О. Мандельштамъ. Камень. Стихи. АКМЭ, С.-Петербургъ, 1913.

Дано мнe тeло — что мнe дeлать съ нимъ, Такимъ единымъ и такимъ моимъ?

За радость тихую дышать и жить Кого, скажите, мнe благодарить?

Я и садовникъ, я же и цвeтокъ, Въ темницe мiра я не одинокъ.

На стекла вeчности уже легло Мое дыханiе, мое тепло.

Запечатлeется на немъ узоръ, Неузнаваемый съ недавнихъ поръ.

Пускай мгновенiя стекаетъ муть — Узора милаго не зачеркнуть.

1909.

Она еще не родилась, Она и музыка и слово, И потому всего живого Ненарушаемая связь.

Спокойно дышатъ моря груди, Но, какъ безумный, свeтелъ день И пeны блeдная сирень Въ мутно-лазоревомъ сосудe.

Да обрeтутъ мои уста Первоначальную нeмоту — Какъ кристаллическую ноту, Что отъ рожденiя чиста.

Останься пeной, Афродита, И слово въ музыку вернись, И сердце сердца устыдись, Съ первоосновой жизни слито.

1910.

Невыразимая печаль Открыла два огромныхъ глаза, Цвeточная проснулась ваза И выплеснула свой хрусталь.

Вся комната напоена Истомой — сладкое лекарство!

Такое маленькое царство Такъ много поглотило сна.

Немного краснаго вина, Немного солнечнаго мая — И потянулась, оживая, Тончайшихъ пальцевъ бeлизна...

1909.

Медлительнeе снeжный улей, Прозрачнeе окна хрусталь И бирюзовая вуаль Небрежно брошена на стулe.

Ткань, опьяненная собой, Изнeженная лаской свeта, Она испытываетъ лeто, Какъ бы не тронута зимой.

И, если въ ледяныхъ алмазахъ Струится вeчности морозъ, Здeсь — трепетанiе стрекозъ Быстроживущихъ, синеглазыхъ...

1910.

Смутно-дышащими листьями Черный вeтеръ шелеститъ, И трепещущая ласточка Въ темномъ небe кругъ чертитъ.

Тихо спорятъ въ сердце ласковомъ, Умирающемъ, моемъ, Наступающiя сумерки Съ догорающимъ лучомъ.

И надъ лeсомъ вечерeющимъ Встала мeдная луна;

Отчего такъ мало музыки И такая тишина?

1911.

Отчего душа такъ пeвуча, И такъ мало милыхъ именъ, И мгновенный ритмъ — только случай, Неожиданный Аквилонъ?

Онъ подыметъ облако пыли, Зашумитъ бумажной листвой И совсeмъ не вернется — или Онъ вернется — совсeмъ другой...

О, широкiй вeтеръ Орфея, Ты уйдешь въ морскiе края — И, не созданный мiръ лелeя, Я забылъ ненужное "я".

Я блуждалъ въ игрушечной чащe И открылъ лазоревый гротъ...

Неужели я настоящiй, И дeйствительно смерть придетъ?

1911.

Быть можетъ, я тебe не нуженъ, Ночь; изъ пучины мiровой, Какъ раковина безъ жемчужинъ, Я выброшенъ на берегъ твой.

Ты равнодушно волны пeнишь И несговорчиво поешь;

Но ты полюбишь, ты оцeнишь Ненужной раковины ложь.

Ты на песокъ съ ней рядомъ ляжешь, Одeнешь ризою своей, Ты неразрывно съ нею свяжешь Огромный колоколъ зыбей;

И хрупкой раковины стeны,— Какъ нежилого сердца домъ,— Наполнишь шепотами пeны, Туманомъ, вeтромъ и дождемъ...

1911.

Скудный лучъ, холодной мeрою, Сeетъ свeтъ въ сыромъ лeсу.

Я печаль, какъ птицу сeрую, Въ сердце медленно несу.

Что мнe дeлать съ птицей раненой?

Твердь умолкла, умерла.

Съ колокольни отуманенной Кто-то снялъ колокола.

И стоитъ осиротeлая И нeмая вышина — Какъ пустая башня бeлая, Гдe туманъ и тишина...

Утро, нeжностью бездонное, Полу-явь и полу-сонъ — Забытье неутоленное — Думъ туманный перезвонъ...

1911.

Образъ твой, мучительный и зыбкiй, Я не могъ въ туманe осязать.

"Господи!", сказалъ я по ошибкe, Самъ того не думая сказать.

Божье имя, какъ большая птица, Вылетeло изъ моей груди...

Впереди густой туманъ клубится, И пустая клeтка позади...

1912.

Осеннiй сумракъ — ржавое желeзо Скрипитъ, поетъ и разъeдаетъ плоть;

Что весь соблазнъ и всe богатства Креза Предъ лезвiемъ твоей тоски, Господь!

Я какъ змeей танцующей измученъ И передъ ней, тоскуя, трепещу;

Я не хочу души своей излучинъ И разума и Музы не хочу...

Достаточно лукавыхъ отрицанiй Распутывать извилистый клубокъ;

Нeтъ стройныхъ словъ для жалобъ и признанiй, И кубокъ мой тяжелъ и неглубокъ.

Къ чему дышать? На жесткихъ камняхъ пляшетъ Больной удавъ, свиваясь и клубясь;

Качается и тeло опояшетъ, И падаетъ, внезапно утомясь.

И безполезно наканунe казни, Видeнiемъ и пeньемъ потрясенъ, Я слушаю, какъ узникъ безъ боязни, Желeза визгъ и вeтра темный стонъ!

1910.

Сегодня дурной день: Кузнечиковъ хоръ спитъ, И сумрачныхъ скалъ сeнь — Мрачнeй гробовыхъ плитъ.

Мелькающихъ стрeлъ звонъ И вeщихъ воронъ крикъ...

Я вижу дурной сонъ, За мигомъ летитъ мигъ.

Явленiй раздвинь грань, Земную разрушь клeть, И яростный гимнъ грянь — Бунтующихъ тайнъ мeдь!

О, маятникъ душъ строгъ — Качается глухъ, прямъ, И страстно стучитъ рокъ Въ запретную дверь къ намъ...

1911.

Я чувствую непобeдимый страхъ Въ присутствiи таинственныхъ высотъ, Я ласточкой доволенъ въ небесахъ, И колокольни я люблю полетъ!

И, кажется, старинный пeшеходъ, Надъ пропастью, на гнущихся мосткахъ, Я слушаю — какъ снeжный комъ растетъ И вeчность бьетъ на каменныхъ часахъ.

Когда бы такъ! Но я не путникъ тотъ, Мелькающiй на выцвeтшихъ листахъ, И подлинно во мнe печаль поетъ;

Дeйствительно лавина есть въ горахъ!

И вся моя душа — въ колоколахъ — Но музыка отъ бездны не спасетъ!

1912.

Нeтъ, не луна, а свeтлый циферблатъ Сiяетъ мнe, и чeмъ я виноватъ, Что слабыхъ звeздъ я осязаю млечность?

И Батюшкова мнe противна спесь;

Который часъ, его спросили здeсь — А онъ отвeтилъ любопытнымъ: вeчность!

