Станислав ЛЕМ
СУММА ТЕХНОЛОГИИ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ДВЕ ЭВОЛЮЦИИ
(e) НЕСКОЛЬКО НАИВНЫХ ВОПРОСОВ
Каждый рассудительный человек строит жизненные планы. В определенных
границах он имеет свободу выбора образования, профессии, образа жизни.
Если он решится, он может сменить свою работу и даже в какой-то степени
свое поведение. Этого нельзя сказать о цивилизации. Ее никто, по крайней
мере до конца XIX века, не планировал. Она возникала стихийно, разгонялась
в технологических скачках неолита и промышленной революции, иногда
застывала на тысячелетия; культуры возникали и исчезали, на их развалинах
возникали другие. Цивилизация "сама не знает", когда, в какой момент своей
истории благодаря серии научных открытий и их общественному использованию
она вступает на путь растущего ускорения развития. Ускорение развития
выражается в расширении границ гомеостаза, в росте используемых энергий,
во все более эффективной охране личности и общества от помех всех видов
(болезни, стихийные бедствия и т. п.). Это развитие делает возможным
очередной шаг к овладению стихийными силами Природы и общества благодаря
актам регулировки, но одновременно оно овладевает человеческими судьбами и
формирует их.
Цивилизация действует не так, как хочет, а так, как должна. Почему,
собственно, мы должны развивать кибернетику? - Между прочим, потому, что
вскоре, наверное, мы окажемся перед "информационным барьером", который
затормозит рост науки, если не совершим в умственной сфере такой же
переворот, какой совершили в сфере физического труда за последние два
столетия. Ах, так вот, значит, как! Значит, мы делаем не то, что хотим, а
лишь то, чего требует от нас достигнутый этап развития цивилизации! Ученый
скажет, что именно в этом проявляется объективность градиента развития. Но
разве цивилизация не может, подобно личности, достичь свободы выбора
дальнейшего пути? Какие условия должны быть выполнены, чтобы такая
свобода, наступила? - Общество должно стать независимым от технологии
элементарных потребностей. Должны быть решены фундаментальные проблемы
любой цивилизации: продовольствие, одежда, транспорт, а также начало
жизненного пути, распределение благ, охрана здоровья и достояния. Эти
проблемы, их решение должны стать "незримыми", как воздух, избыток
которого был до сих пор единственным избытком в человеческой истории.
Несомненно, что это удастся сделать. Но это лишь предварительное условие,
потому что именно тогда во весь рост поднимется вопрос: "Что же дальше?".
Общество одаряет личность смыслом жизни. Но кто или что дарит смысл,
определенное жизненное содержание цивилизации? Кто определяет иерархию ее
ценностей? - Она сама. От нее зависит этот смысл, это содержание - с
момента вступления в область свободы. Как можно себе представить эту
свободу? Это, разумеется, свобода от поражений, от нужды, от несчастий; но
отсутствие всего этого, устранение прежнего неравенства, неудовлетворенных
стремлений и желаний - означает ли это счастье? Если бы было так, то
идеал, достойный воплощения, составляла бы цивилизация, потребляющая
максимум благ, который она в состоянии произвести. Однако же сомнение в
том, что такой потребительский рай мог бы осчастливить людей, является на
Земле всеобщим. Дело не в том, что нужно сознательно стремиться к
аскетизму или провозглашать какой-нибудь новый вариант руссоистского
"возвращения к природе". Это была бы уже не наивность, а глупость.
Потребительский "рай" с его мгновенным и всеобщим исполнением всех желаний
и прихотей, вероятно, быстро привел бы к духовному застою и тому
"вырождению", которому фон Хорнер в своей статистике космических
цивилизаций 1 отводит роль "гасителя" психозоев. Но если мы отбрасываем
этот фальшивый идеал, то что же остается? Цивилизация, основанная на
творческом труде? Но мы же сами делаем все, что в наших силах, чтобы
передать машинам, механизировать, автоматизировать любой труд; вершиной
этого прогресса является отделение человека от технологии, ее полное
отчуждение - в кибернетическом, а стало быть, охватывающем также и
психическую деятельность смысле. Говорят, что можно будет автоматизировать
только нетворческую умственную деятельность. Где доказательства? Скажем
определенно: их нет и, более того, не может быть. Голословно утверждаемая
"невозможность" автоматизировать творческий труд представляет не большую
ценность, чем библейское утверждение о том, что человек всегда будет
добывать хлеб в поте лица своего. Можно, конечно, утверждать, что и для
нас всегда останется работа, и не потому, что мы считаем труд ценностью
сам по себе, а потому, дескать, что сама природа мира, в котором мы живем,
вынуждает (и всегда будет вынуждать нас) трудиться, - но это было бы
довольно-таки своеобразным способом утешения.
