Сергей Лукьяненко. Дорога на Веллесберг
Ветер гнал над степью запахи трав. В воздухе словно метались разноцветные знамена, даже в глазах рябило. Я сказал об этом Игорю, но тот лишь усмехнулся:
— Чтобы унюхать то, что ты чуешь, надо собакой родиться. По-моему, воняет гарью.
Гарь я тоже чуял. От посадочной капсулы стлалось грязно-черное, медленно оседающее полотнище. Там, где опоры впились в почву, ленивыми багровыми гейзерами вспухал запах сгоревшей земли. Наверное, того, кто видел бы это впервые, зрелище могло захватить. Я начал дышать ртом, и цветные пятна в воздухе дрогнули, исчезая. Так гораздо лучше, только рот быстро пересыхает. Но я привык. Не советую, правда, медикам из Центра Совершенствования подходить ко мне с предложением об активации генов моим детям. Могу и не сдержаться. А в общем, я привык.
Игорь неторопливо поправлял одежду. Особо аккуратным видом он никогда не отличался, а сейчас был встрепан донельзя. Порванная на спине (для вентиляции) рубашка выбилась из обрезанных чуть ниже колен брюк. Сами брюки представляли собой шедевр роддэрской моды — правая половина из джинсовой ткани, левая — из металлизированного вельвета. На груди на тонкой серебряной цепочке покачивался амулет — настоящий автоматный патрон второй половины двадцатого века. Зато волосы были очень тщательно разделены на семь прядей и выкрашены в семь цветов. Игоря можно было с ходу снимать для передачи "Роддэры — новые грани старой проблемы". Впрочем, кажется, он пару раз в ней снимался... Игорь поймал мой взгляд, подмигнул, но ничего не сказал. Скосил глаза на нашего нового спутника — тот неловко выбирался из люка капсулы.
— Эй, как тебя... Рыжик!
"Рыжик" повернулся. Быть ему теперь Рыжиком на веки вечные. Если Игорь дает прозвище, оно прилипает намертво. Да в новеньком и действительно было все необходимое для такого прозвища: солнечно-рыжие волосы, быстрый, чуть хитроватый взгляд и такая же, немного лукавая, улыбка.
— Меня зовут Дэйв. А вас?
Ха! Имя у него тоже было рыжее, солнечное. По-русски Дэйв говорил неплохо, только немного нажимал на гласные.
— Не, — дурачась, протянул Игорь. — Тебя зовут Рыжик. Его — Чингачгук — можно Миша, — докончил он, увидев мой выразительный жест. — А я — Игорь.
— Просто Игорь?
Да, новенькому палец в рот не клади. Он смотрел на Игоря так, словно придумывал ему кличку.
— Просто Игорь. Тебе сколько?
Дэйв смущенно пожал плечами, словно не знал, что ответить. Замершее в зените солнце сверкнуло на золотистом кружке, приколотом к его травянисто-золотой рубашке.
— Одиннадцать.
— Ясно. Знак давно получил?
Рыжик скосил глаза на кружок.
— Недавно. Утром.
— Во дает! — Даже Игоря такое сообщение лишило иронии. — Получил и сразу слинял? А родители? Сцен не устраивали?
— Нет. Они, кажется, даже обрадовались.
Игорь замолчал. Потом заговорил снова, и я обалдел — таким неожиданно мягким, дружеским стал его голос.
— Ты держись пока с нами, Рыжик. Мы с Мишкой роддэры старые, опытные. По три года по дорогам болтаемся.
— А вам сколько лет?
Игорь засмеялся:
— Учти, Рыжик, мой вопрос о возрасте был провокационный. Роддэры на такие вопросы не отвечают, в лучшем случае говорят, как давно получили самостоятельность. Но ради знакомства скажу — тринадцать. И еще. Спрячь свой знак. Роддэры это напоказ не носят.
Я усмехнулся, глядя, как торопливо снимает Рыжик свой золотой кружок. Знак действительно делают из золота, запрессовывая внутрь идентификатор и выдавливая на поверхности слова: "Достиг возраста персональной ответственности". На обороте — имя.
Игорь повернулся ко мне:
— Ну что, Чингачгук, пойдем в горы?
Горы неровной гребенкой тянулись к горизонту. Покрытые синеватым снегом вершины заманчиво поблескивали над темной каймой деревьев. Там, в горах, сосны по двадцать метров. И никаких запахов, кроме снега и хвои...
— Далековато, — небрежно произнес я, уже зная, что пойдем. — Километров сто с гаком...
— Куда нам торопиться-то, роддэрам...
Мы с Игорем понимающе смотрели друг на друга. Игорь знает, каково мне. Иначе бы мы не проводили половину года в горах...
— Да, — повернулся я к Дэйву. — Мы же забыли тебя поблагодарить, Рыжик...
Назвав его так, я невольно смутился. Не люблю кличек...
Но Рыжик, похоже, уже привык к своему новому имени.
— Точно, — подхватил Игорь. — Ты нас спас. А то сели бы мы в лужу.
Он был прав.
xxx
В пассажирском салоне гиперзвукового самолета могла поместиться великолепная лужа, в которую уселись бы два самонадеянных роддэра. Салон тянулся широченной стометровой трубой, залитой мягким оранжевым светом. В четырех рядах кресел дремали, слушали музыку и смотрели телешоу редкие пассажиры. Самолет летел полупустым, как и положено рейсу из Флориды в самом начале курортного сезона.
