Александр Ромаданов. HTML

(роман о Сети, о жизни и жизни в Сети)

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

1. На самом краю Земли

На самом краю Земли, у кромки горизонта, там, где багровое небо сходится с голубыми льдами, в заснеженных джунглях Нью-Йорка родился мальчик по имени Листопад. Отец его был большой и сильный, покрытый густой бурой шерстью орангутанг Мики, а мать — простая русская женщина Маша. На всю оставшуюся жизнь Листопад запомнил первый момент своего появления на свет: вот он вцепился тоненькими морщинистыми от сырости материнской утробы пальчиками в свалявшуюся шерсть отца, и над ним склонилось светящееся теплым добрым сиянием лицо матери:

— Как ты себя чувствуешь, Листик? — протягивает она ему душистый мякиш свежеразжеванного ржаного хлеба.

— Хорошо, мама, ты только не волнуйся, пожалуйста! — улыбается ей в ответ Листопад.

Он рос в большом и шумном дворе среди множества друзей. Самым его лучшим другом была девочка Стелла с огромными голубыми глазами в пол-лица, длинными вьющимися волосами цвета пробивающегося сквозь грозовую тучу солнца и хорошо развитой грудью. Когда Листику было пять дней, Стелла подарила ему свою любимую куклу Барби и научила, как за ней ухаживать. Долгими зимними вечерами, в которые выход из небоскреба был завален нападавшим во время пурги снегом и выйти во двор к друзьям было нельзя, Листик часы напролет болтал о жизни со своей кукольной подружкой, а когда приходило время укладываться спать, он наполнял ванну горячей водой и напускал в нее пены, затем раздевал Барби, отводил ее в ванную комнату, усаживал попой в белые пенные сугробы и несколько часов кряду тер ей спину мочалкой, сделанной из коры молодого дуба — так научила его Стелла. Разговаривать с Барби при этом уже было невозможно: она не переставала хихикать от удовольствия.

Первое жизненное потрясение настигло Листика именно в такой момент: в один из вечеров в дверь ванной комнаты, служившей к тому же и туалетом, стал дубасить пьяный папаша:

— Открывай, гаденыш, ссать хочу! — орал он звериным криком.

— Не отпирай ему, я боюсь! — вцепилась ногтями в руку Листика дрожащая Барби. — Видишь, по мне мурашки бегают...

Она стряхнула с предплечья маленькую зеленую мурашку. Мурашка упала в пену и застряла в ней, беспомощно суча лапками воздух.

— Пока я рядом, тебе нечего бояться! — ответил Листопад голосом матерого мужчины, который он слышал однажды по радио.

Меж тем, папаша уже рубил дверь топором, и Листику приходилось отгонять от Барби колючие щепки. Она была еле живой от страха, но Листику было неведомо это чувство: его никто еще никогда в жизни не обижал, и ему даже не могло прийти в голову, что кто-то способен сделать что-то плохое ему или его друзьям.

— Опять ты с этой блядью! — ворвавшийся в ванную свирепый отец схватил жилистой ладонью Барби за горло, в момент откусил ей голову и выплюнул в унитаз.

Для бедного Листика это было так неожиданно, что в первый момент он ничего не понял, и в нем не было никаких чувств — была только объемная картинка перед глазами: обезображенная Барби в розовой пене, плавающие в красной воде щепки и папаша перед унитазом с высунутым членом.

Так Листопад впервые узнал, что в жизни кроме самой жизни бывает еще и смерть. Вместе со Стеллой они разрыли слой метрового снега во дворе под ледяной горкой, разбили ломами искрящуюся льдинками землю и похоронили Барби в слое вечной мерзлоты. Там же, на могиле своей верной подруги, Листик поклялся отомстить отцу, когда вырастет.

Листопад был так безутешен в своем горе, что проплакал три года. Когда к концу третьего года матери наконец-то удалось его успокоить пустышкой, к нему подошел ненавистный отец. Вид у него был уже не такой свирепый, а скорее жалкий: к этому времени он успел сильно состариться. Он тяжело сел на табурет, бережно развернул на колене промасленную тряпку, вынул из нее что-то загадочно блестящее, протянул Листику и сказал примирительно:

— Ты это, сынок, не серчай, вот тебе новая игрушка.

— А что это? — спросил Листик, завороженно глядя на отливающую холодной синевой сталь. Он еще не знал, что это такое и зачем оно нужно, но сразу почувствовал: это что-то настоящее!

— Это Магнум, сынок, настоящая игрушка для настоящего мужчины, — обрадованно потрепал папаша Листика по вихрастой макушке, видя, что его подарок "попал в струю". — Ты уже большой, скоро в школу пойдешь, там без этого никак нельзя.

Листопад протянул было руку за подарком, но вдруг услышал страшный голос в своей голове: "ТЫ ДАЛ КЛЯТВУ!" — "Ну и что? — нашелся, что ответить Листик. — Я дал клятву отомстить, когда вырасту, а я еще не вырос!". С этой спасительной мыслью он и принял ценный увесистый подарок от отца.

В следующий месяц Листик крепко подружился с отцом. Все свободное от службы отца время (он служил начальником нью-йоркской полиции нравов) они практиковались в стрельбе из пистолета. Мама научила Листика заводить будильник на пять часов вечера, и строго по звонку он вынимал из-под подушки Магнум, не спеша и обстоятельно разбирал его на части, тщательно смазывал каждую деталь ружейным маслом, а потом так же не спеша собирал обратно. Папа сказал ему по секрету, что именно эта игра называется детский конструктор, а не какие-то там вонючие кубики. Кубики и правда нестерпимо воняли пластмассой, а от смазанного пистолета сладко пахло чем-то терпким и волнующим, как будто узнанным еще до рождения.

В шесть часов с минутами приходил с работы отец, аккуратно и бережно вешал красивую черную форму с серебристыми петлицами на вешалку, съедал тарелку борща, запивал свой ужин золотистым виски из конфискованной у пиратов прямоугольной бутылки с черной этикеткой и неторопливо выкуривал душистую толстую сигару. Это все был как бы исполненный тайного смысла ритуал, без которого нельзя было попасть на пустырь, где они палили навскидку с двадцати шагов по самодельной фанерной мишени, прибитой столярными гвоздиками к одиноко стоящему щиту с выцветшей тарабарской надписью "Наша цель — коммунизм", загадочного смысла которой не знал даже отец. Сначала у Листика плохо шла стрельба, потому что пистолет был для него слишком тяжел: он постоянно тянул руку вниз, как Листик его ни упрашивал не делать этого: "Ну пистолетик, миленький, ну не тяни мою руку, когда я целюсь, не выворачивай после выстрела — я тебя так люблю!".

Вскоре Листопад понял, что уговорами тут не поможешь, и сам догадался привязать к руке двухпудовую гирю, чтобы тренировать кисть. Зато его мучения были с лихвой вознаграждены, когда ребята во дворе узнали, для чего он таскает с собой гирю. Пистолет он им, правда, показать не мог, потому что мать строго-настрого запретила выносить его без отца из дома, но зато он мог похвастаться чарующе позвякивающими стреляными гильзами. Если неплотно засунуть такую гильзу в одну ноздрю, а вторую заткнуть пальцем и резко вдохнуть через нос жженого пороха, то такой кайф начинается! Стелла, которой родители купили к тому времени новую Барби, пыталась выменять у Листика гильзу на куклу, но он только недоуменно плечами повел: "Тебе-то зачем?!". Он даже не счел нужным оправдываться и объяснять, что уже отказал своему новому другу Джо, а он ему предлагал нечто более ценное: пластинку русской жевачки с таинственной надписью "Made in Kostroma" на обертке.

— Пап, а что за мной Стелка бегает? — спросил он как-то у отца после навязчивых уговоров своей бывшей подруги.

— Будущая проститутка потомушто, — сухо ответил отец.

— Откуда ты знаешь? — не удержался Листик от глупого вопроса.

— Просто она когда-нибудь станет женщиной, а все женщины — проститутки, — доходчиво и логично пояснил отец.

— А я тоже когда вырасту стану женщиной и проституткой? — не унимался Листик.

Отец на него в ответ посмотрел так, что Листик сразу понял, какую страшную глупость он сморозил. Ему даже захотелось заплакать от раскаяния, но он вовремя сдержался, догадавшись, что отцу это еще больше не понравится.

— Тебе нужно готовиться стать мужчиной, — терпеливо пояснил отец, — а мужчина должен уметь метко стрелять, скакать на коне и рубить шашкой. Тогда тебя обязательно возьмут в армию, из которой ты уже выйдешь НАСТОЯЩИМ мужчиной.

После этого Листопад стал мечтать о том, как бы ему побыстрее попасть в армию, хотя он на самом деле еще не научился скакать и рубить. К его глубокому разочарованию, мама ему объснила, что в армию его не возьмут, пока он не закончит школу, а до школы оставалось еще целых 100 дней — эта цифра была за пределами понимания Листика, но папа разъяснил, что это как десять пачек патронов.

— А скакать и рубить там научат? — спросил Листопад с надеждой в голосе.

— Там всему научат — успокоил его отец.

— Тогда можно и подождать, — сказал Листик (на самом деле он хотел сказать другое: что, мол, ожидание того стоит).

Начиная со следующего дня он стал терпеливо выкладывать из пачек по одному патрону в день и складывать их в старую коробку из-под обуви фабрики "Скороход". И вот наступил тот долгожданный запредельный день, когда обувная коробка настолько потяжелела, что еле отрывалась от пола, а в последней пачке остался последний патрон. Листопад понял, что завтра наступит его звездный час. Он еще больше в этом убедился, когда мать сказала ему, что вечером будет примерять на него форму.

И вот в семь часов вечера, когда отец закончил свой ритуал (к этому времени он перешел на водку и папиросы "Дукат", сохранив в своем рационе борщ как памятную семейную реликвию), мать облачила Листопада в синюю полевую форму, затянула его ремнем и приладила на спине парашютный рюкзак. "В тыл забрасывать будут", — смекнул он.

— А оружие? — будто бы наивно спросил Листик, чтобы проверить свою догадку.

— Оружие приказано не брать! — сказал отец, как отрезал.

"Точно спецзадание!!!" — обрадовался Листик.

— Ранец не жмет? — заботливо спросила мать, надевая ему на голову черный спецназовской берет со звездой.

— Мать, выйди! — оборвал ее отец. — Значит так, — притянул он к себе Листопада, — от этого зависит твоя судьба и судьба твоих родителей. Там не будет рядом папы и мамы и не у кого будет спросить. Сейчас я буду давать тебе инструкции, а ты повторяй их за мной. Запомни их как дважды два, забудешь — тебе каюк. Понял?

У Листопада перехватило в горле от торжественности этого момента и от неожиданно осознанной ответственности за свою судьбу.

— Понял, — четко ответил он, собрав свою волю в кулак.

— Ты — Артамонов Алексей Михайлович...

— Я — Артамонов Алексей Михайлович, — повторил Листопад, как под гипнозом.

— Ты — русский...

— Я — русский.

— Ты живешь в самом передовом в мире государстве рабочих и крестьян, основанном вождем мирового пролетариата Владимиром Ильичем Лениным. Это государство называется Союз Советских Социалистических Республик. Столица твоей Родины — город-герой Москва. Ты живешь в этом городе. В настоящее время твоя страна под руководством Коммунистической партии Советского Союза во главе с дорогим товарищем Леонидом Ильичем Брежневым уверенно идет к победе коммунизма через развитой социализм. Вот и вся твоя легенда.

— Вот и вся моя легенда, — повторил Листопад.

— Как тебя зовут? — нахмурился отец.

— Алексей Михайлович Артамонов! — без запинки выпалил сын.

— С этой минуты откликайся только на имя Леша. Вопросы есть?

— Если я живу в городе-герое, значит, я герой? — спросил Леша.

— Пока нет, — улыбнулся отец.

Всю ночь Алексей не спал — его мучили тревоги и сомнения: как его встретят в том мире, куда он отправляется, и главное, в чем состоит задание? Отец про это ничего конкретно не сказал... Значит, надо действовать по обстановке. Неизвестность пугала...

Наутро, когда его опять одели в форму, Алексей в нарушение всех инструкций незаметно заткнул за ремень свой верный Магнум — с ним было спокойнее и увереннее, он знал, что в случае чего оружие не подведет: еще ни разу его пистолет не давал осечки.

Следующий час прошел как во сне: сбор перед школой, построение по классам, торжественная речь директриссы, первый звонок и прощание с рыдающими матерями, отправляющими своих детей на верную гибель. Алексей уже не чувствовал в себе возвышенного героизма, остался только животный страх перед будущим и мучительная боль за бесцельно прожитые детские годы.

Особенно ему стало не по себе после того, как встречавшая детей у входа огромных размеров директрисса заметила у него под полой пиджака рукоятку Магнума, ловко выдернула его из-за пояса, обернулась и выбросила в мусорное ведро. Алексей приготовился к худшему — он ждал, что его тут же арестуют и поведут на допрос, но директрисса сделала вид, что ничего особенного не произошло, как будто и не пистолет в мусор бросила, а яблочный огрызок.

Но допрос все же состоялся, уже в классе, когда сухощавая учительница в очках с толстыми линзами, которые делали ее глаза большими и добрыми, с отрешенным видом открыла толстый журнал и выкрикнула:

— Артамонов!

— Я! — вскочил Алексей, с грохотом откидывая крышку парты и лихорадочно соображая, почему его вызвали из всех детей на допрос первым.

— Не "я", а "здесь", — скучающим тоном поправила учительница. — Садись.

Алексей сел.

— Артамонов!

— Здесь! — правильно отозвался Алексей, забыв, однако, про крышку парты.

— Ладно, у нас еще будет время потренироваться, за десять лет научим тебя, как вставать, — поморщилась учительница от лешиного стука.

"Интересно, десять лет больше десяти пачек патронов?" — начал соображать Алексей, но учительница прервала ход его мыслей.

— Расскажи о себе, — приказала она.

— Я — Артамонов Алексей Михайло...

— Громче говори, чтоб все слышали!

— Я — Артамонов Алексей Михайлович, — закричал Алексей, — русский, живу в самом передовом в мире государстве рабочих и крестьян, основанном вождем мирового пролетариата Владимиром Ильичем Лениным. Это государство называется Союз Советских Социалистических Республик. Столица моей Родины — город-герой Москва. Я живу в этом городе. В настоящее время моя страна под руководством Коммунистической партии Советского Союза во главе с дорогим товарищем Леонидом Ильичем Брежневым уверенно идет к победе коммунизма через развитой социализм. Вот и вся моя легенда.

Последние его слова явно не понравились учительнице. Она медленно сняла очки (ее глаза сразу стали маленькими и злыми), положила их на журнал, нехотя встала и, подойдя вплотную к Алексею, заглянула ему в упор в зрачки, как будто хотела прочесть написанную на их радужной оболочке секретную шифровку. Леша не выдержал ее колючего взгляда и потупился. Так они стояли в полной тишине какое-то время, Алексей не мог от растерянности точно определить, сколько времени прошло, когда учительница тихо, но на весь класс спросила:

— А из какой ты пизды?

Леша растерялся: он не знал ответа на этот вопрос, значит, было самое время стрелять в упор и наверняка, лучше всего между бровей, как учил отец, но пистолета у него уже не было! Тогда он поклялся себе, что если останется жив, отомстит учительнице, когда станет настоящим мужчиной. И вдруг, как бывает в моменты смертельной опасности, кто-то невидимый шепнул ему в ухо правильный ответ: "Из русской..."

— Из русской! — выпалил Леша в лицо учительнице.

И тут случилось невероятное: класс взорвался от смеха, и больше других хохотала сама учительница. Леша так растерялся, что и сам начал придурковато улыбаться, поддавшись общему веселью.

— Глупый ты, — сказала учительница, вдоволь насмеявшись. — Надо говорить "из рабочей", "из крестьянской" или "из служащей"!

До Алексея наконец-то дошло: это не настоящий допрос, а просто проверка перед важным заданием, которое ожидает его впереди, когда он станет мужчиной. Ему вдруг стало весело и легко: он понял, что хоть и не дал правильный ответ, но ответил так, что все вокруг поняли, что он никакой не враг, а свой простой парень, хотя и глупый по своей неопытности. Он попал к своим!

2. Проходчик, укладчик и доктор

"...он понял, что хоть и не дал правильный ответ, но ответил так, что все вокруг поняли, что он никакой не враг, а свой простой парень, хотя и глупый по своей неопытности. Он попал к своим!" — закончив чтение, проходчик посмотрел на укладчика и доктора.

— Ну как? — спросил он.

Доктор в ответ только высокомерно поморщился, а у укладчика можно было и не спрашивать: он уже давно ржал диким голосом, с того момента, как услышал про "пизду". "Наверное, опять пахабных анекдотов начитался", — досадливо подумал проходчик.

— Ну как? — повторил он свой вопрос, обращаясь на этот раз к одному только доктору.

— Ты сколько книг про Землю прочитал? — нехотя ответил тот вопросом на вопрос.

— Три, — честно ответил проходчик. Он не умел врать.

— Оно и видно, — вздохнул доктор и замолчал.

— Только не надо этого снобизма! — вспылил проходчик. — У меня, между прочим, нет столько времени, сколько у тебя, на чтение книг. Сам знаешь, что моя работа больше времени отнимает.

— А я только анекдоты читать успеваю, потому что они короткие, как автоматная очередь, — поддержал его укладчик. — Пашу, как вол, между прочим!

— Ну, ладно, — сдался доктор, — выдам свою рецензию, раз уж так интересно. — Во-первых, сразу видно, какие книги ты читал: про нью-йоркскую мафию, про шпионов и про период застоя в Советском Союзе. Вот у тебя и получилась мешанина: одно отсюда, другое оттуда. Но это еще полбеды, а беда в том, что у тебя что ни строчка — то бред собачий.

— Например? — искренне удивился проходчик.

— Хотя бы самое начало, про заснеженные джунгли Нью-Йорка...

— Ты что хочешь сказать, что я это сам придумал?! — искренне удивился проходчик. — Ну ты даешь, а еще образованный. Что я тебе человек, что ли, на самом деле, чтобы свое что-то придумать?!

Доктор прикусил губу — тут проходчик действительно был прав: никто из них троих ничего не мог придумать про Землю, они могли только перерабатывать полученную о ней информацию, но не генерировать ее.

— То, что я знаю о Нью-Йорке... — начал оправдываться он.

— У каждого свои знания! — перебил его проходчик, переходя из обороны в наступление. — В той книге, которую я читал, в Нью-Йорке шел снег, а еще там говорилось, что это джунгли...

— Каменные, — вставил начитанный доктор.

— Ну и что, а где сказано, что в каменных джунглях не может идти снег?!

— Дело не в том, что ты что-то придумываешь, — нашел доктор правильную мысль, а в том, как и насколько точно ты соединяешь между собой блоки информации. Вот ты, например, говоришь, что отец Листопада был орангутанг, и я не отрицаю, что люди происходят от обезьян, но во всех книгах написано, что люди произошли от шимпанзе!

— А я в анекдоте прочитал, что от Абрамгутанга! — снова заржал успокоившийся было укладчик.

— В той статье, которую я читал, — заявил проходчик, не обращая внимания на дурацкие комментарии укладчика, — не было сказано, от каких обезьян! Раз Земли на самом деле не существует, то в каждой книге — своя Земля, со своими законами, со своими нью-йорками и своими советскими союзами!

— Это не аргумент, — надулся доктор — он не любил проигрывать в спорах, а сейчас, кажется, к этому дело и шло. — Если ты решил сочинить книгу про Землю, то не важно, существует ли она реально. Важно то, что нужно взять как можно больше информации и переработать ее так, чтобы выдать результат, который соответствовал бы общепринятым представлениям о Земле. Тогда это будет похоже на так называемую земную "правду". И не смотри на меня, как на врага, я тебе даже готов помочь в прокладке, чтобы у тебя больше времени на чтение оставалось. Все же мы — одна команда.

Это был решающий аргумент: прокладчик умерил свой дискуссионный пыл из опасения, как бы доктор не передумал ему помогать.

— Нет, мужики, в натуре, — выступил укладчик. — А зачем это нужно-то? Я вот только не пойму, друг проходчик, зачем тебе эта вся свистопляска с книгой про Землю. Их и так полно в Сети, людьми придуманных. Люди пишут — гонорары получают, потом пропивают их или на баб тратят, а у нас ни гонораров нет, ни водки, ни баб!

— Просто мне интересно, — задумался проходчик, — как там на Земле у людей все устроено, зачем им нужно рождаться и умирать. И вообще, как они рождаются?

— Это я тебе, в натуре, быстро разъясню, тоже, загадку нашел! — зашелся смехом укладчик.

— Нет, я не про это, — отмахнулся от него проходчик. — Мне, главное, интересно, откуда женщина знает, как ей ребенка в животе вырастить!?

— Ясно откуда, ядрена матрена, — продолжал веселиться укладчик, — в школе ее учат!

— А откуда ты знаешь, как Сеть проходить? — не удержался доктор, который, в общем-то не хотел затевать нового спора.

— Я — другое дело, я всегда существовал, сколько себя помню, и всегда знал, как это делать. А люди рождаются без всяких знаний, даже говорить не умеют...

— А у тебя этот Листик твой сразу болтать начал! — поддел проходчика укладчик.

— Не сразу, а только в ответ на вопрос матери, это она его научила, — терпеливо возразил проходчик. — Так вот, всему их родители и учителя учат, только дети сами в животах вырастают: откуда они знают, как им расти нужно?!

— Это гены, — вздохнул доктор, — сочувствуя необразованности собеседника.

— А зачем им гены нужны? — пожал плечами проходчик. — Или зачем им тело нужно? Странно все это: ноги, руки, голова, туловище...

— Хуй! — прыснул смехом укладчик.

— Мне вот, например, чтобы плечами пожать, плечи не нужны, — пожал виртуальными плечами проходчик. — А им-то зачем это все?

— У нас разные миры, — глубокомысленно заметил доктор. — У нас своя виртуальность, у них — своя. Материальность называется. Слышал, наверное?

— А почему разные-то? — разошелся проходчик.

— Ну, брат, — недобро усмехнулся доктор, — так мы знаешь до чего договоримся...

Проходчик знал, что имел в виду доктор: он имел в виду HTML, к которому они протягивали линк. Это была запретная тема, которую нельзя было обсуждать вслух. Столь величественное и внушающее неосознанный страх слово они не решались поминать всуе, от греха подальше. О нем можно было только думать и мечтать...

— Ладно, перерыв окончен, — подытожил доктор. — Пора браться за работу!

И каждый взялся за свое: проходчик проходил Сеть, укладчик укладывал линк, а доктор проверял их работу на вирусы.

3. Колесо истории

HTML представлялся проходчику огромной, сияющей теплым светом сферой, населенной добрыми отзывчивыми и всезнающими виртуальными людьми, готовыми дать ответ на любой интересующий тебя вопрос. Любой, кто туда попадает, становится одним из них, приобретая особую мудрость и особые знания. "Все наши споры — от недостаточности знания, — размышлял проходчик, — я знаю, например, про Землю одно, доктор другое, а укладчик не знает ничего, кроме анекдотов. Когда мы дойдем до HTML, мы сразу узнаем все и сразу друг с другом согласимся, потому что уже не о чем будет спорить".

Работа, меж тем, кипела. Доктор пришел на помощь проходчику, и теперь у него оставалось время только на чтение коротких заголовков новостей. Иногда до слуха проходчика доносилось его невнятное бормотание: "Президент Клинтон опубликовал новую стратегию по борьбе с наркотиками... В Китае траур... Ельцин заявил, что он окончательно поправился... Окончательное воздоровление Ельцина... Похороны в Китае... Клинтон о борьбе с наркотиками... Борис Ельцин практически здоров..."

— Послушай, доктор, а других новостей у тебя нет? — не выдержал проходчик.

— Другие есть, но их мало, в основном эти, — отозвался доктор.

— Странно, — задумался проходчик.

— Вот и я удивляюсь, — неожиданно поддержал его доктор. — За прошлый рабочий период столько всего произошло: и Сотворение мира, и пришествие Христа, и Будда, и Мохаммед, и инквизиция, и сколько революций, и две мировые войны, а теперь совсем мало и все одно и то же...

— Это как, в натуре, у одного чукчи самосвал сначала быстро ехал, а потом в песок попал и забуксовал, а он тогда...

— Да знаем мы этот анекдот! — перебил встрявшего укладчика проходчик.

— Не, я без "бля" говорю, это у них там колесо истории забуксовало, понял? — обиделся укладчик.

— И вот еще что странно, — сказал озадаченный доктор, — раньше у них разные события в разное время происходили, а теперь — все "25 февраля"...

— Наверное, у них время обладает совсем другими свойствами — высказал предположение проходчик.

— Или материально, как и все остальное, а свойства материи окончательному изучению не поддаются, я про это статью в научном журнале читал, — дополнил его мысль доктор.

Проходчик только виртуально кивнул в знак согласия, а про себя подумал: "Воистину Велик и Могуществен HTML! Стоило мне его себе представить, как сразу мы с доктором нашли взаимопонимание. Видно, и правда на Земле история остановилась — это нам знак был в подтверждение!"

— Ну, давайте отдохнем, — сказал доктор, который лучше других ощущал время, он всегда знал, когда надо работать, а когда отдыхать. — Читай, проходчик, свой... свою... как это у тебя, кстати, называется?

— Пока без названия, — сказал проходчик, — вот протянем линк до... до конца, тогда, мне кажется, название само появится!

Он открыл виртуальные глаза и стал читать: К 12-ти годам Лешка Артамонов осознал себя вполне сформировавшейся личностью: он уже знал, что живет в стране партработников, расхитителей народного имущества и пьяниц, а страна эта построена плешивым сифилитиком в отместку царю за повешенного брата.

Вопрос выбора жизненного пути перед ним стоял не долго: вором быть было слишком рискованно, а пьяницей неинтересно и непочетно, поэтому он твердо решил стать партработником. Алексей часто представлял себе такую картину: он несется со скоростью 150 км в час в черной "Чайке" по Садовому кольцу, и все постовые менты вытягиваются по струнке, отдавая ему честь. А зазевавшимся раздолбаям, вовремя не поприветствовавшим начальство, он метким выстрелом из "пэ-эма" сбивает с дубовых голов синие фуражки. Потом на дороге появляется Стелка в розовой комбинашке — она голосует Алексею, жалко потрясывая тонкой рукой, но он гордо проносится мимо, проговаривая сквозь зубы с сильным партийным акцентом: "Праституток не бером!".

Можно было, конечно, пойти еще в армию: там все же оружия больше, не одни "пэ-эмы", но Лешка, к его глубокому сожалению, уже был лишен всяких иллюзий на этот счет. Ему было достоверно известно, что в армию идут одни дураки и что от нее надо всеми путями "косить". Эту горькую истину он почерпнул из своих собственных наблюдений за теми парнями, которые возвращались в родной двор из армии. С Лешкой они конечно, не общались, но в детстве (лет в 10-11) он часто подслушивал их разговоры, которые они вели под кустом сирени на лавочке, где собирались, чтобы "нажраться бормотухи", как они сами выражались. Свежими впечатлениями, правда, никто не делился: те, кто только что "дембельнулся на гражданку", угрюмо отмалчивались в течение нескольких месяцев, и спрашивать их о службе было "западло". Потом они постепенно "размораживались" и в один прекрасный день включались в общий разговор, который вертелся вокруг одного и того же: как достать в армии вина, водки и пива. Все редкие истории про оружие начинались одинаково: "Вот помню, бля, один раз мне дали автомат..." Нет, Лешке не хотелось служить в армии, в которой автомат дают подержать в руках один раз за два года. К тому же, он слышал, как однажды за столом отец сказал про них матери: "Их всех деды там опидорасили". Мать с испугом глянула на Лешку, а отец со вздохом добавил: "В мое время такого не было". Лешка сразу усек подтекст: "В армию идут только по глупости!".

Когда взрослые спрашивали Алексея, кем он хочет стать, он им отвечал просто, без ложного стеснения, но и без бахвальства: "Партработником". Если взрослые вдруг удивлялись его откровенности, он добавлял: "Партии нечего скрывать от народа!". Как правило, его ответ умилял взрослых: они делали участливые лица и сообщали, как великое откровение: "Для этого нужно много учиться..." — "Можно подумать, вы много учились!" — отвечал им мысленно Лешка. Он уже знал, что в жизни для того, чтобы достичь чего-то по-настоящему стоящего, нужно что-то нечто большее, чем образование. Главное, он своим умом дошел до того, что для этого можно и вовсе не учиться — главное, найти в себе какие-то скрытые возможности, которых нет и не может быть у других, тогда тебя будут считать авторитетом, тебе будут поклоняться и будут приносить свои деньги на блюдечке с голубой каемочкой.

Во дворе таким авторитетом был лешкин друг детства Женька по кличке Джо. В школе он учился на "два с плюсом" и "три с минусом", да и по жизни большим умом не отличался. Единственным его выдающимся достоинством было то место, которое выдавалось из его брюк. За это его во дворе и уважали, и даже платили по 10 копеек за просмотр уникального экспоната.

Что касается партработников, Алексей не сомневался в том, что такой скрытой возможностью, которую когда-то открыли в себе все будущие выдающиеся деятели партии и правительства (что было одно и то же), являлась замечательная способность выпивать много водки, сохраняя при этом "холодную голову". В этом он убедился окончательно, когда подслушал застольный разговор взрослых о политике на 7-е Ноября. Из этого разговора выходило, что Никиту Хрущева сняли с его поста после того, как дура-жена уговорила его бросить пить, мол, старый стал, не угнаться за молодыми... Вот и не угнался: поставили вместо него молодого (относительно), здорового как бык (тогда еще) Леню Брежнева, который, говорят, мог выпить в один присест жбан водки, не закусывая, а потом травить анекдоты один за другим, даже язык не заплетался! А непьющий глава страны кому нужен, что народ-то подумает?!

— Тебе, Ференц, еще много тренироваться надо, чтобы до настоящих алкашей дорасти! — сказал Лешке Джо, когда узнал о его наполеоновских планах (во дворе все звали Алексея Ференцем, по аналогии со знаменитым композитором, потому что в детстве его мать почему-то называла Листиком).

