Анатолий Рыбаков. Кортик

———————————————————————————————————- Первая повесть трилогии "Кортик" - "Бронзовая птица" - "Выстрел".

Киев, "Радянська школа", 1989.

OCR & spellcheck by HarryFan, 30 October 2000 ———————————————————————————————————-

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РЕВСК

1. ИСПОРЧЕННАЯ КАМЕРА

Миша тихонько встал с дивана, оделся и выскользнул на крыльцо.

Улица, широкая и пустая, дремала, пригретая ранним утренним солнцем. Перекликались петухи. Изредка из дома доносились кашель, сонное бормотание - первые звуки пробуждения в прохладной тишине покоя.

Миша жмурил глаза. Его тянуло обратно в теплую постель, но мысль о рогатке заставила его встряхнуться. Осторожно ступая по скрипучим половицам коридора, он пробрался в чулан.

Тусклый свет падал из крошечного оконца под потолком на прислоненный к стене велосипед - старую сборную машину на спущенных шинах, с ржавыми спицами и порванной цепью. Миша снял висевшую над велосипедом рваную, в разноцветных заплатах камеру, перочинным ножом вырезал из нее две узкие полоски и повесил обратно так, чтобы вырез был незаметен.

Он осторожно открыл дверь, собираясь выбраться из чулана, как вдруг увидел в коридоре Полевого, босого, в тельняшке, с взлохмаченными волосами. Миша прикрыл дверь и, оставив маленькую щелку, притаился.

Полевой спустился во двор, подошел к заброшенной собачьей будке, внимательно осмотрелся.

"Чего ему не спится? - думал Миша. - И осматривается как-то странно..." Полевого все называли "товарищ комиссар". Высокий, могучий человек, в прошлом матрос, он до сих пор ходил в широких черных брюках и куртке, пропахшей табачным дымом. Из-под куртки на ремешке болтался наган. Все ревские мальчишки завидовали Мише - он жил в одном доме с Полевым.

"Чего это он? - удивлялся Миша. - Так я из чулана не выберусь! Бабушка вот-вот поднимется".

Полевой сел на лежавшее возле будки бревно, еще раз осмотрел двор. Его взгляд скользнул по щелочке, в которую подглядывал Миша, по окнам дома.

Потом он засунул руку под будку, долго шарил там, видимо нащупывая что-то, затем выпрямился, встал и пошел обратно в дом. Скрипнула дверь его комнаты, затрещала под грузным телом кровать, и все стихло.

Мише не терпелось смастерить рогатку, но... что искал Полевой под будкой? Миша крадучись подошел к вей и остановился в раздумье.

Посмотреть, что ли? А вдруг кто-нибудь заметит? Он сел на бревно и оглянулся на окна дома. "Нет, нехорошо? Нельзя быть таким любопытным! - подумал Миша и засунул руку под будку. - Ничего здесь не может быть". Ему просто показалось, будто Полевой что-то искал... Рука его шарила под будкой. Конечно, ничего? Только земля и скользкое дерево... Мишины пальцы попали ж расщелину. Если здесь и спрятано что-нибудь, то он даже не посмотрит, только убедится, есть тут что или нет. Он нащупал в расщелине что-то мягкое, вроде тряпки. Вытащит"? Миша еще раз оглянулся да дом, потянул тряпку и, разгребая землю, вытащил из-под будки сверток.

Он стряхнул с него землю и развернул. На солнце блеснул стальной клинок кинжала. Кортик? Такие кортики носят морские офицеры. Он был без ножен, с тремя острыми гранями. Вокруг побуревшей костяной рукоятки извивалась бронзовым телом змейка с открытой пастью и загнутым кверху язычком.

Обыкновенный морской кортик. Почему же Полевой его прячет? Странно. Миша еще раз осмотрел кортик, завернул его в тряпку, засунул обратно под будку и вернулся на крыльцо.

Со стуком падали деревянные брусья, запирающие ворота. Коровы медленно и важно, помахивая хвостами, присоединялись к проходившему по улице стаду. Стадо гнал пастушонок в длинном, до босых пят, рваном зипуне и барашковой шапке. Он покрикивал на коров и ловко хлопал бичом, который волочился за ним в пыли, как змея.

Сидя на крыльце, Миша мастерил рогатку, но мысль о кортике не выходила у него из головы. Ничего в этом кортике нет, разве что бронзовая змейка... Почему Полевой его прячет?

Рогатка готова. Эта будет получше Генкиной! Миша вложил в нее камешек и стрельнул по прыгавшим на дороге воробьям. Воробьи поднялись и уселись на заборе. Миша хотел еще раз выстрелить, но в доме раздались шаги, стук печной заслонки, плеск воды из ушата. Миша спрятал рогатку за пазуху и направился в кухню.

Бабушка в своем засаленном капоте с оттопыренными от множества ключей карманами передвигала по скамейке большие корзины с вишнями. На озабоченном лице щурятся маленькие, подслеповатые глазки.

Миша запустил руки в корзину.

- Куда, куда? - закричала бабушка. - Грязными лапами.

- Жалко уж! Я есть хочу, - проворчал Миша.

- Умойся сперва.

Миша подошел к умывальнику, чуть смочил ладони, прикоснулся к кончику носа, тронул полотенце и отправился в столовую.

На своем обычном месте, во главе длинного обеденного стола, покрытого коричневой цветастой клеенкой, уже сидит дедушка - старенький, седенький, с редкой бородкой и рыжеватыми усами. Большим пальцем он закладывает в нос табак и чихает в желтый носовой платок. Его живые, в лучах добрых, смешливых морщинок глаза улыбаются, и от его сюртука исходит мягкий и приятный запах, только одному дедушке свойственный.

На Столе еще ничего нет. В ожидании завтрака Миша поставил свою тарелку посреди нарисованной на клеенке розы и начал обводить ее вилкой, чтобы замкнуть розу в круг.

На клеенке появляется глубокая царапина.

Неся перед собой самовар, в столовую вошла бабушка. Миша прикрыл царапину локтями.

- Где Семен? - спросил дед.

- В чулан пошел, - ответила бабушка. - Велосипед вздумал чинить!

Миша вздрогнул и, забыв про царапину, снял локти со стола. Велосипед чинить? Вот тик штука! Все лето дядя Сеня не притрагивался к велосипеду, а сегодня, как назло, принялся за него. Сейчас увидит камеру - и начнется канитель.

Скучный человек дядя Сеня! Бабушка - та просто отругает, а дядя Сеня скривит губы и начинает читать нотации. В это время он смотрит в сторону, снимает и надевает пенсне, теребит золоченые пуговицы на своей студенческой тужурке. А он вовсе не студент! Его давным-давно исключили из университета за "беспорядки". Интересно, какой беспорядок мог наделать такой всегда аккуратный дядя Сеня? Лицо у него бледное, серьезное, с маленькими усиками под носом. За обедом он обычно читает книгу, скосив глаза, и не глядя, наугад подносит ко рту ложку.

Миша опять вздрогнул: из чулана донеслось громыхание велосипеда.

И когда в дверях показался дядя Сеня с порезанной камерой в руках, Миша вскочил и, опрокинув стул, опрометью бросился из дому.

2. ОГОРОДНЫЕ И АЛЕКСЕЕВСКИЕ

Он промчался по двору, перемахнул через забор и очутился на соседней, Огородной улице. До ближайшего переулка, ведущего на свою, Алексеевскую улицу, не более ста шагов. Но мальчишки с Огородной, заклятые враги алексеевских, уже заметили Мишу и сбегались со всех сторон, вопя и улюлюкая, в восторге от предстоящей расправы с алексеевским, да еще с москвичом.

Миша быстро вскарабкался обратно на забор и закричал:

- Что, взяли? Эх вы, пугалы огородные!

Это была самая обидная для огородных кличка.

В Мишу полетел град камней. Он скатился с забора во двор, на лбу его набухала шишка, а камни продолжали лететь, падая возле самого дома, из которого вдруг вышла бабушка. Она близоруко сощурила глаза и, обернувшись к дому, кого-то позвала. Наверное, дядю Сеню...

Миша прижался к забору:

- Ребята, стой! Слушай, чего скажу!

- Чего? - ответил кто-то за забором.

- Чур, не бросаться! - Миша снова влез на забор, с опаской поглядел на ребячьи руки. - Что вы все на одного? Давайте по-честному - один на один.

- Давай! - закричал Петька Петух, здоровенный парень лет пятнадцати.

Он сбросил с себя рваную кацавейку и воинственно засучил рукава рубашки.

- Уговор, - предупредил Миша, - двое дерутся, третий не мешай.

- Ладно, ладно, слезал!

На крыльце рядом с бабушкой уже стоял дядя Сеня.

Миша спрыгнул с забора.

Петух тут же подступил к нему.

- Это что? - Миша ткнул пальцем в железную пряжку Петькиного пояса.

По правилам во время драки никаких металлических предметов на одежде быть не должно. Петух снял ремень. Его широкие, видно отцовские, брюки чуть не упали. Он подхватил их рукой, кто-то подал ему веревку. Миша в это время расталкивал ребят: "Давай побольше места!.." - и вдруг, отпихнув одного из мальчиков, бросился бежать.

Мальчишки с гиком и свистом кинулись за ним, а сзади всех, чуть не плача от огорчения, бежал Петух, придерживая рукой падающие штаны.

Миша несся во всю прыть. Босые его пятки сверкали на солнце. Он слышал позади себя топот, сопение и крики преследователей. Вот поворот. Короткий переулок... И он влетел на свою улицу. Ему на выручку бежали алексеевские. Огородные, не принимая драки, вернулись к себе.

- Ты откуда? - спросил рыжий Генка.

Миша перевел дыхание, оглядел всех и небрежно произнес:

- С Огородной. Дрался с Петухом по-честному, а как стала моя брать, они все на одного.

- Ты - с Петухом? - недоверчиво спросил Генка.

- А то кто?! Здоровый он парень, во какой фонарь мне подвесил! - Миша потрогал шишку на лбу.

Все с уважением посмотрели на этот синий знак его доблести.

- Я ему тоже всыпал... - продолжал Миша, - запомнит! И "рогатку отобрал. - Он вытащил из-за пазухи рогатку с длинными красными резинками. - Получше твоей.

Потом он спрятал рогатку, презрительно посмотрел на девочек, формочками лепивших из песка куличики, и насмешливо спросил:

- А ты что делаешь? В пряталки играешь, в салочки? "Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять..." - Вот еще! - Генка тряхнул рыжими вихрами. - Давай в ножички.

- На пять горячих со смазкой.

- Ладно.

Они уселись на деревянный тротуар и начали по очереди втыкать в землю перочинный ножик: просто, с ладони, броском, через плечо, солдатиком...

Миша первым закончил все фигуры. Генка протянул ему руку. Миша состроил зверскую физиономию и поднял кверху два послюнявленных пальца. Генке эти секунды кажутся часами, но Миша не ударил. Он опустил руку и сказал: "Смазка просохла", - и снова послюнявил пальцы. Это повторялось по нескольку раз, перед каждым ударом, пока Миша не влепил наконец Генке все пять горячих, и Генка, скрывая выступившие на глазах слезы, дул на посиневшую и ноющую руку.

Солнце поднималось все выше. Тени укорачивались и прижимались к палисадникам. Улица лежала полумертвая, едва дыша от неподвижного зноя. Жарко. Надо искупаться.

Мальчики отправились на Десну.

Узкая, в затвердевших колеях дорога вилась полями, уходившими во все стороны зелено-желтыми квадратами. Квадраты спускались в ложбины, поднимались на пригорки, постепенно закруглялись, как бы двигаясь вдали по правильной кривой, неся на себе рощи, одинокие овины, задумчивые облака.

Пшеница стояла высокая, неподвижная. Мальчики рвали колосья и жевали зерна, ожесточенно сплевывая пристающую к небу шелуху. В пшенице что-то шелестело. Испуганные птицы вылетали из-под ног.

Вот и река. Приятели разделись, на песчаном берегу и бросились в воду, поднимая фонтаны брызг. Они плавали, ныряли, боролись, прыгали с шаткого деревянного моста, потом вылезли на берег и зарылись в горячий песок.

- А в Москве есть река? - спросил Генка.

- Есть. Москва-река. Я тебе уже тысячу раз говорил.

- Так по городу и течет? Как же в ней купаются?

- Очень просто: в трусиках. Без трусов тебя к Москве-реке за версту не подпустят. Специально конная милиция смотрит.

Генка недоверчиво ухмыльнулся.

- Чего ты ухмыляешься? - рассердился Миша. - Ты, кроме своего Ревска, не видал ничего, а ухмыляешься!

Глядя на приближающийся к реке табун лошадей, он спросил:

- Какая самая маленькая лошадь?

- Жеребенок, - не задумываясь ответил Генка.

- Вот и не знаешь! Самая маленькая лошадь - пони. Есть английские пони, они - с собаку. А японский пони - вовсе с кошку.

- Врешь!

- Я вру? Если бы ты хоть раз был к цирке, то не спорил бы. Ведь не был? Скажи: не был?.. Ну вот, а споришь!

Генка помолчал, потом сказал:

- Такая лошадь ни к чему: ее ни в кавалерию, никуда.

- При чем тут кавалерия? Думаешь, только на лошадях воюют? Если хочешь знать, один матрос уложит трех кавалеристов.

- Я про матросов ничего не говорю, - сказал Генка, - а без кавалерии никак нельзя. Вот банда Никитского - все на лошадях.

- Подумаешь, "банда Никитского"!.. - Миша презрительно скривил губы. - Скоро Полевой поймает этого Никитского.

- Не так-то просто, - возразил Генка, - его уже год все ловят, никак не поймают.

- Поймают!

- Тебе хорошо говорить, а он крушения устраивает. Отец уж боится поезда водить.

- Ничего, поймают.

Миша зевнул, зарылся глубже в песок и задремал. Генка тоже дремлет. Им лень спорить: жарко.

Солнце обжигает степь, и, спасаясь от него, молчаливая степь лениво утягивается за горизонт.

3. ДЕЛА И МЕЧТЫ

Генка умел домой обедать, а Мишка бродил по горластому украинскому базару.

На возах зеленеют огурцы, краснеют помидоры, громоздятся решета с ягодами. Пронзительно визжат розовые поросята, хлопают белыми крыльями гуси. Флегматичные волы жуют свою бесконечную жвачку и пускают до земли длинные липкие слюни. Миша ходил по базару и вспоминал кислый московский хлеб и водянистое молоко, выменянное на картофельную шелуху. И он скучал по Москве, по ее трамваям и вечерним тусклым огням.

Миша остановился перед инвалидом, катавшим по скамейке три шарика: красный, белый и черный. Инвалид накрывал один из них наперстком. Партнер, отгадавший, какого цвета шарик под наперстком, выигрывал. Но никто не мог отгадать, и инвалид говорил одураченным:

- Ежели я всем буду проигрывать, то последнюю ногу проиграю. Понимать надо.

Миша разглядывал шарики, как вдруг чья-то рука опустилась на его плечо. Он обернулся. Сзади стояла бабушка.

- Ты где пропадал целый день? - строго спросила она, не выпуская Мишиного плеча из своих цепких пальцев.

- Купался, - пробормотал Миша.

- "Купался"! Хорошо, мы с тобой дома поговорим.

Она взвалила на него корзину с покупками, и они пошли с базара.

Бабушка шла молча. От нее пахло луком, чесноком, чем-то жареным, вареным, как пахнет на кухне.

"Что они со мной сделают?" - думал Миша, шагая рядом с бабушкой. Конечно, положение его неважное. Против него - бабушка и дядя Сеня. За него - дедушка и Полевой. А если Полевого нет дома? Остается один дедушка. А вдруг дедушка спит? Значит, никого не остается. И тогда бабушка с дядей Сеней будут отчитывать его по очереди. Дядя Сеня отчитывает, бабушка отдыхает. Потом отчитывает бабушка, а отдыхает дядя Сеня.

Чего только они не наговорят. Он-де невоспитанный, ничего путного из него не выйдет. Он позор семьи. Он несчастье матери, которую если не свел, то в ближайшие дни сведет в могилу. (А мама живет в Москве, и он ее уже не видел два месяца.) И удивительно, как это его земля носит... И все в таком роде...

Придя домой, Миша внес корзину на кухню и пошел в столовую. Дедушка сидел у окна. Дядя Сеня лежал на диване и, дымя папиросой, рассуждал о политике. Они даже не взглянули на Мишу. Это нарочно! Мол, такой он ничтожный человек, что на него и смотреть не стоит. Специально, чтобы помучить. Ну и пожалуйста, тем лучше. Пока дядя Сеня соберется, там, глядишь, и Полевой придет. Миша сел на стул и прислушался к их разговору.

Ясно! Дядя Сеня наводит панику. Махно занял несколько городов, Антонов подошел к Тамбову... Подумаешь! В прошлом году поляки заняли Киев, Врангель прорвался к Донбассу... Ну и что же? Всех их Красная Армия расколошматила. До них были Деникин, Колчак, Юденич и другие белые генералы. Их тоже Красная Армия разбила! И этих разобьет.

С Махно и Антонова дядя Сеня перешел на Никитского.

- Его нельзя назвать бандитом, - говорил дядя Сеня, расстегивая ворот своей студенческой тужурки. - К тому же, говорят, он культурный человек, в прошлом офицер флота. Это партизанская война, одинаково законная для обеих сторон.

Никитский не бандит? Миша чуть не задохнулся от возмущения. Он сжигает села, убивает коммунистов, комсомольцев, рабочих. И это не бандит? Противно слушать, что дядя Сеня болтает!

Наконец пришел Полевой. Теперь все! Раньше чем завтра с Мишей расправляться не будут.

Полевой снял куртку, умылся, и все сели ужинать. Полевой хохотал, называл дедушку папашей, а бабушку - мамашей, лукаво подмигивал Мише. Потом они вышли на улицу и уселись на ступеньках крыльца.

Прохладный вечер опускался на землю. Обрывки девичьих песен доносились издалека. Где-то на огородах неутомимо лаяли собаки.

Дымя махоркой, Полевой рассказывал о дальних плаваниях и матросских бунтах, о крейсерах и подводных лодках, об Иване Поддубном и других знаменитых борцах в черных, красных и зеленых масках - силачах, поднимавших трех лошадей с повозками по десяти человек в каждой.

Миша молчал, пораженный. Черные ряды деревянных домиков робко мигали красноватыми огоньками и трусливо прижимались к молчаливой улице.

И еще Полевой рассказал о линкоре "Императрица Мария", на котором он плавал во время мировой войны.

Это был огромный корабль, самый мощный броненосец Черноморского флота. Спущенный на воду в июне пятнадцатого года, он в октябре шестнадцатого взорвался на севастопольском рейде, в полумиле от берега.

- Темная история, - говорил Полевой. - Не на мине взорвался, не от торпеды, а сам по себе. Первым грохнул пороховой погреб первой башни, а там три тысячи пудов пороха. И пошло... Через час корабль был под водой. Из всей команды меньше половины спаслись, да и те погоревшие и искалеченные.

- Кто же его взорвал? - спросил Миша.

Полевой пожал плечами:

- Разбирались в этом деле много, да все без толку, а тут революция... С царских адмиралов нужно спросить.

- Сергей Иваныч, а кто главней: царь или король?

Полевой сплюнул коричневую махорочную слюну.

- Один другого стоит.

- А в других странах есть еще цари?

- Есть кой-где.

"Спросить о кортике? - подумал Миша. - Нет, не надо. Еще подумает, что я нарочно следил за ним..." Потом все ложились спать. Бабушка обходила дом, закрывала ставни. Предостерегающе звенели железные затворы. В столовой тушили висячую керосиновую лампу. Кружившиеся вокруг нее бабочки и неведомые мошки пропадали в темноте.

Миша долго не засыпал.

Луна разматывала свои бледные нити в прорезях ставен, и вот в кухне, за печкой, начинал стрекотать сверчок.

В Москве у них не было сверчка. Да и что стал бы делать сверчок в большой, шумной квартире, где по ночам ходят люди, Хлопают дверьми и щелкают электрическими выключателями! Поэтому Миша слышал сверчка только в тихом дедушкином Доме, когда лежал один в темной комнате и мечтал.

Хорошо, если бы Полевой подарил ему кортик! Тогда он не будет безоружным, как сейчас. А времена тревожные - гражданская война. По городам и селам гуляют банды, свистят пули. Патрули местной самообороны ходят ночью по улицам. У них ружья без патронов, старые ружья с заржавленными затворами.

Миша мечтал о будущем, когда он станет высоким и сильным, будет носить брюки клеш или, еще лучше, обмотки, шикарные солдатские обмотки защитного цвета.

У него винтовка, гранаты, пулеметные ленты и наган на кожаной хрустящей портупее. И еще вороной, замечательно пахнущий конь, тонконогий, быстроглазый, с мощным крупом, короткой шеей и скользкой шерстью. И он, Миша, поймает Никитского и разгонит всю его банду.

Потом он и Полевой отправятся на фронт, будут вместе воевать, и, спасая Полевого, он совершит геройский поступок. И его убьют. Полевой останется один, будет всю жизнь грустить о Мише, но другого такого мальчика он уже не встретит...

Затем кто-то черный и молчаливый тасовал его мысли, как карты, и они путались и пропадали в темноте...

Миша засыпал.

4. НАКАЗАНИЕ

Это наказание придумал, конечно, дядя Сеня. И самое обидное - дедушка с ним заодно.

За завтраком дедушка посмотрел на Мишу и сказал:

- Набегался вчера? Вот и хорошо. Теперь на неделю хватит. Сегодня придется посидеть дома.

Весь день сидеть дома! Сегодня! В воскресенье! Ребята пойдут в лес, может быть, в лодке поедут на остров, а он...

Миша скривил губы и уткнулся в тарелку.

- Надулся, как мышь на крупу, - сказала бабушка. - Научился шкодить...

- Хватит, - перебил дедушка, вставая из-за стола. - Он свое получил, и хватит.

Миша уныло слонялся по комнатам. Какой, право, скучный дом!

Стены столовой расписаны масляной краской, она потускнела местами и потрескалась: пузатое голубое море под огромной белой чайкой; ветвистые олени меж прямых, как палки, сосен; одноногие цапли; бородатые охотники в болотных сапогах, с ружьями, патронташами, перьями на шляпах и умные собаки, обнюхивавшие землю.

Над диваном - портреты дедушки и бабушки в молодости. У дедушки густые усы, бритый подбородок упирается в накрахмаленный воротничок с отогнутыми углами. Бабушка - в закрытом черном платье, с медальоном на длинной цепочке. Ее высокая прическа доходит до самой рамы.

Миша вышел во двор. Два дровокола пилили там дрова. Пила весело звенела: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь; земля вокруг козел быстро покрывалась желтой пеленой опилок.

Миша уселся на бревно возле будки и разглядывал дровоколов. Старшему на вид лет сорок. Он среднего роста, плотный, чернявый, с прилипшими к потному лбу курчавыми волосами. Второй - молодой белобрысый парень с веснушчатым лицом и выгоревшими бровями, какой-то рыхлый и нескладный.

Стараясь не привлекать их внимания, Миша засунул руку под будку и нащупал сверток. Вытащить? Он искоса посмотрел на пильщиков. Они прервали работу и сидели на поленьях. Старший свернул козью ножку, ловко вращая ее вокруг пальца, и, насыпав с ладони табак, закурил. Молодой задремал, потом открыл глаза и, зевая, проговорил:

- Спать охота!

- Спать захочешь - на бороне уснешь, - ответил старший.

Они замолчали. Во дворе стало тихо. Только куры, выбивая мелкую дробь в деревянной лоханке, пили воду, смешно закидывая вверх свои маленькие, с красными гребешками головки.

Дровоколы поднялись и начали колоть дрова. Миша незаметно вытащил сверток, развернул его. Рассматривая клинок, он увидел на одной его грани едва заметное изображение волка. На второй - скорпиона, на третьей - лилии.

Волк, скорпион и лилия...

Что это значит?

Около Миши вдруг упало полено. Он испуганно прижал кортик к груди и прикрыл его рукой.

- Отойди, малыш, а то зашибет, - сказал чернявый.

- Малышей здесь нет! - ответил Миша.

- Шустрый! - сказал чернявый. - Ты кто? Комиссаров сынок?

- Какого комиссара?

- Полевого.

- Нет. Он живет у нас.

- Дома он? - Чернявый опустил топор.

- Нет. Он к обеду приходит. Он вам нужен?

- Да нет. Мы так...

Дровоколы кончили работу. Бабушка вынесла им на тарелке хлеб, сало и водку. Они выпили. Белобрысый - молча, а чернявый со словами: "Ну, господи благослови", потом долго морщился, нюхал хлеб и в заключение крякнул: "Эх, хороша!" - и почему-то подмигнул Мише.

Они не спеша закусывали, отрезая сало аккуратными ломтиками, обгрызая и высасывая шкурку. Потом выпили по ковшу воды и ушли.

Но бабушка не уходила. Она установила на треножнике большой медный таз с длинной деревянной ручкой, подложила под него щепок и огородила от ветра кирпичами. Сейчас будет варить варенье и уже не уйдет со двора. Как быть с кортиком? Миша встал и, пряча кортик в рукаве, пошел к дому.

- Не шуми: дедушка спит, - предупредила бабушка.

- Я тихо, - ответил Миша.

Он вошел в зал и спрятал кортик под валик дивана. Как только бабушка уйдет со двора, он положит его обратно под будку. В крайнем случае - вечером, когда стемнеет.

В доме тишина. Только тикают стенные часы да жужжит муха на окне. Чем бы заняться?

Миша подошел к комнате дяди Сени. За дверью слышались покашливание, шелест бумаги. Миша открыл дверь:

- Дядя Сеня, почему моряки носят кортики?

Дядя Сеня лежал на узкой смятой койке и читал. Он посмотрел на Мишу поверх пенсне:

- Какие моряки? Какие кортики?

- Как это "какие"? Ведь только моряки носят кортики. Почему? - Миша уселся на стуле с твердым намерением не уходить до самого обеда.

- Не знаю, - нетерпеливо ответил дядя Сеня. - Форма такая... Все у тебя?

Этот вопрос означал, что Мише надо убираться вон.

- Разрешите, я немного посижу? Я буду тихо-тихо.

- Только не мешай. - Дядя Сеня углубился в книгу.

Маленькая комната у дяди Сени: кровать, книжный шкаф, на письменном столе чернильница в виде пистолета. Если нажать на курок, она открывается. Хорошо иметь такую чернильницу! Вот бы ребята в школе позавидовали!

На стенах комнаты развешаны картины и портреты. Вот Некрасов. На школьных вечерах Шурка-большой всегда декламирует Некрасова. Выйдет на сцену и говорит: "Кому на Руси жить хорошо". Сочинение Некрасова". Как будто без него не знают, что это сочинил Некрасов.

Рядом с портретом Некрасова - картина "Не ждали". Каторжанин неожиданно приходит домой. Все ошеломлены. Дочь удивленно повернула голову. Она, наверное, забыла отца. Вот его, Мишин, отец уже не вернется. Он погиб на царской каторге, и Миша его не помнит.

Сколько книг у дяди Сени! В шкафу, на шкафу, под кроватью, на столе. А почитать ничего не дает. Как будто Миша не умеет обращаться с книгами. У него в Москве своя библиотека есть. Один "Мир приключений" чего стоит!

Дядя Сеня продолжал читать, не обращая на Мишу внимания. Когда Миша выходил из комнаты, даже не посмотрел на него.

Какая скука! Хоть бы обед поскорей или варенье поспело бы! Уж пенки-то, наверное, ему достанутся. Миша подошел к окну. Большая зеленая муха с серыми крылышками то затихала, ползая по стеклу, то с громким жужжанием билась об него. Вот что! Нужно потренировать свою волю: он будет смотреть на муху и заставит себя не трогать ее.

Миша некоторое время следил за мухой. Разжужжалась! Так она, пожалуй, дедушку разбудит. Нет! Он заставит себя поймать муху, но не убьет ее, а выпустит на улицу.

Поймать муху на стекле проще простого. Раз! - и она у него в кулаке. Он осторожно разжал кулак и вытащил муху за крылышко. Она билась, пытаясь вырваться. Не уйдешь!

Миша открыл окно и задумался. Жалко выпускать муху. Только зря ловил ее. И вообще мухи распространяют заразу... Он размышлял о том, заставить ли себя выпустить муху или, наоборот, заставить себя убить ее, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он поднял голову. Напротив стоял Генка и ухмылялся:

- Здорово, Миша!

- Здравствуй.

- Много ты мух, наловил?

- Сколько надо, столько и наловил.

- Почему на улицу не идешь?

- Не хочу.

- Врешь: не пускают.

- Много ты знаешь! Захочу - и выйду.

- Ну, захоти, захоти!

- А я не хочу захотеть.

- Не хочешь! - Генка рассмеялся. - Скажи: не можешь.

- Не могу?

- Не можешь!

- Ах, так! - Миша влез на подоконник, соскочил на улицу и очутился рядом с Генкой. - Что, съел?

Но Генка не успел ответить. В окне появилась бабушка:

- Миша, домой сейчас же!

- Бежим! - прошептал Миша.

Они помчались по улице, юркнули в чей-то двор, пробрались в Генкин сад и спрятались в шалаше.

5. ШАЛАШ

Генкин шалаш устроен из досок, веток и листьев, меж трех деревьев, на высоте полутора-двух саженей. Он незаметен снизу, но из него виден весь Ревск, вокзал, Десна и дорога, ведущая в деревню Носовку. В нем прохладно, пахнет сосной, и листва чуть дрожит под уходящими лучами июльского солнца.

- Как теперь домой пойдешь? - спросил Генка. - Попадет тебе от бабушки.

- А я домой вовсе не пойду, - объявил Миша.

- Как так?

- Очень просто. Зачем мне? Завтра Полевой пойдет банду Никитского ликвидировать и меня возьмет. Нужно обязательно банду ликвидировать.

Генка расхохотался:

- Кем же ты будешь в отряде? Отставной козы барабанщиком?

- Смейся, смейся, - ответил Миша. - Меня Полевой разведчиком берет, велел еще ребят подобрать, но... - он с сожалением посмотрел на Генку, - нет у нас подходящих. - Миша вздохнул. - Придется уж, видно, одному.

Генка просительно заглянул ему в глаза.

- Ну ладно, - снисходительно произнес Миша, - притащи чего-нибудь поесть и мы подумаем. Только смотри никому ни слова, это секрет.

- Ура! - закричал Генка. - Даешь разведку!

- Ну вот, - рассердился Миша, - ты уже орешь, разглашаешь тайну.

- Не буду, не буду! - зашептал Генка, сполз с дерева и исчез в саду.

В ожидании Генки Миша растянулся на дощатом полу шалаша и уткнул подбородок в кулаки. Что теперь делать? Не ночевать же на улице... Он вспомнил о кортике. Еще, пожалуй, кто-нибудь наткнется на него. Вот будет история!

Сквозь листву виден сад, низкорослые яблони, ветвистые груши, кусты малины, крыжовника. Почему на разных деревьях растут разные плоды? Ведь все это растет рядом, на одной земле.

На Мишиной руке появилась божья коровка, кругленькая, с твердым красным тельцем и черной точкой головы. Миша осторожно снял ее, положил на ладонь и произнес:

- Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба.

Она раскрыла тоненькие крылышки и улетела.

Жужжит оса. Она делает круги над Мишей и, смолкнув, садится ему на ногу. Ужалит или нет? Если не шевелиться, не ужалит. Миша лежит неподвижно. Оса некоторое время ползет по его ноге и с жужжанием улетает.

Незаметный, но огромный живой мир копошится вокруг.

Муравей тащит хвоинку, и рядом с ним движется маленькая угловатая тень. Вон скачет по траве кузнечик на длинных, согнутых, точно сломанных посередине, ножках. На садовой дорожке неуклюже, боком, прыгает воробей. А за ним полусонными, жмурящимися, но внимательными глазами наблюдает кот, дремлющий на ступеньке беседки. Ветер, пробегая, колышет запах травы, аромат цветов, благоухание яблонь. Приятная истома охватывает Мишу. Он дремлет и забывает о неприятностях сегодняшнего дня.

В шалаш, запыхавшись, вскарабкался Генка. У него за пазухой большой кусок теплой, еще не доваренной говядины.

- Вот гляди, - зашептал он, - прямо из кастрюли вытащил. Там суп варился.

- С ума сошел! - ужаснулся Миша. - Ты же всех без обеда оставил.

- Ну и что ж! - Генка молодецки тряхнул головой. - Я ведь в разведчики ухожу. Пусть варят другую говядину... - и самодовольно захихикал.

Миша жевал мясо, разрывая его зубами и руками. Ну и шляпа Генка! Влетит ему от отца. Папаша у него сердитый - высокий, худой машинист с седыми усами. И мама у него не родная, а мачеха.

- Знаешь новость? - спросил Генка.

- Какую?

- Так я тебе и сказал!

- Дело твое. Только какой же из тебя разведчик? Там ты тоже будешь все от меня скрывать?

Угроза, скрытая в Мишиных словах, подействовала на Генку. Теперь, после похищения мяса, у него одна дорога - в разведчики. Значит, надо подчиняться.

- Сейчас у нас был один мужик из Носовки, говорит, что банда Никитского совсем близко.

- Ну и что же? - яростно разжевывая мясо, спросил Миша.

- Как - что? Они могут напасть на Ревск.

Миша расхохотался:

- И ты поверил? Эх ты, а еще разведчик!

- А что? - смутился Генка.

- Никитский теперь возле Чернигова. На нас он никак не может напасть, потому что у нас гарнизон. Понятно? Гар-ни-зон.

- Что такое гарнизон?

- Гарнизон не знаешь? Это... как бы тебе сказать... это...

- Тише! Слышишь? - прошептал вдруг Генка.

Миша перестал жевать и прислушался. Где-то за домами раздавались выстрелы и тонули в синем куполе неба. Завыл на станции гудок. Торопясь и захлебываясь, затараторил пулемет. Мальчики испуганно притаились, потом раздвинули листву и выглянули из шалаша.

Дорога на Носовку была покрыта облаками пыли, на станции шла стрельба, и через несколько минут по опустевшей улице с гиком и нагаечным свистом пронеслись всадники в барашковых шапках с красным верхом. В город ворвались белые.

6. НАЛЕТ

Миша спрятался у Генки, а когда выстрелы прекратились, выглянул на улицу и побежал домой, прижимаясь к палисадникам. На крыльце он увидел дедушку, растерянного, бледного. Возле дома храпели взмыленные лошади под казацкими седлами.

Миша вбежал в дом и замер. В столовой шла отчаянная борьба между Полевым и бандитами. Человек шесть повисло на нем. Полевой яростно отбивался, но они повалили его, и живой клубок тел катался по полу, опрокидывая мебель, волоча за собой скатерти, половики, сорванные занавески. И только один белогвардеец, видимо главный, стоял у окна. Он был неподвижен, только взгляд его неотрывно следил за Полевым.

Миша забился в кучу висевшего на вешалке платья. Сердце его колотилось. Сейчас Полевой встанет, двинет плечами и разбросает всех. Но Полевой не вставал. Все слабее становились его бешеные усилия сбросить с себя бандитов. Наконец его подняли и, выкрутив назад руки, подвели к стоявшему у окна белогвардейцу. Полевой тяжело дышал. Кровь запеклась в его русых волосах. Он стоял босиком, в тельняшке. Его, видно, захватили спящим. Бандиты были вооружены короткими винтовками, наганами, шашками; их кованые сапоги гремели по полу.

Белогвардеец не сводил с Полевого немигающего взгляда. Черный чуб свисал из-под заломленной папахи. В комнате стало тихо, только слышалось тяжелое дыхание людей и равнодушное тиканье часов.

- Кортик! - произнес вдруг белогвардеец резким, глухим голосом. - Кортик! - повторил он, и глаза его, уставившиеся на Полевого, округлились.

Полевой молчал. Он тяжело дышал и медленно поводил плечами. Белогвардеец шагнул к нему, поднял нагайку и наотмашь ударил Полевого по лицу. Миша вздрогнул и зажмурил глаза.

- Забыл Никитского? Я тебе напомню! - крикнул белогвардеец.

Так вот он какой, Никитский! Вот от кого прятал кортик Полевой!

- Слушай, Полевой, - неожиданно спокойно сказал Никитский, - никуда ты не денешься. Отдай кортик и убирайся на все четыре стороны. Нет - повешу!

Полевой молчал.

- Хорошо, - сказал Никитский. - Значит, так? - Он кивнул двум бандитам.

Те вошли в комнату Полевого. Миша узнал их: это были мужики, которые кололи у них дрова. Они все переворачивали, бросали на пол, прикладами разбили дверцу шкафа, ножами протыкали подушки, выгребали золу из печей, отрывали плинтусы. Сейчас они пойдут в Мишину комнату... Преодолев оцепенение, Миша выбрался из своего убежища и проскользнул в зал.

В темноте на потертом плюше дивана, под валиком, Миша нащупал холодную сталь кортика. Он вытащил его и спрятал в рукав, крепко зажав в кулаке рукоятку кортика.

Обыск продолжался. Полевой стоял, наклонившись вперед, с выкрученными назад руками. Вдруг на улице раздался конский топот. На крыльце послышались чьи-то быстрые шаги. В дом вошел еще один белогвардеец, подошел к Никитскому и что-то тихо сказал ему.

Никитский секунду молчал, потом нагайка взметнулась:

- На коней!

Полевого потащили к сеням. И вот, когда Полевой переступал порог, Миша нащупал его руку и разжал кулак. Рукоятка коснулась ладони Полевого. Он притянул кортик к себе и вдруг взмахнул рукой и ударил переднего конвоира в шею. Миша бросился под ноги второму, тот упал на Мишу, а Полевой прыгнул из сеней в темноту ночи...

Но Миша не знал, удалось скрыться Полевому или нет. Удар нагана обрушился на его голову.

7. МАМА

Миша лежал в кровати, прислушиваясь к отдаленным звукам улицы, доходившим до него сквозь чуть колеблющиеся занавески.

Идут люди. Слышны их шаги по деревянному тротуару и звучная украинская речь... Скрипит телега... Мальчик катит колесо, подгоняя его палочкой. Колесо катится тихо, лишь постукивает на стыке...

Миша слышал все это сквозь какой-то туман, я звуки эти мешались с короткими, быстро забываемыми снами. Полевой - Белогвардейцы... Ночь, скрывшая Полевого... Никитский... Кортик... Кровь на лице Полевого и на его, Мишином, лице... Теплая, липкая кровь...

Дедушка рассказал ему, как было дело. Отряд железнодорожников окружил поселок, и не всем бандитам удалось умчаться на своих быстрых конях. Но Никитский улизнул. Полевого в перестрелке ранили, он лежит теперь в станционной больнице.

Дедушка потрепал Мишу по голове и сказал:

- Эх ты, герой!

А какой он герой? Вот если бы он перестрелял бандитов я Никитского взял в плен, тогда другое дело.

Интересно, как встретит его Полевой. Наверное, хлопнет по плечу и скажет: "Ну, Михаил Григорьевич, как дела?" Может быть, подарит ему револьвер с портупеей, и они оба пойдут по улице, вооруженные и забинтованные, как настоящие солдаты. Пусть ребята посмотрят!

В комнату вошла мама. Она приехала из Москвы, вызванная телеграммой. Она оправила постель" убрала, со стола тарелку, хлеб, смахнула крошки.

- Мама, - спросил Миша, - кино у нас в доме работает?

- Работает.

- Какая картина идет?

- Не помню. Лежи спокойно.

- Я лежу спокойно. Звонок у нас починили?

- Починили.

- Ты кого видела? Славку видела?

- Видела.

- А Шурку-большого?

- Видела, видела... Молчи, прошу тебя!

Эх, жалко, что он поедет в Москву без бинтов! Вот бы ребята позавидовали! А если не снимать бинтов? Так забинтованному и ехать! Красота! Умываться бы не пришлось...

- Мама, сколько я буду лежать?

- Пока не выздоровеешь.

- Я себя чувствую совсем хорошо. Пусти меня на улицу.

- Нельзя.

"Жалко ей, - мрачно думает Миша. - Лежи тут! Вот возьму и убегу". Он представлял себе, как мама войдет в комнату, а его уже нет. Она будет плакать, убиваться, но ничего не поможет, она никогда уже его не увидит.

Миша искоса поглядел на мать. Она шила, склонив голову, изредка откусывая нитку.

Тяжело ей придется без него! Придет со службы домой, а дома никого нет. В, комнате пусто, темно. Весь вечер будет сидеть и думать о Мише. Жалко ее все-таки...

Она такая худенькая, молчаливая, с серыми лучистыми глазами, такая неутомимая и работящая. Она поздно приходит с фабрики домой. Готовит обед. Убирает комнату. Стирает Мише рубашки, штопает чулки, помогает ему готовить уроки, а он ленится наколоть дров, сходить в очередь за хлебом или разогреть обед.

Милая, славная мамочка! Как часто он огорчает ее, не слушается, плохо ведет себя в школе! Маму вызывали туда, в она упрашивала директора простить Мишу. Сколько он перепортил вещей, истрепал книг, порвал одежды! Она терпеливо штопает, шьет, а он стыдится ходить с ней по улице, "как маленький". Он никогда ее не целует - ведь это "телячьи нежности". Вот и сегодня он придумывает, какое горе причинить ей, а она все бросила, целую неделю моталась по теплушкам, тащила для него вещи и теперь не отходит от его постели.

