Олег Ладыженский. Стихи, большинство которых входит в различные романы и повести
Стихи (большинство которых входит в различные романы и повести), как отдельная самостоятельная подборка, выкладывается в сеть по многочисленным просьбам Читателей. Олег Ладыженский
ВПОЛГОЛОСА
(стихи разных лет)
КАСЫДА О НОЧНОЙ ГРОЗЕ
О гроза, гроза ночная, ты душе — блаженство рая, Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,
Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою, Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?
Не встававший на колени — стану ль ждать чужих молений?
Не прощавший оскорблений — буду ль гордыми прощен?!
Тот, в чьем сердце — ад пустыни, в море бедствий не остынет, Раскаленная гордыня служит сильному плащом.
Я любовью чернооких, упоеньем битв жестоких, Солнцем, вставшим на востоке, безнадежно обольщен.
Только мне — влюбленный шепот, только мне — далекий топот, Уходящей жизни опыт — только мне. Кому ж еще?!
Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба Петь душе Абу-т-Тайиба, препоясанной мечом!
КАСЫДА О ВЕЛИЧИИ
Величье владыки не в мервских шелках, какие на каждом купце, Не в злате, почившем в гробах-сундуках — поэтам ли петь о скупце?! Величье не в предках, чьей славе в веках сиять заревым небосклоном, И не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.
Достоинство сильных не в мощных руках — в умении сдерживать силу, Талант полководца не в многих полках, а в сломанном вражьем крестце.
Орлы горделиво парят в облаках, когтят круторогих архаров, Но все же: где спрятан грядущий орел в ничтожном и жалком птенце?! Ужель обезьяна достойна хвалы, достойна сидеть на престоле За то, что пред стаей иных обезьян она щеголяет в венце?
Да будь ты хоть шахом преклонных годов, султаном племен и народов,— Забудут о злобствующем глупце, забудут о подлеце.
Дождусь ли ответа, покуда живой: величье — ты средство иль цель? Подарок судьбы на пороге пути? Посмертная слава в конце?
КАСЫДА О БЕССИЛИИ
Я разучился оттачивать бейты. Господи, смилуйся или убей ты! — чаши допиты и песни допеты. Честно плачу.
Жил, как умел, а иначе не вышло. Знаю, что мелко, гнусаво, чуть слышно, знаю, что многие громче и выше!.. Не по плечу.
В горы лечу — рассыпаются горы; гордо хочу — а выходит не гордо, слово <<люблю>> — словно саблей по горлу. Так не хочу.
Платим минутами, платим монетами, в небе кровавыми платим планетами,— нет меня, слышите?! Нет меня, нет меня... Втуне кричу.
В глотке клокочет бессильное олово. Холодно. Молотом звуки расколоты, тихо влачу покаянную голову в дар палачу.
Мчалась душа кобылицей степною, плакала осенью, пела весною,— где ты теперь?! Так порою ночною гасят свечу.
Бродим по миру тенями бесплотными, бродим по крови, которую пролили, жизнь моя, жизнь — богохульная проповедь! Ныне молчу.
КАСЫДА О ПОСЛЕДНЕМ ПОРОГЕ
Купец, я прахом торговал; скупец, я нищим подавал, глупец, я истиной блевал, валяясь под забором.
Я плохо понимал слова, но слышал, как растет трава, и знал: толпа всегда права, себя считая Богом! Боец, я смехом убивал; певец, я ухал, как сова, я безъязыким подпевал, мыча стоустым хором, Когда вставал девятый вал, вина я в чашку доливал и родиною звал подвал, и каторгою — город.
Болит с похмелья голова, озноб забрался в рукава, Всклокочена моя кровать безумной шевелюрой; Мне дышится едва-едва, мне ангелы поют: <<Вставай!>>, Но душу раю предавать боится бедный юрод.
Я пью — в раю, пою — в раю, стою у жизни на краю, Отдав рассудок забытью, отдав сомненья вере; О ангелы! — я вас убью, но душу грешную мою Оставьте!.. Тишина. Уют. И день стучится в двери.
КАСЫДА ОТЧАЯНЬЯ
(написанная в стиле <<Бади>>)
От пророков великих идей до пороков безликих людей.
Ни минута, ни день — мишура, дребедень, ныне, присно, всегда и везде.
От огня машрафийских мечей до похлебки из тощих грачей.
Если спросят: <<Ты чей?>>, отвечай: <<Я ничей!>> и целуй суку-жизнь горячей!
Глас вопиющего в пустыне Мне вышел боком: Я стал державой, стал святыней, Я стану богом, В смятеньи сердце, разум стынет, Душа убога...
Прощайте, милые: я — белый воск былых свечей!
От ученых, поэтов, бойцов, до копченых под пиво рыбцов.
От героев-отцов до детей-подлецов — Божий промысел, ты налицо!
Питьевая вода — это да! Труп в колодце нашли? Ерунда!
Если спросят: <<Куда?>>, отвечай: <<В никуда!>>;
это правда, и в этом беда.
Грядет предсказанный День Гнева, Грядет День Страха: Я стал землей, горами, небом, Я стану прахом, Сапфиром перстня, ломтем хлеба, Купцом и пряхой...
Прощайте, милые: И в Судный День мне нет суда!
Пусть мне олово в глотку вольют, пусть глаза отдадут воронью — Как умею, встаю, как умею, пою; как умею, над вами смеюсь.
От начала прошлись до конца. Что за краем? Спроси мертвеца.
Каторжанин и царь, блеск цепей и венца — все бессмыслица.
Похоть скопца.
Пороги рая, двери ада, Пути к спасенью — Ликуй в гробах, немая падаль, Жди воскресенья!
Я — злая стужа снегопада, Я — день весенний...
Прощайте, милые: Иду искать удел певца!
КАСЫДА О ПУТЯХ В МАЗАНДЕРАН
Где вода, как кровь из раны, там пути к Мазандерану;
где задумчиво и странно — там пути к Мазандерану,
где забыт аят Корана, где глумится вой бурана, где кричат седые враны — там пути к Мазандерану.