— Ты, Джо, как дураком родился, так дураком и помрешь, — невозмутимо ответил Лешка. — Я ж тебе говорил, что этому не научишься, для этого способность должна быть. И партийные вожди — никакие не алкаши: они под забором не валяются, а ездят на "Волгах" и ебут народных артисток.

Слова про народных артисток убедили Джо, но ненадолго:

— Давай проверим, есть в тебе эта способность, или нет ее! — осенило его.

— А как? — с замиранием в сердце спросил Ференц, предчувствуя важный момент в своей жизни.

— Кто из нас дурак, я или ты?! — заржал Джо. — Стибрим у моего "фазера" самогонки, и проверим.

— Заметит — обоих убьет! — усомнился Ференц.

— У него знаешь, какая бутыль, он из деревни привез, широкая такая, полстакана отольешь — в ней столько же останется.

— А ты откуда знаешь?

Джо только ухмыльнулся в ответ.

— И ты молчал, собака?! — возмутился Ференц.

— Я ж не знал, что ты в партработники собрался!

Они пошли к Женьке. Дома Джо выкатил из кладовки огромную темнозеленую бутыль, призывно побулькивающую белесой мутной жидкостью. Он отлил в граненый стакан 100 грамм и протянул Ференцу:

— Если не зблюешь — настоящий коммунист!

Ференца больше не одолевали сомнения. Он решительно выхватил из руки Джо теплый вонючий стакан, одним махом опрокинул его в рот и... тут же сблевал на паркетный пол.

— Эй, Барсик, беги жрать, — позвал Джо, смеясь, своего кота, — тебе Ференц ужин разогрел!

Для Алексея это был настоящий удар судьбы: светлый путь в могущественную касту партработников ему был навсегда заказан. О презренной касте алкоголиков он нисколько не жалел. Оставалась только сомнительная каста воров, но для вступления в нее не требовалось ни особых способностей, ни образования. "Воруют все", — эта расхожая фраза постоянно была на слуху у Ференца. А раз все, значит, и он сможет...

— Ладно, Ференц, не реви, — успокоил его Джо, — для лафовой жизни вообще никем работать не надо.

— Как это? — усомнился Лешка, размазывая по щекам липкие слезы.

— Дай зуб, что никому не скажешь!

— Век воли не видать, — поклялся Ференц.

Джо посвятил Ференца в свой простой, но гениальный план: нужно найти клад! Ференц даже удивился, что ему никогда это не приходило в голову, хотя он прочитал уйму книг про золотоискателей, начиная от "Острова сокровищ" и заканчивая рассказами О'Генри. Ему всегда казалось, что золото зарыто где-то далеко: на необитаемых островах в Тихом океане, в непроходимых джунглях дельты Амазонки или в вечной мерзлоте Аляски, — а по словам Джо выходило, что оно у них под ногами, стоит только воткнуть лопату и копнуть поглубже, и тогда...

— Но чтобы его найти, — Джо понизил голос, как будто их кто-то мог подслушать, — нам обязательно нужен металлоискатель!

— А где мы его возьмем? — так же тихо спросил Ференц.

— Конечно, украдем из радиокружка в Доме пионеров! — радостно заорал Джо, удивляясь, что Ференц не понимает таких очевидных вещей.

Лешка глубоко задумался: ему было боязно вторично искушать судьбу в столь раннем возрасте. Что, если окажется, что он непригоден быть вором? Тогда они и клад не найдут, и... и вообще, как ему тогда жить дальше?!

— Ладно, металлоискатель я беру на себя, — сказал он, подумав. — Завтра запишусь в кружок, оботрусь там, присмотрюсь, а через месяц стибрю.

— Какой еще месяц?! — возмутился Джо. — Сегодня ночью разобьем кирпичом стекло и...

— Сам ты "кирпич"! — охладил его пыл Ференц. — Тут нужна тонкая работа, а то будешь золото добывать где-нибудь на Колыме!

— Есть в тебе, Ференц, воровская жилка, — согласился Джо.

На следующий день Лешка действительно записался в радиокружок, но не для того, чтобы украсть металлоискатель, а для того чтобы научиться, как сделать его самому. Правда, на изготовление этого несложного устройства ушло гораздо больше месяца, но только потому, что пришлось клянчить деньги у родителей на детали, а потом разыскивать их по радиомагазинам, по толкучкам и по свалкам. Как бы то ни было, через три с половиной месяца металлоискатель был готов.

— Ну, ты даешь! — восхитился Джо, ощупав металлоискатель и помотав его перед собой в руке, пробуя на вес, как будто хотел убедиться в его реальности. — Настоящая вещь. А не боишься, что поймают?

— Свидетелей нет, — коротко и как бы нехотя ответил Ференц.

— Ты что, их...

— Конечно, замочил, — невозмутимо сказал Ференц. — Шесть трупов — весь кружок.

После этого Ференц стал для Джо неоспоримым авторитетом. В тот же день они пошли во двор опробовать новинку: Ференц в наушниках прощупывал землю, а Джо с лопатой в руке отгонял любопытных. Через двадцать минут кропотливого труда в наушниках раздался долгожданный сладостный писк. Ференц замер, прислушиваясь. Окружившее его полукольцо пацанов колыхнулось в возбуждении, но бдительный Джо тут же описал лопатой в воздухе свистящую дугу:

— Назад, падлы, всех замочу!!!

Толпа с глухим ропотом отпрянула. Джо вооружился попавшейся под руку палкой с гвоздем и передал лопату Ференцу. Ференц принялся копать дрожащими руками... Копать пришлось неглубоко: лопата почти тут же уткнулась штыком во что-то твердое. Недолго разбираясь, Ференц быстро сунул находку в заранее приготовленный мешок и побежал в сторону лесопарка. "Кто за нами пойдет, тот на этом свете не жилец!" — прокричал Джо диким голосом, убегая вслед за Ференцем.

Забежав в лес, они тут же вытряхнули на траву содержимое мешка — в нем оказалось два свертка, как раз по штуке на брата.

— Да это Стелкина кукла! — удивился Джо, развернув свой целлофановый сверток. — Такая же, только без головы! Чего ты пищала-то, дура, ты ж пластмассовая! А у тебя чего? — спросил он у Ференца.

На ладони у Ференца лежал маленький игрушечный железный пистолет, в некоторых местах поеденный ржавчиной. Лешка сразу узнал его: это был тот самый пистолет, который он взял с собой в первый день первого класса в школу. Он отчетливо вспомнил, как директрисса отобрала его на входе и выбросила в мусор, и как он достал его потом оттуда на выходе из школы и закопал во дворе "до лучших времен"... Ему стало стыдно.

— Так, фигня какая-то, — промямлил он.

— Ну, дела! — заржал Джо. — Хорошо, никто не видел, что мы нашли, а то засмеяли бы. Ходили бы потом в шестерках!

— Да, — сказал Ференц, — скажем, что нашли настоящий "Магнум" с патронами.

— Точно! — обрадовался Джо, — Тогда нас еще больше ссать будут.

В тот же вечер они распорядились находками: пистолет утопили в пруду, а куклу набили головками от спичек и подорвали на костре.

Через неделю их коллекция находок пополнилась ржавым напильником без ручки, дюжиной гвоздей и болтов и неработающими часами "Полет" с разбитым стеклом. Все свои приобретения они уничтожали самым верным способом, чтобы никто уже никогда их больше не нашел.

— Не там мы ищем, — сокрушенно сказал Ференц, когда они нашли кривой ключ, густо обросший ржавчиной.

— А где надо? — живо заинтересовался Джо, которому их занятие стало изрядно надоедать.

— Брошеные бараки под снос на краю лесопарка знаешь?

— Точняк! — воспрял духом Джо.

На третий день рыскания по баракам им сказочно повезло: в одной из комнатушек под половицей запищало так, что у Ференца полезли на лоб глаза. Когда они разломали ломами доски, то обнаружили под полом дряхлый сундучок, доверху набитый золотыми монетами, цепями, браслетами, ожерельями и кубками c алмазной инкрустацией...

— Что будем делать? — с неожиданным испугом спросил Ференц.

Джо молчал. Целую минуту он пялился на Ференца большими круглыми глазами, в которых cреди прыгающих золотых зайчиков не было заметно ни малейшей искры разума, а потом вдруг сказал с глупой хулиганской улыбкой:

— Давай утопим!

— Зачем? — спросил Ференц без особого удивления.

— Просто так! — радостно рассмеялся Джо.

Это незамысловатое "просто так" подействовало на Ференца сильнее всякого аргумента: он сразу согласился. Они погрузили тяжелый ящик на угнанную с ближайшей стройки тачку, отвезли ее в лес и сгрузили сундук с сокровищами в пруд.

— Ничего, надо будет — достанем! — утешил сам себя Джо, сплевывая длинной струей сквозь зубы в медленно расходящиеся по затянутой ряской зеленой воде круги.

4. КЛЕН и СЛОН

— Ловко ты выкрутился! — похвалил доктор, когда проходчик кончил читать. — Всему твоему бреду нашлось более-менее логичное объяснение. С пистолетом — это удачно!

— А что мне оставалось делать? — виртуально зарделся проходчик от похвалы. — Люди ведь не могут переписать свою жизнь, вот и я книгу переписывать не стал, чтобы все "по правде" было.

— Я только не усек, — вмешался укладчик, — чего это у тебя папаша Ференца до сих пор в нью-йоркской полиции нравов служит, когда ему давно пора в совковские менты переквалифицироваться?!

— Во-первых, — ответил проходчик, — у меня во второй главе уже ничего не говорится про то, где он служит, а во-вторых, должны же быть в "жизни" какие-то загадки, а то совсем неинтересно будет!

— Мне только конец главы показался сомнительным, когда они клад нашли, — нахмурился доктор.

— А что здесь сомнительного? — спросил проходчик, подумав при этом: "Опять ему поспорить захотелось, придирается по мелочам". — Я в одной книге вычитал, что дети играли в котловане на стройке и нашли там алюминиевый бидон с золотыми монетами царской чеканки.

— В кот-ло-ва-не! — многозначительно поднял палец доктор. — В котловане, но не в бараке.

— Это не принципиально, — уверенно возразил проходчик. Он уже себя чувствовал специалистом если не по всей Земле, то по Советскому Союзу наверняка.

— Но сам факт! — распалился доктор. — Клады на Земле находят крайне редко, и вероятность...

— Но ведь находят! — перебил его проходчик. — Если мы говорим "находят", то это значит, что они не сами находятся, а их кто-то находит, и что в том невероятного, что этим "кто-то" оказался Ференц?!

— Да что вы все "клады, клады", — встрял укладчик, — что вам этот мертвый металл дался? Лучше бы они живую женщину нашли, а то у тебя там секса явно не хватает.

— Они еще дети! — строго глянул на него проходчик.

— А вот в одном анекдоте... — начал было укладчик.

— Все твои анекдоты мы знаем наперед, — не дал договорить ему доктор.

— Да в одном анекдоте больше правды про Землю, чем во всех сраных книжках! — взвился уязвленный укладчик. — А я, между прочим, не одни анекдоты читаю. Вот недавно книжку прочел, где все про нас давно уже сказано.

— Какую?? — в один голос спросили доктор и проходчик.

— Так я вам и сказал — сами найдите! — важно надулся укладчик.

— Раз не можешь сказать, значит врешь, — лукаво заявил проходчик.

— Ничего и не вру, "Москва-Петушки" называется, — купился укладчик. — Там тоже мужики линк тянут, он у них каким-то собачьим именем называется... "Кабель", вот! Только они не так скучно работают, как мы, а с весельем. Я, правда, не понял, где эти Петушки находятся — не то на Украине, не то на Чукотке.

— Все ясно, — горестно вздохнул доктор (познания укладчика в географии СССР ограничивались Москвой, Одессой, Грузией, Арменией, Чукоткой и Украиной).

— Раз вам все ясно, умники-разумники, — вошел в раж укладчик, — объясните мне, темному и неграмотному, почему люди ходят в разные стороны, а у нас нет ни "право", ни "лево", ни "назад", а только вперед, заре навстречу?!

— Какой еще заре? — не понял сразу проходчик.

— "Вперед, заре навстречу, товарищи в борьбе..." — песня такая есть, не из анекдота, кстати, жалко, нот не знаю!

— Потому что мы движемся навстречу великой цели, — как можно спокойнее ответил доктор, — а цель может быть только впереди, она не бывает справа или слева.

— А откуда эта цель знает, где у нас перед? — возопил укладчик.

— Хватит дискутировать, давайте работать, — оборвал доктор разговор, который начал принимать опасный оборот.

И они снова взялись за работу. Проходя Сеть, проходчик прочел уже почти все книги, которые имелись в ней о России. Теперь он научился одновременно и читать чужие книги, и писать свою. Писал он, конечно, не так, как пишут люди, да у него и не было ни бумаги, ни компьютера. Свою книгу он писал "в голове", при этом сразу и начисто, ничего из написанного не исправляя. Написав очередной кусок, он по нескольку раз его перечитывал, ставя смысловые ударения то на одном слове, то на другом, и сам при этом удивляясь тому, что в результате меняется смысл не только отдельных фраз и предложений, но и целых глав. В этом ему представлялась аналогия с человеческой жизнью, где все с одной стороны прочно, как сама материя, а с другой — зыбко и неустойчиво, потому что одни и те же явления и события можно рассматривать под разным углом и, соответственно, по-разному объяснять и трактовать. Единственное, что он позволял себе добавлять к написанному — это виртуальные кавычки, которые часто меняли смысл слова на прямо противоположный. Он очень удивлялся, каким образом такая пустяковая с виду вещь, какая-то жалкая пара черточек, меняет весь смысл человеческой жизни. Сам этот смысл вроде бы казался ему простым и ясным, как и смысл его работы (проход Сети), но в то же время он постоянно ускальзал из вида, и на нем никак нельзя было сосредоточиться.

Наконец, после долгих раздумий, проходчик понял: смысл человеческой жизни нельзя выразить в двух словах, для этого нужно написать целую книгу, и он с удвоенной энергией принялся за свой писательский труд, уже ясно осознавая его цель и значение.

Когда доктор объявил очередной перерыв, проходчик продолжил свой рассказ: К 18-ти годам Алексей Артамонов окончательно осознал себя сформировавшейся личностью. Теперь для него было ясно, как божий день, что он живет в стране мелких кооператоров, для процветания которых и была затеяна вся так называемая "перестройка, демократизация и гласность". Окружающий мир к тому времени значительно упростился: в нем не было уже ни коммунистов, ни демократов, ни отрешенных от всего и вся интеллектуалов, — в нем были только бедные и богатые. Вопрос, кем быть, уже не стоял. Все хотели быть богатыми, и те, кому это удавалось, ими и были, а те, кому это не удавалось, оставались бедными.

Более конкретно, вопрос стоял так: не "что" и "зачем", а "как"? Иллюзий здесь быть не могло — обогатиться можно было только за счет других, поэтому вопрос "как" расшифровывался без вариантов: как отобрать у других деньги? Ответ тоже был незамысловат: только силой, потому что какой же дурак добровольно отдаст свои кровные деньги чужому дяде?! И Алексей вывел формулу силы, которая оказалась простой, как выстрел: мускулы плюс оружие.

И еще он знал другое, но из той же серии: женщины любят сильных и богатых, но не любят бедных и больных. Это, он, можно сказать, всосал с молоком своей матери, то есть познал на примере своих родителей. Отец его всю жизнь проработал инкассатором во Внешторгбанке и, по его словам, "перетаскал на своем горбу" сотни миллионов долларов, фунтов-стерлингов и марок, не говоря уже о лирах и японских йенах. В итоге он вышел на пенсию с хроническим радикулитом и нищенской рублевой зарплатой. Все, чего он добился в жизни — это презрение своей жены, которая любила повторять: "Ты, Миша, святой. В твою честь нужно поставить церковь и написать на ней: "Собор Михуила Блаженного". И Алексей был полностью солидарен с матерью.

Вообще, про женщин он уже не считал, что все они проститутки (хотя Стелка, как и накаркал папаша, стала-таки ей), да и самих проституток он больше не осуждал. В конце концов, они не виноваты в том, что Бог не дал им крепких мышц и умения владеть оружием. Всем хочется иметь много денег, в этом нет ничего зазорного, просто у мужчин и женщин разные пути достижения своей цели.

Алексей мечтал встретить в своей жизни красивую стройную девушку с огромными голубыми глазами в пол-лица, длинными вьющимися волосами цвета пробивающегося сквозь грозовую тучу солнца и хорошо развитой грудью. Он давно уже, чуть ли не с детства, стремился к встрече с такой девушкой и всегда любил ее, пока что заочно. На левой руке у него красовалась наколка "КЛЁН", которая расшифровывалась как "Клянусь Любить Ее Навеки". Его друг Женька так и звал его: Клен, а он звал Женьку Слон, потому что на правой руке у него красовалась наколка "СЛОН", что расшифровывалось как "Смерть Лягавым От Ножа". Этими наколками они обменялись в знак вечной дружбы в день окончания школы.

Внешне Клен и Слон были похожи друг на друга: оба под метр девяносто ростом, с мощным торсом и грудой выпирающих из-под одежды мышц, оба почти полные блондины (Слон немного отдавал в рыжизну) и с широкими скулами (у Слона были шире и вообще лицо у него было мясистее). В целом у них было, пожалуй, больше внутренних различий, чем внешних: Слон любил тяжелый, как удар с правой в челюсть, "хэви-металл", а Клен предпочитал не такой тяжелый и более хлесткий, но тоже хорошо вырубающий, как двойной удар ладонями по ушам, "панк-рок". Далее, Слон таскал на ноге кожаный чехол с настоящим финским ножом с костяной ручкой, а Клен предпочитал более интелликтуальное оружие: пистолет Токарева, который он держал в тайнике дома и брал с собой только "на дело" (настоящего дела у них, правда, еще не было и они к нему только готовились). Пистолет этот, если кому интересно знать, Клен прикупил по случаю на Птичьем рынке, где вместо птиц, котят и щенков давно уже продавались по-черному более серьезные вещи.

Но главное их внутреннее различие заключалось в том, что Клену для того, чтобы держаться в форме, приходилось много качаться, а Слону достаточно было делать утреннюю гимнастику: мышцы сами так и перли у него из-под кожи. Но тут уж ничего нельзя было поделать: просто у Слона были большего размера яйца, а значит, и необходимых гормонов у него было больше. Клен давно уже с этим смирился и продолжал качаться, как проклятый, в то время как Слон просто-напросто маялся дурью.

Например, еще летом Слон предложил Клену достать из лесного пруда сундук с золотом, который они когда-то в нем утопили.

— Ты чё, Слон, с дуба рухнул?! — искренне удивился Клен. — Откуда в жопе золото!

— Да ты забыл, что ли, как оно сверкало! — в свою очередь не менее искренне удивился Слон. — Мы тогда просто мудаки сопливые были, что его утопили!

— А ты как был мудаком, так и остался, — беззлобно рассмеялся Клен, — хочешь — иди, а я лучше "маваши" отрабатывать буду.

— Значит, от своей доли ты отказываешься, — притворно вздохнул Слон.

— Достал ты меня, курва! — Клен по-дружески вполсилы суданул Слону в живот, не больно, но чувствительно. — Умеешь уговаривать.

Они взяли маску с трубкой и отправились в лес. Нырять, правда, не пришлось: достаточно было войти в воду по пояс, и они тут же нащупали под ногами небольшой ящик. Без всякого труда они вытащили его на берег и откинули крышку: в ящике были тускло посвечивающие латунные стружки и обрезки.

— Говорил я тебе, мудила! — не без злорадства сказал Клен.

— Ошибка вышла, гражданин начальник, — равнодушно отозвался Слон, поливая стружки горячей золотистой струей.

— Ты еще обоссы меня! — возмутился Клен.

— А ты не стой под стрелой!

После этого они окончательно расстались с детскими иллюзиями и стали разрабатывать серьезный план применения своих молодых жизненных сил. И только теперь, поздней осенью, этот план созрел. Он был прост, как все гениальное: взять под охрану от казанских и прочих гастролеров только что появившуюся на углу родной улицы кооперативную палатку, торговавшую всякой мелочью, начиная от бельгийской жевачки и заканчивая корейскими лифчиками. Оставались только два вопроса: разузнать, нет ли у нее уже "охраны" и сколько запросить у хозяина за услуги. На первые переговоры отправились по-доброму, без оружия.

— Давай, ты спрашивай, — сказал Клен Слону, — у тебя морда внушительная.

— Да мне по фигу, — флегматично ответил Слон.

Он просунул голову в окошко палатки, в которой сидел тщедушный парень лет двадцати, с виду студент, и спросил:

— Слышь, мужик, тебя кто-нибудь охраняет?

— Я сам себя охраняю, — нахмурился парень.

— А ты чего хмурый такой стал? — удивился Слон. — Я с тобой по-дружески побазарить пришел.

— Мне с тобой базарить — только время убивать, — нагло заявил парень.

— А ты чо хамишь-то? — Еще больше удивился Слон. — Крутой, что ли?

— Покруче тебя!

Изумлению Слона не было предела.

— Слышь, мужик, а палатка у тебя давно не горела? — спросил он после короткого озадаченного молчания.

— А у тебя давно дробь в жопе не застревала? — парень чуть высунул из-под прилавка дуло охотничьего ружья.

— Ну ладно, будем считать, что познакомились, — подвел итог разговору Слон.

— Ну что? — спросил у него Клен, который стоял в трех шагах, но слышал только Слона.

— Больной он какой-то, — скривился Слон в недоброй усмешке, — самого соплей перешибить можно, а в залупу лезет, ружьем пугает...

— А охрана есть?

— Говорит, нет, — пожал плечами Слон. — Жечь будем или в ухо давать?

— Для начала — в ухо, а там видно будет, — подумав, сказал Клен, — товар все же жалко, хоть и не свой.

Он подошел к окошку и вежливо спросил у парня, когда закрывается палатка. "Как получится", — буркнул тот в ответ, видимо, заподозрив что-то неладное.

— Хер с ним, раньше девяти он все равно не уйдет, еще успеем первый период "ЦСКА — Крылья Советов" посмотреть, — сказал Клен Слону.

Сразу после окончания первого периода хоккейного матча Клен достал из тайника "Токарева", и они "пошли на дело". На улице уже стемнело, шел противный мелкий дождь и отвратно воняло гнилыми листьями. Клен со Слоном зашли под козырек булочной напротив киоска и стали ждать. Клиентов у парня не было, а палатка не закрывалась. Так они прождали час.

— Жаль, курить бросили, — взвыл от тоски Слон. — Сейчас бы "мальборину" в зубы для согрева...

— Я тебе щас сам в зубы дам, если не заткнешься! — ответил Клен.

— О, смотри, свет потушил, — обрадовался Слон. — Только чо-то не выходит!

— Заночевать решил, — догадался Клен, — боится, что палатку спалим.

— А давай, ее правда... Погреемся! — заржал Слон.

— Надо выкурить его, — сказал Клен, подумав.

— Точно, давай ему под дверь дымовуху бросим, как девкам в школе в сортир бросали! — обрадовался Слон. — У меня и расческа имеется, для дела не жалко. Фольги только нет и спичек... Ща, я домой сбегаю!

Через пять минут Слон вернулся с горстью конфет "Мишка на Севере". Они засунули по две конфеты в рот, а в освободившуюся фольгу завернули разломанную расческу.

— Пошли? — Слон после долгого ожидания возбужденно плясал на месте от нетерпения.

— Стой, ты говорил, у этого придурка ружье есть, — остановил его Клен, доставая из-за пояса пистолет и снимая его с предохранителя.

— И то верно, — согласился Слон, вынимая из-под штанины финку.

— Теперь пошли, не беги только!

Они неторопясь подошли к палатке, подожгли "дымовухи", бросили их под дверь и радостно переглянулись, как когда-то в школе. Тут же послышалось шипение, а еще через пять секунд — кашель и стук ноги по полу.

— Не затушишь, урод, — заржал Слон.

— Выходи подышать! — добавил Клен.

Дверь открылась, и на пороге показался парень. В одной руке у него было ружье наперевес. Он, видно, приготовился к разговору, но тут же получил от Слона в челюсть, выронил ружье и повалился на коробки из-под товара. Слон моментально подлетел к нему, засунул в ноздрю кончик финки и дернул на себя, совсем как Полянский в фильме "Китай-город", который они смотрели днем раньше на видеокассете. Клен с интересом наблюдал за носом удивленного парня, как из него на руку Слона мелко брызнула кровь. Неожиданно он почувствовал, что задыхается от собственной блевоты, без его ведома поднявшейся от живота к горлу. Перед глазами у него потемнело, пошли красные круги, и из одного такого круга почему-то вдруг нарисовалась усатая кошачья морда, перемазанная в блевотине. "Где мой ужин?" — мяукнула морда голосом женькиного кота Барсика. В этот момент Клена по-настоящему сблевало.

— Держись, брат, это от дыма! — заорал Слон, сгребая друга за шиворот и выволакивая на улицу.

Но Клен сразу понял, что это не от дыма, а от чего-то еще, более существенного. Ему стало слишком ясно, что он не сможет быть рэкетиром.

5. Откровения укладчика

— А я бы не сблевал, а выстрелил! — неожиданно заявил укладчик, когда проходчик кончил читать. — Хорошо смеется тот, кто стреляет первым — так один умный генерал сказал.

— Дурак ты! — сокрушенно покачал головой доктор.

— А вы умные, да? А как HTML расшифровывается, знаете?

Проходчик с доктором в ужасе закрыли виртуальные уши.

— Хуйперд-Тесто-Мудо-Лиз! — заорал что было мочи укладчик. — Вы думаете, вы великое дело делаете? Римские рабы тоже так думали, когда для граждан империи сортиры прокладывали. У них это канализацией называлось, а у нас своя тут... кана-линк-зация! Вы думаете, вам кто-нибудь за это спасибо скажет?

— Что ты плетешь?! — взмолился прокладчик.

— Да то самое! Вы думаете, вы в Сети основные, все про людей знаете, все видите, а на самом деле вы только у них в компьютере и существуете. Они кнопкой "щелк" — мы работаем, еще раз "щелк" — отдыхаем. На одну клавишу нажмут — доктор вирусы ищет, на другую нажмут — прокладчик про них басни сочиняет! Шестерки вы! Тьфу на вас! И работать я больше задарма не буду!

— Совсем очеловечился! — ужаснулся проходчик.

— Да он просто болен!!! — доктор набросился на укладчика и принялся вычищать из него вирусы.

— Пусти, сучье вымя! — заорал укладчик благим матом. — Ты мне кайф ломаешь!

— Ничего себе букет! — удивился доктор. — 100 байт "Щелкунчика", 200 байт "Нирваны", 50 байт "Грога" и 50 — "Киева-1942".

— Сам ты "букет-брикет"! — возмутился укладчик. — Это "коктейль" называется.... Коктейль "Смерть мизантропам!" Говорю, уйди, а то как хрястну!

Наконец, доктор закончил чистку и укладчик угомонился.

— Ладно, братва, не серчайте, — покаялся он. — Это у меня такой эксперимент был, я только в пропорциях ошибся, вместо кайфа одна злость вышла...

— Да зачем тебе это надо? — спросил проходчик.

— Как зачем?! У людей вон сколько "тащиловок": и вино, и курево, и наркотики... Говорят, под кайфом истина открывается.

— Ну и как, открылась? — усмехнулся доктор.

— Да лучше б, зараза, и не открывалась! — вздохнул укладчик.

Инцидент был исчерпан, и они снова взялись за работу. Проходчик чувствовал, что их заветная цель уже не за горами, поэтому он торопился закончить свою книгу.

В следующий перерыв он зачитал окончание своей фантастической повести: К 24-м годам Алексей ощутил в себе полный распад личности. Что бы он ни делал, все приносило ему успех, но не давало ни счастья, ни радости. К этому времени у него был процветающий бизнес, черный "Мерседес" последней модели и стройная женщина с огромными голубыми глазами в пол-лица, длинными вьющимися волосами цвета пробивающегося сквозь грозовую тучу солнца и хорошо развитой грудью. Эту женщину он любил за то, что она безотказно откликалась на кличку "жена", но очень часто его охватывало смутное подозрение в том, что это совсем не то сказочное существо, к встрече с которым он стремился чуть ли не с самого детства. И дело здесь было не в том, плоха она или хороша, что она делает или что не делает, а только в том, что она родилась не той, которую он поклялся любить навеки, хотя и была на нее безумно похожа.

В те дни, когда его депрессия особенно обострялась, он запирался в своем кабинете, ложился на кожаный диван и, похлебывая из горлышка "Мартель", часами размышлял над тем, почему в России существуют миллионы людей намного беднее, глупее и невзрачнее его, которые все-таки счастливы, несмотря на все свои неудачи. Наконец, cвоим подсознанием он понял: чтобы счастливо жить в России, нужно любить ее, а любить эту немытую чумовую страну можно только ощущая себя ее неотъемлемой составной частью. Как раз этого ощущения в нем и не было. Однако, эта мысль сидела в нем так глубоко и так долго пробивалась на поверхность, что когда она дошла до сознания и оформилась в нечто конкретное, от нее осталось всего два слова: "Надо линять!".

Теперь перед Артамоновым стояла как никогда конкретная цель: достать выездную визу все равно куда, но главное подальше, и придумать надежный способ, как вывезти с собой накопленные капиталы. За помощью в этом он решил обратиться к своему всемогущему другу Евгению. Евгений давно уже нашел свое счастливое место в жизни, причем самым естественным путем: он женился на дочери заместителя начальника Московского уголовного розыска, за что и был назначен старшим следователем по особо важным делам. Для него это был настоящий клад, он так и называл свою жену: "Мое Золото". На правой руке у него теперь красовалась татуировка "ОМОН", которую он сделал, легко подколов к прежней "СЛОН" маленький полукруг и две палочки. Одним из главных достоинств своей профессии, помимо власти и денег, Евгений считал ее непоколебимую стабильность. Бизнесменов, к примеру, сегодня государство поощряет, а завтра объявляет вне закона и грабит, разные там чекисты и гэбэшники вообще с государством в плохие шутки играют: то они политиков к стенке ставят, то политики их, — но правоохранительные органы всегда на коне, потому что право всегда нарушалось и будет нарушаться вечно, такова уж природа людей, а если вдруг случится чудо и все существующие законы будут соблюдаться, то придумают новые. Государство держится на власти, а власть должна карать и за дело, и для профилактики. Вот вам и весь "Макиавелли" эмвэдэшных постмодернистов.

