Наталья Резанова. Золотая голова

© Copyright Наталья Владимировна Резанова OCR: Kimrum

---

фантастический роман.

Кем только не была Нортия Скьольд по прозванию Золотая Голова - и удачливой воровкой, и личной шпионкой могущественного аристократа, и придворной дамой, и, наконец, преследуемой всеми беглянкой, а оказалась наследницей таинственных изгнанников из иных миров Вернуться же на родину предков она может только вместе с мужчиной - потомком тех же изгнанников, пройдя через Арку.

Другой мир держу я в мыслях, мир, что соединяет в одном сердце горькую свою сладость и желанное горе, сердечный восторг и боль тоски, желанную смерть и скорбную жизнь В нашем мире позвольте мне иметь мир собственный, чтобы быть проклятым или спасенным с ним вместе Готфрид Страсбургский

Может, виселица была бы все-таки лучше? Разумеется, когда рубят голову, все кончается быстрее. Но только при условии, что мастер опытный и способен снести голову с одного удара. А это случается далеко не всегда. Видывала я. Привычки мало, или рука дрогнула, или топор плохо заточен - и кромсают хуже, чем на бойне. Пока перекинешься, сто смертей примешь. А когда вешают - это дело верное. Ни мастерства, ни силы, ни сноровки не надобно, любой мозгляк справится. С другой стороны, пока ломаются шейные позвонки, хватит времени помучиться.

Я с самого начала не сомневалась в том, что мне вынесут смертный приговор. Если в будущем и маячила какая-то неясность, это - как его приведут в исполнение. Хуже всего были бы колесо и четвертование. Но у нас в городе женщин так отроду не казнили. Не знаю почему Не сложилось обычая. И я не видела, по какой такой причине ради меня обычай этот стали бы заводить. Костер.. тоже плохо, особенно ежели вначале не удушат. Но поскольку я проходила по уголовному трибуналу, костер вряд ли представлял собой реальную угрозу. От сугубо варварских методов казни, вроде котла с кипящим маслом, давно отказались даже в нашем захолустье. Может, потому что были прижимисты и скупились на масло. Оставались топор и виселица.

Меня приговорили к отсечению головы. Благородная казнь. Возможно, вспомнили про дедушку Скьольда, давшего мне право на подобный исход, хотя официально от дворянства мы отрешены. А может, из сугубо эстетических соображений. Повешенная женщина - это как-то некрасиво. И дает повод к непристойным шуткам, оскорбляющим достоинство смерти.

Суда, как такового, не было. Все свершилось очень быстро и без моего участия. Меня все время держали в каземате. Спасибо, хоть не пытали. Думаю, из сочувствия. Я в некотором смысле была достопримечательностью нашего города. А следовательно, его гордостью. Так же, как дедушка Скьольд, не к ночи будь помянут. Впрочем, сочувствие ни в коей мере не помешало судьям отправить меня на плаху. Ничего иного я и не ждала. Люди есть люди.

Казнь была назначена на день святой Урсулы Скельской. Утром. А накануне вечером пришел священник - исповедать меня. Новичок-дилетант мог бы предположить, что я долбанула патера по голове, натянула его сутану и удрала. Тюремщики новичками не были и держали меня прикованной к стене. Поэтому, освободившись от отягчавших мою молодую душу многочисленных грехов, я могла проводить оставленную мне ночь в приятных и полезных размышлениях о преимуществе одного рода казни над другим. И молила Господа нашего, чтоб рука мастера не дрогнула и топор был наточен как следует. О том, что будет после того, как топор завершит свое дело, я как-то не думала. Говорят, равнодушие к загробной жизни - наша семейная черта. Не знаю, я слишком рано осталась без семьи.

Под утро я все же задремала, и мне ничего не снилось.

Но выспаться мне не дали. На рассвете дверь каземата с пронзительным визгом отворилась. Я проснулась до того, как ее отперли, но не открывала глаз, пока стражники не принялись меня расталкивать. Нарочно.

Надо же доставить людям удовольствие после рассказать женам и деткам, как "эта бесстыдница нагло дрыхла перед самой казнью. Вот совесть-то - ничем не прошибешь! ". И жены будут креститься, и детишки распускать губы, и в головы им будут приходить всякие незаконопослушные мысли.

Явившийся со стражей кузнец расклепал на мне цепь, но руки мне тут же связали. Хорошо связали. Профессионально. Скрутили локти за спиной в лучшем виде. И не веревкой, а сыромятным ремнем. И повели на Ратушную площадь.

Пока я сидела в каземате, уже наступила весна. И весьма дружная, если судить по тому, как было тепло. День был яркий, солнечный, но ветреный. Это хорошо, я люблю такую погоду. И вовсе не желаю, чтобы небо надо мной плакало.

Народу на площади собралось много. Другого я не ожидала. В городе меня знали. И еще раз повторю: я им нравилась, какая есть. Многие мною даже восхищались. Спорю, что, если бы легендарные драконы и впрямь где-то существовали, среди живших окрест их пещер человеков нашлись бы восторженные почитатели точности их удара, дальности полыхания огнем, размаха кожистых крыльев и расцветки чешуи. И никто во всем городе пальцем не пошевелил в мою защиту (может, поэтому драконов и не осталось). Потому что я была преступницей. А преступники должны умирать на плахе. Это представление отвечало их внутренней потребности.

На помост меня сопровождали, кроме стражников, монах-исповедник и присоединившийся к нему в последний миг городской герольд. Мастер палач уже ждал возле плахи. Доски помоста не были застланы ничем, хоть меня и приговорили к дворянской казни, и подошвы добротных козловых башмаков, оставленных мне в тюрьме благосклонными судьями, цеплялись за деревянные заусенцы. Вечно у нас экономят... Хотя их можно понять. Когда казнят действительно важных господ, расходы можно окупить продажей одежды. А кто польстится на мои обноски?

Герольд развернул свиток и начал зачитывать, что Нортия Скьольд, именуемая также Золотой Головой, за многочисленные преступления против закона, нравственности, общественного спокойствия, жизни и собственности своих сограждан... список был длинный, и я прекратила слушать. Обвела взглядом ряды голов в круглых черных шляпах и крахмальных белых чепцах (спасибо, родные сограждане, принарядились, как к обедне, уважили... ), потом посмотрела вверх, на гору Фену-Скьольд. Нежная весенняя зелень еще не успела превратиться в темную вздыбленную шкуру горы, и на вершине хорошо видны были устрашающие развалины. Серый гранит, выросший из скал и от скал почти неотличимый - только скалы так не увечат. Коренной зуб великана, который крошили с редкостной жестокостью. Родовой замок Скьольдов. Или, как принято говорить у нас в Кинкаре, - гнездо. Пернатых или чешуйчатых - по выбору.

Больше тысячи лет назад пришли на эту землю, гонимые голодом, кровожадностью или другими завоевателями, эрды - свирепые варвары в звериных шкурах, чья жестокость превосходила всякое понимание. И смешались с местными жителями, и растворились в них, и стали ими. Они осели на земле, и принялись пахать и строить дома, и освоили ремесла, и приняли нового Бога. Потомки тех, кого называли карой Господней, стали мирными тружениками.

Но как выяснилось, не все.

Не знаю точно, когда в Кинкаре объявились Скьольды, эрды из эрдов, называвшие себя потомками древних богов, хотя, конечно, были просто разбойниками. Веками их замок нависал над городом, и, чувствуя себя не вне закона, а над законом, Скьольды творили, что желали, убивали и миловали, грабили и сорили деньгами, и кроткие горожане с мозолистыми руками и мягкими сердцами ужасались, но и восхищались рыцарями с большой дороги. А самым лихим из них был, как говорят, Бешеный Ранульф Скьольд. Мой дед. Он словно спешил отгулять свое напоследок. Потому что времена изменились, и верховные власти не желали оставлять беззаконие безнаказанным. И полсотни лет назад с запада явились имперские отряды. Мощные пушки разнесли стены, которые Скьольды мнили неприступными, и знамя с вороном пало, навеки сгинув в пороховом дыму.

Но не сгинули Скьольды. Кровь странно дает знать о себе, говорили люди, вспоминая моего миролюбивого отца, не иначе, дух разбойных Скьольдов возродился через поколение, говорили они, потому что им снова было кем ужасаться и восхищаться. Потому что я во всех деяниях уподобилась предкам. За исключением одного.

Я предпочитала обходиться без убийств. Почему, черт возьми, мне не развязывают руки? Я что, и умирать обязана связанной?

Глухой шум внизу смешался с перечислением моих преступлений. На площади наблюдалось некоторое движение. Несколько вооруженных всадников пробивались сквозь толпу к эшафоту. Странно, но стража не препятствовала им, как будто они имели на это право. Хотя чего же странного? Какой-нибудь владетельный господинчик прибыл поразвлечься в наше захолустье. Еще бы. Не каждый день увидишь, как рубят голову женщине, к тому же пусть и сомнительной, но дворянке. Я, кстати, сразу его вычислила - по росту, манере держаться в седле, надменной роже. В другое время это бы меня разозлило. Но сейчас... сейчас он был мне еще более безразличен, чем я ему.

- Приговаривается, - герольд набрал полную грудь воздуха, - к смертной казни через отсечение головы от тела...

Пауза. Аминь. Мне развяжут руки или нет?

- ... но, учитывая ходатайство владетельного господина Тальви Гейрреда, а также залог, внесенный им городской казне, в сумме, оной казной оговоренной, отпущена на поруки под полную ответственность названного Гейрреда из Тальви. Передача ему поднадзорной должна состояться немедленно по зачтении приговора. Подписано: магистрат.

Гробовая тишина. Вытаращенные глаза. Отвисшие челюсти. Полное смятение. И самый отупелый вид, должно быть, у меня.

Прежде чем все это взорвалось ором, визгом, воем и свистом, то ли восторженным, то ли возмущенным, меня подхватили и повели вниз по дощатой лестнице. Спускалась я с меньшей уверенностью, чем поднималась.

Рук мне так и не развязали. Городская стража теснила толпу. Меня вели по проходу, где поместилось с десяток всадников. Теперь я видела, что один из них держал в поводу пегую кобылу под седлом. Кто-то грубо подхватил меня сзади и усадил в седло. Высокий человек, несомненно Гейрред из Тальви самолично, посмотрел на этот не самый изящный маневр, но, едва мои ноги оказались в стременах, отвернулся. Надо думать, он что-то сказал при этом своим людям, потому что отряд сразу же тронулся с места.

Мою кобылу хлестнули по крупу, и я едва не свалилась на землю, но, обхватив ногами лошадиные бока, удержалась в седле.

Я не чувствовала ни радости, ни облегчения. Возможно, я еще восплачу по простым и честным топору и плахе.

Возможно.

Выбравшись за городскую черту, ехали не долго, около часу. Но мне со скрученными руками и лиги было достаточно. Господин из Тальви бросил свой отряд в галоп, и это было хорошо, потому что на рыси я бы не удержалась. Хорошего вообще хватало. Например, тот болван, что взгромоздил меня на лошадь, не догадался усадить меня по-дамски. Боком в седле, без опоры, да еще не держась за поводья - для этого нужны привычки циркового гимнаста (каковые у нас в Кинкаре сроду не водились), а всякий иной, не исключая присутствующих, позорно свалился бы носом в грязь. А так, сидя по-мужски, с опорой на колени и стремена, вытерпеть можно. Правда, одежда была на мне самая что ни на есть женская, да еще порядком обветшалая, никаких вам крахмальных юбок, вроде тех, что были на почтенных матронах, собравшихся нынче поглазеть на мою казнь, и миткалевое платье непристойным образом задралось выше колен. И поправить его не было никакой возможности, да и проку тоже, если подумать, - еще больше бы мешало при верховой езде. Возможно, так оно с самого начала и было задумано - чтоб мне было стыдно, неловко и неудобно. Только, господин как-вас-там из Тальви, после того как тщательно подготовишься встретить геройскую смерть, подобные мелочи перестают обладать особым значением. Так, мусор.

Мы ехали по Свантерской дороге и, как я и предполагала, остановились у постоялого двора "Белый олень". Почему-то во всех провинциальных городах или возле них есть кабак или гостиница с таким названием - с чего бы? Я бывала здесь редко - слишком близко к городу, слишком на виду, - но бывала. Не самое худшее заведение в наших краях.

Брошенные поводья моей кобылы перехватили, лошадь резко стала, и от подобного толчка тоже вполне можно было свалиться, но к этому фокусу я была готова и удержалась, изогнувшись и упершись онемевшими пальцами в заднюю луку седла. Вид в этакой позе, да еще с голыми коленками у меня, должно быть, был замечательный. Во всяком случае, парень, державший лошадь под уздцы, скалился от уха до уха. Милый такой юноша с россыпью веснушек и сухими рыжеватыми волосами. Никаких поползновений помочь мне слезть он не предпринимал. Уж не ты ли меня и в седло сажал, любезный? Ладно, сочтемся позже, а пока... это сесть на лошадь со скрученными назад руками нет никакой возможности, а вот слезть - сколько угодно. Он еще улыбался, а я уже соскользнула вниз, причем так удачно, что приземлилась ему на ногу, башмаки же у меня не бальные и весу во мне тоже прилично, даже после тюремного рациона. Но тут главное - неожиданность и точность попадания, чтоб кости хрустнули. Он взвыл от боли. Я ограничилась тем, что посмотрела ему в лицо большими чистыми глазами. А не зевай, милый.

Ему явно хотелось навешать мне плюх, но он сдержался. Во-первых, ему не приказывали. А во-вторых, он, наверное, вспомнил, кто я.

Некоторые люди не верят, что можно драться со связанными руками. Но этого, кажется, убеждать не приходилось. Возможно, из мальчика с возрастом выйдет толк... Хромая, он отвел лошадь в сторону, чтобы передать ее конюху. Меня в это время вдруг шатнуло - голова закружилась, не знаю почему. Солнце светило все так же ярко, а кровлю "Белого оленя" с тех пор, как я в последний раз здесь побывала, покрыли новой черепицей - может, глаза заломило? Кругом квохтали куры, пахло дымом, прелым сеном и навозом, и после эшафота это было так дико...

Конопатый вернулся и, шугая домашнюю птицу, повел меня через двор в помещение. Там мы, не сворачивая в зал, где уже собирались остальные новоприбывшие, поднялись на второй этаж. Стало быть, будет иметь место приватная беседа.

Он уже сидел там, на дубовом табурете, опершись локтем о стол. Комната была приличная, имелся даже потертый ковер на полу, а на кровати (деревянные козлы с сенником) - аж пара подушек. Большая роскошь, по местным понятиям. Сидел и смотрел на меня. Очевидно, ждал, что я начну разговор первой, примусь спрашивать, просить или благодарить. Всего этого он мог ждать от меня до второго пришествия. А в гляделки играть я тоже умею.

Как его люди, он схватывал быстро. Потому молчание продолжалось не долго.

- Ты неразговорчива, Золотая Голова.

Несмотря на столичный выговор, по виду он был явный северянин, так же, как я. Только волосы у него были не желтые, как у меня, а русые, скорее даже темно-русые, глаза же, наоборот, светлее моих.

- Руки, - ответила я.

- Что?

- Руки развяжи, тогда поговорим. - Я развернулась, чтоб он увидел посиневшие пальцы. - На кой я тебе нужна без рук?

- Похоже, я ошибся насчет твоей неразговорчивости. Конопатый хохотнул при хозяйской шутке и осмелел настолько, что брякнул:

- Кое на что баба и без рук сгодится... Хозяин посмотрел на него холодно:

- Делай, что тебе приказали. И ступай отсюда. Парень сразу призаткнулся, вытащил из ножен длинный нож (хороший нож, острый) и сноровисто перерезал ремни.

Поначалу казалось, что руки отнялись вовсе. Невероятным усилием удалось стиснуть кулаки, разжать и снова стиснуть. Только тогда по венам побежала застоявшаяся кровь - будто иголками закололи. Разминая и растирая руки, я села на кровать. "Делай, что тебе приказали". Любопытно. Он как бы дал понять, что унижать меня имеет право только он, а его людям этого ни в коем случае не полагается. И я вроде бы на верхней ступени в его свите.

- А почему ты решила, что мне понадобятся твои руки?

- Может, и не руки. Но что-то ты рассчитываешь от меня получить.

- А если я освободил тебя бескорыстно?

- Ты не похож на бескорыстного человека. И я не верю в благотворительность.

- Во что же ты веришь?

- В то, что долги следует платить. Ты оказал мне услугу и вправе потребовать услуги от меня.

- Какой же, по-твоему, будет услуга? Это уже надоедало. Вопросы, допросы... стоило выходить из тюрьмы!

- Тебе виднее. Но вряд ли - этой. - Я постучала кулаком по постели.

Всякий другой при подобном повороте беседы рассмеялся бы. Усмехнулся, по крайности. Но этот - нет. Лицо у него было как каменное. Обидно будет, если мой предполагаемый работодатель окажется дураком.

- А почему бы нет?

- Заполучить женщину в постель можно дешевле и с меньшими хлопотами.

- Решила, что дорого стоишь?

А вот это он зря. Я никогда не стану кичиться своей родословной перед нищим землепашцем или уличной торговкой, но господа дворяне должны помнить, что Скьольды происходят от богов.

- Сколько я стою, знаю лишь я. - После паузы добавила: - А еще я знаю таксу нашего магистрата. Ты заплатил дорого. Очень дорого.

- А может, я влюбился в тебя по слухам? На рыцарский манер?

Опять же, будь на его месте любой другой человек, можно было бы счесть, что он шутит. А по этому - ничего не скажешь.

- Тогда у тебя на редкость изысканный вкус...

Он немного помолчал, затем резко встал - так, что едва не опрокинул стол.

- Довольно. Я собираюсь еще расспросить тебя, но не желаю, чтоб ты в это время свалилась в обморок. Сейчас придет служанка, она поможет тебе умыться и привести себя в порядок. И принесет поесть.

После чего вышел.

Привести себя в порядок - так это в приличном обществе называется? Не помешает. Обморок... Голодный, что ли? Или он меня заранее пугает? А может, ждет, что, когда до меня, тупицы, наконец дойдет, что я и вправду избежала смерти, я начну рыдать и биться в истерике?

Такое бывает. Но я через это давно прошла. Много лет назад. Страшно вспомнить сколько.

Служанку, которая и впрямь появилась, белобрысую рыхлую женщину средних лет, я смутно припоминала по предыдущим визитам. Она притащила поднос с обедом, и у меня заурчало в животе. Экономные городские власти пренебрегли такой почтенной традицией, как последний ужин смертника (или они уже знали, что ужин - не последний), а я тогда как-то не расстроилась. Но сейчас у меня даже череп сдавило от голода, не говоря уж о желудке...

Обед был не то чтоб изысканный, но основательный. Суп из фасоли, говядина, тушенная с луком и морковью, и говяжий же заливной язык. Да полкаравая хлеба. Все это я смела без остатка, утолив жажду темным пивом. Вообще-то я предпочла бы выпить вина, но выбирать не приходилось. Служанка не сказала мне ни слова, тихо прибрала посуду и исчезла. Похоже, она боялась, но вовсе не меня.

Засим вернулся мой освободитель, он же тюремщик, он же возможный работодатель. Тоже, надо думать, отобедал. Убедился, что я не собираюсь освобождать место за столом. Однако на кровать садиться не стал. Подошел к окну, распахнул его (оно выходило в сад, и на яблоне, затенявшей комнату, еще не успели развернуться листья) и уместился на подоконнике. И, не глядя в мою сторону, сказал:

- Я слышал, будто всех Скьольдов перебили.

- Не всех, - сакраментально ответила я. Их не перебили. То есть не было бойни в старом добром смысле этого слова - со вспарыванием животов и отрубанием голов. Все сделала артиллерия. Иногда я уверена, что последней горькой мыслью дедули Бешеного, когда он погибал вместе со своим разбойничьим гнездом, было сожаление, что за него невозможно будет отомстить как положено, даже если кто-то из семьи выживет. Кому мстить? Дураку пушкарю, который палит, куда ему приказано? Это все равно что мстить чугунному ядру, которое разносит в труху вековые стены.

А может, он вовсе и не думал об этом, и я все сочинила.

- Как спасся твой отец?

- Втиснулся в щель стены. Единственной, что устояла.

- Он был сыном Ранульфа?

- Младшим. У старика их был добрый десяток. Все погибли.

- Сколько ему тогда было лет?

- Девять.

Выходит, владетель Тальви интересуется Скьольдами? Добро ему... Но если он хочет обнаружить всех, в ком течет кровь этого древнего рода, ему придется потрудиться. Ранульф, как некий король времен варварства, всех своих детей считал законными и держал при себе в замке, но на потомство сыновей правило сие, кажется, не распространялось. Братцы моего отца в пору его малолетства были сорока- и тридцатилетними мужиками и наверняка успели пошустрить в округе, но мои кузины и кузены за минувшие полсотни лет так и не объявились. Сначало было слишком опасно напоминать о своем родстве со Скьольдами, а потом и само родство это, за отсутствием выгоды, забылось.

- И его пощадили по малолетству. - Он не спросил, а произнес утвердительно.

Я кивнула.

Его действительно пощадили. Времена были уже просвещенные, зачем казнить ребенка, когда кара пала на целый род? Скьольды, этот позорный пережиток варварского прошлого, навсегда лишались дворянского достоинства, герб вычеркнут из Бархатных книг, а земли перешли короне, даже не герцогской, а императорской, и в качестве коронного владения запустели.

После этого несчастного отрока можно было и пожалеть, и даже великодушно дать ему образование за счет казны...

Знаю одно (хотя мне этого никогда не рассказывали): в тот день, когда императорские пушки превратили родителей отца и всех его близких и домочадцев в кровавое месиво, а его самого полуживым извлекли из-под развалин, что-то навсегда переломилось в его душе. С тех пор он старался жить честно, тихо и неприметно.

Но это его все равно не спасло.

- Как его звали?

Задумавшись, я забыла о присутствии Гейрреда из Тальви. Ладно, черт с тобой, любопытствуй за свои деньги...

- Рандвер Скьольд.

- Чем он занимался?

- Он был чиновником в Торговой палате Кинкара. А после женитьбы перешел управляющим к Тормунду Сигурдарсону.

- Это кто такой?

По-моему, Гейрред Тальви отлично знал кто и лишь проверял, не лгу ли я. Но я, к сожалению, не лгала.

- Владелец рудников. Компаньон Кортеров. Ну, если он еще прикинется, что не знает "Банкирского дома Кортеров"!

- Зачем он к нему перешел?

Дурацкий вопрос. Почему люди уходят с казенной службы? Но на дурацкие вопросы следует отвечать предельно понятно.

- Там лучше платили.

- Как звали твою мать? - Он впервые оторвался от лицезрения сада и посмотрел на меня.

- Грейне Тезан. Она была приезжей с Юга. Не знаю, почему я это сказала. Может быть, в надежде побыстрей отвязаться. Он подводил меня к тому, что я не любила вспоминать. Даже своего детства. Хотя оно было счастливым. Именно потому и не любила. Я уже тогда понимала, что это - исключение, а правило - все остальное.

Однако он сразу спросил:

- Как они умерли?

Все это он знал, знал прекрасно, и нечего распространяться.

- Обвал в горах.

- Почему она оказалась вместе с ним?

- Она часто сопровождала его в поездках.

- Где они похоронены?

- Под обвалом. - Мне не хотелось говорить подробнее.

- Как это?

- Так. Тел так и не нашли. Тут он себя и выдал:

- Это произошло между Белой дорогой и Эннетским перевалом?

- Точно. Послушай, почему бы тебе просто не свериться с моим делом? Он отвернулся.

- Сколько тебе тогда было лет?

- Семь.

Очевидно, этот пункт в допросном листе был последним. Он соскочил с подоконника, оставив окно распахнутым.

- Ясно. Можешь отдыхать до рассвета, пока не выедем. Спать, как ты верно подметила, тебе придется одной. Во всяком случае, пока. От тебя слишком несет тюрьмой, даже при открытом окне.

И вышел. Я смачно зевнула. Действительно, так, между делом, и вечер наступил. И ничто на свете не помешает мне выспаться. Подумаешь, Гейрред из Тальви еще раз напоследок дал понять, кто он, а кто я. Он вообще очень расчетливо унижал меня. Он только не учел, как мало это меня волнует.

Открытое окно могло быть приглашением, которое я отвергла. Долги надо платить, в этом я была уверена. Должна же я унаследовать какие-то понятия от отца, а не только от дедушки Бешеного. А от всего прочего у меня был какой-никакой, а нож, прихваченный из столового прибора. Если у трактирщика хватит наглости поставить убыток в счет, пусть платит Тальви.

А вот насчет того, что нынешнюю ночь я проведу в одиночестве, он ошибся. Правда, не в том смысле, который он подразумевал. Произошло это так - я вовсе не уснула без задних ног, как ожидала, а задремала вполглаза. Что-то мешало мне, как гвоздь в башмаке или колючка в перине. Наконец, не выходя из полусна, я сообразила, что меня тревожит. Вовсе не интерес Гейрреда Тальви к Скьольдам. Мало ли! Есть, говорят, оригиналы, которые изучают змей. Или хищных птиц. Или вулканы. Почему бы и Скьольдам не оказаться в том же ряду? Но он как-то странно встрепенулся, когда речь зашла о гибели моих родителей. О которой он, безусловно, знал и раньше. Но тут он как будто узнал что-то новое. И очень важное.

Тут я обнаружила, что, ударившись в размышления, уже не сплю, - это во-первых, а во- вторых, услышала за дверью детский плач.

Чем хороша тюрьма - там подобные вещи не волнуют... Чертыхнувшись, я вылезла из постели и чуть приоткрыла дверь. Было темно, но я сумела разглядеть, как давешняя служанка тащит по коридору маленькую девочку, одновременно пытаясь заткнуть ей рот - не слишком преуспевая.

- В чем дело?

Служанка и девочка разом повернулись ко мне. Тут я почему-то вспомнила имя женщины - Сигрид, и была она - Господи, спаси и помилуй! - моей ровесницей.

- Что стряслось, Сигрид?

Она сморщилась в явной неуверенности, стоит ли мне отвечать. Разумеется, она знала, кто я.

- Это - моя дочь... - промямлила она. Девочка тем временем перестала реветь и уставилась на меня. Ей было лет шесть. В противоположность матери - темной масти. Кудрявые волосы стянуты в две косички, перевязанные выцветшими тряпицами, в круглых чернильных глазах любопытство высушило слезы. Это ж какие цыгане или южане здесь проезжали?

- Ну и что?

- Обычно она ночует в чулане при кухне. Но сегодня у нас много чужих людей...

- На то и постоялый двор.

- Да. Но эти - совсем чужие. И один из них, важный господин, сказал... - У нее затряслись губы. - Он сказал мне, что, если увидит, как это отродье шныряет кругом и шарит лапами по тарелкам, он ее пришибет...

- Который господин? Самый главный?

- Нет. Щербатый...

Ладно. Возьмем на заметку.

- Вот я и веду ее на чердак, - продожала Сигрид, - а она упирается, говорит, что там крысы... Я говорю - это не крысы, а голуби, они в чердачное окно залетают и шумят..

- Крысы голубям откусывают головы, - вмешалась девочка. Очевидно, ее не в первый раз отправляли на чердак от греха подальше.

Я махнула рукой.

- Черт с вами, заходите. - Швырнула Сигрид подушку. - Кресел в вашем притоне не водится, устраивайся на половике. Чадо можешь уложить на кровати, хоть в ногах, хоть сбоку. Уместится...

Только все разместились и я было понадеялась на заслуженный сон, как девочка, расположившаяся слева от меня, принялась дергать меня за локоть.

- Чего тебе еще? До ветру?

- Сказку, - потребовала она. Дожили.

Я посмотрела на нахальное дитя и решила, что в какой-то степени понимаю щербатого господина.

- С чего это ты взяла, будто я стану тебе сказки рассказывать?

- Один дяденька... в зале... говорил: "Эта девка наверху - такая мастерица сказки рассказывать, что только держись! "

Я мысленно помянула черта в третий раз, после чего он, по всем байкам, имел право явиться воочию. Что за дурацкая манера у людей выражаться! Но не разочаровывать же ребенка, объясняя, что дяденька на самом деле имел в виду? Совру что-нибудь... как обычно... В конце концов, если вдуматься, какая разница между взрослым и ребенком? Видимость одна...

Я вздохнула и начала:

- Однажды, давным-давно, в темном-темном лесу жил волшебник...

- Щербатого господина, борца с шестилетними девочками, звали Хрофт Бикедар. Если бы не выбитый правый клык, многие женщины сочли бы его красивым. Да и с выбитым клыком - тоже. Мне лично он напоминал слегка попорченную каменную голову в лавке одного свантерского торговца древностями. Не исключаю, что древность была новоделом, а подпортил ее сам торговец. Хрофт был одним из двоих дворян, сопровождавших Тальви. Вторым был Эгир Гормундинг, и на потомственного дворянина северных кровей он был похож, как я-на китайского мандарина: невысокий, чернявый, подвижный, и носом его Бог не обидел. Типичный коммерсант откуда-нибудь из Скеля. Однако его-то род точно новоделом не был. Гормундинги были одной из самых известных фамилий в герцогстве, возводившей корни к эрдским вождям (правда, не к богам, как Скьольды), но к новым временам безнадежно захудавшей. Остальные в свите Тальви были просто вооруженные слуги, но их имена я тоже на всякий случай не поленилась заучить. Конопатого, например, которому мне пришлось отдавить ногу, звали Малхира. За ним я следила особенно внимательно, потому что он имел все причины заточить на меня зуб. Но он этого не сделал. То ли был по молодости отходчив, то ли не по возрасту умен. А пегую кобылу, на коей я передвигалась, звали Керли. Рысь у нее, как я и предвидела, оказалась тряская, а так - ничего.

За пять дней, что мы провели в дороге, я узнала о намерениях Гейрреда Тальви не больше, чем в первый. Со мной он не разговаривал, а я не спрашивала. Будет срок - узнаю. Кроме того, я не была уверена, что он и своих людей посвятил в собственные замыслы. Они отпускали в мой адрес замечания, краснеть от которых можно только в крайней юности либо по крайней наивности, но и только. За нож хвататься ни разу не пришлось. Однако в их поведении чувствовался не только естественный интерес к единственной женщине в мужской компании, будь она страшней чумы и грязней болота. Нечто иное. Они не понимали. Но шума из-за этого не устраивали. Вот и славно.

А на пятый день мы увидели замок Тальви. Сидя на Керли и задирая голову, я едва не присвистнула.

Тальви был заложен примерно в те же времена, что и Фену-Скьольд. Но даже если бы замок Скьольдов достоял бы до наших дней, вряд ли кто обнаружил бы между двумя этими владениями большое сходство. За минувшее столетие Тальви полностью перестроили, и, сохранив цепь укреплений, замок стал напоминать не столько мрачную крепость на горе, какой был когдато, сколько городские дворцы нынешних аристократов. Я, конечно, в столицах не бывала, но большие приморские города приходилось посещать, и кое-что подобное я видывала. Он был выстроен из местного красного гранита и отделан привозным белым мрамором. Из него же были парадная лестница и колонны при главном фасаде. Они, эти колонны, были не гладкими, но украшены многообразной резьбой, среди которой чаще всего встречалось изображение грифона. И белое знамя с красным грифоном подняли на флагштоке.

Ну-ну.

На гербе Скьольдов изображен ворон. Всего лишь. Как правило, чем новее знать, тем и гербы у нее замысловатей. Это так же верно, как то, что папашу Тормунда Сигурдарсона звали Тимоти Джонс, и был он, до того как купил дворянство, строительным подрядчиком в Фораннане.

Впрочем, к Тальви это, похоже, не относилось. Они были, судя по всему, действительно знатным родом, хотя и нетитулованным. Многие древнейшие семейства империи титула не имели, и порой даже бравировали этим. Правда, в большинстве случаев хвастать было нечем - они становились разбойниками, как Скьольды, либо наемниками, как Гормундинги. Но Тальви - те были богаты.

Это я выяснила в последующие дни, когда из мужской компании попала в женскую. Еще в дороге я услышала, что Гейрред Тальви не женат, а если у него имелась любовница, что вполне естественно, то она проживала не здесь Женское население замка составляли служанки, прачки и кухарки, ни одна из которых, по меньшей мере с виду, не подходила для звания фаворитки, в том числе госпожа Риллент, возглавлявшая женский штат прислуги - она если и исполняла эту роль, то лишь при отце нынешнего владетеля Не знаю, какие указания дал ей хозяин, но мое появление она встретила без малейшего удивления. Из чего, конечно, можно заключить, что здесь видывали и не такое. Мне отвели приличную комнату на втором этаже северного крыла (зеленые штофные обои, на одной стене - старинная шпалера с лиловыми ирисами, кровать под балдахином на четырех витых столбиках, пара стульев с высокими спинками и круглый стол вишневого дерева на гнутых ножках), где было дозволено вымыться, и выдали чистую рубашку и новое старое платье. Я называю его так, потому что оно, хотя вроде бы и ненадеванное, было пошито по моде примерно сорокалетней давности. Вряд ли госпожа Риллент извлекла его из собственного гардероба, скорее, вытащила из хозяйских сундуков. Оно было из зеленой тафты и шло мне как корове седло, но я не стала ни возражать, ни любопытствовать. По-моему, почтенной даме это пришлось по нраву. Хотя по ее невозмутимому вытянутому лицу трудно было что-либо понять. Она держалась так прямо, что всякой иной, не сподобившейся подобной осанки (мне, например), становилось стыдно за свою неуклюжесть. Платье она носила бархатное, но не из дорогих сортов, скельских скажем, а на хлопчатой основе, волосы прятала под строгий чепец. Она спросила, довольна ли я и не нужно ли чего, (я ответила, что не помешал бы гребень), после чего любезно предложила показать мне замок. Я, разумеется, согласилась.

Тут-то я и увидела богатство Тальви. Никакой тебе позолоты и поддельных древностей, что нынче норовят взгромоздить в каждую нишу. Полы на верхних этажах были наборного паркета, в нижнем - из цветного мрамора, а в главном зале - мозаичный, с изображением знаков зодиака. Мозаичным, но без языческих символов был он и в домовой церкви, посвященной святому Христофору. Кафедра была оплетена сущим кружевом из слоновой кости, алтарный же покров и складень работы скельских мастеров заставили бы взвыть всех свантерских аристократов и воров, одних - от зависти, других - от жадности. Но я, будучи одновременно и аристократкой и где-то воровкой, отнеслась к этому спокойно - крайности уравновешивают друг друга.

Гораздо больше меня потрясла библиотека. Я подобной в жизни не видала, хотя с грамотными людьми пообщалась, один Фризбю чего стоил. Сколько книг! И каких! От древних манускриптов до новейших изданий имперской Академии наук в Тримейне, вроде десятитомной "Истории государства Эрд-и-Карниона с основания империи до наших дней, с подробным описанием всех ее земель, городов и достопримечательностей, с приложением карт". Я положила, коли будет время, непременно сие творение прочитать - мало ли! А вдруг пригодится, - но пока что, шаря по полкам, я обнаружила следующее: среди книг, помеченных последними десятилетиями, почти не было изданных за границей. И полностью отсутствовала поэзия, не говоря уж о романах.

Н-да. Гейрред Тальви был не только большой патриот, но и весьма образованный, просвещенный человек. Ладно, слыхивали мы разное и про таких, у которых библиотеки были в три тысячи томов...

Но вот что интересно. Насколько я знаю, и в государственных коллегиях, и в монастырях, и в домах вельмож следить за книгами всегда приставлен особый человек. Однако на мой вопрос госпожа Риллент ответила, что здесь такового нет. Служанки вытирают пыль, и все.

Кухня и людские мне не были любопытны, я заглянула туда лишь для того, что бы не теряться на местности, а в погреба, арсенал и конюшни меня не водили. Впрочем, две последние службы находились за пределами власти госпожи Риллент. Был в замке еще один зал, который мне хотелось бы повидать, но, когда я сказала об этом, управительница лишь недоуменно подняла брови. Однако на следующий день, видимо испросив совета в высших сферах, отвела меня туда.

В прежние времена владетели Тальви, очевидно, предпочитали отбирать оружие у противника, потом же стали оружие приобретать. Здесь был длинный узкий обоюдоострый меч старинной южной работы, вероятно карнионской, эрдские боевые топоры и ангоны, порядком съеденные ржавчиной, разрубленные кольчуги и старинные шлемы без забрал, напоминавшие колокола. Их сменяли ножи, похожие на серпы, сабли в ножнах, расписанных золотыми изображениями птиц, цветов и листьев или выложенных бирюзой, круглые щиты - трофеи войн на южных границах, а может, и крестовых походов, - я не слыхала, чтоб в наших северных краях находились охотники туда таскаться, но от глупости никто не застрахован. А дальше уж начиналось полное разнообразие. Преобладали клинки всех размеров и форм. Я разглядела на некоторых клейма с золингенским волком и толедской собакой - кажется, не поддельные, если меня правильно учили. Были и цельные доспехи миланской, австрийской и тримейнской работы - эти последние из чистого серебра, очень красивые и по нынешним временам совершенно бесполезные. Огнестрельное оружие было представлено не так богато - допотопная ручная кулеврина еще тех времен, когда благородное сословие брезговало ими пользоваться, аркебузы и пищали последующих лет, когда благородное же сословие стало заказывать их лучшим оружейникам, украшавшим их по ложам и прикладам золотом и гравировкой, слоновой костью и перламутром. Имелись тут и замысловатые штучки, вошедшие в широкую моду в прошлом столетии, вроде близнецовых клинков, шпаг-топоров либо алебардпистолетов, предназначенных, по-моему, скорее для того, чтобы привести противника в замешательство, чем причинить реальный ущерб, - а для этого есть простые, действенные и дешевые способы. Оружие более современное и эффективное отсутствовало. Что не значило, будто Гейрред Тальви его не покупал. Просто оно было предназначено не для любования.

Владелец сих любопытных книжных и оружейных собраний посетил меня на четвертый день. Он был очень любезен, предоставив такую длительную передышку. Но я понимала, что меня не для любезностей сюда привезли.

- Пора дать тебе поручение.

Я пожала плечами. Что я могла возразить?

- Слушаю тебя.

Он сел - как тогда, на постоялом дворе, опершись локтем о стол. Одет он был, правда, гораздо скромнее, чем там. В самом деле, зачем ему здесь роскошные наряды, когда его богатство видно и так? Можно и в потертом камзоле походить. Единственным его украшением был перстень с ониксом ("камень вождей", как говаривал один мой добрый знакомый, свантерский ювелир) на левой руке.

Несколько мгновений он явно прикидывал, с чего начать, потом скучно сообщил:

- Пару недель назад, пока я занимался тобой, в Камби был убит человек по имени Мартин Форчиа.

Имя мне ничего не говорило. И вряд ли меня собирались обвинить в убийстве, поскольку пару недель назад я преспокойно дожидалась казни в кинкарской городской тюрьме. Я уточнила- Как его убили?

- Горло перерезали, - без эмоций сказал Тальви.

- Ограбление?

- Возможно. То есть денег, конечно, при мертвеце не нашли...

- Но не деньги могли быть причиной. Короче, ты хочешь узнать, кто и зачем его убил.

- Не совсем.

Это уже было ново. Если он сам не приказал убрать этого Форчиа.

Тальви, несомненно, угадал ход моих мыслей и пояснил:

- Кошелька при убитом не имелось, и карманы его были вывернуты. Но когда мой человек осмотрел его вещи, - он вынул книжечку в кожаном переплете и извлек оттуда мятый лист бумаги, - то за подкладкой кафтана нашел вот это. Так вот, я хочу знать, что здесь было написано. Тогда, возможно, и все остальное прояснится.

Я взяла протянутый лист. Бумага была грубой, шершавой и, безусловно, побывала в воде. Поэтому несколько неровных строчек, набросанных свинцовым карандашом, были почти смыты, и оставались лишь отдельные буквы и слова: тонн Кри Во После лив та клад Буквы вдобавок прыгали, и порой невозможно было определить, которая из них относится к верхней строчке, а какая - к нижней. Короче, никак не прочтешь. Однако я подозревала, что Гейрреду Тальви глубоко наплевать на смысл записки. Он хотел знать, как Золотая Голова выкрутится.

- Придется ехать в Камби.

Против моего ожидания, он не выразил неудовольствия и не посмеялся над моей неспособностью решить загадку сразу.

- Что тебе для этого нужно?

- Ясно что. Лошадь, одежда, оружие - все это я предпочла бы выбрать сама. Деньги на расходы, крон сорок - в серебре и меди. Все.

- А люди?

Вот оно. Проверяет, не сбегу ли я.

- Позволь спросить - ты даешь мне сопровождающих в качестве охраны или в помощь?

Я не думала, что он станет притворяться.

- Пожалуй, все же в помощь, - медленно произнес он.

- Тогда это лишнее. Если бы мне предстояло ехать, скажем, в Тримейн или на южную границу, тогда, может, мне бы кто и пригодился. Но в Камби, где меня многие знают, твои люди только помешают.

- Это довод. Я даю тебе неделю. Но если ты не управишься за этот срок, я все же подошлю к тебе своего человека.

- Согласна. Пусть он ищет меня в гостинице "Оловянная кружка", что в Третьем переулке за Рыночной площадью. Спрашивать нужно Золотую Голову, не Нортию Скьольд. Пусть скажет, что он - племянник каретного мастера.

Сомневаюсь, чтоб Гейрред Тальви знал, что означает сие выражение. Но спрашивать не стал, как не спросил, к чему подобные уловки. В конце концов, я могла с чистой совестью морочить ему голову - хоть и не золотую, но господскую. Если только он уже не заготовил ответный ход.

Это мне и предстояло проверить.

Мы расстались холодно, но не враждебно. Он бы не снизошел до враждебности ко мне, а я не мешаю чувства с деловыми отношениями. Так займемся делом.

Наутро я выехала, оседлав старушку Керли. Пусть я была не в восторге от этой лошади, но она соответствовала тому образу, что я желала себе придать. На мне был приказчичий кафтан из чертовой кожи, стоптанные сапоги и круглая клеенчатая черная шляпа, ничем не хуже тех, что украшали головы добропорядочных сограждан, не так давно толпившихся у моего эшафота. В седельных кобурах было два рейтарских пистолета, и еще при мне был "миротворец", то есть дубинка, залитая изнутри свинцом, - излюбленное оружие горожан (кроме студентов - те предпочитают железные прутья). Единственная роскошь, которую я себе позволила, заключалась в превосходном кинжале левантийской работы, найденном мною в настоящем оружейном собрании, а не в той коллекции древностей и блестящих безделушек. Мой провожатый, по имени Ренхид, - один из тех, что ехал с нами от Кинкара и, видимо, кое-что обо мне слышавший, - всячески уговаривал меня взять венецианскую сандедею о шести гранях. Я отказалась - слишком уж короткий клинок, годится только как церемониальный или, в крайнем случае, для охоты по причине большой тяжести, да и не по женской он руке, даже моей, тут лапа нужна гвардейская. У меня, конечно, тоже ручка не из самых крохотных - будь это так, я предпочла бы стилет, а эдак - кинжал был в самый раз. Вороненую сталь с золотой насечкой скрывали потертые кожаные ножны, а ежели в дороге придется разрезать мясо (на обеденном столе, а не в драке), на то есть славный ножичек, прихваченный мною из "Белого оленя".

Камби - городишко портовый и примечательный разве что своими стенами, возведенными во времена Пиратских войн прошлого века. Теперь пираты промышляют все больше к Югу, а стены стоят. Я бывала здесь не так чтобы часто, мои деловые связи в основном в Свантере, но все же достаточно, чтобы осмотреться и обзавесгись кое-какими знакомствами.

Я приехала туда ближе к вечеру, незадолго до закрытия городских ворот. Стражников, надо заметить, было поболе, чем желающих посетить город. Я чинно заплатила пошлину и, как порядочная, неторопливо поехала по грязным улицам. Камышовые и черепичные крыши почти смыкались над моей головой. Пахло солью, рыбой, помоями. С моря тянуло ветром. Сколько раз я проезжала так по Камби, Гормунду - бывшей вотчине предков молодого Эгира, Свантеру? На миг у меня засосало под ложечкой, захотелось на все плюнуть, удрать куда-нибудь, хоть в столицу, хоть на южную границу, там пусть и воюют, зато круглый год тепло. И я знала, что не сделаю этого.

Третий переулок только назывался третьим, на самом деле он был пятым или шестым за Рыночной площадью. Почему так получилось, меня не интересовало. Торг сегодня закончился, площадь была почти пуста, и я ехала бросив поводья, без опасения спихнуть лоток или лоточницу. Одним из достоинств Керли, как я успела заметить еще после плахи, было то, что она слушалась коленей и не нуждалась в узде, чтобы понять направление. Она трусцой пересекла площадь и снова углубилась в ущелья переулков.

После очередного поворота передо мной замаячила огромная оловянная кружка, вместо вывески водруженная на шесте над входом. Были, должно быть, времена, когда надраенная кружка сияла под солнцем, привлекая к себе взоры жаждущих, но я их не застала. Металл давно не чистили, и он потускнел. Нынешнего хозяина это не волновало. Основной доход он получал от постоянных клиентов.

Я отдала Керли конюху, предварительно сняв сумки с седла и водрузив их себе через плечо, и вошла внутрь. Народу в зале было не много - хоть и наступил вечер, но для любителей трактирных посиделок час был еще ранний. Маддан, владелец заведения, протирал у стойки кружку, гораздо меньших размеров, чем та, что висела над входом. Его лысина матово светилась в окружении масляных плошек.

Я подошла к стойке и сняла шляпу, встряхнув волосами - они, пусть и были подстрижены перед дорогой, цвета не изменили.

- А... - сказал Маддан, хотя губы его при этом формой обрисовали идеальное "о". Времени поразмышлять над этим противоречием предоставлено мне, однако, не было. Маддан очень быстро пришел в себя и безразлично произнес: - А я слыхал, будто кое- кому... голову-то золотую... того...

- Значит, назад пришили, - в тон ему ответила я и добавила: - Не беспокойся, за мной все чисто. Он вздохнул.

- Ты по делу или как?

- Я когда-нибудь езжу не по делу?

- Кто тебя знает... Надолго?

- Дней на несколько. - Я не стала уточнять.

- Значит, будешь брать комнату?

Вместо ответа, я положила на стойку серебряную крону. Маддан кивнул, и монету чудесным образом заменил ключ.

- Вторая от лестницы, ты знаешь... Ужинать будешь?

- Само собой.

Я поднялась наверх. Номер, конечно, был похуже, чем в "Белом олене", но обеспечивал самое необходимое, а уж после камеры смертников и вовсе показался дворцом (если забыть, что после той же камеры я несколько дней прожила в настоящем дворце). Вскоре пришел и Маддан.

Он принес свечу и поднос с ужином: луковый суп, благо целоваться в обозримом будущем не требовалось, говяжье сердце и бутылку фораннанского ("Разорят меня твои барские замашки, - нудел он обычно. - Кроме тебя, здесь кислятины этой никто не пьет, а бываешь ты редко, - себе в убыток закупаю! "). То, что он пришел сам, а не прислал слугу, означало, что он желает перемолвиться наедине. Так оно и было.

- Берешь в долю, Золотая Голова?

- Нет. Дело мутное. Но навар ты можешь поиметь.

- Ясно. Спрашивай, что надо.

Маддан действительно мог знать о многом. Разумеется, записку я ему показывать не стала, но о покойном авторе спросить стоило.

- Слышала я, будто не так давно в вашем богоспасаемом городе перерезали глотку некоему Мартину Форчиа.

Маддан пожевал губами, раздумывая, говорить или нет. Наконец бросил:

- Вообще-то это было не в городе. Его у волнореза нашли, с той стороны, после отлива...

То, что труп побывал в воде, новостью для меня не было. Недаром записка размокла. Однако слабая надежда, что Гейрред Тальви изволит шутить и дурить мою золотую голову и никакого убийства не было вовсе, померкла. Но Маддан явно сказал не все, что знал. Он этого и не скрывал. Стоял и ждал, спрошу ли я. Я молчала. Подхватив поднос, он пошел к выходу. В дверях обернулся:

- Скажи, этот Форчиа - твой друг? Странная манера подобным образом спрашивать о покойнике.

- Я его не видала ни живым, ни мертвым, - ответила я чистую правду.

- Тогда лучше тебе не ввязываться в это дело. Верные люди говорили, что Форчиа был императорским шпионом.

С этими словами Маддан закрыл дверь.

Вот еще новости. Тальви работает на императора? Почему бы нет, работаю же я на Тальви. В этом даже есть некое изящество - заставить последнюю из Скьольдов служить той самой власти, что Скьольдов уничтожила. Но что-то подсказывало мне, что дело обстоит совсем не так. Хотя, как заметил бы мой нынешний работодатель, "что-то подсказывает" - не довод. Равно как и "верные люди говорят" - далеко не всегда есть правда, в чем мне неоднократно приходилось убеждаться.

Впрочем, пока я размышляю, ужин стынет. Вот это - действительно довод. Я быстро покончила с едой. Плеснула вина в кружку - глиняную, не оловянную, стянула сапоги и вытянулась на койке, отхлебывая вино и разглядывая извлеченную из кармана записку Форчиа.

Прикинем.

точн Кри Во После лив та клад Только два слова выглядят законченными: "клад" и "после". Может быть: "Точно так. Идти по кривой - клад. После ливня". Бред полнейший. И Гейрред Тальви, которому, очевидно, была адресована записка, меньше всего похож на кладоискателя. Кроме того, если слово выглядит законченным, это не значит, что оно таковым является. Начало другого слова... может, "кладбище"? А скачущее "во" залезает на верхнюю строку.

"Точно в восемь на кладбище (если предположить, что вместо "та" в действительности "на"). Кричи. После"... должно произойти что-то с "ли". Но не "пли" же, если бедняге перерезали горло. А потом утопили. Вот откуда "кладбище" в мыслях и поперло.

Разумеется, в этом варианте больше смысла, чем в первом. Но "клад" с равным успехом может быть не началом, а концом слова. Тем паче, что расстояние между ним и "во" очень большое. Приклад? Расклад? А "после ли... " - "впоследствии лишишься"...

Я крутила записку так и эдак, рассматривала ее на свет - бесполезно. Карандашные буквы смылись начисто. Но если бы Мартин Форчиа писал чернилами, было бы еще хуже. Они бы полностью расплылись. И почему бы господам ученым в своих академиях, вместо того чтоб заниматься всяческой чепухой, не изобрести чернила, которые бы не расплывались в воде? Тогда бы Гейрреду Тальви не пришлось посылать меня в Камби. И он придумал бы для меня что-нибудь погаже...

Ладно, я и не рассчитывала разгадать содержание записки в первый же вечер. Но в "кладбище" что-то есть. Или на нем... Надо будет туда наведаться.

Если "клад" действительно означал кладбище, а "во" - восемь часов, то никак уж не восемь часов утра. Это было ясно с самого начала. Но тем не менее я встала с рассветом и, миновав припортовые кварталы, вышла к городскому погосту.

Камби - город не настолько богатый, чтобы иметь, скажем, два кладбища, как в Свантере, - для покойников денежных и для неимущих. Здесь все покоятся в одной ограде. В Свантере, как во многих других больших городах, на бедняцком кладбище бренные останки, пролежавшие в земле определенное время, из могил, за коими никто не ухаживает, вырывают и сносят в подвалы близлежащих церквей - пусть лежат себе мирно до трубы архангельской и не мешают истлевать следующим поколениям, раз магистрат не выделяет новых земельных участков. Кости, говорят, лежат огромными беспорядочными грудами - воображаю, какой переполох начнется там в день Суда! Но в Камби такого точно не будет, потому что здесь костей из могил не вырывают. Подозреваю, что старые могилы просто ровняют с землей и без зазрения совести копают новые.

В маленькой часовне не было никого, кроме священника и двух старух - рыбацких вдов. Сторож дремал во дворе, сидя на досках подозрительного вида и происхождения. И это единственное, что было здесь подозрительного. Я бродила среди фамильных склепов из зеленого камня с прожилками, в чугунных розах и виноградных гроздьях, простых надгробий, поросших мхом, и покосившихся крестов. На одном из таких, сбитом из грубо обструганных деревяшек, было нацарапано: "Мартин Форчиа". Ни тебе даты, ни "покойся с миром"... Бедолага, кому бы ты ни служил. Кто его хоронил, интересно? Тальви упомянул лишь, что ему доставили вещи Форчиа. Почему он не дал мне встретиться с тем, кто это сделал? Не хотел излишне облегчать мне задачу?

Могила Форчиа была одной из самых свежих. Я заметила еще две, не успевшие осесть. В одной покоилась почтенная дама, которая умерла, судя по надписи на плите, пресытившись днями. На другом надгробии плач по безвременно ушедшему супругу и отцу изливали неутешная вдова и четырнадцать детей (перечислены поименно). Хороший город Камби, зря я о нем дурно отзывалась. Видимо, здешний воздух способствует долголетию и плодовитости... Правда, не всегда. Нужно будет приложить все усилия, чтобы количество могил в ближайшее время не возросло.

И все же что за преступные деяния творились здесь... если они творились? Я обошла приют вечного успокоения вдоль и поперек, но не нашла никаких подсказок. На склепах не было следов взлома. Нигде. Ни на одном. И я не заметила, чтоб раскапывали какую-нибудь могилу - а по нынешнему времени года скрыть следы этого нелегко. И, мотаясь по свежей травке, среди кустов шиповника, который непомерно разросся вдоль стен, я думала, что даже если и найду что-либо, вряд ли это поможет. Конечно, кладбищенское воровство - занятие малопочтенное, но к нему прибегают, как правило, те, кто не режет глоток живым. Мне приходилось слышать, опять же в Свантере, что могилы нередко раскапывают врачи и студенты-медики, которым трупы нужны в сугубо учебных целях. Но в Камби нет медицинской школы. И даже если здесь практикует какой-то лихой хирург-одиночка, которого застукали на кладбище, ему проще было бы, перерезав Форчиа глотку, сразу поволочь его на анатомический стол, а не выбрасывать в море.

Выбрасывать в море...

Кладбище от моря довольно далеко.

В конце концов, на кладбище я всегда могу прийти снова. Или меня туда принесут.

Вернувшись в город, я свернула на Приморскую площадь, обогнула выходящую на нее фасадом церковь Святого Бернарда Эрдского, и по боковым улицам вышла в порт.

Для апреля было тепло, солнечно, и слепящие блики на зеленой воде заставили меня зажмуриться, когда я вынырнула на свет из тени и сырости каменных проулков. На миг я остановилась. Порты никогда не относились к сфере моей деятельности, я не слишком любила там бывать и где-нибудь в лесу чувствовала себя гораздо лучше, но, если бы Господь захотел, чтоб я всю жизнь проторчала в лесах, он и создал бы меня лесным зверем. Посему я бывала в портах, самых разных, и здесь тоже. Но уповать нынче приходилось только на собственные глаза и память. Я не собиралась повторять ошибок Форчиа, который наверняка о чем-то расспрашивал окружающих и снискал себе репутацию шпиона - да он и был шпионом, только неизвестно чьим.

Я слишком много думаю о Форчиа, которого никогда не видела и о котором знаю только, что он, мне на горе, умел писать. Не ищи, кто убил Форчиа, ищи, о чем говорится в записке... Я поняла, что, если сумею, что-то прояснить с убийством, тогда и записка станет яснее.

Форчиа нашли с той стороны волнореза, сказал Маддан. "С той" - в устах местного жителя означает - с западной, так как там к волнорезу примыкает городская стена. Точнее, почти примыкает... Я прошла туда посмотреть. Удивительно сумрачное место. Солнце уже перевалило на вторую половину дня, и тени тянулись от стены до самого волнореза. Валялись груды гниющего плавника и тины, дохлые крысы, объедки. Свалка, короче. Матросы, грузчики, разносчики и прочая портовая шваль остались по ту сторону волнореза, здесь их голоса были не слышны. Тишину нарушал лязг амуниции городской стражи, патрулировавшей стены, шум ветра и волн. Последние с каким-то бычьим упорством били о серый гранит и опадали хлопьями грязной пены.

Я медленно повернула назад. Вряд ли Форчиа убили и бросили в воду прямо здесь. Слишком уж хорошо место просматривается сверху - как со стены, так и с волнореза. Конечно, можно улучить момент, когда стражи поблизости не будет, но...

Но. Независимо от того, где убили Форчиа, я знаю, где его точно бросить в море не могли. Дальше мыса Айгар, западной оконечности Камбийской бухты, отделенного от города березовой рощей. Как раз там в море впадает река Айгар. Неглубокая, но со свирепейшим течением. Мне однажды пришлось там выбираться вплавь при обстоятельствах, которые к данному делу отношения не имеют, и свидетельствую: по вине реки ли, ветра ли от мыса идет сильное подводное течение на восток, к городу. Вдобавок там обширная отмель, при отливе каменистое дно местами обнажается, даже на лодке не пройдешь, поэтому порт и заложили в глубине бухты, правда, прилив там, как и везде здесь, высокий...

А Форчиа нашли после отлива.

После лив Неужели он сумел это предугадать? Или, может, он написал "после прилива"? В любом случае это более разумное объяснение, чем те, что я напридумывала вчера.

Но как прилив (или отлив) связаны с кладбищем?

Это мне и предстояло узнать.

Когда стемнело, я вернулась на кладбище. Сторож не показывался, и я была готова ко всему. Пистолеты, правда, оставались в гостинице, однако кинжал и дубинка были при мне. Я вообще не люблю лишнего шума, тем более что пальба на кладбище - это уж чистейшее фанфаронство и неуважение к традициям. На кладбище должно быть тихо, а на рынке - шумно. Впрочем, я и на рынках предпочитала обходиться без стрельбы и не создавать необходимости пускать оружие в ход. Дедуля Бешеный этого, конечно, очень бы не не одобрил.

Однако, чтобы не влезать в ненужные подробности, - ночь была потрачена зря. Несколько раз слышался треск в кустах, шевеление и шепот, но это оказывались всего лишь влюбленные парочки, обжимавшиеся под сенью надгробий. Что поделать - весна. Хотя, конечно, весна весной, но могли бы подождать, пока трава как следует подрастет, - сыро же, черт возьми!

Злая, как помянутый черт, и продрогшая, ибо мне, в отличие от тех сосунков, любовный жар костей не согревал, я вернулась в гостиницу, немного передохнула, перекусила и снова вышла в город. Никаких свежих идей в голову не приходило. Я утешила себя тем, что одну из трех строчек можно считать разгаданной, осталось всего две, а дней у меня впереди - шесть. Но это было единственное, что утешало. Бесполезная ночь повлекла за собой бесполезный день. Долго перечислять, куда меня заносило, однако никаких концов я не нашла. Они снова ушли в воду. Как бедняга Форчиа. То есть он-то не ушел, его бросили... И перед этим перерезали горло. На матросню вроде бы не похоже и на мастеровщину тоже. И те и другие скорее бы проломили череп.

Если бы мне хотя бы удалось взглянуть на труп, было бы проще определить, кто поработал. Но не выкапывать же мне его из могилы! А что? Можно. А еще можно пойти к гадалке, вызвать дух Форчиа и задать ему парочку вопросов. Отличный способ, запатентован еще в Библии, насколько я помню... Беззвучно выругавшись, я перешла Приморскую площадь и повернула назад, к гостинице.

Кто оплатил похороны Форчиа? Скорее всего, неизвестный мне человек Тальви. Не сам Тальви - тот узнал обо всем задним числом. Если верить его словам. А кто отпевал бедолагу? Кладбищенский священник, что вероятнее всего, или кто-то другой? Кто нашел труп? Портовый патруль? Прохожие? Матросы? Все это легко можно выяснить. Но получается, что не миновать расспросов. И тогда меня начнут связывать с человеком, которого в городе считали императорским шпионом. Этого бы мне не хотелось.

Если ни до чего другого не додумаюсь, ночью вернусь на кладбище, влезу в церковь и посмотрю записи. Может, это на что-то меня наведет. Хотя не слишком это привлекательное решение...

Поужинать я расположилась не у себя в комнате, а в зале, чтобы послушать, чем тут дышат. И здесь неудачи меня преследовали. Зацепиться было не за что. Обычные разговоры о торговле, пошлинах, налогах, грузах, фрахте, толстосумах-кровопийцах, которым не мешало бы пощекотать брюхо ножиком (я насторожилась, но это была лишь риторическая фигура), патрульных, совсем заевших жизнь хорошим людям, и падлах- стервахсуках-бабах. Шпионы и всяческие ищейки не упоминались. Мелькнула нехорошая мысль - а вдруг Маддан понял, что я не собираюсь следовать его совету, и теперь держит меня за ищейку? Ну нет, тогда бы меня здесь окружала мертвая пустыня. А так - никто внимания не обращал. Не настолько Маддан умен, чтобы подстраивать сложные ловушки.

Публика была обычная - разные деловые, портовые и околопортовые, шкипера, торговцы. Девочки - немного. Маддан пускал только тех, что почище, полагая "Оловянную кружку" приличным заведением. Просто заезжие - "племянники каретного мастера".

К полуночи дым начал густеть, девочки порасхватали клиентов, а остальные, уже плохо державшиеся на ногах, все еще что-то доказывали. Какой-то малый из "племянников", судя по всему подзадержавшийся в подмастерьях, с рыданиями выкрикивал, что "империя рушится" и "война скоро докатится до нашего милого Севера". Меня от этих разговоров повело больше, чем от табачного дыма и перегара. Не выношу политики, особливо политики в кабаках. Кроме того, подобные заявления как раз могли исходить от натурального шпиона. Но этот, после того как изрек великие истины, уткнулся мордой в столешницу и сладко захрапел, не тревожа покой Оле-вышибалы, дремавшего у дверей. Кулаки у Оле были как чугунные ядра, и мозгов у него было столько же, сколько в чугунном ядре, но работу свою он исполнял как подобает. Драки здесь случались редко. Маддан довольно наблюдал за происходящим из-за стойки. Для него день был вполне удачен, не то что для меня...

Дьявол! Для чего Гейрреду Тальви понадобилось делать из меня дуру? Если именно это было его целью, то он своего добился. Я же не ищейка, а совсем на, оборот... Если Тальви этого не понимает, он просто болван. А если понимает... это гораздо хуже.

Я поднялась к себе. Спать не хотелось. Запалив свечу, я вынула знакомую до колик в желудке записку и тупо уставилась в нее.

Тонч та Собственно, почему я решила, будто "точн" означает "точно"? Может, "достаточно"? Или "источник". Какие здесь поблизости есть источники? Кроме реки, ничего не знаю, но это можно выяснить, это ведь не про убийство Форчиа спрашивать...

И - концы в воду...

Но источники бывают не только у воды. Если подумать, источники бывают у чего угодно. Или почти.

Источник благодати. Источник богатства. Источник тепла. Источник света...

Источник света!

Но перед "света" должно быть еще какое-то слово или даже два. Слишком уж велик промежуток...

Встав из-за стола, я принялась ходить по комнате. Что-то вертится в памяти... "Источник чего-то там и света" - убей меня Господь, откуда мне знакома эта фраза? И выглядела она вроде бы совсем по-другому...

Я плюхнулась на кровать, сжала пальцами виски и зажмурилась. И тут же за сомкнутыми веками проплыли слова на мертвом языке, проплыли и исчезли.

Правильно, Господи, тебе следовало меня убить. Нет, убить такую растяпу мало. Превратить в кинкарскую лавочницу, ни на что иное она, растяпа, не годна. За два дня, что я мотаюсь по городу, эта фраза не меньше шести раз оказывалась у меня перед глазами. А может, и больше. Потому что каждый раз, направляясь в порт или пересекая Приморскую площадь, я окидывала рассеянным взглядом фасад церкви Святого Бернарда Эрдского. Над главным порталом там высечен барельеф: рука, протянутая из кучерявого облака, благословляет корабли с немыслимо надутыми парусами. Облако обвито каменной лентой с потускневшими бронзовыми буквами:

"FONS GAUDI ЕТ LUCIS"

Что, если верить жалким обрывкам книжной учености, сохранившейся в моей памяти, означает: "ИСТОЧНИК РАДОСТИ И СВЕТА".

Я не Бог весть какой знаток архитектурных стилей, особенно церковных, но, насколько я понимаю, церковь Святого Бернарда Эрдского не могла быть построена раньше середины прошлого века. Именно тогда имперские зодчие взяли манеру вместо островерхих шпилей церквей возводить купола. Так они вроде бы возрождали традиции другой империи, Римской, никогда, к слову сказать, своих колоний в наших краях не имевшей. На самом деле, говаривали много путешествовавшие люди, эти строения больше смахивали на мечети, прости, Господи, меня, многогрешную, за подобное сравнение.

Я пришла туда к утренней мессе. Народу было не много, хотя, разумеется, не так мало, как в кладбищенской часовне. Небольшой орган - сущий малютка перед тем, что стоял в Свантерском кафедральном соборе, - молчал, и пожилой священник с желтоватым цветом лица служил без воодушевления. Я купила свечу, чтобы поставить ее за помин души Мо Хантера, шкипера шхуны "Гордость Карнионы". Во-первых, потому, что Кривой Мо на своей "Гордости" и в самом деле о прошлом годе пропал в море, а во-вторых, это был хороший предлог оглядеться. Церковь, расположенная вблизи порта (правда, не на его территории), посещалась, судя по всему, преимущественно моряками и их близкими, несмотря на то, что Бернард Эрдский не был особенно почитаемым морским святым, вроде святого Николая-путеводителя или святого Христофора (а вот с чего Тальви почитали святого Христофора, между прочим? ). И как во многих иных церквах, особенно где есть гробницы святых, можно увидеть слепки исцеленных рук, ног и прочих частей тела - хоть и не всех, надо думать, - так здесь стены были увешаны изображениями парусников - из соломы, дерева, глины, латуни, изредка даже из серебра. К сожалению, этих трогательных даров от мореплавателей, коих от кораблекрушений и прочих напастей на водах спасла молитва Бернарду Эрдскому, было недостаточно, чтобы прикрыть фрески, исполненные в той не любимой мною манере, что представляет святых и мучеников такими, будто им поминутно необходим флакон с нюхательной солью. А ведь они, если верить тому, что им пришлось претерпеть, были довольно крепкими ребятами.

Фрески по большей части изображали разные эпизоды из жития святого Бернарда, каковое я, признаться, знала плохо и с трудом могла эти эпизоды отождествить. Ясно было, что святой епископ подвизается в пустынях и чащобах, проповедует страшным и диким варварам-эрдам и обращает их в истинную веру, низвергнув языческих идолов. Вероятно, где-то там, среди варварских вождей, внимавших проповеднику, примостились и мои предки. Надо признать, с ними он недоработал...

Однако все это плохо вязалось с кораблями на стенах и с барельефом в тимпане - где тоже были изображены корабли. Не кроется ли здесь разгадка?

Я осмотрела хор с восточной стороны церкви, табернакль со статуями в алтарной стене, лекторий, за которым тянулся ход в крипту. Едва я успела бросить взгляд в ту сторону, как прозвучало: " Ite, missa est" Священник, сопровождаемый служкой, удалился в сакристию. Еще один служитель подошел поправить свечи. Он был невысок, коренаст, с удивительно мощными плечами.

Я отвернулась. Если здесь что-то неладное, лучше не торчать на виду, а наблюдать оттуда, откуда не будешь мозолить людям глаза. Кстати, для меньшей же заметности я повязала голову платком, скрывшим волосы, и могла без опаски снимать шляпу. Но сейчас я ее снова на себя водрузила.

Для чего в церкви служит крипта? В старых - известно для чего. Там гробницы или просто могилы. Но эта церковь не такая уж старая. Припасы какие-нибудь? Вино? Свечи?

У служителя со свечами странная походка. Как будто он больше привык ходить по шаткой палубе, чем по каменным плитам.

Остаток дня я провела в заранее облюбованном мной месте - на крыше дома наискосок от церкви. У дома были широкие дымоходы, а по соседству расположился пустующий торговый склад. Так что никто мною не интересовался, и никто не мешал, кроме голубей. Отвратные, кстати, птицы. Понятия не имею, почему их вечно сравнивают с чем-нибудь священным и высоким. Летают они красиво, спору нет, хотя и чересчур шумно, а как сядут - существа жадные, прожорливые, а главное - злобные. Ни один ворон со своими собратьями такого не вытворит, как эти милые создания.

Это мне церковь, наверное, благочестивые мысли нагоняет. Сперва кладбище, потом церковь - до чего дойдем? Однако соседство с голубями искупалось выгодой позиции - отсюда был виден и главный вход в церковь, и низкая боковая дверь, которую я приметила еще утром. Она была закрыта, но замка не имела - предположительно, запиралась изнутри.

Ангельское терпение, дух благочестия и отнюдь не голубиная кротость, проявленные мною в тот день, наконец были вознаграждены. Может, математик из меня еще худший, чем знаток архитектуры, но сложить-вычесть я умею. Вечернюю мессу - здесь, как и во всем герцогстве Эрдском, не действовал исходивший из Тримейна запрет на вечерние мессы во избежание пожаров, вызываемых свечами и лампадами, - более многолюдную, посетило сорок два человека. А покинуло церковь тридцать четыре. Причем, насколько я могла припомнить, все недостающие были мужчины. Этим я отмечаю не только их принадлежность к относительно сильному полу, но и обстоятельство, что они были не мальчишки и не старцы. Я ждала. Может, они все сладко задремали от прохладного вечернего воздуха. Может, режутся в карты на задних скамьях. Или обсуждают что-то со священником. Всем исповедоваться приспичило на ночь глядя?

Священник со служкой вышли из церкви. Служка был тот, которого я заметила во время утренней мессы - молодой, бледный, белобрысый. Приземистого причетника нигде не было видно. Ну, ничего особенного - остался привести церковь в порядок, пол подмести, свечи опять же затушить, чтобы пожара не случилось, пусть у нас и не Тримейн, пожары на Севере бывают и похлеще... а восемь человек вызвалось ему помочь?

Молодой служка запер входную дверь на большой висячий замок и отдал ключ патеру, предварительно поклонившись. Священник в ответ кивнул, и оба разошлись. Я не стала следить ни за тем, ни за другим. Осталась на месте.

Возможно, причетник вышел, пока я устраивалась на крыше. А восемь человек просто попросились переночевать. И чтобы они ничего при этом не похитили, их заперли снаружи.

Но я в такую возможность верила слабо.

Из моего убежища был слышен ветер, доносивший слабый звук хорового пения со стороны порта и перекличку ночных сторожей. И был отчетливо слышен колокол с Рыночной площади, отбивавший часы.

Вскоре после одиннадцати в окнах церкви мелькнул огонек. Витражи - вещь красивая, но при слежке неудобная. Да и без витражей окна были расположены так, что снаружи - с крыши, с мостовой - ничего не увидишь. Единственное, что можно понять, - внутри ктото ходит.

Значит, все они по-прежнему там?

А где же еще?

Если они там служат черную мессу - как это называлось в книгах - обедня святого Сикария? Или Сихария?

или предаются содомскому греху, это не моя забота. Пусть инквизиция разбирается. По мне, так они вольны делать что угодно, лишь бы младенцев не резали, а младенцев я при них как-то не заметила.

Но и в черную мессу мне не очень верилось.

Свет в церкви погас, и тени, мерещившиеся мне за окном, исчезли. Влезть, что ли, посмотреть? Не в окно, разумеется, - оно заперто. И не в главную дверь - пока возишься с замком, ночной патруль заметит. А вот боковую дверь, если она изнутри на задвижке или щеколде, можно попробовать открыть.

Ну уж нет. В двенадцать лет или даже в двадцать я бы не преминула совершить такую попытку. Но теперь меня подобные авантюры не привлекали. Главное - терпение, пусть тебе холодно и неудобно.

А вот Форчиа терпения, похоже, не хватило.

У меня было предчувствие, что до утра больше ничего не произойдет. Но в гостиницу я возвращаться не стала, продолжая вполглаза - спи, глазок! спи, другой! - приглядывать за церковью.

Около семи утра открылась боковая дверь - как я и предполагала, ее отперли изнутри. Появился причетник, похожий на матроса, зевнул и пошел ко главному входу. В руках у него была связка ключей.

Интересно, святой отец тоже в деле? Или только служка? Или оба?

Я дождалась, пока появились вышеупомянутые лица, и в церковь начали заходить первые посетители, а потом присоединилась к ним. Надо ли говорить, что тех восьми и духу не было? И вряд ли они прятались по исповедальням. Причетника я тоже не видела (отсыпается где-то? ).

На сей раз я не стала просовываться к алтарю, а уселась на самой дальней скамье, отделенной от главного нефа стеной леттера и органом. Сложила руки на коленях и уронила голову на грудь, полуприкрыв глаза - то ли утренняя дрема сморила, то ли молитва захватила.

Чем бы сегодня ночью ни был занят причетник-ключарь-и-кто-там-он-еще, метлу он точно в руки не брал. И если здесь не было чьего-то духа, сие не значит, что не было и следа. Хотя если бы я не разглядывала плиты пола так пристально, то ничего не заметила бы. Так, господа. Неверные магометане, сказывают, имеют привычку, входя в свои мечети (тоже под куполом), скидывать обувку. А вы - в сапогах, заляпанных глиной. Ну, не так чтоб очень заляпанных. Но все же. И что самое смешное - следок-то, почти слившийся с мозаикой, не от входа повернут. Наоборот.

Я вздохнула. Предположим, пока священник занят, я смогу проникнуть в крипту (она заперта, но замок не очень сложный). В том, что первое слово второй строки следует читать как "крипта", сомневаться не приходилось. Но я уже знала, что увижу там. Ничего. Может, захоронения прошлого века, какую-нибудь церковную рухлядь. И если туда каким- то образом попадали посторонние, скажем, благочестивые прихожане или прихожанки, помогавшие в церкви по праздникам, они только это и видели. Но если бы туда попал человек более внимательный, то при тщательном осмотре он бы, вероятно, сумел обнаружить потайной выход. Вряд ли камень, указывавший на него, был восьмым в кладке. Скорее, восемнадцатым, если судить по длине промежутка между слогами записки.

Я встала и направилась к выходу из церкви. В сущности, я узнала все, что от меня требовал Тальви. Но мне этого было недостаточно. Прежде всего я должна была проверить еще одну догадку. А потом выяснить кое-что еще.

Что странного в наличии подземного хода? Мало ли помещений его имеют? Даже в "Оловянной кружке" он есть. Но ведь каждый ход обязан куда-то вести. Куда - можно проверить по-разному. Можно как Форчиа, который туда пролез. А можно и по-иному.

В тот день, впервые за время пребывания в Камби, я выбралась из города. Даже выехала - хватит Керли стоять в конюшне, пусть прогуляется. Я покинула Камби через Северные ворота, на случай, если за мной кто-то следил. Я этого не чувствовала, но предосторожность никогда не помешает. Потом, сделав круг, свернула на запад и направилась к мысу Айгар.

Керли я оставила в сосняке, сменившем березовую рощу. Неподалеку шумела по камням река. Я не торопилась. Хотела быть здесь именно днем, при полном свете. До прилива.

Ближе к побережью лес отступал, бурая подзолистая почва была покрыта молодым вереском, кустиками брусники и толокнянки. А дальше - каменистая отмель, где галька под пронизанной солнцем водой казалась самоцветами. Соркес бы посмеялся над подобным сравнением. Да и мне было не до красивостей. Я искала. И всетаки нашла, хотя вход был аккуратно заложен кусками дерна с пышным мхом и кустистым лишайником. Пусть во время прилива вода поднималась почти до самого склона, куда выходил подземный ход, но лишь почти. Что-то им пришлось тащить, и довольно тяжелое, судя по оставленному следу. Здесь берег песчаный, но не везде, кое-где виден срез глины, залепленной мхом или золой. Они погрузили то, что несли, в лодку, та, само собой, следов не оставила, но безусловно была здесь. Затем причетник вернулся, а его сотоварищи вновь замаскировали выход. Засим сели в лодку и уплыли. И все. Красиво и просто, невдалеке от городских стен, почти под самым носом у патруля. Всем известно, какой плохой здесь берег, только в прилив лодка и пройдет.

Вопрос: кому и зачем понадобилось рыть ход из города до мыса? Понятно, что это не вчера сделали. Наверное, тогда же, когда строили церковь, а нынешние ее обитатели лишь пользуются тем, что досталось им в наследство.

Церковь, между прочим, если я верно определила, была построена в разгар Пиратских войн. А Камби известен тем, что на него тогда нападали только с моря. Если бы подземный ход был известен пиратам, они бы не преминули им воспользоваться. Значит, к пиратам это не имеет отношения. А нынешние хозяева тайника - люди серьезные, запросто перерезают глотку тому, кто о них узнал. Беднягу Форчиа, скорее всего, бросили в воду именно здесь, как я и предполагала с самого начала. Серьезные, но не очень умные. Не догадались притопить труп под камнями, не подумали, что здешнее течение отнесет его к порту. А может, просто торопились - прилив ведь уходил.

С такими мыслями я вновь углубилась в сосняк и вскарабкалась на Керли.

Источник радости и света.

Крипта. Восемнадцатый камень в кладке.

После прилива Записка вряд ли была адресована Тальви. Форчиа делал записи для себя. Он следил за церковью и, видимо, захотел узнать смысл надписи на тимпане. Может быть, он видел в ней ключ к разгадке? Затем он нашел потайной ход...

Следующим местом, куда я направилась, вновь оказался порт. На сей раз я могла позволить себе расспросы, не опасаясь, что их свяжут с убийством Форчиа. Я узнала, что вчера порт покинули два корабля - торговая полакра "Айге" из Фораннана и шхуна местной приписки "Фортуна", направлявшаяся в Дальние Колонии. Сегодня на рассвете из гавани вышла также военная галера "Святой Хамдир". И ни один корабль, за исключением обычных рыбачьих баркасов, за эти двое суток порт не посещал.

Потолкавшись в порту, я вернулась в "Оловянную кружку", где смогла наконец поесть и отдохнуть. Но размышлять я не переставала. Теперь я думала о кораблях, покинувших город. Один из них принял шлюпку и восемь человек, тайно покинувших город с каким-то грузом. Первое, что приходило на ум, - вольное братство контрабандистов. В общем-то почти все говорило в пользу этого предположения. За исключением моего собственного личного опыта. Я знавала кое-кого из местных контрабандистов. Они убивают только в крайности, как правило защищая собственную жизнь. Случай с Форчиа на это не походил. Что, конечно, еще ничего не доказывает.

Другая возможность - незаконная работорговля. Это уже посерьезнее. Корона с незапамятных времен ведет с ней борьбу, защищая свою монополию на живой товар. Успехи в этой борьбе бывали, но переменные. Даже под страхом смертной казни торговцы живым товаром не хотели терять выгоды, особенно с тех пор, как были открыты Дальние Колонии, где на этот товар постоянный спрос. А один из кораблей шел именно туда. Да, у работорговцев и денег поболе, чтобы обустроить подземный ход, и жалость этой публике неведома, в отличие от контрабандистов, у которых бывают порывы великодушия. Им человека по горлу полоснуть - как мне комара придавить...

Одно, однако, у работорговцев и контрабандистов общее. И тем и другим прямая выгода, прикончив человека, распустить о нем слух, что он был правительственным шпионом. О смерти такого человека никто в портовом городе сожалеть не будет, и никто не захочет докапываться что и как. А если захочет, все равно не станет. Себе дороже. Ну, не любят у нас тех, кто тайно работает на полицию, что поделаешь, - сама не люблю...

Военному кораблю вроде бы без надобности заниматься тайными перевозками. Зачем? Вербовщики имеют право действовать открыто, таможня связываться не будет... Тем не менее и эту возможность не следует сбрасывать со счетов.

Разумеется, были и другие версии. Следующий день я посвятила им. Узнать мне удалось не много, но коечто удалось. Однако эти сведения подлежали проверке, а с этим снова застопорилось. Оставалось сидеть и гадать, как бы мне уболтать какого-нибудь местного аристократа - в каждой же, черт возьми, паршивой дыре должен обретаться свой аристократ. Город без аристократа - это все равно что без местного сумасшедшего. Даже в Кинкаре имелись свои аристократы.

Скьольды.

А на следующий день заявился "племянник каретного мастера". На здешнем жаргоне это означает, что человек не наш, но допустить его можно. Была, помню, пятница, я ела селедку в горчичном соусе с черным хлебом и запивала пивом, когда вошел Маддан и сообщил, что меня спрашивают. Я несколько удивилась. Или я совсем разучилась считать, или у меня в запасе оставался еще один день. С чего бы Тальви так заспешил встретиться со мной, что и время в дороге мне в счет поставил? Эти мысли я, понятно, оставила при себе, допила пиво и спустилась вниз.

Почему-то я ожидала, что "племянником" будет Малхира. Но ошиблась. В зале, таращась по сторонам, сидел Ренхид, выдавший мне оружие.

- Бог в помощь, - сказала я. Он дернулся, потом кивнул. Посмотрел на меня, отвел глаза.

- Ты закончила дело, которое тебе поручили?

- Да, - коротко ответила я. Посвящать его в свои сомнения я не собиралась. Тем более, что требуемое Тальви я действительно выяснила.

- Тогда мне велено сопровождать тебя в Эрденон. В столицу герцогства? Любопытно. Неужели Тальви как-то связан с правительством? Мне уже приходила такая мысль, и я отвергла ее. Это было бы... неприятно. Можно, конечно, предположить, что все обстоит как раз наоборот.

Ненавижу политику.

Впрочем, к чему гадать?

- За чем же дело стало?

Ренхид вздохнул - не без облегчения.

- Значит, едем.

- Ты бы хоть пообедал сперва. Он неловко кивнул:

- Да, да..

Я велела Маддану подать обед. Трактирщик пребывал в некоторой задумчивости - прикидывал, не проиграл ли он, когда полез со своими советами в первый день. Ведь я обещала ему возможный навар, а он отстранился. Но задавать вопросы в присутствии "племянника" не стал. На его морде была написана уверенность, что я все равно сюда непременно вернусь, и тогда-то он все узнает.

Это утешало.

Все время, пока мы были в "Оловянной кружке", Ренхид держался настороженно, а по выезде - заметно расслабился. Забавно. В замке он меня нисколько не стеснялся. Но там я была на его территории, а здесь он - на моей. В "Оловянной кружке" хозяйкой положения была я, он это чувствовал и не хотел признавать. Покинув гостиницу, я вновь очутилась как бы в равных с ним условиях. По крайней мере, я не стояла выше.

О существе дела, по которому я ездила в Камби, он спрашивать остерегался, а вот побочные детали его интересовали. Он всячески любопытствовал, пришлось ли мне обновить полученное в замке оружие, в особенности замечательный, тщательно выбранный кинжал, и, кажется, искренне огорчился, услышав, что ничего из моего арсенала пустить в ход не пришлось. Из чего я сделала вывод, что Ренхиду вряд ли, несмотря на достаточно зрелый возраст и приличное знание оружия, выпадал случай убить человека. Иначе бы он не сожалел.

В пути он держался вполне свободно, не переходя, правда, определенных границ. На первом же привале вытащил трубку и с удовольствием закурил, сообщив, что готов поделиться и со мной. Я отказалась. При своей жизни я усвоила многие мужские привычки и даже пороки, но курение в их число не входило. Тогда он предложил сыграть в карты. Я глубоко равнодушна к подобным развлечениям. Зачем карты и кости, когда жизнь - игра похлеще? Но, не желая показаться невежливой, я согласилась В конце концов, мне и раньше приходилось "листать молитвенник дьявола", или "изучать историю четырех королей", как изящно именуют в Свантере обращение с карточной колодой. Наверное, из- за своего безразличия я и обыграла его начисто. Выигрыш брать не стала, отговорившись тем, что ему необходимо вести дорожные расходы. Ренхид настаивал, чтобы я взяла деньги, но без нажима, и после ритуальных отпирательств оставил их себе. Больше он мне играть не предлагал.

Герцогство Эрдское называлось некогда областью Эрдского Права (в те времена мои предки были богами, или боги - моими предками), и границей его служил Эрдский Вал. Его и теперь числят границей, хотя по нынешним временам он мало что способен защитить. Мой родимый Кинкар лежит в непосредственной близости к Валу, восточной его части, Тальви находится севернее, а столица герцогства, Эрденон, - в отдалении, на юго-западе, ближе к центральным землям империи. Хотя эрды пришли из-за моря и большинство здешних юродов являются портовыми, Эрденон составляет исключение.

Дело в том, что эрды первоначально вообще не строили городов, только поселки в бухтах, где причаливали их корабли, да воинские заставы вблизи Вала, созданного против захватчиков коренными жителями - карнионцами. Эрденон также не был городом. Здесь располагалось главное святилище эрдов, а при нем жили его жрецы и служители. Два раза в году - на летнее и зимнее солнцестояние - сюда съезжались представители знатных родов (в ту пору у эрдов не было верховного правителя), поклонялись, стало быть, идолам, приносили кровавые жертвы - обычаи по этой части были своеобразные, а заодно вершили суд и принимали решения касаемо дел, важных для всего края. А уж много позже, как можно прочесть во всех книгах, пришел сюда святой Бернард, капище порушил, идолов сжег, священную дубовую рощу вырубил, зверские обычаи упразднил. А после на этом месте построили город, я так понимаю, чтоб камни от порушенного святилища и бревна от вырубленной рощи даром не пропадали, хотя в книгах на этот счет ничего не сказано.

Я в Эрденоне ни разу не бывала, но многое слышала и кое-что читала. Поэтому знала, что гадать, как выглядел город во времена святого Бернарда, бесполезно. Лет полтораста назад случился там грандиозный пожар, и после него город отстроился заново. Да и от дубовых лесов давно не осталось и следа - вырубили уже без всяких божественных целей. Торговля, понятно, расширение пределов города, строительство, то, се. Леса, правда, на подъездах к Эрденону были. Все те же светлые сосны и березы. Не то что у нас в Кинкаре, да и рядом с замком Тальви, заметила я, с этим тоже неплохо. Зачем я леса разглядывала, когда моя дорога была в город? Так, на всякий случай. Если кое-кому припомнится определенное присловье, я не возражаю.

Мы проезжали поля пшеницы и ржи, овса и ячменя - нежные весенние посевы, многочисленные мельницы и пивоварни. Озеро Бирена, питавшее юрод рыбой, должно было располагаться по правую руку от дороги, но мы его не увидели. Дорога становилась все более многолюдной, нас теснили купеческие фургоны, господские кареты, военные курьеры И в толчее, шуме и гвалте мы подъехали к воротам, над которыми полоскалось знамя с изображением единорога - гербом герцогства Эрдского.

Герб возник много позже, чем город и герцогство. Откуда он взялся, мне неизвестно. Эрдам, судя по всему, таковой символ тоже был совершенно неизвестен. Морской змей там, или волк, или кабан, или какой-нибудь "лебедь пота шипа ран" (моя родовая птичка) - это сколько угодно. Но только не худосочная белая лошадка с рогом во лбу. Бун Фризбю, скупщик краденого в Свантере, бывший магистр теологии, уверял меня, что единорог не мог быть известен варварам, так как те были язычниками, а это - библейский символ. Но Соломон Соркес, ювелир в том же Свантере, который учил меня отличать фальшивые камни от настоящих, на соответствующий вопрос ответил, что на самом деле в Библии никаких единорогов нет, переводчики просто неправильно поняли слова "дикий бык". Я думаю, эрдам дикий бык понравился бы больше. Но к тому времени, когда у города появился герб, эрдов, как таковых, уже давно не было. Оставалось лишь имя, звучавшее во многих названиях. Река Эрд. Герцогство Эрдское. Эрдский Вал. Город Эрденон.

Те, кто возводил город из праха, могли гордиться - работа была выполнена на совесть. Улицы, сколько можно было видеть, все вымощены ровным булыжником, не говоря уж о площадях. Какие здесь были торговые лавки и склады, гостиницы и мануфактуры! - я разумею внешний вид, а не содержание. И фонтаны. Вот уж чего не понимаю, зачем на севере фонтаны. Особняки, наподобие нынешних свантерских, но многие поосновательней и попредставительней. Короче, все было призвано напоминать, что город - пусть и не столица империи, но все равно - столица.

Ренхид называл мне имена улиц, которые мы проезжали. За те дни, что мы провели в пути, ему ни разу не пришлось выказать превосходство, наконец подобный случай ему представился. Одни названия были весьма возвышенные - улица Избранников, улица Гремящего Молота, площадь Правосудия (там, сказал Ренхид, жгут еретиков. Теперь уже реже, чем раньше, после того как отменили Святые Трибуналы, но все же... ), другие - вполне обыденные: улица Чесальщиков Льна или Мыловаренный конец, а некоторые непонятные, вроде улицы Хватающего Зверя. Имелась даже улица Черной Собаки - может, она и была хватающим зверем? Давка и суета ближе к центру города не рассеивались. Наоборот, колеса гремели по мостовой, кучера лаялись друг с другом, казалось, того и гляди в ход пойдут хлысты, но каждый раз обходилось без этого.

Ренхид предложил спешиться. Почему бы и нет - скорости такая езда верхом, как по улицам Эрденона, не прибавляет. Взяв Керли за повод, я последовала за своим провожатым на площадь Розы (не мистической, а имперской), и мы влились в толпу, обтекавшую памятник епископу Бильге - это тот самый, что перевел Библию на эрдский язык. Достойнейшее дело, особенно если учесть, что эрдский язык в том виде, на котором говорили тогда, давно забыт. Интересно, знал ли епископ Бильга про единорога?

- Вон там, где на крыше мордатые мужики с козлиными рогами, - это казначейство, - рассказывал Ренхид. - Вроде как обозначают, что козлов из нас делают. Слева - Обезьяний дом. Никаких обезьян там нет, а прозвали его так из-за прежней хозяйки. Она у папаши нынешнего герцога в фаворе была, хоть и страшна как обезьяна. Видать, и вертеться кое- где умела не хуже.

Справа - часовня отцов-бенедиктинцев. А прямо перед нами - Торговая палата Эрденона.

Слушая его разглагольствования, я присматривалась, запоминала - мне нужны были ориентиры, черт возьми. Торговая палата заинтересовала меня в особенности, отчасти из-за некоторых эпизодов моего прошлого, да и отец мой служил в Торговой палате, правда, не здесь... может, если бы он и остался там, был бы сейчас жив и моя судьба сложилась бы по- иному... Это было солидное серое трехэтажное здание под грифельной крышей, выгодно отличавшееся от других домов на площади отсутствием украшений - лепных, резных и прочих, а также статуй и колонн. То есть одно украшение было - над высокой аркой, доходившей до второго этажа, львиная морда в медальоне с красно-белым орнаментом. Я усмехнулась, вспомнив барельеф церкви Святого Бернарда. Но тут не было никаких надписей... И пока я иронически озирала фасад Торговой палаты, львиная голова внезапно высунулась из медальона и оскалила зубы. И я увидела, что это вовсе не лев! Клыки были слишком велики, и верхние, и нижние, и все пропорции были не те... Конечно, это можно было отнести за счет неумения скульптора, но создавалось впечатление, что художник, напротив, был чрезмерно точен. Клянусь, в эти мгновения определение породы неизвестного зверя (хватающего? ) занимало меня гораздо больше, чем то, что голова на фронтоне ожила. Когда же вся глупость ситуации дошла до меня, то голова отчаянно закружилась. Кружилась голова... кружился, сплетаясь в причудливые узоры, красно-белый орнамент по краям медальона.. выступал... черт меня дернул подумать, что здесь нет надписи. Орнамент и был надписью, но я не могла ее прочесть. Я не знала языка. Черт меня дернул...

Черт?

Я закрыла глаза, а когда открыла их, то обнаружила, что выпустила повод и цепко держусь за седло Керли, чтобы устоять на ногах. Голова перестала кружиться, но мучительно болела, и я не могла избавиться от впечатления, что где-то за пеленой, которой на миг стали и фасад, и лев, и медальон, что-то ослепительно блеснуло.

Как хрусталь. Или стекло под лучами солнца.

Именно поэтому я и зажмурилась.

Глотнув воздуха (если то, чем здесь дышат, можно назвать воздухом), я опустила взгляд. Фасад Торговой палаты был неколебим как скала, и сиять сквозь него что-либо могло с тем же успехом, как сквозь скалу. И ничто не напоминало о хрустале в этот пасмурный день.

В проеме арки стоял Гейрред Тальви и спокойно смотрел на меня.

Не помня себя, я бросилась к нему и, едва удержавшись, чтобы не вцепиться ему в глотку, зашипела:

- Какую отраву твой холуй вбухал мне в пиво? Его взгляд стал снисходительным. Я и сама понимала, что порю чушь, но как еще, скажите на милость, могла я объяснить произошедшее? У меня сроду не бывало головокружений, и никакие видения не мерещились ни разу в жизни. Даже когда мне для пользы дела приходилось выпивать много горячительного, голова оставалась до отвращения ясной. А если я не больна и не пьяна, значит, меня отравили.

- Как добрались? - вежливо спросил Тальви.

- Превосходно, - буркнула я.

Шея у него была крепкая, и сломать ее шансов было маловато. Но руки я на всякий случай засунула в карманы. Совершенно определенно, отрава там или нет, но все было подстроено Тальви. И сам он явился сюда полюбоваться, как я себя поведу. Это уже было - ему нравилось выставлять меня идиоткой. Ну так и я стану вести себя, как прежде. Ни о чем не спрошу, пока он сам все не выложит.

Он это понял.

- Судя по тому, что ты не стала задерживаться, поручение тобой выполнено. Но здесь не место для разговоров. ("А для чего здесь место? " - почти брякнула я, но воздержалась. ) Идем.

Он кивнул Ренхиду, державшему в поводу двух лошадей - своего рыжего мерина и мою Керли. Сам Тальви, оказалось, пришел пешком. Это меня несколько удивило. Он больше походил на человека, который даже на малое расстояние предпочитает ехать - не от лени, а чтобы смотреть на пешеходов сверху вниз.

Тальви вышел из-под арки и свернул налево. Мы с Ренхидом двинулись за ним. Ренхид, без сомнения, знал, куда направляется его хозяин. Обогнув дом, который назвали Обезьяньим (множество вазонов на крыше, очень удобно прятаться), мы вышли на тихую улицу, по обеим сторонам которой большей частью тянулись слепые стены или высокие ограды. Подходящая улочка, чтобы резать глотки. Гораздо удобнее, чем на мысе Айгар. Никто не увидит. И это почти в сердце Эрденона. Но вряд ли меня сюда тащили из провинции, чтобы резать глотку. Сомнительно также, чтобы подобное дело поручили исполнить мне.

