Григории Адамов. Тайна двух океанов

Библиотека

Юбер Монтейе. Мольбы богомолов

Hubert Monteilhet. Les Mantes religieuses (Grand Prix de la Litterature Policiere, 1961)

(премия журнала "Смена", 1995)

Народное и научное названия этого насекомого сходны в том, что уподобляют его молящемуся человеку. В его наружности нет ничего, что внушало бы опасения. Но какой жестокий нрав скрывает такая ханжеская наружность. Богомол питается исключительно живой добычей, это тигр травяных джунглей, гроза мирных шестиножек.

Заломив цепкие лапки в притворной мольбе, он поджидает очередную жертву...

Но в нравах богомола есть вещи еще более возмутительные. В брачный период самки затевают схватки, и горе побежденной! Победительница тотчас же принимается ее пожирать. А если самец любим красавицей как супруг, то он любим ею также как очень вкусная дичь...

Самка, повернув голову через плечо, продолжает спокойно пожирать своего супруга, в то время как остающийся кусок его тела продолжает исполнять свое назначение...

Ж.-А. Фабр. Нравы насекомых. ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА

Чтение книг знаменитых писателей, лучших мастеров художественного слова, увлекало меня с юности. Однако получаемое при этом удовольствие имело и свою оборотную сторону: рано пробудившуюся склонность к придирчивой критике. Поэтому теперь я уже не могу поверить, будто обладаю достаточным талантом и фантазией для создания собственной, вполне самостоятельной книги. Я удовлетворился решением более скромной задачи, составив подборку документов, проливающих свет на одну криминальную историю, уже известную широкой публике.

Моя работа ограничивалась выяснением фактов и их расстановкой в хронологическом порядке. Все имена слегка изменены, но язык и стиль остались в неприкосновенности. Надеюсь, что таким образом мне удалось сохранить верность истине - это главный принцип во всяком произведении искусства - и в то же время избежать упреков в неделикатности. К тому же авторы всех использованных мною писем - люди культурные и образованные, так что даже допускаемые ими кое-где отступления от светского тона лишь оживляют стиль, отнюдь не делая его отталкивающим или оскорбительным. Таким образом, из отдельных кусочков, постепенно складывающихся в мозаику, возник этот роман.

Я полагаю, что детективный жанр отвечает самым насущным потребностям современного общества. В мире, где нервы постоянно напряжены, а ум истощен однообразными заботами, очень желательно отвлечься от повседневности, испытать бескорыстную радость или невинный страх вместе с героями книги. А описание сцен алчности или насилия порой заставляет человека задуматься о собственных поступках и собственном характере; в этом смысле детективы оказывают определенный терапевтический эффект, едва ли достижимый другими средствами.

Признаюсь сразу, что я не придерживался канона, принятого в этом жанре литературы - напряженного действия чуть ли не на каждой странице. Я постарался уделить основное внимание психологии персонажей и думаю, что такой способ создания атмосферы гнетущего ужаса не хуже, чем при помощи описания каких-либо внешних обстоятельств. Удалось ли мне справиться с этой задачей - судить читателям; надеюсь, каждый из них найдет в книге то, что хочет найти.

ПЕРЕПИСКА

Монпелье, 13 декабря 1923 г. Поль Канова, профессор городской гимназии - директору страховой компании "Ла-Сальватрис", Лозанна. Многоуважаемый господин директор, после основательных раздумий я решил воспользоваться услугами Вашей фирмы для помещения капитала в 250000 швейцарских франков. В настоящий момент указанная сумма, полученная мною в наследство от двоюродного деда по отцовской линии, хранится в федеральном банке в Лозанне.

Мне хотелось бы, чтобы ко времени выхода на пенсию я мог рассчитывать на два миллиона швейцарских франков В случае моей смерти до того срока все деньги должна будет получить моя жена.

Полагаю, что самым разумным способом осуществления такого пожелания стало бы заключение двух страховых договоров: 1) договор на страхование жизни сроком на сорок лет; 2) страховка от несчастного случая.

Возможно, Вас удивит мое решение, поскольку существуют и более выгодные способы пустить деньги в оборот. Но я уже сейчас могу считать себя достаточно обеспеченным человеком и к тому же никогда не увлекался финансовыми операциями. Моя специальность - древняя история, и положение, при котором само время будет работать на меня, кажется мне наиболее надежным. Действуя таким образом, я надеюсь к старости сделаться обладателем значительного капитала, большую часть которого предполагаю использовать на нужды культуры и образования. Это стало бы достойным завершением моей карьеры.

Я понимаю, что высказанные мною условия довольно необычны, и в связи с этим хотел бы обратить Ваше внимание на то, что мы оба - я и моя жена - принадлежим к академическим кругам, где Вы можете получить о нас любые требуемые сведения и гарантии.

В ожидании Вашего решения желаю Вам всего наилучшего и остаюсь и т. д...

Лозанна, 19 декабря 1923 г. Управляющий городским филиалом страховой компании "Ла-Сальватрис" - г-ну Полю Канове, профессору гимназии в Монпелье. Многоуважаемый господин профессор, настоящим мы с благодарностью подтверждаем получение Вашего письма (от 13 числа сего месяца), с содержанием которого ознакомились с большим интересом.

Изложенные Вами условия действительно не совсем обычны - а именно, в том, что касается размера страховой премии. При заключении договоров на страхование жизни мы, как правило, стараемся не превышать определенного порога, и делается это в интересах самого клиента. Однако в данном случае мы готовы отступить от традиции и пойти навстречу Вашим пожеланиям.

Единственное, о чем вынуждены Вас просить, - это соблюдать полную конфиденциальность в ходе дальнейших переговоров с нашей фирмой, не прибегая ни к услугам Вашего адвоката, ни к каким-либо иным посредникам. Все интересующие нас сведения, включая медицинские данные о состоянии Вашего здоровья, соберет один из наших инспекторов, который специально ради этого выезжает в Монпелье. Затем мы встретимся с Вами для обсуждения всех пунктов договора.

Позвольте поблагодарить Вас за оказанное доверие и выразить Вам глубочайшее уважение от имени нашей фирмы...

Монпелье, 11 февраля 1924 г. Пьер Руссо, страховой инспектор - управляющему филиалом компании "Ла-Сальватрис" в Лозанне. Предварительная информация по договору с г. Кановой. Уважаемый господин директор, я позволил себе немного увеличить обычный объем доклада, тем более что Вы сами выразили желание подробно ознакомиться со всеми обстоятельствами данного дела. Это привело к небольшой задержке - за меньший срок я не успел бы собрать нужное количество сведений. Досье разделено на рубрики.

А. Данные о клиенте. Биография: родился 14 января 1897 г. в 6-м округе Парижа. Отец - профессор литературы в Сорбонне. Мать - домохозяйка. Единственный ребенок в семье. Первый ученик в гимназии. Второе место в национальном конкурсе на лучшее историческое сочинение в 1913 г. В том же году с блеском сдает выпускные экзамены. Затем - учеба в университете. В 1916 г. отец нашего клиента погибает на фронте, и сын идет добровольцем в армию. В 1917 г. - легкое ранение осколком гранаты, не повлекшее за собой инвалидности. Награжден Крестом за военные заслуги и в чине лейтенанта переведен в Генеральный штаб. В 1918 г. выходит в отставку; вскоре после этого, во время эпидемии испанского гриппа, скончалась мать клиента. Он остается один. В 1919 г. - непродолжительная связь с артисткой варьете. С 1920 г. - кандидат на замещение преподавательской должности; в 1921 г. - получает преподавательский диплом. С 1922 г. - внештатный профессор истории и географии, и в том же году назначен читать курс лекций в городской гимназии в Монпелье. Женат на Антуанетте Мериньяк (брак зарегистрирован 13 марта 1923 г.), дочери профессора той же гимназии. Незадолго до свадьбы получает наследство от скончавшегося двоюродного деда - Самюэля Кановы, гражданина Швейцарской конфедерации, вице-президента Объединенной Электрической компании. В настоящее время занимается научными изысканиями на тему "Этрусские и эллинистические влияния на культуру Древнего Рима".

Состояние здоровья: как явствует из прилагаемых врачебных заключений, здоровье г-на Кановы не дает оснований для тревоги. До сих пор он не страдал никакими существенными недугами. Обычные детские болезни переносились им легко и не оставили осложнений, равно как и тяготы фронтовой службы. Газовым атакам во время войны наш клиент не подвергался. Незначительная сердечная аритмия и связанная с ней одышка объясняются, по мнению врачей, сидячим образом жизни и нервной возбудимостью, что вполне естественно для молодого ученого. Наследственными заболеваниями не страдает, телосложение нормальное. Имущественное положение: в настоящий момент нет причин ожидать резкого повышения доходов нашего клиента. Однако профессорское жалованье, а также небольшие наследства, полученные ранее, дают ему возможность вести размеренную и вполне обеспеченную жизнь. Г-н Канова - владелец собственной квартиры на авеню де ль'Обсерватуар в Париже и летнего дома в Фонтенбло, а также некоторого количества надежных ценных бумаг. Имеет счет в банке. Участие в составлении учебников и публикации научных статей приносят ему дополнительную прибыль.

Имущество супругов Канова юридически разделено; личный капитал г-жи Кановы составляет двадцать тысяч франков (ее приданое). Г-н Канова сделал завещание в пользу своей жены.

Можно добавить, что наш клиент хотя и ценит комфорт, но не стремится к роскоши и не обладает какими-либо расточительными привычками.

Профессиональное положение: любим учениками, уважаем коллегами. В общении с сослуживцами сдержан, скромен и неизменно тактичен. Близких друзей, по-видимому, нет.

Религиозные взгляды: наш клиент может быть охарактеризован как либеральный протестант. Конфессиональный выбор не сказывается на его повседневной жизни, но дает ему чувство принадлежности к моральной элите и вполне соответствует его характеру. Членом приходского совета он не является и дискуссий на религиозные темы избегает.

Политические взгляды: придерживается умеренно республиканских воззрений со слегка антиклерикальным оттенком. Во время выборов не голосует. В демонстрациях и уличных шествиях участия никогда не принимал. О политической карьере не помышляет.

Разное: г-н Канова не замечен в каких-либо особых пороках; ведет спокойную и упорядоченную жизнь; некурящий. Хорошо разбирается в винах. Равнодушен к путешествиям и спорту, к автомобилям относится с предубеждением. Не увлекается ни плаванием, ни охотой, ни верховой ездой. Испытывает стойкое отвращение к азартным играм.

Наружность заурядная, не красив и не безобразен. Выбор спутницы жизни, сделанный нашим клиентом, также определялся отнюдь не внезапно вспыхнувшей страстью, а доводами рассудка. Вообще, он не производит впечатления человека, склонного к увлечениям или могущего стать предметом таковых.

Г-н Канова принадлежит к натурам тонко чувствующим, но вместе с тем весьма уравновешенным. Он далек от проблем повседневной жизни и по-настоящему интересуется только своей работой.

Каких-либо неврастенических симптомов в психике и поведении клиента я не заметил. В личной беседе, особенно с людьми ему знакомыми, профессор держится дружелюбно и непринужденно, проявляет гибкость ума, спокойный оптимизм и изредка - сдержанный юмор. Впрочем, его суждения об окружающих менее основательны, чем о самом себе; он может ошибаться в других, но не склонен к самообману. К собственной речи прислушивается с явным удовольствием...

Б. Сведения о лице, в чью пользу заключается договор (мадам Канова). Родилась одновременно с XX веком в Каоре. В характере ничего выдающегося. Есть старшая сестра (замужем) и младший брат (служит в школе учителем). Безупречное прошлое. Внешность довольно миловидная, хотя красавицей не назовешь. Из дома выходит редко, посвящает все свое время ведению домашнего хозяйства. Принадлежит к реформистской церкви, регулярно посещает богослужения. Поет в церковном хоре.

Обожает своего супруга, но сколько-нибудь серьезного влияния на него не имеет. В денежной стороне жизни заинтересована больше, чем он, и, как можно предположить, попытается оспорить некоторые статьи планируемого страхового договора.

Могу прибавить, что г-н Канова, зная об особых мерах предосторожности, соблюдаемых в данном случае нашей компанией, старается всячески облегчить мою задачу. Он даже изъявил готовность подвергнуться психиатрической экспертизе - весьма показательное предложение, которое я тем не менее отклонил (не столько из деликатности, сколько из-за скептического отношения к достоверности результатов, получаемых при такого рода обследовании). Он с полной откровенностью отвечает на все мои вопросы и, кажется, находит их довольно забавными. Я бы сказал, что его безразличие к своим имущественным делам граничит с легкомыслием. С г-жой Кановой я почти не общался и о ее мнении могу лишь догадываться.

Я понимаю, г-н директор, что Вы наверняка сочтете излишними многие детали, приведенные в настоящем докладе. Однако, учитывая необычно большие размеры страховой суммы, я предпочел заручиться столь же большим объемом сведений о клиенте: о том, какие из них являются наиболее существенными, предоставляю судить Вам.

Позволю себе заметить, что, на мой взгляд, дело весьма выгодное и нам не следует откладывать заключение обоих договоров. Возникновение в будущем обстоятельств, нежелательных для компании, крайне маловероятно. Г-н Канова не из тех людей, которые способны на самоубийство, и столь же трудно предположить, что он станет жертвой умышленного убийства. Что касается г-жи Кановы, то я никак не могу представить ее в роли убийцы своего мужа и тем более - убийцы достаточно хитрой, чтобы избежать разоблачения (а интересы компании пострадают только в этом последнем случае). Еще добавлю, что наш клиент охотно согласился на включение в текст договора дополнительных статей, благодаря которым риск для фирмы-страхователя сводится к минимуму. Согласно им страховка не выплачивается, если: 1) клиент кончает жизнь самоубийством в первые десять лет после подписания договора; 2) клиент становится жертвой убийства, совершенного лицом, находящимся с ним в родственных отношениях; 3) клиент умирает от одного из перечисленных в прилагаемом списке эпидемических заболеваний.

Ни в коей мере не желая преувеличивать свои заслуги, все же смею надеяться, что сумел вполне удовлетворительно выполнить данное мне поручение. Желаю Вам, г-н директор, всего наилучшего и, в ожидании Вашего решения, остаюсь здесь, в Монпелье...

Лозанна, 21 февраля 1924 г. Управляющий лозаннским филиалом страховой компании "Ла-Сальватрис" - страховому инспектору Пьеру Руссо, Монпелье. По поводу договора с г-ном Кановой. Уважаемый г-н Руссо, настоящим подтверждаю получение Вашего доклада от 11-го числа сего месяца. Вам действительно удалось собрать много дополнительных сведений, но вместе с тем в досье имеются досадные пробелы; прежде всего это касается г-жи Кановы и ее семейства. Такие обороты, как "родилась одновременно с веком" и "ничего выдающегося", делают честь Вашему литературному стилю, но я предпочел бы более точную информацию об этой молодой даме, ее характере, родне и круге знакомств. Как вам известно, главный источник опасности при страховании жизни - если не говорить о заболеваниях с летальным исходом - заключен в лицах, в чью пользу составляется договор, т. е. в людях, наиболее близких нашему клиенту. Самый "безобидный" человек может - разумеется, по чистой случайности - оставить зимой незакрытое окно в комнате, где его застрахованный родственник лежит с воспалением легких. Однако последствия подобной забывчивости окажутся уже не столь безобидными.

Мне хотелось бы иметь более ясное представление о состоянии здоровья г-жи Кановы - ведь в случае ее преждевременной смерти наш клиент, возможно, пожелает вступить во второй брак. И не исключено, что выбор профессора падет на особу, которая не столь регулярно посещает богослужения, как нынешняя его жена.

Но в целом я нахожу ситуацию приемлемой и уполномочиваю Вас на оформление обоих договоров. Вам же, г-н Руссо, я советую постучать по чему-нибудь деревянному и молиться, чтобы г-же Канове не вздумалось - теперь или в будущем - украсить рогами голову нашего уважаемого и столь дорогостоящего клиента.

С наилучшими пожеланиями и т. д.

Монпелье, 25 февраля 1924 г. Месье Пьер Руссо - мадам Руссо, Лозанна. Сокровище мое, слава Богу, завтра вечером я снова буду рядом с тобой! Старик по обыкновению немного поворчал, но в конце концов предоставил мне свободу действий. Он отчаянно недоверчив и всегда опасается какого-нибудь подвоха. Но теперь бумажная волокита завершилась! Наш клиент, как и положено профессору, - человек не от мира сего; этрусская мазня восхищает его куда больше, чем перспектива получить два миллиона швейцарских франков. Занятный тип! У него нет врожденного почтения к деньгам, как у нас, швейцарцев. Со мной он был чрезвычайно любезен, даже поселил в лучшей комнате на своей вилле. Особо важный договор требует особо нежного обращения со страховым агентом! Еда здесь великолепная, но в разлуке с тобой все кажется пресным и безвкусным.

До скорого! Целую, твой...

ПЕРЕПИСКА

Париж, 15 октября 1947 г. Поль Канова, профессор Сорбоннского университета - директору страхового общества "Ла-Фамилиаль", Париж. Глубокоуважаемый господин директор, я хотел бы воспользоваться услугами Вашего общества и застраховать свою жизнь на сумму в двадцать миллионов франков сроком на двенадцать лет.

Договор я предполагаю заключить в пользу моего несовершеннолетнего (1939 г. рождения) сына от первого брака. Если же мой сын умрет до истечения этого срока, все права должны перейти к моей второй жене, с которой я обвенчался в июле текущего года. Ей же надлежит принять опекунство над ребенком в случае моей смерти.

Должен прибавить, что мадам Канова уже обеспечена на значительно большую сумму в соответствии с другим договором, заключенным мною в 1924 г. с лозаннским отделением компании "Ла-Сальватрис" в пользу моей первой жены, скончавшейся в прошлом году.

Но в нынешней политической обстановке, при затрудненности любых операций с зарубежными вкладами, мне кажется более разумным оставаться в пределах национальной юрисдикции. Тогда, если со мной что-нибудь случится, мой сын незамедлительно получит причитающуюся ему сумму во французской валюте. Этим шагом я хочу надежно защитить моего ребенка от любых денежных затруднений и обеспечить ему возможность спокойно и без помех завершить образование, которое ввиду слабого здоровья дается ему не очень легко.

В надежде на Ваше благожелательное сотрудничество примите, г-н директор, мои наилучшие пожелания и заверения в совершенном почтении...

Париж, 12 апреля 1948 г. Мадам Поль Канова - господину Полю Канове, Флоренция, Ассоциация романской культуры. Любимый, ты разочаровал меня. Да, да! Я уже настроилась на захватывающий путевой очерк с описанием красот Флоренции... а ты вместо этого пишешь мне о денежных делах!

Сразу, чтобы тебя успокоить, сообщаю: разумеется, я согласна отказаться в пользу Ксавье от части знаменитого наследства твоего дедушки Самюэля. Размер этой части предоставляю определить тебе самому. Вообще должна заметить, что эти деньги меня ничуть не привлекают, поскольку я намереваюсь как можно дольше прожить на твоем попечении, мой дорогой. Тебе незачем было тратить столько слов и так осторожничать, выражая свое вполне естественное и разумное пожелание.

А теперь о более важном. У Ксавье опять начался фурункулез, но, к счастью, не очень серьезная форма и не опаснее, чем его прежние болезни. Бедный малыш! Я ухаживаю за ним, стараюсь изо всех сил, чтобы он поправился к твоему приезду.

Вот, пожалуй, и все, что мне хотелось сообщить тебе. Остальное - пустяки, на которые мне жаль переводить бумагу и время.

Люблю тебя. Твоя Вера.

Флоренция, 17 апреля 1948 г. Г-н Поль Канова - мадам Канове, Париж. Дорогая моя, я искренне рад, что ты с такой готовностью согласилась отказаться от половины страховой суммы ради блага нашего маленького Ксавье. Как тебе известно, в договоре с "Ла-Сальватрис" не было проставлено имя моей жены, и поэтому с момента нашей свадьбы он автоматически распространяется на тебя. В те дни любовь, сыгравшая, как я верю, главную роль в нашем браке, не позволяла нам с тобой думать и говорить о прозаической стороне жизни. Но даже такая образцовая мачеха, как ты, едва ли может считать своим ребенка другой женщины; в большей или меньшей степени он остается для нее чужим. А твое положение требует еще и дополнительных жертв, ведь Ксавье такой слабенький и болезненный. Я долго колебался, боясь потерять тебя из-за одного лишь неосторожного прикосновения к этой теме... Ну а теперь, когда ты развеяла мою тревогу, мне стыдно, что я только в письме отважился заговорить о страховке. Но я надеюсь, ты сама понимаешь причины моей нерешительности: в устном разговоре кто-нибудь из нас мог необдуманно произнести слова, которые впоследствии омрачили бы наши отношения. Поверь, предосторожность была нелишней!

Итак, в ближайшие дни мой сын будет, выражаясь официальным языком, полностью обеспечен сразу в двух странах - в Швейцарии и во Франции. Представь себе, дорогая: когда ты уговаривала меня заключить новый страховой договор, мне на миг показалось, будто ты стараешься этим удержать меня от мысли внести какие-нибудь изменения в прежний. Теперь я вижу, насколько безумным было бы такое предположение, и прошу простить меня.

Мои лекции о творчестве Тита Ливия пользуются огромным успехом. А итальянская весна - подлинный гимн жизни, и нельзя представить ничего более чарующего, чем берега Арно в это время года. Но все-таки я всей душой стремлюсь домой, мечтаю увидеть вас и обнять маленького Ксавье, здорового и веселого.

Твой любящий муж.

Р. S. Я видел здесь недавно чудесные штофные обои, которые, как мне кажется, очень подойдут к моему кабинету - помнишь, ты еще говорила, что его пора отделать заново? Но купить их пока не решился, поскольку боюсь, что ты, с твоим тонким вкусом, вдребезги раскритикуешь мой выбор. К тому же эти итальянцы, когда желают что-нибудь продать, способны превзойти убедительностью самого Цицерона. О путешествии расскажу тебе при встрече.

Париж, 24 апреля 1948 г. Мадам Канова - месье Канове, Флоренция. Дорогой, эту записку передаст твой коллега Марейль. Он через час выезжает во Флоренцию для участия в заключительном заседании Латинского семинара и любезно предложил мне свою помощь; таким образом, письмо дойдет до тебя почти со скоростью телеграммы. Я бы предпочла тебе позвонить, но, к сожалению, не знаю, в каком отеле ты остановился.

У меня очень плохие новости. Прошлой ночью у Ксавье внезапно начались сильные боли в животе; рентген показал наличие инородных тел в желудке и пищеводе. Врачи решили, что, несмотря на фурункулез и слабое сердце мальчика, необходима срочная операция. При операции хирург обнаружил и удалил множество мельчайших осколков стекла. Когда и при каких обстоятельствах он их наглотался, Ксавье то ли не помнит, то ли не хочет говорить. Я думаю, что причиной беды стала ваза дедушки Самюэля - она недавно разбилась, и хотя я сразу же тщательно выбила и вычистила ковер, какая-то часть осколков могла остаться незамеченной. А потом Ксавье стал играть со своей любимой железной дорогой и так увлекся, что когда пришло время полдника, перетащил на ковер еду...

Делать прогнозы еще рано, однако состояние малыша очень серьезно. Врачи опасаются инфекции или осложнений со стороны сердца. Ты веришь в Бога, и я прошу тебя: помолись, попроси Его о помощи. И возвращайся поскорее.

Я в полном смятении и не знаю, что сказать и как утешить тебя. Я вновь и вновь спрашиваю себя - могла ли я предотвратить такое несчастье? Упрекаю себя за невнимательность, говорю себе, что...

Ну вот, пришел Марейль, и надо заканчивать письмо. Целую тебя, мой бедный, любимый муж.

Твоя Вера.

Париж, 29 апреля 1948 г. Профессор Поль Канова - доктору Анри Сезару, хирургу университетской клиники. Глубокоуважаемый г-н доктор, к великому сожалению, я находился в отъезде во время несчастного случая, жертвой которого стал мой единственный и горячо любимый сын. Несмотря на все усилия, мне так и не удалось полностью выяснить обстоятельства происшедшей трагедии, и эта неизвестность еще усугубляет мое горе.

Г-н доктор, я позволю себе спросить: не заметили ли Вы или Ваши коллеги, оперировавшие моего сына, что-нибудь необычное, аномальное в картине его заболевания? Понимаю, что этот вопрос может Вас ошеломить; понимаю, сколь нелепыми и чудовищными выглядят мои опасения. Если угодно, считайте их временным помрачением рассудка. Но ведь всегда очень трудно смириться с мыслью, что смерть дорогого тебе существа объясняется естественными причинами. Каким бы ни был Ваш ответ, позвольте мне просить Вас о полной конфиденциальности.

С искренним уважением, Ваш...

Париж, 2 мая 1948 г. Доктор Анри Сезар - профессору Полю Канове. Многоуважаемый г-н профессор, я получил Ваше письмо, содержание которого, при всем уважении к Вашему горю, неприятно поразило меня. Могу лишь заверить, что если бы я сам или мои коллеги заметили хоть малейший подозрительный признак в облике или поведении ребенка, то мы немедленно известили бы об этом официальные инстанции.

Ваш сын стал жертвой несчастного, но, увы, нередкого случая. Предполагать чей-то злой умысел нет никаких оснований. Возможно ли вынудить ребенка наглотаться битого стекла, и при том так, чтобы он сам ничего не заметил? На мой взгляд, это совершенно невероятно.

Мы не скрывали от Вашей супруги, насколько рискованно хирургическое вмешательство, но выбора, в сущности, не было. Не будет преувеличением сказать, что мы пытались совершить невозможное. К сожалению, это нам не удалось.

Одним словом, с медицинской точки зрения трагический исход операции представляется вполне закономерным. Мне остается лишь выразить Вам, г-н профессор, глубокое и искреннее соболезнование от имени всех моих коллег и от своего собственного.

Что касается содержания Вашего письма, то Вы можете положиться на нашу профессиональную сдержанность. Примите заверения и т. д.

Париж, 19 мая 1948 г. Поль Канова, профессор Сорбоннского университета - полицейскому комиссару 6-го округа. Уважаемый г-н комиссар, несколько дней назад у моей жены пропало обручальное кольцо. Потерять его она не могла, в этом убеждены мы оба; в таких обстоятельствах мне показалось самым разумным обратиться непосредственно к Вам. Пропавшее кольцо представляет немалую ценность как ювелирное изделие, но, конечно, главная причина, по которой мне хотелось бы его разыскать, - это связанные с ним воспоминания.

Я позволю себе просить Вас быть предельно тактичным при расследовании этого прискорбного эпизода. Даже если подозрения, возникшие у нас с женой относительно определенного лица, подтвердятся, мне не хотелось бы доводить дело до суда. Лицо, о котором я говорю, служит у меня уже много лет и до сих пор отличалось безупречным поведением.

Заранее благодарю Вас, г-н комиссар, за Ваши усилия, и с выражением глубочайшей признательности остаюсь...

Письменное заявление, обнаруженное полицией 6-го округа после смерти мадемуазель Гертруды Сюриссо, 49 лет.

(Бумага находилась на столике возле кровати, рядом с телом покойной. Смерть наступила от отравления газом.)

Париж, 3 июня 1948 г. Настоящим я торжественно, перед Богом и людьми, заявляю, что не совершала того постыдного деяния, в котором меня обвиняют. Я не находила этого бриллиантового кольца, я никогда не держала его в руках и даже не имела понятия о его стоимости. И хотя его обнаружили в моей сумочке, мне не известно, как оно там очутилось.

Я ни в чем никого не виню. Врагов у меня нет, я никогда не возбуждала чью-либо зависть или ревность и не постигаю, кто мог быть заинтересован в том, чтобы очернить меня. Раскаиваться мне не в чем, ведь я никогда никому не причиняла зла. Я умираю, так и не поняв, откуда и почему свалилась на меня такая беда. Более печальную смерть нельзя даже вообразить, но иного выхода у меня нет. Я не смогла бы жить с мыслью, что месье Канова, у которого я столько лет проработала секретаршей, отныне будет считать меня воровкой. Я надеялась, что он вмешается и защитит меня, но он лишь выразил свое глубокое сожаление по поводу случившегося. Все, все отвернулись от меня.

Теперь, когда я набралась мужества и усыпила мою бедную кошку, уже ничто не привязывает меня к жизни. А что подумает обо мне мадам Канова, мне безразлично.

Аквариум с золотой рыбкой я ставлю на коврик перед дверью - там она будет в безопасности от газа и, надеюсь, не пострадает. Может быть, ее согласится взять домохозяйка; эта милая женщина всегда относилась ко мне по-дружески и к тому же любит животных.

