Библиотека

Библиотека

Ант Скаландис. Супердопинг

———————————————————————————————————- Авт.сб. "Ненормальная планета". Цикл "Наемные самоубийцы".

OCR & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000 ———————————————————————————————————- Фехтовальный зал, где я протираю подметки о медную проволоку дорожек и с кровожадным упорством пытаюсь ткнуть кончиком шпаги в тела моих друзей, находится на первом этаже. Здесь же, в соседних залах тренируются боксеры, вольники и каратисты. Каратисты похожи на ораву психов, забывших человеческую речь и изъясняющихся гортанными криками, а кимоно на них - как смирительные рубашки. Боксеры, даже с переломанными носами, выглядят гораздо нормальнее. А наверху, надо всем этим простирается красавец-манеж, обитель "королевы спорта". Там наша Машка поплевывает на ладони и перебрасывает из руки в руку свой чугунный шарик, выкрашенный голубой краской, и прижимает его к подбородку. Там длинноногий Клюквин со зверской рожей рвет шипами тартан и, в тысячный раз повторив заветную комбинацию "скачок - шаг - прыжок", зависает над ямой с разноцветными обрезками пористой резины. Иногда я прихожу посмотреть на них, иногда они на меня, но обычно мы заканчиваем тренировки одновременно и встречаемся уже в подвальном этаже, в финской бане, всегда в одном и том же номере, закрепленном за нами в эта часы. Туда же подходит и Панкратыч. Попарившись строго по науке (Панкратыч обучил нас хитрой системе со сдвоенными заходами, контрастным душем и отдыхом по минутам - он даже часы с собой в парилку таскает), мы поднимаемся в буфет и сидим там за нашим традиционным столиком. В обычные дни недолго, а по субботам иногда больше часа.

Сегодня суббота. Никто никуда не спешит. Машка и Клюквин пьют фанту, Панкратыч - пепси-колу, а я беру бутылку пива. Вообще я пива не пью, понимаю, что не спортивный это напиток, но по субботам иногда позволяю себе бутылочку или две.

Панкратыч смотрит на мою бутылку и с важностью в голосе изрекает:

- Пиво - это импотенция.

- Иди ты! - деланно удивляюсь я. - Прямо так вот, с одной бутылки? По-моему, активные занятия спортом представляют в этом плане гораздо большую опасность.

- И то верно, - соглашается Панкратыч.

- А Машка спрашивает:

- А водка? Что бывает от водки?

- Водка - это делириум тременс.

- Чего-чего? - Машка как всегда не понимает умных речей Панкратыча.

- Белая горячка, - поясняет Клюквин и тут же говорит:

- Чего-то у нас дурацкий разговор пошел, вы не находите? А я вот все сижу и думаю: в судействе по тройному прыжку есть один крупный изъян - неточность в определении третьего касания.

- Ой, тоска! - вздыхает Машка.

Клюквин не удостаивает ее вниманием и продолжает:

- Вот, например, я. Мне в прошлом году на Союзе пришили третье касание в самой удачной попытке, а я-то чувствовал, что его не было. Но мне не верят, и это естественно. Значит нужно делать вторую пластилиновую полосу.

- Можно, - не возражает Панкратыч, - но эту полосу придется делать слишком широкой, шаг-то у всех разный, будут на твой пластилин попадать и во время толчка, истыкают весь... Нет, здесь нужно совсем другое решение. Например, сделать дорожку из материала, на котором видны следы, но недолго, а только до замера результата. Пока такого нет, а если придумают, может, перестанут в прыжках фиксировать заступы и будут вообще замерять чистое расстояние.

- А ведь это и сейчас можно, - замечает Клюквин.

- Можно, - соглашается Панкратыч, - да только волынки много и традиции менять не хочется.

- Вот именно! - подхватываю я. - Традиции, из-за этих традиций в спорте не достаточно используют технику и прочие новшества. Да если б внедрить все, что есть на сегодняшний день, половину рекордов можно бы вдвое улучшить!

- Ты ошибаешься, Толик, - веско говорит Панкратыч. - Знаешь насколько увеличился мировой рекорд в "шесте", когда в 62-м году в ИААФ узаконили фибергласс?

- Сантиметров на тридцать, кажется, - неуверенно предполагаю я.

- Всего на шесть. И притом учти: в "бамбуковую" эпоху рекорд изменялся даже резче, однажды - сразу на двенадцать сантиметров. Я, конечно, не утверждаю, что фибергласс нисколько не лучше бамбука и алюминия - то, что делает сегодня Бубка, можно делать только с фиберглассом - просто я хочу сказать, что техника - это еще далеко не все.

