Аркадий и Борис Стругацкие. Отель "У погибшего альпиниста"

Аркадий и Борис Стругацкие. Отель "У погибшего альпиниста" ("старый") Первоначально публиковавшийся с сокращениями вариант.

приключенческая повесть новосибирск - 1986

"как сообщают, в округе Винги, близ города Мюр, опустился летательный аппарат, из которого вышли желто-зеленые человечки о трех ногах и восьми глазах каждый. Падкая на сенсации бульварная пресса поспешила об'явить их пришельцами из космоса..."

Из газет.

Глава 1

Я оставил машину, вылез и снял черные очки. Все было так, как рассказывал згут. Отель был двухэтажный, желтый с зеленым, над входом красовалась траурная вывеска "у погибшего альпиниста". Высокие ноздреватые сугробы по сторонам крыльца были утыканы разноцветными лыжами - я насчитал семь штук, одна была с ботинком. С крыши свисали мутные гофрированные сосульки толщиной в руку. В крайнее правое окно первого этажа выглянуло чье-то бледное лицо, и тут парадная дверь отворилась, и на крыльце появился лысый коренастый человек в рыжем меховом жилете поверх лавсановой рубашки. Тяжелой, медлительной поступью он приблизился и остановился передо мною. У него была грубая красная физиономия и шея борца-тяжеловеса. На меня он не смотрел. Его меланхолический взгляд был устремлен куда-то в сторону и исполнен печального достоинства. Несомненно, это был сам алек сневар, владелец отеля и долины "бутылочного горлышка".

- Там... - Произнес он неестественно низким и глухим голосом. - Вон там это произошло. - Он простер указующую руку. В руке был штопор. - На той вершине...

Я повернулся и, прищурившись, поглядел на сизую, жуткого вида отвесную стену, ограждавшую долину с запада на бледные языки снега, на иззубренный гребень, четкий, словно нарисованный на сочно-синей поверхности неба.

- Лопнул карабин, - все тем же глухим голосом продолжал владелец. - Двести метров он летел по вертикали вниз, к смерти, и ему не за что было зацепиться на гладком камне. Может быть, он кричал. Никто не слышал его. Его слышал только бог, и земля дрогнула, когда он грохнулся об нее вместе с сорока двумя тысячами тонн кристаллического снега...

- Привет от инспектора згута, - сказал я, и владелец тут же охотно прервал себя.

- Вот достойный человек! - Сказал он с живостью и весьма обыкновенным голосом. - Я вижу, он не забыл наши вечера у камина.

- Он только о них и говорит, - сказал я и повернулся было к машине, но хозяин схватил меня за руку.

- Ни шагу назад! - Строго произнес он. - Этим займется кайса. Кайса! - Трубно взревел он.

На крыльцо выскочила собака - великолепный сенбернар, белый с желтыми пятнами, могучее животное ростом с теленка. Как я уже знал, это было все, что осталось от погибшего альпиниста, если не считать некоторых мелочей, экспонированных в номере-музее. Я был бы не прочь посмотреть, как этот кобель с женским именем станет разгружать мой багаж, но хозяин твердой рукою уже направлял меня в дом.

Мы прошли через сумрачный холл, где ощущался теплый запах погасшего камина и тускло отсвечивали лаком модные низкие столики, свернули в коридор налево, и хозяин плечом толкнул дверь с табличкой "контора". Я был усажен в уютное кресло, и хозяин распахнул на столе громоздкий гроссбух.

- Прежде всего разрешите представиться, - сказал он, сосредоточенно обскабливая ногтями кончик пера. - Алек сневар, владелец отеля и механик. Вы, конечно, заметили ветряки на выезде из "бутылочного горлышка"?

- Ах, это были ветряки?..

- Да, ветряные двигатели. Я сам сконструировал их и построил. Вот этими руками.

- А куда нести? - Спросил у меня за спиной пронзительный женский голос.

Я обернулся. В дверях с моим чемоданом в руке стояла этакая кубышечка, пышечка этакая лет двадцати пяти, с румянцем во всю щеку.

- Это кайса, - сообщил мне хозяин.

Кайса немедленно залилась краской и, поведя плечами, закрылась ладонью.

- Н-ну-с... Так я помещу вас в номере четыре. Это лучший номер в отеле. Кайса, отнеси чемодан господина... М-м...

- Глебски, - сказал я.

- Отнеси чемодан господина глебски в четвертый номер... Поразительная дура, - сообщил он с какой-то даже гордостью, когда кубышечка скрылась. - В своем роде феномен... Итак, господин глебски? - Он выжидательно взглянул на меня.

- Петер глебски, - продиктовал я. - Инспектор полиции. В отпуске. На две недели. Один.

Хозяин прилежно записывал все эти сведения огромными корявыми буквами, а пока он писал, в контору, цокая когтями по линолеуму, вошел сенбернар. Он поглядел на меня, подмигнул и вдруг с грохотом, словно обрушилась вязанка дров, упал около сейфа, уронив морду на лапу.

- Это лель, - сказал хозяин, завинчивая колпачок авторучки. - Сапиенс. Все понимает на трех европейских языках. Блох нет, но линяет.

Лель вздохнул и переложил морду на другую лапу.

- Пойдемте, - сказал хозяин, вставая. - Я провожу вас.

Мы поднялись в коридор второго этажа и повернули налево. У первой же двери хозяин остановился.

- Здесь, - произнес он прежним глухим голосом. - Прошу.

Он распахнул передо мною дверь, и я вошел.

- С того самого незабываемого страшного дня... - Начал он и вдруг замолчал.

Номер был неплохой, хотя и несколько мрачноватый. Шторы были приспущены, на кровати почему-то лежал альпеншток. Пахло свежим табачным дымом. На спинке кресла посередине комнаты висела чья-то брезентовая куртка, на полу рядом с креслом валялась газета.

- Гм... - Сказал я озадаченно. - По-моему, здесь уже кто-то живет.

Хозяин безмолвствовал. Взгляд его был устремлен на стол. На столе ничего особенного не было, только большая бронзовая пепельница, в которой лежала трубка с прямым мундштуком. Кажется, "данхилл". Из трубки поднимался дымок.

- Живет... - Произнес наконец хозяин. - Живет ли?..

Я не нашелся, что ответить ему, и ждал продолжения. Чемодана моего нигде не было видно, но зато в углу стоял клетчатый саквояж с многочисленными гостинничными ярлыками. Не мой саквояж.

- Здесь, - окрепшим голосом продолжал хозяин, - вот уже шесть лет, с того самого незабываемого страшного дня, все пребывает так, как он оставил перед своим последним восхождением...

Я с сомнением посмотрел на курящуюся трубку.

- Да! - Сказал хозяин с вызовом. - Это его трубка. Это вот его куртка. А вот это его альпеншток.

- А вот это его газета, - сказал я. Я отчетливо видел, что это позавчерашний "мюрский вестник".

- Нет, - сказал хозяин. - Газета, конечно, не его.

- У меня тоже такое впечатление, - согласился я.

- Газета, конечно, не его, - повторил хозяин. - И трубку, естественно, раскурил здесь не он, а кто-то другой.

Я пробормотал что-то о недостатке уважения к памяти усопших.

- Нет, - задумчиво возразил хозяин. - Здесь все сложнее. Здесь все гораздо сложнее, господин глбски. Но мы поговорим об этом позже. Пойдемте в ваш номер.

Однако, прежде чем мы вышли, он заглянул в туалетную комнату, открыл и снова закрыл дверцы стенного шкафа, подойдя к окну, похлопал ладанями по портьерам. По-моему, ему очень хотелось заглянуть также и под кровать, но он сдержался. Мы вышли в коридор, и хозяин распахнул передо мною дверь четвертого номера.

Номер мне сразу понравился. Все здесь сияло чистотой, воздух был свеж, на столе ни пылинки, за промытым окном снежная равнина и сиреневые горы. В спальне хозяйничала кайса. Чемодан мой был раскрыт, вещи аккуратно разложены и развешаны, а кайса взбивала подушки.

- Ну вот вы и дома, - сказал хозяин. - Располагайтесь, отдыхайте, делайте что хотите. Лыжи, мази, снаряжение - все к вашим услугам, внизу; обращайтесь при необходимости прямо ко мне. Обед в шесть, а если вздумаете перекусить сейчас или освежиться - я имею в виду напитки, - обращайтесь к кайсе. Приветствую вас.

И он ушел.

Кайса все трудилась над постелью, доводя ее до немыслимого совершенства, а я достал сигарету, закурил и подошел к окну. Я был один. Благословенное небо, всеблагий господи, наконец-то я был один! Я знаю, нехорошо так говорить и даже думать, но до чего же в наше время сложно устроиться таким образом, чтобы хоть на неделю, хоть на сутки, хоть на несколько часов остаться в одиночестве! Сам я этого не читал, но вот сын утверждает, будто главный бич человека в современном мире - это одиночество и отчужденность. Не знаю, не уверен. Либо все это поэтические выдумки, либо такой уж я невезучий человек. Во всяком случае, для меня две недельки отчужденности и одиночества - это как раз то, что нужно. И это просто прекрасно, что мне хорошо с самим собой, с моим собственным телом, еще сравнительно нестарым, еще крепким, которое можно будет поставить на лыжи и бросить вон туда, через всю равнину, к сиреневым отрогам, по свистящему снегу, и вот тогда станет совсем уж прекрасно...

- Принести что-нибудь? - Спросила кайса. - Угодно?

Я посмотрел на нее, и она опять повела плечом и закрылась ладонью. Была она в пестром платье в обтяжку, которое топорщилось на ней спереди и сзади, в крошечном кружевном фартуке, руки у нее были голые, и шею охватывало ожерелье из крупных деревянных бусин.

- Кто у вас тут сейчас живет? - Спросил я.

- Где?

- У вас. В отеле.

- В отеле? У нас тут? Да живут здесь...

- Кто именно?

- Ну кто? Господин мозес живут с женой. В первом и втором. И в третьем тоже. Только там они не живут. А может, с дочерью. Не разобрать. Красавица, все глазами смотрит...

- Так-так, - сказал я, чтобы ее подбодрить.

- Господин симонэ живут. Тут вот, напротив. Все на бильярде играют и по стенам ползают. Шалуны они, только унылые. На психической почве. - Она снова закраснелась и принялась поводить плечами.

- А еще кто? - Спросил я.

- Господин дю барнстокр, гипнотизеры из цирка...

- Барнстокр? Тот самый?

- Не знаю, может, и тот. Гипнотизеры... И брюн...

- Кто это брюн?

- Да с мотоциклом они, в штанах.

- Так, - сказал я. - Все?

- Еще кто-то живет. Только они просто так... Стоят просто. Не спят, не едят, только на постое стоят...

- Не понимаю, - признался я.

- А и никто не понимает. Стоят, и все. Газеты читают. Давеча туфли у господина барнстокра утащили. И еще следы оставляют... Мокрые...

- Ну ладно, - сказал я со вздохом, - не понять мне тебя, кайса. И не надо. Пробегусь-ка я лучше на лыжах.

Я раздавил окурок в девственно чистой пепельнице и отправился в спальню переодеться.

Глава 2

возле самого отеля еще пытались ходить на лыжах, но в остальном снежный покров долины был чист и нетронут, как новенькая накрахмаленная простыня.

Я попрыгал на месте, пробуя крапления, гикнул и побежал навстречу солнцу, все наращивая темп, зажмурившись от солнца и наслаждения, с каждым выдохом выбрасывая из себя скуку прокуренных кабинетов, затхлых бумаг, слезливых подследственных и брюзжащего начальства, тоску заунывных политических споров и бородатых анекдотов, мелочных хлопот жены и наскоков подрастающего поколения... Унылые заслякоченные улицы, провонявшие сургучом коридоры, пустые пасти угрюмых, как подбитые танки, сейфов, выцветшие голубенькие обои в столовой, и выцветшие розовенькие обои в спальне, и забрызганные чернилами желтенькие обои в детской, - с каждым выдохом освобождаясь от самого себя, казенного, высокоморального, до скрипучести законопослушного человечка со светлыми пуговицами, внимательного мужа и примерного отца, хлебосольного товарища и приветливого родственника, радуясь,что все это уходит, надеясь, что все это уходит безвозвратно, что отныне все будет легко, упруго, кристльно чисто, в бешеном, веселом, молодом темпе и как же это здорово, что я сюда приехал... Молодец, згут, умница, згут, спасибо тебе, згут, хоть ты и лупишь своих "медвежатников" по мордам... И какой же я еще крепкий, ловкий, сильный - могу вот так, по идеальной прямой, сто тысяч километров по идеальной прямой, а могу вот так, круто вправо, круто влево, выбросив из-под лыж тонну снега... А ведь я уже три года не ходил на лыжах, с тех самых пор, как мы купили этот проклятый новый домик... А, черт с ним со всем, не хочу я об этом сейчас думать, черт с ней, со старостью, черт с ним, с домиком, черт с тобой, петер, петер глебски, законолюбивый чиновник, спаси тебя бог...

Потом волна первого восторга схлынула, и я обнаружил, что стою возле дороги, мокрый, задыхающийся, с ног до головы запорошенный снежной пылью. Я снял перчатку, вытер лицо и вдруг услышал трескучий грохот, словно шел на посадку спортивный биплан. Я едва успел протереть очки, как он пронесся мимо меня - не биплан, конечно, а громадный мотоцикл из этих, новых, которые пробивают стены и губят больше жизней, чем все насильники, грабители и убийцы, вместе взятые. Он обдал меня ошметками снега, очки снова залепило, и я едва успел заметить тощую согнутую фигуру, развевающиеся волосы и торчащий, как доска, конец красного шарфа...

Когда я под'ехал к отелю, мотоцикл остывал перед крыльцом. Рядом на снегу валялись громадные кожаные перчатки с раструбами. Я воткнул лыжи в сугроб, почистился и снова посмотрел на мотоцикл. До чего все-таки зловещая машина! Так и чудится, что в следующем году отель станет называться "у погибшего мотоциклиста". Хозяин возьмет вновь прибывшего гостя за руку и скажет, показывая на проломленную стену: "сюда. Сюда он врезался на скорости сто двадцать миль в час и пробил здание насквозь. Земля дрогнула, когда он ворвался в кухню, увлекая за собою сорок два кирпича..."

Посредине холла стоял невообразимо длинный и очень сутулый человек в черном фраке с фалдами до пят. Заложив руки за спину, он строго выговаривал тощему, гибкому существу неопределенного пола, изящно развалившемуся в глубоком кресле. У существа было маленькое бледное личико, наполовину скрытое огромными черными очками, масса черных спутанных волос и пушистый красный шарф.

Когда я закрыл за собою дверь, длинный человек замолчал и повернулся ко мне. У него оказался галстук бабочкой и благороднейших очертаний лицо, украшенное аристократическим носом. Секунду он разглядывал меня, затем сложил губы куриной гузкой и двинулся мне навстречу, протягивая длинную узкую ладонь.

- Дю барнстокр, - почти пропел он. - К вашим услугам.

- Неужели тот самый дю барнстокр? - С искренней почтительностью осведомился я, пожимая его руку.

- Тот самый, сударь, тот самый, - произнес он, - с кем имею честь?

Я отрекомендовался, и тут он вдруг схватил меня за лацкан.

- Какая прелесть, инспектор, где вы это нашли?

В пальцах у него оказалась синенькая фиалка. Я заставил себя поаплодировать, хотя таких вещей не люблю. Существо в кресле зевнуло во весь маленький рот и закинуло одну ногу на подлокотник.

- Из рукава, - заявило оно хриплым басом. - Хилая работа, дядя.

- Из рукава, - грустно повторил дю барнстокр. - Нет, брюн, это было бы слишком элементарно. Это действительно была бы, как вы выражаетесь, хилая работа.

Он положил фиалку на раскрытую ладонь, поглядел на нее, задрав брови, и фиалка пропала.

- Вы мастерски владеете лыжами, господин глебски, - продолжал дю барнстокр. - Я следил за вами из окна. И, надо сказать, получил истинное наслаждение.

- Ну что вы, - пробормотал я. - Так, бегал когда-то...

- Дядя, - воззвало вдруг существо из недр кресла. - Сотворите лучше сигаретку.

Дю барнстокр, казалось, спохватился.

- Да, - сказал он. - Позвольте представить вам, господин глебски: это брюн, единственное чадо моего дорогого покойного брата... Брюн, дитя мое!

Дитя неохотно выбралось из кресла и приблизилось. Волосы у него были богатые, женские, а впрочем, может быть и не женские, а, так сказать, юношеские. Ноги, затянутые в эластик, были тощие, мальчишеские, а впрочем, может быть, совсем наоборот - стройные девичьи. Куртка же была размера на три больше, чем требовалось. Чадо равнодушно улыбнулось мне розовым, нежным ртом и осведомилось сипло:

- хорошо мы вас шуганули? Там, на дороге...

- Мы? - Переспросил я.

- Ну, не мы, конечно, буцефал. Он это умеет... Все очки ему залепили, - сообщил он дяде.

- В данном случае, - любезно пояснил дю барнстокр, - буцефал - это мотоцикл, безобразная и опасная машина, которая...

- Сигаретку бы, - напомнило дитя.

Дю барнстокр удрученно покачал головой и беспомощно развел руками. Когда он их свел опять, между пальцами у него дымилась сигарета, и он протянул ее чаду. Чадо затянулось и капризно буркнуло:

- опять с фильтром...

- Вы, наверное, захотите принять душ после вашего броска, - сказал мне дю барнстокр. - Скоро обед...

- Да, - сказал я. - Конечно. Прошу прощения.

У себя в номере я умылся, переоделся и, взяв сигарету, завалился на диван. Мною овладела приятная истома, и на несколько минут я даже задремал. Разбудил меня чей-то визг и зловещий, рыдающий хохот в коридоре. Я подскочил. В ту же минуту в дверь постучали и голос кайсы промяукал: "кушать, пожалуйста!" Я откликнулся в том смысле, что да-да, сейчас иду, и спустил ноги с дивана, нашаривая туфли. "Кушать, пожалуйста!" - Донеслось издали, а потом еще раз: "кушать, пожалуйста!" - А потом снова короткий визг и призрачный хохот. Мне даже послышалось бряцанье ржавых цепей.

Я причесался перед зеркалом, опробовал несколько выражений лица, как-то: рассеянное любезное внимание, мужественная замкнутость профессионала, простодушная готовность к решительно любым знакомствам и ухмылка типа "гы". Ни одно выражение не показалось мне подходящим, поэтому я не стал более утруждать себя, сунул в карман сигареты для чада и вышел в коридор. Выйдя, я остолбенел.

Дверь номера напротив была распахнута. В проеме, у самой притолоки, упираясь ступнями в одну филенку, а спиной - в другую, висел молодой человек. Поза его при всей неестественности казалась вполне непринужденной. Он глядел на меня сверху вниз, скалил длинные желтоватые зубы и отдавал по-военному честь.

- Здравствуйте, - сказал я, помолчав. - Вам помочь?

Тогда он мягко, как кошка, спрыгнул на пол и, продолжая отдавать честь встал передо мною по стойке "смирно".

- Честь имею, инспектор, - сказал он. - Разрешите представиться: старший лейтенант от кибернетики симон симонэ.

- Вольно, - сказал я, и мы пожали друг другу руки.

- Собственно, я физик, - сказал он. - Но "от кибернетики" звучит почти так же плавно, как "от инфантерии". Получается смешно. - И он неожиданно разразился тем самым ужасным рыдающим хохотом, в котором чудились сырые подземелья, невыводимые кровавые пятна и звон ржавых цепей на прикованных скелетах. - Собственно говоря, - продолжал он, - я приехал сюда полазить по скалам, но никак не могу до них добраться. Вокруг снег. Вот я и лажу по дверям, по стенам... - Он вдруг замолчал и взял меня под руку. - Проект "мидас", слыхали? Совершенно секретно. Четыре года без отпуска. Вот врачи и прописали мне курс чувственных удовольствий. - Он снова захохотал, но мы уже дошли до столовой. Оставив меня, он устремился к столику, где были расставлены закуски. - Держитесь за мной, инспектор! - Гаркнул он на бегу. - Торопитесь, а не то друзья и близкие погибшего с'едят всю икру...

За столом уже сидели дю барнстокр и чадо его покойного брата. Дю барнстокр изящно помешивал серебряной ложечкой в тарелке с бульоном и укоризненно косился на чадо, которое, растопырив на столе локти, стремительно мело овощной суп.

Во главе стола царила незнакомая мне дама ослепительной и странной красоты. Лет ей было не то двадцать, не то сорок, нежные, смугло-голубоватые плечи, лебединая шея, огромные полузакрытые глаза с длинными ресницами, пепельные, высоко взбитые волосы, бесценная диадема - это была, несомненно, госпожа мозес, и ей, несомненно, было не место за этим простоватым табльдотом. Таких женщин я видел раньше только на фото в великосветских журналах и в супербоевиках.

Хозяин, огибая стол, уже направлялся ко мне с подносиком в руке. На подносике, в хрустальнй граненой рюмке, жутко голубела знаменитая фирменная настойка на лепестках эдельвейса.

- Боевое крещение! - Об'явил хозяин, приблизившись. - Набирайте закуску поострее.

Я повиновался. Я положил себе маслин и икры. Потом я посмотрел на хозяина и положил пикуль - маленький маринованный огурчик. Потом я посмотрел на настойку и выдавил на икру пол-лимона. Все смотрели на меня. Я взял рюмку, выдохнул возух ( еще пару затхлых кабинетов и коридоров ) и вылил настойку в рот. Я содрогнулся. Все смотрели на меня, и потому я содрогнулся только мысленно и откусил половину огурчика. Хозяин крякнул. Симонэ тоже крякнул. Госпожа мозес произнесла хрустальным голосом: "о! Это настоящий мужчина!" Я улыбнулся и засунул в рот вторую половину огурчика, горько сожалея, что они не бывают величиной с дыню. "Дает!" - Отчетливо произнесло чадо.

- Госпожа мозес, - произнес хозяин. - Разрешите представить вам инспектора глебски.

Пепельная башня во главе стола чуть качнулась, поднялись и опустились чудные ресницы. Я поклонился. Я бы с удовольствием согнулся пополам, - так у меня пекло в животе, - но она улыбнулась, и мне сразу полегчало.

Разговор за столом направлял хозяин. Говорили о загадочном и непознанном, а точнее, о том, что в отеле происходят поледние дни странные вещи. Меня, как новичка, посвятили в подробности. Дю барнстокр подтвердил, что действительно, два дня назад у него пропали туфли, которые обнаружились только к вечеру в номере-музее. Симонэ, похохатывая, сообщил, что кто-то читает его книги - по преимуществу специальную литературу, делает на полях пометки - по преимуществу совершенно безграмотные. Хозяин, задыхаясь от удовольствия, поведал о сегодняшнем случае с дымящейся трубкой и газетой и добавил, что ночами кто-то бродит по дому. Госпожа мозес, нисколько не чинясь, охотно подтвердила эти сообщения и добавила, что вчера ночью кто-то заглянул к ней в окно. Симон симонэ похвастался, будто он вот спит по ночам как мертвый, и ничего такого не слышал, а чадо хрипло об'явило - к сведению всех присутствующих - что оно, чадо, в общем, ничего особенного против этих штучек-дрючек не имеет, оно к этим фокусам-покусам привыкло, но совершенно не терпит, когда посторонние валяются в его, чадиной, постели.

Атмосферу сладкой жути, воцарившуюся за столом, нарушил господин физик.

- Приезжает как-то один майор в незнакомый город, - об'явил он. - Останавливается в гостинице и велит позвать...

Внезапно он замолчал и огляделся.

- Пардон, - произнес он. - Я не уверен, что в присутствии дам, - тут он поклонился в сторону госпожи мозес, - а так же юно... Э-э... Юношества, - он посмотрел на чадо, - э-э...

- А, дурацкий анекдот, - сказало чадо с пренебрежением. - "Все прекрасно, но не делится пополам". Этот?

- Именно! - Воскликнул симонэ и разразился хохотом.

- Делится пополам? - Улыбаясь, спросила госпожа мозес.

- Н е делится! - Сердито поправило чадо.

- Ах, не делится? - Удивилась госпожа мозес. - А что именно не делится?

Дитя открыло было рот, но дю барнстокр сделал неуловимое движение, и рот оказался заткнут большим румяным яблоком, от которого дитя тут же сочно откусило.

- В конце концов, удивительное происходит не только в нашем отеле, - сказал дю барнстокр. - Достаточно вспомнить, например, о знаменитых летающих неопознанных предметах и об'ектах...

Чадо с грохотом отодвинуло стул, поднялось и, продолжая хрустеть яблоком, направилось к выходу. Я все размышлял, у кого бы спросить, мальчик это, черт возьми, или девочка, а дю барнстокр продолжал журчать:

- ...Джордано бруно, господа, был сожжен не зря. Космос, несомненно, обитаем не только нами вопрос лишь в плотности распределения разума во вселенной. Будь я математиком, господа, я бы попытался установить вероятность хотя бы того, что наша земля является об'ектом чьего-нибудь научного внимания...

"Самого дю барнстокра спросить как-то неловко, - размышлял я. - Кайса - дура. У симонэ спросить - пережить лишний вал загробного веселья... Впрочем, что это я? Мне-то какое до этого дело?.. Жаркого еще взять, что ли?

- ...Согласитесь, - журчал дю барнстокр. - Мысль о том, что чужие глаза внимательно и прилежно изучают нашу старушку планету через бездны космоса...

- Подсчитал, - сказал симонэ. - Если они умеют отличать населенные планеты от ненаселенных, то это будет единица минус "е" в степени минус единица.

- Неужели так и будет? - Сдержанно ужаснулась госпожа мозес, одаряя симонэ восхищенной улыбкой.

Симонэ заржал, словно дворняга загавкала. Он даже на стуле задвигался. Глаза его увлажнились.

- Сколько же это будет в численном выражении? - Осведомился дю барнстокр, переждав сей акустический налет.

- Приблизительно две трети, - ответил симонэ, вытирая глаза.

- Но это же огромная вероятность! - С жаром сказал дю барнстокр, но тут дверь в столовую за моей спиной загрохотала и задребезжала, как будто ее толкали плечом с большой силой. Я обернулся. На пороге возникла удивительная фигура. Массивный пожилой мужчина с совершенно бульдожьим лицом, облаченный в какое-то нелепое подобие средневекового камзола цвета семги. Одну руку он держал за спиной, в другой сжимал высокую металлическую кружку.

- Супу! - Прорычал он, глядя перед собой мутными глазами.

Возникла корткая суета. Госпожа мозес с какой-то недостойной торопливостью бросилась к столику с супами, хозяин отвалился от буфета и принялся совершать руками движения, означающие готовность всячески услужить, а господин мозес, - ибо, несомненно, это был он, - торжественно вздрагивая щеками, пронес свою кружку к стулу, напротив госпожи мозес и там уселся, без малого не промахнувшись мимо сиденья.

- Погода, господа, нынче снег, - об'явил он. Госпожа мозес поставила перед ним суп, он сурово заглянул в тарелку и отхлебнул из кружки. - О чем речь? - Осведомился он.

- Господин симонэ подсчитал нам вероятность, - начал дю барнстокр.

- Чушь, - сказал господин мозес. - Математика - это не наука, банр... Барл... Дю! А это кто? - Осведомился он, выкатывая на меня правый глаз. Мутный какой-то глаз, нехороший.

- Позвольте представить, - поспешно сказал хозяин. - Господин мозес - инспектор глебски.

- Инспектор... - Проворчал мозес. - Фальшивые квитанции, подложные паспорта... - Он снова строго посмотрел в тарелку и отхлебнул из кружки. - Хороший суп сегодня, - сообщил он. - Ольга, убери это и дай какого-нибудь мяса. Но что же вы замолчали, господа? Продолжайте, продолжайте, я слушаю.

- По поводу мяса, - сейчас же сказал симонэ. - Некий чревоугодник заказал в ресторане филе...

- Филе. Так! - Одобрительно сказал господин мозес, пытаясь разрезать жаркое одной рукой. Другую руку он не отнимал от кружки.

- Официант принял заказ, - продолжал симонэ, - а чревоугодник в ожидании своего любимого блюда разглядывает девиц на эстраде...

- Смешно, - сказал господин мозес. - Очень смешно пока. Соли маловато. Ольга, подай сюда соль. Ну-с?

Симонэ заколебался.

- Пардон, - сказал он нерешительно. - У меня тут появились сильнейшие опасения...

- Так. Опасения, - удовлетворенно повторил господин мозес. - А дальше?

- Все, - сказал с унынием симонэ и откинулся на спинку стула.

Мозес воззрился на него.

- Как все? - Спросил он с негодованием. - Но ему принесли филе?

- М-м... Собственно... Нет, - сказал симонэ.

- Это наглость, - сказал мозес. - Надо было вызвать метрдотеля. - Он с отвращением отодвинул от себя тарелку. - На редкость неприятную историю вы нам рассказали, симонэ.

- Уж какая есть, - сказал симонэ, бледно улыбаясь.

Мозес отхлебнул из кружки и повернулся к хозяину.

- Сневар, - сказал он. - Вы нашли негодяя, который крадет туфли? Инспектор, все равно вы здесь бездельничаете. Какой-то негодяй крадет туфли и заглядывает в окна. Что вы думаете по поводу этих краж?

- Я думаю, что это шутки кого-то из присутствующих.

- Странная мысль, - неодобрительно сказал мозес.

- Нисколько, - возразил я. - Во-первых, во всех этих действиях не усматривается никаких других целей, кроме мистификации. Во-вторых, собака ведет себя так, словно в доме только свои.

- О да! - Произнес хозяин глухим голосом. - Конечно, в доме только свои. Но о н был для леля не просто своим. Он был для него богом, господа!

Мозес уставился на него.

- Кто о н ? - Спросил он строго.

- О н . Погибший.

- Не забивайте мне голову, - сказал мозес. - А если вы знаете, кто занимается этими вещами, то посоветуйте ему - настоятельно посоветуйте! - Прекратить. Вы меня понимаете? - Он обвел нас налитыми глазами. - Иначе я тоже начну шутить! - Рявкнул он.

Воцарилось молчание. По-моему, все пытались представить себе, чем все это кончится, если мозес тоже начнет шутить.

Потом госпожа мозес отставила тарелку, приложила к прекрасным губам салфетку и, подняв глаза к потолку, сообщила:

- ах, как я люблю красивые закаты! Это пир красоток!

Я немедленно ощутил сильнейший позыв к одиночеству. Я встал и сказал твердо:

- благодарю вас, господа. До ужина.

Глава 3

- представления не имею, кто он такой, - произнес хозяин, разглядывая стакан на свет. - Записался он у меня в книге коммерсантом, путешествующим по собственной надобности. Но он не коммерсант.

Мы сидели в каминной. Жарко полыхал уголь, кресла были старинные, настоящие, надежные. Портвейн был горячий, с лимоном, ароматный. Полутьма была уютная, красноватая, совершенно домашняя. На дворе начиналась пурга, в каминной трубе посвистывало. В доме было тихо, только временами издалека, как с кладбища, доносились взрывы рыдающего хохота, до резкие, как выстрелы, трески удачных клапштоссов. На кухне кайса позвякивала кастрюлями.

- Коммерсанты обычно скупы, - продолжал хозяин задумчиво. - А господин мозес не скуп, нет. "Могу ли я осведомиться, - спросил я его, - чьей рекомендацией обязан я честью вашего посещения?" Вместо ответа он вытащил из бумажника стокроновый билет, поджег его зажигалкой, раскурил от него сигару и, выпустив дым мне в лицо ответил: "я мозес, сударь. Альберт мозес! Мозес не нуждается в рекомендациях. Мозес везде и всюду дома". Что вы на это скажете? Путешествует по собственной надобности... По моей долине не путешествуют. У меня здесь ходят на лыжах или лазят по скалам. Здесь тупик. Отсюда никуда нет дороги.

Я совсем лег в кресле и скрестил ноги. Было необычайно приятно расположиться таким вот образом и с самым серьезным видом размышлять, кто такой господин мозес.

- Ну, хорошо, - сказал я. - Тупик. А что делает в этом тупике господин дю барнстокр?

- О, господин дю барнстокр - это совсем другое дело. Он приезжает ко мне ежегодно вот уже тринадцатый год подряд. Он без ума от моей настойки. А господин мозес, осмелюсь заметить, постоянно навеселе, а между тем за все время не взял у меня ни одной бутылки.

Я значительно хмыкнул и сделал хороший глоток.

- Изобретатель, - решительно сказал хозяин. - Изобретатель или волшебник.

- Вы верите в волшебников, господин сневар?

- Алек, если вам будет угодно. Просто алек.

Я поднял бокал и сделал еще один глоток в честь алека.

- Тогда зовите меня просто петер, - сказал я.

Хозяин торжественно кивнул и сделал хороший глоток в честь петера.

- Верю ли я в волшебников? - Сказал он. - Вы видели мои вечные двигатели?

- Нет. Они работают?

- Иногда. Мне приходится часто останавливать их, слишком быстро изнашиваются детали... Кайса! - Заорал он вдруг так, что я вздрогнул. - Еще стакан горячего портвейна господину инспектору.

Появилась кайса, очень румяная и слегка растрепанная. Она подала мне стакан портвейна, сделала книксен, хихикнула и удалилась.

- Пышечка, - пробормотал я машинально. Все-таки зто был уже третий стакан. Хозяин добродушно хохотнул.

- Неотразима, - признал он. - Даже господин дю барнстокр не удержался и ущипнул ее вчера за подбородочек. А уж что делается с нашим физиком...

- По-моему, наш физик положил глаза на госпожу мозес...

- Госпожа мозес... - Задумчиво произнес хозяин. - А вы знаете, петер, у меня есть довольно веские доводы предполагать, что она не госпожа и не мозес.

Я не возражал. Подумаешь...

- Вы, вероятно, уже заметили, - продолжал хозяин, - что она гораздо глупее кайсы. И потом... - Он понизил голос. - По-моему, мозес ее бьет.

Я вздрогнул.

- Как бьет?

- По-моему, плеткой. У мозеса есть плетка. Арапник. Едва я его увидел, как сразу задал себе вопрос: зачем господину мозесу арапник? Вы можете ответить на этот вопрос?

- Ну, знаете, алек... - Сказал я.

- Я не настаиваю, - сказал хозяин. - Я ни на чем не настаиваю. Но должен вам заметить... - Он прислушался.

- Машина, - сказал он. - Слышите?

Он поднялся, подхватил меховой жилет и направился к выходу. Я устремился за ним.

На дворе бушевала настоящая метель. Перед крыльцом стояла большая черная машина, возле нее в отсветах фар размахивали руками и ругались.

- Двадцать крон! - Вопили фальцетом. - Двадцать крон и ни грошем меньше! Вы что, не видели, какая дорога?

- Да за двадцать крон я куплю тебя вместе с твоим драндулетом! - Визжали в ответ.

Хозяин ринулся с крыльца.

- Господа! - Загудел его мощный голос. - Это все пустяки!..

- Из-за пятерки удавиться готов! Мне еще назад возвращаться!

- Пятнадцать, и ни гроша больше! Вымогатель!

Мне стало холодно, я вернулся к камину, взял стакан и направился в буфетную. В холле я задержался - дверь распахнулась и на пороге появился громадный, залепленный снегом человек с чемоданом в руке. Он сказал "бр-р-р", мощно встряхнулся и оказался светловолосым викингом. Румяное лицо его было мокрое, на ресницах белым пухом лежали снежинки. Заметив меня, он коротко улыбнулся, показав ровные чистые зубы, и произнес приятным баритоном:

- олаф андварафорс. Можно просто олаф.

Я тоже представился. Дверь снова распахнулась, появился хозяин с двумя баулами, а за ним - маленький, закутанный до глаз человечек, тоже весь залепленный снегом и очень недовольный.

- Проклятые хапуги! - Говорил он с истерическим надрывом. - Подрядились за пятнадцать. Ясно, кажется, по семь с половиной с носа...

- Господа, господа! - Приговаривал хозяин. - Все это пустяки... Прошу вас сюда, налево... Господа!..

Маленький человечек, продолжая кричать про разбитые морды и про полицию, дал себя увлечь в контору, а викинг олаф пробасил: "скряга..." - И принялся оглядываться с таким видом, словно ожидал здеь обнаружить толпу встречающих.