Я не воровка, но моих сбережений хватит, чтобы оплатить счета за газ и похороны. Не в моих привычках вводить других в расходы!

3 Дневник мадемуазель Беатрис Мансо (20 лет), переданный в полицию 25.07.50 г. мэтром Шардуа, парижским нотариусом 23 мая 1948 г. Вчера вечером мы с Бернаром ходили в кино, посмотрели еще раз "Вечное возвращение". По-моему, Жан Мюра в этом фильме просто обворожителен... Бернара я выставила около четырех утра, причем шумел он так, словно находился у себя дома. Похоже, он думает, что моей репутации уже ничто не повредит. Выбором темы разговора он тоже не затрудняется и вообще старательно изображает милого несмышленыша...

24 мая. Маньи, младший преподаватель семинара по древней истории, случайно упомянул, что Канова ищет себе новую секретаршу. Я очень заинтересовалась этой новостью, и он любезно предложил порекомендовать меня профессору. Как хорошо, что я выучилась печатать на машинке и стенографировать!

25 мая. Завтра днем, ровно в одиннадцать тридцать, иду представляться Канове. Любопытно будет познакомиться с ним поближе.

26 мая. Все удалось! Канова очень симпатичен: около пятидесяти, но прекрасно сохранился, строен, с изысканными манерами. Очки ему очень к лицу, а седина нисколько не старит, даже наоборот... Его лекции немного суховаты, но в личной беседе он оказался совсем другим человеком - красноречивым и обаятельным.

Мы проболтали полчаса на самые разные темы, посвятив главной цели моего прихода не более пяти минут. Он в полной мере обладает искусством, столь редким в наши дни: умением говорить, говорить долго и красиво - и при этом ничего не сказать. Он часто употребляет старомодные и высокопарные обороты речи, но в его устах они звучат совершенно естественно и не кажутся смешными. "До сих пор, из опасения, что женские чары нарушат ход моих научных занятий, я имел обыкновение приглашать на работу лишь самых непривлекательных секретарш. Но вас рекомендовал мой друг... И кроме того... возможно, наступило время, когда мне следует уделять науке чуть меньше внимания?" Потрясающе! Уходя, я встретила мадам Канову, и мы обменялись несколькими фразами. Она держалась очень дружелюбно. Это ослепительная красавица, и одета в полном соответствии с внешностью. Каштановые волосы, бронзовый загар и огромные темно-голубые глаза, которые, впрочем, остаются холодными и внимательными, даже когда она смеется. У профессора неплохой вкус! Я приступаю к работе с четвертого июня.

27 мая. Провела ночь с Бернаром - он, кажется, совсем не ждал такой удачи. Уже в постели на миг представила его с седыми волосами и не смогла удержаться от смеха.

4 июня. Моя новая работа - интересная и нетрудная. Кабинет обставлен старомодно, но в нем царит атмосфера спокойствия и уюта: из окон открывается вид на авеню де ль'Обсерватуар.

Канова выглядел сегодня расстроенным и удрученным; диктуя, он несколько раз умолкал, видимо, потеряв мысль. Потом, извинившись, он объяснил, что вчера покончила самоубийством его прежняя секретарша. Но дело здесь, разумеется, совсем не в несчастной любви, и профессор тут ни при чем. Кажется, она впуталась в какую-то грязную историю, но толком никто ничего не знает.

Я попыталась выразить ему свое соболезнование, но он так погрузился в воспоминания об умершей, что едва ли расслышал мои слова.

5 июня. У меня задержка. Поговорила с Бернаром, но его это, похоже, ничуть не беспокоит.

6 июня. Профессор сегодня опять не в лучшем настроении. Он только что вернулся с похорон секретарши, где оказался единственным, кто пришел проводить ее в последний путь. Теперь он сам не свой - все пытается понять, нет ли его вины в том, что она решилась на роковой шаг.

Ах, если бы Бернар обладал таким же чувством ответственности!

7 июня. Канова не менее получаса рассказывал мне о своем умершем ребенке. Временами казалось, что профессор вот-вот разрыдается. Это был такой умный, тонко чувствующий, художественно одаренный мальчик... И т. д. и т.п. Я даже была удостоена чести полюбоваться листами с какой-то бессмысленной разноцветной мазней - все, что осталось от первого творческого периода Кановы-младшего. В общем, беседа вышла не из приятных, особенно, если учесть мое нынешнее состояние.

8 июня. Бернар дал мне отставку: ему достало хладнокровия и наглости заявить, что нам лучше не встречаться! Я уже давно ждала чего-нибудь в этом роде, но все-таки очень расстроилась...

Впрочем, горевать не о чем: на роль мужа он в любом случае не годится.

10 июня. Была у врача. Подозрения подтвердились. И этот идиот - доктор - счел необходимым поздравить меня!

После обеда Канова опять рассказывал о своем сыне, потом о его матери (своей первой жене) и опять о сыне. Я позволила себе немного расчувствоваться, придвинулась ближе и положила ладонь на рукав его пиджака. В ответ он робко обнял меня и поцеловал. Можно сказать, что день был богат событиями!

11 июня. Канова становится все смелее и настойчивее, а я не могу решить, как же мне себя вести. Заводить интрижку в моем положении было бы глупо.

13 июня. Это все-таки произошло! Мадам Канова уехала на пару дней в летний домик профессора в Фонтенбло, а ее супруг не замедлил использовать представившуюся возможность. Такого старого - и в то же время такого нежного! - любовника у меня еще не бывало. Он до смешного стыдлив, но это даже приятно своей необычностью.

...Полная противоположность Бернару!

18 июня. Канова немного привык ко мне и стесняется уже меньше, чем прежде, но в разговоре соблюдает известную осторожность. Похоже, ему очень недостает человека, которому он мог бы полностью доверять. Как-то раз я заметила (возможно, слишком легкомысленным тоном):

- А вы, кажется, не очень-то часто обманывали своих жен! Он помолчал, потом ответил:

- Мадемуазель Мансо! В молодости, когда люди обычно руководствуются лишь своими чувствами, я заключил брак по расчету, а по любви женился, уже находясь в зрелом возрасте, когда естественнее было бы прислушиваться к доводам рассудка. И я хотел бы попросить вас не ставить знак равенства между моими женами, как вы изволили выразиться. Если я их и обманывал, то это происходило по совершенно различным причинам.

...А потом такое началось! Правду говорят, что возраст любви не помеха.

20 июня. Мадам Канова вернулась в Париж. Подарила мне коробку шоколадных конфет.

Маньи сделал очень толковый и успешный доклад про этрусков, а затем пригласил меня вместе пообедать. Ассистент кафедры - важная птица, не так уж часто проявляющая интерес к простым студенткам, а уж повести кого-нибудь из них в "Лаперуз" - дело и вовсе небывалое. Но, конечно, самое странное - это когда приглашенная, сидя в шикарном ресторане, не может проглотить ни кусочка. Меня начало тошнить, едва я успела съесть несколько ложек супа. Дело дрянь!

23 июня. Сегодня утром мадам Канова вручила мне серьгу, которую, по ее словам, она обнаружила на кушетке в кабинете профессора. При этом одарила меня многозначительной улыбкой и шепнула:

- Вам следует быть внимательнее, дорогая. Серьгу могла найти служанка...

Нелегко мне было держаться столь же непринужденно, как она! Ужинала с Маньи. Потом немного потанцевали. В сущности, он совсем недурен собой.

24 июня. Снова ужин с Маньи и снова танцы. Сегодня он меня здорово удивил одним своим замечанием. Я пошутила насчет его худобы, а он ответил с деланным равнодушием:

- Я верующий христианин, мадемуазель. И для меня легче было бы совершить преступление, чем согрешить, нарушив установления религии - в частности, пост. Довольно своеобразная логика!

На обратном пути он остановил машину в Булонском лесу и попытался перейти к поцелуям. Я увернулась и заметила: - Ведь это было бы грехом!

Он отреагировал очень странно - сразу притих, несколько секунд глядел на меня, словно впервые увидел, а потом произнес: - Неизбежным грехом...

Очарование момента рассеялось без остатка, но в конце концов я все же позволила ему поцеловать меня - что еще оставалось делать в подобном положении! Маньи стремился развить свой успех, но, видно, судьба не пожелала в этот вечер подвергать мою добродетель слишком серьезным испытаниям. К боковому стеклу неожиданно прижалась физиономия какого-то старого бродяги. То ли он хотел попросить подаяния, то ли решил, что машина пуста, и собирался что-нибудь стянуть. Маньи подскочил, как подброшенный пружиной, и вперил в старика яростно-возмущенный взгляд. А тот в ответ снял шляпу, закивал головой и ободряюще ухмыльнулся. Он, кажется, был не прочь подольше сохранить свою роль благосклонного зрителя, но Маньи дал полный газ, и мы умчались...

25 июня. Маньи по всем правилам объяснился мне в любви, но прозвучало это так фальшиво, как будто он спешил отбарабанить надоевший урок. Или это следствие смущения?

Канова окончательно приручен. Он уже настолько доверяет мне, что сегодня печальным голосом прочитал сонет собственного сочинения, посвященный его первой жене; профессор написал его к третьей годовщине их свадьбы. Я его переписала, чтобы доставить удовольствие профессору. Вот он:

С тех пор, когда мы обрели друг друга, В срок одряхлев, вновь народились сорок лун, И лишь негромкий унисон сердечных струн Ни разу не прорвался страстной фугой.

Судьбою связаны навек неразделимо, Рука в руке мы обретем конец пути.

Хмельных восторгов чужды, скуки крест нести Обречены, куда бы ни брели мы.

Но если б на рассудочность удела Пред тьмой безгласной возроптали мы несмело:

- Ужель любовь и есть унылый сей покой? - Нам ангел вдруг явил бы облик свой И молвил гласом, полным кроткой страсти:

- Неблагодарные, молчите! Это - счастье!

Буду очень удивлена, если окажется, что профессор сочиняет столь же чувствительные, канонически сложенные вирши и своей второй суженой!

27 июня. Наконец решилась и поговорила с Кановой о моих теперешних трудностях; рано или поздно он бы и сам обо всем догадался. Соблазн намекнуть на его причастность к этому делу был велик, но я устояла. Лучше не прибегать к нечестным приемам. Да и вряд ли мне удалось бы его убедить - ведь он-то всегда, даже в самые бурные моменты, помнил об осторожности и принимал все необходимые меры.

Впрочем, он и так нисколько не рассердился. Отнесся к моей беде с пониманием, как добрый папочка. Говорит, что лучше всего для меня будет уехать на несколько месяцев куда-нибудь в провинцию, а потом, когда минует ожидаемое событие и я поправлюсь, можно как ни в чем не бывало вернуться в Париж. Расходы он берет на себя. Конечно, господин профессор побаивается, что ввиду определенных ухудшений в моей фигуре пострадает его репутация... Вообще-то он мог побеспокоиться об этом и раньше.

В итоге я согласилась провести лето на лоне природы, предоставив Канове изобрести какой-нибудь благовидный предлог моего отъезда, чтобы мадам Канова не терзалась напрасными подозрениями.

28 июня. Со стороны мадам - всепонимающий взгляд старшей сестры и несколько многозначительных слов в очень дружеском тоне. Что у этой женщины на уме - понять невозможно.

Опять ужин с Маньи и затем танцы. Он весь вечер держался с необычайным достоинством, словно герой-любовник из классической трагедии.

29 июня. Невероятно! Кажется, со мной начинают твориться чудеса: Маньи попросил моей руки! Это произошло в перерыве между двумя танцами, так что поначалу я приняла все за шутку и не обратила на его слова особого внимания. Но в конце вечера он достал из кармана кольцо и торжественно надел мне на палец! Такое колечко должно стоить не меньше двухсот тысяч франков, и я уставилась на него, как последняя дура, не веря собственным глазам. Маньи, похоже, не допускал мысли, что его предложение, может быть отвергнуто, и на какой-то миг меня это здорово разозлило. Я попросила дать мне время подумать, но мой восторг при виде кольца не укрылся от него; он наверняка понял, что все уже давно обдумано!

30 июня. Кристиан назначил свадьбу на 19-е июля; значит, все это всерьез! Я стараюсь выглядеть покорной, как жертвенный барашек, но держусь начеку, чтобы не прозевать какой-нибудь неприятный сюрприз. По сути дела, он ничего обо мне не знает - по крайней мере, ничего из тех вещей, которые принято выяснять о своей невесте, прежде чем вести ее к алтарю. А я никак не могу решиться рассказать ему все, не дожидаясь вопросов. Боюсь, его любовь не выдержала бы такого сурового испытания.

1 июля. , Кажется, свадьбе не бывать - по милости Кановы, который сегодня совершенно неожиданно разразился целой проповедью на тему морали и тому подобного. Вот уж действительно - беда приходит, откуда не ждешь. Он требует, чтобы я поговорила с Кристианом начистоту и просветила его насчет моего нынешнего состояния. Но я отлично понимаю, чем вызван такой всплеск щепетильности: он не может смириться с мыслью, что я женю на себе Маньи. Нет, ревность тут ни при чем, Канова не настолько мелочен. Но он считает своим долгом выступить в защиту прав Кристиана. Маньи - молодой человек из высшего общества, с прекрасной репутацией, за чьей карьерой он, профессор, наблюдает с живейшим интересом, и т. д. А стало быть, он обязан предостеречь своего молодого коллегу и друга от опрометчивых шагов. Лицемер проклятый! Я не удержалась и позволила себе какое-то замечание о ханжестве, но Канова, нисколько не смутившись, заявил:

- Циники любят попрекать совестливых людей тем, что последние стараются скрывать свои греховные побуждения. Но в действительности утаить неблаговидный поступок очень трудно, и наши критики, сторонники свободного и раскованного поведения, об этом прекрасно знают.

А когда я попросила дать мне отсрочку, чтобы сделать аборт, он ответил:

- Как раз недавно я прочел у Эдгара Вале следующие строки: "Когда Авель лежал на земле бездыханный, от его тела бежали два Каина: один с окровавленным кинжалом в руке - тот, что убил брата, и другой, державший пальмовую ветвь - он не убивал, но допустил убийство". И я желаю Вам, мадемуазель, встретить поскорее этого второго Каина. Думаю, это вам удастся - людей такого сорта несметное множество.

Никогда в жизни не стану больше спать с протестантом!

4 июля. Поговорила с Кристианом, призналась во всем. Он лишь поцеловал меня и не сказал ни слова. Кажется, впервые судьба свела меня с порядочным человеком. Такое благородство ему зачтется. А вот Канова промахнулся.

Я зачислена на семинар по древней истории. И думаю, что с большим основанием, чем кто бы то ни было!

5 июля. Канова принял новость с философским равнодушием.

- В конце концов, - шутливо заметил он, - Пресвятая Дева, выходя замуж, была в таком же положении. Но я никак не предполагал, что Маньи согласится выступить в роли Иосифа.

Честно говоря, я этого тоже не предполагала.

7 июля. Все-таки очень здорово, что я сохранила ребенка. Сама теперь не пойму, как можно было думать об аборте!

По мнению Кристиана, мне и после замужества не следует бросать работу у Кановы - на первых порах мой заработок будет для нас неплохим подспорьем. Возразить мне нечего, хоть я и не в восторге от этой перспективы. Но как быть? Снова признаться? Честность - прекрасная вещь, однако и в ней нужно соблюдать меру.

Канова, сделав две-три безуспешные попытки, держится безукоризненно. Это и неудивительно - он не из тех мужчин, которые способны затащить в постель чужую возлюбленную. Буржуазная мораль тоже имеет свои хорошие стороны!

8 июля. Выкидыш. Этого следовало ожидать - после стольких волнений. На душе прескверно.

Маньи - само внимание, проявляет всяческую любовь и заботу, но ему с трудом удается скрыть понятное чувство облегчения. Вообще, похоже, что великодушные жесты требуют от него большего напряжения сил, чем мне показалось вначале.

Желая развеять мою грусть, он принялся рисовать картины свадебного путешествия, которое прежде было невозможным из-за моей беременности. Что ж, попробуем!

13 июля. Получено согласие на брак от моего опекуна. Вчера - чаепитие у родителей Маньи. Семья респектабельного юриста, где ко мне отнеслись более чем прохладно. Мать - маленькая, сморщенная, весьма нервная дама с бегающими глазками; отец - воплощенная вежливость, и это все, что о нем можно сказать.

Кристиан весь вечер сидел, как на иголках, с неподдельно страдальческим выражением лица.

14 июля. Вместе с будущим супругом любовалась парадом. Он в явном восторге от военной музыки, хотя, конечно, вида не подает и нипочем не сознался бы в таком пристрастии. О, мой очаровательный буржуа!

18 июля. Были у нотариуса: составлен и подписан брачный контракт. Имущественные права получили законное оформление...

ПЕРЕПИСКА Париж, 13 июля 1948 г. Мадам Александр Маньи - месье Кристиану Маньи. Мой дорогой мальчик, ты всегда обращаешь так мало внимания на мои слова, что я решила изложить их на бумаге; подобно всем интеллигентным людям, ты с большей охотой воспринимаешь прочитанное, а не услышанное...

Скажу сразу: я тебя не понимаю. Уже довольно давно многое в твоих поступках кажется мне совершенно непостижимым, а твое последнее, столь удивившее меня решение показало со всей очевидностью, насколько различны наши взгляды. Как ни печален этот вывод, но он неизбежен, и мне следовало прийти к нему гораздо раньше.

Ты достаточно взрослый, чтобы понимать - нельзя жениться по мимолетной влюбленности. Такие браки недолговечны и чаще всего плохо кончаются, оставляя в душе лишь горькое сожаление. Женщина, которую любишь, может стать твоей подругой на один-два совместно прожитых года; иногда, впрочем, хватает и двух месяцев. Но затем любовь должна дополниться взаимным уважением, общностью вкусов и воспитания - тем, что не меняется с годами и действительно связывает людей на всю жизнь. Одним словом, свою судьбу можно соединять только с человеком, которого хорошо знаешь и в котором уверен. Ты действительно думаешь, что в твоем случае все обстоит именно так?

Я не осуждаю эту девицу за ее прошлые любовные увлечения; но мне очень не нравится, что она не смогла или не пожелала удержаться в границах допустимого. Я далека от того, чтобы попрекать ее бедностью, но меня возмущает свойственное ей пренебрежение к деньгам. Наконец, хотя я никак не могу осуждать ее за происхождение и недостаток воспитания, мне грустно видеть, сколь много нитей связывает твою избранницу с ее далеко небезупречным прошлым.

Вчера вечером мне на миг показалось, что ты просто не осознаешь последствий своего решения, если, конечно, оно будет осуществлено. Ты смотрел на эту девушку, не отрывая глаз, как завороженный. Чем она так околдовала тебя? Ее даже нельзя назвать очень красивой - во всяком случае, красивой в истинном смысле этого слова. Я в растерянности, я никак не могу понять тебя, Кристиан. Ты меня почти пугаешь... Заклинаю тебя, удержись от этого шага. Время еще есть. Обнимаю, мама.

Дневник мадемуазель Беатрис Мансо (продолжение).

17 июля. Официальное бракосочетание в магистратуре шестнадцатого округа. Несмотря на торжественную обстановку и предупредительность чиновников, Кристиан с явным усилием перенес весь этот маскарад - ему по нраву только церковное венчание. А здесь - дурацкий обмен заученными репликами перед гипсовой статуей.

Как мило, что Кристиан настолько тонко все чувствует! Но все же незачем, по-моему, так волноваться из-за простой формальности.

18 июля. В ожидании завтрашнего события мне пришлось сходить к исповеди и уладить отношения с Господом Богом. Католические священники всегда на удивление деловиты, и это действует весьма успокаивающе. Насколько же нужно быть уверенным в своей правоте, чтобы так мало заботиться о впечатлении, производимом на паству!

19 июля. Ну вот, наконец настоящее венчание! Все прошло очень удачно и торжественно, в недавно отреставрированной церкви Сен-Клод. Я слишком волновалась, чтобы уследить за всеми подробностями церемонии, но белое подвенечное платье было мне очень к лицу.

Среди собравшейся публики я заметила и профессора Канову. Когда все закончилось, он приблизился к нам и произнес подобающие случаю поздравления.

А еще через час мы уже были в купе Восточного экспресса. Конечная цель - Югославия: путешествие туда не слишком подорвет наши финансы.

Кристиан почему-то с самого утра выглядит так сумрачно, словно возвращается с похорон, а не со свадьбы. Видимо, так отражается на нем любое волнение.

20 августа.

Со вчерашнего дня мы снова в Париже. Мой муж снял небольшую квартирку на рю де Пасси, хотя и обставленную в современном стиле, но очень удобную. У нас есть кое-какая старинная мебель, которая смотрится здесь особенно выигрышно.

Это было чудесное путешествие. Сначала - поездом до Венеции, где я почувствовала себя ошеломленной, но вместе с тем и разочарованной. Затем, уже на корабле, отплыли в Дубровник (раньше он назывался Рагуза); там мы прожили три недели.

Дубровник - прелестнейшее место, какое только можно представить! Старый и новый город разделяет могучая каменная стена, ничуть не уступающая укреплениям Каркассона. Старый город совсем маленький, очень четко распланирован и весь сложен из гладко обтесанного белого камня, искрящегося и отливающего нежно-розовым в лучах восходящего солнца. Это истинная, неподдельная красота - не то что венецианские гипсовые орнаменты, придающие городу сходство с накрашенной старухой. Здесь же многие здания являют собой безупречные по стилю образцы южнороманской готики. Даже самые простые дома украшены балкончиками, скульптурами и барельефами с поразительным разнообразием сюжетных мотивов.

Оказавшись на главной улице (она делит старый город на две равные части), испытываешь ни с чем не сравнимое восхищение: тут можно одновременно любоваться и общей панорамой, и отдельными, всегда неповторимыми деталями.

Когда-то прилив достигал городских стен, но потом, с постройкой дамбы, море отступило. Теперь снизу подымаются бесконечные каменные лестницы, они словно выползли из моря и стараются штурмом взять обрывистый берег. Ступени ведут к двойной стене с исполинскими зубчатыми башнями - раньше они защищали Рагузу от нападения с суши. А на другой стороне виден лабиринт чистеньких белых переулков - поначалу они идут прямо, потом начинают петлять, карабкаясь по склону горы, и наконец упираются в стену, с высоты которой открывается синяя гладь моря.

Вечерами, когда зажигаются фонари, город приобретает еще более сказочный вид. Кажется, что ты попала в прошлое, но оно не призрачное, а донельзя живое и реальное. Улицы и площади заполнены загорелыми улыбчивыми людьми; они беседуют, гуляют, наслаждаются прохладным ночным ветром и, по-видимому, принимают, как должное, всю эту немыслимую красоту, созданную для них природой и предками.

Бродя по Дубровнику, не устаешь. Мы с мужем облазили все закоулки. Здешние достопримечательности не столь многочисленны, чтобы надоесть, но каждая из них - подлинное произведение искусства, к которому хочется возвращаться вновь и вновь. Мы осматривали могучие порталы, дворцы, церкви, перекрестки, игрушечные садики и маленькую сонную гавань... С верхней площадки сторожевой башни мы глядели вниз, на зеленую долину, усеянную яркими черепичными крышами, такими приветливыми, что невольно возникает мысль - как хорошо под ними любить друг друга, любить без конца.

Кристиан был всегда крайне внимателен, так что иногда его забота даже немного утомляла. Почему-то приходила на ум аналогия с терпением, которое проявляет даже самый бесчувственный человек, общаясь со смертельно больным родственником. Кстати говоря, в Дубровнике у меня не раз возникала мысль о смерти, что не так уж странно - тут настолько хорошо, что хочется окончить дни среди всей этой красоты и спокойствия.

Мне рассказали историю некоего иностранца, немца, поселившегося незадолго до войны в этих краях. Он построил себе домик в долине, у спуска к морю, и жил там совсем один, очень редко бывая в городе. Постепенно все о нем забыли. Но летом 1943 года к нему явилась группа партизан. Они пришли убить его - убить только за то, что он немец, и исполнили свое намерение. Судя по рассказу, несчастный отшельник до самой последней минуты не мог понять, чего хотят от него эти вооруженные люди. Свой домик он называл "вилла Робинзона".

За три дня до отъезда мы загорали на пляже отеля "Эксельсиор", а потом решили искупаться. Море было спокойным, теплым, и мы заплыли довольно далеко. Внезапно со мной что-то произошло: то ли головокружение, то ли приступ слабости. Я вскрикнула и, кажется, потеряла сознание. А очнулась уже на берегу. Оказывается, мой муж - он плыл рядом - подхватил меня, когда я уже начала тонуть, и в одиночку дотащил до пристани, где ему наконец пришел на подмогу инструктор по плаванию. Мне теперь остается только восклицать в стиле мадам д'Арси: "Он спас мою честь! Он спас мою жизнь!" Впрочем, на самом деле мне было не до шуток.

На следующий день мы отправились на Ловчен и любовались оттуда чудесным видом - вся Которская бухта как на ладони. Я еще не совсем оправилась от пережитых треволнений и с трудом промямлила несколько слов благодарности - накануне мне никак не удавалось сделать это. Кристиан очень смутился и ответил резко, почти сердитым тоном:

- Тебе незачем благодарить меня. Я обязан тебе куда больше, чем ты можешь себе представить.

Меня поразили не столько эти странные слова, сколько интонация, с которой они были произнесены. Но лицо его оставалось замкнуто-сосредоточенным. Что же он хотел этим сказать? Не люблю загадок...

На обратном пути видели знаменитое озеро Плитвице. Неописуемая прелесть!

26 августа. Встретила на улице Бернара. Выглядит вполне довольным жизнью; посмотрел на меня с любопытством.

3 сентября. Канова вернулся из отпуска, и моя работа у него возобновилась. Он готовит для какого-то журнала большую статью про своих этрусков. Статья должна быть готова к пятнадцатому октября.

Мадам Канова куда-то ушла, а я, вероятно, после отдыха в Дубровнике имела очень соблазнительный вид. Профессор не сводил с меня глаз и предпринял несколько попыток посягнуть на мою добродетель, но я их решительно пресекла. Он очень смутился.

По возвращении домой - сюрприз: аромат незнакомых духов в нашей квартире. Это мне не нравится.

8 сентября. Как ни неприятно, приходится признать: во время моего отсутствия у нас кто-то бывает. Более того, диван прямо пропитался этим чужим ароматом. Кристиан его не замечает - как всякий заядлый курильщик, он вообще нечувствителен к запахам. Но мой-то нос в порядке! Думаю, меня нельзя назвать болезненно ревнивой, однако все же хотелось бы знать, что тут происходит. В конце концов это ненормально - обманывать жену, начиная чуть ли не с медового месяца. Комедия, да и только!

10 сентября. Опять этот невыносимый аромат и впридачу - легкий, но вполне ощутимый запах пота. Вся история здорово действует мне на нервы. Много раз я была близка к тому, чтобы спросить Кристиана напрямик и тем самым окончательно лишиться надежды узнать правду. Пока можно считать твердо установленным следующее: время от времени, примерно между пятью и семью часами вечера (когда я работаю у Кановы), Кристиан принимает какую-то женщину. Сомневаться в характере этих визитов не приходится - после них по ночам мой муженек оказывается явно не в форме. Но даже застав их врасплох, я ничего не достигну: во-первых, такие сцены вышли из моды, и во-вторых, он мне этого никогда не простит. Быть поставленным в смешное положение перед любовницей - разве такое забудешь! Нет, всю необходимую информацию надо собрать осторожно, исподволь, чтобы потом спокойно обдумать ее и принять решение.

14 сентября. Снова эта женщина!

Терпение мое лопнуло, и к полудню я уже входила в частное сыскное агентство Дюбрейля. В тесной полутемной конторе меня встретил владелец фирмы - грузный пожилой человек, похожий одновременно и на полицейского, и на домашнего врача. Я изложила дело, прибавив, что стеснена в средствах. Немного подумав, месье Дюбрейль предложил мне использовать магнитофонную запись - это гораздо дешевле, чем оплачивать услуги постоянного агента, а выяснить, при удачном стечении обстоятельств, можно даже больше, чем при помощи слежки.

