|
1.
Дед Мартын жил в лесу в полном одиночестве, в стороне от людей и их проблем. Более тридцати лет назад схоронил горячо любимую жену, и с тех пор ни один человек не занял её место в сердце старого отшельника. Он вполне обходился без человеческого общения, справедливо полагая, что все люди без исключения лживы, порочны и способны на любую подлость. Ему с избытком хватало общества четвероногих и пернатых жителей тайги, с которыми он делил радости и горести холостяцкого существования. С браконьерами был непримирим, подчас даже жесток, и за это не раз бывал на волосок от смерти, когда невидимая пуля, пущенная рукой двуногого хищника, проходила в двух сантиметрах от его виска. Зверьё же всякое и таёжный лес оберегал он пуще жизни собственной, ибо знал, что нуждаются они в его заступничестве. И лесные твари отвечали ему взаимностью. Был даже случай, когда старый медведь-шатун встрял в его конфликт с группой браконьеров, обратил последних в бегство и тем самым спас, возможно, деда Мартына от верной смерти. Словом, жили они в ладу и согласии.
В районный центр дед Мартын наведывался в случае крайней нужды: за солью, спичками, мукой, патронами для своей двустволки, кое-какой одеждой и новостями; всё остальное давала ему тайга. Рядом со сторожкой, которую он обустроил согласно своим привычкам и желаниям, был разбит небольшой огород, где в тёплое время года росла кое-какая зелень, огурцы, помидоры, картошка и даже цветы. Жила у деда Мартына собака неизвестной породы, большая, лохматая, непоседливая. Но главной достопримечательностью глухого таёжного угла было озеро Медвежье. Впрочем, озеро — слишком громко сказано, так, небольшое озерко метров пятидесяти в поперечнике, с крутыми, заросшими можжевельником и малиной берегами, зато рыбы в нём водилось столько, что её можно было черпать ведром — по крайней мере, за раз пяток мелких либо одна крупная в ведре да окажется. Смастерив небольшую лодку, старый лесник частенько выезжал на озеро и промышлял рыбной ловлей. Рыбу заготавливал впрок — коптил, вялил, солил. Голода дед Мартын не знал и не боялся, тайга с избытком давала ему всё необходимое.
2.
Дед имел обыкновение вставать рано, вместе с рассветом. Но в то утро, первое утро их приезда в сторожку, он изменил своим привычкам и поднялся позже обычного. "Мальчуган устал, пусть выспится хорошенько", — решил он ещё с вечера.
Но когда он встал, мальчика в доме уже не было. Постель его была пуста, шубы на вешалке не оказалось. "Вот так-так, — озадаченно подумал лесник, — а мальчонка-то что-то замыслил".
Он быстро накинул на плечи тулуп и вышел на крыльцо.
Пурга улеглась ещё ночью — сквозь сон дед слышал, как завывала она в печной трубе, как яростно билась в окна. Свирепый ветер разметал тяжёлые тучи и унёсся прочь. С восточной стороны сторожку замело почти до самой крыши.
Дед Мартын вдохнул полной грудью чистый морозный воздух. Стояла ясная, тихая, солнечная погода, над лесом, в недосягаемой вышине, голубело помолодевшее небо. На солнце снег понемногу таял, покрываясь тонкой ослепительной, режущей глаза корочкой льда, но в тени мороз был ещё крепок и суров. Птицы, чуя агонию зимы, весело носились в кронах таёжных великанов, а от их радостного гомона звенело всё вокруг. Где-то далеко-далеко вела счёт годам кукушка. Дышалось легко и свободно, и на какой-то миг старый лесник забыл обо всём на свете — о тревогах и недобрых предчувствиях, терзавших его в последние недели, о зловещих предзнаменованиях, которые уже витали в воздухе, о "жёлтых облаках" и необъяснимых катастрофах, сотрясавших Землю. Но только на миг.
Потом он увидел мальчика.
3.
Игорь стоял в нескольких шагах от крыльца. Неуклюже растопырив руки, запрокинув голову кверху, выпучив круглые глаза, неотрывно смотрел он на солнце. По щекам текли слёзы, но мальчик не замечал их. Он боялся шелохнуться, боялся даже вздохнуть, обычно бледные щёки его раскраснелись, уши пылали, впалые ресницы подрагивали. В глазах мальчика сиял неописуемый восторг.