Возле двери в одной из оград, почти незаметной, Тальви остановился, а Ренхид прошел дальше. Тальви отпер замок, пропустил меня, скорее из осторожности, чем из учтивости, снова запер дверь. Не на замок, как я заметила, а на задвижку. Следовательно, Ренхид войдет не здесь.

Это и понятно. Мы очутились в саду, узкие дорожки которого вряд ли предназначались для того, чтоб по ним водили лошадей. Шпалеры кустов по весне имели не слишком ухоженный вид. Зато многочисленные яблони были усыпаны нежными бело-розовыми цветами. Будь я помоложе, меня бы тронуло это зрелище, сейчас же я лишь подумала: чуть ли не при каждой моей беседе с Тальви поблизости торчит яблоня, к чему бы это?

В глубине сада находился двухэтажный особняк. Мы вошли через заднюю дверь. Нас никто не встретил, но было очевидно, что в доме кто-то есть. То есть очам не было видно, а вот ушами слышно. Да и обоняние коечто улавливало из варившегося на кухне. Люди в доме вовсе не прятались, просто им не велено было мешать.

Здесь не было роскоши, свойственной замку Тальви, это был просто приличный городской дом, добротный, немного старомодный. По винтовой лестнице мы поднялись наверх, в просторную комнату с белеными стенами, вдоль которых тянулись резные панели, и мебелью из ореха.

На столе стояли хрустальный графин и два бокала. Тальви налил себе, помедлил, потом плеснул во второй бокал.

- Рассказывай.

Я отпила. В графине оказалось скельское, ничуть не лучше того, что держит для гостей Соломон Соркес, правда и не хуже. Устроившись на стуле, не слишком удобном, жестком, с высокой спинкой, я изложила работодателю то, что узнала о смерти Форчиа. Высказала также версии о причастности к ней Вольного братства контрабандистов либо подпольной лиги работорговцев.

- Еще соображения есть? - спросил он. Я что, так плохо владею собой, что он догадался, что я недоговариваю? Или это был пробный выстрел? Я пожала плечами:

- Может, и сама мать наша святая церковь. Отцы иезуиты, слышала я, большие затейники, за что их в прошлое царствование из Эрда-и-Карнионы и изгнали.

- При чем здесь иезуиты?

- Церковь Святого Бернарда раньше принадлежала иезуитам. А после изгнания ордена из империи ее передали цистерцианцам.

- А цистерцианцы никогда не имели влияния на Севере, их позиции сильны лишь в Тримейне и Карнионе. Поэтому иезуиты могли тайно вернуться, используя прежние каналы... - Тальви, казалось, был несколько разочарован. Впрочем, если он состоял на службе императора, то он мастерски маскировал свои чувства. Поэтому еще об одной версии я пока умолчала (потом, когда выясню... ), но сказала:

- В Камби Форчиа считали императорским агентом.

- Это хорошо, - спокойно произнес он. Так и виделось: ему сообщают, что после смерти Нортии Скьольд распространился слух, будто она была императорской ищейкой, и он роняет: "Это хорошо". Поскольку данный слух скрывает его истинные цели. Приятная перспектива. Кстати, об этих целях я так ничего и не узнала.

Гейрред Тальви о чем-то раздумывал. Он был, если отвлечься от наших деловых отношений, вполне недурен собой, если бы не было в нем чего-то холодного, отталкивающего, чего словами не опишешь. Черты правильные, хотя и резкие, хорошая посадка головы, карие глаза с золотыми зрачками... Что до возраста его, то он был определенно старше меня, но я бы затруднилась сказать насколько - правда, и в отношении моего возраста люди постоянно путаются. Итак, он раздумывал и смотрел на меня. Я ждала от него чего угодно, кроме:

"Служба твоя исполнена, гуляй на все четыре стороны". Но к тому, что он сказал, я была вовсе не готова.

- Сегодня мы пойдем с тобой в гости... - Вид у меня был еще тот, и он с иронией завершил фразу: - ... в один приличный дом.

- Какие еще гости? От меня же несет, как от конюха! (Говорил про "воняет тюрьмой", так терпи и дальше. )

- Ничего. Помоешься, переоденешься... Надеюсь, управишься без горничной. Здесь вообще мало прислуги. - Последняя фраза прозвучала крайне двусмысленно, ее можно было истолковать так, что к прислуге отношусь и я.

- Как скажешь... - Я многое могла бы добавить. Насчет того, что позову его вместо прислуги. Или, наоборот, не позову. Возможно, потому что он чего-то подобного от меня и ждал.

Короче, беседа свелась к обмену мелкими колкостями. О том, что произошло на площади Розы, и о моих видениях не было сказано ни слова. Но если Гейрред Тальви был хорошим игроком в молчанку, то я - мастером игры.

Однако когда я прошла в соседнюю комнату, оказавшуюся спальней, где меня уже поджидала лохань с водой, и обнаружила разложенную на кровати одежду, то выяснилось, что на ближайший вечер мне вряд ли предстоит выступать в роли прислуги. Платье, предназначенное мне, скорее подходило даме из общества - богатой горожанке или представительнице дворянства мантии, - собравшейся с визитом. Оно было совершенно новым и отнюдь не старомодным. Из темно-синего атласа, с длинными простеганными рукавами, жемчужными пуговицами на лифе, широким кружевным зубчатым воротником и такими же манжетами. Еще лежали там темный бархатный плащ и шелковые чулки. А на ковре стояли туфли из тех, в которых по улице лучше не ходить. Сотрутся. На туфли я посмотрела с сомнением. Они выглядели слишком тесными. Но когда я их примерила, пришлись по ноге. Да и платье - по фигуре. Какая любезность. Кто-то не побрезговал снять мерки с моего барахла, оставшегося в Тальви. А ведь я так и не увидела более своего старого платья, приехавшего на моих плечах из тюрьмы и унесенного госпожой Риллент, и думала, что его сожгли.

На столе нашлось зеркало, серебряная щетка для волос и еще кое-какие дамские принадлежности. Волосы я вновь прикрыла косынкой, но не той, в которой шлялась в Камби, а кружевной, крепившейся на лбу фероньерой с крупной жемчужиной. Жемчуга, говорят, без вреда для себя могут носить только женщины, родившиеся под знаком Луны. Что до меня, то я, во-первых, не знаю, под каким знаком я родилась, а во-вторых, доселе жемчуга, равно как и другие драгоценности, носила только к скупщикам.

Довершил мой туалет левантийский кинжал, который я уместила за корсажем. И еще раз порадовалась, что не послушала Ренхида и не взяла сандедею - та за корсаж ни за что бы не вошла, или понадобилась бы кормилицына грудь.

А горничная мне сроду не бывала нужна. Насколько я помню, посторонней помощью при одевании-раздевании с тех пор, как вышла из младенчества, я воспользовалась лишь в тюрьме - когда на меня надевали кандалы, а потом снимали их. Так что к возвращению Тальви я успела не только помыться, одеться и причесаться, но и осмотреть, помимо предоставленной мне комнаты, еще и пустующий кабинет.

Тальви тоже переоделся. Его костюм выглядел как мужская версия моего, только застежки на нем были не жемчужные, а серебряные. Моему внешнему виду он не выразил ни одобрения, ни порицания, только заметил:

- Ты быстро собралась.

- Да. Можно было бы и почитать на досуге. Странно, что при таком обилии книг в замке здесь не видно ни одной.

- Это не мой дом, - снизошел он до объяснения. - Я его арендую со всей обстановкой, а владелец, похоже, не любитель чтения.

Любопытно. Такой богатый человек, как Тальви, должен бы иметь в Эрденоне собственный дом. Или он у него есть, но мне там не место?

Впрочем, времени для разговоров не оставалось. Мы спустились по лестнице, на сей раз к парадному входу, у которого нас поджидала карета. На козлах сидел Малхира - он приветственно взмахнул шляпой и весело улыбнулся. Похоже, его забавляло, что каждый раз он видит меня в новом обличье. Неизвестный мне слуга распахнул дверцу кареты. Я поднялась внутрь с не слишком приятным чувством. Я вообще не люблю ездить в каретах, а последний раз это произошло, когда меня везли в узилище.

Тальви сказал:

- Я собираюсь представить тебя своим друзьям, так что к драке готовиться не стоит.

Он не вполне верно истолковал мой безрадостный вид. По правде, я предпочла бы добрую драку тем фокусам на площади, а где гарантия, что нечто подобное не ждет меня впереди? Гейрред Тальви - фокусник? Свежая мысль. Знавала я многих фокусников, магов и прочих шпагоглотателей и всегда легко распознавала их трюки. Здесь - нет. Так и до колдовства додуматься недолго. Чушь. Не верю я в колдовство.

Уже темнело, редкие фонари на улицах бросали рассеянный свет, распознать дорогу было трудно. Если придется удирать, при моем знании города, точнее, при его отсутствии, придется туго.

Карета остановилась. Тальви помог мне выйти (войти - не помогал). Мы были у парадного входа неизвестного мне дома - здесь, правда, не было известных мне домов. В полумраке видны были затеняющие вход платаны и лепные здоровяки по обеим сторонам двери - кучерявые бороды до пупков, разлапистые листья на причинных местах.

Тальви подхватил меня под руку, и мы вошли. Он отпустил меня в передней, когда лакей принял у нас плащи, но лишь на миг, и так цепко, уверенно ввел в комнату, где за длинным столом сидело несколько человек. О нас не докладывали - или здесь это не было принято, или Тальви был жданным гостем. Он четко произнес:

- Разрешите, господа, представить вам молодую даму, находящуюся на моем попечении, - Нортию Скьольд.

Собравшиеся оторвались от столовых приборов и обратили взоры в нашу сторону. И взоры эти были таковы, что я подумала - если это друзья, то врагов можно совсем не иметь.

Их было пятеро, все мужчины. Одного из них я знала - это был Хрофт Бикедар, щербатый красавчик. Он-то, надо полагать, и насвистел остальным, что я из себя представляю.

Тальви не выпускал моей руки, желая то ли поддержать меня, то ли поддеть окружающих. Последнее вероятней. Свою привычку издеваться над людьми мой работодатель явно мною не ограничивал. Так же, как слугами и приближенными. Все присутствующие были дворяне и, клянусь вороном Скьольдов, собрались здесь не для времяпровождения с девицами сомнительного толка. А им устроили небольшой сюрприз. Провели мордой по забору, как говорят в Свантере. Тальви выжидал. Наконец, один из сидящих - хозяин? - кивнул, и мы направились к столу. Тальви придвинул мне стул, и тот, кого я отождествила с хозяином, хлопнул в ладоши. Мне принесли прибор. Это была единственная любезность, которой я удостоилась. Хотя мое имя было объявлено во всеуслышание, мне представиться никто не подумал. Но все косили в мою сторону - возможно, любопытно было, как такая особа, как я, управляется с ножом и вилкой. Тут они ничего увлекательного для себя не увидели, по этой части я в свое время прошла хорошую школу. (Но, откровенно говоря, с ножом я лучше управляюсь в других обстоятельствах. )

Ужин был так себе - удивительно, как можно разбаловаться за две недели, отвыкнув от тюремных харчей! Я потихоньку поклевывала куропатку в ореховом соусе (слишком горьком), поскольку за весь день ничего не ела, присматривалась и прислушивалась. Не знаю, чего добивался Тальви, но пока мое присутствие гостям ощутимо мешало. Разговор велся обиняками, упоминалось "здоровье означенной особы", "известные вам друзья", "беспокойный родственник" и все в том же духе.

Комнату освещали канделябры. В ней было два окна, одно завешено шторами, другое - мозаичное, изображавшее какую-то батальную сцену. Поскольку стоял вечер, света эти цветные стекляшки, само собой, не пропускали, зато отсвет на почтенное собрание бросали причудливый.

Один из гостей рискнул обратиться ко мне. Он был здесь старше всех, в дорогом кафтане, вышитом золотом, кружево его воротника скалывал завидной величины бриллиант, и все это противоречило строгому выражению лица.

- Скажите, сударыня, - произнес он безупречно светским тоном, - вы, случайно, не в родстве с господином Тальви?

- Нет, - кратко ответила я.

- Странно. Мне показалось, в вас заметно некоторое сходство.

- Сходство, сударь, лишь в одежде, а не в тех, кто ее носит.

Другой гость хихикнул, прикрывшись батистовым платочком. Этот, надо сказать, был заметнее всех. С длинным бледным лицом, с волосами не менее желтыми, чем у меня, но определенно не от природы. Если бы он в своих ленточках и локонах, бантиках и розетках, с выщипанными бровями и накрашенными губами рискнул появиться у нас в Кинкаре без надлежащей охраны, его бы забросали грязью или побили. Но здесь к нему, похоже, относились серьезно. Это я учла.

Тальви давно предоставил меня себе самой. Он беседовал с хозяином, молодым черноволосым человеком, в черных же одеждах, одновременно наводящих на мысль и о духовном, и об офицерском звании, с толстой золотой цепью на груди. Вероятно, он принадлежал к какому-нибудь духовно-рыцарскому ордену. Тальви что-то тихо и спокойно рассказывал, хозяин внимательно слушал.

Следующий за ним гость, в котором я без колебаний распознала военного, апоплексического сложения, с бычьей шеей и багровым лицом, нескрываемо сверлил меня взглядом, но без того насмешливо-презрительного выражения, что было свойственно накрашенному франту в бантиках. Время от времени он с озадаченным видом косился на Тальви. Еще один гость, одетый весьма изысканно, но без причуд определенного толка, с острой бородкой и аккуратными усами, напротив, ни разу не посмотрел в нашу сторону, а вполголоса повествовал сидевшему рядом Хрофту о последних новостях имперского двора в Тримейне. Хрофт, опустив глаза, потягивал вино из хрустального бокала. Похоже, он ждал неприятностей. Из-за меня, а то как же?

Тут мое внимание привлек голос владельца дома. Он впервые повысил тон.

- Церковь? Я вряд ли соглашусь с этим. - Он бросил салфетку на стол. Я поняла, что речь шла о моих камбийских открытиях. - Зачем? У них много других возможностей. Скорее, какое-нибудь тайное общество. Может быть, Дорога Висельников...

Слышать не могу этого выражения. Поэтому я намеренно громко сказала:

- Дорога Висельников - блеф. Все, кроме Тальви, посмотрели на меня. Затем франт, тонко улыбаясь, произнес:

- Не сомневаюсь, что барышне многое известно о висельниках... на собственном опыте.

- Не стану спорить. - Я посмотрела ему в глаза. - Хотя присутствующие здесь господа Бикедар и Тальви могли бы уточнить, что я приговорена к иному виду казни, и, вероятно, уже сделали это. И. все же, - я обвела гостей взглядом, - пожалуй, я действительно способна судить о висельниках лучше, чем... прошу прощения, не знаю ваших имен...

- Я, например, зовусь Альдрик Руккеркарт, - оскалил зубы франт. Они у него были мелкие и острые. - Более известный как...

- Подожди, - перебил его хозяин, - своим прозвищем ты еще успеешь похвастаться. Пусть госпожа Скьольд расскажет то, что ей известно о Дороге Висельников.

- Охотно, рыцарь. - Я назвала его так, потому что рыцарем он, несомненно, был - если не по природе, то по званию.

- Кстати, вы родом из тех самых Скьольдов? - успел вклиниться господин с бородкой.

- Из тех самых.

Господин кивнул, а багроволицый военный неожиданно усмехнулся и налил себе вина. Хозяин ждал. Я продолжала:

- Итак, Дорога Висельников - обман, пустышка, или легенда, если вы склонны к красивым выражениям. Все более или менее смутно слышали о тайном братстве, что освобождает людей, приговоренных к смертной казни, и окольными путями переправляет их в Дальние Колонии. На самом деле эти слухи распускают подпольные работорговцы. Тот, кто желает спастись от казни и пойдет за человеком, назвавшимся проводником Дороги Висельников, и в самом деле окажется в Дальних Колониях, но в качестве раба на плантациях. И все. В последние годы в приморских городах в подобные сусальные истории уже никто не верит.

Они несколько оживились. Причем огорчен оттого, что я грубо изничтожила красивую сказочку, был только хозяин. Он ведь был здесь моложе всех, не исключая и меня. Тальви помалкивал - я допускала, что он про вышесказанное знал и раньше Остальные загомонили, бородка клинышком произнес:

- Остается подумать, как использовать это в наших интересах.

Военный ткнул его локтем в бок и указал на меня. Альдрик с неназванным прозвищем поддакнул:

- Не следует откровенничать в ее присутствии. Подал голос Тальви:

- Нортия Скьольд знает именно то, что ей положено знать. Не больше и не меньше.

Это было оскорбительное высказывание, но, если вдуматься, не только для меня. Однако господа вдуматься не пожелали и вновь завели свое.

- ... Последние двести лет исконные эрдские вольности проглатывались Тримейном, словно листья латука, - одна за другой...

- Но ведь это будет бесчестно! Это недостойно самого имени дворянина!

- В такой момент все средства хороши,..

- Империя рушится...

Я не заметила, кто из них произнес последние слова (но не Тальви, конечно). Отчетливо вспомнилась "Оловянная кружка", где их с надрывом выкрикивал какой-то пьяница. Решительно, все мужские разговоры, от кабаков до дворцов, становятся неотличимы, когда речь заходит о политике Ну, и еще о бабах, но последнее извинительно.

- Рушится, значит, империя..

- Не понимаю сарказма в вашем голосе. - Я не ожидала, что кто-то из них обратит внимание на мою реплику, но сосед мой с бриллиантом в воротнике обратил.

- Империя всегда рушилась, во всяком случае, сколько я себя помню Я бы сказала, что это ее неизменное состояние. А пахарь идет за плугом, лекарь рвет зубы, шлюха зазывает клиента, и вор срезает кошельки. Ну и что?

Они снова замолчали Хрофт напрягся, скосив глаза на своего патрона. Но тот сохранял обычную невозмутимость.

- Типично женское суждение, - проворчал мой собеседник.

Остальные одобрительно закивали. Гораздо проще было списать все на женскую ограниченность. Можно было добавить сюда и вульгарность, но они не случайно уточняли мое происхождение. Пусть Скьольды и вычеркнуты из дворянских списков, но старые фамилии хорошо помнят этот род.

Я изобразила любезную улыбку.

- Вновь не стану спорить с почтенным собранием. Безусловно, это суждение женщины. - Доказывать им свое умственное превосходство я не собиралась. Во-первых, это было бесполезно, а во-вторых, я и так была в нем уверена. - И моим искренним желанием было бы не мешать мужскому разговору. - Обернувшись к хозяину, я ангельским голосом произнесла: - Достойный рыцарь! Если в вашем доме имеется библиотека, я с огромным удовольствием проведу остаток вечера там, не стесняя приватной беседы.

Общее замешательство не помешало хозяину кивнуть. Он кликнул слугу и отдал краткие распоряжения. Лакей с подсвечником в руках провел меня далеко по темному коридору, открыл дубовую резную дверь, вручил мне свечу и был таков.

Библиотека здесь была не чета той, что в замке Тальви, но и на том спасибо. Я немного пошарила по полкам. Большинство книг было религиозного и законоведческого толка, довольно старых. Некоторые были заново переплетены в багряный бархат с вытисненным на нем зеленым крестом. Эта эмблема помогла мне понять, к какому ордену принадлежит хозяин дома. Зеленый крест на багряном фоне был знаком рыцарей Барнабы Эйсанского.

Святой Барнаба основал этот орден полтораста лет назад для защиты наших южных границ, когда стало ясно, что крестовые походы обломались окончательно, а идиотическая политика европейских владык разгневала мусульман, а если на то пошло, и укрепила их. Первоначально Эйсанский орден действовал весьма успешно, но в последние несколько десятилетий наши войска терпели на Юге поражение за поражением, и резиденция ордена была перенесена на Север Но сам орден продолжал существовать, по-прежнему служа прибежищем младшим сыновьям дворянских семейств. И вместе с орденским на книгах был и родовой герб - куница на лазурном с золотом фоне. Он, этот герб, напомнил, зачем я пришла в библиотеку.

Книга, которая была мне потребна, нашлась довольно быстро, то есть ее и искать не пришлось, она лежала на видном месте. Я уселась за стол, придвинула поближе подсвечник и принялась за изучение.

По моим расчетам, прошло около часа, когда лакей явился вновь, чтобы препроводить меня в столовую. Попрощались со мной вежливее, чем приветствовали. В особенности любезен был Альдрик как-его-там, который галантно поцеловал мне руку. Меня это удивило - я считала, что люди, подобные ему, должны шарахаться от женщин, и его поведение в начале вечера лишь подтверждало такое представление. Тальви прояснил ситуацию, когда мы оказались в карете:

- Форчиа был человеком Рика Без Исповеди.

- Как? - Мне показалось, что я не расслышала.

- Он знаменитый бретер и никогда не позволяет умирающему врагу исповедаться, чтобы погубить не только тело, но и душу.

Вот, значит, как. Особые религиозные замашки Рика меня не волновали. Другое важно. Форчиа не работал на Тальви. Выходит, эти господа особо доверяют друг другу? Хотя у меня не сложилось такого впечатления. Вслух я сказала лишь:

- Тогда он мог бы позаботиться об его могиле...

- Тот, что с бородой, - не обратив внимания на мои слова, продолжал Тальви, - Каэтан Фрауэнбрейс, представитель герцога в Тримейне. ("Тогда какого черта он торчит в Эрденоне? " - чуть было не брякнула я, но удержалась. ) Рядом с тобой сидел альдерман Самитш.

- Я думала, они все дворяне.

- Он дворянин.

- Слишком он роскошно одет для городского старшины.

- Здесь такие обычаи. Рядом с Хрофтом - полковник Герман Кренге, из младшей ветви бывших владетелей Свантера. А хозяин дома...

- Эйсанский рыцарь. Из семейства Ларком.

- Ты для этого уходила в библиотеку? Чтобы увидеть герб?

- Не только. Дом мог быть, как и твой, что рядом с Обезьяньим, просто арендован. Но мне действительно нужно было заглянуть в Бархатную книгу Эрда.

- Откуда такой внезапный интерес к геральдике? Лично я бы на его месте воздержалась от вопроса.

Так выигрышнее. Но работодатель - он. И я не стала темнить.

- В Камби я попыталась выяснить, кто был донатором церкви Святого Бернарда. За давностью лет мне никто не мог ответить точно. Оставалось предположить, что это было одно из местных знатных семейств. Таковых в прошлом веке было два - бароны Альберги, род, в настоящее время выморочный, и графы Вирс-Вердеры, чьи владения ранее располагались к востоку от Камби.

На сей раз он ничего не спросил.

- Тебе, вероятно, известно, что девиз Вирс-Вердеров: "Верность есть награда". Но он был дарован им императорами вместе с землями возле Тримейна только четверть века назад. До этого их девиз был: "Источник радости и света".

Во взгляде Гейрреда Тальви отразилась такая ярость, что в его облике даже появилось нечто человеческое. Несколько мгновений он глядел на меня в упор, потом отвернулся Ему даже руки прятать в карманы не пришлось.

Очень ровным голосом он спросил:

- Почему ты не сказала мне об этом днем?

- Я не предоставляю непроверенных сведений. Он помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:

- Может, и к лучшему, что я не знал об этом до ужина. Да, к лучшему.

- Предпочтительнее, чтоб другие не знали, что ВирсВердеры уже вошли в игру?

- По-моему, ты не столь равнодушна к политике, как прикидывалась у Ларкома.

- Вот в этом ты ошибаешься. Я сказала чистую правду.

- И тебе не хочется знать, что произойдет в герцогстве?

- Ничего хорошего, разумеется. Но с чего мне жаловаться? Я налогов не плачу!

Снова последовала пауза, после чего он заметил:

- Если уж ты так хорошо разбираешься в загадочных надписях, может, и те знаки сумела прочесть?

- Какие? - невинным голосом осведомилась я. Он не ответил.

Альдерман Самитш был прав - мы и в самом деле в чем-то похожи. Но Тальви этого никогда не признает. Карета остановилась. Мы были у дома.

В спальню меня никто не проводил, и даже огня не дали. Но читать я не собиралась (хватит, почитала уже для одного вечера), а чтобы раздеться, хватит и лунного света.

Я уснула не сразу, еще поразмыслила - вредная привычка, право, никак от нее не отстанешь, хуже, чем пьянство. Будучи в Камби, я предположила, что Тальви может быть замешан и в правительственных интригах, и наоборот. Последнее оказалось истиной.

Итак, мы вляпались в пошлейший заговор... При всем моем отвращении к подобным делам я была в них не столь уж невежественна. Хвастаться этим не приходилось Любой голодный оборванец в порту знает, что герцог Эрдский стар, болен и не имеет прямых наследников. Свергать старика вряд ли кто решится, но вот что начнется после его смерти... до сих пор я считала, что меня это не касается. Остается надеяться, что герцог протянет на этом свете дольше, чем моя служба у Тальви. Кстати, ежели Тальви думает, что он столь уж оригинален в манере вербовать себе сторонников, то он ошибается. Фризбю рассказывал мне, что именно среди смертников находили себе агентов в прошлом веке имперские тайные службы. Или голову на плаху, или... обычно выбирали второе. А пришла эта мода, кажется, из Англии...

Что-то во всем этом было не так.

В чем?

Хватит, сказала я себе, день и без того был слишком длинный В кои-то веки выпал случай отоспаться в приличной постели. И когда-то он еще будет... если я не ошибаюсь...

Приснилась мне висящая в воздухе огненная дверь, сквозь которую кто-то... или что-то заставляло меня пройти. Я замирала от ужаса, но, войдя в пределы огня, испытала невыразимый прилив радости, как от возвращения домой, хотя дома у меня не было с младенческих лет. Тут я и проснулась, с мыслью, что повар рыцаря Ларкома в подметки не годится кухарке "Оловянной кружки".

Кстати о кухарках. Тальви сказал, что здесь нет горничной, но рано утром, постучавшись в дверь, ко мне заглянула женщина. Она буркнула что-то нечленораздельное, бросила на стул стопку одежды и поспешила ретироваться - возможно, на кухню Одежда оказалась моей старой - то есть не той, в коей меня совлекли с эшафота, а той, в которой я сюда приехала. Ее выстирали и высушили - я разумею рубаху и штаны, кафтан бы не успел высохнуть, но и на том спасибо. Из чего я заключила, что светских визитов мне нынче не предстоит. Оно и к лучшему.

С Тальви я встретилась в соседней комнате, где мы вчера попивали вино. Сегодня вина не было.

- Я готова ехать, - заявила я ему.

- Поедем. Но прежде я хочу предупредить: не преувеличивай своей проницательности. Я прекрасно понимаю, почему ты не задаешь вопросов. Думаешь, что таким образом больше узнаешь сама. В некоторых обстоятельствах это правильно. Как в деле Форчиа. Но не всегда будет так просто.

- Благодарю за своевременное предупреждение.

- Брось. Учтивость оставь для вчерашней публики. Я ведь тоже не переоцениваю твоей преданности. Точнее, я знаю, что ты преданна не мне, а своей вере в то, что долги следует платить.

- Тогда позволь все же задать тебе вопрос: моя служба пожизненна? Или ей отмерен какой-то срок?

- На это я тебе в точности ответить не могу. Но я бы не назвал службу пожизненной. Однако ты должна сама почувствовать, что долг отдан.

Это было слишком мудрено.

- И потом, - добавил он, - у тебя может быть вполне достойная и достижимая цель.

- Просвети, будь добр.

- Есть ведь земли Скьольдов...

- Земли Скьольдов отошли короне.

- В твою золотую голову никогда не приходило, что их можно выкупить?

Что за мысль! Стараясь не выказать удивления, я пожала плечами:

- Даже если бы я располагала достаточной суммой, императорская судебная палата вряд ли признает меня правомочной наследницей. А если признает, тем хуже. Помимо общеизвестной репутации Скьольдов, остается и мой собственный смертный приговор, отложенный, но не аннулированный. Так что сделка может быть осуществлена только через третье лицо, при этом обладающее огромными связями...

- Возможно, я мог бы выкупить их для тебя, - прервал он мои рассуждения. Я подняла на него глаза.

- Вот, значит, какова цена? Ставки на долг недостаточно?

- Я сказал - "возможно".

- Ну, не цена, а сочная репка, подвешенная под носом! А я, знаешь ли, репу не ем. Оставим этот разговор. Я ведь не отказываюсь служить. Потому что долги следует платить. И ни по какой другой причине.

Был ли он оскорблен или доволен моим ответом, определить невозможно. Он сказал, что мы выезжаем тотчас же. Мы - это в придачу оказались Ренхид и Малхира, все верхами. И никаких карет. Мы ехали по улицам шагом, и я, положившись на спутников, лучше знавших город, думала о предложении Тальви и о моем отказе. Нет, я не стала бы бороться за возвращение родовых владений. Потому что они бесполезны? Разумеется, я несколько раз поднималась на Фену-Скьольд и видела руины, заросшие дикой травой и куманикой. Чтобы восстановить все это, потребовалось бы чертова уйма денег, чтоб не сказать больше, а смысл? Скьольды жили совсем иным доходом со своих угодий, нежели тот, что приносят пахотные земли, сады, мельницы и рыбные садки. Земли Скьольдов были совершенно бесплодны, иначе коронные управляющие употребили бы их на что-нибудь. А может, я всегда сознавала, что эти земли и так мои, и никакого выкупа, чтобы подтвердить это, не требуется?

Посторонний шум привлек мое внимание. Шум не мирный. Слышались треск, крики, звон стекла, визг и плач. Я оглянулась.

- Тут рынок поблизости, - сказал Ренхид. Но этот шум не напоминал о рыночных драках. Уж их-то я, родные, знаю, как семинарист " Pater noster ". Похоже, в городе происходили беспорядки. Я покосилась на Тальви - работа его приятелей? Он угадал мои мысли и отрицательно покачал головой. Мы тронулись дальше и, проехав еще один переулок, увидели, как из ворот рынка вываливается буйная компания исключительно мужского пола. Причем это были явно последние среди пробежавших дальше по улице. На мостовой валялись битые стекла и посуда, кучи какого-то рванья. Мне показалось, что я чувствую запах паленого.

- Эй, народ, что делается? - крикнул Малхира. Какой-то парень в фартуке мастерового оборотил к нему жизнерадостное румяное лицо.

- Южную сволочь бьем! - превесело сообщил он. - Потрепали немного купчишек, сейчас докончим - Попили нашей крови, хватит! - поддержал его некто постарше. - Ни работы, ни торговли, ни житья от них не стало.

- Эрденон для эрдов! - возгласил долговязый студиозус, взмахивая дешевой шпажонкой - Долой карнионскую заразу!

Это было уже нечто. Мы с Тальви переглянулись. Ясное дело, что в смутные времена всегда начинают кого-то громить - евреев, цыган, иностранцев, иноверцев. Но чтобы били южан, таких же коренных и полноправных жителей империи и примерных католиков? Такого на моей памяти не было Да и времена стояли не такие уж смутные...

Но раздумывать было некогда. Оставив позади студента разглагольствовать что-то о древних вольностях, на которые никому не дозволено покушаться, мы проехали дальше. Лавки - это не дома, утешала я себя. Напрасно, как оказалось Мы увидели их на следующем перекрестке, где две волны схлестнулись уже достаточно давно. Среди южан были женщины и дети, и теперь они отступали. Несколько человек валялось на мостовой без движения, и бегущие спотыкались об них. Так, женщина, волокущая за руки двух орущих малышей, не устояла и грохнулась.

- Уходим? - просяще бросил Ренхид. - Зажмут ведь с двух сторон...

Какой-то молокосос подобрал вывернутый из мостовой булыжник и нацелился в женщину. А я осмотрела пистолеты как раз перед выездом. Я не люблю лишнего шума, не люблю стрельбы, но через миг несостоявшийся камнеметатель уже выл, держась за перебитую руку. Не надо принимать картинных поз, скотина.

Над моей головой просвистела пуля, и Керли шарахнулась в сторону. Скатываясь на землю, я различила в гуще толпы мушкетный ствол. Укрывшись за плясавшей от испуга лошадью, я разрядила в ту сторону второй пистолет. Потом бросилась в толпу с "миротворцем" в руке. И плавно вошла с ним в самую гущу. Драка шла подлая, без всяких правил, где старательно бьют лежачего, выдавливают пальцами глаза и противника ищут послабее. Ну, как они, так и я. Дубинка со свинцом с хрусгом прошлась и по костям, и по мягким частям телес. Мне тоже сразу заехали ребром ладони по лицу, но так удачно, что лишь разбили губы, а зубы остались целы. Правда, этот недосмотр кто-то незамедлительно постарался исправить. Поэтому руку с кастетом, целившую мне в челюсть, пришлось немножко сломать. Всего в паре мест. Тут моему славному оружию и пришел конец. Разумеется, железный прут должен был переломить мне хребет, но я успела развернуться и парировать удар. Однако дубинка переломилась, оставив мне лишь короткий заостренный обломок, болтавшийся на ремешке вокруг запястья.

Передо мной снова был студент. Их и вообще в толпе было немало. Не новость - какая же заваруха, какой бунт, какой погром без студентов?

- Бей карнионских прихвостней! - орало будущее светило науки, размахивая заточенным прутом. - Эрденон для эрдов!

Не дожидаясь, пока он замолчит, я перехватила свой обломок, слишком легкий для серьезного удара, но приобретший иные качества, прошла под рукой и вогнала острие ему в подбородок, слегка порвав рот. Пока он корчился от боли, я пнула его в самое уязвимое у мужчин место (не в голову, не подумайте), и он улегся на мостовую. За что ценю нашу учащуюся молодежь - драться любят, но не умеют.

Следующий противник - по виду приказчик - был посолиднее. Руки у него были очень длинные, куда мне, а в одной из них он сжимал тесак. Тут уж обломок дубинки помочь не мог. Любимый кинжал Ренхида, придется мне все же выпустить тебя на волю... Проще всего было бы метнуть его, но кинжал оставался моим последним оружием, и мне не хотелось выпускать его из рук. Судя по тому, как приказчик размахивал тесаком, вернее даже рубил, он был явно намерен распороть мне глотку. При его росте это было очень даже сподручно. А вот колоть при таких замашках было очень даже затруднительно. Зато кинжалом труднее защищаться, ничего не попишешь...

Насчет письма... Этого парня учили работать тесаком, сразу видно. А вот "расписывать" воздух клинком - вряд ли. Это для более тонкого и легкого оружия. Обычно - ножа. Кинжалом даже удобнее, он обоюдоострый.

Нет, его не учили, иначе плохо бы мне пришлось. Когда кинжал замелькал перед его глазами, словно выписывая непонятные письмена, он не то чтобы растерялся, но движения его замедлились. Он был выше меня, но кинжалом и бить сподручнее снизу вверх. Ничего особенного я ему не сделала. Просто резанула ему по венам на руках. На обеих. Чтоб оружие держать не мог. Все-таки он растерялся. Потому что, кроме рук, у него оставались и ноги, и голова, которая, может, и мало думала, но годилась на то, чтоб двинуть так, что мало не покажется.

Но он отступил. Отступил, как и остальные. Ненамного.

Оказалось, что южане, пользуясь моими геройскими действиями, почти полностью покинули поле брани. Оставался лишь один мужчина с разбитым в совершенную кашу лицом, который силился подняться с четверенек, и та самая женщина, впавшая в полное оцепенение. Она сидела на земле. Малыши, копошившиеся подле ее юбок, уже не орали, а попискивали, надорвав голоса.

- Бей крысу с крысенятами! - раздалось в толпе поборников эрдских вольностей. Они разбивали мостовую ломами и палками. Плохо дело, подумала я. Никакой кинжал не поможет.

- Бегите! - гавкнула я, вздернула оказавшегося ближе мужчину за шиворот и бросилась к женщине с детьми. - Бегите, черт вас дери!

Но женщина обвисала кулем, и мне не удавалось ее поднять. Засвистели камни, и я ринулась ниц, пригибая всех троих к земле. Послышался гогот. Плевать. Гордость в такой миг ни к чему, главное - уберечь голову, а там можно и ползком...

Потом крики и вопли изменились, смешиваясь с топотом копыт. Барахтаясь в куче прикрываемых мной тел, я отметила, что булыжники в нас не летят, и рискнула поднять голову.

Гейрред Тальви нарушил нейтралитет. Он врезался в толпу на своем высоком сером жеребце. В правой руке у него была шпага, в левой - пистолет. Я не слышала, чтоб он стрелял, может, он и не стрелял вовсе. Действовал он с исключительной расчетливостью и весьма эффективно, одновременно давя толпу конем, орудуя тяжелой шпагой и бия особо настойчивых по черепам рукояткой пистолета. За ним следовал Малхира, вопя нечто непонятное, но угрожающее, и вовсю размахивал палашом, больше для устрашения, но и это приносило некоторую пользу. Замыкал наступление Ренхид, влекущий в поводу храпящую Керли. Он ничего особенного не делал и все же помогал вытеснению противника.

Кругом орали:

- Сукины дети! Продались за южное золото!

- Предатели! Карнионские наемники!

Я поднялась на ноги, нащупывая в грязи железный прут, выпавший из руки все еще пребывающего в обмороке студента. Встряхнулась и двинулась к дерущимся. Странно - как только я поняла, что рассчитывать могу не только на себя, то почувствовала себя менее уверенно. Оглянувшись, я увидела, что женщина все же пришла в себя и убегает вдаль по переулку, держа одного из малышей под мышкой. Второго посадил себе на закорки ковылявший за ней мужчина.

Уже было ясно, что Тальви сотоварищи толпу сильно расшугали. Кто испугался, а кто и получил увечья. Когда я добралась до своих спутников, то лишь ухватилась за стремя Керли, отпыхиваясь и отбрасывая волосы со лба - шляпу я потеряла в самом начале драки. Но именно я первой услышала, или почувствовала всем телом, далекую дрожь мостовой. Марш тяжелых, подбитых железом сапог. У меня на такие вещи слух наметанный.

- Пора сматываться, - сказала я, сплевывая кровь.

- Что так? - удивился Малхира. Он еще не успел насладиться вкусом победы.

Послышался звук рожка. Толпа бросилась врассыпную.

- Уходим, - согласился Тальви, вкладывая шпагу в ножны. - И быстро.

Я вскарабкалась в седло, боюсь, не самым красивым образом. И только когда мы на рысях приблизились к Свантерским воротам, мне пришла мысль, что я слишком легко поддалась застарелой привычке удирать от городской стражи. Сегодня-то, скорее всего, повязали бы не нас, а нарушителей общественного спокойствия и зачинщиков мятежа. И все-таки любопытно было бы поглядеть, как владетель замка Тальви выпутывался бы из подобного положения.

Никто из них не спросил меня, зачем я полезла в драку, хотя все они были против. И я была этому рада. Сегодня утром Тальви угадал - моя верность долгу перед ним вполне может затмиться под влиянием более сильного чувства. А я всегда буду защищать тех, кого бьют, независимо от того, нравятся мне обиженные или нет.

"Эрденон для эрдов! " Меня передернуло от отвращения. Что это значит? Где они эрдов- то найдут через тысячу с лишком лет после Вторжения? Испанцы же не называют себя готами, а итальянцы - лангобардами, хотя у них для этого есть множество оснований. Кого из нас можно назвать чистым эрдом, помилуй Господь? Вероятно, молодого Гормундинга, но разве он похож на общепринятое представление об эрде? А я вот похожа, но моя мать была родом с самого что ни на есть Юга. Может быть, поэтому я не выношу, когда оскорбляют южан. Карнионцы! Карнионцы там же, где эрды, - в вечности. И в нашей крови.

Остановились мы на ночлег не в харчевне, а в леске у дороги. У ручья я наконец смогла смыть присохшую кровь с лица. А то так и ехала с битой мордой, пугая честных обывателей.

Малхира занимался лошадьми. Ренхид развел костер и собирался готовить ужин. На меня он взглянул с забытой было неловкостью. Может быть, потому что в сегодняшней драке даже мальчишка Малхира держался лучше него. А может, зная рассказы о моих похождениях, он не представлял себе, как это выглядит в жизни.

- Зачем ты на землю спрыгнула? - хмуро полюбопытствовал он. - На лошади этот сброд давить куда как лучше.

В самом деле, зачем? Пример Тальви и Малхиры доказывал его правоту. Очевидно, я не была уверена, что Керли с перепугу не начнет творить черт знает чего. Она же не была обученным боевым конем, как тот, что под нашим патроном. Хотя перепуганная лошадь в давке способна такого начудить - при желании не повторишь. Или просто я снова повиновалась слепой привычке? Так я ему и ответила, не вдаваясь в подробности:

- Привыкла драться в пешем порядке... Он помешал в костре длинной веткой, вылетевший сноп искр освещал его сосредоточенное лицо.

- А стреляешь ты так себе...

- Почему?

- В руку попала.

Так Ренхид ничего и не понял. Может, в его возрасте уже поздно переучиваться? Я не стала ему объяснять, что и целилась тому сопляку в руку. В голову я обычно стреляю во второй раз. Это глупо и ведет к напрасной трате боеприпасов, но так уж я привыкла. Хотя дедушка Скьольд этого бы не одобрил категорически. Впрочем, насколько мне известно, он вообще предпочитал холодное оружие огнестрельному.

Как и я.

Но рассказывать об этом Ренхиду я не хотела. Например, потому, что говорить разбитыми губами было больно. Я перевела взгляд на Тальви. Он чистил шпагу - широкую и тяжелую, наподобие швейцарской или немецкой, но, видимо, изготовленную местным мастером. Такими клинками одинаково удобно рубить и колоть. Гарда у шпаги была из черненой стали, единственное украшение - на дужке отражения, в виде серебряной ветки с листьями, и, полагаю, служила эта ветка не для одной красы и отдыха глаз, ею можно было поймать острие шпаги противника. Вообще же видывала я более роскошное оружие у людей менее богатых и знатных. Но Тальви, похоже, не так просто было найти клинок себе по руке. Ему бы клеймор какой-нибудь скорее подошел, а не шпага. Но двуручные мечи, равно как и всякие иные, в наши дни вывелись из употребления.

Тальви заметил, что я на него смотрю. Отложил шпагу и произнес:

- Не нравится мне это. - Я предположила, что ему, как и мне, не нравится избиение мирных людей, но ошиблась. Он имел в виду совсем другое. - Слишком легко прошло, слишком рано появилась стража. При настоящих мятежах так не бывает. Скорее, это была проба сил, разведка боем... - Он говорил больше для себя, чем для моего сведения. Но я не могла не признать, что он прав. - И этот призыв... что-то раньше мне не приходилось его слышать... - Тут он вспомнил, что я его слушаю. - А ты сегодня пострадала больше всех нас. Потерянная шляпа, да и одежду твою вчера стирали зря. И лицо разбито. Пару дней тебе придется есть с большим трудом.

- Зато кое-кто и вовсе не сможет поднести пищу ко рту. И гораздо дольше, чем пару дней.

- Верно. И мне жаль, что Рик Без Исповеди не видел тебя нынче. Ему бы очень понравилось.

Он снова взялся за шпагу. Я покосилась на его руку и вспомнила, как вчера он вводил меня в гостиную Ларкома. Мой локоть при этом он сжимал точно так же. Я отвернулась и вновь услышала его голос.

- "Эрденон для эрдов! ". Тебе по-прежнему так уж безразличны события, которые грядут в герцогстве?

И я не нашла, что ему ответить.

Мы возвращались в замок Тальви. Весна была в разгаре, в деревнях ставили майские шесты, и молодежь плясала вокруг них. Девушки в венках вертелись возле моих спутников - скорее потому, что так полагалось, чем из подлинного легкомыслия. Малхира скалил зубы, рассылал воздушные поцелуи, а когда приходилось задерживаться, уделял пейзанкам более полновесные знаки внимания. Ренхид изо всех сил делал вид, что его подобные глупости уже не волнуют. Я скучала. Весну я люблю лишь по той причине, что ею теплее, чем зимой. Когда порой приходится неделями скрываться в лесу, эта причина достаточно значительна.

На горе, где стоял замок Тальви, тоже был лес. Заповедный, как рассказали мне Малхира с Ренхидом, и назывался он Маахис. Правда, окрестные крестьяне имели право порубки деревьев, ловли рыбы и мелкой птицы в других лесах на землях Тальви, за что вносили арендную плату. Крепостных здесь, как и во всем герцогстве Эрдском, никогда не было. Потомкам гордых эрдов стоило загордиться, если забыть, что на Юге тоже не было крепостного права. Оно существовало только в центральных областях империи.

По приезде Гейрред Тальви, коего, несомненно, ждали, исчез из моего поля зрения, и я оказалась предоставлена себе. Но я заметила, что отношение ко мне в замке несколько изменилось. Госпожа Риллент вдруг заговорила со мной в более почтительных тонах и стала опускать передо мной глаза, чем ставила меня в чертовски неудобное положение - она ведь была старше и вполне почтенная дама. Служанки шептались за моей спиной и умолкали, стоило мне оглянуться. Когда я вернулась в комнату, которую мне ничего не оставалось, как называть своей, то обнаружила, что, кроме синего платья, доставленного сюда из Эрденона во вьючных сумках, меня ожидают еще несколько новых платьев и зеркало. Они, ясное дело, не из воздуха возникли, их заказали, принесли и обменялись новостями. Из чего непреложно последовало то, что меня считали любовницей Тальви. Но меня таковою считали и раньше, а отношение было другим. Хотя... не всякую наложницу возят в столичный город и вводят в приличное общество. Ренхид и Малхира наверняка уже успели насплетничать. Однако не стоило их винить. Все, конечно, было подстроено самим Тальви. Когда он приволок меня на встречу со своими друзьями, он преследовал какие-то иные цели, помимо желания позлить и унизить высокородных господ. То же самое и здесь. Он прекрасно понимал, что я не побегу возглашать кругом, будто ничего такого не было и губы у меня распухли вовсе не оттого, отчего думают служанки. Возможно, выставив меня в общем мнении своей любовницей, "дамой-ширмой", как изящно цитировал по сходным случаям какого-то старого поэта Бун Фризбю, он пытался скрыть свои истинные связи, какие - не будем углубляться. (Правда, если судить по Рику Без Исповеди, в этом обществе и не требовалось ничего скрывать. ) Ну, мало ли что бывает...

А может - и тут я не могла не одобрить его действий, - в этой заговорщицкой компании просто не хватало присутствия женщины? Согласитесь, что до самых больших мерзостей в мире додумываются исключительно мужские сообщества: инквизиция или тайная полиция, куда женщин не допускают принципиально. Даже армия, даже преступные шайки не столь монолитны. Там есть жены, дети, любовницы, просто шлюхи, наконец, - они не дают дойти до грани. Или это все мои домыслы? Нет, я не могла его понять. Так же, как резкой смены в обращении - от полной, казалось бы, откровенности, до столь же полного пренебрежения. И мне не нравилось, как он на меня смотрит. Господь свидетель, за мою жизнь на меня по-всякому смотрели разные представители рода человеческого, особенно мужчины, и это совершенно естественно - все мы люди. Но это был не тот взгляд. Он смотрел на меня так, будто знал обо мне гораздо больше, чем я сама. Хотя, ставлю нобль с розой против медного эртога, он не знал обо мне ничего.

Одним словом, я была рада избавиться от его общества. И его избавить от своего. Я не стала надевать новых платьев, облачилась в то, что госпожа Риллент выдала мне в прошлый раз, и направилась в библиотеку.

В библиотеке никого не было и царил полумрак. Я отдернула шторы. По счастью, было еще довольно светло, а стекла здесь были не цветные. Разберусь как-нибудь. Как сейчас помню, я хотела взять "Историю Эрда-и-Карнионы". Припомнив, где стояли тома, я влезла на скамеечку и вытащила фолиант. Ага, вот и она. Я раскрыла наугад.

"Существовал тогда также один из служителей царя Ирода, некий Симон, человек красивый, огромного роста и крайне сильный, пользовавшийся доверием царя. Основываясь на беспорядочном состоянии дел, этот человек осмелился возложить на себя царский венец. Собрав толпу приверженцев, которые в своем безумии провозгласили его царем, и считая себя вполне достойным этого высокого сана, Симон разграбил и сжег царский дворец в Иерихоне. Равным образом он предал пожару целый ряд других дворцов в стране, причем предоставил толпе своих приверженцев грабить их сколько угодно. Он, наверное, совершил бы еще более значительные беззакония, если бы против него не были приняты меры: Грат присоединил царские войска к римским, и во главе этой рати выступил против Симона. Когда затем произошла продолжительная и ожесточенная битва, большинство приверженцев Симона, представлявших из себя беспорядочную толпу, сражавшуюся скорее храбро, чем умело, погибло, а сам Симон, искавший спасения в бегстве по узкому ущелью, попался в руки Грата и был им обезглавлен".

Иерихон? Римляне? Что-то не похоже, чтоб это имело отношение к Эрду-и-Карнионе. Это какой царь Ирод - тот, что в Писании? Не припомню в Евангелии ничего подобного. Я открыла титульный лист. Книга называлась "Иосиппон" и представляла собой свод сочинений некоего Иосифа Флавия. Она была издана той же Академией наук в Тримейне и одета в такой же переплет, что "История империи... ", поэтому я их и перепутала. Я машинально листнула страницу, заложенную пальцем, и пробежала несколько строчек.

"Таким образом, полная разнузданность овладела народом, так как у него не было своего царя, который мог бы доблестным правлением сдерживать народную массу, а прибывшие для успокоения возмутившихся иноземцы лишь подливали масла в огонь своим наглым отношением и своим корыстолюбием... Где только ни собиралась толпа недовольных, она тотчас выбирала себе царя, на общую погибель... "

Ладно. Эту книгу я тоже почитаю. Но после. Хотя угадать, чем дело кончилось, труда не составляет. Оно всегда кончается одинаково, что в Иерихоне, что в Эрденоне... Вернув "Иосиппон" на место, я нашла первый том "Истории империи". Сверху лежала еще одна небольшая книжка, точнее, рукописная тетрадь, переплетенная в кожу, - во время своего первого визита в библиотеку я ее не заметила. Снаружи ничего не было вытиснено, а внутри была странная надпись - "Хроника утерянных лет". Листнув рукопись, я обнаружила, что там говорится об эрдах, карнионцах и древних временах.

"Хронику... " я тоже прихватила, надеясь за небольшим объемом вскорости ее одолеть.

Вернувшись, я принялась за чтение. Первым делом я ухватилась за "Историю... ". Всегда выбираю первой ту книгу, что потолще. Увы, она меня разочаровала. Глубокая древность не интересовала академиков. Повествование начиналось только с основания империи и торжества Креста. На страницах то и дело мелькали епископ Бильга, святой Бернард, канцлер Леодигизил и прочие знакомые личности, но, право же, Фризбю, когда был не слишком пьян, повествовал об их деяниях гораздо увлекательнее. Впрочем, возможно, в этом и состоит наука - в том, чтоб убить всякую увлекательность. О состоянии народов в те времена говорилось мало. И вообще о людях, кроме королей, канцлеров, князей церкви и святых. О Скьольдах я не нашла там ничего. О Тальви - тоже. Но меня другое огорчило. Господа ученые академики, судя по всему, до сих пор опасались, как бы чего не вышло, и прилагали всяческие усилия, дабы не оскорбить читателя описаниями варварской грубости. Во избежание. Хотя прошла уже тысяча лет. Я даже пожалела, что не взяла с собой книгу этого Иосифа, который, судя по прочитанному мною отрывку, обижал всех напропалую - и своих, и чужих, и царей, и повстанцев. Я отбросила творение тримейнских академиков. Пошли они к черту, я сладкого на ночь не ем. Равно как и в любое другое время.

С такими мыслями я принялась за "Хронику... ", открывавшуюся довольно странным для исторического сочинения эпиграфом из Блаженного Августина: "Совершенно ясно теперь одно - нет ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен - прошлого, настоящего и будущего. Некие три времени этих существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу". Дальнейшее содержание привело меня в крайнее недоумение. Одно мне стало ясно - почему Тальви не читает романов и не держит их в своей библиотеке. По той же причине, что я не играю в карты. Зачем романы, когда автор книги по истории родной страны предлагает тебе такие вымыслы, по сравнению с которыми бледнеют все измышления досужих сочинителей! Автор, кстати, был анонимен. И его можно было понять. Даже в наше сравнительно милосердное время за то, что он нагородил, можно схлопотать пожизненное заключение в Свинцовой башне Тримейна, если не чего похуже, а книга, судя по некоторым деталям, сочинялась не меньше ста лет назад, а может, и побольше, когда костры Святых Трибуналов пылали на всех площадях. Даже такой сумасшедший, каким был создатель "Хроники... ", обеспокоился о том, что бы скрыть свою личность. Но могу сказать совершенно точно - он был южанин. Слишком с большим пренебрежением отзывался он об эрдах. "Грязный дикарь в вонючих шкурах ворвался в светлые чертоги Карнионы и принялся крушить своим топором хрупкие колонны и прекрасные фризы... " Правда, и к карнионцам он был не слишком милостив. "Замкнувшиеся в своих замках и монастырях, зачарованные игрой магии, науки и искусства, создававшей картину бесконечных возможностей, но никогда не приобретавшей форму существования, они были мало способны к сопротивлению. Безупречно владея оружием, карнионцы полностью забыли, что оно дано человеку не для одного лишь совершенствования в боевых приемах, которые превращались в бессмысленные ритуалы". Эрды и карнионцы, замечал автор, настолько отличались друг от друга, что каждый народ отказывал другому в принадлежности к роду человеческому. Долгая история, однако. Правда, одно дело - читать красивые слова, а другое - видеть, как это обращается в мерзкий уличный мордобой. В целом же, продолжал рассказчик, приходится пожалеть именно эрдов, ибо именно они стали первой жертвой Долгой Зимы и дальнейших бедствий. ("Я не буду, - добавлял хронист, - развивать мысли тех, кто утверждает, будто как раз они сии бедствия и вызвали". ) "Еще до Долгой Зимы пространство от моря до Вала, названное областью Эрдского Права, было превращено в пустыню. Уничтожив карнионские города, которые считали гнездилищем вредоносной магии, эрды уже не могли грабить соседей, отгородившихся от них Валом. Вдобавок карнионцы сумели объединиться, эрды же оставались под властью многочисленных племенных вождей - ярлов и хавдингов. Земли под властью эрдов быстро истощались, в преданиях того времени то и дело упоминаются голод и недород. За угодья, пригодные для пахоты и скотоводства, велись непрерывные войны. Но ниети войны, ни межклановая вражда, ни человеческие жертвоприношения - все, что сокращало население, не могло избавить эрдов от голода. К тому же, в отличие от других варварских народов - да избавим их от лишних обвинений, эрды и без того достаточно совершили, - они никогда не практиковали преднамеренного детоубийства. Свирепые испытания, коим эрды подвергали своих детей, столь ужасавшие карнионцев, были призваны обеспечить тем наилучшую способность к выживанию. Таким образом, эрды, которые были наиболее сильными и выносливыми людьми, о каких приходилось слышать, были и наиболее уязвимыми. Когда разразились великие бедствия, им оставалось или перестать быть теми, кем они были раньше, или вымереть. В некоторой степени последнее можно сказать и о карнионцах".

Примерно так автор излагал историю Вторжения и последующих десятилетий. Кстати, здесь-то Скьольды были упомянуты - в перечне племенных вождей ("... и Скьольд-хавдинг, возводивший род свой к верховному божеству эрдов, впрочем, не он один... "). Приятно было прочитать также, что женщины эрдов пользовались уважением, не наследуя власти в клане, управляли хозяйством и в случае необходимости сражались, как мужчины. Эрды и вообще уважали друг друга, если между ними не стояла кровная вражда, и чувство ответственности перед племенем было у них весьма велико. Поэтому калеки кончали жизнь самоубийством, чтобы не отягощать племя. Зачастую также поступали и старики, особенно во времена голода. Что, конечно, давало автору хроники повод к различным спекуляциям. Тем не менее, отдавая несомненное предпочтение карнионцам, хронист сообщал об эрдах не одни лишь мерзости и вообще излагал события так, что придраться было трудно. Но дальше! Как только речь зашла о том, что выше было названо "Долгой Зимой и великими бедствиями", тут его вольное перо разгулялось так, что никакого удержу. Я даже ненадолго отложила книгу, возмутившись тем, как человек, ранее выказавший себя вполне здравомыслящим, может увлекаться перепевом подобной чепухи. Того, что в детских сказочках именуется Нашествием Темного Воинства. Нашествие эрдов - это понятно, но нашествие чудищ, вампиров и демонов из ада? Будучи младенцем в люльке, приятно на сон грядущий послушать разные ужасти, но верить в них? Хронист же относился к Темному Воинству как к непреложной истине и сообщал об этом с какой-то неприятной уверенностью. Он утверждал, что чудовища эти в действительности были вовсе не тем, что мы представляли. "Подумайте о существах, обитающих во глубине вод морских или вечной тьме пещер. Как безобразны и пугающи они для нашего взора! Но там, где они рождены, их облик единственно уместен и совершенен. И сколь ужасен и омерзителен должен быть наш собственный внешний вид для этих существ". Такое утверждение еще можно было как-то проглотить. Однако это были еще цветочки. Дальше автор вступал на самый опасный участок своего повествования. Мир наш, говорил он, не единственный из существующих. Существует бесчисленное множество миров, подобных ему, и еще большее количество в корне отличных, и даже таких, в которых существование человека невозможно в принципе. Но они и предназначены не для людей, так же, как глубины вод и тьма пещер. Древние карнионцы, утверждал хронист, всегда это знали, и некоторые другие народы, независимо от них, пришли к тем же выводам. Что, добавлю от себя, полный бред и чистейшая ересь. Хотя и увлекательная.

Что послужило причиной того, что перегородки между мирами оказались сломлены, повествователь упоминал глухо. То ли не знал, то ли не желал говорить. Выше он заметил, что некоторые обвиняли в этом эрдов. Из его умолчаний стало ясно, что существовало и противоположное мнение.

Убей меня Господь, я так и не смогла понять, кому он сочувствует: чудовищам или людям? Эрдам или карнионцам? Всем? Никому? "Неотвратимая судьба влекла народы к союзу и воздействию друг на друга, - продолжал он. - Эрды угасили в сердцах своих пламень вражды к карнионцам. Известны случаи, доказывающие, что они стали ценить разум, а не один меч. В свою очередь карнионцы отступили от привычки к созерцательности и недеянию. Этому способствовало то, что, не отринув вовсе своей первоначальной религии, представлявшей, скорее, научную систему, озаренную мистикой, они обратились в большинстве своем к вере в Великую Матерь и Сына - охотника и воина. Эта вера, доселе тлевшая в карнионском простонародье, теперь приобрела довлеющее значение. Она побуждала своих приверженцев к решимости и деятельности, но она же с легкостью поддавалась трансформации, чем и воспользовались христианские миссионеры. Придя в церковь, люди видели там привычный им образ Матери, что заступалась перед Сыном за человечество, и всем сердцем обращались к нему. Обращение карнионцев - пожалуй, правомерно отныне называть их просто южанами, ибо к тому времени смешение народов зашло очень далеко, - произошло мирно и безбурно. Церковная история Карнионы не имеет своих мучеников, в отличие от истории Севера, жители которого долго не желали расставаться с древними богами и всячески их отстаивали".

Последняя фраза была построена нарочито двусмысленно. Неясно было, кого автор считает мучениками - миссионеров или эрдов, защищавших свою веру? Еретик он был, явный еретик, сколько бы он ни повторял, что "у Бога все возможно", и ни ссылался на Блаженного Августина и преподобную Урсулу.

Урсула Скельская возникала у него в следующем длинном пассаже, где он указывал на авторов, дошедших до идеи множественности миров независимо от событий, описанных в "Хронике... ". Про святую Урсулу я хотя бы слышала раньше, но не читала никогда и сомневаюсь, чтобы в наше время ее труды вообще кто-то читал. Далее следовал список неизвестных мне каббалистов. "Однако следует помнить, - говорил хронист, - что эти мудрые, просвещенные и праведные люди строили свои утверждения путем логических умозаключений либо Божественного озарения, отрицать которое способны лишь люди узкомыслящие, но не на основе собственного опыта... " Что сие значит? Автор намекает, что у него таковой собственный опыт имеется? Что он шлялся по мирам, подобным или неподобным, и видел несчастных чудовищ своими глазами? Или просто дурит нас, бедных? Хватит, он и без того наплел достаточно, чтоб его сожгли не один, а десять раз. Я очень часто обманываю людей и поэтому не люблю, когда обманывают меня...

Нет, не это было причиной моего раздражения. Хронист не то чтобы обманывал. Он просто давал понять, что знает больше, чем говорит.

Совсем как Тальви.

Решительно, все это мне мерещится. Человек сочинял увлекательную сказку и ничего такого не брал в голову, а я, как инквизитор, всклепала на него невесть что. Пора бы вспомнить, что женщины инквизиторами не бывают...

Я взглянула на небо и обнаружила, что уже скорее рано, чем поздно. А мне нужно хоть немного поспать - мало ли что последует завтра... то есть уже сегодня. Потому я отложила "Хронику... " и смежила натруженные очи. Мне никогда не составляло особого труда заснуть и удавалось это даже в камере смертников. А уж на просторной и удобной постели (не в сугробе, не на камнях, не на черепичной крыше) - и речи нет.

Попытка набраться сил оказалась не лишней. Тальви пришел, едва лишь я успела встать, умыться и одеться.

- Скучаешь? - спросил он, взглянув на книги на столе.

- А ты пришел развеять мою скуку?

- Смотря что под этим понимать. Если развлечения, то я не стал бы ждать до утра.

Я опять почувствовала, что надо мной издеваются, и сделала постную мину.

- Богатое у тебя воображение... Это, случайно, не ты написал?

- С чего это тебе в голову взбрело? - резко спросил он.

Обиделся, надо полагать. Его, знатного человека, сравнили с каким-то писакой. Шутить со мной надо осторожнее, вот что.

Правда, он тут же заметил:

- Быстро же ты до нее докопалась... Я получил эту тетрадь в наследство. Вместе с основным книжным собранием. Ты уже все прочла?

- Нет, примерно до середины. Потом уснула.

- Так скучно?

- Просто я не верю в сказки.

- Во что ты веришь, мне известно. Там, в конце, есть приписка, что существует несколько копий этой рукописи. А оригинал хранится в семье Брекинг, что живут близ Гормунда. В юности я не поленился туда съездить, хотел с ними потолковать. Брекинги ведь очень старая семья, возможно старше наших с тобой...

- Все мы от Адама и Евы... И что же?

- Они давно уже там не живут. Сгинули без следа.

- Ушли в один из миров, означенных в "Хронике... ", - не без яда заметила я. Он не поддержал иронии.

- Нет. Насколько мне удалось выяснить, переселились в Дальние Колонии.

- Угу. А вот интересно - не так чтоб очень, но все же - почему манускрипт, написанный южанином, не слишком обожавшим наших собратьев, хранился в старинной эрдской семье? А они не только хранили его, что и так было опасно для жизни, но и позволяли снимать с него копии?

- Именно это я и собирался у них спросить. Но теперь уже поздно. Поэтому оставим книги. Точнее, эти книги.

- Новое поручение?

- Да. Поедешь в Свантер. На сей раз тебе не придется прилагать столь много умственных усилий, как в Камби. Во-первых, отвезешь мое письмо Антону Ларкому, ты должна его помнить.

- Ах, он еще и Антон... Ты же совсем недавно с ним расстался.

- Значит, есть новые сведения.

- Не проще ли послать кого-то из доверенных слуг? Или ты снова указываешь мне, где мое место?

- Не тебе, - жестко сказал он. - Твое место - при мне, остальные должны это усвоить.

- Ты, помнится, называл их своими друзьями. А теперь уж и "остальные"? Впрочем, откуда у тебя взяться друзьям, если ты так с ними обходишься?

- Тебе что, их жаль?

- Жаль - неверное слово. Я могу их понять. Тебя - нет. В какой-то мере ты преследуешь те же цели, что и они. Власть, личные амбиции... Вероятно, даже в большей мере. Но есть и что-то иное.

- Власть, личные амбиции... А ты сама? Не потому ли ты никогда не совалась дальше Свантера, а по большей части торчала в своем убогом Кинкаре? Рисковать шеей тебе было приятней там, где всем известна фамилия Скьольд, перед которой трепещет все местное быдло, чем в полной безвестности. Быть первой знаменитостью глухой провинции, чем заурядной авантюристкой в столице. Ты не находишь, что это как-то мелко?

Он был до обидного прав. Но я не могла в этом признаться.

- По крайней мере, моя мелочность оказалась выгодна. Пусть я набирала проценты на родовом имени, но, если бы тебя не занимали Скьольды, мне сняли бы голову на плахе.

- А ты по-прежнему думаешь, что меня занимали Скьольды, когда я тебя выкупил?

- Так не моя же скромная персона сама по себе.

- Скромность украшает женщину. Из тебя правда красавицу сделать невозможно. Но я о другом. Твои мелкие амбиции в прошлом. Рядом со мной ты действительно можешь узнать нечто иное. Хотя придется учиться.

Скажите какой великий ученый Тоже мне, велика премудрость - заговоры плести. Или он что-то другое имел в виду? "Если мое место - рядом с тобой, зачем мне ехать в Свантер? " - хотела было спросить я, но это можно было слишком по-разному понять. Уж если хвататься за скользкие темы, найдутся еще.

- Надеюсь, мне не придется соблазнять эйсанского рыцаря? А то все же духовное лицо... как-то неловко, право. К тому же это у меня никогда особенно хорошо не получалось. Другая специальность, знаешь ли...

- Я и не думаю, чтоб тебе удалось его соблазнить. Не потому что ты так уж непривлекательна, а потому что он видел тебя со мной. Он, можно сказать, рыцарь без страха и упрека. - Мне вновь послышалась в его голосе тень издевки, хотя, повторяю, мне еще не приходилось слышать, чтоб Тальви смеялся. - А что касается другой специальности... именно поэтому я посылаю тебя, а не Малхиру или кого-либо еще. Я же говорил, что поручение будет не одно.

- Я вся внимание, - проворчала я.

- Антона Ларкома ты найдешь в приорате эйсанских рыцарей. Останавливайся где хочешь, скажи ему только, как с тобой связаться, чтобы я мог тебя разыскать. Что ты ему наплетешь о целях своего местопребывания в Свантере, меня не волнует. Но. Некий Арне Арнарсон, лет двадцать назад бывший секретарем губернатора Свантера, написал книгу под названием "Истинные сокровища Севера". Не таращи глаза. Это свод шифров и секретных языков, которыми пользовались здесь, на Севере, различные тайные братства, церковные и светские. Известно, что это рукопись, содержащая около трехсот страниц, в одну восьмую листа, в шагреневом переплете. На обложке вытиснены эрдские руны "анзус" и "кано", впереди - истинные, позади - перевернутые. Я тебе покажу, как они рисуются. Арнарсон давно умер, его сочинение попало в архив морской Гильдии Свантера и находится в ее Тайной палате. Ты оттуда его достанешь. Как ты это сделаешь - мне совершенно безразлично. Но Антон Ларком об этом ничего знать не должен.

Когда-то, сказывают, Карниона Прекрасная простиралась от моря до моря. Но море Севера предало ее и, как пишут поныне, "извергло на берега полчища варваров". Так и представляешь себе - волна нахлынула, отбежала, а из-под нее - эрды толпой. На самом деле, конечно, все было совсем не так. Эрды подходили к плодородным берегам неизведанной страны на своих быстроходных кораблях. Весла двигались в лад, говорится в старых северных песнях, солнце играло на желтых и синих щитах, висящих вдоль бортов, ветер надувал полосатый парус на единственной мачте, именуемой "старой матерью" или просто "старухой". И еще говорится - что слышала, то и повторяю, не сама придумала, - будто на носу каждого корабля было изображение страшного змея, так что казалось, словно из моря выплывают кровожадные чудовища. А когда эрды искали места для поселения, они якобы снимали эти изображения с кораблей и бросали их в прибой. Где к берегу прибьет, там и поселялись. Так, по преданию, и был основан Свантер, поначалу корабельный поселок, а потом, в более цивилизованные времена, - город.

Возможно, легенда приукрасила события. Если же нет, очень удачно в тот раз эрды бросили своих языческих идолов. Или же идолы выбрали, где им ткнуться в берег. Город рос, и, хотя никогда не претендовал называться столицей, никто не удивится, узнав, что значительная часть богатств Эрденона, да и самого Тримейна притекает именно из этого источника. Здесь находился центр торговли Севера - по большей части морской, но не только. Если вокруг Эрденона были пахотные угодья, то в окрестностях Свантера располагались пастбища. А в городе, соответственно, бойни и рынки скота. Вовсю торговали здесь маслом, молоком, кожами, шерстью и тому подобным. Но все же морская торговля была главнее. В прошлом столетии гавань стала тесна для заполнявших ее кораблей и была выстроена новая. Она так и назвалась без затей - Новая гавань. Здесь стоят дома богатых свантерских судовладельцев, предпочитающих жить поближе к своим кораблям, с узкими фасадами - земля в Новой гавани дорога, но зато непомерно выросшие в высоту: в три, а то и в четыре этажа, здания торговых компаний и часть складов. Свантер - не сонный Камби, где патруль более-менее успешно поддерживает порядок в порту, здесь относительный порядок царит только в респектабельной Новой гавани. Кабаки, бордели, игорные дома с самой дурной славой сосредоточены в Старой (что не означает, будто в других частях города подобных заведений нет). Из всех городов Севера Свантер был знаком мне лучше всего, здесь я проводила немало времени, и не из тщеславия и желания покрасоваться, как утверждал Тальви, а потому, что здесь сравнительно легко, хотя и с риском, можно было сорвать крупный куш - в Свантере крутятся большие деньги, - и узнать много нового.

То, что я узнала в этот раз, меня не обрадовало. Люди, которых я считала своими друзьями, начали исчезать с горизонта. Фризбю умер, пока я сидела в тюрьме, - не выдержала печень - и все его связи начал прибирать к рукам Бимон Беззубый, личность малопочтенная даже в этом обществе. Мадам Рагнхильд, хозяйка "Рая земного", где я всегда могла найти безопасный приют и сытный обед, полгода назад неожиданно для всех вышла замуж за богатого вдового купца, продала заведение и поселилась на Епископской площади. В ее новый дом я соваться не стала - во избежание, подобно составителю академической истории. Что касается еще одного моего наставника, ювелира Соркеса, то с ним я тоже едва не разминулась. Придя на Златокузнечную, я увидела, что лавка закрыта, а туповатый мальчишка-приказчик, сменивший знакомого мне Джоэля, племянника старика, не мог или не хотел мне ничего объяснить. Наконец из-за двери, что вела из лавки в дом, высунулся сам Соркес, завидев меня, успокоенно махнул мальчишке, и пригласил меня войти. И я оказалась среди развала и беспорядка, сопутствующих переезду.

- Уезжаем, деточка. - Соркес развел руками. - Перевожу свое дело в Дальние Колонии. Там теперь много богатых людей, надо ловить выгоду, пока другие не перебежали дорогу. Джоэль уже выехал. Кортеровский банк недавно открыл в Дальних Колониях свои представительства, так что трудностей с переводом наличных не будет...

На меня он не смотрел, и я отчетливо поняла, что дело не в выгоде. Я оглянулась на окно, но оно было прикрыто ставней, несмотря на ранний час.

- Здесь уже призывали бить карнионцев? - тихо спросила я.

Теперь старик посмотрел на меня. Вздохнул:

- Да. Пока только карнионцев... Но в городе полно матросов с Юга, их не очень побьешь.... Дело удалось уладить миром, хотя кровь уже пролилась. И все же... Это лишь мелкие приметы, главное - в глубине... Скоро здесь будет очень жарко. Слишком жарко для мирного Севера. И никому не хочется погибать в междоусобице. Тем более в чужой. Тебе я не буду давать советов, ты здешней крови, вдобавок молода и сильна. Ко мне все это не относится. - Ему явно неловко было это излагать, потому он сменил тему. - Да, советов я тебе давать не буду, но кое-что дам. На прощанье. - Он отпер железный ларец, в котором, видимо, держал образцы нераспроданного товара, и вынул оттуда серебряный перстень- печатку с крупным красным полупрозрачным камнем. - Вот, возьми. В печатке сердолик - камень богатства, камень здоровья. Сердечный камень. У тебя, деточка, голова золотая во всех отношениях, а немного сердца тебе не помешает. Вообще-то женщинам пристало носить желтый, но желтого у меня сейчас нет. Возьми, возьми, хоть это не перстень царя Соломона, а всего лишь перстень старого Соломона, сына Соры, на нем не написано: "И это пройдет", и власти над демонами он не имеет...

Я приняла перстень. Пусть знаменитых слов на нем и не было вырезано, но все же какая-то закорючка наблюдалась.

- Что это за знак?

- Просто буква "нун", с которой начинается твое имя. Поэтому я вспомнил о печатке. Буква эта также имеет символ "плод", что должно сопутствовать удаче во всех начинаниях...

Он действительно выбрал подарок наугад. Перстень был мне великоват и подходил только на указательный палец правой руки. Я надела его и поклонилась.

- Спасибо. Я буду его носить.

Мы еще немного поговорили и расстались.

Символы! Буквы! Руны! Какое мне, в сущности, до них дело?

Значение имеют только люди.

Между тем может показаться, будто за сентиментальными встречами и воспоминаниями я забыла о цели своего приезда. Неверно. С ювелиром, например, я встретилась только после свидания с эйсанским рыцарем. По приезде я остановилась в "Коронованной треске", что рядом с табачными складами. Забавно. Символы таятся не только в рунах и каббалистических знаках. Этот адрес тоже можно было счесть символическим, но лишь по отношению к коммерции. Раньше одну из главнейших статей городского дохода составляла торговля рыбой, треской и селедкой в основном, что и вдохновило пышное название трактира, но теперь ее ощутимо начала теснить торговля заморским зельем, поставляемым из Дальних Колоний. (Правда, ходят слухи, что и у нас на крайнем Юге империи начинают выращивать табак. Что, конечно, скажется на ценах. ) Владелец трактира принялся искать дополнительные денежные источники, и это привело к тому, что у меня в "Коронованной треске" появился неограниченный кредит. Там же я смогла упокоить своего коня. Забыла сказать - на сей раз Керли осталась в конюшне замка. Я получила гнедого трехлетка по кличке Руари. Он был резвее, чем старушка Керли, хотя нрав у него был не подарок. Теперь это должно было заботить трескового конюха. По городу я привычно передвигалась пешком. Так и пошла искать приорат Эйсанского ордена, находившийся, как легко догадаться, в Новой гавани.

Это было, насколько можно судить, глядя за высокую ограду с решетками поверху, довольно приятное глазу строение - точнее, ряд строений - с церковью, подворьем и всеми потребными ордену службами Эйсанские братья, несомненно, были богаты - отхватить столько места в Новой гавани! На вратах сиял яркими красками в лучах солнца образ - святой Барнаба Эйсанский поражает копьем злобного варвара, а над крышей приората трепетал на ветру багряный штандарт с зеленым крестом. Хоть само здание на картинке малюй. Внутрь я соваться не стала, а попросила привратника сообщить брату Ларкому, что для него есть вести.

- А кто его спрашивает? - полюбопытствовал страж ворот.

Этот вопрос можно было предвидеть. Не могло быть и речи, чтобы передать письмо Тальви через привратника. Пусть я сомневалась, что в нем действительно содержались важные сведения, но надо соблюдать правила игры. Хотя бы иногда. По этой же причине я не хотела называть привратнику имя Тальви, а заодно и свое. Моего почерка Антон Ларком не знал. Оставалось уповать, что он запомнил, о чем шла речь при нашей встрече в Эрденоне. Поэтому еще в "Коронованной треске" я написала. "Досточтимый рыцарь! В вашем доме имеется библиотека? " - посмеиваясь про себя над этими детскими играми в конспирацию Но когда молодой человек в орденском плаще вышел из ворот приората, я сразу поняла, что разговор он помнит, а меня не узнает. Мудрено ли! Мы виделись вечером, при свечах, а сейчас был белый день, пусть я и стояла в тени. Тогда я вырядилась как благородная дама или содержанка высокого полета (правда, разницы между ними я не улавливаю). Теперь же я была в том виде, в коем в последние несколько недель моталась по городам и весям. Или почти в том же. Малость порванный в драке кафтан мне подлатали в замке - все же какая- то польза была от моего пребывания там, раньше мне приходилось все починять и штопать самой. Безвозвратно утерянную в той же драке шляпу заменила другая, та, что чаще носят в портовых городах, с загнутыми полями, а сломанную дубинку - короткая широкая шпага, ее еще презрительно именуют "тримейнской сплетницей" или "локтемером", однако в деле она чрезвычайно удобна.

Когда рыцарь все же определил, кто перед ним, он внезапно смутился. В прошлый раз я этого за ним не заметила, поскольку общие чувства, вызванные моим появлением, смущению просто помешали.

Я кивнула в знак приветствия, ободряюще улыбнулась и сказала:

- Вам письмо от нашего общего друга.

- Да, разумеется... - Он взял послание и принялся вертеть его в руках. - Простите, ради Бога, что я вынужден беседовать с вами так... на улице...

- Письмо, - напомнила я. - Не стоит оставлять его на виду.

- Конечно. - Он покраснел, и так густо, как мне никогда бы не удалось. Хотя он был темноволос, а считается, будто блондины краснеют легче. То ли совести у меня нет совсем, то ли кожа совсем задубела от загара. Пока я размышляла над этой проблемой, Парком спрятал письмо за отворот камзола.

- Вообще-то его неплохо бы прочитать. Правда, не перед воротами.

- Но... я же не могу вот так сказать: "Спасибо, уходите! " А в приорат я вас позвать тоже не могу.

Насчет последнего он был прав. Приорат все же имел статус мужского монастыря, несмотря на то что большинство эйсанских рыцарей были монахами лишь по званию, каковое позволяло им грешить, не обременяя души их подружек суетными надеждами на женитьбу, что, безусловно, способствовало искренности в отношениях. Вообще-то, войди я приорат, вряд ли кто стал бы на меня таращиться, но Ларком знал, кто я, и этого было достаточно. Не зря Тальви с иронией отозвался об его безупречности.

- В таком случае мы могли бы пройти туда, где наш вид не вызовет подозрения. Что скажете о прогулке к Большому пирсу?

Он кивнул. У Большого пирса всегда толкалось множество городских зевак. Даже в садах губернатора, когда их открывали для публики, народу бывало меньше. Особенно в такой погожий день.

- Вы одна здесь? - спросил он, когда мы немного отошли от приората.

Я невольно оглянулась, нет ли хвоста.

- Одна, успокойтесь.

- Нет, я имею в виду - в городе.

- Ах, это... Да, я приехала одна.

- Но как он мог! - Он не назвал Тальви по имени, но ясно было, что речь о нем. - Он обязан был дать вам охрану.

- Разве он ничего не рассказывал вам обо мне?

- Рассказывал, и он, и Хрофт, и все же... если он взял вас к себе, то обязан о вас заботиться!

Ах, молодость, молодость. Я не стала объяснять, что Тальви никому и ничем не считает себя обязанным. А также убеждать, что не стоит так часто повторять это слово. Людей оно раздражает.

- Господин Тальви поступает вполне благоразумно. Слуги или охрана привлекли бы ко мне излишнее внимание. А вам и всем вашим друзьям оно совершенно ни к чему, не правда ли?

- Вы правы, и все же... - Он задумался, без всякого сомнения, о том, много ли я знаю о заговоре. Этот молодой человек с идеалами не поверил бы в то, что Тальви не снисходит посвящать меня в свои планы и просто гоняет по поручениям. Однако цинизм Тальви, явно уверенного, что я и так обо всем догадаюсь, сейчас был мне более по душе. Любопытно, какого черта Антон Ларком вообще принял обеты? Насколько мне было известно, в орден шли в основном младшие сыновья, которым нечего было наследовать. Возможно, Ларком тоже был младшим сыном, но происходил из весьма состоятельной семьи и не испытывал недостатка в деньгах. Можно предположить мечту о скорой военной карьере - в Эйсанском ордене это бывало... или те же идеалы? Если имеет место первое - мы с ним сумеем договориться. Если второе - никогда.

Тем временем мы дошли до Большого пирса. Как я и ожидала, народ кишмя кишел, и для всякой твари находилось место. И для подозрительной личности вроде меня, и для достойного служителя святого Барнабы. Я указала Ларкому на пустующую якорную тумбу, а сама, чтобы не висеть у него над душой, подозвала разносчика, продававшего с лотка горячие пироги с печенкой, и купила себе один. Может, печенка была и кошачья, как утверждают недоброжелатели, но свежая, и вкус у нее оказался отменный. Поедание пирога и чтение письма завершились почти одновременно. Ларком слегка меня опередил. Оторвавшись от письма, он поискал меня взглядом и с некоторым изумлением проследил, как я заглатываю последний кусок. Должно быть, ему не приходилось общаться с женщинами, которые позволяют себе жевать на улице, да еще столь вульгарную пищу. Потом он опомнился, сообразил, что я какая-никакая, а дама, и сделал попытку встать.

- Сидите - со стороны это будет выглядеть естественнее, - предупредила я его движение.

- Вы правы, но я не привык, сударыня...

- Нортия. Мы лишены дворянства полвека назад, - я усмехнулась, - сударь.

- От этого ваш род не перестал быть одним из самых древних в империи.

Что ж, утешимся этим, подумала я, а вслух осведомилась:

- Надеюсь, содержание письма вас не слишком огорчило?

Будь он поопытнее, сразу бы понял, что я вытягиваю из него сведения. Проще было бы вскрыть письмо, а потом подделать печать. Но это не в моем стиле. Мне поручено доставить послание, так я и поступаю, не обманув ничьего доверия. Что происходит потом, значения не имеет.

- Еще бы не огорчило! - В его темных глазах появилось потерянное выражение. - Нантгалимский Бык посещал капитанства ордена. Не исключено, что он скоро будет здесь. Нужно подготовить братьев... - Он встрепенулся. - Но вы, помнится, говорили, будто не интересуетесь политикой?

- Так оно и есть.

- Значит, все, что вы делаете, вы делаете только ради Гейрреда Тальви?

- Можно сказать и так. - Уточнять я не стала, равно как и то, что мне неизвестно, кто такой Нантгалимский Бык. Реку Нантгалим я знала. Какая связь?

- Вы как-то странно это произнесли. Этого мне только не хватало!

- Лучше уж вернемся к политике, сударь. Тем более, что от нее все равно никуда не деться ("в вашей компании", - мысленно добавила я).

- Вы тоже считаете, что смуты не избежать?

- К сожалению, все к тому идет. При отсутствии прямых наследников титула, да еще теперь, когда слишком громко начали кричать о возвращении исконных эрдских вольностей, черт знает когда утерянных... - Из уважения к его духовному сану я удержалась от сравнения, которое само просилось на язык. Но не люблю я этого выражения. Ах, эрдские вольности, невинность наша штопаная...

- Я считаю, что, пока жив герцог, мятежа не будет. Уважение к династии, правившей Эрдом полтысячи лет, слишком сильно (я в этом сомневалась, но смолчала), однако потом - да... И при нынешних настроениях здесь не потерпят ставленника имперской короны, выходца из чужих земель...

"Ну, настроения тоже кто-то создает, верно? Мне ли не знать? "

- И что же делать? Формальных прав нет ни у кого. Род, можно сказать, вымер.

- Вирс-Вердеры заявляют, будто они в родстве с правящим домом, - задумчиво заметил он. - Но это родство слишком уж дальнее, чуть ли не в шестнадцатом колене, к тому же в их семье было слишком много мезальянсов. Эти претензии нельзя принимать серьезно.

Вот и еще клочок сведений. То-то мой патрон так взбеленился, когда услышал про Вирс-Вердеров. Но если Тальви считает нынешнего Вирс-Вердера соперником, хотя приятелям внушает обратное, следовательно...

- Но у Тальви и таких оснований для принятия власти не имеется. Он даже не титулован.

- В Эрдском герцогстве для дворянина последнее - скорее признак древности рода, вы и сами знаете. Но я не о том. Когда бессильно право крови, вступает в силу - простите за глупую игру слов - право силы. Но бывает сила и сила. Конечно, Тальви - сложный человек, его общество порой угнетает, но по сути своей он благороден. Он умеет привлекать к себе людей, и за ним пойдут многие. В своих владениях он правит твердо, но милостиво. Ему нет необходимости прибегать к займам, грабежу и вымогательству. "Суровый и сильный гражданин, и в государстве достойный первенства, предаст всего себя государству.... "

По-моему, это была цитата. И вообще все, что он наболтал, было риторикой заговорщиков, уместной на их тайных собраниях, но не здесь, на Большом пирсе, среди обтекающей нас шумной и деловитой толпы. Но было за этим нечто искреннее...

- Не понимаю, рыцарь, кого вы пытаетесь убедить - меня или себя.

Он покачал головой.

- Да. В определенном смысле вы знаете его лучше, чем я, и вам может показаться, что я преувеличиваю его достоинства. И тем не менее вы рискуете ради него жизнью... как и я, впрочем! ("Потому что он хитер, мой мальчик, умеет находить наши слабости и манипулировать нами, и ему наплевать, что мы это понимаем". ) И в конечном счете риск ради него - это риск ради общего блага. Я уже сказал - есть сила и сила. Скорее даже, насилие. И Дагнальд воплощает именно эту стихию...

Кто такой Дагнальд, я тоже не знала. Но поскольку река Нантгалим брала исток как раз в местности с подобным названием, логично было отождествить ее владетеля с Нантгалимским Быком. Милый, должно быть, человек, судя по кличке. Хотя она может означать только, что Дагнальд всего лишь большой любитель до женского пола Воображение по части кличек у людей ограниченное, по себе знаю.

- Уверен, что, если он прорвется к власти, это будет катастрофой для всего герцогства, если не хуже. Он как раз таков, о ком раньше писали: "Для него служат музыкой стоны казнимых, и вид пытки для него слаще вина".

- О наших эрдских предках, рыцарь, такое писали в качестве похвалы.

- Только не о моих! - оскорбленно заметил он. - Наша семья родом из Тримеина Я сомневалась, чтоб тримейнские дворяне в недавнем прошлом не творили ничего подобного. Однако теперь стало ясно, что призывы, апеллирующие к исконным эрдским вольностям и чистоте северной крови, вряд ли ему понравятся.

- А ваши сотоварищи, рыцарь, такие уж кроткие существа? Хотя бы тот, кто убивает противника без исповеди?

- Альдрик Руккеркарт не лишен странностей... ("А рыцарь Ларком не лишен дипломатических способностей. Иначе ему вряд ли доверили бы связь заговорщиков с орденом". ) И полковник Кренге тоже... бывает жесток. Но на войне это необходимо. А у них большой воинский опыт. - Он снова смутился. - О себе я не могу этого сказать. Я участвовал лишь в нескольких пограничных стычках...

- А Тальви? - Он не был похож на человека, послужившего шпагой императору. Впрочем, Альдрика я тоже не приняла бы за испытанного воина - ан нет, оказывается.

- Он много путешествовал и побывал во многих переделках, - туманно ответил Ларком.

Пожалуй, я узнала достаточно. Не то чтоб мне этого хотелось. "Мне все равно, что ты ему наболтаешь", - сказал Тальви. Если он такой умный, должен бы учитывать и противоположный вариант: что болтать будет Ларком И все же, следуя наставлениям Тальви..

- Рыцарь, прежде чем мы с вами простимся, я должна сказать вам следующее. Я рассчитываю пробыть в городе еще некоторое время, до получения сведений от нашего друга, но пересылать он их, по всей видимости, будет вам. Если понадобится меня найти, пошлите слугу в гостиницу "Ландскнетта". Это здесь, в Новой гавани. О нет, - предупредила я его вопрос, - я там не живу, но мне сообщат.

- Мне кажется, вы умеете соблюдать конспирацию лучше всех нас. И уж конечно, лучше меня.

- Доживете до моих лет - научитесь. ("Если доживешь". )

Как воспитанный человек, он не стал осведомляться, насколько я его старше. Вместо этого пылко заверил:

- Вы можете во всем рассчитывать на меня! - Сообразив, что обещание прозвучало несколько двусмысленно, уточнил: - И вы лично, и Тальви.

- Похоже, он был прав, когда назвал вас рыцарем без страха и упрека, - заметила я.

Судя по его виду, он определенно принял это за комплимент.

И вот все о нашей приватной беседе при нескольких сотнях свидетелей.

Что до другого поручения Тальви, о нем я тоже не забыла. Хотя оно меня несколько смущало. Библиофил-то наш каков! Ему, видите ли, безразлично, как я добуду книгу - убью ли сторожей или вообще спалю полгорода для отвлечения внимания, чтобы в суматохе спереть искомое. Нет уж, дудки. Ни за что. Не стану я из-за какой-то паршивой книжонки, хотя бы и шифровальной, мокруху устраивать.

Подготовка к делу растянулась надолго - на целую неделю, однако в целом все оказалось провернуть проще, чем я думала. Это вам не кортеровский банк ограбить.

Старое здание Морской гильдии погибло при пожаре лет сорок назад - оно располагалось в Старой, соответственно, гавани, которая тогда выгорела чуть не наполовину. Отстраивать его на прежнем месте сочли нецелесообразным, равно как и переносить в Новую гавань, по каким уж причинам, я не знаю - может, из-за цен на землю, может, строительные подрядчики что-то сунули гильдейцам в лапу. Так или иначе, возвели его за пределами портовых кварталов, хотя не так уж далеко от них - на углу Соляной и площади Крестовоздвиженья. Рядом располагалась церковь Святого Николая - здесь его чтили больше, чем Бернарда Эрдского, - старая, еще тех времен, когда городом управляли графы, а не губернаторы. Церковь под стройным шпилем была хороша, и вдоль улиц цвели сирень и каштаны, которые многомудрый магистрат насадил в этой части города. На чью- либо душу, менее очерствелую, это зрелище и аромат цветов способны были пролить бальзам возвышающей грусти. Целый ушат. Но я думала только о Тайной палате.

Тайная палата, она же Черная камора, - помещение, где хранятся секретные документы гильдии. Само собой, на деле это не палата и не камора, а ряд комнат, соединенных между собой и не имеющих окон ни на улицу, ни на площадь, ни во двор, благо планировка и величина здания это позволяла. Во избежание лишних вопросов - каминов там не было. Так что попасть прямо в Тайную палату снаружи было невозможно. Только изнутри самой гильдии. Разумеется, в дневное время здесь было полно народу, не считая охраны, а в самой каморе находился архивариус. Ночью оставалась лишь охрана у входов-выходов, а возле двери в палату - сторож. В принципе, проникнуть в Морскую гильдию в любое время дня и ночи при наличии определенных навыков не составляло особого труда. Но - вот влезаю я с улицы в окно, вот оглушаю сторожа, отпираю или в худшем случае взламываю замок - и что? А то, что я совершенно не представляю, по какому принципу там хранятся документы. И могу копаться вплоть до второго пришествия. Но даже если я сумею найти, что мне нужно, и благополучно скрыться, в гильдии все равно узнают, что их грабанули. То же произойдет, если я не оглушу сторожа, а просто вытрясу из него необходимые сведения. Во-первых, не все поддаются на запугивание, а во-вторых, где гарантия, что он не проговорится?

Гарантия. В этом что-то было.

Я прикинула возможность прийти туда днем и как-нибудь уболтать архивариуса. Или я не Золотая Голова? Но этот вариант мне как-то не глянулся, и я оставила его про запас. И начала разрабатывать сторожей.

И тут кое-что засветило. Засветило, кажется, там, где обламывались мои вероятные предшественники.

Самой заметной фигурой среди сторожей был некий Луциан Экк, Неподкупный Луциан, старейший среди них. Он был особенно интересен мне тем, что за время безупречной службы архивариусы иногда отряжали его себе в помощники. Но - он был стар, вдов, бездетен, не пил, не играл, не посещал злачных заведений и к себе с улицы никого не водил. Короче, недоступен слабостям и искушениям. Чего вообще-то не бывает.

Не стану распространяться, где и как я добывала сведения. Свантер - не Камби несчастный, где мне приходилось за все про все трудиться самой. Здесь у меня хватало и знакомств, и приятелей, и просто должников. И докопалась я до слабости Луциана Экка. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы ее угадать. Такой слабостью безупречных людей, особливо одиноких, особливо на склоне лет, часто бывают беспутные родственники. У Луциана Экка имелся единственный племянник, сын его покойной сестры. Молодой человек уже в сравнительно нежном возрасте успел отлично себя зарекомендовать. Все пороки, коих был лишен страж Тайной палаты, совместились в нем удивительно. Он был пьяница, мот, игрок и чуть ли не с младенчества повадился шляться по бабам. Дядюшка в нем души не чаял и трясся над ним, как старая дева над любимым мопсом.

Я проследила за племянником. И пошла выстраиваться прелюбопытная цепочка. Оказывается, у молодого Авеля Ниссена (так его звали) в последний год завелась постоянная подружка - одна девица в Старой гавани. Именно к ней на квартиру преданный влюбленный тащил все, что выигрывал в карты или выклянчивал у дядюшки, если не успевал по пути пропить, разумеется. Девица же, несмотря на смазливую рожу этого недоучившегося аптекарского фамулуса, принимала его исключительно ради денег, бескорыстные же чувства ее, совокупно с телом, принадлежали другому сожителю - громиле, там же, в Старой гавани, промышлявшему. Уж он и бил ее смертным боем, и все деньги, что ей притаскивал Авель, равно как и доходы от других клиентов, отбирал, а она готова была ноги ему мыть и воду эту пить - история, короче, известная. В Старой же гавани промышляют как одиночки, так и шайки. И названному громиле случилось досадить одному вожаку, которому мне в недавнем прошлом случилось оказать услугу. Чисто деловую. Вдобавок громила работал на Бимона Беззубого, а у того вожака, в прошлом связанного с Буном Фризбю, с ним были счеты. И он согласился оказать мне ответную услугу. Конечно, не бесплатно. Но Тальви выдал мне достаточную сумму, вдобавок я и в Камби почти не потратилась, а отчета по деньгам у меня не спрашивали.