Где, печатью Сулаймана властно взяты под охрану, плачут джинны непрестанно — там пути к Мазандерану,
где бессильны все старанья на пороге умиранья и последней филигранью отзовется мир за гранью,
где скала взамен айвана, и шакал взамен дивана, где погибель пахлавану — там пути к Мазандерану.
Где вы, сильные? Пора нам в путь по городам и странам, где сшибаются ветра на перекрестке возле храма,
где большим, как слон, варанам в воздухе пустыни пряном мнится пиршество заране; где в седло наездник прянет,
и взлетит петля аркана, и ударит рог тарана, и взорвется поле брани... Встретимся в Мазандеране!
КАСЫДА ПРИЗРАКОВ
Ветер в кронах заплакал, берег темен и пуст.
Поднимается якорь, продолжается путь.
И бродягою прежним, волн хозяин и раб, К мысу Доброй Надежды ты ведешь свой корабль —
Где разрушены стены и основы основ, Где в ночи бродят тени неродившихся слов,
Где роптанье прибоя и морская вода Оправдают любого, кто попросит суда.
Где забытые руки всколыхнут седину, Где забытые звуки огласят тишину,
Где бессмыслица жизни вдруг покажется сном, Где на собственной тризне ты упьешься вином,
Где раскатится смехом потрясенная даль, Где раскатится эхом еле слышное <<Да...>>
Но гулякой беспутным из ночной немоты, Смят прозрением смутным, не откликнешься ты —
Где-то, призраком бледным, в черноте воронья, Умирает последней безнадежность твоя.
КАСЫДА О ЛЖИ
Это серость, это сырость, это старость бытия, Это скудость злого рока, это совесть; это я.
Все забыто: <<коврик крови>>, блюдо, полное динаров, Юный кравчий с пенной чашей, подколодная змея,
Караван из Басры в Куфу, томность взгляда, чьи-то руки...
Это лживые виденья! Эта память — не моя!
Я на свете не рождался, мать меня не пеленала, Недруги не проклинали, жажду мести затая,
Рифмы душу не пинали, заточенные в пенале, И надрывно не стенали в небе тучи воронья.
Ворошу былое, плачу, сам себе палач и узник, Горблю плечи над утратой, слезы горькие лия:
Где ты, жизнь Абу-т-Тайиба, где вы, месяцы и годы?
Тишина. И на коленях дни последние стоят.
КАСЫДА О ВЗЯТИИ КАБИРА
Не воздам Творцу хулою за минувшие дела, Пишет кровью и золою тростниковый мой калам,
Было доброе и злое — только помню павший город, Где мой конь в стенном проломе спотыкался о тела.
Помню: в узких переулках отдавался эхом гулким Грохот медного тарана войска левого крыла,
Помню: жаркой требухою, мертвым полем под сохою, Выворачивалась площадь, где пехота бой вела.
Помню башню Аль-Кутуна, где отбросили к мосту нас, И вода тела убитых по течению влекла,
Помню гарь несущий ветер, помню, как клинок я вытер О тяжелый, о парчовый, кем-то брошенный халат,
Помню горький привкус славы, помню вопли конной лавы, Что столицу, как блудницу, дикой похотью брала.
Помню, как стоял с мечом он, словно в пурпур облаченный, А со стен потоком черным на бойцов лилась смола —
Но рука Абу-т-Тайиба ввысь указывала, ибо Опускаться не умела, не желала, не могла.
Воля гневного эмира тверже сердцевины мира, Слаще свадебного пира, выше святости была.
Солнце падало за горы, мрак плащом окутал город, Ночь, припав к земле губами, человечью кровь пила,
В нечистотах и металле жизнь копытами топтали, О заслон кабирской стали знатно выщерблен булат!
Вдосталь трупоедам пищи: о стервятник, ты не нищий!..
На сапожном голенище сохнет бурая зола.
Над безглавыми телами бьется плакальщицей пламя, Над Кабиром бьет крылами Ангел Мести, Ангел Зла,
Искажая гневом лица, вынуждая кровь пролиться — Плачь, Златой Овен столицы, мясо бранного стола!
Плачь, Кабир — ты был скалою, вот и рухнул, как скала!
...Не воздам Творцу хулою за минувшие дела.
КАСЫДА НОЧИ
...Ночи плащ, луной заплатан, вскользь струится по халату, с сада мрак взимает плату скорбной тишиной —
в нетерпении, в смятеньи меж деревьев бродят тени, и увенчано растенье бабочкой ночной...
Что нам снится? Что нам мнится? Грезы смутной вереницей проплывают по страницам книги бытия,
чтобы в будущем продлиться, запрокидывая лица к ослепительным жар-птицам... До чего смешно! —
сны считая просто снами, в мире, созданном не нами, гордо называть лгунами тех, кто не ослеп,
кто впивает чуждый опыт, ловит отдаленный топот, кто с очей смывает копоть, видя свет иной!..
...Пес под тополем зевает, крыса шастает в подвале, старый голубь на дувале бредит вышиной —
крыса, тополь, пес и птица, вы хотите прекратиться?
Вы хотите превратиться, стать на время мной?!
Поступиться вольным духом, чутким ухом, тощим брюхом?
На софе тепло и сухо, скучно на софе,
в кисее из лунной пыли... Нас убили и забыли, мы когда-то уже были целою страной,
голубями, тополями, водоемами, полями, в синем небе журавлями, иволгой в руке,
неподкованным копытом... Отгорожено, забыто, накрест досками забито, скрыто за стеной.
...Жизнь в ночи проходит мимо, вьется сизой струйкой дыма, горизонт неутомимо красит рыжей хной...
Мимо, путником незрячим сквозь пустыни снег горячий, и вдали мираж маячит дивной пеленой:
золотой венец удачи — титул шаха, не иначе!
Призрак зазывалой скачет: эй, слепец, сюда!
Получи с медяшки сдачу, получи динар впридачу, получи... и тихо плачет кто-то за спиной.
