Виктор Пелевин. Джон Фаулз и трагедия русского либерализма
Литература англоязычных стран на московских книжных лотках представлена в основном жанром, который можно назвать "эрзацем видео для бедных". Приличным книгам, рискующим высунуться из-за спины Харольда Роббинса или бедра Жаклин Сьюзен, приходится мимикрировать и маскироваться под пошлость. Роман Джона Фаулза "Коллекционер", появившийся недавно на русском языке, назван в коротком предисловии "эротическим детективом". В каком-то смысле это обман читателя - под видом щей из капусты ему подсовывают черепаховый суп. Это достаточно старая книга - она первый раз вышла в Лондоне в 1963 году, - но такая же могла бы быть написана в сегодняшней Москве. Попытаюсь объяснить, почему.
Это история банковского клерка, влюбленного в молодую художницу Миранду. Выиграв много денег в тотализатор, клерк покупает загородный дом, превращает его подвал в тюрьму, похищает девушку и запирает ее в подвале, где она через некоторое время умирает от болезни.
Все время своего заточения Миранда ведет дневник. На первом месте в нем вовсе не ее похититель, которого она называет Калибаном в честь одного из героев Шекспира, а ее прежний мир, из которого ее неожиданно вырвала тупая и безжалостная сила.
Вот что, к примеру, пишет Миранда в своем дневнике:
"Ненавижу необразованных и невежественных. Ненавижу весь этот класс новых людей. Новый класс с их автомобилями, с их деньгами, с их телевизионными ящиками, с этой их тупой вульгарностью и тупым, раболепным, лакейским подражанием буржуазии"... "Новые люди" те же бедные люди. Это лишь новая форма бедности. У тех нет денег, а у этих нет души... Доктора, учителя, художники - нельзя сказать, что среди них нет подлецов и отступников, но если есть какая-то надежда на лучшее на свете, то она связана только с ними".
Так вот, читая этот дневник, я никак не мог отделаться от ощущения, что уже видел где-то нечто подобное. Наконец я понял, где - на последней странице "Независимой газеты", где из номера в номер печатают короткие эссе, в которых российские интеллигенты делятся друг с другом своими мыслями о теперешней жизни. Эти эссе бывают совершенно разными - начиная от стилистически безупречного отчета о последнем запое и кончая трагическим внутренним монологом человека, который слышит в шуме "мерседесов" и "тоет" путь ли не топот монгольской конницы. Главное ощущение от перемен одно: отчаяние вызывает не смена законов, по которым приходится жить, а то, что исчезает само психическое пространство, где раньше протекала жизнь. Люди, которые годами мечтали о глотке свежего воздуха, вдруг почувствовали себя золотыми рыбками из разбитого аквариума. Так же как Миранду в романе Фаулза тупая и непонятная сила вырвала их из мира, где были сосредоточены все ценности и смысл, и бросила в холодную пустоту. Выяснилось, что чеховский вишневый сад мутировал, но все-таки выжил за гулаговским забором, а его пересаженные в кухонные горшки ветви каждую весну давали по нескольку бледных цветов. А сейчас меняется сам климат. Вишня в России, похоже, больше не будет расти.
Этот взгляд на мир из глубин советского сознания изредка перемежается взглядом снаружи - лучшим примером чего служит статья Александра Гениса "Совок". Собственно, героями Геннса являются именно его соседи по рубрике "Стиль жизни" в "Независимой газете". Проанализировав историю становления термина "совок" и различные уровни смысла этого слова, Генис мимоходом коснулся очень интересной темы - метафизического аспекта совковости.
"Освобожденные от законов рынка, - пишет он, - интеллигенты жили в вымышленном, иллюзорном мире. Внешняя реальность, принимая облик постового, лишь изредка забредала в эту редакцию, жившую по законам "Игры в бисер". Здесь рождались странные, зыбкие, эзотерические феномены, не имеющие аналогов в другом, настоящем мире".
Александр Генис часто употребляет такие выражения, как "подлинная жизнь", "реальность", "настоящий мир", что делает его рассуждения довольно забавными. Получается, что от совков, так подробно описанных в его статье, он отличается только тем набором галлюцинаций, которые принимает за реальность сам.