Далее события стали развиваться по плану, понятному даже ребенку. Громила исчез из Старой гавани, а девице доходчиво объяснили, что она никогда больше не увидит милого друга, ежели не сделает того, что ей велят. И чтоб без глупостей, здесь ей не городская стража, от которой всегда можно откупиться - так или иначе, - а люди серьезные. Девица схватывала быстро и без промедлений принялась обрабатывать молодого Авеля. А тот, в свою очередь, вцепился в дядюшку. Он наплел ему таких ужасов, что непоколебимая честность старого Луциана не выдержала...

Грубо сработано? Нет изящества? Признаю. Но что же - лучше было убить старика? А тут и его, и Авеля, и девицу никто даже пальцем не тронул. Ну, громилу малость помяли и подержали какой-то срок в темном подполе с крысами. Так это всем пошло на пользу - и громиле, и горожанам, и даже крысам. В свое оправдание могу добавить также, что работала я не на себя, а по заказу. А заказы меня никогда не вдохновляли.

Кстати - старику была преподнесена версия, что искомую рукопись нужно всего лишь подержать в руках на четверть часа, чтобы расшифровать какой-то семейный документ.

Чтоб не томить душу напрасным ожиданием крутого поворота событий, скажу сразу, что все прошло без сучка и задоринки. Хотя мне-то заранее это не было известно, и я достаточно запаслась оружием. Оно не понадобилось.

Я проникла в здание гильдии после полуночи (теперь темнело поздно) со стороны Соляной, через окно второго этажа. Без затей - забросила кошку и подтянулась, потом отжала ставню и открыла окно. Я уже убедилась, что охрана ночью на улице не торчит. А изнутри с первого этажа они ничего не услышат. (Кошкой, как и некоторым другим полезным инструментарием, я обзавелась уже в Свантере - в Старой гавани это труда не составляло. )

Луциан Экк ждал меня у входа в Тайную палату. Он весь трясся и, несмотря на то что в прошлом явно отличался мужественной внешностью, еще больше напомнил мне старую деву, с которой я его уже сравнивала. Старую деву, сохранившую добродетель, потому что на нее никто не догадался покуситься особенно настойчиво.

Мне было его жаль, но, что поделаешь, я должна была исполнить то, что обещала.

Будь старик поумнее или не так напуган, он бы предложил мне вынести труд Арне Арнарсона из Черной каморы. Вообще-то я была готова и к такому развитию событий. Но он безропотно согласился впустить меня. Запалив свечу, он отпер замок на тяжелой двери, но ключи не выпустил. Как будто это что-то могло изменить. Надеется запереть меня внутри, пока я буду занята?

Тайные архивные документы Морской гильдии хранились не в железных сундуках, как я ожидала, а просто в ящиках, громоздившихся до самых сводчатых потолков. Дураки эти гильдейцы - опыт былого пожара ничему их не научил. Хотя мне от этого только лучше.

Далеко идти не пришлось. Ящик с рукописью Арнарсона находился в конце первой же комнаты, по левую руку от входа, на уровне моих плеч. Судя по слою пыли, шифрами прошлого века давно никто не интересовался. Если интересовался вообще.

- У меня нет ключей от ящиков... они только у архивариусов... - пролепетал Луциан.

- Не важно. - Я достала отмычку. Инструмент сработал отлично. - Можешь вынуть тетрадь сам. Убедись, что я не беру ничего другого.

Поставив свечу на пол, Луциан Экк дрожащими руками начал рыться в ящике, пока не вытянул тетрадь. Он не протянул ее мне, а лишь бросил поверх остальных.

- Теперь отойди к двери и сторожи. Следи за коридором. - Лучше, чтобы он находился ко мне спиной. - Скоро я тебя позову.

В последующие мгновения я едва не пожалела, что не страдаю косоглазием, так как приходилось одновременно следить за Луцианом, дабы помешать ему, ежели в старикане вздумает проснуться честность, и сверять то, что было у меня в руках, с описанием Тальви - вдобавок при неверном свете единственной свечки. Приметы совпадали. Шагреневый переплет, объем, название, столбцы значков и концентрические круги с пояснениями. И руны эти несчастные имелись - то ли.

- Какая это была хозяйка! - повторял он. - Как она готовила онгифилц, лучше я за всю жизнь не едал...

Тогда я сказала ему, что предаваться подобным мыслям - значит лишний раз себя расстраивать, а у него и без того полно забот и огорчений. Пусть лучше отдаст тетрадь мне, я ведь тоже женщина, может, мне от этого пользы будет больше. Соркес согласился. В огорчении чувств он не вспомнил, что я не читаю на его языке.

Убей меня Господь, разве я его обманула? Я же не говорила, для чего именно мне нужна рукописная поваренная книга?

И разве я распорядилась ею без пользы для себя?

Ну, а заказать шагреневый переплет с соответственным тиснением и сделать надпись на титульном листе было уже делом недолгим.

Надеюсь, что гильдейские архивариусы еще не скоро будут ревизовать свои владения. А если начнут, то вряд ли сразу поймут, что шифровальный свод заменен сводом кухонных рецептов. Покойная госпожа Соркес, как объяснил ювелир, вела свои хозяйственные записи, разумеется, не на святом языке, а на диалекте ашкеназийских евреев, из которых происходила их семья. На слух он весьма схож с немецким языком, однако алфавит его все равно непонятен и мне, и большинству человеков, даже получивших неизмеримо лучшее, чем я, образование. Если все же господа архивариусы сумеют, паче чаяния, расшифровать записи покойной Рохеле и вызнают, как готовить онгифилц, то пусть не поленятся сообщить мне. А то Соркес забыл рассказать, что это такое.

Приподняв руку с изяществом, которое любую женщину заставило бы почувствовать себя грубым и несовершенным созданием, Рик Без Исповеди полюбовался своими ногтями.

- Говорят, в Эрденоне вы, сударыня, разогнали единолично чуть ли не целую толпу? - томно протянул он.

- Ну, толпу разогнал господин Тальви со слугами. А я всего лишь расквасила пару физиономий.

- Как сказал один поэт, некоторые физиономии от этого хуже не станут...

Разговор происходил в отдельной комнате "Ландскнетта". Присутствовали Альдрик и Тальви, молодой Ларком ожидался. Прямо полномочный совет заговорщиков. Приходи и вяжи их всех сразу. Между прочим, так бы оно и было в случае опасности, не сиди я среди высокородных господ. Меня здесь всегда предупредят. Эту гостиницу в Новой гавани, предназначенную для чистой публики, открыл бывший наемник, который вышел в отставку, умудрившись не только сохранить шкуру, но привезти в Свантер изрядную добычу. На вывеске в знак признательности он приказал изобразить тяжелую пехотную шпагу, каковой, без сомнения, и был обязан своим последующим благосостоянием. Дела у него пошли вполне недурно, однако насладиться спокойной жизнью счастливчик не успел - открылась старая рана, он заболел и умер. А у вдовы, оставшейся без защиты, гостиницу попытались отобрать. Не мне объяснять, как это делается. Но я случайно оказалась рядом и предприняла все от меня зависящее, чтоб эти действия не увенчались успехом. И вдова сохранила ко мне признательность. Она, кстати, уже не была вдовой, о прошлом годе справив новую свадьбу, но вывеску, напоминавшую о первом муже, менять не стала - возможно, из суеверия.

Хлопнула белая занавеска, отброшенная ветром от окна, на миг приоткрыв многочисленные причалы Новой гавани и лес мачт между ними. Комната находилась на втором этаже, и улица уступами спускалась к порту.

Я поднесла к губам бокал с фораннанским.

изувеченная буква f, то ли половина елки и галка на боку, а сзади - то же самое вверх ногами. Как в картах.

Через несколько минут я окликнула Луциана.

- Вот, старик, убедись. Ты сам дал мне эту тетрадь. Смотри - ни одного листа не вырвано. - Я раскрыла рукопись и стала листать. Луциан оцепенело следил, как мелькают страницы, покрытые рядами непонятных значков. - Теперь я кладу тетрадь на место - туда, где она лежала. И запираю ящик. Бери свечу, и пошли отсюда.

Конечно, я могла бы и сама взять свечу и не заставлять сторожа, который был почти вдвое старше меня, гнуть спину. Но я предпочла, чтоб у него руки были заняты, а у меня - свободны. И не ради его унижения, ей-богу.

Выбиралась я из гильдии с большими сложностями, чем вошла, - хотя так оно обычно и бывает. Проще всего было сделать скользящую петлю и спуститься вниз. Но у меня возникло сомнение - а что, если Луциан выйдет из оцепенения и сбросит незакрепленную веревку? Сомнительно, чтобы я убилась, падая с такой высоты, но шум будет, а он мне ни к чему. Поэтому я забросила кошку на крышу, поднялась туда, потом переправилась на крышу соседнего дома по Соляной, а уж оттуда спустилась, причем даже не по веревке - там оказалась изумительной прочности водосточная труба, свинцовая, в виде дракона - не потомок ли то был драконов с эрдских кораблей, прибившихся к берегу будущего Свантера?

Теперь Луциан мог сколько угодно поднимать тревогу. Но я сомневалась, что он это сделает. Больше страха за племянника (которому, сказать по правде, ничего не угрожало, кроме тех болезней, что влечет пьянство и общение с гулящими девицами) его удержит боязнь позора - как же он, столь безупречный, так прокололся? а также сознание, что архивный документ благополучно вернулся на отведенное ему Богом и каталогом место. На самом деле это был, конечно, чистейший блеф. Удостоверившись, что тетрадь - та самая, что мне нужна, я быстро подменила ее другой, спрятанной под кафтаном. Ставка моя была на плохое освещение и на то, что Луциан не заглядывал в рукопись Арнарсона и не сумеет отличить одни непонятные значки от других. Вдобавок вторую тетрадь я ему в руки не давала и поставила ее на место сама.

Откуда взялась вторая тетрадь? Разумеется, я не проводила всю неделю, вырисовывая значочки и крючочки. Тут должно вернуться к упомянутому ранее мною прощанию с Соломоном Соркесом. После того как он подарил мне перстень, сразу же уйти было бы неловко. Мы еще побеседовали о том о сем и побродили по дому. Все необходимое было оттуда уже вывезено или распродано, но Соркес жаловался, что за долгие годы, что его семья провела в Свантере, в доме скопилось множество всякой всячины, которую, как говорится, продать невозможно, а выбросить жалко. И пока он сетовал, среди этих ненужных вещей, что стояли стопками или грудами лежали на полу, я увидела тетрадь такой же величины и объема, как обрисованная мне Тальви. Не в шагреневом переплете, нет, конечно, в тряпичном...

- А это что? - полюбопытствовала я, открывая тетрадь. Вид у заполнявших ее значков был самый загадочный.

- Это кухонная книга моей дорогой Рохеле, - ответил Соркес. - Она записывала туда разные поваренные рецепты...

Тут он пустился в описание достоинств своей покойной супруги по части приготовления пищи, достоинств, коих дочери, ныне уже замужние, нисколько от нее не унаследовали, а о дуре жене Джоэля, которой предстоит вести хозяйство в новом доме в Дальних Колониях, и речи нет. Эти воспоминания почти довели его до слез.

- Какой у вас любопытный перстень, - вдруг признес Альдрик. - Я ошибаюсь или на нем какой-то значок?

- Инициал, - сказала я, не вдаваясь в подробности. - Буква "Н". Меня зовут Нортия, если вы не забыли.

- Нортия. Насколько я помню, в каком-то древнем языке так звали богиню Судьбы.

Я отнеслась к подобной трактовке с недоверчивостью. Поскольку привыкла думать, что мое имя созвучно со словом "север" и от него образовано.

- Вы разбираетесь в древних языках?

- До того как поступить в гвардию, я шесть лет пробыл в коллегии августинцев в Тримейне.

Удивительные там, должно быть, были нравы, в этой коллегии, подумала я. Впрочем, чему тут удивляться...

- В вашем обществе, господин Руккеркарт, немало образованных людей. Вы не считаете, что это может вредно сказаться в момент решительных действий?

- Себя вы тоже относите к числу образованных?

- Отнюдь. Я даже приходской школы не посещала. Тальви ничем не выдал, будто его сколько-нибудь задел последний обмен репликами, но под его взглядом я поставила бокал на стол, ощутив, как заныли свежие синяки на запястье.

Не знаю, прибыли ли они с Альдриком в Свантер вместе или встретились уже здесь. Известие, что меня ждут в "Ландскнетте", исходило от Тальви, и застала я его там одного.

- Книга? - спросил он меня без околичностей. Я молча выложила перед ним творение Арне Арнарсона, которое успела полистать на досуге для расширения кругозора. Но без особой пользы. Лучше бы это в самом деле была поваренная книга. Этот секретаришка Арнарсон много чего о себе воображал. Кое-где в тексте он намекал, что свод он готовил не просто так, но для особых, избранных читателей, себя же пышно именовал "посланником, рассеивающим тьму". Если же, мол, послание не дойдет до тех, кому оно предназначено, "наследие будет утрачено". Что, стало быть, и обозначали руны - истинные и перевернутые. Иными словами, за тайнопись без шифровальной книги не берись, все равно ни черта не поймешь. Стоило туману напускать.

Тальви вытащил из-за пазухи какой-то пергамент, раскрыл книгу Арнарсона, уселся за круглый гостиничный стол и принялся целеустремленно листать рукопись. Нашел нужное ему место и стал сверять свой пергамент со шпаргалкой Арнарсона. Я тем временем уселась за стол, по опыту зная, что от патрона приглашения ни в жизнь не дождешься, и подперла руку кулаком, изготовившись ждать, и долго, если потребуется.

Тальви, наконец, оторвался от увлекательного чтения, уставившись перед собой.

- Тройнт, - пробормотал он. - Мог бы и сам догадаться...

Тройнт? Если мне память не изменяет, это крупное аббатство дальше, к северо-востоку. Реликвии какие-то, место паломничества... Меня что же, теперь туда погонят? Только ограбления церкви мне для полноты биографии и не хватало. Ни к чему хорошему эти шляния по церковным подземельям не приводят, покойный Форчиа мог бы подтвердить...

Тальви заложил пергамент в книгу, бросил ее на стол и, кажется, впервые со времени прихода посмотрел на меня. И не успела я моргнуть, как он вцепился мне в руку.

- Откуда этот перстень?

Перстень в тот день я надела впервые. Когда я посещала Морскую гильдию, его на мне не было - слишком он приметный. (Излишне говорить, что тогда и одежда на мне была другая, и лицо платком замотано, и волосы прикрыты. ) А собираясь на встречу с Тальви, я вспомнила, что обещала старику носить перстень, - и надела.

Сейчас же я несколько остолбенела как от боли, так и от стремительности, на которую оказался способен Тальви.

- Подарок друга, - сказала я, сохраняя все возможное хладнокровие. И поскольку руку мою продолжали сжимать клещи, посмотрела Тальви в глаза: - Прощальный подарок.

- Ну, если прощальный... - Он выпустил мое запястье.

Я была не настолько исполнена самомнения, чтобы счесть это ревностью. Но Тальви явно взбесила мысль, что я могу работать на кого-то другого и брать за это плату. Он-то лишь пообещал когда-нибудь рассчитаться со мной, выкупив земли Скьольдов, причем достаточно туманно. Лучше дешевый перстень на руке сейчас, чем развалины родового замка в неопределенном будущем - такова, по его мнению, должна быть моя логика. Предположим, я действительно не слишком надеялась получить обратно Фену-Скьольд. А вернее, совсем не надеялась. Но я слегка озлилась. И не стала рассказывать Тальви ни про Соркеса, ни про поваренную книгу, когда же он все-таки соизволил спросить, что, собственно, имело место в Тайной палате, я коротко ответила: "Подлог", а он более не уточнял. После этого он спрятал рукопись Арнарсона, снова посмотрел на меня, точно предупреждая, но промолчал Спасибо Я не беспамятная. Меня не нужно дважды предупреждать, что его дружки не должны знать об "Истинных сокровищах Севера".

А потом появился Рик Без Исповеди, и из его разглагольствований следовало, что мое имя к этому самому Северу никакого отношения не имеет. Впрочем, почему я должна ему верить? Ведь он даже не сказал, о каком языке шла речь Может, о греческом? Потому что из латыни я кое-что помню, а если бы это было еврейское слово, Соркес не преминул бы об этом упомянуть. Или это древнекарнионский язык? Нечего сказать, хорош из господина Без Исповеди карнионец, утонченное создание!

Утонченный воспитанник августинцев продолжал разглядывать меня, как некий раритет.

- И цвет волос у вас интересный. Не рыжий, а именно золотистый. Вы их, часом, не красите?

- Ни часом, ни сутками. При моем образе жизни - то в засаде сидишь, то в тюрьме отдыхаешь - возиться с краской для волос было бы затруднительно.

- Придворные дамы в Тримейне высшим шиком считают золотую пудру...

Приход молодого Ларкома прервал эту увлекательную беседу. И вовремя. Не сомневаюсь, что по части косметики, нарядов и притираний Рик Без Исповиди победил бы меня бесповоротно. Просто стер бы в порошок. Или в пудру. Золотую.

Тальви, которому наши с Альдриком любезности успели изрядно прискучить, поздоровался с рыцарем с отменной вежливостью. Юноша просиял улыбкой - видно, вспомнил про "рыцаря без страха и упрека", что не помешало ему столь же учтиво приветствовать остальных и отвесить мне поклон.

- Простите, - сказал он, - что при нашей предыдущей встрече я не оказывал вам знаков внимания, которые женщина благородного происхождения вправе ждать от дворянина. Но вы сами настояли на соблюдении конспирации.

Если бы я не усвоила, что у Тальви при любых обстоятельствах затруднительно вызвать не то что смех, а просто улыбку, я бы поклялась, что про себя он рыдает от хохота. Но внешне он этого никак не выдал, дабы не обидеть молодого человека.

- Судя по вашему настроению, рыцарь, - заметил он, - вы пришли к нам с добрыми вестями.

- Вы угадали. Мне достоверно известно, что Нантгалимскому Быку не удалось добиться поддержки ордена.

- Я давно утверждал, что орденские братья не совершают необдуманных поступков. - Рик Без Исповеди поправил манжет из мехельнских кружев. Если он не купил их в Тримейне, то здесь они могли попасть к нему только через контрабандистов.

- А союз с орденом полезен еще и потому, что капитанства и приораты расположены не только в герцогстве Эрдском, но по всей империи... ("Теперь же, когда орден ослаблен, он должен осмотрительно распределять свою благосклонность", - таков был конец фразы, который я благоразумно проглотила. )

- В Эрденоне, помнится, вы декларировали свою непрязнь к политике. - Хотя Альдрик по-прежнему старался клюнуть меня, во взгляде его не было враждебности.

- Это не политика, а география... Я не изменила своего мнения. Что не помешает мне исполнить то, что от меня требует долг.

- Долг? Как это скучно...

- Может, хватит состязаться в остроумии? - проворчал Тальви. - Вам следовало познакомиться раньше, тогда бы вы успели утомиться, пуская пыль друг другу в глаза... Вернемся к делу. Не найдя поддержки у ордена, Дагнальд способен обратиться к другим источникам.

- Ты имеешь в виду подкуп герцогских полков? - небрежно осведомился Альдрик.

- Я имею в виду его императорское величество.

- Думаю, это вряд ли возможно, - осторожно произнес Ларком. - Дагнальд не дипломат. Такая личность вряд ли сумеет завоевать расположение двора, ведь это труднее, чем вызвать доверие братьев. Скорее уж император способен даровать власть над Эрдом одному из своих фаворитов.

- Если он хоть немного дорожит относительным равновесием сил в империи, он этого не сделает. Тайная полиция, как бы к ней ни относиться, работает неплохо, и в столице наверняка осведомлены о настроениях в герцогстве. Вирс-Вердер со своим глупейшим "Эрденон для эрдов", вызванным тем, что южные купцы снижают цены и тем подрывают его жалкие попытки заняться коммерцией, сыграл нам на руку. При победе одного из эрдских претендентов смута может закончиться довольно быстро. Но если власть получит ставленник Тримейна, начнется мятеж. Чтобы подавить его, придется перебрасывать войска с Юга, тратить немалые деньги, когда казна и так пуста...

Вот, значит, кому мы обязаны погромом в Эрденоне и, возможно, свежей могилой на кладбище Камби. А ведь этот конкурент, если верить Ларкому, еще не из самых худших. А Тальви, выходит, считает, что подобное - ему на руку?

Какому дьяволу я заложила душу, чтобы выполнить свой долг?

Нет, Тальви - не дьявол. Он просто человек, в котором человеческого очень мало.

- Не разыгрывай Катилину, мой друг, - произнес Альдрик. - Конечно, это привлекательный образ, и я нахожу между вами некоторое сходство, но не забывай, что он крайне плохо кончил.

Для меня эта фраза была совершенно непонятна, и учтивый Ларком это угадал.

- Катилина, - объяснил он, повернувшись ко мне, - это древний заговорщик. Он был порядочным негодяем, и я решительно не понимаю, что Альдрик нашел в нем привлекательного.

Рик пожал плечами.

- "Был знатного происхождения, обладал могучей силой, и душевной, и телесной... "

- "... но нравом скверным и порочным, - перебил его Ларком. - Ему с малолетства междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские смуты были...

- "Тело его сверх всякого вероятия терпело голод, холод, бодрствование, - улыбаясь, продолжил Рик. - Душа его - смелая, хитрая, непостоянная... "

Юный Ларком явно не замечал, что его подначивают.

- "В любом деле он лицемер и притворщик, домогающийся чужого, расточающий свое, сгорающий в страстях, в меру красноречивый, недостаточно разумный... "

- "Душа его ненасытная постоянно испытывала страсть к непомерному, чрезмерно высокому", - завершил цитату Рик. - Кто-нибудь считает это непривлекательным?

- Я считаю, что слова о том, будто излишняя образованность вредит делу, не лишены оснований, - ответил Тальви.

Рик поклонился в мою сторону, Ларком, ничего не понявший, моргнул.

Уверена, что Тальви сослался на меня, чтобы, как всегда, унизить остальных. Более того, это наверняка понял и Альдрик. Если он считает Тальви именно таким, каким изображен был человек, о котором они говорили, и все же признает его первенство... Хотя по части сходства кое в чем он ошибался. Это Тальви-то - "сгорающий в страстях"? А может, ошибаюсь я. Потому что одна страсть у него определенно есть. Властолюбие. И она сжигает все остальные.

Тальви, однако, своим замечанием удалось вернуть соратников к действительности. Но мое сознание как бы раздвоилось. Я внимательно слушала, как Тальви дотошно выспрашивает Ларкома о положении дел в императорском военном флоте и как они обсуждают, можно ли будет в случае необходимости быстро переформировать торговые флотилии купеческих компаний Эрда в военные, и одновременно следила в окно (занавеску вновь отбросило ветром), как проходит мимо Большого пирса тридцатипушечный линейный корабль под всеми парусами. Он двигался на запад, туда же, где располагалась имперская столица, и по иронии судьбы носил имя "Герцог".

В военно-морскую беседу Тальви и Ларкома вклинился Альдрик. Он повел речь о переговорах с семействами Кельсмайер и Олленше, при этом успев покосить глазом на меня, как будто считал само собой разумеющимся, будто мне об этом известно. Тут он ошибся. Но мое неведение могло сойти за хладнокровие.

Продолжалось это долго, особенно если учитывать, что посреди своих логических умозаключений Рик вдруг заявил, что проголодался и желает узнать, какова здесь кухня, и принялся пытать меня по кулинарной части не хуже, чем Тальви Ларкома по морской. Удостоверившись, что готовят здесь в расчете не только на грубые желудки шкиперов. Без Исповеди заказал обед и пару бутылок сладкого кипрского вина (которое я терпеть не могу), после чего вернулся к обсуждению своих прожектов. Ей-богу, своими капризами он превзошел бы любую придворную жеманницу. И все же мне было легче понять его, чем Тальви.

Вообще друзья (за неимением лучшего слова придется употреблять это) моего работодателя уделяли мне больше внимания, чем он сам, - один как новой интересной игрушке, которая к тому же еще и разговаривает, другой, по его собственному выражению, как "женщине благородного происхождения". Но я бы не поклялась, что сегодня Тальви притащил меня сюда им на погляденье. Вполне могло быть и наоборот.

Совещание становилось все менее вразумительным. Упоминался какой-то Каллист, с которым необходимо было увидеться Рику, снова возник Нантгалимский Бык. Черт побери, неужели нужно, чтобы я добывала сведения, которые мне вдобавок совершенно ни к чему, по намекам, по крохам?

Когда встреча великих сил подошла к концу, Рик Без Исповеди воскликнул:

- Клянусь спасением души! Я впервые вижу женщину, которая смогла по собственной воле промолчать несколько часов подряд. Нужно очень не любить политику, чтобы пойти на подобную жертву. А может, жертва приносится чему-либо другому... - он посмотрел на Тальви, - или кому-либо?

Я в ответ лишь развела руками.

- Вы правы, сударь. Не женское это дело - политика.

- А драться с восемью вооруженными противниками - это женское дело? - заметил Тальви.

- Разве их было восемь? По-моему, это явное преувеличение, - ответила я тоном, каким мадам Рагнхильд говорила о количестве оборок на нижней юбке или глубине декольте какой-нибудь модной дамы. - И что это было за оружие, право...

Если ему угодно хвалиться мной перед своими дружками ("вот я какой орел, какую злыдню обломал"), что ж, я ему подыграю. А он с самого начала знал, что так будет. Я вспомнила, как после драки в Эрденоне он пожалел, что меня не видел Рик. И последний тут же промяукал:

- Знаете, когда вы попадете в очередную переделку, я бы хотел оказаться рядом с вами. Желательно посмотреть на ваш стиль...

Накличешь, подумала я, и была права, как впоследствии оказалось.

Но пока что заверила, что доставлю ему такое удовольствие, буде представится случай. После чего мы раскланялись не хуже самых лучших ученых обезьян на ярмарке в день святого Михаила. Первыми ушли Ларком и Рик, мы с Тальви задержались.

- Ты, как я погляжу, вытянула из молодого Ларкома все, что он знает.

- Разве из него что-то надо тянуть? Не знаю, как другие твои друзья, а эти двое - на редкость разговорчивы. Впрочем, ты сам поставил их в дурацкое положение, уверив в моей ложной осведомленности.

- Теперь она уже не ложная. Есть разные знания по степени важности...

- И только тебе дано определить, что мне положено знать.

- И как ты догадалась? - Он взял плащ, висевший на спинке стула. - Расплатись с хозяином.

- Здесь хозяйка.

- Не важно. Уходим отсюда.

Он подождал, пока я рассчитаюсь и перемолвлюсь с владелицей "Ландскнетта" парой слов, и мы вышли на улицу. Темнело. Долго же продолжалась эта болтовня!

Тальви свистнул, и кто-то появился из-за угла. Я цапнула было оружие, но пришельцем оказался Малхира. Ну, естественно, не станет же знатный господин шляться ночью по портовым улицам в одиночку.

- Где ты остановилась?

- В "Коронованной треске". Надеюсь, ты не собираешься следовать за мной туда?

- Почему?

- Здесь, - как маленькому, пояснила я ему, - Новая гавань, а там - уже границы Старой.

Кое-что про Старую гавань, очевидно, слышали и знатные господа.

- Приятно слышать, что ты опасаешься за мою жизнь, - сказал он.

- Скорее, за свою репутацию. На сильных мужчин при оружии нападают не так уж часто, а ночи сейчас светлые. И "Треска" еще не на худших улицах. Так что вряд ли тебе грозит что-либо страшное. Но вот чужака там отличат сразу, и, если свяжут его со мной...

- Выходит, я тебя компрометирую.

- В определенных кругах - да. Если я появлюсь с тобой в "Коронованной треске", это будет гораздо худшим оскорблением местных нравов, чем наш приход на ужин к Ларкому. - Я не хотела, чтобы в моих словах прозвучало злорадство, но оно прозвучало Однако не заметно было, чтоб оно сколько-нибудь задело Тальви.

- Бедняга Альдрик И ведь ты сказала ему, что даже не посещала приходской школы.

- Эта чистая правда И у меня такое чувство, что никто из вас подобной школы тоже не посещал.

- Мы возвращаемся к одному и тому же. Знания можно получить из самых разных источников.

- Просто читая книги, например.

- Согласен. И поскольку мое общество на сегодняшний вечер тебе нежелательно, могу предложить книгу. Если изысканное общество в "Коронованной треске" вытерпит такое зрелище, как Золотая Голова с книгой.

- В "Треске", ежели чужих не водить, от меня много чего вытерпят.

Нет, сегодня не удавалось мне так хорошо его уесть, как тем вечером в Эрденоне. И все равно не буду я рассказывать подробностей о перстне и книге.

- Жалко тебе будет расставаться с таким приятным жилищем. Но завтра, в десять утра, ты должна быть у церкви Марфы и Марии, что за Епископской. Мы покидаем Свантер.

Это уже другой разговор. Как научил меня опыт общения с Тальви, за отъездом должно было следовать новое поручение.

- Тогда - до завтра.

- Постой, а книга?

Я думала, что он шутит насчет книги, совершенно забыв, что с шутками у него туго. Оказалось - нет.

- Спасибо, эту книгу я уже... - начала было я и осеклась. Манускрипт, который он протягивал мне, был вовсе не "Истинными сокровищами Севера". Эта была "Хроника утерянных лет".

Руари дурил так, что я пожалела о своем согласии взять его взамен старушки Керли с ее кротким нравом. Ведь после скачки из замка Тальви до Свантера мне не приходилось никуда спешить. Более того, я, как и в Камби, всюду ходила пешком. А конь стоял в конюшне. Ну и застоялся, конечно. Правда, в последние дни, когда дела были улажены, я выбирала время, чтобы поводить его по двору, но это мало помогло, поскольку конюшенный двор в "Коронованной треске" тесный.

Руари пытался укусить меня, когда я его седлала, то и дело начинал бить задом, а стоило осадить его, норовил вырваться в голову кавалькады. Я же, напротив, придерживала его, пропуская вперед всех остальных. Пусть побесится, как-нибудь справлюсь.

Настроение у меня было, не в пример погожему дню, самое гнусное, и я была на грани того, чтобы начать дурить не хуже Руари. Теперь я уже не сомневалась, что "Хронику... " еще в замке Тальви подсунул мне нарочно, так же, как в Эрденоне велел Ренхиду привести меня на площадь Розы перед Торговой палатой. Что, между прочим, означало, что в замке следили за каждым моим передвижением - иначе откуда бы он знал, по каким полкам я шарила? Но не только это разозлило меня. Сама книга была тому виной, и в большей мере. Я не понимала, как можно потратить столько времени, чтобы записать подобный бред и предполагать притом, что в него поверят. В конце концов, мне все равно, что лепят о событиях тысячелетней давности и около того, но когда говорят о временах почти нынешних, подобных кундштюков я не переношу, и мне наплевать, что Блаженный Августин утвержал, будто времени не существует. "Это яснее ясного, обычнее обычного, - цитировал хронист епископа Гиппонского, - и это так темно, что понять это - открытие". Сами бы и занимались своими открытиями, чем дурить нас, сирых. Совершенно правильно, что женщин не допускают в университеты. Полностью одобряю. Нечего забивать мозги всякой чушью. Еще сказки про множество миров, подобных друг другу либо вовсе отличных, как-то укладывались в моей золотой голове, но уж фокусы со временем - ни в какую. А чертов хронист добавлял от себя, что некоторые вещи следует знать, но не пытаться их понять, ибо смысл их для человека слишком страшен. "Перечитайте Книгу Иова, дабы уразуметь то, о чем я говорю", - замечал он и тут же, прикинувшись в очередной раз добрым христианином, снова нырял в дебри языческих ересей. Что он плел, помилуй меня, грешную, Пресвятая Дева Мария! Ладно бы, он утихомирился на том, что в старину многострадальная страна наша пережила нашествие из тех миров, что под иными звездами. Так нет же! Якобы после спасения страны совместными усилиями эрдов и карнионцев (тут бы порядочный человек и поставил точку, и все были бы довольны) не все проходы между мирами были закрыты и не все страхолюдные твари исчезли. Жалость, с которой повествовал хронист о сих последних, не помешала тому оправдать их дальнейшее истребление. "Так и егерь, лес стеречь приставленный, раненого волка добьет или медведя, впавшего в бешенство, застрелит, ибо, обезумев от боли и ярости, много и много вреда несчастная тварь способна принести". И где, по наглости хрониста, якобы все это происходило! Умереть - не встать! Иномирные твари в Открытых землях! А в фонтанах в Эрденоне плещутся русалки, жернова на кинкарской городской мукомольне вращают тролли, а покойного Буна Фризбю, да будет ему земля пухом, посещали зеленые черти, о чем он мне сам неоднократно повествовал. Правда, то, о чем говорил хронист, по большей части происходило с южной стороны Вала. Тут снова шли бесчисленные ссылки на карнионскую поэзию и предания. Хороши же мы будем, если начнем искать правду в домыслах поэтов, особенно южных! У них там виноградников много, выжрал кувшин, скажем, скельского, тут тебе и миров всяческих привидится, и тварей каких угодно и сколько угодно, и время исчезнет, как вырубишься. И опять у автора получалось, будто южане умнее всех. Хотя, может, и не самые храбрые. То есть, кроме них, имеются и другие храбрецы. Однако якобы не храбрость решает дело.

"В древности карнионцы твердо верили, что успешно противостоять Темному Воинству и его порождениям может союз двух сил - мужской и женской. Ибо и мужчине и женщине Богом или природою изначально дарованы великие силы, по сути своей различные, даже противоположные, но равные. Благое начало приобретают они лишь в гармонии, действуя же разно, ведут к разрушению. Особенно касается это мужчин, ибо у них к разрушению возможностей больше, женщины же сильно преуспели в том, чтобы разрушать себя. Это было ведомо карнионцам, это знали и знают некоторые другие народы, от седой древности до наших дней. Но те, кто извлекает выгоду из розни мужчин и женщин, а таковых великое множество, делают все, чтобы знание это оставалось тайным".

Изложив подобные измышления, не вполне лишенные здравого смысла, автор тут же делал крутой поворот и, не переводя дыхания, сообщал: "Но, исходя из того, что нам известно о связи между мирами, и того, что оттуда извергается, сокрытие этих знаний, возможно, и к лучшему".

Приехали! Стоило огород городить!

"Автор сих строк, опираясь на собственный опыт и наблюдения, полагает: в тех краях, что были поражены Нашествием Темного Воинства, проходов в иные миры более не осталось. Прорехи в ткани Вселенной постепенно затянулись, как зарастают наши раны, ежели они не смертельны, оставляя уродливые шрамы и рубцы. Однако автору достоверно известно, что не оставляются попытки вновь открыть то, что закрыто. Предпринимаются они людьми невежественными, влекомыми корыстными интересами либо низменными страстями. Нам ведомо, что живой человек не может во плоти пройти между мирами. Известно также, какие губительные силы могут вырваться оттуда. Поэтому лучше, чтобы человек, который ломится в запертую дверь, был слишком слаб, дабы ее сломать. Но если тот, кто рвется в запредельные сферы, окажется достаточно искушен в древних знаниях, дай-то Бог, чтобы он причинил вред только себе и своим близким, как уже случалось. Но может совершиться и по-иному. Мы также не должны забывать, что всякая дверь не с одной стороны открываема. И никто не поручится, что наше прошлое не станет нашим будущим, и никому не дано угадать, когда это произойдет, ибо там, где нет времени, не бывает, по слову Блаженного Августина, и "когда".

Ради предостережения, а также в память о людях, душевно близких автору и коим не совсем чужды были изложенные здесь мысли, написана эта книга".

На этом рукопись кончалась. Дальше шла приписка, как меня и предупреждал Тальви: "Одна из копий. Оригинал хранится в семействе Брекинг, близ Гормунда".

Наконец-то надо мной прекратили издеваться. Ругаясь про себя на чем свет стоит, я заползла под одеяло - ночи были все еще прохладные - с твердым решением заснуть. И до утра меня мучили кошмары - меня, меня, спокойно дрыхнувшую накануне собственной казни! Вот до чего довела проклятая книжонка! Руна "анзус" стучала по моему черепу, как дверной молоток, и под этот грохот я лезла, зацепившись кошкой, по отвесной стене, а стена никак не кончалась, потому что будущее сразу же менялось местами с прошлым, и эрдская ладья с драконьей мордой прошла сквозь линейный корабль "Герцог". На веслах сидели эрды и карннонцы, мужчины и женщины попарно. Я стояла на вершине горы Фену- Скьольд, но они проплыли мимо, прямо к Валу. Один из них, что-то крича, указал назад. Я обернулась туда и увидела старика в коричневой рясе. Он рисовал на земле прутиком какие-то знаки. "Что это? " - спросила я. "Правая линия, - ответил он мне, как неразумному младенцу, - и левая линия, и средняя линия". "Это я и так вижу, я спрашиваю, что ты чертишь? " "Ты не понимаешь? - удивленно произнес он. - Совсем не понимаешь? Это знали и знают разные народы... Хорошо, вот тебе Четверо врат". Из каждых врат вышло по чудовищу, подобных тем, что обитают в морских глубинах и пропастях земли, никогда не видя света, и все они ринулись на меня, но не смогли убить - ведь у меня в груди не было сердца, мое сердце было камнем, вставленным в серебряный перстень, и красно-белый орнамент сплетался в венок, Арне же Арнарсон, крыса канцелярская, все твердил, что он посланник, но тьма не рассеется, потому что Брекинги ушли в Дальние Колонии Дорогой Висельников по проходу между мирами, дабы не сгореть в огне страстей, вместе с людьми, душевно близкими автору... Когда я проснулась, то готова была убить Тальви. Мало ему было издеваться надо мной, мало было придумывать задания одно дурней другого, все равно как капризный какой великан в нянькиных сказках, мало ему хватать меня за руку - синяки до сих пор остались, так он еще оказался сумасшедшим... С сумасшедшими никогда дел не вела. С дураками, пьяницами, припадочными - приходилось. И так уж по его намекам следовало, что он предназначает меня для каких-то иных целей, помимо участия в заговоре на правах девочки на побегушках. Но это можно было понимать по- разному. Однако из "Хроники... " выходило, что при связях с запредельными сферами без бабы - никуда. Как сказал древний поэт, правда не карнионский: "Без бабы все равно немощны и слабы", то есть он, конечно, сказал "без дамы", но смысл не меняется. "Со мной ты узнаешь нечто иное", - сказал Тальви, когда мы говорили о личных амбициях. Стало быть, речь шла о пресловутом "союзе мужчины и женщины". Между прочим, любезный автор "Хроники... " везде умудрился обойти вопрос, как сей союз должен осуществляться и должен ли он быть чисто духовным или таким, как заповедано Адаму и Еве? Или... ведь там было сказано, что живому человеку между мирами не пройти... Нет уж! До размягчения мозгов я еще не дошла. Конечно, я не верю, что Дорога Висельников есть благородное братство, бескорыстно спасающее людей от смерти. Но в богатых владельцев замков, которые ради связи с демонами приносят человеческие жертвы, я тоже не верю. Но чтобы с такими воззрениями, как у него, еще и в заговоры лезть, да к тому возглавлять их, похоже... А ведь они там явно считают его самым здравомыслящим...

Одним словом, выводя Руари из конюшни, я уже вполне созрела для того, чтобы высказать Тальви все, что о нем думаю, с применением многоразличных средств своего лексикона, из которых, без ложной скромности, скажу, могли бы обогатиться не только приходские школы, но и университеты, и даже коллегии августинцев. Но не тут-то было. На условленном месте, помимо Тальви с Малхирой, присутствовал молодой Гормундинг - вот уж кого давно не видела. И еще один человек из тех, что мне приходилось видеть в замке, имени его я, правда, не знала. А главное - там был Рик Без Исповеди (при всем безобразии его прозвища, оно было благозвучней фамилии) со свитой аж восемь человек. Красавчика Хрофта почему-то не было. Очевидно, они с Гормундингом несли службу при господине поочередно.

- Вообразите, - с места заявил Альдрик, - я только что обратил внимание, что нас собралось тринадцать путников. И не успел я огорчиться несчастливой примете, как появляетесь вы. Четырнадцатая! Решительно нам сопутствует удача!

И эти люди собираются вершить судьбы герцогства. Впрочем, верить в число тринадцать, в пятницу и в черных кошек ничуть не зазорнее, чем во множественность миров и Нашествие Темного Воинства.

Тем не менее при таком скоплении публики ругаться с Тальви я не стала, на что он, безусловно, и рассчитывал. Что поделаешь - он опять переиграл меня, и теперь, трясясь в хвосте кавалькады, я молча кипела от злости. Слава Богу, глупости Руари давали ей какой- то выход. Так что напрасно я обругала несчастного коня взамен его владельца. Но если Руари еще можно было научить умуразуму, то Гейрреда Тальви - никогда.

Правда, Альдрик его сегодня затмевал. Он всех затмевал. Из аметистового скельского бархата, пошедшего на его плащ, могла бы пошить платья пара воспитанниц мадам Рагнхильд, или даже три, если девочки не слишком толстые. Камзол был распахнут - а как же иначе, пояснил он, не то могут подумать, что у него рубашка несвежа. Пряжка на шляпе была немногим меньше моего кулака, оттого что другая столько перьев разом не удержала бы. По отворотам сафьяновых сапог волнами пущены кружева. Он был свежезавит, и, судя по виду его локонов, золотая пудра была знакома ему не по чужому опыту. Ехал он картинно избоченясь, буланый жеребец под расшитым седлом плясал, как цыган на ярмарке, а Рик время от времени принимался декламировать какие-нибудь рондели. А может, и не рондели - я в нынешней поэзии не смыслю. Свита его - молодые люди шлюховатой наружности - всячески делала вид, что по мановению господина мгновенно растерзает все и вся. Вот так. Будь я в ином настроении, меня бы это зрелище разозлило или рассмешило - смотря по обстоятельствам. А сейчас даже оно было милее, чем бредовые картины, вызванные к жизни Тальви.

Впереди меня ехал Эгир Гормундинг вместе со слугой из замка. Потомок славных эрдов то и дело оглядывался в мою сторону. Неудивительно - мы не виделись с тех пор, как я впервые приехала в замок. Много он успел наслушаться... Я, глядя на него в свою очередь, вспомнила старинную балладу.

Раненный в сече жаркой, Старый ярл умирает Меч родовой булатный Первенцу он вручает "Сын мой, Вместе с оружьем Власть отдаю над родом Ибо настало время Мне обрести свободу Вместо меня блюсти ты Будешь законы чести, Верности слову клятвы Кровной священной мести"

Что-то он там еще ему припоминает - чистоту сестер, почтение к старшим и прочее в том же духе.

"Пуще всего, наследник, Я тебе завещаю Ненависть до могилы К недругов злобной стае.

Гормундовы потомки В серых скалах гнездятся И на наши угодья Долгие годы льстятся Да не угаснет пламя Нашей вражды вовеки, В этом клянись богами И на мече, мой Бреки"

Дальше пелось о том, что Бреки все же заключил с врагами мир, и в отместку за клятвопреступление собственный меч повернулся против него и отрубил ему ноги. И оставшуюся жизнь Бреки-ярл коротал калекой. Что противоречило рассказу о том, будто калеки у эрдов якобы сами обрекали себя на смерть. Впрочем, не исключено, что вообще все в балладе было выдумкой, как это обычно в балладах и бывает, единственно верным было, что "Гормундовых потомков" не уничтожили, и они со временем перестали "гнездиться в серых скалах" и построили город, что не помешало роду оскудеть, потерять свое владение, и... Бог с ними, разве их одних постигла такая судьба?

Брекинги. Брекинги, которые жили близ Гормунда, а потом исчезли... Имеет ли Бреки- ярл из песни какое-то отношение к семейству, хранившему "Хронику утерянных лет"?

Черт, неужели я так и не смогу отвязаться от всей чепухи, которой обкормил меня Тальви? И при чем тут Эгир Гормундинг?

Мы двигались довольно быстро. Шлюховатые молодые люди, несмотря ни на что, в седлах держались вполне основательно. Выехав из города после полудня, мы были в пути до заката, а на ночлег встали в деревне, где имелся обширный постоялый двор. И то - вряд ли бы Рик со свитою согласился ночевать в открытом поле у обочины, он не Тальви, привычки коего по части привалов были мне уже знакомы. Хотя в поле-то было бы удобнее. Постоялый двор был переполнен, и хозяин чуть ли не в три ручья рыдал, доказуя, что в заведении всего две комнаты приличные, а остальным придется тесниться кому по двое - по трое, а кому и во дворе, лето ведь почти, он соломки постелит... Разумеется, для благородных господ он сделает все, что угодно... К господам он мгновенно и четко отнес Рика и Тальви, несмотря на то что тот был одет не пышно, насчет Гормундинга у него были сомнения, все остальные были причислены к челяди, включая мальчиков Альдрика, как бы расфранчены они ни были. И на стол он накрывал соответственно. Подавали ужин в зале. Господский стол накрыт был скатертью, и посуду вытащили фаянсовую. Челяди же положено было сидеть за голыми столешницами и трескать с олова. Таков порядок.

Я уже пристроилась с краю скамьи за людским столом - всегда предпочитаю сидеть с краю, хоть это и дурная примета, зато ноги уносить удобнее, рядом с жизнерадостным Малхирой. После драки в Эрденоне, когда он ощутил себя героем среди героев, Малхира, похоже, окончательно забыл о не совсем приятных обстоятельствах нашего знакомства. Я- то никогда ничего не забываю, но пока он не давал мне повода разозлиться, и, если подумать, тогда виноват был не он, а Тальви.

Итак, я дружески кивнула Малхире и поместилась возле него, когда меня цепко взяли за локоть. Я вознамерилась было, не вырываясь, слегка приподняться и врезать головой в нависший надо мной подбородок (популярный в Старой гавани, но совершенно неизвестный в Кинкаре прием), но что-то подсказало мне, что этого не следует делать. Решительно, у Тальви образовалась скверная привычка хватать меня за руки.

Не говоря ни слова, он вытянул меня, как морковку из грядки, из-за людского стола и препроводил к господскому, где помещались Альдрик и Эгир (любопытно, что про себя я свободно называла их личными именами, а вот своего патрона - никак не могла). Рика это не удивило. Ему было вообще не до меня. Он шумел. Ему здесь не нравилось. Здесь не умели обслужить благородного человека. Рик разогнал гостиничных слуг и затребовал собственных. Только они, заявлял Без Исповеди, обучены подавать на стол как подобает. Видимо, в "Ландскнетте" он старательно подавлял свои капризы, зато теперь с успехом отыгрывался. Ничего не скажешь, мальчики у него были дрессированные, не знаю, как что другое, а поклониться, вынести поднос, поставить тарелки, обмести стол салфеткой, налить вина - это они умели. С вином тоже, правда, вышла неурядица. То, что имелось в здешнем погребе, пришлось Рику не по вкусу, но не мог же он пить пиво, как простолюдин! Один из слуг, облеченный особым доверием Альдрика, был отправлен на кухню, вопреки слабым возражениям хозяина, торжественно нагрузившись какими-то мешочками, ручной мельницей, кувшинчиками и кувшинами. Но когда я унюхала, что он там творит, то поневоле развеселилась. На Тальви и Гормундинга доносившийся с кухни запах особого впечатления не произвел, мне показалось, что Эгир даже недовольно поморщился. Я - нет. Заморскую привычку пить кофе в последнее десятилетие завезли в прибрежные города герцогства моряки дальних плаваний, и немало заведений щеголяли тем, что подавали это питье. Но очень редко его умели приготовить хорошо. Тот кофе, что подал ученый слуга Альдрика, был именно таким, как положено, - черным, крепким и заправленным корицей. А то некоторые завели мерзкую привычку разбавлять это дело молоком. Когда я сообщила о последнем Рику, он с горячностью поддержал меня, заявив, что молоко он признает только как средство для отбеливания кожи и более ни в каком виде. После чего добавил, что всегда утверждал, будто и в провинции встречаются светлые умы!

И посмотрел победоносно.

Весь вечер мы обменивались с Риком Без Исповеди познаниями по части кофе, не позволив никому иному вставить замечания, и если Тальви это скорее забавляло, то Гормундинга повергло в несомненную растерянность. Он никак не мог понять, что у меня общего с Риком и как мы умудрились спеться. Тальви, уверена, прекрасно понимал все. Кофе он не пил, предпочитал вино, то самое, от которого отказался Рик. Его левая рука лежала поверх скатерти, и я подумала: оникс, что у него в перстне, не намного дороже того камушка, что у меня на правой. Разве что оправа пороскошней, а обработан мой сердолик ничуть не хуже. Кстати, красный оникс иногда путают с сердоликом, учил меня когда-то Соркес. У Тальви он был не красный, а такой, каким и подобает быть классическому ониксу, - черно-белый. На поверхности - только естественный рисунок камня, ничего больше, хотя оникс чаще других камней идет на геммы и печати. Тут я предалась милым воспоминаниям о некоторых драгоценностях, прошедших через мои руки. Правда, я никогда не поддавалась соблазну оставить их себе. Всем известно, камни, доставшиеся обманом, удачи не приносят. А подарить мне что-либо до недавнего времени никому в голову не приходило. И засим несколько отвлеклась от Тальви. Вероятно, надеялась, что и он отвлекся.

Но после ужина он снова меня подхватил, дабы ни у кого не осталось сомнений, с кем мне предстоит ночевать. Я насторожилась, готовая к любому развитию событий. Но вслух брякать ничего не стала, особенно когда увидела, как Тальви что-то сказал Малхире и тот потащился за нами. Я проследовала вместе с Тальви в спальню с самой невозмутимой рожей, какую только могла скроить.

Н-да. Прости, Господи, мне мои грязные мысли. Не знаю, чем там занимались в ту ночь постояльцы других комнат, а мы спали. Просто спали. Малхира у порога, на полу, а мы с Тальви - на единственной постели, не раздеваясь. Сапоги сняли, и на том спасибо.

По крайней мере, кошмары в ту ночь меня не мучили. И теперь, если бы меня спросили, спала ли я с Гейрредом Тальви, я с чистой совестью имела право ответить - спала!

Но это не означает, что спала я хорошо. Меня занимала мысль - зачем он все это затеял? Меньше всего его заботила моя безопасность в присутствии многих чужих мужчин - эту версию я сразу же отвергла. Но он и прежде подчеркивал перед посторонними ту близость, которой между нами не существовало. В данном случае понять это обязан был Альдрик. И он понял, принял к сведению и согласился с существующим положением вещей. Но что мешало довести дело до конца? Ведь это было бы естественно, с этим согласились бы все, даже я, вынуждена признать. Тут у меня были разные предположения, и не все они были лестны для Гейрреда Тальви, хоть убейте меня, не могла я его называть просто по имени. Или его постель с клопами и Малхира у дверей не вдохновляли? Так Малхиру было столь же легко выставить, как и позвать. А может, он от меня ждал решительных действий? С мужчинами это случается, а некоторым только того и подавай. Но тут он ошибся. В другое время и в других обстоятельствах я бы, пожалуй, могла... Но не сейчас. Сперва я должна позабыть "Хронику...... Союз мужчины и женщины, гори он синим пламенем на том и на этом свете!

Одно утешение - Тальви не храпел. Потому что Малхира выдавал оглушительные рулады, и это в столь нежном возрасте! Если бы их было двое, я бы вылезла на крышу.

- Кого ты высматриваешь? - спросил Тальви. Мы выехали из деревни значительно позже, чем собирались, а собирались на рассвете. Виной, конечно, был Рик, беспременно желавший привести себя в надлежащий вид. Правда, он согласился позавтракать, пока его завивали, а завивали его горячими щипцами, не папильотками, иначе бы мы к вечеру с места не тронулись. Но при таких замашках его слуги действительно успели приобрести ювелирную точность движений, дабы, столкнувшись, не ожечь господина щипцами и не уронить на его ухоженную физиономию столовый прибор. Или кипящий кофе пролить, упаси Господи! Была в Гормунде драка, когда по ходу метнули только что снятый с огня кофейник, обильно окропивший окружающих. Я-то сравнительно легко отделалась, но кое-кто лечил ожоги довольно долго.

- Мне не понравился парень, который выметнулся со двора, когда мы выезжали.

- Это был пастух, - заметил ехавший позади потомок владетелей Гормунда.

- Походка у него не пастушеская. И лошадь для рабочей клячи слишком резво пошла.

- Если вы намекаете, что это был шпион, так мы и не прячемся, - промолвил Альдрик. С тобой спрячешься, подумала я.

- Сейчас я бы предпочла, чтоб это был шпион.

- Почему?

- Посмотрите вокруг.

Альдрик посмотрел, но не вокруг, а на меня. Он вообще с утра косился на меня с любопытством. Надеюсь, рожа у меня была непроспавшейся достаточно, чтобы удовлетворить взыскующие взоры. Но когда мы въехали в лес, все мелкие пакости, свойственные данному сообществу, как-то перестали меня волновать. Лес - это моя стихия, и я всегда чувствую, когда в нем что-то не так. Я даже выехала вперед, чтобы лучше видеть. Но как я ни топырила шею и ни таращила глаза, ничего подозрительного не замечалось. Я только в очередной раз выставилась дурой перед Тальви. И все же он был не прав, а я - права.

Как всегда. Или почти...

- На вашем месте, господа, я бы выслала вперед разведчика или уж пустила кавалькаду в галоп.

- Почему? - спросил Рик.

И мне еще говорили, что у него есть воинский опыт!

- Потому что так в нас труднее будет целиться! - разозлилась я.

- Не кричи, как сварливая баба, - спокойно заметил Тальви.

- Я и есть сварливая баба.

Альдрик улыбался. Мне вдруг показалось, что он все понимает не хуже, чем я. Просто у него такой способ развлекаться.

Мы удалялись сейчас к северу. И если вокруг самого Свантера леса были вырублены - не столько под пахотные земли, как при Эрденоне (я уже рассказывала об этом) или даже пастбища, которые возникли уже вследствие освободившегося пространства, как ради древесного угля, на котором коптилась рыба - та самая треска, что до недавнего времени была в городе воистину королевой, или селедка, - то дальше, после полутора дней пути, уже начинались заповедные угодья. Это были еще не те непроходимые леса, что сохранились ближе к Валу, точнее, на северной его стороне, на южной я не бывала, но слышала, что там большей частью пустоши. Но до ближайшего селения, если прямо по дороге и на рысях, можно было добраться только к вечеру. А если по какой-либо причине застрянем?

- Никогда не думала, что будешь бояться нападения в лесу? - спросил Тальви.

Именно об этом я и думала, но мне неприягно было, что он угадал мои мысли.

- Лучший способ справиться со страхом - это поехать ему навстречу, - сказала я и ударила Руари каблуками. Сегодня его приходилось подгонять, а не сдерживать, как вчера. И только мирный стук копыт слышала я, удаляясь от остальных, по мягкой дорожной пыли. Это в лесу-то?

Достаточно оторвавшись от попутчиков, я инстинктивно придержала Руари перед крутым поворотом. Возможно, это меня и спасло - воспоминание, сколько раз за подобными поворотами приходилось прятаться мне самой. Заметив шевеление в листве раздвоенного вяза, нависшего над дорогой, я вытянула из седельной сумки пистолет. Но выстрелить не успела. Человек, наблюдавший за дорогой, решил упредить меня, ибо выстрел спугнул бы прочих путников. Не исключаю, что так на его месте поступила бы и я. Но способ выбрала бы иной. Ах, это наше вечное стремление к лихости, эффектам, скольких оно погубило и скольких еще погубит! Он прыгнул, намереваясь сбить меня с коня. Этот прием часто бывает удачен, но не всегда. Как сейчас. Руари вскинулся, вспомнив всю вчерашнюю дурь. Но я прочно сидела в седле, сжимая ногами лошадиные бока, чего нельзя было сказать о моем противнике. Ему умнее бы скатиться на землю, однако он попытался удержаться, дав мне возможность сгрести его в охапку. Клянусь, ни одного мужчину в своей жизни я не обнимала так крепко. Притом, что я почти не разглядела предмет своей мимолетной страсти. Запомнилось, что он был черноволос и на правой щеке у него была бородавка размером с земляничину. И не очень умен - я уперла ему в глотку пистолет, а он не понял, что выстрелить в таком положении мне вряд ли удастся. И уж вовсе я не сумею при обеих занятых руках вытащить кинжал. Далее было не до смотрин Ясно, что он здесь не один. Если прочие поблизости, то они не стреляют лишь из опасения попасть в своего дружка. Поэтому я и не выпускала его из объятий. Развернулась и с криком: "Назад! Засада! " - поскакала обратно.

Вслед мне хлопнула пара выстрелов, и я пригнулась, предоставив пленнику, стиснутому между мной и холкой Руари, поближе познакомиться с моими прелестями. Но вряд ли он сумел их оценить. Выстрелы не достигли цели - видно, стрелки только что подбежали к повороту. Теперь, если даже голос мой не достиг ушей Тальви и прочих, мои спутники предупреждены.

Когда через несколько минут я вернулась к ним, все они были уже в полной боевой готовности Я разжала руки, и пленник плюхнулся в пыль, но тут же был подхвачен одним из слуг Альдрика Хозяин взирал на пленного знакомым мне взглядом, исполненным презрительного любопытства.

- Развлечемся немного, - сладострастно промяукал он. И уже пленнику: - Много вас там?

Тот ответил коротким, но смачным ругательством на тримейнском воровском жаргоне. Его мало кто знает на Севере, даже из воровской братии, но у меня создалось впечатление, что Альдрик его понял. Улыбаясь, он кивнул слуге, который, оттянув голову разбойника назад за волосы, полоснул его ножом по горлу. Легонько, только кожу снял, но стоило царапине набухнуть кровью, и коварно брошенный мною дозорный тут же произнес на вполне человеческом языке:

- Да уж побольше вас...

Удивительно. Ругнулся он хриплым басом, а эти слова проговорил не лишенным приятности тенорком.

- Врет, - сказал Гормундинг. - Запугивает. Видно было, что Эгир скорее пытается взбодрить себя, чем действительно так думает.

- Проверьте, - равнодушно сказал пленник.

- Отойдем назад и поищем обходную дорогу, - несколько нелогично после своего храброго утверждения предложил Эгир.

- Ну уж нет! - фыркнул Альдрик. - Я не намерен бежать от этих ничтожеств и получить пулю в спину. Вперед и только вперед!

Предложение Эгира было разумным. Ребятишки, сидящие в засаде, поняли, что мы знаем о них, но все же не нападают. Одно из двух - или их слишком мало (что чересчур хорошо, чтобы быть правдой), или они намерены с наименьшими потерями для себя просто перестрелять нас с обеих сторон дороги. Самая классическая схема и до сих пор никем не превзойденная. И прибегают к ней не столько вольные лесные разбойнички, сколько профессиональные убийцы. Которые, как известно, водятся в больших городах, А обходной дороги здесь, похоже, просто не было.

- Ты что скажешь? - спросил меня Тальви.

- Рассыпаться и в лес, по одному. Потом соберемся...

- Как это вульгарно! - запротестовал Альдрик. - И против законов чести!

То, что предложил Тальви, было принято всеми, в том числе и Риком, хотя законы чести Тальви собирался соблюдать еще меньше, чем я. Разбойники ждут, что мы поедем по дороге либо будем продираться через лес. А мы сделаем и то и другое.

Я наблюдала за дорогой, пока прочие исполняли приказ Тальви. А именно: запасных лошадей собрали, чтобы прогнать по дороге, прямо на засаду. Для этого отрядили слугу из замка, в пути состоявшего при Эгире, и двух людей Рика. Посадили в седло и пленника, скрутив его и заткнув рот. Остальные съехали с дороги - слава Богу, здесь еще с трудом, но можно было пробраться - и двинулись следом.

Расчет Тальви оправдался. Грянул мощный залп, на мой просвещенный слух, не меньше чем из двадцати стволов. Серьезные люди. Более серьезные, чем в Камби. Послушайся мы Рика, все были бы уже покойниками. Никакое владение шпагой от пули не спасет, как ни грустно это звучит для ревнителей рыцарских доблестей. Но когда лошади вынеслись на них на повороте на всем скаку, стрелки, как и предполагал Тальви, не сочли ни коней, ни всадников. Это всегда трудно сделать в подобный миг. А мы наскочили на них, прежде чем они успели перезарядить оружие У них были пищали и мушкеты, более дальнобойные, чем пистолеты, которыми было вооружено большинство из нас, однако в рукопашном бою возни с ними... за что и не люблю огнестрельное оружие. Но у мушкетов есть в рукопашном бою другое достоинство - их можно использовать как дубинки. Вдобавок за бандитами было численное преимущество - их было больше нас, дозорный не солгал, но в общей неразберихе я не могла определить насколько.

Зато мы еще не успели расстрелять свои боезапас и были верхами, они же для удобства стрельбы из мушкетов спешились. И когда обе стороны сшиблись, сказать, за кем останется поле, было нелегко.

Впрочем, "стороны сшиблись" - это красивая фраза, не имеющая отношения к действительности. Была беспорядочная схватка. Каждый дрался, как мог и чем мог - прикладами, шпагами, рукоятками пистолетов. Однако наибольшие опустошения производил Рик Без Исповеди. Теперь я способна была поверить в то, что о нем рассказывали. Он был намерен сегодня получить удовольствие, и он его получил, Господи помилуй, получил в полной мере. Расстреляв по противнику оба своих пистолета, дорогих, двуствольных, с рукоятками, выложенными слоновой костью, он бросил их и со шпагой наперевес устремился в самую гущу дерущихся. Я не успела уследить, как он вырвал у кого-то палаш, перышком взлетевший в его почти дамской длани, и продолжал бой, фехтуя двумя руками. Мельком я увидела его лицо. Среди его предков явно были берсерки. Он улыбался, бледно-голубые глаза были глазами пьяного или одержимого поэтическим вдохновением.

Я последовать примеру Рика не могла - и потому, что не впадаю в боевое безумие, пусть моего дедулю и прозвали Бешеным, как нашего главного первопредка, эрдского бога, и потому, что палаш тяжеловат для моей левой руки. Достаточно и кинжала, да и от того в седле было мало толку, а спешиваться в такой заварухе невыгодно. Пожалуй, правильно, что Тальви навязал мне в эту дорогу Руари...

Сомнительно, чтоб я причинила бандитам большой урон. У меня не было желания убивать, уничтожать. Я просто отбивала удары, уклонялась от тех, что отбить не могла, поворачивала коня. На меня нападали, я защищалась. Все нормально, все естественно. Ничто не будит худших чувств. Кругом безлично клацало железо, хрипели и бранились люди. Несколько раз слышались выстрелы, но любителей рисковать быть убитым, покуда перезаряжаешь мушкет, много не находилось. Лошади бесились и метались. Я увидела, как брыкнули в воздухе ноги в красных сапогах - один из мальчиков Рика вылетел из седла через голову своего жеребца, поддавшего задом. Как отчаянно размахивал шпагой Малхира, молотя больше по воздуху, чем по головам противников. Как двигался в толкотне Тальви, скупясь на движения, чтобы не тратить сил больше, чем на один удар - против одного.

Что-то свистнуло справа, и я развернулась, готовясь отбить удар. Но меня ожидала не шпага, не палаш, даже не "миротворец". То, что мне сейчас угрожало, носило не менее нежное название "кропильница" и являло собой булаву на цепи. Я только раз видывала такое оружие, в Свантере, в Старой гавани, и довольно давно. На Севере оно не в ходу, у нас в этом роде предпочитают что попроще, кистень например, а "кропильница" крепится к рукояти. Ежели с ней не умеешь управляться, так себя покалечишь сильнее, чем врага.

К сожалению, здоровенный детина в вытертом дублете из буйволовой кожи и с медной серьгой в рваном ухе управляться со своей булавой умел. Меня, правда, он не задел, для этого надо быть половчее, но шпагу мою голова "кропильницы", усаженная гвоздями, зацепила. Здоровила рванул булаву на себя. У меня было мало шансов удержать шпагу, достать же его левой рукой с кинжалом я не могла. А вот что я могла - ударить в бока Руари, поставить его на дыбы, у коня-то сил поболе! "Кропильщик", не ожидавший такой подлости, пошатнулся, ослабил хватку, но рукояти не отпустил. Но не одна я здесь была подлой, увы. Слева ко мне подлетел какой-то прыткий малый в войлочной шляпе с петушиными перьями, норовя перебить мне ногу дубинкой. Я мазнула у него перед носом кинжалом, он отскочил и попробовал ухватить брошенный повод пляшущего Руари. В тот же миг здоровила вновь рванул "кропильницу" на себя. Я даже не успела разозлиться, слишком занятая отражением двойного противника. Потом над головой "кропильщика" взлетело широкое лезвие, а он, сосредоточившись на вырывании у меня шпаги, не обратил на это внимания. Когда же из косо перерубленной артерии брызнула кровь, было уже поздно. Тальви, как всегда, ограничился единственным ударом.

Воспользовавшись тем, что руки у меня освободились и я могу удержать равновесие, я вытащила левую ногу из стремени и пошло пнула прыткого в челюсть, отправив его на безопасное для нас обоих расстояние. После чего с удивлением заметила, что Тальви меня не покинул. Напротив, он направил своего Серого, который был мощнее и выше Руари, прямо на меня, и Руари поневоле отступил. Я изумленно уставилась в холодное, угрюмое лицо Тальви. Может, он, как Альдрик, впал в боевое безумие и не разбирает, кто ему враг, а кто союзник? Но нет. Тальви был в ясном уме.

- Поиграла и хватит! - жестко бросил он.

Сомнений не было - Тальви сознательно вытеснял меня из схватки. Выгонял. Убирал. Как угодно. И придержал Серого, лишь когда убедился, что я отъезжаю в лес.

Вот тогда я начала злиться. Я в эту драку не рвалась, но выбрасывать меня из нее походя, словно котенка... Однако Тальви не хотел моего участия, а я обязана ему подчиняться. Я пригнулась, оглаживая гриву мотавшего головой Руари. И услышала треск в кустах.

Отражать нападение не пришлось. Часть бандитов, уразумев, куда клонится дело, покидала поле сражения. Но не могли же они заявиться сюда пешком! Проехав немного, я разглядела между деревьями прогалину, где были привязаны их лошади. Ну, ребята, если вы будете уходить, как пристало честным головорезам - лесом, то Бог вам в помощь. А если для скорости решите задать драпа по дороге, то уж извините. Я засунула руку в седельную сумку и снова повернула к обочине.

Совсем недавно я осуждала чужое стремление к лихости. А сейчас готовилась выставиться в том же духе, нет, гораздо хуже. Но я была не в том расположении духа, когда можно предаваться сладкому ничегонеделанию. Нужно лишь успеть достаточно обогнать их, всего-то дел...

Если они решат поехать по дороге.

Они так и решили. Я ведь и без того предполагала, что это не лесные люди, а горожане. Я услышала, как они выезжают с прогалины, обходя тех, кто продолжал бесполезную драку, чтобы рвануть назад, в сторону Свантера. Но я успела обогнать их. На знакомом мне повороте соскочила на землю и вытащила приготовленную "кошку". Ее, равно как и некоторые другие необходимые мне в недавнем прошлом орудия, я не стала оставлять в гостинице. Я швырнула "кошку", перегородив дорогу веревкой, а конец ее, утяжеленный гирькой, следовало закрепить. Тот вяз с раздвоенным стволом подходил для этого как нельзя лучше.

Но мне помешали. Как раз тогда, когда я перебрасывала гирьку через ствол. Один из бандитов драпанул из драки раньше своих дружков и попал сюда первым, хоть и пеший. Уразумев, что я делаю, он бросился на меня, целя в левый бок меж ребер длинным ножом, с лезвием, узким до того, что грозило переломиться при ударе, но необычайно острым. Ах, скотина, меня - и воровским ножом! Прежде чем я успела осознать это оскорбительное явление, как, не оставляя веревки, увернулась от клинка, а правая моя рука, сжавшись в кулак, как бы сама собой вылетела вперед.

Что-то хрустнуло - не то сердолик в перстне, не то переносица под ним. Нападавший ткнулся лицом в прелые листья и траву у дороги. Я приготовилась вздеть его на шпагу, когда он поднимется, но он так и остался лежать. Все равно, светлый миг налетания на веревку был мною упущен, и последующая свалка с участием подоспевшего Рика со слугами обошлась без меня. Уцелевшие враги рассредоточились в разные стороны. Пока я выдирала "кошку" из ствола, пока успокаивала Руари, весь наш отряд собрался на месте. Альдрик и Тальви благоразумно не увлеклись погоней. Следовало как можно быстрее тронуться с места, чтобы не оставаться в лесу до темноты. Наемники редко бывают упорными, но бывают (по себе знаю), а они могли опомниться и вернуться.

Благодаря удачно проведенной атаке наши потери оказались не так велики, как ожидалось. Было двое убитых - тот человек из замка Тальви (я еще не успела узнать, как его зовут, а его уже убили) и один из людей Рика. Малхиру полоснули по предплечью, еще одному из Альдриковых слуг прострелили руку, Эгира Гормундинга шарахнули по голове прикладом, и он сидел на земле с очумелым видом. У нескольких были царапины, синяки и шишки, не стоящие упоминания. Но наиболее удачливым оказался Рик Без Исповеди. Пуля сорвала клочок его столь лелеемой кожи со лба - и все. Против ожидания он не переживал, что красота его понесла урон, а распоряжался довольно дельно, хотя голос у него стал еще противнее, чем обычно. Локоны его развились, потемнели от пота и повисли сосульками, лицо вдруг заострилось и приобрело почти мужественные черты. Тальви не пострадал, как и я. Противник оставил на земле пять трупов. Среди них оказался и тот несчастный дозорный - когда я его видела в последний раз, он был еще вполне жив, но его достала чья-то пуля. К ним добавился тот бедолага, которого я оглушила в самом конце.

- Этого взять, - приказал Рик, - и вместе с нашими - поперек седел. Остальную падаль бросить!

И пятеро бандитов остались лежать, где лежали. Это, конечно, было не по-христиански - оставлять их без погребения, но если бы мы промедлили, то улеглись бы рядом с ними. Поскольку вряд ли бы выдержали еще одно сражение.

Но скачка по лесной дороге не мешала выветриваться хмелю драки, и на душе у меня становилось все пасмурнее. Итак, мятежа еще нет, а смертоубийства уже начались. И хоть первый выстрел был сделан не мной, начала драку я. В Эрденоне было не так, и Форчиа в Камби убили без меня. Но как ни пыталась я уклониться от участия в этой заварухе, похоже, не удастся...

Тальви и Рика пытались убить. Просто, без затей. Это могли сделать и власти, и соперники в борьбе за титул (мне известны были двое, но их могло оказаться больше), а могли и собственные соратники, я ведь еще не со всеми успела познакомиться в их гадюшнике! Черт возьми, даже Эйсанский орден мог это сделать. Вот не понравилась им интрига, в которую влопался один из младших братьев, и они решили обрубить концы.

Одним словом, нетрудно догадаться, на какую работенку погонит меня Тальви в этот раз...

Уже вечерело, когда мы выбрались на открытую местность, а в поселение под названием Громарт приехали уже к ночи. Наше явление вызвало настоящую бурю. Я предчувствовала обычные расспросы и объяснения - почему покойники? Где? Что? Раненые? От одних деревенских охов и ахов с ума свихнуться можно, а тут еще припрутся представители местных властей... К знатным господам они вряд ли привяжутся, а маячить поблизости будут долго. Уже от этой картины заранее становилось тошно. Вдобавок Малхира, храбрившийся и крепившийся всю дорогу, побелел и, когда мы уже были во дворе трактира, стал сползать с седла. Я подхватила его, довела до конюшни, усадила у стены на соломе и стащила с него кафтан и рубаху. Рана была не слишком серьезная, но крови он потерял много, да еще тряска на лошади... Я промыла рану - пришлось таскаться за водой к колодцу, - перевязала, употребив на это его собственный шейный платок. Он хныкал и трясся, как маленький, жаловался, что ему больно и холодно, но, когда я снова напялила на него одежду, успокоился и даже задремал.

Я отошла посмотреть, что происходит во дворе. Как я и предвидела, происходило там нечто вроде праздника в сумасшедшем доме. Все окрестные дворняги лаяли, крутились люди с коптящими факелами, по двору катался колобком, причитая во весь голос, юркий толстяк священник, и даже магистрат уже успел прибыть. На крыльце трактира стоял Альдрик, держа за шкирку, как нагадившего щенка, уцелевшего наемника. Население с восторгом взирало на живого злодея и обсуждало, при каких обстоятельствах тому расквасили нос. Я посмотрела на правую руку. На перстне запеклась кровь. Не дело это - такой камень использовать вместо кастета, это не алмаз и не рубин, которыми можно лупить безнаказанно, а хрупкий сердолик. Налетит на чей-нибудь чугунный лоб, треснет, и конец всей красоте. И то еще чудо, как он вовсе не свалился. А я обещала старику носить перстень. Что ж, носить можно не только на пальце. Разживусь ремешком или цепочкой и стану носить на шее.

Конца-краю всему происходящему не предвиделось, и я почувствовала, что меня клонит в сон, не хуже чем Малхиру. Ноги сами понесли меня прочь За конюшней был огород и несколько фруктовых деревьев Я плюхнулась на землю возле одного, привалилась к стволу и закрыла глаза. Впрочем, ненадолго. Кто-то подошел ко мне, и я уже по шагам распознала кто.

После того как он вытеснил меня из побоища, Тальви со мной не разговаривал и по поводу выходки с "кошкой" не сказал ничего. И сейчас он стоял молча, склонив голову к плечу.

- Тебя не было во дворе, - пробормотала я - просто так.

- Я был в церкви. Мы относили туда убитых. Ай-яй. А Тальви-то, хоть и без царапины, определенно пострадал сегодня. Почти всю свиту у него повыбило. Гормундинг, пусть и не ранен, вряд ли на что пока способен. Одна я осталась.

- Сейчас иду. - Я дернулась встать. Он остановил меня.

- Сиди. Надо будет - позову. Я так и проспала эту ночь в огороде под деревом. И гораздо лучше, чем предыдущую.

Пленного недоубивца я больше не видала. Не думаю, чтоб Рик и Тальви убили его - не те это были люди, чтоб самим ручки марать. Скорее всего, передали местным властям. Но перед тем вытряхнули из него все, что ему было известно. Мне, как водится, не сказали.

Вряд ли сегодня приходилось ждать нападения. Ехать выпало по весьма оживленному тракту, "оживленному" не стоит понимать в смысле настроения. Погода, последний месяц стоявшая на зависть, с утра испортилась. Сеялся омерзительный мелкий дождь, в воздухе висела какая-то пакостная взвесь, короче, ни два, ни полтора. Я держалась поближе к Малхире, на случай, если он вздумает рюхнуться с коня. Он пока крепился и улыбался мне, но как-то жалко. Мы были предпоследними, за нами ехал Гормундинг - он уже оправился от удара - и один из людей Альдрика. Не тот ли, что варил кофе? Право, жаль, если мастера по кофейной части вчера убили.

Вот так, Нортия Скьольд. Здесь убивают. А ты не знала? И если того парня повесят, это будет на твоей совести. На твоей крепкой, многое способной вынести совести.

Паршивый день. Это все из-за погоды...

Кофишенка не убили. Это выяснилось, когда мы встали на постой при очередном трактире. По сравнению с постоялым двором, где мы ночевали по выезде из Свантера, это оказалась сущая дыра, что не помешало Рику явить себя во всей красе. Ссадину на виске он залепил пластырем телесного цвета и постоянно осведомлялся у меня, заметен ли пластырь и не портит ли он его. Жаловался, что продрог и ничто не способно его согреть, кроме кофе. И не простого, а особого. Вызвал трактирщика, устроил ему разнос и погнал в курятник. Я думала, что он собирается пить кофе с яичницей, ан не тут-то было! Рик сумел потрясти даже мою заскорузлую душу. Оказывается, сырое яйцо клали непосредственно в кофе, отделив, правда, желток от белка и взбив последний. Альдрик пил, похваливал и предлагал мне. Я отказалась. Должно быть, для таких изысков я недостаточно утонченна. Отведав любимого напитка и подкрепившись из хозяйских запасов (на стол пошла мамаша этих яиц), Рик воспрял духом и потребовал развлечений. Не подумайте плохого - музыки он жаждал и пения. Приволокли гитару, которую слуги Рика везли в багаже, очевидно привыкши к господским капризам, и один из них - к счастью, не тот, кому прострелили руку, провыл жутко трогательную балладу - ее все слышали, не на один мотив, так на другой. Сами понимаете, оклеветала бедняжку развратная жена старшего брата, тщетно склонявшая невинного юношу ко блуду и в отместку заявившая, что он хотел ее соблазнить. И старший младшего приканчивает. После чего узнает суровую правду, режет коварную супругу и либо кончает с собой, либо, как нам сегодня объявили, уходит в монастырь. После этого гитара перешла за господский стол, и Эгир Гормундинг, отошедший от контузии, недурно спел хоть и неподобную ему вроде бы по рангу, но значительно более жизнерадостную песню тримейнских студентов - я ее хорошо знала.

К чему образованье, Коль нет к нему призванья, Когда заели блохи, А на душе - тоска.

Покуда пусто брюхо, К наукам ухо глухо, А жить на подаянье Ищите дурака!

Я, кажется, несколько расслабилась, слушая, как Эгир Гормундинг выводит: "К бродягам я пристану и сам бродягой стану", поэтому едва не вздрогнула, когда Без Исповеди обратился ко мне:

- А вы ничем нас не порадуете? Или пение не входит в сферу выших талантов?

Я посмотрела на Тальви, но не дождалась от него указаний ни за, ни против. А Гормундинг уже протягивал мне гитару.

- Вы сами напросились, господа, теперь не жалейте.

Я еще не знала, что буду петь, - играла я не Бог весть как, и только на слух. Первое, что пришло мне на ум, - баллада о Бреки-ярле, но потом я пожалела Гормундинга. Мало того, что вчера его хватили по голове, еще я буду полоскать в щелоке его предков. Есть в мире и другие песни.

"Назови свое имя, - сказал сатана. - Одарю я без счета. Будет злато, наряды и реки вина - Лишь была бы охота.

Только имя одно мне свое назови И потребуй награды.

Хочешь почестей, славы, счастливой любви?

Нет желаньям преграды!

"Назови свое имя, - мне ангел сказал. - Что тебе в этом звуке? Абсолютного знания чистый фиал Я отдам в твои руки.

Все земное сгорит на священном огне, Переплавится в дыме.

Ты поднимешься в сферы, подвластные мне. Назови свое имя!

Там, где промысел высший навеки связал Все концы и начала, Назови свое имя", - мне ангел сказал. Но я промолчала.

Ибо только одно - достоянье мое. Это имя. И больше ничье.

Они не ждали от меня такого - это было видно по их лицам. Скорее уж мне пристало петь что-то вроде залихватской песенки, услышанной от Гормундинга. Что ж, таких я тоже помнила сотни две. Но петь не хотела.

- Сама сочинила? - спросил Тальви, впервые за весь вечер нарушивший молчание.

Не так давно я задавала ему тот же вопрос...

- Упаси Господь. Я не умею сочинять песен. Альдрик, сидевший в некотором оцепенении, зашевелился.

- Откуда взялась эта песня? Она не похожа на те, что поют в портовых городах Эрда, но южную тоже не напоминает. И в Тримейне я ее не слышал...

Я пожала плечами:

- Понятия не имею. Мне кажется, я знала ее всегда. Возвращая гитару Эгиру Гормундингу, я поймала устремленный на меня взгляд Тальви. Ясно было, что он мне не поверил. А ведь я, как почти всегда, сказала чистую правду. Я кивнула Эгиру: И мы дуэтом грянули: Если в тучах нет просвета, Можно вынести и это. Если в жизни нет просвета, Можно вынести и это. Потому что испытали Мы и горшие печали. Потому что повидали Мы и худшие шторма!

- Я поеду!

- Куда тебе, раненому! Свалишься на ближайшем повороте!

- Неправда, сударь! Ничего и не болит уже! Доскачу в лучшем виде!

- Доскачет он! А коли и доскачешь, кто тебя послушает? Я должен ехать, и разговор окончен.

Эгир Гормундинг и Малхира наперебой пыжились перед патроном, изо всех сил добиваясь права скакать гонцом в замок Тальви. Мы расстались с Риком Без Исповеди - вот уж не гадала, что буду сожалеть об его обществе, и на прощанье он не преминул ласково напомнить, что Гейрред Тальви с его малой и вдобавок ослабленной свитой будет гораздо лучшей мишенью для нападения, чем он сам. И между прочим, был не так уж не прав. Конечно, Альдрик, от которого шуму не в пример больше, отвлечет на себя внимание, но если покушавшиеся тоже разобьются надвое?

Должно быть, спутников моих также посетили подобные соображения, и не успели мы отъехать от трактира, как Гормундинг тут же заявил, что патрону лучше бы переждать где- нибудь в безопасном месте, пока он, то бишь Эгир, не приведет из замка вооруженную охрану. Малхира тут же предложил собственные услуги, с чем Эгир не согласился категорически. Пока они усердствовали в благородном рвении, Тальви помалкивал. Я тоже. Без сомнений, я тоже способна была преддожить выполнить это поручение, еще меньше сомнений, что я справилась бы с ним лучше, и, скорее всего, Тальви именно этого от меня и ждал. Потому что смотрел не на петушившихся Эгира с Малхирой, а на меня. И взгляд его был не слишком приятен. Он всегда относился ко мне, как к очередной фигуре в своей игре и признать во мне другого игрока ни за что бы не согласился. Но он был неглуп и понимал, что, если я молчу, значит, имею что сказать.

- А что бы ты предложила? - наконец спросил он.

- Я бы предложила убраться с дороги. Здешние леса мне известны, как-нибудь тайными тропами к замку Тальви я вас выведу.

Его брови сдвинулись.

- На кого я буду похож, если стану пробираться в собственный замок тайными тропами? - бросил он.

- Ты будешь похож на живого человека. А не на покойника, которым станешь на большой дороге.

- Хочешь меня напугать?

- При чем здесь страх? Это наиболее разумное решение вопроса. Потому что так получится быстрее, чем сидеть и ждать возвращения гонца.

- А я и не собирался отправлять гонца. Спорщики приувяли. Они как-то упустили из виду, что Тальви ни словом не одобрил их предложение. И вообще никак на него не отозвался. Я и не думала, что он его одобрит. Отсиживаться - не в его духе. Но предпочла об этом не высказываться.

- Но если ты заплутаешь или заведешь нас куда-нибудь к Валу... - иронически продолжал он.

- Вряд ли. Я никогда не сбиваюсь с направления. Должно быть, в детстве по ошибке проглотила компас.

Малхира рассмеялся, и Эгир не мог сдержать улыбки. Но Тальви был серьезен. И кивнул. Впервые действия должны были развиваться так, как решила я, а не он. Но мне это было безразлично.

Но то, что мы свернули с дороги, мне вовсе не было безразлично. Как гора с плеч свалилась! Дорога - то место, где такие, как я, добывают хлеб свой неправедный - тем или иным способом. Но сами по ней не ездят. Ездить надо по лесу. И жить в лесу, не важно, человеческий ли это лес или древесный. И вряд ли те ребятишки, что ищут нас сейчас, если ищут, а не следят за Риком, знают леса Эрда лучше, чем я.

Леса Эрда! Какие душа пожелает. Березняки на западной границе, прекрасные для глаза, но опасные - не только потому, что в березняке труднее скрыться. Знающие люди говорят, что березовый лес пьет душу. Смешанные леса вокруг Эрденона, где мы проезжали с Ренхидом, - такие вырастают на местах пожарищ и старых вырубок. Корабельные сосны северо-восточного побережья. Криволесье к югу от Катрейской топи и черные ели к северу от нее же. И древние дубы с грабами рядом с Валом. Уверена: как бы южане ни гордились своим превосходством, таких лесов у них нет. Наверное, есть другие, даже лучше. Таких - нет.

Сейчас мы находились покамест южнее замка, и кругом еще мелькали ольхи и лиственницы, но ель уже наступала сомкнутым строем, и чем дальше, тем становилось темнее. И так должно продолжаться до самого замка Тальви, правда, там на горе лес не такой мрачный. Мне предстояло найти путь, где мы могли бы пройти с лошадьми, и при этом не завести всех в болото. И все это я могла бы проделать с закрытыми глазами, потому что вовсе не хвасталась тем, что никогда не теряю направления.

Так мы продвигались до темноты - а темнело теперь поздно, - когда я нашла хорошее место для ночлега - неподалеку от ручья.

Предоставив Малхире, который действительно почти отошел от раны, заниматься лошадьми, Тальви с Эгиром разбираться по поводу очередности ночной стражи, я озаботилась ужином. Мы порядком запаслись на постоялом дворе, так что особо утруждаться не приходилось. Когда я собирала хворост для костра, то с радостью узрела, что уже начала поспевать черника. Ее было пока недостаточно, чтобы откушать вволю, но для питья хватало, тем более что туда идут и листья. Поэтому, пока мужчины ели, я поставила кипятить котелок с взваром, добавив туда еще кое-каких травок.

- Это для чего? - полюбопытствовал Малхира.

- Чтобы пить. Кофию перед сном не обещаю (я с удовольствием пронаблюдала, как перекосило Эгира), а это готовится, потому как всем полезно, особенно тебе, раненному в бою...

- Правда?

- Вообще-то этот отвар лечит еще кой-чего, чем никто здесь не страждет, сейчас по крайней мере. Но если он не должен крепить, то может укреплять... Пей, чадо болезное.

Эгир вытирал жирные пальцы куском хлеба. Он явно не был по натуре молчалив, но еще не успел свыкнуться с моим обществом и не знал, как вести себя со мной. Вдобавок сбивало с толку, что Малхира, простой слуга, говорил мне "ты", а такой аристократ, как Альдрик, - "вы". Но в конце концов, Рика здесь не было. Он покосился на Тальви, который отодвинулся в сторону, не проявив интереса к напитку из черники, и, развалившись на земле, смотрел в огонь.

- Послушай, зачем ты стала так жить? - вдруг спросил Эгир.

- Как?

- Ну... так. Не сейчас, а с самого начала. Ты же все умеешь делать, как настоящая женщина. ("Я и есть настоящая женщина, балда! ") Разве нельзя было обойтись без этого?

Я швырнула в костер охапку сухого папоротника, и сноп искр домашним фейерверком метнулся в черное небо. Такие вопросы простительно задавать Малхире, а Эгиру в его возрасте пора бы кое-что о жизни понимать.

- У нас в Кинкаре с женщинами, которые рот открыть да голову поднять посмеют, разговор короткий. Буде найдется такая - женщина ли, девушка, девочка, - ее вожжами, вожжами, и до бесчувствия. Раза после третьего обычно охота рот разевать пропадает. И никто тебе не посочувствует - ни священник, потому как тоже мужчина, хоть и в сутане, ни другие бабы: нас били, а ты что, лучше?

- С чувством ты про это... про вожжи! - заметил Малхира.

- А меня, думаешь, не били? Как раз вожжами и били. Лет до десяти. А после того, как кое-кто на тех вожжах на собственных воротах повис, перестали.

Эгир нахмурился. На лице его выражалось мучительное стремление понять, вру я или говорю правду.

- И что? - наконец осведомился он.

- А то, что я сейчас говорю, а вы меня, дети, рот открывши слушаете.

Это было не вполне справедливое высказывание: рот открывши сидел один Малхира, а Тальви - тот даже, кажется, и не слушал. А если слушал, то не подавал виду. Опять он решил побить меня моим оружием, забыл, наверное, что в молчанку меня не пересилить.

Круглая луна перекатилась над зубчатыми вершинами елей. Я вдруг вспомнила пословицу, вычитанную в "Хронике... " - то есть там было сказано, что это пословица, я никогда ее прежде не слышала. Может, она была карнионская. А может, "иных народов", как любил выражаться автор.

"Мужчины не поклоняются луне. Женщины не поклоняются очагу". Никаких комментариев не следовало. Когда я читала "Хронику... ", то быстро забыла об этом, поскольку там и без того было полно невнятицы. Но сейчас вспомнила, и утверждение повергло меня в недоумение. Все же должно быть наоборот! Луна - солнце бродяг, воинов, разбойников - мужчин, одним словом. Очаг - опора дома, где царит женщина. Вроде меня. Нет, я - неподходящий пример, я - исключение, случайность, черная овца. И вообще, не важно, что я тут только что лепила. Неизвестно, что бы из меня выросло, если бы мои родители остались в живых. Вполне возможно, что стала бы благонравной, законопослушной, богобоязненной горожанкой, добродетельной женой, матерью счастливых детей...

Стоп. Вот об этом - не надо. Хватит и того, что я пример неподходящий. Во всех отношениях. Нужно было как-то отвлечься, а спать не хотелось. Я подтянула к себе сумку, снятую с седла. Первым делом - разлюбезная моя "кошка" трехлапая, но я уже вычистила ее и проверила веревку. Затем - нечто плоское, завернутое в старый платок. "Хроника утерянных лет". Я подержала ее в руках, бросила косой взгляд на Тальви и сунула манускрипт обратно в сумку. Ага, вот. Рубашка. Надобно сказать, что у меня их было две. Ту, что была на мне в день достопамятного нападения, я, перевязывая Малхиру, несколько замарала его кровью. Поэтому рубашку я переменила, а грязная так и лежала сложенной у меня в сумке. До сегодняшнего вечера мне не предоставлялось случая ее постирать. А сейчас - в самый раз. Нечего откладывать до замка. Кровь отстирывают холодной водой, это тоже знает каждая женщина.

Я проследовала к ручью и принялась тереть рубаху песком. Пятна уже заметно побледнели, когда я услышала осторожные шаги за спиной. Тальви так не ходил. Я развернулась, не выпуская рубахи. Для начала драки бывает очень полезно хлестнуть противника по лицу мокрой тряпкой. Желательно холодной. Ему, конечно, не больно, но на несколько мгновений он совершенно сбит с толку. А за несколько мгновений многое можно сделать...

Это был Эгир, и никаких воинственных намерений он не выказывал. Остановился шагах в десяти от меня, переминаясь с ноги на ногу.

- Я вот что хотел спросить... ты правда убила человека в десять лет?

- Кто тебе сказал подобную глупость?

- Ты сама же и сказала.

- Когда?

- Совсем недавно. Про этого... который на воротах...

- Разве я говорила, что он умер? Его сняли, и он остался жив. Только голову потом прямо держать не мог. Как младенчик.

Окончательно отчаявшись отделить правду от лжи в моих речах, Гормундинг махнул рукой и ушел.

Я могу врать, я умею врать и делаю это довольно часто. Но я никогда не стану хвастать и браться за то, чего я не могу и не умею. Кто бы ни жаждал крови Гейрреда Тальви сотоварищи, на сей раз он утерся. Если только он (или они) не предусмотрят еще одной возможности. Самой простой и незатейливой, но именно той, что выбрала бы я, окажись, не дай Бог, на месте настырного убийцы.

Устроить засаду возле самого замка. И чем ближе мы продвигались к замку Тальви, тем больше меня начинала тревожить эта мысль. Когда же гора с замком показались в виду, я поделилась своими предположениями с патроном.

- Что же я должен делать? Ждать до темноты, потом по лесу пробираться к воротам кружным путем и вызвать стражу?

Он откровенно издевался надо мной. Но я это стерпела.

- Хотя бы.

- Вряд ли твой план осуществим. Все-таки здешний лес я знаю лучше тебя. Здесь почти невозможно проехать верхом, тем более с несколькими лошадьми. А если попытаться, шум будет такой, будто стадо кабанов мчится через чащу.

- Что же, поедем наудачу? Или пошлем вперед гонца, он же разведчик?

- Ни то, ни другое. Заедем в деревню. И у ближайшего поворота в виду замка мы свернули к деревне Фьялли-Маахис - той самой, мимо которой мы проезжали в прошлый раз с Тальви, Ренхидом и Малхирой, но не останавливались. Сейчас же мы спешились на деревенской площади, у трактира. Тотчас же сочинилось маленькое столпотворение. Совсем иное, чем в Громарте. Сюда мы не привезли ни мертвецов, брошенных через седло, ни дурных вестей - если убитый в лесу слуга был родом из другой деревни. Сюда вернулся хозяин - каратель и милостивец. К нему-то жители и сбежались. Тальви не вошел в трактир. Выбежавший хозяин распорядился принять у нас лошадей и, вместе с чада и домочадцы, принялся накрывать стол под липой на площади. Тут же сновал сельский староста, чуть ли не дубинкой лупя набежавших просителей. Отогнав их на порядочное расстояние, он сам подбегал к Тальви, осведомлялся, угодно ли ему будет выслушать то и это, будто просьбы односельчан нуждались в переводе. Малхира, позабыв про раненое плечо, устремился в толпу хихикающих девиц, ничего против его действий не имевших. К нам с Эгиром никто не приставал, только тощий пожилой священник, не замедливший протиснуться сквозь строй селян, косил в мою сторону круглым голубым глазом - не иначе, кое-что прослышал. Я уселась на скамью по левую руку от Тальви ("Всегда садись слева, - вспомнила я слова одной из своих свантерских наставниц. - К сердцу ближе, и бить сподручнее"), приглядываясь к окружающим строениям. Они были вполне недурны, никаких развалюх, все - крепкие дома, аккуратно крытые дранкой или камышом, церквушка со шпилем на зеленой крыше, огороды... Я вообще-то по деревням не промышляла, но ежели сюда нагрянут не такие милые и добрые люди, как я, или, не дай Бог, война докатится, то здесь будет чем поживиться...

Охолони, сказала я себе, мы не за этим сюда приехали.

А зачем?

Вряд ли для того, чтобы отдохнуть в тени и пивка попить. (Хотя темное пиво, которое нам подали, было почти приличным. ) И не для обеда - пусть у Тальви и не такие изысканные вкусы, как у Рика (правда, подозреваю, что Рик в соответственных обстоятельствах вполне способен сжевать старую подметку и запить водой из лужи), не думаю, чтоб деревенская трапеза его так уж прельщала. И простите за грубость, мне не верилось, что он задерживается здесь, дабы внимать мольбам страждущих. Разве у него нет управляющего, чтоб заниматься такими делами? Я управляющего в замке не видела, но не сомневалась, что таковой имелся. Конечно, деревенщине лестно, что судит-рядит над ними не управитель, скотина приказная, подневольная душа, а сам господин. Но чтоб Гейрред Тальви подольщался к самолюбию своих крестьян?