Он смотрел на солнце.
Дед Мартын стоял как вкопанный. В первый момент он ничего не понял. Он взглянул вверх — и тут же отвёл глаза, зажмурившись. Дневное светило пылало нестерпимым огненным сиянием. "Да как же это можно! Он даже не моргает. Да что с ним?"
Скрип снега под ногами лесника вывел мальчика из оцепенения и заставил обернуться. Какое-то время его глаза, ослеплённые ярким солнечным светом, невидяще скользили по лицу старика. Но прошла минута, и взгляд его обрёл осмысленное выражение.
— Что с тобой, паренёк? — встревожено спросил дед Мартын.
— Солнце, — прошептал Игорь с каким-то исступлённым восторгом. — Это ведь солнце, да?
У старого лесника внутри всё перевернулось. В один короткий миг страшная истина вдруг открылась ему. Он понял всё. Понял причину смятения, царившего в душе мальчика, его мертвенно-бледный цвет лица, угнетённость, подавленность, немой, невысказанный вопрос в печальных, уже недетских глазах, сокровенные слова, готовые сорваться с губ — но так и не срывавшиеся.
И вот теперь он увидел солнце. Увидел впервые. И слова были произнесены, вопрос задан — хотя ответ на него был ясен уже без слов.
— Солнце, внук. — Голос деда Мартына предательски задрожал. — Солнце, малыш.
— Я так и знал, — снова прошептал Игорь и неожиданно всхлипнул.
— Да что же они с тобой сделали, изверги! — гневно закричал вдруг лесник, и скрылся в доме.
Ему было по-настоящему страшно.
4.
Приезд Игоря внёс некоторое разнообразие в жизнь старого лесника. Несмотря на нелюдимый нрав, он был искренне рад мальчику, справедливо полагая, что ребёнок не в ответе за грехи взрослых. Игорь приходился ему не родным внуком: сестра деда Мартына, покинувшая этот мир ещё молодой, успела оставить потомство, последним отпрыском которого и был Игорь.
И всё же контакт между дедом и внуком налаживался с трудом. Лесник, привыкший к одиночеству и соседству бессловесных тварей, не знал, чем занять мальчика, а Игорь, с опаской наблюдавший за дедом, не решался первым нарушить молчание, хотя масса всевозможных вопросов вертелась у него на языке.
Стояли морозные погожие дни, весеннее солнце безудержно изливало на землю свою живительную энергию. Всё своё время Игорь проводил в бесцельных скитаниях у озера Медвежьего либо катался на лыжах с крутых берегов. Иногда долгими часами, углубившись в тайгу, чтобы не видел дед, стоял на какой-нибудь лесной поляне и, задрал голову, смотрел на солнце. Счастливая улыбка блуждала на его губах — так после долгой тяжёлой болезни обычно улыбается выздоравливающий, чудом избежавший смерти. Лишь первые солнечные лучи касались его лица, как щёки вспыхивали ярким румянцем, а глаза искрились ответной теплотой и бесконечной радостью обретённого счастья. Он превратился в настоящего солнцепоклонника, солнце стало его идолом, богом, его судьбой.
В эти сокровенные, переполненные светом и счастьем минуты, он забывал обо всём на свете, весь мир переставал для него существовать, всё исчезало, уплывало в небытие, во тьму прошлой жизни, за толстые бесконечные стены его сознания — оставались только он и солнце. Только они вдвоем, наедине.
Он не знал, что дед Мартын не спускает с него глаз. Не знал, что сердце старого лесника разрывается от боли и тоски. Дед Мартын был в "пятьдесят восьмом" только однажды, и того единственного раза ему с лихвой хватило, чтобы навсегда заречься от подобных поездок в это гиблое место. Но даже в самых смелых мыслях своих лесник не мог представить, что этот мрачный безымянный город навсегда лишён солнечного света. И теперь, когда ужасная истина открылась ему, он всерьёз опасался за рассудок внука. Ему было искренне жаль мальчика, жаль до слёз, до боли, до отчаяния.
Долгими ночными часами, когда сон не шёл к нему, думал он о бедном мальчугане, чья жизнь была исковеркана по вине высокопоставленных безумцев — и ярость тогда вспыхивала в груди старика; думал о том, как согреет его тёплым, ласковым словом, доброй, весёлой шуткой, заботливым взглядом, грубоватым, но мягким прикосновением руки. Думал о том, что никогда не отпустит его от себя. И однажды вдруг понял, что полюбил это одинокое, бесконечно одинокое, брошенное на произвол слепой судьбы существо.