Миша прикрыл глаза. В комнате почти совсем темно. Только маленький уголок, там, где сидит мама, освещен золотистым светом догорающего дня. Мама шьет, наклонив голову, и тихо поет:

Как дело измены, как совесть тирана, Осенняя ночка темна.

Темней этой ночи встает из тумана Видением мрачным тюрьма.

И протяжное, тоскливое, как стон, "слу-у-шай...".

Это поет узник, молодой, с прекрасным лицом. Он держится руками за решетку и смотрит на сияющий и недоступный мир.

Мама все поет и поет. Миша открыл глаза. Теперь смутно видно в темноте ее бледное лицо. Песня сменяет песню, и все они заунывные и печальные.

Миша вдруг разрыдался. И когда мама наклонилась к нему: "Мишенька, родной, что с тобой?" - он обхватил ее шею, притянул к себе и, уткнув лицо в теплую, знакомо пахнущую кофточку, прошептал:

- Мамочка, дорогая, я так тебя люблю!..

8. ПОСЕТИТЕЛИ

Миша поправлялся. Часть бинтов уже сняли, и только на голове еще белела повязка. Он ненадолго вставал, сидел на кровати, и наконец к нему впустили друга-приятеля Генку. Генка робко остановился в дверях. Миша скосил глаза и слабым голосом произнес:

- Садись.

Генка осторожно сел на краешек стула, открыл рот, выпучил глаза и, тщетно пытаясь спрятать под стул свои грязные ноги, уставился на Мишу.

Миша лежал на спине, устремив глаза в потолок. Лицо его выражало страдание. Изредка он касался рукой повязки на голове - не потому, что голова болела, а чтобы Генка обратил внимание на его бинты.

Наконец Генка набрался храбрости и спросил:

- Плохо тебе?

- Хорошо, - тихо ответил Миша, но глубоким вздохом показал, что на самом деле ему очень нехорошо, но он геройски переносит страшные муки.

Потом Генка спросил:

- В Москву уезжаешь?

- Да. - Миша опять вздохнул.

- Говорят, с эшелоном Полевого.

- Ну? - Миша поднялся и сел на кровати. - Откуда ты знаешь?

- Слыхал.

Они помолчали, потом Миша посмотрел на Генку:

- А ты как, решил?

- Чего?

- Поедешь в Москву?

Генка мотнул головой:

- Знаешь ведь, отец не пускает.

- Но тетка твоя, Агриппина Тихоновна, сколько раз тебя звала! Поедем, будем в одном доме жить.

- Говорю тебе, отец не пускает. - Генка вздохнул. - И тетя Нюра тоже...

- Тетя Нюра тебе не родная.

- Она хорошая, - мотнул головой Генка.

- Агриппина Тихоновна еще лучше.

- Как же я поеду?

- Очень просто: в ящике под вагоном. Ты туда спрячешься, а как отъедем от Ревска, выйдешь и поедешь с нами.

- А если отец поведет поезд?

- Вылезешь в Бахмаче, когда паровоз сменят.

- Что я в Москве буду делать?

- Что хочешь! Хочешь - учись, хочешь - поступай на завод токарем.

- Как это - токарем? Я ведь не умею.

- Научишься. Подумай. Я тебе серьезно говорю.

- Про разведчиков ты тоже серьезно говорил, а мне за мясо так попало, что я до сих пор помню.

- Разве я виноват, что Никитский напал на Ревск? А то обязательно пошли бы в разведку. Мы, как в Москву приедем, запишемся в добровольцы и поедем на фронт белых бить. Поедешь?

- Куда?

- Сначала в Москву, а потом на фронт - белых бить.

- Если белых бить, то, пожалуй, можно, - уклончиво ответил Генка.

Генка ушел. Миша лежал один и думал о Полевом. Почему он не приходит? Что особенного в этом кортике? На рукоятке бронзовая змейка, на клинке волк, скорпион и лилия. Что это значит?

Его размышления прервал дядя Сеня. Он вошел в комнату, снял пенсне. Глазки у него без пенсне маленькие, красные, как бы испуганные. Потом он водрузил пенсне на нос и спросил:

- Как ты себя чувствуешь, Михаил?

- Хорошо. Я уже могу встать.

- Нет, нет, ты, пожалуйста, лежи, - забеспокоился дядя Сеня, когда Миша попытался подняться, - пожалуйста, лежи! - Он постоял, затем прошелся по комнате, снова остановился. - Михаил, я хочу с тобой поговорить.

"Неужели о камере?" - подумал Миша.

- Я надеюсь, что ты, как достаточно взрослый человек... гм... так сказать... способен меня понять и сделать из моих слов полезные выводы.

Ну, началось!

- Так вот, - продолжал дядя Сеня, - последний случай, имевший для тебя столь печальные последствия, я рассматриваю не как шалость, а как... преждевременное вступление в политическую борьбу.

- Чего? - Миша удивленно уставился на дядю Сеню.

- На твоих глазах происходит акт политической борьбы, а ты, человек молодой, еще не оформившийся, принял участие в этом акте. И напрасно.

- Как?! - изумился Миша. - Бандиты будут убивать Полевого, а я должен молчать? Так, по-вашему?

- Как благородный человек, ты должен, конечно, защищать всякого пострадавшего, но это в том случае, если, допустим, Полевой идет и на него напали грабители. Но в данном случае этого нет. Происходит борьба между красными и белыми, и ты еще слишком мал, чтобы вмешиваться в политику. Твое дело - сторона.

- Сторона?! - заволновался Миша. - Я ж за красных.

- Я не агитирую ни за красных, ни за белых. Но считаю своим долгом предостеречь тебя от участия в политике.

- По-вашему, пусть царствуют буржуи? - Миша лег на спину и натянул одеяло до самого подбородка. - Нет! Как хотите, дядя Сеня, а я не согласен.

- Твоего согласия никто не спрашивает, - рассердился дядя Сеня, - ты слушай, что говорят старшие?

- Вот я и слушаю. Полевой ведь старший. Мой папа тоже был старший. И Ленин старший. Они все против буржуев. И я тоже.

- С тобой невозможно разговаривать! - сказал дядя Сеня и вышел из комнаты.

9. ЛИНКОР "ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ"

В Ревске становилось все тревожней, и мама торопилась с отъездом.

Миша уже вставал, но на улицу его не пускали. Только разрешили сидеть у окна и смотреть на играющих ребят.

Все относились к нему с уважением. Даже с Огородной улицы пришел Петька Петух, подарил Мише тросточку с вырезанными на ней спиралями, ромбами, квадратами и сказал:

- Ты, пожалуйста, Миша, ходи по нашей улице сколько угодно. Не бойся: мы тебя не тронем.

А Полевой не приходил. Как хорошо было сидеть с ним на крыльце и слушать удивительные истории про моря и океаны, бескрайний движущийся мир... Может быть, самому сходить в больницу? Попросить доктора, и его пропустят...

Но Мише не пришлось идти в больницу: Полевой пришел сам. Еще издали, с улицы, донесся его веселый голос. Мишино сердце замерло. Полевой вошел, одетый в военную форму и сапоги. Он принес с собой солнечную свежесть улицы и ароматы голубого лета. Полевой сел на стул рядом с Мишиной кроватью. Стул под ним жалобно заскрипел. И они оба, Полевой и Миша, смотрели друг на друга и улыбались. Потом Полевой хлопнул рукой по одеялу, весело сощурил глаза и спросил:

- Скоро встанешь?

- Завтра на улицу.

- Вот и хорошо, - Полевой помолчал, потом рассмеялся: - Ловко ты второго-то сбил! Здорово! Молодец! В долгу я перед тобою. Вот приду с фронта - буду рассчитываться.

- С фронта? - Мишин голос задрожал. - Дядя Сережа... Возьмите меня с собой... Я вас очень прошу, пожалуйста.

- Ну что ж, - Полевой помолчал, как бы обдумывая Мишину просьбу, - можно... Поедете с моим эшелоном до Бахмача, а с Бахмача я вас в Москву отправлю. Понял?

- До Бахмача! - разочарование протянул Миша. - Только дразнитесь.

- Не обижайся. - Полевой похлопал его по руке. - Навоюешься еще, успеешь. Скажи лучше: как к тебе кортик попал?

Миша покраснел.

- Не бойся, - засмеялся Полевой, - рассказывай.

- Я случайно его увидел, честное слово. Вынул посмотреть, а тут бабушка! Я его спрятал в дивам, а обратно положить не успел.

- Никому про кортик не рассказывал?

- Вот ей-богу!

- Верю, верю, - успокоил его Полевой.

Миша осмелел:

- Дядя Сережа, скажите, почему Никитский ищет этот кортик?

Полевой опять помолчал, потом спросил:

- Помнишь, я тебе рассказывал про линкор "Императрица Мария"?

- Помню.

- Так вот. Никитский служил там же, на линкоре, мичманом. Негодяй был первой статьи, но это к делу не относится. Перед взрывом, минут так за три, Никитский застрелил одного офицера. Я один это видел. Больше никто. Офицер только к нам прибыл, я и фамилии его не знаю. Я как раз находился возле его каюты. Слышу - спорят. Никитский того офицера называет Владимиром... Вдруг - бац - выстрел!.. Я - в каюту. Офицер на полу лежит, а Никитский вытаскивает из чемодана этот самый кортик. Увидел меня - выстрелил... Мимо. Он - за кортик. Сцепились мы. Вдруг - трах! - взрыв, за ним другой, и пошло... Очнулся я на палубе. Кругом дымище, грохот, все рушится, а в руке - кортик. Ножны, значит, остались у Никитского. И сам он пропал.

Полевой помолчал, потом продолжал:

- Провалялся я в госпитале, а тут революция, гражданская война. Смотрю - объявился Никитский главарем банды. Пронюхал, что я в Ревске, и налетел - старые счеты свести. На такой риск пошел! Видно, кортик ему и теперь нужен. Только не получит: что врагу на пользу, то нам во вред. А кончится война, разберемся, что к чему.

Полевой встал.

- Заговорился я с тобой! Мамаше передай, чтобы собиралась. Дня через два выступим. Ну, прощай!

Он подержал маленькую Мишину руку в своей большой, подмигнул ему и ушел.

10. ОТЪЕЗД

Эшелон стоял на станции. Миша с Генкой бегали его смотреть. Красноармейцы строили в теплушках нары, в вагонах - стойла для лошадей, а под классным вагоном ребята высмотрели большой железный ящик.

- Смотри, Генка, как удобно, - говорил Миша, залезая в ящик, - тут и спать можно, и что хочешь. Чего ты боишься? Всего одну ночь тебе в нем лежать. А там, пожалуйста, переходи в вагон, а я поеду в ящике.

- Тебе хорошо говорить, а как я сестренку оставлю? - хныкал Генка.

- Подумаешь, сестренку! Ей всего три года, она и не заметит. Зато в Москву попадешь! - Миша причмокнул губами. - Я тебя с ребятами познакомлю. У нас такие ребята! Славка на пианино что хочешь играет, даже в ноты не смотрит. Шурка Огуреев - артист, бороду прилепит, его и не узнаешь. В доме у нас кино, арбатский "Аре". Шикарное кино! Все картины не меньше чем в трех сериях... А не хочешь, оставайся. И цирка не увидишь, и вообще ничего. Пожалуйста, оставайся.

- Ладно, - решился Генка, - поеду.

- Вот здорово! - обрадовался Миша. - Из Бахмача напишешь отцу письмо. Так, мол, и так, уехал в Москву, к тете Агриппине Тихоновне. Прошу не беспокоиться. И все в порядке.

Они пошли вдоль эшелона. На одном вагоне мелом написано "Штаб". К стенам вагона прибиты плакаты. Миша принялся объяснять Генке, что на них нарисовано:

- Вот царь, видишь: корона, мантия и нос красный. Этот, в белой рубахе, с нагайкой, - урядник. А вот эта змея с тремя головами - это Деникин, Колчак и Юденич.

- А это кто? - Генка ткнул пальцем в плакат.

На нем был изображен толстяк в черном цилиндре, с отвисшим животом и хищным, крючковатым носом.

Толстяк сидел на мешке с золотом. С его пальцев с длинными ногтями стекала кровь.

- Буржуй, - ответил Миша. - На деньгах сидит. Думает всех за деньги купить.

- А почему написано "Антанта"?

- Это все равно. Антанта - это союз всех буржуев мирового капитала против Советской власти. Понял?

- Понял... - неуверенно проговорил Генка. - А почему здесь написано "Интернационал"? - Он показал на прибитый к вагону большой фанерный щит.

На щите был нарисован земной шар, опутанный цепями, и мускулистый рабочий разбивал эти цепи тяжелым молотом.

- Это Интернационал - союз всех рабочих мирового пролетариата, - ответил Миша. - Рабочий, - он показал на рисунок, - это и есть Интернационал. А цепи - Антанта. И когда цепи разобьют, то во всем мире наступит власть рабочих и никаких буржуев больше не будет.

Наступил день отъезда.

Вещи погрузили на телегу. Мама прощалась с дедушкой и бабушкой. Они стояли на крыльце, маленькие, старенькие. Дедушка - в своем потертом сюртуке, бабушка - в засаленном капоте. Она утирала слезы и плаксиво морщила лицо. Дедушка нюхал табак, улыбался влажными глазами и бормотал:

- Все будет хорошо... все будет хорошо.

Миша взгромоздился на чемодан. Телега тронулась. Она громыхала по неровной мостовой, подскакивала, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Когда телега свернула с Алексеевской улицы на Привокзальную, Миша в последний раз увидел маленький деревянный домик с зелеными ставнями и тремя вербами за оградой палисадника. Из-под штукатурки торчали куски дранки и клочья пакли, а в середине, меж двух окон, висела круглая ржавая жестянка с надписью: "Страховое общество "Феникс". 1872 год".

11. В ЭШЕЛОНЕ

Прижавшись лицом к стеклу, Миша смотрел в черную ночь, усеянную светлыми точками звезд и станционных огней. Протяжные гудки и пыхтение паровозов, лязг прицепляемых вагонов, торопливые шаги кондукторов и смазчиков, сновавших вдоль поезда с болтающимися светляками ручных фонарей, наполняли ночь тревогой, неведомой и тоскливой. Миша не отрываясь смотрел в окно, и чем больше прижимался к стеклу, тем яснее вырисовывались предметы в темноте.

Поезд дернулся назад, лязгнул буферами и остановился. Потом снова дернулся, на этот раз вперед и, не останавливаясь, пошел, громыхая на стрелках и набирая скорость. Вот уже остались позади станционные огни. Луна вышла из облаков. Серой лентой проносились неподвижные деревья, будки, пустые платформы... Прощай, Ревск!

На следующий день Миша проснулся рано, поезд не двигался. Он вышел из вагона и подошел к ящику.

Эшелон стоял на запасном пути, без паровоза. Безлюдно. Только дремал в тамбуре часовой да стучали копытами лошади в вагонах. Миша поскреб по ящику.

- Генка, вылезай!

Ответа не последовало. Миша постучал. Молчание. Миша залез под вагон - ящик пуст. Где ж Генка? Неужели сбежал вчера домой?

Его размышления прервал звук трубы, проигравшей зорю. Эшелон пробудился и оживил станцию. Из теплушек прыгали бойцы, умывались, забегали дежурные с котелками и чайниками. Запахло кашей. Кто-то кого-то звал, кто-то кого-то ругал. Потом все выстроились вдоль эшелона в два ряда, началась перекличка.

Бойцы были плохо и по-разному обмундированы. В рядах виднелись буденовки, серые солдатские шапки, кавалерийские фуражки, матросские бескозырки, казацкие кубанки. На ногах у одних сапоги, у других - ботинки, валенки, галоши, а кто и вовсе стоял босиком... Солдаты, матросы, рабочие, крестьяне. Старые и молодые, пожилые и совсем юные.

Миша заглянул в штабной вагон и увидел Генку: он стоял и утирал рукавом слезы. Перед ним за столом сидел молоденький парнишка в заплатанной гимнастерке, перехваченной вдоль и поперек ремнями, в широченных галифе с красным кантом и кожаными леями. Носик у парнишки маленький, а уши большие. Во рту трубка. Он меланхолически сплевывал через стол мимо Генки, который вздрагивал при каждом плевке, будто в него летит пуля.

- Так, - строго говорит парнишка, - значит, как твоя фамилия?

- Петров, - всхлипывает Генка.

- Ага, Петров! А не врешь?

- Не-е-е...

- Смотри у меня!

- Ей-богу, правда? - хнычет Генка.

Опять пауза, посасывание трубки, плевки, и допрос продолжается, причем вопросы и ответы повторяются бесчисленное множество раз.

Генку арестовали? Миша отпрянул от вагона и побежал искать Полевого. Он нашел его возле площадок с орудиями, которые Полевой осматривал вместе с другими командирами.

- Сергей Иваныч, - обратился к нему Миша, - там Генку арестовали. Отпустите его, пожалуйста.

- Кто арестовал? Какого Генку? - удивился Полевой.

- Там, в штабе, начальник в синих галифе, молоденький такой.

Все рассмеялись.

- Ай да Степа! - крикнул один из военных.

- Погоди. Разберемся сейчас.

Все влезли в штабной вагон. Парнишка вскочил, приложил руку к сломанному козырьку и, вытянувшись перед Полевым, отрапортовал:

- Дозвольте доложить, товарищ командир. Только что задержан подозрительный преступник. - Он показал на хныкающего Генку. - Признал себя виновным, что фамилию имеет Петров, имя Геннадий, сбежал от родителей в Москву до тетки. Отец - машинист. Оружие при нем обнаружено: три гильзы от патронов. Пойман на месте преступления - в ящике под вагоном, в спящем виде.

Он опустил руки и стоял, маленький, чуть повыше Генки.

Сдерживая смех, Полевой строго посмотрел на Генку:

- Зачем под вагон залез?

Генка еще пуще заплакал:

- Дяденька, честное слово, я в Москву, к тетке, пусть Миша скажет!

- Сейчас разберемся... - сказал Полевой. - Ты, Степа, - обратился он к парнишке, - беги до старшины, пусть сюда идет.

- Есть сбегать до старшины, пусть сюда идет! - Степа повернулся кругом и выскочил из вагона.

- А вы марш отсюда! - приказал Полевой мальчикам.

Генка вылез из вагона. Миша шепотом спросил у Полевого:

- А кто этот парнишка?

- О, брат! - засмеялся Полевой. - Это большой человек: Степан Иванович Резников, курьер штаба.

12. БУДКА ОБХОДЧИКА

Вторую неделю стоял эшелон на станции Низковка.

- Бахмач не принимает, не хватает паровозов, - объяснял Генка. Он считал себя знатоком железнодорожных дел.

Генка ехал теперь в эшелоне на легальном положении. Отец разыскал его, отодрал и хотел увезти обратно в Ревск. Но Полевой увел отца Генки к себе в вагон, о чем они там говорили, неизвестно, но, выйдя оттуда, отец хмуро посмотрел на Генку и объявил, что все будет, "как решит мать".

На другой день он опять приехал из Ревска, привез Генкины вещи и письмо к тете Агриппине Тихоновне. Он долго разговаривал с Генкой, читал ему наставления и уехал, взяв с Мишиной мамы обещание передать Генку тете "с рук на руки".

А эшелон все стоял на станции Низковка. Красноармейцы разводили между путями костры, варили в котелках похлебку. По вечерам в черной золе тлели огоньки. В вагонах растягивалась гармошка, дребезжала балалайка, распевались частушки. Бойцы сидели на разбросанных шпалах, на рельсах или просто на земле, разговаривали о политике, о железнодорожных порядках, о боге, о продовольствии.

Продовольствия не хватало, и вот однажды Миша и Генка отпросились в лес за грибами.

Лес был верстах в пяти. Мальчики вышли рано утром, рассчитывая к вечеру вернуться.

Идти пришлось не пять верст, а больше. Дорогу им объяснили неправильно. Они проплутали целый день, и, когда наконец насобирали грибов и двинулись обратно, уже смеркалось. Пошел дождь, тучи совсем затемнили небо.

"Почему так неравномерно расположены шпалы под рельсами? - думал Миша, шагая рядом с Генкой по железнодорожному полотну. - Один шаг получается большой, другой - маленький. Очень неудобно". Они пошли по насыпи, бескрайними полями. Изредка далеко-далеко, сквозь пелену дождя, виднелась деревенька и как будто слышалось мычание коров, лай собак, скрипение журавля на колодце - те отдаленные звуки, что слышатся в шуме дождя, когда далеко в вечернем тумане путник видит селение.

Уже в темноте они добрались до будки обходчика. Отсюда до Низковки верст пять.

- Давай зайдем, - предложил Генка.

- Незачем. Только время терять.

- Чего мокнуть под дождем? Переночуем, а завтра пойдем.

- Нет. Эшелон могут отправить.

- Фью! - свистнул Генка. - Его еще через неделю не отправят. Зайдем! Хоть воды напиться.

Они постучали.

В ограде залаял пес, потом за дверью раздался женский голос:

- Чего надоть?

- Тетенька, - тоненьким голоском пропищал Генка, - водицы испить.

Пес за оградой заметался на цепи и залился пуще прежнего. Стукнул засов, дверь открылась. Через тесные сени мальчишки вошли в просторную избу.

Кто-то завозился на печи, и мужской старческий кашляющий голос спросил:

- Матрена, кого впустила?

- Сынков, - ответила женщина, зевая. - Водицы просят... По грибы ходили?

- Ага.

- Идете куда?

- В Низковку.

- Как же вы, - протянула женщина. - На ночь-то глядя?

- Да вот, тетенька, - ухватился за это замечание Генка, - я и то говорю. Может, пустите переночевать?

- Чего ж не пустить! Места не жалко. И дождь... Ишь как сыплет, - говорила женщина, стаскивая с печи и постилая на полу тулуп, - да и лихие люди шатаются, а то и под поезд попадете. Ложитесь. До света вздремнете, а там и дойти недолго.

Она набросила крючок на дверь, задула лучину и, кряхтя, полезла на печь. Мальчики улеглись и сразу уснули.

13. БАНДИТЫ

И приснилась Мишке какая-то неразбериха. Жеребенок вороной, с коротким развевающимся хвостом, резвится, вскидывая задние ноги, мчится по полю у подножия отвесной скалы.

Все смеются: Полевой, дедушка, Никитский... Смеются над ним, над Мишей. А жеребенок то остановится, нагнет голову, то брыкнет ногами и опять мчится по полю.

Вдруг... это не жеребенок, а огромный вороной конь. Он с разбегу кидается на отвесную скалу и взбирается по ней, как громадная черная муха, а Никитский стучит по дереву рукояткой нагайки: "Держи коня, держи коня!" Конь взбирается все медленней и медленней. "Держи коня, держи коня!" - кричит Никитский. Вдруг лошадь отрывается от скалы и со страшным грохотом летит в пропасть...

Грохот прервался у Мишиных ног: ведро еще раз звякнуло и утихло.

- Держи коня! - опять крикнул кто-то из избы во двор и выругался: - А, черт, понаставили тут!

Чиркнула спичка. Тусклая лучина осветила высокого человека в бурке. На дворе ржали лошади и заливался неистовым лаем пес.

- Это кто? - спросил человек в бурке, указывая нагайкой на лежащих в углу ребят.

- Ребятишки со станции, по грибы ходили, - хмуро ответил хозяин. Он стоял в исподнем, с лучиной в руках; его всклокоченная борода тенью плясала по стене. - Да спят они, чего вы беспокоитесь!..

- Поговори!.. - прикрикнул на него человек в бурке. И в ту секунду, когда, притворясь спящим, Миша прикрыл глаза, над ним мелькнул колючий взгляд из-под черного чуба и папаха... Никитский!

Никитский подошел к обходчику:

- Прошел паровоз на Низковку?

- Прошел, - угрюмо ответил старик.

- Ты что же, старый черт, финтить?

Никитский схватил его за рубашку на груди, скрутил ее в кулаке, притянул к себе. Голова старика откинулась назад.

- Греха... - прохрипел старик, - греха на душу не приму...

- Не примешь? - Никитский, не выпуская обходчика, ударил его по лицу рукояткой нагайки. - Не примешь? Через час должен поезд пройти, а ты в монахи записался? - Он еще раз ударил его.

Старик упал.

Никитский выбежал во двор.

Некоторое время там слышались голоса, конский топот, и все стихло.

Только пес продолжал лаять и рваться с цепи.

Через час должен пройти поезд! С Низковки! Паровоз туда уже вышел... Может быть, их эшелон? И вдруг страшная догадка мелькнула в Мишином мозгу: бандиты хотят напасть на эшелон! Миша вскочил. Что же делать? Как предупредить? За час они не добегут до Низковки... - На полу стонал обходчик. Возле него, охая и причитая, хлопотала хозяйка.

Миша растолкал Генку:

- Вставай! Слышишь, вставай!

- Чего, чего тебе? - бормотал спросонья Генка.

Миша тащил его. Генка брыкался, пытался снова улечься на тулуп.

- Вставай, - Миша тряс Генку, - здесь Никитский. Они хотят напасть на эшелон...

Мальчики выбрались из сторожки.

Дождь прекратился. Земля отдавала влагой. С крыши равномерно падали капли. Полная луна освещала края редеющих облаков, полотно железной дороги, блестящие рельсы.

Пес во дворе не лаял, не гремел цепью, а выл жутко и тоскливо.

Миша и Генка долго бежали по тропинке вдоль насыпи и остановились, увидев на путях темные фигуры людей. Послышался лязг железа - бандиты разбирали путь.

Это было самое высокое место насыпи перед маленьким мостиком, перекинутым через овраг. К оврагу спускалась рощица. Мальчики услышали ржание лошадей, хруст веток, приглушенные голоса. Тихонько спустились они с насыпи, обогнули рощу и снова помчались во весь дух.

Холодный рассвет все ясней очерчивал контуры предметов, раздвигал дали. Вот видны уже станционные огни. Мальчики бежали изо всех сил, не чувствуя острых камней, не слыша шума ветра. Вдруг донесся отдаленный протяжный гудок паровоза. Они на секунду остановились и снова понеслись вперед. Они ничего не видели, кроме изогнутых железных поручней паровоза, окутанных клубами белого пара. Поручни эти все увеличивались и увеличивались, стали совсем громадными и заслонили собой паровоз. Миша хотел ухватиться за них, как вдруг чья-то сильная рука остановила его... Перед мальчиками стоял Полевой.

- Ну, - строго спросил Полевой, - где шатались?

- Сергей Иваныч... - Миша тяжело дышал, - там Никитский...

- Где? - быстро спросил Полевой.

- Там... в овраге...

- В овраге? - переспросил Полевой.

- Да.

- Вот как... - Полевой на секунду задумался. - Ладно! А теперь марш в вагон! И смотрите, больше из вагона не вылезать, а то под замок посажу.

14. ПРОЩАНИЕ

Бой продолжался не долго. Бандиты удрали, оставив убитых. Одинокие лошади метались по полю. Красноармейцы ловили лошадей, расседлывали, по мосткам загоняли в вагоны.

Бойцы быстро восстановили путь. Поезд двинулся дальше.

В Бахмаче классный вагон отцепили от эшелона для дальнейшей отправки в Москву. А эшелон уходил на фронт.

Перед отходом эшелона Полевой и Миша уселись в тени пакгауза: Миша - на земле, Полевой - на пустом ящике.

- Ну, Миша, что скажешь на прощание?

Миша ничего не отвечал, только прятал глаза.

- Да, - сказал Полевой, - пришла нам пора расставаться. Не знаю, увидимся или нет, так вот смотри...

Он вынул кортик и положил его на ладонь. Кортик был все такой же, с побуревшей рукояткой и бронзовой змейкой. Полевой повернул рукоятку в ту сторону, куда смотрела голова змеи. Рукоятка вращалась по спирали змеиного тела и вывернулась совсем.

Полевой отъединил от рукоятки змейку и вытянул стержень. Он представлял собой свернутую трубкой тончайшую металлическую пластинку, испещренную непонятными знаками: точками, черточками, кружками.

- Знаешь, что это такое? - спросил Полевой.

- Шифр? - Миша вопросительно взглянул на Полевого.

- Правильно, шифр. Только ключ от этого шифра в ножнах, а ножны у Никитского. Понял теперь, почему ему нужен кортик?

Миша утвердительно кивнул головой.

Полевой вставил на место пластинку, завинтил рукоятку:

- Человека из-за этого кортика убили - значит, есть в нем тайна. Надеялся я эту тайну открыть, да время не то... - И таскать его за собой больше нельзя. Никто судьбы своей не знает, тем более война... Так вот бери... - Он протянул Мише кортик. - Вернусь с фронта - займусь этим кортиком, а не вернусь... - Он подмигнул Мише. - Не вернусь - значит, память обо мне останется.

Миша взял кортик.

- Что же ты молчишь? - спросил Полевой. - Может быть, боишься?

- Чего мне бояться?

- Главное, - сказал Полевой, - не болтай и берегись одного человека.

- Никитского?

- Никитский на тебя и не подумает. Да и где ты его увидишь! Есть еще один человек. Искал я его в Ревске, не нашел. Но он ревский. У Никитского в денщиках служил. Может быть, случай вас столкнет, так остерегайся.

- Кто же это?

Полевой снова посмотрел на Мишу.

- Фамилия его Филин.

- Филин... - задумчиво повторил Миша. - У нас во дворе тоже Филин живет.

- Как его имя-отчество?

- Не знаю. Я его сына знаю - Борьку. Его ребята "Жилой" зовут.

Полевой засмеялся.

- Жила... А он из Ревска, этот Филин?

- Не знаю.

Полевой задумался.

- Филиных много. А этот вряд ли в Москве, должен он запрятаться поглубже. А все же остерегайся. Этот народ такой: одним духом в могилевскую губернию отправят. Понял?

- Понял.

- Не робей, Михаил Григорьевич! - Полевой хлопнул его по плечу. - Ты уже взрослый, можно сказать. Снялся с якоря. Только помни...

Он встал. Миша тоже поднялся.

- Только помни, Мишка, - сказал Полевой, - жизнь - как море. Для себя жить захочешь - будешь как одинокий рыбак в негодной лодчонке: к мелководью жаться, на один и тот же берег смотреть да затыкать пробоины рваными штанами. А будешь жить для народа - на большом корабле поплывешь, на широкий простор выйдешь. Никакие бури не страшны, весь мир перед тобой! Ты за товарищей, а товарищи за тебя. Понял? Вот и хорошо! - Он протянул Мише руку, еще раз улыбнулся и пошел по неровным шпалам, высокий, сильный, в наброшенной на плечи серой солдатской шинели.

Перед отходом поезда состоялся митинг. На вокзале собралось много народу. Пришли жители города и рабочие депо. Девушки прогуливались по платформе, грызли семечки и пересмеивались с бойцами.

Митинг открыл Полевой. Он стоял на крыше штабного вагона, над щитом с эмблемой Интернационала. Полевой сказал, что над Советской Россией нависла угроза. Буржуазия всего мира ополчилась на молодую Советскую Республику. Но рабоче-крестьянская власть одолеет всех врагов, и знамя Свободы водрузится над всем миром. Когда Полевой кончил говорить, все кричали "ура".

Затем выступил один боец. Он сказал, что у армии кругом нехватка, но она, армия, сильна своим несгибаемым духом, своей верой в правое дело. Ему тоже хлопали и кричали "ура". Миша с Генкой, сидя на крыше штабного вагона, тоже хлопали в ладоши и кричали "ура" громче всех.

Потом эшелон отошел от станции.

В широко открытых дверях теплушек сгрудились красноармейцы. Некоторые из них сидели, свесив из вагона ноги в стоптанных ботинках и рваных обмотках, другие стояли за ними. Все они пели "Интернационал". Звуки его заполняли станцию, вырывались в широкую степь и неслись по необъятной земле.

Толпа, стоявшая на перроне, подхватила гимн. Миша выводил его своим звонким голосом. Сердце его вырывалось вместе с песней, по спине пробегала непонятная дрожь, к горлу подкатывал тесный комок, и на глазах показались непозволительные слезы. Поезд уходил и наконец скрылся, вильнув длинным закругленным хвостом.

Вечер зажег на небе мерцающие огоньки, толпа расходилась, и перрон опустел.

Но Миша не уходил. Он все глядел вслед ушедшему поезду, туда, где сверкающая путаница рельсов сливалась в одну узкую стальную полосу, прорезавшую горбатый туманный горизонт. И перед глазами его стоял эшелон, красноармейцы, Полевой в серой солдатской шинели и мускулистый рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие земной шар.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДВОР НА АРБАТЕ

15. ГОД СПУСТЯ

Шум в коридоре разбудил Мишу. Он открыл один глаз и тут же зажмурился. Короткий луч солнца пробрался из-за высоких соседних зданий и тысячью неугомонных пылинок клубился между окном и лежащим на полу ковриком. Вышитый на коврике полосатый тигр тоже жмурил глаза и дремал, уткнув голову ж вытянутые лапы. Это был дряхлый тигр, потертый и безобидный. С коврика луч перебрался на край стола, заблестел на никеле маминой кровати, осветил швейную машину и вдруг исчез, будто и не был вовсе.

В комнате стемнело. Снизу, с Арбата и со двора, доносились предостерегающие звонки трамваев, гудки автомобилей, веселые детские голоса, крики точильщиков, старьевщиков - разноголосые, ликующие звуки весенней улицы.

Миша дремал. Не вставать же в первый день каникул в обычное время. Сегодня весь день гулять. Красота!

В комнату, с утюгом в руках, вошла мама, положила на стол сложенное одеяло, поставила утюг на опрокинутую самоварную конфорку. Рядом, на стуле, белела груда выстиранного белья.

- Миша, вставай, - сказала мама. - Вставай, сынок, побыстрей.

Миша лежал не двигаясь. Почему мама всегда знает, спит он или нет? Ведь он лежит с закрытыми глазами...

- Вставай, не притворяйся... - Мама подошла к кровати, засунула руку под одеяло.

Миша поджал ноги под себя, но холодная мамина рука упорно преследовала его пятки. Миша расхохотался и вскочил с кровати.

Он быстро оделся и отправился умываться.

В сумраке запущенной кухни белел кафельный пол, выщербленный от колки дров. На серых стенах чернели длинные мутные потеки - следы лопнувшего зимой водопровода.

Миша снял рубашку с твердым намерением вымыться до пояса. Он давно так решил: с первого дня каникул начать холодные обтирания.

Поеживаясь, он открыл кран. Звонкая струя ударилась о раковину, острые брызги морозно кольнули Мишины плечи.

Да, холодновата еще водичка... Конечно, он твердо решил с первого дня каникул начать холодные обтирания, но... ведь их распустили на две недели раньше, не первого июня, а пятнадцатого мая. Разве он виноват, что школу начали ремонтировать? Решено: он будет обтираться с первого июня. Миша снова надел рубашку.

Причесываясь перед зеркалом, он внимательно рассмотрел свое лицо. Плохой у него подбородок! Если бы нижняя челюсть выдавалась вперед, то он обладал бы силой воли, - это еще у Джека Лондона написано. А ему необходима сильная воля. Факт, смалодушничал с обтиранием. И так каждый день. Начал вести дневник, тетрадь завел, разрисовал, а потом бросил - не хватило терпения. Решил делать утреннюю гимнастику, даже гантели раздобыл - и тоже бросил: то в школу надо поскорей, то еще что-нибудь, а попросту говоря, лень. И вообще, задумает что-нибудь такое и начинает откладывать: до понедельника, до первого числа, до нового учебного года... Слабоволие и бесхарактерность!

Миша выпятил челюсть. Вот такой подбородок должен быть у человека с сильной волей. Нужно все время так держать зубы, и постепенно нижняя челюсть выпятится вперед.

На столе дымилась картошка. Рядом, на тарелке, лежали два ломтика черного хлеба - сегодняшний паек.

Миша разделил свою порцию на три части - завтрак, обед, ужин - и взял один кусочек. Он был настолько мал, что Миша и не заметил, как съел его. Взять, что ли, второй? Поужинать можно и без хлеба... Нет! Нельзя! Если он съест сейчас хлеб, то вечером мама обязательно отдаст ему свою порцию и сама останется без хлеба.

Миша положил обратно хлеб и решительно выдвинул вперед нижнюю челюсть. Но в это время он жевал горячую картошку и, выдвинув челюсть, больно прикусил себе язык.

16. КНИЖНЫЙ ШКАФ

После завтрака Миша собрался уйти, но мама остановила его:

- Ты куда?

- Пойду пройдусь.

- На двор?

- И на двор зайду.

- А книги кто уберет?

- Мне сейчас некогда.

- Я должна за тобой убирать?

- Ладно, - пробурчал Миша. - Ты всегда так: пристанешь, когда у меня каждая минута рассчитана!

В шкафу Мишина полка вторая снизу. Вообще шкаф книжный, но он используется и под белье и под посуду. Другого шкафа у них нет.

Миша вытащил книги, подмел полку сапожной щеткой, покрыл газетой "Экономическая жизнь". Затем уселся на полу и, разбирая книги, начал их в порядке устанавливать.

Первым он поставил два тома энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Это самые ценные книги. Если иметь все восемьдесят два тома, то и в школу ходить не надо: выучил весь словарь - вот и получил высшее образование.

За Брокгаузом становятся: "Мир приключений" в двух томах, собрание сочинений Н.В.Гоголя в одном томе, Толстой - "Детство. Отрочество. Юность", Марк Твен - "Приключения Тома Сойера".

А это что? Гм! Чарская... "Княжна Джаваха"... Слезливая девчоночья книга. Только переплет красивый. Нужно выменять ее у Славки на другую. Славка любит книги в красивых переплетах.

С книгой в руке Миша влез на подоконник и открыл окно. Шум и грохот улицы ворвались в комнату. Во все стороны расползалась громада разноэтажных зданий. Решетчатые железные балконы казались прилепленными к ним, как и тонкие пожарные лестницы. Москва-река вилась извилистой голубой лентой, перехваченной черными кольцами мостов. Золотой купол храма Спасителя сиял тысячью солнц, и за ним Кремль устремлял к небу верхушки своих башен.

Миша высунулся из окна и крикнул:

- Славка-а-а!..

В окне третьего этажа появился Слава - болезненный мальчик с бледным лицом и тонкими длинными пальцами.

Его дразнили "буржуем" за то, что он носил бант, играл на рояле и никогда не дрался. Его мать - певица, а отец - главный инженер фабрики имени Свердлова, той самой фабрики, где работают Мишина мама, Генкина тетка и многие жильцы этого дома. Фабрика долго стояла, а теперь готовится к пуску.

- Славка, - крикнул Миша, - давай меняться! - Он потряс книгой. - Шикарная вещь! "Княжна Джаваха". Зачитаешься!

- У меня есть эта книга.

- Неважно. Смотри, какая обложечка! А? Ты мне дай "Овода".

- Нет!

- Потом сам попросишь, но уже не получишь...

- Ты когда во двор выйдешь? - спросил Слава.

- Скоро.

- Приходи к Генке, я буду у него.

- Ладно.

Миша слез с окна, поставил книгу на полку. Пусть постоит. Осенью в школе он ее обменяет.

Вот это книжечки! "Кожаный чулок", "Всадник без головы", "Восемьдесят тысяч верст под водой", "В дебрях Африки"... Ковбои, прерии, индейцы, мустанги...

Так. Теперь учебники: Киселев, Рыбкин, Краевич, Шапошников и Вальцев, Глезер и Петцольд... В прошлом году их редко приходилось открывать. В школе не было дров, в замерзших пальцах не держался мел. Ребята ходили туда из-за пустых, но горячих даровых щей.

Это была суровая голодная зима тысяча девятьсот двадцать первого года.

Миша уложил тетради, альбом с марками, циркуль с погнутой иглой, треугольник со стертыми делениями, транспортир. Потом, покосившись на мать, ощупал свой тайный сверток, спрятанный за связкой старых приложений к журналу "Нива".

Кортик на месте. Миша чувствовал сквозь тряпку твердую сталь его клинка. Где теперь Полевой? Он прислал одно письмо, и больше от него ничего нет. Но он приедет, обязательно приедет. Война, правда, кончена, но не совсем. Только весной выгнали белофиннов из Карелии. На Дальнем Востоке наши дерутся с японцами.

И вообще Антанта готовит новую войну. По всему видно.

Вот Никитский, наверное, убит. Или удрал за границу, как другие белые офицеры. Ножны остались у него, и тайна кортика никогда не откроется.

Миша задумался. Кто все-таки этот Филин, завскладом, Борькин отец? Не тот ли это Филин, о котором говорил ему Полевой? Он, кажется, из Ревска... Кажется... Миша несколько раз спрашивал об этом маму, но мама точно не знает, а вот Агриппина Тихоновна, Генкина тетка, как будто знает. Когда Миша спросил ее о Филине, она плюнула и сердито загудела: "Не знаю и знать не хочу! Дрянной человек". Больше ничего Агриппина Тихоновна не сказала, но, видно, что-то знает. Только говорить не хочет. Строгая женщина, высокая такая, полная. Все ее боятся, даже управдом. Он льстиво называет ее "наша обширнейшая Агриппина Тихоновна". К тому же "делегатка" - самая главная женщина на фабрике. Один только Генка ее не боится: чуть что - начинает собираться обратно в Ревск. Ну, Агриппина Тихоновна сейчас же на попятную.