Мы с Игорем сидели рядом со стеклянной кабинкой диспетчера, установленной посередине салона. Наверное, близость к ней и навела Игоря на мысль покинуть самолет. Когда бархатный голосок стюардессы зазвучал из спинки кресел, объявляя, что через пятнадцать минут лайнер пролетит над Скалистыми Горами, Игорь легонько толкнул меня в бок. Я замычал, не раскрывая глаз. Хотелось подремать — всю ночь мы шли по обочине дороги, добираясь из города в аэропорт. Проходящие мимо машины иногда тормозили, сигналили, но мы упорно шли дальше. Настоящий роддэр не садится в автомобиль без крайней необходимости. Из одной машины, сигналившей особенно настойчиво, нас даже беззлобно обругали... Теперь я хотел спать, а Игорь неумолимо тормошил меня:
— Чинга! Большой Змей! Ну, Мишка!
Я вопросительно посмотрел на него.
— Давай возьмем капсулу и смотаемся.
— Зачем?
— Просто так.
Вся прелесть поступков "просто так" в том, что их не надо объяснять даже себе.
— Давай...
Мы поднялись с кресел. Как всегда после резкой смены положения, запахи ударили по мне с новой силой. Прежде всего — запах самолета. Трущийся металл, гнущаяся пластмасса, искрящие контакты, подгорелые изоляторы, подтекшая смазка, свежевыкрашенные панели и еще тысячи знакомых и не знакомых запахов сливались, к счастью для меня, в единый, воспринимаемый как шершавое скрипящее фиолетовое пятно над головой. К нему можно было легко привыкнуть и перестать замечать. Но вот аромат резких французских духов, плывущий от женщины в конце салона, оказался неизбежным и неуничтожимым. Он бил прямо в подсознание жаркой багряной волной, и стоило большого труда вынырнуть из-под нее, вновь думать спокойно и без усилий.
— Прошу выделить нам капсулу для посадки в пролетаемом районе, — вежливо сказал Игорь диспетчеру. Тот оглядел нас и... Я почувствовал, как темнеет его запах — в кровь выплеснулись стрессовые гормоны, на коже проступил незаметный для глаз пот.
— На каком основании?
Будь на нашем месте взрослые, диспетчер и спрашивать бы не стал. Что ему, капсулы жалко, что ли?.. Но к роддэрам у многих отношение было малодоброжелательное. Игорь вздохнул и вытащил из кармана свой знак самостоятельности. Я — свой. Пассажиры, сидевшие поблизости, уже посматривали на нас с любопытством. Еще бы. Двое мерзких грязных скандальных роддэров требуют, чтобы им, как порядочным гражданам, дали капсулу для индивидуальной посадки.
— Как мне кажется, серьезных оснований для высадки у вас нет?
Я понимал диспетчера. Перед ним стояли два пацана. Один — в диком костюме, с разноцветными волосами, загорелый и исцарапанный. Другой поаккуратнее (не люблю выкрутасы в одежде), со светлыми волосами (меня тошнит от запаха краски), светлокожий (ко мне загар плохо липнет)... но все равно — роддэр. И эти роддэры из пустой прихоти передумали лететь в Токио и решили высадиться у подножия Скалистых Гор...
— Увы. Капсула дается лишь при наличии веских причин. Или если ее попросят не менее трех пассажиров...
Поединок кончался не в нашу пользу. Роддэров оскорбили и публично продемонстрировали остальным пассажирам их беспомощность. Теперь речь шла уже о том, чтобы спасти лицо. Игорь с надеждой посмотрел в салон. Но никого, похожего на роддэра, не увидел. Лишь рядах в пяти от нас сидел мальчишка. Но уж слишком ухоженный, домашний был у него вид... На всякий случай я кивнул ему. Мальчишка кивнул в ответ и встал. Пошел по проходу, касаясь рукой знака на груди, словно боялся, что тот может исчезнуть. Я успел лишь заметить, что мальчишка рыжий и совсем маленький, не больше одиннадцати лет.
— Я тоже желаю сойти с самолета здесь.
xxx
Проголодались мы лишь к вечеру: как раз перед тем, как Игорю пришла в голову идея о капсуле, в самолете разносили обед. Весь день мы бодро шли по степи, временами устраивая привалы, болтая, рассказывая разные смешные истории. Говорили в основном мы с Игорем. Рыжик слушал и нерешительно улыбался. Наконец он осмелел и рассказал историю про девчонку, решившую обмануть тест-компьютер и пораньше получить знак самостоятельности. История была с бородой, но мы сделали вид, что не слышали ее раньше. Рыжику было сейчас тоскливо, это мы понимали.
Солнце уже коснулось горизонта, когда Рыжик взмолился:
— Ребята, давайте зайдем куда-нибудь, перекусим...
Игорь засмеялся:
— Куда?
Вокруг нас простиралось бесконечное степное море. Трава, мелкие синие цветочки, редкие чахлые кустики. Воздух тихо звенел — какие-то насекомые устроили вечерний концерт. Из-под ног иногда вспархивали птицы. Здесь был настоящий рай для энтомологов или орнитологов, желающих изучить степь в ее первозданном виде. Но кафе или бутербродной никто поблизости не предусмотрел...
— А куда же мы тогда идем? Здесь что, нет ни одного дома?
Игорь взглянул на меня. Я — на нежно-розовые облака, дрейфующие в потемневшем закатном небе. Откуда-то справа тянуло домом — теплым, недавно испеченным хлебом, жарящимися котлетами, гидролем — горючим для флаера. Но идти туда мне не хотелось. Какое-то шестое чувство предостерегало от этого.
— Не знаю, — самым беззаботным тоном ответил я.
С сомнением хмыкнув, Игорь достал из кармана две маленькие плитки шоколада. С одной хитро смотрел утенок Дональд с шоколадкой в клюве. На другой обертке был изображен Микки-Маус. У него шоколад выглядывал из плотно сжатого кулачка. Вид у мышонка был воинственный, отдавать сладости он явно не собирался.
— Питайтесь, — тоном заботливого воспитателя в детском саду сказал Игорь.