Но годы, проведённые вдали от людей, сковали его язык, нужные слова не шли на ум, и обоюдное безмолвие, воцарившееся в их доме, грозило стать привычным способом общения между дедом и внуком.
Если бы только дед знал, кал страстно желал разрушить стену молчания и холода его внук! Но всегда проницательный и прозорливый, когда дело касалось его таёжных обязанностей, на этот раз старый лесник глубоко ошибся: он уверял себя, что Игоря вполне устраивают установившиеся отношения невмешательства в личные дела друг друга, и предоставил мальчика самому себе.
5.
Но прошли дни, и как-то вечером лёд отчуждения был сломлен. За ужином дед Мартын смущённо откашлялся, исподлобья взглянул на внука и сказал:
— Завтра я на весь день ухожу в тайгу. Пойдёшь со мной, Игорь?
— Конечно, дедушка, конечно пойду! — воскликнул мальчик, и глаза его радостно заблестели. Старый лесник чуть заметно улыбнулся, тёплая волна внезапно прошлась по его сердцу, когда он услышал по-детски наивное, но неожиданно родное, бесконечно близкое слово — "дедушка". Он похлопал Игоря по плечу и нарочито грубовато, неумело скрывая неведомо откуда взявшуюся нежность в голосе, произнёс:
— Тогда слушай, паренёк, что я тебе скажу, и хорошенько запоминай. Без этого тайга тебя не примет.
Более часа дед Мартын раскрывал перед Игорем прехитрости таёжной науки, и ещё столько же времени ушло на вопросы, которыми любопытный мальчуган буквально засыпал деда. У обоих словно камень с души свалился, когда они, уже заполночь, довольные и возбуждённые, легли спать.
Утро выдалось ясным и тихим. Столбик термометра поднялся до минус десяти, и теперь уже не оставалось никаких сомнений, что через каких-нибудь пару дней весна окончательно вступит в свои права. С рассветом став на лыжи, дед и внук вышли в путь. Дед говорил без умолку, знакомя Игоря с тайгой — со своею тайгой; он знал здесь каждый куст, каждое деревце, каждый овраг, помнил все детали ландшафта, все изгибы лыжни, все названия крохотных озерков, великое множество которых рассыпано было по бескрайнему лесу рукой невидимого великана. Забыв обо всех треволнениях минувших недель, Игорь отдался беззаботному счастью. Доволен был и дед Мартын, внезапно осознав, что его знания и опыт нужны не только бессловесной тайге и её обитателям, но и кому-то из людей.
Марс, верный пёс деда Мартына, радуясь выпавшей на его долю весёлой прогулке, бурой тенью носился вдоль лыжни; зайцы и белки при приближении лохматого чудища бросались врассыпную.
Но случалось, старый лесник неожиданно останавливался, с тревогой принюхивался, озирался по сторонам, замирал, долго глядя в чистое, без единого облака, небо, качал головой и приговаривал:
— Не нравится мне всё это, ох, не нравится. Видит Бог, быть беде.
— Что случилось, дедушка? — шёпотом спрашивал Игорь, боязливо озираясь. — Что тебе не нравится?
Дед испытующе смотрел на внука, и в его старых серых глазах мальчик читал печаль и тоску.
— Ничего, Игорь, ничего. Может, всё ещё обойдётся...
Но он и сам не верил своим словам.
Безотчётная тревога передавалась и мальчику, хотя о её причинах он не знал. Правда, недавние события, заставившие население целого города покинуть обжитое место, и ряд других, не менее странных, непонятных и таинственных, порой оборачивающихся ужасными трагедиями и катастрофами, прокатившихся по всей Земле подобно гигантской волне цунами и заставивших человечество содрогнуться, — вся эта вереница явлений, природу которых не мог понять никто, довольно подробно освещалась в мировой прессе, по радио и телевидению, и Игорь, хотя и страдал от недостатка информации (единственным её источником в "пятьдесят восьмом" была местная газета, выходившая раз в неделю), всё же был осведомлён о них. Но таёжная идиллия, в которую мальчик окунулся именно по вине этих событий, затмила собой все тревоги той, далёкой теперь, жизни, всю мирскую суету и все людские проблемы, которыми жил и дышал цивилизованный мир планеты. Он попал в райский уголок, и другого мира для него не существовало.