А торчали мы здесь, и пили-ели мы здесь, и повести о местных нуждах выслушивали, и суждения выносили вот для чего - если я знаю деревенских, а я, пусть и горожанка, их худо-бедно да знаю - кто-нибудь уже припустил к замку, сверкая пятками или даже погоняя мерина, сообщить, что господин прибымши. А там у всех уши топориком, зашевелились, забегали, за стены выметнулись, может, и сюда вот-вот нагрянут... нужно быть самоубийцами, чтобы готовить покушение в такой обстановке. А убийцы и самоубийцы - это разные профессии, в наше время по крайней мере. Мы все-таки далеко ушли от древних эрдов, если верить тому, что написано о них в "Хронике... ".

Тальви нашел красивое и эффективное решение задачи, не подставляясь под пулю и не шастая по темной чаще. Все же он был не дурак.

Если бы мне от его ума было хоть немного легче.

- Отдохнешь - пришлю за тобой человека, - сказал Тальви, когда мы поднимались по главной лестнице. В замке было так, как и ожидалось, - челядь уже готова была ко встрече, штандарт поднят, кухонные трубы дымят вовсю. Сильно подозреваю, что Тальви отправил меня восвояси не столько радея о моем отдыхе, сколько для того, чтобы прочитать почту - о том, что господина дожидается много писем, сообщил некий сутулый, лысеющий мужчина в темном кафтане хорошего сукна. Наверное, секретарь. А может, и управитель. Я слишком многого еще не знала здесь, проводя большую часть своей службы вне замка. И возможно, не узнаю.

Восвоясях ничего не изменилось. Я швырнула сумку с пожитками на стул, отстегнула шпагу. Что, каждое новое оружие, взятое мною в дорогу, придется пускать в ход? По крайности, "сплетница", в отличие от "миротворца", уцелела. Сплетницам вообще больше везет, чем миротворцам. И пользы от них больше, во всяком случае, в нашем ремесле... Я сняла шляпу, повесила ее на спинку стула. Распустила платок, которым в дороге стягивала на затылке волосы, чтобы не лезли в глаза. Встряхнула головой. Посмотрела на себя в зеркало. Ну, что тут пугаться? Обычная я...

Тихо постучали, и вошла госпожа Риллент, влача поднос с едой. Поставила его и, бросив неприязненный взгляд на авантюрный натюрморт на стуле, осведомилась, что еще, кроме ужина, мне будет угодно с дороги.

Мне было угодно, естественно, вымыться. Только после этого я рискнула бы переодеться. А от окружавших меня роскошей могла воспользоваться хотя бы правом не таскать воду самой. Ради этого удовольствия я могла бы отказаться и от ужина. Вообще-то на службе у Тальви особо не почревоугодничаешь, но сегодня нас накормили вполне сносно. Хотя баранина, поданная нам в деревне, была, на мой вкус, чересчур жирной и недосоленой.

Но госпожа Риллент удалилась, не дав мне времени высказаться, да к тому же отказ был бы проявлением невежливости по отношению к ней. Я села за стол. На подносе имели место быть отварная камбала в белом соусе, омлет с сыром, ореховый хлебец и серебряная кружка с крышкой, в которой - в кружке, а не в крышке - плескалось фораннанское вино. Не так уж густо, но на рыбе я и сломалась, не притронувшись ко всему остальному. Только вина глотнула, чтобы унять жажду. Я люблю южные вина, но сейчас я бы предпочла, чтоб это была вода. Затем я расстегнула сумку, вызвавшую, вкупе со шляпой и шпагой, неодобрительный взгляд домоправительницы, и принялась разгружаться. Первым делом - вон "Хронику... ", на стол ее, болезную. На протяжении поездки я так и не выбрала времени вернуть ее Тальви, тайно стремясь оттянуть неприятный разговор. За ней последовала рубашка. Может, я ее сегодня же и надену, а ту, что на мне, когда буду умываться, заодно и постираю... Тут меня снова прервали. Я думала, что это будет госпожа Риллент с кувшином и тазом, но это оказался Ренхид - без того и без другого.

- Тебя ждут, - сказал он. И, помявшись, добавил: - Сейчас.

Я повернулась к столу. Повинуясь какому-то порыву, сняла с пальца перстень и положила рядом с зеркалом. Вряд ли кто посмеет его украсть. А если посмеет - руки выдерну. А затем - больной зуб надо рвать, а гнойник отсекать - схватила "Хронику... ", засунула ее за пояс, и двинулась за Ренхидом.

Раньше Тальви сам приходил ко мне. Теперь решил не утруждаться. И раньше он все же давал мне короткую передышку. Теперь с этим было покончено. А что? Получил какое-то срочное известие и - вперед, подруга! Правда, зайти к нему он велел до того, как разобрал почту. Но вероятно, он этого известия ждал. Может, и помыться не успею. Это жаль. А ваши омлеты кушайте сами.

Ренхид погремел бронзовым кольцом, вделанным в ручку тяжелой дубовой двери, открыл и отступил в сторону, пропуская меня. Я ступила через порог, предполагая сразу увидеть Тальви. Но не увидела. Уже стемнело, и, хотя в комнате горели свечи, Тальви удалось заметить не вдруг. Он стоял в самом темном углу кабинета. Потому как это был кабинет и ничто иное. Стены, обитые кожей тонкой выделки с серебряным тиснением до резных дубовых панелей. Вся мебель в комнате - книжные полки, шкафы, секретер, кресло с высокой спинкой - была из черного дерева. И большой письменный стол - тоже. Ни картин, ни статуй, ни трофеев войны и охоты. Штофные занавеси были задернуты неплотно, и сквозняк колебал пламя свечей в серебряных шандалах, тяжелых, старомодных.

Тальви стоял между конторкой и секретером, его лицо было скрыто в тени.

- Кстати, - сказала я от порога нахально-бодряческим голосом, - я все время забываю вернуть тебе книгу... - и вытащила "Хронику... ".

- Положи на стол, - отозвался он. Я повернулась к столу. Там стояла костяная шкатулка, лежали бумаги, еще какие-то безделушки...

У меня внезапно закружилась голова. И все поплыло перед глазами. Я помнила это ощущение, там, на площади... И попыталась отвернуться.

Не смогла.

Я сделала шаг. Другой.

Это были не бумаги, а листы пергамента, исчерканного словами на непонятном мне языке. А может, это был шифр. Истинные сокровища Севера... Поверх серебрилась цепь с крупным синим восьмиугольным камнем диковинной огранки. Четыре металлических цилиндра (какой-то сплав? ) разной длины и толщины, однако способные все вместе уместиться на моей ладони. И еще резная фигурка с мизинец вышиной - то ли кошка, то ли лиса. Забавная такая зверушка. Если не смотреть на ее морду. Иначе подобный оскал мог бы и напугать.

Я смотрела и смотрела, как смотрят дети в колодец, знают, что упадут и утонут, а все равно не в силах оторваться, зачарованные гибельной глубиной. Все во мне кричало: "Отвернись! Отвернись! ", однако ноги тяжело ступали по ковру.

По направлению к столу.

А затем словно мощная волна подхватила меня, вознесла, швырнула назад и со всплеском отхлынула. ... Я лежу в постели и гляжу на темные балки под высоким беленым потолком. Все вокруг огромное - и эти балки, и окно с белой занавеской, и подушка, с которой сползает моя голова. Женский голос откуда-то из выси и дали напевает:

"Все, о чем ты мечтала, получишь сполна, И о чем не мечтала.

Назови свое имя", - сказал сатана Но я промолчала.

Перебивая этот голос, слышатся другие, мужские. Они что-то бубнят о таможенных пошлинах, мостовом сборе и о главной годовой ярмарке - той, что на Воздвиженье...

Женщина наклоняется, чтобы поправить подушку, и я вижу прекрасное лицо с темными глазами, так не похожими на мои... Глаза матери.

Это не все огромное - это я совсем мала! Это наш, пока еще наш городской дом в Кинкаре!

Всплеск!

Меня несут на руках, и не потому, что я так уж мала - мне лет шесть или семь, а потому что в пути я стерла ноги и не могу идти. А нам нельзя останавливаться. Но я - это не я. Кто- то другой цепляется за шею отца. Не моего отца. Ночь холодна, такие нередко сменяют собой изнуряюще жаркие дни... откуда я это знаю? Песок хрустел под ногами. Родители то и дело оглядывались назад, где черное небо лизали языки пожара, отсвет которого превращал окружавших нас людей в призрачные тени. Их было немало, таких, как мы, беженцев. Все они молчали, никто даже не плакал, слышалось только тяжкое затрудненное дыхание. И тем пронзительней прозвучал в тишине визг, опередивший топот копыт.

Чернобородые всадники, вылетевшие из-за холмов, страшно вопили и свистели, их кривые клинки сверкали в пламени пожара. Они настигали бегущих, и отставшие уже падали от их ударов. Отец передал меня матери, что-то крикнул, в общем шуме я не разобрала что, и тяжелым, усталым движением потянул меч из ножен. Я спрыгнула на землю, мать схватила меня за руку, и мы, спотыкаясь, побежали прочь. Затем надвинулся хохочущий всадник - сахарные зубы белели в черной курчавой бороде, и нас с матерью отбросило друг от друга. Каким-то чудом я устояла. Сколько-то времени я топталась среди мечущихся теней. Ни отца, ни матери не было видно. Всадники схватывались с теми беженцами, кто был еще в силах сопротивляться, на песке валялись недвижные тела. Внезапно какое-то дикое вдохновение охватило меня. Не чувствуя ни страха, ни боли в сбитых ногах, я бросилась к лежавшему рядом мужчине - кровь на его плаще с зеленым крестом казалась черной - и вырвала саблю, торчавшую из его груди.

Я не допрыгнула бы даже до седла любого из всадников, но я и не собиралась этого делать. Я резала сухожилия лошадям, рубила их по ногам, если удавалось, каждый раз выскальзывая из-под копыт бесившихся и встававших на дыбы животных. Один конь упал вместе с седоком, голова последнего оказалась у моих ног. Мне показалось, что это именно тот, что разлучил меня с матерью, хотя, возможно, он был просто похож в темноте. И так же ухмыльнулся, увидев над собой ребенка с саблей. Я не сумела занести клинок высоко, но подняла его насколько смогла. Усмешка на лице поверженного всадника сменилась гримасой недоумения, а потом...

Всплеск!

Мы стоим на дне воронки - там, где, должно быть, пламя вырвалось наружу. От адского жара камни плавились и превратились в подобие стекла. Это было давно, годы назад, может быть, многие десятилетия, но ни мох, ни лишайник не покрыли камней, ни травинки не пробилось на опаленной земле. И чудовищный черный мост, порождение бреда, висит над бездной. Хаос и пустота. Но там, на другой стороне пропасти, за пустошью, вдалеке, шумит дубрава и дорога ведет из предгорий прочь, к городам людей...

Всплеск! ... Огненная дверь в воздухе захлопнулась, но за ней - я все еще вижу... снопы света, и блеск хрустальных граней, и купол, сомкнувшийся над головой, сияет так, что ломит глаза, и голос кричит:

- Рикасен гарим веркен-са эви тиннит Астарени!

Это кричу я. Кричу и больше ничего не вижу, кроме красно-белых пятен, бегущих перед глазами, сливаясь в причудливую надпись. Красную и белую. Словно мой перстень. Словно камни на фасаде замка Тальви. Словно... Именно это было написано на медальоне здания на площади Розы. "Рикасен гарим веркен-са эви тиннит Астарени". Но я по- прежнему не знала, что это значит.

Очнулась я, еще слыша собственный вопль. Я лежала на полу, Тальви, опустившись рядом со мной на колени, придерживал меня за плечи. Оттого, что четкость зрения вернулась очень резко, глазам было больно. И слабость уходила медленно.

"При падучей главное - язык не проглотить", - тупо подумалось мне.

Но я не страдала падучей.

- Ты в себе? - спросил Тальви.

Я кивнула без особой уверенности.

Он приподнял меня и усадил в кресло. После мгновенного размышления развернул кресло спинкой к столу. Поднял валявшуюся на ковре "Хронику... " и поставил на полку. Отошел. Слышно было, как он убирает то, что лежало на столе, в ларец. Я рискнула выглянуть изза спинки и увидела, что он делает это закрыв глаза - четкими, отработанными движениями. Я выпрямилась в кресле, уперлась в подлокотники, пытаясь встать. Это не слишком получалось. Тогда я перевела взгляд на полку с проклятой рукописью. По крайней мере, голос у меня наконец прорезался.

- Это все... - я не очень понимала, какой смысл вкладываю в слово "все", - связано с "Хроникой... "?

Тальви отпер дверцу секретера и поставил ларец внутрь.

- Отчасти, - сказал он.

Почему-то мне показалось, что припадок продолжался считанные мгновения, как тогда, на площади. Но, поглядев на свечи, я поняла, что прошло не меньше получаса. Может, даже больше. И я разозлилась. Чтобы я да настолько раскисла, чтоб кашей по полу расползаться и пластаться так неизвестно сколько времени? А меня, может, еще и по щекам хлопали, и водичкой прыскали, а я не чувствовала? Хотя водичкой - вряд ли, лицо и одежда сухие. Все равно не дождешься, чтоб я помощи просила, встану сама...

И встала. Правда, с первого захода мне удалось добраться только до стола - слава Богу, он был теперь пустой. Я оперлась об его край, чувствуя, как Тальви наблюдает за мной.

И тогда, на площади, он наблюдал.

С удовольствием? С издевкой? Или мне мерещится и ему, как всегда, все безразлично?

Он подошел к своему креслу, вновь вернул его в обычное положение и сел, глядя мне в лицо.

- Много ли ты вспомнила? - спросил он.

Вспомнила? Да, конечно, первое видение было воспоминанием из раннего детства. Но остальные, все более дикие по мере удаления - разве их можно назвать воспоминаниями? А если это и воспоминания, то не мои.

Не мои.

И еще...

- Откуда ты знаешь, что я вообще что-то вспоминала? Я что, кричала?

Последний вопрос Тальви оставил без внимания.

- Со мной было то же самое. Почти то же. На пол я не падал. И сознания не терял.

- Подожди, - я отцепилась от стола, - ты намекаешь... мы что, с тобой в родстве?

- В некотором роде. - Он вдруг усмехнулся, словно понял, будто произнес нечто чрезвычайно остроумное. И, смеясь, повторил: - В некотором роде!

И я впервые за много лет, может быть впервые с детства, испугалась.

У дверей меня поджидала, взамен Ренхида, госпожа Риллент. Как и зачем она оказалась здесь, я не понимала. Я вообще плохо что понимала. Меня все еще шатало, и я безропотно позволила взять себя за локоть и повести по коридору. В моем затуманенном мозгу находилось место только для двух мыслей. Первое и главное. Чудес не бывает. И второе. Я не страдаю припадками! Точнее, не страдала. Ни припадками, ни кошмарами. До встречи с Тальви.

"Ты все еще думаешь, что меня интересуют Скьольды? " Не хочу, не могу, не желаю об этом думать! Я встрепенулась, как собака, и только сейчас обратила внимание, что домоправительница ведет меня отнюдь не в направлении моей комнаты.

- В чем дело, госпожа Риллент? Разве мы не возвращаемся?

- Нет, но вы же хотели умыться. Вашу одежду я взяла с собой.

Я заметила сверток у нее под мышкой.

- Так куда мы идем?

- В купальню, конечно.

Мысли мои снова куда-то поплыли, поэтому я плохо уловила последние слова и очнулась лишь перед мраморной ванной, наполненной горячей водой. В тумане, застлавшем купальню - настоящем тумане, не метафизическом, - мелькала одна из замковых служанок, крепенькая и коренастая девица с носом-пуговкой. Не исключено, правда, что девица сопровождала нас от дверей кабинета, а я ее не заметила. Но тут я несколько оживилась. Ванна! Такую развратную роскошь я видывала только у мадам Рагнхильд, в ее прежнем доме, разумеется, - в новом, на Епископской, муж ей вряд ли такое позволит. Приходилось слышать, что в некоторых патрицианских домах Эрденона и Свантера тоже появилось подобное нововведение на южный манер, но в те дома меня почему-то не приглашали. Пока.

Служанка помогла мне раздеться и влезть в ванну. После чего принялась с усердием, достойным лучшего применения, мылить мою золотую голову, а у меня даже не было сил сопротивляться. К счастью - как немного нам надо для счастья! - ополоснув мои волосы и обмотав их полотенцем, она от меня отступила, и я вытянулась, лежа в тепле и неге и глядя в потолок, на котором была изображена какая-то мифологическая сцена. Надеюсь, что мифология была не эрдская... потому что предназначена была будить отнюдь не патриотические чувства. Я закрыла глаза, силясь поймать кончик мысли, шаставшей по закоулкам сознания. И чем уютней было сейчас моему телу, тем душе - наоборот. Я не страдала припадками, я была на редкость здорова, но припадок произошел, и то, что случилось, походило на какой-то странный недуг. Вся жизнь, в которую меня втолкнули после несостоявшейся казни в Кинкаре, со всеми этими заговорами, интригами, покушениями, была хоть и не мила мне, но все же доступна пониманию, и я неплохо в нее вписалась. Но сегодня мне приоткрылся край чего-то, названия чему я не знала. И не хотела узнавать. Я хотела вернуться туда, к моим будням, где есть судьи и палачи, шпионы и контрабандисты, торговцы и уличные девки. И никаких чудес.

Я села в ванне, держась за края, и увидела госпожу Риллент, выступившую из тумана с какой-то тряпицей в руках.

- Бедная, - прошептала она, переводя взгляд с этой тряпицы на меня, - бедная девочка...

Я чуть было не окрысилась. Какая я, к бесу, девочка! И почему это я бедная? Присмотревшись к тому, что держала домоправительница, я увидела, что это была не тряпка, а моя рубашка. Та самая, что я стирала в ручье. Но отстирала, как оказалась, плохо - все же ночью было дело, и пятна крови, пусть изрядно побледневшие, все еще бурели на грубом полотне.

Внезапно мне стал ясен ход мыслей госпожи Риллент, и я чуть было не сползла обратно в воду. Но что она могла подумать? Вот я приезжаю с битой мордой. Вот я приезжаю с окровавленной рубашкой в сумке. Вот я выползаю из кабинета Тальви еле живая и на негнущихся ногах... еще и крики мои, наверное, слышны были в коридоре! Идиотское положение, а? Но у меня не было сил объяснять госпоже Риллент, что ее хозяин вовсе не такой мерзавец, как она думает. Может, и мерзавец - но другой. Мне здесь никто и ничего не объяснял, почему я должна это делать?

Я встала из воды, домоправительница и снова возникшая из угла служанка подхватили меня под руки, словно престарелого прелата на прогулке, вывели, вытерли, облачили во что-то, прихваченное госпожой Риллент, и препроводили в мою комнату. Разумеется, вымыться в ванне было лучше, чем с помощью кувшина и таза. Но я предпочла бы получить это удовольствие без того, что ему предшествовало.

Я не буду видеть кошмарных снов, сказала я себе. А это просто сны, их даже видениями нельзя назвать, видения посещают только святых и ясновидящих, а я ни то, ни другое. И нельзя вспомнить то, чего не пережила, невозможно, и все.

И, уже погружаясь в сон, я мельком уловила ускользавшую от меня прежде мысль. Припадки и дикие сны начались не после встречи с Тальви. И до того, как я в первый раз открыла "Хронику... ". Это стало происходить лишь после того, как я ступила на площадь Розы.

Никогда не следует есть несоленой жирной баранины, чередуя ее с вареной рыбой, строго-настрого заповедала я самой себе. Светило яркое солнце, начисто отрицавшее все таинственное и непостижимое. Когда-то я обвинила Тальви, что он велел подсыпать мне отравы. Логично было предположить, будто то же произошло вчера и я не свихнулась окончательно лишь потому, что съела ужин не полностью. Но я отказывалась в это верить. Не потому, что Тальви не способен на злодейство, а потому, что подобное злодейство - не в его духе. Не подлежит сомнению, во всем виновата тяжелая пища, сказал бы покойный Бун Фризбю. Он-то понимал толк как в видениях, так и в припадках. Правда, в последних он обвинял не беспробудное пьянство, как все окружающие, а наследственную эпилепсию.

В роду Скьольдов никто никогда не страдал эпилепсией.

Но если мы с Тальви родня не через Скьольдов... Стук раздался, оборвав мою мысль. О волке толк, а вот и... Тальви не стал бы стучать, напомнила я себе. И точно - это оказалась вчерашняя служанка, - возможно, госпожа Риллент приписала ее к моей особе.

Она прижимала к груди небольшую шкатулку. Я непроизвольно вздрогнула, но тут же облегченно вздохнула. Это была не та шкатулка, что в кабинете у Тальви. Из розового дерева, а не из кости, и форма другая. Хотя кто знает, какие еще пакостные сюрпризы в ней таятся.

Присев в полупоклоне, служанка поставила шкатулку на стол.

- Господин сказал, чтоб вы выбрали драгоценности. Сегодня у нас гости.

Этого мне еще не хватало. Меня таскают в гости, ко мне таскают гостей... Ладно, хоть не видения с явлениями.

Я села в постели.

- Как тебя зовут, милая?

- Мойра, госпожа. - Она снова присела. Следующий вопрос нужно выбрать осторожней. И не спрашивать, кто ожидается.

- А по какому случаю гости?

- Ну как же! - Она всплеснула руками. Наверное, она выросла в этом замке, и ей трудно было представить, будто кто-то не знает подобных вещей. - Праздник же! День грифона! Будет месса, обед, развлечения всякие...

День грифона. Звучало вполне по-язычески, если не помнить, что грифон был изображен на гербе Тальви.

- Вот что, Мойра. Пока я буду выбирать платье, принеси-ка мне воды умыться.

В ее круглых голубых глазах выразилась недоумение. На кого-то она в этот миг стала похожа, но на кого - не помню.

- Зачем? Вы же мылись вечером.

- Ты, наверное, честная девушка, Мойра. Она прикусила губу.

- Конечно.

- И почему это честным девушкам, да и женщинам, тоже, приходится растолковывать самые простые вещи?

Пока она бегала за водой, я обозрела свой гардероб. Я не относилась к разряду честных женщин - во всех смыслах, и Тальви не понадобилось втемяшивать мне, что выбрать нужно одно из новых платьев, но, коли в программе имеется месса, не самое вызывающее. (Кстати, хоть я и побывала в часовне замка, но доселе на службах в ней не присутствовала. )

Выбор был невелик, но он имелся. Я благоразумно отложила в сторону синее платье, обновленное в Эрденоне. Если сегодня заявится кто-то из тогдашних гостей Ларкома, это произведет неблагоприятное впечатление. Я остановилась на сером шелковом платье со стоячим воротником из черных кружев. Такими же кружевами было отделано нижнее платье и сравнительно короткие - по локоть, рукава. Тут подоспела Мойра, и я умылась- оделась-обулась, не столько с ее помощью, сколько под жадным наблюдением. Очевидно, честность не мешала желанию приобрести определенного рода опыт. Далее следовала прическа. Я расчесала волосы, скрутила их на затылке, забрала в сетку и заколола длинными шпильками, которые нашла в комнате во втором приезде в замок вместе с зеркалом. Терпеть не могу, когда у меня в волосах что-то торчит, но мой сегодняшний образ этого требовал.

И наконец, оставалось то, ради чего сюда пригнали служанку. Украшения. Увешиваться ими было не след, особенно имея не самые нежные ручки и не самую белую кожу в герцогстве. Я машинально взяла со стола свой перстень, повертела и положила обратно. Вот он-то как раз с моим сегодняшним образом не совпадал. При этом платье он казался слишком грубым и вызывающим. Как уже говорилось, я привыкла носить драгоценности в скрытнях, а не на себе, поэтому подбирала их с осторожностью, Я выбрала три перстня - один с изумрудом, другой с турмалином - на правую руку, а на левую - с черным опалом. И узкий серебряный браслет с персидской бирюзой При этом я вспомнила, как Соркес рассказывал мне, что еще в прошлом веке королева английская Елизавета завела манеру носить браслет с часами. Соркес был в восторге от этого изобретения и предсказывал, что когда-нибудь оно войдет в моду. Кстати, Фризбю тоже восхищался некоторыми нововведениями королевы Елизаветы, но несколько другими. Кажется, это при ней заработала система "смертник в роли государственного агента"... Однако я отвлеклась. Пока что я не видела, чтоб мода на часыбраслет прививалась. Часов мне не было предложено, так что и цеплять к браслету было нечего. Не вставал вопрос и о серьгах, поскольку у меня не были проколоты уши. При моих прежних занятиях лучше было не заводить дополнительных примет. И все, пожалуй. Хватит.

Я встала от зеркала и сказала служанке:

- Скажи, что я скоро буду.

Видимо, ей велели оставить шкатулку у меня. А может, она просто забыла о шкатулке, сраженная обилием впечатлений Поэтому тут же покинула комнату. Я тоже сделала шаг к двери. Поколебалась и вернулась. Снова взяла перстень с сердоликом. Почему-то я чувствовала себя предательницей из-за того, что отвергла его. Но вспомнила о своем намерении найти для него цепочку. Была в шкатулке цепочка, и как раз серебряная. Я повесила перстень на нее и надела цепочку на шею. Вырез у платья был неглубокий, поэтому столь странное украшение не привлечет к себе взоров.

Вот теперь - действительно все.

Или почти все. Вышитый атласный мешочек на витом шнуре, в коих дамы носят сласти, носовые платки и прочую чепуху. А я в свой, конечно, положила кинжал Любая поймет, что в юбках шпагой махать невместно. Хотя слыхивала я, что некоторые воинственные тримейнские дамы пытались...

Тальви находился внизу, в зале, где беседовал с новоприбывшим гостем. Предчувствия меня не обманули - это был один из эрденонской клики. Альдерман Самитш. На сей раз он был не так разряжен, как на вечере у Ларкома. Оно и понятно - кто же в долгую дорогу надевает роскошные одежды? Разве что Альдрик... Последнего, правда, вблизи не наблюдалось, зато маячил красавчик Хрофт. Но его к разряду гостей вряд ли можно было отнести.

Тальви кивнул мне, а Самитш отвесил церемонный поклон. Я ответила реверансом, ежели не в лучшем столичном, то в лучшем свантерском духе.

Самитш превежливо сообщил, что счастлив видеть владельца замка и всех его домочадцев (и не заикнулся, мерзавец! Чувствуется городское воспитание) в добром здравии и благополучии, особенно в столь знаменательный для рода Тальви день. Владелец замка ответствовал, что отмечает сей день лишь как дань уважения к предкам, а также предлог увидеться с друзьями, но ничего особо значительного в нем не видит Самитш осмелился не поверить На что ему было сказано, что, конечно, императоры былых веков имели право даровать роду Тальви герб, но именно Тальви были тогда опорой императоров, а не наоборот. А я, наконец, узнала, в чем причина нынешнего праздника. Пока, признаюсь, праздником это было трудно назвать, хотя помимо Самитша уже прибыло несколько гостей - а я никогда не видела здесь гостей. Но, учитывая, что в общей сложности я не провела здесь и десяти дней, какие-то выводы по сей части делать было рановато. Но у меня создалось впечатление, что все новоприбывшие - это соседи Тальви, и воспользовались они днем дарования герба как поводом для визита. Они явно источали любопытство, эти провинциальные дворяне в своих лучших нарядах. Вошедшие в нынешнем десятилетии в моду разноцветные изобильные банты, ленты, пряжки и кружева на мужских костюмах, столь естественные для придворных с неестественными пристрастиями, вроде Рика, особенно очаровательно гляделись на здешних помещиках, любителях псовой охоты, петушиных боев и светлого пива. Их загорелые полнокровные морды просто требовали бантиков на одежде, а то чем бы господа отличались от своих же егерей? Еще больше блистали разнообразием нарядов их супруги с псевдоэрдскими именами вроде Арсинды и Гумерсинды, восполняя недостаток сведений по части столичных веяний в моде пестротой и яркостью платьев. К тому же, если мужчины были примерно одинакового сложения, точно их изготовляли по одной болванке, дамы попадались всяческие - и пышногрудые коровы, и мелкие куницы. Собрались, как выразился Самитш, и домочадцы, в том числе то ли секретарь, то ли управляющий, которого я видела накануне. Когда возле меня очутился Эгир, я попросила его просветить меня. Оказалось - и впрямь управляющий, и звали его Олиба. Из старшей челяди присутствовала госпожа Риллент. Держась в тени, она долго разглядывала гостей, потом посмотрела на меня. Тальви я на время потеряла из виду - гости, а они все прибывали и прибывали, сразу же направлялись к нему. Надо добавить, что, какие бы чувства ни вызывал у меня патрон - а порой они были весьма далеки от теплых, - сегодня на него смотреть было поприятнее, чем на остальных. Хотя бы потому, что на нем не было этих бантов и ленточек. Правда, потертому замшевому камзолу, в котором он обычно ходил дома, нынче он изменил. Но уже за одно отсутствие на новом камзоле всяческих финтифлюшек с него снималось множество грехов.

Как сообщила мне поутру Мойра, праздник должен был начаться с мессы. Так и произошло. Я с удовольствием отметила про себя, что, бывает, посещаю службу не только из желания что-нибудь разведать и кого-нибудь выглядеть. Хотя и тут я была не совсем права. Я намеревалась посмотреть, каков у Тальви капеллан. К некоторому моему удивлению, служил тот же сельский священник, что был вчера на деревенской площади. Явно смущаясь подобной паствы, он неуверенным голосом начал читать проповедь о замечательной важности сего дня, ибо он знаменует союз между властелином и подданными, подобно тому, как грифон, что служит гербом дому Тальви, являет собою символ союза Бога и человека...

Поскольку во время службы мне удалось убраться подальше как от патрона, так и от гостей и откочевать поближе к госпоже Риллент, я выразила шепотом свое недоумение по поводу личности проповедника.

- Да, - подтвердила она. - В замке нет капеллана. Для совершения треб у нас приглашают отца Нивена из деревни.

- Странно, - сказала я. - Господин Тальви не кажется скупым человеком, а денег у него достаточно, чтобы содержать при себе десяток священников.

- Именно поэтому, - назидательно произнесла домоправительница, - он и не желает терпеть в своем замке избалованных и ленивых приживалов, а придворные капелланы все таковы. Он предпочитает, чтоб у него служил простой сельский пастырь. И пусть у отца Нивена есть свои недостатки... - мне показалось, будто она что-то недоговаривает, - господин дает ему много денег для бедняков прихода. Он также оплатил постройку новой церкви во Фьялли-Маахис. За это нашего господина в округе еще больше уважают...

На бледном лице госпожи Риллент проступил несвойственный ей румянец, и она стиснула в пальцах четки. Я кивнула. В округе, конечно, могут сколько угодно уважать Тальви, а пожилые дамы - умиляться его благочестию. Благочестию, как же! Он, разумеется, прав - домашние священники славятся ленью, обжорством и сластолюбием. Но известно также, что они нередко промышляют шпионством. Дешевле отсыпать денег на благотворительность скромному сельскому пастырю, пусть и с таинственными "недостатками" - а у кого их нет, недостатков-то? - и заодно избавиться от подобной напасти.

А может, не в одной благотворительности дело, и...

Нет. Не стоит сейчас думать об этом.

Библиотекаря у него нет, священника у него нет. И служит деревенский пастырь в роскошной капелле.

Посвященной святому Христофору. Покровителю странствующих и путешествующих. Тому, кто нес непосильную ношу и хотел служить величайшему из господ.

Сомнительно, чтоб Тальви мечтали кому-то служить. Судя по этому представителю рода, они предпочитали, чтоб служили им.

Домоправительница продолжала что-то шептать. Кажется, она все еще восхваляла необыкновенное благочестие рода Тальви. Такое молитвенное отношение к добродетелям господ, прямо скажем, плохо сочеталось с ее вчерашней готовностью поверить в жестокость хозяина.

- ... И здоровье им за то даровано, и долголетие, и сила...

Я опустила глаза. Все-таки я в церкви. Могу я хотя бы в церкви удержаться от своих чертыханий!

Ну, а после мессы вышли в сад, где мне еще не приходилось бывать, а там были уже накрыты столы. Кто-то вскричал, какой, мол, Тальви счастливец - все у него есть, и даже погода к нему милостива - захотел гостей в саду угощать - и солнце сияет! Я с тоской поглядела на небо, но там не было видно ни облачка. Что ж, будем веселиться. Самитш - он когда-то успел переодеться - заявил, что, встретив на пути труппу бродячих актеров, взял на себя смелость пригласить их в замок, и к вечеру они должны быть здесь. Почему к вечеру? Но, господа, их колымага при всем желании не может катить с такой быстротой, как моя карета, да и ваши тоже... Для Тальви сообщение советника не было неожиданностью, его, вероятно, предупредили сразу по приезде. Но гости завопили от восторга. Глотки у них были такие, что на охоте они смело могли обходиться без рогов. Впрочем, рогами их наверняка обеспечивали супруги... Однако до вечера было еще далеко, а столы ломились от яств. Отец Нивен благословил трапезу, и челюсти заработали. Священника усадили на дальнем конце стола - вместе с управляющим и домоправительницей. Как бы ни был благочестив владелец замка, место сельского священника - рядом с челядью. Я с радостью отправилась бы к ним и разведала, что за птицы этот Олиба и отец Нивен, чем дышат и каково творят, но мне этого не позволили. А как же! Если гости прибыли сюда главным образом, чтобы набить брюхо и напиться, то гостьи - дабы поглазеть на меня. Нельзя же было лишать их такого удовольствия. Надеюсь, в своем серо-черном платье, как у какой-нибудь дамы-благотворительницы, я выглядела достаточно блекло в их цветнике. Может быть, оскорбительно блекло, но они вряд ли это поняли.

За столом я сидела, как всегда, по левую руку от Тальви (по правую находился Самитш), а рядом со мной восседала какая-то дородная Арсинда. Она первоначально хотела было возмутиться таким соседством, но смекнула, что вблизи хозяина замка шуметь не стоит, а утолив голод и выхлестав несколько бокалов сладкого вина, наподобие того, что обожал Рик, и вовсе пришла в благостное расположение духа и начала приставать ко мне с разговорами. Я тоже не желала быть грубой, однако разговоры ее были мне ни к чему. Поэтому я со всей возможной ловкостью втянула в беседу сидевшую напротив круглолицую Гумерсинду (Эгир, которого она при этом выпустила из когтей, метнул на меня благодарный взгляд), а потом незаметно выбыла из общения, предоставив дам друг другу. Представляю, что они будут повествовать о моих высказываниях домашним... Черт побери! Почему среди так называемых порядочных женщин столь мало умных? Нет, есть, конечно, но все же так мало, что ум впору считать признаком непорядочности. А может, не тех надо мнить порядочными?

Большая часть гостей веселилась от души, но меня не оставляло чувство, будто что-то здесь не так. Я не великий знаток по части празднеств в дворянских домах, но довольно живу на свете и побывала в разных обществах. Не потому ли меня угрызало это ощущение, что Тальви утром сказал, чем является для него этот праздник? Предлогом. Чего нам ждать? Каких неожиданных неприятностей?

Пока что событие последовало ожиданное - доложили, что прибыли актеры. Тальви сказал, что сам взглянет на них и решит, достойны ли они представлять перед его гостями. Хотя перед этим избранным обществом вряд ли выступали великие мастера, те из гостей, кто еще был в состоянии понимать сказанное, важно закивали. Самитш вызвался сопровождать хозяина Я также поднялась из-за стола. Тальви не стал возражать Подозвал управляющего и велел проводить актеров в библиотеку Оставив общество веселиться в вечереющем саду, мы поднялись по лестнице. Слуги зажгли свечи, и возникшая из коридора госпожа Риллент двинулась вперед, освещая нам путь. Очевидно, она сочла себя не вправе оставаться за столом, раз хозяин ушел и могли последовать новые распоряжения.

Самитш, который за столом вел себя вполне посветски, изумляя провинциалов манерами эрденонского жителя, стоило нам покинуть прочих гостей, оставил притворство. Его лицо стало угрюмым и усталым.

- Как здоровье его светлости? - спросила я у Тальви. Он резко повернулся ко мне.

- Жив, если ты это желаешь узнать.

Олиба, человек, судя по всему, опытный, не хотел оставлять актеров в библиотеке без присмотра - книги ведь больших денег стоят, комедианты же братия еще та-и продержал служителей муз где-то за задней дверью, впустив, только когда мы уселись в кресла, а госпожа Риллент поставила шандал на стол и покинула нас. Они вошли - десяток мужчин и женщин, одетых с жалкой роскошью, ничем не уступающей той, что отличала гостей, оставшихся в саду, разве что ткани были победней, а драгоценности - из дутого стекла и дурно позолоченной меди, бледные от усталости под слоем пыли и загара. Как только я увидела женщин, то поняла, что это, должно быть, южане. На Севере все еще держится стародавний обычай, допускающий в актеры исключительно мужчин. Фризбю когда-то объяснял мне, что обычай этот родился как из соображений нравственных, так и из сугубо благого желания избавить женщин от тягот кочевой жизни. Идиотское желание - как почти все благие. Большинство знакомых мне актеров-северян были люди женатые и таскали семьи за собой по дорогам. И кочевой жизни им хватало сверх головы, со всеми ее тяготами, но без единого удовольствия.

Высокий тощий мужчина, назвавшийся Дайре, главой трупы, и впрямь говорил со скельским выговором - таковую речь, толковали мне южане, они у себя в Древней Земле почитают образцовой. Речь у него была образцовая, а манеры заискивающие. При нынешних настроениях ("Эрденон для эрдов") вряд ли южане стяжали в городах и селениях большой успех. Одна надежда - на просвещенных вельмож, а просвещенные бывают самодурами похуже самых темных невежд. Глава труппы сделал попытку представить хозяину своих актеров, особливо же актрис. Тальви перебил его, спросив, что тот имеет представить для развлечения гостей. Дайре, низко поклонившись, приложив руку, длиннопалую и не весьма чистую, к груди, объявил, что труппа его числит за собой множество пьес, как легких и занимательных, так полезных и поучительных, подобных знаменитому моралите "Наказанный порок"...

- Старье, - оборвал его Самитш. - Ты бы еще "Девять бессмертных героев" предложил.

Дайре снова поклонился, точно извиняясь. А мне стало грустно. Напрасно альдерман это сказал. Конечно, над "Девятью героями" нынче не смеется только ленивый, и вышучивают их в каждом балагане, так же, как раньше в каждом балагане торжественно представляли. Но это была единственная пьеса, которую я успела посмотреть вместе с родителями. Это было, кажется, после Пасхи. Городские власти Кинкара разрешали тогда к представлению - как и сейчас - лишь старые, проверенные и душеполезные пьесы. Но мне тогда было пять лет, я сидела у отца на плече и с упоением смотрела на Цезаря, Александра, Самсона, Иуду Маккавея и других непобедимых древних рыцарей. В этом возрасте не замечаешь, что латы на рыцарях картонные, мечи у них деревянные, и хочется верить, что герой - это взаправду герой.

Стоит подрасти, и начинаешь понимать, что герои хороши только на подмостках балагана.

Но Дайре не собирался мучить публику героями. Он заявил, что может представить "забавные комедии, пантомимы и пасторали.

- Вот пасторалей не надо, - снова вмешался Самитш. - Они хороши в городе, а здесь пастухи с пастушками и без того глаза намозолили.

- Есть также совершенно новая пьеса, с пением, музыкой и танцами, на мифологический сюжет. Называется "Примирение Кефала и Прокриды". Она недавно игралась при императорском дворе в Тримейне и стяжала там значительный успех, оставшись притом, как сказал поэт, незамаранной грубыми хлопками черни... Если господину будет угодно продлить наше пребывание здесь, то я сейчас завершаю перевод одной замечательной английской трагедии, тоже совсем новой...

- О трагедиях - после, - сказал Тальви. - Сегодня, ежели вы в состоянии, представите комедию по собственному выбору. Играть будете в большом зале, там достаточно места. А завтра, коли погода дозволит, покажете под открытым небом "Кефала и Прокриду".

Тут они углубились в вопросы оплаты. Я мучительно не люблю слушать, как люди выклянчивают деньги, и постаралась отвлечься, переведя взгляд с настырного Дайре на остальных. Тоска моя не проходила. Ведь если по правде, я должна быть по ту сторону - не сидеть в кресле с барским видом, а стоять у порога, среди этих женщин, из последних сил расправляющих плечи и взбивающих пропыленные кудри. Или я не права? Я не играю на сцене, я не играю в карты, играю ли я в жизни? Если так, то следует уточнить - с жизнью. В отличие от многих - со своей.

И тут я насторожилась. Может, почтеннейший Дайре и большая часть его шатии действительно притащилась с Юга, но один из них - точно нет. Эту рожу я несколько раз замечала в Свантере и в Гормунде. И был тогда владелец рожи вовсе не актером, а был он вором, и не из крупных. Ансу его звали, если мне память не изменяет. На вид - обычный человек, обычный северянин - среднего роста, волосы цвета пеньки, приплюснутый нос. Ничего особо приметного, с такой внешностью только в толпе и отираться. Может, я ошибаюсь и это совсем не он.. прежде чем успела довести до конца эту мысль, я, приподняв в локтях руки, доселе праздно сложенные на коленях, некоторым образом сложила пальцы. У воровской братии в больших городах есть свой условный язык, и мне поневоле пришлось его выучить, хотя я работала сама по себе. И он ответил мне тем же жестом - видимо, безотчетно, потому что тут же спрятал руку за спину и отодвинулся, скрывшись за другими актерами. Еще бы! Я сидела так, что ни Тальви, ни Самитш, если бы не повернулись ко мне, меня не увидели. А вот Ансу (я и кличку его вспомнила - Пыльный Ансу) им был виден превосходно. Но то ли он слишком быстро опомнился, то ли господа не обращали внимания на дерганье какого-то комедианта, но его жест остался без последствий. И, обменявшись с ним любезностями (а это было лишь просто: "Я тебя знаю" - "И я тебя"), я могла также сказать ему, не произнеся ни слова: "Опоздал, братец. Место занято".

Мне было горько и смешно, пока мы дожидались спектакля. Как ни выдергивали меня из прежней жизни, она постоянно напоминала о себе. И как бы меня ни рядили в модные платья, сколько бы драгоценностей на меня ни навешивали, я всегда останусь беззаконной Золотой Головой, последней из рода разбойных Скьольдов. Воры и фигляры - более подходящая для меня компания, чем высокородные заговорщики либо сельские дворяне с их расфуфыренными женами. Тальви, однако, я не собиралась говорить об Ансу. Он пока не сделал ничего такого, за что его стоило бы драть плетьми или вешать. Возможно, он действительно покончил с воровским ремеслом и стал лицедеем. Так бывает. Правда, чаще бывает наоборот.

Но столь же возможно, что он нарочно проник в замок, втеревшись в актерскую труппу, пользуясь тем, что южане недостаточно знают местные нравы и местных жителей. Что ж, в таком случае - я его предупредила. Он может думать обо мне что угодно, но, если Ансу следует традициям, то не станет перебегать мне дорогу.

Если же не следует...

С вечером гости перебрались в зал, где слуги приготовили для них сообразно рангу кресла либо скамьи. Актеры же выгородили сцену. Их ширмы и аляповатые занавески на фоне тисненых стен и мозаичного пола выглядели еще более убого, чем я представляла. Даже свечи, смягчавшие положение неярким освещением, не могли полностью его спасти. Но Самитш, сдается мне, именно этим контрастом и наслаждался. Мне показалось вдруг, что этот милый светский говорун гораздо более жесток, чем я предполагала вначале. Более тонко жесток, чем, скажем, Рик, ему не нужно убивать. Настроение Тальви, как всегда, определить было невозможно. Гости были вполне довольны.

Актеры представили одну из тех комедий, что так любят на Юге, а у нас тоже пожалуй что и любят, но никогда не сочиняют, справедливо считая, что южане этого добра настрогали лет на двести вперед - со старыми глупыми папашами, богатыми противными женихами, парочкой влюбленных, сводницей и продувными слугами. Давно замечено, что южные театральные творения столь же страдают однообразием, как наши, северные, сюжеты коих достаточно разнятся друг от друга - непременным желанием из всего вывести мораль. Но вероятно, эти особенности имеют и свои достоинства. Например, когда заранее знаешь, чем дело кончится, можно полностью сосредоточиться на игре. Надо отдать южанам справедливость - они были вполне неплохи, умели плясать, играть на гитарах и лютнях, а у складной брюнеточки, представлявшей служанку, оказался приятный голос - поэтому ее по ходу комедии то и дело просили спеть. Знакомец мой Пыльный Ансу изображал педанта и успеха у публики не добился. Может быть, потому, что местная публика плохо представляла, что за зверь такой - педант. Но он и вообще был скован больше, чем допускалось ролью. И тут вряд ли причиной было то, что он недавно на сцене. Его смущало мое присутствие в зале. И одновременно озадачивало. Он то и дело поглядывал в мою сторону. Я, разумеется, сидела возле "сцены" - выгородки, в кресле рядом с Тальви, так что шарить глазами по залу Пыльному не приходилось. Меня это раздражало - взялся играть, так не выходи из роли! - и хотелось сделать что-нибудь в ответ, например, прошептать нечто на ухо Тальви со значительным видом, одновременно указуя перстом на Ансу. Но я удержалась от соблазна. Такие мелкие пакости годятся лишь для подростков. И я ограничилась тем, что сделала еще один условный жест: "Тебе лучше уйти".

На следующий день, судя по тому, что сказал Тальви комедиантам, "праздник" должен был продолжаться. С утра явилась Мойра - на сей раз она ничего не принесла, а пришла отчасти для того, чтобы получить еще один урок, не подобающий порядочной девушке, отчасти же - чтобы пожаловаться на грубых и наглых слуг заезжих господ, от которых не устаешь отбиваться.

- Наши, конечно, тоже могут слово всякое сказать, и ущипнут, бывало, и руки распускают, но приличное обращение понимают и дальше положенного не пойдут. А эти... скоты - они скоты и есть.

"Каковы хозяева, таковы и слуги", - мысленно заметила я, вслух же спросила:

- Актеры тебя не обижали?

- Нет.

В ее голосе послышалось некое сожаление. Похоже, она не стала бы возражать, чтоб именно кто-нибудь из актеров ее слегка обидел. Конечно, знойных красавцев среди них не было, даже тот, что вчера играл любовника, брал скорее умением двигаться да четким выговором, чем смазливой внешностью, но - актеры были издалека, они были непонятны, они были интересны и, наконец - они были актеры.

"Ладно, девочка, если они здесь задержатся, в чем я лично сомневаюсь... "

- Это потому, что их по нынешним временам самих могут обидеть, - неожиданно для себя сказала я Мойре. - Так, давай умываться-одеваться.

Сегодня я выбрала синее платье. Подумаешь, Самитш меня в нем уже видел! Зато Арсиндам и Гумерсиндам будет о чем посудачить. У этого, правда, поглубже вырез, цепочку будет видно, а вот кольцо - уже нет. И кинжал, как я имела случай обнаружить, в этом платье удобно прячется. Кинжал я отправила за корсаж, когда отпустила Мойру. Нечего ей пока об этом знать. Достаточно и того, что она таращилась на перстень на цепочке. И что это за привычка, черт побери, не выходить никуда без оружия! Зато так удобнее, чем вчера, - обе руки будут свободны...

Жара началась чуть ли не с рассвета - вот южанам раздолье! Я тоже вообще-то люблю жару, материнская кровь, наверное, сказывается, но сегодня было излишне душно. Видно, к вечеру будет дождь. А может, и раньше. Но пока что небо было пронзительно-синим, и Самитш не замедлил сказать какой-то расхожий комплимент по поводу небес и моего наряда. Он снова играл светского человека, но взгляд его был холоден и насторожен. Однако не я - определенно не я - была причиной этой настороженности.

Гости Тальви обильно подкреплялись с утра, головы от вчерашнего явно ни у кого не болели. Все вели себя довольно свободно. Священник сегодня среди гостей отсутствовал. Хотя я и вчера уже, во время представления, его не заметила. Когда рядом со мной очутился Эгир, я сказала: при таких гостях и с такими слугами, да еще с заезжими актерами в замке трудно сохранить порядок, недалеко до путаницы какой-нибудь, а то и пропажи, не случилось ли чего за ночь? Он ответил, что мастер Олиба и госпожа Риллент прилагают все усилия и пока что никто не жаловался.

Подошедший Хрофт услышал наш разговор и фыркнул.

- Странно, что именно ты об этом беспокоишься, - заявил он, глядя на меня в упор, и, не дожидаясь ответа, ретировался.

- Что ж тут странного? - пробормотала я. - Что такое дырка в зубе, лучше знает не лекарь, а зубная боль...

Эгир прыснул совершенно по-детски и предложил проводить меня в сад. Там под каким-то предлогом мне удалось от него оторваться. Мне хотелось посмотреть на подготовку к представлению.

Тальви стоял на лестнице, наблюдая за суетящимися комедиантами. Рядом с ним маялся настырный Дайре. Как я поняла, он повествовал о новомодной британской трагедии, которую собирался в ближайшее время представить на сцене.

- ... пьеса называется "Оборотень". Это трагедия в пяти действиях...

- Оборотень? - безразлично переспросил Тальви. - Призраки, боги, эльфы, ведьмы и прочая дребедень в английском духе?

- О нет! - с горячностью возразил Дайре. - Ваша милость изволит ошибаться. Слово "оборотень" здесь следует трактовать метафорически. - Поскольку Тальви не переспрашивал и не перебивал его, актер поспешно продолжал: - Это история одной юной девицы из знатной семьи. Она любила некоего молодого человека, но отец требовал, чтобы она вышла замуж за другого. И дабы избавиться от нежеланного брака, она прибегла к помощи бедного дворянина, давно влюбленного в нее, большого негодяя... Она обещала ему много денег, если он освободит ее от жениха. И он убил жениха, но платы потребовал не денежной... Ну, вы понимаете. И хотя она вышла замуж за кого хотела, мужа она уже не любила. Она полюбила того негодяя... во всем уподобилась ему. Они и после совершали преступления... Потом их разоблачили, и они, чтобы не попасть в руки правосудия, покончили с собой. "Сеньоры, я избавил вас от мести. Как я учил, Джоанна, ну же! - вместе". - Дайре сделал паузу и, не уверенный, что Тальви прислушался хоть к одному слову из его повествования, грустно добавил, скорее для себя: - По пьесе получается, что их жалко, хотя они оба подлецы. А других - нет, хотя они порядочные люди...

Ансу среди тех, кто копошился с выгородкой на лужайке, не замечалось. Оставив Дайре обрабатывать владельца замка, я двинулась дальше. Сомнительно, чтоб Тальви оставил труппу при себе, у него несколько иные развлечения, но кто знает, может, южанин и преуспеет. Пройдя по дорожке между высокими шпалерами, я увидела Пыльного. Стоя за деревом, он рассматривал лестницу, по которой в сад спускались гости. Он был так увлечен этим занятием, что не услышал, как я подошла, а походку мою нельзя было назвать совершенно бесшумной. Как ни старайся в этих шелковых платьях, а они все равно шуршат.

- Добычу вынюхиваешь, Пыльный?

Он мгновенно развернулся, держа руку за отворотом кафтана. Увидев меня, слегка расслабился, но руку не убрал.

- А ты, Золотая Голова, ремеслишко решила сменить?

- Так же, как ты, - спокойно ответила я. - Или ты его не менял?

- Твое какое дело?

- По-моему, я тебя вчера предупредила.

- Ну и что? Подумаешь, какая цаца - шелковые тряпки нацепила и туда же, большую госпожу из себя строит. Да стоит мне словечком намекнуть здешнему хозяину, кем ты была...

- А ты намекни. И не словечком. Хоть весь список представь. Хочешь, прямо сейчас пройдем? - Я протянула руку.

Он попятился:

- Блефуешь...

- А ежели я тебя смущаю, валяй, иди один. Расскажи все, не стесняйся!

Пыльный в задумчивости прикусил губу. То, что Тальви знал о моем прошлом, - а в это Ансу упорно отказывался, но вынужден был поверить, лишало Пыльного сильнейшего оружия защиты.

- Все равно ты меня не заложишь, - после некоторого замешательства произнес он. - Это против наших обычаев.

- Точно. Против. Как меня закладывать, так про обычаи и речи нет...

- Я только припугнуть!..

- ... а как до тебя дошло, так сразу вспомнил. И не надо брать меня на испуг. А то озлюсь. Нет, Пыльный, я не скажу Тальви, кто ты есть. Я только сообщу твоим нынешним дружкам-актерам, что ты шпион, - не думаю, что на Юге больше любят ищеек, чем здесь...

Я всего лишь морочила ему голову - как привыкла это делать всегда, но по тому, как побледнел Пыльный (сейчас его скорее следовало прозвать Меловой), похоже было, что он опасается гораздо большего, чем позорное изгнание из бродячей труппы. Неужели, бросая камнем в дерево, я сшибла птицу?

- Мне все равно, чей ты шпион - императорский, герцогский... - я выдержала паузу, - Нантгалимского Быка... - снова промедлила, следя за его лицом, - или Вирс-Вердера...

При этом имени он дернулся. - Рука, сжимавшая нож за отворотом кафтана, напряглась.

- ... мне важно одно - чтоб ты убрался отсюда.

- Заткнись! Или...

- Или что? - Кинжал в моей руке был нацелен в его горло. - Глотку мне перережешь, как бедняге Форчиа?

Он смотрел на лезвие кинжала, но медлил вытягивать свой нож (что это был нож, вырисовалось под сукном кафтана). Насколько мне было известно, мокрушником он не был. Вряд ли именно он убил Мартина Форчиа, но имя его было Пыльному знакомо. Однако в крайности люди способны на все, а драться в этих юбках и на каблуках будет чертовски неудобно. Если он трепыхнется, я метну кинжал, пусть я и не люблю этого делать.

Но кровопролитие оказалось отложено.

- А, вот он где! - раздался сочный голос с южным выговором. На дорожке показался один из актеров. Вчера он играл плута слугу. - Ты в себе, Ансу? Начинать пора, а он с дамами любезничает! Простите, сударыня. - Он низко поклонился мне.

Я чуть наклонила голову в ответ, как и подобало даме, милостиво заметившей приветствие комедианта. К счастью, у синего платья были длинные рукава, где легко было утопить кинжал, прикрыв лезвие мажетой, и добрый рыцарь сцены оказался в блаженном неведении по части моих намерений.

Ансу, пятясь, сделал несколько шагов назад. Он просто боялся поворачиваться ко мне спиной, но его сотоварищ принял маневры Пыльного за переизбыток куртуазности, еще раз извинился передо мной, что они должны поспешить, и увлек Ансу за собой.

Я некоторое время не двигалась с места, прислушиваясь. У меня было нехорошее ощущение пронзительной тишины, несмотря на доносящиеся издали, от лужайки, голоса и смех. Такое же чувство было у меня в лесу перед нападением. Оно всегда возникает, когда за тобой тайно наблюдают. Но если кто-то и был поблизости, он ничем не выдавал себя, а ежели я в своем наряде принялась шарить по кустам, он бы легко скрылся. А может, и не было никого. Клянусь вороном Скьольдов! Я скоро начну подозревать всех и вся, включая себя самое. Не надо людям леса связываться с людьми садов...

Но если спектакль сейчас начнется, моя задержка вызовет излишние толки. Не хватало, чтоб меня в самом деле принялись искать. Нужно идти.

Зрители уже собрались, заняв места на скамейках, которые слуги вынесли и расставили в живописном беспорядке, не знаю уж, в спешке или намеренно. А вот Тальви и Самитша нигде не было видно. Так что напрасно я торопилась. Потом Тальви вернулся, и актеры, наконец, взялись за дело. Возможно, и Самитш обретался где-то поблизости, только я его не заметила. Крутить головой в поисках советника, да еще сидя бок о бок с Тальви, было неуместно, поэтому ничего не оставалось, кроме как следить за пьесой. Пока Пыльный на сцене, он ведь никуда от меня не денется?

Новая пьеса, расхваленная Дайре, была гораздо глупее вчерашней комедии. Может, где- то и есть умные сочинения на мифологический сюжет, только я их покамест не видала. Действовали здесь Кефал и Прокрида - царь и царица, натурально, я же говорила: что у историков, что мифографов - одна задача, доказать, будто в древности, кроме царей да богов, вообще никого не было. Появившийся в прологе Дайре, представившись Миносом, царем критским (опять царем! ), повествовал о предыдущих событиях. Этот самый Кефал решил испытать верность своей благоверной. Как бы уехал, а сам, изменив наружность, вернулся и, соблазняя жену золотыми уборами, сам себе наставил рога. После чего возмущенно выпроводил жену восвояси. Прокрида направилась на Крит, где вылечила царя Миноса от жестокой болезни. В чем заключалась болезнь, выражено было столь деликатно, что поневоле заставляло предположить самые невообразимые вещи. В награду она потребовала волшебное копье, никогда не бившее мимо цели. (Смешки среди публики, Дайре невозмутим. ) Отсюда и начиналось действие. Выходила Прокрида - вчерашняя субретка, в костюме пажа и берете с перьями, потрясая заостренной серебряной тросточкой, копьем стало быть, и сообщала, что докажет людям и богам, что мужчины более слабы и неверны, чем женщины, и готовы за меньшую цену на гораздо худшее. Ведь она-то, Юпитер ее побери, в действительности мужу не изменяла, а он, пользуясь ее отсутствием, пустился во все тяжкие. Так оно по ходу дела и происходило. Прокрида прибывала ко двору под видом знаменитого охотника Птерелая. Кефалу (герой-любовник из комедии) вусмерть хотелось получить волшебное копье. "Птерелай" заявлял, что сделка состоится лишь в том случае, ежели царь забудет свое мужское достоинство и разделит с ним ложе. Тот мигом согласился. Тогда Прокрида совлекла берет с перьями и принялась обличать гнусную и низменную сущность супруга. Кефал бил себя в грудь, рыдал и каялся. После чего супруги примирялись, а все кругом пели вирши и веселились. Если бы вся эта чепуха была преподнесена как комедия, я бы еще не так скучала. Но южане играли вполне серьезно, и, кажется, так и было задумано. Однако же песни и пляски, как выяснилось, вовсе не означали финала. Собравшиеся боги и богини (остальная труппа) злобно завидовали победе Прокриды и новообретенному счастью героев. Они послали коварного Меркурия (это Ансу), чтобы тот погубил Прокриду. Я слегка встрепенулась и стала смотреть повнимательнее. Ансу, то есть Меркурий, пришел к Прокриде, приняв облик старого верного слуги, и сообщил ей, что муж только говорит, будто постоянно ходит на охоту, получив-таки в свое распоряжение желанное копье (снова смешки), а сам продолжает изменять жене и в лес таскается на свидания. Прокрида накинула черный плащ с капюшоном и пошла выслеживать гулящего супруга. Кефал же, который, как ни странно, взаправду охотился, услышал в кустах шорох и, не разобравшись, метнул копье...

Что-то мне все эти глупости подозрительно напоминали. Слежку, кусты и прочие материи. И разве я, целясь наугад, не обнаружила шпиона?

У меня не было злобы против Ансу. Тальви не оставил мне выбора, забрав меня с эшафота. Разве Вирс-Вердер не мог поступить так же? Ведь я говорила, что идея "смертник - шпион" не нова и не свежа. Но это не дает ответа на вопрос, как мне поступить. Одно дело - заложить своего брата правонарушителя, другое - разоблачить соглядатая Или они все здесь шпионы? Не похоже, особенно при известной взаимной любви Вирс-Вердера и южан, но, возможно, хитрость как раз в этом и состоит...

На сцене тем временем Прокрида умирала на руках Кефала, тот каялся, отрекался от трона и уходил в добровольное изгнание. Финал получился скомканный. Актеры явно стремились проговорить стихи побыстрее и свернуться Отчасти потому, что зрители к подобному повороту событий отнеслись без сердечности. Пусть при дворе "Кефал и Прокрида" имели успех, здешним зрителям милее счастливые концы. К тому же становилось слишком душно, и глоток прохладительного привлекал больше, чем любое поэтическое творение. Наконец все отпели и отрыдали, Дайре произнес эпилог, похожий на все эпилоги: Доступен вам нехитрый наш рассказ, И все же лишь знаток оценит нас. Теперь, когда всю правду вы узнали, Ругайте смело автора, канальи И публика с радостью поворотилась к актерам спиной, поспешив припасть к помянутому прохладительному. И не только к нему.

Да что это за веселье? Ей-богу, в свантерских кабаках и то больше разнообразия в развлечениях. Даже в этой самой компании, когда не было гостей, бывало веселее. Но Эгир Гормундинг что-то не утруждался взять в руки гитару. А уж как развлекаются люди с таким состоянием, как у Тальви, я слышала баллады! Саги! Эпопеи! Об охотах, где коней подковывали золотыми подковами и в хвосты вплетали жемчуга, о фонтанах из вина, стрельбе из пушек по гостям апельсинами и жареными куропатками! Или здесь творится нечто недоступное моему пониманию, или патрону глубоко наплевать на все происходящее.

Кинжал все еще был у меня в рукаве, и, прежде чем присоединиться к гостям, я отошла в сторону, дабы вернуть его на прежнее место. При этом обнаружила, что, видимо, когда вытаскивала кинжал, задела цепочку, и перстень лежит поверх кружева воротника. Кровавый камень поверх белого кружева... Опять это сочетание цветов. Я благодаря актерам и шпионам уже начала забывать о том, что произошло в кабинете Тальви.

Вот что ему заменяет фонтаны, охоты и прочие фейерверки. Зачем его осуждать? Кто-то часто хвастается, что не играет в карты...

В коридоре я заметила госпожу Риллент, отчитывающую служанку, и спросила, будет ли она обедать с гостями. Она чопорно отвечала, что не каждый день бывает за господским столом.

- А как же актеры? - неопределенно поинтересовалась я.

- Что о них беспокоиться? Разумеется, их отвели на кухню и там покормят.

Вот так, античные боги и герои. Самое место вам на кухне. А если вы, боги и герои, к тому же и шпионы, так на кухне вам даже лучше - там болтают больше...

Госпожа Риллент выразила сожаление, что должна идти, а то, когда гости начнут разъезжаться, хлопот не оберешься.

- Они все сегодня уедут?

- Кое-кто-уже уехал.

И мы разошлись, шелестя юбками, шелковыми и бархатными, она - в людскую, я-в зал.

Это все из-за жары. Слишком жарко для начала июня. Слава Богу, в перечне отсутствующих развлечений есть и танцы, а то все бы еще больше размякли, как масло под солнцем. ... Когда мне было нужно, я могла сплясать в любую жару, доведя музыкантов до изнеможения, и никакие юбки или, к примеру, тяжелые сапоги с подковами мне при этом не мешали. А настороженность моя - из-за того, что меня заставляют играть не по правилам. Что не означает, будто правила отсутствуют вовсе. Только это не мои правила.

Обед тянулся невыносимо долго. Но я так и не видела альдермана Самитша. Раз гости уже начали отбывать... Он один, похоже, пока и уехал, торопится досточтимый советник. А прием только ради него и затеян. Вернее, для того, чтобы отвлечь от него. Недаром сюда соглядатаев засылают.

Все склонялось к тому, что я должна рассказать Тальви об Ансу. Но сегодня порядок в зале соблюдался не так чинно, как вчера, Тальви перемещался среди гостей, беседовал с ними, и мне никак не удавалось остаться с ним наедине. Я вдобавок не слишком к этому стремилась. Старые привычки сидели крепко. Я без колебаний прикончила бы Пыльного, дай он мне повод, но донести?

Я так и не сказала ему до самого разъезда. После, уверяла я себя, лишь только гости уберутся... А пока мы стояли во дворе, глядя, как из конюшен выкатывают кареты, запряженные откормленными лошадками. В возке ради выхода в свет никто не рискнул явиться. И от этого нынче они выиграли, хотя вчера им пришлось порядком попариться. Зато сегодня наряды Арсинд и Гумерсинд не размокнут. Потому что небо уже затянуло и вдалеке погромыхивало. Будь Тальви действительно любезным хозяином, он предложил бы гостям остаться и переждать грядущий дождь. Однако он не предложил.

А потом ветер взметнул султаны на шляпах, гривы и хвосты лошадей, плащи и подолы, и первые капли застучали по плитам двора. Тальви, с которым мы за весь день не обменялись ни словом, повернулся ко мне.

- Ступай. Нечего мокнуть. После поговорим.

После. Я побрела обратно. Так ничего не высказано и не решено. Подобная нерешительность никогда не была свойственна мне раньше. Я поднялась к себе, клятвенно заверяя всех святых и преисподнюю, и ворона Скьольдов заодно, что не позволю себе растекаться киселем. Вот сейчас соберусь и...

Дождь лупил все сильнее, правда, за старинный свинцовый переплет - у меня в комнате он уцелел, хоть в большинстве помещений замка окна подверглись переделке - не приходилось опасаться. Стало почти совсем темно, несмотря на то что до вечера оставалось далековато. Я стянула с головы кружевную косынку, вытащила шпильки из волос. Из моих пресловугых золотых волос, какие, уверяли меня в детстве, бывают только у ангелов. Все уверяли, кроме матери. А после никому не пришло бы на ум, будто у меня может быть что-то общее с ангелами и что прозвище свое я получила за волосы, а не за хитрость и коварство.

Зажигать свечу мне не хотелось, и с гребнем в руке я подошла к окну. Там все же было светлее. Но вместо того, чтобы причесаться, я задержалась, приникнув к стеклу. Я еще не понимала, что привлекло мое внимание, но неосознанно обшаривала пространство взглядом.

Из моего окна была видна часть дороги, уводившей к Фьялли-Маахис. По ней медленно ползла неуклюжая крытая повозка, запряженная парой тощих одров. Пока я смотрела, колымага скрылась за черными елями леса Маахис.

Бросив гребень, я вышла из комнаты. Выбежала на пустующую лестницу и пролетом ниже чуть не столкнулась с Малхирой. У того под левым глазом цвел огромнейший синяк.

- Матерь пресвятая! Кто это тебя так?

- Кто ударил, сам теперь и зубы считает, и за копчик держится, - радостно сообщил он. - Это кучер господина Веннора, соседа нашего. Он к Мойре пристал, кучер, ясное дело, не господин, к служанке здешней...

- Я знаю Мойру. А ты, выходит, вступился за честь девушки?

- Ага. Она уж вся в благодарностях изошла, не знаю, куда деваться...

- Так женился бы ней. Она девушка красивая, честная...

- Мойра-то? Она же дура.

- А жена и должна быть дурой. Иначе как она будет мужа почитать? Ладно. Скажи-ка мне, Малхира, это не комедианты недавно выехали из ворот?

- Они, кто же еще?

- Как же это в дождь проливной, на ночь глядя?

- А что им здесь делать? Гости уехали. Господин велел денег им дать и выпроводить. В деревне заночуют, ежели дождь не уймется...

Напрасно, значит, бедный Дайре рассыпал цветы красноречия. Если он, конечно, бедный Дайре, а не шпион, хитрость которого намного превосходит мою.

- И что они за птицы, - продолжал Малхира, - господин вон дождя не испугался, а им под крышей сидеть?

- Так он уехал?

- Уехал с Хрофтом, господином Бикедаром то есть, и Ренхидом.

- Я не видела их на дороге.

- А они не из ворот выехали. У нас дверь в наружной стене есть, отсюда не видать, это с той стороны замка, за часовней....

- Почему же мы, как возвращались сюда, ни разу через нее не проезжали?

- Она так устроена, что только изнутри открывается, да... - Малхира вдруг смутился, сообразив, что заболтался и говорит не о том, о чем следовало бы. - Господин велел передать, на случай, если ты спросишь об актерах, чтоб ты не беспокоилась, потому как он знает.

- Что? Повтори точно, что он сказал.

- Так и сказал: "Я знаю об актерах".

Ничего не оставалось, как вернуться. Выходит, все мои терзания были зря? Но Тальви- то каков, ему бы самому на сцену! "Теперь, когда всю правду вы узнали, ругайте смело автора, канальи", - вспомнила я Дайре. Забавно, но ведь он так и не назвал имя автора. Может, он соврал для солидности, что пьеса игралась при дворе, а на самом деле сам ее написал? Актеры играли представление, и представление же игралось для них. Тальви зачем-то придержал их до вечера, возможно поманив надеждой оставить при себе, затем выпроводил Дал время Самитшу уехать подальше? Тогда лучше бы задержать актеров до утра. И сам уехал. Я не верила, что он под покровом внезапно наступившей темноты помчался убивать актеров или одного отдельного Ансу. Потому что, вероятней, только Ансу соглядатай, а прочие фигляры служат прикрытием. Значит, проследить, куда они направятся из деревни? Тогда лучше бы послать меня, а не мокнуть самому. Или... я не знаю точно, когда уехал Самитш. Предположим, с тех пор какие-то обстоятельства изменились, советника надо срочно предупредить, а никому, кроме Тальви, он не доверяет А может, Самитш поехал в одну сторону, актеры в другую, а Тальви со своими приспешниками вообще в третью?

"Теперь, когда всю правду вы узнали... "

Я бы с удовольствием выругала автора этой пьесы. Но беда в том, что я так и не узнала правды.

Пока я раздумывала, дождь перестал. Но небо было темно уже не из-за туч, а просто потому, что наступала ночь. Ужинать сегодня вряд ли придется, да и желания после двух дней почти непрерывного обжорства никакого нет. Госпожа Риллент, наверное, с ног валится от усталости, а Мойра либо плачет, либо радуется спасению своей чести. Если покушение на таковую вообще имело место и Малхира не придумал для драки с кучером благородный предлог. Надо бы выведать, где там у них находится эта потайная дверь. А то и подземный ход вдруг обнаружится. Источник радости и света...

Девиз хозяев Ансу, если я не ошиблась. Правда, теперь семейство Вирс-Вердер пишет на своем щите (где много чего наворочено и даже единорог имеется, как на гербе Эрда, только не белый, а черный): "Верность есть награда". Хорошая была бы надпись на собачьем ошейнике. Ансу, бывший собрат и, возможно, нынешний, ты служишь из верности?

Не буду служить, говорил сатана.

Я буду служить, но лишь самому великому господину в мире, говорил святой Христофор.

Кстати, какой у Тальви девиз и есть ли он вообще, мне тоже неизвестно.

Я все же зажгла свечу и заперла комнату, как запирала ее каждую ночь. Утверждают, будто те, кто сидел в тюрьме, не выносят закрытых и в особенности запертых дверей. Вранье. Мне столько приходилось выручать из разных переделок свою единственную шкуру, что я привыкла ее беречь, и кратковременное заключение никак не повлияло на эту привычку. Аккуратно сложила в шкатулку заемные украшения - хоть опись сверяй. Рядом положила кинжал. Ему следовало оказать особое уважение, он мне почти понадобился. Разделась и улеглась. Сон не шел, и я взяла лежавшую в изголовье книгу, но с опозданием сообразила, что так и не собралась взять из библиотеки творение злоязычного Иосифа, а это все та же незабвенная "История империи". Я попыталась сосредоточиться на труде тримейнских академиков. Получалось это плохо. Пусть и не все наши предки при начале империи были дикарями в вонючих шкурах, как уверял известный манускрипт, но сплошными цветами рыцарства, каковыми они здесь были представлены, я тоже не могла их вообразить. "Три побудительные причины питали их неизбывную воинственность: глубокая вера и стремление мечом своим донести свет христианства до пределов обитаемого мира, преданность сюзерену, и, наконец, пламенное желание обессмертить имя свое славными подвигами... " Я допускаю, что господа академики в жизни не видели военных действий. Но зашли бы, что ли, в кабак или выглянули на улицу и посмотрели на любую драку. Там бы и изучили, что питает воинственность, в особенности неизбывную. Хотя, возможно, все это они знали не хуже меня, а врать обязаны были по должности.

Я еще почитала про убийство канцлера Леодигизила, но его причины в трех разделах книги были указаны совершенно по-разному и никак не сочетались друг с другом. Верно, составители "Истории... " не смогли договориться между собой, плюнули и во избежание кровопролития порешили оставить все как есть.

Как и в прошлый раз, я в раздражении отложила книгу. Но медлила гасить свечу. Дурацкие эти два дня измотали меня больше, чем прогулки по крыше Морской гильдии, скачки от убийц и скитания по лесным тропам. И нечего сваливать на погоду, на одежду и на высокие каблуки. Ожидание - вот причина.

И тут я услышала, как поворачивается ключ в замке.

Инстинктивно я потянулась за кинжалом. Но убрала руку. Только у одного человека мог быть ключ от моей двери.

Он же уехал!

Хотя разве он сказал, что уезжает надолго?

Тальви, открыв дверь, немного задержался на пороге. Проверял - сплю я или нет. Убедившись, что не сплю, все так же молча запер за собой дверь, подошел к постели и стал раздеваться.

Я закрыла глаза. Не от стыдливости. Чтобы скрыть растерянность. Я только что думала об ожидании, но я не этого ждала. Хотя все к этому шло, и в первый же день Тальви дал понять, что служба ему не исключает и постели. И никогда не отказывался от этого утверждения. Все кругом уверены, что я давно стала его любовницей и только потому он меня при себе и держит. И как глупо выглядела бы я в общем мнении, если бы теперь вздумала разыгрывать недотрогу, орать и отбиваться! Конечно, он опять рассчитал все наперед. Но я не стала устраивать сцен. И расчетливость Тальви была здесь ни при чем. Что-то неправильное было в наших отношениях с самого начала, не лучше ли решить все разом? И зачем искать какое-то замысловатое решение, когда существует самое простое и вполне естественное? Я предпочла покориться.

Я не из тех, кто предпочитает рассказывать о таком во всех подробностях. Скажу лишь, что он не был со мной ни груб, ни жесток, как можно было ожидать. И делал все от него зависевшее, чтобы я тоже получила удовольствие.

Но он по-прежнему не разговаривал со мной.

А под утро ушел.

Стук разбудил меня. Значит, не он, кто-то другой, без ключа. Наверное, Мойра или госпожа Риллент...

Это была Мойра. Она принесла воду для умывания (усвоила, наконец, что умываться нужно каждый день) и сообщила:

- Хозяин велел, чтоб вы, как оденетесь, шли к нему. - Ей явно хотелось поболтать со мной, может быть, рассказать, как отважно защитил ее вчера Малхира, но она почему-то не решилась. Вероятно, вид у меня был не располагающий к разговорам.

Я подошла к окну. После дождя небо было вновь ясное и синее, и день обещал быть не таким удушающе жарким, как предыдущий. Повернувшись, я почувствовала под босой ступней что-то холодное и жесткое, и наклонилось, чтобы посмотреть.

Мой перстень лежал на ковре. Когда я подняла его, то увидела, что цепочка порвана. Решительно не везет мне с этим кольцом. Или кольцу - со мной.

Я повертела перстень в пальцах, не зная, куда его деть.

- Господин велел забрать драгоценности? - спросила я Мойру.

- Нет, ничего такого он не говорил, - недоуменно произнесла служанка.

- Хорошо. - Я убрала перстень в шкатулку.

Ничего из новых нарядов я надевать не стала. "Поиграла, и хватит.... " Тальви сказал это по другому поводу, мог бы повторить и сейчас. В одной мерзкой старой сказке, когда муж выгоняет благородную жену ни за что ни про что из дому, то она просит его об единственной милости - он-де от родителей взял ее в одной сорочке, пусть позволит уйти в каком-никаком, а платье. Я была в худшем положении. У меня в этом замке даже сорочки своей не было. Даже ту мужскую одежду, что я носила в поездках и привыкла считать своей, я получила здесь. Правда, никто еще не сказал, что меня выгоняют.

Я облеклась в платье, выданное мне госпожой Риллент в первый день моего пребывания в замке, и старые башмаки. И направилась к Тальви.

На душе у меня было так смутно, как еще ни разу за последние месяцы. Я не представляла, чего ждать от предстоящего разговора. Вполне вероятно, что, получив последнее доказательство своей власти надо мной, Тальви скажет, что я могу направляться вон. И может, я бы даже это предпочла - в сорочке или без. Но я сомневалась, что он так поступит. Он говорил: "Служба твоя окончится, когда ты сама почувствуешь, что долг выполнен".

Я этого не чувствовала.

Мойра препроводила меня к кабинету, откуда два дня назад - всего два дня! - госпожа Риллент выводила меня, как больную, и Мойра это видела. Но сейчас было утро, а не вечер, окно в кабинете, залитом солнцем, распахнуто настежь, и ничто, казалось бы, не напоминало о том бредовом происшествии.

Но резной костяной ларец стоял на столе. Закрытый. И рядом лежали два манускрипта. "Хроника утерянных лет" и "Истинные сокровища Севера".

Тальви сидел в кресле, в том, куда усадил меня после обморока - или припадка, или что там это было. Он не поздоровался (я не припомнила, впрочем, чтоб он когда-либо здоровался или прощался со мной), просто сказал:

- Пришло время нам с тобой поговорить. И лучше сядь, потому что разговор будет долгий.

А вот сесть он мне предложил впервые. И даже заранее озаботился, чтоб сюда принесли еще одно кресло. Во всяком случае, я не заметила, чтоб в прошлый раз оно здесь было.

Но Тальви снова умолк, встал и отошел к окну, возможно собираясь с мыслями. В тот миг мне показалось, будто мы находимся не в кабинете, а в номере "Белого оленя", и за окном качаются ветки яблони. Полтора месяца не прошло, я только что с эшафота, и чужой, незнакомый человек стоит передо мной.

Но я не собиралась мучаться больше того, что мне отмерено. Поэтому, против обыкновения, решила подтолкнуть беседу.

- Ты хочешь рассказать мне, зачем я тебе на самом деле нужна.

- Да. Я выжидал, потому что должен был проверить тебя. Убедиться, что я не ошибся. А все остальное - так, побочные развлечения.

Я не спросила, входила ли в число побочных развлечений и нынешняя ночь. Спросила:

- Проверить - на что? Убедиться - в чем? Он отошел от окна, кивнул в сторону ларца и рукописей.

- Это ты считаешь проверкой? Подсунуть мне бредовые сочинения, от которых я сама начала бредить наяву? Ты в своем уме?

- Ты сама не веришь в то, что говоришь. Он был прав. Я не верила. Но я обязана была счесть его безумцем, чтобы не считать сумасшедшей себя.

- Сейчас ты начнешь доказывать, что твои видения - всего лишь следствие тюремного заключения и несостоявшейся казни, из-за чего твои нервы пришли в расстройство...

Он произнес это с такой издевкой, что у меня сами собой сжались кулаки. Ей-богу, в присутствии Тальви я впервые в жизни взаправду ощутила, что нервы у меня есть. Но ни тюрьма, ни плаха в этом не виноваты.

- У меня не бывает видений.

- Неправда. Точнее, не совсем правда. Я уже говорил тебе - это не видения. Это воспоминания.

- Этого никогда не было!

- Было. Но не с тобой.

- Времени не существует... - Я засмеялась. - Только не убеждай меня, что все написанное здесь, - я указала на "Хронику... ", - святая истина.

- Не все. - Он стал убийственно серьезен. - Взгляды автора отличаются пристрастностью и односторонностью. К тому же его слишком занимали карнионцы, эрды и прочая древняя рухлядь. Но кое-что он безусловно знал.

- Про иные миры?

- Иные миры существуют. И наиболее часто они соприкасались с данным там, где здесь описано.

- В Открытых землях? Где сплошные шахты, рудники и мануфактуры? Лучше места не нашлось?

- "Хроника... " написана тогда, когда ни рудников, ни мануфактур не было. А повествует о временах еще более отдаленных. Разумеется, если признать, что времена прошлые, настоящие и будущие существуют хотя бы условно.

- В каком университете ты набрался таких исключительных знаний? В Тримейнском? В Скельском? А может, за границу ездил, в Оксфорд или Саламанку?

- Перестань болтать. Истерики и кривляние тебе не к лицу. И слушай. То, что я знаю, - я знаю. - Он сделал паузу. - Я не слышал, удавалось ли кому-нибудь перейти из этого мира в сопредельный. Но мне известен обратный пример Несколько жителей такого чуждою мира были приговорены к изгнанию по причинам, которые здесь роли не играют. К изгнанию в этот мир. По здешнему счету это было около двухсот лет назад.

- Чудовища из морских глубин и темных пещер...

- Нет. По виду они не отличались от людей. И я велел не перебивать меня. - Он немного помолчал, потом продолжил: - Вообще-то они превосходили людей, ибо обладали качествами, которых люди лишены. Судьи, изгнавшие их, желали им наказания, а не гибели. В этом мире они способны были выжить и даже возвыситься, но он был для них местом бессрочной ссылки. Правда, их потомкам при определенных условиях было разрешено вернуться.

- Потомкам?

- Изгнанников было шестеро - четверо мужчин и две женщины. Так получилось, что они враждебно относились друг к другу, за исключением двоих - мужа и жены. И они разошлись в разные стороны и потеряли братьев и сестер по изгнанию из виду. Впоследствии одна из женщин вышла замуж за тогдашнего владетеля Тальви.

- Погоди. Ты хочешь сказать, что...

- Да.

А еще он говорил, что мы в родстве, "в некотором роде". Но я убила эту мысль, припечатала ее, как комара ладонью.

- Замечательно! В замках обычно заводятся привидения предков, ты не от них наслушался подобных историй?

- Нет, - сухо сказал он. - Та женщина, изгнанница, обо всем, что смогла, рассказала своему сыну. А тот - своему. Мне.

- Обо всем, что смогла... - тупо повторила я.

- Да. Ты верно обратила внимание. Это важно отметить. Переход действует на память. Поэтому они и не могли вернуться. Кроме того, некоторые природные свойства изгнанников в этом мире не проявляются. Но главное - это потеря памяти. Она никогда не бывает полной, основные знания остаются, но часть их вымывает надолго. Возможно, навсегда. В этом мы не можем быть уверены.

"А в чем мы можем быть уверены? " - хотела было спросить я, но промолчала. Я не хотела говорить об этом и не хотела слушать. Тальви продолжал:

- Мой отец всю жизнь искал изгнанников и их потомков. А я продолжил его поиски. У нас были основания считать, что один из изгнанников жил в Эрденоне, другой - где-то на северо-востоке. Они определенно поделились с кем-то своими знаниями. В книге Арнарсона на это есть прямые указания. Возможно, косвенные сведения получил от них и автор "Хроники... ". Но лишь косвенные, иначе он удержался бы от некоторых высказываний. Да, эти изгнанники оставили свидетельства знаний. Но вот потомства они, по-видимому, не оставили. В своих поездках по Югу империи мне удалось найти следы еще двоих - той супружеской пары. Мне было известно, что в этом мире они именовали себя Эйтне и Шелах Тезан.

Он, несомненно, ждал, что я отзовусь на прозвучавшее имя. Ибо только одно - достоянье мое...

- Они погибли, - сказал он, не услышав моего голоса, - во время войн на южной границе, в прошлом веке. Подробности их гибели мне не удалось выяснить, но я узнал, что у них была единственная дочь по имени Грейне. И я принялся искать Грейне Тезан. Это было трудно, поскольку она многократно меняла место жительства. Месяца три назад я выяснил, что, перебравшись в Кинкар, она вышла замуж за некоего Рандвера Скьольда...

"Ты все еще думаешь, что меня интересуют Скьольды? "

- Я тебе не верю, - перебила я Тальви.

- Не веришь, что твоя мать была замужем за твоим отцом?

- Во всю твою историю не верю. Не знаю, зачем тебе понадобилось приплетать к ней моих родителей, но ты врешь. Ты - как бешеный пес, который не уймется, пока не заразит всех своим безумием.

- Бешенство - это больше по части Скьольдов, не правда ли? А ты ведешь себя как несмышленный младенец, который, загородившись руками, считает, что все неприятности от этого исчезнут. И если я подвергал тебя испытаниям, это не значит, что сам я их не прошел.

Мне вдруг показалось, что он не врет, а искренне верит в свои выдумки. Я попыталась подловить его на несообразностях в повествовании.

- В "Хронике... " сказано, что последние врата между мирами, именуемые Брошенной часовней, именно двести лет назад были уничтожены.

- Верно. Но это были врата нашей стороны. А их, как отмечено в той же "Хронике... ", должно быть двое. Кроме того, возможно, это были последние врата Заклятых земель, но не последние в мире и даже в империи.

- И еще там говорится, что человек во плоти не может пройти между мирами.

- Скорее всего, это просто домыслы автора, сосредоточенного на идее нежелательности врат. Если же он прав и люди пройти сквозь врата не могут, а наши предки сквозь них прошли, - значит, мы не люди.

- Говори за себя! Я - человек!

- Даже меньше, чем я. В тебе половина крови изгнанников, а во мне - только четверть. Я ухватилась за новую несообразность.

- У тебя получается, будто мы - всего лишь третье поколение за двести лет. Так не бывает.

- У людей не бывает. Но наши предки... Они жили дольше. И позже старели. А соответственно, позже входили в зрелость. Судя по твоим выходкам, ты вообще еще не вышла из детства. Хотя из-за разбавленной крови должна взрослеть быстрее, чем они.

Я поняла, что убедить его невозможно. Он внушил себе эти вымыслы похлеще, чем ярмарочный шарлатан внушает клиенту, будто тот исцелился от всех болезней.

- Все равно я тебе не верю. Где все те чудесные свойства, о которых ты толкуешь? Ничего такого я в себе не ощущаю.

- Не ощущала. До недавнего времени. В одном ты права: все помянутые свойства в этом мире проявиться не могут. Поэтому он и выбран местом ссылки. Для того же, чтоб проявились другие, нужен определенный толчок извне. Хочешь, попробуем? - Он протянул руку к ларцу на столе.

- Нет! - Я дернулась, вспомнив недавний припадок. Справившись с собой, стыдясь страхов, действительно детских, я спросила: - Что там?

- Мы подходим к главному. Наши предки передавали по наследству не только, скажем, цвет волос, оттенок кожи и черты лица, как люди. Они передавали и наследовали память. Причем только по материнской линии.

Поэтому они там, у себя, считали, что материнская кровь сильнее... При переходе в этот мир наследственная память как бы погружается в сон, но может пробуждаться при определенных обстоятельствах.

Я вспомнила ночную резню в пустыне, саблю, рубившую сухожилия лошадей, черный мост, и мне самой отчаянно захотелось проснуться.

- А пробуждается она только при соприкосновении с чем-то, принадлежащим ее родному миру. Что бы то ни было. Предмет, рисунок, надпись на родном языке. У меня нет наследственной памяти, поскольку кровь изгнанников я получил от отца. Есть что-то... смутные картины, проблески... Но мой отец этим свойством обладал. Он-то и начал поиски того, что могло бы эту память пробудить. Ему не многое удалось найти. Но он обнаружил главное - не он один пытается отыскать разрозненных потомков изгнания.

- Площадь Розы...

- Верно. Тот, кто жил в Эрденоне, придумал это испытание для пробуждения памяти. Нехитро, недейственно. Мало приезжих минует площадь Розы. Медальон у всех на виду, но никто из чужих не понимает его значения. Зверь, как ты понимаешь, вовсе не лев, так же, как фигурка, лежащая в ларце, изображает вовсе не лису. Звери в том мире похожи на здешних, но не во всем подобны им. Так же, как мы, - похожи на людей, но...

- А надпись?

- Это тебе еще предстоит узнать. Одной из худших потерь изгнанников было то, что при переходе они теряли, вместе с наследственной памятью, свой родной язык. Ведь они его не выучивали, как люди, он был сразу заложен в их сознании.

- Как же они разговаривали? Хотя бы для начала - между собой?

- Им были известны другие языки. Выученные. И поскольку потеря памяти не была полной, это знание сохранилось. А потом они быстро изучили здешние наречия. Это тоже было им присуще. А после... кто-то из них, по меньшей мере двое, может, и больше, но уверен я в двоих, сумели вспомнить свою речь. И письменность. Здесь никто ничего подобного не видел, и подобные записи принимали за сложную тайнопись...

- Арнарсон?

- Да. Или вообще не признавали в ней письменности. Но записи изгнанников существуют, хотя большинства из них я не видел. Об этом я расскажу тебе после... Я назвал тебе одно из свойств, о которых ты спрашиваешь. Есть и другие. Изгнанники, а также их дети легче других выживают в этом мире.

- Как эрды.

- Ошибаешься. Эрды подвергали своих детей жестоким испытаниям, чтобы сделать их сильными. Изгнанники таковы от рождения. Они могут этого не осознавать, но они легче преодолевают опасности, лучше приспосабливаются к обстоятельствам. Потому что не привязаны к этому миру.

- Это вполне человеческое свойство. Не всех, но некоторых людей.

- Нет. Вспомни себя. Любой человек за те двадцать лет, что ты живешь без родителей, либо давно погиб бы, либо безумно озлобился на весь мир. Ты - нет. И не потому что ты добра. Этот мир обтекает тебя, не затрагивая, вы чужие, видите друг друга, но не соприкасаетесь...

- Когда топор палача ударил бы по моей шее, я бы еще как соприкоснулась с этим миром!..

- Не спорю. Даже такие, как мы, должны умирать. Но разве ты умерла бы так, как те, что толпились вокруг эшафота? Молясь? Плача? Выклянчивая спасение - на земле или на небе?

- Множество людей умирает, не теряя присутствия духа.

- Но ты-то не умерла.

- Разве это довод? Я не умерла, потому что ты вмешался. И более нипочему. И здесь мы снова вернулись к началу разговора. Почему ты вмешался? Из-за каких моих прекрасных свойств?

- А ты до сих пор не поняла? И я, и мой отец приложили столько времени и сил на поиски своих сородичей не ради удовольствия, братских чувств либо научного интереса. Возможно, и другие изгнанники, сумев преодолеть былую вражду, принялись искать друг друга. Но было поздно. Почти слишком поздно. Мы с тобой, очевидно, единственные, кто есть в этом мире. А род изгнанников не должен оборваться. То есть когда-то дети изгнанников должны вернуться и получить то, чем владеют по праву.

Последние слова он произнес очень ясно и четко.

- И ты только ради этого со мной...

- Да.

Я вылезла из кресла, встала, держась за спинку.

- Почему же нельзя было раньше сказать? Объяснить, чего ты хочешь?

- Потому, - холодно ответил он, - как ты бы принялась возмущаться тем, что тебя используют. Заявила бы, что ты не породистая кобыла, которая плодит потомство по заказу...

То, что я сделала после этого, потребовало самого большого усилия воли за всю мою жизнь. Я не бросилась на него с ножом, не швырнула в него креслом, не стала громить мебель. Я просто тихо проговорила:

- Считай, что ты это услышал.

И вышла из кабинета. Тальви не окликнул меня.

Кровь молотила в висках, кулаки сжимались так, что ногти впивались в ладони, ноги неостановимо несли меня вперед. Я была в таком бешенстве, что мне необходимо было как можно скорее оказаться подальше от людей. Иначе я совершу что-нибудь такое, о чем после будет крайне неприятно вспоминать.. И лучше пусть никто не пробует со мной заговаривать. Ни о чем. Иначе я за себя не ручаюсь.

Недавний страх оттого, что я схожу с ума или, наоборот, связалась с сумасшедшим, исчез, не оставив следа. Потому что меня оскорбили так, как не оскорбляли никогда. Даже когда били вожжами или одевали в железо. Ибо те, кто били и заточали меня, со мной считались. Вынуждены были считаться. А Тальви на меня наплевал. Он считался только с собой.

Я опомнилась немного, лишь когда поняла, что стою у главных ворот замка. Слуги, конечно, видели, как я спускаюсь по лестнице и прохожу по двору, но никто не обратил внимания, привыкнув за последние дни, что я свободно хожу повсюду, и никто, на свое счастье, меня не окликнул Ворота были распахнуты, в них только что проехал возок из деревни. На сей раз я воспользуюсь приглашением.

Дорога уже подсыхала после вчерашнего дождя, и ломкая глина хрустела под подошвами башмаков. День был прекрасен - настолько же, насколько пакостно было у меня на душе. Каждый цветок среди травы у обочины, какая-нибудь ромашка или дикая фиалка, что радовалась жизни под лучами солнца, казалась мне личным врагом. Я свернула с дороги и вломилась в лес, в сырость и прохладу, мхи и хвощи, которые не так раздражали меня. Но и здесь я не могла остановиться, продолжая идти. Еловые лапы то оглаживали меня по телу, то хлестали. Я не знала, куда бреду. Чувство направления впервые изменило мне. Конечно, я могла бы двинуться куда глаза глядят, с меня ведь не потребовали платье и сорочку, а все остальное я бы раздобыла в пути, но...

Остынь, сказала я себе. Остынь и перестань изображать соблазненную и брошенную невинность. Хотя бы потому, что тебя не соблазняли. Да и не бросали, кстати, тоже. Я ни на миг не обольщалась тем, что Тальви испытывает ко мне какие-то нежные чувства. С чего же я так взбесилась? Тебя использовали? Но тебя использовали и раньше, хоть и по другим надобностям. И ты не только не обижалась - ты с готовностью бросалась исполнять эти поручения. Какая разница - раньше нужны были твои мозги, твои кулаки, а сейчас настал черед и всего прочего. Почему же ты не хочешь с этим смириться?

Если бы Тальви без затей сказал мне, что я переспала с ним просто потому, что обязана была это сделать, была бы я меньше оскорблена?

Да. Как ни странно - меньше. Несравнимо.

Потому что это было бы естественное объяснение. Вполне сообразное с моим взглядом на жизнь. Да и с любым, если на то пошло. И все шло бы себе как подобает... Зачем же ему понадобилось измышлять эту бредовую историю? Из привычки издеваться над людьми? Опять хочет посмотреть, как я себя поведу? Или он решил, что я за пару часов в постели влюбилась в него так, что все снесу? Да нет же, он не дурак, он не может так обманываться...

Он не дурак. Но дураки редко бывают сумасшедшими.

Все утро, пока Тальви рассказывал свою историю, я упорно внушала себе, что он не в здравом уме. Но сейчас, когда я снова ухватилась за эту мысль, как за якорь спасения, то ощутила, что более не испытываю в ней уверенности.

У меня подкосились ноги. Он врет, врет! Обманывает меня и себя! Кем бы он там себя ни считал, ангелом, демоном или чудовищем пропастей земли, я принадлежу этому миру, этому! От злости я притопнула об землю, точно силясь ощутить ее плотность и утвердиться в своей связи с ней. И вспомнила, что Тальви в разговоре со мной ни разу не сказал "наш мир". Он всегда произносил "этот мир". Не считал его своим...