- Кто он такой? - Спросил я.

- Не знаю. Взяли одно такси. Другого не было.

Он замолчал, глядя через мое плечо. Я оглянулся. Ничего особенного там не было. Только чуть колыхалась портьера, закрывающая вход в коридор, который вел в каминную и к номерам мозеса. Наверное от сквозняка.

Глава 4

к утру метель утихла. Я поднялся на рассвете, когда отель еще спал, выскочил в одних трусах на крыльцо и, крякая и вскрикивая, хорошенько обтерся свежим, пушистым снегом, чтобы нейтрализовать остаточное действие трех стаканов портвейна. Солнце едва высунулось из-за хребта, и длинная синяя тень отеля протянулась через долину. Я заметил, что третье окно справа на втором этаже распахнуто настежь. Видимо, кто-то не желал даже ночью терять возможность вдыхать целебный горный воздух.

Я вернулся к себе, оделся, запер дверь на ключ и вернулся в буфетную. Кайса, красная, распаренная, уже возилась на кухне у пылающей плиты. Она поднесла мне кружку какао и сандвич, и я уничтожил все это, стоя тут же в буфетной и слушая краем уха, как хозяин мурлыкает какую-то песенку у себя в мастерских. Только бы никого не встретить, думал я. Утро слишком хорошо для двоих. Думая об этом утре, об этом ясном небе, о золотом солнце, о пустой пушистой долине, я чувствовал себя таким же скрягой, как давешний, закутанный до бровей в шубу человечишко, закативший скандал из-за пяти крон. ( Хинкус, ходатай по делам несовершеннолетних, в отпуске по болезни. ) И я никого не встретил, кроме сенбернара леля, который с доброжелательным, безразличным видом наблюдал, как я застегиваю крепления и утро, ясное небо, золотое солнце, пушистая белая долина - все это досталось мне одному.

Когда, совершив десятимильную пробежку к реке и обратно, я вернулся в отель перекусить, жизнь там уже била ключом.

В буфетной у кайсы я выяснил, что душ в отеле работает только на первам этаже, и поспешил за свежим бельем и полотенцем. Но как я ни спешил, я все же опоздал. Душ оказался уже занят, из-за двери доносился плеск струй и неразборчивое пение. Перед дверью стоял симонэ, тоже с полотенцем через плечо. Я встал за ним, а за мной сейчас же пристроился господин дю барнстокр. Мы закурили. Симонэ, давясь от смеха, оглядываясь по сторонам, принялся рассказывать анекдот про холостяка, который поселился у вдовы с тремя дочками. С первой дочкой он разделался быстро, а об остальных мы, к счастью так ничего и не узнали, потому что в холле об'явилась госпожа мозес, которая спросила у нас, не проходил ли здесь господин мозес, ее супруг и повелитель. Господин дю барнстокр галантно ответил, что, увы, нет. Симонэ, облизнувшись, впился в госпожу мозес томным взором, а я прислушался к голосу, доносившемуся из душевой, и высказал предположение, что господин мозес находится там. Госпожа мозес встретила это предположение явным недоверием. Она улыбнулась, покачала головой и поведала нам, что в особняке на рю де шаннель у них две ванны - одна золотая, а другая платиновая, и когда мы не нашлись, что на это ответить, сообщила, что пойдет поищет господина мозеса в другом месте. Симонэ, гоготнув,тут же вызвался сопровождать ее, и мы с дю барнстокром остались вдвоем, но ненадолго, ибо к нам тут же присоединился господин хинкус, ходатай, который немедленно принялся раздражаться в том смысле, что деньги вот дерут за двоих, а душ вот работает только один. Господин дю барнстокр успокоил его: извлек у него из полотенца два леденцовых петушка на палочке. Хинкус немедленно замолчал и даже, бедняга, переменился в лице. Он принял петушки, сунул их в рот и уставился на великого престидижитатора с ужасом и недоверием. Господин же дю барнстокр, очень довольный произведенным эффектом, пустился развлекать нас умножением и делением в уме многозначных чисел.

А в душе все шумели струи, и только пение прекратилось, сменившись неразборчивым бормотанием. С верхнего этажа, тяжело ступая, сошли рука об руку господин мозес и белокурый викинг олаф. Сойдя, они расстались. Господин мозес, прихлебывая на ходу, унес свою кружку к себе за портьеру, а викинг, не говоря ни слова, встал в наш строй. Я посмотрел на часы. Мы ждали уже больше десяти минут.

Хлопнула входная дверь. Мимо нас, не задерживаясь, пронеслось наверх неслышными скачками чадо, оставив за собой запахи бензина, пота и духов. И тут до моего сознания дошло, что из из кухни слышатся голоса хозяина и кайсы, и какое-то странное подозрение впервые осенило меня. Я в нерешительности уставился на дверь душевой. Хинкус вдруг что-то неразборчиво пробормотал и, толкнув олафа плечом, устремился в холл.

- Послушайте, - сказал я. - Кто-нибудь приехал сегодня утром?

- Только вот эти господа, - сказал дю барнстокр. - Господин андварафорс и господин... Э.. Вот этот маленький господин, который только что ушел..

- Мы приехали вчера вечером, - возразил олаф.

Я и сам знал, когда они приехали. На секунду в воображении моем возникло видение скелета, мурлыкавшего песенки под горячими струями и моющего у себя под мышками. Я рассердился и толкнул дверь. В душевой никого не было. Шумела пущенная до отказа горячая вода, пар стоял столбом, на крючке висела знакомая брезентовая куртка погибшего альпиниста, а на дубовой скамье под нею бормотал и посвитывал старенький транзисторный приемник.

- Кэ дьябль! - Воскликнул дю барнстокр. - Хозяин!

Поднялся шум. Бухая тяжелыми башмаками, прибежал хозяин. Вынырнул, словно из-под земли симонэ. Перегнулось через перила чадо с окурком, прилипшим к нижней губе. Из холла опасливо выглянул хинкус.

- Это невероятно, - возбужденно говорил дю барнстокр. - Мы стоим здесь и ждем никак не менее четверти часа!..

- А у меня опять кто-то на постели валялся, - сообщило сверху чадо. - И полотенце мокрое.

В глазах симонэ прыгало дьявольское веселье.

- Господа, господа, - приговаривал хозяин, делая успокаивающие жесты. Он заглянул в душевую и прежде всего выключил воду. Затем он снял с крючка куртку, взял приемник и повернулся к нам. Лицо у него было торжественное. - Господа! - Произнес он глухим голосом. - Я могу только засвидетельствовать факты. Это его приемник, господа. И это его куртка...

Я молча отстранил хозяина, вошел в душевую и запер за собой дверь. Уже содрав с себя одежду, я сообразил, что очередь, собственно не моя, а симонэ, но никаких угрызений совести не ощутил. Он же и устроил, подумал я со злостью. Пусть теперь постоит. Сколько воды зря пропало...

Когда я вышел из душевой, публика в холле продолжала обсуждать происшествие. Ничего нового, впрочем, не говорилось, и я не стал задерживаться. На лестнице я миновал чадо, по-прежнему висящее на перилах. "Сумасшедший дом", - сказало оно мне с вызовом. Я промолчал и пошел прямо к себе в номер.

Под влиянием душа и приятной усталости злость моя совершенно улеглась. Я придвинул к окну кресло, выбрал самую толстую и самую серьезную книгу и уселся, задрав ноги на край стола. На первой же странице я задремал и пробудился, вероятно, часа через полтора - солнце переместилось изрядно, и тень отеля лежала теперь перед моим окном. Судя по тени, на крыше сидел человек, и я спросонок подумал, что это, должно быть, унылый шалун симонэ - прыгает там с трубы на трубу и регочет. Я снова заснул, потом книга свалилась на пол, я вздрогнул и проснулся окончательно. Теперь на крыше отчетливо виднелись тени двух человек - один, по-видимому, сидел, другой стоял. Загорают, подумал я и отправился умываться. Пока я умывался, мне пришло в голову, что неплохо было бы выпить чашечку кофе для бодрости. Я закурил и вышел в коридор. Было уже что-то около трех.

На лестничной площадке я встретился с хинкусом. Он спускался по чердачной лестнице, и вид у него был какой-то странный. Он был голый до пояса и лоснился от пота, глаза не мигали, руками он прижимал к груди ком мятой одежды. Увидев меня, он сильно вздрогнул и остановился.

- Загораете? - Спросил я из вежливости. - Смотрите не сгорите. Вид у вас нездоровый.

Проявив таким образом заботу о ближнем, я, не дожидаясь ответа, пошел вниз. Хинкус топал по ступенькам следом.

- Захотелось вот выпить, - проговорил он хрипловато.

- Вы бы все-таки оделись, - посоветовал я. - Вдруг там госпожа мозес...

- Да, - сказал он. - Натурально. Совсем забыл.

Он остановился и принялся торопливо напяливать рубашку и куртку, а я пошел в буфетную, где получил от кайсы тарелку с холодным ростбифом, хлеб и кофе. Хинкус, уже одетый и уже не такой зеленый, присоединился ко мне и потребовал чего-нибудь покрепче.

- Симонэ тоже там? - Спросил я. Мне пришло в голову скоротать время за бильярдом.

- Где? - Отрывисто спросил хинкус, осторожно поднося ко рту полную рюмку.

- На крыше.

Рука у хинкуса дрогнула, бренди потекло по пальцам... Он торопливо выпил, потянул носом воздух и, вытирая рот ладонью, сказал:

- нет. Никого там нет.

Я с удивлением посмотрел на него. Губы у него были поджаты, он наливал себе вторую рюмку.

- Странно, - сказал я. - Мне почему-то показалось, что симонэ тоже там, на крыше.

- А вы перекреститесь, чтобы вам не казалось, - грубо ответил ходатай по делам, выпил и налил снова.

- Что это с вами? - Спросил я.

Некоторое время он молча смотрел на полную рюмку.

- Так, - сказал он наконец, - неприятности. Могут быть у человека неприятности?

Было в нем что-то жалкое, и я смягчился.

- Да, конечно, - сказал я. - Извините.

Он хлопнул третью рюмку и вдруг сказал:

- послушайте, а вы не хотите позагорать на крыше?

- Да нет, спасибо, - боюсь сгореть. Кожа чувствительная.

Он подумал, взял бутылку, навинтил колпак.

Воздух там хорош, - произнес он. - И вид прекрасный. Вся долина, как на ладони... Горы...

- Пойдемте, сыграем в билльярд, - предложил я. - Вы играете?

Он впервые посмотрел мне прямо в лицо маленькими больными глазами.

- Нет, - сказал он. - Я уж лучше подышу воздухом.

Затем он снова отвинтил колпачок и налил себе четвертую рюмку. Я доел ростбиф, выпил кофе и собрался уходить. Хинкус тупо рассматривал свою рюмку с бренди.

- Смотрите не свалитесь с крыши, - сказал я ему.

Он криво ухмыльнулся и ничего не ответил. Я снова поднялся на второй этаж. Стука шаров не было слышно, и я толкнулся в номер симонэ. Никто не отозвался. Из-за дверей соседнего номера слышались неразборчивые голоса и я постучался туда. Симонэ там тоже не было. Дю барнстокр и олаф, сидя за столом, играли в карты. Они были очень увлечены.

Я извинился и закрыл дверь. Ладно, погоняю шары в одиночку. В сущности, никакой разницы нет. Даже еще лучше. Я направился к билльярдной и по дороге испытал небольшой шок. По чердачной лестнице, придерживая подол длинного роскошного платья, спускалась госпожа мозес. Увидев меня, она улыбнулась совершенно обворожительно.

- Вы тоже загорали? - Ляпнул я, потерявшись.

- Загорала? Я? Что за странная мысль? - Она пересекла площадку и приблизилась ко мне. - Какие странные предположения вы высказываете, инспектор!

- Не называйте меня, пожалуйста, инспектором, - попросил я. - Мне до такой степени надоело слышать это на работе...

- Я о-бо-жаю полицию, - произнесла госпожа мозес, закатывая прекрасные глаза. - Эти герои, эти смельчаки... Вы ведь смельчак, не правда ли?

Как-то само собой получилось, что я предложил ей руку и повел в билльярдную. Рука у нее была белая, твердая и удивительно холодная.

- Сударыня, - сказал я. - Да вы совсем замерзли...

- Нисколько, инспектор, - ответила она и тут же спохватилась. - Простите, но как же мне вас называть?

- Может быть, петер? - Предложил я.

- Это было бы прелестно. У меня был друг петер, барон фон готтескнехт. Вы не знакомы?.. Однако, тогда вам придется звать меня ольгой. А если услышит мозес?

Мы прошли через столовую и оказались в билльярдной. В билльярдной был симонэ. Почему-то он лежал на полу в неглубокой, но широкой нише. Лицо у него было красное, волосы взлохмачены.

- Симон! - Воскликнула госпожа мозес и приложила ладони к щекам. - Что с вами?

В ответ симонэ заклекотал и, упираясь руками и ногами в края ниши, полез к потолку.

- Боже мой, да вы убьетесь! - Закричала госпожа мозес.

- В самом деле, симонэ, - сказал я с досадой. - Вы сломаете себе шею.

Однако шалун и не думал убиваться или ломать себе шею. Он добрался до потолка, повисел там, все более наливаясь кровью, потом мягко спрыгнул вниз и отдал нам честь. Госпожа мозес зааплодировала.

- Вы просто чудо, симон, - сказала она. - Как муха!

- Ну что, инспектор, - сказал симонэ, чуть задыхаясь. - Сразимся во славу прекрасной дамы? - Он схватил кий и сделал фехтовальный выпад. -Я вас вызываю, инспектор глебски!

С этими словами он повернулся к билльярдному столу и, не целясь, с таким треском залепил восьмерку в угол через весь стол, что у меня в глазах потемнело. Однако отступать было некуда. Я угрюмо взял кий.

- Сражайтесь, господа, сражайтесь, - сказала госпожа мозес. - Прекрасная дама оставляет залог победителю. - Она бросила на середину стола кружевной платочек. - А я вынуждена покинуть вас. - Она послала нам воздушный поцелуй и удалилась.

- Чертовски завлекательная женщина, - заявил симонэ. - С ума можно сойти. - Он подцепил кием платочек, погрузил нос в кружева и закатил глаза. - Прелесть!.. У вас, я вижу, тоже без всякого успеха, инспектор?

- Вы бы побольше путались под ногами, - мрачно сказал я, собирая шары в треугольник. - Кто вас просил торчать здесь, в билльярдной?

- А зачем вы, голова садовая, повели ее в билльярдную? - Резонно возразил симонэ, разбивая пирамиду.

- Не в буфетную же мне ее вести... - Проворчал я и пошел вокруг стола, выбирая шар полегче.

- Глядите-ка, - сказал симонэ. Он стоял у окна и заглядывал куда-то вбок. - Какой-то дурак сидит на крыше... Пардон! Два дурака. Один стоит, я принял его за печную трубу.

- Это хинкус, - проворчал я, пристраиваясь поудобнее для удара.

- Хинкус - это такой маленький и все время брюзжит, - сказал симонэ. - Ерундовый человечек. Вот олаф - это да. Истый потомок древних конунгов, вот что я вам скажу, инспектор глебски.

Я наконец ударил. И промазал. Совсем несложный шар промазал. Обидно. Я осмотрел конец кия, потрогал наклейку. Наклейка была в порядке.

- Не разглядывайте, не разглядывайте, - сказал симонэ, подходя к столу. - Нет у вас никаких оправданий.

Он ударил. Потом еще раз ударил. Хлестко, с треском, с лязгом. Я застонал и пошел к окну, чтобы не видеть этого. Симонэ еще раз ударил и сказал:

- пардон. Действуйте, инспектор.

Тень сидящего человека запрокинула голову и подняла руку с бутылкой. Я понял, что это хинкус. Сейчас отхлебнет как следует и передаст бутылку стоящему. А кто это, собственно, стоит?

- Вы будете бить или нет? - Спросил симонэ. - Что там такое?

- Хинкус надирается, - сказал я. - Ох, свалится он сегодня с крыши...

Хинкус основательно присосался, а затем принял прежнюю позу. Угощать стоявшего он не стал. Кто же это такой? А, так это же чадо, наверное... Я вернулся к столу, выбрал шар полегче и опять промазал.

- Вы читали мемуары кориолиса о бильярдной игре? - Спросил симонэ.

- Нет, - сказал я мрачно. - И не собираюсь.

- А я вот читал, - сказал симонэ. Он в два удара закончил партию и наконец разразился своим жутким хохотом. Я положил кий поперек стола.

- Вы остались без партнера, симонэ, - сказал я мстительно. - Можете теперь сморкаться в свой приз в одиночестве.

Симонэ взял платочек и торжественно сунул его в нагрудный карман.

- Прекрасно, - сказал он. - Чем мы теперь займемся?

Я подумал.

- Пойду-ка я побреюсь. Обед скоро.

Мы вышли в коридор и сразу же наткнулись на чадо любимого покойного брата дю барнстокра. Чадо загородило нам дорогу и, нагло поблескивая вытаращенными черными окулярами, потребовало сигаретку.

- Как там хинкус? - Спросил я, доставая пачку. - Здорово надрался?

- Хинкус? Ах, этот... - Чадо закурило и, сложив губы колечком, выпустило дым. - Ну, надраться не надрался, но зарядился основательно и еще взял бутылку с собой.

- Вы тоже с ним заряжались? - Спросил симонэ с интересом.

Чадо пренебрежительно фыркнуло.

- Черта с два! Он меня и не заметил. Ведь там была кайса...

Тут мне пришло в голову, что пора наконец выяснить, парень это или девушка, и я раскинул сеть.

- Значит, вы были в буфетной? - Спросил я вкрадчиво.

- Да. А что? Полиция не разрешает?

- Полиция хочет знать, что вы там делали.

- И научный мир тоже, - добавил симонэ. Кажется, та же мысль пришла в голову и ему.

- Кофе пить полиция разрешает? - Осведомилось чадо.

- Да, - ответил я. - А еще что вы там делали?

Вот сейчас... Не может же оно сказать:"я закусывало"...

- А ничего, - хладнокровно ответило чадо. - Кофе и пирожки с кремом. Вот и все мои занятия в буфетной.

- Сладкое перед обедом вредно, - с упреком сказал симонэ. Он был явно разочарован. Я тоже.

- Ну, ладно, - пробормотал я. - Пойду побреюсь.

- Может быть, есть еще вопросы? - Спросило чадо нам вслед.

- Да нет, бог с вами, - сказал я.

Хлопнула дверь: чадо удалилось в свой номер.

- Схожу-ка я перекушу, - сказал симонэ, останавливаясь возле лестничной площадки. - Пойдемте, инспектор, до обеда еще час с лишним...

Я отказался и мы разошлись. Симонэ застучал ботинками по ступенькам, а я направился в свой номер. В тот момент, когда я проходил мимо номера-музея, там послышался треск, что-то с грохотом повалилось, разбилось что-то стеклянное, и послышалось недовольное ворчанье. Я заглянул в номер и обнаружил там господина мозеса. Господин мозес, высоко задрав одной рукой край ковра, а в другой сжимая свою неизменную кружку, с отвращением глядел на опрокинутую тумбочку и на черепки разбитой вазы.

- Проклятый притон, - прохрипел он при виде меня. - Грязное логово!

- Что вы тут делаете? - Спросил я.

Господин мозес немедленно взвинтился.

- Что я тут делаю? - Взревел он, изо всех сил рванув ковер на себя. При этом он чуть не потерял равновесие и повалился в кресло. - Я ищу мерзавца, который шатается по отелю, ворует вещи у порядочных людей, топает по ночам в коридорах и заглядывает в окна к моей жене! Какого дьявола я должен этим заниматься, когда в доме торчит полицейский?

Он швырнул ковер и повернулся ко мне. Я даже попятился.

- А может быть, я должен об'явить награду? - Продолжал он, взвинчивая себя все круче. - Извольте, об'явлю. Сколько вам нужно, вы, инспектор? Пятьсот? Тысячу? Извольте: полторы тысячи крон тому, кто найдет мои пропавшие золотые часы! Две тысячи крон!

- У вас пропали часы? - Спросил я, нахмурившись. Шутки кончились. Золотые часы - это не войлочные туфли и не занятый душ.

- Да!

- Когда вы видели их в последний раз?

- Сегодня рано утром. Они лежали на столе.

Я подумал.

- Советую вам, - сказал я наконец, - написать формальное заявление. Тогда я вызову полицию.

Мозес уставился на меня, и некоторое время мы молчали. Потом он отхлебнул из кружки и сказал:

- на кой черт вам заявлять в полицию? Я вовсе не хочу, чтобы мое имя трепали вонючие газетчики. Почему вы не можете заняться этим сами? Я же об'явил награду. Хотите задаток?

- Мне неудобно вмешиваться в это дело, - возразил я. - Я не частный сыщик, я государственный служащий.

- Ладно, - сказал он вдруг. - Я подумаю... - Он помолчал. - Может быть, они сами найдутся. Хотелось бы надеяться, что это очередная глупая шутка. Но если часы не найдутся до завтра, утром я напишу это заявление.

На этом мы и порешили. Мозес пошел к себе, а я к себе.

Не знаю, что новенького обнаружил мозес у себя в номере. У меня новенького было полно. Во-первых, на двери косо висел лозунг "когда я слышу слово "культура", я вызываю мою полицию". Лозунг я, конечно, содрал, но это было только начало. Стол в моем номере оказался залит уже застывшим гуммиарабиком - поливали прямо из бутылки, бутылка валялась тут же, - и в центре этой засохшей лужи красовался листок бумаги. Записка. Совершенно дурацкая записка. Корявыми печатными буквами было написано: "господина инспектора глебски извещают, что в отеле находится в настоящее время под именем хинкус опасный гангстер, маньяк и садист, известный в преступных кругах под кличкой филин. Он вооружен и грозит смертью одному из клиентов отеля. Господина инспектора убедительно просят принять какие-нибудь меры."

Я был до такой степени взбешен и ошарашен, что прочел записку дважды, прежде чем понял ее содержание. Потом я закурил сигарету и оглядел номер. Следов, конечно, я никаких не заметил. Я расправил смятый лозунг и сравнил его с запиской. Буквы лозунга были тоже печатные и тоже корявые, но выписаны они были карандашом. Впрочем, с лозунгом и так было все ясно - это была, конечно, чадова работа. Просто шутка. Один из тех дурацких лозунгов, которые французские студенты писали на стенах сорбонны. С запиской же дело обстояло значительно хуже. Мистификатор мог подсунуть записку под дверь, мог воткнуть в замочную скважину, просто положить на стол и придавить, например, пепельницей. Нужно было быть кретином или полным дикарем, чтобы ради дурацкой шутки загадить такой хороший стол. Кретинов здесь полно, это верно... Но не до такой же степени! Я еще раз перечитал записку, изо всех сил затянулся и подошел к окну. Вот тебе и отпуск, подумал я. Вот тебе и долгожданная свобода...

Солнце было уже совсем низко, тень от отеля протянулась на добрую сотню метров. На крыше,запрокинув голову и присосавшись к бутылке, по-прежнему торчал опасный гангстер, маньяк и садист господин хинкус. Он был один.

Глава 5

я остановился перед номером хинкуса и осторожно огляделся. Коридор был, как всегда, пуст. Из бильярдной доносился треск шаров - там был симонэ. Дю барнстокр и олаф сидели в номере у олафа. Чадо возилось с мотоциклом. Мозесы были у себя. Хинкус сидел на крыше. Пять минут назад он спустился в буфетную, взял еще бутылку, зашел в номер, облачился в шубу и теперь намерен, вероятно, дышать чистым воздухом по крайней мере до обеда. А я стоял перед его номером, пробовал в замочной скважине ключи из связки, которую утащил из конторки хозяина, и готовился совершить должностной проступок.

Пятый или шестой ключ мягко щелкнул, и я проскользнул в номер. Я сделал это так, как обычно делают герои шпионских боевиков, - других способов я не знал. Солнце уже почти зашло за хребет, но в номере было довольно светло. Вид у номера был нежилой, кровать не смята, пепельница пуста и чиста, а оба баула стояли прямо посередине комнаты.

Содержание первого, более тяжелого баула сразу насторожило меня. Это был типичный фальшивый багаж: какое-то тряпье, драные простыни и наволочки, пачка книг, подобранных самым нелепым образом. Настоящий багаж содержался во втором бауле. Здесь было три смены белья, пижама, несессер, набор авторучек, пачка денег - солидная пачка, больше моей - и две дюжины носовых платков. Была там также небольшая серебряная фляжка - пустая, футляр с темными очками и бутылка с иностранной наклейкой - полная. А на самом дне баула, под бельем, я нашел массивные золотые часы и маленький дамский браунинг.

Я сел на пол и прислушался. Пока все было тихо, но времени на размышление у меня оставалось крайне мало. Я оглядел часы. На крышке была выгравирована какая-то сложная монограмма, золото было настоящее, червоное, с красноватым отблеском, циферблат был украшен знаками зодиака. Это были, несомненно, пропавшие часы господина мозеса. Потом я оглядел пистолет. Никелированная безделушка с перламутровой рукояткой, строго говоря, вообще не оружие... Вздор, все это вздор. Гангстеры не обременяют себя такой чепухой. И если на то пошло, гангстеры не воруют часов, даже таких тяжелых и массивных. Настоящие гангстеры, с именем и репутацией.

Так-так-так... Давай-ка быстренько сформулируем. Никаких доказательств, что хинкус - опасный гангстер, маньяк и садист, и сколько угодно доказательств, что кому-то очень хочется выдать его за гангстера. Правда, фальшивый багаж...

Я снова прислушался. В столовой звенели посудой - кайса уже накрывала на стол. Кто-то протопал мимо дверей. Голос симонэ зычно осведомился: "а где же инспектор? Где он, наш храбрец?" Пронзительно взвизгнула кайса, леденящий хохот сотряс этаж. Пора было удирать. Я торопливо разрядил обойму, сунул патроны в карман, а пистолет и часы вернул на дно баула. Я едва успел выскочить и повернуть ключ, как в другом конце коридора появился дю барнстокр.

- Дорогой инспектор! - Провозгласил он. - Победа, слава, богатство! Таков всегдашний удел дю барнстокров.

Я пошел ему навстречу и мы сблизились возле дверей его номера.

- Обчистили олафа? - Сказал я.

- Представьте себе, да! - Сказал он, счастливо улыбаясь. - Наш милый олаф слишком уж методичен. Играет, как машина, никакой фантазии. Даже скучно... Кстати, милый инспектор. Вы знаете, какую штуку учудил наш дорогой покойник? Зайдемте-ка на минуточку ко мне...

Он втащил меня к себе в номер, пихнул в кресло и предложил сигару.

- Где же она? - Пробормотал он, похлопывая себя по карманам. - Ага! Вот, извольте взглянуть, что я получил сегодня. - Он протянул мне смятый клочок бумаги.

Это опять была записка. Корявыми печатными буквами, с орфографическими ошибками там было написано: "мы вас нашли. Я держу вас на мушке. Не пытайтесь бежать и не делайте глупостей. Стрелять буду без предупреждения. Ф.". Стиснув зубами сигару, я перечитал это послание дважды и трижды.

- Прелестно, не правда ли? - Сказал дю барнстокр, охорашиваясь перед зеркалом.

- Как она к вам попала?

- Ее подбросили в номер к олафу, когда мы играли. Олаф отправился в буфет за спиртным, а я сидел и курил сигару. Раздался стук в дверь, я сказал: "да-да, войдите", - но никто не вошел. Я удивился, и вдруг я увидел, что у двери лежит эта записка. Видимо, ее подсунули под дверь.

- Вы, конечно, выглянули в коридор и, конечно, никого не увидели, - сказал я.

- Ну, мне пришлось довольно долго выкарабкиваться из кресла, - сказал дю барнстокр. - Пойдемте? Откровенно говоря, я основательно проголодался.

Я положил записку в карман, и мы отправились в столовую, захватив по дороге чадо.

Кажется, все уже были в сборе. Госпожа мозес обслуживала господина мозеса, симонэ и олаф топтались возле стола с закусками, хозяин разливал настойку. Дю барнстокр и чадо отправились на свои места, а я присоединился к мужчинам. Симонэ зловещим шепотом рассказывал олафу о воздействии эдельвейсовой настойки на человеческие внутренности. Олаф, добродушно хмыкая, поедал икру. Тут вошла кайса и принялась тарахтеть, обращаясь к хозяину:

- они не желают идти, они сказали, раз не все собрались, так и они не придут. Они так и сказали... И две бутылки пустые...

- Так поди и скажи, что все собрались, - приказал хозяин.

- Они мне не верят, я и так сказала, что все собрались, а они мне...

- О ком речь? - Отрывисто вопросил господин мозес.

- Речь идет о господине хинкусе, - ответил хозяин. - Он все еще пребывает на крыше, а я...

- Чего там на крыше! - Сиплым басом сказало чадо. - Вон он, хинкус! - И оно указало вилкой на олафа.

- Дитя мое, вы заблуждаетесь, - мягко произнес дю барнстокр, а олаф добродушно осклабился и прогудел:

- олаф андварафорс, детка. Можно просто олаф.

- А почему тогда он?.. - Вилка протянулась в мою сторону.

- Какого дьявола, сневар?! - Сказал мозес. - Не хочет идти, пусть торчит на морозе.

- Уважаемый господин мозес, - произнес хозяин с достоинством. - Именно сейчас желательно, чтобы все были в сборе. Я имею сообщить моим уважаемым гостям весьма приятную новость... Кайса, быстро!

- Да не идут они...

Я поставил тарелку с закуской на столик.

- Погодите, - сказал я. - Я его сейчас приведу.

Выходя из столовой я услыхал, как симонэ сказал: "правильно! Пусть-ка полиция займется своим делом", - после чего залился кладбищенским хохотом, сопровождавшим меня до самой чердачной лестницы.

Я поднялся по лестнице, толкнул грубую деревянную дверь и оказался в круглом, сплошь застекленном павильончике с узкими скамейками для отдыха вдоль стен. Здесь было холодно, странно пахло снегом и пылью, горой громоздились сложенные шезлонги. Фанерная дверь, ведущая на крышу, была приоткрыта.

Плоская крыша была покрыта толстым слоем снега, вокруг павильончика снег был утоптан, а дальше, к покосившейся антенне, вела тропинка, и в конце этой тропинки неподвижно сидел в шезлонге закутанный хинкус. Левой рукой он придерживал на колене бутылку, а правую прятал за пазухой, должно быть, отогревая. Лица его почти не было видно, оно было закрыто воротником шубы и козырьком меховой шапки, только настороженные глаза поблескивали оттуда, словно тарантул глядел из норки.

- Пойдемте, хинкус, - сказал я. - Все собрались, вас ждут.

- Все? - Хрипло спросил он.

Я кивнул и огляделся. Солнце скрылось за хребтом, снег в долине казался лиловым, в темнеющее небо поднималась бледная луна. Краем глаза я заметил, что хинкус внимательно следит за мной.

- А чего меня ждать? - Спросил он. - Начинали бы...

- Хозяин хочет сделать вам какой-то сюрприз.

- Сюрприз... - Сказал хинкус и покашлял. - Туберкулез у меня, - сообщил он вдруг. - Врачи говорят, мне все время надо быть на свежем воздухе... И мясо черномясой курицы...

Мне стало его жалко.

- Черт возьми, - сказал я искренне. - Сочувствую вам. Но обедать-то все-таки тоже нужно...

- Нужно, конечно, - согласился он и встал. - Пообедаю и опять сюда вернусь. - Он поставил бутылку в снег. - Как вы думаете, врут доктора или нет? Насчет свежего воздуха...

- Ну-ну, хинкус, - сказал я. - Туберкулез теперь лечат. Это вам не девятнадцатый век.

- Да, наверное, - вяло согласился он. Мы свернули в коридор. В столовой звенела посуда, гудели голоса. - Вы идите, я шубу сброшу, - сказал он, останавливаясь у своей двери.

Я кивнул и вошел в столовую.

- А где арестованный? - Громкогласно спросил симонэ.

- Все в порядке, - сказал я. - Сейчас придет.

Дю барнстокр что-то рассказывал о магии чисел. Госпожа мозес ахала. Симонэ отрывисто похохатывал. "Бросьте, бардл... Дюбр... - Гудел мозес. - Все это - средневековый вздор." Я налил себе хорошую порцию супу, и тут появился хинкус. Губы у него дрожали, и опять он был какой-то зеленоватый. Его встретил взрыв приветствий, а он, торопливо обведя стол глазами, как-то неуверенно направился к своему месту между мною и олафом. В это время хозяин постучал ножом о край тарелки.

- Господа! - Торжественно провозгласил он. - Прошу минуточку внимания! Теперь, когда мы все собрались здесь, я позволю себе сообщить вам приятную новость. Идя навстречу многочисленным пожеланиям гостей, администрация отеля приняла решение устроить сегодня праздничный бал встречи весны. Конца обеду не будет! Танцы, господа, вино, карты, веселая беседа!

Симонэ с треском ударил в костлявые ладони. Госпожа мозес тоже зааплодировала. Все оживились, и даже неуступчивый господин мозес, сделав основательный глоток из кружки, просипел: "ну, карты - это еще куда ни шло..." А дитя стучало вилкой о стол и показывало мне язык. Розовый такой язычок, вполне приятного вида. И в самый разгар этого шума и оживления хинкус вдруг придвинулся ко мне и зашептал на ухо:

- слушайте, инспектор, вы, говорят, полицейский... Что мне делать? Полез я сейчас в баул... За лекарством. Мне велено пить перед обедом микстуру какую-то... А у меня там... Ну, одежда какая-то теплая, жилет меховой, носки там... Так ничего этого у меня не осталось. Тряпки какие-то не мои, белье рваное... И книжки...

Я осторожно опустил ложку на стол и посмотрел на него. Глаза у него были круглые, правое веко подергивалось, и в глазах был страх. Крупный гангстер. Маньяк и садист.

- Ну, хорошо, - сказал я сквозь зубы. - А чего вы от меня хотите?

Он сразу как-то увял и втянул голову в плечи.

- Да нет... Ничего... Я только не понимаю, это шутка, или как... Если кража, то ведь вы полицейский... А может быть, конечно, и шутка, как вы полагаете?

- Да, хинкус, - сказал я, отведя глаза и снова принимаясь за суп. - Тут все шутят. Считайте, что это шутка, хинкус.

Глава 6

к моему немалому удивлению, затея с вечеринкой удалась. Пообедали быстро и неосновательно, и никто не покинул столовой, кроме хинкуса, который, пробормотав какие-то извинения, поплелся обратно на крышу промывать легкие горным кислородом. Я проводил его взглядом, испытывая что-то вроде угрызений совести. Мельком я подумал, что для ходатая по делам, даже по делам несовершеннолетних, у хинкуса слишком уж бедный лексикон. Я отогнал эту мысль и старательно загоготал вместе с симонэ над какой-то его очередной суконной остротой, которую не расслышал. Я залпом проглотил полстакана бренди и налил еще. В голове у меня зашумело.

Между тем веселье началось. Кайса еще не успела собрать грязную посуду, а господин мозес и дю барнстокр, делая друг другу приглашающие жесты, проследовали к карточному столику с зеленым сукном, появившемуся вдруг в углу столовой. Хозяин включил оглушительную музыку. Олаф и симонэ одновременно устремились к госпоже мозес, и поскольку та оказалась не в силах выбрать кавалера, они принялись отплясывать втроем. Чадо снова показало мне язык. Правильно! Я вылез из-за стола и, ступая по возможности твердо, понес к этой разбойнице... К этому разбойнику бутылку и стакан.

- Танец, мадмуазель? - Произнес я, плюхнувшись на стул рядом с чадом.

- Я не танцую, сударыня, - лениво ответило чадо. - Бросьте трепаться и дайте сигаретку.

Я дал ему сигаретку, хватил еще бренди и принялся об'яснять этому существу, что его поведение - по-ве-де-ни-е! - Аморально, что так нельзя. Что я когда-нибудь его выпорю, дайте мне только срок. Или, добавил я, подумав, привлеку за ношение неподобающей одежды в местах общественного пользования. Развешивание лозунгов, сказал я. Нехорошо. На дверях. Шокирует и будирует. Будирует!