В полдень они остановились перекусить. Дед Мартын достал из дорожной сумки два куска вяленой оленины, луковицу и несколько варёных картофелин. Луковицу он аккуратно разрезал ножом на две равные половины.
— На, держи, — протянул он Игорю его часть импровизированного сухого пайка.
Мальчик с аппетитом набросился на еду. Дед с улыбкой смотрел на него.
— Ну как, небось повкуснее будет ваших консервов?
— Ещё бы! — с трудом проговорил Игорь сквозь плотно набитый рот. — Когда вернусь, никто не поверит, что я ел настоящее оленье мясо!
Лесник нахмурился.
— Знаешь, Игорь, — медленно проговорил он, глядя куда-то вдаль, — живи у меня. Оставайся здесь навсегда.
— Я согласен! — выпалил мальчик, но тут же осёкся. — А как же мама, папа? Они тоже будут жить с нами? — Голос его зазвенел от сомнения.
— Вряд ли. — Дед пожал плечам. — Думаю, они не оставят свою работу.
— Мама согласится, вот увидишь, дедушка, — с жаром возразил Игорь.
— Мама, возможно, и согласится, но Николай... — дед замотал седой головой. — Нет, твой отец никогда не пойдёт на это. Он слишком фанатично предан своей работе, и ни за какие блага мира не променяет её на иную жизнь. Уж мне ли не знать своего племянника! — В голосе старика зазвучали жёсткие нотки. — Ради своей проклятой работы он готов угробить даже собственного сына! — Глаза его гневно сверкнули, жилистый кулак с хрустом сжался.
— Но... как же... — растерянно пробормотал Игорь.
Дед прервал его жестом руки.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, внук. Они твои родители, и ты любишь их. Думаю, и они тебя любят... по-своему. Но пойми, Игорь, жить так, как живут они, нельзя. Нельзя, понимаешь. Ты погибнешь, если вернёшься в тот мир, а я хочу, чтобы ты жил. Ты должен жить, паренёк, должен, понимаешь. Думаешь, я не вижу, как ты смотришь на солнце?
Игорь густо покраснел.
— Я ведь никогда...
— Знаю. Ты никогда не видел солнце. По-твоему, это правильно? Человек не может жить без солнца. Посмотри, на кого ты похож. Ходячий мертвец. А ведь тебе всего лишь четырнадцать. Четырнадцать! А что с тобой будет в двадцать? В тридцать? Бронхиальная астма, рак лёгких или ещё какая-нибудь гадость. Да ты и не доживёшь до тридцати, парень.
Дед Мартын поймал на себе испуганный взгляд мальчика и понял, что увлёкся.
— Я не хотел пугать тебя, Игорь, — мягче сказал он. — Всё ещё можно исправить. Но ты должен понять, что я прав. Тебе нельзя возвращаться в тот мир. В мир, в котором нет солнца.
— Что же мне делать, дедушка? — совсем потерялся Игорь.
— Не знаю, — глухо сказал лесник. И вдруг порывисто прижал внука к себе. — Поверь, паренёк, я хочу тебе только добра. Живи у меня, тайга исцелит тебя ото всех твоих хворей.
Игорь молчал. В глазах его блестели слёзы.
— Я должен был тебе это сказать, внук, — продолжал дед Мартын дрогнувшим голосом. — Должен, понимаешь. А решать тебе. Тебе и твоему отцу. Надеюсь, он всё-таки не так слеп и, в конце концов, поймёт, что к чему. Поживём — увидим, — заключил он и взглянул на небо. — Пора трогаться, паренёк, день уже пошёл на убыль. Прости, если я сделал тебе больно.
Они двинулись дальше, лесник впереди, мальчик следом. Игорю казалось, что что-то важное, незыблемое, вечное в один короткий миг рухнуло, ушло из-под ног. Перед ним возникла дилемма, разрешить которую было не так-то просто: жить здесь, в тайге, вдали от родителей — либо медленно умирать там, в том мире, где нет солнца. День потерял свою привлекательность, и даже весеннее солнце больше не радовало его глаз — будущее вдруг открылось ему во всей своей откровенности и безысходности. Теперь он смотрел на мир иными глазами, глазами мальчика, который внезапно повзрослел.
