Александра Маринина. Мужские игры

Аннотация

В Москве появился маньяк, задушивший в течение короткого времени семь человек. Крупный мафиози Эдуард Денисов дает сотруднику уголовного розыска Насте Каменской понять, что в деле маньяка—душителя есть загадка и по крайней мере одна из жертв не имеет отношения к серии, состоящей из семи убийств. Занимаясь поисками маньяка, Анастасия с ужасом обнаруживает, что к преступлениям, по всей вероятности, причастен близкий ей человек.

Глава 1

— Ну что ж, если ко мне нет вопросов по текущим делам, на этом закончим.

Виктор Алексеевич Гордеев, которого подчиненные за глаза любовно называли Колобком, проводил свое последнее оперативное совещание в должности начальника отдела по тяжким насильственным преступлениям. С этого дня он назначен на вышестоящую должность в Министерстве внутренних дел. И с этого же дня у его подчиненных будет новый начальник.

Новый тоже был здесь, присутствовал на совещании с самого начала, вроде как в дело входил, хозяйство принимал. "Интересно, — думала Настя Каменская, — он хотя бы приблизительно представляет себе, до какой степени его здесь не хотят?" Вновь назначенный начальник отдела, судя по всему, не представлял себе этого, потому что оглядывал присутствующих с дружелюбной улыбкой, в которой мелькало даже что-то покровительственное. Дескать, я понимаю, ребята, каково вам было под этим толстым стариком, но со мной все будет по-другому, не беспокойтесь.

Ни самой Насте, ни ее коллегам "по-другому" не хотелось. Но они понимали, что изменить ситуацию не могут, поэтому придется менять отношение к происходящему. Да, не очень-то радостно начинался новый год.

— Теперь я представлю вам сотрудников, — сказал полковник Гордеев. — Подполковник Жерехов Павел Васильевич, заместитель начальника отдела.

Невысокий сутулый Жерехов привстал со своего места и изобразил условный приветственный кивок. Его лицо, покрытое ранними морщинами, не выражало ничего, кроме усталости и безразличия. Но все сотрудники отдела знали, что за этим показным безразличием кроется почти физическая боль. Гордеев всегда был для нее больше, чем просто начальником.

— Старший оперуполномоченный майор Коротков Юрий Викторович. Любит работать с раннего утра и до позднего вечера, а также в праздники и выходные дни.

Это было правдой. Дома у Короткова царил кромешный ад, и он старался бывать там как можно меньше.

— Старший оперуполномоченный майор Селуянов Николай Михайлович. Самый лучший топограф в МУРе, очень хорошо знает город, все улицы, переулки, тупики и проезды. Полтора месяца назад попал в автоаварию, поэтому еще некоторое время будет прихрамывать. Прошу вас дать ему возможность полностью восстановиться и некоторое время не посылать на задания, требующие физических перегрузок. Старший оперуполномоченный майор Каменская Анастасия Павловна. Рекомендую использовать ее на аналитической работе. Для меня она ежемесячно готовила справки об оперативной обстановке в Москве. Хотелось бы надеяться, что после моего ухода эта практика не будет прекращена. Оперуполномоченный капитан Лесников Игорь Валентинович... Оперуполномоченный капитан Доценко Михаил Александрович...

Гордеев представлял сотрудников, говоря о каждом несколько слов, так сказать, в порядке информации. Все по очереди вставали, некоторые ухитрялись даже делать при этом приветливое лицо, но в основной своей массе народ притворной вежливостью себя не затруднял. Колобка все любили и его уход переживали болезненно. Новый руководитель был в их глазах изначально плох уже тем, что не был Гордеевым. А ведь у него наверняка есть и другие недостатки...

После совещания все разошлись по кабинетам, и уже минут через двадцать в здании на Петровке, 38, не осталось почти никого из сотрудников отдела. Работы было, как обычно, много: за четыре дня новогодних праздников печальный обычай лишать жизни тех, кто по каким-то причинам не нравится или мешает, не исчез, и даже наоборот, как водится, активизировался под влиянием алкоголя. Особенно тревожило появление в Москве очередного маньяка. Об этом красноречиво свидетельствовали семь трупов, обнаруженных в разных концах Москвы. Семь человек были задушены совершенно одинаковым способом: преступник нападал сзади, обхватывал руками шею жертвы, слегка придушивал, нажимая на сонную артерию и перекрывая доступ кислорода в мозг, потом снимал с потерявшей сознание жертвы шарф или платок и душил, на этот раз до конца. Четверо мужчин и три женщины, ничем друг с другом не связанные — ни знакомством, ни деятельностью в одной и той же сфере бизнеса. Возраст потерпевших — от двадцати семи до сорока девяти лет. Время совершения преступления — после двадцати трех часов. Место — подъезды домов. Обычно такие дела Гордеев поручал Насте Каменской, в них требовался тщательный и глубокий анализ, потому что, как показывает практика, никаким другим способом маньяка не найдешь. Сегодня Колобок, словно "забыв", что уже не руководит отделом, поручил заниматься этими убийствами Насте, Селуянову и Мише Доценко. Новый начальник во время совещания ничего не сказал, но это не означало, что он не отменит решение Гордеева. Теперь он хозяин в своей вотчине, и плевать он хотел на указания своего предшественника.

Хлопнула дверь, в кабинет к Насте влетел Юра Коротков. Не говоря ни слова, он схватил со стола ключи, запер дверь изнутри и только после этого уселся напротив Насти, подтащив к ее столу свободный стул.

— Ты чего? — удивилась она.

— Ш-шш, — Коротков прижал к губам палец. — Шепотом, пожалуйста. Новый барин отправился обходить владения. Народ разбежался, только мы с тобой остались. Сделаем вид, что нас тоже нет. А то прицепится с разговорами... Ну его.

Настя молча пожала плечами и взяла сигарету. Она не была сторонницей откладывания неприятных моментов. Если уж их нельзя избежать, так лучше сразу отмучиться. Еще в университете при всем паническом страхе перед экзаменами она всегда шла сдавать в первой же группе. Только однажды она не вошла в аудиторию с первой пятеркой сдающих. Это был экзамен по международному праву. Принимала его дама-профессор, которую все боялись как огня, потому что было доподлинно известно, что она старая дева и люто ненавидит всех девушек-студенток, особенно хорошеньких или дорого одетых. Заодно ее неприязнь распространялась и на юношей, ибо они, как известно, предпочитают ухаживать именно за хорошенькими или дорого одетыми. Короче, пятерок она не ставила никому, а шанс получить четверку был только у самых замухрышистых. Всем остальным светили тройки и пары. Реальный уровень знаний в расчет не принимался. Настя тогда стояла в коридоре, пытаясь оттянуть момент неизбежной казни, но когда из аудитории стали постепенно выходить те, кто уже сдал экзамен, она подумала: "У них уже все позади. Счастливые! А я стою и терзаюсь неизвестностью. Нет, лучше уж сразу..."

— Если барин хочет познакомиться с крепостными поближе, он все равно это сделает, — тихонько сказала она. — Нам не увернуться.

Снаружи послышались шаги, кто-то сильно толкнул дверь, потом подергал ручку. Настя и Коротков замерли. Через несколько мгновений раздался затейливый стук. Так обычно стучали сотрудники, которые знали о Настиной привычке запираться в кабинете, чтобы спокойно поработать. Юра сделал предостерегающий жест: не открывай, это наверняка начальник, а не кто-то из своих. Человек за дверью еще некоторое время постоял, потом ушел.

— Юрка, это глупо, — прошептала Настя. — Ну что мы как дети, в самом деле! Пусть бы уже зашел и сказал все, что хочет.

— Настроения нет с ним общаться, — буркнул Коротков. — Ты слышала об убийстве Вавилова?

— Слышала. Им региональное управление занимается, как раз то, где он раньше работал. Сколько он на пенсии?

— Месяца три примерно. И чего ему, дураку, не работалось? Ушел в банковский бизнес — и вот результат. А моя Лялька всю плешь мне проела, чтобы я увольнялся и начал зарабатывать человеческие деньги. Ей все кажется, что как только я сниму погоны, так сразу начну приносить домой какие-то немереные доллары. А то, что я после этого трех месяцев могу не прожить, ее почему-то не волнует.

— Не надо так. Юра. Просто она этого не понимает. Она же видит вокруг себя живых хорошо обеспеченных людей, откуда ей знать, как часто они умирают не своей смертью. Это мы с тобой на трупах каждый день сидим, а у нее взгляд другой. Не придирайся к ней. Кстати, надо бы Владику Стасову позвонить, сказать про Вавилова, они же когда-то вместе работали. Стасов наверняка захочет пойти на похороны.

— А давай напросимся к нему в гости. Там, говорят, знатную выпечку дают, — предложил Коротков.

— Говорят, — усмехнулась Настя. — А еще говорят, что там и без нас не повернуться. Трое взрослых и Лилька в придачу, у нее сейчас каникулы в школе, и она целыми днями торчит рядом с обожаемыми тетей Таней и тетей Ирой.

— Ну, где четверо, там и мы с тобой поместимся. Тихо, кажется, опять шаги.

Юра не ошибся, по коридору действительно кто-то шел и снова остановился рядом с дверью. Дернулась ручка, потом раздался требовательный стук.

— Анастасия Павловна, откройте, пожалуйста.

Коротков отрицательно покачал головой, но Настя резко встала, нарочито громко стукнула дверцей сейфа и повернула ключи в дверном замке. На пороге возник новый начальник Владимир Борисович Мельник.

— Запираетесь от начальства? — спросил он, впрочем, довольно беззлобно.

— От посторонних, — коротко ответила Настя. — Мы смотрели материалы разработок. Сами знаете, по инструкции о соблюдении режима секретности...

— Да-да, конечно, — перебил ее Мельник. — Извините, что помешал. Но раз уж вы все равно меня впустили, давайте-ка поговорим о вашей аналитической работе. Я могу посмотреть справки, которые вы готовили для Гордеева?

Настя молча открыла сейф и достала толстую папку с экземплярами справок.

— Здесь материалы за два последних года. Если вам нужны более ранние справки, я достану. Они в другой папке.

— Пока не нужно, благодарю вас. Я для начала познакомлюсь с этими. Ну-ка скажите мне навскидку, много непойманных душегубов по Москве гуляет?

— Сотни три примерно.

— Что ж вы так? Непорядок, — попытался пошутить начальник.

— Извините. Как можем, — сухо ответила Настя.

У нее не было настроения шутить, тем более с Барином (получалось, что прозвище для нового шефа родилось в первый же день и имело все шансы на успешное закрепление в рядах сотрудников). Владимир Борисович, однако, показал себя человеком чутким и достаточно тонким и педалировать легкий тон беседы не стал.

— Я понимаю, вам трудно расставаться с Виктором Алексеевичем, — неожиданно тепло произнес он, — и мне какое-то время придется сталкиваться с вашим неприятием. Я не в обиде, сам бывал в вашем положении, и неоднократно. Как вы считаете, уместно ли мне будет присоединиться к вам сегодня вечером? Виктор Алексеевич меня пригласил, но мне кажется, что я там буду лишним. В то же время пренебрегать приглашением некрасиво. Что вы мне посоветуете?

Настя не сумела скрыть удивления. Оказывается, Барину не чуждо чувство такта и меры! Действительно, Гордеев пригласил сегодня весь отдел к себе домой на "проводы". И Мельник был в числе приглашенных. С точки зрения тактики вхождения в должность это было грамотно: есть возможность сразу познакомиться со всеми новыми сотрудниками. И в то же время опасно с точки зрения выстраивания иерархических отношений: не должен новый начальник в первый же день пить с подчиненными. Эдак и до панибратства недалеко. Виктор Алексеевич устроил своему преемнику простенький экзамен. Примешь приглашение, поучаствуешь в совместной с подчиненными пьянке и допустишь оплошность — значит, дурак, легких путей ищешь. Не примешь, побоишься — значит, предусмотрительный, но трусливый. Придешь, выпьешь вместе со всеми, но сумеешь сохранишь дистанцию — значит, годишься. Мельник, похоже, был в своих силах не уверен и искал в двоих случайно подвернувшихся подчиненных моральную поддержку.

— Пренебрегать приглашением нельзя, тут вы правы, — с плохо скрываемым злорадством произнес Коротков. — Тем более, народ может подумать, что вы пить не умеете, рюмку не держите, и ваши акции сразу упадут. Виктор Алексеевич дает вам шанс проявить себя и завоевать наше уважение.

— Ну что ж, — усмехнулся Барин, — коль вы так вопрос ставите, то я, конечно, приду. Хотел деликатность проявить, я ведь понимаю, что я для вас чужой, которого не хочется видеть в узком кругу. Но если вы вместо теплого прощания с начальником собираетесь устроить мне смотрины, то уклоняться я не вправе. Задания вы все утром получили, так что прошу к шести часам ко мне на доклад: что сделано, а что не сделано и почему. Всего доброго.

Настя и Kopeнев оторопело смотрели на закрывшуюся за ним дверь.

— Однако, — наконец протянул Юра. — Мужичок с характером.

— Да уж. Интересно, вечерний доклад у него в репертуаре весь сезон или только сегодня в честь премьеры?

— Поглядим. Ладно, Ася, я побегу, дел действительно по уши. Я тебе что-нибудь должен?

— Ты мне обещал сведения о предыдущих местах работы за последние пять лет по всем потерпевшим, которых нашли задушенными. Поскольку официально этим заниматься должны Селуянов и Мишаня, а не ты, я взамен тебе тоже чтонибудь сделаю.

— Напиши за меня отчет о командировке, а? Я же тебе все подробно рассказывал, чем в Краснодаре занимался. А у меня на писанину столько сил уходит — ужас! Я их лучше на что-нибудь полезное потрачу. Например, на твоих задушенных.

— Идет, — согласилась Настя.

Да, при Гордееве можно было делать и так. Для Колобка всегда важным был результат, и он позволял подчиненным перераспределять между собой задания, лишь бы дело делалось быстро, четко и эффективно. Как новый Барин посмотрит на такую практику? Виктор Алексеевич Гордеев с пониманием относился к тому, что Коротков, как, кстати, и Коля Селуянов, терпеть не могли бумажную работу и письменные фразы выдавливали из себя с неимоверным трудом, затрачивая на это массу сил и времени. Он прекрасно знал, что частенько бумаги пишет за них Каменская, которая делает это легко и быстро. При этом сама Каменская, знаменитая своей фантастической ленью и нелюбовью к поездкам по всему городу, пользовалась услугами коллег для поиска различной информации.

День проходил как обычно. И только в седьмом часу вечера случилось неожиданное. На столе у Насти звякнул внутренний телефон, и голос Барина произнес:

— У вас есть справка за год с разбивкой по округам?

— Пока нет. Все материалы к ней готовы, их только нужно свести вместе и сделать графики для наглядности сравнения, — ответила Настя, изо всех сил стараясь скрыть изумление.

— Мне нужна такая справка немедленно. В вашем распоряжении двадцать минут.

И все. Ни тени сомнения в том, что приказ будет выполнен. Ну и как же его выполнять, приказ этот? Надо срочно искать свободный компьютер, да не любой, а тот, в котором есть программы, позволяющие строить графики и диаграммы. Мечась по огромному зданию ГУВД в поисках компьютера, умоляя пустить на полчаса поработать, судорожно компонуя текст и вводя данные для построения графиков, Настя с недоумением думала: а зачем, собственно, все это? Почему такая срочность? Не иначе из министерства очередной циркуляр пришел, готовят коллегию по итогам года. Никакого другого объяснения настойчивости начальника она придумать не могла. Ни для чего другого годовая справка со срочностью "двадцать минут" просто не могла понадобиться. Да еще с разбивкой по округам... Нет, пожалуй, министерство тут ни при чем, оно занимается всей Россией, а для всей России городские округа значения не имеют. Там счет идет на целые области. Скорее всего дело в руководстве ГУВД. Тоже, конечно, необычно, потому что руководство ГУВД никогда аналитической работой особенно не интересовалось. То есть вид, конечно, делало, и функции соответствующие на штаб возлагало, но уровень этой аналитики был, прямо скажем... Тот факт, что руководители этим уровнем вполне удовлетворялись, говорил об их невзыскательности и нетребовательности. И о том, кстати, что вообще-то они аналитическую работу в грош не ставят и смысла в ней никакого не видят. Наверное, случилось чтото из ряда вон выходящее, раз потребовался аналитический материал, да еще в течение двадцати минут.

Разумеется, в установленный начальником срок Настя не уложилась. Из отведенного ей времени пятнадцать минут ушли на поиски свободного компьютера. Еще через пять минут майор Каменская как человек дисциплинированный позвонила Барину и доложила, что справка не готова и ей нужно еще минут двадцать—двадцать пять. Барин помолчал, потом сказал, что ждет материал как можно скорее, но голос у него при этом был такой, словно ему сообщили, что весь год зарплату давать не будут. Настя понимала, что шеф недоволен, переживала из-за того, что задерживает выполнение срочного задания, нервничала, ошибалась, а от этого нервничала еще больше. Наконец материал был готов и распечатан. Она сложила листы в папку и помчалась к кабинету Мельника. Метров за тридцать до двери начальника она замедлила шаг, стараясь отдышаться, чтобы не представать пред ясные руководящие очи красной, растрепанной и запыхавшейся. Тем более в кабинете у Барина вполне может оказаться кто-то посторонний.

Вежливо постучавшись, она вошла в кабинет, где много лет сидел Виктор Алексеевич Гордеев, и оторопела. За столом, на месте Гордеева, сидел, конечно, Владимир Борисович Мельник, но это было по крайней мере ожидаемо. А вот человека, сидящего сбоку, за приставным столом для совещаний, Настя уж никак не ожидала здесь увидеть, хотя и знала, что он бывает на Петровке, и нередко. Неужели это для него Барин так расстарался со справкой? Да нет, быть этого не может, одернула себя Настя. Наверное, Леня пришел по своим делам, а вопрос с аналитическими материалами возник параллельно. Просто совпало по времени.

— Разрешите, Владимир Борисович? — сказала она, подходя к столу начальника и протягивая ему папку с материалами.

— Очень долго, — сухо ответил Мельник. — В вашем подразделении всегда такой уровень оперативности?

— Нет, обычно он еще ниже, — так же сухо ответила Настя. — Сегодня я постаралась работать быстрее, чтобы произвести на вас хорошее впечатление. Товарищ полковник, если бы у меня на рабочем столе стоял компьютер, справка была бы готова через десять минут. Мне пришлось искать место, чтобы сделать материал. Львиная доля времени, которое вы мне отвели, была потрачена на беготню по коридорам.

Она старалась не смотреть на Леонида Петровича. Забыть, что это ее отчим. Забыть, что это муж ее матери. Забыть, что это человек, который ее вырастил и воспитал, которого она горячо любила и всю сознательную жизнь называла папой. Забыть, что они виделись несколько дней назад, а в ближайшую субботу мама и Леня ждут Настю с мужем на обед. Ей было неприятно получать выволочку в присутствии отчима.

— Я могу быть свободна, Владимир Борисович?

— Да, идите, — кивнул Мельник, не глядя на нее.

Настя вернулась к себе, чувствуя, как внутри у нее все кипит от ярости. Хоть бы спасибо сказал, утюг ржавый. Интересно, он знает о ее родстве с Леней или нет? Наверное, не знает, иначе обязательно отпустил бы какую-нибудь плоскую шутку по этому поводу. У Насти пока еще не было возможности проверить остроту чувства юмора у нового начальника, но она была заранее уверена: шутки Барина могут быть только плоскими.

Она попыталась взять себя в руки и успокоиться. Достала кипятильник, сунула его в высокую керамическую кружку с водой и включила. Надо выпить кофе и остыть. Господи, ну почему Колобок их бросил? Почему ушел, отдав на растерзание этому... Она стала искать термин поязвительнее, но ничего умного в голову не приходило одно слово — Барин. Лучше и не скажешь.

Вода в кружке уже закипела, когда дверь распахнулась. На пороге стоял Леонид Петрович, и вид у нею был одновременно смущенный и насмешливый.

— Привет, папуля, — улыбнулась Настя. — Кофе будешь?

— Давай.

Отчим снял дубленку, небрежно бросил ее на свободный стол, стоящий в углу, и подошел к Насте, чтобы расцеловать ее.

— Эй, да ты вся в испарине, — озабоченно заметил он, коснувшись губами ее лба. — Не заболела ли?

— Нет, не волнуйся. Это от беготни и от злости одновременно. Ну как тебе нравится этот самодур? Двадцать минут — и все, хоть сдохни. Что у него за пожар, не знаешь?

— Ребенок, не сердись... — Леонид Петрович помялся. — Это для меня. Что — для тебя? — не поняла Настя. — Справка для тебя?

— Ну да. Я же прихожу к вам регулярно каждый месяц, прошу всякие материалы, которые можно использовать в учебном процессе. Собираю с миру по нитке передовой опыт и все такое. Пришел-то я к Гордееву, я ж не знал, что с сегодняшнего дня у вас новый начальник. Ты мне говорила, что Виктор уходит, но я не думал, что так скоро... Одним словом, зашел в кабину, смотрю — там чужой кто-то. Представился, объяснил, зачем пришел. А он тут же принялся кнопки нажимать и указания давать. Честное слово, я его не просил об этом и уж тем более не требовал, чтобы материалы мне дали через двадцать минут. Это была его инициатива.

— Ну конечно, — зло сказала Настя. — Он проявил инициативу, а ты с удовольствием ее поддержал. Тебе, наверное, очень понравилось, что ради тебя кнопки нажимают и людей на уши ставят, хотя никакой необходимости в этом нет. Папа, я никогда не подозревала в тебе такого барства. Почему ты его не остановил? Сказал бы, что это не срочно. Или вообще ушел бы. Почему ты позволил ему изгаляться надо мной? И вообще, зачем ты к нему пошел? Ты же знаешь, что эти справки делаю я, и всегда брал их именно у меня, а не запрашивал официальным путем.

— Ребенок Настя, не злись. Я не мог знать, что для тебя это будет так сложно.

— Да какая разница, сложно или нет! — взорвалась она. — Даже если не сложно, все равно, зачем ты позволяешь ему корчить из себя курбаши? Неужели тебе самому не противно? Это же типичные замашки крутого босса, гадкие, хамские, а ты поддерживаешь его и с удовольствием участвуешь в этом спектакле. Прости, папуля, но от тебя я этого никак не ожидала.

Леонид Петрович примирительно улыбнулся и полез за сигаретами.

— Перестань, ребенок, — спокойно сказал он. — Тебе не нравится Мельник, это за версту видно, поэтому каждое лыко получается в строку. Ты столько лег работаешь в мужском коллективе, а так и не научилась понимать мужские игры. Да, ему приятно нажимать кнопки и отдавать приказания, которые быстро исполняются. Ну и что в этом плохого? Да, и мне было приятно, что для меня, начальника кафедры, твой шеф так старается. Мы — мужчины, у нас свой взгляд, свои мерки. Глупо нас за это осуждать. И перестань дерзить начальнику, это непрофессионально. Держи себя в руках. Ты домой собираешься?

— Пока нет. Рано еще, у меня куча дел не сделана.

— Ну смотри, а то подвезу до метро. Так как?

— Нет, папуля, — Настя тоже начала улыбаться. — Спасибо тебе. Я еще поработаю. И потом, сегодня Колобок дает прощальный бал, мы все у него собираемся.

— Про субботу не забыла?

— Да ты что! — возмутилась она. — Лешка уже весь обмечтался насчет твоих жареных цыплят.

— Когда он улетает?

— Через неделю.

— На три месяца?

— Чуть меньше. В конце марта вернется.

— Не соскучишься?

Настя вскинула на отчима удивленные глаза.

— Пап, ты ж меня знаешь.

— Знаю, знаю, — вздохнул Леонид Петрович. — Кошка ты, и гуляешь всю жизнь сама по себе. Ты даже по маме не скучала, пока она за границей жила. Ладно, если отказываешься со мной ехать, тогда я пойду, пожалуй. В субботу к пяти часам, не забудь.

Он поцеловал Настю, оделся и ушел.

Ей стало грустно. Вот и начал проявляться новый начальничек. Конечно, приятно, что к науке он относится без ставшего уже давно хорошим тоном пренебрежения. Кинулся организовывать материал для кафедры оперативнорозыскной деятельности одного из милицейских вузов. Другой бы сморщился, как от кислого лимона, да попытался отделаться от посетителя побыстрей, а этот — нет. Ладно, время покажет, какой он, Владимир Борисович Мельник. Но все равно Гордеев был лучше. Гордеев — это Гордеев. Его даже неприлично сравнивать с кем бы то ни было.

Около восьми вечера явился Юра Коротков. На лице у него было написано тревожное недоумение. Минут пятнадцать он старательно излагал Насте результаты сегодняшних изысканий в части биографий людей, погибших от руки неизвестного душителя-маньяка. Настя слушала внимательно, записывала, делала какие-то пометки в ею же изобретенных схемах. Пока ничего не высвечивалось. Не было единого признака, который объединял бы всех семерых потерпевших. Кроме того, естественно, что они оказались поздним вечером в пустом подъезде.

Она убрала со стола бумаги и поднялась.

— Ничего у нас не получается пока, Юрик. Ладно, поехали к Колобку, авось под влиянием алкоголя что-нибудь в голову придет.

Печка в машине работала исправно, и, несмотря на суровый мороз, водитель и пассажир сидели без перчаток и в расстегнутых пальто.

— Что ж, поздравляю с первым выпуском, — говорил пассажир, полуобернувшись в сторону водителя. — Насколько я знаю, он прошел успешно. Как планируете осуществлять второй набор?

— С этим проблемы, Виталий Аркадьевич. Мой заместитель настаивает на другом принципе отбора кадров. И систему подготовки отстаивает другую. У меня нет аргументов, которые позволили бы не согласиться с ним.

— Как это нет аргументов? — удивился пассажир. — Разве успешная подготовка первой группы специалистов — это не аргумент?

— К сожалению, нет. Пока нет, — уточнил водитель. — Они только сдали выпускной экзамен, а как они будут работать в полевых условиях — неизвестно. Хотелось бы надеяться, что провалов не будет.

— А что предлагает твой зам?

— Зеленин против того, чтобы готовить людей в условиях казармы. Он считает, что этим нарушается процесс социализации. Как только человека изымают из общества, из обычной повседневной жизни, он якобы перестает быть адекватным. Я не сторонник такой позиции, но мой заместитель много лет занимался наукой, и мне трудно с ним спорить. Он начинает приводить такие доводы... Короче, я хотел вас просить, чтобы вы вынесли свое решение по этому вопросу.

— Да какое ж тебе решение еще нужно? Ты — начальник. Ты — руководитель. Зама своего не можешь к порядку призвать? Тогда грош тебе цена как начальнику.

— Виталий Аркадьевич, не все так просто. У Зеленина сильная поддержка в ваших кругах. Вспомнит, это не я его нашел, это вы мне его рекомендовали. И сказали, что Зеленин — кандидатура вашего шефа. Я был бы вам признателен, если бы вы утрясли этот вопрос с ним.

— Хорошо, я поговорю. Но тебе хочу сказать: не дело это, когда начальник боится своего заместителя. Должно быть наоборот. Остановись на углу, дальше я пешком пройду.

Виталий Аркадьевич тяжело вынес свое крупное тело из машины и пошел, не оглядываясь, в сторону большого здания на Краснопресненской набережной. Через двадцать минут он уже сидел в своем кабинете, обшитом дубовыми панелями.

— Почту посмотрите, Виталий Аркадьевич? — спросила хорошенькая секретарша.

— Оставь, — царственно кивнул он. — И сделай мне чаю, замерз я чтото. Из гаража не звонили насчет машины?

— Звонили. Трамблер надо менять. Обещали к вечеру сделать.

— Ну и хорошо, — снова кивнул он. — А то мне уж неловко знакомых затруднять, просить, чтоб подвезли.

Секретарша вышла, а Виталий Аркадьевич минуту подумал и снял трубку аппарата прямой связи.

— Василий Валерианович, — официально произнес он, — разрешите зайти?

Вообще-то Василий Валерианович был для него просто Васей, но Виталий Аркадьевич знал привычку своею шефа разговаривать по громкой связи. И если в эту минуту в кабинете у Васи кто-то был, совсем не нужно, чтобы он узнал о неформальных отношениях двух сотрудников аппарата правительства.

Василий Валерианович, высокий, худой, с длинным морщинистым лицом и очками в тяжелой оправе, встретил его дежурной улыбкой. Он улыбался всегда, даже когда был зол, даже когда пребывал в ярости. Улыбка у пего была какаято кривая. Впрочем, лишь немногие знали, что это следствие перенесенного несколько лет назад микроинсульта.

— Мне надо поговорить с тобой кое о чем, — начал Виталий Аркадьевич, усевшись в неудобное, слишком жесткое для него кресло — Первый этап закончен, нора переходить ко второму. И здесь возникли некоторые проблемы — Какого рода проблемы?

— У Стоянова не получается взаимодействие с твоим протеже Зелениным. У них разные концептуальные подходы к методам реализации проекта. Надо бы снять разногласия, Вася, не ожидая, пока они передерутся. Скажи, ты этому Зеленину что-нибудь должен?

— Естественно, — процедил сквозь зубы Василий Валерианович. — Иначе разве стал бы я его рекомендовать. Какие разногласия нужно снимать? Они деньги не поделили, что ли?

— Не в деньгах дело, Вася. Они получают одинаково. Дело в подходах. На первом этапе мы позволили Стоянову реализовать тот подход, который он сам предлагал. Теперь Зеленин настаивает на том, чтобы подход к комплектованию команды и методам подготовки был изменен. Стоянов...

Виталий Аркадьевич замялся. Ему не хотелось кривить душой перед Василием, слишком давно и хорошо они знали друг друга, чтобы играть в кошки-мышки. Но и подставлять под удар Стоянова, свою креатуру, он не хотел.

— Да, так что Стоянов? — нетерпеливо переспросил Василий.

— У меня такое впечатление, — осторожно начал Виталий Аркадьевич, — что Стоянов согласен со своим заместителем. Понимаешь? В глубине души он согласен. Признает правоту Зеленина. Но вслух заявить об этом не может. Ну, ты же сам понимаешь мужские игры. Нельзя соглашаться с заместителем, который стоит в оппозиции. Это неправильно с управленческой точки зрения. Поэтому Стоянов хочет, чтобы ему приказали. Тогда он сумеет сохранить лицо.

— Ишь ты, — хмыкнул Василий. — И кто же возьмет на себя труд отдать приказ. Ты хочешь, чтобы это сделал я?

— А кто же еще? Конечно, ты. Зеленин — твой человек. Мое слово для него ничего не значит.

— А Стоянов — твой, — возразил Василий.

— Но руководишь проектом ты. Это была твоя идея, твое детище. И ты, Вася, должен принять решение, каким делать второй набор. Таким, как предлагает Зеленин, или таким, как предлагает Стоянов.

Василий Валерианович, до этого задумчиво прохаживавшийся по просторному кабинету, остановился и присел на краешек длинного стола.

— Виталий, я понимаю, чего ты хочешь. Ты боишься брать на себя ответственность, потому что не являешься профессионалом в том деле, которое мы затеяли. Но и я в нем не компетентен. Именно поэтому мы поставили Стоянова и Зеленина, которые хорошо знают дело. Разобраться, кто из них прав, мы с тобой не можем.

— Но и загубить второй набор мы не имеем права, — вставил Виталий Аркадьевич.

— Вот именно, — кивнул Василий. — Поэтому решение нужно принимать стратегическое. Я имею в виду, что каким бы ни был второй набор, мы не должны ставить под удар саму идею проекта. Не забывай, я его придумал, но деньги под него дают другие. Не будет финансирования, не будет и проекта. Зеленин — не просто мой человек. Он рекомендован мне теми, кто финансирует наше дело. И если Стоянов будет с ним воевать, нам это боком выйдет.

— Но Стоянова тоже нельзя отдавать, — возразил Виталий Аркадьевич. — У него есть выходы на самый верх, ты это прекрасно знаешь.

— Знаю.

Василий Валерианович снова принялся расхаживать по кабинету.

— Поэтому я предлагаю тебе вот что...

Через несколько минут Виталий Аркадьевич заметно повеселел. То, что предлагал его давний приятель, было сложной, многоходовой комбинацией, но позволяло решить проблему, которая еще недавно казалась ему почти неразрешимой.

x x x

Первый удар был нанесен в челюсть, и Никита сразу почувствовал на прикушенном языке вкус крови. Он не успел ничего сказать, когда последовал второй удар, за ним — третий. Теперь его били в живот. Двое держали его за руки, а третий методично наносил удар за ударом.

— Ну как? — поинтересовался один из тех, кто держал Никиту. — Хватит? Или продолжим?

Никита молча кивнул. На большее у него сил не хватало.

— Чего киваешь-то? Продолжать, что ли?

— Нет, — с усилием выдавил он. — Не надо. Я скажу.

Его тут же усадили на диван. Двое уселись рядом, по обеим сторонам, чтобы успеть схватить его, если начнет дергаться. Третий, тот, который его только что бил, деловито открыл большую сумку, вытащил оттуда сначала небольшой диктофон, потом видеокамеру. Диктофон поставил на столик рядом с диваном, а камеру водрузил на плечо.

— Начинай. Сначала представься, назови свое имя и фамилию, год рождения и адрес. Потом будешь отвечать на вопросы.

— Мамонтов Никита... — пробормотал он невнятно.

— Четче! Громко и внятно. Еще раз.

Никита собрался с силами. Он не понимал, чего от него хотели эти люди. То есть он понимал, конечно, они с самого начала заявили, чего хотят, но он не представлял себе, зачем им это нужно. Если бы они были из милиции... Но нет, не похоже. С милицией он уже имел дело.

— Мамонтов Никита, семьдесят первого года рождения, живу в Москве по адресу...

— Вот, уже лучше, — шепотом похвалил его тот, что сидел слева.

— Ты привлекался по делу об убийстве на Павелецком вокзале?

— Да.

— В каком году это было?

— В прошлом.

— Конкретнее, — потребовал тот, что стоял перед ним с камерой.

— В девяносто пятом.

— Значит, уже в позапрошлом, — уточнил тот, что сидел справа. Он тоже говорил шепотом.

— А, ну да, в позапрошлом, — послушно согласился Никита.

— Почему же тебя не посадили?

— Доказательств не было.

— Расскажи, как было дело. Подробно.

— Мы должны были встретить поезд...

— Кто это — мы? Я же сказал: подробно.

Никита рассказывал о совершенном полтора года назад убийстве, проклиная все на свете, но в первую очередь — себя, свою слабость. Он боялся боли, он никогда не участвовал в драках, и при помощи силы из него можно было веревки вить. Тогда, в девяносто пятом, его много раз допрашивали, но допросы он вынес легко. Он был неглупым парнем, обладал хорошей памятью и смекалкой, поэтому в показаниях не путался, твердо стоял на своем, быстро поняв, что прямых доказательств у следствия нет и менты только ждут от него ошибки, уцепившись за которую, его будут раскручивать. Он такой возможности им не дал, и его отпустили с миром, а то убийство так и осталось нераскрытым. От корешей он наслушался всяких страстей про то, как в милиции бьют, и понимал, что если его ударят хотя бы два раза, он расколется. Но его почему-то не били. И это его спасло.

А вот сегодня явились эти трое, заломили руки и стали избивать. Ему было очень больно и очень страшно. И он рассказал им все.

x x x

Настя очень боялась, что прощальный вечер у Гордеева получится грустным, но ее опасения, к счастью, не оправдались. Тон задал сам Виктор Алексеевич, который много шутил, в основном на тему: кот из дому — мыши в пляс.

— Знаю, знаю, — приговаривал он, — рады до смерти, что я наконец от вас уйду и перестану приставать со своими завышенными требованиями. Вот уж вам свобода будет с новым-то начальником.

Новый начальник тоже был здесь, шутки Гордеева охотно поддерживал и вообще показал себя обладателем живою и тонкою юмора. Рюмки не боялся, пил наравне со всеми, но видимых признаков опьянения не обнаруживал.

Поскольку, кроме жены Гордеева, Надежды Андреевны, Настя была в этой компании единственной женщиной, она рьяно взялась помогать хозяйке на кухне. В один из таких моментов, взявшись вымыть тарелки перед подачей горячего, Настя осталась на кухне одна. Перемыв посуду, она собралась было уже выйти в комнату, но неожиданно передумала. Навалилась тоска, в горле встал противный ком, к глазам подступили слезы, и она присела за кухонный стол, налила себе стакан воды из-под крана и закурила. Да и от шума захотелось отдохнуть.

— Вы опять прячетесь? — раздался у нее за спиной голос Мельника.

Она обернулась и сделала приветливое лицо Барин стоял рядом с ней, держа в руках рюмку и бокал.

— Давайте выпьем, Анастасия Павловна, — сказал он, протягивая ей бокал. — Это мартини. Меня предупредили, что ничего другого вы не пьете.

Пить ей не хотелось, тем более с Барином. Но и отказываться неприлично. Настя взяла бокал и вопросительно посмотрела на начальника.

— За что будем пить?

— За нас с вами.

— То есть?

— За нас с вами, — повторил Мельник с улыбкой. — За то, чтобы у меня, вашего нового начальника, и у вас, лучшего аналитика Петровки, получилось плодотворное сотрудничество. Я знаю, что вы пользуетесь заслуженным авторитетом среди коллег, и от вашего отношения ко мне зависит и отношение ко мне всех остальных. Поэтому наши с вами деловые отношения должны стать добрыми и строиться под знаком взаимопонимания. За это я и прошу вас выпить вместе со мной.

Ну что ж, подумала Настя, по крайней мере откровенно. Он, со свойственным ему мужским шовинизмом, считает женщину в любом деле самым слабым звеном, поэтому и видит ее в качестве самой легкой добычи. Переманив в свой стан сначала ее, потом взявшись за других сотрудников, мягких и не строптивых по характеру, он постепенно переведет количество в качество, заручившись поддержкой большинства, после чего и с меньшинством справится.

Она слегка приподняла бокал и выпила мартини, не чокаясь с начальником. Надо было бы улыбнуться, но настроения нет... Барин осушил рюмку одним глотком.

— Что ж вы пьете не чокаясь, как за упокой души? — пошутил он.

— Извините, я далека от этих правил, — сдержанно ответила Настя.

Мельник поставил рюмку возле раковины и открыл духовку. Слабый запах запеченного мяса сразу стал сильным, разлившись по всей кухне.

— По-моему, готово — сказал он. — Позвать Надежду Андреевну, или сами справимся?

— Я все сделаю.

— Я вам помогу, — с готовностью откликнулся Барин, снимая с крючка рукавички из толстого сукна. — Женщина с такими руками не должна таскать горячие тяжелые противни. Я вам, кстати, еще с утра хотел сказать, да все случая подходящего не было. У вас удивительно красивые руки, Анастасия Павловна.

Настя с удивлением посмотрела на начальника, потом перевела глаза на свои руки.

— Вы что, ухаживаете за мной? — спросила она.

— Почему вас это удивляет? Разве другие мужчины за вами не ухаживают?

Настя с неудовольствием подумала, что Барин прибегает к старым дешевым приемам, а у нее нет практики, она к таким ситуациям не очень-то привычна. За ней действительно редко ухаживали, да что там редко, почти никогда. Конечно, мужчины оказывали ей знаки внимания, но это, как правило, бывало связано с работой, с теми делами, которыми она занималась. Однажды ей подарили огромную охапку роз, но цветы прислал представитель мафии, чтобы уговорить ее помочь в раскрытии тяжкого преступления. В другой раз ей прислали прямо домой букет гладиолусов в большой хрустальной вазе, но это тоже была мафия, только уже другая, которая, наоборот, хотела заставить ее отказаться от расследования. Несколько раз ее приглашали в рестораны, иногда она принимала приглашения, иногда отказывалась, но опять-таки это было связано с необходимостью встретиться или поговорить с нужными по работе людьми. И комплименты Настя чаще всего слышала не от искренних поклонников (каковых у нее, в сущности, и не было никогда), а от людей заинтересованных, желающих расположить ее к себе.

— Нет, — сказала она спокойно, но все же не сумев скрыть раздражения, — мужчины за мной не ухаживают. Вероятно, им известно, что у меня есть муж, конкурировать с которым им не под силу, поэтому и не пытаются.

— Вот как?

Барин пододвинул себе табурет и уселся рядом с Настей, совсем близко. Так близко, что коленом касался ее бедра.

— И чем же так опасен ваш супруг? Он чемпион мира по кикбоксингу?

— Владимир Борисович, я не намерена обсуждать с вами своего мужа. Если вам интересна формальная сторона вопроса, возьмите в отделе кадров мое личное дело, там все написано.

— А если меня интересует неформальная сторона?

— Неформальную сторону я обсуждаю только с самыми близкими людьми. И пожалуйста, господин начальник, не надо смотреть на меня так многозначительно. Я уже давно вышла из того возраста, когда такие взгляды могут произвести впечатление.

Мельник расхохотался. Смеялся он от души, весело, заразительно.

— Вы очаровательны, Анастасия Павловна! Почему вам всюду мерещится подвох? Неужели вас кто-то так сильно испугал в этой жизни, что вы готовы в самых невинных вещах видеть гадость и попытку вам навредить? Будьте проще. И сами увидите, что вам станет легче жить. Вы даже не замечаете, что своей хронической подозрительностью обижаете людей, которые не хотят вам ничего дурного.

Он положил ладонь поверх Настиной руки, лежащей на столе. От такой фамильярности она оторопела. Ладонь у Мельника была теплой, но Насте, у которой из-за плохих сосудов руки почти всегда были холодными, она показалась горячей грелкой.

— Между прочим, вы собирались заняться мясом, — напомнила Настя, резко вставая и отходя чуть в сторону.

Мельник тоже поднялся и снова взялся за суконные рукавички. Вытащив из духовки противень, он ловко переложил большой кусок запеченного мяса на разделочную доску и принялся отрезать одинаковые по размеру и толщине ломти и раскладывать их на стоящем здесь же блюде. Он стоял спиной к Насте, и она собралась было уже незаметно выйти из кухни, когда ее остановил голос Барина:

— Анастасия Павловна, я ждал вас сегодня в шесть часов с докладом, но вы не соизволили прийти, хотя были на месте. Должен ли я расценивать это как акт демонстрации, или вы просто забыли?

— Я заходила к вам ровно в шесть, но вас не было на месте.

— Я был у генерала и вернулся в десять минут седьмого.

— Но я же не могла знать, что вы с минуты на минуту вернетесь. Дверь в ваш кабинет была заперта, и я с чистой совестью ушла к себе, подумав, что если я вам нужна, вы меня сами вызовете.

— Скажите, в вашем отделе принято считать такое оправдание достаточным?

— В нашем отделе никому никогда не приходилось оправдываться перед начальником по такому поводу, — сухо ответила Настя. — Виктор Алексеевич хорошо понимал, что сыщик не может спланировать свой день с утра таким образом, чтобы ровно в шесть явиться с докладом. Работа такая специфическая. Чтобы явиться ровно шесть, он должен в три часа вообще закончить работать по раскрытию преступления, сидеть в кабинете и писать бумажки. Потому что если он в половине пятого найдет свидетеля, за которым полмесяца гонялся, и сумеет его разговорить, то в четверть шестого ему придется сказать: извините, гражданин, душевная у нас с вами беседа получается, но я вынужден отложить ее до завтра, потому что у меня начальник самодур.

Мельник повернулся к ней, держа в руке нож. На лице его было написано любопытство, как у энтомолога, разглядывающего невиданное доселе насекомое.

— Вы что, совсем не боитесь начальников?

— Нет. Совсем не боюсь. Я больше десяти лет проработала с Гордеевым и привыкла к мысли, что хороший начальник — тот, которого уважаешь, а не тот, которого боишься. И потом, я не боюсь, что меня выгонят.

— Совсем не боитесь? — вздернул брови Мельник. — Уверены в своей незаменимости?

— Не в этом дело. Пока я работала у Гордеева, мысль об уходе вызывала у меня ужас. И я действительно боялась сделать что-нибудь не так, нарушить какую-нибудь инструкцию и оказаться уволенной. А теперь мне все равно. Поймите меня правильно, Владимир Борисович. Я не хочу вас обидеть, но мне безразлично, у какого начальника работаю, если этот начальник не Гордеев. Поэтому я и вас не боюсь. Не сработаемся — уйду.

— К Заточному? Или в ваших запасниках есть еще какие-нибудь генералы?

Вот это уже был удар ниже пояса. Сидел тут, понимаешь ли, глазки строил, коленками прижимался, про мужа расспрашивал, делал вид, что ничего о Насте не знает, а сам, оказывается, неплохо подготовился, справочки навел и даже сплетен подсобрал с миру по нитке.

Настя попыталась собраться с мыслями, чтобы ответить правильно и при этом не сказать глупую дерзость, но в этот момент из комнаты прибежала жена Гордеева Надежда Андреевна.

— Господи, я с Мишенькой заболталась, совсем про мясо забыла!

— Ничего, Надежда Андреевна, — весело отозвался Мельник, — мы с Анастасией Павловной его старательно караулили и момент не упустили.

Он отошел от рабочего стола и сделал картинный жест рукой в сторону большого прямоугольного блюда, на котором были аккуратно выложены ровные одинаковые куски мяса.

— Все, дорогая хозяйка, можно подавать.

Надежда Андреевна подхватила блюдо и понесла его в комнату. Настя юркнула за ней следом, радуясь, что удалось естественным путем свернуть разговор, который вдруг принял такой неприятный оборот. Последним в комнату вернулся Барин и сразу включился в разговор с Гордеевым. До конца вечера он больше не заговаривал с Настей и даже не смотрел на нее. И она не знала, радоваться ей этому обстоятельству или насторожиться.

Глава 2

Никита лежал на диване, отвернувшись к стене и подтянув колени к груди. Его мучители давно уже ушли, беззлобно щелкнув Никиту на прощание пару раз кулаками. Все тело болело, было трудно дышать, прикушенный язык все еще кровоточил, и от этого во рту был неприятный металлический привкус.

Записали его признание на диктофон и на видео — и ушли. Кто они? Зачем приходили? Зачем им его признание?

Первая мысль была, конечно, о том, что они все-таки из ментовки. Но, поразмышляв немного, Никита пришел к выводу, что это не так. Если менты в принципе могут вот так вломиться в квартиру и выколотить из тебя признание, то почему они сделали это сейчас, а не полтора года назад? Сейчас-то все это уже потеряло актуальность. Про того мужика, которого он замочил на Павелецком, уже и забыли все давным-давно. Сегодня даже про убийства всяких там звезд и крупных политиков дольше двух месяцев не помнят. А уж если это "шестерка" из мафиозной группировки, так кому он на хрен нужен через полтора-то года?

Поэтому вторая мысль, пришедшая в голову Никите Мамонтову, показалась ему куда более правильной. Нужен этот убитый только своим дружкам. Не понравилось дружкам, что в столице нашей Родины ихнего кореша порешили — и с комсомольским приветом. Им самим, конечно, милицейские разборки ни к чему, поэтому тот факт, что дело "повисло", им только на руку, но, однако же, милицейские дела — это одна песня, а дела личные, внутримафиозные, — совсем, можно сказать, другой романс. А подайте сюда того наглеца, который посмел нашего любимого кореша тронуть!

При такой постановке вопроса срок в полтора года не казался чем-то невероятным. У криминальных структур своя логика, не такая, как у милиции. Это менты всегда хотят скорей да быстрей, у них начальства выше крыши, а сбоку еще прокуроры погоняют. А "деловые" — они по-другому взаимные расчеты ведут. В тот момент, когда его, Никиту Мамонтова, на Павелецкий вокзал послали, промеж двумя группировками один счет был, на очко больше в пользу приезжих, и замоченный чужак этот счет сравнял. А теперь, спустя полтора года, перевес мог вполне оказаться в пользу московских, и их "конкуренты" могут сделать из Никиты разменную карту.

Он вспомнил того опера с Петровки, который им тогда занимался. Всю душу прямо вынул своими разговорами, по три часа каждый день мурыжил Никиту, все расколоть пытался. Как же звали его? Ну, впрочем, неважно. Так вот этот опер говорил Никите: "Я знаю, что убийство совершил ты. Знаю — и все. А ты вот о чем подумай. Если я найду доказательства твоей вины, ты получишь срок. Солидный, но все равно это только срок. Понимаешь? Если ты успеешь обернуться раньше меня и напишешь явку с повинной, срок будет меньше. Если начнешь активно помогать следствию и дашь информацию о своих хозяевах, срок будет еще меньше. А вот если я не найду доказательств против тебя, ты останешься на свободе. И долго ты на этой свободе не проживешь".

Никита тогда ему не поверил. Его хозяева казались ему сильными, могущественными и вечными. Они его в обиду не дадут. Тем более он показал себя таким молодцом, от ментов вывернулся. Однако прошло полтора года, и все изменилось. Группировка, к которой он принадлежал, оказалась не такой уж могущественной и жизнеспособной. Внутренние распри ее ослабляли, да и милиция не дремала, кое-кого сумела зацепить и из общей кучки выдернуть. Месяца три назад жалкие остатки группы влились в другую структуру, более крупную и сильную, которая подмяла под себя хозяев Никиты Мамонтова. Но самому Никите в этой новой структуре места не нашлось. То есть не то чтобы его выставили без выходного пособия, но ясно дали понять, что не расстроятся, если он отвалит на все четыре стороны. Он не боевик, не снайпер, не качок и не драчун, не мастер вождения и вообще никакими выдающимися талантами не обладает. Его прежние хозяева, мелочь пузатая, были каждой паре рук рады, особенно если эти руки принадлежат человеку трусоватому, которому легко приказывать. А у новых хозяев порядки другие. Там на каждое место чуть не конкурсный отбор, и такие, как Никита, им не нужны. Его, конечно, примут, ежели он захочет остаться, потому как на нем "мокрое" висит и свое право на принадлежность к структуре он этим как бы заслужил. Но на большее пусть не рассчитывает. Роль жалкого "приживалы" — вот тот максимум, который ему могут предложить.

Никита изобразил достойный отказ, сказал, что никаких обид и претензий у него нет, и с облегчением завершил свои отношения с криминальным миром. Он с детства был слабым и трусливым парнем, но к двадцати пяти годам хотя бы поумнел. Ему было девятнадцать, когда он дал втянуть себя в криминальные отношения, потому что не посмел отказаться. В двадцать четыре он совершил убийство, и тоже потому, что струсил и не посмел сказать "нет". Боялся, что будут бить. Но с того самого момента только и думал о том, как бы ему половчее соскочить. Все, хватит дурака валять. Надо браться за ум, получать профессию и спать по возможности спокойно. Однако "соскочить" с криминального, да еще и "мокрого" крючка оказалось не так-то просто. Малейший шаг в сторону расценивался как симптом "ссучивания" то в пользу милиции, то в пользу конкурентов. Неглупому, но слабому Никите так бы и сидеть веки вечные на мафиозной печке, если бы печка эта, к его счастью, не дала трещину и не начала разваливаться. Явное пренебрежение к себе со стороны новых хозяев Никита расценил как ниспосланную судьбой удачу, которая позволит ему наконец вести нормальный образ жизни, не вызывая ни гнева, ни подозрений, ни угроз. Во всяком случае, так он полагал. Но не тут-то было...

Выходит, прав бы тот опер. Недолго ему радоваться свободе. Как же его все-таки звали? Никита вспомнил, что оперативник тогда дал ему свои телефоны, и домашний, и служебный, и сказал:

— Как надумаешь дать показания, сразу мне звони. Не стесняйся, звони в любое время, даже ночью.

Бумажку с телефонами Никита нашел быстро. Он вообще любил во всем порядок и никогда ничего не терял. Вот, Коротков Юрий Викторович. И телефоны. А что, если позвонить? Теперь уже без разницы, можно и ему признаться в убийстве, все равно эти трое его признание записали. Но Коротков хотя бы посоветует, что делать.

Никита еще немного подумал, потом решительно снял телефонную трубку и набрал домашний номер Короткова. Было уже десять вечера, и он решил, что звонить на службу бессмысленно.

Ему ответил недовольный женский голос.

— Его нет. Что-нибудь передать?

— Я перезвоню попозже. Ничего, если через час?

— Звоните, — сухо сказала женщина и бросила трубку.

Но и через час Короткова еще не было дома. Никита решил сегодня больше не звонить, неприлично, всю семью перебудит. Лучше завтра с утра. Еще вопрос, помнит ли его этот Коротков. У него небось таких, как Никита, каждый день по дюжине.

x x x

Не успела Настя Каменская, придя утром на работу, снять куртку и повесить ее в шкаф, как к ней заявился Коротков.

— Аська, освежи мне память. Девяносто пятый год, убийство приезжего порученца на Павелецком вокзале. Там был фигурант Мамонтов Никита.

— Было такое, — кивнула Настя. — Тебе какая степень подробностей нужна? Все детали у меня в бумажках записаны, но их искать долго.

— Долго не надо, говори, что помнишь.

— А в чем дело-то?

— Мне этот Мамонтов только что позвонил и попросил о встрече. Я ему назначил на половину двенадцатого возле метро "Чертановская".

Настя в нескольких словах изложила Короткову все, что помнила по делу об убийстве на Павелецком вокзале. У нее была отличная память, чем и пользовались частенько ее коллеги.

— Значит, он был из группы Усоева, — задумчиво сказал Юра. — А группа Усоева, насколько я знаю, приказала долго жить. То, что от нее осталось, плавно влилось в группировку господина Ляшенко по кличке Лях. Что ж, по-видимому, мальчика Никиту что-то сильно не устраивает в нынешнем положении вещей. Это любопытно.

Все утро Настя провела за анализом сведений, имеющих или могущих иметь отношение к маньяку-душителю. Уже стали поступать один за другим акты судебно-медицинских экспертиз семи трупов, и из сопоставления заключений судебных медиков можно было тоже извлечь кое-какую информацию. Вот, например, по первому из обнаруженных трупов было отмечено, что на шее потерпевшего имеются следы ногтей, тогда как у всех последующих жертв при такой же силе сдавливания шеи следы ногтей отсутствуют. Из этого можно было сделать вывод, что убийца в период между первым и вторым преступлением остриг ногти. Замечательная деталь! Если бы по ней еще маньяка можно было найти.

Была, однако, и другая деталь. Судя по расположению кровоподтеков на шеях потерпевших, душитель был очень высокого роста. Задушенные имели рост от ста шестидесяти двух до ста восьмидесяти сантиметров, и во всех случаях локализация следов пальцев относительно края и углов нижней челюсти была такова, что позволяла утверждать: нападающий был выше жертвы. К сожалению, по локализации и направлению борозды от петли ничего интересного о преступнике сказать не удалось. Придушив жертву сильным нажатием на сонную артерию, он укладывал человека на пол, снимал с него шарф или платок и натягивал петлю, как было указано в заключении судебных медиков, "движением сзади наперед и сверху вниз, что подтверждается наличием косонисходящей борозды в нижней части шеи". Эксперты полагали, что рост преступника должен быть не меньше ста восьмидесяти восьми сантиметров, а скорее всего — приближаться к двум метрам. Уже что-то. Можно попробовать поискать среди баскетболистов.

И еще одно. Самое, может быть, важное. Человек в двенадцатом часу ночи возвращается домой, входит в пустой подъезд. И тут на него нападают. Это только в сказках бывает легко и гладко. Что значит "тут на него нападают"? Душитель шел следом за жертвой по пустой улице, зашел вместе с ней в подъезд... Неужели люди могут быть так беспечны? А ведь эксперты утверждают, что ни один потерпевший не находился в сильной степени опьянения, когда все люди — братья, а любое море кажется по колено. Душитель шел навстречу жертве? Тогда тем более человек должен был испугаться или хотя бы насторожиться. И не дать схватить себя за шею так просто. Должны быть следы борьбы. А их практически нет. То есть потерпевший абсолютно не ожидал нападения, мускулы инстинктивно не напрягал и мгновенно терялся, как только пальцы душителя прикасались к сонной артерии. Этому может быть три объяснения. Первое: потерпевший знал убийцу и не боялся его. Проведенные проверки эту версию пока не подтвердили. Во всяком случае, общих знакомых у всех семерых потерпевших на сегодняшний день не выявлено. Второе: убийца появлялся внезапно, он не шел ни следом за жертвой, ни навстречу ей, он выныривал из темноты, где стоял, терпеливо поджидая запоздалого жильца. Теоретически это было возможно, но практически... Все подъезды, где были найдены трупы жильцов, хорошо освещены и не имеют "закутков", в которых можно долго прятаться и из которых можно внезапно вынырнуть.

Остается третье объяснение: потерпевший видел своего убийцу, но не испугался его и не ожидал нападения, хотя и знаком с ним не был. Кого можно не испугаться в двенадцатом часу ночи в пустом подъезде? Ребенка. Или женщину. Очень высокую женщину...

Из раздумий Настю вывел телефонный звонок. Она сняла трубку и услышала голос Короткова.

— Ася, глянь, пожалуйста, в свои бумажки, мне нужен адрес этого придурка Мамонтова. Я уже час его жду, окоченел совсем.

— Неужели не пришел?

— Не пришел, гаденыш. Найду — ноги повыдергиваю.

Настя быстро открыла сейф и вытащила папку с материалами за 1995 год, мысленно похвалив себя за предусмотрительность. Конечно, ей удобнее было бы хранить все материалы за год в одном месте, но она из необъяснимого чувства самосохранения все-таки делила их на две папки: в одну складывала итоговые справки, обезличенные, пестрящие цифрами и логическими построениями, но не имеющие ни одной фамилии, а в другой папке держала все текущие и черновые материалы с фамилиями, кличками, адресами, телефонами и прочими необходимыми сведениями. Каждую неделю все эти данные заносились в Настин домашний компьютер и там уже распределялись по директориям и файлам, формируя самые разнообразные сводки и таблицы, но здесь, в кабинете на Петровке, 38, информация хранилась в папках, причем далеко не всегда в идеальном порядке. Настя, правда, ориентировалась в этих бумажках легко, но посторонний человек никогда не нашел бы здесь нужный материал. Если бы все материалы были в одной папке, а папку эту унес два дня назад лично Барин "для ознакомления", то не видать бы Юрке Короткову нужного адреса как своих ушей. Пришлось бы через адресное бюро запрашивать, а в Москве Мамонтовых этих...

Она продиктовала Короткову адрес и на всякий случай телефон Никиты Мамонтова, проходившего в девяносто пятом году по делу об убийстве на Павелецком вокзале. Жил Никита очень далеко от "Чертановской", на другом конце города, в Отрадном.

— Ты прямо сейчас к нему поедешь? — спросила она.

— Как же, разлетелся, — зло фыркнул Коротков. — Я и так целый час впустую потратил. Я ему специально на "Чертановской" назначил встречу, у меня в этом районе два дела, которые надо сделать. Одно, кстати, по твоему душегубу. Вот закончу здесь все, что запланировал, потом, может быть, к Никите загляну, если ноги еще носить будут. Все, подруга, побежал.

x x x

Это была классическая ловушка, которую расставляли сотни раз и в которую попадались сотни людей. Более того, она была описана в десятках детективных романов и показана в десятках кинофильмов. Но в нее все равно продолжали попадаться.

Майор Коротков был опытным оперативником. Поэтому сначала он долго звонил в дверь квартиры Никиты, потом осторожно толкнул ее. Убедившись, что дверь открыта, он не стал заходить внутрь, притворил дверь и позвонил в соседнюю квартиру. Ему открыла молодая женщина с годовалым карапузом на руках. Юра показал ей раскрытое удостоверение.

— У вашего соседа дверь не заперта, — сказал он, — а на звонки он не отвечает. Вы позволите мне позвонить в милицию?

— Так вы же сами милиция, — рассмеялась молодая мама.

— Один милиционер — не милиционер, — доверительно понизив голос, сообщил Коротков.

— Как это?

— А вот так. Нам тоже свидетели нужны, как и всем остальным. А то я сейчас зайду в квартиру к Никите, а окажется, что там воры побывали. И я никогда в жизни не докажу, что сам тоже ничего не прихватил, воспользовавшись случаем.

— Так давайте я с вами зайду, — с готовностью предложила соседка Никиты. — И если надо будет, смогу подтвердить, что вы ничего не брали. Хотите?

Коротков не хотел. Совсем ни к чему втягивать эту милую молодую мамочку в дело об убийстве. А то, что дело это именно об убийстве, а не о какой не о квартирной краже, он уже не сомневался. Юрий Коротков был опытным сыщиком.

x x x

Валентин Баглюк всегда тяжело переносил похмелье. Вообще-то пил он нечасто, только когда оказывался в хорошей теплой компании, но тут уж имел обыкновение набираться под завязку, то есть до провалов памяти и полной потери ориентации. И каждый раз следом за этим прекрасным вечером наступало утро. Ужасное. Омерзительное. Такое тяжелое, что казалось Вале Баглюку последним утром в его такой недолгой жизни.

Работал Баглюк в популярной московской газете, известной своим пристрастием к скандальным разоблачениям и "жареным" фактам. Проснувшись сегодня поутру, он подумал, что больше никогда уже не напишет в свою газету ни одного материала. По той простой причине, что сегодняшнее утро будет последним в его жизни. Ну черт возьми, ну зачем он вчера так набрался? Вот ведь каждый раз одно и то же: знает, каково будет на следующий день, но все равно пьет, причем чем больше пьет, тем туманнее делается перспектива утренних похмельных страданий. Утро — оно когда еще будет, а веселье и душевный подъем — вот они, прямо сейчас.

Одним словом, плохо было Валентину. Мучился он. И даже почти плакал от дурноты и собственного бессилия. Потому что одно он знал точно: опохмеляться нельзя. Если начнешь по утрам опохмеляться, значит, ты уже законченный алкоголик. И хотя по рассказам друзей Баглюк знал, что опохмелочные сто граммов мгновенно приведут его в человеческое состояние, он мужественно терпел и перемогался.

С трудом донеся тело до ванны, Валентин втащил себя под душ и сделал воду похолоднее. Минут через десять стало чуть-чуть легче. Когда-то, еще при советской власти, в аптеках продавались замечательные таблетки аэрон. Теперь их уже давно не выпускали, но Баглюк еще в те давние времена ухитрился закупить аэрон впрок, благо при правильном хранении срок годности у таблеток был аж до девяносто восьмого года. Таблетка аэрона в сочетании с таблеткой новоцефальгина давала неплохой эффект при похмельных головных болях и тошноте.

Он уже вышел из ванной, достал заветные лекарства и приготовился запить их водой, как зазвонил висящий на кухонной стене телефон. Баглюк решил не подходить. Разговаривать сил не было. Звонки все не прекращались, а телефонная розетка была неразъемной. Чтобы отключить телефон, нужно было брать в руки отвертку, садиться на корточки, вывинчивать шурупы и отсоединять клеммы. О таких сложных процедурах Валентин в его нынешнем состоянии и помыслить не мог. Более того, аппарат был старый, регулятор громкости звонка давно сломался, так что и сделать звук потише никакой возможности не было. Разве что пойти в комнату и принести подушку... Да что с ней делать, с подушкой этой? Телефон-то висит на стене, а не стоит на горизонтальной плоскости. Нет уж, лучше снять трубку, а то у него от этих душераздирающих звонков сейчас судороги начнутся. О Господи, зачем он вчера столько пил!

— Алло, — умирающим голосом пробормотал в трубку Баглюк, надеясь сойти за тяжелобольного и тем самым смутить настырного абонента.

— Валентин Николаевич? — послышался совершенно незнакомый голос.

— Да, я вас слушаю, — откликнулся Баглюк, представляя себя в этот момент на сцене в роли Маргариты Готье в финале.

— Вас заинтересует материал об убийстве?

— Смотря о каком.

— Убийство совершено вчера. А убитый — осведомитель Петровки. Вспомните, в ряде газет прошли публикации о том, что милиция вербует людей, использует их, а потом бросает, как отработанный материал. Осведомитель становится никому не нужен, более того, даже тайна его имени перестает охраняться. И вот результат. Почему-то ваша газета, такая популярная и любимая москвичами, эту тему ни разу не затронула. Вам это что, неинтересно?

Баглюк стал быстро оживать. Пожалуй, он еще не в финале пьесы, когда Маргарита умирает от чахотки. Действие отодвигается ближе к середине.

— Нам это интересно, но у нас не было материала. Таких случаев, о которых вы говорите, было немного, и каждый раз другие газетчики оказывались первыми. А когда материал неэксклюзивный, это уже все не то.

— Тогда тем более вас это должно заинтересовать, — произнес незнакомый собеседник. — Потому что вы — первый, кто узнал, что убитый вчера Никита Мамонтов был осведомителем и состоял на связи у сотрудника отдела по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями.

— Но мне нужны доказательства, — осторожно сказал Баглюк. — Вы же знаете, наша газета и без того была втянута в несколько судебных процессов из-за публикаций, построенных на непроверенных данных.

— Разумеется, — спокойно ответил незнакомец. — Доказательства я вам предъявлю. Мы будем договариваться с вами о встрече, или вы хотите подумать?

— Я хочу понять, в чем состоит ваш интерес. Почему вы предлагаете материал именно нашей газете и именно мне? И что вы хотите взамен?

— Объясню. Ваша газета — единственная из ежедневных изданий, где могут потянуть материал такой степени сложности. Конечно, в "Совершенно секретно" или "Криминальной хронике" есть профессионалы, которые лучше вас разберутся в материале и подадут его более эффектно, но эти издания выходят раз в месяц. А остывшее блюдо теряет всю свою привлекательность. Теперь что касается моего личного интереса. Я работаю в правоохранительных органах, и мне небезразлична судьба агентурно-оперативной деятельности. К сожалению, при существующем сегодня положении вещей судьба эта незавидная. И я хочу сделать все, чтобы переломить сложившуюся тенденцию, в том числе и организовать кампанию в средствах массовой информации, которая заставила бы наших руководителей наконец задуматься о том, что система раскрытия преступлений и розыска преступников разваливается на глазах.

Это показалось Баглюку убедительным. Во всяком случае, ему уже приходилось встречать таких людей, которые пытались бороться за идею при помощи скандалов в прессе. Правда, эти идеи были всегда политическими, а не сугубо профессиональными... Зато материальчик можно будет сделать — прелесть! Пальчики оближешь.

x x x

Юра Коротков приходил на работу очень рано. Обстановка дома была невыносимой, и он обычно старался встать, позавтракать и уйти до того, как проснется жена, чтобы не нарываться на очередной скандал и не портить себе настроение на весь день. Сегодня он тоже пришел пораньше и уже без четверти восемь сидел в кабинете, который занимал вместе с Колей Селуяновым, и переписывал на чистые листы ту информацию, которую сумел собрать за вчерашний день. Информация эта записывалась на ходу на самые разнообразные клочки и обрывки бумаги, сигаретные пачки, обертки из-под шоколадок и прочие "бумажные носители".

В десять минут девятого звякнул внутренний телефон.

— Юрий Викторович, — послышался голос Мельника, — зайдите ко мне.

Коротков с удивлением глянул на часы и отправился к начальнику. Владимир Борисович встретил его ледяным молчанием. Только швырнул на длинный стол для совещаний какую-то газету и встал у окна, повернувшись к Короткову спиной. Юра взял газету, недоуменно пробежал глазами по заголовкам и наткнулся на тот, который был выделен ядовито-зеленым маркером: "Трупы на свалке". Материал был приличным по объему, занимая целый "подвал" на второй полосе. И начинался довольно эффектно.

— Он мне сказал: "Я знаю, что это ты убил. Может быть, я не сумею это доказать, но я все равно это точно знаю..."

Красивый оборот, не правда ли? Перед вами расшифровка диктофонной записи признания в убийстве, совершенном в девяносто пятом году. Молодой человек по имени Никита (фамилию мы пока не называем) сразу же попал в поле зрения уголовного розыска, был задержан и в течение почти месяца интенсивно допрашивался. Более того, как мы с вами теперь знаем, сотрудники милиции были уверены в том, что убийца — он. Знали это совершенно точно. Знали — и... отпустили Никиту.

"Как же так?" — спросите вы. Почему же отпустили, если точно знали, что он виновен? Разве Никита был крутым мафиози и сумел всех купить? Нет. Он был обыкновенным молодым человеком, связанным с криминальной группировкой, но далеко не самой мощной. Может быть, у него влиятельные родители, которые сумели организовать давление в духе хорошо известных традиций "телефонного права"? И снова я отвечу: нет. Мама у Никиты работает врачом в детской поликлинике, а отца нет уже много лет. Так в чем же дело? Почему он оказался на свободе?

Ответ прост. Никиту завербовали. Милиционеры сделали вид, что не могут найти доказательств его вины, скрыли эти доказательства от следствия и отпустили убийцу. А взамен получили информатора, осведомителя, который держал их в курсе дел той группировки, к которой принадлежал. Видите, как все просто?

Никита честно работал на милицию, трудился в поте лица. Постепенно группировка некоего Усоева (а принадлежал Никита именно к ней) начала распадаться. Некоторых членов очень удачно брали с поличным на всякой ерунде. В рядах преступников начались разброд и шатание, группировка ослабевала на глазах, и ее несколько месяцев назад прибрал к рукам другой авторитет, покруче и помощнее. Никите в новой "семье" места не нашлось. И именно поэтому он перестал быть нужным милиции. Не можешь давать информацию — катись на все четыре стороны, не путайся под ногами.

И ладно бы, если бы черная неблагодарность милиционеров ограничилась только этим. Так ведь нет. Они даже не позаботились о том, чтобы факт сотрудничества Никиты с уголовным розыском не стал достоянием гласности. И разумеется, слухи достигли заинтересованных ушей. В преступной среде измен не прощают, это вам, господа хорошие, не семейная жизнь. Никита забеспокоился, почувствовав, что вокруг него становится "горячо". И кинулся за помощью. К кому? Да к кому же еще ему бежать за защитой и советом, как не к тому оперативнику, на которого он работал и которому давал информацию! Мы располагаем записью и этого разговора, из которого вам кое-что станет понятным.

— Алло, Юрия Викторовича можно?

— Слушаю.

— Моя фамилия Мамонтов. Никита Мамонтов. Вы меня помните?

Неуверенно:

— Нет, не припоминаю.

— Убийство на Павелецком вокзале. Ну как же, Юрий Викторович... Вы мне и телефоны свои оставили, чтобы я звонил, если что.

— А, да, вспомнил. И что вы хотите?

— Мне нужно с вами встретиться.

— Зачем?

— Это очень важно. Пожалуйста... Я не хочу по телефону. Это очень важно.

— Ладно, давайте в половине двенадцатого на "Чертановской". Сможете? Выход из последнего вагона, в тоннеле, возле лотерейного киоска. Знаете, где это?

— Да. Спасибо вам..."

Как видите, дорогой читатель, некий, сотрудник уголовного розыска по имени Юрий Викторович вовсе не рвался встречаться со своим ставшим уже ненужным агентом. Более того, он довольно успешно делал вид, что вообще не помнит Никиту Мамонтова и не знает, кто это такой. Никита, чувствуя дышащую в затылок опасность, не просто просит о встрече — умоляет, чуть не плачет, а его милицейский шеф цедит слова сквозь зубы и милостиво соглашается.

Милая картинка, не правда ли? Только сейчас, господа хорошие, она перестанет быть милой. Потому что Никиту нашли мертвым. В собственной квартире. В этот же день. Кому-то очень не понравилось, что он хочет встретиться с сотрудником уголовного розыска. А может, это не понравилось самому Юрию Викторовичу? Вероятно, не случайно он первым оказался возле тела бывшего агента. Агента, который теперь стал ненужным, но слишком много знал."

На этом фактологическая часть статьи заканчивалась, и дальше шли публицистические размышлизмы на тему о том, какая милиция плохая, не бережет агентов, которые жизнью рискуют, помогая раскрывать преступления. В тексте было великое множество намеков на то, что в устранении ставших ненужными агентов заинтересована и сама правоохранительная система, а не только преступный мир. Коротков снова нашел в тексте то место, где приводился его телефонный разговор с Мамонтовым. Да, все точно, слово в слово. Неужели он звонил ему по чьему-то приказу с телефонного аппарата, имеющего встроенный магнитофон?

— Я жду ваших объяснений.

Голос Мельника был холоден и скрипуч, как старый ржавый нож.

— У меня нет объяснений.

— Совсем нет? Вам нечего мне сказать?

— Я не понимаю, как это произошло. Но я могу рассказать то, что знаю.

— Вы не понимаете? — Мельник повысил голос. — Происходит расшифровка агентуры, вашей, Юрий Викторович, агентуры, а не чьей-нибудь, а вы не знаете, как это произошло? Позвольте спросить, кто же еще, кроме лично вас, мог знать имя агента?

— Вы ошибаетесь, — Юра старался говорить спокойно, но это ему плохо удавалось. — Никита Мамонтов никогда не состоял у меня на связи. Он не был моим агентом.

— Юрий Викторович, вы сами прекрасно понимаете, что это голословное утверждение. Я могу проверить все ваши документы по агентуре, и если я не найду там упоминания о Мамонтове, это все равно не будет означать, что он не сотрудничал с вами. Мы с вами не первый день на свете живем и отлично знаем, сколько у оперсостава не оформленной должным образом агентуры. Давайте пройдемся последовательно по тексту статьи. Вы работали с Мамонтовым в девяносто пятом году?

— Так точно.

— Вы действительно были уверены в его виновности?

— Да.

— Почему не нашли доказательств?

— Там все упиралось в свидетельские показания. Со свидетелями хорошо поработали люди Усоева, и мы ничего не смогли сделать. С точки зрения криминалистики убийство было совершено безупречно грамотно. Представьте: по перрону сплошной массой движется толпа людей, сошедших с поезда, а ей навстречу бежит другая толпа, потому что на соседний путь этой же платформы подали пригородную электричку. В таких условиях выявить следы, пригодные для идентификации, невозможно. Выстроить обвинение можно было только на показаниях свидетелей.

— Так, понятно. И вы Мамонтова отпустили?

— Не я, а следователь. Я-то тут при чем?

— При том, что вы не смогли найти способа доказать его вину. Вы действительно говорили Мамонтову, что уверены в ею виновности, или это журналистский блеф, основанный на том, что сам Мамонтов теперь уже не сможет его опровергнуть?

— Да, товарищ полковник, я говорил это Никите. Он был очень неглупым парнем, но слабым. Запутать его в показаниях и поймать на лжи было трудно, поверьте мне, я пытался сделать это в течение почти месяца. Но оставалась надежда задавить всех нашей уверенностью. К сожалению, расчет себя не оправдал, Мамонтов не поддался.

— Что было дальше? Вы его завербовали до того, как отпустить, или после?

— Владимир Борисович, я не вербовал Мамонтова. Даю вам честное слово.

— Да? А почему? Вы же сами сказали, что он был неглупым, но слабым. Такие обычно тяготятся своей принадлежностью к криминальным структурам и с удовольствием идут на сотрудничество с нами. Почему же вы упустили такую возможность?

Такого оборота Юра не ожидал. Почему он не попытался сделать из Никиты Мамонтова своего агента? Да потому что Мамонтов на эту роль совершенно не годился. Юре тогда даже и в голову не приходило попробовать обработать паренька. Трусливый, боящийся боли, он выложит все первому же встречному, который поднимет на него руку. Какой из него агент? Смех один.

— Мамонтов по психологическому складу не подходил для вербовки, — ответил Юра.

— Допустим, — кивнул Мельник. — И что было дальше?

— Не знаю, — пожал плечами Коротков. — Дело было приостановлено в связи с неустановлением лица, подлежащего привлечению к ответственности. Мамонтова отпустили. Больше я его не видел.

— Как же тогда объяснить тот факт, что три дня назад он вам позвонил?

— Не знаю.

— Запись вашего телефонного разговора соответствует действительности?

— Соответствует.

— Вы можете это как-то объяснить?

— Нет, товарищ полковник, не могу. Могу только предположить, что звонил Никита с аппарата, имеющего встроенный магнитофон.

— Очень глубокое умозаключение.

Мельник помолчал, глядя куда-то в сторону, потом поднял на Юру колючие светлые глаза.

— Что вам сказал Мамонтов?

— То, что написано в газете, Владимир Борисович. Разговор приведен полностью.

— Не делайте из меня идиота! — взвился начальник. — Я спрашиваю, что вам сказал Мамонтов при личной встрече? Что у него случилось? Зачем он вам звонил?

— Мы с ним не встретились.

— Почему?

— Не знаю. Встреча была назначена в половине двенадцатою дня у выхода из метро "Чертановская". Мамонтов на встречу не явился.

— Это вы будете рассказывать кому-нибудь другому. А мне, будьте любезны, расскажите, как вы с ним встретились и что он вам говорил.

— Владимир Борисович, ну я даю вам честное слово, я не встречался с Мамонтовым.

— А что вы делали возле его квартиры в момент убийства?

Тьфу ты, с досадой подумал Коротков, вот уж точно всяко лыко в строку. Но надо признать, что опыт развязывания языка у нового шефа, безусловно, имеется. Вот ведь как вопрос поставил: что вы делали возле квартиры Мамонтова в момент убийства? Нужно отвечать предельно аккуратно, а не то привяжется, мол, откуда вы знаете, когда он был, этот момент убийства.

— Я поехал домой к Мамонтову, чтобы выяснить, что у него случилось и почему он не явился на встречу.

— Откуда такая забота?

— Я же понимал, что он мне не просто так позвонил. Вероятно, у пего произошло что-то серьезное, раз он вспомнил обо мне. Было бы непрофессионально не обратить на это внимания. Я узнал адрес Мамонтова, закончил свои дела в районе Чертанова и только после этого поехал в Отрадное. Долго звонил в квартиру Мамонтова, потом обнаружил, что дверь не заперта.

— И, конечно, вошли в квартиру, — с нескрываемой злостью продолжил Мельник. — Там остались ваши следы, и теперь вы никогда в жизни не докажете, что они появились спустя некоторое время после убийства, а не во время совершения преступления.

— Это неправда, — твердо ответил Коротков. — Я не входил в квартиру. И моих следов там нет и быть не может.

Мельник вскинул на него вмиг потеплевшие глаза.

— Это правда? Вы не входили туда?

— Не входил. Владимир Борисович, вы же сами сказали: мы с вами не первый день на свете живем. Ловушка такая старая, что просто стыдно в нее попадаться.

— Ну слава Богу!

Мельник обрадовался так явно, что Коротков, несмотря на кипевшую в нем ярость, не смог удержаться от улыбки.

— Хорошо, Юрий Викторович, подозрения в совершении убийства Никиты Мамонтова мы пока отводим. Но остается расшифровка агента. Давайте расставим все точки над "i". Мамонтов был вашим агентом, в этом у меня нет сомнений, и не пытайтесь меня здесь обмануть. И поскольку он был именно вашим агентом, вина и ответственность за его расшифровку лежит целиком и полностью на вас. Это ЧП. Это повод для служебного расследования. Мы должны выяснить, каким образом информация о вашей связи с Мамонтовым попала к убийцам, а потом к журналисту... К этому, как его... — Мельник взял газету и быстро поискал глазами подпись под статьей. — К Баглюку. Вы попали в крайне тяжелую ситуацию, майор Коротков, и я не представляю, как вы будете из нее выпутываться. Только недавно наш министр еще раз обратил внимание на недопустимость халатности в работе с секретными сведениями, особо подчеркивал, что это ведет к расшифровке спецаппарата. Если с вашей стороны была проявлена хотя бы малейшая небрежность, вы будете наказаны, и наказаны предельно строго. Идите.

Юра автоматически повернулся, вышел из кабинета и пошел по длинному коридору. Он ничего не понимал. Все, что говорил Мельник, было по существу правильным и достаточно логичным. Кроме одного: Никита Мамонтов никогда не был его агентом. Может быть, Никиту завербовал кто-то другой? Например, из подразделения по борьбе с организованной преступностью, поскольку парень принадлежал хоть и к плохонькой, но группировке. Главным же, однако, было совсем не это. Главным было начало этой проклятой статьи. Почему Мельник ничего не сказал об этом? Не заметил?

"Ну и влип же ты, Коротков", — сказал себе Юра, открывая дверь своего кабинета.

Глава 3

В десять утра, собрав сотрудников на ежеутреннее совещание, Мельник объявил:

— Сегодня ваш бывший начальник будет сдавать мне секретные дела. Прошу после шестнадцати ноль-ноль всех быть на месте. Я проверю ваши лицевые счета.

Оперативники с тоской завздыхали. Они понимали, что мероприятие это обязательное, без него никак нельзя, но очень уж не хотелось день ломать. Все секретные дела, которые велись оперсоставом, числились за отделом, а точнее — за начальником, полковником Гордеевым. Сами же дела находились в сейфах у сотрудников вместе с замечательной бумажкой под названием "лицевой счет", в котором отмечалось наличие дел и их движение. Уходя с должности, Виктор Алексеевич должен был передать секретные дела по описи своему преемнику, а дальше все зависело от личности самого преемника. Он мог под честное слово принять дела, то есть взять из рук предшественника реестр, сделать вид, что читает его, расписаться в получении и положить в сейф. А мог и потребовать, чтобы все перечисленные в описи дела были ему предъявлены. Мельник, судя по всему, собирался идти по второму из указанных путей. Времени эта процедура должна была занять много, ибо всяческих секретных дел в сейфах у сотрудников было огромное количество. Если преступление не удается раскрыть, следователь выносит постановление о приостановлении уголовного дела, и оно благополучно отбывает в архив. У оперативников все совсем не так. По нераскрытому преступлению работа все равно продолжается, сыщики придумывают мероприятия и выполняют их, насколько хватает фантазии, сил и времени, а начальник их постоянно контролирует: мол, не забыли ли, что по убийствам пятилетней давности преступники не пойманы и до сих пор на свободе разгуливают. И ведутся эти оперативно-поисковые дела до морковкина забвенья, а проще говоря — либо до успешного раскрытия преступления, либо до истечения сроков давности по конкретному преступлению. А по убийствам эти сроки ох немаленькие. Десятками лет исчисляются. Вот и прикиньте, сколько дел находится в сейфах у оперативного аппарата...

Но плачь — не плачь, а показывать дела все равно придется. И хорошо еще, если Барин только подержит их в руках, убедится, что папка есть в наличии, никуда не пропала, на том и успокоится. Гораздо хуже, если он захочет ознакомиться с делами. Проверить, стало быть, насколько добросовестно его новые подчиненные работают не только по текущим, но и по прошлым делам. И дела должны быть в полном порядке. Посему в этот метельный январский день сотрудники отдела по тяжким насильственным преступлениям, скрипнув зубами, оставили все дела, в том числе и неотложные, и занялись писаниной.

В половине пятого папки были сложены в кабинете Мельника, после чего Барин с милой улыбкой произнес:

— Я ознакомлюсь со всеми материалами, а потом проведу совещание, специально посвященное этому вопросу. Все свободны.

Сотрудники разбрелись по своим местам, прикидывая, что бы такое успеть сделать, чтобы хотя бы частично спасти так бездарно загубленный день. Прихрамывающий Коля Селуянов зашел к Насте и прямо с порога принялся ворчать на неправильно устроенную жизнь.

— Да что ж это такое, Аська, ну скажи ты мне на милость!

Как началась невезуха с той аварии в ноябре, так и продолжается. Уже новый год начался, а она все со мной, как верная жена. Машину после аварии в сервис загнал, обещали к середине декабря сделать, а до сих пор не готово. Так и прихожу в норму на своих охромевших ногах. Собирался сегодня в Федерацию баскетбола наведаться, как ты велела, так вот тебе, пожалуйста, проверяльщик на нашу голову свалился.

— Поедешь завтра, не нервничай, — попыталась успокоить его Настя.

— Тебе хорошо говорить, а у меня на завтра совсем другие дела придуманы. И потом, Ася, наш душитель — это же все-таки маньяк, не забывай. А вдруг, пока мы тут старыми пыльными папками трясем да бумажки задним числом оформляем, у него опять обострение сделается, и мы получим восьмой труп?

Николай был, конечно, прав. Работа по преступлению, где явно поработал убийца, имевший своей целью конкретную жертву, принципиально отличается от работы по поиску серийного маньяка. Если в первом случае человек уже убил того, кого хотел, и теперь все его действия будут направлены только на то, чтобы не быть найденным и разоблаченным, то маньяк обычно не останавливается "на достигнутом", он будет убивать с той или иной периодичностью, пока его за руку не схватят. Поэтому каждый день промедления чреват новым убийством. Утешением, хотя и слабым, служило в этой ситуации только то, что семь одинаковых убийств были совершены в течение очень непродолжительного времени, в период с 13 по 24 декабря, и со времени обнаружения последнего из семи задушенных потерпевших прошло уже больше двух недель. Иными словами, можно было надеяться, что у маньяка, если он действительно душевнобольной, было обострение психического расстройства, а сейчас он успокоился и в ближайшее обозримое время никого больше не убьет. Хотя с душевнобольными никогда нельзя знать наверняка...

— Как твои переломы? — спросила Настя.

— Болят, — вздохнул Селуянов. — Особенно когда погода вменяется. Не знаешь, долго мне еще так мучиться?

— Всю жизнь, — улыбнулась она. — Может, болеть будет не так сильно, но окончательно все равно не пройдет. Так что готовься.

— Во утешила! Ладно, раз я сегодня к баскетболистам не попал, давай легенду пошлифуем. Что-то она мне не нравится. Ну какой из меня журналист, ты сама подумай. У меня на роже написано, что я складно три фразы написать не могу.

— Пусть будет не журналист, а научный работник. Например, социальный психолог, или специалист по медицинской психологии. Хотя ты прав, Николаша, на научного работника ты тоже мало похож. Пожалуй, моя идея была не так хороша, как мне показалось сначала.

— Да нет, идея хорошая, но исполнитель не годится. Может, Мишаню пошлем?

— А что, — оживилась Настя, — правильная мысль. Мишенька вполне может сойти и за журналиста, и за ученого червя. Где он? Никуда не убежал?

Селуянов сорвался с места и, прихрамывая, выскочил из кабинета. Минут через пять он вернулся в сопровождении Миши Доценко, высокого, черноглазого и очень симпатичного оперативника, славящегося двумя вещами: умением работать с памятью свидетелей и потерпевших и любовью к модной, элегантной, "с иголочки" одежде. Была у Миши и третья особенность, о которой, правда, знали только его коллеги: он отчего-то трепетал перед Настей, ужасно ее стеснялся и называл исключительно на "вы" и по имени-отчеству, несмотря на пятилетнюю совместную работу и неоднократные просьбы "быть попроще".

Доценко тоже занимался душителем, поэтому Селуянов перебрасывал на него визит к баскетболистам с чистой совестью.

— По одной из наших рабочих версий маньяка следует искать среди женщин очень высокого роста. Как вариант это может быть женщина баскетболистка. Поскольку их в целом не очень-то много, они скорее всего составляют достаточно узкий круг, в котором информация расходится быстро. А поскольку это все-таки женщины, хоть и очень высокие, надежды на то, что информация останется в тайне, вообще мало. Поэтому мы не можем допустить, чтобы пошли разговоры о поисках в их среде сумасшедшей маньячки-убийцы. Лучше уж сразу объявление во все газеты дать, эффект будет тот же. Мы с Колей думаем, что правильнее всего идти к ним с легендой о сборе материала для статьи или научной работы. Тема: образ жизни в спорте и его влияние на образ жизни вне спорта. Идея понятна?

— Не совсем, — признался Миша.

— Тогда объясню на пальцах. Насколько часто у спортсменов случаются психические или нервные срывы, связаны ли эти срывы с образом жизни человека, занимающегося большим спортом, влияет ли этот образ жизни на то, как человек живет и ведет себя впоследствии, когда уходит из спорта. Мешают ли нервные и психические расстройства эффективным занятиям спортом, например, может ли олигофрен или психопат стать чемпионом. И так далее на ту же тему. Задача — получить сведения о людях, которые могли бы проиллюстрировать указанную зависимость на собственном примере.

— Ясно. А документы?

— Вот, держи, — Селуянов протянул ему журналистскую карточку, которую получил сегодня утром и на которой красовалась его собственная фотография. — Сходи к ребятам, пусть с меня спишут, а на твое имя сделают. И книжки пойди почитай умные, слова выучи, чтоб за специалиста сойти.

— Коля, — с упреком произнесла Настя, — имей совесть.

— Да что вы, Анастасия Павловна, — лучезарно улыбнулся Доценко, — это я вас боюсь, а с Колей у меня разговор короткий. Просто в вашем присутствии я стесняюсь и делаю интеллигентное лицо.

Миша ушел переделывать документ, подтверждающий, что он является журналистом, работающим в каком-то малоизвестном издании. Когда-то главный редактор этого издания сильно пострадал от рук грабителей, но, надо отдать ему должное, хотя и не сумел оказать им сопротивления, зато смог взять себя в руки, сосредоточиться и запомнить их лица, одежду и манеру говорить с такой степенью точности, что наглецов взяли по приметам в течение суток, а все похищенное вернули владельцу. С тех пор он чувствовал себя вечным должником сыщиков с Петровки и по негласной договоренности всегда разрешал пользоваться прикрытием своего журнала, добросовестно подтверждая личность самозванных журналистов, если кому-то особо недоверчивому приходило в голову учинять проверки.

x x x

До семи часов Настя просидела на работе, думая не столько о преступниках и их жертвах, сколько о том, что сегодня вечером ее муж улетит в Штаты почти на три месяца. После долгих препирательств и бесконечного подсчета скудных финансовых средств ей удалось уговорить его принять приглашение Стэндфордского университета прочитать курс лекций по высшей математике. Платили американцы более чем прилично, и можно было наконец затеять в квартире ремонт и сделать хотя бы основные покупки, необходимость в которых назрела уже давно.

Леша должен был заехать за ней в четверть восьмого, и точно в назначенное время Настя стояла на улице возле проходной, привычно прикидывая, сколько ей еще придется здесь мерзнуть, пятнадцать минут или полчаса. Ее муж при всех его достоинствах опаздывал всегда и всюду, и можно было считать большой удачей, если он вообще являлся к месту встречи, а не ждал в противоположном конце города, в очередной раз что-то перепутав. Например, Чертаново и Черкизово, Бирюлево и Бибирево или Дмитровское шоссе и Большую Дмитровку. Настя старалась по возможности учитывать эту его особенность и не назначать ему встречи в местах, имеющих "рискованные" названия, но иногда даже она, знающая Алексея два десятка лег, не могла предугадать залихватские виражи его мысленных ассоциаций. Личным рекордом Алексея Чистякова было двухчасовое ожидание кого-то на станции метро "Римская", в то время как встреча должна была состояться у выхода из метро "Пражская". "Ну извини, — покаянно говорил он впоследствии, — я запомнил, что это какая-то европейская столица".

Правда, место Настиной работы он ни с чем перепутать не должен был, поэтому оставалась надежда, что опоздание будет связано только с его несобранностью и неумением рассчитывать время и учитывать возможные пробки на дорогах. Так и оказалось. Муж опоздал всего на двадцать минут, что при его характере можно было вообще считать досрочным прибытием. Увидев, что Алексей приехал на своей машине, Настя не на шутку расстроилась. Она была уверена, что в аэропорт их повезет кто-нибудь из друзей или родственников, а машину Леша оставит в гараже возле дома своих родителей. Теперь получалось, что ей придется самой вести машину по дороге из аэропорта домой, а потом еще мучиться, не зная, что с ней делать.

— Лешик, ну зачем ты... — начала она унылым голосом, забираясь в теплый салон.

— Не ныть, — весело оборвал ее Чистяков. — Привыкай к автомобильной жизни. Вернусь — куплю тебе машину.

— Да на кой она мне сдалась! — возмутилась Настя. — Я терпеть не могу вождение. И вообще я машин боюсь. Мне и на метро очень славно. Оно меня везет, а я книжку читаю. И ни о чем не беспокоюсь. Если тебе так много заплатят, купи лучше себе новую тачку, а то в этой у тебя ноги еле-еле помещаются, смотреть больно, как ты скрючиваешься в бублик.

— Хорошо, — миролюбиво отозвался он, — приеду — обсудим.

— Ничего себе! А что мне с этой машиной делать, интересно знать? Ночи не спать, бояться, что ее угонят? Ездить на ней я все равно не буду.

— Ну, не будешь — отгони к моим старикам и поставь в гараж. Асенька, не злись, я так замотался сегодня, что не смог сам это сделать. Сама понимаешь, перед отъездом всегда внезапно вылезают какие-то несделанные дела.

— Ладно уж, — смягчилась Настя.

В Шереметьево они приехали вовремя, только-только объявили начало регистрации на рейс. Но очередь уже выстроилась огромная.

— Может, тебе не ждать? — неуверенно спросил Алексей. — Смотри, сколько народу. Давай прощаться, и поезжай домой.

— Ну уж нег, — засмеялась Настя. — Я должна своими глазами убедиться, что ты прошел таможню.

— Зачем? — удивился он. — Какие тут могут быть неприятности?

— Да какие угодно. Я же не проследила за тобой, когда ты чемодан укладывал. А ты, солнышко, вполне мог что-нибудь не так сделать.

— Что, например?

— Например, ты взял с собой спиртовой лосьон против аллергии?

— Конечно, куда ж я без него. Меня от другой воды моментально всякой гадостью обсыпет.

— И таблетки взял антигистаминные?

— А как же. Не волнуйся, из лекарств ничего не забыл.

— Это ты волнуйся, дружочек, потому что таможенник обязательно спросит, что у тебя в бутылочке, и потребует, чтобы ты ему флакон достал и открыл. А ты ведь наверняка положил его на самое дно. Вот и будешь на глазах у изумленной публики рыться в вещах, очередь задерживать. И в чемодане после этих поисков все комом будет. А на таможне могут и таблетки проверить. Так что, пока есть время, отойди в сторонку и аккуратно переложи все, что может вызвать сомнения, на самый верх. Рукописи лекций, кстати, тоже не забудь положить под самую крышку, чтобы доставать было удобно, они иногда проверяют, не вывозят ли граждане секретные материалы. Иди, иди, я в очереди постою.

Алексей отошел, волоча за собой чемодан на колесиках, а Настя осталась в очереди, закурила и с вялым интересом принялась разглядывать отъезжающих и тех, кто их провожал. По одежде, выражениям лиц и количеству вещей, а также по провожающим ей удалось разделить всех стоящих в длинной очереди на несколько групп: тех, кто ехал в гости, тех, кто уезжал из гостей, а также тех, кто ехал в Штаты по делам или возвращался туда после деловой поездки. Она попыталась поставить себя на их место и с удивлением поняла, что никуда ехать ей не хочется. Настя Каменская вообще была ужасно ленива и больше всего на свете любила два места — свой диван дома и свой кабинет на работе. А уж что касается дальних поездок, то тут нужны совсем особые обстоятельства, чтобы сдвинуть ее хоть на шаг. От служебной командировки в Италию у нее остались приятные воспоминания, а больше она нигде за границей и не была. Конечно, ей хотелось посмотреть и Париж, и замки Луары, и Венецию, и Флоренцию, и Вену... Но если бы можно было это сделать, не вставая с дивана!

Когда вернулся Чистяков, Настя прошла уже полпути к заветной стойке таможенного досмотра.

— Ну все. Сделал, как ты велела, — доложил муж. — Теперь тебе уж точно не нужно ждать. Иди, Настенька, уже десятый час, ты и так дома будешь только около одиннадцати.

— Нет, я подожду, — упрямо возразила она. — Мало ли что. Придется тебя выручать. Полчаса погоды не сделают.

— На улице минус двадцать, — увещевал ее Алексей. — Машина замерзнет, ты ее еще сколько времени потом греть будешь, пока заведешь. Чем дольше она на морозе стоит, тем дольше не заведется. Ну Настя...

— Нет. Не выпроваживай меня, Чистяков. Или у тебя назначено прощальное свидание с дамой?

— Да ну тебя. — Он безнадежно махнул рукой. — Тебя не переспорить. Упрямство раньше тебя родилось.

— Ты опять все перепутал, — засмеялась Настя. — Не упрямство, а лень.

Очередь почему-то вдруг начала двигаться намного быстрее, не прошло и десяти минут, как Алексей уже протягивал таможеннику паспорт, декларацию и разрешение на вывоз валюты. Настя оказалась права, к флакончику бдительный страж границ все-таки прицепился, потребовал достать его из чемодана и открыть крышку. Леша, полуобернувшись, кинул на жену изумленный взгляд. Настя подмигнула ему в ответ.

— Почему кольцо не указано в декларации? — строго спросил таможенник.

Настя мысленно чертыхнулась. Ну вот, не проследила — и опять что-то не слава Богу. Конечно, Лешка написал, что изделий из драгметаллов у него нет. А про обручальное кольцо забыл напрочь.

— Но оно же обручальное, — растерянно ответил он.

— Оно золотое, — внушительно произнес таможенник. — Или вносите в декларацию, или отдайте провожающим.

Настя шагнула из-за перил заграждения к стойке и тронула мужа за плечо.

— Леша, давай мне кольцо.

Чистяков обернулся и кинул на нее уничтожающий взгляд.

— Я внесу его в декларацию.

Настя отступила назад. Дура она, дура! Да как она могла подумать, что Лешка снимет с пальца это кольцо! Ни за что на свете он этого не сделает. Она слишком хорошо знала своего мужа и понимала, что обручальное кольцо нельзя отнять у него даже под страхом смерти. Профессор математики, в чемто суховатый, в чем-то раздражающе логичный, он бывал неожиданно сентиментальным, особенно в вопросах, касающихся его женитьбы на Насте. Он слишком долго ждал, слишком долго уговаривал ее выйти замуж, и теперь обручальное кольцо на пальце стало для него символом и одновременно талисманом, расставаться с которым нельзя ни при каких условиях.

Таможенник поставил отметки в исправленной декларации и вернул Леше документы. Чистяков подхватил чемодан, прошел несколько шагов вперед, обернулся, нашел Настю глазами и помахал ей рукой. Она помахала ему в ответ. "Ну вот и хорошо, почти без приключений", — подумала она.

Пророчество мужа сбылось. Машина замерзла так, словно простояла на морозе по меньшей мере неделю. Но Настя Каменская обладала умением не раздражаться и не злиться по поводу обстоятельств, изменить которые она не в силах. Поэтому она терпеливо прогревала двигатель, вернувшись мыслями к маньяку-душителю, загубившему в течение двух недель семь жизней. И чем дольше она думала о нем, тем больше ей казалось, что это все-таки не ОН, а ОНА.

x x x

Образ жизни Евгения Парыгина сложился мною лет назад и с тех пор не претерпел практически никаких изменений. Вставал он в шесть утра, делал сложную гимнастику, потом выходил на улицу для получасовой пробежки, принимал душ, плотно завтракал и шел на работу. Или оставался дома, если был выходной. Парыгин всегда отличался завидным здоровьем. Единственное, против чего у нею не было защиты, это вирусы гриппа. Если на Москву обрушивалась очередная эпидемия, он обязательно заболевал, несмотря на скрупулезно принимаемые меры профилактики в виде витаминов и лука с чесноком.

В этом году, как только по радио прозвучали первые предупреждения медиков о надвигающемся особо зловредном гриппе с высокой температурой и симптомами отравления, Евгений немедленно начал есть витамины пригоршнями и запихивать в себя на ночь ненавистный репчатый лук, но все равно свалился с температурой под сорок и изматывающей рвотой. Четыре дня прошли как в кошмаре, но потом крепкий организм стал брать свое, и Парыгин быстро пошел на поправку. Врач из районной поликлиники дал больничный сразу на десять дней, поэтому можно было с чистой совестью не ходить на работу. Сегодня шел уже восьмой день, чувствовал себя Евгений более чем прилично и, привычно поднявшись поутру ровно в шесть часов, приступил к гимнастике, одновременно продумывая план на день. Это тоже было обязательной процедурой. Ни разу за последние тридцать лет из прожитых сорока восьми Евгений Парыгин не начал день, не имея в голове четкого плана и перечня необходимых дел.

От пробежки он решил все-таки воздержаться, памятуя о том, что высокая температура ослабляет сердце. Нельзя перегружаться, а то потом хуже будет. Приняв после гимнастики душ, он с удовольствием принялся за приготовление завтрака. Никаких яичниц, этим пусть питаются закоренелые холостяки, которые не заботятся об уровне холестерина в крови. Никаких сваренных наспех сосисок, в них все равно не мясо, а черт знает что пополам с бумагой и перемолотыми хрящами. Во-первых, обязательная овсянка. Овсянку он терпеть не мог, но мужественно ел каждое утро для профилактики желудочных заболеваний. Хорошо, что в последний год в магазинах появилась английская овсянка с фруктами и орехами. Ее не нужно варить, достаточно только размочить в воде или молоке, и есть ее куда приятнее, чем кашу, однако Евгений позволял себе такое баловство далеко не каждый день. Ведь целебные свойства заключены не только в бесчисленных витаминах и минеральных веществах, но и в том, что каша — это каша, горячая и полужидкая, она благотворно действует на стенки желудка. Во-вторых, непременным атрибутом завтрака были маслины, один бутерброд с черной икрой и один средней величины гранат. О гемоглобине тоже надо заботиться, иначе слабость одолеет, а силы ему нужны всегда. В-третьих, Парыгин пил по утрам чай без сахара, но с курагой и изюмом для поддержания тонуса сердечной мышцы. И напоследок съедал горсть грецких орехов. Никогда не знаешь, что удастся съесть на обед и где будешь ужинать, поэтому все продукты из перечня обязательных Евгений предпочитал съедать утром, чтоб уж наверняка.

Он уже домучил овсянку и с удовольствием приступил к гораздо более приятым компонентам завтрака, когда позвонила Лолита.

— Женя, я не знаю, что делать, — простонала она. — Они опять позвонили. Говорят, если не найду деньги, возьмутся за Сереженьку.

— Понятно. Какой срок дали на этот раз?

— Неделю. Если через неделю денег не будет, они...

— Я же сказал: мне все понятно. Не паникуй, Лола. Ты где сегодня? На работе?

— А где же еще? Сейчас пойду. Я уже на пороге стояла, когда они позвонили.

— Я заеду к тебе. В районе обеда.

— А ты разве не на работе будешь?

— У меня больничный. Все, беги, а то опоздаешь.

Повесив трубку, Парыгин вернулся к неторопливому поеданию маслин. Лолита была женой его двоюродного брата, неудачливого бизнесмена. Причем неудачливого до такой степени, что кончилось все трагически. Брат по предложению какого-то малознакомого типа ввязался в операцию по покупке и перепродаже сливочного масла. Тип сказал, что можно за двадцать пять тысяч долларов пригнать вагоны с маслом и на продаже "наварить", по предварительным прикидкам, шестнадцать тысяч. Даже образец предлагаемого товара показал. Брат, не будь дурак, сходил с этим образцом, расфасованным в аккуратные пачки с золотистой оберткой, к предпринимателям, торгующим продуктами, и те сказали в один голос, что товар хороший и они его с удовольствием возьмут как раз по той цене, которая и позволит получить искомую прибыль. Тип, предложивший операцию, финансового участия в ней не принимал, оговорил только свой процент за успешную реализацию, и брат кинулся занимать деньги. Двадцать пять, между прочим, тысяч долларов. То есть совсем не мало. Разумеется, под проценты, иначе сегодня не дают. Дальше все было просто и вполне прогнозируемо. Товар пришел. Однако оказался он, во-первых, совсем не того качества, а во-вторых, не расфасован. Пришлось брать в аренду склад-холодильник и нанимать рабочих для фасовки. Но масло все равно никто покупать не хотел. Тип, естественно, исчез с концами. Товар лежал на складе, за что, между прочим, приходилось платить. А проценты капали, капали, капали...

И накапали в целое море. Заимодатели явились к брату Парыгина требовать возврат долга или хотя бы проценты для начала. Брат продал все, что можно было продать, где-то еще подзанял и проценты выплатил. Через пару месяцев его снова нашли и потребовали вновь набежавшие проценты, а лучше — сумму основного долга. Короче, понял мужик, что влип окончательно и бесповоротно. И наивно решил, что коль сам во всем виноват, то и спрос только с него одного. Приставил пистолетное дуло к виску и выстрелил. Не учел, однако, что законами совести руководствуются отнюдь не все в окружающем его мире. Да и какая может быть совесть, если речь идет о таких деньгах. Нет в живых основного должника — за жену возьмемся. Пусть деньги ищет. А кого волнует, что жена бизнесом не занимается, осталась одна с семилетним сынишкой и никаких денег у нее нет? Даже продать нечего, потому как все, что можно, покойный муж уже однажды продал.

Парыгин со своим двоюродным братцем дружил с детства. И хотя о приключениях с маслом ничего не знал, иначе вправил бы ему мозги вовремя, но беду Лолиты принял близко к сердцу. У него была возможность раздобыть деньги, и он пообещал вдове, что сделает все возможное. Возможность, однако, "сделала ручкой". И нужно было думать, где срочно раздобыть нужную сумму, которая к сегодняшнему дню выросла почти до сорока тысяч великолепных конвертируемых американских долларов.

Вытаскивая из кружки размоченную ярко-оранжевую курагу, Евгений пришел к выводу, что надо спрятать Лолиту с сыном на квартире, где требовательные кредиторы их не найдут. Временно, конечно, пока он денег не раздобудет. Закончив свой неторопливый, обстоятельный завтрак, он оделся и уже прикидывал, какую куртку надеть, потеплее или полегче, когда в дверь позвонили. "Наверное, врач из поликлиники, — подумал Парыгин. — Хорошо, что я не успел уйти. Может, еще больничный продлит". Это, однако, был вовсе не врач. В квартиру вломились трое парней и мгновенно оттеснили его в комнату.

— Парыгин Евгений Ильич? — спросил один из них.

— Ну, допустим, — спокойно ответил он.

Он почти не испугался. Грабить его бессмысленно, никаких денег и ценностей в квартире не было. А если это милиция, то ради Бога. С работниками милиции он разговаривать умел и никогда их особо не боялся.

Первый удар был нанесен мгновенно в солнечное сплетение. Парыгин машинально согнулся пополам и спрятал челюсть от второго удара. В том, что следующий удар они попытаются нанести именно в челюсть, он не сомневался. Удары в лицо всегда деморализуют сильнее независимо от степени болезненности. Ему стоило некоторого труда удержать себя и не ввязываться в драку. Зачем этим бугаям знать, что удара в солнечное сплетение он почти не почувствовал? Благодаря многолетней специальной гимнастике натренированные мышцы живота вполне заменяли ему надежный щит.

Парыгин как бы с трудом поднял голову и запинаясь спросил:

— Что вы хотите?

— Мы хотим признания, — деловито сообщил ему самый низкорослый из гостей, начиная расстегивать объемистую спортивную сумку.

— Какого п-признания?

— В убийстве. Сейчас ты нам расскажешь, как полгода назад совершил убийство гражданина Шепелева и как тебе удалось увернуться от милиции. Потом мы уйдем. Вот и все. Видишь, как все просто? А главное, и не больно, если будешь правильно себя вести.

Парыгин распрямился и сделал шаг назад, к окну. Вроде бы попятился.

— Это какая-то ошибка... Я никого не убивал.

— Ну да, конечно, — кивнул тот, что был повыше ростом и пошире в плечах. — Ты это уже милиционерам рассказывал, когда тебя замели. Так что не трудись повторяться, нам это неинтересно.

Несколько последующих ударов пришлись по корпусу. Били вяло, без агрессии. Евгений умело делал вид, что ему больно, пропустил пять или шесть ударов, потом пробормотал:

— Ладно... Не надо больше... Я скажу.

Он лежал на полу под самым окном, раскаленная батарея приятно жгла плечо под тонким джемпером. Протянув руку к ближайшему стулу, он сделал вид, что ищет опору. Подтянув к себе стул, он молниеносно вскочил и изо всех сил ударил им в оконное стекло. Гости остолбенели. Парыгин жил на втором этаже, и ему было хорошо видно, как возле упавшего на тротуар стула стали останавливаться прохожие. Они задирали головы и указывали друг другу на разбитое окно. Даже голоса были слышны.

— Что-то случилось...

— Драка, что ли?

— Милицию вызвать...

— Может, человека убивают...

— Да, наверное, просто пьяные...

Первым пришел в себя низкорослый, который уже успел вытащить из своей необъятной сумки видеокамеру.

— Уходим, — скомандовал он коротко, хватая камеру под мышку.

У самой двери он обернулся и злобно прошипел:

— Ну, сука, мы к тебе еще придем. Не обрадуешься.

Евгений молча смотрел им вслед. Потом снова отвернулся к окну, подождал, пока посетители выйдут из подъезда и сядут в машину — обыкновенные "Жигули", грязно-белые. Машина стояла так, что номер ему разглядеть не удалось.

Теперь следовало заняться окном. Только после этого можно будет сесть и спокойно подумать. Парыгин позвонил приятелю, который проблемы битых стекол решал в течение часа. Приятель не подвел, и уже через час в окно было вставлено новое стекло.