С другой стороны, как может человек делать что-то, что столь же
хорошо, а вероятно, даже лучше может делать машина? Сегодня он поступает
так по необходимости, потому что Земля устроена на редкость несовершенно и
на многих континентах человеческий труд дешевле, экономически выгоднее
машинного. Но ведь мы обсуждаем перспективы будущего, и притом весьма
отдаленного. Неужели люди должны будут когда-то сказать себе: "Довольно,
перестанем автоматизировать такие-то и такие-то виды работ, хоть это и
возможно, - затормозим Технологию, чтобы сохранить труд человека, чтобы
человек не почувствовал себя лишним"? Странная это была бы свобода,
странное использование свободы, завоеванной после стольких веков.
Такие вопросы при всей их кажущейся серьезности являются по существу
весьма наивными, поскольку свободу в каком-то абсолютном смысле никогда
нельзя будет завоевать: ни как абсолютную свободу выбора действий, ни как
свободу от всякого действия (обусловленную "всеавтоматизацией").
Действительно, то, что вчера казалось свободой, сегодня перестает быть ею;
поэтому не может быть свободы в первого рода ситуации. Освобождение от
принудительных действий, направленных на удовлетворение элементарных
потребностей, сделает возможным определенный выбор дальнейшего пути, но не
будет неповторимым историческим событием. Ситуации выбора будут
повторяться на последовательно достигаемых все более высоких уровнях. Но
это всегда будет выбор из конечного множества путей, а следовательно, и
достигнутая всякий раз свобода будет свободой относительной, ибо
представляется невозможным, чтобы все ограничения сразу отпали, оставив
человека один на один со всеведением и всемогуществом, которых он наконец
достиг. Такой же фикцией является и второй, нежелательный вид свободы -
воображаемое следствие полного отчуждения человека от Технологии, которая
благодаря своему кибернетическому могуществу создаст синтетическую
цивилизацию и та изгонит человечество из всех сфер деятельности.
Страх перед безработицей как следствием автоматизации вполне
обоснован, особенно в высокоразвитых капиталистических странах. Но нельзя
считать обоснованным страх перед безработицей, возникающей от "чрезмерного
потребительского благосостояния". Картина кибернетического
Schlaraffenland'a 2 фальшива потому, что она предполагает замену
человеческого труда машинным, закрывающим человеку все пути, - между тем
дело обстоит как раз наоборот. Такая замена, наверное, совершится, но она
откроет новые, сегодня лишь неясно предчувствуемые пути. Это будет не
замена в том узком смысле, что рабочих и техников заменят программисты
цифровых машин, потому что дальнейшие поколения машин, новые их виды не
будут уже нуждаться и в программистах. Это будет не просто замена одних,
старых профессий другими, новыми профессиями, в принципе, однако, похожими
на прежние, а глубокий переворот, равный, быть может, тому перелому, в
ходе которого антропоиды превратились в людей. Ибо Человек непосредственно
не может соперничать с Природой: она слишком сложна, чтобы он мог ей в
одиночку противостоять. Образно говоря, человек должен построить между
собой и Природой целую цепь из звеньев, в которой каждое последующее звено
будет как усилитель Разума более мощным, чем предыдущее.
Таким образом, это путь увеличения не силы, а мысли, делающий
возможным в перспективе овладение непосредственно недоступными
человеческому мозгу свойствами материального мира. Конечно, в каком-то
смысле эти промежуточные звенья будут "более умными", чем их конструктор -
человек, но "более умными" - еще не значит "непослушными". Гипотетический
характер наших рассуждений дает нам право говорить и об этих временах -
временах, когда такая вооруженная "усилителями" деятельность человека
будет сравнима с тем, что делает Природа. Конечно, и тогда человек будет
подчиняться ограничениям, материальный характер которых, обусловленный
технологией будущего, мы не можем предугадать, но психологические
последствия которых мы в состоянии, хотя и в малой степени, понять, потому
что сами являемся людьми. Нить такого понимания оборвется лишь тогда,
когда человек, через тысячу или миллион лет, откажется - ради более
совершенной конструкции - от всего своего звериного наследства, от своего
несовершенного, недолговечного, бренного тела, когда он превратится в
существо, настолько превосходящее нас, что оно будет уже нам совершенно
чуждо. Описанием начал этой автоэволюции нашего вида должно будет поэтому
закончиться то заглядывание в будущее, которым мы занимаемся.
1 См. следующую главу. - Прим. ред. 2
Страна дураков, где в кисельных берегах текут молочные реки (нем.)