Андрей Таманцев. Двойной капкан

Солдаты удачи-6:

В романах серии "Солдаты удачи" все события взяты из жизни. Мы изменили только имена героев. Почему? Это нетрудно понять: слишком тяжела и опасна их работа. Каждый из них всегда на прицеле, вероятность избежать смерти приближается к нулю... Имеем ли мы право лишать таких людей надежды на завтрашний день?..

Таманцев А.

Т17 Двойной капкан: Роман. — М.: Олимп; ООО "Фирма "Издательство ACT"", 1998. — 480 с. — (Солдаты удачи).

ISBN 5-7390-0770-4 ("Олимп")

ISBN 5-237-01263-9 (ООО "Фирма "Издательство ACT"")

Герои романа, отважные парни из команды Сергея Пастухова, "великолепная пятерка", получают задание взорвать крупнейшую на Кольском полуострове Северную АЭС. Ребята становятся заложниками интересов международной нефтяной компании и террориста-маньяка, за которым давно охотится Интерпол.

Взрыв унесет сотни тысяч жизней, пострадают все страны Европы — стоит лишь нажать на кнопку...

УДК 882—31:32 ББК 84(2Рос-Рус)6 © "Олимп", 1998 © Оформление. 000 "Фирма "Издательство ACT"", 1998

Содержание

Вместо пролога. Пастухов 2 Глава первая. Досье 14 Глава вторая. Визит 32 Глава третья. Наводка 42 Глава четвертая. Контакт 56 Глава пятая. Посредник 64 Глава шестая. Легенда 80 Глава седьмая. Мадам 98 Глава восьмая. Заложник 113 Глава девятая. Ход шакала 129 Глава десятая. "Прайм-тайм" 141 Глава одиннадцатая. Угол атаки 164 Глава двенадцатая. Час "Ч" 182 Вместо эпилога. Долгая дорога домой 203

Вы все хотели жить смолоду, Вы все хотели быть вечными, — И вот войной перемолоты, Ну а в церквах стали свечками.

А.Чикунов

Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его.

Книга Притчей Соломоновых.

Гл. 16, cm. 9 Вместо пролога. Пастухов Они подъехали на двух разбитых, по самые стекла заляпанных проселочной глиной "Нивах" около шести вечера, когда затопинские хозяйки встречали у ворот своих мычащих буренок и над тихими заводями Чесни стелился мирный дым от русских печей, в которых предстояло томиться молоку от вечерней дойки. Мои работяги уже отключили станки и выметали из углов столярки скопившуюся за день стружку и древесную пыль, а сам я разбирал диски от циркулярки, откладывая в сторону те, что требовали разводки и новой заточки. Вечер был тихий, благостный, даже у двух заезжих рыбаков-студентов в потрепанных адидасовских костюмах, удивших с плоскодонки, похоже, что-то клевало.

Вот тогда они и подъехали.

Первыми их учуяли собаки, полугодовалые добродушные московские сторожевые, которых я на день запирал в просторном вольере из сетки-рабицы, и зашлись до хрипа от злобы.

А потом увидел и я.

Их было шестеро. При первом же взгляде на них у меня все словно опустилось внутри и не осталось ни следа от настроения этого хорошего весеннего дня, наполненного веселой спорой работой, запахом свежевыстроганной сосны и уверенным пением станков.

Ну что же это за жизнь, твою мать! Никакого спокойствия рабочему человеку!

Суки.

Двое остались у машин, а четверо остановились в настежь распахнутых воротах столярки. Одному было лет сорок, остальным лет по двадцать пять или чуть больше. Назвать их качками было бы некоторой натяжкой, скорее они старались казаться качками и вообще очень крутыми братанами. И тут все было на месте: почти наголо выстриженные затылки, турецкий кожаный ширпотреб с подложенными для внушительности плечами, соответствующие позы. У двоих, что остановились в дверях, на цыплячьих шеях висели массивные золотые цепи, слишком массивные для золота даже самой низкой пробы; у третьего, единственного, пожалуй, настоящего качка, тоже цепь была той еще пробы, а из-под демонстративно расстегнутой до пупа ковбойки выглядывала рукоять засунутого за ремень джинсов китайского "тэтэшника" двеститринадцатой, самой дрянной модели. И лишь у старшего, коренастого, с короткими черными волосами и небольшим шрамом на низком лбу, куртка была фирменная да и цепочка на шее вполне могла быть действительно золотой.

Все же провинция — она и есть провинция. Вроде и Москва под боком, в каких-то ста километрах, а все равно сельпо. И если уж тут начинают следовать моде — тушите свет! Мини — так по самое это дело. Клеши (со школы помню эту моду) — обязательно с колокольчиками. А рокерские куртяги — так с таким количеством заклепок, что хоть сдавай в металлолом — и свои бабки получишь.

Такими были и мои гости. От них прямо разило затхлым бытом бараков сто первого километра и одновременно наглостью новых хозяев жизни, не вполне еще уверенных в своем всевластии и жаждущих любой ценой это всевластие утвердить. Потому и перла из них агрессивность злобных хорьков. Только старший был поспокойнее. Тертый был мужичишка. Две-три ходки за плечами как минимум. И последняя, судя по серо-землистому цвету лица, недавно. Какой-нибудь Коми лес, там не позагораешь. Этим, видно, и подбор такой команды объяснялся. Свежачок, не успели заматереть. Успеют. Если повезет. В чем у меня были небольшие сомнения.

* * * ...В общем, это был на первый взгляд нормальный наезд. Но только на первый взгляд. Что-то меня все-таки насторожило. Чуть-чуть, самую малость. Даже не знаю что. Так, легкое дуновение ветерка в мозгах.

Это был не первый наезд, далеко не первый. Я еще столярку не закончил оборудовать, как налетели, словно оводы на стадо, первые любители острых ощущений. Сначала из местных — выселковые. Ну, с ними я разобрался довольно мирно — во всяком случае, почти бескровными методами. Потом потянулся народ посерьезней — из Зарайска. А чуть позже — и из самого Раменского. Это у нас как бы столица.

В конце концов, мне все это осточертело, я вызвал Боцмана, Артиста, Муху и как раз вернувшегося после стажировки Дока, мы объехали несколько адресов и провели душеспасительные беседы. Не знаю, спасли ли мы хоть одну душу, но костей переломали достаточно. И настолько эффективными — не для нас, конечно, а для наших собеседников — методами, что в итоге было достигнуто соглашение: моя зона влияния — по эту сторону Московского шоссе, их по другую — а вот с этим пусть милиция разбирается, подменять ее мы не намерены.

Некоторое время было тихо. И вот на тебе — все по новой. Выветрились из памяти наши беседы? Или пришли новые кадры, не признающие старых обязательств? Да что же я, нанялся, что ли, их воспитывать?

* * * ...Нельзя сказать, что я не ждал чего-нибудь в этом роде. Но не думал, что это случится так быстро. Трех месяцев не прошло, как после нудятины с регистрацией ИЧП и всех прочих бумажных дел я на полную катушку запустил столярку. С работой, правда, повезло сразу. Километрах в двадцати от нас, в месте впадения Чесни в Осетр, несколько новых русских отгрохали себе трехэтажные особняки, и один из них, банкир, дал мне заказ на всю столярку. А там только окон было под сотню. Банкиру понравилось. И то, что за транспорт цена не накручивалась, — я сам возил готовые блоки на крытом двухосном прицепе, который мой работяга "ниссан-террано" таскал по любой распутице, как пушинку. И то, что работа была не стандартная, а по эскизам заказчика. А мне это ничего не стоило, любой станок переналаживался за полчаса. Банкир похвастался перед соседями, и ко мне сразу выстроилась очередь, так что пришлось нанимать подручных.

Это оказалось самым трудным делом. Сначала у меня работал дед Егор, старый плотник, единственный непьющий в деревне. Но вдвоем много не наработаешь, а упускать такие выгодные заказы было жалко — во мне уже, видно, проснулась мелкая акула капитализма.

Затопино — деревушка лесная, здесь исстари столярничали и плотничали, и руки у мужиков росли откуда надо. Только вот пили по-черному. А подпускать человека с бодуна к той же циркулярке — Боже сохрани! Пришлось идти путем, который я проторил еще два года назад, когда нужно было передать кому-то деревенское стадо, пасти которое я подписался после увольнения из армии. Тогда я отвез прежнего пастуха Никиту в Зарайск к наркологу, тот вкатил ему дозу какой-то современной химии — и на ближайшие пять лет проблема с пастухом была решена.

Первой моей жертвой стал мой одноклассник Мишка Чванов. Он уже совсем доходил, с работы поперли, жена и два пятилетних пацана, ровесники моей Настены, кормились лишь с огорода да от коровы. Но мое предложение "зашиться" Мишка отверг с присущей ему гордостью. Я хотел уж было уйти, но глянул на его жену и ребятишек, на голую избу, из которой Мишка отдал за бутылку все, начиная с телевизора и кончая льняной самотканой, еще прабабкиной, скатертью. Набил я этому герою морду, кинул в салон "террано" и отвез знакомым путем в Зарайск. После капельницы и лошадиной дозы снотворного Мишка дрых двое суток. На третьи получил тот самый укол в задницу и официальное разъяснение, что препарат раскодированию не поддается, и даже если пациент, то есть он, съест ящик лимонов (так когда-то от антабуса избавлялись), любая капля спиртного, пусть это хоть корвалол, отправит его в мир иной или превратит в паралитика.

Первую неделю Мишка на меня дулся, бухтел, что я нарушил Декларацию прав человека и меня нужно судить международным судом в Гааге, потом втянулся в работу, с каждым днем становился все веселей, а на стене в столярке отмечал палочками прожитые дни и недели. Как узник замка Иф. Стена была большая, на пять лет хватит.

Вторым тоже был мой бывший одноклассник, Костик Васин, серебряный медалист и трудяга, его привела жена. Потом пришли двое мужиков постарше, сами, мои соседи Артем и Борисыч.

Штат столярки был полностью укомплектован, но тут возникло новое дело. Покупать обрезную доску на лесоскладе было накладно, да и глупо, когда живешь в лесу. Поэтому я откупил в местном леспромхозе делянку, пропустил через зарайского нарколога еще четырех мужиков и отправил их на лесоповал. Еще троих пришлось нанять для работы на пилораме того же леспромхоза и двоих — в арендованной там же сушилке. А тут снова возник знакомый банкир и попросил прислать ему плотников, но только, если это вообще возможно, не очень пьющих. Это было в принципе невозможно, но объемы столярных и кровельных работ в поселке новых русских были немереные. В итоге зарайский нарколог получил еще двенадцать пациентов и даже дал мне скидку в десять процентов как оптовому потребителю его услуг.

Через два месяца почти все мужское население Затопина работало в моем ИЧП, а затопинские бабульки сильно меня и Ольгу зауважали и обращались к нам по имени-отчеству и на "вы". Не скажу, что это оставляло меня равнодушным, все-таки приятно чувствовать себя благодетелем даже в небольшой, отдельно взятой деревне.

Новые русские не жлобились из-за каждой копейки, платили хорошо — и за качественную работу, и за уверенность, что их дворцы не сожгут по пьянке, а фирменную итальянскую сантехнику не разворуют. Но все же я оставался еще в глубоком минусе, учитывая стоимость станков и оборудования. Да и нарколог, хоть и делал мне, оптовику, скидку, брал за каждого по сто баксов. Так что наезжать на меня было явно рано — все равно что скручивать шею цыпленку, не дав его костям набрать мяса, или стричь овцу, не обросшую шерстью. Это даже наше государство понимало и потому давало на первое время молодому мелкому бизнесу, вроде моего, налоговые послабления.

Но мои нынешние гости, судя по всему, так не считали. У них были, видно, свои представления об экономике малого предприятия. Или о чем-то другом. Допустим, о жизни вообще.

— Здорово, хозяин! — приветствовал меня старший, проходя внутрь столярки и с интересом осматривая готовые дверные и оконные блоки и заготовки к ним. — Дела идут, а?

— Так, понемногу, — неопределенно ответил я.

— Не прибедняйся, — добродушно посоветовал он. — Отправь-ка мужиков по домам, им пора махнуть по соточке, а то заездил ты их — гляди, какие смурные. А нам с тобой потолковать кое о чем надо.

Мои работники действительно посмурнели, а Мишка Чванов без нужды переложил с места на место плотницкий топорик и быстро вопросительно взглянул на меня. Я отрицательно покачал головой. С Мишки сталось бы, конечно, кинуться с топором на гостей при пушках, парень он был безудержный что в пьянке, что в работе, что в драках, которые еще в школе возникали между затопинскими и выселковскими. Но сейчас его безудержность ни к чему хорошему привести не могла. Я посоветовал своим особо на соточки не налегать, отчего они посмурнели еще больше, попросил гостей подождать минуту и заглянул на кухню — единственное полностью законченное помещение моего нового дома. Ольга царствовала там — среди кафеля и японской кухонной техники. Тут же крутилась Настена. Я напомнил Ольге, что пора идти за молоком к бабе Клаве, а заодно и прогулять собак, которые засиделись в вольере.

— Кто эти люди? — спросила Ольга.

— Заказчики.

— Мне они не нравятся.

— Мне тоже. Но мы не будем дружить с ними семьями.

У калитки меня поджидал Мишка. Я велел ему под любым предлогом задержать Ольгу с Настеной часа на полтора, не меньше: пусть Люба, жена Мишки, попросит совета насчет ребячьих болезней, это самое верное.

— Понял, — сказал Мишка. — Ништяк, Серега. Не дрейфь. Мы с тобой, понял? Продержись немного. Совсем немного, понял? А мы сейчас, мы быстро, понял?

И он рванул к своей избе, не разбирая дороги. Я не очень-то понял, что он имел в виду, да и думать об этом мне было некогда. Нужно было решить, как быть с гостями.

Не нравились они мне. Не вообще, как любому нормальному человеку не может нравиться уголовная шантрапа. Нет, чем-то еще другим. Одно я понял довольно быстро: они были не наши. Не выселковские, не зарайские, не раменские. Любое место все-таки накладывает свой отпечаток на человека. Про города и страны не говорю. Но даже в соседних деревнях люди хоть чем-то, да разнятся друг от друга. Взять наше Затопино и, допустим, Ключи. Всего-то разделяют их десяток километров и река Чесня. А люди чуть да другие. И даже не скажешь чем. А для местного жителя сразу ясно: этот из Ключей, а тот из Маслюков или Выселок. А тут и тонким наблюдателем не нужно быть, чтобы определить: не из наших краев. Из каких — не знаю. Но не из наших. И не из Москвы, это само собой.

Никаких выводов из своего умозаключения я делать не стал, да и какие могли быть выводы, я просто рассудил, что всему свое время, и сначала стоит поглядеть, как будет складываться ситуация.

* * * Когда я вернулся в столярку, двое по-прежнему покуривали у машин, а четверо разглядывали станки. И было на что посмотреть. Один немецкий многофункциональный "вайсмахер" с программным компьютерным управлением чего стоил.

— Богато живешь, хозяин, — оценил старший, закурив "беломорину". — Богато. Не один косарь баксов небось всадил в машины?

— Не один, — согласился я.

— А сколько?

— Много. — Я кивнул на "беломорину" в его руке, синей от татуировок. — Не курил бы ты здесь, а? Сухое дерево, пыль.

— Во-во, — подхватил он, продолжая курить и стряхивать пепел на пол. — Я и говорю: бросит кто спьяну чинарик, да если еще бензинки чуток прольет — ведь вмиг все сгорит, нет? Обидно же будет, скажи?

В общем, все было ясно. Опять же — на первый взгляд.

Ну не нравились мне мои гости. Что-то в них было не то. По всем приметам это был банальный наезд. И вместе с тем нет, не просто наезд. А что? Не мог допереть. И потому злился, хотя, понятное дело, держал себя, как выражаются в культурных компаниях, в рамках приличий. Но на всякий случай открыл распределительный щит, пощелкал рубильниками и между делом нажал кнопку на неприметной черной коробочке с замигавшим красным светодиодом.

— А это что за хренобень? — заинтересовался старший.

Он, конечно, сказал не "хренобень", а по-другому, но смысл был тот же.

— Пожарная сигнализация, — объяснил я.

— Ну-у! Пока из Зарайска пожарки прикатят, от твоей столярки и хазы одни головешки останутся!

Я промолчал. Не объяснять же ему, что эта хренобень подает сигнал не в зарайскую пожарную часть, а чуть-чуть в другое место.

— Сколько на тебя мужиков пашет? — продолжал расспросы мой гость.

— Двадцать шесть.

— Не хило. По сколько же ты им платишь?

— Когда как. Пока немного. По сто пятьдесят — двести.

— Тысяч? — уточнил он.

— Тысяч! Кто же за сто пятьдесят тысяч будет работать? Баксов, конечно.

— А сколько самому остается?

— Долларов по триста в месяц, — ответил я, и это была чистая правда. Но мой любознательный собеседник мне, разумеется, не поверил.

— Ладно туфту гнать! У самого японская тачка, домину строишь.

— У бабы новая "Нива", — подсказал качок, утомившись, видно, ролью стороннего наблюдателя.

— Она устроилась музыкальным работником в детский сад в Выселках, — терпеливо объяснил я. — Каждый день по четыре километра туда и обратно, да еще с ребенком — не находишься. Пришлось купить "Ниву". По нашим дорогам, сами понимаете...

— Давай к делу, — перебил меня старший. — Ты меня знаешь?

— Нет, — честно ответил я.

— Я — Шрам. Понял?

— А по имени-отчеству?

Он слегка удивился вопросу, но все же ответил:

— Николай Васильевич.

— А я — Сергей Сергеевич.

— Я тащусь! — снова вмешался в разговор качок. — Сергей Сергеевич! Вникни, Шрам, а?

— Заткнись, — бросил ему Шрам и повернулся ко мне: — Это Чир. Мастер спорта по боксу, между прочим. А те двое, не смотри, что невидные из себя, каратисты. Правильные пацаны. У того черный пояс, а у второго — красный. Ты Пашу Раменского знал?

— Здоровый такой, с родимым пятном на носу? — уточнил я.

— Ну! — подтвердил старший.

— Знать особо не знал, но приходилось встречаться.

— Больше не встретишься.

Подручные Шрама захохотали. Я бы сказал — довольно нервно. Нетрудно было догадаться почему. Месяца два назад Пашу Раменского, державшего Зарайск, пристрелили при разборке вместе с тремя или четырьмя его кадрами. Об этом даже в "Московском комсомольце" была заметка. И теперь на первый взгляд выходило, что Шрам осваивает отвоеванную территорию.

Но только на первый взгляд. Тут у меня уже не было ни малейших сомнений: Пашу Раменского я действительно знал — познакомился во время тех самых душеспасительных бесед. И он, кстати сказать, показался мне человеком разумным и даже рассудительным. Во всяком случае, умеющим трезво просчитывать варианты. И он первым понял, что с такими странными отморозками, какими в глазах его окружения были мы, лучше, пожалуй, не ввязываться в принципиальные споры. Ну, до поры до времени. Так, вероятно, он решил и даже убедил в этом своих более горячих сподвижников. Но до своего времени, увы, не дожил.

Все так. Пашу я знал. Но главное было в другом: ни этот Шрам, ни один из его подручных Раменского и в глаза не видели. Паша был маленький, весь как бы перевитый жилами сорокалетний человечек с орлиным носом и без единой родинки или даже бородавки на изрытом оспой лице. Такого один раз увидишь — и уже ни с кем не спутаешь. Да, его шлепнули при разборке, это верно. Но было у меня ощущение, что об этой разборке Шрам узнал из той же самой заметки в "Московском комсомольце". Ай-ай-ай. А врать-то нехорошо. Но врут — по крайней мере в подобных случаях — не из любви к искусству, а для достижения каких-то вполне определенных целей.

Каких?

Случайный наезд залетной братвы?

Ну, посмотрим.

— Договоримся так, Сергей Сергеевич, — продолжал Шрам. — Ты отстегиваешь нам пять штук и спишь спокойно. И никаких пожаров не боишься и вообще ничего.

— Пять штук чего? — переспросил я.

— "Зеленых", козел! Чего! — популярно разъяснил мне качок.

— А, "зеленых"! — повторил я. — Нет вопросов. У меня как раз в инструментальном шкафчике были отложены пять тысяч баксов — завтра предстояло расплатиться с леспромхозовскими за делянку с трелевщиками и за пилораму с сушилкой. Я извлек пачку и бросил ее Шраму.

— Можешь не проверять, вчера из банка. Пачку он поймал ловко, одним движением, но вид денег, как мне показалось, его крайне озадачил. Он вскрыл бандероль, полистал новые стольники, но выражение некоторой обалделости с его лица так и не исчезло.

— Что-то не так? — спросил я.

Он не ответил, а по-прежнему вертел баксы в руках, что-то напряженно обдумывая. Его поведение показалось странным даже качку.

— Какие проблемы, Шрам? — спросил он. — Дело сделано. Все ясно: лох. Плюс навар. Мотаем?

Шрам постучал пачкой по ладони и рассудительно заметил:

— Не долго ты проживешь, Чир. Нет, недолго. А почему? А потому что лезешь не по чину. Нам что было сказано? Бабки взять?

— Нет. Нам было сказано...

— Заткнись, придурок. И молчи, пока тебя прямо не спросят! Понял?

— Понял, Шрам, все понял, — заверил качок. — Молчу.

Это было уже интересно.

— Приятно с тобой иметь дело, Сергей Сергеевич, — заметил Шрам. — Быстро ты все понимаешь.

Он бросил мне пачку баксов. Я поймал ее не менее ловко, чем он сам.

— Сто, — сказал Шрам. — И немедленно.

— Сто чего? — уточнил я. — "Зеленых"? Сто тысяч? Ты за кого меня. Шрам, принимаешь? Ты в столярке, понял? А не в "Чейз манхэттен банке". Даже если я продам все оборудование вместе с домом и землей, вряд ли выручу больше полтинника. Ну, плюс двадцатник за "ниссан" и еще копейки за "Ниву". Я принял тебя за разумного человека. Но начинаю в этом сомневаться. А если быть совершенно честным, я вообще не понимаю, почему должен тебе платить. Хоть копейку.

Качок даже ахнул от такой моей наглости:

— Не въезжает! Дай, Шрам, я ему растолкую?

— Ну растолкуй, — разрешил старший.

— Слушай сюда, ты, Сергей Сергеевич! Ты нам по жизни должен! Теперь въехал, нет?

— Нет, — сказал я. — Мне приходилось слышать это выражение. Но смысла не понимаю. По какой жизни я вам должен? По вашей или по моей? "Ты нам по жизни должен". Что это, собственно, значит?

— Это значит, что делиться надо! Теперь понял, козел?

— Ну, допустим. Но почему я должен делиться с вами? Вы что, инвалиды, немощные?

— Я чего-то не врубаюсь, — обратился качок к Шраму. — Он дуру гонит или в самом деле совсем плохой, не понимает?

— Все он понимает. Даже чуть больше, чем нужно.

— Понимаю, конечно, — согласился я, продолжая разыгрывать сельского дурачка. — Но я и другое понимаю. Если вы сожжете мою столярку, вообще ничего не получите.

— Верно, не получим, — кивнул Шрам. — Но мы другое получим. После этого нам уже ни с кем не придется разводить такой базар.

— Акция устрашения, — уточнил я. — Воспитательное мероприятие.

— Грамотный ты, Сергей Сергеевич, парень.

— Да нет, Николай Васильевич, это я просто радио наслушался. И телевизора насмотрелся. Ну так начинайте прямо сейчас, чего тянуть? Бензин в гараже в канистре, спички у самих есть.

Подручные Шрама переглянулись с искренним недоумением.

— Полечить его для начала? — предложил качок.

— Не спеши, — возразил Шрам, разминая очередную "беломорину". — Предупреждал же я тебя: не спеши. Угробит тебя, Чир, эта спешка. Серьезные дела делаются неторопливо. Правильно, Сергей Сергеевич?

— Ну, допустим, — согласился я, хотя, между нами, считал, что серьезные дела делаются либо очень быстро, либо за них лучше вообще не браться.

— О чем я и говорю, — рассудительно продолжал Шрам. — Это хорошо, когда человек не цепляется за свое добро. Добро — что? Сегодня есть, завтра нет. Добро можно снова нажить, а вот кое-чего снова не наживешь. Ты представь, Сергей Сергеевич, что вот пошла твоя жена с дочкой за молоком или просто так погулять, а тут вдруг какие-нибудь отморозки. А? Времена-то нынче неспокойные. И ведь никакие собаки не помогут, собак перестрелять — нечего делать. И никто не поможет, кричи не кричи. Все, наоборот, по избам попрячутся. Как тебе такая картинка?

Не стоило ему это говорить. Нет, не стоило.

Его я убил сразу — проломил висок носком старого, еще с Чечни, спецназовского ботинка. Одновременно метнул диск циркулярки с закруткой в обладателя черного пояса и попал хорошо, в переносицу. Тут же сломал правую руку качку, успевшему вытащить "тэтэшник", и в броске достал обладателя красного пояса, который от неожиданности даже не шевельнулся. Двое, что стояли у машин, разом сунулись, как я и предполагал, на шум и получили свое по полной программе. Ну, не по полной, убивать я их не собирался: щенки еще. Они нужны мне были живыми для воспитательного мероприятия. На этот раз — моего. А в любом воспитательном мероприятии главное что? Публика. Я совершенно не представлял себе, что вся эта история значит, но на всякий случай решил извлечь из нее максимальную пользу. На будущее. На тот случай, если это действительно просто наезд. Хотя уже был почти на все сто уверен, что это не так.

Краем глаза я отметил, что молодые рыбаки-студенты в адидасовских спортивных костюмах присунули к берегу плоскодонку и делают вид, что разбирают снасти. Так что времени оставалось уже совсем немного. Поэтому я даже связывать никого из моих гостей не стал, лишь вытащил их ТТ и бросил в угол, а "макарку" Шрама оставил на месте в его наплечной кобуре. После чего отволок всех к стене, на которой Мишка отсчитывал свою "пятилетку здоровья", открыл вентиль и полил всех из шланга, чтобы привести в чувство.

Сомнений в выборе объекта моего педагогического мероприятия у меня не было. На эту роль как нельзя лучше подходил качок. Он сидел у стены и тихо скулил, баюкая сломанную руку. "Черный пояс" зажимал обеими руками разрезанную переносицу, между пальцами сочилась почему-то очень темная, почти черная кровь. На роль зрителя он не годился, а остальные годились. Кроме Шрама, конечно, в руке которого так и белела последняя в его не слишком безгрешной жизни невыкуренная "беломорина".

Я ухватил качка за златую цепь и подтащил к циркулярке.

— Какое дело вам заказали? — Он замычал, завертел головой, пытаясь освободиться. Но цепь была из хорошего металла, качественного, хоть и не из золота. — Кто заказал? — продолжал я. Он по-прежнему крутил головой.

Я включил циркулярку и сунул его морду к сверкающему диску, который вращался со скоростью восемь тысяч оборотов в минуту. Звук стоял тот еще, поэтому пришлось перейти на односложные предложения.

— Кто?

— Не знаю! Какой-то Серый!

— Что?

— Не знаю, он со Шрамом толковал!

— Где?

Он помедлил с ответом, а я был уже не в том состоянии, чтобы сострадать ближнему. Я ткнул его ноздрю в диск, струйка крови окрасила поднятый защитный кожух.

— В Химках!

— Кто Серый?

— Не знаю! Похоже, не знал.

— Что заказал? — повторил я, крича ему в ухо, потому что визг от пилы был весьма высоких децибелов.

Он молчал. Я приблизил его ряшку к пиле. Он заорал:

— Наехать!

— Зачем?

— Не знаю! Честное пионерское, клянусь, не знаю!

Ну, если так клянутся...

Я выключил станок, подождал, пока пила стихнет, и подвел итог:

— Твоя кличка Чир, так?

Он послушно замотал головой.

— Теперь будет другая. Чир Рваная Ноздря. Это как Ричард Львиное Сердце.

Я кинул парализованного от ужаса качка к стене и обратился к почтенной публике:

— Все видели?

Публика дружно закивала:

— Все, все!

— Расскажите об этом в своих кругах. И не опускайте подробностей. Я уже однажды говорил это, но готов повторить: если хоть одна сука появится на нашей стороне Московского шоссе — у этой циркулярки выпуск двадцать два сантиметра. Все поняли? Они снова закивали:

— Все, все!

Понятливый народ. Правда, и метод был доходчивым. А ведь по-другому и не поняли бы.

И только я успел закончить свое воспитательное мероприятие, как в столярке появились два рыбака-студента, грамотно раскатились по углам и направили стволы коротких десантных "калашей" на моих совсем уж офонаревших гостей.

У меня сегодня, похоже, был день открытых дверей.

Моим новым гостям и полминуты не понадобилось, чтобы оценить обстановку. Один из них сунул в ухо таблетку микрофона и включил передатчик:

— Я — Третий. Мы на месте. Все в норме. Один холодный, пять теплых... Нет, не мы, сам... Есть, ждем.

Он выключил рацию, оба спрятали "калаши" под куртки и уселись на верстаке, покачивая ногами в обычных белых кроссовках. Ну чисто студенты-практиканты.

— Чего ждем-то? — спросил я.

Ни один, ни другой не ответили. Грамотные студенты.

Некоторое время было непривычно тихо, лишь покрякивали над Чесней перелетные утки. А потом вдруг в столярке потемнело, и начался прямо-таки американский вестерн. В дверном проеме возникли Мишка Чванов, Артем и Борисыч с двустволками на изготовку, а позади маячил Костя Васин с вилами. Другого оружия, видно, для него не нашлось.

— Руки вверх, суки! — заорал Мишка, переводя стволы с моих гостей на студентов. — Двенадцатый калибр, картечь, суки, кишки наружу! Руки вверх и никаких лишних эмоций!

Студенты соскользнули с верстака, перекатом ушли по углам, в их руках тускло блеснула сталь автоматов. Я едва успел прыгнуть между ними и поднять руки.

— Отставить! Убрать стволы! Здесь свои! Мишка, твою мать, я кому говорю! Положи ружье на землю! Всем опустить оружие!

Мой истошный вопль дошел-таки до разгоряченного Мишкиного сознания, мужики опустили двустволки, а студенты, чуть помедлив, спрятали "калаши".

— Серега, извини! Припозднились! — снова заорал Мишка. — Бабы, едри их, патроны спрятали! Пока нашли. Ты в порядке?

— В полном, как видишь, — ответил я, оттирая его к выходу. Но он успел рассмотреть столярку через мое плечо.

— Ё-мое! Это чего тут было? Едрена вошь! Куликовская битва! Чего тут было, Серега?

— Ничего тут не было! — в свою очередь заорал я. — Быстро валите отсюда! Ничего тут не было, вас тут не было, ничего вы не видели и знать не знаете! Ясно?

— Понял, Серега, все понял! Нас тут нет и не было никогда! Все понято, Серега, будь спок! Пошли, мужики!

— Ружья спрячьте, вашу мать! — напутствовал я их. — Всю деревню переполошите! И Ольгу еще задержи, — крикнул я вслед Мишке.

— Бу сделано, Серега! Все путем, будь спок!

Этот ковбойский налет произвел на студентов некоторое впечатление.

— Гляди-ка! — заметил один из них. — Защищать прибежали. За что они тебя так любят?

— Они не меня прибежали защищать, — возразил я.

— А кого?

— Не кого, а что. Свои рабочие места.

— Надо же! — удивился второй. — Цивилизуемся! Они попросили у меня санитарный пакет и моток веревки, упаковали моих гостей, умело наложив перед этим шину на сломанную руку качка, заклеив пластырем его разрезанную ноздрю и перевязав обладателя черного пояса. Потом сложили в кучку их стволы и снова уселись на верстаке.

— И долго мы будем чего-то ждать? — спросил я.

— Минут десять, — взглянув на часы, ответил первый.

И верно, ровно через десять минут у ворот столярки затормозила неприметная серая "Волга" с московскими номерами, без всяких там мигалок и антенн спецсвязи. Из машины вышел человек в штатском — начальник оперативного отдела УПСМ — Управления по планированию специальных мероприятий — полковник Константин Дмитриевич Голубков.

* * * ...Через час, когда встревоженная Ольга, наконец, вернулась домой, в столярке уже ничто не напоминало о недавних событиях, а мы с Голубковым сидели во дворе на бревнах и вели неторопливую беседу. Но переход к этой беседе оказался нелегким.

Выслушав короткий рапорт одного из студентов, полковник раздраженно прервал мою попытку объясниться:

— Отставить! Я все слышал! Он жестом потребовал у одного из студентов коробочку рации, вышел на связь:

— Я — Первый, вызываю Пятого. Что там у тебя?

Таблеткой микрофона он пользоваться не стал, поэтому я услышал сквозь шум помех довольно отчетливый ответ Пятого:

— Стоит, где и раньше. Неподалеку от церквушки. Ждет. Зеленый "жигуль" шестой модели. Один. Ведет наблюдение из салона. Бинокль или бинокуляр с блендами.

— Контакты?

— Никаких. С полчаса назад подошел местный священник, поговорили с минуту. Видно, спросил, кого тот ждет, или что-нибудь в этом роде. Все.

— Задача прежняя. Конец связи.

Голубков вернул рацию и коротко приказал:

— Действуйте.

Никаких дополнительных указаний не потребовалось. Студенты сноровисто транспортировали команду Шрама в их "Нивы". Лишь когда поволокли самого Шрама, пыхтя от тяжести — а трупы, они всегда почему-то тяжелые, — Голубков остановил их, обшарил карманы куртки Шрама и извлек какие-то довольно замусоленные бумаги.

— Так и есть. Справка об освобождении. Живет в Химках. В Химках, понял?

— Это важно? — поинтересовался я.

— Это самое важное, — ответил Голубков. Бандитские "Нивы" уехали. Голубков походил по столярке, беззвучно матерясь, потом остановился против меня:

— Ну? И что теперь делать?

Мне оставалось только пожать плечами:

— Вам видней. "Пожарную сигнализацию" с космической связью вы воткнули мне в расчете на такой случай?

— Совсем не на такой. На другой.

— На какой?

— Не гони. Придет время, узнаешь. Убивать-то зачем было?

— А вы не понимаете? — спросил я. — На моем месте вы долго раздумывали бы?

— Вообще не раздумывал бы, — буркнул Голубков.

— Так я и сделал.

— Ладно, — подумав, заключил он. — Убийство в пределах необходимой обороны. Доказательство — пленка. Прослушка санкционирована. Проходит.

— Так-то оно, может, и так, — согласился я, — но ведь по прокуратурам и судам затаскают.

— Нет. Не можем мы тебя засветить. Особенно сейчас. Уладим.

— Как?

— Ты помнишь, какие слова высечены на Дельфийском храме?

— Вы говорили. "Ничего сверх меры". Сверх меры я ничего и не спрашиваю. А все, что касается меня, должен знать. Это был не наезд.

— Да, это была прокачка.

— Меня? Они и слова-то такого не знают.

— Тот, кто дал им этот заказ, знает.

— Кто?

Голубков не ответил.

— Ладно, ничего сверх нормы, — согласился я. — Кто их на меня вывел? Верней, не их, а заказчика?

— Мы. Через ментовскую агентуру. И хватит вопросов.

— Нет, — возразил я, — не хватит. Что теперь будет?

— Будет следующее. "Нивы" проедут в один подмосковный район, далеко отсюда. Зеленый "жигуль" последует за ними. "Нивы" въедут на территорию завода стройматериалов и через полчаса выедут оттуда пустыми. Потом их найдут сожженными в глухом месте. А твоих гостей перегрузят в "вахтовку" и через задние ворота отвезут в надежное место. И они будут отсиживаться там столько, сколько нужно. Кроме Шрама, конечно. А утром с этого завода увезут на стройку в Южное Бутово шесть довольно массивных железобетонных балок. Думаю, что этот тип в зеленой "шестерке" даже заглянет на стройплощадку. И пощупает балки. А они будут еще теплыми. После этого у него уже не будет никаких сомнений в твоей личности. Что и требовалось доказать. — Голубков подумал и добавил: — На данный момент.

Я понял, что он больше ничего не скажет, смыл шлангом следы крови, чтобы Ольга ничего не заметила, и поинтересовался:

— Ребята сидели на базе ПВО, это почти рядом. А вы-то как оказались здесь так быстро?

— А я как раз к тебе ехал. На половине дороги поступил сигнал.

— Эти двое — боевое охранение?

— При нужде. Основная задача у них другая.

— Какая?

— Контроль твоих контактов.

Я решил зайти с другой стороны:

— Зачем вы ко мне ехали?

— Есть дело.

Но он не успел заговорить о деле, потому что подошла Ольга и с тревогой спросила:

— Что тут было?

— Да ничего, — сказал я.

— А почему Мишка и мужики с ружьями бегали?

— А кто их знает. Показалось, что гуси на перелет пошли. А это были просто чирки. Они даже ни разу не выстрелили.

— А где те люди?

— Уехали.

— Дали заказ?

— Нет, мы не сошлись в цене. И только тут Ольга обратила внимание на полковника Голубкова.

— Здравствуйте, дядя Костя. Вы порыбачить приехали?

— Ну, не совсем, — ответил он. У Ольги опустились руки.

— Опять! — только и сказала она.

— Оля, ты жена офицера, — мягко напомнил Голубков.

— Я жена деревенского столяра, — резко возразила Ольга. — И мне это нравится. Он давно не офицер, его разжаловали и вышвырнули из армии!^[1] Голубков покачал головой с седыми, коротко подстриженными волосами.

— Нет, — сказал он. — Нет. Русский офицер — это не должность. С нее нельзя разжаловать или уволить. Это призвание. — Он подумал и добавил: — А может, правильнее будет сказать: судьба.

— Так что за дело? — спросил я, когда Ольга, не то чтобы успокоенная, но привычно смирившаяся, ушла в дом укладывать спать Настену.

Голубков ответил не сразу.

— Ты последние дни ничего подозрительного вокруг себя не замечал? Какие-нибудь новые люди или еще что?

— Да нет. Ну, кроме этих.

— С этими все ясно. А дело вот какое. Для тебя и всех твоих ребят. Они, кстати, чем занимаются?

— Кто чем. Муха на мотоцикле гоняет, хочет стать профи. Боцман переехал из Калуги, купил квартиру в Москве, обживается. Подбивает нас создать охранное агентство. Артист свой театр организовал, скоро первый спектакль. Мечтает Гамлета сыграть, но пока не рискнул. Ставят "Сирано де Бержерака". Это с таким длинным носом. Дуэлянт, поэт. А что? У него, может, и получится. Ну а Док пока не при деле. Недавно вернулся со стажировки. Не знаю, чему он научился в полевой хирургии, но похудел килограммов на десять и даже бросил курить. А я — ну, видите.

— Значит, всех можно задействовать?

— В чем?

— Скажу. Только ты, если сможешь, не вскакивай и не ори. Нужно помочь одному человеку взорвать атомную электростанцию.

— Где?

— У нас, на Кольском полуострове. Северную АЭС.

Я внимательно на него посмотрел:

— Это вы так шутите?

Полковник Голубков долго разминал и прикуривал свой "Космос".

— Нет.

— И что конкретно мы должны делать? — спросил я, все еще не веря в реальность происходящего и одновременно понимая, что начальник оперативного отдела УПСМ, одной из самых секретных спецслужб России, непосредственно подчиненной Кремлю, не из тех, у кого есть время для шуток.

Полковник наконец раскурил сигарету, прислушался к плеску плотвы на отмелях Чесни, к посвисту крыльев перелетной утиной стаи.

— Когда-то я прочитал, что за пять тысяч лет существования человечества в мире было пять тысяч четыреста четырнадцать войн. На самом деле их было гораздо больше. Они не прекращались ни на один день. Не прекращаются и сегодня. Только очень мало кто о них знает. Невидимые миру войны. Так вот. Что вы должны делать, — повторил он мой вопрос и ответил: — Пока ничего. Ждать. На тебя выйдет человек и предложит тебе и твоим ребятам эту работу. Конечно, не в такой прямой форме, не в лоб. Ты поторгуешься. По-настоящему, без дураков. Как тертый-перетертый наемник. Который знает себе цену. Бабки тебя, конечно, интересуют. Но и в дурное дело лезть не станешь. В общем, выжмешь из него все по максимуму и согласишься. После этого будете делать то, что он скажет.

— Что это за человек?

— Увидишь.

— Как я узнаю, что это он?

— Поймешь.

— Это тот, кто заказал меня прокачать? — догадался я. — И кто сидел сегодня в зеленой "шестерке"?

— Да.

— Когда он снова появится?

— Скоро.

— Эта история, наверное, началась не вчера? — предположил я.

— Да, не вчера, — подтвердил полковник Голубков. — Для нас она началась в начале марта.

Глава первая. Досье I "Совершенно секретно Экземпляр единственный, машинописный Занесению в компьютерную базу данных не подлежит

Начальнику Управления по планированию специальных мероприятий генерал-лейтенанту Нифонтову А.Н.

АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЗАПИСКА В номере 3 (106) московского ежемесячника "Совершенно секретно" от 3 марта с.г. было опубликовано весьма пространное интервью корреспондентов издания Н. и К. с известным чеченским террористом, главой непримиримой оппозиции Султаном Рузаевым, взявшим на себя ответственность, как он ранее заявил, за террористические акты — взрывы бомб на железнодорожных вокзалах Пятигорска и Армавира.

Ксерокопия интервью прилагается.

Публикации предпослана редакционная врезка следующего содержания:

"Мы не преследуем цели дать этому человеку политическую трибуну. Но вовсе не считаться с ним было бы ошибкой, способной привести к новым трагедиям".

Интервью озаглавлено "Террорист с манией величия", а на фотоснимке, где Рузаев изображен, как обычно, в форме полевого командира и в темных очках, помещена крупная надпись: "Рузаев не приговаривал к смерти разве что Христа".

Несмотря на это, общий тон интервью весьма спокойный, местами даже доброжелательный, с углублениями в подробности биографии и частной жизни героя публикации. Однако не вызывает сомнения, что ключевой в интервью является фраза Рузаева:

"Скажу прямо, мы готовимся к большой национально-освободительной войне с Россией. Вопрос ставим четко: если и дальше желают с нами играть, не признавая наши права на собственное государство, то доиграются".

Как известно, после взрывов в Пятигорске и Армавире Рузаев не раз появлялся на российских телеэкранах и выступал в СМИ с угрозами крупномасштабных терактов в Москве и других городах Российской Федерации. Очевидная амбициозность его заявлений вызвала скептическое отношение к нему даже среди сторонников независимости в Чечне, а один из руководителей республики публично назвал его шизофреником. И хотя Рузаев утверждает, что по решению суда шариата этот руководитель принес ему извинения, подтверждений этому из независимых источников не поступало. Таким образом, публикация интервью в газете "Совершенно секретно" представляется аномалией, требующей анализа и объяснений.

Наш источник, имеющий широкие связи в журналистской среде, сообщает, что, как ему удалось выяснить, инициатива интервью ежемесячнику "Совершенно секретно" исходила от самого Рузаева или его ближайшего окружения. Рузаев финансировал поездку корреспондентов в Чечню и гарантировал их безопасность. Хотя местом проведения интервью указан Грозный, в действительности это не так.

В пивбаре Дома журналистов один из авторов интервью, корреспондент Н., рассказал, что люди Рузаева встретили их на границе с Дагестаном и ночью, с соблюдением всех мер предосторожности, в машине с затемненными стеклами привезли в какой-то предгорный поселок, где и состоялась эта беседа.

Наш источник не исключает, что Рузаев не только оплатил поездку журналистов в Чечню, но и каким-то образом финансово стимулировал их работу, так как вышеупомянутый корреспондент Н., вечно безденежный, в тот вечер в Доме журналистов заказывал дорогой коньяк и угощал всех знакомых.

У некоторых членов редакционной коллегии "Совершенно секретно" публикация интервью с Рузаевым вызвала резкое осуждение. Отвечая на упреки, что издание предоставило политическую трибуну безответственному авантюристу и террористу, один из руководителей ежемесячника заявил, что не считает нужным подвергать публикуемые материалы цензуре, чем бы это ни диктовалось.

"Наше дело — давать сенсации, — сказал он. — Эксклюзивное интервью Рузаева — это именно сенсация, которая привлечет к нашему изданию интерес не только в России, но и во всем мире. Политическую же оценку его заявлениям пусть дают политики".

Имея эту информацию, аналитический отдел задался вопросами: 1. Является ли случайностью публикация интервью Рузаева именно в данное время и в данной геополитической обстановке в России и в кавказском регионе?

2. Имеют ли широкомасштабные угрожающие заявления Рузаева под собой реальную почву либо же они являются саморекламой, имеющей целью повысить его пошатнувшийся авторитет в Чечне?

Ответ на первый вопрос: нет. С большой степенью вероятности можно утверждать, что выбор времени публикации интервью Рузаева далеко не случаен.

Главный фактор сегодняшней общеполитической ситуации в Чеченской Республике и во всем кавказском регионе: заключение соглашения между правительством РФ и Чечней об использовании нефтепровода, проходящего по территории Чеченской Республики, для транспортировки из Баку в Новороссийск так называемой ранней нефти из азербайджанских месторождений Азери, Чирак и Гюнешли.

Вопрос о путях транспортировки основных запасов каспийской нефти, поздней, должен решиться в ближайшие полгода. Оптимальным считается задействование нитки Баку — Грозный — Новороссийск с увеличением ее пропускной способности и нефтепровода Баку — Супса через территорию Грузии, а также, что всеми экспертами признается крайне маловероятным, строительство новой нитки Баку — Джейхан через Турцию.

В конечном итоге Каспийский трубопроводный консорциум (КТК) будет контролировать нефтепровод общей длиной в 1580 километров, соединяющий каспийские нефтепромыслы и Тенгизское месторождение в Западном Казахстане с новым терминалом на побережье Черного моря в районе Новороссийска. В состав КТК вошли американские компании "Шеврон" (15 процентов участия), "Мобил" (7,5), "Орикс" (1,75), российско-американское и российско-британское СП "ЛУКАрко" (12,5) и др.

Отсутствие в составе консорциума Турции, а также ряда крупнейших транснациональных компаний (в частности, корпорации "Интер-ойл") свидетельствует о внутренней напряженности и нестабильности достигнутого соглашения.

Несмотря на то что использование нитки Баку — Грозный — Новороссийск чрезвычайно выгодно для Чечни, особенно с учетом того, что Россия согласилась платить за транспортировку нефти в полтора раза больше среднемировых тарифов (по б долларов за тонну вместо общепринятых 4-х), это решение вызвало заметное обострение внутриполитической обстановки в Чеченской Республике. Оно пополнило ряды сепаратистов и сторонников непримиримой оппозиции людьми, критикующими правительство Масхадова за предание им идеалов независимости во имя извлечения финансовых выгод. Все чаще звучат требования о полном разрыве всех отношений между РФ и Чечней, об уплате Россией Чеченской Республике 160 миллиардов долларов контрибуции за ущерб, якобы нанесенный Чечне в ходе войны федеральными войсками России.

Это обострение политической нестабильности подпитывается извне. По агентурным данным, отмечается нарастающий приток в республику оружия и боеприпасов, а также крупные финансовые вливания в оппозиционно настроенные политические структуры. Так что, возможно, не следует считать пустой похвальбой и саморекламой слова, высказанные Султаном Рузаевым в интервью:

"Все у меня есть: и деньги, и власть, и слава. Полно оружия — "Грады" вон в лощинке стоят, пушки разные. Наконец, у меня есть армия, которую не государство содержит — там нет ни рубля, а я..."

С учетом всего вышесказанного следует отнестись к заявлениям Рузаева со всей серьезностью. Каковы бы ни были его личные качества и амбиции, в сложившейся ситуации он может быть востребован силами, заинтересованными в полном разрыве отношений России и Чечни и, следовательно в пересмотре принятой схемы транспортировки каспийской и казахской нефти в пользу ниток Баку — Супса и особенно Баку — Джейхан через турецкие терминалы. Любая крупномасштабная террористическая акция чеченских непримиримых на территории России принудит Президента и правительство РФ к принятию весьма жестких ответных мер, которые могут ввергнуть страну в новый виток чеченской войны.

Есть еще одно обстоятельство, которое заставляет оценивать сложившуюся ситуацию как острокритическую.

Сразу после выхода номера "Совершенно секретно" с интервью Рузаева по предложению аналитического отдела было установлено наружное наблюдение за корреспондентами Н. и К., а также получены санкции на прослушивание их телефонов. Эти мероприятия осуществлялись соответствующими подразделениями ФСБ и ФАПСИ и имели целью зафиксировать возможные контакты корреспондентов с эмиссарами Рузаева.

Один такой контакт состоялся через неделю после публикации интервью. С журналистами Н. и К. встретился помощник постпреда Чечни в Москве. Ранее, во время военного конфликта в Чечне, он был одним из приближенных Султана Рузаева.

Разговор происходил в машине помощника постпреда, поэтому содержание его зафиксировать не удалось. Но можно с большой степенью вероятности предположить, что речь шла об оценке Рузаевым опубликованного интервью и оценка эта была положительной. Версия нашего информатора о том, что Рузаев не только финансировал поездку журналистов Н. и К. в Чечню, но и щедро оплатил их работу, нашла убедительное подтверждение. Именно после встречи корреспондентов с помощником постпреда журналист К. сменил свой старый автомобиль "Жигули" на новую "Ниву", а журналист Н., неравнодушный к спиртному, впал в длительный запой. Он начался в пивбаре Центрального дома журналистов и продолжился в его холостяцкой квартире на Нагорной,. которая, как всегда во время его загулов, превратилась в проходной двор.

Поскольку в последующую неделю никаких контактов журналистов Н. и К. с людьми, которые могли иметь отношение к Рузаеву, зафиксировано не было, аналитический отдел принял решение о нецелесообразности продолжения оперативных мероприятий. Однако появление в поле зрения службы наружного наблюдения нового объекта заставило нас отменить это решение.

Человек, который несколько раз приходил домой к журналисту И., обратил на себя внимание тем, что в отличие от других гостей выходил из квартиры на Нагорной таким же трезвым, каким и входил в нее, хотя регулярно приносил с собой водку и другие спиртные напитки. Служба прослушивания задокументировала несколько попыток этого человека вывести журналиста Н. на разговор о Чечне и встрече с Рузаевым. Но поскольку периоды просветления в сознании Н. были редки и недолговременны, разговора не получалось. Более того, однажды Н. резко прервал своего гостя вопросами: "Кто ты такой? Что ты вынюхиваешь? Я тебя не знаю. Ничего я тебе не скажу!" И хотя гость попытался уверить Н., что они знакомы много лет и просто долго не виделись, Н. продолжал твердить свое и требовать, чтобы гость убирался к черту и никогда больше не приходил.

Сразу после этого разговора гость журналиста Н. был взят под наружное наблюдение. Но попытка установить его личность закончилась неудачей. Объект ушел от "наружки", причем сделал это в высшей степени изобретательно. Покинув квартиру журналиста Н., он спустился в метро и около двух часов пересаживался с поезда на поезд, а при переходах с одной линии на другую тщательно проверялся. Приемы проверки были стандартными и не свидетельствовали о глубокой спецподготовке объекта. Поскольку в наблюдении были задействованы три опытных сотрудника ФСБ со связью и машиной сопровождения, можно было рассчитывать на успех оперативного мероприятия.

Около шестнадцати часов возле общежития Университета имени П.Лумумбы был зафиксирован контакт объекта наблюдения с молодым арабом, который вел себя крайне нервозно. По решению старшего группы для установления личности этого араба был выделен один из сотрудников. Через час в торговом центре на Манежной площади был отмечен еще один, мгновенный контакт объекта — с молодой женщиной, в карман плаща которой объект сунул небольшой конверт. Для установления личности этой женщины был выделен еще один сотрудник "наружки". После чего объект вновь спустился в метро и из-за большого скопления народа в час пик легко оторвался от наблюдения, которое велось уже лишь одним сотрудником ФСБ.

По решению старшего группы молодой араб и женщина были задержаны и допрошены. Араб, студент из Судана, оказался мелким торговцем наркотиками, он пояснил, что неизвестный ему человек хотел купить пять граммов героина, но такого товара не оказалось, поэтому сделка не состоялась. Молодая женщина, второй контакт объекта, продавщица супермаркета, заявила, что ей никто ничего не передавал и она вообще не понимает, почему ее задержали. Она добровольно выложила из карманов все вещи, среди которых был обнаружен листок с четырьмя колонками цифр. На вопрос, откуда у нее этот листок и что означают цифры, задержанная отвечала, что видит его впервые и понятия не имеет о его содержании.

Оперативная проверка араба и женщины по учетам ФСБ и МВД не дала результатов. Суданский студент с обнаруженными у него при обыске наркотиками марихуаной и экстази был передан милиции, а женщина отпущена под подписку о невыезде. Листок с цифрами был подвергнут тщательному анализу дешифровщиками ФАПСИ. Они пришли к выводу, что цифры подобраны в произвольном порядке и никакого шифрованного сообщения не содержат.

Все это заставило нас заключить, что старший группы наружного наблюдения в корне неправильно оценил специальную подготовку объекта наблюдения, который использовал рутинные методы проверки и фальшивые контакты для того, чтобы дезориентировать "наружку" и распылить ее силы. Это ему вполне удалось, что свидетельствует о том, что мы столкнулись с профессионалом весьма высокого класса.

Мы предположили, что объект наблюдения, не получив нужной ему информации у журналиста Н., попытается получить ее у коллеги Н., соавтора интервью корреспондента К., человека трезвого и по складу ума весьма практичного. С учетом допущенных ошибок группа наружного наблюдения была усилена опытными сотрудниками, задействованы все имеющиеся в нашем распоряжении технические средства.

Наши предположения подтвердились. Через два дня, в пятницу, корреспонденту К. позвонил в редакцию неизвестный, представился коллегой-журналистом, работающим для скандинавских информационных агентств, и попросил о встрече. Он сказал, что есть деловое предложение, которое может заинтересовать К. Звонок был из уличного таксофона в городе Железнодорожный Московской области, голос звонившего был сразу идентифицирован как голос интересующего нас объекта, но удаленность телефона-автомата и непродолжительность разговора не давали оперативной группе возможности перехватить объект во время звонка.

Журналист К. ответил, что готов обсудить предложение, если оно действительно деловое и серьезное, и назначил встречу в редакции в понедельник, объяснив, что не может встретиться раньше, так как в субботу утром уезжает с семьей на все выходные на дачу. Звонивший уточнил время встречи — четырнадцать часов, поблагодарил и повесил трубку.

Мы усомнились в том, что объект наблюдения рискнет появиться в редакции. Более вероятно, что он попытается конфиденциально встретиться с К. в любом другом месте — по дороге К. на работу или с работы, по пути на дачу или на самой даче.

Как было установлено, дача К., стандартный сборно-щитовой домик с мансардой, находилась на садово-огородном участке неподалеку от поселка Вялки в тридцати пяти километрах от Москвы по Егорьевскому шоссе. Добраться до нее можно было электричкой или на машине. Не было сомнений, что К. поедет на своей новой "Ниве". Учитывая, что он возьмет с собой жену и восьмилетнего сына, вероятность встречи К. с объектом внимания на шоссе была небольшой. Поэтому наше основное внимание было обращено на дачу, где за ночь с пятницы на субботу удалось установить необходимое оборудование. В распоряжение руководителя опергруппы были выделены самые опытные сотрудники, приданы технические средства, в их числе приборы ночного видения и установка для лазерного прослушивания.

Ни в пятницу вечером, ни в субботу утром не было зафиксировано никаких попыток объекта войти в контакт с К. Не было их ни в субботу, ни в воскресенье. Работа службы наружного наблюдения сильно затруднялась тем, что на свои садово-огородные участки в Вялках приехали сотни владельцев дач и члены их семей, чтобы в погожие весенние дни привести в порядок свои шестисоточные делянки. От дома к дому постоянно ходили соседи, обменивались новостями и советами, одалживали инструменты и садово-огородный инвентарь.

В воскресенье около шестнадцати часов к участку К. подошел человек примерно сорока лет, одетый так же, как все — в отслуживший свой век спортивный костюм. Извинившись, незнакомец сказал, что ему очень нравится дача К., и попросил разрешения осмотреть ее внутреннее устройство, чтобы использовать опыт соседа при строительстве своего коттеджика. К. охотно откликнулся на просьбу и пригласил гостя в дом.

Один из сотрудников "наружки", следивших за К. под видом геодезистов, размечающих новые участки и объездную дорогу, опознал в подошедшем к К. человеке объект наблюдения..."

II Не отрывая взгляда от листов досье, полковник Голубков вытряхнул из пачки сигарету "Космос", потянулся за зажигалкой, но тут же спохватился и вопросительно посмотрел на Нифонтова, который уступил Голубкову свое место за большим письменным столом. Сам он расхаживал по ковровой дорожке вдоль длинного, человек на двадцать, стола для совещаний.

— Да кури, кури! — раздраженно бросил Нифонтов. — И мне, пожалуйста, дай.

— Ты же бросил, — напомнил Голубков.

— Тут бросишь! — Нифонтов закурил и через плечо Голубкова заглянул в досье. Посоветовал: — Расшифровку разговора на даче сейчас прочитай. Она в приложении. Остальные потом изучишь, а эту — сейчас.

Давненько уж не видел Голубков своего начальника в таком раздраженно-взвинченном состоянии. Они работали вместе уже почти три года, хорошо понимали друг друга и едва ли не с первых месяцев перешли на "ты", хотя и называли друг друга по имени-отчеству. Нифонтов никогда не раздражался по пустякам и старался без крайней нужды не отвлекать сотрудников управления от порученных им дел. А тут вдруг срочно вызвал, усадил в свое кресло, сунул это досье и заставил немедленно в своем присутствии прочитать. Содержание аналитической записки было важным, но все же, по мнению полковника Голубкова, не настолько, чтобы генерал-лейтенант бегал по своему кабинету как какой-нибудь неврастеник.

Но Голубков не стал возражать. Он отыскал в приложении к аналитической записке нужный листок.

В вводной, как обычно, было отмечено число, место и время записи и обозначены участники разговора: К. — корреспондент ежемесячника "Совершенно секретно", О. — объект наблюдения.

Голубков углубился в текст.

"О. Замечательно у вас, Игорь Сергеевич, все просто очень здорово. Рационально и с большим вкусом.

К. Игорь Сергеевич? Вы меня знаете? Не помню, чтобы нас знакомили.

О. Мы знакомы. Заочно. Я — тот человек, который звонил вам в пятницу и встречу с которым вы назначили на понедельник. Разрешите представиться: Генрих Струде, московский корреспондент "Таген блатт". Вот моя аккредитационная карточка.

К. Наша встреча случайна, господин Струде? Мне не нравятся такие случайности.

О. Генрих. Просто Генрих. Я не настолько старше вас. И мы коллеги, так что давайте запросто, как это принято в нашем цеху. Вы правы, наша встреча далеко не случайна. Скажу больше — она мной очень тщательно подготовлена.

К. В том числе и этот садово-огородный маскарад?

О. Да, в том числе.

К. Я хорошо знаю журналистский корпус Москвы. И наш, и иностранный. Не помню, чтобы хоть раз видел вас в Доме журналистов или на пресс-конференциях.

О. Я сравнительно недавно в Москве, до этого работал в Таллине. У меня мать эстонка. А еще раньше я работал в Испании и Германии. Я не люблю журналистских тусовок и не хожу на пресс-конференции. Настоящие сенсации добываются не на брифингах. И вы, Игорь, знаете это не хуже меня. Вы позволите мне называть вас просто по имени?

К. Меня не волнует, как вы меня называете. Меня гораздо больше волнует таинственность этой нашей не случайной встречи.

О. Предосторожность никогда не бывает излишней.

К. Предосторожность от чего?

О. Не думаю, Игорь, что вы такой беспечный человек, каким хотите казаться. Ваше интервью с Султаном Рузаевым очень многим не понравилось. И в Москве, и в Грозном. Вас удивит, если я скажу, что после публикации за вами и вашим коллегой-соавтором установлено довольно плотное наружное наблюдение? Ваши телефоны прослушиваются. Возможно, прослушиваются и квартиры.

К. Откуда вы это знаете?

О. Я обнаружил это случайно. Ну, не совсем случайно. У меня есть некоторый опыт еще со времен Испании и Германии.

К. Вы не эстонец. У меня много знакомых прибалтов. Как бы хорошо они ни говорили по-русски, прибалтийский акцент практически неистребим.

О. Я и не утверждал, что я эстонец. Я всего лишь сказал, что моя мать эстонка.

К. Ваш русский язык тоже кажется мне слишком дистиллированным, чтобы быть родным.

О. Вы наблюдательны. Да, мой родной язык — испанский. Моего отца вывезли ребенком из Барселоны после победы Франко в гражданской войне 37-го года. Вместе с другими детьми испанских коммунистов. Здесь отец познакомился с матерью, и они поженились. Отец был очень озабочен тем, чтобы я не забыл свою родину. Дома мы говорили только по-испански. И хотя я кончил русскую школу в Таллине, русский язык так и не стал моим родным языком. Вам не кажется, что мы ушли от основной темы?

К. Для чего кому-то нужно за нами следить?

О. Чтобы через вас выйти на Рузаева. При всех его декларациях он вынужден тщательно скрывать свое местонахождение. Он понимает, что мешает слишком многим. И как только его обнаружат, он будет ликвидирован.

К. На него уже было семь покушений. Во всяком случае, так он говорит. Не думаю, что всему, что он сказал в интервью, можно верить.

О. Восьмое покушение может стать последним. Какое впечатление он на вас произвел? Он сумасшедший?

К. Он фанатик. Возможно. Возможно, это одна из форм сумасшествия. Для чего вы искали встречи со мной?

О. Мне нужен выход на Рузаева.

К. Зачем?

О. Вы сделали свою сенсацию. Я хочу сделать свою. Я хочу получить у Рузаева эксклюзивное интервью. В том ключе, который интересует западного читателя. Рузаев заинтересован в паблисити. Он даст мне интервью, если вы поможете мне на него выйти.

К. Не понимаю, почему я должен вам помогать. О. На этот вопрос я отвечу. Мы с вами деловые люди. Информация стоит денег. Я не спрашиваю, сколько заплатил вам Рузаев. Полагаю, много больше, чем могу предложить я. Три тысячи долларов. Тысяча — немедленно. Остальные две после того, как я установлю контакт с Рузаевым.

К. А сколько вы получите за свою сенсацию? О. Если повезет — порядка десяти тысяч. Я отдаю вам треть. Согласитесь, Игорь, что это справедливо.

К. У меня нет связи ни с Рузаевым, ни с его людьми. Они сами выходят на меня, когда им нужно. Не уверен, что я им понадоблюсь. А тем более — в ближайшее время.

О. Может — да, может — нет. Вы сами можете выйти с ними на связь. После публикации интервью вы встречались с человеком Рузаева. Он был в "мерседесе" с номерами постпредства Чечни в Москве. Не сомневаюсь, что вы запомнили его и узнаете. Штат постпредства небольшой.

К. Откуда вы знаете об этой встрече? Вы следили за мной?

О. Не за вами. За вашим соавтором. Сначала я попытался сделать это предложение ему. Это было моей ошибкой. Я не знал об известных вам особенностях его характера и образа жизни. С ним это часто бывает?

К. Как только появляются деньги. Он пьет, пока они не кончаются, потом неделю подыхает, а потом включается в работу с бешеной энергией. Он очень талантливый журналист. И если бы не эта его привычка...

О. Прискорбная привычка. Но поговорим о наших делах. Вы принимаете мое предложение?

К. А если я скажу "нет"?

О. На нет и суда нет. Разойдемся и забудем о нашей встрече. Но я не вижу причин для вашего "нет". От вас требуется совсем немного. И ничего противозаконного.

К. Если мне не удастся связать вас с людьми Рузаева, я должен буду вернуть аванс?

О. Нет. Деньги небольшие, я рискну. Уверен, что у вас все получится.

К. Что я должен буду сказать человеку Рузаева?

О. Только то, что я сказал вам. Представить меня. И получить телефон для связи.

К. Как я вам его сообщу?

О. Есть у вас клочок бумаги?

К. Запишите здесь. Это наш дачный гроссбух.

О. Передадите на пейджер только одну фразу: "Позвони дяде". И телефон. Вот номер оператора и абонента. Запомните, он несложный. А теперь вырвите этот лист и сожгите. Прямо сейчас, при мне. Очень хорошо. Вот ваш аванс.

К. Хотите получить расписку?

О. Хорошая шутка. Я не намерен вас ни шантажировать, ни вербовать. Никаких расписок. Условие только одно: все должно остаться строго между нами. Вы смогли опубликовать свое интервью только потому, что о нем никто не знал. Если станет известно о моих планах, мне ничего не дадут сделать. И средства для этого могут быть применены самые острые.

К. Применены кем?

О. Будем считать этот вопрос риторическим. Я рад, что мы нашли общий язык. Как знать, может быть, и мне удастся когда-нибудь подбросить вам тему для первой полосы или "прайм-тайм". Проводите меня. Тем более что ваша жена уже высказывает явные признаки нетерпения.

Женский голос. Игорек! Сколько можно трепаться? Люди уже уезжают, а у нас еще две грядки не вскопаны!

К. Не кричи, иду!.. Часа через два мы едем. Подбросить вас до Москвы?

О. Ни в коем случае. Нас не должны видеть вместе. Удачи, Игорь.

К. Удачи, Генрих..."

Полковник Голубков отложил расшифровку и вопросительно взглянул на Нифонтова.

— Почему ты сказал, что этот разговор особенно важен?

— Дочитай аналитическую записку, поймешь.

"Выйдя из дома К., объект прошел в дальний конец дачного поселка, переоделся в бесхозном хозблоке и смешался с огородниками, спешившими к электричке. Несмотря на многообразные и весьма профессиональные попытки объекта уйти от наблюдения, усиленной группе "наружки" удалось довести его до города Химки Московской области. Однако здесь, в старых кварталах, воспользовавшись поздним временем и хорошо знакомой ему системой проходных дворов и черных лестниц, объект наблюдения сумел скрыться. Руководитель группы наружного наблюдения, имевший приказ ни при каких обстоятельствах не обнаруживать себя, принял решение прекратить поиски.

Тот факт, что после шести с лишним часов плутаний объект приехал в Химки, а также доскональное знание им местных условий позволили нам сделать вывод о том, что именно здесь находится его постоянное или временное место проживания. На следующий день была начата активная негласная отработка жилых кварталов с помощью сотрудников местных отделений ФСБ и МВД, а также подан запрос в МИД о корреспонденте "Таген блатт" Генрихе Струде.

Как мы и предполагали, такого корреспондента в Москве нет и никогда не было ни среди штатных, ни среди нештатных журналистов. В главной редакции "Таген блатт", куда удалось дозвониться сотруднику МИДа, повторили то же самое. Следовательно, аккредитационная карточка, которую объект показал журналисту К., была фальшивой.

Отработка жилых кварталов Химок на третий день принесла результаты. По высококачественным фотографиям, которыми располагали сотрудники опергруппы, один из участковых инспекторов уверенно опознал в объекте наблюдения российского гражданина Деева Геннадия Степановича, 1956 года рождения, уроженца Таллина, тренера по горнолыжному спорту детской спортивной школы при клубе "Динамо", переехавшего на постоянное место жительства в Химки из Эстонии в июле 1991 года.

Изыскания, проведенные в сохранившихся архивах бывшего КГБ, и ответ, полученный на наш запрос из информационного центра ФСБ, дали возможность установить, что под именем Деева скрывается один из самых опасных международных преступников, входящий в первую десятку в розыскных списках Интерпола, бывший член "красных бригад" и других левоэкстремистских террористических группировок Карлос Перейра Гомес, он же Пилигрим и Взрывник..."

— Твою мать! — вырвалось у Голубкова. — Пилигрим. Только его нам не хватало для полного счастья!

— Да, — согласился Нифонтов. — Теперь понял, почему я дергаюсь?

— Пилигрим! — повторил Голубков. — Взрыв израильского парома в Средиземном море. Взрыв вокзала в Болонье. Взрыв торгового центра в Белфасте.

— Не исключено, что и участие в убийстве Альдо Моро, — подсказал Нифонтов.

— Вряд ли, — усомнился Голубков. — Сколько ему сейчас? Сорок два? Он был еще слишком молод.

— Не слишком, — возразил Нифонтов. — В самый раз. После этого он специализировался на взрывах. Скорей всего, после обучения в террористическом центре Ирландской республиканской армии. Или у палестинцев. А может, и там и там.

— Пилигрим! — снова повторил Голубков. — Взрывник! Я был уверен, что он давно сидит где-нибудь в Шпандау вместе со своими друзьями из "красных бригад".

— Он и сидел. Только не в Шпандау. В Шпандау с 46-го года сидел небезызвестный тебе и всему миру партайгеноссе Гитлера Рудольф Гесс. А Пилигрим сидел под Дармштадтом, в специальной тюрьме для особо опасных преступников. Во время следствия ему и еще двоим организовали побег.

— Из специальной тюрьмы для особо опасных преступников? — удивился Голубков.

— Вот именно. Двое погибли при перестрелке. Пилигриму удалось уйти. Перебрался в ГДР, его прикрыла Штази. Дело, конечно, прошлое, но есть у меня подозрение, что и побег организовала Штази. Больно уж профессионально все было сделано, любителям такое не под силу. И тех двоих пристрелили, сдается мне, не случайно. Они были не нужны. Нужен был Пилигрим.

— Зачем?

— Спроси. Если найдешь у кого.

— А у нас-то как он оказался?

Нифонтов еще походил по кабинету, потом занял свое начальственное кресло за письменным столом и словно бы с брезгливостью захлопнул папку с досье и отодвинул ее от себя.

— Как ты думаешь, Константин Дмитриевич, с кем мы боремся? — спросил он.

— Лет десять назад я бы ответил: с происками мирового империализма. А сейчас... — Голубков пожал плечами. — С теми, кто мешает новой России.