1912.

Я ненавижу свeтъ Однообразныхъ звeздъ.

Здравствуй, мой давнiй бредъ,— Башни стрeльчатой ростъ!

Кружевомъ камень будь И паутиной стань: Неба пустую грудь Тонкой иглою рань.

Будетъ и мой чередъ — Чую размахъ крыла.

Такъ — но куда уйдетъ Мысли живой стрeла?

Или свой путь и срокъ Я, исчерпавъ, вернусь: Тамъ — я любить не могъ, Здeсь — я любить боюсь...

1912.

Я не поклонникъ радости предвзятой, Подчасъ природа сeрое пятно,— Мнe въ опьяненьи легкомъ суждено Извeдать краски жизни небогатой.

Играетъ вeтеръ тучею косматой, Ложится якорь на морское дно, И бездыханная, какъ полотно, Душа виситъ надъ бездною проклятой.

Но я люблю на дюнахъ казино, Широкiй видъ въ туманное окно И тонкiй лучъ на скатерти измятой;

И, окруженъ водой зеленоватой, Когда, какъ роза, въ хрусталe вино — Люблю слeдить за чайкою крылатой!

1912.

Георгiю Иванову.

Поeдемъ въ Царское Село!

Свободны, вeтренны и пьяны, Тамъ улыбаются уланы, Вскочивъ на крeпкое сeдло...

Поeдемъ въ Царское Село!

Казармы, парки и дворцы, А на деревьяхъ — клочья ваты, И грянутъ "здравiя" раскаты На крикъ — "здорово, молодцы!"

Казармы, парки и дворцы...

Одноэтажные дома, Гдe однодумы-генералы Свой коротаютъ вeкъ усталый, Читая "Ниву" и Дюма...

Особняки — а не дома!

Свистъ паровоза... Eдетъ князь.

Въ стеклянномъ павильонe свита!..

И, саблю волоча сердито, Выходитъ офицеръ, кичась: Не сомнeваюсь — это князь...

И возвращается домой — Конечно, въ царство этикета, Внушая тайный страхъ, карета Съ мощами фрейлины сeдой, Что возвращается домой...

Цeлый день сырой осеннiй воздухъ Я вдыхалъ въ смятеньe и тоскe;

Я хочу поужинать,— и звeзды Золотыя въ темномъ кошелькe!

И дрожа отъ желтаго тумана, Я спустился въ маленькiй подвалъ;

Я нигдe такого ресторана И такого сброда не видалъ!

Мелкiе чиновники, японцы, Теоретики чужой казны...

За прилавкомъ щупаетъ червонцы Человeкъ — и всe они пьяны.

Будьте такъ любезны, размeняйте, Убeдительно его прошу — Только мнe бумажекъ не давайте, — Трехрублевокъ я не выношу!

Что мнe дeлать съ пьяною оравой?

Какъ попалъ сюда я, Боже мой?

Если я на то имeю право — Размeняйте мнe мой золотой!

1912.

Уже свeтло, поетъ сирена Въ седьмомъ часу утра.

Старикъ, похожiй на Верлэна,— Теперь твоя пора!

Въ глазахъ лукавый или дeтскiй Зеленый огонекъ;

На шею нацeпилъ турецкiй Узорчатый платокъ.

Онъ богохульствуетъ, бормочетъ Несвязныя слова;

Онъ исповeдоваться хочетъ — Но согрeшить сперва.

Разочарованный рабочiй Иль огорченный мотъ — А глазъ, подбитый въ нeдрахъ ночи, Какъ радуга цвeтетъ.

Такъ, соблюдая день субботнiй, Плетется онъ — когда Глядитъ изъ каждой подворотни Веселая нужда;

А дома — руганью крылатой, Отъ ярости блeдна,— Встрeчаетъ пьянаго Сократа Суровая жена!

1913.

Н. Гумилеву.

Надъ желтизной правительственныхъ зданiй Кружилась долго мутная метель, И правовeдъ опять садится въ сани, Широкимъ жестомъ запахнувъ шинель.

Зимуютъ пароходы. На припекe Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна — какъ броненосецъ въ докe — Россiя отдыхаетъ тяжело.

А надъ Невой — посольства полумiра, Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства крeпкая порфира, Какъ власяница грубая, бeдна.

Тяжка обуза сeвернаго сноба — Онегина старинная тоска;

На площади Сената — валъ сугроба, Дымокъ костра и холодокъ штыка...

Черпали воду ялики, и чайки Морскiя посeщали складъ пеньки, Гдe, продавая сбитень или сайки, Лишь оперные бродятъ мужики.

Летитъ въ туманъ моторовъ вереница;

Самолюбивый, скромный пeшеходъ — Чудакъ Евгенiй — бeдности стыдится, Бензинъ вдыхаетъ и судьбу клянетъ!

1913.

Въ душномъ барe иностранецъ, Я нерeдко, въ часъ глухой, Уходя отъ тусклыхъ пьяницъ, Становлюсь самимъ собой.

Дeвъ полуночныхъ отвага И безумныхъ звeздъ разбeгъ, Да привяжется бродяга, Вымогая на ночлегъ.

Кто, скажите, мнe сознанье Виноградомъ замутитъ, Если явь — Петра созданье, Мeдный всадникъ и гранитъ?

Слышу съ крeпости сигналы, Замeчаю, какъ тепло.

Выстрeлъ пушечный въ подвалы, Вeроятно, донесло.

И гораздо глубже бреда Воспаленной головы — Звeзды, трезвая бесeда, Вeтеръ западный съ Невы...

1913.

Я на прогулкe похороны встрeтилъ Близъ протестантской кирхи, въ воскресенье.

Разсeянный прохожiй, я замeтилъ Тeхъ прихожанъ суровое волненье.

Чужая рeчь не достигала слуха, И только упряжь тонкая сiяла, Да мостовая праздничная глухо Лeнивыя подковы отражала.

А въ эластичномъ сумракe кареты, Куда печаль забилась, лицемeрка, Безъ словъ, безъ слезъ, скупая на привeты, Осеннихъ розъ мелькнула бутоньерка.

Тянулись иностранцы лентой черной И шли пeшкомъ заплаканныя дамы, Румянецъ подъ вуалью, и упорно Надъ ними кучеръ правилъ вдаль, упрямый.

Кто бъ ни былъ ты, покойный лютеранинъ, Тебя легко и просто хоронили.

Былъ взоръ слезой приличной затуманенъ, И сдержанно колокола звонили.

И думалъ я: витiйствовать не надо.

Мы не пророки, даже не предтечи, Не любимъ рая, не боимся ада, И въ полдень матовый горимъ, какъ свeчи.

1912.

1.

Айя-Софiя — здeсь остановиться Судилъ Господь народамъ и царямъ!

Вeдь куполъ твой, по слову очевидца, Какъ на цeпи подвeшенъ къ небесамъ.

2.

И всeмъ примeръ — года Юстинiана, Когда похитить для чужихъ боговъ Позволила Эфесская Дiана Сто семь зеленыхъ мраморныхъ столбовъ.

3.