Да, так будет лучше всего! Я согласилась, и теперь меня уже разбирает любопытство - правда, с небольшой примесью страха. Что мне предстоит узнать? Скорее всего банальная история - интрижка на стороне, связанная лишь с постелью и ни с чем больше; короче говоря, нечто такое, из-за чего не стоило волноваться. Не исключено, что пленка запечатлеет слова, которые меня совсем не возмутят, а развлекут и позабавят. Воспитанные мужчины нередко считают, что их долг - с искренним жаром расхваливать достоинства своей законной супруги, беседуя с любовницей. И очень может быть, что скоро я наслушаюсь таких вот косвенных комплиментов, свидетельствующих, как пылко любит меня мой Кристиан...

16 сентября. Специалист из агентства Дюбрейля явился вскоре после завтрака, когда Кристиан уехал в Севр (он преподает там в одной частной школе).

Агент оказался маленьким евреем - ловкий, хитрый и жизнерадостный тип. Он явно знает наперечет все беды и горести нашего мира, пригляделся к ним чуть ли не с пеленок, и теперь его уже ничем не удивишь. Окинув комнату критическим взглядом, он объяснил, что здесь можно разместить микрофон на проводе, но столь же скрытная установка магнитофона представляет определенную трудность...

Ну, эта проблема разрешима. Жильцы с нижнего этажа сейчас в отъезде и на время своего отсутствия сдали комнату какому-то молодому человеку - если не ошибаюсь, он работает на киностудии. Его комната удалена от нашей всего на несколько метров и идеально подойдет для студии звукозаписи.

Завтра же утром навещу киношника и обо всем договорюсь.

17 сентября. Чересчур элегантно одетый молодой красавчик, тип героя-любовника из мыльной оперы. Именно то, что надо! Всегда готов оказать услугу даме, разумеется, надеясь на ответную благосклонность. Он сразу пошел мне навстречу: во-первых, ему любопытно поучаствовать в столь таинственном деле, и, во-вторых, поддавшись очарованию моей скромной персоны. Он даже благодарил за доверие и попробовал было удержать меня для дальнейшей беседы, но я дала понять, что он немного перегибает палку и что мужчине, который желает завоевать мое расположение, следует научиться ждать. Теперь он там внизу пускает слюнки, предвкушая грядущие радости. Что ж, посмотрим!

18 сентября. Вся процедура была закончена сегодня во второй половине дня. Что за удовольствие смотреть на работу мастеров своего дела! Какая потрясающая точность, сноровка и быстрота! Микрофон установили в книжной полке над диваном, аккуратно запрятав его за парой монументальных классических томов, которые никто никогда не читал и читать не станет. Тонкий, еле заметный провод идет вдоль задней стенки шкафа, затем по полу под ковром и, наконец, маскируясь в складках занавесок, взбирается к подоконнику. В тех немногих местах, где провод ничем не прикрыт, его слегка окрасили под цвет соответствующей поверхности. Заметить его с улицы практически невозможно - красноватая нить совершенно теряется на фоне кирпичной стены. Вниз, вниз, и вот она исчезла в форточке нашего услужливого соседа. Там, у него в комнате, уже смонтирован магнитофон и всякое вспомогательное оборудование, позволяющее как можно лучше выделять, записывать и воспроизводить человеческий голос.

Мой новый приятель поглядывает на эти приготовления со все возрастающей надеждой. Ему не терпится рыцарски предоставить в .мое полное распоряжение и себя самого, и свое жилье; потом, конечно, придется утешать бедную обманутую женщину и в виде утешения затащить ее к себе в постель. Пока техники из сыскного агентства устанавливали аппаратуру и обучали меня обращению с ней, он путался у них под ногами, всем мешал и старательно хвастал своими познаниями в области звукозаписи. Видимо, надеялся, что я предложу ему поучаствовать в прослушивании, но был жестоко разочарован. Вместо того я велела ему в пять минут шестого позвонить по телефону Кановы и попросить мадам Маньи, то есть меня; это даст мне предлог уйти пораньше, сославшись на какое-нибудь внезапно возникшее дело.

Сейчас двадцать минут пятого. Маленький еврей со своей командой уже отбыл к месье Дюбрейлю. Скоро вернется из Севра Кристиан, а я в это время буду стенографировать рассуждения Кановы. Затем - звонок. Поговорив по телефону, я извинюсь, попрощаюсь с профессором, прыгну в такси и, примчавшись домой, устроюсь в апартаментах киношника пожинать плоды своих стараний. Предчувствую, что скучать мне не придется - любовники не виделись с четырнадцатого числа, и им наверняка есть что сказать друг другу.

Магнитофонная запись, сделанная мадам Беатрис Маньи 18 сентября 1948 г.

Голос мадам Кановы: Да присядь же наконец! У меня голова идет кругом, когда ты бегаешь взад-вперед. Вообще-то тебе сейчас следовало бы лежать в полном изнеможении... (пауза) Значит, на второй неделе октября...

Голос Кристиана Маньи: Когда у вас закончится ремонт? Мадам Канова: Второго числа. Кабинет отделают новыми шелковыми обоями в стиле Людовика XVI. Надеюсь, тебе там понравится.

Маньи: Так далеко я не заглядываю.

Мадам Канова: И правильно делаешь. Сперва присяжные должны объявить тебя невиновным.

Маньи: Я был бы тебе очень признателен, если бы ты перестала отпускать подобные шуточки. В конце концов судить будут не тебя, а меня!

Мадам Канова: Немножко трусишь, не правда ли, милый? Да ведь ты же станешь героем дня! Подумать только: мужчина, который отомстил за поруганную честь!

Маньи: Если бы речь шла только об этом!

Мадам Канова: Но в таком случае о чем вообще речь, как выразился бы ваш незабвенный Фош...

Маньи: Ради всего святого, не паясничай! Позволь напомнить, что я иду на это только для тебя и только ради тебя. Колебаться я не стану, ибо знаю, что жить без тебя уже не смогу. Но я совсем не расположен к веселью по поводу предстоящего. Можно еще как-то примириться с тем, что я убью твоего мужа. Но моя жена!..

Мадам Канова: Твоя жена - я!

Маньи: Конечно, дело совсем не в официальных брачных узах, а в том, что она молодое жизнерадостное существо, доверившееся мне, и...

Мадам Канова: И я очень надеюсь, что ты не дашь ей повода утратить это доверие!

(Пауза.) Думаю, нам с тобой не в чем упрекнуть друг друга: я позаботилась о том, чтобы место мадемуазель Сюриссо стало вакантным, а ты устроил туда Беатрис. Как и планировалось, она вскоре очутилась в объятиях моего уважаемого супруга. Потом ты сводил девицу в церковь и даже успел спасти ей жизнь. Судьба помогла нам только в истории с ее несостоявшимся ребенком. Неужели тебе нравится тащить этот груз: жить с женщиной, которую не любишь и с которой по законам церкви ты связан на вечные времена!

Маньи: Я женился на Беатрис, чтобы пожертвовать ею, и теперь не перестаю себя спрашивать, можно ли считать действительным такой брак...

Мадам Канова: Вот именно! А избавившись от нее, ты тем самым докажешь правоту своих сомнений. И ты заранее оправдан перед Высшим Судом!

Маньи: Любопытно.

Мадам Канова: То есть?

Маньи: Мать писала мне недавно нечто похожее...

Мадам Канова: Весьма польщена, что наши взгляды совпадают... Но все-таки давай договорим. По счастью, ты воспитывался в иезуитском колледже, и твой характер сложился под влиянием наставлений святых отцов. Ты верующий католик - примем это за основу. А с основами надо разбираться основательно, таково мое правило. Кстати, мне очень нравится твоя религиозность - всегда заранее ясно, как и на что ты отреагируешь... Итак, ты можешь позволить себе убить кого захочешь, но с тем, чтобы впоследствии раскаяться в содеянном. Ведь сущность религии - в идее покаяния. О, я знаю тебя, мой милый, и в любой момент наберу тебе сколько хочешь первоклассных, неопровержимых аргументов! Так вот: тебе предстоят долгие годы честной и безмятежной старости; у тебя будет достаточно времени, чтобы раскаяться и отойти в вечность примерным христианином. Да что я говорю - долгие годы! Целый океан грехов может быть искуплен в последний миг, и разбойнику на кресте хватило одной минуты, чтобы заслужить прощение и спастись. Целая армия исповедников к твоим услугам - кайся, сделай одолжение! Нехорошо лишать Господа Бога возможности проявить свое бесконечное милосердие. Он же все понимает... Совсем как я! А уж я в своих собственных глазах сумею тебя оправдать!

Маньи: Ох, не потчуй меня дешевыми парадоксами. Мне, чтобы оправдаться, тоже следовало бы медленно умереть на кресте.

Мадам Канова: И тогда три друга, которые всегда заодно...

Маньи: Я уже говорил тебе и повторяю снова: мне очень неприятно, когда ты в таком тоне упоминаешь о Троице.

Мадам Канова: О, прости. Но это выражение придумано не мной. А что до спасения души, то покаяться ты все-таки успеешь. Если же Богу будет угодно призвать тебя во сне, то и ответственность ляжет на Него. Только я очень сомневаюсь, что Он так поступит. Он ведь не захочет погибели нераскаявшегося грешника, а твой случай определенно заинтересует Его. Спешить же Ему некуда.

И не переоценивай жестокость твоего будущего преступления. Как раз недавно я пролистывала судебные протоколы эпохи Реставрации и натолкнулась на занятный случай: некий чиновник прикончил, одну за другой, трех или четырех своих жен, и все ради наследства. Разнообразием он их не баловал: женился, потом жена беременела, а когда наступали роды, незаметно отравлял бедняжку. В то время судебная медицина едва появилась на свет, и смерть при родах казалась вполне естественной.

Маньи: Да уж, точнее тут не скажешь!

Мадам Канова: Прости за невольный каламбур. Я имела в виду лишь то, что более удачного момента не выберешь...

Маньи: И все-таки его разоблачили!

Мадам Канова: Да, потому что ему взбрело в голову заодно избавиться и от своего многочисленного потомства. Это было слишком самонадеянно... Так что видишь - по сравнению с тем случаем я предлагаю тебе преступление вполне чистое и прямо-таки невинное! А твоя малышка лучшей участи не заслуживает. В конце концов она была любовницей моего мужа и скорее всего остается ею теперь. Да еще пыталась навесить тебе на шею своего щенка...

Маньи: Какое счастье, что он умер не родившись! Если бы мне предстояло убить еще и ребенка...

Мадам Канова: Да, тут небеса пошли тебе навстречу. Но, возвращаясь к теме: как видишь, у тебя есть все основания для ревности и мести.

Маньи: Ты же сама только что говорила, что я не люблю Беатрис. При чем же тут ревность?

Мадам Канова: Прекрасно, тогда постарайся немножко полюбить ее, если тебе от этого будет легче... Но самое главное - возьми себя в руки! Твоя роль вовсе не так тягостна, если обуздать свою фантазию и перестать изводить себя надуманными сомнениями. А то они так тебя и распирают, как дойную корову - молоко.

Мы, атеисты, не приучены мерить реальность призраками и полагаемся на собственный .разум. Наши поступки окончательны - для нас не существует Бога, который пересмотрит и взвесит их в день Страшного суда. Вы, верующие, избрали себе более удобную, хотя и очень наивную точку зрения.

Маньи: А ты никогда не верила в Бога?

Мадам Канова: Я знаю, что меня крестили в православной церкви, но и только! В моей стране проводится огромная антирелигиозная работа, особенно среди молодых.

Маньи: И там все такие, как ты?

Мадам Канова: Нет, многие веруют. Их кумир - человечество. Это, конечно, неважная замена представлению об Абсолюте и о потустороннем мире, неважная хотя бы потому, что не приносит никакого облегчения своим приверженцам. Жертвовать чем-либо во имя абстрактного человечества просто глупо. И этот искусственный миф перестает работать быстрее, чем религия. Даже властям становится все труднее поддерживать его на плаву. В конце концов победа будет за последовательными, логичными атеистами - такими, как я...

Маньи: Я знаю нескольких атеистов, не верящих ни в Бога, ни в человечество. Но они все-таки придерживаются определенных моральных принципов.

Мадам Канова: Такие люди - особый случай. Для них мораль - удобное средство, закон, оправдывающий удовольствия, получаемые от жизни. Это игра, где все участники образуют своего рода братство - братство людей, нашедших в себе силу отречься от любых мифов. Они могут заниматься чем угодно: лечить больных, ловить бабочек, быть гомосексуалистами, математиками, обманщиками, профессорами... Каждый из них живет для себя, выбирая цели, которые ему по душе.

Если Бога не существует, то все безразлично и все дозволено. Личное удовольствие - достаточное основание для любых поступков, и преуспевающий вор не хуже и не лучше преуспевающего полицейского. Каждый имеет право на то, чего сумел достичь!

Что касается меня, то мне недостает воображения для заботы о ближних - по крайней мере, о тех, кто в отличие от тебя не является залогом моего счастья. Но ты - мой, и потому я не могу позволить тебе совершать глупости.

Маньи: Да говорю же тебе, я решился. Просто это ожидание действует мне на нервы. Уже два месяца по ночам такое чувство, словно я сплю с трупом.

Мадам Канова: Вспомни, что и я точно в таком же положении, однако не жалуюсь. Надо еще немного потерпеть. Скоро все будет позади.

Маньи: Ты уверена, что Поль клюнет на приманку? Мадам Канова: Клюнет с величайшей охотой.

Маньи: Но, мне кажется, они с Беатрис давно не занимаются любовью.

Мадам Канова: Вероятно, нет, но она ему по-прежнему нравится. В этом отношении я отлично знаю своего супруга, и кандидатура была выбрана в точном соответствии с его вкусом. Он не устоит перед соблазном, а мысль, что это происходит в твоей квартире и, значит, вдвойне греховно, еще сильнее разожжет в нем желание. И он решит попытать счастья...

Маньи: Да, ты его хорошо изучила.

Мадам Канова: И в этом мое преимущество.

Маньи: Только все ли мы учли? Если всплывет какая-нибудь неувязка...

Мадам Канова: Я думаю, все... Впрочем, давай для верности еще разок проследим ход событий. Значит, так: поскольку кабинет профессора ремонтируется, Беатрис вынуждена брать часть работы домой. Мой муж согласился с таким режимом, и тем охотнее, что питает в связи с ним тайные надежды не совсем благочестивого свойства: за это его и покарает библейский Бог... (Вообще-то поначалу они собирались работать у нас в гостиной, но я, конечно, решительно воспротивилась.) Так что не будет ничего удивительного, если Поль объявится здесь - разумеется, под благовидным предлогом - уже в самое ближайшее время.

Маньи: Да, пожалуй.

Мадам Канова: Это как раз то, что нам надо. Пусть приходит почаще. По субботам ты обычно обедаешь у родителей, в Венсене - не так ли? Я выбрала субботу, 11 октября, поскольку в этот день у вас, если не ошибаюсь, намечен маленький семейный праздник...

Маньи: Неужели тебе обязательно надо впутывать в это дело мою мать?

Мадам Канова: О да, конечно! Мы должны разыграть все среди как можно более ярких, драматических декораций - это очень понравится сентиментальным присяжным. Итак, в назначенный день ты выйдешь из дома чуть позднее обычного, примерно в восемнадцать тридцать, а в начале восьмого вернешься обратно, поскольку забыл взять роскошную коробку конфет, припасенную в подарок мамочке. Ведь ты и прежде не раз дарил ей конфеты, так?

Маньи: Да.

Мадам Канова: Не забудь купить эти конфеты... и не забудь оставить их дома!

Перед выходом, примерно в восемнадцать двадцать, позвонишь мне. У нас только один аппарат - он в прихожей, как раз напротив моей комнаты. Поль утверждает, что телефону не место на рабочем столе - звонки будут отрывать господина профессора от размышлений... Итак, я беру трубку. Для Беатрис, которая всегда держит ушки на макушке, ты говоришь со своей матерью и извиняешься, что слегка задержался. Я же отвечаю тебе фразами, обращенными к Беатрис, потом кладу трубку и сообщаю мужу, что звонила его секретарша: она столкнулась с какими-то неясностями на последней странице и хотела бы обсудить их с профессором. А как тебе известно, он должен сдать эту статью к 15 октября...

Маньи: Ну да, я помню. Скажи, а наш разговор не могут подслушать на телефонной станции?

Мадам Канова: Совершенно исключено. У нас автоматическая связь через коммутатор. Но на всякий случай не забывай называть меня "мама"... Да, так вот: как ты знаешь, мой муж всегда ездит на метро...

Маньи: Может, ты наконец перестанешь все время именовать его "мой муж"?

Мадам Канова: Почему? Мужчина, который спит со мной и оплачивает мои счета, имеет полное право на этот титул. Я ведь почти ничего больше не даю ему взамен... Но мы отвлеклись. Итак, воспользовавшись метро, он прибудет сюда в тридцать пять минут седьмого; время я проверила сама, съездив два раза этим маршрутом. Значит, у них будет не меньше четверти часа...

Маньи: Для непринужденного обмена мыслями?

Мадам Канова: Ну вот, теперь ты становишься самим собой, и я этому очень рада. Юмор - начало всякой мудрости. Но продолжаем. Ты возвращаешься домой за конфетами. Возможно, беспечные влюбленные забудут запереть дверь; кроме того, у тебя есть ключ. Для присяжных ты видишь свою жену, не обремененную лишней одеждой, в обществе моего мужа. Они сидят за столом, накрытым на двоих (хотя ей отлично известно, что ты собираешься пообедать у родителей). На заднем плане - красноречиво смятая постель... Вне себя, ты бросаешься к шкафу, хватаешь из ящика свой официально зарегистрированный револьвер (множество признаков подтвердит, что он пролежал там не один месяц) и, находясь в состоянии аффекта, убиваешь обоих.

Стреляй вблизи, но не в упор, целясь в туловище, а не в голову. Патронов не жалей - это вполне естественно при таком волнении. И, пожалуйста, будь повнимательнее со своей женой. Она не столь интеллигентна, как мой супруг, но гораздо хитрее и быстро сообразит, что к чему, если останется в живых.

Маньи: Кого мне вызвать в первую очередь - врача или полицию?

Мадам Канова: Врача. Ведь тебя сразу же охватывает раскаяние - ты тяжело ранил своего коллегу, учителя и, можно сказать, благодетеля...

Маньи: Истинная правда...

Мадам Канова: Возможно. Но только не перегни с выражениями скорби. Убедительность поведения тоже должна иметь свои границы. Например, тебе не следует слишком уж безутешно оплакивать жену. Ты женился на ней по юношескому увлечению, а через месяц после свадьбы застаешь с любовником! В общем, мир ее праху. А вот гибель профессора - дело другое, и она вполне может разжалобить публику. Мы должны точно рассчитать производимый эффект, чтобы та же самая публика признала тебя невиновным.

Маньи: Сразу, как только убью их, мне надо разворошить постель и выставить на стол второй прибор, да?

Мадам Канова: Верно. И к тому же за эти минуты ты сможешь немного успокоиться и собраться с мыслями.

Маньи: А не слишком ли мы усложняем программу?

Мадам Канова: Нет. Все эти подробности приобретут огромный вес при слушании дела в суде. Внимание к мелочам окупается, поверь мне.

Маньи: Ну, а если полиция снимет отпечатки пальцев? Они увидят, что одного прибора касался я, а другого - моя жена.

Мадам Канова: Разумеется. Перед уходом ты помог жене накрыть на стол, а второй прибор она поставила, уже выпроводив тебя и поджидая любовника. Наука умеет определять, кому принадлежат те или иные отпечатки, но вот установить очередность их появления, да еще на разных предметах - это вряд ли. Так что дактилоскопия тоже поработает в нашу пользу.

Маньи: Пожалуй.

Мадам Канова: И позаботься, чтобы в холодильнике был достаточный запас разных закусок.

Маньи: Ну и ну! Ты учитываешь решительно все!

Мадам Канова: Я люблю тебя. И поэтому напоминаю: когда вы вместе будете накрывать на стол, не прикасайся к тем предметам, за которые бралась Беатрис.

Шесть часов вечера - немного рановато для любви, но она, я думаю, возражать не станет. Есть ли еще какие-нибудь неясные пункты?

Маньи: Вроде бы нет.

Мадам Канова: Учти, она обязательно должна быть раздетой, это важнее всего. А устраивать ей соблазнительное неглиже после смерти было бы не очень приятно, да и рискованно. Маньи: Тебе незачем говорить мне об этом. Мадам Канова: Нельзя не говорить, поскольку здесь ключевой, в буквальном смысле слова жизненно важный момент. Существует не так уж много способов убедить женщину раздеться средь бела дня. А между тем мой муж должен застать Беатрис в легком халатике или пеньюаре - короче, в том одеянии, какое обычно накидывает на себя любая женщина после часа, отданного любви... С другой стороны, столь домашний туалет не помешает ей впустить профессора - в конце концов совсем недавно их отношения были довольно-таки близкими. Вряд ли она велит ему обождать на лестничной площадке!

Маньи: А что, если он запоздает?

Мадам Канова: Это очень маловероятно. Но ничего страшного - просто тогда нам придется разыграть все сначала.

Маньи: А почему ты так уверена, что он не извинится и не уйдет, как только увидит полураздетую Беатрис?

Мадам Канова: Не уйдет. Здесь есть психологическая зацепка. Поначалу оба удивятся, потом после нескольких фраз выяснится, что произошло недоразумение - кто-то что-то перепутал. Но за это время мой муж сумеет оценить обстановку и решит немного пофлиртовать, благо представился удобный случай. Возможно, он даже проявит настойчивость. Не исключено, что твоя жена пожелает его угостить. И очень может быть, ты действительно увидишь стол, накрытый на двоих, когда явишься, чтобы окончательно разъяснить это маленькое недоразумение...

Маньи: Сомневаюсь. Ему не очень-то свойственна настойчивость в таких делах.

Мадам Канова: Не беспокойся об этом. Я подержу его несколько ночей на голодном режиме и заодно присмотрю, чтобы он не растратил свой пыл где-нибудь на стороне.

Маньи: Да, мне предстоит гораздо более тяжкая задача!

Мадам Канова: Ты опять за свое? Тебе необходимо - ты слышишь? - совершенно необходимо основательно порезвиться с твоей малышкой перед самым уходом. Надеюсь, в этот день она не будет вынуждена уклоняться от занятий любовью?

Маньи: Нет, тут все в порядке... Но мне невольно вспоминается поведение Иуды...

Мадам Канова: Иудин поцелуй! Ах ты, бедняжка, прелесть моя! Иуду раздирали сомнения, а ты полон надежды и устремлен в будущее... Подумай: уже несколько месяцев ты окружаешь Беатрис всевозможной лаской и заботой - неужели это не облегчает твою совесть? Неужели это не зачтется тебе при подведении баланса там, наверху? Постарайся же еще разок! Доставь ей напоследок такое наслаждение, за которое не жаль отдать жизнь! Меня это ничуть не заденет - я не ревнива и не злопамятна.

Маньи: Если только смогу...

Мадам Канова: Ты должен! Представляй, будто тебе отдается английская королева! Думай о наших двухстах миллионах, о том, сколько добра ты сделаешь людям с помощью этих денег. Думай обо мне, наконец!

Но, в сущности, тебе не так уж обязательно доводить Беатрис до полного экстаза. Главное - создать соответствующую обстановку для тех событий, которые развернутся чуть позже. Хотя, конечно, пережитое наслаждение скрасило бы девочке переход в вечность...

Маньи: Пожалуй, тебе лучше одеться. Она уже скоро вернется.

Мадам Канова: О, у нас еще уйма времени. Вспомни, что нам придется расстаться примерно на месяц, пока тебя не оправдают...

Маньи: Неужели это действительно произойдет? Пока ты рядом, все кажется так просто...

Мадам Канова: Я всегда рядом с тобой, даже когда ты спишь с Беатрис. Но ты же сам понимаешь: наши встречи таят в себе постоянную - и чуть ли не единственную - угрозу для нас обоих. Цепь не прочнее самого слабого из своих звеньев. Именно поэтому я постоянно твержу об осторожности, хотя сама же и соблазнила тебя почти сразу после моего замужества. Никто не в силах предусмотреть абсолютно все, а выдать нас может любая мелочь. Убийство - такая вещь, которая требует точного расчета собственных возможностей, и мы должны постараться свести риск к минимуму.

Полиция и сыщики из страховых компаний будут носом землю рыть, расследуя эту историю, а они неплохо знают свое ремесло. Им знакомы сотни способов, применяемых людьми для устранения своих ближних. Изобрести нечто новое в этой области поистине нелегко!

Преступление, совершенное ради личной выгоды, присяжные не простят. А нанять профессионала, как это принято в благоустроенных государствах, здесь едва ли возможно, и все придется делать самим... Хороший наемный убийца во Франции так же редок, как исполнительная и честная прислуга. Вот к чему приводят игры в социализм!

Наша сила в том, что мы преподнесем господам в судейских мантиях тривиальнейший случай, над которым нечего ломать голову, опровергая хитроумное алиби. Эдакое добропорядочное, традиционное, буржуазное отцеубийство...

Маньи: Какое отцеубийство? Ведь Ксавье мертв!

Мадам Канова: О, просто я выражаюсь метафорами.

Маньи: Я так и понял...

Мадам Канова: Здесь, как на серебряной тарелочке, будет сервировано все необходимое: мотив, место действия, жертва, убийца, оружие... Судьям и присяжным останется только извлечь из памяти стародавний заголовок "Драма ревности". Но мы не должны забывать, что любая драма становится немножко подозрительной, если приносит кому-нибудь из участников ощутимую прибыль.

Ищейки из страховой компании перевернут вверх дном небо и землю, лишь бы найти предлог отвертеться от выплаты страховки. Два миллиона швейцарских франков - не такая сумма, которую отдают без борьбы. А ведь есть еще более солидный куш, причитающийся здесь, во Франции, по договору с "Ла-Фамилиаль"... Будь уверен: их следователи рассмотрят под микроскопом каждое наше слово, каждый шаг и каждый жест за многие недели, предшествовавшие убийству. Но если они ни до чего не докопаются, платить страховку фирме все-таки придется! Ты понял наконец? Тогда мы победили!

Маньи: Да знаю я, знаю! Но даже если они разнюхают про нашу с тобой связь, это еще не основание обвинить нас в сговоре.

Мадам Канова: О, конечно, нет. Но не забывай о процессе, в котором ты будешь фигурировать. Такая подробность, как любовная связь между нами, разом лишит картину ее первоначальной ясности. Боюсь, что и на присяжных это произведет не самое лучшее впечатление.

Маньи: В качестве двукратного убийцы я и так произведу на них не лучшее впечатление...

Мадам Канова: Не скажи! Конечно, твое поведение чуточку необычно для двадцатого столетия - увы, в наше время пылкая любовь встречается редко... А от такого поступка веет чем-то классическим. И к тому же все обстоятельства исключительно благоприятны для тебя. Твой отец - президент апелляционного суда, ты сам - кавалер Креста за военные заслуги, и ты застиг жену с любовником. А люди уже давно болтали разное об их отношениях...

Маньи: Я думал, что ты обсуждала измену мужа только со своей служанкой.

Мадам Канова: Ну нет! Я успела пожаловаться на свою горькую долю многим приятельницам, и они не откажутся засвидетельствовать это.

Маньи: Оденься!

Мадам Канова: ...А твоя трогательная забота о Беатрис, доверие, которое ты ей оказывал, станут еще одним веским аргументом к оправданию... Будь добр, застегни мне платье... И не беспокойся, тебя будут защищать лучшие парижские адвокаты. А я выступлю в качестве пострадавшей стороны. Трагедия в духе Корнеля! Ну а потом, когда вся эта история забудется, мы уедем и поженимся где-нибудь за границей.

Маньи: Мое оправдание станет куда вероятнее, если ограничиться только твоим мужем...

Мадам Канова: А что прикажешь делать с малышкой? Посвятить ее во все? Ты действительно считаешь, что ей можно доверять? Кроме того, если мы возьмем ее третьим участником, во сколько это обойдется?

Маньи: Два-три миллиона были бы не такой уж чувствительной потерей...

Мадам Канова: Ах! Опять эти интеллигентские рассуждения! Сейчас видно, что ты не жил в стране, где ни в одном доме не встретишь ни изобилия, ни даже достатка; где жизнь не радость, а невзгода и тяжкий труд; где люди едят картофельные очистки, утешаясь сказками о всевозможных яствах, которыми насытятся грядущие поколения. А я прошла эту школу и не пожертвую без веских причин ни единым франком. После тебя деньги - самое важное для меня, что есть в этом мире.

Маньи: Иной раз мне кажется, что они тебе гораздо нужнее, чем я.

Мадам Канова: Не жалуйся, дорогой. Ты же знаешь: все мое - твое. Или ты мне больше не веришь?