Мне опять стало худо, но оскорбленные чувства были здесь ни при чем. Я шла дальше, цепляясь за стволы, сдирая с них пальцами лишайник, вдыхая смолистый воздух. Неправда, что этот мир отторгает меня, а я - его. Вероятно, я бессознательно бросилась с дороги в лес, потому что лес всегда давал мне ощущение безопасности, исцелял. Но сейчас он не помогал мне. Упрямо возвращались картины, которые я упрямо стремилась забыть, - оживший медальон и сияние, пронизавшее серые каменные стены, чернобородые всадники с кривыми саблями, с визгом летящие над озаренными пожаром песками, и люди - люди? - стоявшие на дне выжженной воронки. Их было пятеро - теперь я припоминала. Вместе со мной, смотревшей на них чужими глазами, - шестеро. И я сама кричу слова на неизвестном языке... и жуткое чувство, что еще миг - и я все пойму... все вспомню...

Внезапно я зажмурилась. Но не от потустороннего сияния, озарявшего мои видения... или воспоминания. Просто я вышла из-под деревьев, а солнце пекло в полную силу. Я очутилась на небольшой поляне с высокой - выше моих колен - травой, усеянной пестрым ковром цветов - лютиков, кашки, колокольчиков. Цветов, от которых я хотела уйти. Поляну пересекала узкая тропинка, а дальше по склону выступала мощная каменная стена.

Пропетляв Бог знает сколько времени по лесу, я вернулась к замку с противоположной стороны.

Я очень устала и села прямо на траву, благо роса давно успела сойти. Обхватила голову руками. Если я сейчас признаю, что Тальви не лжет, то...

Что?

Все останется по-прежнему. Я по-прежнему Нортия Скьольд, и никто не заставляет меня вставать и прямым ходом двигать навстречу чудовищам или кто там еще обитает в неизведанных мирах. Чудовищ мы себе с успехом заменили сами.

Предположим, что во мне действительно есть кровь этих "изгнанников". Только предположим. От этого я не перестала чувствовать свою принадлежность к роду человеческому. Если Тальви не хочет быть человеком, это его дело. Я не собираюсь его оправдывать, но как бы я поступала, если бы надо мной постоянно довлело сознание, что я - последняя в своем роду?

А я и есть - последняя в роду.

Самая последняя.

Пчела опустилась на цветок кашки, медленно проползла по нему и снялась с ровным жужжанием. Сквозь распяленные пальцы, упиравшиеся в лоб, я следила за ее полетом.

Захлебнувшись яростью, я забыла привести Тальви самое главное возражение, которое свело бы на нет все его расчеты. Отчасти потому, что не привыкла говорить о таких делах с мужчинами. Правда, большинство из них, услышав об этом обстоятельстве, были бы только рады.

Услышав шаги, я убрала руки от лица. Тальви спускался по тропинке. Конечно же он не искал меня, бегая по лесу. Меня наверняка было видно со стены.

- Успокоилась? - иронически спросил он. На миг я увидела себя его глазами - растрепанную, лицо исхлестано ветками, платье в пятнах зелени. - Прекрасно. Я бы удивился, если б ты пустила слезу. А теперь вставай и пошли. Подумай, на кого ты похожа!

На кого я похожа? На картину какого-то итальянца - копию с нее я видела у Буна Фризбю. Там женщина с растрепанными волосами и в рваном платье сидит на земле перед каменной стеной. Называется "Кающаяся Магдалина" - в общем, что-то из Писания.

А Тальви и Писания, наверное, не чтит. И священника не держит в замке по той же самой причине.

Я не могла счесть себя очень религиозной, люди даже скорее признали бы меня еретичкой, но существовали вещи, которые я никогда не подвергала сомнению. И все, кого я знала, какими бы вольнодумцами и богохульниками они ни прикидывались, в глубине души верили в то, что написано в Святых Книгах. Даже если они были протестанты, евреи или магометане, их вера, если вдуматься, не так уж отличалась от моей. Даже настоящие еретики. Даже автор "Хроники... ", что бы он ни наворотил в своем сочинении, считал себя человеком и христианином. И при мысли о том, что Тальви, должно быть, отвергает все, во что я привыкла верить, мне стало холодно.

Он не протянул мне руки, чтобы помочь встать. Но и не ушел. Стоял, выжидая. И когда я поднялась на ноги, повернулся и пошел обратно по тропе.

У меня не было никакого желания возвращаться. Но я должна была сказать ему. И если он мне поверит, возможно, сам выставит из замка. Но это был бы слишком легкий выход. Вдобавок мне слишком много известно о его делах. И я так и не знаю, зачем он ездил вчера за актерами и что стало с Ансу.

Я не сразу заметила, что Тальви не собирается сворачивать к воротам. Потом вспомнила, что Малхира говорил мне о двери в стене. Через нее Тальви, стало быть, и вышел. Один. Не слишком разумный поступок для того, за кем следят шпионы и наемные убийцы.

Дверь скрывалась в тени угловой башни, и так удачно, что не всякий бы ее увидел. Она была из кованого железа, нужны были немалые силы, чтобы приоткрыть ее, а изнутри была еще одна дверь - решетчатая. Сейчас они обе были открыты, но между двумя дверями стоял Малхира - синяк под его глазом стал уже черным, а задрав голову, я увидела, что за нами наблюдает стражник на башне.

По крайней мере, тут Гейрред Тальви рассудка не лишился. И на том спасибо.

Пройдя через задний двор, мы обогнули часовню. Служит ли сегодня отец Нивен? Вряд ли. Оно и к лучшему. Мадам Рагнхильд рассказывала мне, что одна из ее девиц была крайне благочестива и каждый раз, согрешив с мужчиной, пулей летела к священнику, дабы исповедаться и получить отпущение грехов. А так как согрешала она часто, то вконец замученный священник вынужден был обратиться в "Рай земной" с жалобой.

Тальви прав хотя бы в одном - я не стану проливать слез. И к священнику не побегу.

Мы поднялись на террасу, выходившую в сад. Вчера здесь толклись гости, а сегодня никто не мельтешил перед глазами и все кругом было красиво и мирно. Даже чересчур. Идиллически. Сцена для "Примирения Кефала и Прокриды"? Возможно. Но я не успела забыть, как плохо там все кончилось.

- Есть хочешь? - спросил Тальви. Резонный вопрос. Я и впрямь сегодня не ела. Но и желания не испытывала.

- Больше пить. Воды, не вина.

Помимо воды принесли все же кое-что перекусить - свежий хлеб, сыр, первую землянику. Глотнув воды, я отломила край лепешки и, черпнув горсть ягод, отошла и села на парапет. Испачкаю платье - плевать, оно и так выпачкано зеленью.

- Ты по-прежнему будешь утверждать, что не веришь мне?

- В том, что касается твоего... хорошо, нашего происхождения, может, и верю. Это не имеет значения.

Я с удовольствием отметила тень недоумения в его взгляде.

- Но что касается похвального стремления к продолжению рода - тут ты ошибся. Возможно, тебе еще удастся это сделать. Ты ведь нашел следы не всех изгнанников. Остался еще четвертый мужчина. Не исключено, что у него есть потомки. А то, что ты их не обнаружил, означает, к примеру, что они перебрались в Дальние Колонии. Я скажу тебе, через кого можно устроить их поиски...

Между прочим, я не лгала. У Соркеса в Дальних Колониях вряд ли будет много клиентов, и он с родственниками вполне мог бы заняться этим поручением. Он, правда, не сказал мне, куда именно они уезжают, однако его нетрудно будет найти через тамошнее отделение кортеровского банка. Но Тальви не дослушал.

- Ты еще скажи, что сама готова незамедлительно отправиться на поиски... Я не из тех простаков, что ты привыкла морочить. В чем, изволь доказать, моя ошибка?

Я посмотрела на свою пустую ладонь. Вытерла ее о парапет. На мраморе остался след, быстро подсыхающий на солнце.

- Я не смогу родить тебе ребенка, даже если захочу. Он ничего не сказал, и я продолжила:

- Думаешь, я до встречи с тобой жила монахиней? Вряд ли тебя надо в этом разуверять. Но я ни разу не забеременела. Хотя никаких мер против этого не предпринимала. Я бесплодна.

- Тебя убедили в этом лекари или знахарки?

- Нет. Зачем мне лекари, во всем я совершенно здорова. Кроме одного.

И снова Тальви повел себя не так, как я ждала. Любой мужчина заявил бы: "Ты врешь. Ты выдумала это, пока бродила по лесу". Но Тальви и глазом не повел.

- Ты плохо слушала, что я говорил тебе утром. Мы взрослеем позже обычных людей. Позже вступаем в возраст зрелости. Неужели до тебя еще не дошло? Ты считаешь себя зрелой женщиной, но по меркам изгнанников ты лишь недавно вышла из отроческого возраста. А не будь ты полукровкой - еще бы и не вышла. Раньше ты была просто не способна зачать. И все.

И я сказала ему то, что он не сказал мне. Не сдержалась. Прошипела:

- Врешь!

Он усмехнулся - теперь он мог позволить себе смеяться.

- Это легко проверить. Правда, потребуется некоторое время. Но у тебя есть возможность доказать, что я ошибся. А если ты откажешься, значит, знаешь, что я прав, и боишься.

- Боюсь? Тебя?

- Себя. И собственного долга.

- Долга. Раньше я убивала, мошенничала, лгала ради выгоды. Теперь это приходится делать из долга. И сверх того еще спать с тобой и рожать от тебя - тоже из долга. Несчастный ты человек - человек, не возражай. Ты даже не понимаешь, что это делается не ради долга, а совсем по другим причинам. Иначе жизнь была бы вовсе невыносима. Ты, наверное, думаешь, что поймал меня в ловушку. Вряд ли ты станешь угрожать вернуть меня в тюрьму или что-нибудь в этом духе. Это для тебя слишком мелко. И потому мне придется остаться с тобой. Добровольно. Что ж, я останусь. Но учти, я многому научена. Если раньше я не пыталась вытравить плод, это не значит, что я не сумею сделать этого впредь!

- Пустые слова. Ты никогда не сможешь причинить вреда ребенку, даже чужому, тем более - своему.

- С чего ты так уверен? Все говорят, что у меня нет сердца.

- Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Потому что помню то, что ты забываешь. Как ты, например, рассказывала сказки той грязной девчонке в "Белом олене", каким голосом ты с ней разговаривала...

Я соскочила с парапета и отвернулась. У меня не было сил смотреть на Тальви.

- Вот так. Ты не бросишься с террасы вниз головой и меня не попытаешься прирезать. Иначе бы я действительно ошибся. Но ты предпочтешь все обдумать и придешь к правильному выводу. А теперь ступай к себе. Я сказал далеко не все, что знаю, а знаю я далеко не все, что бы хотел. Но и с тем, что ты услышала, поначалу нелегко справиться.

Он был прав, даже если лгал во всем остальном. Мне понадобятся время и силы, чтобы совладать с тем, что я узнала. Не верю, что я когда-нибудь сумела бы с этим свыкнуться. Сейчас мне хотелось одного - уйти.

Тальви сильнее меня, он во всем сильнее меня, он всегда выигрывает... но если я все обдумаю и найду выход, возможно, я сумею победить его...

Но в сознании моем царил полный разброд, и голова могла бы с полным основанием заслужить звание не золотой, а чугунной. Впервые я пожалела о том, что не умею напиваться. Может быть, я сумею уснуть и хотя бы во сне забуду все, что случилось за день... и за ночь... А еще лучше - все, начиная с того мгновения, когда мне не отрубили голову.

И лишь когда я уже добрела до комнаты, на дне темного колодца, в который обратилась моя способность мыслить, юркой рыбкой плеснул вопрос: откуда Тальви знает, что я рассказывала сказки дочке служанки? Какие такие таинственные способности ему об этом поведали? Или он просто подслушивал за дверью?

Плеснул и исчез.

- Когда языческий мир умирал, ревнители истины крушили статуи обольстительных Венер и Диан, как богомерзких идолов. А сейчас потомки этих ревнителей готовы выложить за уцелевших идолов любые деньги. Либо создают новые. Стоит ли отдавать дань этой непоследовательности?

- Но есть же непреходящие понятия о красоте! - возразил Антон Ларком.

Эисанский рыцарь прибыл в замок через пять дней после нашего, с позволения сказать, объяснения с Тальви. Вот уж никогда бы не подумала, что обрадуюсь его приезду. Хотя общество Рика Без Исповеди было бы мне еще милее.

Он прикатил в сопровождении всего лишь одного слуги, по его собственным словам - из Гормунда. Там располагалось одно из капитанств ордена. Что наводило на определенные мысли. К тому времени, когда я присоединилась к ним, он, несомненно, уже успел поведать Тальви о намерениях своих собратьев, и последний предложил продолжить беседу в саду.

Ларком сегодня так не смущался, как при наших предыдущих встречах, и даже позволил себе пошутить.

- Уж в своем-то саду вы можете не опасаться, что нас подслушают.

- Вот уж в чем я не была бы уверена! - бросила я.

- Нортия, я согласен с вами, что нужно соблюдать конспирацию, но порой мне кажется, что вы впадаете в чрезмерную подозрительность...

Тальви ничего не сказал, но во взгляде его была насмешка. Из-за того, что он проговорился насчет "Белого оленя", непреложно вытекало, что, пока я находилась поблизости от Тальви, слежка за мной велась непрерывно. Он мне не доверял и ждал какого-нибудь подвоха. И дождался. Подслушав мой разговор с Ансу - не важно, сделал ли это он сам или кто-то из его людей. Именно так он "узнал про актеров".

- Мне известно о соглядатае. - Ларком, безусловно, обращался ко мне. - Мы успели встретиться с Хрофтом. Но ведь это так удачно - что вам удалось его распознать!

В его голосе послышалась некоторая зависть. Как будто на нашу долю достаются сплошные увлекательные приключения, а он - в стороне. Дитя малое, право слово.

- Так ведь и он меня распознал. И теперь его хозяева будут вести себя осторожнее.

- А разве нам это не выгодно?

Я вздохнула.

- В Гормунде были беспорядки, наподобие тех, что в Эрденоне и Свантере?

- Нет. И это довольно странно, потому что в Гормунде находятся отделения крупных южных торговых компаний.

- Действительно. Не пора ли мне съездить туда, выяснить, в чем дело? - Я оглянулась на Тальви.

- Не пора, - отрезал он.

И тогда Ларком, уловив возникшую неловкость, спросил, почему Тальви не следует распространившемуся ныне обычаю украшать сад статуями... Пошли какие-то общие фразы, я помалкивала, но окончательно выпасть из разговора мне не удалось.

- А может, вы и правы, - продолжал витийствовать Ларком. - Красота статуй совершенна, но это безжизненная красота. На парадной лестнице нашего дома стоят статуи Дианы и Аполлона. Они прекрасны, но в детстве я их боялся. Из-за глаз. Вы замечали: древние скульпторы, чтобы добиться иллюзии живого взгляда, оставляли пустоты в зрачках статуй. И этот взгляд, наполненный тенями, не столь живой, сколь страшный. А когда этого не делают, неподвижный взгляд статуи застывает в вечном столбняке. А вот ваши глаза, - он внезапно повернулся ко мне, - не сумел бы изобразить и художник, не то что скульптор. Они зеленые и в то же время золотые.

- В крапинку. Как скорлупа у перепелиного яйца.

- Опасное дело - хвалить чужие глаза, - прокомментировал Тальви. - Вот подлинная история. Один итальянский сеньор, кардинал кстати, добивался любви некоей красавицы. Но тщетно - она отдала предпочтение его брату. Кардинал в гневе вопросил - почему? "Из- за его прекрасных глаз", - легкомысленно ответила дама. И кардинал, разумеется, приказал брата ослепить.

- Жаль, что ты не предложил эту тему Дайре, - сказала я. - Он бы написал на нее трагедию в любимом им английском духе, где машут кинжалами и кровь хлещет из проколотых бычьих пузырей, вместо того чтобы пичкать публику богами, богинями и героями с рыбьими именами, вроде кефали и ставриды.

- У вас счастливый характер, Нортия, - тихо произнес Ларком, - вы можете смеяться над трагедиями. "А на что еще они годны? " - подумала я и сказала:

- Не принимайте близко к сердцу, рыцарь. Иначе и над комедиями придется плакать.

- А мальчик-то к тебе неравнодушен, - сказал мне после Тальви. - Но не обольщайся. Пока ты при мне, он не предпримет никаких действий.

Его голос был предельно безразличен. Он не издевался и не угрожал. Просто сообщал. И похоже, он опять был прав. В возрасте Антона Ларкома часто влюбляются в женщин старше себя и принадлежащих другим. А какую-нибудь скромную юную деву, этакий полевой цветок, который молча по нему сохнет, он и вовсе не заметит. Да... Я обманываю людей, но при этом стараюсь их не обидеть. А Тальви говорит им правду, но всячески унижает. Что лучше? Или, скажете, правда не может унижать? Еще как может. В последнее время я это испытала на себе.

- Почему ты не хочешь, чтобы я поехала в Гормунд?

- Мне и так известно, что там происходит. Помимо Ларкома. И благодаря тебе. Ведь это ты разведала, что за событиями в Камби стоит Вирс-Вердер.

- И он же - за беспорядками в больших городах. Как ты утверждал в Свантере - по причине провала своих коммерческих начинаний.

- В этом вся и соль. Дворяне занимаются торговой и предпринимательской деятельностью только на юге.

Вирс-Вердер, нуждаясь в деньгах для своих политических интриг, попытался повести себя как южанин, но не смог. И тогда он, в глубокой тайне, вошел в сговор с южанами. Не со всеми, конечно, а с некоторыми банкирами. Они предоставляют ему заем, а он вытесняет из Эрда их конкурентов. Наиболее простым и действенным способом.

Я вспомнила толпу в Эрденоне, и стало мне мерзко.

- Когда же Вирс-Вердер придет к власти, он предоставит им соответствующие льготы.

- Сказала бы я, что за подобные сделки бывает в Старой гавани, да боюсь, белый мрамор на фасаде твоего замка покраснеет.

- Безусловно, обе договаривающиеся стороны держат за спиной фигу. Вирс-Вердер не собирается держать слова по достижении власти, а южане... мне не совсем ясны их цели, но, полагаю, по смуте в Эрде Карниона намерена добиться большей самостоятельности от империи.

- И все это ты узнал, пока я болталась в Свантере?

- Не только я. Многое сделал Самитш. И уже после того, как мы уехали из Свантера.

- Так вы сработали не слишком тонко, если ВирсВердер попытался запустить к тебе своего человека. Или целый десяток.

- Скоро мы это узнаем. (Кого-то он им посадил на хвост. Ренхида, наверное. ) Но Вирс- Вердер тоже не блеснул особым умом. Мы с тобой показывались открыто, но он не нашел ничего лучше, как заслать человека, которого ты можешь опознать.

- Вряд ли граф сам выбирал его, а соглядатаю никто обо мне не сказал. Видишь, как важно не пренебрегать мелочами. Но сейчас я уже жалею, что так поспешила. Может, тебе и впрямь следовало оставить актеров при себе. И Пыльный был бы у тебя на виду... заодно и Вирс-Вердера сбили бы с толку.

- Нет. Актеры, если ты забыла, существуют, чтобы играть для нас. А не мы - чтобы играть для них. И так уж много чести этому... как ты его назвала? - Пыльному, что его продержали здесь несколько лишних часов. И предприняли некоторые действия, чтобы сбить его со следа альдермана.

Значит, я не ошиблась. Тальви не убил Ансу. Я чуть было не спросила, куда же на самом деле поехал Самитш, если не к себе в Эрденон? Но это было бы уже чересчур.

- Что-то ты разоткровенничался о своих делах. Раньше за тобой такого не водилось.

- Просто ты не спрашивала. Тебе все это было безразлично. И вдруг взыграл интерес. Почему?

- Неужели не ясно? Я не могу понять... Черт побери, я вообще не понимаю, зачем нужны заговоры, но это к делу не относится. Другое важно - если ты лишь о том и думаешь, как пройти назад по пути изгнанников, на кой тебе захватывать власть?

- Вряд ли я смогу по нему пройти, - медленно сказал Тальви. - И мой отец, и я занимались разысканиями, но сведений все еще недостает. Так что это - для будущих поколений. А если приходится оставаться здесь, то стоит ли размениваться на мелочи? Если уж стремиться к цели, то пусть она будет столь высокой, сколь возможно.

- Герцогский титул? Почему тогда сразу не императорский?

- Потому что я не безумен, как бы тебе этого ни хотелось. И ставлю перед собой цель, которой можно добиться.

- Странно звучит. Особенно если вспомнить цель, которую ты считаешь недостижимой.

- Пока недостижимой. Знания рассеяны, спрятаны, искажены... наше дело - выбрать истинные. Автор "Хроники... ", например, порой блуждает в собственных домыслах. Но он сообщает многое из того, что согласуется с моими знаниями.

- Он был изгнанником?

- Исключено. А вот откуда он набрался этих сведений? Поэтому я и искал Брекингов. Предполагал, что кто-то из изгнанников мог войти в их семью, как моя бабка вошла в семью Тальви. Я и сейчас этого не исключаю. Но - слишком поздно.

- Я уже сказала тебе - если Брекинги в Дальних Колониях, их можно найти.

- Не вижу смысла. Если кто-то из потомков изгнанников, носят ли они фамилию Брекинг или любую иную, уехали в Дальние Колонии, это означает одно - они уклоняются от встреч с остальными. Старая вражда не забылась. И оказалась важнее памяти о родном мире и возвращении туда.

- Выходит, возвращение не является обязательным условием?

Тальви ответил не сразу. Что бы я ни говорила, до сих пор он меня не обманывал. Разве что себя. И если он задумал начать именно теперь...

- Нет. Условия вступают в силу, только если мы решим вернуться. А решение зависит от нас самих.

- А каковы условия?

- Мы должны вспомнить их сами.

- А если я не хочу никуда уходить?

- Это в твоей воле. Я не заставляю тебя. Так же, как не привязываю тебя к себе пожизненно.

- Ну, пошло... "ты должна сама почувствовать, что долг отдан", и тому подобная велеречивая чепуха.

- Теперь ты знаешь, что она означает. А потом - ты свободна.

- Ты больной человек, Гейрред Тальви! Головою скорбный! Ты можешь себе представить, чтоб женщина в здравом рассудке вот так согласилась оставить своего ребенка и уйти?

- Твоя мать оставила тебя и ушла.

- Моя мать умерла! Так же, как отец!

- Кто знает? Тел ведь не нашли. А Белая дорога, рядом с которой они исчезли, если ты внимательно читала "Хронику.... ", в древности считалась местом, откуда сюда прорвалось Темное Воинство. То есть, говоря языком хрониста, служило проходом между мирами.

- Это было тысячу с лишним лет назад!

- Но было. Большинство подобных мест вообще находилось вблизи Вала или на его территории. Почему - это уже другой вопрос. То, что автор "Хроники... " приводит в основном примеры, относящиеся к южной стороне Вала, - следствие его происхождения, а также излишней приверженности карнионским преданиям. Но он сам пишет, что именно Эрд оказался под первым ударом Темного Воинства. И силы, прорвавшие "ткань Вселенной", на Севере должны сказаться сильнее.

- Хватит мне зубы заговаривать. При чем здесь мои родители?

- Возможно, твоя мать пришла к тем же выводам, когда переселилась с Юга на Север. И здесь, путешествуя вместе с мужем, она могла обнаружить, как открыть старые Врата... или сломать перегородку. А мужа она, возможно, убедила последовать за ней.

- Думай, что говоришь!

- Тебе приятней считать их мертвыми? Я, кстати, не уверен, что именно так оно все и было. Но допускаю это. Пойми, наконец, что пора отрешиться от прежних представлений о любых связях - родственных, брачных, любовных... Твоя мать не боялась оставить тебя. Изгнанниками не правят чувства. Она рассчитывала, что ты вполне справишься одна. Я уже говорил тебе - мы от рождения гораздо лучше обычных людей приспособлены, чтобы выживать. Даже полукровки. Хотя убить нас, конечно, можно... Но если тебя утешит еще одно предположение - не исключено, что она собиралась вернуться. Или до сих пор собирается. Может, там прошел только один день, а здесь утекло двадцать лет. "Времени не существует"...

Он, наверное, в это верил. Он верил во все свои умопостроения. Но я помнила своих родителей - как мать пела мне песни и заплетала косы, как отец таскал меня на плече и брал удить рыбу за городом. Они ни за что бы не "отрешились от родственных связей"... И если бы я могла хоть на миг поверить, что они живы - где угодно, в любых мирах... Но я не стала объяснять этого Тальви. Им не правят чувства. Разве он способен понять, что такое любовь родителей и детей, да и любая иная? А если я об этом заговорю, мы окажемся как раз на том, с чего начали... нет, постойте, начали мы с другого.

Я перевела дыхание.

- А удалось ли Самитшу - кстати, как его христианское имя? - узнать, кто из южных финансистов и коммерсантов поддерживает Вирс-Вердера? И входит ли в их число банк Кортера?

Тальви вскинул голову. Но он не был удивлен подобным перепадом в разговоре. Наоборот, в его взгляде читалось удовлетворение. Тем, как быстро я справилась с собой?

- Страсть к исполнению долга, что выше естества, - еще одна черта потомков изгнанников. И разве она не свойственна нам обоим? - сказал он. И прежде, чем я успела что-либо возразить, добавил: - А имя почтенного советника - Бальтфрид.

Мне опять ничего не оставалось, как принять его правоту. Я столько раз говорила, что служу ему из долга, что наверняка подала повод к соответствующим выводам. Но ведь я совсем другое имела в виду!

Если бы я могла выразить, что...

А про кортеровский банк он мне ничего не сказал. Из чего я заключила, что сведения, добытые Бальтфридом - прошу прощения, альдерманом Самитшем, имеют предел. Что ж, будет мне чем заняться впредь.

- А вот, милостивые государи, еще одна история. В окрестностях Аллевы - это между Кинкаром и побережьем - лет пятьдесят назад завелись разбойники. Скьольдов тогда уже перебили, так что особых соперников у них не было. Но эти были совсем другими, чем Скьольды, от которых шуму было столько же, сколько и вреда, если не больше. Они нападали на одиноких путников, реже на тех, кто странствовал вдвоем, и только на тех, кто был при деньгах и ценностях, и никогда не оставляли свидетелей. Они, судя по всему, не мучили своих жертв, как этой порой случается на большой дороге. Просто убивали. Потому их никто никогда не видел и не знал, сколько их. Никто также не мог понять, откуда они узнают, кто из путников везет с собой деньги и по какой дороге. Все эти обстоятельства породили лавину слухов, один нелепее другого - у страха, как известно, глаза велики. В Аллеву прислали чуть ли не драгунский полк, чтобы изловить душегубов. Но поиски и облавы ни к чему не привели. Зато жалованье, которое везли драгунам, было похищено. Впрочем, в последнем горожане не были уверены. Некоторые утверждали, что деньги, пользуясь возможностью списать все на разбойников, украл полковой казначей. Но так или иначе, по прошествии двух лет грабежи и убийства вдруг прекратились сами собой. Драгуны, от которых горожанам было гораздо больше беспокойства, чем от разбойников, ушли, в Аллеве вздохнули с облегчением, и постепенно стали все забывать. И забыли. И вот о прошлом годе умирает в Аллеве одна почтенная старая вдова - мать уважаемого семейства, богатая, благочестивая и добродетельная дама И на смертном одре заявляет, что не желает уходить в могилу отягощенной страшными грехами, ибо все богатства их дома нажиты неправедным путем Потому как все тогдашние грабежи и убийства совершила она вместе со своей подружкой. Им было тогда лет по шестнадцать - семнадцать. Она служила в городской гостинице, что позволяло без труда добывать нужные сведения, а подруга обеспечивала лошадей. Никто не подозревал и не опасался двух молоденьких девушек. И они тщательно заботились о том, чтобы никто не сумел их опознать. Потом они пришли к выводу, что денег у них уже достаточно и пора остановиться, пока удача не изменила. Они разделили добычу, подруга уехала на Юг, а та, что осталась, ушла со службы, заявив, что получила наследство. Вскоре она вышла замуж, удачно поместила капитал, и все шло прекрасно, но... Час пробил, ангел смерти явился, и так далее. И нет бы ей покаяться перед своим духовником, который вынужден сохранять тайну исповеди, нет, она сделала свое признание в присутствии многочисленных детей и внуков, врача и нотариуса. При этом завещания, где бы четко говорилось, что делать с неправедными деньгами, она не оставила. Вообще-то по закону прямые наследники получают все, независимо от наличия завещания. Но перед ними встал вопрос - что им делать, если все семейное достояние добыто кровью? И ведь не скроешь уже, в городе все известно... Вернуть награбленное, передать деньги на благотворительность? Но ведь это происходило так давно, имена убитых забылись, а деньги, обернувшись через банки и торговые сделки, - уже совсем другие. Когда я попала в тюрьму, они все еще не решили этого вопроса.

- Вранье, - бросил Хрофт.

- Проверьте, - сказала я голосом убиенного дозорного наемников и отпила фораннанского.

- Я допускаю, что это истинная история, - сказал Фрауэнбрейс, - но, согласитесь, звучит она не вполне... правдоподобно.

Рик, в камзоле цвета цыплячьего пуха, расшитом золотой нитью, взирал на меня благосклонно. Может, потому, что моя голова пришлась в тон его наряду.

- А меня совершенно не волнует, правдива ли история, которую я слушаю. Я требую от нее лишь одного чтоб она была занимательна. Эта - занимательна, а было ли то, о чем в ней повествуется, на самом деле или она является совместным плодом чистого вымысла и вдохновения - не все ли равно? - Он салютовал мне бокалом.

Хрофт, которому при всем злоязычии в жизни бы не видать подобного периода, подавленно промолчал.

Но меня не волновали его переживания. И даже сердечный друг Без Исповеди был мне сейчас не так интересен. Каэтан Фрауэнбрейс - единственный, о ком я еще не имела возможности составить собственное мнение, а прочие заговорщики ни словом не пролили света на его личность.

Если и был в этом мире, подобном другим и отличном от них, человек, коего сей мир обтекал, не соприкасаясь с ним, то это как раз тот, кто сидел передо мной. Что-то в его облике напоминало мне прибрежную гальку, отполированную волнами, - серую, гладкую и жесткую. И совершенно лишенную внешних примет - я с трудом узнала его при встрече, а у меня всегда была хорошая память на лица. И сейчас я пыталась получше запомнить его, но в первую очередь в глаза лез его наряд - безупречно пошитый камзол, пурпурный с синими простежками, перевязь с аметистами, широкий кружевной воротник - хотя и не такой широкий, как у Альдрика... и бледное лицо с мелкими чертами, клочок бороды на подбородке - у нас эта тримейнская мода не прививалась, здесь мужчины или брились, или запускали окладистые бороды. Возможно, представитель герцога в Тримейне нарочно одевался так элегантно, чтобы на лицо его не обращали внимания. А может, это суждение произнесла моя всегдашняя подозрительность.

Рама окна за его спиной и поза напоминали портрет. И в самом деле - у нас на Севере художники любят изображать на портретах окно, в котором видна панорама города. Как раз панорама города за окном и была видна. Но не только города. Поместье Хольмсборг, как ясно из названия, стояло на высоком холме, с которого открывался вид на залив с белыми парусами на зеленых волнах, городок в глубине и на замок, стоявший на огромной скале на восточной, противоположной от нас стороне залива, и опоясанный мощными стенами. Укрепления, многочисленные башни и башенки бросали тень на морские волны и на город. Но тень замка отнюдь не угнетала местных жителей, наоборот, она была залогом процветания.

Бодвар - небольшой, яркий, опрятный был скорее увеселительным, чем торговым поселением. Что не значит, будто обитали в нем бездельники. Перчаточники и сапожники, портные и шляпники, пекари и кондитеры и прочие ремесленные мастера - все здесь имелись. Но лишь те, кто работает по юфти и сафьяну, шьет из шелка и бархата, печет хлеб из тонкой белой муки. Замок на скале был летней резиденцией герцога, и над главной башней морской ветер полоскал знамя с единорогом. А Бодвар обслуживал нужды герцогской свиты, а также наезжавшей сюда поразвлечься эрдской знати.

Нынешним летом, правда, было не до развлечений - ни охот в окрестных пустошах, ни сельских праздников, ни театральных представлений. Хотя престарелый Гарнего Иосселинг, герцог Эрдский, как всегда в это время года, посетил свой любимый замок. Болезни и годы уже давно томили его, но впервые он отменил установленные этикетом увеселения.

Горожане притихли и каждое утро первым делом задирали головы, ища взглядами герцогский штандарт на вершине башни. И, видя, что он не приспущен, облегченно вздыхали и крестились. Старика в замке ленились называть полным именем и титулом, с ним мало считались, его ругали в кабаках, но к нему привыкли. Казалось, он был всегда, хотя не так уж долго он носил герцогскую корону - ненамного больше, чем я живу на свете. И если подумать, не такой уж он был старик. Но горячая некогда кровь Йосселингов выкипела, и преждевременная дряхлость стала их уделом.

Господи! Ну неужели, если оба брака герцога были бесплодны, он не мог решить вопрос с наследием как-нибудь по-иному? Избавил бы себя и подданных своих от множества хлопот. Еще о прошлом годе это не поздно было сделать. Женился бы в третий раз, это и церковь вполне дозволяет, даже обычным людям, не говоря уж о правителях. В шестьдесят с небольшим многие мужчины способны состряпать молодой супруге наследника. А если нет, молодые супруги обычно обходятся сами, и те, кто желает, чтоб род их продолжился, как правило, закрывают на это глаза. Если же такой вариант ему претил, известен и другой - объявляют о беременности супруги, а к надлежащему сроку здоровенький младенец мужского пола где-нибудь да находится. Черт побери, ведь его светлость - не правящая незамужняя дама, которая не могла бы провернуть подобной аферы без ущерба для своей чести, вроде покойной британской Елизаветы, вынужденной, по этой самой причине, завещать трон и государство тем придуркам, что там нынче у власти. Потому что придурок на троне лучше смуты и гражданской войны, так же, как малолетний наследник - лучше, чем никакого. И в Англии смута оказалась если не вовсе предупреждена, то хотя бы отсрочена... да, но почему наш Йосселинг, если его дворянской гордости противны все вышеперечисленные уловки, не усыновил кого-то или просто не завещал власть напрямую, как Елизавета? А потому - тут же ответила я себе, что Елизавета была суверенный монарх в своем праве и, как учил меня Фризбю, к тому же глава их еретической церкви. Гарнего же его светлость Йосселинг имеет над собой императора и обязан считаться с его волей. И коли герцог не волен сам выбирать себе наследников, ему следовало... смотри выше. Теперь уже поздно, даже если он сожалеет. Да, честь его и родовое имя остались незапятнанны. Но мне всегда казалось, что, кроме чести, правителям неплохо бы, хотя бы иногда, думать о благе подданных. О народе. Впрочем, если ученые академики, которые наверняка не пурпуром были повиты, не думают о народе, то почему о нем обязан думать герцог? И тем паче - император.

А Тальви, если он дорвется до власти, будет думать о народе? Ларком утверждал, что да. Но у меня на сей счет были сомнения. Когда мы выехали из замка Тальви на очередную встречу заговорщиков, я опасалась, что она будет в Эрденоне. Мне не хотелось бы снова оказаться перед зданием Торговой палаты. Вот тоже вопрос - если Тальви станет герцогом и переселится в Эрденон, он что, каждый раз будет стараться обогнуть площадь Розы? Или проезжать по ней закрыв глаза? Хотя он вроде упоминал, что менее восприимчив к подобным фокусам, чем я. Причем неясно было, считает он это своим достоинством или пороком. Так или иначе, поездка в Бодвар помогла бы избавиться от этих мыслей.

Антон Ларком тоже отбыл - и как раз в Эрденон. После кратковременной радости, вызванной появлением эйсанского рыцаря, я была рада от него избавиться. Ехидные предсказания Тальви явно подтверждались. Он и вправду не предпринимал в моем отношении никаких действий, но меня утомляли его преданные взоры, к вечеру становившиеся чрезвычайно тоскливыми. Несомненно, воображение безоглядно рисовало ему определенные сцены. Должна признаться, они не слишком отличались от действительности... Может, Тальви это и забавляло, но я бы предпочла не испытывать на прочность ничью безупречность. Хорошо, что мы пока расстались.

На сей раз Тальви проявил значительно больше благоразумия, чем в предыдущие недели. А именно - взял с собой столько же людей, сколько было с ним в Кинкаре, и предоставил мне вести отряд. Честно говоря, на моих тропах он мог бы вообще обойтись без охраны, но кто знает - может, свита была нужна ему для представительства. Только в виду Бодварского залива мы выехали на дорогу. Но, повинуясь указаниям Тальви, в город не свернули, а направились к Хольмсборгу. Владелец поместья, как я поняла, принадлежал к числу заговорщиков, но вряд ли-к старой знати. Хольмсборга был не перестроенным феодальным замком, как Тальви, а сравнительно новым домом, просторным, безвкусным, но не лишенным уюта. Нас встретил хозяин, сравнительно молодой человек, высокий, крепкий, с несколько вялым ртом под тонкими светлыми усами. Звали его Руперт Мальмгрен, и выговор у него был столичный, так же как у Тальви и Альдрика, - тоже получал образование в столице? Или просто равняется на вышестоящих?

В поместье уже находился пропадавший последние недели в нетях Хрофт, а на следующее утро прибыли Фрауэнбрейс и друг душевный Без Исповеди. Причем если последний прикатил откуда-то издалека, то Фрауэнбрейс, похоже, был здесь раньше нас. Возможно, он и вызвал сюда Тальви.

Фрауэнбрейс - представитель герцога в Тримейне. И если он по-прежнему не в Тримейне или успел побывать там и снова вернуться, значит, обязанности или обстоятельства велят ему находиться рядом с господином.

Вопрос только в том, кого он считает своим господином.

Разумеется, сомнениями своими с Тальви я не делилась. Ни относительно Фрауэнбрейса, ни прочими. Он бы меня высмеял. Или просто сказал бы: с какой стати я должна радеть о благе человеков, если я не человек? То есть еще меньше человек, чем он сам. А ведь ринулась я в этот заговор с намерением залезть в него поглубже, погрузиться по самые уши, по одной лишь причине - надеялась, что это поможет забыть все то, что наговорил мне Тальви. И не сосредоточиваться на исполнении долга, как он его понимал.

Да и некогда мне было делиться с ним сомнениями. Оказывается, Фрауэнбрейс неспроста дожидался нас в Бодваре. Вместе с Тальви они были намерены нанести визит в герцогскую резиденцию. Без меня. Хотя большая часть свиты его сопровождала.

- А если это ловушка? - спросила я его. - Если тебя арестуют? Подумаешь, десять человек охраны! Бывали случаи, когда и двести ничего поделать не могли.

Тальви ответил отрицательно, хотя и не так, как обычно отвечает на подобные предположения знатный дворянин - не посмеют, мол. Что доказывает - когда дело не касалось его навязчивой идеи, он был способен мыслить весьма разумно.

- Вряд ли. Сейчас это им невыгодно. Чем дольше продлится это шаткое равновесие, тем удобнее его светлости...

Да, он был разумен. Но я не была уверена, что разумен старый подагрик в замке на скалах, как и его советники. И в том, понимает ли он свою выгоду. Скорее уж, все свидетельствовало об обратном. Тальви я об этом также не стала говорить, равно как и умолять взять меня с собой. Какой бы дамою я ни прикидывалась бы перед провинциальными соседями Тальви, на официальном визите у хворого правителя герцогства я была совершенно неуместна. Даже если бы я была не любовницей Тальви, а законной женой и надо мною не висел бы смертный приговор, все равно я оставалась потомком Скьольдов, ужасных Скьольдов, врагов Бога, государства и человечества.

А жаль, право слово! В действительности Скьольдам было наплевать на человечество, и они, надо думать, изумленно вытаращили бы глаза, услышав это слово, но человечество лишилось возможности лицезреть символическую картину: последняя из Скьольдов перед последним из Йосселингов. Конец старых эрдских родов.

За отсутствием Буна Фризбю, красоту этого сопоставления мог бы оценить Альдрик, однако и с ним я не могла перемолвиться. Он уехал вместе с Тальви. Ладно, если там что- то приключится, за Тальви будет несколько лишних шпаг... Так что мне оставалось лишь чистить оружие и поглядывать на башни и башенки, громоздящиеся над серой скалой. Напрасно поглядывать, потому что, если бы происходили в герцогской резиденции какие- то беспорядки, мощные стены и дальность расстояния не позволили бы мне их увидеть.

Но и беспокоилась я напрасно. Троица вернулась благополучно, равно как и свита. Подробностей посещения замка Бодвар я так и не узнала, но, сдается мне, оно было не слишком удачно. Но и не безнадежно. Иначе с чего бы Фрауэнбрейсу пускаться в продолжительные рассуждения о состоянии здоровья герцога?

- Иногда кажется, что конец уже близок, - повествовал он, - даже не столько по причине терзающих сиятельную особу приступов боли, сколько по полной апатии, неподвижности, отсутствию интереса ко всему, включая принятие пищи. Он страшно исхудал, а так как герцог и без того не отличался полнотой, его худоба, в совокупности с бледностью, производит удручающее впечатление. Но проходит дней пять-шесть, и вновь - вспышка деятельности. Больной начинает есть и пить, на бескровных щеках загорается румянец, он проявляет живейшее внимание к делам, выслушивает доклады советников, диктует указы и письма и даже, поскольку погода благоволит, приказывает выносить себя на прогулку...

Кому он это сообщает? - подумала я. Вряд ли Тальви и Рик не осведомлены о состоянии его светлости. Гормундингу и Хрофту? Или, может быть, мне? Сомнительно, и весьма. Одно только ясно - они попали в замок в один из дней, когда хворым герцогом овладевает безразличие. И собираются дождаться, когда он из этого состояния выйдет. Это очевидно, ибо мы, судя по всему, в ближайшее время не покидаем Хольмсборг.

Но на что они рассчитывают? Втянуть болезненного старца в свой заговор? И против кого - против него же? Я не совсем права. Если они и посягали на герцогскую власть, то не на власть этого герцога. И если его светлость в состоянии понять, что он не бессмертен, то подобное предположение выглядит не столь уж диким.

Беда в том, что, коли бросить обратный взгляд на всю его предыдущую жизнь и сопутствующие ей деяния, то бишь отсутствие таковых, как раз этого он понять не способен.

Что ж, ждать так ждать. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять, но как раз в этих занятиях мне по роду своей деятельности и пришлось изощриться. Равно как ждать и убегать.

Но чего мы ждали, сидя у моря? Только не погоды. Она и так была хороша. Просветления в состоянии здоровья его светлости? Возможно. Или еще кого-нибудь из заговорщиков. Ведь тогда за столом у Ларкома находился еще один человек, о котором впоследствии юный рыцарь отозвался, что он "бывает жесток". И было названо еще несколько имен, более в моем присутствии не повторявшихся. Нарочно?

Что привлекло в эту излишне грамотную компанию сугубого практика, каким выглядел полковник Кренге, нетрудно догадаться. Тальви обмолвился, и вряд ли случайно, что Герман Кренге происходит из младшей ветви рода графов Свантерских. Но уже около ста лет, после окончания Пиратских войн, Свантер вырван из-под власти графов и находится под управлением губернаторов, назначаемых непосредственно герцогом Эрдским, причем, как я понимаю, последнее обстоятельство явилось уступкой древним северным вольностям, отрицавшим прямое вмешательство императора в дела Эрда. И оно способно сыграть роковую роль. Из желания вновь прибрать к рукам родовое владение, хотя бы в качестве губернатора, а не графа, можно многим рискнуть, особенно если это владение - столь жирный кусок, как Свантер! Во всяком случае, иной причины для его участия в заговоре я не видела, и она представлялась более веской, чем у остальных. Ларком, предположим, полез в это дело из идеализма, Альдрик - от скуки и от любви к приключениям, Фрауэнбрейс - из желания сохранить при новом герцоге то положение, что он имеет при старом, а Самитш... ну, дабы не лишиться капиталов, помещенных в банках и торговых предприятиях, принадлежащих южанам.

Что до Гейрреда Тальви... Он сам рассказал мне, что подвигло его возглавить заговор. И если он говорил правду, то вряд ли его побуждения вызовут у меня сердечный отклик. Если же лгал - тем более.

Пока же мы провели еще два дня в Хольмсборге, словно стареющие кумушки, сплетничая и следя друг за другом. Фрауэнбрейс столь же охотно принимал участие в застольных беседах, как Альдрик, правда, в отличие от Рика, в поместье он не торчал постоянно и не ночевал - вероятно, посещал замок или встречался со своими агентами в Бодваре. Что здесь все, или почти все, а не один Тальви, имели собственную разведывательную службу - слепому ясно. К сожалению, имела ее и противоположная сторона... Наш любезный хозяин, то есть Руперт Мальмгрен, по моему разумению, представлял здесь интересы Тальви, так же, как Гормундинг, Хрофт и я. Не слишком ли большая роскошь - собрать нас всех без дела? Или Тальви считает, что может подобную роскошь позволить?

Так или иначе, мы задавали тон в разговоре, рассказывая байки, сплетни и предаваясь воспоминаниям: Фрауэнбрейс - об императорском дворе, Альдрик - о былой службе в гвардии, а я - о богатой событиями беззаконной жизни. Остальные более или менее слушали. Но единственным, кто воспринимал мои побасенки, лживые или нет, как издевательство и даже прямое оскорбление, был Хрофт. Странно - пора бы уже и привыкнуть. Другие же привыкли, как ни шокировало их поначалу мое явление, хотя были и познатнее его, и в обществе стояли выше. Что делать - я довольно повидала в жизни и убедилась, что для некоторых людей само существование мое на этом свете было непереносимо. И, увы, таких людей было больше, чем хотелось бы. Я это поняла давно и не огорчалась. Хрофт со своими выпадами напоминал маленькую собачку, которая тщится прокусить подбитую гвоздями толстую подошву. Вот если он от слов попытается перейти к чему-то более существенному - тогда другое дело. Однако сомнительно, чтоб он в присутствии Тальви на это решился.

- Какие, между прочим, были отношения у Гормундингов с Брекингами?

Эгир, разглядывавший туманный горизонт, ответил не сразу. Очевидно, он был занят собственными соображениями и до него поначалу не дошел смысл вопроса.

- Враждебные... но это было так давно, до основания империи... А почему ты спрашиваешь? - Он, наконец, оторвался от лицезрения Бодварского залива и повернулся ко мне.

Сегодня с утра, несмотря на пасмурную погоду, господа сорвались с места и отбыли. Не надолго, надо полагать, поскольку часть свиты осталась здесь. Эгир, несомненно, знал больше моего и потому волновался.

- Так... существуют разные предания... Два таких древних рода... - Тут он ожил окончательно: - Во-первых, наш род древнее. А во-вторых, все это почти сплошь враки. Ты, может, и балладу о Бреки слышала? Там одни выдумки. Скажут тоже! Собственный меч отрубил ноги Бреки-ярлу за то, что тот нарушил клятву мести! Это мой предок Улоф Гормундинг самолично изувечил Бреки, когда тот вероломно напал на его крепость, хотя и сам пал в бою. Но они, то есть мы и Брекинги, и вправду потом помирились. Сам святой Хамдир призвал их прекратить вражду...

Я поняла, что "правда" Эгира - всего лишь другая выдумка. Бун Фризбю, а он все же был человек образованный, не мне чета, утвержал, будто святой Хамдир - личность легендарная и в действительности никогда не существовал. И академическая "История", обожавшая деяния всяческих святых, его не упоминала. Зато "Хроника утерянных лет" на него ссылалась - правда, не в разделе о крещении эрдов, а в перечне любимых автором южных поэтов. Эрдский святой в компании карнионских бардов - это свидетельствует за себя.

- А что стало с Брекингами потом?

- Не знаю... - Эгир несколько растерялся. - Жили как-то... Служили империи... Я не слышал, чтоб кто-нибудь из них был сейчас жив. Странно, - добавил он, - ты не первая, кто меня спрашивает о Брекингах. Знаешь, кто еще задавал этот вопрос?

- Знаю. Патрон.

- Откуда?

- Догадалась. Я заметила, что у него большой интерес к эрдской истории.

Мой ответ, кажется, вполне успокоил Эгира.

- А вот о Бикедарах я не слыхала никаких историй, даже лживых.

- Еще бы! Дворянству Хрофта не намного больше ста лет, - произнес Эгир с превосходством человека, чья родословная длиннее раз в десять. - Его прадед был комендантом порта где-то западнее Тримейна, кажется в Солане, а дед во время Пиратских войн возжелал непременно содержать собственный полк, ну и пустил по ветру все состояние семьи... "И внук со своим столетним дворянством оказался там же, где и ты со своим тысячелетним", - мысленно закончила я. И стало быть, желает восстановить семейное состояние. Так же, как Эгир - так или иначе вернуть Гормунд. Что ж, причины вполне достойные, не хуже, чем у других.

- Я, пожалуй, выйду в город.

Эгир на мои слова отозвался нервным:

- Зачем?

- Просто разведаю что и как.

- Я с тобой.

- Нет. Кто-то из нас должен ждать патрона, и, сдается мне, лучше, если это будешь ты.

- А что я ему скажу, когда он вернется?

- Скажешь правду. Да может, я и сама вернусь раньше него.

- Возьми с собой хоть Малхиру! - крикнул он мне вслед.

- Тебе он нужнее, - ответила я не оборачиваясь. В Бодваря предпочла отправиться пешком, хотя расстояние от Хольмсборга было довольно приличным. Привычка, знаете ли, - на всадника в маленьком городе всегда обращают больше внимания, чем на пешехода. Спустившись с холма, я вышла на проезжую дорогу, что вела прямо в городишко. Забавно - всякий уважающий себя город, пусть и небольшой, всегда огражден стенами, а у Бодвара, хоть я и была уверена, что жители его себя уважают, стен не было. Укреплен был замок на скале, а не питающий его город. Падет замок, не будет и города.

Море сегодня было темно-серым, порой почти черным, с масленистым оттенком, а то вдруг начинало отливать бледно-зеленым. Вдоль бухты толпились опрятные белые дома под черепичными крышами. Из-за пасмурной погоды глянец на черепице потускнел, и она казалась не красной, а бурой, цвета засохшей крови. Что за сравнение, право... Я отвела взгляд. На берегу, возле рыбачьих лодок, торговали свежепойманной рыбой, омарами, устрицами. Ежели кто покупает устриц, то можно без ошибки сказать, что это для господского стола - городское сословие в Эрде, даже те, кто при деньгах, устриц не жалуют, полагая, что такое кушанье солидному человеку принимать не пристало. Но сегодня покупателями были лишь гостиничные слуги и жены горожан. А в замок, без сомнения, рыбу доставляют поставщики, время свое здесь не тратящие. Надо бы взять на заметку, кто они... - Немного дальше, на небольшом мысу, разделявшем рыбацкую и корабельную пристани, виднелась приземистая церквушка. Сложенная из грубых необработанных камней, она показалась мне очень старой. Я спросила о том у торговки, едва не тычущей мне в лицо огромным палтусом, и она, гордо подбоченившись, кивнула.

- Угу. Сам святой Эадвард церковь заложил, еще ни города не было, ни замка.

- Разве он здесь жил? - Насколько я помнила, легенды связывали деяния этого святителя Эрда с более северной частью герцогства.

- Ты что думаешь, я вру? - оскорбленно вопросила женщина.

- Упаси Господи! - Последнее дело спорить с торговками рыбой, из всех торговок они самые горластые, уж не знаю почему. Но палтус я, конечно, не купила. Ничего не имею против свежей рыбы, но как бы я вперлась с ней в церковь?

Рыба была символом первых христиан, не здесь, в Эрде, а еще в Римской империи, говорил мне Фризбю. И рыба на языке символов также означает душу...

Может, поэтому святой Эадвард здесь церковь и основал.

Подойдя поближе, я поняла, почему церковь выглядела такой маленькой. Первоначально она была выше, но сильно ушла в землю. Если ей не семьсот лет, как утверждают, то все равно она немногим моложе. Здесь тоже шла торговля - точнее, сидела - в лице местного служителя. Свечи, освященные ладанки с изображением святого Эадварда, которые следовало бы продавать внутри, он вынес наружу и зазывал посетителей не хуже ярмарочного балаганщика, что делать под сводами дома молитвы было бы как-то неподобно. Я не собиралась останавливаться, но он так верещал, что я рассудила - лучше немного потрепаться, дешевле выйдет. Я спросила его насчет святого Эадварда, и он подтвердил - да, в древние времена святой жил здесь отшельником, как раз на этом мысу стояла его хижина, и отсюда он ушел, повинуясь велению свыше, на Север, дабы заложить там аббатство Тройнт.

Тройнт. Тальви упоминал это аббатство... да, в связи с книгой Арнарсона.

Но здесь не может быть никакой связи! Святой Эадвард жил на полтысячелетия раньше, чем на землю Эрда ступили пресловутые изгнанники. Или Тальви опять чего-то недоговаривает?

- ... И здесь чтут всех эрдских святых и мучеников, - продолжал лопотать привратник, - и епископа Бильгу, и преподобного Снорри, и невинно убиенного Агилульфа...

"История Карнионы не имеет своих мучеников, в отличие от Эрда... "

- А святого Хамдира? - перебила я его.

- А как же! Там его образ, в глубине, у западной стены.

Вот тебе и легендарная личность. Не миновать мне продолжить изучение церковной архитектуры герцогства Эрдского. Я заплатила пол-эртога, купила свечку и ступила внутрь. Дверь, просевшая, как и вся церковь, стала такой низкой, что мне пришлось несколько наклонить голову. Священника не было, но перед алтарем горело несколько свечей. В их размытом свете труднее было сосредоточиться, чем в полной тьме. Я запалила собственную свечу и повернулась, ища святого Хамдира. Здесь были иконы, написанные на досках, а не фрески, которые в непосредственной близости с морем давно погибли бы от сырости Иконы тоже давно не подновляли, они потемнели, и святых с трудом можно было разглядеть, не то что опознать. Головы, неестественно крупные по сравнению с телами, почти незаметными под складками жестких просторных одежд, пронзительные глаза, длиннопалые руки - манера письма, от которой давно отказались в империи, да и во всем мире наверное. Вот этот, с раскрытой книгой и в митре, скорее всего, епископ Бильга. А книга - "Библия эрдов". С отсеченной головой - Агилульф. А может, и не он, усекновением главы претерпел мученичество не он один... А тот, за спиной которого виднелось какое-то строение, должен быть легендарным Хамдиром, поскольку никаких более изображений в указанном причетником углу не было. Я приблизилась, чтобы поставить свечу у образа, и рука моя дрогнула.

Я узнала его.

Старик, привидевшийся мне в кошмарном сне в свантерской гостинице. Он чертил на земле и нес какую-то ересь в южном духе... что-то про правую и левую линии и врата...

Врата.

Чепуха. Все старые изображения похожи как близнецы. Вот и тогда во сне мне припомнилось одно из таких изображений. А сейчас я вижу подобное ему. И все.

Белобородый и беловолосый старик в коричневой одежде, не многим отличавшейся цветом от его лица, благодаря сырости и копоти, смотрел мне в глаза, и они от напряжения и мерцания свечей вдруг заслезились. Я обмахнула ресницы и взглянула на строение за спиной старика. Мне показалось, будто на воротах его что-то написано. Но, приглядевшись, я с трудом разобрала, что это рисунок. Квадрат, вписанный в круг, а внутри квадрата, кажется, еще круг, но я бы не поручилась, слишком уж плохо было видно, однако, если так, рисунок можно было бы продолжать до бесконечности...

Но именно его, помимо черточек и линий, рисовал на земле старик из моего сна.

"Ты все еще ничего не понимаешь? Совсем не понимаешь? " - спросил он.

Встряхнув головой, как вздорная лошадь, я поспешила к выходу из церкви. Уезжая в Бодвар, я хотела вырваться из окружившего меня ожившего бреда, но шагнула лишь на новую его ступень.

Снаружи, по сравнению с полумраком церкви-ловушки, было очень светло, хотя солнца не было видно попрежнему. Свежий морской воздух и пронзительные вопли чаек, мешавшиеся с не менее пронзительными голосами торговок, способствовали прояснению мыслей.

Напрасно я грешу на владетеля замка Тальви. Я не потеряла сознания, у меня даже голова не закружилась. Из чего следует, что ни святой Хамдир, ни изображение его к чужим мирам отношения не имеют. Да и кошмарный сон в Свантере никак не был связан с тем, что могли принести или сотворить изгнанники. Он привиделся мне, когда я начиталась "Хроники утерянных лет". Хроники, ссылавшейся, помимо прочего, еще и на авторитет святого Хамдира.

Тальви утверждал, что автор "Хроники... " многое придумал или переврал. А я согласилась считать, что Тальви прав.

Теперь получается, что хронист тоже прав?

Но в чем? В своих ссылках на южных поэтов? На каббалу? Напрасно я так небрежно читала соответствующие страницы. Черт, я и Арнарсона просто пролистала... Арнарсон. Аббатство Троинт. Святой Эадвард. Святой Хамдир Любопытная цепочка выстраивается. Неужели все связано?

В "Хронике... " было сказано, что карнионцы были так не похожи на эрдов, что эрды не считали их людьми. Одной из особенностей карнионцев было их исключительное долголетие... И они знали об иных мирах... а если судить по святому Хамдиру, то и эрды о них знали...

Если я сейчас не прекращу об этом думать, я свихнусь. И тогда смогу поверить во все - в Темное Воинство, в меч, отрубиший ноги Бреки-ярлу, в Брошенную часовню, которая была последними вратами нашей стороны, в союз мужчины и женщины, сокрушающий злые силы... не говоря уж о том, что мы - изгнанники в этом мире.

Господи всемилостивый! Но разве не все люди - изгнанники в этом мире? Разве ты не сотворил их в саду Эдемском?

Ветер становился сильнее, и темно-серые волны под сумрачным небом быстрее катились к берегу и выше вздымались вверх. Но все это было не так страшно. Как в той песенке: Не такой уж сильный ветер, Не такой уж сильный шторм. Не такой уж страшный грохот У береговых камней...

Я обошла мыс по кромке, так что мелкие брызги оседали на моем лице. Это тебе в наказание, Золотая Голова, ты же собиралась в город, а не паломничать по святым местам. Вспомни, к чему обычно приводят твои благочестивые порывы. Одно утешение - расположение церкви исключает наличие подземного хода. Хоть здесь кто-то не использует дом молитвы в пагубных целях... Вообще-то подземного хода не должно быть и в замке, если у них не было умельцев прорубать скалы. А вот в Тальви таковой вполне даже может быть, надо выяснить во благовремении... не потому что я собираюсь убегать, просто лишние знания никогда не мешали.

Как ни затянули небо тучи, а дождя нет. Бывают такие дни - все кажется, что дождь вот- вот хлынет, но хляби небесные так и не разверзаются, только ветер играет над волнами.

Если брызги выше мола - Соль морская нам полезна. Если в тучах нет просвета, Значит, воздух будет чист...

Впрочем, я еще не встречала городов, где воздух был бы вполне чист, и с этим следовало смириться, а не сетовать. Бодвар был еще не из худших. Здесь даже улицы мощеные - роскошь, которую мой родной Кинкар, будучи значительно больше Бодвара размерами, до сих пор не может себе позволить, предоставляя своим обывателям после дождя утопать по колено в грязи. И улицы здесь были значительно шире, чем обычно в таких маленьких городах. Явно рассчитаны на кареты, что подъезжают к местным гостиницам или направляются прямо к замку. Карета и катила сейчас по улице - тяжелая, золоченая, запряженная шестерней. Надо сказать, что на лошадей-то я и загляделась поначалу, даже не на лошадей - на сбрую. Кони светло-золотистой масти были неплохи и сами по себе, хотя видывали мы и получше, однако природных достоинств их владельцу явно было недостаточно. Наборная металлическая упряжь, вызолоченная (не золотая, конечно, золото слишком быстро стерлось бы), вплетенные в длинные, тщательно расчесанные хвосты и гривы радужные ленты, султаны из фазаньих перьев, стразовые накладки с бисерной бахромой на налобниках - все это невольно останавливало взгляд, не могу, правда, признать, чтоб его ласкало. Карета торжественно громыхала по булыжникам, сопровождаемая конными лакеями в пестрых ливреях, в сторону находившейся от меня по левую руку гостиницы, носившей гордое название "Слон и замок". Каковые и были изображены на вывеске. И если замок, ежедневно находившийся у горожан перед взором, все же вдохновил живописца намалевать нечто соответствующее названию, то со слоном дело обстояло хуже. Более всего он напоминал свинью-переростка с непомерно вытянутым носом. Во всяком случае, мне так показалось, я ведь тоже не великий знаток по части слонов.

Не успела я подумать об этом, как из-за угла вывернулась еще одна карета, гораздо меньше и легче предыдущей и на первый взгляд - гораздо более скромного вида. Но удобство и простота ее конструкции свидетельствовали об крупных деньгах, так же, как и ременная упряжь, а четверка игреневых лошадей была не в пример резвее золотистых. Они быстро догоняли роскошную золоченую карету, и разминуться им было бы трудновато, но кучер, правивший шестерней, и не подумал сворачивать в сторону. Кучер четверки тоже не сдерживал лошадей, из лихости, а может, считал, что проскочит между соперником и стеной ближайшего дома. И проскочил бы - места там, пожалуй, хватило бы, да лошади золоченой кареты испугались и шарахнулись, а возница не удержал поводьев. По счастью, никто из прохожих не пострадал, зато карета могла бы перевернуться, если бы второй кучер не остановил своих лошадей и не кинулся на выручку своему незадачливому собрату. Тут начался любезный всем уличным зевакам беспорядок и содом. Золоченая карета, грузно дрогнув, встала, зато лошади шестерни вовсе не собирались успокаиваться. Они принялись грызться между собой, а также по возможности стремились укусить игреневых. Второй возница похватал за узду чрезмерно ретивых, на что первый кучер, мгновенно позабыв об оказанной ему услуге, скатился с козел с криком: "Своих удерживай, сволочь черномазая! " Что было не совсем точно - тот был хоть и смугл как головешка, но вовсе не негр. Публика в предвидении мордобоя потянулась ближе. Но я-я замерла на мостовой. Когда золоченую карету развернуло, в поле моего зрения оказалась дверца, а на дверце - герб. Довольно сложный герб - я уже говорила: чем новее у нас знать, тем замысловатей у нее гербы. Это был щит, разделенный на четыре части. В верхнем правом углу был изображен двухвостый лев на золотом поле, поднявшийся на дыбы, с мечом в лапе, в левом - на пурпурном фоне три белые рыбы. В нижних углах соответственно имелись зеленые и красные ромбы и гарцующий черный единорог, коего рог был украшен цветочной гирляндой. Венчала все это графская корона, а внизу вилась лента с девизом "Верность есть награда".

Вот оно как... Между тем драка не только назрела, но и началась. Пока я глазела на герб, возницы успели сказать друг другу, кто они такие и кем были их родители, а второй возница сверх того успел объяснить - и наглядно показать, - что таким косоруким пристало держать вместо поводьев. На что графский кучер, рыча, попытался заехать обидчику по ланитам, но тот, маленький, жилистый и ловкий, успел уклониться от зубодробительного кулака и двинул неудачливого верзилу в солнечное сплетение с удивительной для ею росточка силой. Графский кучер отлетел, однако о мостовую не приложился, ибо был принят в дружеские объятия соскочившим с запяток кареты лакеем, запричитал: "Убью морду южную! ", но в бой уже не рвался. И не надо было - спешившиеся слуги сунулись казнить дерзкого. Но не тут-то было. Кучер взмахнул хлыстом, который до сих пор еще не пускал в ход, и сбил шляпы с пары выступавших в авангарде. Это была, несомненно, просто предупредительная акция. Есть большие мастера управляться с хлыстом и способны творить с ним настоящие чудеса. Гайдуки, похоже, это знали не хуже меня, поэтому топтались на месте. Из занавешенного кружевами окна протянулась повелительным жестом рука в вышитой лайковой перчатке, и один из лакеев, попятившись, распахнул дверь с гербом и спустил складную лестницу. Прошествовавший по ней господин являл собой образец столичного щегольства, отнюдь не исчерпывавшегося стилем нарядов Рика и Фрауэнбрейса. Если я не забыла названий модных расцветок тканей, которые называла мне мадам Рагнхильд, то атлас, пошедший на его камзол и штаны, был цвета сырой говядины. Чулки на нем были лазурные, башмаки и шляпа с высокой тульей - одинакового оранжево-коричневого оттенка, а высокий воротник плоили желтым крахмалом - верх тримейнской изысканности. У него было округлое лицо с мягкими, несколько расплывчатыми чертами, которые ошибочно считаются женоподобными, слегка вдавленный нос, каштановые волосы, завитые мелкими кольцами, и короткая борода. Таков, стало быть, если только это не самозванец, Виллибальд Уоттон восьмой граф Вирс-Вердер.

- Южане? - произнес он в нос. - У стен самой герцогской резиденции? Да еще ведут себя столь нагло? - Здесь чувствовался стиль опытного оратора, правда весьма ограниченного толка. - Ну-ка, проучите мерзавцев...

Подбодренные хозяином, лакеи снова возобновили наступление и снова напоролись на хлыст - только теперь кучер ударил не по шляпам. До сего момента слуги Вирс-Вердера не проявляли особого бойцовского духа, хотя их было много, а противник - один. Но тут, схлопотав хлыстом по личикам, они начали доходить до нужной кондиции. На свет Божий явились ножи. Мне все это крепко не понравилось, и, видимо, не только мне. Послышалось невнятное ругательство, и на мостовую спрыгнул владелец кареты. Для пущего эффекта это должен был бы оказаться Нантгалимский Бык, но я почему-то сразу в этом усомнилась. Хотя, если прозвище давали по телосложению, оно отчасти было уместно. Владелец четверки игреневых был крупным широкоплечим мужчиной лет за сорок, чрезвычайно смуглым и от природы настолько заросшим густым кучерявым волосом, что поневоле имел несколько неопрятный вид, несмотря на то что шейный платок и манжеты его были безупречно чистыми, не говоря уж о самом кафтане. Его выскобленный подбородок отливал синевой, плоская шляпа без пера словно пружинила поверх курчавой шевелюры, - не человек, а бедствие для цирюльника. Одет он был для неопытного наблюдателя весьма и весьма скромно, однако о его наряде можно было сказать то же, что и о карете. Кафтан его был пошит из чрезвычайно добротного сукна; темно-синего, почти черного, а витая серебряная цепь, разместившаяся на мощной груди, свидетельствовала вовсе не о том, что у владельца нет денег на приобретение золотой. Просто в Карнионе дворяне мантии, а также те, кто преуспел на торговом и финансовом поприще, носят знаки отличия из серебра. Из кареты, надобно добавить, он появился не один. Его сопровождал слуга или телохранитель - длиннорукий, с перебитым носом и ранней лысиной, словно обработанной дубильщиком - словом, был так похож на моего знакомца Кривого Мо Хантера, шкипера с "Гордости Карнионы", что сердце радовалось. Только у этого оба глаза были на месте.

- Эй, кому здесь южане не нравятся? - проговорил носитель серебряной цепи. - Подходите, милые, побеседуем... на это мы всегда готовы, клянусь святым Бреннаном!

Слуга и кучер - оба заняли боевые позиции рядом с ним. Телохранитель, скаля прокуренные зубы, извлек серьезного вида тесак. К пистолету, засунутому за широкий красный матерчатый пояс, он не притронулся. А хозяин его - тот вообще стоял перед нападавшими с голыми руками. Правда, ручки у него были еще те - пусть и холеные, при всей своей волосатости, однако вполне способные завязать кочергу узлом. И даже с бантом. Однако пистолет у него тоже имелся - его очертания проступали под тканью кафтана. Это и было самое оскорбительное - перед многократно превосходящим противником южане не торопились хвататься за пистолеты. Тем не менее чувствовалось, что в случае необходимости оба не поколеблются пустить пистолеты в ход - и слуга и хозяин. Здесь я могла доверять своему чутью - мне неоднократно приходилось наблюдать подобные переделки, да и участвовать в них - не намного реже. Граф Вирс-Вердер, наверняка не имевший моего опыта, тоже это ощутил. Южане, при их видимом легкомыслии, были готовы сражаться всерьез. А его люди - вряд ли. Одно дело - отлупить всей оравой одного беззащитного и совсем другое - нарваться на пулю. Случись это в Эрдено-не или даже в Свантере, из положения можно было бы выкрутиться, бросив клич в толпу: "Южане наших бьют! Режь карнионскую рвань! " - и так далее. И пошло бы ведь, и пуля бы толпу не остановила. Но здесь Бодвар. Здесь публика совсем другая. Чистая здесь публика, пусть и мастеровая по большинству. Посмотреть на драку - это всегда пожалуйста, это с удовольствием. Но лезть в нее, портить руки свои драгоценные, поднаторевшие в изготовлении предметов роскоши, воистину золотые руки, бодварские ремесленники не пожелают. И, обведя взглядом окруживших обе кареты зевак, граф Вирс-Вердер это понял. Может, он и не блистал великим умом, судя по прежним его действиям, но последним идиотом он тоже не был.

- Довольно, - сказал он. - Нечего обо всякую сволочь мараться. Они и так порядком наказаны... своим испугом. - И сделал знак, чтоб его подсадили в карету.

Кто здесь испуган на самом деле, видно было и слепому. И пока золоченая карета отъезжала, южане нагло хохотали, уперев руки в бока. Все трое, на разные голоса. Я заметила, что возле "Слона и замка" карета Вирс-Вердера останавливаться не стала. Ничего, в Бодваре есть и другие гостиницы. А может, граф Виллибальд и вовсе не намерен останавливаться в гостинице и катит прямиком к герцогу.

Осознав, что кровопролитие не состоится, и вообще все интересное закончилось, любопытствующие начали расходиться. Побрела прочь и я, по пути пытаясь осмыслить увиденное. Конечно, мне было приятно, что южане не только не боятся приезжать в герцогство Эрдское, но и не дают себя в обиду. Ведь что бы ни внушал мне Тальви, я продолжала считать себя наполовину южанкой. Но что-то в данном происшествии меня тревожило. Только не появление в Бодваре "источника радости и света". Если Тальви и его достойные друзья занимаются интригами у одра скорби угасающего герцога, почему бы Вирс-Вердеру не заняться тем же? Скорее следовало бы удивиться обратному. Но это столкновение... Тальви рассказал мне, что, несмотря на демонстративную ненависть к южанам, Вирс-Вердер поддерживает тайную связь с некоторыми карнионскими финансистами и не брезгует пользоваться их денежками. А этот богатенький южанин явно из купцов или банкиров. Что, если окруженный многочисленной свитой Вирс-Вердер отступил вовсе не по слабости характера и вся эта стычка была затеяна лишь для отвода глаз? Иначе зачем бы южанину при нынешних эрдских настроениях соваться в Бодвар - город, где у южан, как известно, нет никаких торговых интересов? Только при наличии каких-то других интересов, возможно связанных с предстоящей сменой власти...

- Ну, клянусь святым Бреннаном! - произнесла я вслух. - И преподобной Урсулой Скельской! И Айге Фораннанской!

Малый в зеленом шерстяном джеркине, заслышав южную божбу, шарахнулся от меня на другую сторону улицы.

Однако они что, заранее предусмотрели и то, что лошади перегрызутся? А чтоб никто в самом деле никого не побил, слуг посвятили в свои затеи? Или просто ловко воспользовались подвернувшейся возможностью?

С такими мыслями я вышла за пределы Бодвара. Двигать по проезжей дороге в Хольмсборг мне не хотелось, и я свернула в сторону моря. Там подъем был гораздо круче, но путь - короче. Пожалуй, он был даже чересчур крут - это я почувствовала, пробираясь между серых гранитных валунов с вкраплениями слюды, среди которых дрожали на ветру темные столбы можжевельника. Пару раз мне пришлось останавливаться, чтобы перевести дыхание. Со склона открывался вид на Бодварский залив, отчетливо был виден мыс и церковка на нем. Я вспомнила старика и встряхнула головой, дабы избавиться от наваждения. Признаться, это удавалось с трудом. Я могла припомнить только один случай, чтоб меня так сильно зацепило за живое рисованное изображение, но ничего таинственного и загадочного в нем не было. Года два назад, в лавке у Фризбю, я рылась в различных его приобретениях и увидела в углу портрет молодой женщины в богатом платье, алом и белом, по моде прошлого века. Цвета вряд ли были подобраны случайно - женщина была очень бледной и рыжеволосой и одевалась в тон. Парча, бархат и драгоценное шитье не слишком удались живописцу; я догадывалась, что работа писана не с натуры, а является какой-нибудь ученической копией. Единственное, что на портрете вышло удачно, - это лицо. Чрезвычайно правильные черты, впалые щеки, серые глаза, крутые рыжеватые брови, того же оттенка, что и волосы. В юности эта женщина, несомненно, была красавицей, но теперь в ее облике в первую очередь прочитывались невероятный ум (я бы поостереглась назвать его мудростью) и чудовищная сила воли, которые почти зримо сжигали, изничтожали красоту и вскорости неизбежно должны были уничтожить ее совсем, превратив лицо в ничего не выражающую каменную маску.

- На что это ты уставилась? - спросил Фризбю, шагая через поддельные антики. - А! Покойная королева английская. Убогая копия, да ты и сама, разумеется, догадалась. А оригинал был писан для шведского короля. Он то ли помешался от любви к ней, то влюбился в нее, потому что был безумен... Последнее более вероятно - влюбиться в такую неимоверную стерву, - да простит меня Господь за подобный отзыв об ее величестве, великого ума была женщина, - способен только сумасшедший...

Тогда-то я и заинтересовалась жизнеописанием королевы-девственницы, и увлекло оно меня необычайно. Но всякий способен заметить, что тот случай схож с сегодняшним лишь внешне. Никогда "царственная весталка" не являлась мне в снах, ни до, ни после того, как я увидела ее портрет, и уж тем более не разговаривала со мной. Но это было до встречи с Тальви...

Пройдя по осыпающемуся карнизу над обрывом, я снова выбралась на дорогу, почти у самых решетчатых ворот имения. Они были раскрыты - видно, только что кто-то приехал. Никак наши господа заговорщики изволили вернуться или нагрянул еще какой-нибудь гость?

Сквозь решетку я увидела идущего по двору Эгира Гормундинга. Он тоже увидел меня и помахал рукой. Когда я уходила, он был встревожен, а сейчас его физиономия сияла довольством, и виной, конечно, было не мое возвращение. За спиной Эгира, у парадного крыльца Хольмсборга, я разглядела уже знакомую мне легкую карету. Конюхи выпрягали четверых шоколадных лошадей со стриженными щетками белыми гривами.

Тальви я встретила в галерее. От Эгира я узнала только, что "наши благополучно вернулись", но и Тальви не склонен был распространяться о событиях дня. Окинув меня рассеянным взглядом, он бросил: "Ступай переоденься" - и сам двинулся, в сопровождении Ренхида, куда-то вниз по лестнице.

Что ж, переодеться так переодеться. Если он желает меня удивить нежданным (или, напротив, слишком жданным) визитером, так ничего не выйдет. А изменить обличье стоит. Если южанин успел заметить меня в толпе - что весьма сомнительно, учитывая обстоятельства, нужно сделать так, чтобы при свидании он меня не узнал. И посмотрим, как он поведет себя, когда станет известно, что я знаю о его встрече с Вирс-Вердером. Поэтому я приоделась и приукрасилась с тщанием, какового не применяла для сборища гостей в замке Тальви. Правда, здесь не было Мойры, чтобы мне помочь. Имелась в Хольмсборге женская прислуга, и предостаточно, да все колоды колодами, проще обойтись без них.

В обеденном зале, помимо всех моих знакомцев, обретался тот самый южанин. И выглядел он столь же неопрятно, хотя, бьюсь об заклад, успел умыться с дороги. Мне он был представлен, как "Каллист, который представляет наши интересы в Карнионе". Я вспомнила, что это имя мелькало иногда в беседах заговорщиков. Он, судя по всему, и должен быть тем человеком из карнионских деловых кругов, что снабжал информацией Тальви и Самитша. При моем имени он и бровью не повел - брови у него были богатые. То ли не знал, кто такие Скьольды, то ли знал очень даже хорошо. Поздоровался столь куртуазно, что родовитые гости Тальви могли бы поперхнуться от зависти, и подошел мне к ручке.

Что ж, посмотрим, друг любезный, чьи интересы ты представляешь. И где.

Тон в застольной беседе, как всегда, задал Рик.

- Вообразите! - обратился он ко мне через весь стол. - Произошло недоразумение. Наш молодой друг, - он небрежно кивнул в сторону Хрофта, - сообщил, что достопочтенный наш гость, - на сей раз последовал жест в направлении Каллиста, жест, исполненный редкостного изящества, - поедет через Анвейл, и мы решили встретить ею, дабы избавить от необходимости заезжать в город, ведь он никогда не был в Бодваре и не знает окрестностей... А он ехал через Мурвейл, это совсем другая дорога. Ужасно, не правда ли?

- Забывчивость в столь юном возрасте. - это серьезно, - поддакнула я. (Хрофт был никак не моложе меня и вряд ли намного моложе Рика. )

- Если это забывчивость, - мило заметил Рик. Каллист, улыбаясь, разглядывал столовый прибор.

- Не будем придавать значения тому, что разрешилось вполне благополучно, - промолвил Фрауэнбрейс.

- Тем более, что крюк, который мне пришлось сделать, заехав в Бодвар, имел весьма забавные последствия и принес нам новые сведения. - У Каллиста был очень низкий голос, он показался бы даже грубым, но его смягчал южный выговор.

- Вы имеете в виду столкновение с графом Вирс-Вердером? - осведомилась я. Каллист вновь не выразил удивления, наверное, счел, что мне об этом рассказали Тальви или Рик. - Я бы не сочла это столь уж забавным. Ведь он пытался натравить на вас свою свиту.

- Да? - Альдрик приподнял подведенную бровь. - Таких подробностей вы нам не поведали, Каллист. Или вы, сударыня, - он снова повернулся ко мне, - вновь дали волю своему воображению и повествовательскому дару?

Тальви тоже повернулся ко мне, но ничего не сказал.

- Вовсе нет. Я видела все собственными глазами. Господин Каллист вместе с двумя слугами запугал Вирс-Вердеровых приспешников до холодного пота. Не говоря уж об их господине.

- Какая прелесть! - воскликнул Альдрик, обмахиваясь салфеткой. - Ну почему все самое увлекательное происходит без меня? Вы не правы, Нортия, это наверняка было презабавное зрелище.

- Значит, вы там были, - задумчиво произнес Каллист. - Странно, что я вас не заметил. - Впрочем, он тут же продолжил, светски осклабившись: - Даму такой красоты...

Взгляд его был совершенно холоден. У него были темные, густо-карие глаза, такие же, как у Антона Ларкома, но, в отличие от эйсанского рыцаря, ему мои красоты были глубоко безразличны.

- Не худо бы узнать, что госпоже Скьольд понадобилось в городе?

Хрофт мгновенно уцепился за представившуюся возможность свалить все обвинения с больной головы на здоровую, золотую вдобавок.

- Да, как вы коротали время в наше отсутствие? - Притом, что Рик превосходно все понимал, стравливать нас с Хрофтом доставляло ему невинное удовольствие.

Фрауэнбрейс сохранял нейтрально-вежливую мину. Зато Эгир занервничал. Вероятно, считал себя ответственным за мое поведение. Я ждала, что скажет Тальви, но он, как всегда, оставил меня на волю волн.

- Что может делать женщина, предоставленная себе? - Я улыбнулась со всей достижимой двусмысленностью. - Разумеется, она ходит в церковь. Здесь есть такая, во имя святого Эадварда, на мысу...

- Верно. - В разговор вступил хозяин имения, обычно помалкивавший. Он, несомненно, обрадовался, что речь зашла о чем-то, хорошо ему знакомом. - Такая церковь есть, очень старая, но до крайности маленькая и бедная Непонятно, почему вы пошли туда, когда в Бодваре есть более пристойные и почитаемые церкви святого Аманда и святой Марфы, содержащиеся на средства горожан. Я уж не говорю о замковой капелле - в ней служит сам примас Эрда, когда посещает Бодвар...

- Охотно верю. Но святой Эадвард был ближе... Впрочем, нашему гостю это, должно быть, не интересно, он, верно, и не слыхивал о таком...

Я ошиблась. При имени святого Каллист оживился, причем неподдельно.

- Святой Эадвард? Как же, знаю. Он ведь принимал сан у нас на Юге, а потом ушел проповедовать слово Божие в Эрд. Некоторые утверждают, что он и по крови был карнионцем, но вряд ли это правда. ("Какой карнионец в здравом уме поперся бы к этим дикарям? " - так, очевидно, следовало бы понимать его слова. ) И до этого бывали случаи, что знатные и благочестивые эрды искали знаний в Древней земле...

- Как святой Хамдир?

Каллист кивнул. Его лицо при упоминании легендарного персонажа не выразило скептицизма. Чего нельзя было сказать о прочих собравшихся.

- Они, случайно, не в одном монастыре подвизались? Каллист развел руками:

- Это мне неизвестно. От времен святого Хамдира не сохранилось подлинных записей, все больше предания, и его собственные сочинения были записаны много позже. Но вряд ли можно исключить такую возможность. Но, возвращаясь к преподобному Эадварду... Насколько мне известно, он, радея о просвещении своих сородичей, заложил по всему Эрду несколько церквей и часовен, а в конце жизни основал аббатство Тройнт, где, как говорят, долгое время соблюдались уставы карнионских монастырей...

Тройнт. Никуда не уйти мне от этих сопоставлений, как бы я ни старалась. А может, и Тальви что-то такое известно, недаром же он, когда упомянул это название, добавил что-то вроде: "Мог бы и сам догадаться". Я тогда смутно припомнила, что аббатство связано с какой-то древней святыней, притягивающей к себе паломников. Теперь же я вспомнила, с какой именно. В Тройнте находилась гробница святого Эадварда.

Решительно наша беседа начинала приобретать любопытный оборот. И я готова была отодвинуть в сторону свои подозрения в адрес Каллиста и послушать, что он скажет дальше. Я была уверена, что Тальви не станет вмешиваться. А Рик - он с удовольствием выслушает любую историю, даже если будет считать ее полным бредом, лишь бы было интересно. Но Фрауэнбрейса наши историко-богословские экскурсы не устраивали. Хотя обычно придворный лоск побеждал в нем все проявления чувств, сейчас на его лице выразилась досада, вызванная тем, что карнионские коммерсанты получают столь разностороннее образование.

- Надеюсь, у вас еще будет время побеседовать о древностях Эрда... равно как и Карнионы, - сказал он. Каллист кивнул.

- Да, разумеется, дело превыше всего. Я могу говорить откровенно? - При этом он красноречиво посмотрел не на меня, а на Хрофта.

- Да, - сказал Тальви.

- Здесь все заинтересованы в сохранении тайны, - добавил Фрауэнбрейс.

- Итак, всем нам известно, что граф Вирс-Вердер усиленно разжигает в городах герцогства Эрдского ненависть к карнионцам, надеясь получить от этого в дальнейшем определенную выгоду. Что еще более печально, за этим стоят определенные лица в Карнионе, которые считают полезной, как для своих финансовых, так и для политических целей вражду между двумя крупнейшими провинциями империи.

У Альдрика дернулась верхняя губа. Старая знать Эрда до смерти не любит, когда герцогство именуют "провинцией". Но он промолчал.

- Те же круги, которые здесь представляю я, напротив, заинтересованы с сохранении стабильности в Эрде. - Каллисг обвел взглядом окружающих. - Да, заинтересованы. Я это признаю. Если бы я сказал, что мы действуем, не преследуя никакой корысти, думаю, это было бы весьма подозрительно, не так ли?

Что мне нравится в южанах - так это их умение извлекать выгоду из собственных благородных побуждений.

- До недавнего времени мы ничего не знали о южных связях Вирс-Вердера. И немудрено, если он стремился сохранить их в такой тайне, что те, кто стремились проникнуть в нее, платили жизнью. Впрочем, как я слышал, он не остановился перед тем, чтобы устроить покушение на вас...

- Это был не он, а Сверре Дагнальд, - небрежно заметил Тальви. Я снова убедилась, что они с Риком тогда, после нападения, времени даром не теряли.

- Что не меняет сути дела. В прошлом месяце рыцарь Ларком передал мне ваше пожелание добыть доказательства наличия этих связей. Честно говоря, я не очень понимаю, зачем это нужно - в свете наших общих догадок его интриги и так прослеживаются достаточно ясно. Тем не менее мы приложили все усилия, и нам удалось добыть собственноручное письмо графа Вирс-Вердера к одному из его южных партнеров. Граф, разумеется, указывает, что письмо следует сжечь, но корреспондент его этого не сделал - очевидно, рассчитывая использовать его в будущем как средство давления. Чрезвычайно любопытный документ, надо сказать. Вирс-Вердер не позволяет себе ни единого оскорбительного слова в адрес правящих особ, включая нынешнего герцога. Правда, он всячески подчеркивает, что Гарнего Пятый - его родственник. И однако, он совершенно не стесняется в выражениях ни относительно своих амбиций, ни возможных действий по отношению к своим главным соперникам, каковыми считает господина Тальви и Сверре Дагнальда. Прошу прощения, - он слегка поклонился Тальви, - но степень его ненависти к вам обоим совершенно одинакова.

Тальви не удивился и не оскорбился. Спросил:

- Нельзя ли узнать, кому адресовано письмо?

- Даймонду Роуэну. "Скель и Несса: банковские операции". Роуэны - старинный карнионский род, увы, известный, по большей части, не с самой лучшей стороны. Правда, старшая линия рода вымерла более ста лет назад. А потомки младшей ветви занялись предпринимательством, весьма успешно, надо заметить... - Каллист сделал извиняющийся жест, осознав, что отвлекся. - Да вы и сами можете прочесть это письмо. Оно у меня с собой.

Я чуть было не присвистнула. Выходит, имея при себе столь важный документ, компрометирующий Вирс-Вердера, он был готов ввязаться в драку с тем же Вирс- Вердером? Или этот Каллист - такой же сумасшедший, как все здесь собравшиеся, или настолько хитрый негодяй, что мне до него - как до неба.

- Вот почему меня беспокоит появление графа в Бодваре. В своем письме он упоминает о том, что совсем недавно вышел в отставку Эльм Турссон, капитан почетной дворянской гвардии, и добавляет: "Сей непритязательный вояка совсем забыл, что вплоть до середины прошлого века это звание носили наследники герцогства".

- Надо же! - Глаза Альдрика жутковато блеснули, губы расплылись, обнажая мелкие острые зубы. - Быстро же он сообразил! Впрочем, мысль витала в воздухе...

- Значит... - Каллист повернулся к Тальви - Да, - спокойно ответил тот. - Но Альдрик прав. Мысль напрашивается сама собой. Тот, кто получит патент на звание капитана гвардии, может реально претендовать на наследование титула.

- Насколько я помню, после Пиратских войн, когда должность перестала быть наследственной, за патент потребовалось вносить в казну очень крупную сумму. - Человек дела в Каллисте снова взял верх. - Да еще экипировать гвардию на свой счет Следовательно, это должен быть весьма и весьма богатый человек.

- Не только богатый. - Альдрик фыркнул. - Представляю себе - Вирс-Вердер во главе этого сборища дуэлянтов, У них в казарме того, за кем нет поединка со смертельным исходом, и за стол не посадят.

- Разумеется, такой человек, как Рик без Исповеди, должен обедать там часто, подумала я.

- Капитану гвардии не обязательно обедать в казармах, - рассудительно заметил Каллист, - и к тому же Вирс-Вердер - родственник герцога.

- Осталось убедить в этом самого герцога, - сказал Тальви.

- А если убедит?

- Для этого им надо, как минимум, встретиться, - мягко проговорил Фрауэнбрейс.

- Возможно, они уже встретились. У меня создалось впечатление, что Вирс-Вердер направился прямо в замок.

- Возможно, - согласился Тальви. - Но сомнительно, чтоб герцог его принял.

- У вас есть основания так полагать?

- Есть, - подтвердил Тальви. - Я полагаю также, что герцог вряд ли примет Вирс-Вердера и в ближайшие дни.

- Как вам удалось этого добиться? - Каллист был удивлен, но и доволен.

- Наш южный друг, вероятно, считает, будто мы здесь занимались только пустопорожними разговорами, - не преминул поддеть его Альдрик.

- И пустопорожними разговорами тоже, - срезал соратника Тальви.

- Как вы думаете, Каллист, от кого в настоящее время больше всего зависит герцог?

Южанин пожал мощными плечами.

- Не знаю, откровенно говоря. От кого-нибудь из своих советников, от секретаря, от духовника. Хотя, если бы дело происходило у нас на Юге, я бы сказал - от своего врача.

- При нынешнем состоянии здоровья его светлости не имеет значения, в Эрде мы или на Юге.

- Великолепно! - Каллист импульсивно схватился за бокал, затем со стуком поставил его на место. - Вы сумели приобрести доверие герцогского лекаря? Это именно то, что сейчас полезней всего.

Я не могла не согласиться с Каллистом. Впервые за время сидения в Бодваре я услышала нечто разумное. Если Тальви покуда ничего не добился сам, он, по крайней мере, сможет держать в отдалении противника Кто внушит герцогу, в состоянии он принимать посетителей или нет? Конечно врач Это был красивый ход. И тем не менее они его от меня скрыли. Точнее, Тальви скрыл. Другие, наверное, молчали, потому что сочли, что он сам мне все рассказал. Но он не изменил прежней тактики - или спрашивай, или добывай сведения сама.

- Но как вам удалось обратить его в нужную веру?

- Он, скажем так, исповедует взгляды, близкие к вашим. Ну и деньги сыграли не последнюю роль. Я согласен с вами - бескорыстные люди подозрительны.

- Итак, герцог не даст аудиенции Вирс-Вердеру. А вас, вероятно, он примет - Я уже был у него. Но без особого результата. Не забывайте - Гарнего Пятый не считает себя больным, как это порой бывает с излишне мнительными стариками. Он действительно болен.

- А при следующей встрече вы намерены использовать письмо, которое я вам привез? - Каллист вздохнул. Налил себе вина. (После того как слуги подали на стол, Мальмгрен отпустил их. Из вин были фораннанское и привозные рейнвейн и токай. Никто на них, впрочем, особенно не налегал, так же, как и на еду, хотя телятина в виноградном соусе была недурна. ) - То, что я скажу вам, может показаться оскорбительным. Вы можете также счесть, будто я превышаю свои полномочия. Но тем не менее не стану скрывать своего мнения Да, добытый нами документ рисует графа Виллибальда не с самой лучшей стороны. Но из того, что нам известно о характере его светлости, позволительно усомниться, что на герцога это произведет какое-то впечатление. Я уже говорил - письмо не содержит ни одного оскорбительного выражения применительно к личности Гарнего Иосселинга. А что до прочего... то, что планирует ВирсВердер, должно произойти после смерти герцога. Не все ли ему равно, что случится тогда?

Не знаю почему, но именно в этот миг я перестала подозревать Каллиста в двойной игре. Правда, я не прекратила считать его сумасшедшим, раз он впутался в этот заговор. Но я ведь тоже в него впуталась...

- "Когда умру, пускай земля огнем горит", - процитировал Рик.

- Но не "пока живу", - отозвался Фрауэнбрейс.

- Я не стану возражать вам, Каллист, - медленно произнес Тальви.

- Герцогу и впрямь скорее всего нет дела до того, что замышляет Вирс-Вердер. А вот императору - есть.

Последовала длительная пауза. Каллист сложил руки на скатерти, переплел пальцы.

- Вот как, - сказал он, - выход на Тримейн... Признаюсь, я не готов к подобному обороту дела, хотя он, безусловно, оправдан.

Я тоже не была готова, что события переходят на иной уровень, затрагивающий уже не только Эрд, но и столицу. Однако Тальви был прав - его императорское величество Карл- Эрвин II в обозримом будущем умирать не собирался (ежели, конечно, кто-то не поможет или снова оспа не разразится, от чего храни нас. Господи). И ему вряд ли будет безразлично то, что творится на просторах его государства Нет, замысел, бесспорно, был не плох. Я даже начала подумывать, что заговор - не такая уж безнадежная затея И все-таки что-то меня в этом смущало. Может быть, давнее представление, наверняка наивное, что дворяне должны пренебрегать таким занятием, как доносительство. Но не только это.

- Я должен подумать, прежде чем выдвигать какие-то предложения, - сказал Каллист.

- Разумеется, - согласился Фрауэнбрейс. - Мы продолжим этот разговор завтра.

Превосходно, отметила я. Если Каллист все же в сговоре с Вирс-Вердером, он не станет ночевать в имении. Или постарается послать в город одного из слуг. Хотя, если Тальви такой умный, он сам об этом догадался.

Каллист, с достаточно благодушным видом, воткнул нож в телятину.

- Остыло же, - поморщился Мальмгрен. - Лучше я прикажу подать другую перемену.

И беседа вернулась в обычное застольно-кулинарное русло.

После обеда меня подхватил Альдрик. Может быть, Тальви решил, что я не должна присутствовать при дальнейших их с Фрауэнбреисом переговорах с Каллистом, но не исключено, что Рик просто заскучал. Мы прогуливались с ним по галерее, и он развлекал меня своими дуэльными исюриями в столице, Эрденоне и Скеле.

- А в Скеле-то что вы делали? - удивилась я. - Не Медицинскую же академию посещали?

- О, там я тоже был..

В Скеле, вспомнила я, помимо Медицинской академии, гробницы преподобной Урсулы и парламента карнионского нобилитата (включавшего как дворянство, так и купечество), расположены весьма заметные предприятия, такие, к примеру, как мануфактуры Орана, не говоря уж о штаб-квартире кортеровского банка. Какую-то из этих контор представляет Каллист. Или сразу несколько. Круги, понимаете ли, он здесь представляет. А в Карнионе - интересы.

С галереи был хорошо виден Бодварский замок по ту сторону бухты - легкие башенки, взметнувшиеся над мощными угрюмыми стенами, мостики, террасы, висячие сады. В этой попытке нынешних зодчих придать древней твердыне изящество было нечто непристойное. Словно в кружевной сорочке, выглядывавшей из-под кольчуги. Хотя почему бы и не носить под кольчугой кружевную сорочку?