Ночь смеется за порогом: будь ты шахом, будь ты Богом — неудачнику итогом будет хвост свиной,
завитушка мерзкой плоти! Вы сгниете, все сгниете, вы блудите, лжете, пьете... Жизнь. Насмешка. Ночь.
x x x
ХАЙЯМКИ
Прости, красавица, и не вини поэта, Что он любовь твою подробно описал!
Пусть то, о чем писал, не испытал он сам — Поверь, он мысленно присутствовал при этом!
Вы считаете, рок безнадежно суров?
Но ведь нет ничего ни в одном из миров, что избегло бы участи мяса парного: стать жарким в полыханьи вселенских костров!
Раздавалась во мраке судьбы похвальба: <<Ради шутки на трон вознесла я раба, а впридачу к венцу наградила проказой!>> — и смеются над шуткой скелеты в гробах...
Этот череп — тюрьма для бродяги-ума.
Из углов насмехается пыльная тьма: <<Глянь в окно, неудачник, возьмись за решетку! — не тебе суждена бытия кутерьма!..>>
Нет мудрости в глупце? И не ищи.
Начала нет в конце? И не ищи.
Те, кто искал, изрядно наследили, А от тебя следов и не ищи...
В моих глазах — конец земного праха, В моих глазах — судьбы топор и плаха, И вновь пьянит украденная жизнь, И манит терпкий дым чужого страха...
В мельканьи туч, в смятеньи страшных снов Виденья рвали душу вновь и вновь, И был наш день — запекшаяся рана, И вечер был — пролившаяся кровь.
Когда-то был аллах, и рай, и сатана, И доброе вино... Но мчатся времена: Аллаха больше нет, нет сатаны, нет рая, И, что страшней всего — нет доброго вина!
Пускай на свадьбах плещется вино, Оно для наших праздников дано!
Налейте жениху — ведь после свадьбы Жена не даст напиться все равно!
О женщина, гордись законным мужем, Корми его едой, храни от стужи — Быть может, он не лучше остальных, Но, может быть, он остальных не хуже?
Придет она — ты ей стихи, поэт, пиши, Уйдет она — тогда тоску вином глуши, Вот так и мне один остался в утешенье Возлюбленной моей излюбленный кувшин
Весной тесна учащемуся парта, И правоверные полны азарта, Все в марте распускается вокруг...
О женщины, к чему пример брать с марта?!
Боясь жены, друзей, боясь людской молвы, Боясь назвать кривой ствол дерева кривым, Ты все равно кричишь, что ты — венец Вселенной.
Как жаль, что под венцом не видно головы!
Хайяма поддержать нам всем давно пора, Что умный — это друг, а глупый — это враг.
Яд, мудрецом тебе предложенный, прими, Но пить его не смей, коль сам ты не дурак!
Иль я безмерно туп, иль все тупы втройне, Когда кричат вокруг, что истина в вине — В моем стакане дно частенько обнажалось, Но истины, увы, не видел я на дне!
ГАЗЕЛЛА УШЕДШЕГО
О, где лежит страна всего, о чем забыл?
В былые времена там плакал и любил, там памяти моей угасшая струна...
Назад на много дней мне гнать и гнать коней — молю, откройся мне, забытая страна!..
Последняя любовь и первая любовь, мой самый краткий мир и самый длинный бой, повернутая вспять река былых забот — молчит за пядью пядь, течет за прядью прядь, и жизнь твоя опять прощается с тобой!..
Дороги поворот, как поворот судьбы;
я шел по ней вперед — зачем? когда? забыл!
Надеждам вышел срок, по следу брешут псы;
скачу меж слов и строк, кричу: помилуй, рок!..
на круг своих дорог вернись, о блудный сын!..
МНЕ СНИЛОСЬ...
I
Мне снился сон. Я был мечом.
В металл холодный заточен, Я этому не удивлялся.
Как будто был здесь ни при чем.
Мне снился сон. Я был мечом.
Взлетая над чужим плечом, Я равнодушно опускался.
Я был на это обречен.
Мне снился сон. Я был мечом.
Людей судьей и палачом.
В короткой жизни человека Я был последнею свечой.
В сплетеньи помыслов и судеб Незыблем оставался я.
Как то, что было, есть и будет, Как столп опорный бытия.
Глупец! Гордыней увлечен, Чего хотел, мечтал о чем?!.
Я был наказан за гордыню.
...Мне снился сон. Я БЫЛ мечом.
II
Мне снился бесконечный путь, Пронзающий миры.
И в том пути таилась суть Загадочной игры, Игры, чьи правила — стары, Игры, чьи игроки — мудры, Они не злы и не добры...
И я кричал во сне.
Мне снился обнаженный меч, Похожий на меня, И яростно-кровавый смерч Масудова огня, И бились о клинок, звеня, Копыта черного коня, Что несся на закате дня...
И я кричал во сне.
Мне снилась прожитая жизнь — Чужая, не моя.
И дни свивались в миражи, Как сонная змея.
И шелестела чешуя, Купался лист в воде ручья, И я в той жизни был не-я...
И я кричал во сне.
III
Стояли двое у ручья, у горного ручья, Гадали двое — чья возьмет? А может быть — ничья?
Стояли двое, в дно вонзив клинки стальных мечей, И тихо воды нес свои израненный ручей...
Стояли два меча в ручье — чего ж не постоять?
И отражал, журча, ручей двойную рукоять, И птиц молчали голоса, и воздух чист и сух, И упирались в небеса вершины Сафед-Кух, Вершины Белых гор...
Но нет мечей, есть лишь ручей — смеясь и лопоча, Несется он своим путем, своим Путем Меча, Сам по себе, один из двух, закончив давний спор, В глуши отрогов Сафед-Кух, заветных Белых гор...
Легенды — ложь, легенды врут, легенды для глупцов, А сталь сгибается, как прут, в блестящее кольцо, И нет начала, нет конца у этого кольца, Как рая нет для подлеца и меры для скупца...