...Как же узнать все-таки про Филина? Не догадался он спросить у Полевого его имя-отчество!..

Миша вздохнул, закрыл шкаф и отправился к Генке.

17. ГЕНКА

Генка и Слава играли в шахматы. Доска с фигурами лежала на стуле. Слава стоял, Генка сидел на краю широкой кровати, покрытой стеганым одеялом, с высокой пирамидой подушек, доходившей своей верхушкой до маленькой иконки, висевшей под самым потолком.

Агриппина Тихоновна, Генкина тетка, раскатывала на столе тесто. Была, видимо, чем-то недовольна и сурово посмотрела на вошедшего в комнату Мишу.

- Где ты пропадал? - крикнул Генка. - Гляди, я сейчас сделаю Славке мат в три хода... Сейчас я его: айн, цвай, драй...

- "Цвай, драй"! - загудела Агриппина Тихоновна. - Слезай с кровати! Нашел место!

Генка сделал легкое движение, показывающее, что он слезает с кровати.

- Не ерзай, а слезай! Кому говорю?

Агриппина Тихоновна начала яростно раскатывать тесто, потом снова загудела:

- Стыд и срам! Взрослый парень, а туда же - капусту изрезал, вилок испортил! Отвечай: зачем изрезал?

- Кочерыжку доставал. Она вам все равно ни к чему.

- Так не мог ты, дурная твоя голова, осторожно резать? Вилок я на голубцы приготовила, а ты весь лист испортил.

- Голубцы, тетя, - лениво ответил Генка, обдумывая ход, - голубцы, тетя, - это мещанский предрассудок. Мы не какие-нибудь нэпманы, чтобы голубцы есть. И потом, какие же это голубцы с пшенной кашей? Были бы хоть с мясом.

- Ты меня еще будешь учить!

- Честное слово, тетя, я вам удивляюсь, - продолжал разглагольствовать Генка, не отрывая глаз от шахмат. - Вы, можно сказать, такой видный человек, а волнуетесь из-за какой-то несчастной кочерыжки.

- Молчи, а то вот этой скалки отведаешь!

- Я молчу. А скалкой не грозитесь, все равно не ударите.

- Это почему? - Агриппина Тихоновна угрожающе выпрямилась.

- Не ударите.

- Почему не ударю, спрашиваю я тебя?

- Почему? - Генка поднял пешку и задумчиво держал ее в руке. - Потому, что вы меня любите, тетенька, любите и уважаете...

- Дурень, ну, право, дурень! - засмеялась Агриппина Тихоновна. - Ну почему ты такой дурень?

- Мат! - объявил вдруг Слава.

- Где? Где? Где мат? - заволновался Генка. - Правда... Вот видите, тетя, - добавил он плачущим голосом, - из-за ваших голубцов верную партию проиграл!

- Невелика беда! - сказала Агриппина Тихоновна и вышла на кухню.

- Что ты, Генка, все время с теткой ссоришься? - сказал Слава.

- Я? Ссорюсь? Что ты! Это разве ссора? У нее такая манера разговаривать. - Генка снова начал расставлять фигуры на доске. - Давай сыграем, Миша.

- Нет, - сказал Миша. - Чего дома сидеть!

Генка сложил шахматы, закрыл доску. Мальчики побежали во двор.

18. БОРЬКА-ЖИЛА

Уже май, но снег на заднем дворе еще не сошел.

Наваленные за зиму сугробы осели, почернели" сжались, но, защищенные восемью этажами тесно стоящих зданий, не сдавались солнцу, которое изредка вползало во двор и дремало на узкой полоске асфальта, на белых квадратах "классов", где прыгали девочки.

Потом солнце поднималось, лениво карабкалось по стене все выше и выше, пока не скрывалось за домами, и только вспученные расщелины асфальта еще долго выдыхали из земли теплый волнующий запах.

Мальчики играли царскими медяками в пристеночек. Генка изо всех сил расставлял пальцы, чтобы дотянуться от своей монеты до Мишиной:

- Нет, не достанешь, - говорил Миша, - не достанешь... Бей, Жила, твоя очередь.

- Мы вдарим, - бормотал Борька, прицеливаясь на Славину монету.

- Есть! - Его широкий сплюснутый пятак покрыл Славин. - Гони копейку, буржуй!

Слава покраснел:

- Я уже все проиграл. За мной будет.

- Что же ты в игру лезешь? - закричал Борька. - Здесь в долг не играют. Давай деньги!

- Я ведь сказал тебе - нету. Отыграю и отдам.

- Ах так?! - Борька схватил Славин пятак. - Отдашь долг - тогда получишь обратно.

- Какое ты имеешь право? - Славин голос дрожал от волнения, на бледных щеках выступил румянец. - Какое ты имеешь право это делать?

- Значит, имею, - бормотал Борька, пряча пятак в карман. - Будешь знать в другой раз.

Миша протянул Борьке копейку:

- На, отдай ему биту. А ты, Славка, не имеешь денег - не играй.

- Не возьму, - мотнул головой Борька, - чужие не возьму. Пусть сам отдает.

- Зажилить хочешь?

- Может, хочу.

- Отдай Славке биту!

- А тебе что? - ощерился Борька. - Ты здесь что за хозяин?

- Не отдашь? - Миша вплотную придвинулся к Борьке.

- Дай ему, Мишка! - крикнул Генка и тоже подступил к Борьке.

Но Миша отстранил его:

- Постой, Генка, я сам. Последний раз спрашиваю: отдашь?

Борька отступил на шаг, отвел глаза.

- На, пусть подавится. - Брошенный им пятак зазвенел на камнях. - Подумаешь, заступник нашелся.

Он отошел в сторону, кидая на Мишу злобные взгляды. Игра расстроилась.

Мальчики уселись возле стены на теплом асфальте и грелись на солнце.

В верхушках чахлых деревьев путался звон колоколов, доносившихся из церкви Николы на Плотниках. На протянутых от дерева к дереву веревках трепетало белье; деревянные прищепки вздрагивали, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Бесстрашная женщина стояла на подоконнике на третьем этаже и, держась рукой за раму, мыла окно.

Миша сидел на сложенных во дворе ржавых батареях парового отопления и насмешливо посматривал на Борьку. Сорвалось! Не удалось прикарманить чужие деньги. Недаром его Жилой зовут! Торгует на Смоленском папиросами врассыпную да ирисками и для блеска облизывает их языком. И отец его, Филин, завскладом, - такой же спекулянт...

А Борька как ни в чем не бывало рассказывал ребятам о попрыгунчиках.

- Закутается такой попрыгунчик в простыню, - шмыгая носом, говорил Борька, - во рту электрическая лампочка, на ногах пружины. Прыгнет с улицы прямо в пятый этаж и грабит всех подряд. И через дома прыгает. Только милиция к нему, а он скок - и уже на другой улице.

- А ну тебя! - Миша махнул рукой. - "Попрыгунчики"... - передразнил он Борьку. - Ты еще про подвал расскажи, про мертвецов своих.

- А что, - сказал Борька, - в подвале мертвецы живут. Там раньше кладбище было. Они кричат и стонут по ночам, аж страшно.

- Ничего нет в твоем подвале, - возразил Миша. - Ты все это своей бабушке расскажи. А то "кладбище", "мертвецы"...

- Есть кладбище, - настаивал Борька. - Там и подземный ход есть под всю Москву. Его Иван Грозный построил.

- Иван Грозный жил четыреста лет назад, а нашему дому всего десять лет. Уж врал бы, да не завирался.

- Я вру? - Борька ехидно улыбнулся. - Пойдем со мной в подвал. Я тебе и мертвецов, и подземный ход - все покажу.

- Не ходи, Мишка, - сказал Генка, - он тебя заведет, а потом будет разыгрывать.

Это была обычная Борькина проделка. Из всех ребят он один знал вдоль и поперек подвал - громадное мрачное помещение под домом. Он заводил туда кого-нибудь из мальчиков и вдруг замолкал. В темноте, не имея ориентировки, спутник тщетно взывал к нему. Борька не откликался. И, только помучив таким образом свою жертву и выговорив какую-нибудь мзду, Борька выводил его из подземелья.

- Дураков нет, - продолжал Генка, уже попадавшийся на эту удочку. - Ползай сам по своему подвалу.

- Как хотите, - с деланным равнодушием произнес Борька. - Испугались.

Миша вспыхнул:

- Это ты про кого?

- Про того, кто в подвал боится идти.

- Ах, так... - Миша встал. - Пошли!

Они спустились в подвал и осторожно пошли, касаясь руками скользких стен: Борька - впереди, Миша - за ним. Под их ногами осыпалась земля и звенели по временам кусочки жести или стекла.

Миша отлично понимал, что Борька хочет его разыграть. Ладно, посмотрим, кто кого разыграет.

Так они двигались и темноте, и вот, когда оказались в глубине подвала, Борька вдруг затих.

"Начинается", - подумал Миша и, стараясь говорить возможно спокойней, спросил:

- Скоро твои мертвецы покажутся?

Голос его глухо отдавался в подземелье и, дробясь, затихал где-то в дальних, невидимых углах.

Борька не отвечал, хотя его присутствие чувствовалось совсем близко. Миша тоже больше не окликал его.

Прошло несколько томительных минут. Мальчики затаили дыхание. Каждый ждал, кто первый подаст голос. Потом Миша повернулся и пошел назад, нащупывая руками повороты. Ничего, он сам найдет дорогу, а как выберется, закроет дверь и продержит здесь Борьку с полчасика.

Миша шел. Позади он слышал шорох: Борька крался за ним. Ага, не выдержал! Не захотел один оставаться.

Миша продолжал двигаться по подвалу. Нет! Не туда он идет! Проход должен расширяться, а он, наоборот, сужается. Но Миша все шел и шел. Как Борька видит в такой темноте? А вдруг Борька оставит его здесь одного и он не найдет дороги? Жутковато все же. Проход стал совсем узким. Мишина плечо коснулось противоположной стены. Он остановился. Окликнуть Борьку? Ни за что... Он поднял руку и нащупал холодную железную трубу. Где-то журчала вода. Вдруг сильный шорох раздался над его головой. Ему показалось, что огромная жаба бросилась на него. Он метнулся вперед и полетел вниз...

Когда прошел первый испуг, он поднялся. Падение не причинило ему вреда. Здесь светлей. Смутно видны серые неровные стены. Это узкий проход, расположенный перпендикулярно к тому, по которому шел Миша, приблизительно на поларшина ниже его.

- Мишка-а! - Вверху зачернела Борькина фигура. - Миша! Ты где?

Миша не откликался. Ага! Заговорил! Пусть поищет.

- Миша, Миша, ты где? - беспокойно бормотал Борька. - Что же ты молчишь? Мишк...

- Где твой подземный ход? - спросил Миша. - Где мертвецы? Показывай!

- Это и есть подземный ход, - зашептал Борька, - туда нельзя, там самые гробы с мертвецами.

- Боюсь я твоих мертвецов!.. - Миша двинулся по проходу.

Борька схватил его за плечо.

- Смотри, Мишка, - зашептал он, - говорю тебе, идем назад, а то хуже будет...

- Пугаешь?!

- Мы без фонаря все равно ничего не увидим. Я завтра фонарь достану, тогда пойдем.

- Знаю я тебя!

- Чтоб мне провалиться на этом месте! А не пойдешь назад - уйду и не вернусь. Пропадай здесь.

- Испугался я очень! - ответил Миша, но полез вслед за Борькой.

Они вышли из подвала. Ослепительное солнце ударило в глаза.

- Так смотри, - сказал Миша, - завтра утром.

- Все, - ответил Борька, - договорились.

19. ШУРКА-БОЛЬШОЙ

На заднем дворе появился Шура Огуреев, Шурка-большой, как его называли ребята, самый высокий во дворе мальчик. Он считался великим артистом и состоял членом драмкружка клуба. Клуб этот находился в подвальном помещении первого корпуса и принадлежал домкому. Ребят туда не пускали, кроме Шурки-большого, который по этому поводу очень важничал.

- А, Столбу Верстовичу!.. - приветствовал его Миша.

- Я думал, ты уже вышел из детского возраста, - ответил Шура.

- Какой серьезный, - заметил Генка. - Где тебя так выучили? В клубе, что ли?

- Хотя бы в клубе. - Шура сделал паузу. - Но в клуб пускают только взрослых.

- Подумаешь, какой взрослый нашелся! - сказал Миша. - Вырос длинный, как верста, вот тебя и пускают.

- Я клубный актив, - объявил Шура.

- Нас в клуб не пускают потому, что мы неорганизованные, - сказал Слава, - а вот, говорят, на Красной Пресне есть отряд юных коммунистов и они имеют свой клуб.

- Есть, - подтвердил Шура, - только они называются по-другому, не помню как. Но это для маленьких, а взрослые вступают в комсомол.

Шура намекал на то, что он посещает комсомольскую ячейку фабрики и собирается вступить в комсомол.

- Здорово... - задумчиво произнес Миша. - У ребят - свой отряд!

- Это, наверное, скауты, - сказал Генка. - Ты, Славка, что-нибудь путаешь.

- Я не путаю. Скауты носят синие галстуки, а эти - красные.

- Красные? - переспросил Миша. - Если красные - значит, они за Советскую власть. И какие могут быть скауты на Красной Пресне! Самый пролетарский район.

- Еще бы! - сказал Шура и неуверенно добавил: - У каждого есть членский билет...

- Здорово!.. - снова протянул Миша. - Как же я ничего не слыхал? Ты, Славка, откуда это знаешь?

- Мальчик один в музыкальной школе рассказывал.

- Почему же ты точно не узнал? Как они называются, где их клуб, кого принимают...

- "Принимают"! - засмеялся Шура. - Думаете, взял и поступил. Так тебя и приняли!

- Почему же не примут?

- Не так-то просто! - Шура многозначительно покачал головой. - Сначала нужно проявить себя.

- Как это - проявить?

- Ну вообще, - Шура сделал неопределенный жест, - показать себя... Ну вот, как некоторые: работают в клубе, ходят на комсомольские собрания...

- Ладно, Шурка, - перебил его Миша, - не надо слишком задаваться! Ты много задаешься, а пользы от тебя никакой.

- То есть?

- Комсомольцы на фронте воевали. А ты что? Стоишь за кулисами, толпу изображаешь... Ты лучше скажи: хочешь быть режиссером?

- Как это - режиссером? У нас режиссер товарищ. Митя Сахаров.

- Он режиссер взрослого драмкружка, а мы организуем детский, тогда всех ребят будут пускать в клуб. Поставим пьесу. Сбор - в пользу голодающих Поволжья. Вот и проявим себя.

- Правильно! - сказал Слава. - Можно еще и музыкальный кружок, потом хоровой, рисовальный.

- Не позволят... - Шура с сомнением покачал головой, но по глазам его было видно, что ему очень хочется стать режиссером.

- Позволят, - настаивал Миша. - Пойдем к товарищу Мите Сахарову. Так, мол, и так: хотим организовать свой драмкружок. Разве он может нам запретить?

- А он вас в шею! - крикнул Борька, собиравший на помойке бутылки.

- Не твое дело! - Генка погрозил ему кулаком. - Торгуй своими ирисками.

- Конечно, - продолжал размышлять Шура, - это неплохо. Но по характеру своего дарования я не режиссер, а исполнитель...

- Ну и прекрасно, - сказал Миша, - вот и будешь исполнять режиссера.

- Хорошо, - согласился Шура. - Только уговор: слушаться меня во всем. В искусстве самое главное - дисциплина. Ты, Генка, будешь простаком. Ты, Слава, - героем, ну и, конечно, музыкальное оформление. Мишу предлагаю администратором. Инженю и прочие амплуа я распределю потом, после испытаний.

20. КЛУБ

Клуб состоял из одного только зрительного зала. Когда не было спектакля или собрания жильцов, скамейки сдвигались к стене и в разных углах клуба работали кружки. Домашние хозяйки и домработницы учились в ликбезе. На сцене происходили репетиции драмкружка. Бильярдисты катали шары, задевая киями музыкантов струнного оркестра.

Надо всем этим господствовал заведующий клубом и режиссер товарищ Митя Сахаров - вечно озабоченный молодой человек в длинной порыжевшей бархатной толстовке с лоснящимся черным бантом и в узких брюках "дудочкой". У него длинный, тонкий нос и острый кадык, готовый вот-вот разрезать изнутри Митино горло. Растопыренной ладонью Митя ежеминутно откидывал назад падающие на лицо длинные, прямые, неопределенного цвета волосы.

Шура подтолкнул вперед Мишу:

- Говори. Ведь ты администратор, - и отошел в сторону с таким видом, будто он ни при чем и смеется над ребячьей затеей.

- М-да... - процедил Митя Сахаров, выслушав Мишу. - У меня не театральное училище, а культурное учреждение. М-да... Культурное учреждение в тисках домкома... - И ушел на сцену, откуда вскоре послышался его плачущий голос: - Товарищ Парашина, вникайте в образ, в образ вникайте...

Миша подошел к ребятам:

- Ничего не вышло. Отказ. У него не театральное училище, а культурное учреждение в тисках домкома.

- Я так и знал! - сказал Шура.

- Ты всегда "так и знал"! - рассердился Миша.

Мальчики стояли задумавшись. Гулко стучали бильярдные шары. Струнный оркестр разучивал "Турецкий марш" Моцарта. А со стены, с плаката, изможденный старик протягивал костлявую руку: "Помоги голодающим Поволжья!" Глаза его горели лихорадочным блеском, и с какой стороны ни подойти к плакату, глаза неотступно следовали за тобой, как будто старик поворачивал голову.

- Есть еще выход, - сказал Миша.

- Какой?

- Пойти к товарищу Журбину.

- Ну-у, - махнул рукой Шура, - станет он заниматься нашим кружком, член Моссовета. Я не пойду к нему. Еще на Ведьму нарвешься.

- А я пойду, - сказал Миша. - В конце концов, это не собственный клуб Мити Сахарова. Айда, Генка!

По широкой лестнице они поднялись на четвертый этаж, где жил Журбин. Миша позвонил. Генка остался на лестнице. Он отчаянно трусил и, когда послышался шум за дверью, бросился бежать, прыгая через три ступеньки. Дверь открыла соседка Журбина, высокая, тощая женщина с сердитым лицом и длинными, выпирающими зубами.

- Тебе чего? - спросила она.

- Мне нужен товарищ Журбин.

- Зачем?

- По делу.

- Какое еще дело! Шляются тут... - пробормотала она и захлопнула дверь, едва не прищемив Мише нос.

- Ведьма! - закричал Миша и бросился вниз по лестнице.

Он почти скатился по ней и с размаху налетел на кого-то. Миша поднял голову. Перед ним стоял товарищ Журбин.

- Что такое? Ты чего безобразничаешь?

Миша стоял, опустив голову.

- Ну? - допрашивал его Журбин. - Ты что, глухой?

- Н-нет.

- Что же ты не отвечаешь? Смотри больше не безобразничай. - Тяжело ступая, Журбин медленно пошел вверх по лестнице.

Миша побрел вниз. Нехорошо получилось! Он слышал над собой тяжелые шаги Журбина. Потом шаги затихли, раздался скрежет ключа в замке, шум открываемой двери. Миша остановился, обернулся и, крикнув: "Товарищ Журбин, одну минуточку!" - побежал вверх.

Журбин стоял у открытой двери.

- Что скажешь?

- Товарищ Журбин, - запыхавшись, проговорил Миша, - мы хотим организовать драмкружок, а товарищ Митя Сахаров нам не разрешает.

- Кто это "мы"?

- Мы все, ребята со двора.

Журбин продолжал смотреть на Мишу. Он ничего не отвечал, стоял и смотрел на Мишу. И о чем думал этот пожилой грузный человек с орденом Красного Знамени на груди, Миша не знал.

- Ну что ж, зайдем поговорим, - произнес наконец Журбин.

Миша вошел вслед за ним в квартиру. Ведьма сердито посмотрела на Мишу, но ничего не сказала.

21. АКРОБАТЫ

Минут через тридцать Миша вышел от Журбина и побежал во двор. Большая толпа смотрела представление бродячей труппы.

Выступали акробаты, мальчик и девочка, одетые в синее трико с красными кушаками. Бритый мужчина, тоже в синем трико, кричал им: "Алле!" Здорово они перегибаются. Особенно девочка, тоненькая, стройная, с синими глазами под загнутыми вверх ресницами. Она грациозно раскланивалась и затем, тряхнув длинными льняными волосами и как бы стряхнув с лица привычную улыбку, разбегалась и делала на коврике сальто. В стороне стоял ослик, запряженный в тележку на двух велосипедных колесах. На тележке под углом были закреплены два раскрашенных фанерных щита:

2 БУШ 2 акробатический аттракцион 2 БУШ 2 Ослик стоял смирно, только косился на публику и смешно двигал длинными ушами.

Представление кончилось. Бритый мужчина объявил, что они не нищие, а артисты. Только "обстоятельства времени" заставляют их ходить по дворам. Он просит уважаемую публику отблагодарить за полученное удовольствие - кто сколько может.

Девочка и мальчик с алюминиевыми тарелками обходили публику. Из окон им бросали монеты, завернутые в бумажки. Ребята подбирали их и передавали акробатам. Миша тоже подобрал бумажку с монетой и ждал, когда к нему подойдет девочка.

Она подошла и остановилась перед ним, улыбаясь. Миша растерялся и стоял не двигаясь.

- Ну? - Девочка легонько толкнула его тарелкой в грудь.

Миша спохватился и бросил бумажку в тарелку. Девочка пошла дальше и, оглянувшись, засмеялась. И потом, когда окруженные толпой акробаты пошли со двора, девочка в воротах опять оглянулась и снова рассмеялась.

Кто-то ударил Мишу по спине. Он обернулся. Возле него стояли Шура, Генка и Слава.

- Что тебе сказал Журбин? - спросил Шура.

- Вот, читайте! - Миша разжал кулак и развернул листок.

Что такое? В смятой бумажке с косыми линейками лежал гривенник. Так и есть! Он по ошибке отдал девочке записку Журбина.

- Он тебе всего-навсего гривенник дал, - насмешливо протянул Шура.

Миша выскочил из ворот и помчался в соседний двор.

Акробаты уже заканчивали представление. Когда девочка начала обходить публику, Миша подошел к ней, положил в тарелку гривенник и смущенно пробормотал:

- Девочка, я тебе по ошибке дал не ту бумажку. Верни мне ее, пожалуйста. Это очень важная записка.

Девочка рассмеялась:

- Какая записка? А почему у тебя шрам на лбу?

- Это тебя не касается, - сухо ответил Миша. - Это мне белогвардейцы сделали. Верни мне записку.

- Ты, наверное, драчун.

- Отдай мне записку, - мрачно повторил Миша.

- Я не видела твоей записки!.. Может быть, она у Буша... Подожди немного.

Она закончила обход зрителей и, передавая деньги бритому, что-то сказала ему. Он раздраженно отмахнулся, но девочка настаивала, даже топнула ногой в атласной туфельке. Тогда бритый опустил руку в парусиновый мешочек, хмурясь и бурча, долго копошился там и наконец вытащил сложенный вчетверо листок, тот самый, что дал Мише Журбин. Миша схватил его и побежал к себе во двор. Девочка смотрела ему вслед и смеялась. И Мише показалось, что ослик тоже мотнул головой и насмешливо оскалил длинные желтые зубы.

22. КИНО "АРС"

На белом бланке карандашом было написано:

"Товарищ Сахаров! Инициативу ребят надо поддержать. Работа с детьми - дело важное, для клуба особенно. Прошу вас обязательно помочь детям нашего дома в организации драмкружка.

Журбин." - Все в порядке, - сказал Шура. - Я так и знал, что Журбин поможет. Завтра соберем организационное собрание, а пока всего хорошего... Тороплюсь на совещание...

- Ох и строит он из себя! - сказал Генка, когда Шура ушел. - Так его и ждут на совещании. Отлупить бы его как следует, чтобы не задавался!

Миша, Генка и Слава сидели на каменных ступеньках выходного подъезда кино "Аре". Вечер погрузил все предметы в серую мглу, только в середине двора чернела чугунная крышка пожарного колодца.

Бренчала гитара. Слышался громкий женский смех. Арбат шумел последними вечерними звуками, торопливыми и затихающими.

- Знаете, ребята, - сказал Генка, - в кино можно ходить бесплатно.

- Это мы знаем, - целый день рекламу таскать... Очень интересно!

- Если бы иметь такую тележку, как у акробатов! - Генка причмокнул губами. - Вот на ней бы рекламу возить... Это да!

- Правильно, - подхватил Миша. - А тебя вместо ослика.

- Смейтесь, смейтесь, - сказал Генка, - а Борька наймется рекламу таскать и будет бесплатно ходить в кино.

- Борька не наймется, - сказал Миша, - Борька теперь марками спекулирует. Интересно, где он марки достает?

- Я знаю где, - сказал Генка, - на Остоженке, у старика филателиста.

- Да? - удивился Миша. - Я там ни разу его не видел.

- И не увидишь. Он ходит со двора, с черного хода.

- Странно! - удивился Миша. - Что же, он таскает марки, что ли? Он ведь их по дешевке продает...

- Уж этого я не знаю, - сказал Генка, - только ходит он туда. Я сам видел.

- Ну ладно, - сказал Миша. - Вот что: Журбин рассказал мне про этих самых ребят с Красной Пресни. Они называются "юные пионеры".

- А что они делают? - спросил Генка.

- Как - что? Это же детская коммунистическая организация. Понимаешь? Коммунистическая. Значит, они коммунисты. У них все по-военному.

- И винтовки есть? - спросил Генка.

- А как же! Это, знаешь, какие ребята? Будь здоров! Журбин так сказал: "Занимайтесь своим кружком, посещайте клуб, а там и пионерами станете".

- Так и сказал?

- Так и сказал.

- А где этот отряд? - спросил Слава.

- При типографии, в Краснопресненском районе.

- Хорошо б пойти посмотреть! - сказал Слава.

- Не мешает, - согласился Миша. - Только надо узнать точный адрес.

Мальчики замолчали. Через открытые двери кино виднелись черные ряды зрителей, над которыми клубился светлый луч киноаппарата.

Мимо ребят прошла Алла Сергеевна, Славина мать, красивая, нарядная женщина. Увидев ее, Слава поднялся.

- Слава, - сказала она, натягивая на руки перчатки, - пора домой.

- Я скоро пойду.

- Даша даст тебе поужинать, и ложись спать.

Она ушла, оставив после себя запах духов.

- Мама ушла на концерт, - сказал Слава. - Пошли в кино! Сегодня "Красные дьяволята", вторая серия.

- А деньги?

Слава замялся:

- У меня есть два рубля на ноты.

- Где ты сейчас купишь ноты? Все магазины уже закрыты! - воскликнул Генка.

- Но я могу завтра купить, - резонно ответил Слава.

- Завтра будет видно. Никогда ничего не надо откладывать на завтра. Раз можно сегодня идти в кино, значит, надо идти.

В тесном фойе толпились демобилизованные в кепках и военных шинелях, работницы в платочках, парни в косоворотках, пиджаках и брюках, выпущенных на сапоги.

На стенах вперемежку с ветхими афишами и портретами знаменитых киноактеров висели плакаты. Красноармеец в буденовке устремлял на каждого указательный палец: "А ты не дезертир?" В "Окнах РОСТА" под квадратами рисунков краснели строчки стихов Маяковского. Над буфетом с засохшими пирожными и ландрином было натянуто полотнище: "Все на борьбу с детской беспризорностью!" Раздался звонок.

Публика заторопилась в зрительный зал, спеша занять лучшие места. Погас свет. Киноаппарат начал яростно стрекотать. Разнесся монотонный аккомпанемент разбитого рояля. Зрители теснились на узких скамейках, шептались, грызли подсолнухи, курили, пряча папиросы в рукав... Картина кончилась. Мальчики вышли на улицу, но мыслями они были там, с "красными дьяволятами", с их удивительными приключениями. Вот это настоящие комсомольцы! Эх, жалко, что он, Миша, был в Ревске еще маленьким! Теперь-то он знает, как разделаться с Никитским...

Кончился первый день каникул. Пора домой. На улице совсем темно. Только освещенный вход "Арса" большим светляком дрожит на тротуаре. За железными сетками тускнеют фотографии, оборванные полотнища афиш бьются о двери.

23. ДРАМКРУЖОК

На следующий день, придя во двор, Миша увидел дворника дядю Василия, выходящего с черного хода с молотком и гвоздями в руках.

Миша заглянул туда и увидел, что проем, ведущий в подвал, заколочен толстыми досками. Вот так штука! Теряясь в догадках, он вернулся во двор. Дядя Василий поливал асфальт из толстой брезентовой кишки.

- Дядя Василий, дай я полью! - попросил Миша.

- Много вас тут, поливальщиков! Баловство одно. - Дворник был не в духе.

Миша осторожно спросил:

- Что это ты, дядя Василий, плотничать вздумал?

Дворник тряхнул кишкой и обдал струей воды окна второго этажа.

- Филин, вишь, за свой склад беспокоится, а ты заколачивай. Из подвала к нему могут жулики залезть, а ты заколачивай. В складе одно железо, а ты, обратно, заколачивай. Баловство одно!

Вот оно что! Филин велел забить ход в подвал. Тут что-то есть. Недаром Борька не пускал его вчера в подземный ход... Это все не зря!

Борька торговал у подъезда папиросами. Миша подошел к нему:

- Ну, пойдем в подвал?

Борька осклабился:

- Ход-то заколотили.

- Кто велел?

Борька шмыгнул носом:

- Известно кто: управдом велел.

- Почему он велел? - допытывался Миша.

- "Почему"... "Зачем"... - передразнил его Борька. - Чтобы мертвецы не убежали, вот зачем... - И, отбежав в сторону крикнул: - И чтобы дурачки вроде тебя по подвалу не шатались!

Миша погнался за ним, но Борька юркнул в склад. Миша пригрозил ему кулаком и направился в клуб.

Записка Журбина подействовала. Митя Сахаров отвел ребятам место, но предупредил, что не даст им ни копейки.

- Основной принцип искусства, - сказал он, - самоокупаемость. Привыкайте работать без дотации. - И наговорил еще много других непонятных слов.

Шурка-большой проводил испытания поступающим в драмкружок. Он заставлял их декламировать стихотворение Пушкина "Пророк". Все декламировали не так, как следовало, и Шура сам показывал, как это надо делать. При словах "И вырвал грешный мой язык" - он корчил зверскую физиономию и делал отчаянный жест, будто вырывает свой язык и выбрасывает его на лестницу. У него это здорово получалось! Маленький Вовка Баранов, по прозвищу "Бяшка", потом все время глядел ему в рот, высматривая, есть там язык или нет. После испытаний начали выбирать пьесу.

- "Иванов Павел", - предложил Слава.

- Надоело, надоело! - отмахнулся Шура. - Избитая, мещанская пьеса. - И, гримасничая, продекламировал:

Царь персидский - грозный Кир В бегстве свой порвал мундир...

Знаем мы этого Кира!.. Не пойдет.

После долгих споров остановились на пьесе в стихах под названием "Кулак и батрак"; о мальчике Ване - батраке кулака Пахома.

Шура взялся играть кулака, Генка - мальчика Ваню, бабушку - Зина Круглова, толстая смешливая девочка из первого подъезда.

Миша не принимал участия в испытаниях. Подперев подбородок кулаком, сидел он за шахматным столиком и думал о подвале.

Борька нарочно его обманул. Он сказал отцу, и Филин велел заколотить ход в подвал.

Что же угрожает складу, где хранятся старые, негодные станки и части к ним? Эти части валяются во дворе без всякой охраны. Кому они нужны? Кто полезет туда, особенно через подвал, где нужно ползти на четвереньках?

А может быть, филин - это тот самый Филин, о котором говорил ему Полевой? Миша вспомнил его узкое, точно сплюснутое с боков, лицо и маленькие, щупающие глазки. Как-то раз, зимой, он приходил к ним, дал маме крошечный мешочек серой муки и взял за это папин костюм, темно-синий костюм с жилетом, почти неношенный. Он все высматривал, что бы ему еще выменять. Его маленькие глазки шарили по комнате. Когда мама сказала, что ей жалко отдавать костюм, потому что это последняя память о папе, Филин сказал: "Вы что же, эту память с маслом собираетесь кушать?" Мама тогда вздохнула и ничего ему не ответила.

Нужно обязательно выяснить, в чем тут дело. Пусть Борька не думает, что так легко его провел.

Миша внимательным взглядом обвел клуб.

А нельзя ли попасть в подвал отсюда?

Ведь клуб тоже находился в подвале, правда, под другим корпусом, но это не важно: подвалы как-то, наверно, соединяются.

Миша обошел клуб, тщательно исследовал его стены, оттягивал плакаты, диаграммы, залезал за шкафы, но ничего не находил. За кулисами в полумраке виднелись прислоненные к стене декорации: фанерные березки с черно-белыми стволами, изба с резными окошками, комната с часами и видом на реку.

Миша раздвинул декорации, собираясь пробраться к стене, как вдруг из-за кулис появился товарищ Митя Сахаров:

- Поляков? Что ты здесь делаешь?

- Гривенник затерялся, Дмитрий Иванович, никак найти не могу.

- Что за гривенник?

- Гривенник, понимаете, такой круглый гривенник, - бормотал Миша, но глаза его неотступно смотрели в одну точку.

За щитом с помещичьим, в белых колоннах домом виднелась железная дверь. Миша смотрел на нее и бормотал:

- Понимаете, такой серебряный двугривенный...

- М-да... Что за чепуха! То гривенник, то двугривенный... Ты что, с ума сошел?

- Нет, - Миша все смотрел на дверь, - был у меня гривенник, а затерялся двугривенный. Что тут непонятного?

- Очень непонятно, - пожал плечами Митя Сахаров. - Во всяком случае, ищи скорей свой гривенный-двугривенный и убирайся отсюда.

Растопыренной ладонью Митя Сахаров откинул назад волосы и удалился.

24. ПОДВАЛ

Миша, Генка и Слава сидели на берегу Москвы-реки, у Дорогомиловского моста, возле вновь построенной водной станции.

Миша убеждал друзей идти с ним разыскивать подземный ход.

Вечерело. Хлопья редкого тумана, как плохо надутые серые мячи, скользили по реке. На мосту грохотали трамваи, торопились далекие прохожие, пробегали маленькие автомобили.

- Мертвецы, гробы - это басни, - говорил Миша. - Станет Филин заботиться о мертвецах! Все это выдумки, хочет отпугнуть нас от подвала. Там или подземный ход, или они что-то прячут.

- Не говори, Миша, - вздохнул Генка, - есть такие мертвецы, что никак не могут успокоиться. Залезешь в подвал, а они на тебя ка-ак навалятся.

- Мертвецов там, конечно, нет, - сказал Слава, - но зачем нам все это? Ну, прячет там что-нибудь Филин, известный спекулянт.

- А если это действительно подземный ход под всей Москвой?

- Мы его все равно не найдем, - возразил Слава, - плана у нас нет.

- Ладно! - Миша встал. - Вы просто дрейфите. Зря я вам рассказал. Без вас обойдусь.

- Я не отказываюсь, - замотал головой Генка. - Я только сказал о мертвецах. Это Славка отказывается, а я, пожалуйста, в любое время.

- Когда я отказывался? - Слава покраснел. - Я только сказал, что с планом было бы лучше. Разве это не так?

На ближайшую репетицию друзья явились в клуб раньше всех.

Репетиции детского кружка проходили от двух до четырех часов дня. Потом тетя Елизавета, уборщица, запирала клуб до пяти, когда уже собирались взрослые.

В этот промежуток времени, от четырех до пяти, и нужно проникнуть в подвал.

Миша и Слава спрятались за кулисы. Генка поджидал остальных актеров. Вскоре они явились и начали репетировать. Сидя за кулисами, Миша и Слава слышали их голоса.

Шура-кулак уговаривал Генку-Ваню: "Ваня, тебя я крестил", - на что Генка-Ваня высокомерно отвечал: "Я вас об этом совсем не просил". И они спорили о том, как в это время Генка должен стоять: лицом к публике и спиной к Шуре или, наоборот, лицом к Шуре, а спиной к публике. Вообще они больше спорили, чем репетировали. Шура грозился все бросить, Генка препирался с ним, Зина Круглова все время хохотала - такая она смешливая девочка.

Наконец репетиция кончилась.

Генка незаметно присоединился к Мише и Славе, остальные ребята ушли; тетя Елизавета закрыла клуб.

Мальчики остались одни перед массивной железной дверью.

Припасенными клещами они отогнули гвозди и потянули дверь. Заскрипев на ржавых петлях, она отворилась.

Мальчиков обдало сырым, спертым воздухом.

Миша зажег электрический фонарик.

Они вступили в подземелье.

Фонарик светил едва-едва. Нужно было вплотную приблизить его к стене, чтобы увидеть ее серую неровную поверхность.

Помещения, образованные фундаментом дома, были пусты, только в одном из них мальчики увидели два больших котла. Это была заброшенная котельная. На полу валялись обрезки труб, куски затвердевшей извести, кирпич, каменный уголь, ящики с засохшим цементным раствором.

Фонарик быстро слабел и вскоре погас. Мальчики двигались в темноте, нащупывая руками повороты. Иногда им казалось, что они кружат на одном месте, но Миша упорно продвигался вперед, и Генка со Славой не отставали от него.

Блеснула полоска света. Вот и заколоченный вход. Свет пробивался между досками. В щели виднелась узкая лестница черного хода с высокими ступеньками и железными перилами.

Мальчики пошли дальше, по-прежнему держась правой стороны. Проход суживался. Миша ощупал потолок. Вот железная труба. Он прислушался: над ним тихо журчала вода. Миша присел на корточки, зажег спичку. Внизу тянулся узкий проход, тот самый, в который он упал, испугавшись внезапного шороха.

Мальчики поползли по этому проходу. Когда он кончился, Миша поднялся и пошарил над собой рукой. Высоко! Он зажег спичку.

Они увидели большое квадратное помещение с низким потолком.

- Ребята, - прошептал вдруг Генка, - гробы...

Мальчики замерли. Спичка погасла. В темноте им послышались какие-то звуки, шорох, глухие замогильные голоса.

Ребята стояли оцепенев.

Вдруг над ними что-то заскрипело, блеснула, все расширяясь, полоса света, раздались шаги.

Мальчики бросились в проход и спрятались там, затаив дыхание.

В потолке открылся люк. Из него вынырнула лестница. По ней в подвал осторожно спустились два человека. Сверху им кто-то подавал ящики. Они устанавливали их рядом с теми, которые мальчики со страху приняли за гробы.

Затем в подвал спустился третий человек. Сходя с лестницы, он оступился и выругался. Этот голос показался Мише знакомым.

Человек обошел помещение, осмотрел ящики, потом потянул носом воздух:

- Кто здесь жег спички?

Мальчики обмерли.

- Это вам показалось, Сергей Иваныч, - ответил ему один из мужчин.

Это был голос Филина.

- Мне никогда ничего не кажется, запомните это, Филин. - Высокий подошел к проходу и стоял теперь совсем рядом с мальчиками. Но он стоял спиной к ним, и лица его не было видно. - Завалили проход?

- Так точно, - торопливо ответил Филин, - дверь заколотили, а проход завалили.

И соврал: проход вовсе не был завален.

Потом все трое поднялись наверх и втащили за собой лестницу.

Люк закрылся, погрузив помещение в темноту.

Мальчики выбрались из подвала, пробежали по клубу и выскочили на улицу.

25. ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ

Только что прошел короткий летний дождь. Блестели булыжники мостовой, стекла витрин, серые верха пролеток, черный шелк зонтиков. Вдоль тротуаров, стекая в решетчатые колодцы, бежали мутные ручьи. Девушки с туфлями в руках шлепали по лужам. Прошли сезонники с мешками в виде капюшонов на голове. Из оторванной водосточной трубы лила вода. Она ударялась в стену и рикошетом попадала на прохожих, в испуге отскакивавших в сторону. И над всем этим веселое солнце, играя, разгоняло мохнатые, неуклюжие тучи.

- Что же ты, Геннастый, страху напустил? - сказал Миша. - Гробы ему все мерещатся!

- А вы не испугались? - оправдывался Генка. - Сами испугались не знаю как, а на меня сваливают!

Он помолчал, потом сказал:

- Я знаю, что в ящиках.

- Что?

- Нитки. Теперь все спекулянты нитками торгуют. Самый выгодный товар.

А Мише все слышался резкий, так странно знакомый голос. Кто это мог быть? Его зовут Сергеем Иванычем...

Полевого тоже так звали, но ведь это не Полевой...

Просто совпадение.

Мальчики стояли возле кино "Аре". Миша следил за воротами склада. Генка и Слава рассматривали висевшие за сеткой кадры картины "Голод... голод... голод...". Это был фильм о голоде в Поволжье.

Мимо них прошел Юра. Сын доктора "Ухо, горло, нос". Раньше Юра был скаутом. Теперь скаутских отрядов не существовало, Юра форму не носил, но его по-прежнему называли "Юрка-скаут". Он шел с двумя товарищами и держал в руке скаутский посох.

- Эй, вы, скаутенки! - Генка схватил Юрин посох. - Отдай палку!