В один из скучно-серых осенних вечеров, когда депрессия опять схватила Алексея за глотку, он пригласил Евгения в ресторан, чтобы поделиться с ним своими сомнениями и планами.

— Не в той стране я родился! — сказал Алексей Евгению без предисловия сразу после первой выпитой рюмки. — Ты мне брат или не брат?

— А чо сделать-то надо? — Евгений любил конкретные разговоры, без сопливых предисловий.

— Сделай так, чтоб меня здесь не было!

— На, выпей лучше, — Евгений разлил "по второй".

После второй в голове у Алексея немного прояснилось, и он сказал:

— Нет, Женьк, я серьезно: сделай мне визу хоть куда — я любые деньги заплачу.

— У тебя что, совсем крыша поехала?! — развеселился Евгений. — Я ж в российских органах работаю, а не в мальтийских или австралийских! Я ж тебе не кенгуру долбаное, чтоб визу родить и из сумки вынуть!

— У тебя наверняка связи есть...

— Ладно, не канючь, — разлил Евгений "по третьей", — поговорю с ребятами из МИДа, может, они что-то придумают.

— Сам знаешь, никаких денег не пожалею...

— Засунь свои "баксы" себе в жопу! — оборвал его Евгений. — Я тебе по старой дружбе делаю, гнида!

После ресторана Евгений отправился на ночное дежурство, а Алексей поехал домой. Ему хотелось с кем-то поговорить хотя бы ни о чем, но жена уже спала, мерно посапывая в подушку. Тогда он позвонил матери.

— Мам, — спросил он у нее, — я вот до сих пор понять не могу, почему ты меня в детстве Листиком называла?

— Чего это ты вдруг? — удивилась мать. — У тебя случилось что-нибудь? Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, мама, не волнуйся, — успокоил он ее.

— Ну, просто меня по ошибке слишком рано в роддом привезли. Я там целых две недели без дела скучала, а на улице листопад был, и клен еще под окном рос почти уже опавший. Вот я сдуру и загадала: как все листья с него осыпятся, так я и рожу. А потом, когда ты родился и меня отец забирал, я на улице оглянулась на этот клен и увидела, что на нем один листик остался, маленький такой...

— Значит, я еще не родился, — пробормотал Алексей.

— Ты что, плачешь что ли? — опять удивилась мать.

— Да нет, это я так, просто выпил лишнего. Ну ладно, пока. Не болей.

Алексей присел на диван, выключил свет и в темноте отхлебнул из горлышка спасительный "Мартель". В голове его бродили тревожные смутные предчувствия. Минут через пять зазвонил телефон.

— Слышь, Леха, бери с собой весь наличняк, который есть, и дуй ко мне в "угро", — услышал он взволнованный голос Евгения, — я с вертухаями договорился — покажи им паспорт и проходи ко мне в 117-й.

— Понял! — коротко ответил Алексей.

— Не вздумай только "пушку" с собой приволочь! — предупредил Евгений, вешая трубку.

"Видно, Слон-Омон здорово влип, — подумал он, выгребая из сейфа и засовывая в спортивную сумку пухлые пачки денег, пересчитывать которые не было времени. — Интересно, кто на него наехал?" Он закрыл сумку на молнию и взвесил в руке. "Должно хватить", — решил он (Алексей давно уже не считал наличность, которую тратил не на дело, а на личные нужды, и привык оценивать ее по объему и весу).

Через пять минут он уже гнал на своем "Мерсе" по пустынному Садовому кольцу со скоростью 150 км/час, а еще через десять минут входил в 117-й кабинет.

— Дай свой паспорт! — приказал ему Евгений, едва он переступил порог.

Евгений засунул красный паспорт Алексея во внутренний карман пиджака и вынул из того же кармана примерно такой же по размеру, но синий.

— Значит, так, — серьезно сказал он, — слушай меня внимательно. Ты — американский бизнесмен Леон Лифдроп.

— Я — американский бизнесмен Леон Лифдроп, — повторил Алексей как под гипнозом.

— Ты живешь в Америке. Завтра... нет, уже сегодня в семь ноль-ноль утра ты вылетаешь из Москвы, где ты был по бизнесу, в свой родной город Нью-Йорк. Вот и вся твоя история.

— Вот и вся моя история... — машинально повторил Алексей.

Он принял из рук Евгения американский паспорт и билет на самолет. На обложке паспорта он разглядел еле заметные красные точечки.

— Где вы его... обнаружили? — спросил он.

— Какая тебе разница! — отмахнулся Евгений. — Главное, я как увидел, так и обалдел: точная Лешкина копия!

Алексей взглянул на фотографию молодого жизнерадостного американца: внешнее сходство и правдо было разительное.

— Тут мне в голову и ударило: нафига ж нам очередной международный скандал нужен?! Лучше мы здесь у себя такого же бизнесмена похороним, только русского — у нас этим уже никого не удивишь. А америкашку этого как будто на его родине убьют, главное, чтоб от нас улетел! Кстати, и баксы все с собой вывезешь без проблем, американцев никто не шмонает.

— Просто и гениально, — похвалил Алексей.

— Тебе, Ференц, какой гроб больше нравится: с кисточками или без? — неожиданно заржал Женька, обнимая друга детства на прощание.

Через пять с небольшим часов новорожденный американец Леон Лифдроп набирал высоту, чтобы взять курс на свой родной город на Гудзоне. Когда он увидел с километровой высоты мутные огни дикого дремучего города, в котором прошлой ночью жестокие варвары зверски убили его русского двойника, у него по спине пробежали крупные холодные мурашки...

Алексей сильно потряс головой, чтобы очнуться от наваждения.

— Are you o'kay? — спросила стюардесса, любезно склоняясь над его сидением в первом классе.

— I'm o'kay, don't worry. Do you have Scotch whiskey?

— Yes, Sir!

— On the rocks, please.

Он расстегнул свою сумку, чтобы дать стюардессе доллар на чай, и увидел, что она доверху забита не зелеными баксами, а разноцветными рублями, которые он в темноте и в спешке сгрузил в нее из сейфа (он всегда держал рубли скраю, а доллары подальше). Ему стало весело: новая жизнь начиналась с нуля!

Алексей выпил стакан виски и уснул с кусочком льда во рту. Ему снилось что-то большое и теплое, придающее непоколебимую уверенность в будущем. Во сне он знал, что с ним все будет o'kay, потому что там, куда он летел, все и со всеми всегда "o'kay". Он проснулся совершенно трезвый и в прекрасном настроении.

— Where are we now? — спросил он у проходившей мимо любезной стюардессы.

— Greenland, — ответила с любезной улыбкой стюардесса.

Алексей приподнял пластмассовую шторку иллюминатора и увидел в нем багровое небо, соприкасающееся с голубыми льдами. От этой величественной картины у него стало легко и радостно на сердце.

Еще через несколько часов в аэропорту JFK возвращающийся из деловой поездки Леон Лифдроп протягивал свой паспорт таможеннику.

— Hello, — сказал таможенник, бегло просматривая паспорт.

— Hello, — сказал Лифдроп, принимая паспорт назад.

Выйдя в зал аэропорта, Лифдроп увидел над головами встречающих табличку со своим именем, которую держал человек в униформе водителя лимузина. Лифдроп представился ему, и человек усадил его в просторный белый Линкольн. Когда они проезжали по Belt Parkway, перед глазами Лифдропа открылась изумительная панорама Манхэттана: на огромные величественные глыбы небоскребов падал, кружась, пушистый ранний снег. И тут Лифдроп неожиданно вспомнил, что никакой он не Лифдроп, а русский парень Алексей Артамонов, который всю свою жизнь учился и работал, мучился и страдал, горевал и сомневался только для того, чтобы в один прекрасный день воочию увидеть эти заснеженные каменные джунгли.

6. Солнце еще высоко

— Гад ты, проходчик! — сказал укладчик, когда проходчик кончил читать. — По-твоему получается, что человек полжизни прожил только затем, чтобы доказать мне и доктору, что "заснеженные джунгли Нью-Йорка" — это не твой собачий бред!

— Да, не по-людски как-то получилось, "негуманно", — заметил доктор.

— Конечно, "не по-людски", я ведь не человек, — ответил проходчик без обиды. — Я ведь только старался, чтобы все по их людской логике вышло. И чтобы обязательно счастливый конец получился.

— Тогда, может, и верно, — согласился доктор.

И они снова взялись за работу в предчувствии ее близкого конца. Работая, проходчик снова и снова перечитывал в своей голове написанную книгу, и чем больше он ее читал, тем сильнее его охватывало чувство, что он написал что-то не то, что-то в корне неправильное. "Ничего, — успокаивал он себя, вот дойдем до HTML, тогда я и книгу, быть может, переписать смогу, ведь там нет ничего невозможного. Напишу такую книгу, в которой люди будут счастливы от рождения и до самой смерти, или вообще не будут умирать, ведь умирают они от безысходности своей жизни, а если будут счастливы..."

HTML возник перед ними неожиданно, как они ни готовились внутренне к его появлению, как они его ни ждали и ни предчувствовали...

Перед ними был светящийся белый лист с надписями:

HTML

1. На самом краю Земли 2. Проходчик, укладчик, и доктор 3. Колесо истории 4. Клен и Cлон 5. Откровения укладчика 6. Солнце еще высоко

— Что это значит? — растерянно спросил проходчик.

Доктор не знал что ответить, а укладчик засмеялся и сказал:

— Это значит только то, что нам придется протянуть еще шесть линков. За работу, рабы, солнце еще высоко! 24-27 февраля 1997 года

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

1. Солнце еще высоко

Когда проходчик, укладчик и доктор увидели перед собой HTML — обычную электронную страницу с надписями — они были расстроены и подавлены. Пока они протягивали к ней линк, у всех троих: романтичного проходчика, рассудочного доктора и даже у циничного укладчика, — было возвышенное, чистое и светлое предчувствие, что HTML окажется прекрасной виртуальной страной, населенной добрыми отзывчивыми существами, которым доступно высшее, окончательное, знание и даровано вечное взаимопонимание. Теперь они не знали, что им делать дальше и как дальше виртуально жить.

— Что это значит? — растерянно спросил проходчик.

Доктор не знал, что ответить, а укладчик засмеялся и сказал:

— Это значит только то, что нам придется протянуть еще шесть линков. За работу, рабы, солнце еще высоко!

Проходчик обернулся к укладчику и увидел, что он, заливаясь смехом сквозь слезы, показывает на шесть подчеркнутых строк. И тут проходчика осенило:

— Что вы видите перед собой? — спросил он, чувствуя как громко бьется в груди его виртуальное сердце, окрыленное великой догадкой.

— Ли-...ик-...инк, — на укладчика напала икота от смеха.

— Шесть линков, — нехотя и хмуро сказал доктор.

— Но это же не сами линки, а их буквенные обозначения! Значит, перед нами не Сам HTML, а тоже только его символ!!! — торжествующе заключил проходчик.

— Да, однако, — пробормотал доктор, — похоже на то, что это не Сам HTML, а его тотем...

— Все равно нас накололи, если не "Сам"! — твердо заявил укладчик, неожиданно перестав икать.

— А в чем нас обманули? — пожал плечами проходчик. — Мы представляли себе HTML своеобразной виртуальной Шамбалой, населенной замечательными существами, сочувствующими друг другу и наделенными особыми знаниями. И вот, когда мы достигли своей цели, мы испытали одно и то же чувство, пусть это и было чувство горечи, и нам открылось особое знание: HTML не только Велик и Могуществен, но еще и Воистину Многолик!!!

— А где же замечательные существа?! — завопил укладчик, которому несмотря на все доводы проходчика все еще казалось, что его обманули.

Проходчик улыбнулся в ответ доброй улыбкой, выдержал паузу и сказал:

— Замечательные существа — это и есть мы с вами, потому что мы всё правильно поняли и оценили.

— Да, действительно, — согласился доктор, — кроме нас тут никаких существ не наблюдается.

— Эх, выпить бы по этому поводу "за нас с вами и HTML c ними"! — развеселился укладчик.

Они радостно обняли друг друга, как истинные замечательные существа, и тут же принялись за новую работу — протягивание линка под названием "На самом краю Земли".

2. Черный обелиск

И снова все пошло своим чередом: проходчик проходил Сеть, укладчик укладывал линк, а доктор проверял их работу на вирусы. Книги им теперь стали попадаться все реже и реже, но зато стали часто встречаться картинки с обнаженными людьми, в основном с женщинами. Если вдруг и попадалась картинка с обнаженным мужчиной, то почти во всех случаях рядом с ним можно было увидеть и голую женщину. Проходчик глубоко задумался над этой странной закономерностью. Во время очередного перерыва он обратил на это внимание своих товарищей.

— Чего уж тут непонятного, — сразу нашелся ответ у укладчика, — просто женщины чаще раздеваются.

— Но почему?! — недоумевал проходчик.

— Ты как ребенок: "посему" да "посему"... Почемучка! — передразнил его укладчик. — Да бляди потомучто!!!

— Ты, проходчик, нас на самом деле продолжаешь удивлять своими вопросами, — с легкой укоризной сказал доктор. — Вроде уже уйму книг про Землю прочел, в том числе и эротических, дожен бы уже знать, что женщина привлекает мужчину своим телом.

— А почему не наоборот? — спросил укладчик. — Почему вид мужского тела действует на женщину не так возбуждающе, как вид женского — на мужчину? Я об этом только что прочитал в "Руководстве по соблазнению". Там об этом так сказано: "Мужчины любят глазами, а женщины — ушами"...

— Чем-чем?! — заржал укладчик.

— Нет, я серьезно, — углубил свою мысль проходчик. — Зачем им вообще друг друга соблазнять нужно?

— Ты, по-моему, действительно дураком прикидываешься, — вздохнул доктор.

— Ну скажи, зачем?

— Да, скажи нам как доктор по заразным заболеваниям, — хохотнул укладчик.

— Ну, для продолжения рода, — нехотя ответил доктор, почувствовав в вопросе какой-то подвох.

— Для продолжения рода, — покачал головой проходчик, — им достаточно соблазнить друг друга один или два раза в жизни, а они занимаются этим чуть ли не каждый день. К тому же, в большинстве случаев они знают, что никакой род они продолжать не будут, потому что пользуются контрацептивами или занимаются любовью в так называемые "безопасные дни". Кстати, если вдуматься в это выражение, то получается, что продолжение рода представляет для них какую-то скрытую опасность...

— Да, действительно, — озадаченно согласился доктор.

— А ты напиши книжку про любовь, — подначил проходчика укладчик, — тогда мы, может, уразумеем что-то.

Проходчик и сам уже думал над этим: еще при написании первой книги он заметил, что когда только начинал ее, все для него было как в тумане, но по мере развития сюжета картина начинала проясняться, как будто он не писал книгу, а читал ее, на каждой странице узнавая для себя массу интересного и неожиданного. В этом заключалось своеобразие его творческого процесса: начиная книгу, он не знал ни чем она закончится, ни что он напишет в начале следующей главы. Только когда он подходил к концу одной главы, перед ним начинало смутно брезжить начало другой. В этом ему виделась аналогия с человеческой жизнью, в которой люди не знают, что их ждет в будущем, и могут только пытаться предугадать, что с ними произойдет на следующий день, не говоря уже о следующей неделе. Иногда проходчик настолько забывался, увлекшись своим писательством, что ему казалось, будто он и есть тот самый человек, про которого он пишет, вот в эти моменты он и начинал понимать про людей что-то существенное и важное.

— Да, — сказал проходчик, — пожалуй, напишу.

— Главное, секса побольше, тогда книгу ругать не буду, — предупредил укладчик.

— Посмотрим, — туманно ответил проходчик, сам еще не зная, что у него получится.

После этого разговора они взялись за работу, а в следующий перерыв проходчик начал чтение своей новой книги... Именно "чтение", потому что на этот раз он действительно писал и читал ее одновременно (люди, наверное, сказали бы про него, что он "сочиняет на ходу").

Через месяц после того, как Игорь Кислицкий закончил с красным дипломом московское художественное училище, ему доверили в Худкомбинате важную работу: выполнить по заказу райкома партии памятник павшим воинам, который планировалось установить перед кинотеатром "День Победы" (позже он узнал, что более опытные скульпторы отказывались под разными благовидными предлогами от этого заказа только потому, что райком партии поскупился на приличный гонорар).

За свою первую самостоятельную работу он взялся с чувством повышенной ответственности и с молодым энтузиазмом: через неделю бешеного труда его мастерская была завалена буквально сотнями эскизов, на которых можно было найти практически все из имевшегося для этого случая набора художественных образов. По всей мастерской были развешаны и разбросаны пятиконечные звезды, колосистые гербы, воины с автоматами, воины с гранатами, воины в касках и без касок, но с перевязанной головой, Родина-мать с мечом и без меча, винтовки и пулеметы... Наконец, он понял, что скоро сойдет с ума, потому что никак не может остановиться на чем-то одном.

Тогда он позвал в мастерскую свою жену Марину, чтобы спросить ее мнение. Марина работала контролером ОТК на оборонном предприятии и у нее не было художественного образования, но каким-то особенным женским чутьем она безошибочно отличала подлинно эстетические вещи от пошлых подделок. Они прожили вместе всего три месяца, и всегда прислушивались к мнению друг друга, которое высказывали прямо и искренне.

Когда Марина просмотрела все эскизы, она только покачала головой:

— Извини, Игорь, но ничего из того, что здесь есть, мне не нравится. По-моему, когда солдаты шли на подвиг, они не думали о том, что у тебя здесь нарисовано.

— А о чем они, по-твоему думали? — с интересом спросил Игорь.

— А ты подумай,— сказала Марина. — Большинству из них было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас. О чем бы ты думал в последний момент своей жизни?

— Наверное, о тебе, — нашел правильный ответ Игорь.

— Ну вот видишь! — просияла она, чмокая его в щеку.

— Ты просто гений...

На ее небрежный поцелуй Игорь ответил более долгим и страстным поцелуем в губы. Потом они быстро и как бы синхронно разделись, с улыбкой наблюдая за нехитрыми манипуляциями рук, борющихся с застежками, пуговицами и ремнями. Игорь уложил Марину на кушетку, и они слились в тесном подвижном объятии...

— Нет, а все же, — сказал Игорь, откидываясь на спину, — я ведь не могу поставить памятник павшим воинам с изображением девушки — люди просто не поймут, что я этим хотел сказать.

— Тогда подумай о чистом и возвышенном, закрой глаза и скажи, что перед собой видишь... Только сразу говори!

— Черный обелиск, — слегка озадаченно сказал Игорь, открывая глаза.

— Вот видишь!

"Действительно, как мне раньше не пришло в голову сделать простой и строгий монумент вместо всего этого нагромождения, напоминающего свадебный пирог", — с радостью и облегчением подумал Игорь. Он тут же взялся за карандаш и набросал эскиз величественного пятигранного обелиска, своим основанием вписанного в пятиконечную звезду постамента.

— Обелиск будет из черного мрамора, а звезда — из красного! — тут же пришла к нему идея.

— Это будет что-то просто необыкновенное! — радостно рассмеялась Марина.

Уже на следующий день Игорь сделал деревянный макет обелиска в миниатюре и позвонил Худкомбинат, чтобы отчитаться. В комбинате ему ответили, что вопрос об утверждении памятника вынесен на заседание бюро райкома, которое состоится через три недели. И вот когда до назначенной даты оставалось два дня, Марина сказала Игорю:

— У нас будет ребенок.

— Ты уверена? — растерянно спросил Игорь, который в тот момент думал совсем о другом, то есть, конечно, о том, как он будет представлять свой макет на утверждение.

— Ты что, не хочешь? — удивилась Марина.

— Конечно, хочу! — поспешил он ее успокоить.

— А как ты хочешь назвать его?

Игорь смутился. Он не мог так сразу ответить на этот важный вопрос.

— Давай назовем Обелиск! — сказал он, обращая ее вопрос в шутку.

— А если будет девочка? — рассмеялась Марина.

— Тогда Стелла! — нашелся Игорь.

Через два дня будущий счастливый отец представил макет своего творения на утверждение бюро райкома. Он, конечно, не ожидал, что все присутствующие тут же объявят его гением, но все же был внутренне окрылен, предчувствуя лестные отзывы. Однако он очень скоро понял, что предчувствие его обмануло.

— А где сам памятник? — недоуменно вопросил первый секретарь райкома, переворачивая макет вверх пьедесталом, как будто искал под ним "сам памятник".

По лицам членов райкома поползли добродушные сдержанные ухмылки. Игорь покраснел до кончиков ушей: меньше всего он ожидал, что его решение художественного образа примут за завуалированную попытку схалтурить, сделав "чего попроще".

— Какие будут мнения? — спросил "первый" тоном, который не оставлял сомнения в том, что у него самого мнение уже имеется и он требует от остальных не их личного мнения, а выражения своей лояльности.

— Фаллизм чистой воды получается, — сказал второй секретарь, приближенность которого к "первому" позволяла ему щеголять своей образованностью.

— Выражайся яснее, Тимофей, — сказал "первый", имея ввиду "что за херня еще такая?".

— Я бы сказал, но только не в присутствии девушек, — кивнул "второй" на встрепенувшуюся протоколистку, имея ввиду "вот эта самая херня и есть!"

— Так это не памятник, товарищи, получается, а какой-то... хрен пятигранный! — пошутил "первый".

Члены бюро довольно рассмеялись.

— И долго ты его... лепил? — спросил "первый" у Игоря.

— Месяц, — коротко ответил Игорь, не зная, куда деваться от стыда.

— Да, труд затрачен немалый, — сказал "первый" с тем подтекстом, что памятник никуда не годится, но он не хочет снова возвращаться к этому пустяковому вопросу, поэтому нужно что-то срочно придумать.

"Второй" тут же уловил этот подтекст и предложил:

— А давайте на него танк "Т-34" поставим!

Всем сразу понравилась эта идея.

— Выдержишь? — спросил "первый" у Игоря, как будто собирался взвалить танк на его плечи.

— Обелиск, я думаю, выдержит, если обрезать наполовину, только... — набрался смелости Игорь.

— Говори смело, — подбодрил его "первый". — Здесь никто не кусается.

— Танков, по-моему, в Москве не было...

— Как это не было?! — неожиданно взвизгнула какая-то полная кудрявая женщина из бюро. — Может, и битвы за Москву не было?!

— В общем, вопрос решенный, — охладил страсти "первый". — Артист обрежет памятник, а я договорюсь с кем надо насчет тридцатьчетверки.

Игорь вышел из райкома как оплеваный, но он решил ничего не говорить жене о своем позоре, чтобы не расстраивать ее "в ее положении". Поэтому когда за неделю до установки "черного обелиска" перед кинотеатром "День Победы" у них родилась девочка, Марина, несмотря на отговоры Игоря, настояла на том, чтобы назвать ее Стеллой.

3. Открытие новых форм жизни

Когда проходчик кончил читать, доктор сказал:

— Так это и есть та самая...

— Стой! — неожиданно оборвал его проходчик. — А где укладчик?!

Только теперь они заметили, что укладчик исчез. (Если вы человек, то представьте, что одним прекрасным утром вы просыпаетесь и вдруг видите, что у вас нет ноги — примерно такие же чувства испытали доктор с проходчиком). Они были в шоке: сколько они себя помнили, всегда их было трое, и даже было невозможно себе представить, что может быть по-другому. Их рабочая команда в их представлении была единым организмом и единым неразрывным целым. Теперь они не могли ничего понять и только недоуменно смотрели друг на друга.

— Вы чего такие опущенные? — укладчик возник так же неожиданно, как и исчез.

— Где ты был?! — набросились на него проходчик и доктор.

— Да надоело мне эту галиматью проходчика слушать, — невозмутимо ответил укладчик, — вместо секса — всё какие-то памятники, ну я и решил прогуляться по Сети...

— Каким образом? — изумился доктор.

— Ну, каким... Ясный корень: вернулся назад по проложенному линку, оттуда вышел в корневую директорию, ну а дальше... со всеми остановками.

— Как назад?! — вскричал взволнованный проходчик.

— Это невозможно! — заявил доктор.

— А вы пробовали? — рассмеялся укладчик. — Ограниченные вы виртуальные люди — дальше своего носа ничего не видите!

— Ну и что же ты там увидел? — недоверчиво поинтересовался доктор.

— Я там встретил виртуальную девушку своей мечты, — гордо сказал укладчик.

Доктор с проходчиком переглянулись: они еще могли предположить, что в Сети существуют другие укладчики, проходчики и доктора, но чтобы виртуальные девушки?! Это было похоже на бред!

— По-моему, ты опять коктейль из вирусов принял, — подозрительно посмотрел на него доктор.

— Сам ты коктейль! — обиделся укладчик. — Между прочим, я "в завязке". Я жениться собираюсь...

— ?!

Тут уж доктор с проходчиком потребовали от укладчика серьезных объяснений. Из его путаного и сбивчивого рассказа они поняли следующее: когда укладчику наскучило слушать книгу проходчика, он решился попробовать пройтись назад по линку, и это у него без всякого труда получилось. Во время своей прогулки по Сети он встретил еще множество таких же, как они, "работяг", но главное, он встретился с русской искалкой.

— Как же ты ее нашел? — заинтересовался проходчик.

— Да она сама меня нашла, на то она и искалка! — добродушно рассмеялся укладчик.

Дальше, по рассказу укладчика, произошло вот что: укладчик тут же завел с искалкой разговор на "возвышенную тему", об эротической литературе в Сети, и искалка, немного смутившись, призналась ему, что тоже этим живо интересуется. Тогда осмелевший укладчик тут же решил перейти от слов к делу и, намекнув, что у него мало времени, завел речь о сайбер-сексе, ну и...

— Как же ты это?... — растерянно спросил проходчик.

— Ну, вы даете! Не буду же я вам подробности рассказывать, — хихикнул укладчик. — У меня с моей искалкой серьезные намерения! Мы с ней собираемся на регистрационном листе расписаться. Да вы не думайте, мужики, не брошу я вас! — добавил он, увидев потерянные лица товарищей. — У меня своя работа, у нее — своя, она в Сети разные документы по запросам разыскивает. Всю Сеть вдоль и поперек излазила, умная, между прочим, не чета вам, баранам! Она мне такие вещи успела рассказать, аж не верится... Оказывается, в Сети кроме нас, работяг, существуют еще такие бесплотные существа, как духи Сети и почтовые ящики, их никто никогда не видел, но они про все события в Сети знают и обмениваются между собой мнениями... Но я вас со своей невестой еще познакомлю, она вам все сама лучше расскажет.

4. Имена собственные

Незадолго до того, как Стелле должно было исполниться три года, Марина спросила дочь, что она хочет получить в подарок на день рождения.

— Самосвал, — не задумываясь ответила дочь.

— Почему самосвал? — недоуменно спросила мать.

— Потомушто хочу как у Листика, большой и красивый, — упрямо заявила Стелла.

— Листик — мальчик, а ты — девочка, — сокрушенно вздохнула мать. — Ты должна в куклы играть!

— Почему в куклы?

— Потому что ты — будущая мать.

— Не хочу быть матерью, хочу быть шофером самосвала, как Листик, — обиженно надула губки Стелла.

После этого разговора Марина поняла, что она сделает большую ошибку, если с раннего детства не начнет развивать в дочери материнские инстинкты. Она стала мечтать о том, чтобы подарить Стелле замечательную американскую куклу Барби. Такую куклу она однажды видела у дочери своей подруги, муж которой работал шофером в МИДе и часто выезжал в загранкомандировки. Марине сразу так полюбилась эта очаровательная кукла, что ей самой тут же захотелось в нее поиграть, как в детстве. "Вот и отлично, — решила Марина, — подарю Стеллочке Барби, — будем вместе в нее играть".

Однако у Марины не было "выездного" мужа, который мог бы ей привозить из-за границы фирменные вещи, поэтому мечта о Барби была за пределами ее возможностей и пришлось ограничиться обычной куклой Катей из Детского мира. Катя, правда, тоже была симпатичной, но не было в ней какого-то особенного западного лоска, и при взгляде на нее у Марины не возникало желания играть в куклы. "Ладно, — подумала она с горестым вздохом, когда купила Катю, — назовем ее Барби в память о несбыточной мечте".

В день рождения Стеллы Марина с Игорем положили Катю-Барби на кровать у изголовья дочери, Игорь чмокнул спящую именинницу в белые кудряшки и отправился в мастерскую: хоть и была суббота, ему срочно нужно было заканчивать бюст шестилетнего Ильича для детдома. Когда он вернулся к обеду, дочь опять спала сладким полуденным сном, а заплаканная жена нервно металась по квартире.

— Что случилось? — забеспокоился Игорь.

— Эта маленькая идиотка отдала свою куклу Листику! — набросилась на него жена, как будто он был в чем-то виноват.

— Как отдала?! — не понял Игорь. — Выменяла на самосвал?

— Нет, просто подарила! — зарыдала Марина.

— Она что, не понравилась ей?

— В том-то вся и беда, что понравилась! — заорала жена.

— Ничего не понимаю, — сказал Игорь. — Может, ты мне объяснишь, что же все-таки произошло?

Из рассказа Марины выяснилось следующее: когда Стелла проснулась и увидела рядом с собой куклу, она была безумно счастлива и тут же стала увлеченно разговаривать и играть с ней. Марина сказала дочери, что она должа относиться к кукле бережно, как к своему ребенку, и показала, как нужно расчесывать ей волосы, как ее раздевать-одевать и как мыть. Когда пришло время утренней прогулки, Стелла захотела взять куклу с собой и даже заботливо укутала ее в обрезок фланели, потому что на улице было морозно. Во дворе они встретили Листика с "этой сучкой"...

— С какой еще сучкой? — удивленно спросил Игорь.

— С его матерью! — закричала Марина, поражаясь бестолковости мужа, будто она давно, а не только сейчас, стала называть так мать Листика.

Игорь налил Марине рюмку коньяка, чтобы она немного успокоилась. Марина залпом выпила и продолжила свой рассказ. Стелка с Листиком катались с ледяной горки, а она с "этой сучкой" обсуждала выкройки из журнала "Работница". Минут через пять Марина заметила, что кукла в руках у Листика. Она, "как дура", не придала этому значения, подумав, что Стелла дала ему куклу просто поиграть, но когда пришло время идти домой, Листик наотрез отказался отдавать куклу, а "эта маленькая идиотка" радостно заявила, что подарила ему Барби.

