Любовь Лукина, Евгений Лукин. Пусть видят
Каким-то чудом он выбросился из переполненного автобуса — и побежал.
— Помаду стер!..— еще звенело в ушах.
— А губенки не развешивай!..— злобно отругивался он на бегу, хотя от автобусной остановки его уже отделяло добрых полквартала.— В такси вон садись, с помадой!..
Лавируя между шарахающимися прохожими, он добежал до угла, понял, что все равно не успевает, и метнулся в арку. Контора располагалась на первом этаже, это многое упрощало. Пробежав вдоль стены, он поднырнул под одним окном, под другим и выпрямился у третьего.
Свой брат сотрудник поднял голову, всмотрелся. Отчаянно гримасничая, вновь прибывший припал к стеклу, объясняя на пальцах: открой! Сотрудник встал, отворил створку и, равнодушно предупредив, что это будет стоить полбутылки крепленого, помог перелезть через подоконник.
— Ждут? — отряхивая колено, спросил вновь прибывший.
— В полном составе,— подтвердил сотрудник.— И Зоха с ними.
Вновь прибывший расстроился окончательно.
— Вот сучка! — пожаловался он.— Копает и копает! Так и норовит под сокращение подвести... А сюда не заглядывали?
— Да нет вроде...
— Ага...— сказал вновь прибывший и вышел в коридор. Бесшумно ступая, подобрался к темному, крохотному холлу, заглянул... Глазам его предстали три напряженных затылка: два мужских и один женский. Трое неотрывно смотрели в проем входной двери.
За их спинами он незаметно проскользнул в туалет, где тут же с грохотом спустил воду в унитазе и, напевая что-то бравурное, принялся шумно мыть руки.
Когда вышел, его уже дырявили три пары глаз. Бледная от бешенства Зоха стояла, уронив руки, причем в правой у нее был плотный листок бумаги, разбитый на две графы: "ФИО" и "Опоздание в минутах".
— Где вы были? — с ненавистью спросила она.
Он удивленно хмыкнул и оглянулся на дверь туалета.
— В сортире,— любезно сообщил он.— Здравствуйте, Зоя Егоровна...
— Когда вы явились на работу?
— Довольно рано,— сказал он, с удовольствием ее разглядывая.— Вас, во всяком случае, здесь еще не стояло...
— Ваш кабинет был закрыт! — крикнула Зоха.
— Ну разумеется, закрыт,— с достоинством ответил он.— Я был в кабинете напротив. Если не верите, можете спросить...
Зоха пошла пятнами, круто повернулась и выскочила из холла.
— Ну ты артист...— скорее одобрительно, нежели с осуждением молвил один из мужчин.
Отперев кабинет, он достал работу из сейфа и, разложив на столе, принялся с ликованием вспоминать всю сцену и какая морда была у Зохи. Потом зацокали каблуки, и пухлая рука в кольцах положила перед ним кипу белой шершавой бумаги.
— Что это? — спросил он с отвращением.
— Срочно,— выговорили накрашенные губы.
— Но я же!..— взревел он, раскинув руки и как бы желая обнять два пустых стола, владелицы которых пребывали в декретном отпуске.
Подкрашенные глаза на секунду припадочно закатились, и это должно было означать, что заказ спущен сверху.
Оставшись один, он некоторое время сидел, багровея, затем треснул ладонью по столу и, непочтительно ухватив кипу белой шершавой бумаги, направился к главному.
— А-а, сам явился? — зловеще приветствовал его главный.— Ну расскажи-расскажи, поделись, как это у тебя нос с гробинкой чуть не проскочил...
— Нос?..
— С гробинкой.
— Не может быть! — хрипло сказал он.
— Ну вот, не может! — уже нервничая, возразил главный.— Ты лучше цензору спасибо скажи — цензор на последней читке поймал. С гробинкой, надо же! Был бы жив дедушка Сталин — он бы тебе показал гробинку...
— Я проверю! — с ненавистью выговорил он и вылетел из кабинета.