Прошёл час.
— Стой!
Дед Мартын крепко держал Игоря за плечо. Их путь пересекала цепочка чьих-то следов.
— Это волки, — чужим голосом произнёс дед и медленно снял с плеча ружьё.
— Волки? Ну и что? — удивился Игорь, вспоминая, что за сегодняшний день они уже не раз пересекали волчьи следы.
— Это жёлтые волки, — глухо пояснил лесник. — Взгляни. Видишь?
Мальчик нагнулся. Следы имели ярко-жёлтый цвет; желтизна окрасила не только сами отпечатки волчьих лап, но и снег вокруг них.
— Осторожнее! — предупредил дед. — Не прикасайся к следам.
Мальчик инстинктивно отдёрнул руку. Он уже знал, чем грозит одно лишь прикосновение к поражённому желтизной предмету.
— Пойдём назад. — Лицо деда Мартына было мрачным и серьёзным. — Будет лучше, если мы вернёмся засветло.
В сторожку вернулись без происшествий. Былой безмятежности больше не было — оба мужчины, и старый, и совсем ещё юный, со всей ясностью вдруг осознали, что страшные метастазы "жёлтого дьявола" дотянулись и до их Богом отмеченного уголка земли.
— Это агония, — прошептал лесник, тяжело опускаясь на грубо сколоченный табурет.
В тот день дед Мартын не проронил больше ни слова.
6.
Ночью Игорь проснулся от каких-то неясных звуков. Кто-то скрёбся то ли в стену сторожки, то ли в окно. Игорь поднялся с постели и прислушался. Всё тихо. Почудилось. Нет, вот опять.
Дед Мартын чуть похрапывал во сне, то и дело ворочаясь с боку на бок. Сон его был явно неспокойным.
Ночь стояла тихая, ясная, безветренная, полная луна роняла на землю холодный мерцающий свет, рождая беспорядочные тени на голубоватом снегу. Полная луна. В такую ночь из могил встают мертвецы. Мальчику стало жутко.
Снаружи доносилось чуть слышное похрустывание — кто-то бродил вокруг сторожки. С замирающим сердцем мальчик приник к окну. Лунный свет сочился сквозь густую хвою гигантских сосен и через пыльное стекло падал на его лицо. На какое-то мгновение Игорю снова показалось, что тайга пустынна и череда ночных звуков — всего лишь галлюцинация, навеянная треволнениями минувшего дня и странными словам деда, но тут что-то тёмное, бесформенное заслонило от него ночное светило. Холодок пробежал по спине мальчика. "Медведь!" — в страхе подумал он. Сквозь стекло блеснули жёлтые, слабо фосфоресцирующие белки глаз. Лохматое, трясущееся существо отпрянуло от окна, и тогда случайный лунный блик, скользнувший по неведомому пришельцу, отчётливо высветил жёлтое лицо мутанта — трёхглазое, с огромными струпьями обвисших ушей. Оно корчилось в судорогах, изнемогая от душившего его беззвучного хохота и повизгивая, будто подбитая собачонка. Завороженный, Игорь не мог оторваться от окна, жуткое зрелище притягивало, парализовало волю. Мутанта он видел впервые.
— Назад! — Кто-то резко отдёрнул его от окна. Это был дед; правой рукой он крепко сжимал двустволку, лицо его было бледно, губы подрагивали. — Не прикасайся к стеклу.
Странное дело: Марса, верного дедова пса, не было слышно, пёс не подавал признаков жизни, хотя жёлтый пришелец барахтался в снегу буквально в двух шагах от его конуры.
Жёсткая складка пролегла между седыми бровями деда Мартына.
— Этого ещё не хватало, — чуть слышно пробормотал он.
Какое-то время мутанта не было видно. Но вот он снова очутился в поле зрения обитателей сторожки. На этот раз он был не один, а тащил за цепь отчаянно упирающегося Марса. Мутант громко сопел, повизгивая от восторга, Марс же, вздыбив всю шерсть так, что стал похож на огромный пушистый шар, с застывшим ужасом в собачьих глазах, выбиваясь из последних сил, нехотя, беззвучно уступал превосходящей силе. Он был обречён, древний инстинкт ясно говорил ему это. Когда скрюченные пальцы мутанта сомкнулись на теле собаки, та исступлённо взвизгнула, жалобно заскулила и вдруг хрипло-хрипло завыла, густая, сочная желтизна в миг покрыла шерсть несчастного животного. Пальцы деда до боли впились в плечо Игоря. Оба мутанта — и человек, и собака — тотчас же скрылись в ночном лесу. Вскоре тайга стихла, оставив лишь жёлтые следы на голубом, испещрённом тенями, снегу.