Маньи: По-моему, у тебя достаточно доказательств моего доверия. Но, честно говоря, мне не совсем понятна твоя страсть к деньгам.

Мадам Канова: Деньги для женщины означают возможность дарить свою любовь только тем мужчинам, которые ей действительно нравятся. Дарить, а не продавать. Такая свобода бесценна.

Маньи: Может, и бесценна, но куплена она будет за немалую плату.

Мадам Канова: Оставь страхи и подозрения, любимый! Мертвые воистину мертвы, если о них не думать. А я научу тебя забывать. Я всегда буду рядом с тобой, ты сможешь заниматься всем, чем захочешь. Надо только решиться, а силы воли, чтобы довести дело до конца, у меня хватит на двоих. Ну, а теперь я должна идти.

Маньи: Ты поставила машину не слишком близко? Мадам Канова: Нет. Ты же знаешь, я всегда паркуюсь по меньшей мере в пяти минутах ходьбы отсюда, и каждый раз на другой улице. А ваш консьерж неизменно пьян чуть ли не с одиннадцати утра и не заметит даже президента республики. Маньи: Все-таки опусти вуаль... Мадам Канова: Поцелуй меня еще раз, любимый!

Дневник мадам Маньи (продолжение)

21 сентября. Теперь мне уже лучше. А поначалу, после первого прослушивания, я чуть с ума не сошла - настолько невозможными, невероятными казались все эти откровения. Голоса звучали так отчужденно, так незнакомо... Я прокрутила запись дважды, не в силах избавиться от дурацкой надежды, что это шутка, что они всего лишь разыгрывают меня, желая наказать за неуместное любопытство.

Киношник вернулся около десяти вечера, когда я уже немного успокоилась. Выглядела я, должно быть, неважно, поскольку он даже не пытался со мной заигрывать, и все его вопросы, если они были, остались невысказанными. Выключив магнитофон, я поскорее запихнула в сумочку катушку с пленкой и, едва попрощавшись, выскользнула за дверь.

Но на лестнице почувствовала, что ноги меня не держат. Волной накатил ужасный, липкий страх. Я задыхалась, дрожала всем телом и не находила сил двинуться с места. Мимо сновали жильцы, а я все стояла, вцепившись в перила и не видя ничего вокруг. Люди посматривали на меня с любопытством, а какой-то господин средних лет заговорил весьма игриво, но так и не дождался ответа. Наконец, собравшись с духом, я преодолела два марша до нашей площадки и здесь, уже на последних ступеньках, внезапно осознала одну простую вещь: магнитная лента в моей сумочке - надежная защита, залог спасения; она делает меня неуязвимой. Я настолько приободрилась, что, по крайней мере, сумела самостоятельно открыть дверь и войти в квартиру.

Кристиан был вне себя от беспокойства. Он уже видел меня жертвой дорожного происшествия со всеми вытекающими лично для него последствиями. Да, ему и в самом деле выпало бы много хлопот! Сначала похороны женщины, которую он должен был убить, но не успел; потом поиски новой кандидатуры, опять венчание, опять свадебное путешествие, да еще надо исхитриться подсунуть свою молодую жену профессору Канове! Снова вживаться в роль любящего супруга, снова разрабатывать план убийства... Ах, как бы меня порадовала его тревога, если бы я не знала ее истинной причины!

Я извинилась за столь позднее возвращение, придумав на скорую руку какой-то ничтожный предлог. Кристиан, в свою очередь, был так доволен, что не стал ни о чем допытываться и даже отправился на кухню разогревать мне ужин. Пока он там возился, я быстренько отключила микрофон и спрятала его с глаз долой - молодому киногерою с нижнего этажа совершенно незачем быть в курсе наших разговоров. Правда, он уверял, что я могу положиться на его джентльменскую сдержанность, но в этот вечер я меньше, чем когда-либо, была склонна верить людям на слово. Ну, а теперь, если уж его разберет любопытство, пусть сам обращается к месье Дюбрейлю и выкладывает денежки за подслушивание!

Мне удалось овладеть собой даже быстрее, чем этого можно было ожидать в таком беспримерном положении - может, потому, что я, в сущности, совсем не любила своего мужа. И вот где-то глубоко внутри меня зародилось злорадное удовлетворение сделанным открытием.

В конце ужина мне пришло в голову немного позабавиться. Приняв романтическую позу, я устремила взор в пустоту и произнесла:

- Ты знаешь, я чувствую, что умру молодой... Кристиан едва не выронил грушу, которую уже собрался надкусить. - С чего ты взяла? - Не знаю... Какое-то предчувствие...

Надо отдать должное моему мужу - он приложил беспримерные усилия, чтобы отвлечь меня от таких нехороших мыслей. Как ни странно, в эти минуты мне было почти приятно слышать его голос. Но когда мы добрались до кофе, я возобновила атаку.

- Мне страшно... Прошлой ночью я видела во сне, как меня пожирают могильные черви... Это заявление, сделанное зловещим шепотом, произвело желаемый эффект. Мой пациент как раз клал в чашку второй кусочек сахара, и щипцы, выскользнув у него из руки, со звоном упали на пол.

- Что за безумие?.. Бред какой-то! - закричал он, откидываясь на спинку стула.

- Почему, милый?

Его взгляд постепенно прояснился - он нашел подходящий аргумент.

- Ну, хотя бы потому, что на самом деле черви не съедят ни тебя, ни меня, да и вообще никого из погребенных!

- А что им помешает? - невинно поинтересовалась я.

- Да это же общеизвестно! Ты просто употребляешь стандартный речевой оборот, восходящий ко временам классической риторики. А черви заводятся лишь в том случае, если неубранный труп долго лежит на открытом месте и мухи откладывают в него личинки. Но мухи не проникают в гроб - значит, и червям неоткуда взяться!!!

- Как ты умен, мое сокровище! Конечно, ты прав, это глупый сон. Да и умру я, наверное, поздней осенью, когда мух уже почти нет...

Думаю, еще ни одна чашка кофе не доставляла Кристиану стольких мучений. Я не унималась - таинственным, меланхолическим тоном разглагольствовала о смерти, о покойниках, выходящих из отверстых могил... И в заключение пообещала, что не покину его ни в этой, ни в будущей жизни.

Видимо, я немного перестаралась. Ночью, во мраке спальни, ко мне вернулся страх. Я лежала, ворочаясь без сна, а когда Кристиан случайно дотрагивался до меня рукой или ногой, вздрагивала от ужаса. Он был напуган ничуть не меньше. Безмолвно трясясь по разные стороны кровати, мы являли собой довольно-таки странную супружескую чету!

С первыми лучами солнца ночной кошмар рассеялся, и меня осенила новая блестящая идея. Перед обедом я позвонила месье Дюбрейлю и сообщила ему, что хочу переписать пленку и обеспечить воспроизведение звука в нашей квартире. Он обещал немедленно прислать своих сотрудников со всеми необходимыми материалами.

Процедура заняла совсем немного времени и протекала в непринужденной, можно даже сказать, шутливой атмосфере. Мой план очень позабавил маленького еврея и его бригаду, а наш молодой сосед чуть не прыгал от восторга при мысли о конфузе, ожидающем уличенного мужа. О, если бы они знали содержание записи - думаю, тогда вся история не показалась бы им такой уж веселой!

Громкоговоритель мы решили упрятать в радиоприемник. Кристиан в технике не разбирается, и заподозрить наличие дополнительного динамика - определенно выше его сил... Охваченная охотничьим азартом, я то и дело вспоминала "Письмо" Эдгара По.

Когда детективы ушли, я без церемоний выставила киношника из его собственной комнаты и принялась за дело. Теперь мне очень пригодится опыт, полученный во время давнишних попыток сделать артистическую карьеру. Скажу не хвастая, что превзошла самое себя и в рекордный срок смонтировала вполне приличную радиопостановку, основу которой составила запись, сделанная накануне. Фрагменты моего творения располагались в тщательно продуманной последовательности; кровожадные планы чередовались с любовными стонами, а философские откровения - с жарким шепотом, полным чудовищных непристойностей (надо отметить, что Кристиан играл тут весьма скромную роль, лишь изредка подавая реплики). Все это я скомпоновала со вставками собственного изготовления - нежными упреками безжалостному мужу, горестными возгласами, латинскими цитатами из свадебного обряда и даже выдержками из Евангелия. В качестве музыкального сопровождения был использован "Траурный марш" Шопена - я обнаружила его среди хозяйских граммофонных пластинок, и он пришелся как нельзя более кстати. Особое внимание я уделила громкости: в основном звучание было тихим, еле слышным, так что разобрать отдельные слова или аккорды шопеновского органа удавалось лишь при известном напряжении слуха. Но в ключевые моменты звук внезапно нарастал, производя потрясающее впечатление. А венчало мелодраму евангельское пророчество: "...И тогда Он придет, чтобы судить живых и мертвых". Эти слова я произносила отчетливо, громко, звенящим от напряжения голосом, постаравшись вложить в них всю доступную мне силу убеждения и страсти.

Около пяти часов я позвонила Канове, извинилась и, сославшись на недомогание, отменила мою сегодняшнюю работу у профессора. С монтажом "мыльной оперы" было покончено, и я спешно занялась копированием исходной записи. Когда подошло время ужина, я уже располагала достаточным количеством экземпляров (ради ускорения процесса выкинула резонерские рассуждения мадам Кановы, сильно смахивавшие на какой-нибудь перевод с латыни). Затем стерла оригинал.

После завершения работы возбуждение схлынуло, и ко мне снова подкрался страх. Но вид аккуратных бобин с пленками быстро успокоил меня. В них - моя защита: даже если Кристиан каким-то чудом разгадает затеянную против него игру, он уже не посмеет причинить мне вред. А маленький сейф в одном из банков я абонировала еще накануне.

Спрятав улики в надежное бронированное хранилище, я вернулась на рю де Пасси. Первым делом я зашла в нижнюю квартиру (герой-любовник уехал куда-то на несколько дней и великодушно оставил мне ключ), проверила аппаратуру и включила магнитофон. Затем вышла, заперла дверь и с колотящимся сердцем отправилась наверх. В начале записи имелось с полдюжины метров чистой пленки, так что мне хватало времени войти, спокойно раздеться и принять непринужденную позу.

Кристиан, в домашней куртке и шлепанцах, лежал на диване, погруженный в чтение "Диалогов" Платона. Он явно обрадовался моему приходу и приветствовал меня с небывалой сердечностью:

- Ты сегодня отлично выглядишь, дорогая. Ну как, развеялись твои черные мысли?

- Целиком и полностью, - беззаботно отозвалась я. - Сейчас мне даже стыдно, что я так разнервничалась из-за пустяков. Очень глупо получилось.

- О нет, что ты! Просто у каждого человека бывают такие дни, когда ему кажется, будто с ним творится что-то необычайное...

Тут я невольно расхохоталась, и он с облегчением присоединился к моему смеху. Взяв какой-то иллюстрированный журнал, я опустилась в кресло напротив. Ждать пришлось совсем недолго.

Прологом к основному действию служил мерный, ритмичный скрип диванных пружин. Сперва звук был почти неслышным, но постепенно становился все отчетливее. Оторвавшись от Платона, муж недоуменно уставился на диван под собой; видимо, скрип пробудил в нем кое-какие воспоминания. Наконец Кристиан неуверенно спросил:

- Ты ничего не слышишь?

Я ответила удивленным взглядом. Мой супруг поерзал на месте, судорожно вздохнул и тоже перебрался в кресло. Книга лежала у него на коленях, но страниц он больше не переворачивал и лишь тупо смотрел в одну точку, весь обратившись в слух.

Должна признаться, что последующие минуты были минутами наивысшего торжества в моей жизни. Что может сравниться с наслаждением жертвы, повергшей в ужас своего убийцу, видящей, как он мечется, словно зверь в западне, не понимая, что с ним происходит! Да и то сказать - нужно быть гением, чтобы в подобных обстоятельствах заподозрить розыгрыш!

Страх Кристиана рос с каждой минутой - муженек совсем потерял голову и лишился способности здраво рассуждать. Он сидел сгорбившись, на лице - гримаса; побелевшие пальцы мертвой хваткой впились в книгу. Зловещий замогильный шепот казался ему ночным кошмаром, от которого нельзя ни укрыться, ни убежать.

Через некоторое время он сделал отчаянную попытку стряхнуть наваждение и вернуться в привычный, реальный мир. Естественно, за поддержкой он мог обратиться только ко мне, и вот мой супруг, затравленно озираясь, выдавил:

- Беатрис, мне почему-то кажется, что из приемника доносятся какие-то звуки...

Я озабоченно поглядела на приемник, потом на Кристиана и рассмеялась:

- Сердце мое, но ты же сам видишь - он выключен!

Кристиан встал, растерянно пошарил по стене вокруг аппарата и остановился посреди комнаты.

- Ты действительно ничего не слышишь?

- Нет... А что я, собственно, должна слышать?

И я заговорила с ним, как с малым ребенком, делая вид, будто стараюсь успокоить его, и нарочно подбирая самые истертые, банальные фразы. Не вынося этой двойной пытки, он нетерпеливо махнул рукой, призывая меня к молчанию, и опять сел в кресло.

- Может, выпьешь рюмку коньяка? - предложила я. Мой муж не ответил - он замер, втянув голову в плечи и не смея поднять на меня глаза. Все тело его словно окаменело, лишь гримаса боли, изредка мелькавшая у него на лице в особо напряженные моменты диалога, показывала, что это живой человек. А когда мадам Канова проворковала: "Я не злопамятна", - он со стоном зажал уши. Видя его таким потрясенным, я даже испытала нечто вроде раскаяния за свою жестокость.

Мадам Канова... Эта женщина говорит правду - она не злопамятна, ее даже нельзя назвать злобной. Ей просто глубоко безразлично, что именно она приносит окружающим - горе или радость, счастье или беду. Однако такое равнодушие внушает куда больший страх, чем самая откровенная свирепость. Все мы порой способны на недобрые чувства, и "злым" считают человека, у которого эта способность выражена чуть сильнее, чем у остальных. Пугает не наличие этих чувств, а степень их развития. Сознательное пренебрежение ко всему, кроме собственной персоны, аморальность, возведенная в принцип, встречается гораздо реже - здесь мы сталкиваемся с какой-то особенной породой людей, чьи души подобны несокрушимому алмазу (впрочем, можно сказать и наоборот - что они слеплены из грязи).

Но вот отзвучал мой последний возглас - кстати, он не произвел на Кристиана того впечатления, на какое я рассчитывала, - и наступила тишина. Мой муж по-прежнему сидел не шевелясь; его светлые волосы взмокли, по лбу стекали крупные капли пота. Внезапно меня посетила новая идея.

- А знаешь, сейчас и мне кажется, будто я что-то слышу, - заметила я, с интересом поглядывая на молчащий приемник. - Словно какое-то бормотание...

- Но это же невозможно! - в ужасе прошептал муж. - Я-то больше ничего не слышу! - Да? Ты уверен, милый?

Это стало последней каплей. Бледный как полотно, Кристиан с трудом дотащился до телефона в передней, комкая страницы, перелистал справочник и вызвал врача.

- Прошу вас, очень прошу, поскорее, - донесся до меня хриплый голос, - Да, да! Мне совсем плохо... Кажется, начались галлюцинации. Меня лихорадит... Да, пожалуйста!

Он отказался от ужина, лег в постель и до подбородка закутался в одеяло. Визит доктора не принес ему облегчения, что было неудивительно. Ночью у страдальца поднялась температура; временами он впадал в беспамятство и начинал бредить. Я воспользовалась одним из таких моментов, сбегала вниз и стерла с пленки свой шедевр.

Утром пришлось опять вызывать врача - теперь уже звонила я сама. Такой поворот событий меня не устраивал - ведь если Кристиан и вправду сойдет с ума, я не смогу рассчитаться с ним так, как он заслуживает...

Но тревога оказалась напрасной. Жар спал, состояние больного улучшилось, и вскоре он уже обрел способность контролировать свои слова и мысли.

Около полудня мой обожаемый супруг заснул, дав мне время еще раз спокойно обдумать положение. Под конец я сочла, что нотариальная контора - более надежное место, чем банковский сейф, и решила как можно скорее обратиться к какому-нибудь известному нотариусу. Пожалуй, разумнее всего будет оставить у него не только пленки, но и мой дневник, а также письменный комментарий избранных мест магнитофонной записи. Эти документы послужат дополнением к основному материалу, и в итоге получится нечто вроде завещания. Что ж, неплохо!

Сейчас уже семь часов вечера. Днем Кристиан проглотил несколько ложек овощного бульона (обычно он его терпеть не может) и опять погрузился в сон. А я размышляю. Решение, принятое сегодня утром, вернуло мне душевный покой, и я чувствую в себе достаточно сил, чтобы осуществить задуманное. Еще только одна ночь, и моя особа станет для заговорщиков неприкосновенной - ведь если со мной что-нибудь случится, они оба отправятся на гильотину. Волей-неволей придется им беречь мою жизнь пуще своей собственной.

Муж проснулся. Взгляд у него блуждающий, в глазах тревога; полагаю, он не может избавиться от мыслей об адском пламени, уготованном клятвопреступнику и убийце. Ничего, пускай пофантазирует. Завтра, оставив у нотариуса магнитофонные ленты и свой дневник, я побеседую с Кристианом начистоту, и его паника обретет вполне реальное, земное обоснование. Но даже узнав истинную причину вчерашних "галлюцинаций", мой святоша все равно останется во власти дум о загробном возмездии. Двойной страх, ожидание кары и от людей, и от Бога доконают его - быть может, и не слишком быстро, но зато наверняка. Уж об этом-то я позабочусь!

"Монд", выдержка из заметки от 12 октября 1948 г.

Драма ревности на рю де Пасси "Вчера вечером, около девятнадцати часов, несколькими выстрелами из револьвера был смертельно ранен г-н Поль Канова, профессор истории в Сорбонне. Трагедия произошла в квартире его секретарши, мадам Маньи, муж которой вернулся домой раньше обычного. Месье Кристиан Маньи - ассистент философского факультета; все считали его другом покойного профессора.

Положение и вид застигнутой врасплох пары не позволяли усомниться в характере их отношений. Вероятно, в данном случае следует говорить о преступлении на почве ревности, совершенном в состоянии аффекта. Но, разумеется, нельзя исключать и такую версию, как убийство с заранее обдуманным намерением.

Охваченный раскаянием, убийца сразу же вызвал врача, однако любая медицинская помощь была уже, по-видимому, бесполезной. Профессор Канова не дожил до утра - сегодня, в четыре часа тридцать минут, он скончался в хирургическом отделении американского госпиталя в Нейи.

Супруги Маньи арестованы и дают показания комиссару Менжо, которому поручено расследование этого дела. Наш корреспондент пока не имел возможности встретиться с комиссаром и задать ему какие-либо вопросы.

Это в высшей степени прискорбное происшествие, безусловно, вызовет бурю страстей в академических кругах, к которым принадлежат и убийца, и жертва.

Дальнейшие подробности дела мы сообщим нашим читателям после пресс-конференции комиссара Менжо, назначенной на сегодняшний вечер. Впрочем, уже сейчас очевидно, что ждать каких-либо сенсационных разоблачений не приходится - эта история из тех, где все ясно с самого начала".

ПЕРЕПИСКА Париж, 13 октября 1848 г. Мадам Поль Канова - директору страховой компании "Ла-Сальватрис", Лозанна. Глубокоуважаемый г-н директор, настоящим письмом я прошу Вас и впредь, пока не последуют какие-либо уточнения, управлять на прежних условиях тем капиталом, который я унаследовала после трагической кончины моего дорогого супруга. Подобно ему, я совершенно несведуща в финансовых вопросах и думаю, что пройдет еще несколько месяцев, прежде чем я сумею разобраться в делах и приму окончательное решение по поводу страховки. Мне советуют переоформить договор и по-прежнему хранить деньги на депозитах Вашей компании; я тоже склоняюсь в пользу такого варианта. Пока что я прошу Вас, г-н директор, распорядиться о присоединении накопившихся процентов к основному капиталу.

С наилучшими пожеланиями...

Париж, 13 октября 1848 г. Мадам Поль Канова - директору страховой компании "Ла-Фамилиаль", Париж. Глубокоуважаемый г-н директор, настоящим я прошу Вас, ввиду расходов, возникших в связи с кончиной моего дорогого супруга, перевести на мой банковский счет пятьсот тысяч франков. Оставшуюся сумму, то есть девятнадцать миллионов пятьсот тысяч франков, за вычетом налога на наследство, я прошу Вас пока что хранить на прежних условиях, поскольку еще не решила, как распорядиться этими деньгами. Впрочем, полагаю, что самым разумным шагом стало бы заключение нового страхового договора с Вашей фирмой. Но каким бы ни было мое решение, прошу Вас, г-н директор, уже теперь распорядиться о присоединении процентов к основному капиталу.

С наилучшими пожеланиями и т. д.

Лозанна, 13 октября 1948 г. Начальник отдела смертных случаев компании "Ла-Сальватрис" - руководителю отдела смертных случаев компании "Ла-Фамилиаль", Париж. Месье, мне хотелось бы обратить Ваше внимание на глубочайший интерес, проявляемый швейцарскими страховыми компаниями к расследованию убийства Вашего клиента, месье Поля Кановы, который являлся также и нашим клиентом.

По понятным причинам мы не имеем возможности поручить это дело своим экспертам, но вполне полагаемся на квалификацию Ваших сотрудников. Им предстоит действовать на собственной территории, что исключает саму возможность возникновения каких-либо проблем юридического порядка. Тем не менее мы хотели бы взять на себя часть расходов, связанных с расследованием. Думаю, излишне пояснять, что это свидетельство того исключительного внимания, которое мы уделяем данному делу.

Мы были бы весьма благодарны за текущую информацию обо всех этапах следствия; как Вы понимаете, мы не можем надолго затягивать выплату страховой суммы, если Ваши люди не выяснят каких-либо новых обстоятельств, и притом достаточно существенных.

К этому письму я прилагаю копию небольшого досье, составленного сотрудником нашей фирмы в 1924 г., перед заключением договора с месье Кановой. Надеюсь, эти сведения хоть немного облегчат Вашу работу. Добавлю также, что составитель досье, бывший страховой инспектор Пьер Руссо, в настоящее время является заместителем генерального директора нашей компании и с особым интересом следит за расследованием дела Кановы.

С глубочайшим уважением...

Париж, 19 октября 1848 г. Руководитель отдела смертных случаев компании "Ла-Фамилиаль" - начальнику отдела смертных случаев компании "Ла-Сальватрис", Лозанна. Месье, посылаю Вам копии первых материалов по делу Кановы, собранных нашими агентами.

Смею заверить, что расследование данного случая мы поручили нашим лучшим специалистам, пользующимся доверием и поддержкой столичной полиции. Кроме того, с нами сотрудничает одно из наиболее солидных частных детективных бюро Парижа.

Прилагаемый отчет подписал инспектор Андре Белюэн, на которого возложено общее руководство следствием.

Мы будем, разумеется, и впредь держать Вас в курсе событий, своевременно извещая о любых новых данных. Если же у Вас возникнут вопросы относительно каких-либо пунктов, то мы будем рады в меру своих сил предоставить В"м дополнительные пояснения.

Примите и проч...

Доклад инспектора Белюэна

Париж, 18 октября 1848 г. Уже при первой беседе с комиссаром Менжо, принявшим к производству дело Кановы, я обратил его внимание на существование страховки и все соображения, вытекающие из этого обстоятельства. Комиссар выслушал меня с большим интересом; вообще я должен отметить, что полиция на сей раз отнеслась к нашим проблемам с полным пониманием и оказывает нам всю возможную помощь.

Само собой разумеется, что мы с самого начала учли возможность "сотрудничества" между мадам Кановой и супругами Маньи. В дальнейшем мы приложим все усилия, чтобы не упустить ни малейшего доказательства, подтверждающего эту гипотезу. Но прежде всего - короткая справка относительно главных действующих лиц.

Мадам Канова Родилась в 1917 г. в Севастополе (Россия), предположительно в весьма обеспеченной семье. Готовилась стать врачом, училась в Москве, но не успела закончить образование, т. к. в 1941 г. была призвана в Красную Армию в качестве медицинской сестры.

Очутившись в Париже в 1946 г., обратилась к правительству Франции с просьбой предоставить ей политическое убежище; эта просьба была удовлетворена. В декабре того же года советское посольство безуспешно пыталось добиться ее высылки из Франции.

До своего замужества в июле 1947 г. молодая беженка не имела каких-либо определенных средств к существованию, но жизнь вела уединенную и, по-видимому, вполне безупречную. Подробности ее знакомства с профессором Кановой выяснить пока не удалось.

В дни главных церковных праздников аккуратно посещает православный храм, но к религии, судя по всему, равнодушна. Убежденной христианкой ее никак не назовешь.

Говорит по-французски с легким акцентом. Кроме своего родного языка (русского), знает также немецкий. Исключительно хороша собой.

Месье Кристиан Маньи Родился в 1913 г. в Туре, в семье государственного служащего. Пять братьев и сестер. Посещал турский колледж отцов-иезуитов, завершил образование в Сорбонне. В 1937 г. успешно выдержал экзамен на должность преподавателя истории и географии. До начала войны преподавал в нескольких провинциальных гимназиях. Воевал, имеет боевые награды. С 1940 по 1943 г. - военнопленный. После освобождения из концлагеря был принят на работу ассистентом в Сорбоннский университет. Параллельно участвовал в движении Сопротивления. Квалифицированный специалист, хороший лектор, пользуется уважением среди коллег и студентов.

Предпочитает вести скромную жизнь без всяких излишеств; сколько-нибудь серьезных денежных затруднений никогда не испытывал.

В июле текущего года женился по любви на мадемуазель Беатрис Мансо. Семья г-на Маньи была против этого брака.

Прямой материальной заинтересованности в смерти застрахованного лица не имел. В целом производит довольно приятное впечатление.

Мадам Кристиан Маньи Родилась в Париже в 1928 г.; единственный ребенок в семье; отец - мелкий служащий. Еще в детстве потеряла обоих родителей, воспитывалась опекуном, не проявлявшим к девочке особой сердечности.

В настоящее время занимается дипломной работой на историческом факультете в Сорбонне. Окончила курсы стенографисток. В июне с. г. получила место секретарши профессора Кановы и продолжала работать у него после своего замужества. В предшествующий период вела довольно свободную жизнь, не слишком обременяя себя правилами строгой морали. Пробовала силы на артистическом поприще, однако успеха не имела. Миловидна, неглупа.

Исходя из мысли, что какая-нибудь незначительная деталь подтвердит наше предположение о двойной игре, мы в первую очередь сосредоточили усилия на точном воссоздании картины убийства. Как ни досадно, мотивировка преступления не вызывает сомнений - мадам Маньи действительно была любовницей нашего клиента. Это подтверждается многочисленными свидетельскими показаниями, приводить которые я полагаю излишним; скажу лишь, что они целиком и полностью согласуются между собой. Роман завязался еще до замужества мадам Маньи и продолжался после ее свадьбы. Особенно убедительные доказательства их отношений имеются на период конца сентября - начала октября с. г. Так, 4 октября месье Канова посетил мадам Маньи в отсутствие мужа - под тем предлогом, что им надо продолжить обработку неких исторических материалов (заниматься на квартире у профессора якобы не представлялось возможным ввиду ремонта в его кабинете). 7 октября состоялся еще один визит, и тоже в отсутствие месье Маньи.

Не меньшую ясность мы видим и в том, что касается самого убийства. Ситуация совершенно недвусмысленная: мадам Маньи - в легком пеньюаре, стол накрыт на двоих, на заднем плане - разобранная постель. Следует учесть, что месье Канова пришел туда всего за пятнадцать минут до описываемого момента. Он сидел без пиджака, на лице его (уже впоследствии) были заметны следы губной помады. Последнее обстоятельство, на мой взгляд, важнее предыдущих. Если туалет мадам Маньи и всю обстановку в комнате еще можно считать игрой, задуманной для отвода глаз, то гораздо труднее представить, как молодая женщина целует нашего клиента, уже простертого на полу в луже крови. Хотя, конечно, нельзя исключить и этот вариант, требующий от мадам Маньи поистине незаурядного хладнокровия. Но будь любовная сцена вымышленной, профессор скорее всего не стал бы снимать пиджак, который в этом случае оказался бы простреленным. Одним словом, внешний вид жертвы и места преступления свидетельствуют в пользу официальной версии.