Мы с Рыжиком одновременно разорвали обертки шоколадок. Микки на моей обертке зашевелился, разжал ладошку. Глаза у него засверкали, тоненький, знакомый по тысячам мультфильмов голосок произнес:
— И я, и все мои друзья любим шоколад с орехами фирмы "Байлейс"!
Запись кончилась. Микки-Маус на картинке опять замер. Шоколадку мышонок протягивал вперед. Даже на рисунке она выглядела аппетитно.
— А у меня молчит... — обиженно начал Рыжик. Но его прервал пронзительный возглас Дональда:
— Микки прав, но шоколад "Медовый" фирма "Байлейс" поставляет даже астронавтам Дальней Разведки!
Игорь задумчиво произнес:
— А ведь они упрятали в эти обертки не только динамик и синтезатор речи, но еще и блок сопряжения! Будь у нас побольше шоколадок, рисунки переругались бы, выясняя, какой шоколад вкуснее!
Рыжик рассмеялся: наверное, представил себе ругающиеся обертки. Игорь же продолжал:
— Чтобы придумать и начать производить эту ерунду, десятки людей годами возились с микросхемами, изобретали рисунки, движущиеся на обычной бумаге...
— Это жидкокристаллический рисунок, — вставил Рыжик. — Я читал...
— Я тоже. Ты бы хотел два или три года просидеть в лаборатории, уча Дональда раскрывать нарисованный клюв и ронять нарисованный шоколад?
— Нет.
— И я не хочу. И Мишка. Потому мы здесь, в степи. Потому мы роддэры, люди дороги, бродяги и путешественники! Мы не занимаемся бесцельной работой, не делаем вид, что нужны этому миру. Мы просто живем!
Игорь завелся, я это почувствовал. Сумрак, легкий ветерок, треплющий его семицветные волосы, новый, ошеломленно внимающий слушатель...
— Потому люди снова и снова бросают дома и выходят на дорогу. А все дороги сливаются в одну, имя которой — жизнь. Потому...
— Потому мы будем ночевать под открытым небом, — вставил я. Игорь обиженно замолчал.
— И, кажется, под дождем, — уточнил Рыжик.
xxx
Обычно мы берем с собой палатку и еще что-нибудь из туристского снаряжения. Но на этот раз оказались в дороге слишком неожиданно. Я глядел, как Игорь пытается соорудить шалаш из ни в чем не повинных кустиков. Потом взглянул на Рыжика. Разрекламированный Дональдом шоколад его не утешил. А с севера и впрямь наступали тучи. Где-то далеко, километров за пятьдесят от нас, дождь уже шел.
Я вздохнул.
— Игорь, в получасе ходьбы от нас чей-то дом.
— А?
— Там сейчас ужинают.
Игорь пнул ногой свое сооружение, и сплетенные верхушками кустики распрямились.
— Так чего валял дурака? Большой Змей... Змея ты, а не Чингачгук. Еще мой шоколад лопал...
Оправдываться я не стал. Даже сейчас мне не хотелось идти в этот дом.
К ужину мы опоздали. Окруженный маленьким садом каменный двухэтажный дом возникал в степи как мираж. Среди деревьев тускло светилась короткая сигара флаера. Несущие плоскости подрагивали, на бортах мигали сигнальные огни, но в кабине никого не было. Наверное, компьютер проводил тест-проверку машины.
На лужайке перед домом сгребал в кучу сухие листья рослый загорелый мужчина в закатанных до колен джинсах. Игорь опасливо посмотрел на меня, и я успокоенно улыбнулся: запах горящих листьев меня не раздражал. Мужчина повернулся в нашу сторону, и на его лице появилось нечто вроде удовлетворения. Он оперся на длинные пластиковые грабли и молча ждал, пока мы приблизимся.
— Здравствуйте, — вежливо произнес Игорь. — У вас не найдется старой палатки и пары банок консервов?
Мужчина улыбнулся.
— Нам можно говорить по-русски? — чуть смутился Игорь. — Или...
— Почему же нет, можно и по-русски, — очень чисто, но явно не на родном языке, выговорил мужчина. — Палатки и консервов нет, но найдутся три пустые кровати и не успевший остыть ужин.
— Что ж, спасибо и на этом, — вздохнул Игорь. — Хотя дырявая палатка... — он взглянул на хмурящееся небо, — этой ночью была бы романтичнее.
Мужчина продолжал улыбаться:
— Я рад, что вы все-таки зашли ко мне. Тимми!
Из окна на втором этаже появилась мальчишеская голова. Еще через две секунды Тим скатился по лестнице и остановился перед нами. Вид у него был самый обычный: растрепанный, в шортах и футболке, не старше нас с Игорем. Но что-то непонятное кольнуло меня. Я посмотрел на Игоря — глаза у него сузились, словно он целился в кого-то... Черт, что он опять задумал?
— Тим, проводи ребят в столовую, — обыденным голосом сказал мужчина. Можно подумать, что к ним ежедневно заходят роддэры!
— Пойдемте, — мотнул головой Тим. — Что вначале: ужин или душ?
— Ужин, — усмехнулся Игорь. — Веди нас, Кожаный Чулок.
— Тогда уж лучше Следопыт.
Мы с Игорем удивленно посмотрели друг на друга. Мало кто сейчас помнит героев Купера. А Тимми уже вел нас по широкому, застланному мохнатым синтетическим ковром коридору. Внутри дом казался гораздо больше, чем снаружи. Мне нравятся такие дома, немножко под старину, ничем не напоминающие "экологические дома" — эти уродливые полурастительные монстры, или не менее мерзкие "модульные дома" — нелепые нагромождения пластиковых пузырей.