— Я тоже так думал. Но последнее время мне все чаще кажется, что это не так. Мы не с противниками новой России боремся. А в основном с нашей собственной дурью. Даже не знаю, как ее правильнее назвать — советской или российской. Совковой, в общем. Сначала создаем проблемы, а потом их в поте лица решаем. И слишком часто — в кровавом поте.

— Ты имеешь в виду Афган и Чечню?

— И их тоже, — подтвердил Нифонтов. — Так вот, Пилигрим. Как он оказался у нас. Очень просто. Незадолго до первого путча КГБ вывез его сначала в Таллин, а потом в Москву. Соорудили надежные документы, дали "крышу". И даже сделали пластическую операцию.

— На кой черт он нам был нужен?

— Это ты у Крючкова, тогдашнего председателя КГБ, поинтересуйся. Решили, видно, что пригодится. Ценный кадр. Четыре языка, включая арабский. Огромные связи. Широкая известность в узких кругах.

— А дальше?

— А дальше и произошла та самая дурь. Когда началась вся эта заварушка с ГКЧП-1 и с разгоном КГБ, о нем просто забыли.

— То есть, как забыли?! — поразился Голубков.

— Да очень просто. Ты никогда не обращал внимания, как в канцеляриях и бухгалтериях теряют бумаги? Упал листок между столами и лежит ребром. На одном столе нет, на другом тоже нет, а между столами сверху не виден. А под стол заглянуть — это же нагибаться нужно! Так и с Пилигримом вышло. Когда взялись трясти КГБ, до того ли было, чтобы лазить под столами в поисках потерянного листка! В "конторе" только после нашего запроса узнали, что Пилигрим числится за отделом 12-С. Начальник отдела хлопал себя по ляжкам с лампасами, как гусь, который хочет взлететь. И повторял только одну фразу из трех слов. Не буду цитировать. А потом спросил: "Что же теперь с ним делать?"

— А что с ним делать? — хмуро переспросил Голубков. — Выдать его к чертовой матери Интерполу, и пусть они сами разбираются, где и за что его осудить: в Израиле, в Италии или в Лондоне. Это будут уже не наши проблемы.

— Ошибаешься. Не можем мы его выдать. Придется же объяснять, как он оказался в Москве.

— У нас есть на кого валить. Кагэбэшные дела. Тем более что так оно и есть.

— А как ты объяснишь, почему мы укрывали его целых семь лет? Не КГБ укрывало, а ФСБ — служба безопасности новой России. Про листок между столами расскажешь? Кто же тебе поверит? Забыли, а? Детский сад. А поверят — еще хуже. Выставить себя на посмешище перед всем миром — кто же на это пойдет?

— Я бы пошел, — сказал Голубков, закуривая новую сигарету. — Да, пошел бы. Мало мы весь мир смешили? Ну еще раз посмешим. Зато избавимся от этой головной боли.

— Я бы тоже пошел, — подумав, кивнул Нифонтов. — Но не нам с тобой это решать. А те, кому решать, и слушать не захотят. Престиж России! Шутка?

— А интервью, которое Пилигрим хочет взять у Рузаева, — шутка? Ты сам прекрасно представляешь, какую сенсацию он хочет испечь. Этой встречи нельзя допустить.

— Как? Никаких преступлений на территории России он не совершал. А если и совершал, то мы о них ничего не знаем. Нам его даже задержать не за что.

— Проживание по фальшивым документам, — подсказал Голубков.

Нифонтов только рукой махнул:

— Ерунда. Доказать, что они фальшивые, будет очень непросто, в КГБ работали профессионалы. Но даже если докажем, что? Полгода тюрьмы? Депортация? А это все равно что отпустить щуку в реку. И вечно держать его под колпаком мы не можем. При его опыте он вполне может уйти и все-таки связаться с Рузаевым.

— Есть третий вариант, — напомнил Голубков. — Тебе его предлагали?

— Да, — кивнул Нифонтов. — Предлагали подумать. Я сказал, что категорически против. Убрать неудобного человека — простой выход. Но после этого мы становимся на одну доску с преступниками. Это мы уже проходили по полной программе.

Голубков усмехнулся:

— Удивляюсь, Александр Николаевич, как ты умудрился стать генерал-лейтенантом с такими взглядами.

— А я не удивляюсь, что ты так и остался полковником. Потому что у тебя такие же взгляды. Хочешь взглянуть на этого красавца?

Не дожидаясь ответа, Нифонтов достал из сейфа средней толщины папку. В ней было два больших конверта из плотной коричневой бумаги. В одном была стандартная ориентировка Интерпола с черно-белым фотоснимком разыскиваемого преступника, описанием его примет и довольно длинным перечислением имен, которыми он пользовался. В конце стопки листков было пять цветных снимков, весьма качественно выполненных на лазерном принтере.

— Досье Пилигрима, — пояснил Нифонтов. — Я позаимствовал его на время в ФСБ. Все данные собраны Интерполом. О нашем участии в его многотрудной судьбе — ни слова. То ли действительно в его агентурном деле ничего больше не было, то ли на всякий пожарный зажали или даже уничтожили.

Голубков всмотрелся в снимки. Два из них были сделаны в тюрьме, а три — явно скрытно — на улице то ли Вены, то ли Берлина. На них был запечатлен среднего роста, худощавого сложения человек лет тридцати с длинными черными волосами, перехваченными сзади в "конский хвост", с правильными суховатыми чертами лица, с тонким прямым носом. Голубков профессиональным взглядом отметил: сросшиеся на переносице густые черные брови, тонкие губы, необычно длинные мочки плотно прижатых к голове ушей, впалые щеки.

— Таким он был лет десять назад, — объяснил Нифонтов и извлек из второго конверта еще несколько крупных цветных снимков. — А вот такой он сейчас. Это уже наши ребята снимали.

Голубков перебрал снимки и даже головой потряс:

— Да это же не он!

Круглолицый блондин с прической ежиком, короткая шея, нормальные, даже чуть оттопыренные уши, белесые небольшие брови, пухлые губы, нос морковкой.

Голубков разложил в два ряда снимки: сверху интерполовские, под ними — наши. Долго сравнивал и уверенно повторил:

— Не он.

— Ну, даже если ты не узнал... Стоило бы поздравить профессора, который делал эту операцию. Специалист был суперкласса. Мечтал, говорят, получить Ленинскую премию за свои методы лазерной и пластической хирургии. По закрытому списку, само собой.

— Получил?

— Пулю в лоб он получил. В декабре 93-го года. Эстонская прокуратура квалифицировала это как дело об ограблении и убийстве. Преступники не были найдены.

— У него было что грабить? — спросил Голубков.

— Было. Его центр делал всякие операции. В том числе и коррекцию женских фигур и грудей. Для западных немцев в основном. И стоила эта работа недешево. Так что в сейфе у него было чем поживиться. Непонятно другое: для чего нужно было поджигать центр. Причем так, что погибли все архивы. Впрочем, почему непонятно? Как раз понятно.

— Тебе не кажется, Александр Николаевич, что в нашем деле трупы накапливаются слишком быстро?

— Не факт, — возразил Нифонтов. — Он же не только Пилигриму делал пластическую операцию. Но и многим другим. А кому? Боюсь, мы этого никогда не узнаем. Так что не будем спешить с выводами. Для нас главное сейчас, что это — Пилигрим. Можешь не сомневаться. Запроси досье, у нас оно есть. В нем — заключение экспертизы. Они целую неделю над ним работали.

Нифонтов звонком вызвал помощника, сложил листки и все снимки в папку и приказал:

— Сделайте для нас копию. А дело верните в ФСБ в отдел Г2-С. Дубли наших снимков тоже приложите, пусть будут. Копию — полковнику Голубкову.

Помощник вышел.

— Такие-то вот дела, — констатировал Нифонтов. — Дай-ка мне еще сигарету. Он прикурил и поморщился:

— И как ты это говно куришь?

— Привык. На "Мальборо" не зарабатываю, да и слабые. Есть что-то еще? — осторожно поинтересовался Голубков.

— Да, есть. Две новости. Как всегда, одна плохая, а вторая...

— Очень плохая, — предположил Голубков.

— Я бы так не сказал. Хорошей ее, пожалуй, не назовешь, но и очень плохой тоже. Неопределенная.

— С нее и начни, — посоветовал Голубков. — Плохими новостями я уже по горло сыт, не худо передохнуть.

— Передохни, — согласился Нифонтов. — Не уверен, правда, что это у тебя получится. Новость такая. Один из руководителей МИДа, мы с ним еще с Анголы знакомы, сообщил мне, что около двух месяцев назад Израиль довел до нашего сведения, что располагает информацией о том, что Пилигрим находится в России.

— Мама родная! — изумился Голубков. — А они-то как об этом узнали?!

— Понятия не имею. Возможно, в Штази у них был "крот", а после кончины ГДР БНД поделилось с Моссадом информацией из захваченных архивов. Моссад умеет работать. И терпения им не занимать. Эйхмана, как ты знаешь, они искали больше двадцати лет. И все же нашли, аж в Южной Америке. Хотя ему тоже сделали пластическую операцию. Выкрали, судили в Тель-Авиве и повесили. На поиски Пилигрима у них ушло всего восемь лет.

— Это был официальный запрос об экстрадиции?

— Нет. Неофициальная информация. То, что на дипломатическом языке называется импульс. Дали знать. И предложили обсудить эту деликатную для нас проблему.

— В чем они увидели ее деликатность для нас?

— Думаю, как раз в том, о чем мы с тобой говорили. Наша дурь. Листок между двумя столами. Этого ни в жизнь не понять ни немцам, ни штатникам. А евреи поняли. Не забывай, что там на четверть наш народ, как пел Высоцкий. И уж что-что, а совковую психологию они понимают.

— Что ответили наши?

— А как ты сам думаешь?

— Ничего? — предположил Голубков.

— Вот именно, ничего. Сделали вид, что не восприняли импульса. Решение чисто совковое, но в данной ситуации, возможно, правильное. А вот то, что они не передали полученную информацию в ФСБ, это я считаю настоящим блядством, извини за выражение. Мы могли бы уже два месяца назад вычислить Пилигрима.

— Твою мать! — проговорил Голубков. И повторил, подумав: — Твою мать! Ладно, выкладывай последнюю новость. Чтобы уж мало не было.

— Мало не будет, — пообещал Нифонтов. — Через два дня после публикации интервью Рузаева Пилигрим с группой горнолыжников из юношеской сборной "Динамо" и со своей любовницей вылетел на Кольский полуостров, в Хибины, на турбазу "Лапландия". Хотя обычно весной тренировались на Чегете.

— Кто у него любовница?

— Манекенщица из дома моделей "Шарм". Информация собирается. Так вот, через четыре дня они вернулись. Руководству спортклуба Пилигрим объяснил, что трасса в Хибинах не годится для тренировок, подъемник сломан, а в гостинице температура всего плюс двенадцать градусов.

— Это действительно так?

— Возможно. Но важно другое. Через день после возвращения Пилигрим сделал первую попытку выйти на контакт с корреспондентом Н. Не понял?

— Пока нет, — признался Голубков.

— Плохо ты географию знаешь. В двадцати километрах от турбазы "Лапландия" находится Северная атомная электростанция. Теперь понял?

— Святые угодники! Он хочет предложить Рузаеву взорвать Северную АЭС?!

Нифонтов только пожал плечами:

— А что еще можно взорвать, чтобы вызвать новую войну в Чечне? Вокзалы взрывали, московское метро взрывали. Кремль? Белый дом? Так мы его сами из танков долбали. Не думаю, что, если его взорвут, это вызовет в ответ взрыв всенародного возмущения. А что еще? "Арзамас-16"? Там все перекрыто так, что комар не пролетит. А Северная АЭС — глушь. Охрана — соответствующая. То, что надо.

Полковник Голубков уважал своего начальника, но на этот раз не склонен был с ним соглашаться.

— Чушь! — заявил он. — Полная ахинея! Да ты только представь себе, что это значит — взорвать АЭС! Нейтрализовать охрану — раз. Какая бы она ни была, так ведь не деды же с берданками сидят! Доставить взрывчатку — два. Изолировать персонал. Уложить заряды — тоже нужно знать, где и какие! А проблема ухода? Херня все это на постном масле. Киношная трепотня. Сколько уже существуют АЭС? А был хоть один взрыв? Не считая, конечно, Чернобыля. Или даже попытка захвата? Не было!

— Была, — возразил Нифонтов. — И не попытка, а самый настоящий захват. И знаешь где? На том самом "Арзамасе-16". Причем вся охрана была предупреждена и стояла на ушах. А "Арзамас-16" — это тебе не Северная АЭС. Там вокруг не леса, а деревни, каждый новый человек на виду. И скрытых засад навтыкали через каждые сто метров. И все же произвели захват. Причем просочились очень интересно. Посидели в библиотеке и выяснили, что как раз на территории "Арзамаса" находятся остатки часовни преподобного Серафима Саровского, а рядом — Дивеевский монастырь. Легенда была такая: разработка маршрута для поездки детей из воскресных школ по святым местам, связанным с Серафимом Саровским. А эти места как раз и располагались по периметру объекта. И все прошло как по маслу. Так-то, Константин Дмитриевич. А ты говоришь — не было. Было. Как раз после того случая и перестроили всю систему охраны "Арзамаса-16".

— Кто производил захват?

— Ну, было в то время одно подразделение, — неохотно ответил Нифонтов. — Теперь его уже нет. Этого я нашим мудозвонам никогда не прощу.

— Ты никогда раньше не говорил, что служил в "Вымпеле", — заметил Голубков.

— А я и сейчас тебе этого не сказал. Понял?

— И все-таки нет, — подумав, убежденно проговорил Голубков. — Нет. Не пойдут они на это.

— Кто? — рявкнул Нифонтов так, что из приемной испуганно заглянул помощник. — Кто, твою мать, не пойдет? Рузаев? Пилигрим? Они пойдут на все!

— Они не смогут этого сделать.

— А вот это уже другой вопрос, — вполне мирно, мгновенно смирив вспышку ярости, согласился начальник управления. Он передвинул по столешнице папку с досье. — Вникай, Константин Дмитриевич. И думай. Решать проблему Пилигрима приказано нам. Не хочешь спросить — почему?

— Не хочу, — буркнул Голубков. — Потому что сами высунулись. А кто высовывается, на тех и грузят.

— Вот именно. Все свои дела — в сторону. Абсолютно все. У тебя сейчас только одно дело — это. Все, что понадобится, получишь немедленно. Ко мне — в любое время дня и ночи. Куратор в курсе. Решать нужно быстро. Во-первых, евреям может осточертеть ожидание. И они вполне способны предпринять действия, которые нам не понравятся. Выкрадут Пилигрима — и дело с концом. Уж если смогли найти, смогут и выкрасть. При нашем нынешнем расп... разгильдяйстве то есть, — не проблема. И будем мы потом до морковкина заговенья рассказывать про листок между столами. Но главное другое — обстановка в Чечне. В общем, действуй. Интервью Рузаева особенно внимательно перечитай. В него сейчас многие вчитываются. И не только в России.

Полковник Голубков взял папку и молча пошел к выходу.

— Кстати, — остановил его Нифонтов, — что значит слово "пилигрим" — знаешь?

— Странник. Что-то в этом роде.

— По Далю: "Паломник, путешественник-богомолец", — уточнил Нифонтов. — Вот только каким богам он сегодня молится?

III Выйдя из кабинета начальника управления, полковник Голубков спустился в цокольный этаж, где располагался особо тщательно охраняемый информационный отдел, приказал срочно подобрать и доставить ему все, что есть по Пилигриму. В просторной рабочей комнате оперативного отдела Голубков провел планерку со своими замами и ведущими сотрудниками, распределяя между ними дела, которые были под его личным контролем.

Через час, когда он вернулся в свой небольшой, со стандартной канцелярской мебелью кабинет, на его письменном столе уже лежала стопка бумаг, еще теплых от принтера или ксерокса. Но он не спешил приниматься за них. Сначала нужно было разобраться в себе — в своих ощущениях от этого неожиданно свалившегося на него дела.

А они были — как любят выражаться депутаты Госдумы — очень неоднозначными.

Голубков бросил папку с докладной запиской и материалами аналитического отдела на стол, остановился у окна и стал рассеянно рассматривать молодых охранников в штатском, лениво прохаживавшихся возле старинных, узорчатого литья ворот...

Версия Нифонтова об упавшем между стол ими листке была остроумной. Но чем больше Голубков думал об этом, тем менее убедительной она казалась. Потеряли. Все, конечно, бывает, любая глупость возможна, особенно когда рушатся великие империи и разгоняют такую контору, как КГБ — имперский оплот.

И все-таки.

А если допустить, что Нифонтов прав в своих предположениях насчет побега Пилигрима из тюрьмы в Дармштадте, то тут вообще никакими случайностями уже и не пахло.

Зачем-то Штази нужен был именно Пилигрим. Зачем? Штази была под полным контролем КГБ и без его санкции никаких акций не проводила. Значит, Пилигрим был нужен не Штази, а КГБ? Зачем? Зачем-то его перебросили в Таллин и сделали пластическую операцию у специалиста высшего класса. Зачем? Зачем-то ему создали надежную "крышу" и перевезли под Москву. Зачем?

Почему нет никаких документов в его агентурном деле? Обязательно были. Не могли не быть. А все-таки нет. Значит, уничтожили? Зачем?

Эти "зачем" порхали, как воробьи над облезлым купидончиком, торчавшим во дворике управления посреди такого же облезлого фонтана, бездействовавшего, наверное, со времен Великой Октябрьской социалистической революции.

С начала империи. До конца империи.

88-й год — побег Пилигрима из Дармштадта.

89-й год — перевоз в Таллин. Тогда же, вероятно, и пластическая операция. Дело-то не быстрое. Очень небыстрое.

91-й год — переезд в Химки. Точнее — июль 1991 года, за месяц до ГКЧП-1. Легализация.

Декабрь 93-го — убийство профессора и уничтожение его архивов...

Но при чем здесь конец империи? Фонтан-то все равно не работает!

Связь есть. Но какая? Имеет ли она отношение к этому конкретному делу или же существует вообще, как судьба любого человека всегда связана с тем, что происходит в его стране?

...Полковник Голубков сначала хмурился, а потом и вовсе уж помрачнел. Не любил он таких общих вопросов. Без них, понятно, не обойдешься. Но без конкретики они превращаются в беспредметную болтовню. А конкретики не было.

Какого черта этот Пилигрим сидел семь лет тихой мышью в своих Химках и только теперь обнаружил свое присутствие?

Чего-то боялся? Что-то пережидал?

Что?

Был, впрочем, один конкретный вопрос. Был. Кто-то же от КГБ вел секретного агента Деева Геннадия Степановича? Кто? Почему в агентурном деле нет его имени? Почему связь с агентом была прервана или переведена в другую систему?

Это был вопрос, на который сложно было найти ответ. Голубков сделал отметку в девственно чистом плане оперативных мероприятий, основательно уселся за стол и придвинул к себе документы.

Умственные воспарения кончились, начиналась работа.

Досье Интерпола на Пилигрима он видел несколько лет назад, хорошо его помнил, но перечитывал внимательно, стараясь не упустить никаких деталей. На этом этапе работы, он знал это по тридцатилетнему опыту, главными были именно детали.

* * * В разговоре с корреспондентом К. на его даче в Вялках Пилигрим не соврал, рассказывая о своей биографии. Мать у него действительно была эстонкой, а отец, ребенком вывезенный из Испании, закончил в Москве Институт международных отношений и сделал неплохую карьеру, не без содействия, надо полагать, КГБ.

В 1968 году отец Карлоса был пресс-атташе посольства СССР в Париже, жена и их единственный сын жили вместе с ним, и на формирование характера двенадцатилетнего Карлоса, как считали психологи Интерпола, оказали решающее влияние студенческие волнения, охватившие в тот год всю Францию и цивилизованную Европу. Вид бушующей молодой толпы, громящей все подряд, поджигающей автомобили, строящей на улицах баррикады, забрасывающей камнями и бутылками полицейских, стал сильным потрясением для замкнутого, плохо сходившегося со сверстниками подростка. Юный Карлос не ограничился ролью стороннего наблюдателя, как остальные дети посольских служащих, а принял в беспорядках самое активное участие. Юного Гавроша задержали полицейские при разгроме зеркальных витрин дорогих магазинов на Елисейских Полях, после выяснения личности он был возвращен родителям, а посол СССР получил по поводу этого случая мягкое предупреждение французского МИДа.

Вполне возможно, что дотошные интерполовские психологи были вполне правы. Так или иначе, но через восемь лет, когда отец Карлоса, ставший к тому времени третьим секретарем советского посольства в Мадриде, погиб в случайной автомобильной катастрофе (насчет случайности этой катастрофы были у полковника Голубкова некоторые сомнения), двадцатилетний студент Мадридского университета Карлос Перейра Гомес отказался вернуться с матерью в Таллин, хотя был к ней очень привязан.

Около года он жил в студенческом кампусе на деньги, полученные за страховку отца, затем бросил университет, спустя некоторое время был арестован за участие в покушении на видного политического деятеля правого толка. В подготовке покушения Карлос играл далеко не главную роль, само покушение оказалось неудачным, так что суд счел полгода пребывания в следственной тюрьме достаточным для него наказанием.

Потом были Афины, Рим, Бейрут, Ольстер, Западный Берлин, Нью-Йорк, снова Мадрид. За эту любовь к перемене мест он и получил прозвище Пилигрим.

В досье Интерпола была, правда, и другая версия, которая казалась Голубкову более достоверной. В начале 81-го года Карлос проник вместе с группой паломников из Иордании в одну из мечетей Иерусалима и оставил там взрывпакет с часовым механизмом. В теракте обвинили еврейских экстремистов. И хотя следователи Моссада и Интерпола были уверены, что это дело рук террористов из ООП и выполнявшего их задание Пилигрима, достаточно убедительных доказательств получить не удалось.

За Пилигримом уже тянулся длинный кровавый след. Взрывы израильского парома, вокзала в Болонье и торгового центра в Белфасте — это далеко не все его подвиги. Установили его участие в серии диверсий в пригородных лондонских поездах, в ограблении нескольких банков в Австрии и Италии. Каждый раз сначала устраивался отвлекающий взрыв в центральном офисе или в соседнем доме, и в возникавшей панике вооруженные грабители прорывались к сейфам. Пилигриму поразительно везло, на десятилетия садились в тюрьмы его подельники и сообщники, ему же удавалось избегать ареста.

Это везение закончилось в Стокгольме. В результате совместной акции Интерпола, германского Бюро национальной безопасности и шведской полиции Пилигрим был арестован с двумя последними членами "красных бригад", еще гулявшими на свободе.

* * * Два с половиной года в Дармштадте.

Побег.

И вот он у нас в Москве. Здравствуйте, я ваша тетя! И готовит новое путешествие.

Голубков даже сплюнул с досады и вслух — благо, в кабинете он был один — крепко выматерился.

"При подготовке преступлений очень осторожен, предусмотрителен, хладнокровен. Свидетелей не оставляет. При задержании чрезвычайно опасен..."

Ну никак не вязалась эта фраза из интерполовской ориентировки с человеком, которого Голубков видел на снимках фээсбэшной "наружки" в кабинете Нифонтова. С тем, на старых снимках, вязалась. С этим же...

Прямо заноза в мозгу!

Голубков нашел в материалах конверт с фотографиями и разложил их на столе.

...Нормальный сорокалетний мужик. Не красавец, но и далеко не урод. Спортсмен, не совсем еще потерявший форму. В меру хмуроватый, озабоченный какими-то своими проблемами (а у кого их сейчас нет?), в меру открытый. С таким, случайно оказавшись рядом, и пива выпьешь, и потолкуешь о политике или о погоде. Душу перед ним, конечно, не выложишь, какой-то холодок остановит. А просто поболтать — почему бы и нет?

Голубков отыскал акт экспертизы и самым внимательным образом его прочитал. Нельзя сказать, что он не доверял экспертам. Они свое дело знали. Но и он свое дело знал. А сейчас он не чувствовал этого человека. Он был для него пустым местом. Пустое же место — оно и есть пустое.

С пустотой работать нельзя.

Голубков вновь, как и в кабинете начальника управления, разложил снимки Пилигрима в два ряда: вверху — старые, под ними — новые. Но уже через минуту смешал их и сунул в конверт.

Нет. Сейчас важны были не разрез глаз или форма губ и ушей.

Он сдвинул в сторону бумаги и уставился на голую столешницу, словно бы на ней все еще лежали два ряда снимков. И через несколько минут тупого напряженного вглядывания в затертую и поцарапанную полировку дубового шпона вдруг понял: он.

Да, он.

На снимках был один и тот же человек. При всем разительном их различии. Это сходство было не предметным. Оно было...

А хрен его знает, каким оно было. Главное — было.

Голубков напряг все свои мозговые извилины, чтобы хоть как-то закрепить это ощущение. А закрепить можно было только словом.

Волк. Нет.

Рысь. Нет.

Вот! Неужели нашел?

Похоже, нашел.

Шакал.

Да, шакал.

"Почему?" — спросил себя Голубков.

Труслив? Не то.

Охотится ночью? Не то.

Нападает исподтишка? Ближе.

Осторожен. И не просто осторожен. Очень осторожен.

Сверхосторожен.

Вот это, пожалуй, то.

И хотя неясностей во всем этом деле было еще вагон и тракторная тележка, но это уже была зацепочка. Пусть маленькая.

Но все начинается с малости.

Полковник Голубков извлек из кипы материалов ксерокопию интервью Рузаева и погрузился в чтение.

"Вопрос корреспондентов "Совершенно секретно":

— Ваша правая рука, Султан, забинтована. Чем это вызвано?

Ответ Рузаева:

— Последствие покушения.

— Сколько покушений было совершено на вас?

— Последнее — седьмое по счету.

— Вам известно, кому вы так встали поперек горла?

— Пока известны только чеченские исполнители. Предатели, короче.

— А кто заказчик?

— Заказчик всегда один и тот же. И он активизируется всякий раз, когда намечается крупное чечено-российское мероприятие. Последний раз меня попытались устранить перед пуском нефтепровода Баку — Грозный — Новороссийск. Опасались возможности реализации моих угроз. Но Аллах показал, что жизнь и смерть в его руках, а не в руках политиков и их спецслужб. Как видите, я жив, хотя практически в пяти сантиметрах от меня взорвалась мощная шариковая бомба с лазерным наведением.

— Что это за бомба? Вам известна модификация?

— Бомба специализированная, тринадцать ступеней, такие используют лишь в ФСБ. Я сам изучал разные бомбы еще в Пакистане и этого не скрываю. Самое интересное в бомбе то, что если человек сразу не погибает, то шарики из специальной быстроржавеющей стали все равно обеспечивают ему заражение крови. Меня спасли лишь очень опытные зарубежные хирурги. Для нас не секрет, что российские спецслужбы раскинули в Чечне мощную сеть, гораздо большую, чем на других территориях СНГ. Если Россия потеряет Ичкерию, она автоматически лишится Кавказа. А без Кавказа какое же будет влияние на южные республики?

— Ваша контрразведка наверняка пытается противодействовать российским спецслужбам. Какими методами?

— Обычными, принятыми в практике всех спецслужб мира. У нас есть агенты и оперативные возможности. Наша агентурная сеть покрывает все высшие эшелоны власти в России. У нас есть свои люди и на Лубянке. Взгляните на ксерокопию этого документа. Обратите внимание на число. Позавчерашнее. Грифы "весьма срочно" и "совершенно секретно", "экземпляр единственный", "Москва, директору ФСБ...". Как видите, все гораздо серьезней, чем кому-то хочется думать. У нас есть своя научно обоснованная военная доктрина. Подкрепляется она арсеналом самого современного оружия. И собственным золотым запасом.

— Откуда у вас золотой запас?

— Исламский мир помогает. И некоторые западные страны, всегда готовые ослабить Россию.

— Значит ли это, что диверсий и террористических актов следует ожидать и в дальнейшем?

— Вы не правы, считая меня террористом. Террорист — это тот, кто совершает преступления за деньги.

— Новейшей истории известен и идейный терроризм. Начиная с народовольцев и кончая "красными бригадами" и экстремистскими группировками маоистского толка.

— Все это в прошлом. Об идейном терроризме можно говорить разве что в отношении палестинцев и Ирландской республиканской армии. Все остальные превратились в обычных преступников, выполняющих заказы на теракты только за деньги.

— Представители этих структур не пытались предложить вам свои услуги?

— Нет. Но если такое предложение поступит, я рассмотрю его со всей серьезностью. У этих людей огромный опыт и широкие международные связи. А я готов вступить в союз хоть с самим дьяволом..."

Полковнику Голубкову не удалось дочитать интервью Рузаева.

Вошел майор, ответственный за связь с ФСБ и ФАПСИ, доложил:

— Срочное сообщение от "наружки". Корреспондент К. подъехал к постпредству Чечни. На троллейбусе. "Ниву" оставил возле редакции. Дважды менял маршрут и проверялся. Подозревает слежку. Сейчас наблюдает за входом в постпредство. Наверняка намерен встретиться с человеком Рузаева. Прикажете предотвратить контакт?

— Нет, — мгновение подумав, ответил Голубков, — ни в коем случае! Наоборот! Пусть встречается!

Кажется, он понял, что нужно делать.

Сегодня. Сейчас.

Но другое было по-прежнему раздражающим и тревожно-неясным: за каким чертом правителям гибнувшей советской империи в последний миг ее существования понадобилась в Москве такая зловещая и одиозная фигура, как Пилигрим?

Глава вторая. Визит I "— О чем бы мы ни заговорили. Султан, вы все сводите к независимости Ичкерии. Вы видите в этом свое жизненное предназначение?

— Да. Такова воля Аллаха. Наш идеал: свободный Кавказ, единство народов Кавказа, общий мирный кавказский дом.

— Каким образом уживаются в вас организация взрывов в Пятигорске и Армавире и миротворчество на Кавказе?

— Сегодня я представляю агрессивную военную силу Чечни. Но вы же понимаете, откуда взялась моя непримиримость. Для меня такой мир, который подписал с Россией Масхадов, хуже войны. Мы требуем одного: чтобы Российская империя, натворившая здесь горы зла, отстала от нас. Война все прошлое перечеркнула. Разве русские не понимают, что мы теперь их ненавидим? Поэтому я скажу прямо: мы готовимся к большой национально-освободительной войне с Россией..."

Листы финской бумаги с английским переводом интервью Рузаева чуть подрагивали в руке человека, сидевшего в просторном кабинете в глубоком кожаном кресле перед камином. В камине весело потрескивали сухие березовые поленца, а ноги человека укутывал шотландский плед, хотя за просторными окнами кабинета, выходившими на каменистый берег залива Лонг-Айленд, вовсю бушевал солнечный разлив и кроны столетних дубов, окружавших дом, уже покрылись нежными зелеными листьями.

Человек был стар. Короткие волосы были белоснежно-седыми, загорелое лицо с блекло-голубыми, словно бы выцветшими, глазами иссечено сеткой мелких морщин, на обтянутых пергаментной кожей руках синели прожилки вен. В последние годы заметно усилилась дальнозоркость, но он не любил очки, надевал их лишь при крайней нужде и теперь перечитывал отмеченные желтым маркером цитаты, далеко отставляя руку. Закончив чтение, он с видимым облегчением отложил компьютерную распечатку на низкий дубовый стол, придвинутый к креслу, поправил каминными щипцами догорающие поленца и, немного поколебавшись, закурил кубинскую сигару "Корона Коронас". Третью за сегодняшний день, хотя обычно позволял себе не больше двух, несмотря на энергичные протесты своего врача.

Сигара помогала думать. А ему было о чем подумать.

...Этого человека звали Генри Уэлш. В январе ему исполнилось семьдесят девять лет. В 1942 году, сразу после окончания военной академии в Вест-Пойнте, он командовал подразделением морской пехоты, затем возглавил диверсионную группу, действовавшую на тыловых коммуникациях армии Роммеля в Африке, участвовал в высадке союзнических войск в Нормандии и закончил войну в чине командора, сделав таким образом блистательную карьеру, редкую даже в военное время. Америка встречала его как национального героя, президент Трумэн лично вручил ему высшую награду США, орден "Пурпурное сердце", а королева Великобритании удостоила его титулом баронета.

Но спустя очень недолгое время имя национального героя США, сэра Генри Уэлша, исчезло со страниц американских газет и никогда больше там не появлялось. И лишь немногие знали, что это было связано с тем, что молодой офицер был назначен одним из руководителей OSS — Управления стратегических служб США, а после преобразования в 1947 году OSS в Центральное разведывательное управление он стал заместителем Аллена Даллеса, курировавшим важнейший из трех директоратов ЦРУ — информационно-аналитический. С этой же должности, но уже в чине адмирала он и ушел в отставку в конце 1993-го в возрасте семидесяти четырех лет, прослужив в ЦРУ. без малого полвека.

С тех пор он почти безвыездно жил в большом старинном викторианском особняке в северной части Лонг-Айленда, переданном в его собственность правительством США. Его жена умерла больше десяти лет назад, оба сына давно уже жили своими семьями в Вашингтоне и отца навещали редко. Кроме самого сэра Генри Уэлша, более известного в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли как Адмирал, в особняке обитали лишь его бывший телохранитель, а затем бессменный секретарь шестидесятипятилетний Джон Осборн (он подал в отставку вместе с шефом, с которым проработал последние двадцать пять лет) и семья повара-ирландца, жена которого, Кристина, выполняла обязанности экономки, а их тридцатилетний сын Боб, закончивший колледж, работал на домашнем компьютере сэра Генри.

Особняк, стоявший в стороне от оживленных пляжей, был пустынен, тих, но уединенность не угнетала сэра Генри. Он был из тех людей, которые умеют довольствоваться собственным обществом. Позади была долгая, насыщенная событиями жизнь, и лишь теперь, после выхода в отставку, появилась возможность спокойно о ней подумать. Джон Осборн не раз деликатно напоминал, что мемуары Адмирала были бы неоценимы для Америки и особенно для молодых американцев, но сэр Генри не собирался садиться за воспоминания. Прежде всего потому, что он не мог бы рассказать и сотой доли всего, что знал. А главное — жизнь была не осмыслена, да и события в мире, за которыми сэр Генри внимательно и с профессиональным интересом следил, не давали возможности полностью погрузиться в прошлое.

Интервью чеченского террориста Султана Рузаева, присланное по системе Интернет, было одним из таких событий.

В кабинете появился Джон Осборн. Увидев в руках шефа дымящуюся сигару, он укоризненно покачал головой.

— Это уже третья, сэр. — Не получив никакого ответа, секретарь продолжал: — Из аэропорта Кеннеди звонит мистер Аарон Блюмберг. Он просит подтвердить, согласны ли вы его принять. Об этом была договоренность. Он может быть здесь через час.

— Для чего ему подтверждение?

— До него дошли слухи, что вы не вполне здоровы и поэтому, возможно, не сможете уделить ему время.

— Я не более здоров или нездоров, чем обычно. Разумеется, я его приму.

— Могу я спросить, сэр, кто такой мистер Блюмберг?

— Его настоящее имя Арон Мосберг. Бывший полковник КГБ СССР.

— Вы уверены, что эта встреча необходима?

— Да, Джонни. Скажите, что я его жду. И еще. Попросите Боба вывести на мой монитор его досье.

— Перенести монитор сюда?

— Спасибо, я пока еще в состоянии дойти до стола.

Секретарь вышел. Сэр Генри не без усилия поднялся и перешел за массивный письменный стол, накинув плед на худые плечи. В кабинете было тепло, за окном стояла ранняя дружная весна, но он все равно мерз. Возраст.

В динамике интеркома раздался голос Боба:

— Можно включать, сэр?

— Да, Бобби, я готов. Экран монитора осветился.

"Арон Мосберг, он же Вилли Штраух, Густав Фрост, Леон Дюпен, Аарон Блюмберг, Герберт Штейман, Александр Столяров. В настоящее время, с ноября 1997 года, проживает в Лондоне под именем Стэнли Крамера, гражданина ЮАР..."

...Сэр Генри нажал кнопку на компьютерной деке, сдвигая текст вверх. Появились два черно-белых снимка, в фас и профиль, как в уголовных делах, с впечатанной под снимками надписью: "США, Лэнгли, специальная следственная тюрьма, 17 апреля 1969 гола".

Далее шел текст:

"...Родился в 1943 году в Москве. Отец — Илья Мосберг, один из создателей ВЧК, ближайший сотрудник Дзержинского. Принимал участие в ликвидации Троцкого, лидера украинского националистического подполья полковника Коновальца и в других операциях за пределами СССР. После окончания Второй мировой войны руководил зарубежной диверсионной сетью, имевшей целью в случае начала военного конфликта вывести из строя базы НАТО в Европе и аэродромы стратегической авиации. В 1946 году был объявлен врагом народа и расстрелян вместе с рядом других высших руководителей советской разведки, евреев по национальности. Мать А.Мосберга была осуждена на 12 лет лагерей как жена врага народа, а сам Арон Мосберг помещен в специнтернат в сибирском г.Абакан, где содержались дети репрессированных.

После смерти Сталина и падения Берии Илья Мосберг был реабилитирован, а его жена и сын получили возможность вернуться в Москву..."

"После окончания Академии КГБ и углубленной спецподготовки в учебно-тренировочном центре А.Мосберг совместно со своим наставником, проходящим по нашим учетам под псевдонимом Профессор, проводит ряд исключительно результативных операций разведывательного характера на территории ФРГ, Великобритании и Австрии. В 1968 году участвует в подготовке вторжения советских войск в Чехословакию для подавления так называемой "пражской весны", возглавляет в момент вторжения специальную оперативную группу и, в частности, осуществляет задержание и перемещение в Москву членов правительства Дубчека.

После этой операции он получает внеочередное воинское звание и становится самым молодым полковником за всю историю советской разведки.

В начале апреля 1969 года он выходит на связь с советником американского посольства в Бонне и объявляет о своей готовности просить политического убежища в США при условии ограниченного сотрудничества с органами американской разведки. После соответствующих консультаций советник посольства известил А.Мосберга о согласии США предоставить ему политическое убежище. 17 апреля 1968 года он был доставлен в Соединенные Штаты и помещен в специальную следственную тюрьму ЦРУ в Лэнгли..."

Сэр Генри остановил текст. Что было дальше, он хорошо помнил. Свое решение уйти на Запад Арон Мосберг объяснил неприятием явственно наметившейся тенденции к реабилитации Сталина и самой сути существующего в СССР режима, преступный и губительный для народа характер которого он полностью осознал лишь после подавления "пражской весны", в котором по долгу службы принимал самое активное и непосредственное участие. Он раскрыл систему и каналы финансирования Советским Союзом так называемых братских коммунистических партий и международных террористических центров, которые существовали под видом национально-освободительных движений, но отказался сообщить хоть какие-либо сведения о несомненно известной ему агентурной сети КГБ и ГРУ в Европе и США. Он объяснил это тем, что взял на себя обязательство не раскрывать этих сведений в обмен на обещание руководства КГБ гарантировать безопасность его семьи, оставшейся в Москве.

Многодневные допросы, применение детектора лжи и даже специальных психотропных средств не дали никаких результатов. На опытнейших следователей ЦРУ и на самого сэра Генри произвели большое впечатление сила воли и внутренняя убежденность этого необычного перебежчика в своей правоте, позволившие ему блокировать все усилия следователей. В конце концов, после трехмесячного пребывания в следственной тюрьме он получил статус политического эмигранта, вид на жительство в США и новые документы, после чего поселился в Нью-Йорке на Брайтон-Бич. Не вызывало сомнений, что с помощью своих связей и возможной агентуры в Москве он отслеживал действия советской разведки прежде всего в интересах своей безопасности, а в ряде случаев входил в контакт с ЦРУ и предупреждал о готовящихся акциях, относившихся к категории острых. В частности, его информация помогла предотвратить готовившееся покушение на известного писателя-диссидента, яростные и яркие антикоммунистические выступления которого вызывали резкое недовольство Кремля.

Через год он переехал в Израиль, получил там гражданство и документы на имя Аарона Блюмберга, не без содействия, надо полагать, израильской контрразведки Моссад, затем вдруг надолго исчез из поля зрения ЦРУ и вновь появился только через пять лет, в течение которых он служил, как выяснилось, во Французском иностранном легионе. Об этом стало известно из его книги "Легионер", второй по счету. Первая называлась "Контора" и была посвящена нравам, царившим в спецслужбах СССР. Обе книги были выпущены на русском языке издательством "Посев" и распространялись в СССР по каналам самиздата, а также были изданы, хоть и небольшими тиражами, в Вене и Лондоне. Сэр Генри с интересом прочитал обе книги. Многосторонне одаренным был этот человек, поразительно одаренным. Пять европейских языков плюс русский, болгарский и иврит, несомненный талант разведчика, незаурядные литературные способности и, помимо всего прочего, совершенно неожиданное острое чутье финансиста. Это обнаружилось после того, как А. Мосберг под именем гражданина Израиля Аарона Блюмберга переехал в Гамбург, открыл там Коммерческий аналитический центр и за четыре года работы, имея первоначальный капитал всего в несколько тысяч долларов — гонорар за книги, — чрезвычайно удачной игрой на фондовых биржах довел свое состояние и состояние двух своих молодых компаньонов, суперклассных специалистов-компьютерщиков, более чем до десяти миллионов долларов.^[2] С этим человеком и предстояло встретиться сэру Генри Уэлшу.

II В дверях кабинета, как всегда неслышно, возник Осборн:

— Мистер Блюмберг.

Сэр Генри выключил монитор и кивнул:

— Просите.

Человек, которого ввел в кабинет сэра Генри Уэлша его секретарь, sic имел почти ничего общего с тем, кого хозяин кабинета только что видел на экране монитора — на снимках, сделанных в следственной тюрьме ЦРУ. Некогда плотная темная шевелюра превратилась в венчик редких седых волос, окаймлявших обширную, во весь лоб и затылок, проплешину, стали седыми и кустистые брови, укоренились резкие вертикальные морщины на переносице и в углах рта. Лишь нос, чуть искривленный, как у многих бывших боксеров, был таким же, как на снимках почти тридцатилетней давности, и не по возрасту молодо поблескивали карие глаза. Для своих пятидесяти пяти лет он выглядел очень даже неплохо, чему способствовали ровный загар, сохранившая легкость фигура и несколько богемно-артистичный костюм: белые брюки, такой же белый полотняный пиджак и черная рубашка апаш. В руке у него был небольшой серый атташе-кейс.

— Добрый день, сэр Генри, — приветствовал он хозяина кабинета на хорошем английском языке. — Благодарю вас, что согласились меня принять. Хочется надеяться, что вы не пожалеете о своем решении.

— Проходите, мистер Блюмберг. Сэр Генри жестом показал на одно из кресел, стоявших перед его письменным столом.

— Извините, сэр, но я сначала хотел бы развеять подозрения мистера Осборна.

Гость открыл кейс и продемонстрировал секретарю его содержимое — стопку документов на английском и немецком языках. Потом распахнул полы пиджака, как бы предлагая себя обыскать.

— Как видите, никакого оружия. У меня вполне мирные намерения. Иначе я не стал бы заранее просить об аудиенции.

Осборн слегка наклонил голову в знак того, что он вполне удовлетворен словами посетителя.

Сэр Генри усмехнулся.

— Будем считать это жестом вежливости. Потому что вряд ли вы утратили умение при нужде обходиться без всякого оружия. Попросите Кристину принести нам что-нибудь выпить, — обратился он к секретарю. — И давайте, пожалуй, мистер Блюмберг, сядем к камину. Когда-то вы любили портвейн "Кавказ". К сожалению, не могу вам его предложить, это слишком экзотический напиток для консервативной Америки. Что вы предпочитаете?

— Никаких сожалений, сэр Генри. "Кавказ" остался в прошлом, как и многие иллюзии молодости. Джин, если можно. Без тоника и безо льда.

— С вашего позволения, сэр, я обойдусь без Кристины, — заметил Осборн, помогая шефу устроиться в кресле перед камином и укутывая его ноги пледом. Для гостя он пододвинул второе кресло, сдержанным жестом предложил устраиваться, затем принес низкий широкий бокал и бутылку джина для гостя и виски со льдом для сэра Генри.

— Если понадоблюсь, я рядом, — проговорил он и вышел из кабинета.

Сэр Генри с нескрываемым любопытством рассматривал посетителя.

— Глаза? — с вопросительной интонацией сказал он.

— Контактные линзы, — с готовностью объяснил гость.

— Загар — грим?

— Нет, загар настоящий.

— Вот как? В Лондоне уже лето?

— В Лондоне туман и смог. Последние три недели я провел в Анкаре и в Тель-Авиве. Там лето. Ну, и на несколько дней заезжал в Грозный и в Москву. Так, пообщаться с друзьями, освежить старые связи. Это всегда вносит в жизнь приятное разнообразие.

— Я внимательно и с большим интересом ознакомился с присланным вами по электронной почте интервью этого чеченского террориста. Полагаю, оно и будет предметом нашей беседы. Но прежде мне хотелось бы задать вам несколько вопросов не по теме. Мы с вами заочно знакомы почти тридцать лет, но видим друг друга впервые.

— Если быть точным, это я вижу вас впервые, — мягко возразил гость. — Не сомневаюсь, что вы видели меня через поляризованное стекло в комнате для допросов в тюрьме Лэнгли. Прошу извинить, если я ошибаюсь.

— Вы не ошибаетесь. Но смотреть друг на друга без всяких стекол — согласитесь, это другое дело. Наливайте себе, мистер Блюмберг. Ваше здоровье. — Сэр Генри сделал маленький глоток и поставил бокал на стол. Гость последовал его примеру, хотя его глоток был посолиднее.

— Кстати, почему Блюмберг? — продолжал сэр Генри. — Последний ваш псевдоним Стэнли Крамер, гражданин ЮАР. Не так ли?

— Я не был уверен, что он вам известен. И не хотел, чтобы вы тратили время на запросы. К тому же я намерен вернуть себе это имя. Это неподдельные документы. Я не рискнул бы жить с ними в Германии, так как немецкая полиция официально зарегистрировала смерть герра Блюмберга во время крушения катера в устье Эльбы. Но я и не собираюсь там жить.

— Это было покушение?

— Попытка. И довольно бездарная.

— Странно, — заметил сэр Генри. — Российские спецслужбы утратили традиции ОГПУ — НКВД — КГБ? В свое время, особенно в 30-е годы и после войны, их спецоперации часто были просто поразительными по дерзости и изобретательности.

— Молодая идеология, сэр. Не будем давать ей оценку, ее дала сама история, но в те времена для людей это была не служба, а служение. Сейчас — всего лишь работа. Не слишком почитаемая в обществе и даже не слишком хорошо оплачиваемая. А от наемного работника трудно требовать вдохновения и самоотверженности.

— В 1979 году ваша жена, единственный сын и мать погибли в автомобильной катастрофе. КГБ нарушил свои обязательства. Но и после этого вы не пошли на полное сотрудничество с нами. Почему?

Блюмберг неопределенно пожал плечами:

— Я знаю, что значит быть нелегалом. Многие были моими товарищами. Я не считал, что они должны нести ответственность за преступные приказы руководства. Позже я изменил свое мнение.

— И все же?

— Да. Есть внутренние пределы, которые очень трудно переступить в себе. Одно дело — понимать разумом, совсем другое — принимать сердцем. Я не смог этого сделать.

— Последние годы вы ведете довольно открытый образ жизни. Даже позволяете себе появляться в России. А между тем Верховным судом СССР вы приговорены к смертной казни за измену Родине и приговор не отменен. Россия является правопреемницей Советского Союза. Следовательно, решение суда сохраняет силу. Вы не опасаетесь новых покушений?

— Нет. Более того. Если я завтра появлюсь в Москве даже пол своим настоящим именем и без всякого грима, все спецслужбы будут поставлены, как у нас говорят, на уши, чтобы с моей головы даже случайно не упал хоть один из немногих оставшихся у меня волосков. Я предупредил, что в трех западных банках хранятся дискеты со всей информацией, которой я располагаю. И в случае любого происшествия со мной они немедленно попадут к известным адресатам. Один из них — Лэнгли.

Сэр Генри с интересом прищурился:

— Вам не кажется, что вы сделали сейчас весьма неосторожное заявление? Вы занимались боксом?

— Да. В юности.

— Я тоже. В боксе это называется открыться. Такого рода происшествие может случиться с вами и без участия ФСБ. И мы получим сведения, которыми вы так и не захотели с нами поделиться. С вашим опытом вы не могли этого не понимать. И все же сказали мне то, что сказали. И даже не взяли слова джентльмена, что все это должно остаться между нами. Впрочем, в разведке не работают джентльмены. И вы это тоже прекрасно знаете.

— Я открылся вполне намеренно. Мне нужно ваше доверие. Информация на дискетах во многом устаревшая. К тому, что ЦРУ известно о российской агентурной сети в Европе и США, она добавит лишь частности. Они вряд ли стоят того, чтобы вы потеряли в моем лице союзника. Наше сотрудничество в прошлом было эпизодическим, но согласитесь, сэр Генри, результативным. Оно может быть эффективным и в будущем.

— Это могут понимать и в Москве. Блюмберг усмехнулся:

— Поразительно, как плохо на Западе знают Россию. Даже такие люди, как вы. Россия, особенно нынешняя, страна чиновников. Ни один, даже высокопоставленный руководитель спецслужб, не рискнет отдать приказ о моей ликвидации, если при этом окажется расшифрованным хотя бы единственный нелегал. Потому что с него спросят именно за провал этого нелегала, и ему придется долго и нудно доказывать обоснованность своего приказа. И нет никакой уверенности, что доказать удастся. И он это прекрасно знает. А вынести решение этого вопроса в высшие эшелоны власти вообще для любого чиновника самоубийственно. Потому что наверху тоже сидят чиновники, которые не любят, когда подчиненные пытаются переложить на них ответственные решения. Инициатива наказуема. Это может быть девизом всей государственной системы России. Поэтому мне нечего опасаться.

— Вы интересный собеседник, мистер Блюмберг.

— Благодарю вас, сэр Генри. Я не сразу решился обратиться к вам. Вы — единственный человек, который сможет меня понять. Но мне не хотелось нарушать ваше уединение. К тому же слухи о вашем нездоровье...

— Мое нездоровье называется старость. От него нет лекарства. В чем я могу вас понять?

— Прежде чем перейти к делу, мне хотелось бы задать вам вопрос более общего плана. Сейчас, когда вы избавлены от. обязанности реализовать конкретные политические решения, как вы оцениваете ситуацию в России? Уточню: как вы оцениваете политику США и Запада в целом по отношению к СССР и России за последние десять — пятнадцать лет?

Сэр Генри сделал еще глоток виски, с сожалением взглянул на истлевшую сигару и кивнул:

— В точку, мистер Блюмберг. Вы попали в десятку. Вы играете в шахматы?

Посетитель удивился неожиданному вопросу:

— Умею. Но на шахматы у меня никогда не хватало времени.

— У меня тоже. Но иногда я любил разбирать уже сыгранные партии. С известным результатом. Увлекательно было понять, где именно зародилась ошибка, которая привела к поражению. Примерно этим я увлекаюсь и сейчас. Читаю газеты десяти — пятнадцатилетней давности.

— Подшивки? — уточнил Блюмберг.

— Нет. Каждую субботу для меня готовят недельный дайджест, и я анализирую его, зная, естественно, к чему все это привело. Чрезвычайно поучительное занятие. Сейчас я нахожусь примерно в середине правления Горбачева, но уже могу сказать, что политика США в отношении СССР и России далеко не всегда была разумной и даже оптимальной. Нет, не всегда. Особенно это касается эпохи Горбачева. Программой СОИ, стратегической оборонной инициативы, мы задали непосильный для экономики СССР темп. В администрации президента Рейгана просчитали, что Советский Союз не выдержит его, но никто не задумывался, что произойдет, когда Москва выдохнется и окончательно сойдет с дистанции. И лишь сейчас пришло осознание того, что нужно было не гнать лошадей, а, наоборот — сбавить темп и дать Горбачеву возможность постепенно реформировать экономику и политическую систему страны, к чему он был морально готов. Россия могла бы пойти тем путем, которым пошел Китай.

— Для этого нужен был не Горбачев, а Дэн Сяопин, — заметил Блюмберг. — И ментальность китайцев.

Сэр Генри сделал еще глоток виски и закурил новую сигару, четвертую за день.

— Да, — помолчав, подтвердил он. — История не имеет сослагательного наклонения. Но тот, кто не умеет извлекать уроков из ошибок, обречен вновь их повторять. Вместо того чтобы отбросить мелочные расчеты и оказать молодой демократической России самую широкомасштабную помощь без всяких условий, западные политики и Международный валютный фонд начали диктовать Москве неприемлемые для нее правила игры и в итоге загнали Россию в угол. Мои аналитики уже открытым текстом предупреждали о возможности такого развития событий. К нам не прислушались. В итоге мы получили октябрь 93-го, после которого слово "демократия" по отношению к России можно употреблять только в кавычках.

— После этого вы и подали в отставку?

— Да. Я не привык быть пешкой в чужой игре. И мне уже поздно ломать характер.

— Следует ли из ваших слов, что вы считали бы нежелательным для США и всего мирового сообщества новое обострение обстановки на Кавказе или даже новую российско-чеченскую войну?

— Нежелательным? — переспросил сэр Генри. — Это сказано слишком слабо.

— Источник нестабильности в кавказском регионе находится не в Грозном и не в Москве. Далеко не единственный, разумеется, но на сегодняшний день — один из главных. Он находится в Анкаре и, главное, — в Нью-Йорке в штаб-квартире транснациональной корпорации "Интер-ойл".

— Я знаю, о чем вы говорите. Им не удалось настоять на транспортировке каспийской и казахской нефти через Турцию. Вы полагаете, они не смирились?

— А они могли смириться? — вопросом на вопрос ответил Блюмберг. — Речь идет о миллиардах долларов. И решить свои проблемы они могут только посредством новой войны в Чечне, после чего схема будет автоматически пересмотрена в пользу варианта Баку — Джейхан.

— С этим никогда не согласятся Болгария и Греция, — возразил сэр Генри. — Именно через их терминалы нефть из Новороссийска идет на Запад. Влияние Болгарии невелико. Но Греция, как и Турция, — член НАТО. Острый конфликт между Афинами и Анкарой спровоцирует вооруженные столкновения между греческой и турецкой общинами Кипра, как это уже было. На стороне турок не преминут выступить палестинцы и ближневосточные мусульмане, не исключая Ирак или Иран. В свою очередь, не сможет остаться в стороне Израиль, он окажет военную помощь грекам. Конфликт из-за нефти мгновенно перерастет в религиозно-этнический, вновь вспыхнет вся бывшая Югославия, не исключено, что и Ближний Восток. Этого нельзя допустить.

— Я полностью согласен с вашим анализом. Но эту проблему никто не сможет решить в одиночку. Ни Москва, ни официальный Грозный, ни Израиль, ни США. Ее можно решить только сообща. Не кажется ли вам, сэр Генри, что после семидесяти лет жесткого противостояния пришло время попробовать поработать вместе? У США и России, как и у всего мирового сообщества, слишком много общих врагов. Международная организованная преступность, наркотики, подпольная торговля оружием и ядерными технологиями, терроризм.

— Вы имеете в виду интервью этого чеченца?

— Да, — подтвердил Блюмберг.

— Он не показался мне серьезной фигурой, — заметил сэр Генри. — Шариковая бомба с лазерным наведением. Я проконсультировался с нашими экспертами. Полный абсурд, сказка из "Тысячи и одной ночи".

— Его могут использовать по-настоящему серьезные силы.

— Это ваши предположения? Или есть факты?

— Есть, — подтвердил Блюмберг. — Полагаю, сэр, вам не нужно напоминать, кто такой Пилигрим?

— Разумеется, не нужно.

— Он сейчас в Москве. И пытается выйти на прямой контакт с Рузаевым. Об этом мне сообщил один из руководителей Моссада.

— Откуда у Моссада эта информация?

— Я не рискнул задать этот вопрос. Потому что не получил бы ответа. Важно, что информация достоверная. Более того, она детальная и оперативная. В Тель-Авиве полагают, что в Москве тоже знают о попытках Пилигрима встретиться с Рузаевым. Два с небольшим месяца назад Израиль довел до сведения российского МИДа предложение провести конфиденциальные переговоры о выдаче Пилигрима. Это он организовал взрыв израильского парома. Погибло более ста человек. Не в правилах Израиля оставлять такие преступления безнаказанными. В Москве сначала сделали вид, что не восприняли импульса, и только теперь дали знать о своем принципиальном согласии на переговоры. "Принципиальное согласие" по-русски — это способ оттянуть решение вопроса на неопределенное время. Но Израиль настаивает. Он предлагает провести совещание в Каире на уровне экспертов. Дата уточняется.

— Какие выводы вы из этого сделали?

— Экстрадиция Пилигрима, даже если Москва на нее согласится, не решает проблемы. Дело не в Пилигриме и не в Рузаеве. Проблема в каспийской нефти. И эту проблему, как я уже говорил, можно решить только сообща.

— Каким образом вы оказались втянутым в это дело, мистер Блюмберг?

— Случайно, сэр. Если считать случайность точкой пересечения закономерностей. Мне принадлежит компания "Фрахт Интернэшнл". Мы внимательно отслеживаем положение на нефтяном рынке. Особое внимание наших экспертов привлекла ситуация с Каспийским трубопроводным консорциумом. "Интер-ойлу" предлагали войти в него на семи процентах участия. Это обеспечивало стабильную прибыль. Но "Интер-ойл" отказался. Это означало только одно: они хотят получить все. Вы знаете, кто хозяин корпорации "Интер-ойл"?

— Да, — кивнул сэр Генри. — Некто Тернер.

— Тогда вам не нужно больше ничего объяснять.

— У вас есть определенный план?

— Я не могу назвать это планом. Есть кое-какие идеи. Они могут превратиться в план лишь после того, как все заинтересованные стороны дадут свое согласие на участие в акции. Рамки переговоров в Каире должны быть расширены. Кроме Израиля и России в них должны участвовать США и Великобритания. И предметом переговоров должна стать ситуация в кавказском регионе. Пилигрим — всего лишь очень небольшая часть проблемы.

— Вы сказали, что я единственный человек, который может вас понять. Вы имели в виду и помочь?

— Да, сэр.

— Какого рода помощь может оказать вам старый отставной адмирал?

— Участие США, а конкретно ЦРУ в этой совместной акции должно быть санкционировано на весьма высоком уровне. У меня нет выхода на этот уровень. У вас — есть. К вашим словам прислушаются.

Сэр Генри пощурился на дымок сигары.

— Вы не преувеличиваете остроту ситуации?

— После публикации интервью с Рузаевым Пилигрим совершил поездку на Север России, на Кольский полуостров. И два дня провел в небольшом городе Полярные Зори. Там находится Северная атомная электростанция. Вы помните второй псевдоним Пилигрима?

— Да. Взрывник.

— Вот именно. Взрывник, — подтвердил Блюмберг.

— Взрыв АЭС — задача огромной сложности.

— Совершенно верно, сэр. Но Пилигрим один из немногих людей в мире, который способен с ней справиться. И Рузаев этого не может не знать.

Его слова не рассеяли сомнений собеседника.

— Шариковая лазерная бомба, — со скептической усмешкой повторил сэр Генри.

Но Блюмберг не собирался отступать.

— Я все же попробую вас переубедить, — проговорил он и достал из кейса два листка с ксерокопиями газетных заметок. — Четыре дня назад в российских газетах появилась информация ИТАР — ТАСС следующего содержания: "Вчера около 9 часов утра на шоссе в тридцати километрах от Грозного группа неизвестных совершила вооруженное нападение на российских военнослужащих. Имеются убитые и раненые. Преступникам удалось скрыться".

— Такие нападения в Чечне не редкость, — заметил сэр Генри.

— Не такие, — возразил Блюмберг. — Сообщение об этом случае дало и агентство "Интерфакс", неподконтрольное правительству. Вот полный текст: "Несколько дней назад группа старших офицеров и генералов российского Генштаба во главе с начальником Генерального штаба вылетела с инспекцией в Северо-Кавказский военный округ в связи с резко осложнившейся в последнее время обстановкой в регионе. В четверг около 9 часов утра в тридцати километрах севернее Грозного автоколонна с военными инспекторами попала в засаду. Неизвестные вели перекрестный огонь из автоматического оружия и гранатометов. По последним данным, погибло четверо российских военнослужащих: начальник Главного оперативного управления Генштаба, полковник из штаба округа и два водителя. Среди семерых раненых — заместитель командующего ракетными войсками и артиллерией Сухопутных войск Российской Федерации. Врачи оценивают его состояние как крайне тяжелое. На месте происшествия работает экстренно созданная правительственная комиссия. К месту ЧП стягиваются подразделения внутренних войск МВД России". Сообщение озаглавлено "Опять война?".

Блюмберг выжидающе взглянул на собеседника. Сэр Генри долго молчал, затем спросил:

— Что, по-вашему, это означает?

— Очень похоже на начало. Вторым актом может быть взрыв Северной АЭС.

Помедлив, сэр Генри осторожно, чтобы не сломался столбик пепла, положил на каминный экран сигару и нажал кнопку звонка.

В кабинете появился Осборн. При виде сигары — четвертой за день! — лицо его выразило крайнюю степень неодобрения. Но сэр Генри не обратил на это внимания.

— Свяжитесь с госдепартаментом, — распорядился он. — Передайте миссис Олбрайт, что я прошу принять меня завтра во второй половине дня. Уточните время и закажите билеты на утренний вашингтонский рейс.

— Но, сэр...

— Выполняйте, Джонни.

Секретарь вышел. Сэр Генри окутался сигарным дымком.

— А теперь, мистер Блюмберг, выкладывайте ваши идеи.

III Через четверть часа, когда посетитель умолк, сэр Генри решительно заявил:

— Вы сумасшедший, Блюмберг. Это невозможно сделать.

— Мы обязаны это сделать. Или хотя бы попытаться.

— Основная нагрузка ложится на российскую сторону. А вы сами сказали, что в ваших спецслужбах сидят чиновники.

— К счастью, не все. Во всяком случае, я очень на это надеюсь.

Сэр Генри с сомнением покачал головой и неожиданно засмеялся суховатым старческим смехом.

— Я сказал, что от старости нет лекарства. Я ошибся. Есть. И не одно. Целых три. Кукурузное виски. Кубинские сигары. И такие сумасшедшие русские евреи, как вы.

Вошел Джон Осборн, не без торжественности доложил:

— Сэр, государственный секретарь Соединенных Штатов миссис Олбрайт заявила, что не может обрекать вас на такое утомительное путешествие. Она сама прилетит к вам завтра десятичасовым утренним рейсом.

— Спасибо, Джонни. Вы свободны. Секретарь вышел.

Сэр Генри внимательно взглянул на собеседника:

— Совещание в Каире необходимо форсировать. Каким образом можно подтолкнуть Россию?

— Это сделают израильтяне. Намекнут, что в случае дальнейших затяжек они выкрадут Пилигрима и устроят открытый судебный процесс. Не сомневаюсь, что на Лубянке, да и в Кремле, это очень хорошо понимают. На суде всплывут вопросы, которые будут очень неприятны Москве. Например: почему Пилигрим оказался в России и какая роль была ему уготована. У меня нет, сэр Генри, полной информации, но уверяю вас: это очень непростые вопросы. И кое для кого крайне неприятные. Поэтому Москва даст согласие на переговоры.

— Но они могут просто убрать Пилигрима. И это было бы вполне в традициях КГБ.

— Могут, — согласился Блюмберг. — Но у меня создалось впечатление, что они решили отказаться от этого пути. И даже, как мне кажется, не намерены препятствовать установлению контакта Пилигрима с Рузаевым. Это вселяет в меня, как говорят дипломаты, осторожный оптимизм относительно реальности всей идеи.

Сэр Генри Уэлш приподнял свой бокал с остатками виски:

— За успех вашего безумного предприятия, полковник.

Блюмберг в ответ поднял бокал и поправил:

— Нашего, Адмирал.

Глава третья. Наводка I Корреспонденту популярного московского ежемесячника "Совершенно секретно" Игорю Сергеевичу К. было тридцать два года. Ему долго не везло, очень долго. В отличие от большинства своих коллег, выпускников журфака МГУ, он закончил редакторский факультет Полиграфического института (конкурс там был поменьше), несколько лет просидел на мелких должностях в издательстве "Прогресс", поработал выпускающим в ТАСС, позднее превратившемся в ИТАР — ТАСС, что никак не сказалось на положении технических сотрудников, почему-то именовавшихся "творческим коллективом".

Игорь не хотел быть членом "творческого коллектива". Он хотел быть журналистом. Пусть не таким, как легендарные в годы его студенческой юности Аркадий Сахнин или Анатолий Аграновский (кто их сейчас помнит?), но автором с именем, которое стояло бы не мелким курсивом под заметкой, а красовалось над заголовком.

Но с этим не получалось. Игорю иногда давали мелкие редакционные задания, печатали, но в круг постоянных авторов не впускали. Там все были свои, знакомые по журфаку, МГИМО, ЦК комсомола (это был уже уровень редакторов и заведующих крупными отделами молодежных изданий). А он был чужой, без связей. Как голый. Журналистская братия, пьянствующая в Доме журналистов, была не в счет, хотя именно там Игорь встретил человека, который помог ему изменить судьбу.

Это был пятидесятилетний, довольно пожилой, по меркам Игоря, журналист Н., пьянчуга и краснобай, которого за пьянку изгоняли едва ли не из всех крупных московских изданий, но тем не менее привечали и посылали в самые дорогие дальние командировки. Частенько он пропивал командировочные и никуда не ехал, но, когда отправлялся по заданию и привозил материал, это всегда было нечто, заставлявшее говорить о себе всю журналистскую Москву. Правда, чем-то значительным это казалось лишь тогда, в перестроечные времена с их эвфемизмами, тонкими намеками и фигами в кармане. Но Н. не оказался за бортом и когда жеманные "плюрализм мнений" и "гласность" превратились в "свободу слова". Пусть не в западном понимании, но все-таки. У него было редкое для журналиста умение видеть самую суть проблемы. Он был не репортером, а тем, кого в редакциях называют "задумщиками", они выдают темы, хотя сами редко умеют воплотить их в ярком очерке или статье.

Н. умел. Но помимо пристрастия к пьяным застольям, он обладал еще одним качеством, которое мешало ему занять достойное место рядом с Сахниным или Аграновским. Он был ленив. Для него собирать материал, сидеть в библиотеках или таскаться по учреждениям, вылавливая нужные крохи информации, было нож острый. На этом Н. и сошелся с Игорем.

Встреча, как почти всегда в редакциях, была случайной, но быстро переросла в прочное сотрудничество. Терпения и настойчивости Игорю было не занимать, Н. вполне это оценил. Он брал Игоря с собой в командировки, подписывал двумя именами свои статьи, а порой вообще ставил только подпись Игоря, не забывая при этом изымать у него половину гонорара, которая тут же пропивалась в ДЖ. Благодаря протекции Н., у которого все были в друзьях, Игоря взяли в штат "Совершенно секретно", о чем прежде он не мог даже мечтать. Интервью с Рузаевым было первой заметной публикацией Игоря в ежемесячнике. Этим он был обязан своему учителю. Люди Рузаева сначала вышли на Н., а он настоял, чтобы Игорь поехал с ним.

Жизнь круто изменила русло. Появились деньги. И не только из-за приличной зарплаты и гонораров. Как с изумлением понял Игорь, гораздо больше можно было заработать на статьях, которые не публиковались. Талант Н. унюхивать своим рыхлым от пьянства носом горячие темы оказался неоценимым и в новые постсоветские времена.

Внешне все выглядело обычным. Игорь собирал материал, не всегда даже понимая конечную цель, Н. писал статью, иногда всего в три-четыре страницы, Игорь отвозил материал руководителю той организации или банковской структуры, о которой шла речь. В Дом журналистов, где в пивбаре его поджидал Н., Игорь возвращался без статьи, но с пухлой пачкой зеленых. Иногда — очень пухлой.

— Главное — не зарывайся, — часто предупреждал своего соавтора и коллегу Н. — И без моего ведома — ни-ни, ни единого телодвижения. Понял? Ни единого! Ни малейшего! Ясно?

На словах Игорь уверял своего учителя, что ему не о чем беспокоиться, а про себя подумывал, что пора отрываться от маминой юбки. Отдавать половину гонорара за работу, которую он, в сущности, делал сам, было справедливо в пору ученичества. Но не вечно же ходить в школярах!

* * * О встрече с журналистом из "Таген блатт" Генрихом Струде следовало немедленно рассказать Н. Игорь и попытался это сделать. Но один раз, в понедельник после разговора в Вялках, Н. спал мертвецким сном в своей квартире на Нагорной, заваленной пустыми бутылками, объедками и окурками. На другой день Игорь застал его в состоянии жутчайшего похмелья. Оставалось только сбегать в соседнюю палатку за бутылкой, ни о каком серьезном разговоре не могло быть и речи. А между тем время поджимало. Этот Струде, не дождавшись звонка, мог и сам выйти на человека Рузаева в чеченском постпредстве. А полученная от Струде тысяча баксов как-то грела сердце, да и две обещанные — тоже нелишние. В конце концов, если Н. предпочитает глушить водяру — это его личное дело.

И Игорь решился.

Он помнил предупреждение Струде о том, что за ним могут следить. И хотя не слишком-то в это верил, кое-какие меры предосторожности принял. Поехал не на своей вызывающе новой белой "Ниве", а на метро и троллейбусе, пару раз пересаживался с одного троллейбуса на другой, а перед тем как войти в постпредство, просидел с полчаса в открытом кафе неподалеку, попивая фанту и из-за раскрытого "Мегаполиса" наблюдая за окружающими.

Но ничего подозрительного не заметил. Близился конец рабочего дня, увеличились очереди на остановках, стало многолюднее на тротуарах, машины еле двигались в уличных пробках.

В конце концов Игорю надоело это бесцельное и пустое занятие. Следят за ним? Да и пусть следят. Он что, преступление совершает? Он просто идет к знакомому сотруднику чеченского постпредства поговорить о делах. А хоть бы даже и передать предложение Генриха Струде — что в этом такого?