Куда-жъ стремился твой строитель щедрый, Когда, душой и помысломъ высокъ, Расположилъ апсиды и экседры, Имъ указавъ на западъ и востокъ?

4.

Прекрасенъ храмъ, купающiйся въ мiрe, И сорокъ оконъ — свeта торжество;

На парусахъ подъ куполомъ четыре Архангела прекраснeе всего.

5.

И мудрое сферическое зданье Народы и вeка переживетъ, И серафимовъ гулкое рыданье Не покоробитъ темныхъ позолотъ.

1912.

1.

Гдe римскiй судiя судилъ чужой народъ — Стоитъ базилика,— и радостный и первый, Какъ нeкогда Адамъ, распластывая нервы, Играетъ мышцами крестовый легкiй сводъ.

2.

Но выдаетъ себя снаружи тайный планъ!

Здeсь позаботилась подпружныхъ арокъ сила, Чтобъ масса грузная стeны не сокрушила, И свода дерзкаго бездeйствуетъ таранъ.

3.

Стихiйный лабиринтъ, непостижимый лeсъ, Души готической разсудочная пропасть, Египетская мощь и христiанства робость, Съ тростинкой рядомъ — дубъ и всюду царь — отвeсъ.

4.

Но чeмъ внимательнeй, твердыня Notre Dame, Я изучалъ твои чудовищныя ребра,— Тeмъ чаще думалъ я: изъ тяжести недоброй И я когда-нибудь прекрасное создамъ.

1912.

Настоящее изданiе отпечатано въ количествe трехъ тысячъ экземпляровъ. Изъ нихъ сто нумерованныхъ.

Обложка и марка работы М. В. Добужинскаго. Отпечатано въ типографiи Зинабургъ и Ко. въ Берлинe въ 1922 году для издательства "Петрополисъ".

— Какъ этихъ покрывалъ и этого убора Мнe пышность тяжела средь моего позора!

— Будетъ въ каменной Трезенe Знаменитая бeда, Царской лeстницы ступени Покраснeютъ отъ стыда, .................

.................

И для матери влюбленной Солнце черное взойдетъ.

— О, если бъ ненависть въ груди моей кипeла — Но, видите, само признанье съ устъ слетeло.

— Чернымъ пламенемъ Федра горитъ Среди бeлаго дня.

Погребальный факелъ горитъ Среди бeлаго дня.

Бойся матери, ты, Ипполитъ: Федра — ночь — тебя сторожитъ Среди бeлаго дня.

— Любовью черною я солнце запятнала Смерть охладитъ мой пылъ изъ чистаго фiала...

— Мы боимся, мы не смeемъ Горю царскому помочь.

Уязвленная Тезеемъ На него напала ночь.

Мы же, пeснью похоронной Провожая мертвыхъ въ домъ, Страсти дикой и безсонной Солнце черное уймемъ.

1916

1

Отверженное слово "миръ"

Въ началe оскорбленной эры;

Свeтильникъ въ глубинe пещеры И воздухъ горныхъ странъ — эфиръ;

Эфиръ, которымъ не сумeли, Не захотeли мы дышать.

Козлинымъ голосомъ, опять, Поютъ косматыя свирeли.

2

Пока ягнята и волы На тучныхъ пастбищахъ водились И дружелюбные садились На плечи сонныхъ скалъ орлы,— Германецъ выкормилъ орла, И левъ британцу покорился, И галльскiй гребень появился Изъ пeтушинаго хохла.

3

А нынe завладeлъ дикарь Священной палицей Геракла, И черная земля изсякла, Неблагодарная, какъ встарь.

Я палочку возьму сухую, Огонь добуду изъ нея.

Пускай уходитъ въ ночь глухую Мной всполошенное звeрье.

4

Пeтухъ, и левъ, темно-бурый Орелъ, и ласковый медвeдь — Мы для войны построимъ клeть, Звeриныя пригрeемъ шкуры.

А я пою вино временъ, Источникъ рeчи италiйской, И, въ колыбели праарiйской, Славянскiй и германскiй ленъ.

5

Италiя, тебe не лeнь Тревожить Рима колесницы, Съ кудахтаньем домашней птицы Перелетeвъ через плетень?

И ты, сосeдка, не взыщи: Орелъ топорщится и злится.

Что, если для твоей пращи Тяжелый камень не сгодится?

6

Въ звeринцe заперевъ звeрей, Мы успокоимся надолго, И станетъ полноводнeй Волга, И рейнская струя свeтлeй.

И умудренный человeкъ Почтитъ невольно чужестранца, Какъ полубога, буйствомъ танца, На берегахъ великихъ рeкъ!

1916

Въ разноголосицe дeвическаго хора Все церкви нeжныя поютъ на голосъ свой, И въ дугахъ каменныхъ Успeнскаго собора Мнe брови чудятся, высокiя, дугой.

И съ укрeпленнаго архангелами вала Я городъ озиралъ на чудной высотe.

Въ стeнахъ Акрополя печаль меня снeдала, По русскомъ имени и русской красотe.

Не диво ль дивное, что вертоградъ намъ снится, Гдe рeютъ голуби въ горячей синевe, Что православные крюки поетъ черница: Успенье нeжное — Флоренцiя въ Москвe.

И пятиглавые московскiе соборы Съ ихъ итальянскою и русскою душой Напоминаютъ мнe — явленiе Авроры, Но съ русскимъ именемъ и въ шубкe мeховой.

1916

На розвальняхъ, уложенныхъ соломой, Едва прикрытые рогожей роковой, Отъ Воробьевыхъ горъ до церковки знакомой Мы eхали огромною Москвой.

А въ Угличe играютъ дeти въ бабки, И пахнетъ хлeбъ, оставленный въ печи.

По улицамъ меня везутъ безъ шапки, И теплятся въ часовнe три свeчи.

Не три свeчи горeли, а три встрeчи, Одну изъ нихъ самъ Богъ благословилъ, Четвертой не бывать,— а Римъ далече, И никогда онъ Рима не любилъ.

Ныряли сани въ черные ухабы, И возвращался съ гульбища народъ.

Худые мужики и злыя бабы Лущили сeмя у воротъ.

Сырая даль отъ птичьихъ стай чернeла, И связанныя руки затекли.

Царевича везутъ — нeмeетъ страшно тeло, И рыжую солому подожгли.

1916

I

Когда, соломинка, ты спишь въ огромной спальнe И ждешь, безсонная, чтобъ, важенъ и высокъ, Спокойной тяжестью — что можетъ быть печальнeй — На вeки чуткiя спустился потолокъ,

Соломка звонкая, соломинка сухая, Всю смерть ты выпила и сдeлалась нeжнeй, Сломалась милая соломка неживая, Не Саломея, нeтъ, соломинка скорeй.

Въ часы безсонницы предметы тяжелeе, Какъ будто меньше ихъ — такая тишина — Мерцаютъ въ зеркалe подушки, чуть бeлeя, И въ кругломъ омутe кровать отражена.

Нeтъ, не соломинка въ торжественномъ атласe, Въ огромной комнатe надъ черною Невой, Двeнадцать мeсяцевъ поютъ о смертномъ часe, Струится въ воздухe ледъ блeдно-голубой.