Генка потянул посох к себе, Юра с товарищами - к себе. Генка был один против троих. Он оглянулся на друзей: что это они его не выручают? Но Миша коротко приказал:

- Брось, - и продолжал смотреть в сторону филинского склада.

Как это "брось"? Уступить скаутам? Этим буржуйским подлипалам? Они стоят за какого-то английского генерала. Сейчас он им покажет английского генерала! Генка изо всех сил потянул посох к себе.

- Брось, я тебе говорю! - снова сказал Миша.

Генка отпустил посох, и тяжело дыша от напряжения, прошептал:

- Ладно, я вам еще покажу.

- Покажи! - высокомерно усмехнулся Юра. - Испугались тебя!

Юра со своими товарищами удалился. Генка с удивлением смотрел на Мишу, но Миша не обращал внимания ни на Генку, ни на Юру.

В подворотне появился высокий, худощавый человек в сапогах и белой кавказской рубахе, подпоясанной черным ремешком с серебряным набором. Он остановился и закурил, поднеся к папиросе спичку и прикрывая ее от ветра ладонями. Ладони закрыли его лицо; из-за них внимательный взгляд скользнул по улице. Человек бросил спичку на тротуар и пошел к Арбатской площади. Миша - за ним, но высокий, пересекая улицу, неожиданно вскочил на ходу в трамвай.

Охваченный смутной тревогой, бродил Миша по вечерним московским улицам.

Пламенеющий закат зажег золотые костры на куполах церквей. Летний вечер знойно дышал расплавленным асфальтом тротуаров и пылью булыжных мостовых. Беззаботные дети играли на зеленых бульварах. Старые женщины сидели на скамейках.

"Что это за человек? Почему его голос показался таким знакомым? - думал Миша. - Что прячет Филин в подвале? А может быть, тут ничего и нет? Просто склад в подвале. И что голос знакомый, только показалось... А вдруг... Нет, не может быть! Неужели это Никитский? Нет! Он не похож на него. Где чуб? Нет, это не Никитский! И зовут его Сергей Иваныч... Разве стал бы Никитский так свободно разгуливать по Москве?" Миша миновал Воздвиженку и оказался на Моховой.

Вдоль университетской ограды расположили свои ларьки букинисты. Открытые книги лежали на каменном цоколе, буквы чернели на пожелтевших листах, золотились на тисненых переплетах. Пожилые мужчины, худые, сутулые, в очках и помятых шляпах, стояли на тротуаре, уткнув носы в страницы. Из университетских ворот выходили студенты, рабфаковцы в косоворотках, кожаных куртках, с обтрепанными портфелями.

На углу Большой Никитской дорогу Мише преградили колонны демонстрантов. Рабочие Красной Пресни шли к Дому Союзов, где в Колонном зале происходил суд над правыми эсерами.

С Лубянской и Красной площадей шли тоже колонны. Шли рабочие Сокольников, Замоскворечья, рабочие "Гужона", "Бромлея", "Михельсона"... Шумели комсомольцы. С импровизированных трибун выступали ораторы. Они говорили, что капиталисты Англии и Америки руками эсеров хотели задушить Советскую Республику. Им не удалось этого сделать в открытом бою, интервенция провалилась, и теперь они организуют заговоры.

"А может быть, Никитский не удрал за границу, - думал Миша. - Может быть, он скрывается у Филина, загримировался, переменил фамилию... Может быть, в этом складе они прячут оружие для своей белогвардейской шайки".

Конечно, Полевой предупреждал, чтобы Миша остерегался. Но тогда он был маленький, а теперь он во всем разбирается. Разве он имеет право ждать, пока придет Полевой? А если действительно заговор и оружие? Нет, ждать нельзя.

Миша очутился у входа в Дом Союзов. Два красноармейца проверяли пропуска. Миша попытался прошмыгнуть в дверь, но крепкая рука ухватила его за плечо:

- Пропуск?

Миша отошел в сторону. Подумаешь, охрана! Стоят тут и не знают, какой страшный заговор, может быть, он скоро раскроет.

26. ВОЗДУШНАЯ ДОРОГА

Часто бродил теперь Миша возле склада Филина. Один раз даже зашел туда, но Филин прогнал его. Миша стал наблюдать за воротами склада издалека. Стоял в подъезде кино, у закусочной с зелено-желтой вывеской, перед булочной, но тот высокий человек в белой кавказской рубахе больше не появлялся. Однажды Миша снова залез в подвал, но к складу Филина он уже пробраться не смог - проход был завален.

Репетиции подходили к концу, приближался день спектакля, и Шура настойчиво требовал реквизит.

- Раз ты администратор, - говорил он Мише, - то должен заботиться. Декорации мы сами сделаем, а чем наводить грим? Дальше: парики, кадило... Все это ты должен достать. Я загружен творческой работой и не могу отвлекаться на хозяйственные дела.

Митя Сахаров денег не давал. Тогда Миша решил организовать лотерею. Для выигрыша он пожертвовал свое собрание сочинений Н.В.Гоголя в одном томе. Жалко было расставаться с Гоголем, но что делать! Не срывать же спектакль.

Сто лотерейных билетов, по тридцать копеек каждый, были быстро распроданы. Только Борька не купил билета, пытался сорвать лотерею, кричал, что выигрыш обязательно падет на Мишин билет и Миша деньги прикарманит. Ему за это несколько раз здорово попадало и от Миши и от Генки, но он не унимался.

Борька дружил теперь с Юркой-скаутом. И для того чтобы отвлечь ребят от драмкружка, Юра с Борькой устроили воздушную дорогу. Она состояла из металлического троса, протянутого над задним двором с угла на угол. Один конец троса был прикреплен к пожарной лестнице на высоте второго этажа, другой - к дереву на высоте первого. По тросу двигалась на ролике веревочная петля. "Пассажир" усаживался в петлю, отталкивался от лестницы и вихрем пролетал над задним двором. Длинной веревкой петля оттягивалась назад.

Первым прокатился Борька, за ним - Юра, - потом - другие мальчики.

Эта затея привлекла всеобщее внимание. Пришли ребята из соседних домов. Из окон смотрели любопытные жильцы. Дворник Василий долго стоял, опершись на метлу, и, пробормотав: "Баловство одно!" - ушел.

Вдруг Борька остановил дорогу и, пошептавшись с Юркой, объявил, что бесплатное катание кончилось. Теперь за каждый раз нужно платить пять копеек.

- А у кого нет, - добавил он, - сдавай Мишке билеты и получай обратно деньги. На кой вам лотерея? Все равно ничего не выиграете.

Первым к Мише подошел Егорка-голубятник, за ним - Васька-губан.

Они протянули Мише билеты и потребовали обратно деньги. Но Генка заслонил собой Мишку и, подражая продавцу из булочной, слащавым голосом произнес:

- Граждане, извиняюсь. Проданный товар обратно не принимается. Деньги проверять, не отходя от кассы.

Поднялся страшный шум. Борька кричал, что это грабеж и обираловка. Егорка и Васька требовали вернуть им деньги. Юра стоял в стороне и ехидно улыбался.

Миша отстранил Генку, спокойно оглядел кричащих ребят и вынул лотерейные деньги. Все замолчали.

Миша пересчитал деньги, ровно тридцать рублей, положил на ступеньки черного хода, придавил камнем, чтобы не унесло ветром, и сказал:

- Мне эти деньги не нужны. Можете взять их обратно. Только вы подумайте: почему Юра и Борька хотят сорвать наш спектакль? Ведь Юра ходил в скаутский клуб, а скауты стоят за буржуев, и они не хотят, чтобы мы имели свой клуб. О Борьке и говорить нечего. Теперь, у кого нет совести, пусть сам возьмет свои деньги и рядом положит свой билет.

Он сел на батарею и отвернулся. Но никто не подошел за деньгами. Все сконфуженно переминались. Каждый делал вид, что он и не думал возвращать свой билет.

Тем временем Генка влез на пожарную лестницу и отвязал воздушную дорогу.

- Слезай, - закричал Борька, - не смей трогать!

Но трос вместе с петлей уже упал на землю.

Генка спрыгнул с лестницы и подошел к Борьке:

- Ты чего разоряешься? Думаешь, мы ничего не знаем? Все знаем: и про подвал, и про ящики!.. Ну, убирайся отсюда!

Борька исподлобья оглядел всех, поднял с земли трос, свернул его и молча пошел со двора.

27. ТАЙНА

- Растрепал!.. - ругал Миша Генку. - Эх ты, звонарь!

- А я ему должен молчать? - оправдывался Генка. - Он будет спектакль срывать, а я ему должен молчать?

...Квартира у Славы большая, светлая. На полу - ковры. Над столом - красивый абажур. На диване - маленькие пестрые подушки. Генка сидел на круглом вращающемся стуле перед пианино и делал вид, что рассматривает обложки нотных тетрадей. Он чувствовал себя виноватым и, чтоб скрыть это, болтал без умолку.

- "Паганини"... - прочитал он. - Что это за Паганини такой?

- Знаменитый скрипач, - объяснил Слава. - Ему враги перед концертом оборвали струны на скрипке, но он сыграл на одной струне, и никто этого не заметил.

- Подумаешь! - сказал Генка. - У отца на паровозе ездил кочегар Панфилов. Так он на бутылках играл что хочешь. Попробовал бы твой Паганини на бутылке сыграть.

- Что с тобой говорить! - рассердился Слава. - Ты в музыке ничего не понимаешь.

- Разве мне разговаривать запрещено? - Оттолкнувшись от пианино, Генка сделал несколько оборотов на стуле.

- Нужно думать, что говоришь, - мрачно произнес Миша. - Если бы ты думал, то не разболтал бы Борьке о ящиках.

- Тем более, что ничего в этих ящиках нет, - вставил Слава.

- Нет, есть, - возразил Генка, - там нитки. Теперь все спекулянты нитками торгуют.

- Болтаешь, чего не знаешь! - сказал Миша. - Там другое.

- Что?

- Так я тебе и сказал! Чтоб ты снова раззвонил!

- Ей-богу! - Генка приложил руку к груди. - Чтоб мне не встать с этого места! Чтоб...

- Хоть до утра божись, - перебил его Миша. - Ты звонарем был, звонарем и останешься.

- Но ведь я не разболтал, - сказал Слава, - мне ты можешь рассказать?

- Ничего я вам не скажу. Вам нельзя доверить серьезное дело.

Некоторое время мальчики сидели молча, дуясь друг на друга, потом Слава сказал:

- Все же нечестно скрывать. Мы все трое лазили в подвал - между нами не должно быть секретов.

- Я разве знал? - заговорил Генка. - Я думал: ящики, ну и ящики... Сам что-то скрывает, а другие виноваты.

Миша молчал Конечно, он не совсем прав. Надо было поделиться с ребятами своими догадками. Но... как же тогда кортик? И о кортике рассказать? Конечно, они ребята надежные, не выдадут... Но рассказать о кортике!..

Он проворчал:

- Когда у человека есть голова на плечах, то он должен сам мозгами шевелить.

Генка почувствовал в его словах примирение и начал энергично оправдываться:

- Но ты пойми, Миша, откуда я мог знать? Разве я думал, что ты от нас что-то скрываешь? Ведь я от тебя ничего не скрываю.

- Поскольку у тебя есть от нас секреты... - обиженным голосом заговорил Слава.

- Ладно, - перебил его Миша, - я вам расскажу, но имейте в виду: это тайна. Эту тайну мне доверил не кто-нибудь. Мне ее доверил... - Он смотрел в напряженные от любопытства лица ребят. - Мне ее доверил Полевой. Вот кто мне ее доверил!

У Генки округлились глаза. Слава тоже внимательно смотрел на Мишу - он знал и о Полевом и о Никитском.

- Так вот, - продолжал Миша, - прежде всего дайте честное слово, что никогда никому ничего не разболтаете.

- Даю честное слово благородного человека? - Генка ударил себя в грудь кулаком.

- Клянусь своей честью! - сказал Слава.

Миша открыл дверь, осмотрел коридор, потом плотно прикрыл ее, внимательным взглядом обвел комнату, заглянул под диван и, показав пальцем на спальню, шепотом спросил:

- Там никого нет?

- Никого, - также шепотом ответил Слава.

- Так вот, знайте, - Миша еще раз таинственно огляделся, - знайте: у Никитского есть помощник и его фамилия - Филин! Вот!

Генка вцепился руками в стул и открыл рот. Слава мигал, точно ему насыпали в глаза песок. Налюбовавшись произведенным впечатлением, Миша продолжал:

- И мне кажется, что тот высокий, который был в подвале, а потом вышел... Помните, в кавказской рубахе? Это и есть Никитский!

Генка чуть не упал со стула. Слава тоже растерянно смотрел на Мишу.

- Это серьезно? - едва мог он произнести.

Миша пожал плечами:

- Буду я шутить такими вещами? Не до шуток. Я его по голосу узнал... Правда, лица я его не видел, но уж факт - загримировался.

- Немедленно сообщить в милицию, - сказал Слава.

- Нельзя, нужно все как следует выяснить, - уклончиво ответил Миша.

- Чего тут выяснять! - возразил Слава. - Пусть даже ты не совсем уверен, что это Никитский, но ведь Филин тот...

Положение становилось критическим. Славка такой дотошный! Сейчас начнет рассуждать, а ведь неизвестно - тот это Филин или не тот.

Миша встал:

- Я вам еще не все рассказал. Пошли ко мне.

Проходя по двору, Генка подозрительно оглядывался по сторонам. Ему казалось, что сейчас здесь появится Никитский...

28. ШИФР

Дома Миша закрыл дверь на крючок, сдвинул занавески. Потом вытащил из шкафа сверток и положил на стол.

- Теперь смотрите, - таинственно прошептал он и развернул сверток... В Мишиных руках блеснул кортик.

- Кортик... - прошептал Генка.

Миша поднял палец.

- Тихо! Смотрите, - он показал три клейма на клинке, - волк, скорпион, лилия... Видите? Так. А теперь самое главное... - Он вывернул рукоятку, вынул пластинку и растянул ее на столе.

- Шифр, - прошептал Слава и вопросительно посмотрел на Мишу.

- Да, - подтвердил Миша, - шифр, а ключ к этому шифру в ножнах, понятно? А ножны эти... у Никитского... Вот! А теперь слушайте...

Понизив голос, вращая глазами и жестикулируя, Миша рассказал о линкоре "Императрица Мария", о его гибели, об убийстве офицера по имени Владимир.

Мальчики сидели молча, потрясенные этой загадочной историей. В комнате совсем уже стемнело. В коридоре тишина, точно вымерли все. Только глухо заурчит иногда вода в водопроводе да раздастся на лестнице протяжный тоскливый крик бездомной кошки. В окружающем мраке мальчикам чудились неведомые корабли, дальние необитаемые земли. Они ощущали холод морских пучин, прикосновение морских чудовищ...

Миша встал и повернул выключатель. Маленькая лампочка вспыхнула и осветила взволнованные лица Славы и Генки, стол, покрытый белой скатертью, и на ней блестящий стальной клинок кортика с бронзовой змейкой, извивающейся вокруг побуревшей рукоятки.

- Что же это может быть? - прервал молчание Слава.

- Трудно сказать. - Миша пожал плечами. - Полевой тоже не знал, в чем дело, да и Никитский вряд ли знает. Ведь он ищет кортик, чтобы расшифровать пластинку. Значит, для него это тоже тайна.

- Все ясно, - вмешался Генка, - Никитский ищет клад. А в кортике указано, где этот клад находится. Ох и деньжищ там, должно быть!

- Клады бывают только в романах, - возразил Миша, - специально для бездельников. Сидит такой бездельник, работать ему неохота, вот он и мечтает найти клад.

- Конечно, никакого клада нет, - сказал Слава, - ведь из-за этого кортика Никитский, убил человека. Разве ты, например, Генка, убил бы из-за денег человека?

- Сравнил! То я, а то Никитский. Я б, конечно, не убил, а для Никитского это раз плюнуть.

- Может быть, здесь кроется военная тайна, - сказал Слава. - Ведь это произошло во время войны, на военном корабле.

- Я уж думал об этом, - сказал Миша. - Зачем Никитский искал кортик в двадцать первом году? Ведь война кончилась.

- Любой шифр можно расшифровать без ключа, - продолжал Слава. - У Эдгара По...

- Знаем, знаем! - перебил его Миша. - "Золотой жук". Здесь совсем другое. Смотрите... (Все наклонились к пластинке). Видите? Тут только три вида знаков: точки, черточки и кружки. Если знак - это буква, то выходит, что здесь всего три буквы. Видите? Эти знаки написаны столбиками.

- Может быть, каждый столбик - это буква, - сказал Слава.

- И об этом я думал, - ответил Миша, - но здесь большинство столбиков с пятью знаками. Посчитайте! Ровно семьдесят столбиков, из них сорок с пятью знаками. Не может ведь одна буква повторяться сорок раз из семидесяти.

- Нечего разводить философию, - сказал Генка, - надо искать ножны. Тем более - Никитский здесь.

- Еще неизвестно: Никитский это или не Никитский, - возразил Слава.

- Все равно, - упорствовал Генка, - это Никитский. Ведь Филин здесь, а он с Никитским в одной шайке... Правда, Миша?

- Я еще не знаю, тот это Филин или не тот... - признался Миша.

- Как н-не знаешь? - остолбенели мальчики.

- Так... Мне Полевой назвал только фамилию - Филин. А тот ли это Филин? Мало ли Филиных! Я думаю, что тот самый.

- Да... - протянул Слава, - получается уравнение с двумя неизвестными.

- Тот Филин, определенно, - сказал Генка, - по роже видно - бандит.

- Рожа не доказательство, - возразил Слава.

- Будем рассуждать по порядку, - сказал Миша. - Во-первых, Филин. Фамилия уже сходится. Подозрительный он человек или нет? Подозрительный, спекулянт и вообще... Во-вторых, темными делами они занимаются? Занимаются. Склад в подвале, ящики, дверь заколотили, завалили проход... В-третьих, тот высокий - подозрительный человек или нет? Подозрительный. Видали, как он осматривал улицу, закрывал лицо? И голос мне его знаком. Допустим даже, что это не Никитский. Но ведь факт, что шайка. Может быть, белогвардейцы. Разве мы имеем право сидеть сложа руки? Нет! Наша обязанность раскрыть эту шайку...

- Точно, - подтвердил Генка, - шайку накрыть, ножны отобрать, клад разделить на троих поровну.

- Погоди ты со своим кладом, - рассердился Миша, - не перебивай! Теперь так. Мы, конечно, можем заявить в милицию, но... вдруг там ничего нет? Что тогда? Нас засмеют. Надо сначала все выяснить: тот это Филин или не тот, что они прячут в подвале, главное, выследить того, высокого, в белой рубахе, и узнать, кто он такой.

- Тяжелое дело, - проговорил Слава и, заметив насмешливый Генкин взгляд, торопливо добавил: - Банду мы должны, конечно, раскрыть, но надо хорошенько обдумать.

- Конечно, надо обдумать, - согласился Миша. - Будем следить по очереди, чтобы не вызвать подозрения у Филина и у Борьки.

- Вот это здорово! - сказал Генка. - Шайку раскроем!

- Так шайки и раскрываются, - сказал Миша. - Это, знаете, не за кулисами орать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

29. ЭЛЛЕН БУШ

Через несколько дней Миша и Шурка-большой отправились на Смоленский рынок покупать краски для грима. Возле склада Филина прохаживался Генка.

- Ты что здесь торчишь? - спросил Шура. - Пойдем с нами реквизит покупать.

- Некогда. - Генка обменялся с Мишей многозначительным взглядом.

Миша и Шура пришли на рынок. Вдоль рядов двигалась густая толпа. Шныряли беспризорники, хрипели граммофоны, скандалили покупатели часов. Унылые старухи в старомодных шляпках продавали сломанные замки и медные подсвечники.

Вспотевший деревенский парень, видимо, с утра торговал гармошку. Окруженный любителями музыки, он растягивал на ней все одно и то же "Страдание".

Попугай вытаскивал конвертики с предсказанием будущего и описанием прошедшего. Шатались цыганки в развевающихся юбках и ярких платках. Барахолка казалась нескончаемой. Она уходила далеко - на усеянные подсолнечной шелухой дорожки Новинского бульвара, где рабочие городского хозяйства устанавливали первые урны для мусора и огораживали чахлую травку блестящей проволокой.

Мальчики стояли возле старика, торговавшего "всем для театра", как вдруг кто-то тронул Мишу за плечо.

Он обернулся и увидел девочку-акробатку. Она была в обыкновенном платье и вовсе не походила на артистку. Девочка протянула Мише руку:

- Здравствуй!

Мише не понравился ее покровительственный тон, и он холодно ответил:

- Здравствуйте.

- Что ты такой сердитый?

- Обыкновенный.

- Как тебя зовут?

- Миша.

- А меня Эллен.

Миша поднял брови:

- Что за имя Эллен?

- Мой псевдоним Эллен Буш. Все артисты имеют псевдонимы. А настоящее мое имя Елена Фролова.

- А мальчик, что выступал с тобой?

- Мой брат, Игорь.

- А бритый?

- Какой бритый?

- Ваш этот, старший. Хозяин, что ли?

Лена рассмеялась.

- Хозяин? Это мой папа.

- Почему же ты его Бушем называешь?

- Я ведь тебе объяснила: это наш псевдоним.

- Вы все по дворам ходите?

- Нет. Как начнется сезон, будем выступать в цирке. Ты бывал в цирке?

- Конечно, бывал. Но у нас в доме теперь есть свой драмкружок. Вот наш режиссер. - Миша представил Шуру.

Шура важно наклонил голову.

- В воскресенье наш первый спектакль, - продолжал Миша. - Пьеса замечательная! Приходи с братом. После спектакля выступите.

- Хорошо, - сказала Лена, - я передам Бушу. - И, подумав, спросила: - А сколько за выход?

- Что? - не понял Миша.

- Сколько вы нам заплатите за выступление?

- Ты что, с ума сошла? Это спектакль в пользу голодающих Поволжья. Все наши артисты выступают бесплатно.

- Н-не знаю, - Лена с сомнением покатала головой. - Буш, наверное, не согласится.

- Без вас обойдемся! Другие жертвуют, чтобы помочь голодающим, а вы хотите от них себе урвать.

- Не сердись, не сердись! - Лена засмеялась. - Какой ты сердитый? Мы сделаем так: отпросимся с Игорем погулять и придем к вам. Ладно?

- Ладно.

- Только ты, пожалуйста, не сердись.

- Я и не сержусь, - ответил Миша.

Когда Лена ушла, он сказал Шуре:

- Канитель с девчонками!

30. ПОКУПКА РЕКВИЗИТА

Они начали выбирать краски.

- Вот самые подходящие. - Шура вертел в руках коробку с карандашами. - Этот цвет называется "бордо". Бери, Мишка.

Миша опустил руку в карман и в ту же секунду с ужасом почувствовал, что кошелька в кармане нет. Все закружилось перед ним. В толпе мелькнула фигура беспризорника. Миша взвизгнул и бросился вдогонку.

Беспризорник выскочил из рядов, свернул в переулок и бежал, путаясь в длинном рваном пальто. Он юркнул в проходной двор, но Миша не отставал от него и наконец догнал на каком-то пустыре. Он схватил его за пальто и, тяжело дыша, сказал:

- Отдай!

- Не тронь меня, я психический! - дико закричал беспризорник и выкатил белки глаз, страшные на его черном, измазанном сажей лице.

Они сцепились. Беспризорник визжал и кусался. Миша свалил его и, прижимая к земле, шарил по грязным лохмотьям, отыскивая кошелек. Беспризорник отчаянно отбивался. Миша рванул его за рукав. Рукав оторвался, кошелек упал на землю... Страшная злоба овладела Мишей. Сколько он трудился над созданием драмкружка, ходил, клянчил, уговаривал, отдал своего Гоголя! И этот воришка чуть не разрушил все! Ребята могли подумать, что он присвоил деньги. Нет! Надо ему еще наподдать!

Беспризорник лежал на земле ничком. Его грязная худая шея казалась совсем тонкой в широком воротнике мужского пальто. Из оторванного рукава неестественно торчала голая рука, грязная, исцарапанная.

Ладно. Лежачего не бьют... Миша слегка, для порядка, ткнул беспризорника ногой:

- Будешь знать, как воровать.

Беспризорник лежал на земле.

Миша отошел, потом вернулся и мрачно произнес:

- Вставай, довольно притворяться!

Беспризорник сел.

Всхлипывая и вытирая кулаками лицо, пробормотал.

- Справился?.. Да?

- А зачем кошелек взял? Я ведь тебя не трогал.

- Иди к черту!

- Поругайся, поругайся, - сказал Миша, - вот я тебе еще добавлю!

Но злоба прошла, и он знал, что не добавит.

Продолжая всхлипывать, беспризорник поднял оторванный рукав. Пальто его распахнулось, обнажив худенькое, с выступающими ребрами тело. На беспризорнике не было даже рубашки.

- Как же ты его пришьешь? - Миша присел на корточки.

Беспризорник вертел рукав и угрюмо молчал.

- Знаешь что? - сказал Миша. - Пойдем к нам, моя мать зашьет.

Беспризорник недоверчиво посмотрел на него:

- Застукать, хочешь...

- Вот честное слово! Тебя как зовут?

- Михайлой.

- Здорово! - Миша рассмеялся. - Меня тоже Михаилом зовут. Пойдем к нам в клуб.

- Не видал я вашего клуба!

- Пойдем! Тебе девочки в момент рукав пришьют.

- Не видал я ваших девчонок!

- Не хочешь в клуб - пойдем ко мне домой. Пообедаешь у нас.

- Не видал я вашего обеда!

- Пойдем, тебе говорят! - Миша потянул беспризорника за целый рукав. - Вставай!

- Пусти! - закричал беспризорник, но было уже поздно: затрещали нитки - второй рукав очутился у Миши в руках.

- Ну вот, - пробормотал Миша, - говорил тебе: идем сразу.

- А ты собрался с силой? Да, собрался?..

Теперь на пальто у беспризорника вовсе не было рукавов, только торчали голые руки.

- Ладно. - Миша взял оба рукава. - Пошли ко мне! А не пойдешь - не отдам, ходи без рукавов.

31. БЕСПРИЗОРНИК КОРОВИН

"Как встретит нас мама? - думал Миша. - Еще, пожалуй, прогонит. Ладно. Что сделано, то сделано".

Вот и Генка на своем посту.

Он удивленным взглядом проводил Мишу и его оборванного спутника.

Ребята во дворе тоже уставились на них. Миша пересчитал деньги и отдал Славе:

- На! Пусть Шурка сам покупает, мне некогда...

Они пришли домой. Миша втолкнул беспризорника в комнату:

- Мама, этот парнишка с нами пообедает.

Мама молчала.

- Я ему нечаянно рукава оторвал, - добавил Миша. - Его тоже Мишей зовут.

- А фамилия? - спросила мама.

Миша посмотрел на беспризорника. Тот засопел и важно произнес:

- Фамилия наша Коровин.

- Ну что же, - вздохнула мама, - идите хоть умойтесь, товарищ Коровин.

Миша отправился с ним на кухню, но большого желания мыться Коровин не проявил, да и отмыть его не было никакой возможности.

Они постояли перед краном, вернулись в комнату и сели за стол.

На скатерти, там, где Коровин держал локти, появились темные пятна.

Миша ел молча, искоса поглядывал на мать. Она повесила на стол пальто Коровина и пришивала к нему рукава. По хмурому выражению ее лица Миша понял, что после ухода Коровина предстоит неприятный разговор.

После супа мама подала сковородку с жареной картошкой. Миша отодвинул свою тарелку.

- Спасибо, мама, я уже сыт.

- Ешь, - сказала мама, - всем хватит.

Она уже приладила к пальто рукава и теперь пришивала разорванную подкладку.

Коровин кончил есть и положил ложку на стол.

- Ну вот, - сказала мама, расправляя на руках пальто, - шуба готова. - Она протянула ее Коровину: - Не жарко тебе в ней?

Коровин натянул на себя пальто, пробормотал:

- Мы привычные...

- Родные-то у тебя есть?

Коровин молчал.

- Мать, отец, есть кто-нибудь?

Коровин стоял уже у самой двери. Он засопел, но опять ничего не ответил.

"Куда же он пойдет?" - думал Миша.

Не глядя на мать, он спросил:

- Куда же ты теперь пойдешь?

Беспризорник запахнулся в пальто и вышел из комнаты.

Миша пошел проводить его.

- Погоди, здесь темно. - Он открыл входную дверь и пропустил Коровина. - Так заходи, - сказал он на прощание. - Я всегда дома или во дворе.

Беспризорник ничего не ответил и пошел вниз по лестнице.

32. РАЗГОВОР С МАМОЙ

Миша читал. В комнате было тихо. Только жужжала с перерывами швейная машина. Отблески солнца играли на ее металлических частях, на стальном колесе и золотых фирменных эмблемах. Предстоящий разговор, конечно, неприятен, но мама все равно заговорит, и лучше уж поскорей.

- Где ты с ним познакомился? - не оборачиваясь, спросила она наконец.

- На рынке. Деньги у меня украл.

Мама остановила машину и обернулась к Мише:

- Какие деньги?

- Лотерейные. Я тебе рассказывал. Мы с Шурой краски покупали.

- И вернул он тебе деньги?

Миша усмехнулся:

- Еще бы! Я его догнал.

- Так и познакомились?

- Так и познакомились.

Она покачала головой:

- Красивая картина: на улице дерешься с беспризорниками.

- Я его так, прижал немного.

- А зачем ты его сюда привел? Чтобы он и здесь что-нибудь украл?

- Он не украдет.

- Почему ты так думаешь?

- Так думаю.

Снова молчание, равномерный стук машины, потом вопрос:

- Что все-таки побудило тебя привести его сюда?

Миша пожал плечами:

- Я ему оторвал рукава, надо их пришить.

- Да, конечно... - Она снова завертела машину. Белое полотнище ползло на пол и волнами ложилось возле стула.

- Ты недовольна?

- Малоприятное знакомство. И ты чуть было не предложил ему остаться у нас.

- Жалко его.

- Конечно, жалко... - согласилась мама. - Теперь многие берут на воспитание этих ребят, но ты сам понимаешь, я не имею такой возможности.

- Вот увидишь, скоро беспризорность ликвидируют! - сказал Миша. - Знаешь, сколько детдомов организовали!

- Я знаю, но перевоспитать этих детей очень трудно. Они испорчены улицей.

- В Москве есть такой отряд, - сказал Миша, - называется "Отряд юных пионеров". Там ребята все равно как комсомольцы, зажимаются, с беспризорными и вообще, - он сделал не определенный жест, - проводят всякую работу. Мы с Генкой и Славкой решили туда поступить. Это на Пантелеевке. В воскресенье мы туда пойдем.

- На Пантелеевке? - переспросила мама. - Но ведь это очень далеко.

- Что такого! Теперь ведь лето, времени много. А когда нам исполнится четырнадцать лет, мы в комсомол поступим.

Мама обернулась и посмотрела на Мишу:

- Ты уже в комсомол собираешься?

- Не сейчас, конечно, сейчас не примут, а потом...

- Ну вот, - вздохнула мама, - вступишь в комсомол, появится у тебя куча дел, и меня, наверное, совсем забросишь.

- Что ты, мама! Разве я тебя заброшу?

Миша смотрел на мать.

Она склонилась над машиной. Туго закрученный узел ее каштановых волос касался зеленой блестящей кофточки с гладким воротником.

Миша встал, подошел к матери, обнял, прижался щекой к ее волосам.

- Ну что? - Мама опустила руки с шитьем на колени.

- Знаешь, мама, что мне кажется? Только ты честно ответишь: да или нет?

- Хорошо, отвечу.

- Мне кажется, что ты на меня не сердишься...

Мама тихонько засмеялась, разжала его руки и поправила прическу.

- Не сержусь. Но все же не води сюда слишком много беспризорных.

33. ЧЕРНЫЙ ВЕЕР

- Миша-а!

Миша выглянул в окно. Генка" стоял внизу, задрав кверху голову.

- Чего?

- Иди скорей, дело есть! - Генка скосил глаза в сторону филинского склада.

- Чего еще? - нетерпеливо крикнул Миша.

- Иди скорей!.. Понимаешь?

Всякими знаками он показывал, что дело не терпит никакого отлагательства.

Миша спустился во двор. Генка тут же подступил к нему:

- Знаешь, где тот, высокий?

- Где?

- В закусочной.

Ребята выскочили на улицу и подошли к закусочной.

Через широкое мутное стекло виднелись сидящие вокруг мраморных столиков люди. Лепные фигуры на потолке плавали в голубых волнах табачного дыма. В проходах балансировал с подносом в руках маленький официант. Белая пена падала из кружек на его халат. За крайним столиком сидел Филин.

- Где же высокий? - спросил Миша.

- Только что здесь был, - недоумевал Генка, - сидел с Филиным... Куда он делся?..

- Хорошо, - быстро проговорил Миша, - далеко он не ушел. Ты иди налево, к Смоленской, а я направо, к Арбатской.

Миша быстро пошел к Арбатской площади, внимательно всматриваясь в пешеходов. В конце Никольского переулка мелькнула фигура человека в белой рубахе, свернувшего за угол церкви Успения на Могильцах. Миша добежал до церкви, остановился, огляделся по сторонам.

Высокий шел по Мертвому переулку. Миша последовал за ним. Высокий пересек Пречистенку и пошел по Всеволожскому переулку. Миша нагнал его у самой Остоженки, проходивший трамвай отделил его от Миши. Когда трамвай прошел, высокого на улице уже не было.

Куда он скрылся? Миша растерянно оглядывал улицу. На противоположной стороне филателистический магазин. Он иногда покупает там марки для своей коллекции. И сюда, по словам Генки, зачем-то ходит Борька Филин. Миша перебежал улицу и вошел в магазин. Над дверью коротко звякнул звонок.

В магазине, никого не было. На прилавке под стеклом лежали марки, на полке стояли коробки и альбомы.

На звонок из внутреннего помещения вышел хозяин - лысый красноносый старик. Он плотно прикрыл дверь и спросил у Миши, что ему надо.

- Можно марки посмотреть? - спросил Миша.

Старик бросил на прилавок несколько конвертов с марками, а сам ушел, оставив дверь приоткрытой.

Вертя в руках марку Боснии и Герцеговины, Миша искоса поглядывал в помещение, куда удалился старик. Там было совсем темно, только стол тускло освещен электрической лампой. Кто-то вполголоса переговаривался со стариком. Прилавок мешал Мише заглянуть туда, но он был уверен, что там находится именно этот высокий человек в белой рубахе. О чем они говорили, он тоже разобрать не мог. Раздался звук отодвигаемого стула. Сейчас они выйдут! Миша наклонил голову к маркам и напрягся в ожидании. Сейчас он увидит этого человека. В глубине скрипнула дверь, и вскоре появился старик. Вот так штука! Тот, высокий, ушел через черный ход...

- Выбрал? - хмуро спросил старик.

- Сейчас, - ответил Миша, делая вид, что внимательно рассматривает марки.

- Скорее, - сказал старик, - магазин закрывается.

Он опять вышел, но дверь на этот раз не закрыл.

Лампа освещала край стола. В ее свете Миша видел костлявые руки старика. Они собирали бумаги со стола и складывали их в выдвинутый ящик. Потом в руках появился черный веер. Руки подержали его некоторое время открытым, затем медленно свернули. Веер превратился в продолговатый предмет...

Затем в руках старика что-то блеснуло. Как будто кольцо и шарик. Вместе со свернутым веером старик положил их в ящик стола.

34. АГРИППИНА ТИХОНОВНА

Медленно возвращался Миша домой. Итак, он не увидел таинственного незнакомца. Этот человек ушел через черный ход. И старик вел себя настороженно. И Борька-жила сюда ходит...

Уже подойдя к своему дому, Миша подумал о веере. И неожиданная мысль пришла ему в голову. Когда старик свернул веер, он стал подобен ножнам. И кольцо как ободок.

Неужели ножны?

Взволнованный этой догадкой, Миша побежал разыскивать Генку и Славу. Он нашел их на квартире у Генки.

Слава линовал бумагу, а Генка что-то писал под диктовку Агриппины Тихоновны. Она диктовала ему с листка, который держала высоко над столом, на уровне глаз. На кончик ее носа были водружены очки в железной оправе.

- "...Рубцова Анна Григорьевна", - читала Агриппина Тихоновна. - Написал? Аккуратней, аккуратней пиши, не торопись. Так... "Семенова Евдокия Гавриловна".

- Гляди, Миша, - крикнул Генка, - у меня новая должность - секретарь женотдела!

Миша заглянул через плечо Генки: "Список работниц сновального цеха, окончивших школу ликвидации неграмотности". Против каждой фамилии стоял возраст. Моложе сорока лет не было никого.

- Не вертись, - прикрикнула Агриппина Тихоновна, - весь лист измараешь! Написал?

- Написал, написал... Давайте дальше. И чего вы вздумали старушек учить?

Агриппина Тихоновна укоризненно посмотрела на Генку:

- Ты это всерьез?

- Конечно, всерьез. Вот, - он ткнул пером в список, - пятьдесят четыре года. Для чего ей грамота?

- Вот ты какой, оказывается! - медленно проговорила Агриппина Тихоновна и сняла очки.

- Чего, чего вы? - смутился Генка.

- Вот оно что... Тебе, значит, одному грамота?

- Я не...

- Не перебивай! Значит, тебе одному грамота? А Семеновой так темной бабой и помирать? И я, выходит, зря училась? Двух сыновей в гражданскую схоронила, чтобы, значит, Генка учился, а я как была, так и осталась? Асафьеву из подвала в квартиру переселили тоже зря. Могла бы и в подвале помереть - шестьдесят годов в нем прожила... Так, значит, по-твоему? А? Скажи.

- Тетя, - плачущим голосом закричал Генка, - вы меня не поняли! Я в шутку.

- Отлично поняла, - отрезала Агриппина Тихоновна. - И не думала и не гадала, Геннадий, что ты такое представление имеешь о рабочем человеке.

- Тетя, - упавшим голосом прошептал Генка, не поднимая глаз от стола, - тетя! Я не подумавши сказал... Не подумал и сказал глупость...

- То-то, - наставительно проговорила Агриппина Тихоновна. - В другой раз думай.

35. ФИЛИН

Агриппина Тихоновна вышла на кухню. Генка сидел понурив голову.

- Попало? - сказал Миша. - Мало она тебе всыпала. За твой язык еще не так надо.

- Ведь он признался, что был неправ, - примирительно заметил Слава.

- Ладно, - сказал Миша. - Ну что, Генка, догнал ты того, высокого?

- Никого я не догнал, - мрачно ответил Генка.

- Так вот, - безразличным голосом произнес Миша. - Я видел ножны.

- Какие ножны? - не понял Слава.

- Обыкновенные, от кортика.

Генка поднял голову и недоверчиво посмотрел на Мишу.

- У старика филателиста, на Остоженке.

- Врешь?

- Не вру.

Миша торопливо, пока не вошла Агриппина Тихоновна, рассказал о филателисте, высоком незнакомце и черном веере...

- Я думал, ножны, а то веер какой-то, - разочарованно протянул Генка.

- В общем, - сказал Слава, - было уравнение с двумя неизвестными, а теперь с тремя: первое - Филин, второе - Никитский, третье - веер. И вообще, если это не тот Филин, то остальное тоже фантазия.

Генка поддержал Славу:

- Верно, Мишка. Может, тебе все это показалось?

Миша облокотился о край комода, покрытого белой салфеткой с кружевной оборкой. На комоде стояло квадратное зеркало с зеленым лепестком в верхнем углу. Лежал моток ниток, проткнутый длинной иглой. Стояли старинные фотографии в овальных рамках, с тиснеными золотом фамилиями фотографов. Фамилии были разные, но фон на всех фотографиях одинаковый - меж серых занавесей пруд с дальней, окутанной туманом беседкой.

- Если бы ты не ссорился с теткой, мы бы все узнали о Филине.

- Как так?

- Ведь она знает Филина. Хоть бы сказала, из Ревска он или нет.

- Почему она не скажет? Скажет.

- Она с тобой и разговаривать не захочет.

- Она не захочет? Со мной? Плохо ты ее знаешь. Она все давным-давно забыла, тем более я извинился. К ней только нужен особый подход. Сейчас увидишь...

Когда Агриппина Тихоновна вернулась в комнату и начала убирать со стола, Генка сделал вид, что продолжает прерванный рассказ:

- Я ему говорю: "Твой отец спекулянт, и весь ваш род спекулянтский. Вас, я говорю, весь Ревск знает..." - Ты о ком? - спросила Агриппина Тихоновна.

- О Борьке Филине. - Генка поднял на Агриппину Тихоновну простодушные глаза. - Я ему говорю: "Вашу фамилию весь Ревск знает". А он мне: "Мы, говорит, в этом Ревске никогда не бывали. И знать ничего не знаем".

Мальчики вопросительно уставились на Агриппину Тихоновну. Она сердито тряхнула скатертью:

- Какие у тебя с ним дела? Сколько раз говорила: не водись с этим Борькой, не доведет он тебя до добра.

- А зачем он врет? Раз из Ревска, так и скажи: из Ревска. Зачем врать?

- Он-то, может, и не бывал в Ревске, - сказала Агриппина Тихоновна.

