Джеймс Олдридж. Папина сорока
———————————————————————————————————- Пер. - Б.Носик.
В кн: "Джеймс Олдридж. Избранное". Харьков, "Вища школа", 1985.
OCR & spellcheck by HarryFan, 12 December 2000 ———————————————————————————————————- Папа мой ничем особенным не выделялся: обыкновенный англичанин, консерватор в политике, скромный и взыскательный в одежде, иногда дурно настроенный, иногда хорошо, но в общем-то человек довольно ровный. Манерой говорить он немного напоминал священника, хотя был он в нашем провинциальном австралийском городке редактором газеты.
К тому же у него было три кошки, собака и сорока.
Жили мы в большом деревянном доме, который строили где-то там, за сотни миль от города, а потом приволокли сюда на катках. Дом стоял в огромном саду - самом большом саду во всем городке. Овощами и фруктами у нас занимался отец, зато великолепный цветник был целиком на попечении мамы, и она вложила в него всю свою тоску по родной Англии. Жили мы тихо и уединенно, как и полагается добропорядочной английской семье, составляющей украшение города.
А вот наши кошки, собака и сорока - дело другое.
Я даже не припомню точно, как все они попали к нам в дом. Пес появился у нас первым, с него я и начну. Его перебросили как-то ночью к нам через забор в бумажном пакете. Это был крошечный щенок - шелковистый ирландский терьер, и он скулил до тех пор, пока отец не вышел и не взял его в дом. Так что, как видите, нас наградили им через забор, не совсем обычным путем, тем же путем пришла к нему и погибель.
Отец назвал щенка Майкл О'Хэлоран, в честь его ирландского предка. А стал он Мики, потому что был вылитый "Мики-ирландец": этакий задиристый, нахальный, с мягким носом щенок, который важно бегал по всему городу, как по собственным владениям.
Мой отец и Мики были неразлучны, и жители городка не представляли их себе порознь. Хотя мой отец был редактором газеты, он являлся также судебным репортером, литературным критиком, писал передовицы, статьи по социальным вопросам и так далее. И поэтому все время ходил по делам то в полицию, то в мэрию, в церкви, школы, в общества фермеров и на встречи ветеранов войны. Мики всюду следовал за отцом. Так они ходили из года в год, и Мики изучил город не хуже самого отца.
С годами Мики стал поздно просыпаться по утрам, и отец уходил без него. Тогда Мики отправлялся в поисках отца знакомой дорогой. Явившись, например, в мэрию, он не успокаивался, пока не проникал в кабинет самого муниципального советника и не обнюхивал там все закоулки. То же самое проделывал он в других местах, не исключая полиции и тюрьмы, где отец любил другой раз побеседовать с кем-нибудь из немногочисленных заключенных.
Отец аккуратно посещал церковь, пес же по воскресеньям обычно спал еще дольше, чем всегда, а проснувшись, бежал к церкви и ждал там отца на коврике у главного входа. Впрочем, иногда мой отец сам произносил проповеди (он получил духовное образование и по временам заменял священника). И если Мики, прибежав к главному входу, слышал раскаты отцовского голоса, он обегал вокруг церкви, дожидался у служебного входа и пытался даже пробраться в церковь.
Не раз, бывало, отец произносил проповедь, а Мики спал, растянувшись, у его ног.
После Мики появились кошки. Я не помню, откуда они набежали к нам, помню только, что было их три: рыжая, полосатая и черный красавец - кот. Кошек назвали по их масти, впрочем, это соответствовало и их характеру. Искра была рыжая развеселая кошка, которую отец не раз отчитывал за то, что она пропадала где-то по ночам. Домоседка Белочка, наоборот, все время слонялась по дому и жирела, поедая лакомые кусочки, на которые не скупилась мама. Черный кот был джентльмен: белая грудка и белые лапки, и отец назвал его Стэнли Брюс в честь австралийского государственного деятеля (ныне лорда Брюса из Мельбурна), который имел неосторожность являться в парламент в гетрах и белом жилете. Впрочем, для краткости кота стали звать просто Жилет.