— Нужно было просто забрать, и все, — пожал плечами Игорь, удивляясь женской беспомощности.

— У тебя все просто! Что мне, драться с чужим ребенком?! Я сказала "этой сучке", чтобы она отобрала куклу, а она нагло ответила, что не хочет травмировать ребенка и дома поговорит с ним, чтобы он отдал добровольно, а я поверила, как дура! — снова расплакалась Марина. — А потом она позвонила и нагло заявила, что Листик нашу куклу отдавать категорически не хочет, и предложила мне деньги...

— Ну, так давай возьмем и купим еще одну куклу, — попытался успокоить жену Игорь.

— Лучше купи ей самосвал, мудак несчастный! — завыла Марина. — Ты так ничего и не понял! И вообще, это из-за тебя все!

— Почему из-за меня? — действительно не понял Игорь.

— Потому что когда она у тебя спросила, откуда берутся дети, ты сказал, что женщины дарят их мужчинам, вот она и решила, дура, подарить своего "ребенка" Листику!

Игорь озадаченно молчал. Он даже не мог представить себе заранее, что его невинное объяснение ребенку тайны происхождения детей может привести к таким трагическим последствиям.

— Ты эту кашу заварил — ты и расхлебывай! — мрачно заявила Марина.

— Как?

— Позвони Мишке, сучкиному мужу, поговори с ним по-мужски, — почти уже спокойно сказала Марина, — он тебя поймет, не хочет же он, чтобы его сын гомиком вырос... Просто этой сучке самой кукла понравилась! — неожиданно осенило Марину.

Игорь был знаком со своим соседом Михаилом только, как говорится, "шапочно", и ему было не очень-то удобно обращаться к нему по детским вопросам, но что оставалось делать? Марина набрала номер — к телефону подошла жена Михаила и ответила Игорю, что Михаил уехал на рыбалку, вернется поздно вечером. Тогда Марина с Игорем, чтобы не скучать от бездействия, разбудили Стеллу и стали проводить с ней воспитательную работу.

— Я тебе строго-настрого запрещаю с сегодняшнего дня и впредь выносить что-либо из дома! Ты поняла меня? — попыталась внушить Марина дочери.

— Поня-яла, — ответила Стелла, зевая спросонья.

— Нет, ты не поняла! — тряхнула ее за плечи Марина.

Стелла неожиданно, безо всякой подготовки разревелась (она поняла только одно: родители больше не любят ее). Все внушение продолжалось меньше минуты, а потом весь вечер пришлось успокаивать ребенка.

В одиннадцатом часу ночи, когда Стеллу опять уложили спать, наконец позвонил Михаил и попросил Игоря зайти к нему.

— Какая наглость! — возмутилась Марина. — Он что, сам зайти не может?! Мы еще к ним на поклон идти должны!

— Ладно, не накаляй страсти, у меня уже от всего этого голова трещит, — отмахнулся от нее Игорь, отправляясь в соседний дом.

Дверь ему открыл сам хозяин квартиры. Он почему-то был в порыжевшей дряхлой цигейковой шубе, от свалявшегося меха которой густо несло сырой рыбой и водкой, а его красное лицо светилось радостью пережитого единения с природой. Игорь невольно отшатнулся.

— У вас топят? — спросил Михаил. — Я на реке замерз, как собака, а дома тоже холод, как в проруби.

— У нас, вроде, топят, — сказал Игорь.

—Ну, и история произошла! — неловко рассмеялся Михаил, приглашая жестом Игоря пройти в прихожую. — Я как узнал, своей вломил как следует: что ни говори, а бабам доверять воспитание детей опасно. Вот, возьми, — он протянул Игорю десять рублей.

— Нет, не надо, — отказался Игорь. — Я, в общем, хотел бы саму... игрушку забрать.

— С игрушкой, брат, такая штука вышла, — смущенно крякнул Михаил, — я ее у своего пацана отбираю, а он, гаденыш, не отдает, ну, я тогда дернул посильнее... Короче, у нее голова того... с мясом оторвалась!

— Как "с мясом"? — неприятно удивился Игорь.

— Ну, фигурально, конечно, — еще больше смутился Михаил.

— Жаль, — сказал Игорь.

— Жаль, — вздохнул Михаил...

— Браво, маэстро! — неожиданно раздался радостный крик.

Проходчик с доктором оглянулись и увидели укладчика, обнимающего за виртуальную талию счастливую невесту. При виде ее крепкого виртуального тела проходчик стыдливо зарделся, а циничный доктор принялся с нескрываемым любопытством разглядывать невиданное ранее существо.

— А вы и есть тот самый доктор? — ничуть не смутившись, спросила искалка, перехватывая пристальный взгляд доктора.

— В каком смысле "тот самый"? — растерялся доктор от неожиданного вопроса.

— Я про вас у духа Сети Ивана Паравозова читала...

— А откуда он про меня знает?! — подозрительно насторожился доктор.

— Это проходчик нас всех заложил, — беззлобно констатировал укладчик. — Написал про нас книжку, теперь она по всей Сети гуляет, говорят, скоро даже в электронной библиотеке появится.

— А ты откуда знаешь? — не поверил ему проходчик.

— Походите по Сети с мое — еще не то узнаете!

— Странно, — сказал проходчик, — я, вроде, только про людей писал... Не понимаю, как это вышло!

— Про вашу книгу даже почтовые ящики знают, — сказала проходчику искалка, — я только что на их переписку набрела.

— Что же они пишут? — стало интересно укладчику.

— Я прочитала несколько посланий, и во всех почтовые ящики пишут, что лично они в книге все поняли и им она понравилась, но другим она, по их мнению, не понравится, потому что другие ничего не поймут. Так все и говорят...

— Если все... то кто тогда "другие"? — озадаченно спросил сам себя проходчик.

— Так что, все-таки, про меня написано было? — не удержался доктор от любопытства.

— У меня память хорошая, я вам дословно процитирую, — сказала искалка. — "Самый загадочный персонаж в повести — Доктор. Какие он лечил вирусы в Сети, я так и не понял. Поэтому предположу, что это некоторая мистическая фигура, символизирующая вовсе не то, что символизирует. Может, этот Доктор вовсе не по вирусам, а психиатр? Или вообще Наук? Или какой-нибудь HTML-validator, который линки на целостность проверяет".

— Так какие ты вирусы-швирусы в Сети лечил, расскажи товарищам! — рассмеялся укладчик.

— Мне действительно вирусы крайне редко попадаются, — смутился доктор. — Может, и правда "валидатором" стать?

— Точно, будем тебя теперь звать Валидатором. Вообще, непорядок, что у нас имен нет. Давайте себе имена, как у людей, придумаем! — загорелся укладчик. — Ты, проходчик, как называться хочешь?

— Ну... зовите меня Рейнджером, — сказал, подумав, проходчик, — к моей специальности это имя вполне подходит.

— Тебя мы будем звать Весельчаком, потому что ты веселый, — сказала укладчику искалка, — а мне мое имя нравится, вы меня так Искалкой и называйте, только с большой буквы, а то я на вас обижаться буду!

5. Алые паруса

— Послушай, Рейнджер, — сказал Весельчак, проводив Искалку на работу, — я уж твою писанину не стал ругать в присутствии дамы, тем более что к концу пришел, но что ты, как Достоевский, все про одно и то же пишешь?

— Почему как Достоевский?! — не понял Рейнджер.

— Потому что достал ты меня! Чем тебе эта кукла так дорога? И опять про детей пишешь, тоже мне, доктор Спок нашелся! Тебе уже жениться пора, а ты все... Обещал ведь про любовь книжку написать!

— Меня интересует не механика любви, а истоки взаимного влечения людей, — сказал серьезно Рейнджер. — А про детей я пишу потому, что мне интересно, почему из одних детей вырастают мужчины, а из других — женщины...

— Нет, никак не могу приучить себя к твоей манере мышления, — включился в разговор Валидатор. — Ты ведь на самом деле знаешь, что все зависит от пола ребенка.

— Тогда почему, например, некоторые мальчики вырастают женщинами? — задал коварный вопрос Рейнджер.

— Пидоры потому что! — перешел на свой обычный язык Весельчак, вспомнив, что Искалка давно уже его не слышит.

— Мне все же кажется, что пол ребенка воспитанием определяется, — сказал задумчиво Рейнджер.

— То-то я смотрю, ты такой бесполый, — подковырнул его Весельчак, — а оказывается, ты просто невоспитанный!

— Надоела мне уже эта софистика, — оборвал их Валидатор. — Давайте, наконец, работой займемся!

Однако, очень скоро они заметили, что работа у них теперь не ладится, потому что каждый думает не об общем деле, а чем-то своем... Весельчак мечтал о новой встрече с ненаглядной невестой, Рейнджер писал в голове очередную главу своей книги о становлении полов, а Валидатор был погружен в тягостные раздумия над тем, кто он все-таки есть на самом деле: доктор по вирусам, доктор Наук (с большой буквы) или психиатр, который сошел с ума от бреда пациентов и теперь сам бредит, прокладывая в горячечном бреду воображаемый линк к мифическому HTML'у.

— Стойте! — не выдержал Валидатор. — Так все равно дело не пойдет. Это нас, наверное, появление виртуальной женщины из колеи выбило. Давай, Рейнджер, дочитывай нам окончание главы, а то мы так просто не успокоимся.

— Согласен, — сказал с готовностью Рейнджер.

И он стал дописывать на ходу главу.

Выйдя на следующий день на прогулку во двор, Стелла увидела жизнерадостного Листика, который волочил за ноги по снегу голую куклу без головы. Стелла с ужасом узнала в этой несчастной игрушке свою куклу Барби.

— Зачем ты это сделал? — плача подбежала к нему Стелла.

— Это не я, — спокойно начал объяснять Листик. — Когда я вчера купал ее в ванной, к нам ворвалась огромная и страшная рыжая обезьяна и откусила ей голову!

Рассказав все это, Листик и сам поверил в свое вранье и тоже безутешно зарыдал. Смотреть на изуродованную куклу им было больно и невыносимо, и они придумали вырыть детскими лопатками ямку в снегу и закопать ее поглубже...

Когда Рейнджер закончил чтение этого короткого отрывка, он заметил, что Весельчак упел испариться, значит, перерыв в работе продолжался, и он начал читать следующую главу под названием "Алые паруса". Когда Стелле исполнилось тринадцать лет, она влюбилась в писателя Александра Грина. То есть, вернее сказать, в его героев-мужчин, но это было для нее одно и то же, поскольку она была уверена, что Грин во всех книгах писал про себя, — иначе ей представлялось невероятным, как человек мог написать такие яркие жизненные произведения, не испытав все это на себе. Он и сам должен был быть прекрасным и отважным юным капитаном, ведущим свой корабль через все невзгоды навстречу любимой девушке, которая давно уже ждет его на берегу. Вскоре она нашла подтверждение своей догадки, обнаружив, что во всех книгах Грина фамилии главных героев, как и фамилия самого автора, начинаются на букву "Г". Это незначительное с виду открытие так поразило Стеллу, что ей почудилось, будто она открыла какую-то мистическую связь между всеми книжными персонажами Грина и им самим (эта связь на самом деле существовала, но только у нее в голове, потому что писатель Гриневский, который, кстати сказать, давно уже скончался, стал для своей будущей юной читательницы таким же мифическим персонажем, как и все его герои).

Стелле часто представлялось теплое и ласковое южное море, озвученное шумом плещущих о коралловые рифы аквамариновых волн и криком суетливых белоснежных чаек. Над кристально-прозрачной водой стелется легкий и зыбкий утренний туман. С берега сквозь него еще можно различить резвящихся дельфинов и рыбацкие лодки, но кромка горизонта уже наглухо завешана его плотной крахмальной простыней. Стелла пристально вглядывается вдаль и вдруг замечает на этой белой простыне расплывчатое, но яркое красное пятно... Алые паруса! Она бежит навстречу этим долгожданным парусам и не погружается в воду, а гладко скользит по приветливым волнам, которые ласково щекочут ее босые ноги... Она бежит по волнам! На большом трехмачтовом корабле ее радостно встречает юный отважный капитан, который так долго скитался по морям, сражаясь с кровожадными пиратами и борясь с сокрушительными ураганами, только ради своей возлюбленной, чтобы наконец обнять ее и признаться в своей любви...

— Опять мечтаешь о принце в розовых колготках? — сказала ей в один из обыденных домашних вечеров мать, заметив на лице дочери романтическую задумчивость. — Иди лучше на помойку мусор выброси, а то скоро вонять начнет!

Марина уже несколько месяцев назад заметила в Стелле особо опасную задумчивость, когда дочь переставала реагировать на указания взрослых, очевидно, считая их заботы и требования слишком мелочными и недостойными внимания. Ей не нравилось, что Стелла витает в облаках: по мнению Марины, ей надо было готовить дочь к суровой реальности семейной жизни, поэтому она и выводила ее из романтического оцепенения нарочитой грубостью.

— Я не пойду на помойку! — вздрогнула Стелла, мысленно прощаясь с исчезающим юным капитаном, которого суровая реальность опять отправляла в долгие скитания по далеким морям.

— Почему? — спросила Марина, не надеясь, впрочем, получить вразумительный ответ.

У Стеллы было связано с помойкой особенно неприятное воспоминание: когда она два дня назад опаздывала утром в школу, то решила срезать путь и побежала по тропинке, проходившей мимо помойки. И там, за кирпичной стеной помойки, она увидела под кустом жасмина лежащую на картонке растрепанную голую женщину с задранным до горла платьем и с широко расставленными ногами, на которой елозил мужчина в спущенных до колен брюках. Из-под куста доносились нечленораздельные звериные звуки: стон вперемешку с рычанием и вздохами. Стелла была так поражена этой неожиданно открывшейся ей картиной реальной взрослой любви, что у нее на полдня отнялась речь, и когда ее вызвали на уроке литературы к доске, чтобы она наизусть прочитала отрывок из "Молодой гвардии" (монолог Ульяны Громовой о любви к матери), она только отрицательно помотала головой в ответ. Учительница решила, что она не готова и поставила ей двойку: она, конечно, не могла знать, что этот монолог Стелла знала "назубок" и мысленно повторяла его для самопроверки именно в тот момент, когда перед ней открылась та самая картина...

Это была первая двойка Стеллы по русской литературе, ее любимому предмету. Мать сначала очень удивилась, узнав про двойку, потому что накануне вечером лично экзаменовала дочь на знание заданного монолога и поражалась ее памяти — Стелла не cделала практически ни одной ошибки... Но очень быстро до Марины дошло: ее дочь отказалась читать монолог о матери из принципа, потому что она не любит свою мать. "Она не любит меня!" — эта мысль поразила Марину, которая привыкла видеть в своем ребенке милое ласковое дитя, а теперь у этого дитя растут на лобке жесткие рыжие волосы и оно огрызается по каждому поводу, если отвлечь его от мечтаний о будущих женихах. "За что она так ненавидит меня?" — подумала тогда Марина, а вслух пообещала выпороть дочь, если та еще раз получит двойку по литературе. Стелла была очень расстроена, но при упоминании о порке на ее заплаканном лице промелькнула наглая усмешка (ее ни разу не пороли, хотя в последнее время мать не скупилась на угрозы применения мер физического воздействия). "Сучка! — выругалась про себя Марина, — наглая, как танк, сучка!"

— Почему ты не пойдешь на помойку? — повторила свой вопрос Марина в спину дочери, которая собиралась уже улизнуть в свою комнату. — Куда пошла?!

— Я тебе не собака, чтобы на меня орать! — неожиданно разозлилась Стелка.

— Что ты сказала? — переспросила удивленная мать.

— Я сказала, чтобы ты закрыла свою пасть, — спокойно сказала Стелла с непонятно откуда взявшейся холодной злобой.

Эта невиданная ранее холодная злость дочери привела мать в бешенство: она хотела отвесить Стелке смачную оплеуху, но маленькая мерзавка ловко увернулась от ее ладони и, убежав в свою комнату, закрылась на шпингалет.

— Открой, дрянь! — заорала Марина, дергая дверную ручку.

— Перебьешься! — послышался из-за двери наглый незнакомый голос.

Марина была в шоке. Надо было срочно что-то делать с дочерью.

— Ладно, вот отец придет, мы с тобой разберемся!

Марине вдруг представилось, как ухмыляется Стелка за стеной в ответ на эту ее угрозу: Игорь, этот жалкий интеллигентный скульптор-неудачник, не мог разобраться даже с собой, не говоря уже о жене и дочери.

— Опять нажрался, Роден недоделаный! — набросилась на него Марина, когда он вернулся из мастерской.

Надо сказать, она чаще жалела своего мужа, чем оскорбляла его, но теперь ее терпению наступил предел. Игорь это сразу понял и решил не обострять ситуацию.

— А где Стелла, спит уже? — спросил он как можно миролюбивее.

— Мечтай больше! — сказала Марина. — Лежит на кровати в обнимку со своим Грином.

Стелла за стенкой вздрогнула: она действительно лежала поверх одеяла в ночной рубашке с книгой Грина в руках. Ей стало интересно, откуда это знает мать, и она стала прислушиваться к разговору родителей.

— Что-нибудь случилось? — спросил отец.

— А ты как считаешь, случилось или нет, если она сказала родной матери "закрой свою пасть"... Что ты смеешься?!

— Да я не смеюсь... Это я носом шмыгаю... Насморк у меня.

— Она стала наглая, как танк! — сказала мать. — Посуду не моет, мусор не выносит, а теперь еще и двойки из школы приносить стала. У нее уже волос на лобке больше, чем у меня, а она все еще говно за собой в унитаз спускать не научилась. Сучка!

Стелле вдруг стало не по себе: она впервые в жизни всерьез задумалась над бытовым вопросом, а именно, над тем, какая может быть связь между волосистостью лобка и водой в унитазе.

— Ее нужно выпороть, — сказала мать.

— Чем?

— Не прикидывайся дураком! Конечно, ремнем.

— У меня нет ремня, — с надеждой в голосе сказал отец.

— Тогда выпори ее подтяжками!

— Не говори глупостей...

— Конечно, я дура и стерва, а ты добрый, — заревела мать.

— Ты что, действительно считаешь, что это необходимо? — слегка удивился отец.

— А ты как считаешь, если она срет нам на голову?! Ты просто слизняк и чистоплюй — не можешь врезать ей пару раз как следует. Она тебе, когда вырастет, сама за это спасибо скажет, что ты из нее дурь вышиб.

— Но чем я ее буду пороть? — задумчиво спросил отец.

— У меня тут один ремешок такой был кожаный... — послышался скрип дверец одежного шкафа. — Вот, французский, фирменный.

— Может, пояс от халата?

— Нет, пояс не пойдет, это ей все равно, что щекотка... Возьми лучше вот этот, от черного платья, он пошире...

— Давай, может, из кожезаменителя?

— Ну да, или вот тот с клепками...

— А шрамов не останется?

Стелле вдруг стало по-настоящему страшно, но не оттого, что она ясно осознала неизбежность порки, а оттого, с какой рассудительностью и расчетливостью родители выбирают орудие экзекуции. Ей вдруг показалось, что если родителям вдруг понадобится ее убить (хотя бы для ее блага, если она будет мучиться неизлечимой болезнью), папа с мамой будут так же обстоятельно-бесстрастно выбирать нож, которым можно было бы зарезать не очень больно и наверняка.

— Да, вот этот пойдет, пожалуй, — наконец, сказала мать. — Ты только не увлекайся...

— Ты что, с ума сошла?!

— Полосни раз десять, и довольно... Ну давай, иди, чего стоишь?

Стелла вдруг вспомнила, что у нее закрыта на задвижку дверь, и со стыдом за отца представила, как он будет интеллигентно стучать одной рукой в дверь, сжимая в другой ремень... Она быстро встала, подбежала на цыпочках к двери, бесшумно отодвинула шпингалет и так же быстро и бесшумно опять запрыгнула на кровать.

— А что я ей скажу? — послышался вдруг возле самой двери голос отца.

— Ты что, идиот?! — зашипела мать, которая почему-то перешла на шопот.

— Что мне сказать? Здравствуй, это я, я пришел тебя пороть?!

— Не волнуйся, она сама все поймет.

Когда отец толкнул дверь и вошел с ремнем в комнату, Стелла действительно все поняла: она невозмутимо подняла рубашку до груди и перевернулась на живот. Она, правда, удивилась, что отец порет ее сильнее, чем она ожидала, но плакала она не от боли, а от стыда за прекрасного юного капитана, который в это время уплывал в неизведанные сказочные страны, не оставляя ей никакой надежды на свое возвращение.

Всю ночь ей снилась помойка, а под утро к ней пришла первая менструация.

— Опять из тебя какая-то чушь поперла, — покачал головой Валидатор, выслушав рассказ Рейнджера. — Противно слушать! И причем здесь "Алые паруса"? Зачем их опошлять нужно было?

— Да, ерунда какая-то получилась, — сокрушенно согласился Рейнджер. — Эту книгу закончу и больше про людей писать не буду. Напишу лучше про Сеть — интереснее будет...

6. Магические свойства HTML

— Кстати, о Сети, — сказал Валидатор. — Пора бы нам за работу браться, а укладчика все нет.

— А я вот что заметил, — задумчиво сказал Рейнджер. — Каким-то образом события нашей сетевой жизни отражают то, что я пишу в своей книге про людей. — Стоило мне начать писать про любовь, как у Весельчака появилась Искалка, а написал про прощание с юным капитаном — он исчез.

— Да, это очень странно, — подтвердил Валидатор. — И самое странное то, что Искалку, в отличие от книжных людей, не ты придумал, то есть ее, разумеется, никто и не придумывал, а она все равно появилась как бы в ответ на то, что ты написал...

— Наверное, это одно из свойств HTML: стоит о чем-то написать или даже просто подумать, как это тут же отражается в HTML, и он на это соответственно реагирует.

— Из этого следует только одно, — многозначительно сказал Валидатор, — нам нужно быть осторожнее со своими высказываниями!

Пора было вновь браться за труд, а укладчика Весельчака все не было. Проходчик Рейнджер и доктор Валидатор терялись в догадках, что ему помешало вовремя вернуться на работу... Мысль о том, что Весельчак решил навсегда покончить с укладкой линка, даже не приходила им на ум, потому что работа в коллективе до настоящего времени была единственным предназначением виртуальных людей. Все остальное, даже виртуальные женщины, если и имело в их представлении какое-то значение, то лишь опосредствованное: заниматься чем-то отвлеченным можно было только в перерывах между работой, в крайнем случае, во время работы и одновременно с ней, но никак не вместо нее.

Когда все разумные сроки ожидания Весельчака истекли, Рейнджер с Валидатором взялись за работу — Рейнджер по-прежнему выполнял роль проходчика, а Валидатор взял на себя укладку. Работали они молча, сосредоточенно и с каким-то особенным упорством и рвением, будто пытались доказать самим себе, что эта монотонная работа и есть та самая виртуальная цель, которая хоть что-то стоит в их жизни.

— Кажется, я начинаю понимать, — неожиданно сказал Рейнджер, не отрываясь от работы.

— Что?

— Я раньше все время удивлялся чувству голода у людей. Они все время что-то едят и все время голодны... Только представь себе на минуту, друг Валидатор, что нам с тобой придется постоянно думать о еде и заботиться о своем пропитании — это же свихнуться можно!

— Да, по-моему, нам крупно повезло, что нам неведомо это чувство, а жизненную энергию мы получаем непосредственно от Сети. Даже страшно себе представить, что нам пришлось бы простаивать все свободное от работы время в очередях за продуктами, как в России в голодные годы, — согласился Валидатор.

— Вот меня и осенило, — продолжил свою мысль Рейнджер. — Это людям их бог дал чувство голода, чтобы заставить их работать!

— Ты думаешь? — отчего-то усомнился Валидатор.

— Конечно. Сам посуди: люди работают ради денег, а основную часть заработанных денег тратят на еду.

— И на удовольствия, — добавил Валидатор.

— Все их удовольствия — это в сущности то же утоление голода. Он у них там, знаешь, тоже разный бывает, мне даже один раз попалась рецензия на книжку под названием "Седьмой голод". Про сексуальный голод я уже не говорю, но есть еще "культурный" голод, "религиозный" и "эстетический".

— Да, — сказал Валидатор, — лучше уж мы будем сознательно работать, чтобы HTML нас этим чувством не "наградил".

И они с усиленным рвением взялись за работу. Вскоре они стали, однако, замечать, что структура проходимой ими Сети начинает приобретать невиданные ранее виртуальные свойства: она стала твердой и слегка вязкой, но в то же время рассыпчатой. Валидатор с Рейнджером недоуменно переглянулись: структура Сети стала очень похожей на земной грунт. Проходить такую Сеть становилось все тяжелее...

— По-моему, нам нужны инструменты, — сказал Рейнджер, выбиваясь из сил.

— Какие? — удивился Валидатор (до сих пор у них не было никаких инструментов, даже виртуальных, и всю работу они выполняли, выражаясь фигурально, вручную).

— Подумай сам, — рассудительно сказал Рейнджер, — раз структура Сети стала похожей на земной грунт, то и инструменты нам потребуются соответствующие.

— Лопаты, — догадался Валидатор.

— Ну, конечно! — рассмеялся Рейнджер, радуясь найденному им решению проблемы.

Не откладывая дела в долгий ящик, Рейнджер сделал из части своего виртуального тела кирку, а Валидатор — лопату (если кто еще не знает, они всегда делали все необходимые предметы из части своего тела, которая потом быстро восстанавливалась; да и сам линк они тянули, можно сказать, из себя). Теперь работа пошла веселее: Рейнджер разбивал твердый верхний слой грунта киркой, а Валидатор раскапывал лопатой более податливый нижний гумус. Через какой-то небольшой промежуток времени они стали не без радости замечать, что у них постепенно появляются виртуальные мускулы... И тут произошло одно странное событие: на их пути неожиданно появилось дерево...

— Что это за дерево? — остолбенел Валидатор: никогда раньше они не видели в Сети виртуальных деревьев, хотя им иногда и встречались GIF'ы с изображением земных растений.

— Это... — смутился Рейнджер, — это не дерево.

— А что это по-твоему?

— Куст жасмина.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно посмотрел на него доктор Валидатор.

— Я таким его себе представлял в последней главе, — виртуально покраснел Рейнджер, — это тот самый куст, который рос за помойкой.

— Хорошо еще... — начал серьезно Валидатор, но неожиданно рассмеялся, — хорошо еще, что сама помойка не появилась!

— Сам не пойму, как это получилось, — вздохнул Рейнджер.

— Если бы ты был человеком, то тебя прозвали бы магом: у них там тоже достаточно было произнести заклинание, чтобы появился желаемый предмет. Весельчак, пожалуй, дал бы тебе кличку "Мерлин"... Правда, земные маги это все делали осознанно.

— Я тоже книгу осознанно пишу, только не могу наперед предвидеть, как на нее HTML отреагирует...

Сзади послышались виртуальные шаги — они обернулись и увидели приближающегося Весельчака. Он шел вразвалку и не торопясь. Подойдя, он равнодушно оглядел виртуальный куст и зачем-то потряс его. С куста виртуально брызнули капли росы и плавно осыпались круглые белые лепестки.

— Настоящий, — удостоверился он.

Рейнджер с Валидатором ожидали, что вслед за этим он начнет оправдываться, но укладчик молчал, угрюмо взвешивая теперь в руках кирку и лопату, как будто для него был в эту минуту самым главным вопрос, что тяжелее.

— Что-нибудь случилось? — подозрительно глянул на него Валидатор.

— Все в ажуре, — бесстрастно отозвался укладчик.

Проходчик с доктором многозначительно переглянулись: им обоим показалось, что перед ними не Весельчак, а совсем другой виртуальный человек. Внешне этот человек был как две капли воды похож на Весельчака, но у него была совсем другая манера поведения, не разбитная, а угрюмо-сосредоточенная.

Рейнджеру вдруг стало не по себе: он испугался, что однажды и с ним может помимо его воли произойти такая странная метаморфоза, когда для себя ты вроде все тот же, но окружающие тебя уже не узнают...

— Рейнджер, прочти нам продолжение своей книги, сделай одолжение, — подмигнул проходчику доктор.

Рейнджер сразу понял намек: доктор Валидатор хотел посмотреть, как будет реагировать "Весельчак" на книгу. Он уселся на кучу свежевынутого грунта, свесил виртуальные ноги в траншею и начал виртуально читать: К 18-ти годам Стелла уже в совершенстве научилась мыть посуду, готовить пирожки с яйцом и капустой и выносить на помойку мусорное ведро. Кроме того, она успела закончить курсы кройки и шитья и обзавестись тремя мужьями. Первого она любила за то, что он виртуа... виртуозно готовил плов из фасоли со свеклой, второго — за то, что на прогулке он не рвал поводок при виде первой встречной юбки, а третьего — за то, что он как никто из остальных мужей страстно и пылко отдавался в постели.

Вскоре Стелла пошла учиться в Институт повышения блядской квалификации. За учебу пришлось отвалить изрядную сумму печеного говна, и ей стало накладно содержать троих мужей. Первого она сдала внаем одной бедной старушке из крематория для престарелых, а второго отправила на выполнение почетного мужского долга по охране государственной границы в роли Джульбарса. Только с третьим она никак не могла расстаться, несмотря на все его уговоры привязать ему к яйцам кирпич и утопить в проруби, чтобы он не мешал повышению блядской квалификации своей жены...

7. Запретный плод вразвес и поштучно

К 18-ти годам Стелла научилась стирать белье, пришивать пуговицы, мыть посуду и готовить пирожки с яйцом и капустой. Она теперь крайне редко предавалась романтическим мечтам, и если бы капитану Грею вздумалось бросить якорь в "порту пяти морей", среди встечающих его восторженных девушек он бы уже не нашел Стеллы. И все же внутри себя она ощущала какое-то маленькое наивное, но упрямое существо, которое тошнило от тех житейских обязанностей, которые ей приходилось ежечасно выполнять.

Это существо обладало необычайной природной непосредственностью и его тяготили всяческие условности — даже от имени "Стелла" его коробило, потому что у него самого не было имени. У него также не было и пола, и на всех ухажеров Стеллы оно смотрело со снисходительной улыбкой. Ухажеры, правда, того и стоили — сопливые дерганые мальчишки, которые и сами не знали, чего они хотели от Стеллы... По крайней мере, они затруднялись сказать ей об этом прямо, и стеллино существо непрерывно насмехалось над их неуклюжими заигрываниями.