Следует отметить одну деталь: расспросив продавщиц парфюмерного магазина, где бывает мадам Маньи, мы узнали, что она всегда покупала так называемую поцелуйную губную помаду. Когда же мы поинтересовались насчет этого пункта у самой мадам Маньи, она ответила, что несколько недель назад, сообразуясь с пожеланиями своего мужа, сменила сорт помады. К моменту допроса ей не было известно, что мы наводили справки в магазине.

Теперь об орудии убийства. Это револьвер калибра 7,65 мм, законно купленный и зарегистрированный в полиции. Месье Маньи выхватил его из ящика платяного шкафа, где он лежал со дня покупки. Мы опросили приходящую прислугу, которую чета Маньи нанимала последние месяцы для уборки квартиры; все уборщицы подтвердили, что не раз видели именно это оружие в: этом самом ящике. Револьвер был приобретен в 1947 году у частного торговца на авеню де ль'0пера.

Довольно любопытный факт: месье Маньи не утаил, что в сентябре зарядил свой револьвер новыми патронами, купив их в том же магазине. Как он объяснил, ему хотелось быть уверенным, что оружие в порядке и не даст осечки, если доведется стрелять. Между тем гарантийный срок годности патронов этого типа составляет при правильном хранении двадцать четыре месяца, и такая забота о боеготовности, пожалуй, выглядит чрезмерной для человека столь мирной профессии... Как бы то ни было, теперь г-н Маньи может похвалить себя за проявленную предусмотрительность.

Мы постарались с максимальной точностью восстановить все действия месье Маньи в день убийства в интервале между выездом из гаража в 18.20 (подтверждено сторожем) и возвращением домой час спустя. Не исключалось, что он допустил обычную ошибку начинающих преступников - никуда не поехал, а проболтался это время где-нибудь поблизости, поджидая жертву. Но обвиняемый облегчил нам задачу, подробно описав свой маршрут. Примерно в 18.45 он остановился возле табачной лавки на бульваре Сен-Жермен, купил сигарет и выпил аперитив. Владелец давно знаком с г-ном Маньи и удостоверил правильность его показаний... Затем, уже сев в машину, месье Маньи увидел, что забыл коробку шоколадных конфет, приготовленных в подарок матери, решил поскорее вернуться домой и забрать их.

Конфеты (куплены днем раньше в ресторане "Маркиза де Севинье" полиция обнаружила в том же ящике, где лежал револьвер. Подобное совпадение невольно наводит на мысль о тщательно, до мелочей продуманном плане, характерном для многих преступников из интеллектуальных кругов. На наш удивленный вопрос - стоило ли возвращаться ради такого пустяка? - месье Маньи ответил, что в этот вечер праздновалась золотая свадьба его родителей, и явиться к ним без подарка значило бы проявить крайнюю степень неуважения. А покупать вторую коробку столь же роскошных конфет ему не хотелось, ведь жалованье ассистента невелико. Объяснение вполне убедительное; добавлю, что, проверив сообщение о юбилейной дате, мы убедились в правдивости слов месье Маньи. Единственное, что выглядит не совсем естественно, это выпитый им аперитив - обычно он почти не употребляет спиртное. Складывается впечатление некоторой нарочитости - как будто он стремился не только провести время в табачном магазине, но и обратить на себя внимание, что проще всего сделать, выпив рюмочку-другую и перебросившись несколькими фразами с хозяином. Я не возлагаю на эту деталь особых надежд, но совсем упускать ее из виду тоже не следует.

Поведение обоих супругов после убийства можно назвать прямо-таки образцовым. Уже в 19.15 месье Маньи вызвал "Скорую помощь" и сразу вслед за тем позвонил в полицию, которая прибыла на место происшествия раньше врачей. Профессор Канова, получивший четыре пули в грудь и живот, к этому моменту находился на диване, и мадам Маньи делала ему перевязку, пытаясь остановить кровь. Когда подоспевшие санитары подняли раненого, он на минуту пришел в сознание и отчетливо произнес: "Поделом мне, подлецу... Господи, смилуйся надо мной!" (Позднее, в госпитале, месье Канова уже только бредил.)

Эти слова умирающего в высшей степени противоречат всем нашим чаяниям. В них нельзя усмотреть и намека на желание сообщить о некой смертельной западне - напротив, жертва самым недвусмысленным образом выгораживает убийцу, удостоверяя присутствующих о характере своих отношений с мадам Маньи. Заявление месье Кановы - факт, сильно осложняющий нашу задачу...

Все же мне хотелось бы указать на одно любопытное обстоятельство, а именно, чрезмерное совпадение показаний мадам и месье Маньи. Как правило, рассказы очевидцев бывают полны противоречий, здесь же налицо стопроцентное сходство, вплоть до одинаковых речевых оборотов. Не менее странно, что обоим супругам запомнились одни и те же подробности. Комиссар Менжо сразу обратил внимание на эту непостижимую гармонию, наводящую на мысль о соответствующей режиссуре. Передавая мне протоколы допросов, он заметил: "Большинство преступников выдает себя противоречиями в показаниях; что же до этой парочки, то они, похоже, допускают ошибку противоположного свойства". И в самом деле: все ответы супругов Маньи подозрительно напоминают реплики актеров, заранее вызубривших роли.

В общем, я пришел к выводу, что дальнейшее расследование убийства как такового стало бы (для нашей фирмы) лишь бесполезной тратой времени. Тут все донельзя просто, в картине нет никаких белых пятен.

Теперь оставалась наиболее деликатная часть работы - мне надлежало досконально разобраться в отношениях между убийцей и вдовой нашего клиента, в чью пользу был заключен страховой договор. Здесь отчетливо просматривается корыстный мотив, и я надеялся обнаружить какое-нибудь слабое место в обороне наших противников.

Не скрою, поначалу мы рассчитывали на быстрый успех. Г-н Маньи молод, недурен собой и в качестве ближайшего сотрудника профессора Кановы имел свободный доступ в квартиру последнего на авеню де ль'Обсерватуар. При таких условиях интрижка ассистента с красавицей-женой пожилого коллеги кажется мне вполне вероятным допущением. А соседи и прислуга в подобной ситуации зачастую проявляют куда большую зоркость, нежели обманутый муж... Но, к сожалению, все расспросы дали нулевой результат. Приходится признать, что месье Маньи и мадам Канова никогда - я подчеркиваю, ни разу не встречались на квартире профессора.

Сделав это неутешительное открытие, мы перенесли наши усилия на рю де Пасси. Мы показывали фотографию мадам Кановы спившемуся и совершенно тупоумному консьержу, дворнику, местным лавочникам и аптекарю (мадам Канова - особа весьма предусмотрительная и могла, идя на свидание, заглянуть в аптеку за предохранительными средствами). Но все лишь покачивали головами и твердили, что видят эту женщину впервые. Ни один человек в квартале никогда не замечал здесь автомобиль мадам Кановы, полиция ни разу не штрафовала ее тут за неправильную парковку, на окрестных бензоколонках ею не было куплено ни литра бензина.

Единственным результатом наших розысков явилось небезынтересное сообщение квартирной уборщицы, обслуживающей, помимо других жильцов дома на рю де Пасси, и чету Маньи. Она отметила, что супругов Маньи, обычно не отличавшихся аккуратностью, в последние две недели перед происшествием "словно бес чистоты обуял"...

Полиция проверила отпечатки пальцев во всех помещениях, включая кухню, ванную комнату и туалет; то же самое было сделано в машинах мадам Кановы и ее предполагаемого любовника, а также в летнем доме убитого в Фонтенбло (где месье Маньи, по его словам, ни разу не бывал). Там мы также опросили сторожа, соседей, разносчиков, показывали им фотографии убийцы - все без малейшего успеха. Остается лишь констатировать полное отсутствие доказательств каких-либо контактов между интересующими нас лицами.

Конечно, в Париже найдется достаточно мест, где влюбленные, не опасаясь любопытных взоров, могут с комфортом провести наедине несколько часов или целую ночь. Кроме того, кто-то из сослуживцев месье Маньи утверждал, будто уже в октябре видел его вместе с мадам Кановой в ресторане одного из крупных столичных отелей. Мы ознакомились с записями в книге постояльцев, но, как и следовало ожидать, искомых фамилий не обнаружили. Тогда мы для пущей уверенности установили личности всех гостей, занимавших в ту ночь двухместные номера. Улов составил семьдесят одну парочку, ни одна из которых не имеет к нашему делу ни малейшего отношения... Добавлю, что ни месье Маньи, ни мадам Канова не смогли припомнить о своем времяпровождении в указанный вечер. Вместе с тем, они вполне допускают, что их видели в том или ином ресторане, поскольку (по их словам) сам профессор, предпочитавший любым развлечениям исторические штудии, нередко просил г-на Маньи взять на себя обязанности галантного кавалера и свозить куда-нибудь мадам Канову, чтобы она не слишком скучала. К сожалению, месье Канова уже не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть это заявление.

Ничего не дали нам и обыски, проведенные в обеих квартирах - на авеню де ль'Обсерватуар и на рю де Пасси, - как и в фонтенблоском доме профессора. Полиция не нашла никаких компрометирующих предметов или писем. Проверка банковских счетов также не выявила ничего экстраординарного - ни крупных поступлений, ни внезапных расходов. Так что если наши подопечные и осуществляли взаимное финансирование, то делалось это явно не через банк.

Следствие практически закончено, и комиссар счел возможным до суда отпустить месье Маньи на свободу. Разумеется, полиция ведет за ним непрерывное наблюдение, его корреспонденция просматривается, а телефонные разговоры прослушиваются и записываются на пленку. Такой же заботой окружена и мадам Канова, но на сегодняшний день все ухищрения подобного рода оказались бесплодными и, боюсь, останутся таковыми и впредь.

В отчаянии я прибегнул к последнему средству, которое, хотя и не обещало весомых улик, все же могло подкрепить мой собственный взгляд на истинный характер дела. Пригласив известного имитатора голосов Жувана, я дал ему прослушать магнитофонные записи допросов г-на Маньи и попросил хорошенько поработать над ними. Дня через два Жуван заявил, что он готов, и мы приступили к задуманной инсценировке. 16 октября около восьми часов вечера в квартире покойного профессора Кановы зазвонил телефон. Мы с комиссаром, каждый со своей трубкой, затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово. Наконец послышался голос мадам Кановы:

- Алло.

- Это я, Маньи! - торопливо заговорил Жуван (замечу, что, на мой взгляд, подделка получилась весьма убедительной).

Последовало долгое молчание, затем резкий вопрос:

- Что вам от меня надо?

- Я хотел тебе сказать... плохие новости... Кажется, полиция нашла мои отпечатки в ванной, на биде... - Наш друг Жуван старался изо всех сил.

Снова томительная пауза. Когда же мадам Канова заговорила, в голосе ее прозвучала нескрываемая издевка:

- В самом деле? Насколько я понимаю, речь идет об отпечатках зада? - И она положила трубку.

Месье Жуван был чрезвычайно уязвлен таким фиаско. Здесь примешивалась и личная обида, поскольку ни для кого в Париже не составляют тайны его гомосексуальные наклонности. Он решил, что мадам Канова узнала его. Но и у меня были все поводы для уныния. Ни один из испробованных путей не принес успеха, хотя мы сделали все, что в человеческих силах. Настораживающих моментов в этом деле хватает, но уликами, пригодными для опротестования договора, мы не располагали. Подозреваемая особа очень хитра; сейчас она всячески демонстрирует свою неопытность в денежных вопросах, изображая этакую наивную, бескорыстную простушку. Полагаю, после оправдания убийцы (а исход судебного разбирательства наверняка будет именно таким) ее поведение разительно изменится, и она покажет свое истинное лицо. Но страховым компаниям - как нашей, так и швейцарской - отступать уже некуда. Если в самое ближайшее время не обнаружатся какие-то новые факты, радикально меняющие обстановку, у нас не будет законных оснований задерживать выплату.

Я считаю, что мы узнаем всю правду лишь после того, как начнется дележ добычи между предполагаемыми соучастниками. Мадам Канова может заупрямиться - всякому ведь жаль расставаться с деньгами... Сейчас трудно предсказать, кто из этой милой троицы первым начнет шантажировать своих друзей, и нельзя определить даже приблизительно, в какую сумму оценит свое молчание мадам Маньи (если она вообще замешана в убийстве нашего клиента, а не использовалась преступниками втемную, в качестве приманки). Но в любом случае один из партнеров наверняка сочтет себя обделенным и, движимый местью, вполне может решиться на какой-нибудь необдуманный шаг. С точки зрения интересов фирмы подобное саморазоблачение произойдет слишком поздно; но, с другой стороны, учтем, что столь крупные суммы, как эта страховка, никогда не выплачиваются единовременно. Перечисление осуществляется поэтапно, на протяжении многих недель, а то и месяцев - такова обычная практика большинства банков. И если заранее подготовить текст апелляции, то мы сможем приостановить платежи, как только наши противники обеспечат нас малейшим юридически значимым предлогом.

Расследование топчется на месте, и лишь появление долгожданного сокровища поможет оживить застывшую сцену. Пусть актеры забудут об осторожности, пусть они перейдут к последнему акту драмы, тогда и наступит наш черед... Мы сделаем вид, будто оплатили игру, но зато теперь уже сами выберем удобный момент, чтобы вмешаться.

Мы имеем дело с очень одаренными преступниками - умными, терпеливыми, проницательными. Все их действия распланированы на два-три хода вперед, последовательны, логичны и вместе с тем гениально просты, что особенно поразительно для интеллектуалов, которые часто попадаются из-за склонности все усложнять. Здесь же убийца даже не пытался замести следы - он предусмотрел и арест, и суд, и скорое освобождение.

Поэтому, как ни обидно такое решение, я рекомендую фирме занять выжидательную позицию. Думаю, эта тактика оправдается. Рано или поздно противник допустит ошибку, а уж мы не преминем ею воспользоваться.

8 Заключительная часть речи мэтра Гюстава Флери, произнесенной им в защиту месье Кристиана Маньи в Париже, на судебном заседании 5 февраля 1949 года

...Господа, вам предложено вынести обвинительный вердикт, даже если таковой противоречит вашим личным чувствам, - вынести его, так сказать, по принципиальным соображениям. Я также взываю к вашим принципам, и в том числе к главному из них - принципу общечеловеческой справедливости! А он требует безоговорочного оправдания моего клиента! Не отягощайте же свою совесть неуместной строгостью, в которой сами потом будете раскаиваться, строгостью, несовместимой с нашей традиционной моралью и кодексом чести, проверенным веками и живущим в сердце каждого из нас.

Разумеется, человеческая жизнь священна. Вдвойне священна жизнь заслуженного ученого, наставника юношества. Но кто не знает, что в самых безупречных биографиях порой открываются неприглядные страницы? Кто не знает, что под ровной гладью обоев в стене иной раз возникает незаметная трещина, которая однажды вызовет обвал? Человеческая жизнь священна, но разве менее священна честь? Разве наши родители не завещали нам ценить ее превыше всего? Я говорю не о мелочном самолюбии, а о том великом чувстве, что лежит в основе взаимного уважения, отличающего цивилизованное общество от орды дикарей, о том чувстве, которое обеспечивает прочность семьи и брака, - одним словом, о чувстве чести, которое вам, господа присяжные, знакомо так же хорошо, как моему клиенту!

Давайте перенесемся в прошлое и проследим еще раз все события того трагического вечера.

Мой подзащитный, чью судьбу вам сегодня предстоит решить, с легким сердцем отправляется в путь, чтобы проведать свою матушку. Он заранее радуется скромному торжеству, которым будет ознаменована золотая свадьба его родителей. Сидя за рулем, он вспоминает детские годы, школьных друзей, вспоминает юность, проведенную в кругу семьи, всегда являвшей ему примеры гражданских и человеческих добродетелей... С грустью думает он лишь о том, что вынужден оставить дома свою молодую жену, ибо она с первого взгляда не понравилась его родне; возможно, он уже начинает раскаиваться в своем необузданном упрямстве и поспешности при выборе спутницы жизни...

Но мысль о радушном приеме, о празднике, ожидающем его в конце пути, вскоре заставляет Кристиана Маньи забыть все сомнения. Он едет по вечернему Парижу - прекраснейшему городу в мире, способному развеять любую меланхолию...

А теперь представьте моего клиента несколькими минутами позже. Он вернулся за забытым подарком. Быстро вбегает по лестнице. Дверь заперта, но у него есть ключ, и вот, уже охваченный предчувствием какой-то беды, входит он в свою квартиру... Я не буду подробно описывать зрелище, представшее его глазам - здесь, в зале, находится вдова месье Кановы, и все мы сочувствуем ее горю. Но, господа присяжные, я призываю вас на минуту вообразить себя на месте обвиняемого. Что же он видит? Свою жену, свою дорогую, нежно любимую жену, женщину, с которой он обвенчался наперекор мнению всего света и чьего ребенка готов был усыновить, - в объятиях любовника! И это - через три месяца после свадьбы! И тот, с кем она оскверняет супружеское ложе - не какой-нибудь случайный ловеласу нет, это человек, прекрасно известный господину Маньи, человек, которого он считал своим другом и наставником, которому безоглядно доверял.

Может ли хоть один из вас, господа, положа руку на сердце утверждать, что и подобных обстоятельствах сумел бы сохранить хладнокровие и не переступил бы границ дозволенного?!

Злополучный подарок, коробка шоколадных конфет - совсем рядом, в шкафу, на расстоянии вытянутой руки. Но внезапно словно вспышка молнии прорезает помутившийся от горя и возмущения рассудок моего клиента: он вспоминает о револьвере, уже год лежащем н том же ящике. И вот совершается непоправимое! Современные модели оружия отличаются высокой скорострельностью, и одной-двух секунд достаточно, чтобы несколько раз нажать на спусковой крючок... Буквально в следующую минуту несчастного убийцу охватил ужас от содеянного, но все усилия спасти собственную жертву уже не могли ничего изменить.

Мой подзащитный - перед вами, господа присяжные, и это избавляет меня от необходимости говорить о глубине его раскаяния. Просто взгляните на него и доверьтесь своему знанию человеческого сердца. Я же, прежде чем закончить выступление, позволю себе напомнить вам показания очень важного свидетеля - последние слова самого месье Кановы: "Поделом мне! Господи, смилуйся надо мной!"

Должны ли, вправе ли мы судить Кристиана Маньи строже, чем тот, кто погиб от его руки? Мой клиент принадлежит к людям, для которых самое страшное наказание - упреки собственной совести. Он действовал, защищая честь французской семьи. Так неужели вы, господа, с пренебрежением отвернетесь от этой национальной святыни - нашей чести? Тогда уже никто и ничто не сможет ее спасти.

ПЕРЕПИСКА

Париж, 5 февраля 1949 г. Мэтр Гюстав Флери - мадемуазель Сюзанн Валансэ, танцовщице кабаре. Мой зайчоночек, спешу черкнуть тебе пару строк. Надеюсь, новость тебя порадует и немного отвлечет от окаянного гриппа, помешавшего тебе прийти на заключительное заседание.

Свершилось! Мы победили! Приговор жюри - "Невиновен"!

Присяжные были просто неподражаемы - сборище замшелых провинциалов. Среди них - одна старая дева в такой шляпе, какие, думаю, носили перед первой мировой войной. Глядя на нее, я с трудом удерживался от смеха, что, однако, не помешало мне произнести блестящую речь. Прямо-таки бриллиант, а не речь - в лучших классических традициях! Кое-кто из сидевших в зале репортеров, слушая меня, откровенно ухмылялся, но на присяжных высокопарные обороты всегда действуют как нельзя лучше.

Надо, впрочем, признать, что и самый неопытный адвокат наверняка справился бы с этим делом. Все обстоятельства, вплоть до мельчайших деталей, сработали в пользу обвиняемого, представив его в самом выгодном свете. Я, конечно, еще скомпоновал их должным образом, но они и без того подобрались удачно - так удачно, будто некий злой гений заранее спланировал последний роман бедняги-профессора.

К счастью, ни полиция, ни прокурор не дали себе труда копнуть всю эту историю поглубже...

Ну, а я теперь чувствую некоторую досаду - победа досталась слишком легко. Настоящего сражения не произошло, и потому я не испытал того чувства удовлетворения, какое бывает, когда выигрываешь трудный процесс. Даже поздравления коллег не радуют, честное слово!

В общем, все сошло без сучка, без задоринки. Вот что значит правильно выбрать клиента! А моя почтенная супруга (она тоже присутствовала), внимая разглагольствованиям своего грешного муженька, так расчувствовалась, что даже слезу пустила. Это ли не признак успеха!

Целую тебя бессчетно.

До встречи, твой Став.

Дневник мадам Кристиан Маньи, обнаруженный полицией 5 июля 1950 г. в ее квартире

7 февраля 1949 г. После суда Кристиан вернулся домой в весьма приподнятом настроении. Официальное подтверждение его невиновности, да еще в столь торжественной обстановке, явно произвело сильное впечатление на моего святошу. Он и сейчас временами напускает на себя гордый вид, словно сам поверил болтовне адвоката.

Впрочем, его можно понять: представление получилось хоть куда! В зале - весь цвет парижского общества, множество репортеров крупнейших газет... и в центре внимания - мадам Канова, в потрясающем черном платье (не иначе, заказала заблаговременно). Уже с первых минут стало ясно, что публика настроена к обвиняемому отнюдь не враждебно. А когда его ввели, по залу прошелестело нечто вроде сочувственного вздоха. Надо признать, Кристиан выглядел очень эффектно: высок, красив, исполнен достоинства, с интересной бледностью на лице. На вопросы председателя отвечал спокойно и вежливо, как и подобает благородному молодому человеку в столь драматических обстоятельствах. Просто загляденье!

Я, напротив, сразу же возбудила к себе всеобщую неприязнь, и чуть ли не каждая моя реплика сопровождалась ропотом возмущения. Окажись я на скамье подсудимых, меня бы не пощадили, это уж точно! Именно такого распределения ролей и добивался хитроумный мэтр Флери, адвокат Кристиана. Добросовестно следуя его совету - по возможности вызвать весь огонь на себя, - я, кажется, даже слегка перестаралась. Когда судья осведомился, пыталась ли я после своего замужества прервать всякие отношения с жертвой, я с наивным видом ответила: "Но, ваша честь, ведь жертва была бы категорически против!" Тут в зале поднялся невообразимый шум, и его честь добрых полминуты колотил молотком по столу, дабы восстановить тишину и утихомирить негодующих добропорядочных буржуа.

Мэтр Флери построил защиту умело, умно, и результат превзошел ожидания. Присяжные безуспешно пытались скрыть волнение, в публике у многих увлажнились глаза, а все семейство Маньи плакало навзрыд. Объявленный после короткого совещания оправдательный приговор был встречен единодушными аплодисментами, почти овацией! Впрочем, это, пожалуй, преувеличение - хлопали все-таки сдержанно, не слишком громко, а так, как принято в приличном обществе, вот.

Итак, Кристиан оправдан и свободен. Мы, ясное дело, разведемся, и после этого уже ничто не помешает ему жениться на мадам Канове (по крайней мере с официальной точки зрения). Я думала, у него хватит терпения воздержаться от встреч с нею во все время траура. На суде он так и ловил ее взгляд, а когда это не удавалось, поникал головой, словно цветочек, который забыли полить. Оно и понятно - влюбленные голубки не виделись с самого сентября, совсем исчахли, бедняжки, от монашеской жизни. Правда, Кристиан изредка, если уж ему бывало совсем невмоготу, вспоминал о своих супружеских обязанностях, но радости от этого мы оба получили немного... Теперь с этим покончено, и перед ним открывается новая жизнь, к которой он так долго и упорно стремился. Конец страхам, унижениям, притворству, конец отвратительной комедии, тянувшейся больше четырех месяцев! ^[(] Единственная тучка на безоблачном горизонте - мое завещание. Кажется, оно беспокоит их сильнее, чем они сами себе в этом признаются. Но я молода, прожить могу еще очень долго, а если проболтаюсь, то утоплю и себя вместе с ними...

Малая толика добычи мне, вероятно, перепадет. С другой стороны, я для них не настолько опасна, чтобы ставить условия и выдвигать чрезмерные требования. Все мы связаны круговой порукой...

17 февраля. Развод будет оформлен в ближайшие дни, и мысль об этом в равной мере согревает нас обоих. Кристиан заметно воспрянул духом и мало-помалу обретает прежнюю самоуверенность.

Он сообщил, что мадам Канова получила свои двести миллионов и просит меня пожаловать к ней вечером двадцатого для делового разговора.

Жалкие идиоты! Неужели они и вправду вообразили, будто я позволила им загубить моего бедного Канову из-за денег?

20 февраля. После обеда я отправилась на авеню де ль'Обсерватуар. Мадам Канова сама открыла мне дверь, одарила ослепительной улыбкой и провела в гостиную, уже обставленную заново - богато и с безупречным вкусом. Предложив мне присесть, она опустилась в глубокое кресло и устремила на меня испытующий взгляд бездонных синих глаз. Я поместилась на краешке стула и постаралась принять вид слегка оскорбленной невинности.

- Милое дитя, - заговорила мадам Канова, - несколько месяцев назад вам удалось поставить меня в довольно затруднительное положение. Но я привяла вашу помощь и не раскаиваюсь, хотя с моей стороны это был довольно неосторожный шаг. Я знала, что в вашей ограниченной головке роятся планы мести, и все-таки решила предложить вам сотрудничество. Конечно, тут имелся определенный риск, который сохраняется и поныне. Под риском я подразумеваю вашу смерть - в том случае, если она наступит до истечения срока давности, установленного французским законом для преступлений вроде нашего.

Так вот, хочу сказать вам следующее. Я всесторонне обдумала ситуацию с небезызвестными магнитофонными пленками. Вы, вероятно, надеетесь их выгодно продать, но мне придется разочаровать вас: я не дам за них и ломаного гроша. Причина совершенно очевидна - зная вас, я нисколько не сомневаюсь, что вы заготовили достаточное количество копий. Допустим, сейчас я куплю у вас эту запись; тогда вскоре вы явитесь со следующим экземпляром, и так будет повторяться до тех пор, пока я не отдам вам все, что имею. И даже окончательно разорив меня, вы наверняка оставите про запас на всякий случай еще парочку пленок. С другой стороны, покуда я сохраняю спокойствие и игнорирую любые попытки шантажа, вы бессильны. Вы согласны со мной, дорогая?

- Мадам, сама мудрость говорит вашими устами, - церемонно согласилась я.

- Однако, - продолжала моя собеседница, - вообще сбрасывать вас со счетов было бы столь же неразумно. Отчаяние - плохой советчик, и не в моих интересах доводить вас до крайности. Думаю, что самым правильным решением будет выделение небольшого капитала, который даст вам возможность жить, не тревожась о завтрашнем дне. Жить, не нуждаясь, и пользоваться комфортом, соответствующим вашему возрасту, вашим вкусам... и вашим заслугам. Я давно заметила, что деньги - лучшее средство для успокоения враждебных страстей; они водворяют мир в сердцах и тем способствуют долголетию... Полагаю, сумма в двадцать миллионов франков будет достаточной - особенно если позаботиться о правильном размещении этих средств. Я буду рада помочь вам с выбором надежных бумаг.

И, давая понять, что аудиенция окончена, мадам Канова встала. Провожая меня, она заметила вскользь, как будто лишь сейчас вспомнила о подобной мелочи:

- Несколько дней назад ко мне заходил ваш супруг, господин Маньи. Он был настойчив и вел себя довольно странно - так, словно я перед ним в неоплатном долгу. Это не совсем тот образ действий, какого можно ждать от воспитанного человека; надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что впредь предпочла бы обходиться без общества месье Маньи. Могу ли я попросить вас разъяснить ему это от моего имени?

Видимо, в тот миг мне не удалось скрыть живейшую радость, поскольку она поспешно добавила:

- Но постарайтесь пощадить его чувства... Он так легко раним! Не будьте с ним жестоки - это не в ваших и не в моих интересах.

Уже взявшись за дверную ручку, мадам Канова пристально посмотрела на меня, и ее взгляд смягчился. В нем мелькнуло что-то почти человеческое. Эта синеглазая тигрица когда-то тоже была ребенком.

- Вы мне нравитесь, - медленно произнесла она. - Быть может, потому, что мы с вами любили одних и тех же мужчин... Но это пустяки, важнее другое - я всегда симпатизировала людям, которые не позволяют обращаться с собой, как с бессловесным скотом... и которые умеют любой ценой добиваться желаемого.

Настроившись от собственных слов на сентиментальный лад, она на прощание нежно поцеловала меня и шепнула:

- Честно говоря, я не нахожу в мужчинах ничего привлекательного. Это тяжело... но что поделать? В конце концов ко всему привыкаешь. На том мы и расстались.