Декабрь торжественный струитъ свое дыханье, Какъ будто въ комнатe тяжелая Нева.

Нeтъ, не Соломинка, Лигейя, умиранье — Я научился вамъ, блаженныя слова.

II

Я научился вамъ, блаженныя слова, Леноръ, Соломинка, Лигейя, Серафита, Въ огромной комнатe тяжелая Нева, И голубая кровь струится изъ гранита.

Декабрь торжественный сiяетъ надъ Невой.

Двeнадцать мeсяцевъ поютъ о смертномъ часe.

Нeтъ, не соломинка въ торжественномъ атласe Вкушаетъ медленный, томительный покой.

Въ моей крови живетъ декабрьская Лигейя, Чья въ саркофагe спитъ блаженная любовь, А та, соломинка, быть можетъ Саломея, Убита жалостью и не вернется вновь.

1916

— Я потеряла нeжную камею, Не знаю гдe, на берегу Невы.

Я римлянку прелестную жалeю — Чуть не въ слезахъ мнe говорили вы.

Но для чего, прекрасная грузинка, Тревожить прахъ божественныхъ гробницъ?

Еще одна пушистая снeжинка Растаяла на вeерe рeсницъ.

И кроткую вы наклонили шею.

Камеи нeтъ — нeтъ римлянки, увы.

Я Тинотину смуглую жалeю — Дeвичiй Римъ на берегу Невы.

1916

Собирались эллины войною На прелестный островъ Саламинъ.

Онъ, отторгнутъ вражеской рукою, Виденъ былъ изъ гавани Афинъ.

А теперь друзья-островитяне Снаряжаютъ наши корабли.

Не любили раньше англичане Европейской сладостной земли.

О, Европа, новая Эллада, Охраняй Акрополь и Пирей.

Намъ подарковъ съ острова не надо, Цeлый лeсъ незваныхъ кораблей.

1916

I

Мнe холодно. Прозрачная весна Въ зеленый пухъ Петрополь одeваетъ Но, какъ медуза, невская волна Мнe отвращенье легкое внушаетъ.

По набережной сeверной рeки Автомобилей мчатся свeтляки, Летятъ стрекозы и жуки стальные, Мерцаютъ звeздъ булавки золотыя, Но никакiя звeзды не убьютъ Морской воды тяжелый изумрудъ.

II

Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ, Гдe властвуетъ надъ нами Прозерпина.

Мы въ каждомъ вздохe смертный воздухъ пьемъ, И каждый часъ намъ смертная година.

Богиня моря, грозная Афина, Сними могучiй каменный шеломъ.

Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ, Здeсь царствуешь не ты, а Прозерпина.

1916

1

Не вeря воскресенья чуду, На кладбище гуляли мы.

— Ты знаешь, мнe земля повсюду Напоминаетъ тe холмы .................

.................

Гдe обрывается Россiя Надъ моремъ чернымъ и глухимъ.

2

Отъ монастырскихъ косогоровъ Широкiй убeгаетъ лугъ.

Мнe отъ владимирскихъ просторовъ Такъ не хотeлося на югъ, Но въ этой темной, деревянной И юродивой слободe Съ такой монашкою туманной Остаться — значитъ быть бeдe.

3

Цeлую локоть загорeлый И лба кусочекъ восковой.

Я знаю — онъ остался бeлый Подъ смуглой прядью золотой.

Цeлую кисть, гдe отъ браслета Еще бeлeетъ полоса.

Тавриды пламенное лeто Творитъ такiя чудеса.

4

Какъ скоро ты смуглянкой стала И къ Спасу бeдному пришла, Не отрываясь цeловала, А гордою въ Москвe была.

Намъ остается только имя: Чудесный звукъ, на долгiй срокъ.

Прими жъ ладонями моими Пересыпаемый песокъ.

1916

Эта ночь непоправима, А у васъ еще свeтло.

У воротъ Ерусалима Солнце черное взошло.

Солнце желтое страшнeе.

Баю, баюшки, баю, Въ свeтломъ храмe Iудеи Хоронили мать мою.

Благодати не имeя И священства лишены, Въ свeтломъ храмe Iудеи Отпeвали прахъ жены.

И надъ матерью звенeли Голоса израильтянъ.

— Я проснулся въ колыбели, Чернымъ солнцемъ осiянъ.

1916

"Тому свидeтельство языческiй сенатъ — Сiи дeла не умираютъ."

Онъ раскурилъ чубукъ и запахнулъ халатъ, А рядомъ въ шахматы играютъ.

Честолюбивый сонъ онъ промeнялъ на срубъ Въ глухомъ урочище Сибири И вычурный чубукъ у ядовитыхъ губъ, Сказавшихъ правду въ скорбномъ мiрe.

Шумeли въ первый разъ германскiе дубы, Европа плакала въ тенетахъ, Квадриги черныя вставали на дыбы На трiумфальныхъ поворотахъ.

Бывало, голубой въ стаканахъ пуншъ горитъ, Съ широкимъ шумомъ самовара Подруга рейнская тихонько говоритъ, Вольнолюбивая гитара.

Еще волнуются живые голоса О сладкой вольности гражданства, Но жертвы не хотятъ слeпыя небеса, Вeрнeе трудъ и постоянство.

Все перепуталось, и некому сказать, Что, постепенно холодeя, Все перепуталось, и сладко повторять: Россiя, Лета, Лорелея.

1917

1

Еще далеко асфоделей Прозрачно-сeрая весна, Пока еще на самомъ дeлe Шуршитъ песокъ, кипитъ волна.

Но здeсь душа моя вступаетъ, Какъ Персефона въ легкiй кругъ, И въ царствe мертвыхъ не бываетъ Прелестныхъ загорeлыхъ рукъ.

2

Зачeмъ же лодкe довeряемъ Мы тяжесть урны гробовой И праздникъ черныхъ розъ свершаемъ Надъ аметистовой водой?

Туда душа моя стремится, За мысъ туманный Меганомъ, И черный парусъ возвратится Оттуда послe похоронъ.

3

Какъ быстро тучи пробeгаютъ Неосвeщенною грядой, И хлопья черныхъ розъ летаютъ Подъ этой вeтреной луной, И, птица смерти и рыданья, Влачится траурной каймой Огромный флагъ воспоминанья За кипарисною кормой.

4

И раскрывается съ шуршаньемъ Печальный вeеръ прошлыхъ лeтъ Туда, гдe съ темнымъ содроганьемъ Въ песку зарылся амулетъ.

Туда душа моя стремится, За мысъ туманный Меганомъ, И черный парусъ возвратится Оттуда послe похоронъ.

Когда на площадяхъ и въ тишинe келейной Мы сходимъ медленно съ ума, Холоднаго и чистаго рейнвейна Предложитъ намъ жестокая зима.

Въ серебряномъ ведрe намъ предлагаетъ стужа Валгаллы бeлое вино, И свeтлый образъ сeвернаго мужа Напоминаетъ намъ оно.

Но сeверные скальды грубы, Не знаютъ радостей игры, И сeвернымъ дружинамъ любы Янтарь, пожары и пиры.