Чадо отвечало мне что-то, и довольно остроумно, то хрипловатым мальчишеским баском, то нежным девичьим альтом. Голова у меня шла кругом, и скоро мне стало казаться, что разговариваю я сразу с двумя собеседниками. Где-то тут обретался испорченный, вставший на неправильный путь подросток, который все время хлобыстал мое бренди и за которого я нес ответственность как работник полиции и старший по чину. И где-то тут же пребывала очаровательная, пикантная девушка, которая, слава богу, ну совершенно не походила на мою старуху и к которой я, кажется, начинал испытывать чувства более нежные, чем отеческие. Отпихивая все время ввязывавшегося в разговор подростка, я изложил девушке свои взгляды на брак как на добровольный союз двух сердец, взявших на себя определенные моральные обязательства. И никаких велосипедов-мотоциклов, добавил я строго. Условимся об этом сразу же. Моя старуха этого не выносит. Мы условились, я откинулся на стуле и оглядел зал.

Все шло прекрасно. Законы и моральные нормы не нарушались. Никто не вывешивал лозунгов, не писал записок, не крал часов. Музыка гремела. Дю барнстокр, мозес и хозяин резались в тринадцать без ограничения ставок. Госпожа мозес лихо отплясывала с симонэ что-то совершенно современное. Кайса убирала посуду. Тарелки, вилки и олафы так и вились вокруг нее. Вся посуда на столе находилась в движении - я едва успел подхватить убегающую бутылку и облил себе брюки.

Это была ошибка. Девушка обиделась и куда-то пропала, а подросток остался и принялся хамить. Но тут ко мне подошла госпожа мозес и пригласила меня на танец, и я с удовольствием согласился. Через минуту у меня повилась твердая уверенность в том, что я болван, что судьбу свою мне надлежит связать с госпожой мозес и только с нею. С моей ольгой. У нее были божественно мягкие ручки, нисколько не обветренные и совсем без цыпок, и она охотно позволяла целовать их, и у нее были прекрасные, хорошо различимые глаза, не скрытые никакой оптикой, и от нее очаровательно пахло, и у нее не было родственника-брата, грубого, разбитного юнца, не дающего слово сказать. Правда, кругом все время почему-то оказывался симонэ, унылый шалун, но с этим вполне можно было мириться, поскольку он не был родственником. Потом я как-то внезапно протрезвел и обнаружил, что нахожусь с госпожой мозес за портьерой у окна. Я держал ее за талию, а она, склонив голову мне на плечо говорила:

- посмотри, какой очаровательный вид!..

Это неожиданное обращение на "ты" смутило меня, и я принялся тупо рассматривать вид, раздумывая, как-бы это поделикатнее убрать руку с ее талии, пока нас тут не застукали. Впрочем, вид действительно не был лишен очарования. Луна, наверное, уже поднялась высоко, вся долина казалась голубой в ее свете, а близкие горы словно висели в неподвижном воздухе. Тут я заметил унылую тень несчастного хинкуса, сгорбившегося на крыше, и пробормотал:

- бедняга хинкус...

Госпожа мозес слегка отстранилась и удивленно посмотрела на меня снизу вверх.

- Бедняга? - Спросила она. - Почему бедняга?

- Он тяжело болен, - об'яснил я. - У него туберкулез и он страшно боится.

- Да-да, - подхватила она. - Вы тоже заметили? Он все время чего-то боится. Какой-то подозрительный и очень неприятный господин. И совсем не нашего круга...

Я горестно покачал головой и вздохнул.

- Ну вот, и вы туда же... - Сказал я. - Ничего подозрительного в нем нет. Просто несчастный одинокий человечек. Очень жалкий. Вы бы посмотрели, как он то и дело зеленеет и покрывается потом.

Тут портьера с треском раздвинулась, и перед нами возникло чадо. Не глдя на меня оно неуклюже шаркнуло ногой и сипло произнесло:

- пермете ву...

- Битте, мой мальчик, - очаровательно улыбаясь, отозвалась госпожа мозес, подарила мне очередную ослепительную улыбку и, обхваченная чадом, заскользила по паркету.

Я вздохнул и вытер лоб платком. Стол был уже убран. Тройка картежников в углу продолжала резаться. Симонэ лупил шарами в биллиьядной, олаф и кайса испарились. Музыка гремела вполсилы, госпожа мозес и брюн демонстрировали незаурядное мастерство. Я осторожно обошел их стороной и направился в билльярдную.

Симонэ приветствовал меня взмахом кия и, не теря ни секунды драгоценного времени, предложил мне пять шаров форы. Я снял пиджак, засучил рукава, и игра началась. Я проиграл огромное количество партий и был за это наказан огромным количеством анекдотов. На душе у меня стало совсем легко. Я хохотал над анекдотами, которых почти не понимал, ибо речь шла о каких-то кварках, левожующих коровах и профессорах с иностранными именами, не поддавась на уговоры и насмешки партнера, я преувеличенно стонал и хватался за сердце, промахиваясь, я исполнялся торжества, попадая, я придумывал новые правила игры и с жаром их отстаивал, я распоясался до того, что снял галстук и расстегнул воротник сорочки. По-моему, я был в ударе. Симонэ тоже был в ударе. Он клал невообразимые и теоретически невозможные шары, он бегал по стенам и даже, кажется, по потолку; в промежутках между анекдотами он во все горло распевал песни математического содержания; он постоянно сбивался на "ты" и говорил при этом: "пардон, старина! Проклятое демократическое воспитание!"

Через раскрытую дверь билльярдной я мельком видел то олафа, танцующего с чадом, то то хозяина, несущего к карточному столику поднос с напитками, то раскрасневшуюся кайсу. Музыка все гремела, игроки азартно вскрикивали, то об'являя пики, то убивая червы, то козыряя бубнами. Время от времени слышалось хриплое: "послушайте, драбл... Бандрл... Дю!..", И негодующий стук кружки по столу, и голос хозина: "господа, господа! Деньги - это прах!..", И раздавался хрустальный смех госпожи мозес и ее голосок: "мозес, что вы делаете, ведь пики уже прошли..." Потом часы пробили половину чего-то, в столовой задвигали стульями, и я увидел, что мозес хлопает дю барнстокра по плечу, и услышал, как он гудит: "игра была хорошая, барн... Дю... Вы опасный противник. Спокойной ночи, господа! Пойдемте, дорогая..." Потом, помнится, у симонэ, как он выразился, вышел запас горючего, и я сходил в столовую за новой бутылкой бренди, решив, что мне пора пополнить кладовые веселья и беззаботности.

В зале все еще играла музыка, но уже никого не было, только дю барнстокр, сидя спиною ко мне за карточным столиком, задумчиво творил чудеса с двумя колодами карт. Он плавным движением узких белых рук извлекал карты из воздуха, заставлял их исчезать с раскрытых ладоней, пускал колоды из руки в руку мерцающей струей, веером рассыпал их в воздухе перед собой и отправлял в небытие. Меня он не заметил, а я не стал его отвлекать. Я просто взял с буфета бутылку и на цыпочках вернулся в билльярдную.

Когда в бутылке осталось чуть больше половины, я мощным ударом выбросил за борт сразу два шара и порвал сукно на билльярде. Это было уже слишком.

- Все, - сказал я и положил кий. - Пойду подышу свежим воздухом.

Миновал столовую, теперь уже совсем пустую, спустился в холл и вышел на крыльцо, а затем прошелся взад-вперед по расчищенной дорожке перед фасадом отеля. Светилось желтым окно кухни, светилось розовым окно в спальне госпожи мозес, горел свет у дю барнстокра и за портьерами в столовой, а остальные окна были темны, и окно в комнате олафа было раскрыто настежь, как и утром. На крыше одиноко торчал закутанный с головой в шубу страдалец хинкус, несчастный, согнутый под бременем своего страха.

- Хинкус! - Тихонько позвал я, но он не шевельнулся. Может быть, дремал, а может быть, не слышал сквозь теплые наушники и поднятый воротник.

Я замерз и с удовольствием ощутил, что теперь настало самое время выпить горячего портвейна. Я вернулся в холл и, встретив хозяина, посвятил его в свой замысел.

- Это идея, - сказал он. - Ступайте в каминную, петер, а я пойду распоряжусь.

Я последовал его приглашению и, устроившись перед огнем, принялся греть озябшие руки. Я слышал, как хозяин ходит по холлу, как он что-то бубнит кайсе и опять ходит по холлу, щелкая выключателями, потом шаги его затихли, и в столовой смолкла музыка. Грузно ступая по ступенькам лестницы, он спустился в холл и прошел в буфетную.

Я закурил сигарету, выбросил спички в камин, и в этот самый момент пол слегка дрогнул под моими ногами, жалобно задребезжали стекла, и я услышал отдаленный мощный грохот. Я подскочил и машинально поглядел на часы - было десять часов две минуты. Я ждал, весь напрягшись. Грохот не повторялся. Где-то наверху с силой хлопнула дверь, звякнули кастрюли на кухне. Кайса громко сказала: "ой, господи!" Я поднялся, но тут раздались шаги, и в каминную вошел хозяин с двумя стаканами горячего пойла.

- Слыхал? - Спросил он. - Обвал в горах. И не очень далеко... Подождите-ка, петер.

Он поставил стакан на каминную полку и вышел. Я взял стакан и снова уселся в свое кресло. Я был совершенно спокоен. Обвалы меня не пугали, а портвейн, вскипяченный с лимоном и корицей был превыше всяческих похвал. Хорошо! - Подумал я, устраиваясь поудобнее.

Вернулся хозяин. Он взял свой стакан, сел рядом и некоторое время молча смотрел на раскаленные угли.

- Дело швах, петер, - глухо и торжественно произнес он наконец. - Мы отрезаны от внешнего мира.

- Завалило дорогу?

- Да. Сейчас я пробовал связаться с мюром. Телефон не действует. Это может означать только то, что означало уже несколько раз за последние десять лет: обвалом забило "бутылочное горлышко", вы его проезжали, единственный проход в мою долину.

Он отпил из стакана.

- Я сразу понял что к чему, - продолжал он. - Грохот донесся с севера. Теперь нам остается только ждать. Пока о нас вспомнят, пока организуют рабочую бригаду...

- Воды у нас хватит, - задумчиво сказал я. - А вот не впадем ли мы в людоедство?

- Нет, - сказал хозяин с видимым сожалением. - Разве что вам захочется разнообразить меню.

- А как насчет топлива? - Спросил я.

- У нас всегда есть в резерве мои вечные двигатели.

- Гм... - Сказал я. - Они деревянные?

Хозяин взглянул на меня с упреком.

- Почему вы не спросите, петер, как у нас с выпивкой?

- А как?

- С выпивкой, - гордо сказал хозяин, - у нас особенно хорошо. Одной только фирменной настойки у нас сто двадцать бутылок.

Некоторое время мы молча смотрели на угли, спокойно прихлебывая из стаканов. Потом хозяин вдруг сказал:

- одно меня беспокоит, петер, если говорить серьезно. У меня такое впечатление, что я потерял хороших клиентов.

- Каким образом? - Спросил я. - Наоборот, восемь жирных мух запуталось в вашей паутине. Какая реклама! Все они потом будут рассказывать, как чуть не с'ели друг друга...

- Это так, - самодовольно признался хозяин. - Об этом я уже подумал. Но ведь мух могло быть и больше, сюда вот-вот должны были приехать друзья хинкуса...

- Друзья хинкуса? - Удивился я.

- Представьте себе. Он звонил в мюр на телеграф и продиктовал телеграмму. - Хозяин поднял палец и торжественно продекламировал: "мюр, отель "у погибшего альпиниста". Жду, поторопитесь."

- Вот уж никогда бы не подумал, - пробормотал я, - что у хинкуса есть друзья.

Глава 7

к полуночи мы с хозяином прикончили кувшин горячего портвейна, обсудили, как бы поэффективнее оповестить остальных гостей о том, что они замурованы заживо, и решили несколько мировых проблем, а именно: обречено ли человечество на вымирание (да, обречено, однако нас к тому времени уже не будет); является ли сенбернар лель разумным существом (да, является, однако убедить в этом дураков ученых не представляется возможности); угрожает ли вселенной так называемая тепловая смерть (нет, не угрожает ввиду наличия в сарае у хозяина вечных двигателей как первого, так и второго рода); какого пола брюн (здесь я доказать ничего не сумел, а хозяин высказал и обосновал странную идею, будто брюн вообще не имеет пола).

Кажется, именно в эту минуту сенбернар лель, дремавший у наших ног, вдруг вскочил и глухо гавкнул. Хозяин воззрился на него.

- Не понял! - Строго сказал он.

Лель гавкнул два раза подряд и направился в холл.

- Ага, - сказал хозяин, поднимаясь. - Кто-то пожаловал.

Мы последовали за лелем. Мы были исполнены гостеприимства. Лель стоял перед парадной дверью. Из-за двери доносились странные скрежущие и скулящие звуки. Я схватил хозяина за руку.

- Медведь, - прошептал я. - Гризли! Ружье есть? Быстро!

- Боюсь, что это не медведь, - глухим голосом произнес хозяин. - Боюсь, что это, наконец о н . Надо отпереть.

- Не надо, - возразил я.

- Надо. Он заплатил за две недели, а прожил всего одну. Мы не имеем права. У меня отберут лицензию.

За дверью скреблись и прискуливали. Лель вел себя странно: он стоял к двери боком и смотрел на нее с вопросительным выражением, то и дело шумно потягивая воздух носом. Именно так должны вести себя собаки, впервые встретившиеся с приведением, но хозяин смело протянул руку и отодвинул засов.

Дверь отворилась, и к нашим ногам медленно сползло облепленное снегом тело. Мы бросились к нему, втащили в холл и перевернули на спину. Облепленный снегом человек застонал и вытянулся. Глаза его были закрыты, длинный нос побелел.

Хозяин, не теряя ни секунды, развил бешеную деятельность. Он разбудил кайсу, велел ей греть воду, влил в рот незнакомцу стакан горячего портвейна, растер ему лицо шерстяной рукавицей, а затем об'явил, что нужно отнести его в душевую. "Берите его подмышки, петер, - распорядился он, - а я возьму за ноги..." Я выполнил приказание и ощутил некоторый шок: оказалось, что незнакомец однорукий, правой руки у него не было до самого плеча. Мы перетащили беднягу в душевую, уложили на скамью, а затем прибежала кайса в одной рубашке, и хозяин об'явил мне, что дальше справится сам.

Я вернулся в каминную и допил свой портвейн. Голова у меня была совершенно ясная, я был способен анализировать и сопоставлять с необыкновенной быстротой. Одет незнакомец был явно не по сезону. На нем был кургузый пиджачок, брюки дудочками и модельные туфли. В здешних местах так мог быть одет только человек, едущий на автомобиле. Тут я понял: он ехал сюда на автомобиле и попал в лавину в "бутылочном горлышке". Это был приятель хинкуса, вот кто! Надо разбудить хинкуса...

Я выскочил из каминной и побежал на второй этаж. Свет в коридоре был пагашен, я довольно долго искал выключатель, а потом еще дольше стучал в дверь к хинкусу. Хинкус не отзывался. "Да ведь он еще на крыше!" - Ужаснулся я и стремглав помчался к чердачной лестнице. Так и есть, сидит на крыше. Он сидит в прежней позе, нахохлившись, уйдя головой в огромный воротник и сунув руки в рукава.

- Хинкус! - Гаркнул я.

Он не пошевелился. Тогда я подбежал к нему и потряс за плечо. Я обалдел. Хинкус вдруг как-то странно осел, мягко подавшись у меня под рукой.

- Хинкус! - Растерянно сказал я, непроизвольно подхватывая его.

Шуба раскрылась, из нее вывалилось несколько комьев снега, свалилась меховая шапка и только тогда я понял, что хинкуса нет, а есть только снежное чучело, облаченное в его шубу. Вот в этот момент я и протрезвел окончательно. Я быстро огляделся. Яркая маленькая луна висела прямо над головой, и все было видно как днем. На крыше было много следов, и все это были следы одинаковые, не разберешь, чьи. Рядом с шезлонгом снег был промят, разбросан и разрыт - то ли здесь боролись, то ли просто собирали снег для чучела. Снежная долина, насколько хватал глаз, была пуста и чиста, темная полоска дороги уходила на север и терялась в серо-голубой дымке, скрывающей устье "бутылочного горлышка".

"Стоп!" - Подумал я, стараясь держать себя в руках. Попробуем сообразить, зачем хинкусу понадобилась вся эта бутафория. Несомненно, чтобы мы думали, что он сидит на крыше. А он в это время находился совсем в другом месте и обделывал какие-то свои делишки... Лжетуберкулезник... Лжебедняга... Какие же делишки и где? Я снова и внимательно осмотрел крышу, попытался разобраться в следах, ничего не понял, медленно спустился на второй этаж, постучался к хинкусу, и снова никто не отозвался. На всякий случай я нажал на ручку. Дверь отворилась. Готовый ко всяким неожиданностям, вытянув перед собой руку, чтобы предупредить возможное нападение из темноты, я вошел и, быстро нашарив выключатель, зажег свет. В комнате все было как будто по-прежнему, и баулы стояли на прежних местах, но оба они были раскрыты. Хинкуса, конечно, в номере не было, да я и не ожидал его здесь найти. Я присел над баулами и снова тщательно обследовал их. В них тоже все было по-прежнему, за одним маленьким исключением: исчезли и золотые часы и браунинг. Если бы хинкус бежал, он захватил бы деньги. Хорошая пачка, увесистая...

Одно мне было ясно: готовилось какое-то преступление. Какое? Убийство? Ограбление? Мысль об убийстве я торопливо прогнал от себя. Я просто не мог себе представить, кого здесь могут убить и зачем. Потом я вспомнил про записку, которую подбросили дю барнстокру. Мне сделалось нехорошо. Впрочем, из записки явствовало, что его убьют лишь в том случае, если он попытается бежать...

Я выключил свет и вышел в коридор, прикрыв за собою дверь. Я подошел к номеру дю барнстокра и потрогал ручку. Дверь была заперта. Тогда я постучался. Никто не откликнулся. Я постучал вторично и приложил ухо к замочной скважине. Невнятный, явно со сна, голос дю барнстокра отозвался: "одну минуточку, я сейчас..." Старик был жив, и старик не собирался бежать. Об'ясняться с ним мне не хотелось, я выскочил на лестничную площадку и прижался к стене под чердачной лестницей. Через минуту щелкнул ключ, скрипнула дверь. Голос дю барнстокра с изумлением произнес: "странно, однако..." Снова скрипнула дверь и снова щелкнул ключ. Здесь все было в порядке - по крайней мере пока. "Нет, - решительно подумал я. - Убийство - это, конечно, чепуха. А вот как насчет ограбления? Кого здесь имеет смысл грабить? Насколько я понимаю, в отеле два богатых человека: мозес и хозяин. Так. Прекрасно. Оба на первом этаже. Номера мозеса в южном крыле, сейф хозяина в северном. Их разделяет холл. Если я засяду в холле... Вдруг я вспомнил об одноруком незнакомце. Гм... Может быть, он действительно попал в аварию, а может быть, все это комедия вроде снежной бабы на крыше..."

Я спустился в холл. В душевой уже никого не было, а посередине холла стояла с ошалелым видом кайса в ночной рубашке с мокрым подолом и держала в охапке мокрую и смятую одежду незнакомца. В коридоре южного крыла горел свет, из пустовавшего номера, что напротив каминной,доносился приглушенный бас хозяина. Незнакомца, по-видимому, устроили там, а ему, может быть, только того и надо было. Хороший расчет: не потащат же полуживого человека на второй этаж...

Кайса, очнувшись, наконец, двинулась было на хозяйскую половину, но я ее остановил. К моему огромному изумлению, в карманах не оказалось ничего. Решительно ничего. Ни денег, ни документов, ни сигарет, ни носового платка - ничего. Я вернул одежду кайсе и пошел взглянуть на незнакомца. Незнакомец лежал в постели, закутанный одеялом до подбородка. Хозяин поил его с ложечки чем-то горячим, приговаривая: "надо, сударь, надо... Пропотеть надо... Хорошенько пропотеть надо..." Вид у незнакомца, надо сказать, был ужасный. Лицо было синее, кончик острого носа - белый, как снег, один глаз был болезненно сощурен, а другой и вовсе закрыт. Но несколько вопросов я должен был ему задать. В любом случае.

- Вы один? - Спросил я.

Он молча смотрел на меня сощуренным глазом.

- Кто-нибудь еще остался в машине? - Спросил я раздельно. - Или вы ехали один?

Незнакомец приоткрыл рот, подышал и снова закрыл рот.

- Слаб, - сказал хозяин. - У него все тело, как тряпка.

- Черт возьми, - пробормотал я. - А ведь сейчас кому-нибудь ехать к "бутылочному горлышку".

- Да, - согласился хозяин. - Вдруг там еще кто-нибудь остался... Я думаю, они попали под обвал.

- Придется вам поехать, - сказал я решительно, и в этот момент незнакомец заговорил.

- Олаф, - сказал он без выражения. - Олаф анд-ва-ра-форс... Позовите.

Я испытал очередной шок.

- Ага, - сказал хозяин и поставил кружку с питьем на стол. - Сейчас позову.

- Олаф... - Повторил незнакомец.

Хозяин вышел и я сел на его место. Я чувствовал себя идиотом. В то же время у меня немного отлегло от сердца: мрачная при всем ее изяществе схема, которую я построил, развалилась сама собой.

- Вы были один? - Спросил я снова.

- Один, - простонал незнакомец. - Авария... Позовите олафа... Где олаф андварафорс?

- Здесь,здесь, - сказал я. - Сейчас придет.

Он закрыл глаза и затих. Я откинулся на спинку стула. Ну, ладно. А куда все-таки девался хинкус? И как там хозяйский сейф? В голове у меня была каша.

Вернулся хозяин, брови у него были высоко задраны, губы поджаты. Он наклонился к моему уху и прошептал:

- странное дело, петер. Олаф не отзывается. Дверь заперта, оттуда несет холодом. И мои запасные ключи куда-то пропали...

Я молча извлек из кармана связку, которую стащил у него в конторе, и протянул ему.

- Ага, - сказал хозяин. Он взял ключи. - Ну, все равно. Вы знаете, петер, пойдемте-ка вместе. Что-то мне все это не нравится.

- Олаф... - Простонал незнакомец. - Где олаф?

- Сейчас, сейчас, - сказал я ему. Я чувствовал, что у меня начала подергиваться щека. Мы с хозяином вышли в коридор. - Вот что, алек, - сказал я. - Позовите сюда кайсу. Пусть сидит возле этого парня и не трогается с места, пока мы не вернемся.

- Ага, - произнес хозяин, играя бровями. - Вот, значит, как дела обстоят. То-то я смотрю...

Он трусцой побежал на свою половину, а я медленно направился к лестнице. Я уже поднялся на несколько ступенек, когда хозяин позади строго произнес:

- иди сюда, лель. Иди сюда. Сиди здесь. Сидеть... Никого не впускать, никого не выпускать.

Хозяин нагнал меня уже в коридоре второго этажа и мы вместе подошли к номеру олафа. Я постучал и, не ожидая ответа, отобрал у хозяина связку ключей.

- Который? - Спросил я.

Хозяин показал. Я сунул ключ в замочную скважину. Черта с два - дверь была заперта изнутри, и в скважине уже был один ключ. Пока я возился, выталкивая его, отворилась дверь соседнего номера, и, затягивая пояс халата, в коридор вышел дю барнстокр, заспанный, но благодушный.

- Что происходит, господа? - Осведомился он. - Почему постояльцам не дают спать?

- Тысяча извинений, господин дю барнстокр, - сказал хозяин, - но у нас тут происходят кое-какие события, требующие решительных действий.

- Ах, вот как! - Произнес дю барнстокр с интересом. - Надеюсь, я не помешаю?

Я расчистил путь для своего ключа и выпрямился. Из-под двери несло зимним холодом, и я был совершенно уверен, что комната окажется пуста, как и номер хинкуса. Я повернул ключ и распахнул дверь. Волна морозного воздуха окатила меня, но я почти не почувствовал этого. Номер не был пуст. На полу лежал человек. Света из коридора было недостаточно, чтобы узнать его. Я видел только огромные подошвы на пороге прихожей. Я шагнул в прихожую и зажег свет.

На полу лежал олаф андварафорс. Он был явно и безнадежно мертв.

Глава 8

я тщательно запер окно на все задвижки, взял чемодан и, осторожно перешагнув через тело, вышел в коридор. Хозяин уже ждал меня с клеем и полосками бумаги. Дю барнстокр не ушел, он стоял тут же, прислонившись плечом к стене, и выглядел постаревшим лет на двадцать. Аристократический нос его обвис и жалко подрагивал.

- Какой ужас! - Бормотал он, с отчаянием глядя на меня. - Какой кошмар!

Я запер дверь, опечатал ее пятью полосками бумаги и дважды расписался на каждой полоске.

- Какой ужас!.. - Бормотал дю барнстокр у меня за спиной. - И ни реванша теперь... Ничего...

- Идите к себе в номер, - сказал я ему. - Запритесь и сидите, пока я вас не позову... Алек, оба ключа от номера я забираю себе. Больше ключей нет? Хорошо. У меня к вам просьба, алек. Ничего пока не сообщайте этому... Однорукому... Соврите что-нибудь, если о станет очень уж беспокоиться. Посмотрите гараж, все ли машины на месте... Теперь вот что... Если увидите хинкуса, задержите его, хотя бы силой. Пока все. Я буду у себя в номере.

Хозяин кивнул и, не сказав ни слова, пошел вниз.

У себя в номере я поставил чемодан олафа на загаженный стол и раскрыл его. Здесь тоже все оказалось не как у людей. Еще хуже, чем фальшбагаж хинкуса. Там по крайней мере были тряпки и книжки. А здесь, в этом плоском элегантном чемодане, занимая весь его обьем, помещался какой-то прибор - черная металлическая коробка с шероховатой поверхностью, какие-то разноцветные кнопки, стеклянные окошечки, никелированные верньеры... Ни белья, ни пижамы, ни мыльницы... Я закрыл чемодан, повалился в кресло и закурил.

Ладно. В ноль часов двадцать четыре минуты третьего марта сего года мною, полицейским инспектором глебски, в присутствии добрых граждан алека сневара и дю барнстокра, обнаружен труп некоего олафа андварафорса. Труп находился в номере упомянутого андварафорса, каковой номер был закрыт изнутри, но имел настежь открытое окно. Тело лежало ничком, вытянувшись на полу. Голова мертвого была зверским и неестественным образом вывернута на сто восемьдесят градусов, так что, хотя тело лежало ничком, лицо было обращено к потолку. Руки мертвого были вытянуты и почти касались небольшого чемодана, каковой чемодан был единственным багажом, принадлежащим убитому. В правой руке убитый сжимал ожерелье из деревянных бус, принадлежавшее, как достоверно известно, доброй гражданке кайсе. Черты лица убитого искажены, глаза широко раскрыты, рот оскален. Вблизи рта ощущается слабый, но явственный запах какого-то едкого химического вещества, то ли карболки, то ли формалина. Определенные и недвусмысленные следы борьбы в номере отсутствуют. Покрывало застеленной кровати смято, дверцы стенного шкафа притворены, сильно сдвинуто тяжелое кресло, преднозначенное стоять в подобных номерах у стола. Следов на подоконнике, а так же на покрытом снегом карнизе обнаружить не удалось. Следов на бородке ключа... (Я достал из кармана ключ и еще раз внимательно осмотрел его)...Следов на бородке ключа при визуальном осмотре также не обнаружено. Ввиду отсутствия специалистов, инструментов и лаборатории медицинское, дактилоскопическое и всякое иное специальное исследование провести не представилось возможным ( и не представится ).Судя по всему, смерть последовала в результате того, что олафу андварафорсу с чудовищной силой и жестокостью свернули шею.

Непонятен странный запах изо рта, и непонятно, какой же гигантской силой должен обладать убийца, чтобы свернуть шею этому великану без длительной, шумной и оставляющей множество следов борьбы. Впрочем, два минуса, как известно, иногда дают плюс. Можно предположить, что олаф был сначала отравлен, приведен в беспомощное состояние каким-то ядом, после чего его и прикончили таким злодейским способом, который, между прочим, тоже требует немало силы...

Нет, так у меня не пойдет. Ну почему это не фальшивый лотерейный билет и не подчищенная бухгалтерская книга? Там бы я быстро разобрался.

В дверь постучали. Вошел хозяин, неся на подносе стакан с горячим кофе и сандвичи.

- Машины все на месте, - об'явил он, ставя передо мной поднос. - Лыжи тоже. Хинкуса нигде не нашел. На крыше валяется его шуба и шапка, но это вы, наверное, видели.

- Да, это я видел, - проговорил я, отхлебывая кофе. - А что однорукий?

- Спит, - сказал хозяин. Он поджал губы и потрогал пальцами натеки клея на столе. - Н-да...

- Спасибо, алек, - сказал я. - Идите пока, и пусть все будет тихо. Пусть все спят.

Хозяин покачал головой.

- Уже не выйдет. Мозес уже встал, у него свет... Ладно, я пойду. А кайсу я запру... Хотя она еще ничего не знает.

- И пусть не знает, - сказал я.

Хозяин вышел. Я с наслаждением выпил кофе, отодвинул тарелку с сандвичами и снова закурил. Когда я видел олафа последний раз? Я играл на билльярде, он танцевал с чадом. Это было еще до того, как разошлись картежники. А они разошлись когда пробило половину чего-то. Сразу после этого мозес об'явил, что ему пора спать. Ну, это время будет нетрудно установить. Но вот насколько раньше этого времени я в последний раз видел олафа? А ведь, пожалуй, незадолго. Ладно, это мы установим. Теперь так: ожерелье кайсы, записка дю барнстокра, слышали ли что-нибудь соседи олафа - дю барнстокр и симонэ...

Я только-только начал чувствовать, что у меня вырисовывается какой-то план расследования, как вдруг услышал глухие и довольно сильные удары в стену из номера-музея. Я даже тихонько застонал от бешенства. Я сбросил пиджак, засучил рукава и осторожно, на цыпочках, вышел в коридор. По физиономии, по щекам, мельком подумал я. Я ему покажу шуточки...

Я распахнул дверь и пулей влетел в номер-музей. Там было темно, и я быстро включил свет. Номер был пуст, и стук вдруг прекратился, но я чувствовал, что здесь кто-то есть.

- Вылезай! - Яростно рявкнул я.

В ответ раздалось глухое мычание. Я присел на корточки и заглянул под стол. Там, втиснутый между тумбочками, в страшно неудобной позе, обмотанный веревкой и с кляпом во рту, сидел, скрючившись в три погибели, опасный гангстер, маньяк и садист хинкус и таращил на меня из сумрака слезящиеся мученические глаза. Я выволок его на середину комнаты и вырвал изо рта кляп.

- Что это значит? - Спросил я.

В ответ он принялся кашлять. Он кашлял долго, с надрывом, с сипением, он отплевывался во все стороны, он охал и хрипел. Я заглянул в туалетную, взял бритву погибшего альпиниста и разрезал на хинкусе веревки. Бедняга так затек, что не мог даже поднять руку и вытереть физиономию. Я дал ему воды. Он жадно выпил и наконец подал голос: сложно и скверно выругался. Я помог ему встать и усадил его в кресло. Бормоча ругательства, плачевно сморщив лицо, он принялся ощупывать свою шею, запястья, бока.

- Что с вами случилось? - Спросил я.

- Что случилось... - Пробормотал он. - Сами видите, что случилось! Связали, как барана, и сунули под стол...

- Кто?

- Почем я знаю? - Сказал он мрачно, и вдруг его всего передернуло. - Бог ты мой! - Пробормотал он. - Выпить бы... У вас нет чего-нибудь выпить, инспектор?

- Нет, - сказал я. - Но будет. Как только вы ответите на мои вопросы.

Он с трудом поднял левую руку и отогнул рукав.

- А, черт, часы раздавил, сволочь... - Пробормотал он. - Сколько сейчас времени, инспектор.

- Час ночи, - ответил я.

- Час ночи, - повторил он. - Час ночи... - Глаза у него остановились. - Нет, - сказал он и поднялся. - Надо выпить. Схожу в буфетную и выпью.

Легким толчком в грудь я усадил его снова.

- Успеется, - сказал я.

- Кто вы такой, чтобы распоряжаться? - В полный голос взвизгнул он.

- Не орите, - сказал я. - Я полицейский инспектор, а вы на подозрении, хинкус.

- На каком еще подозрении? - Спросил он, сразу сбавив тон.

- Слушайте, хинкус, - сказал я. - В отеле произошло убийство. Так что лучше отвечайте на мои вопросы.

Некоторое время он молча смотрел на меня, приоткрыв рот.

- Убийство... - Повторил он как бы разочараванно. - Вот те на! А только я-то тут причем? Меня самого без малого укокошили... Я сидел себе на крыше, дремал. Вдруг чувствую, душат, валят, а больше ничего не помню. Очнулся под этим паршивым столом, чуть с ума не сошел, думал, заживо похоронили. Принялся стучать. Стучал-стучал, никто не идет. Потом вы пришли. Вот и все.

- Вы можете сказать, когда примерно вас схватили?

Он задумался и некоторое время сидел молча. Потом он вытер ладонью рот, посмотрел на пальцы, его снова передернуло, и он вытер ладонь о штанину.

- Ну? - Сказал я.

Он поднял на меня тусклые глаза.

- Что?

- Я спрашиваю, когда примерно вас...

- А... Да что-то около девяти. Последний раз, когда я смотрел на часы, было восемь сорок.

- Дайте сюда ваши часы, - сказал я.

Он послушно отстегнул часы и протянул мне. Я заметил, что запястье у него покрыто сине-багровыми пятнами.

- Разбиты они, - сообщил он.

Часы были не разбиты, они были раздавлены. Часовая стрелка была отломана, а минутная показывала сорок три минуты.

- Кто это был? - Снова спросил я.

- Откуда мне знать? Я же говорю, что задремал.

- И не проснулись, когда вас схватили?

- Меня схватили сзади, - угрюмо произнес он. - Нет у меня глаз на заду.

- А ну, поднимите подбородок!

Он мрачно смотрел на меня исподлобья, и я понял, что я на верном пути. Я взял его двумя пальцами за челюсть и толчком вздернул голову. Бог его знает, что означали эти синяки и царапины на его худой жилистой шее, но я уверенно сказал:

- перестаньте лгать, хинкус. Вас душили спереди и вы его видели. Кто это был?

Дернув головой, он освободился.

- Идите к черту, - прохрипел он. - К дьяволу. Не ваше собачье дело. Кого бы здесь ни стукнули, я к этому отношения не имею, а на остальных мне наплевать... И мне нужно выпить! - Заорал он вдруг. - У меня все болит, понимаете вы это, полицейская балда?

По-видимому, он был прав. В чем бы он ни был замешан, к убийству он отношения не имел, во всяком случае, прямого.

- Ладно, - сказал я и поднялся. - Пойдемте.

- Куда?

- За выпивкой, - сказал я.

Мы вышли в коридор. Он пошатывался и цеплялся за мой рукав. Мне было интересно, как он отреагирует, увидев наклейки на двери олафа, но он ничего не заметил, ему явно было не до того. Я провел его в бильярдную, нашел на подоконнике полбутылки бренди, оставшиеся с вечера, и подал ему. Он жадно схватил бутылку и надолго присосался к горлышку.

Я смотрел на него. Можно было, конечно, предположить, что он в сговоре с убийцей, что все это задумано для отвода глаз, тем более, что он приехал вместе с олафом, можно было даже предположить, что он и есть убийца и что сообщники потом связали его для создания алиби, но я чувствовал, что это слишком сложно для правды. То есть с ним, конечно, явно не все было в порядке, никаким туберкулезником он не был, не был он, видимо, и ходатаем по делам несоворшеннолетних, и оставался открытым вопрос, для чего он торчал на крыше... Меня вдруг осенило. Я вспомнил все эти истории с душем, с трубкой, с таинственными записками и вспомнил, каким зеленым и напуганным был хинкус, когда днем спускался с крыши.

- Слушайте, хинкус, - мягко сказал я. - Тот, кто вас схватил... Ведь вы видели его и раньше, днем?

Он дико взглянул на меня и снова присосался к бутылке.

- Так, - сказал я. - Ну, пойдемте. Я запру вас в номере. Бутылку можете взять с собой.

- А вы? - Хрипло спросил он.

- Что я?

- Вы уйдете?