Квартира, однако, стала "горячей". Парыгин быстро побросал в сумку все необходимое, взял документы и сберкнижку, еще раз окинул взглядом жилище, которое собрался покинуть на неопределенное время, аккуратно запер дверь и вышел на улицу. Выброшенный стул так и валялся на тротуаре под окном. Людского любопытства и готовности прийти на помощь хватило ненадолго, даже милицию никто не вызвал. Но все равно прием сработал. Зайдя в Сбербанк, Евгений снял со счета пять миллионов. На первое время должно хватить, а там видно будет.

x x x

Выходя из машины, Василий Валерианович изо всех сил хлопнул дверью, стараясь вогнать себя в состояние раздражения и начальственного неудовольствия. Здесь, в учебном центре, все ходили в гражданском, человек в форме не мог появиться в этих стенах ни при каких условиях, однако молодой парень за стойкой у входа вскочил и вытянулся перед ним в струнку.

— Вас проводить?

— Сам дойду, — буркнул Василий Валерианович, точно зная, что как только он скроется за поворотом длинного коридора, мальчишечка тут же снимет трубку и доложит Стоянову, что, мол, шеф направляется к нему и пребывает в дурном расположении духа.

Так и получилось. По выражению лица Стоянова Василий Валерианович сразу понял, что тот уже предупрежден о надвигающейся грозе. Уж больно любезной и радушной была улыбка начальника учебного центра. Молча сняв пальто и барским жестом скинув его на руки Стоянова, Василий Валерианович пересек кабинет и уселся за стол начальника.

— Где твой заместитель? — сухо спросил он, глядя в сторону.

— У себя. Вызвать?

— Вызывай. И скажи, чтобы чаю принесли, холодно у вас.

Через несколько минут в кабинет вошел Зелерин, невысокий румяный крепыш с веселым лицом и неожиданно хмурым взглядом. Следом за ним протиснулась хорошенькая девица с подносом, на котором стояли чайник, сахарница и стакан, а также вазочка с конфетами. Василий Валерианович не торопясь налил себе чаю, положил сахар и долго, томительно долго размешивал его, позвякивая ложечкой о стенки стакана. Устраивать разбор полетов не хотелось, не было настроения. Но он понимал, что, ввязываясь в игру, надо доигрывать до финального свистка, а не уходить с поля в самый разгар только лишь потому, что у тебя настрой пропал.

— Итак, господа хорошие, прошу объяснить, почему с новым набором у вас два провала подряд. Сначала вы ухитрились нарваться на агента Петровки, и наши доблестные друзья из милиции теперь будут землю рыть, проясняя ситуацию вокруг Никиты Мамонтова. А сегодня у вас второе ЧП. Как это понимать?

— Василий Валерианович, — начал Стоянов, — у нас не было никаких данных о том, что Мамонтов состоял у кого-то на связи...

— Это не оправдание! — повысил голос Василий Валерианович. — Вы и не могли иметь этих данных, особенно если речь идет о хорошем агенте. Но вы, предлагая свою тактику набора, должны были это предвидеть. Это ты, Григорий, всю жизнь проработал в милиции, а не я. И ты должен был знать, какие осложнения могут возникнуть. Ты и никто другой. Ты что, маленький? Не знал, что агентуру вербуют среди криминального элемента? Ты должен был предвидеть, что, выискивая кандидатов на обучение, можно напороться на такого вот, как этот Мамонтов.

— Виноват, — пробормотал Стоянов.

— Конечно, виноват! А сегодняшний тип? Почему никто не подумал о том, что он может не растеряться и позвать на помощь? А ну как милиция поблизости оказалась бы? Привыкли, понимаешь, что если кто замаран, то ведет себя тише воды, ниже травы. А народ нынче не такой пошел. Ему палец в рот не клади. Что ты о нем знал в тот момент, когда принимал решение посылать к нему своих недоумков?

— У нас были данные о том, что он подозревался в убийстве, совершенном полгода назад. И подозревался не без оснований. У розыскников были хорошие источники, подтвердившие его причастность, но доказательств, пригодных для следствия и суда, не нашли, поэтому Парыгина отпустили.

— Отпустили, отпустили, — передразнил Василий Валерианович. — Онито отпустили, только и тебе в руки он не дался. И вообще, с чего ты взял, что уголовный розыск не ошибается? Сам работал, сам знать должен, что ошибаются гораздо чаще, чем хотелось бы. Может, они его зря подозревали, а Парыгин этот на самом деле чист как стекло. И вот сейчас, пока вы тут мне объясняете, какой он злодей и убийца, он уже в милиции сидит да заяву строчит на неких бандитов, которые к нему в дом вломились и требовали признаться невесть в чем. Что дальше будет, догадываешься? Нет, Григорий, так не годится. Надо что-то менять в твоей системе. А ты что скажешь? — обратился он к Зеленину.

Зеленин долго молча смотрел на Василия и только потом соизволил заговорить.

— Если позволите, Василий Валерианович, я изложу свою точку зрения. Хочу сразу предупредить: она не совпадает с точкой зрения Григория Ивановича.

— Ну, говори, — милостиво разрешил Василий.

— Я с самого начала был против того, чтобы набирать кандидатов на обучение в криминальной среде. Кроме того, я был против того, чтобы готовить их в закрытом учебном центре в условиях казарменного положения. Какова бы ни была цель обучения, впоследствии каждому выпускнику должна быть дана легенда, и возьмись кто-нибудь ее проверить, сразу выплывут те четыре месяца, которые они провели здесь. Четыре месяца глухого отсутствия, которые обязательно насторожат проверяющего. Есть еще один момент, не менее важный. Жизнь меняется очень быстро, даже за четыре месяца можно от нее отстать. Человек, оторванный на четыре месяца от повседневной жизни, никогда не сможет полностью компенсировать этот отрыв. Даже если он будет ежедневно читать газеты и смотреть телевизор, все равно рано или поздно он допустит ошибку, которая специалисту сразу скажет о том, что его в этот период в Москве не было. И начнется накручивание одного на другое. Он вынужден будет быстро что-то придумать, чтобы объяснить свою неосведомленность, а это же всегда можно проверить и опровергнуть, было бы желание. Я считаю, что обучение должно проводиться в условиях дневного стационара, а не казармы. Что же касается контингента, то я полагаю, что кандидаты должны вообще отбираться из числа людей, никогда не попадавших в поле зрения правоохранительных органов.

— Это неправильный подход, — резко вступил Стоянов. — У нас должно быть оружие, при помощи которого мы можем держать человека в узде. Этим оружием может быть только страх перед разоблачением. Именно поэтому мы набираем людей, заведомо виновных в тяжких преступлениях, заставляем их сделать признание под запись. После этого они делаются шелковыми. Никак иначе мы с ними не справимся.

— Ну, какими шелковыми они делаются, мы уже видели, — заметил Василий Валерианович. — Один побежал к оперу, с которым сотрудничал, просить помощи. А другой своими силами справился. Скажу больше. Эти два провала заставили меня обратиться к специалистам, и они сказали вполне очень интересную вещь. Существует практика, когда преступление умышленно не раскрывается, а заведомо виновный отпускается на волю в обмен на согласие давать информацию. И практика эта существует очень давно. Ты, Григорий, знал об этом?

— Впервые слышу, — удивленно откликнулся Стоянов. — Не может такого быть.

— Может, дорогой мой, очень даже может. И есть. И было, и будет. И стыдно тебе, кадровому милиционеру, этого не знать. Ты сколько лет в уголовном розыске проработал?

— Двадцать четыре.

— Тогда тем более стыдно допускать такие оплошности. Даю вам обоим два дня на разработку новой концепции подбора и обучения кадров. Ваши взаимные разногласия меня не интересуют. Вы работаете в одной команде, и будьте любезны снимать свои внутренние конфликты самостоятельно и не в ущерб тому делу, которое мы все вместе делаем. Через два дня я приеду сюда, и вы мне доложите свои соображения. Все ошибки должны быть в новой концепции учтены.

Василий Валерианович резко поднялся, показывая, что аудиенция окончена.

Стоянов проводил его до выхода, услужливо открыл дверь автомобиля и стоял на крыльце в одном костюме, пока машина Василия Валериановича не миновала пост у въезда на территорию учебного центра. Закурил, постоял задумчиво, оглядывая едва видные в темноте верхушки деревьев, потом раздраженно швырнул окурок в снег и пошел к себе. Идя по длинному коридору, машинально искал глазами любой непорядок, к которому можно было бы прицепиться и сорвать зло хоть на ком-нибудь, но непорядка не было. Первая группа специалистов закончила обучение и отправилась по своим местам, вторую группу еще не набрали, и во всем учебном центре не было никого, кроме руководства, инструкторов и немногочисленной обслуги.

Открыв дверь в свой кабинет, он увидел Зеленина, который и не подумал уходить после отбытия высокого начальства. Более того, он явно собирался немедленно начать работу над новой концепцией. Уже и бумаги разложил, и схемы какие-то на столе появились. Стоянов неодобрительно хмыкнул про себя. Сразу видно, его заместитель ни одного дня "на земле" не работал, хотя служил в силовом ведомстве и погоны носил. У практических работников испокон веку существовало непреложное правило: получив указание, не торопись исполнять, возможно, его еще отменят. А вот у тех, кто за письменными столами сидит да в аппаратные игры играет, у них-то другие правила. Делай быстрее, потому что кто первым доложил, тот и прав. Кто более оперативно подготовит бумагу, с тем начальство и согласится. Трудно Стоянову с Зелениным работать, разные они, совсем разные. Александр Петрович Зеленин — книжный червь, теоретик, бумажная душа. А Стоянов всю жизнь землю ногами топтал, преступников своими руками задерживал да за горло брал. Так, бывало, крепко брал, что раскалывались они аж до самой задницы, как гнилые орехи. А этот... Что он понимает в оперативной работе? Что он понимает в вербовке? Разве он знает, как заставить человека подчиниться и не дергаться?

— Ну что, выслуживаться собрался? — Стоянов не сумел скрыть злой насмешки. — Едва получил указание, уже кинулся исполнять?

Зеленин поднял на него хмурый взгляд. Это всегда было загадкой для Стоянова: как человек с таким круглым румяным лицом, словно самой природой предназначенным для широкой приветливой улыбки, ухитряется постоянно выглядеть хмурым, озабоченным и словно обращенным внутрь себя. Причем такое выражение лица сохранялось у Зеленина даже тогда, когда он пребывал в прекрасном настроении.

— Надо начинать работу прямо сейчас, — ответил Зеленин спокойно, будто не замечая злой иронии своего начальника. — Два дня — не так много, как тебе кажется. Можешь мне поверить, я за свою жизнь делал десятки разных концепций, это очень трудоемкая работа.

— Не морочь голову, — буркнул Стоянов, усаживаясь за стол напротив заместителя. — За полчаса все сделаем.

— Да?

Зеленин быстро сложил свои бумажки, убрал в папку и встал.

— Тогда делай. Через два дня положим Василию на стол две концепции, одну — твою, другую — мою.

— Сядь, — резко приказал Стоянов. — Концепция должна быть одна. Он сам сказал. Нечего строить из себя обиженного. Чего ему в голову вступило концепцию какую-то требовать? Первый набор прекрасно провели и без концепции. Просто приняли решение и выполнили его. Ты, что ли, воду мутишь своими псевдонаучными выкрутасами?

Зеленин молча сел и уставился на него своими непонятными глазами.

— Ладно, давай начинай, раз ты уж такой крупный специалист по концепциям, — смилостивился начальник. — И в первую очередь найди мне решение, как избежать ошибок при наборе наших кандидатов. А потом уж поговорим о том, как строить обучение.

— Надо начинать не с этого, — возразил Зеленин, снова открывая папку и вытаскивая свои схемы и записи.

— А с чего же?

— С определения цели. Мы должны четко понимать, чего хотим добиться, какого специалиста получить в итоге. Потом продумать, как его подготовить, чему и как учить. Потом прикинуть, каким должен быть человек, чтобы он смог успешно пройти курс, научиться всему тому, чему мы хотим его научить, а после окончания учебы хорошо работать. И только потом думать о том, где и как такого человека найти. Иными словами, мы должны разработать три модели. Первая — модель выпускника-специалиста. В нее входит перечень необходимых знаний и умений, а также наличие хорошей подкладки под легендирование. Вторая — модель обучающегося, или, если хочешь, курсанта. Здесь у нас должен быть перечень требований к его психологическим, физическим и интеллектуальным характеристикам, которые позволят ему успешно пройти курс. И третья модель — модель кандидата. После того, как мы с тобой разработаем эта три модели, мы начнем думать о том, как первую модель превращать во вторую, а вторую — в третью. Иными словами, выработаем принципы поиска, вербовки и обучения. Вот так, Гриша, создаются концепции. Только так, и никак иначе. А то, что ты можешь сочинить за полчаса, годится для сортира.

Стоянов с трудом подавил в себе закипающую злость. Он понимал, что его заместитель прав. Но признаваться в этом вслух смертельно не хотелось. И дело было даже не в том, что не хотелось соглашаться лично с Зелениным. Вопрос стоял куда шире. Двадцать четыре года он отдал практической работе в уголовном розыске. Почти четверть века. И все эти годы не подлежало сомнению, что наука — это туфта, детские игрушки для тех, кто хочет носить погоны и получать за это деньги, но не хочет заниматься грязной, изматывающей и опасной для жизни работой. Для таких вот "сынков", "зятьев" и "любовниц" и придумали науку в системе МВД, создали специально теплые местечки. Денежные и необременительные. Какая в ловле преступников может быть наука? Ну только что у криминалистов. Химия там всякая, биология и прочие вещи, полезные для проведения экспертизы. А все остальное — чистое надувательство, пустое сотрясение воздуха в промежутках между получением зарплаты.

И что же теперь, признавать превосходство и правоту человека, который всю жизнь корпел за столом, сочиняя научные безделицы? Нет, ни за что.

Ни за что? А как же Мамонтов и Парыгин? Это очевидные провалы, и в карман их не спрячешь. Придется соглашаться и сочинять вместе с Зелениным эту дурацкую концепцию. Может, оно и к лучшему. Зеленин, пороху не нюхавший, наверняка какую-нибудь чушь придумает. Все-таки первый-то набор провели успешно, а ведь делали так, как предлагал Стоянов. Пусть теперь попробуют второй набор провести по-зеленински. Сразу увидят, кто был прав.

Глава 4

У Парыгина была вторая квартира, о которой никто из его знакомых не знал. Туда-то и привез он ошалевшую от страха и обессилевшую от слез вдову своего двоюродного брата Лолиту и ее семилетнего сына Сережу.

— Чья это квартира? — спросила Лолита, с удивлением оглядывая скудно обставленное жилище, в котором не было ничего, ни одной вещи сверх минимально необходимого.

— Одного приятеля, — уклончиво ответил Парыгин. — Ты можешь быть спокойна, здесь тебя никто не потревожит. Ключи есть только у меня. Сиди дома и никуда не выходи.

— А продукты? Мне же ребенка надо кормить.

— Я все принесу. И ночевать буду здесь, чтобы вы не боялись.

Он сходил в магазин, загрузил холодильник едой, потрепал племянника по темно-русым волосам и отправился по делам. Занимаясь Лолитой, он все время думал о своих утренних посетителях и теперь пришел к выводу, что они были, вероятнее всего, из милиции.

Для такого вывода у Парыгина были основания. И достаточно веские. Он действительно полгода назад, в июне, совершил убийство. И никогда милиция его не зацепила бы, если бы не нелепая случайность. Убегая с места преступления, он поскользнулся на какой-то разлитой на тротуаре гадости и упал. Упал неудачно, повредил ногу и разбил скулу. Тут же поднялся и побежал дальше. За ним никто не гнался, никто не кричал: "Держи убийцу!" Ничего такого не было. Парыгин вообще был уверен, что его никто не видел, потому что дело было поздним вечером, народу на улице почти не было, а стрелял он в свою жертву в подъезде. Да и темно. Так что лица его совершенно точно никто видеть не мог. А вот поврежденная нога и разбитое лицо — песня совсем другая. И надо же, свалился на его голову беспокойный папаша, торчавший у окна и поджидавший свою припозднившуюся дщерь! Он-то и сказал работникам милиции, что видел, как подъехала машина, его сосед Шепелев вошел в подъезд, а буквально через несколько секунд из подъезда выбежал какой-то мужчина, который поскользнулся и упал, потом поднялся, схватился за щеку и снова побежал, но уже прихрамывая. Милиция проявила завидную сноровку, и в течение ближайших суток по всей Москве отлавливали хромающих мужиков с разбитыми рожами. Парыгин тоже им на глаза попался, когда на следующее утро на работу шел. Вот, собственно, и вся история. На всякую старуху рано или поздно случается проруха, или, как недавно было написано в одной популярной газете, "на ихнее НАТО у нас всегда найдется Кипр с винтом". Нашелся такой "Кипр с винтом" и на профессионального убийцу-заказника Женю Парыгина, который до этого бесперебойно выполнял заказы на протяжении без малого трех десятков лет.

Начинал он в шестьдесят восьмом году, как из армии пришел. Хорошую школу прошел, учителя у него были опытные. Заказов в те годы было не так уж много, не сравнить с нынешними временами, потому и исполнителей высокой квалификации требовалось на всю страну не больше десятка. Нераскрытых убийств тогда не любили, заказы приходилось маскировать под аварии, отравления, утопления и прочие несчастные случаи. На долю Парыгина выпадало три-четыре раза в год, а в остальное время Женя сначала учился в институте инженеров транспорта, потом работал на автозаводе, где и сейчас там работает. При таком специфическом "хобби" гораздо лучше, когда по месту работы тебя знают много лет, любят и при необходимости честно поклянутся, что ты — идеал порядочности и дисциплинированности. Никаких "прорех" в биографии, как пришел со студенческой скамьи, и отдал всю жизнь на благо отечественного машиностроения. Хорошая репутация вкупе с железным здоровьем иногда очень выручала Парыгина. Если поступал заказ, подготовка и выполнение которого требовали отлучки в рабочее время или даже на два-три дня, ему никогда не приходилось связываться с поликлиниками и больничными листами или говорить про похороны любимой пятиюродной тетушки. Достаточно было просто пожаловаться на недомогание, и начальство само тут же предлагало ему пойти домой и пару дней отлежаться, чтобы потом не было осложнений. Никому не приходило в голову заподозрить Парыгина в недобросовестности и отлынивании от работы, потому что больничными листами он никогда не злоупотреблял. Один раз в год сваливался с гриппом, больше ничем подолгу и всерьез не болел, по семейным обстоятельствам никогда не отпрашивался. Когда его, хромающего и с залепленной пластырем ссадили на скуле, доставили в милицию и стали расспрашивать, где он был вчера вечером, чем занимался и кто может это подтвердить, Парыгин сразу понял, что таких, как он, у милиционеров десятки, если не сотни. И заниматься каждым подробно и детально у них просто нет возможности. Отбор кандидатов в подозреваемые пойдет по старой привычной схеме. В первую очередь — нигде не работающие, не имеющие постоянного источника доходов, не прописанные в Москве, имеющие судимости или просто попадавшиеся за что-нибудь. Евгений ни под одну из этих категорий не подпадал. Приличный человек, инженер на автозаводе, ветеран, можно сказать, больше двадцати лет на одном месте проработал, коренной москвич, в пьянстве не замечен. А уж об алиби он позаботился, без этого он заказ выполнять не начинал никогда.

Его довольно скоро отпустили. Потом, правда, еще пару раз вызывали, но ничего принципиально нового в вопросах сыщиков не появилось. И Парыгин подумал тогда, что "торпеда мимо прошла".

Что же теперь случилось? Ответ прост. По крайней мере ему самому так казалось. Убийство осталось нераскрытым, сыщики продолжали по нему работать, и где-то вылезла опасная для Парыгина информация. Мало ли как бывает... Дохнул кто, раскололся, проболтался. Всяко случается. И сыскари, дабы не тратить время и силы на тщательную отработку и проверку, решили применить силовой приемчик. Под видом обыкновенных налетчиков. Так-то оно проще выйдет, да и быстрее. Может быть, у них и информация слабовата, наверняка ничего не знают, но почему бы не попробовать? Там, в милиции, Парыгин вел себя тихо, спокойно, интеллигентно, никаких блатных выходок не допускал и уж тем более физическую силу не демонстрировал. Конечно, впечатление о самом себе он создал такое, что ежели виноват — расколется от легкого нажатия. Вполне возможно, что на Петровке начальство сменилось, требует интенсифицировать работу по нераскрытым убийствам, и сыскари теперь по тем пошли, кого когда-то с хромой ногой задержали. Он, Парыгин, в этом ряду не единственный. Просто очередной. Один из многих.

Если так, то все отлично. Больше они к нему не сунутся. И информации у них никакой нет. От него ушли — к другому пойдут.

А если не так... Если не так, тогда дело худо. Два варианта: либо ктото действительно раскололся или ссучился и дал информацию про Парыгина, либо это вообще не менты, а кто-то из тех, других. Из стана заказчиков и их присных. Им зачем-то нужен Парыгин вместе с признанием. Зачем — вопрос второй, но уже и так понятно, что ответ на него приятностью не отличается. Не случайно, наверное, последний заказ у него сорвался. Вроде договорились уже обо всем, а потом вдруг "извините, не понадобилось". Конкуренция, ядрена-Матрена. Предложение превышает спрос. Зачем платить много квалифицированному профессионалу, когда можно все то же самое получить, прибегнув к услугам дурака-дилетанта, который берет куда дешевле. Но ведь Парыгин — исполнитель не простой, не рядовой. За ним и опыт, и репутация. И система связи с ним сложная, защищенная от случайностей, много лет работавшая безотказно. Ни один заказчик не знает его имени и уж тем более адреса. Так что если это их проделки, то они его на связь вызвали бы. А домой прийти могли только менты. У них же адрес записан, тот самый, который у него в паспорте указан и по которому он действительно проживает. Выходит, последний заказ был и не заказом вовсе, а туфтой, дымовой завесой. Им не надо было никого убирать. Надо было вызвать Парыгина на связь и сесть ему на хвост. Только таким путем могли они узнать его официальный адрес. Чтото, видно, вокруг него затевается. Или не угодил кому? Или сработал нечисто?

Кто осведомлен — тот вооружен, решил Евгений. И перво-наперво надо понять, кто к нему приходил и к нему ли одному. Для этого нужно выследить того опера с Петровки, который им занимался, и походить за ним следом несколько дней, посмотреть за его контактами. Если рядом с этим опером мелькнет кто-то из приходившей к нему троицы, переключиться на него и выяснить, ходят ли они со своей видеокамерой еще к кому-нибудь. Если ходят, значит, все в порядке, пальцем в небо тычут, всех тогдашних задержанных пробуют на вшивость. Если не ходят, значит, у них только на Парыгина информация. А ежели никто из троицы рядом с опером не появится, тогда придется заказчиками заниматься.

x x x

Миша Доценко выслушивал уже, наверное, пятнадцатую душераздирающую историю о печальной судьбе спортсменов. Для того, чтобы добраться до этой осведомленной и готовой к длительным беседам дамочки, ему пришлось потратить два дня. Большинство спортивных функционеров, как известно, мужчины, а мужчинам не свойственно интересоваться чужими судьбами. Да и интереса к симпатичному высокому журналисту они не испытывали. Посему Мишу гоняли из кабинета в кабинет, с этажа на этаж, рекомендуя ему встретиться и поговорить с Иваном Петровичем или Петром Ивановичем, а этот последний, в свою очередь, отправлял журналиста еще к кому-нибудь. Но мытарства окупились сторицей, когда Мише наконец попалась эта замечательная во всех отношениях дама, которая всю жизнь собирала слухи и сплетни и с удовольствием их пересказывала. Беда была, однако, в том, что ни одна из рассказанных ею историй Мише пока не подходила. Но он не терял надежды.

— ...совсем спился. А как выпьет — так начинает жену бить. У него же силища — сами можете представить, а она гимнастка, худенькая, легонькая, ее пальчиком ткни — она за километр улетит. Сколько раз ему говорили: Витя, не трогай ее, ведь до беды недалеко. Куда там! Однажды так напился, что выбросил ее из комнаты через балкон прямо на улицу. Сидит теперь, — она горестно вздохнула. — Хорошо еще, что детей не было. А то представляете, что было бы? Мать погибла, отец в тюрьме. У некоторых так и получалось...

Доценко понял, что сейчас услышит очередную, шестнадцатую историю, но она опять будет про мужчину. А ему нужна женщина. Женщина-баскетболистка с искалеченной психикой. И разговорчивую даму следовало вывести на интересующую его тему мягко, осторожно, чтобы ни в коем случае не обидеть.

— А почему жена все это терпела, — спросил Миша. — Неужели такая слабовольная была?

— Да что вы, Михаил Александрович, разве спортсменка может быть слабовольной? У нее воля железная. Но весь ресурс на спорт уходит. Вы понимаете, что я хочу сказать? Она в спорте с детства привыкла себя насиловать, заставлять, делать то, что не хочется, потому что видит цель. Стать первой, стать лучшей. Олимпийской чемпионкой. И на этот алтарь кладет весь запас душевных сил. Поэтому ни на что другое этих душевных сил уже не остается. Тем более что и цели другой нет, которая по силе притягательности могла бы соперничать со стремлением к тому, чтобы быть первой. А все остальное кажется несущественным, неважным, и силы на это тратить жаль.

Что ж, с удовлетворением подумал Доценко, полпути мы уже прошли, говорим о женщинах-спортсменках. Теперь плавно переходим к баскетболу.

— Скажите, а у женщин-баскетболисток тоже проблемы в этой жизни? Или это случается преимущественно с вами?

— Ой, что вы, — дама всплеснула руками, — у наших девушек одни сплошные проблемы с любовью. Они же высокие! Высокому парню жену найти — нет проблем, ему подойдет, лишь бы он ее любил. А девочкам-то что прикажете? У них один выход: искать мужа среди своих братьевбаскетболистов. А мальчики наши высоких девочек любят, вот ведь в чем парадокс. Вот я вам только что про одного рассказывала, который женугимнастку из окна выкинул. Так вы подумайте: гимнастку! Она ростом метр с гаком. И так все время. Двухметровые дылды обожают мирных женщин. А двухметровым девочкам каково?

— Неужели они все двухметровые? — недоверчиво продолжал Доценко.

— Да нет, это я так, образно... — Дама засмеялась и вмиг помолодела лет на десять. — Метр девяносто в среднем. Но и это немало, согласитесь. Бывают и совсем большие, за два метра, но это крайне редко.

— А как же они замуж выходят?

— По-разному. Они, кстати, пользуются немалым успехом у мужчин, которые ниже их ростом. Те, кто сумеет не обратить внимание на разницу в росте, вполне удачно создают семьи. Но это, конечно, не всем удается. Многие боятся выглядеть смешно рядом с маленьким мужчиной. Стараются найти высокого, а высокие, как я вам уже говорила, любят миниатюрных. В общем, замкнутый круг.

— Скажите, а характер у девушек от этого не портится? — невинно осведомился Миша.

— О, еще как портится! Не у всех, конечно. Но если наша девочка вбила себе в голову, что обязательно должна выйти замуж, иначе она будет как бы неполноценной, тогда пиши пропало. Соперничество, ревность, даже до драк, случается, дело доходит.

До драк. Это уже ближе. И кто же это среди баскетболисток оказался такой агрессивной?

— Неужели до драк? — Доценко изобразил на лице недоверчивость пополам с изумлением.

— Представьте себе. Да за примерами далеко ходить не надо. Вот взять Мариночку Тихвинскую... Только вы потом фамилии не пишите, когда статью будете готовить, ладно?

— Конечно, — пообещал Миша. — Фамилии и не нужны будут для статьи. Я же пока только собираю фактический материал, а на его основе потом буду делать анализ, обобщать и выявлять закономерности. Так что насчет Тихвинской? Это та, которая во время матча с кубинками выиграла решающее очко?

— Да-да, та самая. А вы смотрите матчи?

— Изредка, — признался Миша. — Этот как раз смотрел.

— Ну вот, Мариночка встречалась с мальчиком, не с нашим, он был с телевидения. Оператор, кажется. Во время трансляции матча познакомились. Хороший такой мальчик, симпатичный, высоченный, даже выше ее был. Марина отмечала свой день рождения, позвала девочек: из команды, ну и мальчик этот был, естественно. Конечно, девочки на него набросились. Не в прямом смысле, а в переносном. Глазки строили, комплименты говорили. В общем, отбивать начали. Кто в шутку, дурака валял, а кто и всерьез на него глаз положил, сами понимаете, такой ценный кадр. Особенно одна девчушка усердствовала, вцепилась в него, танцевать все время приглашала, то в кухне с ним вдвоем уединится, то на лестницу с ним выйдет. Мариночка рассвирепела и схватила ее за волосы. Та в долгу не осталась, короче, подрались они. Девочки, которые это видели, рассказывали потом, что Маринка будто невменяемая была. Побелела, глаза сверкают, ничего не слышит. Как бес в нее вселился. А потом, когда все кончилось, она говорила, что ничего не помнит. Даже удивлялась, что драку затеяла. Совсем не помнит, представляете?

Доценко представлял. Это была классическая картина аффекта. Не все в порядке с психикой у этой Тихвинской.

— С ней такое в первый раз случилось? Или раньше тоже бывало?

— Говорят, в первый. Зато потом еще несколько раз повторялось. Ее же как раз за это и дисквалифицировали.

Вот это уже совсем близко. Ну же, мысленно подгонял собеседницу Доценко, не останавливайся, продолжай рассказывать про агрессивную спортсменку, склонную к аффектам. Надо подать поощрительную реплику.

— Да что вы говорите? Неужели за драку?

— Именно. Во время матча набросилась на спортсменку из другой команды, которая задела Марину по голени. И начала ее избивать. Жуткая была сцена. Их еле растащили. Врач прибежал, сразу Маринку увел, какой-то укол ей сделал. А она опять ничего не помнила. Когда ее вызвали на комиссию, она так плакала! Простите, говорит, не помню, ничего сделать не могу, собой не владею.

— И что же? Выгнали ее из команды?

— Выгнали, — кивнула дама. — Разве можно такую оставлять? Это же пороховая бочка. В любой момент может взорваться, матч сорвать, покалечить кого-нибудь. Хотя жалко было ужасно, она спортсменкой-то была очень хорошей.

— И что с ней потом стало? Как жизнь устроилась?

— Да знаете, Михаил Александрович, верно говорят, что нет худа без добра. Из спорта ей пришлось уйти, это верно, но нашлась какая-то фирма, не то английская, не то канадская, которая специализируется на производстве одежды нестандартных размеров. Для очень толстых, к примеру. И для очень высоких. Специальные модели для них придумывают. А Мариночка-то красавица, вы и сами видели по телевизору. Вот они ее и взяли на работу. Так что теперь она за границей процветает.

Отбой. Все было так хорошо... Но Марина Тихвинская нам не подходит. Она за границей и вполне довольна жизнью.

— А суицидальные попытки бывают у спортсменов? — спросил Миша, надеясь получить в ответ еще какую-нибудь историю.

— Это редко, — авторитетно заявила дама. — Люди когда хотят с собой покончить? Когда считают, что жизнь не удалась, ничего не получилось, все было напрасно, и они никому не нужны. Даже из-за несчастной любви они обычно в депрессию не впадают, потому что, я вам уже говорила, для них успех в спорте — это самое-самое главное. Все остальное куда менее значимо. Конечно, когда возраст подходит, тогда случается... Но обычно человек сначала уходит из спорта. Начинает устраивать свою жизнь, становится тренером или педагогом, находит себе другое какое-то занятие. Пытается адаптироваться к новой жизни. И только потом, если ничего не получается, может дать депрессию. Но обычно-то это ведет к пьянству, а не к суицидам. Хотя случается, конечно, что и говорить. Анечка Лазарева, например, два раза пыталась отравиться, когда перестала играть.

— Ее тоже выгнали из команды?

— Нет, возраст, знаете ли... Она сама ушла. Но как-то жизнь у нее не складывалась. Аня очень хотела замуж выйти. Знаете, это даже неприлично выглядело. Над ней девочки посмеивались. Она была какая-то... несовременная, что ли. Считала, что если парень с ней переспал, то у него серьезные намерения. И ужасно переживала, когда оказывалось, что это не так, что он через два дня о ней и думать забыл. Она совсем не умела быть гордой, мгновенно влюблялась, таскалась за каждым своим возлюбленным по пятам, проходу не давала, в глаза заглядывала. Начинала подарки делать, домой приглашать, чтобы познакомить с родителями. Конечно, парни от нее как от чумы шарахались. Для них переспать с девушкой во время сборов — дело самое обычное, там постоянно кратковременные романы заводятся, и никто от них голову не теряет. А Анечка к каждому знаку внимания, даже самому незначительному, относилась как к предложению руки и сердца. Парень ее на танцах пригласит один раз, а она уже мечтает, как он будет за ней ухаживать и какой замечательный роман у них будет развиваться вплоть до свадьбы. При этом она ведь не была недотрогой, в постель легко укладывалась, то есть в этом смысле она была вполне современной. Но мечтательница! Наивная, романтическая, трогательная мечтательница. Но все-таки, пока она играла, спорт был на первом месте. А когда пришлось уйти, вот тогда все любовные неурядицы выросли до гигантских размеров. По-моему, она даже умом тронулась из-за этого.

— Почему вы так решили? Она странно себя вела?

— Да как-то... да, пожалуй, странно. И вообще она стала игранной. Я иногда вижу ее, мы живем возле одной станции метро. Первое время она всегда охотно останавливалась поболтать, а теперь старается сделать вид, что не заметила меня. Почему? Разве я сделала ей что-то плохое? Я же не виновата, что ей пришлось оставить спорт. Это со всеми происходит рано или поздно.

— Может быть, это связано с ее попытками покончить с собой? — предположил Михаил. — Знаете, некоторые любят об этом рассказывать, вроде как выставляют свою трагедию напоказ и ждут сочувствия, а многие этого очень стесняются и начинают избегать общения с людьми, которые знают о суицидальной попытке. Это я вам как специалист говорю.

Разговор на некоторое время застрял на проблемах сугубо психиатрических. Осведомленная о личной жизни баскетболистов дама была в психиатрии полным профаном, и Мишиной подготовки, полученной в ходе изучения курса судебной психиатрии в школе милиции, вполне хватило для того, чтобы заморочить ей голову и создать иллюзию беседы со специалистом. Потом Михаилу удалось мягко выскользнуть из неинтересной для него темы и снова вернуться к обсуждению бывшей спортсменки Анны Лазаревой. И чем дальше, тем больше он убеждался, что с этой Лазаревой надо поработать.

x x x

Оперативника, который беседовал с ним летом, Парыгин нашел легко. Даже имя его вспомнил — Михаил Александрович. Хорошо, что государственные служащие должны ходить на работу, и работа эта находится на глазах всего честного народа, в самом центре Москвы. Стой и жди, сколько хватит терпения, нужный человек обязательно рано или поздно появится.

Симпатичный черноглазый паренек по имени Михаил Александрович, конечно же, появился, что сильно порадовало Парыгина. Значит, не уволился, работает еще. Если бы уволился или перешел в другую службу, дело значительно осложнилось бы. Поди узнай, кто теперь убийством Шепелева занимается. Но, слава Богу, Михаил Александрович на месте, и можно приступать к осуществлению задуманного.

Первый день наблюдения не дал ничего интересного. Михаил вышел с работы около часу дня и отправился в какое-то хитрое место, где пробыл почти до семи вечера. Правда, на здании, куда он вошел, висела табличка, оповещающая граждан, что здесь находится Федерация баскетбола, но Парыгин был уверен, что это липа. Чего сыщику искать среди баскетболистов? Уж в любом случае не убийцу гражданина Шепелева.

Парыгин проводил оперативника до самого дома, а на другое утро там же и встретил его, заняв свой пост уже с семи утра. На этот раз Михаил снова отправился сначала на Петровку, и потом поехал куда-то к черту на кулички в Орехово-Борисово, на Ясеневую улицу. На Ясеневой он пробыл недолго и снова потащил за собой Евгения мотаться по всему городу. Никто из троих странных гостей Парыгина так и не мелькнул.

Но Парыгин не торопился. Он знал, что иногда ждать приходится очень долго, а удача приходит только к тем, кто умеет быть терпеливым. "Надо завтра заскочить в поликлинику, продлить больничный", — подумал он, возвращаясь поздно вечером в свою вторую квартиру, к Лолите и племяннику.

x x x

Разговорчивая дамочка из Федерации баскетбола невольно подсказала Мише Доценко, что самый надежный способ завязать знакомство с Анной Лазаревой — ухаживание. Бывшую баскетболистку он нашел в районе станции метро "Профсоюзная", где она торговала с лотка газетами и журналами. Издалека она показалась Михаилу совсем невысокой, но, подойдя ближе, он увидел, что Анна не стоит, а сидит на раскладном стуле. Она была далеко не красавицей, черты лица неправильные, нос покраснел от мороза, а отрешенное выражение лица никак не способствовало желанию завести с ней знакомство.

— Добрый день, — весело поздоровался Доценко. — Девушка, скажите-ка мне, что я буду читать в дороге?

Анна подняла на него непонимающий и какой-то сонный взгляд.

— Что?

— Я говорю, мне ехать далеко. Что бы такое купить у вас почитать в дороге?

— Выбирайте, — равнодушно ответила она, — все перед вами.

— А что интереснее? Ну посоветуйте мне что-нибудь, вы же лучше меня знаете все эти издания. А то куплю за двадцать тысяч вот этот полиграфический шедевр, — Миша наугад ткнул в яркую обложку запакованного в полиэтилен "Плейбоя", — а там и читать нечего, одна сплошная реклама.

Губы девушки чуть дрогнули в едва заметной улыбке.

— Там как раз не реклама, а голые красотки, вам, мужчинам, это нравится. Возьмите.

— Да вы что! — Он изобразил возмущенное негодование. — Неужели я похож на человека, которому это может понравиться? Нет, мне нужно чтонибудь осмысленное, над чем можно подумать. Вот есть такой замечательный журнал, "Наука и жизнь" называется. У вас нету?

— Не бывает. Возьмите "Совершенно секретно", там интересные статьи. И подумать есть над чем.

— Давайте.

Он полез за бумажником, одновременно окидывая взглядом прилавок.

— А что это у вас за книжечки там, с краю?

— Вот эти? Это любовные романы. Вам это неинтересно.

— Почему вы так решили?

— А мужчины их никогда не берут. Это женское чтение.

— Глупости, — решительно произнес Михаил. — Нет на свете ничего важнее и интереснее любви во всех ее проявлениях. Я с удовольствием читаю любовные романы, если, конечно, они хорошо написаны. Вы сами-то их читали?

— Эти? Конечно. Я же тут целыми днями сижу. Все читаю, что привозят на продажу.

— Выберите мне, пожалуйста, на свой вкус, — попросил он.

— А вдруг вам не понравится?

— Не может быть. Я уверен, что вкус у вас хороший.

Анна протянула руку к краю лотка и вытащила две книжки карманного формата в ярких обложках.

— Посмотрите вот эти. Они самые приличные. А вы точно для себя покупаете, а не для жены?

— Девушка, милая, я до сих пор не женат. Наверное, оттого, что читаю слишком много любовных романов, — обаятельно улыбнулся Миша, стараясь говорить неторопливо, чтобы ни одно произнесенное им слово не ускользнуло от внимания продавщицы прессы. — Отравился представлениями о счастливой любви и ищу для себя такую же. А ее все нет и нет.

— Надо же, — лицо Ани приняло осмысленное выражение, — такой красивый молодой человек — и не женат. Так не бывает.

— Господи, девушка... Простите, вас как зовут?

— Аня.

— А меня — Миша. Так вот, Анечка, кто вам сказал, что красота — залог успеха в любви? Смотрите на меня, я — живой пример того, что это неправда. В любви счастливы не те, кто хорошо выглядит, а те, кто умеет любить. Вы согласны? Готов поспорить, что вы знаете это не хуже меня. Вас глаза выдают.

— Как это?

— А вот так. По глазам видно, что вы много страдали от неразделенной любви. И от этого стали спокойной и мудрой. Угадал?

— Девушка, — встряла стоящая рядом женщина, которая подошла уже давно и терпеливо ждала, пока продавщица обратит на нее внимание. Видно, терпение у нее кончилось, — дайте "Домовой" и "Газету для женщин". Сколько можно болтать, честное слово!

— Извините. Вот, пожалуйста.

Анна торопливо достала журнал и газету, отсчитала сдачу. Доценко понял, что она боится, как бы он не ушел, пока она занимается покупательницей. Знала бы она, что он и не собирается никуда уходить, пока не назначит ей свидание!

— Вы не замерзаете, сидя целый день на холоде? — участливо спросил он. — Походили бы, попрыгали.

— Ничего, нормально, — улыбка девушки перестала быть боязливой. — Холодно, конечно, но терпеть можно. Михаил понял, что в обыденной жизни ей приходится стесняться собственного роста, поэтому она и не встает, особенно сейчас, когда разговаривает с ним.

— Хотите, я вам горячего кофе принесу? Тут рядом в палатке продают. И сам выпью, не могу пить кофе без хорошей компании.

— Спасибо вам. — Она полезла в карман за деньгами.

— Что вы, — остановил ее Михаил, — не нужно. Я быстро.

Через три минуты он снова стоял возле прилавка с газетами, протягивая Анне картонный стаканчик с не особенно горячим кофе и завернутый в салфетку бутерброд с салями.

— Вы кого-то ждете? — спросила она, и столько в ее голосе было безнадежности, что у Доценко сердце защемило.

— Нет, — ответил он как можно удивленнее. — Почему вы решили, что я жду кого-то?

— Так. — Она пожала плечами и сделал большой глоток кофе. — Просто подумала, что человек, который идет по делам, не станет тратить столько времени понапрасну и поить незнакомую девушку кофе за свой счет.

— Ну, во-первых, девушка уже знакомая, раз я знаю ее имя, а она — мое.

— А во-вторых?

— А во-вторых, очень редко бывает, чтобы случайно начатая беседа с посторонним человеком вдруг стала интересной. И если уж такое происходит, то нельзя этим пренебрегать. Ради этого можно и дела отложить. Так что можете мне поверить, я никого здесь не жду.

— Вам что, правда интересно со мной разговаривать?

— Правда. Истинный крест, не сойти мне с этого места, — шутливо поклялся Миша, озорно подмигивая. — Кое в чем вы, конечно, правы, я действительно бежал по делам. Мне нужно ехать на другой конец Москвы, до станции "Алтуфьево", поэтому я и хотел купить что-нибудь почитать в метро. И теперь у нас с вами только два пути.

— Какие?

— Первый: я пропускаю важную деловую встречу и продолжаю с вами беседовать. После этого шеф сдирает с меня кожу без наркоза, причиняя мне ужасные страдания. И второй: я еду на эту встречу, потому что она действительно важная, но разговор мы все-таки продолжим. И вы, Анечка, должны мне сказать, когда и где.

Он знал, что действует грубо, примитивно, слишком напористо, но время поджимало. И без того два дня были убиты на то, чтобы узнать имя бывшей баскетболистки со странностями в психике.

Анна задумчиво посмотрела на него, потом резко поднялась со своего стульчика. Она была, конечно, высоковата даже для Доценко, имеющего рост метр восемьдесят девять, но не настолько, чтобы это выглядело смешным. Более того, для подавляющего большинства людей, имеющих в среднем рост меньше ста восьмидесяти сантиметров, они выглядели практически одинаково.

— Вы все еще хотите продолжить разговор? — спросила она неожиданно зло. Агрессивность вспыхнула в ней внезапно, ничто, казалось, этого не предвещало. Вот только что она сидела, чуть ссутулившись, на своем неудобном низком стульчике, жевала бутерброд, пила кофе и робко улыбалась Мише, боясь, что он сейчас повернется и уйдет, и вдруг голос стал напряженным, губы — узкими, глаза засверкали, а красные от мороза щеки даже побледнели.

— Вы имеете в виду свой рост? Так ведь и я не маленький. У нас с вами разница — сантиметров пять, не больше. Покажите-ка ваши сапожки. Ну вот, я так и знал, танкетка. Значит на самом деле разница еще меньше. И вообще, Анечка, я не понимаю, при чем тут ваш рост. Меня, честно говоря, больше душа интересует. Почему вы сердитесь? Я вас чем-то обидел?

Она не ответила, молча уселась обратно на стул и стала считать газеты, лежащие в большой коробке. По тому, как тряслись ее пальцы, Доценко понял, что Аня сильно разволновалась и старается отвлечься, чтобы взять себя в руки.

— В котором часу вы заканчиваете торговлю?

— Около семи. Иногда в восемь. Как машина придет, — ответила она невыразительным тоном, не поднимая головы.

— Если я вернусь к семи, я вас здесь застану?

— Не знаю. Может быть.

— Тогда я вернусь к шести, — весело пообещал Доценко. — Только дайте мне слово, что к моему приезду вы перестанете сердиться. Сколько с меня за газету и две книжки?

— Шестнадцать пятьсот, — тихо сказала Анна.

Доценко расплатился, сунул в "дипломат" купленное чтиво и нырнул в метро.

На "Профсоюзную" он вернулся к половине седьмого. Некоторое время постоял в сторонке, наблюдая за Лазаревой. Девушка то и дело поглядывала на часы, и с каждым разом лицо ее все больше мрачнело. В какой-то момент Мише показалось, что она сейчас заплачет, и он понял, что тянуть дальше уже неприлично. Купив в ближайшем киоске пышную белую розу на длинном стебле, он подошел к Анне.

— Добрый вечер, Анечка! Вы про меня не забыли?

Ее лицо вспыхнуло такой радостью, что Мише стало неловко. Похоже, все, что рассказывала ему сотрудница Федерации баскетбола, соответствовало действительности. Аня Лазарева и в самом деле в каждом мужчине, удостоившем ее внимания, готова была видеть романтического поклонника и даже жениха. А уж если этот мужчина высок и хорош собой...

— Это вам. — Он протянул ей розу. — Боюсь только, что цветок замерзнет, пока мы с вами будем разговаривать о превратностях любви. Продайте-ка мне пару газет, я его упакую. Заверну в несколько слоев, всетаки бедной розочке потеплее будет. Когда прибудут ваши освободители?

— Мои — кто? — не поняла Аня.

— Те, кто должен вас освободить от этой разноцветной прессы и отпустить домой.

— Не знаю. Скоро, наверное. А вы торопитесь?

— Нет. Я никуда не тороплюсь, я сделал все свои дела и приехал к вам, чтобы проводить вас после работы, куда вы скажете. Надеюсь, вы живете не в соседнем доме?

— В Орехове-Борисове. Это далеко. От метро двадцать минут пешком.

— Это не далеко, Анечка, это прекрасно. Вас дома ждут?

— Только родители.

— Тогда я приглашаю вас поужинать. В тепле разговаривать приятнее. Вы согласны?

— Я не одета для ужина.

— А я приглашаю вас к себе домой. Так что форма одежды значения не имеет.

— Я не знаю... Это так неожиданно.

За спиной у Анны остановился пикапчик, из него вышли два дюжих парня.

— Анютка-незабудка, складывайся! — закричал один из них.

Доценко отошел в сторонку, чтобы не мешаться под ногами. Он наблюдал за Анной Лазаревой, пытаясь увидеть признаки психической неуравновешенности. Излишняя резкость или, напротив, непонятная заторможенность движений, неадекватная реакция на реплики окружающих, внезапная злость, немотивированный истерический хохот и многое другое могли бы послужить Михаилу сигналом: с этой девушкой не все в порядке. Пока ничего такого ему в глаза не бросилось. Но ведь был приступ внезапной злобности во время их первого разговора. И были трясущиеся руки и безуспешные попытки справиться с нервозностью и волнением. Все это было. И отрицать этого нельзя.

До дома, где жил Михаил, добираться с "Профсоюзной" было неудобно, пришлось делать две пересадки в метро. Анна всю дорогу была молчаливой, при любой возможности старалась сесть, вероятно, чтобы не бросаться в глаза своим ростом, шла ссутулившись и не вынимая рук из карманов. И только переступив порог квартиры своего нового знакомого, расслабилась и расправила плечи.

— Я так намерзлась за целый день, что даже раздеваться боюсь, — призналась она. — Мне каждый вечер кажется, что я уже никогда не согреюсь.

— У меня тепло, — заметил Доценко, мысленно похвалив себя за то, что утром, уходя из дому, не открыл форточку для проветривания. Теперь в квартире было не просто тепло — душно, он этого не переносил, но зато для Ани, наверное, будет в самый раз.

— Вы совсем один живете? — спросила она.

— Я живу с мамой, но сейчас она в больнице.

— Что-то серьезное? — в голосе Ани прозвучало искреннее сочувствие.

— Нет, просто появилась возможность положить ее в хорошую клинику и провести общеукрепляющий курс, витаминчики поколоть, процедуры поделать. Раздевайтесь, Анечка, и пойдемте на кухню. Кулинар из меня никакой, так что готовить ужин будем вместе, а если он получится невкусным, то будем вместе мужественно его есть.

Анна медленно, будто нехотя, расстегнула длинную, почти до колен, куртку-пуховик, сняла вязаную шапочку и сапоги на танкетке. Теперь она выглядела совсем не так, как еще час назад, когда сидела, несчастная и замерзшая, с красным носом, над своими газетами и журналами. Под курткой на ней был надет красивый бирюзовый свитер, а джинсы, обтягивающие невероятной длины мускулистые ноги, были модными и явно новыми. Более того, когда исчезла вязаная шапочка, закрывавшая голову и уши, оказалось, что у Анны Лазаревой густые блестящие темно-русые волосы, а на работу, даже такую неинтересную, она ходит в серьгах. Не бриллианты, конечно, но все равно красивые длинные серебряные подвески с вставками из бирюзы, под цвет свитера. Да, красавицей бывшая баскетболистка, безусловно, не была, но то, что она очень за собой следила, сомнению не подлежало. Интересно бы рассмотреть ее руки, прикидывал Доценко, провожая гостью в кухню и вытаскивая из холодильника продукты, из которых предполагалось приготовление ужина.

— Даже и не знаю, как бы нам с вами, Анечка, распределить обязанности, — сказал он, с сомнением оглядывая расставленные на столе тарелки и пакеты. — У вас маникюр? Покажите-ка руки.

Аня послушно протянула руки. Доценко осторожно взял ее пальцы и стал внимательно рассматривать. Каменская говорила, что у первой жертвы душителя на шее были следы ногтей, а у остальных таких следов уже не было, то есть после первого убийства маньяк остригал ногти. Что-то не получалось... Ногти у Лазаревой были длинными и ухоженными. Хотя это, конечно, еще ни о чем не говорит. Накладные ногти продаются во всех магазинах. Так что надо первонаперво выяснить, свои у нее ноготки или искусственные. А если свои, то быстро ли отрастают.

— Красивые у вас руки, — восхищенно произнес он. — Трудно, наверное, с такими ногтями домашней работой заниматься, да?

— Совсем нетрудно, — улыбнулась Аня. — Я дома все делаю, кроме готовки. Готовить не умею. А так и стираю, и мою.

— И сколько же времени нужно такие коготки отращивать? — невинно поинтересовался Миша.

— Месяца три примерно. Миша, вы ужин обещали, а сами моими руками занимаетесь.

— Ох, простите, — Михаил сделал вид, что спохватился. — Когда вижу что-то необычное, про все забываю. Так, Анечка, вам на выбор предлагаются следующие виды работ: чистить картошку, отбивать мясо, резать овощи для салата. Что вы предпочитаете?

— Да мне что-нибудь попроще. — Она виновато улыбнулась. — Я же честно призналась, что готовить почти совсем не умею. Давайте я буду картошку чистить, здесь хоть испортить ничего нельзя.

— Годится. Вот вам фартук, вот нож, вот кастрюля, а картошка в этой сумке.

Анна встала возле раковины и принялась за дело, а Миша тем временем занимался мясом, пытаясь вспомнить, что в какой последовательности в таких случаях делала мама.

— Аня, а как же так получилось, что вы готовить не умеете? — спросил он, нарезая мясо толстыми ломтями для отбивных. — Вас мама от всей домашней работы освободила?

— Нет, что вы, я же сказала, что дома все делаю. Просто меня от природы нет к этому способностей. Я стараюсь, а все равно ничего не получается. То недосолю, то переперчу, те недожарю. Должно быть какое-то чутье, а у меня его нет. Так мама говорит.

— Нет, Аня, дело не в отсутствии природного чутья, а любви. Это я вам точно говорю. Пока вы живете с мамой, ваше чутье дремлет, потому что мама все равно приготовлю поесть. А когда вы будете стоять перед необходимостью накормить любимого мужчину, и накормить вкусно, чтобы он вас не разочаровался, а, кроме вас самой, приготовить еду будет некому, вот тогда все у вас получится. Внутренние ресурсы сразу мобилизуются и все, что до той поры в вас дремало, проснется и активизируется.

— Вы думаете?

Она оставила в покое картошку и повернулась к Мише.

— Уверен.

— И мужчина обязательно должен быть любимым, иначе ничего не получится?

— Достаточно, если он будет вам нравиться. Важно, чтобы вы не захотели его разочаровать.

— Значит, если я попробую приготовить ужин для вас, у меня обязательно получится?

Да, дама из федерации нисколько не передергивала, рассказывая об Анне Лазаревой. Девушка уже готова приступить к выяснению отношений и к раздаче авансов на будущее. Сейчас она вцепится Мише в горло и начнет добиваться каких-то намеков на душевное расположение и готовность развивать отношения. Ладно, ничего не поделаешь, придется поддерживать игру, сам же первый начал.

— А что, я вам нравлюсь? — спросил он.

— Нравитесь. Иначе я не пошла бы к вам в гости.

— Тогда вперед, Анечка. Я самоустраняюсь от кулинарного процесса, чтобы, не нарушать чистоту эксперимента. Попробуем?

— Неужели рискнете? — лукаво улыбнулась Аня. — А вдруг я вас обманула и вы мне совсем не нравитесь? Тогда ваши продукты будут переведены напрасно, есть то, что я приготовлю, вы все равно не сможете.

— Рискну, пожалуй. Поскольку я сам готовить тоже не умею, то хуже не будет. А вдруг моя теория верна? Тогда у меня есть шанс устроить пир посреди рабочей недели.

— Ну что ж... Люблю отчаянных мужчин.

Она снова занялась картошкой. Миша уселся за кухонный стол и стал внимательно наблюдать за ней, попутно выдавая какой-то отработанный до автоматизма треп про любовные романы. Мужчина, хорошо знающий и с удовольствием читающий такого рода литературу, — огромная редкость, и Доценко после длительных размышлений выбрал себе именно такое хобби, хотя от любовных романов его тошнило. Но женщины ловились, что называется, влет. Причем ловились даже те, которые сами этих романов не любили и не читали. Ловились просто в силу необычности ситуации. Можно в принципе не любить собак, но не обратить внимания на собаку с двумя головами невозможно. Вот уже два года Миша Доценко покупал и тщательно, с карандашом в руках, изучал любовные истории, написанные зарубежными писательницами, искал и отмечал сходства и различия, старался запомнить названия и имена персонажей. "Хобби" оказалось очень полезным, и чем больше становилось число женщин, которых ему удалось расположить к себе и выяснить с их помощью ценную для раскрытия преступлений информацию, тем менее острым делалось отвращение к этим книжкам. Это было почти так же, как когда-то в детстве с творогом. Маленький Миша, занимаясь в спортивной секции, несколько раз ломал то руку, то ногу, причем в ситуациях, в которых его друзья отделывались обыкновенными ушибами. Врач тогда сказал Мишиной маме, что у мальчика наблюдается недостаток кальция, и это ведет к повышенной хрупкости костей. Надо пить специальные препараты и есть побольше продуктов, содержащих кальций, главным образом — сыр и творог. Творог Миша терпеть не мог, давился, но мама заставляла... Через год оказалось, что кости стали прочнее и уже не ломаются при каждом падении. Через два года Миша смог возобновить занятия спортом, а ненавистный творог продолжал есть и по сей день. В конце концов, не такой уж он противный, если приносит очевидную и ощутимую пользу.

Забивая эфир рассуждениями о героях и героинях зарубежных любовных романов, Миша Доценко отмечал про себя ловкость и точность движений своей гостьи. Врет она все насчет того, что не умеет готовить, вдруг подумал он. Все она прекрасно умеет. Это же ловушка, обыкновенная ловушка для мужиков. Ай да Анечка! Да, ты действительно вешаешься на шею каждому, кто окажет тебе внимание, и в твоем арсенале за много лет скопился богатый выбор приемов. Но ты далеко не так проста, как показалась с первого взгляда.

— ...Кстати, этот роман был экранизирован, на мой взгляд, очень неудачно. Вы видели фильм "Сияющая пропасть любви"? Его показывали где-то в середине декабря.

— Нет, — ответила она, не оборачиваясь.

— Неужели не видели? Может, просто запамятовали? Там Ричардсон играет роль Майкла.

— Нет, не видела. Хороший фильм?

— Не очень. Книга намного лучше...

Так, первую проверку ты, Анечка Лазарева, не прошла. Доценко готовился к знакомству с девушкой очень серьезно, заранее продумывая, как и на чем будет пытаться ее подловить. В частности, тщательно изучил телевизионные программы тех вечеров, когда были совершены семь убийств, запомнил, какие передачи и фильмы тогда шли. Американский фильм "Сияющая пропасть любви" показывали как раз в тот вечер и в то время, когда было совершено четвертое убийство. Если бы Анна видела его, это можно было бы рассматривать как алиби. Конечно, предстояло бы еще проверить, действительно ли она видела фильм именно в декабре и именно по телевизору, а не на видео, но это могло бы, по крайней мере, стать отправной точкой.

— Миша, где у вас перец?

— В шкафчике, справа от вас. Все остальные специи тоже там. Аня, вы спортом занимались?

— Баскетболом, — коротко ответила она.

— И успешно?

— Вполне.

— Давно бросили спорт?

— Два года. На какой сковородке вы мясо жарите?

Доценко понял, что от разговоров о спортивной карьере Анна уклоняется. Что ж, вполне естественно, если ей это неприятно. Ну-ка проверим, действительно ли так уж неприятно.

— А почему вы ушли из спорта?

— Старая стала. В какую миску салат резать?

Доценко поднялся и достал из кухонного шкафа красивую пластиковую салатницу.

— Пожалуйста. Сколько же вам лет? Или об этом неприлично спрашивать?

— Двадцать девять. Миша, давайте не будем об этом, ладно? Вы остановились на экранизациях.

— Да, хорошо, что вы напомнили. Я как раз хотел спросить вас кое о чем как эксперта, потому что мне все-таки трудно влезть в женскую шкуру. Вы читали "Твой нежный образ"?

— Читала.

— Тогда скажите мне, может ли такое быть, чтобы женщина из-за однойединственной любовной неудачи начала ненавидеть весь мир. Когда я читал роман, мне это показалось несколько... ну, натянутым, что ли. Я уверен, что на свете нет ни одной женщины, которая хотя бы раз не потерпела неудачу в любви. Все через это проходят, но если бы из-за этого начинались такие страшные психологические ломки, в мире царила бы одна сплошная ненависть. А ведь это не так. Большинство женщин совершенно нормальны и спокойны. Во всяком случае, нам, мужчинам, так кажется. Но возможно, что мы и ошибаемся. Что вы скажете по этому поводу, Анечка?

Возникла пауза. Анна перевернула на сковородке мясо, тщательно вымыла под краном помидоры, огурцы и зелень петрушки и укропа, приготовила разделочную доску, потом как-то преувеличенно долго выбирала подходящий нож. Молчание затягивалось, и это Мише Доценко совсем не понравилось. Наконец она заговорила.

— Я ничего по этому поводу не скажу. Некоторые и десять любовных неудач переносят легко. А некоторые из-за одной-единственной голову теряют. Это очень индивидуально. У кого какая психика.

Она вскрикнула, отбросила нож в раковину и поднесла палец ко рту.

— Черт, порезалась.

Доценко вскочил и принялся искать бинт и йод. Анна стояла белая как полотно, капля крови упала на светлый линолеум. Миша ловко забинтовал порезанный палец и усадил ее за стол.

— Посидите спокойно, я сам салат сделаю. Очень больно?

— Нет, просто испугалась, — она попыталась улыбнуться. — Не переношу вида крови.

Руки у нее тряслись, лицо по-прежнему было бледным, бескровным. Михаил резал овощи и размышлял над ее странным поведением. Он своими глазами видел, как ловко Аня управлялась с ножом. Даже на руки почти не смотрела, движения были точными, словно механическими. Как же она ухитрилась порезаться? Неужели затронутая им тема была для нее настолько болезненной, что она потеряла самообладание? Или специально полоснула ножом по пальцу, чтобы отвлечь его и уйти от обсуждения вопроса? Если так, то поступок явно не из разряда нормальных. Когда-то Мишу учили: телесная целостность — одна из самых больших ценностей, существующих на уровне подсознания. Любая хирургическая операция наносит человеку психическую травму, которую он может не осознавать, не чувствовать. Даже небольшой порез — это нарушение целостности. И одно дело, если это происходит в результате несчастного случая или оплошности, и совсем другое, когда человек намеренно режет себя ножом. Пожалуй, о некоторых отклонениях в психике Анны Лазаревой говорить все-таки можно.

Было уже около полуночи, когда Доценко довел Аню до подъезда ее дома. Ужин прошел в теплой спокойной обстановке. Мясо оказалось приготовленным весьма удачно, девушка получила свою порцию комплиментов и похвал, порезанный палец больше не болел и был благополучно забыт. Доценко предусмотрительно старался не провоцировать гостью и не выводить разговор на опасные темы, а то еще чего доброго опять за нож схватится. Весь вечер беседа их строилась вокруг книжных романов, не затрагивая романов реальных. Анна была несколько взбудоражена, но это казалось Мише вполне естественным, поскольку флирт всегда будоражит и волнует.

Чем ближе они подходили к дому на Ясеневой улице, тем напряженнее становилась Лазарева. Миша понимал, что она ждет от него каких-то слов, может быть, обещаний, вопросов о следующей встрече, но никак не мог выбрать правильную линию поведения. Конечно, девица подозрительная. За минувший вечер он успел в первом приближении проверить ее на пребывание дома в период еще двух убийств, первого и шестого, как бы между прочим задавая вопросы, касающиеся соответствующих телепередач и фильмов. Оказалось, что в интересующие его периоды времени Анна телевизор не смотрела, и это было, с одной стороны, против нее, но с другой, еще ни о чем не говорило. Совсем не обязательно таращиться в "ящик", если сидишь дома. И трясущиеся руки... И порез...

Как же вести себя с ней? Закреплять знакомство и договариваться о следующем свидании? Или вежливо дать понять, что первая встреча будет и последней?

Когда до подъезда осталось всего несколько шагов, Доценко решился. Анну надо разрабатывать дальше, пока что ясности никакой. И даже если она окажется ни при чем, с ней можно будет поработать в плане получения информации о других баскетболистках, имеющих некоторые странности в поведении. Дамочка из федерации знает, конечно, много, но, во-первых, наверняка не все, а во-вторых, нельзя быть слишком назойливым, это может вызвать подозрения.

— Я каждый день могу найти вас там же, где сегодня? — спросил он.

— Кроме вторника и субботы. А вы собираетесь меня искать?

— Обязательно. Любовь — огромная проблема, а мы с вами только-только начали ее обсуждать.

— Тогда я буду ждать.

Она приблизила свое лицо к его лицу, явно ожидая поцелуя, но Доценко решил не форсировать события и слегка отступил.

— Надеюсь, мне не придется ждать слишком долго, — сказала она почти шепотом.

— Ни в коем случае, — ответил он весело и громко. — Иначе я просто умру от голода. Пока мама в больнице, кормить меня некому, кроме вас. Тем более что у вас это получается отменно.

— Вот видите, — она продолжала говорить очень тихо, словно призывая его подойти поближе, — значит, ваша теория верна. Кстати, вы не боитесь остаться голодным в те дни, когда я не работаю на "Профсоюзной"?

— Боюсь. И вам придется дать мне свой телефон, чтобы я не боялся.

Он записал телефон Анны, который уже и без того знал со вчерашнего дня.

— Все, Анечка, спасибо вам за вечер, я побегу, а то меня в метро не пустят.

Она все-таки решила не отпускать его без поцелуя, но Доценко ловко подставил щеку, сделав вид, что рассчитывал только на это. Он уже отошел довольно далеко от ее дома, но, поворачивая за угол, оглянулся. Анна стояла на тротуаре и смотрела ему вслед.

Глава 5

Прошло уже пять дней, а Владимир Борисович Мельник все еще знакомился с делами оперативного учета, которые велись его новыми подчиненными. Часть дел он уже вернул, остальные держал пока у себя, периодически вызывая то одного, то другого сотрудника для дачи объяснений. Дошла очередь и до Короткова.

— Юрий Викторович, я ознакомился с вашими материалами по делу об убийстве на Павелецком вокзале. Там, конечно, много недоработок и явной халтуры, но сейчас мы не будем на этом останавливаться. Качество работы вашего отдела будет предметом специального обсуждения, я об этом всех предупреждал. Сейчас речь идет только об этом несчастном Мамонтове. В материалах дела действительно нет ничего, что позволило бы утверждать: Мамонтов был вашим источником. Но в нем нет и ничего опровергающего этот тезис. Как же мне прикажете понимать публикацию в газете?

— Владимир Борисович, я просил вашего разрешения на встречу с журналистом, подготовившим материал, но вы мне запретили.

— И правильно запретил. Сначала я должен был сам убедиться в вашей искренности. Надеюсь, вы мой запрет не нарушили?

Коротков усмехнулся. Если бы в сутках было семьдесят два часа, он бы мог плевать на запреты начальника с высокой колокольни. Но поскольку часов этих было все-таки только двадцать четыре, то в них нужно было успеть уложить выполнение хотя бы того, что начальник поручал и за что строго спрашивал. А о том, чтобы успеть сделать то, что начальник делать запретил, и мечтать нечего. При Колобке-Гордееве оперативники сами планировали время и последовательность действий, при Мельнике же был введен новый порядок, согласно которому каждый сотрудник должен был утром подать начальнику план работы на день. Начальник план утверждал и вечером ждал доклада об исполнении по каждому пункту. И где только он этих глупостей набрался! Ведь сам, кажется, из оперативников вырос. А такое впечатление, что в розыске никогда не работал и не знает, как трудно сыщику заранее распределять свое время.

— Запланируйте на завтра встречу с этим Баглюком, и пусть он вам даст объяснения, откуда взялась информация о вашем сотрудничестве с Мамонтовым.

— Товарищ полковник, никаких объяснений он мне не даст, вы сами это прекрасно понимаете. Он и не обязан ничего мне объяснять, у нас свобода прессы. Объяснений от него может потребовать только суд, если мы обратимся с иском к газете о защите чести и достоинства. Ну и его журналистское начальство, само собой. А больше никто. Если вы позволите мне хотя бы минимальную предварительную разработку Баглюка...

— Хорошо, — перебил его Барин. — Только не увлекайтесь чрезмерно, время идет. Мы не можем позволять газетчикам думать, что им все сойдет с рук и что они могут безнаказанно поливать нас грязью. Было бы очень кстати, если бы Баглюк оказался в чем-нибудь замешан. Тогда можно нанести ответный удар, не вступая с ним в контакт. Наберите на него побольше компрматериалов, а я, со своей стороны, найду человека с бойким пером, который напишет разгромное опровержение и протолкнет его в печать. Скажу вам больше, Коротков: я вполне допускаю, что вы продолжаете меня обманывать насчет Мамонтова. Мне все-таки кажется, что он состоял у вас на связи, но пусть это останется на вашей совести. Сегодня задача номер один — пресечь на корню использование непонятно как добытой информации для расшифровки нашей агентуры. Сами у себя мы потом как-нибудь разберемся и выясним, каким образом сведения о Мамонтове попали в прессу, а вот у журналистов надо раз и навсегда отбить охоту публиковать такую информацию. Вам задание понятно?

— Понятно, Владимир Борисович.

— Тогда завтра утром жду вас с планом мероприятий. Пока я не посмотрю план и не завизирую его, ничего не предпринимайте, ни одного шага. Уж не знаю, к каким принципам работы приучал вас Гордеев, но только вижу я, что ничего хорошего из этих принципов не выходит. Извольте теперь перестраиваться и начинать работать по моим принципам.

Коротков вышел из кабинета начальника и по сложившейся давно привычке отправился не к себе, а к Анастасии. Они были очень дружны уже много лет, и Юра просто не представлял себе, как это можно, получив "новую вводную", не поделиться в первую очередь с Каменской.

— Ася, наш Барин наконец созрел и решил объявить войну прессе, — заявил он прямо с порога.

— Долго же он зрел, — неодобрительно откликнулась Настя. — У общественности уже почти сложилось впечатление, что он забыл о статье и о том, что должен как хороший начальник отстаивать честь мундира.

— Ну, он настоящий русский Барин, долго запрягает, зато потом гонит — не поспеешь следом. Завтра утром я должен представить ему план мероприятий по разработке Баглюка. Не хило, да?

— А он что же, заранее уверен, что за журналистом что-то есть? Зачем его разрабатывать?

— В этом есть смысл. Ведь наша задача в чем? Выяснить в первую очередь, откуда он получил эту идиотскую дезу про Мамонтова. А Баглюк...

— Погоди, Юрик, — Настя болезненно поморщилась и потерла переносицу. — Ты абсолютно уверен, что это была деза? Мамонтов не был твоим источником, но как ты можешь быть уверен, что он не работал с кем-то другим?

— Да потому, что он за помощью ко мне побежал, а не к своему куратору! Был бы он у кого-то на связи, разве стал бы он мне звонить? Кто я ему? Сват-брат? Я — опер, который работал Мамонтова по делу об убийстве на вокзале, не более того. И вынужден был признать, что улик на него нет. Поэтому следователь его отпустил. Мамонтов прекрасно знал, что я уверен в его виновности или по крайней мере причастности, я от него этого и не скрывал. И по идее он должен был бы шарахаться от меня, как черт от ладана. Если уж он позвонил мне, значит, никого больше у него нет.

— Разумно, — согласилась она. — Если только он не сделал этого под чьим-то нажимом. Представь себе, что кто-то затеял игру против тебя. Причем игру жестокую, заранее обрекая несчастного парня на смерть. Тебя фактически вытащили к трупу. То есть ты, как нормальный опер, не дождавшись Мамонтова, должен был поехать к нему, чтобы выяснить, что происходит. Ты и поехал. А там тебя ждало красивое и еще не остывшее место преступления. И твое счастье, что ты туда не сунулся. А то бы отмывался потом до второго пришествия.

— Да я и так отмываюсь. Барин все равно мне не верит, считает, что это я где-то маху дал и Мамонтова подставил. И при всем том я не понимаю, что это за лажа в статье про диктофонную запись. Наши газеты, конечно, черт знает что себе позволяют, но не до такой же степени! Все-таки скандалы с непроверенной информацией были, и судебные процессы были. Не верю я, что в редакции пропустили материал Баглюка, не убедившись, что под ним есть фактологическая основа. Значит, какая-то запись была. Может, Мамонтов мне из-за нее звонил?

— Может. Слушай, сделай доброе дело, принеси водички, а? — Настя протянула Короткову пустой графин. — Ваш мальчиковый туалет ближе.

— Лентяйка, — проворчал он, беря графин. — За это нальешь мне кофею, и печеньица дашь, того, вкусного, которое у тебя вчера было.

— Так то вчера, — рассмеялась Настя. — У меня его уже растащили. Я тебе конфету дам. Не торгуйся, иди.

Через полчаса, когда они выпили по две чашки кофе и прикончили коробку конфет, подаренную Насте кем-то на Рождество, заглянул Миша Доценко. Он, как и все остальные, должен был в конце дня отчитываться перед Мельником о выполнении плана работы на день.

— Иду на очередное свидание с Лазаревой, — сообщил он. — Мельник считает, что мы двигаемся в правильном направлении. Даже похвалил за то, что так быстро ее установили.

— Он уже уверен, что мы вышли "в цвет"? — удивилась Настя.

И было чему удивляться. Виктор Алексеевич Гордеев всегда сомневался, сомневался до самого конца, фактически до приговора суда. А иногда и после него. Может быть, оттого, что проработал в розыске раза в два дольше, чем их новый начальник, и повидал на своем веку, соответственно, раза в два больше ошибок, допущенных оперативниками и следователями. Колобок был ярым приверженцем отмены смертной казни. Каждый раз, когда он узнавал, что обнаружен истинный виновник преступления, по обвинению в котором уже когото посадили, а случалось, что и расстреляли, он терял покой. "Представляю, каково сейчас сыщику, который нашел улики против этого невиновного, — говорил он. — Не дай Бог мне или кому-то из вас оказаться на его месте. До самой смерти себе не простите, век будете мучиться". Ну что ж, Барин моложе, более уверен в себе. Может, это и неплохо.

— Какое Лазарева производит впечатление? — спросила она.

— Сложное, — Доценко мягко улыбнулся. — Она очень неглупая девушка, правда, малообразованная, но природный ум несомненно есть. И в общении довольно приятная. Но нервы у нее не в порядке, это совершенно точно. Плохо владеет собой. И знаете... — он замялся, — она действительно какая-то романтичная. Я обратил внимание на то, как она одевается. То есть теперь-то понятно, что она одевается в расчете на свидание со мной. Но в первый день, когда я с ней только познакомился, она никуда вечером не собиралась, а выглядела на все сто. Такое впечатление, что она двадцать четыре часа в сутки ждет своего прекрасного принца. Очень ухоженная, холеная, серьги в ушах, маникюр.

— Да, маникюр, — задумчиво пробормотала Настя. — Маникюр нам никак не подходит. С тех пор, как вы мне об этом в первый раз сказали, я все голову ломаю. Все пытаюсь что-то вспомнить... Есть! Вспомнила. — Она облегченно улыбнулась. — Надо же, два дня мучаюсь. Теперь вспомнила. Я в какой-то газете читала рекламное объявление о том, что теперь оказывают новые виды косметических услуг, правда, дорогущие до помрачения рассудка. При помощи специальных приборов быстро наращивают волосы и ногти. Мишенька, бегите к своей неуравновешенной девице, а я постараюсь найти эту рекламу, посмотрю, где проделывают такие фокусы, и попробую выяснить, не числится ли Лазарева среди их клиенток. Если она действительно обращалась к ним после даты обнаружения последнего трупа, то можно считать, что мы молодцы.

Когда за Доценко закрылась дверь, Настя посидела минутку, уставясь невидящими глазами в окно, и негромко добавила:

— А если окажется, что Лазарева к ним не обращалась, тогда все напрасно. Это не она. Знаешь, Юра, оказывается, наука может утешать. Я тут прочитала одну любопытную статью, правда, не знаю, насколько достоверно то, что в ней написано. Якобы существует связь между датой рождения серийного убийцы и датами совершения им преступлений. Серия преступлений — это реализация некоторой программы, заданной от рождения. Программа, как ты понимаешь, должна быть выполнена. Так природа задумала. И программа эта защищена от внешних воздействий. Понимаешь, что это означает?

— Ни черта не понимаю, — пожал плечами Коротков. — Больно мудрено.

— Ничего не мудрено, ты просто соображать ленишься. Если программа защищена от внешних воздействий, то никто не может повлиять на серийного убийцу. То есть его невозможно установить и найти, пока программа не будет выполнена полностью. Его невозможно испугать, убедить или еще каким-то способом удержать от осуществления задуманного. Если мы не ошиблись с Лазаревой, то можно разрабатывать ее не торопясь, она уже никого больше не убьет.

— Конечно, куда ей, — усмехнулся Юра, — с ней же Мишка целыми вечерами гуляет и до дому провожает, пережидая типичное для убийцы время — двадцать три часа.

— Да нет же, не в этом дело. Она больше не будет убивать, потому что программа закончилась. Если бы программа еще действовала, мы бы Лазареву не вычислили.

— Да ну тебя, Аська, — рассердился Коротков. — Неужели ты всерьез в эту муру веришь? Делать тебе нечего, мозги только засоряешь. Помоги лучше план по Баглюку составить.

— Угу, ты за один графин воды будешь теперь меня эксплуатировать целую неделю. Ладно, давай займемся планом.

x x x

В вагоне метро было относительно малолюдно, никто не дышал в затылок и не пихал в бок локтем, и Насте даже удалось сесть в уголке. Достав из сумки сборник научных статей в невзрачной бумажной обложке, она снова вернулась к той публикации, которая вызвала неприкрытый скепсис Короткова. На основе изучения серийных убийств ученые делали вывод о том, что чем моложе преступник, тем выше частота криминальных эпизодов. Семь убийств за две недели. Вполне можно говорить о том, что маньяк достаточно молод. И с этой точки зрения двадцатидевятилетняя Анна Лазарева подходит как нельзя лучше. Но есть и другая зависимость: чем старше преступник, тем в большем диапазоне варьируется возраст жертв. У семи потерпевших разброс по возрасту большой, от двадцати семи до сорока девяти лет, и это некоторым образом ставит под сомнение выбор Лазаревой в качестве подозреваемой, преступник должен быть постарше. Надо готовить другие рабочие версии, если окажется, что с баскетболисткой они промахнулись. И одновременно найти возможность встретиться с теми, кто вел научные разработки по серийным убийствам. Может быть, они подскажут...

— ...просьба освободить вагоны. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи. О вещах, оставленных другими пассажирами, сообщайте дежурному по станции.

Настя очнулась и выскочила из вагона. Напоминание о вещах, оставленных другими пассажирами, показалось ей сегодня особенно зловещим. Жизнь давно перестала быть простой и понятной. Раньше она твердо знала: не приводи в дом случайных знакомых и не ходи к ним в гости, не вступай в сомнительные денежные отношения, не имей дела с пьяными, и это поможет тебе уберечься от неприятностей. А теперь от правильного или, как говорят американцы, безопасного поведения мало что зависит. В метро или наземном транспорте может взорваться бомба. При переходе улицы на зеленый свет тебя может сбить ошалевший от собственной крутизны пьяный или наглотавшийся таблеток идиот на иномарке. Конечно, маньяки были всегда, и сто лет назад, и пятьсот, и защиты от них не было. Тем они и страшны, что их жертвой может оказаться кто угодно, как бы правильно и "безопасно" себя человек ни вел. Но все-таки одно дело, когда только маньяки, и совсем другое, когда еще и бомбы, и лихачи, и террористы, взрывающие целые дома и захватывающие больницы. Никогда не знаешь, где завтра окажешься и будешь ли жив к вечеру следующего дня. Ты боишься планировать, рассчитывать, и от этого теряешь ощущение перспективы собственной жизни. Ты перестаешь видеть будущее и погружаешься с головой в настоящее, стараясь выжать из него все, что можно, потому что настоящее по крайней мере есть уже сейчас, а будущее еще неизвестно, будет ли.

К вечеру внезапно потеплело, и, поднявшись из метро на улицу, Настя оказалась по щиколотку в грязном месиве подтаявшего снега. Настроение, и без того подавленное с тех пор, как ушел Гордеев, испортилось окончательно, ей захотелось как можно скорее оказаться дома, и она сделала то, что вообще-то делала крайне редко, только при совсем уж особых обстоятельствах: поймала машину. Водитель оказался разговорчивым дядечкой и всю дорогу рта не закрывал, хорошо еще, что ответных реплик не требовал. Настя с трудом вытерпела несколько минут этой пытки, сунула ему десятитысячную бумажку и с облегчением вышла из машины возле своего дома.

Квартира была тихой и пустой, Лешка в Америке, никто ее не ждал. Она вяло побродила по комнате, решая, то ли поужинать, то ли сразу принять душ и лечь в постель. Голод давал о себе знать, но готовить еду было лень. В конце концов Настя приняла компромиссное решение: залезть в горячую ванну с книжкой, а дальше посмотреть, как организм отреагирует. Если чувство голода притупится и уснет, то и слава Богу, тогда она с чистой совестью уляжется под теплое одеяло. Если же есть захочется еще больше, тогда, так и быть, она что-нибудь себе изобразит из имеющегося в холодильнике.

Процесс приготовления к водной процедуре ее отвлек, нужно было подобрать подходящую книгу, притащить в ванную телефон, найти флакон с пенящейся жидкостью. Настя залезла в горячую ароматно пахнущую воду, вытянула ноги и блаженно прикрыла глаза, чувствуя, как уходит озноб, сопровождающий ее постоянно на протяжении всего осенне-зимнего сезона. Она уже протянула руку, чтобы взять книгу, как зазвонил телефон. Конечно, это была ее мать, Надежда Ростиславовна, и конечно, с традиционным вопросом:

— Что ты ела?

— Я только что вошла, — соврала Настя, — сейчас буду ужинать.

— Опять бутерброд с колбасой? — вздохнула мать.

— Сосиски с гречкой.

Это повторялось ежедневно, точнее, ежевечерне. Прекрасно зная свою дочь, Надежда Ростиславовна могла бы предположить, что та все равно правды не скажет, если это огорчит мать. Но тем не менее продолжала каждый вечер, стоило только Алексею улететь в командировку, звонить с одними и теми же вопросами, получая одни и те же ответы, в которых варьировался только гарнир, а сосиски планомерно чередовались с магазинными замороженными бифштексами.

Следующий звонок раздался, когда Насте удалось прочесть страниц пять из любовно выбранной книги. Коля Селуянов разыскивал Короткова, и поскольку не нашел его ни на работе, ни дома, счел нужным поинтересоваться у Насти, не знает ли она, куда Юрка подевался. Еще через две страницы телефон затренькал с укороченными интервалами — межгород. Голос мужа звучал так громко и отчетливо, словно он находился здесь же, рядом с ней, в ванной:

— Ты, конечно, ничего не ела, — начал он без долгих предисловий.

— А тебя, конечно, зовут Надеждой Ростиславовной, — передразнила его Настя. — Я уже получила от нее вливание на эту тему. И почему вы все считаете, что самое главное в жизни — поесть? Давай лучше поговорим о приятном.

— Давай, — покладисто отозвался Леша. — Я нашел твои туфли в дырочку и купил целых две пары, про запас.

— Спасибо, солнышко, ты меня порадовал.

Да, туфли — это удачно. Три года назад Настя купила такие туфли, когда была в Италии, и потом волосы на себе рвала от досады, что привезла только одну пару. Они были сделаны из мягчайшей кожи, имели потрясающе удобную колодку, и в них было так же легко и комфортно, как в тапочках. Ноги не уставали, и даже если отекали в жаркие летние дни, то края этих замечательных туфелек не врезались в тело. При этом они были на каблучке и выглядели более чем прилично. Настя, до этого обычно ходившая в спортивной обуви, за два года износила свои волшебные башмачки до состояния драных лохмотьев и теперь страдала от перспективы снова влезать в кроссовки, в которых летом будет, прямо скажем, тяжеловато. Но, к сожалению, ни в чем, кроме кроссовок, она ходить не могла. Только в этих туфельках. А в Россию их почему-то не ввозили.

Не прошло и полминуты с того момента, как она закончила разговор с мужем, и телефон снова подал голос. И опять интервал между звонками был чуть короче, чем при внутригородской связи. Наверняка Леша забыл что-то сказать.

— Да, солнышко, — проворковала она, сняв трубку.

В ответ Настя услышала смущенное покашливание.

— Добрый вечер, Анастасия Павловна.

Она вздрогнула. Этот голос она никак не ожидала услышать. Неужели опять в ее жизни начинаются проблемы?

— Здравствуйте, Анатолий Владимирович, — осторожно ответила она.

— Вы меня узнали?

— Конечно, у меня хороший слух.

— С Новым годом вас и с Рождеством.

— Спасибо, и вас.

Повисло неловкое молчание. Сердце у Насти заколотилось, она ждала от этого звонка чего угодно, но только не радостных известий.

— Анастасия Павловна, я, собственно, звоню... С Эдуардом Петровичем не все благополучно.

— Что с ним?

— Рак. Слава Богу, врачи надеются, что операбельный. Завтра мы везем его в Москву, в клинике нас уже ждут. Будут делать операцию.

— Он очень плох?

— Ну... Объективно — не очень. Он самостоятельно двигается, продолжает заниматься делами. Но вы же знаете Эда, он всегда был на ногах, всегда был бодр и энергичен. И тот факт, что он теперь мало ходит и быстро устает, для него настоящая катастрофа. Есть люди, для которых это норма, они в таком состоянии живут годами, десятилетиями, а Эд считает, что жизнь кончена.

— Я могу чем-то помочь?

— Спасибо, Анастасия Павловна, ничего не нужно, уже все сделано. Я только подумал, что перед операцией Эдуард Петрович, наверное, захочет с вами переговорить, и хотел просить вас не подавать виду, что все плохо, если вам покажется, что он сильно сдал. Знаете, он как ребенок, готов у первого встречного спрашивать, есть ли надежда. И верит всему, что слышит в ответ.

— Почему вы думаете, что он захочет поговорить со мной?

— Я знаю. Он очень тепло к вам относится.

— Мы не общались с ним больше года, — заметила Настя. — Он, наверное, уже и забыл обо мне.

— Вы не правы, он вас помнит и очень хорошо о вас отзывается. А не звонит потому, что не хочет создавать вам проблемы. Но перед операцией он наверняка будет вам звонить, может быть, даже попросит приехать к нему в клинику. Вы не откажете ему?

— Разумеется, нет. Я приеду, если он попросит.

Денисов. Могущественный финансист, купивший и положивший в свой карман целый город вместе с администрацией и всей правоохранительной системой, богатый, как Крез. Человек, для которого нет ничего невозможного. Дважды Настя оказывала ему помощь, один раз и она обратилась к нему. Денисов ей помог, заплатив за это жизнью собственного сына. Отношения у них были сложными. Эдуард Петрович никогда не просил ее сделать что-то в обход закона, оба раза речь шла только о том, чтобы помочь в раскрытии преступления и найти убийц. Но Настя Каменская, проработавшая в уголовном розыске не один год, понимала, что полагаться на безусловную порядочность крутого мафиози она вряд ли имеет право. Конечно, хотелось бы надеяться, что Эд Бургундский, как называли его приближенные, не станет злоупотреблять их знакомством и пытаться втянуть ее в какую-нибудь грязь. Но дать голову на отсечение она не могла.

А теперь Денисов болен. Оказывается, он не все может. Есть вещи, против которых бессильны все его несчитанные деньги и многочисленные связи.

Насте показалось, что вода в ванне стала совсем холодной. Включила горячую воду, но это не помогло, и она поняла, что нервничает. Ее снова зазнобило. А так славно все начиналось! Пенная ванна, хорошая книга, разговор с Алексеем...

Она встала под душ, чтобы смыть мыло, не испытывая от своей любимой процедуры ни малейшего удовольствия. Никогда не знаешь, где тебя беда подстережет. Взрыв, террорист, маньяк. Или неизлечимая болезнь. Жаль Денисова. А имеет ли она право его жалеть? Имеет, решила Настя. Каковы бы ни были его взаимоотношения с законом. Любой человек достоин сочувствия, когда его настигает беда. Особенно такая.

Закутавшись в халат, она отправилась на кухню и неожиданно ощутила прилив энтузиазма в части ужина. Это был тот редчайший случай, когда ей не хотелось просто сидеть и думать. Ей нужно отвлечься, и ради этого Настя готова была даже на кулинарные подвиги. В морозильнике нашелся пакет цветной капусты, как раз то, что надо. Высыпав содержимое на сковородку, она принялась за поиски какого-нибудь зачерствевшего куска белого хлеба, чтобы при помощи обыкновенной терки превратить его в панировку. Поиски увенчались успехом, поскольку предусмотрительный Чистяков специально выкладывал недоеденные куски батонов на стоящий на подоконнике поднос, чтобы они там сушились в ожидании лучшей участи. Участь подоспела. Но надежды Настины не оправдались, работа по превращению черствого хлеба в сухари оказалась монотонной и совершенно нетворческой, и в голову снова полезли грустные мысли о непредсказуемости жизни и коварстве судьбы.

x x x

— Кто она? — требовательно спросила Ольга.

— Женщина, — спокойно ответил Доценко.

Он давно уже перестал реагировать на сцены ревности, которые закатывали его подружки. Миша был привлекательным парнем, девушки его любили, а поскольку свою "единственную" он пока еще не встретил, то расставался с дамами легко, особенно с такими, которые не желали считаться со спецификой службы в уголовном розыске. Ольга была его нынешней пассией и негодовала по поводу того, что Михаил уже который вечер подряд не уделяет ей внимания. Не то что должного, а вообще никакого. Не звонит, и домой приходит за полночь.

— Ты давно с ней знаком? — продолжала она допрос.

— Не очень.

— Кто она такая?

— А тебе не все равно? — ответил он вопросом на вопрос. — Как-будто если она дворник — это одно дело, а если кинозвезда — совсем другое.

— Ты что, решил меня бросить?

— Пока нет. Но если ты будешь мешать мне работать, брошу обязательно. Оля, я смертельно устал и хочу спать, давай закончим, ладно?

Девушка в гневе бросила трубку. Миша улыбнулся и вернулся к прерванному ужину. Его заботливая мама, ложась в больницу, попросила своих многочисленных приятельниц, живших по соседству, не бросать сына без присмотра, и даже оставила им ключ от квартиры, поэтому Мишу каждый вечер ждал обильный ужин — плод коллективных усилий милых пенсионерок. В тот день, когда здесь была Анна, в холодильнике тоже стояли принесенные еще днем кастрюльки, баночки и пакетики с жареными отбивными, салатами и пирожками, и Доценко надеялся только на то, что гостья туда заглядывать не станет и "купится" на его легенду о холостяцком ужине.

Во время ежедневных свиданий с Лазаревой Михаил вел беседы, из которых узнавал характер и образ мыслей бывшей спортсменки. Заодно и старался прощупать ее алиби на время совершения семи убийств. Получалась у него полная чересполосица. С одной стороны, Аня была физически очень сильной и вполне могла быстро и практически без шума задушить и женщину, и не особенно крупного мужчину. С другой стороны, у нее длинные ногти, что противоречит заключениям экспертов. Правда, Каменская обещала связаться с косметическим салоном и узнать, не прибегала ли Лазарева к искусственному наращиванию ногтей. С одной стороны, Анна мало походила на сумасшедшую, в ее высказываниях не было ничего такого, что могло бы свидетельствовать о больной психике, о навязчивых идеях или раздвоении личности. Но, с другой стороны, она была чрезмерно нервной особой, легко выходила из себя, у нее часто случались перепады настроения, причем перепады эти не были связаны ни с какими внешними событиями. Вроде никто ее не обидел, не оскорбил, не расстроил, ничего плохого не случилось, а она вялая, грустная, в себе замкнется и разговаривать не хочет. Или наоборот, на ровном месте вдруг становится радостно-возбужденной, без конца болтает, шутит, хохочет, слова вставить не дает. Михаила это утомляло, ему было трудно общаться с Анной, тем более что она настойчиво форсировала события, вынуждая его перед расставанием подолгу стоять в подъезде и целоваться. Целовалась она хорошо, но поскольку девушка Мише не нравилась, это затяжное прощание превращалось для него в пытку. Она явно недоумевала, почему он больше не приглашает ее к себе домой, и постоянно намекала на свою готовность провести еще один кулинарный эксперимент, поскольку, согласно теории самого же Доценко, результат должен быть совершенно ошеломляющим.

Никакого "ошеломления" Мише не хотелось. Ему хотелось, чтобы все побыстрее прояснилось и он мог больше не встречаться с навязчивой особой, мечтающей о страстной любви и замужестве. Одной из задач, поставленных Каменской, было выяснение, не подвергалась ли Анна Лазарева в детстве насилию, а конкретнее — нападению вечером в пустом подъезде. Опыт показывает, что серийные убийцы выбирают свои жертвы не абы как. Жертва должна отвечать определенным "требованиям", например, быть похожей на когото, или быть одетой соответствующим образом, или иметь определенный род занятий и так далее. Первое, что делают при появлении серийного убийцы, — тщательно анализируют все сведения, касающиеся потерпевших, в попытках смоделировать "образ жертвы", чтобы понять, почему этот образ именно такой, и уже от этого двигаться к моделированию личности преступника. По делу о семи задушенных "образ жертвы" никакие вырисовывался. Три женщины и четверо мужчин такого разного возраста и совсем разной внешности. Но всех их объединяли время, место и способ убийства. Поэтому была выдвинута версия о том, что именно эти признаки являются ведущими, главными для убийцы. Ему все равно, кого убить, но важно, чтобы это случилось непременно вечером в подъезде жилого дома. И убивать не ножом, не пулей, а именно душить. Такая мания могла бы появиться у человека, в детстве подвергшегося нападению в аналогичных обстоятельствах. Сначала у ребенка возникает непреодолимый (и вполне, надо сказать, естественный) страх перед пустым подъездом, особенно вечером. А потом, с годами и под влиянием различных процессов, происходящих в психике, может сформироваться столь же непреодолимое стремление самому сделать то, чего столько лет боялся. И этим убить свой страх.

Потому-то Каменская и велела Мише постараться узнать, не случалось ли чего-то подобного с Лазаревой в детстве. Настя, со своей стороны, собиралась поднять все многолетней давности материалы о нападениях на детей и подростков и посмотреть, не мелькнет ли в списке потерпевших фамилия Анны.

Доценко крутился, как уж на сковородке, подбираясь к интересующему его вопросу с разных сторон, но пока ничего интересного у своей новой знакомой узнать не сумел. Ни разговоры о тягостных воспоминаниях детства, ни попытки порассуждать о Фрейде и психоанализе ни к чему не привели.

Михаил чувствовал себя неловко, он видел, что Анна всерьез рассматривает его, красивого рослого неженатого "журналиста", знающего толк в любовных романах, как кандидата в мужья, хотя, видит Бог, никаких надежд он ей не подавал, о любви не говорил, в постель не тащил и вообще вел себя до неприличия целомудренно. Но такой уж была Аня Лазарева, не зря его предупреждала осведомленная дама из Федерации баскетбола. Девушка горячо верила во все, во что сама хотела верить, раздувая огонь из мельчайшего повода, даже мнимого. И Доценко с нетерпением ждал той благословенной минуты, когда сможет больше не приезжать к семи часам на "Профсоюзную".

x x x

Парыгин тревожился все больше и больше. Уже несколько дней он наблюдает за этим сыщиком с Петровки, Доценко, и ничего не проясняется. Парень мотается по всему городу, по вечерам встречается с продавщицей газет, уродливой дылдой с длинным красным от мороза носом (и чего он в ней нашел, интересно?), и ни разу за все время рядом с ним не появился никто из тех, кто приходил к Парыгину домой. На всякий случай Евгений оставил Доценко на полдня в покое и проследил за другим сыскарем, вместе с которым Михаил как-то выходил с работы. Может быть, Доценко работает с кем-то вместе, и с той троицей встречается не он сам, а его напарник. Но и это мероприятие результата не дало. Никто из троих в обозримом пространстве не мелькал.

Его грызла не только тревога за самого себя, но и проблема денег для Лолиты. Деньги надо достать во что бы то ни стало, потому что ситуация не может до бесконечности существовать в том виде, как она есть сегодня. Лолита и племянник не живут дома, парень в школу не ходит, хорошо хоть Лола на работе отпуск за свой счет оформила. Не дело это. Не зря же говорится, что нет ничего более постоянного, чем временное. Из-за того, что на нем повисли родственники, Евгений, во-первых, потерял жилье, которое мог бы использовать как место встречи или даже место выполнения заказа (и такое бывало), а во-вторых, потерял свободу передвижения. Случись нужда, он не сможет теперь надолго уехать из Москвы, потому что должен заботиться о Лолите и маленьком Сереже. Им нельзя выходить из дому, и даже по телефону разговаривать он им запретил, поэтому сам остался для них единственной связью с внешним миром, не говоря уж о покупке продуктов. Нет, ситуацию надо каким-то образом брать в свои руки и приводить к логическому завершению.

Парыгину, опытному профессиональному убийце, даже в голову не приходило использовать свое мастерство для того, чтобы отвязаться от кредиторов покойного брата. Долги надо отдавать, это было непреложно. И кредиторы не виноваты в том, что кто-то оказался им должен. Они одолжили человеку денег, поверили честному слову, даже в залог ничего не взяли. За что же их убивать? Лучше дождаться, когда кому-то понадобится кого-нибудь убить, получить заказ, выполнить его, взять причитающийся "гонорар" и отдать долг брата. Вот так будет честно. А убивать тех, кто требует возврата денег с процентами, и требует вполне справедливо, непорядочно. Это была странная, на посторонний взгляд, логика, но самому Парыгину она казалась нормальной. Убийство убийству рознь, считал он. Убить человека, выполняя оплачиваемую работу, это совсем не то же самое, что лишить жизни человека, с которым не можешь договориться полюбовно и снять конфликт. Второе — стыдно и недостойно настоящего мужчины. Первое — вполне допустимо.

x x x

Газеты Евгений читал редко, новости предпочитал узнавать из телевизионных информационных выпусков. Он любил смотреть телевизор, автоматически включал его, как только переступал порог дома, любовно изучал журнал "ТВ Парк", заранее присматривая передачи и фильмы, которые надо не пропустить, даже отмечал их в программе синим маркером. Газеты же покупал только для чтения в дороге или на случай длительного ожидания. Сегодня утром, бреясь перед зеркалом, Парыгин подумал, что, пожалуй, пора уже постричься. "Проводив" Доценко в семь вечера до "Профсоюзной" и убедившись, что тот снова уходит вместе со своей красноносой дылдой, он решил, что вечер ничего интересного уже не сулит, и со спокойной душой направился в парикмахерскую. И вот там-то, сидя в очереди к мастеру, он и взял со столика в холле газеты, вероятно, оставленные несколько дней назад забывчивыми посетителями...

— Мужик, ты уснул, что ли? — раздался прямо над ухом веселый голос. — Твоя очередь. Или пропускаешь?

— Нет-нет, я иду, — встрепенулся Парыгин, сунул газету в карман куртки и направился в зал.

Надо же, он так погрузился в свои мысли, что и не заметил, как очередь подошла. Толстая тетка-парикмахер щелкала ножницами где-то в районе его затылка, а Евгений сидел, прикрыв глаза и стараясь привести мысли в порядок. Какая странная статья! Некий парень, которого потом находят убитым, признается в совершении убийства полтора года назад. Все бы ничего, но эта пугающая фраза про магнитофонную запись... А спустя несколько дней к нему, Парыгину, приходят какие-то бугаи и тоже пытаются сделать запись его признания в убийстве. Как все похоже! Что же это значит? Если верить статье, паренек этот был стукачом, работал на ментов, они же его и спалили, допустили утечку информации, а криминальная структура, с которой был связан мальчишка, этого, натурально, терпеть не стала и неверного заткнула навсегда. Ладно, допустим, парень действительно был агентом Петровки. Но он-то, Евгений Парыгин, ни у кого на связи не состоит и информацию никому не дает. Таким образом, менты его спалить не могли. Почему же к нему тоже пришли?

Потому и пришли. Его первоначальная догадка оказалась правильной. Милиция взялась за расчистку завалов, пытаясь довести до раскрытия хоть какие-то из "висяков". Видно, начальство там у них поменялось, всем хвосты накручивает. Изобрели, суки, универсальный способ, ходят по всем фигурантам и пытаются выколотить из них признание, опираясь на силу и эффект неожиданности. После преступления столько времени прошло, человек уж и успокоился давным-давно, решил, что нелегкая пронесла, ангел уберег, а тут — нате, пожалуйста. Мало кто устоит и сохранит хладнокровие. Мальчишка, как его там, Мамонтов Никита, дал слабину. С Парыгиным-то у них этот номер не прошел, не на того нарвались, но со многими другими получится наверняка. Опытных и психологически закаленных исполнителей сейчас мало осталось, все больше молодняк необстрелянный, сразу слюни пустят и язык развяжут. Такие, конечно, берут дешевле, за гроши работают, но и качество у них соответствующее. Вот и результат.

Значит, все-таки менты. Уже легче, поскольку объяснимо. Главное, не заказчики, с ними Евгению не совладать. То есть совладать-то можно, не вопрос, но при этом есть риск засветиться, а ведь его главной охранной грамотой все эти годы была тщательно сохраняемая анонимность. Никто из заказчиков не знал его настоящего имени, только псевдоним и способ связи, сложный и защищенный от "засветки".

Теперь надо бы выяснить, только ли одного Парыгина они пытались трясти по убийству гражданина Шепелева, или по всем хромым с битыми рожами прошлись. Придется еще повисеть на хвосте у черноглазого красавчика Доценко.

Заплатив за стрижку и выйдя из парикмахерской, Евгений решил, что от газет, пожалуй, есть польза. Надо бы повнимательнее их просмотреть. Сейчас криминальной хроникой пробавляются все издания, народ любит почитать о чужой смерти и порадоваться, что это не с ними случилось. Глядишь, и еще чего интересного можно вычитать и сделать выводы. Ничего не случится, если один день не присматривать за милиционером, а посвятить время изучению прессы. Проще всего сделать это в заводской библиотеке, там лежат подшивки полутора десятков газет, но соваться на работу небезопасно. Если его ищут, то пасут и возле дома, где он прописан, и возле завода. Придется топать в районную библиотеку, но это ничего, она довольно далеко от его улицы, и уж там-то Парыгина точно искать не станут.

Профессионального убийцу нашли в библиотеке, где он изучал периодическую печать. Обхохочешься!

x x x

— Я ознакомился с вашими аналитическими материалами. Они написаны на хорошем уровне и содержат много полезной информации. Продолжайте эту линию работы. Будете, как и при Гордееве, ежемесячно представлять мне справки, — сказал Мельник, возвращая Насте толстую папку. — Теперь доложите мне, что вы собираетесь сегодня сделать по делу о серийном убийце.

— Идет разработка бывшей баскетболистки Лазаревой. Одновременно я изучаю старые материалы о нападениях на детей и подростков в подъездах в вечернее время.

— Вы имеете в виду нераскрытые преступления? — уточнил Мельник. — Полагаете, что преступник, оставшись непойманным, со временем переключился на взрослых?

— Нет, я полагаю, что он в свое время мог стать жертвой такого нападения. Поэтому я смотрю все материалы, и о раскрытых преступлениях тоже.

Барин несколько секунд помолчал, потом одобрительно кивнул.

— Хорошая версия. Очень хорошая. Вы ищете среди потерпевших девочку Аню Лазареву?

— Совершенно верно. А заодно и составляю список таких потерпевших, чтобы проверить каждого.

— Зачем? — удивился начальник. — Лазарева вызывает у вас сомнения? Насколько я понял из вчерашнего доклада Доценко, сомнений быть не должно. Неуравновешенная особа с явно несложившейся судьбой, неудачлива в личной жизни. И алиби у нее нет. Чего же вам еще?

— Меня смущает ее маникюр. Если верить экспертам, следы от ногтей есть только на шее у первого из семи задушенных. У всех остальных таких следов нет. Получается, что убийца после первого эпизода остригал ногти. Прошло не так много времени, а у Лазаревой ногти длинные, их надо месяца три отращивать.

Мельник нахмурился, пожевал губами.

— Может, накладные? — предположил он. — Я слышал, такие бывают.

— Нет, Миша проверял. Ногти у нее свои, натуральные. Но есть другой момент. Я сегодня собираюсь навестить косметический салон, где за два часа наращивают ногти любой длины.

— Отлично! — почему-то обрадовался Мельник. — Вы — молодец, Анастасия Павловна. Мне бы и в голову не пришло такое. Надо же, как далеко наука шагнула вперед! Скоро и волосы наращивать научатся.

— Уже, — коротко ответила Настя. — В том же самом салоне, если верить рекламе. Я могу идти?

— Идите. Вечером доложите мне о результатах.

Она пошла к себе одеваться, чтобы ехать в салон. Вроде он мужик ничего, Мельник этот, не придирается особо, на похвалу не скупится, не хамит. Может, зря она его невзлюбила? А то, что цепляется к планированию и отчетности, так это стиль руководства такой. Пришел из управленческого аппарата, а там свои порядки. У каждого на столе толстая, специально отпечатанная в типографии "Рабочая тетрадь", в которой день расписан по часам, и заполнение этой тетради регулярно проверяет начальство. Во всяком случае, предполагается, что проверяет. Точно такие же тетради лежат и па столах многих сотрудников ГУВД.

В конце концов, смешно и глупо не любить человека только за то, что он — не Гордеев. Колобок — один на свете, другого такого нет, так что же теперь, всех людей не любить из-за этого? Настя Каменская изо всех сил старалась быть объективной, но, к своему стыду, сознавала, что получается у нее это не очень-то успешно.

Ей долго пришлось искать косметический салон с воздушным названием "Лесная нимфа". Он спрятался в многочисленных кривых переулках в районе Цветного бульвара в старинном четырехэтажном особняке, занимая весь второй этаж. На Настю долго не обращали внимания: цены в этом салоне были такие, что по ее одежде сразу видно — не клиентка. Наконец девица, сидящая за высокой конторкой, соизволила перевести на нее туманный взор.

— Слушаю вас, — без энтузиазма пропела она.

— Я насчет наращивания ногтей, — сказала Настя. — У вас оказывают такую услугу?

— Пожалуйста, — девица открыла журнал. — Так, до начала февраля все занято. Будете записываться?

— Пока нет. Я еще подумаю. Хочу только узнать. Одна моя знакомая сказала, что приводила у вас руки в порядок и осталась очень довольна. Но я боюсь, что эта процедура наносит вред тканям. С кем бы мне поговорить, чтобы узнать поподробнее?

— Это абсолютно безвредно, — безапелляционно заявила девица за конторкой.

— И все-таки мне хотелось бы самой разобраться, — твердо сказала Настя. — Кто у вас занимается этой процедурой?

Девица сняла телефонную трубку.

— Галя, можешь подойти? Да, сюда. Ага, давай.

Через несколько минут появилась красивая статная женщина лет сорока в очках и с бриллиантами в ушах.

— Галя, проконсультируй женщину насчет ногтей.

Дама в очках окинула Настю быстрым взглядом и внезапно улыбнулась. Улыбка у нее была хорошая, без снисходительности, свойственной обеспеченным дамам, когда они смотрят на простушек. Видимо, она неплохо разбиралась в людях, и Настина невзрачность и непритязательность в одежде ее не обманули.

— Пройдемте ко мне, — приветливо сказала она. — Сюда, пожалуйста.

Следом за ней Настя прошла в маленький кабинетик, где не было никакой аппаратуры, только стол и три кресла, одно для хозяйки и два для посетителей.

— Присаживайтесь, — предложила она. — И куртку снимайте, у нас тут тепло. Так что вы хотели узнать?

— Я хотела спросить, не наносит ли процедура быстрого наращивания вред тканям.

— Вы журналистка?

— Нет, с чего вы взяли? — удивилась Настя. — Я не журналистка.

— А я было подумала, что вы собрались написать о нас критическую статью. Разве нет?

Галина снова улыбнулась, но на этот раз улыбка ее была холодной и настороженной.

— Да что вы, я для себя узнаю...

— Неправда. У вас прекрасные ногти. И вам совершенно не нужна эта процедура. Неужели вы думаете, что я ничего не вижу? Я ведь профессионал как-никак.

Настя рассмеялась и машинально посмотрела на свои руки. Да, оплошала малость, ногти длинные и ухоженные. Надо было хоть остричь их перед приходом сюда...

— Вы правы. Мне процедура не нужна. Но я даю вам честное слово, что я не журналистка и статью делать не собираюсь.

— Тогда в чем дело? Налоговая полиция?

— Милиция. Дело в том, что мне нужно выяснить, не прибегала ли к вашим услугам одна женщина. Вот и все.

— Вы могли спросить у той девушки, которая с вами разговаривала. У нее в журнале все записано.

— Но вы же паспорт не спрашиваете, — возразила Настя. — Мало ли какую фамилию вам назовут. Тем более что я не знаю имени этой женщины. А если я буду описывать ее внешность, это мало поможет, в вашем салоне очень много клиенток, и девушка в холле всех не упомнит. Поэтому я хотела поговорить именно с вами.

— Хорошо. Как она выглядит?

— Очень высокая.

— И все? — удивилась Галина. — Больше никаких примет?

— Это самая главная примета. Женщина, которая меня интересует, — не просто высокая. Она очень высокая. Как баскетболистка.

— Ах, Аня? — тут же откликнулась Галина. — Вы Анечку имеете в виду?

— Я не знаю, как ее зовут, — снова солгала Настя, чтобы не совершить оплошность еще раз. — Дело в том, что мы проверяем алиби одного преступника, который уверяет, что в определенное время был на этой улице, сидел в машине. Подтвердить этого никто не может, в машине он был один, но он уверяет, что видел очень высокую женщину, которая бросалась в глаза своим ростом и которая входила в ваш салон. Вот я и хочу выяснить, действительно ли в указанное время такая женщина к вам приходила. Значит, вы хорошо ее знаете?

— Она постоянно у нас бывает.

— Именно у вас, — уточнила Настя.

— Нет, Анечка ко многим специалистам ходит. Очень следит за собой, знаете ли. Педикюр, массажи, чистки, маски, процедуры для укрепления волос. И ко мне ходит. У нее ногти слоятся и часто ломаются, а она любит, чтобы руки были в порядке.

— Когда она была у вас в последний раз?

— Сейчас посмотрю.

Галина достала из стола пухлую тетрадь и принялась листать.