Он вошел в вестибюль постпредства, назвался, предъявив охраннику весьма солидное редакционное удостоверение "Совершенно секретно", и сказал, что ему нужно увидеть помощника постпреда по связи с прессой.

Охранник куда-то позвонил. Через пару минут в холле появился молодой человек с тоненькими черными усами и вежливо произнес:

— Прошу вас!..

II "Совершенно секретно Начальнику оперативного отдела УПСМ полковнику Голубкову РАПОРТ Во исполнение Ваших приказов и общего плана реализации акции под кодовым названием операция "Пилигрим" силами спецгруппы были осуществлены следующие мероприятия. Они были продиктованы анализом возможных поступков объекта П. Наиболее вероятен сценарий его поведения, при котором он вынужден будет: 1. С помощью корреспондента "Совершенно секретно" журналиста К. выйти на прямой контакт с эмиссаром Рузаева, помощником постпреда Чечни.

2. Добиться личной встречи с Рузаевым.

3. Предложить Рузаеву идею захвата и взрыва Северной АЭС и убедить его в реальности теракта и в своей способности этот теракт осуществить.

4. Согласовать с Рузаевым сумму своего гонорара и порядок его получения, оговорив гарантии выполнения соглашения.

5. Приступить к практической подготовке теракта.

На этом этапе главной проблемой для него будет подбор профессионально подготовленной команды, способной осуществить захват АЭС или скрытно проникнуть на ее территорию и заложить необходимое количество взрывчатки, предварительно доставив ее к месту теракта. Эта задача ни при каких условиях не может быть выполнена в одиночку...

На второй день после разговора объекта П. с журналистом К., задокументированного службой наружного наблюдения, на даче К. в Вялках был произведен негласный обыск и обнаружена толстая общая тетрадь, в которой корреспондент К. вел запись своих расходов на стройматериалы и перечень агротехнических мероприятий на садово-огородном участке. Один из листов в конце тетради был вырван — очевидно, тот, на котором объект П., представившийся хозяину дачи Генрихом Струде, написал номер своего пейджера, а затем потребовал сжечь этот лист.

Тетрадь была передана на экспертизу, а затем так же негласно возвращена на место.

С помощью специальной аппаратуры эксперты обнаружили на следующем за вырванным листе слабый оттиск цифр, оставленных шариковой авторучкой. Несмотря на то что не все цифры удалось разобрать, номера оператора пейджинговой компании и абонента были определены.

Абонентом оказался пенсионер, инвалид второй группы, подрабатывающий диспетчером на домашнем телефоне. Он пояснил, что около недели назад на его объявление в газете "Из рук в руки" откликнулась молодая красивая дама, назвавшаяся Еленой, заплатила ему аванс в сто долларов и оставила пейджер, предупредив, что она позвонит и по телефону получит от диспетчера сообщение, которое поступит на пейджер.

По описаниям, сделанным диспетчером, и имеющимся в распоряжении опергруппы фотоснимкам, была установлена личность этой дамы. Ею оказалась гражданка Франции Люси Жермен, двадцати семи лет, родом из подмосковной Балашихи. В начале 80-х годов вместе со своей семьей она выехала из России по израильской визе, пять лет назад вышла замуж за французского бизнесмена Шарля Жермена и переехала в Париж. Около двух лет назад подписала контракт с московским домом моделей "Шарм" и в настоящее время работает там в качестве манекенщицы. Ранее было установлено, что Люси Жермен уже более года является любовницей объекта П.

После получения соответствующих санкций домашний телефон диспетчера и пейджер были поставлены на контроль, как и телефон в квартире Люси Жермен, которую она взяла в аренду сразу же после приезда в Москву...

...21 марта с.г. в 17.20 корреспондент К. приехал в постпредство Чечни и встретился с помощником постпреда в его кабинете. Поскольку сразу же после обмена приветствиями К. предложил продолжить беседу в расположенном по соседству с постпредством баре, содержания разговора зафиксировать не удалось. В 17.42 собеседник К. вернулся в свой кабинет, а сам К. из уличного автомата передал на пейджер инвалида-диспетчера фразу: "Позвони дяде" и номер телефона сотовой связи, который нам не был известен.

В 17.46 сообщение поступило к диспетчеру, а уже в 17.52 ему позвонила Люси Жермен. Эта оперативность свидетельствует о том, что объект П. вел за журналистом слежку, а предупрежденная им любовница дежурила возле служебного телефона дома моделей.

В 17.59 в кабинете помощника постпреда раздался звонок мобильного телефона. Прослушкой была зафиксирована лишь одна фраза: "Одну минуту, господин Струде". После чего помощник вышел из кабинета и продолжал разговор из другого помещения, недосягаемого для нашей оперативной техники, что свидетельствует о том, что эмиссар Рузаева догадывался о прослушивании его кабинета либо же был предупрежден о такой возможности журналистом К.

В 21.30 того же дня объект П. встретился с помощником постпреда возле метро "Пушкинская", они взяли такси и поехали в Люберцы. Остановились возле недавно открытого филиала "Макдоналдса", водитель вошел в кафе, а пассажиры остались сидеть в такси. Их разговор продолжался около сорока минут. Закончив, они дали знак водителю занять свое место и вернулись в Москву. Допрошенный после окончания своей смены таксист показал, что его пассажиры во время поездки ни о чем не разговаривали, а возле "Макдоналдса" дали ему денег и велели поужинать и покурить на свежем воздухе. На обратном пути они также молчали.

На следующий день, 22 марта, помощник постпреда вылетел в Грозный первым утренним рейсом...

24 марта в 23.10 объект П., предприняв самые тщательные меры предосторожности и потратив не меньше пяти часов на попытки оторваться от наружного наблюдения, о котором он, вероятно, подозревал, приехал на Центральный телеграф.

Мы допускали, что он попытается связаться с Грозным, и взяли под контроль операторские Главпочтамта и Центрального телеграфа. Однако объект П. не воспользовался междугородными таксофонами, а принял предложение одного из телефонных "жучков", которые крутятся возле крупных переговорных пунктов, предлагая желающим разговор с любым городом России и всего мира за полцены. Для этого они на месяц-два снимают квартиры у доверчивых и падких на высокую плату москвичей по соседству с почтамтом и телеграфом, и их телефоны предоставляют в распоряжение клиентов, получая за переговоры наличными. Когда же с телефонной станции приходят счета, достигающие десятков миллионов рублей, мошенники исчезают.

В сопровождении одного из таких "жучков" объект П. вошел в дом на Тверской и через полчаса вышел. Телефонный мошенник был немедленно задержан и допрошен. По коду удалось установить, что объект П. звонил в Грозный и разговор продолжался двенадцать минут. Второй звонок был сделан в Стокгольм и длился восемь минут. О содержании разговоров задержанный ничего сказать не мог, так как по требованию клиента находился в кухне и слышал только отдельные слова, а разговор со Стокгольмом велся не по-русски.

Утром 25 марта объект П. предложил руководству спортклуба "Динамо" ускорить подготовку к вылету группы горнолыжников из юношеской сборной для тренировок на Чегет, чтобы успеть застать снег.

29 марта двенадцать юных горнолыжников в сопровождении своего тренера, объекта П., вылетели в Минводы. П. сопровождала его любовница Люси Жермен..."

* * * Полковник Голубков откинулся на спинку кресла и задумчиво барабанил по подлокотникам. Собственно, он мог бы и не читать этого рапорта, который правильней было назвать сводным отчетом. Вся информация по операции поступала к нему немедленно, он был в курсе мельчайших подробностей, а на свою память пока еще, слава богу, в свои пятьдесят три года пожаловаться не мог.

Но правило есть правило. Подробнейшие отчеты писали все и всегда. И даже, это доподлинно знал Голубков, в ЦРУ. Он, правда, плохо представлял себе, как эти отчеты используются в Лэнгли, но в российских, а ранее в советских спецслужбах они истребовались и дотошно изучались начальством, когда операция проваливалась и нужно было найти виновных стрелочников. Потому что виновны всегда стрелочники, а не те, кто отдает им приказы.

В отличие от многих своих коллег, роптавших на эту писанину, полковник Голубков не считал ее никчемным занятием, традиционно сохранившимся еще с ежовских и бериевских времен, когда даже с руководителей крупных зарубежных резидентур требовали отчетов едва ли не о каждом потраченном долларе.

Во-первых, обобщая разрозненные данные, автор отчета, ответственный за всю операцию или ее часть, лучше уяснял себе суть происходящих событий.

Во-вторых, если к ходу операции вдруг проявляло интерес высокое начальство, отчеты избавляли от необходимости устных докладов.

А в-третьих, и это для полковника Голубкова было главным, они давали возможность взглянуть на ситуацию как бы со стороны. Когда человек читает книгу впервые, он следит в основном за сюжетом. Перечитывая эту же книгу, он обращает внимание на подробности. Разумеется, если книга стоит того, чтобы ее перечитывать.

У полковника Голубкова никогда не было времени для чтения, а тем более для перечитывания книг. А вот к протоколам допросов и агентурным донесениям он возвращался не один раз. И обнаруживал подробности, ускользнувшие от его внимания при первом чтении.

Сейчас он читал и рапорт-отчет об операции "Пилигрим".

Пока все шло нормально.

Не было сомнений в том, что человек Рузаева в чеченском постпредстве отнесся к предложению журналиста Генриха Струде настолько серьезно, что поспешил лично поставить о нем в известность самого Рузаева.

Не было сомнений, что на этом этапе Пилигрим вел речь только об интервью Рузаева газете "Таген блатт". Помощник постпреда был слишком мелкой сошкой, чтобы Пилигрим рискнул открыть ему свои истинные намерения.

Не было сомнений и в том, что это предложение Рузаева заинтересовало. Поездка горнолыжников в поселок Терскол у подножия Чегета, до которого от Минвод три с небольшим часа езды на автобусе, будет использована Пилигримом для встречи с Рузаевым. И форсировал он ее именно поэтому. Насчет снега — просто предлог. Как выяснил Голубков, снег на чегетских трассах держался нередко до июня, а слишком ранней весной нынче что-то не пахло.

Значит, постарается встретиться.

Как?

Вопрос.

Обстановка в Терсколе, как и во всей Кабардино-Балкарии, на территории которой находился этот знаменитый горнолыжный курорт, исключала появление там Рузаева. С началом чеченской войны в Кабардино-Балкарию хлынули толпы беженцев, их принимали со всем кавказским радушием, селили в гостиницах, турбазах, пансионатах и домах отдыха. Но после прекращения военных действий чеченцы не спешили возвращаться в лежащий в руинах Грозный. Они обжились у гостеприимных соседей, начали налаживать свой бизнес, вытесняя местных крутых, контролировавших всю торговлю, гостиницы и турбазы. Терскол опустел. Никому из русских любителей горных лыж, не говоря уж об иностранцах, не улыбалась перспектива отдыха в криминальной зоне. Несли убытки все — и местные жители, кормившиеся от туристов сдачей жилья и торговлей продуктами, и местные бандиты, и официальные власти, пополнявшие казну налогами. В итоге в один прекрасный день всем чеченским беженцам было предписано в кратчайшие сроки покинуть Кабардино-Балкарию, остались лишь те, кто переехал сюда много лет назад и по праву считался местным жителем. Появление любого приезжего из Чечни вызывало пристальное и не слишком-то дружеское внимание. В такой обстановке о тайной встрече Пилигрима и Рузаева в Терсколе или Нальчике нечего было и думать.

Значит, что?

Значит, Пилигрим постарается под каким-либо благовидным предлогом посетить Чечню. Резонно. К тому же Рузаев вряд ли унизится до того, чтобы ехать черт-те куда на конфиденциальную встречу с никому не известным, пусть даже и иностранным, журналистом.

"Так? — спросил себя полковник Голубков. — Да, так".

И тут же остановил себя. Стоп. Никому не известный иностранный журналист. Стоп-стоп. Никому не известный... Минуточку, минуточку!

Но Голубков не успел додумать неожиданно мелькнувшую мысль. Без стука вошел генерал-лейтенант Нифонтов, как всегда, в штатском. Он заполнил своей крупной фигурой кабинет Голубкова и словно бы сделал его тесным.

Нифонтов молча положил на стол Голубкова обычный почтовый конверт без марки и штемпеля. Вместо адреса значилось: "Начальнику Аналитического агентства "Контур". (Такая вывеска красовалась на проходной управления.)

Надпись беглая, но четкая, от руки. Конверт был вскрыт.

— Что это такое? — спросил Голубков.

— Читай, читай! — кивнул Нифонтов. Голубков извлек листок. Самый обычный, вырванный из небольшого блокнота. Тем же почерком там было написано:

"Пилигрим в Грозном. Дост. 100. Ваш доброжелатель".

— Ну? — спросил Нифонтов. — Подсунули под дверь проходной. Кто и когда — неизвестно. Сразу, не вскрывая, принесли мне. Как тебе это нравится?

— "Дост. 100", — повторил Голубков. — Оценка информации. Такие пометки делали в шифрограммах американцы и англичане. Еще в войну. Это значит: "Достоверность информации — 100 процентов".

— Это значит, что "наш доброжелатель" прекрасно знал, что мы поймем это его "Дост. 100". А значит, и знает, что такое наш "Контур".

— Хуже, — поправил Голубков. — Он знает то, чего не должен знать никто. "Пилигрим в Грозном".

— Он действительно в Грозном? — спросил Нифонтов.

— Не исключено. Но точной информации нет.

— А почему, твою мать? — рявкнул Нифонтов. — У нас же этот мудак сидит в Терсколе!

Сотрудник оперативного отдела УПСМ капитан Евдокимов, посланный в Терскол под видом туриста-лыжника за день до отлета туда Пилигрима, не был мудаком. Но полковник Голубков был избавлен от необходимости вступиться за своего подчиненного. В дверь постучали. На пороге кабинета Голубкова появился молодой лейтенант-компьютерщик из информационного центра и словно бы запнулся, увидев начальника управления.

— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу полковнику? — по-уставному отбарабанил он, не вскинув руку к козырьку фуражки только потому, что никакой фуражки на нем не было. В УПСМ все ходили в штатском.

— Ну, обратись, — разрешил Нифонтов. — Хотя где ты увидел здесь полковников и генералов — ума не приложу.

— Виноват. Константин Дмитриевич, срочное сообщение из Терскола. Вчера в первой половине дня при тренировочном спуске объект П. сломал правую ногу и был отправлен на "скорой помощи" в Минводы. Перед этим его любовница Люси Жермен с помощью молоденькой санитарки турбазы наложила ему на ногу гипс. Капитан Евдокимов сразу же дал ориентировку местному управлению ФСБ. Однако в больницы и травмпункты города объект не поступил. Номерной знак "скорой помощи" оказался фальшивым. Капитан Евдокимов срочно выехал в Минводы и опросил служащих местного аэропорта. Он установил, что человека с приметами объекта видели в аэропорту с двумя не установленными лицами кавказской национальности. Куда они улетели, точно выяснить не удалось. В тот день были рейсы в Москву, Ставрополь и Баку с промежуточной посадкой в Грозном. Евдокимов предполагает, что объект вылетел в Грозный по чужим документам.

— Это все? — спросил Голубков.

— Нет. В тот же день Люси Жермен уехала из Терскола. С вещами. Вероятно, вернулась в Москву. В Терскол вызван другой тренер. Теперь все.

— Спасибо, свободны. Лейтенант вышел.

— А ты говорил — мудак! — укорил Голубков шефа. — В нашем деле мудаков не бывает.

— Ладно, не мудак. Но откуда этот доброжелатель знает все раньше нас?! И кто он, так его перетак?

Этот вопрос и Голубкова очень интересовал, но сейчас его мозги были заняты совсем другим.

— Генрих Струде, — проговорил он и повторил, словно бы пытаясь поймать все время ускользавшую мысль: — Генрих Струде. Журналист, которого никто... Стоп! Звони в МИД, Александр Николаевич. Срочно! Лучше по "вертушке". Своему ангольскому другу. Пусть немедленно выяснит, поступал ли к ним запрос о Струде. Кроме нашего. И когда.

Генерал-лейтенант Нифонтов был не из тех, кому нужно разжевывать сказанное. Он быстро соображал. Он стремительно вышел из кабинета, но тут же вернулся:

— Бегом в экспедицию! Если досье Пилигрима не вернули в ФСБ — забери. Если успели — немедленно затребовать и привезти к нам. Срочно, спецкурьером. Это приказ!

III Через пятнадцать минут, когда генерал-лейтенант Нифонтов вновь появился в кабинете начальника оперативного отдела, на столе перед Голубковым лежал соответственным образом упакованный и засургученный пакет, подготовленный для курьера правительственной связи. Увидев его, Нифонтов удовлетворенно кивнул и тут же осуждающе покачал головой:

— Вот засранцы! Еще неделю назад должны были отправить! Будет у нас хоть когда-нибудь нормальная исполнительская дисциплина?

— А зачем? — благодушно спросил Голубков.

— То есть как — зачем?

— Знаешь, Александр Николаевич, был у меня сосед, еще в бывшем Свердловске, инженер-строитель. Он говорил так. Что вы возмущаетесь? Бесхозяйственность, косность! Социализм им не нравится! А между тем в социализме огромные запасы энергии! Энергии бесхозяйственности, энергии косности, энергии бюрократизма. Только эту энергию нужно уметь обернуть себе на пользу, а не во вред.

— И он умел? — поинтересовался Нифонтов.

— Научился. Правда, не сразу. Сначала отсидел пять лет за приписки в особо крупных размерах.

— А ты говоришь!

— Зато сейчас ему принадлежат два банка и крупнейшая на Урале строительная фирма. Так что и нам сегодня перепало чуток от энергии всеобщего совкового раздолбайства. Я чуть ли не на пороге перехватил досье. Его срочно затребовали из ФСБ. И даже прислали спецкурьера. Сидит сейчас в экспедиции, ждет.

— Ух ты! — восхитился Нифонтов.

— Вот именно, — подтвердил Голубков. — Что у тебя? Был запрос о Генрихе Струде? Впрочем, это я и так знаю. Весь вопрос — когда?

— Вчера вечером. По факсу из Грозного.

— Что ответили из МИДа?

— То же, что и нам.

— Вчера вечером, — повторил Голубков. — То есть уже после того, как Пилигрим был доставлен в Грозный. Я вроде бы сказал, что в нашем деле мудаков не бывает? Я ошибся. Бывают. И особенно приятно, когда они — на той стороне.

— И не один, а целых двое, — уточнил Нифонтов. — Маленький, но очень приятный подарок судьбы.

— Первый — помощник чеченского постпреда, — согласился Голубков. — Вместо того чтобы навести справки о Генрихе Струде в Москве, он помчался сломя голову в Грозный. Ну, понятно, хотел обрадовать шефа возможностью международного паблисити. Я так думаю, что Рузаев откручивает ему сейчас яйца. Или уже открутил. А кто второй?

— Ну, Константин Дмитриевич! — разочарованно протянул Нифонтов. — А я-то думал, что ты умней!

— Полковник не может быть умней генерала.

— Но должен, — возразил Нифонтов. — А вот показывать это — да, ты прав, показывать этого не стоит.

— А я и не показываю. Но если ты имеешь в виду Пилигрима, то он не мудак. Он просто плохо знает Россию.

— А не знаешь — не лезь. Представляешь, что сейчас происходит в Грозном?

— Скорей, в Гудермесе или возле него, — поправил Голубков. — База Рузаева там.

— Пусть в Гудермесе, — кивнул Нифонтов. — Пилигрим, конечно, сразу объявил Рузаеву, что никакой он не Генрих Струде. Рузаев запрашивает местное МВД. А там лишь голая ориентировка Интерпола. Со старым снимком. Пилигрим требует запросить из Москвы его полное досье. Полное, понимаешь? Он человек западного склада ума и вкладывает в слово "полное" западный смысл. Рузаев запрашивает. Через то же МВД, допустим. И что он получит? А вот что.

Нифонтов вскрыл подготовленный к отправке пакет и вытащил оттуда все снимки Пилигрима, сделанные "наружкой". После чего вызвал начальника экспедиции и вручил ему досье в его первозданном виде.

— Запечатать, зарегистрировать и передать спецкурьеру.

— Слушаюсь.

Начальник экспедиции вышел.

— Понял? — спросил Нифонтов.

— Красивая комбинация, — оценил Голубков. — И если бы проблема заключалась только в Пилигриме, она была бы уже закрыта. Вряд ли в Чечне найдутся эксперты класса наших. Да и не будет проводить Рузаев никаких экспертиз. Он просто пристрелит Пилигрима — и это лучшее, на что тот может рассчитывать. Но Пилигрим лишь часть дела.

— А может, этим и ограничимся? — помолчав, спросил Нифонтов. — В конце концов, какой приказ мы получили? Решить проблему Пилигрима. Мы ее, считай, решили. Руками Рузаева. Не нарушив при этом ни одного закона. Ни людского, ни Божьего. Он сам сунулся к Рузаеву. И евреи не смогут выставить нам никаких претензий. Нет Пилигрима. Исчез. Мы всей душой рады бы вам его выдать, да не можем — отсутствует такая субстанция в сфере влияния российских правоохранительных органов.

— "Ваш доброжелатель", — напомнил Голубков.

— Да и хрен с ним! Кто бы он ни был! Мы свое дело сделали!

— Это ты меня уговариваешь? Или себя? — поинтересовался Голубков. — Не будет Пилигрима, найдется другой. И мы можем узнать о нем слишком поздно. Мы же обо всем договорились.

— Знаешь, что я тебе, Константин Дмитриевич, скажу? Ты мелкий и тщеславный человечек! Ты родил хороший план. Классный, ничего не скажу. И понятно, что тебе хочется его реализовать и стать генералом. Так вот, не станешь ты генералом! Плевать всем на твои планы. Даже если все получится, как надо. А если не получится, так с нас даже те звездочки, что есть, сдерут! Понял?

— А у нас что — задача сохранить звездочки? — спросил Голубков. — Тогда командуй. Операция отменяется. Хозяин — барин. Ты начальник — я дурак.

— Змей ты, Дмитрич! Уж и помечтать не даешь о спокойной пенсии. С рыбалкой, грибами, с этими — как их? — патиссонами!

— Что такое патиссоны? — спросил Голубков.

— Понятия не имею. Овощ какой-то. Вроде огурца, только плоский. Ладно, бери ручку, пиши:

"Москва, директору ФСБ генерал-полковнику..." Написал? А дальше так: "Направляем Вам полученные оперативным путем фотоснимки секретного агента отдела 12-С Деева..." Как его там?

— Геннадия Степановича.

— "...Геннадия Степановича, а также копию только что поступившего к нам экспертного заключения об идентификации его личности как..."

— Мы получили заключение две недели назад, — напомнил Голубков.

— А что такое две недели по сравнению с семью годами, которые Пилигрим мирно лежал ребром между столами? Миг! Так что не придирайся. "...Как находящегося в розыскных списках Интерпола международного террориста Карлоса Перейры Гомеса по кличке Пилигрим, или Взрывник". С новой строки, — продолжил диктовать Нифонтов. — "...Считаем необходимым приобщить эти материалы к находящемуся в архиве ФСБ досье". Все. За моей подписью. Перепечатай на нашем бланке на машинке. Сам. Никаких вторых экземпляров. Черновик сразу сожги. Завтра утром отвезешь пакет в приемную директора ФСБ. Лично. Ты там кого-нибудь знаешь?

— Не имел удовольствия.

— Тем лучше. Подойдешь к одному из референтов, представишься и спросишь, кому ты должен передать пакет. Он спросит, что в пакете. Ты скажешь.

— А если не спросит?

— Все равно скажешь. Ну, попросту, свои же люди. У тебя получится. Но он обязательно спросит.

— Значит, Рузаев не соврал, когда сказал в интервью, что у него на Лубянке есть свои люди? — заключил Голубков.

Нифонтов подтвердил:

— Да. Пока на подозрении двое. Оба дежурили в тот день, когда пришла шифрограмма с грифами:

"Весьма срочно, совершенно секретно, экземпляр единственный". Это установила служба собственной безопасности ФСБ.

— Сами? — недоверчиво переспросил Голубков.

— Конечно, сами, только они и могли это сделать. Ну, дал я небольшой намек их шефу. А он мужик очень догадливый.

— Кто же из двух?

— Скоро узнаем. Тот, кто снимет сегодня копию с досье и завтра переправит ее в Грозный первым утренним рейсом.

— Он может передать ее по Интернету уже сегодня вечером.

Нифонтов пожал плечами:

— Значит, Пилигриму предстоит пережить не лучшую в его жизни ночь. И камера в Дармштадте покажется ему раем.

— Может и не пережить, — заметил Голубков.

— До утра как-нибудь дотянет. Вряд ли они его прикончат, пока не выяснят, кто он такой. А утром ты привезешь пакет. И эта сука кинется звонить в Чечню. Ребята из ФАПСИ предупреждены. Надеюсь, не подкачают. Разговор будет документирован. И уж трибунал мало ему не отвесит. Не сейчас, конечно, а когда придет время. Так что, Константин Дмитриевич, будем считать, что с одной задачей твоего плана мы справились: обеспечили контакт наших фигурантов. В условиях несколько напряженных, но в конечном итоге способствующих взаимному доверию.

— Мы вышли на решение и более важной задачи, — сказал Голубков. — Гораздо более важной и сложной.

Нифонтов осуждающе покачал головой:

— А ведь я тебя, Константин Дмитриевич, предупредил. Никогда не показывай генералу, что ты умней его. Мы, генералы, этого очень не любим. От этого мы начинаем нервничать. Какой задачи?

— Нарисовался канал. По нему мы выведем Пилигрима на Пастуха и его ребят.

— Через этого суку-референта?

— Да.

— Как?

— Есть мыслишка. Нужно еще подумать.

— Думай, — то ли разрешил, то ли приказал Нифонтов. — Вот что еще. Этот звонок Пилигрима в Стокгольм. Очень мне он не нравится. Номер, куда он звонил, узнали?

— Да. Но в телефонной книги Стокгольма его нет.

— Значит?

— Ничего не значит. Даже в Москве ты можешь дать свой номер в справочник, а можешь и не давать.

— Нужно выяснить. Кому поручим — ГРУ или СВР?

— Давай погодим, — предложил Голубков.

— Боишься утечки?

— Да. В Стокгольме у Пилигрима сообщник, это как пить дать. И он снова попытается с ним связаться. Может, удастся перехватить звонок.

— Согласен, — подумав, кивнул Нифонтов. — Вроде все, — подвел он итог и двинулся к двери.

— Вопрос, — остановил его Голубков. — Что было в шифровке, ксерокопия которой оказалась у Рузаева?

Нифонтов помрачнел:

— Лучше бы ты не спрашивал. Ни хрена хорошего там не было. Информация Минобороны о предстоящей поездке инспекторов Генштаба в Чечню. В связи с обострившейся обстановкой. Ну, как положено: агентурное обеспечение, система охраны маршрутов и все прочее. Доохранялись, твою мать!

— Вряд ли это рузаевские дела, — прокомментировал Голубков. — Он сразу бы объяснил.

— Да? — переспросил Нифонтов. — И Масхадов тут же выдал бы его с потрохами. Потому что иначе — война. А Масхадов президент, пока мир. Каким бы долбаным этот мир ни был.

— С момента нападения прошло больше недели. А рузаевская армия сидит без бабок. Им уже три месяца не платили. Это самые свежие агентурные данные. А нападение на инспекторов Генштаба — согласись, не из дешевых работа. Не для тех, конечно, кто лупит из гранатомета. Для самого Рузаева. Миллиона на полтора-два баксов вполне потянет. Не думаешь же ты, что Рузаев будет тратить на такие дела свой золотой запас, насчет которого у меня есть очень большие сомнения?

— Не думаю. Но он кое-что получил. Правда, не два миллиона, а всего шестьсот тысяч долларов. Они были перечислены на счет его фонда "Ичкерия" несколько дней назад. Из стамбульского банка "Босфор".

— Что это за банк?

— Пытаемся выяснить. Копия платежки у нас есть. А что он не платит своим абрекам... Возможно, выжидает. Боится расшифроваться. Они же сразу начнут пить-гулять, верно? Может, конечно, это и не рузаевские дела, а кто-то им прикрывается. Но что эта засада — пробный шар, тут, по-моему, вопросов нет.

— Тут нет, — согласился Голубков. Нифонтов помолчал и неожиданно спросил:

— Как у тебя с английским?

— С английским? — удивился Голубков странному и неуместному в этом разговоре вопросу. — Ну, как? Дорогу спросить могу. И даже понять ответ. Может быть. "Хау мач", "монинг", "экскьюз ми, плиз".

— Ты же проходил интенсивный курс после перевода к нам, — напомнил Нифонтов. — Все проходят. Голубков пожал плечами:

— А толку?

— С твоей-то памятью?

— Язык требует практики. Припрет — освежу, конечно. Но не думаю, что понадобится. Нас не очень-то приглашают на международные симпозиумы. И вряд ли будут приглашать в обозримом будущем.

— Как знать, как знать, — неопределенно отозвался Нифонтов. — Ладно, работай, — кивнул он и вышел из кабинета.

Оставшись один, полковник Голубков положил перед собой принесенные Нифонтовым конверт и листок и стал пристально всматриваться в четкие, будто бы врезанные в бумагу буквы. Что-то напоминал ему, этот почерк. Где-то он видел его. И не так уж давно.

Где? Когда? При каких обстоятельствах?

О памяти Голубкова в управлении ходили легенды, но на этот раз, сколько Голубков ни напрягал ее, так ничего и не вспомнил.

"Ваш доброжелатель".

Ну и дела!

Голубков вложил листок в конверт, отметил число и время получения и сунул конверт в папку с надписью: Операция "Пилигрим". Досье было пока тощим, но Голубков не сомневался, что пройдет немного времени, и бумаги перестанут вмещаться даже в самую объемистую папку. Он вспомнил расхожую фразу, слышанную от взрослых еще в детстве: "Дела идут — контора пишет". Помнил он и окончание фразы: "Рубль дадут, а два запишут".

IV Минут сорок Голубков потратил на то, чтобы чисто, без опечаток, отшлепать двумя пальцами на старой электрической "Оптиме" продиктованный Нифонтовым текст.

Испорченных страниц оказалось столько, что нечего было и думать жечь их в пепельнице. Поэтому следующие двадцать минут он провел в кабинке мужского туалета, разрывая черновики на мелкие клочки и спуская их в унитаз. Затем подписал сопроводиловку у Нифонтова, отнес ее вместе с фотоснимками Пилигрима и копией экспертного заключения в экспедицию, потребовал при нем упаковать и засургучить пакет. Пакет он спрятал до завтрашнего утра в своем сейфе, после чего удобно устроился за столом и положил перед собой чистый лист, обдумывая свою самую главную на сегодня работу.

"Совершенно секретно..."

Нет, не годится. Служебная переписка ФСБ вся секретна, особо выделять не стоит. Бумага должна выглядеть рутинной отпиской, а бланк с шапкой УПСМ уже сам по себе привлечет внимание.

Кого нужно.

Поэтому лучше начать просто:

"Директору ФСБ РФ. На Ваш запрос сообщаем..."

Тоже плохо. На чей "Ваш"? Директора ФСБ? Так он не обращался ни с какими запросами. И никто не обращался. Кто мог обратиться? А вот кто — начальник службы собственной безопасности. Нифонтов с ним хорошо знаком, договорится, чтобы не было никаких накладок.

Стоп. Подписать бумагу должен сам Голубков. А он не имеет права даже знать фамилию начальника ССБ. Как-то это нужно сделать более обтекаемо.

Как?

Через два часа весь письменный стол полковника Голубкова и даже пол вокруг стола был завален испорченными листками. Но зато перед ним лежал текст, каждое слово в котором было тщательно обдумано, проверено и перепроверено.

Он откинулся в кресле, посидел с закрытыми глазами, стараясь забыть то, что написал, чтобы взглянуть на текст незамыленным глазом. Лучше, конечно, было бы оставить это на утро. Но утром эта бумага вместе с засургученным дополнением к досье Пилигрима должна быть вручена одному из двух референтов в секретариате директора ФСБ. А кому именно — этим сейчас и занимаются люди из ССБ. И не два-три человека, а не меньше десятка.

"ФСБ РФ От начальника оперативного отдела УПСМ полковника Голубкова К. Д. На запрос, поступивший от ССБ ФСБ РФ, докладываю.

Оперативный отдел УПСМ располагает определенной информацией о группе бывших российских военнослужащих, привлекших к себе внимание ССБ.

А именно: о бывшем капитане спецназа Пастухове С.С. (кличка Пастух), 1970 г.р., прож. в дер.Затопино Зарайского р-на Московской обл.;

о бывшем капитане мед службы Перегудове И.Г. (Док), 1963 г.р., прож. в г.Подольске;

о бывшем старшем лейтенанте спецназа Хохлове Д.А. (Боцман), 1968 г.р., прож. в г.Калуге;

о бывшем старшем лейтенанте спецназа Злотникове С.Б. (Артист), 1969 г.р., прож. в г.Москве;

о бывшем лейтенанте спецназа Мухине О.Ф. (Муха), 1972 г.р., прож. в г.Москве.

Все вышеперечисленные проходили службу в Чечне и принимали непосредственное участие в военных действиях в составе специальной диверсионно-разведывательной группы, которую возглавлял Пастухов С.С. Операции группы отличались чрезвычайно высокой результативностью, что было неоднократно отмечено командованием. Все члены группы имеют медали и ордена РФ, а Пастухов С.С. награжден также американским орденом "Бронзовый орел" за освобождение захваченных боевиками сотрудников Си-Эн-Эн Арнольда Блейка и Гарри Гринблата.

Весной 1996 г. все члены группы во главе с Пастуховым приказом замминистра обороны РФ были разжалованы и уволены из армии "за невыполнение боевого приказа". По неизвестным причинам какая-либо информация о случившемся полностью отсутствует.

Летом 1996 г. в силу сложившейся ситуаций оперативный отдел УПСМ привлек Пастухова и членов его бывшей команды к участию в мероприятии, требующем высокой профессиональной подготовки и полной непричастности исполнителей к спецслужбам. Поставленные перед ними задачи были выполнены весьма успешно. Это побудило нас и позже иногда прибегать к их услугам. Но в настоящее время..."

Голубков промокнул платком взмокший от напряжения лоб. Того, что он написал дальше, не хотелось читать. Но было нужно.

Он шумно вздохнул и вернулся к тексту.

"Но в настоящее время мы не поддерживаем с ними никаких отношений.

Все они являются профессионалами чрезвычайно высокого класса, в совершенстве владеют всеми видами огнестрельного и холодного оружия, боевой и гражданской техникой, исключительно эффективными приемами рукопашного боя, обладают навыками оперативной работы и т. д. Однако внутреннее духовное перерождение, происшедшее после увольнения из армии во всех фигурантах, а особенно в Пастухове, вынудило нас принять решение полностью отказаться от любых форм сотрудничества с вышеперечисленными лицами.

Первой причиной является их непомерно возросшая алчность. Даже за участие в операциях, не связанных с риском для жизни, они требуют не меньше 50 тысяч ам. долларов на каждого, причем наличными и вперед.

Второе. При выполнении поставленной перед ними задачи они проявляют далеко не всегда оправданную обстоятельствами жесткость, а порой и вовсе выходят за рамки закона.

Третье. Беспрекословно подчиняясь своему командиру Пастухову, они слишком часто игнорируют указания руководителей операции, достигая цели методами, которые им самим кажутся более оптимальными.

Четвертое. Несмотря на то что уже в течение довольно длительного времени оперативный отдел УПСМ не привлекает их к сотрудничеству и, следовательно, никаких гонораров не выплачивает, все фигуранты, судя по всему, не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из них, Пастухов, работает в построенном им столярном цехе. Возможно, они выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур, но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом — связи если не существующей уже, то вполне вероятной в будущем.

Мне не было разъяснено, чем конкретно был продиктован запрос ССБ, поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.

Начальник оперативного отдела УПСМ полковник Голубков". Голубков расписался, еще раз тяжело вздохнул и пошел к Нифонтову.

Рабочий день давно закончился, коридоры были пусты, в приемной начальника УПСМ даже дежурного не было, а сам Нифонтов сидел на краю стола, вжав в ухо трубку телефона спецсвязи, и подавал лишь короткие реплики:

— Да... Есть... Понял... Все-таки он?.. Ну, сука!.. Понял. Все, конец связи.

Он вернул трубку в гнездо аппарата и объяснил:

— Нашли. Майор. Лысый. Как зайдешь — первый стол справа. Фамилия тебе не нужна, других лысых там нет. Второй референт — подполковник. Ну, что ты создал, показывай!

Голубков положил перед ним листки. Нифонтов быстро пробежал текст и сочувственно покачал головой:

— Поэма! Непросто было это написать, а? — Голубков не ответил. — Насчет духовного перерождения, — помолчав, продолжал Нифонтов. — Понятно, зачем ты вставил эту фразу. Но не кажется ли тебе, что в ней есть и небольшой истинный смысл?

— Не кажется, — буркнул Голубков. — Это полная туфта. И предназначена она не для твоих глаз. Сам знаешь для чьих.

— Я когда-то прочитал, что борьба, даже за правое дело, не делает человека лучше, — заметил Нифонтов.

— Делает хуже? — хмуро переспросил Голубков. Дурацкие и совершенно не ко времени и не к месту рассуждения Нифонтова почему-то очень его раздражали.

— Хуже? Не знаю. Но и не лучше. Я служу уже тридцать лет. Как и ты. Стали мы за это время добрей? Нет. Мудрей? Нет. Великодушней? Вряд ли. Мы стали опытней, да. Возможно, умней. Но не более того. Нет, не более. А они — молодые ребята. Им бы жить и жить. Влюбляться, жениться, растить детей, радоваться каждому божьему дню. А мы швыряем их в ад.

— Вот давай и будем думать о том, чтобы они выбрались из этого ада живыми и невредимыми. А о спасении их душ будут молиться те, кто их любит. Потому что некому больше. Некому! — повторил Голубков.

— Ладно, займемся делом, — согласился Нифонтов. Он еще раз очень внимательно и как бы чужими глазами перечитал подготовленный Голубковым текст и подвел итог: — Ну что? Если бы я был Пилигримом, то как раз такую команду и заказал бы. По-моему, все на месте. Должно сработать.

— А если нет?

— Будем искать другие подходы.

— Он шакал, — заметил Голубков.

— Кто?

— Пилигрим.

— Почему?

— Не знаю. Такое у меня ощущение.

— И что?

— Ничего. Просто сказал. Очень осторожные твари.

— Пастухов проинструктирован?

— Да.

— Как?

— Как мы и договаривались. "Ничего сверх меры".

Нифонтов помолчал, словно бы оценивая ситуацию не в частностях, а в целом, и убежденно повторил:

— Должно сработать. Чует мое сердце — клюнет!

Через три дня полковник Голубков позвонил начальнику УПСМ из войсковой части ПВО, базировавшейся в тридцати километрах от Затопина, и сказал только одно слово:

— Клюнул!

Глава четвертая. Контакт I Этих двоих я приметил еще в поселке новых русских, когда привозил туда очередную партию столяры и двойные стеклянные блоки размером три на два метра для оранжереи, которую мой первый заказчик-банкир надумал пристроить к южной стене своего замка. Ну почему бы и нет? Красиво жить не запретишь!

Если бы я стал рассказывать об этой встрече Ольге, то сказал бы, конечно, что сначала обратил внимание на машину — двухместную новенькую "БМВ" серебристого цвета с откинутым верхом, — потом на пассажира и лишь после этого — на его молодую, лет двадцати пяти, спутницу, которая стояла возле открытой водительской дверцы, покуривая длинную коричневую сигарету "Мо" и поигрывая ключами на золотом брелочке.

Но если честно, уставился я сразу на женщину. Пятый номер бюста — не уставься! Мишка Чванов, которого я прихватил, чтобы выгрузить из прицепа хрупкие рамы, даже толкнул меня в бок:

— Ё-мое! Буфера-то! А? Гляди-гляди, Серега! И без лифчика, спорим? А вот насчет задницы недоработка, — с некоторым сожалением добавил он.

У него всегда было только два критерия. Для бутылки — емкость и крепость. А для женщины — ну, эти вот два параметра.

— Ты бы хоть не пялился внаглую-то! — попытался я его остудить, но у Мишки на этот счет были свои убеждения.

— Да ты че, Серега?! Обидится! Или расстроится. Что ж я, подумает, уже совсем стала такая, что мужики на меня даже не смотрят? Зачем обижать девку? Ну, задницей не вышла, так это же не ее вина, верно?

Оценка Мишки не показалась мне объективной. Кому что, конечно, а по мне так все у нее было в полном порядке. Стройная фигура, копна соломенных волос, прихваченная золотым обручем, смуглое выразительное лицо, длинные ноги. Она была в белой кожаной куртке с золотым шитьем, наброшенной поверх белой футболки в обтяжку, в белых узких штанах по щиколотку. А на ногах что-то вроде сандалий, тоже белых и тоже подернутых золотой ниткой.

"Бээмвушка" очень ей личила, а вот спутник — не очень. Среднего роста, лет на пятнадцать старше, с жестким белобрысым ежиком, одетый прилично и даже дорого, с небольшим кейсом в руке. Но какой-то он был никакой. Из банкиров, возможно, к кому-то приехал в гости. Или тоже решил присмотреть здесь участок. На бойфренда своей вызывающе яркой спутницы он явно не тянул. Спонсор, скорее всего. Или, как раньше говорили, "папик". К этому выводу пришел и Мишка.

— И чего такие девки в этих пеньках с глазами находят? — расстроено произнес он. — А ведь сколько настоящих мужиков кругом, нет? Взять хоть тебя, — великодушно добавил он.

— Или тебя? — сказал я.

— А что — нет? — не без вызова спросил он. — Так и быть, я тебе скажу, что она находит в нем и чего не найдет в тебе, даже если разберет тебя по косточкам.

— Ну, чего?

— Хотя бы единственного завалящего бакса. Я думал, что Мишка обидится, но он неожиданно захохотал и подтвердил:

— Это — да! Это — в точку! И мы принялись за работу.

II Этот день выдался для меня довольно хлопотливым. Три рейса из Затопина на Осетр, к новым русским, потом в налоговую инспекцию в Зарайск, потом в леспромхоз на пилораму и в сушилку — проверить, как там идут дела. Я уже и думать забыл об этих на новенькой "бээмвушке", но тотчас же вспомнил, когда в седьмом часу вечера вернулся домой и увидел их тачку у моих ворот.

Возле нее стояли Ольга и эти двое. Я остановился рядом и спрыгнул с высокой подножки.

— К тебе, — сказала Ольга и представила меня: — Мой муж, Сергей. Это — Люси. Манекенщица. Поразительно. Я считала, что все манекенщицы плоские, как сушеные воблы. А эта...

— Журналист Генрих Струде, "Таген блатт", — отрекомендовался пенек с глазами. — Можете называть меня просто Генрихом.

— И вы все время здесь живете? — защебетала Люси. — Как я вам завидую! Настоящая русская природа. Рассветы, закаты! Как я мечтала бы так жить! И этот запах с лугов, речная прохлада. И... — Она умолкла и как бы принюхалась. — Чем это пахнет?

— Дерьмом, мадам, — галантно объяснил я. — Вы вляпались в коровье дерьмо. Это часть русской природы. Ничего страшного, говно экологически чистое. Проводи нашу гостью к мосткам, пусть ополоснется, — попросил я Ольгу и обернулся к пеньку: — Что привело скандинавского журналиста в нашу глушь?

— Мы можем где-нибудь спокойно поговорить? — спросил он.

— Почему нет? Можно здесь, на бревнышках. Или, если хотите, в доме.

— Лучше в доме.

В доме так в доме. Оно и мне было лучше. Потому что я уже понимал, что этот Генрих Струде и есть тот человек, о скором появлении которого меня предупреждал полковник Голубков.

Заказчик. А я, стало быть, наемник. Тертый-перетертый. И знающий себе цену. Ну-ну.

Я попросил его немного подождать, загнал "террано" в гараж и зашел в столярку — проверить, обесточили ли мои работяги станки, а заодно включить "пожарную сигнализацию". Похоже, она дождалась своего часа. После чего проводил гостя на второй этаж моего дома.

Нижнюю часть дома я кое-как довел до ума, кухня была в полном порядке, а в детской и в гостиной, которая пока служила нам с Ольгой спальней, вполне можно было существовать. Второй же этаж представлял собой огромную комнату, в которой были лишь настланы полы и вставлены окна. Посреди комнаты стоял дощатый стол с еще прадедовскими лавками, а в углу грудились раскладушки — на них спали Артист, Боцман, Док и Муха, когда им случалось собираться у меня по делу или так, покупаться, позагорать, сбросить жирок городской жизни легкой пробежкой километров на тридцать по пересеченной местности с полной выкладкой.

— Располагайтесь, — предложил я. — Чай, кофе? Спиртного нет, у нас тут безалкогольная зона.

— Спасибо, ничего не нужно. Недешево, должно быть, строить такой дом? — поинтересовался мой гость, осматриваясь.

— Прорва, — подтвердил я. — Раскладывайте свои документы. Что вы собираетесь возводить? Коттедж? Замок? Шале? Мне нужен поэтажный план. Только учтите: начать в вашем доме работу мы сможем только в августе, раньше не получится, много заказов.

— А тогда для чего вам сейчас план?

— Прикинуть, сколько нужно леса, какого. Заготовить, разрезать, высушить. Чтобы потом не стоять.

Мой гость раскрыл кейс, но извлек из него не проект или план, а небольшую черную пластмассовую коробочку, потыкал кнопками, глядя на дисплей, удовлетворенно кивнул и убрал коробочку на место, — Пейджер, — объяснил он мне. — Никаких срочных сообщений.

Ну, я бы, может, и поверил, что это пейджер. Но был у меня в жизни случай, когда точно за такую же игрушку марки "Сони" я отдал шестьсот баксов. Она была похожа на пейджер. Но это был не пейджер, а детектор для обнаружения прослушки. Хороший детектор, он вынюхивал все чипы на расстоянии до двадцати метров. Но "пожарную сигнализацию" полковника Голубкова все-таки не засек — она, видно, была основана на каком-то другом принципе.

— Ваши заказчики очень хорошо отзываются о вас, — продолжал мой гость. — Но не думаю, Сергей, что дело ваше слишком выгодное.

— Есть и выгодней, — согласился я. — Например, грабить банки. Но мое дело другим хорошо — оно позволяет спать спокойно.

— Не только. Ваш бизнес — прекрасное прикрытие.

— Для чего?

— Для всего.

Тут уж я внимательно, не маскируя своего интереса, рассмотрел своего гостя.

Мишка Чванов был не прав, назвав его пеньком с глазами. Верней, лишь отчасти прав. Он мог производить и такое впечатление. Никакой. Ни то ни се. Нувориш, умудрившийся хапнуть столько, что хватало и на дорогую машину, и на любовницу из дома моделей "Шарм", и еще, вероятно, на многое. Но он как бы пребывал в некоторой растерянности. Оттого ли, что ему, в сущности ничем особенным не одаренному простаку, удалось вдруг сорвать такой куш. То ли оттого, что он не совсем еще понимает, что ему с этим неожиданным богатством делать. Или оттого, что не знает, как себя вести в новом для него окружении. И даже в дорогом, по моде мешковатом костюме он словно бы чувствовал себя неуютно: поеживался, будто за шиворот ему насыпало с сосен сухой хвои.

Он ничем не выделялся среди новых русских, прикативших на своих "гранд-чероки" и девятьсот сороковом "вольво" посмотреть, как идет строительство их дворцов. Он был бы незаметен на какой-нибудь финансовой или политической тусовке. Или даже среди публики телевизионного ток-шоу. Да и за столиком обыкновенной пивнушки, оденься чуть проще, не привлек бы никакого внимания.

И я не проявил бы к нему ни малейшего интереса. Мимикрия. А вот это говорило о многом. Не случайная — впитавшаяся в саму его суть за годы и годы.

И только здесь, в пустой недостроенной комнате моего дома, ему не с чем было сливаться. Да он и не старался. Какой там пенек с глазами! Сильный, жесткий, уверенный в себе человек. Только почему-то все время словно бы болезненно морщится.

— Кто вы? — спросил я.

— Заказчик. Я хочу предложить вам работу. Не сомневаюсь, что мы с вами договоримся.

— Может быть, — подумав, кивнул я. — Но сначала вы спуститесь вниз и бросите в багажник "бээмвухи" свою пушку. Я не люблю разговаривать с вооруженными заказчиками.

— С чего вы взяли, что я вооружен?

— Вы не поняли, Генрих. Я не спрашиваю, вооружены вы или нет. И не спрашиваю, хотите ли отнести свою пушку в машину. Вы просто сделаете это. И все.

Он словно бы подобрался и не без вызова прищурился:

— А если нет? Рискнете отнять?

Ну, когда так ставят вопрос...

Кобура у него была пристегнута чуть ниже правого колена, а карман модных брюк-бананов не имел дна. Решение было остроумное, но имело один крупный недостаток. Чтобы извлечь пушку, нужно было нагнуться. Лишний такт. На него-то у моего гостя и не хватило времени.

Пушка оказалась компактным девятимиллиметровым шестизарядным "кобальтом". Последняя разработка тульских умельцев, я о таких только слышал. Новенькая, даже от плохо убранной заводской смазки маслились пальцы. Одно гнездо в барабане было пустым. Но мне некогда было подробно рассматривать инструмент. Я поднял Генриха Струде с пола, усадил на лавку и пошлепал по щекам, приводя в сознание. А пока он выходил из состояния "грогги", извлек из его кармана бумажник. Никаких документов не было, кроме ламинированной журналистской карточки корреспондента газеты "Таген блатт". Выглядела она вполне нормально. Но поскольку наше интервью началось не совсем обычно, я решил кое-что уточнить.

Сначала набрал на своем сотовом номер корреспондента Си-Эн-Эн Арнольда Блейка.

Автоответчик.

Набрал другой номер — напарника Арнольда, его телеоператора Гарри Гринблата. Он оказался дома и был, судя по радостному приветствию, уже на хорошем взводе. Он почти сразу понял мою просьбу, залез в свой компьютер и через пару-тройку минут сообщил мне, что никакого Генриха Струде среди иностранных корреспондентов не существует.

Мой гость уже вполне оклемался и мирно сидел на лавке, не делая никаких лишних движений.

— Ну? Так кто же вы? — спросил я. — Как мне вас называть и как расценивать этот визит?

— Для вас я — Генрих, — твердо ответил он. — А кто я на самом деле — вас не касается.

— Генрих, ты скоро? — послышался снизу капризный голос его спутницы. — Мне скучно!

— Любуйся природой! — не слишком деликатно посоветовал ей Генрих и повернулся ко мне: — Мы договоримся. Похоже, вы тот человек, который мне нужен.

— Приведите себя в порядок. А то у вас такой вид, будто вы вывалились из автобуса в час пик.

Он поправил галстук и начал застегивать пуговицы на рубашке. И тут меня будто что-то кольнуло.

— Минутку!

Я распахнул рубашку на его груди и задрал майку. Вся грудь была исполосована ножом. И рисунок был слишком знакомым. Кто хоть раз такой видел, уже никогда не забудет. А я-то их навидался. И таких, и куда похуже. Так вот почему он поеживался и морщился.

— Одевайтесь, — сказал я. — Чечня?

Он кивнул.

— Не больше недели назад?

Он снова кивнул.

— За каким чертом вас туда понесло?

— Дела. Меня захватили случайно.

— Зачем вас пытали?

— Хотели узнать, кто я.

— Узнали?

— Нет. Иначе я перед вами бы не сидел.

— Отпустили тоже случайно?

— Меня выкупили.

— Кто?

— Люси. За пятьдесят тысяч долларов.

— Недорого.

— Они не знали, кто я. А когда узнали, было уже поздно.

— Так кто же вы?

— Вы узнаете об этом. В свое время. Надеюсь, вы-то не будете меня пытать, чтобы узнать это немедленно?

— Откуда у манекенщицы такие деньги? — продолжал я свои расспросы.

— Она получила кое-что от своего бывшего мужа при разводе. По условиям брачного контракта. Их ей вернули.

— Кто?

— Те, на кого я работаю. И на кого будете работать вы.

— Вы не слишком спешите? — поинтересовался я. — Сначала есть вопрос, на который я хотел бы получить ответ. Как вы на меня вышли?

— Ваше досье есть в ФСБ. Ваше и вашей бывшей команды. Боцман, Док, Муха, Артист.

— Чушь, — сказал я. — Никакого досье в ФСБ на нас нет.

— А тогда откуда я все это знаю? Я даже знаю, что ваш стандартный гонорар — пятьдесят тысяч долларов на каждого. Причем наличными и вперед. Я знаю, о чем вы думаете. Нет, я не работаю на ФСБ. И эту информацию получил неофициальным путем. И даже, можно сказать, незаконным. Я ее купил.

— У кого?

— Этого я вам, естественно, не скажу. У меня есть для вас предложение. Это очень серьезное дело.

Я прервал его:

— Хватит, а то скажете лишнее. Вот ваша пушка и ваша ксива. А теперь берите свою подругу, садитесь в тачку и очень быстро уезжайте отсюда. И не запоминайте дорогу.

— Вы отказываетесь, даже не выслушав?

— Да.

— Но почему?

— Потому что вы горячий. Дымите, как головешка. Неужели вы думаете, что чеченцы так просто от вас отстанут? А у меня нет никакого желания с ними пересекаться.

— Я вас не понимаю. Вы рисковали жизнью за какие-то жалкие пятьдесят тысяч и отказываетесь от дела, которое может принести вам вчетверо больше? И без всякого риска для жизни!

— Бросьте, Генрих. Так не бывает.

— Ну, скажем так — с минимальным. И тут я вспомнил, что я наемник.

— Сколько, вы сказали? Двести штук?

— По двести. На каждого.

— Так с этого надо было и начинать! Что за дела? Мой гость убрал бумажник с документами в карман пиджака, а "кобальт", чтобы, вероятно, руки смазкой не пачкать, обернул носовым платком и сунул в кейс.

— Дело такое. Оно состоит из двух частей. Вы правы. Чеченцы уже поняли, что продешевили, и не оставят меня в покое. Вывести их на меня может только один человек. Я хочу, чтобы этот человек исчез. Бесследно и чисто. Желательно — способом, не вызывающим подозрений.

— Нет ничего проще, — тоном бывалого киллера заявил я. — Камнем по черепу и в коллектор.

— По-вашему, этот способ не вызовет подозрений?

— Ни малейших. Обыкновенное ограбление и убийство. О таких случаях даже в газетах уже не пишут — скучно. А вот если он бесследно исчезнет — это как раз и вызовет подозрения.

— Вам видней. Это — первая часть дела. Будем считать ее отдельной работой. И она будет отдельно оплачена.

— Сколько? — спросил я, вполне уже освоившись с ролью наемника.

— Пятьдесят.

— За такую мокруху?!

— Ладно, сто. Но вторые пятьдесят — после того, как задание будет выполнено.

— Не пойдет. У нас немного принципов, но теми, что есть, мы дорожим. Все сразу наличными и вперед.

— Вы забываете, что это лишь неглавная часть дела.

— Какая главная?

— Мы поговорим об этом, когда вы выполните первую часть работы. Я имею о вас хорошие рекомендации. Но я должен убедиться, что они соответствуют действительности.

— Кто этот человек?

Мой гость извлек из кейса два пакета. Один — плотный, тяжелый. Второй совсем тощий. Объяснил:

— Это аванс. Можете не пересчитывать. Но какой бы я был наемник, если бы не пересчитал и не прощупал бабки. Все было верно: десять пачек новых американских стольников по пять тысяч в каждой в банковской упаковке.

— А здесь — информация о вашем объекте, — объяснил мне гость, придвигая второй конверт. — Снимки, домашний и служебный адреса, адрес дачи, телефоны, номер машины, традиционные маршруты, привычки и все прочее.

Я перебрал снимки.

Высокий, спортивного вида парень лет тридцати с небольшим: возле новой белой "Нивы", в толпе на Пушкинской площади, возле подъезда старого московского дома.

— Кто он?

— Корреспондент "Совершенно секретно" Игорь Сергеевич К.

С полминуты я взирал с нескрываемым обалдением на своего абсолютно невозмутимого гостя. Потом затолкал снимки в конверт, а конверт вместе с баксами — в его кейс. После чего защелкнул цифровые замки и вручил кейс Генриху Струде.

— Счастливого пути. С проселка поворот на Москву налево, не перепутайте. Занятно было с вами поговорить. Мне только одно непонятно: вы сам идиот или меня считаете идиотом?

— Объясните.

— А нужно? Корреспондент "Совершенно секретно". Да вы представляете, что начнется? Все спецслужбы, менты и агентура будут поставлены на уши! У вас есть только три способа решить эту проблему. И лишь один надежный. Первый: нанять суперкиллера. Это обойдется вам, конечно, не в сто штук, а несколько больше. Второй: найти каких-нибудь отморозков, которые за две дозы замочат кого угодно. Но и вас сдадут без секунды раздумий.

— Какой же третий способ?

— Держаться от этого корреспондента как можно дальше.

Генрих Струде встал. В нем словно бы произошла какая-то неуловимая перемена. Теперь это был такой же сильный и уверенный в себе человек, как и раньше, но другой по существу: слегка насмешливый, снисходительный, даже доброжелательный. Удовлетворенный результатами разговора.

— Поздравляю, Серж, — проговорил он. — Все испытания вы прошли безупречно. Я был бы разочарован, если бы даже за большие деньги вы взялись за мокрое дело. С таким человеком я не стал бы работать. Проблему с этим корреспондентом я решу сам. И уверяю вас: методами вполне цивилизованными. Так что можете не опасаться, что я засвечен. Когда вы сможете устроить мне встречу с вашей командой?

— Вы уверены, что я захочу это сделать?

— Почему нет? Это вас ни к чему не обязывает. Я изложу дело, а вы сами все вместе решите, стоит ли за него браться. Я мог бы рассказать о нем и вам, но не вижу смысла повторяться. Итак?

— Мне нужно пару дней, чтобы связаться с ребятами.

— Прекрасно. Значит, через два дня. Суббота, шестнадцать ноль-ноль. Устраивает?

— Где? — спросил я.

— Для вас это имеет значение?

— Никакого.

— Тогда здесь. Договорились? Мне было интересно познакомиться с вами. Пока могу повторить: вы тот человек, который мне нужен. А теперь нам пора ехать...

* * * В радиорубке войсковой части ПВО, выдававшей свое присутствие среди заливных затопинских лугов и березовых околков низинного берега Чесни огромными вращающимися радарами, полковник Голубков снял наушники и озадаченно пробормотал:

— Ничего не понимаю!

Молодой лейтенант-оператор вопросительно на него посмотрел.

— Все в порядке, — кивнул полковник. — Проверь запись и сделай копию.

Не мог же он объяснить этому лейтенанту, что еще сегодня утром на его стол легла сводка МВД. В ней сообщалось, что на пересечении Каширского шоссе и Московской кольцевой автодороги на стоянке большегрузных машин был обнаружен автомобиль "Нива" белого цвета и в нем водитель, корреспондент ежемесячника "Совершенно секретно" Игорь Сергеевич К. Он был убит выстрелом в упор. Убийство, по предварительному заключению судмедэксперта, произошло ориентировочно в промежутке от часа до трех часов ночи. Вероятный мотив — ограбление, так как на полу салона была обнаружена стодолларовая купюра, выпавшая, вероятно, из кармана погибшего и не замеченная преступником или преступниками.

Информация об этом еще не попала в прессу, но не было сомнений, что через день-два обязательно попадет и вызовет не меньший взрыв общественного негодования, чем убийство тележурналиста Листьева или корреспондента "Московского комсомольца" Холодова.

III Как и положено любезному хозяину, я проводил гостей до машины, посоветовал Люси внимательней смотреть под ноги, когда любуешься первозданной русской природой, и даже приветливо помахал вслед их роскошной тачке, продиравшейся по деревенской колее к проселку.

Перед тем как залезть в машину, за рулем которой уже сидела Люси Жермен, мой гость обратился ко мне с неожиданным вопросом:

— Вы газету "Совершенно секретно" не выписываете?

— Нет, — ответил я. — Иногда покупаю, когда попадается на глаза.

Он пристроил кейс на колене, извлек из него пухлый ежемесячник и протянул мне:

— Посмотрите на досуге. Там есть одна любопытная статья. Она касается наших с вами будущих дел. Вы поймете, о какой статье я говорю.

Газета была сложена таким образом, что сразу бросался в глаза заголовок большой, на две страницы, статьи. Статья называлась "Террорист с манией величия".

— До встречи, Серж!..

— Заказчик? — спросила Ольга, провожая взглядом рубиновые стоп-сигналы "бээмвушки".

— Да так, предварительные разговоры, — ответил я вполне честно.

— А она, между прочим, никакая не Люси, а просто Люська из Балашихи. Повезло выскочить за французика. Через полгода развелись, а все равно вот вам: Люси Жермен!

— С таким бюстом, да еще бы не повезло, — заметил я, хотя обычно — зная Ольгину затаенную ревность — никогда не рисковал заводить разговоры на подобные темы.

Но в этот раз она лишь пренебрежительно отмахнулась:

— Силикон! Хочешь, я через две недели буду такая же?

— Ни в коем случае! — вполне искренне запротестовал я.

— То-то же! — усмехнулась Ольга. — Пошли ужинать.

За столом она время от времени поглядывала на меня, словно бы ожидая каких-то объяснений. А когда Настена отправилась смотреть свою законную передачу "Спокойной ночи, малыши", прямо спросила:

— Что-то случилось?

— С чего ты взяла? — удивился я. — Просто немного устал, день был суетной.

— Не врешь? Честно?

— Честно, — подтвердил я. — Не было совершенно ничего, о чем можно было бы сказать "случилось".

И действительно — не было. Не скажешь же "случилось" о разговоре, который произошел у меня с нашим молодым священником отцом Андреем сегодня днем, когда я возвращался из Зарайска. Он сидел на скамейке у ворот нашей церквушки Спас-Заулок в своей странноватой, будто из мешковины, рясе, с бледным лицом в обрамлении длинных волос, с нагрудным крестом. Может быть, отдыхал после утренней службы.

При приближении моего "террано" он слегка поднял руку. Да я и так бы остановился поздороваться, всегда останавливался.

— Вы видели человека с молодой дамой на "БМВ" триста восемнадцатой модели? — спросил он, когда мы обменялись приветствиями, вполне светскими.

— Да, на Осетре, у новых русских, — подтвердил я.

— Этот человек с неделю назад следил за вашим домом из зеленых "Жигулей". Из салона, через стереотрубу СТИ-6. Он был в парике и с наклеенной бородкой. Он собирается предложить вам какое-то дело?

— Откуда у вас такие познания, отец Андрей? — удивился я. — Вы разбираетесь в новых моделях "БМВ", в стереотрубах с инфракрасной приставкой. Я сам-то их держал в руках всего раза три.

— В миру у меня было много суетных увлечений. Вы не ответили на мой вопрос.

— Дело? Возможно. Почему нет?

— И вы примете его предложение? Тут я почему-то понял, что нужно отвечать честно, и сказал:

— Да.

— Пойдемте, — сказал он.

Мы миновали пустой церковный дворик и вошли в храм. Он был тоже пустой, лишь лампады тлели под ликами святых.

— Зажги свечи, сын мой, — негромко проговорил отец Андрей. — За себя и за своих друзей.

Я послушно поставил семь свечей. Две — перед ликом Пресвятой Богородицы за упокой души бывшего лейтенанта спецназа Тимофея Варпаховского по прозвищу Каскадер и старшего лейтенанта Николая Ухова, Трубача. А еще пять, за Дока, Муху, Боцмана, Артиста и за себя, — перед Георгием Победоносцем, покровителем воинов.

— А теперь помолись, — сказал отец Андрей.

— Я не умею молиться.

— Тогда помолчи. Господь сам читает в сердцах. Через четверть часа, когда мы оказались на солнечной улице за церковной калиткой, отец Андрей — вновь по-светски — протянул мне узкую бледную руку.

— Будьте осторожны, Сергей. Будьте очень осторожны. А я буду молиться за вас.

Он взглянул на меня и ответил на вопрос, который прочитал на моем лице:

— Этот человек — человек Тьмы.

* * * "Помилуй меня. Боже, помилуй меня, ибо на тебя уповает душа моя. Душа моя среди львов; я лежу среди дышащих пламенем, среди сынов человеческих, у которых зубы — копья и стрелы и у которых язык — острый меч. Будь превознесен выше небес, Боже, и над всей землею да будет слава Твоя! И да победит свет мира все мраки вселенские и тьмы египетские..." Глава пятая. Посредник I В один из последних мартовских дней, когда в Египте ощутимо наметился перелом от бархатного сезона, зимы, к мгновенной весне и бесконечному лету, а с Синая начал уже потягивать обжигающий суховей — хамсин, в каирском международном аэропорту Альмаза приземлился самолет "Ил-76" компании "Аэрофлот", выполнявший чартерный рейс по маршруту Москва — Афины — Каир.

Среди разномастной публики, заполнявшей хвостовой, самый дешевый салон экономического класса, выделялась группа пассажиров человек в двадцать, державшихся кучно и старательно поглощавших куриные окорочка, баночное пиво и сухое вино, стоимость которых была включена в цену билета. Не нужно было обладать опытом стюардесс, чтобы угадать в этих людях российских туристов, соблазнившихся возможностью за умеренную плату посетить колыбель человеческой цивилизации, на что делался упор в рекламных проспектах "Lucky Turs", одного из четырех крупнейших агентств Египта. Туристский бизнес АРЕ, дававший едва ли не половину национального дохода, переживал не лучшие времена. После нескольких взрывов экскурсионных автобусов, ответственность за которые взяла на себя никому до тех пор не известная группа фундаменталистов, резко сократился приток богатых туристов из Европы и США. У причалов застыли комфортабельные многопалубные теплоходы с каютами класса "люкс", совершавшие круизы по Нилу от Каира до Асуана. В ангарах аэропорта Имбаба пылились в бездействии сине-желтые оболочки огромных воздушных шаров, в подвесных корзинах которых наиболее богатые немцы и американцы проплывали над колыбелью человеческой цивилизации, делая остановки в Долине царей и у отдаленных пирамид и древних храмов Луксора.

Предпринятые правительством АРЕ беспрецедентные меры безопасности, снижение тарифов и повышение класса обслуживания не выправили положения. И лишь агентству "Lucky Turs", два десятилетия назад начавшему осваивать тогда еще советский рынок, удавалось сохранять положительное сальдо. То ли русские по природе своей были фаталистами, то ли привыкли к тому, что постоянно кто-то кого-то взрывает и расстреливает, но группы туристов из Москвы, Санкт-Петербурга и крупных провинциальных городов прибывали одна за другой.

Среди них почти не было богатых людей, но качество искупалось количеством. В генеральной дирекции "Lucky Turs" понимали важность отвоеванных позиций на российском рынке, поэтому все гиды и менеджеры-администраторы, прежде не без некоторого пренебрежения относившиеся к нищим русским, были персонально предупреждены, что при малейшем выражении недовольства туристами из России все они будут немедленно уволены.

Этим, возможно, и объяснялась необычная любезность и предупредительность сорокалетней энергичной дамы, встретившей тургруппу, прилетевшую на "Ил-76", у выхода из зала таможенного контроля. Она препроводила русских леди и джентльменов к мерседесовскому экскурсионному автобусу, три крупных звезды на бортах которого означали, что он оборудован туалетом, баром и кондиционером.

При входе в автобус каждый был награжден самой обаятельной улыбкой, на которую только была способна гид, манерами напоминавшая бойкую продавщицу московского универсама, персональным приветствием "Добро пожаловайт ту Эджипт", а также роскошной белоснежной розой сорта "Нифертари".

Тут же, у входа в автобус, всем были вручены синие пластиковые папки-конверты с клапаном на кнопке. На лицевой стороне каждого рядом с логотипом агентства значилось имя адресата, сопровожденное словами "миссис", "мисс" или "мистер".

Такой конверт вместе с улыбкой гида и розой получил и сухощавый, скромно одетый немолодой турист с простоватым добродушным лицом и седыми, коротко подстриженными волосами. На его конверте значилось: "Mister Golubkov К.".

Оказавшись в автобусе и погрузившись в удобное, с высокой откидной спинкой кресло, он повертел в руках розу, явно не зная, что с ней делать, оглянулся по сторонам, но все миссис и мисс тургруппы, которым можно было бы галантно сплавить цветок, сидели в стороне, а дарить "Нифертари" соседям-мистерам было не просто глупо, а даже двусмысленно и неприлично. На спинке переднего кресла тоже не было никакой сетки, лишь откидной столик, как в самолетах. Поэтому полковник Голубков, несколько воровато оглянувшись, сунул розу под кресло и занялся изучением содержимого конверта.

В конверте находились рекламные буклеты "Lucky Turs" и подробная, на нескольких страницах, расписанная по часам программа счастливого путешествия: три дня в Каире, переезд поездом в Асуан, автобусом — в Луксор, возвращение в Каир, прощальный банкет в ночном ресторане с шоу-программой и танцем живота.

Тур был рассчитан на девять дней, но Голубкова интересовали лишь первые три дня, а еще точнее — только третий день. После завтрака в отеле "Фараон" предполагалось посещение Национального музея, рассчитанное на три с половиной часа — с 11.00 до 14.30. Эта информация явно озадачила Голубкова, он даже взглянул на часы, как бы соразмеряя программу со своими, одному ему известными планами. Не соразмерялась. Голубков озадаченно поморщился, потом сунул программу в конверт, рассудив, что все как-нибудь образуется, откинулся на спинку кресла и стал смотреть в окно на погружавшиеся в вечерние сумерки безликие предместья Каира и слушая вступительную лекцию гида, посвященную истории города. Слушать было интересно. На фразе "В Каир проживает сейчас двенадцать миллионы человеков и десять миллионы автомобил" он изумленно приподнял брови.

А вот смотреть было не на что.