- Одного я не могу понять, - донесся до меня голос Альдрика, - как вы могли наблюдать за столь захватывающей сценой, как столкновение Каллиста с Вирс-Вердером, и не вмешаться, как вы это сделали в Эрденоне. Пусть ради развлечения, а не защиты? Я бы не выдержал.

- Не знаю, что рассказал вам Тальви о том эпизоде в Эрденоне, но, похоже, он представил меня особой, которая жить не может без уличных драк. Уверяю вас, он опоздал со своей оценкой лет на пятнадцать. Я берусь за оружие, в отличие от людей вашего круга, или в крайности, или тогда, когда это приносит мне выгоду. Вообще же драки меня не интересуют, и, если бы можно было, я бы без них превосходно обошлась.

- А что вас интересует? - Рик прищурился. - Наверное, любовь, как и всякую женщину?

- Ну, любовь - это совсем неплохо. Однако в моем возрасте уже следует понимать, что без нее тоже можно обойтись.

- Что же тогда? Долг? - Ядом, которым был напоен голос Рика, можно было перетравить всю рыбу в Бодварском заливе.

Я медлила с ответом. Тальви уверял, что главное наше свойство и единственное, что нас роднит, - это преданность долгу. И я сама всегда твердила, что долги следует платить. Но я не могла сказать этого Рику. Прежде всего, он бы мне не поверил. Но не было ли фальши в самом подобном утверждении? Оплата долга - одно, но посвящать себя долгу целиком, как посвящают себя войне, религии, искусству?

- Не знаю, Альдрик. Можете смеяться, но я не в силах сказать, что для меня в жизни важнее всего.

- Представьте себе, я тоже. - Он и не думал смеяться. - Так бишь о чем я? О Медицинской академии в Скеле. После коллегии августинцев; я решил несколько расширить свой кругозор,..

- Неужто вы штудировали медицину?

- Ну, нет! Человек моего происхождения не может быть костоправом, а латынью меня достаточно пичкали отцы августинцы. Но я посетил несколько открытых уроков анатомии. В некотором отношении это очень полезно.

Кто бы спорил, подумала я. Хоть вводи в академиях курс начинающего дуэлянта. Правда, я не слыхивала, чтоб кто-нибудь из бретеров подводил под любимое занятие академические основы. Большой оригинал у нас Альдрик.

- Темнеет, - сказала я. - Не вернуться ли в дом?

Когда я вошла в комнаты, отведенные нам с Тальви, он сидел за столом и что-то писал. Горела единственная свеча, и я мысленно выругала слуг Мальмгрена за нерадивость. Или следить, чтоб свечи в шандалах не прогорали, - обязанность Ренхида?

- Вы давно расстались с Каллистом? - спросила я, когда Тальви отложил перо.

- Порядком. Он, наверное, уже спать лег.

- А ты тут так и сидишь один?

- Не хотел мешать вашему совместному воркованию с Альдриком.

- Ты за чью нравственность опасаешься - мою или его? - Кажется, я взяла слишком грубо. - Вообще-то я хотела посмотреть, не покинет ли кто Хольмсборг до того, как закроют ворота. Хотя слуги у Каллиста - ребята ушлые, им и через ограду махнуть труда не составит.

- Вот уж не думал, что это тебя беспокоит. За обедом похоже было, что тебе желательно рассуждать исключительно о древних святых. С чего бы, скажи на милость?

Так... - Я села, раздумывая, стоит ли посвящать Тальви в свои открытия и предположения. Попробую. - Сегодня, когда я забрела в церковь, то видела там образ святого Хамдира. - О своем сне я" предусмотрительно умолчала. - А о нем изрядно твердилось в "Хронике... ", каковую ты мне подсовывал. И Каллист - кстати, это имя или фамилия? - тоже упоминал какие-то его сочинения.

- И что же? - Вопрос о Каллисте он пропустил мимо ушей.

- Странные получаются совпадения. Сперва Хамдир, эрд по происхождению, прославляется в Карнионе. Хотя вообще-то тамошние жители норовят при каждом удобном случае пнуть все эрдское. И в последнее время мне почему-то трудно их в этом винить... Потом Эадвард, южанин то ли по крови, то ли по воспитанию, направляется в Эрд. И в его церкви помещается образ Хамдира.

- Чего же тут странного?

- Ну, хотя бы то, что если даже Хамдир не вымышлен полностью, а существовал на самом деле, Эадвард никак не мог быть его учеником. Он жил, самое малое, на сто лет позже, если только все эти легенды о великом долголетии карнионцев не имеют под собой почвы. А долголетием, коли верить тебе, отличались не только карнионцы... Дальше - больше. Аббатство Тройнт, оказывается, заложено тоже Эадвардом. И оно в последнее время интересует тебя - я не ошибаюсь?

- Не ошибаешься. Но должен тебя разочаровать - ты не совершила великих открытий. Не стоит считать Хамдира или Эадварда нашими сородичами. И долголетие тут ни при чем. У южан существует определенная традиция, связанная с Хамдиром. Она включает несколько стихотворений и прозаическое сочинение, именуемое "Апокриф святого Хамдира". Я его читал и убедился, что это действительно апокриф. Позднейшая карнионская подделка. Ни один северянин Темных веков не может быть ее автором. Дело даже не в том, что у эрдов тогда не было письменности, а в том, что эрд такое написать не способен. Совершенно южный строй мыслей. Что касается стихотворений, то, может быть, безграмотный Хамдир, как Кэдмон Английский, был наделен даром слагать песни, а другие монахи за ним записывали, каждый раз добавляя что-то от себя. По иронии судьбы, древние карнионские представления о множественности миров и переселении душ, то есть совершенная ересь с церковной точки зрения, сохранялись именно в монастырских стенах, когда мирянами вокруг были уже давно забыты. Возможно, Эадвард до своего ухода в Эрд успел напитаться всей этой южной книжной ученостью, возможно, он заповедал ученикам почитать Хамдира ради приверженности его творениям или творениям, приписанным ему. И здесь мы подходим к аббатству Тройнт. Если ты помнишь, нам и ранее было известно, что один из изгнанников переехал в северную часть Эрда. Мой отец выяснил, что он оставил какие- то рукописи и собрал письма от сородичей. Отец даже добыл документ, где указывалось местонахождение собрания. Однако он относился ко времени господства Святых Трибуналов. О таких вещах нельзя было высказываться открыто. И документ был зашифрован. Это был чей-то личный код, а не один из тех, что обычно применяются в тайной переписке. Я предположил, что ключ можно отыскать в книге Арнарсона. И угадал.

- Ты меня не убедил.

- В чем? Что я правильно прочел шифр?

- Нет, я верю, что нужные бумаги находятся в Тройнте. Ты не убедил меня в том, что Хамдир и Эадвард не имеют к этому отношения.

- Ну, разумеется, имеют, поскольку в Тройнте - известное собрание рукописей, а оно возникло из-за помянутых южных традиций. Карнионские книжники никогда не уничтожат еретическое или иноверческое сочинение либо написанное на неизвестном им языке. Для них это равносильно святотатству. Я не знаю, был ли тот, кто составил необходимое собрание документов, монахом в Тройнте или он просто передал манускрипты туда на хранение, но он не мог найти лучшего места для своих целей, чем монастырь, где соблюдаются южные уставы.

- Все равно... для того чтобы поверить, мне надо убедиться самой. И ты только что сказал, что бумаги тебе необходимы. Если ты, конечно, правильно прочел тот документ - я знаю, как двусмысленны бывают зашифрованные записи. Не думаю, что это собрание охраняется строже, чем Черная камора. По-моему, мне пора ехать в Тройнт и разобраться на месте.

Он усмехнулся.

- А вот это в настоящее время, душа моя, совершенно исключено.

- Почему?

- Не стоило так глубоко погружаться в историю. Надо и о настоящем иногда вспоминать. Ты хоть помнишь, где именно расположено аббатство Тройнт? - И, не дав мне ответить, продолжил: - В лесах между рекой Нантгалим и Эрдским Валом. В непосредственной близости к родовым владениям нашего заклятого друга Дагнальда.

- Можно подумать, ваш Нантгалимский Бык только и ждет моего визита. И расставил своих живорезов вокруг аббатства.

- С него станется. А если даже и нет - я не люблю бессмысленного риска. Для чего тебе пробираться в аббатство сейчас, если в будущем эти бумаги можно будет прочитать без спешки и на законных основаниях?

- Ты другое напевал, когда дело касалось Тайной палаты.

- Тогда и обстоятельства были другими. И ты была другой Теперь ты втянулась в игру и тебя нужно не направлять, а останавливать.

- Ни во что я не втянулась. Мне просто скучно здесь, в Бодваре.

- Однако способ, которым ты намерена развеивать свою скуку, свидетельствует за себя. Не надо обманываться - тебе все сильнее хочется узнать правду об изгнанниках. И чем больше ты о них будешь узнавать, тем больше будешь становиться такой, какой должна быть, обретая свое утерянное наследство.

- А ты намерен мое наследство использовать.

- Я разве когда-нибудь это скрывал?

- Нет. Вот в чем суть - все это нужно тебе. Мне - нет. И хочется мне только одного - ни перед кем не быть в долгу. А ты ведешь себя, как заимодавец, которому выгодна отсрочка возвращения кредита. Потому что в этом случае, во-первых, должник от него зависит, а во- вторых - проценты растут.

- У тебя замечательный лексикон. Сразу видно, с какими людьми ты прежде водила компанию.

- Можно подумать, ты с ними не водишься. И Каллист просто так мимо ехал.

- Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что в наше время необходимо иметь на своей стороне банкиров и предпринимателей. Это Дагнальду дозволительно считать, будто они существуют только для того, чтоб их грабить, а Вирс-Вердеру - что их можно кормить пустыми обещаниями. Честная игра бывает гораздо выгоднее. Но это лишь один уровень общения. Он не должен захватывать и тем более - въедаться в кровь.

- Ты не глуп и вполне мог бы обойтись в своей игре без завиральных идей и, конечно, без такой сомнительной со всех точек зрения фигуры, как Нортия Скьольд. Но если уж ты взялся придумывать для меня какие-то особые правила, оставь мне въевшиеся в кровь жалкие человеческие привычки, которые ты так презираешь.

Тальви снова взял в руки перо. Лист бумаги перед ним был покрыт столбиками цифр, но я сомневалась, что они относились к какому-то шифрованному манускрипту. А к чему - я не знала и знать не желала.

- Сегодня утром на дороге Рик повествовал Мальмгрену о битве при Громарте и рисовал твой образ в восторженных тонах. "Очаровательно! " - восклицал он. - "Какое разнообразие, какой вкус! Бездна стиля! Неудивительно, что Тальви ею увлекся. Чего я не понимаю - что она в нем нашла? " Мальмгрен сказал: "Я слышал, у нее не было особого выбора". На что Рик заметил: "Выбор есть всегда".

- И зачем ты мне все это рассказываешь?

- А ты как думаешь?

Замечательная фраза. Универсальный рецепт, чтобы заставить надоевшего собеседника заткнуться. Что я и сделала. Тальви удалось все же уесть меня, в очередной раз представив мелочной, жалкой и слабой. Я повернулась и ушла в спальню.

Следующее утро было отмечено незначительным, но забавным эпизодом. Первым делом я, уподобившись добрым бодварским обывателям, вышла на террасу, где мы вчера беседовали с Эгиром об его предках, взглянуть, поднят ли флаг над резиденцией герцога. Хвала всем святым, хоть тут все было в порядке. Флаг был на месте. И Эгир, кстати, тоже. И Хрофт. Последний, правда, тут же поспешил ретироваться. Зная его особое к моей персоне расположение, я бы не обратила на это внимания, но уж слишком он старательно от меня отворачивался, чем поневоле привлекал к себе взгляд. И я заметила, что с лицом у Хрофта в порядке не все. Нет, щербин у него во рту не прибавилось, но на губе образовалась ссадина, вряд ли вызванная страстным поцелуем, а на левой скуле - другая, радужно-лилового оттенка.

- Кто это господина Бикедара приложил столь безжалостно?

- Ну, я, - застенчиво ответствовал Эгир. Я удивилась. Конечно, мои представления о дворянской чести отнюдь не подразумевали, что приличные господа сводят между собой счеты лишь при посредстве благородных клинков, а до кулачных разборок никогда не снисходят. Но за Эгиром я прежде не замечала склонности к мордобитию. И Хрофт до моего появления разговаривал с ним вполне мирно.

- Из-за чего же вы подрались?

- А мы и не дрались вовсе. Он вчера вечером выпил лишнего, шуметь начал... вот мне и пришлось его унимать.

- Это сколько надо вылакать токая, чтобы с него впасть в буйство! Или твой друг настолько слаб против хмельного?

- Он не токай пил. У господина Мальмгрена в буфетной есть некоторый запас бренди... А он был сильно расстроен, Хрофт, я разумею, не Мальмгрен, из-за своей промашки с дорогой, вот и перебрал. А я опасался, что Альдрик его услышит.

- При чем тут Альдрик? Хрофт покуда не в его свите состоит.

- Но... Он и так огорчился... а потом вы над ним смеялись. Вдвоем. Вот он и начал говорить о вас... разное.

- Да? - Я изобразила полнейшее простодушие. - Что же о нас обоих можно сказать? Эгир смутился.

- Я не знаю, замечала ли ты... Но Альдрик... - Он стеснялся, как дитя. Право, мне было его жаль. Однако Эгир сумел вывернуться. - Он никогда не выказывал склонности к женскому обществу. Но с тобой он беседует постоянно. И Хрофт - ну, пьяный был, какой с него спрос - говорил, что, когда патрон тебя бросит, а это будет скоро, тебя подберет Альдрик. Потому что ему все равно надо будет жениться, приличия ради, а ни одна порядочная женщина за него не пойдет. И... - Эгир сообразил, что тоже болтает лишнее, хотя и трезвый. - Я не могу повторить.

- Отчего же? Он, вероятно, кричал что-то вроде: "Хороша будет пара! Муж-извращенец и шлюха жена! "

Эгир опустил голову, не в силах встретиться со мной взглядом.

- Вот что я вам скажу, сударь. Вы совершенно правы, что испугались и утихомирили Хрофта, как сумели. Ибо язык его - враг его. Мне-то все равно, а вот Альдрик, если б услышал подобное, и впрямь заколол бы его. При всем почтении к патрону.

Вот еще новости - я вношу рознь в ряды заговорщиков. Действительно, хоть плачь, хоть смейся. Но смех более уместен. Слава Богу, Тальви сцен ревности не устраивает, тут у него благоразумия хватает. Его и Ларком не беспокоит, несмотря на то что там, в отличие от Альдрика, какие-то чувства в наличии имеются. А Хрофт... чем-то он напоминал мне одного молодого человека, вечно болтавшегося в "Раю земном". Тоже красавчика. Он был избалован женским вниманием донельзя, а посему доказать ему, что его собственное внимание может кому-то быть побоку, было невозможно. Единственный способ избавиться от него не прибегая к силе, состоял в том, чтоб сказать ему какую-то грубость. Он бывал так потрясен, что его, столь неотразимого, обозвали дураком или кем похуже, что впадал в некое оцепенение, достаточно длительное, чтоб удалиться от него на приличное расстояние. Не знаю, почему мне пришло на ум это сравнение. Кроме смазливости, ничего общего между Хрофтом и тем несчастным дурачком не было. Разве что трепетное отношение к своей особе. Кстати, тот бедолага никогда не питал ко мне вражды. Выйдя из ступора, он убеждал себя, что все сказанное ему послышалось, и потому не таил обиды. Кончил он плохо. Один из множества мужей, коим он успел понаставить рога, застукал его и прирезал. И я даже не припомню его имени.

Этот разговор происходил ранним утром, когда над морем еще висела зыбкая дымка. Но сегодня погода прояснилась, туман развеялся, выглянуло солнце, а вместе с солнцем явился полковник Кренге.

Его из всей честной компании мне пришлось видеть лишь единожды, и порядком давно. И если о действиях и передвижениях остальных я имела представление, то чем в прошедшие два месяца занимался полковник, известно мне не было.

На сей раз совещание происходило совсем в иной атмосфере, чем вчера. Никаких застольных бесед, соревнований в остроумии и теологических экскурсов. И - сугубо узкий круг. Хрофта и Эгира не пригласили (правда, их не было и на собрании в "Ландскнетте"). Эгир, я уверена, не обиделся, он по натуре своей был человек подчиненный. А Хрофт, может, и обиделся бы в иное время, но сегодня он сам предпочитал не светиться в обществе с расквашенной физиономией.

По первости речь держал полковник. Из того, как он вел себя, я поняла, что ему ощутимо не нравится мое и Каллиста присутствие. Сказывалось кастовое презрение к женщинам и простолюдинам. Однако столь же ясно было, что ради пользы дела он готов нас вытерпеть и до поры попридержать гордыню в узде. То ли изрядный жизненный опыт сказывался, то ли еще что. Он все же не был прямым потомков графов Свантерских, да и титул был давно упразднен, так что особо кичиться перед Скьольдами у него причин не было. А на Юге - там вообще вес имеет не титул, а кошелек, и Каллист, с этой точки зрения, был познатнее многих. Правда, не поручусь, что Герман Кренге обо всем этом задумывался. И понятное дело, ни словом сих материй не упоминал.

Говорил он о "заклятом друге", как накануне выразился Тальви. Сверре Дагнальд отнюдь не гулял вокруг аббатства Тройнт, размахивая тесаком, его понесло совсем в другом направлении. После неудачной попытки перетянуть на свою сторону эйсанских братьев он решил поискать счастья на западных границах Эрда. По сведениям Кренге, он выезжал и за пределы герцогства, причем не в первый раз. Причина была проста - он покупал себе солдат-наемников, а также отставников из императорских войск. На этот счет у Кренге были точные сведения от армейских друзей. Откуда Дагнальд взял деньги? (Этот вопрос, само собой, задал Каллист. ) Кренге не знал. Награбил, наверное. Или занял. Без отдачи.

Здесь было над чем поразмыслить. То, что Дагнальд нанимает убийц, уже было нам известно. Но от найма обычной банды до формирования собственного полка - довольно большой путь.

Главное же, сказал Тальви, когда полковник завершил свое сообщение, в том, что подобные полки уже более полувека особым рескриптом запрещено создавать частным лицам, не состоящим на герцогской или императорской службе, независимо от их звания и имущественного положения, если они не имеют на то разрешения императора. В противном случае подобные действия приравниваются к государственной измене. И никто никогда не слышал, чтоб такое разрешение уДагнальда имелось.

- Итак, наше обращение к его величеству строится на необходимости противостоять подготовляемому Виллибальдом Вирс-Вердером и Сверре Дагнальдом мятежу, - подытожил Фрауэнбрейс. - Если первый, ради корыстных целей, провоцирует действия, подрывающие общественное спокойствие в герцогстве и могущие привести к военному столкновению с Карнионой, то второй, в обход закона, что уже само по себе является преступлением, набирает вооруженные отряды, что способно вызвать гражданскую междоусобицу. - Он чуть улыбнулся. - Кстати, я должен подчеркнуть, что не только все вышеперечисленное - чистая правда, но и то, что наша позиция с юридической точки зрения абсолютно безупречна.

- Юридически безупречная позиция не всегда бывает житейски безопасной, - возразил Каллист. - Подобное обращение налагает огромную ответственность, ибо в случае неудачи чревато множеством бедствий. Вопрос в том, кто решится взять ее на себя.

- Я, - сказал Тальви. Каллист кивнул:

- Так я и думал. Но в подобном случае я бы посоветовал отправить это послание, когда вы получите патент на звание капитана гвардии. Оно будет иметь больше веса, исходя от человека, де-юре являющегося наследником герцога, чем от частного лица, такого же, как Да гнальд.

Полковник заерзал в кресле. По-моему, его терзали противоречивые желания: согласиться с предложением Каллиста, потому что оно было правильным, и возразить ему, поскольку оно вышло из уст шпака и южанина. В результате он предпочел смолчать.

- Объективно вы правы, Каллист, - ответил Тальви. - Но я могу получить этот патент, а могу и не получить Или получить, но слишком поздно. Мы не знаем, сколько у нас в запасе времени - полгода или две недели. Но тянуть нам не дозволено. Это во-первых. Во-вторых, по древним северным обычаям, дворянин старинного рода имеет право обратиться непосредственно к императору, даже если не состоит у него на службе. И я намерен этим правом воспользоваться.

- И вы еще сравнивали его с этим... Катилиной? - шепнула я Рику.

- По мне, лучше быть Катилиной, чем Катоном, - туманно изрек он в ответ.

Я не знала, кто такой Катон. Тоже, наверное, древняя сволочь какая-нибудь. Но спрашивать не стала, поскольку разговор продолжался и Каллист не унимался.

- Я много размышлял нынче о том, как могут развиваться события, если о ваших замыслах станет известно при дворе. Вы пишете послание к императору...

- А я беру на себя смелость передать его, ибо я - не частное лицо, - вставил Фрауэнбрейс.

- Предположим, он принимает меры против мятежников, каковыми, бесспорно, являются Вирс-Вердер и Дагнальд. А вы тем временем возглавляете гвардию... упомянутое вами звание, если я не ошибаюсь, соответствует званию шефа полка?

- Не ниже, - проворчал Кренге.

- Гвардия и армия, насколько я понял, на вашей стороне. Да еще поддержка Эйсанского ордена. Все это замечательно. Но если смотреть на дальнейшее в масштабах империи, этого ощутимо недостаточно.

- То есть? - спросил Фрауэнбрейс.

- Реакция императора - оружие обоюдоострое. А если он решит подавить мятеж, не опираясь на вас? Да, я знаю, ему не выгодно оттягивать войска как с южной, так и с западной границ, но такой возможности нельзя упускать. А в нынешние времена ввод императорских войск, даже с самыми благими намерениями, может быть воспринят как покушение на древние вольности Эрда. И то, что подогрели подобные настроения не вы, а ваши противники, дела не меняет. И это, господа, чревато настоящим мятежом, направленным уже не против Карнионы, а против Тримейна...

- Следовательно, моя - и господина Тальви - задача усложняется. Мы должны убедить императора, что сможем подавить мятеж собственными силами...

- ... Или в том, что во главе императорских отрядов, коли их сюда все же направят, должны стоять эрдские командиры, хорошо известные в герцогстве, - перебил Фрауэнбрейса Кренге.

- Именно так, - поддержал его Альдрик.

- Но есть и другая возможность. Император умоет руки и воздержится от каких-либо действий. И Дагнальду удастся вооружить достаточное количество солдат. Что тогда?

- Тогда недурно будет натравить их на Вирс-Вердеровых приказчиков и студиозусов, - мечтательно бросил Рик. - Не все же этой черни громить южные подворья, пусть попробуют обидеть тех, кто покрепче...

- Конечно, это было бы наилучшим выходом, если бы силы Дагнальда и Вирс-Вердера взаимно истребили друг друга, - вздохнул Каллист. - К сожалению, столь изощренные планы редко осуществляются в жизни... Но я не об этом веду речь. В Эрде есть и другие силы, которые может заметно затронуть смена власти. Например, церковь...

- На сей счет нам вряд ли придется беспокоиться, - сказал Тальви. - Примас поддерживает наши воззрения. Мы встречались с ним, когда я в последний раз был в Эрденоне. Он берет на себя обращение к кардиналу Тримейнскому, а также убеждение коллегии епископов Мне лично ни о каких встречах Тальви с архиепископом Эрденонским не было известно. Хотя я тогда провела в Эрденоне около суток, а Тальви пробыл там не меньше недели. За это время со всей коллегией епископов можно повстречаться. Примас, слыхивала я, весьма и весьма в летах, старше даже герцога, и человек он достойного образа жизни, кроток и благочестив. Как же его, болезного, угораздило сюда впутаться, ему же не карьеру делать и не мошну набивать пристало, а о душе размышлять! Наверное, из-за этого и впутался. Ради спокойствия и благолепия в Эрде. Иначе что у него может быть общего с таким безбожником, как Тальви?

Каллист удовлетворился ответом и развивать церковную тему не стал. Однако и не замолчал.

- И что не менее важно - эрдское купечество и городское управление. Простите меня за грубый прагматизм и напоминание о том, что я говорю от имени их конкурентов - но кому- кому, а им удаление южан вполне на руку.

- Похоже, соперничество вас и впрямь ослепляет, - возразил Тальви. - Знакомство с советником Самитшем должно было отучить вас односторонне воспринимать деловые круги Эрда. Да, немало здешних купцов были бы рады исчезновению южных конкурентов. Тем хуже будет человеку, который открыто за это ратует, если станет известно, что за его спиной стоят все те же южане. Самитш об этом позаботится. И конечно, никому из них не выгоден приход к власти такого человека, как Дагнальд.

- Верно, - усмехнулся Кренге. - То есть поначалу он примется потрошить южан, потом евреев, потом протестантов, а после очередь дойдет и до остальных, у кого в кошельке что- то брякает. И при его замашках дойдет она скоро.

- Но все-таки, - продолжал гнуть свое Каллист, - в отношении Вирс-Вердера в среде городского патрициата могут быть колебания. Здесь я не сужу предвзято, поскольку знаю, сколь многое зависит от денежной аристократии. Я говорю, конечно, не о выскочках полукровках, вроде Сигурдарсонов, а о старых, исконно эрдских семьях, таких как Кельсмайеры, Олленше, Хортоны...

- Ну, теперь, когда брак Тальви с Агнессой Олленше, можно считать, дело решенное... - начал Кренге.

- Герман! - На лице Фрауэнбрейса выразился ужас. - Не при... - Он удержался, чтобы назвать мое имя.

- В чем дело? - сердито спросил полковник, в недоумении сдвинув брови. - При чем здесь она?

- И верно, сударь, при чем здесь я? - поддержала я его. Меня вовсе не уязвило это обстоятельство. Я никогда не питала иллюзий относительно чувств Тальви и знала, что там, где дело не касается его навязчивой идеи об изгнанниках, он действует, руководствуясь исключительно трезвым рассудком. И если женится, то только по расчету. Так что мое самолюбие не было задето.

Каллист внимательно посмотрел на меня, словно стремясь прочитать мои мысли. Если ему это удалось, то должно было успокоить.

- А Вирс-Вердер такого хода сделать не может, - продолжал Кренге. - Он женат, и у него трое детей.

- Две дочери и сын одиннадцати лет, - выказал Каллист свою осведомленность. - Наличие наследника, особливо мужского пола, тоже может считаться преимуществом. Кроме того, я слышал, что у его жены сильная родня в Тримейне, и он не стесняется прибегать к ее поддержке...

Тут разговор снова вернулся к интригам при императорском дворе, и на этой почве Фрауэнбрейс заметно потеснил Каллиста. Рик откровенно затосковал и, когда Мальмгрен, которому в этой компании великих умников было явно неловко, предложил послать за вином, откликнулся с одобрением. К моему разочарованию, сегодня это оказался мускатель. Уж лучше бы бренди подали, или его целиком Хрофт вылакал? Зато Рику, по- моему, было чем слаще, тем лучше. И как это он такие белые зубы умудрился сохранить? А может, их нынче как-то выбеливать научились?

- Слишком много разговоров, - произнес он, разглядывая на свет хрустальный бокал. - Вам это тоже не нравится, не правда ли?

Он ни словом не обмолвился о предстоящей женитьбе Тальви и моем к ней отношении, за что я была ему благодарна. Хотя вообще-то Рик не упускал случая уколоть меня. Правда, предположительно дело было не в его деликатности, а в том, что он, как и прочие, считал, будто я давно обо всем осведомлена. Ведь, припоминая отдельные фразы и намеки, я поняла, что об этом знали все, вплоть до Хрофта и Эгира.

- Нет, я в общем-то не имею ничего против тщательно разработанных планов. В моей прежней карьере приходилось порой делать очень сложные расчеты... Но я работала одна... И меня не оставляет мысль, что ваши трудности можно было бы разрешить гораздо проще. И если никто другой не возьмется, я сама готова этим заняться.

- Вряд ли вы придетесь по вкусу Вирс-Вердеру. Даже если он изрядно утомился от своей деятельной супруги.

- Сегодня, сударь, остроумие вам изменяет. Кто говорит о соблазнении? Здесь много рассуждалось о том, как избавиться от Вирс-Вердера и Дагнальда. Не разумнее ли без затей прикончить обоих? А большие банды убийц, как вы имели возможность убедиться на собственном опыте, не всегда бывают эффективны.

Ответное поведение Рика было совсем не таким, как я ожидала. Если обычно его голос напоминал мяуканье, то теперь он едва не зашипел, как рассерженный кот.

- Прикончить? Опуститься до уровня этих убожеств? Простите меня, но как ни расположен я к вам душевно, но в очередной раз с прискорбием убеждаюсь, что женщины не способны понять законы чести.

Можно подумать, что головорезы Дагнальда, напавшие на нас из засады, были сплошь дамского полу. Но я не стала приводить этот пример.

- Не спорю. Разумеется, благородней было бы покончить с каждым из них в открытом поединке. Не сомневаюсь, что вы, с вашим изумительным владением шпагой и обширным опытом, сумели бы победить их в честном бою. Даже обоих сразу. Да только сдается мне, честный бой - не для них. Они предпочтут послать пулю в затылок.

- А вы что бы сделали?

- Выстрелила бы в затылок тому, против кого меня пошлют. Или в лоб, если вам так больше нравится.

- Как это вульгарно! - Рик брезгливо поморщился. Хотя я не понимала, почему мозги, вышибленные пулей, вульгарнее кишок, выпущенных клинком.

- Зато от скольких забот это бы вас избавило!

- Есть обстоятельства, где выгода не должна играть решающей роли. Иначе мы давно сравнялись бы с животными. Клянусь, что при всех преимуществах, кои несет с собой наша просвещенная эпоха, я порой тоскую о временах, когда в мире царил меч, - Он провел ладонью по эфесу шпаги. Это движение выдавало ту любовь к оружию, на какую способен лишь мужчина, даже такой, как он, и каковой никогда не полюбит его женщина, даже такая, как я. Продолжая ласкать пальцами золоченый металл, он отсутствующе произнес: - А насчет поединка - это мысль...

Взгляд его снова переместился на группу беседующих. До меня долетел низкий голос Каллиста:

- ... Но все это гадательно. Отпечаток перстня на воде, как сказал Блаженный Августин...

Я машинально взглянула на правую руку. Перстня, конечно, на ней не было, я оставила его в замке. А те кольца, что дал мне Тальви, привезла сюда вместе с платьями, но почему- то тоже не носила.

Тем временем Рик, утратив ко мне всяческий интерес, бросил меня у окна, где он попивал сладенькое винцо, а я развивала свои смертоубийственные замыслы, и удалился к Фрауэнбрейсу и Каллисту. Но я не была на него в обиде. Пусть он и не прав. Потому что испытали мы и горшие печали...

Интересно, как там Пыльный поживает? Все еще трясется в колымаге по ухабистым дорогам Эрда вместе с честными комедиантами (отчасти попрошайками, отчасти ворами, отчасти развратниками, но все же не шпионами) или уже побежал отчитываться по начальству? Вот будет забавно, если он объявится в Бодваре! Бьюсь об заклад, если б я предложила убрать не ВирсВердера, но его соглядатая, Рик бы ни словом не возразил. И даже счел бы это деяние справедливым - в отместку за Форчиа... Правда, нельзя сбрасывать со счетов, что это, вероятно, уже сделано и Ансу не поживает уже никак.

- Что ты такого сказала Рику, что он от тебя сбежал, словно воск от огня? - Ко мне подошел Тальви.

- Ничего особенного. Предложила убить Вирс-Вердера и Дагнальда и выставила свою кандидатуру на исполнение.

- Шутишь?

- Понимай как хочешь.

- В любом случае ты выбрала для своих прожектов неподходящее общество. Даже Кренге, который без зазрения совести прикажет перебить столько народу, сколько ему нужно, не станет подсылать убийц из-за угла. Единственный, кто мог бы одобрить подобные методы, - это Каллист. Но он тебя не поддержит. Он все же чужой в Эрде, и, несмотря на видимую свободу, с которой он держится, он превосходно знает, где проходят границы, что не следует переходить.

- А ты?

- Время неподходящее. Дагнальда к тому же и нет сейчас в Эрде.

- Зато Вирс-Вердер, можно сказать, под боком. И пусть он даже остановился в Бодварском замке, когда-то он должен его покинуть...

Тальви ответил не сразу. Несмотря на его обычную невозмутимость, мне показалось, что он разгневан. Однако он не позволил гневу вырваться. Нами не правят чувства, само собой.

- Оставь Вирс-Вердера мне, - сухо сказал он. Вот как. Спасибо и на том, что он не стал ссылаться на рыцарство и законы чести. Это было бы откровенной ложью, он подобную мишуру в грош ни ставил, а Тальви не снисходил до лжи. У меня было ощущение, что он мог бы согласиться на убийство, если бы предложение исходило не от меня. Не бесчестность преступного замысла разозлила его, а то, что я стала слишком многое себе позволять. "Тебя надо не направлять, а сдерживать", - сказал он мне вчера, а я не вняла предупреждению.

Видимо, считая тему исчерпанной, он отвернулся от меня туда, где Рик дотошно выпытывал у Каллиста подробности столкновения возле "Слона и замка".

Тальви тоже не долго терпел мое общество. Каким-то особым маневром ему удалось втянуть в беседу с Фрауэнбрейсом и Рика, и даже молчаливого Мальмгрена. Глядя на эти действия, я начала понимать, почему Тальви так привязан к слову "игра". Слишком уж все напоминало ходы на шахматной доске. Я-то в подобных забавах не мастерица. Может быть, если б там, где я проводила предыдущие двадцать лет, развлекались шахматами, это изменило бы мое отношение к азартным играм. Но там резались только в карты да в зернь... У Буна Фризбю иногда появлялись замечательной красоты шахматы - из слоновой кости, черного и красного дерева, однажды даже серебряные, - но это был товар, выставленный на продажу, и не более.

Каллист, освободившись от цепкой хватки Рика, направился ко мне. Что означает данный ход? Ведь я старалась вести себя, как подобает женщине в мужской компании, - держаться в тени, помалкивать либо ограничиваться сплетнями. Надо бы еще сласти есть, для полноты картины, но этого я уж не могла себя заставить. Не помогло. Видимо, на Юге женщины принимают более деятельное участие в политических интригах. Или Каллист решил продолжить беседу об эрдско-карнионских святых?

Однако он заговорил совсем о другом.

- Простите, сударыня, вы, возможно, сочтете мой вопрос бестактным, но позвольте уж бесцеремонному южанину потешить свое любопытство...

- Да?

- Мне говорили, что родитель ваш служил в Торговой палате Кинкара.

- А потом у Сигурдарсона.

Черт побери, неужели и этому есть дело до Скьольдов?

- Тем паче. Сигурдарсон, пусть он и выскочка, прилично оплачивает работу своих служащих. И мне трудно представить, чтоб ваш отец совсем ничего после себя не оставил. И не знаю, как у вас, но у нас, в Древней земле, если бы внезапно скончался человек, занимавший в городе достойное положение, его малолетних детей вряд ли бросили бы без опеки...

Ах, вот оно что... Сказать по правде, интерес Каллиста к тому, как дошла я до жизни такой, меня отнюдь не раздражал. Но это постоянное "у нас" и "у вас", вечная карнионская уверенность в своем неоспоримом превосходстве во всем, начиная от кухни и кончая системой судопроизводства, и впрямь могла вывести из себя и злила тем больше, чем труднее было с ней не согласиться. Хорошо еще, что Каллист не повторял другого южного присловья: вы, мол, здесь на Севере дурью маетесь, а мы который век держим заслон между империей и ордами диких агарян. Притом, что большинство из них, как правило, никогда этих агарян в глаза не видывало.

Но на вопрос следовало ответить.

- Он оставил кое-какие деньги. И магистрат назначил опеку.

- Тогда как же...

- Долго рассказывать.

Мне не хотелось повторять ему ту же историю, что я поведала Эгиру - про вожжи и ворота. Хотя она в общем-то была чистой правдой. Но это случилось так давно, что для законопослушных жителей Кинкара уже стало сказкой. Черт с ним, он уже не припомню сколько лет назад помер собственной смертью, мой так называемый опекун. Насколько я слышала, висение на воротах пошло ему на пользу. Во всяком случае, он стал побаиваться обижать слабых. На вид оно, дитя, вроде и беззащитное, а во второй раз шея может и не выдержать. Хотя наследство мое от этого обратно не вернулось.

Каллист не стал задавать наводящих вопросов. Понял, наверное. И даже если бы я рассказала ему все в подробностях, навряд ли уставился бы на меня круглыми глазами, как Эгир. Даже с поправкой на "северное варварство", такие понятия, как "растрата" и "мошенничество", должны быть ему очень хорошо известны. И только одним не хвастаются южане - будто воры, грабители и прочее жулье встречается у них реже, чем на Севере.

Не стал похваляться безупречной честностью своих соплеменников и Каллист. Он вздохнул.

- Говорят, давным-давно, еще до Вторжения, был правитель по имени Кенельм Счастливый. Все, что ни замышлял он, ему удавалось. Монеты его царствования были из стекла, каковое ценилось в те поры много дороже, чем золото и серебро. Люди последующих поколений изо всех сил стремились заполучить в свои руки хотя бы одну такую монету, надеясь, что на них перейдет частица счастья Кенельма. Но монеты были стеклянные и потому легко разбивались или ломались. Их становилось все меньше и меньше, и последняя пропала во время Вторжения. - Если бы эту сказку излагал автор "Хроники... ", он бы непреложно вывел, что как раз за этим и вследствие этого грянули Долгая Зима и Нашествие Темного Воинства. Однако Каллист, пусть и южанин, был человеком практического склада ума и добавил: - Нас учат понимать это как иносказание. Человеческое благополучие столь же хрупко и ненадежно, как стеклянная монета Кенельма...

- Увы. Но что жалеть о вчерашнем дне и прошлогоднем снеге? Расскажите мне лучше, чем прославилась семья Даймонда Роуэна, который помещает капитал в столь ненадежное предприятие, как граф Вирс-Вердер?

- Охотно. Это родовитое семейство, чьи владения изначально были на южных границах. После того как последний наследник марки был казнен вместе с матерью за убийство, соответственно, отца и мужа, родовое имя унаследовал его троюродный брат, но, согласно указу тогдашнего императора, - без права носить титул. А значительная часть владений некоторое время спустя была передана основанному тогда ордену святого Барнабы, благо расположены эти земли рядом с Эйсаном, где помещался в те годы капитул...

Милые люди. Культурные люди. Южане.

"Говорили в Карнионе, будто в Заклятых землях существуют места, где человек, прежде ничем не примечательный, проведя краткое время, ночь или менее того, становится мудрецом, либо поэтом, либо полным безумцем".

Я швырнула "Хронику.. " на постель. Как ни стремилась я избавиться от проклятой рукописи, она повсюду меня преследовала. Я вернула ее Тальви, а он взял ее с собой в Бодвар. Читал ли? Сомнительно. Сочинение южного анонима было предназначено для меня. Чем еще, по замыслу Тальви, я должна была проникнуться?

Он, сказывал Ларком, много путешествовал. И сам Тальви как-то упоминал о своих южных странствиях. Уж не забрел ли он случайно, посещая бывшие Заклятые земли, в одно из таких мест, чудом сохранившееся среди шахтерских поселков? Вряд ли. Поэтом он точно не был. И полным безумцем - тоже. Разве что отчасти. Уж не стал ли он мудрецом?

Ранее, когда я только начала узнавать о заговоре и его участниках, меня удивляло, почему эти люди признали Тальви своим главой. Теперь, после вынужденного присутствия на их совещаниях, я вынуждена была признать, что для этого имелись основания. Как бы я ни относилась к главным заговорщикам, как бы ни бросались в глаза недостатки и пороки каждого, у всех было общее достоинство - они были не дураки. А человек, у которого есть хоть капля ума (что не так уж часто встречается), оценит ум и в другом. Тальви, безусловно, стоял в этом отношении выше их всех. Даже Каллисту при всей изощренности его ума не хватало широты мышления. А Тальви умел предугадать многое, что его соратникам никогда не пришло бы в голову.

Но это вовсе не облегчало положения. Умники порой способны наворотить такого, что дуракам, в силу ограниченности их воображения, ни в жизнь не сдюжить. Поэтому я не могла восхищаться умом и дарованиями Тальви, как Ларком - из юношеского идеализма или Рик - ради игры ума.

Сегодня они снова отбыли в Бодварский замок. Кроме Каллиста, который уже уехал. Я проверила - просто так, на всякий случай - никто из его слуг из поместья до того не отлучался. Не знаю уж, сколько раз Тальви "просто так" проверял меня. Подозрительность по поводу и без повода - это что, тоже черта, роднящая потомков изгнанников? Правда, можно было оседлать Руари и проследить, куда Каллист направился. Мой гнедой, конечно, не чета его игреневым, но мы же не скачки устраивать собираемся. Или спуститься в город и устроить Хамдиру с Эадвардом перекрестный допрос - кто вы, братья святые? Они и рады будут, их совсем забросили здесь, где чтут, если верить Мальмгрену, лишь покровителей харчевников и поварих. Или тряхнуть стариной, вспомнить лучшие фокусы из своей копилки и, обманув замковую стражу, взять за горло графа ВирсВердера? Поскольку подземного хода тут точно не было, я не поленилась выяснить. Так же, как не было его в замке Тальви - я спросила. Меня сие порядком удивило - там-то местность была подходящая. "Чему здесь удивляться, - сказал он, - у вас в Фену-Скьольд тоже не было подземного хода".

Тут он ошибался В Фену-Скьольд как раз подземный ход имелся. Только его при артиллерийском обстреле полностью засыпало. Не помню совершенно, откуда я это знала. То ли в детстве от отца слышала, то ли после кто-то наплел. Но это дела не меняет - если я хочу дотянуться до Вирс-Вердера, придется задурить несколько голов...

Нет, пожалуй, Тальви прав. Откуда такое рвение? Сволочь этот Виллибальд? Разумеется. Трус он? Бесспорно. Но если бы мы взялись убивать всех трусов и сволочей только по этой самой причине, мир давно превратился бы в пустыню. Лучше уж книгу читать, какой бы бредовой она ни была. Я подцепила "Хронику... ", перелистнула страницу.

"Хрустальная или стеклянная башня, этот наиболее известный символ древней карнионской поэзии, совсем не встречается в преданиях эрдов, за исключением "Апокрифа святого Хамдира", каковой после своего обращения был тесно связан с Карнионой. Для непосвященного читателя образы его творений свидетельствуют лишь о богатом поэтическом воображении, но знающий увидит в них искаженные многовековой устной передачей древние знания об иных мирах. Но что означает сей беспрестанно повторяемый символ и символ ли это? "

Сейчас нас начнут убеждать, что где-то когда-то и впрямь строили башни из хрусталя. Или стекла. Проще поверить в стеклянные монеты, а в них не верят уже и сами южане. .. Или наплевать на Вирс-Вердера, сам скиснет, рвануть на запад и поискать пресловутого Быка Дагнальда? Заполнить пробел в моем образовании Одного конкурента патрона я уже видела, другой отметился только заочно, за что такая несправедливость? Но когда я попыталась заикнуться об этом Тальви, он и слушать меня не пожелал. Взвоешь тут. Надобно спросить у мальчиков Альдрика гитару. И пропеть благородным господам что-нибудь старогаванское. "Не заставляй меня, мамаша, собой в борделе торговать". Или одну из каторжных, "Справедливую пулю" например.

Я этого не сделаю. Так я могла бы дразнить тюремщиков в кинкарской камере смертников. Но тогда у меня был один выход - на эшафот. Оттуда же, где я оказалась теперь, ежели Господь позволит, найду и другой.

Клянусь вороном Скьольдов. И... ладно уж, святым Бреннаном тоже.

Честную компанию по возвращении из замка я застала в разгар жаркого спора. Собственно, ярились больше Альдрик и Кренге, Тальви и Фрауэнбрейс слушали. Насколько можно было понять, сегодняшняя аудиенция оказалась куда как плодотворнее предыдущей, ибо пришлась на один из упомянутых Каэтаном Фрауэнбрейсом дней, когда Гарнего V испытывал явственный прилив сил. Он не только недвусмысленно дал понять, что из всех претендентов на чин капитана почетной гвардии склонен отдать предпочтение Гейрреду Тальви, но и благосклонно начертал несколько строк, кои Тальви мог присовокупить к своему посланию в Тримейн. Все это было прекрасно, но беда в том, что старина Гарнего почувствовал себя настолько хорошо, что вознамерился как можно скорее отбыть в Эрденон, чтобы поспеть ко дню Преображения. Он и так уже, сказал герцог, едва ли не все лето был лишен утешающих глаз и сердце зрелищ. И намерен вознаградить себя присутствием на торжественной мессе в кафедральном соборе Эрденона. Прославленный Холцгеймер должен представить к этому празднику новое свое музыкальное творение...

- Может, он и взаправду выздоровел? - предположила я.

- Сударыня! - задушевно возгласил Альдрик. - Мои познания в медицине, как вам известно, не отличаются глубиной, но их хватает, дабы понять, что означают подобные приступы бодрости...

Альдрик, кстати, совсем забыл, что недавно я оскорбила его в лучших чувствах. Как и я сама.

- А если старый хрен отдаст концы по дороге? - без затей выразился Кренге.

- Не приведи Господь! - Фрауэнбрейс перекрестился. - Надеюсь, он благополучно доедет до Эрденона. А там - архиепископ. Они непременно встретятся. Даже если его светлость сляжет, архиепископ посетит его.

- То-то и оно, - проворчал Кренге. - Он сляжет... И спор вернулся на круги своя. А суть его была в том, стоит ли Тальви выезжать вслед за герцогом в Эрденон. Кренге доказывал, что да. Альдрик возражал.

- Надобно, господа, уметь заглядывать хоть немного дальше собственного носа, - поучал он. - Конечно, его светлость утомится и вновь занеможет, конечно, он опять затворится от всех, кроме разве что архиепископа и личных слуг. А претенденты на наследование, собравшиеся в Эрденоне, будут выглядеть воронами, слетевшимися к ложу умирающего. Я сожалею, что вынужден прибегнуть к столь избитому и низменному сравнению, но, ставлю свою шляпу против герцогских регалий Эрда, как раз так будут считать и город и двор. Что не менее важно, так будет считать и сам Гарнего, что не преминет сказаться как на речах его, так и поступках.

- Какие тонкости! - усмехнулся Кренге. - Никому они не понятны, кроме кучки придворных, от которых ничего не зависит. А вот Вирс-Вердер, будь проклята моя кровь, помчится вслед за герцогом в Эрденон в такой спешке, будто ему подпалили пятки. И там будет трясти кошельком резвей, чем шлюха задом, и перед городом, братец мой, и перед двором, а что хуже всего, перед гвардейцами. Ты что, их не знаешь? Они вечно в долгах...

- О том, чтобы в городе он вскоре стал нежелателен, позаботится советник Самитш. Это очевидно, - сказал Рик тоном, каковым, бывало, мадам Рагнхильд растолковывала своим девочкам, почему цветные, а тем паче черные чулки в их ремесле предпочтительнее телесных, а полосатые - те вообще годятся только для деревенских тетех. - Что же касается маневров Вирс-Вердера вокруг двора и гвардии, здесь придется потрудиться мне самому. Уверяю вас, друзья мои, вскоре он перестанет нам докучать.

- Что ты еще надумал? - Кренге, похоже, подозревал, что над ним издеваются. Его лицо, и без того кирпичного оттенка, вовсе побурело.

- Ничего особенного. Я сделаю ему вызов. - Рик улыбнулся мне, словно в благодарность за хороший совет.

- Вконец спятил, - бросил Кренге. - Драться с Вирс-Вердером? Попробуй лучше вызови его супружницу, больше проку будет.

- И по какой причине? - осведомился Фрауэнбрейс.

- Ну, причина... В Тримейне, помнится, я дрался с одним господином, потому что мне не понравился фасон его башмаков. Ах нет, ошибаюсь, пряжек для башмаков. Удивительно безвкусных.

- С Вирс-Вердером у тебя этот номер не пройдет. Ни с пряжками, ни с застежками, ни с перчатками, ни с честью его жены и памятью покойной мамаши.

- Он может просто уклониться от спора, - согласился с полковником Фрауэнбрейс.

- Можно сделать так, чтоб у него не оставалось выхода, - продолжал Альдрик голосом тонким и ровным, как отрезок проволоки. Я и раньше не сомневалась, что его дуэльные подвиги не вымышлены, но сейчас до меня дошло - пожалуй, в определенных кругах этого изнеженного франта должны бояться. Сильно бояться.

- Он откажется, - сказала я. - Так же, как отступил перед Каллистом. Я их видела, и, поверьте, то, что сказал ему Каллист, было равносильно вызову.

Альдрик пожал плечами:

- Даже если история с Каллистом получит огласку, здесь у Вирс-Вердера в глазах добрых северян имеется оправдание. Наш южный друг - не дворянин, и поединок с ним уронил бы достоинство титулованной особы. Я ему такого оправдания не представлю. Моя родословная восходит к Руккеру Трехбородому, одному из противников канцлера Леодигизила. (В академической "Истории империи" сей Руккер, помнится, именовался "одним из убийц канцлера", но я не стала уточнять. ) В те времена о Вирс-Вердерах, да что там - о Йосселингах в империи ничего не было известно. - Альдрик одарил нас всех сияющим взглядом из-под стрельчатых ресниц. - Я вызову его. Если он согласится... - Рик сделал паузу и с нежностью посмотрел на свои отливающие жемчугом ногти. - Но он может и отказаться. Безусловно, может, я никогда не лишаю противников выбора. Тогда... право же, ему лучше согласиться.

На что полковник заявил, что это, мол, выверты, от которых ни толку, ни проку, и даже если Рик отлупит Вирс-Вердера палкой на глазах у всех жителей славного города Эрденона, тот все равно прикинется, будто ничего такого не было и быть не могло. В ответ Рик, тонко улыбаясь, пообещал, что совет насчет палки он тоже всенепременно примет к сведению.

Я слушала их и чувствовала, что полковник прав, но и за Альдриком тоже была своя правда, и эти обе правды не составляли единой, которая могла бы разрешить все.

- Уеду я, когда все это кончится, - тихо сказала я Тальви. - Хотя бы в Дальние Колонии.

- Почему туда? - безразлично отозвался он.

- Потому что далеко. А иначе - не к схизматикам же или мусульманам подаваться. Я про них и не знаю ничего. А про сопредельную Европу знаю, и не нравится мне то, что я знаю. У нас все же лучше.

- А как насчет твоего смертного приговора?

- А смог бы ты так же выкупить меня во Франции или, скажем, в Испании?

- Продажные чиновники есть везде. - Несомненно, он считал, что данная сентенция исчерпывает разговор и не стоит отвлекаться от общего спора.

Рик стоял на своем насмерть - он вызывает ВирсВердера, а Тальви не следует показываться в Эрденоне. Там будут он сам, Кренге, Самитш и вдобавок ожидается молодой Ларком. И всем им придется действовать открыто. Если еще и Тальви объявится не ко времени, тогда лучшего повода вопить о подготовке к мятежу и захвату власти не придумаешь. Здесь Фрауэнбрейс заволновался и заметил, что, пожалуй, в доводах Альдрика есть определенная логика. А вот когда будет подписан приказ о твоем назначении этим... префектом претория, тогда - в добрый час, сказал Рик.

Фрауэнбрейс нахмурился и обронил, что не хватало еще вспомнить янычар. Смысл этих фраз от меня ускользнул. От Кренге, по-моему, тоже. Хотя янычары - это вроде бы у турок, а мы пока что еще католическое государство.

Кренге призвал всех перестать нести чушь собачью и подумать вот о чем. Может, его соратники решили, что, ежели старик отдаст Богу душу, или что там у него вместо души, об этом так сразу и объявят? Нет, эту весть будут скрывать во дворце сколь можно долго из страха перед волнениями в городе - и правильно, потому как будут там эти волнения непременно, ежели их военной силой не упредить, - а больше из желания самим оттяпать кусок пожирнее. И снова он был прав, и я не знала, что можно ему возразить, - но никто и не возражал. А коли кто забыл про такую шатию, как полиция герцогская, продолжал Кренге, не поленюсь напомнить. Она нас не трогает, потому как не за что, так она и Вилли с Быком не трогает, хоть там статей хватает вплоть до государственной измены. И не потому, что в спячку впали и не знают ни черта. Наверняка пронюхали кое-что, если не все. Выжидает Ион Лухтер, начальник стражей порядка, ждет, в какую сторону ветер подует. Но вот как слух о кончине его светлости поползет - тут он себя и покажет. Эрденон по всем воротам пристава обложат, всех выезжающих, даже если выпустят, трясти будут с головы до пят, о почтарях я уж не говорю. Потому как это известие власть дает, а самому ничтожному человечишке, особливо ищейке, охота себя большим и важным показать.

Верно, сказал Тальви. Но и вести можно по-разному передавать, и без писем, и без слов обойтись.

- Опять выверты. - Полковник был недоволен. - Но мне трудно было представить его довольным. Разве что когда Свантер к рукам приберет?

- Без вывертов. Просто если заранее условиться... Я надеялась, что теперь Тальви вспомнит обо мне. Потому что ножом можно, если постараться, забить гвоздь, но вообще- то он для другого предназначен. И если рядом с тобой сидит некто, умеющий выбираться из-за глухих стен и оцеплений, зачем искать кого-то еще? Но Тальви даже не взглянул в мою сторону. Сидел, обернувшись к Кренге и опираясь кулаком о подлокотник. Неожиданно я заметила, что на его левой руке нет перстня. Странно. Вряд ли он снял его по той же причине, что я свой. Для обручального кольца (если все же причина была таковой) этот черно-белый оникс никак не годился.

Камень вождей, говорил Соркес. Тальви собирается быть вождем, а от камня вождей избавился. Не верит, наверное, в силу талисманов. Впрочем, почему собирается? Он даст им всем выговориться, а потом поступит, как решит сам, и каждый будет думать, что главный вес возымели при этом именно его советы...

Кроме меня.

Потому Тальви так бесят мои советы. Даже когда он им следует.

На обратном пути мы снова останавливались во Фьялли-Маахис. И опять последовала радушная встреча, благо лето перевалило на вторую половину и встречать чтимого господина было чем. Но обедать на сей раз мы не стали. Тальви задержался только для того, чтобы перемолвиться со здешним священнослужителем, отцом Нивеном. Сказал ему, что хочет, дабы отец Нивен со своими прихожанами поблагодарил Господа за чудесное исцеление его светлости от изнурительной болезни. Дал ему деггег. И пригласил назавтра в замок - отслужить обедню в часовне. Пока длилась душеполезная беседа (правда, беседой это было трудно назвать, говорил один Тальви, отец Нивен только кивал и поддакивал), я взяла услужливо предложенную мне хозяином постоялого двора краюху черного хлеба, чтобы покормить Руари. И за таким занятием уловила краем уха нечто из разговора знакомого мне по предыдущему посещению деревни старосты и какого-то пришлого, судя по всему - коробейника, одного из тех бойких малых, которые бродят по селам Эрда, предлагая вразнос разноцветные ленты, тесьму, галуны, зеркальца, гребни, игольники, наперстки и прочий товар подобного рода, включая чулки и перчатки. (Я пока не видела ни одной деревенской девицы в перчатках, но раз торговцы не прекращают выставлять перчатки на лотках, значит, покупают. )

- ... Так-таки везде с собой и возит? - спрашивал он у старосты.

- Угу. Возит - что, вот праздник был прошлым месяцем, так она - за хозяйку. У меня там кум конюхом, так он сказывал - у здешних господ жены по углам шептались - мол, как можно нас, благородных дам, с такой-сякой равнять, а в открытую ни одна рот открыть не посмела.

- И откуда конюху ведомо, о чем благородные дамы по углам шепчутся? Они у него в конюшне углы подпирали или его к себе затащили?

- Скажешь тоже! - Староста хохотнул. - Ясное дело, не своими ушами он слышал. А служанки-то на что?

Порой бывает полезно послушать сплетни о себе самой. Узнаешь уйму такого, о чем ни в жизни бы не догадалась. Но тут я не услышала ничего нового. Другое любопытно - спроста ли появился во Фьялли-Маахис этот коробейник? А если даже и неспроста, он покуда тоже великих секретов не узнал. И вообще, пока он не сунется в замок, опасности он не представляет. А коль сунется - тут мы с ним и разберемся.

Бродячий торговец переварил полученные сведения. Изрек:

- Ладно, эта хоть баба статная и видная, на людях показать не стыдно. А вот у родителя нынешнего герцога была одна в зазнобах, Обезьяной прозвали, может, слышал? - страшна как смертный грех, ни рожи, ни кожи, черная да мелкая...

- Южанка, что ли?

- А черт ее знает. Так ведь до старости лет при его светлости состояла, палаты каменные с этого дела отгрохала. Притом, что супружница законная у покойного герцога была красавица.

- Бывают же у господ причуды... - Староста готовился произнести еще что-то глубокомысленное, но вдруг, похоже, сообразил, что я их слышу, и понизил голос. Некоторое время до меня доносился только невнятный бубнеж, а когда они вновь расслабились и заговорили громче, речь шла уже не обо мне, а об отце Нивене.

- ... И он допускает? Священник все же... неподобно...

- Попробовал бы он слово поперек сказать! Хозяин велит - отец Нивен грехи отпустит кому угодно, будь ты хоть султан турецкий. А насчет "неподобно" о ком бы речь! Он сам, знаешь ли...

Тут Тальви приказал отъезжать, старосту и коробейника мигом смыло, и я таки не узнала, в каком грехе был повинен сельский пастырь.

В свое время я немалые выгоды извлекала из таких случайных разговоров. Поймаешь и кинешь в копилку - когда-нибудь да пригодится. Но в последние месяцы подобная возможность предоставлялась мне все реже, да и выгода моя нынче - в чем она? Так и вовсе хватку потеряешь.

- К чему все это лицемерие? - спросила я Тальви. - Молебны, обедни и прочее?

- Это не лицемерие, - резко сказал он. Потом словно бы призадумался. - Хотя - верно, доля лицемерия наличествует. Но не в том смысле, который обычно вкладывают в это слово. Не попытка обмануть Бога, подольстившись к нему. Но мне нужно, чтобы люди в округе знали - герцог выздоровел. А раз правитель здоров, значит, пока перемен не предвидится. И можно не бояться попусту. Вот я и хочу, чтоб они не боялись и жили спокойно. Мне так удобнее. И еще мне нужно, чтоб они знали - я рад выздоровлению герцога. Кстати, я действительно рад. Отсрочка дает время для дополнительных приготовлений.

Следовало признать его правоту, при всем ее цинизме. От такого расклада выигрывают все - кроме, конечно, противников Тальви, если он таким манером стремится запорошить им глаза. А если от этого выиграют крестьяне, которые будут жить себе мирно и опомнятся только тогда, когда их господин займет дворец в Тримейне, так я против ничего не имею.

Однако Тальви явственно стало досадно за свою откровенность. Во всяком случае, больше по дороге он со мной не разговаривал. А когда прибыли в замок, сразу ушел и я его не видела до самой ночи.

Следующий день выдался прекрасным, и я решила - к чертям раздражение, буду радоваться тому, что есть. Лето у нас и без того короткое, не хватало еще омрачать солнечную погоду пасмурными мыслями. Мойра помимо принадлежностей для утреннего туалета притащила миску только что собранного крыжовника, "эрдского винограда", как выражаются ехидные южане. Чтобы не обидеть девушку, я съела несколько ягод. Но не возражала бы, чтоб это оказался настоящий виноград. Мойра тем временем принялась донимать меня вопросами, что нынче носят дамы в Бодваре. Она, безусловно, развивалась быстро и уже самостоятельно пришла к выводу, что наряды, которые были на гостьях Тальви, может, и пристали честным девушкам, но никак не тем, что желают проявить хороший вкус. Но вопросами своими она повергла меня в некоторое замешательство. Во время поездки в Бодвар мне пришлось повидать немало живописных костюмов, но сплошь мужских, а вряд ли они интересовали Мойру, так же, как платья торговок, харчевниц и служанок, каковые были единственными особами женского пола, встреченными мной в Бодваре. Пришлось поднапрячься и выдать некое собирательное описание наряда хорошо одетой дамы, составленное по прежним впечатлениям. Даже если фасоны, обрисованные мною, и устарели на несколько месяцев, все равно они были не в пример новее, чем те, по которым шили портнихи Арсинд и Гумерсинд. Потом оделась и причесалась сама. А как вышла в сад - и вовсе стало хорошо. Встреча с госпожой Риллент и даже Мойрой была ни при чем. Прежняя жизнь сделала меня непривязчивой, и я никогда не скучала и по более близким приятелям и приятельницам. Но сколько я себя помню, особенно любила лето, радовалась теплу, словно зверь какой, что норовит на солнцепеке угреться, и ненавидела зиму, хотя холод, как подобает потомкам Скьольдов, переносила хорошо и никогда не простужалась. Раньше я подобную теплолюбивость списывала на голос южной крови, напоминавшей о жизни в жарких краях, а теперь... и теперь это ничего не меняет. Мои предки с материнской стороны, кем бы они ни были, жили на Юге. А там тепло...

Настроение мне не испортило и то, что с Тальви мы и до обещанной службы, и во время нее не перемолвились ни словом. Оно и к лучшему. Непременно бы сказали друг другу что- нибудь такое, что все мои душевные труды пошли бы насмарку. И с тем же легким сердцем я пошла в часовню. Честное слово, я была рада этому, потому что уже не раз бывала здесь и знала, что меня не ожидает никаких открытий. Отец Нивен читал проповедь о примерах чудесных спасений и исцелений, творимых верою, основанную на каком-то из апостольских посланий, где подобных примеров приводилось множество. Я заметила, что в отсутствие гостей Тальви говорит он гораздо лучше, уверенней. А может, это я лучше слушала. Сегодня я могла стоять здесь, не притворяясь, не играя, не выслеживая и не рассчитывая. Как в те времена, когда я ходила в церковь с родителями и от души повторяла: "Не убоюсь зла", потому что зло мне было неведомо.

Что думали мои родители, если они... знали? Неужели обманывали, прикидывались, старались быть как все? Почему-то мысль о возможном неверии родителей ранила меня гораздо больше, чем страшило знание о бесспорном неверии Тальви. Или они считали, что одна вера не противоречит другой? И до сих пор считают?

Часовня была удивительно светла, в ней было как внутри лампады или драгоценного камня со множеством граней. Обыкновенно в окнах капелл стоят витражи, и оттого под сводами играет таинственный цветной полумрак. Но здешние окна были чисты и прозрачны, и яростное солнце несмешанно ложилось на алтарь и статуи святых. Золотая кипень резьбы стекала с царских врат за спиной у отца Нивена, подобно бурлящему водопаду. И навстречу уходили к высокому куполу выложенные лазуритом колонны.

Золотой и синий, либо небесно-голубой, как сакральные цвета, говорил Фризбю, объясняя символику изображений, вытеснили древние, сохранившиеся с языческих времен краски, причастные божественных тайн - черный, белый и красный. Только в Карнионе, говорил он, все еще придерживаются традиций их священной значимости, связав их с новой верой, ибо она на Юге смешана с язычеством...

У меня сильно заломил висок. Белый солнечный луч, преломленный оконным стеклом, прицельно ударил по глазам. Я сощурилась. Никаких ощущений, сопутствующих прежним видениям, не было, равно как и самих видений. Отчетливо доносился голос отца Нивена, читавшего с кафедры: "Все они умерли в вере, не получив обетовании, а только издали видели оные, и радовались, и говорили себе, что они странники и скитальцы на земле, ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества... " Было лишь некое смутное разочарование, словно нечто должно было произойти и не произошло. Неужели я излечилась?

Отворотившись от слепящего света, я открыла глаза и встретилась с холодным, внимательным, изучающим взглядом Тальви.

А коробейник в замке так и не объявился. Должно быть, это был просто бродячий торговец, подбирающий сплетни для собственной корысти и, возможно, для развлечения, и более ни для чего. Скоро я начну шарахаться от собственной тени, сказала я себе. Но ей- богу, у меня для этого были оправдания.

Конец лета был самым тягостным отрезком за все время, что я провела в замке. Именно потому, что я проводила время. Дела заговора проходили мимо меня. О, я дошла до того, что просила Тальви дать мне задание. Он заявил, что от меня уже ничего не зависит и мне лучше пока отдохнуть. А ведь не мог не замечать, что мне тошно.

Теперь я начинала лучше понимать мотивы его поведения, которые могли быть вызваны только какой-то изначальной ущербностью, сознанием, что тебе чего-то недостает. Но чего? У него было все. Он был знатен, богат, молод, красив, силен и образован. Новее у него было лишь по человеческим меркам, по тем же, что он сам к себе прилагал, он был неполноценен, и это не давало ему покоя. Даже я в этом отношении стояла выше него, хотя сей дар был мне нужен как мертвой собаке кость. И это его угнетало. Ведь в каком-то смысле я обязана была стать его созданием. Все, что я знала, все, чем я владела, должно было исходить от него. И ни от кого иного. Именно поэтому он уничтожил мою старую одежду. Поэтому ненавидел перстень с сердоликом - я несколько раз надевала его и замечала, как Тальви на него смотрит. Мое пренебрежение тем, что было мне дано, оскорбляло все его усилия, которые в конечном счете были направлены лишь к одному - к власти. И он мне не доверял. Я это чувствовала. При всей своей откровенности - не доверял.

Я ни с кем не могла этим поделиться. Не в замке, а вообще. Никто бы не понял. Особенно женщины. В самом деле, чем я недовольна? Большинство тех, кого я знала, наизнанку бы вывернулись, чтоб заполучить такого любовника, как Тальви. Чтоб жить в замке, в довольстве и праздности, иметь наряды и драгоценности, самой пальцем не шевельнуть - и при этом сожитель твой не старик, не урод, не пьяная скотина, которая норовит ребра тебе переломать, а стоило бы, потому как не ценишь ты, дура, своего счастья, не понимаешь, как тебе повезло, чтоб от такого искать добра, нужно не золотую голову иметь, а мякинную. И я не смогла бы ничего возразить. Тальви никогда не обижал меня по-настоящему - а я навидалась, как бесконечно разнообразна жизнь по этой части. Он дал мне все, что нужно для жизни, - и многое сверх того. Но ему нужна была не я, а орудие для его бредовых целей.

В это все и упиралось. Я думаю, что ему было так же тяжело со мной, как и мне с ним. И спал он со мной не потому, что этого хотел, а чтобы доказать свою правоту. Какая разница? - сказали бы мне те женщины, реальные и воображаемые. Все равно все сводится к одному, или ты опять недовольна? Мало тебе?

Может, разница и незаметна, может, ее вообще не существует. Да, жаловаться мне было не на что. Но разве утешит поцелуй, если он лишь для того, чтобы зажать рот?

И все-таки я бы многое простила ему, если б он хоть раз поговорил со мной по- человечески. Но я знала, что как раз этого никогда и не дождусь. Потому что "человеческое" он себе сознательно запрещал. Он молчал. Молчала и я. Глупо было бы бунтовать теперь, если на это не нашлось сил с самого начала. Или тогда, когда я узнала правду о том, что ему нужно. Но я приняла его условия, а сейчас это означало: терпеть. Терпеть и повторять фразу из книги - давно прочитанной - гениального подонка Иосифа. (Он писал гораздо лучше, чем я ожидала. А человеком оказался - гораздо хуже. ) "Опыт рабства - тяжкий опыт, и для того, чтобы его избежать, оправданы любые средства. Но кто уже подчинился ему, а затем восстает, тот не приверженец свободы, а всего лишь непокорный раб".

Кренге и Ларком приехали в один и тот же день, но с разницей в несколько часов. И вели оба воителя себя по-разному. Полковник моего общества не только не искал, оно было ему откровенно лишним. В Бодваре он мирился с моим присутствием, потому что тамошние разговоры не касались сугубо военных вопросов. Сейчас он прибыл к Тальви сообщить нечто, касающееся военного обеспечения грядущих событий, что не предназначалось для моих ушей. Не женское это дело, крупными буквами читалось на его лице. Я не возражала, потому что была с ним согласна. Все же - да простит меня Господь, я не прилагала к тому никаких усилий - кое-что я поняла. Полковник совершил то же, что и "заклятый друг", но ничем не попирая эрдских законов. При его чинах набор наемников назывался "формированием вспомогательных сил". Более интересно, что драгунский полк, которым командовал Кренге, был расквартирован сейчас в Аллеве. В той самой милой тихой провинциальной Аллеве, где драгун в последний раз видали полвека назад. Так что нынче там, наверное, не до разбирательств с наследством кровавой старушки, поскольку туда же Кренге привел и наемников, поставив над ними Мальмгрена в качестве своего временного заместителя. "Малый толковый, - отозвался полковник о владельце поместья Хольмсборг, - ежели из него дурь повыбивать". Что ж, ему, как профессионалу, виднее.

Зато эйсанский рыцарь за минувший месяц ни на йоту не утратил своей восторженности. Правда, сейчас для нее имелись основания, помимо того что Тальви был больше занят с Кренге и оставлял свободным пространство рядом со мной. Потому что прикатил Ларком прямиком из Эрденона и привез Тальви то, ради чего раскручивался предыдущий виток интриги - патент на звание "префект претория", как выражался Альдрик. (Я выяснила, что сие означает, из сочинений того же Иосифа и комментариев к ним, и не понравилось мне это сравнение, хоть преторианская гвардия и сажала, бывало, на престол императоров, а не каких-то герцогов. ) Но не это радостное известие, безусловно полезное заговорщикам и придававшее задним числом большую законность действиям Кренге, вызывало у него наибольший прилив энтузиазма. О событии, каковое, по его мнению, должно было стать решающим при расчистке для нашего патрона дороги к власти, он поведал вечером, когда мы сели за ужин в одной из гостиных замка.

Этот вечер, по некоторым причинам, запомнился мне надолго. Хотя за столом нас было всего четверо, ни малейшей небрежности не наблюдалось. Скатерть сияла белизной (никакого желтого крахмала - госпожа Риллент не признавала таких экстравагантных новшеств), оттеняя вернейлевую посуду с гербами. Содержимое блюд и графинов призывало не к безудержному обжорству и пьянству, а к медленной и вдумчивой трапезе. Горели свечи, несмотря на то что было еще довольно светло, - длинные, тонкие, витые, источающие какой-то слабый аромат. (Здесь у меня тоже пробел в образовании, и мадам Рагнхильд меня за это справедливо корила, но, поскольку в прежней жизни я не пользовалась духами и благовонными маслами, то разбиралась в них плохо. А ведь это одна из заметных статей контрабанды в герцогстве Эрдском. ) Не хватает только музыкантов, подумала я. Ослепленных и с вырезанными языками, как было заведено у наших благородных северных предков - чтоб не высматривали господских секретов и не болтали о них. Если эта традиция не есть просто страшная сказка - я в последнее время что- то с трудом стала отличать сказки от правды. Но музыкантов у Тальви не было и обычных. Вероятно, дело было не в скрытности, а просто в отсутствии интереса к музыке, равно как поэзии и прочей чепухе.

Разумеется, все перечисленные достоинства ужина нужно было отнести за счет усилий госпожи Риллент. Пока подавали на стол, она несколько раз показывалась в дверях, озирая происходящее, а заодно бросала взгляд на меня и одобрительно кивала. Все было вполне прилично. Как будто рядом с хозяином сидит настоящая дама, а не бывшая (бывшая ли? ) уголовница, у которой через слово "Бог", а через два - "черт". Пусть будет спокойна - я постараюсь соответствовать ее представлениям о приличиях. Потому что их я вполне могла понять, в отличие от многих других представлений. Хозяин должен принимать гостей, иначе какой же он хозяин. А при сем желательно присутствовать даме. То, что это любовница, - значения не имеет. Вот если бы у него не было любовницы - это было бы странно (Я так и не полюбопытствовала у госпожи Риллент, кто занимал названную должность до меня. Поскольку действительно не было любопытно. )

И выглядели мы, на радость домоправительнице, тоже вполне благопристойно. На Тальви был серый камзол из двойного скельского бархата, Кренге облачен в мундир. Ларком, разумеется, снял орденский плащ и к ужину успел переодеться в гранатовый кафтан тонкого сукна, с гладким атласным воротником, отделанным узкой полоской соланских кружев. Я выбрала платье, в котором впервые принимала гостей Тальви, - тоже серое, если вдуматься, как оттенки этого цвета ни именуй в каталогах мадам Рагнхильд, - "жемчужный", "серебряный", "пепельный", "цвет плаща пилигрима", общим порядком до тридцати названий. Короче, смотрелись мы хоть куда, можно было на картину помещать. Видывала я такие у Фризбю - с белой скатертью, с изобильным ужином и свечами, с музыкантами или без, и называются почти все без исключения "веселое общество". Но среди нас был по-настоящему весел один Ларком. Бог весть, как он удержался, чтобы не выпалить сразу по приезде свою главную весть - Альдрик все-таки осуществил выпестованный план в отношении Вирс-Вердера. Но как, Творчески развил опыт Каллиста.

Как и предугадали господа заговорщики на совете в Бодваре, улучшение здоровья старого Гарнего оказалось кратковременным. В Эрденон он еще въехал, сидя у окна кареты и благосклонно взирая на свой верный народ, но ни о каком присутствии в соборе не могло быть и речи, и Missa Solemms Хольцгеймера прозвучала без него. После нового приступа слабости во дворец потянулись посетители, хотя известно было, что герцог почти никого не принимает. Считалось, будто эрденонское дворянство ежедневно поспешает справляться, не пошел ли Гарнего на поправку, а что об этом говорили в городе - Альдрик предугадал совершенно верно. Угадал он также, что ВирсВердер не оставит своих поползновений.

Дворцовая площадь, блестя глазами, говорил Ларком, - одна из самых старых в Эрденоне. И пускай она после Великого Пожара была заново вымощена и украшена, все же размерами уступает площади Розы или Соборной. (Эти сведения, без сомнения, предназначались для меня, а не Тальви или полковника. ) К тому же определенное неудобство возникает из-за того, что еще в прошлом веке придворные прибывали сюда верхами или в носилках и все парадные входы, въезды-выезды построены с учетом этого обстоятельства Теперь же редкий человек из хорошего общества, особливо принятый при дворе, не имеет своего экипажа. Поэтому на Дворцовой неизбежна толчея, давка, из-за лучшего места для кареты то и дело возникают стычки между кучерами, а то и хозяевами их...

- Вижу, вы меня уже поняли. Наш друг Альдрик вообще-то предпочитает ездить верхом, пуще того, он утверждает, что ненавидит кареты: трясет... Но ради такого случая он не убоялся сесть в карету. Кажется, она досталась ему в наследство, а может быть, купил или занял - я не спрашивал. Такую старомодную, громоздкую, знаете - просто балдахин на четырех колесах, красным бархатом крытый, теперь уже молью поеденным, без запяток, даже без кучерского места - форейтор должен верхом на лошади ехать Ну вот, он нашел карету Вирс-Вердера - тот раньше других прибыл - и загородил ей выезд...

Похоже, Рик излишне буквально понимал собственное выражение "не оставить противнику выхода".

- И, - радостно продолжал Ларком, - представьте себе: Вирс-Вердер выходит из дворца, садится в карету, а ехать нельзя - поперек дороги красуется дряхлый рыдван, в котором еще бабушка торопилась на свою свадьбу. И обогнуть никак нельзя - вокруг другие кареты в два ряда...

- Подождите. А слуги Рика? Он что, никого с собой не взял?

- Взял, не меньше дюжины. Он вовсе не такой сумасброд, как вы, должно быть, думаете. Но он их по площади рассредоточил, чтоб не видно было...

Ларком мог и не вещать дальше. Замысел Рика стал мне ясен. Пускай в бою он впадал в безумие берсерка, но что касается поединков или провокаций, могущих привести к поединку, - тут Рик Без Исповеди вполне способен был действовать холодно, расчетливо и зло. Ладно, дадим юноше выговориться. Несмотря на то что он-я уверена - успел повторить эту историю с десяток раз, прежде чем она приобрела нужную стилистическую гладкость.

- Итак, Вирс-Вердер, видя дряхлую карету без герба и без охраны, в самых грубых выражениях требует очистить дорогу. А из недр ея является с приятственной улыбкой на устах и со шпагой в деснице Рик Без Исповеди и заявляет, что по знатности и древности своего рода вправе заграждать дорогу кому угодно и где угодно. А потому извольте, сударь, отвечать за свои слова согласно законам чести. Вирс-Вердер бледнеет, но еще пытается сохранить лицо, говоря, что согласен драться с Альдриком, но не здесь и не сейчас, поскольку под окнами дворца его светлости это неподобно. На что Рик отвечал, что как раз потому, что дело происходит под окнами дворца его светлости, он воздерживается от намерения просто прибить наглеца, как он того заслуживает, а предоставляет ему возможность защищаться. Вирс-Вердер не выдерживает и кличет охрану. Но тут, как черти, выскакивают люди Рика...

Рыцарю пришлось перевести дух - настолько захлестывал его восторг. Понятно. Что собой представляют мальчики Рика, я видела. Лично мне они не нравились, но в драке я предпочла бы, чтоб они оказались на моей стороне.

- Вирс-Вердер, разумеется, понял, что теперь, если он попытается отделаться от Рика с помощью слуг, не миновать кровопролития. Вмешается дворцовая стража, которая пока что наблюдала со стороны, прочие дворяне и их свитские... там собралось немало зрителей. Иные, чтобы лучше видеть и избегнуть давки, взобрались на крыши карет и удобно расположились там, как в ложах театра. О тех, кто смотрел в окна дворца и прилегающих к площади домов, я и не говорю... Однако, если бы кругом взялись за оружие, многие зрители с охотой обратились бы в участников - это же Эрденон... Но только не Вирс- Вердер. Он предпочел извиниться, заверил, что Альдрик его неправильно понял... Альдрик же не унимался и, как он выражается в подобных случаях, от injuria verbalis перешел к injuria realis. Сказал, что тот, кто бесчестит достоинство дворянина, заслуживает пощечины, но он-де брезгует прикоснуться к подобному трусу рукой, - и незамедлительно хлестнул его по лицу перчатками. Вирс-Вердер возопил, что не потерпит такого и обратится к герцогскому правосудию. На что Альдрик мирно отвечал, что, коли перчаток для вразумления недостаточно, он сейчас возьмет трость, и это будет еще любезность с его стороны, поскольку хамскому отродью, пусть и прикрывшемуся титулом, более пристало угощение хлыстом. Но до этого дело не дошло. Вирс-Вердер ретировался во дворец. Альдрик за ним не последовал.

Еще бы, подумала я. Если бы Рик взаправду был вне себя от гнева, как прикидывался, он позабыл бы о том, что во дворце запрещено обнажать шпагу под угрозой заключения в крепости. Но он действовал хладнокровно и вполне учитывал такое развитие событий.

- И что же он предпринял дальше? Ждал, пока ВирсВердер вынужден будет покинуть дворец?

- Не долго - не более часа. Он просто не мог уехать раньше - ему не давали прохода с изъявлениями восхищения. Но толпа возле дворца не расходилась до самой ночи. В ожидании появления Вирс-Вердера послали даже за факелами и фонарями. Однако затем стража потребовала, дабы все разошлись. Я не знаю, кто приказал стражникам вмешаться - сам Гарнего или кто-то из его советников, но причина очевидна: при всем удовольствии, которое они, вероятно, получили от зрелища, они не желали, чтобы под окнами дворца разыгрался непристойный фарс. И стража, хотя и с некоторыми усилиями, сумела оттеснить любопытствующих с площади. Пользуясь этим, Вирс-Вердер сумел покинуть спасительные стены дворца, а к рассвету уехал из Эрденона. Надо ли говорить, что утром едва ли не половина местных дворян направилась с визитом к Альдрику? И первыми были офицеры гвардии - поблагодарить былого сотоварища за то, что избавил их от грозящего позора заполучить такого шефа полка - поскольку происки Вирс-Вердера в Эрденоне не были тайной. Через день его светлость подписал патент, который я имел счастье доставить вам.

Получалось, что замыслы Альдрика, казавшиеся самыми дикими из всех, что предлагались на совещании, оказались самыми благоразумными. И что удачным разрешением проблемы все заговорщики, а Тальви в особенности, обязаны Альдрику. Что- то меня здесь смущало. Слишком уж гладко и удачно. Я оглянулась на полковника. Помимо Каллиста, он казался наиболее здравомыслящим человеком во всей компании, и не худо было бы выслушать его замечания на сей счет. Но Кренге предпочел отмолчаться, только хмыкнул и отпил вина, словно салютуя в честь победы. Возможно, он признавал правомерность любых действий, когда они приносили результат. Достойная точка зрения.

- Но вы представляете значение того, что произошло? - Чувства душили юного рыцаря. - Вирс-Вердер сейчас для всего Эрденона хуже чем покойник! Слишком очевидно его ничтожество. Подумать только - титулованную особу при стечении многочисленного общества и под сенью дворца бьют по лицу, и что же? Граф убегает и прячется! Злейший из врагов не сумел бы столь убедительно смешать его имя с грязью, сколь он сам. Воистину он заслужил, чтобы ему, по древнему обычаю, обрубили, в знак трусости, угол герба - тот самый, где их род, претендуя на родство с Йосселингами, поместил изображение единорога...

Я первый раз слышала о таком обычае. Выверты, как сказал бы полковник.

- Козел бы ему больше подошел, чем единорог, - пробормотала я.

- О нет, - возразил Ларком, - козел в гербе ему совершенно не подобает. Ведь в геральдике это животное есть символ упорства...

Я посмотрела ему в глаза и убедилась, что он вполне серьезен. Ничего не поделаешь. Лучше сменить тему. И не выяснять, какие перчатки были у Рика. Я и так догадывалась, что не шелковые. При всей его трепетной заботе о красоте рук и гладкости кожи.

- А что слышно относительно послания к императору?

Ларком вздохнул.

- К сожалению, ничего определенного. Фрауэнбрейс сообщает, что передал послание в собственные руки канцлера Тьяцци, но до сих пор не получил ответа. Правда, прошло еще очень мало времени... Самитш тем не менее опасается, что в окружении канцлера есть люди ВирсВердера, точнее, его жены, и они могли выкрасть послание, пока оно еще не было прочитано императором.

- Это возможно? - спросил полковник у Тальви.

- Вряд ли. Скорее они постарались его задержать. Но если сильно припекло, могли и выкрасть.

- Значит, пока Альдрик умыл Вирс-Вердера здесь, он переиграл вас в Тримейне?

- Фрауэнбрейс может повторить ход - неужто ты думаешь, что он не оставил себе такой возможности? Но это уже не имеет значения, поскольку Дагнальд и ВирсВердер очистили поле.

Вошел Ренхид, и Тальви оборвал фразу. На всем протяжении ужина нас никто не обеспокоил - очевидно, так было приказано. Должно было произойти нечто крайне важное, если Ренхид решился нарушить распоряжение хозяина. Он мялся в дверях, не находя в себе сил произнести что-либо внятное, и наконец просто поднял руку и разжал кулак.

На его ладони лежал черно-белый перстень.

Тальви дал Ренхиду знак приблизиться. Забрал у него печатку, потом проговорил:

- Ступай. Скажи ему - пусть отдыхает. Передай господам Гормундингу и Бикедару, чтоб готовились и поднимали остальных.

И пока Ренхид поспешно удалялся, неторопливо надел перстень на палец.

- Что происходит, черт побери? - не выдержал Кренге.

- Происходит? - Тальви взглянул на черно-белый рисунок оникса, потом на лица гостей. - Возможно, уже произошло. У меня есть основания полагать, что его светлость Гарнего V Йосселинг близок к последнему издыханию либо уже отправился к праотцам.

- Откуда вы узнали? - Эйсанский рыцарь смотрел на него с почти суеверным почтением.

- Не знаю, поставил ли Альдрик вас в известность, что врач герцога - наш сторонник. Еще в Бодваре я передал ему перстень с условием, что, когда тот вполне уверится в близости смертельного исхода, он вернет перстень одному из моих людей. Я оставил там двоих, чтобы они поочередно неотлучно были вблизи дворца. Таким образом, посланник успел покинуть город раньше, чем Ион Лухтер закрыл ворота.

- Ты уверен, что лекарь не перекуплен и не предал тебя? - спросил Кренге.

- Я ни в чем не уверен, кроме того, что он боится. "Эрденон для эрдов", как вы слышали, а он - приезжий. Даже не уроженец империи. Итальянец. Чем раньше мы будем в Эрденоне, тем больше шансов избежать беспорядков и избиения чужаков.

- Так. - Кренге глубоко и сипло вздохнул. - Значит, ты едешь утром?

- На рассвете.

- Тогда я должен немедленно возвращаться в Аушеву, поднимать драгун и наемников.

- А я? - Ларком тоже жаждал действия. - С кем из вас я должен отправляться?

- Со мной, - сказал Тальви. - Капитул ордена все узнает сам, у них при дворе собственные осведомители. Я же беру с собой всех своих дворян и большую часть слуг. Когда мы приедем в Эрденон, Самитш и Альдрик постараются, чтобы ворота были открыты.

- А если они все же не сумеют уболтать горожан, - Кренге усмехнулся, - то к тому времени мы вас нагоним, и тогда наши доводы будут покрепче!

- Надеюсь, обойдется без кровопролития, - заметил Ларком. - Тальви обязаны впустить в Эрденон. Ведь он должен принять командование гвардией.

- Я разве сказал, что мы собираемся брать Эрденон штурмом? Зачем, город нам полезней невредимым. Просто убеждения, подкрепленные силой оружия, доходчивее всяких других.

Обо мне никто не вспоминал, а я не стремилась напомнить. Передо мной стоял нетронутый кубок со скельским. На чеканном боку красовался эмалевый герб. Сменит ли вскорости грифон Тальви единорога Йосселингов? Или единорог - символ герцогства, а не уходящей династии? Какая разница! У этих геральдических животных есть, по крайней мере, нечто общее - они не существуют. В отличие от ворона Скьольдов.

Вечер как-то сам по себе провалился в небытие. Я ушла к себе, чувствуя, что иначе буду только мешать, и ничего более. Мойра приходила исключительно по утрам, и я была предоставлена собственной персоне. Распустила волосы, вытряхнула ненавистные шпильки, но раздеваться не стала. Спать не хотелось, поэтому я придвинула стул к окну и села, не запалив свечи. Читать я не могла. Что Тальви нынче не придет - было очевидно. Ему сегодня тоже не спать, но по не в пример более уважительной причине Он занят. А я вот маюсь от безделья. Но предлагать свою помощь - глупость убийственная. Там, куда они направляются, мне нет места, это я понимала. Я и не хотела туда попадать. Честно говоря, сейчас я вообще ничего не хотела. На меня нашло какое-то оцепенение, кровь замедлила в жилах свой бег, как у медведя, впадающего в спячку. Снаружи до меня доносились голоса, топот, храп коней, блики бежали по оконному стеклу, перемигиваясь с драгоценностями в открытом ларце, а я сидела и не двигалась. Было ли мне страшно? Не знаю. Эта ночь несла с собой перемены, не важно, в какую сторону, но если бы я боялась перемен, я бы уже давно помешалась или умерла от страха.

Лишь несколько часов спустя мне удалось из соляного столпа, каким я пребывала, вновь превратиться в женщину. Может быть, потому что шум во дворе усилился, к нему добавились лязг и скрежет. Я встала и, захлопнув за собой дверь комнаты, спустилась вниз.

Выйдя на парадное крыльцо, я замерла. Еще никогда я не видела во дворе замка столько народу, даже в день разъезда гостей. Здесь были наверняка не только те, кто отбывал вместе с Тальви, но все население замка - по крайней мере, те, кто в состоянии был держаться на ногах. Или так казалось из-за неверного освещения? Край неба чуть тлел, и горели факелы, выхватывая из толпы случайные лица - знакомые и незнакомые. У подножия лестницы стоял мастер Олиба, как всегда серьезный и строгий. Среди кухарок и судомоек мелькнула заспанная любопытная мордочка Мойры - вот уж кому решительно нечего здесь делать. Эгир оглаживал своего светлосолового коня, в отличие от хозяина - высокого и мощного, который фыркал и мотал головой. Они что, всех лошадей с конюшен заберут? Вряд ли.. Ларком был уже в седле, ежась в багряном орденском плаще от предутренней прохлады. Он вскоре заметил меня на балюстраде и замер, не сводя с меня жалобного взгляда. Неподалеку Малхира, сияя зубами и веснушками, держал под уздцы Серого. К нему быстро подошел Тальви, сменивший бархатный камзол на кожаный дублет и дорожный плащ. Он проследил за взглядом Ларкома, кивнул и поманил меня к себе.

Я удивилась. Устраивать трогательное представление на тему "герой, уходящий на войну, просит возлюбленную подержать ему стремя", было не в духе Тальви. Наверное, он хотел напоследок дать мне какие-то указания. Я не думала, что он собирается поцеловать меня на прощанье - на людях он избегал прикасаться ко мне, разве что в крайних случаях... Медленно, как завороженная, я спустилась по ступеням и двинулась через двор.

Люди расступались передо мной, и через несколько мгновений мы с Тальви оказались одни в круге факелов. Он протянул мне руку, но это не был жест прощания. Подойдя ближе, я приняла у него связку ключей на толстом серебряном кольце.

Спустя четыре дня в неурочный час мы услышали колокольный звон во Фьялли- Маахис. Когда вскорости прискакал на пузатом мерине деревенский парень, присланный отцом Нивеном, догадки наши подтвердились. Во Фьялли-Маахис не приключился пожар, и на них не напал неведомый враг. Несмотря на все препоны, из Эрденона вырвался слух, будивший звонарей на всем пути своего следования.

Гарнего V, последний из славного рода Йосселингов, вручил Создателю свою душу, хотя изможденное болезнью тело его еще пребывало на грешной земле.

Тальви, по всем расчетам, еще не достиг Эрденона, но уже преодолел большую часть пути.

Отъезд Тальви оставил мне чувство облегчения и страха. Причину облегчения, думаю, объяснять не надо. А страх... Может быть, я не так боялась бы, не оставь он мне связки с ключами. Возможно, это был чисто символический жест - чтобы заставить Олибу и прочих слуг уважать меня. Вряд ли он имел в виду действительно поручить мне хозяйство - он не оставил мне ключей ни от кладовых, ни от арсенала, ни от конюшни. Все они были по- прежнему в распоряжении Олибы и госпожи Риллент. Но если он ожидал, что я распоряжусь ключами от кабинета для определенных целей... а он, скорее всего, именно этого и ожидал.

В первые дни я этого не делала. Я гуляла по саду, благо погода была все еще летняя, за мной, как правило, увязывалась Мойра. Иногда меня зазывала к себе госпожа Риллент. Она ни разу не решилась пригласить меня, пока Тальви был в замке. Я приходила - с Мойрой или без. Ее одинокое жилище, расположившееся над людской, было больше моей комнаты и лучше обставлено, хотя и несколько старомодно: кровать в алькове, ковер свантерской работы на полу, кованые сундуки вдоль стен, резной шкаф, выцветший гобелен, изображавший поклонение волхвов, безупречная скатерть на столе, свечи из посеребренной бронзы, надраенная посуда на полках. Она доставала эту посуду, и мы чинно обедали - не скажу, что пили кофий, в замке Тальви это не было заведено, - и столь же чинно беседовали. Мастер Олиба в наших посиделках не участвовал. Он вообще никогда не разговаривал со мной без необходимости, необходимость же такая возникала чрезвычайно редко, и бывал при этом безупречно вежлив. Вероятно, если бы я вздумала и в самом деле разыгрывать из себя хозяйку и вмешиваться в его обязанности, он вел бы себя по-иному. Но я не вмешивалась.

Я никогда не спрашивала госпожу Риллент о ее происхождении, была ли она когда- нибудь замужем и что связывает ее с семейством Тальви. Но я спросила ее про Олибу. Оказалось, что отец его был у Тальви арендатором, а сын не захотел сидеть на земле и еще в юности уехал учиться, пошатался по всей империи, работал в каких-то торговых компаниях - госпожа Риллент точно не знала в каких, потом вернулся и попросился на службу в замок и постепенно выдвинулся в управляющие. Друзей у него, пожалуй, не было - на такой службе у людей редко бывают друзья, родственники умерли, поэтому он был полностью занят делом. Что же он не женится? - спросила я. Не хочет, отвечала госпожа Риллент, хотя, скажем, во Фьялли-Маахис за него всякий дочку отдаст, пусть он и немолод, и с лица не шибко приятен, но ведь мужчина должен быть лишь слегка покрасивей черта, не правда ли?

Так мы сидели, ели пирог с орехами, пили вишневую наливку, собственноручно приготовленную госпожой Риллент, и сплетничали.

Я готова была взвыть. Правда, стоит заметить, что, хотя подобное желание у меня возникало нередко, особенно в последние месяцы, соответственных звуков я от себя ни разу не услышала, даже под гитару, а без нее тем паче.

Неделю я выдержала, всего неделю. Если бы я была занята чем-то другим... Если бы я и впрямь взялась за роль хозяйки замка... Если бы я знала, как разворачивается мятеж и что происходит в Эрденоне... Но я понимала, что Тальви никогда не пришлет мне известия, прежде чем все будет кончено. А следовательно, еще ничего не решено.

Мне подобало научиться терпению. Неизвестно, сколько времени пройдет, прежде чем Тальви убедится в своей ошибке или пресловутый долг будет выполнен, но если он победит, то вряд ли потащит меня за собой в Эрденон. Какая из меня, к черту, фаворитка правителя? К тому же он должен жениться, если мне память не изменяет. А если мне придется торчать здесь в одиночестве (если не считать нескольких десятков слуг)... Конечно, я не из тех, кто способен полностью посвятить свой досуг вышиванию или даже чтению. Но не так это страшно. В камере смертников, например, было гораздо менее уютно. И единственное, что здесь мне, в отличие от той камеры, грозит - это растолстеть от пирогов госпожи Риллент.

Но почему-то меня это не утешало.

К черту! Кто сказал, что я нуждаюсь в утешениях?

И однажды я взяла связку ключей на серебряном кольце и сказала Мойре:

- Мне нужно кое-что посмотреть в кабинете патрона. Если понадоблюсь, пусть ищут меня там.

Мне не хотелось пробираться в кабинет Тальви тайком. Я не на промысле. У меня есть на это полное право, и окружающие должны в этом убедиться. Прежде всего, убедиться должна я сама.