Рано утром, едва только рассвело, дед Мартын взял ружьё и осторожно выскользнул за дверь, в утреннюю морозную прохладу, строго-настрого запретив Игорю выходить из сторожки. Снег был истоптан множеством жёлтых следов, но основные их скопления обнаружились у крыльца, возлей собачьей конуры (бедный Марс!), теперь сиротливо пустующей, и под одним из окон. Бревенчатый сруб в нескольких местах ярко желтел в лучах утреннего солнца, а на стекле остались длинные жёлтые полосы — словно кто-то провёл по нему грязными пальцами, испачканными в жёлтой краске. Там, где мутанты оставили следы — и на снегу, и на стенах сторожки, и на стекле — желтизна медленно расползалась вширь, охватывая всё новые участки.
Около двух часов потребовалось старому леснику, чтобы огородить заражённые участки — где поленьями дров, где вбитыми в снег колышками, где сухим валежником и еловым лапником. Потом он аккуратно обтесал топором бревенчатые стены, там, где остались жёлтые отметины, внимательно следя за тем, чтобы ни одна стружка, покрытая желтизной, не коснулась его рук, лица и одежды; сгрёб стружки вместе со снегом широкой лопатой, которую обычно использовал для расчистки дорожек и подступов к дому, и высыпал всё в один из огороженных участков. Внимательно оглядел лопату и топор и, выругавшись в бороду, зашвырнул их туда же: несколько ядовито-жёлтых язв проступило на них. Язвы быстро разрастались. Значительно быстрее, чем на снегу или стенах сторожки. В сотни, тысячи раз быстрее. Дед Мартын нахмурился. "Ясно, — догадался он, — эта зараза любит тепло. На холоде, тем более на морозе, она растёт медленно, очень медленно. Лопата и топор лежали в сенях, в тепле, их температура была значительно выше нуля. Вот почему человек... или собака, желтеют практически мгновенно. Живая плоть горяча даже на морозе". Он представил, что произойдёт через несколько дней, когда столбик термометра резко поползёт вверх и перевалит через нулевую отметку — весна есть весна, и приход тёплых дней неизбежен — и его прошиб холодный пот. "Обречены. И нет исхода из этого ада".
Он вернулся в сторожку, скользнул хмурым взглядом по притихшему внуку, подошёл к окну и осторожно вынул раму с жёлтыми разводами. В оконный проём ворвался клуб морозного пара. Так же осторожно, держа раму на вытянутых руках, вынес её из дома и швырнул в поражённый желтизной участок. Стекло жалобно звякнуло, наткнувшись на древко лопаты, и рассыпалось. Потом он снова вернулся в дом и вместе с Игорем залатал оконный проём листом фанеры. "На время сойдёт, — решил дед Мартын, окинув оценивающим взглядом результаты своего труда. — Застеклить можно и позже, если в этом вообще будет надобность", — добавил он мысленно.
Потом ещё раз обошёл свои владения, тщательно высматривая, не остались ли где-нибудь на снегу или срубе незамеченные жёлтые следы. Нет, всё чисто. И только после этого разрешил Игорю покинуть сторожку.
— Запомни, парень, один неосторожный шаг, и ты станешь таким же жёлтым безумцем.
Широко открытыми глазами Игорь смотрел на следы, оставленные ночным пришельцем. Всем нутром своим он ощущал, что над ними тяготеет страшное проклятие, но понять, осознать, постичь это он не мог. Один единственный вопрос вертелся у него на языке, вопрос, который задать деду он так и не решился.
— Пойдём в дом, — сказал дед Мартын, — там и потолкуем. Думаю, пришло время поговорить как мужчина с мужчиной.
Аккуратно поставив ружьё в угол, он уселся за стол и усадил Игоря напротив. Сердце мальчика бешено забилось в груди, когда на нём остановился пристальный взгляд деда.
Дед Мартын долго подыскивал слова, не зная, с чего начать, хмурился и нервно барабанил пальцами по потемневшей от времени дубовой столешнице.