...В последующие два дня мистер Голубков ничем не выделялся из группы туристов. Он без опозданий спускался к завтраку, исправно ездил на экскурсии по огромному мегаполису, загазованному сильней, чем московское Садовое кольцо в час пик, и заваленному мусором, как московские барахолки сразу после закрытия, внимательно слушал пояснения гида в мечетях и у пирамид Гизы, покупал, как и все, на Серебряном и Золотом базарах мелкие сувениры у назойливых, как цыгане, торговцев. Только ничего не записывал, не фотографировал и старался случайно не оказаться в чужом кадре или на видеопленке. Даже во время коллективного снимка на память на фоне сфинкса он сумел вовремя отвернуться, так что запечатленным на память оказался только его седой затылок.

Но на третий день, когда позади остались несколько залов Национального музея и Голубков уяснил, что выдвинутая вперед левая нога статуи означает, что это воин, а голова львицы — тоже символ воина, он стал поглядывать на часы. В половине второго обратился к своему соседу по номеру, сорокалетнему владельцу пекарни из Подмосковья:

— Скажи гиду, что я ушел и к обеду не буду. Чтобы не думали, что потерялся. Мне нужно позвонить в Москву.

— Да ты что, Дмитрий?! — поразился пекарь. — Там же еще эти, хрен их, скарабеи! И эти, хрен их, мумии!

Сама мысль о том, что за свои бабки человек может чего-то недополучить, казалась ему кощунственной.

— Нужно, — объяснил Голубков. — Ревизия назревала, налоговая полиция. Надо узнать, а то что-то у меня на душе неспокойно.

— Тогда да, — тотчас согласился пекарь, которому Голубков представился главным бухгалтером риэлтерской фирмы. — Налоговая полиция — нет вопросов.

Голубков еще немного постоял, выжидая удобный момент, чтобы незаметно уйти, рассеянно прислушиваясь к напористым объяснениям гида:

— Русски турист много дарит мне ваш матрошка. Русски матрошка, русски матрошка! Вот посмотрет, что есть ваш матрошка: фараончик в саркофаг один, в нем еще один, в нем третьи, четвертий. Один тысяча триста тридцать семь год до наша эра. До! Что было в этот год, где Россия? Ничего не было в этот год, где Россия! Внутри четвертий, самый маленький фараончик спрятали дамски волос. Чьи это дамски волос? Им бил мама Тутанхамон, жени Тутанхамон, его любовниц? Да бог знает. Пока маму, жени не нашли тело и не сделаль анализы, чтобы сравнивать, это будет тайн. Вопросов есть?

Гид решительно двинулась к следующему стенду, туристы послушно последовали за ней. Голубков отступил за колонну, пересек гулкие прохладные залы и вышел на раскаленную площадь, заставленную экскурсионными автобусами. Тут же сгрудилась стайка разномастных такси. Голубков сел в первую попавшуюся машину и назвал адрес загородного элитного клуба.

— Хандрид доллар, — мгновенно объявил таксист, по одному лишь адресу оценив платежеспособность клиента. В такие клубы бедные люди не ездят. — Айна хундерт, — повторил он для убедительности по-немецки и добавил по-русски: — Одна сто. О'кей?

— Файф, — твердо ответил Голубков, еще в Москве предупрежденный, что каирские таксисты по части обувания лохов-иностранцев забьют баки любому из своих московских коллег. И тоже продублировал по-немецки и по-русски: — Фюнф. Пять. И не доллар, а динар.

Таксист вздел к небу руки и запричитал на смеси арабского и ломаного английского, призывая все высшие силы в свидетели, что такой цены просто не существует и он лучше подарит уважаемому хабибу свою машину, чем согласится на такую плату.

— Пят-десят, — закончил он свой монолог. — Карашо?

— Хрен тебе, а не хорошо, — ответил Голубков. — Ладно, десять. Ноу? Гуд-бай!

— О'кей, о'кей! — поспешно согласился таксист, верно угадав, что сейчас потеряет клиента. — Онли ноу динар. Доллар! Ол-райт?

Голубков взглянул на часы и кивнул:

— Ладно, ол-райт. Поехали!

— Карашо! — просиял таксист, вырулил на забитую машинами автостраду и из правого ряда направил свою тачку в крайний левый, восьмой, почти поперек дороги, даже не оглядываясь на тормозившие в миллиметрах от него машины. И что больше всего поразило Голубкова: никто даже не гукнул, все воспринимали смертоубийственный для московских улиц маневр таксиста как нечто вполне нормальное.

Так это и осталось в памяти полковника Голубкова одним из самых ярких египетских впечатлений.

Через полчаса такси выехало на загородное шоссе и еще через десять минут остановилось у литых чугунных ворот клуба. Перед воротами прохаживались четверо национальных гвардейцев с рациями и автоматами Калашникова. Из стеклянной будки проходной без всякого вызова появился дежурный в белой униформе с красным вензелем клуба на лацкане пиджака и вопросительно взглянул на посетителя:

— Сэр?

Голубков назвался.

Дежурный почтительно склонил голову:

— Please!

Он ввел Голубкова на территорию клуба и представил человеку в элегантном светлом костюме с дымчатым шейным платком, сидевшему в белом шезлонге у бассейна, окруженного высокими королевскими пальмами.

— Ваш гость, сэр, — сказал он по-английски и бесшумно удалился.

Человек поднялся с шезлонга.

— Здравствуйте, полковник. Вы точны, — произнес он на чистейшем русском языке. — Разрешите представиться...

Голубков жестом остановил его.

— Бамберг, — сказал он. — Нет. Блюмберг. Да, Аарон Блюмберг, Коммерческое аналитическое агентство, Гамбург. Так было на визитной карточке, которую вы незаметно сунули в карман моего спутника. Перед этим вы спросили у меня, который час. Это было в начале ноября прошлого года в одном прибалтийском городе.^[3] На обратной стороне визитки был текст, адресованный некоему Профессору... Черт. Ну конечно же! А я все голову ломаю: где же я видел этот почерк! "Ваш доброжелатель". Что ж, интересно познакомиться.

— Я слышал, что у вас феноменальная память, — заметил Блюмберг. — Но не подозревал, что такая. Вы видели меня мельком, меньше полминуты.

— После получения вашей визитки Профессор немедленно вылетел в этот город, — продолжал Голубков. — Вы встречались с ним на маяке. Хотел бы я знать, о чем вы с ним разговаривали.

— О моей встрече с Профессором вам рассказал ваш молодой спутник Сергей Пастухов? — уточнил Блюмберг.

— Да, уже в Москве. Когда все закончилось.

— Он назвал меня?

— Нет. Не счел возможным. Я не настаивал. Тем более что не составило труда установить, что смотрителем маяка был в то время Александр Иванович Столяров. Вы, мистер Блюмберг.

— Похоже, Пастухов из тех молодых людей, которые умеют держать язык за зубами.

— Он умеет не только это.

— Как поживает Профессор? — поинтересовался Блюмберг. — Я слышал, что он ушел на пенсию.

— Его ушли.

— Что ж, это, возможно, и к лучшему, — подумав, сказал Блюмберг.

— Для кого?

— Для всех. Пойдемте, полковник, нас ждут. Голубков взглянул на часы:

— Разве я опоздал?

— Нет. Все приехали раньше вас и в разные дни. Одновременное появление могло вызвать ненужное любопытство.

Они обогнули бассейн, соединенный еще с тремя бассейнами размером поменьше, миновали теннисные корты и просторное ярко-зеленое поле для гольфа и направились к одной из двухэтажных мраморных вилл, опоясанных широкими лоджиями с бело-красными парусиновыми навесами. Белый и красный были, очевидно, фирменными цветами этого клуба, занимавшего не меньше десяти гектаров цветущего оазиса на самом краю пустыни. Вдалеке слева марево приподнимало над горизонтом вершины пирамид Гизы, а сразу за дорогой, огибавшей оазис, начинались барханы с выпирающими из песка бурыми скалами.

В это самое знойное время дня территория клуба была безлюдна, лишь в дальнем конце, на гаревом треке, две девушки в высоких белых сапогах с поблескивающими на солнце медными шпорами, в белых шортах и в широкополых белых шляпах осваивали под руководством инструктора верховую езду на арабских скакунах изумительной жемчужно-серой масти.

В сопровождении Блюмберга полковник Голубков поднялся на второй этаж одной из вилл и вошел в просторную, прохладную от кондиционеров гостиную с толстым персидским ковром на полу, обставленную изящной, белой с позолотой мебелью. Вокруг овального стола сидели трое мужчин, настолько непохожих друг на друга во всем, от возраста до манеры одеваться, что трудно было даже предположить, что заставило их собраться вместе.

Один из них был грузный, в летах, с холеным высокомерным лицом, в шортах цвета хаки и в такой же рубашке с короткими рукавами. Ему не хватало лишь толстой сигары в зубах, стека и пробкового тропического шлема, чтобы стать совсем уж похожим на английского колонизатора, как их изображали в стародавние советские времена художники Кукрыниксы на страницах журнала "Крокодил". Разложив перед собой на столе что-то вроде дамского маникюрного набора, он чистил скребками и щеточками прямую данхилловскую трубку.

Второму, смуглому брюнету с аккуратной прической, было лет сорок. Он был в прекрасно сшитом летнем костюме. Сидел, свободно откинувшись на спинку кресла, закинув ногу на ногу, курил голубоватую египетскую сигарету, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу. Но при всей непринужденности его позы в нем чувствовалась выправка кадрового военного.

А третий казался совершенно неуместным в этой компании и вообще на этой вилле и в этом элитном, уровня отелей "Хилтон", клубе. Белобрысый, в простых круглых очках в белой металлической оправе, в ковбойке с закатанными рукавами и потертых джинсах, он был похож на старшекурсника или аспиранта колледжа. На коленях у него лежал пухлый воскресный выпуск "Нью-Йорк тайме", он небрежно перелистывал страницы, время от времени задерживаясь на какой-либо из статей.

А между тем это был один из самых серьезных людей из всех присутствующих, включая и самого Голубкова. Голубков просматривал его досье больше года назад, но узнал сразу. Его звали Джеффри Коллинз. В свои тридцать четыре года он имел чин командора и был одним из заместителей начальника информационно-аналитического директората ЦРУ. По российским меркам это была должность как минимум генерал-лейтенанта.

При появлении Блюмберга и Голубкова все трое повернули головы в их сторону. Лица их не выразили ни малейшего интереса, но Голубков не сомневался, что эта показная безучастность лишь маскирует напряженную работу мысли. В их памяти, как на экране мощного компьютера, картинки с молниеносной скоростью сменяли одна другую. И первым, похоже, нужный файл нашел аспирант. Он как бы удовлетворенно кивнул сам себе, бросил на стол газету и приготовился к началу разговора. Голубков не был уверен, что его личность идентифицировали британский колонизатор и смуглый брюнет, но сам он узнал обоих, хотя не сразу вспомнил их имена. Первый был действительно англичанином и возглавлял в "МИ-6" русское направление. Брюнет же, без всякого сомнения, был из Израиля.

— Джентльмены, мы являемся участниками в некотором роде исторического события, — обратился ко всем присутствующим Блюмберг. — Впервые в послевоенной истории собрались вместе представители противоборствующих служб. Полагаю, вы не нуждаетесь во взаимном представлении, но я все-таки это сделаю, чтобы подчеркнуть доверительность нашей встречи. Сэр Роберт Кингсли, Интеллидженс сервис. — Блюмберг слегка поклонился англичанину. — Командор Джеффри Коллинз, ЦРУ. Подполковник Соломон Бен-Ари, Моссад. Полковник Константин Голубков, он представляет Сикрет сервис России.

После такого расплывчатого определения можно было ожидать вопроса о том, какую именно секретную службу России представляет полковник Голубков. Но никто этого не спросил. Лишь Кингсли поинтересовался:

— А кого представляете вы, мистер Блюмберг?

— На этом этапе моя роль — посредник. Если план, который мы должны обсудить, вступит в стадию практической реализации, я становлюсь координатором. Проходите, полковник, располагайтесь, — обратился он к Голубкову.

Блюмберг говорил по-английски, и Голубков не без удивления отметил, что понимает практически все. Последние дни перед отъездом по приказанию Нифонтова он находился в полном распоряжении лингвиста, который с помощью двадцать пятого кадра и прочих суггестологических хитроумностей пытался освежить в памяти полковника Голубкова знания, полученные им в школьные и курсантские годы, а также во время интенсивного обучения английскому языку перед поступлением на работу в УПСМ. Методика этого ускоренного курса была секретной еще со времен КГБ, ею пользовались, когда нужно было срочно заслать агента в какую-нибудь страну.

Видно, недаром ели свой хлеб кагэбэшные лингвисты с их системой загрузки информации сразу в подкорку. Правда, насчет того, что его английский будет понятен собеседникам, Голубков не очень-то обольщался.

Появился официант, вкатил сервировочный столик, уставленный разномастными бутылками, бокалами и серебряным ведерком со льдом, и молча вышел. Предполагалось, по-видимому, самообслуживание, но никто из присутствующих не прикоснулся к напиткам.

— Мы можем, полагаю, начать, — заметил англичанин, убирая свой несессер и набивая трубку табаком из замшевого кисета.

— Чуть позже, сэр, — ответил Блюмберг. — Я жду важного сообщения.

Он подошел к сервировочному столику, налил себе почти полный бокал джина и устроился в кресле у стены, рядом со столиком с телефонным аппаратом.

Ожидание затягивалось, но никто не проявлял признаков нетерпения. Лишь американец решил с пользой употребить впустую идущее время.

— Не могли бы вы, полковник, кое-что прояснить для меня? — обратился он к Голубкову. — Полагаю, это будет небезынтересно всем. Неделю назад во всех СМИ было опубликовано подробное сообщение агентства "Интерфакс" о нападении в Чечне на инспекторов Генерального штаба России. Один генерал убит, второй тяжело ранен. Погибли еще трое российских офицеров и шестеро ранены. Как такое могло случиться?

Голубков промолчал. Он и сам очень хотел бы это знать.

— В сообщении говорится, — продолжал Коллинз, — что создана правительственная комиссия. Мы знаем, что такие комиссии создаются в России, когда хотят спустить дело на тормозах. Не помню случая, чтобы результаты их работы предавались огласке или приводили бы к конкретным мерам. Чем объяснить причины такой неадекватной реакции президента Ельцина и правительства России на этот вызывающий террористический акт?

Голубков помедлил с ответом.

— Перевести? — спросил Блюмберг.

— Нет, я все понял. Но мне никто не поручал комментировать позицию правительства и Президента России.

Последнюю фразу Голубков произнес по-английски, тщательно подбирая и выговаривая слова. Но, судя по реакции окружающих, его английский был таким, что по сравнению с ним русский язык напористой гидши из "Lucky Turs" казался чистейшей пушкинской прозой. Сэр Роберт даже отвел от трубки зажигалку и с неподдельным интересом взглянул на полковника Голубкова.

— Я все же вам помогу, — вмешался Блюмберг. — Вы же хотите быть правильно поняты, не так ли?

— Ну, помогите, — согласился Голубков.

— Нам было бы интересно и ваше личное мнение, — заметил Коллинз, выслушав перевод Блюмберга. — Взгляд изнутри. Чем, по-вашему, объясняется такая слабая реакция Москвы?

— Мы не можем послать в Чечню Шестой флот или устроить там "Бурю в пустыне". Грозный — не Бейрут, а Чечня — не Ирак.

Полковник Голубков подождал, пока Блюмберг переведет его слова, и закончил:

— Чеченцы — граждане России. Такие же полноправные, как и все. Там еще десятки тысяч русских, украинцев, евреев, татар и других. И все они — граждане России. История Соединенных Штатов не знает таких прецедентов. Меня, возможно, лучше поймет сэр Роберт. Сколько десятилетий Лондон не может решить проблему Ольстера?

— Вы правы, полковник, — чуть скрипучим голосом подтвердил колонизатор. — Это очень непростая проблема.

— Бездействие — не лучший способ решать проблемы, — возразил Коллинз.

— Но и не худший, — парировал Голубков. — Мы уже наломали дров в Чечне, пора и передохнуть.

— Бездействие Москвы провоцирует террористов на новые акции.

— Вы можете предложить способ кардинального решения проблемы? — поинтересовался Голубков. — Сделайте милость. Я доведу ваши предложения до сведения нашего высшего руководства.

Коллинз поправил свои старообразные очки и покачал головой:

— Нет, я не знаю такого способа.

"То-то же", — хотел сказать Голубков, но в это время раздался телефонный звонок, Блюмберг выслушал короткое сообщение и опустил трубку на рычаги.

— Джентльмены, мы можем начать работу, — обратился он к присутствующим. — Телеметристы подтвердили отсутствие в этой вилле и на территории клуба каких-либо прослушивающих и звукозаписывающих устройств. Собственно, мы уже начали. Потому что главная тема нашего совещания — положение в кавказском регионе.

II Блюмберг сказал:

— Главная тема нашего совещания — положение в кавказском регионе.

И тут же его перебил не проронивший до тех пор ни слова представитель Моссада:

— Прошу извинить. Но первоначально предполагалось, что это будут двусторонние консультации между Израилем и Россией о выдаче всем вам хорошо известного террориста по кличке Пилигрим. Я не понимаю необходимости участия в них США и Великобритании.

— Претендовать на выдачу Пилигрима может и Лондон, — заметил сэр Роберт. — За взрыв в Белфасте. А также Италия — за взрыв вокзала в Болонье. И ряд других стран.

— Но нашли его мы, — напомнил израильтянин.

— Джентльмены, вы сейчас делите шкуру неубитого медведя, — вмешался Блюмберг. — Вопрос о том, кто получит Пилигрима, не самый сложный. Об этом вы уж как-нибудь договоритесь. В свое время. Сейчас перед нами задача гораздо более важная и трудная. Вы получили меморандум информационно-аналитического директората ЦРУ о ситуации на Кавказе и сопутствующие материалы, в том числе и интервью чеченского террориста Рузаева. Есть ли у кого-либо сомнения в полноте анализа и в точности оценки общей ситуации? Сэр Роберт?

— Нет.

— И все же я предложил бы сузить тему, — попытался настоять на своем израильтянин. — Мое правительство намерено получить Пилигрима. И мы это сделаем. Вопрос лишь в том, какими методами.

— Подполковник Бен-Ари, — вмешался в разговор Коллинз. — Будьте любезны сформулировать приказ, который вы получили от своего руководства.

Моссадовцу явно не понравился жесткий тон цэрэушника, но он все же ответил:

— Мне предписано принять участие в совещании, которое проводится при посредничестве мистера Блюмберга, и информировать мое руководство о его результатах.

— Оговаривался ли в приказе состав участников и тема совещания? — уточнил Коллинз.

— Нет, — вынужден был признать Бен-Ари.

— Намерены ли вы точно следовать полученным указаниям или мне придется обратиться к руководству Моссада с просьбой разъяснить вам ваши обязанности?

— В этом нет необходимости, — хмуро ответил Бен-Ари.

— Продолжайте, мистер Блюмберг, — кивнул Коллинз.

— Благодарю, командор. Поскольку мы затронули этот частный вопрос, хочу предостеречь израильскую и российскую стороны от попыток самостоятельно решить проблему Пилигрима и Рузаева. Более того, необходимо принять все меры для обеспечения их безопасности. Потому что в плане, который я намерен вам предложить, они должны играть ключевые роли. Вам понятно то, что я сказал? — по-русски обратился Блюмберг к Голубкову.

— Да. Мы уже выделили для Пилигрима негласную охрану.

— Вы взяли Пилигрима под наружное наблюдение, — выслушав перевод Блюмберга, уточнил Бен-Ари. — И он о нем знает. Это для вас неприятная новость, полковник, не так ли?

— Нет, — возразил Голубков. — Неприятная, но не новость. Хотя меня очень интересует, откуда об этом знаете вы. Нет, не новость, — повторил он. — Вам не о чем беспокоиться, мистер Блюмберг. В обязанность нашей "наружки" вменены и функции охраны.

— Чем это вызвано, полковник? — поинтересовался сэр Роберт.

— Эти фигуры нам известны. Если их вывести из игры, могут появиться другие.

— Это кажется мне разумным, — выслушав перевод, кивнул англичанин и запыхтел, раскуривая трубку.

Блюмберг с каким-то особенным интересом, словно бы испытующе, взглянул на Голубкова и продолжал:

— Скажу больше, джентльмены. Для успешной реализации нашего плана нужны именно такие фигуры, как Пилигрим и Рузаев. Известные и одиозные.

— Вы нас заинтриговали, — заметил сэр Роберт. — Не пора ли вам перейти к изложению плана?

Блюмберг помедлил с ответом.

— Это самый трудный момент нашего совещания. Дело в том, господа, что каждого из вас посвятят только в ту часть плана, которая будет реализована силами ваших служб. В полном объеме с планом знакомы только три человека: директор ЦРУ, еще один человек и я.

— Не знаком даже командор Коллинз? — переспросил Бен-Ари.

— Да, это так, — подтвердил цэрэушник.

— Это беспрецедентно! — решительно заявил сэр Роберт. — О какой доверительности может идти речь, если нам отводится роль слепых исполнителей? Не думаю, мистер Блюмберг, что это хорошая основа для наших переговоров. Нет, не думаю!

— Сэр Роберт, джентльмены! Это действительно беспрецедентно, — согласился Блюмберг. — Но не имеет прецедентов и ситуация. Мы можем рассчитывать на успех лишь в том случае, если план будет реализован в условиях абсолютной секретности. Любая, даже самая ничтожная утечка информации сведет все наши усилия к нулю. Можете ли вы гарантировать, сэр Роберт, что в ваше окружение не внедрен "крот"?

— Эта вероятность ничтожна.

— Но она есть. Она есть всегда. И у всех. И сейчас нам лучше исходить из того, что она реальна. Сложность наших переговоров заключается и в другом. Если любая из сторон примет решение устраниться от участия в совместной акции, на этом все и закончится. План предусматривает активизацию агентурной сети практически во всем мире. У Лондона традиционно сильные оперативные позиции в Турции и Скандинавии. У Тель-Авива — на Ближнем Востоке. У ЦРУ — в Европе. У Москвы — на Кавказе. Таким образом, джентльмены, речь идет не о недоверии, а напротив — о высшей степени доверия друг к другу. В ослаблении напряженности в кавказском регионе заинтересованы все наши страны. Более того — все мировое сообщество. Наши шансы на успех не слишком велики, но мы обязаны их использовать.

— Все это демагогия, — хмуро отозвался Бен-Ари.

— Вы тоже так считаете, полковник? — обратился Блюмберг к Голубкову.

— Я хотел бы сначала послушать вас, — ответил Голубков, — и узнать, какая роль отводится в вашем плане России. А потом уж принимать решение об участии или неучастии. Точней, это решение будет принимать мое руководство.

— Не кажется ли вам, джентльмены, что полковник высказал здравую мысль? — переведя слова Голубкова, обратился Блюмберг к присутствующим.

— Кто этот третий человек, посвященный в детали вашего таинственного плана? — попыхтев своим "Данхиллом", спросил англичанин.

— Сэр Генри Уэлш.

— Вот как? Адмирал? Вы с ним встречались?

— Семь дней назад.

— Матерь Божья! Адмирал! Мы с ним... Впрочем, это неважно, — оборвал себя сэр Роберт. — Как он себя чувствует?

— Дай бог нам так чувствовать себя в его возрасте. Если нам будет суждено до него дожить.

— Адмирал! — повторил сэр Роберт. — И он одобрил ваш план?

— Более того, — подтвердил Коллинз, — без его активной поддержки не состоялось бы это совещание.

— Мнение сэра Генри меня убеждает, — подумав, заявил англичанин. — Да, убеждает. Каким образом, мистер Блюмберг, вы собираетесь ввести каждого из нас в курс его роли?

— В персональных беседах, сэр. Надеюсь, вы позволите мне начать с беседы с полковником Голубковым? Российской стороне предстоит исполнить главную и самую трудную роль. И он сегодня же должен вернуться в Москву. Мы уже очень близки к цейтноту.

— Еще один вопрос, мистер Блюмберг, — вмешался в разговор израильтянин. — Если инструктаж будет носить персональный характер, зачем вы собрали нас всех вместе?

— Мне хотелось, чтобы вы увидели друг друга. Не на мониторах компьютеров, а вот так — глаза в глаза. И чтобы вы пожали друг другу руки. На этом я, разумеется, настаивать не могу.

Первым на это неожиданное предложение откликнулся Коллинз, — Why not?^[4] — сказал он и подошел к Голубкову, протягивая руку. — Мне было интересно познакомиться с вами, полковник.

— Мне тоже, мистер Коллинз.

Последовал взаимный обмен рукопожатиями:

— Сэр Роберт!..

— Мистер Блюмберг!..

— Подполковник!..

Бен-Ари суховато ответил на приветствие Голубкова и негромко по-русски сказал: — А Пилигрима мы все равно получим. Он от нас не уйдет. Знайте это, полковник!

— Why not? — ответил Голубков. — Лично я ничего не имею против.

— И все-таки это историческое событие, — заключил Блюмберг и допил свой джин.

— Пойдемте, Константин Дмитриевич, погуляем, — обратился он к Голубкову. — Когда-то еще вы увидите весну в Египте.

— Скорее всего никогда, — согласился Голубков. — Вы все-таки опасаетесь прослушки? — спросил он, когда они расположились в шезлонгах в тени солярия возле пустынного бассейна.

Блюмберг кивнул:

— Я опасаюсь всего. Вы допустили, полковник, встречу Пилигрима с Рузаевым в Грозном. Знаете ли вы, о чем шла на ней речь?

— Догадываемся.

— Входит ли в ваш план невмешательство в дальнейшие совместные действия Рузаева и Пилигрима?

Голубков извлек пачку петербургского "Космоса". Вот чем были хороши эти сигареты: пока их разомнешь, пока раскуришь...

Блюмберг терпеливо ждал. Но и "Космос" был тем еще сортом. Одна сигарета порвалась, другая осыпалась. Как они умудряются делать все это на одной линии?

— Я попробую угадать, — проговорил Блюмберг, не дождавшись ответа. — А потом вы сами решите, подтвердить мои предположения или опровергнуть.

Голубков справился наконец с "Космосом" и кивнул:

— С интересом послушаю.

— Ни у вас, ни тем более у меня нет никаких сомнений в том, для чего Пилигрим встречался с Рузаевым. Он предложил ему взорвать Северную АЭС. Рузаев согласился на это. В его интервью есть недвусмысленное приглашение. Вы помните, что Рузаев ответил на вопрос корреспондентов "Совершенно секретно" о том, как он отреагирует, если международные террористические структуры предложат ему свои услуги?

— Да. "Если такое предложение поступит, я рассмотрю его со всей серьезностью", — на память процитировал Голубков.

— Вот именно, — подтвердил Блюмберг. — Пилигрим — фигура очень крупная. Информация о нем распространена Интерполом по всему миру. Есть она и в МВД Чечни. Не сомневаюсь, что Рузаев имеет к ней доступ, если его контрразведка действительно хоть чего-то стоит, а не является такой же сказкой Шехерезады, как шариковая бомба или его золотой запас.

— У вас есть данные, что его золотой запас — блеф? Или это всего лишь предположения? — уточнил Голубков.

— А у вас? — спросил Блюмберг.

— Косвенные, — не сразу и словно бы с неохотой ответил Голубков. — Его боевики уже третий месяц не получают ни рубля. Поэтому они вынуждены промышлять захватом заложников.

— Да что же это делается в нашем возлюбленном отечестве?! — Блюмберг сокрушенно покачал головой. — Уже и бандитам задерживают зарплату! Вам-то хоть не задерживают?

— Случается. Но ненадолго.

— До недавнего времени весь золотой запас Рузаева легко помещался всего в одном кармане. И не в боковом или нагрудном. В брючном, для часов. Такие карманы когда-то называли пистонами, вы должны помнить. Сейчас он несколько увеличился.

— На шестьсот тысяч долларов, — уточнил Голубков.

— Значит, вы знаете об этом?

— Об этом — да. Но мы не знаем другого. Не увеличился ли он еще.

— Пока нет. Можете мне поверить. Мы контролируем банк "Босфор" и другие банки, которые могут быть связаны с фондом "Ичкерия".

— Если это действительно так, сделка Пилигрима с Рузаевым не состоится, — заметил Голубков. — Пилигрим согласится работать только за очень большие деньги. За огромные. Речь может идти о миллионах долларов.

— Да, он запросил шесть миллионов, — подтвердил Блюмберг. — Не считая расходов на подготовку теракта. А они могут составить очень внушительную сумму. Но сделка все-таки состоится, — продолжал он. — Рузаев найдет спонсоров. Вернемся к вашему плану. Мне видится он таким. Вы дали возможность Пилигриму получить у Рузаева заказ на взрыв Северной АЭС, затем позволите ему предпринять определенные действия, которые в Уголовном кодексе характеризуются как подготовка преступления, задокументируете их, а когда у вас в руках накопится весомый обвинительный материал, арестуете Пилигрима. Естественно, имея на руках неопровержимые доказательства соучастия Рузаева в подготовке теракта. После этого все просто. Пилигрима вы посадите лет на пятнадцать в лагерь строгого режима, а данные о соучастии Рузаева обнародуете. Официальный Грозный будет вынужден резко осудить террориста, а масштабность и бесчеловечность готовящегося преступления отвратит от Рузаева даже самых ярых сепаратистов и непримиримых. Таким образом проблема Пилигрима и Рузаева будет разрешена. У меня только один вопрос. Вы уже начали реализацию своего плана? Да оставьте вы этот чертов "Космос", курите нормальные сигареты!

Блюмберг бросил на стоявший между шезлонгами низкий стол пачку "Кэмела".

— Это непатриотично, — возразил Голубков. — Президент призвал россиян оказывать поддержку отечественным производителям. Что я и делаю. Я не могу ответить на ваш вопрос. Я не уполномочен обсуждать с кем бы то ни было наши планы.

— Я спрошу по-другому. Не кажется ли вам, полковник, что вы лечите периферийные метастазы, вместо того чтобы оперировать саму раковую опухоль?

— Вы можете предложить более радикальное средство?

— Да. Я отдаю должное вашему плану. Он в высшей степени профессионален. И даже не лишен остроумия. Но это лишь часть программы, которую намерен предложить я. Понимаю, что принять ее или отвергнуть — это не в вашей компетенции. Окончательное решение будете принимать не вы, а правительственные чиновники высшего ранга. Чиновники, — повторил Блюмберг. — И это вызывает наибольшие мои опасения. Но... Не попробуешь — не узнаешь. Я сказал, что с планом в полном объеме знакомы только три человека. Вы будете четвертым. Потому что реализовывать его вам. У всех остальных функции вспомогательные.

— Я слушаю вас очень внимательно.

— Суть в следующем...

...Вечером того же дня полковник Голубков вылетел в Москву на "Боинге" компании "Эр Франс", едва успев заскочить в "Фараон-отель" за своей сумкой и объяснить соседу-пекарю, что сбылись его самые худшие предположения. Слова "налоговая полиция" на российских бизнесменов действуют, как "сезам", открывая путь к мгновенному и сочувственному взаимопониманию.

Билеты были только в первый класс. Голубков выскреб из карманов все свои доллары и динары, моля Бога лишь о том, чтобы хватило. Хватило. И даже осталась мелочь на короткий звонок в Москву. О том, как он будет отчитываться в бухгалтерии за этот никакими статьями не предусмотренный перерасход, Голубков не думал. Бывают случаи, когда интересы бухгалтерии отступают на второй план. Редко, но бывают.

Сейчас и был как раз такой случай.

III В эпоху развитого социализма, или, как все чаще стали говорить — при коммунизме этой проблемы не существовало вообще. Она возникла, когда горбачевская "гласность", пройдя феерически быстрый путь, соразмерный лишь со скоростью обесценивания советского "рваного" рубля, превратилась если не в свободу слова, то по крайней мере в свободу выражения слов. Всяко-разных, в том числе и таких, какие — по определению Даля — выражают "особое состояние души, а академическими лингвистами характеризуются как ненормативная лексика.

Книгоиздатели вышли из положения просто: кто прямо лепил мат открытым (авторским, разумеется) текстом, а те, кто посовестливее, заменяли его многоточиями, вынуждая пытливого читателя высчитывать количество точек и перебирать в памяти весь с детства известный лексикон, отчего чтение превращалось в своеобразный кроссворд.

В самом трудном положении оказалось телевидение. С одной стороны, оно претендовало — и не без оснований — на роль наиболее оперативного выразителя народного гласа, а с другой — этот глас был не всегда и не вполне нормативен, хоть и правдиво отражал то самое "особое состояние души", в каком находился народ.

Доподлинно не известно, у кого в голове родилась счастливая мысль заменять в событийных телерепортажах и уличных интервью ненормативную лексику сигналом "пик-пик", но идея сразу была принята "на ура" и обрела самое широкое распространение во всех электронных СМИ. Все были довольны: и самые ревностные блюстители нравственности и чистоты русского языка, и самые яростные поборники неприкрашенной правды жизни. Что же до телезрителей и радиослушателей, то им тоже не на что было пожаловаться. Кто как хотел понимать эти "пик-пик", тот так и понимал и имел все основания считать свое понимание единственно правильным.

* * * Если бы реплики начальника Управления по планированию специальных мероприятий генерал-лейтенанта Александра Николаевича Нифонтова, которые он подавал по ходу доклада полковника Голубкова о результатах каирского совещания, записывались синхронно для последующей трансляции на телевидении, они состояли бы из сплошных "пик-пик", изредка перемежаемых вполне литературными "Как-как?!", "Что-что?!" и восклицаниями "Твою мать!", просто "Твою мать!". Без "пик".

Когда полковник Голубков закончил доклад, в кабинете начальника УПСМ воцарилась глубокая тишина.

Был третий час ночи. В старинном дворянском особняке, на проходной которого красовалась никому ничего не говорящая вывеска "Аналитический центр "Контур", светились лишь два окна на втором этаже да желтел тусклый дежурный свет в фойе. В серой "Волге" полковника Голубкова, приткнувшейся во дворике особняка рядом с "Ауди-80" генерал-лейтенанта Нифонтова, на откинутом кресле дремал водитель, проторчавший перед этим почти три часа в Шереметьево-2 в ожидании "Боинга" из Каира, застрявшего где-то на полпути из-за плотного тумана. Шофер "ауди", тоже осоловевший от ожидания, перекуривал и вяло трепался с охранниками в штатском, дежурившими у ворот. Время от времени он поглядывал на окна нифонтовского кабинета в надежде, что вот-вот свет погаснет и можно будет скоренько забросить шефа в Сокольники и самому отправляться домой — в микроволновке его ждал ужин, а в холодильнике потела едва початая бутылка кристалловского "Привета".

Но окна не гасли. Нет, "пик-пик-пик-пик", не гасли. Да о чем же, "пик-пик", можно столько п....ть?!

Нифонтов молчал. Молчал и Голубков. Он понимал, что шефу нужно время, чтобы хоть немного освоиться в лавине обрушившейся на него информации.

— Твою мать! — произнес наконец начальник УПСМ, как бы подводя предварительный итог своим напряженным раздумьям. — Красиво, черт! Лихо, ничего не скажу. Как же мы с тобой, Константин Дмитриевич, до этого не додумались?

— Мы и не могли додуматься. А если бы даже додумались — толку? Блюмберг прав: это можно сделать только всем вместе.

— Можно, думаешь? — переспросил Нифонтов. — Да ты не дергай, не дергай плечами! У тебя была уйма времени на анализ. Мог бы и определиться!

— Я-то определился. Только мое мнение мало что значит.

— Сейчас меня интересует твое мнение. И ничье другое! Реален план? Можно его осуществить?

— Можно, — кивнул Голубков. — Но очень трудно.

— Очень трудно, на все-таки можно? — уточнил Нифонтов. — Только ты, Константин Дмитриевич, отдавай себе отчет в том, что говоришь. Полный отчет. Ты — начальник оперативного отдела. И тебе этот план реализовывать. Понял? Тебе!

— Ты прав, у меня было время подумать, — проговорил Голубков. Он машинально вытащил сигарету из пачки "Космоса" и тут же засунул ее обратно. — Не могу, в горле уже першит, — мимоходом объяснил он свой жест. — Да, хватило времени. Пока летели, пока куковали в Афинах — Шереметьево не принимало. Поэтому я говорю сейчас о твоих трудностях, а не о моих. Ты только прикинь, сколько людей и какого уровня придется задействовать с нашей стороны. Начиная с Совета безопасности, кончая... Даже не знаю кем. И теперь сам ответь, реален ли этот план.

Нифонтов поднялся из-за письменного стола, постоял у окна, всматриваясь в уличные фонари, потом прошел к дверям кабинета и сел в дальнем конце стола для совещаний — там, где обычно садились самые младшие по званию и должности сотрудники управления. Голубков не понял, намеренно он это сделал или так получилось само собой, по чистой случайности, но картина обрела недвусмысленную символику. Из своего начальственного кабинета Нифонтов словно бы переместился в другой кабинет, о котором Голубков не знал ничего, кроме того, что он есть, и в котором место генерал-лейтенанта Нифонтова, одного из самых опытных контрразведчиков России, было как раз там, где он сейчас и сидел — в самом дальнем углу.

— "Пик" нам дадут это сделать, — подвел Нифонтов итог очередному этапу своих напряженных раздумий. — "Пик" с маком, понял? И фунт прованского масла. Ни один "пик" с бугра на это не пойдет. Ни один? Да что же это за "пик-пик-пик" жизнь?! — неожиданно вырвалось у него из самых тайных душевных глубин. — До каких же пор мы будем зависеть от разного "пик-пик" говна?! Кончится это хоть когда-нибудь? Можешь ты мне, Константин Дмитриевич, на это ответить?

— Кончится. Но только в одном варианте, — сказал Голубков, хотя вопрос был очевидно риторическим и не требовал никакого ответа.

— В каком? — заинтересовался Нифонтов.

— Если ты станешь Президентом России.

— Ты полагаешь, что Президент не зависит ни от какого говна? — усомнился начальник УПСМ. — А мне так кажется, что наоборот. Он зависит от гораздо большего количества говна, чем мы с тобой.

— Это утешает, — подумав, согласился Голубков.

— Что будем делать? — помолчав, спросил Нифонтов.

Ответ на этот вопрос был у Голубкова готов. С момента окончания совещания в Каире прошло почти десять часов, было время подумать.

— Два варианта, — сказал он. — Первый — стандартный. Я пишу на твое имя подробную докладную, ты со своей сопроводиловкой пересылаешь ее наверх...

— Где она и исчезает с концами, — закончил Нифонтов. — Падает между столами. Ребром. В итоге мы не получаем ни да, ни нет, а фактически — нет. И никто за это не отвечает.

— Согласен. Вариант второй, — невозмутимо продолжал Голубков. — Ты немедленно едешь сам знаешь к кому и докладываешь о ситуации. А мой рапорт с твоей резолюцией отправим завтра, в досыл.

— Немедленно? — переспросил Нифонтов. — А ты знаешь, сколько сейчас? Посмотри на часы!

— Без шести три.

— Ночи, — уточнил Нифонтов.

— Да, ночи. Если ты еще не совсем забыл свое лейтенантское прошлое, то должен помнить, что клиента нужно брать теплым. И лучше всего — прямо из постели. Твое оправдание — форс-мажор. Это так и есть. А у него будет до утра время подумать и принять решение.

— Да не примет он никакого решения! Никакого, понял?

— Примет. Персональное и ответственное, — уверенно возразил Голубков.

— Какое?

— Знаешь, Александр Николаевич, мы профессионалы в своем деле. А эти люди — в своем. На кой "пик" нам сушить за него мозги? Пусть сам.

— Замотает, — после некоторого раздумья проговорил Нифонтов. Еще подумал и уверенно повторил: — Замотает. Не скажет ни да, ни нет. Собственно, лично против него я ничего не имею. Были у нас кураторы и похуже. И даже, возможно, говном я обозвал его не совсем справедливо. Но он — чинодрал. Это очень точное русское слово. Не чиновник, а именно чинодрал. Почувствуйте разницу. Как и все они там. И этим все сказано. Сам принять решение он не рискнет, дело уж больно... сам понимаешь. А обратиться наверх... Выше его, в сущности, только трое.

— Четверо, — поправил Голубков.

— Третий — Президент. А кто четвертый?

— Господь Бог.

— Думаешь, он о нем вспомнит?

— Речь идет о тысячах или даже десятках тысяч жизней.

В кабинете вновь воцарилось молчание. Его прервал Голубков:

— Глядя на тебя, Александр Николаевич, я вспоминаю одну песенку. Ее пела Пугачева. "Как хорошо быть генералом". Если бы она увидела тебя сейчас, наверняка вставила бы в текст слова: "Но не всегда".

— Про тебя, между прочим, у нее тоже есть песня, — огрызнулся Нифонтов. — "Ах, какой был мужчина, настоящий полковник". И главное слово в ней — был. Как бы эта песенка не стала для тебя вещей. Так что ты не очень-то тут "пик-пик"!

Он еще помолчал, потом шумно вздохнул и встал.

— Ладно, "пик-пик-пик"! Ладно! Где наша не пропадала!

Через пять минут он появился из примыкавшей к его кабинету небольшой комнаты отдыха в генеральском мундире, как всегда ездил к начальству, и взял трубку телефона спецсвязи.

— Нифонтов. Доложите, что я прибуду через двадцать восемь минут... Разумеется, разбудить!

Он отключил связь и молча пошел к выходу. С порога обернулся:

— Там, в холодильнике, бутылка смирновской. Тебе не помешает. И мне граммульку оставь.

* * * Генерал-лейтенант Нифонтов вернулся в управление в половине пятого утра, когда за окнами ярко зеленели в первых лучах солнца нежные листья кленов и лип, шоркали метлы дворников и оглушительно чирикали воробьи. Полковника Голубкова он застал полулежащим на куцем диванчике в комнате отдыха. В руке его дымилась сигарета, а на столе стояла полегчавшая на треть шестисотграммовая бутылка смирновской. Швырнув в угол форменную фуражку, расстегнув китель и рывком распустив галстук, начальник УПСМ набулькал в чистый стакан рабоче-крестьянские, они же народно-интеллигентские, сто пятьдесят, молча выпил и закурил "Космос" из лежавшей на столе пачки, даже и не подумав спросить разрешения у ее владельца.

— А теперь излагай! — приказал он.

— Что? — не понял Голубков.

— Ход твоих рассуждений, "пик-пик-пик"! То, что обязан был сказать раньше! Почему ты считал, что он примет персональное и ответственное решение?

— Извини, Александр Николаевич, не успел, — не очень искренне покаялся Голубков. — Ты так быстро уехал. Да и рассказывать, собственно, особенно не о чем. Я просто представил себя на его месте. Сказать "да" или "нет" опасно. Проще всего, как ты выразился, замотать дело. Но! Представим на секундочку, что в кулуарах какого-нибудь саммита госсекретарь США миссис Олбрайт, в принципе благословившая каирскую встречу, поинтересуется у нашего министра иностранных дел, почему Россия отклонила предложение об участии в совместной акции, которая могла бы ослабить напряженность в кавказском регионе. Министр, ясное дело, не скажет, что он ничего не знал. Конечно, не скажет. Найдет способ дипломатично уйти от ответа. На то он и дипломат. Но в Москве он этот вопрос задаст уже сам. Кого возьмут за жопу? УПСМ. Но мы сделали все, что обязаны были сделать. Более того, ты известил обо всем куратора, явившись к нему в половине четвертого утра. Значит, что? Значит, после этого возьмут за жопу меня. То есть его. И чем это кончится? Неизвестно. А как любит один наш общий знакомый по имени Сергей Пастухов цитировать надпись на полях старинной русской лоции: "Там, где неизвестность, предполагай ужасы". Не томи, Александр Николаевич. Принял он решение?

— Да, принял. И ему даже не понадобилось думать до утра.

— Какое?

Нифонтов разверстал по стаканам остатки смирновской, выпил сам, подождал, пока выпьет Голубков, и лишь после этого ответил:

— Ни в жизнь не угадаешь. Сказал он примерно следующее: "Мне странно, генерал, слышать от вас вопрос, намерены ли мы участвовать в совместной акции, которая обсуждалась в Каире. Россия выступает за тесное международное сотрудничество во всех областях без исключения, если, разумеется, это сотрудничество не наносит ущерба национальным интересам Российской Федерации. Второе. Вы, генерал, занимаете достаточно высокое положение и сами обязаны решать специфические проблемы вашей деятельности, в том числе и вопрос о целесообразности российского участия в этой акции. Не напоминаю, что право принимать самостоятельные решения накладывает на вас самую полную меру ответственности. Если в процессе работы возникнут проблемы, выходящие за рамки вашей компетенции, я готов принять вас в любое время, даже в половине четвертого утра. А засим, генерал, не пошли бы вы на "пик"?

— Так и сказал?! — ахнул Голубков, в характере которого странным образом уживались профессиональная сдержанность и почти ^детское простодушие.

— Нет, конечно. Я передаю смысл. А он именно такой.

Нифонтов помолчал и заключил:

— Что ж, Константин Дмитриевич, ты оказался прав. Он дал ответ. В переводе с кремлевского канцелярского на обычный канцелярский он означает: под вашу ответственность. Не лучший вариант, но и не худший.

— Почему же не лучший? — возразил Голубков. — В сущности, он дал нам карт-бланш.

— Значит, начинаем?

— А мы уже начали, — уточнил Голубков. — Продолжаем. Ну что, даем шифровку о нашем согласии?

Нифонтов немного помолчал и решительно кивнул.

— Давай!.. О кодовом названии не думал? — спросил он. — Операция "Пилигрим" — узко. И слишком информативно. Этот Блюмберг прав: утечка никогда не исключена. И сейчас нам действительно лучше исходить из того, что она возможна. Название должно быть совершенно нейтральным. Есть какие-нибудь соображения?

— Мы обсуждали это в Каире. Для связи условились: Блюмберг — Доктор, Коллинз из ЦРУ — Джеф, сэр Роберт — Лорд, моссадовец — Сол. Потому как Соломон Бен-Ари. А я — Турист. Всю операцию Блюмберг предложил назвать "Капкан". Не ахти что, но по сути точно.

— Пусть будет "Капкан", — согласился Нифонтов. — Главное, чтобы в этот капкан не попали мы сами.

— Что тут происходило, пока меня не было? — спросил Голубков.

— Много чего. Пилигрим встретился с Пастуховым и его ребятами. Через три дня они выезжают на турбазу "Лапландия". А поскольку там в гостинице холодрыга, будут жить в поселке Полярные Зори. Как раз там, где Северная АЭС.

Нифонтов прошел в кабинет, достал из сейфа тонкую папку и, вернувшись в комнату отдыха, протянул ее Голубкову:

— Расшифровка разговора Пилигрима с ребятами. Потом посмотришь.

— По убийству корреспондента К. есть новости?

— Практически никаких. Свидетелей нет, никто ничего не слышал. Пуля — девять миллиметров. Пилигрим в ту ночь был дома, "наружка" глаз с него не спускала.

— Сообщник? — предположил Голубков.

— Ничего не понятно. Сообщник? Вряд ли. Пилигрим — шакал. Ты это сам сказал. А такие работают в одиночку. И "наружка" засекла бы контакт с сообщником.

— Тебя что-то еще тревожит? — предположил Голубков, хорошо изучивший характер своего начальника.

— Да, — подтвердил Нифонтов. — Во всем этом деле есть какое-то подводное течение, я его нутром чую. Какое? Не понимаю. Ты просил узнать, у кого из КГБ на связи был Пилигрим.

— Узнали?

— Да. Майор Агишев. Но поговорить тебе с ним не удастся. Когда начали разгонять КГБ, его выставили на пенсию, а в декабре 93-го он исчез.

— Как исчез?

— Бесследно. Выехал во Владимир к родственникам. До Владимира не доехал, в Москву не вернулся. Труп не обнаружен.

— Он был единственным человеком, который знал Пилигрима в лицо, — напомнил Голубков. — В его новом обличье — после пластической операции. Тебя это не наводит на размышления?

— Как и тебя. Но Пилигрим исключен. В это время он лежал в Боткинской с переломом колена.

— Ну, мы знаем, как он умеет ломать ноги.

— В тот раз все так и было. Проверили. Почти месяц он был на растяжке.

— В декабре 93-го был сожжен Центр пластической хирургии под Таллином и убит профессор, который делал Пилигриму операцию. В декабре 93-го исчез майор Агишев. Что еще было в декабре 93-го?

— Да ничего не было. Турки ремонтировали раздолбанный Белый дом, а Ельцин разбирался с бывшим Верховным Советом.

— Было, — возразил Голубков. — Ты сам, Александр Николаевич, об этом думаешь, но боишься сказать вслух.

— Ну скажи ты. И Голубков сказал:

— В декабре 93-го ни у кого уже и мысли не могло возникнуть, что у Ельцина можно отобрать власть.

Глава шестая. Легенда I "Совершенно секретно Операция "Капкан"

ШИФРОГРАММА Доктор — Туристу. Направляю вам выборку из переговоров объекта П. с объектом Р.

Чечня, Гудермес, 30—31 марта с.г. Расшифровка дословная."

"Р. Как вы себя чувствуете, Карлос?

П. Никаких Карлосов. Я — Генрих. И для вас, и для всех остальных. О том, что я Карлос, знаете только вы. И было бы лучше, если бы и вы об этом забыли.

Р. Не сердись, брат. Я знаю, что ты перенес. Но это не наша вина. Произошло недоразумение. И слава Аллаху, что оно благополучно разрешилось. Все могло кончиться гораздо хуже.

П. Давайте, Султан, перейдем к делу. Мне не до пустой болтовни.

Р. Мы обдумали ваше предложение. У нас много вопросов. За все время существования атомной энергетики на АЭС не было ни одного теракта. Попытки были, но ни одна из них не была успешной. Вы уверены, что вам это удастся?

П. Иначе я бы к вам не пришел.

Р. Брат, никто не ставит под сомнение ваш опыт и авторитет. Но АЭС — это не вокзал и не торговый центр.

П. Я готовился к этой акции много лет. Я могу представить вам детальную разработку плана, но сомневаюсь, что вы в ней что-нибудь поймете.

Р. Второй вопрос. Почему вы избрали объектом Северную АЭС?

П. Посмотрите на карту. Видите, где находится станция? Практически рядом с ней — Финляндия, Польша, Швеция. Преимущественные ветра в это время года — восточные и северо-восточные. Значит, облако понесет на Европу. Второй момент — Гольфстрим. Радиоактивные осадки попадут и в него. А это уже угроза для всей Скандинавии и Великобритании. Теперь понимаете?

Р. При чем здесь Европа? Наша акция направлена против России.

П. Я понимаю. Султан, что мое предложение было для вас неожиданностью. Но у вас и у ваших советников была целая ночь, чтобы все обдумать. Как вы, собственно, представляете себе все это дело? Вот вы взорвали Северную АЭС, объявили об этом и устроили на Кавказе грандиозную бойню. Так? Можете не отвечать. Сам вижу, что так или примерно так. Нет, Султан, не совсем так. Ваша цель — не новая чеченская война, а независимость Ичкерии. Не правда ли?

Р. Без войны мы не добьемся независимости.

П. Это вам кажется. Я предлагаю вам принципиально другой сценарий.

Р. Я слушаю вас очень внимательно.

П. Допустим, мы захватили станцию, уложили взрывчатку и установили взрыватели. Что мы делаем после этого? Нажимаем на кнопку? Нет. Вы предъявляете российскому правительству и Президенту ультиматум. Первое: немедленное юридическое признание независимости вашей Ичкерии. С соблюдением всех процедур — решение Госдумы и все прочее. Второе: выплата ста шестидесяти миллиардов долларов контрибуции.

Р. Россия нищая, она даже долги по зарплате не может выплатить.

П. Вам принципиально важно, чтобы это были именно российские деньги? Английские фунты и немецкие марки вас не устроят?

Р. Продолжай, брат. Я начинаю понимать ход твоих мыслей. Ты хочешь сказать...

П. Вот именно. Банковские гарантии под уплату этих ста шестидесяти миллиардов даст Европа. Чтобы не сдохнуть от радиации.

Р. Они могут нас обмануть.

П. Мы будем держать руку на кнопке, пока Россия и Европа не выполнят своих обязательств.

Р. Я не смогу вести эти переговоры из Грозного.

П. Разумеется. Вы будете вести их из захваченной станции. По-настоящему захваченной и по-настоящему заминированной. Все должно быть по-настоящему, иначе в ваших требованиях не будет необходимой убедительности. Вы прежде всего сами должны верить, что мы взорвем АЭС, если ваши требования не будут выполнены.

Р. А мы ее взорвем?

П. Может быть.

Р. А. может — и нет?

П. Это будет зависеть от обстоятельств. Лет пятнадцать назад я взорвал бы ее без колебаний. Разумеется, если бы станция находилась не на территории СССР, а в Германии, Англии или США. Я был очень ревностным последователем Герберта Маркузе, если вам что-нибудь говорит это имя. Мы работали ради идеи. Буржуазный Запад превратился в помойку, он заслуживал уничтожения. Сейчас в помойку превращается весь мир. Не говорю про Россию. Но даже в Китае преданы поруганию идеи председателя Мао. Я стал старше. Султан. Идеи уже не заставляют меня вскакивать посреди ночи. Река истории избрала другое русло. Сейчас я работаю только на себя. И на вас. Мы не будем взрывать Северную АЭС без крайней нужды. Но если возникнет необходимость, взорвем ее без секундного промедления.

Р. Но станция будет блокирована. Мы не сможем оттуда уйти.

П. Разве не вы. Султан, не раз говорили о том, что готовы умереть за свободу своей родины?

Р. Да, говорил. И я готов.

П. А я не готов. Хотя бы потому, что Ичкерия — не моя родина. Мы сумеем уйти. Это уже чисто технические проблемы. Я посвящу вас в них в свое время. Давайте сейчас говорить о главном. Теперь вам понятно, почему я выбрал Северную АЭС?

Р. Твое предложение, брат, очень интересно. Я должен его обдумать и обсудить с советниками. Тебе не мешает гипс на ноге? Приказать его снять?

П. Вы забываете. Султан, что я всего лишь тренер спортивной школы. Мне же нужно оправдаться перед начальством за то, что я покинул тренировки. Я сниму его в Москве, когда уволюсь из школы.

Р. Как скажешь, брат. Отдыхай. Мы встретимся позже..."

"Р. Добрый вечер, Генрих. Вам лучше? Секрет этой мази передается от поколения к поколению. Через несколько дней на вашей коже не будет ни единой царапины.

П. Что вы решили?

Р. Прежде чем принимать окончательное решение, нам хотелось бы выяснить ряд частных вопросов. Не сочтите это за недоверие...

П. Не извиняйтесь. Спрашивайте.

Р. Ваш побег из следственной тюрьмы под Дармштадтом. Двух товарищей, которые бежали с вами, убили.

П. Да. Охрана.

Р. Но остались невредимыми вы и те, кто организовал побег.

П. Да.

Р. Как такое могло случиться?

П. Повезло.

Р. У этого везения может быть и другое объяснение. К 1988 году, когда состоялся побег, все ваши друзья из группы Баадер — Майнхоф давно уже сидели в тюрьмах. На свободе осталась лишь мелочь, ни одного настоящего профессионала. А такой побег не могут организовать любители. Дармштадт — не просто тюрьма. Специальная тюрьма для особо опасных преступников.

П. Договаривайте, Султан. И не будьте, если можно, так по-восточному велеречивы.

Р. Хорошо, я буду краток. Мы пришли к выводу, что такой побег могли организовать только спецслужбы. И скорее всего — спецслужбы самой ФРГ.

П. Если вы так хорошо знакомы с моим досье, то должны помнить, что БНД приняла самое активное участие в моем аресте. Для чего им было устраивать мой побег?

Р. Мои аналитики затруднились ответить на этот вопрос. Мы надеемся, что на него ответите вы сами.

П. Вот что я вам скажу. Султан. Выгоните своих аналитиков. Они не стоят тех денег, которые вы тратите на еду для них. Даже если кормите их говном. Да, побег организовала спецслужба. Но не БНД, а Штази.

Р. Штази всегда работала под контролем КГБ.

П. Правильно. Я нужен был КГБ. А зачем — этого я вам не скажу. Хотя бы потому, что и сам не знаю. А догадки оставлю при себе.

Р. Мы предпочли бы, чтобы вы поделились с нами и догадками.

П. Они не имеют никакого отношения к нашему делу. Последние пять лет у меня не было ни одного контакта с ФСБ или с бывшими кадрами КГБ. Более того. В 95-м мне понадобилась помощь. Я хотел переехать в Эстонию. Оттуда проще было бы выбраться в Европу. Но я не сумел найти человека, у которого был на связи. Майор Агишев. Можете проверить через своих людей в ФСБ. Он исчез. То ли погиб, то ли убрали. Не знаю почему. Важен сам факт: на Лубянке не осталось ни одного человека, который знает меня в лицо. Я выпал из их колоды. И не намерен в нее возвращаться. Больше я вам ничего не скажу. Здесь нет тайн. Просто говорить не о чем. Даже если ваши джигиты снова пустят в ход свои кинжалы, они не узнают больше того, что я сказал. Так что решайте. Я предложил вам свои услуги. Если вы в них не нуждаетесь, я найду другого заказчика.

Р. На всем Кавказе нет такого человека, который столько сделал бы для независимости Ичкерии, как я! И для которого это было бы делом жизни!

П. Поэтому я и обратился к вам.

Р. Сколько будет стоить эта работа?

П. Я мог бы сразу назвать вам примерную цифру. Но хочу, чтобы вы осознали, что это за работа. Надеюсь, вы понимаете, что в одиночку ее не сделаешь. Нужна команда. Профессионально подготовленная. На сегодня это одна из самых главных и трудных проблем.

Р. Я могу дать вам своих людей. У них прекрасная подготовка.

П. Чеченцы?

Р. Настоящие чеченцы.

П. Матерь Божья! Лучше бы вы предложили мне негров. Их появление на Кольском полуострове я мог бы кое-как объяснить: экскурсия, миссия помощи, "Гринпис". А как объяснить появление группы чеченцев? Одного-двух, с фруктами. Все. Да и то местная милиция будет трясти их на каждом шагу!

Р. Хорошо, команда. Что еще?

П. Взрывчатка и взрыватели. Причем не просто взрыватели и даже не просто радиовзрыватели. Они должны реагировать на сигнал со спутника связи. Иначе, чтобы нажать кнопку, вам придется сидеть на атомном реакторе. Чего, как я понял, вам не очень хочется при всей вашей любви к родине. А мне тем более. Необходимо арендовать частоту на коммерческом спутнике. Лучше на американском, там их сейчас развелось не считано. Частоту, которой никто не пользуется. Вы понимаете, о чем я говорю?

Р. Да, понимаю.

П. Третье. Легенда. Она тоже потребует денег. И немалых. Четвертое. Система отхода. О ней я вам подробнее расскажу позже. Пятое. Вспомогательное оборудование. Оперативная связь, оружие, транспорт. Транспорт — не только машины. Как минимум два вертолета. И может быть, самолет. И наконец, мой гонорар.

Р. Сколько?

П. Шесть.

Р. Шесть миллионов?

П. Да, шесть миллионов американских долларов. Я объясню вам. Султан, происхождение этой цифры. Возможно, эта работа стоит больше, возможно — меньше. Чернобыль, например, взорвали вообще бесплатно. Но мне нужно именно шесть миллионов. Проценты с них обеспечат мне не роскошное, но вполне безбедное существование. Я составил для вас план подготовительных мероприятий и список всего, что необходимо закупить. Естественно, ориентировочный, нынешних точных цен я не знаю. В общей сложности операция обойдется вам миллионов в восемь.

Р. Каков порядок финансирования подготовительного этапа?

П. Прекрасно, Султан. Вы играете в покер?

Р. Нет.

П. Напрасно. Вы умеете блефовать. Я специально следил за вашим лицом. И бровь не дрогнула. Хотя вы прекрасно знаете, что у вас нет денег даже на треть сметы. Не хмурьтесь. Вам не придется ходить по соседям и одалживать восемь миллионов долларов, чтобы оплатить независимость Ичкерии. Вам их дадут. Даже намного больше. Если наш план удастся, вы получите не меньше тридцати миллионов. Или даже больше. Это уж как сумеете договориться.

Р. С кем?

П. Мы переходим к практической части. А между тем я не услышал еще вашего принципиального согласия.

Р. Каким образом вы намерены получить свой гонорар?

П. Не беспокойтесь, Султан, я не буду требовать от вас аванса, а потом исчезать с ним. Вы оплатите только необходимые подготовительные мероприятия. Пять миллионов моего гонорара переведете на номерной счет в один из западных банков. Я дам вам реквизиты банка. А миллион наличными и платежку привезете на Северную АЭС, когда она будет в наших руках. И когда моя рука будет лежать на пусковой кнопке. Разумеется, я проверю поступление денег. По электронной почте. У нас будет компьютер с выходом в Интернет, без него нам в любом случае не обойтись. Это вас устраивает?

Р. А если операция сорвется?

П. В этом случае ни вам, ни мне уже не понадобятся никакие деньги. Но она не сорвется.

Р. Вы дадите мне некоторое время на размышления?

П. Мы потратили столько времени на пустую болтовню, что лишний час уже не имеет значения..."

"Р. Я готов, Генрих, высказать вам нашу согласованную точку зрения.

П. Три часа. Однако!

Р. Мы подробно обсуждали план подготовительных мероприятий.

П. И размер моего гонорара?

Р. Да. Он представляется несколько преувеличенным.

П. Так в чем дело? Найдите кого-нибудь подешевле.

Р. С этой работой можете справиться только вы. Мы не знаем никакого другого человека.

П. А такого просто нет. Так что скажите спасибо, что я не заломил миллионов пятнадцать. А следовало бы — хотя бы за художества ваших джигитов на моей груди.

Р. Я уже принес вам извинения за это недоразумение.

П. А что мне с ваших извинений?..

Р. Я не назвал бы вас слишком вежливым, Генрих.

П. Вы полагаете, у вас есть время для упражнений в восточных словопрениях? Вы в цейтноте, Султан. Чем дольше в Чечне сохраняется мир, тем больше сторонников вы теряете. Людям осточертела война. Они уже ничему не верят. В том числе и тому, что независимость Ичкерии изменит их жизнь к лучшему. А как только Каспийский трубопроводный консорциум решит все свои проблемы и закончится строительство нитки через Грузию, независимость Чечни станет вашим маленьким личным делом. И никто в мире не даст даже цента на поддержку вашего движения.

Р. Кто сможет финансировать нашу операцию?

П. Наконец-то мы заговорили о деле! Кто финансировал нападение на инспекторов российского Генерального штаба?

Р. Мои люди не имели к этому нападению никакого отношения.

П. Бросьте, Султан. Я понимаю: операция не достигла конечной цели, поэтому вы не хотите афишировать свою роль. Это разумно. Иначе правительству Масхадова пришлось бы принять в отношении вас определенные меры, чтобы оправдаться перед Россией. А это не нужно ни ему, ни вам. Вы вправе не посвящать меня в свои дела. Но сегодня во всей Чечне есть только один человек, который был способен на такую операцию. Такую — не по степени сложности, а по степени безрассудства. Или, если хотите, дерзости. Этот человек — вы. Можете считать это комплиментом. Но только не нужно уверять меня, что вы это сделали бескорыстно.

Р. Я никогда не отрицал, что мусульманские братья оказывают нам финансовую помощь. Но мы не знаем, кто именно. Они предпочитают оставаться неизвестными. Я могу только догадываться о причинах этого.

П. А тут и гадать нечего. Обыкновенная скромность. Эдакие бескорыстные благодетели. Только сдается мне, что ваши щедрые мусульманские братья живут не на Ближнем Востоке, а чуть подальше—в Нью-Йорке. Они и будут финансировать нашу акцию. У вас есть надежный человек, которого вы сможете послать в Нью-Йорк?

Р. Есть.

П. Он должен знать английский язык.

Р. Он знает.

П. Надеюсь, это не тот придурок из постпредства?

Р. Нет. О нем вы больше никогда не услышите. Он был предан мне, но совершил очень большую ошибку. Он привез ко мне человека, не установив его личность. Он привез вас, но мог привезти и убийцу. Такие ошибки не прощаются. В Нью-Йорк я пошлю своего советника. Это Азиз Садыков. Он окончил МГИМО и прекрасно владеет английским. Он справится с любым заданием. В моем будущем правительстве он станет министром иностранных дел.

П. Начинайте оформлять его выезд. Я дам знать, когда ему следует вылетать. Предварительно нужно многое подготовить. В Нью-Йорке он должен будет найти корпорацию "Интер-ойл". Ее центральный офис рядом с небоскребом "Эмпайр Стейт Билдинг". В приемной он скажет, что ему необходимо увидеть мистера Тернера. Джон Форстер Тернер. Ему скажут, что мистер Тернер не работает в компании "Интер-ойл"...

Р. Президент "Интер-ойла" — Джозеф Макклоски.

П. Я говорю не о президенте, а о хозяине. Ваш человек должен сказать, что он приехал из Чечни и дело касается КТК. После этого Тернер его примет.

Р. А если нет?

П. Обязательно примет.

Р. Вы не хотели бы лично проинструктировать Азиза?

П. А вы не хотели бы показать меня по телевизору? Чем меньше людей знают обо мне, тем лучше. По-моему, вы плохо представляете себе опасность дела, которое мы начинаем.

Р. Продолжай, брат. Я передам все твои инструкции Азизу. Что он должен сказать мистеру Тернеру?

П. Что он от меня. Он должен так и сказать: "Я приехал по поручению Пилигрима". Тернер потребует доказательств. Доказательством будет фраза: "Майами, 12 мая 19S2 года, 4.30 утра". Запишите эту фразу и передайте своему человеку. Пусть вызубрит назубок.

Р. Что означают эти слова?

П. Тернер знает. А вам это знать ни к чему. После этого ваш человек должен изложить Тернеру все, о чем мы говорили. Весь план, со всеми подробностями. И представить примерную смету. Устно. Надеюсь, это вы понимаете? Никаких записей, никаких пометок, все — только в голове.

Р. Согласен.

П. Остановитесь на цифре тридцать миллионов. Это разумная цифра, а Тернер не из тех, кто любит платить лишнее. После этого ваш человек получит инструкции и передаст вам. И вы будете неукоснительно им следовать.

Р. Вы уверены, что Тернер согласится?

П. У него нет выбора.

Р. Почему?

П. Я уже понял, что вам нужно разъяснять все очень подробно. Если Тернер проявит колебания, ваш человек даст ему понять, что в противном варианте вы будете работать в интересах его конкурентов — КТК. и его крупнейшего члена, компании "Шеврон". "Шеврон" и все остальные акционеры КТК заинтересованы в сохранении стабильности в Чечне. Они заплатят вам те же тридцать миллионов, если ваши боевики и агентура станут выявлять готовящиеся провокации против России и нейтрализовать их. Тернер знает, что совет директоров КТК пойдет на это. Речь идет о миллиардах долларов, а в Каспийском консорциуме сидят люди, которые умеют считать деньги. Они знают о вас, о вашей военной организации и примут ваше предложение.

Р. Вы хотите, чтобы я работал против интересов Чечни? Чтобы я предал наши идеалы независимости? Да все золото мира не заставит меня это сделать!

П. Успокойтесь, Султан. Я не сказал, что вы вступите в сделку с КТК и будете работать против интересов Чечни. Я всего лишь сказал, что ваш человек намекнет Тернеру об этой возможности. Намекнет. И только. Тернеру ничего не нужно разжевывать, он все понимает с полуслова.

Р. Знает ли обо мне мистер Тернер?

П. Наверняка. Его люди отслеживают ситуацию в кавказском регионе. А вы достаточно заметная фигура в Чечне.

Р. В таком случае он не поверит моему человеку. Этот блеф не пройдет. Никто в мире не может допустить и мысли, чтобы Султан Рузаев изменил идеалам, за которые боролся всю жизнь!

П. Этот блеф пройдет. Потому что Джон Тернер — человек совсем иного склада, чем вы. Ваш бог — Аллах. Его бог — доллар. Для него вы с вашими идеалами — просто идиот. А если во имя этих идеалов вы способны отказаться от тридцати миллионов долларов, то ваше место в психушке. Таковы убеждения мистера Тернера. Я вижу, что вы по-прежнему мне не верите. Хорошо, я скажу то, чего говорить не собирался, 12 мая 1982 года в четыре часа тридцать минут утра на одной из вилл в пригороде Майами произошел взрыв. Эксперты пришли к выводу, что причина — утечка газа. При взрыве погибли хозяин виллы, его жена и единственный сын. Уточню — единственный наследник. А теперь я скажу, как звали хозяина виллы. Надеюсь, после этого у вас уже не будет вопросов. Его звали Майкл Тернер. Он был старшим братом Джона Тернера. После этого прискорбного случая Джон стал единоличным хозяином всего дела.

Р. Взрыв организовали вы?

П. Да. Это было очень непросто. Я работал над этим делом почти полгода. Это была одна из лучших моих работ.

Р. А заказал вам его...

П. Да, Султан, да. Мне этот взрыв заказал мистер Тернер. Об этом знали только мы двое. Теперь знаете и вы. И больше, надеюсь, не узнает никто. Вы поняли, кто такой Джон Форстер Тернер?

^.Да.

П. Он примет ваше предложение. Тридцать миллионов за то, чтобы уничтожить КТК, — недорого. Если каспийская и казахская нефть пойдут через Турцию, он окупит эти расходы очень быстро. Полагаю, что наш проект он будет финансировать поэтапно. Миллиона два на первом этапе и так далее. Не исключаю, что он пришлет к вам своего человека. Или даже прилетит сам. Чтобы контролировать операцию. Будьте с ним предельно откровенны и не пытайтесь хитрить. Некоторые пытались. Это плохо кончалось.

Р. Он может отказаться от заключительных выплат.

П. Нет. Он из тех, кто выполняет свои обязательства. Возможно, только поэтому до сих пор и жив. А теперь отправьте меня в Минводы и закажите билет на московский рейс..."

II "Турист — Доктору. Спасибо за информацию. Направляю расшифровку разговора объекта П. с Пастуховым (Пастух), Перегудовым (Док), Хохловым (Боцман), Злотниковым (Артист), Мухиным (Муха).