Но это была и мера предосторожности. Если я опять потеряю сознание, что неприятно, но вероятно, нежелательно валяться в кабинете Тальви сутками.

Мойра помедлила немного - может быть, ждала, что я позову ее с собой, - не дождавшись, кивнула.

Ключ первый. От двери. Это самое простое и легко угадывается.

Перешагнув через порог, я немного задержалась. У меня не было связано с кабинетом добрых воспоминаний, но медлила я потому, что размышляла - запереть дверь изнутри или нет. И решила запереть. Пусть, если что, ищут меня здесь, но видеть, что я здесь делаю, не обязательно. К тому же хороший, добротный стук в дверь полезен для приведения в чувство.

Окна были занавешены, и, хотя стоял день, в кабинете уже наступили сумерки. Я приоткрыла штору - стало немного светлее, - но совсем отодвигать не стала.

Ключ второй. От секретера.

Я поиграла немного с мыслью покопаться в других шкафах, в ящиках стола, посмотреть, нет ли там писем, дневников, каких-либо личных записей. Эта была игра, не более. Шантаж никогда не был главным источником моего дохода, так, позволяла себе порой позабавиться для развлечения, - но я никогда не пренебрегала никакими источниками сведений. Случалось, мне удавалось сорвать на этом значительный куш. Но - удивительное дело: меня никогда не интересовала личная жизнь Тальви, а ведь должно же было что-то быть в ней, помимо заговоров, поисков наследия изгнанников и меня, многогрешной. Может, он даже ожидал, вручая мне ключи, что вместо того, чтобы прямо двигаться к цели, я поддамся искушению покопаться в его бумагах?

Очередная проверка? И не надоело ему?

Я отперла секретер и вынула ларец.

Когда я взяла его в руки, он показался мне очень легким. И очень старым. Слоновая кость от времени приобрела цвет выдержанного меда. На крышке был орнамент, довольно странный. В маленьких овальных медальонах, вместо обычных цветов или листьев, повторялась одна и та же сцена - барс, а может быть леопард, ломающий загривок быку. Резьба была очень тонкой, мастеру удалось передать все мыслимые подробности этой охотничьей сцены - подогнувшиеся ноги и отчаянно задранную голову быка, оскаленную в свирепой ярости морду дикого кота - да еще и повторить их многократно, притом, что каждый медальон был немногим больше моего ногтя. Возможно, это была аллегория или чей-то герб, не знаю. Боковые же стенки были засеяны цветочным узором из роз и ирисов, окружавших фигурные вставки. Справа были изображены мужчина и женщина в старинных одеждах, играющие в шахматы. Слева человек на четвереньках полз по перекинутому через пропасть мосту очень странного вида. Приглядевшись, я разобрала, что это не мост, а очень длинный меч. На задней стенке группа охотников била копьями кабана. И наконец, на передней - двое ловчих, изображенных лицом друг к другу, держали на сворках поднявшихся на дыбы гепардов. Гепарды простирали лапы к обрамленной сложным узором замочной скважине. Работа была явно не эрдская, может даже и не имперская. Пообщавшись с торговцами древностями, я научилась определять подобные вещи. Мне показалось, что крышку и стенки ларца работали разные мастера. Сейчас я еще начну гадать, когда они были выполнены. Какие еще уловки я выдумаю, чтобы потянуть время?

Третий ключ. От ларца.

Прежде чем открыть ларец, я придвинула к столу кресло. То самое, в которое меня усадил Тальви, когда я грохнулась на пол. Теперь я заранее приняла меры предосторожности, благо сажать меня нынче некому.

И еще я кое-что удумала заранее.

Я вспомнила все, что проделывал Тальви, когда убирал содержимое ларца - с закрытыми глазами. И проделала то же в обратном порядке. Еще один вопрос требовал ответа: почему только созерцание свидетельств изгнания пробуждало память? Почему не осязание? Тальви ничего мне об этом не сказал. Не знал? Или не хотел? Или просто не успел?

Бумаги и пергаменты на ощупь были самыми обычными, сколько бы я ни водила по ним пальцами. Так же, как и цепь с синим камнем. А вот проклятая статуэтка лисы, которая на самом деле не лиса... мне показалось, что я ощущаю слабое покалывание в кончиках пальцев. Может, и в самом деле показалось. Сквозняк, например, мурашки пробежали, правда, место неподходящее... А может, руку свело.

Но когда я взяла кусочек непонятного металла, покалывание превратилось в жжение. Не болезненное, но ощутимое. Когда я покатала цилиндрик в ладони, чувство стало более определенным. Металл словно бы стал мягким, я как будто разминала его в руке, как кусок мокрой глины, но в то же время сознавала, что это обман, что металл остается прочным и холодным. ... Отливки тейглира носят с собой оборотни. Он помогает постоянно сохранять принятое ими обличье, предохраняя от непроизвольной смены. В Михале почти нет оборотней, и все, кто есть, - пришлые, но не всякий, носящий с собой тейглир, - из тех, кто изменяет облик, ибо у этого металла есть и другие свойства...

Это была чужая мысль. Не моя и не вычитанная из книг. Клянусь, в "Хронике... " ни слова не было ни о чем подобном. Но тогда, значит...

Я, так же на ощупь, взяла второй кусок металла в левую руку. И открыла глаза. На сей раз я знала, что меня ждет. И это было хуже, гораздо хуже. И происходило быстрее. Буквы незнакомого алфавита побежали по листам, словно из развороченного муравейника. Преодолевая головокружение, как человек, идущий в сильный ветер по шаткому мосту (по мечу? ), я свела руки. Одна металлическая трубка входила в другую.

Ключ четвертый...

В этот раз я не увидела ничего подобного являвшемуся мне прежде. Ничего, что можно было счесть картиной моего прошлого или прошлого моей матери. Но сама картина была очень четкой.

Я - та, в чьем теле я сейчас находилась, - поднималась по тропинке на вершину горы. Ничего живописного в этой горе не было. Хилая жухлая трава, глинистые плеши. Кое-где выпирали гранитные плиты, оплетенные колючим кустарником. И уж совсем непонятно, зачем понадобилось водружать на вершине то, что там красовалось. Не замок, не крепость, не хотя бы избушку для отдохновения усталых путников.

Арка была там. Отнюдь не триумфальная. Не слишком высокая, примерно в полтора человеческих роста, сложенная из ноздреватого серого камня, не похожего на здешний гранит. По ту сторону виднелась такая же жухлая трава, кусок облачного неба.

Но я знала, что за ней меня ждет самое страшное испытание в жизни. Ибо врат много, но Арка - одна.

Однако я не останавливалась. Мне слишком многое пришлось преодолеть, чтобы добраться сюда. Поздно думать о том, что я могу умереть, или сойти с ума, или...

Я шагнула под Арку... ... но не успела еще поставить ногу на землю, как очутилась в коридоре. Или в тоннеле. Длинном, нет, бесконечном. И у этого коридора не было стен. Миры в своем бесконечном разнообразии сошлись воедино, и мозг, дабы принять их, обнажился, и знание входило в него, как лезвие ножа. Раскаленного ножа... И куда бы я ни ступила, я могла бы попасть в любой из них, потому что все связано, и все едино, но куда я попаду, и что увижу, и выберусь ли из этой бесконечности, зависит только от меня, хватило бы только отваги взглянуть на них.

И я увидела... ... Девушка вышла из пещеры на склоне горы. В руке у нее был окровавленный меч, она рыдала, и слезы и кровь с меча смывал дождь, хлеставший с безлунного ночного неба... ... Страшный человек в обгоревших лохмотьях полз, выбиваясь из сил, по охваченному первым хрустальным морозцем осеннему лесу... ... Колесницы неслись по дорожкам арены, давя рассыпанные цветы. Из розовой мраморной ложи за ними наблюдал император - апатичный молодой блондин, и кто-то следил из толпы простонародья за Высокой Ложей, но не за императором, а за темной тенью за его плечом, сжимая под плащом кулак, на котором тускло блестела металлическая пластина с бритвенно-острыми когтями... ... Две армии сражались в раскаленной степи, а с юга, по лиловому небу, летела на кожистых крыльях стая слепых чудовищ, и тень стлалась по безводной земле... ... Компания молодых женщин, кто в карете, а кто верхом, приближалась к полусонному городку на северо-западе великого королевства. Всем им грозила смертельная опасность, и все они об этом знали, и все были веселы...

И многое иное видела я, в единый миг охватывая взглядом неисчислимое количество подробностей, и где-то вставало несказанно прекрасное здание, переливаясь множеством граней в лучах непобедимого солнца.

Стеклянная башня?

Хрустальный собор?

И тут же открыла глаза. Не увидела ничего и в первый миг тупо подумала - ослепла. А потом поморгала и поняла, что сижу в кресле, уткнувшись носом в стол и безвольно свесив руки. Хорошо, если синяк не набила, лбом приложившись... , Я попробовала выпрямиться, но голова сильно закружилась, и я была вынуждена опереться о стол руками. При этом обнаружилось, что я все еще сжимаю эти... как их... глиры? - и осторожно положила их рядом с бумагами. Первая строчка дернулась у меня перед глазами, и внезапно я вспомнила, что те же самые знаки я видела на медальоне Торговой палаты на площади Розы. И слова, которые кричала - или шептала, не понимая их смысла...

"Рикасен гарим веркен-са тинит Астарени". Дети изгнанников войдут в Хрустальный собор Астарени.

Это и было условие возвращения.

В тот день я больше ничего не предпринимала. Хотя моя голова на многое способна - и это в очередной раз подтвердилось, - нужно и ей давать передохнуть. Я вынуждена была признать, что, когда шла в кабинет, во мне жила трусливая надежда, что вдруг-де во всем случившемся прежде виноват один Тальви, и я к бредням изнанников не имею никакого отношения. И без Тальви у меня ничего не выйдет. Увы. Все подтверждалось и при этом еще больше запутывалось.

Хрустальный собор - будем теперь называть его так - присутствовал во всех моих видениях, начиная с площади Розы Но от того не становилось яснее, что он такое, где находится и зачем туда идти. Я не понимала значения слова "Астарени". Это название? Или имя? Какое-то... божество? (Я все еще не могла отрешиться от прежних понятий веры. )

И что есть страшная Арка, через которую так стремилась пройти та, чьими глазами мне было явлено видение, - и прошла, наверное, коль скоро видения являют собой картины наследственной памяти? Ясно было, что она - не врата в миры подобии, но нечто большее врат, однако что именно? И какое отношение имеет к собору?

Наконец - хотя это, может, и не главное, но кто знает? - как связан Хрустальный собор со "стеклянной башней" карнионцев и связан ли вообще?

Была, конечно, одна нить. Если я верно разгадала смысл надписи, то мне известно написание некоторых букв. А следовательно, есть возможность прочитать все остальное. Хотя бы прочитать, языка-то я по-прежнему не знаю. Ладно. "Сначала сделаем, потом поймем", - как говаривал Соркес. Начинали мы и с меньшего. Но Господи помилуй! С чего начинали, к тому и пришли. Чем, в сущности, записка бедного Форчиа отличается от откровений изнанников? Обе повествуют о том, как найти некий тайный ход, который неизвестно куда приведет, обе отмечены гибелью авторов А главное - даже если я и найду, под каким кирпичом и за каким поворотом открываются врата, это нужно не мне.

Одно отличие есть все-таки. Когда я расшифровывала записку Форчиа, то, как бы ни утруждала зрение, никаких видений передо мной не возникало. И последствия были чреваты, самое худшее, пулей в лоб или ножом в глотку, но никак не потерей рассудка.

А кто, собственно, сказал, что я должна потерять рассудок? Из того, что я теряла сознание, этого никак не следует. Кстати, я не потрудилась выяснить, сколько времени это продолжалось. Мне показалось, что долго, однако ощущениям доверять опасно. Первое видение - на площади Розы - длилось считанные мгновения, второе - не менее получаса. Есть ли здесь зависимость и закономерность? И если я буду не в себе, то как я смогу работать с рукописями? Неужели нельзя постепенно приучиться к ним, как постепенно приучаются к яду? В конце концов, подобное лечат подобным, а клин вышибают клином... а лучший способ научить человека плавать, это бросить его в воду.

Но все эти неопровержимые истины не убеждали. Кроме того, в воде, безусловно, можно научиться плавать. Но если швырнуть человека в воздух, он не взлетит, а шмякнется оземь. Не говоря уж о том, что с ним будет, если швырнуть его в огонь...

Милые оправдания, нечего сказать... Я постаралась успокоить себя тем, что в кабинете Тальви имеется, помимо прочего, еще и добытое мною сочинение Арнарсона, никак не являвшегося изгнанником, но из коего я, возможно, сумею выколотить полезные сведения...

Возможно, я бы не замедлила этим заняться. Но на следующий день прибежал отец Нивен. Видно было, что он действительно если не несся рысью всю дорогу, то поспешал весьма резво, что никак не пристало ни возрасту его, ни сану.

Когда мне передали, что пришел священник и желает поговорить со мной, я немедля покинула комнату. Почему-то я ни на миг не предположила, что отец Нивен явился, дабы испросить помощи в делах милосердия или, наоборот, увещевать меня в грешной жизни моей. И не удивилась его визиту, хотя мы знали друг друга только в лицо и я никогда не давала ему повода думать, будто нуждаюсь в духовном утешении.

Он стоял у двери часовни, прислонившись к стене, и шумно дышал.

- Что случилось, отец Нивен? Вы не больны? Его набрякшие веки приподнялись, он слабо махнул рукой.

- Нет... просто устал... Но мне нужно переговорить с вами... сударыня... Возможно, это важно.

Я оглянулась, окинула взглядом коридор. Мойра, сообщившая мне о прибытии священника, не отстала от меня и жалась у лестницы.

- Все-таки лучше сначала сесть... И выпить чего-нибудь. - Вот незадача, куда его позвать? Липовая из меня хозяйка замка. Со священником пристало говорить в часовне, но не вином же его там угощать? - Пойдемте на террасу, отец. Мойра, передай госпоже Риллент, чтоб распорядилась там накрыть. - Кстати, и подслушать нас там будет труднее...

Прежде чем убежать, служанка бросила на священника стесненный взгляд, и от меня не укрылось, что и он несколько смутился. Что это там за тайны Фьялли-Маахис? Впрочем, вряд ли это мое дело.

Отец Нивен вздохнул и, отлепившись от стены, пошел за мной на террасу. Мойра обернулась удивительно быстро и, не успели мы сесть, догнала нас с подносом, принесенным с кухни. Я махнула ей - ступай, мол, и собственноручно поставила перед священником тарелки и налила вина. Помимо прочего, мне было интересно, примет ли он от меня угощение.

Он принял. Но, отпив вина, поставил серебряную кружку на стол и вздохнул. Собрался с силами.

- Сегодня утром через деревню проезжал один торговый агент... и привез новости из Эрденона... - Он прервался. Искоса посмотрел на меня.

- Я слушаю вас, отец Нивен.

- По смерти... его светлости... господин Тальви без боя занял Эрденон.

Итак, Тальви удалось осуществить свой замысел. И удивительно легко. Мне следовало радоваться, что все обошлось без кровопролития и потрясения основ. Но вместо этого возникло странное сосущее чувство, словно в преддверии дурных вестей.

- Значит, он в Эрденоне.

- Вовсе нет. - Священник поднял на меня удивленные светлые глаза. - Он выступил в Бодвар.

- В Бодвар? Зачем? Он же не имеет никакого значения? - Я чуть было не брякнула "стратегического", но удержалась - нечего ломать из себя великого стратега и тактика.

- Ах да... вы еще молоды, вы не помните. Герцога можно провозгласить только в Бодварском замке. Таков обычай.

- А Эрденон оставлен на произвол судьбы?

- Почему же? В Эрденоне наместником господин Руккеркарт.

Руккеркарт? Ну да, это же Альдрик. Друг Без Исповеди в роли наместника Эрденона... что ж, это не самое худшее, что можно представить. Но то, что Тальви покинул Эрденон, мне не понравилось. Совсем не понравилось.

- А что делает граф Вирс-Вердер? И Нант... то есть Дагнальд?

- Про это торговый агент ничего не сказал.

Это понравилось мне еще меньше.

Отец Нивен нервно побарабанил пальцами по столу.

- Я вот что хотел спросить... не получали ли вы каких-либо известий... помимо?..

- Нет.

- Нет?

- Если бы в замок приезжал гонец, он бы не смог миновать вашей деревни.

Священник, видимо, никак не мог правильно расценить мои слова - то ли как проявление несусветной скрытности, то ли неведения. А в неведение мое, судя по всему, поверить ему было трудно.

- Отец Нивен, - сказала я. - Похоже, вы неверно понимаете мою роль в жизни владельца этого замка. Она не столь важна, как представляется со стороны.

Он допил вино. Примерился к копченой гусиной ножке, подумал и ухватил ее. Я взяла с другой тарелки яблоко и разломила его пополам.

- Я думал, что господин Тальви пришлет за вами, - неожиданно произнес он.

- Чтобы я торжественно въехала в Бодварский замок? Или в герцогский дворец в Эрденоне? И я бы стояла рядом с Тальви, когда он получал из рук архиепископа герцогскую корону, или хотя бы смотрела на это с балкона, как подобает даме сердца? Вы действительно так думали? Бросьте, отче. Это я - дама? Вы знаете, кто я и откуда Тальви меня привез. Не может быть, чтоб не знали. Удивляюсь, как вы еще сидите со мной за одним столом.

- Кто я такой, чтобы судить вас? - тихо сказал он. Я вспомнила взгляд, которым он обменялся с Мойрой. Но больше он ничего не добавил, а я не спрашивала. Он ожесточенно принялся грызть копченую гусятину, но две половинки яблока передо мной так и остались нетронуты. - И вот еще что... - Он вытер пальцы прямо о сутану. - Как вы считаете, будет ли уместно отслужить молебен в замковой часовне?

Я думала совсем о другом, и вопрос его сбил меня с толку.

- Какой молебен?

- Благодарственный. - Он поднял брови. Кажется, я произвела на него не лучшее впечатление, проявляя последовательно невежество, тупость и отсутствие благочестия. Последнее сейчас усугубится.

- Нет, мне не представляется это уместным. Можете считать меня суеверной, но я не стала бы возносить хвалы, пока не получу более достоверных сведений. - Он кивнул. Такое объяснение было ему понятно. Не поручусь, что он не творит порой знаки от сглаза. - Но будет правильней, если вы помолитесь за Гейрреда Тальви в своей деревенской церкви. Хотя бы за обедней.

- Я и так всегда его поминаю. Он - наш благодетель. - Отец Нивен запнулся, видимо, не зная, как выразить свою мысль. Не подлежало сомнению, что Тальви взял под свою опеку и церковь и пастыря, так же, как несомненно было его маловерие. Однако, раз отец Нивен даже меня судить не решается, маловероятно, чтоб он смел осуждать патрона. Не найдя нужных слов, он смущенно закончил: - Хотя вряд ли бы он меня об этом попросил.

- Об этом прошу я. И за себя тоже. - Не знаю, почему у меня это вырвалось. Всегда привыкла дела свои с Господом улаживать сама.

Он подождал немного - не пойду ли я дальше, не попрошу ли об исповеди. Не дождался. Впрочем, может, он ждал от меня каких-то более весомых предложений. Денег. Или вина...

- Еще выпьете, отец?

- По последней... и благодарю вас. - Пил он явно из вежливости, и, каковы бы ни были его тайные пороки, служение Бахусу к ним не относилось.

- Уже уходите?

- Не обессудьте, сударыня. Нужно успеть к службе, а в моем возрасте...

- Об этом не беспокойтесь. Я скажу Олибе, чтоб вам выделили повозку и провожатого. Мойра!

Стоило мне повысить голос, и она выскочила на террасу. Я не ошиблась - она все время обреталась в достижимых пределах.

После отбытия Тальви в замке оставалось не так много слуг, и Олиба лично вышел проверить, выделили ли отцу Нивену таратайку и не пьян ли возница. Священник попрощался со мной довольно сердечно, хотя я не поцеловала ему руки (покопавшись в памяти, я не могла припомнить, чтоб я вообще кому-то целовала руки - независимо от сана, пола и возраста). Возница - снулый белобрысый парень из конюхов - не кум ли старосты? - зевая, влез на козлы, незапертые ворота распахнулись, и отец Нивен был с почетом препровожден домой. Мойры нигде не было видно.

Олиба подошел ко мне спросить, не будет ли еще каких распоряжений. Он и так никогда не грубил мне, а тут его вежливость достигла предела. Неужто новости и до него долетели? Такой человек, как Олиба, не может не иметь осведомителей в деревне, а с торговыми агентами, в отличие от священника, обязан быть связан напрямую. Похоже, он уже знает о случившемся. Если Тальви стал герцогом, если я останусь при нем, стоит подстраховаться.

Если. Если.

У Олибы были светлые глаза. Нет, не светлые, как у отца Нивена, а блеклые. И плоские, хотя таковых вроде бы в природе не бывает. Он превосходно знал, что я читаю его мысли, и это его ничуть не смущало. Разве он помыслил о чем-то дурном? Мы оба - деловые люди, каждый на свой лад.

- Распоряжения? Если это вас не затруднит, мастер Олиба, пусть ворота замка запирают, хотя бы на ночь. И выставьте охрану. Пусть кто-нибудь следит за дорогой.

Олиба кивнул. Он и это понимал. Мы оба друг друга понимали.

Я не могла понять природы своих дурных предчувствий. Да, слишком уж легко все получилось. Слишком. Но бывали же в истории случаи, когда перевороты и захваты власти происходили быстро и безболезненно? Сколько угодно. Вот возьмем жизнеописание Елизаветы Английской, которое столько раз в последние месяцы приходило мне на ум. Сидит она себе в темнице, казни ждет, вроде как я, а не успела преставиться ее злобная сестрица, как она уже въезжает в столицу на белом коне под ликование народа, а остальным претендентам и претенденткам остается задумчиво чесать в затылке. Но с другой стороны, Елизавета, и в темнице сидючи, оставалась единственной законной наследницей престола, и народ это знал...

А ведь из Тальви, если подумать, может получиться совсем неплохой правитель. Вон у него крестьяне как хорошо живут. Другое дело, нужен ли императору под боком хороший правитель? Сомнительно дело. Верховной власти нужней, чтобы советники, вассалы и наместники были плохи, чтоб на их фоне солнышком сиять - вот он я! Я, мол, добра хочу, а они завсегда все изгадят.

Впрочем, что я на императора грешу? Хороших правителей, сказывал Фризбю, похоже, и судьба не очень любит. Ежели попадется какой, так то умрет молодым, то детей у него нет и династия прерывается, а если есть дети, то такие, что лучше б их не было. На смену Соломону приходит Ровоам, говорил Фризбю, Марку Аврелию наследует Коммод, не к ночи будь помянут...

Так что не зря предки наши эрды, как уверял злоязычный хронист, самых лучших людей приносили в жертву, ибо место им рядом с богами, а не на грешной земле. Любопытные выводы можно сделать из наблюдений над жизнью.

Почему же нет известий о противниках? Неужто смирились? Может, я и впрямь едва выбралась из младенчества, но в такое поверить не могу.

Из тех, с кем я перезнакомилась в замке, всех, маломальски пригодных к шпионской службе, увел с собой Тальви. Один Олиба мог бы разобраться, но не его же, в самом деле, в разведку посылать. Он и так все узнает быстрее меня, а что узнает - скроет... разве что пойти самой. Но это бы уж слишком походило на бегство.

Пора браться за Арнарсона. Пора прокладывать ходы к аббатству Тройнт. Потому что, если Тальви утвердится у власти и выпрет Дагнальда - дорога туда будет открыта. С другой стороны, если у Тальви будет власть, зачем ему дорога в Тройнт и дальше, неизвестно куда?

Картина: сижу я, обложившись еретическими сочинениями, а в это время отец Нивен на коленях молится о моей заблудшей душе. Еще и свечи небось ставит. Ладно, лишь бы не черные и не перед перевернутым распятием. Хотя, если то, что я узнала, - правда, мне это повредить не должно.

Внезапно кончилось лето. Еще вчера мы, греясь в солнечном тепле, сидели на террасе с отцом Нивеном - а позавчера, казалось, я стояла на эшафоте в Кинкаре и любовалась первой весенней зеленью, первой весенней и последней в моей жизни - так думала я тогда. А теперь вроде бы еще тепло, и темнеет не так чтоб рано, и дожди лупят не так чтоб часто, и все-таки что-то не так. Осень.

Время искать убежище и крышу над головой - вот что означало для меня это слово последние если не двадцать лет, то пятнадцать уж точно. Убежище, а значит - ограничение свободы. Теперь свободу мою укротили задолго до начала осени, да и крыша над моей головой имелась вполне основательная. Так что виноваты во всем были застарелые привычки, дурно отзывавшиеся на первые признаки агонии года. Во всяком случае, так я себе говорила, склоняясь над рукописью Арнарсона, от которой отрывалась при каждом шорохе за дверью, при любом шуме за сводчатым окном. Но это всегда оказывался ветер, бросивший в стекло пригоршню опавших листьев, или телега с сеном, пригромыхавшая из деревни, или служанка, бежавшая по поручению госпожи Риллент.

А потом и впрямь в мою дверь заколотили, и Мойра с запрокинутым лицом, задыхаясь, проговорила слова, которых ждали все в замке, не только я.

- Госпожа... всадник на дороге! Гонец, наверное... Я захлопнула книгу и встала. Поначалу подумала - нужно подняться на стену. А потом - нет, лучше подожду во дворе. Спускаясь по лестнице, бросила через плечо поспешавшей за мной Мойре:

- Он один?

- Один, - удивленно ответила она.

И в самом деле - с каких это пор гонцов стали высылать толпами? Тихо умом трогаемся...

Олиба уже был во дворе - ему, надо полагать, доложили об одиноком всаднике раньше, чем мне. Он взглянул на меня с некоторой неловкостью, отвернулся, потом, видимо, все же решил соблюсти приличия, подошел, коротко поклонился и сказал:

- Сударыня, к замку скачет человек. Прикажете открыть ворота?

- Если ваши часовые не заметили ничего подозрительного, то откройте.

Возможно, Олибе не понравились слова о "его" часовых, но он промолчал и отошел распорядиться.

Но - Господи всеблагой! - когда на брусчатке двора, спотыкаясь, появилась лошадь, истощенная и до того заляпанная грязью, что трудно было определить ее масть, я, взглянув в черное, заросшее лицо сгорбившегося в седле всадника, решила, будто никогда прежде не встречала его. И лишь когда он съехал с седла и, неуклюже переваливаясь, пошел ко мне, именно ко мне из всех собравшихся, я узнала его. Это был Антон Ларком. Я перевела взгляд с него снова на лошадь, увидела ее израненные шпорами бока, и это было красноречивее слов.

- Нортия... - слабым голосом произнес он и осекся. Очевидно, весть, которую он принес, не стоило выкладывать во всеуслышание. Хотя слуги тоже не дураки, могут и сами догадаться.

Я огляделась. Домоправительница тоже вышла и стояла на высоком крыльце, сложив руки под грудью.

- Госпожа Риллент! Я буду беседовать с рыцарем в кабинете хозяина, соблаговолите подать туда обед. Мастер Олиба, прикажите, чтобы о лошади господина Ларкома позаботились.

Я никогда не разговаривала с ними в таком тоне, но они не только не возмутились, но, казалось, с облегчением устремились выполнять мои распоряжения. Иначе им было бы слишком страшно. Я обернулась к Ларкому:

- Идемте.

Он, видимо, не сразу сообразил, что обращаются к нему. Я хотела было взять его за руку, но тут он встрепенулся и побрел за мной. Сквозь строй слуг мы прошли молча, и, уже перешагнув через порог, я спросила:

- Тальви жив?

- Не знаю, - еле слышно отозвался он. "Что значит "не знаю"? " - едва не рыкнула я, но сумела удержаться. Так нельзя. Он загнан не хуже своей лошади. Ларком что-то пробормотал на ходу, а поскольку он не поспевал за мной, пришлось остановиться и прислушаться.

- Плохо... все очень плохо, - разобрала я.

Но это было ясно и так.

Не знаю, почему я повела его в кабинет Тальви. Может, для успокоения. Хотя я-то в нем не нуждалась. Если что-то и страшило меня сейчас, так это собственное спокойствие.

Я отперла кабинет (последние дни я бывала здесь часто и ключи носила с собой) и пропустила Ларкома вперед, чтобы закрыть дверь. Он рухнул за стол, уронил голову на руки.

- Рассказывайте. - Я уселась напротив. И поскольку он продолжал молчать - заснул, что ли? - произнесла: - Итак, вы проиграли.

Он снова промолчал, только плечи дернулись - да, стало быть.

- Что с Тальви?

- Не знаю, - с трудом повторил он. - Я был с Альдриком... Эрденоне.

- А что с Альдриком?

- Убит... Город захвачен.

- Кем? - Не было смысла задавать два вопроса. Кто взял город, тот и убил Альдрика. Альдрик убит... о Господи!

- Вирс-Вердером, - почти прошептал он.

- Значит, Вирс-Вердер провозгласил себя герцогом?

- Нет, Дагнальд... - И, прежде чем я успела задать следующий вопрос, добавил четко и раздельно: - Они. С Вирс-Вердером. Объединились.

- Это невозможно. - Ничего глупее сказать я не могла - Все так думали...

Нас прервал стук в дверь. Исполнялось повеление принести рыцарю поесть. Не Мойрой, против ожидания. Поднос приволокла одна из служанок, состоявшая обычно при госпоже Риллент, именем Берталь. И то сказать - Мойра бы такую тяжесть просто не сдюжила, Берталь же была вдвое ее шире, на голову выше, и каждая ее рука была толще Мойриной ноги. Похоже, заморенный и истощенный вид бедного рыцаря пронзил сердце всей женской прислуги, и Берталь в первую очередь На поднос было сметено все, что нашлось на кухне замка, а кухня в Тальви не мала и не бедна. Чего тут только не было - жареная утка (надкусанная), пяток селедок, шмалы сала, круг сыра, крынка с кашей, ломти початого сладкого пирога, вязка луку, яблоки, репа, яичница, вареная колбаса и свиной холодец - все это вперемежку с множеством кусков хлеба различной выпечки, от самого свежего до успевшего зачерстветь, и с присовокуплением кувшина темного пива, каковое обычно потреблялось слугами. Все это Берталь громыхнула на письменный стол Тальви, благо тот был дубовый и от такого святотатства не подломился. Рыцарь накинулся на еду, даже не поблагодарив свою благодетельницу (или благодетельниц, если считать меня). Берталь отошла и сострадательно уставилась на несчастного, подперев пухлую щеку кулаком.

- Ступай, милая, - сказала я, и Берталь со вздохом покинула нас.

Ларком жрал. Куда девались его аристократические манеры и стеснительность - он, кажется, вовсе забыл о таких достижениях цивилизации, как ложки и ножи - о вилках я уж и не говорю, и подгребал все руками. Что он ест, он тоже не разбирал. Меня чуть не замутило от такого зрелища, не знаю с чего, вырастала я не среди аристократов и видывала виды и похлеще. И вообще, какого черта я берусь осуждать голодного человека? Тут подумалось, что следовало бы предупредить его, что с большой голодухи много есть нельзя, заболеешь, а то вдруг он не знает... Одернула себя - должен знать, эйсанские братья - военный все же орден, чему-то их должны там учить, да и не так долго он голодал, наверное.

Первое время Ларком заглатывал все, что попадалось, молча, потом вперемежку с чавканьем и хрустом у него стали вырываться какие-то иные звуки, вероятно слова, но разобрать их не представлялось возможным.

Я подвинула ему кувшин с пивом.

- Выпей и не говори с набитым ртом, а то подавишься.

А если б он преждевременно подавился, я бы не узнала, что произошло. Никогда раньше я не обращалась к нему на "ты", но его это нисколько не смутило. Он хлебнул пива и вытер жирные пальцы о кафтан.

- А теперь рассказывай все как есть.

Он обмяк в кресле. Казалось, он сейчас заплачет, а может, развезло его от сытости. Говорить ему не хотелось, не то, что за прошлой нашей совместной трапезой, когда он блистал красноречием сверх всякой меры. Потом с трудом начал:

- Вначале все было хорошо. Очень. Как нас встречали в Эрденоне - колокольный звон, цветы... бочки с пивом на улицах...

- Самитш поработал?

- Наверное... Ратуша присягнула Тальви, и он подписал статус о сохранении древних вольностей Эрда. И уехал в Бодвар. Вместе с архиепископом. Нужно было старого герцога хоронить, а еще не решили где - в Эрденоне или в Бодварском замке...

- Кто с ним был?

- Фрауэнбрейс, Мальмгрен, Каллист... ну, разные там... или ты про военные силы? Так герцогская гвардия с ним была, и большая часть дворян, и половина наемников... и эйсанские братья с моря должны были поддержать.

- А вы с Кренге и Самитшем, значит, остались при Альдрике.

- Ну да. И наемники, и городское ополчение. Кренге должен был выступить на Свантер. Но не успел.

Он замолчал, и так надолго, что мне пришлось перегнуться через стол и тряхнуть его за плечо.

- Дагнальд... - Он прикусил губу. - Дагнальд сумел упредить Фрауэнбрейса... Точнее, Вирс-Вердер сумел... Дагнальд ведь не придворный, а Вирс-Вердер - он да, он может.

- Что ты ходишь вокруг да около? Что произошло?

- Они обвинили нас в заговоре... - Фраза прозвучала странновато, ведь заговор и вправду был. - ... в незаконном захвате власти, в мятеже против императора...

- То есть в том, в чем вы собирались обвинить Дагнальда.

- Да... но здесь мятежниками оказались мы. И император поддержал Дагнальда. Тот объявил себя герцогом, а Вирс-Вердера - генеральным судьей.

- Погоди, что значит "поддержал"?

- Значит - дал войска. Тяжелую конницу, рейтаров, артиллерию. Но они разделились. Дагнальд пошел на Бодвар, Вирс-Вердер - на Эрденон.

- Зачем Дагнальду Бодвар, столица же - сердце Эрда, а Бодвар - всего лишь резиденция герцога?

- Вот именно, - угрюмо сказал Ларком. - Резиденция. Только там проводится церемония коронации. И у Тальви - герцогские регалии, без них провозглашение недействительно.

- А Тальви успел провести церемонию? - Я обо всем этом слышала впервые, но чувствовала, что это имеет значение.

- В том-то и дело, что успел...

- Тогда на кой черт они разделились? - У меня не было желания добавлять: "И не покончили с Тальви одним ударом". - Хотя... да... В Эрденоне сидел Альдрик... Месть Вирс-Вердера?

- Не знаю. Может быть. Отчасти. Хотя столицу им все равно нужно было захватить...

- Был штурм?

- Нет. - Ларком болезненно сморщился. - Мы заранее узнали о подходе Вирс-Вердера с рейтарами. И Кренге предложил запереться в городе Но Альдрик сказал - нет. Укрепления в Эрденоне ветхие, их лет сто не подновляли. А если стены падут и наемники ворвутся в город... Он сказал, что видел, что бывает после. И резни на улицах не допустит. Кроме того, даже если мы победим, Эрденон превратится в развалины, а он присягал Тальви и обязан сохранить для него столицу. Единственный выход - остановить Вирс-Вердера на подходе к городу. И Кренге ответил - да, это возможно. Вирс-Вердер слабак, полководец из него никудышный, наемники за ним не пойдут...

- Так почему же этот слабак побил вас, сильных?

- Мы могли победить! - Мне показалось, что он стукнет кулаком по столу. - Могли! - Он явно неоднократно прокручивал воспоминания в мозгу и рассматривал возможность иного исхода. - Даже при численном перевесе. Даже при схватке на измор... но эти горожане... ополченцы, пушечное мясо, будь они прокляты... они побежали. Не сразу, нет, это уже к вечеру было, но они испугались, смяли ряды дворян... Альдрик бросился их останавливать, и это ему почти удалось. Он мог бы повернуть их и повести в бой, за ним бы они пошли... если бы нам не ударили в спину.

- Кто?

- Наемники, которых привел Кренге. Они должны были прикрывать нас огнем с тыла, в случае отступления. Вместо этого они повернули орудия и открыли стрельбу по нам. Думаю, пока шло сражение, Вирс-Вердер успел подослать к ним своих людей и пообещать денег больше, чем дали Кренге и Тальви..

- А сам Кренге?

- Он поскакал туда... Последнее, что я видел, - как его сшибли с коня и потащили... Это было ужасно, Нортия. Ты не можешь себе представить. Пушки били по толпе, по лошадям, по пехотинцам... Все словно обезумели. Этот грохот, эта пороховая вонь, крики, эта рвущаяся в клочья живая плоть... наступала ночь, и в ней разгорались огни пожаров. Люди теряли всякое представление о том, где они, кто свой и кто чужой, не знали даже, куда им бежать, и нарывались на вражеские пули и палаши. Альдрик пытался вывести их из-под огня, собрать вокруг себя и побиться сквозь рейтаров, поскольку подход к Эрденону был закрыт, пока... - Он умолк.

- Как он погиб?

- Осколок ядра... в шею... прямое попадание...

- Ты уверен? Может, он выжил?

- Нет. - Ларком покачал головой. - Я был рядом с ним. Он умер мгновенно. Без мучений.

- И без исповеди. - Не знаю, смех или всхлип был в моем голосе Рик Без Исповеди пал смертью героя! И если бы существовал воинский рай эрдов, он бы туда попал. Хотя сомневаюсь, чтоб ему там понравилось. Шумно, грязно, однообразно, и пьют только мед да пиво, от которых утонченного человека с души воротит...

- После этого началось всеобщее бегство, - продолжил рыцарь. - Меня подхватила толпа. Под покровом ночи мне и еще нескольким дворянам удалось уйти от рейтаров. Мы поставили своей целью прорываться в Бодвар, к Тальви..

- Так почему же ты, черт побери, здесь, а не в Бодваре?

- Потому что... через два дня мы узнали, что прорываться некуда. И незачем.

Он, однако, не сказал "не к кому".

- Что это значит? У Бодварского замка такие стены, что его можно осаждать годами! И припасов в герцогской резиденции, думаю, было немало!

- У Бодварского замка стены прочные. Зато у Бодвара их нет. Никаких.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что Тальви повторил ошибку Рика и вывел свои силы в поле? Он опустил голову.

- Проклятые чистоплюи... - бессильно прошипела я. Ларком открыл рот, собрался было что-то сказать, но передумал и лишь развел руками.

- Что там случилось? У Тальви же не было городского ополчения, которое путалось под ногами!

- Я не знаю подробностей. Только то, что слышал от беженцев. Ополчения не было. А герцогская гвардия... - Он, видимо, искал подобающее выражение, но не нашел.

Однако я и так его понимала. Герцогская гвардия. Парадное украшение, блестящая игрушка. Сборище бесстрашных дуэлянтов, абсолютно бесполезных в подлинном сражении, когда ломит толпа, бьет картечь, а личные подвиги ничего не значат.

- Они доблестно дали себя перебить?

- Да... Я слышал, бой был очень долгий, не то что под Эрденоном, но Тальви, кажется, остался цел... и еще кто-то... они ушли на север. Вирс-Вердер послал к Дагнальду подкрепление.

- Подожди, а поддержка с моря? Что делали орденские твои братья?

- Они не пришли..

- Почему? Они же обещали!

- Ты ничего не понимаешь. Они обещали совсем в другой ситуации Помощь правящему герцогу Эрденона против мятежников - в этом нет ничего противозаконного. Но император поддержал Дагнальда, и теперь мятежником и самозванцем стал уже Тальви. Его поддержка означает открытое выступление против императора. А орден не может себе этого позволить. В конце концов, его капитанства расположены не только в Эрде...

Я почувствовала, как у меня заломило череп. Подступило бешенство, и я не знала, что в большей мере тому виной - этот трогательный сукин сын (простите меня, суки всех пород и без оных за несовершенство человеческого языка), который бросил на поле боя труп своего командира, предал Тальви, которому присягал, и, кажется, даже не понимает, как это называется; Тальви, который так глупо и позорно дал себя разгромить, или вся эта компания заговорщиков, из-за своего благородства заварившая в Эрде такую кашу, что ни одному кровавому тирану вовек не додуматься.

- Так что ж ты сюда явился? Тебе теперь прямая дорога в ближайшее капитанство ордена. Там тебе ничто не угрожает. Чистенькими вышли твои братья!

- Я так и собираюсь поступить... после. Но я должен был предупредить тебя... В дороге я услышал... Дагнальд, когда себя объявил герцогом, а Тальви - самозванцем, приказал конфисковать его имущество... в общем, кирасиры, которых передал ему император, направляются сюда.

Взмокшими разом ладонями я вцепилась в подлокотники кресла. Много чего я слышала об императорских кирасирах...

- Я опередил их, но у нас в запасе только сутки, от силы двое... - глухо доносился до меня голос Ларкома.

Я встряхнула головой, пытаясь привести мысли в порядок.

- Куда, ты говоришь, отступил Тальви?

- В сторону Катрейских болот... кажется. Ты что, собираешься его разыскивать? - Не дождавшись ответа, он, с грохотом смахнув посуду с подноса, схватил меня за руку. - С ума сошла! Ты должна поехать со мной! Это единственный выход! Тебя укроют на орденской территории. Да, конечно, женщин туда не допускают, но это ничего, бывают исключения, я сумею договориться, у меня влиятельная родня в Тримейне... А потом на орденском корабле переправимся туда, где не знают, кто ты такая, лучше всего на Юг, в столичных областях слишком опасно, хотя, может быть, стоит податься именно туда, там искать и не подумают. До закрытия навигации еще довольно времени, к зиме мы будем уже в полной безопасности...

Его трескотня не давала мне сосредоточиться и мешала расчетам. Настороженный моим молчанием, он наконец перестал живописать прекрасные перспективы.

- Ты действительно хочешь ехать к нему? Зачем? - Ларком встал, обошел стол и уставился на меня в упор. - Он сейчас, наверное, уже мертв. Или все равно что мертв. Да, я понимаю, он спас тебе жизнь, и все такое. Но платить за это до конца все той же жизни? Твоей жизни, потому что его жизнь уже кончена. Я бы ни слова не сказал, если бы ты решилась погубить себя из-за любви. Но ведь ты его не любишь. И никогда не любила. А он? Как он с тобой обошелся? Он же издевался над тобой! Ты нужна была ему лишь для того, чтобы похваляться перед приятелями. Будь он по-настоящему благородным человеком, он обязан был позаботиться о твоей безопасности, обеспечить твое будущее! Разве это любовь? Вот я...

- Тебе по морде дать или так уйдешь? - скучным голосом осведомилась я.

Ларком отшатнулся. По-моему, его поразил не сам отказ, а слова, в которых он был выражен. Он ведь, даже повествуя о страшном и безобразном, стремился придерживаться высокого стиля. И вероятно, ждал того же от дамы своего сердца. Ему надо было, чтобы все выглядело красиво... Рыцарь без страха и упрека. Ублюдок. Но на ругательства я так же не собиралась разоряться, как и на любезности.

- Возьми на конюшне свежую лошадь и проваливай. - Он подождал еще несколько мгновений - не знаю чего, может, что я передумаю, расцелую его на прощанье или, наоборот, ударю - так или иначе, придам нашему расставанию более драматический и достойный воспоминаний финал. И когда он наконец поплелся к двери, я вспомнила, что обязана сказать еще кое-что. - Впрочем, за то, что предупредил, - спасибо.

Все. С Антоном Ларкомом покончено.

Я не сразу встала. Ноги у меня дрожали, и я никак не могла собраться с мыслями. Ни разу в жизни я так не раскисала. Это была даже не паника, а какая-то полная пустота, будто из меня непостижимым образом вынули хребет, да и все остальные кости разом. Но так не могло продолжаться - уж эту мысль я была в состоянии удержать. Я выбралась из кресла, шаркая ногами, как столетняя старуха, вышла из кабинета и сразу за порогом столкнулась с Олибой. Едва не стукнулась с ним лбами. И поняла - мне только примерещилось, будто я долго сидела после ухода Ларкома, на самом деле времени прошло всего ничего, раз Олиба не успел удалиться. И еще я поняла - он подслушивал, ведь Берталь оставила дверь незапертой. И все знает.

Мы смотрели друг на друга молча. С управляющим мы всегда обходились без лишних слов, и сейчас они не были нужны. На лице Олибы все читалось как по писаному, даже печатному, и без всяких шифров в духе Арнарсона. Он знал - кирасиры так или иначе возьмут замок и судьба всех его обитателей будет крайне незавидна. Единственное, что он может сделать, - обеспечить себе более выгодное положение перед остальными, выдав посланцам Дагнальда любовницу самозванца. А то бы удрала, чего доброго. Олиба - человек практичный, такое простое и дешевое решение задачи не могло не прийти ему в голову. Но он боялся. Он мужчина, но я вряд ли слабее его, моложе, вооружена и, безусловно, лучше него умею с оружием обращаться. Другое дело - захватить меня, когда я буду спать. Или запереть меня.

Так же не говоря ни слова, он повернулся и пошел прочь.

Не зря мне показалось, что время растягивается. Сейчас мне его понадобится очень много.

Я не последовала за Олибой, а вернулась в кабинет. Не знаю, что управляло моими действиями, но я положила этому не перечить. Мне нужно было взять пресловутый резной ларец. Для чего - неведомо. Другое мне было ведомо очень даже хорошо. За время своих визитов в кабинет я выучила, где у Тальви лежат деньги. Их там было не много, но они имелись.

Мойра ждала меня у лестницы. Без предисловий я обратилась к ней:

- Я покидаю замок. Поможешь мне? Она кивнула.

- Тогда иди на кухню и собери мне еды в дорогу. Сложишь полную сумку. Бери то, что в дороге не испортится. Встретимся у конюшни.

Мойра припустила бегом. Глядя на нее, я ощутила несвойственный мне укол совести. Если кому здесь и будет плохо, так это Мойре. Правда, другие тоже не виноваты.

Вернувшись в комнату, я быстро переоделась, опоясалась шпагой, взяла пистолеты. Теперь - сумка. "Кошка" на месте, там же оставшиеся деньги, которые мне давал Тальви на разъезды. Туда же я запихнула резной ларец, "Хронику... " и сочинение Арнарсона - опять же не понимаю зачем, но явно не для того, чтобы почитывать в дороге. На столе стоял еще один ларец - с драгоценностями. Его тоже нужно взять, пригодится. Я сгребла его, и взгляд мой зацепился за лежавший рядом, отдельно, перстень с сердоликом.

Подарок Соркеса, что бы ни предрекал мне старый ювелир, не принес мне ни счастья, ни богатства. Здоровье... но на здоровье я и раньше не жаловалась. Верно, правду он говорил, что женщинам красные камни носить не подобает.

Что это я опять рассиропилась? Некогда предаваться воспоминаниям и самобичеванию. Это я оставлю на потом, когда жизнь моя будет вне опасности. Или наоборот, когда смерть будет неминуема и настанет пора каяться.

Да, за свои грехи мне придется отвечать по полному списку. Я поминала имя Господа всуе, я не соблюдала ни праздников, ни постов, я лгала, воровала, прелюбодействовала, убивала.

Но я никогда никого не предавала.

Почему эта мысль пришла мне в голову?

Я надела перстень на палец.

Сумка получилась тяжеловата. Ничего, надеюсь, мне не придется переть ее на себе. Посмотрим, как обойдется в конюшне.

В конюшне никого не было. Будь я настоящей хозяйкой замка, задала бы конюхам жару за пренебрежение своими обязанностями. А так - мне же лучше. Все наверняка сбежались к воротам посмотреть, как отъезжает Ларком Или Олиба их туда отправил. Олиба, конечно, умный, но дурак.

Ларком оставил в стойле своего загнанного одра. На удачу он не взял ни Руари, ни Керли. Это были не самые лучшие лошади на конюшне, но я к ним привыкла.

Когда я оседлала и вывела их, уже темнело, и я встрепенулась, увидев смутную фигуру, неуклюже подбиравшуюся к конюшне. Это была Мойра, тащившая свою поклажу. Я приняла у нее сумку, взвесила на руке и решила запихнуть под съестное шкатулку с драгоценностями и большую часть денег. При этом я постаралась объяснить Мойре положение:

- Мойра, сюда идут императорские кирасиры. Она кивнула.

- Олиба сдаст замок. Может, не сразу, поторгуется пару часов или пару дней, но сдаст. Снова кивнула.

- Тебе бы лучше где-нибудь спрятаться... То же самое. Из-за этих механических кивков я усомнилась, что она вообще понимает, что я говорю. Быть может, она отвечала своим мыслям.

- Так или иначе, сейчас я уйду через дверь в стене, а ты ее за мной запрешь. Если ваши сами откроют ворота - может, все и обойдется как-нибудь, но если кирасиры подойдут незаметно и ворвутся, это, знаешь ли... ладно, идем.

Двор был пустынен, как соборная площадь ночью, и столь же мрачен. Орнамент на стенах казался не краснобелым, а черно-белым На заднем крыльце к перилам прислонилась женщина. Еще не видя лица, я узнала в ней госпожу Риллент. Пока я раздумывала, стоит ли прощаться с ней, она повернулась, и, будь я в подходящем настроении, меня бы потрясла неприкрытая враждебность, исказившая ее лицо Я больше не была полуофициальной хозяйкой замка, неопытной молодой женщиной, нуждающейся в опеке и покровительстве. Я была мерзкой шлюхой, преступной побродяжкой, которая навлекла на них несчастья и теперь сматывается и бросает их, беспомощных. Тратить время на объяснения с ней я не стала. Пошла дальше. Более чем вероятно, что она завопит и поднимет тревогу. Но мне было слишком жаль ее, чтобы связывать и затыкать рот. Да и некогда.

Дверь в стене никто не охранял Хотя в свое время я предупреждала Олибу... Такого разгильдяйства ни в одном свантерском притоне не потерпели бы. И дверь и решетка запирались помимо задвижки еще и на замки, но в связке нашлись подходящие ключи и даже не пришлось лезть в сумку за отмычкой. К счастью, глазомер меня не подвел. Выход строился с таким расчетом, что лошадь, опустив голову, могла бы в него пройти. Выведя Керли и Руари наружу, я протянула ключи Мойре:

- На. Запрешь. Пусть эти дураки спят спокойно... Она снова безвольно кивнула. У меня засосало под ложечкой.

- А может... пойдешь со мной?

Мне это было совершенно ни к чему, но участь молодой девушки в занятом кирасирами замке слишком легко предугадать. Особенно, если хозяин замка, а следовательно, и слуги его - вне закона.

Оказывается, Мойра все же слушала меня, потому что на сей раз она отрицательно покачала головой. Таково уж большинство людей - они предпочтут приготовиться к неизбежному несчастью, чем пойти навстречу неизвестности. Впрочем, не мне их судить...

Кто-то недавно уже говорил мне эти слова. Или похожие...

- А может, я отведу тебя к родителям? Или к священнику?

- Священник и есть мой отец, - сказала она и вдруг залилась слезами.

Вот на какой грех отца Нивена они все время намекали! Хотя - и тогда это было не мое дело, а теперь - тем более. Остается, правда, надеяться, что, будучи человеком грешным, отец Нивен имеет кой-какой жизненный опыт и сумеет помочь Мойре.

Продолжая всхлипывать, девушка отступила во мрак. Я взяла лошадей под уздцы и услышала, как за моей спиной загремела решетка. Последний раз я слышала нечто подобное в Кинкаре, в камере смертников. Но тогда я входила в камеру, теперь же, наоборот, покидала замок-западню.

Госпожа Риллент отныне может вопить сколько душе угодно. Насколько я знаю тех, кто остался в замке, никто из них не сунется ночью в лес, по бездорожью. Тальви мог бы их заставить, но не Олиба. А тропинка эта в темноте вряд ли просматривается со стены. Все равно, чем скорее я отсюда уберусь, тем лучше. Опыт, благо, есть. В тех кругах, где я вращалась до того, как попасть в замок Тальви, стрельба в спину отнюдь не считалась дурным тоном.

Спуск здесь был таким крутым, что подниматься в седло не имело смысла. Оставалось вести за собой лошадей и уповать на память. В общем, память мне сейчас и не особенно была нужна - как назло, вылезла луна, которой только что в помине не было и без которой я бы вполне обошлась. Нужно побыстрее добраться до леса, а добравшись, углубиться в него.

Вряд ли я когда-нибудь забуду эту ночь, сколько бы мне еще ни было написано на роду. Приходилось мне уже блуждать в лесу Маахис, ночью в том числе, но никогда при этом - удирать. Я именно удирала. Неизвестно было, насколько далеко кирасиры, может, у меня и впрямь в запасе сутки или двое, но лучше на это не надеяться. Ничего нет менее надежного, чем надежда. Я ехала, когда была возможность, или двигалась пешком, скользя, съезжая по палым листьям, успокаивала вскинувшихся лошадей, спотыкалась об узловатые корни, торчащие из-под земли, и продиралась сквозь кустарник и только шипела сквозь зубы, удерживаясь от своих обычных чертыханий - не потому, что разделяла поверье, будто в лесу нельзя поминать нечистую силу, тут же ее накличешь, а просто не до того было... Уши у меня, казалось, того и гляди встанут торчком, как у тех оборотней, - настолько я ловила все доносящиеся в ночи звуки, чтобы шорох ветра в опавшей листве, треск старых стволов и крики ночных птиц не заглушили голоса, или конское ржание, или лязг железа. Дорога была в другой стороне, и я все больше отклонялась от нее, но кто знает, может, их все-таки дернуло пойти в обход? Луна то появлялась над верхушками деревьев, то вновь исчезала в тучах, и тогда пропадало все и я словно барахталась в непроглядной тьме. Но тьма меня не пугала. Таким, как я, тьма - друг, она и спрячет и укроет... если бы только не приходилось спешить!

Ночи, казалось, не будет конца, но я понимала, что такое впечатление создает усталость. И еще больше добавляла ходу, и лошади возмущенно фыркали и, мотая головами, едва поспевали за мной.

На рассвете я наконец свалилась с ног. Я уже спустилась с горы и успела продвинуться по дну узкой лощины к северу от Тальви, и тут у меня подогнулись ноги. Поскольку ничего подозрительного не замечалось, я решила, что могу позволить себе короткую передышку.

Со всех сторон вокруг шумел лес. Я лежала навзничь, глядя в серо-зеленое небо. Рядом паслись лошади, прибирая траву, еще не успевшую пожухнуть. Надо бы и мне что-нибудь пожевать, но я не могла заставить себя подняться и залезть в сумку. Кажется, я напрасно похвасталась крепостью своего здоровья. Что-то мне было нехорошо. Кидало в жар, и сердце колотилось слишком часто и сильно. Не рано ли уставать начала?

Где-то поблизости звенел ручей, и жажда оказалась сильнее усталости и сердцебиения. Я поднялась и неожиданно заметила, что далеко наверху, почти у самой кромки горизонта, виден замок Тальви. Но там все было как всегда - ни пожара, ни дыма, ни других признаков вторжения. Или нет?

Я склонилась над ручьем и напилась. От ледяной воды колотье в груди внезапно унялось, как от лучших лекарств - правда, я никогда никаких лекарств не пробовала... Но, оторвавшись от воды, я поняла, что в замке показалось мне неладным.

Вновь поднялась на ноги и убедилась, что не ошиблась (лучше б мне ошибаться почаще). С флагштока над замком сползал штандарт с изображением грифона.

Алого на белом.

Два дня пробиралась я лесом, выбирая самую глушь и не встречая ни единой души человеческой. Доедала припасы, собранные Мойрой, дремала на земле вполглаза, костров не разводила, благо было еще тепло, особенно днем. Хотя серые промозглые туманы по утрам и уходящие в желтизну листья напоминали о том, что уже не лето. И все было бы хорошо, только одного я не могла забыть - если я хочу успеть туда, куда направляюсь, из лесу мне придется выйти.

А потом возникла деревня.

По первости я учуяла дым. Но дым был мирный, печной, не от пожара. Влезла на дерево - так и есть, большое село у перекрестка дорог. Хоть и не бывала я здесь раньше, но не трудно было догадаться, что одна из этих дорог ведет в сторону Эрденона, а другая выводит на Северный тракт, тот, что связует Белую дорогу и побережье. Деревня вольная была, потому что ни замка, ни поместья в обозримых пространствах не наблюдалось. Собственно, все крестьяне в Эрде вольные, но одни сидят на хозяйской земле и вносят арендную плату, другие - на своей. Что лучше - зависит от обстоятельств.

Я решила войти в деревню. Не просто так - не любят в деревнях, когда люди приходят просто так. Прикуплюка я ячменя для лошадей и хлеба для себя. Собственно, можно было бы подождать ночи и взять все это даром, да некогда мне было ждать ночи. А за разговором вызнаю, кто нынче у власти и война ли, мир ли в герцогстве.

Сюда-то война точно еще не дошла. На дороге - следы телег и подвод, но уж никак не пушек и кавалерии. И в деревне спокойно, все дома в целости, народ в церковь валом валит. Одно только смущает - посреди площади, перед трактиром - черный круг кострища. Праздник, что ли, был здесь какой? До Осеннего равноденствия еще куда как далеко, а Урожайную ночь на Севере вроде не отмечают.

Руари я в лесу спрятала. Нечего с двумя лошадьми людей в искушение вводить. А Керли со своим кургузым росточком и округлыми боками вызывает доверие не меньшее, чем мой обтерханный кафтан. То, что идти она может временами очень даже резво, разглядит только опытный глаз. Равно как и то, что "сплетница", она же "локтемер", у меня на боку привешена не для того, чтобы мерить сукно. ... И у въезда в деревню увидела то, что сидючи на дереве не приметила. Тоже на дереве. Только он не сидел, а висел. Висел не первый день, но и не так чтоб давно, потому как истлеть еще не успел. Хотя и начал. Если б здесь наемники побывали, тогда понятно, тогда этот дуб висельники и гроздьями могли украшать. Может, я ошиблась и есть здесь помещик, которому в голову ударило чинить суд и расправу?

То, что осталось на мертвеце из одежды, было явно не крестьянского кроя. Стало быть, пришлый. Вроде меня. И даже померещилось мне в его лице что-то знакомое. Но я решила, что это метится от усталости и с недосыпу. От страха бы не должно. В Свантере, когда власти принимались порядок наводить, этого добра вдоль всей Старой гавани бывает понавешено...

Но не в деревнях. В деревнях мне такое было непривычно.

У трактира, в отличие от деревни, вывески не было. Даже ветки омелы не было приколочено. Только сноп над дверями. Из-за двери высунулась хмурая баба, глянула на меня без интереса. На вежливый вопрос, можно ли здесь за деньгу пожрать и лошадь накормить, отвечала, что можно, почему ж нельзя, ежели за деньгу, а коли надобно что-то еще, так это нужно дожидаться, пока хозяин из церкви вернется.

Сегодня вроде бы не воскресенье. Или я сбилась со счета? А может, и впрямь местный праздник какой? Иначе что бы трактирщику в будний день делать в церкви? Кстати, и, проходя по деревне, народу я почти не увидела.

Пока я рассуждала так про себя, местные высыпали из церкви - и старые, и молодые, а больше всего мужиков в самой поре, которые обычно благочестием не блещут. Один из них, на рысях приблизившийся к трактиру, плотный, рыжеватый, с веснушками аж на лбу и щеках - как у Малхиры, но лишенный Малхириной приглядности и вдвое старше - оказался здешним хозяином. Он пребывал в состоянии радостного возбуждения.

- Ну, давай, мать, поспешай! - крикнул он жене. - А то недосуг мне. Надо посмотреть, как отец Теофил народ в ополчение благословлять будет. Нынче же и выступаем... То есть я тоже собирался идти, но кто-то должен остаться на случай, ежели южане нападут, хозяйство оборонять...

- Погоди-погоди. Разве мы с южанами воюем?

- А с кем же еще?

- Я так полагаю, законный герцог воюет против самозванца. - Я благоразумно не указала, кто есть кто.

- Это само собой... А самозванец, он откуда взялся? На южные деньги засланный, на южные деньги купленный. На что только не идут, чтоб нас разорить... Ты-то, вообще, откуда? - Он воззрился на меня с подозрением.

- Из Вальграма. - Я назвала самый дальний к востоку порт. - Туда война еще не добралась.

- А-а. Нам - оно виднее.

- Верно, только скажи мне - где южане и где вы? Как они до вас доберутся?

- Ни черта ты не понимаешь. Зараза-то когда начала расползаться? Годы тому, и немалые. А большие господа и рады, заразу распознать не умеют, им только того и надо, что разную сволочь привечать взамен честных людей. Но с нами такое не пройдет. Мы их враз раскусили, ублюдков этих южных, штукарей паскудных, прислужников сатанинских.

- Это кого?

- Да комедиантов, кого ж еще! Чуешь, какое дело - все угодья в них: и южане, и шпионы, и колдуны, и скоморохи развратные!

Теперь я поняла, почему лицо повешенного показалось мне знакомым. Это был Дайре, глава актерской труппы. Я отвернулась от трактирщика, и взгляд мой невольно упал на черное пятно на утоптанной земле.

- Это мы все ихнее сожгли, - гордо сказал трактирщик. - Машкеры, дудки, барабаны, одежки похабные, книги чернокнижные... Жаль только разобрались не со всеми. Главаря- то мы повесить успели, а остальные - мы их в амбаре заперли - в это время как-то выбрались, не иначе, сатана помог, и утекли.

Мне сразу стало как-то легче. Хотя теперь я знала, что по крови не принадлежу к южанам, мне все равно было их жаль. Даже если среди них был Пыльный. Но это сомнительно - если он человек Вирс-Вердера, а тот нынче генеральный судья...

- А они точно были колдуны?

- А то! Отец Теофил - это он всю их злобность обличил - у главаря настоящую черную книгу видал. А на ней вот такими буквами написано, - он понизил голос и сделал знак от нечистой силы: - "Оборотень". Ну как?

"Оборотень". Трагедия в пяти действиях. Бедный Дайре.

- Ладно, хватит разговоры разговаривать, пошли посмотрим! - Трактирщик уже потерял ко мне интерес. Смотреть на их сволочное ополчение мне вовсе не хотелось, но отказаться - значило бы навлечь на себя подозрение, и я, взяв повод Керли, поплелась за ним.

Селяне собирались на лугу за церковью. Меня удивило, что они вообще рассредоточивались после обедни, но оказывается, они домой за оружием ходили - не подобает в дом Божий с оружием соваться, так отец Теофил сказывал! Мушкет имелся только у одного, у остальных - вилы, цепы - не боевые, а обычные, ножи, топоры, рогатины, даже дубины. В рукопашном бою это все, разумеется, куда как сподручно, однако пять-шесть рейтаров с хорошим боезапасом уложили бы их в несколько минут. Всего же их было человек тридцать. Мужчин с оружием, я разумею, но крутились здесь и мальчишки, и пара-тройка баб волокла пустые тачки - неужто и эти в поход собрались? Лица у них были радостные, просветленные. Я поискала глазами виновника праздника. Он был лет на пятнадцать моложе нашего отца Нивена - за сорок, а может, и под пятьдесят, с заметным брюшком, бледным пухлым лицом и тяжелыми веками. Он посмотрел на меня из-под этих век, и я машинально сняла шляпу. Нужно было соответствовать роли. Почему- то мне показалось, что после этого он успокоился, хотя поначалу была в его взгляде какая- то подозрительность.

Убедившись, что на лугу собрались все - и те, кто отправлялся в поход, и те, кто провожал, отец Теофил начал речь:

- Дети мои. - Голос у него был слабый, и, чтобы все могли расслышать, должно было воцариться полное молчание, а это было невозможно, потому что нерасслышавшие тут же начинали переспрашивать у соседей. Но слушали все. - С того дня, как до нас дошел слух, что смута потрясает славную землю Эрда, я ждал знамения от Господа. Я ночи проводил перед алтарем, непрестанно молясь. - Почему-то я не сомневалась, что так оно и было. - И наконец глаза мои отверзлись. Господь уже даровал нам знак, а мы, неразумные, не поняли этого! Те мерзкие колдуны, блудники и нечестивцы, главаря которых Небеса покарали нашими руками, - они и были знамением! Разве прежде нога нечестивого дьяволопоклонника оскверняла нашу милую землю? Враг уже здесь, говорю вам, а мы спим, благодушествуем, не ведаем зла! - Он взял слишком высоко и закашлялся. - Истинно говорю вам - южане, порождения ехиднины, южане - вот кто наши враги! Вы скажете, добрые мои дети, - есть и худшие их - грязные обрезанцы, не оскверню губ своих именем их, нечестивые еретики, схизматики и безбожники. Нет, отвечу я вам - они все еще не совсем погибшие души, ибо не просвещены светом истины, не очищены водой святого крещения, вроде как голые дикари в Дальних Колониях, и могут еще спастись. Они не знают истины, но могут узнать ее. Но не те, кому истина явлена и отвергшие ее! Они оскорбляют Евангелие, топчут святые дары, предаются мерзкому волхвованию - вы сами видели это! Они подкупают властителей наших, натравливают их друг на друга и нагло являются сюда поживиться бедой нашей! Так поднимемся и вышвырнем их с земли Эрдской, а с теми, кто не захочет уйти добром, поступим, как они того заслужили. Не бойтесь ничего, ибо это дело угодно Богу, и я, пастырь ваш, отпускаю вам грехи ваши!

На самом деле речь его продолжалась гораздо дольше, чем здесь изложено, ибо по слабости голоса ему приходилось делать передышки, в то время как селяне повторяли друг другу его слова. Я помалкивала. Не настолько я глупа, чтобы встревать, что бы я ни чувствовала. Я видела, как настроены люди, и знала, чем обернутся мои противоречия. Ну, положу я троих-четверых, а остальные тут же дубинками меня и забьют.

В лучшем случае.

После завершающего призыва начался общий гомон, и я поняла, что раньше вечера в поход они вряд ли выступят. И еще поняла я, что не напрасно не упомянула, кто у нас законный герцог, а кто самозванец. Они сами этого не знали. Отец Теофил в данном вопросе был им не помощник. После проповеди, уже не первой, видимо, за сегодняшний день, он словно бы впал в оцепенение и как будто спал стоя Паства его продолжала разбираться между собой. О том, как должны выглядеть злые южане и чем отличаются они от честных эрдов, они имели представление смутное. В таких случаях набрасываются на всех, кто на тебя не похож, а здесь разнообразие могло представиться большое. Я своими ушами слышала, как один малый спросил у своего папаши, увидят ли они голых дикарей, за что сподобился затрещины. Потом они принялись обсуждать, в каком направлении лучше двигаться. Спросили у меня. Похоже, они не сомневались, что я иду с ними. Я не стала их в этом разубеждать, по той же причине, что не спорила с попом. С уверенностью указала им дорогу в сторону Эрденона и в свою очередь спросила, разведывали ли они, что происходит в окрестностях. Я была уверена, что нет, и не ошиблась. Тогда я предложила им проехать вперед, посмотреть, все ли безопасно в дороге, и добавила - не желает ли кто за компанию со мной? Согласия я не боялась, один противник - это не тридцать, но они, кажется, всецело мне доверяли. Разумеется, на ближайшем повороте я свалила в лес, сделала круг и нашла Руари там же, где его оставила. После чего поспешила в направлении, прямо противоположном указанному мною.

Надо всем этим можно было бы посмеяться, но смеяться мне почему-то не хотелось.

Даже если забыть о судьбе Дайре.

Что нашло на моих собратьев - северян? Что с ними творится? Добро бы это были голодающие или погорельцы, которые - я знала - временами сбиваются в орды и идут грабить все и вся, как стая саранчи. Или городская шваль, которую легко подвигнуть на беспорядки призывами вроде "Эрденон для эрдов". Нет, это были вполне основательные крестьяне, мирные, благочестивые люди. И эти благочестивцы будут убивать, грабить и насиловать, куда бы они ни пришли, - в этом я не сомневалась.

Если они куда-нибудь дойдут.

Скорее всего, на той дороге, по которой я их направила, они вскорости наткнутся на людей Вирс-Вердера, и все будет кончено.

А если та же зараза распространяется и по другим деревням и завтра их будет не тридцать, а триста? А потом - три тысячи?

Даже во времена крестовых походов, когда весь христианский мир словно бы обуяло безумие и целые деревни, как рассказывал Фризбю, снимались с места и шли неведомо куда или следовали за бредущими впереди гусем и козой (которых сегодня изобразила я), твердо веруя, что они приведут их в Святой град, наши северяне безразлично пожимали плечами и продолжали пахать землю. Даже среди рыцарей не много находилось желающих цеплять на латы крест и отправляться за тридевять земель кормить вшей и подыхать от жары. А если кому охота схлестнуться с неверными, причем в тех же условиях, - у нас свои есть на южных границах, добро пожаловать в тамошние гарнизоны. И вот теперь, после десятилетий мира и относительного благополучия...

Может, в этом все и дело? Люди успели забыть, что такое война, голод и страх?

Они быстро это вспомнят. И родовой памяти не понадобится.

"Эрденон для эрдов" - это, конечно, Вирс-Вердер придумал. Граф, ныне генеральный судья, еще не понимал, на какую груду хвороста швыряет факел. А если понимал - тем хуже. Для него в том числе.

Впрочем, все это умствования, порожденные тем, что в одной тихой деревушке жители повесили одного известного мне актера, а потом побросали хозяйство и двинулись в поход.

Откуда же чувство, что это болезнь и нет от нее лекарства?

Хотела бы я ошибиться.

Над деревней, на которую я наткнулась назавтра, подымался дым.

Сюда не пришли с нарочитой целью грабежа. Иначе вряд ли кто из местных остался бы жив. Просто поблизости сшиблись два отряда - деревенские не знали чьи, сшиблись и перекатились дальше - разграбили дома и два из них сожгли, кого-то изнасиловали, кого-то убили - так, походя, без отрыва от главного занятия.

Первым нарвался на пулю приходский священник, спешивший к умирающему. Он попытался заслониться святыми дарами, но это его не спасло. Умирающий, к которому он торопился, был все еще жив, а священник лежал посреди деревенской улицы с развороченной пулей грудью и размозженной головой - он был уже мертв, когда по его черепу пришелся удар копытом. И некому было ни отпеть мертвых, ни утешить живых.

Дароносица валялась на земле.

Что-то я вчера слышала о втоптанных в грязь облатках...

И еще я вспомнила веснушчатого трактирщика, который остался дома, защищать свое добро от безбожных южан. Вряд ли он сумеет оборониться, если наемники двинулись в ту сторону - а это, похоже, так и есть, - но южане будут здесь ни при чем.

Хотя - будем справедливы - вряд ли южане в таких делах были бы лучше. Люди есть люди.

Но я не повернула назад - спасать деревню отца Теофила. Я спешила дальше, хотя за мной никто не гнался. Спешила, потому что здесь, среди обугленных крестьянских халуп и случайных мертвецов, я поняла, что могу опоздать.

Так это начиналось. Она была не последней - эта разграбленная деревня. Болезнь, которая примерещилась мне, распространялась. Вмиг, в считанные дни рухнуло хваленое благополучие Эрда. Пылали села, и жирный вонючий дым стоял над городами, по раскисающим в осеннюю распутицу дорогам волокли обозы с пушками и брели солдаты, неотличимые от разбойников, и не было причины, по которой их стоило бы различать.

Несмотря на то, что погода ухудшилась, я ни разу не ночевала под крышей - себе дороже. Да я и не спала почти. Останавливалась только для того, чтобы дать роздых лошадям. И снова пускалась в путь. Иногда задерживалась, чтобы добыть провиант и какие-то обрывки сведений. Так я узнала, что Тальви еще держится, но отступает дальше к востоку, потому что выход на север перекрыт свежими силами, прибывшими из Эрденона. Может, Вирс-Вердер и не великий стратег, но я понимала - Тальви берут в клещи. Пробившись к морю, он мог бы захватить какие-то корабли и уйти за пределы империи. Но его целенаправленно загоняют в Катрейские топи. А что такое Катрея, известно каждому. И, вспомнив о болотах, я вновь погоняла Руари или Керли, не важно, кто в тот момент был под седлом.

Еще я узнала, что архиепископ Эрдский, который три недели назад (или уже месяц прошел? ) благословил Тальви, теперь точно так же благословил Сверре Дагнальда и вручил ему новое знамя с белым единорогом Эрда.

Единорог. Дикий бык. Нантгалимский. И мотался этот бык-единорог за разбитыми телегами, еле ползущими вслед хромым клячам, и над закованными в латные нагрудники имперскими кирасирами, что сомкнутым строем двигались по дорогам, между новенькими виселицами и братскими могилами, и лишь одна геральдическая фигура могла сейчас соперничать с ним - красный петух.

И среди всего этого я ехала к Тальви, которого не любила и который не любил меня, который, возможно, был уже мертв или все равно что мертв.

Потому что женщина не должна бросать своего мужчину в трудную минуту, иначе какая же она женщина, черт возьми? И потому что долги, на том ли, на этом свете, следует платить.

И потому что я никого никогда не предавала.

Поэтому я скакала днем и ночью, пробираясь сквозь леса, полные согнанных с привычных мест диких зверей, и дороги, где были люди, гораздо худшие диких зверей. Я была словно одержимая, и, может быть, поэтому со мной ничего не случалось, потому что судьба хранит одержимых. Но я говорю "словно", потому что на деле я одержимой не была. Слава Богу, усталость и опасности не позволяли слишком много думать, потому что мои мысли были еще чернее того, что я видела вокруг.

"Когда затем произошла продолжительная и ожесточенная битва, большинство приверженцев Симона, представлявших из себя беспорядочную толпу, сражавшуюся скорее храбро, чем умело, погибло, и сам Симон, искавший спасения в бегстве... "

Черта с два!

Только однажды меня попытались остановить. Тем самым пошлым и вместе с тем классическим способом, который я выше где-то уже описывала. Трудно удерживаться от повторов, когда жизнь их то и дело предлагает. Конечно, все произошло не на проезжей дороге, как тогда, весной. Я ехала по тропинке через лес, но, видно, не я одна нынче была такая умная, и это было принято к сведению. На повороте устроили завал. Я сидела верхом на Руари и могла бы перескочить через бревно и груду лапника, но вот вместе с Керли это сделать было затруднительно. Я невольно перешла на шаг, и в этот миг, всякому понятно, на меня и налетели. Трое. Двое с двух сторон, из-за деревьев, и один выбрался из-под завала (видно, засел там на случай, если путник не остановится и решит проскочить с разгону).

- Лошадку-то освободи, - радостно сказал один, хватая Руари за повод. - Больно жирно: две лошади у одного.

- Для таких и одна-то лошадь - многовато, - отзвался второй, тот, что из-под завала.

Все они заулыбались, не глумливо, а вполне весело, как от хорошей шутки. Только это я и запомнила в них - что они улыбались. И еще - у того, что промолчал, - он был по правую руку от меня - были выломаны передние зубы. Возможно, ему урезали язык.

Они рассчитывали только на лошадей. Нужно иметь очень большое воображение, чтобы предположить, будто у такой пообносившейся личности, как я, могут быть деньги и драгоценности. Но это, в общем, ничего не меняло. Седельные сумки они бы тоже захотели взять. Кроме того, они, как почти все, кто встречался мне в пути, принимали меня за парня. И это приводило их к неверным выводам. Потому что если женщина я высокая и крепкая, то мужчина из меня получается весьма хлипкий.

Через несколько минут я смотрела на то, что от них осталось, и на свои трясущиеся руки. Как это произошло с первыми двумя - у поводьев, я помнила очень смутно. До сих пор не пойму, почему они не сумели меня прикончить. Может, потому что оба косились на седельные кобуры и готовы были пресечь мои попытки потянуться к ним. Но я не схватилась за пистолеты. Тоже не знаю почему. Кинжал был у меня в левом рукаве. Наверное, я сначала ударила им - кинжалом, не рукавом и при этом успела выхватить "сплетницу". Но этого я не помню. Я была в таком бешенстве, что забыла обо всем. Третий повернулся и бросился бежать в лес, но я пришпорила Руари и, прежде чем он успел углубиться в чащу, настигла и ударила. Острие вошло в шею, как раз над верхним позвонком - вот это я помню точно. И тут меня отпустило.

Что со мной? Раньше я старалась не убивать, даже если хотели убить меня. А эти даже и не хотели. Просто вознамерились отобрать лошадей. Неужели только ради того, чтобы не идти пешком? И этот... третий... он же убегал...

Раньше, как бы я ни бывала зла, я никогда не теряла власти над собой и голова моя работала четко. Что боевое бешенство, что обычные бабьи истерики - все было мне одинаково чуждо. И я настолько забылась от ярости, что на какое-то время воистину лишилась рассудка.

Что со мной?

Неужели та болезнь, что гуляла сейчас по Эрду, добралась и до меня? Ведь это оказалось так легко - не рассуждать и бить все, что движется!

Внезапно я поняла, что плачу. И никак не могу остановиться.

Не потрудившись обыскать мертвецов, я поехала дальше.

Заговоры - не женское дело. Политика - не женское дело. Война - не женское дело. Что же я делаю здесь?

И все-таки я добралась до цели. Врал тут один недавний приятель. Толпа его, видите ли, подхватила. Не захочешь - не подхватит. Не лезь в толпу - и все.

Я пробиралась редким лесом, когда услышала ожесточенную перестрелку. И отнюдь не кинулась опрометью на звуки выстрелов. Это могла быть обычная стычка между мародерами, не поделившими добычу, чего я тоже навидалась за последние дни. Нужно было осторожно приблизиться и посмотреть. Я проверила пистолеты и тронула коленями бока Керли. Руари шел следом.

Было около полудня, но туман, стоявший с ночи, только что развеялся. Точнее, расползся. Небо было ровного, безупречно серого цвета, лишь слегка попорченного бледным пятном солнца. Тощие сосны сменились зарослями терновника, покрытого крупными переспевшими ягодами, которые вряд ли в этом году будут собирать.

Продравшись сквозь этот терновник, я оказалась на гребне пологого холма. Передо мной была узкая долина. То есть на дальнем ее конце, к югу от меня, она была пошире, а на противоположном сходилась в тесную горловину.

Из-за того, что долина оказалась так невелика и зажата между холмами, пусть и не слишком крутыми, но довольно высокими, мне примерещилось, что в ней полно народу. На самом деле их было не так уж и много, конных и пеших, живых и мертвых. Мертвых больше, чем живых. И шла рукопашная. Они почти не кричали, как кричат обычно, когда дерутся, потому что это была уже не драка, а резня, причем взаимная, и сил на крик не оставалось Теперь я воочию убедилась, почему герцогская гвардия сгинула так бесславно. Никаким роскошным боевым приемам, которыми так любят похваляться все, кто носит оружие, здесь не было места. Равно как и чести и благородству.

Если б я увидела все это неделю назад, я бы ужаснулась. Но неделя уже миновала. И теперь я просто смотрела на сгрудившиеся фигуры людей и лошадей, бессознательно вытягивая шею.

Я напрасно вглядывалась в даль. Опустив глаза, я увидела, что там, где горловина начинала сужаться, образовалось что-то вроде баррикады из лошадиных трупов и ставшей набок обозной телеги. Между нею и холмом четверо пехотинцев теснили двух конных. Один из верховых был на высоком сером жеребце.

Другой - я не узнавала его, может, и не знала никогда - на тощей чалой лошади, рубанул противника по шее, но в этот миг чалая споткнулась - о труп ли, о камень, значения не имеет - и упала вместе с всадником. Двое пеших с палашами бросились на оставшегося. Тот поднял коня на дыбы, отбил направленный ему в левый бок удар, и лезвие палаша скользнуло вниз, по клинку его тяжелой шпаги. Теперь я ясно видела, что это Тальви. В тот же миг второй пехотинец, похоже более осторожный, чуть отступил и выстрелил в приоткрывшееся брюхо Серого. Конь завалился на бок, придавив Тальви. Шпага еще оставалась у Тальви в руках, и он, приподнявшись на земле, сумел проткнуть горло ближайшему, кто неосторожно присунулся к нему. Но оставался еще один, и третий, успевший добить упавшего всадника, поспешал ему на подмогу. А вот к Тальви подмога, также скакавшая сюда, явно не поспевала. Слишком далеко, к тому же мешал завал на пути. Сам же Тальви почему-то все лежал и не вставал с земли - то ли нога в стремени запуталась, то ли еще что.

Я достала пистолеты.

Терпеть не могу стрельбы. Даже когда на меня нашла дикая ярость при встрече с грабителями, я не стала стрелять. Теперь ярости не было и в помине.

Первый выстрел - за то, что спас меня от казни.

И второй - за то, что собирался выкупить земли Скьольдов. Хотя бы собирался.

Долг был уплачен без остатка. Служба моя закончилась.

Я перехватила поводья и поехала вниз по косогору.

К тому времени, когда я подьехала к Тальви, они уже толпились вокруг него - все его уцелевшие люди, десятка полтора. Как ни странно, поле боя осталось за ними. больше никого живых в долине не замечалось. Пленных брать они явно не имели привычки. Они смотрели на меня - с разной степенью безразличия, с тупым удивлением или со злобой. По крайней мере, на двух физиономиях читалась искренняя радость - Малхиры и Эгира. Кивнув им, я соскользнула с Керли и приблизилась к Тальви. Он уже выбрался из-под трупа Серого, но все еще сидел на земле. Дела обстояли хуже, чем мне казалось. Удар палаша зацепил его по ноге, и, похоже, довольно глубоко. И, судя по обилию крови, была задета вена. Впрочем, кто-то, может быть он сам, успел наложить жгут, и кровотечение пока остановилось - А замок? - неуверенным голосом спросил кто-то у меня за спиной. Я подняла голову, оторвавшись от лицезрения окровавленной штанины, и увидела Ренхида. Смутно удивилась тому, что он жив. И вопросу тоже удивилась.

Тальви - тот не спросил меня ни о чем. Вообще ничего не сказал. Он, безусловно, все понял, как только меня увидел. Но, что бы он ни почувствовал, сумел это скрыть.

Я обвела их взглядом. Они напряженно ждали моего ответа, хотя, конечно, могли о нем догадаться. Мне тягостно было убивать их надежду, но ничего иного не оставалось.

- В замке кирасиры.

- Куда же нам идти? - выкрикнул чей-то незнакомый мне голос. Я не знала, к кому обращались - ко мне или к Тальви.

Тальви молчал. Я вздохнула, отвернулась. Блеклое солнце просвечивало сквозь ободья задранного тележного колеса. Мгновение я смотрела на него, пытаясь припомнить, что мне это напоминает. Потом спросила:

- Вы пытались пробиться к морю?

- Может быть, и к морю, - ответил Эгир. Он говорил медленнее, чем я помнила, и оттого казался старше. - Не важно куда, лишь бы подальше от проклятых болот. Но они - люди Дагнальда - разделились и перекрыли все дороги. Этих мы перебили, но если наткнемся еще на один отряд... - Он сделал безнадежный жест.

- Вот что, - сказала я. Мне не нравилось, как это прозвучало, но ничего лучшего я предложить им не могла. - Единственный выход - пойти туда, куда они вас гонят. - Я снова посмотрела на солнце. - Если двинемся на рысях, к вечеру доберемся до места.

- В болото? - по-детски удивился Малхира.

- Я знаю одну тропу, по которой ходят контрабандисты. Правда, лошадей придется бросить, с ними там не пройдешь. За сутки мы вырвемся из окружения, а там - в горы и через Эннетский перевал - в Карниону.

Они загудели, начали переговариваться, кто-то даже засмеялся, как всегда бывает, когда начинает выясняться, что положение, считавшееся безнадежным, таким не является.

- Выведешь, значит? И лошадей бросить! - Этот голос я не сразу узнала. Только когда говоривший выдвинулся, оказалось, что это Хрофт. Теперь его вряд ли сочла бы красавчиком и самая невзыскательная бабенка. Удивительно - они все были грязные, усталые и отощавшие, но почему-то на Хрофте это особенно сказалось Кстати, ни Каллиста, ни Мальмгрена я здесь не заметила. Спрашивать об их судьбе не имело смысла. А Хрофт - вот он, пожалуйста. - А вы и поверили! Кому? Этой стерве? Да ей одного и надо - завести нас всех в Катрею, и с концом. Кто нам про Дорогу Висельников плел - сказки, мол, никто не верит? А теперь сама на ту же дорогу заманиваешь? Кому нас хочешь сдать - Дагнальду? Работорговцам? Или просто в болото заманить, поразвлечься?

Это начинало превращаться в самую натуральную истерику. Лучший способ ее прекратить - съездить пару раз по сопатке. Но меня вдруг обуяло полное безразличие. Я не стала спорить с Хрофтом, даже не велела ему заткнуться. И он продолжал разоряться:

- У нее еще надо спросить, почему замок захвачен, а она здесь! Какой ценой свою шкуру выкупила? Нас обещала продать?

"Кто б на тебя польстился", - едва не сорвалось у меня, но Эгир меня опередил.

- А тебя никто и не зовет идти, - тихо сказал он, и на Хрофта это почему-то подействовало хлеще пощечины. Он замолчал, дыша со свистом, кончик носа и губы у него побелели.

- Разве я кого заставляю? - сказала я. - Хотите попробовать к морю - давайте к морю. Может, Эйсанский орден еще не совсем скурвился и поможет.

Не следовало упоминать орден. Но слова назад не воротишь.

Теперь все они смотрели на Тальви. Все зависело от его решения, и он не мог больше молчать.

Он поднялся - сам, хотя ему, наверное, было очень больно. Я осталась стоять перед ним на коленях, как гонец, которому в прежние времена за злые вести рубили голову. Хотя с моей головой он когда-то распорядился поступить по-иному. Сказал:

- Едем, - и, хромая, пошел к лошадям.

- Эй, а рану перевязать? - крикнула я.

Тальви не обратил на это внимания. Какой-то миг он постоял, глядя на лошадей. Мои даже после недельной скачки выглядели лучше, чем кони его отряда. И он - снова без чьей- либо помощи - подтянулся в седло Руари.

Черт бы побрал этих дворян. Даже в такую минуту они не забывают, что воин не должен ездить на кобыле. А может, это было здесь ни при чем и Руари он выбрал, потому что тот был крепче.

Ладно, ему виднее. Вот загноится рана непромытая, не перевязанная как следует, тогда узнает... Я взгромоздилась на Керли, а прочие - на своих одров, и мы тронулись в путь. Тальви, между прочим, не сказал, куда мы едем, но никто, похоже, не сомневался - туда, куда я укажу.

- Компас проглотила? - улыбаясь, сказал Малхира.

Я никак не могла взять в толк, на что он намекает. Но лицо у него было довольное. Наверное, он вспоминал дорогу из Громарта, когда он тоже ехал рядом со мной. Перед этим тоже пролилась кровь, нас хотели убить, и он сам крепко пострадал. Но я позаботилась о нем, а потом увела всех за собой, и все кончилось благополучно. Без сомнения, он верил, что и теперь все кончится так же. В это верили и другие из тех, кто ехал следом за мной. Но не все. И конечно, не Тальви. Возможно, он вспоминал другую дорогу, весной, когда блистательный владетель замка вез из Кинкара грязную и обносившуюся в тюрьме Нортию Скьольд, вместе с ее отложенным смертным приговором. Но я в этом сомневалась. У него было о чем подумать и без меня. Если он вообще был в состоянии думать.

Описывать переход на рысях, на усталых лошадях, осенью, под вечер, вблизи болот - занятие не из приятных, но еще менее приятно такой переход совершать. Наползали сумерки, и оставалось молиться, чтоб не было тумана, потому что одна бы я, возможно, прошла бы и в тумане, но с такой оравой, да еще при наличии раненых (я не видела, кто еще в отряде ранен, кроме Тальви, но наверняка таковые были)...

Про многие болота существуют разные нехорошие предания. Будто бы нечисть там всякая водится, черти зеленые, духи убиенных по ночам шатаются, и прочее. Про Катрейские топи я ни разу в жизни ничего подобного не слыхала. Просто - гиблое место, поганое, нечего туда соваться. Никто и не совался, кроме вольного братства, которое везде стежки проложит. Особенно если вспомнить, что река Хамар связывает Катрею напрямую с морем, что при занятиях контрабандой как нельзя более удобно. Я там проходила трижды и надеялась, что вспомню все нужные приметы. Даже в темноте.

Перейдем Хамар, и можем считать, что спаслись. Если только...

Я, конечно, не слишком верила в то, что Вирс-Вердер действительно связан с контрабандистами. Подземный ход в Камби он, скорее всего, получил в наследство от иезуитов. Но если эта тропинка ему известна, это будет крайне неприятно. Мягко говоря.

И это если еще не брать в расчет людей Дагнальда, которые могут быть поблизости.

Ладно, сказала я себе, не запугивай себя прежде времени. А других - тем паче.

Темнело очень быстро. А если б и не темнело, все, что нас окружало, не порадовало бы ничей глаз. Рыжая трава, черные уродливые деревья, как паршой, покрытые какими-то белесыми наростами. По наростам и надо было находить нужную тропу, по наростам, не по деревьям, что было бы слишком просто - так учили меня те, кто приходили сюда не любоваться видами.

Как и мы.

И вообще, одно утешение - комаров уже нет.

Пахло прелью и гнилью. Сыростью. Небо, как и днем, было затянуто, так что звездная ночь нам вряд ли грозила. И в этом вязком сумраке громче становился шум ветра и слабо плеснула вода.

Хамар был совсем близко - речка, не широкая, но не так чтоб очень узкая, медленная, с неровным тинистым дном, изобилующим песчаными отмелями. Там, куда мы направлялись, как раз был брод, и это хорошо, потому что сейчас не то время года, чтобы купаться. Я немного проехала вперед и увидела черный отблеск. Здесь берег был полог, противоположный круче (а рядом, рукой подать - наоборот). Я открыла было рот, чтобы сказать:

" Переправляемся".

И так и осталась с открытым ртом.

Издалека, довольно глухо, донесся человеческий голос. Я махнула рукой: "Тихо! " - и прислушалась. Голос приближался. Он орал что-то вроде: Ты не думай, сука, Много об себе Я тебя прирежу И пойду гулять..

Потом голос заперхал, зашелся кашлем и произнес:

- Дай-ка, Улле, флягу, а то продрог я совсем... Из-за того, что ночью звуки словно становятся громче, а темнота искажает расстояние, трудно было определить, далеко ли они от нас. Похоже, близко, потому что слышно было, как переступают лошади. Они двигались шагом. Полуобернувшись, я заметила, что Эгир зажимает руками морду своего коня, чтоб не заржал. Нелишняя предосторожность, хотя вряд ли у несчастной клячи остались силы, чтобы заявить о себе. Голос снова немилосердно завопил: . Я тебя прирежу И пойду гулять. А тебя, паскуда, Не буду вспоминать!

Они не приближались, Господи помилуй! И вовсе не шли вслед за нами. Просто ехали мимо, патрулировали окрестности, так сказать. И если не шуметь, они проедут дальше.

Не успела осенить меня эта благодетельная мысль, как Хрофт заорал:

- Сюда! Здесь!

Я до сих пор не могу понять, почему он это сделал. Всю дорогу от долины он сверлил мой затылок злобным взглядом, но единой ненависти ко мне было бы недостаточно, чтобы пожелать погубить всех. Или он продолжал верить, что это я хочу погубить всех, и поступил по принципу "лучше я, чем какая-нибудь мерзавка"? Но вернее всего, он просто слишком устал. Три недели беспрерывных изматывающих боев его доконали, и он дошел до того состояния, когда все представляется бессмысленным и все попытки спастись выглядят лишь продлением мучений. У него не было сил, и мысль о тяжелом и долгом переходе через болота была для него невыносима. И он предпочел закричать, чтобы разом все кончить.

Так или иначе, для него тут же все и кончилось. Потому что ехавший чуть впереди Малхира развернулся в седле и всадил в грудь Хрофту нож - раз, а потом другой. Потом взглянул на меня, словно чего-то ожидая. Кровь, брызнувшая ему в лицо, в темноте была неотличима от веснушек.

Он заставил Хрофта замолчать - самым решительным образом. Но было уже поздно. Было слишком поздно. Крики и топот приближались, хотя во мраке еще нельзя было ничего различить. Мы смогли бы еще спастись, бросившись врассыпную. Это способна была понять не только я, все прочие должны бы уже набраться опыта. Но они почему-то разворачивались, готовясь принять бой. Тальви вытащил шпагу из ножен (это уже было - бегство в ночи, невыносимая усталость, чудовищное усилие, с которым поднимается клинок, - но когда? ). Я хотела сказать им, чтоб гнали в стороны, но обнаружила, что у меня пропал голос. Горло свела судорога. Я схватила Малхиру за плечо и просипела:

- За реку! За реку уходите! - и кивнула на Тальви. Больше я ничего не успела ни сделать, ни произнести. Выстрелы ударили совсем рядом.

В той драке, должна признаться, я показала себя не с самой лучшей стороны Во-первых, я испугалась Нет, не того, что меня убьют, хотя об этой возможности я тоже не забывала. Я испугалась, что вновь озверею, как тогда, на тропинке. Но этого не произошло, и я даже несколько растерялась оттого, что ярость не приходила. А во-вторых, - стыдно сказать, но меня подвела Керли. Что ж, бедную животину тоже можно понять. За полгода при мне, и в особенности за последнюю неделю, она пережила испытаний больше, чем за весь свой прошлый лошадиный век. И если кто и начал беситься из нас двоих, так именно она. Спервоначалу принялась отчаянно бить задом, так, как Руари не снилось даже в лучшие (или худшие) его дни. В другое время это могло бы показаться смешным: вокруг в темноте изнуренные люди сшибались и убивали друг друга с той жестокостью, которая сопутствует безнадежности, стреляли в упор, разбивали черепа палашами и прикладами мушкетов, а я посреди этого ада прилагала все усилия исключительно для того, чтобы удержаться в седле, уткнувшись лицом в спутанную гриву Керли. Но я почему-то не находила это смешным, а остальные вряд ли имели возможность оценить зрелище по достоинству. При этом отчего- то никто на меня не напал. Если б я кидалась в драку или, наоборот, удирала - тогда другое дело. А так я выпала из общего внимания. А может, кто-то и пытался сунуться, да Керли помешала. Так что она, возможно, своим невесть откуда взявшимся норовом оказала мне большую услугу. Но только потому, что я удержалась. А дурацкая была бы смерть - под копытами, с переломанным хребтом... Впрочем, любая смерть - дурацкая.