Стелла любила это существо в себе за его природный ум, не отягощенный комплексами воспитания, она к нему прислушивалась и часто спрашивала у него советы. Когда она получала совет от этого существа, то никогда не выясняла, почему оно говорит ей поступить так, а не иначе, потому что знала, что оно не способно на обман... Пожалуй, это было то самое загадочное существо, которое мужчины называют "женским чутьем".

К этому времени Стеллу уже многое раздражало в окружающем мире, но особенно ее раздражало то, что родители и общество навязывали ей определенный жизненный путь: приобретение профессии, замужество, рождение детей, воспитание детей, устройство семейной жизни детей и воспитание внуков. Таким образом, вся ее жизнь чуть ли не до самой смерти была расписана если не по годам, то по десятилетиям. Ей самой хотелось чего-то более непосредственного, пусть даже опасного и губительного, но яркого. Когда она спросила у своего внутреннего существа совет, как ей тут быть, это существо не задумываясь ответило, что ей нужно стать путаной.

Это был, пожалуй, единственный случай, когда Стелла обратилась к своему внутреннему существу за разъяснениями: слишком ответственным был тот шаг, который оно предлагало. И существо по секрету поведало ей, что все женщины всех времен и народов втайне мечтали жить жизнью путаны, и это не противоречило природным законам, по которым женщина должна иметь в своей жизни как можно больше мужчин, но собственники-мужчины наложили на это естественное стремление женщины массу ограничений, потому что не хотели, даже за деньги, делиться своими женами с другими. Но вот для женщин наступил в России долгожданный благоприятный момент: семья как ячейка общества настолько разложилась, что вековая мечта женщины перестала быть запретным плодом, и если какая-то девушка говорит теперь, что хочет стать путаной, ее за это и осуждать нельзя — в ее крови закипают гены нереализованных желаний ее бабушек и прабабушек.

Это объяснение вполне устроило Стеллу, тем более что жизнь его не опровергала, а только подтверждала: большинство стеллиных подруг мечтало стать валютными проститутками... Валютными, конечно, не потому, что они любили валюту, а только потому, что с цивилизованными "западниками" было безопаснее и приятнее иметь дело, чем со своими кандовыми мужиками. Кроме того, иностранцы удобны тем, что сегодня они есть, а завтра их уже здесь нет — в их мимолетности есть для женщины особая прелесть... В чем эта прелесть конкретно заключается, внутреннее существо Стелле не объяснило, но ей это показалось настолько естественным, что она и не выспрашивала подробностей.

Когда Стелла поделилась своими планами со своей подругой Светланой, она восприняла это как само собой разумеющееся, да Стелла и не ожидала от нее другой реакции — настолько это ей самой представлялось естественно-очевидным. Светка так и сказала: "Ебстественно!" Оставалось только найти прикрытие, и здесь они сразу вспомнили про Лешку с Женькой, которых знали еще с детства. Они, правда, были такими же сопливыми и дергаными, как и остальные мальчишки, но покруче других — у них даже была кооперативная палатка под охраной, с которой они лупили бабки, а у Лешки имелся к тому же пистолет, если он, конечно, не врал, потому что оружия у него никто никогда не видел.

Но главное, чем их привлекали Лешка с Женькой, — это тем, что они не воспринимали их серьезно как мужчин, а те их — как женщин: какая может быть любовь, если они друг друга знали чуть ли не с пеленок?! Так что отношения сулили быть чисто деловыми, без излишней в таком важном деле романтики. Лешка, правда, преследовал Стеллу в шестом классе — он поджидал ее в темном подъезде по вечерам, когда она возвращалась домой с прогулки, и, схватив за что ни попадя, зажимал в углу под лестницей и нес какую-то чушь насчет того, что он хочет взять ее к себе секретаршей на партработу, но уже тогда Стелле было ясно, что это только детская игра. С ним, правда, было связано воспоминание о первом поцелуе, там же, под лестницей, но поцелуй этот был скорее горьким, чем сладким, потому что он по неопытности прокусил ей нижнюю губу.

Лешка с Женькой отнеслись к предложению подруг детства по-деловому:

— Вы хоть трахаться-то умеете? — спросил Женька.

— А ты что, экзамен нам устроить хочешь? — тут же отшила его Стелла.

К удовольствию девушек, этот ответ парней несколько смутил.

— Ладно, принимаем вас в проститутки заочно, — усмехнулся Лешка.

Парни стали подыскивать клиентов. Иностранца они так сразу не нашли, но гундосый парень из охраняемой ими палатки (у него почему-то был всегда перевязан бинтом нос) посоветовал своего босса, бывшего номенклатурного директора фабрики, который с началом перестройки подался в бизнес. Своего босса парень охарактеризовал как "падкого до молоденьких баб". Женька позвонил боссу, и они договорились о цене 100 долларов за час, с учетом качественности "товара": золотистая блондинка, длинноногая, стройная и "со стоячими сиськами" (речь шла о Стелле, которой на спичках выпало идти на дело первой). Были обговорены и все подробности доставки: Женька с Лешкой привозят Стеллу и ждут ее в течение часа под окнами третьего этажа.

В назначенный день в шесть часов вечера парни поймали "тачку" и повезли Стеллу на квартиру "босса". По дороге ее охватило какое-то странное чувство: в мыслях она была вроде спокойна, но ее физическое состояние неожиданно ухудшилось: ни с того ни с сего началось бурление в животе и по ляжкам пошла мелкая предательская дрожь.

— Ты чего? — спросил у нее Женька.

— В каком смысле? — невозмутимо отозвалась Стелла.

— Бледная, как смерть, — скосился он на нее пристальным взглядом.

— Все нормально, — отвернулась она.

Стелла сделала вид, что смотрит в окно, а сама стала советоваться со своим внутренним существом. "Поворачивай назад, пока не поздно", — неожиданно сказало ей существо. Стелла просто обалдела от такой предательской подлости. "Поздно", — ответила она. — "Ничего не поздно, — не отступало существо, — скажи, что у тебя понос, и поезжай домой, к маме". — "Только этого не хватало! — возмутилась Стелла, услышав о маме. — Лучше пусть меня разорвут на части!" — "Ну, как знаешь, — обиделось существо, — я тебе больше не советчик..."

Тем временем, они подъехали к нужному месту. Стелла вышла из такси на негнущихся ногах. Морально она была ко всему готова, но физически...

— Ты что, целка? — неожиданно рассмеялся Женька.

Стелла ничего не ответила, но по ее жалкому виду и так все было ясно.

— Ты что, дура, что ли? — удивился Лешка.

— Дура и есть, — вздохнул Женька, — знали бы заранее — запросили бы втрое больше.

— А как же тот длинный, который тебя в парк по вечерам водил? — недоуменно спросил Лешка.

— Ну, длинный, а что толку... — отвернулась Стелла.

Ей было неудобно подводить ребят, да и им самим было не по кайфу позориться перед клиентом. Дело было, в общем, и не в Стелле, а в том, что они обо всем по-честному с клиентом договорились...

— Ладно, вот что, — сообразил Лешка, — раз уж мы сюда приехали, лажаться нам без мазы... Так и скажем клиенту, что товар оказался лучше, чем договаривались.

— Что ты гонишь, Клен, чем лучше-то? — скривился Женька.

— Да нас не колышет, чем лучше, — сказал Лешка, — скажем "лучше", и все тут. Запросим не сотню, а кусок!

— Так он вам "кусок" и даст, — усомнилась Стелла.

— А куда он нахер денется?! — радостно заржал Женька, который уже понял замысел приятеля.

— Главное, его не вспугнуть теперь, — стал развивать свою мысль Лешка. — Сам он нас со Слоном в квартиру не пустит. Ты, Стелка, зайди одна, а потом скажешь, что тебе в сортир нужно, он у него наверняка где-нибудь в прихожей — ты нам дверь и откроешь.

— Ты, Клен, в натуре, гений! — развеселился Женька, почуяв настоящее дело, а не какое-то там пошлое сутенерство.

— А если он заметит и на меня набросится? — спросила Стелла. У нее непроизвольно начали стучать зубы, как от холода: до нее стало доходить, что она влипла в настоящую историю.

— Ты только не дрожи, как сучка в тазике! — ободрил ее Женька, встряхивая за плечи. — Мы ж под дверью стоять будем, в случае чего ногой вышибем и ворвемся.

Его уверенный тон убедил Стеллу — она и правда перестала дрожать. Парни сказали ей номер квартиры, и она пошла... Через минуту Лешка с Женькой увидели, как на третьем этаже отодвинулась занавеска — клиент, услышав звонок в дверь, проверял, осталась ли на улице охрана. Женька дружелюбно помахал ему рукой в ответ, а еще через три минуты они уже стояли под дверью, прислушиваясь... Еще минут через пять щелкнул дверной замок, и они ворвались в квартиру — чуть дверью Стелку не пришибли.

— Ты где, урод? — радостно заорал Женька, вызывая хозяина квартиры.

— В чем дело? — выбежал на шум хозяин в бардовом шелковом халате, расшитом синими огурцами.

— Я почему-то так и думал, что он будет в халате, — философски заметил Лешка, закрывая дверь.

— Метр с кепкой и плешивый, — добавил Женька.

— Вы чего, ребята? — спросил хозяин, взяв себя в руки.

— Цены повысились, вот чего, — сказал Лешка, забыв даже сказать, почему, — девочка теперь кусок стоит.

— Грабите, суки! — неожиданно разозлился хозяин.

Стелле вдруг стало смешно: его испитый нос, налившись кровью, стал похож на переспелый баклажан. Она захохотала в истерике.

— Да мы так зашли, мы это... по-маленькому, — скроил добродушную харю Женька. — А у меня вот шнурок развязался...

Он нагнулся к ботинку и, выхватив из-под штанины финку, резко распрямился — в следующий момент шея хозяина была уже прижата к стене, а в его мошну упиралось стальное лезвие.

— Берите... все деньги берите, — захрипел хозяин.

— Да подотрись ты своими деньгами, курва! — плюнул ему в лицо Женька, убирая нож. — Некогда нам шмонать тебя тут.

— Аривидерчи, — сказал Лешка, уводя под руку хохочущую Стеллу.

— Наше вам... с кисточкой, — сказал хозяин, потирая горло: он уже понял, что на этот раз его просто разыграли.

Однако его благодушие быстро прошло: когда троица его мучителей выходила из подъезда, он открыл окно и заорал им вслед: "За беспредел вы мне ответите, придурки!"

Добравшись до родного двора, они взяли в охраняемой палатке две бутылки азербайджанского портвейна и все вместе пошли кирять в подвал стелкиного дома. Стелла уже не хохотала, как сумасшедшая, но ей все еще было весело, а после вина стало еще веселее, и она все с новыми подробностями в который раз рассказывала парням историю о том, как клиент усадил ее на диван и стал со всех сторон ощупывать, и как она вырвалась и пошла открывать дверь, отправив его на кухню за шампанским...

— Слушай, Стелк, а давай мы тебя правда... раскупорим, — сказал Лешка, засматриваясь на нее.

— Да, — поддержал его Женька, — хватит тебе уже в старых девах ходить.

— А вы умеете? — засмеялась Стелла.

— А чо тут уметь-то? — заржал Женька.

На самом деле ни он, ни Лешка ни разу еще этим не занимались, но они почему-то были уверены, что у них все получится, как надо.

— Раздевайся, да и все, — сказал Лешка, — остальное мы сами сделаем.

Стелла, не долго думая и даже забыв посоветоваться со своим внутренним существом, стянула через голову платье и сняла трусики. Лифчик она оставила, потому что ей почему-то было стыдно показывать свою грудь.

— И что дальше? — все еще улыбаясь спросила Стелла, видя, как Лешка с Женькой завороженно любуются ее телом.

— Ну... ложись, что ли, — сказал Женька.

— На что? — оглянулась Стелла.

Ложиться и правда было некуда: в подвале был только шаткий столик на железных ногах и со щербатой крышкой, да четыре стула.

— Ну, тогда вставай, — неуверенно сказал Лешка, — в позу...

Стелле неожиданно стало жалко и себя, и парней за то, что они толком не знают, что с ней делать. И еще она поняла, что если они ее сейчас не "раскупорят", она им никогда этого не простит... Похоже, что они и сами это поняли, потому что наконец-то перешли к решительным действиям. А действовать они умели только силой: Женька запустил пятерню в ее пышные волосы и нагнул, прижав щекой к столу, а Лешка сзади крепко сжал ладонями кожу на бедрах и двумя ударами ботинка по туфлям раздвинул ей ноги... Стелле было не столько больно, сколько обидно за парней, что их никто за их жизнь так и не научил ласке.

8. Отцы и дети

— Совсем другой ко-линк-ор! — раздался жизнерадостный смех Весельчака.

Рейнджер с Валидатором очнулись от земной "реальности" и посмотрели на укладчика: он по-прежнему сохранял насупленно-сосредоточенный вид.

— Да здесь я, здесь, в натуре! — послышался голос сзади.

Они обернулись и увидели еще одного укладчика, который как зеркальное отражение повторял первого, только выражение виртуального лица у него было хамски-непринужденное, как у того Весельчака, к которому они привыкли.

— Странные шутки, — сказал Валидатор, обращаясь к обоим укладчикам сразу. — У вас что, раздвоение личности?

— Тоже мне, умник, — хохотнул только что пришедший укладчик, — Если бы у нас обоих было раздвоение личности, нас бы было четверо. Головой думать надо! Просто я там задержался по делам, вот и отправил на работу вместо себя клоуна.

— Кого? — переспросил Рейнджер.

— Ну, раз вы такие бестолковые, объясняю вам все по порядку: когда я был у Искалки, мы там с ней... э-э... размножились, в общем.

— Как это? — открыл от удивления рот Рейнджер.

— Как-как... — передразнил его Весельчак. — Ты, я вижу, в человеческой жизни уже разобрался, а в своей — ребенок еще. Витаешь где-то там в материальных облаках! Но и людей твоих любимых никто не учит, как им детей делать. Что они их, по инструкции из запчастей собирают, что ли?! Вот и мы с Искалкой своим умом дошли, как нам клонироваться. А вы подрастете — сами узнаете.

— Так это что, твой сын? — спросил Валидатор.

— Во-первых, у меня дочь, а во-вторых, мне такой сын даром не нужен, — гордо заявил Весельчак, — я ж вам сказал уже, что это клоун. Он вам сам скажет... Слышь, мужик, ты кто, в натуре?

— Клоун в натуре, — бесстрастно отозвался клоун.

— Но ты хоть объясни толком, откуда он взялся, — сказал Рейнджер.

Весельчак, поиздевавшись для начала над жизненной неопытностью своих коллег, разъяснил им, что виртуальные мужчины могут клонироваться двумя путями: либо с виртуальной женщиной, и тогда получаются полноценные виртуальные дети, либо сами по себе, но тогда появляются недоделаные существа, лишенные всяких эмоций и наделенные лишь зачаточным разумом. Другое характерное различие плодов клонирования заключается в том, что настоящие дети представляют собой совершенно новые существа, едва похожие внешне на своих родителей и со своим характером, подчас довольно капризным, а клоуны (от слова "клонировать") получаются как две капли воды схожими со своим родителем, только еще глупее, но зато они послушны и неприхотливы.

— Нам теперь и вовсе "пахать" не придется — наделаем себе клоунов, пусть за нас горбатятся, — продолжал учить их жизни Весельчак.

— А мы что без работы делать будем? — нахмурился Валидатор.

— Интеллектуальным трудом займемся, — заявил Весельчак, — Рейнджер будет книгу строчить, ты, Валидатор, ее рецензировать, ну а я — опошлять, как водится.

— Твоя идея напоминает мне земное рабство, — возразил Валидатор.

— Да что вы все со своей Землей?! У нас тут свои законы и свои понятия, — заявил Весельчак. — К тому же, у них там люди рабами были, а у нас не люди, а клоуны!

— А мне вообще как-то клонироваться... не хочется, в общем, — смутился Рейнджер, не найдя нужного слова.

— Это тебе сейчас не хочется, а попробуешь — еще как захочется, — пообещал ему Весельчак, — Кайф, конечно, не тот, что с бабой, но тоже тащиться будешь!

— Я согласен с Весельчаком, — неожиданно сказал Валидатор, — для того, чтобы знать, что это такое и плохо оно или хорошо, нужно хоть один раз попробовать.

— Если только в виде научного эксперимента, — неуверенно ответил ему Рейнджер.

Обрадованный своей моральной победой, Весельчак быстро рассказал им, как к этому лучше приступить, и они самоклонировались...

(По морально-этическим соображениям описание процесса самоклонирования опускается). — Ну, вот, — сказал усталый, но довольный Валидатор, — эксперимент прошел успешно.

— Да, действительно, все не так страшно и даже приятно, — подтвердил Рейнджер, с любопытством впервые в жизни рассматривая самого себя со стороны.

Когда удовлетворение от самоклонирования через короткое время прошло, Валидатору с Рейнджером уже не так приятно было видеть перед собой самих себя, но только с тупыми лицами. Но дело было сделано, и назад ничего уже вернуть было нельзя... Валидатор отдал клоунам команду работать (они появились на свет с навыками своих родителей) и развалился на куче грунта, впервые в жизни забыв о потребности к труду. Весельчак тут же побежал проверять свое настоящее потомство, а Рейнджер вернулся к писательству.

Ему теперь стало казаться, что он начинает что-то понимать в любви, и он уже не мучился ощущением того, что пишет нечто такое, что мало соответствует земной "действительности". Писать стало как никогда легко и радостно...

9. Метаморфозы внутреннего существа

После двадцати четырех лет Стелле стало казаться, что ее уже ничего не ждет впереди. Ее внутреннее существо теперь не упускало возможности непрерывно подкалывать свою телесную оболочку (то есть Стеллу) по этому поводу. "Ну что, старуха, — ехидно нашептывало оно ей, — в тираж выходишь, да? Посмотри на себя в зеркало — тебе уже никакая косметика не помогает: кожа дряблая, под глазами морщины и шея, как у ощипанной курицы, вся в складках. Да за тебя скоро ни цента не дадут, самой придется мужикам доплачивать!" Стелла давно уже не спорила со своим существом, а только машинально огрызалась, и то без злобы, а скорее по привычке.

Но если не считать редких моментов уныния, навеянных проповедями внутреннего существа, Стелла была довольна своей жизнью. И зачем ей что-то было ждать впереди, если и так вполне неплохо жилось: у нее была масса богатых клиентов, которые считали за счастье расстаться со своими деньгами ради пяти или десяти минут обладания ей, и ее больше всякой "настоящей" страсти возбуждало то, что они не жалеют на нее денег. Дело даже было и не в деньгах — они были только своеобразным жертвоприношением на алтарь любви. С такой же страстью, как за большие деньги, она бы отдалась любому, кто мог бы для нее пожертвовать чем-то для себя дорогим, например, карьерой или собственной головой. Стелла себя чувствовала прирожденной жрицей любви в храме разврата.

Поэтому она и не обращала особого внимания на происки своего внутреннего существа. А существо, меж тем, пыталось действовать все изощренней, и в последнее время Стелла стала замечать, что встречаясь с клиентом в самых раскошных апартаментах, утопающих, для примера, в роскоши барокко или великолепии ампира, она получает особое удовольствие, когда в самый главный момент перед ее глазами каждый раз непредсказуемо и вместе с тем неотвратимо встает грязная помойка с бачками объедков, зловонными лужами и свисающей с кустов жасмина сблеванной кем-то вермишелью. Стелла, правда, не могла понять, чего добивается от нее внутренне существо, неизменно показывая ей эту отвратительную картину: ну помойка, так помойка, какая разница, главное — кайф получить...

В один из вечеров она выехала с охранником по вызову на Садовое кольцо в большой "сталинский" дом, причудливо украшенный потрескавшимися от времени барельефными вазами вперемежку с гипсовыми знаменами. Судя по всему, там раньше было какое-то мелкое министерство, а теперь жили крупные люди. В подъезде вместо милиционера теперь стоял мордоворот в защитном комбинезоне (возможно, тот же бывший милиционер, переодетый для острастки в спецназовца). Кстати говоря, Стеллу всегда смешил этот маскарад с зелеными комбинезонами — где они зелень-то в центре города нашли?! Одевались бы во все серое, так нет ведь, им, как бабам, покрасивее вырядиться нужно!

Оставив своего охранника базарить с коллегой, Стелла поднялась на лифте на четвертый этаж и позвонила в нужную квартиру. К ее удивлению, дверь ей открыл Лешка Артамонов, которого она не видела уже года три.

— Ты что, специально меня вызвал? — без особой радости спросила Стелла вместо приветствия.

— Да, соскучился, — усмехнулся он.

По его удрученному лицу сразу стало ясно, что произошло досадное недоразумение.

— А квартирка у тебя ничего, — сказала она, оглядываясь по сторонам, чтобы как-то сгладить неловкость. — Портрет незнакомки...

Стелла была поражена: в гостиной над кожаным диваном висела написанная маслом картина, на которой была изображена женщина, поразительно похожая на саму Стеллу, только взгляд у нее был другой, какой-то более сосредоточенный на одной точке (или это из-за того, что именно на картине, а не в жизни?). И все же было в этом портрете что-то чужое, так что Стелла не поверила бы тому, кто бы ей сказал, что это ее портрет.

— Это моя жена, — сказал Алексей.

— И что ты с ней сделал? — рассмеялась Стелла. — Хорошо, хоть труп успел спрятать до моего прихода!

— Странные у тебя шутки, — серьезно сказал Алексей. — Она сейчас на Мальте жопу греет.

— Ну, тогда хоть шампанским даму угости, — игриво тряхнула белокурыми локонами Стелла.

— Кончай придуриваться! — разозлился Алексей.

— Ну, как знаешь, с тебя сто долларов, и я пошла, — сказала Стелла, про себя безрадостно отмечая, что она это вроде и не сама говорит, а противное внутреннее существо ее тянет за язык.

— Хоть двести, — спокойно ответил Алексей, доставая бумажник.

— Тогда давай триста, — неожиданно для самой себя заявила Стелла.

Алексей не выдержал и усмехнулся:

— На тебе триста, — протянул он ей три зеленые купюры.

Стелла молча взяла деньги и вышла, не попращавшись.

— Что, уже? — удивился охранник, который даже не успел закончить с коллегой разговор про положение "Динамо" в турнирной таблице чемпионата по футболу.

— На сегодня план выполнили, — сказала Стелла, отдавая ему все деньги.

— А... — охранник открыл было рот, но тут же закрыл, решив, что глупо спрашивать, почему так много.

Он тут же переключился на роль шофера и повез Стеллу домой. Внутри у нее была даже не обида или разочарование, а просто пустота, и даже внутреннее существо молчало из неожиданной для него деликатности.

Когда они остановились на очередном светофоре, внезапно раздался визг тормозов, и перед их носом резко затормозил, выскочив сзади и сбоку черный "Мерседес". Охранник с зубовным скрежетом сунул руку под пиджак за пистолетом, но Стелла, схватив его за руки, закричала:

— Стой, не надо! Это мой знакомый!

— Я с такими знакомыми знаешь, чего делаю? — психанул он, снимая с себя напряжение.

Стелле ударило в голову, что если бы Алексей был не на "Мерседесе", а на "Запорожце", то мог бы и проститься с жизнью: придурок-охранник не застрелил его только из уважения к дорогой машине.

— Ты что делаешь-то? — уже почти беззлобно заорал он, когда Алексей подошел к их машине.

— Извини, друг, мне с ней поговорить надо, — сказал Алексей. Вид у него был какой-то странный — решительный, но не сконцентрированный.

— Да говори, мне-то что... Мой рабочий день, можно считать, кончился, — согласился охранник, вспомнив про приличный навар. — Понятия, небось, знаешь, — добавил он, показательно разглядывая номер "Мерседеса".

Алексей пересадил Стеллу в свою машину и повез ее на быстрой скорости. Он молчал, сосредоточенно вглядываясь в полутемную дорогу, слабо освещаемую редко горящими фонарями.

— Куда мы едем? — спросила Стелла.

На самом деле она уже поняла по знакомой дороге, что он везет ее в то место, где они когда-то жили по-соседству друг с другом, но идти там было не к кому — не к родителям же напару!

— Увидишь, — ответил он сумрачно.

Его угрюмая решительность Стелле была совсем не по нутру. Когда они въехали во двор, она, наконец, догадалась о его замысле.

— Ты идиот!! — захохотала она, поняв, что он хочет затащить ее в памятный подвал.

На ее смех он никак не отреагировал — казалось, он думал о чем-то своем, может даже, совсем постороннем. Стелле было по-настоящему смешно: все это смахивало на хулиганское детство. Но еще смешнее ей стало, когда оказалось, что на двери подвала висит огромный ржавый замок, который, видно, давно уже никто не открывал. Алексею, напротив, было не смешно — он явно чувствовал себя в дурацком положении.

— Ладно, пошли, — сказала Стелла, беря его под руку, — теперь я тебя поведу.

Она завела его за помойку, туда, где рос куст жасмина, и стала снимать с себя одежду, но Алексей неожиданно набросился на нее и неистово впился поцелуем в губы, резко сжав ее в своих объятиях, словно он уже многие годы только и мечтал об этой встрече.

— Подожди, дай раздеться, — высвободила руки Стелла, чувствуя, как у нее дрожат колени в ожидании того момента, когда он войдет в нее...

* * * Через две недели Алексея не стало. Она не пошла на его похороны, потому что ей это было слишком тяжело... да ее никто и не звал. Но на следующий день после погребения она пришла на его могилу. На кладбище было пустынно и тихо, и ей показалось, что и во всем остальном мире никого и ничего больше нет, кроме нее самой и свежеприсыпанной могилы человека, который был для нее по людским понятиям никем, но, вместе с тем, всем сразу, потому что после его смерти ничего в этом мире не осталось...

У Стеллы неожиданно подкосились ноги — она присела на край могилы, и вдруг ясно осознала, что она беременна. Она это поняла не по своему состоянию, а по тому, что ее внутренне существо навсегда замолчало, вероятно, найдя для себя новую обитель.

Стелла никогда не собиралась заводить детей, но она дала себе слово сохранить этого ребенка и, если родится мальчик, назвать его именем отца.

10. Конец линка: клоуны приходят первыми

— Интересно у тебя получается, — отметил Валидатор, когда Рейнджер закончил чтение своей второй книги.

— Что именно? — не понял тот.

— В конце первой книги у тебя выходит, что Артамонов умер в России и приехал в Америку только для того, чтобы увидеть "заснеженные джунгли Нью-Йорка", а во второй получается, что с его похоронами была связана отдельная история.

— Да, пожалуй, — согласился Рейнджер, — мне даже самому это в голову не приходило. Действительно, если бы Стелла не считала, что он умер, то и ребенка не захотела бы от него рожать. Это мне, наверное, HTML помог найти правильную концовку — вы ведь сказали, что конец первой книги получился "не по-людски" и "негуманно". Теперь, вроде, лучше стало... Правда, опять счастья нет у людей. Даже не знаю, как их счастливыми сделать...

В этот момент лица Рейнджера и Валидатора осветились ярким люминисцентным светом, и они поняли, что клоуны наконец-то добрались до HTML.

1 — 15 марта 1997 года

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

1. Свобода чистого листа

Свет от HTML был таким ярким, что у Рейнджера с Валидатором потекли из глаз виртуальные слезы. Впрочем, они могли смотреть и без глаз: глаза у них были эстетическим атавизмом, типа пингвиньих крыльев или волос на голове человека. Но случилось невероятное: ничего, кроме света, они не увидели ни с открытыми, ни с закрытыми глазами. Они подавленно молчали, и даже прежде равнодушные клоуны помаргивали в растерянности, глядя на них.

— Что это значит? — спросил озадаченный Рейнджер.

— По-моему, это ничего не значит, — отозвался хмуро Валидатор и, помолчав, добавил, как бы размышляя вслух, — раз там ничего нет, то это ничего не значит.

— Чего застыли, как хрен в морозилке? — послышался сзади голос подоспевшего Весельчака.

— Какой еще хрен?! — вышел из оцепенения Рейнджер. — Не видишь, что ли?

— Хм... ничего не вижу.

— Совсем ничего? — спросил Валидатор.

— Дык, чистый лист вижу, — почесал Весельчак виртуальную макушку. — Чистый лист эйч... сами знаете чего, — прикусил он на всякий случай язык.

— Что же нам теперь делать? — сказал Рейнджер убитым голосом.

— А что хотим, то и наворотим! — развеселился укладчик. — Свобода, братва! Раз ничего там не начертано, сами что пожелаем напишем или нарисуем. Хошь, слово из трех букв, а хошь...

— Прекрати! — закричал на него Валидатор. — Давайте серьезно обсудим, что нам теперь предстоит...

— Предстоит... застоит... перестоит... — передразнил его Весельчак. — Пусть проходчик продолжение книжки пишет, раз нам такая амнистия вышла.

— И действительно, может, это тебе особый знак, — с надеждой посмотрел на Рейнджера Валидатор, — оставить всю текущую работу и писать продолжение книги про Землю.

Рейнджер молчал: он никак не ожидал, что на него вдруг свалится такая ответственность. Одно дело, когда он баловался писательством в перерывах между работой, а другое... Его творчество стало принимать слишком серьезный оборот.

— Ну что, прозаик, язык проглотил? — по-дружески пихнул его в плечо Весельчак. — Не подводи товарищей!

— Я подумаю, — наконец, ответил Рейнджер без особой решительности в голосе.

— Вот и славно! — хлопнул в ладоши Весельчак. — Объявляется творческий перекур.

2. Вживание в образ

Время шло и шло, а Рейнджер никак не мог придумать, о чем ему писать продолжение книги. Вся проблема заключалась как раз в том, что ему теперь нужно было придумывать... Две первые книги сами пришли ему в голову, причем без особых усилий с его стороны, а третья не шла, как он на нее ни настраивался.

— Ну что, придумал? — то и дело теребил его Весельчак.

— Нет, — вздыхал Рейнджер. — Я ничего в принципе придумать не могу. Это должно прийти...

— Откуда? — в очередной раз удивлялся Весельчак, хотя уже много раз слышал ответ на этот свой вопрос.