...Московская область, деревня Затопино.

9 апреля, 1998 г.

Начало записи — 16.30".

"П. Добрый день, господа! Все уже в сборе? Прошу извинить за опоздание. Мне показалось, что за нами увязался "хвост", пришлось сделать лишние полсотни километров, пока не убедились, что тревога ложная. Мое имя — Генрих Струде. Есть и отчество, но я предпочитаю, чтобы меня называли просто Генрихом. Я мог бы предъявить вам удостоверение журналиста газеты "Таген блатт", но оно фальшивое, хотя и очень хорошо исполненное. Кто я на самом деле? Об этом я скажу чуть позже. А пока, Серж, не представите ли вы мне своих друзей?

Пастухов. Знакомьтесь. Иван Перегудов. Он же Док. Бывший капитан медицинской службы.

П. Здравствуйте, Док. Такое впечатление, что вы только что приехали откуда-то из Анталии или Кипра. Были в отпуске?

Перегудов. Не совсем. Я был на стажировке. Не на Кипре, правда, а чуть южнее.

П. В чем вы стажировались?

Перегудов. В полевой хирургии. Это моя специальность.

Пастухов. Бывший старший лейтенант Дмитрий Хохлов. Боцман.

П. Вы действительно боцман?

Пастухов. Нет. Просто он начинал службу в морской пехоте.

П. Приятно познакомиться, Боцман.

Пастухов. Бывший лейтенант Олег Мухин.

П. Его прозвище я сам угадаю. Муха?

Мухин. Не повезло мне. Ни с ростом. Ни с фамилией. Конечно, Муха. А кто же еще?

Пастухов. На вашем месте, Генрих, я был бы с ним осторожней. Это очень опасная муха.

П. Спасибо за предупреждение. А это, как я понимаю. Артист?

Пастухов. Бывший старший лейтенант Семен Злотников. Верно, Артист. Потому что в свое время почти закончил ГИТИС. Но сейчас я остерегся бы называть его Артистом.

П. Почему?

Пастухов. Он от этого нервно вздрагивает. Он, видите ли, некоторое время назад открыл свой театр и поставил "Сирано де Бержерака" с собой в главной роли. Ничего, Сеня, что я об этом рассказываю?

Злотников. Какая разница? Важен факт, а не рассказы о нем.

Пастухов. Ну, и недавно была премьера. Буквально на днях.

П. Я вас поздравляю, Семен! Это же замечательно. Премьера в собственном театре. И вы в главной роли! Многим артистам такое может только присниться!

Злотников. Послушайте. Как вас? Генрих? Так вот, Генрих. Чтобы с этим покончить и больше не возвращаться. Зрителей на премьере было шесть человек. Не считая моих друзей. Не шестьсот. Не шестьдесят. Просто шесть. До конца второго акта досидели только мои друзья. Остальное пусть дорисует ваше воображение. Мухосранский театр времен Брежнева и Горбачева. На сцене пятьдесят человек, в зале пять. Вы правы, такое артисту может только присниться. В самом кошмарном сне. Мне это не приснилось.

Мухин. Ну, ты вообще зря. Мне так очень даже понравилось. Особенно когда ты шпагой размахивал. А что народу мало было — ты рассуди, жизнь-то какая, до театра ли людям!

Злотников. Заткнись, Муха. Я тебя умоляю, заткнись. Теперь вы можете представить, Генрих, какая это была премьера. После нее я расплатился со всеми актерами и рабочими сцены, набил морду режиссеру и закрыл театр. А что мне еще оставалось? И стал безработным, в качестве какового вы меня и видите. Меня утешает только одно. Что я решил поставить "Сирано", а не "Гамлета". И закончим на этом. Расскажите лучше о себе. Если вы не журналист, то кто?

П. Знаете ли вы, друзья мои, что такое Каспийский трубопроводный консорциум?

Хохлов. Что-то связанное с нефтью?

П. Совершенно верно. Это объединение фирм и компаний, которое контролирует транспортировку каспийской и казахской нефти на Запад. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что консорциум создавался в ожесточенной конкурентной борьбе. В итоге победила схема, по которой нефть идет через Грозный, а вторая нитка Баку — Супса будет гнать нефть к терминалам Новороссийска через Грузию. Эта схема устраивает далеко не всех. Очень многие весьма могущественные транснациональные корпорации делали ставку на схему Баку — Джейхан, через Турцию. Попытки пересмотра принятого решения не прекращаются и сегодня. А путь для этого только один: новая война в Чечне. Вы обратили внимание на сообщение о нападении чеченских боевиков на инспекторов Генерального штаба России?

Пастухов. Еще бы не обратили!

П. Это и была одна из попыток втянуть Россию в войну.

Пастухов. Вы в этом уверены?

П. Да. Это вытекает из ситуации. Правительство России проявило разумную сдержанность, и конфликт не перерос в открытые военные действия. Но такие попытки могут быть и в будущем. Скажу больше — в ближайшем будущем. Не нужно быть крупным стратегом, чтобы их предсказать. Согласны?

Пастухов. Все это очень интересно, Генрих, но при чем тут мы?

П. Сейчас объясню. Одним из крупнейших держателей акций Каспийского консорциума является американская компания "Шеврон". У нее пятнадцать процентов участия. По своей должности я — начальник службы безопасности "Шеврона" и одновременно член экспертного совета КТК. Наши аналитики предсказывали кризис в отношениях Чечни и России именно в свете борьбы за пути транспортировки нефти. Сейчас, после нападения на российских генералов, их прогнозы стали еще более угрожающими. В России огромное количество стратегических объектов, и охрана их оставляет желать лучшего. Мы направляли меморандумы в российское правительство о необходимости коренным образом пересмотреть систему защиты особо важных объектов, однако нам мягко указывали на то, что мы выходим за пределы своей компетенции. Совет директоров компании "Шеврон" и все члены Каспийского консорциума не могут безучастно наблюдать за происходящим. В дело вложены огромные деньги наших акционеров, в том числе и российских, и мы обязаны позаботиться об их защите. Аналитики КТК проработали больше сотни сценариев и пришли к выводу, что следующим объектом нападения чеченских непримиримых и тех, кто их поддерживает, может быть одна из российских атомных электростанций. А именно — Северная АЭС на Кольском полуострове.

Мухин. Что-что?! Они хотят рвануть Северную АЭС?!

П. Я не сказал "хотят". Я сказал "могут".

Мухин. Фигня! Не смогут!

П. А почему?

Мухин. Ну, там же охрана и все такое. Это же АЭС, а не бензоколонка!

П. А вы уверены, что атомные электростанции в России охраняются лучше, чем бензоколонки?

Перегудов. Помолчи, Олег. Продолжайте, мистер Струде.

П. Генрих, Док. Просто Генрих. В этом и заключается наша задача: проверить, как в действительности охраняются атомные электростанции, а в частности — Северная АЭС. Я думаю, все вы уже поняли, что сделать это можно единственным способом. А именно: захватить станцию. Или по. крайней мере попытаться ее захватить. Если охрана на должном уровне и нам не удастся это сделать, я с чистой совестью доложу совету директоров КТК, что об этом можно не беспокоиться. Если же удастся, мы задокументируем все свои действия и передадим эти материалы руководству консорциума. Или даже в прессу. Это уж точно заставит российское руководство пошевелиться и навести порядок с охраной своих АЭС и других стратегических объектов.

Хохлов. И снова Россия будет в говне.

П. Лучше в говно, чем в огне. Вы не согласны со мной?

Пастухов. Он согласен.

П. А вы?

Пастухов. Я тоже.

П. Теперь вы знаете все. Ваша задача: проникнуть на территорию Северной АЭС, нейтрализовать охрану, заложить взрывчатку и взрыватели в наиболее уязвимых точках — главный щит управления, система охлаждения реакторов и так далее.

Пастухов. Взрывчатка условная?

П. Нет, самая настоящая. Это принципиальный момент. Все должно быть так, как может быть в жизни. Доставить взрывчатку на Кольский полуостров, а затем на территорию станции — одна из самых сложных задач операции. Наш эксперимент не будет убедительным, если мы этого не сделаем.

Пастухов. Взрыватели тоже настоящие?

П. Нет. Но очень похожие на настоящие. Совет директоров КТК принял решение финансировать эту операцию и все подготовительные работы. Вы получите по сто тысяч долларов аванса. Если сумеете захватить станцию — еще по сто. Я помню, Серж, ваше правило: все сразу, наличными и вперед. Но мне не удалось настоять на этом варианте. И настаивать на нем не было, согласитесь, никаких оснований. Вы же не можете гарантировать, что захват удастся, правильно?

Пастухов. Почему бы руководителям консорциума не обратиться к правительству России с официальной просьбой провести такую проверку? Будет выделено спецподразделение, они сделают все, что надо.

П. Мы думали об этом. Ничего не получится. Москва не пойдет на это. А если даже пойдет, то это будет обыкновенная показуха, имеющая целью продемонстрировать нам, что охрана стратегических объектов находится на самом высоком уровне. Вопрос об исполнителях так же принципиален, как и вопрос о взрывчатке. Наша акция должна показать, что террористы смогут найти в России не только взрывчатку, но и профессионалов, которым по силам выполнение этой задачи. А такие профессионалы есть. Вы — не исключение. Немало бывших спецназовцев с опытом Афганистана и Чечни ушли из армии и вынуждены промышлять мелкой торговлей или работать на криминал. А теперь, вероятно, вы захотите обсудить мое предложение между собой и без моего присутствия. Я угадал?

Пастухов. Да. Погуляйте с полчасика по русской природе. А мы посидим на бережку. Мухин. Можно потолковать и здесь. Пастухов. Здесь жарко. А на берегу вода, кувшинки, мальки плещутся и иногда приходят умные мысли..."

Продолжение записи.

17.40.

"Пастухов. Проходите, Генрих. Наливайте себе кофе. Ваша Люси сварила его по какому-то французскому рецепту.

П. Вы обсудили мое предложение?

Пастухов. Да.

П. Вы его принимаете?

Пастухов. Нет.

П. Нет? Почему? Настаиваете на своем принципе "все сразу, наличными и вперед"?

Пастухов. Дело совсем не в этом. Вы предложили справедливую систему оплаты. Дело в другом. Сколько человек в охране станции?

П. Около тридцати.

Злотников. Ну, не так, чтоб и много.

Пастухов. Как вооружены?

П. Я навел справки. Автоматы Калашникова, табельные пистолеты Макарова и ТТ.

Пастухов. Вот вам и ответ. Будет стрельба. Во всяком случае, очень не исключена. Значит, либо им придется убивать нас, либо нам их. А они нормальные служивые люди. И кто же нам потом простит этот проверочный захват станции, если мы убьем или даже раним хотя бы одного человека? А быть живыми мишенями тоже не слишком хочется. Мы согласимся на ваше предложение только в одном варианте.

П. В каком?

Пастухов. Вы сказали, что получили наши досье в ФСБ. Точней, купили. Значит, у вас есть там свой человек?

П. Допустим.

Пастухов. Он сможет сделать то, что вы ему скажете?

П. Это вопрос оплаты.

Пастухов. Вот и заплатите ему. Пусть он между нами, на ушко, под чрезвычайно большим секретом шепнет начальнику Мурманского ФСБ, что на Северной АЭС будет проводиться проверка системы охраны. Именно так, как вы сказали: с попыткой захвата станции. Организуйте эту утечку информации. Она немедленно дойдет до начальника охраны Северной АЭС и местного отделения ФСБ. И все будет в порядке.

П. Но... Я вас не совсем понимаю, Серж. Они же поднимут всех на ноги!

Пастухов. Во-первых, эту утечку вы организуете не завтра, а тогда, когда мы будем на месте. Внедримся, примелькаемся, станем почти своими. А ждать они будут чужих. А во-вторых, и это главное, не будет никакой стрельбы. А если будет, то холостыми. Кто же станет стрелять по своим боевыми? Условно ранен, условно убит. Станция условно захвачена.

П. Вы не сумеете захватить станцию, если вся охрана будет усилена и поднята по тревоге.

Пастухов. Это наши проблемы. Не сумеем — значит, не заработаем по второй сотне. Но мы постараемся заработать.

П. Эксперимент не чистый. Имелось в виду проверить охрану. объектов в обычных условиях, а не тогда, когда там ждут нападения.

Пастухов. Для чистого эксперимента вы не найдете исполнителей. Или это будут бандиты. Не думаю, что совет директоров Каспийского консорциума захочет запятнать себя связью с криминалом. Да они и не смогут ничего сделать. Здесь нужны профи. А уж если мы захватим станцию даже в условиях повышенной боевой готовности, лучшего способа надавить на российское правительство и придумать нельзя.

П. Вы уверены, что сумеете осуществить захват?

Пастухов. Я же сказал, Генрих. Мы постараемся. Как, Олежка, сумеем?

Мухин. Нет проблем. Я как тот ирландец, которого спросили, умеет ли он играть на скрипке. Он ответил: "Нисколько в этом не сомневаюсь, хотя, признаться, ни разу не пробовал".

П. Я должен подумать. Я дам вам знать о своем решении..."

* * *

"ШИФРОГРАММА Весьма срочно.

Турист — Доктору, Джефу. Эмиссар объекта Р. Азиз Садыков вылетает в Нью-Йорк из аэропорта Шереметьево-2 13 апреля с.г. рейсом 344 с прибытием в аэропорт Кеннеди ориентировочно в 10.30 по нью-йоркскому времени..."

III Советник Султана Рузаева Азиз Садыков не хотел быть министром иностранных дел в будущем правительстве независимой Ичкерии. Он хотел быть послом Ичкерии в США, а еще лучше — постпредом в ООН. И жить в Нью-Йорке. Ему очень нравился Нью-Йорк, хотя он был здесь всего один раз и только три дня — в составе делегации ЦК комсомола, где после окончания МГИМО работал инструктором орготдела. Но чем-то задел его душу этот мегаполис — после унылой, как покойник, Москвы, после базарного, грязного Грозного. Сам дух этого города, свободного от всяких условностей, восхитил молодого комсомольского функционера.

Эта поездка и предопределила его дальнейшую жизнь. Точней, дала жизни направление, вектор.

Азиз был сыном директора крупного строительного треста в Грозном. Должность хозяйственная, но по значимости сравнимая не меньше, чем с секретарем обкома. Все хотели строить себе дома, все были зависимы от строителей, и отцу Азиза не стоило большого труда устроить сына сначала в Московский институт международных отношений по квоте для нацменьшинств, а потом в ЦК комсомола. Предполагалось, что в Москве Азиз наберется опыта, обрастет связями и вернется в Чечено-Ингушетию уже на серьезную партийную работу.

Азиз ничего не имел против. Но поездка в Нью-Йорк все сломала в его планах. Он больше не хотел в Грозный. Он хотел в США. А путь для этого был только один — через Академию общественных наук при ЦК КПСС и Дипломатическую академию. И не только. Необходимо было заручиться поддержкой и самой влиятельной в таких делах организации — КГБ.

Прочные контакты с "конторой" у него были еще со студенческих времен. Пятое Главное управление очень интересовали настроения молодой элиты советского общества — а МГИМО как раз и было отстойником такой элиты. Азиз регулярно представлял отчеты о разговорах, которые вели студенты, наши и иностранцы. Иногда после его отчетов кого-то отчисляли. Но он не чувствовал себя предателем. Таковы были законы жизни. Младший должен уважать старшего. Гражданин должен уважать власть. А если ты позволяешь себе нарушать эти законы, кто же в том виноват? Ты сам.

Работая в ЦК комсомола, Азиз уже по должности обязан был контактировать с КГБ. У него появилось там много хороших знакомых, и позже, когда Султану Рузаеву понадобились свои люди на Лубянке, Азиз без труда это устроил.

Азиз был не настолько наивен, чтобы не понимать фальшивости всех отношений внутри застойного советского общества. Но он принимал это без оценки, как данность, как дождь или снег. Такова воля Аллаха. Только безумец может противиться ей. Не будучи правоверным мусульманином по своему образу жизни, он был мусульманином по самой сути характера. И когда горбачевская перестройка закончилась всеобщим обвалом, Азиз растерялся. Он был уже аспирантом Академии общественных наук. Академию закрыли. ЦК закрыли. Партию закрыли. А потом и сам Советский Союз закрыли. Объявили однажды утром, что его больше нет. Это не умещалось в сознании.

По настоянию отца Азиз вернулся в Чечню и стал работать в секретариате генерала Дудаева. Генерал любил окружать себя молодыми способными людьми. Азиз подходил под эту категорию. Он хорошо знал английский и арабский, изучил турецкий язык, выступал на переговорах Дудаева сначала переводчиком, потом стал референтом. Тогда же он познакомился и с Султаном Рузаевым, молодым префектом одного из самых больших районов Чечни, любимцем генерала Дудаева. А когда началась война, Азиз попал в отряд Рузаева. Еще перед началом войны по приказу Дудаева, озабоченного отсутствием военных специалистов, Азиз закончил краткосрочные курсы вертолетчиков, опыта набирался уже в деле. Он храбро воевал, восприняв идею независимости Чечни как новую данность, не подлежавшую обсуждению, летал на разведку, забрасывал в тыл федералов десанты, бомбил российские мотоколонны, ходил в атаки, не страшась смерти, воспринимая ее не как физическую реальность, а как еще одну возможную данность. И лишь временами, в короткие часы затишья, вспоминал Нью-Йорк с душевным томлением, не свойственным мусульманину и не достойным мусульманина. Но ничего поделать с собой не мог. Он вспоминал не Гудзон или Бруклинский мост, не потрясший его своей устремленностью ввысь Манхэттен, он вспоминал Нью-Йорк в целом, себя в Нью-Йорке и то чувство раскованности и свободы, которое испытал там первый и, возможно, единственный раз в жизни. И вот теперь, всего через несколько часов, когда утянется на восток под сверкающими плоскостями "Боинга" неразличимая с высоты Атлантика, он снова увидит Нью-Йорк.

Но то, что ему предстояло сделать, мешало думать об этом городе так, как думал он в ночных засадах или в чадящих руинах Грозного.

В аэропорту Кеннеди Азиз Садыков сел в такси и назвал адрес: "Эмпайр Стейт Билдинг". Водитель-итальянец удивленно посмотрел на него. Пассажир не был похож на туристов, для которых Нью-Йорк — это скопище достопримечательностей вроде статуи Свободы, Бродвея, Метрополитен-музея или того же "Эмпайр Стейт Билдинг", одного из самых высоких небоскребов города. Он был похож скорей на молодого, но уже преуспевающего арабского бизнесмена лет тридцати пяти, с вальяжной полнотой, с безукоризненным пробором в густых черных волосах. Пышные усы на смуглом лице, золотой перстень-печатка, дорогой кожаный кейс. Такие дельцы обычное дело для Нью-Йорка. Но они, как правило, называют точный адрес. Впрочем, это дело вкуса. Лишь бы платил и не забывал про чаевые. На всякий случай водитель такси переспросил:

— Вам нужен именно "Эмпайр Стейт Билдинг"? Я вас правильно понял, мистер?

— Корпорация "Интер-ойл", центральный офис, — уточнил пассажир. — Это где-то рядом. Вы, случайно, не знаете?

— "Интер-ойл"! — почему-то обрадовался таксист. — Как это не знаю? Кто же знает, если не знаю я? Да я найду его ночью в тумане и с завязанными глазами! "Интер-ойл"! Посмотрите в окно, сэр, мы уже подъезжаем!

Подъезжали, правда, час с лишним. Таксист сообразил, что пассажир совершенно не знает Нью-Йорка, и не удержался от соблазна накрутить лишних полтора десятка миль. Он не без некоторого опасения ожидал момента расчета. Но приезжий ничего не заподозрил, расплатился новенькой стодолларовой купюрой и отвалил целых тридцать баксов чаевых, отчего водитель слегка обалдел и резво взял с места, опасаясь, как бы этот араб не спохватился и не передумал.

Но Азиз Садыков, едва выйдя из машины, тотчас забыл о таксисте. Его волновало совсем другое. Он понимал, что от предстоящей встречи зависит очень многое. И прежде всего — его собственная судьба, которая по воле Аллаха оказалась тесно связанной с судьбой Султана Рузаева.

План, который Султан изложил Азизу и о котором он должен будет рассказать таинственному мистеру Джону Форстеру Тернеру, поразил Азиза. Это был план сумасшедшего. Или гения. В данном случае это было одно и то же. Этот странный человек по имени Генрих Струде, который оказался совсем не Генрихом Струде, а неизвестно кем, знал, к кому прийти. Только Султан с его сдвинутой после многочисленных покушений психикой мог на это решиться. Человек, загнанный в угол. А Рузаев был загнан в угол. Жизнь выдавливала его на глухую обочину. Он становился лишним в Чечне. Из национального героя, правой руки генерала Джохара Дудаева, он постепенно превращался в шута — с его пустыми угрозами, с приписыванием себе того, чего он не совершал. И самое главное — с быстро тощавшей казной. Кто-то в Москве и мог поверить, что взрывы на вокзалах Пятигорска и Армавира были организованы Рузаевым, но Азиз-то знал, что это не так. И очень многие в Чечне знали. Или догадывались. Зачем эти пустые вымыслы? Азиз не понимал, хоть и не высказывал своего неодобрения. Султан был командиром, старшим. А младшие должны уважать старших, К тому времени отец Азиза отошел от дел, но не потерял чутья. Однажды он вполне серьезно предложил Азизу уехать куда-нибудь в Турцию и открыть там свое дело. Скажем, посредническую фирму. Дело перспективное, объем торговли России и Кавказа с Турцией растет, а денег для начала дела отец даст. Азиз подумал и, поблагодарив, отказался. Слишком много было пережито вместе с Султаном, чтобы Азиз мог его просто так оставить. Хотя он и понимал, что отец прав: время Султана прошло. Но Азиз еще на что-то надеялся.

И оказался прав.

События последнего времени словно бы вернули Рузаева в ускользавшую от него реальность. Своим больным от многочисленных ранений мозгом он прочувствовал грозовое напряжение, сгущавшееся над Чечней. В нем проснулся прежний бесстрашный и дерзкий полевой командир. Нападение на инспекторов Генштаба России, о предстоящей поездке которых Рузаев узнал почти за три недели из сообщения их человека в ФСБ, было организовано и проведено безукоризненно. Ни одного убитого и даже легкораненого со стороны нападавших. Блестящая операция. И было мудро со стороны Султана не объявлять о своем в ней участии. Очень мудро. Все и так знали, что на такое способен только Султан Рузаев. А кто не знал, тот легко мог это понять, прочитав интервью Рузаева в газете "Совершенно секретно".

Это был тоже очень мудрый ход. Ход не полевого командира, а тонкого политика. Нападение, правда, не достигло своей главной цели. Россия не ввела войска, не предприняла никаких карательных акций. Политическая прозорливость или канцелярская тупость были тому причиной — один Аллах ведает. Но конфликт был пригашен. Этим, видно, и объяснялось, что на счет рузаевского фонда "Ичкерия" из Турции поступило всего шестьсот тысяч долларов, хотя Рузаев рассчитывал как минимум на два миллиона. Рузаев был в бешенстве. Но кого винить? Он действительно не знал, от кого время от времени на счет его фонда поступают деньги. Связи эти образовались еще при Джохаре Дудаеве. Дудаев знал, но не счел нужным сказать об этом своему ближайшему помощнику. Или не успел. Попытка послать своего человека в Стамбул ни к чему не привела, в банке "Босфор" отказались предоставить хоть какую-нибудь информацию. А способов заставить банк сделать это не было никаких.

И вот теперь этот план.

Азиз даже поежился, как от озноба, в своем темном дорогом костюме, хотя Нью-Йорк был залит теплым апрельским солнцем.

А ведь может получиться. Может! Ядерный шантаж такого масштаба — не шутка. Европа не устоит перед ним и заставит Россию признать независимость Ичкерии. Они от Чернобыля-то еще не совсем опомнились. Шок в генах. Насчет ста шестидесяти миллиардов долларов контрибуции — это, конечно, очень большой вопрос. Но независимой Ичкерии поможет весь мусульманский мир.

Такого никогда не было? Да, не было. Поэтому и может получиться.

А если нет? Тогда плохо дело. Если попытка захвата Северной АЭС сорвется и станет известно об участии в ней Рузаева — это конец. Масхадов вынужден будет выдать России Султана вместе со всем его штабом. И с ним, Азизом. О том, что после этого будет, думать не было смысла. После этого не будет уже ничего.

Азиз вдруг остро пожалел, что отказался тогда от предложения отца. Сидел бы сейчас в каком-нибудь уличном кафе на набережной Золотого Рога и в ус не дул. Не послушал отца. Нарушил закон. Младшие должны следовать советам старших. Мудрый закон. Законы Аллаха все мудрые. А кто их нарушает, тот должен винить себя.

Но время не повернешь вспять.

Азиз поправил галстук, одернул пиджак и решительно двинулся к обширным, дымчатого стекла дверям двадцатиэтажного, карликового по сравнению с торчавшим рядом "Эмпайр Стейт Билдинг", административного здания, на котором сверкала выгравированная на меди вывеска с надписью: "Интер-ойл".

Молодой человек, сидевший в припаркованном неподалеку сером "додже" и со скукой листавший "Нью-Йорк геральд трибюн", наклонился к своему нагрудному карману и негромко сказал:

— Внимание. Входит.

IV Едва за спиной Азиза неслышно сошлись створки стеклянных дверей, управляемых фотоэлементом, как он понял, что попал в такое место, в каких никогда до сих пор не бывал, хотя ему приходилось посещать и крупнейшие банки, и очень богатые фирмы.

В просторном холле с тонированными стеклами, прохладном от кондиционеров, не было на первый взгляд ничего особенного: пол из белых мраморных плит, покрытых белым ковром, белые кожаные кресла вдоль стен, много каких-то экзотических цветов в стилизованных под древние греческие сосуды кадках, несколько картин в простенках. И даже непонятно было, откуда это ощущение огромного, но знающего себе цену и потому не бьющего в глаза богатства. И лишь присмотревшись, Азиз понял откуда. Цветы в кадках: это были орхидеи. Да и кадки не подделка, а настоящие древние амфоры. Взглянув на одну из картин в ближнем простенке, Азиз и вовсе растерялся: это был Сальвадор Дали, эскиз к его знаменитой картине "Открытие Америки". Настоящий Дали, никакая не копия и не подделка. Азиз любил этого странного полусумасшедшего художника, берег его альбом с прекрасно изданными в Италии иллюстрациями, но в подлинности эскиза его убедило не то, что он хорошо помнил эту картину. В висевшем на стене эскизе была такая внутренняя убедительность, какой никогда не может достичь даже самый талантливый копиист или фальсификатор. И этот эскиз стоил не меньше полумиллиона долларов.

Азиз не успел рассмотреть другие картины, потому что неизвестно откуда возник охранник в серой униформе и преградил Азизу дорогу:

— Мистер?

— Мне нужно видеть шеф-менеджера компании "Интер-ойл".

— Вы договаривались о встрече?

— Нет, Я только что прилетел из Москвы.

— Подождите секунду.

Он отошел к стойке секьюрити, что-то сказал в интерком или в микрофон селектора. И почти тотчас откуда-то из глубины холла появился молодой белобрысый клерк в странно немодных очках в круглой металлической оправе:

— Чем я могу вам помочь?

— Мое имя Азиз Садыков. Я прилетел из Чечни, из Грозного. Мне нужно встретиться с мистером Тернером. Мистер Джон Форстер Тернер, — повторил Азиз, чувствуя себя почему-то неуютно под взглядом этого третьестепенного, судя по всему, служащего. Он взглянул на лацкан его пиджака, где должна была висеть его визитная карточка, "бэджи", с указанием имени и должности, но ничего не обнаружил.

— Такой человек не работает в компании "Интер-ойл", — проговорил белобрысый клерк. — Во всяком случае, я о нем ничего не знаю.

— Тогда спросите у того, кто знает, — посоветовал Азиз, которого уже начала раздражать затянувшаяся процедура. — Пусть ему передадут, что я прилетел по делу, связанному с Каспийским трубопроводным консорциумом. И что меня прислал человек по имени Пилигрим, — добавил он, хотя, возможно, этого и не следовало говорить мелкому клерку.

Азиз ожидал, что тот пойдет советоваться с начальством, но клерк лишь пристально взглянул на незнакомца и спросил:

— Вы можете доказать, что вас прислал человек по имени Пилигрим?

Азиз помедлил с ответом. Что-то здесь было не то. Война обострила в Азизе присущее всем горцам чувство опасности. И хотя последние годы довольно спокойной жизни притупили его, сейчас оно остро дало о себе знать.

Почему этот клерк вышел из дальних помещений холла, а не спустился на лифте с какого-либо из верхних этажей, где, как по опыту знал Азиз, всегда располагаются секретариаты руководителей фирм? Почему он появился так быстро? И главное: почему он не удивился, услышав имя Пилигрим?

— Я думаю, мистер Садыков, вам лучше ответить, — бесстрастно проговорил клерк.

Еще немного поколебавшись, Азиз решил последовать этому совету, звучавшему как приказ. Он явно ошибся, приняв этого белобрысого очкарика за мелкого клерка. Он был кем-то другим. Кем? Какая разница? Азизу нужно встретиться с Тернером, а как это произойдет — не имеет значения. И он ответил:

— Передайте мистеру Тернеру фразу: "Майами, 12 мая 1982 года, 4.30 утра". Он поймет.

— Я попытаюсь связаться с мистером Тернером, — кивнул белобрысый. — А вы пока подождите. Советую посмотреть картины. Это подлинный Дали. Там — Ренуар и Дега. Тоже подлинники. В корпорации "Интер-ойл" умеют ценить настоящее искусство. Любое искусство, — для чего-то добавил он и отошел к конторке секьюрити, где, очевидно, был оборудован центр связи.

Минут через пять клерк вернулся и жестом показал на выход:

— Пойдемте.

Вместе с ними на улицу вышел и охранник, встретивший Азиза. Едва за их спинами сомкнулись стеклянные плоскости дверей, как у подъезда мягко затормозил длинный белый "кадиллак"-лимузин с тонированными стеклами. Охранник молча открыл перед Азизом и клерком заднюю дверцу, а сам сел рядом с водителем. "Кадиллак" тотчас тронулся. Клерк нажал кнопку на передней панели. Выплыла стеклянная полупрозрачная перегородка, отделившая салон от водителя. Другой кнопкой и каким-то регулятором спутник Азиза затемнил боковые стекла так, что сквозь них невозможно было ничего рассмотреть. Нажатие следующей кнопки открыло встроенный в передние кресла освещенный изнутри бар с богатым выбором напитков.

— Что будете пить? — спросил клерк.

— Спасибо, ничего. Наш закон запрещает нам пить, — ответил Азиз. Ему, конечно, не раз и не два приходилось нарушать этот закон шариата, но сейчас был слишком ответственный момент, чтобы позволить себе расслабиться.

Клерк равнодушно пожал плечами и убрал бар. Поездка продолжалась не меньше часа. Даже если бы Азиз хорошо знал Нью-Йорк, он мало что сумел бы рассмотреть через полупрозрачную переднюю перегородку. Сначала ехали по городу, потом пересекли один длинный мост и другой покороче, шоссе некоторое время шло среди холмов, потом свернуло на побережье. За всю дорогу клерк не произнес ни слова. Лишь когда лимузин остановился у ворот какой-то усадьбы, окруженной огромными дубами, проговорил:

— Сейчас вас примет мистер Тернер. Вы изложите ему свое дело. Никаких вопросов не задавать. На его вопросы отвечать кратко и точно. Все необходимые дополнительные вопросы буду задавать я. А теперь давайте мне ваш паспорт и вылезайте.

В сопровождении клерка и охранника Азиз прошел по дорожке, проложенной посреди хорошо ухоженного газона, поднялся на высокий первый этаж особняка и оказался в просторном холле перед высокой дубовой дверью. Старый слуга или секретарь в сером сюртуке молча открыл дверь. За ней был просторный сумрачный кабинет с горящим камином и массивным письменным столом в углу. За столом сидел сухощавый, с плешью до затылка, человек лет пятидесяти, возможно, чуть больше, сильно загорелый, с молодыми карими глазами, в несколько легкомысленном для его возраста и положения белом полотняном костюме и с шелковым красным фуляром на шее. Письменный стол перед ним был совершенно пуст.

Клерк принес дубовый стул и поставил его поодаль от письменного стола — так, как ставят стул при допросах, молча кивнул: садитесь. Азиз сел. Клерк отошел в сторону и устроился в одном из кресел.

Человек за столом некоторое время молча рассматривал Азиза, а потом приказал:

— Рассказывайте. Клерк подсказал:

— Представьтесь. И сразу переходите к делу. Азиз произнес заранее приготовленные фразы:

— Мое имя Азиз Садыков. Я являюсь советником командующего армией освобождения Ичкерии полковника Султана Рузаева. Я приехал к вам, мистер Тернер, чтобы изложить план, разработанный известным вам человеком по имени Пилигрим и одобренный полковником Рузаевым...

Через полтора часа, когда беседа закончилась, Азиза препроводили в тот же лимузин, на котором он сюда приехал, и отвезли в двухкомнатный номер пригородной гостиницы. Там ему было приказано ждать решения. В передней комнате расположился охранник в серой униформе, из чего Азиз заключил, что он находится во временной изоляции. Он ничего не имел против. Он прекрасно понимал, что мистеру Тернеру нужно время, чтобы обдумать и обсудить со своими консультантами это крайне необычное предложение.

Азиз был бы потрясен, если бы смог видеть то, что происходило в особняке после его отъезда.

Едва посланник Рузаева вышел из дома, в кабинет с камином из смежной комнаты вошел очень старый человек с седыми до голубизны волосами и иссеченным тонкой сеткой морщин лицом.

— Нет слов, полковник, — слегка скрипучим голосом сказал он. — В вас пропал незаурядный актер. Даже по монитору я чувствовал холодность и злобность, исходящую от вас. Я всего раз в жизни, мельком, имел сомнительное удовольствие видеть мистера Тернера, но это ощущение злобного скунса сохранилось у меня навсегда. Не думаю, что с годами он изменился.

— Спасибо, сэр, что вы согласились нам помочь, — ответил его собеседник, уступая старику кресло за письменным столом. — Без этого нам пришлось бы трудно. Слишком мало было времени, чтобы подыскать подходящую виллу и все подготовить.

Старик усмехнулся:

— Это вам спасибо, мистер Блюмберг. Вы помогаете мне забыть о старости. Но давайте послушаем, что скажет Джеф.

Заместитель начальника информационно-аналитического директората ЦРУ командор Джеффри Коллинз появился в кабинете сэра Генри Уэлша через минуту с видеокассетой в руках.

— Все о'кей, — сказал он, привычным жестом поправляя на носу свои старообразные очки. — Запись отличная. Мы хоть сейчас можем предъявить ее генеральному прокурору. И получим санкции на глобальный контроль над мистером Тернером. Сэр Генри Уэлш только покачал головой:

— Вы не получите санкций, Джеф. Вы получите вызов в комиссию конгресса. И вам будет очень непросто ответить на многие вопросы уважаемых конгрессменов. Один из них будет примерно такой:

"Не объясните ли вы нам, командор, каким образом вы получили запись, которую только что продемонстрировали нам?"

— Вам часто приходилось отчитываться перед комиссиями конгресса? — поинтересовался Коллинз.

— Случалось.

— Это мешало вам делать то, что вы считали необходимым?

— Не слишком.

— Я ваш ученик, сэр. Старик усмехнулся:

— Это я уже понял. Что теперь вы намерены предпринять?

— Это естественно, сэр Генри, — ответил вместо Коллинза Блюмберг. — Я немедленно отправляюсь к мистеру Тернеру. На этот раз — под видом мистера Азиза Садыкова. И с паспортом на его имя, который выглядит как настоящий. Я не очень похож на чеченца, но кто не знает, что бывший Советский Союз, а ныне Россия — страна многонациональная? И почему бы среди чеченцев не затесаться еврею? Полагаю, что Азиз Садыков и мистер Тернер в обозримом будущем не увидят друг друга. А если увидятся позже — у них будет о чем поговорить. Во время этого разговора я не хотел бы стоять между ними. Учитывая привычку охранников Тернера сначала стрелять, а потом думать. А сейчас нам с мистером Тернером необходимо решить, каким образом будет финансироваться операция по захвату Северной АЭС. Надеюсь, вы согласны со мной. Адмирал?

— Вы авантюрист, полковник. Просто авантюрист.

— Возможно, — согласился Блюмберг. — Но разве идея захвата и взрыва Северной АЭС не авантюра?

— Это не авантюра, — возразил сэр Генри Уэлш. — Это безумие всего нашего мира. И расплата. Не знаю за что. За все.

* * *

"ШИФРОГРАММА Доктор — Туристу. Все проблемы финансирования операции "Капкан" решены. Эмиссар объекта Р. Азиз Садыков получил подробные инструкции и вылетел в Грозный. Первый транш в два миллиона долларов будет переведен на счет фонда "Ичкерия" через расчетную систему банка "Босфор". Операции документируются. Жду информации о ситуации у вас".

"ШИФРОГРАММА Турист — Доктору. 14 апреля с.г. объект П. в сопровождении Люси Жермен и пяти сопутствующих лиц из известной Вам команды выехал в Хибины. В гостинице города Полярные Зори для них заказаны номера "люкс", "полулюкс" и пять одноместных номеров.

Легенда: Люси Жермен намерена купить или взять в долгосрочную аренду турбазу "Лапландия", чтобы превратить ее в международный горнолыжный курорт. Объект П. выполняет при ней роль шеф-менеджера, остальные являются охраной и экспертами по оборудованию..."

Глава седьмая. Мадам I Не знаю, чем Люси Жермен занималась в Париже и еще раньше, когда была просто Люськой из Балашихи, но с первых минут нашего появления в городке энергетиков Полярные Зори она повела себя так, что мы просто офонарели.

Выступать она начала, как только мы сошли с поезда "Мурманск — Москва" на станции Зашеек, сохранившей свое название с тех времен, когда никакими Полярными Зорями и атомными электростанциями тут и не пахло. Все окрестности были покрыты снежным настом, ослепительно сверкавшим на солнце. Со всех сторон возвышались сопки, тоже заснеженные, с черными куртинами ельников у подножий. После полутора суток в душном вагоне оказаться на свежем воздухе было настоящим удовольствием.

Но только не для Люси. Она ехала одна в прокуренном ее любимыми сигаретами "Мо" двухместном купе СВ. Люси вышла на дощатый перрон, потянула носом и заявила:

— Воняет псиной.

— Это просто свежий воздух, — успокоил ее Генрих.

Ехать на черной двадцать четвертой "Волге", на которой ее встречал представитель Мурманской туристической фирмы (ей принадлежала "Лапландия"), она наотрез отказалась. В "Волге", видите ли, тоже воняло — на этот раз бензином. Про "рафик", который выделили для нас, и разговора не могло быть. После получасовых перезваниваний где-то достали довольно приличный "мицубиси-паджеро". Люси снизошла. Но перед этим провела батистовым платочком по коже сиденья и внимательно осмотрела платок, нет ли на нем грязи.

В аккуратной трехэтажной гостинице энергетиков для нее был выделен двухкомнатный "люкс" (его называли тут министерским и держали лишь для самого большого начальства или для представителей МАГАТЭ, иногда посещавших ядерную станцию в инспекционных целях). Что происходило в момент первого появления Люси в этом "люксе", я не видел, так как вместе с ребятами таскал из машины штативы, ящики с геодезическими приборами и прочее оборудование во временно выделенную нам под камеру хранения полуподвальную комнату. Но что-то наверняка случилось, потому что уже через минуту по всей гостинице забегали люди, потащили на второй этаж новую мебель со склада, а кастелянши и горничные сметали с ног тех, кто оказывался на их пути, стопами новых матрацев и постельного белья.

Не знаю, приезжал ли когда-нибудь на Северную АЭС министр, но то, что его приезд не вызвал бы такого переполоха, уверен. И если бы я совершенно точно не знал, что весь этот проект с покупкой или арендой турбазы "Лапландия" — полная туфтяра, просто прикрытие, я бы поверил, что эта дорогая французская блядь (а Люси выглядела и вела себя именно как дорогая французская блядь) действительно намерена превратить "Лапландию" в международный горнолыжный курорт.

Уже на другой день все в городке знали ее и называли мадам. Ее ознакомительная прогулка по короткому центральному проспекту городка превратилась едва ли не в демонстрацию.

Проспект, как и везде в нынешней России, был забит кафе, ресторанами, магазинами и лавчонками с пышными названиями с местным колоритом: "Снежана", "Приют четырех", "Зимовка", "Лапландский чум".

Вокруг Люси, царственно запахнутой в соболью шубку" суетились чиновники из местной администрации во главе с мэром. Представителя мурманской фирмы оттерли в сторону как фигуру третьестепенную. Изумленные местные жители сопровождали группку, держась поодаль.

Шествие продолжалось недолго, потому что в городке нечего было смотреть. В магазины Люси заходить не стала, на растрескавшуюся дверь краеведческого музея посмотрела с большим сомнением и прошла мимо. Только в конце проспекта, где посреди круглого газончика на площади был установлен памятный камень в честь тех, кто осваивал эти края, задержалась и выслушала подробные объяснения. Из них следовало, что промышленное освоение этих мест началось еще в 30-е годы и велось, как всегда в те времена, силами заключенных.

Люси подняла руку и слегка пошевелила пальцами, унизанными кольцами. Лишь Генрих сразу понял смысл этого жеста. С непривычной для него проворностью он выбрался из толпы, купил у цветочницы на углу огромный букет белых калл и вручил его Люси. Даже не взглянув на Генриха, она возложила цветы к основанию памятного камня.

В толпе зааплодировали.

— Вот сучка! — почему-то пробормотал сквозь зубы глава местной администрации, но тоже заулыбался и присоединился к аплодисментам.

На обратном пути Люси вновь остановилась возле входа в краеведческий музей. Оттуда вышел маленький седой старичок, назвался заведующим музеем и пригласил госпожу внутрь.

— У нас есть уникальные экспонаты, просто уникальные! — заверил он.

— Какие? — спросила Люси. И хотя глава администрации делал старикану явно запрещающие знаки, тот объяснил:

— Полный набор для пыток. Ручные, ножные и совмещенные кандалы. Женские и даже детские. Щипцы для вырывания ногтей. Установки для электрошока. А карцер-отстойник! Мы перенесли его нетронутым из лагеря 3/16. Жаль только, что большинство экспонатов находятся в запасниках. У нас не хватает выставочных площадей. А этого не должно быть. Нет, не должно! Эта экспозиция должна быть открыта для всех. Заходите, мадам. Поверьте, такого вы не увидите нигде в мире!

Люси вынула из рукава шубейки руку с кольцами и вновь требовательно шевельнула пальцами. И снова лишь Генрих сразу понял ее жест. Он извлек из кармана чековую книжку и золотое стило.

— Пятьдесят, — бросила через плечо Люси. Она небрежно подписала чек и протянула его старикану. — Пятьдесят тысяч долларов. Это немного, но на первое время вам хватит. Расширьте экспозицию. Со временем мы превратим ваш музей в одну из главных достопримечательностей города.

И она двинулась своей царственной походкой дальше, даже не оглянувшись на ошалевшего старика.

— Кстати, — неожиданно обратилась она к мэру, — в городе есть детский дом?

— Да, мадам.

— Не спрашиваю, в каком он состоянии. Нет, не спрашиваю. Сто тысяч, — кивнула она Генриху. Но, подписав чек, она лишь показала его мэру и тут же вернула Генриху: — Позаботьтесь, чтобы все было потрачено по назначению. Все до единого цента.

— Не сучка, нет, — снова пробормотал мэр. — Настоящая сука!

И тут же рассыпался в благодарностях и в самых изысканных выражениях пригласил мадам Жермен на ужин, который город намерен дать в ее честь. Люси немного подумала и милостиво кивнула в знак согласия.

Мы, конечно, про себя похихикивали, но свои роли исполняли с полной серьезностью. Боцман, Артист и Муха, одетые в приличные костюмы и длинные серые плащи, отсекали от нашей патронессы местную пьянь, довольно, нужно признаться, застенчивую. И преграждали путь лицам кавказской национальности, ошалевшим от бюста, копны белокурых волос и манер Люси Жермен и пытавшихся прорваться к ней с пудовыми букетами красных и белых роз и пригласить в ресторан немножечко покушать и немножечко потанцевать. Почему нет, да? Их не останавливало даже то, что среди сопровождающих Люси лиц были начальник местной милиции, пожилой капитан в форме, начальник местного ФСБ в штатском и еще пара скромных молодых людей явно из ФСБ. Да разве может что-нибудь остановить настоящего джигита? Такая женщина, такая женщина, вах-вах!

Я с Доком держался в сторонке, на вторых ролях, как это и положено экспертам по оборудованию. Но лучше всего, пожалуй, свою роль исполнял Генрих. Никакой не нувориш, никакой не спортсмен — обычный опытный бухгалтер или администратор при богатой бизнес-вумен. Скромно, но без перебора, одетый, собранный, немногословный, точный и краткий в ответах на вопросы, с которыми к нему обращались начальствующие лица, быстро сообразившие, что именно этот человек держит в своих руках нити всего дела.

— Мы не готовы к детальному обсуждению. Мы даже еще не видели саму турбазу. Верней, я видел ее раньше, но в каком состоянии находится она сейчас, не знаю.

Таким чаще всего был его ответ.

Среди публики, крутившейся вокруг Люси, я заметил еще двух крепких молодых людей, которые изображали из себя бизнесменов, приехавших сюда по каким-то торговым делам. В их распоряжении была синяя "Нива" и "Жигули"-"шестерка" цвета темный беж. Уже через, день эти тачки так намозолили мне глаза, что на очередном сеансе связи, который проходил из специально переоборудованной аппаратной местного телецентра, я прямо спросил полковника Голубкова, кто эти люди. Если это наша "наружка", то ее нужно немедленно убрать, пока на нее не обратил внимания Генрих. Функции "наружки" можем выполнять и мы сами. Если же нет, нужно срочно выяснить, кто они. В нашем деле и без них было слишком много вопросов.

Голубков не сказал мне ни да, ни нет, но уже утром "Нивы" и "шестерки" в городе не было.

Странная все-таки вещь — человеческая психология. Если бы с идеей купить или арендовать базу "Лапландия" выступил любой обычный бизнесмен, тот же Генрих хотя бы, все дело так и покатилось бы по деловым рельсам, привлекая внимание лишь тех, кто был бы к нему причастен. Но стоило появиться мадам Люси Жермен, как вокруг этого дела начался настоящий бум. Все оказались вдруг в курсе, местное телевидение выдало сюжет о пожертвованиях приезжей дамы на музей и детский дом, даже бабки на скамейках возле стандартных блочных домов горячо обсуждали намерения Люси. Почему-то они были восприняты как радостная новость для всего городишки. Потому, наверное, что раньше ничего здесь не происходило, а тут вдруг сразу такое случилось.

Как, собственно, могло повлиять на жизнь горожан, в большинстве работающих на АЭС и на обслуживающих ее предприятиях, то, что в двадцати километрах в люксовых отелях будут обитать и кататься на горных лыжах богатые иностранцы? Да никак. Крохи налогов в городскую казну прибавятся? Так они как прибавятся, так и исчезнут совершенно бесследно, это уже все давно понимали. Но настроение у всех все равно было приподнятое.

Правда, чуть позже Люси объяснила, что ее программа гораздо шире, чем кажется на первый взгляд. Это произошло на приеме, который устроили в ее честь местные начальники. Прием проходил на базе отдыха АЭС, расположенной на берегу озера Имандра, километрах в пятнадцати от города. Здесь все было оборудовано по высшему классу. Баня с теплым бассейном и с выходом в открытое озеро. Огромный зал в стиле рюс с резными лавками, старинными самоварами и лыковыми лаптями на стенах. Ну, и с соответствующей кухней и холодильником, набитым под завязку всевозможными деликатесами.

На осторожное предложение мэра испробовать настоящую русскую северную баню Люси к полной неожиданности для всех не стала отнекиваться. Она мигом смахнула с себя все причиндалы, начиная с соболей и кончая всем остальным, и на глазах изумленной публики прошествовала в парную. Через полминуты высунулась:

— А кто, черт возьми, будет меня парить? Эй, вы что, педики? Или забыли, что такое русская баня?

Тут хозяева местной жизни и вовсе прибалдели. Первым решился мэр, за ним — главный инженер АЭС, исполняющий за отсутствием директора его обязанности. Потом рискнули и их приближенные.

Я вопросительно взглянул на Генриха. Тот лишь улыбнулся:

— Все в порядке, Серж. Люси всегда знает, что делает.

Не меньше часа красные распаренные тела снарядами вырывались из бани и с визгами и воплями плюхались в хрустально-чистые воды озера Имандры, на берегах которого еще сохранился ледяной припай. И среди них лишь по белой копне волос можно было узнать Люси. Ну, и еще кое по чему.

— Блондинка-то крашеная, — поделился со мной своими впечатлениями мэр, перекуривая на берегу перед началом банкета. — Но все равно хороша. Хороша, сучара!

Он ее будто бы все время повышал в звании. Сучка, сука, сучара. А что следующее? Очень меня это интересовало, но я постеснялся спросить.

На банкете Люси выдала свою программную речь.

— Вам, мужики, не совсем понятно, почему я торчу в вашем вшивом городишке, а не еду на турбазу. Я поеду, конечно. Возможно, завтра. Но турбаза, как я себе все это представляю, не самый главный элемент в моем проекте. Важный, основной. Но и все же не главный. Вы представьте себе богатого немца или американца, которому уже обрыдли все Альпы и Швейцарии. А там уж трассы и отели не чета тем, что будут здесь, можете мне поверить. Чем его можно привлечь сюда? Ну, номера "евролюкс", хорошая трасса, длинный снег, подъемники, рестораны и бары на базе. Это само собой. Но что он будет делать после пары-другой спусков? Устроить ему ночное шоу со стриптизом? Так этими стриптизами он уже по горло сыт. Что же ему остается? Сидеть в баре и нагружаться пивом и виски? Нет, господа, так мы сразу провалим дело. В "Лапландии" должна быть изюминка. И она есть. Это — культурная программа. Кстати, мэр, эта вот ваша загородная резиденция в нее войдет. Ля рюс. А натюрель. Я у вас ее арендую.

— Эта база отдыха принадлежит станции, — поправил мэр.

— Значит, я арендую ее у станции. Но этого мало. Вокруг — нетронутые места. Значит, есть охота? На что?

— Да на что хотите, — ответил мэр. — Хоть на медведя.

— Шарман! Сафари на медведя, а? Рыбалка для любителей тоже наверняка есть?

— И еще какая! Таймень, сиг, щуки по полтора метра! А охота из скрадков на перелетных гусей? — подсказал начальник милиции, сам страстный рыбак и охотник.

— Прекрасно, — одобрила Люси. — Но главное все-таки другое. В свое время здесь были сталинские лагеря, не так ли? Какой-нибудь из них можно восстановить?

— А чего их восстанавливать? — ответил начальник местного ФСБ. — Многие пожгли, а многие сохранились. Ну, колючка повалилась, конечно, вышки покренились, но бараки целые. Из лиственницы делались, на века.

— Это еще лучше. Городской музей ГУЛАГа — неплохо. Но только как вступление в тему. Мы пойдем дальше. Мы приведем один из лагерей в порядок. И будем привозить туда наших туристов. Не только показывать. Нет — селить. И чтобы все было, как тогда: охрана, овчарки, баланда. Спецура с номерами. "Два дня в ГУЛАГе" — вот как будет это называться. И оплата — как в "Хилтоне". И ничуть не меньше!

— Да кто же на это согласится? — не поверил мэр.

— Кто? Ха! — парировала Люси. — Будут записываться в очередь! Для западников такое — впечатление на всю жизнь! Только одна просьба, мужики. Все это пока должно оставаться между нами. Это мое ноу-хау. Я не слишком боюсь конкуренции, но не стоит раньше времени разглашать свои планы. Меня только одно останавливает — ваша АЭС. Не лучшее соседство. Ее нельзя закрыть? Или хотя бы сдвинуть километров на сто в сторону?

— Как?! — изумился главный инженер.

— Ну, понимаю, понимаю, нельзя, — успокоила его Люси. — Но она хотя бы безопасна?

— Вы можете прислать экспертов с самыми совершенными дозиметрами, — обиделся главный инженер. — У нас одна из самых безопасных станций в России. И даже в Европе! Да, мадам! Даже в Европе!

— Обязательно пришлем, — пообещала Люси. — И проверим. После этого и подпишем контракт. Станция, кстати, тоже может войти в ознакомительную программу. Вполне могут найтись любители. А почему нет? А теперь выпейте водки, мужики, а то у вас челюсти отвалятся!

Мужики дружно последовали ее призыву и после этого долго закусывали, обдумывая ее предложение.

— А что, твою мать! — сказал наконец мэр. — Может, и получится!

— Вполне, — подтвердил начальник милиции. — Если это дело по-умному раскрутить, даже наши потянутся.

— На станцию? — недоверчиво переспросил начальник ФСБ.

— Да нет, в лагерь! Точно говорю. Из новых. А что? Вот он хапнул куш и сидит ночью, не может уснуть. Представляет, как попадет на нары и все такое. А тут и представлять не надо — плати и садись. А когда выйдешь — счастья-то сколько, а? Не дура баба. Нет, не дура.

— Не дура, — подумав, согласился мэр. — Но сволочь.

— Не улавливаю системы в ваших иерархических ценностях, — счел я возможным вмешаться в беседу начальствующих лиц. — Сучка. Сука. Сучара. Это понятно. Вроде как лейтенант, капитан, майор. А что значит сволочь? Полковник? Или сразу генерал-майор?

— Сволочь — это и значит сволочь, — неохотно ответил мэр. — У меня в этих лагерях отец погиб. А она хочет превратить их в ревю.

— Вы не совсем правы, — возразил я. — Напомнить ожиревшему Западу, что совсем недавно существовали и такие формы жизни, — дело нелишнее. Да и нашим освежить память — тоже не помешает.

— Занимался бы ты, парень, своим делом, а? — посоветовал мне капитан. — А с этим мы и без тебя разберемся.

— Извините. Просто к слову пришлось, — повинился я. — Я и намерен заниматься только своим делом.

Знал бы ты, капитан, какое у меня дело!

* * * На следующий день мы отправились на турбазу "Лапландия". О том, чтобы Люси ехала двадцать с лишним километров по разбитой дороге на машине, и речи не было. Она потребовала вертолет. И ей немедленно предоставили "Ми-1". Вместе с ней вылетели Генрих и мурманский деятель. На другом вертолете, "Ми-8", полетели мы. Вертолеты были заранее арендованы Генрихом то ли в мурманском, то ли в каком-то другом аэропорту. И с экипажами были проведены, видимо, какие-то предварительные переговоры. Не знаю какие, но никто даже не обратил внимания, как мы устанавливаем в люках съемочную аппаратуру.

Соответственно мы и подлетели к посадочной площадке "Лапландии" не в лоб, а долго делали круги по окрестностям.

Места были лесные и озерные, большая часть озер уже вскрылась, снег лежал лишь в проталинах и на склонах сопок. Иногда чистую лесотундру уродовали отвалы каких-то рудников, однажды в стороне мы заметили словно бы зарницы. Штурман объяснил, что там металлургический комбинат "Североникель" и идет спуск руды или выброс шлака.

Мы с Доком, честно сказать, плохо представляли себе, как нам придется исполнять обязанности экспертов по оборудованию. Тем более спортивных комплексов, с которыми ни он, ни я никогда не имели дела. Но Генрих только отмахнулся: справитесь, там и не нужны специалисты. Он оказался прав. И сама гостиница турбазы "Лапландия", и все подсобные сооружения были в таком состоянии, что особых затруднений оценка не представляла.

Ее сделала сама Люси Жермен, обойдя туркомплекс, заглянув в пару номеров, в столовую и на кухню базы.

— И вы хотите сказать, что эта помойка стоит триста пятьдесят тысяч долларов? — обратилась она к мурманчанину. — Вы можете объявлять сто тендеров, но больше двухсот тысяч вам никто не даст. Сюда нужно вкладывать миллионы, чтобы превратить базу в приличное место. И на это способна только одна идиотка. Это я. Передайте своим боссам, что я готова заплатить за базу двести пятьдесят тысяч, и ни цента больше.

— Но речь шла о трехстах пятидесяти тысячах, — напомнил представитель фирмы.

— Генрих, что можно оставить от гостиницы? — обратилась Люси к своему шеф-менеджеру.

— Только стены, мадам. И некоторые перекрытия.

— Что можно оставить от подъемника? — спросила она Дока.

— Только несущие фермы. Все остальное требует замены, — ответил Док.

— Вы можете что-нибудь добавить, Ковбой? — обратилась она ко мне, почему-то переведя мою фамилию на американский лад.

— Ничего, мадам, — ответил я. — Практически все здесь нужно начинать с нуля. Плюс дороги. Плюс вертолетная площадка или аэропорт для гидросамолетов. Туристы будут прилетать в Мурманск. Не тащиться же им сюда три часа на поезде. Я считаю, что вам не следует ввязываться в это дело. Оно требует слишком много капитальных вложений.

— Слышали, что сказал мой эксперт? — обратилась Люси к представителю Мурманской турфирмы.

— Я должен обсудить ситуацию со своим руководством, — заявил мурманчанин.

— Но не затягивайте это дело, — посоветовал Генрих.

Этой же ночью, в номере Генриха, мы внимательно изучили все данные аэрофотосъемки. "Аэрофотосъемки" — это я сказал по привычке. Никаких фотопленок и близко не было. Кассеты из камер вставлялись в мини-компьютер, который привез с собой Генрих, и он лишь выплевывал из лазерного принтера листы распечаток, на которых каждое дерево и каждый озерный или речной изгиб выделялись так, будто были нарисованы тушью старательным китайским художником.

Северная АЭС — два действующих энергоблока на берегу озера и один строящийся — располагалась километрах в шести от города и километрах в двух в сторону от дороги, которая соединяла Полярные Зори с "Лапландией". От города к проходной станции ходили полуразбитые рейсовые автобусы. В пересменки, которые происходили три раза в сутки, они были обвешаны пассажирами и двигались чуть ли не боком. По субботам и воскресеньям народу было намного меньше — строители и ремонтники отдыхали, на станции оставались только дежурные смены.

Станция была обнесена по всему периметру пятиметровым забором из металлической сетки с изоляторами и какими-то проводами сверху. Но вряд ли сетка была под напряжением. Во-первых, дежурившие у главных ворот охранники пропускали грузовики с металлом и бетоном, отводя створки ворот голыми руками. А во-вторых, часть сетки со стороны подстанции уходила в воду, тут напряжение не подашь. Поверх сетки крепились мощные осветительные галогены. Но и в темноте они не рисовали контур ограды — горели то там, то тут. Понятное дело: перегорали, а новые где возьмешь, их же покупать нужно.

На планах четко просматривалась и система наружной охраны: трое у главных ворот, трое у задних, через которые, вероятно, вывозились на ближний обвалованный склад отработанные ядерные материалы. У входов в оба действующих блока тоже темнели фигурки охранников. Можно было даже разглядеть "калаши", висевшие у них на груди.

Всего в наружной охране мы насчитали восемнадцать человек. Внутри тоже наверняка была охрана. Возле главного щита управления, при входе в реакторные залы. В общем, человек тридцать. На смену и со смены их возила крытая брезентом вахтовка (чтобы не давились, очевидно, в автобусных очередях и не опаздывали на пересменку). Пару раз, выйдя утром из гостиницы подышать свежим воздухом и отовариться в местных лавчонках какой-нибудь бесхитростной и безопасной едой (в буфете еда относилась безусловно к опасной, одни котлеты чего стоили), я внимательно разглядел ребят, грузившихся в вахтовку. Это был типичный ВОХР из местных парней, отслуживших срочную. Вряд ли они вели слишком праведный образ жизни: не раз заскакивали в палатки и возвращались к машине, ловко придерживая засунутые за пазуху бутылки. Командиры отделений или смен были постарше и посерьезней — из бывших прапоров или офицеров, вероятно. Сами они бутылок по утрам не таскали, но после смены обязательно отоваривались. И эту водяру, были у меня такие подозрения, они использовали не для растирания натруженных за день ног или еще чего. Они принимали ее внутрь. А по утрам не бежали похмеляться, только чтобы не уронить себя в глазах подчиненных. Впрочем, не исключено, что подчиненные похмеляли их уже прямо в кузове вахтовки.

Так что уровень охраны Северной АЭС, как и предполагали аналитики Каспийского трубопроводного консорциума, оставлял желать лучшего. Неужели и другие АЭС охраняются так же?

Я был не прав: эту станцию мы могли бы захватить без единого выстрела. И никакой проверочной тревоги не понадобилось бы. Но когда я после разговора с Генрихом Струде рассказал о своей идее полковнику Голубкову, он сразу и очень горячо ее одобрил. Она давала какие-то дополнительные возможности. Какие — он не стал объяснять. Только несколько раз повторил, что мы должны стоять на своем и не отступать даже в самой малости.

Генрих тоже успел разглядеть охрану и высказал мне свое убеждение в том, что мой план лишь усложняет дело. Но я был тверд. Даже если хоть один охранник сдуру или спьяну окажется изувеченным, не говорю уж — убитым, что? Слово сказано? Сказано. О чем еще говорить? Я даже слегка блефанул: вас не устраивает этот вариант — нет проблем, мы возвращаем ваш аванс за вычетом текущих расходов и суточных и забываем о нашей встрече.

В этом блефе был только один момент, который я назвал бы не опасным, а сомнительным. Поздним вечером, когда Генрих вновь собрал всех нас у меня в Затопине и каждому вручил по сто штук зеленых, а также раздал нам билеты на поезд "Москва — Мурманск", у меня в доме неожиданно появился полковник Голубков на своей задрипанной неприметной "Волге". С ним был какой-то человек в штатском, я его никогда раньше не видел, И по повадкам он был штатским, кем-то вроде бухгалтера. Он попросил нас выложить на стол пакеты с баксами, которые передал нам Генрих, распотрошил их так, что стали видны номера и серии каждой банкноты, и долго фотографировал их аппаратом со вспышкой. Потом попросил каждого из нас написать заявление с указанием, когда, от кого и для какой цели мы получили эти деньги. В конце каждого заявления перечислялись серии и номера банкнот, так что заявления получились довольно объемистыми. Больше всего мне не понравилось (даже не знаю почему) то, что заявления были на имя Генерального прокурора России. Только этого нам и не хватало.

Но полковник Голубков сидел молча, очевидно одобряя действия своего спутника, и мы не решились выражать недоумение, а уж тем более и протесты.

После того как эта довольно затяжная процедура закончилась, бухгалтер собрал все наши баксы в инкассаторский мешок, а нам выдал другие — такие же новые, стольниками. И ровно по сотне тысяч. Так что, если бы Генрих согласился на мое предложение, он получил бы обратно не совсем те деньги, которые нам заплатил.

Но у него, судя по всему, и в мыслях не было давать задний ход. Он был устремлен вперед, только вперед. А впереди было посещение Северной АЭС. Люси пригласил на эту экскурсию главный инженер станции во время пьянки на загородной базе, а потом не поленился прислать пропуска для всей нашей группы. Мы и не преминули воспользоваться этим приглашением.

II Осмотр станции принес всем нам много приятных неожиданностей. Принципиально разных по своей сути. Люси, например, восхитило то, что все на станции работают в белом — не в белых халатах, как внешний обслуживающий персонал, а в белых штанах и куртках с застежками по самое горло. На лицах многих из них были белые повязки, что-то вроде марлевых респираторов. Эти операторы работали в реакторной зоне — "грязной", как называли ее между собой. После трех часов работы полагался часовой отдых, для этого была выделена специальная комната с лежанками, фикусами и телевизором "Рекорд" с тусклым экраном. Когда смена кончалась, операторы подвергались тщательному дозиметрическому контролю, а вся их одежда отправлялась либо на дезактивацию, либо уничтожалась.

Главный инженер Юрий Борисович, сопровождавший нас, настойчиво советовал Люси не лезть в активную зону. Но не на ту напал. Как это? Побывать на атомной станции и не взглянуть на реактор! А по-моему, ей просто хотелось пощеголять в белом балахоне, с дозиметром в кармашке. А если бы еще без штанов да в присутствии фотокорреспондента какого-нибудь "Пентхауза" или "Плейбоя" — так больше и мечтать не о чем, сенсационная серия! Насчет фотокорреспондента у нее, разумеется, обломилось. Но по тому, как она облазила все перекрытия и останавливалась рядом с операторами у главного щита или у системы контроля за охлаждением реакторов, я понял, что идея суперсерии "Люси Жермен демонстрирует коллекцию на русской АЭС" накрепко запала в ее голову.

Генрих с дозиметристами взяли лодку и обогнули станцию по воде, отбирая пробы в разных местах и тщательно записывая показания датчиков в блокнот. Муху мы оставили снаружи — приглядеться, что там к чему, а мы с Доком пристроились к Юрию Борисовичу и Люси. И уже минут через сорок весь план предстал передо мной, как на бумаге. Но, понятное дело, я держал его пока при себе.

На третий, строящийся, блок мы заходить не стали. "Там шумно", — сказала Люси. И в самом деле, из-за высокой сетки, отгораживавшей действующую станцию от стройки, доносился истошный вой наждаков, которыми зачищали сварные швы, грохот железных балок и огромных металлических листов, натужный вой тяжелых грузовиков, буксующих в непролазной грязи. Да мне это было и не нужно. Стройка выпадала из зоны нашего действия. А это был один из главных выводов.

На выходе из активной зоны Юрий Борисович не без гордости показал Люси показания дозиметров и объяснил, что радиация внутри станции всего на тысячные доли нормы превышает фон. Люси заглянула в комнату отдыха, где операторы, среди которых была половина женщин, смотрели по тусклому ящику какую-то мыльную оперу, и искренне возмутилась.

— Юрочка! И это называется заботой о людях, твою мать? — не приглушая голоса, спросила она главного инженера. — Где Генрих? Позвать сюда Генриха!

Появился Генрих. Люси показала ему на "Рекорд".

— Завтра здесь должен стоять "Тринитрон". Нет? — спросила она, заметив легкий протест в глазах своего шеф-менеджера. — Тогда можешь искать себе другую работу!

В кабинете главного инженера, на очищенном от бумаг длинном столе был устроен легкий фуршет. Но Люси даже не взглянула на бутылки и бутерброды с семгой. Она подошла к письменному столу и уставилась на компьютер.

— Это что? — спросила она так, как спрашивают о какой-то диковине.

— Ай Би Эм Пи Си, — ответил главный инженер.

— Неужели двести восемьдесят шестой? — поразилась Люси.

— Ну почему? — обиделся Юрий Борисович. — Триста восемьдесят шестой. И очень даже прилично работает.

Люси вновь решительно повернулась к Генриху.

— Интел. Последней модели. Со всеми примочками. Интернет и все прочее. Подключить кабелем к сети телецентра, у них есть канал. Не нужно меня благодарить, Юрочка, — обратилась она к главному инженеру. — Я надеюсь, ты разрешишь мне и моим сотрудникам время от времени им пользоваться. Пока мы не найдем подходящего помещения для своей компьютерной базы. Мне придется связываться с турагентствами всего мира. И как прикажешь? По вашему междугородному телефону? Так проще докричаться! Наливай, Генрих. И не делай из своей морды козу. Мы приехали сюда не на один год. И если мы хотим здесь успешно работать, нужно, чтобы нас полюбили. Ты меня уже любишь, Юрочка?

— Я никогда не видел таких женщин, — искренне признался главный инженер.

— И больше не увидишь, — милостиво приняла комплимент Люси. — Но сайт дома моделей "Шарм" есть в Интернете, так что долгими полярными ночами ты не будешь по мне скучать.

Я не очень понял, на кой черт Люси понадобилось дарить станции такие дорогостоящие игрушки, как японский телевизор "Тринитрон", а тем более современный компьютер. Этого не понял, по-моему, и Генрих. Но он спорить не стал. А я тем более. Не мое это было дело.

Мое дело было другое. К тому времени, когда мы закончили со всеми фуршетами и вернулись в гостиницу, в моей голове уже созрел точный план операции. Мне не хватало лишь информации дозиметристов. И Генрих мне ее предоставил.

Как я и предполагал, вода со стороны реакторов порядочно превышала фон. Поэтому проникать на станцию, подныривая под сетку, ни у кого из нас особого желания не было. У нас с Боцманом были дети: моя Настена и его Санька, а у остальных ребят — вообще никого. И рисковать будущим потомством никому не улыбалось.

Следующая порция анализов, которые выдал нам Генрих, была куда приятнее. В озеро, на берегу которого стояла АЭС, с севера вливалась довольно широкая протока. Речушка не речушка, тут все озера соединялись проливами и протоками. Главное, что она текла сверху, и была, как и вся территория станции, перекрыта уходящей в воду стальной сеткой. Стрелки дозиметров здесь едва дотягивали до фона. Расход воды в этой протоке, по прикидкам Генриха и сопровождавшего его гидрогеолога, был достаточно большой, чтобы считать северную часть озера, уже внутри станции, совершенно безопасной для наших мужских достоинств.

Но главным являлись зоны охраны, на которые была разбита территория объекта. Две трети ВОХРы, человек восемнадцать, дежурили у ворот и вдоль сетки. Еще по трое — у входа в действующие корпуса. Двое — на входе в зал основного щита управления. Еще по двое — на входе и выходе в активные зоны. При этом первый и второй действующий корпуса были разделены прочной пятиметровой бетонной стеной, и когда кому-нибудь из инженеров нужно было пройти в соседний корпус, он двигался в обход, через центральную проходную. Могу только представить, что он при этом думал. Или даже говорил вслух.