Мне снился сон. Спроси — о чем? Отвечу — ни о чем.
Мне снился сон. Я был мечом. Я был тогда мечом.
Я был дорогой и конем, скалою и ручьем, Я был грозой и летним днем, Прохожим и его плащом, Водою и огнем...
БАЛЛАДА О КУЛАКЕ
Шел монах за подаяньем, Нес в руках горшок с геранью, В сумке сутру махаянью И на шее пять прыщей.
Повстречался с пьяной дрянью, Тот облил монаха бранью, Отобрал горшок с геранью И оставил без вещей.
И стоит монах весь драный И болят на сердце раны, И щемит от горя прана, И в желудке — ничего.
И теперь в одежде рваной Не добраться до нирваны Из-за пьяного болвана, Хинаяна мать его!
И монах решил покамест Обратиться к Бодхидхарме, Чтоб пожалиться пахану На злосчастную судьбу, И сказать, что если Дхарма Не спасет его от хама, То видал он эту карму В черном поясе в гробу!
И сказал Дамо: — Монахи!
Ни к чему нам охи-ахи, А нужны руками махи Тем, кто с ними не знаком.
Пусть дрожат злодеи в страхе, Мажут сопли по рубахе, Кончат жизнь они на плахе Под буддистским кулаком!
Патриархи в потных рясах — Хватит дрыхнуть на матрасах, Эй, бритоголовых массы, Все вставайте, от и до!
Тот, чья морда станет красной, Станет красным не напрасно, Не от водки и от мяса, А от праведных трудов!
Лупит палкой тощий старец, Восемь тигров, девять пьяниц, Эй, засранец-иностранец, Приезжай в наш монастырь!
Выкинь свой дорожный ранец, Подключайся в общий танец, Треснись, варвар, лбом о сланец, Выйди в стойку и застынь!
Коль монаху плохо спится, Бьет ладонью черепицу;
Коль монах намерен спиться — Крошит гальку кулаком!
А приспичит утопиться — Схватит боевую спицу, Ткнет во вражью ягодицу — И с хандрою незнаком!
У кого духовный голод, Входит в образ богомола И дуэтом или соло Точит острые ножи, Кто душой и телом молод, Тот хватает серп и молот, Враг зарезан, враг расколот, Враг бежит, бежит, бежит!
Шел монах за подаяньем, Нес в руках горшок с геранью, В сумке — палку с острой гранью, Цеп трехзвенный и клевец.
Повстречался с пьяной дрянью, Ухватил за шею дланью, Оторвал башку баранью — Тут и сказочке конец!
БАЛЛАДА НОЧНОГО ВСАДНИКА
Изгибом клинка полыхая в ночи, Затравленный месяц кричит.
Во тьме — ни звезды, и в домах — ни свечи, И в скважины вбиты ключи.
В домах — ни свечи, и в душе — ни луча, И сердце забыло науку прощать, И врезана в руку ножом палача Браслетов последних печать.
Забывшие меру добра или зла, Мы больше не пишем баллад.
Покрыла и души, и мозг, и тела Костров отгоревших зола.
В золе — ни угля, и в душе — ни луча, И сердце забыло науку прощать, И совесть шипит на углях, как моча, Струясь между крыльев плаща.
Подставить скулу под удар сапогом, Прощать закадычных врагов.
Смиренье, как море, в нем нет берегов — Мы вышли на берег другой.
В душе — темнота, и в конце — темнота, И больше не надо прощать ни черта, И истина эта мудра и проста, Как вспышка ножа у хребта.
БАЛЛАДА ПРИЗРАКОВ
Я — призрак забытого замка.
Хранитель закрытого зала.
На мраморе плит, испещренном запекшейся кровью, Храню я остатки былого, Останки былого.
Когда-то я пел в этом замке.
И зал в изумлении замер.
А там, у парадных ковровых — проклятых! — покоев Стояла хозяйка, Стояло в глазах беспокойство.
Я — призрак забытого замка.
Но память мне не отказала.
И дрожь Ваших губ, и дрожание шелка на пяльцах Врезались звенящей струною В подушечки пальцев.
Вы помните, леди, хоть что-то?
Задернута жизнь, словно штора.
Я адом отвергнут, мне райские кущи не светят, Я — призрак, я — тень, Наважденье, За все я в ответе.
В прошедшем не призраку рыться.
Ваш муж — да, конечно, он рыцарь.
Разрублены свечи, на плитах вино ли, роса ли...
Над телом барона Убийцу казнили вассалы.
Теперь с Вашим мужем мы — ровня.
Встречаясь под этою кровлей, Былые враги, мы немало друг другу сказали, Но Вас, моя леди, Давно уже нет в этом зале.
Мы — двое мужчин Вашей жизни.
Мы были, а Вы еще живы.
Мы только пред Вами когда-то склоняли колени, И в ночь нашей встречи Вас мучит бессонница, леди!
Вокруг Вашей смятой постели Поют и сражаются тени, И струны звенят, и доспехи звенят под мечами...
Пусть Бог Вас простит, Наша леди, А мы Вас прощаем.
ЧУЖАЯ ЛЕГЕНДА
...То не буря над равниной, То не ветер тучи гонит, Не гроза идет, стеная, Разрывая небо в клочья — То вошел в туман проклятый Тот, Кто с Молнией Танцует, Десять дней бродил в тумане, На одиннадцатый вышел.
Ай, иное — обойди стороною!..
Что он видел в том тумане, Что он слышал в черно-сизом — Все осталось в сердцевине Мглы томительно-бесстрастной.
Все осталось, где досталось, Память, мука и усталость, Да клинок остался в сердце, Меч в груди его остался.
Ай, иное — мир плывет пеленою!..
Был тот меч не из последних, Жадно пил чужие жизни, С Тем, Кто с Молнией Танцует, Никогда не расставался.
Не ломался меч заветный, Не засиживался в ножнах — В грудь хозяина вонзаясь, Пополам переломился.