— Послушай, Игорь, и постарайся понять, — сказал он наконец и хрустнул пальцами. — Я не разбираюсь в науках, но за тридцать лет таёжной жизни одну науку я всё же постиг — науку понимать Землю, её нужды, чаяния и боль. За эти годы я стал частью, плоть от плоти и кровь от крови её, проник в самую её душу, и потому твёрдо убеждён: она серьёзно больна. Земля гибнет. Это агония, Игорь. Понимаешь, агония.
Стон вырвался из его груди, глаза гневно блеснули. Он с силой ударил кулаком по столу.
— И повинны в этом люди! Жадные, алчные, злобные, ничтожные, преисполненные ненависти друг к другу, мечтающие лишь о мести и сытом, животном благополучии, это они, они довели планету до гибели! Грядёт конец света, и нет от него спасения! — Лесник судорожно схватился за горло. — Они убили её, нашу Землю, и теперь гибнут сами. Это Апокалипсис, новый и последний Апокалипсис...
— Дедушка! Дедушка!..
Игорю было жутко, таким деда он видел впервые. Но вот взгляд лесника потускнел, голова бессильно опустилась на руки.
— Мои слова пугают тебя, Игорь, прости, но я не хочу скрывать от тебя правды, потому что ты мужчина. Ты должен знать всё, чтобы быть готовым к самому худшему.
Игорь молчал, мысли его путались. Как-то разом исчезли из головы вдруг все вопросы, изо дня в день томившие мальчика, но так и не произнесённые вслух, а на их месте, заслоняя мрачною своей громадой весь свет — и пролетевшее за бетонными стенами "пятьдесят восьмого" детство, и далёких отца с матерью (где вы сейчас, милые?), и даже самого деда Мартына, — восстал из чёрных глубин небытия один единственный, и от единственности своей ещё более жуткий, неотвратимый вопрос: неужели и я тоже? неужели и мне суждено, со всеми вместе? со всей Землёй?.. А ведь так хочется жить...
Нет, не может быть, всё ещё изменится к лучшему, не может не измениться. Дедушка слишком сгущает краски.
— Время вспять не повернуть, — через силу выдавливал слова дед Мартын, словно отвечал на тайные мысли внука. — Земля умирает, это бесспорно, но прежде чем погибнуть самой, она сметёт со своего израненного лика всю эту мерзость, весь этот гнус, сметёт, умоется собственной кровью, вздохнёт в последний раз — и тихо отойдёт.
— Дедушка, не надо! — в ужасе закричал Игорь. — Не говори так! Не надо!
Дед Мартын грустно улыбнулся.
— Я напугал тебя, мой мальчик, снова напугал. Прости старого дурака. — Голос его стал тихим, чуть слышным.
Воцарилось неловкое молчание. Дед тяжёло поднялся и подошёл к окну. Там, за окном, весеннее солнце ярко серебрило снежный покров.
— Ты должен был узнать правду, Игорь. Теперь ты её знаешь. Ведь ты мужчина, так?
Игорь кивнул: да, он мужчина, он смело встретит опасность, лицом к лицу. И всё же...
— Когда же всё это началось? — От постарался придать своему голосу твёрдость и деловитость, но голос предательски дрожал.
Старый лесник обернулся.
— Когда? О, это началось в тот роковой день, когда человек поставил себя над природой, провозгласил себя венцом эволюции и царём Мира. Вот с тех пор и начала гибнуть наша кормилица.
— Я не о том, дедушка...
— Знаю, что не о том, — кивнул дед Мартын. — Помнишь недавнюю катастрофу на Новой Земле? А ядерные испытания в Неваде? Они прогремели одновременно, эти дьявольские взрывы, и Землю насквозь пронзило ядерной стрелой, поразило в самое сердце. Об этом ведь много писали, только никто тогда ничего не понял... да и сейчас мало кто понимает. — Он подошёл к мальчику вплотную и положил жилистые руки, руки былинного русского богатыря, ему на плечи. — Знаешь, паренёк, не ходи больше на озеро.
Игорь удивлённо вскинул брови.
— Но почему?
— Потому, что это опасно. Не ходи, и всё тут, — отрезал дед.
— Ты боишься, что я встречусь с жёлтым человеком?