А ведь нам же не всю станцию нужно было захватить, а лишь один из ее действующих блоков. Значит, восемнадцать охранников мы можем вычеркнуть из списка. Мы их просто обойдем — поднырнем под сетку и вылезем в лодочном сарае возле первого, самого нужного нам блока станции. Вода, правда, не сахар. Но это уж дело Генриха — обеспечить нас специальными гидрокостюмами, желательно с подогревом. А дальше — все просто. Трое на входе — не проблема. Те, что внутри здания, — тем более. И что остается? Блокировать корпус изнутри—а двери там такие, что прямой удар гаубицы могут выдержать. Перевести вспомогательный персонал в комнату отдыха — пусть смотрят цветной японский "Тринитрон", оставить на пультах только дежурных. К ним даже приставлять никого не нужно. А что они могут сделать? Внешняя связь у них будет отключена. А режим работы реактора они будут поддерживать без всякого принуждения — самим же тоже неохота взлететь на воздух.

После этого можно будет без спешки укладывать взрывчатку, ставить взрыватели и подавать условный сигнал: "Станция захвачена". Да, все было предельно ясно. Но я почему-то не спешил поделиться этим планом с ребятами. А тем более — с Генрихом.

Не знаю почему. Что-то останавливало. Какой-то внутренний голос. А я как-то уже говорил, что привык доверять своему внутреннему голосу. Решил довериться и в этот раз.

И промолчал. Но Генрих не ждал моих комментариев.

— Ну что, по первому этапу особых проблем не просматривается. Отработать маршрут проникновения на станцию, просчитать до минуты — не мне вас этому учить, — подвел он итог обсуждению, — Со вторым этапом сложней.

— А что у нас на второе? — спросил Муха.

— Взрывчатка. Есть два пути доставить ее. Первый: получить официально на каком-нибудь из подмосковных военных складов и привезти сюда. Этот путь не годится. Мы будем вынуждены афишировать свои намерения, обязательно произойдет утечка информации, и нас попросту арестуют, а вся наша проверка кончится ничем. А пока Москва будет связываться с президентом "Шеврона" и советом директоров КТК, из которых лишь один посвящен в суть операции, мы будем сидеть на нарах. Чего не хотелось бы.

— Это уж точно, — подтвердил Муха. — Какой второй?

— Не стану перегружать ваши головы лишними подробностями. Скажу лишь, что этот способ сложный, дорогой, но надежный.

— А все-таки? — не отставал Муха. — На сколько он потянет? "Лимонов" на пять деревянных?

— Больше. И не деревянных.

— Мы, Генрих, неправильно заключили с вами контракт, — заявил Муха. — Нужно было — аккордно. Перерасход — наш. Но и экономия тоже наша. Какая нужна взрывчатка?

— Лучше пластит.

— А обыкновенный тол подойдет?

— Подойдет и тол. Но его нужно килограммов шестьсот. Чтобы все выглядело достаточно серьезно.

— Договорились, — кивнул Муха. — Так и быть, сэкономим "Шеврону" пару баксов, пусть процветают, нам не жалко.

— Хотелось бы послушать объяснения, — заметил Генрих.

— А вы просто невнимательный человек. Иначе обошлись бы без объяснений. Вы на здешнем рынке были?

— Проходил как-то.

— Рыбу видели? Не соленую — свежую.

— Видел. Но не обратил внимания.

— А я обратил. И что характерно, ни у одного сига или чира не было в губе ранки от крючка. Сетью ловили? А тогда почему чешуя целая? Когда рыба бьется в сети, чешуя всегда отскакивает. О чем это говорит? Что рыбу глушили. А чем можно глушить рыбу? Взрывчаткой. А где местные умельцы достают взрывчатку?

— На каком-нибудь здешнем военном складе? — предположил Генрих.

— Вы только что видели карты всей округи. Заметили хоть что-то похожее на военный склад?

— Нет.

— А почему? Потому что никаких военных складов здесь нет.

— Ты не тянул бы резину, а? — посоветовал я Мухе.

— Пастух! Неужели даже ты не сообразил? Чем рвут рудные отвалы? Толом, правильно? А где хранится тол? На складе, который находится на приличном расстоянии от объекта — из соображений безопасности. А как перевозится взрывчатка к месту работ? На грузовиках. Смотрите сюда!

Муха расстелил на столе топографический план и показал сначала рудный карьер, а затем извилистую, огибающую сопки дорогу, которая вела к карьеру от каких-то приземистых каменных бараков. На плане были видны два "зилка" с брезентовыми кузовами: один катился вниз, к карьеру, а другой одолевал подъем.

— Вот вам и взрывчатка! — заключил Муха. — Как там учет поставлен — сами можете себе представить, если весь базар рыбой завален. Да и точно учесть расход взрывчатки при горнорудных работах практически невозможно: что-то взорвалось, а что-то — брак. Проще всего подъехать на склад, договориться с ребятами и купить пару ящиков. Или сколько нам нужно?

— Совершенно исключено, — возразил Генрих. — Пойдут слухи. Приехали чужаки, купили взрывчатку. И не один взрывпакет, а почти полтонны. Обязательно кто-нибудь проболтается.

— Можно по-другому, — легко согласился Муха. — Посмотрите на карту. Дорога в сопках, практически не просматривается. Выбрать место, перемахнуть через борт, из каждой машины сбросить по упаковке или по ящику — никто и не чухнется. Согласны?

— Интересное предложение, — одобрил Генрих. — Очень интересное. Что скажете, Серж?

Честно говоря, почему-то я предпочел бы, чтобы Муха держал свои соображения при себе и о них не рассказывал. Но коль уж зашла об этом речь, отмалчиваться было не с руки.

— А куда мы взрывчатку потащим? — спросил я. — Не сразу же на станцию. И в гостиницу тоже нельзя.

— Вот куда, — подсказал Генрих. — На турбазе есть склад. Я договорюсь, чтобы вам дали ключи. Туда все и перевезете. И взрывчатку, а заодно — для маскировки — все наше геодезическое оборудование из гостиницы. Ящики зеленые, похожи на снарядные, никто и внимания не обратит. Прекрасная мысль, Олег. Просто прекрасная. Займитесь этим, Серж. Начните прямо завтра. Дня три вам на всю операцию хватит?

— Должно хватить. Но взрывчатка-то настоящая, — напомнил я.

— А мы не будем ее использовать. Оставим на крайний случай. Почему? Потому что наши работодатели будут очень разочарованы таким решением. Доставить взрывчатку — одна из труднейших задач, правильно? Так они считают. А мы тут вдруг находим ее под самым носом. Из эксперимента должна быть исключена случайность. Тогда он будет убедительным. Мы должны смоделировать типичную ситуацию. Типичную для всей России.

— По-вашему, в других регионах России трудней добыть взрывчатку? — обиделся за Россию Муха. — Да еще легче. Только плати — сами привезут и уложат! А на бутылку добавите — так и взорвут!

— Если это правда, то это прискорбно, — заметил Генрих.

— Это прискорбно, но это правда, — поддержал Муху Док.

— И все же мы оставим этот вариант про запас, — подвел итог Генрих. — Осваивайтесь, внедряйтесь, отрабатывайте план операции. А мы с Люси завтра уезжаем в Мурманск на несколько дней, нужно решить кое-какие оргвопросы.

— Охрана нужна? — спросил Артист.

Генрих усмехнулся:

— Я смотрю, вы готовы охранять ее днем и ночью.

— Особенно ночью, — не без вызова ответил Артист.

— Он пошутил, — решительно вмешался я.

— Я так и понял, — кивнул Генрих. — Все в порядке, Семен. Я сумею ее защитить.

III "Совершенно секретно Операция "Капкан"

ЭЛЕКТРОННЫЙ ПЕРЕХВАТ Пилигрим — Тернеру. Операция развивается строго по плану. Необходим второй транш. Из них четыреста тысяч наличными — в Мурманск. Буду ждать вашего человека в гостинице "Арктика". Пусть найдет мадам Люси Жермен, я ее менеджер".

"ШИФРОГРАММА Джеф — Доктору. Из банка "Босфор" на счет фонда "Ичкерия" переведен миллион долларов. Четыреста тысяч сразу же обналичены. Будут переданы, вероятно, курьером Рузаева непосредственно объекту П. В ближайшие дни, по данным Туриста, он будет находиться в Мурманске".

"ШИФРОГРАММА Лорд — Доктору, Туристу. По телефонному номеру, указанному Туристом, выявлен житель Стокгольма Йоргенс Краузе, судовладелец двух среднетоннажных лесовозов. До 1979 года был участником группы Баадер — Майнхоф, выполнял вспомогательные задания. В 1979 году был арестован и осужден на три года. После освобождения никаких связей с террористическими группами не поддерживал. До ареста не раз встречался с объектом П. и хорошо с ним знаком. После второго телефонного звонка объекта П. из Москвы, содержание которого не зафиксировано, взял подряд на доставку груза гуманитарной помощи для детских домов Мурманской области, в том числе и для детского дома в поселке Полярные Зори. На обратном пути намерен загрузиться пиломатериалами. Вся гуманитарная помощь и фрахт оплачены стокгольмским филиалом корпорации "Интер-ойл". Выгрузка гуманитарной помощи произойдет в Кандалакше, далее груз для Полярных Зорь проследует на автомашинах. Мой агент, внедренный в команду, сообщил, что накануне погрузки и выхода в рейс в носовой части трюма скрытно производились какие-то перепланировочные работы. Не исключено, что лесовоз везет взрывчатку. По согласованию с таможенной службой судно было выпущено из порта без тщательного досмотра. С тем чтобы не расшифровать нашего человека, считал бы целесообразным все необходимые мероприятия по нейтрализации или подмене взрывчатки провести во время следования груза на автомашинах из Кандалакши в Полярные Зори".

"РАДИОПЕРЕХВАТ Пилигрим — Рузаеву. Высылайте транспорт с фруктами".

"ШИФРОГРАММА Сол — Туристу. На второй день пребывания в Мурманске объект П. исчез".

IV Полковник Голубков расхаживал взад-вперед по своему маленькому кабинету и терпеливо, с автоматизмом смирного идиота, аккуратно отставлял в сторону стул, все время попадавший ему под ноги.

Исчез, твою мать! Куда он исчез?

Капитан Евдокимов, срочно посланный в Мурманск, засек контакт Пилигрима с человеком Рузаева. Тот передал Пилигриму небольшой кейс — как раз такой, в каком вполне уместились бы четыреста тысяч долларов. Для чего Пилигриму наличняк? Платить, ясно. За что? За взрывчатку? Но она выехала из Чечни, замаскированная в коробе "КамАЗа", груженного турецкими огурцами и мандаринами. Зачем за нее платить? Если Лорд прав и вторая партия взрывчатки идет на лесовозе Краузе, за нее действительно нужно платить. Но лесовоз еще и близко к Кандалакше не подошел, он сейчас где-то на траверзе Рыбачьего или Кильдина, ему до Кандалакши еще пилить и пилить. А Пилигрим уже испарился. И Люси Жермен не знает куда. И не проявляет ни малейшего беспокойства: встречается с представителями турфирмы, с людьми из администрации губернатора, ведет переговоры о турбазе "Лапландия". На как бы случайный вопрос капитана Евдокимова о спутнике лишь пожала плечами:

— Все кобели бегают. Побегает и вернется.

Личность курьера выяснили — это был один из советников Рузаева. Так что эта информация ничего принципиально нового не давала.

Все остальное шло по плану. Очень удачно Люси подарила станции японский "Тринитрон", а еще более удачно — современный мощный компьютер. Получилось прямо как по заказу. В отделе полковника Голубкова его сотрудники мозги едва не вывихнули, раздумывая, как бы половчей и естественней всадить на АЭС хороший компьютер с выходом в Интернет. А тут получилось само собой. Голубков порадовался неожиданной удаче, но не слишком удивился. В любом деле бывают приятные неожиданные удачи.

Впрочем, неожиданные проколы — гораздо чаще. Компьютер уже подключали к Интернету, а для его обслуживания был прислан из Москвы белобрысый и флегматичный молодой человек по имени Володя. На станции он был оформлен как практикант Бауманского технического университета, на самом же деле Бауманку он закончил два года назад и работал в информационном центре УПСМ. Таким образом, проблема мгновенной связи Полярных Зорь с любой точкой мира была близка к решению. А это один их важнейших моментов.

Необходимые подготовительные работы полным ходом велись и на местной студии телевидения под видом замены и модернизации обветшавшего оборудования. Легализовать эту операцию оказалось непросто, но все же удалось убедить деятелей из областной телесети, что это не будет стоить им ни копейки, все расходы понесет спонсор, пожелавший остаться неизвестным. Он же за свой счет командирует свою бригаду специалистов, так что вообще не о чем беспокоиться.

Все так, но исчезновение Пилигрима из Мурманска путало все карты. Голубков даже обругал в сердцах Пастухова, который потребовал убрать из Полярных Зорь ребят из "наружки". Но тут же остудил себя: правильно потребовал. Городишко маленький, а стоило Пилигриму заподозрить что-нибудь неладное — все пошло бы прахом.

И еще одно несказанно раздражало полковника Голубкова. Шифрограмма об исчезновении Пилигрима из Мурманска поступила от Сола. Почти одновременно об этом сообщил и капитан Евдокимов. Но первым-то все-таки Сол! Подполковник Моссада Соломон Бен-Ари. Да откуда же он, черт бы его побрал, узнает все так быстро?!

Ладно, хватит себе попусту нервы трепать. Все выяснится. Все всегда выясняется. Иногда, правда, слишком поздно.

...На следующее утро Голубков приказал связаться с Мурманским пароходством и узнать, где сейчас находится лесовоз из Стокгольма, принадлежащий Йоргенсу Краузе. Через полчаса ответ лежал у него на столе. Лесовоз миновал мыс Святой Нос и вошел в Белое море. Примерно через полсуток прибудет в Кандалакшу.

Еще, твою мать, полсуток! Он должен быть там часа через четыре, от силы — через пять. Что-то не сходилось. Скорей из привычки к добросовестности, чем из-за шевельнувшегося подозрения, полковник Голубков запросил подробные данные о маршруте лесовоза: куда заходил, где заправлялся. Ответ его почти успокоил: вчера поздним вечером капитан лесовоза запросил разрешение войти в Кольский залив и встать у портовой стенки для смены топливных форсунок. В просьбе не было ничего удивительного, на нашей горючке засиралась самая совершенная аппаратура. Разрешение было получено, через два часа неполадки были устранены, но тут на море спустился туман такой плотности, что капитан лесовоза попросил разрешение отстояться у стенки порта до улучшения погоды. Капитан рейда дал "добро". Так лесовоз и простоял всю ночь, пока к утру не унесло туман. Вот откуда и взялось это многочасовое отставание от графика.

В сущности, Голубкова оно не волновало. Чуть раньше или чуть позже, но все будет сделано, как надо. Были посланы люди в Кандалакшу, оперативная группа заняла позиции на трассе, был подготовлен ложный объезд дороги. Под видом бандитов оперативники должны будут связать водителей грузовика, изъять взрывчатку и заменить ее фальшивой, а затем отпустить машину, якобы не прельстившись грузом. Гуманитарная помощь. Что там может быть? Секонд-хэнд. Да кому он сегодня нужен, кроме несчастных ребятишек из российских детских домов?

То же самое уже было проделано с "КамАЗом", выехавшим из Грозного с фруктами. Там и нападения никакого не пришлось устраивать. На ночной стоянке под Новомосковском оба водилы так накурились плана, что заснули прямо в кювете. Они бы не услышали, даже если бы всю их машину разобрали на запчасти. А уж заменить взрывчатку — это было вообще минутным делом.

Правда, уже через час после операции Голубков получил шифровку от Доктора. Блюмберг сообщал, что вынужден вернуть "КамАЗ" в Грозный. Почему — непонятно. "В силу сложившихся обстоятельств". Вот и все объяснения. В любом другом варианте Голубков потребовал бы более убедительного обоснования. Какого черта? Он потратил столько времени и сил, чтобы провести эту операцию, и выходит, впустую? Да, потребовал бы. И в не слишком дипломатических выражениях. Но не теперь. В шифровках не разгуляешься. К тому же Блюмберг был координатором, его приказы — по условиям каирского совещания — обсуждению не подлежали. И еще одно понял Голубков: шифровка пришла не из Лондона или Нью-Йорка, а из самого Грозного. Воздействие на ситуацию могли оказывать лишь местные условия Чечни. И уж никак не Уолл-стрит или Даунинг-стрит.

Значит, Блюмберг в Грозном? Так получается. Как он туда попал? Что он там делает? Ни один из агентов не сообщил о появлении в Грозном или в окружении Рузаева подозрительного иностранца. Или хотя бы нового человека, обратившего на себя внимание. Это говорило не о квалификации агентуры. Это скорей говорило о квалификации Блюмберга. Так что вроде бы не о чем было беспокоиться.

И все же что-то Голубкову во всей ситуации не нравилось. Не в конкретных деталях, а именно вообще. Что-то тут было не то. Что? Знать бы.

Он достал карту. Какой запас хода у судна такого класса? Тысячи полторы миль, не меньше. Значит, заправлялся он где-то в Норвегии нормальной горючкой. А тогда с чего бы, спрашивается, засоряться форсункам на полдороге? Все, конечно, бывает. Но когда что-то происходит не вовремя, это наводит на размышления.

Второе. Погода. Голубков запросил сводку метеоцентра по Кольскому полуострову. Верно, ночь была тихая, с туманом. Видимость — около километра. Ну, не так чтобы очень-то. При желании можно и идти. Трасса хорошо изучена, оснащена навигационными огнями, створными знаками. Опять же современные локаторы на лесовозе. Вполне можно выйти и в ночь. Не вышел. Почему? Спешить некуда? Ну, это нашим некуда спешить. А ихним есть куда. Время — деньги. И все же не вышел, предпочел отстаиваться у стенки до утра. Причина? Или тоже просто случайность?

Не многовато ли накапливается случайностей?

Голубков взял трубку спецсвязи, чтобы позвонить в местное отделение ФСБ. Но, помедлив, раздумал. Через Кольский залив проходят десятки судов в сутки, у них там своих забот хватает. И что они могут выяснить? Ну, заходил. Ну, постоял. Ну, ушел. Поколебавшись, Голубков вызвал лейтенанта Авдеева, единственного, пожалуй, своего оперативника, еще не задействованного в операции "Капкан", и приказал срочно вылететь в Мурманск, а оттуда — в Кольский залив, в поселок Полярный. Задача: шведский лесовоз. Стоял всю ночь у причальной стенки. Рядом, возможно, были другие суда. Контакты между командами. Сходила ли команда на берег. Поднимался ли кто из посторонних на борт. Опросить пограничников, таможенников, докеров, дежурных по порту. Не акцентируя, между делом.

— Что я должен узнать? — спросил лейтенант.

— Понятия не имею, — признался полковник Голубков. — Может, там и вообще нечего узнавать. Но вдруг выплывет что-то? Хоть малость, нам сейчас и малость сгодится. Приказ ясен?

— Никак нет!

— Ты вот что сразу запомни: ясный приказ и дурак выполнит. А неясный — тут вот и начинается настоящий контрразведчик. Понял?

— Так точно!

— Выполняй!

"СПЕЦСООБЩЕНИЕ Пастухов — Голубкову. Люси Жермен и объект П. вернулись в Полярные Зори. Привезли на АЭС и передали монтажникам несколько упаковок с модемом и др. аксессуарами для компьютера. Часть коробок объектом П. была заперта в сейфе главного инженера станции. Сам главный инженер работает в кабинете директора станции, который уже около года находится на лечении после участия в ликвидации последствий Чернобыля. Сейф удалось вскрыть заранее изготовленными дубликатами ключей. В одной из коробок оказались четыре радиовзрывателя марки NBMS37242Q, работающих от сигнала космической связи, и компактное радиоэлектронное устройство для подачи на спутник инициирующего сигнала. Судя по маркировке, все взрыватели настроены на одну частоту. Детонаторы уложены в отдельную коробку, по внешним признакам рассчитаны на взрыв значительного количества ВВ. Взрыватели и детонаторы неотличимы от настоящих. Наши действия?"

"ШИФРОГРАММА Турист — Джефу. Пересылаю копию спецдонесения Пастуха. Срочно найдите фирму-производителя радиовзрывателей указанной марки и возможного покупателя. Также выявите абонента зашифрованной в маркировке частоты и соответствующего спутника связи. Выясните в НАСА возможности подачи сигнала указанных параметров со спутника НАСА с близкой орбитой и возможности блокировки взрывного сигнала. Испытание должно быть проведено до начала операции".

"СПЕЦТЕЛЕГРАММА Голубков — Пастухову. Ждите. Никаких активных действий не предпринимать".

"ШИФРОГРАММА Весьма срочно.

Джеф — Доктору. Джон Форстер Тернер с охранником вылетает в Москву. Забронированы билеты на Грозный. Ситуация непредсказуемая. Охранник чрезвычайно опасен. Примите все необходимые меры предосторожности. Прилагаю подробное досье Тернера".

"ШИФРОГРАММА Весьма срочно.

Доктор — Джефу. Постарайтесь задержать вылет Тернера минимум на двое суток. Задействуйте через Туриста отдел виз российского генерального консульства в Нью-Йорке".

Глава восьмая. Заложник I Мистер Тернер всегда делал все сам, и поэтому у него всегда все получалось.

"Чего сам не сделаешь, того за тебя никто не сделает. А если сделает, то сам же потом и пожалеешь".

Джон Тернер на всю жизнь запомнил эти слова отца, которые любил повторять его старший брат Майкл, Да, Майкл. Красавчик Майкл. Такая нелепая гибель. И в самый расцвет карьеры, когда он фактически монополизировал всю торговлю оружием для стран, борющихся за национальную независимость. А они плодились в ту пору как грибы.

Нет слов, эта торговля давала прибыль. И немалую. Не брезговал Майкл и транспортировкой колумбийских наркотиков. В танкерах и сухогрузах, принадлежавших компании, совладельцами которой были Майкл Тернер и его младший брат Джон, при желании всегда можно было найти место для сотни-другой килограммов героина. Дело очень прибыльное, хотя и небезопасное. Главная опасность поначалу исходила не от федеральных властей и таможни, а от самих наркобаронов, сатаневших от собственного героина и устраивавших кровавые разборки в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время. С этим еще кое-как можно было мириться. Но Джон словно бы прочувствовал пришествие новых времен, когда за наркотики серьезно возьмется правительство и будут даже выводить породы собак, способных учуять щепотку марихуаны за стальной переборкой.

С наркотиками, по настоянию Джона, было покончено. Но свернуть или хотя бы ограничить торговлю оружием уговорить Майкла не удавалось. Джон пытался сделать это не раз. Он чувствовал какими-то внутренними фибрами, что и это занятие уже выходит за пределы разумного риска. Майкл лишь посмеивался и расширял дело. Джон Тернер был за то, чтобы вкладывать полученную от торговли оружием прибыль в легальный бизнес — в танкерный флот, нефтепроводы. Он даже убедил брата купить несколько танкеров у вдовы президента Кеннеди Жаклин Онассис. Это придало корпорации "Интер-ойл" известную респектабельность. Но Майкл был неудержим. Его не устраивала нормальная прибыль в семь процентов, ему нужно было семьдесят, а еще лучше — сто семьдесят.

Но времена менялись. И слишком быстро. Даже после громкого расследования комиссии конгресса по поставкам оружия "контрас" Майкл не утихомирился. А это уже грозило самому делу. Не только процветанию, но и просто существованию корпорации "Интер-ойл". Перехват любого транспорта с оружием на судах "Интер-ойла" мгновенно обесценил бы акции корпорации на всех биржах мира. Это означало бы полное банкротство. Полное. Крах.

Отец часто повторял, особенно перед смертью:

"Я хочу, чтобы мой внук был сенатором". Для человека, который начинал свою карьеру мелким бутлегером, это была высокая мечта. Но Майкл не воспринял завета отца.

Поэтому ему пришлось уйти. Вместе с сыном, который так и не стал сенатором.

У самого Джона сыновей не было, двумя дочерьми и бесчисленными внучками занималась жена, поэтому политические перспективы рода его не интересовали. После смерти Майкла весь бизнес был легализован. Джон Тернер не был человеком трусливым, но находил особое удовлетворение в том, что ему не нужно вздрагивать от ночных телефонных звонков и опасаться внезапного стука в ворота виллы или в дверь нью-йоркской квартиры. Это было сродни удовлетворению человека, хорошо сделавшего трудное и опасное дело и удачно вышедшего из него. Удовлетворению профессионала. А в бизнесе Джон Тернер был настоящим профессионалом. Это признавали даже его конкуренты и те немногие враги, которые сообразили вовремя убраться с его дороги и потому остались живыми.

Но бизнес —это бизнес. Тот, кто ничего не делает, ничего не получает. Без риска наживают два цента на доллар. Это Джона Тернера не устраивало. Не потому, что он был беден. Нет, он был одним из самых богатых людей Америки. Причина была в другом. В том, что в свои шестьдесят четыре года он был еще вовсе не стар. Его крупная фигура источала силу и зрелую уверенность человека, знающего себе цену, а внутренняя энергия, которой Джон был заряжен, как ядерный снаряд, подчиняла его воле всех окружающих.

В отличие от своего брата Майкла Джон не был красавчиком. Но с годами грубоватые черты его лица обрели какую-то своеобразную гармоничность, легкая седина в густых, без единой проплешинки, волосах и взгляд серых холодных глаз превратили простоватого парня из Детройта в того, кого называют "интересный мужчина". На него оглядывались молодые женщины. В последние годы они мало его интересовали, но их взгляды были Джону приятны. Да, приятны. Они свидетельствовали, что он еще в полном порядке.

От предложения войти в состав Каспийского трубопроводного консорциума Джон Тернер отказался не потому, что доля участия, предложенная его корпорации "Интер-ойл", была слишком незначительной и соответственно незначительными были бы прибыли. Тут было нечто другое, не слишком связанное с деньгами. Он ощущал: согласись, скажи "да" — и все, спокойная старость. А он не хотел быть стариком. Он отказался. Словно предчувствовал, что все тут не так-то просто. И оказался прав. Он долго обдумывал предложение Пилигрима и известного ему лишь по газетным сообщениям Султана Рузаева, поступившее через молодящегося фатоватого еврея с чеченской фамилией. Но с самого начала, еще ничего толком не обдумав, почувствовал, что примет это предложение. И принял. Потому что это был вызов. Взлет. Возвращение в молодость.

План был безумен и обречен на провал. Если бы в нем не участвовал Пилигрим. Это тоже, естественно, не гарантировало успеха. Но в случае, если план удастся, он принесет столько, что вся прибыль от торговли оружием и наркотиками, которой помышлял его брат Майкл, оказалась бы горсткой мелочи. Одно только нападение на инспекторов российского Генштаба снизило котировку акций КТК почти на двадцать пунктов, что принесло Тернеру не меньше сорока миллионов долларов. А если КТК рухнет...

Его советники не рекомендовали Тернеру лететь в Чечню. Слишком рискованно. Да и что он сможет там увидеть? Информация поступала регулярно по заранее оговоренным и надежно зашифрованным каналам связи, она выглядела полной и не давала повода усомниться в ее достоверности. И все же Тернер, не без некоторых раздумий, решил слетать в Грозный. Дело было слишком серьезное. А о таких делах нужно иметь личное представление. Он знал по многолетнему опыту, что это дает порой больше, чем самые широко развернутые и убедительные информационные материалы.

Тернера слегка насторожило то, что российское консульство не сразу выдало ему визу. Посланному в консульство сотруднику Тернера объяснили все обычной бюрократической неразберихой и пообещали быстро все уладить. Дело в том, что двадцать с лишним лет назад Тернер был включен в розыскные списки ФБР по подозрению в незаконной торговле оружием. Обвинение не было подтверждено в суде, срок давности истек лет пятнадцать назад, мистер Тернер давно уже являлся полноправным гражданином США. Но в архивах российского консульства его имя все еще значилось в списке нежелательных иностранцев. Чистая формальность, но потребовалось двое суток, чтобы ее уладить. Это не понравилось Тернеру, но после здравого размышления он решил, что загвоздка не стоит внимания: Россия — страна бюрократическая, в ней все не как везде. Тем более что визу выдали уже на третий день с огромным количеством извинений от имени самого консула.

С собой Тернер решил взять только одного охранника — маленького вьетнамца Нгуена Ли, который в совершенстве владел всеми видами оружия, но почти никогда оружием не пользовался. Он сам был оружием.

Вечером, накануне вылета в Москву, сидя с традиционным бокалом кубинского рома "Баккарди" на веранде своей виллы, Тернер в который раз спрашивал себя, для чего ему ехать в Грозный. Пилигрима он там не встретит, тот занимается своим делом на Севере. Да и не нужна эта встреча, любые контакты с Пилигримом опасны. Хочет он увидеть Султана Рузаева? Нет, пожалуй. Тернер просмотрел все видеозаписи его телевизионных выступлений и его интервью в газетах и составил достаточно полное, как казалось ему, представление об этом полусумасшедшем фанатике, который пошел ва-банк, потому что захват Северной АЭС был его единственным и последним шансом удержаться на поверхности политической жизни Чечни.

Что еще? Советника Рузаева, этого Азиза Садыкова, он видел, говорил с ним почти два часа и остался им, в общем, доволен. Несмотря на слегка покоробившую Джона фатоватость и даже развязность, этот плешивый чеченский еврей был деловым человеком. Если на Султана Рузаева работают такие люди, все о'кей. Но Тернер видел лишь одного помощника Рузаева. А один человек погоды не делает. Рузаева окружают и другие люди. Вот на них Тернер и хотел посмотреть. Просто посмотреть.

В молодости один из приятелей Джона Тернера зарабатывал себе на хлеб тем, что подвизался в роли эксперта по санации убыточных предприятий. При этом он не имел никакого экономического образования, не разбирался ни в каких технологиях и если в чем-то и был настоящим знатоком, то только в бегах. Да и то регулярно проигрывал на них все, что зарабатывал в качестве эксперта. А зарабатывал он, как ни странно, немало. Однажды после хорошей выпивки он поделился секретом: "Вот две фирмы примерно одного профиля. Я прихожу в ту, что на грани банкротства. И что я вижу в приемной? Длинноногую герл. Двумя пальчиками она печатает на машинке. И так осторожно, будто боится испортить свой маникюр. Я прихожу в другую фирму и вижу в приемной старую выдру, которая стучит на "Ремингтоне" со скоростью пистолета-пулемета Бушмена, при этом успевает отвечать на все телефонные звонки и сортировать посетителей. Остальное просто. Если руководитель фирмы умеет нанимать служащих, то он и в своем бизнесе кое-что понимает, не так ли? Значит, его систему организации производства и нужно перенести в первую фирму. Этот совет я и даю. И я ни разу не ошибался, Джон, ни разу!"

Он действительно не ошибался в своих деловых советах. Но однажды ошибся в другом: попытался перекупить жокея-фаворита на дерби в Детройте, чтобы тот сдал главный заезд. И вроде бы договорился. Но ночью перед бегами какие-то неизвестные преступники пристрелили обоих — и жокея, и приятеля Тернера. Джон запомнил его рассказ. И с годами относился к нему все серьезнее. Не увидев окружения предполагаемого партнера, он не вступал в сделку. А иногда, к недоумению своих советников, отказывался от верного и прибыльного дела, не объясняя причин. А ему не понравились приближенные партнера. Просто не понравились. Он не всегда даже понимал чем. Но решение его в таких случаях было окончательным и пересмотру не подлежало.

В проект Пилигрима и Рузаева Тернер уже вложил немалые деньги. Даже если Рузаев и его советники произведут на него самое тошнотворное впечатление, этому делу уже не дашь задний ход. Так что в Грозный лететь вроде было и незачем. Но Тернер ощущал какую-то внутреннюю неудовлетворенность. Он как бы не полностью владел ситуацией. А это было неправильно. Пусть ситуация окажется хуже, чем он предполагал, но он должен ее прочувствовать. До конца.

На веранде появился его личный водитель, бывший чемпион мира по мотогонкам.

— Машина готова. Никаких изменений, сэр?

— Никаких.

— Слушаюсь, сэр.

Водитель исчез.

Тернер допил "Баккарди" и поднялся со старинного дубового, оставшегося еще от отца, скрипучего кресла-качалки. Нужно было выспаться, завтра предстоял нелегкий день.

II Самолет из Нью-Йорка прилетел в Шереметьево-2 с полуторачасовым опозданием, поэтому Тернер и его сопровождающий не успели на утренний самолет в Грозный и вынуждены были почти целый день болтаться по Москве. В такси воняло бензином, на улицах невозможно было продохнуть от пыли и чада, на Красную площадь почему-то не пускали оцепившие ее милиционеры. Из остальных достопримечательностей Москвы, которые старательно демонстрировала нанятая Тернером молоденькая девушка-гид, ему запомнился лишь Пушкинский музей, где он долго бродил по прохладным залам, останавливаясь то у одной, то у другой картины и мысленно оценивая ее как бы по каталогу Сотби.

Богатый был музей. Очень богатый.

В половине девятого вечера после каких-то мелких проволочек наконец вылетели. Через два с четвертью часа "Ту-154" приземлился в Грозном. Тернер знал, что его должны встретить, и поэтому не удивился, когда у выхода из аэровокзала его остановили два молодых черноволосых человека в приличных темных костюмах с галстуками.

— Мистер Тернер? — спросил один из них. Тернер молча кивнул.

— Добро пожаловать в Грозный, сэр, — по-английски проговорил встречающий. — Следуйте за нами.

Они обогнули заставленную старыми и задрипанными машинами площадь перед аэровокзалом, отчего она напоминала автомобильную свалку, и подошли к темно-синему джипу "судзуки".

Водитель открыл перед гостями заднюю дверцу.

Первым сунулся Нгуен Ли, быстро осмотрел салон и кивнул хозяину:

— Можно входить, сэр.

Тернер уселся в удобное кресло у окна и тотчас почувствовал что-то вроде комариного укуса в левую лопатку. Он поднял руку, чтобы потереть это место, но рука безвольно свалилась на колени. Последними остатками сознания он зафиксировал, что на него словно бы осело безвольное тело его телохранителя Нгуена Ли.

Очнулся Джон Тернер от солнечного луча, который проник сквозь дырявую шиферную крышу и упал ему на лицо. Он лежал на боку на какой-то соломе, руки были скованы наручниками. Ноги тоже были в наручниках, прикрепленных к деревянному столбу, подпиравшему кровлю сарая или амбара. С трудом повернув голову, он увидел неподалеку своего телохранителя Нгуена Ли, тоже в наручниках и прикованного к другому опорному столбу. Никаких признаков жизни Ли не подавал, из чего Тернер заключил, что его телохранителю вкатили либо большую дозу наркотика, либо он оказался к нему более восприимчивым.

Похоже, советники Тернера были правы, не рекомендуя ему лететь в Чечню. Но эта мысль была мимолетной, не имеющей отношения к положению, в котором он оказался. Джон Тернер всегда был реалистом. А сейчас реальностью был сарай и его положение пленника или заложника. Из этого и следовало исходить.

Сарай или амбар был просторный, возле ворот Тернер увидел трех черноволосых и черноусых молодых людей в каких-то замызганных одеждах. Они сидели у стены, поставив между коленями автоматы Калашникова. Похоже, дремали. Перед ними багровел дотлевающими углями костерчик.

Осторожно, стараясь не привлечь внимания, Тернер подвигал руками и ногами. Бесполезно. Освободиться от ножных и ручных браслеток не было никакой возможности. Что все это могло значить?

Люди Рузаева знали о его приезде. Правда, ждали они его утренним рейсом, а он прилетел вечерним. И что? Это повод для того, чтобы его взяли в заложники какие-то бандиты? И что теперь будет? Потребуют за него выкуп? Вот что они получат, а не выкуп! Выкуп! Рузаев пусть платит выкуп! Выкуп за него, за Тернера! А? Нет, мир просто сошел с ума!

Но он тут же остановил себя. Не мир. Он не в Лондоне и не в Нью-Йорке. Он в Чечне. А это совсем другой мир, который живет по своим законам. Правы были его советники: не следовало ему сюда ехать. Придется выгнать их всех к чертовой матери. За то, что. не сумели настоять на своем решении. Трудно его переубедить? А это не имеет значения. Обязаны были переубедить, за это он им деньги платит.

В сарае произошло какое-то движение. Один из сторожей встал, потянулся, разминаясь. И тотчас дверь сарая распахнулась, в проеме появилась какая-то фигура в камуфляже и выплюнула из десантного автомата короткую очередь по тем трем, у костерчика. Все трое тут же осели и повалились в золу. Еще два десантника в черных масках влетели в сарай сквозь полуразбитые стекла с автоматами Калашникова на изготовку. Со двора донеслось несколько очередей и одиночных выстрелов. Затем тот, кто вошел через ворота, отложил в сторону компактный израильский "узи", снял наручники с рук и ног Тернера, помог ему сесть.

— Выпейте это, мистер Тернер, вам сразу станет лучше, — на хорошем английском языке проговорил он и протянул Тернеру две какие-то таблетки и пластиковую бутылку с минеральной водой.

Пока Тернер недоверчиво рассматривал таблетки, незнакомец продолжал:

— По преданию, Иисус Христос родился в овечьих яслях. Примерно в таких же яслях, а если быть точным — в овечьем загоне. Обрели новую жизнь и вы, мистер Тернер. Не кажется ли это вам символичным?

Тернер все-таки проглотил таблетки, запил их минеральной водой и почувствовал, что ясность сознания возвращается.

— Кто вы? — спросил он.

— Неужели вы меня не узнали? — удивился незнакомец.

— Кто вы? — повторил Тернер.

— Все-таки не узнали! А мы ведь виделись не так уж давно.

Тернер внимательно взглянул на него:

— Азиз Садыков. Правильно?

— Совершенно верно. Под этим именем я встречался с вами в Нью-Йорке. Но я не Азиз Садыков.

Он дал какой-то приказ одному из боевиков, и через две минуты в сарае появился довольно молодой полноватый человек с пышными черными усами и золотой печаткой на пальце. Он был, как и все, в камуфляже и с автоматом в руках.

— Представьтесь нашему гостю, друг мой, — обратился к нему по-английски незнакомец.

— Мое имя Азиз Садыков. Я являюсь советником Султана Рузаева.

— Вы знаете этого человека? — спросил незнакомец, показывая на Тернера.

— Нет, я вижу его первый раз в жизни.

— Вы знаете меня?

— Да, сэр.

— Кто я?

— Вы мистер Джон Форстер Тернер.

— Спасибо, Азиз. Вы свободны.

— Что это значит? — спросил Тернер, когда человек в камуфляже вышел.

— Это небольшой русско-чеченский кроссворд, мистер Тернер. Я помогу вам его разгадать. Чуть позже. А сейчас нам нужно как можно быстрей убираться отсюда.

Выходя из сарая, Тернер оглянулся на стражей. Двое завалились вдоль стенки, а третий лежал ничком почти на кострище. Из-под него растекалось пятно крови, заливая угли и наполняя сарай тошнотворным чадом.

Тернера усадили в джип "субару" с тонированными стеклами. Туда же поместили Нгуена Ли, с которого не сняли ни ручных, ни ножных браслеток. Во главе колонны пристроился открытый "уазик" с крупнокалиберным пулеметом на турели, позади — еще один открытый "УАЗ" с автоматчиками и гранатометчиками. Человек, который назвался в Нью-Йорке Азизом Садыковым, а здесь почему-то именовал себя Джоном Тернером, сел рядом с водителем "субару" и повел коротким стволом "узи":

— Поехали. Держись впритык.

Колонна двинулась в путь. Часа через два она въехала в какой-то предгорный поселок, белый от цветущей вишни. В одном из просторных дворов Тернера вывели из джипа и вежливо препроводили в прохладную гостевую комнату, глиняный пол которой был прикрыт домоткаными дорожками. Но стол был европейский, высокий, со скатертью и стульями. Пока чеченские женщины, прикрывая нижнюю часть лица, носили еду, незнакомец молча курил. А когда сервировка стола, включавшая в себя, вопреки законам шариата, бутылку смирновской водки и пузатую бутыль шотландского виски "Белая лошадь", была закончена, он сказал:

— По-моему, нам пора объясниться. Не правда ли, мистер Тернер?

III — Кто вы?

— А как вы думаете?

— Я задал вопрос вам.

— Понимаю. Вы привыкли получать ответы на свои вопросы. Но позвольте вас спросить: кем вы были еще часа два с небольшим назад? Заложником, мистер Тернер. И если бы мои люди не проследили ваш маршрут и мы не предприняли бы этого небольшого штурма, вы бы остались заложником. И освобождение стоило бы вам очень недешево. Особенно если бы похитители узнали, кто попал к ним в руки.

— Кто вы такой? — повторил Тернер.

— Кто я такой? То, что я ваш освободитель, — это, вероятно, уже не важно. Не так ли? Эту станцию мы проехали. То, что я не Азиз Садыков, — это вы тоже, полагаю, поняли. А то, что я не Джон Тернер, вам об этом и говорить не стоит. Мое настоящее имя вам ничего не скажет. Я — Аарон Блюмберг, гражданин Израиля. Но, возможно, кое-что скажет наименование компании "Фрахт Интернэшнл".

— Да, мелкая лондонская фирма. Они предлагали мне сотрудничество, — припомнил Тернер.

— В ту пору, когда Каспийский трубопроводный консорциум только формировался, — подсказал Блюмберг. — Так вот, я — хозяин этой фирмы.

— Президент там какой-то молодой немец.

— Президент "Интер-ойла" тоже не вы. Тем не менее "Интер-ойл" — ваша собственность. А "Фрахт Интернэшнл" — моя. Мы и не рассчитывали, мистер Тернер, что вы согласитесь сотрудничать с нами. Слишком мелкая рыбешка для вас. Нам нужно было выяснить ваши намерения. И мы их выяснили. Все дальнейшие события показали, что мы были совершенно правы. Вас не устроили бы даже двадцать процентов участия в КТК. Каспийский консорциум вообще был вам не нужен. Вы сделали ставку на другую лошадь.

— И что из этого следует? — спросил Тернер.

— Это же очень просто. Когда крупный и опытный игрок на бегах делает ставку на темную лошадку, как поступают мелкие игроки вроде нас? Стараются примазаться к его игре. Эту цель мы и поставили перед собой. И добились ее. Мы вошли в вашу игру, мистер Тернер. Скажу больше: на правах равных партнеров. И вам придется с этим считаться.

— Никогда в жизни не слышал такой чуши! Вы — на равных правах со мной? Как вас — Бломберг?

— Блюмберг.

— Так вот, Блюмберг, не знаю, о какой игре вы говорите, но не вам тягаться со мной! Кто бы вы ни были!

— Моя компания ни в какое сравнение не идет с вашей. Но вы не обратили внимания на маленький нюанс. Ваша годовая прибыль в среднем семь процентов. Наша — не меньше двадцати. А часто и больше. Почему? Потому что мы не жалеем денег на информацию. Они окупаются с лихвой. И когда мой друг Пилигрим сообщил мне об идее, которую он предложил Султану Рузаеву, я сразу понял, что лишь один человек в мире согласится финансировать этот безумный и вместе с тем вполне реальный проект. Вы, мистер Тернер. И я не ошибся.

— Ваш друг Пилигрим? — переспросил Тернер. — Вы знакомы с ним?

— И очень давно, — небрежно подтвердил Блюмберг. — Мы иногда сотрудничали. Нечасто, но продуктивно. Вы хотите получить доказательства? Извольте. Всю первую половину 1982 года я работал мастером в газовой компании в Майами. Важно было не только нужным образом модернизировать газовую аппаратуру на одной из вилл, но и установить ее так, чтобы это не вызвало подозрений. Даже после двенадцатого мая мне пришлось еще месяца три торчать в этой компании, чтобы мое увольнение не привлекло внимания. Вы, конечно, помните, что произошло рано утром этого дня?

— Пилигрим никогда не говорил, что у него был напарник.

— А он вам много чего рассказывал? За рюмкой виски, а? Он не пьет, мистер Тернер. Для его профессии это слишком опасно. И никогда не болтает лишнего. Это еще опасней.

— Почему он рассказал вам о своем соглашении с Рузаевым?

— Ему нужен был помощник, который может свободно разъезжать по всему миру. В частности, для закупки необходимого оборудования.

— Какую часть своего гонорара он обещал вам за помощь?

— Миллион. Но я отказался.

— Вот как?

— Я бизнесмен, мистер Тернер, а не террорист. Я стремлюсь сделать свой бизнес абсолютно легальным. Как и вы. Но иногда приходится выходить за рамки. Увы, такова реальность нашего несовершенного мира. Мои принципы не позволяют мне зарабатывать в качестве подручного террориста.

— А раньше позволяли, — не удержался от замечания Тернер.

— Все мы были когда-то молоды и не слишком умны. В том числе и вы. Я уж не говорю о вашем брате Майкле. Он так и не успел поумнеть. Так вот, я не намерен быть подручным террориста еще и потому, что заработаю гораздо больше в качестве вашего партнера.

— Сколько?

— Десять процентов акций вашего будущего Каспийско-турецкого консорциума.

— Сколько вы намерены вложить в дело?

— Ни цента, мистер Тернер.

У Джона Тернера был огромный жизненный опыт. Но такого наглеца он видел, пожалуй, впервые. Да, впервые. То, что говорил этот Блюмберг, было неслыханно. Но в том, как он это говорил — слегка небрежно, как о чем-то не слишком важном, — была какая-то внутренняя убежденность, сила, выбивавшая Тернера из колеи.

— А вы представляете, сколько это — десять процентов? — осторожно, даже как бы вкрадчиво, спросил он.

— Да, — кивнул Блюмберг. — Примерно полмиллиарда.

— И вы считаете такую сделку справедливой?

— Во сколько вы оцениваете свою жизнь, мистер Тернер?

— Идиотский вопрос!

— Не такой уж идиотский, — возразил Блюмберг. — В этом деле вы рискуете только деньгами. А я — своей жизнью. Для вас она, разумеется, мало что стоит, но для меня представляет определенную ценность. Вполне соразмерную вашему вкладу. И даже многократно его превышающую. Это и дает мне основание считать нашу сделку вполне паритетной. Почему бы нам не выпить, мистер Тернер? Утро было довольно суетливое, вы не находите? Вашего любимого "Баккарди", к сожалению, нет. Как и моего джина. Пить эту водку категорически не рекомендую. Это так называемый самопал. По-моему, сами ее производители не знают, из чего они ее делают. А эта вот "Белая лошадь" не так уж плоха. Разрешите за вами поухаживать? Рекомендую закусить сыром. Это овечий сыр, такой делают только на Кавказе. Ваше здоровье, мистер Тернер!

Тернер опрокинул в рот содержимое довольно объемистого фужера, но сыр есть не стал — лишь понюхал и брезгливо положил на глиняное расписное блюдо. Блюмберг тоже обошелся без закуски — только закурил еще одну сигарету "Кэмел".

— У вас накопилось немало вопросов, и я попробую сразу на них ответить, — продолжал Блюмберг, удобно расположившись на стуле и закинув ногу на ногу. — Вы, вероятно, уже догадались, каким образом мы вклинились между вами и Рузаевым. В Нью-Йорк был послан тот молодой джентльмен Азиз Садыков, которого вы сегодня видели, Мои люди перехватили его и привезли на виллу, слегка похожую на вашу. Я принял его, назвавшись вашим именем. А затем явился к вам под именем Азиза. После нашей беседы с вами все инструкции были переданы Азизу, и он вернулся в Грозный с чувством исполненного долга. И в сущности, он исполнил его, не так ли? Но знакомство с ближайшим помощником Рузаева и то, что я знал о самом Рузаеве, заставило меня усомниться в способности этих людей реализовать такой масштабный и трудоемкий проект. Они идеалисты, а в таких делах это мешает. Рузаев, например, предложил послать для захвата Северной АЭС группу своих боевиков. Даже когда Пилигрим пересказывал мне этот разговор, с лица его не сходило выражение изумления. А он, как вы знаете, умеет скрывать свои чувства.

— Когда и где вы видели Пилигрима?

— В Москве. Незадолго до его выезда на Кольский полуостров. Так вот, я понял, что должен лично контролировать ситуацию, если мы не хотим провалить огромное дело из-за какого-нибудь пустяка. Поэтому я и прилетел в Грозный. Воспользовавшись вашим именем, мистер Тернер. И главное — вашим авторитетом.

— И Рузаев поверил, что вы — это я?! Вы же еврей!

— Разве среди крупных американских бизнесменов мало евреев? Вспомните хотя бы финансовую империю Гарримана. Вы по сравнению с ним так, средней руки делец. Мою личность почтительнейше удостоверил Азиз Садыков. И я передал Рузаеву триста тысяч долларов наличными. Из собственных средств. Так что я был не совсем прав, когда сказал, что не вложу в ваше дело ни цента. Я уже вложил. Но больше не вложу. Согласитесь, мистер Тернер: триста тысяч — это убедительная визитная карточка. Рузаев поверил бы, что я Тернер, даже если бы я оказался китайцем. И мой приезд не был бесполезным, — продолжал Блюмберг. — Напротив, он был очень полезным и своевременным. Я навел полный порядок в финансовых делах, заставил Рузаева расплатиться со своими боевиками. И даже предотвратил ошибку, которая могла все погубить.

— Какую ошибку?

— Транспорт со взрывчаткой. С пластитом, — уточнил Блюмберг. — Его выслали на Кольский полуостров в рефрижераторе с грузом фруктов. Мне не понравились водители, и я послал за ними двух своих людей на обыкновенных "Жигулях". И не зря. На одной из ночных стоянок оба водителя накурились плана и заснули прямо на земле возле машины. У моих людей был прибор ночного видения. Они заметили, как возле машины сначала крутились трое каких-то посторонних, а затем двое из них залезли под грузовик. Пластит был спрятан в кузовном коробе и прикрыт пластиной на болтах. Через некоторое время все трое уехали. Я приказал сдать фрукты любым оптовикам и срочно вернуть рефрижератор в Грозный. И здесь, мистер Тернер, начинается самое любопытное. В коробе была та самая взрывчатка. В такой же упаковке, того же веса и цвета. С одной лишь разницей: она не могла взорваться.

— Вы хотите сказать...

— Да, ее подменили. Или обезвредили.

— Каким образом можно обезвредить взрывчатку?

— В те далекие годы, когда я грыз гранит разных наук в одном высшем учебном заведении, этот процесс назывался флегматизацией. Чтобы понизить способность к детонации, во взрывчатую смесь добавляли парафин, церезин и некоторые другие легкоплавкие добавки. Полагаю, что с тех пор наука шагнула далеко вперед. И сейчас, возможно, достаточно облучить какой-нибудь тринитротолуол пучком нейтронов или гамма-лучей, чтобы превратить его по степени безопасности в кусок хозяйственного мыла. За более современной и точной информацией вам следует обратиться к специалистам. Но вас, полагаю, больше волнует, не как обезвредили взрывчатку, а кто это сделал. Я прав?

— Кто? — повторил Тернер.

— Это очень интересный вопрос, мистер Тернер, очень. И я, к сожалению, не знаю на него ответа. Очевидно одно: против нас работает какая-то сила.

— ФСБ?

— Не думаю. Если бы российские спецслужбы что-то узнали, они просто арестовали бы Пилигрима и его людей. Я склоняюсь к мысли, что это, скорее всего, служба безопасности КТК. Нападение на инспекторов Генштаба их очень встревожило. И в Чечне у них сильные агентурные позиции. Полагаю, они взяли под контроль все окружение Рузаева. И каким-то образом узнали про взрывчатку. Впрочем, что за вопрос — каким? Деньги! Для Каспийского консорциума сохранение стабильности в Чечне — вопрос жизни. Не думаю, что они будут экономить на агентуре.

— Могли они знать, куда направляется рефрижератор?

— Вряд ли. Все документы были оформлены на Подмосковье. Там водителям должны были выдать новые накладные и путевые листы. Нет, не знали. Могли только предполагать, что взрывчатка направляется для какого-то теракта. Подменить или обезвредить пластит — это была удачная мысль.

— Значит, первый канал пропал, — проговорил Тернер, невольно ловя себя на мысли, что разговаривает с этим типом именно как с равноправным партнером. Но дело было слишком важным, чтобы обращать внимания на эти тонкости. — Что со вторым?

— С ним все о'кей. Лесовоз Краузе прибыл в Кандалакшу двое суток назад и встал под разгрузку. Еще день уйдет на доставку груза в Полярные Зори. Не сегодня-завтра пластит будет у Пилигрима. На этот раз — настоящий. Но обнаружился и запасной вариант. Люди Пилигрима смогли достать взрывчатку на месте. Шестьсот килограммов тола.

— Каким образом? Где? Что значит — достать?

— Слово "достать" в русском языке имеет два значения: купить или украсть. Думаю, украли.

— Шестьсот килограммов тола?!

— Вы совсем не знаете Россию, мистер Тернер.

— А вы знаете?

— Я здесь родился и прожил большую часть жизни. Поэтому вам и выгодно, чтобы ваши интересы здесь представлял именно я.

— Вы говорите это так, будто мы уже заключили сделку.

— А разве нет? — удивился Блюмберг. — У вас небольшой выбор, мистер Тернер. Либо я ваш партнер, либо можете ставить на этом деле крест. Для этого мне достаточно сделать только один телефонный звонок. Думаю, на Лубянке очень заинтересуются сообщением анонимного доброжелателя. Я могу сделать этот звонок даже сейчас, при вас, — добавил Блюмберг и достал из кармана мобильный телефон. — Это шантаж! — заявил Тернер. — Это наглый и гнусный шантаж!

Блюмберг поморщился:

— Может, хватит играть в слова? Это не шантаж. Это бизнес. И я хочу иметь гарантии, что вы выполните свои обязательства в нашей сделке.

— Какие гарантии я могу вам дать?

— Вы мне — никаких. Я получу их сам. Банк "Босфор", через который вы проводите транши, взят под контроль.

— Кем?

— Точно пока не знаю, но думаю, что это агентура ФСБ. Они отслеживают все каналы поступления денег в Чечню. И при желании смогут выяснить связь "Босфора" с корпорацией "Интер-ойл". А я эти данные у них достану.

— Украдете?

— Куплю. Это и будут мои гарантии. Только не начинайте снова про шантаж. Это просто моя страховка. Но я знаю вас как человека, который всегда выполняет свои обязательства. И потому делаю шаг навстречу. Пользоваться банком "Босфор" больше нельзя. Я предлагаю вам финансировать операцию через расчетную сеть моей фирмы. "Интер-ойл" и "Фрахт Интернэшнл" одного профиля, взаиморасчеты между ними не вызовут никаких подозрений. А у меня много партнеров в России, проблемы пересылки денег не существует.

— Вы отдаете мне свой главный козырь?

— В знак доверия, мистер Тернер.

— А если я не отдам вам ваши десять процентов акций?

Блюмберг лишь руками развел:

— Значит, я ничего не понимаю в людях. Или вы.

— И все-таки? — повторил Тернер.

— Ну что в такой ситуации делать бедному еврею? Наскребу немножечко баксов и найму Пилигрима. Кстати, как у вас с газовым отоплением на вашей вилле?

— Никакой Пилигрим меня не достанет! Блюмберг укоризненно покачал головой:

— Вы сами не верите тому, что сказали. Пилигрим достанет. Он будет работать год, два, три. Сколько нужно. Но свою работу сделает. Он относится к своему делу как большой художник. Что-то разговор у нас пошел не в ту сторону. Не врезать ли нам еще по стопарю, мистер Тернер?

Тернер сделал глоток и поставил фужер на стол. Его сейчас мало волновали далекие перспективы этого дела. А тем более угроза Блюмберга. Да и он сам, похоже, не придавал большого значения своим словам. Он был, конечно, наглец и редкостный пройдоха. Но — тут Тернер вынужден был отдать ему должное — очень деловой и очень опытный человек. Тернера встревожили эти новые люди, возникшие в деле. Блюмберг прав: не ФСБ, конечно. Служба безопасности Каспийского консорциума? По ситуации — очень похоже. Тут их прямой интерес. Подменить или обезвредить взрывчатку. Не слишком ли тонко? А как бы он сам поступил? Просто изъять? Привезут новую. Дать достичь цели и с помощью российских спецслужб захватить на месте? Скандал, шум в прессе, протесты. Что, как известно, стабилизации не способствует. А так — все тихо-мирно. Нет, не глупо. Совсем не глупо. Но это и самое скверное — если против них работают умные люди.

Похоже, без Блюмберга не обойтись. Черт бы этого сукиного сына побрал. И все же, кажется, не обойтись.

Но Тернер не спешил принимать окончательное решение.

— У вас сохранились образцы взрывчатки? — спросил он. — Настоящей и подмененной?

— Я предполагал, что вы захотите увидеть их своими глазами.

Блюмберг выглянул за дверь, отдал по-русски какой-то приказ. Через несколько минут в комнате появился смуглый черноусый человек в камуфляже и протянул Блюмбергу две картонные коробочки величиной со спичечный коробок, заполненные какой-то смесью, похожей на пластилин, и два небольших взрывателя с короткими бикфордовыми шнурами. Блюмберг положил коробочки на стол перед Тернером.

— Здесь граммов по пятьдесят. Но этого хватит, чтобы разнести полдома. Попробуете угадать, где что?

Тернер отодвинул от себя коробки:

— Я не разбираюсь в пластите.

— Я мог бы отдать эти образцы вам, а ваши химики сделали бы анализ. Но боюсь, что это навлечет на вас крупные неприятности на таможне. И на российской. И на американской. Или рискнете?

— Нет, — сказал Тернер. И твердо повторил: — Нет.

— Тогда мы проведем испытания сами. Черт возьми, а я ведь забыл, где настоящая взрывчатка, а где подделка. Придется действовать методом тыка. Это чисто российский метод, мистер Тернер. И я сейчас вам покажу, в чем он заключается.

Блюмберг воткнул в мягкую массу взрыватели и поджег кончик бикфордова шнура одного из них. Из обмотки с дымом и искрами забило пламя.

— Немедленно потушите! — крикнул Тернер, вскакивая со стула и вжимаясь в угол.

— А вы умеете тушить бикфордов шнур? — поинтересовался Блюмберг. — Я — нет. Можно только обрезать. Но мы уже не успеем.

Он прикурил от шипящей огненной струи сигарету "Кэмел" и выбросил коробочку через открытое окно в сад. Раздался негромкий хлопок.

— Фальшивка, — констатировал Блюмберг. — Что ж, давайте проверим эту.

Он поднес зажигалку к другому взрывателю.

— Блюмберг! — предостерегающе рявкнул Тернер, но пламя уже бежало по короткому черному шнуру.

— Если вы таким образом предупреждаете меня об опасности, то я, пожалуй, с вами соглашусь.

Блюмберг еще немного посмотрел, как горит шнур, подбираясь к взрывчатке, затем вышвырнул коробку в окно и стал спиной к стене. От мощного взрыва посыпались оконные стекла из верхних фрамуг и со стола словно бы сдуло всю посуду вместе со скатертью.

— А вот это была настоящая. Жаль, но мы остались без выпивки, — заметил Блюмберг, поднимая с пола донышко разбитой бутылки шотландского виски. — У вас есть еще вопросы, мистер Тернер?

— Черт бы вас побрал с вашими экспериментами! — гаркнул Тернер, отряхивая с волос и с пиджака сыпанувшие сверху мелкие куски штукатурки. — Я хочу увидеться с Пилигримом, — закончив приводить себя в порядок и слегка успокоившись, проговорил он.

— Вы его не узнаете, — ответил Блюмберг. — Пластическую операцию ему делал лучший специалист бывшего СССР. Я сам узнал его с очень большим трудом.

— Значит, и я узнаю.

Блюмберг лишь пожал плечами:

— Летите в Полярные Зори. Он сейчас там.

— Это не очень большой город?

— Это поселок. И каждый новый человек там на виду.

— Значит, появляться мне там не следует?

— Ну почему? — возразил Блюмберг. — Если вы хотите засветить Пилигрима — пожалуйста, лучшего способа не придумаешь.

— Он может прилететь в Грозный?

— Послушайте, Тернер! Хватит болтать! Вы прекрасно знаете, что он не прилетит в Грозный. Потому что у него там много дел. И потому что здесь слишком много любопытных глаз. Я не вправе указывать вам, что делать. Но я вправе немедленно выйти из игры и забыть о ней. А вспомню только тогда, когда всех вас переловят и пересажают. Только этим все и кончится, если даже вы намерены делать глупости. О чем вы хотите с ним говорить? О погоде? Все уже сто раз оговорено и просчитано. И чем быстрей мы начнем операцию, тем лучше. Потому что тем меньше риска. Поговорите лучше с Султаном Рузаевым. Это столь же бесполезно, но менее опасно.

— После всего, что я узнал о нем, я даже видеть его не хочу. Когда реально начало операции?

— По нашему графику — через шесть суток. Точную дату определит сам Пилигрим. Не знаю, из чего он будет исходить. Но ему видней. Итак, ваши планы?

Тернер задумался. Логика подсказывала: нужно остаться, нужно все-таки встретиться с Рузаевым, внимательно присмотреться к нему и к его окружению, прочувствовать атмосферу, в которой готовится это беспрецедентное дело. Так командующий армией приезжает на передовую перед наступлением. Формально — для проверки боеготовности, а на самом деле — чтобы понять и оценить внутреннее состояние солдат и офицеров, их душевный настрой.

Все так. Тернер умел мыслить логически, но сейчас логика вступала в противоречие с инстинктом самосохранения, глубоко сидевшим в его сознании и никогда его не подводившим. Этот инстинкт подсказывал: нужно убираться отсюда, и как можно быстрей. Здесь было опасно все. Неведомый мир. Джунгли. Блюмберг был здесь свой, а он, Тернер, — чужак, привыкший к благам цивилизации горожанин, неожиданно оказавшийся в дебрях какой-нибудь Амазонки.

— Решайте быстрей, мистер Тернер, — поторопил Блюмберг. — Через три часа рейс на Москву. А до аэропорта еще ехать. Иначе вы останетесь здесь еще на ночь.

— Что это? — вдруг спросил Тернер, показывая на какое-то насекомое, ползущее по столу.

— Обыкновенный таракан, — ответил Блюмберг и небрежным щелчком смахнул его на пол. Тернера передернуло от отвращения.

— Я улетаю, — решительно заявил он. — Вы остаетесь вместо меня. Под моим именем.

— О том, что я здесь под вашим именем, знают только Султан Рузаев и Азиз Садыков.

— И тем не менее, — буркнул Тернер. — Мое имя — это мое имя. Постарайтесь не запятнать его каким-нибудь публичным скандалом, — не без язвительности добавил он.

— Следует ли из ваших слов, что наша сделка заключена? — спросил Блюмберг.

— Да, черт возьми. Мои слова именно это и значат. О деталях поговорим в свое время. Когда вы увидите Пилигрима?

— Не знаю. Возможно, дня через три-четыре. Или позже.

— Передайте ему привет.

— Он будет очень тронут, сэр.

— Вы сукин сын, Блюмберг! Самый отъявленный сукин сын, каких я только видел!

— Ваши слова я расцениваю как комплимент. В Полярных Зорях я буду под именем Стэнли Крамера, журналиста из Лондона. Для связи с вами буду пользоваться кодом Рузаева. Так что если вы увидите подпись "Стэн", знайте, что это я. Стэн. Запомнили?

— Да. Где мой охранник?

— В соседней комнате. Его накормили, но он по-прежнему в наручниках. Если вы скажете ему, что вам не угрожает никакая опасность, наручники снимут.

— Готовьте машину, мы выезжаем.

Джип "субару" с темными стеклами уже стоял у крыльца между "уазиками" с пулеметом и автоматчиками.

Блюмберг жестом подозвал к себе Азиза. Тот подошел и вытянулся в струнку, как перед большим начальством. Блюмберг показал на Тернера и Нгуена Ли. Сказал по-английски — чтобы те поняли:

— Отвезете этих джентльменов в аэропорт. Билеты купить до Москвы на любое чужое имя. За их безопасность отвечаете головой. Все ясно?

— Йес, мистер Тернер! — отрапортовал Азиз. Джон Тернер криво, усмехнулся и полез в раскаленную от солнца машину. Мельком подумал:

"Даже кондишена нет. И эти, тараканы! Как можно так жить?" Негромко сказал охраннику, показав взглядом на стоявшего в стороне Блюмберга:

— Запомни этого человека.

Нгуен Ли молча кивнул.

От жары и выпитого натощак виски у Тернера слегка побаливала голова. Но он был доволен. Несмотря ни на что, поездка оказалась полезной.

И даже очень.

Рузаев и его люди, как он и предполагал, полное барахло. Но Блюмберг и Пилигрим — это серьезно.

Он почти поверил в успех.

И лишь в самолете вспомнил, что не задал Блюмбергу вопроса, который все время вертелся в глубине его сознания: каким образом Пилигрим оказался в России?

IV "ШИФРОГРАММА Доктор — Джефу. Встреча прошла по сценарию. Объект Т. вылетел в Москву. Система финансирования акции переведена на "Фрахт Интернэшнл". Обеспечьте документирование расчетов".

"ШИФРОГРАММА Турист — Доктору, Джефу, Лорду. Грузовики с гуманитарной помощью, прибывшей на лесовозе Краузе, перехвачены. Никакой взрывчатки не обнаружено. Под предлогом поисков наркотиков произведен самый тщательный досмотр лесовоза, а также обыск в кубриках команды и в каюте капитана-судовладельца Краузе, В носовой части судна найдена скрытая полость со следами недавнего переустройства. Полость оказалась пустой, ни малейших следов взрывчатки. На вопрос старшего инспектора таможенной службы, с какой целью на судне была устроена скрытая полость, Йоргенс Краузе сначала ответил, что судно принадлежит ему и он вправе делать с ним что угодно, если это не нарушает правил судоходства. На настойчивый повторный вопрос, заданный моим сотрудником, находившимся в составе таможенной бригады, Краузе с нескрываемой насмешкой пояснил, что из-за большой конкуренции он решил было заняться транспортировкой наркотиков, но Господь уберег его от этого не богоугодного дела, за что он, Краузе, будет благословлять Его в своих молитвах до конца жизни. А намерения, как известно, преступлением не являются.

В матросских кубриках, в каюте капитана и в других помещениях лесовоза суммы в 400 тысяч ам. долларов, которые могли быть получены за взрывчатку, не найдено. Вся иностранная валюта, обнаруженная у команды, не превышает разрешенных законом размеров и надлежащим образом декларирована.

По возвращении лесовоза в Стокгольм необходимо получить подробный отчет агента Лорда. Проверьте все возможные связи Краузе за последний год, а также маршруты его лесовозов, особенно когда он сам выходил в рейс в роли капитана. Любую информацию немедленно сообщайте".

"ШИФРОГРАММА Срочно.

Джеф — Туристу. Фирма-производитель взрывателей и заказчик выявлены. Частота арендована на коммерческом спутнике связи "Селена-2" жителем Нью-Йорка Робертом Бэрри. В 1982 году он работал мастером газовой компании в Майами. Сейчас нет сомнений, что он был напарником объекта П. в подготовке взрыва виллы Майкла Тернера. Р. Бэрри взят под наблюдение. Когда и каким образом объект П. мог связаться с ним и дать это поручение, пока выяснить не удалось. Есть основания подозревать, что им же были закуплены и неустановленным способом переданы объекту П. радиовзрывные устройства и детонаторы.

Предложенное вами испытание по согласованию с руководством НАСА намечено на 23 апреля в 1.00 по Гринвичу. Дайте подробную инструкцию Пастуху.

Ровно в 1.00 должен быть подан инициирующий сигнал на спутник. Код для приведения управляющего блока в рабочее состояние W-7298. На пульте блока должен загореться зеленый светодиод. Через тридцать секунд после нажатия на пусковую кнопку должны загореться красные светодиоды взрывателей, импульс поступит к детонаторам. Не напоминаю, что они должны быть отделены. В 1.10, а затем в 1.30 ваши люди должны вновь подать инициирующие сигналы. Они будут блокированы системами НАСА. Красные светодиоды на взрывных устройствах реагировать не должны".

"Совершенно секретно Операция "Капкан"

Начальнику оперативного отдела УПСМ полковнику Голубкову РАПОРТ По вашему приказанию сотрудниками оперативного отдела УПСМ с привлечением экспертов ФСБ был произведен негласный обыск в квартире объекта П., который в это время находился на Кольском полуострове.

Квартира расположена в старой части г.Химки Московской области на первом этаже пятиэтажного дома так называемой "лагутенковской" серии, в просторечии именуемой хрущобами. Квартира однокомнатная, с выходящими во двор окнами и кухней размером 6,3 кв. метра. При первом осмотре не было выявлено ничего заслуживающего внимания. При более тщательном обыске под холодильником "Саратов" был обнаружен замаскированный линолеумом квадратный лаз, ведущий в подвальную часть дома, где располагаются инженерные коммуникационные сооружения. Из подвала два выхода—в один из подъездов и в торец дома. Таким образом, объект П. имел возможность, не привлекая внимания службы наружного наблюдения, покидать свою квартиру в любое удобное для него время и незамеченным возвращаться в нее.

Тщательный обыск подвальных помещений принес следующие результаты.

В одном из углов подвала в груде строительного мусора был обнаружен полиэтиленовый пакет, внутри которого находился обернутый в шелковый носовой платок кремового цвета шестизарядный револьвер системы "кобальт" выпуска тульского ЦКИБ СОО калибром 9 мм. Одно гнездо в барабане было пустым. Револьвер был немедленно отправлен на экспертизу. Баллистические исследования показали, что именно из этого оружия в ночь на 12 апреля с. г. на МКАД был убит корреспондент ежемесячника "Совершенно секретно" Игорь Сергеевич К. Пальцевые отпечатки, снятые с оружия, не совпадают с теми, что были обнаружены в квартире объекта П., и объекту П. несомненно не принадлежат. Никаких данных о том, кто стрелял из этого револьвера, в информационных центрах ФСБ и МВД получить не удалось.

После завершения экспертиз пакет с револьвером был возвращен на прежнее место.