Если понимать слово "совок" не как социальную характеристику или ориентацию души, то совок существовал всегда. Типичнейший совок - это Василий Лоханкин, особенно если заменить хранимую им подшивку "Нивы" на "Архипелаг ГУЛАГ". Классические совки - Гаев и Раневская из "Вишневого сада", которые не выдерживают, как сейчас говорят, столкновения с рынком. Только при чем тут рынок? Попробуйте угадать, откуда взята следующая цитата: "Уезжая из Москвы, проезжая по ней, я почувствовал то, что чувствовал уже давно, с особенной остротой: до чего я человек иного времени и века, до чего я чужд всем ее "пупкам" и всей той новой твари, которая летает по ней в автомобилях!"
Это не с последней страницы "Независимой газеты". Это из "Несрочной весны Ивана Бунина", написанной в Приморских Альпах в 1923 году. Тут даже текстуальное совпадение с Фаулзом, чья героиня ненавидит "новый класс" именно "со всеми его автомобилями". Только герой Бунина называет этот новый класс "новой тварью" и имеет в виду красных комиссаров. Еще один "совок" - сэлинджеровский Холден Колфилд, который мучает себя невнятными вопросами вместо того, чтобы с ослепительной улыбкой торговать бананами у какой-нибудь станции ньюйоркского сабвея. Кстати, и он отчего-то проходится насчет автомобилей, говоря о "гнусных типах... которые только и знают, что хвастать, сколько миль они могут сделать на своей дурацкой машине, истратив всего один галлон горючего..."
Миранда и ее друзья из романа Фаулза, совки Александра Гениса, Васисуалий Лоханкин и Холден Колфилд - явления одной природы, но разного качества. Совок - вовсе не советский или постсоветский феномен. Это попросту человек который не принимает борьбу за деньги или социальный статус как цель жизни. Он с брезгливым недоверием взирает на суету лежащего за окном мира, не хочет становиться его частью и, как это ни смешно звучит в применении к Васисуалию Лоханкину, живет в духе, хотя и необязательно в истине. Такие странные мутанты существовали во все времена, но были исключением. В России это надолго стало правилом. Советский мир был настолько подчеркнуто абсурден и продуманно нелеп, что принять его за окончательную реальность было невозможно даже для пациента психиатрической клиники. И получилось, что у жителей России, кстати, необязательно даже интеллигентов, автоматически - без всякого их желания и участия - возникал лишний, нефункциональный психический этаж, то дополнительное пространство осознания себя и мира, которое в естественно развивающемся обществе доступно лишь немногим. Для жизни по законам игры в бисер нужна Касталия. Россия недавнего прошлого как раз и была огромным сюрреалистическим монастырем, обитатели которого стояли не перед проблемой социального выживания, а перед лицом вечных духовных вопросов, заданных в уродливо-пародийной форме. Совок влачил свои дни очень далеко от нормальной жизни, но зато недалеко от Бога, присутствия которого он не замечал. Живя на самой близкой к Эдему помойке, совки заливали портвейном "Кавказ" свои принудительно раскрытые духовные очи, пока их не стали гнать из вишневого сада, велев в поте лица добывать свой хлеб.
Теперь этот нефункциональный аппендикс советской души оказался непозволительной роскошью. Миранда пошла защищать Белый дом и через некоторое время оказалась в руках у снявшего комсомольский значок Калибана, который перекрыл ей все знакомые маршруты непроходимой стеной коммерческих ларьков.
В романе Фаулза Миранда погибает, так что параллель выходит грустная. Но самое интересное в том, что Фаулз через два года возвращается к этой же аллюзии из Шекспира в романе "Маг", и там Миранда оказывается вовсе не Мирандой, а Калибан - вовсе не Калибаном. И все остаются в живых, всем хватает места.
Наверное, точно так же в конце концов хватит его и в России - и для долгожданного Лопахина, которого, может быть, удастся наконец вывести путем скрещивания множества Лоханкиных, и для совков, поглощенных переживанием своей тайной свободы в темных аллеях вишневого сада. Конечно, совку придется потесниться, но вся беда в том, что пока на его место приходит не homo faber, а темные уголовные пупки, которых можно принять за средний класс только после пятого стакана водки. Кроме того, большинство нынешних антагонистов совка никак не в силах понять, что мелкобуржуазность - особенно восторженная - не стала менее пошлой из-за краха марксизма.
Остается только надеяться, что осознать эту простую истину им поможет замечательный английский писатель Джон Фаулз.