Кажется, я делаю успехи. Завести, что ли, любовницу-миллионершу? Да, самообладанию этой женщины можно позавидовать.

21 февраля. Кристиан совершенно раздавлен. Он и сам не сознавал, насколько зависит от своей Веры, поэтому открытие того, что он ей безразличен, явилось для него по-настоящему тяжким ударом - надо думать, первым в его жизни. А впридачу еще мысль о напрасно совершенном убийстве... Теперь он бегает по комнате, как зверь по клетке, вновь и вновь повторяя: "Это невозможно! Просто невозможно! Не мог я так обмануться!" - и, не замечая моих усмешек, призывает меня в свидетели.

Сегодня за обедом я попросила его немного отсрочить наш развод. Он вытаращил глаза.

- Почему? Зачем?

- Мне хочется побыть с тобой еще немного. Ты ведь столько для меня значишь...

- Да ты спятила! - завопил мой муженек. - Говорю тебе, мы разведемся, как решили, без всяких отсрочек!

Я вздохнула.

- Не упрямься, дорогой. Ты ведь хочешь получить ту пленку? Кристиан охнул, его прямо-таки перекосило от злости. Кажется, за сердечными муками он совсем позабыл, что у него есть еще один повод для огорчения - магнитофонная запись.

Мужская глупость поистине беспредельна! Он мне поверил. Может, потому, что его выводит из равновесия поведение мадам Кановы. Ее хладнокровие свидетельствует об уверенности в своей безопасности, которой так не хватает бедняжке Кристиану. И средства вернуть себе душевный покой у него нет. Я в гораздо более выигрышном положении, и к тому же скоро буду недурно обеспечена. Он зависит от меня - и теперь, и в обозримой перспективе, без малейшей надежды когда-нибудь добиться преимущества в нашей открытой войне. Мысль эта для него нестерпима, и он, конечно, еще постарается взбрыкнуть и скинуть ярмо.

Первая, довольно робкая попытка произошла за ужином.

- Я уже не имею никакого отношения ко всей этой истории, - заявил он, придав голосу всю твердость, на какую был способен. - Я оправдан, понятно? Оправдан и чист перед законом. Так сказал мой адвокат.

- Ну конечно, дорогой. Только боюсь, что в случае чего тебя могут привлечь как сообщника уже по новому обвинению... И не забывай про смерть мадемуазель Сюриссо, а также про убийство ребенка.

- Ребенка?

- Ну да, сынишки профессора Кановы. Или ты не в курсе? А твоя приятельница поведала мне вчера всю предысторию этого грустного события.

(Тут я немножко блефовала. Но, с другой стороны, я была почти уверена в правдивости своих слов. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предположить за мадам Кановой, помимо устранения мужа, еще кое-какие грешки.)

Кристиан побледнел. Он любил маленького Ксавье и, если не ошибаюсь, даже давал ему уроки, помогая осиливать школьную премудрость. Но, как ни ужаснул Кристиана мой намек, спорить он не пытался.

22 февраля. Кристиан начинает сдавать. Все утро хныкал, умоляя понять трагизм его положения и т. д. Я помалкивала и улыбалась. Вечером он не выдержал, увлек меня в спальню и овладел мной с исступленной страстью, разительно не похожей на то, что бывало у нас прежде. Отчаяние вдохновляет на подвиги... Забавно.

24 февраля. Чаепитие у мадам Кановы. Эта женщина обладает феноменальной способностью менять поведение в зависимости от обстоятельств. Ее беззастенчивое маневрирование очень напоминает тактику коммунистических правителей: выросшая в Советской России, товарищ Вера неосознанно переняла стиль своих вождей. Продолжение связи с Кристианом уже не сулит ей ничего, кроме опасности разоблачения, и к тому же грозит обернуться новыми расходами. Посему она, не колеблясь, бросила его и теперь старается приручить меня, надеясь завоевать доверие, дружбу и, кажется, даже любовь! Вообще-то она понимает, что шансы на успех невелики, но других путей у нее сейчас нет, и мадам Канова разыгрывает свою единственную карту со всей тщательностью, обдумывая каждый жест и каждый взгляд.

Когда хочет, она умеет очаровывать - в чем-чем, а в этом ей не откажешь. Она рассказывала мне о своем прошлом, о жизни в России, о жутком фарсе, где переплетаются рабство, ложь и анархия... Я вслушивалась в переливы ее голоса, любовалась быстрой сменой выражений на прекрасном гордом лице и не без тщеславного удовольствия отмечала все чаще адресуемые мне нежные взгляды. Временами, наклонившись ко мне, она словно подчеркивала сказанное легким дружеским прикосновением. Да, трудно даже вообразить более обольстительную женщину. Прямо Цирцея...

Домой я вернулась довольно поздно и едва переступила порог, как Кристиан учуял хорошо знакомый ему аромат духов, пропитавший мои волосы и платье. Нахлынувшие воспоминания о минутах, проведенных в объятиях мадам Кановы, повергли его в неописуемую ярость. Он схватил меня за плечи и так стиснул, что Я чуть не вскрикнула от боли. Прошло несколько секунд; Кристиан впился в меня горящим взором и дрожал с головы до пят. Наконец его пальцы разжались, он обмяк и снова превратился в тряпку.

Момент я пережила напряженный, но в целом основания для беспокойства нет. Как ни бесит Кристиана моя нынешняя близость с мадам Кановой, инстинкт самосохранения в нем достаточно силен. К тому же он втайне надеется, что мадам благодаря своему уму и обаянию все-таки убедит меня отдать пленку.

28 февраля. Настала пора отблагодарить молодого человека с нижнего этажа. Как-никак, именно его гостеприимство в пору моего увлечения звукозаписью позволило мне добиться столь блестящих результатов. Да и впоследствии он держался очень хорошо, не позволяя себе ни вопросов, ни намеков. Конечно, даже начни он болтать, это вряд ли изменило бы ход дела об убийстве профессора, но все же - кто знает? - могли возникнуть и осложнения. В любом случае молчание юного киногероя - любезность, заслуживающая награды.

Итак, вчера вечером мы удрали из Парижа и устроились на ночь в маленьком, но вполне уютном пригородном отельчике. Около трех часов утра мой приятель, истощив как свои возможности, так и фантазию, наконец уснул. Тогда я тихонько встала, набрала номер нашей квартиры на рю де Пасси и, изменив голос, сообщила Кристиану, что его супруга попала в автомобильную катастрофу в Фонтенбло... Сейчас, добавила я, пострадавшую перенесли в ближайший к месту аварии отель "Великий охотник", что возле Барбизона; мадам Маньи пришла в сознание и хочет увидеть своего дорогого мужа. Она находится на втором этаже, в тринадцатом номере.

Не дожидаясь ответа, я положила трубку и юркнула в постель. Меньше чем через час хлопнула входная дверь, на лестнице послышался громкий топот, и торопливые шаги направились к нашему номеру. Герой-любовник пробудился и уставился на меня с тревогой во взоре.

- Там мой муж! - взвизгнула я. - Это его шаги! Это он!

Бедный мальчик затрясся, точно заяц. И было отчего: вот-вот в комнате появится кровожадный ревнивец, который имеет обыкновение без лишних слов расстреливать дружков своей жены. Забыв про меня, парень затравленно озирался в поисках какого-нибудь убежища, но поздно! Дверь распахнулась, и на пороге возник Кристиан. Он был очень бледен.

Кристиан на мгновение остолбенел и только рассматривал нас, словно не в силах постичь смысл открывшегося ему зрелища. Потом глубоко вздохнул и произнес единственные уместные в такой ситуации слова:

- Слава Богу! С тобой все в порядке!

Да, ради этого триумфа стоило постараться! Я ответила громким, отчетливым голосом:

- Сударь, я не знаю, что привело вас сюда в такой час, но надеюсь, что вы уже догадываетесь, сколь нежелательно тут ваше присутствие. Или вам не терпится продлить список ваших преступлений? Но я советую вам не искушать судьбу и отправляться туда, откуда пришли.

Безмолвно выслушав эту уничтожающую тираду, Кристиан сделал шаг назад и тихонько прикрыл за собой дверь - покорный и жалкий, как пудель, которого окатили помоями. А я, проводив его презрительным смешком, начала приводить в чувство полумертвого от страха кинокрасавчика. Задача оказалась нелегкой; несмотря на все мои заверения, он никак не хотел поверить, что опасность миновала и ему уже ничто не грозит.

1 марта. Сегодня купила целую охапку чистых магнитофонных катушек и рассовала их в квартире по разным углам. Теперь, стоит мне отвернуться, как Кристиан принимается за лихорадочные поиски. Найдя очередную пленку, он набрасывается на нее, словно еж на гадюку, рвет и режет на куски, комкает, скручивает - в общем, сражается...

4 марта. За обедом Кристиан обнаружил на дне супницы одну из ненавистных бобин с пленкой. Опустил глаза и промолчал. Розыскная деятельность с этого момента прекратилась.

5 марта. Кристиан все больше поджимает хвост. Насколько это искренне, я еще не разобралась. Внешне - полная покорность, даже с оттенком фатализма. Говорит, что мы должны расстаться по-хорошему, что он переедет в какой-нибудь отель. Короче, задумал сбежать. Ох, не пошли ему впрок уроки мадам Кановы!

Скоро настанет мой час - час, когда я насажу на булавку их обоих, а потом полюбуюсь, как они будут корчиться и в последних судорогах цепляться за воздух.

7 марта. Вчера утром, проснувшись, мы долго вспоминали наше свадебное путешествие, розовые домики в Дубровнике, закат над озером Плитвице и прочее... Я так расчувствовалась, что съездила к нотариусу, взяла два комплекта записей и вручила их Кристиану, поклявшись, что это - единственные, а других нет.

Ах, как хотелось ему поверить моим словам! Заполучив проклятые пленки, он выглядел таким счастливым, был так неподдельно благодарен... Сохранись у меня хоть капля жалости к людям, я бы непременно смягчилась в эту минуту.

8 марта. Обедала в ресторане с Клодом Кураном. Мы не виделись несколько лет, и с тех пор утекло много воды. Из нескольких оброненных им замечаний - полувопросов, полунамеков - я поняла, что он никак не припомнит, успели мы с ним переспать или все-таки не успели? Как летит время! А ведь Клод был моим первым любовником и значил для меня немало, - пожалуй, больше, чем все остальные... Но говорить ему об этом я не стала.

Теперь он практикующий врач-гинеколог, арендует кабинет на соседнем бульваре Моцарта (собственно, это соседство стало одной из причин, побудившей меня обратиться именно к Курану). Так же элегантен и щедр, как прежде; о деньгах упоминает лишь вскользь, со светской небрежностью. Но временами в его голосе сквозила озабоченность, и мне не составило особого труда вытянуть из него признание в том, что налаживание собственного дела обошлось ему весьма недешево и сейчас он по уши в долгах. Как раз то, что требуется!

9 марта. Нанесла очередной, четвертый по счету визит к мадам Канове. Покатались по городу в ее "роллс-ройсе", причем она неукоснительно покупала мне подарок в каждом магазине, рядом с которым мы оказывались по пути. К машине своей она испытывает самую нежную привязанность - и объяснила, почему:

- Однажды, еще молоденькой московской студенткой, я дала себе клятву: придет день, когда у меня будет личный "роллс-ройс". И я сдержала слово... Ах, дорогая, мы с вами переживаем волшебную сказку наяву, не правда ли?

- По-моему, это больше смахивает на криминальный роман, - уточнила я.

Тут мадам Канова весело рассмеялась и объявила, что у меня просто нет поэтической жилки...

Дневник мадам Маньи (продолжение)

10 марта. Вчерашний вечер выдался насыщенным событиями. Клод пригласил меня вместе поужинать, затем повел в театр, а после спектакля уговорил зайти к нему домой и выпить по коктейлю. Надо признать, что упиралась я никак не дольше, чем требуют правила хорошего тона... Чудесная получилась ночка - давно уже ни с кем мне не удавалось ощутить такое блаженство! Клод просто прелесть. Особенно отрадно, что его ничуть не заботит прославленная ревность моего грозного супруга.

Только на рассвете я смогла улучить подходящий момент и завести разговор на интересовавшую меня тему. Клод сразу насторожился и дал понять, что он не очень-то склонен участвовать в подобной игре. Пришлось пуститься в разъяснения - как важно для меня удержать мужа от немедленного развода, как я его люблю, невзирая на все мои увлечения. Мол, единственное средство добиться прощения - сделать вид, будто я тяжело заболела. Не бросит же он меня умирать в одиночестве! Ну а для этого маскарада совершенно необходим союзник - врач.

Однако милый Клод оставался тверд, как скала. Фальшивый диагноз - тягчайшее нарушение врачебной этики; он всецело одобряет мое намерение сохранить семью, но не желает ради этого рисковать карьерой, а то и свободой...

Видя такую принципиальность, я сменила тактику и невзначай завела речь о недавно полученном немалом наследстве. При этом подчеркнула, сколь чужда моей натуре неблагодарность, и в заключение призналась, что сумма в один-два миллиона франков кажется мне не слишком высокой платой за семейное счастье. Тут мой ненаглядный эскулап явно смягчился, его взор утратил циничную проницательность гинеколога и приобрел эдакую всепрощающую теплоту, словно у патера, исповедующего юную грешницу. Не дав ему опомниться, я соскочила с постели и прямо нагишом, словно некая аллегория Правды, прошествовала к своей сумочке. Не успел он открыть рот для возражений, как двести тысяч перекочевали к нему под подушку...

Дома меня ждал Кристиан, измученный тревогами и бессонной ночью. Выражать какое-либо неудовольствие он не осмелился и лишь горько заметил:

- Когда опять соберешься наставить мне рога, хотя бы предупреди, чтобы я не волновался.

11 марта. Вторая ночь с Клодом. Восхитительное, небывалое ощущение - когда мужчина тебя забыл и словно открывает заново, в то время как ты его отлично помнишь и, не подавая вида, сравниваешь с прежним. Просто чудесно!

На сей раз я сжалилась над Кристианом и, уходя, намекнула, что могу задержаться до утра. Впрочем, он и сам понял это по моим сборам, так что, надеюсь, спал спокойно.

13 марта. Кристиана раздирают противоречивые чувства, и он не может решить, как ему со мной держаться. Всей душой стремясь к свободе, он не может ни приструнить меня, ни уйти, поскольку опасается какого-нибудь подвоха.

Иногда ему начинает казаться, что я действительно мечтаю сохранить наш домашний очаг и пустилась во все тяжкие с единственной целью - вновь возбудить его интерес ко мне. Но проходит несколько минут, и он уже косится на меня с таким ужасом, словно видит гарпию, готовую вцепиться ему в печенку. Я же всячески поддерживаю в нем это состояние неопределенности, меняя тактику чуть ли не каждый час. Резкие, внезапные маневры - лучшее средство измотать противника.

Сегодня утром он сам со смиренной миной предложил забрать прошение о разводе, если я так уж против этого шага. Значит, здорово боится; можно сказать, выкинул белый флаг над последним укреплением! Надеется, что я на радостях выдам ему все пленки, и он благополучно смоется...

За обедом старалась есть поменьше и пожаловалась на недомогание и слабость.

15 марта. Шестая встреча с мадам Кановой. Ездили на демонстрацию мод, и она надарила мне целый ворох шикарных платьев. Понемногу приобретаю респектабельный вид, как и положено состоятельной даме.

17 марта. Дома ем все меньше. После трапезы, выдержав небольшую паузу, говорю, что пойду прогуляться, и спешу в ближайший ресторан. Затем возвращаюсь обратно, грустная, подавленная, словно и не уплетала только что салат, жаркое, сыр и фрукты. Правда, эти прогулки и в самом деле чертовски утомительны - целый день на ногах, ношусь от стола к столу. Кристиан встревожен - никак не может взять в толк, чем вызвана пропажа аппетита у его любимой женушки.

18 марта. Изобразила обморок. После этого мое заявление, что неплохо бы обратиться к врачу, выглядело вполне естественным. Кристиан долго меня отговаривал - насколько я понимаю, из страха, как бы и впрямь не обнаружилось что-то серьезное. Но крыть ему было нечем, и он все-таки вызвал неотложку.

Я хорошо запомнила наставления Клода. По мере того, как я ; перечисляла доктору симптомы недомогания, лицо у него вытягивалось все больше и больше.

- Что ж, - произнес он наконец, - если в ближайшие дни ваше состояние не улучшится, необходимо будет провести клиническое исследование крови...

20 марта. Забавная сцена у мадам Кановы.

Некоторое время назад она наняла горничную - смазливенькую, совсем юную девчонку. Та почему-то невзлюбила меня и, как это часто водится у прислуги, пользующейся особой благосклонностью хозяев, стала быстро наглеть. Сегодня, когда она отпустила в мой адрес очередное нахальное замечание, я обратилась к мадам с просьбой немедленно ее рассчитать. После секундного колебания моя синеокая приятельница подчинилась: девушке было сказано, что она уволена.

Но, прежде чем покинуть квартиру, молоденькая красотка выпалила прямо в лицо своей бывшей госпоже целый залп сногсшибательных ругательств, причем таких изощренно грязных, какие услышишь разве что в матросском кабаке... или в любом парижском предместье. Высказавшись и на прощание громко хлопнув дверью, мерзавка удалилась.

Мадам Канова побледнела, как полотно. Я и раньше замечала, что подобные сцены для нее непереносимы - ей просто нечем ответить на оскорбление, нанесенное в столь вульгарной форме. Закусив губу, она отвернулась к висевшей на стене "Обнаженной" Сюзанны Валадом (одно из недавних приобретений) и с минуту стояла неподвижно, не произнося ни слова. Овладев собой, она промолвила с грустным смешком, указывая на картину:

- Вот единственное красивое тело, которое ни при каких обстоятельствах мне не изменит.

- Закажите написать такую же с меня, - предложила я. Мадам Канова оживилась, и разговор принял иное направление. Но сначала она с обезоруживающей застенчивостью попросила объяснить ей точный смысл тех красочных эпитетов, которыми наградила ее разъяренная маленькая шлюшка. Заметив мое изумление, она рассмеялась:

- Не забывайте, дорогая, что я иностранка. Французский выучила по произведениям классиков, а у них даже самые отъявленные злодеи выражаются весьма пристойно...

Ну конечно! И как это мне самой не пришло в голову? А я-то все раздражалась из-за чересчур правильной, насыщенной книжными оборотами речи мадам Кановы. Теперь же, когда все стало ясно, мне осталось лишь выразить восхищение ее лингвистическими способностями, добавив, что площадная брань - единственное, в чем она уступает урожденным парижанкам.

Это ей польстило. Она вспомнила, что именно литературная безупречность языка привлекла к ней на первых порах после знакомства внимание профессора Кановы. Ну, это и неудивительно - покойный профессор выражался так же вычурно и старомодно, в стиле семейных романов прошлого века.

Прежде чем проститься, я извинилась за то, что стала причиной досадного инцидента с горничной. Мадам Канова поспешила меня успокоить:

- Забудьте об этом, дорогая. Девица меня устраивала, но не более того; вы же мне по-настоящему нравитесь. Таким образом, я не потеряла ничего, о чем стоило бы жалеть. Вы одна для меня незаменимы, ведь в ваших руках мое счастье... да и вся жизнь!

21 марта. Со здоровьем у меня все хуже. Я предложила Кристиану пригласить специалиста, лучше всего гинеколога, поскольку чувствую, что истинная причина моего недуга - какая-то женская болезнь. Кристиан без спора углубился в справочник, потом неуверенно произнес:

- Вот, есть некий доктор Куран, его кабинет как раз поблизости...

- Дай-ка взглянуть... Но, дорогой, тут указано, что он практикует совсем недавно. Как ты думаешь, не слишком ли он молод?

- Наоборот, Беатрис! - с энтузиазмом возразил мой мудрый супруг. - Молодость для врача - всегда плюс! Он не погряз еще в рутине, использует новейшие методы лечения, да и к пациентам не так равнодушен, как старики.

- Ну ладно, - легко сдалась я, - пусть приходит этот твой Куран. Западня захлопнулась!

22 марта. Доктор Куран нанес первый визит. Роль свою сыграл превосходно: был корректен, внимателен, участлив. Осмотрев меня, заявил, что на всякий случай необходимо сделать клинический анализ крови. Тут же уколол мне палец, собрал на стеклышко якобы необходимое количество и спрятал этот сувенир в свой чемоданчик.

- На всякий случай! Опять на всякий случай! - ворчал Кристиан, выпроводив Клода и возвращаясь в комнату. - Эти проклятые медики словно сговорились - повторяют друг друга чуть не дословно, а поставить диагноз, похоже, не в состоянии.

Терпение, мой милый. Скоро определят и распишут тебе во всех подробностях.

25 марта. Ну вот, главный пункт программы осуществлен. Вчера утром вновь явился Клод - губы поджаты, выражение лица скорбно-сочувственное. Мельком осмотрел меня, сказал несколько ободряющих фраз и, закрыв дверь, уединился с Кристианом в прихожей. Я спрыгнула с кровати и, с твердым намерением не упустить ни слова, прижалась ухом к замочной скважине. За дверью произошел следующий диалог:

- Итак. г-н доктор?..

- Гм-гм. Боюсь, мне придется огорчить вас, месье. Новости довольно неприятные. Но, разумеется, положение не безнадежное, отнюдь нет.

- Доктор, я хочу полной ясности. Скажите прямо, без всяких недомолвок: что с моей женой?

- Видите ли... Анализ показал резкое, в несколько раз выше нормы, увеличение содержания лейкоцитов, то есть белых кровяных телец...

- И что это означает?

- Вы не понимаете? Вкупе с остальными симптомами это очень напоминает картину лейкоза.

- Лей... Кажется, я ослышался...

- Да-да, лейкоза, или, что то же самое, рака крови. Впрочем, чтобы исключить ошибку, я обязательно сделаю повторный анализ.

- Но... но ведь это ужасно, - хрипло пробормотал Кристиан.

- Да, хорошего мало.

- И эта болезнь неизлечима?

- Не всегда, но как правило...

- Позвольте, месье, что значит "не всегда"?

- Мне доводилось видеть больных, которые прожили по два, а то и по три года после начала заболевания. К тому же известны случаи выздоровления или по крайней мере стойкой ремиссии. Прежде я работал ассистентом в Вильжюифской клинике, и там... Ну-ну, друг мой, не вешайте голову, не так уж все скверно! Должен вам сказать, что течение лейкозов очень сильно зависит от эмоционального состояния больного, от его душевного настроя. Проще говоря, вам необходимо оградить супругу от любых огорчений и неприятностей. Проследите, чтобы она не скучала, будьте с ней поласковей, старайтесь почаще радовать... Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Но избегайте всякой нарочитости - это может возбудить у нее подозрения, и тогда все наши усилия пойдут насмарку.

Я проконсультируюсь с лучшими гематологами и обещаю: все, что можно сделать для спасения вашей жены, будет сделано. Только уж вы должны нам помочь. Дайте ей почувствовать, как вы ее любите - тем самым способом, который каждой женщине понятен лучше всяких слов! Помните: сексуальная удовлетворенность - сильнейший терапевтический фактор. Так что не щадите себя, дружище!

Ай да Клод!

Через минуту он зашел в спальню; я в это время уже лежала в постели и отрешенно глядела в потолок. Попрощавшись, он быстро наклонился ко мне ц шепнул:

- Можешь не тревожится, киска! Твой муж тебя обожает. Никогда еще не видел супруга, который бы так переживал из-за болезни жены. Бедняга просто в отчаянии!

28 марта. Кристиан изо всех сил старается выглядеть жизнерадостным и беззаботным, но актер из него никудышный. Стоит мне притворится, будто я читаю или сплю, как его физиономия сразу превращается в подобие трагической маски. Кроме того, он обложился медицинскими журналами и усердно штудирует их, подпитывая свой страх.

Так и слышу, как он говорит мадам Канове: "...Я ведь затем и женился, чтобы принести ее в жертву нашему счастью".

Вот уж подлинно - смех и грех! Жертвенная овечка оскалила зубы перед самым закланием.

Временами он осторожно пробует коснутся волнующей его темы. Я с вялым безразличием отвечаю, что опасаться ему нечего. Он мне, разумеется, не верит, но умолкает. В противном случае я моментально расстраиваюсь, пускаю слезу и заявляю, что он просто добивает меня своей подозрительностью. Это действует безотказно. А еще я то и дело выдумываю разные капризы. Кристиан приписывает их моему болезненному состоянию и, помня наказы Клода, мечется, словно белка в колесе.

2 апреля. Вчера ходили на прием к известному гематологу. Клод заранее прислал развернутое заключение о состоянии моего здоровья. Согласно сценарию мне пока надлежит оставаться в неведении, но Кристиан, уже поднаторевший в медицинских терминах, понял все как нельзя лучше. Больше ничего и не требовалось. Убедившись, что очередной удар достиг цели, отправила эту писанину в унитаз.

Я настояла, чтобы Кристиан подождал меня в приемной. Заморочить голову светилу гематологии оказалось совсем несложно - доктор принял меня за одну из тех психопаток, которые изобретают себе болезни, а потом бегают по врачам, отнимая у них время.

Когда я вышла из кабинета, Кристиан с видом приговоренного к смерти сидел на стуле; к моему облегчению, он был совсем не расположен беседовать со светилом. Я подошла и, испуганно округлив глаза, произнесла чуть дрожащим голосом:

- Знаешь, дорогой, эта история нравится мне все меньше. Теперь направляют на рентгенотерапию... Что это может означать?

11 апреля. Регулярно посещаю госпиталь Сен-Жозеф, прохожу курс рентгенотерапии. Кристиан отвозит меня и ждет в машине - мы решили, что он не будет заходить внутрь, поскольку больничная обстановка действует ему на нервы. А я огибаю здание и попадаю в тихий, уютный скверик. Здесь я сажусь на скамейку - кстати, как раз перед рентгенологическим отделением, - достаю какой-нибудь роман и одолеваю две-три главы, после чего возвращаюсь, и мы едем домой.

Честно говоря, эта затянувшаяся комедия начинает меня малость утомлять, но я уверена, что нервы у моих подопечных скоро сдадут. Первым, несомненно, сломается Кристиан - он и так уже на пределе. Потом настанет черед мадам Кановы. Она сделана из куда более прочного материала, но я все-таки научу ее хотя бы одному человеческому чувству - страху.

15 апреля. Последнее время, ссылаясь на нездоровье, я манкировала приглашениями на авеню де ль'Обсерватуар. И вот сегодня мадам Канова самолично явилась с огромным букетом роз осведомиться о моем самочувствии.

Событие произошло в полдень. Я, на положении больной, лежала в постели и к ее приходу как раз успела накраситься - сделала себе мертвенную бледность и темные круги под глазами. Мадам Канова тоже выглядит не лучшим образом, и мне показалось, что она похудела.

Уходя, она перебросилась несколькими фразами с Кристианом, и мне удалось разобрать часть разговора сквозь неплотно закрытую дверь.

- Говорю же тебе, - отчаянно шипел мой супруг, - ее осматривала уйма врачей! Участковый терапевт, гинеколог, гематолог! И все поставили один и тот же диагноз... Да в чем тут еще сомневаться? Не могла же она втереть очки всем медикам Парижа!.. - Ответа я не расслышала. - А тебе известно, какова смертность от лейкоза? Девяносто семь процентов!

Тут я с удовлетворением откинулась на подушку. Теперь и мадам Канова поймет, что шансов у нее не осталось.

19 апреля. У Кристиана начала пошаливать печень. Он совсем пожелтел и взял в университете месячный отпуск для поправки здоровья.

23 апреля. Кристиан все так же стойко держит бессменную вахту возле моего одра. Его вымученная заботливость становится непереносимой. Пожалуй, пора переходить к следующей стадии и, как говорится, нанести удар милосердия.

25 апреля. Сегодня вышла из госпиталя шатаясь, вконец убитая горем. Села в машину и объявила гробовым голосом:

- Все, мне конец... Я давно догадывалась!

Кристиан заметался, не зная, как меня разубедить, но я была безутешна.

- Нет, нет, не обманывай меня... Я сама слышала, как одна из медсестер произнесла слово "лейкемия"... и при этом еще поглядела на меня с такой жалостью... Теперь все понятно... Я скоро умру... - И я с рыданиями бросилась ему на шею.

В тот момент он как раз выезжал на дорогу, и машину чуть не вынесло на встречную полосу. Едва успевший затормозить шофер грузовика высунулся из кабины я покрыл нас отборной руганью, но Кристиан даже не заметил, что сделался причиной чьего-то неудовольствия. Думаю, он и пинка бы не почувствовал.