Имъ только снится воздухъ юга, Чужого неба волшебство.

— И все-таки упрямая подруга Откажется попробовать его.

1917

Среди священниковъ левитомъ молодымъ На стражe утренней онъ долго оставался.

Ночь iудейская сгущалася надъ нимъ, И храмъ разрушенный угрюмо созидался.

Онъ говорилъ: Небесъ тревожна желтизна, Ужъ надъ Евфратомъ ночь, бeгите, iереи.

А старцы думали: Не наша въ томъ вина.

Се черно-желтый свeтъ, се радость Iудеи.

Онъ съ нами былъ, когда на берегу ручья Мы въ драгоцeнный ленъ субботу пеленали И семисвeщникомъ тяжелымъ освeщали Iерусалима ночь и чадъ небытiя.

1917

1

Золотистаго меду струя изъ бутылки текла Такъ тягуче и долго, что молвить хозяйка успeла: Здeсь, въ печальной Тавриде, куда насъ судьба занесла, Мы совсeмъ не скучаемъ, — и черезъ плечо поглядeла.

2

Всюду Бахуса службы, какъ будто на свeтe одни Сторожа и собаки. Идешь — никого не замeтишь.

Какъ тяжелыя бочки, спокойные катятся дни.

Далеко въ шалашe голоса: не поймешь, не отвeтишь.

3

Послe чаю мы вышли въ огромный, коричневый садъ, Какъ рeсницы, на окнахъ опущены темные шторы, Мимо бeлыхъ колоннъ мы пошли посмотрeть виноградъ, Гдe воздушнымъ стекломъ обливаются сонныя горы.

4

Я сказалъ: Виноградъ какъ старинная битва живетъ, Гдe курчавые всадники бьются въ кудрявомъ порядкe.

Въ каменистой Тавриде наука Эллады — и вотъ Золотыхъ десятинъ благородныя ржавыя грядки.

5

Ну, а въ комнатe бeлой, какъ прялка, стоитъ тишина, Пахнетъ уксусомъ, краской и свeжимъ виномъ изъ подвала.

Помнишь, въ греческомъ домe любимая всeми жена, Не Елена — другая — какъ долго она вышивала.

6

Золотое руно, гдe же ты, золотое руно — Всю дорогу шумeли морскiя тяжелыя волны, И, покинувъ корабль, натрудившiй въ моряхъ полотно, Одиссей возвратился, пространствомъ и временемъ полный.

1917

Въ тотъ вечеръ не гудeлъ стрeльчатый лeсъ органа.

Намъ пeла Шуберта родная колыбель, Шумeла мельница, и въ пeсняхъ урагана Смeялся музыки голубоглазый хмель.

Старинной пeсни мiръ коричневый, зеленый, Но только вeчно-молодой, Гдe соловьиныхъ липъ рокочущiя кроны Съ звeриной яростью качаетъ царь лeсной.

И сила страшная ночного возвращенья, Та пeсня дикая, какъ черное вино.

Это двойникъ — пустое привидeнье Безсмысленно глядитъ въ холодное окно.

1918

Твое чудесное произношенье, Горячiй посвистъ хищныхъ птицъ, Скажу ль — живое впечатлeнье Какихъ-то шелковыхъ рeсницъ.

"Что" — Голова отяжелeла...

"Во" — Это я тебя зову.

И далеко прошелестeло: Я тоже на землe живу.

Пусть говорятъ: любовь крылата.

Смерть окрыленнeе стократъ.

Еще душа борьбой объята, А наши губы къ ней летятъ.

И столько воздуха, и шелка, И вeтра въ шепотe твоемъ, И, какъ слeпые, ночью долгой Мы смeсь безсолнечную пьемъ.

1918

1

Я изучилъ науку разставанья Въ простоволосыхъ жалобахъ ночныхъ.

Жуютъ волы, и длится ожиданье, Послeднiй часъ веселiй городскихъ, И чту обрядъ той пeтушиной ночи, Когда, поднявъ дорожной скорби грузъ, Глядeли въ даль заплаканныя очи, И женскiй плачъ мeшался съ пeньемъ музъ.

2

Кто можетъ знать при словe — разставанье, Какая намъ разлука предстоитъ, Что намъ сулитъ пeтушье восклицанье, Когда огонь въ Акрополе горитъ, И на зарe какой то новой жизни, Когда въ сeняхъ лeниво волъ жуетъ, Зачeмъ пeтухъ, глашатай новой жизни, На городской стeнe крылами бьетъ?

3

И я люблю обыкновенье пряжи, Снуетъ челнокъ, веретено жужжитъ.

Смотри, навстрeчу, словно пухъ лебяжiй, Уже босая Делiя летитъ.

О, нашей жизни скудная основа, Куда какъ бeденъ радости языкъ!

Все было встарь, все повторится снова, И сладокъ намъ лишь узнаванья мигъ.

4

Да будетъ такъ: прозрачная фигурка На чистомъ блюдe глиняномъ лежитъ, Какъ бeличья распластанная шкурка, Склонясь надъ воскомъ, дeвушка глядитъ.

Не намъ гадать о греческомъ Эребe, Для женщинъ воскъ, что для мужчины мeдь.

Намъ только въ битвахъ выпадаетъ жребiй, А имъ дано гадая умереть.

1918

1

На каменныхъ отрогахъ Пiэрiи Водили музы первый хороводъ, Чтобы, какъ пчелы, лирники слeпые Намъ подарили iонiйскiй медъ.

И холодкомъ повeяло высокимъ Отъ выпукло-дeвическаго лба, Чтобы раскрылись правнукамъ далекимъ Архипелага нeжные гроба.

2

Бeжитъ весна топтать луга Эллады, Обула Сафо пестрый сапожекъ, И молоточками куютъ цикады, Какъ въ пeсенкe поется перстенекъ.

Высокiй домъ построилъ плотникъ дюжiй, На свадьбу всeхъ передушили куръ, И растянулъ сапожникъ неуклюжiй На башмаки всe пять воловьихъ шкуръ.

3

Нерасторопна черепаха-лира, Едва-едва безпалая ползетъ, Лежитъ себe на солнышкe Эпира, Тихонько грeя золотой животъ.

Ну, кто ее такую приласкаетъ, Кто спящую ее перевернетъ?

Она во снe Терпандра ожидаетъ, Сухихъ перстовъ предчувствуя налетъ.

4

Поитъ дубы холодная криница, Простоволосая шумитъ трава, На радость осамъ пахнетъ медуница.

О, гдe же вы, святые острова, Гдe не eдятъ надломленнаго хлeба, Гдe только медъ, вино и молоко, Скрипучiй трудъ не омрачаетъ неба, И колесо вращается легко.

1919

1

Идемъ туда, гдe разныя науки И ремесло — шашлыкъ и чебуреки, Гдe вывeска, изображающая брюки, Даетъ понятье намъ о человeкe.

Мужской сюртукъ — безъ головы стремленье, Цирюльника летающая скрипка И месмерическiй утюгъ — явленье Небесныхъ прачекъ — тяжести улыбка...

2

Здeсь дeвушки старeющiя въ челкахъ Обдумываютъ странные наряды, И адмиралы въ твердыхъ треуголкахъ Припоминаютъ сонъ Шехеразады.