Проверка квартиры объекта П. и подвала его дома с помощью телеметрической аппаратуры также принесла результаты. В той же куче мусора, где был найден револьвер "кобальт", датчики зафиксировали очень слабые радиоимпульсы. Они исходили от кусков гипса медицинского назначения, о чем свидетельствовали обрывки марли и куски деревянной шины, какие обычно накладываются при переломах. В одном из обломков гипсовой накладки был обнаружен мощный чип иностранного (вероятно, японского) производства, способный передавать сигнал на очень большие расстояния и даже на спутники связи. Аккумуляторы радиопередатчика были практически разряжены, что объясняет слабость зафиксированного сигнала, а также свидетельствует о том, что этот чип пребывал достаточно долгое время в рабочем режиме.

Частоту передачи и хотя бы примерное нахождение приемного устройства установить не удалось..."

"СПЕЦДОНЕСЕНИЕ Полковнику Голубкову от лейтенанта Авдеева Докладываю о результатах обследования, проведенного по вашему приказу в порту пос. Полярный (Кольский залив Мурманской области). Все данные получены в результате опроса работников порта, грузчиков, сторожей припортовых пакгаузов, пограничников, таможенников и других лиц. Опрос проводился в скрытой форме, без прояснения причин и мотивов задаваемых вопросов.

Как явствует из записей в журнале диспетчерской порта, 18 апреля с. г. в 21.20 по московскому времени к причальной стенке порта пришвартовался шведский лесовоз с бортовым номером SR-16, приписанный к Стокгольму, для ремонта неисправностей топливной системы. В связи с неблагоприятными погодными условиями лесовозу было разрешено продлить стоянку, о чем в журнале была сделана соответствующая запись. В 6.30 утра 19 апреля судно SR-16 покинуло порт.

Во время его стоянки на соседних пирсах были пришвартованы в общей сложности шесть судов — танкеров, сухогрузов и контейнеровозов, из них четыре российских, один польский и один финский. Никаких контактов между командами не зафиксировано. Хотя трап лесовоза был спущен на пирс, никто из опрошенных не заметил, чтобы кто-нибудь из посторонних поднимался на борт судна или кто-либо из команды сходил на берег. Лишь один из моих собеседников, в прошлом судовой механик, а нынче практически спившийся бич, обитающий при котельной порта, рассказал, что около полуночи, когда у него, по его собственному выражению, "горели трубы", он вышел на территорию порта в надежде встретить какого-нибудь подгулявшего моряка и составить ему компанию и заметил, как к пирсу, где стоял лесовоз SR-16, подъехал цельно-крытый автомобиль типа "санитарки" и через короткий промежуток времени уехал. Моему собеседнику показалось, что там что-то грузят, и он решил предложить свою помощь, чтобы заработать на бутылку. Но когда он подошел, автомобиль уже отъехал, а вахтенный на ломаном русском языке предложил ему убраться к черту.

Данные показания следует принимать с поправкой на то, что во время разговора мой собеседник был уже изрядно пьян, путал названия судов и вообще не был уверен, что все происходившее было именно в ночь на 19 апреля.

Никаких других заслуживающих внимания свидетельств не получено".

"СПЕЦТЕЛЕГРАММА Пос. Полярный, лейтенанту Авдееву. Срочно вылетайте в Мурманск. Получите в ФСБ и МВД подробную сводку обо всех происшествиях по области за минувшие дни с 18 апреля, не исключая бытовых преступлений и ДТП. После этого немедленно возвращайтесь в Москву. Голубков".

"ШИФРОГРАММА Лорд — Туристу. Лесовоз Краузе вернулся в Стокгольм и сразу после разгрузки вышел в Хельсинки. Мой агент, внедренный в команду, успел сообщить, что во время рейса в Кандалакшу не заметил ничего подозрительного, в том числе и во время стоянки судна в Кольском заливе.

После ухода лесовоза в Хельсинки квартира Краузе, его загородный дом и гараж были подвергнуты тщательному негласному обыску. Обыск не дал результатов. Денег в сумме 400 тысяч долларов не обнаружено. Передать их кому-либо на хранение или положить в банк Краузе не мог, так как все время находился под наблюдением. Очевидно, наше предположение о доставке взрывчатки объекту П. на лесовозе Краузе оказалось несостоятельным, либо же доставка была отменена по другим причинам.

Наблюдение за Краузе и выявление его связей продолжаются".

"СПЕЦСООБЩЕНИЕ Пастухов — Голубкову. Генрих сообщил мне, что с доставкой пластита ничего не вышло и придется воспользоваться толом, который мы достали.

Сегодня утром он вылетел в Москву. По его словам, дня на четыре. Цель поездки: организация утечки информации о проверочном захвате Северной АЭС".

"ЭЛЕКТРОННЫЙ ПЕРЕХВАТ Пилигрим — Рузаеву. Акция будет начата в воскресенье 26 апреля в 23.10 по московскому времени".

"ШИФРОГРАММА Срочно. Турист — Доктору, Джефу, Лорду, Солу. 26 апреля в 23.00 по московскому времени — час "Ч".

Глава девятая. Ход шакала I Двадцать второго апреля, в среду, во второй половине дня, за четверо суток до назначенного Пилигримом захвата Северной АЭС, полковник Голубков почувствовал, что еще немного — и его хватит инсульт или еще какая-нибудь холера. Голова была как наглухо закупоренный перегретый котел, мозг отказывался воспринимать новую информацию, даже самую пустяковую. При каждой попытке сосредоточиться начинала зудеть жилка на левом виске. Почему-то на левом, хотя левое полушарие, как известно, управляет эмоциями, а разумом — правое. Еще с курсантских времен Голубков помнил одно из правил результативного общения: когда нужно воздействовать на чувства человека, ему говорят преимущественно в левое ухо, когда на логику — в правое.

Голубков сидел в изолированной комнате-боксе информационного центра рядом с лейтенантом-компьютерщиком, задействованным в операции "Капкан", и тупо смотрел на расшифрованное сообщение Пастухова, только что выплюнутое лазерным принтером.

Там было:

"Генрих позвонил из Москвы и предложил мне вызвать в Полярные Зори сотрудников Си-Эн-Эн Арнольда Блейка и Гарри Гринблата для съемки сенсационного материала. Мотивировка: видеозапись проверочного захвата станции, сделанная иностранными журналистами, прозвучит убедительней. Мои действия?"

Лейтенант-компьютерщик молча ждал.

— Хреновину какую-то спрашивает, — раздраженно проговорил Голубков. — От него ждут доклада о результатах испытания взрывателей, а не эту фигню!

— Рано, Константин Дмитриевич, — возразил лейтенант. — Час по Гринвичу — это двадцать два по московскому времени. Информация об испытании поступит вряд ли раньше полуночи.

— Да? И в самом деле, — проговорил Голубков. — Что-то башка ни черта не варит!

Он вытащил из кармана пачку "Космоса" и тут же, чертыхнувшись про себя, сунул ее обратно: в информационном центре курить категорически воспрещалось. Голубков встал и пошел к выходу.

— Нужно что-то ответить Пастухову, — напомнил лейтенант.

— Ответь: "Вызывай. Дубль — Доктору", — добавил Голубков, массируя жилку на виске. — Сообщение Пастухова и мой ответ.

Пальцы компьютерщика забегали по клавиатуре.

В бокс заглянул генерал-лейтенант Нифонтов:

— Есть что-нибудь новое?

Голубков молча протянул ему распечатку.

— Кто такие эти Гринблат и Блейк?

— Тележурналисты, которые работают в горячих точках, — объяснил Голубков. — Команда Пастуха отбила их у боевиков. В Чечне. Давно, еще при Дудаеве. За это Пастух получил американского "Бронзового орла".

— Откуда о них знает объект?

— Из моей докладной в ФСБ. Той, которую ты назвал поэмой.

— Теперь вспомнил. Они там нужны? Голубков вяло пожал плечами:

— Да пусть снимают. И если Пастух откажется, у объекта сразу возникает вопрос: почему? Может насторожиться.

Нифонтов внимательно на него посмотрел и кивнул на дверь:

— Пошли отсюда.

В холле остановился, снова пристально взглянул на Голубкова и неодобрительно покачал головой:

— Так не пойдет, Константин Дмитриевич. Езжай-ка домой. А еще лучше — в наш реабилитационный центр. Посиди в сауне, поплавай в бассейне, прими граммульку на грудь и как следует выспись.

— Какая там, к черту, сауна! — отмахнулся Голубков. — Выпью кофе покрепче, проглочу пару пилюль и буду в порядке.

— Это не совет. Это приказ. Такой ты на, хрен никому не нужен. А стимуляторы будешь глотать, когда спать будет некогда. Боюсь, тебе это вскорости предстоит.

— Тебе тоже, — заметил Голубков.

— И мне, — согласился Нифонтов. — Прямо сейчас и езжай, я позвоню, чтобы для тебя приготовили номер.

— Ну, раз приказ... Ладно, только уберу бумаги и позвоню домой.

— Вызвать машину полковника, — приказал Нифонтов дежурному и повернулся к Голубкову: — Чтобы через, пять минут и духу твоего в управлении не было!

Но Голубкову не удалось выполнить распоряжение начальника. У дверей кабинета его поджидал лейтенант Авдеев.

— Ваше приказание выполнено, — доложил он и протянул пластиковую папку с десятком машинописных страниц. — Сводка всех происшествий по Мурманской области за последние четыре дня.

— Почему задержался? — спросил Голубков, пропуская Авдеева в свой кабинет.

— Мурманск не выпускал. Полсуток аэропорт был закрыт. Снежные заряды шли, один за другим. Потрясающее зрелище. Солнце, все ясно и вдруг — снег, везде, в метре ничего не разглядеть. А через десять минут — снова солнце. А потом снова заряд. Никогда такого не видел. Но мурманчане говорят: ранней весной обычное дело.

— Что здесь? — кивнул Голубков на папку.

— Полный букет. От явно заказного убийства до пьяной поножовщины.

— Кого убили?

— Хозяина казино. Снайпер. В самом центре Мурманска. К нашим делам никакого отношения не имеет.

— А что имеет?

— По-моему, ничего.

Голубков полистал сводку и отложил ее в сторону.

— Ладно, возьму с собой, потом посмотрю. Документ без грифа, так что ничего страшного. Сдай отчет в бухгалтерию и можешь отдыхать.

Авдеев вышел. Голубков набрал номер домашнего телефона. Занято. Набрал еще раз. Снова короткие гудки. Ну ясно, младшая дочь треплется с подругами. Восемнадцать лет, есть о чем потрепаться. Любовь, любовь. По два часа может висеть на телефоне, пока не сгонят. А согнать некому — жена на работе, а пятнадцатилетний Сашка еще не набрал силы, чтобы отнять у сестры телефон и самому залечь на диване с трубкой. Этот на машинах помешан, все иномарки знает наперечет. Тоже может по часу спорить с приятелями, есть на "понтиаке" девятьсот лохматого года турбонаддув или его начали ставить позже. Клянчит хоть старый "Запорожец". И придется купить. А что делать? Пусть лучше с "запором" возится, чем свяжется с какими-нибудь наркоманами или токсикоманами.

Голубков поставил аппарат на автодозвон и в ожидании звонка принялся просматривать сводку, привезенную лейтенантом Авдеевым.

Происшествия были сгруппированы по разделам. Тяжкие преступления: убийства, разбойные нападения, вымогательства под угрозой оружия, вооруженные грабежи. Потом шли бытовые преступления, нападения на таксистов и частников, квартирные кражи. Заявления о пропавших. Старик, страдающий склерозом. Заблудился, видно, бедолага, забыл, где живет. Таких находили иногда за тысячу километров от дома. Два подростка, один из Мурманска, второй из Оленегорска. Сорокалетний шофер из поселка Колки. Семнадцатилетняя девушка из Мурманска. Это — скверно, вряд ли найдется. Угоны автомашин. В основном новые "Жигули" — "восьмерки" и "девятки", тридцать первые "Волги". "УАЗ-3962" затесался. Тоже из Колков, служебный, какого-то "Ремстройбыта", 1989 года выпуска. Кому он, интересно, понадобился? Дорожно-транспортные происшествия — по пьянке, из-за превышения скорости, нарушения правил обгона. Карманные кражи, мошенничества. Действительно, полный букет. Бурлит жизнь. Как гнилое болото. Что в Мурманске, что в Москве. Она и раньше, конечно, бурлила. Но все же не так.

Телефон, наконец, звякнул. Трубку взял Сашка. Голубков хотел обругать сына, но сдержался. Велел передать матери, что его сегодня не будет.

— Командировка? — спросил Сашка, привыкший к отлучкам отца.

— Дежурство. — Голубков хотел уже положить трубку, но остановился. — Скажи-ка, знаток, "УАЗ-3962", что это за машина?

— Ну, батя, таких элементарных вещей не знаешь! Обыкновенная "санитарка". Движок от двадцать четвертой "волжанки", задний привод, передний ведущий мост. Полное говно — аппарат.

— "Скорая помощь"? — уточнил Голубков.

— Да нет. "Скорые" сейчас — на "РАФах" или "газелях". А на "санитарках" — ветеринарная служба. А чаще просто мелкие грузы возят. Да видел ты их тысячу раз — такие фургончики с цельнометаллическим кузовом. Обычно зеленые или темный беж. А что, тебе предлагают купить?

Голубков хмыкнул:

— Ага, предлагают. "Линкольн" мне предлагают. Лимузин выпуска 1974 года. Длиной семь с половиной метров.

— И ты... купишь?

Сашка аж захлебнулся от волнения. Простодушие — это было в нем от отца. Намается он с ним в нынешней жизни.

— А как же! — подтвердил Голубков. — Квартиру продадим и купим "кадиллак".

— А где же мы будем жить?

— А в нем и будем.

— Все шутишь! — разочарованно заключил сын.

— А ты все ушами хлопаешь! Надо же хоть немного думать, прежде чем раскрывать рот!

Голубков положил трубку и тотчас забыл о сыне.

"Санитарка". Угнана из поселка Колки 18 апреля. В тот же день исчез шофер из тех же Колков. Работал в "Ремстройбыте". Что это за Колки?

Голубков достал карту Кольского полуострова и расстелил на столе. Минут десять через лупу исследовал ее по квадратам. И наконец нашел. Название Колки было набрано самым мелким шрифтом, еле различимым среди голубых разводов озер и желтых сопок. Крошечная точка населенного пункта почти сливалась с точкой пожирней, какой обозначались поселки более крупные. Голубков прочитал название поселка, и мощный выброс адреналина в кровь мгновенно смыл апатию и усталость.

— Лейтенанта Авдеева ко мне, срочно! — приказал он помощнику. — Он должен быть в бухгалтерии.

— Отчитался за командировку? — спросил Голубков, когда Авдеев появился в его кабинете.

— Так точно.

— А теперь бегом оформляй новую.

— Куда?

— Туда же. Смотри! Вот Колки. А вот Полярный. Понял? Эти Колки — пригород Полярного. Задача: найти угнанную "санитарку" и пропавшего шофера. Этот шофер работал в "Ремстройбыте". Сто из ста, что он и был водителем "санитарки". Опросить жену, соседей, завгара, всех. Задание особой государственной важности. Прочесать всю область. Все дороги, проселки. Поднять вертолеты, обследовать все доступные для проезда места.

— За четыре дня он мог уехать далеко за пределы области, — попытался возразить лейтенант Авдеев.

— Уехал — значит, уехал. Нет — значит, нужно найти. И еще. Ты написал в рапорте, что одновременно с лесовозом Краузе в Полярном стояло шесть судов.

— Четыре наших, польский сухогруз и финский контейнеровоз с припиской к Хельсинки, — подтвердил Авдеев.

— Возьми в порту все данные, какие у них есть. Маршрут, груз, капитан, судовладелец. Особое внимание — на поляка и финна. Информацию сообщай по мере получения. Приказ ясен?

— Так точно. Товарищ полковник, если бы я знал...

— Не оправдывайся, — прервал Голубков. — Не мог ты ничего знать. И я не знал. Теперь знаем больше. А должны знать все. Действуй.

Лейтенант Авдеев вышел. Заглянул Валера, водитель и личный охранник Голубкова, прикрепленный к полковнику после его назначения начальником оперативного отдела. Должность была генеральская, начальник оперативного отдела УПСМ относился к категории секретоносителей, и ему полагался второй охранник. Но поскольку генеральские лампасы Голубкову не светили, несмотря на представления Нифонтова, пришлось Валере совмещать эти две несовместимые, по существу, обязанности. По правилам, водитель должен вести машину, а телохранитель контролировать обстановку. Но правила правилами, а жизнь жизнью.

— Мы едем, Константин Дмитриевич?

— Сейчас. Через пять минут.

Но пять минут растянулись. Нужно было составить шифровку начальнику Мурманского ФСБ, организовать через Нифонтова подпись директора ФСБ, иначе лейтенанта Авдеева с его планами просто пошлют подальше. Только через час Голубков спустился во двор и сел на заднее сиденье своей "Волги", внешне ничем не отличимой от обычных частных машин, однако оснащенной спецсвязью и мощным роверовским движком. Он откинулся на спинку, закрыл глаза и приказал себе забыть обо всех делах. Полное расслабление. Этому приему Голубков научился еще в Афгане, пятнадцати минут часто хватало, чтобы снять усталость после напряженных бессонных суток. Но тогда он был на Двадцать лет моложе, теперь пятнадцати минут было недостаточно.

По тому, как изменился шум, проникавший в салон, Голубков понял, что машина вышла из города. Вместо чада запруженных транспортом московских улиц в приоткрытое окно ворвался свежий прохладный воздух. Голубков почувствовал, как внутреннее напряжение постепенно отпускает его.

Из состояния расслабленности его вывел голос Валеры:

— Константин Дмитриевич, нас пасут. Не оглядывайтесь.

Голубков открыл глаза. "Волга" шла по Минскому шоссе. По обочинам стелилась свежая зелень берез. Машин на шоссе стало заметно меньше. До реабилитационного центра было еще километров сорок.

— Кто пасет? — спросил Голубков.

— "Форд эскорт". Похож на новый. Цвета светлый металлик. В тачке только водитель.

— На таких машинах не пасут. Когда засек?

— Еще на Кутузовском. Висит на "хвосте".

— Поверни зеркало.

Валера поправил зеркало заднего вида так, чтобы Голубков мог видеть то, что происходит сзади. Да, новенький "форд". Метрах в сорока. В машине только один человек. Лица не видно. В штатском. Солнцезащитные очки.

Водитель "форда" увидел, вероятно, движение Валеры, поворачивающего зеркало заднего вида, и понял, что это значит. Он два раза коротко мигнул дальним светом и включил правый поворотник.

— Остановись, — приказал Голубков. Валера съехал на обочину, заглушил двигатель и извлек из наплечной кобуры табельный ПМ. "Форд" объехал "Волгу", остановился метрах в десяти перед ней. Водитель вышел из машины, снял солнцезащитные очки и направился к "Волге" Голубкова. Валера передернул затвор.

— Отставить. Убери ствол.

— Уверены?

— Да, — кивнул Голубков.

Он действительно был уверен, что оружия не понадобится. Потому что от "форда" к "Волге" шел Аарон Блюмберг.

Голубков открыл дверцу:

— Садитесь.

Блюмберг отрицательно покачал головой:

— Давайте лучше покурим на свежем воздухе. Когда-то еще мне доведется увидеть весну в Москве!..

II — Откуда у вас эта машина?

— Взял напрокат. Москва в этом смысле стала вполне европейским городом.

— Как вы меня нашли?

— Дежурил у вашего "Контура".

— Я мог уехать и ночью.

— Значит, мне пришлось бы ждать до ночи.

— Вы могли назначить встречу по нашей системе связи.

— Нет. О нашей встрече не должен знать никто. Даже ваш шеф. Вы сами сообщите ему. Позже. Если сочтете нужным. Если ваш водитель доложит о нашем контакте, вам придется сказать, что вы встречались со своим информатором, или что-нибудь в этом роде.

— Я найду что сказать, — успокоил Блюмберга Голубков.

— Тем более никто не должен знать о содержании нашего разговора, — продолжал Блюмберг, пока они углублялись в придорожный березняк. — Почему? Объясню. Я намерен поделиться с вами некоторыми своими соображениями. Совершенно безответственными. Я — частное лицо и могу себе это позволить. Вы — нет.

— Тогда к чему этот разговор?

— Без вашей помощи я не смогу оценить степень безответственности моих рассуждений. Или степень их соответствия истинному положению дел. А если я прав, это может торпедировать ключевой момент нашей акции.

Блюмберг остановился возле рухнувшей от ветра или от старости березы и предложил:

— Давайте присядем на это бревнышко.

Но перед тем как сесть, он внимательно огляделся. Хвойный подлесок глушил шум машин, проходящих по "Минке", смыкавшиеся наверху кроны берез покачивались от легкого ветра, чирикали какие-то лесные пичуги.

— Хорошо. Лес. С детства люблю лес, — проговорил Блюмберг, но были у Голубкова сомнения, что он любовался лесом. Он оценивал возможность прослушки. Но место было недосягаемым даже для лазерной установки. Блюмберг сел и закурил "Кэмел".

— Я имею всю информацию о ходе нашей акции. И даже успел получить ваше сообщение о журналистах из Си-Эн-Эн. Накопилось очень много вопросов, на которые у нас нет ответа. У меня, признаться, голова пухнет, когда я обо всем думаю. А у вас?

— У меня тоже, — кивнул Голубков, разминая свой "Космос".

— И все же я начну с частностей. Пилигрим в Москве. Как я понял, ваша "наружка" его потеряла?

— Да. Он взял в Мурманске билет до Москвы с промежуточной посадкой в Питере. После посадки в самолет не вернулся. Добирался в Москву либо поездом, либо нанял машину. На своей квартире не появлялся. На квартире Люси Жермен — тоже. Мы надеялись получить информацию от Сола. Но Сол молчит.

— Он утратил источник информации. Или канал связи.

— Каким образом?

— Возможно, мы когда-нибудь об этом узнаем. Второй момент, — продолжал Блюмберг. — Пилигрим назначил начало операции в ночь с воскресенья на понедельник. Почему? Есть у вас какие-нибудь предположения?

Голубков покачал головой:

— Никаких. Это может быть ложным ходом.

— Нет. Люди Рузаева арендовали в Грозном самолет "Ту-154", а в мурманском аэропорту — два вертолета, "Ми-1" и "Ми-8". Вылет "Ту-154" назначен на воскресенье на девять вечера. Около полуночи он будет в Мурманске. Как раз к этому времени должно поступить сообщение, что станция захвачена. Если захват не удастся, самолет заправится и вернется в Грозный. Если удастся, на "Ми-8" на АЭС доставят тол с турбазы "Лапландия", а на "Ми-1" на станцию прилетит из Мурманска сам Рузаев. Тол нейтрализован?

— Подменен.

— И третий момент. Каким образом Пилигрим намерен уйти со станции после ее захвата?

— Вероятно, вместе с Рузаевым собирается улететь в Грозный. Когда ядерная кнопка будет у них в руках. А оттуда переберется в Турцию и через нее — в Штаты.

— С миллионом долларов в кейсе? Его пристрелят или прирежут уже в самолете. Он будет уже не нужен Рузаеву. И он не может этого не понимать.

— Тогда не знаю, — сказал Голубков. — Вы — знаете?

— Я думаю об этом с самого начала акции. У меня есть кое-какие соображения. Ими я и хочу с вами поделиться. Но придется начать издалека. Вы хорошо помните трагифарс под названием ГКЧП-1?

— Да. Только почему — трагифарс?

— Это было бы просто фарсом, если бы не погибли трое молодых ребят. А как иначе это назвать? Абсолютно серый Крючков. Старая развалина Язов. Председатель колхоза Стародубцев. Нагло ограбивший всех Павлов. А во главе — тупой троечник и алкоголик Янаев. Исполняющий обязанности президента! И он стал бы править страной, если бы путч удался?

— За ними стоял Лукьянов.

— Да. Но это фигура второго плана. Вы помните, что сказал Горбачев, когда его привезли из Фороса?

— Он много чего говорил.

— Правильно. Но одна фраза была знаменательной. "Вы никогда не узнаете всей правды". Позже он уверял всех, что имел в виду не путч, а общую ситуацию в стране во время его правления, но я уверен, что он имел в виду именно путч. Так кто же встал бы во главе государства, если бы путч удался?

Голубков лишь молча пожал плечами.

— Я вам скажу. Только не считайте это досужими разговорами. Вопрос для нас самый насущный. Мы должны найти ответ на него, если хотим реализовать наш план в полном объеме. Так вот. Во главе государства остался бы сам Горбачев. ГКЧП — это был его пробный шар.

— У вас есть доказательства?

— Только косвенные. Вспомните, как он сдавал Ельцину все позиции. Абсолютно все. Он даже не сделал ни малейшей попытки сопротивляться. Почему? Очевидно, что у Ельцина на руках был козырный туз. Именно этот. Ельцин знал, что организатор ГКЧП — сам Горбачев. И если бы Горбачев не капитулировал, он оказался бы в "Матросской тишине" вместе с Янаевым и компанией. Но и это еще не все. Вопрос на засыпку: смог бы Горбачев, останься он у власти, круто изменить курс и зажать гайки? Нет. И это прекрасно понимали все, кто обладал реальной властью в стране. Горбачев — это был отработанный пар. Для возвращения к жесткому курсу нужен был совсем другой человек. И такой человек был.

— Кто?

— Мы к этому подойдем. Сейчас для нас главное, что он был.

— Каким образом он мог бы сместить Горбачева?

— Вы задали сейчас точный вопрос. Очень точный, полковник. Давайте еще раз вернемся назад. 1988 год — побег Пилигрима из Дармштадта. 89-й — пластическая операция. Июль 91-го — легализация в Москве. Ровно за месяц до путча. Это вам о чем-нибудь говорит?

— В 89-м, когда Пилигриму сделали пластическую операцию, вряд ли кто-то думал о путче.

— Но в 89-м уже все серьезные аналитики просчитывали, что Советский Союз на грани краха. В том числе и аналитики КГБ. И было очень много людей среди власть имущих, кого эта перспектива не умиляла. Горбачев был обречен. Уже в 89-м. Ему просто очень повезло, что путч закончился крахом. Он потерял власть, но сохранил жизнь. Иначе его убрали бы. И я даже знаю как. Взорвали бы его лимузин. Для этого и нужен был Пилигрим.

— Полная чепуха! Никакой Пилигрим не смог бы этого сделать!

Блюмберг усмехнулся:

— Мне ли вам рассказывать, как делаются такие вещи? Взрыв устроили бы те, у кого есть для этого все возможности. А Пилигрима просто подставили бы. Мертвым, разумеется. И все. Крупнейший международный террорист. Наймит мирового империализма. Его былая причастность к "красным бригадам" придала бы делу некоторую идеологическую пикантность. Левоэкстремистский террор. После этого можно и чрезвычайное положение вводить, и закручивать гайки. Резьба, конечно, все равно сорвалась бы. Но лет на десять страна была бы отброшена назад.

— По-вашему, сейчас она отброшена вперед?

— Константин Дмитриевич, у нас нет времени для общеполитических дискуссий. Нам нужно найти ответ на вполне конкретный вопрос: кто этот господин Икс, который был автором или главной действующей фигурой в сценарии? Не в трагифарсе ГКЧП-1, а в настоящем сценарии. Только тогда мы сможем понять действия Пилигрима и его план ухода.

— Даже если вы правы, Пилигрим не мог знать этого человека.

— Да, — кивнул Блюмберг. — Его знал очень узкий круг лиц. Может быть, всего двое или трое. Возможно, не знал даже тогдашний председатель КГБ Крючков. Но один человек знал наверняка. Вам он известен под псевдонимом Профессор. А теперь знает и Пилигрим.

Голубков потер занывшую жилку на виске и спросил:

— Откуда?

— Четыре дня назад около десяти часов вечера Профессор был убит на своей даче в Старой Рузе. Ударом ножа в сердце. Перед этим его пытали.

— Как — убит?! — поразился Голубков. — А охрана? Он же носитель важнейших государственных секретов! И почему в Старой Рузе, а не на госдаче в Архангельском или в Барвихе?

— Верно, в Архангельском. Но после отставки его попросили очистить помещение. А то вы не знаете, как это у нас делается. Из князи в грязи. В Старой Рузе была дача его родителей. Там он после отставки и жил бирюком. Охрана была — двое солдат-первогодков. Оба были в отключке. На столе стояла бутылка водки. Выпили всего по стакану. Очевидно, некто третий подсыпал чего-нибудь вроде клофелина. И этот третий был Пилигрим.

— Вы уверены?

— Да. Потому что я его видел. Когда он уходил. Я приехал к Профессору задать тот же вопрос. Но, к сожалению, опоздал. И вряд ли Профессор мне бы ответил. А Пилигриму ответил. Я скажу, почему так думаю. На груди Профессора был всего один ожог от электрокипятильника. Только один. Это была не пытка, а угроза пыткой. Этого, по-видимому, оказалось достаточно. Не знаю, на что Профессор рассчитывал. Надеялся сохранить жизнь? Или хотел отомстить тем, кто вышвырнул его из жизни? Нет, не знаю. И не буду гадать. Мне тяжело об этом говорить. Когда-то он был моим учителем. Я любил его, как старшего брата. Потом мы разошлись. А теперь Бог ему судья. Но не я.

— Этого случая не было в сводке МВД, — заметил Голубков.

— И не будет. Я позвонил в Федеральную службу контрразведки. Анонимно, конечно. А ФСК такие случаи не оглашает.

Голубков отшвырнул в сторону погасший "Космос", затем всю пачку и попросил Блюмберга:

— Угостите нормальной сигаретой. Не могу больше этот навоз курить. Даже из чувства патриотизма.

— А я вам еще в Каире это советовал, — отозвался Блюмберг, протягивая собеседнику пачку "Кэмела".

Голубков глубоко затянулся и, помолчав, спросил:

— Так кто же этот таинственный господин Икс? Есть у вас какие-нибудь предположения?

— Да, есть. Из чего я исходил? Точную дату начала операции Пилигрим назначил на следующий день после убийства Профессора. Вы помните, надеюсь, план действий, который Пилигрим предложил Рузаеву во время их первой встречи в Грозном. Захват станции, минирование, предъявление ультиматума Президенту и правительству России. Это — время: переговоры, согласования, консультации. Вся ночь с воскресенья на понедельник и большая часть понедельника. Дольше оставаться на захваченной станции рискованно. И Пилигрим вполне отдает себе в этом отчет. Значит, день ухода — понедельник, двадцать седьмое апреля. Открою вам, полковник, небольшой секрет. Мои компаньоны в Лондоне — лучшие хакеры Европы. Я дал им задание прогнать через свои машины всю информацию, которая может иметь отношение к этому дню. Защиту компьютеров президентской администрации они не смогли вскрыть. А код российского МИДа взломали. И вот что выяснили. Во вторник утром в Ванкувере состоится секретное совещание по проблемам НАТО. С участием России. Не на высшем, разумеется, уровне, но на очень высоком. Россию будет представлять делегация из пятнадцати человек. Вылет из Москвы в понедельник утром. Предусматривается остановка в Мурманске для встречи руководителя делегации с мурманским губернатором и командующим военным округом. В семнадцать тридцать — вылет в Канаду. А теперь — главное... Вы хорошо сидите, полковник? Не свалитесь?

— Не тяните из меня жилы, Доктор, — попросил Голубков.

— Извините, не буду. Так вот, главное. Среди экспертов, членов делегации, некто Деев Геннадий Степанович. Он же Пилигрим, он же Взрывник. Включен в список по личному распоряжению руководителя делегации. Этим же распоряжением оформлены служебный загранпаспорт и виза. Копия факса у нас есть. Но я не рискнул передавать ее на ваш компьютер.

— Кто руководит делегацией? — с неожиданной хрипотцой в голосе спросил Голубков.

Блюмберг извлек из кармана изящный черный блокнот и тонкую золотую авторучку. На чистой странице блокнота написал фамилию и молча показал Голубкову.

— Вы с ума сошли! — только и сказал Голубков.

Блюмберг вырвал листок и поднес к его краю пламя зажигалки.

— Вы не первый, кто назвал меня сумасшедшим, — ответил он, следя, как огонь уничтожает надпись. — Крэйзи. А вы уверены, что это я — крэйзи? А все, что происходит в России, — не сумасшествие? Расстрел из танков парламента, война в Чечне, эта дикая грызня за власть? А в мире? Та акция, которую мы проводим, — не следствие всеобщего сумасшествия? В лучшем случае это сюрреализм. Сюр, как говорят люди искусства. Если вы все это считаете нормальным, то я действительно сумасшедший. Но вы не можете считать это нормой. И мы с вами, возможно, одни из немногих нормальных людей в этом сумасшедшем мире. Хотя бы потому, что имеем дело с фактами, а не с мифами и политическими химерами.

Блюмберг бросил догорающий листок на землю и растер подошвой.

— Как Пилигрим мог связаться с ним? — спросил Голубков. — Его телефонов нет даже в правительственных справочниках.

— Вероятно, сообщил Профессор. Остальное просто. Вульгарный шантаж.

— Пилигриму не дадут даже приблизиться к правительственному самолету. Его пристрелят, как только он выйдет из вертолета.

— Пилигрим очень предусмотрительный человек, — возразил Блюмберг. — Наверняка он потребовал гарантий своей безопасности. И получил их. Скорее всего, предупредил, что в случае чего его информация будет передана в прессу. И это будет грандиозная сенсация. Признание самого Пилигрима! Даже вы, полковник, с вашими полномочиями не сможете арестовать его в Мурманске. А в Ванкувере он рассчитывает отстать от делегации и перебраться в Штаты. Для этого и потребовал часть своего гонорара наличными.

— Джеф свяжется с канадской службой безопасности, и его арестуют в Канаде.

— Но он же этого не знает. Думаю, теперь вы поняли, для чего я все это вам рассказал. Ваш куратор ознакомлен с деталями акции?

— Лишь в самых общих чертах. Он отказался вникать. "На вашу ответственность".

— Его придется информировать обо всех деталях. И это станет немедленно известно нашему господину Икс. Дальнейшее нетрудно предугадать. Последует приказ немедленно скрытно изъять Пилигрима. Не арестовать, а именно секретно изъять.

— Компромат, — напомнил Голубков.

— Скополомин, пентанол, барбамил, амфетамин, нейролингвистика, технотронные методики. Сегодня нет человека, который мог бы противостоять достижениям современной науки. Лет двадцать назад это было еще возможно. Максимум через два часа Пилигрим выложит все. Компромат будет нейтрализован, где бы он ни хранился.

— И вся наша акция закончится пшиком, — подвел итог Голубков.

— Кроме единственного варианта. Вы поняли, какой вариант я имею в виду?

— Да, — хмуро кивнул Голубков. — Если мы введем куратора в курс дела не до, а после начала операции.

— Я не вправе давать вам советы. Это решать вам. И вашему шефу. Речь идет о вашей судьбе. Увольнение с разжалованием и без права на пенсию — не самый худший вариант.

— Речь идет не о нашей судьбе, — возразил Голубков. — Мы уже оставили в Чечне сто тысяч молодых ребят. И можем оставить еще. Вот о чем идет речь.

— Я не сомневался, что вы отдаете себе в этом отчет. У меня все, полковник. У вас есть вопросы ко мне?

— Нет.

— Тогда пойдемте. Ваш водитель уже наверняка нервничает.

Они пересекли березовый лесок и вышли на обочину шоссе.

— Кстати, — проговорил Блюмберг. — Вы помните расшифровку разговора Пилигрима с Рузаевым в Гудермесе? Пилигрим сказал тогда, что он взорвет станцию только в случае крайней необходимости.

— Помню, — кивнул Голубков.

— Я думаю, что он соврал. Мне это только что пришло в голову. Он взорвет ее. Как только вертолет отдалится в безопасную зону, километров на сорок.

— Смысл? — спросил Голубков. — После взрыва Рузаев лишится возможности ядерного шантажа.

— Не думаю, что проблемы Рузаева будут в этот момент волновать Пилигрима. А смысл простой. Акция отвлечения. О взрыве сразу станет известно в Мурманске. Начнется паника, и Пилигриму гораздо легче будет присоединиться к делегации и подняться на борт правительственного самолета.

— Под каким именем вы здесь? — спросил Голубков.

— Стэнли Крамер. Независимый журналист из Лондона. Правда, два человека знают меня и под другим именем. Рузаев и его советник Азиз Садыков.

— Под каким?

— Джон Форстер Тернер.

Голубков даже приостановился:

— Ну, Доктор, вы даете!

— А вы помните, полковник, откуда пошло это выражение? — поинтересовался Блюмберг.

— Нет.

— А я помню. Слышал еще мальчишкой, после войны. "А мы даем стране угля. Хоть мелкого, но до..." В общем, много. Удачи, Константин Дмитриевич. В любом случае я рад был познакомиться с вами.

— Не спешите меня отпевать, — буркнул Голубков и залез в "Волгу". — Разворачивайся. В Москву, — приказал он Валере.

— А как же...

— Я уже отдохнул.

Нестерпимо хотелось курить. У первого попавшегося на глаза табачного киоска Голубков велел Валере остановиться. Минут пять стоял перед витриной, разглядывая пачки "Мальборо", "Честерфильдов" и "Лаки Страйк". Поколебавшись, купил черную пачку с двуглавым орлом и названием "Петр I". В машине закурил. Не ахти что, но вроде бы достаточно крепкие. И набивка нормальная. Машинально прочитал надпись на обратной стороне пачки: "Эти уникальные сигареты высшего качества воссозданы на основе элитных сортов табака, поставлявшихся ко двору Петра I из Европы, и способны удовлетворить самого требовательного знатока, верящего в возрождение традиций и величия земли Русской".

Голубков даже головой потряс. "А если я не верю в возрождение величия земли Русской? Значит, мне и курить их нельзя?"

Сюр!

III "СПЕЦСООБЩЕНИЕ Пастухов — Голубкову. Срочно.

1. Испытания радиовзрывателей проведены в полном соответствии с полученными инструкциями. Точно в 22.00 по московскому времени был подан инициирующий сигнал. Через тридцать секунд красные светодиоды взрывных устройств не загорелись. В 22.10 и затем в 22.30 сигнал был повторен. Результат тот же. Неисправность пускового блока исключена. При нажатии кнопки зеленый светодиод загорался. Это свидетельствует, что взрывной сигнал был послан. Результаты испытаний оценить не могу, так как не располагаю достаточной информацией.

2. Воспользовавшись отъездом Генриха в Москву, я произвел скрытный осмотр его номера в гостинице. За кафельной облицовкой ванны были найдены два небольших целлофановых пакета. В одном из них находилась газовая зажигалка типа "Zippo" с золотой отделкой и монограммой Люси Жермен. О ее потере Люси сообщала накануне, при этом выражала крайнее огорчение. При разборке зажигалки был обнаружен вмонтированный в корпус мощный импульсный радиопередатчик. Блок питания передатчика отсутствовал.

Во втором пакете находился комплект аэрозолей "Экспрей" для обнаружения взрывчатки и определения ее типа. Я подверг один из детонаторов аэрозольному тестированию. Цвет тестовой бумаги показал, что оболочка детонатора начинена тетрилом. Чистый вес тетрила — около 100 граммов.

Зажигалка и анализатор были возвращены на прежнее место.

3. В связи с вышеизложенным требую срочно проинформировать меня: кто такой в действительности Генрих Струде, кто такая Люси Жермен. Я не могу гарантировать результативности нашей работы вслепую. Жду немедленного ответа.

4. Сегодня утром Генрих вернулся в Полярные Зори".

"СПЕЦСООБЩЕНИЕ Голубков — Пастухову. Срочно.

Приказываю прекратить любую самодеятельность. В точности следуйте намеченному плану. Ситуация контролируется. Ответ на свои вопросы получишь в свое время".

"ШИФРОГРАММА Весьма срочно.

Турист — Джефу, Доктору. Пересылаю спецсообщение Пастуха о результатах испытания радиовзрывателей. Проверьте частоту и положение спутника "Селена-2" на орбите в момент испытаний".

"СПЕЦТЕЛЕГРАММА Полковнику Голубкову от лейтенанта Авдеева. Жена исчезнувшего шофера из пос. Колки показала, что 18 апреля около девяти вечера ее муж, водитель автомобиля марки "УАЗ-3962", заехал очень ненадолго домой и сказал, что подвернулась хорошая халтура и он вернется завтра вечером. Что за халтура и куда он едет, не сказал. Поиски автомобиля и водителя ведутся через ГАИ. Для прочесывания местности Мурманским ФСБ выделен один патрульный вертолет. Никаких результатов пока нет.

О судах, стоявших в порту Полярного одновременно с лесовозом Краузе, установлено следующее. Польский сухогруз из Полярного проследовал в Архангельск. Финский контейнеровоз FS-312 с грузом цветных металлов комбината "Североникель" утром 19 апреля отбыл в Хельсинки. Владелец и капитан — М.Тимонен. Российские суда находились в Полярном еще двое суток в ожидании разгрузки. Никаких дополнительных сведений о возможных контактах между командой лесовоза SR-16 и командами других судов не получено".

"ШИФРОГРАММА Весьма срочно.

Лорд — Туристу, Доктору, Джефу. Наблюдение за И. Краузе принесло следующие результаты. По прибытии судна в Хельсинки он взял такси, проехал в предместье Тапиола и вошел в дом, принадлежавший судовладельцу и капитану контейнеровоза FS-312 М.Тимонену. Через пятнадцать минут он вышел из дома с небольшим серым чемоданом типа атташе-кейс и на том же такси вернулся на свое судно. Еще через полчаса Тимонен вывел из гаража автомобиль и направился в центр Хельсинки. При входе в муниципальный банк он был задержан агентами службы безопасности Финляндии и в присутствии моего офицера подвергнут обыску и допросу. При нем было обнаружено 30 тысяч долларов США. Тимонен показал, что эти деньги были получены им в качестве платы за услугу, оказанную им моряку, шведу Йоргенсу Краузе, с которым он познакомился и подружился более пятнадцати лет назад на горнолыжном курорте в Альпах. Услуга заключалась в том, что во время стоянки его контейнеровоза в Кольском заливе он получил от неизвестного ему человека, поднявшегося на борт его судна, кейс с деньгами в сумме 400 тысяч долларов для передачи Краузе. Одновременное прибытие в порт судов Тимонена и Краузе было заранее согласовано по телефону. Мой офицер, располагавший фотографиями объекта П., сделанными службой наружного наблюдения российской ФСБ, предъявил их Тимонену для опознания. Задержанный уверенно заявил, что именно этот человек и передал ему деньги во время стоянки в Кольском заливе 18 апреля около десяти часов вечера.

Проверка телефонных счетов Тимонена указала на его весьма частые международные переговоры со Стокгольмом и Нью-Йорком, конкретно — с Краузе и жителем Нью-Йорка Робертом Бэрри. Через Тимонена Краузе передавал Бэрри разного рода инструкции о закупке оборудования и способах его пересылки в Стокгольм. О каком оборудовании шла речь, Тимонен объяснить не мог, так как названия были зашифрованы латинскими литерами и цифрами. После передачи инструкций Тимонен по приказу Краузе все записи уничтожал.

Все это дает основания утверждать, что взрывчатка, радиовзрыватели и, возможно, оружие были все-таки доставлены в Россию в скрытой полости лесовоза Краузе, но переданы объекту П. не в Кандалакше, а во время ночной стоянки в Кольском заливе".

СПЕЦСООБЩЕНИЕ "Чрезвычайно срочно.

Полковнику Голубкову от лейтенанта Авдеева. 24 апреля с. г. около 16 часов во время контрольного облета квадрата 12-66 примерно в пятнадцати километрах севернее турбазы "Лапландия" была замечена крыша автофургона типа "санитарки", полузатопленного возле озера Имандра. В связи с тем что место затопления находилось в шести километрах от шоссе на старой леспромхозовской лежневке, работы по извлечению машины удалось провести только к полудню следующего дня. В кабине был обнаружен труп водителя, убитого тупым ударом в область затылка. Убитый был опознан как пропавший из пос. Колки шофер "Ремстройбыта", а автомобиль оказался угнанным "УАЗом-3962". По предварительному заключению судмедэксперта, убийство произошло не меньше четырех — шести дней назад, то есть ориентировочно — 19 апреля. Никакого груза в кузове не обнаружено".

Расшифровку этого сообщения полковнику Голубкову доставил спецкурьер управления прямо к трапу военно-транспортного "АНа" перед самым вылетом из аэродрома Чкаловский в Мурманск. Вместе с Голубковым летели четырнадцать молодых офицеров из спецподразделения "Альфа". Они были в ярких спортивных куртках и лыжных шапочках, с рюкзаками и зачехленными горными лыжами, к которым изолентой были примотаны малогабаритные пистолеты-пулеметы АЕК-919К "каштан". У всех офицеров были путевки на турбазу "Лапландия". У Голубкова тоже была такая же путевка. Но в другом кармане лежало его служебное удостоверение и предписание директора Федеральной службы безопасности всем спецслужбам и должностным лицам ФСБ, независимо от должности и звания, поступать в полное распоряжение полковника Голубкова по его первому требованию.

Голубков вернул курьеру расшифровку и взглянул на часы.

До начала операции оставались сутки и еще шесть часов.

* * * "На Господа уповаю; как же вы говорите душе моей: "улетай на гору вашу, как птица" ? Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем. Когда разрушены основания, что сделает праведник?.." Глава десятая. "Прайм-тайм"

I Я взглянул на свою "Сейку". 15.20. До начала операции оставалось семь часов пятьдесят минут. До выезда на исходный рубеж — шесть двадцать.

Самое трудное время перед началом любого дела. Как у спортсменов перед финальным стартом. Ничего уже не изменить, ничего не исправить. Что заложено при подготовке, то и будет. И остается только одно — перемочь эту дыру во времени. Не передергаться, не перегореть, чтобы выйти на старт или на игровую площадку на высшем пике формы. Побеждает не тот, кто сильней. Побеждает тот, у кого крепче нервы.

Спортсменам хорошо — системой предстартовой подготовки у них занимаются целые команды психологов. Аутотренинг, релаксация. До армии эти дела не дошли. В старой русской армии накануне сражений служили молебны. В Красной Армии в войну предстартовую накачку давали замполиты или политруки. Зачитывали приказ Сталина номер 227 ("Ни шагу назад!"), а пулеметы заградотрядов придавали словам недвусмысленную весомость. Такой вот аутотренинг. А в Чечне уже и замполитов не было. Кто как мог, тот так и перебивался. Кто письма домой писал. На кого-то треп нападал. А в нашей команде Трубач доставал из обшарпанного футляра свой старенький сакс-баритон и негромко импровизировал на темы Гершвина, Глена Миллера или Дюка Эллингтона. Хорошо отвлекало.

В 15.25 я вышел перекусить в пельменную, которая располагалась в стекляшке как раз напротив автостанции, откуда ходили рейсовые автобусы на АЭС. Голода я не чувствовал, но поесть нужно было. А главное — хотел посмотреть, кто сегодня поедет на смену.

Как всегда по выходным, народу на остановке было немного, автобусы уходили без перегрузки. В половине четвертого подъехала вохровская вахтовка. Смена ВОХРы происходила минут за десять — пятнадцать до смены обслуживающего персонала. Разумно: чтобы в суматохе пересменки на станцию не смог незаметно проникнуть кто-нибудь посторонний. Вроде нас. В кузов сразу полезла охрана. Как всегда, предварительно отоварившись поллитровками.

К ним я еще с первых дней присмотрелся. Ни одного нового человека среди них не было. Но это меня не обеспокоило. Еще вчера вечером в гостинице появилось полтора десятка лыжников из Москвы. Приехали на турбазу "Лапландия" и обнаружили, что в номерах жуткий колотун и жить там нельзя. Вместить такую ораву маленькая гостиница энергетиков не могла. После телефонных переговоров с мэром, которые вел руководитель тургруппы, нашлось решение: разместить всех на местах в спортзале школы, куда они и отбыли со своими лыжами и рюкзаками, кроя на все лады турагентство, которое впарило им эти путевки.

Руководитель тургруппы был в таком же утепленном спортивном костюме, как и все, только без лыж. Но даже если бы я сразу не узнал в нем полковника Голубкова, понять, что это за спортсмены, не составляло труда. Ребята были из "Альфы" или "Зенита". Серьезные ребята. Они-то, видно, и заменят местную ВОХРу в полночную пересмену.

При выходе из гостиницы Голубков встретился со мной взглядом, но прошел мимо, не подав никакого знака. Из этого следовало, что разговора не будет. А жаль, у меня накопилось к нему вопросов.

Вахтовка с охраной ушла, ушли и рейсовые автобусы. Автостанция опустела. Я вышел из пельменной, и тут же рядом со мной остановился синий фиатовский микроавтобус с мурманскими номерами, из него вывалился рыжий телеоператор Си-Эн-Эн Гарри Гринблат и заорал на весь город:

— Хай, Серж! Ты сказал: будет "прайм-тайм". Где "прайм-тайм"?

Одновременно он извлек из кармана плоскую бутылку виски, свинтил пробку и протянул мне бутылку:

— Прозит, Серж! С досвиданьицем!

Я взял бутылку и бросил ее в ближайшую урну.

— Твоя мама, Серж! Ты зачем так сделал?! — возмущенно завопил Гарри.

— Или "прозит", или прайм-тайм, — объяснил я ему.

— Это очень правильно, — поддержал меня появившийся из "фиата" Арнольд Блейк. Он пожал мне руку и представил третьего спутника — явно иностранца лет пятидесяти, с седой шкиперской бородкой, в элегантной кожаной куртке на меху, в светлых полусапожках с заправленными в них брюками, в надвинутой на лоб светлой замшевой кепке и в солнцезащитных очках. На груди у него висели "Никон" и российская зеркалка "Зенит", а на плече — кофр, в каких фотокорреспонденты таскают с собой пленки и набор объективов.

— Знакомься, Серж. Стэнли Крамер, независимый журналист.

— Здравствуйте, Сергей, — проговорил третий, снимая очки и протягивая мне руку. Только тут я его и узнал.

— Здравствуйте, мистер Крамер, — сказал я, хотя он был такой же Крамер, как я папа римский. В ноябре прошлого года в прибалтийском городе К. он был смотрителем маяка Александром Ивановичем Столяровым. Только глаза у него тогда были блекло-голубые, а не карие.^[5] — Наш коллега из Лондона, — объяснил Арнольд Блейк.

— Конкуренции не боитесь? — спросил я.

— Какая конкуренция? — удивился Блейк. — Он — пресса, а мы — Ти-Ви. Никакая газета не может конкурировать с телевидением!

— Потому что телевизором нельзя прихлопнуть муху, — с усмешкой прокомментировал Крамер. — Это было когда-то сказано о радио, но справедливо и в отношении всех электронных СМИ.

— Классный малый! Свой в доску! — подтвердил Гарри. — Он устроил нам все допуски за два часа! За два, и ни минутой больше!

Блейк скептически оглядел проспект Энергетиков.

— Ты обещал нам сенсацию, Серж. Какая может быть здесь сенсация?

— Будет, — успокоил я его. А какая — потом поймете. Езжайте на станцию и снимайте пока общие планы.

— Мы знаем, что делать, — сказал Крамер. — До встречи, Серж.

Они влезли в микроавтобус, "фиат" развернулся и укатил в сторону АЭС, а я вернулся в гостиницу.

Возле подъезда стоял "мицубиси-паджеро" с хозяином из местных за рулем. Эту тачку еще в первый день по требованию Люси арендовал Генрих. И хотя хозяин был не из бедных (ему принадлежал хозмаг на проспекте), предложенная Генрихом арендная плата была, видимо, достаточно большой, чтобы заинтересовать даже владельца хозмага.

Наш "рафик", на котором Генрих утром уезжал на турбазу "Лапландия", стоял поодаль, у самого края подъездной площадки. Генрих прохаживался возле него, машинально поигрывая ключами от машины. На плече у него была увесистая спортивная сумка. Увидев меня, он поставил сумку на асфальт и кивнул. Я подошел. Генрих передал мне ключи от "рафика".

— Там — все, — взглядом показал он на машину. — Гидрокостюмы, баллоны, одежда, герметизированные мешки. В сумке — оружие и рации. Пять "уоки-токи" для внутренней связи. Раздадите ребятам. Шестой передатчик — для вас. Вы помните, надеюсь, когда и какой сигнал вы должны подать?

— Да.

— Давайте сверим часы.

Моя "Сейка" и его "Орион" показывали секунда в секунду.

Генрих удовлетворенно кивнул и продолжал:

— Я сейчас уезжаю в Мурманск, перегоню вертолет на турбазу. Вы захватите Люси и оставите ее в "Лапландии". Меня, возможно, еще не будет. Пусть ждет.

— Зачем она нам нужна?

— Не задавайте лишних вопросов, — довольно резко оборвал меня Генрих. Нервничал все-таки, хотя держался хорошо.

— Какое оружие? — спросил я.

— Три "узи" и два пистолета ПСМ. Вам хватит. Все.

Он сел рядом с водителем в "мицубиси-паджеро", джип резко взял с места. Я поднялся в свой номер и распотрошил содержимое сумки. Да, пять новеньких японских "уоки-токи", передатчик с выдвижной телескопической антенной. Три хорошо смазанных израильских автомата "узи" с запасными рожками. Два пистолета и две обоймы к ним. Мы что, нанялись устроить на станции небольшую войну?

Я выщелкнул из рожка "узи" патрон и почувствовал, что никакие аутотренинги мне сейчас не помогут. Патрон был боевой. В других рожках — то же. И в обоих ПСМ. Что это, черт возьми, значит?

Первым моим движением было немедленно собрать ребят. Но я остановил себя. Смысл? Извлечь пули мы успеем, а вот закатать гильзы на коленке хотя бы без элементарной какой-нибудь приспособы — тухлый номер. Значит, нечего и дергать ребят, скажу перед самым началом операции. А пока пусть расслабляются.

Вторым моим движением было сообщить обо всем полковнику Голубкову. И с этим, пожалуй, медлить не стоило.

Я загрузил все оружие и рации в сумку и затолкал ее под кровать. После этого быстро, но не спеша спустился вниз и повесил ключ от номера на щит у дежурного администратора, молоденькой девчонки, которая смотрела по телевизору, установленному в холле, какое-то "мыло" и даже не оглянулась на :.1еня. Я мельком отметил, что ключ от номера Генриха висит на месте, это заставило меня изменить планы. У выхода я чертыхнулся, хлопнул себя по ляжкам, как человек, забывший что-то важное, и вернулся к стойке. Но кроме своего ключа незаметно прихватил и ключ Генриха.

"Полулюкс" Генриха был на втором этаже, рядом с "люксом" нашей мадам. Я вошел в номер, заперся изнутри и сразу полез за ванну. Пакет с зажигалкой "Zippo" был на месте, пакета с набором "Экспрей" не было. А вот это было уже серьезно. Очень серьезно.

Я сунул зажигалку в карман, а пустой пакет от нее и маскировавшую тайник кафельную плитку оставил лежать на полу, чтобы, если Генрих вернется в номер, создалось впечатление, что зажигалку нашла уборщица. Но были у меня сомнения, что Генрих сюда вернется.

В холле я повесил оба ключа на щит и пошел к школе. Приходилось все время сдерживать себя, чтобы не ускорять шаг и тем самым не привлекать к себе внимания праздно гуляющего народа.

...Солнце склонялось к горизонту, с озер наползал туман, пахло весной. По проспекту то и дело проезжали "УАЗы", "Нивы", автобусы "ПАЗ", останавливались у домов. Из них вываливались мужики в ватниках, с ведрами и мешками рыбы в руках. Но без удочек. Протарахтел мотоцикл с коляской. Молодой парень в коляске размахивал перед встречными парой диких гусей. Что-то не слышал я, что сезон охоты уже открылся. Но здесь, видно, народ сам определял, когда сезон открывать, а когда закрывать.

В школьном спортзале никого не было. Сторож сказал, что все лыжники вместе с тренером еще часа два назад куда-то ушли. Я позволил себе усомниться: куда они могли уйти?

— Не веришь, дак сам гляди! — обиделся сторож и открыл двери спортзала.

Действительно, никого не было. Лыжи в чехлах стояли у шведской стенки, а на матах валялись разноцветные рюкзаки и куртки. Я извинился перед сторожем и направился к телецентру. И у проходной сразу понял, куда делись эти лыжники. Трое из них стояли перед воротами, а еще две пары, как я успел заметить, контролировали телецентр по периметру. Они были в штатских утепленных плащах и в просторных пуховиках, под которыми можно было спрятать любой ствол.

— Телецентр закрыт на профилактику, — объяснил мне один из них.

Я показал временный пропуск, подписанный директором телестудии, но он не произвел ни малейшего впечатления.

— Закрыто все, — повторил "лыжник". — Вали, парень, домой. Завтра придешь.

Я понял, что переубедить его мне не удастся, силой прорываться тоже было ни к чему. Поэтому я сказал:

— Тогда передайте полковнику Голубкову, что "Экспрей" исчез.

— Кто такой Голубков? Не знаем мы никакого Голубкова.

— А вдруг познакомитесь, мало ли. Так и скажите: нет больше "Экспрея" на месте.

— Что такое "Экспрей"? — поинтересовался второй.

— А это такая жидкость против облысения. Он знает, — добавил я и не торопясь зашагал к проспекту. Минут через пять оглянулся. У ворот стояли только двое, третьего не было. Ясно, пошел докладывать. Ну, если Голубков захочет меня увидеть, найдет.

И немного времени в запасе еще было.

До начала операции оставалось пять часов пятьдесят минут, а до выезда на исходную точку — три двадцать.

II Многовато у меня было адреналина в крови. Явный излишек. И не ко времени. Я не рассчитывал, что мне удастся привести себя в состояние полного предстартового расслабления, но сбить мандраж было нужно. Хотя бы для того, чтобы он не передался ребятам. А эта зараза похлеще любого гриппа, трансформируется безо всяких чихов. Поэтому я еще побродил по проспекту, останавливаясь возле палаток с таким количеством разноцветных и разномастных бутылок, что рябило в глазах, а у магазинчиков, торгующих аудио- и видеокассетами, раз десять прослушал песню о мальчике, который хочет в Тамбов. Я так и не понял, чего ему в этом Тамбове делать, но прогулка своей цели достигла. Я почти успокоился, что и требовалось доказать.

В начале девятого я вернулся в гостиницу, поднялся на третий этаж, где находились наши номера, и постучал в комнату Артиста. Никто не ответил. Я еще раз постучал, погромче. Тот же эффект. Подергал дверную ручку — заперто.

Что за черт? Где-то гуляет?

Где он может гулять? На полукилометровом проспекте Энергетиков Артиста не было, я только что прошел по нему туда и обратно. А где еще можно гулять в этой кучке стандартных пятиэтажек, просматриваемых насквозь практически с любой точки?

А когда-то, говорят, здесь было большое русское село с избами, поставленными на века. Снесли в конце 60-х после пуска первого блока АЭС. Зачем? Не у кого спросить. Да и незачем, и так ясно. Атом-град, твою мать. А рабочие — в избах? Обслуживающий персонал современного города атомщиков. В избах, да? Шутите?

По-моему, мне повезло, что я лишь самым краешком своей молодой жизни застал те времена. А то быть бы мне в диссидентах. Не от злонамеренности, а от привычки задавать вопросы "зачем" и "почему" и самому же на них отвечать. А раньше — так вообще не исключено, что строил бы все эти рудники и комбинат "Североникель".

Отец у меня от водки сгорел. Да и один ли он! А может, и пили, чтобы не думать? И никаких вопросов не задавать. И соответственно — чтобы все эти "беломорканалы" и "североникели" не строить?

Эпоха дала мне возможность думать, о чем хочу. И говорить, о чем хочу. И даже выступать, о чем хочу, по телевидению, если сумею на него прорваться. А что, некоторые прорываются. Так что с эпохой мне, можно сказать, повезло. А вот со временем не очень. А Эпоха и Время — это как генерал и старшина. Генерал — он, конечно, куда как важней. Но приказы-то отдает старшина. И попробуй не выполнить. И сейчас мой старшина приказывал мне думать не о традициях советского градостроения, а о том, что через три часа мы окажемся не просто в ледяной воде озера Имандра, а вообще черт знает в каком мире, а господин Артист, его мать, изволят где-то гулять.

Времени еще, правда, было достаточно, так что можно было не дергаться. Я и постарался не дергаться. Ситуация, в общем и целом, кроме таких мелочей, как исчезнувший из номера Генриха "Экспрей", зажигалка Люси Жермен с радиопередатчиком и боевые патроны вместо холостых в нашем оружии, вроде бы не давала очень серьезных поводов для беспокойства. Все шло по плану. Подходы к АЭС и топографию самой станции мы изучили самым тщательным образом. Четыре раза съездили на нашем "рафике" в тайгу, километров за сорок от Полярных Зорь, и на одном из озер поплавали в гидрокостюмах. Они оказались безо всякого электроподогрева, вода обжигала, и после каждого получасового заплыва приходилось отогреваться не меньше двух часов. Утешало лишь то, что при захвате станции мы будем в воде не больше шести минут, не успеем продрогнуть.

Из всех нас опыт подводного плавания был лишь у Боцмана, еще с его службы в морской пехоте. Он и был поначалу нашим инструктором. Но очень быстро инициативу перехватил Док. Все у него получалось быстро и ловко. А когда он показал, как нужно обращаться с перепускным клапаном какой-то новой конструкции, о которой Боцман даже слыхом не слыхивал. Муха даже ахнул:

— Ты-то откуда об этом знаешь?!

На что Док лишь пожал плечами:

— Случайно узнал. Просто я любознательный человек. А любое знание — благо. Смотришь, когда-нибудь и пригодится. Вот и пригодилось, как видишь.

В общем, все было нормально. Почти все. Но в самой этой нормальности было что-то не то. Полковник Голубков никаких новых "цэу" не давал, он тоже, вероятно, считал, что все идет как надо. А если и не считал, то не делился со мной своими соображениями. "Ничего сверх меры". Тоже мне, твою мать, дельфийский оракул!

Я заглянул к ребятам. Муха был в номере Боцмана, они смотрели по НТВ какой-то боевик с Чаком Норрисом и хохотали, как резаные. И верно, смешно: после любого удара, которыми осыпал противников герой фильма, их отправляли в больницу. Или даже сразу на кладбище. А тут они вскакивают и снова бросаются в бой. Балет. Я машинально отметил, что изображение четкое, картинка не дергалась. Недаром, видно, на местной студии какие-то немногословные умельцы из Москвы почти неделю возились, модернизируя оборудование. Об этом говорил весь народ, местные сердобольные бабульки подкармливали их картофельными шанежками и приставали с расспросами, а как будет да что. Шанежки умельцы охотно ели, а на расспросы отвечали коротко: "Все будет в норме, мамаша. Как надо, так все и будет".

Я немного полюбовался пируэтами непобедимого Норриса, порадовался, что ребята в форме, и пошел к Доку. Он стоял в своем номере у окна и смотрел, как городок затягивает туманная пелена, наползающая с озер. Типичная ленинградская белая ночь. Верней, петербургская. Но когда мне однажды пришлось увидеть ее, она была еще ленинградской.

— Артист где-то шляется, — сказал я. Ну, просто для того, чтобы что-то сказать.

— Он у Люси, — не оборачиваясь, ответил Док. Я насторожился:

— Вот как? Давно?

— Часа два уже. Если не больше. Я случайно увидел, как они вместе заходили в ее номер.

— Только этого нам не хватало! Генрих ему башку оторвет, когда узнает!

— Генрих уехал.

— Вернется и узнает. Ты видел, и другие могли увидеть!

— Не оторвет, — с усмешкой возразил Док, закончив обозревать заоконный пейзаж и удостоив меня своим вниманием. — Артист оторвет ему гораздо быстрей. Но ты прав. Он выбрал не лучшее время для кобеляжа.

— И место тоже не лучшее, — добавил я. — И объект не лучший.

— Ну почему? Объект-то как раз очень даже ничего... Знаешь, Сережа, что мне все это напоминает? — спросил, помолчав. Док.

— Что все? — уточнил я.

— Все, — повторил он. — Все, что происходит. Вокруг нас. И вообще.

— Ну что?

— Режим радиомолчания. Напомнить, когда он бывает?

— Перед атакой. Или перед штурмом. Вопрос только один: кто кого собирается атаковать? Мы? Или нас?

— Да, это очень интересный вопрос, — согласился Док. — Боюсь, что все-таки нас.

— Это у тебя общее ощущение? — спросил я. — Или есть что-то конкретное?

— Конкретного — ничего. Почти. Кроме одной мелочи.

— Какой?

— Ну, как тебе сказать...

— Док, — сказал я. — У тебя в номере есть утюг?

— Какой?

— Электрический. Если есть, я его немедленно включу и начну прижигать тебе задницу. Иначе, чувствую, из тебя ничего не вытянешь.

— Ладно, скажу, — помедлив еще часа три с половиной, проговорил Док. — Мне очень не нравится маркировка на взрывателях. И на пусковом устройстве. Не знаю чем. Но не нравится она мне — хоть ты что!

— Док! — поразился я. — С каких пор ты стал разбираться в радиовзрывателях?! Да еще в таких! Ты же хирург!

— Я же говорил, что я любознательный человек.

— Чем же тебе не нравится маркировка?

— Не знаю, — сказал Док и повторил: — Нет, не знаю. Знал бы — сказал. Инициирующий сигнал на спутник ушел. Почему он не вернулся к взрывателям?

— Я передал отчет о результатах испытаний.

— Что ответили?

— Ничего. Приказали прекратить самодеятельность. Ситуация контролируется.

— Это хорошо, что она контролируется, — заметил Док. — Плохо — что она контролируется не нами. Знаешь, Сережа, все это мне не очень нравится.

— Да? А я так в полном восторге.

— Давай еще раз. Почему сигнал не вернулся со спутника?

— Не та частота, — предположил я.

— Возможно, — кивнул Док. — Еще почему?

— Спутник был в мертвой зоне. Перепутали время.

— И это возможно. Еще?

— Не знаю. Больше вроде бы не может быть никаких причин.

— Может, — возразил Док. — Если это не тот спутник. Нужно немедленно связаться с Москвой.

— Мы сможем это сделать только со станции. По Интернету.

— Может быть поздно. Я только рукой махнул:

— Все может быть. А чему быть, того не миновать.

— А вот и я! — объявил Артист, появившись в номере Дока без малейшего намека на стук в дверь. — Ну что, можно понемногу собираться? Как раз и стемнеет.

Мы с Доком внимательно на него посмотрели. Артист не напоминал человека, который только что вылез из постели любовницы. Нет, не напоминал. Именно эту мысль и высказал Док, обращаясь ко мне:

— Он не похож на мартовского кота.

— Не похож, — согласился я.

— А почему я должен быть на него похож? — огрызнулся Артист. — Март давно прошел. Сейчас, между прочим, апрель.

— Он больше похож на ротного, который два часа просидел на оперативной пятиминутке у начальника штаба полка, — поделился я своими впечатлениями. — При этом все два часа его возили мордой по столу за дела, в которых он не виноват ни ухом, ни рылом.

— Тонкое наблюдение, — оценил Док. — У людей, которые бросили курить, почему-то очень обостряется обоняние, — продолжал он. — У таких, как я. И что же? Табачный дым чувствую — от сигарет "Мо", которые курят дамы. Алкоголь? Нет, не ощущаю. Духи "Шанель номер пять"? Весьма и весьма слабо. Более чем слабо. Я человек любознательный, но не любопытный. Не слишком любопытный. Но сейчас очень бы мне хотелось узнать, чем вы, сеньор де Бержерак, занимались в номере мадам Люси Жермен, коварно воспользовавшись временным отсутствием ее, скажем так, гражданского мужа?

— Телевизор смотрели, — довольно агрессивно ответил Артист. — Программу НТВ. Устраивает?

— И что показывали? — спросил я.

— "Куклы".

— Хорошая передача, — кивнул Док.

— Местами даже смешная, — подтвердил я. Ввалились Боцман и Муха.

— Время, Пастух, — напомнил Боцман. Я взглянул на свою "Сейку" и кивнул:

— Да, пора. Все ко мне в номер.

В коридоре Артист придержал меня за рукав.

— Есть разговор, — негромко сказал он.

— Не здесь, — прервал его я.

— Ребята не должны этого знать. Пока.

— Почему?

— Потому. Им работать.

— Говори. Только коротко.

— Этот Генрих не имеет никакого отношения ни к компании "Шеврон", ни к Каспийскому консорциуму. Его настоящее имя — Карлос Перейра Гомес. В горячей десятке Интерпола он стоит на первом месте. Международный террорист номер один. Кличка — Пилигрим. Он же — Взрывник.

— Это тебе сказала Люси?

— Да.

— Почему тебе? Артист усмехнулся:

— Потому что я обаятельный человек. И к тому же еврей.

— При чем тут еврей?

— При том, что она тоже еврейка.

— Так кто же она такая?

Артист немного помолчал и ответил:

— Лейтенант армии обороны Израиля. Специальный агент Моссада.

Заявка! Но у меня уже не было времени для расспросов.

III На исходный рубеж мы прибыли точно в срок, хотя потеряли шестнадцать минут, пока завозили Люси на турбазу "Лапландия". Но Боцман, сидевший за рулем нашего "рафика", сумел их наверстать. Когда мы, распределив оружие и проверив "уоки-токи", вышли из моего номера, Люси уже ждала нас возле машины. Она была с непокрытой головой, в той же царственно запахнутой собольей шубке, в белых сапожках на высоких каблуках. Но былого выпендрежа не было и в помине. Она молча залезла в кузов и устроилась на жестком боковом сиденье между мной и Артистом. Минут через сорок Боцман хотел свернуть с шоссе на турбазу, редкие огни в окнах которой светились метрах в пятистах от дороги, но Люси остановила его:

— Тормозните здесь. Я дойду. Не прощаюсь, мальчики, мы еще встретимся.

Артист открыл заднюю дверцу фургона и подал руку Люси, помогая ей спуститься на землю. Я спрыгнул следом. Не прячась от меня. Артист протянул ей доставшийся ему при распределении стволов пистолет ПСМ. Она молча взглянула на него и убрала во внутренний карман шубки.

— У меня тоже есть для вас кое-что, — сказал я. — Нашлась ваша зажигалка. Не уверен, правда, что находка вас обрадует. Потому что блок питания вынут.

Люси взяла из моих рук зажигалку, быстро осмотрела ее:

— Где она была?