Полклинка засело в ране, В рукояти — половина.
Ай, иное — смерть стоит стеною!..
Тот, Кто с Молнией Танцует — С кем он бился там, в тумане, Сам ли он с собой покончил Или чьей-то волей злою — Не узнать об этом людям, Ни к чему им это знанье.
Только видел черный ворон, Как упал он на колени, На колени пал от боли, Закричал в пустое небо.
Ай, иное — Я всему виною!..
Я стоял у колыбели, Где рождалася Зверь-Книга, Я, Взыскующий Ответа, Да Хозяин Волчьей Стаи, Да Бессмертный Предок Гневных, Да Пустой коварный демон По прозванью Дэмми-Онна;
Вчетвером мы там стояли, Лишь вдвоем домой вернулись, За спиной своей оставив Нерушимую Зверь-Книгу.
Ай, иное — создано не мною!..
День за днем летели годы, Поседели мои кудри, Ослабели мои руки, Подрастали мои внуки, Умирали мои братья, Одряхлело мое сердце;
За спиной моей молчала Нерушимая Зверь-Книга.
Недочитанная мною, Несожженная когда-то.
Ай, иное — гром над всей страною!..
Ах, напрасно я вернулся, Зря вошел в туман проклятый, По краям белесо-сизый, Черно-сумрачный с изнанки.
Не добрался я до Зверя, Не достал клинком до Книги, Не достал, не дотянулся, Сам себя сгубил впустую.
Пополам мой меч разбился, О мое разбился сердце.
Ай, иное — тело ледяное!..
...Нет, не шторм бушует в море, Пеня гребни волн могучих, Не обвал в горах грохочет, Не лавина с перевалов — То Хозяин Волчьей Стаи К умирающему другу Шел сквозь штормы и обвалы, Чтоб успеть за миг до смерти.
Ай, иное — стань к спине спиною!..
Миг предсмертный не растянешь, Не растянешь, не раздвинешь — Много ль слов в него вместится, Много ль взглядов можно сделать?
Слов они не говорили, Только раз переглянулись, Только раз сошлись их руки В каменном рукопожатье.
Миг предсмертный — прах летучий, Много ль слов для братьев надо?..
Ай, иное — порванной струною!..
Взвыл Хозяин Волчьей Стаи — Дрогнула луна на небе, Звери спрятались в чащобы, Побледнел туман проклятый, За туманом черно-сизым Вой услышала Зверь-Книга.
Оземь кулаком ударил — Затряслись седые горы.
Зазвенел меча обломок, Скорбным стоном отозвался.
Ай, иное — лезвие стальное!..
Тут Хозяин Волчьей Стаи Дело страшное задумал — Кожу снял с руки у друга, Ободрал меча обломком И кровоточащей кожей Обтянул по рукояти, Меч, сломавшийся в тумане, Меч, звенящий от бессилья.
Приросла сырая кожа, Улыбнулся Волк-Хозяин, Мертвеца смежились веки.
Ай, иное — прахом все земное!..
Как песок, засыплет время Все, что было, все, что будет, Кто-то эту песню сложит, Кто-то эту песню вспомнит.
Где-то меж людьми гуляет Синего меча обломок С кожаною рукоятью.
Где-то прячется Зверь-Книга В переплете из тумана.
Где-то есть такие ноги, Что пройти туман сумеют, Где-то есть такие руки, Что поднять тот меч решатся, Как поднял его когда-то Тот, Кто с Молнией Танцует.
Ай, иное — встань передо мною!..
ЗА КУЛИСАМИ
От пьесы огрызочка куцего Достаточно нам для печали, Когда убивают Меркуцио — То все еще только в начале.
Неведомы замыслы гения, Ни взгляды, ни мысли, ни вкус его — Как долго еще до трагедии, Когда убивают Меркуцио.
Нам много на головы свалится, Уйдем с потрясенными лицами... А первая смерть забывается И тихо стоит за кулисами.
У черного входа на улице Судачат о жизни и бабах Убитый Тибальдом Меркуцио С убитым Ромео Тибальдом.
ПОСЛЕДНИЙ СПЕКТАКЛЬ
Посвящается В. Высоцкому — Гамлету ...Он умирал, безумец Девона. Наивный, гордый, слабый человек с насмешливыми строгими глазами — и шесть часов перебирал в горсти крупицы, крохи Времени, слова, стеклянные и хрупкие игрушки, боль, гнев и смех, и судороги в горле, всю ржавчину расколотого века, все перья из распоротой души, все тернии кровавого венка, и боль, и плач, и судороги в горле... Он умирал. Он уходил домой. И мешковина становилась небом, и бархатом — давно облезший плюш, и жизнью — смерть, и смертью — труп с косою, и факелы — багровостью заката; он умирал — и шелестящий снег, летящие бескрылые страницы с разрушенного ветхого балкона сугробами ложились на помост, заваливая ночь и человека, смывая имя, знаки и слова, пока не оставался человек — и больше ничего. Он умирал. И Истина молчала за спиною, и Дух, и Плоть, и судороги в горле...
...Он умирал, безумец Девона. Они стояли. И они смотрели. И час, и два, и пять, и шесть часов они стояли — и молчала площадь, дыша одним дыханьем, умирая единой смертью; с ним — наедине. Наедине с растерзанной судьбой, наедине с вопросом без ответа, наедине — убийцы, воры, шлюхи, солдаты, оружейники, ткачи, и пыль, и швы распоротого неба, и боль, и смех, и судороги в горле, и все, кто рядом... Долгих шесть часов никто не умер в дреме переулков, никто не выл от холода клинка, никто не зажимал ладонью раны, никто, никто,— он умирал один. И этот вопль вселенского исхода ложился на последние весы, и смерть, и смех, и судороги в горле...