Прозрачна даль. Немного винограда, И неизмeнно дуетъ вeтеръ свeжiй.

Недалеко отъ Смирны и Богдада, Но трудно плыть, а звeзды всюду тe же.

1919

1

Въ хрустальномъ омутe какая крутизна!

За насъ сiенскiе предстательствуютъ горы, И сумасшедшихъ скалъ колючiе соборы Повисли въ воздухe, гдe шерсть и тишина.

2

Съ висячей лeстницы пророковъ и царей Спускается органъ, святого духа крeпость, Овчарокъ бодрый лай и добрая свирeпость, Овчины пастуховъ и посохи судей.

3

Вотъ неподвижная земля, и вмeстe съ ней Я христiанства пью холодный горный воздухъ, Крутое Вeрую и псалмопeвца роздыхъ, Ключи и рубища апостольскихъ церквей.

4

Какая линiя могла бы передать Хрусталь высокихъ нотъ въ эфирe укрeпленномъ, И съ христiанскихъ горъ въ пространствe изумленномъ, Какъ Палестины пeснь, нисходитъ благодать.

1919

Природа тотъ же Римъ, и отразилась въ немъ.

Мы видимъ образы его гражданской мощи Въ прозрачномъ воздухe, какъ въ циркe голубомъ, На форумe полей и въ колоннадe рощи.

Природа тотъ же Римъ, и кажется опять Намъ незачeмъ боговъ напрасно безпокоить, Есть внутренности жертвъ, чтобъ о войнe гадать, Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить.

Только дeтскiя книги читать, Только дeтскiя думы лелeять, Все большое далеко развeять, Изъ глубокой печали возстать.

Я отъ жизни смертельно усталъ, Ничего отъ нея не прiемлю, Но люблю мою бeдную землю, Оттого что иной не видалъ.

Я качался въ далекомъ саду На простой деревянной качели, И высокiя темныя ели Вспоминаю въ туманномъ бреду.

Вернись въ смeсительное лоно, Откуда, Лiя, ты пришла, За то, что солнцу Иллiона Ты желтый сумракъ предпочла.

Иди, никто тебя не тронетъ, На грудь отца, въ глухую ночь, Пускай главу свою уронитъ Кровосмeсительница-дочь.

Но роковая перемeна Въ тебe исполниться должна.

Ты будешь Лiя — не Елена.

Не потому наречена,

Что царской крови тяжелeе Струиться въ жилахъ, чeмъ другой — Нeтъ, ты полюбишь iудея, Исчезнешь въ немъ — и Богъ съ тобой.

О, этотъ воздухъ, смутой пьяный, На черной площади Кремля Качаютъ шаткiй "миръ" смутьяны, Тревожно пахнутъ тополя.

Соборовъ восковые лики, Колоколовъ дремучiй лeсъ, Какъ бы разбойникъ безъязыкiй Въ стропилахъ каменныхъ исчезъ.

А въ запечатанныхъ соборахъ, Гдe и прохладно, и темно, Какъ въ нeжныхъ глиняныхъ амфорахъ, Играетъ русское вино.

Успенскiй, дивно округленный, Весь удивленье райскихъ дугъ, И Благовeщенскiй, зеленый, И, мнится, заворкуетъ вдругъ.

Архангельскiй и Воскресенья Просвeчиваютъ, какъ ладонь — Повсюду скрытое горeнье, Въ кувшинахъ спрятанный огонь...

1

Въ Петербургe мы сойдемся снова, Словно солнце мы похоронили въ немъ, И блаженное, безсмысленное слово Въ первый разъ произнесемъ.

Въ черномъ бархатe совeтской ночи, Въ бархатe всемiрной пустоты, Все поютъ блаженныхъ женъ родныя очи, Все цвeтутъ безсмертные цвeты.

2

Дикой кошкой горбится столица, На мосту патруль стоитъ, Только злой моторъ во мглe промчится И кукушкой прокричитъ.

Мнe не надо пропуска ночного, Часовыхъ я не боюсь: За блаженное, безсмысленное слово Я въ ночи совeтской помолюсь.

3

Слышу легкiй театральный шорохъ И дeвическое "ахъ" — И безсмертныхъ розъ огромный ворохъ У Киприды на рукахъ.

У костра мы грeемся отъ скуки, Можетъ быть вeка пройдутъ, И блаженныхъ женъ родныя руки Легкiй пепелъ соберутъ.

4

Гдe то грядки красныя партера, Пышно взбиты шифоньерки ложъ;

Заводная кукла офицера;

Не для черныхъ душъ и низменныхъ святошъ...

Что жъ, гаси, пожалуй, наши свeчи Въ черномъ бархатe всемiрной пустоты, Все поютъ блаженныхъ женъ крутыя плечи, А ночного солнца не замeтишь ты.

25 ноября 1920 г.

На перламутровый челнокъ Натягивая шелка нити, О, пальцы гибкiе, начните Очаровательный урокъ.

Приливы и отливы рукъ, Однообразныя движенья, Ты заклинаешь, безъ сомнeнья, Какой-то солнечный испугъ,

Когда широкая ладонь, Какъ раковина, пламенeя, То гаснетъ, къ тeнямъ тяготeя, То въ розовый уйдетъ огонь.

Отъ легкой жизни мы сошли съ ума.

Съ утра вино, а съ вечера похмелье.

Какъ удержать напрасное веселье, Румянецъ твой, о пьяная чума?

Въ пожатьи рукъ мучительный обрядъ, На улицахъ ночные поцeлуи, Когда рeчныя тяжелeютъ струи, И фонари, какъ факелы, горятъ.

Мы смерти ждемъ, какъ сказочнаго волка, Но я боюсь, что раньше всeхъ умретъ Тотъ, у кого тревожно-красный ротъ И на глаза спадающая челка.

Что поютъ часы-кузнечикъ, Лихорадка шелеститъ, И шуршитъ сухая печка,— Это красный шелкъ горитъ.

Что зубами мыши точатъ Жизни тоненькое дно, Это ласточка и дочкe Отвязала мой челнокъ.

Что на крышe дождь бормочетъ,— Это черный шелкъ горитъ, Но черемуха услышитъ И на днe морскомъ проститъ.

Потому что смерть невинныхъ, И ничeмъ нельзя помочь, Что въ горячкe соловьиной Сердце теплое еще.

Уничтожаетъ пламень Сухую жизнь мою, И нынe я не камень, А дерево пою.

Оно легко и грубо;

Изъ одного куска И сердцевина дуба, И весла рыбака.

Вбивайте крeпче сваи, Стучите, молотки, О деревянномъ раe, Гдe вещи такъ легки.

Мнe Тифлисъ горбатый снится, Сазандарiй стонъ звенитъ, На мосту народъ толпится, Вся ковровая столица, А внизу Кура шумитъ.

Надъ Курою есть духаны, Гдe вино и милый пловъ, И духанщикъ тамъ румяный Подаетъ гостямъ стаканы И служить тебe готовъ.

Кахетинское густое Хорошо въ подвалe пить, Тамъ въ прохладe, тамъ въ покоe Пейте вдоволь, пейте двое: Одному не надо пить.