Сорока появилась у нас примерно в одно время с кошками.
В один прекрасный день она вылетела из кустов, измученная и пораненная. Ей было несколько месяцев от роду, и, вероятно, ее поклевал ястреб или орел. Она упала в саду под сливой, отец принес ее в дом, положил на теплый очаг и накормил червями. Она стала четвертой и последней из папиных любимцев, и назвали ее попросту - Мэгги.
С появлением Мэгги, самой наглой, горластой и прожорливой птицы на свете, отцу пришлось установить какое-то подобие социального порядка в мире своих любимцев. Мэгги, у которой было сломано крыло, легко могла стать добычей любого дикого кота, и поэтому на наших кошек была возложена обязанность следить, чтобы ни один такой бродяга не подкрался к Мэгги. Мики должен был не подпускать собак к нашим кошкам и сороке. Мэгги в свою очередь было поручено предупреждать всех остальных о появлении змей: летом везде было полным-полно ядовитых змей.
Такова была структура этого мирка, ибо именно так решил упорядочить его отец. И это себя оправдывало. Более того, в мирке этом существовали свои правила приличия. Дважды в день отец выстраивал для кормежки всех своих любимцев - Мики, трех кошек и Мэгги, и никто из них не смел начать, прежде чем остальные не получили своей порции. Другими словами, никто не прикасался к еде, пока отец не начинал кормить Мэгги, потому что ее приходилось кормить с рук.
Кормежка была самым уязвимым звеном в искусственно созданной системе их взаимоотношений. Не думаю даже, чтобы они завидовали друг другу, но Мики, например, процедура кормления явно приводила в замешательство. Он растягивался на полу и лежал с закрытыми глазами, пока отец не позволял приступить к еде. Кошки неизменно делали вид, что их это не касается. И только Мэгги все это по-настоящему нравилось, вероятно потому, что все ждали ее, а она дерзко подгоняла отца: "Ско-рей! Ско-рей!" - пока он не бросал ей в клюв пищу. И тогда ее крик переходил в вульгарное "чав-чав-чав".
Мэгги так дерзко и бесцеремонно обращалась с остальными папиными любимцами, что я часто удивлялся, почему они на нее не бросятся, когда она, бывало, докучает им своим криком и насмешками, поднимает ложную тревогу, отчаянно вопит: "Волк! Волк!" - и вообще всячески позорит их всех своим недостойным поведением.
Иногда я замечал, как кто-нибудь из них бросал на Мэгги недобрый взгляд, как будто представляя себе, как она в конце концов захрустит у него на зубах. Но это случалось редко. Она дразнила их, но они оставались ей верны, несмотря на все ее дерзости.
По правде говоря, в проделках Мэгги было что-то от юмора, который таил в душе отец. Взять хотя бы слова, которым он ее выучил. О, конечно, никакого сквернословия: такие шутки были у нас не в чести. Просто-напросто, усевшись на заборе ни свет ни заря, Мэгги кричала всем прохожим своим пронзительным скрипучим голосом: "Привет! Привет! Привет!" А потом задорно верещала вдогонку: "Пока! Пока! Пока!" - и хохотала, как смеется собственным мыслям выжившая из ума старуха.
Людям это не нравилось - их раздражали эти крики. А Мэгги приветствовала таким образом и кошек с собаками. Иногда она поджидала их, притаившись за проволочным забором, а подпустив поближе, оглушала внезапно своим криком. Тут уж она вдоволь хохотала и верещала себе в безопасности за забором, пока они фыркали и лаяли на нее.
Мясник ее просто ненавидел.