— Вот, — она провела пальцем по строчке, — Лазарева, двадцать шестое декабря. Вас именно этот день интересует?

— Да, именно этот. Спасибо. Я передам следователю, что подозреваемый действительно мог видеть на этой улице в интересующее нас время очень высокую женщину. Может быть, он захочет допросить вас и занести эти сведения в протокол. Тогда вам придется подъехать к нему. И журнал свой захватите обязательно, ладно?

Галине все это явно не нравилось. Лицо ее стало как-будто тверже, губы поджались, на подбородке обозначилась ямочка. Упоминание о журнале, куда записывались клиентки, снова навело ее на мысли о налоговой полиции и всяческих проверках. Кажется, она не поверила в Настану байку о чьем-то алиби и продолжала думать о суммах, не выплаченных государству. Да и Бог с ней, пусть думает что угодно, лишь бы не поняла, что объект интереса — сама Лазарева, а то ведь еще предупредит ее, ума хватит.

— Скажите, — Галина помялась, — а этот человек в машине... Он из мафии, да?

— С чего вы взяли? — неподдельно изумилась Настя.

— Ну... я подумала... знаете, быть свидетелем, когда речь идет о мафии, небезопасно. Мне бы не хотелось...

— Не волнуйтесь, — быстро успокоила ее Настя. — Если наш подозреваемый действительно в момент совершения преступления находился здесь, в районе Цветного бульвара, то он невиновен. Ваши показания будут в его пользу и ничего, кроме благодарности, с его стороны не вызовут.

— Тогда конечно, — кивнула Галина. — Если нужно, я подъеду, куда скажете.

Выйдя из салона, Настя не спеша направилась в сторону метро. Что ж, Аня Лазарева, плохи твои дела. В последние дни Миша Доценко усиленно занимался тем, что опрашивал жителей домов, расположенных поблизости от места убийств, пытаясь выяснить, не видел ли кто-нибудь в те дни в районе двадцати трех часов очень высокую молодую женщину. Пока успеха он не добился, но в таких делах нужно иметь терпение, крайне редко случается, что нужные свидетели отыскиваются с первой же попытки. А уж если такие люди найдутся, то можно не сомневаться: Мишаня сумеет помочь им вспомнить все мелочи вплоть до деталей одежды и цвета губной помады. В этом деле он был большим специалистом.

Глава 6

В читальном зале библиотеки было тихо, светло и удивительно уютно. Парыгин сидел за столом, на котором была сложена внушительная кипа газетных подшивок, и периодически ловил себя на том, что отвлекается от набранного мелким шрифтом текста и погружается в эту спокойную светлую тишину. Никуда не нужно бежать, не нужно ни от кого прятаться, можно не думать об огромных деньгах, которые он должен достать для Лолиты. Сидеть бы так долго-долго... А потом пойти домой, включить телевизор, приготовить себе ужин, посмотреть хороший фильм и лечь спать. И утром снова прийти сюда, в этот просторный тихий зал.

Есть же люди, которые именно так и живут. Научные работники, например. Сидят в библиотеках целыми неделями, даже месяцами, а то и годами, и никто за ними не охотится, и немереные тысячи долларов над ними не висят. Спят они спокойно и видят в своих снах не смерть, а формулы, археологические раскопки или еще что-нибудь безопасное. Вон тот дед, например, что сидит у самого окна, обложившись толстыми книжками. Проходя мимо него, Евгений ради любопытства скосил глаза и понял, что старик читает старые сборники материалов съездов КПСС. Может быть, историк какой-нибудь. А может, убежденный член партии, к собранию готовится. Или девчушка лет семнадцати, которая только что принесла от окна выдачи толстенный том трудов Белинского и теперь конспектирует, низко склонившись над тетрадкой. Парыгин помнил, что в школе их тоже заставляли изучать труды великого критика и писать конспекты. Ничего, видно, не изменилось за столько лет. От этой мысли Евгению стало тепло. Девчушка могла бы быть его дочерью, возраст подходящий. Нет у него детей, потому что какие же могут быть дети при его специфическом способе зарабатывания денег. И жены нет и не было. Женщины, конечно, у него были постоянно, он же нормальный здоровый мужчина и нуждается не только в физиологическом контакте, но и просто в обществе женщины, в ласке, в душевном подъеме. Парыгину никогда не хотелось быть женатым. Он знал, что многие мужики женятся исключительно из соображений удобства в ведении хозяйства, то есть заводят не жену, а фактически домработницу. В этом смысле Евгений в супруге не нуждался, он всегда был вполне самостоятельным и сам себя обслуживал без проблем. Но вот детей ему хотелось. Девочку. Почему-то именно девочку, маленькую, пухленькую, кудрявую.

Он с трудом заставил себя вернуться к газетам. Надо же, он, оказывается, начал уставать от мелкого шрифта. Неужели возраст? Придется навестить окулиста. Сорок восемь лет — не так уж мало, пора посмотреть правде в глаза. Конечно, здоровье у него железное и спортивная форма — лучше не бывает, но ведь есть законы природы, и им не объяснишь, что чувствуешь себя еще совсем молодым и полным сил. Природе глубоко плевать на то, что ты чувствуешь, у нее свои правила игры. В сорок восемь, на самом пороге начала шестого десятка, у человека должны быть проблемы со здоровьем. Должны, и все тут. Смешно...

Он поднял глаза и бросил взгляд в сторону окна выдачи. Библиотекарь, женщина примерно его возраста, снова поглядывала на Парыгина. Чем-то он ее заинтересовал. Может быть, мужчины вроде него вообще сюда не ходят? Только школьники и студенты, вроде этой беленькой девчушки, да пенсионеры, которым подписка на давно полюбившиеся издания стала не по карману и которые теперь читают газеты и журналы в бесплатных библиотеках. А что? Подружиться с библиотекаршей — это мысль. Хоть чаем напоит, а то ведь ему здесь еще долго сидеть.

Евгений потянулся, разминая затекшую спину, встал из-за стола и подошел к выдаче. Библиотекарь легко вступила в разговор, ей, похоже, было скучновато, и она с удовольствием отвлеклась на беседу с приятным мужчиной, изучающим прессу. Через две минуты выяснилось, что быстренько перекусить поблизости негде, но совсем рядом есть замечательная булочная, где можно купить свежие пирожные и торты. Еще через три минуты было решено, что Парыгин сбегает за пирожными, а Виктория Владимировна, разрешившая называть себя просто Викой, поставит чайник.

Решив таким нехитрым образом проблему обеда, Евгений, весело поболтав с Викой, снова вернулся к своим газетам. И к вечеру нашел наконец то, что его заинтересовало. Правда, это не было никоим образом связано с ворвавшимися к нему в квартиру битюгами, но само по себе было чрезвычайно любопытным. Тот человек, которого Парыгину собирались "заказать", стал жертвой маньяка-душителя. Очень интересно! Выходит, заказ отменили потому, что небеса распорядились по-своему, а вовсе не потому, что подвернулся более дешевый исполнитель.

Он невольно хмыкнул, не к месту припомнив анекдот о двух килерах, поджидающих в подъезде "заказанную" жертву. Жертва запаздывала, и килеры, с беспокойством поглядывая на часы, обсуждают, уж не случилось ли, не приведи Господь, с человеком какой-нибудь беды, а то ведь нынче на улицах так опасно...

Но смех смехом, а несостоявшаяся жертва килеров по имени Аликади Нурбагандов оказалась ликвидирована волею судьбы совершенно бесплатно. Да, определенно Парыгин зря катил бочку на заказчиков, и конкуренция тут ни при чем. Стечение обстоятельств, не более того.

Теперь уже совершенно ясно, что троица с видеокамерой послана ментами. Как бы узнать все-таки, пытаются ли они продвинуться, действуя методом "среднепотолочного тыка", или копают конкретно под Парыгина? Может, хватит уже таскаться за Доценко? Пора занять активную позицию, решил профессиональный убийца Евгений Ильич.

x x x

В Академию МВД, неподалеку от станции метро "Войковская", Настя Каменская приехала к четырем часам. Это время ей назначил профессор Самойлов, автор тех самых разработок по серийным убийствам.

Найти кабинет Самойлова оказалось не так-то просто, ибо архитектура здания была весьма своеобразной. Специально построенный центральный корпус имел два примыкающих с обеих сторон крыла, которые являли собой бывшие жилые дома. И если одно из "крыльев" было внутри отремонтировано и переделано соответствующим образом, то другое так и оставалось обычным жилым домом с лестничными клетками и квартирами. Вот в том "квартирном" крыле как раз и находился кабинет профессора. На блуждания по лестницам и переходам, соединяющим корпуса, у Насти ушло почти полчаса, потому что она не могла сообразить, каким образом, переходя с шестого этажа одного корпуса в соседний, оказывалась на седьмом этаже, а не на шестом.

Профессор Самойлов, моложавый и стройный бородач, встретил Настю суховато.

— Я готов побеседовать с вами, — сразу же сказал он, — но только в том случае, если вы пришли по делу. Удовлетворять ваше чисто житейское любопытство я не стану.

— Какое же может быть любопытство? — удивилась Настя.

— Да какое угодно, — слегка раздраженно ответил Самойлов. — Ко мне, например, некоторые умудряются обращаться как к астрологу, просят предсказать, не грозит ли им насильственная смерть, и если грозит, то когда именно. Так вот, в таком ключе у нас с вами беседа не получится. Если вы пришли ко мне за этим, то я провожу вас до выхода. У нас тут катакомбы, знаете ли, заблудиться легко.

— Знаю, — улыбнулась она, — я уже поплутала по ним. Олег Григорьевич, интерес у меня служебный. И мне нужна ваша консультация.

— У вас есть серия убийств?

— Да. Семь случаев в течение двух недель, способ совершения преступления одинаковый. И я хочу просить вас, чтобы вы посмотрели материалы. Я знаю, что вы таким образом смоделировали поисковые признаки человека, совершившего серию убийств в Москве и Зеленограде. Мне сказали, что, когда убийца был задержан, десять из одиннадцати вычисленных вами признаков совпали.

— А больше вам ничего не сказали? — спросил Самойлов, и на его лице мелькнуло какое-то странное выражение, не то злой иронии, не то усталости и безразличия.

— Больше ничего.

— Тогда ставлю вас в известность, что при поисках и поимке преступника смоделированные мною поисковые признаки не были использованы. Его поймали совершенно другим способом.

— Вы хотите сказать... — растерянно начала Настя.

— Да, уважаемая Анастасия Павловна, именно это я и хочу сказать. Я не спал несколько суток, я работал по своей методике, пытаясь дать максимально подробный портрет серийного убийцы. Если бы этим портретом воспользовались, преступника нашли бы максимум через неделю. Но мне не поверили и продолжали работу по старинке. Убийцу нашли, конечно, но через два месяца. Сколько сил было потрачено, сколько времени! Я, заметьте, не о себе говорю, мне своих сил не жаль. Мне жалко тех оперов, которые два месяца не ели и не спали. И еще мне жалко тех людей, которые лишние два месяца провели в страхе перед неуловимым маньяком.

— Погодите, Олег Григорьевич, но ведь в ваших статьях написано, что, когда программа заканчивается, маньяк больше не убивает и опасности не представляет. Его можно было больше не бояться.

— Так это, голубушка, в моих статьях написано, а не в газете "Аргументы и факты". Газетам верят все. Научным статьям не верит никто. Да и не читают их. Разве что узкие специалисты, работающие над диссертациями. Одним словом, моя методика оказалась практическим работникам не нужна, они вежливо выслушали меня и продолжали делать по-своему. Зато когда убийцу задержали и оказалось, что я был прав, все дружно забыли о смоделированных мною признаках. Знаете, Анастасия Павловна, я наукой занимаюсь много лет и давно уже привык к тому, что ее всерьез никто не принимает. Практики над нами смеются и считают бездельниками и нахлебниками. Вначале меня это задевало, обижало, потом привык. Но в то же время стараюсь лишний раз не подставляться. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да, я понимаю. Так вы посмотрите мои материалы?

— Ну давайте, — со вздохом произнес Самойлов. — Мне нужны сведения о потерпевших: дата рождения и место обнаружения трупа.

Настя вытащила из сумки папку и разложила бумаги на столе. Самойлов тщательно записал данные и вопросительно посмотрел на нее.

— Чего вы ждете? Что я, как фокусник, начну доставать кроликов из шляпы? Так быстро это не делается. Семь человек — это достаточно много, на обработку данных мне потребуется время.

— А когда?

— Дня через два, не раньше.

— Олег Григорьевич, — взмолилась Настя, — пожалуйста... Видите ли, у нас есть конкретный подозреваемый. Может быть, вы хотя бы в первом приближении скажете, не ошибаемся ли мы. Я готова ждать, сколько нужно. Но мне бы хотелось хоть что-то понять уже сегодня.

Самойлов с любопытством взглянул на нее. Встал из-за стола и принялся медленно прохаживаться по небольшому кабинету.

— Вы странная особа, — наконец сказал он. — Складывается впечатление, что вы действительно верите в мой метод. Или просто хватаетесь за соломинку от безвыходности?

— Нет, — улыбнулась Настя, — до соломинки дело пока не дошло. У нас еще много рабочих версий, к отработке которых мы и не приступали. И потом, ваш тезис о защищенной от внешних воздействий программе кажется мне весьма убедительным, так что я уверена: новых жертв уже не будет и можно не торопиться. Но вы правы и в другом: жаль непродуктивно тратить силы и время, на нас ведь, кроме этого душителя, множество других трупов висит. Олег Григорьевич, используйте меня как дешевые рабочие руки. Если нужно что-то считать на компьютере или работать с формулами, я вполне могу это делать. Даже программы писать умею. Когда-то я довольно серьезно занималась математикой. Пожалуйста, дайте мне уже сегодня хоть какую-то информацию.

— Что с вами поделаешь, — покачал головой профессор. — Вы мне все планы на вечер ломаете. Ладно, тогда уж не сидите без дела, сделайте нам чаю и сходите в буфет, может, там булочки есть или бутерброды какие-нибудь.

Буфет находился в центральном корпусе, в помещении столовой, и Настя боялась снова заблудиться, но в этот раз все обошлось, главное — не забывать, что седьмой этаж бокового края плавно перетекает в шестой этаж, и не сбиться со счета. В академическом буфете ей удалось купить устрашающего вида бутерброды с сыром и две пачки печенья, произведенного, если верить этикетке, аж в самом Израиле. Она уже расплачивалась с буфетчицей, когда услышала знакомый голос:

— Ребенок Настя! Ты ли это?

Настя обернулась и увидела отчима, который входил в столовую вместе с двумя важного вида генералами.

— Ты что здесь делаешь?

— Пришла на консультацию.

Она сложила покупки в пакет и подошла к Леониду Петровичу, не зная, уместно ли поцеловать его в столь официальной обстановке. Но отчим сам прояснил ситуацию, обняв ее и чмокнув в нос.

— Позвольте представить вам мою дочь, — сказал он своим спутникам. — Майор Каменская, старший оперуполномоченный уголовного розыска.

Генералы кивнули с безразличным видом и направились к буфетной стойке. Леонид Петрович задержался возле Насти.

— Как дела, ребенок? — ласково спросил он. — Давно не была у нас.

— Работы много, — виновато ответила она. — А ты здесь зачем?

— Научно-практическая конференция. Видишь, генералов понаехало, начальников разных. В очередной раз вопросы борьбы с организованной преступностью обсуждаем.

— Ты же не начальник, — заметила Настя.

— Ну как же? Начальник кафедры — это тоже начальник. Или ты заболела муровским шовинизмом и вслед за остальными считаешь, что только те, кто работает на практике, имеют право называться людьми? А те, кто в институтах этих практиков готовит, это так, шушера?

— Ну что ты, папа, я не имела в виду...

— Знаю, — усмехнулся отчим. — Ты всегда была нормальным ребенком с нормально устроенными мозгами. Кстати, ты когда планируешь отсюда уезжать? А то подвезу.

— Мне еще долго, я только недавно приехала.

— К кому, если не секрет?

— К Самойлову.

— К Олегу Григорьевичу? Знаю его, толковый специалист. А у тебя никак серийный убийца объявился. Угадал?

— Угадал. Иди к своим надменным генералам, они уже бросают в твою сторону неодобрительные взоры. Вероятно, полагают, что если ты их сопровождаешь, то должен и оплачивать их еду.

— Ребенок, — изумленно протянул Леонид Петрович, — откуда в тебе такая ненависть к старшим по званию? Раньше этого не было. Или я не замечал?

— Не было, — согласилась Настя. — Я стала не любить всех генералов с того момента, как наш Колобок бросил отдел в погоне за генеральским званием. Это алогично и глупо, да?

— Зато очень по-женски. Как тебе с Мельником работается?

— Нормально. Это, конечно, не Колобок, но терпеть можно. Все, папуля, я побегу. Маму целуй. И если она будет снова причитать по поводу моего полуголодного существования, ты можешь с чистой совестью подтвердить, что своими глазами видел, как я ела бутерброды и печенье.

Уже выходя из столовой, Настя обернулась и увидела, как Леонид Петрович что-то оживленно обсуждает с двумя генералами, расположившимися за столиком. Один из них кинул на Настю быстрый взгляд и снова занялся открыванием банки пива, которую держал в руках.

Она вернулась в кабинет профессора.

— Я думал, вы опять заблудились, — недовольно буркнул он, не поднимая головы от бумаг. — Вас только за смертью посылать.

— Извините. Я встретила отца и немного задержалась.

— Ваш отец работает в академии?

— Нет, он приехал на конференцию. Вам чай какой крепости делать?

— Средней. В большую кружку, она там, на подоконнике стоит. И постарайтесь не шуметь и не отвлекать меня.

Настя, стараясь двигаться как можно осторожнее, заварила чай и подала Самойлову, поставив рядом тарелку с бутербродами и печеньем. Уже пять часов, а до семи ей нужно появиться перед ясными очами Барина и отчитаться по работе за день. Не успеть, никак не успеть. Надо хотя бы позвонить, может быть, он примет отчет по телефону и не будет настаивать на возвращении на Петровку.

Телефон стоял здесь же, на столе, но Настя постеснялась просить разрешения им воспользоваться, ведь Самойлов ясно сказал: не шуметь и не мешать. Она на цыпочках вышла в коридор, постояла задумчиво и открыла дверь на лестничную клетку. На площадке находились четыре "квартиры", дверь в одну из них была распахнута, и Настя решила попытать счастья. В конце концов, она же не денег в долг просит, а всего лишь разрешения позвонить. Войдя в бывшую прихожую, она осмотрелась. Вот дверь в ванную и туалет, сразу за ними дверь скорее всего на кухню. Кухни никогда не бывают большими, стало быть, за этой дверью чей-то маленький кабинетик, вероятно, начальника отдела или кафедры. Нет, с начальником связываться она не будет. Ни один начальник не потерпит, когда к нему в кабинет зайдет незнакомый человек и попросит разрешения позвонить. Нужно искать помещение, где сидит много народу.

Настя решительно толкнула дверь, ведущую в комнату. Там было пусто. Четыре письменных стола, два сейфа, шкаф для одежды, чьи-то портфели и сумки и ни одного человека. Зато целых два телефонных аппарата. Ничего себе легкомыслие царит в милицейской академии! Заходи, бери, воруй — добро пожаловать. В противоположном конце большой комнаты была еще одна дверь, и только за ней Настя обнаружила женщину средних лет, исступленно колотящую пальцами по клавиатуре пишущей машинки. Машинка была электрической, и за ее шумом вряд ли можно было услышать, что происходит за стеной.

— Извините, — громко сказала Настя, — можно воспользоваться вашим телефоном?

Женщина, не прекращая печатать, изобразила головой кивок, который одновременно должен был указывать и на стоящие в соседней комнате телефоны. Настя прикрыла дверь и позвонила Мельнику. К ее удивлению, он отнесся к ее звонку более чем спокойно.

— Что удалось узнать в салоне?

— Лазарева была там сразу после даты обнаружения последнего из семи трупов, — сообщила она. — Ногти наращивала. Она эту процедуру проделывает регулярно, у нее плохие ногти, часто ломаются.

— Отлично! Просто отлично! Предупредите Доценко, чтобы был предельно внимателен, он имеет дело с опасной преступницей, которая может оказаться физически даже сильнее его. И продолжайте ее разрабатывать. Как продвигается работа с архивными материалами?

— Я, собственно, потому и звоню. Можно мне не приезжать с вечерним докладом? О посещении салона я рассказала, а больше ничего существенного пока нет. Я бы сегодня закончила с нашим архивом, а завтра подготовлю запрос и начну работать с делами, которые находятся в архивах судов.

— Хорошо, — согласился Мельник, — сегодня можете не появляться. С личностью подозреваемого мы определились окончательно, завтра я жду ваш план по сбору доказательств. Свяжитесь со следователем, пусть он вам скажет, какие доказательства ему нужны, чтобы привлечь Лазареву к ответственности, а ваше дело — придумать, как их собрать. Доценко готовит опознание?

— Так точно. Ищет тех, кто мог видеть Лазареву рядом с местом убийства.

— Молодцы.

Да, на похвалу новый начальник определенно не скупится. Стиль у него такой, что ли? Или мягко стелет для начала?

Настя тихонько вернулась в кабинет Олега Григорьевича и осторожно присела на краешек стула, боясь издать какой-нибудь скрип. Время шло, профессор не обращал на нее ни малейшего внимания, а она сидела неподвижно, боясь пошевелиться и вызвать его недовольство. В голову лезли мысли, казавшиеся ей самой глупыми и неуместными. Например, что делать с информацией, полученной от Самойлова, если эту информацию придется применять при раскрытие преступлений? Говорить ли об этом Мельнику или лучше не рисковать? С одной стороны, судя по тому, как он вел себя с Настиным отчимом, Барин к науке относится если не с уважением, то, по крайней мере, без нескрываемого презрения. Но с другой стороны, это может быть очередная игра, в которую обожают играть мужики, особенно если они — начальники. Сидя в кожаном мягком кресле, показать себя перед посторонними широко и гибко мыслящим современным руководителем, грамотным управленцем ("Я найду способ решения этой проблемы"), демократичным, образованным ("Разумеется, мы придаем огромное значение постоянной аналитической работе"), и одновременно деловым, умеющим организовать мгновенное выполнение любого задания ("Смотри, как мои люди работают."). При этом в глубине души отрицается значение и гибкости, и образованности, и той же демократичности, все это — лишь демонстрация, рассчитанная на чужаков. А со своими, то есть с подчиненными, разговор идет совсем в другом тоне и совсем на другие темы. Ибо понимает человек: никогда ему не удержать в узде коллектив, если он будет проявлять демократичность и широту мышления. А "хороший тон" требует... Вот и получаем два лика Януса.

С Барина-Мельника мысли перескочили на журналиста Валентина Баглюка, написавшего статью о гадах-сыщиках, не умеющих беречь агентуру. Юра Коротков занялся им вплотную, однако никакой "компры", как того требовал Мельник, найти пока не сумел. Разумеется, будь сейчас не девяносто седьмой год, а хотя бы восемьдесят шестой, от Баглюка бы уже одно мокрое место осталось. Пить он не умел и, когда напивался, вел себя настолько безобразно, что одного раза было бы достаточно, чтобы навсегда вылететь из газеты и остаться безработным на веки вечные. А уж в личной жизни какой беспорядок царил — ни в сказке сказать, ни пером описать. И, между прочим, в этой самой беспорядочной личной жизни яркими кометами пролетали то жена главного редактора газеты, где работал Баглюк, то дочь завотделом, то подруга какого-нибудь спонсора. Иными словами, беспутного журналиста в приснопамятном восемьдесят шестом году непременно выперли бы с треском либо за пьянку, либо за аморалку, либо за то и другое вместе. Но год был на дворе все-таки девяносто седьмой, и все это уже давно перестало волновать общественность. А больше на совести у Баглюка не было ничего. И Коротков собирался завтра пойти в редакцию, познакомиться с не в меру осведомленным журналистом и попросить его ответить на некоторые вопросы. Мягко так попросить, ненавязчиво...

— Вы подозреваете женщину?

Настя вздрогнула и чуть не подпрыгнула на стуле. Она так глубоко ушла в свои мысли, что вообще забыла, где и зачем находится.

— А? Что вы сказали?

— Я спрашиваю: ваш подозреваемый — женщина?

— А... Да. Женщина. Как вы узнали? — опешила Настя.

— По своей методике. Вы не шутите? У вас в разработке по этим трупам действительно женщина?

— Действительно. Вы меня прямо огорошили.

— Значит, методика работает, — удовлетворенно кивнул Самойлов. — Меня это радует. Ей должно быть около двадцати шести лет сейчас.

— Двадцать девять, — поправила его Настя.

— Не может быть, — резко возразил Олег Григорьевич. Я не мог ошибиться на три года. Ошибка при определении возраста преступника допустима в пределах двух-трех недель, но не трех лет. У вас неточные данные.

Неточные данные! Дата рождения — это вообще одна из тех вещей, которые в принципе можно устанавливать абсолютно точно. А вот все остальное уже приблизительно.

— Ей двадцать девять лет, — твердо повторила Настя. — Это установлено и подтверждено документально.

Самойлов задумался, потом снова взглянул в свои записи.

— Послушайте, а она не занималась спортом?

— Точно, — изумленно выдохнула Настя. — Это просто фантастика.

— Это не фантастика, а предположение, основанное на опыте, — сухо сказал Самойлов. — Так вот, Анастасия Павловна, должен вам заметить, что когда речь идет о спортсменах, никогда нельзя быть уверенным в том, что точно знаешь дату его рождения. Я при разработке своей методики с этим уже сталкивался.

— Почему?

— Потому что очень часто возраст умышленно искажается в зависимости от того, за какую возрастную группу спортсмену нужно выступить, за взрослых или за юниоров. Понимаете? Мне известны случаи, когда спортсмен столько раз подделывал и переделывал год и месяц рождения в своих документах, что потом разобраться не могли. Откуда у вас данные о возрасте вашей подозреваемой?

— Из Федерации баскетбола. Но они совпадают с данными из Центрального адресного бюро. Там она тоже числится как родившаяся в шестьдесят седьмом году.

— Не вынуждайте меня объяснять вам очевидные вещи, — профессор снова начал раздражаться. — В адресное бюро сведения поступают из паспортного стола милиции после оформления прописки. Какой возраст в паспорте указан, такой и зафиксирован. А вы подумали о том, на основании чего выдают паспорт? Правильно, на основании свидетельства о рождении. Свидетельство — единственный документ человека, пока ему шестнадцать не исполнилось. А выступать спортсмены начинают много раньше. И подделки дат начинаются еще со свидетельства. Уловили теперь? Вероятно, ваша подозреваемая имеет достаточно крупное телосложение, если в какой-то момент юности или даже детства ее ухитрились "состарить" на целых три года, и никто этого не заметил.

— Да, — кивнула Настя, — тут вы совершено правы. Она очень рослая девушка. Выше меня сантиметров на пятнадцать. Я обязательно разберусь, что это за история с ее возрастом. А еще что вы можете мне сказать?

— Потерпите, не все сразу. Я выдал пока только самые приблизительные данные исходя из анализа сведений о первом из семи потерпевших. Мне нужно посмотреть хотя бы два эпизода, а лучше — три, чтобы сказать что-то более определенное. И, кстати, с датой рождения будет больше ясности.

— Я все равно не понимаю, как вы это делаете, — призналась Настя. — Вы в моих глазах колдун.

— Да бросьте вы, — поморщился Самойлов. — Терпеть этого не могу. Колдун, маг, фокусник... Чепуха это все. Я разработал так называемый хронобиопсихологический метод, применение которого при раскрытии серийных убийств может давать хороший результат, вот и все. Есть определенные закономерности, в основе которых лежит фактор времени. Момент, когда один человек умерщвляет другого человека, это точка пересечения двух линий: времени жизни убийцы и времени жизни его жертвы. На первый взгляд здесь многое кажется случайным, но на самом деле это совсем не так. Серийный убийца совершает преступление тогда, когда наличествует внутренняя готовность, потребность. Необходимость, если хотите. Он не может не убить, поэтому убивает. Но убивает не любого, а только того, кто ему "подходит" либо по признакам внешности, либо как-то иначе. Не путайте серийного убийцу с любым другим, например, с "заказником". Килер убивает не потому, что не может в данный момент не убить. Ему деньги за это платят, и он убивает, сообразуясь только с двумя факторами: сроками исполнения заказа, которые могут быть весьма ограниченными, и реальной возможностью совершить убийство. Ему приходится ждать удобного случая. Таким образом, к тому моменту, который я называю точкой пересечения, ведет слишком много факторов. И поведение жертвы, и воля заказчика, и способности килера, и случайные помехи, и множество других. В случаях с серийными убийцами все иначе. Моя методика — результат многолетнего изучения всех серийных убийств, сведения о которых я смог получить. Так что колдовством тут и не пахнет. Вот, смотрите, между первым и вторым убийством прошло четыре дня. Убийца к моменту совершения второго преступления стал на четыре дня старше. Сейчас мы возьмем данные по второму потерпевшему и посчитаем по моей методике возраст человека, лишившего его жизни в тот самый день, когда это действительно произошло. Если методика работает, то мы должны получить примерно такой же показатель, как и в первом случае. Там у нас вышло двадцать шесть лет, два месяца и семнадцать дней плюс-минус десять суток. Посмотрим, что получится сейчас. Вам не очень трудно сидеть молча?

— Нет-нет, что вы. Для меня это нормальное состояние.

— Теперь уже пойдет быстрее, — пообещал Самойлов.

И в самом деле, результат обработки данных о второй жертве душителя не заставил себя ждать. Однако профессор что-то не торопился огласить его вслух. Настя видела, что лицо его омрачилось, Олег Григорьевич недовольно поморщился, смял листок, на котором что-то писал, и выбросил его в корзину, после чего начал считать заново. Но и новый итог его не устроил. Самойлов нагнулся, достал из урны смятый листок и сравнил забракованные записи с теми, что получились при пересчете. Выражение изумления мелькнуло в его глазах и тут же погасло. Он медленно поднял голову, аккуратно сложил свои бумаги в папку, тщательно завязал ленточки и сунул папку в стол. После чего коротким и каким-то брезгливым жестом оттолкнул от себя бумаги, которые ему дала Настя.

— Итак, Анастасия Павловна, извольте сказать мне, зачем вы пришли сюда? Мое время стоит дорого, как и время любого доктора наук, а вы решили устроить себе развлечение за мой счет?

— Подождите, Олег Григорьевич... Что случилось? Почему вы так говорите?

— Потому что у меня есть к тому основания. Зачем вы пришли ко мне? Что за сведения вы мне представили?

— Это сведения о семи потерпевших, задушенных в течение двух недель одним и тем же способом. Я вам объясняла.

— Вы мне солгали.

— Да нет же...

— Вы мне солгали, — с трудом сдерживая ярость, произнес Самойлов. — Я не обладаю государственными секретами и отдаю себе отчет в том, что придумывать легенды для знакомства со мной в оперативных целях никому не нужно. Слава Богу, я занимаюсь не космическим оружием, а всего лишь проблемами раскрытия убийств, и ни для иностранной разведки, ни для мафиозных структур интереса не представляю. И ваш визит ко мне под явно надуманным, вымышленным предлогом я не могу расценить иначе как дурацкую шутку с пока неясной мне подоплекой. Извольте-ка объясниться, сударыня.

Настя совершенно растерялась. Она не могла понять, что привело профессора в такое раздражение, и от этого не могла найти правильную линию поведения.

— Вы ошибаетесь, — она старалась говорить как можно спокойнее. — Олег Григорьевич, я пришла к вам как к специалисту по серийным убийствам, потому что прочла ваши работы в сборнике научных трудов. Только поэтому. Других причин нет. И я не понимаю, в чем вы меня обвиняете. Никакого второго дна, никакого злого умысла в моих поступках нет. Но ваши слова заставили меня задуматься. Отчего вы рассердились, Олег Григорьевич? Пожалуйста, скажите мне, отчего вы так разгневались.

— Я не позволю делать из себя источник развлечения, — сухо сказал Самойлов. — Мне пора домой.

Настя вскочила из-за стола и подошла к нему вплотную, умоляюще заглядывая в глаза.

— Олег Григорьевич, я прошу вас... Пожалуйста. Поверьте мне, я пришла к вам только потому, что у меня на руках семь человек, задушенных неизвестным маньяком. Есть женщина, которую мы подозреваем в этих убийствах, мы вычислили ее, что называется, оперативным путем. Я объясню, поэтому что хочу, чтобы вы мне верили. Заключения экспертов заставили нас думать, что убийца — человек очень высокого роста. А наши собственные рассуждения привели к тому, что это скорее всего женщина. Все потерпевшие позволили напасть на себя сзади, никто из них не оказывал сопротивления, то есть они не чувствовали опасности, не ожидали ничего плохого. От женщины обычно нападения не ожидают, правда ведь? И вот мы начали искать эту очень высокую и физически достаточно развитую женщину. Вполне естественно, что в первую очередь мы обратились к баскетболисткам. И нашли среди них молодую женщину со странностями характера. У нее нет твердого алиби на время совершения убийств. Но ведь этого совершенно недостаточно для того, чтобы ее обвинить. К сожалению, с точки зрения криминалистики мы в большом затруднении. Образцов для сравнительного исследования у нас практически нет, слишком много грязи в местах обнаружения трупов. Олег Григорьевич, я хочу понять, где и как искать доказательства. Единственное, что мы сейчас можем сделать, это поискать свидетелей, которые могли видеть интересующую нас женщину рядом с местом убийства. Но даже если такие люди найдутся и с уверенностью опознают нашу подозреваемую, этого будет недостаточно для обвинения и привлечения к ответственности. Помогите же мне.

— Вы хотите добиться ее признания?

— Не обязательно, хотя, конечно, было бы неплохо. Если ваша методика даст мне такую информацию об убийце, которой я сейчас не располагаю, я, может быть, придумаю, где и как искать доказательства.

Самойлов отошел от Насти на несколько шагов и задумчиво потер пальцами виски.

— Я вам верю. Наверное, я не прав, но я вам верю. Может быть, вы — слепое орудие в чьих-то руках. В таком случае мне вас искренне жаль. Вами просто кто-то воспользовался.

— Уверяю вас, мною никто не манипулирует. Решение проконсультироваться с вами — это мое собственное решение. Более того, я скрывала его от всех моих коллег и от руководства отдела. Не надо меня жалеть, Олег Григорьевич. Давайте лучше разберемся вместе в том, что вызвало у вас такую злость. Скажите мне, что произошло.

— Что произошло? Хорошо, я скажу вам. Вам подсунули не те сведения. Либо кто-то вас обманывал с самого начала либо кто-то подменил записи в вашей папке.

— Да с чего вы это взяли? — воскликнула Настя. — Зачем кому-то обманывать меня и подсовывать липовые сведения В этом может быть заинтересован только сам убийца. Не хотите же вы сказать, что преступник — кто-то из моих коллег?

— Как знать, — уклончиво ответил Самойлов. — Во всяком случае, сведения о втором потерпевшем таковы, что заставляют меня сомневаться. Более того, я посмотрел и данные на третьего задушенного. И знаете, что я вам скажу, уважаемая Анастасия Павловна?

Ей вдруг стало страшно. Она даже не смогла бы вразумительно ответить, почему. Обыкновенный небольшой кабинет в здании, где полно сотрудников органов внутренних дел. Рядом с ней — уважаемый профессор, доктор наук, милый интеллигентный человек, полковник милиции. Почему же так страшно, как-будто свет кругом погашен и из каждого угла в любую секунду могут вылезти ядовитые змеи или выскочить вооруженные психи? Сердце колотилось, как бешенное, ладони стали влажными, пальцы дрожали.

— Эти убийства совершили разные люди, Анастасия Павловна. Совершенно разные. И они не маньяки.

Глава 7

Денисов все-таки позвонил. И Настя с недоумением прислушивалась к себе, пытаясь понять, огорчает ли ее этот факт. С одной стороны, нет вроде бы ничего опасного в том, что пожилой человек накануне сложной операции хочет повидаться с теми, кто ему небезразличен. Но с другой стороны, этот пожилой человек — сам Эдуард Петрович Денисов, а это уже немало.

Звонок Денисова раздался поздно вечером в субботу. Они договорились, что Настя приедет к нему в клинику в воскресенье, потому что операция назначена на понедельник. Вид Денисова ее ужаснул. Они не виделись чуть больше года, и за это короткое время болезнь успела состарить его лет на пятнадцать. Однако, памятуя предупреждение Анатолия Владимировича, Настя изо всех сил старалась не показать своих чувств.

— Вы удивлены моим приглашением? — спросил ее Денисов, насмешливо улыбаясь.

Только по этой насмешливой улыбке и можно было узнать прежнего Эдуарда Петровича. У него даже голос изменился, а речь стала замедленной и словно затрудненной.

— Удивлена, — призналась Настя. — Я думала, что вы вообще про меня забыли.

— Только не надо мне рассказывать, как это вас огорчило. Я прекрасно помню, что наша с вами последняя эпопея принесла вам крупные неприятности по службе, и счел за благо не тревожить вас понапрасну. А сегодня я хочу сделать вам подарок.

— По какому поводу?

— Без повода, — он снова улыбнулся. — Вижу, вижу, что Толя провел с вами подготовительную работу и просил вас делать вид, что я выгляжу цветущим здоровяком. Не хочу его расстраивать. Но сам-то я отлично знаю, что дела мои плохи. Конечно, надежда, как уверяют мудрецы, умирает последней, поэтому я не отчаиваюсь, но это не значит, что мне позволено быть непредусмотрительным. И сейчас мне бы не хотелось ложиться на операционный стол, не раздав долги.

— Насколько я помню, — осторожно заметила Настя, — при нашей последней встрече вы сказали, что мы в расчете. Вы мне ничего не должны.

— Это в деловом отношении. А дружба, дорогая Анастасия, счета не имеет. Вы не можете не понимать, что я отношусь к вам очень нежно, восхищаюсь вами и по-отечески люблю. И поскольку наша сегодняшняя встреча может стать действительно последней, я хочу, чтобы вы не поминали меня впоследствии недобрым словом.

Они медленно брели по заснеженному парку, окружающему клинику. Впереди и сзади на "протокольном" расстоянии шли охранники Денисова. Хоть и тяжело больной старик, но ведь мафиози такого масштаба, что всякое может случиться... Эдуард Петрович крепко держал Настю под руку, стараясь не выказать слабости и головокружения. Просто человек говорит вполголоса, и вполне естественно, что ухо собеседника должно быть при этом как можно ближе.

— Но мое бескорыстие не безгранично, — продолжал Денисов. — Поэтому я собираюсь сделать вам подарок, который будет иметь смысл только в случае... ну, скажем так, неблагоприятного исхода операции. Если же меня прооперируют успешно и я пойду на поправку, вы должны дать мне слово, что не воспользуетесь тем, что я вам подарю.

— Что же это? — засмеялась Настя. — Вилла на Лазурном берегу? Вы боитесь, что я туда вселюсь и не пущу вас даже на порог?

Денисов внезапно стал серьезным. Шаг его еще больше замедлился, и охранники тоже моментально сбавили темп.

— Если честно, то я хотел бы оставить вам в память о себе что-нибудь материальное. Кстати, могу подарить ту же виллу на Лазурном берегу. Но ведь вы не примете такой подарок?

— Конечно, нет.

— А почему? Впрочем, ответ я и без вас знаю. Вы влюблены в свою работу и дорожите ею, а такой подарок неминуемо означал бы, что вас в тот же день выгонят со службы. Я прав?

— Частично.

— Какие еще соображения у вас есть?

— Не хочу омрачать нашу нежную дружбу материальными расчетами. Не стану скрывать от вас, Эдуард Петрович, мне всегда было трудно найти логичное объяснение нашим отношениям. Вы — финансовый воротила, всемирно известный отмыватель "грязных" денег. Я — офицер милиции. Правда, занимаюсь я не экономическими преступлениями, а убийствами и изнасилованиями, и никаких денег и прочих ценностей я от вас в подарок никогда не принимала, но все равно, согласитесь, ситуация достаточно двусмысленная.

— Согласен, — кивнул он. — Но не будем сейчас копаться в этом, изменить эту двусмысленную ситуацию мы все равно не можем, поскольку знакомство наше уже состоялось несколько лет назад, а историю, как известно, не переписывают. Что сделано — то сделано. Я всегда считался с особенностями вашего характера и не предлагал вам овеществленных подарков даже ко дню рождения. То, что я собираюсь вам подарить сегодня, тоже не вещи и не деньги. Это информация. Давайте присядем, я что-то устал.

У Насти болезненно сжалось сердце. Они гуляют всего минут пятнадцать, а он уже устал. Как далек сейчас Денисов от того статного, моложавого, полного сил мужчины, который в свои семьдесят лет мог пешком отмахивать километров по десять, ни разу не присев для отдыха. Он тяжело опустился на расчищенную от снега скамейку. Охранники остановились справа и слева, сохраняя дистанцию в четыре метра от Денисова. Расстояние вполне достаточное для того, чтобы сохранить конфиденциальность ведущегося вполголоса разговора.

— Известно ли вам, дорогая Анастасия, что наше правительство очень серьезно занялось вопросом укрепления финансовой и налоговой дисциплины?

— Известно, — кивнула Настя. — Это всем известно, тут никакого секрета нет, даже постановления и указы принимаются. Вот и чрезвычайную комиссию создали.

— А известно ли вам, что уже создана и действует специальная программа, направленная на борьбу с указанными нарушениями?

— Об этом можно догадаться. Раз есть проблема, то должна быть и программа, направленная на ее решение. Это здравый смысл.

— И о содержании программы можете догадаться?

— Вот это уже труднее, — призналась она. — Если бы мне сказали, кто ее сочинял, политик, экономист или юрист, тогда я могла бы высказывать какие-то предположения. А так...

— Ну хорошо, не буду вас экзаменовать. Программа весьма обширная, и в ней есть целый раздел, посвященный оперативным и разведывательным мероприятиям.

Настя не смогла скрыть изумления.

— Даже так? Странно, что оперативно-розыскная общественность ничего об этом не знает. Вы не ошибаетесь, Эдуард Петрович?

— Анастасия, вы меня обижаете, — укоризненно произнес Денисов. — Руководители программы — люди трезвомыслящие, они отдают себе отчет в том, что излишняя огласка сведет на нет все их усилия. Одним из пунктов этого раздела программы является создание сети резидентуры в финансовых и коммерческих структурах. Для начала — в самых крупных, но впоследствии планируется охватить и более мелкие. Идея состоит в том, чтобы отказаться от не оправдавшей себя вербовки источников внутри таких структур, а вместо этого направлять туда под видом сотрудников, а иногда и руководителей, специально обученных людей. Людей, которые блестяще владеют оперативноэкономическим анализом и в состоянии разобраться в финансовой документации. И в то же время эти люди умеют правильно себя вести, соблюдать правила конспирации и так далее. Ну, вы меня понимаете.

— Да, конечно, — согласилась Настя. — Я понимаю, что вы имеете в виду. Идея, между прочим, не нова, она уже давно высказывалась, но никто почему-то не прислушивался.

— Это вам показалось. Как видите, прислушались и даже воплотили в жизнь. Но это, дорогая моя, еще не все. Другим пунктом вышеуказанной программы предусмотрено создание специального учебного центра, где будут готовить таких резидентов. Учебный центр создан. Более того, первые выпускники уже приступили к работе. Всего двадцать шесть человек по всей России, в том числе и в Москве. Но это только присказка, Анастасия.

— Многообещающе, — хмыкнула она. — Могу себе представить, о чем будет сказка.

— Вряд ли, — покачал головой Денисов. — Сказка сама по себе немного непонятная, но вам, я полагаю, будет любопытно ее услышать. Вы же любите всяческие головоломки. Так вот, в настоящее время из двадцати шести выпускников учебного центра только двадцать пять работают на своих местах, то есть там, куда их определили исполнители программы.

— А где двадцать шестой?

— О-о-о, — загадочно протянул Денисов, — если бы знать, где двадцать шестой, так и головоломки не было бы.

— И имя его, конечно, неизвестно, — полувопросительно сказала Настя.

— Конечно, — подтвердил он. — Зато известно другое. В том месте, куда был, если так можно выразиться, распределен на работу двадцать шестой выпускник учебного центра, недавно произошло ЧП. Был убит один из руководителей службы безопасности, в прошлом — сотрудник МВД, вышедший на пенсию. Ну как, дорогая Анастасия, озадачил я вас?

— Пока не очень. Не вижу, в чем тут головоломка. И не вижу, почему этой информацией нельзя пользоваться...

Она хотела добавить: "пока вы живы", потому что именно об этом предупредил ее Денисов в самом начале разговора, но вовремя осеклась.

— Я хочу сказать, что установить перечень структур по всей стране, в которых недавно произошло такого рода ЧП, не так уж сложно. Времени только займет много, но в целом ничего невозможного. Тем более что не в каждой из них погибший сотрудник был в прошлом офицером милиции. Потом выяснить, какие работники в этих структурах в соответствующий период времени были приняты на работу и вскоре уволились. И прояснить судьбу каждого из них. Может быть, трудоемко, но более чем реально. Только я не понимаю, зачем этим заниматься. Вы полагаете, что исчезнувший двадцать шестой выпускник причастен к убийству руководителя службы безопасности? Так могу вас уверить, те, кто занимается этим преступлением, в первую очередь обратили внимание на внезапно пропавшего нового сотрудника той структуры. Они не глупее нас с вами. Вы чего-то недоговариваете, Эдуард Петрович. Это нечестно.

Денисов долго молчал, казалось, он полностью утратил интерес к разговору, сидел неподвижно, не сводя глаз с пушистых, покрытых снежными шапками елок.

— Если меня когда-нибудь попросят назвать женщин, оставивших в моей жизни самый глубокий след, — неожиданно сказал он, — я назову три имени. Первая — Вера Александровна, моя жена, которая прошла бок о бок со мной почти пятьдесят лет и была мне поддержкой в самые трудные минуты. Вторая — Лилиана, женщина, которую я искренне любил и которая так нелепо погибла. Благодаря вам убийца был найден, я этого не забыл. И третья — это вы, Анастасия. Я не перестаю удивляться вам.

— Отчего же? — сухо спросила Настя. Ей стало почему-то неприятно и тягостно. И мысль о том, что она якобы оставила глубокий след в жизни матерого мафиози, совершенно ей не льстила.

— Вы приехали повидаться с умирающим... Да-да, не надо меня перебивать и уговаривать, я не маленький. Вы приехали повидаться с умирающим, более того, вы приехали к человеку, который всегда относился к вам с доверием и теплотой и который ни разу не сделал вам ничего дурного. Вы ведь не можете этого отрицать, правда? Даже та неприятность по службе, которая у вас произошла из-за контактов со мной, случилась не по моей вине. Вы тогда попросили меня приехать в Москву и встретиться с вами, это была не моя инициатива. Так вот, повторяю, вы сейчас разговариваете со мной, человеком, который прекрасно к вам относится и которому жить осталось считанные дни, и все равно не можете избавиться от присущей вам настороженности и недоверчивости. Вы за каждым моим словом ищете подвох. Более того, вы разговариваете со мной как с равным, пытаетесь найти логику в моих словах, цепляетесь за противоречия и несостыковки. А ведь я вам не ровня, дорогая моя. У вас все впереди, тогда как у меня впереди только операционная, из которой я могу уже не выйти. Врачи морочат мне голову, уверяя, что операция поможет, но в то же время честно предупреждают меня, что я могу ее не перенести. И даже в этой ситуации вы не проявляете снисходительности ко мне. Вы жестоки, Анастасия. Вероятно, оттого, что еще очень молоды. Вам тридцать шесть, я не ошибся?

— Не ошиблись.

— Совсем девчонка, — грустно улыбнулся Денисов. — Но вы, как всегда, правы, я сказал не все. Программа, о которой идет речь, очень дорогая, бюджетного финансирования на нее не хватает. И руководители программы пошли на сделку с некоторыми структурами.

— Понятно, — вздохнула Настя. — Вы даете им деньги, а они за это вас не трогают. Так?

— Совершенно верно. Я тоже финансирую эту программу, и взамен мне дали твердое обещание, что ни один из новоявленных резидентов никогда и ни при каких условиях не появится на территории моего города. Поэтому я не заинтересован в том, чтобы, пока я жив, это гнездо разворошили. Вы меня понимаете? Потянув за ту ниточку, которую я вам только что дал, вы с вашей хваткой и упрямством в конце концов доберетесь и до учебного центра, и до организаторов и руководителей программы. И тогда могут начаться перетряски всякого рода, в том числе сменится аппарат исполнения программы, а также источники финансирования. И я уже не смогу быть уверен в том, что мне снова удастся договориться о взаимовыгодном перемирии с государством. Если же я умру, другое дело.

"Он умрет, — вдруг отчетливо поняла Настя. — Он ни на что не надеется и готов к концу. Именно поэтому он и рассказал мне все это. Если бы в нем теплилась хоть капля надежды, он ни за что не дал бы мне эту информацию. Вероятно, он знает о своей болезни куда больше, чем окружающие. И на бессмысленную с его точки зрения операцию согласился только для того, чтобы не расстраивать близких. Пусть тешат себя иллюзиями. Но если я ошибаюсь и он надеется выкарабкаться, то, выходит, Денисов считает меня полной идиоткой. Потому что только полному идиоту можно доверять такую информацию и быть уверенным, что тот не воспользуется ею исключительно из доброго отношения. Неужели он так высоко оценивает степень своего влияния на меня и думает, что я никогда не сделаю ни полшага ему во вред?"

— Эдуард Петрович, простите за вопрос, вы давно болеете? — спросила она неожиданно.

Денисов медленно повернул к ней свою крупную седовласую голову и внимательно посмотрел прямо в глаза. В этот момент Настя подумала, что он видит ее насквозь и смысл бестактного вопроса ему предельно ясен. Так оно и оказалось.

— Нет, дорогая моя, болею я всего четыре месяца. Вы сами видите, во что за эти четыре месяца я превратился. Болезнь прогрессирует очень быстро. Если не делать операцию, то жить мне осталось совсем немного. Может быть, всего несколько недель.

— Но если операция пройдет успешно?

— Перестаньте. — Он поморщился и снова сел прямо, уставив неподвижный взгляд на пушистые елочки. — Неужели вы верите в это? За четыре месяца организм настолько прогнил, что сердце не выдержит даже двухчасового наркоза. Я с каждым днем слабею, чувствую себя все хуже и хуже, и это означает, что метастазы ползут в разные стороны с огромной скоростью. Их уже ничто не остановит. Вы меня простите, Анастасия, я знаю, вам куда легче было бы разговаривать со мной в другом тоне и в другом ключе, поддерживать во мне надежду и слушать, как я строю планы на будущее. По крайней мере вам было бы понятно, что и как нужно говорить. А общаться с человеком, который знает, что скоро умрет, и даже пытается это обсуждать, очень тяжело. Но я слишком высоко ценю вас, чтобы обманывать, тем самым вынуждая вас притворяться и, в свою очередь, обманывать меня. Я вам не настолько близок, чтобы вы убивались по мне, как будет убиваться тот же Толя Старков, не говоря уж о моей семье. Вам я могу сказать все как есть на самом деле и не пытаться вас щадить. Я не жилец. Поэтому и рассказал вам про программу.

— Зачем? Зачем вы мне это рассказали? Чего вы добиваетесь?

— Ну, например, хочу, чтобы вы знали об этом. Просто так, без всяких условий. Может быть, это поможет вам в работе, когда вам покажется, что вы чего-то не понимаете.

— Вы опять недоговариваете.

— Да... Вы снова правы. Я еще не все сказал, но не потому, что испытываю вас на сообразительность, поверьте мне. Я долго готовился к нашему разговору, но к моменту вашего приезда так и не ответил сам себе на главный вопрос. Поэтому сейчас все еще мучительно пытаюсь найти ответ.

— И не находите?

— Нет, не нахожу. Хотя думаю об этом все четыре месяца, с тех самых пор, как понял, что семимильными шагами двигаюсь к краю. Люди самонадеянны и редко задумываются о том, что будет, когда их не станет. Нам кажется, что мы будем жить вечно и никогда не умрем. А потом вдруг оказывается, что это не так. И все чаще приходится думать о перспективе собственного отсутствия в той жизни, которая будет продолжаться уже без нас. Сначала все кажется предельно ясным, и на вопрос, какой же будет эта жизнь, самый первый ответ: "Это будет жизнь без нас". Некоторые таким ответом и ограничиваются. А некоторые, прожевав и переварив эту неприятную мысль, переходят к следующему этапу и говорят себе: "Ладно, я понял, что это будет жизнь без меня. Но все-таки какой она будет, хорошей или плохой? И волнует ли меня, какой она будет?" Вот на этот вопрос я и ищу ответ. Я пытаюсь понять, безразлична мне эта чужая жизнь, в которой меня уже не будет, или нет.

— И к чему вы склоняетесь?

— Не знаю. Не могу решить. Слишком многое положено на чаши весов. В том числе и благополучие людей, которых я мною лет поддерживал и которых не имею права бросить на произвол судьбы.

— Вы хотите, чтобы я побыла с вами до тех пор, пока вы не примете решение?

— Да. Я этого хочу. Но не смею просить вас об этом. Сегодня воскресенье, у вас день законного отдыха и наверняка есть какие-то свои планы. И потом, не очень-то радостно коротать время в обществе умирающего старика. Вы, наверное, замерзли и проголодались? — внезапно сменил он тему.

— Нет, что вы, — вежливо ответила Настя, хотя и в самом деле ужасно замерзла и хотела есть.

— Не лгите, — рассмеялся Денисов. — По глазам вижу, что это неправда. Пойдемте-ка ко мне в палату и устроим прощальный обед. Да не смотрите вы на меня как на покойника! Я пока еще жив и, осознавая малоприятную перспективу, хочу то, что осталось, прожить в радости и удовольствии. Пойдемте, пойдемте.

Он с трудом встал со скамейки и снова оперся на Настану руку. Теперь Эдуард Петрович шел еще медленнее, и несколько десятков метров, отделявших их от входа в больничный корпус, они преодолевали так долго, словно каждый шаг требовал неимоверных усилий. В палате, больше похожей на номер люкс в дорогой гостинице, Денисов разделся, и, когда остался в спортивном костюме, Настя с ужасом увидела, как он исхудал. Кожа до кости. А ведь был таким статным и широкоплечим...

Палата у Денисова и впрямь была особая, не для рядовых больных. Это скорее даже были апартаменты. Вероятно, при советской власти здесь лежали члены правительства и Политбюро ЦК, а теперь, когда все переводится на коммерческую основу, сюда могли положить любого, кто обладает соответствующими суммами денег. Апартаменты состояли из трех комнат: спальни, гостиной и кабинета. Предполагалось, по-видимому, что высокопоставленные пациенты будут не только поправлять здоровье, но и принимать посетителей и работать над важными документами, определяющими судьбы страны.

Они расположились в гостиной, а вошедшие следом за ними охранники тут же принялись накрывать на стол. Из стоящего в углу комнаты холодильника появились тарелки с копченой осетриной и мягким сыром, вазочки с икрой, фрукты.

— Приступим, — весело заявил Денисов. — Но не увлекайтесь, впереди еще горячее.

— Кстати, как поживает ваш знаменитый повар? — спросила Настя.

— Алан? Сами увидите. Я привез его с собой. Мне, как вы понимаете, разрешают даже здесь держать своего повара. Те, что мне предложит больничная кухня, заведомо неприемлемо. Кроме того, меня навещает довольно много людей, а я привык быть хлебосольным хозяином. Алан ночует у друзей неподалеку отсюда, а с утра до позднего вечера находится клинике.

Насте показалось, что настроение у Эдуарда Петровича поднялось, даже глаза заблестели. Он начал рассыпать комплименты, рассказывать анекдоты и разные забавные случаи из своей жизни. Вскоре появился Алан, маленького роста крепыш с большим животом и окладистой бородой, похожий на веселого доброго гнома. Настю он сразу узнал и заулыбался во весь рот, сверкая золотыми коронками.

— Рад видеть вас, рад видеть, — приговаривал он, раскладывая на блюде приготовленные по-особому овощи, — а я-то все голову ломал, для кого Эдуард Петрович такой стол с утра заказал. Мужчины больше мясо предпочитают, а вы любите рыбу и овощи, я помню.

— Анастасия, вы совершенно очаровали всю мою команду, — шутливо поддел Денисов. — Вы только подумайте, за три с лишним года Алан не забыл ваших кулинарных пристрастий. Это о чем-нибудь да говорит! А Толя Старков, как мне кажется, к вам неровно дышит.

— Ну что вы, — смутилась Настя, — вам показалось.

Анатолий Владимирович Старков был в команде Денисова начальником контрразведки. Если отвлечься от правовых реалий, то он импонировал Насте своим спокойствием и деловитостью, а также тем, что был одним из немногих людей, которые не считали женщину, работающую в уголовном розыске, экзотическим недоразумением.

— Да нет, дорогая моя, не показалось. Открою вам маленький секрет. Когда я собирался просить вас помочь в поисках преступника, который убил мою Лилиану, Толя меня сильно отговаривал.

— Вот как? Он сомневался, что я смогу вам помочь?

— Ни в коем случае. Он никогда не сомневался в ваших способностях. Он, видите ли, опасался, что я этим поставлю вас в неудобное положение. Очень просил меня, чтобы я вас не трогал.

— И из одного этого вы сделали вывод, что Анатолий Владимирович ко мне неравнодушен? Он просто деликатный человек, вот и все.

— Конечно, — хмыкнул Денисов, — а я, выходит, совсем неделикатный. Вы бы слышали, с каким придыханием он произносит ваше имя. Ладно, все это чепуха, болтовня стариковская. Расскажите мне лучше, как ваша семейная жизнь протекает.

— Протекает своеобразно, — засмеялась Настя. — В данный момент я одна, муж в Штатах, лекции читает по высшей математике.

Они болтали легко и непринужденно, словно не стояли рядом тяжелая болезнь и близкий конец. После горячего Алан подал Насте кофе, а Денисову — его любимый коктейль из молока с яблочным соком. За окном быстро темнело, день клонился к вечеру, а Денисов все не отпускал Настю, находя новые и новые темы для разговора. Несколько раз заходил врач и с удовлетворением отмечал, что больной накануне операции бодр, весел и не нервничает. Наконец Эдуард Петрович перешел к главному.

— Вернемся к программе, — сказал он, резко оставив шутливый тон. — Я понял, что мне все-таки небезразлично, что произойдет в моем городе после того, как меня не станет. Не буду излишне повторяться, вы прекрасно знаете, что мы оказываем нашему городу огромную спонсорскую помощь, на мои деньги ремонтируются школы и покупаются лекарства и оборудование для больниц, строятся дороги, осуществляются социальные программы, идет поддержка малоимущих и так далее. Если пострадают те структуры, которые в моем городе работают и приносят доход, пострадает в первую очередь население. Поэтому я хотел бы максимально обезопасить свое детище, хотя бы на какой-то период, пока городской бюджет не окрепнет должным образом. И я прошу вас, Анастасия, вот о чем. Если вы сами соберетесь тронуть то, что связано с программой, предупредите тех, кто останется после меня. Того же Толю Старкова. Я не могу и не хочу просить вас о том, чтобы вы вообще не лезли в это. Но по крайней мере предупредите, чтобы мой город не остался беззащитным перед внезапными изменениями в отношениях с государством.

"Не могу и не хочу просить! Очень интересно. Почему же это, Эдуард Петрович? — мысленно спросила его Настя. — Потому что это пойдет вразрез с моим служебным долгом? Или есть еще какая-то причина?"

— Эдуард Петрович, я не понимаю вашей озабоченности, — осторожно сказала она вслух. — Государственная программа — это государственная программа, не больше и не меньше. Это же не преступная организация, и в этой деятельности я не вижу абсолютно ничего незаконного. Напротив, она направлена на защиту правопорядка и борьбу с нарушениями закона. Почему вы думаете, что я захочу влезть туда и, как вы сами недавно выразились, разворошить гнездо? Мне там совершенно нечего делать.

— Боюсь, дорогая моя, что тут вы ошибаетесь, — очень серьезно ответил Денисов. — Дай Бог, чтобы я оказался не прав, но мне интуиция подсказывает, что с этой программой что-то нечисто.

"Как же, интуиция, — прокомментировала про себя она. — Не интуиция, а конкретная информация вам что-то подсказывает. Но вы не хотите говорить, чтобы, как выражаются оперативники, не спалить источник".

— Что именно? — невинно спросила Настя.

— Сам не знаю. Но запашок есть. Вернемся к тому, о чем мы с вами говорили в парке. Двадцать шестой выпускник никуда не пропал, в том смысле, что его не нужно искать. Он был переведен в другую структуру, а через несколько дней умер.

— Сам? Или ему помогли?

— И еще как помогли. Подозреваю, что у вас он числится потерпевшим, чье убийство пока не раскрыто.

— Значит, ваши намеки на связь двадцать шестого выпускника с убийством руководителя службы безопасности были просто блефом? Вы хотели посмотреть, попадусь ли я на такую дешевую приманку? Стыдно, Эдуард Петрович.

— Погодите, Анастасия, я еще не все сказал. Двадцать шестой выпускник не убивал руководителя службы безопасности. Это я могу сказать вам совершенно точно.

— Может, и истинного убийцу назовете?

— Нет, вот этого не могу. Не знаю.

— Откуда же такая уверенность в его непричастности?

— Из календаря. Двадцать шестой был убит раньше. Примерно недели на две-три. Так что сами видите... — Денисов развел руками.

— Значит, связи между двумя убийствами нет?

— Связь есть. Есть, Анастасия. Это единственное, что я могу сказать вам совершенно точно. И не спрашивайте, откуда я это знаю. Поэтому утверждаю: если в результате осуществления государственной программы возникает связь между двумя убийствами, эта программа дурно пахнет. С ней что-то не так. Я вас убедил?

— Пока нет. Но я подумаю.

— Еще раз прошу вас: если в результате ваших раздумий вы придете к определенным выводам, не сочтите за труд сообщить моим людям.

— Эдуард Петрович, а зачем вы мне все это рассказали? Я уже спрашивала вас, но ваш ответ меня не убедил. Вы могли бы промолчать, и я ничего не узнала бы. Если с программой действительно что-то не так, то своим рассказом вы увеличили риск возникновения той ситуации, которой вы сами опасаетесь.

— Что ж, дорогая моя, придется признать, что и на пороге смерти я пытаюсь соблюсти свои интересы. Я хочу заключить с вами сделку. Такую сделку, которую я не могу заключить ни с кем другим.

— Вы меня пугаете, — шутливо отозвалась Настя. — Вас послушать, так я единственный человек в милиции, с которым можно заключать сделки, иными словами — подкупить. Вы хотите меня обидеть?

— Никогда в жизни. Я скорее умру, чем обижу вас. Впрочем, я действительно скоро умру... Все-все-все, больше не буду о грустном, — торопливо добавил он, видя, как мгновенно помрачнело ее лицо. — Так вот, вернемся к сделке. Не буду скрывать, мне выгодно участвовать в финансировании программы и получать взамен гарантии собственной безопасности. Но я не имею права закрывать глаза на то, что программа скорее всего порочна или безнравственна, а то и преступна. Значит, рано или поздно это выплывет наружу, и крутые перемены в реализации программы неизбежны. Далее наступают те самые последствия, которые мы уже обсудили. Но если перемены наступят в результате действий кого-то другого, а не вас, Анастасия, мои люди не будут предупреждены. Поэтому я сделал все возможное для того, чтобы вы при желании и при наличии к тому оснований успели раньше других. Повторяю, я дал вам информацию, которая позволит вам уже сегодня начать выяснять, существуют ли для моих подозрений реальные основания. Наверняка найдется кто-то еще, кто, может быть, случайно потянет за ниточку и размотает весь клубок. Нужно только, чтобы он эту ниточку нащупал. Это ведь вопрос времени. И я предпочитаю, чтобы ниточка оказалась в ваших руках раньше, чем в руках кого-либо другого. Может быть, мои подозрения беспочвенны, и я буду искренне рад, если это так. Хотя и уверен, что я прав. Но в любом случае я надеюсь, что смогу положиться на ваше честное слово и знать, что на мой город не обрушатся внезапные неприятности.

— Вы заранее уверены в том, что я вам это слово дам?

— Вы не откажете умирающему.

Он сказал это так серьезно и просто, что у Насти слезы навернулись на глаза. Денисов поднялся из-за стола и пересел в мягкое глубокое кресло в углу комнаты.

— Вот теперь я действительно все сказал. Не смею больше настаивать на том, чтобы вы мучились в моей компании. Простите, Анастасия, я в самом деле устал, а завтра у меня тяжелый день. И еще одна просьба. Если я останусь жив до завтрашнего мероприятия, не навещайте меня, пока я сам не попрошу об этом. Договорились?

Она молча кивнула и стала натягивать куртку. Эдуард Петрович не встал, чтобы помочь ей одеться, и это красноречивее всего показало, как он ослабел. Никогда великий Эд Бургундский, как называли его приближенные, не позволил бы себе быть невежливым по отношению к даме.

x x x

В жизни Евгения Парыгина возникло еще одно осложнение, на сей раз совершенно неожиданное. Он был готов к чему угодно, только не к тому, что вдова его брата Лолита поведет себя таким образом.

Он расположился на раскладушке в кухне, уступив Лолите и Сереже диван в комнате. До вчерашнего вечера все было спокойно, но вчера он вдруг заметил, что Лолита тщательно накрашена, хотя прежде, после поспешного переезда на эту квартиру, все время ходила без макияжа, поскольку постоянно пребывала в четырех стенах.

— Ты что, выходила из дома? — испугался Парыгин.

— Нет, с чего ты взял?

— А зачем накрасилась?

— Для тебя.

— Не понял...

Евгений, конечно же, понял, но решил не показывать виду. "Может, показалось", — с необычной для себя трусостью подумал он, хотя сердце болезненно екнуло. Этого только не хватало!

— Чего же ты не понял? — Лолита сделала круглые глаза. — Это ведь так просто. Женщина делает макияж, чтобы лучше выглядеть и чтобы мужчине приятно было на нее смотреть.

Она наклонилась над столом, расставляя тарелки, при этом халатик на груди соблазнительно распахнулся, и Парыгина обдало теплой волной сладких терпких духов. Ситуация складывалась абсолютно недвусмысленная, и он стал судорожно соображать, как бы из нее выбраться, не обижая женщину. Лолита ему не нравилась. Он считал своим долгом заботиться о ней, поскольку любил покойного брата, но как женщина она не будила в нем ни малейших эмоций. Лолита была яркой, броской брюнеткой, пышной и крутобокой, а ему всегда нравились женщины, что называется, "в пастельных тонах", средне-русые, с мягкими лицами и спокойными голосами. Кроме тою, он давно понимал, что жена брата не относится к той категории женщин, которые умеют и хотят принадлежать только одному мужчине. Не то чтобы он знал о ней что-то такое... нет, но по глазам и манерам без колебаний угадывал в ней потаскушку, пусть и несостоявшуюся. "Наверное, она соскучилась в четырех стенах и неумело ищет развлечения, хоть какого-нибудь, которое отвлекло бы ее от тягостных дум о непомерно большом долге и угрозах в адрес сынишки", — сочувственно подумал Евгений.

Он вовсе не собирался идти ей навстречу, но вообще-то следовало бы подумать о том, чтобы Лолита не скучала, не маялась от тоски и безделья. Она ведь даже по телефону ни с кем разговаривать не может, Парыгин ей запретил. Если кредиторы кинулись искать пропавшую должницу, то уже понаставили капканов всюду, где можно, и на работе, и у знакомых.

Он задумчиво поглощал приготовленный Лолитой ужин, который ему тоже не нравился. Лола, выросшая на Кавказе, готовила пищу чаще всего жирную и острую, а это шло вразрез с представлениями Парыгина о правильном питании, позволяющем на долгие годы сохранишь здоровье. Его не убеждал даже тот факт, что если па территории бывшего СССР и были долгожители, то преимущественно именно на Кавказе. "Это люди, которые едят хлеб и сыр и занимаются физическим трудом на свежем воздухе, а вовсе не те, кто набивает брюхо жирным и острым", — категорически отвечал Евгений. Но, чтобы не обижать родственницу, делал вид, что ее стряпня ему вполне подходит.

Из комнаты прискакал семилетний Сережа и с размаху плюхнулся к дяде на колени. Парыгин обнял его и с наслаждением вдохнул запах детской кожи.

— Дядя Женя, а мы скоро отсюда уедем?

— Не знаю, трудно сказать. А что, тебе в школу захотелось?

— Вот еще, — фыркнул мальчуган. — Я бы в нее вообще никогда не ходил, если бы не заставляли.

— Тогда радуйся, что ты пока здесь.

— Ску-у-учно, — протянул Сережа. — Ребят нет, погулять не с кем.

— Обойдешься без своих ребят! — встряла Лолита. — Ты же видишь, дело серьезное, папины кредиторы могут тебя похитить. Спасибо дяде Жене, он нас спрятал, заботится о нас, а ты к нему с глупостями пристаешь. Скучно ему, видите ли! Потерпишь! Книжку вон лучше почитай, не приставай к дяде Жене, он устал и хочет кушать.

Сережа нехотя сполз с колен Парыгина и понуро побрел обратно в комнату. Лолита громко вздохнула и принялась накладывать Евгению крупные дымящиеся хинкали.

— Он так к тебе привязался, — сказала она. — Конечно, что и говорить, мальчику нужен отец. Спасибо тебе, что не бросил нас одних.

Так, теперь она пыталась подобраться к нему с другой стороны. Мальчику нужен отец, а мне муж, и кто же как не ты, дорогой родственник Женя, может подойти для этого лучше всего. И ничего, что ты старше меня почти на двадцать лет, это даже интереснее. Евгений невольно поморщился и сделал вид, что полностью поглощен процессом поедания ужина. Но Лолита не унималась.

— Ты так много времени на нас тратишь, что мне прямо неудобно. И ночуешь здесь. Наверное, у тебя есть женщина, которая недовольна, что ты не уделяешь ей внимания. Да?

— Нет, — коротко ответил Парыгин. — Здесь нет проблемы. Все в порядке.

— Неужели у тебя нет никакой женщины? — продолжала приставать Лола. — Знаешь, мы как-то уже привыкли, что ты не женат и не собираешься жениться, но все-таки были уверены, что уж женщины-то у тебя обязательно есть.

— Успокойся, вы не причиняете мне никаких неудобств.

— Но у тебя есть женщина или нет?

— Есть. Целых три. Ты удовлетворена?

— Да ну тебя, — Лолита обиделась, даже губы задрожали. — Почему ты никогда не разговариваешь со мной серьезно?

— Я вполне серьезен, детка. Не забивай себе голову этими мыслями. Вы с Сережей не причиняете мне никаких неудобств, а если мне захочется встретиться со своей знакомой, я могу сделать это днем. Совсем не обязательно приводить ее к себе или оставаться у нее на ночь.

— Выходит, ты днем встречаешься со своей бабой, вместо того, чтобы искать деньги? — Лолита злобно прищурилась.

Она уже начинала вести себя как полноправная жена Парыгина, имеющая право требовать у него отчета в каждом шаге и в каждой минуте, проведенной без ее пригляда. Евгения всегда поражала способность некоторых женщин мгновенно адаптироваться к ситуации и входить в роль не хуже профессиональных актрис. Начни о ней заботиться, и через три дня она почувствует себя твоей законной супругой.

— Лола, я делаю все возможное, чтобы вам помочь, но я не волшебник. Я обыкновенный инженер, не забывай этого. Спасибо, было очень вкусно, — сказал Парыгин, отодвигая пустую тарелку. — Иди спать, я сам вымою посуду. Уже поздно.

Лолита, вероятно, поняла, что переборщила, и стала поспешно отыгрывать назад, одновременно пытаясь снова зайти в тыл противнику и нанести коварный удар. Она подошла к Парыгину вплотную, обняла за шею, прижалась к нему пышной упругой грудью. Глаза ее были полны слез.

— Прости меня, Женечка, прости, пожалуйста. Я такая дура. Ну какое право я имею так с тобой разговаривать? Я же знаю, что ты добровольно взвалил на себя заботу о нас с Сереженькой, ты все время думаешь о нас, пытаешься нам помочь. Я все знаю, Женечка, миленький. А то, что глупости говорю, так это от стыда. Знаешь, когда мне стыдно, я такая глупая делаюсь — просто ужас. Совсем ничего не соображаю, несу всякую чушь. Мне стыдно, что мы сидим на твоей шее и создаем тебе проблемы. Ну кто мы тебе? Мы же чужие совсем. Ты бы лучше потратил это время на что-нибудь более приятное.

Она так явно напрашивалась на комплимент, что Парыгин чуть не расхохотался ей в лицо, но вовремя остановил себя. Конечно, настырная Лола ждет, что он сейчас кинется опровергать ее слова и скажет, что она и ее сын ему вовсе не чужие, что они — самые близкие и родные ему люди, потому что никаких других родственников у него нет, и что нет для него занятия более приятного, чем проводить время в их обществе. Дальше все было понятно. Полные сочные губы Лолиты призывно подрагивали в неприличной близости от лица Парыгина, а от плотно прижатых бедер исходил жар.

— Глупости, детка, — равнодушно сказал он, стараясь, впрочем, чтобы голос его звучал тепло и мягко. — Вы с Сережей мне не в тягость. Все, иди в комнату. Я приберусь и лягу, мне завтра рано вставать.

— Ты совсем не высыпаешься, — сочувственно вздохнула Лолита, даже и не подумавшая убрать руки с парыгинской шеи. — Наверное, на раскладушке спать очень неудобно, да? Давай ты будешь спать на диване в комнате, а Сережку положим здесь, на кухне. Он маленький, ему раскладушки и в длину, и в ширину хватит.

Ну это уж совсем!.. В комнате на диване. С ней в одной постели, что ли? Ну и Лола! Господи, как же бедняга брат с ней жил? Она небось со всеми его друзьями перетрахалась.

— Не выдумывай, — с улыбкой произнес Евгений, высвобождаясь из ее цепких объятий и по-отечески целуя Лолиту в лоб, — мне здесь очень удобно.

Лолита с явной неохотой отошла от него. Но по ее лицу Евгений отчетливо видел, что замысла своего она не оставила. Да, кажется, пора чтото предпринимать, а то и до беды недалеко. Принимать недвусмысленное предложение родственницы Парыгин не станет, но нельзя забывать, что нет ничего опаснее отвергнутой женщины. Надо форсировать решение вопроса с деньгами и прекращать этот идиотизм. Да и квартира ему нужна, ведь к себе домой он возвращаться не может.

Глава 8

Бывший подполковник милиции Владислав Стасов даже не подозревал, что в нынешнее время сделать ремонт в квартире — это совсем не то же самое, что пятнадцать и даже десять лет назад. Вообще-то за всю свою трудовую жизнь он делал ремонт всего два раза, в первый раз — когда женился на Рите Мезенцевой и переехал в ее двухкомнатную квартиру в Сокольники, а второй — когда развелся с ней и вернулся в свою крохотную квартирку в Черемушках. И оба раза под словом "ремонт" подразумевались побелка потолка, оштукатуривание стен, наклеивание новых обоев, приведение в порядок паркета и настилка свежего линолеума. Ну и кое-какая мелочь типа покраски оконных переплетов и вбивания новых крючков. В советские времена помыслить о чемлибо ином было сложно. Даже если хватит фантазии, то все равно нигде не купишь тою, что нужно, а если и купишь, то не найдешь мастеров, которые умеют это делать. Ну а уж если и мастеров найдешь, то наверняка окажется, что всех твоих денег не хватит на то, чтобы оплатить их высочайшую и редкую квалификацию.

Сейчас Стасов занимался ремонтом в третий раз в жизни и не переставал удивляться тому, как многого он, оказывается, не знает. Ремонтировал он не ту свою крохотульку в Черемушках, а новую трехкомнатную квартиру в только что построенном доме, куда собирался переезжать вместе со второй женой Татьяной и ее родственницей Ирой. Причем мысль о ремонте пришла в голову не ему, а как раз Ирочке. Сам-то Стасов полагал, что коль дом только что сдан и в квартире никто не жил, то ни о каком ремонте и речи быть не может. Ирочка, однако, быстро объяснила ему всю глубину его заблуждения.

— Обои чудовищные, — безапелляционно заявила она. — Плинтусы кривые, впрочем, стены тоже. Их выравнивали кое-как, это же невооруженным глазом видно. На паркет смотреть противно. Он, по-моему, даже не закреплен ничем, просто лежит на цементе. Сантехнику всю надо менять сразу же и заодно делать подводку для стиральной машины. Из окон сифонит, в квартире будет холодно, придется ставить стеклопакеты. Короче, Стасов, жить мы здесь не будем до тех пор, пока все не сделаем.

— Интересно, а что Таня скажет? — засомневался Стасов.

Татьяны при этом разговоре не было, она работала следователем и домой приходила поздно.

— Таня скажет то, что надо, — заверила его Ирочка. — Между прочим, у вас через полгода ребенок родится, и нам следует сделать перепланировку квартиры с учетом этого.

Владислав попытался возразить, что ни ему, ни Татьяне всем этим заниматься некогда, у них очень плотный рабочий день, но Ира в корне пресекла жалкие потуги оказать сопротивление.

— Я сама буду этим заниматься, — заявила она. — Я же не работаю.

Последним аргументом Стасова были деньги. Если делать такой ремонт, на каком настаивала Ирочка, то они останутся без копейки.

— Ну и что? — возразила молодая женщина. — Зачем тебе деньги, когда будет прекрасная квартира, обставленная всем, чем нужно? Новые заработаете. Таня еще пару книжек напишет, и порядок.

Стасов не разделял ее оптимизма. Одно дело, когда Татьяна жила и работала в Петербурге, в привычной для себя обстановке, вдвоем с Ирой, которая добровольно взяла на себя функции экономки и домработницы. И совсем другое дело, когда она в Москве, на руках только что родившийся малыш, а Ирочке нужно будет обихаживать не только себя и Татьяну, как раньше, но еще и Стасова и ребенка. Если в Питере Татьяна умудрялась сочинять и издавать по три-четыре книги в год, что, собственно, и дало возможность купить новую квартиру, то для московской жизни такая перспектива вряд ли могла считаться бесспорной.

Татьяна, к его удивлению, спорить с Ирочкой не стала, хотя и восторга не выразила. Просто безразлично махнула рукой и бросила:

— Делай как хочешь, только от меня ничего не требуй. Я этим заниматься не могу.

Ирочка с энтузиазмом взялась за обустройство нового гнезда. Она нашла дизайнера, с которым заключила договор на разработку проекта, и теперь целыми вечерами висела на телефоне, обсуждая с ним в деталях ход ведущихся в квартире работ. Стасов не понимал и половины того, что она говорит. При всем желании он не мог представить себе, для чего делается дополнительное армирование с двух сторон сетками из стержневой арматуры, что такое сложная конструктивная форма проема и почему стиральную машину предпочтительнее монтировать между мойкой и ванной, а не между мойкой и дверью. Он не знал, что такое меандр, и представить себе не мог, почему при обсуждении кухни то и дело всплывает слово "балдахин", которое ему казалось более подходящим для спальни.

Больше всего поражало его то обстоятельство, что к ремонту проявила неожиданный и стойкий интерес его горячо любимая дочь от первого брака Лиля, которой в марте должно было исполниться десять лет. Лиля питала слабость ко всему, как говорил сам Стасов, "семейному", считала, что все люди должны жить в браке, и очень переживала, когда ее дорогой папочка, разведясь с мамой, все никак не женился на тете Тане, которую девочка обожала. Поскольку в понятие "семейного" входил и общий очаг, в дочери Стасова неугомонная энергичная Ира быстро нашла союзницу. Мать Лили трудилась в сфере киноискусства, домой возвращалась за полночь, часто ездила в командировки и была только рада тому, что есть кому присмотреть за ребенком. Стасов возглавлял управление безопасности крупного кинообъединения, его жена, как известно, была следователем... Короче, никто глазом моргнуть не успел, как новая система отношений сложилась окончательно и бесповоротно. После школы Лиля ехала в Черемушки, где ее ждала всегда веселая и любящая тетя Ира. Минут сорок отводилось на уроки (честно признаться, круглой отличнице и не по годам развитой девочке больше и не требовалось), после чего начиналась прекрасная жизнь, заполненная интересными поездками по магазинам, выбором плитки для ванной или обоев для прихожей, посещением ремонтирующейся квартиры и переговорами с рабочими, покупками продуктов и прочими восхитительными вещами. Вернувшись домой, Лиля усаживалась на кухне с книжкой в руках, получала от тети Иры литровую чашку теплого молока и огромный кусок пирога с капустой или с яблоками (по части пирогов Ирочка Милованова была непревзойденной мастерицей) и сидела тихонько, пока готовился ужин для папы и тети Тани. Несколько раз Ирочка пыталась приобщить Лилю к кулинарной практике, но вскоре поняла, что девочка предпочитает питаться всухомятку, но не жертвовать чтением. Читала она запоем.

Сейчас Лиля как раз и сидела на кухне в черемушкинской квартире, уткнувшись в книгу с броским названием "Смерть у подиума", в то время как Ира колдовала над чем-то у плиты. Запах по квартире разливался просто упоительный. Ирочка, однако, выглядела озабоченной, часто вздыхала и даже шепотом чертыхалась.

— Вы что, тетя Ира? — обеспокоено спросила Лиля. — У вас что-нибудь болит?

— Голова, — рассеянно бросила Ира, возясь с тестом и начинкой.

— Выпейте таблетку, — посоветовала девочка.

— Я не в буквальном смысле. Никак не привыкну готовить на четверых, опять не рассчитала продукты.

— Что, не хватает?

— Наоборот, слишком много получается. А эти пирожки такие особенные, их можно есть только сразу из духовки. Если оставить их до завтра, то они превращаются в отраву, делаются жесткими, плоскими и противными. Жалко тесто и начинку выбрасывать, а если все-таки испечь, то их не съедят. Все одно продукты пропадут.

— А давайте гостей позовем, — предложила Лиля.

— Гостей? Кого, например?

— Например, тетю Настю. Папа говорил, дядя Леша уехал в Америку на три месяца, а тетя Настя теперь голодает, потому что ее никто не кормит.

— Хорошая мысль, — одобрительно кивнула Ира. — Тетю Настю пригласим обязательно, но ее одной мало. Нужен еще хотя бы один человек. Ты пока подумай, повспоминай папиных друзей, а я позвоню.

Ира набрала номер служебного телефона Каменской. Все складывалось как нельзя лучше, Настя с удовольствием согласилась приехать часам к девяти вечера и сказала, что Юра Коротков давно уже рвется к ним в гости, поэтому если нужен еще один едок, то никаких проблем.

Для такого количества народу квартира Стасова была явно маловато, но все в конце концов поместились в комнате за раздвижным столомтрансформером. Разговор в течение первых десяти минут вертелся вокруг ремонта, но тема быстро иссякла, ибо предмет обсуждения был понятен только Ире и отчасти Лиле, все остальные слабо представляли себе, о чем идет речь.

— Может, и я на ремонт сподвигнусь, если Лешка в Штатах денег заработает, — сказала Настя, засовывая в себя уже четвертый невероятно вкусный пирожок.

Ира с самого начала предупредила, что пирожки нельзя оставлять до завтра, их нужно съесть все до единого, и, по ее расчетам, каждый взрослый должен взять как минимум по шесть штук, а Лиле полагается четыре, она и так толстая для своего возраста. Так что Настя Каменская не без удовольствия думала о еще двух пирожках из какого-то необыкновенного воздушного теста.

Ее реплика оказалась "пограничной" между темой ремонта и темой вечного милицейского безденежья, и разговор мгновенно свернул на ту дорожку, идти по которой могли и Настя с Коротковым, и Стасов с Татьяной.

— Черт знает что, а не жизнь, — тут же пожаловался Юрий. — Ну где это видано, чтобы милиционер на свою зарплату не мог сделать в доме человеческий ремонт. Хорошо, что у Аськи муж профессор, у тебя, Стасов, жена писательница, а мне что делать? Вот скажи, Влад, если бы не Танины гонорары, ты бы потянул то, что Ира затеяла?

— Ни за что, — признался Стасов. — Начальник службы безопасности получает не так много, как может показаться несведущим людям. Конечно, это намного больше, чем зарплата, которую я получал, работая сыщиком, но в то же время неизмеримо меньше, чем нужно на такой ремонт. Даже и сравнивать нечего. Между прочим, в этот ремонт вложены уже не только гонорары, но и деньги за питерскую квартиру. Господи, сколько же жрет эта хаза, уму непостижимо! Прорва какая-то!

— Владик, как ты думаешь, начальники службы безопасности в коммерческих структурах — все бывшие милиционеры или комитетчики? — спросила Настя.

Ей было неинтересно обсуждать ни чужой ремонт, ни чужие деньги. А вот начальник службы безопасности, он же бывший офицер милиции, — совсем другое дело. То, что вчера она услышала от Денисова, не давало покоя, как попавшая в обувь песчинка: вроде и не больно, но постоянно чувствуется, что она есть.

— Я думаю, процентов на девяносто, — ответил Владислав. — Ну сама рассуди, кто еще может быть начальником службы безопасности? То есть им может быть, конечно, кто угодно, но только кого угодно на такую должность не пригласят.

— А кого среди них больше, наших или комитетских?

— Наших, — уверенно ответил Стасов. — Во-первых, наших просто по численности всегда было больше. А во-вторых, комитет, как бы он ни назывался, все равно остался конторой длинной и хитрой. Они по-другому деньги зарабатывают. А почему ты вдруг этим заинтересовалась?

— Так... Мне предстоит составить перечень коммерческих структур по всей стране, в которых недавно убитый руководитель службы безопасности был в прошлом офицером МВД. Вот и пытаюсь представить себе масштаб поисков. Чует мое сердце, наищусь я этого пенсионера... Мало не покажется.

— Зачем тебе его искать? Ты что, фамилии не знаешь?

— Не-а. — Она помотала головой и потянулась за очередным пирожком, уже пятым.

— А название фирмы?

— Тоже не знаю.

— Но хотя бы регион, область... Ну хоть что-то.

— Ничего не знаю, кроме того, что он бывший милиционер. Тебе меня жалко, Владик?

— До слез, — хмыкнул Стасов. — Я понял, что ты ищешь меня. Я — бывший подполковник милиции, а ныне руководитель службы безопасности коммерческой структуры. Правда, я еще жив, но это легко исправить. Я сейчас съем еще один пирожок, после чего наступит моя мучительная смерть от обжорства.

— Тебе весело, а мне искать иголку в стоге сена. Послушай, а у тебя нет знакомых в других службах безопасности, которые могли бы проконсультировать меня по вопросу, как сузить круг поисков и провести его максимально эффективно и быстро?

— В других службах? — Владислав прищурился и уставился куда-то в потолок. — Так... Был один, Димка Вавилов, но его похоронили недавно. Мы с ним вместе работали в региональном управлении... Погоди, а Вавилов тебе не подойдет? — Руководитель службы безопасности, в прошлом — полковник милиции. А?

— Не знаю, Стасов. Надо смотреть детали. Может, и подойдет. Где он работал?

— В банке "Русская тройка".

— "Русская тройка", — медленно повторила Настя. — Какое-то знакомое название... Где я его слышала совсем недавно, а, Коротков? Да оторвись ты от Ирочкиных салатов, я же с тобой разговариваю.

— Чего ты?

Коротков с недовольным видом повернулся к ней, старательно жуя кусок мяса и запихивая в рот ему вслед ложку овощного салата.

— Чего пристаешь к старому голодному сыскарю, когда ему наконец дали поесть и посадили рядом очаровательную девушку? Выдра.

Впрочем, сказал он это миролюбиво и даже почти ласково.

— Ну извини. Название "Русская тройка" тебе ничего не говорит?

— Это банк такой. Расположен в Западном округе.

— Сама знаю. Но у меня такое ощущение, что совсем недавно он мелькал у меня перед глазами по какому-то поводу. И не могу вспомнить, по какому.

— Ну, мать, — Коротков сделал выразительный жест вилкой, — тут я тебе не помощник. У тебя же перед глазами мелькало, не у меня.

Блюда, расставленные на столе, быстро пустели, аппетит у всех был отменный. Исключение составляла только Татьяна, которая плохо переносила беременность и почти ничего не ела, да и в разговоре практически не участвовала, сидела, погруженная в себя, бледная, с синевой под глазами.

Около десяти вечера бывшая жена Стасова Рита заехала, чтобы забрать домой Лилю. Она, как обычно, шагу не ступила дальше прихожей и при этом так торопила девочку, словно каждая секунда пребывания в доме бывшего мужа и его новой жены наносила ей кровоточащую рану. Разумеется, у Риты был любовник, тот самый, который появился у нее еще до развода со Стасовым, но это совершенно не означало, что она смирилась с равнодушием бывшего супруга. Ее должны любить все мужчины поголовно и обязательно до гробовой доски. Это требование распространялось и на Владислава, а любое отклонение от вышеуказанной нормы рассматривалось Ритой как преступление.

Около одиннадцати поднялись Настя и Коротков. Завтра рабочий день, а им еще до дома добираться. Машина у Короткова была совсем дряхлой, непонятно, как она еще передвигалась, и, пожалуй, единственным исправным прибором в ней был прикуриватель. Печка, разумеется, не работала, но после жаркой квартиры и обильного застолья холод ощущался не сразу. Настя храбро сняла перчатки и полезла за сигаретами.

— Танюшка какая-то убитая, — сочувственно сказал Юра. — Прямо без слез не взглянешь. Моя-то красавица, когда сына носила, цвела вовсю, хоть сейчас на плакат "Пейте томатный сок".

— Что ты сравниваешь, твоей жене сколько лет тогда было?

— Чуть за двадцать.

— А Танюшке уже за тридцать. И здоровье не очень-то... Слушай, где я могла наткнуться на эту "Русскую тройку", а?

— Отстань, Ася, далась тебе эта "Тройка". Давай лучше о, Баглюке поговорим.

— О журналисте? Ну давай.

— Понимаешь, я в субботу и воскресенье все около него крутился, вертелся, надеялся, что хоть что-нибудь высветится. А сегодня с благословения Барина пошел к нему в редакцию. Представился, так, мол, и так, господин Баглюк, обидели вы меня своей публикацией до самого глубокого нутра. И надо нам с вами разобраться и расставить все точки и запятые в этом недоразумении. А то, дескать, нет ничего хуже обиженного сыщика.

— Ну а он что?

— А он ничего. Спокойно так сидит, улыбается. Если, говорит, обидел я вас, господин хороший, так не по злобе, а по правде жизни, потому как под каждым написанным мною словом лежит документальное подтверждение, каковое и было мною предъявлено вместе с подготовленной к печати статьей моему газетному руководству. И упрекнуть вам меня не в чем.

Настя выдвинула пепельницу и стряхнула в нее пепел.

— Врал?

— Не похоже. Тут же снял телефонную трубочку и позвонил своему начальству, начальство пригласило нас к себе в кабинет и популярно разъяснило мне, тупому и неграмотному, что у них есть доказательства, которые и легли в основу текста статьи "Трупы на свалке". Если же у меня есть факты, опровергающие эти доказательства, то пожалуйста, я могу их предъявить. Тогда и разберемся. А пока что не верить тому, что у них есть, оснований нет.

— Господи, да что ты тянешь кота за хвост? — рассердилась Настя. — Что у них есть?

— У них, Асенька, есть видеозапись монолога Никиты Мамонтова, в котором он признается в убийстве на Павелецком и рассказывает, как я его вербовал, обещая отмазать от уголовной ответственности, и как он впоследствии давал мне информацию. И диктофонная запись этого же монолога есть.

— Ничего себе, — присвистнула Настя. — И как же это понимать?

— А черт его знает!

— Подожди, Юрик, а ты точно уверен, что на пленке сам Мамонтов? Разве ты так хорошо помнишь его лицо?

— В том-то и дело... Живого Мамонтова я помню, но очень приблизительно. Ведь прошло полтора года, а после Никиты я с таким количеством людей за это время встречался и знакомился, что в голове полная каша. Зато на мертвого Мамонтова я насмотрелся вдоволь. У меня нет оснований сомневаться, но, конечно, надо, чтобы криминалисты взглянули. Похожих людей много, уж это-то мы с тобой точно знаем.

— И что тебе сказало газетное руководство?

— Что они готовы предоставить обе пленки криминалистам для проведения предварительного исследования, но настаивают, чтобы это были эксперты не из МВД, а какие-нибудь нейтральные. Я предложил им Федеральное бюро судебных экспертиз, их вполне устроило, уже и формальности все утрясли.

— Барину докладывал?

— А как же, куда ж без этого, — зло отозвался Юра. — Скоро будем пописать отпрашиваться, как в первом классе.

— А Барин как отреагировал?

— Ой, Ася, ну как может отреагировать этот идиот? Он же уверен на сто процентов, что вся эта туфта — чистой воды правда, что Никита был моим источником, а я пытаюсь выкрутиться и неумело лгу начальству. Он как услышал про то, что у журналиста есть запись и что он готов предоставить ее для исследования, так тут же кинулся свою записную книжку листать и искать приятелей в Федеральном бюро, которые могли бы по старой дружбе написать в справке, что на пленке не Мамонтов, а кто-то очень похожий. А посему доказательства липовые, статья неправильная, журналисты плохие, газеты мерзкие, короче, все в говне, а мы в белых фраках. Приятно, конечно, что начальник кидается на амбразуру и хочет защитить своего подчиненного всеми правдами и неправдами, но ведь он не верит мне, Ася. Он мне не верит. А я обидчивый, ты же знаешь. И я не хочу, чтобы меня защищал человек, который мне не верит и в глубине души считает дураком, непрофессионалом или предателем.

— Эмоции, — пробормотала Настя, плотнее запахивая куртку, потому что холод наконец начал чувствоваться, и не на шутку, — это все эмоции, Юрочка. Хочу — не хочу, любит — не любит, плюнет — поцелует. Какая разница, верит тебе Барин или не верит. Важно понять, зачем Никита Мамонтов говорил перед камерой заведомую неправду. Кто и как его заставил это сделать. И для чего. Полагаю, именно это он и собирался тебе рассказать, когда просил о встрече. Кстати, ты ведь был у него в квартире?

— Был, — подтвердил Юра.

— Где у него телефон стоит?

— В прихожей, на тумбочке. А что?

— Ничего. Я все думаю, откуда стало известно содержание твоего разговора по телефону с Мамонтовым? Ты ведь утверждаешь, что в статье он воспроизведен дословно.

— Дословно. Абсолютно. Слово в слово.

— Тогда у нас с тобой два варианта. Либо Мамонтов сам пересказал разговор кому-то, либо у него в телефонном аппарате "жучок". Я потому и спросила, где он стоит. Что мы имеем на видеопленке?

— Правильно, — воодушевился Коротков, — правильно!

На пленке у Мамонтова рожа такая, что сразу видно: его только что били. А за спиной плакат с Чаком Норисом и видна спинка дивана с серой обивкой. Такой диван и такой плакат есть в его квартире. Значит, снимали у него дома, и пока в комнате били и делали запись, кто-то вполне мог в прихожей насовать в аппарат всякую гадость. А когда Никиту убили, "жучок" сняли.

— Ага, или не сняли.

— Почему не сняли? — не понял Коротков.

— Не знаю, — Настя пожала плечами и достала еще одну сигарету. — Мало ли причин. Забыли, например. Или не успели, торопились сильно. Или спугнул кто-то.

— Вот черт! — от досады Коротков резко прибавил газ, от чего старая развалина, на которой они ехали, затряслась, как в лихорадке, и грозила вот-вот рассыпаться. — Не подумал я об этом. Да ведь в тот момент, когда обнаружили труп Мамонтова, никому и в голову не могло прийти, что через несколько дней появится статья и в ней будет дословно воспроизведен наш разговор. Если бы знал, обязательно телефон проверил бы. А теперь без толку, столько времени прошло, аппарат в стольких руках побывал...

Снегопад внезапно усилился, и ему пришлось сбавить скорость, потому что видимость была почти нулевая. Настя стала замерзать. Она снова натянула перчатки и спрятала руки в карманы, но это мало помогло. Хорошо, что ехать осталось недолго, минут десять, если повезет, конечно.

— Юр, ты все-таки подумай насчет "Русской тройки", — попросила она. — Ведь мелькала же она где-то совсем недавно, я точно помню.

— Ася, не приставай. Между прочим, что это за душераздирающая история про безымянного начальника службы безопасности, которого убили и которого тебе надо вычислить? Почему я ничего об этом не знаю?

— Я тебе расскажу как-нибудь, но попозже, не теперь.

— Почему не теперь?

— Пока еще рано. Мне нужно самой убедиться, чтобы не гнать волну понапрасну.

— Опять секреты? Мы с тобой, кажется, не чужие...

Коротков обиженно засопел, и Настя легко рассмеялась, глядя на его надутую физиономию.

— А я с тебя пример беру. Ты за один графин с водой сколько всего с меня стребовал, забыл? И кофе, и конфеты, и отчет о командировке. Вот и я буду так же поступать. Пока не вспомнишь, где я видела упоминание о банке "Русская тройка", ничего тебе не расскажу про начальников службы безопасности.

— Ну Асенька, — взмолился Коротков, — ну как же я могу это вспомнить! Если бы речь шла о том, что Я это где-то видел или слышал, тогда другое дело. Но ведь речь о ТЕБЕ. Откуда я могу знать, где и что ты видела?

— Как хочешь, — она пожала плечами и зябко поежилась. — Не можешь вспомнить — не услышишь мою историю.

— Нет, ты все-таки выдра, — безнадежно вздохнул он.

Чем ближе к дому, тем больше Настю охватывала тревога. Сегодня Денисова должны были оперировать. Как все прошло? Она еще вчера договорилась с Анатолием Владимировичем Старковым, что тот непременно сообщит ей о результате. Но было ясно, что звонить он будет только ей домой, а он ни в коем случае не на работу. В том, что Старков позвонит, она не сомневалась, за людьми Денисова необязательности не водилось. Но вот что он ей скажет...

У своего подъезда Настя торопливо попрощалась с Коротковым и помчалась домой отогреваться. Первой мыслью было залезть к горячую ванну, но она тут же вспомнила, как некоторое время назад тоже грелась в горячей воде. Тогда ей позвонил Старков и сообщил, что Денисов тяжело болен. И она так разнервничалась, что даже в ванне не могла справиться с ознобом. Она подумала, что если сейчас залезет в горячую ванну, то Старков обязательно позвонит и сообщит неприятное известие.

Для борьбы с холодом существовал еще один способ, заключавшийся в зажигании всех четырех конфорок на газовой плите. Настя стащила в прихожей сапоги, зажгла в кухне газ и уселась за стол, не снимая куртки. Минут через десять стало тепло, хотя и душновато, и можно было рискнуть расстегнуть куртку, а еще через десять минут и вовсе снять ее.

Она сидела на кухне, погрузившись в странное оцепенение и с наслаждением чувствуя, как согревается промерзший организм. Хотелось выпить кофе, но отчего-то не было сил встать и налить воды в стоящий на столе электрический чайник. Откуда такая слабость? Два часа просидела за столом, потом минут сорок в машине, ведь не стояла, не ходила и не бегала, тяжести не таскала. Когда-то ей говорили, что интеллектуальный труд может вызывать ощущение физической усталости, но Настя не верила. И почему не верила, глупая? Результат налицо. Да нет, не может быть, глупости это все. Просто газ в четырех зажженных конфорках съедает весь кислород, отсюда и отупение, и нежелание двигаться...

Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Она с трудом пришла в себя и не сразу сообразила, что это за звук и где находится аппарат. Телефон стоял здесь же, на полу, рядом с ней, но Насте понадобилось некоторое время, чтобы найти его и снять трубку. Услышав голос Анатолия Владимировича, ей уже не нужно было вникать в произносимые им слова. И так все понятно. Эдуард Петрович Денисов умер.

x x x

Василий Валерианович был вполне удовлетворен тем результатом, который он получил в процессе им же самим закрученной интриги. Все шло как по маслу. А то, что в ходе этого "смазанного маслом" движения умирали люди, было делом второстепенным и совершенно неважным.

Он стоял у самых истоков этой секретной государственной программы. Услышал где-то общую идею и долго, долго ее переваривал, находя в ней все новые и новые положительные стороны. Впоследствии, когда ситуация с пополнением государственного бюджета за счет налогов стала критической, Василий Валерианович начал сначала осторожно, а потом все более настойчиво пропагандировать идею как всей программы в целом, так и особой ее части, связанной с подготовкой и внедрением в коммерческие структуры специально обученных людей, которые будут давать правоохранительным органам информацию о финансовых нарушениях и разных хитростях, позволяющих уменьшать размеры налогообложения. Кроме того, Василию Валериановичу очень импонировала идея о создании особых структур, или фирм, которые умышленно должны привлекать к себе "грязные" деньги. Он знал, что в США такие вещи делаются. Фирма, созданная ФБР, работает около девяти-десяти месяцев, привлекает к себе интерес тех, кто имеет дело с наркотиками и оружием, получает нужную информацию и самоликвидируется. Дальше уже работают федеральные агенты.

Вряд ли нашелся бы человек, который не считал бы Василия Валериановича Галузо искренним борцом за укрепление налоговой дисциплины и радетелем государственной казны. И лишь очень немногие, в том числе и близкий кореш Виталий Аркадьевич Боровков, знали, что именно стоит за этим радением и борьбой. Галузо был стратег, он никогда не жил сегодняшним днем. Его глаза на длинном морщинистом лице всегда смотрели вперед, в будущее. Если разработать и утвердить государственную программу и особенно ее секретную часть, то можно подмять под себя всех крупнейших финансистов России. И не только России... С одной стороны, обеспечить финансирование программы и ее бесперебойное осуществление и тем самым завоевать себе авторитет хорошего организатора, опытного управленца и дальновидного политика. С другой стороны, поставить на колени всех воротил и держать их на коротком поводке, доить из них деньги на программу и взамен давать им обещания, что их не тронут. Пройдет некоторое время, страна начнет готовиться к очередным президентским выборам 2000 года, и вот тогда все поймут, что такое есть Василий Валерианович Галузо. Потому что деньги на предвыборную гонку нужны будут всем. А где их взять? Правильно, у финансистов и промышленников, вербуя их в свой стан и обещая после прихода к власти предоставлять им всяческие льготы и привилегии. Вот тогда-то финансисты и промышленники и призадумаются, а не пойдут ли их действия вразрез с интересами тех, кто обещает им защиту от всепроникающей государственной программы. А то дадут деньги на предвыборную борьбу какого-нибудь кандидата в президенты, а тем, кто осуществляет налоговую программу, этот кандидат не нравится. И скажут они: "А забирай-ка ты, Иван Терентьич, свои паршивые ворованные, от казны укрытые деньги из бюджета нашей замечательной государственной программы, и катись-ка ты куда подальше со своим вшивым-паршивым кандидатом. А с завтрашнего дня напихаем мы в твой концерн своих специалистов, они быстро тебя на чистую воду выведут". При такой перспективе финансово-промышленные магнаты еще десять с половиной раз подумают, прежде чем соглашаться поддерживать чью бы то ни было предвыборную кампанию. А подумав как следует, пойдут к Василию Валериановичу Галузо да и спросят у него совета. Но совет — это так, эвфемизм для наивных. На самом же деле не совета они спросят, а разрешения. РАЗРЕШЕНИЯ.

Вот, собственно, и все. И становится Василий Валерианович самым могущественным и влиятельным человеком в нашей необъятной и непредсказуемой стране. Чего он и добивался.

Не все шло гладко и быстро. Вообще-то Галузо хотел воплотить свою задумку в жизнь уже к выборам девяносто шестого года, но для этого нужно было добиться, чтобы программа борьбы за налоговую дисциплину была утверждена и запущена хотя бы к середине девяносто пятого. Он не успел. Проработка проекта все время застревала в инстанциях из-за того, что без конца менялись руководители органов власти и управления, а вслед за ними менялся и аппарат. Наконец Василий Валерианович смог констатировать, что первую часть пути он прошел. Идея овладела умами, была дана команда разработать программу, во главе рабочей группы стоял, конечно же, Василий Галузо, который немедленно ввел в состав проработчиков своего давнего друга Виталия Аркадьевича Боровкова, поручив ему тот самый секретный раздел программы, ради которого, собственно говоря, все и затевалось.

Когда программа была готова и прошла все стадии утверждения, занялись организацией ее выполнения. Василий Валерианович хотел стать руководителем "своей" части, и ему пришлось довольно долго бороться за это место. Как ни смешно, но ему как автору и идеологу предложили должность заместителя руководителя всей программы и определили ему сферу подбора и расстановки кадров. Конечно, это было лестно и престижно, но совершенно не нужно Василию Галузо. Он хотел быть руководителем секретной части программы. Ему возражали, его убеждали, что человек, родивший идею и возглавлявший рабочую группу по разработке программы, не может быть назначен на должность ниже чем заместитель руководителя по кадрам или по финансам. Галузо сопротивлялся, клялся, что не честолюбив и не рвется в крупные боссы. В конце концов пошли на компромисс и назначили Галузо заместителем руководителя всей программы с совмещением должности ответственного за пятый, "секретный", раздел. Василия Валериановича это вполне устроило.

Он немедленно вызвал Боровкова и предложил ему занять должность своего заместителя по пятому разделу программы.

— Не знаю, Вася, — с сомнением говорил Виталий Аркадьевич. — Мы с тобой в этом деле не специалисты. Тебе нужен другой зам, из милиционеров или контрразведчиков.

— Глупости, — отрезал Галузо. — Профессионалы должны дело делать, а руководить ими должны политики. Это азы науки управления. Хороший педагог совсем не обязательно будет хорошим министром образования. Потому что педагог — это одна профессиональная квалификация, а министр — совсем другая. И потом, Виталий, у меня есть одна идея, которую я могу доверить только тебе. В нашем пятом, "секретном", разделе программы будет еще одна, совершенно секретная часть. Реализация этой части позволит нам заработать немножко денег, так, чуть-чуть, бабам своим на шпильки, но это не главное. Главное в том, что мы никогда не будем чувствовать себя беззащитными и беспомощными.

Выслушав Василия, Боровков не смог не восхититься дальновидностью и абсолютным цинизмом друга. И тут же предложил своего хорошего знакомого Григория Ивановича Стоянова на должность начальника учебного центра подготовки резидентов. Стоянов недавно вышел на пенсию по выслуге лет, имел почти четвертьвековой стаж работы в уголовном розыске и был еще достаточно молод, всего пятьдесят два. Боровков считал, что на Григория Ивановича положиться может.

Дело в том, что Стоянов работал хотя и в уголовном розыске, но отнюдь не на Петровке, 38, и занимался он много лет оперативным обслуживанием интуристовских гостиниц. Начинал с рядового опера, закончил службу в должности заместителя начальника районного управления внутренних дел по оперативной работе. Можно только догадываться о том, сколь многим ему был обязан в те времена Комитет государственной безопасности, которому Гриша Стоянов бесперебойно и безошибочно давал наводки на проституток, которых можно и нужно вербовать, и предостерегал от тех, кто подведет, провалит или начнет двурушничать. Но Стоянов помогал не только "старшему брату", он и о себе никогда не забывал. В его сейфе скопилось изрядной толщины досье на партийных и советских функционеров, замеченных бдительным Григорием Ивановичем во время контактов с зарубежными гостями, прибывшими в Москву отнюдь не в порядке укрепления дружбы и сотрудничества стран соцлагеря. Стоянов был не из тех, кто долго держит камень за пазухой, он выжидал совсем недолго, а потом шел к вышеупомянутому функционеру и договаривался с ним полюбовно. Приятное лицо, открытая улыбка и стройная фигура работника милиции располагали к нему даже тех, кто в первый момент испытывал острое желание его убить. Причем немедленно. Более того, если застигнутые с поличным граждане сначала просто платили Стоянову деньги, то потом нашлись среди них предприимчивые, которые здраво рассудили: если уж милиционер взял взятку, то можно считать его своим в доску, а коль так — зачем же платить за молчание постфактум, когда можно регулярно платить за содействие. Вроде как на ставку взять оперативника.

Время шло, росли в должностях функционеры, у которых теперь не было проблем конфиденциальных контактов с зарубежными партнерами, ибо Стоянов всегда прикрывал их, рос и сам Григорий Иванович, получал на погоны очередные звездочки. Потом ситуация изменилась, но круг влиятельных и небедных людей, повязанных со Стояновым, не распался. Ну и что, что партия умерла и за аморалку и валюту не привлекают, ну и что, что выезд за рубеж стал свободным и доступным. Всегда есть и всегда будут проблемы, для решения которых нужен опытный милиционер.

Проблема человека, которому доверялось руководить учебным центром, была, таким образом, решена. Но в кадровых вопросах всегда бывает множество подводных камней. Так и здесь. Не успели Галузо и Боровков договориться со Стояновым и разъяснить ему суть как секретной, так и совершенно секретной частей программы, как возникла кандидатура Александра Петровича Зеленина. Его рекомендовал человек, отказать которому Галузо не мог ни при каких обстоятельствах. Однако Стоянов оказался упрямым и неожиданно честолюбивым.