- Я и не говорю, что бывал, но ведь папаша-то его из Ревска. Зачем же врать?

- А он, может, и не знает про отца-то.

- Да ведь сам Филин тут же сидел. Смеется и говорит: "Мы, говорит, коренные москвичи, пролетарии..." - Это они-то пролетарии? - не выдержала Агриппина Тихоновна. - Да его-то, филина, отец жандармом в Ревске служил.

Агриппина Тихоновна вернула скатерть и вышла из комнаты.

- Видали? - Генка подмигнул ей вслед. - Все сказала! Я свою тетку знаю. Теперь все ясно. Филин тот самый. Значит, и Никитский здесь и ножны. Чувствую, чувствую, клад близко!

- Не совсем ясно, - возразил Слава. - Ведь ты сам говорил, что в Ревске полно Филиных. Может быть, это другой Филин.

- Ладно, - весело сказал Миша, - может быть, не тот, а может быть, и тот. Во всяком случае, он из Ревска. Теперь узнаем, служил ли он на линкоре "Императрица Мария".

- Как мы это узнаем? - спросил Генка.

- Проще просто. Неужели у Борьки-жилы не выведаем?

36. НА КРАСНОЙ ПРЕСНЕ

В воскресенье мальчишки решили пойти на Пантелеевку, в типографию, узнать про юных пионеров. По воскресеньям трамваи не ходили - не хватало электроэнергии. Мальчики поднялись чуть свет. Был тот ранний час, когда на улице никого нет. Даже дворники еще не вышли со своими метлами. Охваченные радостной свежестью утра, мальчики весело шагали по окутанному серой дымкой Арбату. Каблуки постукивали по холодному звонкому асфальту. Шаги гулко отдавались на пустынной улице. Маленькие фигурки ребят, отражаясь, мелькали в стеклах витрин.

"Как странно видеть Арбат безлюдным!" - думал Миша. Только теперь по-настоящему видны его здания.

Вот дом, где жил Александр Сергеевич Пушкин. Обыкновенный двухэтажный дом, ничем не примечательный. Даже странно, что в нем жил Пушкин... И Пушкин ходил по Арбату, как все люди, никто этому не удивлялся. А появись теперь Пушкин на Арбате - вот бы суматоха поднялась! Вся бы Москва сбежалась!

- Посмотрим, что за пионеры такие, - болтал Генка. - Может, в них ничего особенного и нет: сидят себе и цветочки вышивают, как девочки в детдоме.

- Ну да! - ответил Миша. - Это ведь коммунистическая организация, понял? Значит, они занимаются чем-нибудь серьезным.

- Как-то неудобно идти туда, - заметил Слава.

- Почему?

Слава пожал плечами:

- Спросят, кто такие, зачем пришли.

- Очень удобно! - решительно ответил Миша. - Может быть, мы тоже хотим стать пионерами. Разве мы не имеем права?

Мальчики замолчали. Невидимое, поднималось за домами великолепное утреннее солнце, заливая Арбат ярким, ослепительным и радостным светом.

Улица оживилась.

Из почтового отделения выходили почтальоны с толстыми кожаными сумками, туго набитыми газетами.

Гремя пустыми бидонами, прошли молочницы.

Проехал обоз ломовых лошадей.

Ребята свернули на Поварскую.

Вот и Кудринская площадь.

- Смотри, Генка? - Миша показал на угловой дом, изрешеченный пулями и осколками снарядов. - Здесь в Октябрьскую революцию были самые бои. Наши по кадетам из пушек лупили. Мы со Славкой видели. Помнишь, Славка?

- Я здесь тогда не был, - признался Слава, - и, по-моему, ты тоже.

- Я? Сколько раз! Мы сюда с Шуркой бегали. Один раз полную шапку гильз набрали. Правда, очень давно - мне тогда было восемь лет. А ты, конечно, не видал. Ты дома сидел. Тебя мама не пускала.

Мальчики пришли на Пантелеевку.

Через широкие окна типографии виднелись большие залы, уставленные машинами. В цехах было пусто. Над воротами висела вывеска: "Типография Мосполиграфтреста". Мальчики вошли в проходную.

В тесном дощатом помещении за низким барьером сидел сторож и хлебал из большой миски суп.

Тут же вертелась девочка лет десяти с маленькими косичками, завязанными красной ленточкой.

Сторож поднял голову, тыльной стороной ладони вытер усы, вопросительно посмотрел на ребят.

- Скажите, пожалуйста, - обратился к нему Миша, - где здесь отряд юных пионеров?

- Пионеров? - Сторож опять взялся за ложку. - А вы откудова - из райкома или как?

- Да... мы... тут... - замялся Миша, - мы по делу.

Девочка с любопытством смотрела на мальчиков. Сторож доел суп, отодвинул миску:

- Есть у нас такие пионеры. В клубе они у себя.

- Вы не скажете, где клуб?

Девочка хмыкнула.

- Вы клуба нашего не знаете? - спросил сторож.

- Мы из другого района. Из Хамовников.

- А-а... - протянул сторож. - На Садовой клуб ихний, тут недалеко.

- На какой Садовой? Садовых много.

- Вот смешные! - захихикала девочка. - Клуб не знают!

- Ты много знаешь! - прикрикнул сторож на девочку. - Проводи их. Может, и в самом деле нужно, - добавил он с сомнением.

Девочка сполоснула под бачком миску и ложку, завязала их в салфетку и вышла с мальчиками на улицу.

- Я пионеров хорошо знаю, - болтала девочка. - Наш Васька там самый главный - он на барабане играет.

Миша насмешливо посмотрел на нее, но промолчал. Что спорить с мелюзгой?

- У них и труба есть, - продолжала девочка. - У них знаете как строго! Ругаться нельзя, на буферах кататься тоже нельзя. Руки в карманах держать нельзя, девчонок бить тоже нельзя. А драться можно только со скаутами. Только если драться, так галстуки снимать. В галстуке тоже нельзя.

- Не вертись под ногами! - сказал Миша.

- И девочек туда принимают, - опять затараторила девочка, - только не всех, только достигших возраста.

- А вашему Васе много лет? - спросил Слава.

- Четырнадцать, а может быть, и пятнадцать. Он серьезный! Приходит прямо на квартиру и все забирает.

Мальчики с удивлением посмотрели на нее.

- Как это - забирает? - спросил Генка.

- Очень просто, - ответила девочка, - для беспризорных детдомов. Пионеры ходят и вещи собирают. У меня кофточку отобрали! - с гордостью объявила она.

- Это, положим, неправда, - сказал Генка, - никто не имеет права отбирать.

- Они не сами, им маманя дала.

- А тебе жалко стало? - засмеялся Слава.

- И не жалко вовсе. Я им еще хотела прошлогоднюю шапочку отдать, а Васька говорит: "Не надо, а то, говорит, тебе в следующий раз отдавать будет нечего. Ты, говорит, не беспокойся, мы скоро опять будем собирать". И правда: утром кофточку взяли, а вечером за шапочкой пришли. - Она вздохнула: - Беспризорников ведь много - когда всех обуешь, оденешь.

Они подошли к большому красивому особняку на Садовой.

- Вот здесь, на третьем этаже, - показала девочка и заторопилась: - Я пойду, а то Васька увидит.

37. МАЛЕНЬКОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Девочка ушла. Мальчики стояли у подъезда. Их вдруг охватила робость. Из ворот выглянул какой-то мальчишка, посмотрел на них и исчез, потом высунулась еще одна белобрысая голова и тоже скрылась.

Мише вдруг захотелось уйти домой. Кто его знает, еще прогонят...

Но рядом были Генка и Слава. Не мог же он обнаружить перед ними такое малодушие! Миша решительно двинулся вверх по лестнице, Генка и. Славка - за ним.

Они поднялись на третий этаж, открыли резную дубовую дверь и увидели большую квадратную комнату. У задней стены на подставке стояло свернутое знамя с золотыми кистями и бронзовым овальным острием. Над знаменем, во всю длину стены, - красное полотнище: "Организация детей - лучший путь воспитания коммунаров. Ленин". Рядом со знаменем на тумбочке лежали барабан и горн. По углам стояли маленькие флажки с какими-то изображениями. На стенах висели рисунки и плакаты.

В комнате никого.

На лестнице тоже.

В верхнем этаже послышался топот, и опять все стихло.

Мальчики вошли.

На флажках были изображены: сова, лисица, медведь, пантера. Рядом на стене - рисунки, вырезки из газет, большой лист с правилами сигнализации флажками, азбука Морзе.

На веревочках - тетрадки, озаглавленные: "Звеньевой журнал".

Вдруг они услышали позади шорох. Они оглянулись, к ним подкрадывались мальчишки в красных галстуках.

Друзья мгновенно приняли положение "к обороне".

Пионеры, увидев, что их заметили, с криком бросились в атаку...

Заняв неприступную позицию в углу комнаты, тесно сомкнув строй с Мишей в центре, Генкой и Славой на флангах, друзья отчаянно отбивались.

Пионеры бросились во вторую атаку. Ими командовал белобрысый мальчишка с нашивкой на рукаве. Он метался из стороны в сторону и кричал:

- Спокойно... так... спокойно... Не давай им уходить!.. Спокойно... растаскивай их... Спокойно!..

Вторая атака оказалась успешной. Противникам удалось оттащить Славу. Миша бросился его выручать. Строй разорвался, и друзьям пришлось сражаться в одиночку.

- Спокойно! - кричал белобрысый, вцепившись в Славу. - Спокойно... Применяй бокс! Спокойно... Сережка, общую тревогу!

Яростно затрещал барабан.

Мише удалось наконец отбить Славу, и друзья снова заняли свою позицию в углу.

Обе стороны были основательно потрепаны. Все тяжело дышали. У пионеров галстуки съехали на сторону. У Славы был разорван воротник. Генка ощупывал свои рыжие волосы, чувствуя, что они уменьшились в количестве.

- Чего вы? - тяжело дыша, начал Миша.

- Пленные, молчать! - закричал белобрысый. - Сейчас мы вас... двойным морским.

Барабан продолжал издавать отчаянную дробь.

В комнату вбежало несколько пионеров, за ними - еще и еще...

- Спокойно! - кричал белобрысый, продолжая метаться из стороны в сторону. - Не подходить! Это пленные нашего звена, больше никого... Медведи, лисицы... не ввязываться. Это не ваши пленные, это наши, мы их поймали.

В комнату вошел широкоплечий парень в майке, длинных черных брюках, тоже с галстуком.

Белобрысый отдал ему салют и, волнуясь, заговорил:

- Наше звено поймало трех скаутских разведчиков. Они хотели похитить отрядное знамя. Мы их заметили еще на улице. Они совещались у подъезда и все осматривались...

- Выпустите их, - приказал вожатый.

Толпа пионеров раздвинулась. Мальчики вышли из своего угла.

- Продолжай, Вася, - сказал вожатый, оглядывая ребят...

- Они все осматривались, - опять заговорил белобрысый, - потом пошли по лестнице. Мы - с черного хода, наверх. Они заглянули сюда, увидели, что никого нет, обрадовались и вошли, а мы их цап - всех в плен взяли.

- Вы кто? - обратился вожатый к мальчикам.

- Мы никто, - угрюмо ответил Миша. - Зашли посмотреть, что за пионеры такие.

Все рассмеялись. Белобрысый закричал:

- Не сознаются! Это скауты. Я вот этого знаю. - Он ткнул в Славу. - Он у них патрульный.

Слава покраснел.

- Неправда! Я никогда скаутом не был!

- Не был!.. Рассказывай! Я тебя знаю. Мы тебя сколько раз видели... Правда, Сережка?

- Правда, - не моргнув глазом подтвердил мальчик, бивший на барабане тревогу.

- А еще отпирается! - закричал белобрысый. - Я их хорошо знаю. Они на Бронной живут.

- Вот и неправда, - сказал Миша - мы живем на Арбате.

- На Арбате? - удивился вожатый. - Как же вы сюда попали?

- Пришли... Ведь только здесь есть отряд.

- Нет, - сказал вожатый, - не только здесь. У вас в Хамовниках тоже есть отряд, на Гознаке. И Дом пионеров организован на Девичьем поле. Почему вы туда не пошли?

- Да? - смутился Миша. - Мы не знали. Нам сказали, что в Москве только один отряд - ваш.

- Кто сказал?

- Товарищ Журбин.

- Откуда вы его знаете?

- Он у нас в доме живет.

- А-а... - Вожатый дружески улыбнулся. - Я знаю товарища Журбина. Так это он вам сказал? Только наш отряд не единственный. Есть в Сокольниках в железнодорожных мастерских и у вас на Гознаке. А ваши родители где работают?

- На фабрике Свердлова, - вмешался Генка. - У нас в доме клуб и драмкружок.

- Теперь все понятно, - засмеялся вожатый. - Вышла маленькая ошибка. Наши ребята, по старой памяти, все со скаутами воюют, вот вам и попало. Ничего, сейчас мы это уладим.

Он засвистел в плоский физкультурный свисток. Отряд выстроился вдоль стен, образовав квадрат, в центре которого стоял вожатый и рядом с ним - Миша, Генка и Слава.

Мальчики завороженно смотрели на пионеров. Они стояли стройными рядами, по звеньям, с звеньевым флажком на правом фланге.

- Горнист, приветствие! - скомандовал вожатый.

Горн протрубил приветствие.

- Ребята! - сказал вожатый. - К нам пришли гости из Хамовнического района. Они тоже хотят стать пионерами. Попросим их передать ребятам Хамовников наш пламенный пионерский привет.

И пионеры Красной Пресни приветствовали будущих пионеров Хамовников троекратным "ура".

38. ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Только к концу дня покинули мальчики гостеприимный пионерский клуб. Восхищенные всем виденным, возвращались они по бульварам Садовой к себе домой.

- "Пионер здоров и вынослив" - вот самый правильный закон, - разглагольствовал Генка, размахивая руками, - самый правильный! Надо побольше заниматься физкультурой и развивать мускулы.

- Есть законы поважней, - заметил Слава.

- Какие?

- Например, "Пионер стремится к знанию. Знание и умение - сила в борьбе за рабочее дело".

- Это поважней? Ничего ты не понимаешь! Если будешь слабым, тебя буржуи в момент расколошматят, никакие знания не помогут. Верно, Мишка?

- Самых важных законов два, - наставительно произнес Миша. - Во-первых: "Пионер смел, настойчив и никогда не падает духом". Но самое главное - это то, что сказал Ленин. Слыхали, их вожатый читал: "Дети, подрастающие пролетарии, должны помогать революции". Вот это самое главное.

- А вы заметили, как о них сторож в типографии говорил? - сказал Слава. - С уважением.

- Еще бы, - сказал Миша, - их весь район знает, а уж в своей типографии и подавно.

- Только почему у них нет никакого оружия? - недоумевал Генка. - Хотя бы винтовочка какая-нибудь для порядка.

- Мы как отряд организуем, - сказал Миша, - так звенья будем по-другому называть. Зачем все эти звери? Лучше какое-нибудь революционное название. Например, имени Карла Либкнехта или Спартака. А слышали, вожатый сказал: "К Международному юношескому дню передадим пионеров в комсомол". Видали? Этот белобрысый будет комсомольцем, а мы еще даже не пионеры.

- Этому белобрысому нужно наложить как следует, - проворчал Генка.

- За что? - возразил Миша. - Они защищали свое знамя. Ведь они не знали, кто мы такие.

- Надо пойти на Гознак, - сказал Слава, - может быть, нас примут в пионеры.

- Зачем нам куда-то ходить, - возразил Миша, - ведь у нас есть своя фабрика. Их вожатый сказал: отряды будут созданы при всех фабриках и заводах.

Мальчики подошли к своему дому. В воротах они услышали шум и крики, доносившиеся с заднего двора.

Они побежали туда и увидели толпу ребят, окруживших беспризорника Коровина. Он стоял, прижавшись спиной к стене, и глядел, как затравленный волчонок.

- Воровать сюда пришел?! - наскакивал на него Борька Филин. - А? Воровать?! Бей его, ребята!

Миша растолкал ребят и стал рядом с беспризорником.

- Вы чего к нему пристали?

- Брось, Мишка, - крикнул Генка, - ведь это он у тебя деньги украл! Нечего его защищать. Знаю я этих беспризорников! Малолетние преступники!

Коровин засопел и пробормотал:

- Сам ты рыжий преступник.

Все рассмеялись.

- Айда в клуб, - сказал Миша. - Пойдем с нами. - Он потянул беспризорника за рукав, но тут же отпустил, вспомнив, что рукава у Коровина плохо держатся.

- Не пойду я, - угрюмо ответил Коровин, исподлобья поглядывая на Генку.

- Не ходи с ними, пацан, - ввязался вдруг Борька. - Давай лучше в расшибалочку постукаем.

- Пойдем, - Миша обнял Коровина за плечи, - не бузи, пойдем.

39. ХУДОЖНИКИ

В клубе драмкружковцы рисовали декорации. На сцене лежали длинные полосы белой бумаги. Маленький Вовка Баранов, по прозвищу "Бяшка", тщетно пытался нарисовать богатую крестьянскую избу, жилище кулака Пахома.

- Эх ты, Бяшка несчастная! - ругался Шура-большой. - Не можешь простую избу нарисовать, а еще сын художника!

- При чем здесь "сын художника"? - оправдывался маленький Бяшка. - Наследственность передается только в третьем поколении.

Коровин поглядел и неожиданно для всех взял уголь и начал рисовать. На белых листах появились очертания печи, окошек, длинных лавок.

- Видал? - Миша подтолкнул Генку локтем.

- Что с того, что он умеет рисовать?.. - Генка презрительно тряхнул волосами. - Охота тебе с ним возиться!

- Если каждый из нас сагитирует хоть одного беспризорника, то и беспризорных не останется, - изрек Миша.

Коровин кончил эскиз и сказал:

- Кисть не годится.

Шура принес ему несколько кистей, но Коровин все забраковал.

- Другие нужно, - твердил он.

Миша вынул остатки лотерейных денег и протянул их Коровину:

- Сходи купи какие надо.

Коровин молча смотрел на Мишу.

- Иди, - сказал Миша. - Чего ты на меня глаза таращишь?

Коровин нерешительно взял деньги, молча оглядел ребят и вышел из клуба.

- Фью! - свистнул Генка. - Ухнули наши денежки!

- Если ты так будешь распоряжаться финансами, - объявил Шура, - то я с себя снимаю ответственность за спектакль...

- Нечего прежде времени волноваться, - ответил Миша, - подождем.

Наступило томительное ожидание. Уже собрались взрослые.

"Неужели обманет? - думал Миша. Он вспомнил, как Коровин поглядел на него, когда брал деньги. - Нет. Придет".

Но Коровина все не было.

- Нечего больше ждать, - сказал Шура. - Давай, Бяшка, рисуй.

Вовка начал разводить краски, как вдруг дверь распахнулась и появился Коровин.

Он был не один. Его крепко держала за плечо высокая смуглая девушка с черными, коротко остриженными волосами, одетая в синюю юбку и защитного цвета гимнастерку, перехваченную в талии широким командирским ремнем. И самое интересное: на ней был красный галстук. Одной рукой девушка крепко держала Коровина, в другой у нее была пачка кистей. Вид у девушки был решительный. Она строго спросила:

- Кто посылал его за кистями?

- Я, - ответил Миша.

- Зачем вам кисти?

- Декорации рисуем.

Девушка отпустила Коровина, подошла к сцене, и, разглядывая декорации, спросила:

- Какую пьесу вы ставите?

Вперед выступил Шурка-большой:

- "Кулак и батрак". Разрешите представиться: Александр Огуреев. Художественный руководитель и режиссер.

Девушка пожала Шурке руку и сказала:

- Валя Иванова. Из районного Дома пионеров. - Она показала на Коровина: - Мы этих ребят отучаем воровать, а вы их приучаете. Он стащил у нас кисти.

- Я не стащил, - пробормотал Коровин, - я взял с возвратом.

Миша с удивлением смотрел на девушку. Ей было на вид лет семнадцать, не больше, а она уже вожатая и работает в Доме юных пионеров.

- Где же ваш дом? - недоверчиво спросил он.

- На Девичьем поле... А что у вас за дикий кружок? Кто вами руководит? При какой организации вы состоите?

- Мы при домкоме! - крикнул Генка.

- А знаете вы, кто такие юные пионеры? - спросила девушка.

Миша, Генка и Слава закричали: "Знаем!" - но их голоса потонули в крике остальных ребят: "Нет, не знаем!" - Тише! - Девушка подняла руку.

Когда все замолчали, она сказала:

- Пионеры - это смена комсомолу.

- Мы тоже скоро будем пионерами! - крикнул Генка.

- Конечно, будете, - сказала девушка. - А пока приходите в Дом пионеров. Приходите. Тогда и кисти принесете.

- Ладно, - сказал Миша, - а вы придите в воскресенье на наш спектакль.

Девушка ушла. Коровин вернул Мише деньги и снова принялся рисовать.

- Почему в магазине не купил? - спросил Миша.

- А чего зря платить! Я ведь не для себя.

- Ему платить непривычно, - ехидно заметил Генка и примирительно добавил: - Ладно, рисуй... Эх ты, Корова...

40. ОПЫТНЫЕ СЫЩИКИ

- Идет! - прошептал Генка.

Из ворот вышел Филин, свернул в Никольский переулок и направился к Пречистенке.

Генка и Слава двинулись за ним.

- Вразвалку идет, - шептал Генка. - Определенно бывший матрос. Видишь, ноги расставляет, как на палубе.

- Обыкновенная походка, - возразил Слава, - ничего особенного. Потом, он в сапогах, а заправские матросы носят брюки клеш.

- При чем здесь клеш! Вот как он оглянется, ты на лицо посмотри. Увидишь - красное, как морковка. Ясно - обветренное на корабле.

- Лицо у него действительно красное, - согласился Слава, - но не забывай, что Филин алкоголик. Потом, смотри, - руки держит в карманах. Разве настоящий матрос держит руки в карманах? Никогда. Он ими размахивает, потому что привык балансировать во время качки.

- Брось, пожалуйста! "Руки в карманах"... Если хочешь знать, у моряков самый шик во время бури держать руки в карманах и трубку изо рта не выпускать.

Переговариваясь таким образом, мальчики шли за Филиным.

Он пересек Пречистенку, дошел до Остоженки и вошел в магазин филателиста.

- Все, - сказал Слава, - пошли обратно.

Генка минуту колебался, потом сказал:

- Зайдем в магазин.

- Как тебе не стыдно! Ведь Миша сказал: в магазин не заходить... Его старик уже раз прогнал и нас прогонит...

- Не прогонит!

Генка решительно открыл дверь в магазин. Славе пришлось войти вслед за ним.

Старик стоял за прилавком и разговаривал с Филиным.

Когда мальчики вошли, они замолчали.

- Вам что? - спросил старик.

- Марки посмотреть, - сказал Генка.

- Нечего смотреть! - раздраженно крикнул старик. - Каждый день смотрите - ничего не покупаете! Какие марки вам надо?

- Гватемалы, - прошептал растерявшийся Генка.

Старик бросил на прилавок конверт.

- Выбирайте!

Генка начал неуверенно выбирать марки. Все молча смотрели на него. Генка совсем смутился к ткнул в одну марку.

- Вот эту.

- Двадцать копеек, - сказал старик.

У Генки не было денег. У Славы тоже не было ни копейки.

Старик и Филин выжидательно смотрели на мальчиков.

- Двадцать копеек! - повторил старик.

Вместо ответа Генка опрометью бросился из магазина. Слава выскочил за ним.

- Говорил тебе, не надо заходить... - начал Славка.

- А что такого? - беззаботно ответил Генка.

- Как - что? Поняли, что мы за ними следим.

- Так уж я поняли! Мало к нему ребят без" денег ходит.

- Попадет тебе от Мишки, - начал Слава.

- А что мне Мишка за начальник!

- Ты своими глупыми шутками все портишь.

- Я сам знаю, что надо делать! - отрезал Генка. - У меня своя голова на плечах.

Они подошли к дому и увидели Мишу.

- Мишка! - как ни в чем не бывало крикнул Генка. - Новости!

- Ну что?

- Все в порядке, - зашептал Генка. - Выследили Филина. Он ходил к старику. Походку проверили. Моряк, определенно моряк, установлено.

- Прекрасно! - сказал Миша. - Теперь надо выяснить, служил ли Филин на линкоре. А потом возьмемся за филателиста. Только придется вам: меня он уже в магазин не пускает.

- Нам тоже не придется, - вмешался Слава. - Нас в магазин тоже больше не пустят.

- В чем дело? - Миша переводил недоуменный взгляд с Генки на Славу и со Славы на Генку. - Почему не пустят?

- Пусть он скажет, - Слава кивнул на Генку.

Генка торопливо заговорил:

- Понимаешь, Миша, мы идем за Филиным. Он в переулок - мы за ним. А в магазине у нас не оказалось денег, чтобы купить марки. Мы спокойно повернулись и ушли. Вот и все.

- Понятно... - протянул Миша. - Попались... Ведь говорил: не ходите в магазин. Ты уже второй раз все срываешь! То Борьке разболтал о ящиках, теперь в магазине все провалил. Хватит. Придется без тебя дело делать. Довольно.

Генка не стал спорить.

Он знал, что Миша посердится и успокоится, а уж без него "дело делать" не будут.

41. СПЕКТАКЛЬ

Уже несколько дней на дверях клуба висела афиша о предстоящем в воскресенье спектакле для детей.

Будет представлена пьеса в трех действиях "Кулак и батрак". Руководитель студии - Александр Огуреев. Режиссер - Александр Огуреев. В главной роли - Александр Огуреев.

И в самом низу маленькими буквами: "Художник Михаил Коровин, под руководством Александра Огуреева".

Коровин очень гордился тем, что его имя упомянуто в афише, посмотреть на которую приходили толпы беспризорных.

Билеты были распроданы задолго до спектакля. Весь сбор отнесли в редакцию газеты "Известия" и сдали в фонд помощи голодающим Поволжья.

В воскресенье клуб с утра заполнился ребятами.

Пришли дети из соседних домов и большая толпа беспризорных из Рукавишниковского приемника; явились акробаты Буш - Игорь и Лена.

Валя Иванова привела с собой комсомольца в кепке и кожаной куртке, из кармана которой торчала пачка газет. Под расстегнутой курткой виднелась синяя косоворотка с комсомольским значком на груди.

Комсомолец протянул Мише руку:

- Будем знакомы. Севостьянов Коля.

Рукопожатие его было крепким. Он пристально разглядывал Мишу, чуть наклонясь вперед, высокий, немного сутуловатый. Из-под кепки на бледный лоб свисала косая прядь мягких белокурых волос. Глаза серые, усталые и, как показалось Мише, очень умные.

- Товарищ. Севостьянов посмотрит спектакль, - сказала Валя, - а потом кое-что вам расскажет.

Перед поднятием занавеса выступил заведующий клубом Митя Сахаров.

Откинув волосы назад, он сказал:

- Товарищи! Сейчас вам будет показан спектакль, поставленный силами детского драмкружка нашего клуба. Администрация клуба, товарищи, не жалела средств для постановки спектакля, потому что работа с детьми - дело важное, для клуба особенно. Администрация надеется, что ее расходы будут полностью возмещены. А теперь, товарищи, попросим... - И он захлопал в ладоши.

Спектакль прошел с большим успехом.

Зина Круглова по ходу действия так хватила Шуру кочергой, что у него спина затрещала.

Зрители в восторге кричали: "Бей его, Зина, лупи!" Но Шура, как настоящий артист, даже виду не подал, что ему больно.

В эпилоге все действующие лица пели и плясали. В заключение выступили акробаты Лена и Игорь Буш.

Потом на сцену поднялся Коля Севостьянов и спросил:

- Понравилось?

- Понравилось! - хором ответили зрители.

- Вот видите, - сказал Коля. - Ребята этого дома помогли нашим маленьким товарищам в Поволжье. Как, по-вашему: хорошо они сделали?

- Хорошо! - опять хором ответили ребята.

- Так, - продолжал Коля. - Теперь знаете вы, кто такие юные пионеры?

Все зашумели. "Знаем!" - кричали одни. "Не знаем!" - кричали другие.

Коля поднял руку и, когда все утихли, сказал:

- Пионеры должны довести до конца дело, которое начали их отцы и старшие братья, - дело коммунизма. В нашем районе уже есть три отряда: на "Каучуке", "Ливерсе" и Гознаке...

- А почему у нас нет? - спросил Миша.

- Об этом я и хотел вам сказать. Этот клуб переходит в ведение нашей фабрики. И при фабрике организуется пионерский отряд. Кто из вас хочет стать юным пионером, может сейчас у меня записаться.

- Сейчас я ему задам один вопросик, - тихо проговорил Генка.

- Что за вопросик? - насторожился Миша.

- Имеют ли право пионеры лупить скаутов?

- Глупый вопрос! - рассердился Миша. - И вообще, что это у тебя за привычка: лупить да лупить... Лупить тоже надо с толком.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОТРЯД N 17

42. УГОЛОК ЗВЕНА

- Пионер свое дело делает быстро и аккуратно, - размахивая молотком, разглагольствовал Генка. Он стоял на верхней ступеньке деревянной лестницы, под самым потолком клуба, и прибивал к стене плакат.

- Вот-вот, быстро и аккуратно, а ты уже целый час копаешься, - заметил Слава, державший лестницу.

С потолка свисали гирлянды еловых ветвей с рассыпанными по ним разноцветными лампочками. Пионеры кончали устройство звеньевых уголков. Пахло свежей елью, столярным клеем, краской.

Пионеры были в новенькой форме защитного цвета. Костюмы им выдала дирекция фабрики.

- Вот, ребята, - сказал директор фабрики, подписывая наряд на материал, - страна наша разута, раздета, только из разрухи вылезает, а для вас ничего не жалеет. Помните это.

Генка слез с лестницы и стал рядом с Мишей и Славой. Мальчики с удовольствием осматривали свою работу.

В центре звеньевого уголка красовался фанерный щит: "Звено N_1 имени Красного Флота". Буквы были вырезаны в фанере и заклеены с обратной стороны красной бумагой. Сзади щита помещалась электрическая лампочка, и буквы горели ярко-красным пламенем.

- А? Здорово? - хвастался Генка. - Никто так не придумал!

С банкой краски в руках мимо них пробежал маленький Вовка Баранов. Он чуть не задел Генку. Генка отскочил в сторону и с испугом посмотрел на рукав своей новенькой гимнастерки.

- Бяшка несчастная! Носится как угорелый! Чуть гимнастерку не запачкал! - Генка с удовольствием пощупал гимнастерку. - Материальчик первый сорт! - Он причмокнул губами. - Вот тебе и текстильная промышленность!

К ним подошел вожатый отряда Коля Севостьянов.

- Коля, - сказал ему Генка, - смотри, как мы здорово придумали. Лучше, чем у всех.

- Неплохо, - согласился Коля, - а хвастать нечего. Ваше звено старшее, у вас и должно быть лучше... Поляков! Быстро! Со звеном на площадку. Там Коровин со своими пришел.

- Есть! - ответил Миша.

- Первая встреча самая ответственная. Сумеете подружиться - будут ребята ходить. Не сумеете - больше не придут. Для первого раза постарайтесь вовлечь их в игру.

- Звено Красного Флота, - крикнул Миша, - становись!

43. ПЛОЩАДКА

Пионеры выскочили из клуба и побежали на площадку - так назывался теперь задний двор. Ничто там, впрочем, не изменилось, только висела сетка для волейбола. Возле дома на асфальте сидели беспризорники, в лохмотьях, грязные, с нестрижеными волосами. Только один паренек в новенькой серой кепке, вероятно, только сегодня раздобытой. Они изредка перебрасывались словами, не обращая внимания на окруживших их ребятишек, с любопытством разглядывавших странных пришельцев.

Пионеры разбились на две группы и заняли места на волейбольной площадке.

- Еще шесть человек! - крикнул Миша, приглашая этим беспризорников вступить в игру.

Никто из них не пошевелился. И все время, пока пионеры играли, они сидели в прежних позах, равнодушные и к игре, и ко всему окружающему.

- Не поддаются! - прошептал Генка.

Вместо ответа Миша направил мяч прямо в беспризорных. И это не произвело никакого впечатления. Только Коровин лениво отпихнул мяч ногой.

Пионеры играли с азартом. Поминутно слышалось: "пасок", "бей", "удар", "режь", "свечка", "туши", "мазила", но и это не подзадоривало беспризорников. Некоторые из них, прислонившись к стене, дремали.

"Они присматриваются, сразу их не вовлечешь, - думал Миша, - но как бы они не ушли".

Последний свисток судьи, игра закончилась. На площадку вступили девочки, мальчики подсели к беспризорникам.

- Здорово, Коровин! - сказал Миша. - Как дела?

- Помаленьку, - нехотя ответил Коровин.

- Что это у вас за палка? - спросил беспризорник с таким обилием веснушек на лице, что их не мог скрыть даже толстый слой грязи, и показал на водопроводную трубу, укрепленную между двумя деревьями.

- Турник, - объяснил Миша.

- Зачем?

- А вот зачем. - Миша подошел к турнику, подтянулся, сделал преднос и соскочил. - Сумеешь так?

- Не знаю, не пробовал.

- А ты попробуй, - предложил Миша.

Беспризорник лениво встал, вразвалку подошел к турнику, посмотрел на него снизу, подпрыгнул, ухватился и выжал стойку. Пальто опустилось ему на голову, в воздухе торчали босые грязные ноги.

Потом он соскочил, так же вразвалку отошел и сел на свое место. Беспризорники ухмылялись и насмешливо поглядывали на пионеров.

- Здорово! - сказал Миша. - А ну, Генка, давай ты.

- Где уж мне! - Генка махнул рукой.

- Давай, давай!

Генка стал под турником, поднял голову, вытянулся, присел, подпрыгнул и ухватился за турник. Потом, не сгибая колен, выбросил ноги вперед и начал раскачиваться. Он раскачивался все быстрей, быстрей, быстрей... Раз! - сделал стойку. Два! - вторую. Три! - третью. Он описывал быстрые круги, и красный галстук летел вслед за ним. Потом опять раскачивание, все медленней и медленней, и Генка спрыгнул на землю.

- Подходяще, - сказал Коровин.

- Это называется "вертеть солнце", - объяснил Миша.

- Нам ни к чему, - сказал беспризорник в кепке.

- Ничего не бывает "ни к чему", - вмешался Шурка-большой. - Все надо уметь, и все надо знать.

- А, "кулак"? - хихикнул маленький беспризорник. - Здорово тебя кочергой огрели.

- Настоящий артист должен все испытать, - сказал Шурка. - Искусство требует жертв.

- Верно, - подтвердил беспризорник в кепке. - Лаэаренко, того и гляди, шею сломает, а все прыгает.

- В цирке и вовсе под крышей кувыркаются и то не дрейфят, - подхватил беспризорник с веснушками.

Беседа завязалась. Разговором овладел Шурка-большой. Он уже собирался рассказать содержание новой кинокартины - "Комбриг Иванов". Неожиданное обстоятельство нарушило так удачно начатую беседу.

44. ЮРКИН ВЕЛОСИПЕД

Во двор на велосипеде въехали Юрка-скаут и Борька.

Велосипед дамский, но настоящий, двухколесный, новый, с яркой шелковой сеткой на заднем колесе.

Юра стоя вертел педалями, а Борька сидел в седле и торжествующе улыбался во весь свой щербатый рот.

Они объехали задний двор. Потом Борька слез с велосипеда. Юра начал кататься один, выделывая разные фигуры.

Он ехал "без рук", становился коленями на седло, делал "ласточку", ехал на одной педали, соскакивал назад.

Борька, стараясь привлечь к этому зрелищу всеобщее внимание, орал во все горло: "Вот это да!", "Вот это дает!", "А ну еще. Юрка!" - и в восхищении хлопал себя по штанам.

Все смотрели на Юру. Разговор пионеров с беспризорниками оборвался.

"Это они нарочно, чтобы работу сорвать", - думал Миша.

- Давай их наладим отсюда, - шепотом предложил Генка.

Но Миша отмахнулся: не затевать же драку. Только дело испортишь. Что же делать?

И вдруг увидел в воротах Юриного отца, доктора "Ухо, горло, нос".

Юра не замечал отца, поправляя цепь на велосипеде.

- Юрка-а-а, - крикнул Миша, - иди сюда! - и подмигнул Генке, скосив глаза в сторону Юриного отца.

- Иди! - крикнул снова Миша. - Чего боишься?

Юра, придерживая рукой велосипед, нерешительно подошел.

- Это какая марка? - Миша кивнул на велосипед.

- "Эйнфильд".

- Ах, "Эйнфильд"! - Миша потрогал велосипед. - Ничего машина.

Коровин и беспризорник в кепке тоже начали ощупывать велосипед.

Вдруг Генка заложил пальцы в рот и отчаянно засвистел. Стоявший в воротах доктор обернулся и, увидев Юру, подошел.

Красивый мужчина с холеным лицом и полными белыми руками. От него пахло не то одеколоном, не то аптекой.

Юра стоял у велосипеда и растерянно смотрел на отца.

- Юрий, - строго произнес доктор, - домой!

- Я вовсе... - начал Юра.

- Домой! - ледяным голосом повторил доктор, оглядел беспризорников, брезгливо поморщился, повернулся и пошел со двора.

Придерживая рукой велосипед, Юра побрел за ним.

- Здорово разыграл! - сказал Коровин.

- Не задавайся, - поучительно добавил беспризорник с веснушками.

45. ЛЕНТОЧКА

Уходя, беспризорники обещали прийти завтра.

Довольные первым успехом, пионеры обсуждали поведение беспризорных. Невдалеке, на асфальтовой дорожке, Борька сам с собой играл в расшибалочку.

- Эй, Жила! - крикнул Генка. - Что же ты на велосипеде не катаешься?

Борька промолчал.

- Имей в виду... - продолжал Генка, - сам имей в виду и скауту своему несчастному передай: будете срывать нам работу - таких кренделей навешаем, что вы их в год не соберете.

Борька опять промолчал.

- Чего ты, Генка, к нему привязываешься? - примирительно сказал Миша. - Борька - парень ничего, только зря со скаутом водится.

Борька насторожился, опасаясь подвоха.

- Юра его и за человека не считает. Видали, как его папаша на нас посмотрел? - продолжал Миша.

- Ты чего меня агитируешь? - ответил Борька. - В пионеры хочешь записать? Не нужны мне ваши пионеры. Зря стараешься.

- Тебя никто и не примет, - вставил Генка.

- Я тебя не агитирую, - сказал Миша, - я просто так говорю. А с тобой я хотел одно дело сделать. Серьезное дело. Вот только вчера об этом со Славкой говорили. Верно, Славка?

Слава ничего не понимал, но подтвердил, что верно, только вчера говорили.

- Какое такое дело? - недоверчиво спросил Борька.

- Видишь ли, - продолжал Миша, - мы ставим пьесу из матросской жизни, и нам нужна матросская форма: тельняшка, брюки, бескозырка. Старая или новая - все равно. Главное, ленточка чтоб была и название корабля на ней. Может, достанешь?

Борька усмехнулся:

- С какой это радости я буду для вас стараться? На дармовщинку хотите? Дураков ищете?

- Мы заплатим.

- Гм! - Борька задумался. - А сколько заплатите?

- Посмотреть надо. А сумеешь достать?

- Я что хочешь из-под земли достану... Дашь ножик?

Сейчас ленточку принесу.

- Настоящую?

- Настоящую.

- Тащи.

Борька поднялся с земли:

- Без обману?

- Точно тебе говорю. Неси. Получишь ножик.

Борька побежал домой.

- В чем дело, Миша? - возмутился Шурка-большой. - Что это за пьесу ты собираешься ставить? Почему я об этом ничего не знаю?

- Я тебе потом расскажу. Это... для другого дела.

- Как это "потом"? Я руководитель драмкружка. Ты не имеешь права меня обходить. Я отвечаю за художественную часть.

- Ну и отвечай, - пожал плечами Генка, - никто тебе не мешает.

- Тише, - остановил их Миша, - Борька...

Подбежал Борька; в кулаке он что-то держал.

- Давай ножик!

- Покажи сначала.

Борька чуть разжал и показал краешек смятой черной ленточки.

Миша протянул руку.

- Дай посмотрю. Может она не настоящая.

Борька сжал кулак.

- Сначала давай ножик. Не беспокойся, настоящая.

Эх, была не была! Миша протянул Борьке ножик.

"Тот схватил нож и передал Мише ленточку. Миша развернул ее.

На потертой ленточке мальчики увидели следы позолоченных букв "Императрица Мария".

46. ПРОЕКТЫ

Теперь беспризорники каждый день приходили на площадку.

Они приводили с собой товарищей, играли с пионерами в лапту, в волейбол, слушали Шурины рассказы, но заставить их снять лохмотья было невозможно, хотя стояли жаркие июльские дни.

Воздух был пропитан терпким запахом горячего асфальта. Асфальт варился в больших котлах, дымился на огороженных веревкой тротуарах.

Трамваи, свежевыкрашенные, с рекламными вывесками на крышах, медленно ползли по улицам, отчаянно трезвоня каменщикам, перекладывавшим мостовую. Дворы были завалены паровыми котлами, батареями, трубами, кирпичом, бочками с цементом и известью. Москва восстанавливалась.