26 апреля. Проплакала целый день. Кристиан в срочном порядке выкинул все медицинские журналы и справочники. Это он зря - такая детская уловка должна была лишь подтвердить мои опасения. Обнаружив пропажу, я сделала выводы (разумеется, вслух) и теперь реву пуще прежнего.

Намекаю на самоубийство. Кристиан ни на минуту не спускает с меня глаз. Он уже боится спать.

27 апреля. Приходила мадам Канова. Воля и энергия этой женщины достойны преклонения. Хотела бы я быть столь же неутомимой! Она выразила мне свое сочувствие, причем в таких простых и сердечных словах, что, будь я и вправду больна, мне наверняка стало бы легче. Под конец она завела речь о главном, и следует признать, что слушала я с неподдельным интересом.

- Дорогая, удерживайте себя от злобы, она - оружие слабых. Конечно, когда рассудок уже выбрал какую-то цель, идти к ней следует без колебаний и сомнений, устраняя все препятствия на своем пути. Но ни в коем случае нельзя опускаться до озлобления. В желании отомстить всегда есть что-то жалкое, как в любом капризе; наши эмоции должны подчиняться велениям разума.

Вы скажете, что у меня имеются особые причины проповедовать вам это... Не стану спорить. Но вам известно и другое - вы отлично знаете, сколь высоко я вас ценю. И если уж вам действительно суждено покинуть этот мир, мне хотелось бы, чтобы вы до последней минуты сохранили безупречность в своих собственных глазах. Верность себе - вот единственный принцип, о котором следует помнить. По крайней мере я всегда стараюсь действовать сообразно с ним. А вы пока что развлекаетесь, терроризируя несчастного, слабого человека, готового шарахаться от собственной тени. Достойна ли вас подобная ребячья забава? Впрочем, я убеждена, что она вам скоро наскучит... Думаю, незачем говорить, что меня-то вам не удалось испугать ни разу. Так стоит ли игра свеч? Восторжествовать надо мной, увидеть мой страх - вне ваших возможностей; я останусь непобежденной, даже если ваша смерть повлечет за собой и мою гибель. Следовательно, совершенное вами зло будет бессмысленным, а значит, может заслуживать лишь презрения. Думаю, что и Бог, хотя я не верю в его существование, счел бы такой поступок непростительным грехом.

Но я надеюсь, вы не сердитесь на меня, дорогая? Я обязана была вас предостеречь...

До чего одаренная особа! Умна, проницательна - ну, просто прирожденный дипломат (уж про внешность и говорить не приходится). Только вот безмятежность свою она явно преувеличивает. У меня не раз возникало искушение немного помучить ее и сорвать эту маску олимпийской богини. Но облик и поведение мадам Кановы столь совершенны, что как-то жаль разрушать такую великолепную гармонию. К тому же я любознательна, и наблюдать за нею - ни с чем не сравнимое удовольствие...

28 апреля. Делаю вид, будто разговор с мадам Кановой меня немного успокоил. Ночью Кристиан отважился даже вздремнуть часа два.

Вечером, когда мы ложились, он с запинкой произнес:

- Вот, сама видишь... Власть этой женщины просто непостижима... Она может все.

- Действительно, все, отозвалась я. - Все, что угодно. С равным успехом утешает Солящих, превращает нормальных людей в убийц... или отправляет на тот свет ни в чем не повинных детей.

Вообще-то обычно мы избегаем слишком откровенных бесед. Наш маленький домашний ад слишком тесен, чтобы превращать его в арену сражений.

Кристиан не стал возражать, но, погасив ночник, заговорил снова:

- Если бы ты знала, Беатрис, как я во всем раскаиваюсь! Такое чувство, будто заблудился и бреду куда-то по сужающейся тропинке - бреду, шатаясь, чтобы в конце концов упасть и больше не встать... Иногда я думаю, что, встреться мы случайно, нам удалось бы по-настоящему полюбить друг друга и стать счастливыми. Но теперь, наверное, уже слишком поздно... Или?..

Я промолчала. Немного погодя в темноте опять раздался его одинокий голос. Он спросил:

- Помнишь мальчишку-рыбака в Дубровнике?

Конечно, я помнила. Это было в старой гавани. Парнишке в тот вечер не везло - он не поймал ни одной рыбешки, бросил удочку и с завистью поглядывал на улов своих более удачливых товарищей. Кристиан, воспользовавшись вечерним полумраком, подкрался к нему почти вплотную, наколол на крючок стодинаровую бумажку и, никем не замеченный, улизнул. Как сияли потом глаза мальчика...

Но что толку вспоминать о тех светлых днях? Милосердие уже не для меня; я обречена стать безжалостной. Этим и только этим можно оправдать гибель профессора Кановы. Иначе его смерть стала бы вовсе бессмысленной...

Кристиан положил руку мне на бедро, но я отстранилась. Последние дни я принуждаю его заниматься любовью, только если вижу, что он вымотался и не мечтает ни о чем, кроме сна. Но вчера у меня самой не было сил ни мучить его, ни доставлять ему радость.

3 мая. Вчера около полудня я дала понять, что хочу побыть одна, и попросила Кристиана принести мне букетик ландышей. Как только он отправился за цветами, я села к столу и заготовила следующее письмо:

"Я умираю преждевременно - в надежде, что это поможет восстановлению справедливости. Мое последнее желание касается моего мужа: я прошу Господа послать ему пожизненное заключение, и пусть оно станет прологом к вечному проклятию, которое ждет его за гробом".

Положив эту милую записочку Кристиану на подушку, я взяла пузырек со снотворным и проглотила несколько таблеток, а остальные высыпала в унитаз. Пустой пузырек бросила возле кровати, легла и крепко заснула...

Пробудилась только сегодня утром, да и то с большим трудом. Видимо, доза оказалась все-таки великовата. Чувствую себя отвратительно.

Странно, что Кристиан не вызвал врача. Но за ночь он осунулся и постарел лет на десять; руки у него трясутся, как у пьяницы. Сам-то он слишком труслив для самоубийства и к тому же католик.

4 мая. Опять явилась мадам Канова, и опять с розами. Почему-то в этот раз меня при виде ее пробрала непритворная дрожь.

- Убирайтесь к дьяволу с вашим букетом! - завопила я, чувствуя, что на самом деле близка к истерике. - Украсьте им свою могилу! И не забудьте про него, когда соберетесь навестить меня на том свете!

Гостья побледнела, но не утратила самообладания и, холодно повернувшись, вышла. Впрочем, она была уязвлена, поскольку, уходя, заметила Кристиану (достаточно громко, чтобы я слышала каждое слово):

- Все-таки чувствуется, что малышка выросла в пролетарской среде. Ты мог бы объяснить ей, дорогой, что в подобных случаях сдержанность иногда помогает затушевать недостаток воспитания.

Мой муж ничего не ответил.

7 мая. Восемь часов вечера... Передо мной на постели в тяжком полузабытьи дремлет обессиленный Кристиан. Почти трое суток он балансировал на грани между жизнью и смертью, но сейчас ему, кажется, получше, и опасность уже миновала.

Совершенно невероятная история, и некоторые ее детали не ясны мне до сих пор. В пятницу, вскоре после визита мадам Кановы, Кристиан вдруг пожелал отправиться в церковь, ту самую, где мы венчались, - исповедаться и причаститься, как подобает доброму католику. Я сказала, что пойду вместе с ним.

Он скрылся в исповедальне, и туда же прошествовал тучный пожилой священник. Я приготовилась терпеливо ждать, но уже через минуту святой отец выскочил оттуда как ошпаренный! Следом показался Кристиан - лицо безумца, глаза полны слез. Он пытался задержать настоятеля, вцепившись в край его сутаны:

- А мое отпущение?! Дайте мне отпущение грехов, отец! Я ведь скоро умру, вы не можете отказать!..

Но тот лишь отмахнулся и помчался в ризницу, где принялся с не подобающей своему сану поспешностью накручивать диск телефона. Вскоре приехала "скорая"...

Оказывается, Кристиан принял какой-то сильный, но медленно действующий яд - так, чтобы иметь время покаяться и в прошлом преступлении, и в самоубийстве. Дурак несчастный! Хорошо еще, что он не полез со своей исповедью к какому-нибудь менее щепетильному слушателю.

Но ужас, испытанный мною за эти дни, неожиданно принес чувство облегчения. Сейчас мне кажется, что мы оба медленно возвращаемся к жизни - словно выныриваем из глубин долгого кошмарного сна...

Да, никогда не подозревала, что Кристиан способен столь хитроумно обойти табу на самоубийство.

8 мая. Кристиану лучше, но он все еще очень слаб. Когда я подхожу к его постели с чашкой бульона, он инстинктивно сжимается - такой я внушаю ему страх. Глядя на него, начинаю ощущать нечто вроде стыда.

Удивительная штука совместная жизнь: вдруг выясняется, насколько один человек, оказывается, привязан к другому, которого привык презирать. Если бы Кристиан умер, у меня почти наверняка осталось бы чувство невосполнимой потери, похожее на то, которое, говорят, возникает у людей после ампутации.

Вот и пойми теперь, действительно ли наш брачный союз - такая пустая формальность, как это казалось нам до сих пор...

10 мая. Я предложила Кристиану уничтожить завещание, если он поклянется не говорить об этом мадам Канове. Он мне не поверил.

13 мая. Кристиан упорствует, по-прежнему отказываясь принимать всерьез любые мои предложения. Его непробиваемое упрямство начинает меня злить. А вчера вечером, когда я попросила ответить хоть что-нибудь, он проговорил еле слышным, бесконечно усталым голосом:

- Я не поверю тебе, даже если ты завалишь всю квартиру пленками и завещаниями. Все мы изверги, но ты - худший из нас троих.

14 мая. Целый день на разные лады пыталась объяснить Кристиану, что никакого лейкоза у меня нет и в помине и я куда здоровее, чем он. Бесполезно. Он спокойно выслушивает, но ничему не верит. У меня просто руки опускаются.

15 мая. Привела Клода, и он откровенно, во всех подробностях, выложил историю нашего сговора. Но Кристиану хоть кол на голове теши - он лишь насмешливо фыркнул и заметил:

- Напрасно вы так тревожитесь обо мне, доктор. Или я уже настолько плох, что меня пора утешать выдумками?

Озадаченный Клод быстро ретировался. Уходя, шепнул:

- Состояние не блестящее, но, по-моему, у него все это идет от головы. Видно, слишком перенервничал, бедняга.

Я вернулась в спальню и присела на кровать. Наступило долгое молчание. Наконец Кристиан посмотрел на меня, и взгляд его в эту минуту был спокоен и ясен, почти дружелюбен. Я уж было обрадовалась, но он тихо сказал:

- Знаю я, чего ты хочешь. Ты хочешь дать мне надежду, чтобы потом снова ее отнять... Ослабляешь петлю, прежде чем дернуть и затянуть окончательно... О да, тебе не нужна моя смерть, я должен жить - жить, каждую секунду изнывая от страха. И ради того, чтобы насладиться моими мучениями, ты готова пожертвовать всем, даже собственной жизнью... Никогда бы не поверял, что смогу возбудить в ком-нибудь такую неутолимую ненависть. Наверное, я просто не осознаю всю тяжесть своей вины...

Ну что тут сделаешь! Пока он в таком настроении, взывать к его разуму совершенно бесполезно.

16 мая. Ночью я внезапно проснулась от холода. Окно было настежь. Я встала, чтобы его закрыть, выглянула и увидела Кристиана. Он лежал далеко внизу, раскинув руки на каменных плитах двора. Возле его головы расплывалась темная лужица.

Я пронзительно завизжала. Со мной сделалась истерика.

Дневник мадам Кристиан Маньи (окончание)

21 мая. Никак не могу опомниться... Все словно в тумане.

О, будь у меня еще хоть один-два дня, я непременно сумела бы как-нибудь успокоить, удержать его. А теперь я совсем одна. Пустая квартира, где мы так и не смогли полюбить друг друга, где даже стены, кажется, пропитались страхом и предательством, наводит невыносимую тоску.

Я была жестока, как злой ребенок. И зачем он спас меня тогда в Дубровнике? Лучше бы дал мне захлебнуться в море...

23 мая. Мадам Канова нанесла визит соболезнования. За эти дни она здорово исхудала, ну а мне даже не пришлось притворяться, чтобы выглядеть больной.

Эта женщина виновата во всем, что произошло, и сама прекрасно это знает. Знает она и то, что наше единоборство подходит к концу и перехитрить свою судьбу ей больше не удастся.

Я дала понять мадам, что издевалась над Кристианом чуть ли не до последней минуты. Такая жестокость произвела на нее неприятное впечатление - она была явно удивлена и, кажется, даже слегка рассержена. Ее гнев - чисто интеллектуального свойства; его можно сравнить с раздражением ученого, который ошибся и не хочет это признать. Она считает себя тонким психологом, и ей обидно: диагноз оказался неточным; подопытная тварь демонстрирует какие-то неожиданные реакции. А ведь ничто не бесит нас сильнее, чем непредсказуемость того, с кем приходится иметь дело.

Но отказаться от привычных взглядов ей не под силу, и она опять пустилась в свои проклятые софизмы, чтобы теперь уже я, упаси Бог, не вздумала развлечься самоубийством.

- Добровольно отказываясь от жизни, люди надеются обрести избавление от страданий... - рассуждала мадам Канова. - Но, в сущности, такая надежда основана на недоразумении. Чтобы не страдать, надо хотя бы сознавать, что твои мучения кончились; те же, кто уходит в небытие, лишены этого утешения. Невозможно наслаждаться тем, что тебя уже нет. Самоубийство простительно лишь для неисправимых глупцов, которые верят в загробное существование, но вы-то, моя милая, безусловно, не принадлежите к их числу! И вы, конечно, понимаете, сколь велика ценность жизни, ее каждого неповторимого мгновения...

Если вы и вправду так думаете, мадам, - что ж, тем лучше. По крайней мере не ускользнете от меня - даже через окно!

25 мая. Поеду путешествовать. Впереди - Италия, Греция, затем Константинополь...

А мадам Канове я сообщила, что отправляюсь на лечение в Штаты.

29 мая. Завтра покидаю Францию. Заходила проститься мадам Канова. По ее просьбе я дала торжественную клятву: никогда, ни при каких обстоятельствах не прибегать к такому "недостойному меня" выходу, как самоубийство. Это удовольствие обошлось ей в дополнительные пять миллионов.

Необычайно нежная и чувствительная сцена прощания. Возможно, втайне она еще надеется завоевать мою благосклонность.

ПЕРЕПИСКА

Милан, 1 июля 1949 г. Мадам Кристиан Маньи - владельцам детективного бюро "Анджело, Смит и компания", Сан-Франциско, Соединенные Штаты. Уважаемые господа, мне хотелось бы воспользоваться услугами вашего агентства для посредничества в получении и отправке моей корреспонденции. Но прежде прошу снабдить меня почтовой бумагой и конвертами со штампом какого-нибудь известного калифорнийского госпиталя, специализирующегося по болезням крови. Все это вам надлежит переслать на мое имя в Афины, в отель "Король Георг", к 17-му числу текущего месяца.

В дальнейшем я буду время от времени посылать вам письма, адресованные во Францию; вам остается лишь наклеить на очередной конверт американскую марку и отправить его с ближайшей почты.

Всю корреспонденцию, которая будет поступать для меня на адрес выбранного вами лечебного учреждения, я прошу незамедлительно пересылать в Париж, в детективное агентство Дюбрейля, чьи сотрудники уже в курсе дела и в любое время могут быстро связаться со мной. Сообщите мне, пожалуйста, потребуется ли вам специальное подтверждение ваших полномочий, чтобы я успела предупредить месье Дюбрейля. Это важно, поскольку я заинтересована в том, чтобы ни одно письмо не осталось невостребованным и не вернулось к отправителю. Благоволите сообщить через месье Дюбрейля сумму предварительного взноса и условия дальнейших расчетов.

Надеюсь, выполнение моего поручения не вызовет у вас каких бы то ни было затруднений. Добавлю, что торговый атташе посольства США рекомендовал мне ваше агентство как одно из лучших в Америке.

С уважением...

Р. S. Была бы очень вам признательна за подробную информацию о том госпитале или санатории, на адрес которого будут приходить адресованные мне письма.

Сан-Франциско, 24 июня 1949 г.

(Штамп на конверте: "Клиника Санта-Клара".)

Мадам Маньи - мадам Канове. Здравствуйте, моя дорогая.

Путешествие получилось утомительным и далось мне нелегко, но уже тут, в Калифорнии, я чуточку приободрилась. В клинике все очень мило, обстановка уютная и доброжелательная; здешние специалисты, в отличие от парижских, находят, что у меня еще есть шансы. Так по крайней мере утверждает главный врач, доктор Мак-Грегор. Человек он очень представительный, и я льщу себя надеждой, что произвела на него некоторое впечатление, несмотря на мою худобу. (Я по-прежнему почти ничего не ем и катастрофически теряю в весе. Впрочем, это, кажется, обычный симптом...)

Пишу Вам, лежа в шезлонге на открытой террасе. Передо ивой - залив, и ветерок чуть рябит гладь океана. Сейчас вспоминается лучшее время моей жизни - свадебное путешествие на берега Адриатики, которым, если разобраться, я обязана в первую очередь Вам. Стараюсь выискивать в памяти хорошие страницы и с грустью вижу, что их совсем немного - наверное, я просто еще слишком молода...

Здесь я окружена заботливым уходом и не забываю, что только Ваша щедрость сделала для меня доступным лечение в таких условиях. Конечно, в прошлом мы с Вами доставили друг другу немало волнений и хлопот, но все это миновало. И сегодня я вижу в Вас только мудрую и любящую охранительницу моего покоя. И пускай у Вас есть личная заинтересованность в моем благополучии - все равно я думаю о Вас с теплотой и благодарностью.

Могу ли я попросить Вас еще об одном одолжении - прислать мне из Франции несколько книг? Лучше всего религиозного содержания (вижу отсюда Вашу ироническую улыбку). За больными здесь ухаживают сестры из ордена Св. Воскресения; их самоотверженность и доброта отгоняют от нас черные мысли и придают сил, чтобы жить. Благодаря им невольно обращаешься сердцем к Богу, словно обретаешь давно позабытую детскую невинность и чистоту...

Ваша...

Париж, 7 июля 1949 г. Мадам Канова - мадам Маньи. Моя милая Беатрис, книги, о которых вы просили, я высылаю одновременно с письмом. К выбору авторов и тематики я отнеслась со всем доступным мне прилежанием и надеюсь, что Вы останетесь довольны.

Ваш возврат в лоно религии немного удивил меня, хотя я никогда не отрицала за ней способности приносить утешение даже тогда, когда другие средства оказываются бессильными. Но все же странно, что находится столько людей, которые, не довольствуясь вполне реальными ужасами нашего мира, придумывают себе дополнительную причину для страхов, да еще поклоняются ей и славят ее на всех языках. Как тут не вспомнить шотландские замки с привидениями...

Что же касается Вас, моя дорогая, скажу одно: верьте и молитесь, лишь бы это улучшило Ваше самочувствие и помогло Вам понять всю непритворность моей дружбы.

Глупо было бы с моей стороны пытаться развеять Ваш нынешний мистический настрой, уверяя, будто Вы заблуждаетесь. Я сама всегда поступала в соответствии с собственными убеждениями и все-таки сделала немало ошибок. Вполне возможно, что я не права, отрицая существование Бога, но даже в этом случае теологические проблемы нисколько меня не занимают и не волнуют. Если в потустороннем мире нас действительно ожидает Высший Суд, то нелепо думать, будто его приговоры выносятся на основании каких-то отвлеченных категорий морали. Уровень личного развития, разум - вот единственное качество, подлежащее оценке. Ну, а в этом отношении мне, слава Богу, не о чем беспокоиться.

Поль однажды заметил (сейчас уже не помню, по какому поводу): "Мне ни разу не встречались двое приверженцев какой бы то ни было веры, которые имели бы одинаковые взгляды на основные догматы христианства. А все наши церкви испокон веков прилагают немалые усилия - иногда тайные, а иногда и явные, - чтобы еще больше запутать любой вопрос и окончательно скрыть истину под грузом схоластических рассуждений. Нам же, бедным грешникам, предоставлено барахтаться в океане сомнений, и цепляться за спасательный круг стремления к обыкновенной житейской порядочности. Надо знать и помнить Библию и стараться по возможности проявлять милосердие к ближним - вот и все. Если же для Господа этого недостаточно, если Он так суров, как уверяет большинство священников, то наверняка почти все мы - и протестанты, и паписты - обречены на вечное проклятие".

Как видите, дорогая, Поль сам заранее отпустил мне грехи, избавив меня от многих сомнений. Правда, в моей душе запечатлелась не Библия, а совсем другие книги, но ведь это тоже можно считать проявлением Божьего промысла!

Что нас ждет после смерти? Будь что будет; я, как и прежде, вполне удовлетворена теми перспективами, которые предлагаются нам здесь, на земле. К тому же у меня есть Вы, и я прошу мою счастливую звезду сохранить Вам жизнь и вернуть здоровье.

Пожалуйста, не стесняйтесь обращаться ко мне, если потребуется какая-нибудь помощь. Мое время и мой банковский счет - всегда к Вашим услугам.

С любовью...

Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 30 июля 1949 г. Мадам Маньи - мадам Канове. Дорогая Вера, Ваши книги доставили мне огромную радость. Должна признаться, что их чисто литературные достоинства (узнаю Ваш безупречный вкус!) сыграли в этом едва ли не большую роль, чем благочестивое содержание. Наверное, потому, что в последние дни я чувствую себя значительно лучше. Так уж мы устроены - при малейшей надежде на выздоровление мысли о вечности улетучиваются, словно по волшебству, а наши души опять делаются черствыми и неблагодарными.

Недавно я отважилась совершить прогулку по городу. Движение на улицах Фриско невероятное, и от бесконечного потока машин у меня даже закружилась голова. Стремительная жизнь Америки пугает и отталкивает; мысленно я в Париже, вспоминаю Вас и те обманчиво-чарующие часы, что мы провели вместе... Внешняя обстановка, поведение - все это непременно отражается на мыслях и чувствах. Если мы ведем себя так, словно любим кого-то, в сердце рано или поздно и вправду возникает настоящая привязанность. А взаимность при этом вовсе не обязательна, верно? Ах, дорогая моя, что бы я для Вас ни сделала, если бы могла поверить в искренность Ваших чувств ко мне!

Несколько дней назад, листая журналы, я наткнулась на одну любопытную песенку времен покорения Дикого Запада. Я даже удивилась, настолько она про меня! Но есть в ней и некоторые параллели с Вашим положением, а потому осмеливаюсь предложить на Ваш суд выполненный мною крайне несовершенный перевод этого образчика американского фольклора. Придумать мелодию предоставляю Вам.

1 Жил да был один бедняга, Трусоват, чего скрывать - От своей спасаясь тени, Залезал он под кровать.

Ах, находчив был, однако - Забирался под кровать.

ПРИПЕВ: А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.)

2 Стрекача однажды задал, Встретив лошадь на лугу, Схоронился за сараем, Затаился - ни гу-гу.

Ох, и скромен был, однако - Затаился, ни гу-гу.

А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.)

3 Вдруг затрясся, словно мышка, - Крысу рядом увидал;

Тут к нему подкралась кошка - Чуть к ней в лапы не попал.

Ишь, удачлив был, однако - Кошке в лапы не попал.

А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.)

4 С головой наш бедолага Уж зарылся было в стог...

Вновь от шороха соломы Припустил он наутек.

Шустрый был, видать, однако - Как чуть что - он наутек.

А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.)

5 Избегая всех последствий, Жил монахом при жене, И вдобавок пару рожек Заработал он вполне.

Хоть ленился он, однако Заслужил ее вполне.

А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.)

6 Воду только ключевую, Чтоб не спиться, парень пил.

На беду, в сырой водице Он заразу подцепил;

Не смертельную, однако, К счастью, хворь он подхватил.

А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.)

7 Опасаясь зимней стужи, Дров держал он полон дом, Только, помня о пожаре, Не любил игры с огнем.

Мерз, бедняжка, но, однако, Не терпел возни с огнем.

А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.)

8 И когда, как ни берегся, Он со страху дал дуба, Труп нашли уже холодный;

Что поделаешь - судьба.

Труп остыл уже, однако.

Что поделаешь - судьба.

А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.)

Все-таки сказывается моя немощь - покорпев два часа над переводом, чувствую себя так, будто целый день ворочала камни. Если бы не мысль, что я старалась для Вас, я, разумеется, не стала бы тратить столько времени и труда. Пусть же эти непритязательные куплеты скрасят мрачные раздумья о том, что Вас, может быть, ждет. Порой малая толика юмора способна сделать человека терпимее и терпеливее...

Любящая Вас...

Париж, 11 августа 1949 г. Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи. Дорогая моя, песенка просто великолепна, а перевод столь хорош, что невольно возникает подозрение, не Вы ли автор этой вещицы.

Но, к счастью, я пока не нуждаюсь в подсказках, чтобы оценить комическую сторону моего положения. Вообще юмор - одно из главнейших свойств личности; он позволяет взглянуть под особым углом на все прочие человеческие добродетели. Замечали ли Вы, что остроумия чаще всего недостает именно тем, кто блюдет неприкосновенность законов и обычаев, - чиновникам, судьям, проповедникам разных религий?

Однако после этого вступления, воздав заслуженную хвалу Вашему таланту, позволю себе напомнить Вам, что всякому юмору должен сопутствовать такт. И если Вы действительно дорожите нашей перепиской, то предоставьте мне самой вышучивать мою жизнь. Ваши насмешки, Беатрис, ранят меня тем больнее, что я искренне к Вам привязана.

Видимо, Вам не удалось избежать влияния американских нравов. Хорошие манеры легко забываются, и трудно сохранить их, живя в стране, по которой еще сотню лет назад кочевали племена дикарей. Но даже утрата внешних форм не должна затрагивать содержания, не должна стирать того, что записано внутри нас, в сердце. Мое - бьется лишь во имя Вашего выздоровления.

С любовью и нежностью...

Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 18 августа 1949 г. Мадам Маньи - мадам Канове. Моя бесценная, моя единственная подруга, тысячу раз умоляю: простите меня! Я так раскаиваюсь в своей глупой выходке - раскаиваюсь тем сильнее, что и со здоровьем все обстоит очень неважно. Поверьте, мне сейчас совсем не до поддразнивания. Время шуток прошло, и, боюсь, навсегда.

Но поговорим о другом... Или лучше сделаем так: говорите Вы, а я буду только слушать. Расскажите мне о чем-нибудь, о чем угодно - о себе, о своих делах, обо всем, что занимает Вас в этом огромном мире, который я медленно покидаю, уходя в небытие...

Мечусь в поисках утешения, задаю Вам тысячу вопросов... Поражаюсь, как у Вас хватает сил и терпения столько времени возиться со мной, пренебрегая собственными заботами - а их, я думаю, немало... Неужели Вам не скучно учить меня хорошим манерам?

Напишите мне поскорее! Жду Вашего письма с величайшим нетерпением и надеюсь, что оно будет таким же дружеским, какими были прежние.

Любящая Вас...

Париж, 8 сентября 1949 г. Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи. Милая моя, если насмешливость - признак улучшения Вашего здоровья, то я с великой радостью готова служить постоянной мишенью любых Ваших острот. К тому же я надеюсь, что вскоре смогу выслушать и оценить их в личной беседе с Вами: я собираюсь провести недельку-другую в Мексике, и мне нетрудно будет, сделав небольшой крюк, навестить Вас в Сан-Франциско.

Теперь о Вашем вопросе - не скучно ли мне "возиться с Вами" и "давать уроки хороших манер". Постараюсь в немногих словах удовлетворить ваше любопытство (замечу, кстати, что оно вполне простительно для человека, у которого осталось в жизни так мало удовольствий...).

Рецепт моего мужества очень прост: надо заниматься только своими собственными делами, то есть лишь теми, исход которых не зависит от игры случая, а определяется суммой затраченных усилий. И еще всегда наслаждаться каждой выпавшей радостью так, как будто она последняя.

Первое из этих условий не блещет оригинальностью, но для его выполнения требуется высочайшая степень самодисциплины. Что касается второго, то и в нем нет ничего необычного, но, опять-таки, успешно воплотить его в жизнь сумеет лишь тот, кто способен целиком, без оглядки, отдаваться чувству наслаждения. А таких людей меньше, чем принято думать.