Тим открыл тяжелую деревянную дверь. Именно открыл, потянув за массивную бронзовую ручку, а не надавил кнопку встроенного в стену мотора. Похоже, этой кнопки вообще тут не было.
Нас окатило волной запахов. Даже Игорь с Рыжиком потянули носами. А я на секунду отключился.
Ваниль, сдобное тесто, шоколадный крем, цукаты... Жареная индейка, фаршированная яблоками. Лимонное желе, апельсиновый мусс и мороженое с орехами... Старые фильтры в кухонном кондиционере, впитавшие в себя аромат пищи за несколько последних месяцев...
— Что с тобой, Миша? — Игорь схватил меня за плечи. Я покачал головой.
— Все... Все хорошо, даже слишком.
— Чинга... Все правда в порядке?
— Да.
Тим с недоумением смотрел на меня. Разглядывая кухню, я ощущал на себе его растерянный взгляд.
Это была именно кухня — а я-то был уверен, что нас ведут в столовую, где уже суетятся роботостюарды, а из стенного подъемника лифт выплевывает подносы с пищей. Неяркий свет лился из притушенных светильников, потемневшие окна закрывали оранжевые шторы. Темно-коричневые панели, такие же шкафы и столики. Один стол побольше, возле него три стула с высокими спинками. Лишь электронная плита сияла своей подчеркнутой белизной. Перед ней стояла молодая женщина в длинном платье. "Сестра", — автоматически отметил я.
— Мам, ты нас накормишь? Это те самые роддэры!
"Мам..." Ладно. Но почему те самые?
— Тимми, не роддэры, а роуддэры. — Женщина улыбнулась. — Ведь так, ребята?
— Ваше обращение "ребята" мы принимаем по отношению к своему биовозрасту, — с достоинством ответил Игорь. Женщина снова заулыбалась. — Правильнее называть нас все-таки роддэрами — это название сложилось исторически в начале века. Похоже, вы нас ждали?
— Нас вызвал по фону пилот стратолайнера, — с готовностью ответил Тим. — Сказал, что трое упрямых роддэров решили высадиться в пустынном районе, где ближайший дом — наш.
Тим выпалил это с явным восторгом. Даже наше упрямство прозвучало у него как неслыханное достоинство. У Игоря опять недобро блеснули глаза.
— Тимми, принеси себе стул, — скомандовала женщина. И снова обратилась к нам: — Вы можете звать меня миссис Эванс. Или, как это по-русски... тетя Ли. Меня зовут Линда.
— Вы очень хорошо говорите по-русски, — быстро вставил я, увидев, что Игорь уже собирается съязвить. — Вы жили в России?
— О нет. Я большая домоседка. Это... как произнести... увлечение моего мужа. Он лингвист, работает по программе "конвергенция". Немножко учит нас...
— Папа знает восемнадцать языков, — заявил Тим. Он притащил еще один стул, держа его обеими руками перед собой. — А я — шесть.
Игорь усмехнулся. Для роддэра шесть языков — не повод для хвастовства.
— Вы начнете с пирога или подогреть что-нибудь посущественнее? — осведомилась миссис Эванс.
— Сладкое мы сегодня уже ели, — садясь за стол, ответил Игорь.
xxx
Я проснулся резко, словно от толчка. Обычно такое случалось со мной в минуты опасности. Сейчас опасностью и не пахло. Я улыбнулся понятному лишь мне каламбуру, стараясь по-настоящему вслушаться в запах этого дома. Он не был ни злым, ни жестоким, в нем не чувствовалось ни скрытой враждебности, ни затаенной тревоги. Почему же я ощущаю какой-то холодок? Почему со вчерашнего дня меня не оставляет беспокойство?
Повернувшись, я посмотрел на соседнюю кровать, где безмятежно спал Тимми. Хороший мальчишка. Хоть и не роддэр, но явно не дурак, похоже, ему немного осталось до знака самостоятельности... А у меня не проходит к нему настороженность.
Вчера вечером, когда родители Тимми уже легли, а мы еще досматривали развлекательную программу по молодежному каналу, Игорь поинтересовался:
— А где мы будем спать?
Не отрываясь от экрана, где герой в сверкающем белом плаще крошил неизменным лазерным мечом исполинских тараканов, напевая при этом о цветах для своей любимой, Тимми сказал:
— Кто-нибудь со мной, а двое — в соседней комнате.
Я поймал его взгляд.
— Отлично, — бодро воскликнул Игорь. — Поболтаем перед сном.
Я поймал его взгляд и сжал губы. Моему другу явно попала вожжа под хвост.
— Да, — подчеркивая каждое слово, произнес я. — Ты же собирался рассказать Дэви про роддэрские обычаи...
Мы с Игорем напряженно посмотрели друг на друга. Это было ничем не хуже разговора.
"Ты против, Чинга?"
"Конечно. Нечего дурить мальчишке голову".
"Ерунда. Он будет наш".
Обычно, если Игорь решал обратить кого-нибудь в нашу веру, это не занимало много времени.
— Тимми, покажи, куда идти. Спать хочется... — Я зевнул.
— Тогда я тоже ложусь, — выбираясь из кресла, произнес Тим.
А Игорь усмехнулся и слышимым лишь мне шепотом сказал:
— Он станет роддэром.
Не знаю, почему я восстал против этого. Никогда раньше мне в голову не приходило мешать Игорю вербовать новеньких. Может быть, опять вмешалось ощущение непонятной опасности?
— Тимми... — тихонько позвал я.
Откуда-то из глубины набросанных на соседнюю кровать пледов (кондиционер работал на полную мощность) вынырнула тонкая рука. Затем темноволосая голова.
— Я ждал, пока ты проснешься, — с готовностью объявил Тим. — Вы же вчера здорово устали.
Я усмехнулся. Спросил:
— Что, подъем?