- Ну, а всякая фармацевтика? - спрашиваю я.

- Фармацевтика - другое дело. Но фармацевтика - это прежде всего допинги, а допинги запрещены. Так что здесь особый случай.

- Кстати, о фармацевтике, - говорит Панкратыч, - я вам не рассказывал про дислимитер Вайнека?

- Насколько я помню, - заявляет Клюквин, решивший блеснуть эрудицией, - дислимитер - это такой допинг.

- Да, - подтверждает Панкратыч, - но это не просто допинг, а супердопинг. И применяли его не часто. Я знаю только один (Мучай.

- Со Страйтоном? - спрашивает Машка.

- Э, ребятки, - обижается Панкратыч, - да вы все знаете.

- Я - ничего не знаю, - честно признаюсь я.

- Ну, расскажи, - плаксиво тянет Машка. - Я кроме имени тоже ничего не знаю.

- Ладно, говорит Панкратыч, - слушайте.

- Лет десять назад я проходил стажировку в группе доктора Вайнека, а параллельно знакомил их спортивную науку с нашим ЛОД-эффектом [ЛОД-эффект - повышение работоспособности мышц после воздействия на них локального отрицательного давления (ЛОД) в специальных барокамерах; разработан в СССР; применяется в медицине и в спорте] с этими фиговинами, которые мы надевали ребятам на ноги и откачивали насосом. Его и у нас тогда только-только начали применять, а там наши барокамеры вообще были экзотикой. И что характерно, ник то не знал, чем это может закончиться: мировыми рекордами или массовой инвалидностью. Впрочем Вайнека, как мне казалось, это меньше всего заботило. А к ЛОД-эффекту он относился вообще без энтузиазма. Наверное, потому, что не сам его изобрел. Чем занимался сам Вайнек, мы не знали. Знали, что он ребятам колет что-то, а что - допинги или нет - по-моему, они и сами не понимали. У Вайнека это называлось совмещать научную работу с подготовкой ребят к студенческому чемпионату. Правду сказать, Вайнеку доверяли. И спортсмены, и тренеры. Пик формы он рассчитывал безошибочно.

И вот уже перед самым чемпионатом мы вдруг узнаем, что Страйтон, один из лучших на сотке, будет бежать не сто и даже не двести, а четыреста. Чемпионат был в общем не очень важный, но все-таки он считался этапом отборочных перед Кубком мира, и такой эксперимент показался нам странным. Мы, конечно, понимали, что это все вайнековские штучки, но вот как тренер Страйтона согласился, это было непонятно.

Ну, настает день старта. Стадион полный. У Страйтона целая орава болельщиков, конечно. Транспаранты вывесили. В основном традиционные, мол, верим в тебя, мол, Страйтон - лучший в мире. А какие-то шутники написали: "Так держать, Страйтон! Сегодня - 400, завтра - 800!" Страйтон вышел спокойный, вроде как и не видит ничего вокруг себя, ну а когда он рванул со старта, то поначалу все даже замерли, а потом такое началось: крики, свист, смех. Дело в том, что Страйтон рванул, как обычно рвал, то есть во всю силу, ну и, конечно, "накормил" всех на первом же вираже. И вот мы сидим и ждем, на каком же метре он "сдохнет" или просто упадет. А он молотит себе ногами, да и только. Так и пробежал весь круг.

- Слушай, ты, алкоголик, - вдруг обращается ко мне Панкратыч, - взял бы чего-нибудь поесть.

- Там были бутерброды с ветчиной. Годится?

- Вполне.

- Ребята, давайте возьмем кофе, - предлагает Машка.

- Я - за, - говорит Клюква.

Мы с Машкой поднимаемся и идем к стойке. Ветчина на бутербродах нежная, ярко-розовая и очень аппетитная.

- Ну и что, Панкратыч? - спрашиваю я, расставляя на столе блюдца с чашками. - Этот Страйтон установил рекорд на четырехсотметровке?

- Да, если считать рекордом результат 37,01. Это не рекорд - это бред собачий. Да и не в рекорде дело. А дело в том, что после финиша Страйтон не остановился. Он побежал дальше. На той же скорости.

- То есть как?! - Клюквин расплескивает кофе, едва не уронив чашку.

- А вот так, - говорит Панкратыч, - он продолжал бежать, накручивал круг за кругом. Уже потом я узнал, что секундомер не выключали и засекли время Страйтона на всех олимпийских дистанциях. Уже на двухсотке получился мировой рекорд, а дальше пошла просто чертовщина. И круге на десятом все уже, по-моему, поняли, что Страйтон бежит с постоянной скоростью. Идиотские цифры все еще горели на табло, и скорость легко было посчитать. Выходило, что первую сотку он прошел за десять секунд, а потом каждую за девять и терял за круг по одной сотой. Прикинув все это в своем блокнотике, я предсказал Страйтону результат на десяти тысячах и не ошибся.