- Естественно, - сказал я.

- Послушайте, - сказал он. - Послушайте, инспектор... - Глаза у него бегали, он искал, что сказать. - Вы... Может быть, я пойду с вами? Я не убегу, и... Ничего... Клянусь вам...

- Вы боитесь остаться один в номере? - Спросил я.

- Да, - ответил он.

- Но ведь я вас запру, - сказал я. - И ключ унесу с собой...

В каком-то отчаянии он махнул рукой.

- Это не поможет, - пробормотал он.

- Ну-ну, хинкус, - строго сказал я. - Будьте же мужчиной! Что вы расклеились, как старая баба!

Он ничего не ответил и только крепче прижал бутылку к груди обеими руками. Я отвел его в номер и, еще раз пообещав навестить, запер. Ключ я действительно вынул и спрятал в карман. Я чувствовал, что хинкус - это неразработанная жила и что им еще придется заниматься. Я ушел не сразу. Я постоял несколько минут у дверей, приложив ухо к замочной скважине. Слышно было, как булькает жидкость, потом скрипнула кровать, потом раздались частые прерывистые звуки. Я не сразу догадался, что это, а потом понял: хинкус плакал.

Я оставил его наедине с совестью и направился к дю барнстокру. Старик открыл мне немедленно. Он был страшно возбужден. Он даже не предложил мне сесть. Комната была полна сигарного дыма.

- Мой дорогой инспектор, - немедленно начал он. - Мой уважаемый друг! Я чувствую себя чертовски неловко, но дело зашло слишком далеко. Я должен признаться вам в одной своей маленькой провинности...

- Что вы убили олафа анварафорса? - Мрачно пошутил я.

Он содрогнулся и всплеснул руками.

- О боже! Нет! Я в жизни своей никого не тронул пальцем! Кэль идэ! Нет! Я хочу только чистосердечно признаться в том, что регулярно мистифицировал публику в нашем отеле... - Он прижал руки к груди, обсыпая халат сигарным пеплом. - Поверьте, поймите меня правильно, это были просто шутки! Это у меня профессиональное, я обожаю атмосферу таинственности, мистификации, всеобщего недоумения... Никакого злого умысла, уверяю вас! Никакой корысти...

- Какие именно шутки вы имеете в виду? - Спросил я сухо.

- Н-ну... Все эти маленькие розыгрыши по поводу тени погибшего альпиниста. Ну там туфли, которые я сам у себя украл и сунул к нему под кровать... Шутка с душем...

- Стол у меня испоганили тоже вы? - Спросил я.

- Стол? - Он растерянно посмотрел на меня, потом оглянулся на свой собственный стол.

- Да, стол. Залили клеем.

- Н-нет, - испуганно сказал он. - Клеем... Стол... Нет-нет, это не я, клянусь вам! - Он снова прижал руки к груди. - Вы поймите, инспектор, ведь все что я делал, было совершенно невинно, я никому не причинял ни малейшего ущерба... Мне даже казалось, что это всем нравится, а наш дорогой хозяин так прекрасно мне подыгрывал...

- Хозяин был с вами в сговоре?

- Нет, что вы! - Он замахал на меня руками. - Я имею в виду, что он... Что ему это, в общем, нравилось...

- Понятно, - сказал я. - А следы в коридорах?

Лицо дю барнстокра сделалось серьезным.

- Нет-нет, - сказал он. - Это не я. Но я знаю, о чем вы говорите. Я это видел однажды. Это было еще до вашего приезда. Мокрые следы босых ног, они шли с лестничной площадки и вели, как это ни глупо, в номер-музей.

- Хорошо, - сказал я. - Оставим это. Еще один вопрос. Записка, которую вам якобы подбросили, - это тоже ваш розыгрыш, как я понимаю?

- Тоже не мой, - сказал дю барнстокр с достоинством. - Передавая вам эту записку, я рассказывал чистую правду.

- Минуточку, - сказал я. - Значит, дело было так. Олаф вышел, вы остались сидеть. Кто-то постучал в дверь, вы откликнулись, потом глянули и увидели на полу у дверей записку. Так?

- Так.

- Минуточку, - повторил я. Я ощутил приближение новой мысли. - Позвольте, господин дю барнстокр, а почему вы, собственно, решили, что записка адресована именно вам?

- Совершенно с вами согласен, - сказал дю барнстокр. - Но ведь тот, кто постучал, слышал мой голос, то есть знал, что я здесь... Вы меня понимаете? Во всяком случае, когда наш бедный олаф вернулся, я немедленно показал ему эту записку...

- Так, - сказал я. - И что же олаф?

- Прочел, пожал плечами и мы тут же продолжили игру. Он оставался совершенно спокоен, флегматичен и больше ни разу не вспоминал об этой записке... А вы полагаете, эта записка действительно...

- Все может быть, - сказал я. Мы помолчали. - А теперь расскажите, что вы делали, начиная с того момента, когда мозесы ушли спать.

- Извольте, - сказал дю барнстокр. - Я ожидал этого вопроса и специально восстановил в памяти всю последовательность своих действий. Дело было так. Когда мы разошлись, а это было примерно в половине десятого...

- Одну минуту, - прервал я его. - Скажите сначала мне вот что. Кто находился в столовой между половиной девятого и половиной десятого?

Дю барнстокр взялся за лоб длинными белыми пальцами.

- М-м-м... - Произнес он. - Это будет посложнее. Я ведь был занят игрой... Ну, естественно, мозес, хозяин... Время от времени карту брала госпожа мозес... Это у нас за столиком... Брюн и олаф танцевали, а потом... Нет, пардон, это еще до этого... Танцевали госпожа мозес и брюн... Но вы понимаете, дорогой инспектор, я совершенно не в состоянии установить, когда это было - в половине девятого, в девять... О! Часы пробили девять, и я, помнится, оглядел зал и подумал, как мало народу осталось. Играла музыка, и зал был пуст, только танцевали брюн с олафом... Вы знаете, это, пожалуй, единственное ясное впечатление, которое осталось у меня в памяти.

- Так, - сказал я. - А хозяин и господин мозес хоть раз выходили из-за стола?

- Нет, - сказал он уверенно. - Оба они оказались чрезвычайно азартными партнерами.

- Хорошо, - сказал я. - Теперь вернемся к вам. Итак, после того, как все разошлись, вы посидели еще некоторое время за карточным столиком, упражняясь в карточных фокусах...

- Упражняясь в фокусах? А, вполне возможно. Иногда в задумчивости я даю волю своим пальцам, это происходит неосознанно. Да. Затем я решил выкурить сигару и направился сюда, к себе в номер. Я закурил сигару, сел в это кресло и, признаться, вздремнул. Проснулся я словно бы от какого-то толчка - я вдруг вспомнил, что в десять часов обещал реванш бедному олафу. Я взглянул на часы. Точного времени я не помню, но было самое начало одиннадцатого, и я с облегчением понял, что опоздаю ненамного. В коридоре, инспектор, было пусто, это я помню. Я постучал в дверь к олафу - никто не отозвался, и я понял, что господин олаф сам забыл о реванше. Я честно прождал до одиннадцати, читая вот эту книгу, а в одиннадцать лег спать. И вот что интересно, инспектор. Незадолго до того как вы с хозяином принялись шуметь и стучать в коридоре, меня разбудил стук в мою дверь. Я открыл, но никого не оказалось. Я лег снова и больше уже не смог заснуть.

- Угу, - сказал я. - Понятно. Значит, до одиннадцати часов, когда вы легли спать, не произошло ничего существенного... Не было никакого шума, движения?

- Нет, - сказал дю барнстокр. - Ничего.

- А где вы были? Здесь или в спальне?

- Здесь. Сидел в этом кресле.

- Угу, - сказал я. - И последний вопрос. Вчера до обеда вы не разговаривали с хинкусом?

- С хинкусом?.. А, это такой маленький, жалкий... Постойте, мой милый друг... Да, конечно! Мы же все вместе стояли возле душа, помните? Господин хинкус был раздражен ожиданием, и я успокоил его каким-то маленьким фокусом. Ах да, леденцы! Он очень забавно растерялся тогда. Обожаю такие мистификации.

- А после этого вы с ним не разговаривали?

Дю барнстокр задумчиво сложил губы куриной гузкой.

- Нет, - сказал он. - Насколько мне помнится, нет.

- И вы не поднимались на крышу?

- На крышу? Нет. Нет-нет. На крышу я не поднимался.

Я встал.

- Благодарю вас, господин дю барнстокр. Вы оказали следствию помощь. Сейчас советую вам принять снотворное и лечь спать.

- Я попытаюсь, - с готовностью сказал дю барнстокр.

Я пожелал ему спокойной ночи и вышел. Я намеревался разбудить чадо, но тут я увидел, как в конце коридора быстро и бесшумно захлопнулась приоткрытая дверь номера симонэ. Я немедленно повернул туда.

Я вошел, не постучавшись, и сразу понял, что поступил правильно. Через открытую дверь спальни я увидал, как унылый шалун, прыгая на одной ноге, сдирает с себя брюки. Это было тем более глупо, что в обеих комнатах номера горел свет.

- Не трудитесь, симонэ, - произнес я угрюмо. - Все равно вы не успеете развязать галстук.

Симонэ обессиленно опустился на кровать. Челюсть у него тряслась, глаза вылезли из орбит. Я вошел в спальню и остановился перед ним, засунув руки в карманы. Некоторое время мы молчали. Я не сказал больше ни слова, я просто смотрел на него, давая ему время осознать, что он пропал. А он под моим взглядом все более сникал, голова его все глубже уходила в плечи, волнистый унылый нос становился все более унылым. Наконец он не выдержал.

- Я буду говорить только в присутствии своего адвоката, - об'явил он надтреснутым голосом.

- Бросьте, симонэ, - сказал я с отвращением. - А еще физик. Какие здесь в задницу адвокаты!

Он вдруг схватил меня за полу пиджака и, заглядывая мне в глаза снизу вверх, просипел:

- думайте, что хотите, петер, но я вам клянусь: я не убивал ее.

Наступила моя очередь присесть. Я нащупал за собой стул и сел.

- Подумайте сами, зачем это мне? - Страстно продолжал симонэ. - Ведь должны быть мотивы... Никто не убивает просто так... Тем более такое зверство, такой кошмар... Клянусь вам! Она была уже совсем холодная, когда я обнял ее!

На несколько секунд я закрыл глаза. Так. В доме был еще один труп. На этот раз женщина.

- Вы же отлично знаете, - горячечно бормотал симонэ, - преступлений просто так не бывает. Нужен мотив... Вы же меня знаете, петер! Посмотрите на меня - разве я похож на убийцу?

- Стоп, - сказал я. - Заткнитесь на минуту. Подумайте хорошенько и расскажите все по порядку.

Он не стал думать.

- Пожалуйста, - с готовностью сказал он. - Но вы должны поверить мне, петер. Все, что я расскажу, будет истинная правда и только правда. Дело было так. Она и раньше давала мне понять, только я не решался... А в этот раз вы накачали меня бренди, и я решился. И вот часов в одиннадцать, когда все угомонились, я вышел и тихонько спустился вниз. Вы с хозяином несли какую-то чепуху в каминной, что-то там о познании природы, обычная ерунда... Я тихонько прошел мимо и прокрался к ее номеру. У старика света не было, у нее - тоже. Темно было, хоть глаз выколи, но я различил ее силуэт. Она сидела на кушетке, прямо напротив двери. Я тихонько ее окликнул, она не ответила. Тогда, сами понимаете, я сел рядом с ней и, сами понимаете, обнял... Бр-р-р-р! Я даже поцеловать ее не успел! Она была совершенно мертвая. И этот оскал... Я не помню, как я оттуда вылетел. По-моему, я там всю мебель поломал... Я клянусь вам, петер, поверьте честному человеку...

- Наденьте брюки, - сказал я с тихим отчаянием. - Приведите себя в порядок и следуйте за мной.

- Куда? - Спросил он с ужасом.

- В тюрьму! - Гаркнул я. - В карцер! В башню пыток, идиот!

- Сейчас, - сказал он. - Сию минуту. Я просто не понял вас, петер.

Мы спустились в холл навстречу вопрошающему взгляду хозяина. Хозяин сидел за журнальным столиком, положив перед собой тяжелый многозарядный винчестер. Я знаком приказал ему оставаться на месте и свернул в коридор, на половину мозеса. Лель, лежавший на пороге комнаты незнакомца, проворчал нам что-то неприязненное. Симонэ семенил за мною следом, время от времени судорожно вздыхая.

Я решительно толкнул дверь в номер госпожи мозес и остолбенел. В комнате горел розовый торшер, а на диване, прямо напротив двери, в позе мадам рекамье возлежала в шелковой пижаме очаровательная госпожа мозес и читала книгу. Увидев меня, она удивленно подняла брови, но,впрочем, тут же мило улыбнулась. Симонэ за моей спиной издал странный звук - что-то вроде "а-ап!"

- Прошу прощения, - еле ворочая языком, сказал я и со всей возможной стремительностью закрыл дверь. Затем я повернулся к симонэ и неторопливо, с наслаждением взял его за галстук.

- Клянусь! - Одними губами произнес симонэ. Он был на грани обморока. Я отпустил его.

- Вы ошиблись, симонэ, - сухо сказал я. - Пошли.

Прежним порядком мы последовали в мой номер. Войдя, симонэ бросился в кресло, на секунду закрыл лицо ладонями, а затем принялся стучать себя по черепу кулаками, как развеселившийся шимпанзе.

- Спасен! - Бормотал он с идиотской улыбкой. - Ура! Снова живу! Не таюсь, не прячусь! Ура!

Потом он положил руки на край стола, уставился на меня круглыми глазами и произнес шепотом:

- но ведь она была мертва, петер! Я клянусь вам! Она была убита и мало того...

- Ерунда, - сказал я холодно. - Вы были пьяны, ошиблись дверью...

- Нет-нет! - Возразил симонэ, мотая головой. - Я был пьян, это верно, но тут что-то нечисто,тут что-то не так... Скорее уж это был кошмар, бред. Я глаз не сомкнул все это время, то раздевался, то одевался...

- Где вы находились все это время?

- У себя. Я больше не выходил из номера.

- В какой именно комнате вашего номера вы находились?

- То в той, то в другой... Честно говоря, пока вы допрашивали олафа, я пытался подслушивать и сидел в спальне... - Глаза его вдруг снова выкатились. - Постойте-ка, - сказал он. - Но если она жива... - Некоторое время он молчал, глядя на меня круглыми глазами и покусывал нижнюю губу. - Что случилось?

- Убит олаф, - сказал я.

- Как убит? Вы же только что были у него в комнате... Я сам слышал, как вы там разговаривали...

- Я разговаривал не с ним, - сказал я. - Олаф мертв. Поэтому постарайтесь поточнее вспомнить все, о чем я вас спрашиваю. Когда вы вернулись в свой номер?

Симонэ вытер покрытый испариной лоб. Лицо у него сделалось несчастным.

- Безумие какое-то! - Пробормотал он. - Сумасшедший бред... Сначала то, теперь это...

Я применил старый, испытанный прием. Пристально глядя на симонэ, я сказал:

- перестаньте крутить. Отвечайте на мои вопросы.

Симонэ мгновенно ощутил себя подозреваемым, и все его эмоции тут же исчезли. Он перестал думать о госпоже мозес. Он перестал думать о бедном олафе. Теперь он думал только о себе.

- Что вы этим хотите сказать? - Пробормотал он. - Что это значит - "перестаньте крутить"?

- Это значит, что я жду ответа, - сказал я. - Когда точно вы вернулись в свой номер?

Симонэ преувеличенно оскорбленно пожал плечами.

- Извольте, - сказал он. - Смешно, конечно, и дико, но... Пожалуйста. Извольте. Из бильярдной я вышел без десяти десять. С точностью плюс-минус одна минута. Я прошел в спальню, разделся... - Он вдруг остановился. - А вы знаете, петер... В это время олаф был еще жив. За стеной спальни двигали мебель. Голосов я не помню. Не было голосов. Но что-то там двигалось. Помнится, я показал стене язык и подумал: вот так-то, белокурая бестия, ты ляжешь баиньки, а я пойду к моей ольге... Или что-то в этом духе. Это было, следовательно, примерно без пяти десять. Плюс-минус три минуты...

- Так. Дальше.

- Дальше... Дальше я пошел в туалетную комнату, побрился, вымылся до пояса... Короче говоря, в следующий раз я посмотрел на часы, когда вышел из туалетной. Было около половины одиннадцатого.

- Вы остались в спальне?

- Да, я одевался в спальне. Но больше я уже ничего не слышал. А если и слышал, то не обратил внимания. Одевшись, я вышел в гостиную и стал ждать. И я клятвенно утверждаю, что после вечеринки олафа в глаза не видел.

- Верю, - сказал я. - Теперь скажите, когда вы в последний раз разговаривали с хинкусом?

- Гм... Да я, пожалуй, вообще с ним никогда не разговаривал. Не представляю, о чем бы я мог с ним разговаривать.

- А когда вы его в последний раз видели?

Симонэ прищурился, вспоминая.

- Около душа? - Произнес он с вопросительной интонацией. - Да нет, что это я! Он же обедал вместе со всеми, вы его тогда привели с крыши... А что с ним случилось?

- Ничего особенного, - небрежно сказал я. - Еще один вопрос. Кто, по-вашему, разыгрывал все эти штучки с душем, с пропавшими туфлями...

- Понимаю, - сказал симонэ. - По-моему, начал это дю барнстокр, а поддерживали его все, кому не лень.

- И вы?

- И я. Я заглядывал в окна к госпоже мозес. Обожаю такие шутки... - Он заржил было своим могильным смехом, но тут же спохватился и поспешно сделал серьезное лицо.

- И больше ничего? - Спросил я.

- Ну почему же ничего? Я звонил кайсе из пустых номеров, я устраивал "посещение утопленника"...

- То есть?

- То есть бегал по коридорам босиком с мокрыми ногами...

- А часы мозеса - ваша работа? - Спросил я.

- Какие часы мозеса? Золотые такие? Луковица?

Мне захотелось его ударить.

- Да, - сказал я. - Луковица. Вы их сперли?

- За кого вы меня принимаете? - Возмутился симонэ. - Что я вам, воришка?

- Нет-нет, не воришка, - сказал я, сдерживаясь. - Вы их утащили в шутку. Устроили "посещение богдадского вора".

- Слушайте, петер, - сказал симонэ очень серьезно. - Я вижу, что с этими часами тоже что-то произошло. Так вот я их не трогал. Но я их видел. Да и все, наверное, видели...

- Хорошо, - сказал я. - Оставим это. Теперь у меня к вам вопрос как к специалисту. - Я положил перед ним чемодан олафа и откинул крышку. - Что это может быть, как по вашему?

Симонэ быстро оглядел прибор, осторожно извлек его из чемодана и, посвистывая сквозь зубы, принялся рассматривать со всех сторон. Потом он взвесил его в руках и так же осторожно вложил обратно в чемодан.

- Не моя область, - сказал он. - Судя по тому, как это компактно и добротно сделано, это что-то либо военное, либо космическое. Не знаю. Где вы это взяли? У олафа?

- Да, - сказал я.

- Подумать только, - пробормотал он. - У этой дубины... Впрочем, пардон... На кой черт здесь верньеры? Очень странный агрегат... - Он посмотрел на меня. - Если хотите, петер, я могу покрутить эти колесики и винтики. Но имейте в виду, это очень нездоровое занятие.

- Не надо, - сказал я. - Дайте его сюда. - Я закрыл чемодан.

- Правильно, - одабрил симонэ, откидываясь в кресле. - Это надо отдать экспертам. Я даже знаю кому... Между прочим, почему вы не вызовете специалистов?

Я коротко об'яснил ему про обвал.

- Все одно к одному, - уныло произнес он. - Мне можно идти?

- Да, - сказал я. - Идите и ложитесь спать.

Он ушел. Я взял чемодан и поискал, куда его можно спрятать. Спрятать было некуда. "Военное или космическое, - подумал я. - Только этого мне и не хватало. Политическое убийство, шпионаж, диверсия... Тьфу, глупость! Если бы убили из-за этого чемодана, чемодан бы унесли... Куда же мне его деть? " Тут я вспомнил про хозяйский сейф и, взяв чемодан подмышку, спустился вниз.

Хозяин расположился за столиком с бумагами и арифмометром. Винчестер был у него под рукой - прислонен рядом к стене.

- Что новенького? - Спросил я.

- Да ничего особенно хорошего, - ответил он с виноватым видом. - Пришлось мне об'яснить мозесу, что произошло.

- Зачем?

- Он с бешеной силой рвался к вам наверх, шипел, что никому не позволит врываться среди ночи к его жене. Я просто не знал, как его остановить, и об'яснил, что к чему...

- Плохо, - сказал я. - Но это я сам виноват. А он что?

- А ничего. Выкатил на меня свои глазищи, помолчал с полминуты, а потом стал орать: кого это я поселил на его территории, да как посмел...

- Ну, ладно, - сказал я. - Вот что, алек. Дайте мне ключ от вашего сейфа, я спрячу туда вот этот чемодан, а ключ, вы уж извините, оставлю у себя. Во-вторых мне нужно допросить кайсу. А в-третьих, я очень хотел бы кофе.

- Пойдемте, - сказал хозяин.

Глава 9

я выпил кружку кофе и допросил кайсу. Кофе был прекрасный, но от кайсы я почти ничего не добился. Она все время засыпала на стуле, а когда я ее будил, немедленно спрашивала: "чего это?" Однако мне удалось выяснить, что олаф выпросил у нее бусы на память и что произошло это почти сразу после обеда, когда кайса сносила вниз и мыла посуду. В общем, я отправил ее спать, а сам вышел в холл и принялся за хозяина.

- Что вы обо всем это думаете, алек? - Спросил я.

Он с удовольствием отодвинул арифмометр и с хрустом расправил могучие плечи.

- Я думаю, петер, что в самом скором времени мне придется дать отелю другое название.

- Вот как? - Сказал я. - А что это будет за название?

- Еще не знаю, - ответил хозяин. - И это меня несколько беспокоит. Через несколько дней моя долина будет кишеть репортерами, и к этому времени я должен быть во всеоружии. Конечно, многое будет зависеть от того, к каким выводам придет официальное следствие, но ведь к частному мнению владельца пресса не может не прислушаться...

- У владельца уже есть частное мнение? - Удивился я.

- Ну, может быть, не совсем правильно называть его мнением... Я все-таки механик-самоучка, поэтому ощущения мои, как правило, возникают вместо выводов. А вы полицейский инспектор.У вас ощущения возникают в результате выводов, когда выводы вас не удовлетворяют. Когда они вас обескураживают. Словом, задавайте ваши вопросы.

Неожиданно для себя - уж очень я отчаялся и устал - я рассказал ему о хинкусе. Он слушал, кивая лысой головой.

- Да, - сказал он. - Вот видите, и хинкус тоже...

Обронив это таинственное замечание, он обстоятельно и без всякого понуждения рассказал, что делал после окончания карточной игры. Впрочем, знал он очень мало. Олафа в последний раз он видел примерно тогда же, когда и я. В половине десятого он спустился вниз вместе с мозесами, покормил леля, выпустил его погулять, задал трепку кайсе за неторопливость, а тут появился я. Возникла идея посидеть у камина с горячим портвейном. Он отдал распоряжение кайсе и отправился в столовую, чтобы выключить там музыку и свет.

- Насколько я помню, все было в порядке. Все двери верхнего этажа были закрыты, и стояла тишина. Я вернулся в буфетную, разлил портвейн по стаканам, и в эту минуту произошел обвал. Если вы помните, я занес вам портвейн, а сам подумал: пойду-ка я позвоню в мюр. У меня уже тогда появилось ощущение, что дело швах. Позвонив, я вернулся к вам в каминную, и больше мы не разлучались.

Я разглядывал его сквозь прикрытые веки. Да, он был очень крепким мужчиной. И, вероятно, у него бы хватило силы свернуть шею олафу, особенно если олаф был предварительно отравлен. И он, хозяин отеля, как никто другой, располагал возможностями отравить любого из нас. Более того, у него мог быть запасной ключ от номера олафа. Третий ключ... Все это он мог. Но кое чего он не мог... Он не мог выйти из номера через дверь и запереть ее изнутри. Он не мог выскочить через окно, не оставив следов на подоконнике и не оставив следов - очень глубоких и очень заметных следов - внизу под окном... Между прочим, этого никто не смог бы сделать...

- Вы мне разрешите полюбопытствовать, - сказал хозяин, - зачем вы с симонэ заходили к госпоже мозес?

- А, пустяки, - сказал я. - Физик перепил, ему почудилось бог знает что...

- Вы не скажете мне, что именно?

- Да вздор! - Сказал я с досадой, пытаясь ухватить за хвостик какую-то любопытную мысль, проскользнувшую у меня в сознании за несколько секунд до этого. - Вы меня сбили, алек. Ну, ладно, потом вспомню... Теперь насчет хинкуса. Попытайтесь вспомнить, кто выходил из столовой между половиной девятого и девятью.

- Я, конечно, могу попытаться, - мягко сказал хозяин, - но ведь вы сами обратили мое внимание на тот факт, что хинкус безумно напуган этим, скажем, существом, которое его связало.

- Я не могу сейчас заниматься мистикой, фантастикой и прочей философией, - сказал я с раздражением. - Просто хинкус того... - Я постучал себя по темени.

- Ну, хорошо, хорошо, - произнес хозяин примирительно. - Не будем спорить об этом. Итак, кто выходил из зала между половиной девятого и девятью? Во-первых, кайса. Она приходила и уходила. Во-вторых, олаф. Он тоже приходил и уходил. В-третьих, ребенок дю барнстокра... Впрочем, нет. Ребенок исчез позже, вместе с олафом...

- Когда это было? - Быстро спросил я.

- Точного времени я, естественно, не помню, но хорошо помню, что мы тогда играли и продолжали играть еще некоторое время после их ухода.

- Это очень интересно, - сказал я. - Но об этом после. Так. Кто еще выходил?

- Да, собственно, остается одна только госпожа мозес... Гм... - Он сильно поскреб ногтями обширную щеку. - Не помню. Я хорошо помню, что госпожа мозес танцевала вместе с ребенком, и хорошо помню, что потом она подсела к нам, даже играла. Но выходила ли она... Нет, я не видел... К сожалению.

- Ну,что ж, и на том спасибо, - сказал я рассеянно. Я уже думал о другом. - А ребенок, стало быть, ушел с олафом, и больше они не возвращались, так?

- Именно так.

- Спасибо, - сказал я и встал. - Я пойду. Да, еще один вопрос. Вы видели хинкуса после обеда?

- После обеда? Нет.

- Ах, да, вы же играли... А до обеда?

- До обеда я видел его несколько раз. Я видел его утром, когда он завтракал... Потом он из моей конторы давал телеграмму в мюр, потом... Да! Потом он спросил меня, как пройти на крышу, и сказал, что будет загорать... Ну и все, кажатся. Нет, еще раз я видел его днем в буфетной, он забавлялся с бутылкой бренди.

Тут мне показалось, что я поймал ускользнувшую было мысль.

- Слушайте, алек, совсем забыл, - сказал я. - Как записался у вас олаф?

-Олаф андварафорс, государственный служащий, в отпуске на десять дней, один.

Нет, это была не та мысль.

- Спасибо, алек, - сказал я и снова сел. - Теперь займитесь своими делами, а я буду сидеть и думать.

Я обхватил голову руками и стал думать. Что же у меня есть? Мало, чертовски мало. Я узнал, что олаф ушел из столовой между девятью и половиной десятого и больше в зал не возвращался, и что вместе с олафом ушел этот самый ребенок. Таким образом, насколько можно пока судить, чадо - это последний человек, который видел олафа живым. Значит, олаф убит где-то между началом десятого и началом первого. Ничего себе, промежуточек. Впрочем, симонэ утверждает, будто без пяти десять в комнате олафа было слышно какое-то движение, а примерно в десять минут одиннадцатого никто в номере не отозвался на стук дю барнстокра. Но это еще ничего не значит, олаф мог в это время выйти. Я с досадой дернул себя за волосы. Олафа вообще могли убить не в номере. Нет, рано, рано делать выводы. Возьмемся-ка за чадо. Спросонок люди говорят иногда интереснейшие вещи.

Стучать в номер к чаду пришлось долго и громко. Потом за дверью зашлепали босые ноги, и сердитый сипловатый голос осведомился: какого дьявола?

- Откройте, брюн, это я, глебски, - сказал я.

Последовало короткое молчание, потом голос испуганно спросил:

- вы что, свихнулись? Три часа ночи!

- Откройте, вам говорят! - Прикрикнул я.

- А в чем дело?

- Вашему дядюшке плохо, - сказал я наугад.

- Ну да?.. Постойте, дайте штаны надеть...

Шлепанье босых ног удалилось. Я ждал. Потом ключ в замке повернулся, дверь распахнулась и чадо шагнуло через порог.

- Не так быстро, - сказал я, придерживая его за плечо, - ну-ка, зайдемте в номер...

Чадо явно еще не проснулось до конца и поэтому не проявило особенной строптивости. Оно позволило вернуть себя в номер и усадить на разобранную кровать. Я сел в кресло напротив. Несколько секунд чадо смотрело на меня сквозь свои огромные черные очки, и вдруг пухлые розовые губы его задрожали.

- Так плохо? - Шепотом спросило оно. - Да не молчите же, скажите что-нибудь наконец!

С некоторым удивлением я был вынужден признать, что это дикое существо, по-видимому, любит своего дядю и боится за него. Я достал сигарету и сказал, закуривая:

- нет, ваш дядя жив и здоров. Речь пойдет о другом.

- Но вы же сказали...

- Ничего я не говорил, вам приснилось. Вот что: быстро и немедленно говорите. Когда вы расстались с олафом? Ну, живо!

- С каким олафом? Что вам от меня надо?

- Когда и где вы в последний раз видели олафа?

Чадо помотало головой.

- Ничего не понимаю. При чем здесь олаф? Что с дядей?

- Дядя спит. Дядя жив и здоров. Когда и где вы в последний раз виделись с олафом?

- Да что вы затвердили одно и то же? - Возмутилось чадо. Оно постепенно приходило в себя. - И чего вы вообще приперлись ко мне посреди ночи?

- Я вас спрашиваю...

- А мне на вас плевать! Убирайтесь отсюда, а то я дядю позову! Фараон чертов!

- Хватит болтать! - Гаркнул я. - Олаф убит. Я знаю, что после вас никто не видел его живым. Когда это было? Где? Живо! Ну?

Наверное, я был страшен. Чадо отшатнулось и, словно защищаясь, вытянуло руки ладонями вперед.

- Отвечайте, - сказал я спокойно. - Вы вышли с ним из столовой и направились... Куда?

- Н-никуда... Просто вышли в коридор...

- А потом?

Чадо молчало. Оно сидело, с'ежившись, на кровати под большим рукописным плакатом "будем жестокими!" И молчало. Потом из-под черных очков по щекам потекли слезы.

- Слезы тоже не помогут, - сказал я холодно. - Говорите правду. Если вы будете лгать и изворачиваться, - я сунул руку в карман, - я надену на вас наручники и направлю в мюр. Дело идет об убийстве, вы понимаете это?

- Я понимаю... - Едва слышно пролепетало чадо. - Я скажу... Мы вышли в коридор... А потом... Я плохо помню, память у меня паршивая. Он что-то сказал и ушел, а я... Это...

- Ну? - Сказал я.

- Это... Это стыдно, - прошептало чадо. - И противно.

- Полиция, как и медицина, - наставительно произнес я, ощущая огромную неловкость, - не признает таких понятий, как "стыдно".

- Ну, ладно, - сказало вдруг чадо, гордо вздернув голову. - Хрен с вами. Дело было так. Сначала шутки: жених и невеста, мальчик или девочка... Ну, вроде как вы со мной обращались... Он тоже, наверное, принял меня неизвестно за что... А потом, когда мы вышли, он принялся меня лапать. Мне стало противно и пришлось дать ему по морде... По лицу...

- Ну? - Сказал я, не глядя на него.

- Ну, он обиделся, обругал меня и ушел.

- Куда?

- Да откуда мне знать? Стану я смотреть, куда да зачем... Ушел по коридору. - Чадо махнуло рукой. - Не знаю куда.

- А вы?

- А я... А что я? Все настроение пропало, противно, скукотища... Одно и оставалось - завалиться спать.

- Когда вы заснули?

- Не помню.

- Ну, хорошо, предположим, - сказал я. - А теперь подробно опишите все ваши действия до того момента, когда вы с олафом удалились в коридор.

- Подробно? - Спросило чадо.

- Да, со всеми подробностями.

- Ладно, - согласилось чадо, показав мелкие, острые, до голубизны белые зубы. - Значит, доедаю я десерт. Тут подсаживается ко мне в дрезину бухой инспектор полиции и начинает мне вкручивать, как я ему нравлюсь и насчет немедленного обручения...

Я слушал это, не моргнув глазом. Надеюсь, лицо у меня было достаточно каменное.

- Тут, на мое счастье, - продолжало чадо злорадно, - подплывает мозесиха и хищно тащит инспектора танцевать. Они пляшут, а я смотрю, и все это похоже на портовый кабак в гамбурге. Потом он хватает мозесиху и волочит ее за портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в том же гамбурге. И стало мне инспектора жалко, потому что парень он, в общем, неплохой, просто пить не умеет, а старый мозес тоже уже хищно поглядывает на ту же портьеру. Тогда я встаю и приглашаю мозесиху на пляс, причем инспектор рад-радешенек: видно, за портьерой он протрезвел...

- Кто в это время был в зале? - Сухо спросил я.

- Все были. Олафа не было, кайсы не было, а симонэ наяривал в бильярд. С горя, что его инспектор отшил.

- Так, продолжайте, - сказал я.

- Ну, пляшу я с мозесихой, она ко мне хищно прижимается, и тут у нее что-то лопается в туалете. Ах, говорит она, пардон, у меня авария. Ну, мне плевать, она со своей аварией уплывает в коридор, а на меня набегает олаф...

- Постойте, когда это было?

- Ну уж пардон! Часы мне были ни к чему.

- Значит, госпожа мозес вышла в коридор?

- Ну, не знаю, в коридор или к себе она пошла, или в пустой номер, - там рядом два пустых номера... Я же не знаю, какая у нее была авария, может быть, вы ей за портьерой весь корсет разнесли... Дальше рассказывать?

- Да.

- Пляшем это мы с олафом, он отсыпает мне разные комплименты - фигура, мол, осанка, мол, походка... А потом говорит: пойдемте, говорит, я вам что-то интересное покажу. А мне что? Пожалуйста, можно и пойти... Тем более что в зале ничего интересненького я не вижу...

- А госпожу мозес вы в зале видите в это время?

- Нет, она у себя в сухом доке заделывает пробоины... Ну, выходим мы в коридор... А дольше вам уже рассказано.

- И госпожу мозес вы больше не видели?

И тут произошла заминка. Крошечная такая заминочка, но я ее уловил.

- Н-нет, - сказало чадо. - Откуда? Мне было не до того.

Очень, очень мне мешали черные очки, и я твердо решил, что при втором допросе я эти очки сниму. Хотя бы и силой.

- А что вы делали днем на крыше? - Спросил я резко.

- На какой еще крыше?

- На крыше отеля, - я ткнул пальцем в потолок. - И не врите, я вас там видел.

- Идите-ка вы знаете куда? - Ощетинилось чадо. - Что я вам, лунатик какой-нибудь, по крышам бегать?

- Значит, это были не вы, - примирительно сказал я. - Ну хорошо. Теперь насчет хинкуса. Помните, такой маленький, вы еще его сначала спутали с олафом... Когда вы его видели в последний раз?

- В последний?.. Это было, пожалуй, в коридоре, когда мы с олафом вышли из столовой.

Я так и подскочил.

- Когда? - Спросил я.

Чадо встревожилось.

- А что такого? - Спросило оно. - Ничего такого не было... Только это мы выскочили из зала, я смотрю, хинкус сворачивает на лестницу...

- Вы уверены, что это был хинкус?

Чадо пожало плечами.

- Мне показалось, что хинкус... Правда, он сразу свернул налево, на лестничную площадку... Но все равно - хинкус, кому же еще быть? Маленький такой, сутулый...

- Стоп! - Сказал я. - Он был в шубе?