Тимми поморщился.
— Холодно... Кто только придумал эту гадость — кондиционеры.
— Кто только включает их в дождь... — в тон ему ответил я.
Тимми заерзал в постели.
— Знать бы, что на завтрак. Решили бы, стоит ли вставать.
Я втянул в себя прохладный, профильтрованный кондиционером воздух. Еще, еще... Мокрая трава и веточки мяты под окном, комочек клубничной жвачки на тумбочке Тима... Подтекшие и плохо замытые следы вишневого варенья на подоконнике... Сластена... Да куда этому малышу в роддэры?! Еще один вдох... И слабая разноцветная струйка запахов из дверной щели.
— Оладьи. С апельсиновым джемом, — задумчиво сказал я. — И горячий шоколад. Вставать будем?
Тимми взглянул на меня веселыми и удивленными глазами.
— Ты откуда знаешь?
— Запах, — откровенно ответил я. — У меня хорошее обоняние, не зря прозвали Чингачгуком.
Спорить Тим не стал. Вряд ли он подумал о том, какое обоняние способно различить запах пищи через два этажа и пять плотно закрытых дверей, в вылизанной кондиционером комнате.
— А может, ты еще знаешь, сколько сейчас времени? — протянул он. Я неопределенно кивнул головой на стол, где поблескивали экранчиком мои часы.
Вставать Тимми явно не хотелось. Он покосился на стол, потом медленно вытянул к нему руку...
Часы с шуршанием поползли по стеклу. На секунду замерли у края, словно набираясь сил, крутанулись и тускло-серой молнией прыгнули в Тиммину ладошку.
— Полдевятого. Точно, пора вставать, — со вздохом признал Тим.
Через секунду, сбросив одеяла, я уже стоял у его постели.
— Тимми! Ты... психокинетик?
Он кивнул, похоже, даже смущенный произведенным эффектом. А впрочем, стоит ли мне так удивляться? Да, психокинетиков во всем мире не более двухсот. Но я, например, вообще единственный в своем роде.
— Пошли лопать оладьи, чудотворец. — Я со смехом взял его за руку. И быстро глянул на ладошку.
Все верно, психокинетик. Трюк исключался начисто — кожу покрывала мелкая, уже исчезающая ярко-алая сыпь. Даже несильное телекинетическое воздействие не проходит для человека бесследно.
— Только при родителях не проговорись, — попросил Тимми, натягивая шорты и футболку. — Ага? А то они не понимают, что мне нужна тренировка, и ругаются...
Дверь беззвучно открылась, и мы увидели Игоря. С ослепительной улыбкой, с торчащими во все стороны прядями волос. И со словами:
— Привет, роддэры, старые и молодые!
xxx
За завтраком миссис Эванс все пыталась нас развеселить. Подтрунивала над Тимми, который совсем не обижался на это, тормошила грустного и задумчивого Дэйва. Мы с Игорем понимали, почему Рыжик старается даже не смотреть на миссис Эванс, особенно, когда та обнимает Тимми, и злились. Но миссис Эванс не прекратила беспечного разговора и после того, как Рыжик торопливо, давясь словами, сказал: "А у моей мамы оладьи никогда не получались..." И Дэйв, к нашему удивлению, постепенно повеселел. В конце концов они с Тимми и миссис Эванс отправились в сад — посмотреть пруд и, может быть, искупаться. Мы остались — Игорь заявил, что нам нужно заказать кое-какие вещи и еду по линии снабжения.
Разговор я начал, едва закрылась дверь, а Игорь ленивой походочкой подошел к дисплею.
— Командир, пора сматываться.
— Что за новый чин? — удивленно-наигранно поинтересовался Игорь. — И в чем причина спешки?
— Я не знаю, — честно ответил я. — Но не стоит тут оставаться.
— Чинга, — уже серьезно продолжил Игорь. — Как только я пойму, что Тимми решил уйти в роддэры, мы отсюда слиняем.
— Что он тебе так сдался? Захочет и сам уйдет.
— Я его не пойму, Чинга. Обычно сразу видно, станет человек роддэром или нет. А Тима я не пойму. Интересно побороться.
Мне вдруг стало все равно.
— Как знаешь, Игорь. Я тебя предупредил.
Игорь сосредоточенно сопел, нажимая кнопки на терминале доставки.
— Хочешь икру? — неожиданно спросил он. — Закажем пару коробок.
— Не люблю синтетику, — резко ответил я. Игорь, похоже, пытался помириться.
— Какая синтетика? Это дом полноправных членов общества, их снабжение не лимитировано.
— Нечестно, — упрямо возразил я.
— Тогда пошли искать хозяина. Поблагодарим за гостеприимство.
На какое-то мгновение я поверил, что Игорь все-таки согласился со мной и хочет уйти.
— Пошли.
xxx
Свою ошибку я понял, едва мы ступили в кабинет. Великолепный кабинет — кучи книг в шкафах, груды распечаток возле информационного терминала, заваленный бумагами и дискетами стол. Красота! Сразу видно, что здесь по-настоящему работают. Не потому, конечно, что вокруг был беспорядок. Пустите нас с Игорем в любой приличный дом, мы за полдня устроим то же самое. А вот атмосфера работы у нас не получится. Никогда...
— Вот как трудятся полноценные люди, — торжествующим шепотом произнес Игорь. Я схватил его за руку, потянул к двери. Но Тиммин папа, сидевший к нам спиной, уже обернулся.
— А, роддэры... Идите сюда.
Игорь с радостной улыбкой двинулся вперед. За ним, поневоле, я.
— Спасибо, — усаживаясь в свободное кресло и стараясь не слишком уж привставать на цыпочки, ответил Игорь. Ну и кресла! Словно специально для издевательства над роддэрами. Пытаясь утвердиться на необъятном кожаном сидении, я особенно остро осознал, что росту во мне метр сорок девять, а веса не хватает и для этих сантиметров.