...Он умирал, безумец Девона. Все было бы банальнее и проще, когда бы он мог дать себе расчет простым кинжалом... Только он — не мог. Помост, подмостки, лестница пророков, ведущая в глухие облака, дощатый щит, цедящий кровь по капле, цедящий жизнь, мгновения, слова — помост, подмостки, судороги в горле, последняя и страшная игра с безглазою судьбою в кошки-мышки, игра, исход... Нам, трепетным и бледным, когда б он мог (но смерть, свирепый сторож, хватает быстро), о, он рассказал бы, он рассказал... Но дальше — тишина.
РОМАНС
Я Вам не снился никогда.
Зачем же лгать? Увы, я это знаю.
И с пониманием внимаю Решенью Вашего суда.
О чувство ложного стыда! — Тебя я начал ненавидеть, Когда, боясь меня обидеть, Вы вместо <<нет>> шептали <<да>>.
Я Вам не снился никогда.
Любовь? Я поднялся над нею.
Я стал любви и Вас сильнее, Но в этом и моя беда.
Рождая пламя изо льда, Я жег опоры сей юдоли, Вы были для меня звездою — Гори, сияй, моя звезда!
Проходят дни, пройдут года, Я, может быть, Вас вспомню снова, Но пусть звучит последним словом: <<Я Вам не снился никогда!>>
x x x
Разбиты стекла в нашем витраже И не помогут жалобные речи.
Пора учиться тверже быть и резче, Пора учиться говорить: — До встречи!
И знать, что мы не встретимся уже.
x x x
Заплатили за любовь, за нелюбовь, за каждый выстрел. Отстрелялись — от мишеней лишь обрывки по углам. Это осень. Облетает наша память, наши мысли, наши смыслы, наши листья и другой ненужный хлам.
В одну кучу все проблемы, все находки, все потери, чиркнуть спичкой, надышаться горьким дымом и уйти. Все, что было не по нам, не по душе и не по теме, не по росту, не по сердцу и совсем не по пути...
x x x
Пустая комната и темное окно.
В пустую комнату вхожу, как входят в реку, и все мне чудится — остановилось время, а я иду, и время дышит за спиной.
Пустая комната и лампа в сто свечей, и темнота, как стая птиц с осенних веток, Но матерьяльность электрического света Бессильна против метафизики ночей.
Пустая комната — знакомые черты.
Еще три дня, как ты придешь ее заполнить, еще три дня отведено мне, чтоб запомнить привычки ночи и улыбку пустоты.
x x x
ПЕТЕРГОФ
Мы здесь ходили. Я, как пленник, Молчал и слушал. Фонтаны, лестницы, аллеи, Покой нарушен. И в память болью отраженной Свежо и сильно Врезалась крона листьев желтых На небе синем.
Мы здесь ходили. Город мокнет, В нем ты осталась. Сменился неба цвет глубокий Холодной сталью. Картину, как бы ни просили, Нельзя продолжить. Тускнеет желтое на синем, Ушел художник.
Мы здесь ходили. Листьев росчерк, Пустая полночь. Остановись, мгновенье! Впрочем, Я все запомнил. И неожиданным мессией В ночи всесильной Приходит желтое на синем. За все — спасибо.
x x x
С двух до семи Я — антисемит! А с семи я добрею К еврею!
x x x
В СТИЛЕ БАРОККО
На вальса третий тур маркиз де Помпадур Опять был приглашен назойливой графиней.
Но он сказал: — Для Вас Хоть в пропасть, хоть на вальс, Но я бы предпочел вальсировать с графином.
ХХХ
Возле дуба, возле ели Секунданты околели, Так как ждали три недели Двух участников дуэли.
ХХХ
Князь буркнул, что его камзол — Вместилище всех бед и зол, Поскольку граф (плут и козел)
Взял поносить его камзол.
ИЗ ПОДСЛУШАННОГО
Вот это, мол, гений!
Из нашего теста!
Вот это, мол, светоч, Костер среди тьмы!
А рвань — это вызов!
А пил — в знак протеста!
А то, что развратник — Не больше, чем мы!
СОНЕТ
Увы, чудес на свете не бывает.
На скептицизма аутодафе Сгорает вера в злых и добрых фей, А пламя все горит, не убывает.
И мы давно не видим миражи, Уверовав в своих удобных креслах В непогрешимость мудрого прогресса И соловья по нотам разложив.
Но вот оно приходит ниоткуда, И всем забытым переполнен кубок: Любовь, дорога, море, паруса...
Боясь шагнуть с привычного порога, Ты перед ним стоишь, как перед Богом, И все-таки не веришь в чудеса.
x x x
...вновь перечитать — как в экипаже Покатить назад, а не вперед.
Маршала заметить в юном паже, Время раскрутить наоборот, И себя увидеть в персонаже, Зная, что чуть позже он умрет.
x x x
Тех, кого считают сильным, Почему-то не жалеют: Дескать, жалость унижает, Дескать, жалость ни к чему.
Им положена гитара, Да еще пустой троллейбус, Да еще... А впрочем, хватит, Слишком много одному.
Те, кого считают сильным, По привычке зубы сжали, По привычке смотрят прямо На любой пристрастный суд.
Слабым вдвое тяжелее — Им нести чужую жалость, Да еще... А впрочем, хватит — А не то не донесут.
ЭСКИЗЫ
Лежит человек, сну доверясь, Лежит тяжело, как строка. Лучом, перерубленным дверью, Упала, повисла рука. А вена похожа отчасти На чей-то неначатый путь, И где-то в районе запястья, Как цель, пробивается пульс.
x x x
Трамвай пустой, трамвая ночной Идет себе сквозь снег, Как будто вновь проводит Ной По хлябям свой ковчег, И светофора яркий зов, Прорвавший хлопьев строй, Мелькнет в окошечке часов Рубиновой зарей.
МОНОЛОГ
Разрешите прикурить? Извините, не курю. Что об этом говорить — Даже я не говорю. А ведь так хотелось жить, Даже если вдруг бросали, Даже если не спасали, Все равно хотелось жить, Все равно хотелось драться За глоток, за каждый шаг... Если в сути разобраться — Жизнь отменно хороша.
