Поезжайте, отоспитесь, отдохните, и к девяти я жду вас здесь. Ладно? — Ну что ж... — неуверенно пожал плечами Герстнер. Линейка тронулась. Маша обернулась, долго смотрела на Родика у кареты без колес...

Ночью небо было ясным и чистым. Лунный свет струился в окна бывшей кареты. Забывшись в тяжелом сне, разметался Родион Иванович Кирюхин — отставной корнет двадцати семи лет от роду... Тихо скрипнула дверца кареты. Родик всхрапнул, почмокал губами, перевернулся на другой бок. Дверца заскрипела громче и стала открываться сама по себе. Откуда-то подул ветер...

Родик приподнял взлохмаченную голову, с трудом открыл сонные глаза. В проеме дверей вдруг возникло дивное свечение!.. — Кто?.. Что?.. — ошеломленный Родик затряс головой, стараясь стряхнуть с себя это наваждение. — Родик... — прошелестел голос Маши. — Машенька! — Родик приподнялся на локте. Свечение стало угасать, и в проеме дверцы кареты возник силуэт Маши. Где-то далеко полыхнули зарницы... — Родик... — сказала Маша и опустилась перед ним на колени. — Сегодня последняя ночь. Завтра меня уже не будет. — Что ты, Машенька?!.. Что ты?!.. — зашептал Родик. — Родная моя, любимая... Маша закрыла за собой дверцу кареты и стала раздеваться: — Родик, сегодня последняя ночь в нашей жизни... Я хочу, чтобы у нас с тобой было все как у людей... И тут грянул страшный гром!!! Сверкали молнии, хлестал ливень, небо раскалывалось диким грохотом! Казалось, что возмутились все силы небесные и в ярости своей хотят раздавить, утопить, уничтожить эту нелепую, беззащитную старую карету без колес, стоящую на голой земле... Обнаженные и счастливые, они лежали, слегка прикрытые старой лошадиной попоной, и Маша нежно говорила Родику: — Если бы ты знал, как я благодарна Господу, что встретила таких людей, как Антон Францевич, как Федя, Тихон... Как ты — любимый мой, жулик мой ненаглядный... — Ну почему жулик, Машенька? Я же не для себя — для дела, для людей... — у Родика уже закрывались глаза. — Да разве я виню тебя, солнышко? Я же понимаю, что ты просто живешь в такой системе, где без этого еще долго будет не обойтись. Спи. Спи, мой родной... Спасибо тебе и прости меня, Господи!..