Каждое утро в одиннадцать часов сорока поджидала его у ворот. Как только мясник с корзинкой в руках вылезал из своей повозки, она прыгала в корзинку и торжествующе кричала, пока он бежал к дому: "Вот мой обед! Вот мой обед! Вот мой обед!" Ее кормили мясным фаршем, и мясник не смел и руку протянуть к пакету, чтобы отдать его матери, так больно клюнула его однажды Мэгги. Матери самой приходилось брать мясо, и даже на нее Мэгги дерзко покрикивала: "Отдай мой обед! Отдай мой обед! Отдай мой обед!" Иногда мама, чтобы подшутить над отцом, давала Мэгги до ужина несколько кусочков мяса, но сорока, проглотив один, сразу отходила в сторонку и терпеливо ждала вечерней процедуры кормления.
В огороде Мэгги тоже находила себе пищу и развлечение. Каждый раз, когда, копая грядки, отец выкапывал червяка, раздавался крик Мэгги: "Еще один!" Она бросалась на несчастного червяка, и тогда слышалось только "чав-чав-чав". Червяки были единственной пищей, которую она хватала сама.
Конечно, этому удивительному содружеству рано или поздно должен был прийти конец, но несколько лет все шло довольно мирно. Я думал, что осью этого мироздания была Мэгги, но оказалось, что держалось-то все на Мики, потому что, когда Мики не стало, весь этот мир рухнул.
У Мики была одна слабость. Утром по понедельникам и субботам, когда отец копался в саду, Мики бегал за реку на скотоводческие фермы и гонял там овец, просто так, ради удовольствия. К сожалению, овцы из-за этого тощали, и овцеводы были решительно против подобных развлечений Мики. По простоте душевной они даже явились к отцу и попросили его написать передовую об опасности, которую представляют для овцеводства резвящиеся собаки. И отец написал эту передовую в самых решительных выражениях. Потом он зачитал статью Мики. Но, к сожалению, это не заставило Мики отказаться от субботних удовольствий, а овцеводы очень скоро обнаружили, что одним из негодяев, гонявших овец, был наш Мики.
Тогда они решили прибегнуть к мерам более радикальным, чем папина передовая, и стали подбрасывать к нам во двор отравленное мясо. Дважды Мики попадался на приманку, и дважды мама вовремя приходила на помощь со своей горчицей и спасала ему жизнь. Потом Мики стал умнее, беря пример с кошек, которые никогда не дотрагивались до отравленного мяса.
Но люди, такие изобретательные, когда доходит до защиты их собственности, придумали какую-то новую отраву, еще более смертоносную, и вот однажды Мики проглотил яд, который уже нельзя было изгнать из его тела. Это случилось воскресным утром. Отец мой читал проповедь, и, выйдя из церкви, он впервые за пять или шесть лет не нашел Мики на месте. Он поспешил домой, но, когда он пришел, мать уже проиграла битву за жизнь Мики. Старина Мики был мертв.
Конечно, гибель его оплакивала не только наша семья, но и весь город. Вряд ли жители городка или отец могли окончательно забыть о нем, во всяком случае к Уилу Олдриджу долгое время относились очень бережно. Но дело даже не в чувствах, которые вызвала смерть Мики, а в последствиях, которые она имела для всех остальных папиных любимцев.
Их общественный уклад рухнул.
Трудно сказать, как это все произошло, но только в первые же недели кошки передрались между собой. Мэгги стала коварной и злобной, и неизбежно пришел день, когда приблудный кот схватил Мэгги, как всегда верещавшую и издевавшуюся над прохожими. Наши кошки не вступились за нее, а мама подоспела слишком поздно. От Мэгги остался лишь комок перьев, который мама нашла под кустом своих любимых английских роз.
После этого исчезли последние остатки кошачьей преданности. Стэнли Брюс убежал в заросли и совсем одичал. Через несколько лет мы видели его в речной долине. Развеселая наша Искра заболела какой-то странной тяжелой болезнью и сдохла. Домоседка Белочка недолго прожила с нами: уезжая из города, мы взяли ее с собой, но она сбежала, вернулась в наш старый дом и поселилась в заброшенном, осиротелом саду.