— С должности заместителя я уходил на пенсию, — заявил он Боровкову. — И теперь я согласен быть только начальником. Или я буду начальником учебного центра, или никем, ищите другого.

Ссориться со Стояновым было опасно, ведь среди людей, которые были ему обязаны, многие занимали сегодня положение повыше, чем сам Боровков. Его сделали начальником, а Зеленина определили к нему заместителем, всячески давая понять тем, кто ходатайствовал за Александра Петровича, что при первой же возможности его повысят. Сам Зеленин относился к своей должности спокойно и ни малейшего неудовольствия не выражал, но те, кто за ним стоял, просто-таки кипели от негодования, полагая, что для их протеже назначение должно было быть максимально высоким. Замысел, которым руководствовался Василий Валерианович, был не таким уж сложным, чтобы в него не могли проникнуть и другие. И оценив остроумную задумку Галузо, различные политические силы стали подставлять "под него" своих людей. Одним из таких ставленников и был Зеленин. Таким образом, противостояние двух руководителей учебного центра на самом деле было отражением борьбы двух политических кланов за власть над капиталом, который будет использоваться в будущей предвыборной гонке.

Ввязываться в конфликт Галузо не хотел, он не любил открытую борьбу, предпочитал интриговать и добиваться нужного результата, который наступал как бы сам по себе, естественным путем. Пусть все идет, как идет, пусть Стоянов будет начальником, а Зеленин — заместителем, но при этом через некоторое время станет понятно, что Стоянов недостаточно компетентен, а Зеленин разбирается в проблеме куда лучше.

Конечно, снимать Стоянова с должности и убирать из учебного центра нельзя. С обладателями секретной информации ссориться не полагается, это закон. С ними нужно либо дружить, либо расставаться навсегда, иными словами — убивать. Поэтому конечная цель сплетенной Василием Валериановичем интриги состояла в том, чтобы заставить Стоянова добровольно признать первенство Зеленина и уступить ему бразды правления, номинально оставаясь начальником. Фактически же руководить учебным центром будет Александр Петрович Зеленин. Таким образом, те, кто стоит за Стояновым, будут тихонько отодвинуты в сторону. А потом можно будет придумать еще какую-нибудь интрижку, в результате которой и покровители Зеленина не будут слишком широко разевать рот на каравай Галузо. Василий Валерианович всегда помнил добрую заповедь: надо делиться. Он и готов был поделиться. Но не отдавать же все!

На сегодняшний день ситуация складывалась обнадеживающая. Несколько проколов, допущенных по вине Стоянова, выдвинули Зеленина на позицию человека, который лучше знает, как организовать работу учебного центра. Разумеется, Василий Валерианович вместе с Виталием Аркадьевичем сделали для этого немало. Только самый первый прокол, связанный с банком "Русская тройка", произошел сам по себе и был действительно случайным. А уж остальное... На Бога, как говорится, надейся, а сам не плошай.

Глава 9

Мысль о банке "Русская тройка" не давала Насте покоя до самого утра. Но она старалась не зависать над этим, потому что задачей номер один оставался все-таки маньяк-душитель. И после визита в академию к профессору Самойлову у Насти возникло ощущение, что она совершенно запуталась. Можно было бы, конечно, махнуть рукой на науку, тем более что подозрения в адрес Анны Лазаревой все крепли и крепли.

Настя решила еще раз внимательно просмотреть все материалы по жертвам душителя, тем более что Коротков принес ей еще на прошлой неделе сведения о жизни и деятельности потерпевших за последние пять лет, а она так и не удосужилась эти сведения систематизировать, просто пробежала глазами, не увидела ничего, привлекающего внимание, и сунула бумаги в сейф. Придя на работу, она, как и все, побывала в кабинете Мельника и получила его разрешение провести весь день за аналитической работой.

Приготовив чистые листы бумаги и расчертив на них таблицы, она принялась заносить в графы разрозненную информацию. Потерпевшие меняли место работы, переезжали на другие квартиры, вступали в браки и разводились, у них рождались дети и умирали родственники, и все это записывалось в таблицы по системе, в которой только сама Настя и могла разобраться. Время шло, она пила уже третью чашку кофе, пепельница наполнялась окурками, а таблицы покрывались словами и значками. И вот тутто она и наткнулась на название банка "Русская тройка". Вторая жертва душителя, некто Аликади Нурбагандов, родившийся в 1964 году в Дагестане и с 1970 года проживавший в Москве, в момент гибели нигде не работал, но за десять дней до смерти числился сотрудником банка "Русская тройка". Более того, на работу в банк он был принят всего за две недели до гибели, иными словами, проработал в нем всего четыре дня и уволился. Очень интересно! А спустя еще несколько дней после его смерти погибает руководитель службы безопасности этого банка Дмитрий Вавилов. Ну совсем здорово.

Что же получается? Получается в точности по Честертону. Где легче всего спрятать лист? В лесу. Где легче всего спрятать камень? На морском берегу. А где легче всего спрятать труп? На поле битвы. В данном случае — среди жертв маньяка-душителя.

Выходит, по крайней мере один из семи потерпевших пал жертвой вовсе не маньяка. А остальные шесть? Нет, не так. Маньяк убил всех семерых, просто один из них по несчастливому стечению обстоятельств оказался двадцать шестым выпускником таинственного учебного центра. Что ж, бывает.

Нет, снова не так... Денисов утверждал, что между смертью двадцать шестого и убийством начальника службы безопасности существует связь. Какая же может быть связь, если первое убийство — дело рук сумасшедшего? Никакой. То есть она может быть только в одном случае: Вавилов вычислил убийцу Нурбагандова, и маньяк, опасаясь разоблачения, убил и его тоже. Но ведь Вавилов не был задушен, его расстреляли из машины, это теперь модно.

Значит, Нурбагандова убил кто-то другой. Но как же могло получиться, что картина преступления в точности совпала с шестью другими? Это не могло быть имитацией стиля, потому что Нурбагандов был только второй жертвой, а не пятой и не седьмой. Если бы кто-то поставил перед собой задачу действительно спрятать труп двадцать шестого выпускника среди жертв серийного убийцы, ему нужно было дождаться момента, когда для всех станет очевидным наличие серии. То есть дождаться, пока как минимум двух человек убьют одним и тем же способом, причем убийства явно не будут заказными. Если бы Нурбагандов был хотя бы третьим... Но он был вторым. А по первому трупу никто не может определить, что это начало серии.

Да, действительно головоломка. Денисов не обманул, пусть земля ему будет пухом. И профессор Самойлов был абсолютно прав, утверждая, что первое и второе убийства совершены разными людьми. Значит, его методика работает.

Настя схватила телефонную трубку и по памяти набрала номер Самойлова.

— Олег Григорьевич, это Каменская. Простите за назойливость, но мне снова нужна ваша помощь.

В трубке был слышен гул голосов, и Настя поняла, что в кабинете профессора полно народу.

— Скажите мне ваш телефон, я вам перезвоню, — сухо ответил Самойлов.

Снова ожидание! И неизвестно, долгое ли. Может быть, Самойлов сейчас уйдет на занятия, а потом и вовсе забудет ей перезвонить. Или потеряет бумажку с номером телефона. Или еще что-нибудь...

Но Самойлов позвонил довольно скоро, Настя даже не успела разнервничаться в полное свое удовольствие.

— Что у вас стряслось? — спросил он участливо. — У вас такой голос, словно стены кругом рушатся.

— Олег Григорьевич, — торопливо заговорила она, — я только что получила подтверждение вашей правоты. Первое и второе убийство действительно были совершены разными людьми. Мне нужно получить ваше заключение по всем остальным эпизодам.

— Что ж, меня это радует, — спокойно ответил Самойлов. — Значит, моя методика не так уж плоха, как думают некоторые. Приносите материалы, я их посмотрю.

— Вы не обидитесь, если я пришлю вам папку с кем-нибудь из моих коллег? Я сейчас попробую найти кого-нибудь с машиной, кто едет в сторону "Войковской". Если я сама поеду, это будет очень долго.

— А у вас пожар? — насмешливо осведомился он. — В таких делах часдругой роли не играют, тем более мы с вами установили, что серия закончилась.

— Олег Григорьевич, пожалуйста...

— Ну хорошо, присылайте. Только имейте в виду, в пятнадцать часов я иду принимать экзамены, освобожусь не раньше семнадцати тридцати. Если ваш гонец не застанет меня в кабинете, то пусть поднесет папку в 421-ю аудиторию.

— А... когда можно вам позвонить? — робко спросила Настя.

— Завтра в районе обеда. Не раньше.

— Спасибо, — вздохнула она.

Завтра в районе обеда. Ну что ж, не все делается так быстро, как хотелось бы. Придется ждать.

Она повесила трубку и снова занялась своими таблицами. В конце дня ей нужно же чем-то отчитаться перед Барином. А рассказывать ему про методику профессора Самойлова она не будет. Во всяком случае, пока. Засмеет. И про Денисова рассказывать нельзя. Придется делать вид, что свои странные выводы по делу о серийных убийствах она сделала, опираясь исключительно на аналитику.

x x x

Руководство Московского уголовного розыска, разумеется, знало о скандальной статье "Трупы на свалке", и потому было сделано все возможное, чтобы найти ходы в Федеральное бюро судебных экспертиз и добиться проведения исследования пленок как можно быстрее, вне очереди.

На следующий день после того, как пленки были представлены экспертам, из Бюро позвонили Короткову и попросили приехать вместе с журналистом. Их усадили перед экраном видеоплейера и включили воспроизведение.

— Это та самая пленка, которую вы получили и на основании которой писали статью? — спросил эксперт Баглюка.

— Да, та самая, — подтвердил Валентин.

— Не торопитесь, досмотрите до конца.

Но и после просмотра Баглюк уверенно говорил о том, что пленка та самая, он ее слушал много раз и помнит практически наизусть.

— Вот то-то, что вы ее слушали, — загадочно усмехнулся эксперт. — Именно слушали, а не смотрели. Давайте все сначала, я вам кое-что покажу.

Начали смотреть снова. На экране покойный Никита Мамонтов называл свое имя и рассказывал о том, как совершил убийство на Павелецком вокзале.

— А теперь смотрите внимательно, — сказал эксперт. — Смотрите и слушайте одновременно.

Коротков увидел сразу. И поразился про себя, почему не обратил на это внимания, когда просматривал запись в первый раз в редакции, а во второй — только что, здесь, в лаборатории. Сработал, вероятно, психологический закон: если речь идет о сути сказанного, то нужно вслушиваться в слова, а не смотреть на того, кто говорит. Если бы Мамонтов во время записи чтонибудь показывал, например, как он наносил удары ножом человеку на переполненном перроне, тогда, конечно, все внимание было бы приковано к изображению на экране. А так...

— Как же вы могли не заметить? — с упреком говорил эксперт. — Начиная со слов "На Петровке меня допрашивал Коротков Юрий Викторович" артикуляция говорящего не соответствует слышимому тексту.

— Как это? — встрепенулся Баглюк. — Почему не соответствует?

— Это вопрос не ко мне, — пожал плечами эксперт. — Мое дело — констатировать, что на вторую часть видеозаписи наложен новый текст.

— Не может быть, — выдохнул журналист. — Как же это? Вы уверены?

— Если б я не был уверен, я не приглашал бы вас приехать. Спектрограмма голоса на первой и второй частях пленки совершенно разная. Текст произносили два человека, хотя, надо признать, имитация очень хорошая, на слух голоса практически неразличимы.

— Это только на видео, или на диктофонной записи тоже? — глупо спросил Баглюк.

"За соломинку цепляется, — злорадно подумал Коротков. — Чего спрашивать-то, когда тексты на обеих пленках идентичны?"

— На аудиокассете картина та же.

— Понятно, — удрученно произнес журналист.

— Скажите, а можно по артикуляции восстановить текст, который был произнесен на самом деле? — спросил Юрий.

— Можно попробовать. Но точно ничего не обещаю. Надо приглашать сурдопереводчика, у них глаз наметанный. Это вы и без меня можете сделать, кстати. Ну так как, господа хорошие, вы удовлетворены, или еще какие вопросы есть?

— Вполне удовлетворены, — быстро сказал Коротков. — Спасибо.

Вместе с Баглюком они вышли на улицу. Вид у Валентина был жалкий и подавленный, но сочувствия к нему оперативник не испытывал ни малейшего. Не гнался бы за "жареным" этот писака, так, может быть, более критично подошел бы к материалам, полученным невесть откуда, и смотрел бы внимательнее, и подделку увидел бы вовремя. А так только нервы людям мотает, мешает работать.

— Юрий Викторович, — уныло произнес Баглюк, — приношу вам свои извинения...

Он начал бормотать что-то насчет опровержения и возмещения морального вреда, но Коротков перебил его.

— Мы сейчас поедем на Петровку к моему начальнику, и там вы все подробно расскажете: кто, когда и при каких обстоятельствах всучил вам эту липу. Про опровержение и моральный ущерб тоже с ним поговорите. И примите дружеский совет: не беритесь за скандальные материалы на похмельную голову, она у вас после возлияний совсем не работает.

На Петровку они ехали каждый в своей машине, Коротков — впереди, Баглюк — следом. Идя по длинным коридорам здания ГУВД, журналист пытался заговорить с Юрой, но тот хранил злое молчание и только убыстрял шаг. Казалось, он хотел как можно скорее отделаться от неприятного ему человека. Открыв дверь, ведущую в кабинет Мельника, он буквально впихнул туда Валентина.

— Вот, Владимир Борисович, познакомьтесь, пожалуйста, Валентин Баглюк, автор знаменитой публикации "Трупы на свалке". Мы с ним только что были в Бюро судебных экспертиз и выяснили, что пленки с записью признаний Никиты Мамонтова подделаны.

— То есть как? — медленно спросил Мельник, поднимаясь с кресла и делая шаг им навстречу.

— Мамонтов действительно признался в убийстве, совершенном полтора года назад. Но он ни слова не говорил о том, что я его вербовал.

— Откуда же вы, господин журналист, это взяли? — нахмурился начальник.

— Господин журналист взял это из той пленки, которую ему подсунули, — ответил Коротков, словно самого Баглюка тут и не было. — Но подсунули ему чистую липу, а он с пьяных глаз не разобрался.

— Присядьте, — коротко бросил Мельник. — И рассказывайте все попорядку. А вы, Юрий Викторович, можете идти.

Коротков вышел. Ему, конечно, хотелось послушать, но очень уж противно было находиться в обществе Баглюка, из-за разгильдяйства которого у Юры случилось столько неприятностей. По обыкновению Коротков сразу отправился не к себе, а к Насте. Каменская выглядела бледной и невыспавшейся, глаза покраснели то ли от усталости, то ли от застилавшего кабинет сигаретного дыма.

Юра с размаху плюхнулся на стул, даже не сняв куртку.

— Все, Аська, отстрелялся я с журналистом.

Настя подняла на него измученный взгляд, в котором не было даже обычного дружеского сопереживания.

— Каким образом?

— Эксперты установили, что запись липовая. Первую часть текста наговаривал сам Мамонтов, а вторую — совсем другой человек, имитировавший его голос. Здорово, да? Я притащил этого недоумка Баглюка к Барину, пусть отдувается.

— Чему ж ты радуешься? — непонимающе спросила Настя.

— Как чему? Тому, что все закончилось. Меня никто теперь не обвинит в утечке секретных сведений и в разглашении имени источника. И уж тем более в том, что я был заинтересован в смерти Мамонтова.

— А кто был заинтересован? Ничего не закончилось, Юрик, все только начинается. Кто-то же это сделал. Кто-то записал признание, исправил его, отнес журналисту и убил парня. Кто? И зачем? Под тебя копают? Или замысел какой-то другой?

— Да ну тебя, — расстроился Коротков. — Только собрался полчаса порадоваться, а ты на лету крылья подрезаешь. Через тридцать минут я и сам начну мучиться этими вопросами, но полчаса радости ты могла мне уступить или нет? Вредная ты все-таки, Анастасия.

— Извини.

— Ты чего как в воду опущенная? Случилось что-нибудь?

— Да так, глупость всякая в голову лезет.

— Например?

— Например, я знаю, где мелькало название банка "Русская тройка".

— Ну слава Богу! А то я уж боялся, что ты опять приставать начнешь. И где же?

— В твоих записях, солнце мое незаходящее. В тех записях, которые ты мне принес по моим задушенным.

— Да ну? Стало быть, я заслужил чашку кофе. Давай-ка, мать, включай кипятильник и рассказывай. Медленно и по-порядку, чтобы я мог получить удовольствие.

Коротков все-таки добился своего: Настя начала улыбаться, да и взгляд у нее посветлел.

— Халявщик, — ласково сказала она.

— Не передергивай, всего лишь партнер, — отшутился Юра, цитируя навязший в зубах рекламный ролик. — Рассказывай про банк.

— Да тут дело скорее не в банке, а в маньяке-душителе. Сотрудник банка, некий Аликади Нурбагандов, был вторым потерпевшим из наших семи. При этом в момент убийства он нигде не работал, за десять дней до смерти уволился из "Русской тройки". А через некоторое время после его гибели был застрелен Вавилов, начальник службы безопасности банка.

— Ну и что? Где связь?

— Не знаю. Но она должна быть.

— С чего ты взяла?

— Понимаешь... Только ты не смейся и не обзывайся, ладно? Помнишь, я рассказывала тебе про научные разработки в области серийных убийств?

— Это про какую-то программу, которая чем-то там защищена, поэтому убийцу невозможно поймать, пока он не поубивает всех, кого запланировал?

— Ну да, примерно. Так вот, я встретилась с автором этих разработок.

— Зачем?!

Брови Короткова поползли вверх, глаза от изумления, казалось, вылезли из орбит, даже рот приоткрылся.

— Зачем ты с ним встречалась? Ты что, веришь в этот бред?

— Юра, — она досадливо поморщилась, — мы же договорились: без эмоций, пожалуйста. Сначала дослушай меня, высказываться будешь потом.

— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал он, — только я все равно не понимаю, зачем...

— Юрка! Вообще не буду рассказывать, — пригрозила Настя.

— Все, я заткнулся. Давай банку с кофе, я пока налью, а ты вещай, ученая девушка.

— Автор научных разработок профессор Самойлов стал смотреть данные о датах рождения и смерти и о местах обнаружения трупов задушенных. И через полтора часа стал спускать на меня собак за фальсификацию и дурацкий розыгрыш.

— Не понял, — протянул Коротков, размешивая сахар в чашках. — При чем тут фальсификация и тем более розыгрыш?

— Я тоже не поняла. Оказывается, в соответствии с его методикой получилось, что первые два убийства совершены разными людьми. Я же сказала ему про серию из семи убийств, а он посмотрел данные и заявил, что это никакая не серия, и я просто морочу ему голову.

— Это он тебе голову морочит, — рассердился Коротков, — а ты уши и развесила. Как же не серия, когда очень даже серия!

— Не кипятись, рано еще. Ушла я от него совершенно озадаченная, ничего не понимаю и в науке начинаю сомневаться. Было это в пятницу. А в воскресенье я ездила в больницу к Денисову.

— К кому?! Ты что, с ума сошла? — заорал Коротков. — Чего ты к нему потащилась? Тебе мало прошлогодних разборок?

— Тихо, тихо, — она успокаивающе погладила его по руке, — не кричи, народ сбежится. Денисов тяжело болен, в понедельник ему предстояла операция, которую он не надеялся пережить, и он просто хотел со мной попрощаться.

— Попрощаться, — Коротков понизил голос, но злости в нем не убавилось, — как же, жди, да он нас всех переживет, этот мафиози. Опять хотел тебя во что-нибудь втравить?

— А как же, — Настя улыбнулась. — Денисов без этого не может. Он мне и сказал в виде прощального подарка, что в некой коммерческой структуре недавно убили руководителя службы безопасности, а за некоторое время до этого оттуда уволился сотрудник, который тоже был вскорости убит, причем убит раньше, чем вышеупомянутый руководитель. Иными словами, уволившийся сотрудник руководителя не убивал. Но между этими смертями есть связь.

— Какая, интересно?

— Не знаю. Денисов не сказал.

— Так ты спроси у него, он тебе не откажет.

— Не могу, Юрик.

— Отчего же-с? Неудобство испытываете, ученая девушка?

— Да нет. Денисов в понедельник умер.

— Вот даже как, — задумчиво проговорил Юрий. — И зачем он тебе это рассказал? Хотел, чтобы ты поискала эту мифическую связь?

— Юра, ты не о том думаешь. Зачем рассказал — вопрос десятый. Меня интересует другое. Если между убийствами Нурбагандова и Вавилова действительно есть связь, то Нурбагандова задушил не маньяк. Почему же картина преступления так похожа на другие шесть эпизодов?

— Имитация, — тут же отозвался Юра. — Подделка под стиль маньяка. Мы это уже проходили по делу о еврейских мальчиках. Неужели забыла?

— Не годится, — она покачала головой. — Эпизод с Нурбагандовым идет вторым номером, а по единственному первому эпизоду вывод о стиле и о наличии серии не сделаешь.

— Да, действительно, — согласился он. — А как же тогда?

— А не знаю, как, — Настя развела руками. — Вот сижу и думаю, как это могло получиться.

— Да-а-а... Слушай, а твой профессор-то как об этом узнал?

— Никак. Он по своей методике считал, вот у него и получились два разных человека.

— Брось ты, Ася, не может этого быть. Ты ему сама небось рассказала.

— Да я у него в пятницу была, когда вообще ничего еще не знала! Ты вспомни, я же только в понедельник вечером, когда мы у Стасова были, над этой "Русской тройкой" зависла.

— Это что же получается, что твой профессор — экстрасенс?

— Прекрати, — сказала Настя спокойно, — перестрой уже наконец мозги на другую волну. У профессора Самойлова есть методика, разработанная специально для случаев серийных убийств, и методика эта работает, тебе нужно просто это признать, больше от тебя ничего не требуется. Пока не требуется, — уточнила она тут же. — Я отправила к нему Мишу Доценко со всеми материалами, Самойлов обещал посмотреть и вынести свое суждение по всем эпизодам.

— Ну и...

— Жду. Обещал завтра к обеду сделать.

— Нет, Аська, — снова рассердился Коротков, — все-таки это шарлатанство какое-то. Зря ты это затеяла. А уж Барин тебя за такую самодеятельность вообще сгноит заживо. Ты хотя бы об этом-то подумала?

— Подумала. Барину я ничего про методику Самойлова говорить не буду. Хотя, между прочим, он не производит впечатления человека, не признающего науку. Но на всякий случай поостерегусь. Ты меня, надеюсь, не выдашь?

— Не выдам, — вздохнул он, — но я тебя все равно не одобряю. Ты, мать, конечно, умнее нас всех, но в данном случае ты не права.

— Очень может быть. Но попытаться нужно. Я попробую каким-нибудь другим путем подвести Барина к мысли о том, что с маньяком не все так гладко, как нам казалось с самого начала. Наплету какого-нибудь аналитического наукообразия, схемы придумаю, графики... Короче, это мои проблемы. Но Барин не должен знать двух вещей: про Денисова и про Самойлова. Ты согласен?

— Естественно. Чем меньше Барин знает о холопах, тем лучше для всех. Постой, а как же твоя баскетболистка? Отбой?

— Пока нет, подожду, что скажет Самойлов. Если из семи эпизодов шесть совершены одним субъектом, то он может дать ряд признаков и даже довольно точную дату рождения.

— Да ладно тебе, — недоверчиво протянул Юра. — Так не бывает. Псевдонаучные фокусы, вот что это такое.

— Не веришь — не надо.

Она посмотрела на часы и удивленно охнула.

— Мать честная, восьмой час! Что-то Барин меня не дернул с вечерним докладом.

— Так он с журналистом беседы беседует. Это, как я понимаю, надолго.

Настя потянулась к внутреннему телефону.

— Владимир Борисович, это Каменская. Вы будете меня вызывать сегодня? Хорошо, спасибо.

Она положила трубку и весело подмигнула Короткову.

— На сегодня нам амнистия вышла. Их светлость занят и освободится не скоро. Можно считать себя свободными и спокойно работать.

— Ты еще долго?

— Посижу часа полтора, надо бумажки разгрести. А ты?

— И я примерно столько же. Отвезу тебя куда-нибудь к метро.

Около девяти вечера Настя и Юра Коротков собрались по домам. На улице Настя подняла голову и поискала глазами окна кабинета Мельника. В окнах горел свет, Владимир Борисович еще был на работе. Колобок-Гордеев тоже никогда не уходил рано, случалось, и ночевал на Петровке. Как знать, может быть, новый шеф окажется в итоге не намного хуже старого...

x x x

Притормаживая возле очередного перекрестка, Валентин Баглюк с трудом справился с машиной. Дорога была очень скользкой. И как его угораздило опять набраться? Впрочем, понятно, он так разнервничался из-за этой пленки и вообще из-за всей истории. Глупая история, если вдуматься. Надо же было так подставиться! И свое имя замарал, и редакцию подвел. Идиот. Распсиховался и начал глушить разгулявшиеся нервы алкоголем. Голова теперь чумная, соображает плохо, руки-ноги утратили координацию. Ладно, до дома бы добраться — и в постель. А завтра видно будет.

Начальник-то этот милицейский нормальным мужиком оказался, не орал, права не качал, расспрашивал спокойно и подробно обо всем. Видно было, что он Баглюку сочувствует, понимает, что тот не по злому умыслу такое сотворил. Не то что сыщик, Коротков. От Короткова на километр злостью разило, ненавистью к журналисту. С ним и разговаривать по душам не хотелось. А с Владимиром Борисовичем разговор хороший вышел, душевный. Баглюк, конечно, покаялся, бил себя в грудь, извинялся, а Мельник все время его останавливал и заставлял снова и снова возвращаться к обстоятельствам получения пленок.

— Кто-то затеял против уголовного розыска грязную игру, — говорил он Валентину, — и мне сейчас важны не ваши извинения. Я хочу понять, кто и зачем это сделал.

И опять спрашивал, когда тот человек позвонил, что сказал, как они встретились, как выглядел незнакомец, в чем был одет. Просил припомнить и описать походку, жесты, манеры, интонации речи, характерные словесные обороты. Баглюк старался изо всех сил, напрягал память, рассказывал, стараясь быть максимально точным. Владимир Борисович — человек занятой, сразу видно. За время их беседы несколько раз выходил из кабинета по неотложным делам, оставляя Баглюка одного, правда, ненадолго, минут на пять-семь, не больше. И каждый раз извинялся за то, что вынужден прервать беседу. Вежливый, воспитанный. Приятный, одним словом, мужик этот Владимир Борисович Мельник.

Тяжелое опьянение все не проходило, в глазах у Баглюка двоилось, да и реакция была замедленной. Ему стало в какой-то момент страшно, показалось, что машина совершенно его не слушается и едет сама по себе, куда захочет. Может, бросить ее к чертовой матери где-нибудь в переулке и взять такси, а забрать завтра, когда протрезвеет? Нет, угонят, как пить дать угонят или разденут догола, машина без сигнализации. Сто раз говорил себе, что надо бы поставить систему, да все руки не доходили или денег не было. Лучше уж дернуть еще глоточек для храбрости и прибавить скорость, чтоб не мучиться и побыстрее доехать до спасительного гаража рядом с домом.

Встав на красный свет у очередного перекрестка, Валентин воровато оглянулся вокруг, быстро достал из "бардачка" плоскую бутылку виски и сделал три больших глотка. На душе сразу повеселело, дорога уже не казалась ему такой скользкой, а машина — неуправляемой. Чего он испугался, дурачок? Не в первый раз сидит пьяным за рулем. Правда, раньше он ездил только, как говорится, "чуть-чуть взямши", а в такой степени опьянения, как сегодня, ему машину водить не приходилось. Ну и ладно. Всегда обходилось, и сейчас обойдется. Ничего страшного. Его ангел хранит, до беды не допустит. Сейчас газку прибавим, и через десять минут дома. Уже, можно считать, доехали.

x x x

Утреннее совещание у Мельника началось с неожиданности, но еще более неожиданным был тот оборот, который принял разговор. Собрав сотрудников отдела, начальник сказал:

— Все вы, конечно, знаете, что недавно в одной из газет была опубликована статья "Трупы на свалке". Полагаю, что все вы ее читали, поэтому не стану пересказывать ту грязь, которую на нас в этой статье вылили.

Народ закивал головами, дескать, конечно, читали, пересказывать не нужно.

— Хочу сказать вам, что статья была написана на основе материала, который при проверке оказался фальшивкой. С облегчением могу констатировать, что утечки секретных сведений из нашего подразделения не произошло. Но в этой пикантной ситуации один из наших сотрудников проявил поразительный непрофессионализм, который граничит уже просто с халатностью и безразличием к выполняемой работе. Я имею в виду майора Короткова.

Все недоуменно уставились на Юру. Как же так? За Юркой никогда не водилось...

— Позавчера майор Коротков посетил редакцию газеты, опубликовавшей статью, познакомился с журналистом Валентином Баглюком и выяснил, на основании каких материалов была написана эта статья. По договоренности с редакцией материалы были переданы в Федеральное бюро судебных экспертиз для проведения предварительного исследования. Вчера эксперты пригласили Короткова и автора статьи Баглюка и наглядно продемонстрировали им свидетельства фальсификации, после чего Юрий Викторович привез Баглюка на Петровку, ко мне, для дачи объяснений. Юрий Викторович, — обратился Мельник к Короткову, — не сочтите за труд рассказать нам, что вы узнали об обстоятельствах появления у Баглюка двух фальсифицированных записей.

По лицу Короткова было видно, что он не чувствует своей вины и не понимает, что происходит. Он поднялся, одернул пиджак.

— Баглюк рассказал мне, что получил эти материалы от неизвестного мужчины, который якобы озабочен развалом агентурно-оперативной работы в милиции и хочет, чтобы была опубликована скандальная статья, после чего, может быть, на проблему обратят внимание.

— И это все?

— Это все, товарищ полковник.

— И вы, опытный оперативник, считаете, что этого достаточно? Вы выяснили, что это был за человек, как выглядел, как был одет, как двигался и говорил? Вы хоть что-нибудь спросили об этом у Баглюка?

— Я не успел, Владимир Борисович. Как только в редакции мне показали пленки, я немедленно позвонил вам, вы же помните. А вы сказали, чтобы мы брали пленки и сразу же ехали в Федеральное бюро судебных экспертиз. Вы пообещали, что, пока мы будем ехать, вы доложите вопрос руководству и добьетесь, чтобы дали команду посмотреть наши материалы сразу же, вне очереди.

— И вы поехали?

— Так точно.

— Каким транспортом вы добирались из редакции?

— Я ехал на своей машине, а представители редакции — на машине Баглюка.

— Что было дальше?

— В бюро мы сразу прошли к директору, он сказал, что ему уже звонили, и направил нас в отдел фоноскопической экспертизы. Мы отдали пленки, их зарегистрировали, и мы разъехались.

— Прекрасно. Вы поехали по своим делам и с Баглюком больше не общались, я правильно вас понял?

— В тот день — нет, не общался.

— А вчера?

— Вчера мы встретились уже в бюро, а после разговора с экспертом поехали сюда, к вам.

— И опять каждый на своей машине?

— Так точно.

— Как же так, Юрий Викторович? Вы оперативник или конвоир, позвольте вас спросить? Может быть, вы полагаете, что ваша профессиональная обязанность состоит в сопровождении журналиста Баглюка в его поездках по городу? Как могло получиться, что вы даже не удосужились побеседовать с ним подробно, выяснить детали, необходимые для поиска того, кто подсунул ему липу? Или вы настолько увлечены решением своих личных любовных проблем, что совсем забыли о работе и предпочитаете перекладывать ее на плечи других?

Это было грубо. Весь отдел знал о том, что Юра Коротков давно уже не хранит верность своей жене, более того, многие были знакомы с женщиной, с которой у него вот уже четыре года был роман, но никогда никто не мог бы упрекнуть его в том, что он крутит любовь в ущерб работе. Коротков стал заливаться краской, губы сжались, казалось, он вот-вот сорвется.

— Владимир Борисович, — начал он звенящим от злости голосом, но Мельник тут же перебил его:

— Вчера вы вполне успешно переложили свою работу на меня. Вы сбросили мне Баглюка как ненужный груз, ставший обузой, и радостно побежали пить кофе в кабинет к своей подружке Каменской. К счастью, я оказался в данной ситуации больше сыщиком, чем начальником, поэтому сделал за вас то, что вы сделать поленились или забыли. Я получил от Баглюка все сведения, какие только смог из него вытрясти. И слава Богу, что я это сделал.

Он выдержал драматическую паузу, сверля глазами Короткова, который стоял перед ним, пылая багровым румянцем.

— Потому что если бы я этого не сделал, то сегодня информация оказалась бы утраченной безвозвратно. Вчера поздно вечером журналист Валентин Баглюк погиб в автокатастрофе. Он вел машину в состоянии сильного алкогольного опьянения и на скользкой дороге не справился с управлением. Садитесь, Коротков. Я надеюсь, из случившегося вы все сделаете выводы. За три недели я уже понял, что под руководством Гордеева вы привыкли жить как одна большая семья. Может быть, это и неплохо с точки зрения психологического климата. Но для серьезной работы совершенно непригодно. В семье можно не вымыть посуду или не постирать носки, потому что это сделает за тебя кто-нибудь другой, а и не сделает, так тоже ничего страшного. Грязная посуда, как и грязные носки, никуда не убежит. Пора забыть эти привычки. Вы находитесь на службе, и будьте любезны помнить об этом. Все. Все свободны.

Коротков после утренней разборки с трудом пришел в себя. И прежде чем бежать по делам, упрямо зашел к Насте. Ну и черт с ним, с Барином этим, пусть он даже сейчас его застанет здесь.

— Да, я лопух, — зло говорил он, прикуривая одну сигарету от другой, — но кто же знал, что этот придурок нажрется и сядет за руль. Уже три дня дороги в городе такие, что не приведи Господь, километра нельзя проехать, чтобы не увидеть битую машину или аварию. Баглюк же сам ездил, неужели не понимал, что происходит на дорогах? Так нет, напился и поехал.

Настя молча составляла какой-то документ. Она понимала, что бессмысленно подавать Юре ответные реплики, ему просто нужно выпустить пар и успокоиться.

— И Люсю зачем-то сюда приплел, и тебя, — продолжал он возмущаться. — Надо же было назвать тебя моей подружкой! Да к тебе весь отдел бегает. Ну скажи мне, Ася, только объективно, был у меня хоть один провал в работе из-за того, что я с Люсей время проводил? Ну скажи, был?

— Не было, — сказала Настя, не поднимая головы. — Не обращай ты внимания, Юра. Новая метла, чего ж ты хочешь. Это болезнь первого периода нахождения в должности. Самоутвердиться путем охаивания сложившихся порядков, нагнать страху на подчиненных повышенной требовательностью. Нужно перетерпеть. Обычно это скоро проходит.

— Сколько еще терпеть-то? — буркнул Коротков уже спокойнее.

— С полгодика примерно. Потом отчитываться за полгода придется, а ведь мы все полгода под его руководством работали, он же с первого января назначен. И на предыдущего начальника он уже ничего спихнуть не сможет. Колобок год закрыл, прежде чем уходить. Поэтому поближе к полугодовому отчету Барин утихнет и начнет работать так, как лучше для дела, а не для его самолюбия.

— Нет, ну ты подумай, — он снова разволновался, — возил меня мордой об стол перед всеми как мальчишку! И, главное, за что?! Можно подумать, у меня на руках только один Баглюк с его кретинской статьей. Да у меня двенадцать трупов, и по каждому я должен что-то сделать, мечусь целыми днями как угорелый, чтобы вечером отчитаться перед ясными очами. А Баглюк — это даже не уголовное дело, не труп.

— Теперь уже труп, — заметила Настя.

— Не криминальный, — упрямо возразил Юрий. — Ладно, я пошел план перевыполнять. Тебя никуда подвезти не надо?

— Нет, я буду ждать звонка Самойлова. Месяц заканчивается, я сказала Мельнику, что нужно готовить аналитическую справку за январь, так что мои кабинетные посиделки у него подозрений не вызывают.

Юра ушел. Минут через пятнадцать явился Миша Доценко. Видно было, что на него утренний разбор полетов произвел сильное впечатление.

— Анастасия Павловна, теперь всегда так будет? — испуганно спросил он прямо с порога.

Пришлось потратить еще некоторое время и объяснить Мише то, что она только что объясняла Короткову насчет новой метлы.

— Что по Лазаревой, Мишенька? Удалось найти каких-нибудь свидетелей?

— Кое-что удалось, но пока немногое. В трех случаях из семи жильцы близлежащих домов видели в интересующее нас время очень высокого человека. Но не могут точно сказать, кто это был, мужчина или женщина. Во-первых, было темно, а во-вторых, человек был в куртке с капюшоном. То есть сначалато все в один голос говорили, что мужчина, но это и понятно, когда видишь очень высокую фигуру, то как-то в голову не приходит, что это может быть женщина. А когда я начинал расспрашивать подробнее, оказывалось, что никаких признаков, позволяющих идентифицировать пол, они назвать не могут.

— А куртка?

— Тоже не легче. Описание куртки у всех типовое, повторяю, было темно, цвет практически неразличим. Только светлое или темное. Но темных курток с капюшоном в Москве пруд пруди, в них каждый третий ходит. Между прочим, и Лазарева такую носит. Темную и с капюшоном.

По лицу Доценко пробежала тень, глаза потухли, словно выключили лампочку, горящую у него внутри.

— Что, надоело вам с ней гулять? — сочувственно спросила Настя.

— Сил моих нет, — признался Михаил. — Она прямо впиявилась в меня. Подарки какие-то делает, я уж и так, и сяк кручусь, чтобы ее не обидеть. То галстук подарит, то перчатки. Предполагается, что я тоже должен ей что-то дарить, но ведь опасно. С одной стороны, сделаешь подарок — она расценит это как начало ведения совместного хозяйства, а не сделаешь подарка — вроде как ты плохо воспитан. Цветы ей покупаю каждый раз и чувствую себя полным идиотом. Вообще-то она хорошая баба, но уж слишком прилипчивая. Понятно, почему мужики от нее шарахаются. Если бы она так в глотку им не вцеплялась, может, давно бы уже замуж вышла.

— Хорошая? — переспросила Настя. — Вы не забыли, что она у нас с вами подозреваемая в нескольких убийствах?

— Так это другой вопрос. Конечно, она ненормальная, то есть не совсем нормальная, — уточнил Доценко, — психованная. Аня вполне может оказаться убийцей. Но в целом она добрая девица. Кошек бездомных жалеет, собак.

— Она вам нравится?

— Нет!

Он сказал это так поспешно и испуганно, что Настя невольно рассмеялась. Она в целом представляла себе вкусы молодого капитана. Ему нравились изящные сексапильные брюнетки небольшого роста с точеными ножками и темными глазами. Анна Лазарева под этот типаж ну никак не подходила.

— Не переживайте, Миша, вам уже недолго осталось мучиться. В самое ближайшее время мы сможем принять решение по Лазаревой.

— У вас появились какие-то данные? — с явным облегчением спросил он.

— Пока нет. Но могут появиться уже сегодня.

— Значит, мне сегодня вечером опять?..

Он не договорил и безнадежно махнул рукой.

— Вероятно, да. Но вы мне позвоните перед тем, как идти к Лазаревой на свидание. Может быть, я вас обрадую.

— Хорошо бы, — удрученно произнес Доценко. — А то мне с каждым днем все труднее из себя целомудренного строить. Она никак не поймет, почему я ее в постель не тащу.

До трех часов Настя просидела над аналитической справкой о состоянии преступности и раскрываемости преступлений за январь, вздрагивая от каждого телефонного звонка и с надеждой хватая трубку. Ну что же Самойлов, почему не звонит?

И вот наконец долгожданный звонок. Голос профессора был, как и вчера, сух и ровен.

— Я не нашел в представленных вами материалах признаков серийных убийств, — спокойно сообщил он.

— А что вы нашли? — спросила Настя, чувствуя внезапную дрожь.

— Ничего. Все семь убийств совершены разными людьми. Сожалею, но больше я ничем не могу быть вам полезен. Моя методика разработана только для серийных убийц. Для обыкновенных преступников она не годится, поэтому никаких дополнительных данных я вам сообщить не могу.

Настя поблагодарила профессора, повесила трубку и уставилась в темнеющее пространство за окном. Ну и что теперь делать? Верить профессору Самойлову или нет?

Глава 10

Парыгин уже почти окончательно убедился в том, что молодой оперативник Доценко не приведет его к тем людям, которые ворвались в квартиру с видеокамерой. И поставил сам себе последний срок: сегодня. Сегодня он еще раз посмотрит, как черноглазый сыщик проведет день, и на этом все. Надо искать другие пути.

Вчера Евгений уже в третий раз осторожно проверил улицу, где находилась его основная квартира, и не обнаружил никаких признаков того, что его кто-то ищет. И возле завода ничего подозрительного. Может, он все себе напридумывал? Черт его знает... Но не померещилась же ему эта троица. И разбитое окно. И выброшенный на улицу стул.

Больше всего на свете Евгений Парыгин боялся сойти с ума. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что почти тридцатилетняя карьера профессионального наемного убийцы не может не сказаться на психическом здоровье уже хотя бы потому, что лишение жизни себе подобного противно природе. И посему постоянно внимательно прислушивался к себе: "не поехала ли крыша". На всякий случай Парыгин позвонил своему знакомому, тому самому, который быстро умел решать проблемы битых стекол, и заговорил с ним вроде бы ни о чем, спросил, как дела. Знакомец тут же поинтересовался, не разбилось ли окно снова, из чего Евгений Ильич сделал вывод, что ему не померещилось, стекло действительно было разбитым и его приходилось вставлять. Что же это за история такая непонятная, не имеющая продолжения?

Ладно, в последний раз сегодня посмотрим за передвижениями сыщика, решил Парыгин. Около половины шестого Доценко вошел в здание на Петровке, однако шел уже седьмой час, а он и не думал выходить и ехать на "Профсоюзную", к своей дылде, как делал это на протяжении всех предыдущих дней. "Неужели я его упустил? — с внезапной тревогой подумал Евгений. — Вот черт, если он вышел через другие двери в переулок, то, может быть, именно сегодня он, нарушив привычный распорядок, как раз и встретится с теми, кто меня интересует?"

Он бегом помчался в метро и в десять минут восьмого уже был на "Профсоюзной". Дылда с красным от мороза носом еще торговала, но вид у нее был озабоченный. Девица то и дело поглядывала на часы, и недоумение на ее лице постепенно сменялось отчаянием. Без четверти восемь подъехала машина, двое крепких парней загрузили в нее нераспроданную прессу и складные столы и уехали. Девица, однако, и не думала уходить, продолжая тупо стоять на одном месте, не сводя безнадежного взгляда со ступенек, ведущих из подземного тоннеля. Все ясно, подумал Парыгин, они поссорились, и он не пришел, как обычно. Что ж, если он упустил Доценко, то нужно хотя бы понаблюдать за девицей. Может быть, имеет смысл даже познакомиться с ней. Обиженные дамочки частенько охотно рассказывают про своих кавалеров всякие гадости, в том числе и не подлежащие разглашению.

Минутная стрелка на часах сделала полный круг и пошла на второй, а дылда все стояла как привязанная. Лицо у нее стало совсем отрешенным, словно она вообще забыла, зачем стоит здесь, неподалеку от входа в метро, просто ей сказали, что нужно стоять, и она выполняет приказ. Парыгин стал замерзать, но мужественно терпел, понимая, что происходит нечто экстраординарное и случай упускать нельзя. Вряд ли тут дело в ссоре. Не стала бы она так долго ждать. Если бы они накануне поссорились, то уже в половине восьмого она бы поняла, что Доценко не придет, и спокойно уехала бы. А сейчас время уже к десяти движется, а девушка все стоит. Что-то произошло другое.

В начале одиннадцатого дылда наконец сдвинулась с места. Уставившись прямо перед собой невидящими глазами, она медленно, как автомат, спустилась по ступенькам в метро. Парыгин направился следом за ней. Она дошла до платформы, но не села в поезд, а обессилено опустилась на скамейку. Народу в этот поздний час было немного, и ему пришлось, чтобы не светиться, встать за колонной, метрах в пяти от девушки. Поезда приходили и уходили, а она все сидела, и непохоже было, что она собирается куда-то ехать.

Внезапно Парыгин напрягся: из открывшихся дверей вагона вышел высокий парень в серой куртке из нубука, отделанной светло-серой цигейкой. В первую секунду ему показалось, что это Доценко. Девица резко поднялась и сделала шаг в сторону парня, и в тот же момент Евгений понял, что они оба обознались. Лицо совсем другое, только фигурой похож, да куртка точно такая же. Парень быстро прошел мимо, а дылда снова села на скамейку. Плечи ее опустились, губы задрожали, по щекам покатились слезы. И Парыгин с удивлением почувствовал острую жалость к этой некрасивой высокой девушке, которая вот уже три часа с лишком ждет своего кавалера, не понимает, почему он не пришел, и с ужасом думает о том, что ее бросили.

Слезы по щекам девушки уже не просто катились, они струились мощным потоком, плечи тряслись, но она отчего-то не опускала голову, не прятала лицо в ладони, продолжая вглядываться в пассажиров, выходящих из вагонов. Никто не обращал на нее внимания, люди проходили мимо, занятые своими мыслями и заботами, и ни у кого не вызывала удивления плачущая на платформе молодая женщина.

Парыгин подошел и встал прямо перед ней, но девушка, похоже, его не заметила. Евгений положил руку на ее плечо, ласково погладил.

— Не плачь, — негромко сказал он, — он не стоит твоих слез. Раз он мог так поступить, значит, нечего по нему убиваться.

Она не подняла глаз, не посмотрела ему в лицо, а обхватила Евгения руками и прижалась головой к его куртке. В грохоте приближающегося поезда он сперва не услышал ее отчаянных рыданий, и только по вздрагивающей спине понял, что девушка больше не сдерживается и дала волю своему горю.

Евгений не боялся женских слез. Он знал, что некоторые, да что там некоторые — большинство мужчин их не переносят, теряются, не знают, что делать, и от этого либо становятся агрессивными и грубыми, либо сразу идут на попятный и уступают плачущей женщине. С ним такого не происходило. В сущности, он не видел разницы между женщиной плачущей и смеющейся. И в том, и в другом случае это было физиологическое проявление сильных эмоций, а полюс, положительный или отрицательный, значения не имел. Поэтому он молча стоял перед рыдающей девушкой, не испытывая ни малейшего психологического дискомфорта, и терпеливо ждал, когда истерика закончится.

Ждать пришлось недолго, за это время успели пройти только четыре поезда. Девушка расцепила сомкнутые за спиной у Парыгина руки и полезла в карман за платком. Евгений уселся рядом с ней, просунул руку ей под локоть.

— А теперь рассказывай, кто посмел тебя обидеть.

— Зачем? — всхлипнула она, вытирая нос. — Защищать меня будете?

— Ну, это не обязательно. Ты человек самостоятельный, если надо — сама себя защитишь.

— Чего же вы хотите?

— Хочу, чтобы ты не плакала и не расстраивалась. Хочу, чтобы ты улыбалась, потому что у тебя милая улыбка и хорошие зубы, а от слез у тебя нос краснеет, и это не очень-то красиво, согласись.

— Откуда вы знаете, какая у меня улыбка?

— А я у тебя несколько раз журналы покупал. Не помнишь?

Она отрицательно помотала головой и снова высморкалась. Теперь, после рыданий, она была не просто некрасивой — почти уродливой, с заплывшими глазами, опухшим лицом и красными пятнами на щеках.

— Так что случилось? Он не пришел?

Она кивнула, уткнувшись глазами в пол.

— И ты думаешь, что он уже никогда не придет?

Снова кивок, сопровождаемый коротким всхлипыванием.

— И для тебя это трагедия? Ты сильно к нему привязана?

Еще один кивок.

— Ну что ж, значит, тебе придется смириться с тем, что любовь не всегда бывает взаимной. Ты взрослый человек, и я никогда не поверю, что эта первая в твоей жизни неразделенная любовь. Ты ведь уже проходила через это, правда?

Парыгин нутром чуял неладное. Девушка не вступала в разговор, хотя после истерики женщины обычно успокаивались и с каждой минутой становились все более общительными, начиная с возрастающим гневом обвинять "этого подонка" во всех смертных грехах. А эта, наоборот, с каждой минутой, казалось, все больше уходила в себя, закрывалась в своей раковине. Это Парыгина совсем не устраивало, не для того он мерз черт знает сколько времени на улице и стоял на платформе за колонной, чтобы в результате познакомиться с молчуньей, из которой надо слова клещами тянуть. Такая и не расскажет ничего путного. Надо ее расшевелить, не дать замкнуться окончательно.

— И я через это проходил, поэтому знаю, как тебе сейчас больно. Знаешь, я ведь давно за тобой наблюдаю. Мне часто приходилось бывать в этом районе, и я всегда покупал у тебя газеты или журналы. Только ты меня не замечала, не обращала на меня внимания. Однажды я уже совсем было набрался храбрости и хотел заговорить с тобой, а к тебе подошел такой высокий красавец, подарил тебе цветы, и я понял, что у меня шансов нет. Может быть, тебе это покажется удивительным, но я даже в свои годы иногда бываю робким. Смешно, да?

Она не улыбнулась, но голову все-таки повернула. Уже что-то.

— Вы кто? — спросила она невыразительным голосом.

— Меня зовут Евгений Ильич. А тебя?

— Анна.

— Тебе есть куда поехать ночевать?

— Домой, — коротко произнесла она.

— А там кто? Родители?

Снова кивок. Ну-ка, Парыгин, напрягись, включай смекалку, она опять перестала разговаривать и начала уходить в себя, давай, тормоши ее, сделай так, чтобы она встряхнулась.

— Тогда домой нельзя, — решительно сказал он. — По себе знаю, хуже нет, чем в таком состоянии, как у тебя, показываться родителям. Они же всю душу вынут. Близкая подруга есть?

— У меня есть где ночевать.

— Ты пойми, — горячо заговорил Евгений, — тебе нельзя сейчас ехать туда, где живут твои знакомые, друзья или родственники. Они замучают тебя вопросами, дурацкими советами и унизительной жалостью, и тебе станет еще тяжелее. Нужно место, где никого нет. Есть такое?

Она опять кивнула.

— Тогда поехали, я тебя отвезу. Пойдем, пойдем, — он встал со скамейки и потянул ее за руку, — поймаем машину и поедем.

Анна послушно поднялась и пошла рядом. Парыгин крепко держал ее под руку, у него было такое впечатление, что она ничего не видит под ногами и может в любой момент споткнуться, особенно на ступеньках. Он вывел ее на улицу, встал у самой кромки тротуара и поднял руку. Машину удалось поймать почти сразу. Евгений буквально втолкнул Анну в салон, потому что она так глубоко ушла в себя, что, похоже, не видела ничего вокруг.

— Куда едем? — спросил веселый паренек, оборачиваясь назад, к пассажирам.

Парыгин сжал локоть девушки, стараясь причинить ей боль, чтобы вернуть к действительности.

— Аня, куда ехать? — тихонько спросил он.

— А? Да... На Мосфильмовскую.

Несмотря на молодость, водитель оказался опытным и осторожным, по скользкой дороге не гнал и правил не нарушал. Несмотря на умеренную скорость, доехали они быстро. Парыгин расплатился и помог Анне выйти из машины. Она молча, не сказав ни слова благодарности, пошла к подъезду, Евгений так же молча шел следом, словно было само собой разумеющимся, что он проводит ее до самой квартиры. Выйдя из лифта, девушка долго искала в кошельке ключ. По тому, как неуверенно и неумело она открывала замок, Парыгин понял, что это чужая квартира и бывать здесь Анне если и приходилось, то нечасто. Вместе с ней он вошел в маленькую тесную прихожую.

— Чья это квартира?

Анна, будто не слыша вопроса, сделала шаг и села на табуретку, стоящую рядом с вешалкой. Плечи ее опустились, глаза уткнулись в покрытый дешевым линолеумом пол.

— Аня! Ты меня слышишь?

Никакой реакции. Парыгин быстро стянул куртку, прошел на кухню, поискал глазами чайник, налил в него воды и поставил на огонь. Потом заглянул в холодильник. Непохоже, чтобы в квартире кто-то жил.

Он снова вернулся в прихожую и опустился на корточки перед безмолвно застывшей девушкой.

— Аня, встряхнись. Надо раздеться и умыть лицо. Сейчас будем пить чай. Ну Аня, девочка, давай, возьми себя в руки. Я понимаю, тебе тяжело, наверное, даже жить не хочется, но это нужно в себе перебороть. Давай, моя хорошая, поднимайся.

Он говорил еще какие-то слова, стараясь не умолкать, чтобы звуком своего голоса вернуть ее из той глубины, в которую девушка погрузилась и откуда не хотела выходить в этот мир, наполненный болью и обидой. Наконец Анна подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Чего вы со мной возитесь? Кто я вам?

— Ты — девушка, с которой я хотел познакомиться. Разве этого не достаточно?

— Уходите, — глухо сказала она. — Я хочу остаться одна.

— Вот уж нет, — Парыгин улыбнулся. — Нельзя быть неблагодарной. Если бы не я, ты бы до сих пор ревела в метро. А потом поехала бы домой, где родители сейчас доставали бы тебя со страшной силой. Неужели я не заслужил час отдыха и чашку чая?

— Отдыхайте, — равнодушно бросила она. — И чаю выпейте. А потом уходите.

Такой оборот Евгения не устраивал. Он понял, что эта девчонка нужна ему для осуществления задуманного. Во-первых, у нее есть хаза, на которой можно осесть, потому что возвращаться домой опасно, пока ситуация не прояснилась, а ночевать в одной квартире с Лолитой не хочется, чтобы не осложнять отношения. Во-вторых, ему нужна помощница, чтобы достать деньги для Лолы. Он уже придумал, где их взять, но без посторонней помощи ему не обойтись.

Парыгин встал, подхватил девушку под мышки и рывком поднял на ноги. Несмотря на существенную разницу в росте и комплекции, он без труда смог это сделать, тренированные годами мышцы служили ему безотказно. Ловко расстегнув "молнию" на ее куртке, он раздел Анну, снял с нее шапку и обмотанный вокруг шеи теплый шарф. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему, просто стояла, как тряпичная кукла, которая упадет, как только ее перестанут поддерживать. Снимать сапоги с нее Евгений не стал и прямо в обуви повел на кухню. Дойдя до ближайшего стула, Анна тут же села и оперлась локтями о стол, обхватив ладонями голову. Казалось, она настолько обессилела, что не может находиться в вертикальном положении.

Чайник закипел, Парыгин заварил свежий чай, найдя в шкафчике нераспечатанную упаковку "Липтона", поставил чашки на стол, одну пододвинул поближе к Анне. Она не пошевелилась. Евгений спокойно выпил свой чай, налил себе еще, потом стал одну за другой открывать дверцы кухонных шкафов. Да, пожалуй, совершенно точно, никто не живет здесь. Чай, кофе, коробка с сахаром, бутылка коньяка, баночка клубничного джема — все неначатое. И больше ничего. Джентльменский набор для скромного чаепития. Внезапно его осенило:

— Ты снимаешь эту квартиру?

В ответ только молчаливый кивок.

— Но ты здесь не бываешь, верно?

— Не бываю, — вяло откликнулась Анна.

— Почему? Зачем тогда снимать, если не пользоваться? Деньги только переводить.

Молчание.

— Ты сняла ее, чтобы встречаться с ним, правда? И купила кое-что, чтобы чаю попить. Но вместе вы ни разу здесь не были. Почему, Аня? Он не хотел близости с тобой?

Она опять тихо заплакала, так же, как недавно в метро, не меняя позы, не пряча лица, не всхлипывая. Ему все стало ясно. Какой смысл встречаться с девушкой, если избегаешь близости с ней? На дворе-то, почитай, не викторианская эпоха, а самая что ни есть сексуальная революция. Доценко работал с ней, это очевидно. Пока была нужна — бегал исправно на свидания, а стала не нужна — бросил. Как сломанную игрушку, от которой все равно никакого толку.

Он подошел с Анне, обнял ее, стал тихонько гладить по голове.

— Поплачь, Анечка, поплачь, — ласково заговорил он. — Слезы — это дело хорошее, они душу очищают.

— Зачем вы со мной возитесь? — дрожащим голосом пробормотала она. — Чего вы от меня хотите? Уйдите, пожалуйста.

— Куда же мне идти? Метро уже не ходит, а я без машины. Выгоняешь меня ночью на мороз? А я-то думал, ты добрая.

Анна внезапно резко вырвалась из его рук и вскочила со стула. Лицо ее исказила такая ярость, что Евгению стало не по себе.

— Ненавижу! — закричала она. — Ненавижу вас всех! И его тоже! Убью! Своими руками задушу! Подонок!

— Тихо! — Парыгин тоже повысил голос. — А ну-ка перестань орать, весь дом перебудишь.

— И вас ненавижу! Вы все одинаковые!!!

Она попыталась оттолкнуть его и выскочить из кухни, но Евгений ловко перехватил ее руки и изо всех сил сжал. Несмотря на существенную разницу в росте, Анна оказалась значительно слабее, хотя ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы ее удержать. Спортсменка, что и говорить. Она яростно вырывалась из его цепких рук и даже пыталась брыкаться, глаза ее сверкали, лицо побледнело, губы превратились в узкую полоску. Через несколько мгновений Парыгин с удивлением ощутил, что ему все труднее удерживать разбушевавшуюся девушку, в ней словно нарастала некая неведомая сила, придавая мускулам крепость, а движениям — резкость и быстроту. "Идиотизм, — мелькнуло у него в голове, — стою среди ночи в чужой кухне и чуть ли не дерусь с незнакомой девицей. Бешеная какая-то! Откуда только силы у нее берутся?"

Анна каким-то образом ухитрилась вывернуться и схватила его за волосы. От неожиданной боли Парыгин взвыл и тут псе перестал сдерживаться и напоминать себе, что имеет дело с женщиной. Проведя болевой прием, он быстро уложил Анну на пол, заведя ее руки за спину. Ярость ее утихла так же моментально, как и вспыхнула. Теперь она лежала на полу, уткнувшись лицом в не особенно чистый линолеум, и, похоже, снова собралась плакать. Евгений присел на корточки рядом с ней.

— Ну ты чего? — спокойно спросил он. — На людей бросаешься... Аня, прекращай-ка все это. Я понимаю, тебе плохо, но ты должна перетерпеть. У тебя другого выхода нет, понимаешь? Драками и насилием ты ситуацию все равно не поправишь, твой парень тебя бросил, и он не вернется, даже если ты меня в кровь изобьешь. Даже если убьешь совсем. Он не вернется, и с этим тебе придется смириться. Ну, все? Уже можно вставать?

Он отпустил ее руки и помог ей подняться. Лицо девушки было попрежнему бледным, но глаза снова потухли и уже не сверкали так яростно, как несколько минут назад.

— Простите, — сказала она ровным голосом. — Я не должна была себя так вести. Простите. Я забыла, как вас зовут.

— Евгений Ильич, — напомнил Парыгин.

— Да... Простите, Евгений Ильич.

— Тебе уже лучше?

— Да. Со мной все в порядке.

Голос ее делался все тише и тише, и Евгений понял, что она снова уходит, погружается в свою депрессию. Ну и психика у этой девицы! Надо же, какие резкие перепады...

Он обнял ее за плечи и осторожно повел в комнату. Анна шла, не сопротивляясь, и послушно уселась рядом с ним на диван. Парыгин не был специалистом в области психиатрии и плохо представлял себе, как вести себя и что нужно делать с такой нервной особой, поэтому положился на интуицию. А интуиция подсказывала ему, что нужно немедленно уложить Анну в постель. Можно и на пол. Это все равно. Если она умирала по своему черноглазому менту, а тот ни разу этим не воспользовался, то в ней должна быть бездна нерастраченной сексуальности, копившейся, судя по всему, не один день. Только этим можно ее сейчас отвлечь и успокоить.

Он позволил себе быть неделикатным, но выбранная им линия оказалась правильной. Анна мгновенно откликнулась на грубую ласку и крепко обняла Евгения, подставляя губы для поцелуя и прижимаясь к нему длинным мускулистым телом. Все дальнейшее произошло просто и обыкновенно, Анна отдавалась умело и с немалым энтузиазмом, что позволило Парыгину не испытывать чувства вины. В нем было достаточно и мужской силы, и изобретательности, чтобы не дать Анне заподозрить притворство и искусственность своего любовного пыла.

— Я действительно тебе нравлюсь? — спросила Анна, когда все закончилось.

— Действительно, — промычал он, почти не разжимая губ. — Какие у тебя могут быть сомнения?

— А когда ты понял, что я тебе нравлюсь?

— Давно еще, я же тебе говорил.

— И тебя не смущает, что ты ниже меня ростом? — продолжала она допрос.

— Ну тебя же не смущает, что ты выше меня, — попытался отшутиться Парыгин. — Давай одеваться, а то замерзнем.

Но сбить девушку с толку ему не удалось, она настойчиво продолжала вести разговор таким образом, чтобы вырвать у него если не романтические признания, то хотя бы комплименты. В этом деле он был не мастер, и Парыгину самому казалось, что все его попытки уклониться от объяснений выглядят топорно и невежливо.

— Тебе завтра к которому часу на работу? — спросил он.

— Я завтра не работаю. У меня выходные — вторник и суббота.

— Все равно, Анечка, давай разложим диван и ляжем спать. У тебя был тяжелый день, да и у меня, признаться, тоже.

— А что мы будем делать завтра?

— Доживем до завтра — увидим, — вздохнул Евгений, поднимаясь с пола и помогая ей встать.

x x x

Эмоциональная жизнь Анны Лазаревой всегда была трудной. И не просто трудной, а почти болезненной. В ней странным образом уживались, с одной стороны, нежность и сентиментальность, а с другой — всепоглощающая ненависть к окружающему миру. Пожалуй, ненависти было слишком много, и, может быть, именно поэтому Анна инстинктивно хотела побольше тепла и любви. Отсюда и все ее беды проистекали.

До двенадцати лет Аня Лазарева была ничем не примечательной школьницей. Учителя уважали ее старательность, поэтому никогда не ставили ей двойки, но при всем желании оценить ее знания больше чем на тройку не могли. Иногда в дневнике появлялись четверки и даже пятерки по таким интеллектуально необременительным предметам, как рисование, труд, пение или физкультура. Но в целом Аня была твердой троечницей. Когда класс выстраивали по росту, она стояла в шеренге первой, но это еще не было поводом для насмешек, потому что второй по росту мальчик был всего на каких-то полсантиметра ниже. Одним словом, в глаза Аня не бросалась, в классе были и отпетые двоечники, и почти такие же высокие, как она, мальчики. Ну разве что самая некрасивая...

В двенадцать лет она вдруг начала расти и уже через год прочно завоевала прозвище Дылда. Жизнь в среде одноклассников стала невыносимой, ее дразнили, над ней грубо и глупо подшучивали, а тут еще прыщи, отнюдь не добавлявшие ей привлекательности. В четырнадцать лет девочки из ее класса уже ходили с золотыми сережками в ушах и с накрашенными глазами, делали модные стрижки и встречались с мальчиками из старших классов, и на их фоне Аня Лазарева выглядела не просто гадким утенком, а чем-то вроде детеныша динозавра, с длинной шеей и некрасивой головой.

Тогда же появились и вспышки злобности. Родители, надо отдать им должное, показывали девочку врачам, и врачи объяснили, что рост — это особенности гормонального обмена, прыщи сами пройдут через год-другой, это чисто подростковое, связанное с периодом полового созревания, а что касается раздражительности и вспышек агрессивности, то лучше всего бороться с этим при помощи спорта.

Аню с удовольствием приняли в баскетбольную секцию, тем более что общая физическая подготовка у нее была очень хорошая. Не прошло и полугода, как жизнь ее изменилась. Тренер пришел в школу, к директору, и просил отпустить Лазареву из 8-го "Б" класса на сборы для подготовки к межреспубликанским соревнованиям.

— Аня — гордость нашей команды, вся надежда только на нее, и, если вы не разрешите ей отсутствовать на занятиях, московская юношеская сборная вряд ли выиграет, — убеждал он.

Разумеется, Аню отпустили, и вся школа была поставлена в известность, что Лазарева — восходящая звезда советского баскетбола. Девочку моментально перестали дразнить, а ее рост, бывший до той поры постоянным предметом гадких насмешек, превратился в достоинство, которому завидовать впору. Спортивная карьера пошла успешно, прыщи постепенно исчезли, как и обещали врачи, и все было бы ничего, если бы не сложности на любовном фронте. Двух с небольшим лет, прожитых Аней в роли прыщавой дылды, оказалось достаточным для формирования в неустойчивой подростковой психике комплекса неполноценности. Она хотела быть как все, хотела бегать на свидания, носить золотые сережки, делать модные стрижки и целоваться с мальчиками. Но красивая стрижка только подчеркивала уродство ее прыщавого лица, а на свидания ее никто не приглашал. И она люто ненавидела девочек, которым повезло больше, и мальчиков, которые не обращали на нее внимания, а если и обращали, то только для того, чтобы выдать очередную порцию издевательств. Она ненавидела родителей, которые настырно объясняли ей какую-то чушь про красоту души и достоинства ума. Она ненавидела всех людей вообще за то, что они провожали ее сочувственными взглядами. И учителей за то, что они ее не защитили от одноклассников. И глупую природу за то, что сделала ее такой. Короче, Аня ненавидела все и вся.

И выходом из этого мира всеобщей ненависти ей виделась любовь. Только любовь. Она должна доказать им всем, что ничем не хуже, что и за ней ухаживают, и ее приглашают на свидания, и ей объясняются в нежных чувствах. Аня бурно реагировала на малейшие знаки внимания со стороны юношей, охотно откликалась на них, проявляла активность... И этим отпугивала.

Жизнь постепенно входила в нормальную колею, Аня закончила школу, но в институт поступать и не думала. Куда ей с ее "удовлетворительной" подготовкой. Поскольку статья за тунеядство в те годы еще существовала, а занятия спортом требовали ежедневных тренировок и частых отъездов то на сборы, то на соревнования, для таких случаев существовала практика формального трудоустройства. Человек где-то кем-то числится, но на работу не ходит, а свою зарплату отдает тому, кто трудится за двоих. Аня Лазарева тоже где-то числилась, посвятив всю себя баскетболу. Как и многие молодые, она не думала о завтрашнем дне, полагая, что всегда будет юной и сильной и всегда будет выходить на площадку.

Однако и родители, и тренеры постоянно долбили ей голову разговорами о высшем образовании. Сначала она отмахивалась, но со временем, присмотревшись к другим спортсменам и к жизни вообще, поняла, что они правы. Дорога была проторенной: институт физкультуры параллельно с занятиями спортом, потом, после завершения выступлений, тренерство. Так поступали очень многие.

Учеба в институте давалась легко, Анна даже удивлялась этому, помня свои постоянные школьные тройки. К четвертому курсу она уже играла в сборной страны, и будущее казалось ей понятным и предопределенным. Кто же мог предположить, что перемены в политике и экономике приведут к постепенному умиранию спорта... Все стало дорого, и за все надо было платить: за аренду зала для тренировок, за аренду спортбазы для сборов, а уж сколько стоили билеты на поезд или самолет, чтобы вывезти куда-то команду, лучше и не говорить. Вместе с количеством спортивных секций стремительно падало и количество требующихся тренеров.

Так и вышло, что, получив диплом о высшем образовании и став слишком "старой" для выступлений в составе сборной, Аня Лазарева в двадцать семь лет оказалась никому не нужна. Ни спорту, ни какому-либо другому виду деятельности, ибо ничего не умела, кроме как играть в баскетбол.

Она почувствовала себя обманутой. С пятнадцати лет все свое время и силы она отдавала баскетболу, она и не жила, по большому счету, а только функционировала как бегающий, прыгающий и забрасывающий мячи механизм. Двенадцать лет выброшены псу под хвост. Ни семьи, ни ребенка, ни профессии, ни денег — ничего. За плечами только спортивные награды, любовные разочарования и несколько абортов. А дальше что?

Первая депрессия была длительной и тяжелой, Анна пыталась отравиться, но родители раньше времени вернулись домой с дачи и успели вызвать "скорую". Испугавшись психиатрического лечения, которое неминуемо следует за попытками покончить с собой, она все отрицала, уверяла врачей в своем неизменном жизнелюбии, благодарила их за спасение и отчаянно лгала насчет того, зачем приняла такое количество таблеток. Шел девяносто четвертый год, настроение всеобщего безразличия к чужой беде охватило к тому времени и систему бесплатного здравоохранения, тем более и лекарств не хватало, и корпуса больничные давно находились в аварийном состоянии, так что класть новых больных было некуда, короче, Анну отпустили с миром и без всякого лечения.

Спустя несколько месяцев депрессия повторилась, и снова была попытка суицида, и снова неудачная. На этот раз спасло Анну не возвращение родителей, а недобросовестность человека, у которого она покупала таблетки. Во флаконе было пятьдесят таблеток, но только восемь из них соответствовали этикетке, а остальные были, как говорится, "из другой оперы", к тому же с давно прошедшим сроком годности. И снова обошлось без официальной медицины, правда, перепуганные родители все-таки пригласили домой частнопрактикующего психиатра, который ничего толкового не сказал, кроме сакраментального: "Ей нужно чем-нибудь заняться. Хоть работой, хоть семьей". После его ухода Анна, придя в бешенство, била посуду, хлопала дверьми и орала на родителей как резаная, запрещая им соваться в свою жизнь.

— Хватит и того, что вы в пятнадцать лет запихнули меня в этот кретинский баскетбол! — кричала она, сверкая глазами. — Лучше бы сделали мне пластическую операцию, морду мне поправили, тогда я бы уже давно была замужем и жила как все! Лучше бы наняли мне репетиторов, чтобы я поступила в человеческий институт, тогда у меня хотя бы профессия была в руках! А вы сунули меня в спорт, сбагрили с рук и обрадовались, да еще и институт присоветовали, который никому сегодня не нужен! Искалечили мне всю жизнь, а теперь пытаетесь в психушку отправить? Не выйдет!!!

Приступ ярости утих, а через несколько дней Анна через знакомых устроилась в фирму "Метропресс", торгующую газетами и журналами. Это действительно ее отвлекло, и снова все мысли ее повернулись к ожиданию прекрасного принца. Семья ее не бедствовала, а дополнительный заработок дал ей возможность тщательно ухаживать за собой, посещая косметический салон, чтобы всегда выглядеть пусть не обворожительной, но хотя бы холеной. Периодически в ее жизни появлялись какие-то мужчины, но манера вцепляться в них и повисать на шее, вымогать признания и делать подарки приводила к одному и тому же: кавалеры быстро сбегали. Женщина, которая по сути своей могла бы быть и превосходной женой, и страстной и преданной любовницей, отталкивала их своей привязчивостью и назойливостью, внушая самый настоящий ужас.

И каждый раз Анна приходила в отчаяние, рыдала, впадала то в бешенство, то в апатию, хотела убить неверною возлюбленного или покончить с собой. Потом успокаивалась и терпеливо ждала следующего случая, так и не поняв, в чем же корень всех ее неудач. Ей и в голову не приходило, что все зло в ней самой и нужно менять привычную манеру поведения с мужчинами.

Внезапное появление в ее жизни красивого журналиста по имени Михаил было так похоже на придуманную ею же сказку про прекрасного принца! Высокий, модно и дорого одетый, разбирающийся в литературе, дарящий цветы — все это походило на ставший явью кинофильм, который Анна мысленно смотрела сотни раз. Потому и исчезновение поклонника было воспринято ею как мировая катастрофа. Ведь сон уже начал сбываться...

А вот странный мужчина по имени Евгений Ильич никакой сказкой предусмотрен не был. Сколько бы ни мечтала Анна Лазарева о счастливой любви, никогда в этих мечтах даже не мелькал среднего роста немолодой мужчина, который в буквальном смысле подберет ее, рыдающую и опухшую от слез, в вечернем метро. И может быть, именно эта "непредусмотренность", "невымечтанность" нового знакомого позволила Анне быть с ним естественной хотя бы в первые часы, не вешаться ему на шею, а настойчиво просить уйти.

Однако же на близость с ним она пошла охотно, вероятно, в силу как раз тех причин, о которых так прозорливо догадался Парыгин. И, проснувшись утром в незнакомой квартире рядом с Евгением, Анна почувствовала, что боль от утраты прекрасного принца уже не так сильна, как вчера вечером. Она не строила напрасных иллюзий и не пыталась убедить себя в том, что Михаил был чем-то занят и потому не смог прийти. Нет, все было очевидно с самого начала, когда он только стал делать вид, что не понимает намеков Анны на имеющуюся квартиру, где можно побыть вдвоем. Дура она, дура! Да если бы он хотел ее, он бы уложил ее в постель в первый же день, когда привел к себе домой. А она, идиотка, на второй же день помчалась договариваться насчет квартиры, деньги вперед за месяц заплатила, каждый вечер ждала, что вотвот... И то, что он вчера не пришел, не нужно пытаться объяснить занятостью. Все ясно. Все к тому и шло. Она ему не нужна. А она-то размечталась! Вот так всегда у нее выходит: сначала напридумывает себе всякой романтической чепухи, а потом бьется в истерике.

Откинув одеяло, Анна осторожно вылезла из постели и юркнула в ванную. Быстро приняла душ, но, когда потянулась за полотенцем, горло снова предательски сжалось. Это полотенце, совершенно новое, специально купленное, она тоже принесла сюда вместе с нехитрыми покупками к чаю, в надежде на свидание с Михаилом. Ну можно ли быть такой... А теперь вместо Михаила в постели лежит какой-то странный дядька, совершенно не похожий на романтического героя. Да еще и ниже ее ростом на целую голову. И почему в ее жизни все так по-дурацки складывается?

Опустив плечи и вяло передвигая ноги, она вышла из ванной, вернулась в комнату и присела на край постели. Натягивать джинсы и джемпер на только что вымытое и еще влажное после душа тело не хотелось, а халата здесь не было. Через несколько минут Анна стала замерзать. Евгений лежал неподвижно и ровно дышал, видно крепко спал, ей было жаль будить его, но и ложиться обратно под одеяло не хотелось. Она потянулась за майкой и колготками, и в этот момент Евгений открыл глаза.

— Тебе нужно уходить? — спросил он совсем не сонным голосом.

— Нет, но я уже проснулась, а валяться не люблю. Ты поспи еще, если хочешь.

— А ты что будешь делать?

— Схожу в магазин, здесь неподалеку, куплю что-нибудь на завтрак.

— Пойдем вместе, — решительно сказал он, откидывая одеяло.

Вчера, когда они занимались любовью, в комнате было темно, и только теперь, при дневном свете, Анна сумела рассмотреть тело своего случайного партнера. А он совсем не плох, этот дядька. Фигура просто потрясающая, ему ведь лет пятьдесят, наверное, волосы на груди уже седеют, а лишнего жира — ни грамма, сплошные мускулы. Ноги длинные и сухие, узкие бедра, широкие плечи. Ну надо же! А в одежде-то выглядит как...

Она не смогла мысленно подобрать подходящего слова. Ну, короче, обыкновенно выглядит, как многие мужики в пятьдесят, у которых от сидячего образа жизни мышцы обвисают, и брюшко появляется, и ноги делаются дряблыми. У нее появилось непреодолимое желание найти в этом мужчине такие достоинства, которые оправдали бы ее вчерашний порыв и заодно принизили бы неверного возлюбленного. Михаил, наверное, маменькин сынок, капризный, избалованный, изнеженный, и спортом никогда не занимался. Небось стыдно перед девушками раздеваться, мускулов нет, ноги кривые. А может быть, он вообще импотент? Потому и близости не хотел. Конечно, он просто-напросто обыкновенный импотент, оттого и не женат до сих пор. Или даже гомик... Не зря же женскими любовными романами зачитывается. А Евгений как партнер очень даже хорош, и сильный, и умелый, и без комплексов.

Она так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как Евгений оделся и умылся.

— Ты что, Аня? Ты же собиралась одеваться.

— Ах, да, — спохватилась она и стала торопливо натягивать джинсы.

Они дошли до ближайшего магазина и купили продукты. Платил за все Евгений, и по его выбору и количеству покупок Анна поняла, что он не собирается ограничиваться одним лишь завтраком.

— Ты умеешь готовить чахохбили? — спросил Евгений.

— Умею.

— Тогда будем покупать курицу. Где-то я видел бабульку с кинзой и рейханом. Не помнишь?

— В соседнем ряду, — радостно откликнулась Анна. — Вон она, в синей шапочке.

Господи, он хочет пожить в этой квартире вместе с ней! Он хочет, чтобы она готовила ему обеды! Он первый в ее жизни мужчина, который не считает, что проведенная вместе ночь — это еще не повод для знакомства. Может быть, зря она всегда смотрела только на молодых мужиков? Может быть, прекрасный принц бывает и таким? А кто сказал, что принцы бывают только молодыми?

Настроение у нее поднялось, от недавней депрессии не осталось и следа, напротив, Анна пришла в радостно-возбужденное состояние. И внезапно вспомнила, что, в сущности, совсем ничего не знает о человеке, которому собирается сегодня готовить чахохбили из кур.

— Женя, а ты кто? — спросила она, отходя от прилавка с зеленью, где они только что придирчиво выбирали рейхан, кинзу и петрушку.

— Я — Женя, — улыбнулся Парыгин. — Евгений Ильич. Ты уже забыла?

— Я имею в виду, чем ты занимаешься.

— Придется тебя огорчить. Я обыкновенный инженер на обыкновенном автозаводе. Не миллионер, не банкир и не звезда экрана.

— А почему ты не на работе сегодня?

— У меня больничный. Грипп.

— Непохоже, — усмехнулась Анна. — Судя по вчерашнему, ты абсолютно здоров, молодые могут позавидовать твоему здоровью.

— Да? — Он снова улыбнулся и ласково дотронулся до ее руки. — Спасибо, Анечка, я ценю твой комплимент. Мне приятно, что я тебя не разочаровал. А что касается гриппа, то ты отчасти права. Я действительно сказал врачу, что пока еще плохо себя чувствую, и продлил больничный, потому что у меня есть проблемы, для решения которых мне нужно свободное время. Более того, я даже подумываю о том, чтобы оформить кратковременный отпуск за свой счет.

Он решил брать быка за рога. Тянуть нельзя, время идет, а денег для Лолиты все нет. Ему нужна помощница, и эта чудаковатая девица с неустойчивой психикой, конечно, не лучший вариант, но хоть что-то. Тем паче она вся в переживаниях по поводу Доценко и, вполне возможно, охотно согласится помогать Парыгину хотя бы для того, чтобы отвлечься и не чувствовать себя брошенной.

— Какие у тебя проблемы?

— Семейные.

— С женой?

— Нет. Я холостяк. Проблемы с вдовой моего брата. Я должен ей помочь достать деньги, много денег. Видишь ли, мой брат умер, оставив большие долги, и несчастную женщину теперь одолевают кредиторы. Они угрожают ей и ее ребенку, а мальчику всего семь лет. Я должен о них позаботиться, понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Анна.

Они купили хлеб и отправились домой. Предусмотрительный Парыгин позаботился и о "витаминах" — кураге, изюме, орехах, маслинах. Если ему удастся найти правильную ноту в общении с Анной, то квартира на Мосфильмовской станет на ближайшие дни его прибежищем, стало быть, надо обустраиваться в ней как следует.

Они долго, не спеша завтракали, потом занимались любовью. Парыгин отвел себе этот день для того, чтобы окончательно определиться с дальнейшими шагами, а заодно постараться приручить Аню. В его жизни было много женщин, и разбираться в них он научился неплохо. Во всяком случае, к середине дня, к обеду, он уже понял, что для Анны главное — брак или хотя бы его подобие в виде постоянных отношений с мужчиной, пусть даже женатым на другой женщине. Поэтому, окончив поедание приготовленного к обеду чахохбили, он задумчиво сказал:

— Вот ведь чудеса какие на свете бывают. Всю жизнь искал такую женщину, как ты, а нашел случайно в метро, да к тому же оказалось, что она любит другого. Почему ж мне так не везет, а?

Удар был продуманным, поэтому безошибочно попал в цель. Анна залилась краской и опустила глаза.

— С чего ты решил, что я люблю другого? Глупости это.

— А вчера? — лукаво спросил Парыгин.

— Так то было вчера.

— Выходит, ты еще и ветреница?

— Что ты... Просто увлеклась. Знаешь, как это бывает? Разум помутился временно. Ты гораздо лучше.

— Лучше чем что?

— Чем кто. Ты лучше его.

Она за все время ни разу не назвала Михаила по имени, и Парыгину приходилось тщательно следить за своей речью, чтобы случайно не проговориться и не дать понять, что ему известно не только имя, но и отчество, и даже фамилия капитана Доценко.

— Кстати, чем этот "он" занимается?

— Журналист.

— Да? — хмыкнул Парыгин. — Модная профессия.

Это уже лучше. Стало быть, она не знает, что Доценко работает в милиции. Теперь уже совершенно очевидно, что он не роман с ней крутил, а выполнял задание. Интересное кино! Что же, он в чем-то подозревал эту дылдочку? В чем она может быть замешана? Или ни в чем, а просто капитан ее связи "прокачивал"? Это, конечно, как говорится, "не есть гуд", потому что настырный капитан может в любой момент появиться рядом с девицей, а значит, и рядом с Парыгиным. Но опыт подсказывает, что это вряд ли произойдет. Если девочка еще нужна капитану, не стал бы он так резко исчезать и настраивать ее против себя.

— Ты бы позвонила ему все-таки, — заботливо сказал он. — Может, зря ты вчера так убивалась. Просто у него действительно случилось что-то непредвиденное.

— Я не знаю его телефона.

— Интересное дело! Что же это у вас за отношения были?

— Такие вот... — Анна помолчала. — Дурацкие отношения. Мы и познакомились-то совсем недавно, дней десять назад. Он мой телефон взял, а свой не оставил. Да и не нужно было, он же каждый вечер приходил ко мне на "Профсоюзную".

— А в выходные, когда ты не работала?

— Звонил днем, и мы договаривались о месте встречи. Да ладно, Женя, не надо больше о нем, хорошо? Все прошло и забыто. Мне нужно было раньше догадаться, что у нас с ним ничего не получится.

— А со мной?

— А с тобой получится. Ты совсем другой.

— И замуж за меня пойдешь?

Анна долго смотрела на него, не произнося ни слова, и Парыгин вдруг увидел, какие у нее огромные желто-зеленые глаза. И ресницы длиннющие. И вообще она совсем не уродина, вот только нос подкачал, слишком длинный.

— Пойду, если позовешь, — наконец сказала она.

— Уже позвал.

— Почему? Ты же меня совсем не знаешь.

— А мне и не нужно тебя знать. Вполне достаточно понимать, что мне хорошо сидеть с тобой на кухне и разговаривать. И готовишь ты просто замечательно. И в постели ты великолепна. Только не жди от меня слов любви, я уже немолод, чтобы этому учиться, так что не обижайся, ладно? Я буду хорошим мужем, честное слово. Ты согласна?

— Да. Если ты не передумаешь.

На мгновение он забыл, что играет. Черт возьми, а не жениться ли ему и в самом деле на этой девице? Не помирать же бобылем. Конечно, психопатка она, такие его никогда не привлекали, не говоря уж о внешности, но ведь и закон есть, согласно которому любят одних, а женятся совсем на других. И не потому, что жизнь несправедливо устроена, а потому что так правильно. Именно так. И потом, может быть, она психованная такая как раз из-за того, что замуж не может выйти. А станет законной женой — и все пройдет, как рукой снимет. Родит ему девочку, маленькую, пухленькую, ручки-ножки в перевязочках...

— Я не передумаю, — очень серьезно сказал Парыгин. — Только сначала мне нужно решить вопрос с деньгами для вдовы брата. Как только я с этим разберусь, мы подадим заявление.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросила Анна.

— Можешь. С твоей помощью я сделаю это намного быстрее. Чем быстрее раздобудем деньги, тем быстрее пойдем в загс. Годится?

Она кивнула, взяла Евгения за руку и прижалась щекой к его ладони.

— Я все сделаю, Женя. Даже если ради этих денег нужно будет когонибудь убить.

— Ну, до этого не дойдет, — улыбнулся он.

А про себя подумал: "Будем надеяться, что не дойдет".

Глава 11

Морозы внезапно сменились теплом и слякотью, впрочем, за последние несколько лет подобные зимние капризы погоды уже стали привычными. Настя Каменская в последний раз носила зимой сапоги из натуральной кожи лет шесть назад, после чего пришла к выводу, что это непростительное роскошество, ибо хождение по щиколотку в подтаявшем от соли грязном снегу уродует обувь быстрее, чем в первый раз сносится набойка. С тех пор она перешла на дешевые сапоги из кожзаменителя, которые растрескивались на морозе, но зато их было не жалко, когда наступали слякотные дни.

Сегодня утром, идя на работу, она в очередной раз бросила тоскливый взгляд на стоящую возле дома машину мужа. Насте так и не удалось выкроить время, чтобы отогнать ее в Жуковский и поставить в гараж Лешиных родителей. Сама поездка заняла бы полдня, да еще пришлось бы отбыть положенное в гостях у свекрови, ибо уклоняться было невежливо, они и без того нечасто видятся. Машина, конечно, оборудована сигнализацией, но толку-то от нее...

Если недавно рабочий день начался с неприятностей для Короткова, то сегодня, похоже, подошла Настина очередь.

— Капитан Доценко, поделитесь с товарищами, где и с кем вы провели вчерашний вечер, — заявил Мельник во время утреннего совещания.

— Не понял, товарищ полковник, — недоуменно откликнулся Михаил. — Ко мне есть претензии?

— Есть, и серьезные. Вы должны заниматься разработкой Лазаревой, а вы вместо этот провели вечер здесь, на Петровке. И участвовали в коллективной пьянке.

Вчера был день рождения у Игоря Лесникова. Но, во-первых, традицию отмечать дни рождения с коллегами по работе никто никогда не отменял, даже во времена борьбы с алкоголизмом. А во-вторых, такие отмечания, во всяком случае в их отделе, не носили характера коллективной пьянки, скорее напоминали дружеские посиделки, хотя, конечно же, не без спиртного, никто и не отпирается.

Настя поняла, что пора принимать удар на себя. Ведь это она вчера после разговора с профессором Самойловым разрешила Мише не ехать на свидание с изрядно надоевшей ему баскетболисткой.

— Владимир Борисович, — сказала она, вставая, — это была моя инициатива. Я считаю, что в работе с Лазаревой можно сделать перерыв.

— Вы считаете?

Мельник вздернул брови, и при этом на лице его было написано такое изумление, словно Насте ни по долгу службы, ни по закону природы не полагалось думать и иметь собственное мнение.

— И на каком же, позвольте спросить, основании вы смеете считать, что можно упускать из виду убийцу, который задушил семь человек? Вам не терпится получить восьмой труп? Или ваша фамилия — Мельник, и вы полагаете, что можете самостоятельно принимать решения и давать указания младшим по званию? Объяснитесь же, Анастасия Павловна.

— Я вчера закончила детальный анализ данных о всех семерых потерпевших и собиралась сегодня доложить вам результат. У меня есть все основания полагать, что эти эпизоды между собой, может быть, и связаны, но не личностью преступника. За всем этим стоит какой-то другой механизм, но вовсе не помрачение рассудка у одного человека, маньяка.

— Это чушь! — отрезал Мельник. — И вы сами не можете не понимать, что это полная чушь. Вы просто хотите выгородить Доценко. Немедленно возобновляйте работу с Лазаревой. Немедленно! Не хватает только, чтобы мы ее упустили. Пока каждый вечер рядом с ней находится Доценко, мы, по крайней мере, можем быть спокойны и целенаправленно искать доказательства ее вины. Если же она снова кого-нибудь убьет, вина будет лежать на нас с вами. А конкретно — на Каменской и Доценко. Полагаю, мне не нужно вам объяснять, что в этом случае вы должны будете положить мне на стол рапорта о переводе в другую службу, где от вашей самонадеянности и непрофессионализма будет меньше вреда.

— Владимир Борисович, это непроизводительная трата сил и времени, — упрямо возразила Настя. — По делу о душителе мы увлеклись однойединственной версией просто потому, что первоначальный сбор информации дал возможность подозревать Лазареву, и забыли о проработке других вариантов. Между тем улик в отношении Лазаревой не так-то много, чтобы можно было переключаться полностью только на нее. Я настаиваю на том, что нужно проверять и другие версии.

— Вы настаиваете? — зло переспросил Мельник. — Настаивать вы будете у себя на кухне, обсуждая с мужем меню па обед. А здесь будьте любезны исполнять мои указания. С Лазаревой глаз не спускать. Не пропускать ни одного вечера. Если нужно, подключим других сотрудников, но эта баскетболистка для нас — объект внимания номер один. Вам ясно?

Настя молча кивнула и села на место. Что ж, все верно. Мельник — это не Гордеев, к этому надо привыкнуть. Она сама виновата, позволила себе расслабиться и действовать так, как привыкла при прежнем начальнике. И Мишку подставила. Балда! Если не можешь изменить ситуацию — измени отношение к ней. Этот принцип всегда ее выручал. Но права ли она, полагая, что должна менять отношение, потому что не может изменить ситуацию? Может быть, как раз на ситуацию-то она и в состоянии повлиять? Каким образом? Самым простым. Уйти от Мельника. Не нужно приноравливаться к начальнику, с которым не можешь сработаться, если есть возможность получить другого начальника. Того же Заточного, например...

До самого конца совещания Настя так и не вникла в суть обсуждаемых вопросов, погрузившись в обдумывание внезапно появившейся идеи. С самого начала, как только стало известно, что Гордеев уходит на повышение, она мыслила в одном направлении: как ей работать под руководством нового шефа. И с первого же дня, когда появился Барин-Мельник, она внимательно следила за его словами и поступками, пытаясь понять его логику и требования, стараясь приспособиться к его стилю работы и образу мыслей. Ей и в голову не приходило, что можно рассматривать вопрос в совершенна другой плоскости. Да, Мельник ей не нравился, но она искала оправдания его действиям и зачастую находила их. И даже выгораживала нового начальника перед коллегами, перед тем же Юрой Коротковым. И зачем все это? Зачем тратить душевные силы на Барина, когда можно просто уйти. И работать с человеком, который тебя понимает и тебе доверяет.

Миша Доценко стоял перед Настей совершенно растерянный и уже битых десять минут пытался извиниться. Хотя извиняться ему было не в чем.

— Если б я только предполагал, что он так отреагирует, я бы постарался вчера не попадаться ему на глаза. Но кто же знал! Анастасия Павловна...

— Перестаньте, Миша, — морщилась Настя, которая, в свою очередь, тоже чувствовала себя виноватой. — Мы оба промахнулись, недооценили Мельника. Не берите в голову.

— Значит, мне сегодня опять?..

— Зачем? — Настя вскинула на него глаза и улыбнулась. — И не думайте даже. Ну подумаешь, наорал начальник, ткнул мордой в грязь, в последний раз в жизни, что ли? Мы же с вами решили, что Лазарева тут ни при чем.

— А он?

— А он пусть считает, как ему удобнее. Подлаживаться под него я не буду. Но и нарываться не стоит. Просто не мелькайте здесь по вечерам, вот и все. И добросовестно докладывайте ему про ваши с Анной трогательные прогулки под луной. Конечно, есть риск попасться на лжи, поэтому страхуйтесь, проверяйте ее время от времени, но ни в коем случае не тратьте на нее столько сил. Это не она.

— Вы уверены? — с тревогой спросил Доценко.

— Нет. Или да. Не знаю, Миша, у меня нет твердого ответа. Но в любом случае нужно проделать массу работы, на которую просто не останется времени, если мы зависнем на Лазаревой. Надо вплотную заняться Нурбагандовым и постараться увязать всю полученную информацию с делом об убийстве Вавилова из банка "Русская тройка". Вот вам телефон сотрудника из регионального управления, который занимается Вавиловым, я с ним уже договорилась, он поделится с вами тем, что успел накопать. Поезжайте и перестаньте переживать из-за Мельника.

Оставшись одна, Настя почувствовала себя неуютно. За многие годы работы на Петровке она привыкла ощущать себя здесь как дома, а сегодня ей захотелось уйти, чтобы лишний раз не попадаться на глаза Барину. Никогда Виктор Алексеевич Гордеев не был для нее "источником повышенной опасности", никогда она не избегала его и не боялась. А тут... Нет, пожалуй, пришедшая во время совещания мысль была все-таки правильной, надо уходить. И чем скорее, тем лучше.

Текущих дел было по обыкновению много, но Настя трусливо выбрала те из них, которые требовали выезда хоть куда-нибудь, главное — за пределы здания на Петровке. Она успела пройти метров двести в сторону метро, когда рядом затормозил давно не мытый автомобильчик Короткова.

— Куда направляешься?

— Куда глаза глядят, — в сердцах не сдержалась Настя.

— Сбегаешь от Барина?

— Угу. А ты сам куда?

— Садись, расскажу.

Настя забралась в салон, машина тронулась.

— Аська, я знаю, что мои эмоции вызывают у тебя справедливое негодование, поэтому морально готов к тому, что ты начнешь меня ругать, — начал Юрий.

— Хорошее начало, — кивнула она. — Главное — самокритичное. Продолжай, солнце мое.

— Я не выношу, когда меня унижают, тем более публично. Но еще больше не выношу, когда унижают моих друзей. В данном случае — тебя и Мишаню.

— Понятно, — вздохнула Настя, — ты горишь жаждой мщения. И на чем ты собрался подцепить нашего Барина? На бабе или коллективной пьянке?

— Еще не знаю, надо посмотреть.

Она повернулась к Короткову и внимательно посмотрела на его сосредоточенное лицо.

— Ты шутишь, я надеюсь?

— Ни в одном глазу. Я серьезен, как жених перед венчанием.

— Да перестань, Юрик. Ну что за бред, ей-богу, сводить счеты с начальником, да еще таким дурацким способом. Даже думать забудь про это, слышишь?

— Слышу. А вот ты, если такая умная, скажи-ка мне, почему Баглюк оказался пьяным за рулем.

Настя задумалась. А ведь Юрка прав. В тот день они уходили с работы почти в девять вечера, и Мельник еще был на месте. По крайней мере в начале восьмого он освободил их от ежедневного доклада, потому что занимался Баглюком. Стало быть, в районе половины восьмого Валентин Баглюк еще был трезв и находился на Петровке. Авария, в которой он погиб, произошла, если верить сводке, в двадцать три десять. Во сколько он ушел от Мельника и куда направился, где успел за какие-то три часа напиться до поросячьего визга? И только ли в этом дело?..

— Юр, а почему так вышло, что как только появляется возможность получения информации о чем-то, связанном с Мамонтовым, так моментально источник этой информации погибает?

— Во! — Коротков назидательно поднял палец. — А я тебе о чем толкую? Мамонтов собирался мне что-то рассказать и был убит. Баглюк вступил в контакт с уголовным розыском и тут же очень удачно разбился. Конечно, он не был трезвенником, это любой подтвердит, но очень уж вовремя напился в последний раз. Вот я и хочу подъехать к ребятам в отделение, поспрашивать их о техническом состоянии машины журналиста. А заодно и посмотреть вещи, изъятые на месте аварии. Бумаги, записи и все такое.

— Ты полагаешь, что после разговора с Мельником он к кому-то поехал, много пил и делился впечатлениями о фальшивых пленках, а в это время кто-то поработал с его машиной?

— Ага, мать, примерно так я и полагаю. Я хочу доказать горячо любимому начальнику Барину, что он тоже не Бог весть какой профессионал, если не предусмотрел такой возможности. Понимая, как опасно то, что произошло, он должен был лично доставить Баглюка домой и убедиться в том, что нашему писаке ничего не грозит. Более того, если бы он был хорошим опером, он бы легко сложил в уме два и два, то есть привычку журналиста напиваться до потери самоконтроля и явную расстроенность и нервозность, и в этой ситуации Мельник должен был предвидеть, что Баглюк обязательно напьется, причем не доехав до дому, а дорога скользкая. Ты вспомни, чему нас всегда учили: обращайте внимание на то, в каком состоянии от вас выходит человек, и умейте протезировать его ближайшие поступки, умейте просчитывать, куда и с каким настроением он направится после разговора с вами. Ведь так?

— Так, — согласилась Настя. — В этой науке была и вторая ступень: умейте построить разговор так, чтобы после него человек пошел туда, куда вам нужно, и сделал то, что вы от него хотите.

— Ну вот, а Мельник что же ушами хлопал? Видел, что мужик сам не свой от страха и огорчения, знал, что мужик лот склонен принимать на грудь в немереных количествах и не умеет вовремя остановиться, понимал, что тот за рулем, а на дорогах гололедица, и все равно выпустил его одного. Так что не надо рассказывать мне, что во всем отделе я один дурак.

— Успокойся ты, — примирительно сказала Настя, — никто тебя дураком не считает. Юрик, спорить с оппонентом, используя аргумент "сам дурак", это дурной тон. Я прошу тебя, уймись.

Она помолчала, закуривая, потом задумчиво добавила:

— В нашей сыщицкой науке есть и третья ступень. Если ты подозреваешь, что человек в разговоре с тобой врет, подумай, кому он после этого расскажет правду. Если наш дружок Баглюк действительно распереживался донельзя в кабинете у Мельника, а потом помчался к кому-то пить водку, то этому "кому-то" он наверняка в подробностях пересказал все, что произошло в течение дня и выбило его из колеи.

— Вот-вот, — подхватил Коротков. — И мы должны найти этого человека. Во-первых, мы таким образом узнаем, не расходится ли то, что он рассказал Мельнику, с тем, что он поведал собутыльнику.

— А во-вторых?

Коротков умолк. Настя про себя усмехнулась, угадывая ход его мыслей. Они были дружны много лет, и степень Юркиного самолюбия не была для нее секретом. Конечно же, он хочет доказать Мельнику, что не лыком шит и умеет добывать информацию, даже если начальник считает ее "безвозвратно утраченной".

— Ты собираешься дать нашему Барину по носу и показать ему, что Баглюк был с ним неискренен?

— Ну, например, — неохотно подтвердил Коротков.

— А еще что?

— А еще... Ты обратила внимание, что Барин орал на меня, смешивал с грязью, но ведь так и не сказал, что конкретно рассказывал журналист. Кто передал ему пленки, что это был за человек и так далее. Только хвастался, что сумел все это из него вытянуть. И если я смогу все эти сведения получить от собутыльника в обход Барина, то смогу сыграть с нашим хозяином в хорошую игру.

— Юрка!

— Ну что, что? Что ты меня все время останавливаешь? Не могу я ходить в дураках. Не могу и не буду. Надо раз и навсегда показать Барину, что нельзя устраивать скандалы, не разобравшись. Будет ему урок.

— Ах, так ты еще и лицемер?

— А что такого? — он пожал плечами. — Хороший сыщик всегда лицемер. Толку-то от него, если он одну правду говорит.

— Не передергивай, пожалуйста.

Смысл сказанного Коротковым был ей предельно ясен. Получить ту же информацию, что и Мельник, а потом заявить ему, что все начальственные упреки были несправедливыми, что Юрий успел поговорить с Баглюком и все выяснить у него, но не счел нужным афишировать это на совещании в присутствии всего отдела во избежание утечки информации. Дескать, в этом щекотливом деле могут быть замешаны свои, и не годится поднимать такие вопросы публично, надо было вызвать Короткова одного и спросить.

— Странная ты какая-то сегодня, — внезапно сказал Коротков.

— Почему странная?

— Мало ругаешься. Я-то думал, ты начнешь метать громы и молнии, будешь мне печень выедать за мое мальчишество, а ты молчишь, как-будто тебя все устраивает. У тебя что-то случилось?

— Да нет, все в порядке.

— Не ври, Аська, я тебя как облупленную знаю. Ты сегодня подозрительно безразличная.

Она помолчала, приоткрыла окно, чтобы вдохнуть прохладного воздуха.

— Ты прав. Я морально готовлюсь к тому, чтобы совершить трусливый поступок.

— На тебя не похоже. Ты никогда не была трусихой.

— Неправда, я всегда очень осторожна.

— Вот именно. Осторожна. Но не труслива. Это две большие разницы.

— Ладно, не утешай. Сама все знаю. Юра, мне кажется, я не смогу работать с Мельником.

— Так. Приехали. Ты никак уходить собралась?

— Я думаю в этом направлении, — уклончиво ответила Настя.

Ей вдруг стало неловко, а намерение уйти из отдела показалось детским и постыдным.

— Ну что ж, имеешь право. Тебе подполковника получать, а должность у тебя майорская. Зачем же пересиживать?

— А тебе самому не надо? — возразила она. — Но ты же не уходишь.

— Мне Колобок обещал повышение. У меня все-таки есть шанс стать начальником отделения, а у тебя его нет. Женщину никогда не назначат.

— Так то Колобок. А Мельник тебя ни за что не назначит, особенно после того разноса, который он учинил. И тем более не назначит, если ты сумеешь доказать ему, что он был не прав. Такие, как Барин, этого не прощают. Лучше покайся, признай ошибки и покажи, что умеешь их исправлять.

— Ни за что!

Он так отчаянно замотал головой, что Настя не сдержалась и фыркнула.

— Пусть я лучше еще похожу в майорах, но публичного унижения не прошу. Каяться и признавать ошибки — это ваше, женское. А я мужчина.

— И что теперь?

— И ничего. Не буду каяться. Буду доказывать ему, что он сам дурак.

— Ну да, будешь ходить опальным, но зато с гордо поднятой головой. Юрочка, это детство, а ты уже большой мальчик.

Коротков тяжело вздохнул и насупился.

— Говорят, генерал договорился с мэром о ежегодном выделении жилья для работников милиции, — сказал он вдруг, круто меняя тему.

Настя поняла, что он имеет в виду. Коротков уже мною лет был очередником управления на улучшение жилищных условий. Очередь давно застряла и не двигалась с места, но если городские власти все-таки начнут, как обещали, выделять квартиры для сотрудников ГУВД, то у Юры появляется хоть какая-то надежда. И многолетняя работа в одном подразделении может сыграть здесь немаловажную роль. На Петровке Юрку знают если не все, то почти все, в том числе и члены жилищно-бытовой комиссии, которая занимается распределением выделенного жилья. А если он уйдет, то как знать, чем дело обернется. Поэтому он будет пытаться приноровиться к Мельнику, выстроить определенным образом отношения с ним, но не убежит. А вот она, Настя, хочет убежать. Неужели подтверждается тезис о том, что материальный достаток приносит не только комфорт, но и личную свободу? У нее есть квартира, пусть крошечная, пусть на окраине города, у самой Кольцевой автодороги, но зато своя, и ей вдвоем с мужем там не тесно. Она не стоит в очереди на получение жилья, и поэтому может себе позволить уйти от начальника, который ей не нравится. А Юрка не может. Он будет терпеть. И пытаться играть с новым шефом в дурацкие мужские игры.

В отдел ГАИ они попали как раз в обеденный перерыв. Нужный им сотрудник был на месте и тут же пригласил Настю и Короткова к общему столу. Кроме обычных американских "трехминутных" супов с лапшой и бутербродов, в центре стола красовался огромный торт.

— День рождения? — догадался Коротков.

— Бери выше, — весело откликнулся лысоватый капитан с перебитым "боксерским" носом. — Проигранное пари.

— А почему торт, а не бутылка? У вас борьба за трезвый образ жизни?

— Еще чего! Просто я проиграл пари нашей Светке, а она сладкое любит. Нет, ребята, это просто фантастика! Я до сих пор не верю!

— Да что случилось-то? — спросила Настя. — Из-за чего такой ажиотаж?

— Мою тещу обокрали, — почему-то радостно сообщил капитан.

— Да уж, — хмыкнул Коротков, — по этому поводу стоит выпить.

— Ты дослушай сначала, — капитан, судя по всему, ни капли не обиделся. — У нее три дня назад в автобусе вытащили из сумки деньги и документы. Дома, натурально, плач стон, потому как и паспорт, и пенсионная книжка, и сберкнижка — короче, все аукнулось. Не говоря уже про наличные деньги, которых тоже было немало. Теща тут же мне на работу звонит и срывающимся голосом требует, чтобы я принял меры. То, что я в ГАИ работаю, а не в уголовном розыске мало волнует, в погонах же, вот и весь сказ. Я ребятам сказал, все поохали, поахали, на том дело и закончилось. А вечером мне Светка наша, дознаватель, звонит домой и спрашивает, на каком маршруте тещу мою сделали. Я отвечаю, что на сто третьем автобусе. И Светка мне уверенно так заявляет: не волнуйся, дескать, Саня, документы подбросят, иди на ближайшую к месту кражи остановку и там ищи. Я как дурак куртку в охапку, вскочил в машину и помчался на ту остановку, на какую теща указала. Ну и вот, — он широко улыбнулся. — Валялись под лавочкой. Их в темноте и не видно было. Вы представляете, цирк какой?

— И что оказалось? — спросил Коротков, устраиваясь на жестком неудобном стуле.

— У Светки муж тоже милиционер, диссертацию пишет по карманным кражам, он пять лет материалы по всей Москве собирал. Оказывается, на сто третьем маршруте работает уникальная баба, опытная щипачка, все окружное управление о ней знает, а поймать с поличным не могут. Одиночница, подельников нет, и всегда документы сбрасывает, как только из автобуса выходит. Почерк у нее такой. Я сперва не поверил, когда Светка мне позвонила, даже поспорил с ней на торт. Потом дай, думаю, проверю на всякий случай, чем черт не шутит, съезжу на остановку. Вот и съездил. Теща от радости чуть с ума не сошла. Но вы мне, ребята, другое скажите: почему Светкин муж знает, что эта тетка документы сбрасывает на остановках, а в милиции, куда теща побежала заявлять, этого не знают? А? Почему они-то ей не сказали, мол, мамаша, не волнуйтесь, поищите по маршруту, найдете свои бумажки всенепременно.

— Может, они действительно не знали? — пожала плечами Настя.

— Ну прямо-таки, не знали они! К ним обворованные с этого сто третьего автобуса табунами ходят чуть ли не через день. Вся управа про щипачку знает, только одна дежурная часть не ведает. Не бывает такого. Все, рассаживайтесь кому где удобно, сейчас народ подтянется.

— Да мы... — начал было Коротков, но капитан с "боксерским" носом тут же перебил его:

— Это само собой. Но обедать тоже надо. И с делами разберемся. Ты по телефону сказал, тебя Баглюк интересует. Что конкретно?

— Его личные вещи, все, что было в машине и в карманах. И заключение автотехнической экспертизы по возможным причинам аварии и неисправностям автомобиля.

— С экспертизой ждать придется, это долгая песня, очередь большая. Особенно сейчас, по гололедице-то столько машин побилось — жуть! А вещи у меня в сейфе. Будешь смотреть?

Коротков и Настя дружно кивнули. Капитан Саня открыл сейф и достал из него объемистый пакет.

— Это то, что было в салоне и при водителе, — предупредил он. — Из багажника я ничего не забирал, класть некуда. А что, этот водила — ваш фигурант?

Коротков снова кивнул и полез в пакет. Документы на машину, права, паспорт Баглюка и журналистская карточка, записная книжка, портмоне, два носовых платка, три ручки — две шариковые и перьевая, из дорогих, диктофон, блокнот, стандартный аптечный набор — болеутоляющие таблетки и презервативы, затрепанный справочник "Улицы Москвы", атлас автомобильных дорог Москвы и области, сигареты, зажигалка, перчатки, пластиковая бутылка из-под виски...

— Дашь попользоваться? — спросил Юра. — Или тебе как нормальному бюрократу бумажку принести?

— Это само собой, — снова откликнулся Саня. Похоже, эти слова были его любимой присказкой. — Бумажку принеси, как же без нее. А барахло бери хоть сейчас, под честное слово, в честь давнего знакомства. Весь пакет утащишь?

Юра вопросительно глянул на Настю. Он бы, конечно, не стал забирать все вещи Баглюка, взял бы только записную книжку и блокнот, но у Аськи всегда бывают какие-то хитрые соображения.

— Если можно, все заберем, — быстро сказала Настя.

— Валяйте, — великодушно разрешил Саня. — Я сегодня добрый. Только бумажку не забудьте, лады?

Дверь распахнулась, и маленькая комната моментально заполнилась сотрудниками отдела, слетевшимися на халявный торт. По глазам Короткова Настя видела, что он смертельно голоден и без куска торта уходить не собирается, но самой ей абсолютно не хотелось здесь оставаться. Не то чтобы сотрудники Госавтоинспекции ей чем-то не нравятся, вовсе нет, они были славными и приветливыми, но настроение у нее было — хуже некуда.

Во-первых, мысль о возможном уходе из отдела отравляла ей душу.

А во-вторых, ее отчего-то смутил вид пластиковой бутылки из-под виски. И ничего в этой бутылке не было особенного, самая обыкновенная, только что не стеклянная, такие продаются в каждом киоске и в любом магазине. Но при виде бутылки Настя почувствовала какой-то болезненный укол, словно ее публично уличили в неприличном поступке. И никакого желания есть торт в веселой компании у нее не было.