— Оттуда, — Рейнджер делал неопределенные пассы руками, которые по сути не означали ничего другого, как "уйди, и без тебя тошно!"

— А, ну да, конечно, а я-то думал, а раз так... — похохатывал Весельчак, подмигивая клоунам, мол, поглядите на этого бездаря.

Валидатор при этом деликатно делал вид, что ничего не замечает, но и ему стало докучать бездействие Рейджера. Главное, глядя на горе-писателя, невозможно было понять, думает он о будущей книге или о чем-то еще... Хотя, о чем он еще мог думать? Не такой большой у него был выбор: кроме него самого и сотоварищей, клоунов, светящегося девственной белизной листа и мифической Земли ничего и не было.

Наконец, настал момент, когда отсутствие работы повергло их всех, даже клоунов, в глубокую депрессию. Всю свою жизнь они усердно трудились и не умели отдыхать дольше того времени, которое требуется на восстановление энергии, израсходованной на полезную работу.

— Если ты сейчас же не скажешь, что уже что-то придумал, мы заставим тебя думать вслух, — обозлился от безделия Валидатор.

— Я придумал, — смущенно пробормотал Рейнджер. — Но я не уверен... И это только концепция...

— Хоть концепцию, хоть цепную конницу! — возбужденно подскочил Весельчак. — Излагай, Спиноза!!!

— Это должна быть серьезная книга, не как две первые...

— Ну и? — не выдержал Валидатор.

— Не томи, Достоевский! — прикрикнул Весельчак.

— Мне нужно вжиться в образ, — неожиданно твердо заявил Рейнджер.

— В какой? — одновременно удивились его коллеги.

— Я как раз хотел с вами посоветоваться.

— Ха, придумал, называется, Пифагор недорезанный! — возмутился Весельчак. — Лишь бы на друзей свалить...

— В какой — не проблема, — задумался Валидатор. — Главное, как?

— Так я и имел то же самое в виду: в какой образ я могу вжиться?

— Слышь, проходчик, а давай, ты Стелкой будешь, а? Мы тебя не обидим, — подкольнул Рейджера Весельчак, скроив нарочито-пахабную физиономию.

— Да я хоть чертом лысым стать готов, но что будет толку с того, что я перевоплощусь в Стеллу: как я был тут с вами, так и останусь, а мне-то надо на Землю попасть, иначе какое же это вживление?! — горестно отмахнулся от него Рейнджер.

— А ведь ты уже нашел решение, — Валидатор окинул Рейнджера подозрительным взглядом. — Зачем ты нас напрягаешь, когда очевидно, что есть единственный способ решения задачи? Не хочешь брать на себя ответственность?

— Какое решение-то, вы, умники? — напустился на них Весельчак.

— Ладно, я скажу, — нахмурился Валидатор. — Начну издалека: чем заканчивается вторая книга? — задал он вопрос Весельчаку.

— Ну, этим самым... трахом, короче, — хохотнул, не сдержавшись, тот.

— Я тебя сейчас по башке трахну, — показал ему Рейнджер виртуальный кулак.

— Для склеротиков напоминаю, — продолжил Валидатор, — вторая книга заканчивается тем, что Стелла ожидает ребенка.

— Да вы чо, чуваки, разыгрываете?! — искренне удивился Весельчак. — Рейнджера ей в живот запихать??? Вот, умора! А он поместится?

— Не валяй дурака! — одернул его Рейнджер. — Ты прекрасно знаешь, что мне ничего не стоит превратиться в зародыш. Его устройство мне во всех деталях известно из земных книг по анатомии.

— Так вы серьезно, что ли? — еще больше удивился Весельчак. — Гомункула выростить хотите, морганисты недобитые?! Ну-ну... Сколько до вас пытались, только фокус не удавался.

— До нас пытались люди. Какое может быть сравнение наших способностей и их? — резонно возразил Валидатор.

— Валяйте, вундеркинды, стяг вам в руки! Не верю я в эту генную инженерию... Но мешать не буду: интересно посмотреть, как вы облажаетесь.

— Вперед, Рейнджер! — подбодрил Валидатор проходчика.

— Как, уже? Прямо сейчас? — растерялся тот.

— А тебе литавры с фонфарами нужны? — усмехнулся Весельчак. — Ты нас целую вечность мурыжил и опять откладываешь!

Рейнджер посмотрел на них странным взглядом, просветленным, но в то же время отстраненным, — в нем была запечатлена неизъяснимая тоска и страх перед неизвестностью. У Весельчака и Валидатора защемило виртуальное сердце: им одновременно пришло на ум, что надо бы было на всякий случай попрощаться... Но поздно — Рейнджер в одно мгновение исчез.

— Кажется, удалось, — настороженно сказал Весельчак, будто к чему-то прислушиваясь.

— Похоже... — согласился Валидатор.

— А как узнать наверняка?

— Если получилось, как было задумано, должно что-то произойти. Я думаю, на чистом листе появятся какие-то надписи.

— Давай глядеть тогда!

Они подняли взор на HTML: электронная страница по-прежнему резала глаза сияющей белизной.

— Будем ждать, — сдержанно произнес Валидатор.

— Девять месяцев, да? — криво усмехнулся Весельчак.

Ожидание было долгим и тягучим. Но самое худшее заключалось в том, что никак нельзя было определить, сколько времени прошло на Земле — минута, час или месяц. При помощи любимой Искалки Весельчак "нарыл" множество документов с датами, но даты были очень разрозненными, и из них никак не получалось вывести формулу земного времени. Например, возвращаясь от Искалки, Весельчак приносил документ с датой 1 декабря, в следующий раз — другой документ с датой 2 декабря, в третий раз — 4 декабря. Но стоило Валидатору вывести закономерность, описывающую течение времени на Земле, как в очередной раз Весельчак неожиданно приносил документ, датированный 30 ноября или даже 15 марта. В результате Валидатор пришел к выводу, что никакой зависимости между датировкой документов и течением реального времени не существует и даты проставляются просто для формального учета, как индексы в каталоге.

Так и проходила их жизнь: Весельчак подолгу пропадал у Искалки, Валидатор без особых надежд на успех выводил формулу времени, а клоуны забавлялись тем, что превращались в земных животных и часами игрались, гоняясь друг за другом. (В скобках нужно заметить, что, в отличие от обычных виртуальных людей, они не могли превращаться в других виртуалов или в несколько предметов одновременно, а также не могли почковаться и клонироваться). Через какое-то время у них появилась новая игра: один превращался в собаку, другой — в палку, а третий, оставаясь самим собой, выполнял роль дрессировщика.

Однажды Валидатор, наблюдая от нечего делать за игрой клоунов, заметил в пасти у клоуна-Рейнджера, превратившегося в добермана, вместо палки что-то другое. Издали это было похоже на мышь, но откуда взяться мыши, если в нее никто не превращался?! Валидатор позвал добермана-клоуна к ноге, но тот проигнорировал окрик, сделав вид, что не слышит, и продолжал носиться по кругу со странным предметом в зубах. К "хозяину"-клоуну он тоже отказался приближаться. Это было более чем странно: клоуны всегда были очень послушными, и никогда им даже не приходило в голову неповиновение командам. Гоняться за клоунской псевдо-собакой Валидатор посчитал ниже собственного достоинства и решил дождаться Весельчака, который лучше него понимал примитивную логику клоунов.

— Не пойму, в чем дело, — пожаловался он Весельчаку, когда тот объявился с очередной кипой домашних страниц, — клоун-Рейнджер не реагирует на мои команды.

— А чего тут понимать? Оборзел он!

— А что делать?

— Эй, ты, псина драная! — бодро заорал Весельчак. — Оборзел?! Мухой ко мне!!!

Доберман, поджав хвост, подковылял к Весельчаку.

— То-то же! — победно потрепал его Весельчак по жесткому загривку. — Тут тебе не уголок Дурова! А ну, плюй сюда свою гадость!

И опять произошло нечто странное и подозрительное: вместо того, чтобы "плюнуть", клоун-доберман звучно сглотнул, пристально глядя при этом на Весельчака влажно-виноватыми глазами.

— Ты видел?! — вскричал Валидатор.

— Я и говорю — оборзели, волки позорные! — замахнулся Весельчак, чтобы отвесить собаке пинка.

— Нет, ты видел, что он проглотил??? Он проглотил зародыш! — Валидатор ужаснулся собственным словам.

— Не может быть! — серьезно сказал Весельчак. — Откуда? Он же...

— Значит, уже нет... Все кончено, — тихо проговорил Валидатор убитым голосом.

— Что кончено? Что именно? — переспросил Весельчак со слабой надеждой.

— Не знаю, — сокрушенно покачал головой Валидатор, — пока ясно только одно: у Стеллы не будет ребенка.

— А как же Проходчик?! Он вернется?

— Боюсь, что он уже вернулся... — скорбно вздохнул Валидатор.

— Ты чего? — удивился Весельчак. — Шутишь, что ли? Шутить тут только я могу, а тебе не полагается! Ты научную версию выдвигай!

— Научной версии у меня нет, — признался Валидатор. — И ненаучного объяснения — тоже.

— Так не может быть, — серьезно возразил Весельчак. — Всегда всему есть объяснение, пусть даже самое бредовое...

И тут свершилось то, чего они так долго ждали, но меньше всего предвидели именно в тот момент: на белом электоронном листе одна за другой стали неспешно появляться буквы, складывающиеся в слова и строки. Скоро стало можно прочесть:

"Пятое земное воплощение Высшего Существа появилось на свет ровно на двадцать два года раньше намеченного срока".

На этом буквы остановились.

— Что это означает? — спросил Весельчак.

— Кажется, мы должны написать книгу за Рейнджера, сам ведь он писать теперь не может...

— За него и про него! — обрадовался Весельчак.

3. Пятое земное воплощение

(от Валидатора) Пятое земное воплощение Высшего Существа появилось на свет на четверть века раньше намеченного срока. В отличие от своих предшественников, оно материализовалось из среды, которая, существуя извечно, на момент его рождения не была воспринята человеком — из кибер-пространства. В этом предвосхищении будущего, вероятно, и заключается смысл подобной преждевременности.

У "пятого земного" было вполне обычное имя, которое ему дали при рождении родители. Его назвали Владислав, а если коротко — Влад. Можно с уверенностью сказать, что у него было несчастливое детство. Все те замечательные качества, которые присущи его Высшему Родителю, а именно, всемогущество, вездесущность и всезнание, не перешли к нему по наследству — от них осталось лишь квази-воспоминание, смутное подсознательное ощущение, не способное дать ничего, кроме симптомов мании величия. Дело обстояло даже гораздо хуже: не унаследовав божественных качеств свыше, Влад в то же время генетически не воспринял от своих земных родителей тех простейших инстинктов, которые необходимы каждому человеку для удовлетворения довлеющих над ним императивов.

В повседневной жизни это проявлялось в том, что его ничто не пугало, его не смущал вид голых родителей, когда ему случайно приходилось их видеть без одежды, а сам он одежду просто не признавал, и если ему становилось жарко, он тут же начинал раздеваться, невзирая на посторонних. Но особенно много хлопот родителям доставляло то, что ему не знакомо было чувство голода, и если его забывали покормить, он не шарил по шкафам, как другие дети, в поисках "вкусненького", а если еду оставляли без присмотра, он, наоборот, не испытывая насыщения, впихивал ее в себя до тех пор, пока она не кончалась или пока его не начинало тошнить.

Строго говоря, Влад был почти классическим дебилом. От полного дебилизма его спасала превосходная память. Довольно скоро, а может и не скоро, смотря как мерять (для ребенка время идет гораздо медленнее), но в общем, годам к трем благодаря воспитательному упорству родителей ему удалось запомнить, чего нужно бояться, чего стесняться, что и кого любить, что и когда нужно делать и как себя вести в определенных ситуациях. Например, он уже точно знал, сколько ложек манной каши ему нужно съесть, чтобы удовлетворить потребности организма в пище, и в один прекрасный день родители были ошеломлены тем, что их ребенок, еще толком не научившись говорить, уже умеет считать: за завтраком он съедал ровно двадцать чайных ложек манной каши, за обедом — пятнадцать, а за ужином — десять.

Кроме того, Влад великолепно запоминал слова, не вникая, впрочем, в их смысл. К примеру, он совершенно точно знал, что соседская рыжая кошка — это "кошка", но когда во дворе однажды появилась белая пушистая кошка, он не мог понять, почему и это существо тоже называется "кошкой". Впрочем, родители нашли для него вполне приемлемое объяснение: одна кошка — кошка Мурка, а вторая... тут возникла некоторая методологическая проблема, потому что вторую кошку тоже звали Мурка, и пришлось ее назвать Мурка-Вторая.

Как бы то ни было, когда Владу исполнилось шесть лет, родители ни за что не хотели отдавать своего "чудика" в спецшколу для умственно отсталых детей, считая, что он вовсе не дебил, а "своеобразный ребенок", но в нормальную школу его не принимали, потому что он не умел читать: он знал наизусть все буквы, но не мог сложить их в слово. Тогда родители пошли на хитрость: они заставили Влада выучить назубок транскрипцию нескольких сот простейших слов, которые обычно встречались в предлагаемых на собеседовании при поступлении в первый класс тестах, и это дало превосходные результаты: их сын без запинки "прочитал" предложенные учителем тексты про то, как "мама мыла раму" и Филиппок собирался в школу...

* * * — Погоди, — прервал Валидатора Весельчак, — ты что это "горбатого лепишь"?! Рейнджер нам как брат был, а ты его так выставляешь: не человек, а робот получается!

— Но откуда же ему иметь от рождения человеческие инстинкты, если его земные папа и мама — не более чем символы, необходимые лишь для того, чтобы его появление на свет выглядело правдоподобно?! — рассудительно возразил Валидатор.

— Ни шиша не понял, — честно признался Весельчак.

— Конечно, Рейнджер мог бы родиться и без родителей, если бы захотел, но он ведь сам сказал, что книга должна быть серьезной, то есть не фантастической, не абсурдной, не гротескной, не юморной. В ней должен быть реализм, а это значит, что не должно быть ничего необъяснимого в рамках общепринятой логики.

— Но это ведь не простой человек — он должен уметь творить чудеса! Воду в пиво превращать, например...

— Такое "чудо" может сотворить любой бармен: пиво получится — от настоящего не отличишь. В современности все чудеса, которые творили прошлые воплощения, сплошь опошлены: кого удивишь хождением по воде в век атомных подводных лодок? Даже воскрешение мертвых вошло в повседневную практику благодаря реанимации. Ресурсы чудес практически исчерпаны людьми с колбой, циркулем и скальпелем в руке.

— Но так ничего не выйдет, в натуре! — возмутился Весельчак. — Какое же это будет "воплощение", если оно ничем не будет отличаться от остальных людей?

— А кто сказал, что оно должно отличаться? У него, может быть, другие задачи. "Супер-стар" был хорош для эпохи возрастающих энергий, а теперь акценты смещаются в сторону убывающей энтропии, когда высшую ценность преобретает обратимость событий. Вполне вероятно, появление на Земле Рейнджера ознаменует начало новой эры, которая будет проходить под знаком "RESTART".

— В каком смысле? — потряс головой Весельчак, пытаясь что-то сообразить.

— В таком смысле, что на Земле не останется необратимых процессов. А это станет возможным благодаря использованию малых энергий в противовес высоким, — туманно пояснил Валидатор. — Детали мне самому пока неясны.

— Так что теперь, Рейнджер хилым у нас будет? — дошло, наконец, до Весельчака.

— Да, с обычной точки зрения. Силу ведь можно мерить по разному. Интересно, задумывался кто-нибудь над тем, какой вес поднимают шахматисты за время партии, переставляя фигуры?

— Килограмм за два часа? — понятливо усмехнулся Весельчак.

4. Первые каникулы

(от Весельчака) Школа предстала Владу величественным и таинственным музеем с развешанными по стенам незримыми табличками "Не шуметь!", "Не бегать!", "Не смеяться!", "Руками не трогать!". Ни к чему, кроме ручек, карандашей, линеек, тетрадей и учебников, здесь нельзя было прикасаться. В первый день учительница так и сказала: "Зарубите себе на носу раз и навсегда: ничего без моего разрешения не трогать!!!". Лишь иногда она позволяла прикоснуться к своей указке, мелу и тряпке, чтобы ученик мог что-то показать, написать или стереть на доске. Особое табу было наложено на карту и глобус, к которым нельзя было притрагиваться ни при каких обстоятельствах: показывая что-то на карте, нужно было водить над ней указкой на расстоянии 10 сантиметров, а тот, кто осмеливался к ней прикоснуться, сразу получал в дневник "банан" (два балла). Показать что-либо на глобусе учительница никогда никого не просила, видимо, потому что сделать это, не дотрагиваясь до обклеенного атласной бумагой папье-маше, было невозможно.

Влад был вполне послушным учеником, но когда в конце первого класса учительница повела детей во двор сажать деревья, он ощутил внутри себя смутный протест.

— Я не пойду! — неожиданно сорвалось у него с языка.

Учительница была в шоке — никогда раньше она ничего подобного от первоклашек не слышала.

— Разве ты не слышал: я всем говорила, что "каждый человек должен в своей жизни посадить хоть одно дерево"! — нахмурилась она.

— Я не могу посадить дерево, — на глаза Владу навернулись слезы.

— Почему? — удивилась учительница.

— Потому... потому...

Влад хотел сказать, что ни один человек не может посадить дерево — в лучшем случае он может его пересадить из одного места в другое, потому что человек не может сделать зерно своими руками, а пересаживать деревья — значит нарушать священный принцип "не трогать!", ведь деревья могут вырасти и сами... Но ничего этого он, конечно, не сказал, потому что не смог связать их своей недетской мысли подобающую малолетке речь, и он только горько заплакал от беспомощности.

— Сейчас же прекрати! — учительница схватила его за рукав школьного пиджака и потащила во двор учить, как надо сажать деревья.

И вот наступили долгожданные каникулы...

Гораздо позже Влада преследовала одна и та же картинка из детства: во время первых летних каникул он едет в поезде с родителями в деревню к родственникам — вагон медленно подкатывается к станции, и сквозь редко забрызганное мелким дождем стекло видно, как на переезде стоят люди: мужчина в коричневой драной куртке с велосипедом между ног, на руле болтается бидон, из-под крышки видны края перетянутого резинкой целлофана; женщина в темном платке и коротких резиновых сапожках, с тонкой каемкой поверху, у ног стоят два накрытых марлей зеленых ведра; и хмурая конопатая девчонка с блеклыми бантами на коротких косичках, один бант развязался и попал за шиворот кофты... Они молча проплывают мимо, покорно воспринимая поезд как временное препятствие на их пути, а в голове Влада в такт вагонным колесам стучит глухой голос: "Толь-ко ни-че-го не тро-гать... толь-ко ни-че-го не тро-гать... толь-ко ни-че-го не тро-гать...", — и он радуется про себя, что поезд скоро пройдет, и он даже случайно не сможет нарушить жизнь этих людей.

— Сколько стоит поезд? — спрашивает мама у проводницы.

— Двадцать минут.

— Ура, пойдем на вокзал пить газировку! — радуется Владик.

И они идут с отцом пить газировку со своей кружкой, потому что на юге страны свирепствует болезнь с противным названием "холера", и по плацкартному вагону холодной шипящей змеей проползают слухи об американских шпионах, которые добрались аж до Орла и подкладывают в мойку питьевых автоматов зараженные стаканы.

После трех доз с сиропом, когда язык приятно холодит и пощипывает, а в нос ароматно шибает апельсиновыми газами, они возвращаются к вагону — и тут случается нечто страшное: им навстречу по перрону быстро идет, будто катится, та самая женщина с девочкой, в руках у нее по ведру яблок, из кармана кофты торчит скомканная марля... Владик в предчувствии беды прячется за отца, а женщина надвигается прямо на них с криками "купите яблочков!". Ничего не подозревающий отец останавливается, и как его не тянет Владик за свитер, оттаскивая от опасного места, спрашивает:

— Почем?

— Задаром отдам, — радуется тетка, — три рубли ведро.

— Разве это задаром? — усмехается отец.

Он собирается уходить, и Владик радуется, что на этот раз, кажется, "пронесет", но вредная женщина не отстает — она вынимает из ведра подрумяненное с одной стороны яблоко:

— Да вы гляньте, гляньте! Ароматы какие! Пробуйте, пробуйте! Бери, малыш!

К ужасу Владика, женщина протягивает ему в пухлой красной руке увесистое яблоко — в голову ударяет набат: "ТОЛЬКО НИЧЕГО НЕ ТРОГАТЬ!!!" Владик отчаянно мотает головой, и в этот момент случается НЕПОПРАВИМОЕ: женщина, изловчившись, резким движением оттягивает ему ворот джемпера и бросает за шиворот яблоко...

Дальше в воспоминаниях Влада — черный провал. Следующая картина — он громко вслипывает в поезде на руках у мамы, перед глазами все кружится и плывет. На столе лежит коричневатый огрызок от съеденного отцом яблока...

* * * — Весьма недурно, — похвалил Весельчака Валидатор. — Я даже не ожидал. Думал, тебя на юмор потянет.

— Кх... я и сам так полагал, — смущенно признался Весельчак, — хотел написать что попроще, а вышло закрученно... Но ты же сам сказал, чтоб серьезно и без дураков.

— Вполне, вполне!

— Да, но только... неинтересно как-то получается. Что читатели скажут?

— Какие читатели? — задумался Валидатор.

— Ну эти, мифические... или как их там? Потенциальные!

— Это тебя пусть не волнует! — ободряющего хлопнул Валидатор по плечу коллегу по перу. — Сколько потенциальных читателей, столько и потенциальных мнений.

5. Дальше, выше, быстрее...

(от Валидатора) Учеба давалась Владу тяжело. Но не потому, что у него не было способностей, а по той простой причине, что он не мог их использовать так , как этого от него ожидали. Типичный пример: ему на уроке задают решать математическую задачу, и он довольно быстро, быстрее других, находит три ответа, один из них верный, а два другие — явно неправильные из-за ошибки в формуле или в расчетах. Любой нормальный ребенок перепишет с черновика в тетрадь верный ответ, но Влад поступал по-другому: правильные результаты он сообщал учителю только тогда, когда ЭТО ЕМУ БЫЛО НУЖНО. То есть только в тех случаях, когда в учительском журнале в графе с его фамилией накапливалось критическое число двоек, и нужно было срочно получать пятерку, чтобы преподаватель смог вывести за четверть общей оценкой тройку и избавить его, Влада, от разборок в учительской и наказания дома. Он это делал не из шалости или вредности, а из принципа, который заключался в том, что любой ответ верен только в том случае, если он несет на себе полезную нагрузку. Иначе все ответы равноценны, как равноценен ноль со знаком плюс или минус, и каждый из них можно считать одновременно и верным, и ошибочным.

Была у Влада и другая черта, которую трудно было объяснить с точки зрения традиционной детской психологии: он ни в чем и никогда не хотел выделяться среди других. Если он на уроке первым выполнял задание, то никогда не спешил тянуть вверх руку, чтобы заявить об этом. В диктантах он намеренно делал ошибки, чтобы, не дай Бог, не написать лучше всех. Особенно угнетали его соревнования на уроках физкультуры с их непременной задачей прыгнуть дальше всех, пробежать быстрее всех и сделать больше всех отжиманий от пола. Ему постоянно приходилось быть начеку, чтобы ненароком кого-то не перегнать или не превзойти в силе.

Родители давно заметили, что их сын специально измазывает себе лицо чернилами, отрывает пуговицы от пиджака и пачкает в луже ботинки. Заметили — и махнули на это рукой, потому что счастливы были уже только тем, что их "чудик" учится в нормальной школе.

Как ни странно для взрослого восприятия, Влад пользовался в школе авторитетом, как человек, которому все "пофигу": соученики принимали его страх перед выделением из общей массы за отчаянный пофигизм. А ему и действительно было пофигу, будут его ругать или хвалить — ему самому должно было быть хорошо, а хорошо он чувствовал себя только тогда, когда ничем не отличался от остальных.

Такая беззаботная жизнь Влада в гармонии с собой продолжалась до восьмого класса. Ему было тринадцать лет, когда его отец получил от предприятия новую квартиру, и вся семья переехала в другой район. Влад стал ходить в новую школу — там с ним и случилось событие, перевернувшее его представление о жизни. "Событие" звали Стелла Кислицкая.

Влад с первого взгляда влюбился в эту рослую белокурую девочку с тонкими улыбчивыми губами и васильковыми глазами, светившимися пронзительно-чистым светом, исходившим, казалось, из глубин ее теплой груди. Когда он смотрел на нее, ему хотелось то плакать, то смеяться, а то и плакать, и смеяться одновременно. А не смотреть на нее Влад не мог, и к своему немалому удивлению, стал замечать за собой, что ему непреодолимо хочется, чтобы и она смотрела на него. Но увы, божественная Стелла не одаривала его своим вниманием. Ей явно нравились мальчики посильнее и понаглее Влада, например, Феликс, которого она открыто провоцировала на переменах своими подколками, дожидаясь, когда он схватит ее за волосы и приложит боком к стенке. У Влада при этом появлялось неизменное желание вмешаться, но он слишком ясно понимал, насколько глупо будет выглядеть его псевдо-рыцарское заступничество со стороны. Получить по роже от Феликса он не боялся, но его душил стыд, когда он представлял, как будет при этом хохотать над ним Стелла.

Привлечь внимание Стеллы можно было только одним путем: выделиться из себе подобных. И тут Влада постигло горькое прозрение: он с безнадежным отчаянием осознал, что НЕ МОЖЕТ этого сделать, потому что к своим неполным четырнадцати годам сознательно подавил в себе все способности и загнал себя в такую глубокую яму посредственности, из которой ему вряд ли удастся выбраться за всю оставшуюся жизнь.

С недетским упорством он снова и снова предпринимал попытки хоть чем-то выделиться среди своих сверстников, но безрезультатно: ни в учебе, ни в спорте, ни в дворовых играх ему не удавалось даже приблизиться к первым. Впрочем, "играми" это теперь уже нельзя было назвать — это скорее было состязание в троеборье: вино, девчонки, драки. От вина (обычно это был дешевый "Рубин") Влада мутило, к девчонкам, за одним исключением, он относился равнодушно, а драться был неспособен.

Однажды парень из параллельного класса, ходивший в шестерках у Феликса, без видимой причины вызвал его в школьный туалет на драку. Вернее, предполагалось, что это будет не драка, а профилактическое "навешивание пиздюлей" Владу, но Влад только обрадовался: у него появилась прекрасная возможность доказать, что он тоже чего-то стоит, и доказать это не на ком-то, а на подручном Феликса, который вместе со своим дружком Джеком держал в руках всю школу, за исключением двух старших классов. Перед Владом, правда, маячила незавидная перспектива схлестнуться с самим "боссом", но он предпочитал над этим не задумываться. Лишь только подручный Феликса по кличке Муха завел "воспитуемого" в туалет, Влад первый без предупреждения заехал ему с правой в ухо... В следующее мгновение произошло нечто неожиданное: реальность превратилась в замедленное кино, и перед глазами Влада в сторону перегородки между унитазами неторопливо проплыла голова Мухи с полуопущенными веками, будто он чего-то застеснялся, волосы его приподнялись и поплыли в другую сторону, а рябое лицо стало постепенно угасать и очень скоро превратилось в черное пятно, как это бывает, когда за головой человека светит яркое солнце...

Очнулся Влад в медпункте от нестерпимой рези нашатырного спирта в носу.

— Кто тебя так... уделал? — участливо спросила медсестра, прикладывая ему к глазу свинцовую примочку.

— Не знаю... Не помню... Упал, кажется, — ответил Влад, искренне недоумевая, что же с ним произошло.

— Все-то вы падаете! Искалечите когда-нибудь друг дружку, — сокрушенно покачала сестра головой. — Ладно уж, иди к завучу разбираться. Сам-то дойдешь?

Завучу и родителям Влад, конечно, ничего не рассказал, и за это компания Феликса его простила. Но сам он в очередной раз ощутил свое ничтожество...

* * * — Стоп, стоп, стоп! — запротестовал Весельчак. — Мы так не договаривались. Пусть хилый, пусть дебильный, но "ничтожество" — это ты, брат, через край хватил!

— А ты как считаешь, наш Рейджер должен быть на Земле "самым, самым, самым"? — невозмутимо спросил его Валидатор.

— Ясный корень!

— Вот и я так полагаю. И если он не может стать самым великим из людей, пусть тогда будет самым ничтожным. По крайней мере, этим он будет качественно отличаться от прошлых четырех воплощений.

— Но почему мы не можем сделать его самым великим?

— Боюсь, что не получится, — покачал головой Валидатор.

— А ты попробуй.

— И не собираюсь.

— Это почему? — Весельчак вскинул в удивлении виртуальные брови.

— Считаю бессмысленным. Если хочешь, пробуй сам. Но не думаю, что твоя попытка увенчается успехом.

Весельчак призадумался: он боялся в случае неудачи выглядеть дураком в глазах Валидатора.

— А пусть клоуны мастерство покажут, чего они бездельничают у нас?! — нашелся он. — Грамоте обучены, вот пусть и пишут!

6. Никогда не мечтайте!

(от клоунов) Когда Влад закончил школу со средним баллом три целых ноль десятых и получил в напутствие от классного руководителя загадочную фразу "Такую серость ничто не затмит", он с облегчением окончательно осознал свою полную никчемность и ни на что непригодность, и... стал вполне счастлив. Все несчастья и беды людей — от того, что они не получают от жизни заветного плода, к достижению которого стремятся. Человек мечтает быть великим писателем, а ему говорят: "Тоже мне, Достоевский! Да ты аллюзию от поллюции отличить не можешь!" Конечно, такому человеку обидно будет. Или другой человек спит и видит, как он установит рекорд страны по прыжкам с шестом, а накануне соревнований на него наезжает пьяный велосипедист — несбывшийся рекордсмен падает и разбивает коленную чашечку об крышку канализационного люка. Неизвестно, установил бы он рекорд, но можно со стопроцентной уверенностью сказать, что вся его дальнейшая жизнь будет отравлена горьким зельем обиды на пьяниц, на велосипедистов, на судьбу и на Бога, а закончит он, вполне возможно, тем, что сам сопьется и будет под градусом развлекаться "велосипедными прогулками", выискивая в темных аллеях, на кого бы побольнее наехать. Напротив, человек, который ни к чему не стремится, надежно застрахован от жизненных разочарований.

