Владимир Набоков. Петербург ("Мне чудится в рождественское утро...")
Мне чудится в Рождественское утро мой легкий, мой воздушный Петербург...
Я странствую по набережной... Солнце взошло туманной розой. Пухлым слоем снег тянется по выпуклым перилам.
И рысаки под сетками цветными проносятся, как сказочные птицы;
а вдалеке, за ширью снежной, тают в лазури сизой розовые струи над кровлями; как призрак золотистый, мерцает крепость (в полдень бухнет пушка: сперва дымок, потом раскат звенящий);
и на снегу зеленой бирюзою горят квадраты вырезанных льдин.
Приземистый вагончик темно-синий, пером скользя по проволоке тонкой, через Неву пушистую по рельсам игрушечным бежит себе; а рядом расчищенная искрится дорожка меж елочек, повоткнутых в сугробы: бывало, сядешь в кресло на сосновых полозьях — парень в желтых рукавицах за спинку хвать, — и вот по голубому гудящему ледку толкает, крепко отбрасывая ноги, косо ставя ножи коньков, веревкой кое-как прикрученные к валенкам, тупые, такие же, как в пушкинские зимы...
Я странствую по городу родному, по улицам таинственно-широким, гляжу с мостов на белые каналы, на пристани и рыбные садки.
Катки, катки — на Мойке, на Фонтанке, в Юсуповском серебряном раю: кто учится, смешно раскинув руки, кто плавные описывает дуги, и бегуны в рейтузах шерстяных гоняются по кругу, перегнувшись, сжав за спиной футляр от этих длинных коньков своих, сверкающих, как бритвы, по звучному лоснящемуся льду.
А в городском саду — моем любимом, — между Невой и дымчатым собором, сияющие, легкие виденья сквозных ветвей склоняются над снегом, над будками, над каменным верблюдом Пржевальского, над скованным бассейном, — и дети с гор катаются, гремят, ложась ничком на бархатные санки.
Я помню все: Сенат охряный, тумбы и цепи их чугунные вокруг седой скалы, откуда рвется в небо крутой восторг зеленоватой бронзы.
А там, вдали, над сетью серебристой, над кружевами дивными деревьев — там величаво плавает в лазури морозом очарованный Исакий: воздушный луч — на куполе туманном, по дернутые инеем колонны...
Мой девственный, мой призрачный!.. Навеки в душе моей, как чудо, сохранится твой легкий лик, твой воздух несравненный, твои сады, и дали, и каналы, твоя зима, высокая, как сон о стройности нездешней...
Ты растаял, ты отлетел, а я влачу виденья в иных краях — на площадях зеркальных, на палубах скользящих... Трудно мне...
Но иногда во сне я слышу звуки далекие, я слышу, как в раю о Петербурге Пушкин ясноглазый беседует с другим поэтом, поздно пришедшим в мир и скорбно отошедшим, любившим город свой непостижимый рыдающей и реющей любовью...
И слышу я, как Пушкин вспоминает все мелочи крылатые, оттенки и отзвуки: "Я помню, — говорит, — летучий снег, и Летний сад, и лепет Олениной... Я помню, как, женатый, я возвращался с медленных балов в карете дребезжащей по Мильонной, и радуги по стеклам проходили;
но, веришь ли, всего живее помню тот легкий мост, где встретил я Данзаса в январский день, пред самою дуэлью..."
<Берлин, не позднее 14 января 1923>