Въ самомъ маленькомъ духанe Ты товарища найдешь.

Если спросишь Телiани.

Поплыветъ Тифлисъ въ туманe, Ты въ духанe поплывешь.

Американка въ двадцать лeтъ Должна добраться до Египта, Забывъ Титаника совeтъ, Что спитъ на днe мрачнeе крипта.

Въ Америкe гудки поютъ, И красныхъ небоскребовъ трубы Холоднымъ тучамъ отдаютъ Свои прокопченныя губы.

И въ Луврe океана дочь Стоитъ, прекрасная, какъ тополь, Чтобъ мраморъ сахарный толочь, Влeзаетъ бeлкой на Акрополь.

Не понимая ничего, Читаетъ Фауста въ вагонe И сожалeетъ, отчего Людовикъ больше не на тронe.

Сестры тяжесть и нeжность,— одинаковы ваши примeты, Медуницы и осы тяжелую розу сосутъ, Человeкъ умираетъ, песокъ остываетъ согрeтый, И вчерашнее солнце на черныхъ носилкахъ несутъ.

Ахъ, тяжелыя соты и нeжныя сeти, Легче камень поднять, чeмъ вымолвить слово — любить, У меня остается одна забота на свeтe, Золотая забота, какъ времени бремя избыть.

Словно темную воду, я пью помутившiйся воздухъ, Время вспахано плугомъ, и роза землею была, Въ медленномъ водоворотe тяжелыя нeжныя розы, Розы тяжесть и нeжность въ двойные вeнки заплела.

1920

1

Я наравнe съ другими Хочу тебe служить, Отъ ревности сухими Губами ворожить.

Не утоляетъ слово Мнe пересохшихъ устъ, И безъ тебя мнe снова Дремучiй воздухъ пустъ.

2

Я больше не ревную, Но я тебя хочу, И самъ себя несу я, Какъ жертву, палачу.

Тебя не назову я Ни радость, ни любовь;

На дикую, чужую Мнe подмeнили кровь.

3

Еще одно мгновенье, И я скажу тебe: Не радость, а мученье Я нахожу въ тебe.

И, словно преступленье, Меня къ тебe влечетъ Искусанный въ смятеньи, Вишневый нeжный ротъ.

4

Вернись ко мнe скорeе: Мнe страшно безъ тебя.

Я никогда сильнeе Не чувствовалъ тебя.

И въ полуночной драмe, Во снe иль наяву, Въ тревогe иль въ истомe — Но я тебя зову.

1920

1

Чуть мерцаетъ призрачная сцена, Хоры слабые тeней, Захлестнула шелкомъ Мельпомена Окна храмины своей.

Чернымъ таборомъ стоятъ кареты, На дворe морозъ трещитъ, Все космато: люди и предметы, И горячiй снeгъ хруститъ.

2

Понемногу челядь разбираетъ Шубъ медвeжьихъ вороха, Въ суматохe бабочка летаетъ, Розу кутаютъ въ мeха.

Модной пестряди кружки и мошки, Театральный легкiй жаръ, А на улицe мигаютъ плошки, И тяжелый валитъ паръ.

3

Кучера измаялись отъ крика, И кромeшна ночи тьма.

Ничего, голубка Эвридика, Что у насъ студеная зима.

Слаще пeнья итальянской рeчи Для меня родной языкъ, Ибо въ немъ таинственно лепечетъ Чужеземныхъ арфъ родникъ.

4

Пахнетъ дымомъ бeдная овчина, Отъ сугроба улица черна.

Изъ блаженнаго, пeвучаго притона Къ намъ летитъ безсмертная весна, Чтобы вeчно арiя звучала "Ты вернешься на зеленые луга" — И живая ласточка упала На горячiе снeга.

1

Веницейской жизни мрачной и безплодной Для меня значенiе свeтло, Вотъ она глядитъ съ улыбкою холодной Въ голубое дряхлое стекло.

2

Тонкiй воздухъ, кожи синiя прожилки, Бeлый снeгъ, зеленая парча, Всeхъ кладутъ на кипарисныя носилки, Сонныхъ, теплыхъ вынимаютъ изъ плаща.

3

И горятъ, горятъ въ корзинахъ свeчи, Словно голубь залетeлъ въ ковчегъ, На театрe и на праздномъ вeчe Умираетъ человeкъ.

4

Ибо нeтъ спасенья отъ любви и страха, Тяжелeе платины Сатурново кольцо, Чернымъ бархатомъ завeшенная плаха И прекрасное лицо.

5

Тяжелы твои, Венецiя, уборы, Въ кипарисныхъ рамахъ зеркала.

Воздухъ твой граненый. Въ спальнe таютъ горы Голубого, дряхлаго стекла.

6

Только въ пальцахъ роза или склянка, Адрiатика зеленая, прости, Что же ты молчишь, скажи, венецiанка?

Какъ отъ этой смерти праздничной уйти?

7

Черный Весперъ въ зеркалe мерцаетъ, Все проходитъ. Истина темна.

Человeкъ родится. Жемчугъ умираетъ.

И Сусанна старцевъ ждать должна.

1920

Мнe жалко, что теперь зима, И комаровъ не слышно въ домe, Но ты напомнила сама О легкомысленной соломe.

Стрекозы вьются въ синевe, И ласточкой кружится мода, Корзиночка на головe — Или напыщенная ода?

Совeтовать я не берусь, И безполезны отговорки, Но взбитыхъ сливокъ вeченъ вкусъ И запахъ апельсинной корки.

Ты все толкуешь наобумъ, Отъ этого ничуть не хуже, Что дeлать: самый нeжный умъ Весь помeщается снаружи.

И ты пытаешься желтокъ Взбивать разсерженною ложкой, Онъ побeлeлъ, онъ изнемогъ — И все-таки, еще немножко...

Въ тебe все дразнитъ, все поетъ, Какъ итальянская рулада.

И маленькiй вишневый ротъ Сухого проситъ винограда.

Такъ не старайся быть умнeй, Въ тебe все прихоть, все минута.

И тeнь отъ шапочки твоей Венецiанская баута.

Декабрь 1920

Вотъ дароносица, какъ солнце золотое Повисла въ воздухe — великолeпный мигъ.

Здeсь долженъ прозвучать лишь греческiй языкъ: Взять въ руки цeлый миръ, какъ яблоко простое.

Богослуженiя торжественный зенитъ, Свeтъ въ круглой храминe подъ куполомъ въ iюлe, Чтобъ полной грудью мы внe времени вздохнули О луговинe той, гдe время не бeжитъ.

И Евхаристiя, какъ вeчный полдень длится — Всe причащаются, играютъ и поютъ, И на виду у всeхъ божественный сосудъ Неисчерпаемымъ веселiемъ струится.

Когда Психея-жизнь спускается къ тeнямъ Въ полупрозрачный лeсъ вослeдъ за Персефоной, Слeпая ласточка бросается къ ногамъ Съ стигiйской нeжностью и вeткою зеленой.