- "Циндель" пустили, - объявлял всезнающий Генка, показывая на дальний дымок, поднимавшийся из невидимой за домами фабричной трубы, - а завтра "Трехгорка" пойдет в ход.

- Все ты знаешь, - насмешливо отвечал Миша, - даже из чьей трубы дым идет. А вот это что? - Он показал на монтеров, работавших на столбах.

- Как что? Электричество починяют. Испортилось.

- Эх, ты! "Испортилось"... Каширскую электростанцию пустили. Теперь фонари будут всю ночь гореть, и не по одной, а по обеим сторонам улицы. Понял? И Шатурскую станцию начали строить на торфе... А на Волхове электростанцию будет вода вертеть.

- Это я без тебя знаю, - сказал Генка. - Думаешь, ты один газеты читаешь?

У Генки дома действительно лежала кипа газет: номер "Известий" за одно и то же число. Под заголовком "В фонд помощи голодающим Поволжья" был напечатан длинный список организаций - участников сбора. И среди них: "От детей жилтоварищества N_267 - 87 рублей". Ребята очень этим гордились. Генка таскал газету с собой и всем показывал.

...Дни проходили, а мальчики не могли придумать, как им добыть ножны. Теперь установлено: Филин - тот самый Филин. Но как выяснить, видел Миша у филателиста ножны или то был веер?

- Залезть к старику, и все, - говорил Генка. - Бандиты, нечего с ними церемониться.

- Как же ты к нему залезешь?

- Очень просто: через форточку. А еще лучше - Коровину поручить.

- Коровина нечего впутывать. В форточку залезть!.. Что он подумает о пионерах. Ведь он не знает о кортике. Тут надо придумать что-то другое.

И Миша придумал. Только мысль эта пришла к нему несколькими днями позже - во время поездки отряда в двухдневный лагерь на озеро Сенеж.

47. СБОРЫ В ЛАГЕРЬ

Миша проснулся рано. За окном в предутреннем тумане виднелись серые стены соседнего корпуса.

Кое-где в окнах горели утренние огни, тусклые и беспокойные.

Миша вскочил с кровати:

- Мама, который час?

- Пять, поспи еще, успеешь.

Мама двигалась по комнате, собирая завтрак.

- Нет, надо вставать. - Миша быстро оделся. - Нужно еще за ребятами зайти. Наверное, спят.

- Поешь сначала, - сказала мама.

- Сейчас. Мама, - отчаянно закричал он, собирая свой вещевой мешок, - где же ложка?

- Там, где ты ее положил.

- Нет ее! - Миша торопливо рылся в мешке. - Ага, вот она.

- Никто не трогал твоего мешка. - Мама зевнула и зябко передернула плечами. - И не копайся там, все перевернешь. Пей чай, я сама одеяло скатаю.

- Нет, нет, ты не знаешь как. - Миша скатал одеяло и привязал его к мешку, на котором болтались уже кружка и котелок. - Вот как надо!

- Хорошо... Только не потеряй там ничего и, пожалуйста, далеко не плавай.

- Сам знаю. - Миша, обжигаясь, прихлебывал чай на краю стола с откинутой скатертью. - Ты меня все маленьким считаешь.

С мешком за плечами Миша вышел из квартиры. В дверях он столкнулся с Генкой. Миша послал его во двор собрать остальных ребят, а сам поднялся к Славе.

Как он и предполагал, Слава еще не проснулся.

- Так и знал! - рассердился Миша. - Сколько можно спать?

- Ведь мы договорились, что ты за мной зайдешь, - оправдывался Слава, потягиваясь и протирая глаза.

- Нужно на себя надеяться. Одевайся быстрей!

Из спальни вышел Константин Алексеевич, Славин отец. Его большой живот опускался на ремешок, поддерживавший брюки. Низкий ворот вышитой рубашки открывал полную грудь, заросшую рыжими волосами. И без того маленькие глазки теперь, со сна, казались совсем узенькими щелочками на полном добродушном лице.

- В поход? - Он зевнул и протянул Мише руку. - С утра подчиненных пробираете! Муштруйте их, муштруйте!

- Мы просто так разговаривали, - ответил Миша.

Он всегда смущался, встречаясь с Константином Алексеевичем. Мише казалось, что тот в душе посмеивается над ребятами. К тому же - технический директор фабрики, "спец", как говорила Агриппина Тихоновна.

- Ну-ну, разговаривайте.

Шлепая туфлями, Константин Алексеевич вышел в кухню. Вскоре оттуда послышалось шипение примуса.

"Чай затевают! - тоскливо подумал Миша. - Опоздаем мы из-за этого Славки!" - Слава! - донесся из спальни голос Аллы Сергеевны. - Слава!

- Что?

- Скажи папе, чтобы котлеты завернул в вощеную бумагу.

- Хорошо, - ответил Слава, зашнуровывая ботинки.

- Не "хорошо", а иди и скажи ему!

Слава промолчал.

- Кто к тебе пришел? - снова раздался голос Аллы Сергеевны.

- Миша.

- Здравствуйте, Миша!

- Здравствуйте! - громко ответил Миша.

- Мишенька, голубчик, - заговорила Алла Сергеевна, не вставая с кровати, - я вас очень прошу: не позволяйте Славе купаться. Ему врачи запретили.

Слава покраснел и отчаянно затеребил шнурки ботинок.

- Хорошо, - улыбнулся Миша.

- И вообще, - продолжала Алла Сергеевна, - посмотрите за ним. Без вас я бы не пустила его. Вы рассудительный мальчик, и он вас послушает.

- Хорошо, я посмотрю за ним, - ответил Миша и скорчил Славе рожу.

В комнату с чайником и проволочной подставкой в руках вошел Константин Алексеевич.

- Ну, пейте чай.

- Спасибо, - ответил Миша, - я уже позавтракал.

- Костя, - снова раздался из спальни голос Аллы Сергеевны, - что ты там возишься? Разбуди Дашу!

- Не нужно, - ответил Константин Алексеевич, нарезая хлеб, - все готово.

- Скажи Даше, - продолжала Алла Сергеевна, - когда придет молочница, пусть возьмет только одну кружку.

- Хорошо, скажу. Ты спи, спи...

- Разве я могу заснуть! - капризным голосом ответила Алла Сергеевна. - Зачем ты разрешил ему ехать! Два дня беспокойства.

- Пусть съездит.

- Отпускать ребенка на двое суток, одного, неизвестно куда, неизвестно зачем... Слава! Не смей там бегать босиком!

- Хорошо, - пробурчал Слава, допивая чай.

48. В ЛАГЕРЕ

Мальчики закончили сооружение плота, выкупались и теперь отдыхали на берегу.

Безбрежное, расстилалось перед ними озеро. Облака лежали на его невидимом краю, как лохматые снеговые горы. Острокрылые чайки разрезали выпуклую синеву воды. Тысячи мальков шмыгали по мелководью. Белые лилии дремали на убаюкивающей зыби. Их длинные зеленые стебли путались в прибрежном камыше, где квакали лягушки и раздавался иногда шумный всплеск большой рыбы.

- Главное, нужно как следует загореть, - озабоченно говорил Генка, натирая грудь и плечи мазью. - Загар - первый признак здоровья. А ну, Мишка, натри мне спину, потом я тебе.

Миша взял у Генки баночку, понюхал, брезгливо поморщился:

- Ну и дрянь!

- Много ты понимаешь! Это ореховое масло. Первый сорт. А пахнет банка. Она из-под гуталина.

Миша продолжал брезгливо рассматривать мазь:

- Крошки какие-то, яичная скорлупа...

- У меня в мешке все перемешалось. Ничего, давай мажь!

- Нет! - Миша вернул Генке банку. - Сам мажься.

- И намажусь. К вечеру буду как бронза.

- Пошли, ребята, - сказал Слава.

Мальчики направились к разбитым на опушке леса серым остроугольным палаткам.

В середине лагеря высилась мачта. Свежевскопанная и утоптанная ребячьими ногами земля вокруг нее выделялась на опушке серым бугорком.

Из-за крайней палатки доносились крики хлопотавших у костра девочек. Над костром, на укрепленной на двух рогатках палке, висели котелки. Запах подгоревшей каши распространялся по лагерю.

- Простое дело - кашу сварить, а они шумят, будто быка жарят, - сказал Генка.

Из лесу вышел Коля, окруженный беспризорниками. Они были в лохмотьях, один только Коровин был обнажен до пояса.

- Вы куда ходили? - спросил Миша у Коровина.

- В деревню.

- Зачем?

- Хлеба смотрели, молотьбу... - Он вздохнул. - У нас раньше тоже корова была.

Коля стоял у костра, окруженный девчонками, и пробовал кашу, смеясь и дуя на ложку.

"Умный он все-таки, - думал Миша. - Повел ребят в деревню, чтобы они вспомнили свой дом, свою семью".

- Еще на станцию ходили, - продолжал Коровин.

- Зачем?

- Детдом там. Смотрели, как ребята живут. Ничего живут, подходяще. Свой огород имеют.

"И в детдом их нарочно повел", - подумал Миша.

Миша подошел к костру.

- Как я буду делить? - плачущим голосом говорила Зина Круглова. - Тут сто всяких продуктов! Никто не принес одинаковые. Вот, - она показала на разложенную возле костра провизию, - котлет пять штук, селедок - восемь, яиц - двенадцать, мяса девять кусков, воблы - четыре и крупы все разные. - Она вдруг расхохоталась. - А второе звено рыбы наловило - шестнадцать пескарей... - Ее красное от жары лицо с маленьким вздернутым носиком стало совсем круглым.

- Мелковата рыбешка, - согласился Коля. - Ничего, пообедаем, только пальчики оближем...

49. ГЕНЕРАЛ-КВАРТИРМЕЙСТЕР

Каша чудесно пахла дымом и вареной воблой, в чае плавали еловые иглы, капельки жира и яичная скорлупа.

Ели сделанными из бересты ложками, рассевшись вокруг костра. Вверху шумели сосны, встревоженно каркали вороны. Коля распрямил кусок проволоки, нанизал на него кусочки мяса и приготовил шашлык. Всем досталось по маленькому кусочку зато шашлык был настоящий.

После обеда Коля сказал:

- Завтра мы с детским домом проведем военную игру "Взятие Перекопа". Сегодня потренируемся. Вон там будет штаб белых. - Он показал на рощицу, расположенную на правом берегу озера. - Задача: проникнуть в штаб белых и захватить их флаг. Врангелем назначается Шура Огуреев, а Генка Петров - начальником штаба.

- Почему мы будем белыми? - запротестовал Генка.

- Действительно, - сказал Шура. - Это несправедливо. К тому же у белых не было должности начальника штаба. Он назывался генерал-квартирмейстером.

- Хорошо, - согласился Коля, - значит, Генка будет генерал-квартирмейстером. А приказ выполняйте! Как только услышите сигнал трубы, игру кончить и всем собраться в лагере.

Шуру и Генку очень обидело это назначение, и, когда Перекоп был взят и штаб белых разгромлен, Врангель и его генерал-квартирмейстер исчезли.

Их долго искали, несколько раз трубили в горн, но они явились только к вечеру.

Впереди шел Шура. За ним с поникшей головой, охая и вздыхая, как будто его поколотили, плелся Генка.

- Зачем пришли? - сухо спросил Коля.

- Мы сдаемся, - объявил Шура.

- Почему вы не явились по сигналу?

Шура начал приготовленную заранее речь.

- Мы решили, - сказал он, - соблюдать историческую правду. Ведь Врангель удрал из Крыма. Вот и мы скрылись. - Он помолчал, потом добавил: - А если, по-вашему, это неправильное толкование роли, то прошу впредь меня Врангелем не назначать.

- Почему вы все-таки пришли?

Шура показал на Генку:

- Мой генерал-квартирмейстер опасно заболел.

"Генерал-квартирмейстер" имел жалкий вид. Лицо его горело, как в лихорадке, тело дергалось, будто Генку кололи иглами.

- Что с тобой? - спросил Коля.

Генка молчал.

- Тяжелое повреждение кожных покровов, - ответил за него Шура.

Генка поднял рубашку, спина его была покрыта большими волдырями.

- Мазался чем-нибудь? - спросил Коля.

- Ма... мазался, - пролепетал Генка.

- Чем?

- Оре... ореховым маслом.

- Покажи.

Болезненно морщась, Генка вытащил из кармана баночку и протянул Коле.

Коля понюхал, потом спросил:

- Где ты ее взял?

- Сам... сам сделал... по рецепту.

- По какому рецепту?

- Борька-жила дал.

- Это смесь цинковой мази с сапожным кремом, - сказал Коля. - Эх ты, провизор...

Несчастного Генку смазали вазелином и уложили в палатке.

50. КОСТЕР

Вечером отряд расположился вокруг зажженного на берегу костра.

Луна проложила по озеру сверкающую серебряную дорожку.

Под черной громадой спящего леса белели маленькие палатки.

И только звезды, сторожа уснувший мир, перемигивались, посылая друг другу короткие сигналы.

Коля рассказывал о далеких странах: о маленьких детях, работающих на чайных плантациях Цейлона; о нищих, умирающих на улицах Бомбея; об измученных горняках Силезии и бесправных неграх Соединенных Штатов Америки.

Вспыхивающее пламя вырывало из темноты лица ребят, галстуки, худощавое Колино лицо с косой прядью мягких волос, падающих на бледный лоб. Хворост трещал под огнем и распадался на маленькие красные угольки, горевшие коротким фиолетовым пламенем. Иногда уголек выскакивал из костра, и тогда кто-нибудь подталкивал его обратно в огонь, к жарким, пылающим веткам.

И еще Коля рассказывал о коммунистах и комсомольцах капиталистических стран, отважных солдатах мировой революции.

Миша лежал на животе, подперев кулаками подбородок. Лицу было жарко от близости огня, по ногам и спине пробегал тянущий с озера холодок. Он слушал Колю и думал о бесстрашных людях, сокрушающих старый мир. Его охватывала жажда подвига, и он мечтал о жизни, отданной революции.

Коля кончил беседу и приказал дать отбой. Протяжные звуки горна всколыхнули воздух и дальним эхом отозвались за верхушками деревьев. Все разошлись по палаткам. Лагерь затих.

Миша не спал. Он лежал на пахучих еловых ветках и через открытую полость палатки смотрел на звезды.

Рядом с Мишей, вытянувшись во весь рост и покрывшись с головой одеялом, спал Шурка-большой. За ним, съежившись и уткнув голову в самодельную, набитую травой подушку, - Слава. Ворочался и стонал Генка.

Хрустнула ветка. Миша прислушался. Это часовые. Из палатки девочек слышался тихий, приглушенный смех. Наверное, Зина Круглова. Все ей смешно.

Он вспомнил Лену и Игоря Буш. Где они теперь, бродячие акробаты? Давно ребята не видели их, почти все лето. Где их ослик, тележка? Генка все мечтал об этой тележке, хотел на ней возить рекламу, чтобы бесплатно пускали в кино. Чудак Генка!

Миша представил, как Генка возит тележку по московским улицам, и вдруг неожиданная мысль пришла ему в голову. Тележка... тележка... Как это он раньше не сообразил! Миша даже привстал от волнения. Идея! Это будет здорово. Черт возьми, вот это да!

Ему захотелось сейчас же разбудить Генку и Славу и поделиться с ними своим планом... но ребята крепко спят, придется потерпеть до завтра. Теперь самое главное - найти Бушей, а там... Миша еще долго не мог заснуть, обдумывая свой чудесный план.

Шаги часовых удалились, смех в палатке девочек прекратился, и все стихло.

Потухший костер круглым пятном чернел на высоком, залитом лунным светом берегу. В его пепле еще долго перебегали маленькие огоньки. Вспыхивали и гасли, точно играя в прятки меж обгоревших и обуглившихся поленьев.

51. ТАИНСТВЕННЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Кончался август. Зябнувшие бульвары закутывались в яркие ковры опавших листьев. Паутина плыла в воздухе, пропитанная мягким ароматом уходящего лета.

Миша, Генка и Слава подошли к Новодевичьему монастырю.

В расщелинах высокой стены гнездились галки. Их громкий крик оглашал пустынное кладбище. Унылая травка на могильных холмиках высохла и пожелтела. Металлические решетки вздрагивали, колеблемые резкими порывами ветра.

- Придется подождать, - сказал Миша, - они, наверное, скоро придут.

Друзья уселись на припавшую к земле скамейку.

- Половину покойников хоронят живыми, - объявил Генка, поглядывая на могилы.

- Почему? - спросил Слава.

- Кажется, что человек умер, а на самом деле он заснул летаргическим сном. В могиле он просыпается. Пойди тогда доказывай, что ты живой.

- Это бывает, но редко.

- Наоборот, очень часто, - возразил Генка. - Нужно в покойника пропустить электрический ток, тогда не ошибешься.

- Новая теория доктора медицины Геннадия Петрова!

- Прием от двух до четырех.

- Смейтесь, смейтесь, - сказал Генка. - Похоронят вас живыми, тогда узнаете. Смейтесь! - Потом нетерпеливо спросил: - Когда они придут?

- Придут, - ответил Миша. - Раз пообещали, - значит, придут.

- Может быть, все же лучше пойти в милицию и все рассказать? - предложил Слава.

- С ума сошел! - рассердился Генка. - Чтобы милиции весь клад достался, а мы с носом!

- Успеем в милицию, - сказал Миша. - Прежде надо все как следует выяснить. В общем, как решили, так и сделаем.

Из монастырских ворот показались Лена и Игорь Буш. Они поздоровались с мальчиками и сели рядом.

Лена была в демисезонном пальто и яркой косынке. Игорь в костюме с галстуком и в модном кепи имел, как всегда, серьезный вид. Усевшись, он посмотрел на часы:

- Кажется, не опоздали.

Лена, улыбаясь, оглядела мальчиков.

- Как поживаете?

- Ничего, - ответил за всех Миша. - А вы как поживаете?

- Мы тоже ничего. Недавно вернулись из поездки.

- Где были?

- В Курске были, в Орле, на Кавказе...

- Хорошо на Кавказе! - сказал Генка. - Там урюк растет.

- Положим, урюк там не растет, - заметил Слава.

- Как с нашей просьбой? - спросил Миша.

- Мы все устроили, - пробасил Игорь.

- Да, - подтвердила Лена, - мы договорились. Можете ее взять. Но зачем она вам нужна? Она совсем сломана.

- Мы ее починим, - сказал Миша.

- Но зачем вам нужна эта тележка? - допытывалась Лена.

- Для одного дела, - уклончиво ответил Миша.

- Я уверена, что вы ищете клад, - сказала Лена. Мальчики удивились.

- Почему ты так думаешь?

- У людей, которые ищут клад, ужасно глупый вид.

- Вот и не угадала, - сказал Генка, - никакого клада мы не ищем. Сама понимаешь: уж кто-кто, а я такими пустяками заниматься не стану.

- Ладно, - сказал Миша, - шутки в сторону. Когда мы можем взять тележку и сколько мы должны за нее заплатить.

- Можете взять ее в любое время, - сказала Лена, - а платить ничего не надо. Она цирку уже больше не нужна.

- Списана по бухгалтерии, - солидно добавил Игорь. Он встал, посмотрел на часы. - Лена, нам пора.

Мальчики проводили Бушей до трамвая. Возле остановки притоптывал ногами, потирал зябнущие руки лоточник. Его фуражка с золотой надписью "Моссельпром" была надвинута на самые уши, и завитушка, идущая от последней буквы, согнулась пополам. Мальчики купили "Прозрачных" и угостили Бушей. Потом Лена и Игорь уехали. Друзья по Большой Царицынской, через Девичье поле, отправились домой.

52. РЕКЛАМНАЯ ТЕЛЕЖКА

На пустынном сквере осенний ветер играл опавшими листьями. Он собирал их в кучи, кружил вокруг голых деревьев, метал на серый гранит церковных ступеней, шуршал ими по одиноким скамейкам, бросал под ноги прохожим, грязными клочьями волочил вверх по Остоженке, забивал под колеса яркой рекламной тележки, стоявшей на углу Всеволожского переулка. На тележке были укреплены под углом два фанерных щита с развешанными на них афишами новой кинокартины - "Комбриг Иванов". Вверху, там где щиты сходились, качались вырезанные из фанеры буквы: "Кино арбатский "Арс".

Прохожие Остоженки привыкли к тележке, уже несколько дней неизменно торчавшей на углу. Вечером за ней являлся мальчик и увозил. Лысый старик, хозяин филателистического магазина, ругал мальчика за то, что тот ставил тележку против магазина. Мальчик ничего не отвечал, подкладывал камни под колеса и удалялся.

Однажды вечером мальчик явился, вынул камни из-под колес тележки, вкатил ее во двор магазина и пошел в дворницкую.

Дворник, худой рыжий татарин, сидел на широкой кровати, свесив на пол босые ноги.

- Дяденька, - сказал мальчик, - моя тележка сломалась. Можно ей постоять во дворе?

- Опять сломалси, - дворник лениво посмотрел в окно, - опять сломалси. - Он зевнул, похлопал ладонью по губам. - Пущай стоит, нам разви жалка.

Мальчик вышел, осмотрел тележку, тронул верхнюю планку, тихонько стукнул по щиту и ушел.

Двор опустел. В окнах гасли огни.

Когда совсем стемнело, из подъезда черного хода вышли старик филателист и Филин.

Они остановились у самой тележки. Старик вполголоса спросил:

- Значит, решено?

- Да, - раздраженным шепотом ответил Филин. - Чего ему ждать? Год, как вы за нос водите.

- Сложный шифр, - пробормотал старик, - по всем данным - литорея, а вот без ключа не могу прочесть.

- Если б вы знали, что там есть, - зашептал Филин, наклонясь к старику, - то прочли бы.

- Понимаю, понимаю, да что делать! - Старик развел руками. - Может, подождет еще Валерий Сигизмундович?

- Не может он больше ждать. Понятно? Не может. Так что к воскресенью все приготовьте. Я сам не приду, пришлю мальчонку.

Филин ушел. Шамкая беззубым ртом, старик побрел домой. В освещенном окне появилась его сгорбленная фигура. Старик медленно передвигался по кухне. Наклонившись, он подкачал примус. Длинные красные языки высовывались из-под чайника, облизывая его крутые бока.

Потом старик долго, медленно и аккуратно чистил картошку. Кожура длинной, изломанной лентой падала в ведро.

Из кухни старик перешел в комнату и склонился над столом. Некоторое время он стоял неподвижно, потом поднял голову, посмотрел в окно, перед которым стояла тележка, и задернул занавеску. Задернул он ее одной рукой. В другой он держал ножны. Они были отчетливо видны. Черные, кожаные, с металлическим ободком наверху и шариком на конце...

Вышел дворник, почесался, глядя на луну, зевнул и пошел к воротам. Только он хотел их закрыть, как появились Генка и Слава.

- Бери свой тележка, - в порядке тележка. Бери.

Мальчики вынули камни из-под колес тележки и выкатили ее на улицу. Дворник запер ворота.

Мальчики вкатили тележку в безлюдный переулок, осмотрелись, отодвинули верхнюю планку и раздвинули щиты. Из тележки вылез Миша.

Домой Миша вернулся поздно ночью. Мамы не было: она работала в ночной смене. Миша разделся, юркнул в постель и долго лежал не засыпая.

Здорово они придумали с тележкой! Неделю изо дня в день следили из нее за магазином старика. Провожая посетителей, старик разговаривал с ними возле тележки и не догадывался, что там кто-то сидит. Ночью они ставили тележку во дворе и таким образом узнали весь распорядок жизни старика. И ножны несколько раз видели. Если снять ободок и вывернуть шарик, они разворачиваются веером. На веере что-то написано. Непонятно только одно: старик сказал Филину, что без ключа он не может расшифровать, но ведь ключ-то у него в ножнах. Что же он расшифровывает?

Того высокого зовут Валерий Сигизмундович. Ясно, это Никитский. Они его, правда, больше не видели, но важно завладеть ножнами, а Никитский потом никуда не денется. Теперь дело будет проще. Борьку-то они сумеют надуть. Борька давно зарится на тележку.

С тележкой, конечно, придется расстаться. Правда за то, что они ее возят, их бесплатно пускают в кино, но все равно - с понедельника в школу. И не к лицу пионерам заниматься такой коммерцией.

53. НОЖНЫ

Посвистывая, Борька-жила шел по Никольскому переулку. В руках он держал обвязанный шпагатом пакет. Борька шел не останавливаясь. Отец приказал ему по дороге от филателиста домой нигде не задерживаться.

Это приказание было бы выполнено в точности, если бы внимание Борьки не привлекла рекламная тележка кино "Аре", стоящая на церковном дворе. Вокруг стояли Миша, Генка, Слава и беспризорник Коровин. Они рассматривали тележку и горячо спорили.

Борька подошел к ним, с любопытством оглядел всю компанию.

- Ты на резину посмотри, на резину, - говорил Миша, тыкая ногой в колеса, - одни покрышки чего стоят.

Коровин засопел:

- Цена окончательная.

- Уж это ты брось! - сказал Генка. - Пять рублей за такую тележку!

- Тележку продаете? - Борька придвинулся ближе к ребятам.

Миша обернулся к нему:

- Продаем. А тебе что?

- Спросить нельзя?

- Нечего зря спрашивать.

- А я, может, куплю!

- Покупай.

- Сколько просите?

- Десять рублей.

Борька присел на корточки и начал осматривать тележку, ощупывать колеса. Пакет он положил рядом с собой.

- Чего ты щупаешь? - Миша взялся за ручки. - Колеса-то на подшипниках. Смотри, ход какой. - Он толкнул тележку вперед. - Слышишь ход.

Борька подвигался вместе с тележкой, прислушиваясь к шуму колес с видом большого знатока.

Миша остановился:

- Сама идет. Попробуй.

Борька толкнул тележку. Она действительно катилась очень легко.

Генка и Славка тоже подвигались вслед за тележкой, загораживая собой Коровина.

- А самое главное, смотри. - Миша отъединил планку, раздвинул щиты. - Видал? Можешь даже спать. Поставил тележку - и ложись.

- Ты уж нахвалишь, - сказал Борька, - а резина-то вся истрепалась.

- Резина истрепалась? Смотри, что написано: "Треугольник", первый сорт".

- Написано! И краска облезла. Вы уж давайте подешевле.

- Ладно, Мишка, - раздался вдруг голос Коровина, - я забираю тележку.

Мишкин азарт вдруг пропал:

- Вот и хорошо. Бери. Прозевал ты тележку, Жила!

- А я, может, дороже дам.

- Нет, теперь уж не дашь.

- Почему? - Борька подошел к пакету, поднял его.

- Потому! - Мишка усмехнулся.

Борька недоуменно оглядел ребят. Они насмешливо улыбались, только один Коровин, как всегда, смотрел мрачно.

- Не хочешь - как хочешь! - сказал Борька. - Потом сам будешь набиваться, но уж больше двугривенного не получишь.

Борька скрылся за поворотом. Мальчики забежали за церковный придел, и Коровин вытащил из кармана ножны.

Миша нетерпеливо выхватил их у него, повертел в руках, затем осторожно снял ободок и вывернул шарик.

Ножны развернулись веером. Мальчики уставились на них, потом удивленно переглянулись...

На внутренней стороне ножен столбиками были нанесены знаки: точки, черточки, кружки. Точно так же, как и на пластинке кортика.

Больше ничего в ножнах не было.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. СЕДЬМАЯ ГРУППА "Б"

54. ТЕТЯ БРОША

На уроке математики не оказалось мела.

Преподавательница Александра Сергеевна строго посмотрела на Мишу:

- Староста, почему нет мела?

- Разве нет? - Миша вскочил со своего места и с деланным изумлением округлил глаза. - Перед самым уроком был.

- Значит, он убежал, - насмешливо сказала Александра Сергеевна. - Верни его обратно.

Миша вышел из класса, побежал в раздевалку за мелом и увидел, что тетя Броша, гардеробщица, плачет.

- Ты что, тетя Броша? - спросил Миша, заглядывая ей в глаза. - Ты почему плачешь? Кто тебя обидел?

Никто точно не знал, почему гардеробщицу звали тетей Брошей. Может быть, это было ее имя, может быть, из-за большой желтой броши, приколотой к полосатой кофте у самого подбородка, а возможно, и потому, что она сама походила на брошку - маленькая толстенькая старушка. Она всегда сидела у раздевалки, вязала чулок и казалась комочком, приютившимся на дне глубокого колодца из металлической сетки, которой был обит лестничный проем. Она будто бы умела заговаривать ячмени. И действительно, посмотрит на глаз, пошепчет что-то - ячмень и проходит иногда на другой день, иногда через неделю.

И вот теперь тетя Броша сидела у раздевалки и плакала.

- Скажи, кто тебя обидел? - допытывался Миша. Тетя Броша вытерла платком глаза:

- Тридцать лет прослужила, слова худого не слышала, а теперь дурой старой называть стали.

- Кто? Кто?

- Бог с ним! - Тетя Броша махнула рукой.

- При чем тут бог! - рассердился Миша. - Никто не имеет права оскорблять. Кто тебя обругал?

- Юра обругал, вот кто. Опоздал, а мне не велено пускать. Иди, говорю, к директору. А он мне - "старая дура"! А ведь хороших родителей... И маменька его здесь училась, когда гимназия была. Только, Мишенька, - испуганно забормотала она, - никому, деточка, не рассказывай!

Миша схватил мел и, прыгая через три ступеньки, помчался в класс.

У доски маялся Митя Китов, по прозвищу "Кит". Александра Сергеевна зловеще молчала. Кит при доказательстве равенства углов в равнобедренном треугольнике помножил квадрат гипотенузы на сумму квадратов катетов и уставился на доску, озадаченный результатом. Кит остался в седьмом классе на второй год и, наверное, останется на третий. На уроках он всегда дремлет или вырезает ножиком на парте, а на переменках клянчит у ребят завтраки. Клянчит не потому, что голоден, а потому, что великий обжора.

- Дальше! - Александра Сергеевна произнесла это тоном, говорящим, что дальше ничего хорошего не будет.

Кит умоляюще посмотрел на класс.

- На доску смотри, - сказала Александра Сергеевна.

Кит снова повернулся к классу своей толстой, беспомощной спиной и недоуменным хохолком на белобрысой макушке.

Александра Сергеевна прохаживалась между партами, зорко поглядывая на класс. Маленькая, худенькая, с высокой прической и длинным напудренным носом, она все замечала и не прощала никакой мелочи. Когда она отворачивалась, Зина Круглова быстро поднимала руку с растопыренными пальцами, показывая всему классу, сколько минут осталось до звонка. Зина, единственная в классе обладательница часов, сидела на первой парте.

Миша с возмущением посмотрел на Юру: "Задавала несчастный! Ходит с открытыми коленками, хочет показать, какой он закаленный. Воображает себя Печориным. Так и написал в анкете: "Хочу быть похожим на Печорина". Сейчас, после урока, я тебе покажу Печорина!" Миша вырвал из блокнота листочек бумаги и, прикрывая его ладонью, написал: "Юра обругал тетю Брошу дурой, Броша плачет, нужно обсудить". В это время он смотрел на доску, и буквы разъехались вкривь и вкось.

Он придвинул записку Славе. Слава прочел и в знак согласия кивнул головой. Миша сложил листок, надписал: "Шуре Огурееву и Генке Петрову" - и перебросил на соседнюю парту.

Шурка-большой прочел, подумал и написал: "Лучше устроить показательный суд. Согласен быть прокурором". Потом свернул и перекинул записку сестрам Некрасовым, но Александра Сергеевна, почувствовав сзади себя движение, быстро обернулась. Все сидели тихо, только Зина Круглова едва успела опустить руку с растопыренными пальцами.

- Круглова, к доске, - сказала Александра Сергеевна.

Кит побрел на место.

От сестер Некрасовых записка через Лелю Подволоцкую добралась до Генки. Он прочитал ее и написал внизу: "Отлупить как следует, чтобы помнил".

Тем же путем записка вернулась к Мише. Он прочитал Шурин и Генкин ответы и показал Славе. Слава отрицательно мотнул головой. Миша придвинул записку к себе и начал на ней что-то писать, как вдруг Слава толкнул его под партой ногой. Миша не обратил внимания. Слава толкнул его опять, но было поздно. Александра Сергеевна протягивала руку к записке:

- Что ты пишешь?

Миша смял записку в кулаке и молча встал.

- Покажи, что у тебя в руке!

Миша молчал и не отрываясь смотрел на прибитые к стенам планки для диаграмм.

- Я тебя спрашиваю, - совсем тихо сказала Александра Сергеевна, - что ты писал на уроке? - Она заметила лежавшую под тетрадями книгу и взяла ее. - Это что еще такое? - Она громко прочла: - "Руководство к истории, описанию и изображению ручного оружия с древнейших времен до начала девятнадцатого века". Посторонние книги читаешь во время урока?

- Она просто лежала, я ее не читал, - попробовал оправдаться Миша.

- Записку ты тоже не писал? Постыдись! Староста, пионер, член учкома. Эту книгу ты получишь у директора, а пока оставь класс.

Ни на кого не глядя, Миша вышел.

55. КЛАССНОЕ СОБРАНИЕ

Он вышел из класса и сел на подоконник. В окне виднелись противоположная сторона Кривоарбатского переулка, два фонаря, уже зажженных, несмотря на ранний час, школьная площадка, занесенная снегом.

В коридоре тихо. Только слышно, как падают в ведро капли из бачка с кипяченой водой да сверху, из гимнастического зала, доносятся звуки рояля: трам-там, тара-тара, трам-та-та, трам-тата, трам-та-та - и на потолке глухо отдается равномерный топот маршировки: трам-та-та, трам-та-та...

Нехорошо получилось! Являйся теперь к директору. Алексей Иваныч, конечно, спросит о книге... Зачем да почему...

И все из-за этого задавалы Юрки-скаута!

Прозвенел звонок. Тишина разорвалась хлопаньем дверей, топотом, криком и визгом.

Из класса вышел Юра.

- Ты зачем тетю Брошу обругал? - остановил его Миша.

- Тебе какое дело? - Юра презрительно посмотрел на него.

- Ты на меня так не смотри, а то быстро заработаешь!

Их окружили ребята.

- Какую привычку взял, - продолжал Миша, - оскорблять технический персонал! Это тебе не дома - на прислугу орать.

- Чего ты с ним, Мишка, разговариваешь! - Генка стал против Юры. - С ним вот как надо!

Он полез драться, но Миша удержал его:

- Вот что, Юра, ты должен извиниться перед тетей Брошей.

Юра удивленно вскинул брови:

- Я буду извиняться перед уборщицей?

- Обязательно.

- Сомневаюсь!

- Заставим. А если не извинишься, поставлю вопрос на классном собрании.

- Мне плевать на ваше собрание!

- Не доплюнешь!

- Посмотрим.

- Посмотрим.

Перед последним уроком Генка вбежал в класс и закричал:

- Ура! Альма не пришла, немецкого не будет, собирай книжечки!

- Подожди, - остановил его Миша, - тише, ребята! Сейчас проведем классное собрание.

- Вот еще!.. - недовольно протянул Генка. - Ушли бы домой на два часа раньше!

- Как будто нельзя в другой раз собрание устроить, обязательно сегодня! - сказала Леля Подволоцкая, красивая девочка с белокурыми волосами.

- Не останусь я на собрании, - объявил Кит, - я есть хочу.

- Ты всегда есть хочешь. Будет собрание, и все. - Миша закрыл дверь.

Когда все сели по местам, он сказал:

- Обсуждается вопрос о Юре. Слово имеет Генка Петров.

Генка встал и, размахивая руками, начал:

- Юра опозорил наш класс. Он назвал тетю Брошу старой дурой. Это - безобразие! Теперь не царский режим. Небось Алексея Иваныча он так не назовет, побоится, а тетя Вроша - простая уборщица, так ее можно оскорблять? Пора прекратить эти барские замашки. Вообще скауты за буржуев. Предлагаю исключить Юру из школы.

Поднялся Слава:

- Юре пора подумать о своем мировоззрении. Он индивидуалист и отделяется от коллектива. Подражать Печорину нечего. Печорин - продукт разложения дворянского общества. Это все знают. Юра должен извиниться перед тетей Брошей, а исключить из школы - слишком суровое наказание.

Слово попросила Леля Подволоцкая:

- Я не понимаю, за что пионеры нападают на Юру. Генка в тысячу раз больше хулиганит, а еще пионер. Это несправедливо. Нужно прежде всего выслушать Юру. Может быть, ничего и не было.

Юра, не поднимаясь с места, глядя в окно, сказал:

- Во-первых, я в скаутах больше не состою. Если Генка не знает, пусть не говорит. Кроме того, он еще не директор, чтобы исключать из школы. Нечего так много брать на себя. Во-вторых, принципиально не согласен с тем, что закрывают вешалку, - это ограничивает нашу свободу. В-третьих, я вообще ни перед кем отчитываться не желаю. Извиняться я не буду, так как не намерен унижаться перед каждой уборщицей. Вы можете постановлять что вам угодно, мне это глубоко безразлично.

Шура Огуреев вышел к учительскому столику, обернулся к классу и произнес такую речь:

- Товарищи! Инцидент с тетей Брошей нужно рассматривать гораздо глубже. Что мы имеем? Мы имеем два факта. Первый - оскорбление женщины, что недопустимо. Второй - употребление слова "дура". Такие слова засоряют наш язык, наш великий, могучий, прекрасный язык, как сказал Некрасов.

- Не Некрасов, а Тургенев, - поправил его Миша.

- Нет, - авторитетно произнес Шура, - сначала сказал Некрасов, а потом уже повторил Тургенев. Нужно читать первоисточники, тогда будешь знать. Я предлагаю запретить употребление таких и подобных слов.

Довольный своей речью, Шура направился к парте и с важным видом уселся на свое место.

- Кто еще хочет высказаться? - спросил Миша и, увидев, что Зина Круглова хочет, но не решается выступить, сказал: - Говори, Зина, чего боишься?

Зина поднялась и быстро затараторила:

- Девочки, это ужасно! Я сама видела, как тетя Броша плачет. И нечего Юру защищать. А если он нравится Леле, пусть она так и скажет. Потом Шура. Он очень красиво говорил о женщинах, а сам на уроках пишет письма девочкам. Это тоже неправильно. Потом, - продолжала Зина, - я хотела сказать о Генке Петрове. Он на уроках всегда меня расхохатывает.

После всех выступил Миша:

- Юра обругал тетю Брошу потому, что считает себя выше ее. А чем он выше тети Броши? Я думаю, ничем. Она тридцать лет работает в школе, приносит пользу обществу, а Юра сидит на шее у своего папеньки, в жизни еще палец о палец не ударил, а уже оскорбляет рабочего человека. Предлагаю: Юра должен извиниться перед тетей Брошей, а если он не захочет, передать вопрос в учком. Пусть вся школа обсуждает его поступок.

Классное собрание постановило: обязать Юру извиниться перед тетей Брошей.

56. ЛИТОРЕЯ

После собрания Миша явился к директору школы.

Алексей Иваныч сидел в своем кабинете за столом и перелистывал книгу, ту самую, что отобрала у Миши Александра Сергеевна. Он указал Мише на диван:

- Садись.

Миша сел.

- Что вы обсуждали на собрании? - спросил Алексей Иваныч.

Миша рассказал.

- Постановить - это полдела, - сказал Алексей Иваныч. - Нужно, чтобы Юра осознал низость своего поступка.

Он помолчал, потом спросил:

- А твое поведение обсуждали?

- Какое поведение? - Миша покраснел.

- Посторонние книги читаешь на уроке, записки пишешь.

- Книгу я не читал, - сказал Миша, - она просто так лежала. Записку действительно писал.

- Скажи, Поляков, - Алексей Иваныч внимательно посмотрел на Мишу, - почему тебя интересует холодное оружие?

- Просто так, - ответил Миша, глядя в пол.

Как бы не слыша Мишиного ответа, Алексей Иваныч спросил:

- Ты и твои приятели интересуетесь шифрами?

Миша молчал, и опять, словно не замечая его молчания, Алексей Иваныч продолжал:

- Когда я был мальчиком, я тоже увлекался шифрами. Очень интересное занятие.

Миша думал. Может быть, показать пластинку? Вот уж два месяца, как они бьются и не могут прочесть надпись. На обеих пластинках совершенно одинаковые значки, а ключа к ним нет. Значит, Полевой думал, что ключ к шифру в ножнах, а Никитский предполагал, что он в кортике.

На самом же деле ни там, ни здесь ключа нет... Может, Алексей Иваныч разберет.

Миша вздохнул, вынул из кармана пластинку от рукоятки кортика и протянул ее Алексею Иванычу.

- Вот, Алексей Иваныч, мы никак не можем расшифровать эту надпись. Я слышал, что это литорея, но мы не знаем, что такое литорея.

- Да, - сказал Алексей Иваныч, рассматривая пластинку, - похоже. Литорея - это тайнопись, употреблявшаяся в древнерусской литературе. Литорея была двух родов: простая, называлась также тарабарской грамотой, отсюда и "тарабарщина". Это простой шифр. Буквы алфавита пишут в два ряда: верхние буквы употребляют вместо нижних, нижние - вместо верхних. Мудрая литорея - более сложный шифр. Весь алфавит разбивался на три группы, по десяти букв в каждой. Первый десяток букв обозначался точками. Например, "а" - одна точка, "б" - две точки и так далее. Второй десяток обозначался черточками. Например, "л" - одна черточка, "м" - две черточки и так далее. И, наконец, третий десяток обозначался кружками. Например, "х" - один кружок, "ц" - два кружка... Значки эти писались столбиками. Понял теперь?