Она тронула Короткова за локоть и шепнула:

— Юрик, ты очень хочешь остаться?

— Я есть хочу, — буркнул он.

— А можно я посижу в твоей машине, пока ты поешь, а? У меня голова разболелась, я здесь не выдержу.

Юра кинул на нее быстрый взгляд и усмехнулся.

— Опять врешь. Иди, конечно, если тебе невмоготу. Я недолго. Держи ключи.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Настя осторожно выскользнула за дверь. На улице она огляделась и заметила неподалеку заведение под вывеской "У Смирнова". Интересно, что там такое, у этого Смирнова? Она решительно прошла мимо Юриной машины и толкнула дверь заведения.

В зале было пусто, за одним из столиков скучали два официанта в изысканных бабочках на шеях. Вообще-то они были заняты игрой в шахматы, но по их лицам было видно, что это им совершенно не интересно. При появлении посетительницы они даже головы не подняли, продолжая двигать фигуры и вяло что-то обсуждать вполголоса. Настя потянула носом, пытаясь по запаху определить, на что здесь можно рассчитывать. Пахло жареным мясом и почемуто корицей. Навалившаяся на нее в последние часы тоска вдруг прорвалась злостью и раздражением. Она подошла прямо к официантам.

— Значит, так, мальчики, — сказала Настя, не узнавая собственного звенящего металлом голоса, — большую чашку крепкого кофе и бутерброд. На вынос. В машину на улице. Потом доиграете.

Она мельком взглянула на шахматную доску. Чего тут доигрывать-то? Белым можно через два хода ставить мат, если черные пожертвуют ладью. Неужели не видят? Или они просто так фигуры двигают, чтобы руки занять? Впрочем, белые еще могут поцарапаться, если не побоятся открыть короля. Черные все равно их достанут, но уже через пять ходов, а не через два.

Она резко повернулась и вышла на улицу, не переставая удивляться собственному нахальству. Никогда она не позволяла себе такого поведения и такого хамского обращения с обслугой, считала это барством и признаком недалекого ума. Что же с ней происходит? Неужели обдумывание своего позорного бегства из отдела до такой степени выбило ее из колеи? Да еще бутылка эта непонятная...

Она забралась в машину на пассажирское место, опустила стекло, закурила. Интересно, принесут ей кофе или сочтут ее за сумасшедшую и спокойно продолжат сражаться за доской?

Из дверей кафе появился тот официант, который играл белыми. В руках у него был маленький поднос, на котором дымилась большая белая чашка. Он огляделся по сторонам, увидел машину, и на лице его проступило выражение полного недоумения. Ну конечно, подумала Настя, по моим замашкам он, наверное, решил, что я сижу не меньше чем в шестисотом "Мерседесе", а уж никак не в отечественном автомобильчике, да еще и немытом. Она полезла в сумку и достала кошелек.

Официант неуверенно подошел к ней и протянул поднос в открытое окно.

— Спасибо, — сухо сказала она, — чашку потом занесу. Сколько с меня?

— Тридцать тысяч.

Это было нагло, но Настя смолчала, бросила на поднос три купюры, забрала кофе и бутерброд с осетриной. Будем считать, что это с наценкой за обслуживание на улице. Она сделала пробный глоток и поморщилась. Кофе был горячим, но невкусным и некрепким. Вот тебе, Каменская, злорадно подумала она, получай свое пойло по цене бриллиантов, будешь знать, как выпендриваться.

Откинувшись на мягкую спинку сиденья, она медленно жевала бутерброд, запивая его невкусным кофе, и думала о смутившей ее бутылке из-под виски. Бутылка как бутылка. Светлые части рисунка на этикетке закрашены простым карандашом. У некоторых людей есть такая привычка: в задумчивости или во время разговора штриховать рисунки, причем любые, и на этикетках спичечных коробков, и в газетах или журналах, и на календарях. Короче, что под руку попадется. Конечно, люди, использующие для этого этикетки на бутылках, встречаются куда реже, но Настя была уверена, что видела такого человека. И это не давало ей покоя. Штриховать этикетку могли либо сам Баглюк, либо тот, с кем он пил в промежутке между посещением Петровки и аварией. Но с журналистом она никогда не бывала в одной компании, более того, вообще не была с ним знакома, стало быть, если у него и была манера водить карандашом по рисункам, то видеть это Настя никак не могла. А она видела. Могла бы поклясться, что видела. Но где? Кто это был? Память отказывалась подчиняться, а настроение портилось все сильнее. Она не пыталась себя обманывать и потому знала: если вместо того, чтобы вспомнить, она расстраивается, это означает, что память хочет спрятать в своих глубинах что-то очень неприятное. Подсознание не выпускает на свет Божий эту информацию, потому что она опасна. Убийственна. Или просто неудобоварима и тягостна.

Она даже не заметила, как подошел улыбающийся Коротков, неся в одной руке пакет с вещами Баглюка, а в другой — кусок торта на картонной тарелочке.

— Это что такое? — изумленно протянул он, глядя на чашку.

— Это был кофе, а теперь пустая посуда.

— И откуда?

— А вон оттуда, — она показала на дверь под вывеской, — от некоего Смирнова. Подожди секунду, я чашку им отнесу.

— Ладно уж, сиди, сам отнесу.

Юра бросил пакет на заднее сиденье, взял у Насти пустую чашку, сунув ей взамен тарелку с тортом, и пошел в сторону кафе. Вернулся он минут через десять, при этом улыбка на его лице стала еще веселее.

— Ты сколько им заплатила? — спросил он, садясь в машину.

— Тридцатник. Акулы капитализма, будь они неладны.

— На, держи сдачу. — Он бросил ей на колени две купюры — десять тысяч и пять.

— Чего это они? Засовестились?

— Ну конечно, размечталась! — фыркнул Коротков. — Испугались. Увидели, что я чашку принес, и поинтересовались, что это за принцесса такая, которой кофе надо в машину подавать, а грязные чашки за ней мужик носит. Я им объяснил, после чего они вдруг вспомнили, что должны тебе сдачу.

— И кто же я такая в твоем исполнении?

— Престидижитатор.

— Кто?!

— Ага. Личный престидижитатор начальника налоговой полиции города. Что ты! Скушали и не поперхнулись. Откуда им знать, что престидижитаторы работают в цирке и на эстраде, а не в налоговой полиции. Темнота непросвещенная. А еще если личный, тогда вообще хана. Получается что-то вроде тайного советника.

Настя расхохоталась и на несколько минут забыла про свое плохое настроение. Они успели проехать несколько кварталов, когда она вдруг спохватилась:

— А куда, собственно говоря, ты меня везешь?

— В редакцию, где работал Баглюк. Хочу поговорить с его коллегами и выяснить, с кем он напился перед тем, как попал в аварию. А что, у тебя другие планы?

— Другие. Они с самого начала были другими, но я как дура потащилась с тобой в ГАИ, потому что ты мне зубы начал заговаривать, развивая обширные планы кровной мести Барину, а у меня не было сил сопротивляться твоему натиску.

— Ася, ну будь человеком, а? Вдвоем-то веселее, тем более мы хоть и на плохонькой, а все ж на машине. Давай сначала вместе в редакцию съездим, а потом по твоим делам двинем.

— Слушай, твои мстительные помыслы лишают тебя здравого смысла. Чем мы вечером будем перед Барином отчитываться? Он тебе какой план на день утвердил?

— Да ну его с его утверждениями, — рассердился Коротков. — Навру что-нибудь, чего и тебе рекомендую. Он же не проверяет за нами, разве ты не заметила? Для Барина главное, чтобы холопы вовремя отметились, так сказать, прогнулись и уважение сделали. Не забыли, значит, что у них есть хозяин.

— Смотри, нарвешься, — предупредила его Настя.

Но в глубине души она понимала, что Юра прав. Мельник действительно не проверяет, да и возможности такой у него нет. Все его утренние и вечерние доклады — не более чем дисциплинирующая мера по отношению к "вконец разболтанным подчиненным", которым предыдущий начальник дал слишком большую свободу. Инстинктивно она чувствовала, что решение поехать вместе с Юрой в редакцию будет правильным хотя бы потому, что может снять нервозность, вызванную видом бутылки с разрисованной этикеткой. Они узнают, с кем пил Баглюк, найдут этого человека, поговорят с ним, и все встанет на свои места. И можно будет больше не думать о том, где же Настя видела точно такую же заштрихованную этикетку на бутылке. Не думать и не бояться. Почему же она так боится, почему ей так неприятно об этом думать?

x x x

Евгений Парыгин всегда считал, что работает честно.

Если опять же оставить в стороне вопрос о том, каким способом он зарабатывает деньги, а говорить только о том, что он их именно зарабатывает. То есть получает их за выполненную конкретную работу, в которую были вложены его труд, умение, опыт и фантазия. Ни разу в жизни он не получил ни копейки "просто так", за красивые глаза. И деньги для Лолиты он изначально намеревался добыть тоже работой. Но заказ сорвался, причем сорвался не по его вине. И других заказов в ближайшее время не предвиделось. А деньги нужны, и срочно.

Поэтому впервые в жизни Евгений Ильич решил, что называется, поступиться принципами и получить необходимую сумму другим способом. Обдумывание неясной ситуации с газетной статьей и признаниями некоего Никиты Мамонтова в совершенном когда-то убийстве натолкнуло его на мысль разыскать тех, кто стоит за этой аферой с видеосъемками, и содрать с них энную сумму. Путем шантажа и угроз, разумеется. Если не получается выйти на них через сыщика Доценко, то можно попытаться сделать это через журналиста, написавшего статью "Трупы на свалке". Не исключено ведь, что журналистская рука в этом деле не последняя, вполне вероятно, что пишущая братия вступила в какие-то взаимно интересные отношения с хорошо информированными источниками в верхах. Там ведутся свои игры, политические.

И бывшие заказчики из верхних эшелонов сдают на возмездной основе исполнителей.

Почти сутки Парыгин посвятил тому, чтобы приручить Анну. Предлагал замужество, занимался с ней любовью и говорил, как умел, нужные слова. Анна должна захотеть как можно скорее выйти за него замуж, а для этого нужно как можно скорее достать деньги для его родственницы. С работой все решилось просто: Анна получала деньги за столько дней, сколько реально отработала, плюс премиальные за перевыполнение нормы ежедневной выручки. Не хочешь выходить на работу — сиди дома, только предупреди в конторе заранее. Со своей работой Парыгин тоже решил вопрос легко, позвонил на завод, сослался на необходимость взять отпуск по семейным обстоятельствам, голос при этом сделал соответствующий. Ему поверили и сразу пошли навстречу, разрешили даже оформить все потом, задним числом. Вот где репутация-то пригодилась!

Нужно было только, чтобы Анна ему верила. Верила безоговорочно, слепо, не подвергая сомнению или критике ни одного его слова. У нее должно быть одно-единственное желание: стать его женой, и это желание должно затмить для Ани Лазаревой все вокруг. В том числе и неблаговидность действий Парыгина.

К концу первых суток знакомства Евгений предложил ей выйти прогуляться. Было семь вечера, магазины еще открыты, и он умышленно повел ее по улицам мимо ярко освещенных витрин.

— Когда мы будем жить вместе, — говорил он, проходя мимо салона "Мебель и кухни из Италии", — надо будет сразу же купить новую кухню, со встроенной техникой, чтобы тебе было удобно.

...Терпеть не могу эти кожаные пальто, — говорил он, поравнявшись с магазином одежды, — ты у меня будешь ходить только в шубах. Ты высокая и стройная, на тебе дорогая шуба будет смотреться роскошно, как на манекенщице.

...Надо будет присмотреть рядом с нашим домом хороший косметический салон, чтобы ты могла ходить туда как минимум раз в неделю. Моя жена должна быть холеной и ухоженной...

Анна молча кивала и преданно заглядывала ему в глаза.

Прохожие часто оборачивались и провожали их глазами, очень уж необычно смотрелась эта пара, в которой женщина была на целую голову выше своего спутника. Но впервые в жизни Анна не обращала на это внимания. Она вся светилась от радости.

— Придется мне, наверное, машину менять. С твоими длинными ножками в моих "Жигулях" будет тесновато. Тебе какую хочется, "Волгу" или иномарку?

— Не надо иномарку, — счастливо улыбалась Анна, — они к нашим дорогам не приспособлены. Лучше что-нибудь попроще.

— Такая женщина, как ты, не должна выбирать то, что попроще, — назидательно говорил Парыгин. — Ты не рядовая, запомни это.

— Женя, но ведь ты обыкновенный инженер, где же ты возьмешь деньги на все эти покупки?

— А это, девочка моя, не твоя забота. Жена не должна думать о том, где муж берет деньги, она должна думать только о том, как их правильно потратить. Я же мужчина в конце концов, и я обязан обеспечить тебе тот уровень жизни, которого ты достойна.

Бог мой, это были те слова, которые снились ей всю жизнь. Она не рядовая. Она — необыкновенная. И он хочет о ней заботиться, холить ее, лелеять и создавать всяческие удобства. Он не юнец какой-нибудь прыщавый, не молодой парень, держащийся за мамину юбку, а зрелый самостоятельный мужчина, умный, опытный, надежный. Вот он, ее принц! Это та награда, которую судьба послала ей наконец после всех обид, разочарований и слез. В ее жизни должен был встретиться легкомысленный и ветреный красавец Михаил, чтобы она смогла оценить и понять такого мужчину, как Евгений. И ей вовсе не казалось странным, что он сделал ей предложение, едва познакомившись. Так и должно было случиться: увидел, влюбился, женился. Только так и бывает в настоящих сказках, только так и грезилось.

Они вернулись домой, в снимаемую Анной квартиру, где Евгений предоставил ей возможность снова продемонстрировать кулинарное искусство, дабы она могла подтвердить: он не ошибся в своем выборе, она будет ему хорошей женой. Парыгина беспокоила Лолита, потому что он собирался и сегодня ночевать здесь. Вчера он позвонил ей, правда, уже поздно вечером, почти ночью, и предупредил, что не придет, и голос у родственницы при этом известии сделался более чем недовольным. Разумеется, никаких упреков вслух она не произнесла, но за ее холодным тоном явственно слышалось:

"Конечно, опять бабы, а о моих проблемах ты совсем забыл". Черт ее знает, эту Лолиту, вобьет себе в голову какую-нибудь чушь да и наделает глупостей, например, выйдет из дома и отправится туда, где ее давно уже поджидают кредиторы.

И ведь знает же, что так может случиться, а все равно пойдет ему, Парыгину, назло, чтобы знал, что нельзя оставлять ее одну, да еще и обижать. Про таких людей народная мудрость давно уже присловье сложила: выколю себе глаз, пусть у моей ненавистной тещи будет слепой зять.

Надо бы позвонить Лолите, успокоить. Евгений оглянулся, убедился, что Анна поглощена обработкой грибов, и пошел к телефону, стоящему в комнате. Разумеется, Лола закатила ему истерику, но он чего-то подобного и ожидал.

— Ты думаешь, что спрятал нас, оторвал от всего мира, и на этом все? — орала она в трубку. — И мы теперь что, умереть должны в заточении? Ты думаешь вообще как-нибудь решать проблему с деньгами или нет?

— Я ее решаю, — стараясь не взорваться, отвечал Парыгин. — Это не делается так быстро, я все-таки не миллионер, а рядовой инженер, не забывай этого.

— Если у тебя нет возможностей достать денег, так нечего было обещать! Зачем ты меня "завтраками" кормишь столько времени? Сказал бы сразу, что не можешь помочь, я бы другой способ нашла. Уже и деньги достала бы, и расплатилась, а не сидела тут сиднем, как в тюрьме!

Парыгин с трудом удержался, чтобы не ответить ей грубостью. Если у нее есть другие возможности достать деньги, так какого же рожна она сидит на его шее и ждет от него помощи? Ну и доставала бы по своим каналам, а не обрывала ему телефон со слезами и паническими тирадами.

— Лола, я делаю все, что в моих силах. Наберись терпения, я тебя прошу.

Лолита помолчала, потом спросила:

— Ты у женщины?

— Да.

— Ну что ж... Пригласи ее к телефону, будь любезен.

— Это еще зачем?

— Я хочу с ней поговорить.

— В этом нет необходимости. Лола, возьми себя в руки.

— Позови ее! — потребовала Лолита. — Если ты не сделаешь, как я прошу, я завтра же возвращаюсь домой. Нет, не завтра, немедленно.

Очень хорошо, вот уже и до шантажа дело дошло. Пусть у моей тещи будет зять слепой. Черт бы ее взял, эту дуру. Не была бы она вдовой брата, давно послал бы ее куда подальше.

— Что ты собираешься ей сказать?

— Если она хочет, чтобы ты проводил с ней больше времени, пусть поможет тебе достать деньги для меня. Это в ее интересах. Заодно хочу убедиться, что ты действительно у женщины, а не прячешься от меня, потому что не можешь достать деньги. Женщина — это уважительная причина, так и быть. Позови ее.

— Подожди минуту.

Парыгин вышел в кухню и ласково тронул Анну за плечо.

— Аня, моя родственница просит тебя подойти к телефону. Поговори с ней. Только не обращай внимания на некоторые ее... Ну, странности, что ли. Она весьма экспансивная дама, темпераментная, взрывная, и, когда волнуется, говорит чудовищные глупости.

— А что ей нужно от меня? — удивилась Анна. — Мы с ней даже не знакомы.

— Она хочет убедиться, что я действительно с тобой.

— Не понимаю...

— Я уже объяснял тебе, на нее наседают кредиторы моего покойного брата, угрожают похитить сына, если она не отдаст долг. Долг очень большой. Поскольку я всю жизнь был дружен с ее мужем, я обязан ей помочь, понимаешь? Обязан. Она мне не нравится, она глупая и склочная баба, но в память о брате я должен ей помочь. Я не могу бросить ее и племянника на произвол судьбы. Я колочусь изо всех сил, пытаясь достать эти проклятые деньги, но пока у меня ничего не получается. А она считает, что я прячусь от нее, чтобы не заниматься ее проблемами, и не верит, что я провожу время не Бог знает где, а с женщиной, которую люблю и на которой собираюсь жениться. Подойди к телефону, Аня, я прошу тебя, иначе она не успокоится. И не обращай внимания на ее слова, какие бы глупости она ни говорила.

— Хорошо, — кивнула Анна, — я поговорю с ней. Как ее зовут?

— Лолита.

Она быстро прошла в комнату и взяла трубку, лежащую рядом с аппаратом.

— Я слушаю вас, Лолита.

Парыгин много бы дал сейчас, чтобы слышать, что говорит Лола. Он настороженно наблюдал за Анной, ловя каждое произнесенное ею слово, пытаясь восстановить диалог полностью, но это ему плохо удавалось, потому что Анна ограничивалась только короткими: "Да-да, я понимаю". Наконец она сказала: "Всего доброго, до свидания", и положила трубку.

— Что она тебе сказала? — немедленно спросил Парыгин.

— Она посоветовала мне оказать тебе посильную помощь. Чем быстрее ты раздобудешь деньги для нее, тем скорее освободишься от забот о ней и сможешь все свободное время посвятить мне.

— И все?

— Все.

— Она ничем тебя не обидела?

— Что ты, Женя, даже не думай об этом.

— Ты что-то погрустнела, — встревожено заметил он. — Все-таки она тебя расстроила.

— Да нет же. Она заставила меня задуматься.

— О чем?

— О том, как помочь тебе. Женя, я уже говорила, я готова на все, в буквальном смысле слова на все. Ты можешь на меня положиться.

Парыгин выдержал паузу. Сейчас наступает очень ответственный момент, другого такого не будет, и если он неточно сыграет, то ничего не выйдет. Лола, конечно, дура набитая, но в данном случае ее глупость и скандальность сыграли ему на руку, она сказала Ане как раз те слова, которые ему очень хотелось довести до ее сознания. Он их уже произносил, но ему показалось, что она как-то не обратила на них внимания. Он говорил ей, что, прежде чем жениться, он должен решить проблему денег для Лолиты, а Аня говорила ему в ответ, что готова помочь, чем может. Но больше она об этом не заговаривала, а Парыгину нужно было, чтобы она сама, непременно сама вернулась к этому разговору. Чтобы выходило, будто она сама напрашивается, а не он ее втягивает.

Евгений потянул Анну за руку, усадил на диван, запустил пальцы в ее роскошные блестящие волосы и начал тихонько поглаживать затылок.

— Анечка, для того, чтобы достать такую крупную сумму, нужно очень много времени. Ты разумный человек и должна понимать, что честные деньги быстро не делаются. Я и сам это понимал до вчерашнего дня. Но со вчерашнего дня я думаю только об одном: я хочу, чтобы мы с тобой были вместе, я хочу, чтобы ты стала моей женой. И я не хочу ждать слишком долго. Не знаю, веришь ли ты мне, но это так, хотя, надо признаться, я сам себе удивляюсь. Никогда в жизни я не хотел быть с женщиной так сильно, как сейчас. И теперь я думаю о том, как достать деньги для Лолиты побыстрее. Но при этом понимаю, что эта быстрота напрямую связана с риском. Чем быстрее, тем опаснее. Более того, Анечка, чем быстрее, тем ближе к криминалу. И я хочу тебя спросить, девочка моя: будешь ли ты любить меня, если я совершу нечто противозаконное, чтобы раздобыть эти деньги. Теперь решение за тобой: либо я достаю деньги законным путем, но наша свадьба откладывается на неопределенное время, либо я достаю деньги быстро, но на грани с нарушением закона, а ты мне в этом помогаешь. Как ты скажешь, так и будет.

Анна закинула ноги на диван, согнув их в коленях, свернулась калачиком, положила голову на грудь Парыгину, а руками обхватила его шею.

— Я тоже не хочу ждать, — твердо сказала она. — Я всю жизнь только и делала, что ждала неизвестно чего. Хватит, надоело. Я сделаю все, о чем ты попросишь. Ты можешь на меня положиться.

Глава 12

Сегодня Василий Валерианович Галузо снова сам поехал в учебный центр, при этом время выбрал такое, когда Стоянов заведомо будет в Москве. Ему нужно было переговорить с Зелениным с глазу на глаз, но если вызывать его на встречу, то Стоянов непременно узнает об этом и сделает выводы, что, дескать, за его спиной интрига какая-то плетется. А если правильно выбрать момент и приехать самому, то всегда можно сделать вид, что ехал-то к Стоянову, да вот на месте начальника учебного центра не оказалось, какая неприятность. Ну да ничего, с заместителем пообщался.

Президент болеет. Сначала все было вроде тихо, ну болеет человек — и болеет, ведь человек же, не машина. С каждым может случиться. Тем паче после операции на поправку пошел на удивление быстро, даже врачи в самых оптимистичных прогнозах на такое скорое восстановление не надеялись. А потом снова заболел, не то грипп, не то пневмония, и вот тут уж злопыхатели зашевелились, головы подняли, давай в темпе через Думу законопроект проталкивать об отстранении Президента в связи со стойкой неспособностью... И так далее.

Галузо не был сторонником злопыхателей, он вообще к нынешнему руководству относился достаточно безразлично и скорее даже лояльно, но ведь его задумка, его план, детище его как раз и нужно было для того случая, когда власть меняться станет. Он-то рассчитывал, что до этого момента еще ждать года три с половиной, а оказалось, все может случиться уже сейчас. Конечно, он пока не очень-то готов, дело только-только начато, но момент упускать нельзя. Если на подходе новые выборы, то с этого надо поиметь свой кусок.

Зеленин встретил Василия Валериановича приветливой улыбкой, но глаза его были, как обычно, хмурыми. Иногда Василию становилось интересно, а бывает ли вообще у Александра Петровича другой взгляд, когда он, например, смеется над хорошим и умело рассказанным анекдотом или разговаривает с женщиной, которая ему нравится. Во всяком случае, сам Галузо другого выражения глаз у Зеленина не наблюдал ни разу. Не довелось.

— Я ознакомился с подготовленной вами концепцией работы учебного центра, — начал Галузо, — и должен сказать, она мне нравится. Сразу видно, что поработали вы над ней как следует, даже и придраться не к чему. Но сейчас мы должны поговорить о другом. Нынешняя ситуация такова, что не исключены досрочные выборы, а у нас в активе пока не очень много спонсоров. Вы понимаете, что я хочу сказать? Зеленин кивнул и слегка улыбнулся.

— Если так случится, что выборы все-таки будут назначены и начнется предвыборная кампания, мы с вами должны быть во всеоружии. Давайте пройдемся по нашим должникам, то есть по людям, которые нам обязаны, и подумаем, как извлечь из них максимальную пользу. Я имею в виду структуры, которые нас финансируют в обмен на собственный покой. Повторяю, программа только началась, и таких структур у нас пока не так много, как хотелось бы, но мы-то рассчитывали на двухтысячный год, а не на девяносто седьмой. Нам нужно подумать, как увеличить численность зависимых от нас людей, и увеличить в кратчайшие сроки. Я обращаюсь с этим в первую очередь к вам, Александр Петрович, потому что именно вы косвенным образом повинны в том, что программа несколько притормозилась. Мы уже должны были бы вовсю работать со вторым набором курсантов, но мы дали вам возможность разработать собственную концепцию, чтобы вы могли проявить свой потенциал.

Зеленин посмотрел в окно, при этом на лице его было выражение настолько отсутствующее, что Василию Валериановичу показалось, будто тот его не слышит вообще. Странный все-таки субъект этот Зеленин, опасно его двигать вверх, непонятный он, закрытый. Но и не двигать нельзя, обещания даны, заверения сделаны.

— Александр Петрович, — окликнул Галузо, — вы меня слышите?

— Слышу. Прошу прощения, отвлекся. Знаете, мне пришла в голову одна идея. Не знаю, как вы к ней отнесетесь.

— Что за идея, — подбодрил его Василий Валерианович. — Давайте обсудим.

— Идея касается того, как наших противников превращать в союзников. Согласен, того финансирования, которое мы получаем, нам явно недостаточно, особенно если вы принимаете мою концепцию деятельности учебного центра. Мне даже странно, что вы не высказали по этому поводу никаких возражений, а ведь они обязательно должны быть.

Галузо мысленно поаплодировал Зеленину. Конечно, сомнения при чтении представленной концепции у него были, да еще какие! Одно дело, держать человека в узде при помощи компрматериалов, и совсем другое — работать с ним без всякой "компры". Управлять человеком можно только при помощи двух инструментов: страха и денег. Если не страх, категорическим противником которого был Зеленин, то деньги. А где их взять? И потом, тот же Зеленин настаивал на том, чтобы курсанты не жили в период обучения в казарме, а приезжали каждый день из дома. Если "не москвич — предоставить ему возможность снимать квартиру, а это тоже деньги. И транспортная проблема должна как-то решаться. Когда курсант живет здесь же, это одна картина, а если должен каждый день приезжать и уезжать — совсем другая. Путь от ближайшей железнодорожной станции занимает, если идти пешком, час пятнадцать — час двадцать. Надо обеспечивать каждому машину. Не автобусом же их возить всем кагалом... Перезнакомятся еще, чего доброго, подружатся, а это совсем не нужно. Обучение в центре индивидуальное, на каждого курсанта — персональный инструктор по каждой дисциплине и персональная комната для занятий. И расписание для спортзала и тира составлено так, чтобы тренировались поодиночке, только в присутствии тренера, врача и психолога. Столько денег на эту "индивидуальность" уходит — просто ужас, но так нужно для дела, во избежание последующей расшифровки. И поставить все это "капиталовложение" под угрозу, посадив всех в один автобус? Идиотизм. Конечно, нужна машина для каждого. Пусть отечественная, пусть не новая, но ведь это тоже деньги, не говоря уже про бензин и техобслуживание.

— Так что вы надумали насчет новых источников финансирования? — благожелательно спросил Галузо.

— Видите ли, — осторожно начал Зеленин, — насколько я понял, вы не предлагаете определенным структурам давать деньги на программу в обмен на некоторые услуги. Вы ждете, когда они сами дойдут до этой мысли и обратятся к вам с соответствующим предложением. Верно?

— Верно, — подтвердил Василий Валерианович.

— Но таких догадливых на сегодняшний день не так уж много, вы сами это признаете. Программа как-никак государственная, и многие просто не рискуют делать такого рода предложения, боясь, что не будут правильно поняты. К вам обращаются только те, у кого есть личные знакомства среди руководителей программы и кто имеет возможность предварительно прощупать почву.

— Правильно, — снова кивнул Василий. — А вы считаете, что мы должны организовать рекламу и предлагать себя, как дешевая девка на панели?

— Ну зачем же. Я полагаю, что нужно уметь извлекать пользу из объективно сложившихся обстоятельств. Возьмем в качестве примера банк "Русская тройка". Богатейшая финансовая структура с филиалами по всей России. Денег — куры не клюют. А в числе наших спонсоров не значится. Это неправильно.

— И что же вы предлагаете, чтобы исправить это положение?

— Я полагаю, что нужно выгодно поэксплуатировать случайно возникшую ситуацию с Нурбагандовым. Мы ее не планировали, это был неожиданный сбой, но теперь, как мне кажется, можно было бы на этом поиграть. Мы освободили "Тройку" от присутствия, мягко говоря, тайного фискала, причем освободили так быстро, что он не успел ничего накопать. Это ли не повод для благодарности? Нужно лишь найти человека, который возьмет все на себя.

Галузо усмехнулся. Ну и жучила этот Зеленин. Даром что на практике не работал, всю жизнь наукой занимался, а интригует не хуже самого Василия Валериановича. Нужно найти человека, который близок к руководству "Русской тройки", и не просто близок, а другом считается, и в то же время человек этот должен быть не совсем чистоплотным.

Он должен иметь грешок перед владельцами "Тройки", который ему хотелось бы замолить. Ну и еще кое-какие необходимые характеристики должны быть у него, чтобы раскрутить историю с Нурбагандовым к обоюдному удовольствию.

А картинка в целом должна выглядеть примерно так: "Ребята, я случайно узнал, что к вам подослали "казачка" и все ваши налоговые махинации в обозримом будущем выплывут наружу. Взял я грех на душу, поработал с тем "казачком", не будет он вам больше докучать. Но и вы имейте в виду: государство на налоговые дела изо всех сил навалилось, так что не этот "казачок", так следующий, все одно покоя вам не дадут, уж больно вы богатые да могущественные. Потому мой вам совет: не ждите, пока ваши махинации, ежели таковые имеются, вскроются, идите на поклон к тем, кто этих "казачков" по далям и весям рассылает, попробуйте с ними договориться. Такто оно вернее будет".

— Мысль интересная, — неторопливо сказал он. — Но вы сами справедливо заметили, что случай с Нурбагандовым был именно случаем, непредвиденной случайностью. Ее безусловно можно и нужно использовать, но как можно надеяться на повторение счастливого для нас стечения обстоятельств?

— Никогда нельзя надеяться на какое-то стечение обстоятельств, — снова чуть улыбнулся Зеленин. — Я предлагаю использовать этот случай как прецедент, отработать на нем технологию и превратить такие казусы в систему. И в дальнейшем работать уже не с казусами, а выстраивать ситуацию целенаправленно.

Галузо почувствовал, как по спине пробежал холодок. "Выстраивать ситуацию целенаправленно!" За этой наукообразной фразой стоял такой нечеловеческий цинизм, что даже ему, человеку далеко не мягкому, стало не по себе. Ничего себе заявленьице! Такого можно было ожидать на худой конец от Стоянова, но уж никак не от "ученого червя" Александра Петровича. Господи, даже обсуждать страшно то, что он предлагает. Устраивать на работу в "непокорные", "непрогнувшиеся" коммерческие структуры неких личностей, через короткое время убивать их, потом подсылать к руководителям доверенных людей, которые будут говорить: я взял ради вас грех на душу, но лучше пойдите и отдайтесь сами, не ожидая, пока вас изнасилуют. Да уж, как говорят мудрые англичане, если изнасилование неизбежно — расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие.

— Более того, — продолжал Зеленин, — это позволит получать благодарность не только от самих структур, но и от тех людей, которые возьмут на себя переговоры. Ведь у них, как мы с вами договорились, должен быть грешок, и за возможность вернуть утраченное доверие друзей или оттянуть срок возвращения, к примеру, кредита они заплатят дорого. Таким образом, мы убьем одновременно двух зайцев.

Да, до такого даже сам Галузо не додумался бы. Не зря этого Зеленина наверх тащат, видно, он в интересах политиканов не одну интригу сплел. Много народу ему обязано.

И, наверное, многие его боятся. Надо же! А с виду-то ни о чем не скажешь, низенький такой, румяный, глазки блестят, хоть и хмурятся. От таких румяных коротышек никогда опасности не ждешь. А напрасно. Такие-то вот и есть самые опасные. Стоянов по сравнению с ним — дитя неразумное.

Гриша Стоянов как привык действовать? Как в прежние времена вся ментовка работала, то есть на "компре" да на страхе. На этой "компре" он и вылез, держал партийных и советских функционеров за глотку, разоблачением внеслужебных связей с иностранными гражданами и участием в групповых случках запугивал, и все у него в жизни получалось, как он хотел. Блядей валютных на коротком поводке держал, они ему информацию поставляли, а он их за это не тягал за тунеядство и за нетрудовые доходы. Короче говоря, простенькие одноходовочки, а к более сложному маневру не приучен.

А Зеленин — он другой. И откуда в нем этот цинизм? Почему он так легко распоряжается человеческими жизнями? Да потому, решил Галузо, что в отличие от Стоянова с реальной преступностью близко не соприкасался и женщину, у которой сына убили или дочку маленькую изнасиловали, никогда в глаза не видел. Не видел он настоящего горя и слез, не вытирал с лица плевки, как вытирали их следователи и оперативники, которым родители потерпевших действительно, случалось, плевали самым натуральным образом в глаза за то, что милиция виновных найти не может и вместо этого вопросы какие-то оскорбительные задает.

— Ну что ж, Александр Петрович, — как можно нейтральнее произнес Галузо, — я подумаю над вашим предложением. Стратегически оно выглядит весьма привлекательным, но тактически, боюсь, несет в себе некоторую опасность. Вы должны понимать, что убийством Нурбагандова занимается милиция, и как это будет выглядеть, если вдруг пойдут разговоры о том, что к этому причастен вполне конкретный человек?

— Не нужно упрощать, Василий Валерианович. Вы меня уверяли, что держите руку на пульсе, стало быть, ход расследования этого убийства должен быть вам известен. Я понимаю, что контролировать ситуацию и влиять на нее вы не можете, но знать, что происходит, должны. Исходя из существующего положения дел мы и разработаем технологию осуществления комбинации. Тем более у нас есть такой опытный оперативник, как Григорий Иванович. Могу вас заверить, эта технология не будет топорной и шитой белыми нитками. Если вы даете принципиальное "добро", я представлю вам общую теоретическую схему, затем мы ее откорректируем исходя из реального хода расследования убийства.

— Я подумаю, — уклончиво ответил Галузо.

Всю дорогу обратно в Москву он пытался преодолеть какое-то непонятно откуда взявшееся смущение и даже неловкость. Черт его знает, Зеленина этого... С одной стороны, он, безусловно, прав, надо форсировать события на случай назначения досрочных выборов, а если выборов и не будет, то деньги все равно нужны на программу, и особенно — на ее секретную часть. Но с другой стороны, очень уж его предложение сомнительное. Опасное. Страшное. Хотя, если с третьей стороны взглянуть, на то и существует еще одна, самая секретная часть программы, о которой знает только узкий круг людей. Рискнуть, что ли?

Когда свернули с Кольцевой дороги, Галузо из машины позвонил Боровкову.

— Виталий Аркадьевич, дождитесь меня, не уходите. Нужно переговорить.

x x x

Аня Лазарева не знала слова "сомнение". Колебания были ей не свойственны, она легко и быстро принимала решения, хотя и знала отлично, что за этой поспешностью часто следует раскаяние в совершенной ошибке. Еще в той, другой жизни, когда у нее были подруги по команде, она всегда удивляла их своей способностью быстро делать покупки. Подруги долго выбирали вещь, приценивались, потом шли искать ее в другое место, опасаясь, что купят, а в следующем магазине найдут что-то лучше или дешевле. Аня покупала сразу, брала первую же более или менее подходящую вещь и на этом успокаивалась. Но, надо отдать ей должное, никогда и не расстраивалась, если действительно на ближайшем же прилавке видела то же самое, к примеру, в два раза дешевле. "Анька, это рынок, — увещевали ее приятельницы, — не покупай сразу, обойди всех продавцов, наверняка найдешь дешевле, здесь цены не фиксированные, как при социализме, их с потолка берут. Или хотя бы торгуйся". Но она не слушалась, хотя и понимала, что чем ближе к входу, тем дороже. И никогда не торговалась с продавцами.

И так было во всем. Она не колебалась, вступая в скоропалительные романы с мужчинами, а приняв какое-либо решение, не сомневалась в его правильности. Но была в ее характере еще одна черта: она совсем не умела ждать. Есть терпеливые люди, которые обладают этой замечательной способностью ждать неделями, месяцами, годами, не нервничая и не раздражаясь оттого, что желанный результат все не наступает. Они умеют отвлекаться, заниматься повседневными делами, прекрасно понимая, что эти дела не менее важны, чем то, чего они ждут. Аня этого не умела совершенно. Она торопила события, безоглядно несясь навстречу желанному результату, совершая при этом ошибки и делая очевидные глупости, а потом, когда ничего не получалось, впадала в отчаяние.

Ей очень захотелось выйти замуж за Парыгина. Желание это было тем более сильным, что казалось ей вполне реальным, ведь Евгений — первый в ее жизни мужчина, который сделал ей предложение. И поскольку для скорейшего исполнения желания нужно было достать деньги, она без малейших колебаний готовилась сделать все, что Парыгин сочтет нужным. Даже если это будет чтото противозаконное, как он ее и предупреждал.

— Тебе нужно пойти в редакцию и разыскать там журналиста Валентина Баглюка, — сказал ей Евгений.

— И что сказать?

— Сказать, что есть человек, который хочет побеседовать с ним о статье "Трупы на свалке" и дать кое-какую дополнительную информацию.

— Этот человек — ты?

— Ну разумеется, я. Но дело это щекотливое, и я не хочу вам лезть в редакцию, не поняв, что за парень этот Баглюк. Это я доверяю тебе, ты девочка умная и тонкая, сама разберешься. Если почувствуешь, что он хитрит и крутит, ни на чем не настаивай, вежливо прощайся и уходи, поняла?

— Но как же, Женя... — растерялась она. — Если я не буду настаивать, он не придет к тебе на встречу. Зачем же тогда все это?

— Анечка, в таком деликатном деле настойчивость может только повредить. Если Баглюк — честный и нормальный, он сразу же согласится, и это будет означать, что можно иметь с ним дело напрямую. Если же он начнет финтить, значит, я с ним все равно не договорюсь, если буду действовать прямо и открыто. Тогда ты уйдешь, а я уже потом прослежу за ним, посмотрю, к кому он побежит рассказывать о тебе, и таким образом выйду на людей, обладающих конфиденциальной информацией. Вот с этими-то людьми и надо иметь дело.

— Ты будешь их шантажировать? — догадалась Анна.

— Посмотрим. Может быть, я еще не решил. Ты сделаешь то, о чем я прошу?

— Конечно, Женя, — тепло улыбнулась она. — Приказывай, мой повелитель, я все исполню.

По дороге в редакцию она немного волновалась, ей казалось, что там она окажется в центре всеобщего внимания и все будут знать, что она пришла к Баглюку, и задавать ей вопросы: кто такая, откуда, зачем ищет журналиста. Но, войдя в здание и поднявшись на второй этаж, где на двери висела табличка с названием газеты, она моментально успокоилась. Народу было много, все суетились, бегали, громко разговаривали, окликая собеседника через весь длинный коридор, и никто даже не посмотрел на слишком высокую девушку Анне отчего-то представлялось, что у входа будет сидеть строгий охранник или вахтер какой-нибудь, которому она скажет, что ей нужен Валентин Баглюк, и который направит ее в определенный кабинет. Ничего подобного. Никакого вахтера не было, и никто никаких вопросов ей не задавал. Анна осмотрелась и решительно открыла первую же дверь.

— Извините, как мне разыскать Валентина Баглюка?

В комнате было много народу, но, услышав ее голос, все подняли головы и замолчали. Из-за самого дальнего стола поднялся широкоплечий мужчина лет сорока, о чем-то разговаривавший с худощавой невзрачной блондинкой. Сделав в сторону Анны приветственный жест, он громко сказал:

— Одну минуту, подождите, пожалуйста, я сейчас подойду.

Люди в комнате снова занялись своими делами, и Анна удивленно подумала о том, как все оказалось просто. Вошла, открыла первую же дверь и сразу нашла того, кого искала. А она-то, дурочка, боялась, переживала. Да и на ее нестандартный рост никто внимания не обратил, видно, в газету и не такие, как она, приходят.

Она вышла в коридор, и буквально через несколько секунд следом за ней вышел тот мужчина.

— Здравствуйте, — обаятельно улыбнулся он.

— Здравствуйте. — Анна тоже улыбнулась ему в ответ. — Вы — Валентин Баглюк?

Сердце у Короткова екнуло. Два варианта. Либо выдать себя за Баглюка, либо сказать правду. Только два варианта, и решение нужно принимать немедленно, на раздумья нет и десятой доли секунды. Ему очень хотелось попробовать сыграть втемную, но он знал, что оставшаяся в комнате Настя не одобрит эту авантюру. Кто эта девица? Она не может быть знакомой журналиста, потому что не знает его в лицо. Тогда кто она? Может быть, самая обыкновенная молодая женщина, только высокая очень... Высокая. О, черт, это же Лазарева! Ну конечно, баскетболистка, которую Мишаня разрабатывал по делу о семи трупах. Ее фотографию Коротков видел у Насти на столе. Что общего может быть у этой неуравновешенной психопатки, как характеризовал ее Доценко, с журналистом, написавшим о Никите Мамонтове?

— Валя сейчас в отъезде, — уверенно соврал он. — Но он мне поручил принимать всех его посетителей и все подробно записывать, кто и что ему просил передать.

— А когда он вернется?

— Трудно сказать. Он уехал в Таджикистан собирать материал о журналистах-заложниках. Пока их не отпустят, он будет там сидеть. Я могу быть вам чем-то полезен?

— Думаю, нет. Я подожду, пока он вернется.

— Если он позвонит, что ему передать?

— Ничего. Я его дождусь. До свидания.

Девица резко повернулась и пошла к выходу. Коротков пулей влетел в комнату, где оставил Настю беседовать с коллегами Баглюка в надежде выяснить, с кем он мог встречаться после ухода с Петровки в тот день, когда погиб.

— На минуточку, — пробормотал он, хватая Настю за руку и пробираясь вместе с ней к двери.

Снова оказавшись в коридоре, Юра потащил ее в самый дальний конец, где было поспокойнее.

— Ты знаешь, кто приходил к Баглюку?

— Я не видела, я же спиной к двери сидела.

— Твоя Лазарева.

— Кто?!

— Лазарева, баскетболистка.

— Ты уверен? Она назвала тебе свою фамилию?

— Под два метра ростом, и лицо в точности как на фотографии, которую вы с Мишкой мне показывали. Таких двойников не бывает.

— Не бывает, — согласилась Настя. — Что она хотела?

— Не сказала. Но она его не знает, во всяком случае, раньше не видела. Она сначала меня приняла за Баглюка. Что делать будем, Ася? Может, пойти за ней? Далеко она не ушла, а у меня машина. Можно еще догнать.

— И что дальше?

— Посмотреть, куда она двинется, с кем будет встречаться.

— Погоди, Юрик, не гони волну. Она тебя уже видела, так что долго ты за ней все равно не проходишь. И потом, мы знаем, кто она такая, где работает, где живет, так что никуда она от нас не денется. И подход к ней есть. Плохо, конечно, что мы поторопились и отпустили Мишу, но ничего, всего два дня прошло, как он с ней не встречался. Вполне можно все восстановить. Вот Миша нам и узнает, зачем она искала Баглюка.

— Разумно, — кивнул Коротков. — Тогда пошли назад к народу, мы еще не всех опросили.

В редакции они провели несколько часов, но так и не смогли выяснить, с кем пил в тот вечер легкомысленный журналист. Баглюк был человеком компанейским и открытым, что называется, душа нараспашку, с удовольствием знакомил своих коллег с другими приятелями, и всех этих приятелей поименно и с номерами телефонов Насте и Короткову назвали. Оставалась надежда, что после разговора с Барином Баглюк встречался и пил с кем-то из "нередакционных" знакомых. Поиск облегчался расчетом времени: между уходом с Петровки и аварией прошло не больше двух с половиной часов, за эти два с половиной часа да по скользкой дороге вряд ли можно было успеть уехать на другой конец Москвы и там напиться. Следовательно, последний раз в своей жизни Валентин Баглюк набрался скорее всего где-то в центральной части города.

Выйдя из редакции, они поехали в разные стороны. Юра отправился работать по другим делам, а Настя вернулась на Петровку на метро. Подходя к воротам, она заметила Мельника, который садился в машину. Она поднялась на пятый этаж и заглянула к Жерехову, заместителю начальника отдела.

— Павел Васильевич, Мельник надолго уехал?

— Уже не вернется. Он тебе нужен?

— Наоборот.

— Анастасия, мне не нравится твой настрой. Виктор Алексеевич тебя не одобрил бы, — заметил Жерехов. — Нельзя бегать от начальников.

— Сама знаю. Я исправлюсь, — лицемерно пообещала она.

Ну что ж, уже легче, по крайней мере сегодня Барин не будет ее дергать. И если ей удастся, засев за телефон, разыскать всех приятелей Баглюка и найти того, с кем он провел последние часы своей жизни, то, может быть, эта проклятая бутылка с заштрихованной этикеткой перестанет так мучить ее, тогда и настроение поднимется, и трусливая мысль об уходе, глядишь, и рассосется.

x x x

Капитан Доценко созвонился с человеком, чей телефон дала ему утром Настя, и почти полдня провел у сотрудника регионального управления по организованной преступности Владимира Овчарова. Пока по делу об убийстве начальника службы безопасности банка "Русская тройка" Дмитрия Вавилова никакой ясности не было. В первую очередь отрабатывались версии, связанные с коммерческими "разборками" и попытками "наехать" на банк. Вавилов был с такими "наезжальщиками" крут, умел разговаривать с ними на понятном им языке, а кроме того, проработав некоторое время в тот самом РУОПе, которое теперь и пыталось раскрыть его убийство, имел определенные личные контакты с "сильными криминального мира". Контакты, разумеется, не дружеские, но вполне достаточные для того, чтобы снять трубку, позвонить кому надо и сказать нужные слова, смысл которых сводился в целом к следующему: отзови своих псов, пусть на другой лужайке пасутся, иначе сам знаешь, что будет.

РУОПовцы тщательно выясняли, кто в последнее время пытался конфликтовать с банком, и искали подозреваемых как в среде коммерческих, так и чисто криминальных структур. И пока что не нашли ничего. Попутно, естественно, проверялась и личная жизнь Вавилова, ибо всем хорошо известно, как часто убийства заметных и влиятельных людей совершаются по сугубо личным мотивам, из ревности, например. Но в личной жизни начальника службы безопасности ничего яркого не происходило, он был женат около пятнадцати лет, и все уверяли, что брак у него прочный, на зависть многим. И дети хорошие растут.

— А в чем твой интерес? — без обиняков спросил Овчаров. — Зачем тебе Вавилов?

Каменская строго-настрого предупредила Михаила, чтобы он по возможности не упоминал фамилию Нурбагандова. Поэтому капитан Доценко заготовил вполне правдоподобное вранье.

— Про статью "Трупы на свалке" слыхал?

— А то. У нас все отделение зачитывалось и плевалось.

— Так вот, там проехались по нашему Юрке Короткову.

А тот парень, о котором шла речь, Никита Мамонтов, был в работе не только у нас, но и у вас. И вполне возможно, Вавилов как раз им и занимался. Вот мы и подумали, что между их убийствами может быть какаянибудь связь. Чем черт не шутит, а? Юрка этого паренька не вербовал, но может быть, это сделал Вавилов. И впоследствии сдал его.

— Ну и что? — не понял Овчаров. — Если и так, то понятно, что Мамонтова убили свои же за стукачество. А Вавилова-то за что?

— Ну мало ли, — многозначительно протянул Доценко. — Может быть, за то, что он в свое время при помощи Мамонтова им какое-нибудь дело развалил. Или еще за что-нибудь. Мне важно понять, нет ли чего-то такого, что связывало бы эти два убийства, а уж дальше мы сами ковыряться будем. Как ни странно, но такая, прямо скажем, слабенькая аргументация Овчарова вполне убедила, и он, перелистывая бумаги в папке, стал подробно рассказывать Михаилу всякие мелочи, которые выяснялись в ходе восстановления последних дней жизни начальника службы безопасности банка "Русская тройка".

Примерно недели за три до гибели с ним что-то произошло. Сотрудники банка отмечали, что Вавилов стал не то чтобы рассеянным, но каким-то задумчивым, словно пытался что-то вспомнить или понять. Или решить какую-то проблему. Нет, нервным он не казался, и впечатления человека расстроенного или подавленного тоже не производил. Нет, никаких особых посетителей в те дни у него не было, во всяком случае, таких, которых никто, например, не знал. Все на работе шло как обычно. Нет, непонятных телефонных звонков Вавилову тоже, по свидетельству его сотрудников, не поступало, по крайней мере они ничего такого не слышали.

То же самое сказала и вдова. Ни странных звонков, после которых Дмитрий ходил бы сам не свой, ни непонятных гостей в доме не было.

Слушая рассказ Овчарова, Миша Доценко запомнил фамилию, повторявшуюся при изложении свидетельских показаний чаще всего. Василий Клыков, ближайший помощник Вавилова в службе безопасности банка. Дослушав до конца и сочувственно повздыхав, Михаил распрощался с Овчаровым и вернулся на Петровку.

— Анастасия Павловна, — сказал он Насте ближе к вечеру, — я все пытаюсь понять, как работают эти службы безопасности в коммерческих структурах. Ведь у них нет вообще никакой возможности получать информацию, кроме как собственными ногами тротуары вытаптывать. Они же никто, не должностные лица, не государственные служащие, им никто ничего рассказывать не обязан. А ногами много не натопчешь. Поэтому понятно, что в такие службы идут наши ребята. У них хоть связи остались в системе, можно какие-то справки наводить.

— Правильно, — кивнула она, не отрываясь от очередной схемы, вычерчивание которой помогало ей думать — Ну вот, я ознакомился с послужным списком Вавилова. И знаете что оказалось? Он на оперативной работе всего два года проработал. А вся его служебная биография, кроме этих двух лет, прошла в ГАИ и в службах по работе с личным составом. Раньше они назывались отделами по политиковоспитательной работе. Вот он и был таким политическим воспитателем. И только в девяносто четвертом году ушел на практику. Год проработал в отделении и еще год — в РУОПе. И зачем его туда взяли, хотел бы я знать? Много он понимал в организованной преступности.

— Ничего не понимал скорее всего, — согласилась Настя. — Но ведь как комплектовали эти управления? С миру по нитке, кого удалось уговорить, того и брали, кто согласился работать, тому и спасибо. Людей-то всюду не хватает, вы это не хуже меня знаете. Мишенька, не стесняйтесь, излагайте свою гениальную мысль, я же вижу, что она у вас есть, а вы жметесь, как скупердяй на ярмарке.

Она отодвинула от себя схему и с удовольствием потянулась, разминая затекшую поясницу. В общем, она примерно представляла, что сейчас скажет ей Доценко, и была с этим полностью согласна. Она ведь совсем ничего не знала о Вавилове, когда отправляла молодого капитана к Овчарову, поэтому такая простая мысль ей и в голову не приходила. Вавилов, работая в банке, должен был регулярно обращаться к товарищам по старой службе с разными просьбами, в основном касающимися проведения проверок. Если бы он обращался к сослуживцам по РУОПу, то Овчаров наверняка знал бы об этом. Значит, Вавилов общался не с ними, а с теми, с кем работал в отделении. Найти этого человека или этих людей большого труда не составит. Найти и спросить, не обращался ли Вавилов к ним с вопросами или просьбами в декабре минувшего года. Может быть, по характеру этих вопросов и просьб можно будет понять, что же его так озадачило. И проще всего начать поиски через того самого Василия Клыкова, чье имя чаще всего мелькало в пересказе свидетельских показаний.

Она угадала, Миша Доценко собирался преложить ей именно это.

— Хорошо, Мишенька, свяжитесь с Клыковым и попросите его припомнить все имена и фамилии, которые он когда-либо вообще слышал от своего начальника. Это работа как раз по вашей части, вы это умеете делать лучше всех в Москве. А вечерком съездите-ка к своей подружке, которую вы так радостно и поспешно бросили, посмотрите, как она себя чувствует, что поделывает.

— Анастасия Павловна!

Лицо у Доценко стало несчастным и обиженным, как у ребенка, которого заставляют есть ненавистную манную кашу, хотя не далее как полчаса назад родители обещали, что, если он уберет в своей комнате и сложит все игрушки в ящик, его освободят от каши и разрешат съесть большой кусок торта.

— Надо, Миша, ничего не попишешь. Ваша красавица сегодня появилась в совершенно неожиданном месте, в редакции газеты, где работал Баглюк. И вы должны немедленно узнать, зачем она искала погибшего журналиста.

Понуро опустив плечи, Михаил побрел к себе. Для начала нужно созвониться с Клыковым и договориться с ним о встрече. Потом подъехать в то отделение милиции, где работал Дмитрий Вавилов, и пошептаться с кадровиками по поводу списков личного состава. Это уже задача куда более сложная, списки за просто так не дадут, и мечтать нечего. Пожалуй, лучше всего поискать в этом отделении знакомых и попросить перечислить оперсостав по памяти. Да, так определенно будет лучше. А вот если знакомых не найдется, тогда придется придумывать что-нибудь хитроумное, чтобы не подключать к этому начальство. Ему-то что, он бы и к начальнику пошел, объяснил, зачем нужен такой список, но Каменская запретила. Что-то ей во всем этом не нравится, что заставляет ее избегать начальников. И вообще какая-то она странная сегодня... Нерадостная. Подавленная.

Ему повезло хотя бы в том, что отделение, в котором работал Вавилов, находилось в той же части города, что и станция "Профсоюзная". Если придется туда ехать, то и до Анны недалеко. Осталось для полного счастья найти там знакомых. Но счастье получилось неполным, хотя, конечно, получилось, да и ехать в отделение не пришлось. Человек, которого Доценко мог бы попросить об одолжении, там уже не работал, перешел в другую службу. Но зато Михаилу удалось с первой же попытки его разыскать.

— Мне нужно получить помощь на вашей территории, но конфиденциальную, — отчаянно врал Доценко, — светиться лишний раз не хочется. Ты мог бы назвать мне поименно всех сотрудников отделения, а потом наши ребята посмотрят список и сообразят, у кого в твоей бывшей конторе есть надежные каналы.

— Ну, всех-то я вряд ли назову, — засомневался знакомый. — Да и новые, может, какие пришли после моего перевода.

— Это ничего, — успокоил его Доценко, — новые нам не нужны, нам нужны именно старые, которые территорию хорошо знают.

— Лады, — согласился тот и, не мудрствуя лукаво, начал по телефону перечислять фамилии и должности.

Через полчаса список сотрудников, с которыми когда-то работал Дмитрий Вавилов, был у Михаила в руках. С этим списком он завтра поедет на встречу с Клыковым, тогда разговор о фамилиях, которые по тому или иному поводу упоминал Вавилов, будет более предметным. Доценко хорошо знал, что вспоминать самому куда труднее, чем узнавать знакомое и отделять его от незнакомого. Если Клыков сам не скажет, к кому из работников милиции обращался за помощью его начальник, придется начинать кропотливую работу с памятью.

Закончив подготовку к завтрашнему дню, Доценко отправился на "Профсоюзную". К его большому удивлению, за знакомым лотком с газетами и журналами Анны не оказалось. Вместо нее стоял огромный бородатый дядька, зычным голосом выкрикивающий заголовки самых скандальных или сенсационных материалов, опубликованных в разложенных перед ним изданиях.

— Популярный певец оказался маньяком! Стареющая актриса выходит замуж за юного статиста! Кровавое убийство в Мытищах! Новый сверхэффективный препарат для похудения, тем, кто предъявит купон, напечатанный в газете "Мир новостей", предоставляется скидка! Покупайте свежие выпуски газет и журналов!

Михаил подошел к нему, купил пару совершенно ненужных ему газет.

— А где Аня? — спросил он бородатого дядьку.

— Она сегодня не работает. Это ты, что ли, Михаил?

Бородатый бросил на Доценко взгляд, полный любопытства.

— Я, — чуть удивленно ответил капитан. — А вы про меня уже знаете?

— Да про тебя вся контора знает, ребята же видят, как ты с Анюткой стоишь, когда они товар забирают на склад. Да и Анютка рассказывала, прямо взахлеб, какой ты необыкновенный.

— Почему Аня сегодня не работает? Заболела?

— Не знаю, — бородатый пожал мощными плечами. — Позвонила в контору, сказала, что в ближайшие две недели на работу не выйдет, вот и все. Она отчитываться не обязана, не может работать — денег не получит. Только предупредить должна, чтобы замену на точку найти сумели.

В душе у Доценко шевельнулось недоброе предчувствие, но пока еще слабенькое, и голос его был тих и невнятен. Он два дня не приходил сюда, к Анне, и не звонил ей домой. Вероятно, она решила, что он ее бросил. Правильно, в общем-то, решила, совершенно справедливо. За время общения Доценко успел кое-что понять в Анне Лазаревой, в частности, и то, что решения она принимает быстро и выводы из происходящего делает так же быстро и без колебаний. А если вспомнить, что два раза в жизни она принимала поистине страшные решения, то можно допустить...

Нет, лучше не допускать. Лучше не думать об этом. Надо пойти и позвонить ей, вот и все.

Михаил быстро спустился в метро, купил в кассе жетон, нашел автомат и набрал номер домашнего телефона Анны.

Трубку снял отец. Анна рассказывала, что ее отец деликатностью не отличается и образ жизни дочери ему не нравится категорически, о чем он и сообщает всем подряд, причем не выбирая особо выражений. Отец крутится в бизнесе, работал весьма удачно, денег в семье вполне достаточно, посему каждый раз, когда единственная дочь просит его проявлять сдержанность хотя бы в присутствии посторонних, отвечает, что условия ставить она ему будет тогда, когда слезет с его шеи.

— Добрый вечер, — вежливо начал Доценко, — я могу попросить к телефону Анну?

— Ее нет, — равнодушно сообщил отец.

— А как скоро она появится? Когда мне имеет смысл перезвонить?

— А черт ее знает. Она дома не ночует, — голос был все так же равнодушен.

— Я могу позвонить ей туда, где она ночует?

— Она номер не оставила. Не хочет, чтобы мы с матерью ее доставали. С ней всегда так: как новый хахаль, так про все забывает, из койки с ним не вылазит. Через три дня появится, кошка драная, куда ей деваться.

— Она обещала через три дня вернуться?

— Как же, — проворчал Лазарев-старший. — Больше трех дней ее ни один хахаль не выдерживал.

— Ну зачем вы так, — осторожно возразил Михаил. — Почему вы думаете, что она непременно у нового кавалера ночует? Может быть, у подруги что-то случилось, и Аня должна побыть с ней. Или еще что-нибудь...

— Да что я, дочку свою не знаю?! — рассердился отец. — Я по ее голосу лучше чем по писаному читаю.

Больше ничего существенного узнать у Аниного отца не удалось. Интересно, почему он так уверен, что Анна "залегла на дно" с новым кавалером? Можно подумать, у нее женихи не переводятся, стоит только одному на минутку отлучиться, так остальные стоящие в очереди тут же кидаются к ней, ломая ноги. Но странно все-таки... Куда она могла подеваться? На работе предупредила, что не выйдет, дома предупредила, что ночует в другом месте. Классическая картина попытки скрыться, не вызывая тревоги у близких. Раз всех кругом предупредила, то и искать никто не станет. Что там Лазарев говорил про голос? Он так уверен, что у Анны новый любовник и причин для беспокойства нет, потому что голос у нее был веселый, звонкий, радостный? Наверное. Чему же радоваться, Анна Сергеевна, если вас красавец журналист только-только бросил?

Что-то не так. Что-то происходит непонятное. Аня Лазарева исчезла прямо из-под носа, без видимых причин. И где ее искать теперь?

Глава 13

Давно уже Настя Каменская не проводила таких беспокойных ночей. Собственно, "давно" в данном случае означало месяца два. Мало того, что дурацкая бутылка дурацкого алкаша-журналиста не давала ей покоя, так еще и Анна Лазарева исчезла. И всему виной ее, Анастасии, легкомыслие и доверчивость. С чего она взяла, что Лазарева не имеет к преступлениям никакого отношения? Только с того, что так или приблизительно так заявил ей ученый профессор? Тоже мне, аргумент. Мало ли что ей наука скажет, всему верить, что ли? Тем более Самойлов и не говорил о невиновности Анны, он только утверждал, что семь убийств не являются серией. Может, Лазарева и не серийная убийца, но она вполне могла совершить одно из семи преступлений. Почему нет? А теперь очевидно, что с бывшей баскетболисткой что-то не в порядке.

Домой Настя пришла поздно, и еще от лифта услышала, как надрывается в квартире телефон. Разговаривать ни с кем не хотелось, и она решила не торопиться. Если настойчивый абонент дождется, пока она откроет дверь и снимет грязную обувь, тогда она поднимет трубку, а коль не дождется, значит, так тому и быть. Не очень-то и хотелось. То есть, положа руку на сердце, совсем не хотелось.

Но абонент оказался настойчивым, и трубку пришлось снимать. Это была мать Насти, звонившая с традиционной вечерней проверкой.

— У тебя грустный голос, — заметила Надежда Ростиславовна. — Чтонибудь случилось?

— Просто устала, — вяло ответила Настя. — Голос обыкновенный, какой еще голос может быть после рабочего дня.

— Как ты себя чувствуешь? Спина не болит?

— Нет, все в порядке, ничего не болит.

— Что у тебя сегодня на ужин?

— Еще не знаю, я только вошла. Сейчас посмотрю, что есть в холодильнике.

— Доченька, ты завтра должна к нам приехать, — твердо заявила мать. — Это не дело.

— Что — не дело? — машинально повторила Настя, думавшая в этот момент совсем о другом.

— То, как ты питаешься. Приезжай завтра после работы, я куплю продуктов и наготовлю тебе еды на несколько дней. Я понимаю, у тебя нет ни сил, ни времени ходить по магазинам и стоять у плиты, ты приходишь поздно и усталая. Поэтому ты должна приехать к нам и взять продукты.

— Мама...

— Ничего не хочу слушать, — отрезала мать. — Ты же не хочешь, чтобы я переехала жить к тебе, пока Алеша за границей.

Это точно, Настя этого совсем не хотела. Поэтому решила быстро согласиться, чтобы не развивать опасную тему и не обижать Надежду Ростиславовну.

— Хорошо, мамульчик, я приеду завтра, — покорно сказала она.

— Вот и славно, — тут же успокоилась мать, — я все приготовлю к твоему приходу. Борщ тебе сварить?

— Нет-нет, борщ не надо. И вообще никакого супа не надо.

— А что ты хочешь? Отбивные?

— Ага. И папиных цыплят хочу.

— Ладно, посмотрю, что лучше. В котором часу тебя завтра ждать?

— Не знаю, мама, с моей работой это плохо прогнозируется. Не раньше девяти, я думаю.

Может, это и хорошо, что завтра она поедет к родителям. Ей необходимо разобраться с самой собой, со своим внезапным желанием уйти на другую работу. И лучше отчима ей советчика не найти.

После разговора с матерью Настя переоделась в теплый махровый халат и уселась на кухне, сделав себе нечто вроде бутерброда. Она, конечно, опять забыла купить хлеб, и единственным, что ей удалось найти, была полузасохшая горбушка, которую можно было попытаться привести в чувство при помощи духовки или микроволновой печи. Ветчины в холодильнике оказалось много, а сыра почти совсем не осталось, но если положить на печальную горбушку толстый кусок ветчины, задекорировать сверху жалкими остатками сыра, украсить для цветности несколькими каплями кетчупа и засунуть это неизвестное науке подобие сандвича в микроволновку, то вполне можно приглушить чувство голода.

Обычно она не испытывала необходимости в советчиках, если вопрос касался ее собственной совести. По тонким служебным вопросам она спрашивала совета у Колобка-Гордеева или могла, например, проконсультироваться с генералом Заточным из Главного управления по организованной преступности. Что касается различных логических построений и нюансов поведения людей, то об этом лучше всего было разговаривать с мужем. У Лешки мышление совсем другое, и он часто умеет посмотреть на задачу под совершенно иным углом зрения. А со своей совестью Настя Каменская привыкла разбираться самостоятельно. Правда, ситуация была для нее все-таки необычной, ведь она за все время службы в милиции меняла место работы только один раз, много лет назад, когда ее, никому не известную девчонку-лейтенанта, "открыл" полковник Гордеев, нашел в одном из московских районных управлений и забрал в свой отдел, на Петровку. Тогда ей не нужно было принимать никаких сложных решений, потому что все случилось как в кино: она добросовестно делала свое дело, внося в него элементы творчества и выдумки, над ней смеялись, ее придумок не понимали, о ней рассказывали анекдоты, но она все равно упрямо делала по-своему, и вдруг нашелся человек, которому как раз такая работа и нужна была. Он пришел к ней и сказал: плюнь на все, собирай свои вещи и иди ко мне, все равно здесь тебя никто не оценит, потому что твои способности и мозги здесь никому не нужны, а у меня ты будешь заниматься той самой аналитической работой, которая у тебя лучше всего получается. Разве ей нужно было что-то решать в этой ситуации? Ей нужно было только собрать бумаги и передать дела. Такая удача приходит раз в жизни и, между прочим, далеко не к каждому.

И теперь, сидя в своей маленькой, давно требующей ремонта кухне и медленно пережевывая горячий бутерброд, Настя думала о том, что каждая удача рано или поздно оборачивается неудачей. Ей привалило когда-то необыкновенное везенье: она попала в подчинение к хорошему начальнику, который, во-первых, прекрасно знал ту работу, которую выполняли его подчиненные, и потому мог их учить и помогать им, во-вторых, умел быть мудрым и терпимым руководителем и, в-третьих, считался с природными данными, способностями и склонностями каждого оперативника своего отдела. Он посмеивался на Настиной патологической ленью, ругал за то, что она не занимается спортом и не заботится о своем здоровье, но понимал, что переделывать ее уже поздно, поэтому и загрузил ее аналитической работой на пользу всему отделу. Никогда от нее не требовали дальних поездок, беготни, ночных дежурств и прочих вещей, в которых от Насти было бы мало толку. Она обожала свою работу, готова была не спать неделями и не уходить в отпуск, если надо, но такая счастливая жизнь привела к тому, что к несчастливой жизни она оказалась не готова. У нее нет опыта приспосабливания к новому начальнику, который ей не нравится. Кроме того, этот новый начальник вовсе не намерен, как это делал Гордеев, полностью оставить за ней аналитическую работу, он собирается загружать ее такими же делами, как и всех в отделе, а аналитику рассматривает как приятный довесок, который можно и нужно с нее стребовать в дополнение к основным сыщицким обязанностям.

Может ли она работать так же, как и все остальные? Да, может, эта работа неприятная, тяжелая, но вполне человеческая, и люди занимаются ею не одно столетие. Хочет ли она так работать? Нет. Нет, нет и нет. Она слишком ленива для этого. Она психологически недостаточно закалена для интенсивного ежедневного плавания в море ненависти, горя, отчаяния, злобы и страха. Она... да что там перечислять, не хочет она работать так, как работают другие. Она хочет работать так, как привыкла при Гордееве.

Как же ей поступить? Смириться с тем, что так, как раньше, уже никогда не будет, и открыть новую страницу в своей жизни, в которой все, все, все будет по-другому? Или попробовать найти такое место, где можно будет сохранить привычный стиль работы и при этом делать то, что нужно и важно для других и интересно ей самой. Как поступить? Бросить ребят, с которыми проработала бок о бок больше десяти лет и с которыми ее связывают не только совместными усилиями раскрытые преступления? Или остаться с ними, быть верным другом и мучиться, выполняя работу, которую раньше выполнять не приходилось. Конечно, это не означает, что Анастасия Каменская никогда не работала со свидетелями или не выезжала на осмотр места происшествия. Еще как работала. И очевидцев искала, и установки сама делала, и разложившиеся или расчлененные трупы осматривала, и в разработках участвовала, и с наемными убийцами наедине по нескольку часов проводила. Она все умела и все делала, когда нужно. Но одно дело, когда она приходила к Гордееву и говорила: "Виктор Алексеевич, я придумала вот такой ход... И для этого нужно, чтобы кто-нибудь сделал вот это... А сама я хочу попробовать сделать вот так..." И совсем другое дело, когда Мельник будет ее заставлять делать то, что ОН считает нужным, а не то, что ОНА придумала. Первый месяц совместной работы ясно показал, что к ее идеям начальник относится более чем скептически и категорически отвергает за ней право на попытку, не говоря уж об эксперименте. Зато себя Барин считает истиной в последней инстанции и чуть ли не дельфийским оракулом. С таким не то что не поспоришь, а и мнения своего не выскажешь, если не хочешь нарваться на скандал и публичное оскорбление.

Да, муж ей в этом деле не советчик, ей нужно поговорить с человеком, который хорошо представляет себе оперативную работу и будет понимать, что ее беспокоит и чего она хочет. С Юркой Коротковым ей стыдно обсуждать эту проблему. Она попробовала и поняла, что душевных сил не хватает. А отчим ее поймет, сам всю жизнь в милиции прослужил, четверть века на практической работе, теперь вот кафедрой командует, будущих сыщиков обучает.

Почему-то мысль о необходимости посоветоваться с отчимом тоже казалась ей неприятной, словно она собралась нанести близким людям удар из-за угла. Может быть, ей стыдно и неловко за свое более легкое положение? Собственное жилье есть, и в этом смысле она от ГУВД не зависит. Муж — известный ученый, получающий приглашения из крупных зарубежных университетов, так что от голода их семья не умрет, если начать принимать эти приглашения не раз в год, а постоянно. Детей нет. Родители, слава Богу, здоровы. Не жизнь, а одно сплошное непрекращающееся удовольствие. Мало того, она еще пять иностранных языков знает и в качестве переводчика может зарабатывать куда больше, чем в уголовном розыске, так что имеет возможность вообще плюнуть с высокой колокольни на серые милицейские будни и на нового начальника, который ей, видите ли, не нравится, такая вот выискалась у нас принцесса.

И при всем этом феерическом благополучии она еще бегает к папочке совета спрашивать. У нее, понимаете ли, папочка, иными словами — мамочкин муж есть со связями в Министерстве внутренних дел и большим жизненным опытом по части ловли преступников. Так что с родителями нашей принцессе тоже повезло. Такая вот она у нас удачливая, хорошо образованная (а это ей с мамой повезло) и замужем за профессором-академиком (и с мужем повезло).

Она не заметила, как кончился ужасный резиново-жесткий бутерброд, потому что с изумлением прислушивалась сама к себе. Откуда эти мерзкие мысли у нее в голове? Неужели кто-то из сослуживцев может так сказать про нее? Да нет же, она никогда не давала повода, не прибегала к помощи отчима, не пыталась решить с его помощью свои служебные проблемы. Да и проблем-то таких не было, а если что и случалось, так на это всегда был любимый начальник Виктор Алексеевич Гордеев. И разве она хоть когда-нибудь выказывала высокомерие или снобизм в связи с тем, что, в отличие от своих коллег, знает не только юриспруденцию, но и математику, и иностранные языки? Нет, не было такого, не выказывала она этих чувств, просто потому, что им нет места в ее душе. Откуда же взялся этот отвратительный ехидный голосок, нашептывающий ей в ухо гадкие слова о ней самой? Господи, что же это с ней происходит? Почему-то отчаянно захотелось поговорить с Лешей.

И, словно откликаясь, тут же зазвенел телефон.

— Что у тебя стряслось? — спросил муж вместо приветствия.

— А... — Она растерялась и даже не сразу пришла в себя. — Как ты догадался? То есть я хотела сказать, с чего ты взял?

— Аська, врать будешь кому-нибудь другому. Так что случилось?

— Лешик, я расскажу, честное слово, но объясни, как ты догадался. Я же умру от любопытства.

— Элементарно, Ватсон, — засмеялся Чистяков. — Я только что разговаривал со своей любимой тещей, и она тебя сдала со всеми потрохами, сказала, что голос у тебя усталый и вроде как бы убитый. А поскольку я знаю тебя и знаю, что в разговорах с родителями ты стараешься быть бодрой и веселой и ничего эдакого им не демонстрировать, то сразу понял, что раз уж теща что-то такое услышала, значит, ты совсем развалилась. И попробуй теперь скажи, что я не прав.

— Ты прав, — вздохнула Настя. — У меня отвратительное настроение. Настолько отвратительное, что я даже не сумела скрыть это от мамы.

— В связи с чем? Тебя кто-то обидел?

— Я сама себя обидела. Дура я, и бить меня некому.

— Это правильно, но неконструктивно. Хочешь, дам телефон моего коллеги, он живет неподалеку, и по твоей просьбе может прийти и выпороть тебя.

— Ничего себе конструктивность! — Настя развеселилась. — Лучше сделай меня умной.

— Бесполезно, ты уже старая для таких экспериментов. Что есть — то есть, придется жить с глупой. Так: каким же образом твоя глупость испортила тебе настроение?

— Леш, я сейчас скажу, но дай слово, что не будешь ругаться и переживать. Это не повод для волнения.

— Ну, говори.

— Я думаю о том, чтобы уйти с работы.

— Совсем? И сидеть дома?

— Нет, что ты, уйти из отдела. Я не могу работать с новым начальником.

— Ах, вот оно что... — протянул Чистяков. — Ну ничего, это нормально. Перебесишься. До моего приезда потерпишь, или тебе горит?

— Сама не знаю. Лешенька, я ничего не знаю, у меня в душе такая смута, что я, кажется, даже придумать ничего толкового не могу.

— Сядь и напиши, — посоветовал муж. — Спокойно возьми бумагу и ручку и изложи свои сомнения и соображения в письменном виде. В состоянии смуты действительно ничего толкового не придумывается, и решения обычно бывают совершенно идиотскими. Пока будешь систематизировать аргументы и формулировать доводы, туман рассеется. Если хочешь, пошли мне этот листочек по факсу, чтобы я мог разговаривать с тобой более предметно.

— Спасибо тебе, солнышко, — грустно улыбнулась Настя, — ты дал мне мудрый совет. Кстати, а зачем ты родителям звонил? Меня проверял?

— Нужна ты мне! — фыркнул он весело. — Я их поздравлял, как и положено примерному зятю.

— Поздравлял? С чем?

— Ну здравствуйте, приехали. С годовщиной свадьбы. Ты что, забыла?

— Забыла, — охнула Настя. — Ой дура, ну какая же я дура! То-то мама меня на завтра в гости звала, а я упиралась, чушь какую-то несла про свою занятость. Ой кретинка! Она еще больше расстроилась. Во-первых, нехорошо, что она забыла поздравить маму и отчима. А во-вторых, Настя Каменская никогда ничего не забывала, особенно такие вещи, как дни рождения и памятные даты родных и друзей, и если уж она ухитрилась забыть о годовщине свадьбы мамы и Леонида Петровича, значит, с ней действительно что-то не в порядке. То есть до такой степени не в порядке, что это уже почти приближается к интеллектуальной катастрофе. У нее отказывают мозги и блокируется память. Ее главные орудия производства выходят из строя. Это никуда не годится.

Осознание этого малоприятного факта вкупе с мыслями о заштрихованной этикетке, об исчезнувшей Анне Лазаревой и о смене места работы составило такую чудовищную смесь, что о спокойном сне можно было с чистой совестью забыть. И несмотря на все принятые меры в виде горячего душа, бокала мартини и двух грелок, Настя провертелась в постели всю ночь, так и не сомкнув глаз.

Утром она встала совершенно разбитая, не отдохнувшая, а настроение у нее было еще хуже, чем накануне. Раз примерно в десять.

x x x

Встреча капитана Доценко с Василием Клыковым прошла без неожиданностей, если не считать того, что длилась она часа три, хотя все можно было выяснить минут за двадцать. Клыков оказался вязким парнем, подолгу застревал на не имеющих значения вопросах, пускался по каждому поводу в длинные и путаные рассуждения. Он, очевидно, относился к той породе людей, которые больше всего на свете любят самих себя, и звук собственного голоса для них слаще самой прекрасной музыки. Кроме того, после гибели Вавилова он исполнял его обязанности и очень хотел показать себя в глазах руководства банка с самой лучшей стороны в надежде на то, что другого начальника службы безопасности искать не будут. Поэтому он во время беседы с Доценко отвечал на все телефонные звонки и отвлекался на каждого, кто заглядывал к нему в кабинет, стараясь продемонстрировать деловитость и оперативность в решении возникающих вопросов, и сопровождал каждое свое действие длинными и подробными комментариями, дабы и Михаил смог оценить эго компетентность и грамотность, а также чрезвычайную занятость.

При таком режиме беседы глупо было бы надеяться, что Клыков сможет сосредоточиться и самостоятельно вспомнить то, что интересовало Доценко. Поэтому капитан решил пойти по более легкому пути и разложил перед Клыковым заранее приготовленные карточки, на которых были выписаны фамилии бывших сослуживцев Дмитрия Вавилова, попросив Клыкова для начала рассортировать их на две группы: имена совершенно незнакомые и имена, которые, как ему кажется, он слышал. Когда первый этап был с грехом пополам пройден, Доценко убрал карточки с незнакомыми именами.

— А теперь я попрошу вас по очереди брать каждую карточку и сказать мне, когда и в связи с чем Вавилов упоминал эту фамилию.

Он умышленно не сказал Клыкову, кому принадлежат выписанные на карточки имена, и был готов к тому, что, например, человек по фамилии Тихонов может оказаться для Василия известным киноактером. Опасения его частично подтвердились, некоторые фамилии из числа распространенных относились вовсе не к сотрудникам милиции, однако двух человек из составленного Михаилом списка Клыков вспомнил. Особенно заинтересовал капитана некий Филиппов, которого Вавилов называл просто Филипычем и упоминал обычно в следующем примерно контексте: "Позвоню Филипычу, попрошу проверить".

Теперь следовало заняться этим Филипповым. Однако вытрясти из "Филипыча" хоть слово оказалось делом далеко не простым. Он досиживал до пенсии, а поскольку служил не с младых ногтей, пришел в милицию в свое время из народного хозяйства по комсомольской путевке, то в свои пятьдесят два имел только двадцать четыре года выслуги и мечтал протянуть последний год без приключений. По его лицу Доценко сразу догадался, что пить Филиппов любит куда больше, чем не пить. Более того, лет тринадцать тому назад (1984 г.), при министре Федорчуке, его увольняли из органов, как и многих других, у кого оказались в личной собственности автомобили, дачи и кооперативные квартиры. Был такой момент в истории наших доблестных органов внутренних дел. Потом, когда Федорчука сняли, несправедливо уволенных восстанавливали в должностях и званиях, восстановили и Филиппова, а вынужденный перерыв в службе засчитали в стаж. Однако эта ситуация оставила в его душе неизгладимый след и глубокую убежденность в том, что государство, издавая законы, не утруждает себя индивидуальным подходом к каждому конкретному случаю и разбираться в мелочах не станет, и надеяться нечего. Поэтому когда появилось запрещение работникам органов внутренних дел сотрудничать с коммерческими структурами, Филиппов воспринял его буквально. То есть таким манером воспринял, что даже водку пить с представителями этих пресловутых структур он права не имеет под страхом быть уволенным по отрицательным мотивам, иными словами — без пенсии.

Посему при первом же упоминании имени Дмитрия Вавилова Филиппов не раздумывая ответил:

— Он у нас давно не работает. Ничего о нем не знаю.

На какое-то мгновение Михаилу даже стало жалко этого испитого, всего боящегося майора. Можно, конечно, организовать давление сверху, обвинить его в незаконном сотрудничестве с коммерческими организациями и добиться того, чтобы он с перепугу начал оправдываться и рассказывать, что ничего такого особенного он не делал, только проверки... И так далее. Но это долго, сложно, одним словом, из пушек по воробьям стрелять. Куда проще поставить Филипычу бутылку и подождать, пока у него язык развяжется. Кто другой на месте Филиппова задумался бы, конечно, с чего это молодой сыскарь с Петровки вдруг выпить предлагает и заговорщически улыбается, неспроста это, надо ушки на макушке держать. Кто другой — может быть, но не Филипыч, который любил водку до такой степени, что уже относился к появлению перед собой полной рюмки без критики. Главное — наливают, а зачем, с какой целью, с какими нехорошими намерениями — значения не имеет.

Доценко был предельно аккуратен и, пригласив Филиппова "принять по чуть-чуть" за знакомство в ближайшем баре, разговоров о Вавилове больше не заводил. Он был достаточно опытен, чтобы правильно выстроить беседу, и уже через полтора часа узнал, что Филиппов, выполняя чью-то просьбу, в декабре месяце ездил в городской архив, который находится у черта на рогах в совершенно другом конце города, и если бы не друг, которому надо было помочь, то по своей воле он туда ни за что не потащился бы.

В архиве капитан Доценко довольно быстро выяснил, что майор Филиппов знакомился с уголовным делом о хулиганстве, благополучно прекращенным следователем в связи с небольшой общественной опасностью деяния. Михаил внимательно прочитал дело, сделал все выписки и поехал на работу.

— Анастасия Павловна, я предполагаю, что Вавилов просил своего бывшего коллегу Филиппова посмотреть в архиве дело о хулиганстве. Но мне непонятно, что могло его в этом деле заинтересовать. Может быть, Филиппов для кого-то другого смотрел материалы?

— Давайте по-порядку, — попросила Настя. — Какого года дело?

— Девяносто пятого.

— И кто там нахулиганил?

— Трое мужчин повздорили в общественном месте, то бишь в ресторане, немножко посуды побили, друг другу морды расквасили, и официантам чуть-чуть досталось. Вызвали наряд, дебоширов задержали, они долго и мучительно извинялись перед дирекцией ресторана, стоимость разбитого имущества немедленно возместили, вину признали, официантам оплатили медицинскую помощь. Короче, деятельное раскаяние. Особенно один из них отличился, сразу стал деньги доставать и каяться. Двое других были более сдержанными. Через три дня следователь дело прекратил. И правильно сделал. Вот фамилии и паспортные данные этих хулиганов.

Доценко положил перед Настей листок с записями.

— А вот здесь координаты следователя, который оформлял дело.

— Спасибо, — кивнула она. — Надо послать запросы на всех троих, выяснить, кто они такие сегодня и чем занимаются. Я хочу понять, чем они могли заинтересовать покойного Вавилова в период его якобы глубокой задумчивости. Если, конечно, это именно по их поводу он так глубоко задумывался.

— И если Филиппов брал в архиве дело для Вавилова, а не по просьбе кого-то другого, — добавил Доценко.

Да, слишком много "если". Слишком много... Но надо же с чего-то начинать. Если Эдуард Денисов давал голову на отсечение, что между убийствами Вавилова и Нурбагандова есть связь, то связь эту нужно найти. В противном случае все семь трупов, официально приписываемых неизвестному маньяку, так и повиснут мертвым грузом, и никогда истинный убийца не будет пойман.

Настя уже открыла рот, чтобы задать Михаилу очередной вопрос, когда дверь распахнулась от резкого удара. На пороге появился Мельник собственной персоной. Лицо его было отчужденным и холодным, а сверкание светлых глаз ничего хорошего не предвещало.

— Оба здесь, — почему-то удовлетворенно констатировал он. — Прекрасно. По-видимому, работа по поиску и поимке серийного убийцы завершена, и вы можете с чистой совестью отсиживаться в кабинете и распивать кофе. Поздравляю. Докладывайте.

Кровь бросилась Насте в лицо, она с ужасом почувствовала, как пылают щеки и начинают дрожать руки. К чести Доценко надо сказать, что он владел собой куда лучше. А может быть, он просто моложе и здоровее, и вегетативные реакции у него были не такими яркими.

— Владимир Борисович, — начала она, стараясь, чтобы голос не выдал эмоций, — кроме серийного убийцы, у нас много и других преступлений, которые требуют того, чтобы посидеть и подумать, а не мчаться неведомо куда, не разбирая дороги.

— Уважаемая Анастасия Павловна, — холодно произнес Мельник, — не имейте привычки путать себя со мной. Не надо объяснять мне, какими делами занимается мой отдел. И тем более не надо мне объяснять основы розыскной работы. Я задал вполне конкретный вопрос: как идет разработка Лазаревой. И хочу получить на него такой же конкретный ответ. Итак?

— Лазарева под контролем, Доценко с ней работает, — ответила Настя, ощущая себя человеком, выпрыгнувшим с вертолета и не знающим, есть у него парашют или нет. — Но я сегодня еще больше уверена в том, что она не имеет к семи убийствам никакого отношения, и прошу вас отменить свое распоряжение о ежедневном наблюдении за ней.

Глаза Мельника сузились и стали, кажется, еще светлей.

— Вероятно, ваша уверенность зиждется на том, что вы вообще не знаете, где Лазарева и чем она занимается. "Понятно, — подумала Настя, — парашюта у меня за спиной нет. Жаль. Придется лететь вниз самостоятельно и скорее всего свернуть шею при падении".

— Вы, Анастасия Павловна, — продолжал Мельник, — взяли на себя труд ввести меня в заблуждение, иными словами — солгать мне, вашему начальнику. Более того, вы вовлекаете в это некрасивое занятие и младшего по званию и должности, своего товарища, который должен у вас учиться и брать с вас пример. Ваша Лазарева пропала, и это означает, что я был прав. Она причастна к убийствам, она виновна, и она почувствовала опасность. А вы, вместо того, чтобы бить тревогу и объявлять ее в розыск, спокойно сидите и, простите за грубость, лясы точите. Вашему оптимизму можно позавидовать. Если в течение пятнадцати минут Лазарева не будет объявлена в розыск, можете положить мне на стол рапорт об уходе. Это касается и вас, Доценко.

С этими словами он повернулся и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

— Вот это да, — тихо протянул Михаил. — Откуда он узнал? Вы ему сказали?

— Нет, не говорила. А вы, Миша?

— И я не говорил. Кто же нас сдал?

— Не представляю. Скорее всего никто специально этого не делал. Просто наш Барин чувствует внутреннее сопротивление холопов, боится, что мы за его спиной что-то делаем, и пытается нас проверять. Небось дал комунибудь из наших конфиденциальное задание сделать установку на Лазареву, не объясняя, кто она и у кого в разработке находится, а человек добросовестно пришел к ней домой, поговорил с родителями и узнал, что она дома не ночует и на работе не появляется. Теперь радуется, поймал нас с вами на вранье и будет этим тыкать нам в нос до второго пришествия. У некоторых начальников такой приемчик пользуется большой популярностью: подловить подчиненного и потом держать его этим промахом в узде долго и крепко.

— Влипли мы с вами, — Доценко в отчаянии покачал головой. — А все я виноват, ныл, ныл, хотел скорее от Анны освободиться.

— Я тоже виновата, — вздохнула Настя, — это же я вам сказала, что можно больше ее не трогать. Ну, прокололись мы с вами, ошиблись, но все равно это не настолько смертельно, как пытается представить Мельник. Лазарева не в бегах, по крайней мере из Москвы она не уехала, Коротков ее видел в редакции своими глазами. Другое дело, что мы с вами не знаем, зачем она приходила туда и искала Баглюка, но Баглюк — это совершенно другая песня, не имеющая к семи трупам ни малейшего отношения. Ладно, Миша, чего теперь голову пеплом посыпать, надо звонить следователю, пусть выносит постановление об объявлении Лазаревой в розыск. Не будем нарываться на еще большие неприятности.

— А если его на месте не окажется?

— Кого? Следователя?

— Ну да. Мельник же сказал, через пятнадцать минут проверит, а иначе уволит нас обоих.

— Ой, Миша, ну что вы обращаете внимание на всякие глупости! Сказал, сказал... Он может проверить через пятнадцать минут, поставлен ли следователь в известность, а командовать ему, когда выносить постановление, он не может. И вообще, никого он увольнять не собирается, он же не идиот, и так людей не хватает. Сейчас позвоню Косте Ольшанскому, покаюсь во всех грехах, будем надеяться, что он пойдет нам навстречу.

— А вдруг его нет на месте? — настойчиво спросил Доценко.

— Ну нет — так нет, перестаньте дергаться, я вас прошу.

Настя сказала это сердито и тут же мысленно обругала себя. Какое право она имеет так разговаривать с Михаилом? Ей хорошо, она уже почти решила сама для себя, что работать с Мельником не будет, особенно после сегодняшнего, поэтому одним скандалом больше — одним меньше большого значения не имеет. Для нее лично не имеет. А для Доценко? Ему-то с Барином еще работать и работать, и он, естественно, не стремится ни к каким выволочкам. Есть золотое правило: получил нагоняй — промах исправляй, быстро исправишь — репутацию поправишь. Это ей на свою репутацию в глазах Мельника наплевать, а с Мишей все по-другому. И сердиться на него она никакого права не имеет.

Но Доценко как в воду глядел: в кабинете Ольшанского телефон не отвечал, а по другому телефону секретарь ответила, что Константин Михайлович выехал на обыск. Поскольку сама-секретарь была ярой поклонницей детективной литературы и особенно любила книги, написанные Татьяной, женой Стасова, Настя несколько раз в форме подлизывания приносила ей новые повести с автографами, чем снискала полное и глубокое доверие одной из старейших работниц следственного отдела городской прокуратуры. Посему адрес, где был обыск, получила без труда.

— Поехали, Мишенька, — сказала она, натягивая куртку, — попробуем поймать Костю раньше, чем это сделает ваш Барин. Уже шестой час, Ольшанский может после обыска в прокуратуру не вернуться.

— А вечерний отчет? — с тоской спросил Доценко, — надо бы отпроситься у Мельника, а то еще больше орать будет.

— Миша, не будьте ребенком. Нас Гордеев избаловал, это точно. Никогда не приходилось думать о том, как обмануть начальника, как выкрутиться. Ничего не поделаешь, придется осваивать эту науку.

Она сняла трубку внутреннего телефона и набрала номер Керехова, заместителя начальника отдела.

— Пал Василич, мы с Доценко едем выполнять поручение Мельника. Если он будет нас искать, напомните ему об этом, пожалуйста, а то он и забыть может, ругаться начнет, что мы с отчетом не явились.

Намерение сменить место работы и начальника крепло в ней с каждой минутой. Нельзя сказать, что Анастасия Каменская была честна и абсолютно правдива во всем, конечно же, нет, иначе она не смогла бы работать в уголовном розыске. Но думать о том, как обмануть начальника, ей действительно за последние десять лет ни разу не приходилось.

В этом просто не возникало необходимости, более того, это было глупо и опасно, потому что Колобок-Гордеев мог дать очень дельный совет и оказать помощь. Он доверял своим подчиненным, их опыту и интуиции и не топал ногами, когда его указания выполнялись неточно или не выполнялись, если причины для этого были вескими. А работая с Мельником, приходится постоянно думать не столько о раскрытии преступлений, сколько о том, как бы не подставиться. Противно и унизительно.

Они довольно быстро добрались до места, указанного добросердечной секретаршей. Перед подъездом дома стояли две машины — милицейская с синей полосой и голубые "Жигули" Ольшанского.

— Успели, — с облегчением сказала Настя. — Теперь можно спокойно ждать, когда Костя выйдет. Заодно и воздухом подышим.

Она достала сигареты и зябко поежилась. Мороза не было, под ногами попрежнему хлюпал подтаявший снег, но налетавший сырой ветер то и дело швырял в лицо отвратительную смесь крупки и дождя. Гулять по такой погоде — удовольствие ниже среднего. Настя заглянула в подъезд в надежде найти там временное прибежище, но сразу же вышла обратно. Дом был старый, с грязной лестницей и обшарпанными стенами. Лучше уж на улице побыть.

Она совсем окоченела, когда наконец появился Ольшанский в сопровождении трех человек.

— Настасья? Какими судьбами? Привет, капитан, — кивнул он Михаилу. — Что случилось?

— Поговорить надо, Константин Михайлович.

— Подождите минуту, я сейчас освобожусь.

Ольшанский отошел в сторонку, о чем-то коротко переговорил с теми, кто был вместе с ним на обыске, и открыл свою машину.

— Садитесь, в тепле поговорим, — сказал он.

Настя быстро забралась в салон и достала из сумки носовой платок, чтобы вытереть мокрое от дождя и снега лицо. Длинных объяснений не понадобилось, Константин Михайлович все понял сразу.

— Круто с вами новый шеф обходится, — хмыкнул он. — Тяжко небось?

— Не то словечко, — призналась она.

— А что, капитан, — обратился следователь к Доценко, — помнишь наш разговор давний? По-моему, теперь тебе самое время службу менять.

Настя знала, что Ольшанский давно уже пытается переманить Михаила на следственную работу, высоко ценя его способность получать точные и правдивые показания от свидетелей и потерпевших. И точно так же она знала, что Доценко всегда от этих предложений отказывался. Неужели и теперь откажется?

— Я подумаю, — очень серьезно ответил Михаил. — Может быть, вы и правы, действительно, нужно уходить.

— Я всегда прав, — засмеялся Ольшанский. — Потому что я следователь. Давай, Миша, не тяни, не жди, пока все нервы истреплешь с новым-то. А я буду твоим наставником, возьму тебя как молодого специалиста под крыло, так что не бойся, не боги горшки обжигают.

— Я подумаю, — повторил Доценко.

Насте стало тоскливо. Она уйдет, это решено. И Миша, наверное, уйдет, зачем ему эти приключения на свою голову. Потом потянутся и другие. Все, что так кропотливо и любовно создавал, собирал по крупицам и отшлифовывал Гордеев, развалится в один момент, рухнет, как карточный домик.

Жалко до слез. И перед Гордеевым стыдно, не выдержали первых же трудностей, струсили, разбежались, как крысы с корабля. Может, ей все-таки не уходить? Мишка в рот ей смотрит, считает ее непререкаемым авторитетом, и если она уйдет, то и он примет предложение Ольшанского, можно не сомневаться, а если она останется, то и его сможет удержать. Надо еще потерпеть, постараться привыкнуть. Конечно, всем противно, всем тяжело с новым начальником, но все же терпят, никто об уходе не заговаривает. Только она. Что же она, слабее всех?

— Константин Михайлович, — сказала она с наигранным возмущением, — вы что это удумали? Кадры переманивать? Нехорошо искать топор под чужой лавкой.

— Конечно, лучше, чтобы этим топором пользовался ваш Мельник, — отпарировал следователь. — То-то он дров нарубит, на три избы хватит, еще и останется. Этого дожидаетесь? Ладно, шучу, сами разберетесь, кому где работать. Так что с вашей Лазаревой будем делать? Объявлять в розыск?

— Объявляйте. Мельника все равно не переубедить. Он считает, что она причастна к убийствам, и отступать от этого не собирается.

— Так, может, действительно причастна? — прищурился Ольшанский. — Не станет же Мельник безосновательно упираться, значит, какие-то основания у него есть.

— Константин Михайлович, основания у него есть, если считать семь убийств серией.

— Ну так?..

— А у меня есть основания считать, что это не серия. Вот и выбирайте, кому вы больше верите, мне или Мельнику.

— Ишь ты! — расхохотался он. — Нормальный мужик, выбирая между мужчиной и женщиной, должен выбрать женщину. А я нормальный. Я только хочу понимать, почему Мельник к твоим доводам не прислушивается. Мне они показались вполне убедительными. Тем более я знаю о работая Самойлова, и о той зеленоградской истории тоже знаю. Я бы на месте твоего начальника поверил тебе. И если он поступает по-другому, я хочу понимать, почему он это делает, из каких соображений. Или ты опять не все мне рассказываешь?

— Да нет, на этот раз все рассказала, ничего не утаила. А вот Мельнику я действительно про Самойлова не говорила.

— Отчего же? Это ведь самое главное в твоих рассуждениях.

— Да ну... — Настя пожала плечами, — я и вам-то рассказала только из уважения. А он бы меня вообще на смех поднял. Вы же сами знаете, как у нас к науке относятся. И нет у Мельника никаких соображений, есть только тупое упрямство и неумение отступать от своей позиции, даже когда это явно нужно сделать. Он так активно поддерживал нас, когда мы искали серийного убийцу, моделировали его портрет, вышли сначала на идею высокой женщиныспортсменки, потом вычислили Лазареву, а теперь он просто не в силах признаться самому себе, что все было напрасно. Он тогда так нахваливал нас, на каждой оперативке всем в пример ставил. Что же теперь получается, что он дурак, поддерживал и выпячивал неправильную версию, хвалил глупых подчиненных? Никогда в жизни он этого не допустит. У таких, как Мельник, лучше уж пусть серийный убийца вообще останется непойманным, чем в результате окажется, что начальник заблуждался. Вот вы только что сказали, что всегда правы, потому что вы — следователь. А Мельник всегда прав потому, что он начальник. Понимаете разницу?

— Ох, как ты его не любишь, — покачал головой Ольшанский. — Я-то всегда считал тебя сдержанной, даже равнодушной, а из тебя ненависть прямотаки через край хлещет. Эк тебя разобрало. Ты себя со стороны-то слышишь?

— Нет, а что?

— Да ты же почти кричишь.

— Правда? — Настя смутилась. — Извините. Разволновалась.

— А вот это зря. Плохой начальник — не повод для волнений, дело обычное, все так живут. Вас куда подбросить?

— До ближайшего метро, если можно.

— Можно и не до ближайшего. Тебе какая линия нужна? Домой едешь?

— Домой, — устало кивнула она и тут же спохватилась, — ой нет, простите, к родителям. Забыла совсем, я же обещала к ним заехать. Это Серпуховская ветка.

— Ясно. А тебе куда, капитан?

— Мне тоже можно на Серпуховскую.

Настя и Доценко вышли из машины у станции "Нагорная". В метро она купила огромный нарядный букет роз, чтобы поздравить мать и отчима с годовщиной свадьбы. Народу в вагоне было совсем мало, поезд шел из "спальных" районов города, и после окончания рабочего дня люди ехали в основном в противоположном направлении.

— Анастасия Павловна, вы будете меня осуждать, если я уйду к Ольшанскому? — спросил Доценко.

Вот он, тот вопрос, которого она так боялась. Что ответить? Отговаривать его от этого шага, а потом уйти самой? Или поддержать? Как правильно?

— Миша, вы не должны оглядываться на мое мнение. Поступайте так, как считаете правильным. Только не принимайте поспешных решений, это самое главное.

Лицемерка! "Не принимайте поспешных решений". А сама она разве не так поступила? Можно подумать, она месяцами мучилась, терзалась, взвешивала все "за" и "против". Тоже приняла решение внезапно, под влиянием минуты, эмоционального всплеска. И теперь это решение крепнет в ней с каждым часом. Только одновременно с ним усиливается и чувство стыда. Стыда за свою трусость, слабость. Стыда перед полковником Гордеевым.

На станции "Боровицкая" Михаил попрощался и вышел, ему нужно было на пересадку, а Настя поехала дальше, погруженная в свои невеселые думы. Может быть, после разговора с отчимом ей станет полегче? Хотя бы смута в душе рассеется.

В доме у родителей оказалось полно гостей, и для Насти это было неприятной неожиданностью. Меньше всего ей хотелось сейчас быть на людях, улыбаться, общаться с посторонними. Если бы мама еще вчера предупредила ее, Настя нашла бы миллион причин, одна уважительнее другой, по которым она именно сегодня ну никак не может приехать.

Но мама коварно промолчала и говорила только о необходимости правильно питаться.

Настя мужественно "отбывала повинность", то и дело поглядывая на часы. Удобно ли уже исчезнуть или нужно еще потусоваться с гостями, чтобы не обидеть маму и Леонида Петровича? Ее всегда поражала способность родителей обрастать знакомствами и устанавливать дружеские отношения с людьми, никак не связанными с их профессиональным кругом. Если бы Насте пришлось звать гостей, они сплошь были бы или ее коллегами с Петровки, или Лешкиными, из его института. А сейчас вокруг нее были гости самых разных профессий, с которыми мама и отчим знакомились на приемах, банкетах, во время отпусков, были даже две мамины школьные подруги.

Она пробралась к отчиму и потянула его за рукав.

— Пап, пойдем на кухню, мне с тобой посоветоваться надо.

Леонид Петрович тут же извинился перед толстым смешным дядькой, с которым что-то оживленно обсуждал, и поднялся из-за стола. Но кухня оказалась занята, там сидели две дамы и, весело чирикая, украшали котлеты на косточках затейливыми бантиками из тонких полосок цветной бумаги.

Настя растерянно взглянула на отчима, но он тут же сделал головой движение, указывающее на входную дверь. Стараясь не щелкать замком, они тихонько выбрались на лестничную площадку.

— Ну, ребенок Настя, говори, что тебя гложет.

— Я не могу работать с Мельником, — выпалила она.

— Не можешь или не хочешь?

— Не хочу, потому что не могу. Папа, я подумываю о том, чтобы уйти из отдела. Что ты мне скажешь?

— Ну, ребенок, ты уже замужняя дама и в моих советах вряд ли нуждаешься. Скажи уж честно, тебе нужна помощь? Я могу поговорить в министерстве...

— Нет, папа, — она упрямо помотала головой, — мне нужен именно совет.

— Насчет чего?

— Уходить или не уходить. Я не хочу работать с Мельником. Но в то же время мне неловко как-то... Стыдно.

— Это понятно, — кивнул отчим. — Можешь не объяснять.

Господи, как хорошо, что папа все понимает. Он сам всю жизнь проработал на практике, он прекрасно знает, что такое "отдел Гордеева", как он создавался и что в этом отделе делала Настя, поэтому он все понимает без лишних слов.

— Ребенок, тебе хорошо известно, что рабский труд самый непродуктивный. Человек, работающий из-под палки, не будет делать свою работу хорошо, даже если очень постарается. Тебе нужно либо изменить свое отношение к происходящему, либо действительно уходить. Если ты останешься у Мельника и будешь ежедневно бороться со своей неприязнью к нему, много ты все равно не наработаешь. Поверь моему опыту, я через это проходил неоднократно.

— И каждый раз менял место работы? — недоверчиво спросила Настя.

— Ну зачем же. Я менял отношение к ситуации. Или прикладывал усилия к тому, чтобы мои отношения с людьми были такими, как мне хочется.

— Я не смогу, — вздохнула она. — У меня характер не тот.

— Знаю. Поэтому считаю, что ты вполне можешь уйти.

Если бы ты проработала на практике год-полтора, я бы счел твой уход трусливым бегством от трудностей. Но ты в уголовном розыске больше десяти лет, ты работала честно, добросовестно, от трудностей не пряталась, я все про тебя знаю, мне Гордеев регулярно докладывал, как трудится мой ребенок. И ты имеешь полное моральное право уйти, не опасаясь косых взглядов и не укоряя себя.

— Ты думаешь?

— Уверен. Надо только подумать, куда.

— Да какая разница, — Настя махнула рукой, — лишь бы от Мельника подальше.

— А вот тут ты не права, — возразил Леонид Петрович. — Разница очень даже есть. У тебя сейчас должность невыгодная.

— Как это — невыгодная? — не поняла она.

— Ты — старший опер. Уйти с Петровки в округ на такую же должность означает уйти с понижением. Чтобы ничего не потерять, нужно уходить только на вышестоящую должность, начальника отделения, отдела и так далее. Ты — женщина. Понятно?

— Понятно. Меня на такую должность никто не назначит.

— Вот именно. Значит, территориальные органы отметаем сразу, если ты не собираешься менять профиль работы. Единственная возможность работать в округе без понижения в должности — это заниматься предупреждением преступности несовершеннолетних. Вот на этой работе женщин на любые должности назначают. Пойдешь?

— Ни за что! Там надо детей любить, уметь их понимать и у прощать, быть педагогом. А из меня какой педагог?

— Это верно, никакой. А если остаться на Петровке, например, в штабе или в информационном центре?

— Нет, папа, я не смогу. Каждый день ребят видеть и глаза прятать... Нет.

— Ладно, Петровку тоже отметаем. На тебя трудно угодить, ребенок Настя.

— Ну пап...

— Хорошо, хорошо. А если в адъюнктуру поступить? Ты об этом не думала? Тебе летом исполнится тридцать семь, в адъюнктуру, правда, принимают только до тридцати шести, вступительные экзамены осенью, но в ряде случаев делают исключения, ведь речь идет всего о трех месяцах. Как тебе такая идея?

— Да ты что, папа, какой из меня ученый?

— Вот между прочим ученый-то из тебя как раз хороший получится. У тебя голова прекрасная, аналитический склад мышления, усидчивость огромная. Напишешь диссертацию, защитишься, будешь преподавать.

— Это все замечательно, но...

— Что — но? Какое у тебя опять "но"?

— Я не выдержу до осени. Я хочу уйти сейчас. Прямо сейчас.

— Да-а, — протянул отчим, — допек тебя Мельник. А мне он показался вполне нормальным мужиком. Чего ты с ним не поделила?

— Границу мы с ним не поделили. Границу между его самолюбием и начальственным самомнением и моим стилем работы. Я всегда сомневаюсь, меня так Колобок приучил, я никогда не цепляюсь за версию, даже если она мне ужасно нравится, когда вижу, что она слабая или неправильная. Понимаешь, папа, я, конечно, отношусь к своей работе как к творчеству, и мне бывает жалко и обидно отказываться от того, до чего я с таким трудом додумалась, но все равно отказываюсь я легко, даже если на проверку этой версии я убила кучу времени и сил. Потому что в конечном итоге дело в раскрытии преступления и поимке преступника, а не в моих амбициях и не в моем творчестве. Я не стыжусь и не стесняюсь признаваться, что ошиблась. А Мельник — это начальник, который всегда прав по определению.

— Тяжелый случай. Тогда ты права, надо уходить. Я подумаю, как тебе помочь, поговорю со знакомыми.

— Папа, не надо мне помогать, я тебя прошу. Мне важно услышать твое мнение. А остальное я сама как-нибудь устрою.

— Ну что ж, мое мнение ты услышала. Не можешь работать с Мельником — уходи, не насилуй себя и не ломай. Еще вопросы есть?

— Больше нет, — улыбнулась Настя.

— Тогда пойдем. Ты на часы все посматриваешь. Торопишься?

— Немного. Мне еще добираться до дома часа полтора.

— Ладно уж, поезжай. Только не забудь продукты, мама тебе там наготовила на неделю вперед.

Когда они вернулись в квартиру, кухня уже была свободна. Леонид Петрович достал большую сумку и стал помогать Насте складывать в нее пакеты, банки и кастрюльки, заботливо приготовленные Надеждой Ростиславовной.

— А это что? — спросила Настя, беря в руки непрозрачный тяжелый сверток.

— Это рыба. Она сырая, но уже почищенная и разделанная, ее только надо обвалять в муке и пожарить. Справишься?

Настя с сомнением посмотрела на сверток.

— Не уверена, но попробую. Вообще-то у меня растительного масла нет, кончилось. Может, я не буду рыбу брать? Давай я вам ее оставлю.

— Еще чего. Погоди-ка, у нас, кажется, много масла, сейчас я маму позову, она тебе его выдаст.

Через минуту в кухню влетела Надежда Ростиславовна и с ходу набросилась на дочь.

— Почему ты не хочешь брать рыбу? Что у тебя за жуткая привычка жевать бутерброды! Надо обязательно есть горячее.

— Мамуля, я не умею ее правильно готовить, и масла у меня нет. А когда я сумею дойти до магазина — неизвестно. Жалко же продукт переводить.

— Тут и уметь нечего. Кладешь на сковороду и жаришь.

А масла я тебе сейчас отолью в бутылку. Она достала из шкафчика большую жестяную емкость с оливковым маслом, пустую бутылку из-под коньяка и воронку.

— Вот и все, — удовлетворенно констатировала мать, аккуратно пристраивая бутылку в сумку между пакетами и банками. — Ты уже уходишь?

— Да, побегу. Пока доеду, уже совсем поздно будет. Ничего, если я смоюсь потихоньку, не прощаясь с гостями?

— Иди уж, — улыбнулась мать. — У тебя усталый вид, отдохни как следует.

Сумка была тяжелой, и Настя с трудом дотащила ее до дома. "Сейчас выложу продукты в холодильник — и спать, — подумала она, снимая куртку и потирая ноющую поясницу. — Прошлую ночь совсем не спала, глаза уже закрываются, до подушки бы донести голову".

Расставив кастрюльки и банки в холодильнике, она вытащила из сумки бутылку с оливковым маслом. Руки вмиг ослабели, колени задрожали. Обыкновенная бутылка из-под коньяка. И этикетка обыкновенная. Только светлые части на рисунке заштрихованы карандашом.