Разрешите прикурить? Извините, докурил. Если б можно повторить, Я бы снова повторил. Я бы начал все сначала, Я бы снова повторил, Чтобы жизнь опять помчала По ступенькам без перил, Снова падать, подниматься, От ударов чуть дыша... Если в сути разобраться — Жизнь отменно хороша.
МОРОК
На небесных манжетах звездные запонки Как-то неуверенно, робко светят. Стрелки часов переваливают за полночь, Время привидений, влюбленных и ветра. Стекла дребезжат от далеких трамваев Струной, сорвавшейся с колков гитарных, Тени оживают и, оживая, Начинают делиться на молодых и старых. Покосившийся стол обступают стены, Через плечо заглядывают по-соседски. Садитесь к столу, не стесняйтесь, тени, Мы так давно с вами не беседовали. Луна дробится стеклянными призмами, За каждым стеклом огорожен уют свой, А вы постоянны, как, впрочем, все призраки, Которые приходят и остаются. Мебель громоздится размытыми валунами, Ветки деревьев на ветер ропщут, Когда привыкаешь встречаться с тенями — С людьми становится значително проще.
x x x
Время — С кем тебя только не сравнивали! Время — Может быть, Хронос и вправду велик?! Время — Что для тебя люди, боги, миры? Вредно Знать до начала исходы игры.
На вечном, до скуки привычном пути Сизиф рядом с камнем не виден почти.
Эпохи внушительное колесо Толкает секундная стрелка часов.
Время — В вечном параде шагают века. Бренность — Не оправдание для слизняка. Бремя Экклезиаста в руинах утрат. Вредно Камни разбрасывать и собирать.
Секунда — значительна участь твоя, Песчинка, но дрогнут весы Бытия, На сцену, времен полномочный посол, Вступает секундная стрелка часов.
НОЧНЫЕ ЦИКАДЫ
На мертвой ветке Чернеет ворон.
Осенний вечер.
Басе Небыль? Вечер? Небо на плечи.
* * * Ветер о шиповник ночью — в клочья.
* * * Сколько стоишь ты, душа? Отблеск медного гроша.
* * * Умирающего спасение — в невозможности воскресения.
* * * Мне назначены судьбой бой и боль * * * Жалко палку — бьет по псу. Палка, я тебя спасу.
* * * Я такого не хотела — чтобы тело улетело.
* * * Прорастают семена из пепла, вскормлены углями и золой. Это я, наверное, ослепла, стала злой.
* * * Добра много? Зла мало?! Держись — ногу сломала жизнь.
* * * Из гнилья слова — если я права. Или век гнилья, или я — не я.
* * * В руку пригоршню дерьма — Вот вам жизни кутерьма.
* * * Дрожь рук — а вдруг?! * * * Дети, солнце светит где-то. Помните это.
* * * Палый лист, не злись — это жизнь. Ложись.
* * * Нерожденные слова горло теребят. Я училась убивать — начала с себя.
* * * Небо требует мзды с каждой шлюхи-звезды.
* * * Крики, лица, толкотня. Застрелитесь без меня.
* * * Не кричите. это я — на изломе острия.
* * * Догорает свеча, что-то тихо шепча молчаливой громаде меча.
* * * Отвечаю палачу: — Я не плачу. Я плачу.
* * * Можно сказать смело: — Смерть, не сметь!.. Посмела.
* * * Телами гасили пламя.
* * * Вен небесных просинь вторглась в мои сны. Это просто осень поперек весны.
* * * Ненавистны ты и я мерзкой твари Бытия. Потому что наши души вне ее разбухшей туши.
* * * Ухожу. Махните мне рукой. По ножу — в покой.
* * * Месть Творцу не к лицу * * * К чему мне эти минуты, Продлившие осенний дождь?.. Еще одна цикада в хоре.
* * * Кажется: лишь миг — и я пойму, почему так трудно одному.
РЕКВИЕМ
Умер Смех Как ромашка средь вздыбленных вверх колонн. Отражение смеха — Куда ты? Задымлено зеркало. На лице Человека — Оскал безулыбьего рта. Пустота.
Умер Смех. Растоптали. В чем скрыта его вина?! Для усмешки Последней, Отчаянной — В чем финал?! Словно пасту из тюбика, Выдавят губы оскал. И ресниц огражденье трясет озверело тоска.
Умер Смех. Это много страшнее иных смертей. Обалдело Стою Над потерей потерь.
ВЫРВАННОЕ
...отдавал себе отчет И в словах и в поведенье, Но взаймы ни Бог, ни черт Не давал ни разу денег, Переигрывал судьбу, Мог любить и ненавидеть, В белых тапочках в гробу Никого не тщился видеть, Мог играть и без струны — Дескать, вывезет кривая — И терпеть не мог войны, Потому что убивают. ...отдавал себе отчет В сроках жизни и дистанций, Выпал нечет или чет — Все равно. Он отчитался.
x x x
Дождь пробежался по перилам И простучал по кирпичам. Того, что ты наговорила, Дождю за ночь не настучать. А я молчу. Я, как свеча, привык молчать.
Нет мест в осеннем дилижансе, Напрасно мухой в стекла бьюсь, Ты навсегда переезжаешь, А я, как мебель остаюсь. И не пою, и не смеюсь — один стою.
Перечеркнув окно собою, Я заслоню ночную дрожь, И нет ни ревности, ни боли — Есть только ты, и ночь, и дождь... Уйдешь? Ну что ж... Чего ты ждешь? Уже идешь?
ВАЛЬСОК
Я вспоминаю о вас, Прежних печалей аванс, И на гитаре, Разбитой и старенькой, Тренькаю медленный вальс.
Кружится все — раз-два-три! Тихо и пусто внутри. Необнаружено То, что, снаружи, но Даже свеча не горит.
Гаснет ее фитилек, Я от всего отдален, В лапах безверия В прошлого двери я Бьюсь, как в стекло мотылек.