30 октября 1837 года митрополит благословлял паровоз, к которому были прицеплены семь вагонов и шарабанов, украшенных флагами, и одна платформа, где водрузилась черная карета государя с царским гербом. Два служителя культа из команды митрополита ловко укрепили большую икону спереди паровоза, навсегда подарив России трогательную традицию украшать паровозы портретами святых. Толпы народа окружали первый поезд! Больше двухсот человек стали его пассажирами — министры и генералы, члены Государственного совета и придворные, дипломаты и иноземные гости столицы... Бесплатно раздавались рекламные миткалевые платки с изображением первого русского поезда. С тем же рисунком продавались коробки конфет. Повсюду сновали одинаково одетые в штатское "ребята" из спецслужбы охраны двора... Четверо наших героев стояли с обнаженными головами рядом с фыркающим паровозом, нетерпеливо ожидая конца церемонии. Только Маша в шляпке с искусственными цветами была грустна и задумчива. — С Богом! — митрополит осенил паровоз крестным знамением. — По ваго-о-о-нам! — протяжно закричал Родик. Герстнер прыгнул на паровозную площадку, схватился за рычаги. Родик подсадил Машу на тендер с коксом и горючими брикетами, где ее ожидала Фрося, и сказал: — Мы пробежимся по вагонам — проверим, все ли в порядке. Вместе с Пиранделло и Тихоном они помчались в хвост поезда. Трижды прозвенел станционный колокол, троекратно ахнул орудийный салют! Герстнер двинул рычаги управления, прокричал Маше и Фросе с истинно русской бесшабашностью: "Поехали!!!" — и махнул рукой. Под восторженные народные вопли поезд двинулся, набирая ход. Пиранделло, Родик и Тихон на ходу запрыгнули в предпоследний вагон. Последней в составе была платформа с каретой государя, охраняемая четырьмя молодцами из спецслужбы Третьего отделения. Черная служебная карета с гербом была забита визжащими от восторга молоденькими фрейлинами. В центре дамского букета блаженствовал Николай. Внезапно из кареты раздалась знакомая мелодия музыкальной шкатулки. Мгновенно задернулись занавески, и восторженный визг перешел в голубиное воркование... Расфранченные Тихон, Родик и Пиранделло шли по вагонам, встречая на своем пути всех, с кем сталкивала их судьба в начале этой истории. Бывшие бандиты-извозчики, затянутые в кондукторскую униформу, с рожками на груди, были до приторности любезны с именитыми пассажирами, раболепно отдавали честь нашим героям. Одного Пиранделло прижал в угол, прошипел угрожающе: — Как рожок висит?! А ну, поправь сей минут!.. — Виноват, вашбродь... — И дудеть через каждую версту, как было велено! — Слушаюсь, вашбродь... Во втором вагоне Тихон прихватил двух секретных агентов: — На основании высочайшего повеления — курение запретить, вольнодумства и высказывания — пресекать и записывать. — Слушаемся, вашбродь... Бусделано! В третьем вагоне тот же Тихон замер от ужаса — там сидел Бенкендорф. Что-то шептал ему на ухо Булгарин. Увидев Родика, Булгарин всплеснул руками: — Родион Иванович! Дорогой!.. Я как раз хотел показать вам рукопись моей новой статьи во славу... — Виноват. Не имею чести... Приятного путешествия, — сухо поклонился Родик и вышел. Иронически глядя на Булгарина, Бенкендорф одним движением пальцев отпустил остолбеневшего от почтения Тихона. В третьем вагоне Меншиков, Воронцов-Дашков, Бутурлин, Татищев смотрели в окно на проселочную дорогу... ...по которой, безнадежно отставая от поезда, скакал в дрожках граф Потоцкий... — Этот идиот поспорил со мной, что обгонит паровоз на обычной лошади, — усмехнулся Бутурлин. — В карете прошлого — далеко не уедешь, — глубокомысленно заметил Меншиков и потерял интерес к Потоцкому. В пятом вагоне сидел почетный гость Царскосельской дороги Арон Циперович с кучей детей и женой необъятных размеров. — Уже зима, а снега нету!!! — находясь в сильном подпитии, закричал Арон и рванулся навстречу Тихону с бутылкой в руке. — И лето было без дождя!.. — Тихон расцеловал всех детей Арона, но бутылку отстранил: — Не могу, Арончик... Не могу. На службе. С риском для жизни перелезая в шестой вагон, Тихон объяснил Родику и Пиранделло: — Наш резидент в Австрии... Грандиозный разведчик! Шестой вагон произвел на наших героев потрясающее впечатление! В углу у окошка сидел сам Иван Иванович! Но в каком виде!.. На нем была розовая