Осторожно поставив бутылку на стол, словно она могла развалиться от малейшего прикосновения, Настя сделала три глубоких вздоха, чтобы унять сердцебиение, и сняла телефонную трубку.

— Мамуля, я доехала, не беспокойтесь.

— Молодец, что позвонила. Не забудь продукты положить в холодильник, а то я тебя знаю, бросишь сумку в прихожей, не разобрав, и все испортится.

— Уже все положила. Слушай, у вас в доме бывают странные гости, — сказала она как можно более невинным тоном. — Рисуют на бутылочных этикетках. У кого это такая страсть к художественному творчеству?

— Что ты, Настюша, — удивленно откликнулась мать, — это у папы такая привычка. Ты разве не замечала?

— У папы?

Она крепко стиснула свободную руку в кулак, ногти впились в ладонь, от боли выступили слезы, но это позволило ей сдержаться.

— Никогда не видела, чтобы он штриховал этикетки.

— Это потому, что ты с ним вдвоем не пьешь, — засмеялась Надежда Ростиславовна. — Во время застолья наш папа ведет себя прилично. А вот когда сидит с кем-нибудь вдвоем за бутылочкой и с серьезным разговором, всегда берет карандаш и портит этикетки. Говорит, что это ему помогает сосредоточиться. Да, Настюша, я забыла тебе сказать, в банке из-под томатов салат "оливье", он незаправленный, чтобы не портился. Когда будешь его есть, положи майонез и не забудь посолить.

— Не забуду, мамуля, спасибо, — машинально ответила Настя.

Значит, папа. "Господи, только не это! — в отчаянии подумала она, обессилено падая на стул. — Я не хочу! Я не хочу. За что мне это испытание, Господи? Чем я тебя прогневила? Папа... Он вырастил меня, он в значительной степени сделал меня тем, что я есть. Он многому меня научил. Он так много мне дал. И ведь я сама всегда рисую и заштриховываю ромбики и квадратики, когда думаю, потому что я — его дочь, хоть и неродная. Вот почему мне так неприятно было думать об этикетке на бутылке, найденной в машине Баглюка. Теперь-то я вспоминаю, что видела на кухне у родителей пустые бутылки со штриховкой на этикетках, но подсознательно боялась это понимать. Не зря я не хотела сегодня идти к родителям, как чувствовала, что все плохо кончится.

И зачем я только сказала про это дурацкое масло? Лучше бы мне было ничего не знать. Папа..." Но она кривила душой. Настя была твердо убеждена: всегда лучше знать правду, даже самую неприятную. Да что там неприятную — убийственную. И что ей теперь с этой правдой делать?

Глава 14

Известие о том, что журналист Валентин Баглюк, автор статьи "Трупы на свалке", находится вне пределов досягаемости, огорчило Парыгина. Значит, этот вариант раскручивания ситуации для добывания денег придется оставить. У Евгения Ильича был и запасной вариант, но прибегать к нему очень не хотелось. Опасно. Более того, если эту карту все-таки разыграть, то придется навсегда распроститься с будущими заказами. На карьере наемного убийцы надо будет ставить большой жирный крест, если вообще удастся живым выбраться. Но делать нечего. Лолита уже в панике, и необходимо срочно доставать деньги и отдавать долги брата.

Он долго и тщательно инструктировал Анну, как и что нужно делать. Девушка была далеко не глупа, и долго обманывать ее Парыгину не удалось, хотя он очень старался и выбирал такие выражения, которые позволили бы завуалировать неприглядную правду.

— Я случайно узнал о том, что некий человек хотел заказать убийство, — говорил он своей невесте. — Сначала я не придал этому значения, а потом прочитал в газете, что тот человек, которого хотели убить, погиб, и понял, что заказ состоялся. Поскольку я знаю, кто заказывал это преступление, я хочу взять с него плату за молчание. По-моему, это справедливо. Как ты считаешь?

— Справедливо, — соглашалась Анна.

Она соглашалась со всем, что говорил ей Евгений, смотрела на него влюбленными глазами и ловила каждое слово. Он был для нее божеством, настоящим мужчиной, смелым, решительным, умным и в то же время заботливым и ласковым. Для него она готова была сделать все. Для него и для себя, разумеется, потому что понимала: чем быстрее он найдет деньги, тем быстрее она станет его женой. А стать женой хотелось больше всего на свете.

— Ты должна назвать ему фамилию: Нурбагандов. Запомнила?

— Запомнила. Нурбандов.

— Не Нурбандов, а Нурбагандов. Нур-ба-ган-дов, — терпеливо произнес Парыгин по слогам. — Скажешь ему, что ты знаешь про заказ на Нурбагандова. Более того, ты знаешь, кому был сделан этот заказ. И хочешь получить гонорар за то, чтобы твоя осведомленность не распространилась дальше тебя.

— И сколько стоит моя осведомленность?

— Сорок тысяч долларов. Столько, сколько Лолита должна отдать кредиторам.

— А себе ты разве не хочешь что-нибудь оставить? Столько бьешься, стараешься, и все задарма? — удивилась Анна.

— Мне не нужны деньги, — резко ответил Парыгин. — Во всяком случае, ТАКИЕ деньги. Мы с тобой будем жить на другие доходы, на честные. А в эту грязь я лезу только ради Лолы и племянника.

— Значит, ради меня ты бы не пошел на это?

— Анечка, если бы тебе нужны были деньги, я бы их достал. И больше мы к этому не возвращаемся, хорошо?

— Хорошо, — покорно кивнула она. — Я должна сказать, что знаю, кому этот человек заказал убийство. Но если это правда, то почему я требую деньги у него, а не у того, кто убил? Он же может меня об этом спросить.

— И спросит, — подтвердил Парыгин. — Обязательно спросит. И ты ему скажешь, что у убийцы ты тоже требовала денег. И получила. Теперь его очередь.

— Как это? — испугалась она. — А вдруг он захочет проверить? И потребует, чтобы я назвала ему имя убийцы, иначе он мне не поверит.

— Назови. Имени его я, правда, не знаю, настоящих имен профессиональных наемных убийц вообще никто не знает, но зато знаю псевдоним, под которым он известен своим заказчикам. Зотов.

— Зотов? — переспросила Анна. — Надо же, как просто. Даже не верится.

— Во что тебе не верится?

— В то, что наемный убийца может иметь такой обыкновенный псевдоним. Я думала, у них клички какие-нибудь устрашающие, например. Бешеный, или Зверь, или Горбун. А тут Зотов. Просто Зотов.

— В таких делах чем проще — тем лучше. Если ты скажешь ему, что Зотов тебе уже заплатил, этого будет достаточно. Тот, кому ты будешь звонить, тоже не знает его настоящего имени.

— А вдруг он позвонит этому Зотову и спросит? А тот ему скажет, что никто у него никаких денег не требовал. И что тогда?

— Не беспокойся, этого не случится.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Она помолчала некоторое время, потом вышла из комнаты на кухню. До Парыгина донесся шум воды, текущей из крана, и треск зажигалки. Анна ставила на огонь чайник.

— Чай будем пить? — громко крикнул он.

Анна не ответила. Парыгин вышел следом за ней на кухню и увидел, что она стоит у окна спиной к двери и смотрит на голые ветки деревьев.

— Что ты, Анечка? — ласково спросил он. — Загрустила?

— Я думаю, — ответила она, не оборачиваясь.

— О чем? Или о ком?

— О тебе.

— И что же ты обо мне думаешь?

— Я думаю, что Зотов — это ты.

Она по-прежнему стояла спиной к нему, и Парыгин не видел выражения ее лица. Он мгновенно похолодел, но уже в следующую секунду принял решение. Ну и пусть знает. Никуда она от него не денется. За эти несколько дней он научился чувствовать Анну и был уверен, что ее эта новость не оттолкнет. И не потому, что она цинична и безнравственна, а потому, что вцепилась в него и хочет замуж. Такая за кого угодно пойдет, лишь бы выглядеть не хуже других, устроенной, благополучной, семейной и любимой. А если он в ней ошибся, что ж... Никто не знает, куда она делась, с кем и где живет. В один прекрасный день ушла из дома на работу и больше не пришла, позвонила и сказала, что с ней все в порядке, никто ее не ищет. Никто из ее знакомых Парыгина не видел. Жаль девку, что и говорить, но она ему чужая, а Лолиту и мальчика он обязан защитить в память о брате.

Он медленно подошел к Анне, взял за локоть, усадил на табуретку, встал рядом с ней. Осторожно погладил по волосам и, нагнувшись, легонько поцеловал в губы.

— Ты слишком хороша для того, чтобы я тебя обманывал. Да, ты права, Зотов — это я. Тебя это напугало?

— Нет, не очень. Я чего-то подобного и ожидала. Пользуясь твоими же словами, ты слишком хорош, чтобы оказаться обыкновенным инженером. Так и вышло. Ты убил этого Нурбагандова?

— Нет, Анечка, я его не убивал, в этом весь фокус и состоит. Ладно, я сейчас расскажу тебе все как есть, а ты уж сама делай выводы. Я действительно рядовой инженер на автозаводе, у меня огромный стаж работы и прекрасная репутация. Именно поэтому ко мне и обратился некий человек, которому ты должна звонить. Для выполнения заказных убийств далеко не всегда используются профессионалы. Ты этого не знала? Очень часто гораздо удобнее и дешевле нанять такого вот человека с незапятнанной репутацией, на которого никогда в жизни не падет и тени подозрения. Понимаешь?

Анна молча кивнула, не поднимая глаз. Парыгин забеспокоился. Неужели она опять впадает в депрессию? Впрочем, ничего удивительного, узнать такое о человеке, за которого замуж собралась... Надо срочно что-то предпринимать, надо выводить ее из ступора, зря, что ли, он все это время старался, из кожи вон лез, чтобы она оставалась довольной и веселой. В постель ее укладывал по три раза в день, подарки делал, комплименты говорил. Вроде она даже расцветать начала, прямо похорошела, и вот опять снова-здорово.

— Мне нужны были деньги для Лолы, и я согласился. Я знаю, Анечка, откуда в этом деле ноги растут. Вероятно, кредиторы брата отлично знали, что, кроме меня, помочь Лолите некому, и понимали, что я ради этих денег в лепешку расшибусь и на все пойду. Вот они и подсказали заказчику, что можно недорого и без риска использовать меня. В общем, я согласился. Мне назвали фамилию человека, и я начал готовиться. А спустя два дня мне сообщили, что в моих услугах не нуждаются. Отказались, одним словом. Я подумал, что отпала нужда ликвидировать этого Нурбагандова. Может, они помирились, или договорились, и еще что-нибудь в этом же роде. А недавно случайно узнал из газеты, что Нурбагандова все-таки убили. И понял, что они нашли другого исполнителя, более дешевого. А может быть, решили не экономить и нанять кого-нибудь опытного, настоящего заказника-профессионала. Вот и все. Так что я не убийца. Собирался — да, что греха таить, было дело. Но все-таки не убил. Бог спас, отвел от беды.

Анна подняла голову, посмотрела на него, и губы ее слегка дрогнули в робкой улыбке. У Парыгина отлегло от сердца. Все в порядке, она поверила в его ложь, она не будет его бояться. И не побежит в ментовку его сдавать.

— А план мой состоит вот в чем. Тот человек, которому ты будешь звонить, прекрасно знает, что я никого не убивал, поэтому очень удивится, когда ты ему скажешь, что потребовала у меня денег и я заплатил. За что же я платил, если ни в чем не виноват?

— А в самом деле, за что ты платил, если не убивал?

Парыгину понравился ее голос, он был живым и звучным, совсем не таким, каким она разговаривала с ним в тот первый вечер. Стало быть, она снова в порядке, он вовремя ухватил опасный момент и не дал ей погрузиться в апатию и тоску.

— Я платил за то, чтобы ты молчала о том, что знаешь. Если милиция узнает, что я соглашался выполнить заказ, ничего хорошего не будет, можешь мне поверить. Это называется приготовление к умышленному убийству, и за это тоже можно срок получить. Хоть и маленький по сравнению со сроком за реально совершенное убийство, но отбывать его все равно не хочется. Знаешь, Анюта, терять свободу не хочет никто. И мало кто думает о том, что маленький срок — это не страшно. Очень часто человек, спасаясь от маленького срока, делает от страха огромные глупости и совершает новые преступления, за которые срок уже полагается действительно большой. Вот и наш с тобой Зотов от страха заплатил. Потому что ты очень опасная особа, от тебя лучше откупиться, чем объяснять, что никого на самом деле не убивал.

— Почему я опасная? С чего ты взял?

Парыгин легко рассмеялся, снова нагнулся и поцеловал Анну. Поцелуй был не очень долгим, но очень многообещающим.

— Я еще не придумал. Но к тому моменту, когда тот человек вступит со мной в контакт и спросит про тебя, я обязательно придумаю что-нибудь душераздирающее и убедительное. И объясню ему, что лучше заплатить. Себе дороже выйдет с тобой в игры играть. И он поймет, что если уж я, ни в чем не виновный, решил платить, то ему, по самые уши замазанному, тоже придется это сделать. Он заплатит, мы отдадим деньги Лолите, а дальше будет все так, как я тебе обещал. Мы зарегистрируем брак и поедем на две недели в ШриЛанку, в марте там двадцать пять градусов тепла. Ты увидишь океан.

— А дельфины там есть? — как-то очень по-детски спросила она, подняв на него огромные глаза.

На какой-то момент Парыгин дрогнул. Боже мой, она же совсем еще ребенок, а он втягивает ее в эти грязные мужские игры. Даже смешно: такая высоченная, мускулистая — и детские мечты о дельфинах. Волна нежности затопила его.

— Есть, — сказал он, расстегивая пуговицы на ее рубашке. — Там есть дельфины. И прекрасные тропические растения, которые одурманивающе пахнут по ночам. И вежливые официанты, которые разносят холодные напитки прямо на пляже. И мы будем там любить друг друга с утра до ночи. Она снова улыбнулась, на этот раз открыто и призывно.

— Ты предлагаешь начать прямо сейчас?

— Я уже начал. Разве ты еще не поняла? — Он потянул ее за руку. — Пойдем. Пойдем, девочка моя, я покажу тебе, как буду любить тебя на берегу океана.

Давно уже Парыгин не был так противен сам себе, как в этот момент.

x x x

Она перестала замечать, как бежит время. Ей казалось, что боль заполнила все пространство внутри ее и убила все чувства, которые позволяют человеку ориентироваться и не потеряться в окружающем мире. Она не испытывала ни усталости, ни голода, ни привычного зимнего озноба, она не могла вспомнить, когда в последний раз пила кофе и ела ли сегодня, она подолгу тупо смотрела на циферблат часов, пытаясь сообразить, который час. Нечеловеческим усилием воли Настя заставляла себя работать, плохо понимая, что и зачем делает, и надеялась при этом только на выработавшиеся годами навыки, не позволяющие ей делать очевидные глупости.

x x x

Параллельно с восстановлением событий последних дней жизни Дмитрия Вавилова выяснялись и сведения об Аликади Нурбагандове. Доценко попытался выяснить в банке "Русская тройка", почему новый сотрудник проработал всего четыре дня и уволился, и не стоит ли за этой поспешностью какой-то криминал. Нет, заверили его в банке, никакого криминала за Нурбагандовым не было, его рекомендовал на работу человек во всех отношениях надежный и достойный, но буквально дня через два после того, как Алик приступил к выполнению своих обязанностей, в Дагестане, откуда он родом, случилось огромное несчастье, террористы взорвали жилой многоквартирный дом, в котором как раз жили его родные. Алик пришел к исполнительному директору и написал заявление об уходе, сказав, что ему очень жаль оставлять такую интересную, престижную и высокооплачиваемую работу, но он обязан позаботиться о членах своей семьи, поэтому должен немедленно ехать в Дагестан и помогать им устраиваться, искать временный кров и строить новое жилье. Его аргументы показались всем уважительными и правдивыми, о взрыве в дагестанском городе на берегу Каспийского моря в те дни говорили все средства массовой информации, и Алику посочувствовали и пожелали счастливого пути.

Вопрос, кто же рекомендовал его на работу в банк, остался временно открытым, поскольку рекомендация была сделана устно по телефону лично исполнительному директору, который в данный момент находится на Кипре в связи с проработкой вопроса об открытии там представительства "Тройки" и в течение ближайших двух месяцев в Москву не вернется. Разумеется, вежливый и обаятельный Доценко получил в "Тройке" номер телефона, по которому можно связаться с отсутствующим директором, более того, ему даже разрешили позвонить за счет банка, но разговор с банкиром его разочаровал.

— Да, что-то припоминаю, — живо откликнулся директор, — если я взял его на работу, значит, кто-то мне называл его имя, иначе и быть не может. Но я совершенно не помню, кто это был.

— Ну хотя бы приблизительно, — просительно сказал Доценко. — Хоть из какой сферы был человек, из какого ведомства.

— Нет, не помню. Я ежедневно общаюсь с таким количеством людей, в том числе и незнакомых, что не могу позволить себе держать в голове каждое имя, иначе я просто сойду с ума, — засмеялся директор.

Почему-то в этот момент Доценко, глядя через оконное стекло на грязную слякотную улицу, по которой идут люди в темных одинаковых пальто и куртках, мысленно представил себе этого довольного жизнью исполнительного директора сидящим в открытом кафе на залитой солнцем улице, обрамленной пальмами с ярко-зелеными толстыми сочными листьями. Мимо него идут туристы в белых шортах и ярких майках, проезжают сверкающие автомобили, которые можно не мыть каждый Божий день, потому что на средиземноморском курорте сухие и чистые дороги. Михаил совершенно не представлял себе, какая стоит на Кипре погода в начале февраля, но картинка ему привиделась именно эта. Он не испытывал ни малейшей зависти к исполнительному директору "Русской тройки". Только, может быть, досаду, потому что оборвалась еще одна ниточка.

Проводя проверку личности Нурбагандова, Доценко посылал запрос в Дагестан, откуда был родом погибший и где, судя по всему, должна была находиться его семья. Ответ его удивил до крайности. Собственно говоря, и ответа-то никакого не было. Что в переводе на язык оперативно-розыскной деятельности означало: по Нурбагандову справок не даем. Сам по себе факт такого ответа удивительным, конечно, не был, любой оперативник сталкивался с подобной ситуацией сотни раз, но каждый знал: ему обязательно позвонят и спросят, почему и с какой целью он этим человеком интересуется. Капитан добросовестно прождал несколько дней, но ему никто не позвонил. И это уже было странным.

Пока он честно выжидал звонка от человека, по инициативе которого о Нурбагандове "справок не давали", пришли ответы и на запросы о веселой троице хулиганов, побивших немножко посуды и официантов в ресторане. Один из них уже год как плотно сидел за наркотики, второй принадлежал к какой-то второсортной преступной группировке и был застрелен во время крутой разборки. А насчет третьего пришел ответ: не значится. И в тот же день Михаилу позвонили.

— Я хотел бы встретиться с вами по поводу Гаджиева, — произнес приятный мужской голос. — Если, конечно, вам это интересно.

— Конечно, интересно, — немедленно откликнулся Доценко.

Ну, здесь-то, по крайней мере, ситуация привычная. Гаджиев Мурад Магомедович был тем самым "хулиганом", который первым кинулся извиняться перед администрацией ресторана и предлагать деньги в возмещение причиненного ущерба. И вообще, если судить по материалам архивного уголовного дела, из всех троих он производил самое приличное впечатление. Судя по всему, Гаджиев в тот раз работал, выполняя чье-то задание, но не справился с ситуацией, в результате чего все трое оказались в милиции, и ему пришлось брать инициативу на себя и делать все для того, чтобы дело прекратили. Что ж, ему это удалось.

Доценко встретился с человеком, который ему позвонил, и вернулся на Петровку, чтобы поделиться с Каменской.

— Гаджиев был агентом этого парня, — рассказывал он. — Парень, кстати сказать, нормальный, без выкрутасов. Его фамилия Чупров. Однажды Чупрову сообщили, что пришел запрос на человека, у которого есть подходы к какому-то конкретному ресторану. А поскольку у Чупрова был Гаджиев, завсегдатай этого самого ресторана, Чупров, парень, как я уже сказал, нормальный и добросовестный, отзвонил по указанному номеру телефона. Вот таким образом он и познакомился с Дмитрием Вавиловым. Вавилов в то время разрабатывал группу, связанную с наркотиками, и ему для проведения комбинации нужен был человек из этого ресторана.

Человека он получил, но, естественно, настоящего имени его не знал. Чупров своих людей берег, как и полагается. Но толи сам Вавилов был неопытным, то ли сбой какой-то случился, только комбинация оказалась выстроена крайне неудачно. Возникла драка, и парочка разрабатываемых вместе с агентом Чупрова оказалась в милиции. А там им всем пришлось предъявлять документы. Гаджиев после этой истории устроил Чупрову форменную истерику, кричал, что не нанимался работать со всякими идиотами, он шкурой своей рискует, и так далее. Чупров еле-еле его успокоил и дал честное слово, что постарается не дергать его в течение хотя бы нескольких месяцев, чтобы история в ресторане забылась. А в мае прошлого года Гаджиев исчез и с этого же времени находится в розыске.

— Понятно, — протянула Настя. — Вот почему Вавилову нужно было залезть в архивное дело. Ему нужна была настоящая фамилия того человека, которого ему дал тогда Чупров.

— Зачем ему эта фамилия? Вы думаете, он хотел снова тряхнуть стариной и провести какую-нибудь комбинацию?

— Нет, Миша, ничего такого он не хотел. Смотрите: на работу в банк приходит Аликади Нурбагандов, и начальник службы безопасности начинает маяться неизвестно какими тревожными мыслями. Причем мается он так, что это замечают буквально все окружающие. Спустя четыре дня Нурбагандов по вполне уважительной и правдоподобной причине увольняется из банка якобы для того, чтобы ехать на родину, в Дагестан. Однако никуда не уезжает, остается в Москве и спустя очень короткое время погибает. После его гибели Вавилов вдруг ни с того ни с сего начинает предпринимать попытки к тому, чтобы узнать фамилию чужого агента, которого ему когда-то "одолжили" для проведения одной комбинации. Что это еще за фокусы? Мало того, что он этого чужого агента в свое время чуть не спалил своими неумелыми действиями, так он еще и фамилию хочет выяснить. Зачем, а?

Михаил ждал, когда она продолжит, но Настя замолчала и уставилась в стену над головой Доценко ничего не видящими глазами. Лицо ее было осунувшимся, щеки запали, и под скулами обозначились синеватые тени. Карандаш, который она все время вертела в пальцах, замер, и Мише показалось, что она вдруг окаменела, ослепла и оглохла.

— Анастасия Павловна, — осторожно позвал он.

Настя вздрогнула, выронила карандаш, и он с легким стуком упал на деревянную поверхность стола.

— А?.. Да... простите, Мишенька. На чем я остановилась?

— На том, что Вавилов зачем-то пытался разыскать чужого агента.

— Да, верно. Короче, все ясно. Он узнал в новом сотруднике банка человека, которого ему когда-то дали для проведения комбинации, и пытался понять, как же это может быть. Сначала он просто видел, что лицо знакомое, и пытался вспомнить, где и когда с ним встречался. Потом, может быть, уже после известия о гибели Нурбагандова, сообразил, что это человек Чупрова, и заподозрил неладное. Но чтобы никого не обижать понапрасну, решил сначала выяснить фамилию того, кто ему помогал в девяносто пятом, ведь похожих людей очень много, вы это знаете, Миша. А вдруг обознался? Тем более это было очень даже вероятно, ведь Вавилов с человеком Чупрова встречался всего один раз, когда инструктировал его и давал задание, то есть лицо помнит не в деталях. А новый сотрудник банка и агент Чупрова являются лицами кавказской национальности, иными словами, могут бросаться в глаза типичными этническими признаками внешности, и за этими признаками уже не видны детали, отличающие одного человека от другого. Черные волосы, густые брови, крупный нос, изогнутая верхняя губа — на Кавказе так выглядит каждый десятый, а нашему славянскому глазу кажется, что это один и тот же человек. Одним словом, Вавилов прекрасно все это понимает, боится обознаться, не хочет понапрасну людей обижать и поэтому просит своего приятеля Филипыча посмотреть в архивном деле фамилии задержанных. Филипыч сходил в архив и доложил Вавилову фамилии. И имени Нурбагандова там не было. Какой Вавилов должен был сделать из этого вывод?

— Что он обознался, — ответил Доценко.

— Миша, вы рассуждаете, как неработающий пенсионер, — укоризненно сказала Настя. — Поставьте себя на место начальника службы безопасности крупного банка.

— Тогда я бы заподозрил, что Гаджиев под другим именем пытается втереться в банковскую структуру.

— И как бы вам это понравилось?

— Совсем не понравилось бы, — признался Михаил. — Я бы сначала подумал, что Гаджиев совершил преступление, скрывается от правосудия и купил себе за бешеные деньги новые документы. И мне как начальнику службы безопасности эти понравиться никак не может, потому что банк солидный и приличный и уголовникам в нем не место.

— Хорошо, — согласилась Настя. — А потом что пришло бы вам в голову?

— Что если Гаджиев никакого преступления не совершал и в бегах не находится, то почему у него фамилия другая? Потому что он продолжает работать на правоохранительные органы, может быть, теперь уже на налоговую полицию или на ФСБ, и его заслали в наш банк намеренно. Безопасности банка как таковой это, конечно, не угрожает, если иметь в виду легальную сторону вопроса. А насчет нелегальной пусть у дирекции голова болит. Я обязан проверить личность сотрудника и доложить руководству, а там уж без меня пусть решают, что с ним делать. Кстати, Анастасия Павловна, Нурбагандова принимали на работу, когда Вавилов был болен. И принимали без усиленной проверки, просто посмотрели документы, которые он представил, провели профессиональное тестирование, убедились в том, что бухгалтерский учет он знает прекрасно, компьютерными системами владеет, и назначили на должность.

— Таким образом, перед Вавиловым стояли три варианта: либо ГаджиевНурбагандов — скрывающийся от милиции преступник, либо он — засланный казачок, либо Вавилов банально обознался и Нурбагандов — это именно Нурбагандов, а никакой не Гаджиев. Вероятно, Вавилов предпринимает какие-то усилия, чтобы это прояснить и хоть что-нибудь проверить. Он скорее всего просил своего дружка Филипыча сделать запрос на Гаджиева, точно так же, как это сделали вы, Миша. Надо спросить у Чупрова, не было ли такого, ведь если Филиппов делал запрос, Чупрову должны были немедленно сообщить об этом.

— А потом Вавилова убивают, — добавил Доценко. — Вероятно, кому-то очень не понравились его попытки прояснить ситуацию. Анастасия Павловна, мы, кажется, опять куда-то влезли.

— Да, влезли, — подтвердила Настя каким-то бесцветным голосом.

Она очень хорошо понимала, куда именно они влезли. Именно об этом предупреждал ее покойный Денисов. Но сейчас ей все казалось ненужным и неинтересным, потому что боль, поселившаяся в ее душе, вытесняла все остальные мысли.

— Идите, Мишенька, — негромко сказала она, — у вас много других дел, занимайтесь ими. А я пока подумаю.

— Анастасия Павловна...

— Идите, Миша, — повторила она уже тверже. — Не обижайтесь на меня. Мне нужно побыть одной.

Она видела, что Доценко действительно обижен. Что ж, на его месте она тоже обижалась бы и недоумевала, потому что теперь должна была начаться самая работа, а она проявляет к этой работе полное безразличие.

— Мы с вами должны раскрыть семь убийств, и то, что вам удалось установить, говорит только о том, что, по крайней мере, Нурбагандова совершенно точно убил не маньяк. Вот об этом мы с вами и должны помнить. А кто убил Вавилова — не наша забота, этим занимается РУОП, — добавила она, чувствуя непреодолимое отвращение к себе самой.

— Хорошо, — ровным голосом ответил Михаил и вышел из кабинета. "Обиделся, — как-то отстраненно подумала Настя. — И правильно сделал. Я выполняю последнюю просьбу Денисова... Можно подумать, Денисов для меня самый главный человек на свете. Чего я так упираюсь? Надо бы рассказать Мише все, что знаю про эту государственную программу.

Ведь очевидно же, что Нурбагандов действовал в рамках этой программы, поэтому и получил новые документы и новую биографию. Совершенно случайно он попал в ту структуру, где его узнали. Невероятное попадание, но это случается. Поэтому он был обречен. Его аккуратно, под благовидным предлогом убрали из "Тройки" и почти сразу же убили, чтобы не мелькал перед глазами. А потом убрали Вавилова, который его узнал и начал проверять. Эдуард Петрович был прав, между двумя убийствами есть связь. А те, кто убирал Нурбагандова-Гаджиева, далеко не дураки, они убили его таким способом, при котором вероятность того, что что-то выплывет наружу, была минимальной. Когда речь идет о жертве маньяка, никому не придет в голову глубоко копаться в прошлом убитого, потому что это прошлое никакого значения не имеет. Жертвы маньяков всегда случайны, они не связаны с преступником личными отношениями...

Папа. Господи, как больно! Папа. Ну почему? Почему? Почему это должно было случиться именно со мной? Я не могу думать ни о чем, кроме этого. И не могу никому об этом рассказать. Даже Лешке, которому обычно можно рассказывать все".

Она представила себе, как вернется вечером в пустую квартиру и останется один на один со своей болью. Сколько дней она уже живет так? Один, два, неделю? Ей кажется, что другая жизнь, та, прошлая, была когда-то очень давно, и в той прошлой жизни у нее было все, что нужно, чтобы быть счастливой, а она все чем-то была недовольна, находила какие-то глупые поводы для переживаний и расстройств.

Разве она могла представить себе, что может быть ТАКАЯ боль и ТАКАЯ жизнь? Если бы могла, то, наверное, чувствовала бы себя абсолютно счастливой и благодарила судьбу за каждый день, прожитый без этой чудовищной боли, которая пронзает все тело и от которой темнеет в глазах.

Вот теперь надо как-то собираться с силами и куда-то идти... Куда идти? Ах да, домой, конечно, уже половина девятого. Сколько же она так просидела, уставясь неподвижными глазами в трещину на штукатурке. Час, два, три? Кажется, недавно здесь был Миша, она разговаривала с ним... Потом она ходила к Мельнику и отчитывалась о работе, проделанной за день. Что она ему говорила? Даже припомнить не может. Хорошо, что, кроме дела о семи задушенных, у нее есть и другие дела, которыми надо заниматься, по ним и отчитывалась. А про душителя Мельник пока не спрашивает, потому что Лазареву объявили в розыск, и, пока ее не найдут, Барин ничего спрашивать не будет.

Настя с трудом заставила себя подняться из-за стола и убрать в сейф бумаги. Она уже застегнула куртку и потянулась к выключателю, чтобы погасить свет, но внезапно вернулась к столу, сняла телефонную трубку, набрала номер.

— Иван Алексеевич, пригласите меня сегодня поужинать с вами, — сказала она, не испытывая ни смущения, ни неловкости, хотя в другое время даже под страхом смерти не смогла бы напроситься в гости к генералу Заточному.

— Приезжайте, — коротко ответил генерал. — Адрес помните, или вас у метро встретить?

— Помню, сама дойду.

Она положила трубку, погасила свет, заперла дверь и медленно пошла по длинному коридору здания на Петровке, 38, плохо понимая, зачем только что звонила генералу и чего ждет от встречи с ним.

x x x

Генерал открыл ей дверь в спортивном костюме. Он был сухощавым и подтянутым и всегда выглядел намного моложе, чем был на самом деле. Возраст выдавали только поредевшие волосы и морщины, зато желтые тигриные глаза умели превращаться в расплавленное золото, когда Ивану Алексеевичу хотелось быть обаятельным и расположить собеседника к себе. Генерал помог Насте раздеться и указал жестом на кухню.

— Прошу извинить, заранее не готовился к вашему визиту, поэтому ужин совсем скромный.

— Ничего, я не голодна. Мне бы только сесть где-нибудь в уголке, — пробормотала Настя.

Заточный уселся напротив гостьи за стол и внимательно посмотрел на нее.

— Вы плохо выглядите, — заметил он. — Не болеете?

— Нет.

— Вам надо снова начать гулять со мной по выходным. Вы совсем разленились, Анастасия, это не дело.

— Иван Алексеевич, ну почему все так заботятся о моем физическом здоровье! Мама мне каждый день на мозги капает, чтобы я правильно питалась, вы требуете, чтобы я гуляла и дышала воздухом.

Она не сумела сдержаться, и слова прозвучали раздраженно и нервно, но генерал, судя по всему, не обиделся.

— А что вы видите в этом неправильного? — насмешливо спросил он.

— Да нет, все правильно, только почему-то никто не проявляет заботы о том, чтобы у человека на душе было спокойно, все больше о желудке беспокоятся. Не обращайте внимания, Иван Алексеевич, это я просто так ворчу, от плохого настроения. А где Максим?

— Уехал с друзьями в дом отдыха, на лыжах кататься.

— А учеба? — удивилась она.

— Какая учеба, Настенька? Он уже студент, у них каникулы до десятого февраля.

— Ох, простите, — она виновато улыбнулась, — я забыла, все никак не привыкну к тому, что он уже не школьник.

Заточный поставил на стол хлеб, бутылку с кетчупом, тарелку с квашеной капустой.

— Сейчас картофель сварится, потерпите еще чуть-чуть. Кстати, почему вы не идете домой? Где ваш муж?

— В Америке. В прекрасной далекой Америке, вожделенной для девяноста процентов наших соотечественников.

— Что за сарказм? — удивился генерал. — Вы что-то имеете против Америки?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Но и "за" тоже ничего нет. Поэтому я просто не понимаю, что там хорошего и почему все так туда стремятся. Меня, например, туда калачом не заманишь. Тоска зеленая. И все чужие вокруг.

— Анастасия, я вас не узнаю сегодня. Вы сами на себя не похожи. Что с вами? Я, в общем-то, догадываюсь, что вы пришли ко мне не потому, что голодны, а дома у вас нет еды. Вас что-то гнетет, вы хотите что-то обсудить со мной, так что же вас удерживает? Говорите. Вы ведь для этого пришли, а не для того, чтобы съесть в моем скучном обществе отварную картошку с квашеной капустой, правда?

— Правда. Я действительно хочу поговорить с вами, но у меня язык не поворачивается.

— А вы не бойтесь. Тем более и картошка уже сварилась, сейчас начнем есть, и дело легче пойдет.

Он ловко слил воду в раковину, подсушил картофель и выложил его на большое плоское блюдо.

— Накладывайте себе сами, капустку берите, это мы с Максимом заквашивали, она в этот раз замечательно получилась. Может, вы выпить хотите?

— Нет, спасибо.

Настя положила себе на тарелку две дымящиеся картофелины и начала машинально разминать их вилкой, уставившись на едва заметное пятнышко на зеленовато-голубой клеенке, которой был покрыт кухонный стол. Есть ей не хотелось, но приличия требовали, чтобы она хотя бы сделала вид, что ужинает вместе с хозяином.

— Иван Алексеевич, помнится мне, вы как-то говорили, что если я надумаю сменить место работы, то могу рассчитывать на вашу службу, — наконец начала она, собравшись с духом.

— Говорил. Могу и сейчас повторить. А что, у нас с вами есть повод вернуться к этому разговору?

— Есть. Возьмите меня к себе. Пожалуйста, — добавила она вдруг жалобно и тихо заплакала.

Заточный молча встал и вышел из кухни. Настя поняла, что он не терпит женских слез, и постаралась успокоиться, кляня себя в душе за слабость и несдержанность. Но попытки перестать плакать привели лишь к тому, что слезы потекли еще сильнее, а горло свело судорогой. Она подошла к раковине, включила холодную воду и выпила залпом целый стакан, потом плеснула из пригоршни себе в лицо. Постепенно горло разжалось, слезы перестали катиться по лицу. Она вытерлась кухонным полотенцем, снова села за стол и закурила. И почти сразу же появился Заточный. Вероятно, уловив запах дыма, он понял, что гостья уже не рыдает.

— Вы успокоились? — сухо спросил он. — Мы можем продолжать разговор?

— Извините, Иван Алексеевич, я постараюсь держать себя в руках.

— Буду очень признателен. Так что у вас произошло? Гордеев ушел, пришел новый начальник, и вы с ним успели поссориться?

— Мы не ссорились... Хотя можно и так сказать. Во всяком случае, увольнением он мне уже пригрозил. Но в одном вы правы, я действительно не могу и не хочу с ним работать. И я очень хорошо помню, как вы сказали мне: если вы, Анастасия, надумаете менять место работы, дайте мне слово, что о моей службе вы подумаете в первую очередь. Я тогда дала вам слово и вот хочу его сдержать.

— Значит, дело только в этом? — усмехнулся генерал. — Вы вовсе не хотите у меня работать, вы просто пытаетесь быть честной и сдержать данное когда-то слово? Похвально. Я ценю вашу обязательность. Только почему все это надо было сопровождать слезами?

— Простите. Наверное, я устала, да и грипп перенесла на ногах, нервы не выдерживают напряжения. Кажется, я напрасно пришла к вам. Извините за беспокойство.

Она сделала попытку встать, но Заточный быстрым движением усадил ее обратно.

— Не играйте со мной в игры пятнадцатилетних подростков, Анастасия. Ах, мне так плохо, я пришла, ты меня не понял, я хочу побыть одна, мне лучше уйти, не удерживай меня, я хочу умереть. Это только в юности выглядит многозначительно и очень якобы по-взрослому, все подростки проходят через синдром Чайльд-Гарольда, а в вашем возрасте это уже больше смахивает на бабскую истеричность. И поскольку я знаю вас достаточно хорошо, чтобы поверить в то, что вы можете превратиться в истеричку, мне приходится делать вывод о том, что вы пытаетесь что-то скрыть от меня. Я вовсе не претендую на то, чтобы стать поверенным ваших сердечных тайн, они мне не нужны и неинтересны. Но если вы пришли ко мне, стало быть, вы хотели о чемто поговорить, а теперь вдруг передумали. Согласитесь, я не был бы старым сыщиком, если бы пропустил такую более чем странную ситуацию мимо себя. Мы с вами, если вы не забыли, уже проходили через тяжелую эпопею взаимного недоверия и подозрительности, но зато потом, когда все осталось позади, у нас с вами больше нет поводов не доверять друг другу. Так что вас удерживает от разговора?

Настя подавленно молчала. Она полностью признавала правоту генерала, но в то же время никак не ожидала, что он станет разговаривать с ней в таком тоне. Они были знакомы почти два года, и ни разу за все это время Иван Алексеевич не был с ней так сух, холоден и резок. Чем она провинилась перед ним? Неужели только тем, что расплакалась? Дура, зачем она пришла к нему! Надеялась на доверительный душевный разговор, на моральную поддержку, а что вышло? Только хуже. Ну почему она такая нескладная, ну почему у нее все идет наперекосяк!

— Не надо смотреть на меня глазами больной собаки, не надейтесь вызвать у меня жалость, — продолжал Заточный. — И прошу не обижаться на меня за резкость, я — мужчина, и могу быть вам только другом. Не пытайтесь сделать из меня подружку. Я не гожусь на роль наперсницы и не стану выпытывать у вас причину ваших страданий, чтобы потом вместе с вами ее долго и нудно жевать, поливая соплями и слезами. Или вы честно рассказываете мне, что довело вас до состояния, близкого к нервному срыву, или вы уходите, а я остаюсь с убеждением, что вы мне не доверяете, стало быть, на нашей дружбе можно ставить крест. Выбирайте.

Ей показалось, что она участвует в какой-то чудовищной пьесе, сюжет которой не имеет ничего общего с ее, Насти Каменской, настоящей жизнью. Почему она сидит в этой чужой квартире, в квартире совершенно чужого ей человека, крупного руководителя из министерства? Зачем она пришла сюда? Чего хотела, чего ждала? На что надеялась? На то, что генерал Заточный начнет вытирать ей слезы, утешать и успокаивать? Он только что ясно дал ей понять, что этого не будет. Но ведь она на это и не рассчитывала. Она очень надеялась на то, что разговор с отчимом позволит ей обрести трезвый взгляд на ситуацию, и так и получилось, по крайней мере полтора часа, проведенных в пути от дома родителей до своей квартиры, она была почти спокойной, и принятое решение уйти из отдела уже не казалось ей ужасным, трусливым и постыдным. Но потом случилось то, что случилось, и все сказанное Леонидом Петровичем мгновенно потеряло всю ценность, вескость и убедительность. Грош цена советам и суждениям, если они исходят от человека, замешанного... У нее не хватило душевных сил даже мысленно закончить фразу. И без того все понятно. Она шла к Заточному, чтобы снова посоветоваться: уходить или не уходить. А он встретил ее в штыки, словно ушат ледяной воды на нее вылил. Почему? Что она такого сделала?

Внезапно ее охватила яростная решимость. Ну и пусть, пусть она сейчас поссорится с генералом. Да, она дорожила этой дружбой, более того, был момент, месяца за два до свадьбы с Лешкой, когда она почти влюбилась в Ивана Алексеевича, да, этот человек ей небезразличен, он много раз помогал ей, но сейчас ей так больно и плохо, что все остальное по сравнению с этой болью кажется мелким и не серьезным.

И даже разрушить дружбу с Заточным ей сейчас не страшно. Что он ей сказал? Что у нее есть только два пути, и предложил ей выбирать? Ладно, пусть так.

— А если я предложу вам самому выбрать? — сказала она, вскидывая голову. — Не хочу навязывать вам свое решение. Вы сами что предпочитаете, чтобы я рассказывала или чтобы ушла? Выбор за вами, товарищ генерал.

Заточный рассмеялся, и его желтые тигриные глаза вмиг осветили все вокруг, растопив лед и согрев Настю своим теплом, как два маленьких солнышка.

— Ну наконец-то! Наконец-то я вижу ту Анастасию, которую я знаю и люблю. А я уж было решил, что больше никогда вас не увижу, что вы переродились и стали скучной, плаксивой неуверенной в себе девицей. Но нет, вы снова вместо жалкой улыбки показываете хищный оскал. Это радует. Итак, я жду ваш рассказ.

Настя тоже улыбнулась в ответ, ей стало на мгновение легко и радостно, даже оглушающая боль, казалось, притупилась.

— Да нечего особенно рассказывать, Иван Алексеевич. Я хочу уйти из отдела, мне действительно не сработаться с новым начальником. Но меня грызет чувство стыда. Надеюсь, вам не надо объяснять, в связи с чем. Вот, собственно, и все.

— Ну, вы меня удивляете, Анастасия, — развел руками Заточный. — Я ничуть не склонен преувеличивать степень собственного влияния на вас. Проще говоря, я отдаю себе отчет, что я — далеко не главный и не первый советчик и друг в вашей жизни. С мужем понятно, вы сами сказали, что он в отъезде, но у вас же есть муж матери. Вы всегда так отзывались о нем! Почему же вы не пришли со своими сомнениями к нему? Тоже стыдитесь?

— Да, — соврала она и почувствовала, что краснеет. — То есть нет. Тут другое. Я говорила с ним.

— Да? И что он вам посоветовал?

— Сказал, что я вполне могу уходить, ничего постыдного в этом нет. Даже прикидывал, куда бы мне перейти.

— И что вас не устроило в его советах? Почему вы пришли ко мне?

— Боюсь, что Леня не вполне объективен. Как любой отец. Он хочет, чтобы мне было лучше.

— Понятно. Сколько времени вы работаете с новым начальником?

— Месяц. Второй пошел.

— И уже готовы поднять лапки кверху? Не похоже на вас.

— Сама знаю. Потому и стыдно.

— Хорошо, хорошо, не буду, раз сами все понимаете. Я бы хотел, чтобы вы работали у меня, это само собой. Но у меня сейчас нет ни одной вакансии.

— Значит, не судьба, — вздохнула она.

Радостное ощущение, вспыхнувшее в ней вместе с солнечной улыбкой генерала, потухло, и боль снова заполнила все ее существо.

— Буду уходить к кому-нибудь другому. А хотелось к вам. Жаль.

— Не торопитесь, — остановил ее Заточный. — Вы же не ребенок, Анастасия, неужели вы не потерпите два-три месяца? Где-то в апреле—мае у меня появится вакансия, один сотрудник уйдет на пенсию, и я вас с удовольствием возьму. Ну как?

— Нет, — она отрицательно покачала головой, — мне столько не вытерпеть. Я с ума сойду. Для меня каждое утро — эта пытка, потому что нужно заставить себя идти на работу, к Мельнику. Я измучилась, Иван Алексеевич, я больше не могу. Сейчас я готова уйти куда угодно, хоть в посудомойки, только чтобы никогда не встречаться с Мельником.

— Если вам хоть сколько-нибудь интересно мое мнение, — жестко произнес генерал, — то имейте в виду: я вас не одобряю. Вы занимаетесь серьезной тяжелой работой, для которой нужно иметь крутой характер. Если вы сейчас проявите слабость и быстро сдадитесь, ваши акции сильно упадут в моих глазах. И я еще очень подумаю, брать ли вас к себе. И могу вас заверить, точно так же будут думать и другие начальники, к которым вы станете проситься на работу. Если они, конечно, хорошие и толковые руководители. А если они так не подумают, это будет означать, что они плохие начальники и работу своего подразделения организуют плохо, набирают лишь бы кого, только бы дырки заткнуть. Вы сами-то захотите у такого работать?

— Иван Алексеевич, я умом признаю вашу правоту, но ничего не могу с собой поделать. Классический случай, когда ум с сердцем не в ладу.

— Плохо. Вы — оперативный работник, вы не имеете права на эмоциональный раздрызг. Я уж не говорю о том, что вы не имеете права ни на слабость, ни на трусость. И не смейте мне говорить о том, что вы женщина. Вас никто на аркане в уголовный розыск не тянул, вы пришли сами и должны были понимать, во что ввязываетесь. Короче, Анастасия, если вам нужен мой совет по поводу "уходить—не уходить", то я считаю, что вы должны остаться. Если же совет вам не нужен и ваше решение твердо, то единственное, что я могу вам предложить, это подождать, пока у меня освободится вакансия. Это около трех месяцев. И если позволите, совет я вам все-таки дам: потерпите, убедитесь в том, что ваше решение правильно, и не уходите никуда, кроме моей службы, дождитесь, пока у меня появится место для вас.

— Спасибо, — пробормотала Настя и потянулась за стоящей на полу сумкой.

Все ясно, все сказано. Пора уходить. Ноги и руки плохо слушались ее, как и все последние дни, она с трудом двигалась, плохо видела пол у себя под ногами и все время боялась споткнуться. Генерал не стал больше удерживать ее, вышел следом за ней в прихожую и подал куртку. Но прежде чем открыть дверь, остановился.

— Вы прислушаетесь к моему совету? Подождете, пока я смогу взять вас к себе?

Она молча пожала плечами. Как она могла что-нибудь обещать ему, когда не знала, что принесет ей завтрашний день?

— Меня такой ответ не устраивает, — настойчиво сказал Заточный. — Я хочу услышать более вразумительный ответ. Три месяца, Анастасия, только три месяца, но зато вы будете работать у начальника, с которым у вас не будет проблем. Если вы поторопитесь, вы рискуете попасть к такому же Мельнику, от которого столь поспешно сбегаете.

— Я не хочу вас обманывать, Иван Алексеевич, я ничего не могу вам обещать. Я просто не знаю.

— Чего вы не знаете?

— Ничего. Ничего я не знаю! Ничего!

Она пулей выскочила из квартиры генерала, с трудом сдерживая вновь подступившие слезы. Заточный жил на одиннадцатом этаже, но Настя не стала ждать лифта, а побрела вниз по темной лестнице, держась за перила, всхлипывая и свободной рукой отирая слезы с лица. Ей было очень больно и очень плохо.

Глава 15

Даже к самой острой боли можно привыкнуть, это Настя Каменская знала точно. После еще одной ночи, проведенной почти без сна, в тяжелой полудреме, она все-таки обрела способность нормально соображать. Правда, каждый шаг на пути ее логических построений причинял страдания, но она мужественно делала эти шаги, потому что была так устроена. Лучше самая горькая правда, чем самообман.

Итак, отчим связан с этой странной историей, в которую оказался замешан журналист Баглюк. И связан далеко не косвенным образом, потому что именно к нему, к Леониду Петровичу, бросился журналист после разговора с Мельником на Петровке. Именно отчим поил его виски во время серьезного разговора один на один. И даже дал ему недопитую бутылку с собой. Хотя и знал, не мог не знать, что Баглюк, во-первых, за рулем, а во-вторых, склонен напиваться без меры. Что это было? Умысел, направленный на то, чтобы спровоцировать аварию? Или непонятная и не свойственная Лене беспечность и непредусмотрительность?

Более того, история из странной превращается в пугающую. Потому что Баглюк написал в своей статье о раскрытой агентуре. И воспользовался для этого в качестве основы видео- и аудиозаписями, сделанными Никитой Мамонтовым под угрозой физического воздействия. Пленки показывали опытному сурдопереводчику, и он утверждает, что Никита на самом деле отрицал факт своей вербовки. Что же получается? Получается, что некие люди пришли к Мамонтову, будучи уверенными в его связях с милицией, избили его и заставили говорить перед камерой и микрофоном. Того, что им хотелось услышать, он не сказал, тогда они пошли на фальсификацию. Это-то понятно, но почему они вообще пришли к нему? С чего взяли, что он является чьим-то источником? Кто-то их обманул, умышленно или невольно. Кто-то ошибся. Кто?

Ладно, это вопрос на потом. Но вот в поле зрения попадает некий Нурбагандов, который при более пристальном рассмотрении оказывается агентом сотрудника милиции.

Правда, бывшим, связь с ним утрачена, деловые отношения прерваны. Теперь самое время вспомнить, что же говорил Денисов. А говорил он, что Нурбагандов является одним из выпускников учебного центра, действующего в рамках государственной программы по борьбе с уклонением от уплаты налогов. И еще Денисов говорил, что с этой программой, хоть она и государственная, что-то не в порядке. От нее исходит сильный запах криминала.

Слишком много агентов... Слишком много для случайного совпадения. Если же это не совпадение, а звенья одной цепи, то цепь эта выглядит примерно так: в учебный центр набирают людей, имеющих опыт сотрудничества с правоохранительными структурами, причем опыт совершенно определенного характера, иными словами — опыт агентурной работы. И еще одно уточнение: агент этот должен быть завербован на компрматериалах, а проще говоря — он должен был совершить преступление или быть, по крайней мере, замешанным в каком-нибудь криминале. И тут возникают новые вопросы.

Первый: откуда учебный центр получает информацию о таких людях, кто им "сдает" этих агентов-уголовников? И второй: каким образом их заставляют сотрудничать с государственной программой? Ведь если Денисов не ошибся и там действительно что-то не в порядке, должна быть гарантия, что эти люди будут молчать.

Ответ напрашивается сам собой. В государственной программе участвуют сотрудники милиции, имеющие доступ к информации об агентуре. Дальше все просто, если взять за образец ситуацию с Мамонтовым. К человеку приходят и добиваются тем или иным способом признания в совершении преступления, а если удается — и в сотрудничестве с органами. Кстати, можно немного отступить от первоначальной линии рассуждений и признать, что такое сотрудничество, вполне вероятно, не является определяющим моментом при выборе кандидата на учебу. Главное — причастность к криминалу. На этом их и держат, чтобы потом пасть не открывали и не болтали. Другое дело, что такие "причастные", если о них знает милиция, довольно часто действительно оказываются негласными сотрудниками.

Таким путем в учебный центр, а потом и в банк "Русская тройка" попал Мурад Гаджиев, впоследствии превратившийся в Аликади Нурбагандова. И нарвался случайно на человека, узнавшего в нем уголовника с совершенно другой фамилией. И точно таким же путем в учебный центр должен был попасть Никита Мамонтов. Ведь он же действительно совершил преступление, убийство на Павелецком вокзале, и сам признался под нажимом, да и Коротков в этом не сомневался. Почему же с Никитой все получилось как-то не так? Грех есть, признание есть, а вместо учебного центра Мамонтов получил пулю, Баглюк — материал для статьи, а Коротков — миллион неприятностей.

И во всей этой каше оказался замешан Леонид Петрович.

Сегодня все выглядит еще хуже, чем вчера. Намного хуже... Нет, отставить эмоции, надо еще подумать. Откуда в учебном центре узнали про Мамонтова? Кто мог им сказать, что у уголовного розыска были все основания считать Никиту убийцей, но не было доказательств? Кто? Только тот, кто занимался раскрытием этого убийства. Например, Юра Коротков.

Нет! Хватит одного папы, второго удара она, Настя, не перенесет. Надо немедленно придумать другой ответ на вопрос, иначе она сойдет с ума. Если не Юрка, то кто? Любой другой оперативник, который тоже занимался этим убийством на Павелецком. Или человек не из милицейской среды, имеющий точную информацию о том, кто именно совершил убийство, оставшееся нераскрытым. Человек из группировки, в которую когда-то входил Мамонтов. И сегодня этот человек сотрудничает с учебным центром.

Ну ничего себе связи у государственной программы! Не зря покойный Денисов утверждал, что с ней что-то нечисто. В корень зрил старый мафиози, чутье его не подвело.

x x x

Перед первым звонком Анна очень волновалась.

— Чего ты боишься, девочка? — ласково успокаивал ее Парыгин. — Это же не личная встреча, и всего лишь телефонный звонок. Он тебя не съест, не обидит, не ударит.

В крайнем случае, просто положит трубку. Ничего страшного.

— А вдруг я сделаю что-то не так, и все сорвется? — беспокоилась она.

— Ну и что? Переживем. Другое что-нибудь придумаем.

Парыгин, конечно, кривил душой, ничего другого он придумать не мог, не идти же, в самом деле, на разбойное нападение. Но он надеялся на успех, потому что за долгие годы своей опасной карьеры научился хорошо разбираться в людях, заказчиков своих видел насквозь и умел безошибочно определять, с кем как нужно обращаться.

Петр Михайлович (а именно так назвался ему человек, "заказавший" Нурбагандова) не торговался и не производил впечатление скупердяя, сразу видно, не свои деньги тратит, просто выполняет чье-то поручение. Поэтому во время первого разговора с неизвестной вымогательницей сильно упираться не будет, попросит время на "подумать" и бросится докладывать тому, на кого работает.

Все неприятные и трудные вопросы будут заданы только во втором разговоре. Кроме того, он плохой стратег, иначе никогда не допустил бы, чтобы от услуг Парыгина, то есть Зотова, отказались. Во-первых, для знающих людей Зотов — это гарантия надежности, квалифицированного исполнения и безопасности. Во-вторых, с такими, как Зотов, ссориться нельзя, нельзя отбирать у них кусок, которым уже поманили, и ничего при этом не объяснять, не извиняться и не платить неустойку. Не положено. В этой игре свои правила. Петр Михайлович плохо просчитывает варианты и не умеет смотреть в будущее. А Парыгин умеет. Поэтому понимает, что вариантов будет только два. Либо Петр Михайлович заплатит без разговоров, либо попытается выследить и убрать шантажистку, на чем и погорит. Так или иначе, за то ли, за другое, но Евгений деньги из него вытрясет.

Аню жалко, что и говорить, хорошая она девочка, но долг перед братом и его вдовой и сыном для него важнее.

Наконец Аня собралась с духом и потянулась к телефонной трубке.

— Набирай номер, — сказала она, сделав глубокий вдох.

Абонент ответил сразу. Парыгин знал, что это телефон сотовой связи, и определителя номера у аппарата нет.

— Петр Михайлович? У меня к вам конфиденциальный разговор. Вам удобно говорить, или мне перезвонить попозже? — начала Анна так, как учил ее Евгений Ильич. — Нет, по личному. Хорошо, через двадцать минут. Всего доброго. Она с явным облегчением повесила трубку.

— Ну вот, а ты боялась, — весело сказал Парыгин. — Видишь, ничего страшного на самом деле нет.

— Женя, как-то странно все это... Я думала, шантажисты звонят и загробным голосом начинают сразу угрожать.

— А ты уже почувствовала себя шантажисткой? — с улыбкой поддел ее Евгений. — Вошла в роль? Девочка моя, все твои знания о таких ситуациях пришли из плохих фильмов, сразу угрожать, да еще загробным голосом начинают те, кто хочет испугать, выбить человека из колеи. Тогда действительно их не должно интересовать, удобно ли человеку с ними разговаривать и обсуждать щекотливые вопросы. А мы с тобой никого не хотим напугать, мы стремимся к нормальному деловому разговору, в результате которого мы продаем свой товар — молчание — за определенную сумму. Это уже почти коммерция. А никакой не шантаж.

Двадцать минут они провели за вполне семейным занятием, кололи и чистили грецкие орехи для сациви. Парыгин с удовольствием ел ее стряпню, Анна действительно хорошо готовила, причем годы, проведенные в спорте, приучили ее к такому питанию, которое наилучшим образом подходило самому Евгению и было ему привычно. Много витаминов, энергетически ценных, но не жирных продуктов. И снова в голову ему пришла мысль о настоящей, а не призрачной женитьбе на Анне. А что, в самом деле? Она ему вполне годится. Преданная, ласковая, и хозяйка хорошая. Если все пройдет нормально и Петр Михайлович не начнет чудить, то, может быть, и вправду жениться? Аня, конечно, не из тех, кто кушает любую туфту, не задавая вопросов, она весьма неглупая особа, но прелесть ее в том, что, задавая вопросы и получая на них ответы, она не шарахается в ужасе, не кричит: "Подонок! Не смей ко мне приближаться!", а принимает все как данность, будто бы иначе и быть не должно. Она сразу объединяется со своим мужчиной в единую команду, готовая играть до конца. Спортсменка, как ни круги, у нее и психология "игровика", а не единоборца. Это он, Парыгин, всю жизнь был волком-одиночкой, сам за себя один на один с противником, а Аня другая, ей нужно чувство локтя, ощущение, что она не одинока, что рядом есть поддержка и помощь, тогда она горы свернет и ничего бояться не будет. Такая жена ему и нужна.

— Все, Анюта, время истекло, — заметил он, глядя на часы, — пора звонить.

— Уже? — Она испуганно вскинула голову, судорожно зажав в руке "щелкунчик".

— Пора, пора. Надо быть точными, если мы хотим заставить уважать себя и видеть в нас деловых людей.

Разговор прошел даже легче, чем рассчитывал Парыгин. Петр Михайлович был краток и дурака не валял. Едва услышав фамилию "Зотов", он сразу спросил:

— Что вы хотите за это?

— Сорок тысяч, — ответила Анна.

— Это много. Я должен подумать. Кроме того, мне нужны гарантии вашей добросовестности. И я хочу знать, какой объем знаний оценивается указанной вами суммой.

— Вы хотите услышать это по телефону?

— Разумеется, нет. Полагаю, вы и сами не сторонница поспешных решений. Дайте мне время на обдумывание ситуации.

— Сколько?

— Два дня. Позвоните мне через два дня, и мы договоримся о встрече.

Связь была хорошей, Парыгин слушал весь разговор, прижав ухо к трубке, и это ему совсем не понравилось. Еще не хватало встречаться с человеком, из которого собираешься вытрясти деньги! Не по правилам!

Шантажист вообще не должен встречаться со своей жертвой, это элементарное правило безопасности, а уж тем более встречаться не для передачи денег, а для предварительных переговоров. Стало быть, Петр Михайлович, платить вы не намерены, это очевидно.

Вы хотите выследить чересчур осведомленную дамочку и разделаться с ней. Ладно, господин хороший, никуда вы не денетесь, все равно заплатите. Как говорится, не умеешь — научим, не хочешь — заставим.

Он быстро тронул Анну за руку и отрицательно помотал головой. Она поняла.

— Нет, Петр Михайлович, об этом не может быть и речи. Или вы мне верите на слово, или я рискну озвучить содержание своей осведомленности по телефону.

— Но вы должны меня понять, — Петр Михайлович слегка сбавил тон, — речь идет о большой сумме, и я должен понимать, за что плачу.

— Это ваши проблемы. Вы можете не платить, и тогда об объеме моих знаний вы узнаете через средства массовой информации или от следователя. Вас это устраивает?

— Послушайте, мы же деловые люди, а деловые люди всегда проверяют качество товара. Никто не покупает кота в мешке. Вы согласны?

— Нет, я не согласна. Теоретически вы правы, но практически меня это не устраивает.

— Что ж, тогда ищите другого покупателя своих знаний, — слегка раздраженно сказал Петр Михайлович.

— Другой покупатель уже заплатил.

— Кого вы имеете в виду?

— Зотова.

— Вот даже как...

— Да, Петр Михайлович, именно так. Вы с ним платите на паях. Он свой пай уже внес, теперь ваша очередь. Так когда мне вам позвонить?

— Я же сказал, через два дня.

На этом разговор был окончен. Результат Парыгина вполне устроил, теперь нужно ждать, не попытается ли Петр Михайлович разыскать Зотова и спросить насчет шантажистки. Он помог Анне провернуть через мясорубку орехи с зеленью и чесноком и подготовить отваренную курицу, отделив мясо от костей. Смешав полученную массу с крепким бульоном, залив ею кусочки мяса и доведя до кипения, они поставили кастрюлю в холодильник.

— А теперь что? — спросила Анна, снимая фартук, повязанный поверх рубашки и брюк. — Будем тупо ждать два дня?

— Ну зачем же тупо! — рассмеялся Евгений Ильич. — Будем ждать с умом. Во-первых, у нас есть целых два дня на то, чтобы побыть вместе, а это уже немало. Во-вторых, к вечеру нужно будет проверить, не вызывает ли дражайший Петр Михайлович меня на связь. Это задание для тебя, я не хочу лишний раз мелькать там, где меня могут увидеть заводские. Я же в отпуске по семейным обстоятельствам.

— Это опасно?

Глаза у нее снова стали огромными и испуганными, как у ребенка, которому за провинность угрожают пребыванием в темной кладовке. И снова Парыгину стало не по себе.

— Ну что ты, милая, ничего опасного. Нужно всего лишь поехать в один магазин, я скажу тебе, где он находится, зайти в секцию галантереи и посмотреть, какая продавщица там работает. Специально искать ее не надо, у всех продавщиц на форменных блузках приколоты карточки с именами. Тебе нужна та, которую зовут Алла. Если ее нет, спроси, когда она работает. Если она за прилавком, скажи, что ты от Зотова. То есть от меня. Вот и все.

— Как — все? — удивилась Анна. — И что потом?

— Она тебе что-нибудь ответит. Поблагодаришь ее и уйдешь.

— А что она мне ответит?

— Не знаю. — Он пожал плечами. — Но что-нибудь обязательно скажет. Например, привет мне передаст. Или поздравления с днем рождения. Или предложит купить щетку для волос. Самое главное — ничему не удивляйся, реагируй естественно и действуй по обстановке.

Магазин находился рядом с заводом, на котором работал Парыгин. Он заходил туда регулярно, многие продавщицы знали его в лицо как постоянного покупателя, щедрого на комплименты приятного мужичка, но только одна из них, Аллочка, была посвящена в некий секрет. Даже и секрета-то никакого, собственно говоря, не было. Просто были неформальные отношения, когда раздавался телефонный звонок ей на работу и этот самый приятный мужичок, Зотов, спрашивал, есть ли в продаже, к примеру, немецкие щетки для волос, электрический фен "Браун-супервольюм", какая-нибудь особая бритва или еще что-то из ассортимента галантерейного отдела. Аллочка отвечала, что есть, пожалуйста, приходите, покупайте, или, наоборот, сейчас в продаже нет, но, может быть, появится. Зотов вежливо благодарил и обещал на днях наведаться. И действительно вскорости приходил в магазин, и простодушная Аллочка тут же кидалась к нему со словами: "Есть то, что вы хотели. Будете брать?" Как правило, он брал, даже если было дорого. Откуда же Аллочке было знать, что телефонный "Зотов" и тот приятный мужичок, который всегда говорил ей комплименты, это совсем разные люди. На самом деле звонили Аллочке заказчики или их порученцы, а задачей Парыгина было всего лишь систематически навещать милую продавщицу и по ее реакции делать выводы о том, звонили ли ему с просьбой выйти на связь или нет. Если она мило улыбается старому знакомому и спрашивает, чем может быть полезна, значит, никто его не искал, а если же идет навстречу со словами "Будете брать?" или "К сожалению, того, о чем вы спрашивали, пока нет", стало быть, звоночек был. Главное — заходить в магазин почаще, чтобы не пропустить такой звонок. А уж получив сигнал, Парыгин появлялся в заранее установленном месте в обусловленное время. Место и время были постоянными на протяжении уже двух лет, с тех самых пор, как связь шла через продавщицу Аллочку, а раньше у него была другая связь, и места встреч были другими. Способ связи, как и место встреч с заказчиками Парыгин менял каждые два-три года, ставя в известность некоего невидимого надзирателя, который и осуществлял "замыкание" заказчиков на исполнителей. Аллочка использовалась втемную, и спроси ее кто-нибудь, она бы честно заявила, что никому никаких сообщений ни от кого не передавала и никто ее ни о каких сомнительных одолжениях не просил.

Проинструктировав Анну и отправив ее в магазин, Парыгин послонялся по квартире и прилег на диван. Он ощущал себя собранным и готовым к прыжку, как всегда, когда приступал к выполнению задания. В такие периоды он не чувствовал усталости, его организм, благодарно откликаясь на заботу, правильное питание и жесткий режим, полностью мобилизовал все ресурсы выносливости.

Он почти не думал о том, какой ответ принесет ему Анна, был совершенно уверен, что Петр Михайлович уже позвонил в магазин. Нужно было разработать систему аргументов, которые он этому Петру предъявит. Аргументов достаточно серьезных и убедительных, объясняющих, почему Зотов заплатил шантажистке и почему Петру Михайловичу тоже следует это сделать. Кроме того, необходимо иметь в запасе хотя бы какое-то предположение о том, откуда вообще шантажистка все это знает. Разумеется, брать вину на себя и признавать собственные промахи не годится, у Зотова репутация — многим на зависть, и у него таких проколов не бывает, значит, надо придумать, как свалить вину на самого Петра Михайловича, будь он неладен. Понятно, конечно, что это не настоящее его имя, но другого Парыгин не знает. В таких щекотливых делах все работают под псевдонимами и встречаться стараются как можно меньше, чтобы по возможности не видеть друг друга. Меньше знаешь — лучше спишь.

Однако придумать правдоподобную версию появления шантажистки ему никак не удавалось, система связи заказчиков и исполнителей была надежной и хорошо защищенной, и найти в ней слабое звено было не так-то просто.

Услышав лязганье замка, он удивился тому, что не заметил, как прошло время. Неужели Анна уже вернулась? Или хозяева квартиры пожаловали?

Но это оказалась действительно Анна. В руке у нее был пакет, в котором угадывалась какая-то коробка.

— Женя, мне пришлось купить подарочный набор, это ничего? Твоя Алла сразу сказала, что наборы есть, и предложила мне выбирать. Отказываться было неудобно, но я выбрала самый дешевый. Я правильно сделала, или не надо было покупать?

— Ты умница, — тепло улыбнулся Парыгин, целуя ее и помогая снять куртку, — ты все сделала как надо. С такой помощницей, как ты, мне ничего не страшно.

Все правильно, Петр Михайлович, вы среагировали быстро и хотите проверить, не блефует ли дамочка. Нет, не блефует, я постараюсь вас в этом убедить.

На встречу с Петром Михайловичем Парыгин отправился поздно вечером. Место встречи он выбирал когда-то сам и долго смеялся в душе над комизмом ситуации. Ему доставлял особое удовольствие тот факт, что заказчики, кем бы они ни были, вынуждены встречаться с ним в таком "неинтеллигентном" месте. Ничего, простота — залог надежности, даже если эта простота дурно попахивает. А попахивает она действительно не дорогими духами и хорошим табаком.

Для встреч с заказчиками Парыгин использовал общественный туалет в одном из московских парков. Туалет на ночь запирался, но у Евгения был ключ. Он пришел, как обычно, минут за тридцать до условленного времени, отпер дверь, аккуратно притворил ее за собой, включил фонарик, осмотрелся. Место, где было расположено круглое здание сортира, находилось в зарослях деревьев, фонарей поблизости нет, и разглядеть лицо человека невозможно. Парыгин на всякий случай проверил все кабинки, один раз он таким образом наткнулся на крепко спящего бомжа. Но сегодня неожиданностей не было, все кабинки пусты, тишину нарушает только журчание воды, льющейся из неисправного бачка в одной из кабин.

Он выбрал две кабинки, в одной будет находиться он сам, в другой — Петр Михайлович, или как там его зовут на самом деле. Открыв дверь кабинки, чтобы собеседник знал, куда ему идти, все остальные двери Парыгин притворил. Так, все готово, можно и в окошко посмотреть. Окошко было маленьким и, как водится, до высоты человеческого роста замазано белилами, но если привстать на цыпочки, то хорошо видно крыльцо и ведущую к нему через заросли тропинку. И почему все считают, что справлять естественные надобности стыдно, и стараются спрятать туалеты подальше от глаз людских? Случись нужда, так ведь и не найдешь впопыхах заветное круглое зданьице. Парыгину это всегда казалось глупым и неправильным, хотя и удобным для тех надобностей, для которых он этот туалет использовал в ночное время.

В темноте показалась чья-то фигура, человек неторопливо шел между деревьев, и хотя лица, конечно, видно не было, Парыгин сразу узнал походку и манеру слегка размахивать руками при ходьбе. Это был, несомненно, тот человек, с которым он уже встречался в декабре. Человек шел спокойно, не оглядываясь и не делая руками никаких сомнительных жестов, которые могли бы свидетельствовать о том, что он подает кому-то знаки. Нет, уважаемый Петр Михайлович пришел один, никого с собой не взял. Это хорошо.

Парыгин отошел от окошка и неслышно юркнул в кабинку рядом с той, дверь которой заблаговременно распахнул. Послышался скрип открывающейся входной двери, потом неуверенные шаги. Вошедший оглядывался, ища открытую дверь. Наконец шаги приблизились, дверь соседней кабины закрылась, и тут же раздался тихий голос:

— Вы здесь?

— Да. Слушаю вас внимательно.

Парыгин умышленно не стал называть пришедшего по имени. Откуда ему знать, кто вызвал его на встречу? Может быть, речь идет о новом заказе. И вовсе незачем Петру Михайловичу догадываться, что Зотов смотрел в окно.

— Меня зовут Петром Михайловичем, мы с вами встречались в декабре, если вы не забыли.

— Я не забыл, — коротко ответил Парыгин.

— Мне звонила некая дама.

— Ах, вам тоже? Ну и сучка. Ненасытная тварь. Сколько она хочет получить с вас?

— Много. Вы ей платили?

— А как же. Себе дороже. От таких, как она, лучше откупаться сразу, чем объяснять, что ни в чем не замешан.

— Я не понимаю, как она на нас вышла. Это ваш прокол?

— Что за привычка сразу же искать виноватых, — отпарировал Парыгин. — Вы в прошлом, наверное, были партработником? Это не ваш прокол и не мой, это несчастный случай. С каждым может произойти, от этого никто не застрахован. Во всяком случае, информация у этой дамы отрывочная и неполная. Она знает, что я получил заказ, но не знает, что вы его отменили.

— Вы ей объяснили, что исполнитель был другой? — обеспокоено спросил его собеседник.

— Ну зачем же. Я, Петр Михайлович, в этом бизнесе не один десяток лет, правила знаю. Коль уж эта сучка села мне на хвост, лучше взять все на себя, чем третьих лиц впутывать.

— Экий вы благородный, право слово, — раздался за невысокой стенкой короткий смешок.

— Напрасно ерничаете, — сухо ответил Парыгин, — это не благородство, а элементарные правила безопасности. Откуда я знаю, кому вы передали тот заказ? Может, это человек со стороны, шалопай какой-нибудь, недоумок, а черт ее знает, сучку эту, какие у нее есть возможности получать информацию. Сказал бы я ей, что в деле был кто-то третий, она бы и с меня деньги взяла, и его кинулась бы искать. А ну как нашла бы? Вы можете за него поручиться? Вы можете гарантировать, что он поведет себя правильно и не сдаст больше никого? Не можете, Петр Михайлович. Вот и я не мог. Я и за вас-то не могу поручиться, только за себя, потому и заплатил, не ссылаясь больше ни на кого. К вашему сведению, я до сих пор жив и свободен единственно потому, что всегда соблюдал правила наших специфических игрищ. Чего и вам искренне советую.

— И все-таки я не понимаю, как она вышла на нас, — упрямо повторил человек в соседней кабинке. — Не понимаю.

Это был самый трудный момент в разговоре. Парыгин готовился к нему, но понимал, что все его умопостроения не выдерживают ни малейшей критики. При такой системе конспирации выследить заказчика и наемника невозможно.

Имеется в виду, если шантажист действует в одиночку. Конечно, если ему помогают хорошо информированные источники, тогда другое дело. Но в этом случае и платить нельзя, это уже совсем другие игры. А нужно, чтобы Петр заплатил, непременно заплатил.

— Я кое-что знаю о ней, — осторожно начал Евгений Ильич, — по крайней мере, мне удалось немного развязать ей язык. Она, если так можно выразиться, сумасшедшая технарша. Работала в каком-то закрытом НИИ, разрабатывала спецтехнику. Ну, вы понимаете, о чем я говорю. Сейчас уже второй год без работы, институт развалился, финансирования нет. А она на свой страх и риск продолжает конструировать всякие хитрые приборы, все надеется на мировую славу. Хочет рвануть за границу и там запатентовать свои изобретения. В этом парке она по ночам опробовала свои штучки.

И засекла нас во время той встречи. Вы тогда сказали мне номер телефона, по которому с вами можно связаться в экстренном случае. Таким образом, о вас она знала куда больше, чем обо мне, и имя ваше, и телефон. Поэтому, когда мы разошлись, она выследила именно меня. Уж не знаю, как ей это удалось. Но подозреваю, что у нее был какой-то неизвестный очень мощный прибор ночного видения. Она просто как следует разглядела меня, когда я выходил, но следом по парку не пошла, здесь ведь совсем безлюдно, я бы сразу ее засек. Она наверняка вышла через другой выход, он намного ближе к метро, чем тот, которым пользуюсь я. И ждала меня уже в метро. Довела до дома, посмотрела, какие окна зажглись, вычислила квартиру. Дальше все понятно.

— Вы знаете много деталей, — произнес Петр Михайлович, и по его недоверчивому тону Парыгин понял, что, пожалуй, переборщил. Надо отыгрывать назад.

— Это не столько знание, сколько логика. Дедуктивный метод, как у Шерлока Холмса. Она ведь не знала моего телефона, а бросила мне письмо в почтовый ящик. И все, что она знает, она знает только из подслушанного разговора, который мы с вами вели. Увидела, что двое мужчин входят ночью в неработающий туалет, поняла, что это может быть что-то интересное, и прилепила на оконное стекло "жучок". Кстати, она мне сама сказала, что сначала приняла нас за гомосексуалистов и хотела из любопытства послушать, как это происходит у мужчин, какие слова они при этом говорят. А услышала нечто совершенно иное, куда более захватывающее.

И когда мы стали расходиться, решила отследить того из нас, о ком информации меньше. Это вполне естественно, ведь ваш-то телефон она уже знала.

— Все равно непонятно, как она узнала, за кем из двоих ей нужно идти. Ведь она только слышала нас, а не видела. У вас же на лбу не написано, что Зотов — это вы.

— Это верно, — согласился Парыгин, — но вспомните, как все было. Мы закончили разговор, и я сказал: "Идите, Петр Михайлович. Вы первый. А я чуть позже". Помните?

— Да, верно, — пробормотал тот. — Припоминаю. Мне тогда еще тень какая-то почудилась среди деревьев, но я подумал, что померещилось. "Ну слава Богу, — едва слышно перевел дыхание Евгений. — Начал проникаться серьезностью ситуации. Самое главное — убедить его, что шантажистка действует в одиночку, за ней никто не стоит. Иначе он не заплатит. От группы нельзя откупаться, с группой нужно вести контригру. А с одиночками разговор другой. Или им платят, или от них избавляются".

— Значит, вы ей заплатили?

— Заплатил.

— И больше она вас не трогала?

— Нет. Она оказалась, как ни странно, человеком слова.

— И вы считаете, что мне тоже нужно платить?

— Это вам решать.

— Почему вы уверены, что за ней никто не стоит?

— Мне так кажется. Я исхожу из ее информационных возможностей. Как она назвала вас, когда звонила?

— Так же, как и вы называете.

— А что, это ваше настоящее имя?

— Разумеется, нет.

— Ну вот видите. Меня она тоже называла Зотовым. Это говорит о том, что у нее нет возможностей наводить дополнительные справки. Или желания такого нет. Или ей и в голову не приходит, что это не настоящие имена, а псевдонимы. Если бы за ней стоял сильный и опытный человек, они бы узнали и мое настоящее имя, потому что у них был адрес, и ваше, кстати, тоже. Хотя ваше имя узнать было бы куда труднее, не спорю, вы ведь пользуетесь услугами очень серьезной фирмы сотовой связи. Но повторяю, для сильных шантажистов это не было бы невозможным. Они бы узнали. Вы согласны?

— В общем-то, да, — неуверенно ответил Петр Михайлович. — Я склонен согласиться с вашими доводами. "Так, платить он все-таки не хочет, — понял Парыгин. — Он хочет убедиться в том, что она действительно одна, и убрать ее. Ну что ж, так тому и быть, все равно заплатит, жук навозный".

— Петр Михайлович, наш разговор затягивается, нужно закругляться. У вас есть еще вопросы ко мне?

— Нет, — со вздохом произнес человек за стенкой. — Все ясно.

— Вы приняли решение?

— Я еще подумаю. Спасибо, что нашли возможность встретиться со мной.

— Не благодарите, — усмехнулся Парыгин, — я ведь не знал, что это вы. Думал, очередной заказчик.

Они разошлись в том же порядке, что и в прошлый раз. Первым ушел Петр Михайлович, а спустя минут двадцать Парыгин запер дверь мужского туалета изнутри, открыл другим ключом внутреннюю дверь, ведущую в женский туалет, а уже оттуда, используя еще один ключ, вышел наружу с другой стороны круглого здания и пошел через парк в направлении, противоположном тому, куда направился его собеседник. Так ему было спокойнее.

Утром он позвонил Лолите и понял, что попал в клинч и ситуация обостряется донельзя. Лола не выдержала затворничества и съездила к себе домой за какой-то ерундой, без которой, по мнению Парыгина, можно было еще сто лет прожить без забот. Но Лоле, видимо, так не казалось. Короче, она поехала к себе на квартиру, и там ее, естественно, ждали. Не в самой квартире, конечно, а на лестнице.

— Женя, я еле вырвалась от них! — кричала Лолита в телефонную трубку, захлебываясь слезами. — Они привезли меня сюда и сидят теперь в машине под самыми окнами.

Сказали, если через три дня денег не будет, они войдут в квартиру и заберут Сереженьку.

— Какого черта ты туда ездила! — заорал Евгений. — Я же запретил тебе выходить из дома! Ты что, совсем ничего не соображаешь?

— Ой, Женечка, что же теперь делать, — причитала плачущая женщина. — Я с ума сойду от страха, они же могут в любую минуту вломиться в квартиру.

— Тихо! — прикрикнул на нее Парыгин. — Они же сказали: три дня. Через три дня деньги будут.

— Ты уже сколько времени обещаешь...

Она всхлипнула обиженно, и Евгений поморщился. Черт возьми, Лола разговаривает с ним так, словно он — ее муж и пообещал ей еще к прошлому Рождеству новую шубу, а то ей ходить не в чем по морозу. Пусть скажет спасибо, что он вообще взялся ей помочь, а не послал куда подальше. Ах, братишка, братишка, что ж ты наделал! Конечно, ради твоей памяти я сделаю все, что можно, из шкуры вылезу, но сделаю, хотя Бог свидетель, чего мне это стоит.

— Я сказал: деньги будут, — твердо повторил он и положил трубку.

Анна сидела на полу, положив голову ему на колени, и не сводила с его лица настороженного взгляда.

— Что, Женя? — тихо спросила она. — Какие-то осложнения?

Он машинально погладил ее по волосам, думая о своем, но все равно в который уже раз отметил, какие у нее волосы шелковистые, ухоженные, тяжелые и как приятно его ладони это прикосновение.

— Лолита сделала очередную глупость, и теперь кредиторы брата знают, где она находится. Придется форсировать события. Мы уже не можем ждать.

— Но Петр Михайлович велел звонить через два дня...

— Мало ли что он велел. Он тебе кто? Начальник? Тренер команды? Нужно будет сегодня же ему позвонить.

— Ты сам говорил, что мы должны быть точными и обязательными, чтобы заставить себя уважать, — упрямо возразила Анна.

Парыгин признавал, что она права. В иной ситуации он бы и сам говорил точно так же. Конечно, события стали развиваться не так, как ему хотелось, но тут уж ничего не попишешь. Сроки не он назначает, а те люди, которые сейчас сидят в машине под окнами у Лолы. Черт бы взял эту дуру непоседливую!

— Анюта, не всегда получается так, как лучше. В конце концов, мы с тобой тоже заинтересованы в том, чтобы все закончилось как можно быстрее, правда?

Он выразительно посмотрел на нее и весело подмигнул, словно напоминая о свадьбе и поездке на океанское побережье. Анна в ответ улыбнулась легко и открыто, в глазах ее загорелся огонек, ясно показывающий, что она все поняла.

— Ты должна позвонить ему и сказать, что у тебя изменились обстоятельства и деньги нужны срочно. Можешь при этом даже не скрывать, что нервничаешь, это будет вполне убедительно.

— Какие обстоятельства у меня могли измениться?

— Ну, например, ты получила визу и оплаченный билет и должна улетать прямо на днях.

— Какой оплаченный билет? — не поняла Анна.

— Ты — инженер, занимаешься разработкой спецтехники. Ну, всякие там подслушивающие, записывающие и подсматривающие устройства. Хочешь уехать за границу и продать там свои разработки, их у тебя уже много. Ты посылала информационные письма в разные страны, и вот одна из них прислала тебе приглашение и билет. Детали особые не нужны, разговор должен быть коротким. Ты нервничаешь, торопишься, требуешь денег. Если он будет задавать тебе трудные вопросы, не отвечай.

— Как не отвечать?

— А очень просто. Раздраженно говори, что он пытается увести разговор в сторону, речь должна идти не о тебе, а о деньгах.

— Хорошо, Женя, я попробую, — робко сказала она.

— Не попробуешь, а сделаешь, — жестко ответил Парыгин. — Наше с тобой счастье зависит от этого, не забывай. И ничего не бойся, пока можно расслабиться, звонить будешь днем, часа в два, в три.

Анна повеселела и тут же начала строить планы на первую половину дня. Евгений Ильич слушал ее вполуха, рассеянно кивая и думая о том, что им предстоит. Петр Михайлович должен понять, что шантажистка нервничает и торопится, и если он не совсем дурак, то не сможет не попытаться воспользоваться ситуацией. Должен воспользоваться.

Ему надо наведаться к себе на квартиру, взять все необходимое. Похоже, опасность миновала, визит троих непонятных мужиков с видеокамерой никаких последствий не возымел. Конечно, осторожность не помешает, но съездить всетаки надо. Что там Аня говорит? Предлагает махнуть в спорткомплекс "Олимпийский", поискать хорошие книги?

— Нет, девочка, за книгами в другой раз поедем, — решительно сказал он. — А сейчас мне надо сделать одно неотложное дело. Ты поскучай без меня до обеда.

— Куда ты? — обеспокоено спросила Анна.

— Анюта, не волнуйся, я никуда не денусь, быстренько съезжу и вернусь. Ну? Чего ты?

Глаза ее наполнились слезами, влага задрожала на ресницах, и опять Парыгин испытал мучительное чувство стыда и жалости к этой искренней, такой доброй и доверчивой девушке.

— А вдруг ты не вернешься? — почти шепотом произнесла она.

— Да почему же не вернусь, глупенькая?

— Не знаю. Вы все рано или поздно уходите и не возвращаетесь.

Он нагнулся к ней, сидящей на полу, крепко обнял, поцеловал, погладил по волосам, по плечам, по спине.

— Анечка, Анечка, девочка моя, — приговаривал он тихонько, — ну куда же я от тебя денусь, ты сама подумай. Конечно, я вернусь, очень скоро вернусь, выбрось из своей головки все плохие мысли. Ты мне веришь?

Она отрицательно помотала головой.

— Нет. Я чувствую, что ты меня обманываешь.

Так, опять начинается. И в самый неподходящий момент. Парыгин едва удержался, чтобы не скрипнуть зубами от досады. Ну что, что он еще не сделал, чтобы она ему поверила? Он ли не старается?

Все-таки неуравновешенная баба — все равно что пороховая бочка под боком, никогда не знаешь, в какой момент рванет. "Я чувствую, что ты меня обманываешь". Конечно, он ее обманывает, но как она может это чувствовать? Бред полный. Правда, говорят, у женщин чутье необыкновенное, они ничего не анализируют, а воспринимают интегрально. Если проанализировать его поведение, то никакого обмана заподозрить нельзя, его поступки понятны и логичны. Мужик уж точно ничего не заподозрил бы. Что ж делать-то? Придется брать ее с собой, хотя и не надо бы. Но выхода нет, она должна успокоиться и убедиться, что он никуда сбегать не собирается, иначе, не дай Бог, снова впадет в транс или в истерику. А Анна нужна ему сейчас в нормальном состоянии.

— Если хочешь, поедем вместе, — предложил он. — Я буду только рад, мне самому не в радость с тобой разлучаться. Просто в этой поездке нет ничего интересного, и я думал, тебе приятнее будет побыть дома или пройтись по магазинам.

Слезы на ее глазах мгновенно высохли, на губах снова заиграла улыбка.

— Правда? Ты возьмешь меня с собой?

— Одевайся. Куда ж я без тебя, — усмехнулся Евгений.

Это точно, тут же мысленно добавил Парыгин, куда ж он теперь без нее. Втянул ее в игру, заставил звонить заказчику, надо идти до конца.

Улица, где он жил, показалась Парыгину тихой и спокойной. Никаких подозрительных машин или праздношатающихся типов не наблюдалось. Похоже, страхи его были напрасными, если кто-то и пытался его найти сразу после инцидента с незваными гостями, то теперь уже прошло достаточно много времени. А может, и не искал его никто... По лестнице они поднимались вместе с молодящейся пенсионеркой из соседней квартиры.

— Ой, Евгений Ильич, — обрадовано заулыбалась соседка, — что-то вас давно не видно, я уж подумала, вы уехали куда-то.

— Нет, Ирина Кондратьевна, не уехал. Влюбился и пропал. Знаете, как это у мужиков бывает? Держался, держался холостяком, но встретил вот эту красавицу, — он тронул Анну за плечо, — и все. Расстаться с ней не могу. Так что поздравьте меня, Ирина Кондратьевна, с невестой.

Глаза Анны при этих словах засияли, и Парыгин в душе чертыхнулся. Не так он все делает, неправильно, нельзя было брать ее с собой и тем более нельзя было говорить всего этого соседке, но Аня для него сейчас — задача первоочередная. Она должна ему верить, она должна его слушаться, и ради этого он сознательно идет на возможный риск. Впрочем, может быть, все обойдется, Петр Михайлович заплатит, и Парыгин благополучно женится на Анне.

— Вот здесь я и живу, — сказал он, когда они вошли в квартиру.

Анна цепким взглядом обвела маленькую прихожую, заглянула в комнату, и Евгений понял, что она ищет следы пребывания здесь женщины. Что ж, пусть ищет, следов таких нет, по всему видно, что живет здесь одинокий мужчина, аккуратный, самостоятельный и хозяйственный.

— Ты пока осматривайся, тебе здесь жить придется, а я быстро вещи соберу.

Анна тут же скинула сапоги и направилась на кухню, потом в ванную, а Парыгин тем временем достал и аккуратно упаковал в сумку необходимую технику. Сверху положил пару свитеров и чистое белье, пусть Аня думает, что он приезжал за сменой одежды.

— Анюта, я готов! — крикнул он. — Что ты там делаешь?

— Смотрю, какая у тебя стиральная машина, — донесся ее голос из ванной.

— Ну и какая же?

— Хорошая. Можно будет новую не покупать.

У него отлегло от сердца. Она верит ему и снова строит планы на будущее. Пожалуй, встреча с соседкой явно пошла на пользу, спасибо вам, Ирина Кондратьевна, вовремя вы из магазина возвращаетесь.

— Я рад, что тебе нравится. А что ты скажешь насчет холодильника? Тебя устраивает?

Она вышла из ванной и стала надевать обувь.

— Для двоих нормально. А если дети будут, то нужен побольше.

— Девочка, — быстро произнес Парыгин. — Обязательно будет девочка, маленькая, пухленькая, и ручки в перевязочках. Ладно? А с мальчиками потом решим. Но сначала девочка.

Анна застегнула сапоги и выпрямилась. Она смотрела на него сверху вниз, и лицо у нее было строгое и одновременно счастливое.

— Женя...

— Да?

— Женя, я до сих пор не могу поверить, что это правда. Как в сказке. Неужели это все происходит на самом деле, а не во сне?

— На самом деле. Мы поженимся, будем жить долго и счастливо и умрем в один день. Все, Анюта, пошли, у нас еще много дел.

Они вернулись на Мосфильмовскую без приключений. Парыгин посмотрел на часы и подвел Анну к телефону.

— Пора, Анечка.

— Давай сначала пообедаем, — предложила она.

Евгений понял, что она побаивается и пытается оттянуть трудный момент.

— Нет уж, давай-ка сначала позвоним, а потом с чистой совестью сядем за стол. Давай, Анюта, давай, соберись, ты ведь уже один раз ему звонила и знаешь, что это совсем не страшно. Тем более я его вчера как следует напугал, так что сегодня он будет куда более покладистым. Если он предложит встречу, не отказывайся, соглашайся с любыми условиями, только бы получить деньги. Поняла?

Он буквально силком всунул трубку ей в руку и набрал номер. Петр ответил сразу, похоже, он со своим сотовым телефоном ни на минуту не расстается. Первые слова Анны прозвучали неуверенно, голос предательски дрожал, но это было и неплохо для осуществления задуманного.

— У меня изменились обстоятельства, и я не могу больше ждать. Мне срочно нужны деньги.

— Но мы договаривались о двух днях, — недовольно отозвался Петр Михайлович. — Вы же понимаете, сумма настолько велика, что собрать ее так быстро просто невозможно.

— Меня это не интересует, — оборвала его Анна. — Если вы сочли для себя возможным иметь дело с Зотовым, то и деньги найдете.

Парыгин мысленно поаплодировал ей. Интуитивно Анна выбрала правильный тон. Агрессивная, нервная, испытывающая острую нехватку времени и от этого нелогичная, она должна показаться Петру легкой добычей. Неужели не клюнет?

— Ну хорошо. Я попробую достать деньги за сегодняшний день. Вы можете подождать хотя бы до вечера?

— До вечера — могу. Где и как я их получу?

— Район Северного Бутова представляете?

— Вы объясняйте, я найду.

Парыгин, прижав ухо к трубке, внимательно слушал. Петр хотел, чтобы шантажистка приехала за деньгами в район новостроек. Это было грамотно. Люди все новые, друг друга еще не знают, незнакомое лицо в глаза не бросается. — ...Рядом с этим домом строится административное здание, многоэтажное, вы сразу увидите. Стен еще нет, только бетонные перекрытия и лестницы. Поднимайтесь на восьмой этаж, там увидите еще одну широкую лестницу, это будет конференц-зал в виде амфитеатра. Встретимся на верхней площадке.

— А пониже нельзя? — спросила Анна. — Зачем тащиться на восьмой этаж без лифта?

— Я должен быть уверен, что вы меня не обманываете и придете одна. С этого места все хорошо просматривается. Если вы будете не одна, никаких денег не получите.

— Ладно. В котором часу?

— В половине двенадцатого.

— Это очень поздно.

— Но раньше я не успею собрать всю сумму. Я вам уже объяснял. Вы же не хотите ждать до завтра.

— Ну хорошо. Но имейте в виду, Петр Михайлович, мне терять нечего, я все равно уеду, у меня билет на послезавтра, а того, что я получила от Зотова, мне вполне хватит. Поэтому если сегодня денег не будет, я не стану больше вам звонить, а сразу после моего отъезда за вами придут. Я слов на ветер не бросаю.

— Я это понял. До встречи.

Замысел Петра Михайловича был Парыгину предельно ясен. Что ж, значит, поездка домой была не напрасной. Анна вопросительно смотрела на него, ожидая оценки проведенного разговора.

— Ну что, Женя? Я все правильно сделала, или что-то не так?

— Все так, милая, все очень хорошо, — пробормотал он, с трудом отключаясь от своих мыслей. — Вечером получим деньги, завтра с утра отдадим их, перевезем Лолу с мальчиком домой, и можно считать, что все проблемы в нашей с тобой жизни закончились. Завтра же пойдем в загс.

— Правда? Не обманываешь?

— Не обманываю. Иди ко мне, моя хорошая.

Он притянул Аню к себе. Ее надо отвлечь. Может быть, этот день в ее жизни последний, так пусть хоть удовольствие получит.

Глава 16

Настя никогда не боялась одиночества. Она не скучала и не тосковала, когда находилась одна, ей всегда было о чем подумать. Однако сейчас она почувствовала себя совершенно растерявшейся. Лешки нет, да и вряд ли она рассказала бы ему об отчиме. Сам Леонид Петрович в качестве советчика и утешителя, естественно, отпадает. Еще два месяца назад она не задумываясь пошла бы со своей бедой с Гордееву, но теперь ей было неловко к нему обращаться. Человек на новом месте, у него новые заботы и другое окружение, а она будет лезть к нему со всякими глупостями, как-будто других дел у него нет. Оглядываясь на прошедшие дни, она призналась себе, что и к Заточномуто напросилась в гости в надежде на возможность поговорить о том, что не дает ей покоя. Если бы он отнесся к ней по-другому, она бы рассказала ему все.

Ивану Алексеевичу она доверяла почти как самому Гордееву. Но Заточный ее надежд не оправдал, был холоден и резок, и ей показалось, что ее глупые разговоры раздражают генерала, кажутся ему детскими и неумными, и вообще она своим приходом и просьбой взять к себе на работу его сильно разочаровала.

Никогда еще Анастасия Каменская не оказывалась в ситуации, когда под словом "одиночество" нужно понимать "не с кем посоветоваться". Друзья, такие, как, например, Юра Коротков или тот же Стасов, в счет не идут. Проблема настолько серьезна, что ей нужно не дружеское участие, а профессиональный опыт и та мудрость, которая приходит с годами, а не дается развитым интеллектом.

Она настолько погрузилась в свои переживания, что почти полностью утратила интерес к работе. И даже очередное проявление начальственного недоверия со стороны Мельника ее не задело и не расстроило. Хотя Мишу Доценко это возмутило до крайности.

— Вы подумайте, Анастасия Павловна, Мельник вдогонку объявлению Лазаревой в розыск ориентировку направил и указал в ней, что разыскиваемая Анна Лазарева является особо опасной преступницей, страдает серьезными расстройствами психики и может оказать сопротивление при задержании. Он что, совсем тронулся? Какие расстройства психики?

— Вы сами говорили, что она психопатизированная особа, — вяло напомнила ему Настя. Анна Лазарева была ей совершенно неинтересна, как и вообще было неинтересно все, что не касалось непосредственно ее личной беды.

— Да, говорил, — продолжал горячиться Михаил, — но это не те расстройства, о которых пишут в ориентировках.

— Откуда вы знаете, те или не те. Вы же не врач.

— Мельник тоже не врач. Я, по крайней мере, был знаком с Анной, общался с ней, а он ее даже в глаза не видел. С чего он взял, что она может оказать сопротивлении при задержании?

— Она спортсменка, хорошо физически развита, рослая. Ее голыми руками не возьмешь. Пустое это все, Мишенька. Не забывайте. Мельник искренне считает ее преступницей, и с этой точки зрения все, что он сделал, он сделал абсолютно правильно и грамотно. Вы же прекрасно знаете, что без такой ориентировки никто ее искать не будет, Ольшанский в постановлении о розыске указал Лазареву как свидетеля, а ради свидетеля у нас не надрываются, и других забот хватает. Да, нам с вами не удалось доказать Мельнику, что она ни при чем, но это уже наша беда, а не его. И потом, она действительно пропала. Куда? Где она находится и почему не живет дома и не выходит на работу? Мы не можем вот так просто взять и закрыть глаза на это.

Настя вымучивала слова, стараясь успокоить Михаила и оправдать действия начальника, чтобы не показать, до какой степени ей все это безразлично. Никакая Лазарева не убийца. Единственное, чем она интересна, так это своим походом в редакцию и поисками Валентина Баглюка. Но поскольку она с Баглюком совершенно точно не знакома, раз поначалу обозналась и приняла Короткова за журналиста, то вряд ли она замешана в той истории со статьей. В истории, к которой имеет отношение Настин отчим. Только это имеет сейчас для нее значение. Только это. А все остальное пусть идет прахом. Вечером в начале одиннадцатого Анна начала одеваться.

У нее дрожали руки, и Парыгин видел, что она волнуется и боится.

— Анюта, ничего не бойся, я буду рядом, — успокаивал он девушку, но сам с трудом справлялся с невероятным напряжением, охватившим его.

— Ты не сможешь быть рядом, Петр Михайлович сказал, что сверху все просматривается. Если я буду не одна, он не отдаст деньги. "Ей он их и так не отдаст, — подумал Парыгин. — Главное, чтобы он принес деньги, а уж отобрать их я сумею".

— Ну, мы-то с тобой не глупее уважаемого Петра Михайловича, мы специально приедем пораньше и осмотримся на месте. Я поднимусь на площадку и сам определю, какие места просматриваются, а какие — нет. Ты же понимаешь, Анечка, он исходит из того, что ты там никогда раньше не была, поэтому сама не знаешь местности. Он блефует, уверяю тебя. Полный обзор бывает только с вышки, стоящей в чистом поле, а в условиях городской застройки это практически невозможно.

Она немного успокоилась, подошла к окну, посмотрела задумчиво на соседние дома и примыкающие улицы. Евгений понял, что она проверяет его слова.

— Да, пожалуй, ты прав. Пошли, Женя, я готова. Только поцелуй меня на дорожку.

Он поцеловал ее крепко и нежно и снова подумал, что это, наверное, их последний поцелуй.

До Северного Бутова ехали на машине, поймали частника. Всю дорогу они сидели на заднем сиденье, взявшись за руки и не обменявшись ни словом. Примерно за квартал до нужного места отпустили машину и дальше пошли пешком.

— А вдруг он тоже приехал раньше и теперь за нами наблюдает? — забеспокоилась Анна.

— Откуда у него столько времени? Ему же деньги нужно собрать. Ты думаешь, это так просто — собрать сорок тысяч долларов?

— Не знаю, — тихонько вздохнула она. — Для меня и одна тысяча — проблема, я ее по знакомым неделю собирала бы.

— Ну вот видишь. Еще прождем его не меньше часа после назначенного времени, вот посмотришь.

Они свернули за угол и сразу увидели строящееся здание. Справа и слева от него стояли уже законченные дома, причем в одном из них даже некоторые окна горели, а во втором все окна были темными, видно, дом еще не сдан и жильцы не заселяются. Район был совсем необжитым, фонарей вдоль дороги нет, темень — хоть глаз коли. Блефует дражайший Петр Михайлович, на испуг берет шантажистку, в таких условиях с высоты восьмого этажа хрен что увидишь, можно и не проверять. Расчет был на то, что дамочка не знает про отсутствие освещения, поэтому поверит ему и побоится брать с собой кого-нибудь еще.

— Иди, Анюта, — Парыгин легонько подтолкнул ее. — Поднимись наверх, осмотрись, привыкни, почувствуй поле. У актеров это называется "примериться к сцене". Так тебе будет легче с ним разговаривать. А я пока поищу позицию для наблюдения за вами. Иди, девочка.

Она молча взяла его руку, прижала к своей щеке, постояла неподвижно несколько секунд и медленно пошла к строящемуся зданию. Евгений Ильич какое-то время смотрел ей вслед, потом, не сводя глаз с едва различимой в темноте фигуры, направился к стоящему рядом дому. Тому, в котором светились несколько окон. Разумеется, он предпочел бы другой дом, в котором совершено точно никого не было, но, к сожалению, будущий конференц-зал был расположен не с той стороны и из незаселенного дома не просматривался. Дом был длинным, на десять подъездов, и Парыгин выбрал самый удобный для обзора. Расстегнув висящую на плече сумку, он достал бинокль, сконструированный для ночного наблюдения, и поднес к глазам. Фигура рослой девушки была видна хорошо, четко. Анна медленно поднималась по лестнице между третьим и четвертым этажами. Постояла на площадке, пощупала рукой стену, подошла к краю горизонтального перекрытия, еще немного постояла и снова двинулась наверх, на следующий этаж. Евгений повесил бинокль на шею и достал камеру. В свое время он заплатил за нее бешеные деньги, но она того стоила. Снимала не только в темноте, но и с большим увеличением. Если Петр Михайлович начнет позволять себе лишнее, это будет записано на пленку, и тогда уж ему не отвертеться. Одно дело — голые, ничем не подкрепленные слова, и совсем другое — зафиксированные факты. За слова, сотрясающие воздух, он платить не захочет, это и понятно, а вот за факты ему заплатить придется.

Анна дошла до широкой лестницы конференц-зала и остановилась. Парыгин глянул на светящийся циферблат наручных часов. Двадцать три двадцать. Еще не меньше десяти минут, но он не сомневался, что Петр Михайлович заставит себя ждать. Камеру можно пока оставить в покое, достаточно одного бинокля. Теперь Анна медленно, очень медленно поднималась по широкой лестнице. Вот она уже на площадке. Идет вниз, на этот раз уже быстрее. Опять наверх — и снова вниз, перепрыгивая через ступени. Парыгин понял, что она пытается привыкнуть к этой лестнице, чтобы в темноте иметь возможность быстро передвигаться. Умница, девочка. Все делает правильно. Хотя как знать, пригодится ли ей это. Скорее всего нет.

Когда на улице показался человек, Анна уже снова стояла на площадке, там, где велел Петр. Стояла неподвижно, вжавшись в вертикальную опору между перекрытиями. В этом месте стены не было. Человек со знакомой Парыгину походкой подошел к строящемуся зданию и начал подниматься наверх. Евгений Ильич на несколько мгновений расслабил мускулы, чтобы дать им отдохнуть, и вскинул камеру на плечо, пока не включая ее, а лишь наблюдая в глазок видоискателя. Анну и Петра Михайловича разделяло три этажа, потом два, один... Теперь уже два десятка метров... Все. Петр на площадке. Стоит, оглядывается. Анна выходит из укрытия, приближается к нему. Парыгину не слышно, о чем они разговаривают, но по жестам и позам он чувствует, что идет обмен настороженными репликами. Анна нервничает, спина напряжена, руки в карманах. Петр, напротив, активно жестикулирует. Нет, Парыгина этим не обманешь, он слишком опытен, чтобы не понять. Сам так делал. Строил из себя человека, привыкшего размахивать руками, и собеседник расслаблялся, не видя опасности. А опасность была. Потому что в один прекрасный момент из беспорядочных и ставших привычными жестов вдруг вырывается одно движение, одно-единственное, и тебя достает нож. Или пуля. Или удар по горлу.

Евгений Ильич включил камеру. Пора. Наметанным глазом он сразу увидел то самое движение, которое должно было достать Анну. Но она, обладающая хорошей реакцией спортсменка, успела отскочить. Петр пытался схватить ее одной рукой за длинные волосы, другой — за горло. Значит, не будет ни выстрелов, ни ножа. Планируется падение с высоты. Нормально, подумал Парыгин. Для строящегося многоэтажного здания — вполне нормально. Анна уже бежала вниз по широкой лестнице будущего амфитеатра, перепрыгивая через две ступеньки, Петр отставал совсем чуть-чуть, он двигался легко и уверенно, видно, бывал здесь раньше.

И тут Анна совершила ошибку, побежав не вниз, а почему-то наверх, на девятый этаж. Растерялась.

Внезапно в голову Парыгину пришла мысль о том, что он, вероятно, недооценивает Анну. Почему обязательно растерялась? А если нет? Если она умышленно заманивает Петра на высоту и собирается сделать с ним то, что на самом деле хотел сделать с ней он? И с чего это Парыгин решил, что Аня — существо нежное и безобидное. Разве забыл он, как чуть не дрался с ней в тот первый вечер, когда она впала в неконтролируемую ярость, и как буквально под его руками ее мускулы наливались нечеловеческой силой? Нет, не забыл. Она далеко не дура и уже должна была понять, что Петр платить не хочет и собирается просто-напросто избавиться от шантажистки. И если в ней снова вспыхнула та самая бешеная злоба, то Петру, пожалуй, уже можно начать сочувствовать, живым Анна его не выпустит.

Это нельзя допускать. Если Петр не принес с собой денег, то его смерть не решит проблем Парыгина. А если принес? Тогда придется обыскивать мертвое тело, что тоже ничего приятного не сулит. Так все-таки, принес он деньги или нет? Во время первых минут разговора на площадке конференц-зала он расстегивал куртку и что-то доставал из внутреннего кармана, показывал Анне, потом снова убрал. Вполне возможно, что и деньги, ведь первый вопрос вымогателя в этой ситуации всегда бывает таким: "Принесли? Показывайте".

Петр продемонстрировал пачки долларов, убрал и стал требовать гарантий. Это тоже нормально, без гарантий никто денег не дает. Можно считать, что какая-то сумма у него все-таки есть, пусть и не вся, но уже что-то. Опять же если это не "кукла".

Две фигуры показались между одиннадцатым и двенадцатым этажами. Петр достал Анну. Они стояли, вцепившись друг в друга, на маленькой площадке, и издалека казалось, что двое влюбленных слились в объятиях. Это длилось всего три-четыре секунды, но для Парыгина это была вечность.

Фигуры отпрянули друг от друга, и та, которая была выше, снова полетела наверх. Достигнув двенадцатого этажа, Анна не стала больше подниматься, а отбежала на середину широкой площадки горизонтального перекрытия. Теперь между ней и преследователем было чуть больше двух метров, Петр стоял напротив нее и примеривался, с какой стороны удобнее зайти, чтобы подтолкнуть Анну к краю площадки. Камера едва слышно жужжала рядом с ухом Парыгина, а он не отводил глаз от двух фигур, бесшумно двигающихся в темноте. Петр Михайлович начал медленные, осторожные, едва заметные шаги в сторону своей жертвы, Анна так же медленно отступала, четко сохраняя удобную ей безопасную дистанцию, слишком большую для того, чтобы мужчина мог достать ее руками, но вполне достаточную, чтобы видеть каждое его движение. Парыгин не сомневался, что глазомер у бывшей баскетболистки отличный.

Анна все отступала и отступала, и Евгений Ильич с ужасом увидел в нескольких десятках сантиметров от ее затылка горизонтально укрепленную балку. Балка была рассчитана на людей с нормальным ростом, но Аня непременно заденет ее головой, если не пригнется. Девушка неотвратимо приближалась к проклятой балке, и Парыгин готов был заорать во весь голос, чтобы предупредить ее, но тут же одергивал себя: зачем? Все идет так, как и должно идти. Петр хочет убить шантажистку, не ведая, что тем самым дает повод для еще более серьезного шантажа. Если ему удастся справиться с Анной, то придется платить. Если верх одержит девушка, то придется довольствоваться той суммой, которая у Петра есть с собой, а это уже хуже.

Парыгин искренне хотел, чтобы Анна осталась жива. Но при этом достать деньги для Лолиты он хотел еще больше. А в сложившейся ситуации осуществление одного желания исключало выполнение другого. И ему приходилось выбирать.

До балки осталось всего несколько сантиметров. Парыгин замер, напрягая глаза. Вот Анна сделала еще один шаг назад, совсем маленький шажок... Она двигалась медленно и аккуратно, поэтому не ударилась затылком, а всего лишь задела балку головой, но этого было достаточно, чтобы заставить ее переключить внимание и обернуться на неведомо откуда взявшуюся преграду. Петр момента не упустил, мгновенный бросок вперед — и вот уже они оба катаются по бетонному перекрытию. Край площадки совсем близко от них, и может быть, уже совсем скоро все кончится...

Но нет, гибкая и сильная, Анна сумела вырваться и вскочить на ноги. Она уже не убегала от мужчины, а пыталась напасть сама. Сейчас она мало напоминала играющую спортсменку, а больше походила на разъяренную огромную кошку, которая доверчиво приблизилась к чьей-то ласково протянутой руке, но, получив болезненный удар, готовится выцарапать глаза и вцепиться когтями в лицо или загривок. Одно обманное движение, второе — и вот ей удалось схватить Петра сзади за волосы, а предплечьем другой руки зажать ему шею в "замок". Весил Петр Михайлович, надо думать, немало, килограммов восемьдесят, но Парыгин хорошо помнил, какая нечеловеческая сила просыпается в Анне, когда девушка в ярости. Петр упирался изо всех сил, но тем не менее постепенно оказывался все ближе к краю. Евгению Ильичу было видно, что он пытается вцепиться ногтями в кожу рук Анны, и мысленно усмехнулся. Какие там у мужиков ногти, одно наименование. А даже если бы и были, Аня сейчас почти не чувствует боли, это уже проверено опытом. Эмоции сменялись в душе Парыгина с калейдоскопической быстротой. Ему нужны деньги. Но ему так жалко Аню.