- Да... В этой своей дурацкой шубе до пят, и на ногах что-то белое... А что такое? - Чадо перешло на шепот. - Это он убил, да? Хинкус?

- Нет-нет, - сказал я.

Неужели хинкус врал? Неужели это все-таки инсценировка? Часы раздавили, переведя стрелки назад... А хинкус сидел под столом и хихикал, а потом ловко разыграл меня и сейчас хихикает у себя в номере... А его сообщник хихикает где-то в другом месте. Я вскочил.

- Сидеть здесь, - приказал я. - Не смейте выходить из номера. Имейте в виду, я с вами еще не закончил.

- А можно, я пойду к дяде? - Спросило чадо дрожащим голосом.

Я поколебался, потом махнул рукой.

- Идите.

Выскочив в коридор, я свернул к номеру хинкуса, отпер дверь и ворвался внутрь. Везде горел свет: в прихожей, в туалетной, в спальне. Сам хинкус, оскаленный, мокрый, сидел на корточках за кроватью. Посредине комнаты валялся сломанный стул, и хинкус сжимал в руке одну из ножек.

- Это вы? - Сказал он хрипло и выпрямился.

- Да! - Сказал я. Вид его и какое-то безумное выражение налитых кровью глаз снова поколебали мое убеждение, что он врет и притворяется, но я все-таки сказал свирепо: - мне надоело слушать вранье, хинкус! Вы сказали, что вас схватили в восемь сорок. Но вас видели в коридоре после девяти! Вы будете говорить мне правду или нет?

На лице его промелькнула растерянность.

- Меня? После девяти?

- Да! Вы шли по коридору и свернули на лестничную площадку.

- Я? - Он вдруг судорожно хихикнул. - Я шел по коридору? - Он снова хихикнул, и еще раз, и еще, и вдруг весь затрясся от визгливого истерического хохота. - Я? Меня? Вот то-то и оно, инспектор! Вот то-то и оно! - Проговорил он, захлебываясь. - Меня видели в коридоре... И я тоже видел меня... И я связал меня... И я замуровал меня в стену! Я - меня... Понимаете, инспектор? Я - меня!

Глава 10

спустившись в холл, я мрачно сказал хозяину:

- там хинкус совсем свихнулся. Есть у вас какое-нибудь успокаивающее посильнее?

- У меня все есть, - ответил хозяин.

- Вот и займитесь, - сказал я, протягивая ему ключ.

Голова у меня гудела. Было без пяти четыре. Я устал, осатанел и, главное, не испытывал никакого охотничьего азарта. Я слишком отчетливо понимал, что это дело мне не по плечу. Ни малейшего просвета, даже наоборот, чем дальше, тем хуже. Может быть, в отеле кто-то прячется, похожий на хинкуса? Может быть, у хинкуса действительно есть двойник - опасный гангстер, маньяк и садист? Это кое-что об'яснило бы, но зато тогда пришлось бы решить вопрос, где и как ему удается прятаться. Ладно, займусь-ка я мозесами.

Старик мозес не пустил меня к себе в номер. Он вышел на стук в своем огромном восточном халате, с неизменной кружкой в руке и буквально выпер меня в коридор своим толстым брюхом.

- Вы намерены беседовать здесь? - Устало спросил я.

- Да, намерен, - с вызовом ответил он, густо дохнув мне в лицо сложной и непонятной смесью запахов. - Именно здесь. Полицейскому нечего делать в доме мозеса.

- Тогда лучше пойдемте в контору, - предложил я.

- Н-ну... В контору, - он отхлебнул из кружки. - В контору - это куда ни шло. Хотя я не вижу, о чем нам с вами разговаривать. Уж не подозреваете ли вы меня в убийстве - меня, мозеса?

- Нет, - сказал я. - Упаси бог...

В конторе я усадил его в кресло, а сам сел за стол.

- Мне не нравится наша полиция, - немедленно об'явил мозес, уставясь на меня. - Мне не нравится этот отель. Какие-то убийства, какие-то обвалы... Собаки, воры, шум среди ночи... Что это за бродяга расположился у меня в номере третьем? Я вам заплатил за номер третий! Вы были обязаны спросить у меня разрешения!

Я не мог с ним спорить, у меня сил не было об'яснять ему, что он с пьяных глаз перепутал меня с хозяином. Поэтому я просто сказал:

- администрация отеля приносит вам свои извинения, господин мозес, и обязуется завтра же восстановить статус-кво.

- Может быть, и покойник воскреснет? - Ядовито осведомился паршивый старик. - Может быть, вы мне и это пообещаете? Я мозес, сударь! Альберт мозес! Я не привык ко всем этим покойникам, собакам, божедомам, обвалам.

Я сидел с закрытыми глазами и ждал.

- Я не привык, чтобы к моей жене врывались среди ночи, - продолжал мозес. - Я не привык проигрывать по триста крон за вечер каким-то заезжим фокусникам, выдающим себя за аристократов... Этот барл... Барл... Он же просто шулер! Мозес не садится за стол с шулерами! Мозес - это мозес, сударь!..

Он еще долго бурчал, скворчал, шумно отхлебывал, рыгал и отдувался, и я на всю жизнь усвоил себе, что мозес - это мозес, что это альберт мозес, сударь, что он не привык к тому-то, тому-то и проклятому снегу и что он привык к тому-то, тому-то и хвойным ванном, сударь... Я сидел с закрытыми глазами и, чтобы отвлечься, старался представить себе, как он ложится спать, не выпуская из рук своей кружки, как он, храпя и посвистывая, бережно держит ее на весу и время от времени отхлебывает, не просыпаясь... Потом стало тихо.

- Вот так-то, инспектор, - сказал он и поднялся. - Запомните хорошенько то, что я вам сейчас сказал, и пусть это послужит вам уроком на всю жизнь. Это многому научит вас, сударь. Спокойной ночи.

- Одну минуточку, - сказал я. - Два пустяковых вопроса. - Он в негодовании открыл было рот, но я был начеку и не дал ему говорить. - Когда примерно вы покинули зал, господин мозес?

- Примерно! - Хрюкнул он. - И таким манером вы надеетесь раскрыть преступление? Примерно!.. Может быть, вы все-таки разрешите мне сесть? - Осведомился он ядовито.

- Да, простите пожалуйста.

- Багодарю вас, инспектор, - произнес он еще более ядовито и сел. - Так вот, я с госпожою мозес, в номер которой вы столь неприличным образом ворвались нынешней ночью, не имея на то никакого права, да еще не один, да еще без стука, я уже не говорю об ордере или о чем-нибудь подобном - я, естественно, не вправе ожидать от современной полиции соблюдения таких тонкостей закона, как бережное отношение к праву каждого честного человека пребывать в своем доме, как в своей крепости, и в особенности, сударь, если дело идет о женщине, о спруге, о супруге мозеса, альберта мозеса, инспектор!

- Да-да, это было опрометчиво, - сказал я. - Приношу вам и госпоже мозес самые искренние извинения.

- Я не могу принять ваши извинения, инспектор, до тех пор, пока не уясню себе с полной отчетливостью, что за человек поселен в номере третьем, принадлежащем мне, и на каком основании он расположился в помещении, граничащем со спальней моей супруги, и почему его сторожит собака.

- Мы еще сами не уяснили себе с полной отчетливостью, кто этот человек, - сказал я, снова закрывая глаза. - Он потерпел аварию на автомобиле, он калека, без руки, сейчас спит. Как только будет выяснена его личность, мы вам немедленно доложим, господин мозес. - Я открыл глаза. - А теперь вернемся к тому моменту, когда вы с госпожой мозес покинули столовую. Когда это было точно?

Он поднес кружку к губам и грозно посмотрел на меня.

- Меня удовлетворили ваши об'яснения, - заявил он. - Выражаю надежду, что вы сдержите ваше обещание и доложите немедленно... - Он прищурился с большей язвительностью и повторил: - примерно, инспектор, в двадцать один час тридцать три минуты с секундами по местному времени! Это вас удовлетворяет? Отлично. Переходим к вашему второму и, я надеюсь, последнему вопросу.

- Мы еще не совсем покончили с первым, - возразил я. - Вы вышли из зала в двадцать один тридцать три. А дальше?

- Дальше? А дальше я вернулся в свой номер, немедленно разделся и лег спать. Я спал до тех пор, пока не поднялся этот отвратительный шум и возня в принадлежащем мне третьем номере. Только природная сдержанность и сознанаие того, что я мозес...

- Да-да, конечно, - поспешно сказал я. - Еще один последний вопрос, господин мозес.

- Последний, - сказал он, угрожающе потрясая указательным пальцем.

- Не заметили ли вы, в какое примерно время госпожа мозес покидала столовую?

Наступила жуткая пауза. Мозес, наливаясь синевой, глядел на меня вытаращенными мутными глазами.

- Кажется, вы осмеливаетесь предположить, что супруга мозеса причастна к убийству? - Сдавленным голосом произнес он. Я отчаянно замотал головой, но это не помогло. - И вы, кажется, осмеливаетесь расчитывать на то, что мозес в этой ситуации будет давать вам какие бы то ни было показания? Или вы, быть может...

Я закрыл глаза. На протяжении последующих пяти минут я услыхал массу самых чудовищных предположений относительно своих намерений и своих замыслов, направленных против чести, достоинства, имущества, а так же физической безопасности мозеса, сударь, не какого-нибудь пса, служащего очевидным рассадником блох, а мозеса, альберта мозеса, сударь, вы способны понять это или нет?.. Потом мозес вдруг остановился, подождал, пока я открою глаза, и произнес с невыразимым презрением:

- впрочем, это смешно - приписывать такой мелкой личности столь хитроумные замыслы. Смешно и недостойно мозеса. Я принимаю ваши извинения, сударь, и честь имею откланяться. Мало того... Взвесив все обстоятельства, я же понимаю, что у вас недостанет благородства оставить в покое мою жену и избавить ее от ваших нелепых вопросов. Поэтому я разрешаю вам задать эти воросы - не больше двух вопросов, сударь! - В моем присутствии. Немедленно. Следуйте за мной.

Внутренне ликуя, я последовал за ним. Он постучался в дверь госпожи мозес и, когда она откликнулась, скрипуче проворковал:

- к вам можно, дорогая? Я не один.

К дорогой было можно. Дорогая в прежней позе возлежала под торшером, теперь уже полностью одетая. Она встретила нас своей чарующей улыбкой. Старый хрыч подсеменил к ней и поцеловал ей руку - тут я почему-то вспомнил, как хозяин утверждал, будто он лупит ее плеткой.

- Это инспектор, дорогая, - проскрипел мозес, валясь в кресло. - Вы помните инспектора?

- Ну как я могла забыть нашего милого господина глебски? - Откликнулась красавица. - Садитесь, инспектор, сделайте одолжение. Чудная ночь, не правда ли? Сколько поэзии!

Я сел на стул. Мне все это надоело. Хватит, подумал я. К черту.

- Сударыня, - сказал я сухо. - Следствием установлено, что примерно в половине девятого вчера вечером вы покидали столовую. Вы, конечно, подтверждаете это?

Старик негодующе заворочался в кресле, но госпожа мозес опередила его.

- Ну, разумеется, подтверждаю, - ответила она. - С какой стати я буду это отрицать? Мне понадобилось отлучиться, и я отлучилась.

- Насколько я понимаю, - продолжал я, - вы спустились сюда, в ваш номер, а в начале десятого вновь вернулись в столовую. Это так?

- Да. Конечно. Правда, я не совсем уверена относительно времени, я не смотрела на часы... Но скорее всего это было именно так.

- Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили, сударыня, видели ли вы кого-нибудь на пути из столовой и обратно в столовую.

- Да... Кажется, - сказала госпожа мозес. Она наморщила лобик, и я весь так и напрягся. - Ну, конечно! - Воскликнула она. - Когда я уже возвращалась, я увидела в коридоре парочку...

- Где? - Быстро спросил я.

- Ну, сразу налево от лестничной площадки. Это был наш бедный олаф и это забавное существо... Я не знаю, юноша или девушка... Кто он, мозес?

- Минуточку, - сказал я. - Вы уверены, что они стояли слева от лестничной площадки?

- Совершенно уверена. Они стояли, держась за руки, и очень мило беседовали. Я, конечно, сделала вид, будто ничего не заметила...

Вот она, заминочка, брюн, подумал я. Чадо вспомнило, что их могли видеть перед номером олафа, и не успело ничего сообразить, а потому принялось врать, надеясь, что пронесет.

- Я женщина, инспектор, - продолжала госпожа мозес, - и я никогда не вмешиваюсь в дела окружающих. При других обстоятельствах вы не услышали бы от меня ни слова, но сейчас, мне кажется, я должна, я вынуждена быть вполне откровенной... Не правда ли, мозес?

Мозес в кресле пробурчал что-то неопределенное.

- И еще, - продолжала госпожа мозес. - Но это уже, наверное, не имеет особого значения... Когда я спускалась по лестнице, мне повстречался этот маленький несчастный человечек...

- Хинкус, - просипел я и откашлялся. У меня что-то застряло в горле.

- Да, финкус... Его, кажется, так зовут... Вы знаете, инспектор, ведь у него туберкулез. А ведь никогда не подумаешь, правда?

- Прошу прощения, - сказал я. - Когда вы встретили его, он поднимался по лестнице из холла?

- Даже полицейскому должно быть ясно, - раздраженно прорычал мозес. - Моя жена ясно сказала вам, что она спускалась по лестнице. Слеловательно, он поднимался ей навстречу...

- Не сердитесь, мозес, - ласково произнесла госпожа мозес. - Инспектор просто интересуется деталями... Да, инспектор, он поднимался мне навстречу и, по-видимому, именно из холла. Мы разминулись и пошли каждый своей дорогой.

- Как он был одет?

- Ужасно! Какая-то кошмарная шуба... От него даже, простите, пахло... Мокрой шерстью, псиной... Не знаю, как вы, инспектор, но я думаю: если у человека нет средств прилично одеваться, ему следует сидеть дома и изыскивать эти средства, а не выезжать в места, где бывает приличное общество.

- Я бы многим здесь посоветовал, - промычал мозес поверх кружки, - сидеть дома и не выезжать в места, где бывает приличное общество. Ну что, инспектор, вы наконец закончили?

- Нет, не совсем, - проговорил я медленно. - Еще один вопрос... Вернувшись к себе после окончания бала, вы, сударыня, наверное легли спать и крепко заснули?

- Крепко заснула?.. Да как вам сказать... Так, подремала немножко...

- И, вероятно, вас что-то разбудило? Ведь когда я позже так неловко ворвался в ваш номер, я приношу вам глубочайшие извинения, вы не спали...

- Ах, вот вы о чем... Не спала... Да, действительно не спала, но я не могу сказать, инспектор, чтобы меня что-то разбудило. Просто я чувствовала, что сегодня мне как следует не заснуть, и решила почитать немного... Впрочем, если вы хотите узнать, слышала ли я ночью какой-нибудь подозрительный шум, то я могу твердо сказать: нет, не слышала.

- Никакого шума? - Удивился я.

Она посмотрела на мозеса с какой-то, как мне показалось, растерянностью. Я не спускал с нее глаз.

- По-моему, никакого, - сказала она неуверенно. - А вы, мозес?

- Абсолютно никакого, - решительно сказал мозес. - Если не считать отвратительной возни, поднятой этими господами...

- И никто из вас не слышал даже шума обвала?

- Какого обвала? - Удивилась госпожа мозес.

- Не волнуйся, дорогая, - сказал мозес. - Ничего страшного. Неподалеку в горах случился обвал, я расскажу вам об этом после... Ну что, инспектор? Теперь уже, может быть, достаточно?

- Да, - сказал я. - Теперь достаточно. - Я встал. - Еще один, самый последний вопрос. Сегодня днем, незадолго до обеда, вы поднимались на крышу, госпожа мозес...

Она рассмеялась и перебила меня:

- нет, я не поднималась на крышу. Я поднималась из холла на второй этаж и по рассеянности, в задумчивости, прошла дальше по этой ужасной черной чердачной лестнице. Я почувствовала себя ужасно глупо, когда увидела вдруг перед собой дверь, доски... Я даже не сразу поняла, куда попала...

Мне оченьхотелось спросить ее, зачем это она поднималась на второй этаж. Я представления не имел, что ей могло понадобиться на втором этаже, хотя и можно было предположить, что речь шла об амурах с симонэ, в которые я случайно вмешался. Но тут я посмотрел на старика, и все это вылетело у меня из головы. Потому что на коленях мозеса лежала плетка - мрачный черный арапник с толстой рукояткой и с многочисленными витыми хвостами, в которых поблескивал металл. Я ужаснулся и отвел глаза.

- Благодарю вас, сударыня, - пробормотал я. - Вы оказали большую помощь следствию, сударыня.

Чувствуя себя безнадежно усталым, я дотащился до холла и присел отдохнуть рядом с хозяином. Жуткое видение арапника все еще стояло у меня перед глазами, и, помотав головой, я с трудом отгнал его. Это не мое дело. Это - семейное дело, меня это не касается... Глаза у меня резало, как от песка. Наверное, мне следовало бы поспать хотя бы часа два, но я чувствовал, что сейчас мне не заснуть. По отелю бродят двойники хинкуса. Чадо дю барнстокра врет. Да и с госпожой мозес не все ладно. Либо она спала мертвым сном, и тогда непонятно, почему она проснулась и почему она врет, что почти не спала. Либо она не спала, и тогда непонятно, почему она не слышала обвала и возни в соседней комнате. И совсем непонятно, что все-таки случилось с симонэ... Как бы поступил на моем месте згут? Он немедленно отобрал бы всех, у кого хватит силы свернуть шею двухметровому викингу, и работал бы только с ними. А я вожусь с этим слабосильным чадом, с плюгавым шизофреником хинкусом...

Я посмотрел на хозяина. Хозяин прилежно нажимал клавиши арифмометра и что-то записывал в счетоводную книгу.

- Послушайте, алек, - сказал я. - Может в вашем отеле укрыться, оставаясь незамеченным, двойник хинкуса?

Хозяин поднял голову и посмотрел на меня.

- Именно двойник хинкуса? - Деловито спросил он.

- Да. Именно двойник хинкуса, алек. В вашем отеле живет двойник хинкуса. Он не платит за постой, алек. Он, должно быть, ворует продукты, подумайте об этом, алек!

Хозяин подумал.

- Не знаю, - сказал он. - Ничего такого я не заметил. Я чувствую только одно, петер. Вы заблуждаетесь. Вы исследуете алиби, вы собираете улики, вы ищете мотивы. А мне кажется, что в этом деле обычные понятия вашего искусства теряют свой смысл, как понятие времени при сверхсветовых скоростях...

- Это ваше ощущение? - Горько спросил я.

- Что вы имеете ввиду?

- Да всю эту вашу философию насчет алиби при сверхсветовых скоростях. У меня голова пухнет, а вы черт знает, что городите. Принесите уж лучше кофе.

Хозяин встал.

- Вы все еще не созрели, петер, - сказал он. - А я жду, когда вы наконец созреете.

- Зачем вам это надо? Я уже перезрел, я скоро упаду.

- Не упадете! - Успокоил меня хозяин. - И вы еще далеко не созрели. А я хочу дождаться момента, когда мои слова покажутся вам единственным ключом к пониманию всего этого дела.

- Господи, - пробормотал я. - Могу себе представить, что это за слова!

Хозяин снисходительно улыбнулся и направился к кухне. На пороге он остановился и предложил:

- а хотите, я расскажу вам, что именно почудилось нашему сумасшедшему физику?

- Ну, попробуйте, - сказал я.

- Наш сумасшедший физик залез в постель к госпоже мозес, а обнаружил там вместо живой женщины бездыханный манекен. Куклу, петер, холодную куклу.

Глава 11

он стоял на пороге и, ухмыляясь, глядел на меня.

- Ну-ка, подите сюда, - сказал я. - Рассказывайте.

- А кофе?

- Черт с ним, с кофе! Я же вижу, что вы что-то знаете. Не морочьте мне голову, выкладывайте все, как есть.

Он вернулся к столику, но садиться не стал.

- Я не знаю, как все есть, - сказал он. - Я могу только кое-что предполагать.

- Откуда вы знаете, что обнаружил симонэ?

- Ага, значит, я угадал... - Он сел и удобно пазвалился. - Согласитесь, это вышло у меня довольно эффектно...

- Слушайте, алек, - сказал я. - Я не стану скрывать: вы мне нравитесь.

- Вы мне тоже, - сказал он.

- Заткнитесь. Вы мне нравитесь. Но это еще ничего не значит. Я не подозреваю вас, алек. У меня к сожалению, нет никаких оснований вас подозревать... А мне надо, мне уже пора кого-то подозревать... Так вот, если вы будете морочить мне голову, то я начну вас подозревать. У вас будут большие неприятности, алек. Я очень неопытен в такого рода делах, и потому у вас могут быть очень неприятности... Вы представить себе не можете, сколько неприятностей может причинить доброму гражданину неопытный полицейский.

- Ну, раз так, - сказал он, - тогда конечно. Тогда я сейчас принесу вам кофе и расскажу о некоторых своих ощущениях.

Пока он ходил за кофе, я лежал в кресле с закрытыми глазами и думал, можно ли мне временно наплевать на все это и поспать три часа. Потом запахло кофе и хозяин сказал: "прошу". Я взял чашку, отхлебнул и покосился на него. Он уже сидел в своем кресле и тоже держал в руке дымящуюся чашку - широкий, кряжистый. Того и гляди, заговорит глухим голосом.

- Выкладывайте, - сказал я.

- Значит, так, - сказал он. - Как я понимаю, мне надлежит сейчас ответить на вопрос: откуда я знаю, что видел господин симонэ в спальне госпожи мозес... - Он отпил кофе и с наслаждением подвигал губами. - Значит, так. Начнем с теории. Колдуны и знахари некоторых малоисследованных племен центральной африки издревле владеют искусством возвращать видимость жизни своим умершим соплеменикам...

Я застонал, и хозяин повысил голос.

- Такое явление реального мира - мертвый человек, имеющий внешность живого и совершающий на первый взгляд вполне осмысленные и самостоятельные действия, - носит название "зомби". Можно сказать, что зомби - это треье состояние живого организма. А если использовать терминологию современной науки, то зомби функционально представляет собой очень точный биологический механизм, выполняющий...

- Слушайте, алек, - утомленно сказал я. - Я смотрю в телевизор и время от времени хожу в кино. Все эти чудовища франкенштейна, серые девы, джоны кровавые пузыри, дракулы...

- Все это порождения невежественного воображения, - с достоинством сказал хозяин. - А дракула - это вообще...

- Мне все это неинтересно, - сказал я. - Понимаю: вы репетируете свою речь перед газетчиками. Но меня-то все это не касается. Вы обещали мне рассказать что-то интересное насчет госпожи мозес и симонэ. Вот и рассказывайте. Вы что, тоже залезали к ней в постель? И тоже потерпели, мягко выражаясь, разочарование?

Некоторое время он сморел на меня грустными глазами.

- Да, - сказал он наконец с сожалением. - Так я и думал. Вы еще не созрели... Ну хорошо. - Он вздохнул. - Пусть будут одни факты без теории. Шесть дней тому назад, когда мой отель осчастливили своим посещением господин и госпожа мозес, со мною имело место следующее происшествие. Произведя все необходимые отметки в паспортах указанных господ, я отправился в номер господина мозеса с целью вернуть ему эти паспорта. Я постучался. Я был несколько рассеян и потому, не дожидаясь разрешения, отворил дверь. Я был немедленно наказан за нарушение элементарных норм приличия. Я увидел в кресле посередине комнаты то, что при желании можно было бы назвать госпожой мозес. Но это не была госпожа мозес. Это была большая, в натуральную величину кукла, красивая кукла, очень похожая на госпожу мозес и одетая в точности, как она. А затем я был грубо схвачен за плечо и выдворен в коридор. Это грубое, но вполне оправданное действие произвел надо мною господин мозес, который в это время, по-видимому, осматривал апартаменты своей супруги и набросился на меня сзади...

- Кукла, - сказал я задумчиво.

- Зомби, - мягко поправил меня хозяин.

- Кукла... - Повторил я, не обращая на него внимания. - Какой у него багаж?

- Несколько обычных чемоданов, - сказал хозяин. - И гигантский, окованный железом, старинный дорожный сундук. Он привез с собой четырех носильщиков, и бедняги измучились, затаскивая этот сундук в дом. Разворотили мне весь косяк.

- Ну, что ж, - сказал я, подумав. - В конце концов это его личное дело. Я слыхал о миллионере, который повсюду таскал за собой коллекцию ночных горшков... Если человеку нравится иметь манекен своей супруги в натуральную величину... Между прочим, вполне возможно, что он заметил поползновения нашего симонэ и подсунул ему вместо жены эту самую куклу. Черт побери, может быть, он возит с собой эту куклу именно для таких вот случаев! - Я представил себя на месте симонэ и содрогнулся. - Ей-богу, славная шутка, - сказал я.

- Ну, вот вы все и об'яснили, - сказал хозяин.

Тон его мне не понравился. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Ое все еще был мне симпатичен. Но, черт его подери, зачем ему это нужно - крутить мне голову, забивать мне мозги всей этой африканской чепухой? Я же все-таки не репортер и рекламе этого заведения способствовать не намерен... Нет, хватит с меня. Больше я с господином алеком сневаром на эти темы не разговариваю. Если у него и есть цель сбить меня с толку, это ему не удастся.

- Вот что, - сказал я. - Вы мне мешаете, алек. Сидите здесь, а я пойду в каминную. Я должен хорошенько подумать.

- Уже без четверти пять, - напомнил хозяин.

- Ну и что? Спать сегодня все равно не придется. Имейте в виду, алек, у меня вовсе нет впечатления, будто события закончились. Поэтому оставайтесь здесь, в холле, и будьте наготове.

- Ну, что ж, надо так надо, - сказал хозяин.

Я опять прошел в каминную ( лель опять поворчал на меня ), взял кочергу и принялся мешать тлеющие угли. Итак, происшествие с симонэ более или менее об'яснилось, и его можно выкинуть из головы. Или наоборот, нельзя выкидывать ни в коем случае, потому что, если в одиннадцать часов вечера в номере госпожи мозес была кукла, то где же была сама госпожа мозес? Шутка, конечно, на славу... Но есть в ней что-то чрезмерно громоздкое... Шутка ли? Может быть, попытка устроить алиби?.. Да нет, какое, к черту, алиби - ночь, темно, установить это алиби можно только на ощупь, а на ощупь получается не алиби, а шутка... Собственно, что меня здесь смущает? Только одно: комната симонэ находится рядом с комнатой олафа. Можно предположить, например, следующее: мозесам нужно было, чтобы комната симонэ, начиная с одиннадцати часов и в течение некоторого времени, была пуста. Вот что меня смущает. Но чтобы отвлечь господина симонэ, совсем не нужна кукла, достаточно было бы самой госпожи мозес. Это был бы самый естественный и самый надежный способ. И раз прибегают к такому неестественному и ненадежному способу, как кукла, значит, надо было, чтобы госпожа мозес находилась где-то в другом месте. Госпожа мозес... Хрупкая, изнеженная, до кретинизма светская госпожа мозес... Нет, все это никуда меня не ведет. Окончательно из головы выбрасывать эту славную шутку не стоит, но и пользы от этой истории пока не видно...

То есть на редкость мерзкая ситуация: все нити никуда не ведут. Во-первых: абсолютно непонятно, как произошло преступление. Самое главное непонятно. Бог с ним, с убийцей! Об'ясните мне, как он убил! Как? Окно открыто, но никаких следов на подоконнике, никаких следов на снегу, на карнизе. Ни снизу, ни справа, ни слева к окну подобраться было нельзя. Остается одно - сверху. С крыши на веревке. Но тогда были бы следы на краю крыши. Можно, конечно, сходить и посмотреть снова, но я точно помню: снег разрыт только рядом с шезлонгом хинкуса. Теперь уже ничего больше не остается кроме карлсона с пропеллером в заднице. Влетел, свернул соотечественнику шею и вылетел... Так что в запасе у меня только два паршивеньких предположеньица. Первое - это всякие потайные люки, замаскированные дверцы и двойные стены. А второе - какой-то технический гений изобрел новое техническое средство, позволяющее поворачивать ключ снаружи, не оставляя на нем никаких следов...

Оба предположения указывают прямо на владельца дома и механика-изобретателя. Так. Ну-с, а как выглядит у нас алиби этого человека? До половины десятого он безвылазно сидит за карточным столом. Начиная примерно с без пяти десять и до момента обнаружения трупа он фактически либо у меня на глазах, либо где-то в пределах слышимости. У него остается на убийство примерно двадцать - двадцать пять минут, когда его не видит никто, либо видит только кайса, которой он, по его словам, задает трепку. Таким образом, теоретически он может быть убийцей, если знает потайной ход или владеет средством поворачивать ключ снаружи, не оставляя следов. Непонятны мотивы ( не для рекламы же! ), Психологически совершенно неоправдано все его поведение, но, повторяю, теоретически он мог убить. Запомним это и пойдем дальше.

Дю барнстокр. Алиби не имеет. Но он хилый старик, у него просто не хватит сил свернуть человеку шею. Симонэ. Алиби не имеет. Шею свернуть мог бы - парень крепкий, к тому же слегка не в себе. Непонятно, как попал в комнату к олафу. А если попал, то непонятно, как оттуда ушел. Теоретически, конечно, мог случайно обнаружить пресловутую потайную дверь. Непонятны мотивы, непонятно все поведение после убийства. Ничего не понятно. Хинкус... Двойник хинкуса... Хорошо бы выпить еще кофе. Хорошо бы плюнуть на все и завалиться спать...

Брюн. Да, это единственная ниточка, которая пока не оборвалась. Этот ребенок не солгал. Ребенок видел госпожу мозес, но сказал, что не видел. Ребенок любезничал с олафом у дверей его номера, но сказал, что дал ему пощечину у дверей столовой... И тут я вдруг вспомнил. Я сидел вот здесь, в этом кресле. Пол дрогнул, послышался гул обвала. Я посмотрел на часы, было две минуты одиннадцатого, и тут наверху громко хлопнула дверь. Именно наверху. Кто-то с силой захлопнул дверь. Кто? Симонэ в это время брился. Дю барнстокр спал и, возможно, проснулся именно от этого стука. Хинкус лежал связанный, под столом. Хозяин и кайса были на кухне. Мозесы были у себя. Значит, дверью могли хлопнуть либо олаф, либо брюн, либо убийца. Например, двойник хинкуса... Я бросил кочергу и побежал наверх.

Номер чада был пуст, и я постучался к дю барнстокру. Чадо, подперев кулаками шею, уныло сидело за столом. Дю барнстокр, запутавшись в шотландский плед, клевал носом в кресле у окна. Оба они так и вскинулись, когда я вошел.

- Снимите очки! - Резко сказал я чаду, и чадо немедленно повиновалось.

Да, это была девушка. И прехорошенькая, хотя глаза ее опухли и покраснели от слез. Я сел напротив и сказал:

- вот что, брюн. В девять часов десять минут госпожа мозес видела вас с олафом у дверей его номера. Вы сказали мне неправду. Вы расстались с олафом не у дверей столовой. Где вы с ним расстались? Где, когда и при каких обстоятельствах?

Некоторое время она смотрела на меня, губы ее дрожали, покрасневшие глаза снова наполнились слезами. Потом она закрыла лицо ладонями.

- Мы были у него в номере, - заявила она.

Дю барнстокр жалобно застонал.

- Нечего стонать, дядя! - Сказала брюн, немедленно рассвирепев. - Ничего непоправимого не произошло. Мы целовались, и было довольно весело, только холодно, потому что у него все время было открыто окно. У него было что-то вроде ожерелья, какие-то бусы, и он все хотел надеть мне их на шею, но тут раздался грохот и я сказала: "слушайте - лавина!" И он вдруг отпустил меня и схватился за голову, как будто что-то вспомнил... Знаете, как люди хватаются за голову, когда что-то вспоминают, что-то важное... Это длилось буквально несколько секунд. Он бросился к окну, но сейчас же вернулся, схватил меня за плечи и буквально выкинул в коридор. Я едва не упала, а он сразу же с силой захлопнул за мной дверь. При этом он ничего не говорил, только выругался шепотом, и еще я помню, как он повернул ключ в замке. Больше я его не видела, я дико разозлилась и сразу пошла к себе...

- Так, - сказал я. - Он схватился за голову, словно что-то вспомнил, и кинулся к окну... Может быть, его кто-нибудь позвал?

Брюн затрясла головой.

- Нет, я ничего не слышала, только шум обвала.

- И ушли вы сразу же? Не задержались у дверей ни на секунду?

- Сразу же. Я дико разозлилась.

- Как же развивались действия после того, как вы с ним вышли из столовой? Повторите снова.

- Он сказал, что хочет мне что-то показать, - заговорила она, нагнув голову. - Мы вышли в коридор, и он потянул меня к себе в номер. Я, конечно, сопротивлялась... Ну, в общем, мы дурачились. Потом, когда мы уже стояли у его дверей...

- Стоп. Вы говорили, что видели хинкуса.

- Да, видели. Сразу, как только мы вышли в коридор. Он как раз в этот момент сворачивал из коридора на лестницу.

- Так. Продолжайте.

- Когда мы уже стояли у дверей олафа, появилась эта мозесиха. Она, конечно, сделала вид, что нас не заметила, но мне стало неловко. Противно, когда шляются вокруг и пялят на тебя глаза. Н-ну... И мы зашли в номер к олафу.

- Понятно. - Я покосился на дю барнстокра. Старик сидел, возведя очи горе. Так ему и надо. Вечно эти дядюшки воображают, будто у них под крылышком произрастают ангелочки. А эти ангелочки тем временем векселя подделывают. - Ну, ладно. Вы что-нибудь пили у олафа?

- Я?

- Меня интересует, пил ли что-нибудь олаф?

- Нет. Ни он, ни я - мы не пили.

- Есть предположение, что олафа перед убийством отравили медленно действующим ядом. Вы не заметили ничего такого, что подтверждало бы это предположение?

- А что такого я могла заметить?

- Обычно заметно, когда человек плохо себя чувствует, - пояснил я. - Особенно это заметно, если он на ваших глазах чувствует себя все хуже и хуже.

- Ничего такого не было, - решительно сказала брюн. - Он чувствовал себя прекрасно.

- А из того, что он говорил, вы не помните ничего странного?

- Я вообще ничего не помню, - ответила брюн тихо. - Это был обычный треп. Шуточки, остроты... Про мотоциклы мы с ним говорили, про лыжи. По-моему, он был хороший механик. Во всех двигателях разбирался...

- Когда случился обвал вы сидели или стояли?

- Стояли. У самых дверей.

- А вы уверены, что он кинулся от вас прямо к окну?

- Н-ну как вам сказать?.. Он схватился за голову, повернулся ко мне спиной, сделал шаг или два к окну... Ну, я не знаю, как вам еще сказать, может быть и не к окну, конечно, но я просто ничего в комнате не видела, кроме окна...

- Олаф передвигал какую-нибудь мебель?

- Мебель?.. А, да, было. Это он заявил, что не выпустит меня, и придвинул кресло... Ну, потом, конечно, отодвинул.

Я встал.

- На сегодня все, - сказал я. - Ложитесь спать. Больше я вас сегодня не буду беспокоить.

Дю барнстокр тоже поднялся и двинулся ко мне с протянутыми руками.

- Дорогой инспектор! Вы, конечно, понимаете, что я понятия не имел...

- Да, дю барнстокр, - сказал я. - Дети растут, дю барнстокр. Все дети, даже дети покойников. Впредь никогда не позволяйте ей носить черные очки, дю барнстокр. Глаза - это зеркало души.

Я оставил их поразмыслить над этими сокровищами полицейской мудрости, а сам спустился в холл.

- Вы реабилитированы, алек, - об'явил я хозяину.

- Разве я был осужден? - Удивился он, поднимая глаза от арифмометра.

- Я хочу сказать, что снимаю с вас все подозрения. Теперь у вас стопроцентное алиби, но не воображайте, что это дает вам право опять забивать мне голову зомбизмом-момбизмом... Не перебивайте меня. Сейчас вы останетесь здесь и будете сидеть, пока я не разрешу вам встать. Имейте в виду, что с этим одноруким парнем первым должен говорить я.

- А если он проснется раньше вас?