Ну а реакцию стадиона я вам, ребятки, описать не берусь. Помню, все вокруг заключали пари, сколько он будет бегать. Одни говорили, кружочка два еще - и хана; другие говорили, сутки, не меньше. Парень рядом со мной рассчитал время Страйтона в марафоне и уверял всех, что ошибки быть не может. А я искал глазами Вайнека. И я нашел его. Он стоял у входа под трибуны с двумя секундомерами в руках и следил за Страйтоном совершенно безумным взглядом. И что-то кричал. На дорожку его не пускала полиция - два здоровенных парня.

И вдруг - это было как гром среди ясного неба - закончив ровно двадцать пять кругов, Страйтон остановился и грохнулся на тартан. Господи, что там началось! Поднялся такой рев, что я не слышал собственного голоса. Полицейские вышли из себя. Один стрелял в воздух, но даже выстрелов почти не было слышно. Другие били по головам всех без разбору: спортсменов, журналистов, киношников, техперсонал, просто любопытное дурачье - а они все равно перли. Я каким-то чудом проскочил эту кашу и увидел, как двое в белом положили на носилки безжизненное тело и потащили его со стадиона. Естественно, я кинулся за ними, протолкался к самым носилкам. Тут-то и появился доктор Вайнек. Он что-то сказал совсем негромко, будто знал магическое слово, и случилось невероятное: Страйтон, который лежал, как тюфяк, мгновенно соскочил с носилок, санитары даже не успели их уронить, и коротким таким сильным ударом промеж глаз повалил Вайнека. Публика была в восторге, а журналист, стоявший ближе всех, заорал, перекрикивая шум: "Страйтон! Круг почета! Просим!" Страйтон повернулся в его сторону, и журналист едва-едва успел пригнуться. Ну, а потом налетела полиция, Страйтона скрутили и увели. Вот так, вот. Больше я в этот день ничего не увидел, потому что меня никуда не пустили, а от пресс-конференции и Вайнек, и Страйтон с тренером отказались. Как все это случилось я услышал уже от самого Страйтона. Перед турниром он приходил ко мне на ЛОД-эффект, а после турнира - на массаж. Вот тогда он и рассказал мне всю эту историю.

Оказывается, Вайнек изобрел супердопинг. Так они его называли между собой. Но если строго, это был уже не просто стимулятор. У него был какой-то другой механизм действия. Поэтому Вайнек придумал ему название... как бы это по-русски... разограничитель что ли... в общем он назвал его "дислимитер". Этот супердопинг позволял вопреки инстинкту самосохранения использовать латентную энергию организма. Я понятно объясняю?

- Не очень, - признается Матка.

- Ты не выпендривайся, Панкратыч, - замечает ему Клюквин, - ты говори по-русски. "Латентный" - это по-русски будет "скрытый".

- Мне переводчики не нужны, - огрызается Панкратыч. - И вообще, Клюква, "латентный" - это термин.

- Да ты не горячись, - встреваю я, - ты рассказывай, а мы уже как-нибудь, да поймем.

- Ну в общем так, - продолжает Панкратыч, - с этим своим дислимитером Вайнек научился использовать не тридцать-тридцать пять процентов человеческих возможностей, как обычно, а практически все сто. Вот в чем была штука. И на Страйтоне решили попробовать. Зарядили парня с расчетом на четыреста метров, потому что на сто и двести было неинтересно, а на большие дистанции - рискованно. Да, я не сказал: время действия супердопинга строго зависело от введенной дозы и легко рассчитывалось с большой точностью. И вышло так, что лаборант Вайнека по дурацкой оплошности ввел Страйтону не препарат как таковой, а концентрат, который был ровно в двадцать пять раз крепче. Вот Страйтон, бедняга, и накручивал свои километры. Помню, он говорил мне: "Знаешь, старик, это было страшно. Будто не я бежал, а меня бежали, точнее, не так - как будто мной бежали. Как не крути, все неграмотно получается, но лучше не скажешь".

Рассказывая за Страйтона, Панкратыч меняет голос и даже говорит сначала по-английски для полного эффекта.