Она, похоже, одерживает верх, сейчас она сбросит Петра с двенадцатого этажа. А как же деньги? Нет, кажется, Петру удается отстоять свои позиции, они снова двигаются к центру площадки. Неужели Аня слабеет? Может быть, вызванного яростью прилива сил хватает ненадолго? Если так, то еще немного — и Петр с ней справится. Тогда деньги точно будут. Но уже не будет Ани...

Внезапно Евгений услышал шум машин, который заставил его насторожиться. Вообще автомобили по этой улице проезжали, хотя и не много их было, но за то время, что Парыгин тут находится, штук десять прошелестело шинами.

А эти новые машины и не думали проезжать мимо. Они тормозили. И было их, судя по звукам, никак не меньше трех. Дальше события стали развиваться стремительно, и Парыгин уже не то что не мог контролировать их, но даже не успевал осознавать. Он не мог видеть ни сами машины, ни то, что происходит около них, потому что не мог отвести камеру от двух фигур на двенадцатом этаже недостроенного дома. В любое мгновение могло произойти то главное, ради чего он, Евгений Ильич, стоит здесь, в этом темном подъезде незаселенного дома, так что для оценки ситуации приходилось полагаться только на слух. Захлопали дверцы, послышались мужские голоса.

— Где она?

— Должна быть наверху. С ней какой-то мужчина.

— Что они там делают?

— А я почем знаю? Темень-то здесь... Я только видел, как она пошла на стройку, а потом туда еще клиент прибыл, вот и все. Обратно не выходили.

— Трахаются, что ли?

— Все может быть. Но уж точно, что не водку пьют. Голосов вообще не слышно.

— Но это точно она?

— Да точно, точно! Рост под два метра, ее ж за версту видно, она всех на голову выше. И лицо как на фотографии, нос длинный, прическа такая же.

— Как же ты лицо разглядел в такой темноте?

— Так я ее засек, когда она из машины выходила, это было прямо возле магазина, там света много. С ней, кстати, мужик был.

— А на стройку одна пошла?

— Одна. Он, видно, где-то поблизости ее ждет. Сообщник, что ли?

— Наверное. Найдем, если ждет, никуда не денется. Ну что там, ребята, готово?

В ту же минуту черноту строящегося здания прорезал луч света. Приехавшие включили мощный прожектор. Луч бестолково метался по открытым этажам, пока наконец не выхватил из темноты две сцепившиеся в смертельном объятии фигуры. Парыгин моментально спрятал камеру и бинокль в сумку. Сердце его колотилось как бешеное, он не понимал, что происходит. Как здесь оказалась милиция? Почему? Кто ее вызвал? Почему кто-то узнал Анну? О какой фотографии идет речь?

— Лазарева! — раздался усиленный микрофоном голос. — Анна Лазарева! Немедленно спускайтесь вниз!

В ярком свете прожектора Евгению были видны две фигуры, слившиеся в одну на самом краю площадки.

— Спускайтесь, Лазарева! Район оцеплен, вы отсюда все равно не выйдете!

Фигуры на краю двенадцатого этажа чуть шевельнулись и стали еще ближе к краю.

— Поправь прожектор, — послышался голос совсем рядом с подъездом, где стоял Евгений Ильич, — на них тень падает, плохо видно.

Луч прожектора переместился, совсем чуть-чуть переместился, но этого оказалось достаточным, чтобы нарушить хрупкое равновесие, позволявшее Анне и Петру балансировать на краю пропасти. Парыгин не мог видеть, кто из них сделал то самое последнее движение. Он наблюдал, как два человека падают с высоты, и в те короткие мгновения их последнего полета перестал ощущать себя, перестал думать и существовать. Только когда тела соприкоснулись с землей и перестали жить, он очнулся.

И в эту секунду где-то наверху хлопнула дверь, послышались шаги и голоса, женский и детский.

— Лиля, смотри под ноги, не оступись. Давай сюда пакет, неси лучше мою сумку. И передай своему папе, что если он по-мужски не поговорит с этим идиотом-лифтером, я найму бандитов, чтобы они ему ноги оторвали.

— Кому, папе или лифтеру?

— Лифтеру. И электрикам заодно. Почему на лестнице нет света? Не хватало еще нам с тобой тут ноги переломать. Так и будем валяться, пока нас кто-нибудь не найдет.

— Тетя Ира, а скоро вы будете переезжать?

— Месяца через два, я думаю. Ты же видела, сколько еще работы в квартире. А если вместо того, чтобы работать, бригада будет по полдня доски на своих хребтах таскать на седьмой этаж, потому что лифтер выключил лифт и неизвестно куда делся, так и все четыре месяца пройдут, пока можно будет вселяться. Лиля, тебе не тяжело? Давай мне мою сумку, я ее сама понесу.

— Все в порядке, тетя Ира, мне совсем не тяжело. Только страшно немножко.

— Темноты боишься? Не бойся, здесь, кроме нас с тобой, дурочек добросовестных, никого нет.

— А крысы?

— Какие крысы, солнышко мое! — звонко и мелодично рассмеялась женщина. — Крысы появляются только там, где есть еда. А здесь вообще ничего нет, только три семьи въехали.

Женщина и девочка умолкли, теперь до Парыгина доносились только их осторожные шаги и звук дыхания. Дышали обе прерывисто, видно, несли что-то тяжелое.

У него оставались считанные секунды на принятие решения. Аня погибла. Петр тоже. Забрать у него деньги, если они и есть, невозможно, кругом полно милиции. Более того, какой-то ушлый мент видел Аню вместе с Парыгиным, принял его за сообщника (что, в общем-то, правильно), и теперь Парыгина тоже ищут. Таким образом, первоочередная задача — выбраться отсюда. Решив эту проблему, можно будет подумать о деньгах для Лолы. Но сначала выбраться.

Он сделал несколько нарочито громких шагов вверх по лестнице и включил фонарик.

— Девушки, вам посветить? Как бы вы не упали в такой темноте-то.

— Кто это? — испуганно откликнулась женщина.

— Это я. Сейчас поднимусь, сами увидите.

Не выключая фонарик, он быстро поднимался по лестнице, пока не встретил их, женщину с мелодичным голосом и крупную полную девочку лет десяти. В обеих руках женщина несла большие бумажные мешки с мусором, а девочка прижимала к груди объемистую сумку со множеством отделений.

— Давайте-ка ваши мешки, они вам под ноги смотреть мешают, а вы возьмите у меня фонарик. — Евгений ловко подхватил мешки. — Господи, как же вы тащили такую тяжесть?

— С трудом, — весело ответила женщина. — Видишь, Лиля, как нам повезло, а ты боялась. Давай мне сумку, держись покрепче за перила и под ноги смотри.

Они спустились вниз — впереди женщина по имени Ира с фонариком в руке, готовая в любой момент подхватить девочку, если та споткнется, а замыкал шествие Парыгин с мешками, наполненными доверху строительным мусором.

Света от фонарика в руках у Иры ему вполне хватало, чтобы не оступиться.

— Что-то вы припозднились, — заметил он как бы между прочим, — здесь район необжитый, с транспортом проблемы. Или вы живете поблизости?

— Нет, — беззаботно откликнулась Ира, — живем мы далеко, в Черемушках. Из-за лифтера пришлось задержаться. Вы, наверное, на нижних этажах живете, да? Поэтому когда лифт не работает, для вас это не бог весть какая проблема. А мы на седьмом. И как только этот дегенерат лифт выключит и уйдет, у нас тут же начинаются проблемы с рабочими. Вот сегодня, например, привезли доски, из которых рабочие будут делать книжные полки и кое-какую мебель. Доски длиной три с половиной метра, толщина — три сантиметра, ширина — шестьдесят. Ну вы можете себе представить, сколько одна такая доска весит? Это же уму непостижимо. Всего двадцать четыре доски. И вот рабочие по двое их заносили снизу на седьмой этаж. Я приехала к семи часам, чтобы проконтролировать доставку, смотрю — доски на улице лежат, один рабочий их караулит, другой носится в поисках лифтера. Когда к половине девятого мы этого кретина так и не нашли, рабочие сказали, что придется таскать доски на себе, потому что оставлять их на улице до утра нельзя, украдут. Но рабочих-то всего двое, они таскают, а кто-то же должен стоять на улице, чтобы доски не утащили. Вот мы с Лилей и стояли как сторожевые псы. Потом поднялись в квартиру, покормили ребят, потом еще прибирались какое-то время...

Уф, слава Богу, лестница кончилась. Вы не будете так любезны, не поможете дотащить мешки до общей свалки? Это через два подъезда, недалеко.

— Конечно, конечно, — с готовностью согласился Парыгин.

— А вы уже переехали или тоже ремонтируетесь? — спросила Ира, распахивая дверь на улицу и придерживая ее перед Евгением.

Он не успел ответить, потому что от припаркованной неподалеку милицейской машины к ним рванул молодой парень.

— Одну минуточку, граждане. Вам придется задержаться.

— А в чем дело? — совершенно спокойно спросила Ира.

По ее тону Парыгин понял, что милиции она не боится ни в данном конкретном случае, ни вообще. Это хорошо, значит, не будет дразнить ментов своей нервозностью — Документы предъявите, пожалуйста, — вежливо потребовал милиционер, освещая фонариком их лица.

— У меня нет документов, — весело сообщила Ира. — Я их с собой не вожу, но вы можете позвонить туда, где я живу, вам все данные скажут по телефону.

— Это ваш ребенок?

— Почти.

— Что значит "почти"? — насторожился парнишка.

— Тетя Ира — родственница тети Тани, а тетя Таня — жена моего папы, — сообщила девочка Лиля.

Милиционер кинул на нее изумленный взгляд, но тут же переключился на Парыгина.

— Этот мужчина с вами?

Ира на мгновение замялась, но Парыгин взял инициативу на себя. Подхватив поудобнее тяжелые мешки с мусором, он слегка развел согнутые руки в стороны, открывая доступ к "молнии" на куртке.

— У меня руки заняты, достаньте мои документы, будьте добры, они во внутреннем кармане, — сказал он как можно теплее и доброжелательнее.

Евгений вполне мог бы поставить мешки на землю и достать паспорт самостоятельно, но умышленно не стал этого делать. Ему скрывать нечего, пожалуйста, господа хорошие, хоть всего обыщите. Он знал, что в его карманах нет ни одной сомнительной вещицы, и документы у него в идеальном порядке. Пусть мальчик делом займется, может, забудет вопросы задавать. Главное же было в том, что за объемными мешками не видна была сумка, висевшая через плечо. Если освободить руки от этих замечательных мешков, сумка сразу бросится в глаза, и молоденький шустрый мальчонка очень даже может захотеть проверить ее содержимое. Парыгин узнал его голос и своеобразную манеру произносить фрикативное "г", это был тот самый мальчик, который рассказывал, что видел Лазареву выходящей из машины вместе с мужчиной. Оставалось надеяться, что мужчину этого он в лицо не разглядел, он же, по идее, должен был на Ане глаз остановить и рассматривать ее особо пристально. А мужчину просто зафиксировал как факт.

Милицейский парнишка помедлил, потом решительно протянул руку к "молнии" на куртке Евгения Ильича, расстегнул ее и полез в карман.

Парыгин между тем огляделся по сторонам. В том месте, куда буквально несколько минут назад упали два тела, сновали люди, устанавливали освещение, издалека послышалась сирена "скорой помощи". "Как быстро все меняется в жизни, — мелькнуло в голове у Парыгина. — Еще несколько часов назад я занимался любовью с Аней, час назад я разговаривал с ней, десять минут назад наблюдал, как она двигается, бегает, и думал о том, как сохранить ей жизнь и при этом получить деньги. Всего десять минут назад я пытался свести в единую комбинацию Анину жизнь и эти проклятые деньги для Лолиты, и мне казалось, что задача может оказаться выполнимой, если повезет. Всего десять минут прошло... И вот я стою перед милиционером, который проверяет мои документы, потому что ищет меня, и думаю только о том, как мне унести ноги отсюда. А Ани уже нет. И денег для Лолы нет. Но деньги я, может быть, еще как-нибудь достану, а Анюту не вернуть. Как все странно бывает..."

— Попрошу пройти в машину и подождать, — строго заявил парнишка, закрывая паспорт Парыгина, который тщательно изучал.

Евгений Ильич ожидал, что Ира начнет возмущаться и просить, чтобы ее отпустили, потому что уже поздно и ребенку пора спать. Но, к собственному удивлению, ошибся. Ира молча и не переставая улыбаться взяла за руку девочку и послушно прошла к машине, даже не обернувшись на человека, который только что помогал ей спускаться по темной лестнице и тащил ее мешки с мусором. Парыгин последовал за ней.

— Что в мешках? — спросил паренек.

— Мусор. Строительный мусор. В квартире идет ремонт, — бросил через плечо Евгений.

— Оставьте мешки, дайте их сюда, а сами садитесь в машину.

Парыгин с видимым облегчением сунул тяжелые мешки в руки милиционеру, одновременно локтем продвигая висящую через плечо сумку подальше за спину, чтобы не бросалась в глаза. Пусть проверяет содержимое, это вообще-то правильно, если совершено преступление, никого нельзя выпускать с оцепленной территории без проверки и досмотра. Они втроем втиснулись на заднее сиденье "Жигулей" под хмурым взглядом еще одного милиционера, сидевшего за рулем. Первый мальчонка, передав кому-то мешки, наклонился к ним с блокнотом в руке.

— Назовите ваше имя, адрес и телефон, а также имя и адрес ребенка, — обратился он к Ире.

— Милованова Ирина Павловна. Адрес и телефон я назову, но имейте в виду, я в Москве не прописана.

— У кого проживаете?

— У родственников. Позвоните им, они подтвердят.

— Ребенок тоже не прописан?

— Нет, Лиля коренная москвичка. Я живу в квартире ее отца и его жены.

— Что вы делали здесь в такой час?

— Я же вам сказала, мы будем переезжать в этот дом, мы купили здесь квартиру, но сейчас в ней идет ремонт. Нам пришлось задержаться из-за того, что лифтер выключил лифт, а нам привезли доски, которые мы заказывали, и рабочие поднимали их сами. Если вы думаете, что это делается легко и быстро, то можете проверить, сколько времени это занимает.

Парыгина поразило, что она продолжала говорить весело и даже вроде бы шутила, во всяком случае, отвечала на вопросы милиционера без малейшего раздражения и весьма подробно.

— Вам придется посидеть здесь и подождать, пока мы проверим вашу личность.

— Конечно, — ответила она и снова улыбнулась.

— Что здесь случилось-то? — как можно равнодушнее спросил Парыгин у водителя. — Из-за чего сыр-бор?

— Женщина и мужчина разбились, с высоты упали, — лаконично произнес водитель. — И вообще все вопросы не ко мне.

Он явно не был расположен к беседе, но Парыгину обязательно нужно было понять, что произошло и почему Аню кто-то узнал по какой-то фотографии. Она что, в розыске была? Но почему? За что?

— Ну, не к вам — так не к вам, — благодушно откликнулся он. — А что ваши коллеги тут в мегафон кричали? Звали какую-то Ларионову или Лазареву, велели спускаться, угрожали, что район оцеплен.

— Так это она и разбилась. Убийца-маньячка, сумасшедшая в доску, десять человек задушила, от следствия сбежала, вот ее и искали.

— Неужели десять человек? — удивленно охнула Ира.

— Ну, — подтвердил водитель. — Этот одиннадцатый был.

— Который — этот? — не поняла она.

— Да с которым она вместе упала с высоты. Она ж его душила, мы прямо чуть-чуть не успели. Приехали бы на три минуты раньше — жив бы остался.

Парыгин с трудом сдерживался, чтобы не закричать на него. Да как у него язык повернулся назвать Аню сумасшедшей маньячкой? Десять человек задушила! Этот — одиннадцатый. Чушь, бред! "Спокойно, Женя, спокойно, — одернул он себя, — не возмущайся, откуда ему знать правду, мудиле этому, не сердись на него. И сам молчи, сиди тихонечко, и тебе правду знать неоткуда. Ты же не знаком с той женщиной, что разбилась, упав с... С какого там этажа она упала? С двенадцатого? Нет, Женечка, не с двенадцатого, ты вообще не знаешь, с какого этажа она упала, ты же этого не видел, верно? И мальчик милицейский тебе не сказал. Он сказал: "Женщина и мужчина с высоты упали". А ты за него не домысливай, а не то домыслишь неприятностей на свою голову".

Внезапно ожила и захрипела рация.

— Машина восемь два семь, машина восемь два семь, ответьте Третьему.

— Восемь два семь, слушаю тебя, Третий.

— Мужчину, женщину и ребенка доставить сюда. Как понял?

— Понял тебя, Третий, мужчину, женщину и ребенка, находящихся в машине восемь два семь, доставить на базу.

Водитель несколько раз резко нажал на кнопку, машина нетерпеливо загудела, и почти сразу подбежал давешний парнишка.

— Что?

— База велела этих, — он неопределенно мотнул головой, указывая на заднее сиденье, — привезти. Садись, поехали.

— Куда вы нас повезете? — осведомилась Ира по-прежнему миролюбиво. И снова Парыгин удивился ее спокойствию, а еще тому, что маленькая девочка по имени Лиля не выказывала ни малейшего страха или беспокойства, как-будто ежедневно возвращалась домой за полночь и примерно через день с ней случались инциденты вроде сегодняшнего.

— В отделение проедем, — коротко ответил паренек, усаживаясь впереди.

x x x

Опыт борьбы с душевной смутой и тоской был у Насти Каменской богатым, другое дело, что она бывала зачастую слишком ленива и не хотела предпринимать активных действий по выведению себя из этого противного состояния, надеясь на то, что "само пройдет, если лишний раз не трогать". Само, однако, в этот раз не проходило, более того, болезнь явно прогрессировала, и хотя Настя стала чувствовать, что привыкает к ней и уже готовится жить с этим до конца дней своих, она не могла не отметить, что на самом деле все идет хуже и хуже. Безразличие к работе переросло в апатию, когда не хотелось не только двигаться (это-то как раз было для ленивой Насти совершенно нормальным), но и разговаривать, а затем и думать, что было уж совсем необычно. Все попытки выдерживать ровный голос и мирные интонации при телефонных разговорах с мужем и матерью заканчивались тем, что она, положив трубку, шла в ванную замазывать йодом следы от собственных ногтей, которыми впивалась во время этих бесед то в ладони, то в предплечья, то в ноги.

Сегодня вечером, придя с работы, она посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. Из стеклянной глубины на нее смотрела жуткая старая бабка, прожившая на свете сто двадцать четыре года и полностью утратившая интерес к жизни и способность получать удовольствие от чего бы то ни было. Такая безразличная бабка, дотягивающая с трудом и плохо скрываемым раздражением от всего надоевшего свой долгий и скучный век. "Это не я, — ошеломленно прошептала Настя. — Какой кошмар. Не может быть, чтобы это была я". Она так расстроилась, что опрометью бросилась в комнату, где не было ни одного зеркала, упала на диван, зажмурившись и закрыв лицо ладонями, и замерла в неподвижности. Но через пятнадцать минут открыла глаза, встала и громко сказала:

— С этим надо что-то делать.

Звук собственного голоса показался ей отвратительным, а произнесенные вслух слова — глупыми и никчемными. Досадливо поморщившись, Настя стянула через голову свитер и футболку, осталась в одних джинсах и принялась быстро ходить от окна к двери и обратно, чтобы не замерзнуть. В квартире было холодно, особенно сильно тянуло сырым морозным воздухом из щелей в балконной двери, которые они с Лешкой опять поленились привести в порядок. Уже который год они оба клянут на все лады и самих себя, и эти чертовы щели, но все время то забывают, то не успевают, то ленятся их заделывать.

Через несколько минут интенсивной ходьбы она согрелась, несмотря на то, что была полуголой. Теперь можно и джинсы снять. Еще несколько минут быстрого движения в холодной комнате в одних узеньких трусиках-бикини, и Настя рискнула вернуться в ванную к зеркалу. Ну вот, начало положено, кожа если и не порозовела, то, по крайней мере, утратила чудовищный бледноземлистый оттенок, какой бывает у людей, подолгу не выходящих на свежий воздух.

Наклонившись над раковиной, она выдавила на ладонь полоску крема для умывания и тщательно вымыла лицо ледяной водой. Пальцы рук заломило, но зато щеки окрасились неким подобием румянца. Хорошо, теперь волосы. Открыв шкафчик, она быстро оглядела коробки с краской. Во что покраситься? В рыжую? Да ну ее, сколько раз было, надоело. В яркую блондинку? Тоже надоело, у самой Насти волосы от природы пепельные, сколько можно смотреть на это отсутствие цвета. В брюнетку? Да, это подойдет лучше всего. Брюнетка должна быть энергичной, активной, страстной, и, может быть, этот облик выведет Настю из состояния вялости и апатии.

Вымыв голову, она нанесла краску на волосы, наложила на лицо маску интенсивного действия и уселась на кухне с сигаретой. Докурив, нервно вскочила. Нет уж, нечего рассиживаться, раз решение принято, его надо выполнять, а не ждать, пока придет добрый дядя и все за тебя сделает. Не придет и не сделает, потому что твои проблемы — это только твои проблемы, а твоя боль — это только твоя боль, и больше ничья, и ни у кого не будет болеть голова о том, что ты страдаешь и тебе нужно помочь. И никто тебе не поможет. Потому что ты никому не нужна...

Стоп! Ты что, с ума сошла? Кто тебе разрешил так думать?

Вот, пожалуйста, уже и слезы выступили от жалости к себе самой, никому не нужной. Брошенная тряпичная кукла с оторванными ногами. Давай, давай, накручивай себя, говори, какая ты несчастная и никому до тебя дела нет. Все, хватит. Тебя любит Лешка, ты нужна ему, а он нужен тебе, просто его сейчас нет рядом, но это не потому, что он безразличен к твоей боли, а потому, что уехал деньги зарабатывать. Для тебя же, между прочим. Тебя любит твоя мама, и, как бы она ни доставала тебя разговорами о правильном образе жизни, ты прекрасно знаешь, что она все отдаст и все сделает, даже в ущерб себе и Леониду Петровичу, только чтобы ты была счастлива. И если она все еще моложава, элегантна и привлекательна, много работает, в том числе и за границей, и ведет светский образ жизни, это вовсе не означает, что мама тебя не любит и за тебя не беспокоится.

Папа... Все, проехали, не будем об этом, не будем, его нет, его нет, его нет! Зато есть брат Саня, его чудесная жена Дашенька и их полуторагодовалый сынишка. Вот уж они-то точно любят Настю и будут любить, что бы ни случилось. Кстати, о Сане. Он ведь тоже в банке работает, и в крупном. Может быть, поговорить с ним о программе? А вдруг он что-то знает, потому что как раз их банк входит в число спонсоров программы, точно так же, как структуры Денисова? И почему она сразу о брате не подумала, дурочка! Вероятно, это неискоренимый сыщицкий страх: как бы не втянуть кого-нибудь из близких.

Она даже не заметила, как начала разговаривать сама с собой шепотом, и спохватилась только тогда, когда обнаружила, что не только разговаривает, но еще и моет плиту. Босая, в узеньких кружевных трусиках, с мокрыми волосами, покрытыми черной крем-краской и сколотыми высоко на затылке, и с серовато-зеленой маской на лице, Настя Каменская, ожесточенно оттирающая керамическую поверхность плиты и при этом бормочущая что-то себе под нос, в этот момент представляла собой зрелище по меньшей мере устрашающее, но она была слишком поглощена собственными переживаниями, чтобы суметь посмотреть на себя со стороны. Если бы ей это удалось, она бы, наверное, долго и от души хохотала.

Когда миновали положенные по инструкции двадцать минут, она встала под душ, смыла краску с волос и лечебный состав с лица. Вытерлась, ожесточенно растирая тело жестким махровым полотенцем, и включила фен. Тяжелые густые длинные волосы сохли долго, но Настя снова погрузилась в свои невеселые мысли и не заметила, сколько времени прошло. Справедливости ради надо, правда, отметить, что и фен был хорошим, мощным.

Теперь из зеркала на нее смотрела белокожая брюнетка. Конечно, эта брюнетка была какой-то как бы "недоделанной", потому что у женщин, имеющих от природы черные волосы, не бывает совершенно бесцветных бровей и ресниц, как у Насти. Такое ощущение, что она парик надела. Но это поправимо.

Настя тщательно расчесала щеткой волосы и собрала их в гладкую прическу с тяжелым узлом на шее. Достав большой макияжный набор, занялась лицом. Сначала жидкая основа, потом тональная пудра, надо и честь знать, не бывают настоящие брюнетки такими серо-бледнолицыми, кожа должна быть если уж не смуглой, то хотя бы насыщенного телесного цвета. Мелькнула мысль о том, что делать такой сложный макияж в одиннадцать вечера по меньшей мере глупо, он будет закончен дай Бог в двенадцать, после чего придется сразу же все смывать и ложиться в постель. Но она все равно будет делать. Если нужно, спать не ляжет, просидит на кухне или прослоняется по квартире всю ночь, чтобы сохранить до утра и закрепить в себе то внутреннее ощущение, которое должно появиться в ней с новым обликом. А вдруг не появится? Нет, должно появиться, должно, она будет работать над своей внешностью до тех пор, пока не почувствует, что вялая, апатичная, разбитая и раздавленная переживаниями Анастасия Каменская осталась позади.

Вот наконец нужный эффект достигнут, кожа словно светится изнутри. Нежный овал лица, под высокими скулами легкие тени. Теперь контур губ. Помягче сделать или, наоборот, пожестче? Пожалуй, помягче, она же не женщину-вамп лепит. Брови сделать темными и подчеркнуть линию. Глаза... Самое главное в этом макияже — глаза. Если губы делаем мягкими и сочными, то с глазами самое главное — не переборщить, а то получится очень вульгарно. Жесткие, твердо очерченные губы хорошо сочетаются с сильно накрашенными глазами, а вот когда губы мягкие и чуть пухлые, тогда к глазам нужен особый подход. Они должны быть очень яркими и большими, но в то же время как бы ненакрашенными.

Времени такая работа занимает уйму. Как сделать яркими глаза, которые на самом деле бледно-серые? Можно, конечно, вставить контактные линзы, и глаза станут карими или даже черными, но эти цветные линзы плохо пропускают кислород, и от них очень скоро начнет болеть голова. И потом, она же решила, что рисует не женщину-вамп. А брюнетка со светлыми глазами — это очень даже ничего... Эффектно.

Когда Настя около полуночи закончила возиться с глазами, она чувствовала себя уже намного лучше. В какой-то момент она настолько перестала узнавать свое лицо в зеркале, что ей показалось, будто она делает макияж посторонней женщине. Ну вот и все, работа завершена, она уже почти стала другим человеком. Почти — потому что одно лицо мало что дает, нужна еще соответствующая одежда, а потом и мимика, моторика, голос, манеры. Человек — это целый комплекс различных составляющих, и лицо — лишь одно из них. Что же надеть? К такому стилю хорошо подойдет длинное черное платье с высокими разрезами до бедер, которое Леша подарил ей в позапрошлом году. Она его и надевала-то всего два или три раза, потому что к нему нужны туфли на высоких каблуках, а для Насти это — сущее мучение. Надо бы что-нибудь попроще поискать. Вот, например, узкие-преузкие черные брючки, которые привезла мама откуда-то из Южной Америки. Настя их вообще ни разу еще не надевала. А куда их носить? На работу? Во-первых, слишком вызывающие, они больше подходят какой-нибудь путане, чем государственной служащей. Вовторых, неудобно. Смотрятся они, конечно, классно, что и говорить, но сидеть в них невозможно. Тянет, режет, давит, впивается... Но если не сидеть и не думать о заминающихся поперечных складках, то они вполне подойдут.

Натянув брючки, Настя испуганно охнула. Да, в прошлом-то году, когда мама их привезла, они и тянули, и давили, и впивались. А сейчас между поясом брюк и талией можно было свободно засунуть толстую книгу. Выходит, не прошли даром последние дни. Морщин вокруг глаз прибавилось, а нескольких килограммов как не бывало. Ну что ж, тем лучше, во всяком случае, у узеньких черных брюк появился шанс быть извлеченными из недр шкафа и подышать воздухом.

Теперь майка. Или блузка? А может быть, свитер? Между прочим, февраль начался, не лето, чай, какая ж тут майка. Но свитер, пожалуй, грубоват для такого нежного изысканного лица, какое она себе сделала. Узкие брючки и свободный свитер хороши, когда лицо свежее, умытое, волосы распущены. Настя вспомнила, что у нее есть плотная трикотажная майка с длинными рукавами, но с открытыми плечами. Пожалуй, в ней она не замерзнет. Только вот где ее искать? В шкафу майки не оказалось, и ей пришлось вставать на табуретку и лезть на антресоли, где лежали чемоданы и большие дорожные сумки. Естественно, по закону невезения, вожделенная майка с длинными рукавами оказалась в самом нижнем чемодане. Но Настя ее все-таки нашла. С чем и поздравила мысленно сама себя. "Глупость какая-то, — думала она, натягивая майку и заправляя ее в брюки, — полночи искать по всем сумкам и чемоданам какую-то идиотскую майку, и только лишь для того, чтобы десять минут походить в ней дома. Совсем ты с ума сошла, Каменская, заняться тебе нечем, вот и маешься дурью".

— Конечно, мне совершенно нечем заняться, — громко ответила она себе. — Я — праздная бездельница, живущая без забот и хлопот, у меня все хорошо, все просто отлично, и поскольку времени у меня вагон, я могу позволить себе повалять дурака перед зеркалом и поискать имидж для выхода в свет или доя поездки на курорт. И вообще...

Она не успела рассказать себе, что у нее "вообще", потому что зазвонил телефон. Бросив удивленный взгляд на часы, она сняла трубку и услышала знакомый тенорок следователя Ольшанского.

— Каменская, ты опять меня во что-то втравила. Твою Лазареву нашли.

— Ну и слава Богу. Вы чем-то недовольны? — осторожно спросила она, не понимая, почему об этом надо было сообщать в половине первого ночи, да еще таким недовольным тоном.

— Я всем недоволен. Во-первых, Лазарева погибла.

— Как погибла?!

— Так и погибла. Упала с высоты и разбилась.

— Ее не задерживали?

— Пытались. Но дальше я тебе скажу самое неприятное.

Ее пытались задержать в тот момент, когда она на двенадцатом этаже недостроенного здания душила какого-то мужчину. Вот вместе с ним она и разбилась. Оба насмерть. Так что насчет ее непричастности к семи трупам ты, пожалуй, погорячилась. Теперь другое. Ребята из муниципального отдела опознали Лазареву, когда она шла на стройку в сопровождении мужчины. Но не того, которого она пыталась задушить, а другого. Поэтому при задержании оцепили большую территорию, поскольку полагали, что это может быть сообщник, который ее страхует. И выудили некоего мужчину и женщину с ребенком. Их доставили в отделение и просят нашей команды: оставлять их или отпускать. Тебе имя Парыгина Евгения Ильича ни о чем не говорит? В деле о семи задушенных он нигде никаким боком не мелькал?

— Нет, не было такого.

— А Милованова Ирина Павловна?

— Милованова?! А ребенка как зовут? Лиля? Девочка лет десяти?

— Точно, — удивленно протянул Ольшанский. — Знакомые имена? Фигурировали в деле?

— Да нет же, Константин Михайлович, Иру Милованову я знаю. Это родственница моих друзей. А Лиля — их дочка. Где все это произошло?

— В Северном Бутове.

— Точно. Они там купили квартиру и сейчас делают ремонт. Ира туда каждый день ездит, и почти всегда берет с собой Лилю, я знаю, они мне сами рассказывали.

— Короче, твоя знакомая сидит сейчас вместе с ребенком в отделении и ждет, пока проверят ее личность и убедятся в ее непричастности. Так что если тебе интересно, поезжай туда, а то они ее до утра продержат, если не дольше. А про Парыгина ты уверена? Точно он в деле не мелькал?

— Точно, Константин Михайлович. Уверена.

— Ладно, завтра с утречка подъезжай ко мне, будем разбираться с вашей Лазаревой.

Настя бросила трубку и кинулась в прихожую за кроссовками. Как хорошо, что она так и не собралась отогнать Лешкину машину в Жуковский и поставить в гараж. Вот и пригодилась. Она уже застегивала куртку, когда сообразила, что надо позвонить Стасову. А вдруг он не знает, где Ира и девочка, с ума сходит, волнуется? Она быстро набрала номер.

— Да? — почти сразу же послышался напряженный голос Владислава.

— Это я, Владик. Ты не спишь?

— Я в машине, еду туда. Минут через десять буду на месте. Тебе тоже позвонили?

— Конечно.

— Зачем? Ирку проверяли?

— Ну что ты. Мне звонил следователь. Он по моей просьбе объявлял в розыск человека, вот при задержании твоих девочек и прихватили. Они там поблизости оказались. Я тоже еду.

— Ладно, Настюха, увидимся. Пока.

Настя выскочила из квартиры, зажав в одной руке сумку, в другой — ключи от машины мужа. В этот момент она совсем забыла, как одета и как выглядит.

Глава 17

Ирочка Милованова слишком долго прожила бок о бок со следователем Татьяной Образцовой, чтобы нервничать и злиться из-за неожиданного доставления в милицию. По рассказам Татьяны она хорошо знала, что такое может случиться с кем угодно, и не нужно винить "плохих милиционеров", работу, а ни у одного человека на лбу не написано, кто он есть на самом деле и имеет ли отношение к преступлению. Для того и существуют всяческие проверки, чтобы восполнять эти недостающие "надписи". Более того, Ирочка знала и другое, а именно: нередко случается, что человека задерживают без документов и мило предлагают ему заплатить, если он не хочет неприятностей. В Питере "тариф" составлял сто—сто пятьдесят тысяч рублей, и у нее не было никаких оснований полагать, что Москва чем-то отличается от северной столицы. Так что если будут вымогать деньги, она заплатит, не ссылаясь ни на Таню, ни на ее мужа Стасова. Это проще, быстрее и, в конечном счете, дешевле, чем возмущаться, растрачивая понапрасну нервные клетки, которые, как всем известно, не восстанавливаются. Единственное, что ее беспокоило, так это Лиля, которая могла испугаться, но девочка, судя по всему, восприняла ситуацию с олимпийским спокойствием. Во-первых, она в свои без двух месяцев десять лет прочла уйму детективов, преимущественно написанных все той же Татьяной Образцовой под псевдонимом Татьяна Томилина, а вовторых, была дочерью работника милиции, пусть и бывшего, но ведь милицейская карьера Стасова закончилась не так давно, и Лиля очень хорошо помнила, как часто неожиданные ситуации складываются именно под вечер, когда пора спать ложиться. Кроме того, Лиля была нормальным ребенком и, как почти все нормальные дети, в школу ходить не любила, а посему надеялась, что ночное приключение даст ей право на завтрашний прогул.

У кого, в самом-то деле, поднимется рука отправлять в школу ребенка, который полночи не спал? Тем более ребенок этот — круглый отличник и отставание от школьной программы ему не грозит.

Посему, прибыв в отделение, хорошенькая Ирочка тут же принялась знакомиться со всеми сотрудниками, находящимися в этот поздний час в дежурной части. Она щебетала, кокетничала, звонко хохотала и говорила, что худа без добра не бывает, потому что в скором времени ей придется жить на территории этого отделения милиции, и будет очень неплохо, если она будет знать милиционеров, призванных обеспечить ее защиту и покой. Сопротивляться ее веселому обаянию было невозможно, и уже минут через двадцать все вокруг начали улыбаться, дежурный предложил ей чай, а Лилю угостил конфетами. Очень скоро появился Стасов, ему из Черемушек добираться было недалеко. Бросив быстрый взгляд на Иру и дочку, он прошел прямо к дежурному и протянул ему документы, свои и Ирины. Потом о чем-то поговорил с тем сотрудником, который привез их сюда, понимающе кивал головой, отвечал на вопросы.

— Придется подождать Настю, — сказал он, подходя к родственнице.

— А тебе они не поверили?

— Не в этом дело. У них тоже служба. Ту женщину, которая разбилась, разыскивала наша Настя, и теперь она должна приехать и своими глазами посмотреть на людей, задержанных рядом с местом происшествия. Порядок такой, понимаешь? А я не та фигура, ради которой этот порядок будут нарушать. Так что придется вам еще потерпеть. Лиля, я сказал маме, что ты будешь ночевать у нас.

— Хорошо, папа, — послушно ответила девочка.

— Ты голодная?

— Нет, я конфеты ела.

— Я тебе книжку привез, посиди, почитай, а мне с тетей Ирой поговорить нужно.

Лиля тут же вцепилась в книжку и перестала замечать окружающую действительность. Ирочка отошла вслед за Стасовым в сторонку, где стояла урна и было обозначено место для курения.

— Расскажи мне членораздельно, что там у вас произошло, — потребовал Владислав. Ира удивленно взглянула на него.

— Ничего не произошло. Все было так, как тебе рассказали.

— Теперь ты расскажи. Ты позвонила около девяти и сказала, что из-за выключенного лифта рабочие таскают доски по лестнице, поэтому вам придется сильно задержаться. Что было потом?

— Да ничего особенного не было, Владик, честное слово! Они занесли все доски в квартиру, я их покормила и отпустила, потом сделала уборку, вымыла полы, и где-то в половине двенадцатого мы с Лилей отправились домой. На улице к нам подошел милиционер и попросил предъявить документы. У меня документов с собой не было, он записал твой телефон и велел подождать в машине, потом привез нас сюда. Вот и все.

— Все? — недоверчиво прищурился Стасов. — А этот мужчина? Откуда он взялся?

— Это наш сосед. То есть будущий сосед, — тут же поправилась она. — Живет на втором этаже или на третьем. Тоже пока не въезжает, ремонт делает. Он помог нам спуститься по лестнице, фонариком посветил, там же темень непроглядная, света нет. Взял у меня мешки с мусором, они тяжелые. Потому мы и вышли вместе. Вот и все.

— Точно?

— Точно. Да ты что, Владик? Ты мне не веришь? Спроси у Лили, это же на ее глазах происходило.

Хлопнула входная дверь, через помещение к окошку дежурного быстро прошла эффектная брюнетка в куртке и обтягивающих блестящих брюках. Брюнетка протянула дежурному удостоверение, тот молча кивнул, не глядя на нее, и стал куда-то звонить. Женщина тем временем повернулась к Ире и Стасову и приветливо кивнула.

— Ты ее знаешь? — спросил Стасов.

— Впервые вижу. Я думала, она с тобой здоровается. Вообще-то я ее где-то видела, но не могу вспомнить, где.

Она отвернулась, но тут же услышала знакомый голос:

— Ребята, это я. Неужели совсем не похожа?

Ира и Стасов вылупились на брюнетку, потом расхохотались.

— Господи, Настасья, ну ты даешь! Что за маскарад?

— Так, — Настя пожала плечами, — для разнообразия. Скучно стало. Она подошла ближе, давая им возможность как следует разглядеть себя.

— С ума сойти, — покачал головой Владислав. — Совершенно другой человек. Если бы ты не заговорила, я бы и не узнал тебя. А Ирка у нас глазастая, сразу заметила что-то знакомое. Ладно, про служебные секреты не спрашиваю, скажи только: надолго эта канитель?

— Не знаю еще. Но ты можешь забрать Лилю и ехать домой.

— Как это? А Ирка что, пусть тут до утра сидит?

— Я ее к себе отвезу. Как ты, Ириша? Согласна?

— Конечно, — тут же согласилась Ира, — увози Лилю, Владик, ей давно спать пора. И вообще нечего ребенку туг делать, здесь холодно и накурено.

— Ну не знаю, — засомневался Стасов. — Как же я тебя тут брошу? Между прочим, подруга, на чем ты собираешься Иру к себе забирать? Или ты думаешь, что придется здесь до утра торчать?

— Я на машине, — объяснила Настя. — Лешка ее на мою голову оставил, когда уезжал.

— Ну, мать честная, мир перевернулся! — присвистнул Владислав. — В модных брюках, на машине и с чужим лицом. Ты не влюбилась ли часом?

— Пока нет, — улыбнулась Настя — Ира, что за мужчина с тобой был? Откуда он взялся?

Ирочка снова терпеливо рассказала все с самого начала.

Про доски для стеллажей, про выключенный лифт и отсутствующего лифтера, про рабочих, которые поднимали эти самые тяжеленные доски на собственном горбу на седьмой этаж, про темень на лестнице и доброго мужчину с фонариком, про неподъемные мешки с мусором. Она не понимала, почему всех так интересует этот вежливый и приятный во всех отношениях дядечка, но добросовестно рассказывала, просто потому, что искренне любила Стасова и хорошо относилась к Насте. Раз они спрашивают, надо отвечать.

Стасов все-таки внял уговорам и увез Лилю домой, а Ирочка осталась внизу, в дежурке, и продолжала кокетничать с милиционерами, пока Настя проясняла ситуацию с оперативником по имени Володя.

— Я их на всякий случай разделил, — пояснил Володя на вопрос о задержанном мужчине. — Он тут в соседнем кабинете дожидается.

— Нервничает?

— Да нет, вроде спокойный. Злится немного, но эго и понятно.

— Как он объяснил свое присутствие на месте происшествия? Он действительно владелец одной из квартир?

— Нет, — рассмеялся Володя, — все проще гораздо. Шел мимо, захотел в туалет, на улице вроде неловко, зашел в первый попавшийся подъезд, а тут женщина с ребенком спускается. Темно было, он и посветил им фонариком, чтобы ноги не переломали. Мешки помог донести. А когда женщина стала спрашивать, из какой он квартиры, соврал. Это естественно, не признаваться же молодой красавице, что зашел в подъезд по малой нужде, тем более в присутствии ребенка.

— Документы у него в порядке?

— В полном. Проверили, он действительно прописан по тому адресу, который указан в паспорте. Инженер на автозаводе.

— А что говорит тот парнишка, который первым Лазареву засек? Похож этот инженер на человека, с которым она приехала на машине?

— Он лица не видел. Но тот мужчина был гораздо ниже ростом.

— Личность второго погибшего установлена?

— Да, при нем документы были.

— Давайте сюда, я перепишу данные. И паспорт задержанного тоже.

Настя села за стол и стала переписывать фамилии и прочие сведения из паспортов, которые положил перед ней оперативник.

— Между прочим, погибший был непростой, — заметил Володя, сладко зевая. — При нем было четыре пачки стодолларовых купюр. Две настоящие и две "кукольные". Тот еще жук. Я вот все думаю, зачем он на эту стройку потащился, имея в кармане такие деньги. Неужели он оказался таким же дураком, как все мужики?

— Что вы хотите сказать? — подняла голову Настя. — Почему все мужики — дураки?

— Ну, не все, это я так, к слову, — усмехнулся он. — Очень часто мы, мужики, за дармовым удовольствием гонимся и про все забываем.

— Уверяю вас, мы, женщины, не лучше, — очень серьезно ответила Настя. — Вы думаете, Лазарева завлекла его туда под предлогом быстрого секса?

— А как иначе-то? — искренне удивился оперативник. — Или потрахаться, или выпить, больше незачем ему туда было идти. "А деньги? — добавила про себя Настя. — Две настоящие пачки и две "куклы". Это очень похоже на мошенничество.

Или на шантаж. Тогда понятно, зачем он пошел на стройку. Там была назначена встреча. Интересно, с кем? Неужели с Лазаревой? Или с кем-то другим, а Лазарева оказалась там случайно и пыталась совершить очередное убийство. Время как раз подходящее, после двадцати трех часов. И способ тоже — удушение. Вот черт, неужели я ошиблась с ней? То-то радости будет Мельнику, когда окажется, что он был прав и Лазарева — убийца. Что ж, тогда придется отдать должное его профессиональному опыту и сыщицкому чутью. А я, выходит, круглая дура и на оперативной работе мне делать нечего. Ладно, так тому и быть, все равно уйду из отдела, это решено".

Прошло не меньше часа, пока Настя наконец закончила беседу сначала с оперативником, потом с задержанным Парыгиным. Усадив Иру в машину, она сказала:

— Сейчас заедем туда, где это случилось, я гляну быстренько, и тогда уже домой. Показывай дорогу. Заодно буду знать, куда к вам в гости ездить придется.

Увидев милицейские машины и карету "скорой помощи" возле строящегося здания, она вышла из машины, оставив Иру одну. Да, неприветливое местечко. Странная у наших властей манера сначала строить жилые дома, а потом, спустя довольно много времени, начинать создавать нормальные условия для людей, в этих домах живущих. Вероятно, предполагается, что жилищный вопрос стоит в нашем обществе настолько остро, что человек готов переезжать на новую квартиру, несмотря на отсутствие дорог, освещения, муниципального транспорта и магазинов.

Через четверть часа Настя вернулась и открыла дверь со стороны пассажирского места.

— Садись за руль, — коротко бросила она. — Я скажу, как ехать.

Ирочка послушно перебралась на место водителя и завела двигатель, а Настя оперлась затылком о подголовник и прикрыла глаза, борясь с тошнотой. Перед глазами стояли два искалеченных тела, лежавших в огромной луже подтаявшего снега. Конечно, все люди должны рано или поздно умереть. Но все равно... Они должны умирать тогда, когда им это предписано природой. Только тогда и только так. И никак иначе.

Ира критически оглядывала Настино жилье. Ей, домовитой и хозяйственной, сразу стало все понятно про обитателей этой маленькой квартирки.

— Значит, вот тут вы и живете с мужем?

— Да, — рассеянно кивнула Настя, — вот тут и живем. Не обращай внимания, у меня не убрано.

Ира быстро прошла на кухню.

— Ну, это как сказать, — послышался оттуда ее звонкий голосок, — здесь у тебя чистота, как в операционной. Плита блестит, раковина сверкает. Не клевещи на себя.

Настя уселась на диван, вытянула ноги и уставилась глазами в противоположную стену. Середина ночи, ложиться спать бессмысленно, все равно видение разбившихся тел не даст уснуть. Надо бы Ирочке постелить да уложить ее, пусть отдыхает. Сама она и на кухне посидит с чашкой кофе и сигаретой и подумает...

— Настя, что с тобой? — раздался у нее над ухом голос Ирочки.

— А что?

— Ты сегодня на себя не похожа. Час назад в отделении носилась как механический веник, по лестницам бегала, глазами сверкала, а теперь ты опять такая, как всегда. Что-то случилось?

— Нет, все в порядке, Ириша. Давай я тебе постелю.

Ира встала прямо перед ней, и взгляд у нее был укоризненный. Настя невольно залюбовалась ее стройной фигуркой, темными волнистыми волосами, хорошеньким личиком.

— Ты морочишь мне голову, — твердо заявила Ира. — Это ты Стасову можешь впаривать про то, что тебе скучно...

— Ира, — изумленно перебила ее Настя, — что за жаргон? Где ты выучила это вульгарное словечко "впаривать"?

— А как с тобой еще прикажешь разговаривать, если ты нормальных слов не понимаешь? У меня есть глаза, и эти глаза видят, что ты совсем не скучаешь. Тебя что-то гложет, и ты от этого "что-то" пытаешься убежать. Так или нет?

— Допустим, так. Ты требуешь у меня отчета?

Это было грубо, но Настя спохватилась слишком поздно.

Выражение Ирочкиного лица из укоризненного моментально превратилось в обиженное.

— Я не требую никакого отчета, но если у тебя проблемы, то, может быть, я смогла бы тебе помочь.

— Прости, — Настя ласково дотронулась до ее руки, — не сердись на меня. Я не хотела тебя обидеть. У меня действительно проблемы, но вряд ли кто-то может мне помочь.

— Не говори так, — горячо возразила Ира. — Я знаю, ты ужасно самостоятельная и не любишь просить о помощи, но так нельзя, Настя! Поверь мне, так нельзя. Человек не может всегда справляться со своими бедами сам, он нуждается в помощи и поддержке, и это не стыдно. Ты посмотри, что ты с собой сделала!

— Тебе не нравится? — осведомилась Настя.

— Не в этом дело. С точки зрения красоты это здорово, глаз не оторвать, но ведь это не ты. Это не ты, Настя. До какой же степени ты должна стать противна самой себе, чтобы захотеть перестать быть собой.

— Тут ты права, — усмехнулась она, — я действительно сама себе противна. Но если тебя это пугает, я сейчас приму душ и смою с себя всю эту красоту. Все равно нельзя идти в таком виде на работу.

— Не хочешь рассказать мне, что случилось?

— Не хочу. Прости, Ира, не сердись, но я должна разобраться с этим сама. Спасибо тебе за сочувствие.

— Ну как знаешь, — вздохнула добросердечная Ирочка, которая всегда готова была броситься на помощь по первому зову.

Настя постелила ей на диване, а сама ушла на кухню и поплотнее притворила за собой дверь. Эксперимент не удался, изменение облика на этот раз не помогло. Все получилось бы, если бы не Лазарева. Что же там произошло, хотелось бы знать? Если младший лейтенант не ошибся, с Лазаревой был мужчина. Куда он делся? Проводил до места и ушел? Или остался ждать, а милиционеры его пропустили? И зачем он ее ждал?

Два варианта. Либо Лазарева действительно та самая убийца, которая задушила семь человек и пыталась убить восьмого, и в этом случае получается, что во всех эпизодах у нее был сообщник. Но у маньяков сообщников не бывает, стало быть, убийства были не серийными, и в этом профессор Самойлов оказался абсолютно прав. У семи убийств есть какой-то другой стержень, объединяющий их воедино. Другой вариант: Лазарева не связана с теми убийствами, пришла на встречу с кем-то, тогда вполне естественно, что ее кто-то страховал. Ну и куда он подевался, страховщик этот? Увидел, что дело пахнет керосином, и скрылся? Но ведь, судя по рассказам, ситуация стала обостряться, когда работники милиции уже прибыли на место. Трагедия произошла у них на глазах прямо под лучом прожектора. Вряд ли этот загадочный мужчина мог после этого прорваться через оцепление. Тогда снова два варианта. Либо он ушел гораздо раньше и Лазареву не страховал, может быть, даже был просто случайным попутчиком или провожатым. Либо...

Да, придется подумать и об этом. Что сказал тот самый младший лейтенант о Парыгине? Что он намного выше ростом того мужчины, который вышел из машины вместе с Лазаревой. Черт возьми, но это же азы криминалистики! Рядом с Лазаревой любой мужчина будет казаться маленьким, если он не двухметрового роста. Почему она не подумала об этом сразу? Кретинка!

Потому и не подумала, что слишком увлеклась собственными переживаниями. Слишком расстроилась из-за того, что ошиблась и Лазарева могла оказаться убийцей, что подтверждало правоту Мельника. Эмоции, эмоции, сопли на глюкозе. Все, Каменская, хватит, пора прекращать это безобразие. Мало ли на свете людей, который вдруг обнаруживают, что среди их близких оказался предатель. Не мировая катастрофа. Неприятно, тяжело, больно, но это не означает, что можно плюнуть на все и не заниматься делами.

Она посмотрела на часы — без десяти четыре. Наверное, неприлично звонить Мише Доценко в такое время, парень сладко спит. Пусть поспит еще часа три, а в семь она позвонит ему. И надо будет срочно навести справки о втором погибшем. Стоянов Григорий Иванович. Кто он такой? Кроме паспорта, никаких других документов при нем не было. Хотя фамилия знакомая. Проверить в компьютере, что ли? Да нет, какой компьютер, там Ира спит, ей тоже отдохнуть надо. Но фамилия определенно знакомая. И найти ее будет совсем несложно, если она хоть где-нибудь мелькала за последние десять лет.

Настя мысленно похвалила себя за то, что, заводя данные в компьютер, создавала алфавитный справочник всех имен, которые в этих данных встречались, будь то преступники, потерпевшие, свидетели, подозреваемые или просто случайные лица. Никогда не знаешь, где может пригодиться такая информация. Когда-то благодаря этой картотеке ей удалось вычислить человека, совершившего три убийства и готовящегося совершить четвертое. Даже потенциальную четвертую жертву она нашла по своему компьютерному справочнику.

Очень полезная вещь. Нетерпение разгоралось в ней, как пожар, но будить Иру совесть не позволяла. Чтобы убить время, Настя отправилась в ванную "смывать красоту". С лицом проблем не будет, обыкновенный макияж, а вот краску с волос придется смывать в три-четыре приема. Конечно, она нестойкая, специально сделана для "разового" употребления, но все равно придется голову несколько раз намыливать шампунем, пока волосы снова не приобретут свой природный платиновый цвет.

Приведением себя в естественный вид ей удалось убить целый час. Теперь она опять была бесцветной блондинкой с белесыми бровями и ресницами. Настя старалась не смотреть на себя в зеркало, чтобы сохранить решимость довести дело до конца. Ей так и не удалось окончательно заглушить внутренний голос, который постоянно нашептывал: "Не лезь туда, не копайся, ты неизбежно найдешь еще какие-то доказательства причастности отчима, и тебе станет еще больнее. Закрой на все глаза и делай вид, что ничего не произошло, что ты ничего не знаешь, что тебе просто показалось. Можно подумать, что только у одного папы есть привычка разрисовывать бутылочные этикетки. Наверняка есть еще люди, которые так делают. Убеди себя в этом и успокойся". Насте очень хотелось послушаться и сделать так, как советовал этот коварный голосок, ей трудно было бороться с соблазном вновь вернуться в спокойную и надежную жизнь, в которой был такой родной, любимый папа Леня. И у него всегда можно было спросить совета. А теперь нельзя...

Она сидела на кухне, пила кофе и методично чертила на бумаге какие-то схемы и таблицы. Так ей легче было приводить мысли в порядок.

С одной стороны листа, слева вверху, сосредоточились сведения о семи задушенных. Среди них — некто Нурбагандов, в прошлом Гаджиев, выпускник учебного центра, созданного в рамках государственной программы. Бывший "источник" уголовного розыска, по нелепой случайности опознанный Дмитрием Вавиловым.

Вверху справа нарисованы кружочки и квадратики, в которые вписана информация о Никите Мамонтове, потенциальном курсанте учебного центра, и погибшем в автокатастрофе журналисте Баглюке. От фамилии Мамонтов до квадратика "учебный центр" проведена пунктирная черта.

Здесь связь понятна. Внизу страницы — сведения о Лазаревой и двух мужчинах, погибшем Стоянове и задержанном Парыгине. Между верхней и нижней частями — только одна связка. Лазарева—Баглюк. Больше ничего общего между ними нет. Стало быть, чтобы увязать все эти части воедино, нужно выяснить, зачем баскетболистка приходила в редакцию. Это самое слабое звено, потому что и девушка, и журналист мертвы. У них уже не спросишь. Но без этого звена ничего не получится.

Правда, есть еще одно звено. Баглюк—Леонид Петрович. Но не спрашивать же у отчима... Нет, этого она не сделает ни за что. Идиотский пафос: человек ведет следствие против собственного отчима, который заменил ей отца и которого она с самого детства называла папой.

Ровно в семь утра она решительно вошла в комнату и зажгла свет. Ирочка заворочалась под одеялом, отвернулась к стене и накрылась с головой. Включив стоящий на письменном столе компьютер, Настя быстро нашла свой алфавитный справочник и ввела слово для поиска: Стоянов. Она была совершенно уверена, что найдет того, кто ей нужен. Однако ее ждало разочарование. Стояновых было немного, всего восемнадцать душ, но среди них — ни одного Григория Ивановича. Немудрено, что фамилия показалась ей знакомой, из этих восемнадцати Стояновых двое были братьями, жестокими убийцами, и с совершенными ими преступлениями в свое время пришлось изрядно повозиться. Еще пятеро составляли целую семью — родители, сын с невесткой и внучка, все они погибли в результате взрыва машины, на которой собирались ехать на дачу. Сын был крупным бизнесменом, а взрыв — актом мести. Настя хорошо помнила это дело, оно было совсем свежим.

Значит, Григория Ивановича Стоянова в ее домашних архивах нет. Что ж, ладно, попробуем поискать Парыгина. Может получиться с точностью "до наоборот", поиск знакомой фамилии к успеху не привел, а вот поиск незнакомой фамилии неожиданно даст положительный результат. Ни на что, в общем-то, не надеясь, Настя набрала на экране фамилию и включила поиск. А вот и он, Парыгин Евгений Ильич, 1948 года рождения. Неужели действительно он?

Рядом с фамилией стояли буквы и цифры, обозначающие файл, в котором содержится более подробная информация.

Быстро найдя нужный материал, Настя пробежала его глазами. Совсем интересно! Парыгин Евгений Ильич был в числе многих других задержан и допрашивался в ходе поисковых мероприятий по делу об убийстве. Работал с ним Миша Доценко. Никаких улик против Парыгина не обнаружили и благополучно отпустили его. И адрес совпадает. Выходит, тот самый.

Что же получается? Парыгин, как и убитый Никита Мамонтов, попадал в поле зрения уголовного розыска в ходе раскрытия убийства, но доказательств его причастности не нашлось. С Парыгиным, как и с Анной Лазаревой, работал Доценко. И наконец, Парыгин почему-то захотел в туалет как раз там и тогда, где и когда сошлись в смертельной схватке Лазарева и некий Стоянов.

Но Парыгин знакомство с Лазаревой отрицает и утверждает, что на месте происшествия оказался случайно. Все бывает в этой жизни... Такие совпадения случаются, что ни одному автору фантастических романов и не снилось.

Настя решительно выключила компьютер и направилась к телефону звонить Мише Доценко.

x x x

Огромным усилием воли Парыгин заставил себя не уходить из отделения милиции, когда ему сказали, что он может быть свободен. Куда нормальный человек пойдет в три часа ночи, если он не на машине? При таких условиях уйдет только тот, кто чувствует себя в милиции некомфортно и хочет ноги унести.

Евгений Ильич чувствовал себя не просто некомфортно — отвратительно, но понимал, что лучше остаться. До ближайшей станции метро пешком не меньше часа, стало быть, до половины пятого ему надо продержаться с выражением усталого неудовольствия и снисходительного понимания на лице.

— Где бы мне тут у вас посидеть, пока метро не откроют? — сухо спросил он у оперативника по имени Володя.

Тот проводил Парыгина в какую-то неуютную каморку, где не было ничего, кроме скамейки и урны. Евгений просидел до намеченного для себя срока неподвижно, опершись локтями о колени и погрузившись в раздумья.

Вот все и закончилось. Аня умерла. Петр Михайлович, или как там его на самом деле зовут, тоже умер. Денег Парыгин не получил. А время идет, его осталось совсем немного, всего два дня. Вряд ли он успеет. Надо срочно чтото придумать, чтобы выручить Лолиту и племянника. Может быть, продать квартиру, ту, в которой сейчас прячется Лола? Да, вероятно, это единственный выход. С криминальным способом зарабатывания денег придется покончить, похоже, навсегда, килер не может функционировать, не имея хотя бы одной запасной базы. Он не имеет права смешивать жизненные пространства, в которых он существует как законопослушный гражданин и как наемный убийца. Это одно из правил, соблюдение которых гарантирует безопасность.

Без двадцати пять он вышел из каморки, вежливо, но холодно попрощался с дежурным и направился в сторону метро. В семь пятнадцать утра, когда Настя Каменская читала записанную в компьютере информацию о нем, Евгений Ильич Парыгин лежал на диване в квартире на Мосфильмовской улице. Еще вчера в это самое время он лежал здесь в постели рядом с Анной, живой, теплой и страстной. Еще несколько часов назад они вдвоем уходили отсюда, и Аня просила поцеловать ее "на дорожку". Он тогда подумал, что это их последний поцелуй. И оказался прав.

Внезапно он понял, что ему жаль Анну. Как странно... Он почти никогда никого не жалел, холодно и отстранено считая, что каждый человек сам виноват в своих несчастьях. Но Аня ни в чем не была виновата, она погибла потому, что Парыгину нужны были деньги для вдовы брата. Брат взял деньги в долг, не смог отдать, ушел из жизни, оставив жену и сына на растерзание зубастым кредиторам и на попечение Парыгина. Брат поступил неправильно, что уж тут говорить. Но Аня-то тут при чем? Почему ей пришлось расплачиваться за эти ошибки?

Потому что так решил он, Евгений Парыгин. Потому что дура Лолита и ее маленький сын для него дороже, чем малознакомая, в сущности, женщина, которую он подобрал в метро, рыдающую от обиды на неверного возлюбленного. Но так ли это на самом деле? Может быть, он лжет сам себе? Может быть, ответил себе Парыгин мысленно. Потому что дело, конечно же, не в Лоле и не в мальчике, а в покойном брате и в той дружбе, которая их всю жизнь связывала.

А Анна для него — не просто малознакомая женщина, а женщина, которая хотела выйти за него замуж, которая спала с ним, готовила ему еду, смотрела на него преданными доверчивыми глазами и готова была сделать все, что он прикажет. Он сам, своими целенаправленными спланированными действиями привязал ее к себе, обещал замужество и последующие золотые горы, он старался завоевать ее доверие и заставить помогать ему. И в том, что она погибла, целиком виноват только он. Он знал, что это может произойти, и не сделал ничего, ни единого шага, чтобы предотвратить беду. Более того, запасливо взял с собой камеру, чтобы заснять это и впоследствии дожать Петра Михайловича, если он не принесет денег на условленную встречу, а вместо этого попытается убрать шантажистку. Он, Парыгин, был холоден, расчетлив, циничен и жесток, своими руками посылая Анну на смерть. И нечего дурака валять и строить из себя несчастного и несправедливо обиженного коварной судьбой.

Но Аня могла бы остаться живой. Могла бы, если бы Петр не стал финтить и отдал деньги. И еще если бы черноглазый капитан Доценко ее не бросил. Тогда Парыгин и не познакомился бы с ней, и не было бы всего остального. Может быть, на ее месте была бы какая-то другая женщина. Или вообще пришлось бы претворять в жизнь совсем другой план. Да, верно, все как раз и началось с того, что Аня плакала в метро из-за своего хахаля, тогда и план в голове у Парыгина зародился. Теперь все ясно, виноват капитан. Не бросил бы он Анну, она осталась бы жива.

Ему стало легче от этой мысли. Сознание, что можно больше не обвинять только себя, открыло шлюзы, в которые хлынуло горькое сожаление. Он и вправду мог бы жениться на ней и жить счастливо. А почему нет? Аня была бы ему хорошей женой, родила бы девочку. Теперь уже ничего не будет.

Парыгин умом понимал, что надо заставить себя встать, поехать домой, взять документы на вторую квартиру и быстренько бежать в риэлтерскую фирму. Квартира, в которой сейчас находится Лола, стоит много больше сорока тысяч долларов, так что с учетом срочности продажи нужную сумму за нее вполне можно получить. Или вообще не связываться с третьими лицами, а продать ее прямо кредиторам. Оформить договор купли-продажи можно быстро, если действовать через фирму.

Надо встать и ехать. Но он почему-то не мог этого сделать. Странное оцепенение сковало Парыгина. И может быть, впервые в жизни он вдруг понял, что такое тоска.

x x x

Насте казалось, что у нее внутри находится сжатая до предела пружина, которую "заклинило" и которая уже никогда не распрямится. Прямо с утра ее вызвал к себе Мельник и тихим от ярости голосом объяснил, какая она непроходимая тупица. Кроме того, своевольная, самоуверенная, профессионально неумелая и неграмотная. Она и только она виновата в том, что Лазарева осталась без наблюдения, она неправильно сориентировала младшего по должности Доценко, пользуясь своим влиянием на него, заставила действовать заведомо ошибочно, что и привело к ночной трагедии. Теперь уже никакому сомнению не подлежит, что Анна Лазарева и есть убийца, задушившая семерых человек и пытавшаяся задушить восьмого. Каменская непростительно затянула объявление опасной психически неуравновешенной преступницы в розыск, что и помешало ее своевременной поимке. Гибель гражданина Стоянова и самой Лазаревой всецело на совести старшего оперуполномоченного Каменской. Приказом начальника управления в самые ближайшие дни ей будет объявлен строгий выговор.

Она молча выслушала Барина и ушла к себе. Даже не пыталась мысленно возражать ему и оправдываться. Он прав. Он во всем прав. Ей в уголовном розыске делать нечего.

Пока был Гордеев, ей позволяли делать то, что она умеет лучше всего, — думать и анализировать. Все остальное, как теперь выясняется, она делает плохо, а делать при новом начальнике придется все, а не только то, что лучше всего получается. Решение уходить было правильным, с каждой минутой Настя все больше убеждалась в этом.

Ей даже не удавалось по-настоящему расстроиться, витки спирали в сжатой пружине прилегали друг к другу так плотно, что все чувства оказались зажатыми между ними и прорваться наружу никак не могли. Зато мозг, освобожденный от эмоций, работал быстро, четко и безотказно.

Первое сообщение пришло от Миши Доценко. Григорий Иванович Стоянов, погибший вместе с Лазаревой на стройке, оказался бывшим сотрудником органов внутренних дел, ушедшим на пенсию с должности заместителя начальника окружного управления. В настоящее время состоит на службе в аппарате правительства на какой-то мелкой должности типа референта.

Отметив про себя слово "правительство" и записав его в нужном месте на схеме, Настя собралась было включить кипятильник, чтобы приготовить кофе, когда в ее кабинет ворвался Юра Короткой, который с утра пораньше отправился "погулять" вокруг официального места жительства Евгения Парыгина. Вид у Юры был одновременно озадаченный и возбужденный, словно что-то его взволновало, но он никак не может понять, что бы это значило.

— Ваш Парыгин все врет, — выпалил он прямо с порога. — Включай кипятильник, включай, не смотри на меня выжидающе, я сегодня без завтрака твоими молитвами.

Это было правдой. Сразу после утреннего разговора с Мишей Доценко Настя позвонила Короткову и попросила проверить Парыгина по месту жительства. Мише нельзя было этого поручать, Парыгин мог хорошо помнить оперативника, который с ним работал. Внешность у Михаила яркая, приметная, и если сам Доценко этого Парыгина напрочь не помнил, что вполне естественно, то Парыгин-то уж наверняка не забыл оперативника. Не каждый же день его на улице задерживают и на Петровку доставляют.

— Значит, так, — начал Юра, усевшись поудобнее и хватая прямо из коробки кусочки сахара, которые он тут же разгрызал крепкими зубами. — Парыгина дома нет. Более того, его там нет уже давно. Как минимум дней десять. Я задружился с его соседкой, и она мне с покровительственной улыбочкой сообщила, что Евгений Ильич собрался жениться.

Слава Богу, наконец-то, а то мужчина такой положительный во всех отношениях, а живет бобылем. Даже невесту свою соседке представил, чем полностью убедил пожилую даму в серьезности своих намерений. Высокая такая девушка, прямо ужас до чего высокая, Евгений Ильич рядом с ней совсем маленьким смотрится, но видно, что она его любит, буквально глаз с него не сводит и вся светится от счастья.

— Понятно, — спокойно кивнула Настя. — Я уже перестала вести счет своим ошибкам, пальцев на руках не хватает.

Парыгин был близко знаком с Лазаревой, а я его отпустила. Это он приехал вместе с ней на стройку и ждал, стоя в подъезде, а когда явилась милиция, воспользовался подвернувшимся ему везеньем в виде женщины с ребенком. Правда, его это не спасло, все равно в отделение попал. Молодцы ребята, не выпустили его, не поверили. А я — дура, и место мне в вахтерах, а не в розыске. Рассказывай дальше.

Коротков внимательно посмотрел на нее и бросил обратно в коробку очередной кусок сахара, который уже положил было в рот.

— Ася, мне не нравится твой настрой. Когда ты такая спокойная, это обычно предвещает бурю. Я больше тебе ни слова не скажу, пока ты не объяснишь мне, что происходит.

— Можно подумать, ты бури боишься, — усмехнулась она. — Не выдумывай, пожалуйста, рассказывай.

— С утра меня разыскивал тот сотрудник ГАИ, у которого мы с тобой были. Помнишь его?

— Сашу, у которого тещу в автобусе обокрали? Помню.

— Я только что ему звонил, и он мне сказал, что автотехническая экспертиза машины Баглюка готова.

— Все ясно, — снова кивнула Настя, выключая кипятильник и насыпая в чашки растворимый кофе. — Я так и думала.

— Что ты думала? Что тебе ясно?

— Что с его машиной поработали. Ведь так?

— Да ну тебя, Аська, — Юра расстроенно махнул рукой, — никогда не дашь удовольствие получить. Я-то хотел тебя поразить, а ты...

— Извини, так получилось.

Настя словно бы наблюдала за собой за стороны отчужденным и настороженным взглядом. Юра прав, еще месяц назад она подпрыгнула бы от такой новости, не скрывая удивления, а если бы новость была вполне ожидаемой, как сейчас, то шумно радовалась своей догадливости. Теперь же у нее не было ни удивления, ни радости. Еще раньше она поняла, что материал о Мамонтове, попавший к журналисту, как-то связан с той самой государственной программой, о которой говорил Денисов. И если это так, то такая "своевременная" гибель Баглюка не может и не должна рассматриваться как случайная. Случайностей вообще в жизни много, даже больше, чем порой можно предположить, но есть некий предел, за которым количество переходит в качество. Любой оперативник, как и следователь, должен обладать развитой интуицией, чтобы точно почувствовать, где простое совпадение, а где действует рука режиссера. А ведь порой эти нюансы так трудно различимы... Нет, теперь, пожалуй, уже очевидно, что Баглюка убрали. Поработали с машиной, пока он где-то пил виски с Леонидом Петровичем. И поили его целенаправленно. Когда разбившийся водитель находится в сильной степени опьянения, а на дорогах гололедица, к аварии внимание уже не такое пристальное. Все правильно.

Папа... Господи, ну почему? "Хватит, Настасья, возьми себя в руки. Ты, конечно, не Павлик Морозов, чтобы копать под любимого отчима. Но ты и не тряпка безвольная, позволяющая смешивать себя с дерьмом. Ты решила уходить? Уходи. Но сначала доведи дело до конца. Иначе это сделают за тебя другие, а тебя будут считать недальновидной и поверхностной дурочкой, не увидевшей у себя под носом слона. И не забывай, ты дала слово Денисову: если будут основания, сделать все самой и предупредить его людей.

Ты, майор милиции, дала слово крупному финансовому воротиле, мафиози. Ты вообще в своем уме, дорогая? — спросила себя Настя и тут же ответила мысленно: — Кажется, нет. Но я уже ввязалась, я уже дала это слово, пусть под влиянием слабости, в момент острой жалости к умирающему старику, и хода назад у меня нет. Конечно, не нужно было этого делать, конечно, это была ошибка. В последнее время я их много сделала.

Но ведь обещание, данное умирающему, — это совсем особый случай. Вот и со мной произошло то, о чем я раньше только в книгах читала. Конфликт между долгом чести и служебной целесообразностью. Надо бы, если по уму, доложить все материалы руководству и добиться, чтобы их передали в главк Заточного, а самой тихо-мирно написать рапорт об уходе. Пусть делом занимаются опытные и грамотные работники, а не я, неопытная, глупая, неумелая и в одиночку. Но я обещала. И с этим уже ничего не поделаешь".

— Юра, нам надо срочно найти Парыгина. Насколько я понимаю, сделать это можно только через связи Лазаревой, больше мы его никак не выловим, если он живет не дома. Ты звонил на завод, где он якобы работает?

— Почему якобы? Работает, находится на прекрасном счету, ветеран производства. Около двух недель находился на больничном с гриппом, потом оформил отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам. Причем отпуск оформил примерно тогда же, когда перестал жить по месту прописки.

— А болел, выходит, дома?

— Выходит. Болел себе, болел, а потом что-то случилось, что заставило его оформить отпуск и не появляться ни дома, ни на работе. Ася, давай позвоним на Зеленый проспект, а вдруг у него есть еще одна хаза, а?

— Или не одна, — согласилась Настя. — Ты прав.

Она достала из стола справочник и позвонила в учреждение, известное всем под названием "Мосприватизация", где в памяти компьютеров хранилась информация о всех приватизированных квартирах Москвы. Разумеется, по телефону им справку не дали.

— Сейчас подпишем у Жерехова официальный запрос и поедем, — сказала Настя. — У тебя машина в порядке?

— Пока да, а что будет через полчаса — не знаю, — пожал плечами Коротков. — Я вообще удивляюсь, что она до сих пор бегает, ей уже давно пора умирать естественной смертью. Настя слабо улыбнулась, закрыла коробку с сахаром, убрала ее в стол вместе с кофе и пустыми чашками.

— Придется рискнуть. Пошли, солнце мое. Я Парыгина упустила, мне его и искать. А поскольку между Парыгиным и твоим личным врагом Баглюком есть какая-то связь, то тебе придется разделить со мной этот малоприятный труд.

В "Мосприватизации" они довольно быстро получили справку, согласно которой у Евгения Ильича Парыгина в собственности находилась еще одна квартира, однокомнатная, но в хорошем доме улучшенной планировки и в престижном районе. Через некоторое время раздобыли и номер телефона.

— Звони, — сказал Коротков, протягивая Насте бумажку с номером.

— Почему я? Сам не можешь?

— У тебя голос противный, тебе быстрее поверят.

Настя беззлобно щелкнула его по лбу и стала нажимать кнопки. Ей ответил женский голос.

— Алло! Женя?

— С телефонного узла беспокоят, — сказала Настя, стараясь сделать голос как можно более равнодушным, служебным и усталым. — У вас не оплачен телефон за октябрь, ноябрь и декабрь. С завтрашнего утра отключаем.

— Как это? Подождите, девушка, — заторопилась женщина, снявшая трубку в квартире Парыгина, — я не знаю... Надо спросить у хозяина, может быть, он платил, а вы квитанцию не получили. Я здесь не живу, я родственница.

— Выясняйте, — безразлично бросила Настя. — Ищите квитанцию и приносите, иначе завтра с десяти утра телефон будет отключен. Мы сегодня работаем до девятнадцати тридцати.

— Но как же... — растерянно проговорила женщина. — Я не знаю что делать. Я здесь не живу, я не знаю, где искать эти квитанции. А хозяин уехал, я не могу с ним связаться. Пожалуйста, не отключайте, я вас очень прошу.

— Разбирайтесь сами. Платить надо вовремя. Я вас предупредила.

Она положила трубку и повернулась к Короткову.

— Вот так, солнце мое. В квартире живет дама, и где Евгений Ильич, она не знает. То есть, может быть, и знает, но связаться с ним не может. Либо там, где он находится, нет телефона, либо даме этот номер неизвестен. Она, судя по всему, даже не может с уверенностью сказать, когда Парыгин у нее появится.

— Надо там засаду организовать, — предложил Коротков. — Рано или поздно появится.

— Юра...

— Да?

— Ничего, пойдем отсюда, мне нужно с тобой поговорить.

Они вышли из большого здания, расположенного на Зеленом проспекте, и медленно пошли к старенькой машине Короткова, припаркованной на противоположной стороне.

— Давай постоим немного на воздухе, голова свежее будет, — попросила Настя.

— Ну давай. Так о чем ты хотела со мной поговорить?

— О Парыгине. Я не могу и не хочу докладывать Мельнику об этой квартире и о необходимости организовать засаду. Своими силами мы с тобой этого сделать не можем, поэтому единственный выход — попытаться найти Парыгина, а не ждать его появления.

— Аська, я тебя не узнаю, — удивленно посмотрел на нее Коротков. — Ты пытаешься скрыть информацию от начальника и надеешься на то, что это не всплывет? Во-первых, это глупо и рискованно, нарвешься на очередной скандал. А во-вторых: зачем? Я не понимаю.

— Отвечаю на первый вопрос. Барин о Парыгине ничего не знает. Он знает только о том, что ночью погибли Лазарева и некто Стоянов, что я ездила в отделение смотреть, кто был задержан рядом с местом происшествия, и вернулась ни с чем. И это все. Больше он ничего не знает, у меня хватило ума не рассказывать ему того, что я рассказала тебе и Мишане. И если вы с ним тоже будете молчать, то все обойдется.

— Допустим. И зачем ты нагородила весь этот огород? За тобой такого никогда раньше не водилось, ты же сама постоянно твердила: простота и правдивость лучше всего. А здесь у тебя какое-то совершенно необъяснимое нагромождение вранья. Ты ведь не только Барину врешь, но и мне тоже. Я тебя, конечно, нежно люблю, но скажу честно: меня это обижает. Ты перестала мне доверять, что ли?

Она набрала в грудь побольше воздуха, задержала дыхание, потом медленно выдохнула.

— Я скажу тебе правду. Но при одном условии: ты не будешь читать мне мораль. Я ее сама себе уже прочитала. И если ты после этого не сочтешь возможным мне помогать, то дай слово, что хотя бы мешать не станешь.

— Да не буду я никакую мораль тебе читать, — рассердился Коротков. — Очень надо. Себе дороже выйдет.

— Пойдем к машине, я замерзла.

Они уселись в машину, и Настя медленно, будто через силу, рассказала все Короткову. Когда она закончила, Юра некоторое время сидел молча, потом осторожно погладил ее по плечу.

— Бедная ты, бедная, — тихо сказал он. — И все это время ты одна мучилась? Если бы я относился к тебе не так хорошо, я бы тебя просто убил.

— За что?

— За то, что сразу не рассказала. И что у тебя за дурацкая привычка страдать в одиночку.

— Ты обещал не читать мораль, — напомнила ему Настя.

— Я не читаю мораль, а выражаю сочувствие. Конечно, я тебе помогу, даже и не сомневайся. Но вообще-то ты...

— Юра!

— Все, все, я заткнулся. Куда двигаемся?

— В контору, где работала Лазарева. Будем искать ее друзей и приятелей. Должен же хоть кто-нибудь знать, где она жила в последнее время. Чует мое сердце, она там обреталась вместе с Парыгиным. И он до сих пор в этом месте.

Глава 18

В конторе, где работала Анна Лазарева, о ее гибели не знали, поэтому появление работников милиции вызвало настороженность. Было видно, что ее здесь если и не любили, то, во всяком случае, относились к ней по-доброму, и на вопросы Насти и Короткова отвечали в первую очередь вопросами же:

— А что случилось?

— Зачем вам Анюта? Она же мухи не обидит.

— А в чем дело? Анечка очень хороший работник, у нас к ней претензий нет.

Пришлось сказать им о том, что произошло ночью. Однако пользы это принесло немного, люди качали головами, горестно вздыхали, ужасались, но где находилась Анна все эти дни — никто не знал.

— Может быть, вы знаете, у кого она могла снять квартиру? — спросила Настя.

— Квартиру? Это нужно у Лады спросить, она про сдачу квартир все знает.

— Кто такая Лада?

— Наша продавщица, работает на точке у метро "Тимирязевская", на улице, прямо возле выхода из тоннеля. Да вы найдете, она там одна, других точек нет. У нее сестра квартирами занимается, поэтому если кому нужно, мы всегда к Ладе отправляем. Точно, точно, спросите у нее, если Анюте нужна была квартира, она наверняка искала ее через Ладу.

Машина Короткова, кряхтя и фыркая, довезла их до "Тимирязевской", где действительно у самого входа продавала газеты и журналы симпатичная улыбчивая блондинка с темными глазами. Известие о гибели Лазаревой привело ее в состояние шока, она даже чуть не расплакалась, но, справившись с собой, дала адрес и телефон своей сестры и сказала, что Аня около двух недель назад обращалась к ней насчет квартиры.

— Она вам не сказала, зачем ей квартира? — полюбопытствовал Коротков. — У нее ведь есть, где жить.

— Жить-то есть где, а мужиков куда водить? К маме с папой? — возразила Лада. — Анютка как с новым мужиком роман закрутит, так квартиру снимает, чтобы было где встречаться. От мужика разве дождешься здоровой инициативы. Захребетники они все, только и ждут, чтобы мы, бабы, за них все проблемы решили.

— Значит, это было уже не в первый раз? — уточнила Настя. — Аня и раньше пользовалась услугами вашей сестры, чтобы снять квартиру.

— Конечно. Три или четыре раза, я сейчас точно не помню.

От "Тимирязевской" они направились в фирму к сестре Лады. Коротков всю дорогу ныл и жаловался на голод, но Настя вопреки обыкновению его не поддерживала. Она не чувствовала ни голода, хотя в последний раз ела почти сутки назад, ни холода, что тоже было необычным для зимнего сезона, ни усталости. Она не чувствовала почти ничего, кроме холодной решимости покончить со всем этим делом раз и навсегда и уйти на другую работу.

Когда они проезжали мимо очередного киоска с надписью "Горячие бутерброды", Коротков все-таки притормозил.

— Ты как хочешь, а я больше не могу, — заявил он. — Иду и покупаю себе еду. Тебе что принести?

— Ничего не надо.

— Кончай, Ася, это не дело, надо поесть.

— Я не хочу, Юрик, честное слово.

— Ладно, — сердито сказал он и вышел из машины.

Вернулся он через несколько минут, в одной руке нес завернутые в пакет бутерброды, в другой — пластиковый стаканчик с кофе.

— Держи, — он протянул стаканчик Насте.

Она взяла кофе и благодарно улыбнулась.

— Спасибо, ты настоящий друг.

Коротков уселся в машину, достал один бутерброд и жадно отхватил сразу почти половину.

— Я бы хотел, подруга, чтобы ты об этом не забывала, — сказал он.

— О чем?

— О том, что я — настоящий друг.

— Спасибо, — повторила она. "Получай, Каменская, ты это заслужила, — прокомментировала Настя про себя. — Юрка действительно твой друг, он всегда помогал тебе и ни разу не подвел, а ты обижаешь его тем, что демонстрируешь свое недоверие и не рассказываешь о том, что тебя беспокоит. Да что там беспокоит, с ума сводит. Для чего же тогда существуют друзья, если ты все время показываешь, что не нуждаешься в них? Наверное, Ирочка была права. Впрочем, в последнее время так происходит с завидным постоянством: все кругом правы, кроме тебя, Каменская. Одна ты не права. Одна ты все время ошибаешься".

— Юра, как ты думаешь, зачем Парыгину понадобилась Анна?

Коротков на мгновение перестал жевать и повернулся к Насте всем корпусом.

— Ни за чем, — удивленно ответил он. — У них был роман. Обыкновенный роман, какой бывает у миллионов мужчин с миллионами женщин. Ты и здесь видишь какой-то подвох?

— Не вижу, но подозреваю, что он есть. Слишком много совпадений, в нормальной жизни так не бывает. Они оба так или иначе связаны с Доценко, я имею в виду — знакомы с ним. И потом, я слишком хорошо помню Мишины рассказы о его встречах с Лазаревой. Она была влюблена в него и ждала, что он начнет настаивать на интимных встречах. Откуда же взялся роман с Парыгиным?

— Ну, может быть, роман с Парыгиным был раньше и перерос в обычные дружеские отношения, — предположил Юра.

Он судорожно догрыз первый гамбургер и зашелестел бумагой, разворачивая второй.

— Между прочим, довольно вкусно, — заметил он, — ты зря отказываешься. А почему ты отрицаешь вероятность скоропалительного романа? Лазарева, судя опять же по Мишкиным рассказам, была девушкой импульсивной, вспыльчивой, влюбчивой, у нее эмоции возникали легко и быстро. Миша пропал, на свидания не приходит, а тут новый мужик подворачивается, так почему не воспользоваться? Не понимаю, что тебя настораживает.

— Меня, солнце мое, настораживает, что новый роман у Лазаревой возникает как раз с тем мужчиной, который знаком с ее неверным возлюбленным.

— Брось, Ася, — фыркнул Коротков, — это случается сплошь и рядом. Ты так гордишься своим знанием литературы, что могла бы и припомнить: каждая третья книга описывает именно такую ситуацию. И каждый третий кинофильм, кстати, тоже. А жизнь, как тебе известно, такое вытворяет, что ни одному писателю и в голову-то не придет. Вот ты мне скажи честно, если бы ты прочитала в книжке о том, что три крупных руководителя одного и того же ведомства носят одинаковую фамилию и при этом не являются родственниками, и из-за этого совпадения по ходу сюжета случаются всякие недоразумения и прочая путаница, ты бы поверила? Ни за что не поверила бы. В крайнем случае ты решила бы, что это не серьезная книга, а пародия или иронический детектив. А мы с тобой тем не менее с этой реальностью живем, у нас министр, начальник ГУВД Москвы и начальник ГУВД Московской области — однофамильцы. И что ты, подруга, можешь мне в этой связи возразить?

— Ничего, — согласилась Настя. — Но все равно мне не нравится эта история с Парыгиным и Анной, что-то там не то.

Найти человека, сдавшего Анне Лазаревой квартиру, оказалось совсем несложно. Это был шустрый и ужасно деловой молодой парень, водитель, работавший в одной фирме с сестрой Лады. У него была весьма респектабельная дама сердца, с которой он жил вот уже два года в ее большой квартире в центре Москвы, а свою однокомнатную на Мосфильмовской потихоньку сдавал, причем не через фирму, а исключительно "на личных контактах", чтобы не платить налоги.

Хозяин квартиры не на шутку перепугался, узнав, что им интересуется милиция. Причем испугался он, как выяснилось, вовсе не уплаты налогов.

— Ну как же так?! — в отчаянии приговаривал он, с силой ударяя кулаком по собственной коленке. — Я же специально старался всегда сдавать квартиру людям, от которых не будет неприятностей. По сто раз переспрашивал, чем они занимаются и зачем им квартира. А то знаете, как бывает? Сделают из квартиры склад или перевалочный пункт какой-нибудь, а потом окажется, что там наркотики, или оружие, или еще какая-нибудь контрабанда. Или разборку устроят, всю мебель поломают и дверь взорвут. А эта Аня казалась такой милой, спокойной, и потом, она уже снимала у меня квартиру раньше, и все было в порядке. Вот уж от кого не ожидал!

— Да вы не волнуйтесь, — успокаивала его Настя, — ничего страшного в вашей квартире не произошло.

— Как же не произошло, если вы интересуетесь, — упирался водитель. — Там что? Притон организовали? Убили кого-нибудь?

— Не в этом дело. Та девушка, которая сняла квартиру, погибла, а нам обязательно нужно взглянуть на ее вещи.

— Так, — удрученно констатировал он, — значит, она воровка и прятала в моей квартире краденое.

Он даже не отреагировал на сообщение о гибели своей квартирантки, настолько был озабочен самой квартирой, мебелью и сохранностью входной двери. Сам того не желая, он подсказал самый легкий вариант обмана самого себя. Коротков это сразу уловил.

— Да, — тут же согласился Юра, — к сожалению, вы угадали. Мы бы хотели, чтобы вы взяли ключи от квартиры и поехали с нами, в противном случае нам придется взламывать дверь. Очень не хотелось бы.

Еще бы! Хозяину квартиры этого не хотелось еще больше. Он дрожал над своим имуществом и, похоже, готов был даже приплатить работниками милиции за то, чтобы они не повредили замок.

На Мосфильмовскую они приехали около восьми вечера. Перед тем, как выйти из машины, Коротков предупредил:

— Я сейчас вас проинструктирую и прошу делать все так, как я скажу. Не исключено, что у вашей квартирантки был сообщник, и он может до сих пор находиться в квартире.

— Тогда я не пойду, — тут же решительно отозвался хозяин. — Очень мне надо искать приключения на свою задницу. Нет уж, без меня.

— Поймите, — мягко сказала Настя, — если там действительно сообщник, он никому не откроет дверь, кроме вас. Вы — хозяин квартиры и имеете полное право туда зайти.

— Пусть он, — водитель мотнул головой, указывая на Короткова, — скажет, что он — хозяин. Вам за риск деньги платят, а мне — нет.

— В двери есть глазок?

— А как же.

— Ну вот видите. А вдруг этот человек, если он там, конечно есть, знает вас в лицо?

— Как это он может меня знать? — возмутился хозяин. — Я с ворами дела не имею, у меня таких знакомых нет.

— Вы встречались с Анной, чтобы отдать ей ключи и взять деньги?

— Конечно.

— Где и когда это произошло?

— Она приезжала сюда, в фирму.

— Анна заходила в помещение?

— Нет, мы договорились встретиться на улице. Я должен был шефа везти в три часа на переговоры и сказал Ане, чтобы она подошла между половиной третьего и тремя часами, я буду ждать в машине на улице перед входом. Ну вот, она и пришла. Отдала деньги за месяц вперед и взяла ключи.

— Вы выходили из машины, когда она подошла?

— Выходил. А то неудобно как-то, я сижу, а она стоит, согнувшись в три погибели, она ж высоченная, как я не знаю что.

— Ну вот видите, — снова повторил Коротков, — значит, вас вполне мог видеть тот, кто с ней был.

— Да не было с ней никого! Она одна была.

— Это вы так думаете. На самом же деле она могла быть со своим спутником, просто он по каким-то причинам не захотел подходить к вам близко.

Коротков говорил горячо и уверенно, потому что уговорить хозяина подняться в квартиру было совершенно необходимо. Конечно, судя по времени, когда происходили обсуждаемые события, квартиру Анна снимала для встреч с Доценко, но кто знает, не является ли Парыгин и в самом деле ее давним знакомым. И нельзя в этом случае исключать вероятность того, что квартира снималась для него. Или он просто в этот момент был с ней, мало ли по какой причине... Если Евгений Ильич Парыгин — тот, за кого они его принимают, то он должен быть очень осторожен, и рисковать тут никак нельзя.

— Ну ладно, — сдался наконец парень, — черт с вами, уговорили. Значит, я позвоню в дверь. А дальше что?

— Если вам не откроют, звоните снова и начинайте громко звать Анну. Обязательно скажите, кто вы такой. Если там кто-то есть, он должен быть уверен, что это именно вы и что вы пришли к ней по пустяковому вопросу, например, взять что-то из своих вещей.

— А если кто-то откроет?

— Все то же самое. Представьтесь, спросите, где Аня, объясните, что вам нужно кое-что взять. Если не впустит — не настаивайте, спросите только, когда Аня придет, и попросите, чтобы она вам позвонила. Если впустит — берите какую-нибудь ерунду и сразу уходите. Вот и все.

— Как это — все? — оторопел хозяин. — А вы? Вы же сказали, что нужно краденые вещи посмотреть.

— Ну не в присутствии же сообщника эти вещи смотреть, — усмехнулся Коротков. — Тогда это уже будет больше похоже на задержание, а при задержании знаете как бывает? Сопротивление, драка, стекла бьются, мебель может пострадать. Мы вам ущерб причинять не хотим.

Этот аргумент был хозяину квартиры понятен и сразу расположил его к людям из уголовного розыска.

Войдя в подъезд, Юра остановился.

— Мы с Анастасией поднимемся пешком, а вы спустя минуты три поезжайте на лифте. Будьте естественны, не старайтесь двигаться тихо. Вы — хозяин, идете в собственную квартиру, ни от кого не прячетесь, ничего не скрываете. Понятно? Коротков с Настей стали подниматься по лестнице.

Дойдя до нужного этажа, они осмотрелись в поисках удобного места. Врываться в квартиру они не собирались, но нужно успеть прийти на помощь хозяину в случае каких-нибудь непредвиденных эксцессов. Загудел лифт, автоматические двери раздвинулись, и на площадке появился парень-водитель. Лицо у него было растерянное и испуганное. Он завертел головой, пытаясь увидеть Короткова. Юра сделал шаг вперед, попав в поле зрения хозяина, и изобразил рукой что-то вроде подбадривающего жеста, мол, давай, звони в дверь, ничего не бойся.

На первый звонок никто не откликнулся. На второй, более длинный, — тоже.

— Аня! — громко крикнул парень, сильно дергая за дверную ручку. — Аня, ты дома? Это я, Геннадий. Открывай!

Снова тишина.

— Анютка, ты меня слышишь? Открой, если ты дома, мне куртку нужно взять. Аня!

Он позвонил еще несколько раз, но из квартиры не донеслось ни звука. Коротков осторожно высунулся из своего укрытия и знаками показал Геннадию: открывай дверь своим ключом.

— Аня, я открываю дверь! Если ты там не одна, прикройся, я в комнату заходить не буду, я только куртку в прихожей возьму. Слышь, Анюта? Я вхожу!

Он еще раз нажал кнопку звонка. Вероятно, ему удалось взять себя в руки, потому что он приблизил лицо к самой замочной скважине и зверским голосом проорал:

— Последнее предупреждение перед штурмом! Анька! Прячь хахаля под одеяло, я вхожу!

Коротков подмигнул Насте и поднял вверх большой палец, что, повидимому, должно было означать высшую оценку актерских способностей Геннадия. Лязгнул открывающийся замок, скрипнула дверь, и хозяин осторожно вошел в квартиру. Коротков напрягся, готовый в любую секунду сорваться с места и мчаться на помощь. Но ничего не произошло. Геннадий вышел из квартиры, держа в руке легкую темную куртку, захлопнул дверь. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Настя быстро приложила палец к губам и показала на лифт. Когда двери открылись, они зашли в кабину все вместе.

— Там нет никого, — сообщил Геннадий с явным облегчением.

— Уверены?

— Точно. Дверь в комнату настежь открыта, в ванную тоже. Все видно. В кухне пусто. И потом, в прихожей нет чужой одежды, и обуви тоже нет.

— Поехали обратно, — скомандовал Юра, когда двери открылись на первом этаже. — Зайдем все вместе. Если в это время кто-нибудь придет, действуем по старой схеме. Вы зашли за курткой, а мы — вместе с вами, ваши друзья.

Геннадий, похоже, вошел во вкус оперативной работы, потому что легко согласился продолжить эксперимент. Они вернулись в квартиру.

Коротков заглянул в кухню и ванную, Настя быстро осмотрела комнату.

— Мужчина, — удовлетворенно изрек Юрий. — Несвежая мужская сорочка явно не Аниного размерчика. И бритвенные принадлежности. А у тебя, Ася?

— Какая-то техника. Гена, это не ваша?

Геннадий кинул взгляд на стоящие в углу футляры и отрицательно покачал головой.

— Нет, я это впервые вижу. Ворованное, что ли? Вы именно это здесь искали?

— И это тоже, — не моргнув глазом соврала Наста.

— Может, это Анины вещи?

— Может быть. Юра, посмотри, будь добр, я в этом ничего не понимаю.

Коротков ловко расстегнул застежки на футлярах.

— Так, поглядим... Здесь камера, причем какая-то навороченная, я таких и не видел никогда. Что же это за штуковинка такая? А, сообразил! Это насадка для ночной съемки, но конструкция очень необычная. А здесь у нас что? Здесь у нас бинокль, и тоже для ночного видения.

Настя нервничала, ей казалось, что они слишком долго находятся в квартире и оставляют слишком много следов своего пребывания здесь.

— Геннадий, возьмите, пожалуйста, листочек бумаги и напишите Анне записку, — попросила она.

— Анне? — несказанно удивился он. — Вы же сказали, она умерла.

— Но вам-то это откуда известно? — возразила Настя. — Вы пришли в свою квартиру, жиличку не застали, куртку взяли, и совершенно естественно, что вы пишете ей записку, иначе она будет думать, что куртку просто украли. Здесь явно живет какой-то мужчина, и он наверняка встревожится, если придет и обнаружит, что в квартире кто-то был. Не надо его понапрасну беспокоить.

— Так можно же куртку повесить на место, она мне не нужна.

— А следы? Гена, три человека не могут покрутиться в тесном пространстве и не оставить следов. Мы наверняка что-то сдвинули и оставили не в том положении, в каком было. Преступники — люди внимательные и осторожные, они такие вещи замечают автоматически.

Геннадий понимающе кивнул, достал из кармана блокнот и на выдранном из него листочке набросал несколько слов. Оставив записку на самом видном месте, они покинули квартиру, в которой провела свои последние дни Анна Лазарева.

— И чего делать будем? — спросил Коротков.

С Мосфильмовской улицы Настя и Юра поехали на Щелковское шоссе, где жила Настя. На работу возвращаться смысла не было, рабочий день давно закончился, если у сыщиков вообще бывает какая-то длительность рабочего дня.

— Не знаю, Юрик, мне надо подумать. Вообще-то надо бы поставить в известность руководство, потому как один ты Парыгина не возьмешь, а я тебе плохой помощник. Я ведь только думать умею, да и то, как показали последние дни, весьма слабо.

— И Мишка мне тоже не помощник, — уныло подтвердил Коротков. — Парыгин его в лицо знает. Может, Колю Селуянова подключить?

— У него нога еще болит, — напомнила Настя.

— Верно, я и забыл. Тогда Игоря Лесникова. Не бойся, Ася, никуда Парыгин не денется, он же опасности не чувствует.

— Ты думаешь? — с сомнением спросила она.

— На сто процентов уверен. Смотри, что получается. Он полагает, что его связь с Лазаревой не выплыла, в милиции его опросили как случайного прохожего и отпустили без тени сомнения. В хазе на Мосфильмовской он живет и держит дорогую аппаратуру, стало быть, в бега не ударился, просто куда-то отлучился. По его представлениям, он в очередной раз выкрутился. Ребята его обыскивали, когда задержали ночью?

— Говорят, что обыскивали.

— Оружие при нем было?

— Нет.

— Вот видишь! — Коротков торжествующе поднял палец. — Он даже оружия с собой не носит. Будет серьезный преступник ходить без оружия, если ждет неприятностей каждую минуту? Не будет. Значит, он этих неприятностей не ждет.

— Или он не серьезный преступник, — добавила Настя.

— А кто же он по-твоему? Дитя невинное?

— А черт его знает! — в сердцах бросила она. — В этом деле одни сплошные перевертыши. Приличный бухгалтер Нурбагандов оказался уголовником Гаджиевым. Скромная продавщица газет среди ночи идет с мужчиной на стройку и сражается с ним не на жизнь, а на смерть. Даже папа...

Она не договорила, достала сигарету, щелкнула зажигалкой. Снова навалилась тоска, сжавшая горло спазмом, на глаза навернулись слезы. Юра понял ее состояние и постарался увести разговор в безопасную сторону.

— Если Парыгин и не серьезный персонаж, тогда тем более с задержанием проблем не будет. Эх, жил бы он дома, можно было бы вообще его повесткой вызвать как свидетеля к нам или к Ольшанскому на предмет уточнения обстоятельств ночного происшествия. Якобы поспрашивать: что видел, что слышал, что заметил. А так он повестку не получит. Не в розыск же его объявлять. Лазареву объявили — и получили в итоге труп.

— Ты прав, — согласилась Настя, — в этом случае мы тоже получим труп, только не самого Парыгина, а кого-нибудь из наших. Юра, я думаю, Парыгина не нужно пытаться брать на Мосфильмовской.

— Почему?

— Там для него обстановка благоприятная. В этой квартире он психологически все время готов к неожиданностям, ведь он находится там вроде как незаконно, не он же квартиру снимал и с хозяином договаривался. А настоящего квартиросъемщика нет, прикрыться некем. Он постоянно в напряжении, и врасплох мы его не застанем. Мне кажется, его нужно выманить туда, где находится его вторая, легальная квартира. Если чутье тебя не обманывает и он действительно не ждет особых неприятностей, то вполне может без опасений появиться там, где живет какая-то его знакомая или родственница.

— Развей мысль, — потребовал Коротков, — она у тебя такая быстрая, что я не успеваю догонять.

— Понимаешь, Юрик, если человек ведет такой образ жизни, при котором ему постоянно нужна запасная база, то он никого на эту базу не пустит, потому что она может в любой момент понадобиться. И если вдруг на этой запасной базе появляются жильцы, то мы обязаны сделать два вывода. Первый: в ближайшем обозримом будущем Парыгин не видит для себя необходимости скрываться или иметь вторую берлогу про запас, потому что ведет спокойный законопослушный образ жизни. В этом случае мы с тобой должны признать, что все наши умопостроения были глупыми и безосновательными, ни в каком криминале он не замешан, к делу об убийстве гражданина Шепелева полгода назад не причастен и попался тогда случайно, а с Анной действительно крутил обычный роман и как истинный кавалер не мог не проводить даму поздно ночью до места сомнительной встречи. И второй вывод: если мы и тобой все-таки правы и Парыгин кругом замешан, значит, есть какая-то очень и очень веская причина, по которой он пустил эту женщину на свою запасную базу. Например, женщина ему небезразлична и ей совершенно необходимо предоставить кров. На этом и нужно сыграть. Если она попросит о помощи, он обязательно прибежит. И думать при этом будет не о том, что его вычислили как человека, связанного с Лазаревой, а о том, что этой женщине угрожает опасность. История с его задержанием наглядно показывает, что он прекрасно владеет собой и не проявляет ненужной агрессии, если полагает, что все может обойтись. Он ведь не попытался прорваться через оцепление, убежать с места происшествия, не качал права перед милиционерами, он тихо-спокойно сориентировался, пристроился к Иришке и Лилей и вел себя абсолютно здраво, как вел бы себя любой случайный прохожий, понимающий специфику работы милиции и не имеющий оснований бояться. Точно так же он может повести себя и в ситуации с женщиной, которая живет в его квартире и просит о помощи. Столкнувшись возле дома с работниками милиции, он не будет хвататься за пистолет и постарается закончить дело как можно более мирно, не дергаясь и не вызывая лишних подозрений. Если же мы будем действовать на Мосфильмовской, он сразу сообразит, что это конец, и будет сопротивляться ожесточенно и до последнего, потому что на Мосфильмовской находится квартира, куда его привела Анна, а именно связь с Анной он и пытается изо всех сил скрыть. Задержание на Мосфильмовской может принести много крови.

— Годится, — одобрительно кивнул Юра. — Не клевещи на себя, подруга, соображаешь ты вполне прилично. У тебя небось и план уже есть, как его выманить.

— Господи, да проще простого! Когда люди не платят за телефон, его отключают. А знаешь, что наше государство делает, когда жильцы не платят за электроэнергию?

— По-моему, ничего. А что тут можно сделать? Телефоны подключаются индивидуально, а электричество подается на территорию. Нельзя же из-за одного неплательщика лишить света целый дом или даже микрорайон.

— Юра, в тебе погиб большой гуманист. Приходят милые люди из Мосэнерго и перекусывают провода, по которым электричество идет в твою квартиру.

— Не может быть! — охнул Коротков. — Да ты что? Прямо вот так приходят и перекусывают провода?

— Прямо вот так. В нашем подъезде таким манером с двумя квартирами поступили. Женщина, с которой я сегодня разговаривала по телефону, скушала вранье про неоплаченный телефон, значит, она там живет совсем недавно, иначе платила бы сама и точно знала бы, правду я говорю или нет. А она даже не знает, где квитанции лежат. Стало быть, и насчет электроэнергии поверит, потому как сама за нее не платила. Без телефона жить трудно, но можно. А без света попробуй-ка поживи зимой, когда светает поздно и темнеет рано. Холодильник отключается, плита не работает, в ванной ничего не видно, телевизор не посмотришь. Больше двух часов дамочка эту прелесть не выдержит, и если у нее есть хоть какая-то связь с Парыгиным, она обязательно потребует, чтобы он приехал, починил проводку и разобрался с Мосэнерго. Если дама ему действительно небезразлична, он не мог оставить ее без связи с собой, особенно если у нее неприятности. Пусть она не знает номера его телефона, но уж он-то непременно должен ей звонить. Идея понятна?

— А то. Завтра с самого утра поедем и все отключим.

Только есть опасность, что дамочка позвонит в Мосэнерго и выяснит, что по данной квартире задолженностей нет и никаких монтеров к ней не посылали. И что тогда?

— Да и пусть звонит, — Настя пожала плечами. — От того, что она узнает правду, ничего не изменится, света-то все равно не будет. Можешь мне поверить, Мосэнерго даже на отключение не торопится людей посылать, годами ждет. А уж на включение — вообще не допросишься. Тем более что отключили не по их инициативе, а какие-то самозванцы.

Уверяю тебя, они дамочке скажут, что это не их проблема, пусть вызывает электромонтера из ДЭЗ. Повторяю тебе, дама там живет недавно, телефона диспетчерской ДЭЗ она наверняка не знает, она даже не знает, где эта ДЭЗ и какой у нее номер. А судя по нашему с ней сегодняшнему разговору, она не из тех, кто решает задачи последовательно. Ей и в голову не придет сесть на телефон и обзвонить ряд служб, чтобы выяснить нужные номера и дозвониться в нужные места. Она начнет квохтать, рвать на себе волосы, причитать и ждать, когда позвонит Парыгин, чтобы закатить истерику и потребовать его приезда. Есть на свете две категории людей: те, которые предпочитают решать проблемы самостоятельно, и те, кто привык, чтобы их проблемы решали другие. Так вот, дамочка, живущая в квартире нашего дорогого Евгения Ильича, несомненно принадлежит ко второй категории.

— А ты, конечно, принадлежишь к первой, — не удержался и поддел ее Коротков. — Аська, если бы ты не была такой до идиотизма самостоятельной и не ковырялась со своими проблемами в гордом одиночестве, ситуация не зашла бы так далеко, как сейчас. Если бы ты сразу рассказала мне про связь Баглюка с Леонидом Петровичем, я бы Лазареву твою достал из-под земли, как только она засветилась в редакции, и мы не мучились бы сейчас с Парыгиным.

— И Анна была бы жива, — тихо добавила Настя. — Ты прав. Юра, я одна во всем виновата. Еще одна смерть на моей совести.

— Да ну тебя, — рассердился Юра, — тебе уже слова нельзя сказать, сразу начинаешь про плохое думать. Ты бери пример с меня, я всегда думаю только о хорошем. День прожил, жив остался, в семье нормально — и слава Богу. Вот я тебя довез до дому, машина по дороге не сломалась, в аварию мы с тобой не попали — большая жизненная удача, и этому надо радоваться. Судьба, Асенька, не любит, когда человек относится к ней без благодарности, учти это.

— Учту.

Они договорились встретиться завтра рано утром. Юра уехал, а Настя поднялась в свою квартиру. В холодильнике еще оставались продукты, привезенные от родителей. Она вяло поковыряла вилкой в банке с салатом и поняла, что есть не может. "Надо себя заставить, иначе сил не будет, — сказала она вслух, — а силы мне нужны, чтобы довести дело до конца. Юра прав, нельзя быть неблагодарной. Пусть папа оказался... ладно, не буду уточнять, кем он оказался, и мне больно от этого так, что трудно дышать, но он хотя бы жив. Он жив. И за это нужно быть благодарной судьбе. Спасибо ей".

x x x

Весь день Парыгин провел в бегах, оформляя документы на продажу своей второй квартиры. Главной проблемой была оценка ее стоимости, и он эту проблему решил. В официальной бумаге, выданной экспертом по недвижимости, стояла сумма "шестьдесят две тысячи долларов", и с этой бумагой уже можно вести переговоры с кредиторами. Пусть сами решат, возьмут они долг деньгами или квартирой.

Он подумал, что, может быть, имеет смысл подъехать сейчас туда, где сидят в машине кредиторы, и поговорить с ними уже сегодня, чтобы завтра с самого утра искать покупателя, если они будут настаивать на наличных. Но почувствовал, что у него нет сил. Гибель Анны, бессонная ночь, проведенная в милиции, дневные хлопоты — все это навалилось на него в один миг. Ладно, решил Евгений Ильич, кредиторы подождут до завтра, все равно проблема так или иначе решена. Единственное, что нужно сделать сегодня, это позвонить Лолите и успокоить ее, пусть хоть она не дергается.

Войдя в квартиру на Мосфильмовской, Парыгин сразу почуял: здесь кто-то был. Наметанный глаз моментально ухватил какие-то едва заметные перемены, и все внутри него напряглось. В следующую секунду он понял, что на вешалке в прихожей нет коричневой куртки. "Обокрали!" — мелькнула мысль, и Евгений ринулся в комнату, где стояли футляры с аппаратурой. Футляры оказались на месте, а на журнальном столике белел какой-то листок. "Анюта, я заходил за курткой, не волнуйся, это были не воры. С пламенным приветом Гена".

Парыгин перевел дыхание. Обошлось. Похоже, его ангел хранит. Он припомнил, что Анна, упоминая о хозяине квартиры, действительно называла его Геной. Но записка, адресованная покойнице, произвела на него удручающее впечатление, словно перед ним призрак явился. Анечки уже нет, а люди все еще считают ее живой, думают о ней как о живой и пишут ей записки в надежде на то, что она их прочитает. Он снял телефонную трубку и набрал номер Лолиты.

Долго никто не подходил, и Парыгин подумал, что Лола, наверное, махнула рукой на все его наказы и запреты и вышла на улицу, поскольку кредиторы ее все равно нашли и скрываться больше нет необходимости. Он уже собрался положить трубку, когда раздался голос семилетнего Сережи.

— Але!

— Сереженька, это дядя Женя. Где у нас мама?

— Она в ванной моется.

— Ты передай ей, что все в порядке, деньги я нашел и завтра все закончится. Не забудешь?

— Конечно, нет. Дядя Женя, значит, завтра мы поедем домой?

— Да, детка, завтра или в крайнем случае послезавтра.

— Урра! — завопил мальчуган и бросил трубку, на радостях забыв попрощаться.