А потом Керли надоело козлить, и она сорвалась с места. У меня же не осталось сил ее сдерживать. И она понеслась, не разбирая пути, так что если я кого и сшибла с ног, то не по своей воле.

Затем мне все-таки удалось остановить ее, но от этой скачки и тряски у меня, кажется, в голове все перепуталось. Я съехала на землю и повисла на поводьях. Керли переступила вбок, повернула голову и покосилась на меня, словно извиняясь. Я ослабила повод и привалилась к вздымающемуся, мокрому от пота лошадиному боку. И тут до меня дошло, что я совсем ничего не слышу. То есть я слышала ветер, шелест ветвей, дыхание свое и Керли. Но ни криков, ни выстрелов, ни топота. Ничего.

А я ведь не могла намного отдалиться от места схватки. Значит, они все же рассеялись. Или бежали. Или перебиты.

Я снова взяла повод и, ведя за собой Керли, двинулась назад Какое-то время блуждала по редколесью. Однажды чуть не споткнулась о двух мертвецов. Оба были мне незнакомы, я даже не могла определить, к какой из сторон они принадлежали. И все. Я осталась одна. Если были еще здесь убитые, у меня недостало сил их искать.

Река была рядом, и Керли зафыркала - хотела пить. Здесь берег был крут, пришлось искать спуск к воде. Нашла. И пока я спускалась, тучи неожиданно расползлись и выглянул худосочный месяц. Если б я еще собиралась идти через болота, а так - зачем он?

Двину по реке, безразлично думала я, прямиком к морю, в одиночку можно прорваться, а потом - вдоль побережья, в какой-нибудь город, хотя бы в Камби, в Свантер сейчас соваться опасно, хабар есть, пересижу зиму в "Оловянной кружке", а можно и в Свантер, ежели в Старую гавань, она при любой власти будет Старая гавань.

Мне было жарко, непонятно почему, сырой ветер должен был нагонять дрожь, а у меня на лбу выступила испарина. Руки свербило от пота и грязи. Я немного поднялась вверх по течению, вошла по колено в реку и опустила руки в воду. В двух шагах от меня тяжелые черные пряди тины колыхались над неглубоким омутом. На миг тину отвело течением в сторону, и мне показалось, что я вижу на дне что-то светлое. Я машинально шагнула ближе и в мутном свете месяца под водой разглядела лицо Эгира Гормундинга. Он лежал на песке, вытянув руки вдоль тела. Рана в пробитом виске уже не кровоточила, заплечный кожаный мешок при падении отбросило ему на грудь. Должно быть, он не утонул, а упал с обрыва уже мертвым. Лицо Эгира было удивительно спокойным и мирным, а может, это лунный свет, преломившийся в текучей воде, так изменил его.

Я выдернула руки из воды. Зачем-то подняла их к глазам. По ним ползли светлые прозрачные капли. Кровавое пятно мне померещилось. Это отливал красным сердолик в перстне Странным образом я, совершенно забыв о нем, его не потеряла. Теперь перстень уже не казался таким большим. Пальцы у меня, что ли, опухли? ... О чем это я? Да, Старая гавань...

- ... кто-нибудь... здесь!

А вот это мне уже не мерещится.

- Есть кто-нибудь живой? Отзовитесь!

Кто-то надрывался на том берегу Хамара.

Не кто-то. Малхира.

Первое, что я испытала, была злость. Мальчишка! Дурак! Еще и часа не прошло, как за такое же убил Хрофта, и рука ведь не дрогнула, а теперь сам орет. Но злость схлынула так же быстро, как и накатила.

Я не стала кричать в ответ - пожалуй, и не способна была закричать, а потянула за собой многострадальную Керли и двинулась вброд. Жидкий отсвет месяца и крики Малхиры помогли мне найти их довольно быстро, хотя они не были на виду - от песчаного плеса их отделяли деревья. То есть вначале я увидела лошадей, бродивших под теми деревьями, а после - двух человек. Тальви сидел на земле. Малхира, вытянув шею, стоял рядом с ним.

- Ты? - От облегчения он сбился на какой-то писк.

- Я. Радуйся, что не люди Дагнальда на твои вопли явились. Может, и явятся еще.

- А все наши где?

Тальви поднял голову. Его лицо было сейчас бледнее, чем у Малхиры, который под своими веснушками был белокож, как большинство рыжих.

- Убиты или разбежались, - сказала я, не вдаваясь в подробности.

Малхира шумно вздохнул. Но по-моему, он не очень огорчился. Он жив, господин жив, и я, которая дорогу знает, тоже жива.

Я посмотрела на черные заросли камыша по левую руку. Здесь, у реки, была последняя сухая полоса земли. А за камышами - болото, проклятые Катрейские топи. Оттуда тянуло гнилью и торфом.

Я нагнулась над Тальви. Конечно, жгут слетел, и рана снова, кровоточила. Тянуть с перевязкой было нельзя. Я велела Малхире нарезать полос от плаща (от его плаща, у меня своего не было), отправила на реку за водой, промыла рану и тщательно наложила повязку. Рана была глубже, чем я думала. Хорошо хоть кость не задета. От запаха крови и вони болот меня резко замутило. Несколько часов назад, среди трупов и развороченных конских потрохов, не мутило. А теперь - пожалуйста. Но я справилась с собой. Посмотрев Тальви в глаза, сказала:

- А ведь ты идти не сможешь. Он шевельнул сухими губами. Сам себя не услышал и повторил:

- Смогу.

Меня эта решимость не убедила. Конечно, я этот пеший переход задумала уже после того, как Тальви ранили, но тогда нас было полтора десятка, большинство - сильные мужчины, и я надеялась, что его по очереди будут поддерживать.

- Я смогу идти, - упрямо произнес он.

Ничего не ответив, я вытерла руки мокрой тряпкой.

- У тебя поесть ничего не найдется? - бодро спросил Малхира.

Я не сразу сообразила, о чем он. Потом полезла в сумку. У меня еще оставался ломоть черного хлеба от ковриги, где-то когда-то подхваченной. Я вынула хлеб, разломила и протянула половины Малхире и Тальви.

Малхира схватил хлеб сразу. Тальви поколебался и тоже взял.

- А ты как же? - с набитым ртом спросил Малхира.

- Не хочу. Я ела.

Я и в самом деле ела. Вчера. Или позавчера... Пока они подкреплялись, я все больше позволяла уедать себя сомнениям.

- Может, стоит переждать до света?

- Не стоит, - отрезал Тальви. Даже когда он отвечал мне, то избегал на меня смотреть.

- Верно, - поддержал господина Малхира. - Вернутся они, чует мое сердце. А в болото за нами вряд ли сунутся. Или вообще решат, что мы утонули.

Я вздохнула.

- Ладно, тогда давайте готовиться...

По моим указаниям, он срубил своим тесаком два молодых деревца - нам на шесты для опоры, а еще одно, с развилкой, мы приспособили на костыль для Тальви. Потом взяли две мои сумки и распределили, что кому нести. Малхира вызвался взять побольше. Я не возражала, оставив себе только свою обычную котомку с обычным же содержимым. О том, чтоб нагружать Тальви, не могло быть и речи, он и сам это понимал. Лошадей предстояло бросить. Жалко, конечно, но лучше потерять лошадей, чем жизнь, хотя рыцарские кодексы, возможно, гласят иначе. Я не очень переживала, поскольку в жизни у меня никогда не бывало подолгу ничего своего, в том числе лошадей. Что чувствовал Тальви, потерявший Серого, не знаю. Впрочем, у него было о чем сожалеть поболее, чем о застреленном коне.

Потом взяли мы шесты, забросив сумки за спины, и двинулись сквозь камыши. Зрелище, представшее нам, было столь тоскливым, безнадежным и безрадостным, что все поневоле остановились. Малхира пробормотал:

- Ну, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа... И мы ступили в жидкую грязь.

Не знаю, кто такой смелый или такой умный (или наоборот) первым рискнул сунуться в Катрейские топи, издревле считавшиеся непроходимыми, и притом не погибнуть, а обнаружить там нечто вроде невидимого подземного, точнее, подгрязевого хребта, гребень которого проходил примерно на локоть под поверхностью болота. История и полицейские анналы империи имени его не сохранили. Меня-то привели на все готовое, привели и провели по этому хребту и показали все надлежащие приметы, отличающие стежку - где травка такая особая растет, где деревце искривленное (правда, неискривленных в Катрее нет, поэтому надобно уметь отличить нужное), где островок виднеется в трясине. Потому что шириной эта тропка едва ли не в два шага, местами к тому же и с провалами, и, если оступиться, ничуть не лучше это будет, чем и впрямь оступиться с горного хребта. Может, даже хуже.

Шли мы в таком порядке - впереди я, потом Тальви, а Малхира замыкал. Я пробовала дорогу шестом, внимательно вглядываясь в окружавшую меня угрюмую местность. Поистине трудно представить себе картину, более способную привести дух человеческий в уныние, чем Катрейские топи, а уныние, как учили меня когда-то, после гордыни является тягчайшим из смертным грехов. Не знаю, как насчет гордыни, а глядя окрест, в это можно было поверить. Огромное бурое пространство с черными или ядовито-зелеными бочагами, мшистыми кочками и редкими деревцами, похожими на умирающих от голода калек, - до черных елей было еще куда как далеко. Но я бы многое отдала, чтобы нынче это зрелище подольше оставалось у меня перед глазами. Потому что едва мы удалились в глубь болота, как месяц, будь он проклят, предатель, исчез. Будь я одна, я бы даже возблагодарила судьбу, потому что давно выучилась не уповать на луну и звезды, а так было бы легче оторваться от погони, если таковая имелась. Но я была не одна. Ладно, как-нибудь... а они пусть держатся за мной.

И я не стала останавливаться из-за темноты, лишь строго запретила себе мысли вроде: "Хорошо еще, что дождя нет", ибо по опыту жизни известно, что стоит так подумать, и дождь непременно польет как из ведра.

Хотя я уже ходила здесь прежде, но никогда так не уставала. Мышцы ни с того ни с сего принялись ныть, колени и руки дрожали, пот заливал глаза, и волосы липли ко лбу. Чавканье сапог по грязи выводило из себя настолько, что хотелось все бросить и разреветься. Но когда я оглянулась на Тальви - как ни было темно, я поняла, что мои страдания - это мелочь по сравнению с тем, что испытывает он, и почему он до сих пор не свалился - загадка неразрешимая. Не важно. Все равно скоро свалится.

Я подождала, пока он доползет до меня, подцепила его руку, свободную от костыля, и, буркнув: "Держись", подперла его плечом. У него хватило здравого смысла принять мою помощь, а может, не хватило сил ее отвергнуть. Поэтому никаких красивых и глупых жестов вроде "Брось меня и спасайся" не последовало.

И мы побрели вперед, как пара немощных старичков. По боеспособности мы сейчас и впрямь от них не отличались, пусть и были вооружены. Жидкая грязь под ногами тускло блестела, а в низинах копился плотный молочный туман. Тальви так тяжко навалился на меня, что временами казалось - он теряет сознание. Но все еще как-то передвигал ноги.

Никогда не прощу себе того, что случилось дальше. Если бы я не так устала... Если бы я не волокла на себе Тальви... Впрочем, что тут гадать. Что было, то было, но до сих пор при этом воспоминании меня охватывает тоска.

Наверное, я слышала позади крик. Но, одуревши, решила, что мне мерещится, будто я его слышу, и, лишь когда он повторился (не знаю, в который раз), я повернулась - такое было ощущение, что шейные позвонки у меня из ржавого железа, - и не увидела ничего. Понимаете?

Ничего и никого.

Я выпустила Тальви - он сразу упал - и, перескочив через него, побежала назад, или мне представлялось, что я бегу, убеждаю себя, что прошло еще не так много времени, что он не мог далеко уклониться от тропы, что я вытащу его с помощью шеста или "кошки", которая вот же, в сумке... что я непременно его найду.

Я нашла - не его, а то место, где его засосало. Круги еще расходились по трясине, но над ними уже ничего не было видно, даже руки, протянутой за помощью. И слишком далеко - ни шестом не дотянуться, ни "кошку" добросить. А если б даже и добросила... Известно, что такое - провалиться в трясину в Катрее.

Мы столько странствовали вместе, но все это было летом, по большей части днем, откуда мне было знать, что Малхира не видит в темноте? А скорее всего, он просто заснул на ходу. Иначе он не мог бы настолько уклониться и вдобавок так отстать от нас с Тальви - ведь мы двигались очень медленно. Заснул и пришел в себя только тогда, когда ледяная жижа уже подбиралась к сердцу и пошевелиться более было невозможно.

Все равно это не оправдание. Он же звал меня, ждал, что я приду на помощь, а я опоздала.

Из всех, кто погиб в последние дни в этой бессмысленной авантюре, Малхиру мне было жалко сильнее всех, и его смерть была самой страшной. Даже гибель от осколка пушечного ядра и та, наверное, не так ужасна. Но у меня не было сил, чтобы заплакать. Все слезы выкипели на лесной тропе, над трупами убитых мною грабителей. Они тоже ни в чем не были виноваты. Как Дайре. Как Эгир. Как застреленный священник со святыми дарами...

Я стояла и смотрела на маслянистую бурую поверхность трясины. Потом побрела обратно к Тальви. Он так и сидел, скорчившись, в грязи. Я молча помогла ему подняться и опереться на костыль, снова забросила его руку себе за шею, и так мы поволоклись дальше.

В тот час я не вспомнила, что в мешке Малхиры, утонувшем вместе с ним, находились все драгоценности, вывезенные мною из замка, и большая часть денег.

Островок посреди болота, где я намеревалась сделать привал, контрабандисты называли Ломаный Эртог. Он действительно по форме напоминал неправильный полукруг, но, думаю, в названии был заложен и другой смысл - если собьешься здесь с пути, жизнь твоя будет стоить меньше самой мелкой медной монеты. Нынче нас в этом не надо было убеждать. Во всяком случае, меня.

Добрались мы туда с рассветом - обычно на этот путь у меня уходило вдвое меньше времени. Как добрались - убейте, не помню. Туман, который стоял у меня перед глазами, вряд ли только выплыл из низин, и не знаю, кто из нас с Тальви кого сейчас подпирал. Измученные, отупевшие, с ног до головы в грязи, мы рухнули на твердую землю сразу же, как ступили на нее, забыв обо всем, друг о друге - тоже.

И тут меня замутило, причем еще хуже, чем вечером. Я несколько мгновений хватала ртом воздух, пытаясь утихомирить взбунтовавшийся желудок, который подступал к горлу, но безуспешно. Я откатилась в сторону, где между песчаных холмиков торчали кусты брусники, и меня вырвало. Вывернуло наизнанку. От этого стало не намного лучше, так как опустевший желудок мгновенно сжался, как ссохшийся лоскут кожи, и рот заполнила неимоверная горечь. В десяти шагах отсюда бил родник, но пройти эти десять шагов я не могла. Я их проползла.

Вода была с сильным торфяным привкусом, но мне было все равно - это была чистая, холодная вода, и ладно. Я долго пила, а потом вымыла лицо. Повернулась и улеглась навзничь - на мху, среди пучков травы, жухлой и блеклой даже летом, и сухого вереска, под жалобного вида березой - единственным деревом на всем острове - и сырым, бессолнечным небом.

И постепенно, от холодной ли воды, оттого ли, что хотя бы на время можно было не терзаться необходимостью беспрерывно двигаться, из-за того, что снова стало светло, в голове у меня тоже начало понемногу проясняться.

Я вспомнила недомогания, упорно терзавшие меня в последние недели - меня, знать не знавшую ни о каких болезнях, вспомнила свои странные поступки, противоречившие как логике, так и моим обычным привычкам, сопоставила кое-какие сроки - и на меня напал дикий, отчаянный хохот, с которым я не могла, да и не хотела справиться.

Тальви, доселе лежавший неподвижно, приподнялся на локте и посмотрел на меня. По его грязному лицу было видно: он решил, будто я не выдержала испытаний и помешалась умом. От этого смех разобрал меня еще пуще.

- Ты был прав... - еле отдышавшись, проговорила я, - и добился своего... тебе нужен был ребенок... наследник изгнанников с чудесными свойствами... Так ты его получишь... если я доживу до того времени, чтоб его родить!

И вновь, повалившись на спину, я смеялась, смеялась неостановимо, до колик, до боли в груди.

Тальви смотрел на меня с ужасом.

Поскольку светало теперь поздно, присоединиться к паломникам мне удалось незаметно и без особого труда. Паломников было достаточно много. Если бы их было мало, это бы весьма осложнило мою жизнь, в которой сложностей и без того хватало. Но сейчас, как всегда во время смут, люди бросились за заступничеством к Господу и святым Его, спеша поклониться гробницам праведников и с молитвою оставить там свечу.

У ворот аббатства я заметила солдат - по случаю осени под кирасами на них были подбитые ватой куртки, а шлемы они и вовсе сняли, оставшись в суконных подшлемниках с завязочками под подбородком, сильно напоминавших бабьи чепцы. Я насторожилась, но сонные ребята даже не посмотрели на серую толпу, смирно дожидавшуюся, пока откроются ворота аббатства. Собственно, вряд ли стоило ожидать, что именно здесь меня будут выглядывать. Конечно, меня ищут. Но в первую очередь ищут высокого светловолосого мужчину, хромающего на левую ногу, которого сопровождает женщина в мужской одежде и при шпаге. Одинокую деревенскую бабу, в шерстяном платке, посконине и овчинной безрукавке до колен, каких в любой толпе двенадцать на дюжину, не ищет никто. И уж конечно, ни этого мужчину, ни эту женщину не ищут здесь, в родовых владениях Сверре Дагнальда. Такой наглости даже от нас с Тальви не ожидают.

На самом деле это была не наглость, а единственная возможность выжить. Поначалу я хотела сделать то, что и предполагала, - пробраться к Эннету, а оттуда - на Юг. Но не тут-то было. Тальви почти не способен был передвигаться, хорошо хоть рана, вопреки моим опасениям, не загноилась. Но жар у него был, и слабость, и скорость, как у улитки. И первые недели приходилось оставлять его в лесу и шарить по деревням в поисках пропитания. Мне вновь пришлось опуститься до пошлейшего воровства, как в детстве, когда я еще не была Золотой Головой, мастерицей интриги, которой подобает играть только на высокие ставки. Сейчас я уже ею не была, но ставка - выше, чем когда-либо. Это весной я могла гордо поплевывать на все с высоты эшафота и опасаться лишь, что мой переход в мир иной несколько затянется. Теперь я хотела жить. Что же до перехода в мир иной... но об этом - после.

К сожалению, в нашу смерть в Катрейских болотах никто не поверил.

Шныряя по деревням, я слышала, как пристава выкликают описания наших личностей. Из чего с прискорбием явствовало, что кто-то из людей Тальви попал в плен и рассказал о наших намерениях уйти через Катрею и скрыться на Юге. Не знаю, кто это мог быть. Ренхид? А может, и нет. В моем описании приметы личности почти не были упомянуты. Зато не позабыта ни шляпа с загнутыми полями, нечувствительно сгинувшая той ночью, ни "кольцо с большим красным камнем". Я еще подумала - зачем людей в искушение вводить, небось подумают, что рубин или альмандин. Если эта неточность не была преднамерена. Как говорят в Свантере - на людскую честность никогда нельзя полагаться, зато верней людской корысти ничего нет.

Но шутки шутками, а дело было плохо. Гораздо хуже, чем я могла себе представить. Как не могла я представить ни разу за всю мою беззаконную жизнь - что буду скрываться от травли беременной и выхаживая раненого. А травля не прекращалась. Бывший Нантгалимский Бык, ныне Эрдский Единорог, намерен был сесть крепко. В Эрденоне беспрерывно заседал трибунал под водительством генерального судьи Виллибальда Вирс- Вердера. Мне удалось поймать слухи о судьбе иных заговорщиков. Самитша сгоряча повесили сразу, без суда, и ему, надо полагать, повезло, чего не могу сказать о Кренге. Полковника присудили к смерти, но приговор пока не был приведен в исполнение, поскольку новоявленный герцог никак не мог выбрать между четвертованием и колесованием, либо ради отпрыска столь древнего рода (хотя и младшей линии) вновь ввести в обиход отмененную в прошлом столетии квалифицированную казнь. Фрауэнбрейс бежал в центральные области, но был схвачен и заточен в Тримейне, правда, не в Свинцовой башне, а замке Святого Гавриила. Сейчас Вирс-Вердер торговался с имперскими властями об его выдаче.

Тем временем Дагнальд наводил порядок. Как он его наводил, позвольте мне умолчать. Но я понимала - если я попадусь к нему в руки, милой патриархальной казнью в кинкарском духе мне не отделаться. В конце концов, мой род еще древнее, чем род Кренге... А об отсрочке казни, полагающейся по закону беременной женщине, можно ради такого случае и позабыть. Однако, разумеется, Дагнальду нужна была не я. Ему нужен был Тальви, и Бык разыскивал его со свирепостью, достойной его прозвища, и упорством, сравнимым с рвением Святых Трибуналов прошлого.

Так что все мои трепыхания оказались попусту. Были перекрыты все выходы к портам - а не в лодке же переплывать море об это время года! - и на Юг. Получалось, что зимовать придется в Эрде. А чтоб обеспечить убежище, наличности у нас было маловато. Конечно, была кое-какая, на нее я и рассчитывала, когда надеялась, что мы с Тальви сможем пробиться в Карниону. А там бы Тальви смог получить кредиты у местных финансистов... Но все эти надежды обломались. Хорошо хоть Тальви, вдобавок ко всему, не успел начеканить собственных денег, пользуясь древним правом герцогов Эрда. Как же ее звали, ту юную девицу, которая на английском троне продержалась еще меньше, чем Тальви на герцогском... забыла, давно дело было, еще голову ей отрубили... так она первым делом полновесную монету принялась чеканить взамен порченой. Старый Гарнего монету не портил, отчего она и сейчас в ходу по всей империи. За это пусть черти на том свете отгребут малость углей из-под его сковородки. Если, конечно, там есть черти и сковородки с грешниками, в чем я в последнее время стала сомневаться.

И все же бычий напор, с которым нас травил Дагнальд, порой приводил меня в недоумение. Неужели ему так досадил Тальви, что он готов без счета тратить деньги и усилия, прочесывать леса и деревни только для того, чтобы увидеть его голову на блюде?

Но оказалось, что не так уж был злобен и глуп Нантгалимский Бык. Были у него свои резоны. Тальви об этом едва обмолвился, почти губ не размыкая и уже много дней после того, как мы пустились в бега. А я тоже хороша, могла бы и сама догадаться, ведь слышала же, что говорил Ларком, да не о том были тогда мои мысли (по правде сказать, они и сейчас были не о том). Сказал же он-у Тальви герцогские регалии, без них провозглашение недействительно. Как-то толковал мне об этом Фризбю, да не втолковал ясно: корону, цепь и печать Йосселинги получили от Мелги Благодатного, первого императора Эрда-и- Карнионы. Так вот, по всему выходило, что Дагнальд полагал, будто эти регалии и сейчас у Тальви. А при таком раскладе, что бы ни говорилось, Тальви остается законным правителем, а Сверре Дагнальд, как ни называй он себя - самозванцем. И люди об этом знали. Вот Бык и рыл землю рогами. Но дело в том, что никаких регалий при Тальви не было. Из тех слов, что обронил Тальви, я поняла, что регалии в пути он отдал Эгиру, и тот вез их при себе. (Я тогда еще заметила при нем небольшую увесистую суму через плечо, но внимания не обратила - мало ли что люди могут тащить с собой при отступлении. ) А что стало с Эгиром, известно. Но известно только нам. Тальви, кстати, никаких чувств при известии о том, что Эгир и его груз на дне реки, не выразил, но у него всегда с выражением чувств было туго. И пока идет облава по всему Эрду, никто не догадается обшарить дно Хамара - что было бы вовсе не трудно, там ведь неглубоко, в конце концов. И хорошо, что не догадались, подумала я. Раньше в могилу полагалось класть ценный дар - приношение усопшему, и что может быть лучшим даром, чем герцогские регалии, в холодную и тинистую могилу последнего потомка рода, насчитывавшего больше тысячи лет? Эгир, возможно, по происхождению имел больше прав на герцогский титул, чем Тальви, да только никому это не приходило в голову, и ему в том числе, и мне бы не пришло, если б он остался жив.

Но ей-богу, с таким капиталом, как притязание на владение подлинными регалиями, и, следовательно, законной властью, Тальви мог бы попытаться найти сторонников среди эрдского дворянства или купечества, собрать вокруг себя людей. Мог бы, но не попытался. Я не знаю даже, хотел ли он этого. Может, и не хотел. Он слишком ясно видел, к чему приводят благородные и честолюбивые замыслы. И в этом отношении он оказался ничуть не выше бедного актера Дайре, который всего лишь переводил чужую трагедию, а его за это убили...

Но я не уверена, думал ли он о чем-то подобном. Мне он об этом ничего не говорил. Вообще избегал говорить со мной. Иногда мне казалось, что он меня ненавидит не меньше, чем Хрофт, и по той же причине: как свидетельницу своего унижения и даже виновницу его. Если бы не я, он был бы давно уже мертв, погиб быстро и без мучений. А так мучения все длились, и я упрямо отказывалась положить им конец. Не исключаю, что клевещу на него, и ему было просто стыдно быть обузой.

Да, он был для меня обузой. Ну и что? Мужчины придают этому слишком много значения. И если он ничем не помогал мне, то хотя бы не мешал.

Но пусть Тальви все было безразлично, мне - нет. Далеко нет. После первоначального недомогания здоровье мое восстановилось, и я с новыми силами готова была бороться за жизнь. За три жизни. Даже странно - когда все еще не было так безнадежно, мои мысли были чернее черного, теперь же мне было просто не до того, чтобы впасть в отчаяние.

А отчаяться было отчего. Все мои - наши! - попытки прорваться в Карниону провалились. Будь я одна... но я не была одна. Война в Эрде не прекращалась, хотя Тальви и был разбит. То и дело возникали, как грибы после дождя, новые претенденты на титул герцога, напиравшие на то, что Сверре Дагнальд - правитель незаконный и у них прав не меньше, а даже больше ("всюду, где ни собиралась толпа, она тут же избирала себе царя... "), чем у него. Бродившие по дорогам шайки, похоже, готовы были пойти за любым, кто, побряцав какими-то побрякушками, выдавал их за чудесно явленные истинные реликвии дома Йосселингов или просто обещал им дармовую выпивку и баб.

Ну, а Гейрред Тальви - единственный, если вдуматься, законный правитель в этой череде претендентов и претендентишек? Бог с ними, с дворянством и бюргерством, не в них была сейчас сила, но разве не мог он крикнуть толпе то же самое - хромая нога, она глотку драть не препятствует - и повести за собой простонародье? Пожалуй, что и не мог, даже если б захотел. Я слышала, что говорили в деревнях. Тальви считали виновником всех несчастий, обрушившихся на Эрд, - должна признаться, не вполне несправедливо. Его проклинали с лютой ненавистью - не для того, чтобы угодить новой власти, а от души. Если бы его опознали, вряд ли бы пристава Дагнальда успели подоспеть вовремя, чтобы схватить его. И как ни тяжко мне приходилось, трудно было винить крестьян. Среди общих бедствий всегда нужно на ком-то отыгрываться, и Тальви досталась эта неблаговидная роль. Совсем по-иному говорили об Альдрике - герое, спасителе Эрденона, светлом воине. Вирс-Вердер не решился вовсе лишить его погребения или посмертно предать тело огню, однако, как рассказывали, объявил его еретиком и богохульником, о чем неопровержимо свидетельствовало принятое им кощунственное прозвище, и приказал похоронить его так, как и надлежало хоронить еретиков, отступников и тех, кто лишен был последнего отпущения грехов, - в неосвященной земле, при дороге, без гроба, но в осмоленной бочке, разрисованной языками адского пламени. Странным образом это лишь добавило Альдрику популярности. Прозвище Без Исповеди, непрестанно употреблявшееся в указах генерального судьи, никогда не повторялось в народе. И я бы не удивилась, узнав, что на могиле его будут тайно собираться паломники, там начнут свершаться чудеса и в конце концов простонародье начнет считать Рика Без Исповеди - Альдрика Эрденонского - святым. Был бы он жив, вволю бы посмеялся такой славной шутке. В которой, в сущности, ничего смешного не было. Знаем мы примеры со святыми и похлеще. И никому не приходило на ум, что Тальви сделал то же самое, что и Альдрик, пытаясь спасти Бодвар от разрушения и разграбления, но неудачно. Однако всякое народное сочувствие имеет пределы, хоть и принято утверждать обратное. Может быть, Тальви бы простили, если б он погиб. Но он остался жив - а такое не прощается. И вдобавок пропал без вести - а это раздражает. И пусть Тальви не мог затесаться в толпу и послушать разговоры, все же во время наших скитаний он что-то понял. Обязан был понять. Возможно, и это также было одной из причин его бездействия.

Насчет моей собственной безопасности тоже вряд ли следовало обольщаться. Особенно это стало ясно после того, как я стала свидетельницей следующего достопримечательного случая. Дело было возле постоялого двора у дороги, к западу от Катреи. Народу поблизости собралось довольно много для эдакого захолустья - беженцы, погорельцы, крестьяне из окрестных деревень, просто бродяги. На них-то в первую очередь и насел отряд приставов, подъехавший, разбрызгивая грязь из многочисленных колдобин, - десяток молодцов в клеенчатых плащах, отнюдь не лишних, ибо шел дождь. Однако это была не облава на нищих и бродяг, несмотря на то что их хватали в первую очередь. Хватали и подтаскивали к своему начальнику, вальяжно восседавшему на рыжем мерине с отвислым задом. Начальник осматривал задержанных и небрежно делал ручкой - гоните, мол, в шею. Приглядевшись, я узнала в нем Ансу. Выходит, я не ошиблась - бросил он несчастных южан. И подался в служители правосудия. Такого даже я предположить не могла.

Всплыл, значит, Ансу. Немудрено. Дерьмо всегда всплывает. Вор, шпион и комедиант явно нравился себе в своей новой роли. Ради удовольствия покрасоваться на коне (ну ладно, на мерине) перед жалкой толпой он даже не ушел под навес, хотя под дождем это было бы куда как удобнее. Или им у себя в управе благочиния плащи такие прочные выдают?

Почему такая вошь, как Ансу, вдруг выбилась в начальники, пусть и мелкие, невзирая на провал своей шпионской карьеры, загадки не представляло. Все разъясняла манера оглядывать согнанных к нему бродяг. Разумеется, Пыльный доложился своему хозяину, что сумеет меня опознать.

Представителей воровской братии вряд ли можно назвать благородными джентльменами, но среди них, мягко говоря, не принято закладывать своих. Опять-таки не от высоких моральных принципов. Если об этом станет известно, собратья по стенке размажут. Оправданием могут служить только пытки, и то не всякие Своди счеты сам, а не с помощью властей - гласит воровской кодекс, который, в сущности, так же бессмыслен и бесполезен в трудные времена, как кодекс рыцарский. Но раз Ансу уже побывал в шпионах, все дальнейшее должно было даваться ему гораздо легче. Впрочем, он мог оправдывать свои действия тем, что я "начала первая" и к "своим" уже не принадлежала.

Однако, когда я прошла мимо него, он меня не узнал. А я шла спокойно, не торопясь и не прячась. И сеющийся дождь вовсе не был помехой. Конечно, у Ансу были преимущества перед теми, кто всего лишь слышал мое описание. Но он не смог совместить облик, в котором видел меня в последний раз, - бархат и кружева, низкий вырез и высокие каблуки, блеск драгоценностей и пресловутых золотых волос - с нынешним, посконно-овчинным. Недостаток воображения, свойственный большинству жителей Эрда и столько раз выручавший меня, помог и теперь. ... А и в самом деле, считают ли меня своей прежние знакомые? Им было не впервой слышать о том, что меня ловят и собираются казнить, но причины, по которым по мне сызнова застрадала плаха, были им совершенно чужды и непонятны. Живо представилось, как в зале "Оловянной кружки" Маддан вещает посетителям - тем, что не из "племянников": "Вот тоже - Золотая Голова. Говорил я ей - не лезь ты в это дело Не послушалась, дура баба, и сгинула ни за грош. Вот что значит - связаться с благородными! " А Оле-вышибала бубнит от дверей: "Неа, хозяин. Не такая она дура, чтобы просто так взять и сгинуть".

Правильно, Оле. Я не собиралась сгинуть. А если и сгину, то не просто.

Вероятно, то, как нагло и безнаказанно прогулялась я на глазах Ансу, подтолкнуло меня к решению двинуться в вотчинные владения Дагнальда. Тогда я думала лишь о том, что лучшее укрытие чаще всего бывает под самым носом у врага. Мы перешли Нантгалим, причем, поскольку часть пути нужно было проделать по открытой местности, пришлось свести лошадей - мне повезло больше, чем тем троим, что в недобрый час сидели в засаде у лесной тропы, - а потом, на правобережье, избавиться от них, потому что предстояло углубиться в чащу, да и прокормить их стало невозможно.

От спешки и от усилий рана Тальви, начавшая уже было подживать, снова открылась, и у него сызнова началась лихорадка. Дней на пять пришлось остановиться. Я соорудила какой-то шалаш, уложила Тальви там. Сама чуть не подохла от голода, потому что не рисковала отходить далеко и помышлять об охоте, а тем более о походе по деревням. Уж конечно, припомнились мне все мои трапезы - и в "Коронованной треске", и в "Ландскнетте", и в "Раю земном", об "Оловянной кружке" я и не говорю, и горько пожалела я о том, что могла бы съесть и не съела - вот хотя бы с того подноса, что Берталь притащила Ларкому. Да, Ларком... О нем я ничего не сказала Тальви. Он и без того пережил довольно предательств. Но почему-то у меня было чувство, что он и так знает. Короче, не только о еде были мои мысли в те дни и ночи, когда я сидела возле горевшего в жару Тальви. Становилось все холоднее, но до морозов было еще далеко, я украла теплую одежду, и мы скрылись в такой глуши, что можно было разводить костер. Но это все - не спасение. Даже если Тальви поправится - а я надеялась, что он поправится, зимовать под открытым небом мы не сможем. Могли бы... но не в эту зиму. Я должна заботиться о своем ребенке. Это значит: я должна найти безопасное убежище, где смогу выносить его и родить. В этой части империи я не знала такого места. Да и есть ли для нас вообще безопасное место в империи?

В те дни вынужденного лесного сидения я много размышляла о недавних событиях, и постепенно стала мне мерещиться в них некая закономерность, и все яснее вырисовывалась фигура, доселе возникавшая в происходящем лишь как фигура умолчания. Карл-Эрвин II, император Эрда-и-Карнионы. Заговорщики были уверены, что послание герцога Гарнего было перехвачено, что Вирс-Вердеру удалось перехитрить Фрауэнбрейса. А собственно, почему? И кто здесь кого обманул? Никто не мог понять, почему Дагнальд и Вирс-Вердер, ненавидевшие друг друга, внезапно объединились и почему император не только признал правомочность притязаний Дагнальда - самого непопулярного из претендентов, но и оказал военную поддержку человеку, чьи действия наносили империи явный вред.

Да потому и оказал, Господи помилуй! Не зря еще в замке я предположила, что император не захочет в Эрде хорошего правителя. Но тогда я не решилась довести эту мысль до логического конца. Теперь, когда верховная власть Тримейна слабее, чем когда- либо за всю историю империи, Карл-Эрвин не захочет у себя под боком не только хорошего, но и сильного правителя. Не важно, Тальви это или Дагнальд. И не был ли союз Дагнальда с Вирс-Вердером условием, на котором предоставлялась военная помощь? Далеко, однако, глядел наш Карл-Эрвин. Ибо такой союз не может быть ни долгим, ни прочным. И правы те, кто не мог даже мысленно представить их в одном стане. Нантгалимского Быка, словно вынырнувшего из глуби Темных веков, и графа Виллибальда, придворного интригана. К тому же Вирс-Вердер не сможет забыть, что он и сам претендовал на герцогский титул, а не просто звание генерального судьи (судейская мантия, как бы роскошна она ни была, - неподобающее одеяние для знатного дворянина), и к тому же - единственный претендент, состоящий в отдаленном родстве с Йосселингами. Что же из этого следует? Крысы откусывают головы голубям, как говорила одна маленькая девочка. Ну а покончив с голубями, примутся благополучно жрать друг друга. Кто победит в этой схватке, значения не имеет. Точнее, победит заинтересованный зритель, которому выгодна анархия в Эрде. И не выдаст император Фрауэнбрейса, можно не беспокоиться, ему такой свидетель всех закулисных игр в Эрде и Тримейне будет полезен самому. Но не Тальви, не тот, кто притязал быть больше чем свидетелем. Он уже отыграл свой ход и должен убраться с доски. А партия продолжится, пока северные земли не будут полностью обескровлены и его императорское величество не останется последней надеждой страждущих. Вот тогда и можно будет навести порядок. И даже большого труда для этого не потребуется, хоть крепостное право вводи. Относительной самостоятельности Эрда придет конец, как не так давно пришел конец разбойной свободе Скьольдов. Герцогство Эрдское исчезнет с карты империи. Останется просто Эрдская провинция, управляемая каким-нибудь генерал-губернатором, назначаемым из Тримейна...

А уж непредвиденная потеря герцогских регалий как должна была прийтись на руку его величеству! Он ради такой удачи должен каждый день поминать Тальви в своих молитвах. Что не помешает ему распорядиться прикончить Тальви на месте, буде тот объявится в любой части империи. Без всякой мстительности. Просто чтобы тот не успел сообщить никому, где эти самые регалии находятся, или перехватить их, если Тальви имеет глупость таскать их с собой.

Понимал ли все это Тальви? Очень может, что и понимал. И не исключено, что именно это было последней соломинкой, способной переломить хребет. Тяжко, должно быть, тому, кто жизнь воспринимал как игру, осознать, что все время он был не игроком, а всего лишь пешкой.

Что Тальви - я сама в те дни от голода ли, от размышлений о большой политике была ближе к отчаянию, чем когда-либо. Но на гербе Скьольдов изображен ворон, а не голубь, и сама я не голубиной породы. Мне так просто голову не откусишь.

Тогда-то впервые и почудился мне выход из ловушки, куда загнали нас судьба и собственная глупость. Но я поначалу решила, что это просто голодный бред или разновидность тех безумных капризов, что посещают, как говорят, беременных женщин.

Лихорадка оставила Тальви, но положение наше от этого улучшилось не намного. Нантгалимский край и без того беден и неплодороден, а если что здесь и было в прошлые года, то выгреб во время своих военных приготовлений Дагнальд - дочиста, как пьяница, жаждущий опохмелиться, выгребает медяки из карманов. Тут нам меньше грозила опасность угодить в облаву, но мы могли с равным успехом умереть с голоду. А я сейчас не могла позволить себе подобной роскоши, как не могла разрешить заколоть себя вилами, как воровку.

Между тем неумолимо надвигалась зима. А я с каждым днем все меньше буду способна вечно находиться на ногах, добывать пропитание, защищать ребенка, себя и Тальви. А я обязана это делать. Иначе нельзя. И поставленная перед выбором: голодная смерть на снегу в Нантгалимском крае или плаха за его пределами, я все чаще стала задумываться о том единственном выходе, каким бы безумным он ни был.

Неподалеку от нас находилось аббатство Тройнт, славное гробницей святого Эадварда, одного из просветителей Севера, а также знаменитым собранием рукописей. Именно здесь, если верить шифрованному документу, который нашел отец Тальви, а сам Тальви и я вслед за ним сумели прочитать с помощью книги Арнарсона, находилось собрание записей, касаемое изгнанников.

Нужно было решаться, пока я еще легка на подъем.

Я сообщила Тальви о своих намерениях. Он не ответил ни да, ни нет. Стало быть, ему и это было безразлично. Но по крайней мере, он не собирался меня останавливать. Это уже была уступка с его стороны. "Поиграла и хватит", - сказал он мне однажды. Но это он играл в игры. И доигрался. А я просто жила и намерена была жить дальше. Если же все-таки считать это игрой... В любой пьесе ведь пять действий?

Ну так я начинаю шестое.

И вот теперь я стояла у ворот аббатства, в толпе таких же женщин - со стертыми, невыразительными лицами под спущенными до бровей платками. Слышались угрюмые жалобы на все на свете - войну, голод, бедность, хвори и то, что ворота долго не открывают. Ворота здесь были мощные, в окружении машикулей, способные выдержать приступ целой армии - да и выдерживали, наверное. Аббатство Тройнт было одним из старейших и почитаемых в Эрде, но за столетия своего существования оно не раз перестраивалось и наверняка изменило облик со времен святого Эадварда, который поставил здесь простую деревянную церковь, жилища для братии из глины и камыша и обнес все это палисадом. Потом постройки оделись камнем, доставленным с гор, потом стали по возможности укрепляться, а потом - украшаться.

Над восьмигранной звонницей, возвышавшейся над сумрачными стенами, ударили в колокол. Звонница также свидетельствовала об изменениях. В "Хронике утерянных лет" я вычитала, что в первых эрдских монастырях были не колокола, а большие бронзовые била. Хронист утверждал, что такой обычай пришел из Карнионы, где языческие монастыри древности тоже не знали колоколов, но, добавлял он, теперь традиция сия отмерла и на Юге.

После этого ворота с чудовищным скрипом, напоминающим о стенаниях грешных душ, распахнулись, и наше смиренное стадо протопало через створы во внешний двор.

Церковь аббатства была прямо перед нами. Галерея с колоннадой скрывала от взора пришлецов клуатр, где братия могла прогуливаться, не смешиваясь с мирянами, трапезную и дормиторий. Все они, разумеется, располагались по правую руку от входа. По левую были странноприимные дома, для мужчин и женщин отдельно (устав аббатства, в отличие от многих иных, дозволял женщинам-паломницам ночевать под защитой монастырских стен), и поварня, где благочестивые бедняки могли получить по ломтю хлеба и миске похлебки - во всяком случае, так полагалось, не знаю, как сейчас, но многие на это рассчитывали. Я в том числе. Ведь мне предстояло провести в аббатстве остаток дня и ночь, если повезет.

Во дворе тоже были солдаты. Четверо. Не исключено, что они прибыли искать нас с Тальви, но скорее всего их прислали защищать аббатство на случай, если под видом паломников сюда рискнут пробраться грабители. Это было бы вполне разумно, если разумные поступки возможны в смутные времена. На паломников, состоящих по большей части из женщин и стариков, солдаты взирали лениво. Очевидно, они думали, что воры- разбойники такими не бывают. Зря.

Но расслабляться не стоило. Я чуть повела рукой, дабы почувствовать, что в любой миг могу высвободить кинжал из рукава. Кинжал оставался сейчас моим единственным оружием. Пистолеты и "сплетницу" я оставила Тальви. Своей тяжелой шпаги он лишился - то ли сломал в последнем бою, то ли в болоте утопил, я не заметила, а спрашивать не стала - зачем лишний раз напоминать человеку о том, что он потерял? Придется ему довольствоваться "сплетницей", хоть она ему и не по руке.

Что-то не спешат, однако, пропустить страждущих поклониться гробнице. Такое впечатление, будто и братия и солдаты ждут, пока во дворе соберется побольше народу. Зачем? Не дергайся, сказала я себе, не считай их глупее себя, но не считай и умнее.

Из украшенных чеканкой, изображавшей изгнание из рая, врат вышел маленький сухонький старичок в рясе, с огорченным лицом. Судя по добротному теплому плащу и дорогому кресту, по старинному обычаю заключенному в круг, не простой монах. Может, и сам аббат. Неуместно вспомнилась старинная песенка клириков, которую Фризбю подхватил во время своей богословской карьеры, - он любил певать ее, когда был пьян, а пьян он бывал более чем часто: Лишь аббат и приор, двое, Пьют винцо, и недурное, Но иное, но худое Грустно тянет братия Песня явно была сложена не про этого священнослужителя. Хотя его плащ и был подбит лисьим мехом, он ежился от холода и долго откашливался. Глоток подогретого вина ему бы совсем не помешал. Впрочем, как и всем здесь. В руке аббат (или приор? ) держал какой-то свиток Проповедь он, что ли, хочет сказать? Тогда почему не в церкви? Нам с детства внушали, что проповеди под открытым небом, на апостольский манер - это ересь. И по нынешней погоде я была склонна согласиться с этим утверждением.

В ожидании я озиралась по сторонам. Над воротами висел штандарт с единорогом. В доме Божием, можно сказать! Если я еще где-нибудь увижу эту рогоносную лошадь, меня вырвет. Без всяких скидок на беременность. Правда, единорог, как таковой, ни в чем не виноват. Хотя бы потому, что его выдумали люди.

Тут я вздрогнула, потому что за душеспасительными размышлениями пропустила миг, когда монах перестал кашлять и наконец заговорил. И осознала это, когда услышала имя Гейрреда Тальви и, кажется, собственное. Неужто и в святых обителях выкликают наши приметы?

Но я ошиблась. Монах зачитывал совсем другое. Капитул епископов под водительством архиепископа Эрдского отлучил преступного самозванца Гейрреда Тальви от церкви и предавал его анафеме.

- "Да ниспошлет на него Господь слепоту и безумие, - читал старец на лестнице, - да разверзнутся небеса и поразят его громами и молниями. Да проклянет его всяк входящий и выходящий. Да будут прокляты пища его, и все его добро, и псы, охраняющие его, и петухи, для него поющие Пусть ад поглотит его живым. Пусть вся Вселенная встанет на него войной. Пусть разверзнется и поглотит его земля и даже имя его исчезнет с лица Вселенной. Пусть все и вся объявят ему войну, пусть стихия и люди встанут против него и уничтожат. Пусть жилище его превратится в пустыню. Пусть святые при жизни помутят ему разум, пусть ангелы после смерти препроводят его черную душу во владения Сатаны".

Откуда, со дна каких архивных сундуков выскребли это скопище древних проклятий? Я не могла припомнить, когда в Эрде, да и во всей империи в последний раз кого-то отлучали. Лед двести назад, наверное. Даже Святые Трибуналы, тысячами отправлявшие на костры еретиков и ведьм, не слишком стремились отторгнуть их от лона церкви. Но это было еще не все. Далеко не все.

- "Пусть погибнут все сторонники и присные его, из них же первая - Нортия Скьольд, блудница и человекоубийца, извращавшая образ человеческий. ("Это как? " - не поняла я. Потом смутно догадалась, что имеется в виду ношение мужской одежды. ) Да будут сочтены их дни и достойны сожаления. Пусть обрушатся на них невзгоды и голод, пусть поразит их проказа и другие болезни. Да будет проклят их род, да не поможет им молитва, не снизойдет на них благословение. Пусть будет проклято любое место, где они живут, и то, куда они переедут. Пусть преследует их проклятие днем и ночью, всечасно, едят ли они или переваривают пищу, бодрствуют или спят, разговаривают или молчат. Проклятие их плоти от темени до ногтей на ногах. Пусть оглохнут они и ослепнут, пусть поразит их немота, пусть отнимутся у них руки и ноги. Пусть преследует их проклятие, сидят ли они, стоят или лежат. Прокляты они отныне и во веки веков, до второго пришествия. Пусть сдохнут они, как собаки или ослы, и волки пусть разрывают их смрадные трупы. И пусть вечно сопутствует им Сатана и его черные ангелы". Аминь! - с явным облегчением завершил он.

- Аминь, - нестройно откликнулась толпа. Для выражения энтузиазма все слишком замерзли.

Странно - чем дальше он читал, чем больше множились проклятия, чем тяжелее становился груз обещанных нам страданий, тем больше я успокаивалась. Может быть, потому, что значительная часть проклятий уже запоздала. Жилище Тальви уже превратилось в пустыню, невзгоды и голод тоже нас не миновали. И если на нас ополчилась не вся Вселенная, то ее часть, запертая в границах герцогства Эрдского, - точно. И я не находила в своей душе никакого зла против тех, кто призывал на нас анафему. Ни на приора (аббата? ), который, несомненно, был расстроен тем, что приходится читать все это паломникам, да еще на холоде (единственном из зол, не упомянутом в проклятии, - наверное, у того, кто это сочинял, была очень толстая шкура), когда ломит кости и садится голос. Ни на архиепископа, столь резво переместившегося на сторону победивших и отыскавшего в своих анналах сей перл церковного красноречия. Он старый и, видимо, больной, а ему угрожали, может, даже пытками стращали, ведь Нантгалимский Бык никакого почтения к святому сану не испытывает. И уж конечно, я не могла гневаться на Сверре Дагнальда за то, что он таков, каков есть. На Дагнальда, которого я так ни разу и не увидела, а если повезет, то и не увижу, - чудовище, сотворенное всеми нами совместно - Тальви, императором, даже мною, точнее моим бездействием. Он поступает сообразно своей природе. Любой другой на его месте объявил бы награду за наши головы, или, по крайности, за голову государственного преступника Тальви. Но зачем тратить деньги на тех, кто все равно обречен, когда проще добиться желаемого угрозами? А заодно застращать тех, кто слишком мягкосердечен или слишком глуп - хотя Дагнальд, безусловно, не видит разницы между этими понятиями, - чтобы осмелиться помочь беглецам. Удивительно, правда, что оба союзника-соперника - и Дагнальд и Вирс-Вердер - прибегают к тем методам запугивания, от которых и сама церковь отошла. И зачем, к примеру, было называть Альдрика еретиком, да еще затевать эту омерзительную церемонию с похоронами в бочке? Придумали бы что другое, не столь заумное. А так добились полностью обратного результата - сотворили святого. Конечно, святые и еретики и получаются в основном из одного материала, но Альдрик-то как раз еретиком не был.

Не менее удивительно, что я способна размышлять об этом в подобную минуту и с таким благодушием. Возможно, это влияние беременности, но я ничего не могла с собой поделать, потому что все понимала и никого ни в чем не винила. Но это не значило, будто я готова была сдаться на милость врагов и смириться с судьбой. Непостижимым образом уравновешенность и всепонимание уживались с решимостью выжить любой ценой. И если для этого нужно было совершить убийство, я бы убила без колебаний. Хоть аббата, хоть Дагнальда, хоть архиепископа.

Наверное, поэтому госпожа Риллент меня и возненавидела. Ждала, что я добровольно пожертвую собой ради обитателей замка, сдамся кирасирам, а я смылась. Я поступила так, считая, что мое самопожертвование ровно ничего не изменит, и это чистая правда, но вся ли правда? Тогда я еще не знала, что беременна, но тело мое об этом знало.

Так или иначе, я не имела желания вдаваться в природу этих противоречий и тем более их решать. Они не замутняли моей душевной ясности. И когда я, отлученная и проклятая, вслед за другими женщинами вошла в церковь, я вовсе не чувствовала, будто совершаю кощунство.

Там было очень красиво, в церкви. Или так казалось, после того как холодный и хмурый осенний день остался за стенами, а сияние свечей отразилось в ярких витражных окнах, из которых главное - роза - располагались фигуры в охристых и голубых одеждах словно исполняли некий сложный танец. Над алтарем возносились витые колонны - не то диковинные деревья, не то застывшие струи фонтана. Пол был выложен мозаикой, не многоцветной, как в Тальви, а ровного золотистого оттенка. Но главным была гробница. Ее розовый в прожилках мрамор за века был истерт прикосновениями и поцелуями паломников, и черты лица у статуи святого Эадварда, возлежавшего, сложив руки, на крышке, были почти неразличимы. Теперь гробницу заключили в позолоченную решетку сложного плетения, и паломники прикладывались уже к ней, так что решетка тоже местами потускнела.

Я поклонилась святому Эадварду и, отойдя в тень колонны, опустилась на колени. Это было не лицемерие и не желание слиться с толпой, дабы не привлекать к себе досужих взглядов. Вру. Отчасти было. Тальви, кажется, как-то говорил нечто подобное, но по другому поводу. А также усталость. До вечера еще оставалось порядком времени, а мне нужны были силы. И все же вот что довлело над остальным - я знала: пришел конец моим хождениям по святым местам герцогства Эрдского. Если нынче ночью мне удастся свершить то, что я задумала, я уже больше никогда не войду в церковь. Если не удастся - тоже.

И сознание того, что я в последний - последний! - раз стою под церковными сводами, было сродни тому чувству, словно бы меня отпевали заживо. Хотя, кажется, именно так в прежние времена и поступали с отлученными.

Что ж, можно вынести и это.

Не прислушиваясь ни к хору, ни к проповеди, звучавшей с кафедры, я стала молиться, долго и истово.

За упокой души: Малхиры, Альдрика, Эгира, Ренхида, Каллиста, Мальмгрена, Буна Фризбю и Дайре. И за здравие: Мойры и отца Нивена (если они еще живы), мадам Рагнхильд, Соркеса с семейством (хотя им мои молитвы вроде бы и ни к чему) и госпожи Риллент (пусть живет, стерва старая).

Господи, опять мертвых получается больше, чем живых...

Я не молилась за своих родителей, потому что Тальви сбил все-таки меня с толку и я не знала, среди живых или мертвых мне их числить.

За себя с Тальви я тоже не молилась.

Потому что это было бесполезно.

Мне не пришлось долго ждать, пока заснут мои товарки по странноприимному дому. Молва не солгала - даже теперь в обители за медный эртог можно было получить не только ночлег, но хлеб и похлебку. Конечно, в муку подмешивали кору, и вкус у похлебки был отвратительный, но я не стала привередничать и даже попросила бы добавки, да только ее не полагалось. (О, белые хрустящие скатерти в "Ландскнетте"! Коронное блюдо "Рая земного" - телятина с грибами, сыром и базиликом, на блюдах из фораннанской майолики! И южные легкие вина, которые Маддан выписывал только для меня... Решительно это становится навязчивой идеей. Еще немного, и я начну сожалеть, почему мы отпустили лошадей, вместо того чтобы забить их и съесть. А это ведь уже почти людоедство. )

Кое-кто из мужчин, пусть и были они старыми и беззубыми, роптали и брюзжали, будто похлебку здесь варят на кошачьем мясе, чтоб не сказать хуже. Но женщины схлебали это варево не жалуясь, даже если оно действительно было из кошатины. Вот кошек я еще не ела. А змей и ящериц - в детстве, когда впервые пряталась по лесам возле Кинкара и у подножия Фену-Скьольд, приходилось. Ладно, один черт, снова - с чего начинала, к тому и пришла. Да и разборчивые старички не видать чтоб отказывались от предложенного обеда, который заодно был и ужином.

А Тальви в лесу без обеда и без ужина сидит...

После горячего всех быстро разморило, и богомолки, растянувшись на соломе, засопели и захрапели, короткое время перед этим потолкавшись и побранившись, выбирая, где теплее. Однако на место у самого порога, где устроилась я, никто не претендовал - там сильно дуло. Поэтому мне удалось выбраться, никого не потревожив. Никто ночью за странноприимным домом не надзирал. Красть здесь было нечего, что же до всего остального - у паломников обоего пола был столь заморенный вид, что, похоже, нравственность их не вызывала опасений (может быть, и зря). И при выходе не пришлось врать - что, мол, по нужде, и прочее.

Пусть не топили в странноприимном доме, опасаясь пожаров, и гуляли там сквозняки из множества щелей, но женщины притерлись друг к дружке и надышали, так что за порогом от холода пробирал озноб, а после вони от свежего колючего воздуха можно было опьянеть. И еще одну неприятность приберегла для меня эта ночь - она была удивительно звездной, небо словно усеяли алмазной крошкой, и казалось, будто светло как днем. Только днем не бывает таких густых теней, я бы даже сказала - ярких теней, если такое возможно.

Хуже всего, что я не знала распорядка ночных служб. И, огибая северный портал, едва не налетела на процессию, пересекавшую двор. Я метнулась в сторону кирпичного здания напротив и укрылась в благодатной тени. Благодарение святому Эадварду, что устав обязывает чернецов ходить опустивши глаза да еще надвинув капюшон. Правда, сейчас они кутались в капюшоны не столь из благочестия, сколь от холода. Меня они не заметили, но я решила не искушать судьбу сверх меры и не выскакивать из укрытия тотчас же, а переждать несколько мгновений, пока монахи не скроются. Прижимаясь к стене, я смотрела на пустынный двор и на возвышавшуюся против меня статую из серого песчаника. А статуя на меня не смотрела. Это была фигура женщины, высокой и худой, с повязкой на глазах. Фемида? Но тогда почему языческая богиня стоит на портале церкви? И почему в руках у нее не меч и весы, а копье, вдобавок сломанное, и какая-то книга? Женщина стояла отвернув в сторону лицо, узкое и презрительное, словно не желала видеть то, что ее окружало. На миг мне показалось, будто она похожа на меня. Или это была игра теней? Потому что тени на плиты двора отбрасывали теперь не только монастырские постройки. Мощная туча поглощала звездную россыпь. Но она не была сплошной, и в разрывах проглядывали дрожащие огоньки. Задрожишь в такой холод...

Я побежала дальше, мимо бокового нефа и капелл, туда, где впритык к колоннаде клуатра высилось здание без дверей, с неправильно сгруппированными окнами под самой крышей. Так оно и было описано в документе. Единственный кирпичный пристрой к церкви, сложенной из темного камня. Наверное, его построили уже в те времена, когда обжигать кирпич стало дешевле, чем возить камень по Белой дороге... оттуда, где погибли или исчезли мои родители. Что входа нет - понятно, сюда ходят только через церковь. Что ж, отсутствие дверей для нас не преграда...

Мои ноги сами собой замедлили ход. Днем, в церкви, я не верила, что совершаю кощунство. Но сейчас мне предстояло именно оно. Нет чтобы сделать архив и книгохранилище отдельным зданием, как, слышала я, принято в Карнионе, - они пристроили его к церкви. А взлом церкви... В моей изобильной грехами жизни бывало всякое, но сакрилегии я никогда не совершала.

И не потому что за это отрубают руки. Мне и так многое причиталось - по совокупности. Но даже в Камби, где церковь сделалась прикрытием для заговорщиков и убийц, я туда не полезла. Положим, для этого были другие причины, прежде всего - забота о собственной безопасности. Но не только. И пусть я не собиралась проникать внутрь самой церкви, пусть мной руководили не побуждения корысти, все равно это будет ограбление церковного здания.

Что ж, сказала я себе, пусть ты не считаешь себя проклятой, для других ты проклята и отлучена. И самое пребывание мое в этих стенах уже есть смертный, непростительный грех. Даже если бы я мирно провалялась всю ночь на вонючей соломе странноприимного дома, это было бы точно такое же святотатство, как если б я вломилась в алтарь и украла золотой реликварий. Вместе с реликвиями.

И даже не это главное. Днем я подумала о том, что, если для спасения жизни моего ребенка, а следовательно, и моей, нужно будет пойти на убийство, - я совершу убийство. Значит, если нельзя обойтись без кощунства - придется совершить кощунство...

Я вынула из рукава кинжал и пристроила за пазуху - чтоб не выпал. Подоткнула юбку - чтоб не мешала. Сбросила с плеч котомку и достала "кошку".

Подъем в общем-то не был таким уж сложным. У меня была столь богатая практика, что я привыкла ходить по стенам как муха. И все же было в этом нечто бредовое. Наверное, потому что я впервые в жизни боялась сорваться. Или надорваться, все равно последствия могли быть одинаково гибельными. Ну что ж это делается, жаловалась я неизвестно кому, мне сейчас лежать надо, в тепле и покое, а не по стенкам отвесным лазать... И лезла дальше.

Когда-то, давным-давно, мне снилось, что я вот так же ползу по веревке вдоль стены и подъем этот бесконечен. Виноваты в этом были мой визит в Тайную палату и чтение "Хроники... ". "Но нет будущего, и прошлого нет", - сказал блаженный Августин. Если сегодня я не добуду то, зачем пришла в аббатство, будущего у меня точно не будет. И если б только у меня...

Но эта стена, к счастью, была не сновиденной, а кирпичной, а стало быть, ограниченной. До окна я добралась. И тут же стало еще труднее, потому что предстояло его открыть. Окно было узкое, высокое, похожее на бойницу, к тому же запертое мощной дубовой ставней, в которую вонзились кошачьи когти. Правда, тут имелся хоть небольшой, но карниз, и я закрепилась на нем. Можно было начинать работать. Ставня запиралась изнутри на простой засов. Не потребовалось даже доставать отмычку, обошлась кинжалом. За ставней меня ожидала новая радость. Там не было решетки. Точно такое же окно, как у меня в замке. Свинцовый переплет с множеством мелких круглых стекол. Святые отцы, верно, считали, что это свинцовое плетение способно с успехом заменить решетку. Напрасно они так думали. С подобными окнами даже удобнее работать, чем с новомодными, где стекла сплошняком. Там иногда звона бывает многовато. А это круглое стеклышко очень легко вырезать или просто выдавить, а потом просунуть руку, ежели, конечно, она у вас достаточно худая и длинная, и открыть задвижку. Разумеется, неудобство состоит в том, что такие старинные окна порой задвижек не имеют и вообще не открываются. Тогда и впрямь решетка решеткой. Правда, можно взять ее тесаком или топориком, но опять же шуму, шуму... Это окно, само собой, открывалось. Иначе как бы они могли запирать ставни?

Я сделала все, как обычно, отперла окно и боком протиснулась внутрь. Убрала за собой "кошку", прикрыла ставню, на случай, если еще какая-нибудь неприкаянная душа вздумает шататься по монастырским дворам в неурочный час или грянет очередная ночная служба. И только тогда, прочно встав на ноги, вдохнула сладковатый запах книжных корешков и оглянулась.

Передо мной и вокруг меня тянулись ряды полок высотой почти до потолка, то есть примерно в два моих роста. Здесь книги и манускрипты, в отличие от Тайной палаты, где их запирали в ящики, были на виду. И никаких тебе цепей, которыми будто бы особо ценные книги прикованы к полкам, о чем нередко приходится слышать от недоучившихся студиозусов. Подходи и бери. Но это отнюдь не облегчало дела. Я насчитала до пятнадцати рядов, хотя во мраке могла и ошибиться. И каждый ряд заставлен с двух сторон. Это, почитай, уже тридцать. Все просмотреть - года не хватит. А у меня в запасе час, от силы - два. Да, это уж точно не Черная камора, где меня провели прямиком куда надо и вручили искомое. Но чтобы разработать сторожа Черной каморы, у меня были время, деньги и свобода действий. Теперь мне не дано ни первого, ни второго, разве что свобода действий осталась, но без денег и времени она мало что значит. И единственным моим проводником был зашифрованный документ, а там было сказано просто: "Отмечено знаком или надписью".

Я снова вперилась взглядом в полки. Кроме узкого луча лунного света, проникавшего сквозь неплотно прикрытую ставню, помещение ничем не освещалось, но я не хотела доставать огниво из котомки, предпочитая полагаться на свои привыкшие к темноте глаза. Знаки? Надписи? Я надеялась, что это будет латынь, кое-что из латыни я с грехом пополам да вспомню. Вот если монахи прибегли к греческому, или древнееврейскому, или - кто их, книжных червей, знает? - какому-нибудь сирохалдейскому языку, это хуже.

Но не тут-то было. Чего-либо, пусть отдаленно напоминающего надпись, я вообще не заметила. Не было и порядковых цифр, чего тоже можно было ожидать. На каждой полке были вырезаны какие-то символы. Некоторые были знакомы мне по книге Арнарсона, некоторые я знала и раньше, встречая их то в виде оружейных клейм, то в виде алхимических символов, иные являли собой просто геометрические фигуры - квадрат, треугольник, круг, но большинство было мне неизвестно. Что есть тот же круг на тайном языке, козе понятно, но что означает, скажем, тележное колесо? А то, что я видела перед собой, напоминало тележное колесо и ничто иное. И ни намека на астрологические символы, которые обожал упоминать в своих писаниях Арнарсон. А если так, то, возможно, я и насчет алхимии ошибалась, и совсем иное имели в виду монахи.

Ладно, остается прибегнуть к способу, испробованному мною в замке Тальви. Здесь я собиралась немного его усовершенствовать. И грустно будет, если я просчиталась.

Я спустила с головы платок и зубами ослабила узел на одном из его концов. В руку мне упала маленькая фигурка из убереженного мною костяного ларца. (Другой, розового дерева, утонул вместе с Малхирой. )

Подобное лечат подобным, внушала я себе когда-то. Правильно. Но подобное и притягивается к подобному.

Сжав в кулаке сразу потеплевшую фигурку, я закрыла глаза и протянула руку перед собой. Не знаю, для чего я зажмурилась, и так ведь было темно, но почему-то мне показалось, что так будет правильнее. И пошла туда, куда меня вело, огибая книжные ряды, пронизывая проход за проходом. Вначале это было чистое наитие, но потом уверенность стала нарастать. Я не проглотила компас, я сама и была компасом, и магнитом в нем, и одновременно - моряком, который следует курсом, что ему указан. И остановилась, едва не стукнувшись лбом о полку.

Я находилась в самом дальнем и, кажется, самом пыльном углу книгохранилища, у стены. Полки тут были заставлены неровно - одни просто распухали от обилия томов и манускриптов, на других валялись одна-две книги или даже отдельные сшитые листы.

В каждом хранилище, наверное, порядки свои, книги расставляют по размеру или по алфавиту. В здешней системе я еще не разобралась, но похоже, их собирали по темам. Так же, кстати, как и в библиотеке Тальви.

Я ошиблась, первоначально решив, что в здешних обозначениях отсутствуют цифры. Чуть выше моей головы была вырезана именно цифра. Римское "три" - III. Я поискала I и II, но их нигде не наблюдалось. Зато невдалеке я обнаружила полку, отмеченную тем же значком, что я видела в бодварской церкви, посвященной тому же святому, что основал здешнее аббатство. И загружена была эта полка преизрядно. Но стоило мне подойти к ней, как зверюшка в кулаке стала остывать. Пришлось вернуться к полке под номером три. На ней лежала одна-единственная книга. Даже не книга, если присмотреться, а нечто вроде альбома, переплетенного в черную кожу. Я сняла его с полки. Прежде чем открыть, села на пол и устроила альбом на коленях. Сбросила с плеча "кошку" и положила ее когтями вверх. Оперлась локтем на нижнюю полку. Если я не ошиблась, то могу потерять сознание. В этом случае рука моя ослабнет, выпрямится и ладонь напорется прямо на "кошку". И я приду в себя. Мне разлеживаться в обмороках некогда.

Но на сей раз я не потеряла сознания. Хотя и не ошиблась. Все плыло, книжные полки раскачивались, словно корабельные мачты в бурю, и, если бы я не сидела на полу, у меня подогнулись бы ноги. Но сознания я не теряла, пусть это требовало огромных усилий. Передо мной, оплетенная в кожу, была пачка листов бумаги и пергамента разного размера, попадались даже обрывки, исписанные разными чернилами, отличными друг от друга почерками, но буквами уже знакомого мне очертания. Строки дергались и скакали, однако ни разу не сделали попытки побежать, как это уже бывало прежде. И видения меня сейчас тоже не посещали. Хотя мысли путались, мешались без всякой доступной мне связи, и сильнее всего было чувство, будто я балансирую на краю бездны и вот-вот пойму нечто такое, что гораздо важнее всего, что мне доселе удалось узнать и угадать. Но что именно? Это от меня ускользало.

"Ты не понимаешь? Ничего не понимаешь? " - спрашивал старик в моем сне... святой Хамдир? А до того он рисовал на земле три короткие вертикальные черты. Как те, что были вырезаны на полке. Не цифра это была вовсе. "Правая линия, и левая линия, и средняя линия", - вот как он сказал. А я по-прежнему ничего не понимала.

Почему они преследуют меня? Или почему я, с тех пор как судьба столкнула меня с Тальви, постоянно хожу по их следам - святого Хамдира, святого Эадварда, безымянного хрониста? В какое озеро тьмы заглянули они - герой, порожденный буйным воображением карнионских поэтов, просветитель эрдов и злоязычный еретик прошлого века - и что они там увидели? Мне не узнать, пока я не прочту записей. А я их прочту. При всем разброде в мыслях сумела же я не лишиться сознания. Очевидно, я уже начала привыкать. Или... на мое восприятие влияет беременность? Если утверждение о наследственной памяти верно, не значит ли - от этой догадки мне стало жутко, - что мой ребенок уже сейчас узнает все, что знаю я? И его разум сообщается с моим, а мой - с его разумом?

Три линии. Три. Союз мужчины и женщины, побеждающий зло. Заумные слова, которые могут означать что угодно. Правая и левая линии. И средняя, без которой они теряют свое значение.

Неужели весь смысл только в этом?

Наверное, не весь, но та его частица, которая для меня важнее всего.

Вдруг мне почудилось, что я все же теряю власть над собой и если я не проваливаюсь в видения, то взамен слышу голоса. Я резко захлопнула альбом. Но голоса не исчезли. Они раздавались словно бы снизу, из-под ног, и звучали слаженно, но глухо, как это иногда бывает в сновидениях. Прислушавшись, я с трудом разобрала:

- Veni, pater pauperum, Veni, dator munerum, Veni, lumen cordium.

Это был кант " Veni, Sancte Spiritus". Стало быть, чернецы опять собрались в церкви. Бедные! Сколько же раз им приходится подыматься за ночь и каково это сейчас, едва успевши пригреться в теплой постели, пусть она даже жесткая и неудобная, снова выбираться в промозглый холод? Искаженные дальностью, отразившись от каменных перекрытий, слова о "вечной радости" звучали зловеще. Я привычно попыталась на слух определить расстояние. И совсем слабо до меня долетело:

- Lauda anima mea Domine, laudabo Dominum in vita mea.

Я бы тоже восхвалила Господа всей душою, если б осмелилась. Я совершила сегодня слишком много, чтоб у меня на это поворачивался язык. Довольно уж и того, что у меня хватает наглости пожалеть монахов, которых сама же и обкрадываю. Бог с вами, чернецы. Да уподобитесь вы добрым жнецам из Святого Писания, что оставляют спелые колосья на сжатой полосе, чтобы их могли подобрать бездомные себе на пропитание. И с чистым сердцем выпевайте свое "аллилуйя". Только поспешите, потому как мне еще обратно лезть...

А собственно, почему я должна возвращаться так же, как явилась? Столько раз повторив, что это не Тайная палата, пора бы уже в это поверить. Сейчас проверим, как выглядит здешняя дверь... Я встала, машинально одернув юбку, которая так и оставалась подоткнутой все это время, засунула альбом в котомку и двинулась вдоль стены. Дверь здесь тоже оказалась на задвижке. Я даже была несколько разочарована столь малыми предосторожностями, предохранявшими помещение от взлома. А зачем, если вдуматься, они здесь нужны? В наше время монахам следует опасаться не любопытных сверх меры послушников, коим неймется заглянуть в запретные манускрипты, и даже не воров- святотатцев, охотников за раритетами, но шаек грабителей и мародеров. А им никакие замки и запоры не преграда. От них спасут только надежные каменные стены да солдаты с мушкетами. Вот стены монахи и укрепляют. И стражу к себе пустили.

Пока монахи завершали свое " Hosanna in excelsis", я быстро изничтожала следы своего пребывания. Заперла ставню и окно, даже умудрилась вставить выдавленное стекло на прежнее место. Завтра, если кому-то вздумается вновь открывать окно, что при такой погоде сомнительно, от толчка стекло опять вылетит, однако вряд ли кто угадает истинную причину. Потом вернулась к двери. Рядом с ней располагался пюпитр. На нем - стопка чистой бумаги, принадлежности для письма. Я прихватила оттуда хороший свинцовый карандаш. Пусть не обижается на меня тот, кто с утра с таким тщанием собирался здесь работать. Возможно, при расшифровке мне придется что-то записывать, а в лесу мне вряд ли удастся разжиться пером и чернильницей. Открыла дверь - снова при помощи кинжала. Бедный Ренхид. Нынче я молилась за упокой его души, не удостоверившись в его смерти. Так он когда-то огорчался, что я не пускаю кинжал в ход. Возможно, он еще больше огорчился бы, узнав, для каких целей я его сейчас употребляю.

Голоса внизу смолкли. Темная вереница иноков, должно быть, пересекает двор. Когда я перейду из пристройки в церковь, они уже скроются.

Коридор был невелик и просторен, зато винтовая лестница, что вела вниз, - крутая и узкая, с такими высокими ступенями, что впору было вновь подтыкать юбку. И вновь жалеть монахов - как они здесь в рясах не спотыкаются? Неужели подолы подбирают, как женщины? Решительно, ходить по этой лестнице каждый день можно только от великой любви к знаниям. Я сама умудрилась оступиться и удержалась, упершись растопыренными руками в стены, отчего меня бросило в жар. Навернуться на крутых ступеньках после того, как благополучно одолела подъем по стене, - это было бы верхом нелепицы.

Завершив спуск, я оказалась в коридоре со сводчатым потолком. Не прошла я по нему и двадцати шагов, как обнаружила, что переход разветвляется. Этого следовало ожидать. Разные ходы вели в главный неф и в боковые, где-то здесь должны были иметься лестницы вверх, на хоры, - еще днем я заметила, что они здесь не только с восточной, но и, западной стороны, - и вниз, в крипту (вот еще одно славное воспоминание)... и еще коридоры в сакристию... и в сокровищницу, наверное...

Внезапно в одной из галерей мелькнул огонек. И стал приближаться. Сердце у меня екнуло. Слишком уж хорошо все складывалось, обязательно что-то должно было случиться... Кто-то шел по коридору, прикрывая ладонью от сквозняка колеблющийся фитиль масляной лампы.

Я отступила за угол, сунув руку за пазуху. В ушах гнусненько зазвучало: Ты не думай, сука, Много об себе. Я тебя прирежу И пойду гулять...

Неужели судьба моя такая - попадаться не из-за злонамеренности врагов, а на дурацких случайностях? Этого я допустить не могу...

Но Господь не допустил, чтобы я совершила в Его доме преступление, еще худшее, чем прежние. Человек с лампой не свернул в коридор, где пряталась я, и прошел мимо. Судя по походке, это был не старик. Скорее всего, монах, но в темноте любая длиннополая одежда могла сойти за рясу. И я так никогда и не узнала, кто это был: сторож, собрат-вор, грешный, либо, напротив, излишне благочестивый инок, молившийся в одиночестве после ухода братии, или просто человек, которого мучила бессонница?

Бог не только удержал мою руку от ненужного кровопролития, он отвел от меня опасное искушение. Кто знает, что бы стало с моими благими намерениями - всем известно, куда они ведут, - если бы перед моими глазами оказались церковные ценности? Но чтобы не столкнуться с ночным бродягой вновь, я не вернулась в главный коридор, а пошла по тому, где скрывалась, и он привел меня в одну из капелл. Вероятно, оно и к лучшему. Если здесь в обычае шататься по церкви средь ночи, в главном нефе вполне мог оказаться еще кто-то из братии. В капелле же никого не было, а украшения ее - фрески и резьбу - в котомку не затолкаешь. Одно нехорошо. Главные врата монастырской церкви, как и положено, не запирались, а вот дверь капеллы была на замке. Тут мне впервые за долгое время пришлось извлекать свои инструменты. Но управилась я довольно быстро и вскорости уже была снаружи - там же, где пробегала несколько часов назад, с северной стороны. Как раз вовремя - звезды исчезли, и небо становилось из черного серым.

К первому удару колокола я уже мирно возлежала на соломе. Похоже, моя соседка заметила-таки, что я выходила. И по тому, как она ухмылялась, прикрываясь платком, она пришла ко вполне однозначному выводу - я навещала стражников. Не к старичкам же паломникам бегать, когда здесь с десяток кобелей здоровых! Однако догадки свои она оставила при себе. Может, потому, что я была выше ее ростом и крепче. А может, потому, что ночью она совершала как раз такую вылазку. Да, судя по ее довольному виду, так оно и есть. Ладно, как сказал бы отец Нивен, не мне ее судить.

Когда я покидала аббатство, вчерашний священнослужитель опять зачитывал новым паломникам - уже вконец простуженным голосом - весь список бессчетных проклятий, призываемых на нас с Тальви, препоручая нас Сатане и его черным ангелам. А паломники, бедные, дрогли на ветру, шмыгали носами и переминались с ноги на ногу.

Если так пойдет дальше, я докачусь до того, что начну жалеть Дагнальда. Сколько ему с нами хлопот, как будто у него других забот нету... Но чтобы я его пожалела, должно пройти очень много времени. А время мне потребно для другого. Потому что время для меня сейчас существует.

Отделаться от сопутствующих богомолок оказалось труднее, чем к ним примкнуть. Испросив покровительства у святого, бабы малость повеселели, начали болтать, пошли расспросы - кто, что, откуда, разговоры о мужьях (пьяницах и прохвостах - это если они живы, а ежели померли - ангелы во плоти), детях и родне. Врать с обычной легкостью я не могла - недостаточно знала Нантгалимский край, названия деревень и прочее, но все же как-то поддерживала беседу до ближайшего поворота дороги. А уж оттуда удалось убраться в лес. Давно перевалило за полдень, и нужно поспешить, если хочу найти Тальви до ночи. И так уже пришлось сделать крюк.

Сегодня, впервые за много дней, ярко светило солнце, холодное солнце осени. Желтая листва под ногами чем-то напоминала вчерашнюю золотистую мозаику, украшавшую пол. Да и весь лес, простором своим, яркостью в сочетании с полумраком и той особой торжественной гулкостью, что в ясные дни стоит под его сводами, имел много общего с храмом. Разве колонны с их затейливыми капителями - не сестры родные стройным деревьям с раскидистыми кронами? И световые столбы, падающие между стволами, сродни тем, что ложатся на мозаичный пол из высоких стрельчатых окон. Но я слишком долго и слишком часто бродила по лесам, чтобы обманываться всей этой красотой и тишиной. А ведь мой опыт относится еще к мирным и довольно сытым временам. Сейчас вероятность встретить в лесу лихого человека, а то и целую банду стала гораздо больше. ... И накаркала. Кто-то ломился через самые заросли, с наглостью пропащего, которому наплевать на все и вся, на собственную шкуру в том числе. Но я не этот, с рыбьим именем, в пьесе несчастного Дайре, - не стану стрелять в каждый куст, за которым что-то трещит. Да и не из чего мне стрелять, ежели вспомнить. Лучше спрячусь-ка я, а там и удеру. Может, все и обойдется, как ночью, в переходе церкви...

Это был Тальви. Тальви, которому я твердо наказала ждать меня на условленном месте и никуда не уходить. Диво, что он всю братию лесную на ноги не поднял. Он упорно ковылял, опираясь на выломанную где-то дубину, глядя прямо перед собой, стиснув зубы и, похоже, ничего не замечая вокруг. Когда я выбралась из-под корней поваленной дряхлой сосны, где было залегла, меня он заметил, только когда я возникла прямо у него перед носом.

- Ты? - ошеломленно выдохнул он. Споткнулся, но удержался на ногах.

Я была в бешенстве. И готова была упереть руки в боки, распахнуть пасть и начать орать на него за то, что он меня не послушался и что смерти он будет искать только после того, как я сдохну, но не раньше...

Однако я справилась с собой. Это было бы уже чересчур. Лишь процедила:

- А ты как думал - я тебя брошу?

Именно так, конечно, он и думал. Хотя не сказал. А что он еще мог подумать? Внезапно мне стало стыдно. Я никогда не произносила вслух своего вечного припева:

"Если бы я была одна... ", но Тальви не мог не почувствовать моего настроя. Впору самой приниматься оправдываться, ей-богу.

Я ждала, что он скажет. Но Тальви молчал. Приоткрыть на мгновение, что он не столь бесчувствен, каким желает и старается быть, - это и так было для него слишком много. Он даже не спросил, удачна ли была моя вылазка.

- Ладно, - вздохнула я и привычно подставила ему плечо. - Ладно. Идем.

Примерно через месяц, Сегодня утром, высунувшись из землянки, я увидела, что лапник, прикрывающий ее крышу, поседел не только от ночной изморози, но и от снега. И сказала себе - все, дальше тянуть нельзя. Пусть к полудню снег растаял, завтра или послезавтра он ляжет прочно. Озеро уже затягивается льдом, а озеро - главное, что нас кормит. Мы забрались в такую глушь, что надежды на цивилизованные способы добычи провианта, вроде грабежа, нет никакой. Здесь нас вряд ли скоро найдут, но от голода бегство не спасает. Порох и патроны у нас кончились, никто из нас не в силах, к примеру, хаживать на кабана с одним кинжалом, и сейчас не то время года, чтобы охотиться с силками.

Поначалу нам как-то удавалось справиться со всем этим. Особенно когда набрели на озеро в предгорьях. Вырыли землянку, долбая землю исхищенным в обитаемых землях топором. Лопатой было бы сподручнее, но всего не предусмотришь. А совсем без укрытия выдержать было невозможно. Так у нас была хоть какая-то крыша над головой во время дождя. И очаг мы устроили. Темно, тесно, дым глаза ест, а все жилище. И птицы с озера на юг тогда еще не улетели. И рыбу можно было ловить.

Так уж получилось, что большая часть наших забот по обустройству и пропитанию, если не все они, пали на плечи Тальви. Плохая из меня спутница жизни. Никудышная. Целыми днями сижу и разбираю покраденную писанину. А Тальви занимается всем остальным. Рана у него зажила, и лихорадка больше не возвращалась. Но хромота осталась, и я не верю, что он поправился окончательно. Однако он все время занят. Землянку он копал - почти без моей помощи. И деревья рубил, из которых мы крышу выкладывали. Рыбу ловил. Пока боезапас был, охотился. И потом умудрялся уток бить, пока они на озере были, дубинкой и пращой, как деревенские браконьеры. И готовил их сам - запекал в глине. Бог ведает, в каких таких странствиях он этому научился, я такого способа никогда не видела. Ничего, есть можно. Хотя соли бы добавить не помешало, да где ее взять? Там же, где хлеб и все остальное. Там, куда нам путь заказан.

Но вначале не столько голод был мучителен, сколь холод. То есть не то чтобы сейчас холод стал привычен, просто еды было больше. Вечно огонь поддерживать в землянке нельзя - задохнешься. Мы набросали на земляной пол лапника и сухой листвы, потом еще и утиный пух добавился, спали, как звери, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, и все равно мерзли. Просыпаться было мучительно из-за возвращения в холод. Но это было неминуемо, и мы выбирались из-под земли. Тальви - на промысел, я - работать.

От многочасового неподвижного сидения у меня ломила спина, голова раскалывалась, из-за рези в глазах по щекам текли слезы. Но я складывала буквы в слова, слова в фразы, а иногда знание приходило само, безотносительно к тому, что написано на пергаментах и клочьях бумаги. Теперь я знала многое.

Знала, например, что карнионцы - те, древние, долговечные - не принадлежали к миру изгнанников, но знали о нем. Многое знало это надменное, утонченное и велеречивое племя, скрывшее холодную и жестокую истину под цветистым покровом поэзии. Но прямой связи не было.

Я знала, что ничто с тех пор, как я прикоснулась к этой истине, в моей жизни не было случайным - ни одна встреча, ни один разговор, ни одно сонное видение. Все должно было сложиться в общую схему, которая обязана была привести меня ко вратам и указать мне на ключ от них.

Я узнала также, как найти врата. Тальви был прав - для этого не обязательно пробираться в Открытые земли. Во всяком случае, для нас не обязательно. Ведь они, эти земли, когда-то называвшиеся Заклятыми, были ареной действий существ, совершенно чуждых людям, но их вторжение было явлением случайным, вызванным поступками как эрдов, так и карнионцев. Наших же предков, пусть и не по собственному желанию, привела сюда разумная воля, действовавшая извне. Но близость Эрдского вала для нас существенна. Здесь проходят линии силы, указывающие нам путь.

Узнала я многое и о том, что ждало нас по возвращении. Здесь Тальви ошибался - чудесные свойства, присущие нашим предкам, не вернутся к нам сразу же, как только мы придем из изгнания. Конечно, эти свойства были присущи им от рождения, но у большинства их соплеменников они словно бы пребывают в спячке - как у нас здесь, - ничем себя не проявляя. Существует немало изученных способов пробудить и разработать их, но лишь один дает возможность разом достичь всего или все потерять. Я видела, как это происходит. Арка, показанная мне, является не только средоточием выходов в большинство известных миров. Проходящий под ней освобождает в себе скрытые силы и обретает власть, которую и представить не могли сочинители волшебных сказок. Но могло не случиться и ровным счетом ничего. Искатель силы оставался таким же, как был. И это был еще не худший исход. Можно было потерять рассудок, превратиться в буйно помешанного или в пускающего слюни идиота. По какому принципу совершается выбор достойного - неизвестно. Мужчина или женщина, ребенок или старик, может быть, даже животное - есть недостоверная легенда, что оборотни произошли от зверей, по неразумию пробежавших под Аркой, - никто не умел предугадать заранее, кого из них Арка примет, кого отринет, а кого безжалостно перемелет. И это не значило, что путь к Арке был доступен и свободен. Нет, ее окружали все мыслимые и немыслимые препятствия, созданные теми, кто правил этим миром. Потому что далеко не все, прошедшие испытание, пользовались обретенной властью для бескорыстных занятий наукой или бесконечных странствий по множественным мирам. И сил у них было достаточно, чтобы правители увидели в них угрозу не только благополучию своего мира, но и самому его существованию - не знаю, справедливо или нет, ведь и среди правителей были измененные Аркой. Для защиты от потрясения основ и был создан Хрустальный собор. Мне так и не удалось понять в точности, что это такое. Знаю, что он одновременно был противопоставлен Арке и в чем-то подобен ей. Силы Собора могли если не уничтожить свойства, разбуженные Аркой, окончательно, то вернуть их к первоначальному, зачаточному состоянию. Однако они же могли пробудить эти свойства вновь, и не в одних лишь тех, кто подвергался каре, но и в их потомках. Все это было не то, что мы называем "чарами", "колдовством", но нечто подобное действиям хирурга, вроде иссечения опухоли или снятия катаракты, только на каком-то ином уровне.

Похоже на то, что карнионцам было известно и об Арке, и о Хрустальном соборе, но либо они тоже не разобрались, что это такое, либо за минувшие века успели позабыть, поэтому сведения о них, проскальзывающие в южных преданиях, оказались сильно искажены.

Вот вкратце то, что я узнала. Или вспомнила, что в данном случае все равно. Но меня беспокоило не столько то, что я узнала, сколько то, что я забуду. Потеря памяти неминуема - об этом свидетельствуют все. Она никогда не бывает полной, она никогда не бывает окончательной. Но сроки беспамятства указаны самые разные. От нескольких часов до нескольких лет. Последнее обстоятельство и приводило меня в невообразимый, противоречащий всяким разумным объяснениям ужас. Нет, я не боялась забыть все то, что перечислено выше Это как раз волновало меня меньше всего Но все предыдущее...

Я понимаю - многие люди, прожившие такую жизнь, как у меня, были бы лишь рады забыть ее - столько в ней было низменного и безобразного. А я положить голову на плаху боялась меньше. Ведь мои воспоминания - и есть я. Та возможная "она", которая вернет себе положенную ей по праву силу и власть, но забудет мошенницу, водившую компанию с разномастным ворьем, барыгами и шлюхами и ставшую подругой неудачливого заговорщика, не будет мной. Какими бы мелкими ни представлялись и мои радости, и мои горести, я не хотела от них отказываться. А ведь это уже должно было произойти, если верить Тальви, когда он описывал, какими мы должны были стать по природе, если б нас не ослепляло невежество. Но или Тальви ошибался, утверждая, что мы - не люди, или я, узнав о себе истину, не перестала быть Нортией Скьольд.

Существовала и еще одна возможность, не предусмотренная ни одним автором отрывочных записок. Та самая наследственная память, которой обладаем мы все. Мой ребенок не должен потерять ее. Я чувствую, что сейчас наши силы удвоены. Он защищает меня, я защищаю его. И сумею защитить при переходе. А когда он подрастет, то откроет мне правду Такое меня отнюдь не прельщало. Услышать правду о себе - довольно мерзкую правду, надо признаться, - из уст собственного сына (у меня будет сын, я знаю это уже сейчас)? Переложить подобную ношу на плечи ребенка? Этого я не желала.

И тогда я принялась лихорадочно записывать все, что произошло со мной за последние восемь месяцев, начиная со дня несостоявшейся казни, - на оборотах листов из альбома, на полях "Хроники... " и книги Арнарсона. Пусть я, вместе со всем прочим, забуду и язык, на котором все это написано, - но стремление к распутыванию загадок и умение разгадывать головоломные записи должно же остаться?

Теперь и эти записи подошли к концу. Всем, что я узнала и что задумала, я постаралась поделиться с Тальви. Не уверена, что мои слова для него - не пустое сотрясение воздуха Он по-прежнему говорит очень мало. Все его красноречие и остроумие исчезли вместе с высокими амбициями и положением в обществе, словно были такими же его атрибутами, как роскошная одежда, чистокровные кони и дорогое оружие. А может, он просто слишком устает, чтобы разговаривать Ведь от меня сейчас особой помощи не дождешься. Но что-то изменилось после того, как я вернулась из аббатства Тройнт. Мне кажется, он не ненавидит меня больше, как это было в дни наших первоначальных скитаний, а может быть, и раньше. И не винит меня в своем провале. А я ведь, если подумать, и в самом деле во многом виновата. Но что толку в напрасных терзаниях? Прошлого все равно не изменишь. Зато можно изменить будущее. Наверное, я поняла смысл пословицы, приведенной в "Хронике потерянных лет". "Мужчины не поклоняются Луне. Женщины не поклоняются очагу". Дом строит и охраняет мужчина, он - хозяин, и у очага его почетное место. Но когда действительно надо решать, как поступать и куда идти, - дело за женщиной, и ведет ее Луна, вечно изменчивая и в изменчивости своей непреклонно постоянная.

Возможно, я не права. Хотя умение признаться в своей неправоте тоже может быть сочтено признаком непостоянства.

Так или иначе, мы с Тальви начали привыкать друг к другу. Мне его общество тоже не так тягостно, как прежде. Грустно, что для этого нам пришлось попасть из замка в землянку и каждый день проводить под угрозой мучительной гибели - не в пыточной, так от голода. Возможно, мы и при благополучной жизни со временем притерпелись бы друг к другу, было бы только оно в запасе, это время, да опять-таки - что тут гадать? Что произошло - то произошло.

Изменила ли нас моя беременность? Не знаю. Зато я знавала множество женщин, которые ненавидели отцов своих детей, и не меньшее количество мужчин, жестоко измывавшихся над беременными женами и любовницами. Так что судить не берусь. Важно другое. За двадцать лет, минувших с того дня, как я лишилась родителей, я совершенно уверилась в то, что такая женщина, как я, не способна иметь семью. А теперь она у меня есть. Возникшая странным, нелепым, чудовищным образом, но есть. И теперь я понимаю женщин, заявляющих, будто готовы на все ради семьи - сменить веру, поменять отечество, горы своротить. Я готова на то же - и на большее. И мне страшно.

Я не могу рассказать о своих колебаниях Тальви. Было бы верхом жестокости вываливать на него еще и это. Он и без того слишком много потерял. Должно быть у него хоть что-то, в чем он может быть уверен! Со временем он научится обходиться без моей поддержки, как вновь научился ходить без костыля. Но сейчас я ему нужна. И нельзя отступать.

Но иногда я на это почти согласна. Не оставить Тальви, нет. Но отступиться от своего решения. Просто покинуть наше убежище и поискать другое. Меня и раньше-то с трудом можно было опознать, а Тальви... кто узнает прежнего Гейрреда Тальви в заросшем грязном бродяге?

Однако этот выход, по размышлении, представляется мне ничуть не более безопасным. Я не верю, что в Эрде наступило спокойствие, не верю, что война с нашим исчезновением улеглась сама собой или пошла на убыль. Напротив, более вероятно, что она очень скоро придет и сюда, в предгорья, а переход на Юг... боюсь, в нынешнем состоянии мне легче пройти между мирами, чем одолевать горные дороги зимой.

Вероятно, Тальви это понимает и посему никогда не высказывается в пользу последнего решения. А может, потому, что помнит - он сам когда-то толкнул меня на путь возвращения. И, если бы у него хватало сил удивляться, он недоумевал бы, вспоминая, как я упиралась и отказывалась принимать на веру любой приведенный им довод.

Как мне объяснить ему, что все сказанное им тогда не имеет для меня ровно никакого значения? Что он там говорил - наследие изгнанников? Сила, власть, чудесные свойства, великие знания? Все это мужские игры. Вроде борьбы за титул герцога Эрдского. А мне нужно убежище, более надежное, чем землянка у Эрдского Вала. Место, где нас не найдут убийцы, кто бы ни принял на себя это обличье, где мы сможем прокормиться и не замерзнем, - а там, куда мы попадем, будет лето, там такой зимы, как у нас, вообще не бывает. И плевать мне на все верховные предначертания и Хрустальные Соборы, где нам вернут былое величие. Мне оно сейчас совершенно безразлично. Мне бы спрятаться, отсидеться в покое и родить. А там видно будет.

Я знаю, что все это звучит глупо и пошло. Что я, возможно, совершаю самую большую ошибку в жизни. Что против моего решения можно привести множество разумных доводов. Но на разумные доводы мне тоже наплевать. Я никогда не подозревала, что стану настолько глуха к голосу рассудка.

Возможно, Тальви и здесь ошибался - а ошибался он слишком часто, - утверждая, что нами не правят чувства. Правят, да еще самые простые. Или во мне слишком сильна кровь Скьольдов. Их божество, с именем которого они когда-то явились грабить Эрдские земли, всегда сопровождали волки и вороны. Скьольды избрали ворона для своего знамени. А надо было волка. Говорят, волки на свете самые верные твари. Не хозяину, как псы, - нет у волков хозяев, а друг другу. Своей семье. Что вовсе не делает их ни милее, ни добрее.

Я завершаю свой рассказ. Завтра мы уйдем. Ключ в моих руках, и Врата, которые он отпирает, не так далеко отсюда. И я не знаю, что нас ждет. Все, что я прочла, что вспомнила, - это для ума. А жизнь, обычная жизнь, строится по другим законам. В любом из известных миров.

Может быть, когда все изменится, я взгляну на это подругому. Не стану отрицать. Сколько раз за последние месяцы я меняла свои взгляды - кто сосчитает? И какое это имеет значение?

Мы уйдем. Как нас учили - вместе.

Я никогда больше не буду одна. Даже если я этого захочу. Но мои желания тоже не имеют значения.

Так же, как любовь и долг.

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я