Ворвавшись к себе, дрожащими руками вынул из сейфа корректуру и, исправив впопыхах "гробинку" на "гробикну", с бьющимся сердцем сел за стол.
Потом дверь открылась, и вошла машинистка. Не говоря ни слова, взяла лежащий на столе ключ и заперла кабинет изнутри. "С ума сошла!.." — перетрусив, подумал он.
Поднялся навстречу, но, как выяснилось, намерения машинистки были им поняты в корне неправильно: приблизившись, она первым долгом влепила ему пощечину. Он моргнул и влепил в ответ. Машинистка упала на стул и приглушенно зарыдала.
— В чем дело? — процедил он.
Оказалось, в помаде.
— Дура ты! — рявкнул он как можно тише.— Это ко мне в автобусе какая-то овца прислонилась!..
— В ав... В ав...— Она подняла на него безумные сухие глаза с нерастекшейся тушью и снова зашлась в рыданиях. Потом вдруг потребовала, чтобы он немедленно овладел ею на одном из свободных столов. Но тут, к счастью, в дверь постучали, и машинистку пришлось спешно спровадить через окно — благо, первый этаж.
Стук в дверь был тих, но настойчив. Это явился напомнить об утреннем благодеянии свой брат сотрудник. Они сходили на уголок и, безбожно переплатив знакомому грузчику за бутылку крепленой отравы, распили ее в скверике.
Движения замедлились, реакция притупилась, и, вернувшись с обеда, он нечаянно придремал в одиночестве над кипой шершавых листов. За час до окончания рабочего дня, вздрогнув, проснулся и в ужасе пробросил, не читая, страниц двадцать, пропустив таким образом семь грубейших ошибок, причем две из них — с политическим подтекстом.
По дороге домой забрел в гастроном — купить пельменей. В очереди его обозвали пенсом и алкоголиком, хотя не так уж от него и пахло, а до пенсионного возраста ему оставалось еще лет пятнадцать.
На улице сеялся мелкий дождь, от которого, говорят, лысеют, и, прикрыв намечающуюся проплешину целлофановым пакетом с пельменями, он зачвакал по грязному асфальту к дому.
Возле телефонной будки с полуоторванной дверью что-то кольнуло в сердце — и мир остановился: дождь завис в воздухе, машины словно прикипели к шоссе, поскользнувшийся алкаш застыл враскорячку...
— Вот и все,— как бы извиняясь, произнес кто-то сзади.
Уже догадываясь со страхом, что все это значит, он обернулся на голос. В каких-нибудь трех шагах от него на грязном асфальте стоял кто-то высокий, одетый в белое.
— Что?.. Уже?..
— Да,— печально и просто ответил тот.— Уже...
Они стояли лицом к лицу посреди застывшего и как бы нарисованного мира.
— И... что теперь?
Не выдержав его вопросительного взгляда, незнакомец отвел глаза.
— Знаете...— сказал он, и лицо его стало несчастным.— Как-то неладно все у вас сложилось... До двадцати лет что-то еще проглядывало: какие-то порывы, какой-то поиск истины... А вот дальше...— Он замолчал, тоскливо глядя на застывшего враскорячку алкаша.
— Но ведь... мучился же!..
— Да,— подтвердил незнакомец, но как-то неуверенно.— Да, конечно... Я постараюсь, чтобы там на это обратили особое внимание...— Он поднял скорбные глаза и беспомощно развел руками.— Ну что ж, пойдемте...
И они двинулись по улице, которая вдруг начала круто загибаться вверх. Пройдя несколько шагов, незнакомец в белом оглянулся, и брови его изумленно взмыли.
— Что ж вы с пельменями-то? Бросьте вы их...
— Нет!..— лихорадочно, со слезой бормотал он, все крепче прижимая к груди мокрую целлофановую упаковку.— Не брошу... Пусть видят... Истину им!.. Зоха — копает, в магазин зайдешь — давка... Пельмени вот по пять рублей... Истину!..