— Мы вас на минутку оторвем от дел, если вы не очень заняты, — самым вежливым из своих голосов сказал Игорь. — У нас вышел маленький спор с Мишей. Помогите разобраться, пожалуйста.
Мистер Эванс кивнул, выключая мерцающий на столе дисплей. Давал понять, что временем не ограничен.
— Один из нас, — продолжал Игорь, — считает неэтичным пользоваться за ваш счет предметами роскоши. Ну, заказывать килограммами икру, приобретать персональные гравитаторы, делать заказ на строительство такого же дома, как ваш. А другой говорит, что вы такой же бездельник, как и любой роддэр. Только прикрываетесь видимостью работы.
Меня передернуло. Да, эпатаж — это непременная черта любого роддэра. Но зачем Игорь так построил фразу, что непосвященному в роддэрский сленг человеку покажусь хамом именно я.
— Как я понял, бездельником меня считаешь ты.
С добродушной улыбкой мистер Эванс разглядывал Игоря.
— Резонируешь, — одобрительно кивнул Игорь.
— По пяти плоскостям, — немедленно отозвался мистер Эванс.
Этого я уже не понял. Сленг меня мало интересует. Но Игорь уважительно развел руками.
— Я восхищен. Серьезно, вы отличный знаток. Но зачем ваши знания, а? Кому они нужны, когда достаточно выучить три-четыре языка и общаться с любым, любым человеком в мире?
— Можно неплохо прожить, зная лишь один язык, — подтвердил Эванс.
— Тогда зачем нужны вы? Кому поможет ваше знание арабского или, скажем, диалекта гамбургских мафиози начала двадцать первого века?
— Не знаю. Скорее всего — никому.
Игорь вздохнул.
— Значит, прав... Мы живем — или доживаем? — в мире машин и компьютеров. Они вытесняют людей отовсюду, и с этим ничего не поделаешь, это прогресс. Настоящей работой занято меньше двадцати процентов населения. Остальные либо уходят в роддэры, либо... — Игорь сделал паузу, — имитируют бурную деятельность. В тех областях, конечно, где это возможно — литературе, живописи, истории, археологии, филологии... Можно размалевать синей краской полсотни фанерок, развесить их по стенам специально выстроенной картинной галереи и считаться самобытным художником. Общество позволит, оно богатое. Роддэры для общества опаснее, но, в сущности, и они терпимы...
Мистер Эванс слушал его вполне серьезно. И внимательно.
— Ты молодец, дружок, — тихо сказал он. — Мыслишь вполне здраво. Одна беда — с позиции одиночки.
— Это как? — заинтересовался Игорь. — Ваше обращение "дружок" я принимаю...
— По поводу биовозраста, — без улыбки закончил мистер Эванс. — Ты прав, мы живем в трудное время. Время беззаботности. Мир всегда двигали вперед считанные проценты людей. Из звериных пещер к далеким звездам мир вытащили гении. Те, кто придумали колесо и тормоз для колеса. Пенициллин и многоступенчатые ракеты. Генную инженерию и компьютеры...
Меня словно холодной водой облили. Не надо про генную инженерию! Дискеты компьютера ударили мне в лицо жесткой коричневой лентой запаха. Пузырек с лекарством на столе — удушливым искрящимся облаком. Не надо!
А Тиммин отец, не замечая болезненной гримасы на моей физиономии, продолжал:
— Раньше находилось занятие для всех. Но сейчас не нужны тысячи людей, чтобы построить придуманный гением ракетоплан. И не нужны еще сотни, чтобы прокормить гения и строителей. И десятки тех, кто лечил, развлекал сотни и тысячи — тоже не слишком-то нужны...
— Киберюмористов пока не существует, — возразил вдруг Игорь.
— Да, но это мелочи. Так что в посылках ты прав. Выводы получились неверные.
Мистер Эванс больше не смотрел на Игоря. Он вертел в руках авторучку и негромко, словно самому себе, говорил:
— Таланты могут найтись у каждого, только пока это у нас не очень-то получается. Но есть и другой выход. Заниматься своим делом, даже если таланта в тебе — миллионная доля, а остальное — просто труд и терпение. Заниматься, зная, что никогда не сотворишь чуда, что на всю жизнь останешься одним из миллиона бесталанных, которые пользы-то принесут как один-два настоящих гения.
— Вы имеете в виду себя? — жестко, не колеблясь, спросил Игорь.
— Да.
Мистер Эванс отложил в сторону несчастную авторучку, выгнувшуюся в его пальцах затейливым вензелем.
— Я занимаюсь программой "Конвергенция". Это создание единого языка, основанного не на смеси самых известных и простых языков, как эсперанто, а на принципе логэм.
— Логэм?
— Да. Логэма — это логическая единица речи, звукосочетание, которое на любом мировом языке имеет одинаковый смысл.
Игорь рассмеялся.
— Чушь. Этого не может быть.
— Может. Выделено уже шестьдесят три логэмы. Они понятны без перевода любому человеку в мире. И каждая из этих логэм — на счету лингвистов-гениев, лингвистов от природы, от бога. Возможно, даже наверняка, что в их труде есть доля таких же, как я, есть и мой вклад. Но вычислить его невозможно — настолько он мал.
Мистер Эванс кивнул на книжные шкафы, на дискеты с записями.
— Я изучаю эволюцию имен собственных и местоимений в латышском языке двадцатого века. Чем и как это поможет Шарлю Дежуа или Чери Сайн, я не знаю. Но, возможно, поможет.
— Шарль Дежуа — это тот, кто расшифровал сигналы Маяка Пилигримов? — задумчиво спросил Игорь. Не дожидаясь ответа, попросил: — А вы не можете произнести хоть одну логэму?