С пальца сорвалась струна, Плакать не хочет она, Я и гитара — мы Кажемся старыми, В этом не наша вина.
x x x
Так и живем. То платим, то не платим За все, что получаем от судьбы, И в рубище безмолвные рабы, И короли, рабы в парчовом платье, Так и живем, не слыша зов трубы.
Мы не хотим, не можем и не знаем, Что дальше, что потом, что за углом, Мы разучились рваться напролом, А тот, кто мог — он быстро забывает И прячет взгляд за дымчатым стеклом.
Все, как один — воспитанны, одеты И даже (что греха таить?) умны, Мы верим Фрейду и не верим в сны, Какие-то в нас струны не задеты, А в детях уже нет такой струны.
О ВЕЧНОМ
Под спокойный гул метели Хорошо лежать в постели, Хорошо лежать в постели, Слушать ветер над трубой, Если стекла запотели И снежинки полетели, Хорошо лежать в постели, Если ты не сам с собой.
Есть вино, она согласна, Жизнь по-своему прекрасна, Жизнь по-своему прекрасна, Суть вещей обнажена. Есть бутылка и тарелка И сопит под боком грелка, Чуть дороже, чем электро, Чуть дешевле, чем жена.
Под спокойный гул метели Хорошо лежать в постели, Бодрый дух в здоровом теле, Даже очень бодрый дух. Если стекла запотели, Если оба захотели, Ты один в подобном деле Заменить сумеешь двух.
Если есть на это время — Представляй себя в гареме, Представляй себя в гареме, Не останься не у дел. Тут не будет разных мнений, Хоть предмет твоих волнений Чуть побольше, чем казалось, Чуть поменьше, чем хотел.
ПРЕЛЮДИЯ
На кресле вздрогнет старый плед И кресло накренится, И лунный свет, как чей-то след, Пройдется по странице, Скользнет к чернильнице перо, Луна отбросит маску, Перешагнув через порог, Заглянет в гости сказка.
Она присядет у огня, Потянется за чаем, Она начнет просить меня Придумать ей начало, Возьмет в шкафу ее рука Пылившиеся краски И ляжет первая строка: <<Так начиналась сказка...>>
x x x
Довелось волшебнику Думать по учебнику, Скалы не разбрасывать, Львов не усмирять, Вовсе не волшебные Принимать решения И в спокойной гавани Встать на якоря.
А хочется повыше, ну чуть-чуть повыше, А хочется подальше, ну чуть-чуть подальше, Ах, как же это вышло, как же это вышло? Ведь мы такого и не ожидали даже...
Довелось могучему Мелочи вымучивать, Довелось великому Делать ерунду. Королей и Золушку Отложить на полочку И у дачи с садиком Жить на поводу.
И лишь в глазах на сто замков закрыта молодость, Но что такое сто замков для этой молнии? И вроде бы прошла гроза, и небо ясное, И только прежние глаза взрывоопасные...
x x x
ЛИЦЕЙСКОЕ
Чтоб закрутить строку хитро, Необходимы слог и ясность. Итак, беги мое перо, Не конкурируя с метро: Аварий нет — и то прекрасно! А Муза где? Едва-едва В окно, проказница, влетела, Как сразу в ухо загудела: Давай, мол, покидай кровать, Берись за ум, берись за дело, Садись пиши!.. Она права, И мне в копеечку влетело Уменье подбирать слова. Идут привычные пути По писем замкнутому кругу, Отцу, любовнице и другу, Мечты, раскаянье и ругань — Все прячется, как ни крути, В письма материи упругой. А мне с чем выступить в игре? О чем писать? Я б жребий кинул, Но среди шумных арлекинов Он будет публикой покинут И затеряется в дыре... Я гениям не конкурент. И не любитель пышных фраз О жизни, времени, погоде, О Первом мая, Новом годе, О тех вещах, что мучат нас Не больше часа. Пробил час — И все волнения уходят. Кому нужны мои стихи? И строки бедного поэта Поглотит медленная Лета Совместно с грудой чепухи.
...о шум студенческого моря! Летя в залив аудиторий, Ни бед не знающий, ни горя — Где твой отхлынувший прибой?! Идет задумчивое лето, Студенты затерялись где-то Уйдя бродить по белу свету Кто от судьбы, кто за судьбой. Лишь я пустынный драю корпус, Уныло над метлою горблюсь И прошлогодних яблок корки Гребу, дыханье затая. Брожу один, тоской ведомый, Мне город пуст и скучно дома, Да плюс отъезд Твой — о, Мадонна! — Последний минус Бытия. Но весь избыток слезной влаги Пора плеснуть ручьем в овраге На голый белый лист бумаги Волной эмоций и ума — И все былые огорченья Уйдут, как боль после леченья, И тонкой ниточкой общенья Мелькнет вдали конверт письма. О чем писать? О вечной лени? О ломоте в своем колене? О чьей-нибудь подруге Лене? Не все равно ль? Не в этом суть. Лови удачное мгновенье, И пусть в порыве вдохновенья Слова несутся, как олени, Куда их ноги занесут.
ПОДРАЖАНИЕ ВИЙОНУ
Я знаю мир — он стар и полон дряни, Я знаю птиц, летящих на манок, Я знаю, как звенит деньга в кармане И как звенит отточенный клинок. Я знаю, как поют на эшафоте, Я знаю, как целуют, не любя, Я знаю тех, кто <<за>> и тех, кто <<против>>, Я знаю все, но только не себя.
Я знаю шлюх — они горды, как дамы, Я знаю дам — они дешевле шлюх, Я знаю то, о чем молчат годами, Я знаю то, что произносят вслух, Я знаю, как зерно клюют павлины И как вороны трупы теребят, Я знаю жизнь — она не будет длинной, Я знаю все, но только не себя.
Я знаю мир — его судить легко нам, Ведь всем до совершенства далеко, Я знаю, как молчат перед законом, И знаю, как порой молчит закон. Я знаю, как за хвост ловить удачу, Всех растолкав и каждому грубя, Я знаю — только так, а не иначе... Я знаю все, но только не себя.
(с) О. Ладыженский, 1998