И в этом смысле я многим - Вы едва ли поверите, сколь многим! - обязана Вам. С тех пор, как мое счастье находится под постоянной угрозой мгновенного краха, любая, самая мелкая радость обрела для меня небывалую остроту, словно заиграла всеми цветами радуги. Даже воздух, которым я дышу, кажется мне теперь каким-то особенно живительным и свежим.

Спасибо Вам за это, Беатрис! Но все-таки, прошу, не забывайте о хороших манерах. Это единственное благо, сохраняющее ценность и тогда, когда повержены все прочие кумиры; единственный залог достойного поведения в совместной жизни, благодаря которому даже те, кто одинок душой, не чувствуют себя отторгнутыми от остального человечества.

Итак, до скорого свидания, дорогая!

С сердечным приветом, Ваша...

Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 12 сентября 1949 г. Мадам Маньи - мадам Канове. Милая Вера, я могла бы сослаться на строгий режим, категорически запрещающий больным принимать посетителей, но зачем лукавить, изыскивая предлоги? Все гораздо печальнее. От меня осталась лишь тень прежней Беатрис, и я содрогаюсь от одной мысли показаться Вам в моем нынешнем состоянии. Отказ от намерения навестить меня здесь был бы лучшим доказательством истинной дружбы. Не сочтите эти слова глупым кокетством; ради Бога, представьте себя на моем месте! Вы знали меня, когда я была привлекательна, были ко мне не совсем равнодушны и не скрывали этого... Не подвергайте же меня этой ненужной пытке; пусть хотя бы в Вашей памяти я останусь прежней.

Со здоровьем все хуже, и дежурный оптимизм сиделок и докторов уже не способен скрыть правду о моем состоянии. Все желания куда-то пропали, мне ничего не хочется, и малейшее физическое усилие мгновенно утомляет, как самый тяжкий труд. Осталась единственная надежда - что смерть будет не слишком мучительной. Но исполнение приговора все оттягивается, и не исключено, что ждать придется еще около двух лет...

Впрочем, жестоко с моей стороны писать о таких вещах такому энергичному и жизнелюбивому человеку, как Вы. Тем более жестоко, что мысль о моей смерти должна вселить в Вас определенное беспокойство... О, как бесконечно далеки теперь от меня те чувства, которые двигали мной каких-нибудь полгода назад! Я погрузилась в какой-то искусственный мир, где стерты все былые ценности, где время застыло или течет вспять...

Сообщите, пожалуйста, что я должна сделать, чтобы Вы могли изъять мое завещание. Вероятно, нужна какая-то доверенность? Узнайте и напишите мне; надо прекратить эту глупую игру...

Здешний священник, отец Финли, недавно сказал мне, что человеку следует совершить как можно больше добрых дел, прежде чем покидать землю. Наверное, он прав. Но мне уже недоступно никакое самостоятельное усилие, и делать добро я смогу лишь в том случае, если Вы не откажете мне в Вашей великодушной помощи. А какой отрадой была бы мысль, что и Вы открыли свое сердце для сострадания! Это облегчило бы мои муки, поверьте...

Помните ли Вы, дорогая, детский приют в Отейе? Только подумайте, разве Вам не будет приятно помочь бедным сиротам? Мне кажется, что чек миллионов на двадцать - не слишком непосильная для Вас жертва. А я испытаю несказанную радость, увидев расписку в получении этих денег и зная, что немного причастна к Вашему благородному поступку.

Рука уже не слушается, надо заканчивать. Последнее переливание крови совсем меня обессилило.

Ваша подруга...

P. S. Мое завещание хранится у нотариуса Шардуа.

Париж, 4 октября 1949 г. Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи. Любовь моя, как расстроили Вы меня своим последним письмом! Всем сердцем надеюсь, что сейчас Вам стало полегче.

Не хочу утомлять Вас долгими предисловиями и сразу же сообщаю главное: маленькие сироты в Отейе могут спать спокойно. Их будущее, как Вы увидите из прилагаемых документов, обеспечено. Добавлю, что этот акт милосердия неожиданно доставил мне огромное удовольствие. Чувствую себя бодрой и помолодевшей, и все это благодаря Вам.

Поскольку Вы были так добры, что сами заговорили об отмене завещания, я позволила себе вложить в письмо бланк нотариальной доверенности. Единственное, что требуется, - Ваша подпись на нем; и, пожалуйста, поскорее вышлите его обратно в Париж! Не забудьте, прошу Вас! Дайте мне это доказательство Вашей дружбы, Беатрис!

И поправляйтесь, дорогая моя.

Ваша Вера.

Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 19 октября 1949 г. Мадам Маньи - мадам Канове. Милая моя, спасибо Вам за Ваше великодушие! Но иного я и не ждала, и надеюсь, что Господь вознаградит Вас за щедрость и доброту.

Я все слабею, временами теряю сознание... Очень трудно и говорить, и писать... Мысли путаются... Я не поняла, зачем Вы прислали мне эти документы и какой-то бланк?

Ваша...

Париж, 31 октября 1949 г. Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи. Дорогая, умоляю Вас, подпишите этот бланк (доверенность, нотариальная Доверенность!) и пришлите его поскорей! Сейчас не время излагать причины такой спешки, да и Вас утомили бы долгие рассуждения, но, поверьте, это очень важно! От этого зависит, жить мне или умереть. Сделайте над собой хоть минутное усилие, постарайтесь, и тогда я спасена и буду благодарить Вас до последнего биения сердца!

О, если бы Вы знали, с каким нетерпением жду я Вашего ответа!

Вера.

Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 15 ноября 1949 г. Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове. Моя милая, добрая Вера, как я хотела бы исполнить Ваше желание! Но даже эти строки я пишу не сама - приходится диктовать письмо сиделке. У меня уже нет сил держать перо... И поставить подпись я не могу, разве что кто-нибудь воспроизведет ее, двигая моей рукой. Но отец Финли говорит, что тогда она не будет считаться подлинной... Я прямо не знаю, как быть. Наверное, надо было сделать это раньше...

Но вы не расстраивайтесь, дорогая. Как только мне станет лучше, я подпишу бланк и тут же вышлю его Вам.

Да хранит Вас Бог!

Целую, Ваша...

Париж, 22 ноября 1949 г. Мадам Канова - мадам Маньи. Еще раз умоляю, заклинаю Вас, Беатрис! Я тоже совсем больна, я почти обезумела от горя! Пусть напишут Вашей рукой, если нельзя иначе; не бойтесь, не сомневайтесь, предоставьте мне все эти заботы. Умоляю Вас, поспешите - поймите же, что на карту поставлена моя жизнь!

Целую и жду ответа...

Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 5 декабря 1949 г. Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове. Моя дорогая Вера, я слышала, Вы пытались дозвониться до меня... К сожалению, это невозможно: телефоны здесь только у врачей, и они вечно заняты.

Мне все хуже, и это письмо, как и предыдущее, пишет моя сиделка. О, почему смерть так медлительна! Скоро придет священник с последним причастием...

Живите, дорогая моя! Живите счастливо и не забывайте поминать в молитвах Вашу бедную Беатрис.

P. S. Медсестра опрокинула пузырек с йодом прямо на тот бланк. Такая жалость! Пришлите поскорее второй экземпляр.

Кицбюэль, 3 декабря 1949 г. Мадам Кристиан Маньи - мэтру Шардуа, нотариусу. Уважаемый мэтр Шардуа, спешу предупредить Вас, что в ближайшее время несколько парижских газет опубликуют сообщение о моей кончине. Но это розыгрыш, не имеющий ничего общего с действительностью; я затеяла его, желая подшутить над некоторыми знакомыми, которые относились ко мне не слишком доброжелательно и, вероятно, обрадуются, узнав, что я умерла.

Вам, при Вашей профессии, наверняка доводилось сталкиваться и с менее безобидными шутками. Надеюсь, Вы меня не осудите и не откажетесь сохранить молчание о моем письме.

С благодарностью и пожеланием счастья, Ваша клиентка...

Вырезка из "Монд", 17 декабря 1949 г.

...В соответствии с последней волей покойной сообщаем, что 13 декабря сего года после тяжелой и продолжительной болезни скончалась мадам Кристиан Маньи. Перед смертью она исповедалась в причастилась Святых Тайн.

Известие об этом печальном событии получено нами из США, где мадам Маньи проходила курс лечения от хронической лейкемии.

ПЕРЕПИСКА

Париж, 20 декабря 1949 г. Руководитель отдела смертных случаев компании "Ла-Фамилиаль" - начальнику отдела смертных случаев компании "Ла-Сальватрис", Лозанна.

(Служебный гриф: "Дело Кановы".) Уважаемый коллега, посылаю Вам копию шестого меморандума инспектора Белюэна. Вы знаете, что до последнего времени наше расследование топталось на месте, но сейчас, как Вы увидите из прилагаемого отчета, ситуация коренным образом изменилась - к сожалению, далеко не в лучшую для нас сторону. Впрочем, судите сами.

С уважением...

Доклад инспектора Анри Белюэна

Париж, 19 декабря 1949 г. Узнав, что мадам Канова выразила желание встретиться с представителем компании, который занимался расследованием смерти ее супруга, я не стал дожидаться повторного приглашения. В назначенное время, вечером 18 декабря, я позвонил в дверь. Мне открыла прислуга, сообщившая, что госпожа ждет меня в кабинете.

Войдя туда, я застал хозяйку за не совсем обычным занятием - она жгла в камине пачки денег, видимо, уже последние, поскольку решетку покрывал толстый слой пепла. Согласно информации, полученной из банков, накануне мадам Канова оголила свои счета, сняв с них около ста пятидесяти четырех миллионов франков, и надо полагать, что все эти деньги постигла такая "в плачевная участь. Мадам Канова выглядела изнуренной, на лице ее ясно читались следы душевных страданий. Тем не менее она встретила меня сердечно и вообще, как ни странно, казалась обрадованной моим приходом. После взаимных приветствий я поинтересовался причинами столь удивительного времяпрепровождения.

- Я виновата перед вами, господин инспектор, - глядя мне в глаза, с улыбкой ответила мадам Канова. - Я знаю, что доставила вам массу хлопот и огорчений... И прошу простить меня. Поверьте, я пригласила вас не затем, чтобы напоследок посмеяться над вашим окончательным поражением. А банкноты эти я жгу потому, что они мои - как-никак ради их получения я затратила немало труда, - и потому, что у меня нет ни одного близкого человека, которому я могла бы оставить наследство... А я скоро умру. Не обращайте же внимания на этот огонь - он горит не из-за вас, да и не наносит лично вам никакого ущерба. Богатство, оплаченное ценой жизни моего мужа, не принесло счастья ни мне, ни кому бы то ни было другому; так пусть же оно навсегда исчезнет в пламени.

Произнося эту речь (на мой взгляд, излишне высокопарную), мадам Канова не переставала энергично орудовать кочергой, завершая уничтожение своих капиталов.

- Для вас же, инспектор, - продолжала она, - у меня есть приятная новость. Дело Кановы близится к развязке, и очень скоро вы прочтете его последнюю, пока еще тайную главу. Нет-нет, я не собираюсь делать никаких признаний, все произойдет без моего участия. Но вы испытаете чувство профессионального удовлетворения, узнав, что в своем расследовании находились на верном пути. А если вам не удалось пройти по нему до конца, то, уверяю, это не ваша вина.

Тут я попросил мадам Канову выразиться яснее, но она не захотела пускаться в дальнейшие откровения, а настаивать я, по понятым соображениям, не мог. Денежный костер тем временем догорел, и радушная хозяйка спросила, не желаю ли я чего-нибудь выпить. Мы уселись в кресла и с бокалами вина в руках завели непринужденную беседу.

Разговор наш, естественно, то и дело возвращался к прошлогодним событиям и к судьбе всех участников этой нашумевшей истории. Без всякой задней мысли я упомянул о мадам Маньи, сказав, что, по нашим сведениям, ей очень нравится в Тироле и она вроде бы собирается замуж за какого-то молодого горца, работающего в тех краях проводником альпийских туристских групп... Это невинное замечание дало совершенно неожиданный разультат: моя собеседница вздрогнула, метнула на меня безумный, полный ужаса взгляд и упала в обморок. Бокал разбился, залив портвейном дорогой ковер.

Чрезвычайно заинтригованный, надеясь узнать причину столь бурной реакции, я постарался побыстрее привести хозяйку в чувство. Но, увы, меня и здесь постигла неудача. Придя в себя, мадам Канова впала в состояние, близкое к истерике - то заходилась в неудержимом смехе, то принималась горько рыдать, повторяя сквозь слезы:

- Боже мой, Боже мой! Какая идиотка!

Впрочем, продолжалось это недолго. Минут через пять она справилась с нервами и вполне овладела собой. Мое присутствие стало явно неуместным, и я поспешил откланяться.

Расстались мы дружески. Мадам Канова проводила меня до прихожей и на прощание произнесла безукоризненным светским тоном:

- Право же, мне ужасно неловко, словно я специально вызвала вас полюбоваться этим смехотворным обмороком. Не сердитесь на меня, дорогой инспектор, и не придавайте значения тому вздору, который я успела наговорить за сегодняшний вечер. И не тревожьтесь обо мне - моя жизнь не кончена, я проживу еще долго, поскольку теперь должна буду начать все сначала... Что же до тайны, скрытой в деле Кановы, то ей, видимо, суждено остаться нераскрытой. Пусть над ней ломают головы наши внуки, если у них не найдется более интересного занятия!

Я был совсем не в восторге от такой перспективы. К тому же, несмотря на высокую оценку, данную мадам Кановой моему профессиональному чутью, в эти минуты я ощущал себя полнейшим болваном, ибо не находил мало-мальски удовлетворительного объяснения всему происходящему. Впрочем, если считать, что все состояние мадам Кановы обратилось в дым - а сомневаться в этом у меня нет оснований, - то разгадка, какой бы она ни была, уже не представляет для нас особого интереса.

В создавшейся ситуации я не имею права рекомендовать руководству фирмы и далее финансировать расследование дела Кановы. А в заключение позволю себе выразить надежду, что мадам Канова, если она и впрямь "начнет все сначала", в будущем предпочтет пользоваться услугами какой-нибудь другой страховой компании!

ПЕРЕПИСКА Австрия, Кицбюэль, 20 января 1950 г. Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове, Париж. Дорогая мадам Канова, имею честь сообщить Вам о моем бракосочетании, которое состоится в ближайшие дни. Пишу это письмо в уютном доме в чудесной горной местности, где я обосновалась после долгих странствий (как Вы понимаете, мне нужно было хорошенько замести следы).

Мой будущий супруг - замечательный парень. Он не слишком интеллигентен, зато обладает массой других достоинств, и главное, самое поразительное из них - это то, что он мне нравится, и я его люблю. Да, мадам, я впервые узнала сладость настоящей любви. Теперь весь мир кажется мне новым, а мое собственное прошлое - далеким и чужим; я отрекаюсь от него навсегда.

Весной мы поедем в Париж, и там я сразу же уничтожу мое роковое завещание. Я сделаю это для Вас - Вы натерпелись достаточно горя от шалостей парижской девчонки по имени Беатрис - и, главное, для своего мужа. Не хочу, чтобы его семья оказалась замешанной в скандальную историю, если я вдруг умру (о, сколько раз я говорила Вам о своей неминуемой смерти!). Такое потрясение стало бы непоправимым ударом для простодушных австрийских крестьян.

Можете быть спокойны: я выполню свое обещание. У каждой комедии обязательно есть последний акт, и наша не будет исключением. Так пусть же ее финал окажется счастливым! Теперь мне осталось лишь попросить у Вас прощения. Делаю это без надежды на успех - Вы вряд ли сможете простить меня, да и сама я сознаю, что не имею права претендовать на подобную милость. Я долго мучила Вас, и если Вы меня возненавидели, то это в порядке вещей. Не знаю, смягчитесь ли вы, узнав, что пытка, на которую я Вас обрекла, была, можно сказать, обоюдной. Она стоила мне неимоверных, нечеловеческих усилий. Возможно, мной двигало тщеславное детское стремление восстановить справедливость; возможно, обида или зависть. Нетрудно найти тысячу причин, хотя, честно говоря, сейчас я и сама толком не понимаю, как меня хватило на все эти подвиги.

Но сегодня мне стало ясно другое - то, какого уважения заслуживаете Вы, мадам. Вас нельзя не любить и Вами нельзя не восхищаться. Беда в том, что Вы, как любой образец, недосягаемы и уже в силу этого вызываете у обыкновенных смертных подспудное желание покорить или разрушить столь ослепительное совершенство, дабы избавиться от чувства собственной неполноценности.

Этим летом, живя в Афинах, я однажды сидела за ужином на террасе отеля. С моего места открывалось невероятное, сказочное зрелище. Внизу - современный город, залитый разноцветными огнями реклам; над ним - полоса темного вечернего неба; а еще выше, на обрыве Акрополя - беломраморная громада Парфенона, словно парящего в воздухе. Этот контраст, так хорошо символизирующий не только нынешнюю Грецию, но и всю нашу западную цивилизацию, заставил меня задуматься. Античный мир, колыбель демократии, вскормленной рабством... Кто теперь скажет, ценою какого разбоя и каких слез оплачен каждый камень этих величественных сооружений? А мы, глядя на них, вспоминаем только о "золотом веке" искусства, о Перикле и демократических идеалах, возникших здесь и отвергавшихся обществом в течение почти двух тысяч лет. Но шедевры остаются шедеврами, они прекрасны независимо от того, маячит ли за ними призрак насилия. Прекрасны и поучительны...

Мадам, я желаю вам счастья в новом году. Прошу Вас, будьте поснисходительнее к слабым, глупым людишкам, не убивайте их слишком часто. Не делайте этого хотя бы потому, что тогда я буду меньше любить Вас, моя дорогая Вера...

Преданная Вам Беатрис...

Париж, 2 февраля 1950 г. Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи. Дорогая мадам Маньи, Вы были прощены еще прежде, чем попросили об этом. Я не держу на Вас зла и не собираюсь мстить, тем более что никакая месть не принесла бы мне ни малейшей пользы.

Я с радостью, хотя - увы! - с опозданием, отмечаю Ваш несомненный интеллектуальный рост. Что ж, видно, иногда и любовь открывает людям глаза. А мне следовало быть умнее...

Но оставим прошлое. Вы вели себя как истинная женщинами с моей стороны было бы черной неблагодарностью осуждать Вас за это.

Примите мои наилучшие пожелания, дорогая мадам Маньи...

Газетное сообщение от 20 марта 1950 г.

Кицбюэль: трагедия в горах ...Группа лыжников в австрийском Тироле заживо погребена при сходе снежной лавины. К настоящему моменту числятся пропавшими супруги Рихтер из Кицбюэля и двое английских туристов, муж и жена, чьи фамилии сейчас уточняются и будут приведены в следующем выпуске нашей газеты.

Крайне напряженная метеообстановка в горах вынудила местную администрацию временно прекратить все поисковые работы. Их возобновление станет возможным не раньше, чем завершится бурное таяние снегов.

Г-н Рихтер - один из известнейших альпийских проводников; он был всеми любим, и его гибель воспринимается как национальная утрата. Имя его жены (в первом браке - мадам Маньи) уже знакомо нашим читателям по прошлогодним отчетам о "деле Кановы".

ПЕРЕПИСКА Париж, 24 марта 1950 г. Мадам Поль Канова - мэтру Шардуа, нотариусу. Высокочтимый мэтр, не сочтете ли Вы возможным известить меня о сроке, по истечении которого должно быть предано гласности завещание Вашей клиентки, мадам Рихтер? Как Вы, без сомнения, уже знаете, мадам Рихтер объявлена пропавшей без вести в результате недавней катастрофы в Альпах. Предусмотрены ли в подобных случаях какие-либо изменения обычной процедуры - в частности, не ошибаюсь ли я, полагая, что отсутствие официальных похорон препятствует публикации завещания?

Заранее выражаю Вам глубочайшую признательность и надеюсь, что не слишком обременила Вас моей просьбой.

С уважением...

Париж, 25 марта 1950 г. Мэтр Шардуа, нотариус - мадам Канове. Милостивая государыня, отвечаю на интересующий Вас вопрос касательно завещания мадам Рихтер.

Его публикация возможна лишь после того, как будет официально установлена смерть завещательницы - иначе говоря, после обнаружения тела. Это совершенно обязательное условие, - подлежащее отмене, независимо от того, какой срок займут Вовеки. Суд не может довольствоваться предположениями.

Поэтому я позволю себе посоветовать Вам, уважаемая госпожа, запастись терпением и подождать, пока на альпийских лугах не растает снег, а вместе с ним и неопределенность нынешней ситуации.

С наилучшими пожеланиями...

Париж, 18 апреля 1950 г. Мадам Канова - в кицбюэльское отделение Австрийского бюро международного туризма. Уважаемые господа, вам пишет давняя поклонница неповторимой красоты тирольских пейзажей. Мне хотелось бы посетить Кицбюэль, и я надеюсь, что вы не откажете в любезности сообщить мне примерную дату, начиная с которой в этом году станут возможны далекие экскурсии в горы. Быть может, вам известны какие-либо признаки, позволяющие заранее определить срок таяния снегов? Я была бы чрезвычайно признательна за любые сведения из этой области.

С благодарностью и дружеским приветом, искренне ваша...

Газетное сообщение от 28 мая 1950 г.

...Как передают из Кицбюэля, здесь обнаружены тела альпинистов, занесенных лавиной свыше двух месяцев назад. Найдены только трое - чета Николсонов из Великобритании и г-н Рихтер. Никаких следов г-жи Рихтер выявить до сих пор не удалось, и это тем более странно, что снег с перевалов уже практически сошел. О причинах исчезновения тела четвертой жертвы высказываются самые различные, подчас совершенно фантастические предположения.

Телеграмма от 5 июля 1950 г.

Кицбюэль: завеса приоткрывается Страшную находку сделал молодой пастух из небольшой горной деревушки. Приблизительно в восьмистах метрах от места весенней трагедии он обнаружил частично разложившийся труп женщины. Имеются основания полагать, что это и есть исчезнувшая г-жа Рихтер.

Все началось с того, что наблюдательный юноша обратил внимание на необычное поведение птиц - они кричали и кружились над небольшой ложбинкой в скалах. Придя туда, пастух осмотрел подозрительный участок и вскоре отыскал тело неизвестной женщины, почти целиком скрытое под грудой камней и щебня.

Сейчас австрийская полиция пытается выяснить, кто и почему поспешил оказать покойной такую своеобразную услугу. Настораживает и тот факт, что куда-то исчезли все предметы, которые могли бы помочь быстрому опознанию погибшей.

Останки уже переданы на судебно-медицинскую экспертизу. Исследование зубов позволяет ученым надежно устанавливать личности давно умерших людей, и загадка будет раскрыта в самом ближайшем времени.

Прощальное письмо, найденное полицией 7 июля 1950 г. в квартире мадам Кановы

...В октябре 1939 г. меня приняли на работу ассистенткой детского ортопедического отделения московской Центральной больницы. Я и сейчас, когда жить мне осталось всего несколько часов, будто наяву вижу длинные ряды коек с маленькими, изуродованными, опухшими от боли тельцами. Днем и ночью возле этих кроваток не умолкал душераздирающий концерт. Некоторые дети тихонько стонали в одеяла, другие заходились пронзительным, внезапно обрывающимся криком, третьи непрерывно хныкали. Остальные до такой степени обессилели, что лежали уже молча, словно о чем-то задумавшись. Этих было жальче всего - они провожали нас глазами раненых зверьков, не способных осознать, что с ними происходит. Там можно было сойти с ума.

Как-то под конец дежурства я спросила нашего главврача:

- А что же ваш Бог? Как Он может равнодушно смотреть на весь этот ужас?

Главврачом у нас был старик, начинавший еще при царизме, очевидец революции, нэпа и диктатуры... Никто не сумел бы сказать, каким чудом удалось ему пережить те страшные времена - возможно, его спасло собственное равнодушие. При этом он слыл глубоко верующим и не пропускал ни одной церковной службы.

Мой вопрос застал его врасплох. Доктор испытующе поглядел мне в глаза и, решив, что я достойна серьезного ответа, осторожно осмотрелся и лишь тогда сказал:

- Вы не выдержали испытания криком ребенка и потеряли Бога... Вы вновь обретете Его в цветах нашей русской весны.

На какую весну он намекал? Я ее так и не дождалась.

И, однако, мне пришлось собрать всю силу воли и призвать на помощь все свои принципы, чтобы заставить себя подмешать осколки стекла в порошок пилюли. Если сам Господь допускает страдания, значит, либо Он не всеблаг, либо Его попросту нет. Я уверилась в том, что детский плач мне больше не опасен, и я не должна обращать на него внимания... Все остальное было несложно.

Быть может, я ошибалась... Тогда я попрошу заступиться за меня Казанскую Божью Матерь. Ее Сын должен проявлять милосердие к тем, кто совершил грех из благих побуждений, и особенно к тем, кто остался верен своей религии, даже если религия эта - ложная. И если ангелы отвернутся от меня, быть может, меня все-таки освежит аромат неувядаюшей розы...

Пора. Полиция будет здесь с минуты на минуту. Сейчас я сойду в гараж, запущу мотор своего "роллс-ройса" и усядусь в кабину. Самый подходящий для меня гроб...

ПЕРЕПИСКА

Тур, 28 сентября 1950 г. Патер Даниэль, Общество Иисуса, - мадам Александр Маньи, Венсен. Глубокоуважаемая милостивая государыня!

Позвольте передать Вам соболезнования нашего святого отца, а равно выразить мои собственные. Я не сделал этого раньше в ожидании, пока печальные события не изгладятся из повседневного сознания обывателей.

Мы вспоминаем голубоглазое дитя, кроткое и нежное, и это единственное воспоминание о нем, которое нам хотелось бы сохранить... Ах, почему маленький мальчик непременно должен стать мужчиной?

И все же меня не оставляет надежда, что вина его будет прощена: ужас и страдания, которые он перенес, уравновесят перед судом Всевышнего его преступление. Но сие - тайна за семью печатями, и перо наше опускается, ибо слова здесь бессильны...

Все поступки действующих лиц этой трагедии отличает беспримерная холодная жестокость; они не укладываются в рамки самых минимальных представлений о человечности, а христианина заставляют содрогнуться в сверхъестественном ужасе. Кощунственное, беспощадное попрание всего, что есть в мире священного и неприкосновенного... Отцовская любовь и материнские надежды, нерушимость клятвы и супружеские привилегии, счастье любви и радость брака, достоинство адвоката и честь судьи, святость Причастия и муки угрызений совести, трепет перед лицом вечности и возвышенный трагизм раскаяния, даже банальная боязнь смертельного недуга и естественное сострадание к тяжелобольному... - все поругано, растоптано с дьявольским, сатанинским цинизмом. Такое впечатление, будто силы зла специально выискали и подчинили своей власти нескольких человек, дабы поиздеваться над творением Божиим и через то - над самим Господом. Где-то теперь обретаются души жалких орудий зла, погубивших друг друга перед тем, как уничтожить самих себя?

Многолетний опыт духовного наставничества и заботы о спасении заблудших душ укрепили меня в мысли о том, сколь малоэффективны, практически тщетны все наши старания. Разумеется, и зерно, упавшее в добрую почву, и добродетели, заложенные воспитанием, взойдут благими ростками, но зачахнут они и погибнут без влаги небесной, коя необходима им для роста и процветания. А между тем ее-то иной раз и недостает, коли неправильно возносить о ней молитвы...

В этом-то, мадам, и сокрыта удручающая, но тем не менее великая и грозная тайна: нам не дано что-либо изменить, пока молимся в одиночестве наших сердец, - а потому, прошу Вас, объединим наши молитвы.

Нет, мадам, Вашего сына ни в коем случае нельзя назвать извергом, как это преподносила охочая до сенсаций пресса. Истинно верующие не должны делить людей на агнцев и козлищ - существуют только несчастные, которые ужасают нас лишь в силу нашего неведения. Судить же имеет право лишь Тот, Кто их сотворил, Кто знает их жизнь от первого до последнего часа. Лишь Он ведает, что произошло с Его чадами, почему отбились они от стада и чем провинились ^[(] .

Я понимаю, мадам, что мои слова - слабое утешение.

Крепитесь, а наш Орден, поверьте, разделит Вашу скорбь и впредь останется предан Вам и полон уважения к той, которая некогда одарила его своим щедрым доверием.

Ваш преданный брат во Христе...

(Пометка на конверте: "Вернуть отправителю. Адресат скончался".)

* Мадам Маньи ошиблась. Следовало бы написать: "...почти четыре месяца". (Примеч. автора.)

* Неужели патер Даниэль - поклонник Шарля Бодлера? (Примеч. автора.)