- Я не собираюсь спать, - сказал я. - Я хочу обыскать дом. Если этот бедняга проснется и позовет кого-нибудь, даже маму, немедленно пошлите за мной.

- Слушаюсь, - сказал хозяин. - Один вопрос. Распорядок дня в отеле остается прежним?

Я подумал.

- Да, пожалуй. В девять часов завтрак, а там видно будет... Теперь вот что, алек. Предположим, вам понадобилось спрятаться в этом доме. Надолго, на несколько суток. Где бы вы спрятались?

- Гм... - Сказал хозяин с сомнением. - Вы все-таки думаете, что в доме есть посторонний человек?

- Где бы вы спрятались? - Повторил я.

Хозяин покачал головой.

- Обманывают вас, - сказал он. - Честное слово обманывают. Здесь негде спрятаться. Двенадцать номеров, из них только два пустуют, но кайса убирает их каждый день, она бы заметила... Подвал - он у меня закрыт снаружи на висячий замок... Чердака нет, между крышей и потолком едва руку просунешь... Служебные помещения тоже все закрываются снаружи, и, кроме того, мы там целый день крутимся - то я, то кайса. Вот, собственно и все... Может быть, стоит заглянуть в генераторную - туда я не часто наведываюсь.

- Давайте ключи, - сказал я.

Я посмотрел и поискал. Я облазил подвал, заглянул в душевую, обследовал гараж, котельную, генераторную, залез даже в подземный склад солярки - я нигде ничего не обнаружил. Естественно, я и не ожидал ничего обнаружить, это было бы слишком просто, но проклятая чиновничья добросовестность не позволяла мне оставлять в тылу белые пятна. Двадцать лет беспорочной службы - это двадцать лет беспорочной службы: в глазах начальства, да и в глазах подчиненных тоже, всегда лучше выглядеть добросовестным болваном, чем блестящим, хватающим вершки талантом. И я шарил, ползал, пачкался, дышал пылью и дрянью, жалел себя и ругал дурацкую судьбу.

Когда я, злой и грязный, выбрался из подземного склада, уже рассвело. Луна побледнела и склонилась к западу. Серые громады скал подернулись сиреневой дымкой. И какой же свежий, сладкий, морозный воздух наполнял долину! Пропади оно все пропадом!..

Я уже подходил к дому, когда дверь распахнулась и на крыльцо вышел хозяин:

- ага, - произнес он, увидев меня. - А я как раз за вами. Этот бедняга проснулся и зовет маму.

- Иду, - сказал я, отряхивая пиджак.

- Собственно, он зовет не маму, - сказал хозяин, - он зовет олафа андварафорса.

Глава 12

увидев меня, незнакомец живо наклонился вперед и спросил:

- вы олаф андварафорс?

Такого вопроса я не ожидал. Совсем не ожидал. Я поискал глазами стул, подвинул стул к кровати, неторопливо уселся и только тогда посмотрел на незнакомца. Был большой соблазн ответить утвердительно и посмотреть, что из этого выйдет. Но я не контрразведчик и не сыщик. Я честный полицейский чиновник. Поэтому я ответил:

- нет. Я не олаф андварафорс. Я инспектор полиции, и зовут меня петер глебски.

- Да? - Сказал он удивленно, но без всякого беспокойства. - Но где же олаф андварафорс?

По-видимому, он вполне оправился после вчерашнего. Тощее лицо его порозовело, кончик длинного носа, такой белый вчера, теперь был красен. Он сидел на кровати, закрывшись до пояса одеялом, ночная рубашка алека была ему явно велика, ворот висел хомутом и обнажал острые ключицы и бледную безволосую кожу на груди. И на лице его не было растительности - только несколько волосков на месте бровей да редкие белесые ресницы. Он сидел, наклонившись вперед, и рассеянно наматывал на левую руку пустой рукав правой.

- Прошу прощения, - сказал я, - но предварительно я должен задать вам несколько вопросов.

На эти мои слова незнакомец не ответил ничего. Лицо его приняло странное выражение - до того странное, что я не сразу понял в чем дело. А дело было в том, что одним глазом он уставился на меня, а другой глаз закатил под лоб, так что на виду остался только один белок. Некоторое время мы молчали.

- Так вот, - сказал я, - прежде всего хотелось бы узнать, кто вы такой и как вас зовут.

- Луаврик, - сказал он быстро.

- Луаврик... А имя?

- Господин луаврик луаврик.

- ...?

Он опять промолчал. Я боролся с неловкостью, которую всегда испытываешь, разговаривая с сильно косоглазыми людьми.

- Приблизительно да, - сказал он наконец.

- В каком смысле приблизительно?

- Луарвик луарвик.

- Хорошо. Допустим. Кто вы такой?

- Луарвик, - сказал он. - Я луарвик. - Он помолчал. - Луарвик луарвик. Луарвик л. Луарвик.

Он выглядел достаточно здоровым и совершенно серьезным, и это удивляло больше всего. Впрочем, я не врач.

- Я хотел бы узнать, чем вы занимаетесь.

- Я механик, - сказал он. - Механик-водитель.

- Водитель чего? - Спросил я.

Тут он уставился на меня обоими глазами. Он явно не понимал вопроса.

- Хорошо, оставим это, - поспешно сказал я. - Вы иностранец?

- Очень, - сказал он. - В большой степени.

- Вероятно, швед?

- Вероятно. В большой степени швед.

"Что он, издевается надо мной? - Подумал я. - Не похоже. Скорее, у него вид человека, припертого к стене."

- Зачем вы сюда приехали? - Спросил я.

- Здесь есть олаф андварафорс.

- Вы ехали к олафу андварафорсу?

- Да.

- Попали под обвал?

- Да.

- Ехали на автомобиле?

Он подумал.

- Машина, - сказал он.

- Зачем вам нужен олаф андварафорс?

- Я имею с ним дело.

- Какое именно?

- Я имею с ним дело, - повторил он. - С ним.

Дверь за моей спиной скрипнула. Я обернулся. На пороге, держа кружку на отлете, стоял мозес.

- Сюда нельзя, - сказал я резко.

Мозес из-под нависших бровей разглядывал незнакомца. На меня он не обратил никакого внимания. Я вскочил и пошел на него грудью.

- Прошу вас немедленно выйти, господин мозес!

- Не орите на меня, - неожиданно миролюбиво предложил мозес. - Могу же я полюбопытствовать, кого вы поселили в моем помещении?

- Не сейчас, позже... - Я стал постепенно, но настойчиво закрывать дверь.

- Извольте, извольте... - Бурчал мозес, вытесняемый в коридор. - Я, конечно, мог бы протестовать...

Я закрыл дверь и снова повернулся к луарвику л. Луарвику.

- Это был олаф андварафорс? - Спросил луарвик.

- Нет, - сказал я. - Олаф андварафорс убит сегодня ночью.

- Убит, - повторил луарвик. В голосе его не было никаких эмоций. Ни удивления, ни страха, ни горя. Как-будто я сообщил ему, что олаф на минуточку вышел и сейчас вернется. - Мертвый? Олаф андварафорс?

- Да.

- Нет, - сказал луарвик. - Вы не точно знаете.

- Я знаю совершенно точно. Я видел его мертвым. Сам.

- Я хочу посмотреть.

- Зачем это вам? Я понял так, что вы не знаете его в лицо.

- Я имею с ним дело, - сказал луарвик.

- Но я же говорю вам: он убит. Умер. Его убили.

- Хорошо. Я хочу посмотреть.

Меня вдруг осенило. Я вспомнил про чемодан.

- Он должен был вам что-нибудь передать?

- Нет, - ответил он равнодушно. - Мы должны говорить. Я с ним.

- О чем?

- Я с ним. С ним.

- Слушайте, господин луарвик, - сказал я. - Олаф андварафорс мертв. Его убили. Я расследую убийство. Ищу убийцу, понимаете? Мне нужно знать как можно больше об олафе андварафорсе. Прошу вас быть откровенным. Рано или поздно, вам все равно придется рассказать все. Лучше рано, чем поздно.

Он вдруг заполз под одеяло до самого носа. Глаза у него снова глядели в разные стороны.

- Я ничего не могу сказать вам, - невнятно проговорил он сквозь одеяло.

- Почему?

- Я могу сказать только олафу андварафорсу.

- Откуда вы ехали?

Он молчал.

- Где вы живете?

Молчание. Тихое посапывание. Один глаз смотрит на меня, другой - в потолок.

- Вы выполняете чье-нибудь поручение?

- Да.

- Чье именно?

- Зачем вы хотите это знать? - Спросил он. - Я имею дело не с вами. Вы имеете дело не с нами.

- Прошу вас понять, - сказал я проникновенно. - Если мы узнаем хоть что-нибудь об олафе, мы узнаем, кто был убийца. Ну, хорошо. Вы, по-видимому, не знаете олафа. Но те, кто вас к нему послал, они могут что-то знать.

- Они не знают олафа тоже, - сказал он.

- То есть как?

- Они не знают олафа. Зачем?

Я обтер обросшие щетиной щеки.

- У вас концы с концами не сходятся, - сказал я угрюмо. - Люди, которые не знают олафа, посылают вас, который тоже не знает олафа, с каким-то поручением к олафу. Как это может быть?

- Это может быть. Это так.

- Кто эти люди?

Молчание.

- Где они находятся?

Молчание.

- Господин луарвик, у вас могут быть большие неприятности!

- Зачем? - Спросил он.

- При расследовании убийства каждый добрый гражданин обязан давать полиции требуемые показания, - сказал я строго. - Отказ может быть рассмотрен, как соучастие.

- Я хочу надеть одежду, - сказал вдруг луарвик. - Я не хочу лежать. Я хочу видеть олафа андварафорса.

- С какой целью? - Спросил я.

- Я хочу его видеть.

- Но вы же не знаете его в лицо.

- Я не хочу его лицо, - сказал луарвик.

- А что же вам нужно?

Луарвик вылез из-под одеяла и снова сел.

- Я хочу видеть олафа андварафорса! - Сказал он очень громко. Правый глаз его дергался и вращался. - Зачем вопросы? Зачем вопросы? Очень много вопросов. Почему я не вижу олафа андварафорса?

Я тоже потерял терпение.

- Вы хотите опознать труп? Так я вас понимаю?

- Опознать... Узнать?

- Да! Узнать!

- Хочу. Хочу видеть.

- Как вы можете его узнать, - сказал я, - если вы не знаете его в лицо?

- Какое лицо? - Заорал луарвик. - Зачем лицо? Я хочу видеть, что это не есть олаф андварафорс, что это есть другой!

- Почему вы думаете, что это другой? - Быстро спросил я.

- Почему вы думаете, что это олаф андварафорс? - Возразил он.

Мы уставились друг на друга. Я был вынужден признать, что этот странный человек в известном смысле прав. Я не мог бы присягнуть, что викинг со свернутой шеей наверху - это тот самый олаф андварафорс, которого ищет луарвик л. Луарвик. Это мог быть не тот олаф андварафорс. С другой стороны, я не понимал, какой толк показывать труп человеку, который не знает олафа в лицо. В лицо... А действительно, почему обязательно в лицо? Может быть, он должен был узнать его по одежде, или по какому-нибудь перстню... Или, скажем, по татуировке...

В дверь постучали, и голос кайсы пропищал: "одеваться, пожалуйста..." Я открыл дверь и принял у кайсы высушенный и выглаженный костюм незнакомца.

- Одевайтесь, - сказал я, положив костюм на постель.

Потом я встал к окну и принялся смотреть на зубчатую скалу погибшего альпиниста, уже озаренную розовым светом восходящего солнца, на бледное пятно луны, на чистую темную синеву неба. За спиной у меня раздавалось шипение, шуршание, невнятное бормотание, почему-то двигали стулом - по-видимому, это нелегкое дело: одеваться при помощи одной руки и при таком косоглазии вдобавок. Дважды меня так и подмывало повернуться и предложить помощь, но я сдержался. Потом луарвик сказал: "я надел." Я обернулся. Я удивился. Я очень удивился, но тут же вспомнил, что этот человек пережил ночью, и перестал удивляться. Я подошел к нему, поправил и застегнул воротничок, перестегнул пуговицы на пиджаке и пододвинул ему ногой шлепанцы хозяина. Пока я все это делал, он покорно стоял, отставив единственную руку. Пустой правый рукав я засунул ему в карман. Он посмотрел на шлепанцы и сказал с сомнением:

- это не мое. У меня не так.

- Ваши ботинки еще не высохли, - сказал я. - Обувайте это, и пошли.

Можно было подумать, что он никогда в жизни не имел дела со шлепанцами. Дважды он пытался загнать в шлепанцы ноги и дважды промахнулся, каждый раз теряя при этом равновесие. У него вообще было неважно с равновесием - видно, ему здорово досталось, и он еще далеко не пришел в себя. Я его хорошо понимал: со мной тоже бывало такое...

Рука об руку мы вышли в холл и двинулись на второй этаж. Хозяин, по-прежнему сидевший на своем посту, проводил нас задумчивым взглядом. Луарвик же на хозяина внимания не обратил совсем. Все свое внимание он сосредоточил на ступеньках лестницы. Я на всякий случай придерживал его за локоть.

Перед дверью номера олафа мы остановились. Я внимательно осмотрел свои наклейки - все было в порядке. Тогда я достал ключ и распахнул дверь. Резкий неприятный запах ударил мне в нос - очень странный запах, похожий на запах дезинфекции. Я задержался на пороге, мне стало не по себе. Впрочем, в комнате все оставалось без изменений. Только лицо мертвеца показалось мне еще более темным, чем накануне, возможно, из-за освещения и пятна кровоподтеков были теперь почти не видны. Луарвик довольно чувствительно ткнул меня в поясницу. Я шагнул в прихожую и посторонился, пропуская его посмотреть.

Можно было подумать, что он не механик-водитель, а служитель морга. С совершенно равнодушным лицом он остановился перед трупом и низко наклонился, закинув единственную руку за спину. Ни брезгливости, ни страха, ни благоговения - деловитый осмотр. И тем более странными показались мне его слова.

- Я удивлен, - произнес он совершенно бесцветным голосом. - Это есть олаф андварафорс на самом деле. Я не понимаю.

- Как вы его узнали? - Сейчас же спросил я.

Он, не выпрямляясь, повернул голову и посмотрел на меня. Он стоял, нагнувшись, расставив ноги, глядя на меня снизу вверх и молчал. Это продолжалось так долго, что у меня заныла шея.

Как это он может оставаться в такой нелепой позе? В поясницу ему вступило, что ли?.. Наконец он произнес:

- вспомнил. Видел раньше. Не знал, что олаф андварафорс.

- А где вы его видели раньше? - Спросил я.

- Там. - Он, не разгибаясь, махнул рукой куда-то за окно. - Это не есть главное.

Вдруг он разогнулся и заковылял по комнате, смешно вертя головой. Я весь подобрался, не спуская с него глаз. Он явно искал что-то, и я уже догадывался, что именно.

- Олаф андварафорс умер не здесь? - Спросил он, останавливаясь передо мною.

- Почему вы так думаете? - Спросил я.

- Я не думаю. Я сделал вопрос.

- Вы что-нибудь ищете?

- Олаф андварафорс имел предмет, - сказал он. - Где?

- Вы ищете чемодан? - Спросил я. - Вы за ним приехали?

- Где он? - Повторил луарвик.

- Чемодан у меня, - сказал я.

- Это хорошо, - похвалил он. - Я хочу его иметь здесь. Принесите.

Я пропустил мимо ушей его тон и сказал:

- я мог бы отдать вам чемодан, но сначала вы должны ответить на мои вопросы.

- Зачем? - С огромным удивлением спросил он. - Зачем снова вопросы?

- А затем, - терпеливо ответил я, - что вы получите чемодан только в том случае, если из ваших ответов станет ясно, что вы имеете на него право.

- Не понимаю, - сказал он.

- Я не знаю, - сказал я, - ваш это чемодан или нет. Если он ваш, если олаф привез его для вас, докажите это. Тогда я его вам отдам.

Глаза у него раз'ехались и снова с'ехались на переносице.

- Не надо, - сказал он. - Не хочу. Устал. Пойдем.

Несколько озадаченный, я вышел вслед за ним из номера. Воздух в коридоре показался мне на удивление свежим и чистым. Откуда в номере эта аптечная вонь? Может быть, там и раньше было что-то разлито, только при открытом окне не чувствовалось? Я запер дверь. Пока я ходил к себе за клеем и бумагой и занимался опечатыванием, луарвик оствался на месте, погруженный, казалось, в глубокую задумчивость.

- Ну что? - Спросил я. - Вы будете отвечать на вопросы?

- Нет, - решительно ответил он. - Не хочу вопросов. Хочу лежать. Где можно лежать?

- Ступайте в свою комнату, - вяло сказал я. Мною овладела апатия. Вдруг зверски разболелась голова. Потянуло лечь, расслабиться, закрыть глаза. Все это нелепое, ни на что не похожее, уродливо-бессмысленное дело словно бы воплотилось в нелепом, ни на кого не похожем, уродливо-бессмысленном луарвике л. Луарвике.

Мы спустились в холл и он проковылял к себе в комнату, а я сел в кресло, вытянулся, и, наконец, закрыл глаза. Где-то шумело море, играла громкая неразборчивая музыка, приплывали и уплывали какие-то туманные пятна. Во рту было такое ощущение, как будто я много часов подряд жевал сырую вату. Потом кто-то обнюхал мне ухо мокрым носом и тяжелая голова леля дружески прижалась к моему колену.

Глава 13

наверное, мне все-таки удалось вздремнуть минут пятнадцать, а больше дремать мне не дал лель. Он облизывал мне уши и щеки, теребил штанину, толкался и, наконец, легонько укусил за руку. Тогда я не выдержал и подскочил, готовый разорвать его на куски, бессвязные проклятья и жалобы теснились в моей глотке, но взгляд мой упал на столик, и я замер. На блестящей лакированной поверхности столика рядом с бумагами и счетами хозяина лежал огромный черный пистолет.

Это был парабеллум с удлиненной рукоятью. Он лежал в лужице воды, и комочки нерастаявшего снега еще облепляли его, и пока я смотрел, разинув рот, один комочек сорвался со спускового крючка и упал на поверхность стола. Тогда я оглядел холл. В холле было пусто, только лель стоял рядом со столиком и, наклонив голову набок, серьезно-вопросительно смотрел на меня. Из кухни доносился звон кастрюль, слышался негромкий басок хозяина и тянуло запахом кофе.

- Это ты принес? - Спросил я леля шепотом.

Он наклонил голову на другой бок и все продолжал смотреть на меня. Лапы у него были в снегу, с лохматого брюха капало. Я осторожно взял пистолет.

Вот это было настоящее гангстерское оружие. Дальность прицельного боя - двести метров, приспособление для установки оптического прицела, рамка для приставного приклада, рычажок перевода на автоматическую стрельбу и прочие удобства... Ствол был забит снегом. Пистолет был холодный, тяжелый, рубчатая рукоять ладно лежала в ладони. Почему-то я вспомнил, что не обыскал хинкуса. Багаж его обыскал, шубу обыскал, а самого его забыл. Должно быть, потому, что он представлялся мне жертвой.

Я извлек из рукояти обойму - обойма была полная. Я оттянул затвор, и на стол выскочил патрон. Я взял его, чтобы вставить в обойму, и вдруг обратил внимание на странный цвет пули. Она была не желтая и не тусло серая, как обычно. Она сверкала, как никелированная, только это был не никель, а скорее серебро. Никогда в жизни не видел таких пуль. Я стал торопливо один за другим выщелкивать патроны из обоймы. Все они были с такими же серебряными пулями. Я облизал пересохшие губы и снова посмотрел на леля.

- Где ты это взял, старик? - Спросил я.

Лель игриво мотнул головой и боком скакнул к двери.

- Понятно, - сказал я. - Понимаю. Подожди минутку.

Я собрал патроны в обойму, загнал обойму в рукоять и, на ходу запихивая пистолет в боковой карман, пошел к выходу. За дверью лель скатился с крыльца и, проваливаясь в снег, поскакал вдоль фасада. Я был почти уверен, что он остановится под окном олафа, но он не остановился. Он обогнул дом, исчез на секунду, и снова появился, нетерпеливо выглядывая из-за угла. Я схватил первые попавшиеся лыжи, кое-как закрепил их на ногах и побежал следом.

Мы обогнули гостиницу, а затем лель устремился прочь от дома и остановился метрах в пятидесяти. Я под'ехал к нему и огляделся. Все было как-то странно. Я видел ямку в снегу, откуда лель выкопал пистолет, я видел след своих лыж позади, видел борозды, которые оставил лель, прыгая через сугробы, а в остальном пелена снега вокруг была нетронута. Это могло означать только одно: пистолет зашвырнули сюда либо с дороги, либо из отеля. И это был хороший бросок. Я не был уверен, что сам сумел бы забросить такую тяжелую и неудобную для броска штуку столь далеко. Потом я понял: пистолет бросили с крыши. Пистолет отобрали у хинкуса и забросили подальше. Может быть, впрочем, и сам хинкус забросил его подальше. Может быть, он боялся, что его застукают с этим пистолетом. А может быть, конечно, что это сделал и не хинкус, а кто-то другой... Но почти наверняка с крыши. С дороги такой бросок мог сделать разве что хороший гранатометчик, а из окна какого-нибудь номера это сделать и вообще было невозможно.

- Что ж, лель, - сказал я сенбернару, - ты молодец. А я вот нет. Хинкуса надо было трясти поосновательней, как это умеет делать старина згут. Правда? К счастью, это еще не поздно сделать.

И, не дожидаясь ответа леля, я побежал обратно. Лель, разбрасывая снег, проваливаясь и размахивая ушами, скакал рядом.

Я намеревался сразу же отправиться к хинкусу, разбудить этого сукиного сына и вытрясти из него душу, даже если это будет стоить мне выговора в послужном формуляре. Мне было теперь предельно ясно, что дела олафа и хинкуса связаны между собой самым непосредственным образом, что олаф и хинкус приехали сюда вместе отнюдь не случайно, что хинкус сидел на крыше, вооружившись дальнобойным пистолетом, только с одной целью: держать под прицелом ближайшие окрестности и не дать кому-то уйти из отеля; что это именно он предупреждал кого-то запиской, подписанной "ф" ( тут он, правда, напутал, и записка попала явно не по адресу - дю барнстокр не вызывает ни малейшего подозрения ); что он кому-то здесь страшно мешал и, вероятно, продолжает мешать, и будь я проклят, если я сейчас же не выясню, кому и почему. В этой версии была, конечно, масса противоречий. Если хинкус, скажем, был телохранителем олафа, мешал его убийце, то почему с ним, хинкусом, обошлись так мягко? Почему ему тоже не свернули шею? Да! И надо выяснить, кому он посылал телеграмму. Я все время упускаю это из виду.

Хозяин окликнул меня из буфетной и, не говоря больше ни слова, предложил кружку горячего кофе и громадный сочный бутерброд с ветчиной. Это было как раз то, что нужно. Пока я жевал и глотал, он внимательно разглядывал меня прищуренными глазами и наконец спросил:

- что-нибудь новенькое?

Я кивнул, проглотил и ответил:

- да. Пистолет. Только не я, а лель. А я идиот.

- Гм... Да. Лель - умная собака. А что за пистолет?

- Интересный пистолет, - сказал я. - Профессиональный... Между прочим, вы слыхали когда-нибудь, чтобы пистолеты заряжались серебряными пулями?

Некоторое время хозяин молчал, выпячивая челюсть.

- Этот ваш пистолет заряжен серебряными пулями? - Медленно произнес он. Я кивнул. - М-да. Я читал об этом... - Сказал хозяин. - Оружие заряжается серебряными пулями, когда человек собирается стрелять по призракам.

- Опять зомбизм-момбизм, - проворчал я.

- Да, опять. Вурдалака не убьешь обычной пулей. Вервольф... Лисица-кицунэ... Жабья королева... Я вас предупреждал, петер! - Он поднял толстый палец. - Я уже давно жду чего-нибудь вроде этого. А теперь оказываеся, что не только я...

Я дожевал бутерброд и допил кофе. Нельзя сказать, что слова хозяина так уж совсем не задели меня. Почему-то все время так получалось, что версия хозяина - единственная и безумная - все время находила подтверждение, а все мои версии - многочисленные и реалистические - нет... Вурдалаки, призраки, привиденья... Тут вся беда была в том, что тогда мне осталось бы только сложить оружие: как сказал один писатель, потусторонний мир - это ведомство церкви, а не полиции...

- Вы узнали, чей это пистолет? - Спросил хозяин.

- Да есть тут у нас один охотник за вурдалаками, хинкус его фамилия, - сказал я и вышел.

Посреди холла, весь какой-то корявый и неестественный, торчал покосившимся столбом господин луарвик л. Луарвик. Одним глазом он смотрел на меня, а другим - на лестницу. Пиджак сидел на нем как-то особенно криво, брюки сползли, пустой рукав болтался и имел такой вид, словно его жевала корова. Я кивнул ему и хотел пройти мимо, но он быстро заковылял мне навстречу и загородил дорогу.

- Один небольшой, но важный разговор, - об"явил он.

- Я занят. Давайте через полчаса.

Он поймал меня за локоть.

- Очень прошу выделить мне несколько минут. Это важно для меня.

- Это важно для вас... - Повторил я, продолжая продвигаться по лестнице. - Если это важно только для вас, то для меня это неважно совсем.

Он тащился за мной, как привязанный, как-то странно ставя ноги: одну носком наружу, другую - носком внутрь.

- Для вас тоже важно, - сказал он. - Вы будете довольны. Вы получите все желаемое.

Мы уже поднимались по лестнице.

- А в чем, собственно, дело? - Спросил я.

- Это дело относительно чемодана.

- Через полчаса, - сказал я. - И отпустите меня, пожалуйста, вы мне мешаете.

- Да, - согласился он. - Мешаю. Я хочу мешать. Мой разговор срочный.

- Какая там срочность, - возразил я. - Успеется. Через полчаса. Или, скажем, через час.

- Нет-нет, очень прошу вас немедленно. Многое зависит. И это быстро. Я - вам, вы - мне. Все.

Мы были уже в коридоре второго этажа, и я сжалился.

- Хорошо, пойдемте ко мне. Только давайте побыстрее.

- Да-да, это будет быстро.

Я привел его в свой номер, и, присев на край оскверненного стола, сказал:

- выкладывайте.

Но он начал не сразу. Сначала он огляделся, надеясь, вероятно, что чемодан лежит где-нибудь здесь, на виду.

- Нету здесь чемодана, - сказал я. - Давайте скорее.

- Тогда я сяду, - сказал он и сел в мое кресло. - Мне очень нужен чемодан. Что вы хотите за?

- Ничего не хочу. Докажите, что вы имеете на него права, и он ваш.

Луарвик л. Луарвик покачал головой и сказал:

- нет. Чемодан не мой. Мне было приказано найти олафа и сказать ему: "отдай то, что взял. Комендант двести двадцать четыре". Я не знаю, что это значит. Не знал, что он взял. И потом, вы все время говорите: чемодан. Это меня обмануло. Не чемодан. Футляр. Внутри - прибор. Раньше я не знал. Когда увидел олафа, догадался. Теперь я знаю: олаф не убит. Олаф умер. От прибора. Прибор очень опасный. Угроза для всех. Все будут, как олаф, или может быть взрыв. Тогда все будет еще хуже. Понимаете, почему надо быстро? Олаф - дурак, он умер. Мы умные, мы не умрем. Скорее давайте чемодан.

Все это он протараторил своим бесцветным голосом, глядя на меня по очереди то правым, то левым глазом и немилосердно терзая пустой рукав. Лицо его оставалось неподвижным, только время от времени поднимались и опускались реденькие брови. Я смотрел на него и думал, что манеры и грамматика у него остались прежние, а вот запас слов за последние полчаса основательно увеличился. Разговорился луарвик.

- Кто вы такой? - Спросил я.

- Я эмигрант. Изгнанник. Жертва политики.

Да, разговорился луарвик. И откуда что берется!

- Эмигрант откуда? - Спросил я.

- Не надо таких вопросов. Не могу сказать. Честь. Никакого вреда вашей стране.

- Откуда вы сюда приехали? Из какого города?

- Из города рядом. Не знаю названия. Меня проводили.

- Кто?

- Не знаю. Секретно. Тоже изгнанники.

- Вы хотите сказать, что вы член тайного общества?

- Не могу сказать. Честь. Надо скорее. Можно погибнуть.

Чем больше он меня торопил, тем меньше я был склонен спешить. Мне все было ясно: он врал и врал страшно неумело.

- На чем вы ехали сюда? - Спросил я.

- Машина.

- Какой марки?

- Марки... Черный, большой.

- Вы не знаете марки своего автомобиля?

- Не знаю, он не мой.

- Но вы же механик, - сказал я со злорадством. - Какой же вы, к черту, механик, да еще водитель, если вы не разбираетесь в автомобилях?

- Дайте мне чемодан, иначе будет несчастье.

- А что вы будете делать с этим чемоданом?

- Быстро увезу.

- Куда? Вы же знаете, лавина завалила дорогу.

- Это все равно. Увезу подальше. Попробую разрядить. Если не сумею, убегу. Пусть лежит сам.

- Хорошо, - сказал я и соскочил со стола. - Поехали.

- Как?

- На моей машине. У меня хорошая машина. Возьмем чемодан, отвезем подальше, посмотрим.

Он не двинулся с места.

- Чего же вы сидите? - Спросил я. - Ведь опасно, надо скорее...

- Не годится, - сказал он наконец. - Попробуем по-другому. Не хотите отдать чемодан, тогда продайте чемодан. А?

- То есть? - Сказал я, снова присаживаясь на край стола.

- Я даю деньги, много денег. Вы не работаете, вы в отпуске. Вы нашли чемодан, я его купил. Все.

- И сколько же вы мне дадите?

- Много. Сколько хотите. Вот.

Он полез за пазуху и вытащил толстенную пачку банкнот. В натуре я видел такие пачки только один раз - в государственном банке, когда вел там дело о подлоге.

- Сколько здесь? - Спросил я.

- Мало? Тогда еще вот.

Он полез в боковой карман и вытащил еще одну такую же пачку и тоже бросил ее на стол рядом со мной.

- Сколько здесь денег? - Спросил я.

- Какая разница? - Удивился он. - Все ваше.

- Очень большая разница. Вы знаете, сколько здесь денег?

Он молчал. Глаза его то раз'езжались, то с'езжались.

- Так. Не знаете. А где вы их взяли?

- Это мои.

- Бросьте, луарвик. Кто вам их дал? Вы же явились сюда с пустыми карманами. Мозес? Больше некому. Так?

- Вы не хотите деньги?

- Вот что, - сказал я. - Эти деньги я конфискую, а вас привлекаю за попытку подкупа должностного лица. Вы вляпались в очень нехорошую историю, господин луарвик. Вам остается одно: говорить все начистоту. Кто вы такой?

- Вы взяли деньги? - Осведомился луарвик.

- Я их конфисковал.

- Конфисковал... Хорошо, - сказал он. - А где чемодан?

- Вы не понимаете, что такое "конфисковал"? - Спросил я. - Спросите у мозеса... Так кто вы такой?

Не говоря ни слова, он встал и направился к двери. Я сгреб деньги и пошел за ним следом. Мы прошли по коридору и стали спускаться по лестнице.

- Вы напрасно не отдаете чемодан, - сказал луарвик. - Это не будет вам полезно.

- Не угрожайте, - напомнил я.

- Вы будете причиной большого несчастья.

- Хватит врать, - сказал я. - Не хотите говорить правду - дело ваше. Но вы уже влипли по уши, луарвик, и утянули за собой мозеса. Теперь вы легко не отделаетесь... Стоп! Не туда. Идите за мной.

Я взял его за пустой рукав и отвел в контору. Потом я позвал хозяина, в его присутствии пересчитал деньги и написал акт. Хозяин тоже пересчитал деньги - денег оказалось больше восьмидесяти тысяч, мое жалование за десять лет беспорочной службы, - и подписал акт. Все это время луарвик стоял поодаль, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, как человек, которому хочется уйти как можно скорее.

- Подпишите, - сказал я, протягивая ему ручку.

Он взял ручку, внимательно оглядел ее и положил на стол.

- Нет, - сказал он. - Я пойду.

- Как хотите, - сказал я. - Ваше положение это не изменит.

Он сейчас же повернулся и вышел, задев плечом за косяк. Мы с хозяином посмотрели друг на друга.

- Зачем он хотел вас подкупить? - Спросил хозяин. - Что ему было надо?

- Чемодан олафа, который стоит у вас в сейфе... - Я достал ключ и открыл сейф. - Вот этот вот.

- Он стоит восемьдесят тысяч? - Спросил хозяин с уважением.

- Он стоит, наверное, гораздо больше. Тут какая-то темная история, алек. - Я сложил деньги в сейф, снова запер тяжелую дверцу, а ключ положил в карман.

Хозяин поднял было толстый палец, чтобы что-то сказать, но раздумал. Вместо этого он энергично потер подбородок, гаркнул: "кайса!" - И вышел. Я остался сидеть за конторкой. Я принялся вспоминать. Я тщательно перебирал в памяти самые мелкие подробности, самые незначительные происшествия, свидетелем которых я был в этом отеле. Выяснилось, что запомнил я довольно много.

Оказывается, я помнил, что при первой нашей встрече симонэ был одет в серый костюм, а на вчерашней вечеринке он был в бордовом, и запонки у него были с желтыми камешками. Я помнил, что когда брюн клянчила у своего дяди сигареты, он всегда доставал их из-за правого уха. Я помнил, что у кайсы есть маленькая черненькая родинка на правой ноздре; что дю барнстокр, орудуя вилкой, всегда отствляет мизинец; что ключ от моего номера похож на ключ от номера олафа; и еще много подобной же дребедени. Во всей этой навозной куче я обнаружил только две жемчужины. Во-первых, я вспомнил, как позавчера вечером олаф, весь в снегу, стоял посреди холла со своим черным чемоданом и оглядывался, словно ожидал, что его встретят, и как он посмотрел мимо меня на закрытый портьерой вход на половину мозесов, и как мне показалось, что портьера колышется, надо полагать, от сквозняка. Во-вторых, я вспомнил, что, когда я стоял в очереди у душа, сверху спустились рука об руку олаф и мозес...

Все это упорно наводило меня на мысль, что олаф, мозес, а теперь и луарвик - все это одна компания, причем эта компания не стремилась афишировать, что она одна компания. И если вспомнить, что я обнаружил мозеса в номере-музее рядом со своим номером за пять минут до того, как нашел у себя на загаженном столе записку насчет гангстера и маньяка; и если вспомнить, что золотые часы мозеса были подброшены - явно подброшены, а потом снова из'яты - в баул хинкуса... И если вспомнить, что госпожа мозес была единственным человеком, не считая, может быть, кайсы, который отсутствовал в зале именно тогда, когда хинкуса скрутили в бараний рог и засунули под стол... Если вспомнить все это, то картина получается прелюбопытная.

В эту картину неплохо укладывается заявление хинкуса о том, что один из его баулов ловко превратили в фальш-багаж, и то обстоятельство, что госпожа мозес была единственным человеком, который видел двойника хинкуса в лицо.

Конечно, в картине оставалось еще много белых и совершенно непонятных пятен. Но по крайней мере теперь была ясна расстановка сил: хинкус с одной стороны, а мозесы, олаф и луарвик - с другой. И тут мне пришло в голову, что я, пожалуй, напрасно держу хинкуса взаперти. Мозес, небось, думает, что хинкус до сих пор валяется под столом. Посмотрим, как он себя поведет, когда хинкус вдруг об'явится в столовой за завтраком. О том, кто и как скрутил хинкуса, о том, кто и как убил олафа, я решил пока не думать. Я смял свои заметки, положил в пепельницу и поджег.

- Кушать, пожалуйста... - Пропищала где-то наверху кайса. - Кушать, пожалуйста...

Глава 14

хинкус уже поднялся. Он стоял посредине комнаты со спущенными подтяжками и вытирал лицо большим полотенцем.

- Доброе утро, - сказал я. - Как вы себя чувствуете?

Он настороженно глядел на меня исподлобья, лицо его несколько опухло, но в общем он выглядел вполне прилично. Ничего в нем не осталось от того сумасшедшего, затравленного хорька, каким я видел его несколько часов назад.

- Более или менее, - буркнул он. - Чего это меня здесь заперли?