— Могу.
Мы с Игорем замерли. А отец Тимми скорчил какую-то гримасу, словно разминая щеки, набрал воздуха и произнес... что-то короткое, отрывистое, почти не запоминаемое. И абсолютно бессмысленное...
— Конечно, непонятно, — засмеялся Игорь. — Вот так логэма! На роддэров не действует.
— Нет, не понял, — с некоторым сожалением ответил я. И тут до меня дошло, что я отвечаю на словно бы и не произносившийся вопрос. Через мгновение это понял и Игорь.
— Вот так, — улыбнулся мистер Эванс. — Я произнес вопросительную логэму понимания. Она показалась вам бессмысленной, но содержащийся в ней вопрос вы уловили.
— Хорошо, — после некоторой паузы признал Игорь. — Я беру назад свои слова про бездельника. Но ведь и это не для всех. Многие, очень многие не смогут работать, не видя результатов труда. Им-то что делать? Их будет все больше и больше...
— А им надо держаться. Жить. Хоть роддэром, хоть художником-абстракционистом. До тех пор, пока человек не сможет управлять самой сложной на свете машиной.
— Какой это машиной?
— Самим собой. Пока обруганная и приевшаяся всем наука не даст каждому возможность преобразиться.
— Телепаты-телекины... Люди-молнии, бессмертные, ясновидящие... Так, что ли?
— Так. У человечества переходный возраст. А для него тоже есть свои болезни: роддэрство, нелюбимый тобой авангардизм...
— Это мной-то? — Игорь рассмеялся, тряхнув семицветной гривой.
Они смотрели теперь друг на друга почти мирно. Но меня это не радовало. Во мне клокотала ярость.
— Значит, преобразимся? — спросил я. — Расширение возможностей человека — как лекарство от болезней человечества? А вы не слыхали, что есть лекарства опаснее, чем сама болезнь?!
Мистер Эванс удивленно повернулся ко мне.
— Конечно, без случайностей не обходится... Ты имеешь в виду что-то конкретное?
— Я имею в виду вашего сына.
У Игоря глаза полезли на лоб. Он-то ничего про Тимми не знал... У мистера Эванса исказилось лицо.
— Да, Тим — психокинетик. И разрешение на генную операцию давал я. Но ничего плохого ему эта способность не принесла.
— Вы видели взрослых психокинетиков? — тихо спросил я.
Он покачал головой.
— А я знал одного. Почти полная потеря зрения, руки в язвах до самых локтей. Ему было двадцать семь, он выглядел на пятьдесят.
Мистер Эванс прикрыл глаза. Сейчас и он выглядел на пятьдесят, не меньше.
— Я знаю. Слышал... Да меня и предупредили врачи из Центра. Это бывает, если очень сильно перегружаться. Очень... Но что я могу поделать? Вы же теперь все взрослые... Не надо дожидаться пятнадцати... или сколько там было раньше, лет. Сдал экзамен — и можешь распоряжаться собой. Если вы сможете уговорить Тимми — я буду только рад. Пусть оперирует хотя бы два... Ну, три раза в неделю.
— Оперирует? — Игорь вскочил с кресла. Непонятная реакция. Всем известно, что психокинетики становятся, в основном, хирургами. Только они способны выдрать, вытащить из человеческого тела запущенный рак со всеми его метастазами или вылечить порок сердца у еще не родившегося ребенка. Игорь повторил: — Оперирует? Но ведь для этого необходима вторая ступень. Право на коллективную ответственность...
В полной тишине мы смотрели на то, как отец Тимми достает из ящика стола знак самостоятельности. Такой же, как у нас с Игорем. Только слова на нем другие: "Достиг возраста коллективной ответственности".
— Он его не любит. Отдал мне на сохранение.
— Ну я дурак... — отчетливо прошептал Игорь. — Дурак.
Он поднес знак к глазам, словно не веря. Потом быстро вышел из комнаты.
— Если бы их было больше... — как-то безнадежно произнес мистер Эванс. Ухода Игоря он, похоже, не заметил. — Тим ведь понимает — если он не поможет человеку, тот умрет. Вот и делает по три операции в день...
"А в редкие выходные развлекает своими способностями любопытствующих роддэров", — подумал я.
— Это ведь оказалось не очень и сложно — телекинез. Синтезировали какое-то вещество, оно позволяет любому стать психокинетиком. Но выпуск его наладить не могут, приборы не позволяют добиться чистоты раствора. Кажется, оно называется псикиноверрином...
— Псикиноферрином, — автоматически поправил я. — Там молекула гема в цепи. ПКФ встраивается в эритроциты.
...Боль. Дикая, запредельная, невыносимая боль. Выворачивающие все тело судороги. Фиолетовый туман, в котором плавают раскаленные добела шарики. Вот такой он — запах ПКФ для моего "суперобоняния". Длинный коридор. Белые стены. Режущий глаза свет. Я ползу по гладкому холодному полу. Навстречу уже бегут — проклятые, ненавистные белые халаты, такие же холодные и чужие, как эти стены. Меня тошнит, вместе с блевотиной выплескиваются сгустки темной крови прямо на чистые халаты, в сочувственные, встревоженные лица. И я кричу, выгибаясь в поднимающих меня руках: "Забирайте свое дерьмо! Забирайте! Я доварил вашу похлебку, пробуйте! И это, это жрите! Жрите..."
В Веллесбергском Центре Совершенствования я работал полгода. Уходя, сказал, что не хочу делать других такими же несчастными, как я сам. Соврал... Меня погнала в роддэры боль.
Дверь распахнулась, едва мистер Эванс собрался начать расспросы. Откуда это роддэру известно точное название препарата? Но в кабинет ввалились Дэйв с Тимми, и мистер Эванс мгновенно переменился.