Парыгин испытывал облегчение от того, что все так удачно получилось и ему не пришлось разговаривать с Лолитой. Она наверняка начала бы нести какую-нибудь чушь, и он вынужден был бы поддерживать этот бессмысленный разговор. Он поймал себя на мысли, что теперь, когда рядом нет Анны, многое стало казаться ему бессмысленным. Неужели он успел привязаться к ней. Вот уж не ожидал от себя такого слабодушия.

Ему даже в голову не приходило, что это не слабодушие, а нормальная человеческая реакция на смерть близкого человека. Вероятно, потому, что понастоящему близких людей у него никогда и не было, кроме брата. Но брат — это брат, друг детства, родственник, и переживания по поводу его смерти Парыгину странными не казались, а все остальные люди всегда были для него просто посторонними.

x x x

Старший лейтенант милиции Тюрин не был коренным москвичом. Он родился в подмосковной деревне и прожил там до самого ухода в армию. И ни армия, ни последующая долгая жизнь в столице так и не вытравили из нею главного и определяющего принципа: на моем подворье должен быть порядок. Остальные пусть как хотят, но на моем огороде сорняки расти не будут, а дрова должны быть сложены в аккуратную поленницу. Наверное, именно поэтому ему так нравилась его работа и ни о какой другой он и не помышлял. А работал Тюрин участковым. И неоднократно признавался лучшим по профессии.

На его "подворье", иными словами — на территории, порядок был, это уж точно. Тюрин, будучи мужиком крепким и энергичным, никогда не ленился обходить квартиры, знакомиться с жильцами, подолгу беседовать с домохозяйками и пенсионерами, со школьными учителями и врачами в поликлинике. На его территории находился травмпункт, и там участковый обязательно бывал каждый день. А что вы думаете? Придет, поговорит, узнает, кто и с какими травмами обращался, и немедленно бежит выяснять у человека, действительно ли он голову расшиб, когда с лестницы упал, или кто-то ему в этом деле помог. Битые мужьями жены, как ни пытались выгораживать своих благоверных, ничего с Тюриным поделать не могли, и каждая "проблемная" семья была у него на строгом учете и под неусыпным контролем, а если в такой семье росли дети, то он постоянно теребил инспекторов по профилактике правонарушений несовершеннолетних, напоминая им о необходимости глаз не спускать с этих ребятишек. Одним словом, дело свое участковый Тюрин знал и любил, хотя по нынешним временам звучит это более чем странно.

Накануне, обходя территорию, он снова увидел черный "Форд-Скорпио", припаркованный у дома номер двенадцать. Этот "Форд" он видел и позавчера вечером на этом же самом месте, и в нем по-прежнему сидели трое. Тюрин решил до времени волну не гнать и постановил для себя проверить улицу еще разочек с утра. Если машина с водителем и двумя пассажирами будет опять на этом же месте, тогда он примет меры. Сидеть в машине, конечно, не запрещено, и стоянка здесь разрешена, но знать, зачем эти люди тут торчат столько времени, он обязан, на то и участковый, чтобы свой участок соблюдать.

Сегодня утром "Форд" все еще стоял на прежнем месте, и Тюрин решил, что пора действовать. Уж больно все это похоже на засаду, причем не милицейскую, а самую что ни есть бандитскую. Постоянные маршруты нарядов патрульно-постовой службы были ему хорошо известны, а сам он был достаточно опытен, чтобы не соваться в одиночку к троице крутых парней, засевших в дорогой иномарке. Приметив машину издалека, он не стал подходить ближе, а свернул за угол и начал не торопясь прогуливаться по переулку, ожидая появления наряда. По его расчетам, случиться это должно минут через десять.

x x x

Утром Парыгин с недоумением поймал себя на мысли: а что, собственно, он делает в этой квартире? Почему не возвращается домой? Он ведь уже почти убедился, что его основная квартира вполне безопасна.

Решено, он сегодня же постарается закончить дело с кредиторами брата, вернется домой, выспится как следует, а послезавтра выйдет на работу. И все. И больше никаких глупостей. Без запасной квартиры браться за заказы все равно нельзя, а денег он своей деятельностью много не накопил. Заказы бывали нечасто, хоть и брал он дорого, но на свои гонорары он просто жил, потому как на зарплату обыкновенного инженера долго не протянешь. Ну, еще на старость откладывал да на случай болезни. Только один раз ему удалось скопить большую сумму, и на эти деньги он купил квартиру. Ту самую, которую сегодня собирался продать.

Да и будут ли они, эти новые заказы? Очень сомнительно. Во-первых, тот факт, что последний заказ у него сорвался, недвусмысленно говорит о том, что у заинтересованных лиц появилась другая возможность решать проблемы, либо более дешевая, либо более быстрая и простая. А такие исполнителипрофессионалы, как Парыгин, защищенные сложной системой конспирации и берущие за надежность высокие гонорары, становятся никому не нужными реликтами вроде старинного дубового буфета в современной квартире: и громоздкий, место занимает, и ухода требует, потому как резьба затейливая и замучаешься тряпочкой пыль стирать в глубоких многочисленных пазах. А вовторых, в среде заинтересованных лиц информация распространяется без задержек, и очень скоро станет известно о том, что человек, который сделал некоему Зотову заказ, а потом его отменил, умер не своей смертью. И никто не будет выяснять, что к чему, просто сделают вывод: с Зотовым лучше не связываться.

Итак, решено. Сейчас он поедет туда, где находится Лолита, и поговорит с представителями кредиторов, а потом нужно будет быстро закончить всю эту историю. Да и историю собственной криминальной жизни, пожалуй, тоже. Если чемпион должен уметь вовремя уйти из спорта, оставаясь непобежденным, то профессиональный килер должен вовремя закончить преступную карьеру, оставаясь непойманным.

Парыгин вышел из дома на Мосфильмовской, сел в свою машину, которую вчера еще забрал из гаража, потому что иначе никак не успел бы обернуться с оформлением документов, и поехал к Лолите. Возле дома стояла только одна машина — черный "Форд-Скорпио", и Евгений Ильич сразу понял: это именно они караулят Лолу и ждут денег. Он аккуратно припарковался, не доезжая метров пятнадцати до "Форда", запер машину, подошел к ним и постучал в окно. Стекло стало медленно опускаться, и в этот момент произошло нечто странное. Из-за угла появились люди в милицейской форме, касках и бронежилетах, и шли они быстро и уверенно прямо к черному "Форду". "За мной", — пронеслось в голове у Парыгина. Если бы у него было еще хотя бы несколько секунд, он наверняка взял бы себя в руки, постарался успокоиться и вести себя правильно. Эта тактика неоднократно выручала его. Но у Евгения Ильича не было даже одной секунды на обдумывание и оценку ситуации, потому что у сидящих в "Форде" людей тактика была, по-видимому, совсем другая. И Парыгин оказался как раз на линии огня. Первая пуля попала в бок, вторая в живот.

x x x

В десять часов утра капитан Доценко заступил на суточное дежурство по ГУВД, а в пять минут одиннадцатого из динамика послышался хрипловатый голос:

— Дежурная группа, на выезд!

— Что там? — спросил Михаил, быстро застегивая ремешки на плечевой кобуре.

— Перестрелка. Кому-то патрульный наряд не понравился с утра пораньше, — ответил дежурный по городу.

— Жертвы есть?

— Есть.

До места добирались долго, несмотря на включенную сирену и установленный на крыше автомобиля "маячок". Дороги были мокрыми и скользкими, водителям приходилось снижать скорость, из-за чего пробки возникали всюду, где только возможно, причем объехать их по центральной полосе удавалось далеко не всегда: инспекторов ГАИ на все улицы Москвы не хватало, а сидящие за рулем люди не считали нужным соблюдать правила и не занимать крайний левый ряд, потому что тоже спешили и полагали собственные дела самыми важными на свете.

На месте происшествия уже стояли машины из отделения милиции, две "скорые" и реанимобиль. На тротуаре, привалившись к стене дома, сидел сержант в бронежилете, склонившийся над ним врач обрабатывал рану на ноге. Еще один патрульный вместе с двумя врачами извлекали из черного "Форда" кричащего от боли мужчину.

— Сколько пострадавших? — спросил Доценко незнакомого майора, отдававшего распоряжения.

— Пятеро. Один легкий, двое тяжелых, еще двоих уже увезли, но там, похоже, кранты. Один из них наш участковый, Тюрин. Жалко его, отличный мужик. Мальчики-то патрульные в жилетах были, целы остались, одного только по ноге зацепило, а участковый под пулю попал.

Через некоторое время Доценко, прояснив обстановку, подошел к реанимобилю. Ему сказали, что там оказывают помощь человеку, чья причастность к происшествию пока неясна. Оружие не применял, стоял рядом с автомобилем, из которого преступники открыли огонь по милиционерам.

В салоне Доценко увидел человека на каталке, капельницу, множество приборов. Женщина-врач повернула голову и вопросительно взглянула на оперативника.

— В сознании? — спросил Михаил.

— Да. Хотите с ним поговорить?

— Хочу. Но сначала с вами.

Она с трудом разогнулась, и только тут Доценко увидел, что это грузная немолодая женщина. Он протянул ей руку и помог выбраться на улицу.

— Как он?

— Тяжелый. Даже везти боюсь, не дай Бог ухаб какой-нибудь. Кое-какие препараты я ему ввела, но у нас мало что есть, сами знаете. Хочу подождать немного, может быть, состояние хоть чуть-чуть стабилизируется, тогда можно будет везти в стационар.

— Как долго я могу с ним разговаривать?

— Ну, — врач грустно усмехнулась, — в таких ситуациях хорошие врачи вообще не разрешают беспокоить больного. Но я, наверное, плохой врач. У меня пять лет назад сын с невесткой погибли, убийц так и не нашли до сих пор, теперь их уже и не ищут, я так думаю. Сын на месте скончался, а невестка еще три часа жила, была в сознании, и врачи к ней следователя не пустили, боялись тревожить, надеялись, что удастся ее вытащить. Не вытащили. А ведь она могла что-то сказать... Для врача самое главное — жизнь больного, а для милиции — поимка преступника. Так и тянем каждый в свою сторону.

Она махнула рукой, указывая Михаилу на дверь.

— Попробуйте поговорить с ним. Только смотрите, чтобы он не шевелился. Если что — сразу зовите, я буду здесь стоять. Покурю пока.

Доценко согнулся и полез в салон. Вглядевшись в серое, с запавшими щеками лицо человека, лежащего на каталке, он не поверил своим глазам. Вчера весь день он то и дело разглядывал фотографию этого человека, полученную из паспортного стола. "Не может быть", — подумал Михаил, и тут же по едва заметному движению лицевых мышц раненого понял, что не ошибся. Тот его тоже узнал.

— Евгений Ильич? — осторожно спросил Миша.

— Здравствуй, капитан. Имя мое помнишь... Уважаю. И я тебя не забыл...

Говорил Парыгин с трудом, едва шевеля губами, очень тихо, но внятно.

— Что произошло, Евгений Ильич? Как вы здесь оказались?

— Мимо шел. Не вру, капитан. На третьем этаже квартира номер девятнадцать, там женщина с ребенком, родственница моя. К ней шел. А козлы эти в "Форде" ее пасли, она им деньги должна. У меня в кармане документы на квартиру, продавать собрался, чтобы она долг вернула. Не успел оформить...

Парыгин замолчал и закрыл глаза.

— Евгений Ильич! — встревоженно позвал Доценко.

Веки дрогнули, но глаза не открылись.

— Знаешь, капитан, за что я вас, ментов, ненавижу? — прошелестел тихий голос.

— Догадываюсь. За что вам нас любить? Вы от нас убегаете, а мы вас ловим, какая уж тут любовь.

— Нет, капитан, не про это речь. Вы нас ловите, потому что у вас работа такая. Тут все понятно. У вас своя работа, у нас — своя, каждый свой интерес блюдет и за свою делянку борется. Все справедливо.

— Тогда за что же?

— Для вас, ментов, люди — грязь. Вы по головам, по трупам пойдете, только чтобы свою игру с нами сыграть и выиграть. Вы мимо человека прошли, в дерьмо его втоптали, уничтожили и дальше побежали. За светлыми идеалами. А человек остался в дерьме лежать. Вот за это я вас ненавижу. Аня из-за тебя погибла. Никогда не прощу.

— Евгений Ильич, Аня погибла на ваших глазах, это вы привели ее на стройку для встречи со Стояновым, а не я.

— Значит, его фамилия Стоянов? А звать как?

— Григорий Иванович. Разве вы не знали?

— Нет. Мне он другое имя называл. Все равно из-за тебя все случилось. Ты Аню бросил. Использовал для своих дел и выбросил, как рваную тряпку. А она тебя любила. Ты бы видел, как она убивалась по тебе, капитан. Жить не хотела. А я ее подобрал, успокоил, в чувство привел, радость жизни ей вернул. Ты во всем виноват. Если бы ты ее не бросил, она бы на этой стройке не оказалась.

— Какая связь? Расскажите мне, Евгений Ильич. Кто такой Стоянов? Зачем Анна пошла на стройку?

— Погоди, капитан, устал я.

Парыгин снова замолчал на некоторое время, Михаилу даже показалось, что он перестал дышать. Но губы раненого опять шевельнулись.

— У Стоянова деньги при себе были? — спросил он.

— Были. И настоящие, и "куклы".

— Сволочь... Так я и знал. Запомни фамилию, капитан. Нурбагандов. Запомнил?

— Да. Я знаю эту фамилию.

— Его Стоянов "заказал".

— Вам?

— Нет, другому кому-то. Но я узнал об этом. Хотел деньги с него получить... для Лолиты. Не удалось. Потому и квартиру стал продавать. Помочь хотел.

— Вы его шантажировали? — догадался Доценко.

— Нет, в куклы с ним играл, — что-то похожее на злую усмешку искривило губы Парыгина. — Мы с тобой, капитан, в разных командах играем, и я тебе рассказываю это только для того, чтобы ты Аню с грязью не мешал. Я ваши приемчики знаю, на покойников все сваливаете, чтобы живым легче жилось. Не трогай ее, не пачкай ее память, я тебя прошу. Она хорошая девочка.

— Она убила Стоянова, — возразил Михаил. — Работники милиции видели, как она сталкивала его с высоты.

— Вранье... Я на камеру снимал, все видел... Аня только защищалась. Он первый начал. Платить не хотел...

Парыгину явно стало хуже, он дышал тяжело и прерывисто.

— Я позову врача, — решительно сказал Доценко.

— Не надо. Я уже не жилец... Дай слово, что поможешь Лолите... Ей долг нужно вернуть, одних козлов постреляли — другие придут... А у нее сын маленький...

— Что нужно сделать?

— У меня, кроме нее, родственников нет, квартира и так ей по наследству отойдет, но это долгая песня, я знаю... Ты защити ее, пока она не расплатится. Поговори с кредиторами, пусть подождут, она отдаст деньги, квартира дорогая...

— Хорошо, Евгений Ильич, сделаю, что смогу.

— Спасибо, капитан... Чего взамен хочешь? Говори, я добрый, все равно помирать.

Доценко хотел спросить его о том давнем убийстве, когда Парыгина задержали с ушибами на лице и поврежденной ногой, но вместо этого сказал совсем другое:

— Зачем Аня искала Баглюка?

— Прознал все-таки... Шустрый ты, капитан. Баглюк статью написал... Слыхал, наверное?

— Слыхал, — подтвердил Доценко.

— Со мной точь-в-точь так же было. Ворвались в квартиру, камеру достали, стали бить... Хотели, чтобы я в убийстве признался... Вот я и решил журналиста найти, чтобы спросить, что это за деятели. Может, ты знаешь?

— Не знаю. Сам хотел бы выяснить. А откуда вы узнали, что с Мамонтовым было так же, как с вами?

— Вычислил... Не дурей тебя... Тоже читать умею. Все, капитан, не могу больше, зови врача...

Доценко выпрыгнул из машины и чуть ли не силой стал запихивать в салон грузную женщину-врача. Обстановка на улице тем временем изменилась, обе "скорые" уехали, и место происшествия осматривали криминалисты. Михаил заметил невдалеке коренастую фигуру знакомого следователя, который ходил за экспертами по пятам, держа в руке планшет и быстро записывая ход и результаты осмотра. Михаил хотел было подойти к нему, когда дверь реанимобиля открылась и выглянула врач.

— Он вас зовет, — быстро проговорила она, чуть задыхаясь.

Доценко снова полез в салон.

— Я здесь, Евгений Ильич.

Парыгин не ответил, молча глядя на него.

— Вы хотели что-то мне сказать?

— Запомни, капитан... — едва слышно проговорил Парыгин. — Мужские игры — дело серьезное. Они бывают крутыми... бывают жестокими... но они должны быть честными. Если ты играешь против меня, то это твое дело и мое. А третьих сюда не вмешивай.

— Я против вас не играл. Не довелось.

— Не обо мне речь... Это я так, для примера... Не знаю, против кого ты играл, когда Аню... когда с Аней... Но ты не имел права. Так нельзя, капитан. Она живой человек, а ты заставил ее страдать... Ненавижу тебя.

— Пусть так. Но вы заставили ее умереть. Чем же вы лучше меня?

— Я не лучше. Я такое же дерьмо, как и ты. Но я хотя бы это понял. А ты — нет. Аня умерла счастливой... я дал ей радость... а ты дал ей только слезы и горе... Будь ты проклят!

Это были его последние слова. Они прозвучали еле слышно, почти шепотом, но Доценко показалось, что Парыгин кричал. Врач сидела рядом, держа пальцы на пульсе раненого и следя за показаниями приборов. Она молча кивнула Доценко, что должно было означать: все кончено.

— Все равно не довезли бы, — вздохнула она, — а так вы хотя бы поговорили с ним. Удалось что-нибудь узнать?

— Да, спасибо вам.

— Почему он так разговаривал с вами? В чем он вас упрекал?

— В собственной жизни. И в собственной смерти, наверное, тоже.

Михаил вышел на улицу и на какой-то миг словно посмотрел на все со стороны. Грязный, мокрый, подтаявший снег хлюпал под ногами. На тротуаре обильные следы крови, эксперты делают замеры, фиксируют местоположение пуль и гильз, подсчитывают пулевые отверстия на корпусе черного "Форда". Майор из местной милиции обнимает рыдающую женщину, наверное, это жена того участкового, которого убили. За спиной, в реанимобиле сидит немолодая женщина, потерявшая не только сына и невестку, но и надежду на то, что преступники будут хоть когда-нибудь найдены и наказаны. И рядом с ней только что умерший убийца Евгений Парыгин, последние слова которого были словами ненависти и проклятия.

Неужели это и есть та жизнь, в которой ежедневно живет он, обычный парень Миша Доценко? Грязь, кровь, слезы, смерть, ненависть. Выстрелы и проклятия. Отчаяние и безнадежность. И никакой радости.

Глава 19

Когда-то очень давно Настя Каменская сформулировала для себя закон, который назвала "законом грибного поля". Работа по раскрытию преступления представала в виде огромной поляны, сплошь покрытой грибами. Выглядят эти грибы внешне совершенно одинаково, и при взгляде на них можно с уверенностью сказать только одно: это гриб. А вот съедобный или ядовитый — непонятно. Гриб надо аккуратно срезать, обработать препаратами и положить на предметное стекло микроскопа, только тогда можно сказать, оставлять его или выбрасывать. Съедобные грибы на самом деле расположены вдоль тропы, ведущей к цели — к разгадке тайны преступления. Но разбросаны они по поляне хаотично, поэтому для достижения цели нужно начинать проверять все грибы подряд, выбрасывая ядовитые, потом уловить закономерность в расположении съедобных, мысленно очертить извилистый путь тропы и двигаться дальше, собирая уже только те грибы, которые расположены вдоль нее. Самым трудоемким в этом деле является первый этап, когда тщательно и кропотливо собираешь и проверяешь все подряд, что под руку попадается. А самым сложным и ответственным — этап второй, когда по первым нескольким съедобным грибам пытаешься прикинуть направление тропы. Во-первых, ты можешь ошибиться в анализе и те грибы, которые ты счел хорошими, на самом деле никуда не годятся, кроме как на помойку. Во-вторых, ты можешь ошибиться в выбранном направлении, и тропа идет совсем не так, как тебе кажется. Но зато если ты определил ее правильно, то дальше дело идет быстро, и все грибы, расположенные вдоль этой пресловутой тропы, один за одним укладываются в корзинку.

Когда Настя была еще совсем юной и только готовилась к работе в милиции, отчим Леонид Петрович много раз повторял ей, что работа по раскрытию преступления есть не что иное, как борьба за информацию. Ты хочешь что-то узнать, а есть люди, которые стремятся тебе в этом помешать, вот и весь фокус. И все тот же Леонид Петрович всегда говорил о необходимости и важности информационно-аналитической работы.

Работая над делом об убийстве семи человек, которых нашли задушенными поздним вечером в подъездах домов, Настя полтора месяца потратила на проверку этих чертовых грибов, пытаясь отделить съедобные от ядовитых, иными словами, оценивая каждый обнаруженный факт с точки зрения его достоверности и пригодности для движения к цели. За эти полтора месяца она много раз ошибалась, принимала ядовитые грибы за съедобные, неправильно определяла направление тропы, и ей казалось, что она все делает не так и никогда с задачей не справится.

Но сегодня тропа наконец обозначилась четко. Бывший уголовник и бывший "источник" Гаджиев был завербован и направлен на обучение в некий учебный центр, готовящий специалистов для работы на государственную программу по укреплению налоговой дисциплины. Ему дали новые документы и новую биографию, но не позаботились подстраховать от случайностей. Случайность произошла, Гаджиева-Нурбагандова узнали, и его пришлось быстренько убрать с глаз долой подальше от того, кто его узнал, а через непродолжительное время убить. Сначала "заказали" его профессиональному килеру Парыгину, но потом передумали. Разумеется, этого Парыгин Мише Доценко впрямую не говорил, но это и без того ясно. Откуда же Евгений Ильич мог узнать о том, что Стоянов "заказал" Нурбагандова, если не он сам этот заказ получал? А если он же его и исполнял, то ни за что не сказал бы Мише вообще ни слова об этом даже на смертном одре. Конечно, история знает случаи, когда перед лицом смерти преступники превращаются в раскаявшихся грешников и начинают признаваться во всем, но, судя по разговору Доценко с Парыгиным, там раскаянием и не пахло. Раскаивающийся грешник не станет проклинать своего исповедника.

Итак, заказ был сделан, потом отменен, передан другому человеку, и в результате Нурбагандов оказался убит. Почему Стоянов отменил заказ? Потому что нашел более дешевого исполнителя. Откуда он взялся? Где сотрудник аппарата правительства мог его найти? И главное, зачем он вообще его искал? Денег жалко стало? Так ведь это не его личные деньги. Стоянов, что очевидно, как-то связан с той государственной программой и с учебным центром, потому и вынужден был принимать меры по нейтрализации неприятностей, которые могли возникнуть в связи с выпускником Нурбагандовым.

Стоянов — бывший работник милиции, прослуживший на оперативной работе много лет, и тот факт, что людей в учебный центр искали среди ускользнувших от ответственности уголовников или боящихся огласки "источников" и вербовали их на компрматериалах, недвусмысленно говорит о причастности к этому Стоянова. Типичный образ действий среднего оперативника семидесятых— начала восьмидесятых годов. Подавляющее большинство работало именно так, подчиняя себе людей при помощи страха.

Теперь вопрос: почему Стоянов действовал сам, вступая в контакт с заказником Парыгиным и давая ему тем самым в руки оружие шантажа? У него что, подручных нет? Видимо, нет. Стало быть, в этой государственной программе он стоит не на руководящей позиции. Но он и не "шестерка" безмозглая, иначе никто бы ему выход на профессионала-килера не дал. Стало быть, низший руководитель, но с прямыми контактами, идущими на самый верх. Проще говоря — начальник учебного центра. На пенсию он ушел не с рядовой должности, стало быть, работать рядовым пахарем на чужом поле вряд ли согласился бы, он ведь еще достаточно молод и должен быть хотя бы минимально честолюбивым.

— До этого места мне понятно, — сказал напряженно слушавший Настю Коротков.

— А что тебе непонятно?

— Откуда Стоянов дешевого килера откопал, да еще так быстро. Так скоро только котята родятся, да и те, как говорят, слепые. Всегда под рукой оказывается всякое барахло, а хорошую вещь — наищешься.

— Правильно, Юрик, абсолютно правильно, — кивнула она. — Дешевый килер действительно оказался у Стоянова под рукой. Давай будем мыслить привычными категориями.

Кто всегда под рукой у начальника милиции?

— Милиционеры.

— А у директора театра?

— Актеры.

— А у начальника учебного центра?

— Студенты... то есть эти, как их... курсанты, — машинально ответил Коротков и тут же запнулся, уставившись на Настю изумленными глазами. — Ты что? Ты хочешь сказать, что Нурбагандова замочил один из этих?

— А почему нет? Криминальный элемент, выскользнувший когда-то из наших рук или добросовестно стучавший на своих же. Чем он тебе не подходит для такого дела?

— Подожди, — Юра наморщил нос, как первоклассник, впервые старательно выписывающий буквы в тетрадке, — а как же остальные? Маньяк-то как же?

— А никак. Не было никакого маньяка, мы с тобой это уже давным-давно поняли, только объяснение придумать не могли. Не было маньяка, и не было серии убийств в том понимании, к какому мы привыкли. Было семь разных убийств, совершенных разными людьми, но по единому образцу. Причем образец разрабатывал явно не дилетант, а человек опытный и сведущий в криминалистике. Он ведь даже позаботился о том, чтобы по следам на шее трупа можно было сделать вывод о высоком росте нападавшего. И ситуацию самого нападения разработал так, чтобы жертвы не чуяли опасности и не успевали собраться для сопротивления. То-то мы с тобой решили, что это была высокая женщина, которую никто из погибших не испугался. Мы же были твердо уверены, что действует маньяк, а маньяки всегда одиночки. Вот тут и была моя ошибка. Они не были одиночками, они либо все — женщины, либо совершали преступления вдвоем. И изображали в подъезде парочку. А обнимающуюся парочку кто испугается?

— Ты хочешь сказать, по каждому эпизоду проходят мужчина и женщина?

— Совсем не обязательно. Это могли быть и двое мужчин. Если мужчина средней комплекции наденет шубку или подчеркнуто женскую зимнюю куртку с капюшоном и повернется к тебе спиной, а другой мужчина при этом будет его нежно обнимать или даже целовать, вряд ли ты подмену заметишь. Остается открытым вопрос: зачем все это?

— Ну как зачем? Чтобы спрятать труп Нурбагандова, это же очевидно. Ты сама мне сто раз Честертона цитировала и говорила про лист в лесу и мертвое тело на поле боя.

— Говорила, — задумчиво повторила Настя. — Но я все равно не понимаю. Нурбагандов — явно не та фигура, ради которой стоит городить весь этот кошмар. Нет, Юрка, тут что-то еще. Какая-то гадость... Ох, прав был старик Денисов, когда предупреждал меня, что с программой не чисто, от нее за версту несет криминалом. А я, дура самонадеянная, ему не верила.

— Ася...

Юра замолчал и принялся сосредоточенно изучать коробку с сахаром, стоявшую на столе, словно надеясь увидеть на белой с синем картонной крышке что-то необыкновенно интересное и совершенно новое.

— Да? Что ты хотел сказать?

— Получается, что Леонид Петрович связан с этой программой.

— Получается, — спокойно подтвердила она, глядя в сторону.

Она боялась встречаться глазами с Коротковым, потому что прекрасно знала, о чем он собирается с ней поговорить. Но говорить об этом ей не хотелось.

— Как ты собираешься действовать дальше?

— Еще не знаю. У меня так быстро решения не появляются, мне надо как следует подумать. А у тебя самого есть предложения?

— Есть, но ты меня убьешь за них.

— Рискни, — предложила она, вымученно улыбаясь, потому что заранее знала все, что скажет ей Юра, и точно так же знала, что не согласится с ним ни при каких условиях.

— У нас все равно больше нет на примете фигурантов, связанных с программой. Стоянов погиб. Остается только твой отчим.

— Ну и?

— Ни и ничего. Надо сесть ему на хвост, он нас приведет к остальным.

— Нет, — холодно ответила она, по-прежнему не глядя на Юрия.

— Асенька, но ты же понимаешь, что официальным путем мы ничего не добьемся. Если Стоянов числится сотрудником аппарата правительства, какимто там референтом, а на самом деле командует учебным центром, значит, на самом верху заинтересованы в секретности. Нам в шесть секунд дадут по шее и отправят улицы мести.

— Я сказала — нет.

— Ну Ася, это же глупо. Ты сама подумай, другого пути у нас нет. Ты ведь хочешь довести дело до конца?

— Хочу. Но не таким путем.

— А другого нет.

— Будем искать.

— Я не понимаю твоего упрямства! — вспылил Коротков. — Чего ты добиваешься? Что ты выгадываешь? Ты же все равно знаешь, что Леонид Петрович в этом участвует, так какой смысл закрывать глаза и делать вид, что этого прискорбного факта не существует? Ты сама-то все время о нем помнишь, мучаешься, страдаешь.

Настя встала, медленно прошлась по кабинету до окна, потом повернула назад и дошла до двери, прислонилась к ней. Коротков развернулся на своем стуле, чтобы сидеть к Насте лицом, и выжидающе смотрел на нее.

— Ну что ты молчишь? Возрази мне, скажи что-нибудь умное и веское, только не гляди с выражением вечного укора.

— Юра, — тихо сказала она, — я никогда не буду следить за своим отчимом. Ты можешь относиться к этому как угодно, ты можешь считать меня абсолютной идиоткой, но я ничего не могу с этим поделать. Я не буду ни о чем его спрашивать и не буду за ним следить. Вот и все. Давай попробуем придумать другие способы.

— Но почему, Ася? — в отчаянии воскликнул он. — Почему? Все равно ты уже знаешь правду. Какой смысл засовывать голову в песок?

Она покачала головой, отошла от двери и снова двинулась к окну.

— Ты не прав, я не пытаюсь закрыть глаза на правду. Я действительно все время помню о ней, хотя видит Бог, хотела бы забыть. Но есть вещи, которые я не могу делать. Понимаешь? Не могу — и все тут. Я не могу следить за человеком, который меня вырастил и воспитал, которого я любила и до сих пор люблю, которого называю папой. Не могу я, Юра! Не могу, не могу!

Она почти сорвалась на крик, но тут же взяла себя в руки. Отвернувшись к окну, она смотрела на густой пушистый снег, уже несколько часов падавший на грязные улицы и серые дома. В сгущавшихся сумерках не было видно почти ничего, кроме устилавшего город снега. И внезапно ей захотелось, чтобы снег шел и шел, сыпал беспрерывно много часов, дней, недель, месяцев, чтобы накрыл собой в конце концов весь город вместе с домами и людьми, и чтобы все кончилось. Они все будут погребены под снегом и рано или поздно умрут. Никто не будет никуда ходить, никто не сможет никому звонить, все так и останутся на тех местах, где их застал снегопад, и жизнь замрет на этой самой точке. И больше не случится ничего плохого. Правда, и хорошего тоже не случится, но с этим вполне можно примириться, оно и без того нечасто случается.

x x x

Василий Клыков, временно исполнявший обязанности начальника службы безопасности банка "Русская тройка", с детства обожал шпионские романы и кино про разведку. Он никогда не читал и не слышал о знаменитой "экспертной оценке" ЦРУ, согласно которой только десять-пятнадцать процентов разведывательных данных добываются при помощи технических средств, а остальные восемьдесят пять—девяносто процентов информации разведка получает от живых людей. Клыков был помешан на технике и искренне считал ее панацеей от всех бед, от которых и призвана защищать банк служба безопасности. Его бывший начальник Дмитрий Вавилов часто повторял, что каждый посторонний человек, находящийся в помещении банка, несет в себе потенциальную опасность. Он может подложить взрывное устройство, подсунуть "жучок", украсть лежащий на столе документ, влезть в компьютер и занести вирус или сделать еще какую-нибудь пакость, посему посторонние в помещении не должны находиться без присмотра. Клыков уроки усвоил, но со временем идею развил, хотя и по-своему. Если посторонних двое или больше, лучше оставить их одних в прослушиваемом помещении, тогда все их секреты наверняка будут "озвучены".

Поэтому когда начальник кредитного отдела банка решил, что в его кабинете пора делать ремонт, Василий сразу подумал о том, что во вверенном ему банке будут находиться рабочие, архитектор, дизайнер и еще Бог знает кто, причем совершенно безнадзорно. Не выделять же сотрудника службы безопасности специально для того, чтобы он целыми днями находился вместе с ними в ремонтируемом помещении. Куда проще заблаговременно вмонтировать подслушивающее устройство, подсоединить его к магнитофону, установленному в одной из комнат охраны, и два-три раза в день спокойно проверять, о чем разговаривают оставшиеся без присмотра ремонтники. Сказано — сделано. Подслушивающее устройство Клыков установил поздно вечером, когда все уже ушли и он совершал контрольный обход помещений банка. Вообще-то обходить помещения он не обязан, для этого есть охрана, а начальник службы безопасности должен разрабатывать стратегию, но Клыков пренебрегал условностями, тем более что не собирался никого посвящать в свою идею. Он считал ее своей личной оригинальной находкой и хотел подождать, пока она принесет первые плоды, прежде чем ставить в известность руководство "Тройки". На следующий день должны были явиться архитектор, дизайнер и бригадир рабочих, чтобы посмотреть офис начальника кредитного отдела и сделать предварительные замеры, и Клыков хотел все сделать накануне, чтобы завтра оставалось только включить магнитофон, когда явятся посторонние.

Люди, которые будут заниматься ремонтом, пришли около полудня, и Клыков, получив сигнал от охранника на входе, быстро прошел в небольшую комнатку, открыл дверь своим ключом и нажал кнопку магнитофона, после чего запер дверь и отправился заниматься повседневными делами. Примерно в половине второго ему пришлось уехать: позвонили из школы безопасности с предложением посмотреть девушек-охранниц. Председатель правления "Русской тройки" не желал отставать от веяний моды и потребовал найти для себя охранника женского пола, чтобы ноги были подлиннее, мордашка посимпатичнее и меткость стрельбы повыше.

Клыков созвонился с несколькими московскими школами безопасности и попросил подобрать кандидатуры.

Со "смотрин" он вернулся в шестом часу вечера, архитектор, дизайнер и бригадир давно ушли, и Василий поспешил прослушать запись их переговоров. Пленка на невыключенном магнитофоне медленно крутилась, послушно записывая все, что происходило в офисе начальника кредитного отдела, который освобождать помещение будет только завтра, а пока что вместе с секретаршей разбирал бумаги и раскладывал их по папкам и ящикам, готовясь к завтрашнему переезду. Начальник этот имел среди сотрудников банка репутацию человека воспитанного и вежливого, однако сейчас, находясь наедине с собственной секретаршей, он пересыпал свою речь таким обильным и витиеватым матерком, что Клыков только диву дался. Почему-то он совершенно не стеснялся пользоваться ненормативной лексикой в присутствии молодой женщины. "Наверное, трахает ее, потому и позволяет себе", — подумал Василий и тут же невольно покраснел, поняв, что слушает их разговор, вместо того, чтобы выключить аппаратуру.

Отключив микрофон, он перемотал пленку и начал прослушивать все, что происходило в офисе днем. Переговоры ремонтников никаких подозрений у Клыкова не вызвали, все, что было ими сказано, относилось исключительно к вопросам архитектуры, строительства и отделки. Периодически в офис заходил хозяин кабинета, тот самый, который в данный момент затейливо матерился, перебирая документы, и давал подробные пояснения относительно того, чем ему не нравится нынешний вид офиса и что конкретно он хотел бы в нем изменить. Дизайнер и архитектор разговаривали с ним вежливо, были внимательны к пожеланиям заказчика, но каждый раз после того, как хозяин покидал кабинет, давали ему самые нелицеприятные оценки, называя "козлом, который сам не знает, чего хочет" и "придурком, который думает, что за "зеленые" бабки можно изменить законы физики".

В конце начальник отдела снова зашел в офис, но на этот раз не с очередной порцией пожеланий и советов.

"...— Вы скоро закончите?

— Все, уже закончили. Сейчас уходим.

— Прекрасно. Проходи, здесь поговорим.

— Значит, завтра мы начнем работать в десять утра, — это был голос архитектора. — Рабочие будут готовить помещение к грязным работам, а я утром принесу вам несколько вариантов перепланировки. Все равно очевидно, что при любом варианте эту стену надо переносить, а вот здесь делать проем...

— Да-да, конечно. Договорились. До завтра. Проходи, садись".

Клыков понял, что к начальнику кредитного отдела пришел какой-то посетитель. Он собрался было уже выключить магнитофон, поскольку интересовавшие его ремонтники свой визит закончили, но внезапно под влиянием чисто мальчишеского любопытства решил еще немного послушать.

Ему стало интересно, будет ли хозяин офиса так же непринужденно и заковыристо материться в присутствии этого посетителя, как он позволяет себе это со своей хорошенькой секретаршей.

Однако уже через две минуты Василий стал напряженно вслушиваться в разговор, боясь пропустить хоть слово. Разговор длился почти час, за это время секретарша начальника кредитного отдела дважды приносила кофе и несколько раз спрашивала по интеркому, ответит ли шеф на телефонный звонок. Шеф на звонки не отвечал, по-видимому, беседа с посетителем интересовала его куда больше всего остального.

Клыков быстро сообразил, о чем идет речь. Он помнил этого забавного даргинца Нурбагандова, который с огромным рвением взялся за работу, а через несколько дней написал заявление "по собственному желанию", потому что у его родственников в Дагестане беда и он должен им помочь. Все тогда отнеслись к этому с пониманием и сочувствием, тем более по телевизору в то время в каждом информационном выпуске обязательно показывали разрушенный многоэтажный дом, искалеченные мертвые тела и сидящих на земле рыдающих женщин и детей, потерявших близких и оставшихся без крыши над головой.

По словам посетителя выходило, что Нурбагандова в их банк подсунули, чтобы тот информировал людей, осуществляющих государственную программу борьбы с уклонением от уплаты налогов, о нарушениях, творящихся в "Русской тройке". Некие люди, хорошо относящиеся к руководству банка и искренне желающие оказаться им полезными, сделали так, чтобы Нурбагандов уволился, а через несколько дней аккуратненько избавились от него. Заботливые, побеспокоились о том, чтобы убитый засланный "казачок" не фигурировал в качестве сотрудника "Тройки". Одним словом, оградили эти доброжелатели банк от неприятностей. "Зачем?" — задал сам себе вопрос Василий Клыков и тут же услышал свой вопрос из динамика магнитофона. По-видимому, ход рассуждений у него был таким же, как и у начальника кредитного отдела. Посетитель, надо отдать ему должное, говорил очень деликатно, никаких имен, кроме покойного Нурбагандова, не называл, никого впрямую ни в чем не обвинял и страшных слов вроде "убил", "замочил" или "прикончил" не употреблял. Однако все, о чем он говорил, было Клыкову вполне понятно.

Непонятно одно: кто был этим посетителем?

Василий дослушал запись беседы до конца и отправился домой, поскольку было уже совсем поздно и в банке почти никого не осталось, ведь ему пришлось прослушать полностью разговоры, которые велись на протяжении трех с лишним часов. На другой день с самого утра Клыков зашел к начальнику охраны поинтересоваться, кто приходил накануне в офисы сотрудников банка. Потом заглянул в кабинет начальника кредитного отдела, спросил, как идут дела, доволен ли он вчерашними ремонтниками и когда состоится переезд.

Секретарша с утра пораньше уже сидела за своим столом в предбаннике и тоже складывала вещи в коробки, поскольку переезжала вместе с шефом. Несколько минут легкого трепа, и Клыков выяснил, кто приходил к хозяину офиса как раз тогда, когда уходили ремонтники. Фамилию он запомнил, но она ему ни о чем не говорила. И тут он вспомнил волшебную фразу, которую в таких случаях всегда произносил его бывший начальник Вавилов: "Позвоню Филипычу, пусть проверит". У Клыкова такого "Филипыча" не было, но почему бы не обратиться за помощью к тому капитану с Петровки, который приходил к нему и спрашивал о знакомых убитого Вавилова. Исполняя обязанности начальника службы безопасности, Клыков впервые столкнулся с тем, что без контактов с милицией он далеко не уедет. Раньше эти вопросы решал сам Вавилов, и молодой Клыков как-то не особенно задумывался над тем, а как, собственно говоря, он это делает. Теперь понятно, как. И понятно, кто такой этот "Филипыч". Ну что ж, у Вавилова был Филипыч, а ему, Клыкову, нужно искать, к кому можно обращаться со всякими безобидными просьбами. Попробуем начать с того капитана.

Василий быстро прошел в кабинет, который раньше занимал Вавилов, а теперь — он сам, и начал судорожно рыться в настольных приборах. У него была ужасная привычка записывать телефоны и адреса на маленьких квадратных разноцветных бумажках для заметок и потом рассовывать эти цветные клочки, равно как и визитные карточки, под подставки для приборов, между страницами перекидного календаря, в отделения для контрольных карточек — словом, куда угодно, только не в записную книжку и не в блокнот для визиток. Он уже почти потерял надежду, когда наткнулся-таки на заветный ярко-зеленый листочек с именем и телефонами.

Ни по одному из двух телефонов никто не отвечал, но, взглянув на часы, Клыков сообразил, что время сейчас самое неподходящее для звонков. Половина десятого утра. На Петровке работают с десяти, это он помнил. Стало быть, из дома Доценко уже вышел, а до службы не доехал. Придется подождать.

x x x

Коротков ворвался к Насте в комнату, как ураган, сметающий все на своем пути. Впервые за последние несколько дней лицо его сияло.

— Аська, тебе какую новость сначала, хорошую или убойную? — вибрирующим от восторга голосом спросил он.

— Хорошую, — буркнула она, не поднимая головы от разложенных по всему столу бумаг.

— Ну посмотри на меня, — взмолился Юра, — подними глаза-то, королева равнодушных! У меня действительно хорошая новость.

Настя сделала над собой усилие, изобразила улыбку и постаралась посмотреть на Короткова как можно приветливее.

— Смотрю. И жду хорошую новость.

— Барин заболел. Ты представляешь, Аська, он заболел! Мы-то с тобой удивлялись вчера, что он нас не дергал и не объяснял в очередной раз, какие мы тупые, упустили сначала Лазареву, а потом и ее дружка Парыгина.

— Не нас, а меня, — поправила его Настя. — Тебя он по этому делу не дергает, ты официально им не занимаешься.

— Ну ладно, не нас с тобой, а тебя и Мишаню, но все равно же не дергал. Не цепляйся к словам. Так вот, оказывается, у него уже вчера была температура тридцать девять с лишним, он еле-еле до конца дня досидел, а сегодня вообще свалился. Грипп в этом году сама знаешь какой.

— Не знаю, я не болела.

— Зато я болел и могу тебе точно сказать, что это надолго. Рвота, понос, внутри все узлом скручивается от боли и температура высоченная — Юрочка, — Настя мягко улыбнулась, на этот раз вполне искренне, не заставляя себя, — ну что за детский сад. Ура, училка заболела, уроков не будет. Тебе уже за сорок, а ты как ребенок радуешься, что начальник свалился с гриппом.

— Неправда твоя, Аська, и я даже не обижаюсь на тебя, потому что ты ничего не понимаешь. Не начальник с гриппом свалился, а Барин временно отошел от дел и оставил нас на дядю Пашу Жерехова. Разницу чувствуешь?

— Чувствую. А это важно?

— Еще как важно. Ты же убойную-то новость еще не слышала. Как услышишь — сразу поймешь. Короче: в банк "Русская тройка" приходил некий дяденька, который утверждает, будто знает, кто убил Нурбагандова, и даже называет и убийц, и причину убийства. Причем приходил он к начальнику кредитного отдела банка, а тот, кого он намеками называет в качестве организатора убийства, взял в "Тройке" солидный кредит и испытывает в данный момент большие трудности с его возвращением. Имя посетителя нам известно.

— Откуда информация?

— Из банка, от того мальчишки, который теперь Вавилова замещает. Он что-то к нашему Мишке доверием проникся и позвонил с просьбой проверить этого посетителя.

— Верить можно?

— Думаю, да, — Коротков пожал плечами и тут же ловко оседлал стул, усевшись на него верхом лицом к спинке. — Но и проверить тоже надо. Так что сама понимаешь, отсутствие надзора со стороны ненавистного Барина сильно развязывает нам руки, потому как дядя Паша Жерехов для нас — свой, он нам доверяет и накатает бумагу на наружное наблюдение, не требуя с нас особых объяснений.

Настя некоторое время молчала, машинально рисуя на чистом листе бумаги концентрические круги.

— Получается, моя версия неправильна. Я в очередной раз ошиблась. Юр, ты за мной не считаешь, сколько раз я за последний месяц делала глупости?

— Один, — быстро откликнулся он, — это когда ты решила не делиться со мной своими неприятностями. Это действительно серьезная ошибка, а все остальное — нормальный рабочий процесс.

— Ладно, не утешай, — Настя слабо усмехнулась, — в этом году я стала рекордсменкой по ошибкам. Я полагала, что Вавилов узнал в Нурбагандове бывшего агента Гаджиева, и это послужило причиной убийства сначала самого Гаджиева, а потом и Вавилова, который так и не расстался до конца со своими сомнениями. Но если Нурбагандова убили в виде "акта доброй воли", в виде благотворительной помощи, чтобы добиться отсрочки по кредиту или более льготных условий, тогда я не понимаю, почему погиб Вавилов. Его убийство к истории с Нурбагандовым никаким боком не пришивается. Надо искать другое объяснение его смерти. Или вчерашний посетитель банка врет, и тогда нужно придумать объяснение этой лжи.

— А ты позвони Мишане, он домой после суток не поехал, у себя сидит, — посоветовал Коротков. — Мальчишечка из банка обещал пленку привезти, на которой разговор записан. Может, уже и подъехал.

Но Клыкова пока не было. Доценко обещал принести пленку, как только ее привезут. Настя снова задумчиво уставилась в окно. Если вчера и позавчера в ней кипела холодная ярость, бешеная энергия и стремление во что бы то ни стало завершить начатое, довести до конца, то сегодня ее одолели вялость, усталость и безразличие. Она понимала, что и как нужно делать дальше, но не могла найти в себе силы встать, пойти и начать делать. Тело ее словно стало тяжелее на целый центнер.

— Ася, ну что ты сидишь, как клуша, — сердито проговорил Коротков, которому надоело продвигаться вперед по миллиметру, когда можно уже наконец сделать большой широкий шаг. — Иди к дяде Паше, объясняй ситуацию, нужно обеспечить "наружку" за этим типом, который в банк приходил, и за тем, который деньги задолжал, тоже.

— Сам иди, — огрызнулась Настя.

— Привет тебе! Я-то тут с какой стороны? По какому делу у меня банк "Русская тройка" проходит? У тебя это хотя бы прежнее место работы одного из потерпевших по делу о семи убийствах, а я что ему буду говорить? Ну Ася, ну возьми себя в руки. Да что с тобой в конце концов?

Она молча смотрела на него, не замечая, как по ее лицу текут слезы. Ей было очень плохо. Когда до конца оставалось еще далеко, у нее хватало сил не думать о том, а что будет, когда все кончится. Может быть, никогда это не кончится, и все останется как есть: убийства "повиснут" нераскрытыми, а она будет знать грязную тайну о своем отчиме. Теперь, когда все так быстро двигалось к завершению, она уже не могла не думать о том, что же будет с ним. С ее отчимом. С папой. Его арестуют работники милиции. Или убьют ТЕ.

А что тогда будет с мамой? А с ней самой?

— Сам иди, — медленно повторила она, все еще не понимая, отчего на губах появился соленый привкус, — иди и говори дяде Паше, что хочешь. Я не пойду.

Коротков встал со стула, подошел к ней, погладил по голове и ласково поцеловал в щеку.

— Извини, я дурак, не подумал. Прости, Ася. Может, тебе лучше домой пойти?

Она отрицательно помотала головой.

— Я хочу пленку послушать.

— Тогда запрись в кабинете, чтобы тебя никто в таком состоянии не видел. Я постучу в дверь, как обычно.

— Хорошо, спасибо.

Юра пошел к заместителю начальника отдела Павлу Васильевичу Жерехову, а Настя заперла за ним дверь и снова впала в транс.

x x x

Сегодня Василий Валерианович Галузо не смог сам поехать в учебный центр, день у него был расписан очень плотно и буквально по минутам, а поговорить с Зелениным было необходимо. Галузо прикидывал и так, и эдак, стараясь выкроить время для этой встречи, но больше сорока минут никак не получалось, а если ехать к Зеленину, одна дорога туда и обратно займет часа полтора, а то и больше, вон снегу-то намело — не проедешь. Пришлось звонить Александру Петровичу и приглашать к себе, хотя очень Василию Валериановичу не хотелось этого делать. После нелепого случая с Нурбагандовым он стал особенно осторожен. Ну надо же было такому случиться, во всей многомиллионной, огромной и безразличной к своим обитателям Москве только два человека могли бы узнать в Нурбагандове бывшего уголовникастукача, так именно один из них оказался начальником службы безопасности того банка, куда парня направили. Однако Александр Петрович Зеленин популярно объяснил, что ничего особенного тут нет, и надо было быть к этому готовыми с самого начала, когда только принимали решение действовать так, как предлагал Стоянов, а не так, как советовал он, Зеленин. Службы безопасности формируются наполовину из спортсменов, наполовину — из милиционеров, поэтому для бывшего агента напороться на знающего его хотя бы в лицо мента — дело вполне реальное. Послушались бы Зеленина, не связывались бы с уголовниками и спецаппаратом, — и все обошлось бы. Так нет, пошли на поводу у Стоянова, у которого в голове полторы извилины, а гонору — как у фараона египетского, только лишь потому, что у него в самых верхних эшелонах есть люди, ему обязанные, и ссориться со Стояновым опасно.

Однако из объяснений Зеленина неумолимо вытекало и другое: ни Зеленин, ни Стоянов не должны появляться в том здании, где работают Галузо и его задушевный приятель Виталий Аркадьевич Боровков. Потому как если охрана крупных деятелей зачастую состоит из работников милиции, то их референты и помощники тоже нередко приходят из МВД, поскольку имеют юридическое образование, хорошие связи и навыки аппаратно-бумажной работы. А коль так, то среди них немало найдется людей, знающих и бывшего замначальника окружного управления полковника Стоянова, и кандидата юридических наук, доцента подполковника Зеленина.

И тот и другой числятся на мелких аппаратных должностях и, теоретически говоря, находиться в этом большом красивом здании имеют полное право, но пожелай кто-нибудь копнуть поглубже, сразу выяснится, что ни кабинета своего, ни даже стола письменного и сейфа у них нет, и другие сотрудники аппарата их впервые видят и фамилий таких никогда в жизни не слышали. Одним словом, лучше не нарываться.

Но сегодня у Галузо выхода не было. Стоянов погиб, его место освободилось, надо немедленно назначать Зеленина на должность. И, что самое главное, быстро выводить из игры стояновских идиотов, разгуливающих по всей стране с диктофоном и видеокамерой в руках. Уже тогда, когда случился прокол с Нурбагандовым и стало очевидным, что тактику работы надо менять, стало не менее очевидным, что просто так Григорий Иванович Стоянов своих позиций не сдаст. Он ни за что не признает ошибочность своего решения и глупость и недальновидность избранного способа набора курсантов в учебный центр. Никогда в жизни он не отступит перед научным работником, паршивым бумагомаракой, книжным червем. А если поднажать на него — вспылит и помчится жаловаться своим высокопоставленным должникам, которых в свое время из-под блядей вытаскивал и от статьи за нарушение правил о валютных операциях спасал. Была такая в нашем Уголовном кодексе замечательная статья, по которой вплоть до высшей меры можно было схлопотать.

Ссориться с должниками Стоянова Василий Валерианович не хотел, он вообще не любил ссориться и конфликтовать, потому и затеял эту сложную и опасную игру, итоги которой должны были вывести Григория Ивановича из строя.

Стоянов окажется скомпрометирован как руководитель, а ни Галузо, ни Боровков, ни тем более Зеленин к ниспровержению начальника учебного центра ни малейшего отношения не имеют. Можно будет даже не снимать Стоянова с должности, дабы не дразнить его должников и не давать ему повода жаловаться, пусть числится начальником, но фактически заправлять всем и определять стратегию будет Александр Петрович Зеленин, человек разумный, предусмотрительный и умеющий рассчитывать на несколько ходов вперед.

Комбинацию с Никитой Мамонтовым и оперативником Коротковым задумал все тот же Зеленин. Точнее, он ее задумал и разработал теоретически, и потом нужно было только подобрать подходящего уголовника. Такого, который испугается побоев, признается в убийстве, даже если он его и не совершал, и побежит за помощью к оперу, который с ним когда-то работал. После этого следовало убедиться, что встреча уголовника с оперативником назначена, и уголовника быстро ликвидировать, но не абы как, а так, чтобы опер нашел его первым. А запись признаний, сделанных (или не сделанных, что, впрочем, никакого значения не имеет, поскольку можно пленку сфальсифицировать) этим ныне уже мертвым уголовником, передать в прессу. Но опять же не абы кому, а человеку неуравновешенному, взрывному, падкому на "жареное", не любящему милицию. Смысл всего этого нагромождения подставок и подножек был только один: показать на ярком, громком и доходчивом примере, что избранная Стояновым тактика набора курсантов в учебный центр глубоко порочна, что при наборе первой группы обучающихся ничего такого не произошло по чистой случайности, просто повезло, а вот при втором наборе неприятности и посыпались. Нарвались на Мамонтова, который побежал за помощью в милицию, а не дай Бог теперь копать начнут, выяснять, кто да откуда мог про Никиту узнать и наводку на него дать. Вот видите, уже и газеты пронюхали, шум поднимают, а милиционеры этого терпеть не станут, начнут огрызаться, землю рыть, чтобы доказать, что журналист не прав, а кто знает, что они в процессе этого рытья из земли выкопают. Всяко может случиться...

Статья в популярной газете нужна была обязательно, чтобы иметь под руками неоспоримые вещественные доказательства провальности стояновского метода. Как знать, может быть, Григорий Иванович все-таки рискнет пожаловаться наверх о том, что к нему необъективно относятся и оттирают от руководства учебным центром. И все разговоры о неудачах не будут иметь ровно никакого значения, поскольку не подтверждены ничем, кроме слов, сказанных Галузо, Боровковым и Зелениным. А статья в газете — это уже факт, с которым не поспоришь. Государственной программе такие статьи не нужны, особенно секретной ее части.

А вот и еще одна неприятность, господин Стоянов, с вашей методикой. Некто Парыгин. Вообще твоих людей не испугался, повел себя непредсказуемо, но, надо отдать ему должное, правильно, и твои мудаки, аппаратурой обвешанные, чуть в милицию не загремели. Это им просто повезло, что патруля в тот момент на улице не было, когда храбрый гражданин Парыгин окно разбил и стул выбросил...

Одним словом, игра была сложная, рассчитанная на битье по честолюбию. Не захочет Стоянов краснеть каждый раз, когда такая оплошность произойдет, два раза стерпит, три, а потом отойдет в сторону, уступит, скажет, дескать, ладно, давайте будем пробовать другой способ, может, от другого-то неприятностей меньше. При этом и Галузо, и Зеленин понимали, что уступит Стоянов не искренне, а всего лишь для видимости. Захочет, чтобы Зеленин начал свой способ продвигать, и будет выискивать в нем недостатки, ошибки, промахи, будет преувеличивать каждую неудачу и преуменьшать успех. Ибо Григорий Иванович Стоянов свято уверен в собственной правоте, другой тактики работы он не признает и знать не хочет, полагает, что сыплющиеся на его голову промахи — результат несчастливого стечения обстоятельств, и с удовольствием рано или поздно уступит Зеленину право на попытку, чтобы позлорадствовать над неумелыми потугами бумагомараки. А в том, что потуги будут неумелыми и неуспешными, он не сомневался ни одной минуты.

Вот так примерно видели Галузо и Зеленин, а вместе с ними и Боровков развитие событий. Стоянов будет тихонько сидеть и молчать в тряпочку, ожидая первого промаха своего конкурента, первого провала зеленинского метода. А провала все не будет и не будет... И все постепенно привыкнут, что на самом деле Зеленин в учебном центре главный, а Стоянов только так, для мебели. Бархатная революция. Это куда продуктивнее, чем открытый мятеж.

Эх, знать бы, что Стоянов так скоро уйдет со сцены, погибнет, упав с высоты двенадцатого этажа, не затевали бы весь этот сыр-бор. Ведь сколько сил положено, сколько людей задействовано, сколько риска ненужного! Столько раз вся ситуация балансировала, как говорится, на грани фола и только чудом выправлялась. К знахаркам, что ли, начать ходить, с усмешкой подумал Галузо, или к гадалкам каким говорят, они точно время смерти предсказать могут. Если точно знать, что твой противник скоро естественным образом концы отдаст, сколько усилий и времени можно сэкономить...

Однако это все лирика и смешочки. А дело состоит в том, что деятельность "вербовщиков", работающих на Стоянова, нужно немедленно прекратить, пока еще какая-нибудь неприятность не случилась. Только вот вопрос: как это сделать? Как с ними связаться? Кто они? Где их искать? И как отдать такую команду, которую они выполнят, а не пропустят мимо ушей, сочтя необязательной? С ними имел дело только сам Григорий Иванович, и Галузо с Зелениным полагали, что как только Стоянов созреет для того, чтобы отступить, он и даст им соответствующую команду остановиться. И никому не приходило в голову, что он может внезапно умереть, а его люди останутся практически бесконтрольными.

Для обсуждения этого вопроса Василий Валерианович и хотел срочно встретиться с Зелениным. После долгих размышлений и прикидок он выкроил для встречи с Александром Петровичем время с семнадцати тридцати до восемнадцати пятнадцати.

Глава 20

На следующий день Павел Васильевич Жерехов передал Короткову отчет о наблюдении за двумя объектами, один из которых приходил в банк "Русская тройка" с более чем странными намеками, а другой был, собственно, тем, на кого намекал первый.

Наблюдение за первым объектом ничего интересного не выявило, кроме того, что он после посещения банка встречался со вторым, зато второй объект провел "наружников" по весьма любопытной цепочке. В результате в течение суток были установлены Александр Петрович Зеленин и Василий Валерианович Галузо. Объект наблюдения номер два вступил в контакт с Зелениным, после чего Зеленин направился прямиком в большое красивое здание, где провел ровно сорок восемь минут. Вышел он из здания вместе с каким-то человеком, попрощался с ним за руку и уехал на машине.

Наблюдатели, "провожавшие" Зеленина, довели его до закрытой территории, проникнуть на которую им не удалось. Другая группа наблюдателей взяла под опеку мужчину, вместе с которым Зеленин выходил из здания, и через некоторое время было установлено и его имя. Василий Валерианович Галузо был одним из крупных руководителей в аппарате правительства.

— И зачем я все это затеяла? — тоскливо спросила Настя, глядя на принесенный Коротковым отчет.

— Как — зачем? — удивился Юра. — Я что-то тебя не понимаю. Какие у тебя сомнения?

— Обыкновенные. Что мы со всем этим делать-то будем? Ясно, что территория, на которую ребята не смогли пролезть, это и есть тот пресловутый учебный центр. И точно так же ясно, что господин Галузо является активным деятелем в той государственной программе по борьбе с уклонением от уплаты налогов. И дальше что? Мы с тобой вдвоем — против всей эдакой махины? Когда я давала обещания Денисову, я как-то об этом совершенно не подумала.

— Мне не нравится твое настроение. И вообще ты мне не нравишься. Я тебя не люблю, когда ты такая.

— Ну извини, бери, что дают, другого не завезли, — кисло усмехнулась она. — Юра, когда я научусь быть дальновидной, как ты думаешь?

— Асенька, перестань. Возьми себя в руки. И позвони своему задушевному другу Заточному.

— Зачем?

— Затем. Ты свою часть работы выполнила, ты действительно не можешь больше ничего, ни одна, ни вместе со мной. То, на что мы вышли, — это уже уровень не нашего отдела, а гораздо выше.

Настя упрямо наклонила голову и уставилась глазами в пол.

— Я не буду ему звонить.

— Начинается! — театрально развел руками Юрий. — И почему, позволь спросить?

— Юра... Ну да, я дура, я слишком эмоциональна, это вредит работе, но я не хочу звонить Ивану. Мне кажется, он был очень недоволен нашим последним разговором, и я сильно упала в его глазах. Мне совестно.

Она подняла глаза, глубоко вздохнула, зажмурилась, посидела несколько секунд с опущенными веками, потом взглянула на Короткова и улыбнулась.

— Все, Юрик, я готова. Уже все прошло. Ты прав, я безобразно распустилась. Дело есть дело, в конце концов.

На этот раз Настя не поехала к генералу домой. Она позвонила ему на службу, попросила назначить ей время для встречи, и Заточный суховато и прохладно предложил встретиться назавтра в семь утра. Настя знала, что Иван Алексеевич любит по утрам гулять в Измайловском парке, но только по воскресеньям, а уж никак не по будним дням. Она невольно поежилась. Вставать придется в шесть, а для нее это каторга, она и в семь-то с трудом глаза продирает, особенно когда за окном еще темно. Но ничего не попишешь, сама напросилась.

Ровно в семь утра на следующий день она вышла из метро и тут же увидела машину генерала. Это тоже было необычным. Они много раз гуляли по утрам в парке, но Заточный всегда приезжал на метро и был в спортивном костюме и легкой куртке, а сегодня — в пальто. Вероятно, после прогулки он собирается не домой возвращаться, а ехать прямо на службу, подумала Настя.

Они молча дошли до входа в парк, желание разговаривать у Насти пропало напрочь, генерал, казалось, тоже был погружен в свои мысли. Наконец она поняла, что тянуть дальше уже неприлично.

— Иван Алексеевич, я знаю, что нарушаю субординацию, — начала она. — В другое время я пришла бы со своими проблемами к Гордееву, а уж он обратился бы к вам, и то не лично, а через руководство. Поэтому заранее прошу меня простить.

— Ничего, пожалуйста, — кивнул Заточный. — Я вас слушаю.

Она стала рассказывать, стараясь ничего не упустить и не напутать. Иван Алексеевич слушал внимательно, почти не перебивая, только иногда задавал уточняющие вопросы. Когда она закончила, он улыбнулся, при этом его желтые тигриные глаза вспыхнули, как два маленьких солнышка.

— И что вас смущает во всем этом?

— Да все смущает! — в сердцах откликнулась Настя. — На моем уровне невозможно проникнуть в этот учебный центр, а только там я смогу найти ответы на свои вопросы. Я почти уверена, что на этот раз не ошибаюсь, убийца, задушивший семерых человек, связан с учебным центром, со Стояновым и Зелениным. И я хочу его найти.

— Или их, — уточнил Заточный. — Вы довольно убедительно рассказывали только что о том, как можно было совершить эти убийства, не испугав жертву, и по вашим словам выходило, что преступников как минимум двое.

— Хорошо, пусть будет "их", — послушно согласилась она. — Но я все равно хочу их найти.

— И еще одно соображение, Анастасия. Вы были правы, когда говорили о том, что отмена заказа на Нурбагандова и передача его другому исполнителю не связана с вопросами денег. Это скорее вопрос не дешевизны наемника, а удобства и простоты. И из этого вытекает очень интересный вывод. Люди, заправляющие учебным центром, не привыкли считать деньги. И тут я склонен согласиться с вами относительно Стоянова. Похоже, он действительно был там одним из руководителей.

— Я не совсем улавливаю, — осторожно сказала Настя, боясь показаться глупой. Мало того, что в прошлый раз она выглядела перед генералом слабонервной истеричкой, так теперь еще круглой дурой себя покажет.

— Поясню. Деньги, как вам известно, любят счет. Банальная старая истина. Поэтому в каждой организации, будь она коммерческой или государственной, есть бухгалтерия. Но в коммерческой организации к деньгам относятся бережно, их действительно считают, причем не только финансисты, но и руководители, чтобы правильно определять стратегию и тактику развития предприятия. В бюджетной сфере все по-другому. Выделяются деньги из бюджета, на эти деньги организация должна функционировать. Если она что-то сэкономит, толку ей от этого не будет, потому что если она вместо двадцати дорогих компьютеров купит десять дешевых, то оставшиеся деньги она все равно не сможет потратить на премирование сотрудников или на то, чтобы ввести в свои штаты лишнюю необходимую должность. И наоборот, если у организации некомплект сотрудников и фонд заработной платы расходуется не полностью, на эти деньги нельзя купить компьютеры. Деньги на зарплату и на оборудование проходят по разным статьям, и использование средств не по той статье, по какой положено, является грубейшим нарушением финансовой дисциплины. Но это я так, для примера вам говорю, потому что хочу объяснить вот что: человек, всю жизнь проработавший в бюджетной сфере, обычно вообще не думает о таких вещах, как бухгалтерия, и забывает о таких людях, как финансисты. А чего об этом думать, когда все заранее известно и расписано? Все равно ведь ничего не изменишь.

— Стоянов — кадровый милиционер, и Зеленин — тоже, — задумчиво сказала Настя. — Вы полагаете, они по укоренившейся привычке не обращают внимания на финансовые дела учебного центра?

— Умница, — снова улыбнулся генерал. — Именно это я и полагаю. Они не привыкли думать и помнить об этом. Для них главное — знать, что деньги на счет переведены, и немалые, и их можно тратить на нужды центра. Они и тратят.

А ведь там каждая копейка на учете, можете не сомневаться. В такие игры, Анастасия, на собственные деньги не играют, масштаб не тот. Чтобы затеять такую кухню и оплачивать ее из собственного кармана, нужно быть по меньшей мере сумасшедшим миллионером. У вас по этому делу фигурируют сумасшедшие миллионеры?

— Ни одного, — засмеялась Настя. — Даже психически нормального миллионера и то не усматривается.

— Ну что ж, будем считать, что мы договорились. Сегодня же чрезвычайная комиссия по налогам узнает из доверенного источника, что огромные деньги, отпускаемые государством на программу борьбы с неуплатой налогов, транжирятся черт знает как, особенно много злоупотреблений по учебному центру.

— Какие, например?

— Анастасия, не стройте из себя наивную, — поморщился генерал. — Любые. Например, наряду с подготовкой специалистов для работы в крупных коммерческих структурах в этом центре на коммерческой основе готовят бухгалтеров. Организовали платные курсы и обучают кого ни попадя за бешеные деньги. Насколько я понимаю, официальная подготовка специалистов там должна вестись по двум направлениям: бухгалтерский учет и экономический анализ, с одной стороны, и основы оперативной работы, с другой. Стало быть, люди, преподающие экономические дисциплины, там есть. Так что версия о платных курсах более чем правдоподобна. Этого будет вполне достаточно, чтобы накрыть учебный центр внезапной проверкой.

Он кинул быстрый взгляд на часы и повернул в сторону выхода.

— Наше время истекло, пора на службу двигаться. Вы куда сейчас? На Петровку?

— Куда ж еще, — вздохнула Настя.

— Не слышу энтузиазма в голосе, — насмешливо поддел ее Иван Алексеевич. — В былые времена вы рвались на работу и не хотели оттуда уходить.

— Я ведь объясняла вам...

— Конечно, я помню. Помню, как вы лили слезы на моей кухне и умоляли спасти вас от злого начальника. Но я полагал, что это была лишь минутная слабость. Неужели я ошибся в вас?

— Вероятно, ошиблись. Вот кончу с этим делом и напишу рапорт.

— Не торопитесь, Анастасия.

— Не удерживайте меня, Иван Алексеевич. Я готова к тому, что вы будете плохо думать обо мне, но работать с Мельником я все равно не буду. Я не могу. Скажу вам больше: я не могу больше работать в уголовном розыске.

Заточный остановился, повернулся к ней лицом и посмотрел в упор.

— Это нечто новенькое. Не хотите обсудить это со мной?

— Не хочу. Раньше хотела. Но вы мой порыв как-то не поддержали. У меня сложилось впечатление, что мой визит к вам вас раздражал и тяготил. Не беспокойтесь, Иван Алексеевич, я больше не буду приставать к вам с глупостями. Это действительно была минутная слабость. Мне казалось, что мы друзья и я могу прибежать к вам со своими бедами. Я признаю, что неправильно оценила ситуацию, генерал может быть жилеткой для рядового опера. Простите.

Она говорила, глядя прямо в желтые глаза Заточного, глаза эти больше не согревали ее теплым светом, как раньше. Они были холодными и серьезными.

— Не прощаю. Вы обиделись на меня? Наверное, это правильно. Любая женщина на вашем месте обиделась бы. Но не стану приносить вам извинения. Я повел себя так, как счел в тот момент нужным и правильным. И если вас это обидело — что ж, значит, так тому и быть. Пойдемте, время поджимает.

Они миновали выход из парка и быстро шли к метро, где генерал оставил машину.

— Вас подвезти? — спросил он, доставая из кармана пальто то ключи.

— Нет, спасибо, я на метро доеду.

— Вы что, до сих пор на меня дуетесь?

— Что вы, нет, конечно. Иначе разве стала бы вам звонить с просьбой о встрече.

— Не кривите душой, Анастасия.

Он подошел к ней совсем близко. Теперь его глаза снова были теплыми, как две лужицы расплавленного золота, белоснежные зубы сверкали в улыбке.

— Если вы сердитесь и обижаетесь на меня, но все-таки пришли ко мне с разговором о преступлениях, которыми вы занимаетесь, это означает, что вы по-прежнему любите свою работу, она для вас выше всего, в том числе и выше ваших дурацких амбиций и обид. Так что не смейте мне рассказывать о том, что не хотите больше работать в розыске.

Настя с трудом оторвала взгляд от его желтых сияющих глаз. Она никогда не могла понять, чем он так привораживает ее. Они знакомы без малого два года, и все это время она чувствовала, что не может сопротивляться этому человеку. Она не может на него сердиться, что бы ни случилось.

— Разве нет другого объяснения? — спросила она, стараясь не поддаваться теплу, льющемуся из его глаз.

— Есть. Но вас оно тоже вряд ли устроит. Вы хорошо ко мне относитесь и просто не можете на меня сердиться. Все, Анастасия, время вышло. Еще раз спрашиваю: поедете со мной до центра?

— На метро быстрее получится. Спасибо.

Настя постояла некоторое время на тротуаре, глядя вслед удаляющейся машине Заточного. Ей спешить некуда, генералу на работу к девяти, а ей — к десяти.

x x x

Звонок в дверь застал ее врасплох. Настя недавно пришла с работы, в очередной раз выдержала борьбу с собственным отвращением к еде и заставила себя что-то сгрызть и теперь готовилась залезть под горячий душ. Она никого не ждала. "Не открывать? — мелькнула мысль. — Ничего хорошего внезапные вечерние визиты обычно не приносят. Впрочем, это может быть просто соседка".

Настя посмотрела в глазок и тут же открыла дверь. На пороге стоял отчим в большой сумкой в руках.

— Папа?

Она отступила на шаг, пропуская его в квартиру и стараясь скрыть охвативший ее ужас. Как вести себя с ним? После того вечера, когда она все поняла про него, Настя разговаривала по телефону только с матерью, которая исправно звонила каждый вечер. Вряд ли ей удастся справиться с нервами и не выдать себя, Леонид Петрович знает ее как облупленную, и что тогда? Выяснять отношения? Задавать вопросы, которые нормальная дочь никогда не позволит себе задавать любимому отцу? Как быть? И вообще, зачем он явился?

— Извини, я без звонка, — добродушно произнес Леонид Петрович. — Ты одна?

— Конечно. Лешки же нет, а гостей я так поздно не приглашаю. Что случилось, папа?

— Ничего. Привез тебе продукты. Мама уверена, что ты опять голодаешь, но понимает, что заставить тебя приехать к нам вряд ли удастся.

— Раздевайся.

Отчим снял куртку и ботинки, вытащил Лешкины домашние тапочки.

— Угости отца чаем, ребенок, — сказал он, проходя на кухню.

Настя включила чайник и принялась выгружать из сумки продукты. Руки у нее дрожали, и она боялась, что Леонид Петрович это заметит. Выяснять отношения с ним она не собиралась и с горечью думала о том, что впервые за всю свою жизнь не чувствует себя рядом с ним легко и спокойно. Неужели ей теперь всегда придется жить с этим грузом на сердце?

— Что происходит, ребенок? — спросил он, пытливо глядя на нее.

— Ничего, — лицемерно ответила она. — А что должно происходить?

— Не ври отцу. Мама уверяет, что с тобой что-то происходит. Она разговаривает с тобой каждый день, и ты ей не нравишься.

— И она прислала тебя посмотреть, не поселился ли у меня в квартире любовник, пока муж за границей?

— Грубо, ребенок, — укоризненно покачал головой Леонид Петрович. — Мы с мамой никогда не лезли в твою личную жизнь. Но ей кажется, что настроение у тебя с каждым днем все хуже и хуже. Не думай, что если ты ничего ей не рассказываешь, то она ничего не замечает. Она — твоя мать, и чувствует такие вещи по голосу, ей никакие рассказы не нужны. Так что происходит с твоим настроением?

— Папа, мне скоро тридцать семь, ты не забыл? Я работаю, и жизнь у меня не так чтобы очень простая и легкая. Может у меня быть плохое настроение, или я обязана триста шестьдесят пять дней в году веселиться и радоваться жизни? Ей не удалось скрыть раздражение, и ответ прозвучал резко. Даже слишком резко.

— Значит, не хочешь рассказывать, — констатировал отчим. — Твое право. Не беспокойся, я не буду тебя терзать. Выпью чаю и поеду. Ты жива, здорова, так и доложу маме, это ее успокоит. Кстати, что ты решила с переходом на другую работу?

— Буду переходить, — Настя пожала плечами. — Что тут думать? С Мельником мне все равно не работать, не получается у меня.

От нервного напряжения ее зазнобило, да так сильно, что буквально начало трясти. Это не укрылось от внимательных глаз отчима.

— Ты не простыла? Тебя, кажется, лихорадит, — озабоченно заметил он.

— Да, немного, — Настя постаралась спрятаться за спасительную ложь. — Замерзла сегодня сильно, никак отогреться не могу.

— Выпей немножко, — посоветовал отчим, — хорошо для профилактики. Что у тебя есть?

— Не знаю, надо посмотреть, я же спиртное не покупаю.

Что-то осталось, наверное, после Нового года. Леонид Петрович поднялся и открыл дверцу кухонного шкафа, где, как он знал, дочь и зять хранили напитки.

— Я сам посмотрю, — решительно сказал он, — ты обязательно выберешь что-нибудь не то. Так... Ликер не годится, сухое белое не годится... А вот это пойдет. Чувашский ром на травах. Откуда такая прелесть?

— Лешкин аспирант привез. Папа, это для меня слишком крепко, я такое не люблю.

— Это не надо любить, это надо пить, чтобы согреться и расслабиться. И потом, я же не заставляю тебя глушить ром стаканами.

Он поставил на стол две маленькие рюмки, налил себе примерно треть, Настину рюмку наполнил до краев.

— Залпом пить? — с нескрываемым страхом спросила она.

— Зачем же? Пей как тебе нравится. Маленькими глоточками, если хочешь. Только обязательно съешь что-нибудь сначала, нет ничего глупее, чем пить на пустой желудок. Ты ведь не ужинала?

— Я ела. Честное слово.

— Могу себе представить. — Он усмехнулся и полез в холодильник за ветчиной, которую прислала Надежда Ростиславовна.

Открыв хлебницу, Леонид Петрович извлек получерствый хлеб и сделал Насте бутерброд.

— Ешь, чтобы я видел.

Она стала вяло жевать бутерброд, казавшийся ей совершенно безвкусным. Отчим поднял свою рюмку, повертел в руке, понюхал напиток и поставил на стол.

— Что, не нравится?

— Нравится. Хороший напиток.

— Тогда почему не пьешь?

— Тебя жду. Пить в одиночку — дурной тон, ребенок. Ты ешь, не торопись. Какие вести от Чистякова?

— Процветает. Читает лекции, они там пользуются бешеной популярностью. Звонит мне каждый день.

Настя слышала себя со стороны и удивлялась тому, что стала говорить короткими фразами. Это было ей не свойственно, обычно в присутствии отчима она расслаблялась, рассказывала все с подробностями и пространными остроумными комментариями, много смеялась. Теперь ее как подменили. Неужели отныне так будет всегда?

— Скучаешь без него?

— Не особенно. Некогда. Работы много.

Леонид Петрович между тем вытащил из кармана шариковую ручку, придвинул к себе бутылку с ромом и начал рисовать на этикетке. Настя с любопытством наблюдала за ним. Вот, значит, о чем говорила ей мама. Во время серьезного разговора один на один...

— С Сашей давно виделась? Как там у них дела?

— Нормально. Саня работает, Дашка сидит с малышом и лелеет мечту о втором ребенке.

Отчим помолчал, словно чувствуя, что разговор иссякает, и не зная, каким еще способом его оживить.

— Доела? Ну, давай выпьем, ребенок. Твое здоровье. — Он поднял рюмку.

— И твое, папа.

Отчим слегка пригубил ром и поставил рюмку. Настя сделала небольшой глоток, потом зажмурилась и выпила остаток одним махом. Напиток показался ей слишком крепким, она вообще любила только мартини, ничего другого не пила. Но сейчас выпила до дна в надежде, что пройдет скованность, мешающая ей вести себя нормально. Леонид Петрович снова взялся за ручку и этикетку.

— Чудная у тебя привычка, — не выдержала Настя. — Никогда не знала, что ты рисуешь на этикетках.

— Да ну? — вздернул брови отчим. — Неужели ни разу не видела?

— Ни разу.

— Странно. Впрочем, ты никогда не была особенно внимательной.

— Папа...

— Да я не в упрек, — засмеялся он. — Просто отмечаю.

Хотя ты действительно могла этого не знать, в компаниях я себе такого не позволяю, а вдвоем мы с тобой, по-моему, не пили ни разу. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься, сегодня это впервые.

— Тогда извини, беру свои слова обратно.

Он снова поднес рюмку к губам, отпил еще немного.

— Мне не предлагаешь? — спросила Настя.

— Тебе уже хватит. Для того чтобы согреться и снять озноб, вполне достаточно одной рюмки. Разве не помогло?

— Помогло, — призналась она.

— Ну и хватит. Если хочешь, добавь в чай капельку, тоже хороший эффект дает.

Настя поставила чашки и разлила чай. Ром и в самом деле подействовал, руки стали теплыми и перестали дрожать.

— Покажи, как ты разрисовываешь этикетки, — попросила она.

Леонид Петрович пододвинул к ней бутылку и взял в руки чашку с горячим чаем. Настя рассматривала этикетку с заштрихованными светлыми участками.

— Забавное художество. — Она заставила себя улыбнуться и удивилась, что это у нее получилось без особых усилий. — Ты только штрихуешь или рисуешь что-то свое?

— Когда как. Если на этикетке есть чей-нибудь портрет, то обычно трудно бывает удержаться, начинаю его уродовать. Усы пририсовываю, бороду, прическу меняю — короче, что в голову придет. Иногда до смешного доходит.

— Даже до смешного? — недоверчиво переспросила Настя, искренне не понимая, что тут может быть смешного.

— А ты как думала! Человек не всегда себя контролирует, и от этого получаются всякие конфузы. Кстати, вот тебе пример. Помнишь, я приходил к твоему начальнику за аналитическими материалами? Ты тогда еще на меня собак спустила, обвинила в барстве и во всех смертных грехах.

— Помню.

Сердце у нее заныло от недоброго предчувствия, хотя она не смогла бы сейчас сказать, чего боится. Все самое страшное уже и так произошло. И продолжает происходить прямо сейчас и прямо здесь.

— Ну вот, я же к нему с бутылкой пришел, как положено, я правила знаю и неукоснительно их соблюдаю, к мужикам даже по серьезному делу без бутылки ходить не принято, а уж по такому, как у меня, — и подавно. Пить при этом необязательно, но принести должен. Прихожу, представляюсь, знакомлюсь, объясняю, зачем явился, он кнопки нажимать начал, дал тебе, как сейчас помню, двадцать минут. Так?

— Так, — подтвердила она.

— А после этого возникает неловкая пауза. И вот в этот момент я и решил, что пора бутылку дарить, чтобы паузу чем-нибудь заполнить. Мельник твой как гостеприимный хозяин тут же рюмашки достает, разливает, выпиваем мы с ним по чуть-чуть, чисто символически, для знакомства, и начинаем трепаться о всякой ерунде. Я по привычке беру со стола карандаш и начинаю рисовать, а на той этикетке чья-то рожа была, и вот я рисую, рисую, себя не контролирую, все внимание на Мельника, а потом вдруг замечаю, что из рожицы этой точный портрет твоего начальника сделал. Представляешь? Неловко — ужас! Думаю, уйду я, он бутылку в сейф уберет и на этикетку, естественно, не посмотрит, а потом с кем-нибудь выпивать сядет, тогда и заметит. Хорошо, если он сам, а если тот, с кем он пить будет? Я же не абсолютный портрет сделал, а шарж, злой и очень узнаваемый. Одним словом, кручусь, как уж на сковородке, не знаю, как из ситуации выходить. Но тут, слава Богу, ему ктото позвонил по телефону, он отвлекся, так я у него со стола ластик схватил и стер свои художества.

— Да, лихо. Ну и как, допили вы бутылку в тот раз?

Настя была уверена, что произносит слова, но почему-то их не слышала. Чувствовала, как шевелятся ее губы, но не слышала ни звука. Ей стало страшно, но в ту же секунду слух вернулся к ней.

— Что ты, нет, конечно. Я же говорю, приняли по чуть-чуть для знакомства, рюмки только один раз поднимали. Вообще твой начальник не произвел на меня впечатления пьющего человека. Да и я не алкаш, ты же знаешь. Ну все, ребенок, я, пожалуй, двинусь, поздно уже.

Настя молча смотрел, как отчим встает, идет в прихожую, надевает ботинки и куртку. Надо встать и проводить его, надо сказать какие-то слова и поцеловать его на прощание. Почему же у нее совсем нет сил? Почему она оцепенела и не может двинуться? "Неужели все кончилось? Или он лжет? Правду он сказал или нет? Встань и выйди в прихожую, попрощайся с папой, веди себя нормально, иначе он встревожится. Он ни в чем не виноват. Он не пил с Баглюком в тот вечер. Он не спаивал его и не давал с собой недопитую бутылку. Все кончилось, Настасья. Все кончилось. Иди и поцелуй его, веди себя как любящая дочь, возьми себя в руки, иначе ты сейчас разрыдаешься, и папа не уйдет, пока ты не объяснишь ему, в чем дело. Ты что, очень хочешь рассказывать ему о том, как ты считала его причастным к преступлениям? Ты хочешь, чтобы он узнал, что ты его подозревала? Ну же, Настя, встань и иди!"

Она сосредоточилась, собралась с силами и вынесла себя в прихожую, где Леонид Петрович уже застегивал куртку.

— Счастливо, папуля, — она улыбнулась, — спасибо, что привез поесть. Передай маме, что она напрасно волнуется, со мной все в порядке.

— Я это вижу, — серьезно ответил отчим. — Настолько в порядке, что ты на себя не похожа. Но, впрочем, ты совершенно права, ты уже достаточно взрослая, чтобы иметь право не отчитываться перед родителями за свое настроение.

Настя закрыла за ним дверь и обессиленно опустилась на пол в прихожей. Но через минуту она вскочила и кинулась в комнату. Там, в глубине верхнего ящика письменного стола лежала завернутая в пакет бутылка, извлеченная из разбитой машины журналиста Баглюка. Настя судорожно развернула пакет, схватила бутылку, щелкнула выключателем и свет стенной лампы и направила свет на этикетку. Да, так и есть, при ярком свете в центре этикетки, на изображении какого-то винно-коньячного деятеля, отчетливо видны следы карандашного грифеля, стертого ластиком. Это действительно был портрет, в косых лучах света его даже можно было разобрать.

Что же получается? Мельник... Никуда Баглюк не ездил после разговора с ним, ни к кому не побежал жаловаться и советоваться. Мельник поил его в своем кабинете и дал ему с собой недопитую бутылку. Зачем? Затем. И на другой день отчитывал Короткова за то, что тот не удосужился подробно поговорить с журналистом и выяснить у него приметы человека, который передал Баглюку материалы о Мамонтове.

Лицемерил Барин, ох лицемерил. Просто воспользовался Юркиной оплошностью и раздул из этого целое дело. Сам небось доволен был до смерти, что приметы этого таинственного незнакомца не стали достоянием гласности. Настоящие приметы. И вместо них он выдал приметы липовые, якобы выясненные во время беседы с журналистом. Подстраховывался, чтобы этого человека никогда не вычислили и не нашли.

Мельник... Он брал на ознакомление секретные дела, ведущиеся оперативниками, и долго держал их у себя. Зачем? Что он их, наизусть учил? А потом устраивал истерику тому же Короткову на тему о расшифровке спецаппарата. Данные на Мамонтова ушли не через Барина, это случилось раньше до того, как он взял дела. Никиту сдал кто-то другой. А вот Парыгина отдал он. Но почему? В делах не было никаких материалов о его вербовке, Миша Доценко клянется, что не работал в этом направлении. Миша даже и не подозревал Парыгина. Из всех, кого тогда доставили и с кем он поработал Евгений Ильич Парыгин был одним из самым приличных и спокойных, и все подозрения в отношении его были отметены практически сразу же, после самой поверхностной проверки по месту жительства и работы. Зачем же Мельник назвал его в качестве кандидата на обучение? Глупость какая-то.

Может, все-таки не Мельник? Может быть, он тут ни причем, а Баглюка поил из самых лучших побуждений, видел что человек расстроен донельзя, чуть не плачет, предложил выпить. Что плохого? А алкаш Баглюк мог бутылку потихоньку с собой прихватить тайком от хозяина кабинета. Напился, не справился с машиной на скользкой дороге, разбился... Нет, ребята из ГАИ уверяют, что с машиной журналиста поработали. Это не может быть случайностью.

Значит, Мельник... Но почему такие странные кандидатуры? Заведомо провальные. Тот, кто сдал Мамонтова, должен был знать, что парень слаб и скорее всего побежит за помощью. А Парыгин вообще выглядел законопослушным и во всех отношениях порядочным. Впрочем, даже в самом серьезном деле нельзя быть застрахованным от интриг, подставок, подножек и игры амбиций. Ведь Мельник знал, что Аня Лазарева не имеет отношения к семи убийствам, но настойчиво заставлял Настю разрабатывать именно ее и отвергал все другие версии. А как он взбеленился, когда Настя только заикнулась о том, что Лазарева не убийца, и вообще тут действовал не маньяк.

Прямо из себя вышел. И пригрозил служебными неприятностями, если она не продолжит работать по Лазаревой. Работать по заведомо неверной версии. Почерк-то один и тот же. Дать ложное направление и всячески мешать работать.

А вдруг она ошибается? И Мельник никакого отношения к этому не имеет? Он действительно был искренне уверен в виновности Лазаревой, да и сама Настя одно время в это верила, ведь это она выстроила портрет предполагаемого убийцы-маньяка, сама придумала, где его искать, сама проверяла эту историю с ногтями... Она, Настя Каменская, очень старалась и была очень убедительной, так чего ж теперь удивляться, что Мельник проникся доверием к этой версии.

Внезапно она вспомнила, как в декабре минувшего года, всего два месяца назад узнала от Заточного о том, что Колобок-Гордеев собирается уходить. Она тогда пришла к Гордееву и спросила, правда ли это. А Гордеев сначала говорил всякие утешительные слова, потом жестко заявил, что хочет уйти на пенсию генералом и не видит в этом ничего постыдного, а в конце признался, что его место кому-то понадобилось и его все равно "уйдут", хочет он этого или нет, так уж лучше уйти в министерство с повышением, иначе выпрут без пенсии пинком под зад.

Его место кому-то понадобилось. Мельнику? Учебному центру? Программе?

x x x

Когда Настя очнулась, она долго не могла сообразить, где находится. Почему-то она лежала в незнакомой комнате незнакомой кровати. Вокруг совершенно темно, только с уличных фонарей дает слабый-слабый свет. Рядом слышалось чье-то дыхание, тихое и ровное. Потом она поняла, что это больница, сама она находится не в палате, а в приемном покое, а рядом спит кто-то из персонала. Как она здесь оказалась? Последнее, что она помнила, был вагон метро, в котором она ехала вечером с работы. Ей стало дурно, начала сильно кружиться голова, но обычно в таких случаях она сходила на ближайшей остановке и отсиживалась на скамье в прохладном вестибюле, зажав в кулаке ампулу с нашатырным спиртом. В этот раз она не успела ни выйти, ни достать ампулу, давка в вагоне была такая, что ей никак не удавалось открыть сумку, голова кружилась все сильнее, а руки не слушались...

Так, понятно, она загремела в обморок прямо в метро и "скорая" увезла ее в больницу. Надо быстренько выбираться отсюда. Настя откинула одеяло и обнаружила, что ее уложили в постель одетую, только куртку и сапоги сняли. Осторожно встав с жесткой кушетки, она сделала несколько шагов и убедилась, что держится на ногах вполне устойчиво и голова уже не кружится. Сосудистые кризы случались с ней нередко, и она хорошо знала, что самое главное — не испугаться перетерпеть. Перетерпеть резкое ухудшение состояния и не паниковать, не думать, что ты умираешь. Это длится всего минут десятьпятнадцать, потом наступает такое же улучшение. Видимо, сегодня криз оказался особенно острым, такое уже случалось с ней. Но сейчас она в полном порядке.

Настя выглянула из комнаты и увидела в конце длинного коридора сестринский пост. Подойдя к сидящей за столом медсестре, она изобразила на лице уверенность и решимость.

— Девушка, я могу идти домой?

Сестричка вскинула на нее изумленные глаза.

— Домой? Вас же только что доставили.

— Я прекрасно себя чувствую и хочу уйти. Где моя одежда?

Сестричка недоуменно пожала плечами.

— Я позову врача. Я не могу вас отпустить сама.

— Хорошо, зовите, — милостиво согласилась Настя. Врач пришел довольно скоро.

— Ну? — вопросил он, окидывая Настю скептическим взглядом. — Уже поднялись?

— Не только поднялась, но и собралась домой.

— Вы — остроумная особа, — хмыкнул врач, молодой мужчина, который мог бы быть привлекательным, если бы не крупная некрасивая родинка на щеке. — Вы хотя бы представляете себе, который теперь час?

Настя машинально взглянула на руку и обнаружила, что на ней нет часов.

— Ваши часы мы сняли, когда делали инъекцию, они на тумбочке рядом с кроватью. Ставлю вас в известность, что уже второй час ночи. Я не собираюсь вас удерживать, если вы хорошо себя чувствуете, больница переполнена, каждая койка на вес золота, но подождите хотя бы до утра.

— Я не могу ждать.

— Так не бывает. Кстати, подобные кризы у вас часто случаются?

— Зависит от ситуации и погоды. Примерно раз в два месяца, иногда реже, иногда чаще, особенно в жару.

— Вы должны отдавать себе отчет в том, что нездоровы. Сейчас вам кажется, что вы хорошо себя чувствуете, но поймите же, это действие лекарства. Через три-четыре часа оно закончится, и вы голову от подушки оторвать не сможете.

— Доктор, поверьте мне, я действительно не могу оставаться здесь, мне обязательно нужно попасть домой, а утром идти на работу.

— Вы — просто сумасшедшая, — врач недовольно скривился. — Какая работа? Вы в своем уме? Вам нужно лежать в постели как минимум неделю.

— Я прошу вас...

Она жалобно посмотрела на врача и нежно взяла его за руку.

— Я прошу вас, пожалуйста. Отпустите меня.

— Да ради Бога! — взорвался врач. — Идите на все четыре стороны, если вам себя не жалко. Идемте со мной, подпишете отказ от госпитализации и можете ехать. Только как вы будете до дома добираться?

— А я где? — Она наконец догадалась спросить об этом.

В самом деле, она помнила, что голова начала кружиться, когда поезд ехал где-то между "Семеновской" и "Измайловским парком". В какую больницу ее отвезли? Если куда-нибудь в сторону "Щелковской", то она вполне может дойти пешком, а если к черту на кулички? Ладно, нарушит принципы и поймает частника.

Выяснив у врача, где находится больница, подписав бумагу о добровольном отказе от лечения и забрав куртку и сапоги, она вышла на улицу. Хорошо, что больница была дежурной, и тетенька, командовавшая помещением, где хранилась одежда больных, хоть и ворчала, но все-таки не спала. В дежурную больницу людей доставляют круглосуточно, а в других эти замечательные тетеньки по ночам спят дома, и пожелай кто-нибудь из больных выйти на улицу, у него это так легко не получилось бы.

Пройдя пару кварталов, Настя начала раскаиваться в своей неосмотрительности. Ей так хотелось поскорее уйти из больницы, что она както не подумала попросить разрешения воспользоваться телефоном. В самом деле, ну почему она такая дура? Привыкла быть самостоятельной, а ведь у нее есть друзья, есть люди, которые всегда готовы ей помочь. Почему непременно нужно, упиваясь собственным героизмом, топать в такую даль по ночным улицам, да еще после только что перенесенного криза, когда есть брат Саша, есть Юра Коротков, есть папа, которые в любое время дня и ночи отвезут ее туда, куда нужно. Ну ладно, папа отпадает, она ни за что на свете не скажет ему, что попала в больницу, они с мамой с ума сойдут, но брат и Коротков вполне подошли бы. Ну и что, что ночь? Не каждый же день она в обморок падает в метро. Настя мысленно попыталась поставить себя на место того же брата Саши и поняла, что смертельно обиделась бы, если бы узнала, что Саша ночью добирался из больницы на своих двоих только лишь потому, что постеснялся ее разбудить.

Она стала оглядываться в поисках телефона-автомата, но в это время увидела приближающуюся машину и решительно подняла руку. Пусть Саня поспит, она и сама до дому доберется.

Водитель заломил немыслимую цену, но Настя заплатила. Придя домой, она вдруг почувствовала чудовищную слабость и поскорее легла. Даже душ не стала принимать, побоялась, что снова закружится голова и она упадет в обморок прямо в ванной и расшибется.

Проснувшись наутро, она собралась было встать и идти на работу, но поняла, что явно переоценила себя. Сил не было не только на то, чтобы кудато идти, но даже на то, чтобы одеться. Рука не удерживала зубную щетку, и процедура чистки зубов заняла около получаса, после чего Настя наконец призналась себе, что действительно больна и на работу идти не может. Чему ж тут удивляться? Столько дней в напряжении, в тревоге, в тоске, в мучительных мыслях об отчиме, почти без еды и практически без сна. Такой режим и слона свалит с ног.

Медленно волоча ноги, она вернулась в постель и завела будильник на половину десятого. Надо будет позвонить на работу и предупредить, что заболела...

x x x

Прошло несколько дней, прежде чем она начала более или менее уверенно ходить по квартире. Коротков приезжал к ней каждый вечер, с ужасом смотрел, как она, шатаясь и держась руками за стены, добирается от входной двери до дивана, хватался за голову, обзывал ее всякими ласковыми, но критическими по сути словами, пытался кормить, оставался спать на раскладушке, потому что боялся, что ее может снова прихватить, а утром убегал на службу, предварительно разбудив Настю и заставив выпить все необходимые лекарства.

Увидев, что она наконец преодолевает расстояние от двери до постели не за десять минут, а всего лишь за одну, Коротков заявил:

— Все, сегодня еду спать домой, Лялька уже меня изгрызла. Она не верит, что я у тебя ночую, думает, что шляюсь.

— Пусть бы позвонила сюда, убедилась.

— Ну да, ты Ляльку не знаешь. Никогда в жизни она не будет звонить и проверять, лучше мучиться и терзаться. Такой характер, — вздохнул он. — Между прочим, тебя твой Иван сегодня разыскивал.

— И что? — встрепенулась Настя.

— Ничего. Дядя Паша ему сказал, что ты болеешь, и не велел тебя беспокоить.

Когда Юра ушел, она немного подумала и позвонила Заточному.

— Иван Алексеевич, вы меня искали?

— А мне сказали, что вы болеете, я уж не стал вас дергать. У меня есть новости.

— У меня тоже. Правда, в точности своих я не уверена.

— Зато я в своих уверен, — отозвался генерал. — Если хотите, могу к вам подъехать.

— Хочу, — быстро сказала Настя, но тут же спохватилась: — Наверное, это неудобно, вы устали, ведь уже десятый час.

— Но я же на машине, а езды до вас — минут десять-пятнадцать, не больше. Я помню, где вы живете. Кстати, чем вы болеете? Гриппом?

— Нет, — засмеялась она, — сосудами. Это не инфекционное.

— Вам что-нибудь нужно?

— Спасибо, у меня все есть. Коротков меня выхаживает. Так я вас жду?

— Ждите, — коротко ответил Заточный. — Скоро буду.

Повесив трубку, Настя поняла, что у нее всего пятнадцать минут, за которые нужно привести в порядок и комнату, и себя. Убрать постель, отнести на кухню лекарства и немытые чашки, в изобилии стоящие на полу рядом с диваном, снять халат и надеть на себя что-нибудь вразумительное. В нормальном состоянии на это ушло бы максимум две минуты, но сейчас...

Однако она успела. Когда раздался звонок в дверь, диван был сложен и накрыт пледом, а Настя сменила теплый махровый халат на джинсы и свитер. Правда, лицо было землисто-бледным, но это уж как-нибудь.

— Да, вид у вас — лучше не придумаешь, — усмехнулся Заточный, разглядывая Настю. — Может, я напрасно приехал? Вам покой нужен, а не обмен новостями.

— Вы не правы, — горячо возразила она. — Мне нужны положительные эмоции, это лучшее лекарство.

— Ну, вот этого я вам как раз и не гарантирую. Новости у меня действительно есть, но я не уверен, что они вас обрадуют. "Папа, — подумала она. — Неужели я рано радовалась? Неужели Мельник ни при чем, а все дело в папе? И теперь Иван боится меня расстроить этим известием".

Настроение упало, снова закружилась голова. Настя села на диван, предложив генералу кресло.

— Я сдержал слово и организовал проверку финансовой деятельности учебного центра, — начал Заточный. — Знаете, это очень любопытное дело. Там, где работают деньги, всегда есть бумажки. Многие эти бумажки недооценивают, а ведь если правильно подойти к их анализу, можно много чего интересного узнать. Не буду мучить вас детальным рассказом, скажу главное. Во время проверки были обнаружены ведомости на премирование личного состава. Очень, скажу я вам, смешные ведомости. То есть не все, конечно, смешные, основная их масса совершенно нормальная. Например, премирование по итогам сдачи зачетной сессии, по итогам сдачи экзаменационной сессии, за подготовку учебных планов и программ и так далее. По десять-двенадцать человек в каждой ведомости. А потом вдруг появляются совсем другие, по которым деньги получают только два человека. И совершенно непонятно, за что. В ведомости написано: за успехи в учебе. Это я мог бы понять, но почему за эти успехи премируют по двое?

— И почему же? — Настя напряженно слушала Заточного, не сводя с него глаз.

— А вы подумайте. Вот вам исходные данные. Семь ведомостей на премирование за выдающиеся успехи в учебе. Поощряются два человека, один — большой суммой, другой — существенно меньшей, но тоже не маленькой. Потом, спустя три-четыре дня, появляется другая ведомость, с точно такими же суммами.

— Но с другими фамилиями?

— А вот и нет. Одна фамилия другая, а вторая — та же, что и в первой ведомости. И так далее. Все семь ведомостей имеют по две фамилии, причем одна из них повторяется все семь раз.

— А остальные разные?

— Разные. Кстати, среди них есть и одна женская. Когда профессор Самойлов спрашивал вас, не может ли ваш серийный убийца быть женщиной, он не ошибался.

— А по датам?

— По датам все, как вы и думаете. Через два дня после появления очередного задушенного.

— Понятно. Теперь мне все понятно, — сказала Настя и медленно улыбнулась. — Господи, я же всю голову себе сломала. А все оказалось так просто. В учебном центре готовили не только специалистов для работы в коммерческих структурах, но и наемных убийц. И в декабре, после прохождения курса обучения, их выпустили на полевые испытания. За каждый удачно сданный экзамен поощрялся курсант и инструктор, который их готовил и который наблюдал за выполнением задания. Вот почему убийства шли почти подряд.

И вот почему Стоянов отказался от услуг Парыгина. Я-то все мучилась, пыталась понять, откуда он так быстро извлек на свет Божий доступного и недорогого килера, потом до меня дошло, что килер должен был оказаться у него под рукой, стало быть, связан с учебным центром. Но то, что их семеро и что это был экзамен, мне и в голову не приходило.

— Немудрено, — тут же откликнулся Иван Алексеевич, — в нормальную голову такое и не может прийти. Я, собственно, хотел вам сказать, чтобы вы не беспокоились, машина закрутилась, дальше все пойдет без вас. Болейте спокойно и ни о чем не думайте. Конечно, это скандал, учебный центр скорее всего разгонят, хотя обидно, идея с внедряемыми агентами сама по себе, безусловно, стоящая. Да и на всю программу тень падает, а это тоже жаль, программа-то неплохая, и разработана вполне профессионально. Мне удалось ознакомиться кое с какими документами, по которым можно судить о программе в целом, и могу вас уверить, она достаточно грамотная. Всегда бывает обидно, когда из-за одного придурка или подонка гибнет хорошая идея.

— А что собой представляют эти, как вы их назвали, придурки, они же подонки? — спросила Настя.

— О, Анастасия, публика прелюбопытнейшая. Подробности узнаете потом, не хочется сейчас тратить на них время. Ставленники разных политических сил, между собой почти перегрызлись, к счастью, Стоянов вовремя погиб, а то неизвестно, чем бы деле кончилось. Зеленин был его заместителем, а стоящие за ним деятели всенепременно пытались двинуть Александра Петровича наверх. Короче, аппаратные игры, как в любой государственной структуре. В нашем министерстве, если приглядеться, все то же самое.

— Вот как, — протянула она. — Теперь до меня дошло.

Надо же, как бывает...

— Вы о чем? — приподнял брови генерал.

— О Мамонтове и Парыгине. Я все пыталась понять, почему появились такие странные кандидатуры. А они не странные, Иван Алексеевич. Они — заведомо провальные. Заведомо. Понимаете? Тот, кто назвал имя Никиты Мамонтова, был уверен, что парень не поддастся на вербовку в учебный центр. Он слабый, он испугается. А Парыгина рекомендовали вообще как человека на сто процентов к криминалу не причастного. Просто Мельник взял у Миши Доценко оперативное дело по убийству Шепелева и выбрал из всех, кто попал в работу по этому делу, самого приличного человека. Именно самого приличного, коренного москвича, с высшим образованием, всю жизнь проработавшего скромным инженером на одном и том же заводе, спокойного, интеллигентного. Такого, который наверняка этого убийства не совершал и не стерпит появления в своей квартире черт знает кого с идиотскими требованиями признаться в преступлении. Все на это и было рассчитано. Он возмутится и обратится в милицию, поднимется волна, и волна эта будет замечательно гармонировать с волной, поднятой Баглюком в статье. Все одно к одному, понимаете? Кто там кого пытался задавить, Стоянов Зеленина или наоборот?

— Насколько мне известно, наоборот. Это Зеленин подкапывался под своего начальника.

Он замолчал, и Настя насторожилась. Что-то не так. Чего-то она не уловила. Неужели генерал Заточный, человек занятой и занимающий далеко не самую маленькую должность в министерстве, руководящий главком, так вот, такой человек приехал вечером к ней домой только для того, чтобы сообщить то, что он сообщил? Никогда в жизни она не поверит, что такое бывает. Только в слезливых мелодрамах крупные руководители снисходят до визита к своим больным подчиненным, чтобы порадовать их хорошими новостями.

— Иван Алексеевич, я жду, когда вы перейдете к главному? — осторожно сказала она. — Ведь есть еще что-то, ради чего вы приехали?

— Есть. Скажите-ка мне, вы еще не передумали менять место работы? "Ну вот, — с облегчением подумала она, — слава Богу, дело не в папе. Папа не имеет к этому отношения. Иван решил взять меня к себе".

— Нет, не передумала. Как только поправлюсь и выйду на службу, сразу напишу рапорт.

— Не делайте этого, Настенька.

Она вскинула на него удивленные глаза. Крайне редко генерал называл ее так. Почему он не хочет, чтобы она уходила из отдела?

— Почему? Мне казалось, я вам все объяснила. А теперь у меня появились еще более веские основания для того, чтобы не работать с Мельником. Я ничего не могу доказать, Иван Алексеевич, но у меня есть твердое убеждение, что Мельник как-то связан с этой программой.

Заточный весело рассмеялся, легко встал с кресла, прошелся по комнате и остановился прямо перед Настей.

— Настенька, неужели вы могли подумать, что ваш приятель Денисов знает то, чего не знаю я? Да грош мне цена была бы, если бы я не знал всего того, о чем таинственным шепотом сообщил вам покойный Эдуард Петрович.

— Значит, вы знали? — растерянно пролепетала она, не зная, что и думать.

Она чувствовала себя полной идиоткой, впрочем, за последний месяц это было не впервые.

— Конечно, знал. И очень на вас рассчитывал, потому что понимал, что все рано или поздно замкнется на вас.

— Как это — замкнется на мне? Откуда вы могли знать, что Денисов перед смертью захочет поговорить со мной?

— А мы этого и не знали. Это была чистая случайность, сыгравшая нам на руку. Мы делали ставку совсем на другое.

— На другое? На что же?

— На вашу нелюбовь к новому начальнику.

— Что?!

— Да-да, Настенька, вы меня поняли правильно. Мельника слишком активно двигали на это место, и нам стало любопытно, кому и зачем это место понадобилось. Это ж не синекура какая-нибудь, а адский труд...

— Кому это — вам? — перебила его Настя.

— Нам. Мне и Гордееву. А потом узкий круг любопытных, конечно, несколько расширился. Так вот, мы стали приглядываться к Мельнику и решили, что с ним что-то не в порядке. Но давление сверху было слишком сильным, тянуть было уже нельзя, и сопротивляться тоже возможности не было. И Гордеев сделал вид, что уступил. Мы очень рассчитывали на вас, Анастасия, мы знали, что если за Мельником что-то есть, это обязательно проявится, и вы не сможете не заметить. А если заметите — непременно раскрутите до конца, такой у вас характер. Вы ведь тоже любопытны и не любите нераскрытых тайн. Теперь вы понимаете мою реакцию, когда вы вдруг заявились ко мне домой и стали плакать и просить забрать вас из отдела? Дело только-только начало раскручиваться, а вы хотите уйти с арены. Я не мог этого допустить. И потом, для меня было очевидно, что чем скорее вы раскусите Мельника, тем быстрее к вам вернется Гордеев, но я не мог вам этого сказать.

— Почему?

Она спросила это, глядя в упор в желтые тигриные глаза Заточного.

— Почему вы не могли сказать мне все с самого начала? Вы использовали меня втемную, как безмозглую куклу, вы двигали меня, как пешку по шахматной доске. Иван Алексеевич, неужели вы до такой степени мне не доверяли?

— Не в этом дело. Когда играют в ТАКИЕ игры, речь не идет о доверии. Речь может идти только о целесообразности.

Настя закрыла глаза и откинулась на спинку дивана. Только сейчас она почувствовала, как устали напряженные мышцы спины.

— Что вы со мной сделали... Если бы вы знали, что я пережила за это время... Мне жить не хотелось. Я была вынуждена подозревать собственного отчима, который для меня все равно что отец. Я каждый день жила с этим и не знала, что с этим делать... Если бы я заранее знала, что все дело в Мельнике... Господи, Иван Алексеевич, ну почему, почему вы мне не сказали!

— Так было нужно. Вы были естественны и вели себя правильно. И только поэтому не спугнули Мельника. Вы ведь не актриса, и никто не смог бы поручиться за то, что вы сыграете достоверно. Повторяю вам, это серьезные игры, и в них поблажки не делаются никому.

— Да, конечно, — пробормотала она, чувствуя одновременно облегчение, отвращение и грусть.

Генерал еще немного посидел и ушел.

— Анастасия, имейте в виду, вам придется еще какое-то время потерпеть своего начальника. Мы еще не готовы к тому, чтобы принимать решительные меры, не все материалы пока собраны. Я вам настоятельно советую уйти в отпуск или лечь в больницу. Вы явно нездоровы, отдых и лечение вам не помешают. А вернетесь, когда все будет кончено.

— Я подумаю, — пообещала она, закрывая за ним дверь.

Она была совершенно вымотана этим разговором. Надо раздеться и лечь спать. И забыть обо всем. Все плохое закончилось. С папой все в порядке. Ей не нужно будет работать с Мельником. Вернется Колобок. Лечь, уснуть и не думать больше ни о чем плохом...

Нет, есть еще одно дело, которое надо сделать. Она обещала. И только после этого можно отдыхать.

Настя подошла к телефону, немного подумала и решительно набрала десятизначный номер. Она звонила в город, где много лет жил и был похоронен Эдуард Петрович Денисов.

x x x

Январь—март 1997 года

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я