- У вас был нервный припадок, - об'яснил я. Лицо у него несколько перекосилось. - Ничего страшного. Хозяин сделал вам укол и запер, чтобы вас никто не беспокоил. Завтракать пойдете?

- Пойду, - сказал он. - Позавтракаю и смотаюсь отсюда к чертовой матери. И задаток отберу. Тоже мне - отдых в горах... - Он скомкал и отшвырнул полотенце, - еще один такой отдых, и свихнешься к чертовой матери. Без всякого туберкулеза...

- Да, - сказал я. - Не повезло вам. Можно только посочувствовать... Ну, мы еще поговорим об этом.

Я повернулся и пошел к двери.

- Нечего мне об этом разговаривать! - Со злостью крикнул он мне вслед.

В столовой еще никого не было. Кайса расставляла тарелки с сандвичами. Я поздоровался с ней, отнаблюдал серию ужимок, выслушал серию хихиканий и выбрал себе новое место - спиной к буфету и лицом к двери, рядом со стулом дю барнстокра. Едва я уселся, как вошел симонэ - в толстом пестром свитере, свежевыбритый, с красными припухшими глазами.

- Ну и ночка, инспектор, - сказал он. - Я и пяти часов не спал. Нервы разгулялись. Все время кажется, что тянет мертвечинкой. Аптечный такой запах, знаете ли, вроде формалина... - Он сел, выбирая сандвич, потом посмотрел на меня. - Нашли? - Спросил он.

- Смотря что, - ответил я.

- Ага, - сказал он и неуверенно хохотнул. - Вид у вас неважный.

- У каждого тот вид, которого он достоин, - отозвался я, и в ту же секунду вошли дю барнстокры. Эти были как огурчики. Дядюшка щеголял астрой в петлице, благородные седые кудри пушисто серебрились вокруг лысой маковки, а брюн была по-прежнему в очках, и нос у нее был по-прежнему нахально задран. Дядюшка, потирая руки, двинулся к своему месту, искательно поглядывая на меня.

- Доброе утро, инспектор, - нежно пропел он. - Какая ужасная ночь! Доброе утро, господин симонэ. Не правда ли?

- Привет, - буркнуло чадо.

- Коньяку бы выпить, - сказал симонэ с какой-то тоской. - Но ведь неприлично, а? Или ничего?..

- А как наши дела, господин инспектор? - Искательно спросил дю барнстокр.

- Следствие напало на след, - сообщил я. - В руках у полиции ключ. Много ключей. Целая связка.

Симонэ снова загоготал было, и сразу сделал серьезное лицо.

- Вероятно, нам придется провести весь день в доме, - сказал дю барнстокр. - Выходить, вероятно, не разрешается?..

- Почему же? - Возразил я. - Сколько угодно. И чем больше, тем лучше.

- Удирать все равно некуда, - добавил симонэ. - Обвал. Я бы, конечно, мог удрать через скалы...

- Но? - Спросил я.

- Во-первых, из-за этого снега мне не добраться до скал. А во-вторых, что я там буду делать?.. Послушайте, господа, - сказал он. - Давайте прогуляемся по дороге, посмотрим, как там в "бутылочном горлышке"...

- Вы не возражаете, инспектор? - Осведомился дю барнстокр.

- Нет, - сказал я, и тут вошли мозесы. Они тоже были как огурчики. То есть мадам была как огурчик... Как персик... Как ясное солнышко. Что касается мозеса, то эта старая брюква так и осталась старой брюквой. Прихлебывая на ходу из кружки и не здороваясь, он добрался до своего стула, плюхнулся на сидение, и строго посмотрел на сандвичи перед собой.

- Доброе утро, господа, - хрустальным голоском произнесла госпожа мозес.

Я покосился на симонэ. Симонэ косился на госпожу мозес. В глазах его было какое-то недоверие. Потом он судорожно передернул плечами и схватился за кофе.

- Прелестное утро, - продолжала госпожа мозес. - Так тепло, солнышко! Бедный олаф, он не дожил до этого утра.

- Все там будем, - произнес вдруг мозес хрипло.

- Аминь, - вежливо закончил дю барнстокр. Я покосился на брюн. Девочка сидела нахохлившись, уткнувшись носом в чашку. Дверь снова отворилась и появился луарвик л. Луарвик в сопровождении хозяина. На лице хозяина имела место скорбная улыбка.

- Доброе утро, господа, - произнес он. - Позвольте представить вам господина луарвика луарвика, прибывшего к нам сегодня ночью. По дороге его постигла катастрофа, и мы, конечно, не откажем ему в гостеприимстве.

Судя по виду господина луарвика л. Луарвика, катастрофа была чудовищной, и он очень нуждался в гостеприимстве. Хозяин был вынужден взять его за локоть и буквально впихнуть на мое старое место рядом с симонэ.

- Очень приятно, луарвик! - Прохрипел господин мозес. - Здесь все свои, луарвик, будьте как дома.

- Да, - сказал луарвик, глядя одним глазом на меня, а другим - на симонэ. - Прекрасная погода. Совсем зима...

- Все это чепуха, луарвик, - сказал мозес. - Поменьше разговаривайте, побольше ешьте. У вас истощенный вид... Симонэ, напомните-ка, что там было с этим метрдотелем? Кажется, он с'ел чье-то филе...

И тут наконец появился хинкус. Он вошел и сразу остановился. Симонэ пустился вновь рассказывать про метрдотеля, и, пока он об'яснял, что названный метрдотель не ел никакого филе, а все было наоборот, хинкус стоял на пороге, а я смотрел на него, стараясь при этом не выпускать из вида и мозесов. Я смотрел и ничего не понимал. Госпожа мозес слушала унылого шалуна и кушала сливки с сухариками. Господин мозес, правда, покосился на хинкуса, но с полнейшим равнодушием и сразу же снова обратился к своей кружке. А вот хинкус с лицом своим совладать не сумел.

Сначала вид у него сделался совершенно обалделый, как будто его ударили бревном по голове. Затем на лице явственно проступила радость, исступленная какая-то, он даже заулыбался вдруг совершенно по-детски. А потом злобно оскалился и шагнул вперед, злобно сжимая кулаки. Но смотрел он, к моему величайшему удивлению не на мозесов. Он смотрел на барнстокров: сначала в полнейшем обалдении, потом с облегчением и радостью, а потом со злобой и каким-то злорадством. Тут он перехватил мой взгляд, расслабился и, потупившись, направился к своему месту.

- Как вы себя чувствуете, господин хинкус? - Участливо наклоняясь вперед, осведомился дю барнстокр. - Здешний воздух...

Хинкус вскинул на него бешеные желтые глазки.

- Я-то себя ничего чувствую, - ответствовал он, усаживаясь. - А вот каково вы себя чувствуете?

Дю барнстокр в изумлении откинулся на спинку стула.

- Я? Благодарю вас... - Он посмотрел сначала на меня, потом на брюн. - Может быть, я как-то задел, затронул...

- Не выгорело дельце! - Продолжал хинкус, с остервенением запихивая себе за воротник салфетку. - Сорвалось, а, старина?

Дю барнстокр был в совершенном смущении. Разговоры за столом прекратились, все смотрели на него и хинкуса.

- Право же, я боюсь... - Старый фокусник явно не знал, как себя вести, - я имел в виду исключительно...

- Ладно, ладно, замнем для ясности, - ответствовал хинкус. Он обеими руками взял большой сандвич, краем заправил его в рот, откусил и, ни на кого не глядя, принялся во всю работать челюстями.

- А хамить-то не надо бы, - сказала вдруг брюн.

Хинкус коротко глянул на нее и сейчас же отвел взгляд.

- Брюн, дитя мое... - Сказал дю барнстокр.

- Р-распетушился! - Сказала брюн, постукивая ножом о тарелку. - Пьянствовать меньше надо...

- Господа, господа, - сказал хозяин. - Все это пустяки!

- Не беспокойтесь, сневар, - поспешно сказал дю барнстокр. - Это - какое-то маленькое недоразумение... Нервы напряжены...

- Понятно, что я говорю? - Грозно спросила брюн, наставив на хинкуса черные окуляры.

- Господа! - Решительно вмешался хозяин. - Господа, я прошу внимания! Я не буду говорить о трагических событиях этой ночи. Я понимаю, да, нервы напряжены. Но, с одной стороны, расследование судьбы несчастного олафа андварафорса находится сейчас в надежных руках инспектора глебски. С другой стороны, нас вовсе не должно излишне нервировать то обстоятельство, что мы оказались временно отрезаны от внешнего мира...

Хинкус перестал жевать и поднял голову.

- Наши погреба полны, господа! - Торжественно продолжал хозяин. - И я убежден, что через несколько дней спасательная партия прорвется к нам через обвал...

- Какой такой обвал? - Громко спросил хинкус, обводя всех круглыми глазами. - Что за чертовщина?

- Да, простите, - сказал хозяин, поднеся ладонь ко лбу. - Я совсем забыл, что некоторые гости... Дело в том, что вчера в десять часов вечера снежная лавина завалила "бутылочное горлышко" и разрушила телефонную связь...

За столом воцарилось молчание. Все жевали, глядя в тарелки. Хинкус сидел, отвесив нижнюю губу, - вид у него опять был ошарашенный. Луарвик л. Луарвик меланхолично жевал лимон, откусывая от него куски вместе с кожурой. По узкому подбородку его стекал на пиджак желтоватый сок. У меня свело скулы, я отхлебнул кофе и об'явил:

- имею добавить следующее. Две небольшие банды каких-то мерзавцев избрали этот отель местом сведения своих личных счетов. Я предлагаю этим лицам прекратить всякую деятельность, дабы не ухудшать и без того безнадежное свое положение. Я напоминаю, что наша отрезанность от внешнего мира является лишь относительной. Кое-кто из присутствующих уже знает, что два часа назад я воспользовался любезностью господина сневара и отправил с почтовым голубем донесение в мюр. Теперь я с часу на час ожидаю полицейский вертолет, а потому напоминаю лицам, замешанным в преступлении, что своевременное признание и раскаяние могут значительно улучшить их участь. Благодарю за внимание, господа.

- Как интересно! - Восхищенно воскликнула госпожа мозес. - Значит, среди нас есть бандиты? Ах, инспектор, ну хотя бы намекните! Мы поймем!

Я покосился на хозяина. Алек сневар, повернувшись к гостям обширной спиной, старательно перетирал рюмки, стоящие на буфете.

Разговор не возобновился. Тихонько звякали ложечки в стаканах да шумно сопел над своей кружкой господин мозес, сверля глазами каждого по очереди. Никто не выдал себя, но всем, кому пора было подумать о своей судьбе, думали. Я запустил в этот курятник хорошего хорька, и теперь надо было ожидать событий.

Первым поднялся дю барнстокр.

- Дамы и господа! - Сказал он. - Я призываю всех добрых граждан встать на лыжи и отправиться на небольшую прогулку. Солнце, свежий воздух, снег и чистая совесть да будут нам опорой и успокоением. Брюн, дитя мое, пойдемте.

Задвигались стулья, гости один за другим вставали из-за стола и покидали зал. Симонэ предложил руку госпоже мозес - очевидно, все его ночные впечатления в значительной степени развеялись под действием солнечного утра и жаждой чувственных удовольствий. Господин мозес извлек из-за стола луарвика л. Луарвика, поставил его на ноги, и тот, меланхолично дожевывая лимон, потащился за ним, заплетаясь башмаками.

За столом остался только хинкус. Он сосредоточенно ел, словно намереваясь заправиться надолго, впрок. Кайса собирала посуду, хозяин помогал ей.

- Ну что, хинкус, - сказал я. - Поговорим?

- Это насчет чего? - Угрюмо проворчал он, поедая яйцо с перцем.

- Да насчет всего, - сказал я.

- Не о чем нам говорить, - сказал хинкус мрачно. - Ничего я по этому делу не знаю.

- По какому делу? - Спросил я.

- Про убийство! По какому же еще?..

- Есть еще дело хинкуса, - сказал я.

Он ничего не ответил. Дожевал яйцо, проглотил, утерся салфеткой и поднялся.

- Алек, - сказал я хозяину. - Будьте добры, спуститесь вниз и посидите в холле, где вы вчера сидели, понимаете?

- Понимаю, - сказал хозяин. - Будет сделано.

Он торопливо вытер руки полотенцем и вышел. Я распахнул дверь в бильярдную и пропустил хинкуса вперед. Он вошел и остановился на ярких солнечных квадратах, засунув руки в карманы и жуя спичку. Я взял у стены один из стульев, поставил на самое солнце и сказал: "сядьте". Помедлив секунду, хинкус сел и сразу сощурился: солнце било ему в лицо.

- Полицейские штучки... - Проворчал он с горечью.

- Служба такая, - сказал я и присел перед ним на край бильярда в тени. - Ну, хинкус, что там у вас произошло с барнстокром?

- С каким еще барнстокром? Что у нас может произойти? Ничего у нас не произошло.

- Записку угрожающую вы ему писали?

- Никаких записок я не писал. А вот жалобу я напишу. За истязание больного человека...

- Слушайте, хинкус. Через час-другой прилетит полиция. Прилетят эксперты. Записка ваша у меня в кармане. Определить, что писали ее вы ничего не стоит. Зачем же вы запираетесь?

Он быстрым движением перебросил изжеванную спичку из одного угла рта в другой. В зале гремела тарелками кайса, напевая что-то тонким фальшивым голоском.

- Ничего не знаю про записку, - сказал наконец хинкус.

- Хватит врать, филин! - Гаркнул я. - Мне все о тебе известно. Ты влип, филин! И если ты хочешь отделаться семдесят второй, тяни на пункт "ц"! Чистосердечное признание до начала официального следствия... Ну?

Он выплюнул изжеванную спичку, покопался в карманах и вытащил мятую пачку сигарет. Затем он поднес пачку ко рту, губами вытянул сигарету и задумался.

- Ну? - Повторил я.

- Путаете вы что-то, - ответил хинкус. - Филин какой-то... Я не филин, я хинкус.

Я соскочил с бильярда и сунул ему под нос пистолет.

- А это узнаешь? А? Твоя машинка? Говори!

- Ничего не знаю, - угрюмо сказал он. - Чего вы ко мне привязались?

Я вернулся на стол, положил пистолет рядом с собой на сукно и закурил.

- Думай, думай, - сказал я. - Быстрее думай, а то поздно будет. Ребята твои не поспели, потому что случился обвал. А полиция здесь будет часа через два, самое большее. Понял, какая картина?

В дверь просунулась кайса и пропищала:

- подать чего-нибудь? Угодно?

- Идите, идите, кайса, - сказал я. - Ступайте.

Хинкус молчал, сосредоточенно шаря в кармане, потом извлек коробок спичек и закурил. Солнце пекло его. На лице выступил пот.

- Маху ты дал, филин, - сказал я. - Перепутал божий дар с яичницей. Чего ты привязался к барнстокру? Разве его приказали тебе держать на мушке? Мозеса! Мозеса надо было держать! Олух ты царя небесного, я бы тебя в дворники не взял, не то что такое поручение давать... И твоя шпана тебе еще это припомнит. Так что теперь делать, филин...

Он не дал мне закончить поучение. Я сидел на краю бильярда, свесив одну ногу, а другой упираясь в пол, покуривал себе и при этом, дурак этакий, самодовольно разглядывал струйки дыма в солнечном луче. А хинкус сидел на стуле в двух шагах от меня, и он вдруг наклонился вперед, поймал меня за свисающую ногу, изо всех сил дернул на себя и круто повернул. Недооценил я хинкуса, прямо скажем, недооценил. Меня снесло с бильярда, и я всеми своими девяноста килограммами, плашмя, мордой, животом, коленями грянулся об пол.

О том, что случилось дальше, я могу только догадываться. Коротко говоря, примерно через минуту я пришел в себя окончательно и обнаружил, что сижу на полу, прислонясь к бильярду, подбородок у меня разбит, два зуба шатаются, со лба на глаза течет кровь, а правое плечо ломит совершенно невыносимо. Хинкус валялся тут же неподалеку, скорчившись и обхватив руками голову, а над ним, как георгий победоносец над поверженным змеем, возвышался осклабившийся героический симонэ, держа в руке обломок самого длинного и самого тяжелого кия. Я утер кровь со лба и поднялся. Меня пошатывало. Хотелось лечь в тень и забыться. Симонэ нагнулся, поднял с пола пистолет и подал его мне.

- Вам повезло, инспектор, - сказал он, сияя. - Еще секунда, и он проломил бы вам голову. Куда вам попало? По плечу?

Я кивнул. У меня перехватило дыхание, и говорить я не мог.

- Подождите-ка, - сказал симонэ и выскочил в столовую, бросив на бильярд обломок кия.

Я обошел стол и присел в тени так, чтобы видеть хинкуса. Хинкус все еще лежал неподвижно. Экий дьявол - а ведь посмотришь на него, соплей перешибить можно... Да, джентльмены, это настоящий гангстер, в лучших чикагских традициях. И откуда только они берутся в нашей добропорядочной стране? И подумать только - ведь у згута такой же оклад, как у меня. Да его озолотить надо!.. Я достал из кармана платок и осторожно промокнул ссадину на лбу.

Хинкус застонал, заворочался и попытался сесть. Он все держался за голову. Симонэ вернулся с графином воды. Я взял у него графин, кое-как добрался до хинкуса и полил ему на лицо. Хинкус зарычал и оторвал одну руку от макушки. Физионамия у него опять была зеленоватая, но теперь это об'яснялось естественными причинами. Симонэ присел на корточки рядом с ним.

- Надеюсь, я не перестарался? - Озабоченно сказал он.

- Ничего, старина, все будет в порядке... - Я поднял руку, чтобы похлопать его по плечу, и застонал от боли. - Сейчас я его возьму в оборот.

- Мне уйти? - Спросил симонэ.

- Нет уж, вы лучше останьтесь. А то как бы он не взял в оборот меня. Принесите еще воды... На случай обмороков...

- И бренди! - С энтузиазмом сказал симонэ.

- Правильно, - сказал я. - Мы его живо приведем в порядок.

Симонэ принес еще воды и бутылку коньяка. Я разжал хинкусу рот и влил в него полстакана чистого. Еще полстакана чистого выпил я сам. Симонэ, запасшийся третьим стаканом, выпил с нами за компанию. Потом мы оттащили хинкуса к стене, прислонили его спиной, я снова облил его из графина и два раза ударил по щекам. Он открыл глаза и громко задышал.

- Еще коньяку? - Спросил я.

- Да... - Сипло выдохнул он.

Я дал ему еще коньяку. Он облизнулся и решительно произнес:

- что вы там говорили насчет семдесят второй "ц"?

- Там видно будет, - сказал я.

Он помотал головой и сморщился.

- Нет, так не пойдет. Мне бессрочная и так обеспечена.

- Под розыск? - Сказал я.

- В точности так. У меня теперь только один интерес: уклониться от галстука. И, между прочим, все шансы у меня есть: к олафу я отношения не имею, сами знаете, а тогда что остается? Незаконное ношение оружия? Ерунда, это еще доказать надо, что я его носил...

- А нападение на инспектора полиции?

- Так об этом и речь! - Сказал хинкус, осторожно ощупывая макушку. - По-моему, так никакого нападения и не было, а было одно только сплошное чистосердечное признание до начала официального следствия. Как ваше мнение, шеф?

- Признания пока еще не было, - напомнил я.

- Сейчас будет, - сказал хинкус. - Но вот в присутствии этого физика-химика обещаете, шеф? Семдесят вторую "ц", обещаете?

- Ладно, - сказал я. - Для начала будем считать, что имела место драка на личной почве в состоянии опьянения. То есть это ты был в состоянии опьянения, а я тебя урезонивал.

Симонэ заржал.

- А я что? - Спросил он.

- А вы помогали мне справиться... Ладно, хватит болтать. Рассказывай, филин. И смотри, если ты хоть слово соврешь. Ты мне два зуба расшатал, сволочь!

- Значит так, - начал хинкус. - Меня намылил сюда чемпион. Слыхали про чемпиона? Еще бы не слыхать...

Вот оно как. Чемпион. Я даже глаза зажмурил - так мне вдруг захотелось оказаться где-нибудь за сотню миль отсюда, например, у себя в кабинете, пропахшем сургучом,или у себя в столовой с выцветшими голубыми обоями. И что мне дома не сиделось? Раззавидовался на россказни старого осла згута - природа, мол, покой, эдельвейсовая настойка... Насладился покоем. Чемпион - ведь это наверняка "голубая свастика", а "голубая свастика" - это почти наверняка белоглазый сенатор. Смутное время, странное время. Нипочем нынче не разберешь, где политика, где уголовщина, где правительство. Ну что тут делать честному полицейскому? Ладно, пусть честный полицейский делает дело.

- Так вот, продолжал хинкус. - Год назад пригребся к нам в компанию один тип. Как он к нам заехал, я не знаю, и настоящего имени я тоже не знаю. Звали его у нас вельзевулом. Работал он самые трудные и непод'емные дела. Например, он работал второй национальный банк, помните это дельце? Или, скажем, задрал он броневик с золотыми слитками - это вы опять же должны помнить, шеф... В общем, работал вельзевул красиво, чисто, но вдруг решил он завязать. Почему - не знаю, но вельзевул наш рванул когти. И нас намылили, кого куда, ему наперехват. Засечь его, взять на мушку и свистнуть чемпиону... Вот я его и засек, и тут все мое чистосердечное признание.

- Так, - сказал я. - Ну, и кто же у нас здесь вельзевул?

- Тут я, точно, дал маху, шеф. Это вы мне глаза открыли, а я-то грешил на этого фокусника, на барнстокра. Во-первых, вижу - магические штучки, разные фокусы. А во-вторых, подумал: если вельзевул захочет под кого-нибудь замаскироваться, то под кого? Чтобы без лишнего шума... Ясно - под фокусника!

- Что-то ты тут путаешь, - сказал я. - Фокусы ладно. Но ведь барнстокр и мозес - это небо и земля. Один - тощий, длинный. Другой - толстый, приземистый...

Хинкус махнул рукой.

- Я его в разных видах видел - и толстым, и тонким. Никто не знает, какой вид у него натуральный... Это бы вам надо понять, шеф. Вельзевул - он ведь не простой человек. У него власть над нечистой силой.

- Понес, понес, - сказал я предостерегающе.

- Правильно, - согласился хинкус. - Конечно, никто не поверит, кто сам не видел... А вот, например, баба его, с которой он раз'езжает - кто это по-вашему, шеф? Я ведь своими глазами видел, как она сейф выворотила и несла по карнизу. Под мышкой несла. Была она тогда маленькая, щупленькая, ни дать ни взять, ребенок, подросточек, вроде барнстокровой этой девчонки... А ручищи...

- Филин, - сказал я строго. - Хватит врать.

Хинкус снова махнул рукой и приуныл было, но, впрочем, тут же оживился.

- Ну, хорошо, - сказал он. - Пускай я вру. Но вот я сейчас, извиняюсь, вас голыми руками положил, шеф, а ведь вы мужчина рослый, умелый... Так сами подумайте, кто мог меня таким манером скрутить, как младенца, и засунуть под стол?

- Кто? - Спросил я.

- Она! Теперь-то я усек, как все это случилось. Он меня узнал, запомнил. И когда он увидел, что я сижу на крыше и живьем его из дома не выпущу, он наслал на меня свою, эту... Под моим же видом наслал... - В глазах у хинкуса всплеснулся пережитый ужас. - Матерь пресвятая, сижу я там, а оно стоит передо мной, то есть я сам и стою - голый, покойник, и глаза вытекли... Как я там со страха не подох, как с ума не сошел - не понимаю. Пью и ведь не пьянею, как на землю лью... Он, видно, решил: либо с ума меня свести, либо запугать до потери сознания, чтобы я смылся с глаз долой. А когда увидел, что не получается, ну, делать нечего, тут он и силу применил...

- А почему он тебя просто не прихлопнул? - Спросил я.

Хинкус затряс головой:

- нет, этого он не может. У него тогда вся чародейская сила пропадет, если он человеческую жизнь погубит. Это мы все знаем, еще бы... Да разве кто-нибудь посмел бы его выслеживать, если бы не так?

- Ну, допустим, - проговорил я уже неуверенно.

Я опять ничего не понимал. Хинкус был, несомненно, психом. Но в его сумасшествии была своя логика. В рамках этого сумасшествия все концы сходились с концами, и даже серебряные пули находили свое место в общей картине. И все это как-то странно переплеталось с действительностью. Сейф из второго национального действительно исчез самым загадочным образом, "растворился в воздухе", как говорили, разводя руками, эксперты, и единственные следы, которые вели из помещения, вели на карниз. А свидетели ограбления броневика, словно сговорившись, упорно твердили под присягой, будто все началось с того, что какой-то человек ухватил броневик под днище и перевернул эту махину на бок... Черт его знает, как все это понимать...

- А почему же они остались в отеле? - Спросил я. - Тебя связали, а сами остались...

- Этого я не знаю, - признался хинкус. - Этого я сам не понимаю. Я как утром увидел барнстокра, так прямо обалдел. Я ведь думал, их тут давным-давно и след простыл... Тьфу, не барнстокра, конечно... Но я-то думал тогда, что барнстокр... В общем, вельзевул здесь, а почему он здесь остался, этого я не знаю. Может быть, через завал ему не перебраться... Он хоть и колдун, но не господь же бог. Летать, например, он не умеет, это уж точно известно. Через стены проходить - тоже... Правда, ежели подумать, баба эта его - или кто она там есть - любой завал могла бы расковырять в два счета...

Я повернулся к симонэ.

- Ну, - сказал я, - а что скажет по этому поводу наука?

Лицо симонэ меня удивило. Физик был очень серьезен.

- В рассуждениях господина хинкуса, - произнес он, - есть по крайней мере одна очень интересная деталь. Вельзевул у него не всемогущ. Чувствуете, инспектор? Это очень важно. И очень странно. Казалось бы, в фантазиях этих темных, невежественных людей никаких законов и ограничений быть не может.

- Но они есть!

- Ну, положим, чемпиона темным и невежественным не назовешь, - сказал я. - Матерая сволочь, фашист. Гитлеровец. Фюрер тоже не дурак был. Ну, и этот...

- Точно! - Подхватил хинкус. - Чемпион - парень ушлый, обращение понимает. Он до майской заварушки с сенаторами за ручку здоровался, на приемы разные ходил, чуть ли не к самому президенту... Да и сейчас... Денежки. Он их не жалеет.

Он вдруг запнулся, отвел глаза и сунул в рот большой палец. Мы подождали немного, затем симонэ спросил:

- а как, собственно, был убит олаф?

Хинкус вынул палец изо рта и сказал решительно:

- этого я не знаю. Об олафе ничегошеньки не знаю, шеф. Как на духу говорю. - Он приложил руку к сердцу. - Могу только сказать, что олаф не наш, и ежели его действительно прикончил вельзевул, то не понимаю... Нельзя вельзевулу людей убивать. Что он - враг себе, что ли?

- Так-так-так, - сказал симонэ. - А как же все-таки был убит олаф, инспектор?

Я коротко изложил ему факты: про запертую изнутри дверь, про свернутую шею, про пятна на лице, про аптечный запах. Рассказывая, я не спускал глаз с хинкуса. Хинкус, слушая, ежился, глаза у него бегали, и, наконец, он умоляюще попросил еще глоточек. Мне было ясно, что все это ему внове и пугает это его до содрогания. А симонэ совсем нахмурился. Глаза у него стали отсутствующими, обнажились желтоватые зубы-лопаты. Дослушав, он тихонько выругался. Больше он ничего не сказал. Думал.

Я оставил его размышлять и снова взялся за хинкуса.

- А как же ты его, филин, выследил? Ты же не знал заранее, в каком он обличье...

Хинкус самодовольно усмехнулся.

- Это мы тоже умеем, - сказал он. - Не хуже вас, шеф. Во-первых, вельзевул всюду за собой таскает свой кованый сундук. Мне одно и оставалось - расспрашивать, куда этот сундук поехал. Второе - деньгам счету не знает. Сколько из кармана достанет, столько и платит. Где он проехал, там одни только о нем и разговоры... В общем, выследил я его, я свое дело знаю...

- И к тому же он все время с этой женщиной, - сказал я задумчиво.

- Нет, - сказал хинкус. - Женщина - это, шеф не обязательно. Это когда на дело надо идти, он ее откуда-то раздобывает... Да и не женщина она вовсе, тоже вроде оборотня. Куда она девается, когда ее нет, - этого никто не знает.

Тут я поймал себя на том, что я, солидный, опытный полицейский, сижу здесь и с полной серьезностью обсуждаю с помешанным бандитом всякие сказки насчет оборотней, чародеев и колдунов. Я виновато оглянулся на симонэ и обнаружил, что физик исчез, а вместо него в дверях, прислонившись к косяку, стоит хозяин с винчестером под мышкой, и я вспомнил все его намеки, все его разговорчики насчет зомби, вспомнил его толстый указательный палец, совершающий многозначительные движения. Еще более устыдившись, я раскурил сигарету и с нарочитой строгостью сказал:

- так. Хватит об этом. Ты видел когда-нибудь раньше этого однорукого?

- Кого? А, это который лимоны жрал... Нет, в первый раз, а что?

- Ничего, - сказал я. - Когда должен был прибыть чемпион?

- Вечером я его ждал... Теперь-то я понимаю - лавина...

- На что же ты, дурак рассчитывал, когда напал на меня?

- А куда мне было деваться? - Спросил хинкус с тоской. - Я - человек известный, пожизненная мне обеспечена. Вот я и решил: отберу пистолет, шлепну, кого надо, а сам подамся к завалу... Чемпион ведь тоже не спит, шеф. Вертолеты не только у полиции есть...

- Сколько человек должно было прибыть с чемпионом?

- Не знаю. Не меньше трех. Ну, конечно, самые отборные...

- Так, - сказал я. Очень мне это не понравилось, но предстояло еще допросить мозеса, и я сказал: - ну-ка, быстренько, перечисли все дела, в которых участвовал вельзевул.

Хинкус с готовностью принялся загибать пальцы:

- краймонская пересылка - раз, второй национальный - два, золотой броневик - три... Теперь дальше... Архивы гренгейма, вальская выставка...

- Архивы гренгейма?

- Да. А что?

Об этом деле я знал мало и уж никак не ожидал, что здесь замешан чемпион. Гренгейм собрал богатейшую картотеку нацистских преступников, укрывшихся после 1945 года в нашей стране, это дело было полностью политическое, и в управлении были убеждены, что организовал ограбление сенатор гольденвассер, хотя никаких улик против него, конечно, как всегда, не было. Но чемпион... Впрочем, если учесть, что чемпион - на самом деле не чемпион, а бывший гауптштурмфюрер сс курт швабах, скрывающийся у нас... И все равно...

- На кой черт чемпиону эти архивы?

- Этого я не знаю, - сказал хинкус уже несомненно искренне. - Я человек маленький. - Он помолчал. - Надо понимать, политика. У нас многим не нравится эта политика, да только с чемпионом не поспоришь.

- А где вы были в мае прошлого года? - Спросил я.

Хинкус задумался, вспоминал, затем хитро осклабился и помахал пальцем.

- Нет, шеф. Не выйдет, шеф. В этой заварушке я не участвовал. Тут мне просто повезло - на операции лежал, ничего не знаю. Могу доказать...

С минуту мы молча смотрели друг на друга.

- Ты в "голубой свастике" состоишь?

- Нет, - отозвался он. - Чего я там не видел, в "свастике" этой? Политикой мы сроду не занимались...

- А вельзевул состоял?

- Откуда мне знать? Я же говорю, политикой мы...

- Кто кенига убил? Вельзевул?

- Какого еще кенига? А, профсоюзника этого... Нет, вельзевул его не убивал. Здесь все наоборот. Из-за этого кенига, говорят, вельзевул с чемпионом и поцарапались. Сам я не видал и не слыхал, а ребята рассказывали, будто чемпион хотел вельзевула на это дело пустить. Ну, вельзевул на дыбы. Ему же убивать - себе дороже... Слово за слово, говорят, так и пошла между ними трещина.

- Гольденвассер знал о вельзевуле?

Хинкус поджал губы, оглянулся на хозяина и проговорил, понизив голос:

- знаете, шеф, зря вы об этом-то. Не наше с вами это дело. Я - честный вор, вы - легавый, между собой мы всегда договоримся, и сколько мне дадут, столько я и отсижу. А о таких делах нам с вами лучше знать поменьше. Ни к чему это нам, шеф. Опасно это. И мне и вам. Темно это.

Подонок был прав.

- Ладно, вставай, - сказал я и не без труда поднялся сам. - Пойдем, я тебя запру.

Хинкус, постанывая и кряхтя, тоже встал. Мы с хозяином повели его вниз по черной лестнице, чтобы ни с кем не встречаться. В кухне мы все-таки встретили кайсу, и, увидев меня, она взвизгнула и спряталась за плиту.

- Не визжи, дура! - Строго сказал ей хозяин. - Горячую воду приготовь, бинты, йод... Сюда, петер, в чулан его...

- Ну да! - Заныл хинкус. - Филина под замок, а этот ходит себе на свободе, с него все как с гуся вода... Нехорошо, шеф, несправедливо получается... И раненый я, и башка болит...

Я не стал с ним разговаривать, запер дверь и сунул ключ в карман. Огромное количество ключей скопилось у меня в кармане. Еще пара часов,подумал я, и все ключи, какие есть в отеле, мне придется таскать на себе.

Потом мы прошли в конторку, кайса принесла воду и бинты, и хозяин принялся меня обрабатывать.

- Какое оружие есть в отеле? - Спросил я у него.

- Винчестер, два охотничьих дробовика, пистолет...

- Н-да, - сказал я. - Маловато.

Дробовики против пулеметов. Дю барнстокр против отборных головорезов. Да и не будут они перестрелками заниматься, знаю я чемпиона - сбросит с вертолета какую-нибудь зажигательную пакость и перещелкает всех в чистом поле, как куропаток...

- Пока вы были наверху, - сообщил хозяин, ловко обматывая мне лоб вокруг ссадины, - сюда ко мне заявился мозес. Положил на стол мешок с деньгами - именно мешок, я не преувеличиваю, петер, - и потребовал, чтобы я все это тут же при нем положил в сейф. Он, видите ли, считает, что при таком положении дела его имущество находится в серьезной опасности.

- А вы? - Спросил я.

- Тут я немного промахнулся, - признался хозяин. - Не сообразил и ляпнул ему, что ключи от сейфа у вас.

- Спасибо, алек, - сказал я с горечью. - Вот теперь начнется охота на полицейского инспектора...

Мы помолчали. Хозяин обкручивал меня бинтами, мне было больно, прямо тошнило от боли. Должно быть, этот подонок все-таки сломал мне ключицу. Радиоприемник хрипел и потрескивал, передавали местные новости. О лавине в "бутылочном горлышке" не было сказано ни слова. Потом хозяин отступил на шаг и критически оглядел дело рук своих.

- Ну, вот так будет достаточно прилично, - сказал он.

- Спасибо, - сказал я.

Он взял таз и деловито осведомился:

- кого вам прислать?

- К чертям, - сказал я. - Спать хочу. Возьмите винчестер, сядьте в холле и стреляйте в каждого, кто приблизится к этой двери. Мне нужно хоть часок поспать, иначе я сейчас упаду. Проклятые вурдалаки. Вонючие оборотни.

- У меня нет серебряных пуль, - кротко напомнил хозяин.

- Стреляйте свинцовыми, черт бы вас подрал! И прекратите разводить здесь ваши суеверия! Эта банда водит меня за нос, а вы им помогаете... Ставни у вас здесь есть на окне?

Хозяин поставил таз, молча подошел к окну и опустил железную штору.

- Так, - сказал я. - Хорошо... Нет, свет включать не надо... И вот еще что, алек. Поставьте кого-нибудь... Симонэ или эту девчонку... Брюн... Пусть следят за небом. Об'ясните им, что дело идет о жизни и смерти. Как только появится какой-нибудь вертолет, пусть поднимают тревогу...

Хозяин кивнул, взял таз и пошел к двери. На пороге он остановился.

- Хотите мой совет, петер? - Сказал он. - Последний.

- Ну?

- Отдайте им этот чемодан, и пусть они убираются с ним прямо в свой ад, откуда они вышли. Неужели вы не понимаете: единственное, что их здесь держит - это чемодан...