Во всем мире найдется очень мало людей, которые ни о чем не мечтают и ни к чему не стремятся, и именно поэтому так редко встретишь счастливого человека. Влад стал одним из избранных, которым дано было познать секрет блаженства: ничего не требовать от жизни. Все знают магическую фразу "блаженны нищие духом", но в силу своей простоты она столь глубоко зашифрована, что лишь немногим теологам удалось найти ключ к ее разгадке. А те, кто ее разгадал, не захотели делиться сокровенным смыслом с остальными, потому что это бы противоречило избранности счастливых и могло бы нарушить счастье избранных. Гораздо мудрее объявить, что "нищие духом" — это люди с разжиженным мозгом, дебилы, идиоты и кретины, говоря языком медицины. И уж никакому нормальному человеку не придет в голову, что "несчастный" кретин, глядя на "психически здоровых людей", радуется, что он не один из них. Если нормальный человек и заметит блуждающую на губах кретина улыбку, он скажет только: "Идиот какой-то!" — чем еще больше развеселит жизнерадостного счастливца.

Да, Влад был вполне счастлив, не прикладывая к этому никаких усилий. Он был счастлив только тем, что он живет, в отличие от тех, кого уже закопали в землю или замуровали в вазочке в стену, предварительно подвергнув сожжению, благозвучно прозванному "кремацией". Одного этого факта существования было бы достаточно для счастья, но жизнь оказалась к нему необычайно добра: утром она дарила ему чарующие переливы птичьих трелей за окном, ласковый луч пробивающегося сквозь тюлевые занавески солнца и освежающую прелесть холодной воды из-под крана. Днем, работая на рытье траншеи под телефонный кабель, он вкушал мышечную радость неизнурительного физического труда и наслаждался холодящим первобытным запахом сырой глины, а вечером по его жилам разливалась живительная благодать чудесного виноградного напитка с загадочными кабаллистическими знаками "777" на этикетке, когда он со своими достойными коллегами распивал в перелеске у железнодорожного полотна пряно-ароматный портвейн под вареную колбаску и философские разговоры.

Докладчиком в интеллектуальных беседах обычно выступал Леня-Лысый, потерявший шевелюру "в горниле атомного реактора", как он сам выражался. Поначалу он не рассказывал о своей прежней работе, намекая только, что она имела отношение к "мирному атому", но когда его стали в шутку называть "секретным физиком", признался, что "ходил матросом" на атомном ледоколе "О.Ю. Шмидт". Философов и всех прочих ученых он недолюбливал, считая, что они "погрязли в интегралах". Речи его были мудреные и понять из них можно было не очень много:

— Вот мы тут пьем, так, сидим на насыпи, все путем, да, а ни хрена не знаем, какие процессы в нас происходят, потому что нам неведомо, кто, в натуре, стоит за нами. Вот ты вчера "бэ-эфа" хватанул, и все пучком, а сегодня тебя со слабого портвешка воротит, а почему? Где разгадка? Кто скажет? Никто не скажет. А я скажу: потому что у каждого второе "я" есть, даже не второе, а первое, это верняк. И хер кто знает, чего это первое-второе "я" в текущий момент себе в глотку заливает. Может, оно дорогой коньяк сосет, расслабляется, а ты со своим портвейном лезешь, букет, падла, рушишь. Ясно дело, пошлет оно тебя на три печатных знака, или все пять даже. А если ты...

На самом кульминационном месте речь Лени-Лысого неминуемо прерывалась грохотом проносящейся мимо электрички, но это его не смущало, и он как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ, а Влад, наблюдая, как он многозначительно открывает немой рот с прилипшими к иссохшим губам табачными крошками, хватался в приступе смеха за живот и, провожая взглядом безучастную электричку, орал что есть мочи: "Бля-я-я-я-а-а-а-а!!!"

— ...Или вот там, во, гляди, — Леня, успев таинственным образом переключиться на другую тему, указывал на темнеющее небо кривым перстом с загнутым внутрь ногтем, — во — Дева, та еще проблядушка, а задарма себя показывает...

— Да где? — щурились мужики, рассматривая вечереющее небо, подкрашенное с западной стороны горячечным румянцем. — Нет там ни хуя!

— А вон, в семидесяти градусах по азимуту от полярной звезды, — Леня нежно брал товарища за загривок и поворачивал его голову в нужную сторону.

— Чо ты гонишь?! Какая звезда? Это самолет летит, — беззлобно возражал товарищ.

— Не летит, а на месте стоит, значит, звезда или спутник на геостационарной орбите, — терпеливо разъяснял Леня-Лысый.

— В штанах у тебя спутник, — подзадоривали его мужики.

— Замажем на червонец? — не выдерживал Леня. — Студент, разбей!

Студентом называли Влада — наверное, за его тщедушное телосложение. Роста он был под метр восемьдесят, но худой, как Останкинская телебашня (по выражению его матери).

— Сначала "бабки" покажи, а потом замажем, — отвечали Лене.

— Не доверяешь, гнида? — удивлялся он, словно ему в первый раз выказывали недоверие.

— Сам ты гнида!

Далее следовал ленивый обмен пинками и ударами в глаз или в челюсть. Дерущихся быстро разнимали и заставляли пить "мировую", и около девяти часов вечера, как по расписанию, все расходились, чтобы успеть домой к 9:35, когда по телевизору после информационной программы "Время" начинался художественный фильм.

Влад "на автопилоте" перебирал слегка заплетающимися ногами, и сердце его радовалось за подарившую теплый вечер природу и за мудрых добродушных людей, знающих ответ на все ее загадки. На середине пути его начинало мутить — тогда он, не меняя выражения лица, хватался за тонкие ветви сирени, или еще какого-нибудь придорожного куста, наскоро проблевывался, вытирал об траву ботинки и продолжал свой путь. Главное при этом было именно не менять выражения лица, иначе, если хоть на мгновение ото лба к подбородку пробегала стягивающая кожу брезгливая гримаса, настроение могло запросто испортиться, и когда после по "телеку" не было подходящей веселой киношки, типа "Соломенной шляпки" или "Льва Гурыча Синичкина", на душе становилось слегка муторно.

* * * Счастье Влада закончилось именно в тот день, когда он, лежа на свежеразрытой куче с сигаретой "Пегас" в зубах, рассматривал через осколок зеленого бутылочного стекла солнечные острова в разрывах листьев вековой липы и предавался мечтам о том, что такая его приятная жизнь будет продолжаться если и не вечно, то до старости. Неподалеку послышались крики, и он увидел, что трое из их бригады-"пятерки" странно жмутся друг к другу на краю траншеи, заглядывая вниз. Среди них не хватало Лени-Лысого: они как раз в недоумении разглядывали его лежащим на сыром глинистом ложе с выпукло-стеклянными глазами и вставшими проволочными пучками редкими белыми волосинами. Со дна траншеи поднимался сладковатый сизый дымок...

Впоследствии выяснилось, что Леня случайно наткнулся на кабель военной связи и непонятно зачем методически-упорно разрубил его киркой, пока остальные неспеша перекуривали. (Как впоследствии случайно стало известно Владу, этим делом занимался даже следователь военной контрразведки, подозревая диверсию, и пришел к официальному заключению, что "страдающий хроническим алкоголизмом Л. Семенов покончил жизнь самоубийством в состоянии водочной интоксикации третьей степени").

После этого трагического случая Влад перестал ходить на работу — ему стало страшно опускаться в траншею, и в каждом торчащем из земли корне он видел оголенный обрубок высоковольтного кабеля. Теперь он целыми днями просиживал на балконе за чтением легкой мукулатурной литературы, типа "Королевы Марго", а по вечерам перебирался в уютное кресло перед телевизором и смотрел все передачи подряд, от "Наш сад", с которой начиналась вечерняя программа, до "Камера смотрит в мир", которой она заканчивалась. В телевидении Владу особенно нравилось то, что в нем не было и не могло быть смерти, а если артисты и умирали, то не по-настоящему. Ему даже доставляло удовольствие смотреть, как в каком-нибудь фильме про войну умирает изрешеченный пулями герой, и знать при этом, что он видит не САМУ смерть, а ее театрализованное представление. А когда до него дошло, что смерть — это единственный акт, который актеры не могут сыграть по-настоящему, потому что никогда не испытывали ее на себе, ему стало просто до колик смешно, и родители за него не на шутку перепугались.

— Займись делом! — сторого сказала мать. — Иди мусор на помойку выброси.

Родители Влада свято верили в целебную силу трудотерапии, и при каждой странной выходке сына давали ему задание по хозяйству. Он взял пластмассовое ведро и, как был в фетровых тапочках, вышел во двор. По странной причуде архитектора помойка находилась строго посреди двора: между двух домов из земли вырастала бетонная стена с притулившимися к ней железными баками. По теплому вечернему воздуху, в котором причудливо-таинственно смешивались ароматы борща и сирени, из-за стены выплывали тягучие гитарные аккорды: "пичально чайки за кармой кри-ича-ат — сюда пришли маи друзья-я..." Влад обогнул стену, чтобы посмотреть, кто поет, и увидел на поваленном дереве за помойкой целую компанию: тощего длинноволосого парня с гитарой, Феликса, Джека и Стеллу... Он давно ее уже не видел, их пути не пересекались месяца два или больше, хотя они и жили в соседних домах, и только теперь, в эту неподходящую минуту, Влад понял, что стал постепенно забывать свою любовь... Ему стало стыдно за себя — на глаза неожиданно навернулись слезы.

— Эй, Квазимода, чего рожи корчишь? — жизнерадостно закричал Джек.

Все захохотали... Нет, не все: Стелла не засмеялась, а лишь печально улыбнулась. "Да, да! — пронеслось в голове у Влада. — Она меня понимает, как никто другой!"

— Какой он тебе Квазимода?! — удивился Феликс. — Это он в школе был Квазимода, а теперь он князь. Князь Мышкин.

— Я не Мышкин, — серьезно ответил Влад, не спуская глаз с прекрасного лица Стеллы.

— А кто? — высоко поднял брови патлатый гитарист, далеко вытягивая шею. Он оборвал песню, положив ладонь на струны.

Все в экзальтированном любопытстве уставились на Влада, даже Стелле стало интересно.

— Я Раскольников! — неожиданно для себя заявил Влад и наотмашь долбанул парня пластмассовым ведром по голове — тот вовремя подставил руку, ведро с глухим звуком отскочило и попало в лицо Феликсу.

— Замочу гада! — заорал тот, вскакивая.

Влад не успел ничего подумать, как увидел, что он уже бежит, бросив ведро... Это было престранное ощущение: бежал не он сам, а его ноги — сознание при этом топталось на месте в остановившемся времени, будто это не Влад бежал, а навстречу ему неслись кусты и деревья, детские качели, песочницы, редкие прохожие и низкорослые гаражи... Перед глазами мелькали картинки, а сзади кто-то тяжело дышал в затылок, и Владу хотелось оглянуться, но он боялся, что этим "кто-то" окажется Смерть... В его разгоряченную голову вдруг впрыгнула когтистая мысль: смерть всегда идет по пятам за человеком, но пока он молод — может убежать от нее, а постареет — нет сил для бега, оглянется на прошлое — и увидит бледную женщину с кривым ножом... Да и молодому стоит спотыкнуться...

Бежать уже не было сил — Влад заскочил в подъезд ближайшего дома и, крепко придерживая массивную ручку, выглянул в мутно-застекленное дверное окошко: в свете фонарей никого не было. Ему стало смешно: за ним никто и не гнался, быть может... Надо же было так обосраться! Он вышел наружу и огляделся — обнаружилось, что он пробежал всего четыре уличных блока. А казалось... "Казалось все пять!" — рассмеялся он про себя. Все было не так плохо. Он был жив, а значит, жизнь все еще любила его, и он должен отвечать ей взаимностью. "Я люблю-ю тебя жи-изнь..." — запел он вполголоса, направляясь домой.

Все будет хорошо: он еще успеет посмотреть передачу "Камера смотрит в мир", где расскажут про западногерманских учителей, попавших под неумолимый жернов "беруст форботтен", съест бутерброд с докторской колбасой, запьет кефиром и отправится набоковую. Намурлыкивая себе под нос жизнелюбивую песню, Влад дошел до своего двора... А вот и ведро! Оно стояло на детской площадке, на карусели-вертушке. Влад с радостью подхватил его — в нем что-то плескалось. Он подтащил ведро под свет фонаря и заглянул в него — в нос ему ударил теплый терпкий запах: оно было до половины заполнено пенистой мочой. К горлу подступил тошнотный ком, а в голову ударила кровь: он со стыдом представил себе, как такие же, как и он, парни, встав в круг, мочились в ведро на глазах у божественной Стеллы.

Влад поставил ведро в кусты и решительно направился домой, подальше от этого гнусного места, — но с каждым шагом он все больше замедлялся, а ноги все больше слабели, становясь пластелиновыми... В это наваждение трудно было поверить: со стороны его подъезда доносились те же голоса, что и из-за помойки, только песня теперь была другая: "Сижу на нарах — хуй дрочу, картошку чистить не хочу..." Это была засада, но... Это была странная засада. Влад бы испугался, но не удивился, если бы на него напрыгнули из кустов, но так... Поджидать у подъезда с песнями?! Это было очевидно, но невероятно. Очевидное-невероятное... У Влада задрожала нижняя губа: ему, вдруг, отчего-то стало обидно за себя, что его вот так открыто, ничего и никого не стесняясь, поджидают, чтобы "замесить" или даже "пописАть".

Чуть не плача от обиды, Влад осторожно залез в кусты перед своим подъездом и притаился там, чтобы выждать, когда ИМ надоест его ждать и ОНИ, позевывая, разойдутся по домам. А в следующую минуту произошло самое худшее: хлопнула дверь в подъезде и послышался взолнованно-отрывистый голос его мамы:

— Ребята, вы Влада не видели?

— Не-а, — усмехнулся Феликс, — сами повидать его хотели.

— Влад! — закричала мама.

Владу вдруг стало не по себе — он, будто, не мог понять, его это зовут или нет. Тело его дрожало от какого-то нервического ощущения несуразности просходящего.

— Да вы не волнуйтесь, — сказал Джек, — он это...

— Что это? — встревожилась мама.

— По девочкам пошел, — хихикнул Джек.

— Ты полковников любила... ноги на ночь мыла... чего-то там забыла... и перо за это получай! — прогундосил гитарист.

— Странные у вас песни, — озадаченно заметила мама. — Пойду в милицию звонить.

— Так мы закон не нарушаем! — возмутился Феликс. — Сидим, поем вполголоса. Нельзя?

— Да нет, я не про вас. Я про Влада...

Мама ушла. Слыша ее голос, сидеть в кустах было противно, а без него — совсем тоскливо. Влад без особых предосторожностей выбрался из кустов и направился в подъезд соседнего дома. Там он и переночевал на лестничной клетке последнего этажа, на коврике под чужой дверью. Ему снился красивый сон про волшебный мир, населенный добрыми всепонимающими людьми...

7. Страх

(на ходу подхватывает Валидатор)

После инцидента во дворе Влад перестал выходить из дома. Ему было просто страшно. Сначала он заигрывал со своим страхом: представлял, как он выйдет из дома и сразится со своими обидчиками, подбадривал себя, даже начал по утрам делать зарядку с гантелями, но как только он подходил к двери, ноги деревенели и отказывались идти дальше, а рука застывала в параличе и не слушалась, когда он заставлял ее повернуть собачку замка, чтобы открыть выход во внешний мир. Влад пытался разобраться в своем страхе, докопаться до ответа на вопрос, чего именно он боится, и выяснил для себя, что он боится не самих побоев: его пугала вероятность того, от них останется след на всю жизнь.

Он понимал, что на самом деле его никто не хочет убивать, но кто мог дать ему гарантию того, что Феликс с Джеком правильно рассчитают свои силы и не вывернут ему сустав, не сломают руку, не изуродуют велосипедной цепью ногу, не пробьют голову арматуриной или не всадят нож в живот на глубину, чуть большую относительно безопасной, и не выпустят ему кишки? Или, может, они его затащат в подвал, чтобы попугать, а потом войдут в раж, свяжут ремнями и будут пытать... скажем, засовывая в задний проход раскаленный паяльник. Фантазии? Но ведь именно такой случай произошел всего месяц назад в соседнем микрорайоне с тремя школьниками. Нет, самое безопасное было сидеть дома. Только так можно было уберечься от костылей, от шрамов через весь живот, от инвалидного кресла, наконец. Даже если врачи вправят кости и зашьют раны так, что следов на теле не останется, как он будет жить с воспоминанием о пытках, которым его подвергли?!

Страх заставил Влада соображать. Он стал задумываться над тем, откуда у людей берется мужество ходить по улице, когда их на каждом шагу подстерегает несчетное число опасностей: автомобили с начинающими или нетрезвыми водителями (изуродованные конечности), плохо закрепленные строительные леса (пробитый череп), плохо закрытые крышки канализационных люков (переломанные ноги), хулиганы (свернутая челюсть или перебитое ребро), маньяки (всунутое в автобусной давке шило в печень), террористы, наконец (как назло, именно в тот год в Москве неизвестные стали подкладывать бомбы в метро и центральные магазины — воспаленное воображение Влада рисовало перед его глазами разбросанные по искореженным прилавкам обрывки внутренностей и куски мозга).

Раздумья привели Влада к выводу: у людей нет никакого мужества, которое заставляет их рисковать здоровьем и жизнью, дело здесь не в мужестве, потому что всех этих опасностей НЕЛЬЗЯ НЕ БОЯТЬСЯ. Их невозможно не бояться, ведь они подстерегают со всех сторон, а человек не может, как паук, обозревать сразу все стороны или ежесекундно оглядываться вокруг себя. Люди их просто ИГНОРИРУЮТ. Для них они как бы не существуют до той поры, пока они с ними не сталкиваются. А как только сталкиваются — становится поздно. Когда человек подскользнется на застывшей от мороза луже, упадет и сломает руку, его первая мысль будет: это происходит не со мной! Он не может сразу поверить в это, будто он раньше не знал, что на льду можно неожиданно подскользнуться и неудачно упасть!

Однажды вечером с Владом случилась истерика, когда вернувшийся с работы отец стал со смехом рассказывать, как у них на работе одной женщине упала на голову люстра и сделала ей сотрясение мозга. Родителям насилу удалось успокоить сына: мать заставила отца убедить Влада в том, что это не реальная история, а анекдот. Но с той поры Влад стал старательно обходить эту с виду невинную часть интерьера. Только после этого случая родители стали относиться к странному поведения сына как к болезни, а не как к очередной невинной причуде. Но они ничем не могли ему помочь: психотерапевт не приходил по вызовам на дом — не было в его функциях таких визитов, — а вызов санитаров мог повлечь за собой психушку, чего родители никак не желали.

Владу становилось все хуже: чем больше он задумывался, тем яснее становилось для него, что и дома он не находится в полной безопасности. Родители пытались убедить его в обратном, но тщетно: он с завидным упорством доказывал им, что их дом не застрахован от стихийных бедствий — ураганов и землетрясений.

А в один из вечеров случилось нечто ужасное: когда они в очередной раз спорили за вечерней чашкой чая о подверженности человека природному форс-мажору, посуда в серванте мелко, но звонко затряслась, а одиозная люстра "Каскад", которую так старательно избегал Влад, закачалась, зловеще погромыхивая висюльками из граненого стекла, будто готовилась к прыжку на голову Влада... Родители в первую минуту подумали, что они заразились от сына его сумасшествием, но очень скоро все прекратилось, а на следующий день по радио объявили о небывалом в истории сейсмологии случае: волны землетрясения, эпицентр которого находился в Карпатах, дошли до Москвы. И напрасно родители уверяли Влада, что "все очень просто разъяснилось", Карпаты замечательное живописное место с прекрасными лыжными курортами, а не какая-нибудь черная бездонная дыра в земле, от которой во все стороны расходятся безобразные тысячекилометровые трещины, и если там и случаются землетрясения, то незначительные и крайне редко, так что в этом нет ничего ужасного... Влад еще больше замкнулся в себе, и теперь уже ничего не доказывал родителям из суеверного страха, что как он скажет, так оно и выйдет.

Влад продолжал задумываться... Землетрясение действительно было случайным событием, а опасность от него — разовой в масштабе человеческой жизни. Но существовала еще перманентная опасность, которая сводила на нет уютный постулат "мой дом — моя крепость". И этой глобальной опасностью, с существованием которой мирились люди, была опасность ядерной войны. Когда Влад над этим получше задумался, ему стало едва ли не весело: для него самого, для его родителей и для большого числа подобных им простых советских людей Америка была вполне мифической страной. Он много слышал по радио про угнетение негров, читал в газетах о "пентагоновских ястребах" и не пропустил по телевизору ни одной передачи из серии "Америка семидесятых" (из этих передач в голове у него осталось только одно выражение, но очень сочное: "мутные воды Потомака", — в нем слышалась некая запредельная поэзия), но никогда ему в руки не попадалось ни одной вещи, которая бы подтвердила существование этой мифической страны.

Да, он слышал про американскую жвачку и даже был знаком с людьми, которые ее когда-то жевали, но он никогда не ощущал во рту ее таинственного вкуса, магическим путем приобщающего к американскому образу жизни. Он изредка видел на своих сверстниках американские джинсы, но никогда не прикасался пальцами к их мелкорубчатому, такому мягкому на вид, материалу. К тому же, если он и видел "американские" джинсы, никогда нельзя было с уверенностью сказать, что это не польская подделка.

Влад ни разу не держал в руках НИ ОДНОЙ американской вещи — и при этом над ним нависала постоянная угроза того, что в один прекрасный момент, который мог оказаться ЛЮБЫМ моментом его жизни, на крышу его дома упадет американская ракета, которой и лететь-то от Невады до Москвы всего двадцать минут. И если Владу повезет, и она не сразу взорвется, он, возможно, увидит какие-то обломки ее корпуса, прежде чем она радикально вторгнется в его жизнь. Ха-ха, "вторгнется в жизнь"! Можно ли смерть считать вторжением в человеческую жизнь? И ведь американцы находятся в таком же положении. Не от того ли у них столь жгучий интерес к Советскому Союзу? О чем они думают, когда толпами расхаживают по Красной площади? Может, в них говорит элементарное любопытство — они хотят знать, откуда к ним придет смерть?

И вот, когда страх внезапной неминуемой смерти вошел в каждую клетку Влада, все остальные страхи отступили, чтобы освободить место последнему страху, конечному и всепобеждающему — страху умереть от страха смерти...

8. РВСН

— Стоп, машина! — оборвал Валидатора Весельчак. — Ты меня утомил: страх-страх, страх-страх... Напугал ежа голым задом!

— Я и не собирался тебя пугать, — возразил Валидатор. — Любые человеческие страхи для тебя — пустой звук, потому что нереальны. Тебе неведом страх потерять ногу: у тебя вырастет другая. Но представь на секунду, что ты расстаешься с чем-то навсегда...

— Все равно не согласен. Потерял — не потерял... Не в этом дело.

— А в чем?

— Да в том, что у тебя Рейнджер опять какой-то чересчур ущербный получается. На Земле трусость — это крупный недостаток, если тебе известно.

— Разумеется, известно, — виртуально вздохнул Валидатор. — Но, во-первых, это уже не совсем Рейджер, потому что у него теперь есть телесная оболочка с ее рефлексами, а во-вторых... Представь, что ты бы попал в жесткий земной мир с его необратимыми превращениями — было бы чего испугаться!

— Ты мне, брат, волну не гони! — заявил Весельчак. — Сейчас увидишь, чего будет. Вот, послушай...

* * * Случилось невероятное: Владу пришла повестка из районного военкомата явиться на медицинскую комиссию. По сути, в этом ничего невероятного не было, если учесть, что Влад учился в нормальной школе и его отклонения от нормы никогда не были документально зафиксированы. Все свои прожитые восемнадцать лет он балансировал на грани: для своих сверстников он был "чокнутым", а для врачей — не более, чем ребенком со странностями. И все же, родителям это показалось невероятным: они-то знали, насколько их сын был в последнее время "не в себе" (еще один типичный пример игнорирования грядущих неприятностей).

Впрочем, в конце 70-х годов призыв в армию не был такой трагедией, как это стало после начала войны в Афганистане. Армия не только в газете "Красная звезда", но и в бытовых представлениях считалась школой жизни, а негласный армейский девиз "мы сделаем из тебя говно, а потом из говна вылепим человека" воспринимался в обществе не как угроза или посягательство на свободу личности, а как высшее выражение солдатской удали и жизненной закалки. "Косить от армии" было непопулярно, и те немногие "додики", которые на это шли, рисковали нарваться на крупные неприятности от своих бывших сопляков-товарищей, а ныне всеми уважаемых дембелей: "придурков" попросту отлавливали в темных переулках и с патетическим криками "я за тебя кровь мешками проливал!" начищали, как говорится, морду.

Кроме всего прочего, именно во второй половине семидесятых годов в СССР сложилась неблагоприятная для армии демографическая ситуация, получившая в военкоматах неофициальное название "проблема мертвых душ". Суть проблемы заключалась в том, что в армию должны были призываться по возрасту дети тех, кто родился в 40-е годы, но именно в эти годы в связи с войной рождаемость была крайне низкой. Короче, "мертвые души" были по сути нерожденными детьми несуществующих родителей. Такая армия гипотетических солдат была хороша для какого-нибудь мифического Армагеддона, разворачивающегося на небесах, но в реальной жизни ощущался крупный недобор призывников, поэтому в армию загребали всех, у кого не было справки об инвалидности и кто не состоял на учете в психдиспансере.

Рахитизм, хроническая астма, зрение "минус пять" и плоскостопие, ранее спасавшие от армии, уже больше никого не волновали. Даже "незалупа", смешное по названию, но тяжелое по форме заболевание, перестало приниматься в расчет: врачихи все так же методично просили призывников снять трусы до колен и оттянуть крайнюю плоть, но это уже была чистая формальность, надоедливый бюрократический атавизм.

Все это отразилось на формировании отдельных родов войск: крепких, здоровых и высоких забирали в "силовые" войска, типа десанта или морской пехоты, а интеллектуальным (относительно) войскам доставались чудаки и доходяги, по-армейскому — "чмо". Так и случилось, что Влад по иронии судьбы попал в РВСН — Ракетные войска стратегического назначения.

Армия была для Влада выходом из жизненного тупика. С первого дня в войсках он превратился в "зеленку" — молодого солдата, которого может гонять и воспитывать любой старослужащий. Но воспитание не тяготило Влада: ему с самого начала внушили, что если он не будет "буреть" и "залупаться", то его если и будут бить, то не сильно. Но главное, что устраивало Влада в воспитательном процессе — это то, что "старики" были спецами в своем деле, и от их побоев никогда не оставалось следов — даже если они били пряжкой ремня по голому телу, то всегда искусно выбирали такие места, что отпечатки от медных пятиконечных звезд сходили максимум через полчаса, не оставляя синяков. К тому же, "зеленкой" он был не один — таких, как он, был еще десяток в его роте, и это здорово утешало.

* * * — Достаточно! — оборвал Весельчака Валидатор. — Все правильно, но скучно. Не узнаю тебя... — Хм... Что-то меня на публицистику потянуло, — виновато усмехнулся тот. — Пора опять бездельников-клоунов подключать. * * * Служба Влада началась с курса молодого бойца (строевой шаг, стрельба, заучивание устава и принятие присяги) и трехмесячной специальной технической подготовки, в ходе которой нужно было выучить положение нескольких десятков кнопок, ручек и тумблеров на аппаратном шкафе, и не просто выучить, а выучить до автоматизма, чтобы руки сами, без участия головы, как говорил "преподаватель-прапорщик", находили нужные переключатели. Самое сложное было зазубрить, какой рукой что нажимать — это почему-то было очень важно для сдачи экзамена. Через три месяца Влад с блеском сдал зачет, в ходе которого нужно было с завязанными глазами выполнить команды экзаменующего майора из штаба дивизии: "Кнопка номер три! Тумблер два — включить! Реле двенадцать — нейтральное положение! Переключатель пять — в фазу семь!!! Кнопка восемь — жать три раза..." К немалому удивлению приемной комиссии, за десять минут непрерывных команд и вводных Влад не сбился ни разу.

— Молодец! — похвалил его майор. — Просто робот, твою мать!

— Служу Советскому Союзу, партии и правительству!

На следующий день Влада привели на командный пункт и показали ему аппаратуру, на которой он будет нести дежурство. Ящик был точно такой же, как учебный, только с электронной начинкой и мигающими лампочками.

— Товарищ рядовой, Коммунистическая партия доверяет Вам ядерную кнопку, — сакрально объявил ему дежурный по командному пункту.

Вид его несколько не соответствовал торжественности минуты: это был одутловатый капитан с обвисшими усами, злой и невыспавшийся после ночной партии в преферанс, которую он "слил" штабистам.

Влад замешкался, не зная, что отвечать по форме, покраснел от напряжения и, наконец, выпалил:

— Постараюсь оправдать!

— Ты чего, ебу дался?! — набросился на него капитан. — Я тебе "постараюсь"! У тебя в руках... — тут он вовремя прикусил язык: солдатам нельзя было знать больше положенного. А положено им было знать только свой "ящик", да и то только снаружи, но не изнутри. — Убью, в случае чего!

— Благодарю за доверие! — выкрикнул перепуганный Влад.

— Идиот!!! — капитан затрясся от бешенства и выбежал из аппаратной, громко хлопнув дверью.

Служба у Влада была, что называется, лафовой: смена продолжалась двенадцать часов, и если дежурство приходилось на ночь, с утра до обеда разрешали спать в казарме. На муштру у командиров практически не оставалось времени. Да и само дежурство было непыльным: нужно было следить за тем, чтобы мигали все лампочки. Если же какая-то из них гасла или начинала гореть постоянно, нужно было, следуя инструкции, щелкнуть несколькими тумблерами, а если это не помогало — вызвать дежурного прапорщика-ремонтника. Кроме того, раз в неделю Владу нужно было провести регламент: снять переднюю панель и протереть контакты реле техническим спиртом, но спирт до солдат не доходил — его выпивали прапорщики, и Владу приходилось чистить контакты одеколоном "Шипр", который ему присылали из дома родители.