— И этого тоже. Но ещё больше я боюсь иного, неведомого. Внезапная опасность вдвойне, втройне страшнее ожидаемой, она бьёт наповал, в самый неподходящий момент. Её сила именно в непредсказуемости.
— Откуда же ты знаешь, дедушка, что на озеро ходить опасно?
Дед Мартын задумчиво посмотрел на внука.
— Знаю, Игорь. Назови это интуицией. Пожил бы ты с моё в тайге, понял бы, о чём я толкую. Тянет с озера чем-то нехорошим, что-то с ним неладное творится. Вот и сейчас, чуешь? — Он потянул носом. — Ветер как раз оттуда. Неужели не чуешь?
Игорь с шумом втянул в себя воздух. В нос шибанул терпкий запах хвои и подтаившего снега. И всё, ничего такого, что могло бы внушить опасения. Он растерянно посмотрел на деда.
— А я чую, — сказал тот. — Гадостью какой-то несёт, вроде как нашатырём...
7.
"И ничем таким не пахнет, — час спустя думал Игорь, направляясь к озеру тайком от деда. — Если уж я и в самом деле мужчина, то должен сам убедиться, что с озером что-то происходит".
Всё же он не рискнул спуститься на лёд, а выбрал самый крутой берег, высившийся не только над озером, но и над всей округой — с этой кручи он любил нестись на лыжах вниз, доезжая аж до самой середины озера. Здесь и решил остановиться, чтобы внимательно осмотреть Медвежье.
...Тайга стонала. Только теперь, когда похрустывание снега под лыжами да шум собственного дыхания не нарушали более покой и тишину таёжного леса, он вдруг ясно расслышал, вернее, не расслышал, а скорее уловил тихое, едва различимое постанывание. Стонало всё вокруг — и снег, и вековые деревья, и само небо, и даже солнце, стонало тихо, настолько тихо, что вполне могло сойти за слуховые галлюцинации, навеянные событиями последних дней и мрачными прогнозами деда Мартына. Но Игорь не тешил себя иллюзиями (ведь он мужчина и должен смотреть правде в глаза): сквозь беззаботное щебетанье лесных пичуг и мерное потрескивание длинноствольных сосен он отчётливо различил посторонний звук, исполненный боли и нечеловеческого страдания. Звук, словно взывающий о помощи. Игорю стало не по себе.
Странно. Птицы не решались лететь над озером Медвежьим, а огибали его стороной, по широкой дуге.
Чьё-то присутствие. Сзади. Кто-то протяжно, с подвыванием, зевнул. Игорь напрягся и резко обернулся.
В трёх шагах от него жёлтым монстром маячил Марс, пропавший дедов пёс, и лукаво подмигивал. С языка его стекала жёлтая слюна и тут же жадно впитывалась снегом. Вот и всё, обречённо подумал мальчик, боясь шевельнуть даже пальцем. Сейчас он кинется на меня, и тогда...
Пританцовывающей походкой Марс засеменил к Игорю, тихонько повизгивая, скаля жёлтые зубы в каком-то жутком подобии улыбки, и дружелюбно повиливая пушистым хвостом, но... но передние лапы его вдруг скользнули по твёрдому гладкому насту, оставляя на снегу рваные жёлтые борозды, и пёс кубарем покатился по склону вниз, к озеру. Ледяной волной прошёлся ужас по сердцу мальчика — и тут же отхлынул. Марс исчез. Жёлтый след обрывался у самого льда. Над озером пронёсся судорожный вздох, лёд чуть вздыбился, затрещал, хрустнул и снова осел. В лицо пахнуло зловонным горячим смрадом, что-то едкое и знакомое уловил он в этом тошнотворном запахе. Что-то, о чём говорил дед Мартын.
Аммиак...
Как он очутился в сторожке, Игорь уже не помнил — ноги принесли его сами.
8.
Дед Мартын строго отчитал внука за самовольную отлучку, а потом долго прижимал его к своей волосатой щеке и молчал.
Остаток дня прошёл в тягостной тишине: говорить ни о чём не хотелось. Игорь так и не сказал деду о Марсе. Воздух был словно наэлектризован, смутное беспокойство и безотчётная тревога крадучись забирались в сердца мужчин, вселяя страх, рождая первые признаки паники. Оба ждали грозы, грозы последней и неотвратимой. Теперь уже и мальчик знал, что она неизбежна.
| |