Навстрeчу бeженкe спeшитъ толпа тeней, Товарку новую встрeчая причитаньемъ, И руки слабыя ломаютъ передъ ней Съ недоумeнiемъ и робкимъ упованьемъ.

Кто держитъ зеркальце, кто баночку духовъ;

Душа вeдь женщина, ей нравятся бездeлки, И лeсъ безлиственный прозрачныхъ голосовъ Сухiя жалобы кропятъ, какъ дождикъ мелкiй.

И въ нeжной сутолкe не зная, что начать, Душа не узнаетъ прозрачныя дубравы, Дохнетъ на зеркало и медлитъ передать Лепешку мeдную съ туманной переправы.

Возьми на радость изъ моихъ ладоней Немного солнца и немного меда, Какъ намъ велeли пчелы Персефоны.

Не отвязать неприкрeпленной лодки, Не услыхать въ мeха обутой тeни, Не превозмочь въ дремучей жизни страха.

Намъ остаются только поцeлуи, Мохнатыя, какъ маленькiя пчелы, Что умираютъ, вылетeвъ изъ улья.

Они шуршатъ въ прозрачныхъ дебряхъ ночи, Ихъ родина дремучiй лeсъ Тайгета, Ихъ пища — время, медуница, мята.

Возьми жъ на радость дикiй мой подарокъ — Невзрачное сухое ожерелье Изъ мертвыхъ пчелъ, медъ превратившихъ въ солнце.

1

Прославимъ, братья, сумерки свободы, Великiй сумеречный годъ.

Въ кипящiя ночныя воды Опущенъ грузный лeсъ тенетъ.

Восходишь ты въ глухiе годы, О, солнце, судiя-народъ.

2

Прославимъ роковое бремя, Которое въ слезахъ народный вождь беретъ.

Прославимъ власти сумрачное бремя, Ее невыносимый гнетъ.

Въ комъ сердце есть, тотъ долженъ слышать, время, Какъ твой корабль ко дну идетъ.

3

Мы въ легiоны боевые Связали ласточекъ, и вотъ Не видно солнца, вся стихiя Щебечетъ, движется, живетъ, Сквозь сeти сумерки густыя Не видно солнца, и земля плыветъ.

4

Ну что жъ, попробуемъ: огромный, неуклюжiй, Скрипучiй поворотъ руля.

Земля плыветъ. Мужайтесь, мужи, Какъ плугомъ, океанъ дeля, Мы будемъ помнить и въ летейской стужe, Что десяти небесъ намъ стоила земля.

1

На страшной высотe блуждающiй огонь, Но развe такъ звeзда мерцаетъ?

Прозрачная звeзда, блуждающiй огонь, Твой братъ, Петрополь, умираетъ.

2

На страшной высотe земные сны горятъ, Зеленая звeзда летаетъ.

О, если ты звeзда,— воды и неба братъ, Твой братъ, Петрополь, умираетъ.

3

Чудовищный корабль на страшной высотe Несется, крылья расправляетъ.

Зеленая звeзда, въ прекрасной нищетe Твой братъ, Петрополь, умираетъ.

4

Прозрачная весна надъ черною Невой Сломалась. Воскъ безсмертья таетъ.

О, если ты звeзда — Петрополь, городъ твой, Твой братъ, Петрополь, умираетъ.

1

Я слово позабылъ, что я хотeлъ сказать: Слeпая ласточка въ чертогъ тeней вернется На крыльяхъ срeзанныхъ съ прозрачными играть.

Въ безпамятствe ночная пeснь поется.

2

Не слышно птицъ. Безсмертникъ не цвeтетъ, Прозрачны гривы табуна ночного, Въ сухой рeкe пустой челнокъ плыветъ, Среди кузнечиковъ безпамятствуетъ слово.

3

И медленно растетъ какъ бы шатеръ иль храмъ, То вдругъ прикинется безумной Антигоной, То мертвой ласточкой бросается къ ногамъ Съ стигiйской нeжностью и вeткою зеленой.

4

О, если бы вернуть и зрячихъ пальцевъ стыдъ.

И выпуклую радость узнаванья, Я такъ боюсь рыданья Аонидъ, Тумана, звона и зiянья.

5

А смертнымъ власть дана любить и узнавать, Для нихъ и звукъ въ персты прольется, Но я забылъ, что я хочу сказать, И мысль безплотная въ чертогъ тeней вернется.

6

Все не о томъ прозрачная твердитъ, Все ласточка, подружка, Антигона...

А на губахъ, какъ черный ледъ, горитъ Стигiйскаго воспоминанье звона.

1920

За то, что я руки твои не сумeлъ удержать, За то, что я предалъ соленыя нeжныя губы, Я долженъ разсвeта въ дремучемъ акрополe ждать.

Какъ я ненавижу плакучiе древнiе срубы.

Ахейскiе мужи во тьмe снаряжаютъ коня, Зубчатыми пилами въ стeны вгрызаются крeпко, Никакъ не уляжется крови сухая возня, И нeтъ для тебя ни названья, ни звука, ни слeпка.

Какъ могъ я подумать, что ты возвратишься, какъ смeлъ!

Зачeмъ преждевременно я отъ тебя оторвался!

Еще не разсeялся мракъ, и пeтухъ не пропeлъ, Еще въ древесину горячiй топоръ не врeзался.

Прозрачной слезой на стeнахъ проступила смола, И чувствуетъ городъ свои деревянныя ребра, Но хлынула къ лeстницамъ кровь и на приступъ пошла, И трижды приснился мужамъ соблазнительный образъ.

Гдe милая Троя, гдe царскiй, гдe дeвичiй домъ?

Онъ будетъ разрушенъ, высокiй Прiамовъ скворешникъ.

И падаютъ стрeлы сухимъ деревяннымъ дождемъ, И стрeлы другiя растутъ на землe, какъ орeшникъ.

Послeдней звeзды безболeзненно гаснетъ уколъ, И сeрою ласточкой утро въ окно постучится, И медленный день, какъ въ соломe проснувшiйся волъ На стогнахъ шершавыхъ отъ долгаго сна шевелится.

Декабрь 1920

Исакiй подъ фатой молочной бeлизны Стоитъ сeдою голубятней, И посохъ бередитъ сeдыя тишины И чинъ воздушный сердцу внятный.

Столeтнихъ панихидъ блуждающiй призра'къ, Широкiй выносъ плащаницы, И въ ветхомъ неводe генисаретскiй мракъ Великопостныя седмицы.

Ветхозавeтный дымъ на теплыхъ алтаряхъ И iерея возгласъ сирый, Смиренникъ царственный: снeгъ чистый на плечахъ И одичалыя порфиры.

Соборы вeчные Софiи и Петра, Амбары воздуха и свeта, Зернохранилища вселенскаго добра, И риги новаго завeта.

Не къ вамъ влечется духъ въ годины тяжкихъ бeдъ, Сюда влачится по ступенямъ Широкопасмурнымъ несчастья волчiй слeдъ, Ему вовeки не измeнимъ.

Зане свободенъ рабъ, преодолeвшiй страхъ, И сохранилось свыше мeры Въ прохладныхъ житницахъ, въ глубокихъ закромахъ Зерно глубокой, полной вeры.

1921.

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я