- Это ж очень просто! - удивился Миша. - Теперь я понимаю, как прочесть пластинку!

- Это было бы просто в том случае, - возразил Алексей Иваныч, - если бы на этой пластинке в каждом столбике было от одного до десяти знаков, а здесь самое большее пять...

Алексей Иваныч сидел задумавшись, потом медленно проговорил:

- Если это литорея, то здесь только половина текста. Где-то должна быть и другая.

57. СТРАННАЯ НАДПИСЬ

Вот оно в чем дело! Миша пощупал в кармане ножны. Теперь понятно, почему старик не мог расшифровать текст.

- Где-то должна быть вторая половина текста, - повторил Алексей Иваныч и вопросительно посмотрел на Мишу.

Эх, была не была! Миша вынул ножны, снял ободок, развернул их веером и положил на стол.

Алексей Иваныч соединил обе пластинки. Миша только сейчас увидел, что на одной из них есть выпуклость, а на другой углубление, показывающее, где их нужно соединять. Как это он раньше не заметил?

Соединив обе пластинки, Алексей Иваныч положил их плашмя и придавил пресс-папье.

- Видишь, - сказал он Мише, - получилась десятизначная литорея. Теперь попробуем читать.

Он встал, подошел к шкафу, снял с полки большую книгу, положил ее перед собой и внимательно перелистал.

- Так. - Алексей Иваныч заложил страницы двумя пальцами. - Бери карандаш, бумагу и пиши... "с". Написал? "И", "м". Что получилось?

- "Сим", - прочел Миша.

- "Г", "а", "д", "о", "м". Что написал?

- "Гадом", - сказал Миша.

И так, слово за словом, Миша написал следующее: "Сим гадом завести часы понеже проследует стрелка полудень башне самой повернутой быть".

- Странная надпись, - задумался Алексей Иваныч, - странная. - Он молча разглядывал ножны, потом посмотрел на Мишу:

- Что ты скажешь по этому поводу?

Миша молча пожал плечами.

- Во всяком случае, знаешь ты больше меня, - сказал Алексей Иваныч. - Например: где кинжал?

Миша молча смотрел на пол.

- Раз есть ножны, то должен быть и кинжал, - сказал Алексей Иваныч.

Миша вынул кортик и показал, как закладывается туда стержень.

- Остроумно, - заметил Алексей Иваныч, - это подобие кортика.

- Это кортик и есть, - сказал Миша.

Алексей Иваныч поднял брови:

- Ты уверен в этом?

- Конечно.

- Хорошо, если ты уверен, - говорил Алексей Иваныч, рассматривая кортик. - Рукоятка с секретом - вещь распространенная в средние века. В рукоятки мечей вкладывались мощи святых, и рыцари перед боем "прикладывались к мощам". Отсюда и обычай целовать оружие. Так... - Алексей Иваныч продолжал рассматривать кортик. - Так... Бронзовая змейка, по-видимому, и есть искомый гад. Следовательно, недостает только часов, которые надо завести. Ну, Поляков, теперь расскажи, откуда у тебя этот кортик.

Выслушав Мишин рассказ, он некоторое время задумчиво барабанил пальцами по столу, потом сказал:

- Я отлично помню историю гибели линкора "Императрица Мария". Было много шуму в газетах, но этим и кончилось: виновников взрыва не нашли. Но то, что ты рассказал, проливает на это какой-то свет. Никитский не мог безнаказанно убить офицера. Он рассчитывал, что все покроет взрыв.

Миша удивленно посмотрел на Алексея Иваныча. Действительно! Как это он раньше не сообразил? Значит, Никитский участвовал во взрыве корабля.

- Что ты намерен делать? - спросил Алексей Иваныч.

- Не знаю, - сказал Миша. - Мы думали, что после расшифровки все будет ясно; оказывается, нет. - Он вопросительно посмотрел на Алексея Иваныча. - Нужно узнать, кто этот убитый офицер...

- Правильно, - сказал Алексей Иваныч. - Тебе ведь Полевой назвал его имя.

- Да, только имя: Владимир. Но фамилии он сам не знал. Правда...

Миша замялся.

- Что ты хотел сказать? - спросил Алексей Иваныч.

- Мы с ребятами кое-что выяснили о кортике...

- Исследовали?

- Да.

- Хорошо. - Алексей Иваныч встал. - На днях я вас вызову, и вы расскажете о своих исследованиях.

58. СТЕННАЯ ГАЗЕТА

Через несколько дней в коридоре появился первый номер стенгазеты "Боевой листок". Газета начиналась Мишиной статьей "Нездоровое увлечение".

"Нездоровое увлечение В нашей седьмой группе "Б" наблюдается нездоровое увлечение некоторыми личностями, как, например, Печориным и Мэри Пикфорд.

Начнем с Мэри Пикфорд. Каждая ее картина кончается тем, что она выходит замуж за миллионера. Чего же ей подражать, когда всем известно, что в нашей стране миллионеров нет и вообще их скоро нигде не будет?

Теперь о Печорине.

Во-первых, он дворянин и белый офицер.

Во-вторых, он стопроцентный эгоист. Из-за своего эгоизма он доставляет всем страдания: губит Бэлу, обманывает Мэри (правда, она княжна, но и Печорин сам дворянин), высокомерно относится к Максиму Максимычу.

Печорин даже не скрывает своего эгоизма, он говорит: "Какое мне дело до бедствий и радостей человеческих". Значит, он не уважает общество, его интересует только собственная персона. Отсюда вывод: человек, который не приносит обществу пользы, не хочет считаться с другими людьми. (Это мы видим на одном примере, который недавно обсуждал наш класс.) Из всего этого ясно, что если все будут подражать Печорину и думать только о себе, то все люди передерутся и будет чистейший капитализм.

Поляков" Вслед за этой статьей шли заметки:

"О порче мебели Некоторые учащиеся любят вырезать на партах ножиком. Этим усиленно занимается Китов, воображая, вероятно, что перед ним колбаса. Пора прекратить недопустимую порчу школьной мебели. Тот, кто режет парты, увеличивает разруху.

Шило" "Где справедливость?

Как известно, в нашей школе существует кружок по изучению театра и кино. Председателем кружка является выдающийся актер нашего времени Шура Огуреев. Кружок существует полгода, но ни разу не собирался. Зато сам Шура имеет мандат и бесплатно ходит в кино и театр. Сам ходит, а другим контрамарок не выдает. Где справедливость?

Зритель" "О большой перемене Некоторые учащиеся во время большой перемены стараются остаться в классе (мы не будем указывать на личности, но все знают, что этим занимается Геннадий Петров). Этим они мешают проветривать класс и преступно расходуют и без того ограниченный запас кислорода. Пора это прекратить. А кому надо сдувать, пусть сдувает в коридоре.

Зоркий" "О кличках Учащиеся нашего класса любят наделять друг друга, а также преподавателей кличками. Пора оставить этот пережиток старой школы. Кличка унижает достоинство человека и низводит его до степени животного.

Эльдаров" Вся школа читала "Боевой листок". Все смеялись и говорили, что в заметке о Печорине и Мэри Пикфорд написано про Юру и Лелю Подволоцкую.

Прочитав листок, Юра презрительно усмехнулся, а на другой день рядом со стенгазетой появился листок такого содержания:

"Кто эгоист?

(Послание с того света) Господа!

Я - Григорий Александрович Печорин. Ученик седьмой группы "Б" Михаил Поляков потревожил мой мирный сон. Я встал из гроба, и две недели мой дух незримо присутствовал в седьмой группе "Б". Вот мой ответ.

Поляков утверждает, что я эгоист. Допустим. А как же сам Поляков? Он целые ночи зубрит, чтобы быть первым учеником. Зачем? Затем, чтобы показать, что он лучше и умнее всех. С этой же целью он нахватал себе всякие нагрузки: он и вожатый звена, и староста, и член учкома, и член редколлегии.

Спрашивается, кто же из нас эгоист?

Печорин" Эта заметка возмутила Мишу. Все в ней неправда! Разве он зубрит и разве это эгоизм, если он хорошо учится? Ведь ясно, что надо хорошо учиться. Юра тоже неплохо учится, но ему отец за хорошие отметки всегда что-нибудь покупает. И потом, разве он, Миша, виноват, что его выбрали старостой группы и членом учкома?

- Вот видишь, - говорил ему Генка, - видишь, что Юрка вытворяет! Я тебе давно говорил: нужно его вздуть как следует, будет знать.

- Кулаками ничего не докажешь, - сказал Слава, - нужно в следующем номере "Боевого листка" ответить на это загробное послание.

- Дело не в том, что он про меня написал, - сказал Миша, - дело в принципе: что такое эгоизм. Юрка хочет запутать этот вопрос. А мы его должны распутать.

И мальчики начали готовить следующий номер стенной газеты, посвященный вопросу: "Что такое эгоизм?"

59. ПОЛКОВОЙ ОРУЖЕЙНЫЙ МАСТЕР

В назначенный день Миша, Генка и Слава вошли в кабинет Алексея Иваныча.

Возле Алексея Иваныча сидел человек в шинели и военной фуражке.

- Садитесь, - сказал Алексей Иваныч. - Миша, ты принес кортик?

Миша нерешительно посмотрел на военного.

- При этом товарище можешь все рассказывать, - сказал Алексей Иваныч.

Военный долго и внимательно рассматривал пластинки. Когда он положил их на стол, Алексей Иваныч сказал ребятам:

- Мы вас слушаем.

Миша оглянулся на друзей и, откашлявшись, произнес:

- Мы установили, что этот кортик принадлежит полковому оружейному мастеру, жившему в царствование Анны Иоанновны, то есть в середине восемнадцатого столетия.

Алексей Иваныч удивленно поднял брови, военный внимательно посмотрел на Мишу.

- Анны Иоанновны? - переспросил Алексей Иваныч.

- Анны Иоанновны.

- Это та, что ледяной дом построила, - вставил Генка.

Он хотел еще что-то сказать, но Слава толкнул его ногой, чтобы не мешал.

- Как вы это установили?

- Очень просто. - Миша взял в руки кортик, вынул из ножен клинок. - Прежде всего клейма. Их три: волк, скорпион и лилия. Видите? Так вот. Волк - это клеймо золингенских мастеров в Германии. Такие клинки назывались "волчата". Они изготовлялись до середины шестнадцатого века.

- Есть такая марка оружия, очень знаменитая, - подтвердил Алексей Иваныч.

- Изображением волка или собаки, - продолжал Миша, - отмечал свои клинки толедский мастер Юлиан дель Рей, Испания.

- Крещеный мавр, - вставил Генка.

- Он жил в конце пятнадцатого века, - продолжал Миша. - Теперь скорпион. Это - клеймо итальянских мастеров из города Милана. Наконец, лилия. Клеймо флорентийского мастера...

- Параджини, - подсказал Генка.

- Да, Параджини. Он тоже жил в начале шестнадцатого века. Вот что обозначают эти клейма. Они обозначают мастеров.

- Кто же из них сделал кортик? - спросил Алексей Иваныч.

- Никто, - решительно ответил Миша.

- Почему?

- Потому что во всех книгах, которые мы прочли, написано, что кортики появились только в начале семнадцатого века, а все эти клейма относятся к шестнадцатому веку.

- Логично, - сказал Алексей Иваныч. - Но зачем же, в таком случае, клейма?

Миша пожал плечами:

- Этого мы не знаем.

- Ребята правы. - Военный взял у Миши клинок и поднес его к свету. По всей длине клинка тянулись едва заметные волнообразные рисунки в виде переплетенных роз. - Это дамасская сталь. Она изготовлялась только на Востоке. Значит, клейма европейских мастеров не имеют к клинку никакого отношения. По-видимому, мастер, изготовивший этот кинжал, хотел показать, что его клинок лучше самых знаменитых. С этой целью он и поставил эти три клейма.

Миша несколько смутился тем, что военный сразу определил то, над чем мальчики трудились столько времени, но продолжал:

- Тогда мы решили познакомиться с образцами кортиков, употреблявшихся в России. Их было три типа. Во-первых, морской, но он четырехгранный, а этот трехгранный. Значит, не подходит. Во-вторых, кортик егерей, но его длина тринадцать вершков, а нашего - только восемь. Значит, тоже не подходит. Наконец, третий - это кортик полковых оружейных мастеров при императрице Анне Иоанновне. Он имел в длину восемь вершков, наш - тоже. Он был трехгранный, наш - тоже. И другие приметы сходятся. Поэтому мы решили, что этот кортик принадлежал какому-то оружейному мастеру времен Анны Иоанновны.

Миша кончил говорить, постоял немного и сел на диван рядом с Генкой и Славой.

- Что ж, - сказал военный, - попробуем искать владельца.

Алексей Иваныч взял со стола квадратную книгу. На ее плотной обложке было написано: "Морской сборник. 1916 год".

- Так вот, - сказал Алексей Иваныч, - при взрыве линейного корабля "Императрица Мария" погибло три офицера, носивших имя Владимир. Иванов - мичман, Терентьев - капитан второго ранга, Неустроен - лейтенант. Встает вопрос: кто из них владелец кортика? Сейчас посмотрим некрологи. - Алексей Иваныч перелистал и пробежал глазами несколько страниц. - Иванов... молодой и прочее... Неустроев... исполнительный... - Алексей Иваныч замолчал, читая про себя, потом медленно проговорил: - А вот интересно, прошу послушать: "Трагическая смерть унесла В.В.Терентьева, выдающегося инженера Российского флота. Его незаурядные способности и глубокие познания, приобретенные под руководством незабвенного П.Н.Подволоцкого, давали ему все основания стать для вооружения флота тем, чем был для вооружения сухопутных войск его знаменитый предок П.И.Терентьев".

- Кажется, попали в точку, - сказал военный. - Есть у вас военная, энциклопедия, Алексей Иваныч?

- Петров, - сказал Алексей Иваныч, - сбегай к Софье Павловне и возьми для меня военную энциклопедию Гранат на букву "Т".

Генка принес книгу, Алексей Иваныч перелистал ее:

- Есть: "Терентьев, Поликарп Иваныч. Родился в тысяча семьсот первом году. Умер в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году. Выдающийся оружейный мастер времен Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны. Служил при фельдмаршале Минихе. Участник сражений при Очакове, Ставучанах и Хотине. Создатель первой конструкции водолазного прибора. Известен как автор фантастического для своего времени проекта подъема фрегата "Трапезунд".

- Вот и пригодился ваш оружейный мастер, - сказал военный.

- Интересное совпадение, - заметил Алексей Иваныч, - упоминаемый в некрологе профессор Подволоцкий - дедушка одной из наших учениц.

Мальчики переглянулись. Лелька! Вот здорово!

- Ну, ребята, - сказал военный, - поработали вы на славу. - Он встал. - Кортик, Миша, я пока у тебя возьму. Не беспокойся, придет время - верну. Вижу, что и у тебя есть какая-то тайна. Может быть, расскажешь?

- Никакой тайны у меня нет, - ответил Миша. - Мы просто хотим открыть секрет кортика.

Военный положил ему руку на плечо:

- Я вам в этом помогу. Только дела свои ограничьте библиотекой. Больше ни во что не ввязывайтесь. Вы свое дело сделали. Фамилия моя Свиридов, товарищ Свиридов. Ну, по рукам, что ли? - Он протянул Мише руку, большую и широкую, как у Полевого, и Миша пожал ее.

60. УРОК РИСОВАНИЯ

- Новое дело! - негодовал Генка, спускаясь по лестнице. - Мы достали ножны, провели серьезные исследования, не вылезали из библиотеки, все выяснили, а теперь, когда остается взять клад, он у нас все забрал!

- Он прав, - сказал Слава, - мы можем испортить все дело.

- До сих пор не портили, - проворчал Генка.

- Мешать мы ему, конечно, не должны, - сказал Миша, - но почему нам не узнать про Терентьева? Этим мы никому не помешаем.

Ребята пришли в класс рисования. Вместо парт здесь табуреты и мольберты. На стенах развешаны работы лучших художников школы - в большинстве эскизы декораций школьных постановок. Под картинами, на полочках, - "мертвая натура": статуи греческих богов, животных, фрукты из папье-маше. Сегодня рисуют статую "классической лошади".

На уроке рисования весело. Можно сидеть в любой позе, вставать, разговаривать. Преподаватель рисования Борис Федорович Романенко - ребята называют его "Барфед", - плотный, добродушный украинец с длинными казацкими усами, расхаживал между мольбертами и поправлял работы.

Миша подсел к Леле Подволоцкой:

- Леля, у меня к тебе вопрос.

- Какой? - спросила Леля, водя глазами от рисунка к натуре.

- Скажи, Подволоцкий, адмирал, профессор Морской академии, - твой дедушка?

- Да. А что?

Миша замялся:

- Видишь ли, у него в академии учился один мой дальний родственник, потом он пропал без вести. Так вот, не знает ли твой дедушка о его судьбе?

- Но дедушка умер давным-давно, - ответила Леля.

- Ах да, - спохватился Миша, - я и забыл совсем. Кто жив из его семьи?

- Бабушка и тетя Соня.

- Как думаешь, они знали дедушкиных учеников?

- Не думаю. Он ведь читал лекции один, без бабушки и без тети Сони.

- Это я сам понимаю, - с досадой ответил Миша. - Возможно, что некоторых учеников они все же знали.

- Не думаю...

- Секретничаете? - раздался за ними насмешливый голос Юры.

Леля засмеялась:

- Миша интересуется моими предками.

Миша пересел к Славе и сказал:

- После дедушки остались бабушка и тетя Соня. Вдруг они знали Терентьева?

- Попроси Лелю - она тебя познакомит со своей бабушкой.

Миша махнул рукой.

- Подошел Юрка, она ему все раззвонила...

Миша хотел сообщить об этом Генке, но увидел, что Генка занят важным делом: он дразнил Кита.

- Кит, а Кит!

- Чего?

- Ты из какого океана?

Кит привык к этой шутке и молчал. Тогда Генка начал его обстреливать из стеклянной трубочки жеваной бумажкой. Он попадал ему в затылок, и Кит, не понимая в чем дело, проводил по шее ладонью, как бы смахивая муху, к великой потехе Зины Кругловой. Мише, как старосте, конечно, надо бы остановить Генку, но Кит так смешно смахивал несуществующую муху, что Миша сам давился от смеха. Между тем Кит, одной рукой проводя по затылку, другой тщетно пытался нарисовать лошадь. Ничего у него не получалось.

Борис Федорович постоял возле Кита, затем подошел к доске и начал показывать, что такое пропорции.

- Вам, Китов, - говорил Борис Федорович, рисуя мелом лошадь, - нужно больше интересоваться живописью, развивать художественный вкус. А вы ничем не интересуетесь. Ну-ка, назовите мне великих художников, которых вы знаете.

Кит не знал никаких художников и только сопел, вытаращив глаза на Бориса Федоровича.

- Что вы молчите? - спросил Борис Федорович. - Ведь вы были с нами в Третьяковской галерее. Вспомните, картины каких художников вы там видели. Вспомните, вспомните...

- Репин, - тихо прошептал Генка позади Китова.

- Репин, - громко повторил Кит.

- Правильно, - сказал Борис Федорович, заштриховывая гриву коня на своем рисунке. - Какие картины Репина вы помните?

- "Иван Грозный убивает своего сына", - подсказал Генка.

- "Иван Грозный убивает своего сына", - грустно повторил Кит.

- Хорошо, - сказал Борис Федорович, деля лошадь на квадраты. - Вспоминайте, вспоминайте.

- Романенко нарисовал лошадь, - давясь от смеха, прошептал Генка.

- Романенко нарисовал лошадь, - провозгласил Кит, и класс грохнул от хохота.

- Что? Что вы сказали? - рука Бориса Федоровича повисла в воздухе.

- Он нарисовал лошадь, - повторил несчастный Кит.

- Кто - он?

- Ну... этот... как его... Романенко.

На этот раз никто не рассмеялся. Лицо Бориса Федоровича побагровело, усы оттопырились. Он бросил мел на стол и вышел из класса.

61. БОРИС ФЕДОРОВИЧ

- Не знал я, что он Романенко, - пробурчал Кит, - я думал, Барфед, ну и Барфед.

- Ты думал! - передразнил его Генка. - Я про себя сказал, а ты повторяешь как попугай! Привык на подсказках выезжать. Теперь не выдавай. Попался, так выворачивайся.

- Генка, это подлость! - сказал Миша.

- Что ты, Миша? - Генка покраснел. - При чем тут я?

Миша не успел ответить. Дверь отворилась, все бросились по местам. В класс вошел Алексей Иваныч.

Высокий, худой, гладко выбритый, он стал у учительского стола и окинул притихший класс отчужденным, неприязненным взглядом.

- Я не намерен обсуждать здесь ваш возмутительный поступок, - начал Алексей Иваныч. - Я хочу поговорить с вами совсем о другом. Должен сознаться, - он поднял брови, - я не знал за Китовым склонности к шуткам. Мне казалось, что его интересы и способности лежат несколько в иной области...

Все отлично поняли, о какой способности говорит Алексей Иваныч, и насмешливо посмотрели на Кита.

- Очевидно, - продолжал Алексей Иваныч, - сидение по два года в каждом классе развивает в Китове остроумие, но остроумие это очень низкого сорта. Китову, видите ли, кажется очень смешным сравнение великого художника со скромным учителем рисования. А я ничего в этом смешного не нахожу.

Алексей Иваныч помолчал, посмотрел в окно и продолжал.

- По-видимому, Китов предполагает, что Борис Федорович не стал великим художником из-за своей бесталанности. Могу уверить его, что это не так. Борис Федорович - человек очень талантливый, окончил в свое время Академию художеств, перед ним была открыта широкая дорога к славе, известности, к тому, что, по мнению Китова, только и достойно уважения. А Борис Федорович пошел другой дорогой. Он стал скромным учителем рисования, то есть тем, что, по мнению Китова, уважения недостойно и может служить предметом его глупых шуток.

Китов сидел, не поднимая глаз от парты.

- По окончании академии, - продолжал Алексей Иваныч, - Борис Федорович со своими товарищами, такими же выходцами из народа, как он сам, создал бесплатную художественную школу для детей рабочих. Они искали способных ребят и привлекали их в школу. Что заставило его пойти по этому пути? Его заставил это сделать пример своей собственной жизни - жизни человека из народа, претерпевшего огромные лишения, чтобы добиться права заниматься искусством. Потому что искусство тогда было доступно только богатым и обеспеченным людям. Борис Федорович посвятил свою жизнь маленьким народным талантам. Вот на что ушла жизнь Бориса Федоровича! Мы с вами, конечно, понимаем, что он во многом ошибался. Нужно было изменить строй, создать общество, обеспечивающее каждому человеку развитие его способностей. Это и сделала Октябрьская революция. Все же, оценивая его жизнь, мы говорим, что такой жизнью можно гордиться: ею руководила чистая и благородная цель.

В коридоре раздались шаги. Дверь открылась, и в класс вошел Борис Федорович.

После паузы, вызванной приходом Бориса Федоровича, Алексей Иваныч продолжал:

- Рассказываю я вам это вот зачем. Великий художник, великий ученый, великий писатель - это звучит гордо. Но есть в культуре и незаметная, будничная, но главная работа, ее делает учитель. Он несет культуру в самую гущу народа. Он бросает первое зерно на ниву таланта. И если кто-нибудь из вас станет большим, знаменитым человеком, пусть он, увидя скромного сельского учителя, с почтением снимет перед ним шляпу, помня, что этот незаметный труженик воспитывает и формирует самое лучшее, самое прекрасное творение природы - Человека.

Алексей Иваныч замолчал. В классе все та же напряженная тишина.

- Вот о чем я хотел с вами поговорить, - сказал Алексей Иваныч. - А теперь, - он повернулся к Борису Федоровичу, - прошу продолжать урок.

Он вышел из класса.

Генка стоял у мольберта и смотрел на Бориса Федоровича.

- Ты чего? - спросил Борис Федорович.

- Борис Федорович, - сказал Генка, - извините меня, я вас очень прошу.

- За что?

- Это я подсказал Китову, извините меня.

- Ладно, - сказал Борис Федорович, - рисуй. - Потом посмотрел на Китова и добавил: - Значит, и киты попадаются на удочку.

И, усмехаясь в усы, Борис Федорович прошел по классу, рассматривая приколотые к мольбертам рисунки "классической лошади".

62. БАБУШКА И ТЕТЯ СОНЯ

Леля все же дала Мише бабушкин адрес. Вечером Миша, Генка и Слава направились к Лелиной бабушке. Мальчики скользили по ледяным дорожкам, тянувшимся вдоль тротуаров Борисоглебского переулка.

Тихая пелена снежинок струилась в мутном свете редких фонарей. Голубые звезды висели в небе.

Над зданием Моссельпрома, выкрашенным полосами в белый и синий цвета, вспыхивала и гасла, пробегая по буквам, электрическая реклама: "Нигде кроме, как в Моссельпроме".

Генка был на коньках, прикрепленных к валенкам веревками. Его старенькое пальтишко расстегнулось, уши буденовки болтались на плечах.

- Безобразие! - негодовал Генка. - Раньше только улицы песком посыпали, а теперь уж до переулков добрались! Жалко им, если человек прокатится. Видно, только на катке придется кататься. Эх, жалко, нет у меня "норвежек", а то бы я показал Юрке, какой он чемпион.

Они подошли к небольшому деревянному домику.

- Всем идти неудобно, - сказал Миша. - Я пойду один, а вы дожидайтесь меня здесь.

По скрипучей лестнице с расшатанными перилами Миша поднялся на второй этаж и зажег спичку. В глубине заваленной всякой рухлядью площадки виднелась дверь с оборванной клеенкой и болтающейся тесьмой. Миша осторожно постучал.

- Ногами стучите, - раздался в темноте голос спускающегося по лестнице человека. - Старухи глухие, ногами стучите.

Миша загрохотал по двери ногами. За дверью послышались шаги. Женский голос спросил:

- Кто там?

- К Подволоцким! - крикнул Миша.

- Кто такие?

- От Лели Подволоцкой.

- Подождите, ключ найду.

Шаги удалились. Минут через пять они снова раздались за дверью. В замке заскрежетал ключ. Он скрежетал долго, и наконец дверь открылась.

Натыкаясь на какие-то предметы, Миша шел вслед за женщиной. Он ее не видел, только слышал шаркающие шаги и голос, бормотавший: "Осторожно, не споткнитесь, осторожно", - как будто он мог что-нибудь видеть в темном коридоре.

Женщина открыла дверь и впустила Мишу в комнату. Тусклая лампочка освещала столик и разложенные на нем карты. За пасьянсом сидела бабушка Подволоцкая, а тетя Соня вошла вслед за Мишей. Это она открыла ему дверь.

Миша огляделся. Комната была похожа на мебельный магазин. В беспорядке стояли шкафы, столы, тумбочки, кресла, сундуки. В углу виднелись округлые контуры рояля. Через всю комнату от железной печи тянулись к окну трубы, подвешенные на проволоке к потолку. На полу валялась картофельная шелуха. В углу облезлая щетка прикрывала кучу мусора, который все собираются вынести, но никак не вынесут. Возле двери стоял рукомойник, под ним - переполненное ведро.

- Проходите, молодой человек, - сказала бабушка и отвернулась к картам. Края ее потертого бархатного салопа лежали на полу. - За беспорядок извините - теснота. - Она задумалась над картами. - От холода спасаемся. (Пауза и шелест карт.) Вот и перебрались в одну комнату: дровишки нынче кусаются...

- Мама, - перебила ее тетя Соня, взявшись за ручку ведра с явным намерением его вынести, - не успел человек войти, а вы уже о дровах!

- Соня, не перечь, - ответила бабушка, не отрывая глаз от карт. - Ты положила на место ключ?

- Положила. Только вы, ради бога, его не трогайте. - Тетя Соня опустила ведро, видимо прикидывая, можно ли его еще наполнить.

- Куда ты его положила?

- В буфет, - нетерпеливо ответила тетя Соня.

- Уж и слова сказать нельзя! - Бабушка смешала карты и начала их снова раскладывать. - Постыдилась бы - чужой человек в доме.

Потом бабушка обратилась к Мише.

- Садитесь, - она показала на стул, - только осторожнее садитесь. Беда со стульями. Столяр деньги взял, а толком не сделал. Кругом, знаете, мошенники... Приходит мужчина, прилично одет - хочет купить трюмо. Я прошу десять миллионов, а он дает мне пятнадцать рублей. И смеется. Говорит, миллионы отменены. Каково? - Старушка переложила карты. - Я ему говорю: "Знаете, когда миллионы ввели, я год не верила и по твердому рублю вещи продавала, а теперь уж извините, миллионы так миллионы..." - Мама, - опять прервала ее тетя Соня, все еще в нерешительности стоявшая у ведра, - кому интересно слушать ваши басни? Спросили бы, зачем человек пришел.

- Соня, не перечь, - нетерпеливо ответила бабушка. - Вы, наверное, от Абросимовых? - обратилась она к Мише.

- Нет, я...

- Значит, от Повздоровых?

- Нет, я...

- От Захлоповых?

- Я от вашей внучки Лели. Скажите: вы знали Владимира Владимировича Терентьева? - одним духом выпалил Миша.

63. ПИСЬМА

- Как вы сказали? - переспросила старуха.

Миша повторил:

- Не знали ли вы Владимира Владимировича Терентьева, офицера флота? Он учился в Морской академии.

- Терентьев Владимир Владимирович! - Старушка задумалась. - Нет, не знала такого.

- Как же вы не помните, мама! - сказала тетя Соня. Она подняла ведро и теперь, вмешавшись в разговор, поставила его обратно. От этого помои еще больше расплескались. - Это несчастный Вольдемар, муж Ксении.

- Ах! - Старушка всплеснула руками, Миша бросился поднимать упавшие на пол карты. - Ах, Вольдемар! Боже мой! Ксения! - Она подняла глаза к потолку и говорила нараспев: - Вольдемар! Ксения! Боже мой! Несчастный Вольдемар... - И неожиданно спокойным голосом добавила: - Да, но он погиб.

- Меня интересует судьба его семьи, - сказал Миша.

- Что же, - старушка вздохнула, - знавала я Вольдемара. И супругу его, Ксению Сигизмундовну, тоже знавала. Только давно это было.

- Простите, - Миша встал, - как вы назвали его жену?

- Ксения Сигизмундовна.

- Сигизмундовна?

- Да, Ксения Сигизмундовна. Красавица женщина, красавица, картина!

- Ее брата вы не знали? - спросил Миша.

- Как же, - с пафосом ответила старушка. - Валерий Никитский! Блестящий офицер. Красавец. Он тоже погиб на войне. Мамашу Владимира Владимировича, эту самую Терентьеву... как ее... Марию Гавриловну, скажу по правде, я недолюбливала. Неприятная женщина, из простых... Впрочем, нынче простые в моде.

- Вы не знаете, где они теперь? - спросил Миша.

- Не знаю, не знаю. - Старушка отрицательно покачала головой. - Вся их семья странная, загадочная. Какие-то тайны, предания, кошмары...

- Возможно, вы знаете их прежний адрес?

- В Петербурге жили, а адрес не помню.

- Адрес можно узнать, - сказала вдруг тетя Соня. Она стояла у самой двери с ведром в руках. - На его письмах к папе есть обратный адрес. Но разве в таком хаосе что-нибудь найдешь!

- Я вас очень прошу, - сказал Миша, переводя умоляющий взгляд с бабушки на тетю Соню и с тети Сони на бабушку, - я вас очень прошу. Знаете, родственник, пропал без вести. - Он вскочил со стула. - Я вам помогу, вы не беспокойтесь, только скажите, что надо сделать. Я вас очень прошу!

- Найди ему, Соня, найди, - благосклонно проговорила бабушка, снова принимаясь за карты.

Тетя Соня колебалась, но представившаяся возможность отложить выливание помоев взяла, видимо, верх. Она поставила ведро обратно в лужу и показала Мише, что делать.

Он передвинул шкаф, комод, влез на рояль, снял со шкафа ящик, за ним корзину. Тетя Соня нагнулась над корзиной, вытащила из груды бумаг пакет, на котором потускневшими от времени чернилами было написано: "От В.В.Терентьева", и вручила Мише.

- Большое спасибо, - сказал Миша, надевая шапку, - большое спасибо!

- Пожалуйста, молодой человек, пожалуйста, - проговорила бабушка, не отрывая глаз от карт. - Заходите к нам.

Сжимая в кармане пакет с письмами, Миша выскочил на улицу к дожидавшимся его ребятам.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ДОМИК В ПУШКИНО

64. СЛАВА

Все письма были в одинаковых конвертах.

Аккуратным почерком на них был выведен адрес: "Его Превосходительству Петру Николаевичу Подволоцкому. Москва, Ружейный переулок, собственный дом. От В.В.Терентьева, С.-Петербург, Мойка, дом С.С.Васильевой".

Содержание писем тоже было одинаково: поздравления с днем ангела, с Новым годом и тому подобное. Только одна открытка, датированная 12 декабря 1915 года, была несколько пространнее.

"Уважаемый Петр Николаевич, - сообщал в ней Терентьев, - пишу с вокзала. До поезда тридцать минут, и я, к сожалению, лишен возможности лично засвидетельствовать Вам свое почтение. Задержался в Пушкине, а к месту назначения должен явиться не позднее 15-го сего месяца. Какова бы ни была моя судьба, остаюсь искренне преданный Вам В.Терентьев".

- Дело в шляпе, - сказал Генка, - нужно ехать в Питер.

- В открытке упоминается еще Пушкино, - заметил Миша.

- Чего тут думать, у нас есть точный адрес, - возразил Генка. - Нужно ехать.

- Письма написаны восемь лет назад, - сказал Слава. - Может быть, там никто из Терентьевых не живет.

- Запросим сначала адресный стол, - решил Миша.

Мальчики тут же сочинили письмо и вложили его в конверт.

Они сидели у Славы, Алла Сергеевна была в театре, Константин Алексеевич еще не пришел с работы.

- Да, - мечтательно произнес Генка, поглядывая на зеленый конверт, - теперь уж клад от нас не уйдет. Я все точно узнал. В те времена все боялись Бирона и прятали от него сокровища.

- Что ты еще узнал? - насмешливо спросил Миша.

- Еще я узнал, - невозмутимо продолжал Генка, - тому, кто найдет клад, принадлежит двадцать пять процентов. Так что нужно свою долю сразу забрать, а то будешь за ней целый год ходить.

Мальчики засмеялись, Слава сказал:

- Ни в какой клад я не верю. Но допустим, там действительно сокровища. Нам достанется какая-то их часть. Что мы будем с ней делать?

- Ты первый скажи, тогда и я скажу, - ответил Генка.

- Я бы отдал на детский дом.

- Нет уж, пожалуйста, - замотал головой Генка, - детдомов у нас хватает. Если по-серьезному говорить, так нужно, чтобы на эти деньги построили большой стадион с катком, футбольным полем и теннисной площадкой. Вход бесплатный. А детские дома, санатории - это все фантазии... Ты еще придумай музыкальную школу построить.

- Думаешь, стадион нужней, чем музыкальные школы? - обиделся Слава.

- Сравнил! Музыкальные школы! Эх, ты... Вообще, Славка, если ты хочешь, чтобы тебя приняли в комсомол, тебе надо серьезно подумать о своем будущем.

- Почему?

- Ведь ты собираешься стать музыкантом?

- Что же из этого?

- Как - что? Ведь задача комсомольцев - строить коммунизм.

- Но при чем тут музыка?

- Как - при чем? Все будут строить, а ты будешь на рояле тренькать. Этот номер не пройдет.

- Ты много построишь! Тоже строитель нашелся!

- Конечно. - Генка развеселился. - Кончу семилетку, поступлю в фабзавуч. Буду металлистом, настоящим рабочим. Меня в комсомол и без кандидатского стажа примут. Мы с Мишей это давно решили. Правда, Мишка?

Миша медлил с ответом.

На последнем сборе отряда Коля читал речь Ленина на III съезде комсомола. И одно место в этой речи поразило Мишу: "...Поколение, которому сейчас пятнадцать лет... увидит коммунистическое общество и само будет строить это общество. И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества".

Эти слова относились прямо к нему, к Генке, к Славе. Задача всей их жизни - строить коммунизм. То же самое говорил ему Полевой: "Будешь для народа жить - на большом корабле поплывешь". Это и значит строить коммунизм - жить для народа. А как же Слава? Разве он для себя будет сочинять музыку? Разве песня не нужна народу? А "Интернационал"?..

- Не беспокойся, Слава, - сказал Миша, - я думаю, тебя примут в комсомол.

65. КОНСТАНТИН АЛЕКСЕЕВИЧ

Послышался шум открываемой двери. Кто-то раздевался в коридоре, снимал галоши, сморкался.

- Папа пришел, - сказал Слава.

Продолжая сморкаться в большой носовой платок, Константин Алексеевич вошел в комнату. Его щеки были пунцовыми от мороза. Плохо повязанный галстук обнажал большую медную запонку на смятом воротничке. Маленькие, заплывшие глазки смотрели насмешливо и добродушно.

- Ага, пионеры! - приветствовал он мальчиков. - Здравствуйте.

Вслед за Константином Алексеевичем вошла домработница Даша и стала накрывать на стол.

Константин Алексеевич вымыл руки, повесил полотенце на спинку стула и сел за стол. Слава унес полотенце в спальню и вернулся.

- О чем беседовали? - Константин Алексеевич заметил лежащий на столе конверт, взял в руки, начал рассматривать. - "Петроград, адресный стол..." Кого это вы разыскиваете?

- Так, одного человека. - Слава забрал у отца письмо и спрятал в карман.

- Ну-ну, дела секретные! - засмеялся Константин Алексеевич, отщипывая и жуя хлеб. - Так о чем разговор?

- Мы говорили о разных специальностях. Кто кем будет, - ответил Слава.

- Гм! Ну и кто куда?

Константин Алексеевич посыпал в суп перца, хлебнул.

- Генка говорит, что комсомолец не может быть музыкантом.

- Я этого не говорил, - запротестовал Генка.

- Как - не говорил?!

- Что я сказал? Я сказал, что, кроме музыки, надо иметь еще какую-нибудь специальность.

Генка слукавил обдуманно: знал главный предмет разногласия между Константином Алексеевичем и Славой.

- Ай да Генка, - сказал Константин Алексеевич, - молодец! Специальность обязательно надо иметь. В жизни нужно на ногах стоять твердо. А там - пожалуйста, хоть канарейкой пой.

- Все же я буду музыкантом, - сказал Слава.

- Пожалуйста, кто тебе мешает! Бородин тоже был композитором, а ведь химик... - Константин Алексеевич отодвинул тарелку, вытер салфеткой губы. - Не обязательно быть именно хорошим химиком. Можно и другую специальность избрать, но чтобы ремесло было настоящее.

- Разве музыка, живопись, вообще искусство - не ремесло? - возразил Слава.

- Только ремесло это такое... как бы тебе сказать, воздушное. - Константин Алексеевич пошевелил в воздухе толстыми пальцами.

- Почему же воздушное? - не сдавался Слава. - Разве мало людей искусства прославили Россию: Чайковский, Глинка, Репин, Толстой...

- Ну, брат, - протянул Константин Алексеевич, - то ведь гиганты, титаны, не всякому это дано.

- Я согласен со Славкой, - сказал Миша. - Если он хочет быть музыкантом, то и должен учиться на музыканта. Вот вы говорите: он должен получить специальность. Значит, он пойдет в вуз, станет инженером, а потом это дело бросит, будет музыкантом. Зачем же он тогда учился, зачем на него государство тратило деньги? На его месте мог бы учиться кто-нибудь другой. У нас не так много вузов.

- М-да... - Константин Алексеевич задумчиво крошил пальцами хлеб. - Не сговориться, видно, мне с вами...

Он встал, заходил по комнате.

- Я ведь не бирюк, понимаю. В молодости в спектаклях участвовал, чуть было актером не стал... Вот и жена у меня актриса. Я понимаю, молодость - она всегда жизнь за горло берет... - Он шумно вздохнул. - И мне когда-то было четырнадцать лет. А кругом жизнь - дремучий лес. И моя мать, помню, все меня жалела: как, мол, ты один будешь пробиваться... "Пробиваться!" Слово-то какое! - Он рассек кулаком воздух. - Пробиваться!!! Биться!!! Вот как... Я молод был, думал: "Ага, вот хорошее место есть, как бы мне его заполучить", а Миша говорит: "Ты, Слава, зря в вузе места не занимай, на этом месте _другой_ может учиться..." Другой. А кто этот другой? Иванов? Петров? Сидоров? Кто он? Родственник его, приятель? Он его и в глаза не видел! Ему важно, чтобы государство инженера получило. Вот он о чем печется.

- Разве это плохо? - улыбнулся Слава.

- Я не говорю, что плохо. - Константин Алексеевич остановился против Генки. - Разбили они нас, Генка.

- Почему "нас"? - возразил Генка. - "Вас", а не "нас".

- Как так? - удивился Константин Алексеевич. - Ведь ты только что поддерживал мою точку зрения?