— Пап, пошли купаться, — выпалил Тимми. — Покажешь нам, как плавать на спине.
Оба они — и Дэйв, и Тимми, были мокрые, взъерошенные и абсолютно счастливые. Похоже, мистер Эванс это понял. Он быстро встал.
— Пошли. В тридцать третий раз буду тебя учить.
Тут Тимми заметил меня. Неуверенно кивнул, видимо раздумывая, интересно ли настоящему роддэру бултыхаться в десятиметровом пруду. Я усмехнулся и с беззаботным видом поднялся с кресла. Пообещал:
— Сейчас я найду Игоря, и мы покажем вам настоящий класс.
xxx
После устроенной беготни я спал, как убитый. И проснулся лишь когда моя кровать начала ездить по полу.
Возле дверей я оказался, наверное, в один прыжок. Мне доводилось видеть разрушенные землетрясением дома... Но вокруг все было спокойно. Лишь дергалась, как в конвульсиях, кровать. Потом лежащая на столе книга поднялась в воздух и зашуршала перелистываемыми страницами. Я еще ничего не понимал. И только когда Тим глухо застонал во сне, до меня дошло...
В полутьме не было видно его лица. Я присел на кровать, взял Тимми за руку. Ладонь была горячей и напружиненной, словно он держался за что-то, мне не видимое.
— А ну, кончай, — тихо сказал я. — Все хорошо. Заканчивай.
Затрещала разрываемая книжная обложка. Я легонько похлопал Тима по щеке.
— Тимми, все хорошо... Просыпайся. Или смотри другой сон. Тимми, успокойся...
Я уговаривал его минут пять. Наверное, надо было просто разбудить пацана. Но мне не хотелось этого делать...
Когда книжка тяжело осела на пол, а Тимми задышал ровнее, я тихо, не включая света, нашел свою одежду. Быстро оделся. Посмотрел еще раз на Тимми — теперь он спал вполне безмятежно. И вышел.
В кабинете горел свет. Я чуть поколебался и сказал вполголоса:
— Мистер Эванс, до свидания.
Я был почти уверен, что он меня не услышит — за дверью слабо жужжало печатающее устройство компьютера. Но звук исчез, а еще через мгновение мистер Эванс недоуменно посмотрел на меня.
— Вы уходите?
Я кивнул.
— Жаль... — Он беспомощно улыбнулся. — Честно говоря... Тимми вчера так здорово развеселился, когда играл с Дэйвом.
— Пусть и дальше играют.
Он понял. И кивнул — не соглашаясь, а скорее с благодарностью. Потом вдруг шагнул ко мне и взял за руку.
— Скажи, если, конечно, тебя не задевает мое любопытство. Ты тот самый мальчишка, который однажды довел до конца синтез ПКФ?
— Я принимаю ваше обращение применительно к биовозрасту. — Я попытался улыбнуться. — Да, тот самый.
Он кивнул, ничего больше не спрашивая.
— Это очень трудно, — тихо сказал я. — Понимаете, человеческий мозг не рассчитан на то, что со мной сделали. Ему не хватает каналов восприятия. Ну, он и выкручивается, как может, превращая запахи в свет, звук... Иногда и боль. Очень больно, честное слово. А если просто лишить меня обоняния — я ослепну и оглохну. Все слишком тесно связано...
— Я верю.
Он ни о чем не просил. И от этого было еще тяжелей.
— Я вернусь в Веллесбергский Центр, — торопливо сказал я. Мне показалось, что он уже готов уйти. — Я тогда был младше, чем Тимми. А сейчас, наверное, выдержу... Ведь все равно, что бы я ни делал, моя дорога туда. И с нее не свернуть, я понимаю.
— Тебе очень трудно?
Я молча кивнул и спросил сам:
— Тимми выдержит год?
— Да. А почему год?
— Не знаю. Просто думаю, что за год успею. Игорь не сможет, никогда не сможет работать так, как вы — в миллионную долю. Только не обижайтесь.
— Я не обижаюсь.
— У него характер такой. Ему надо быть или первым, или хотя бы в первом ряду. Если он не найдет своей дороги, то так всю жизнь и останется роддэром. Лучшим роддэром в мире. И многим задурит головы, не со зла, а так... Но это не нужно, роддэры ведь не форма протеста и не поиск нового пути. Мы — боль. Форма боли в середине двадцать первого века. Такие, как я, у которых боль внутри, и такие, как Игорь. Середина, не желающая ей оставаться. А я все верю, что помогу ему найти свое место.
Мистер Эванс посмотрел мне в глаза. И сказал:
— Теперь я знаю, что ты вернешься в Центр.
Я улыбнулся и сделал шаг к спальне. Попросил:
— Потушите на пять минут свет. Пусть Игорь думает, что мы уходим, как настоящие роддэры — не прощаясь, тайком.
Мистер Эванс улыбнулся. У него была красивая улыбка, сильная и добрая. Знаю, что про улыбки так не говорят, но мне она виделась именно такой.
— Ветра в лицо, роддэр, — сказал он.
Я кивнул. И подумал, что иногда не нужно даже логэм, чтобы понять друг друга.
xxx
Мы шли на восток, и солнце медленно выкатывалось нам навстречу. Игорь насвистывал какую-то мелодию. Сумка с продуктами и всякой полезной мелочью болталась у него на плече.
— Не обижаешься, что я решил оставить Рыжика? — спросил он меня, когда дом скрылся из глаз.
Я покачал головой. И вдруг почувствовал, как невидимые пальцы крепко сжали мою ладонь. Там, в маленькой комнатке на втором этаже, проснулся Тимми.
Я улыбнулся. И пожал протянутую через холодное утро руку.