вышитая шелковая косоворотка, шелковые голубые плиссированные порточки, щиколотки охватывали парчовые выучи, а солнечно-желтенькие лапоточки были подвязаны серебряными шнурами! На голове лисий треух со страусовым пером и медным двуглавым российским орлом. На золотой перевязи — знакомая длинная шпага. Иван Иванович нежно, по-девичьи, прижимался к бывшему меншиковскому лакею Васе. У здоровенного Васи были подбриты бровки и намазаны ресницы. На шее завязан рекламный платок... У Родика, Тихона и Пиранделло даже рты открылись от такого зрелища. Но тут Иван Иванович поприветствовал их ручкой и послал воздушный поцелуй. А Вася очень мило передернул плечиками и кокетливо им улыбнулся. Тут наши герои очнулись от оцепенения, сплюнули и бросились вон из вагона... Седьмой открытый вагон с оркестром Преображенского полка они проскочили насквозь и, отдуваясь, заняли свои места на тендере рядом с Фросей и Машей. — Ну как? — крикнул им Герстнер, ведя поезд. — Все о'кэй? — О'кэй, — мрачно сплюнул Федор. — Кошмар!.. — прошептал Тихон. — Действительно, все в порядке? — спросила Маша у Родика. — Да, Машенька... Конечно. Не волнуйся. Все путем... Маша внимательно оглядела каждого, погладила Фросю. — Ну что ж... Теперь я за вас спокойна. А мне пора. Как говорится, спасибо за компанию, извините, если что не так. Уж больно я вас всех полюбила. А тебя, Родик, особенно... В чистом небе неожиданно сверкнула молния. Маша встала. Раскинула руки в стороны, подставила лицо встречному ветру. — Уже, уже... — печально проговорила она куда-то вверх. Контуры ее фигурки вдруг заполыхали синим пламенем, да таким сильным, что все в испуге отшатнулись! А потом на глазах у наших героев Маша стала растворяться в воздухе. Свет, излучаемый ею, слабел и слабел и вовсе погас. И Маша исчезла... Осталась на ее месте только шляпка с искусственными цветами. — Нет! Нет! Нет!.. — в отчаянии закричал Родик и вскочил на ноги. — Машенька! Я люблю тебя!.. Я люблю тебя, Машенька!.. — Вознеслась... — прошептал Тихон и перекрестился. Перекрестился и Федор. Фрося неотрывно смотрела в небо. — Этого не может быть.. — еле выговорил Герстнер. — Значит, может, — тихо заплакал Пиранделло. — За что?!.. За что?.. За что?.. — рыдал Родик. Но в эту секунду в открытом вагоне у самого тендера полковой капельмейстер взмахнул дирижерской палочкой, и оркестр во всю мощь грянул победный военный марш! Мчался первый русский поезд, громыхая на рельсовых стыках. Гремел оркестр, покачивались вагоны. Дудели в рожки кондукторы, мелькали придорожные деревеньки... Герстнер сквозь слезы посмотрел на манометр, крикнул: — Падает давление пара! Давайте брикеты!.. Встали плачущие Пиранделло, Тихон и Родик. Выстроились цепочкой от тендера до паровозной топки. — Внимание! Начали!.. — скомандовал Родик и проглотил комок. И пошли горючие брикеты от Федора к Тихону, от Тихона к Родику, от Родика прямо в паровозную топку... Быстро и слаженно работали они втроем. Замечательно управлялся Антон Герстнер с рычагами паровоза! От подброшенных в топку брикетов поезд сильно увеличил скорость. Так сильно, что Федор шмыгнул носом и улыбнулся: — Прямо не едем, а летим... — Хватит! Хватит брикетов, а то правда взлетим на воздух! — крикнул Герстнер. — А что, если... — Тихон вытер мокрое лицо и выпрямился. — Точно! — сказал Родик. — А что, если вот к такой машине приделать крылья и... И взлететь! А?.. И лететь, лететь, лететь, куда хочешь!.. — А нам, агентам, насколько было бы удобней! — подхватил Тихон. — Нет, Родик, это невозможно! — прокричал Герстнер. — Подумай, подумай, Антон! — крикнул ему Родик сквозь грохот колес и гром оркестра. — По-моему, это грандиозная идея!..

И поезд все мчался и мчался по рельсам... И если посмотреть на него спереди — мы увидим мчащийся на нас паровоз с высокой трубой... Увидим клочки дыма, рвущиеся из этой трубы... Увидим овеваемых встречным ветром Герстнера, Родика, Тихона и Пиранделло... Увидим и сидящую на тендере козу Фросю. Но самое главное — мы увидим икону, укрепленную на паровозе. На ней, вместо привычного иконописного лика пресвятой Богородицы, мы узнаем прелестное лицо Маши! А младенец, сидящий у нее на руке, будет как две капли похож на Родика. На Родиона Ивановича Кирюхина!..

1988 г.

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я