- О, - протянул Генка, - это когда было!.. - и отошел в сторону.

- Единственного союзника потерял... - развел руками Константин Алексеевич. - Ну, а ты кем собираешься быть?

- Я пойду во флот служить, - объявил Генка.

- Полчаса назад он собирался в фабзавуч, а теперь во флот, - заметил Слава.

- Сначала в фабзавуч, а потом во флот, - хладнокровно ответил Генка.

- Так, так... Ну, а ты, Миша?

- Я еще не решил.

- Он тоже в фабзавуч собирается! - крикнул Генка. - А потом поступит в Коммунистический университет.

- Брось ты, Генка! - перебил его Миша.

- Далеко вы прицеливаетесь, - покачал головой Константин Алексеевич. - А я думал, Миша, ты будешь девятилетку кончать.

- Не знаю, - нехотя ответил Миша, - маме трудно. Учиться буду вечерами. В общем, там видно будет.

Он посмотрел на часы, обрамленные бронзовыми фигурками. Взгляд его поймал мгновенное движение большой стрелки, дернувшейся и застывшей на цифре девять. Без четверти двенадцать. Мальчики стали собираться домой.

- Ну-ну, - весело сказал Константин Алексеевич, пожимая им руки, - а на меня не сердитесь. Уж я-то желаю вам настоящей удачи.

66. ПЕРЕПИСКА

Пришел ответ адресного стола. "На ваш запрос сообщаем, что для получения справки об адресате нужно указать год и место рождения разыскиваемого лица".

- Поди знай, где и когда родилась эта самая Мария Гавриловна! - сказал Генка. - Нет, надо ехать в Питер.

- Успеем в Питер, - сказал Миша, - а этот ответ - чистейший бюрократизм. Напишем секретарю комсомольской ячейки.

Они сочинили такое письмо: "Петроград, адресный стол, секретарю ячейки РКСМ. Дорогой товарищ секретарь! Извините за беспокойство. Дело очень важное. До войны 1914 года в Петрограде, на улице Мойке, дом С.С.Васильевой, проживали гражданин Владимир Владимирович Терентьев, его жена Ксения Сигизмундовна и мать Мария Гавриловна. Пожалуйста, сообщите, живут они там или куда переехали. Не все, конечно, потому что Владимир Владимирович взорвался на линкоре, а мать и жена, наверное, живы. Мы уже запрашивали, но от нас требуют год и место рождения, что является чистейшим бюрократизмом. Вам, как секретарю РКСМ, нужно выжечь его каленым железом. С пионерским приветом Поляков, Петров, Эльдаров".

Ребята отправили письмо и стали дожидаться ответа.

Приближался конец первого полугодия. Приходилось много заниматься, да и в отряде хватало работы.

А ведь надо побывать и на катке.

Они приходили на каток вечером, торопливо переодевались на тесных скамейках и, став на коньки, несли свои вещи в гардероб. Коньки деревянно стучали по полу, этот дробный стук речитативом выделялся в общем шуме раздевалки, окутанной клубами белого морозного воздуха, врывающегося с катка через поминутно открываемые двери.

Взрослые конькобежцы раздевались в отдельном помещении. Они выходили оттуда затянутые в черные трико. Ребята почтительно шептали: "Мельников... Ипполитов... Кушин..." Фонари пятнами освещали снежные полосы на льду. По кругу двигались катающиеся, странные в бесцельности своего движения. Они двигались толпой, но каждый ехал сам по себе, в одиночку, парами, перегоняя друг друга. Новички ехали осторожно, высоко поднимая ноги, неуклюже отталкиваясь и двигаясь по инерции.

Все ребята ездили на "снегурочках", "нурмисе" и только один Юра на "норвежках".

Одетый в черный вязаный костюм, он катался только на беговой дорожке, нагнувшись вперед, заложив руки за спину, эффектно удлиняя чрезножку на поворотах. Всем своим видом он показывал полное пренебрежение к другим ребятам.

Миша и Слава не обращали внимания на Юру, но Генка не мог спокойно переносить Юрино высокомерие и однажды, выехав на круг, попробовал гоняться с ним наперегонки. Генка катался на коньках очень хорошо, лучше всех в школе, но разве мог он на "снегурочках" угнаться за "норвежками"! Он позорно отстал от Юры на целых полкруга.

После этого случая все стали дразнить Генку. Ездили за ним и кричали:

- Эй, валенки, даешь рекорд!

Генка с досады перестал ходить на каток, по улицам на коньках тоже не бегал.

67. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ГЕНКИ

Как-то Генка объявил Мише и Славке, что приглашает их в субботу на день рождения.

- Угощение мое, подарки ваши.

В субботу вечером друзья пришли к Генке и изумились при виде обильно и празднично накрытого стола. На краю его свистел струйками пара самовар с расписным чайником на верхушке. На тарелках - ломтики сала, вареники в сметане, пирожки и монпасье. У стола хлопотала Агриппина Тихоновна.

- Вот это да! - протянул Миша. - Ай да Генка!..

- На какие капиталы ты все это оборудовал? - спросил Слава.

Генка ухмыльнулся.

- Это уж дело хозяйское...

- Отец прислал, - сказала Агриппина Тихоновна. - Я говорю: "Тебе, Геннадий, этих продуктов на месяц хватит". А он и слушать не хочет - давай на стол, и дело с концом. Весь в отца! - добавила она не то с осуждением, не то с восхищением.

- Даже конфеты прислал, - сказал Миша.

- Нет, - сказала Агриппина Тихоновна, - монпасье Геннадий сам купил: коньки-то он продал.

- Тетя! - закричал Генка. - Ведь я вас просил!

- Чего уж там, - отмахнулась Агриппина Тихоновна. - Оно и лучше: валенок не напасешься.

- Если бы я знал, что ты ради фасона продал коньки, - сказал Миша, - я бы к тебе в гости не пришел.

- Без коньков проживу, - мотнул головой Генка. - Подумаешь, "снегурочки"! Поступлю в фабзавуч - "норвежки" куплю. Ты ведь тоже свою коллекцию марок продал. А? Зачем?

- Нужно, - уклончиво ответил Миша.

- Я знаю, - сказал Генка, - ты на кожаную куртку копишь. Хочешь на настоящего комсомольца походить.

- Может быть, - неопределенно ответил Миша, - Славка свои шахматы тоже продал.

- Да? - удивился Генка. - Костяные шахматы? Зачем?

- Надо, - тоже уклончиво ответил Слава.

Раздалось три звонка.

- К нам. - Агриппина Тихоновна пошла открывать.

В комнату вошел Миша Коровин, одетый в форменное пальто и фуражку трудколониста. Он поздоровался с ребятами, разделся, вынул из кармана пачку папирос "Бокс" и закурил.

- Как дела? - спросил его Миша.

- Движутся помаленьку. Вчера на четвертый разряд сдал.

- Сколько ты теперь будешь получать?

- Рублей девяносто, - небрежно ответил Коровин, вытащил из кармана часы размером с хороший будильник, приложил их к уху и сказал: - Никак к мастеру не соберусь. Почистить надо.

- Покажи! - Генка взял в руки часы, послушал. - Ход что надо.

- Ничего ход, - сказал Коровин, - пятнадцать камней. - Он спрятал часы в карман куртки. - Ячейку у нас организовали, комсомола. Я уже заявление подал.

Девяносто рублей в месяц и часы ребята выдержали, но это уже было свыше их сил. Они еще пионеры, только мечтают о комсомоле, а Коровин уже заявление подал.

- Нас тоже скоро в комсомол передают, прямо из отряда, - сказал Миша и посмотрел искоса на Генку и Славу.

Они молчали, как будто Миша действительно сказал правду.

- Знаете, кого к нам в колонию прислали? - спросил Коровин.

- Кого?

- Борьку-жилу.

- Ну?

- Ага. За ножны-то отец его чуть не убил. Сбежал он из дома. Теперь у нас.

Снова три звонка.

Агриппина Тихоновна пошла открывать.

В комнату вошла Зина Круглова.

Генка стал в торжественную позу.

- Дорогие гости, принимаю поздравления и подарки! Прошу не толкаться и соблюдать очередь.

Зина смеялась без передышки. Такая уж она смешливая!

Она подарила Генке клоуна, своими взлохмаченными волосами очень похожего на именинника.

- Замечательно! - сказал Генка. - Девочки, как всегда, отличаются аккуратностью. Чем порадуют меня мальчики?

- Ах да, - спохватился Миша, - чуть не забыл!

Он открыл свою сумку, вытащил оттуда пакет, долго разворачивал. Все следили за его руками. Наконец Миша развернул последний лист... Блеснуло стальное лезвие конька... "норвежка"!

Генка взял в руки конек, осторожно провел ногтем по лезвию, приложил к уху, щелкнул и наконец проговорил:

- Здорово... А где второй?

Миша развел руками:

- Только один... второго не достал. Ничего, поездишь пока на одном, а там видно будет...

У Генки было такое жалкое выражение лица, что даже Зина и та не рассмеялась. А уж как смешно было представить себе Генку, бегающего по катку на одном коньке!

Генка положил конек на табурет, глубоко вздохнул и упавшим голосом произнес:

- Прошу к столу.

- Погоди, - остановил его Слава, - у меня ведь тоже есть подарок. - Он засунул руку в портфель, долго шарил там и... вытащил второй конек.

- Разыграли! - взвизгнул Генка, потом замолчал, внимательно посмотрел на друзей и медленно проговорил: - Значит... коллекция, шахматы, кожаная куртка.

- Ладно, - перебил его Миша, - замнем для ясности.

68. ПУШКИНО

Наконец пришел ответ из Петрограда: "Здравствуйте, ребята! Ваше письмо попало ко мне. По карточкам Терентьевых много, но все не те. Бывшая домовладелица Васильева, которую я специально посетила, сказала, что Терентьев с женой действительно проживали у нее до войны, а мамаша жила где-то под Москвой. Вот все, что я могла узнать. Насчет бюрократизма вы не правы. В Петрограде проживает несколько тысяч Терентьевых, и без точных данных адрес дать невозможно. С комсомольским приветом Куприянова".

- Вот, - сказал Миша. - Учитесь, как пользоваться достижениями науки и техники.

- Какая же тут техника? - спросил Генка.

- Почтовая связь разве не техника? Вот так действуют рассудительные люди, безрассудные летят неизвестно куда.

Генка в ответ съязвил:

- Тебя она тоже здорово поддела с бюрократизмом.

- Ничего не здорово, - сказал Миша, - но не в этом дело. В воскресенье поедем в Пушкино и возьмем с собой лыжи.

- Зачем лыжи? - удивился Слава.

- Для конспирации.

...В воскресенье друзья сошли на станции Пушкино. В руках у каждого были лыжи и палки.

Вдоль высокой деревянной платформы с покосившимся павильоном тянулись занесенные снегом ларьки. За ларьками во все стороны расходились широкие улицы в черной кайме палисадников. Они замыкали квадраты дачных участков. Протоптанные в снегу дорожки вели к деревянным домикам с застекленными верандами. Голубые дымки над трубами оживляли пустынный поселок.

- По одной стороне туда, по другой - обратно, - сказал Миша. - Главное - не пропустить ни одной таблички.

- Лучше в сельсовете спросить, - сказал Слава.

- Нельзя, - возразил Миша, - поселок маленький, это вызовет подозрения.

- Кого нам бояться! - сказал Генка. - Старушка сама обрадуется, когда мы клад найдем.

- Ты ее в глаза не видел, а рассуждаешь, - заметил Миша. - Поехали.

Они проискали целый день, но дома Терентьевых не нашли.

- Так ничего не выйдет, - сказал Слава, когда мальчики снова собрались на станции, - половина домов без табличек. Нужно в сельсовете спросить.

- Я тебе уже сказал: нельзя! - рассердился Миша. - Забыли, что Свиридов говорил? В следующее воскресенье опять приедем.

Мальчики сняли лыжи. Когда они подошли к кассе, их окликнули: "Здравствуйте, ребята!" Мальчики обернулись и увидели Елену и Игоря Буш, акробатов.

Лена приветливо улыбалась. Ее белокурые локоны падали из-под меховой шапочки на воротник пальто. Игорь смотрел серьезно и, пожимая ребятам руки, пробасил:

- Сколько лет, сколько зим!

- На лыжах катались? - спросила Лена. - Почему к нам не заехали?

- А вы разве здесь живете? - спросил Миша.

- Здесь. У нас свой дом. Пойдемте.

- Поздно, - сказал Миша, - мы приедем в следующее воскресенье.

- Обязательно приедем, - подтвердил Генка и таинственно добавил: - Дело тут есть.

- Какое дело? - спросила Лена.

- Так, ерунда. - Миша свирепо посмотрел на Генку.

- Нет, скажите, - настаивала Лена.

- Я тетку свою разыскиваю, - сказал вдруг Генка.

Лена удивилась:

- Она ведь в Москве, твоя тетка?

- То одна тетка, а это другая.

- И вы ее не нашли?

- Нет, адрес потеряли.

- Как ее фамилия?

Мальчики молчали.

- Как ее фамилия? Или вы фамилию тоже потеряли?

- Ее фамилия Терентьева, а зовут Мария Гавриловна, - сказал Миша. - Вы не знаете ее?

- Терентьева, Мария Гавриловна? Знаю, - сказала Лена, - она живет рядом с нами. Пойдемте, мы вам покажем.

69. НИКИТСКИЙ

- Имейте в виду, - говорил по дороге Миша, - тетке нельзя говорить, что Генка ее ищет.

- Почему?

- Это длинная история. Она думает, что Генка умер, и если ей так прямо бухнуть, то у нее от радости может случиться разрыв сердца.

- Мы с ней почти незнакомы, - сказала Лена. - Она живет очень замкнуто.

- Вообще, - продолжал Миша, - никому не говорите. И папе своему не говорите.

- Папа умер, - сказала Лена.

Миша смутился:

- Извини. - И, помолчав, спросил: - Как же вы теперь?

- Работаем с Игорем "два-Буш-два, воздушный аттракцион".

Они подошли к небольшому домику.

- А вот здесь живет Мария Гавриловна. - Лена показала на соседний дом.

Из-за высокого забора виднелась только крыша с ноздреватой коркой снега по краю.

- Как эта улица называется? - спросил Миша.

- Ямская слобода, - сказал Игорь. - Наш номер восемнадцать, а Терентьевых - двадцать.

- Хорошо ты искал! - Миша с упреком посмотрел на Генку.

- Не понимаю, - бормотал Генка, отводя глаза, - как это я пропустил.

- На этой стороне даже нет лыжных следов, - заметил Слава.

- Как - нет? - бормотал Генка, рассматривая дорожку. - Куда они делись?.. Стерлись! Видите, движение какое! - Он показал на пустынную улицу.

- Зайдемте к нам, - предложила Лена. - Мы, правда, три дня не были дома, но сейчас затопим, и будет тепло-тепло.

Домик был маленький и тихий. Пушистый иней лежал на окнах. Равномерно тикали на стене часы. Чуть скрипели под ногами половицы. Пестрые дорожки лежали на чисто вымытом полу. Большая керосиновая лампа висела над столом. На стене в рамах висели большие портреты мужчины и женщины. У мужчины густые нафабренные усы, аккуратный пробор на голове, бритый подбородок упирался в накрахмаленный воротничок с отогнутыми углами. "Точно так, как на дедушкином портрете в Ревске", - подумал Миша.

Лена переоделась в старое пальтишко, обула валенки и повязала голову платком. Она выглядела теперь деревенской девочкой.

- Пошли за дровами, - сказала она Игорю.

- Мы принесем! - закричали мальчики. - Покажи где.

Лена отперла сарай. Миша и Генка кололи дрова. Слава и Игорь носили их в дом.

Генка вошел в азарт.

- Мы их все переколем, - бормотал он, замахиваясь топором.

Полено никак не поддавалось.

- Возьми другое, - сказал Миша.

- Нет, - Генка раскраснелся, буденовка его сдвинулась на самую макушку, - полено упрямое, но и я тоже.

Вскоре печь запылала ярким пламенем. Ребята уселись возле нее: Лена и Слава на стульях, остальные на полу.

- Вот так и живем, - сказала Лена. - Приезжаем сюда только в свободные дни, когда не выступаем.

- Нужно переехать в Москву, - пробасил Игорь.

- А мне жалко, - сказала Лена, - здесь папа и мама жили.

Пламя в трубе протяжно завыло, рыжие пятна заплясали на полу.

- Мы здесь будем всю неделю, - сказала Лена. - Приезжайте к нам.

- Не знаю, - сказал Миша, - на этой неделе мы будем очень заняты.

Помолчав, спросил:

- Скажи, у вас есть чердак?

- Есть.

- Из него виден двор Терентьевых?

- Виден. Зачем тебе?

- Хочу посмотреть.

- Пойдем, покажу.

Миша и Лена вышли в холодные сени, по крутой лестнице поднялись на чердак.

- Дай руку, - сказала Лена, - а то упадешь.

Они перелезли через стропила и подошли к слуховому окну.

Поселок лежал большими квадратами кварталов, за ним темнел лес, разрезанный надвое дальней железнодорожной колеей. Чернели на снегу длинные тени домов, сараев, заборов. Телеграфные провода струились от столба к столбу, фарфоровые ролики комочками ютились на перекладинах. Было светло почти как днем.

Лена стояла рядом с Мишей. Лицо ее, освещенное луной, казалось совсем прозрачным. Она держала Мишу за руку. Оба молчали... Миша рассматривал старинный каменный дом, дворовые постройки, запущенные и частью разрушенные, сваленные вдоль забора бревна. Нетронутый снег на правой стороне участка и замерзшие окна указывали, что под жилье используется только левая его половина.

Двор был пуст.

Завыл где-то гудок паровоза и сразу оборвался.

Дверь дома открылась. На заднее крыльцо вышел высокий человек в накинутом на плечи полушубке. Он стоял спиной к Мише и курил. Потом бросил окурок в снег и медленно повернулся.

Миша изо всех сил сжал руку Лены.

Это был Никитский.

70. ОТЕЦ

Домой ребята вернулись поздно вечером.

Мама читала. Она обернулась к Мише и укоризненно покачала головой.

- Понимаешь, мама, встретили в Пушкине знакомых и задержались. Я там поужинал, так что не беспокойся. - Он заглянул через ее плечо в книгу. - Ты что читаешь? "Анну Каренину"...

Она почувствовала в его голосе равнодушие и спросила:

- Тебе не нравится?

- Не особенно. Я люблю больше "Войну и мир". - Миша сел на кровать.

- Почему?

- В "Войне и мире" герои все серьезные: Болконский, Безухов, Ростов... А здесь не поймешь, что за люди. Стива - бездельник какой-то. Ему сорок лет, а он из себя все деточку строит.

- Не все герои легкомысленны, - возразила мама. - Например, Левин.

- Левин посерьезней. Да и его ничего, кроме своего хозяйства, не интересует.

- Видишь ли, - мама медленно подбирала слова, - это были люди своего времени.

- Я понимаю. - Миша уже лежал под одеялом, заложив руки под голову. - Это великосветское общество. Но и в "Войне и мире" тоже рисуется великосветское общество. А посмотри, какая разница. Там люди имеют цели, стремления, сознают свой долг перед обществом, а здесь не поймешь, для чего они живут, - например, Вронский, Стива. Ведь человек должен иметь цель в жизни?

- Конечно, должен, - сказала мама, - но каждый из героев "Анны Карениной" имеет цель. Правда, эти цели сугубо личные: например, личное счастье, жизнь с любимым человеком. Маленькие цели, конечно, но все же цели.

Миша поднялся на локте:

- Какая же это цель, мама! Если так рассуждать, то выходит, у алкоголика тоже есть цель: пьянствовать. И у нэпмана: деньги копить. Я вовсе не о такой цели говорю... Цель должна быть возвышенной, благородной. На днях мы разговаривали с Константином Алексеевичем. Раньше он служил только из-за денег, значит, у него цель была не возвышенная. А сейчас он работает круглые сутки, хочет восстановить фабрику, - значит, цель благородная. И мой папа, например. Он отдал жизнь за революцию. Значит, у него была самая возвышенная, благородная цель.

Они помолчали.

- Я себе очень хорошо представляю папу, - сказал вдруг взволнованно Миша. - Мне кажется, что он никогда ничего не боялся.

- Да, - сказала мама, - смелый был человек.

Они замолчали. Миша знал, что маме тяжело вспоминать об отце.

Потом мама закрыла книгу, потушила свет и тоже легла в постель, а Миша еще долго лежал с открытыми глазами, всматриваясь в лунные блики, скользившие по комнате.

Разговор с матерью взволновал его. Может быть, только сейчас он впервые почувствовал, что детство кончается.

И, думая о своем будущем, он не хотел никакой другой жизни, кроме такой, какую прожил отец и такие люди, как отец, - люди, служившие великому делу революции.

71. ГЕНКИНА ОШИБКА

О том, что он видел Никитского, Миша рассказал Свиридову. Свиридов велел ребятам ждать и в Пушкино больше не ездить.

Впрочем, другие заботы владели теперь мальчиками. Совет отряда постановил передать в комсомол Мишу, Генку, Славу, Шуру Огуреева и Зину Круглову. Ячейка РКСМ уже их приняла, и они готовились к приемной комиссии райкома.

Миша очень волновался. Ему никак не верилось, что он станет комсомольцем. Неужели исполнится его самая сокровенная мечта? Он с тайной завистью поглядывал на комсомольцев, заполнявших коридоры райкома. Веселые, непринужденные ребята! Интересно, что они испытывали, когда проходили приемную комиссию? Тоже, наверное, волновались. Но для них это позади, а он, Миша, робко стоит перед большой, увешанной объявлениями дверью. За дверью заседает комиссия, и там скоро решится его судьба.

Первым вызвали Генку.

- Ну что? - кинулись к нему ребята, когда он вышел из комнаты.

- Все в порядке! - Генка молодецки сдвинул свою буденовку набок. - Ответил на все вопросы.

Он перечислил заданные ему вопросы, в том числе, какой кандидатский стаж положен для учащихся.

- Я ответил, что шесть месяцев, - сказал Генка.

- Вот и неправильно, - сказал Миша, - год.

- Нет, шесть месяцев! - настаивал Генка. - Я так ответил, и председатель сказал, что правильно.

- Как же так, - недоумевал Миша, - я сам читал устав.

Вызвали Мишу. Он вошел в большую комнату. За одним из столов заседала комиссия. Сбоку сидел Коля Севостьянов. Миша робко сел на стул и ждал вопросов.

Председатель, молоденький белобрысый паренек в косоворотке и кожаной куртке, торопливо прочел Мишину анкету, поминутно вставляя слово "так": "Поляков - так, Михаил Григорьевич - так; учащийся - так..." - Это наш актив, - отрекомендовал Коля Севостьянов, - вожатый звена и член учкома.

- Ты своих не хвали, - отрезал председатель, - сами разберемся.

Миша ответил на все вопросы.

Последним был вопрос о кандидатском стаже.

Миша знал, что год, но Генка... И он нерешительно сказал:

- Шесть месяцев...

- Неправильно, - сказал председатель, - год. Ладно, иди.

Из райкома ребята поехали к Свиридову, вызвавшему их на десять часов утра. Всю дорогу Миша и Слава ругали Генку. Слава тоже неправильно ответил.

- Теперь начинай все сначала, - говорил Миша, - всех примут, а нас нет. Позор на всю школу!

- Зато у него большие успехи по конькам! - сказал Слава. - Целые дни пропадает на катке, даже газеты в руки не берет.

Генка молчал и только яростно дышал на замерзшее стекло трамвая. Однако молчание ему не помогало. Друзья продолжали его бранить и, самое обидное, говорили о нем в третьем лице, даже не обращались к нему.

- У нас все в порядке, - передразнил Миша Генку, - знай наших! Мы сами-с усами, лаптем щи хлебаем.

- Шапками закидаем, - добавил Слава.

- Он все о кладе мечтает, - не унимался Миша, - все клад и клад... Какой кладовщик нашелся!

- Он в миллионеры метит, - добавил Слава, но более мягко. Ему стало жаль Генку.

Они доехали до большого здания на Петровке, где внизу их ожидал пропуск в комнату номер двести три, к товарищу Свиридову.

- Что же вы, друзья, опаздываете? - спросил Свиридов, когда они явились.

- В райкоме задержались, на приемной комиссии.

- Ого! - Свиридов поднял брови. - Поздравляю молодых комсомольцев.

Мальчики вздохнули.

- Что случилось? - спросил Свиридов.

- Провалились, - сказал Миша.

- Провалились? - удивился Свиридов. - На чем?

- На вопросе о кандидатском стаже.

- Это я виноват, - угрюмо произнес Генка.

- А на остальные вопросы как ответили?

- Как будто правильно.

- Что же вы горюете? - рассмеялся Свиридов. - Из-за одного неправильного ответа вам не откажут. Так что не огорчайтесь... А теперь, ребята, приступим к делу. Слушайте меня внимательно. Никитский-упорно именует себя Сергеем Ивановичем Никольским. При этом он ссылается на ряд свидетелей, в том числе и на Филина, - Свиридов усмехнулся. - Хотя после пропажи ножен они все передрались: Филин сваливает на филателиста, филателист - на Филина. Между прочим, - он посмотрел на ребят, - свой склад они заблаговременно ликвидировали: видимо, их кто-то спугнул.

Мальчики молча уставились в пол.

- Да, - повторил Свиридов, - кто-то их спугнул. А сейчас будет очная ставка между каждым из вас и Никитским. Вы должны рассказать все, что знаете. На все вопросы отвечайте честно, так, как оно было на самом деле, ничего не выдумывая. Теперь идите в соседнюю комнату и ждите. Когда надо будет, вас вызовут. Да... - Свиридов вынул из ящика кортик и протянул его Мише: - Когда я спрошу, из-за чего Никитский убил Терентьева, ты, Поляков, предъявишь кортик.

72. ОЧНАЯ СТАВКА

Сначала вызвали Славу, за ним Генку и, наконец, Мишу.

Миша вошел. За столом, кроме Свиридова, сидел еще один пожилой человек, во флотской форме, с трубкой во рту. Генка и Слава чинно сидели у стены, держа на коленях шапки.

В середине комнаты, против Свиридова, сидел на стуле Никитский. Одетый в защитный френч, синее галифе к сапоги, он сидел в небрежной позе, положив ногу на ногу. Его черные волосы были аккуратно зачесаны назад.

Когда Миша вошел, Никитский бросил на него быстрый колючий взгляд. Но здесь был не Ревск и не будка обходчика. Миша смотрел прямо на Никитского. Он смотрел на Никитского и видел Полевого, избитого и окровавленного, разобранные рельсы и зеленое поле, по которому бегали кони, потерявшие всадников.

- Вы знаете этого человека? - спросил Свиридов и указал на Никитского.

- Знаю.

- Кто он такой?

- Никитский Валерий Сигизмундович, - твердо ответил Миша, продолжая смотреть на Никитского.

Никитский сидел не шевелясь.

- Расскажите подробно, откуда вы его знаете, - сказал Свиридов.

Миша рассказал о налете на Ревск, о нападении на эшелон, о складе Филина.

- Что вы скажете, гражданин Никитский? - спросил Свиридов.

- Я уже говорил, - спокойно ответил Никитский, - у вас есть более авторитетные показания, нежели измышления этого ребенка.

- Вы продолжаете утверждать, что вы Сергей Иванович Никольский?

- Да.

- И вы проживали в доме Марии Гавриловны Терентьевой как бывший подчиненный ее сына, Владимира Владимировича Терентьева?

- Да. Она может это подтвердить.

- Вы продолжаете утверждать, что Владимир Владимирович Терентьев погиб при взрыве линкора?

- Да. Это всем известно. Я пытался его спасти, но безуспешно. Меня самого подобрал катер.

- Значит, вы пытались его спасти?

- Да.

- Хорошо... Теперь вы, Поляков, скажите... - Свиридов помедлил и, не отрывая пристального взгляда от Никитского, спросил: - Не знаете ли вы, кто застрелил Терентьева?

- Он! - решительно ответил Миша и показал на Никитского.

Никитский сидел по-прежнему не шевелясь.

- Мне Полевой рассказывал, он сам видел.

- Что вы на это скажете? - обратился Свиридов к Никитскому.

Никитский криво усмехнулся:

- Это такая нелепость... И после этого живу в доме его матери! Если вы склонны верить всяким бредням...

- Поляков! Какие у вас есть доказательства?

Миша протянул кортик. Никитский не отрываясь смотрел на него.

Свиридов вынул из ножен клинок, выдернул рукоятку и вытянул пластинку. Потом снова собрал кортик. Никитский неотступно следил за его руками.

- Гражданин Никитский, знаком вам этот предмет?

Никитский откинулся на спинку стула:

- Я впервые его вижу.

- Продолжаете упорствовать. - Свиридов положил кортик под бумаги, встал, открыл дверь в глубине комнаты и сказал:

- Мария Гавриловна, входите, пожалуйста!

В комнату вошла высокая женщина в черном пальто, в черном платке, из-под которого выбивались седые волосы.

- Пожалуйста, садитесь, - Свиридов указал на стул.

Она села и устало закрыла глаза.

- Гражданка Терентьева, назовите имя этого человека, - сказал Свиридов.

- Сергей Иванович Никольский, - не поднимая глаз, тихо произнесла Терентьева.

- Где, когда и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

- Во время войны он приезжал ко мне с письмом от сына.

- Как звали вашего сына?

- Владимир Владимирович.

- Где он?

- Погиб.

- Когда?

- Седьмого октября тысяча девятьсот шестнадцатого года при взрыве линкора "Императрица Мария".

- Вы уверены, что он погиб именно при взрыве?

- Конечно, - она подняла глаза и с недоумением посмотрела на Свиридова, - конечно. Я получила извещение.

- Вам прислали его вещи?

- Нет. Разве их могли прислать? Кто мог спасти его вещи?

- Значит, все вещи вашего сына пропали?

- Я думаю.

- Подойдите к столу.

Терентьева тяжело поднялась и подошла к столу.

Свиридов вынул из-под бумаг кортик и протянул его Терентьевой.

- Вы узнаете кортик вашего сына? - жестко спросил он.

- Да... - произнесла Терентьева, разглядывая кортик. - Да... - Она растерянно посмотрела на Никитского, он сидел не шевелясь. - Да... это наш... это его кортик... Владимира...

- Вас не удивляет, что все вещи вашего сына погибли, а кортик остался цел?

Терентьева ничего не отвечала. Пальцы ее дрожали на краю стола.

- Вы молчите, - сказал Свиридов. - Тогда ответьте мне... я вас спрашиваю в последний раз: кто этот человек? - Он указал на Никитского.

- Никольский, - едва слышно произнесла Терентьева.

- Так вот, - Свиридов встал и показал на Никитского, - он убийца вашего сына!

Терентьева покачнулась, дрожащие ее пальцы влились в край стола.

- Что... - прошептала она, - что вы сказали?

Не глядя на нее, Свиридов сухим, официальным голосом прочитал:

- "Седьмого октября тысяча девятьсот шестнадцатого года лейтенант Никитский выстрелом из пистолета убил капитана второго ранга Терентьева Владимира Владимировича... Цель убийства - похищение кортика".

В комнате стало совсем тихо. Никитский сидел не шевелясь, устремив взгляд на носок своего сапога. Терентьева стояла неподвижно. Она смотрела на Никитского, ее длинные, сухие пальцы сжимали край стола.

- Валерий... - прошептала она, - Валерий...

Ее помертвевшее лицо белым пятном разрезало синеву комнаты. Свиридов и моряк бросились ее поднимать.

73. СЕМЬЯ ТЕРЕНТЬЕВЫХ

По Ярославскому шоссе мчалась легковая машина. В ней сидели Свиридов, моряк, Терентьева и мальчики. За широкими обочинами шоссе мелькали маленькие домики московских пригородов, мачты высоковольтной передачи, стальная излучина Окружной железной дороги. Потом потянулись леса, кюветы с серым, рыхлым снегом, подмосковные деревни.

- Этот кортик, - рассказывала Мария Гавриловна, - принадлежал Поликарпу Терентьеву, известному оружейнику, жившему сто пятьдесят лет назад. По преданию, он вывез его с Востока. Миша толкнул ребят и поднял палец.

- При Елизавете Петровне, - продолжала Мария Гавриловна, - Поликарп Терентьев попал в опалу и удалился в свое поместье. Там он устроил тайник. Вероятно, его принудили к этому обстоятельства, а может быть, страсть к механике. У нас в доме до сих пор хранятся сделанные им вещи: шкатулка с секретами, особенные подъемники, даже часы собственной конструкции. Самым сильным его увлечением было водолазное дело. Но все его проекты водолазного прибора и подъема какого-то затонувшего корабля были для того времени фантастическими. Между прочим, водолазное и судоподъемное дело укоренились в нашей фамилии. Этим занимались сын и внук Поликарпа Терентьева и мой сын Владимир. Многие из них участвовали в экспедициях. Дед Владимира несколько лет пробыл на острове Цейлон, поднимал какой-то корабль, да так и не поднял. Отец Владимира собирал материал о "Черном принце". Но все эти работы были окружены тайной.

- Интересно! - сказал Свиридов.

- Особенность тайника, - продолжала Мария Гавриловна, - заключалась в том, что о нем знал только один человек в доме - глава семьи. Мы, женщины, этим не интересовались. Шифр, указывающий местонахождение тайника, старик заделал в кортик. Мой сын Владимир был последним представителем рода Терентьевых. Он получил кортик от моего мужа в декабре пятнадцатого года. Владимир специально приезжал в Пушкино. Тогда-то и произошла ссора его с женой Ксенией. Она требовала, чтобы он оставил ей кортик и показал тайник. Роковую роль в этом сыграл брат Ксении, Валерий Никитский, видимо, он был уверен, что в тайнике хранятся ценности. Но если бы это было так, то Владимир, уезжая на войну, оставил бы кортик мне. В прошлом году приехал Валерий. Он уверил меня, что в тайнике хранятся компрометирующие Владимира документы. Он говорил, что Владимир умер у него на руках и перед смертью просил эти документы уничтожить. Для этой цели Валерий якобы остался в России и скрывался. Машина въехала в Пушкино и вскоре остановилась возле дома Терентьевой.

В столовой, куда все вошли, стоял длинный обеденный стол на круглых резных ножках. Один угол скатерти был откинут. На клеенке лежали три кучки гречневой крупы, ее, видимо, перебирали.

- Часов в доме много, - сказала Мария Гавриловна, - но какие из них, я не знаю.

- Вероятней всего те, о которых вы упоминали, - сказал Свиридов.

- Тогда пройдемте в кабинет.

В кабинете, в глубокой нише, стояли высокие часы в деревянном футляре. За стеклом желтел циферблат. В нем рядом с отверстием для завода часов виднелась едва приметная, узкая щель. Свиридов открыл дверцу часов. Маятник криво качнулся и звякнул.

Свиридов перевел стрелки на двенадцать часов без одной минуты, вставил в щель змейку кортика и, осторожно поворачивая ее вправо, завел часы.

Минутная стрелка дрогнула, подвинулась - открылась дверца над циферблатом, оттуда выскочила кукушка. Она двенадцать раз прокуковала, потом часы захрипели, кукушка дернулась вперед, вслед за ней повернулась башня часов, открыв верхнюю часть футляра. Футляр был с двойными стенками. Хитроумие тайника заключалось в том, что снаружи башня часов и футляр казались сделанными из цельного куска дерева. Только после завода часов внутренняя пружина поднимала башню и открывала тайник, представлявший собой глубокий квадратный ящик, наполненный бумагами.

Здесь лежали свернутые трубкой и обвязанные ниткой чертежи с примятыми, обтрепанными краями, папки, туго набитые пожелтевшими от времени листами бумаги, тетради, большой блокнот в сафьяновом переплете.

Свиридов и моряк осторожно вынули документы, разложили на столе и начали их внимательно рассматривать, изредка перебрасываясь короткими фразами. Мальчики жались к столу, тоже пытаясь что-нибудь увидеть.

- Все разложено по морям. Вот даже Индийский океан, - говорил моряк. Он прочитал на обложке одной папки: - "Английский корабль "Гросвенор". Затонул в тысяча семьсот восемьдесят втором году у острова Цейлон. Груз: золото и драгоценные камни. Бриг "Бетси"..." - Давайте-ка лучше свои моря поглядим, - перебил его Свиридов.

- Так. - Моряк перебрал папки и развязал одну. - Черное море. Вот оглавление: "Трапезунд", корабль крымского хана Девлет-Гирея... "Черный принц" - затонул двадцать четвертого ноября тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года в Балаклавской бухте, разбившись во время шторма о прибрежные скалы, груз - пять миллионов рублей золотом..." - Он перелистал бумаги, покачал головой. - Какие сведения! Точные координаты места гибели, показания очевидцев, огромный справочный материал...

- Крепко! - весело сказал Свиридов. - Для "Судоподъема" все это очень пригодится.

- Да, - подтвердил моряк, - материал неоценимый.

74. ВСТУПЛЕНИЕ

Машина мчалась по Ярославскому шоссе к Москве. На заднем сиденье развалились Миша, Генка и Слава. Ребята торопились в школу на торжественное заседание, посвященное пятилетию Красной Армии. Свиридов и моряк остались у Терентьевой.

- Все ж таки он вредный старикашка, - сказал Генка.

- Кто?

- Поликарп Терентьев.

- Почему?

- Не мог в тайник немного наличными подбросить.

- Вот-вот, - засмеялся Миша, - ты еще о нитках поговори.

- При чем тут нитки! Думаешь, я тогда не знал, что у них в складе оружие? Отлично знал. Только я нарочно о нитках говорил, для конспирации. Вот увидите: в конце концов Никитский признается, что взорвал "Императрицу Марию".

- Миша, - сказал Слава, - а письмо?

- Ах да!

Миша вынул из кармана письмо, которое только что вручил им Свиридов. На конверте крупным, четким почерком было написано: "Михаилу Полякову и Геннадию Петрову. Лично".

Миша вскрыл письмо и вслух прочел:

"Здравствуйте, дорогие ребята Миша и Генка!

Угадайте-ка, от кого это письмо. Угадали? Ну, конечно, угадали. Правильно! Это я, он самый, Полевой, Сергей Иванович.

Товарищ Свиридов написал мне о ваших делах. Вот уж никогда не думал, что вы с Никитским справитесь! Мне даже немного стыдно, что он тогда, в Ревске, бока мне намял.

Кортик дарю вам на память. Вырастете большие, посмотрите на кортик и вспомните свою молодость.

О себе могу сообщить, что опять служу на флоте. Поднимаем со дна корабли, ремонтируем их и пускаем плавать по морям-океанам. На этом кончаю. С коммунистическим приветом - Полевой." Машина въехала в город. Сквозь ветровое стекло виднелась Сухарева башня.

- Опоздали мы на собрание, - сказал Миша.

- Может быть, вовсе не идти? - предложил Слава. - Очень интересно смотреть, как другим будут вручать комсомольские билеты.

- Именно поэтому мы и должны прийти, - сказал Миша, - а то еще больше засмеют.

Вот уже и Арбат.

- Приехали, - объявил шофер.

Мальчики вылезли из машины и вошли в школу. На лестнице было тихо и пусто, только тетя Броша сидела у раздевалки и вязала чулок. Собрание уже началось.

- Не велено пускать, - сказала она, - чтобы не опаздывали.

- Ну, Брошечка, - попросил Миша, - ради праздника.

- Разве уж, - сказала тетя Броша и приняла их одежду.

Мальчики поднялись по лестнице, тихо вошли в переполненный зал и стали у дверей. В глубине зала виднелся стол президиума, покрытый красной материей.

Над столом, над широкими окнами, висело красное полотнище с лозунгом: "Пусть господствующие классы дрожат перед коммунистической революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей, приобретут же они целый мир".

Миша едва разобрал эти слова. Бесцветный диск февральского солнца нестерпимо блестел в окне, яркие его лучи слепили глаза.

Коля Севостьянов окончил доклад. Он закрыл блокнот и сказал:

- Товарищи! Этот день для нас тем более торжествен, что сегодня решением бюро Хамовнического районного комитета РКСМ принята в комсомол первая группа лучших пионеров нашего отряда, а именно...

Приятели покраснели. Генка и Слава стояли потупившись, а Миша не отрываясь, до боли в глазах, смотрел в окно на солнце, и весь горизонт казался ему покрытым тысячью маленьких блестящих дисков.

- ...а именно, - продолжал Коля: - Воронина Маргарита, Круглова Зинаида, Огуреев Александр, Эльдаров Святослав, Поляков Михаил, Петров Геннадий...

Что такое? Не ослышались ли они? Приятели посмотрели друг на друга. Генка в порыве восторга стукнул Славу по спине. Слава хотел дать ему сдачи. Но сидевшая неподалеку Александра Сергеевна угрожающе подняла палец. Слава ограничился тем, что толкнул Генку ногой.

Потом все встали и запели "Интернационал". Миша выводил его звонким, неожиданно дрогнувшим голосом.

Блестящий диск за окном разгорался все ярче и ярче. Сияние его ширилось и охватывало весь горизонт с очертаниями домов, крыш, колоколен, кремлевских башен.

Миша все смотрел на этот диск. И перед глазами его стояли эшелон, красноармейцы. Полевой в серой солдатской шинели и мускулистый рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие земной шар.

1946-1948, Москва

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я