- Первые метров двести он бежал, как договорились, изо всех сил, а потом понял, что больше не может, и сбавил темп. Но темп не сбавлялся. "Понимаешь, старик, я расслабляюсь, а ноги не слушаются. Они бегут, как не мои. Страшно так бегут, жутко". Вайнек его предупреждал, что будут странные ощущения, и просил только ни в коем случае не сворачивать и не падать. И зная, что все это скоро кончится, Страйтон напрягся, стараясь свести к минимуму разницу между собой настоящим и собой бегущим. А закончив круг, он финишировал. Но не тут-то было: ноги побежали дальше. И вот тогда он испугался уже по-настоящему. Напрягаться не было сил, мышцы все болели, и он полностью расслабился. А ноги продолжали бежать с той же скоростью, и руки работали в том же ритме. "Это был кошмар, старик. Меня стало два: один бежал, а другой не бежал. Я не боялся, что сойду с ума - я был уверен, что уже сошел. Круги я не считал, времени не чувствовал. Может быть, прошла минута, а может быть, час". А когда супердопинг иссяк, он упал: ведь он же был полностью расслаблен. Конечно, он мог подняться тут же, но ему не хотелось. "Это надо пережить, старик, это такое счастье - лежать и совсем не двигаться". И только когда он услышал голос Вайнека, с него как ветром сдуло всякую лень.

Потом, когда все успокоились, Вайнек принес ему свои извинения, дотошно расспросил обо всех нюансах и даже уговаривал Страйтона продолжать эксперименты. Однако Страйтон не только ушел от Вайнека, но и вообще бросил спорт. Он не мог больше бегать. Стоило ему только напрячься в беге, и кошмар возвращался - начиналось раздвоение личности. Этот особый вид шизофрении так и называют в медицине случаем Страйтона. Ну что, ребятки, еще по кофию?

- Можно, - лениво отзывается Клюквин.

На моей тарелке сиротливо лежит половинка бутерброда. В забытой чашке стынет недопитый кофе.

- Погоди, Панкратыч, - говорю я. - А Вайнек-то что? Продолжает людей калечить?

- Да нет. Он умер. А тогда исчез куда-то, и ни слуху, ни духу о нем не было. Потом, уже почти через год после этой истории я случайно встретил его в Париже. Посидели вместе в кафе. Вайнек выглядел каким-то замученным, много пил, совсем ничего не ел и жаловался мне на жизнь. "Не могу не работать, - говорил он, - подыхаю без работы, а работать тошно, потому что все время получается, что работаешь на какую-нибудь сволочь". Он ведь для чего супердопинг сделал - он хотел довести до абсурда идею допинга, хотел, как он говорил, устроить торжественные похороны профессионального сорта, который без допингов ни шагу. А что вышло? По нелепой случайности он загубил Страйтона. И устроил великолепную рекламу супердопингу. И никто ни черта не понял. К нему пришли за рецептом. И предлагали миллионы. Они только просили сделать препарат чуточку слабее, чтобы рекорды не сразу получались такими сумасшедшими. Они ему говорили, что он - национальный герой, что страна его не забудет. А он плевать хотел на их страну и на все страны вместе взятые. Конечно, он уничтожил препарат и технологию синтеза и уехал в Париж. Но куда ему было деться от самого себя? Помню, как он сказал мне: "Я вот хожу и все думаю, думаю. Неужели нельзя изобрести что-нибудь такое, чтобы разом покончить со всей этой мерзостью? Неужели я не смогу?" А жить без работы Вайнек действительно не умел, и в Париже устроился в спортивный центр, занимался допинг-контролем. На стадионе этого центра его и нашли пару дней спустя после нашего разговора мертвым в кресле тренажера. Я еще был во Франции и видел газеты. В них сообщалось, что смерть наступила от большой дозы некого нового, неизвестного науке биостимулятора. Газеты пели ему дифирамбы, называли героем, отдавшим жизнь за науку, на боевом посту при испытании нового препарата. А неделей позже - это мне рассказывали уже в Москве - в нескольких газетках появился сенсационный материал: "Кто убил доктора Вайнека?" По этой версии все выходило тоже очень складно, но кого только не обвиняли! Послушать их, так чуть ли не сам президент собственноручно Вайнека и угробил. Смехота.

- Ну а сам-то ты как думаешь, Панкратыч? - спрашивает Клюквин.

- А чего тут думать? - Панкратыч смотрит на нас удивленно. - Да вы чего, ребятки, так ни черта и не поняли, что ли? Он же покончил с собой.

Мы сидим за столиком в буфете и молчим. Клюквин, запрокинув бутылку, роняет на язык последние капли фанты. Машка взбалтывает на дне чашки кофейную гущу. Все как обычно. Но у меня такое впечатление, будто Вайнек умер только что. Здесь, в манеже, на нашем стареньком тренажере.

- Так-то вот. Клюква, - заключает вдруг Панкратыч, - а ты говоришь, судейство в тройном прыжке...

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я