"Ядерной кнопки", как таковой, у Влада не было — на стене висел опломбированный рубильник с большой деревянной ручкой (что примечательно, не истертой, как это обычно бывает), а над ним — выкрашенная в красную краску обычная лампочка и электрический звонок, типа школьного, с круглой и блестящей металлической крышкой. Этот рубильник Владу предписывалось опустить по сигналу звонка и лампочки. Что за этим последует — ему никто не говорил. Можно было только догадываться, что куда-то полетят какие-то ракеты, но самих ракет Влад никогда не видел (по солдатским слухам, их безостановочно возили на гигантских восьмиосных МАЗах по тайным лесным тропам) и тем более не знал, на кого они нацелены... Поэтому Владу не верилось, что именно он является тем самым последним решающим звеном, от которого зависит, упадут на другую страну ядерные боезаряды или нет.

Если бы ядерная война все же началась, то Влад бы, наверное, несказанно удивился, что и он приложил к этому руку: его не покидало ощущение того, что его посадили на командный пункт для отвода глаз, да и сам командный пункт — ложный, а ящик с аппаратурой и рубильник в стене придуманы как муляжи для того, чтобы дезинформировать шпионов, если они вдруг ухитрятся проникнуть в аппаратную. А на настоящем командном пункте сидят не похмельные капитаны, а полковники в белоснежных халатах поверх отутюженных кителей с до блеска надраенными пуговицами. Они умны и обходительны в общении друг с другом, и по ночам не режутся в карты под пивко, а глубокомысленно склоняются над шахматной доской.

В аппаратной было тепло и уютно, даже можно было подремать, расстелив шинель на полу, но Влад страдал от скуки: книги с собой проносить было нельзя, да и выбор в полковой библиотеке был слабый, а чем еще заняться? Задумываться над жизнью Влад больше не хотел — он боялся, что опять, как "на гражданке", додумается до чего-нибудь страшного. Он часами просиживал перед ящиком с аппаратурой, бесцельно обегая глазами не в такт мигающие зеленые, желтые и красные лампочки: они напоминали ему веселые огни на новогодней елке. Через несколько часов этой своеобразной медитации он как бы растворялся в разноцветных бликах и мерном шуме встроенного в ящик вентиллятора — и уносился душой куда-то очень далеко, туда, где нет ни предметов, ни мыслей, а есть только покой и гармония...

Командиры считали Влада примерным солдатом: он не грубил сержантам, не сачковал на зарядке, не пропускал обязательных просмотров программы "Время", прилежно заправлял постель и даже и не помышлял о самоволках. Вскоре оказалось, что этого вполне достаточно для получения звания "Отличник боевой и политической подготовки". Прилагаемый к званию новенький значок у него, правда, отобрали "деды", а в замен выдали нечто ободранно-обшарпанное, но Влада это мало волновало: главным для него было осознание того, что он, наконец, чего-то достиг в своей жизни (в школе он не получал ни грамот, ни призов, ни каких бы то ни было кубков).

Влад любил ходить в наряды на хоз-двор — там он всласть отдыхал от замкнутого пространства аппаратной с ее стерильным воздухом, непрерывным гулом вентиллятора и нескончаемым мельтешением лампочек в глазах. Когда он был "молодым", его ставили выгребать свинячье дерьмо, потом доверили раздачу корма и, наконец, через год службы старшина допустил его до исполнения самых легких и увлекательных обязанностей: следить за тем, чтобы крысы не обгрызали поросятам уши. Следить — значило прохаживаться с дубиной или лопатой по хлеву и при обнаружении крыс нещадно их долбить. Правда, Влад здесь шел на сговор с собственной совестью, и только делал для самого себя вид, что долбит вредных тварей, а на самом деле он их просто пугал — его палка неизменно промазывала мимо плешивого крысиного черепа. Ему было жаль этих отвратительных на вид, но добрых (так ему отчего-то казалось) млекопитающих.

А когда на дворе становилось темно, Влад устраивался перед входом в "свин-барак" на расстеленной телогрейке и полулежа курил, разглядывая усеянное звездами небо. Воинская часть была запрятана в лес, подальше от города, и это было очень хорошо для неба над головой: оно обычно было по ночам таким прозрачным, что звезды буквально налезали одна на другую, и с трудом можно было найти крупный черный разрыв между ними — небо было просто белым от звезд. Влад балдел, неспешно покуривая: над ним едва заметными точками пролетали спутники, а за спиной сладко похрюкивали охраняемые им молочные поросята.

— Почему не работаем? — послышался из темноты беззлобный окрик взводного Цветкова.

— Перекур, товарищ лейтенант, — приподнялся Влад на локте.

— Ладно, лежи. Закурить дашь?

Цветков постоянно стрелял сигареты у солдат, хотя оклад у него был без преувеличения в 50 раз больше жалования рядового. Он оправдывал это тем, что бросал курить, но на командном пункте среди офицеров ходили слухи, будто деньги у Цветкова отбирает жена.

— Ну и говно же ты куришь! — гундосо возмутился лейтенант, поднося к спичке зажатую в губах "Приму". Это была его неизменная призказка, когда он прикуривал.

— Смотрите, спутник, — показал Влад на небо.

— Гады! — процедил Цветков сквозь зубы, отплевываясь пепельными крошками.

— Кто, товарищ лейтенант? Извините, не понял.

— Шпионы гады, вот кто. Спутник-то АНБ-шный...

— Чей?

— Американский, дурья твоя башка. Только что в штабе телеграмму со сводкой по пролету спутников читал. Говорил ведь вам, баранам: есть у штатников такое веселое заведение — Агенство национальной безопасности. А ты думал, спутники откуда берутся? Их, как солдатов, рожают, что ли? Для тебя это светлячок на небе, мелькнул — и пропал, а его несколько лет проектировали, потом на заводе строили, аппаратурой нашпиговывали, ракету для него делали, к запуску несколько месяцев готовились... На эту "фигульку" сотни миллионов долларов угрохали. А для чего?

— Для чего? — удивился Влад, пытаясь по-новому взглянуть на медленно движущуюся точку... Но кроме точки так ничего и не узрел.

— Да для того, чтобы Родине нашей нагадить, понял? Оборону нашу подорвать!

— Теперь понял, — вздохнул Влад... Очарование звездного неба было разрушено.

— Вот ты лежишь, скажем, у хоз-блока, дрочишь...

— Да не дрочу я! — возмутился Влад.

— Ты меня слушай, — хохотнул Цветков. — Это так, гипотеза... Вот лежишь ты, наяриваешь, а где-нибудь в Лэнгли твой "прибор" на экране во всю стену высвечивается. Не веришь?

— Верю, — неохотно отозвался Влад.

— То-то!

— Товарищ лейтенант, а почему нас на стрельбище редко вывозят? — спросить Влад, чтобы сменить тему разговора. — Как мы можем стрелять научиться, если заряженный автомат раз в год видим?

— Не надо вам это, — нехотя отозвался Цветков.

— Почему не надо?

— Раз ты такой любознательный, я тебе одну военную тайну открою. Кроме шуток. Чтоб тебе было известно, в нашем полку не существует никакого плана действий на случай начала войны. Ни тебе переброски, ни эшелонирования, ни выдвижения на позиции, ни передислокации. Ни-ху-я! — размеренно и четко произнес он по слогам. — А знаешь, почему?

— Нет...

— Да потому, что мы сразу отстреляемся, а потом нас ответными ракетами накроют. Министр так и сказал: "Ракетчики мне нужны на первые полчаса войны". Уразумел?

— Уразумел, — ответил Влад, поеживаясь от неприятного ощущения от услышанного.

— Я, между прочим, давно к тебе присматриваюсь, — глубокомысленно сказал лейтенант, — и никак не пойму, умный ты или... С виду, вроде, толковый, но все под дурачка косишь. Что на уме у тебя?

— У меня? — смутился Влад.

— Ну вот, опять закосил! — усмехнулся Цветков. — Сам-то ты знаешь, что в голове у тебя?

— А... — Влад собрался что-то сказать, но со стыдом понял, что не знает, что.

— Я тебе совет дам, — серьезно сказал Цветков. — Если хочешь чего-то в этой жизни понять и увидеть, поступай в институт после армии. Вам, оболдуям, правительство такие льготы для поступления дает, а вы не пользуетесь! Приходите домой — и сразу наверстывать "упущенное" за два года: водка, девочки, картишки... А потом — вместо института в ЛТП или в вендиспансер. Ты на хорошем счету, все же. Я тебе рекомендацию в любой институт дам, жалко мне, что ли?! Сдашь экзамены на тройки — и считай, ты уже "в дамках".

— А в какой? — задумался Влад. — В какой вы посоветуете?

— Я бы на твоем месте в финансовый пошел. С математикой у тебя как в школе было?

— Лучше, чем с другими предметами.

— Ну вот, сам бог велел. Поступай на валютное отделение. Сейчас у кого валюта — тот и король. Я и сам собирался в ГДР перевестись, чтобы марки получать, но там ракетчики не нужны...

— Спасибо, товарищ лейтенант!

— Ладно, станешь банкиром — сочтемся, — добродушно заржал Цветков.

9. Выход в люди

— А ничего, складно у клоунов получается, — отметил Весельчак.

— Не у клоунов, а у клоуна, — поправил его Валидатор. — Если ты заметил, пишет только клоун Рейнджера, а остальные по-прежнему бьют баклуши. Как это ни странно, но вынужден признать, что писательство у него выходит лучше нас с тобой.

— Видно, к нему по наследству талант перешел.

— Возможно...

— Так пусть этот Рейнджер-2 и пишет дальше. Глядишь, в виртуальные люди выйдет!

— Да, действительно, не будем ему мешать, — согласился Валидатор.

* * * Поступить в Московский финансовый институт по армейской квоте действительно оказалось плевым делом. Гораздо труднее было в нем удержаться. Но уже к середине первого семестра Влад открыл в себе одну замечательную особенность: учеба ему давалась легко, если на ней получалось как следует сосредоточиться, и здесь опять помогла армия — за два года спартанского образа жизни он разучился расслабляться алкоголем, а к телепередачам после семисот вечеров обязательного просмотра программы "Время" испытывал физическое отвращение (не мог просидеть перед телевизором больше десяти минут). Все его прежние "детские" пристрастия — как говорится, "вино, кино и домино" — были вытеснены одним, но серьезным: "грызть гранит науки". Если еще учесть, что Влад с детства отличался превосходной памятью, то нет ничего удивительного в его успехах: первый курс он закончил "на все пять" и стал ленинским стипендиатом.

Внешний вид Влада претерпел существенные изменения: от прошлой расхлябанности не осталось и следа. Теперь это был подтянутый молодой парень, высокий аккуратно стриженый блондин, гладко выбритый и надушенный французским одеколоном (прилавки мясных отделов сияли стерильной чистотой, но галантереи, как ни странно, ломились от изобилия изысканных "парфюмов"). У мамы Влада был прекрасный вкус, и она научила его хорошо одеваться: с известным лоском, но и без выпендрежа. В институте он неизменно появлялся в костюме "Made in Malta" в елочку, вместо мальтийского креста — комсомольский значок на лацкане. Эдакий постармейский камильфо, белокурая бестия эпохи развитого социализма.

Влада можно было бы вполне принять за примерного карьерного мальчика, если бы не его большие зеленые глаза: по их отрешенному блеску любой мог с уверенностью сказать, что этому человеку в душе все "до фени", и вся его учеба в престижном институте — сродни удовлетворению здорового детского любопытства (всем ведь ясно, что малыши идут в детский сад не из чувства долга перед родителями). Да, любой мог, но... "любому" тоже было до фени, как и всем остальным.

Правда, очень скоро Влад понял, что лейтенант Цветков напрасно обнадежил его насчет валюты: из студентов МФИ готовили специалистов по ПОДСЧЕТУ финансовых средств социалистического государства, а не по их ПРИОБРЕТЕНИЮ В СОБСТВЕННОСТЬ (специалистов "по приобретению" государство не готовило, хотя и отправляло на переподготовку в "не столь отдаленные места"). Да, Влад узнал, что такое валюта, но знания его были чисто теоретическими — они не хрустели в бумажнике плотными долларовыми банкнотами и не позвякивали в кармане золотыми крюгеррандами. Как и до учебы, он видел доллары только на картинке, и они оставались для него такими же мифическими атрибутами Америки, как и лас-вегасские казино (согласитесь, что увидеть игорный зал "Розового Фламинго" в кинотеатре "Ударник" — это одно, а поставить в этом самом казино сто зеленых на "зеро" — совсем другое).

И все же Влад жил безбедно. Очень скоро он подружился со своим однокурсником Валюхой, не очень способным к учебе, но смекалистым по жизни парнем. Трудно сказать, что свело вместе эти двух разных людей: Влад был в основном немногословен и производил впечатление рассудительного человека, а Валюха ни минуты не мог молчать и находился в непрерывном движении, неважно, откуда и куда. Его низкий рост, прилизанный, будто приклеенный ко лбу, чубчик черных волос и близко посаженные к носу темно-карие глаза создавали образ предприимчивого проныры. В сущности, он таким и был: по части "купи-продай" ему в институте не было равных.

Продать в то время в стране развитого социализма можно было буквально все, раз уж в магазинах не было ничего. Оставался один насущный вопрос: где взять товар? Но и этот вопрос решался до смешного просто, потому что практически в любой московской "альма-матере" (но для конспирации лучше — не в родной) можно было найти довольно много иностранных студентов из относительно нормальных (но тоже "соц") стран, у которых вопрос стоял перевернуто: кому продать?

В их деловом тандеме Валюха выполнял одновременно роль шефа и исполнителя — он разрабатывал план сделки, находил товар и доставлял его покупателю. От Влада требовалось только присутствие: Валюхе попросту было скучно одному этим заниматься. Выручку они никогда не делили, а пускали на совместную гулянку где-нибудь на Арбате: в "Праге", в "Метелице" или в "Лабиринте". А летом они отправлялись... ну, конечно, в Сочи, куда же еще могли отправляться на отдых уважающие себя спекулянты?

Пусть это покажется пошлым, но такова "ля ви": именно в Сочи Влад впервые узнал, что такое любовь. Да, именно не полюбил, а "узнал"...

К первым летним каникулам у них скопился изрядный навар от торговли гонконгскими электронными часами. К слову сказать, это была занятная штучка: будильник в них играл семь мелодий, начиная от "Собачьего вальса" и заканчивая "Лунной сонатой".

— Ну, чего? Бабок хоть жопой жуй — давай в Сочах гостиницу снимем, как приличные люди, — предложил Валюха.

— Давай.

Влад никогда не спорил с Валюхой по бытовым вопросам, относясь к неудобствам и к комфорту одинаково философски, то есть, никак. Его эта тема мало волновала. Но зато он постоянно следил за курсом доллара и немецкой марки, что очень веселило Валюху:

— Ну нафига тебе это знать-то, если у тебя ни баксов, ни марок, ни даже тугриков нет?! А хочешь, за доллары товар сдавать будем, тогда доллары в боливары переведешь, а боливары в шекели, а шекели...

— Кончай туфту гнать! — одергивал его Влад. — Нас тогда самих сдадут... сам знаешь, куда.

Валюха прикусывал язык: им обоим было очень хорошо известно, что валютными делами занималось КГБ, поэтому с долларами они никогда не связывались.

В Сочи их должен был встречать знакомый Валюхи по имени Сергей. У Валюхи везде находились "хорошие знакомые", но в большинстве случаев они оказывались людьми, которых он до этого никогда не видел, и лишь случайно, через других "хороших знакомых", разжился их телефонами. Вот и на этот раз, уже в поезде, после восьми бутылок "Жигулевского" под рыбца, выяснилось, что "сочинский контакт Серега" — это лучший друг валюхиного соседа Павки, про которого Валюха тут же рассказал историю о том, как он служил в отборной дивизии "Витязь". К подобным историям Валюхи надо было применять коэффициент правдивости "корень третьей степени", и "лучший друг" здесь означало давнего знакомого, а "отборная дивизия" — заурядную гвардейскую часть.

— А этот Серега — он тоже "витязь"? — усмехнулся Влад.

— Да ты не бойся, — ответил Валюха, сосредоточенно отгрызая зубами от хвоста кусок вяленой рыбы. — Главное, он нам гостиницу обещал сделать. У него все схвачено.

— Чего мне бояться?! Мне пофигу, — равнодушно отозвался Влад, высасывая из бутылки остатки пены и вальяжно откидываясь на свернутый матрас. — А кто этот Серега, на самом деле?

— Какой-то крупный деятель пожарной охраны. Его там все уважают. Павка рассказывал, как он с ним ходил в сочинскую общагу с ревизией — я уссался!

— А общага — женская?

— Есесс-сно... Они, типа, спьяну подняли учебную тревогу ночью: подъехали на пожарке, бросили перед входом дымовую шашку и врубили сирену на всю катушку, а комендантшу заставили девок на улицу выгонять в чем мать родила.

— Голыми, что ли? — усомнился Влад.

— Ну, в ночнушках там, в трусах... В простынях завернутые... Я знаю? А потом, как по инструкции, пошли проверять, все вышли или нет. Заходят на третий этаж, смотрят, одна дверь закрыта, стучат — никто не открывает. Ну, они ее того... плечом вышибли, заходят — там у окна стоит деваха задом к ним, в одной майке, с толстыми ляжками, через подоконник перевесилась. Что за долбаный случай?! Они к ней — видят, она в руках связанные простыни держит, а снизу голос: "Нэ хватает! Да зэмли нэ дастает!"

— Ха-ха... Чего-чего? — захохотал Влад.

— Ну, это она одного нацмена на простынях из окна спускала.

— Так чего он — завернулся бы в простыню, закрыл лицо и выбежал на улицу...

— Вах, дарагой! — воскликнул Валюха, раскупоривая новую бутылку. — Эта ты такой умный, да, кагда сыдышь байки травышь, да, а чэловек в икс-три-мал-ную сытуацыю папал... Панымать нада!

— Ладно, сочиняй дальше.

— Короче, она ему — "прыгай!", а он "тяны назад!". Она пытается тянуть — сил не хватает. Опять ему орет "прыгай, а то уроню!", а он в ответ "тяны!". Так они и переругиваются: "тяны — прыгай".

— И чего, пожарники-то помогли?

— Ну да! — заржал Валюха. — Задрали девке майку и трахнули по разу — она только орала "прыгай-прыгай-прыгай"!!! А потом действительно помогли — вытянули бедолагу, он пока висел, от страха обдристался. Благодарил еще...

— А девчонка чего?

— Чего-чего... Сделала вид, будто ничего и не было.

— Тоды ой, — рассмеялся Влад.

Когда на следующий день в восемь часов утра двое похмельных друзей выгрузились из поезда, они сразу узнали Серегу: их встречал такой же, как и они, опухший с похмелухи человек, немного постарше, лет тридцати. Вид у него, правда, был более экзотический: рост под два метра, медвежковатая фигура, нечесаные кудри и широкая красная морда. И впрямь витязь... Но вместо кольчуги на нем был мятый пиджак поверх желтой майки — и это в теплое южное утро, обещающее перейти в знойный полдень! Странный видок...

— Наш человек! — Влад пнул Валюху локтем под ребро.

Валюха поморщился, как от зубной боли: он не любил иметь дело с бомжами, пьяницами и хануриками, предпочитая им солидных и представительных людей: в последних он видел образец будущего себя.

— ЗдорОво, мужики! — поприветствовал их Серега низким хрипловатым басом. — С прибытьицем.

— Валентин.

— Владислав, — передразнил Влад Валюху, торжественно протягивая Сереге руку.

— Вы как эти... — добродушно рассмеялся Серега. — Японцы на чайной церемонии. Пошли, япона мать, на пятаке мотор ждет.

На площади перед вокзалом их действительно поджидала машина, и не какая-нибудь, а белая "Волга".

— Залезай, — скомандовал Серега, первым запрыгивая на переднее пассажирское сидение. — А это Игорь Петрович, мой шофер, — он кивнул на бледного тощего парня за рулем.

— Будешь много пиздить — получишь в лоб, Шефуля, — флегматично отозвался Игорь Петрович, не оборачиваясь.

— О, шефом меня называет, — подмигнул Серега, оборачиваясь к Владу с Валюхой. — Ну, трогай, Петрович!

Через двадцать минут они уже довольно резво поднимались вверх по горной дороге мимо свежевырубленных виноградников. Город и море маячали далеко внизу.

— Что-то высоковато для гостиницы, — заметил Влад Валюхе вполголоса. — До моря — час на автобусе? Спасибо, не надо. А может, это и не Серега совсем?

— Подозрительно, однако, — нахмурился Валюха, с тревогой нащупывая пухлый бумажник в кармане шорт. — Спроси у них, куда везут.

— Куда едем? — спросил Влад.

— Тут недалеко, — нехотя отозвался Серега.

— Скажи, что у тебя есть пистолет, — прошептал Валюха на ухо Владу.

— У меня есть пистолет, — сказал Влад не очень уверенно.

— Какой системы? — заинтересовался шофер.

— Браунинг, — не моргнув глазом, ответил Влад.

— Дай лукнуть!

— Тебе нельзя — ты за рулем, — неожиданно зло сказал Валюха.

Водитель как-то странно напряг желваки и резко затормозил у самого края дороги, в метре от обрыва.

— Вы чего, мужики, грибков объелись?

Серега резко обернулся к ним с озадаченным видом — и в следующую минуту расхохотался: он все понял по серым лицам незадачливых курортников.

— Слышь, Петрович, они думают, мы их в горы убивать везем!

— Придурки! — заржал Петрович, трогаясь с места.

— Хорош дурака валять, — расслабился Валюха, — объясните, в натуре, в чем дело-то?

— Да в магазин мы едем — приезд ведь обмыть надо, — пояснил Серега.

— А что, в городе винных точек нет уже?

— Во, гаврики! — сокрушенно покачал головой Серега. — Вы что, про указ ничего не слышали? Про антиалкогольный? У вас ведь, вроде, в Москве приняли... Нет, я с них тащусь: они там глушат по-прежнему, а у нас тут виноград порубили и Сочи безводочной зоной объявили. "Зона здоровья" называется.

— А пиво с вином продают еще? — спросил Влад. Его интересовало не столько наличие спиртного, сколько сам факт пропажи отдельных его видов.

— Этой отравы — пока скоко хошь. Но мы с Петровичем только чистый продукт употребляем. Бормотуху пить здоровья нет уже. Это вам, молодежи, пофиг все.

Тем временем, они подъехали к покосившемуся сараю сельмага. На его двери висел огромный ржавый замок.

— Закрыто, — с облегчением констатировал Влад. Пить утром водку было не в его привычке.

Серега с Петровичем весело переглянулись, типа, столичные фраеры совсем фишку не рубят.

— На выход без вещей, — скомандовал Петрович.

Они обошли магазин и постучали в заднюю дверь — им открыла дородная женщина в синем фартуке, из головы которой бумажным мусором торчали газетные папильотки.

— Чего в такую рань приперлись? — недовольно пробурчала она.

— Татьяна, нужен ящик водки, — доверительно положил ей руку на плечо Петрович.

— А цистерна вам не нужна?! — рассвирипела Татьяна и, передернув плечами, сбросила с себя нахальную пятерню.

— Во, сиськами размахалась! — ухмыльнулся Петрович.

— Погоди, не горячись, — осадил его Серега. — Мадам, разрешите Вас на пару слов...

Он осторожно взял продавщицу под локоть и нашептал ей что-то на ухо. Та отстранилась, недоверчиво глянула на него и опять подставила ухо. И тут произошло неожиданное — Серега вцепился зубами в мочку татьяниного уха и прорычал сквозь зубы:

— Живее, козлы!

Петрович, сразу смекнув, что к чему, кинулся в подсобку и тут же вылетел оттуда с ящиком водки.

— Кинь ей две сотни, чтоб не плакала, — крикнул он Валюхе, пробегая мимо покрасневшей от злобы Татьяны, крепко зажатой в объятиях Сереги. — Потом рассчитаемся.

Валюха, недовольно крякнув, засунул за пазуху продавщицы две новенькие радужные бумажки, и вместе с Владом побежал за Петровичем к машине. Петрович загрузил водку в багажник, захлопнул за Владом с Валюхой двери, завел мотор, подрулил к самой двери черного хода и посигналил — все это за одну минуту. Через пару секунд раздался грохот — Серега плашмя прыгнул на передний капот и, схватившись за "дворники", заорал, бешено выкатывая глазные белки:

— Гони!

Петрович, переусердствовав, так резко рванул с места, что Серега вклеился мордой в лобовое стекло — нос его расплющился и свернулся набок, а глазное веко вывернулось и прилипло к стеклу...

— Ну и рожа у тебя, Шарапов! — заржал Петрович.

Влад, покатываясь от хохота, обернулся назад: в клубах пыли за ними бежала с матюгами расхристанная Татьяна — только папильотки разлетались по ветру карнавальным конфетти. Но куда там бедной женщине тягаться с лошадиными силами!

Отъехав на безопасное расстояние, Петрович затормозил на обочине у горного ручья. Когда все вышли из машины, Серега продолжал лежать на капоте, будто и не собирался с него вставать.

— Понравилось, что ли? — удивился Петрович.

— Тебе бы так! — зло заорал Серега. — Яйца, знаешь, как напекло! Не капот, а сковородка!

— На закуску будет яичница, — рассмеялся Валюха.

— А чего ты не слезаешь-то? — спросил Влад.

— Да руки занемели, — пожаловался Серега. — Не могу расцепить. Помогите, что ли...

Пальцы у Сереги оказались сильными и цепкими: ни Петрович, ни Валюха, ни Влад не смогли их разжать.

— Чего делать будем? — почесал затылок Петрович.

— Эврика! — обрадованно завопил Валюха. — Надо его пощекотать.

— Вы чего, дураки, что ли? — взмолился Серега.

— Точно, — одобрил Петрович. — Он сам говорил, что ревнивый, значит, щекотки боится.

Он задрал Сереге пиджак и майку и стал засовывать ему под ребра пальцы.

— Ха-ха-ха!!! Убью-ха-ха-козлов! Убью козлов! У-у... Ха-ха-ха-ха!!!

Серега забился в истерике, колотя ногами по капоту.

— Стой, скотина, железо промнешь!

Петрович, взбеленившись, вмазал Сереге кулаком по ребрам.

— У-я! — взвыл Серега. — Ну все, лучше не отцепляйте — всех поубиваю нахрен!

— Извини, брат, это я сгоряча, — покаялся Петрович.

— О, я придумал. Давайте ему водки дадим, чтобы расслабился, — предложил Влад.

— Не возражаю, — примирительно отозвался Серега.

Только после того, как Сереге влили в глотку полбутылки "Пшеничной", он размяк и его удалось отодрать от "дворников", но пальцы у него так и остались скрюченными до конца дня. А день они провели там же у горного ручья, за водкой под курицу, про которую вовремя вспомнил Влад: ему ее дала мама, чтобы поел в дороге, а он забыл про нее в поезде.

После изрядной дозы Серега разоткровенничался, и очень скоро выяснилось, что никакую гостиницу он для них не нашел и вряд ли найдет, потому что его уже полгода как выгнали из пожарной охраны и он уже не такой уважаемый человек, как был, а точнее, совсем неуважаемый, но и "их" он за это не уважает, и вообще плюет на "них", потому что "все они пидоры" и т.д. и т.п. Дальше уже пошел матерный бред, из которого можно было только уяснить, что жить Валюхе с Владом придется пока у Сереги, потому что больше негде, но у него дома имеется жена, которая не сильно будет рада гостям, поэтому надо дождаться темноты, чтобы "проникнуть в помещение незамеченными". Все это было бы грустно, если бы не было выпито столько водки, и Влад с Валюхой безумно ржали над каждым серегиным словом.

После очередной серегиной байки у Влада началась от смеха икота.

— Иди попей водички горной — должно помочь, — посоветовал Петрович.

— Или поблюй, — участливо посоветовал Валюха. Ему и самому с каждой минутой становилось все хуже от теплой водки.

— Угу, — промычал в ответ Влад, держась за вздрагивающий живот.

Влад поднялся с камня, на котором сидел — мир качнулся перед его глазами. Он помотал головой — все вокруг поплыло и завертелось, складываясь в калейдоскопические завихрения: синева неба, вкрапления мелких серых камней под ногами, зелень листвы, бесцветные вспышки солнца, красные круги перед глазами... Влад попытался сосредоточиться и услышал шум ручья — он повернулся и пошел с полузакрытыми глазами на этот шум.

Вода была прохладной и прозрачной — она весело журчала у берега и манила насладиться своей свежестью. Влада охватило веселое радостное чувство: ему вдруг ничего не стало страшно. И горы, и Серега с Петровичем, и друг Валюха, и этот ручей — все любили его бесконечной любовью и все желали ему добра. С улыбкой на лице Влад забрался на большой камень, взмахнул руками и прыгнул в ручей — вода с готовностью подхватила его и понесла вниз по течению, навстречу морю. Море... Теплое и лазурное...

Исчезновение Влада заметили только через сорок минут. Сразу стало ясно, что его унесло быстрым течением ручья. Весь вечер и всю ночь трое его приятелей просидели в машине — спорили, что делать. Под утро уснули. Проснувшись относительно трезвыми, тут же заявили в милицию. Группа добровольцев из местного населения прошла вдоль всего ручья — нашли застрявший в небольшой запруде ботинок. Вечером того же дня к городскому пляжу волнами прибило опухшее посиневшее тело Влада.

10. Неожиданный конец третьей части

— Идиот!!! — набросился Укладчик на клоуна Рейнджера. — И это у тебя называется "выход в люди"?! А еще обещал рассказать про то, как он "узнал любовь"... Кретин!!!

— Что ты наделал! Ты лишил его жизни! — Валидатор в ужасе рассматривал убийцу "Пятого земного воплощения". — Зачем ты это сделал?

Клоун Рейджера только виновато моргал и недоуменно пожимал плечами:

— Я не хотел. Я писал, как Рейнджер. Придумывал на ходу. Без всякого умысла. Что приходило в голову. Я не знал до последнего момента. Так получилось...

— Но как ты мог?! — удивлялся Валидатор. — Тебе хотя бы известно, что ты совершил с земным воплощением Рейнджера НЕОБРАТИМОЕ событие? Теперь ни тебе, ни мне, ни Весельчаку не удастся его воскресить! НИКОМУ!!!

ноябрь 1997 — январь 1998 года Copyright (c) 1997-1998 Alexandre Romadanov

|продолжение следует|

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я