- Понимаю, - сказал я. - Уж это-то я понимаю. И именно поэтому я расстреляю серебряными пулями любую сволочь, которая попытается отобрать у меня чемодан. Если увидите мозеса, передайте это ему. Выражений можете не смягчать. Все. Идите и оставьте меня в покое.

Глава 15

наверное, это был служебный проступок. Помощи мне было ждать не от кого, а гангстеры могли налететь с минуты на минуту. Я мог рассчитывать только на то, что чемпиону сейчас уже не до вельзевула. Наткнувшись вчера вечером на завал, он мог растеряться и впопыхах наделать глупостей - вроде попытки захватить вертолет на мюрском аэродроме. Я знал, что полиция давно следит за этим бандитом, особенно после прошлогоднего майского путча, и надежда моя имела некоторые основания. А кроме того, я больше просто не держался на ногах. Проклятый филин меня доконал. Я расстелил газеты и какую-то отчетность перед сейфом, придвинул конторку к двери, а сам улегся, положив пистолет рядом с собою. Заснул я мгновенно, а когда проснулся, было уже начало первого.

В дверь негромко, но настойчиво стучали.

- Кто там? - Гаркнул я, нащупывая рукоять пистолета.

- Это я, - отозвался голос симонэ. - Откройте.

- Что, вертолет?

- Нет, но надо поговорить. Откройте.

Скрипя зубами от боли, я поднялся - сначала на четвереньки, а потом, упираясь в сейф, на ноги. Плечо болело ужасно. Бинт сполз на глаза, подбородок распух. Я включил свет, оттащил конторку от двери и повернул ключ. Затем я отступил, держа пистолет наготове.

Вид у симонэ был торжественный и деловой, хотя чувствовалось в нем какое-то возбуждение.

- Ого, - сказал он. - Вы тут как в крепости. И напрасно: никто на вас не собирается нападать.

- Этого я не знаю, - сказал я угрюмо.

- Да, вы здесь ничего не знаете, - сказал симонэ. - Пока вы дрыхли, инспектор, я выполнил за вас всю вашу работу.

- Да что вы говорите? - Произнес я язвительно. - Неужели мозес уже в наручниках, а его сообщница арестована?

Симонэ нахмурился.

- В этом нет никакой необходимости, - сказал он. - Здесь все гораздо сложнее, чем вы думаете, инспектор.

- Только не рассказывайте мне о вурдалаках, - попросил я, усаживаясь верхом на стул рядом с сейфом.

Симонэ усмехнулся.

- Никаких вурдалаков. Никакой мистики. Сплошная научная фантастика. Мозес не человек, инспектор. Тут наш хозяин оказался прав. Мозес и луарвик - это не земляне, не люди.

- Они прибыли к нам с венеры, - сказал я понимающе.

- Этого я не знаю. Может быть, с венеры, может быть, из другой планетной системы, может быть, из соседствующего пространства... Этого они не говорят. Важно то, что они не люди. Мозес находится на земле уже около года. В земных делах он, естественно, разобраться не сумел. Первыми, кого он встретил, были гангстеры. И они использовали его в своих целях. В конце концов мозес во всем разобрался. А разобравшись, решил немедленно бежать и бежал. Луарвик - что-то вроде пилота, он ведает переброской отсюда туда. Они должны были отбыть вчера в полночь. Но в десять вечера случилась какая-то авария, что-то у них взорвалось в аппаратуре. В результате - обвал, и луарвику пришлось добираться сюда на своих двоих... Им надо помочь, инспектор. Это просто наша обязанность.

Я смотрел на него и уныло думал: слишком много сумасшедших в этом деле. Вот вам еще один псих.

- Короче говоря, что вам от меня надо?

- Отдайте им аккумулятор, петер, - сказал симонэ.

- Какой аккумулятор?

- В чемодане аккумулятор. Энергия для их роботов. Олаф не убит. Он вообще не живое существо. Он - робот. И госпожа мозес тоже. Это роботы, им нужна энергия для того, чтобы они могли функционировать. В момент взрыва погибла их энергостанция, прекратилась подача энергии, и все их роботы в радиусе ста километров оказались под угрозой. Некоторые, вероятно, успели подключиться к своим портативным аккумуляторам. Госпожу мозес подключил к аккумулятору сам мозес... А я, если вы помните, принял ее за мертвую. А вот олаф почему-то подключиться не успел...

- Ага, - сказал я. - Не успел он подключиться, упал, да так ловко, что свернул себе шею. Вывернул ее, понимаете ли, на сто восемьдесят градусов...

- Вы совершенно напрасно язвите, - сказал симонэ. - Это у них квазиагонические явления. Выворачиваются суставы, несимметрично напрягаются псевдомышцы... Я ведь так и не успел вам сказать: у госпожи мозес тоже была свернута шея.

- Ну, ладно, - сказал я. - Квазимышцы, псевдосвязки... Вы же не мальчик, симонэ, если пользоваться арсеналом мистики и фантастики, можно об'яснить любое преступление, и всегда это будет логично.

- Я ожидал этого возражения, петер, - сказал симонэ. - Все это очень легко проверить. Отдайте им аккумулятор, и они в вашем присутствии снова включат олафа.

- Не пойдет, - сказал я сразу.

- Почему - вы не верите, вам предлагают доказательства.

Я взялся за свою бедную забинтованную голову. Для чего я слушаю этого болтуна? Дать ему в руки винтовку и погнать на крышу, как доброго гражданина, обязанного содействовать закону. А мозесов запереть в подвале. Подвал бетонированный, прямое попадание выдержит. И барнстокров туда же и кайсу. И будем держаться.

- Ну, что же вы молчите? - Сказал симонэ. - Сказать нечего?

Но мне было что сказать.

- Я не ученый, - медленно проговорил я. - Я полицейский чиновник. Слишком много вранья накручено вокруг этого чемодана... Погодите, не перебивайте. Я вас не перебивал. Я вас слушал даже с интересом. Я готов во все это поверить. Пожалуйста. Пусть олаф и эта баба - роботы. Тем хуже. Такие страшные орудия в руках гангстеров - слуга покорный. Если бы я мог, я бы с удовольствием выключил и госпожу мозес тоже. А вы предлагаете мне, полицейскому, вернуть гангстерам орудия преступления! Понимаете, что у вас получается?

Симонэ в затруднении похлопал себя по темени.

- Слушайте, - сказал он. - Если налетят гангстеры, нам всем конец. Ведь вы наврали насчет почтовых голубей? На полицию рассчитывать нельзя? А если мы поможем мозесу и луарвику, у нас хоть совесть будет чиста.

- Это у вас она будет чиста, - сказал я. - А у меня она будет замарана по самые уши. Полицейский своими руками помогает бежать бандитам.

- Они не бандиты! - Сказал симонэ.

- Они хуже бандитов! - Сказал я. - Вам известно, что они разграбили архив гренгейма? Вы что, за нацистов?

- Мне все известно, - сказал симонэ. - Мозес мне все рассказал. Чемпион - правая рука сенатора гольденвассера, начальник его штурмовиков. В мае прошлого года, когда эта сволочь затеяла путч, чемпион был одним из главных организаторов, его чуть не сцапали солдаты, но тут вмешался мозес. Он же ни черта не понимал в наших делах... Да и сейчас не понимает... Он решил, что это не путч, а народное восстание, вытащил чемпиона и еще двух мерзавцев и сам себя убедил, что имеет дело с солью земли, с цветом человечества... Вот тогда они к нему и присосались, как пиявки...

- В этом будет разбираться суд, - сказал я холодно.

Симонэ откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня прищурившись.

- А вы, оказывается, порядочная дубина, инспектор глебски, - сказал он. - Не ожидал.

- Придержите язык, - сказал я. - Идите и займитесь своими делами. Что там у вас в программе? Чувственные удовольствия?

Симонэ покусал губу.

- Вот тебе и первый контакт, - пробормотал он. - Вот тебе и встреча двух миров. Это же надо - прилететь на землю черт те откуда и встретить гангстеров, а в конце концов такого хранителя закона, как вы, петер.

- Не капайте мне на мозги, симонэ, - сказал я зло. - И уходите отсюда. Вы мне надоели.

Он поднялся и пошел к двери. Голова его была опущена, плечи ссутулились. На пороге он остановился и сказал, полуобернувшись:

- а ведь вы пожалеете об этом, глебски. Вам будет стыдно, очень стыдно.

- Возможно, - сказал я сухо. - Это мое дело... Кстати, вы стрелять умеете?

- Да.

- Это хорошо. Возьмите у хозяина винтовку и идите на крышу. Возможно, нам всем скоро придется стрелять.

Он молча вышел. Я осторожно погладил вспухшее плечо. Ну и отпуск. И чем все это кончится - не ясно. Черт побери, неужели это действительно пришельцы? Уж больно здорово все совпадает... "Вам будет стыдно, глебски"... Что ж, может быть, и будет. А что делать? Хотя, в общем-то, какая мне разница, пришельцы они или нет? Где это сказано, что пришельцам разрешается грабить банки и участвовать в антиправительственных заговорах? Землянам не разрешается, видите ли, а им - можно... Ладно. Что же мне все-таки делать?

На всякий случай я снял телефонную трубку. Ничего. Мертвая тишина. Все-таки скотина этот алек. Не мог запастись аварийной сигнализацией. Торгаш, только бы ему деньги тянуть с клиентов...

В дверь снова постучали, и я снова поспешно схватился за парабеллум. На этот раз меня почтил вниманием сам господин мозес собственной персоной - он же оборотень, он же венерианец, он же старая брюква с неизменной кружкой в руке.

- Сядьте у двери, - сказал я. - Вон стул.

- Я могу и постоять, - пророкотал он, глядя на меня исподлобья.

- Дело ваше, - сказал я. - Что вам нужно?

Все так же вызверяясь, он отхлебнул из кружки.

- Какие вам еще нужны доказательства? - Спросил он. - Вы губите нас. Все это понимают. Все, кроме вас. Что вам от нас нужно?

- Кто бы вы ни были, - сказал я. - Вы совершили ряд преступлений. И вы за них будете отвечать.

Он шумно потянул носом воздух и сел на стул.

- Я всего год на земле, - сказал он. - И всего два месяца назад я впервые понял, что помогаю отщепенцам и убийцам. Да, я им помогал. Я вскрывал сейфы, нападал на банки, захватывал золотые грузы. Я помог им ограбить архив. Я спасал преступников от возмездия. Верьте мне, я не ведал, что творю. Я считал, что эти гангстеры-политики и полтики-гангстеры ведут борьбу за социальную справедливость. Я считал сенатора гольденвассера вождем революционеров, а он оказался бешеным человеконенавистником и лакеем денежных тузов. Я считал чемпиона героем, а он оказался организатором массовых избиений женщин и детей в десятке стран и инициатором политических убийств в этой стране. Я считал филина и его приятелей... Ведь я считал их идейными борцами. Я понимаю: мои ошибки дорого обошлись вам, но едва я все понял... При первом удобном случае я бежал. Если бы не эта проклятая авария, меня бы здесь уже не было. Не было бы никакого убийства... Я клянусь, что все убытки, которые принесло вам мое пребывание здесь, будут возмещены. Частично я даже возмещаю их - я готов вручить вам ассигнации государственного банка общей суммой на миллион крон. Это все, что мне удалось из'ять у чемпиона. Остальное ваше государство получит золотом, чистым золотом. Я уже отослал в ваше правительство подробную записку об омерзительной деятельности сенатора гольденвассера, которая мне теперь ясна... Что вам еще нужно?

Я смотрел на него, и мне было нехорошо. Мне было нехорошо, потому что я ему сочувствовал. Я сидел лицом к лицу с явным преступником, слушал его и сочувствовал ему. Это было какое-то наваждение, и, чтобы избавиться от этого наваждения я сухо спросил:

- это вы мне изгадили стол и наклеили записку?

- Да. Я боялся, что иначе записку сдует сквозняком.

- Золотые часы?

- Тоже я. И браунинг. Мне нужно было, чтобы вы поверили, чтобы вы заинтересовались хинкусом и арестовали его.

- Это было очень неуклюже сделано, - сказал я. - Все получилось наоборот.

- Да? - Сказал мозес. - Ну что ж, этого следовало ожидать. Не умею я такие вещи...

Я снова ощутил прилив сочувствия и снова попытался взвинтить себя.

- Все у вас как-то неуклюже получается, господин мозес, - сказал я. - Роботы у вас не роботы, а какие-то, понимаете, половые неврастеники, а сами вы для пришельца из другого мира слишком уж похожи на негодяя, вельзевул. На богатого, до предела обнаглевшего негодяя. И при том еще на пьяницу.

Мозес отхлебнул из кружки.

- То есть, вы хотите сказать, что наши роботы слишком похожи на людей? - Спросил он. - Что ж, стереотип поведения этих роботов моделирует стереотип поведения среднего человека соответствующей социальной группы... - Он снова отхлебнул из кружки. - А что касается меня, инспектор, то я выбрал скверную маску и, к сожалению, не могу показаться вам в своем истинном обличье. К сожалению, потому что вряд ли я это переживу. Господин мозес, которого вы видите, это скафандр. Господин мозес, которого вы слышите, - это трансляционное устройство. Но, может быть, мне придется рискнуть - я оставляю это на самый крайний случай. Если окажется, что убедить вас совершенно невозможно, я рискну. Для меня это почти верная гибель, но тогда вы, может быть, отпустите хотя бы луарвика. Он-то здесь совсем ни при чем...

И тут я наконец рассвирипел.

- Куда отпущу? - Заорал я. - Если бы вам нужно было уйти, вы бы давно ушли! Перестаньте врать и говорите правду: что это за чемодан? Что в нем? Вы мне долбите, что вы - пришельцы. А я склонен полагать, что вы просто банда иностранных шпионов, укравших ценную аппаратуру...

- Нет! - Сказал мозес. - Нет! Это совсем не так. Наша станция разрушена, ее может починить только олаф. Он - робот-смотритель этой станции, понимаете? Конечно, мы бы ушли давным-давно, но куда нам идти? Без олафа мы совершенно беспомощны, а олаф выключен, и вы не даете аккумулятор!

- И опять врете! - Сказал я. - Госпожа мозес - ведь тоже робот, как я понял! У нее, как я понял, тоже есть аккумулятор...

Он закрыл глаза и замотал головой тоак, что затряслись брылья.

- Ольга - простое рабочее устройство. Носильщик, землекоп, телохранитель... Ну, неужели вы не понимаете, что нельзя одним и тем же горючим питать... Ну, я не знаю... Грубый трактор, например, и самолет... Это же разные системы...

- У вас на все готов ответ, - угрюмо сказал я. - Но я не эксперт. Я простой полицейский. Я не уполномочен вести разговоры с вурдалаками и пришельцами. Я обязан передать вас в руки закона, вот и все. Кто бы вы ни были на самом деле, вы находитесь на территории моей страны и подлежите ее юрисдикции. - Я встал. - С этой минуты считайте себя арестованным, мозес. Я не намерен запирать вас, я догадываюсь, что это бессмысленно. Но если вы попытаетесь бежать, я буду стрелять. И я напоминаю вам: все, что вы с этой минуты скажете, может быть обращено против вас на суде.

- Так, - сказал он, помолчав. - Со мной вы решили. Пусть будет так. - Он отхлебнул из кружки. - Ну а луарвик-то в чем виноват? Против него-то вы ничего не можете иметь... Заприте меня и отдайте чемодан луарвику. Пусть хоть он спасется...

Я снова сел.

- Спасется... При чем здесь спасется? Почему это вы так уверены, что чемпион настигнет вас? Может быть, он давным-давно лежит под обвалом. Может быть, его уже сцапали... Если вы действительно невиновны, подождите сутки-другие. Прибудет полиция, я сдам вас на руки властям...

Он затряс брыльями.

- Плохо, не годится. Во-первых, мы не имеем права входить в организованный контакт. Я здесь всего-навсего наблюдатель. Я наделал ошибок, но все это - поправимые ошибки... Неподготовленный контакт может иметь и для вашего и для нашего мира самые ужасные последствия... Но даже не это сейчас самое главное, инспектор. Я боюсь за луарвика. Он не кондиционирован для ваших условий, никогда не предполагалось, что ему потребуется провести на вашей планете больше суток. А у него вдобавок поврежден скафандр. Вы же видите - нет руки... Он уже отравлен... Он слабеет с каждым часом...

Я стиснул зубы. Да, у него на все был готов ответ. Мне не за что было зацепиться. Мне ни разу не удалось поймать его. Все было безукоризненно логично. Я был вынужден признать, что, если бы речь не шла обо всех этих скафандрах, контактах и псевдомышцах, такие показания удовлетворили бы меня полностью. Я испытывал жалость, я был склонен идти навстречу, я терял непредубежденность...

В самом-то деле. Юридические претензии у меня были только к мозесу. Луарвик был формально чист, хотя он тоже мог быть сообщником, но на это я бы еще мог закрыть глаза... Ну, хорошо, запереть мозеса и... Что "и"? Отдать луарвику аппарат? Что я знаю про этот аппарат?

Если отбросить все слова, провдивы они или нет, - налицо два несомненных факта. Закон требует, чтобы я задержал этих людей до выяснения обстоятельств... Вот факт номер один. А вот факт номер два: эти люди хотят уйти. Неважно, от чего они в действительности хотят уйти - от закона, от гангстеров, от преждевременного контакта... Они хотят уйти. Вот два факта, и они абсолютно противостоят друг другу...

- Идите, - сказал я мозесу, - и позовите сюда луарвика.

Мозес груззно поднялся и вышел. Я оперся локтями на стол и положил голову на руки. Парабеллум приятно холодил правую щеку. Мельком я подумал, что теперь таскаюсь с этим пистолетом, как мозес со своей кружкой. Я был смешон. Представить было страшно, что станут говорить в управлении об этой истории. Ловец привидений, охотник за пришельцами... Ладно. Хинкуса я, во всяком случае, поймал. И мозеса я не выпущу. Пусть смеются, а мозеса я не выпущу. Пусть смеются, сколько душе угодно, а тайна второго национального, и тайна захвата броневика, и многие другие тайны будут раскрыты... Вот так-то. Смейтесь, черт побери, смейтесь... А если здесь еще замешана политика, то я простой полицейский, а политикой пусть занимаются те, кому это положено...

Дверь скрипнула,и я встрепенулся. Но это был не луарвик. Вошли симонэ и хозяин. Хозяин поставил передо мной кружку кофе, а симонэ взял у стены стул и уселся напротив меня. Мне показалось, что его как-то обтянуло и что он пожелтел.

- Ну, что вы надумали, инспектор? - Спросил он.

- Где луарвик? Я вызывал луарвика.

- Луарвику совсем плохо, - сказал симонэ. - Мозес делает ему какие-то процедуры. - Он неприятно оскалилися. - Вы его загубите, глебски, и это будет скотский поступок. Я знаю вас, правда, всего два дня, но никак не мог ожидать, что вы окажетесь всего-навсего чучелом с золотыми пуговицами.

Свободной рукой я взял кружку, поднес ее ко рту и поставил обратно. Не мог я больше пить кофе. Меня уже тошнило от кофе.

- Отстаньте. Вы все болтуны. Алек заботится о своем заведении, а вы, симонэ - просто интеллектуал на отдыхе...

- А вы-то, - сказал симонэ. - Вы-то о чем заботитесь? Бляху лишнюю вам захотелось на мундир? Вы мелкая полицейская пешка. В кои-то веки судьба вам бросила кусок. В первый и последний раз в жизни. В ваших руках оказалось действительно важное решение, а вы ведете себя как распоследний тупоголовый...

- Заткнитесь, - сказал я устало. - Перестаньте болтать и хоть на минуту просто подумайте. Вы, я вижу, ни черта не смыслите в законе. Вы воображаете, что существует один закон для людей и другой закон для вурдалаков. Ну, оставим в стороне даже это. Пусть они пришельцы. Пусть они невинно обмануты. Великий контакт... Дружба миров и так далее... Вопрос: что они делают у нас на земле? Мозес сам признался, что он наблюдатель. За чем он, собственно, наблюдает? Не скальтесь, не скальтесь... Мы здесь с вами занимаемся фантастикой, а в фантастических романах, насколько я помню, пришельцы на земле занимаются шпионажем и готовят вторжение. Как, по вашему мнению, в такой ситуации должен поступить я, чиновник с золотыми пуговицами? Должен я исполнить свой долг или нет?

Симонэ молча щерился, уставясь на меня. Хозяин подошел к окну и поднял штору. Я оглянулся на него.

- Зачем вы это сделали?

Хозяин ответил не сразу. Прижимаясь щекой к стеклу, он оглядывал небо.

- Да вот все посматриваю, петер, - медленно сказал он не оборачиваясь. - Жду, петер, жду... Вы бы приказали девочке вернуться в дом. Там, на снегу она прямо готовая мишень...

Я положил парабеллум на стол, взял кружку обеими руками и, закрыв глаза, сделал несколько глотков. Готовая мишень... Все мы здесь - готовые мишени. Ну, ничего, может быть, и обойдется... И вдруг я ощутил, как сильные руки взяли меня сзади за локти. Я открыл глаза и дернулся. Боль в ключице была такой острой, что я едва не потерял сознание.

- Ничего, петер, ничего, - ласково сказал хозяин. - Потерпите.

Симонэ с озабоченным и виноватым видом уже засовывал парабеллум к себе в карман.

- Предатели! - Сказал я с удивлением.

- Нет-нет, петер, - сказал хозяин. - Надо быть разумным. Не одним законом жива совесть человеческая.

Симонэ, осторожно зайдя с боку, похлопал меня по карману. Ключи звякнули. Заранее покрывшись потом в ожидании жуткой боли, я рванулся изо всех сил. Это ничем не кончилось, и, когда я опомнился, симонэ уже выходил из комнаты с чемоданом в руке. Хозяин, все еще придерживая меня за локти, тревожно говорил ему вслед:

- поторапливайтесь, симонэ, поторапливайтесь, ему плохо...

Я хотел заговорить, но у меня перехватило горло, и я только захрипел. Хозяин озабоченно наклонился надо мной.

- Господи, петер, - проговорил он, - на вас лица нет...

- Бандиты... - Прохрипел я. - Арестанты...

- Да, да, конечно, - покорно согласился хозяин. - Вы всех нас арестуете и правильно сделаете, только потерпите немного, не рвитесь... Ведь вам же очень больно, а я вас пока все равно не пущу...

Да, не выпустит. Я и раньше видел, что он - здоровый медведь, но такой хватки все-таки не ожидал. Я откинулся на спинку стула и перестал сопротивляться. Меня мутило, тупое безразличие овладело мною. Где-то на самом донышке души слабо тлело чувство облегчения - ситуация больше не зависела от меня, ответственность взяли на себя другие. По-видимому, я снова потерял сознание, потому что оказался вдруг на полу, а хозяин стоял рядом со мной на коленях и смачивал мне лоб мокрой ледяной тряпкой. Едва я открыл глаза, он поднес к моим губам горлышко бутылки. Он был очень бледен...

- Помогите мне сесть, - сказал я.

Он бесприкословно повиновался. Дверь была распахнута настежь, по полу тянуло холодом, слышались возбужденные голоса, потом что-то грохнуло, затрещало. Хозяин болезненно сморщился.

- Проклятый сундук, - произнес он сдавленным голосом.

Под окном голос мозеса гаркнул с нечеловеческой силой:

- готовы? Вперед! .. Прощайте, люди! До встречи! До настоящей встречи!

Голос симонэ прокричал в ответ что-то неразборчивое, а затем стекла дрогнули от какого-то жуткого клекота и свиста. И стало тихо. Я поднялся на ноги и пошел к двери. Хозяин суетился рядом, широкое лицо его было белое и рыхлое как вата, по лбу стекал пот. Он беззвучно шевелил губами - наверное, молился.

Мы вышли в пустой холл, по которому гулял ледяной ветер, и хозяин пробормотал: "давайте выйдем, петер, вам надо подышать свежим воздухом..." Я оттолкнул его и двинулся по лестнице. Мимоходом я с глубоким злорадством отметил, что входная дверь снесена начисто. На лестнице, на первых же ступеньках, мне столо дурно, и я вцепился в перила. Хозяин попытался поддержать меня, но я отпихнул его здоровым плечом и сказал: "убирайтесь к черту, слышите?.." Он исчез. Я медленно пополз по ступенькам, цепляясь за перила, миновал брюн, испуганно прижавшуюся к стене, поднялся на второй этаж и побрел в свой номер. Дверь номера олафа была распахнута настежь, там было пусто, резкий аптечный запах расползался по коридору. Добраться бы до дивана, думал я. Только бы добраться до дивана и лечь... И тут я услышал крик.

- Вон они! - Завопил кто-то. - Поздно! Поздно!

Голос сорвался. Внизу в холле затопали, что-то упало, покатилось, и вдруг я услышал ровное далекое гудение. Тогда я повернулся и, спотыкаясь, побежал к чердачной лестнице...

Вся широкая снежная долина распахнулась передо мной. Я зажмурился от солнечного блеска, а потом различил две голубоватые, совершенно прямые лыжни. Они уходили на север, наискосок от отеля, и там где они кончались, я увидел четкие, словно нарисованные на белом фигурки беглецов. У меня отличное зрение, я хорошо видел их, и это было самое дикое и нелепое зрелище, какое я помню.

Впереди мчалась госпожа мозес с гигантским черным сундуком под мышкой, а на плечах ее грузно восседал сам старый мозес. Правее, и чуть отставая, ровным финским шагом несся олаф с луарвиком на спине. Билась на ветру широкая юбка госпожи мозес, вился пустой рукав луарвика. Они мчались быстро, сверх'естественно быстро, а сбоку, им наперерез, сверкая на солнце лопастями и стеклами кабины, заходил вертолет.

Вся долина была наполнена мощным ровным гулом, вертолет медленно, словно бы неторопливо, снижался, прошел над беглецами, обогнал их, вернулся, опускаясь все ниже, а они продолжали стремительно мчаться по долине, будто ничего не видя и не слыша, и тогда в это могучее, монотонное гудение ворвался новый звук, злобный отрывистый треск, и беглецы заметались, а потом олаф упал и остался лежать неподвижно, а потом кубарем покатился по снегу мозес, а симонэ рвал на мне воротник и рыдал мне в ухо: "видишь? Видишь? Видишь?.." А потом вертолет повис над неподвижными телами, медленно опустился и скрыл от нас всех - тех, кто лежал неподвижно, и тех, кто пытался еще ползти... Снег закрутился вихрем от его винтов, сверкающая белая туча горбом встала на фоне сизых отвесных скал. Снова послышался злобный треск пулемета, и алек сел на корточки, закрыв глаза руками, а симонэ все рыдал, все кричал: "добился! Добился своего, дубина, мерзавец!"

Вертолет так же медленно поднялся из снежной тучи и, косо уйдя в пронзительную синеву неба, исчез за хребтом. И тогда внизу тоскливо и жалобно завыл лель.

Эпилог

с тех пор прошло больше двадцати лет. Вот уже год, как я в отставке. У меня внуки, и я иногда раасказываю ребятишкам эту историю. Правда, в моих рассказах она всегда кончается благополучно: пришельцы благополучно отбывают домой в своей сверкающей ракете, а банду чемпиона благополучно захватывает подоспевшая полиция. Сначала пришельцы отбывали у меня на венеру, а потом, когда на венере высадились первые экспедиции, мне пришлось перенести господина мозеса в созвездие волопаса. Впрочем, не об этом речь.

Сначала факты. "Бутылочное горлышко" расчистили через два дня. Я вызвал полицию и передал ей хинкуса, миллион сто пятнадцать тысяч крон и свой подробный отчет. Но следствие, надо сказать, кончилось ничем. Правда, в разрытом снегу было найдено более пятисот серебряных пуль, но вертолет чемпиона, забравший тела, исчез бесследно. Через несколько недель супружеская чета туристов-лыжников, путешествовавших неподалеку от нашей долины, сообщила, что они видели, как какой-то вертолет прямо у них на глазах упал в озеро трех тысяч дев. Были организованы розыски, однако ничего интересного обнаружить не удалось. Глубина этого озера, как известно, достигает местами четырехсот метров, дно его ледяное, рельеф дна постоянно меняется. Чемпион, по-видимому, погиб - во всяком случае, на уголовной сцене он больше не появлялся. Банда его, благодаря хинкусу, который торопился спасти свою шкуру, была частично отловлена, а частично рассеялась по всей европе. Гангстеры, попавшие под следствие, ничего существенного к словам хинкуса не добавили - все они были убеждены, что вельзевул был колдуном или даже самим дьяволом и что их бывший главарь погиб, откусив кусок не по глотке. Симонэ был убежден, что один из роботов уже в вертолете очнулся и в последней вспышке активности сокрушил все, до чего смог дотянуться. Очень может быть, и если это так, то не завидую я чемпиону в его последние минуты...

А гольденвассер, конечно, вывернулся. Одним гаупштурмфюрером больше, одним меньше - это для него не имело значения. Тем более, что архивы гренгейма исчезли бесследно, а сообщение мозеса никакого действия не возымело. Оно было написано слишком странным языком, содержало ссылки на слишком странные обстоятельства и было, как я слыхал, признано просто бредом сумасшедшего. Особенно на фоне газетной шумихи, которая была поднята вокруг пришельцев. Может быть, гольденвассеру вспомнились тогда трупы расстрелянных в россии и во франции, в польше и в греции, и мертвый кениг с черной дырой над переносицей, и другие мертвецы... Вряд ли.

Симонэ сделался тогда главным специалистом по этому вопросу. Он создавал какие-то комиссии, писал в газеты и журналы, выступал по телевидению. Но никто не принимал его всерьез. Комиссии, правда, функционировали, всех нас, даже кайсу, вызывали в качестве свидетелей, однако настоящей, серьезной поддержки симонэ не получил. Ни один научный журнал, насколько мне известно, не опубликовал по этому поводу ни строчки. Комиссии распадались, снова возникали, материалы комиссий то засекречивались властями, то вдруг начинали широко публиковаться, десятки и сотни халтурщиков вились вокруг этого дела, вышло несколько брошюр, написанных фальшивыми свидетелями и подозрительными очевидцами, и кончилось все это тем, что симонэ остался один с кучкой энтузиастов - молодых ученых и студентов. Они совершили несколько восхождений на скалы в районе "бутылочного горлышка", пытаясь обнаружить остатки разрушенной станции. Во время одного из этих восхождений симонэ погиб. Найти так ничего и не удалось.

Все остальные участники описанных выше событий живы до сих пор. Недавно я прочитал о чествовании дю барнстокра в международном обществе иллюзионистов - старику исполнилось девяносто лет. На чествовании присутствовала племянница юбиляра, брюнхилд канн, с супругом, известным космонавтом перри канном. Хинкус отсиживает свою бессрочную и ежегодно пишет прошения об амнистии. В начале срока на него было сделано два покушения, он был ранен в голову, но как-то вывернулся. Говорят, он пристрастился вырезать по дереву и неплохо прирабатывает. Тюремная администрация им довольна.

Кайса вышла замуж, у нее четверо детей. В прошлом году я ездил к алеку и видел ее. Она живет в пригороде мюра и очень мало изменилась - все так же толста, все так же глупа и смешлива. Я убежден, что вся трагедия прошла совершенно мимо ее сознания, не оставив никаких следов.

С алеком мы большие друзья. Отель "у межзвездного зомби" процветает - в долине теперь уже два здания, второе построено из современных материалов, изобилует электронными удобствами и очень мне не нравится. Когда я приезжаю к алеку, я всегда поселяюсь в своем старом номере, а вечера мы проводим, как встарь, в каминной, за стаканом горячего портвейна со специями. Увы, одного стакана теперь хватает на весь вечер. Алек сильно высох и отпустил бороду, нос у него стал бордовый, но он по-прежнему любит говорить глухим голосом и не прочь подшутить над гостями. Мне всегда очень хорошо у алека - так спокойно, уютно. Но однажды он глухим шепотом признался мне, что держит теперь в подвале ручной пулемет - на всякий случай.

Я совсем забыл упомянуть о сенбернаре леле. Лель умер. Просто от старости. Алек любит рассказывать, что этот удивительный пес незадолго до смерти научился читать.

А теперь обо мне. Много-много раз во время скучных дежурств, во время одиноких прогулок и просто бессонными ночами я думал обо всем случившемся и задавал себе только один вопрос: прав я был или нет? Формально я был прав, начальство признало мои действия соответствующими обстановке, а начальник управления даже выбранил меня за то, что я не отдал чемодан сразу и тем самым подвергал свидетелей излишнему риску. За поимку хинкуса и за спасение миллиона с лишним крон я получил премию, а в отставку вышел в чине старшего инспектора - предел, на который я мог расчитывать. Мне пришлось немало помучиться, пока я писал отчет об этом странном деле. Я должен был исключить из официальной бумаги всякий намек на мое суб'ективное отношение, и в конце-концов это мне по-видимому, удалось. Во всяком случае, я не стал ни посмешищем, ни человеком с репутацией фантазера. Конечно, в отчете многого не было. Как можно описать в полицейской бумаге эту жуткую гонку на лыжах через снежную равнину? Когда при болезни у меня поднимается температура, я снова и снова вижу в бреду это дикое, нечеловеческое зрелище и слышу леденящий душу свист и клекот... Нет, формально все обошлось. Правда, товарищи иногда посмеивались надо мной под веселую руку, однако чисто дружески, без зла и язвительности. Згуту я рассказал больше, чем другим. Он долго размышлял, скреб железную свою щетину, вонял трубкой, но так ничего путного и не сказал, только пообещал мне, что дальше него эта история не пойдет. Неоднократно я заводил разговор на эту тему с алеком. Каждый раз он отвечал односложно и только однажды, пряча глаза, признался, что тогда его больше всего интересовала целость отеля и жизнь клиентов. Мне кажется, что потом он стыдился этих слов и жалел, что признался. А симонэ до самой своей гибели так и не сказал мне ни слова.

Наверное, они все-таки действительно были пришельцами. Никогда и нигде я не выражал своего личного мнения по этому поводу. Выступая перед комиссиями, я всегда строго придерживался сухих фактов и того отчета, который представлял своему начальству. Но теперь я почти не сомневаюсь. Раз мы достигли марса и венеры, почему бы кому-нибудь не высадиться у нас, на земле? И потом, просто невозможно придумать другую версию, которая с такой скрупулезностью об'ясняла бы все темные места этой истории.

Но разве дело в том, что они были пришельцами? Я много думал об этом и теперь могу сказать: да, дело только в этом. Обойтись с ними так, как обошелся я, было, наверное, слишком жестоко. Наверное, все дело в том, что они прилетели не во-время и встретились не с теми людьми, с которыми им следовало встретиться. Они встретились с гангстерами, с фашистами, с гольденвассером, с полицией. Ну, ладно. А если бы они встретились с контрразведкой или с военными? Было бы им лучше? Вряд ли...

На душе у меня скверно, вот в чем дело. Никогда со мной такого не было до и никогда после: все делал правильно, чист перед богом, законом и людьми, а на душе скверно. Иногда мне становится совсем плохо, и мне хочется найти кого-нибудь из них и просить, чтобы они простили меня. Мысль о том, что кто-то из них, может быть, еще бродит среди людей, неведомо, в каком человеческом облике, мысль эта не дает мне покоя. Я даже вступил было в общество имени адама адамского, и они вытянули из меня массу денег, прежде чем я понял, что все это только болтовня и что они никогда не помогут мне найти друзей мозеса и луарвика...

Когда мне становится плохо, жена садится рядом и принимается утешать меня. Она говорит, что если бы я даже не чинил препятствий мозесу и всем им удалось бы уйти, это все равно привело бы к большой трагедии, потому что тогда гангстеры напали бы на отель и, вероятно, убили бы всех нас, оставшихся в доме. Все это совершенно правильно. Я сам научил ее говорить так, только теперь она уже забыла об этом, и ей кажется, что это ее собственная мысль. И все-таки от ее утешений мне становится немножечко легче. Но ненадолго. Только до тех пор, пока я не вспоминаю, что симон симонэ до самой своей смерти так и не сказал мне ни одного слова. Ведь мы не раз встречались с ним - и на суде хинкуса, и на телевидении, и на заседаниях многих комиссий, и он так и не сказал мне ни одного слова. Ни одного слова. Ни одного.

Комарово - ленинград.

1969 Г.

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я