— В номере Генриха. В тайнике за ванной.

— Кто вынул блок?

— Не я. И не уборщица. Его вынул Генрих. Это значит, что вы сгорели. Вы это понимаете?

— Да.

— Так какого же черта вы лезете в этот гадюшник?!

Люси обаятельно улыбнулась:

— Но ведь он не знает, что я это знаю.

— Немедленно возвращайтесь в Полярные Зори, — приказал я. — На любой попутке. В телецентре потребуете встречи с полковником Голубковым. И будете сидеть там до конца операции.

— Спасибо за заботу. Ковбой. Но у вас свое дело, а у меня свое. И вы не вправе отдавать мне приказы.

Люси коротким движением швырнула зажигалку в темную воду озера, подступавшего к невысокой дамбе, отсыпанной для дороги, и пошла к турбазе, грациозно перепрыгивая через колдобины и подмерзшие лужицы.

Мы с Артистом молча смотрели ей вслед.

— График, вашу мать! — напомнил из-за руля Боцман.

Не успели мы проехать от поворота к "Лапландии" и пяти километров, как справа послышался характерный, с присвистыванием, гул вертолетного двигателя. "Ми-8" включил посадочные огни и опустился на площадку рядом с турбазой. Еще через некоторое время, когда мы свернули в сопки, со стороны Мурманска к Полярным Зорям прошел еще один тяжелый вертолет, темной тенью на фоне низких облаков, подбеленных рассеянным светом белой ночи. Потом еще два, севернее, далеко в стороне от турбазы.

— Чего это они разлетались? — пробурчал Боцман и на всякий случай включил ближний свет и подфарники.

Дорога с темным ельником по обочинам была хорошо видна и без света: полоска плотного снежного наста, схваченного вечерним морозцем. Она должна была привести нас к началу протоки, соединявшей верхние озера с озером, окружавшим АЭС. Она и привела. "Рафик" пришлось оставить за сопкой, чтобы его случайно не заметила охрана станции, и последние полтора километра мы перли все снаряжение на себе.

На заранее расчищенной площадке в прибрежном березняке Боцман сбросил рюкзак, взглянул на часы и с удовлетворением констатировал:

— Тютелька в тютельку. Как в аптеке.

Три минуты — накинуть белую светонепроницаемую палатку на загодя вбитые колья.

Пять с половиной минут — упаковать одежду, обувь, оружие и рации в герметичные прорезиненные мешки. Одежду не нашу, а камуфляж, в каком ходила охрана. Разница была только в том, что куртки и штаны ВОХРы были на синтепоне, а наши — тонкие, чтобы не стеснять движений и не потеть в них потом внутри станции.

Еще один вертолет прохрюкал двигателем почти над нашей палаткой. Ребят это нервировало, а меня радовало. Это значило, что утечка информации о проверочном захвате станции дошла до адресата и в Полярные Зори стягивается местный спецназ. Я еще раз предупредил ребят, что в наших магазинах боевые патроны. Так что если придется стрелять, то только поверх голов или под ноги. Предупреждение было излишним, все маты в адрес Генриха, не сумевшего достать холостые патроны, были высказаны еще в моем номере в гостинице энергетиков.

Семь минут — раздеться, натянуть поверх шерстяных треников гидрокостюмы, подвесить за плечи баллоны со сжатым воздухом, надеть ласты и маски. Проверить подачу воздуха, работу клапанов, герметичность загубников. Тут командовал Док.

— Порядок, — кивнул он и выключил фонарь. — Пошли!

Гуськом, как пингвины, держась за узелки на пятнадцатиметровом лине, мы прошлепали по хрустящему насту к протоке и спинами, как научил нас Док, соскользнули с ледяного берега в черную воду. Первым шел Док, я — последним. Вода обжала гидрокостюмы, обожгла открытую кожу рук, но поролон костюмов еще удерживал тепло тела. Мы плыли посередине протоки на глубине около полутора метров. Вода была вовсе не черной, мы были словно бы в густом тумане. Перед моим носом мелькали ласты Боцмана, вверху белел отсвет северной ночи, а впереди время от времени возникала мутная точка света и тут же гасла: Док на секунду-другую включал фонарь, проверяя ориентиры. Какие тут могут быть ориентиры, я понятия не имел. Но он, видно, имел.

Скорость течения в протоке была четыре метра в минуту, а от места спуска до ограждающей сетки станции было около двухсот метров, так что нам приходилось энергично работать ластами, если мы не хотели провести в этой купели около часа. А мы очень этого не хотели.

Время будто остановилось. До чего же пакостное ощущение. Наконец по линю передавался рывок, мы пошли вниз. Значит, сетка. И значит, всего еще тридцать метров. Еще рывок, дымными столбами проплыли по сторонам сваи лодочного сарая. Рывок вверх. Неужели все?

Все. Док первым выбрался на настил, сбросил баллоны, выбирал линь и выдергивал нас из воды, как огромных черных сомов, пойманных на перемет.

Семь минут — сбросить гидрокостюмы, спрятать их в углу сарая под старыми сетями, переодеться, разобрать оружие и рации, натянуть шерстяные черные маски типа "ночь" с вырезами для глаз и рта. Закрывать лица пока не было никакой нужды, так что "ночки" выглядели просто черными вязаными шапочками, какие сейчас носят и стар и млад. Разумеется, в сочетании с камуфляжем и "узи" они выглядели не слишком обыденно.

23.08.

Каким-то образом мы умудрились опередить график на целых четыре минуты. Оставалось ждать. Минут через тридцать пять — сорок должна смениться охрана. Вот тут и начнется наша работа.

Лодочный сарай был обшит плоскими шиферными листами, кое-где шифер откололся, сквозь дыры проникал свет от галогеновых ламп, которыми была освещена площадка перед входом в административный корпус, примыкавший к первому энергоблоку. Мы приникли к дырам, прикидывая, что к чему.

Обычно у входа дежурили двое вохровцев с "калашами". А сейчас их толпилось шестеро. Стояли себе, закинув автоматы за плечи, курили, переговаривались в предвкушении близкой смены. В стороне, у въезда на территорию станции, я заметил Блейка, Гринблата и третьего, который назвался Стэнли Крамером. Рядом с ними в белом халате, в каких ходили все ИТР АЭС, стоял главный инженер Юрий Борисович, что-то показывал. На камере Гарри Гринблата виднелся красный огонек, он снимал. Вид у Блейка был явно скучающий. Он не понимал, за каким дьяволом его вытащили в эту глушь, где никакой сенсации никогда не было и быть не может.

Неожиданно все охранники, как по команде, задрали головы. Начал всматриваться вверх и главный инженер, а за ним и все трое корреспондентов. Через полминуты и все мы сделали попытку через свои амбразуры посмотреть вверх, откуда нарастал рокот вертолетного двигателя. По площадке полетели пыль, сухой снег и мусор, а еще через три минуты рядом с первым энергоблоком, метрах в сорока от нас, завис "Ми-8" и аккуратно сел на асфальтовый пятачок. Гул двигателя стих, лопасти по инерции повертелись и опали, как крылья у стрекозы.

Охранники защелкали затворами своих "калашей" и кинулись к вертолету. Туда же побежал и Юрий Борисович. Один из вохровцев загрохотал прикладом по металлической обшивке. Из кабины высунулся пилот.

— Твою мать! Ты куда сел?! — заорал вохровец. — Ты же в запретку, твою мать, сел!

— Здесь могут садиться только вертолеты Министерства по чрезвычайным ситуациям! — козлиным тенорком подтвердил главный инженер.

Дверь открылась, механик спустил на землю металлический трап, а в проеме двери показалась Люси Жермен собственной персоной.

— Мужики, а это и есть чрезвычайная ситуация! — весело объявила она. — Гуманитарная помощь. Подарки вашим женам и детям к Первомаю! Что, часто это бывает? Помогите-ка выгрузить!

От неожиданности никто даже не шевельнулся.

— Да вы что? — удивилась Люси. — Хотите меня разорить? Час аренды этой "вертушки" стоит мне восемьсот баксов! Юрочка, скажи своим охломонам, а то они не врубаются!

Юрий Борисович явно растерялся.

— А что за подарки? — поинтересовался один из вохровцев.

— Много чего! Одежда, обувь, игрушки, продукты, соки!

— А как насчет чего покрепче? — спросил второй.

— Только пиво, мужики. Но пиво хорошее. "Хайнекен". Каждому — по две упаковки. Но только после разгрузки! Принимайте и тащите в кабинет главного инженера. Можно, Юрочка?

— Ну отчего же нельзя! — растерянно согласился главный инженер.

Последние остатки сомнений исчезли. Вохра забросила свои "калаши" за спины и дружно принялась за работу. Ящики и коробки, подаваемые из вертолетного чрева кем-то из экипажа, появлялись один за другим, их подхватывали по двое или по одиночке, вносили в административный корпус и рысцой возвращались к вертолету.

Люси заметила людей с камерой и помахала рукой:

— Эй, пресса, вашу мать! Снимайте: Люси Жермен в роли Санта Клауса!

Пока она, снизойдя на землю, позировала Гарри, из вертолета вышел Генрих со спортивной сумкой в руках и прошел в корпус. Сумка была явно не из легких, и мне это почему-то очень не понравилось.

— Последний! — сообщил механик, выталкивая ящик на спину вохровца. — Все, мадам?

— Счастливо! — махнула Люси и вслед за вохровцем в сопровождении Юрия Борисовича и всех трех корреспондентов скрылась за дверью. Вертолет начал раскручивать лопасти. На площадке не осталось ни одного человека. Смена должна была появиться через восемнадцать минут. И это будут уже не такие лохи.

...Решение родилось мгновенно.

— Док, Муха! Перекрыть подход! — приказал я. — Если появится смена, задержать. Стрелять только под ноги! Боцман, Артист, за мной! Сейчас они начнут выходить. С пивом. Отключать и обезоруживать без излишеств. Приготовить браслетки и скотч.

— Не хватит браслеток, у нас всего семь, — напомнил Боцман.

— Стреноживать по двое и к решетке! Начали! Последнюю команду мне пришлось выкрикнуть в полный голос, чтобы перекрыть гул вертолетного двигателя. "Ми-8" приподнялся, повисел над землей и ушел в сторону Мурманска. Мы заняли исходные позиции.

Риск был, конечно, очень большой. Если смена появится хоть на пять минут раньше времени, вохровцы услышат стрельбу и забаррикадируются в корпусе. Но и выигрыш мог быть тоже очень большим.

Первый вохровец появился через четыре минуты. Он был обвешан пивными банками, как моджахед гранатами. И прямо на пороге остановился, выливая в себя остатки "Хайнекена". По-моему, он даже не сообразил, что с ним случилось и почему он вдруг оказался с залепленным ртом, в наручниках, пропущенных через крепкую решетку, которой были забраны все окна административного корпуса.

И пошла у нас работа, только успевай поворачиваться! Охранники выходили по двое, ширина двери не позволяла вываливаться толпой. И тут же одного отключал я, другого — Артист, а Боцман довершал дело, цепляя их попарно к решетке и ловко заклеивая рты широкой лентой специального плотного скотча.

— Одиннадцать, — сказал он. — Нет двенадцатого.

Из-за угла появились, пятясь спинами. Муха и Док.

— Смена, — сказал Док. — Через пять минут будут здесь. Как у вас?

— Нет двенадцатого, — сказал я. — Все внутрь! А тут появился и двенадцатый. От неожиданности он поперхнулся пивом и так закашлялся, что Боцман сразу отказался от мысли заклеивать его рот скотчем, лишь приковал последней парой браслеток к решетке и откинул ногой его "калаш" в сторону. Мы нырнули в корпус.

— Засовы! — скомандовал я. — Аварийный щит! Мог бы и не говорить, все знали, что делать. Щелкнули замки стальных дверей, сверху опустилась бронированная плита аварийной защиты. И вовремя. Снаружи ударила автоматная очередь, тут же вторая. Дверная сталь загудела от ударов пуль.

— Что за черт? — удивился Муха. — Боевыми же лупят!

— Не отвлекаться! — прикрикнул я. — Сейчас появятся еще шестеро — внутренняя охрана. Артист, Боцман, на перехват!

Эти шестеро появились без пива, с "Макаровыми" и ТТ в руках. Их пришлось упаковать и уложить в небольшой комнате, примыкавшей к вахте.

— В кабинет главного инженера! — скомандовал я. — Бегом! Натянуть "ночки"! Артист и Муха — на коммутатор. Отключить внешнюю связь! Док и Боцман, за мной!

...Очень вовремя мы появились в кабинете Юрия Борисовича, заставленном ящиками и коробками гуманитарной помощи. Сам главный инженер, а с ним Генрих, Люси и корреспонденты стояли у окон, пытаясь понять, что происходит во дворе, отчего стрельба и почему воет сирена общей тревоги. Но кабинет был на третьем этаже, окна его не мыли со времен, наверное, пуска энергоблока, поэтому разглядеть что-нибудь вряд ли кому удалось. А тут еще какой-то мудила из старой смены или из новоприбывших полоснул автоматной очередью по освещенным окнам. Даже из коридора я услышал, как брызнули стекла.

Я распахнул дверь и приказал, для убедительности передернув затвор "узи":

— Всем сохранять спокойствие. Оставаться на местах, никаких лишних движений. Станция захвачена.

— Какой шарман! — сказала Люси.

Гарри включил камеру и завопил:

— Еще раз, парни! Сделайте это! Всего раз! Это же супер! Прайм-тайм!

Ну, чего не сделаешь для хорошего человека. Мы вышли, затем снова ворвались, я повторил приказ. Гарри не отрывался от объектива, а Крамер без остановки сверкал фотовспышкой.

— А теперь очередь, в потолок! — попросил Гарри. — Хоть одну! За каждый выстрел ставлю бутылку водки! Смирновской!

Генрих незаметно кивнул мне. Я не заставил себя упрашивать. Полоснул по потолку двумя короткими очередями, дал знак Гарри прекратить съемку, после чего стянул "ночку" и обратился к Юрию Борисовичу:

— Прошу извинить. Осуществляется проверка системы охраны станции. Проверка завершена. Первый энергоблок захвачен. Где у вас громкая связь с персоналом первого блока?

— Фи! — разочарованно протянула Люси. — А я-то думала, что и вправду захват! Ну что за страна?! Куда ни ткнись — везде сплошная туфта!

Однако. Нервы у нее были прямо-таки воловьи.

— Тут рядом, в кабинете директора, — ответил мне главный инженер. — Есть еще у дежурного диспетчера.

Мы прошли через пустую приемную в директорский кабинет, Юрий Борисович взял микрофон, щелкнул тумблером и вопросительно посмотрел на меня:

— Что говорить? Я подсказал:

— Говорит главный инженер станции. Прошу всех соблюдать спокойствие. Тревога учебная. Он повторил мои слова.

— Что еще?

Я взял у него микрофон:

— Дамы и господа! Производится проверка охраны станции. Говорит командир группы захвата. Первый энергоблок захвачен и изолирован от внешнего мира. Весь персонал, непосредственно не занятый обслуживанием систем энергоблока, должен перейти в комнату отдыха. Остальным оставаться на своих рабочих местах. Все приказы членов группы захвата прошу выполнять немедленно. Операция проводится в интересах обеспечения безопасности стратегических объектов. Прошу извинить за причиненные неудобства.

Я выключил микрофон.

Из небольшой комнаты, примыкавшей к кабинету директора, выглянул белобрысый компьютерщик Володя.

— Что происходит? — спросил он.

— Объявление по громкой связи слышал?

— Ну.

— Это и происходит. Первый энергоблок захвачен.

— А-а! — протянул он и скрылся за дверью. Я знал, что через минуту эта информация будет в Москве.

— А мне что теперь делать? — спросил Юрий Борисович.

— Понятия не имею. Ждать.

— Чего?

— Пока не знаю, — честно ответил я. — Откровенно говоря, ни разу в жизни не захватывал атомные электростанции.

— Эту, однако, захватили за полчаса.

— Обижаете, Юрий Борисович. Всего за двенадцать минут.

Я оставил его за столом директорского кабинета и вышел в приемную. Там меня поджидал Генрих.

— Прекрасно, Серж, — одобрительно проговорил он. — Вы заработали вторую половину гонорара.

— Можем получить?

— Чуть позже. Операция еще не закончена.

— Раз вы уже здесь, можно не подавать условленного сигнала? — спросил я.

— Напротив. Дайте мне передатчик. Я протянул ему коробочку рации. Он включил и сказал в микрофон только два слова:

— Подход открыт.

После чего выключил рацию и бросил ее в мусорную корзину.

— Больше она не понадобится.

— Пастух, я Артист! — ожило у меня в кармане "уоки-токи". — Внешняя связь отключена. Работает только прямой телефон в кабинете директора. Как понял?

— Понял тебя. Идите в комнату отдыха, успокойте людей. До связи.

Я заглянул в директорский кабинет. Юрий Борисович сидел с трубкой в руках и судорожно набирал какой-то номер. От волнения пальцы у него срывались с диска, и приходилось начинать все сначала.

— Положите трубку, — проговорил я, — и пройдите в комнату отдыха. И вам будет спокойнее, и всем вашим людям.

— Это приказ?

— Да, приказ.

— Вынужден подчиниться.

Из кабинета главного инженера высунулся Гарри и тут же нацелил на нас телекамеру. Генрих закрылся рукой и приказал:

— Выключите! Когда и что снимать, я сам вам скажу.

— А будет еще что-нибудь для прайм-тайма?

— Будет, — пообещал Генрих. — Прямо сейчас. Пойдемте.

Вслед за ним мы вошли в кабинет главного инженера.

— Пойди погуляй, — кивнул Генрих Люси. Но она лишь повела плечом:

— Вот еще! Мне тоже интересно!

Генрих помедлил, но решил, видно, что спорить не стоит. Он отпер сейф Юрия Борисовича, извлек из него небольшую картонную коробку из-под принтера и перенес на стол. В этой коробке был не принтер. В этой коробке были радиовзрыватели и детонаторы. Те самые, испытание которых мы проводили несколько дней назад и маркировка на которых так не нравилась Доку.

— Можете снимать, — разрешил Генрих, выкладывая на стол содержимое коробки. — Здесь набор современного террориста. Этот небольшой блок с пусковым кодом и кнопкой так называемое инициирующее устройство. Эти четыре коробочки — радиовзрыватели, настроенные на одну частоту. А это — детонаторы. В данном случае они начинены не тротилом, а обыкновенным детским пластилином, но для наглядности мы сейчас их отделим... вот так. Отложим подальше в сторону и произведем пробу. Сейчас я наберу шифр, открывающий доступ к пусковой схеме... Гарри, если вы еще раз шевельнете объективом камеры, я разобью ее и вы останетесь без сенсации. Снимайте только мои руки и приборы. Вам ясно?

— Ну, ясно, ясно! — недовольно согласился Гринблат.

— Продолжайте, Генрих, — попросил Блейк. — Если это будет неинтересно, при монтаже вырежем.

— Это будет интересно, — успокоил его Генрих. — Итак, я набрал код, а теперь нажимаю пусковую кнопку. Обратите внимание: на пульте загорелся зеленый светодиод. Это значит, что инициирующий сигнал послан на спутник связи. Через тридцать секунд он вернется к взрывателям. Засекайте время.

Я нажал секундомер своей "Сейки". Ровно через тридцать секунд вспыхнули красные светодиоды всех четырех взрывателей, в тот же миг с легким треском между электродами пробежали искры электрического разряда.

Мы с Доком переглянулись.

— Вот так, господа, — подвел итог Генрих.

— А если спутник связи будет в мертвой зоне, на другой стороне земли? — поинтересовался англичанин.

Генрих усмехнулся:

— Современные террористы — народ очень предусмотрительный. Теракт практически невозможно точно спланировать по времени. Поэтому используется не один спутник, а три или даже четыре. Все они работают на одной частоте, и один из них всегда находится в активной зоне. Так что взрывной сигнал может быть подан в любой момент и практически из любой точки земного шара. Это интересно, мистер Блейк?

— Да. Пожалуй, да.

— Дальше будет еще интересней, — пообещал Генрих, убирая взрыватели и детонаторы в коробку, а коробку запирая в сейф. — Следующий этап — минирование наиболее уязвимых узлов станции. Укладка взрывчатки и установка радиовзрывателей. Но эту операцию мы проведем чуть позже.

— У вас есть и взрывчатка? — поразился Грин-блат.

— Да, шестьсот килограммов тола. Они находятся в этих вот ящиках. Серж, продемонстрируйте господам журналистам содержимое ящиков.

Я открыл один из ящиков, похожих на те, в каких транспортируются геодезические приборы. Но здесь были не приборы, а плотно уложенные толовые шашки.

— Тринитротолуол, — объяснил Генрих, — или попросту тол. И в тех двух ящиках тоже. Но мы не будем его использовать. Важен факт, что террористы смогли доставить его на станцию. И ваша пленка это подтвердит. А для имитации минирования мы используем эту вот обыкновенную оконную замазку. Она очень напоминает пластит.

Он открыл "молнию" своей серой сумки, извлек из нее кубик в промасленной бумаге и предложил желающим посмотреть и даже потрогать. Гринблат опасливо отодвинулся, а Док взял кубик в руки, отщипнул немного, потер между пальцами и даже понюхал.

— Что скажете. Док? — спросил Генрих.

— А что я могу сказать? Замазка и замазка. Я не сапер, я хирург.

— А по-вашему, Серж, будет это выглядеть на пленке достаточно убедительно? Я пожал плечами:

— Понятия не имею. Для меня — будет. Для специалиста — не знаю.

Эта замазка меня сейчас меньше всего интересовала. Меня интересовало совсем другое. В ящике с толом, сбоку, между шашками, я заметил краешек целлофановой упаковки. И я сразу узнал эту упаковку. Это был аэрозольный набор "Экспрей", исчезнувший из тайника за ванной в номере Генриха. А это могло означать только одно: если люди Голубкова подменили тол, лежавший в кладовой на турбазе, Генрих определит это за две минуты. Или уже определил. А перед нами просто ваньку валяет.

Генрих взглянул на часы и объявил:

— А теперь, господа журналисты, попрошу пройти со мной. Вы, Серж, и вы. Док, тоже.

Он двинулся к выходу, не сомневаясь, что все последуют его приглашению.

— А я буду здесь торчать? Я тоже пойду! — заявила Люси.

Воспользовавшись толкучкой в дверях, Крамер обернулся ко мне и негромко спросил:

— Где дубликаты ключей от сейфа?

Нужно отдать мне должное, в условиях форс-мажора я соображаю довольно быстро. И если человек знает о существовании дубликатов...

— У Артиста, — таким же быстрым полушепотом ответил я.

— Вызовите его. И отвлеките Генриха. Хотя бы на пять минут.

Я сунул ему "уоки-токи" и поспешил за Генрихом, Люси и корреспондентами. Закрывая за собой дверь, услышал голос Крамера:

— Артист! Немедленно в кабинет главного инженера!

В коридоре меня поджидал Док. Мы перешли на легкую рысь, подтягиваясь к группе, шествующей под предводительством Генриха.

— Это не замазка, — сообщил мне Док на ходу.

— А что?

— Похоже на пластит.

— Пластит не такой, — возразил я. — Даже по цвету.

— Это может быть аналог пластита. Чешского производства. Секвит или что-то в этом роде, точно не помню. Сила взрыва даже больше, чем у пластита. Есть у меня подозрения...

— Потом, Док.

— По-твоему, это неважно? — удивился он.

— Очень важно. Но сейчас есть кое-что поважней.

Я нагнал Генриха и придержал его за рукав:

— Нужно поговорить.

— Не сейчас.

— Нет, сейчас, — твердо сказал я.

Мы как раз миновали душевые. Я завел Генриха в предбанник и плотно прикрыл за собой дверь. Генрих прошел по кабинкам, убеждаясь, что никого нет.

— Говорите, — приказал он. — Только быстро.

— Я не спрашиваю, почему в нашем оружии оказались боевые патроны.

— Мне некогда было искать холостые.

— Я так и понял. Я спрашиваю о другом: почему боевыми лупит охрана? Мы договаривались, что вы организуете утечку информации о проверочном захвате станции. Вы это сделали?

— Да. Для этого я специально летал в Москву.

— Так в чем же дело?

— Понятия не имею. Возможно, произошла накладка. Сейчас это уже не имеет значения.

— А если они предпримут штурм? Прикажете нам стрелять в воздух? А они будут — по нам? Мы сделали свое дело, Генрих. Станция захвачена. А теперь мы выходим из игры.

— Каким образом?

— Очень просто. Бросаем оружие, разблокируем вход и поднимаем руки. А объясняться с властями придется вам самому.

— Вы этого не сделаете, Серж. И я вам скажу почему. Вы помните газетную шумиху после убийства корреспондента "Совершенно секретно"?

— Да. Вы решили свои проблемы. Только я не понял, с каких пор такие методы считаются цивилизованными.

— Я не убивал корреспондента К. Это сделали вы, Серж.

— Да ну?

— Вот именно. Если со мной что-нибудь случится, в моей квартире произведут обыск. И найдут револьвер "кобальт" с единственным истраченным патроном. Эксперты без труда установят, что корреспондент был убит именно из этого ствола. А отпечатки пальцев на этом стволе — ваши, Серж. Напомнить, как они там появились? В вашем доме в Затопине. Когда вы меня обезоружили. К этому времени корреспондент был уже мертв. А последним брали в руки "кобальт" вы. Но это еще не все. На полу в салоне "Нивы" осталась лежать стодолларовая купюра. Ваш дом обыщут. И найдут сто тысяч долларов. Из тех, что вы получили в качестве аванса. Серия и номер банкноты, обнаруженной в "Ниве", как раз из этого выпуска. Вы получите лет пятнадцать. И никакого алиби у вас нет, хотя ваша жена будет утверждать, что вы провели ночь дома. Убийство совершено в третьем часу ночи. Вы дождались, когда жена уснет, поехали на Московскую кольцевую дорогу, убили и ограбили корреспондента, встречу с которым назначили накануне, и вернулись домой, когда она еще спала.

Ну, сука! Мне даже напрягаться не пришлось, чтобы изобразить свои чувства.

— И вы надеетесь, что это сойдет вам с рук? — спросил я.

— Не сомневаюсь. И поможете мне в этом вы. У вас просто нет другого выхода. Только один: не противодействовать мне ни в чем. И когда я говорю "ни в чем", это следует понимать буквально. Могу успокоить вас: никакого штурма не будет. И если вы или ваши люди сдуру в горячке не ухлопаете кого-нибудь из охраны, никаких осложнений с властями у вас не возникнет. По заказу службы безопасности Каспийского трубопроводного консорциума вы производили проверочный захват станции. И вы это сделали. Остальное вас не касается. А теперь хватит болтать. У нас еще много дел.

Он вышел из душевой и возглавил шествие. Мне ничего не оставалось, как двинуться следом.

Судя по всему, Генрих изучил топографию АЭС не хуже нас, а возможно, и лучше. Он уверенно миновал машинный зал с ревущими турбогенераторами, поднялся по служебному ходу на пульт управления. Здесь нас нагнали Крамер и Артист с кофром Крамера на плече, словно бы он подрядился быть его ассистентом. Крамер незаметно сунул мне в руку "уоки-токи", одновременно я почувствовал, как в карман моей камуфляжки скользнули ключи от сейфа. На мой быстрый вопросительный взгляд Крамер негромко сказал, глядя в сторону:

— Приказ прежний: "Никакой самодеятельности".

Дежурные операторы главного щита управления, в белых халатах и белых докторских шапочках, провожали нашу процессию хмурыми взглядами.

Я чуть поотстал и включил "уоки-токи":

— Муха, я — Пастух. Как слышишь?

— Слышу тебя.

— Ты где?

— В комнате отдыха. Десять мужиков и четырнадцать женщин.

— Обстановка?

— Нормальная. Смотрят по "Тринитрону" попсу. Женщины говорят, что хотят пить и есть.

— Возьми пару мужиков и принесите из кабинета главного инженера. Там должна быть еда, сыр, соки.

— Понял тебя. Я вызвал Боцмана, приказал:

— Спустись вниз. Проверь вход. И тех шестерых, ВОХРу. И будь там, присматривай.

— Ясно, Пастух. Что происходит?

— Пока не знаю. Конец связи.

Еще несколько переходов и железных лестничных маршей, и мы оказались на крыше энергоблока, как раз над машинным залом. Плоская площадка была залита асфальтом, огорожена металлическими перильцами и по периметру обозначена желтыми натриевыми фонарями. Метрах в пятидесяти от площадки, над реакторным блоком, уходили "в белесое небо две белые, с широкими красными полосами вентиляционные трубы. На верхушке каждой из них горели красные предупреждающие огни.

Сверху открывался обширный обзор. Сопки и черные промоины озерных проток на фоне снежного наста на севере, плотная кучка очень уютных огней на юге — поселок Полярные Зори мирно доживал свой воскресный вечер. На окраине поселка прожекторами была подсвечена ажурная вышка местного телецентра и ретранслятора, наверху горел красный фонарь, предупреждая летчиков об опасности.

Я подошел к перильцам ограждения, осторожно глянул вниз и ахнул: все подъезды к энергоблоку были заставлены милицейскими "Жигулями" с мигалками, армейскими грузовиками, а со стороны мурманской дороги подтягивалась пара бронетранспортеров. Гарри Гринблат последовал моему примеру, сказал Вполне по-русски: "Еж твою мать!" — плюхнулся животом на асфальтовую площадку и нацелился вниз объективом камеры. Грохнула автоматная очередь, трассирующие пули прошли в метре от козырька крыши. Гарри чуть высунулся и продолжал съемку. Выплюнул очередь тяжелый пулемет, тоже трассирующими.

— Уберите этого идиота! — закричал Генрих и сам подскочил к Гарри и оттащил за ноги от края площадки. Гарри остервенело лягался, матерился и продолжал снимать. На помощь Генриху поспешил Блейк.

Воспользовавшись суматохой, я негромко приказал Доку:

— Спустись в кабинет главного инженера. В ящике с толом, между шашками, набор аэрозолей "Экспрей". Проверь эту чертову замазку. Этим "Экспреем" пользоваться очень просто...

— Я умею, — перебил меня Док.

— Вот как? — поразился я. — Ладно, как-нибудь расскажешь мне, где ты проходил стажировку и чему тебя там учили. А сейчас — быстро. И сразу возвращайся назад.

Док исчез в темном дверном проеме. Генриху и Блейку удалось наконец оттащить Гринблата от опасного места. Тут он спокойно поднялся на ноги, перезарядил кассету, а отснятую отдал Блейку:

— Такого еще никто не снимал! Эти кадры обойдут весь мир!

Генрих извлек из кармана австрийский "глок" и приставил ствол ко лбу Гарри:

— Если вы, мистер Гринблат, еще хоть раз включите камеру без моего приказа, я буду вынужден вас пристрелить.

— Да пошел ты! — отмахнулся Гринблат. — Меня и не такие расстреливали!

— Он больше не будет снимать без вашего разрешения, — пришел на выручку напарнику осторожный Блейк.

— Всем отойти к стене реакторного зала! — приказал Генрих. — Освободить площадку!

Со стороны Мурманска послышался рокот вертолетного двигателя. "Ми-1" приблизился к станции и круто пошел на посадку. Снизу грохнула очередь и словно бы захлебнулась. Пилот вывел легкую машину точно на центр освещенного пятачка.

— Всем оставаться на своих местах! — крикнул Генрих и побежал к вертолету, двигаясь спиной навстречу воздушным вихрям.

Двигатель заглох, лопасти остановились. Из вертолета выпрыгнул пилот — крупный смуглый молодой человек с пышными черными усами. Почему-то не в форменной шинели "Аэрофлота", а в длинном сером плаще. В руке у него был довольно увесистый дюралевый атташе-кейс. Он помог выйти пассажиру. Тот был пониже ростом, узкоплечий, заметно старше. Тоже в плаще, в широкополой шляпе и в темных очках, закрывавших половину лица. Генрих подошел к вертолету и о чем-то довольно долго говорил со старшим.

За моей спиной появился Док, прошептал в ухо:

— Тол — муляж. Замазка — пластит. Не чешский аналог. Семтекс. Ливийского производства. Он в ходу у всех арабских террористов. Ты понял, что я сказал?

— Да.

— Остается надеяться, что в детонаторах вместо взрывчатки действительно пластилин.

— Можешь не надеяться. В детонаторах — тетрил.

— Уверен?

— Да.

— Откуда ты знаешь?

— Случайно узнал, я тоже любознательный человек.

— Тетрил, — повторил Док. — В каждом детонаторе граммов по сто. Этого хватит, чтобы подорвать танк. И в сумке килограммов пятьдесят семтекса. Нужно немедленно что-то делать!

— У нас есть приказ: "Никакой самодеятельности".

Док хмуро отошел, а его место заняла Люси Жермен:

— Какие проблемы, Серж?

— Да так, мелочи жизни, — неопределенно отозвался я.

— Взрывчатка настоящая? — быстро спросила она. — Я не про тол, а про ту, что в сумке.

— Да. И детонаторы настоящие.

— И взрывное устройство настоящее. А я-то сокрушалась, что в России кругом туфта. Нет, оказывается. Твои действия. Ковбой?

— Никаких.

— Почему?

— Приказ.

— Ладно, выкрутимся. У меня другой приказ.

— Какой?

— Действовать по обстоятельствам.

Генрих закончил переговоры, натянул на голову и лицо черную "ночку", такую же, как у нас, и обернулся к присутствующим:

— Господа корреспонденты, можете снимать! Оба прибывших сбросили плащи и оказались в камуфляжных военных формах. На груди у молодого висел короткий десантный "Калашников". Старший откинул в сторону шляпу, надел буро-зеленую фуражку чеченского полевого командира и предстал перед камерой Гарри и фотообъективом Крамера. Генрих не без торжественности произнес:

— Разрешите представить вам, господа: командующий армией освобождения Ичкерии, национальный герой Чеченской Республики полковник Султан Рузаев!

Вспыхнула красная сигнальная лампочка на камере Гринблата, со скоростью стробоскопа заработала фотовспышка Крамера.

— Внимание! — раздался снизу усиленный и искаженный громкоговорителем резкий мужской голос. — Говорит представитель Федеральной службы безопасности России полковник Голубков. Станция окружена. Сопротивление бесполезно. Предлагаю лицам, захватившим первый энергоблок, немедленно сдаться.

Рузаев что-то приказал по-чеченски своему молодому спутнику, тот подбежал к вертолету и вернулся с радиомегафоном, точно таким же, какими на митингах пользовались ораторы.

— Сейчас я ему отвечу, — со змеиной улыбкой на тонких губах пообещал Рузаев.

— Отвечу я, — возразил Генрих. — Ваше слово — еще впереди..

Он взял мегафон и подошел к краю площадки:

— Говорит представитель командующего армией освобождения Ичкерии Султана Рузаева. Полковник Рузаев не намерен вести никаких переговоров с полковником Голубковым. Он будет вести переговоры с полномочным представителем Президента России. Предостерегаю полковника Голубкова от попытки захватить станцию силой. У нас в заложниках находится весь персонал первого энергоблока, и среди них главный инженер станции. После каждого выстрела, произведенного по станции, мы вынуждены будем убивать по одному заложнику. Основа для переговоров будет предоставлена вам в ближайшее время. На этом наши местные консультации прекращаются.

В подтверждение своих слов Генрих бросил мегафон вниз и обернулся к корреспондентам.

— А теперь, джентльмены, прошу пройти в кабинет директора АЭС, — пригласил он. — Полковник Султан Рузаев сделает там официальное заявление.

Ко мне наклонился Арнольд Блейк:

— Серж, ты уверен, что это проверочный захват станции?

— Какая тебе разница? — ответил я. — Главное, что это "прайм-тайм".

Блейк с сомнением покачал головой:

— Это не прайм-тайм. Это, как у вас говорят по-русски, полный п....ц!

— Не полный, Арни, — успокоил я его. — До полного еще далеко.

— А когда будет полный?

— Об этом ты сам узнаешь.

IV — Говорит командующий армией освобождения Ичкерии полковник Султан Рузаев. Я обращаюсь к Президенту и правительству России, ко всем гражданам России, к правительствам и гражданам всего мира. Довожу до общего сведения, что моими людьми захвачен и заминирован первый энергоблок Северной атомной электростанции. К этому шагу нас вынудила лживая и провокационная политика руководства России, упорно не желающего предоставить независимость Ичкерии. Наш народ имеет право на собственное государство, как и всякий народ мира. Наш народ выстрадал это право, пережив сталинский геноцид и депортацию сотен тысяч чеченцев в Сибирь и Северный Казахстан, пережив вероломное и варварское нападение федеральных войск России на маленькую Чечню. Мы победили в этой войне, но политики отняли у нас эту победу. Мы больше не можем довольствоваться туманными и лживыми обещаниями. Ичкерия станет свободной. И произойдет это не в будущем, а сегодня, сейчас. Такова воля Аллаха!

Прежде чем я перейду к изложению своего ультиматума, считаю необходимым предоставить всему миру неопровержимые доказательства серьезности и обоснованности моих намерений. Сейчас вы увидите видеосъемку, сделанную на Северной АЭС сотрудниками Си-Эн-Эн Арнольдом Блейком и Гарри Гринблатом. Я специально пригласил их для освещения акции, так как их объективность и политическая неангажированность ни у кого не могут вызвать сомнений. Ведите репортаж, мистер Блейк!

Гарри перевел объектив камеры на напарника. Блейк подобрался, поднес ко рту микрофон с надписью "Си-Эн-Эн", изобразил обаятельную голливудскую улыбку и быстро заговорил по-английски:

— Дамы и господа! Арнольд Блейк и Гарри Гринблат вновь с вами. Мы ведем репортаж с Севера России, из первого энергоблока крупнейшей на Кольском полуострове атомной электростанции. Сорок три минуты назад Северная АЭС была захвачена чеченскими террористами из армии освобождения Ичкерии. Четверть часа назад на станцию прилетел на вертолете сам командующий, глава непримиримой оппозиции полковник Султан Рузаев. Смотрите эти уникальные кадры беспрецедентного захвата и минирования важнейшего стратегического объекта!

Генрих дал знак прекратить съемку.

— Станция еще не заминирована, — объяснил он Рузаеву.

— Почему?

— Предварительно нам нужно решить один небольшой вопрос.

Генрих обернулся к белобрысому компьютерщику Володе, который стоял на пороге своей комнатушки и мусолил во рту незажженную сигарету. Казалось, его гораздо больше волнует невозможность закурить, чем то, что происходило в кабинете директора АЭС.

— Пойдите погуляйте, молодой человек. А мы на минутку уединимся в вашей комнате.

Генрих пропустил Рузаева вперед и вошел следом. За ними в компьютерную шагнул и молодой спутник Рузаева, но чеченский полковник взял у него дюралевый кейс и что-то приказал. Судя по всему: остаться на страже у двери.

Компьютерщик Володя флегматично вышел в коридор. Проходя мимо меня, сделал еле заметный знак следовать за ним. Я не заставил себя ждать.

Едва за мной закрылась дверь директорского кабинета, как от флегматичности компьютерщика не осталось и следа.

— Быстро! — шепнул он и шмыгнул в какую-то дверь. Это был чулан, заставленный швабрами и ведрами уборщиц. Но там были не только швабры и ведра. Володя запер дверь и отбросил из угла тряпки. Под тряпками стоял маленький видеомонитор. Володя щелкнул тумблером, протянул мне один из наушников и одновременно включил диктофон.

Судя по ракурсу, мини-камера была вмонтирована на потолочном плинтусе. На экране монитора были видны крупные головы Генриха и Рузаева, а руки казались маленькими, как у лилипутов. Но изображение было качественным.

— Я понял, о чем вы хотите говорить, — услышал я голос Рузаева. — О вашем гонораре, не так ли?

— Совершенно верно, — подтвердил Генрих. Рузаев поставил на стол возле компьютера кейс, набрал шифр цифровых замков и открыл крышку. Чемодан был доверху заполнен пачками баксов.

— Ровно миллион, — сказал Рузаев. Генрих пролистал несколько пачек, из одной выдернул наугад купюру, помял ее в руках и посмотрел на свет.

— Вы мне не доверяете? — возмутился Рузаев.

— Успокойтесь, Султан. Я не доверяю никому. Даже себе. Так. Платежка?

— Ксерокопия. — Рузаев протянул Генриху листок. — Как мы и договаривались. Пять миллионов. На номерной счет вашего банка.

— Минутку.

Генрих сел за компьютер. Экран монитора не попадал в обзор камеры, видны были только руки Генриха, словно бы порхающие над клавиатурой.

— Все в порядке? — нетерпеливо спросил Рузаев.

— Да. Кроме одного. Деньги поступили. Но у отправителя есть доступ к счету.

— Не думаете же вы, что я хочу отозвать вклад?

— Да, именно это я и думаю. Введите код и отмените свой доступ.

— Я не умею работать на компьютере.

— Очень жаль, Султан. Я вас предупреждал: не пытайтесь хитрить. Ни со мной, ни с мистером Тернером. Акция прекращается. Досадно, я работал над ней около четырех лет.

— Вы уже не можете прекратить акцию.

— Могу. Вас мы передадим российским властям, а я доложу совету директоров Каспийского консорциума о том, что их поручение о проверке системы охраны стратегических объектов России выполнено. Оставьте в покое кобуру, я стреляю быстрей. Итак?

— На компьютере работает мой советник Азиз Садыков. Он знает код.

— Так зовите его. Но говорите с ним только по-русски.

Появился Садыков.

— Выйди на банк, — приказал Рузаев. — Отмени мой доступ к счету. Секунду. Я тоже хочу получить гарантии, Генрих.

— Какие гарантии вам нужны? Станция захвачена, уложить заряды — двадцать минут. — Он показал плоский блок. — Вот пусковое устройство. Через полчаса вы будете держать за горло весь мир! Вам этого мало?

— Достаточно. Работай, Азиз.

Володя наклонился ко мне и азартно зашептал:

— Они сотрут запись, а я потом восстановлю на диске! И мы узнаем реквизиты банка и номер счета!

— Ты передал, что станция захвачена и прилетел Рузаев? — спросил я.

— Ну да, сразу же.

— Как только они уйдут, передашь: взрывчатка настоящая, семтекс. И сигнал идет на три или четыре спутника связи. Генрих производил проверку, все пашет.

— Иди ты! — сказал Володя. — И что теперь будет?

— Увидим.

— Готово, — через несколько минут доложил Садыков.

Генрих снова сел за компьютер, пальцы его заскользили по клавиатуре.

— Другое дело, — наконец сказал он и встал. В руках у него появился уже знакомый мне австрийский "глок". Громыхнули три выстрела. Монитор и процессор разлетелись на куски.

— Есть много способов уничтожать информацию из памяти, — объяснил Генрих и спрятал "глок" в карман пиджака. — Но этот — самый надежный. Интернет нам больше не понадобится.

— С-сука! — простонал компьютерщик Володя.

— Тихо! — приказал я.

— Вы не отдадите мне пусковой блок? — спросил Рузаев.

— Он вам ни к чему, вы не знаете шифра. В дверях показалась копна белокурых волос.

— Что тут за стрельба? — спросила Люси.

— Очень кстати, заходи, — пригласил Генрих. — А вы. Султан, и вы, Азиз, подождите меня в кабинете. Я быстро. А потом мы продолжим.

Рузаев и Садыков вышли.

— О Господи! Компьютер-то зачем разбил? — изумилась Люси.

— Заткнись! — приказал Генрих. — И отвечай быстро. На кого ты работала?

— Геночка! — еще больше изумилась Люси. — Да ты посмотри, что у меня в руке!

Мы с компьютерщиком Володей чуть носами не влезли в маленький экран. Но ничего увидеть не смогли — руки Люси закрывала ее спина.

— Медленно положи блок на стол, — жестко приказала Люси. — И отойди на три шага. Только тут мы увидели в руках Люси ПСМ. Генрих выполнил приказ. В поле обзора камеры оказалась коробочка пускового блока.

— Так и стой. Шевельнешься — стреляю.

— Неужели убьешь? — спросил Генрих.

— Нет, миленький. Рада бы, но ты нам нужен живым. Прострелю тебе ноги. Обе. Потом мы тебя вылечим, посадим под стеклянный бронированный колпак в Тель-Авиве и будем судить. И весь мир увидит тебя, выродка. А потом мы тебя повесим. Как Эйхмана. И тысячи неотмщенных душ упокоятся в мире.

— Блядь! — процедил сквозь зубы Генрих.

— Мне пришлось через это пройти. И я знала, на что иду. На пароме, который ты взорвал, была вся моя семья. Вся. Они все погибли. Спаслась одна я. Мне было тогда пятнадцать лет. Но уже тогда я поклялась, что найду тебя. А теперь, гаденыш, я вырву из твоей пасти ядовитый зуб.

Она нацелилась в пусковой блок, и это было ее ошибкой.

Я даже зубами скрипнул и машинально подался вперед.

Но.

Генрих выстрелил через карман. Голова Люси с копной пшеничных волос дернулась назад. Генрих вытащил "глок", прозвучало еще два выстрела. Все было кончено. Генрих сунул пусковой блок в карман и вышел из компьютерной.

Володя выключил монитор, закидал его тряпками, мы поспешно выскочили в коридор и постарались придать своим лицам безразличный вид. И тут на нас наскочил Артист. Кофра Крамера на его плече уже не было.

— Что тут за пальба? — встревоженно спросил он и потянул дверь директорского кабинета.

— Не ходи туда, — сказал я.

— Почему? — настаивал он. И вдруг понял: — Люси?

— Да.

— Генрих?

— Да.

— Да почему же она... Я же специально... Да я его сейчас голыми руками!

— Отставить! — приказал я. — Она работала не для того, чтобы его убить. Для того, чтобы судить его в Тель-Авиве и повесить. Она не сумела этого сделать. Постараемся сделать мы. А теперь исчезни. И не появляйся никому на глаза, пока не приведешь себя в норму. Пойди вниз и смени Боцмана на входе.

Но Артист двинулся не вниз, а в сторону машинного зала. Я не понял зачем, но думать об этом было уже некогда.

— Мы остались без связи, — сказал Володя. Мог бы и не говорить. Из всех неприятностей (если то, что произошло на станции, можно было назвать неприятностями) эта была самая неприятная. В ней только одно было хорошо: автоматически отменялся приказ "Никакой самодеятельности".

Из кабинета директора вышел Рузаев в сопровождении Генриха, Азиза Садыкова и всех трех корреспондентов. В руках у Генриха была коробка с детонаторами и радиовзрывателями, а Азиз тащил сумку с семтексом.

— Пойдемте, Серж, — кивнул мне Генрих. — Поможете мне. Вы будете подавать мне взрывчатку, я буду устанавливать, а господа корреспонденты фиксировать этот акт для вечности. После чего на сцене останется только главный персонаж — полковник Рузаев.

Через полчаса станция была заминирована. Машинный зал. Центральный щит управления. Главный циркуляционный насос. Система аварийной остановки реактора.

Генрих был совершенно спокоен. Абсолютно спокоен. Он даже пошутил, заметив нерешительность Рузаева, остановившегося перед желто-черным знаком радиационной опасности у входа в "грязную" зону:

— Ну-ну, Султан! От такой дозы у вас ничего не отвалится! А возможно — даже немного подрастет! Продолжим, — объявил Генрих, когда все вернулись в кабинет директора. — Господа корреспонденты готовы? Предъявляйте, Султан, свой ультиматум!

Дверь в компьютерную была плотно закрыта. Из-под щели по паркету разливалась лужица алой крови.

...Рузаев удобно устроился в кресле директора станции и положил перед собой загодя написанный текст.

— Президенту России, кабинету министров. Государственной Думе. Ультиматум. Я, командующий армией освобождения Ичкерии, выполняя волю Аллаха, волю чеченского народа, волю всех свободолюбивых народов Кавказа, требую...

Я не очень-то вслушивался в слова ультиматума. Мысли мои были заняты совсем другим.

Связь. Нужно было срочно, сверхсрочно сообщить полковнику Голубкову и в Москву о том, что станция превратилась в капкан.

Для всех.

Для России.

Для всего мира.

Для всех.

И выхода не было.

Кроме...

Вряд ли это был выход. Но я был не в том положении, чтобы пренебрегать даже малейшим шансом.

Воспользовавшись тем, что внимание всех присутствующих было приковано к Рузаеву, я незаметно выскользнул в коридор, отошел на лестничную площадку и включил "уоки-токи".

— Пастух вызывает Боцмана. Боцман, ответь.

— Я — Боцман, слышу тебя хорошо.

— Где ты?

— На главном пульте управления. Операторы спрашивают, когда кончится эта бодяга. У них переработка уже два часа.

— Быстро ко мне!..

V "ШИФРОГРАММА Сверхсрочно.

Турист — Доктору, Джефу, Лорду, Солу. Станция захвачена. Рузаев прилетел на вертолете из Мурманска. Намерен предъявить ультиматум Президенту России. Есть вероятность того, что объект П. обнаружил подмену тола. Не исключено, что взрывчатка, присланная на лесовозе Краузе, объектом П. получена и доставлена на первый энергоблок. Компьютерная связь со станцией прервана по неизвестной причине".

"СПЕЦСООБЩЕНИЕ Сверхсрочно.

Начальнику УПСМ генерал-лейтенанту Нифонтову. Твой ход, Александр Николаевич. Голубков".

Глава одиннадцатая. Угол атаки I Когда "Ауди-80" генерал-лейтенанта Нифонтова, просвистев по Рублевскому шоссе, въехала во двор госдачи, расположенной неподалеку от официальной резиденции Президента России "Барвиха-З", часы на приборном щитке показывали ровно два ночи. Куратор, предупрежденный Нифонтовым по спецсвязи, стоял на высоком освещенном крыльце. Он был в домашней стеганой куртке, округлый, словно бы пышущий энергией и здоровьем, с ранними залысинами.

Он посмотрел, как офицер охраны открывает заднюю дверцу "ауди", и, лишь когда Нифонтов взошел на крыльцо, спустился на ступеньку и протянул руку:

— Здравствуйте, генерал. Большой прогресс. Всего два часа ночи. Прошлый раз вы приехали ко мне в половине четвертого утра. Если так и дальше пойдет, скоро мы будем встречаться в рабочее время.

— Извините, что пришлось вас разбудить, — ответил Нифонтов, пожимая куратору руку.

— Не извиняйтесь. Я не спал. С этой отставкой правительства!.. — Он безнадежно махнул рукой. — Проходите. Кстати, я привык видеть вас в мундире.

— Некогда было переодеваться.

— Даже так?

Нифонтов не ответил. Куратор взглянул на него и укоризненно покачал головой:

— А видок у вас, Александр Николаевич, прямо скажем, оставляет желать. Нужно следить за здоровьем. Трудно, но нужно. Очень рекомендую теннис. Не потому, что он стал сейчас модным в Кремле. Но он действительно помогает сохранять форму.

"Посмотрю я, какой видок у тебя самого будет через полчаса", — подумал Нифонтов, проходя в просторную прихожую и сбрасывая плащ на руки ординарца.

— Прошу ко мне в кабинет, — пригласил куратор.

— Там есть телевизор и видеомагнитофон? — спросил Нифонтов.

— Есть. Вы собираетесь показать мне кино?

— Да.

— Надеюсь, не очень скучное?

— Не очень.

— Кофе, чаю или, может, водки?

— Кофе. Покрепче.

Куратор отдал распоряжение ординарцу и провел гостя через просторную гостиную в угловой кабинет, предварительно попросив жестом особенно не шуметь и объяснив шепотом:

— Мои уже спят.

Госдача была раза в полтора больше, чем у самого Нифонтова, обставлена добротно, но без изысков и особых роскошеств. Раньше, когда по малой своей должности Нифонтов не имел госдачи, его всегда поражала какая-то необжитость служебного загородного жилья высокопоставленных чиновников, хотя об их хоромах в народе ходили легенды. Возможно, эти легенды были справедливы для чиновников самого высшего правительственного эшелона. И только когда ему самому выделили коттеджик в Архангельском, он понял причины равнодушия хозяев госдач к благоустройству своего жилья. Они не были хозяевами — в том-то и дело. И знали, что жилье это чужое и временное. А какой смысл благоустраивать чужое жилье, из которого уже завтра, возможно, тебя выселит комендант? Жены и дочери смягчали казенный дух занавесками и салфеточками, копались на цветочных и клубничных грядках, а уходом за обширными участками занимались солдаты-срочники, выделенные для охраны важных персон. И понятно, что особого рвения ожидать от них было трудно.

В небольшой угловой комнате, сходство которой с кабинетом придавали лишь письменный стол и узел правительственной связи, куратор жестом предложил гостю устраиваться, сам раскрыл досье операции "Капкан", врученное ему Нифонтовым. Папка была довольно тощей — Нифонтов тщательно отобрал материалы, которые отражали суть дела.

— "Капкан". Это то, о чем шла речь в Каире? — уточнил куратор.

— Да.

— Как я понимаю, пределы своей компетенции вы исчерпали?

— Да, — повторил Нифонтов.

— Что ж, давайте посмотрим. Сначала бумаги или кино?

— Бумаги.

Куратор углубился в досье. Он умел читать очень быстро. И умел быстро вникать в суть. Нифонтов прихлебывал крепкий, чуть горьковатый, очень хорошего качества кофе и рассеянно поглядывал на куратора, не делая попыток понять по выражению его лица, какое впечатление производят на того собранные в досье документы. Это не имело значения. Имело значение другое — что за человек сам куратор. Только от этого зависел сейчас исход дела.

* * * Ни одна спецслужба России не имела права без высочайшего указания брать в оперативную разработку чиновников такого ранга и даже собирать о них информацию. Но информация все равно собиралась, сама собой, по крохам, по слухам, по разговорам. Так что Нифонтов имел кое-какое представление о своем собеседнике.

Как и всякий государственный чиновник высокого ранга, куратор Управления по планированию специальных мероприятий Олег Иванович П. совмещал множество должностей. Они меняли свои названия по мере перетрясок и реорганизаций правительственного аппарата и президентской администрации, которые как начались с приходом к власти Ельцина, так и не прекращались по сей день, иногда затихая, иногда выплескиваясь на поверхность политической жизни России.

В разное время Олег Иванович был заместителем государственного секретаря в кабинете министров Гайдара (пока не упразднили этот пост, не столько из-за того, что он был никак не прописан в Конституции, сколько из-за всеобщего неприятия самой фигуры госсекретаря Бурбулиса), членом Президентского совета, членом Совета безопасности, помощником председателя Совета обороны при Президенте России, а также членом многочисленных комиссий, которые создавались по разным поводам, в основном чтобы успокоить общественное мнение и сделать вид, что Президентом и правительством принимаются энергичные меры по разрешению насущных проблем, хотя чаще всего эти комиссии даже не приступали к работе.

Олег Иванович был из новых, из тех сорока — сорокапятилетних государственных и партийных функционеров, хорошо образованных, накопивших немалый практический опыт, но не имевших никакой перспективы, так как все должности наверху были прочно закупорены старыми, еще брежневской закалки, кадрами. И лишь при Ельцине новые люди были востребованы в полной мере.

В КПСС карьера Олега Ивановича была непродолжительной — всего три года он был освобожденным секретарем партийного комитета на крупном оборонном заводе. Но эта должность, никак не компрометирующая его в новые времена, дала ему возможность быстро стать одним из руководителей ВПК, откуда он и был рекрутирован в высшие эшелоны российской власти. Природная осторожность уберегла его от активного участия в подковерной кремлевской возне, более нетерпеливые соперники сжирали друг друга и уходили в политическое небытие, а их места занимали люди типа Олега Ивановича.

Сейчас ему было сорок семь лет — в президентской администрации он курировал службы государственной безопасности, и в их числе Управление по планированию специальных мероприятий, которое в системе спецслужб занимало особое положение. Оно было создано по распоряжению Ельцина одновременно с решением о разгоне КГБ и призвано играть роль "ока государева" — мозгового центра, просчитывающего перспективы развития политической ситуации и предлагающего пути предотвращения или политического разрешения кризисов.

Неподчиненность управления руководству ФСБ, ФСК и Главного управления охраны вызывала откровенное недовольство их руководителей — ими не раз предпринимались попытки прибрать УПСМ к рукам, — но всякий раз Президент решительно их пресекал. Неизвестно, чем он руководствовался: то ли действительно высоко ценил объективность поступавшей от управления информации и глубину аналитических разработок, то ли по принципу "разделяй и властвуй" считал, что конкуренция между спецслужбами пойдет только на пользу делу.

Олег Иванович не скрывал от Нифонтова своего благожелательного отношения к деятельности УПСМ, но делал это — как небезосновательно полагал Нифонтов — лишь после уяснения позиции Президента.

Сейчас ему предстояло решить задачу куда более трудную.

* * * Куратор поднял голову от досье:

— Сколько ваших людей внедрено в окружение этого Пилигрима?

— Пятеро.

— Охрана станции?

— Сорок два человека. На первом энергоблоке и административном корпусе — восемнадцать.

— Каким образом пять человек могли нейтрализовать восемнадцать спецназовцев и захватить объект?

— Они изменили план операции и произвели захват на двадцать минут раньше — до пересмены. И никакого спецназа не было. Была обычная местная ВОХРа. Утечка информации о проверочном захвате станции не произошла. Вчера мы арестовали и допросили референта директора ФСБ. Утечка должна была произойти через него. Он не получал такого приказа от своих хозяев.

— Допрос был...

— Да. С применением психотропных средств. Он выложил все, что знал.

— Значит, на станции сейчас, кроме персонала...

— Рузаев, его советник Азиз Садыков, Пилигрим и наши люди — все пятеро. И три корреспондента. Два телевизионщика из Си-Эн-Эн и один журналист из Лондона.

— Пилигрим действительно мог обнаружить подмену тола?

— Да.

— Каким образом?

— У него был аэрозольный набор "Экспрей".

— Взрывчатка, присланная на лесовозе Краузе, на станции? Или это только предположение полковника Голубкова?

— Предположение. Но с вескими основаниями. Пилигрим вывез взрывчатку из Полярного на "санитарке" "Ремстройбыта". В пятнадцати километрах от турбазы "Лапландия" он убил водителя. После этого, вероятно, принес взрывчатку в рюкзаке на турбазу. Правда, сторож турбазы утверждает, что никого не видел. Но его показаниям доверять нельзя.

— Пьяный небось валялся? — брезгливо произнес куратор.

— Совершенно верно, — подтвердил Нифонтов. — С турбазы взрывчатку, скорее всего, перебросили на станцию на вертолете "Ми-8" вместе с гуманитарной помощью.

— Понятно, — кивнул куратор и повторил, подумав: — Понятно. Почему испытания радиовзрывателей не дали никаких результатов?

— Эксперты НАСА предполагают, что на маркировке указана фальшивая частота, а инициирующий сигнал идет не на "Селену-2", а на какой-то другой спутник. И, возможно, не на один. Американцы арестовали в Нью-Йорке сообщника Пилигрима Бэрри. Но он пока не дает показаний о радиовзрывателях и спутниках связи.

— Не дает? При современных методах допросов? Или они не хотят их получить?

— Он может не знать. У нас пока нет оснований подозревать наших партнеров в двойной игре.

— Почему прервана компьютерная связь со станцией?

— Неизвестно.

— Есть ли какой-нибудь другой вид связи с вашими людьми?

— Конфиденциального — нет. Только внешние громкоговорители.

— Из этого следует, что вы потеряли контроль над ситуацией. Вы отдаете себе в этом отчет, генерал?

— Да.

— Что ж, давайте посмотрим кино.

Куратор включил телевизор, сунул в щель видеомагнитофона кассету, но кнопку "Play" не нажал.

— Как эта кассета оказалась у вас?

— Ее спустили из окна станции на шнуре. А из местного телецентра перегнали в Останкино.

— Ее могли видеть операторы телецентра?

— Нет, там наши люди. В аппаратной Останкинского техцентра — тоже.

— Вы видели?

— Да. После этого я немедленно позвонил вам.

— Каким может быть эффект от взрыва реактора? Чернобыль?

— Хуже. Взорвется и второй реактор. Потому что будут разрушены все системы защиты.

— Веселенькая перспектива, — заметил куратор и пустил запись.

"— Разрешите представить вам, господа: командующий армией освобождения Ичкерии, национальный герой Чеченской Республики полковник Султан Рузаев..."

II "— Дамы и господа, ваши корреспонденты Гринблат и Блейк снова с вами. Только что вы видели процесс минирования наиболее уязвимых узлов атомной электростанции, а чуть раньше — блок управления и радиовзрыватели, работающие от сигнала спутников связи. А теперь на ваших экранах вновь командующий армией освобождения Ичкерии полковник Султан Рузаев.

— Президенту России, кабинету министров. Государственной Думе Российской Федерации. Ультиматум. Я, командующий армией освобождения Ичкерии Султан Рузаев, выполняя волю Аллаха, волю чеченского народа, волю всех свободолюбивых народов Кавказа, требую: Первое. Немедленно признать государственную независимость Республики Ичкерия с соблюдением всех предусмотренных Конституцией России юридических процедур.

Второе. Известить о признании Республики Ичкерия независимым государством Организацию Объединенных Наций и все мировое сообщество.

Третье. Немедленно вывести все федеральные войска России с территории Ичкерии и других кавказских республик.

Четвертое. Провести совещание на высшем уровне с. руководителями стран большой семерки, руководством Всемирного банка и Международного валютного фонда и четко определить порядок выплаты Республике Ичкерия контрибуции в размере ста шестидесяти миллиардов долларов за ущерб, нанесенный Россией во время войны. Во время этой войны руководители мировых держав заняли выжидательную позицию, на словах протестуя против российской агрессии, а на деле эту агрессию поощряя. Поэтому это требование мы считаем в высшей степени справедливым.

Срок ультиматума истечет ровно в 14.00 по московскому времени уже сегодня — 27 апреля.

Кроме того, я требую: передать мой ультиматум по всем каналам Центрального телевидения в начале утреннего вещания и повторять его каждый час;

одновременно с трансляцией ультиматума передавать репортаж корреспондентов Си-Эн-Эн с захваченной моими людьми Северной атомной электростанции.

Если мои требования о телетрансляции ультиматума и репортажа не будут выполнены, я буду вынужден убивать заложников и ответственность за это ляжет на российское руководство.

Если к 14.00 мною не будет получен положительный ответ на все пункты ультиматума, я взорву атомную станцию. Последствия этого взрыва будут катастрофичны не только для Севера России, но и для большинства стран Западной Европы, а также для Скандинавии и Великобритании.

Мы сделали свой выбор.

Свобода или смерть!

Аллах акбар!.."

Куратор нажал кнопку "Stop", изображение исчезло.

— Хорошее кино вы мне показали, генерал.

— Это не кино. Это реальность.

— Спровоцированная вами.

— Она могла стать реальностью и без нашего участия. И это было бы катастрофой.

— Ваши предложения?

— Продолжать реализовывать первоначальный сценарий. Вступить в переговоры. Тянуть время. Создать видимость международных консультаций. И даже провести эти консультации — этот вариант предусматривался.

— И транслировать ультиматум этого ублюдка по Центральному телевидению?

— Да.

— Да вы представляете, что будет?! Вы отдаете себе отчет в том, что сказали?

— Вполне. Этот вариант тоже предусмотрен. Трансляция пойдет по всем каналам ЦТ. Но только на один телевизор. На тот, что установлен в комнате отдыха первого энергоблока. Система отлажена и проверена. А тем временем эксперты НАСА найдут спутники и блокируют взрывной сигнал.

— Если найдут! А если не найдут?!

Нифонтов пожал плечами:

— Тогда нам придется предоставить независимость Ичкерии.

— Генерал! Вы представляете себе, куда вы всех нас втянули?

— Вы дали мне карт-бланш на проведение этой акции.

— С полной ответственностью за результаты, — напомнил куратор. — С самой полной!

— Я не пытаюсь уйти от ответственности. Если бы мы могли закончить дело без вашей поддержки, мы так бы и поступили.

— В чем должна заключаться моя поддержка?

— В переговорах с Рузаевым должен принять участие полномочный представитель Президента.

— Вот как? — изумился куратор. — А почему не сам Президент?

— Это лишнее. Достаточно будет пресс-секретаря или заместителя главы администрации Президента. Главное, чтобы это был человек известный и авторитетный.

— Вы это всерьез, генерал?

— Да.

Куратор на полминуты задумался, затем спросил:

— Как я понял, сейчас ситуация на Северной АЭС не воспринимается вами как катастрофическая?

— Ситуация очень острая. Такие многоходовые оперативные комбинации никогда не проходят без осложнений. Она может стать катастрофической. Но, надеюсь, не станет.

— В чем глобальный смысл плана, который обсуждался в Каире? Его стратегическая конечная цель?

— Я докладывал.

— Тезисно. А сейчас я хочу услышать во всех подробностях.

— Глобальная цель: создать международный прецедент. Ни для кого не секрет, что современные локальные войны имеют под собой чисто экономическую подоплеку. Государственные перевороты, мятежи, межнациональные конфликты. В советское время речь шла о переделе сфер влияния. Сегодня войны планируются не в генштабах, а в штаб-квартирах транснациональных компаний и промышленно-финансовых групп. Войны требуют денег. Очень больших денег. Откуда эти деньги у талибов в Афганистане? У Ирландской республиканской армии? У того же Рузаева? Мировое сообщество морально готово к созданию системы глобальной безопасности. Создан и уже действует Международный военный трибунал. Пока судят только военных преступников. Но еще ни разу не судили тех, кто финансирует войны. Они остаются в тени. Если бы хоть один из них оказался на скамье подсудимых и эта практика была бы узаконена, в мире стало бы намного спокойней. Сейчас есть вполне реальная возможность создать такой прецедент.

— Вы говорите о владельце корпорации "Интер-ойл" Тернере?

— Да. Он финансировал нападение на инспекторов российского Генштаба. Захват Северной АЭС — тоже. Все проплаты документированы.

— Кем?

— В основном США и Великобританией.

— Если все это так, почему вы не арестовали Пилигрима и Рузаева сразу после захвата станции?

— В Каире подробно обсуждался сценарий акции. Чтобы подвигнуть международные структуры на такой шаг, мало предъявить голые документы. Без активной поддержки общественного мнения дело останется частным случаем, но не перерастет в прецедент. Мы специально позволили Рузаеву и Пилигриму захватить станцию и отсняли их действия. Съемки велись не только телевизионщиками Си-Эн-Эн. Наши операторы скрытно фиксировали все этапы захвата АЭС. Эти кадры должен увидеть весь мир. Только это сможет создать необходимый накал общественного мнения и заставит зашевелиться бюрократическую машину ООН. На скамью подсудимых Международного трибунала Тернер должен сесть вместе с Рузаевым и Пилигримом. Это и есть конечная цель акции.

— Масштабный проект, — подумав, оценил куратор. — Идею подали американцы?

— Не имеет значения, кому принадлежит идея. Весь мир воспримет это как инициативу Москвы. Тем более что именно на долю России выпала конкретная реализация плана.

Нифонтов отметил, как напряглось и даже словно бы потяжелело лицо куратора. Он представлял себе ход его мыслей. Россия катастрофически быстро теряла роль мировой державы. Попытки министра иностранных дел Примакова, сменившего на этом посту безвольного и прекраснодушного Козырева, занять жесткую позицию не давали и не могли дать результатов. У России не было сильных козырей. Она ушла в глухую и безнадежную оборону, слабо сопротивляясь расширению НАТО на восток и пытаясь заигрывать с Хусейном и Каддафи, чтобы хоть что-то противопоставить усиливающемуся влиянию США. В этой ситуации инициатива Москвы по созданию международного трибунала не только для военных преступников, но и для тех, кто их финансирует, могла бы быть воспринята во всем мире в высшей степени положительно. А тот, кто эту идею продвинет и доведет до логического завершения, неизбежно поднимется в российской иерархической лестнице на качественно новую ступень.

Для куратора это был шанс. Он понимал (и Нифонтов тоже это понимал), что второго такого шанса может не представиться никогда. И сейчас ему нужно было быстро решить, стоит ли рисковать тем, что уже достигнуто, ради взлета, который мог закончиться крахом. Он поднялся из-за стола, быстро зашагал взад-вперед по комнате. В какой-то момент по тому, как прищурились глаза куратора и азартно раздулись крылья ноздрей, Нифонтов понял, что он принял решение. Рискнуть. Но через полминуты куратор вернулся за стол, побарабанил пальцами по столешнице и с сожалением проговорил:

— Масштабный проект. Весьма. Это могло быть новым шагом в практике международных отношений. Но...

Нифонтову стало скучно, как в парикмахерской. Он уже знал, что услышит.

— Досадно, что мы не сможем его реализовать до конца. Очень досадно. Хотите спросить почему?

— Нет, — хмуро ответил Нифонтов.

— Я все же скажу. В стране кризис. Правительство в отставке. Шахтеры стучат касками на Горбатом мосту, в Кузбассе перекрывают Транссиб. Мы не можем в таких условиях ставить фильм ужасов для мировой общественности. Пресс-секретарь даже слушать меня не станет. Не говорю уж о первых лицах. Хотя, повторюсь, мне очень нравится план. Дерзко. Остро. С выходом от сугубой конкретики на мировой масштаб. Я представляю, генерал, чего стоило вам и вашим людям реализовать этот проект. Но обстоятельства сильнее нас. Сейчас наша задача: закончить эту историю. Быстро и без огласки. Станция, как я понял, блокирована?

— Да.

— Кто руководит операцией на месте?

— Начальник оперативного отдела полковник Голубков.

— Ваши люди, которые внедрены к Рузаеву, его знают?

— Да.

— Передайте полковнику Голубкову. Пусть по громкоговорителям прикажет своим людям арестовать Рузаева и Пилигрима. При сопротивлении стрелять на поражение.

— Но этот приказ услышат Рузаев, его советник и Пилигрим! Все они вооружены. Возможны жертвы. И среди наших людей, и среди персонала станции.

— Поверьте, генерал, мне нелегко давать это распоряжение. Да, жертвы не исключены. Остается надеяться, что ваши люди сведут их число до минимума. Это все. Выполняйте.

Он принял решение. И это решение было окончательным.

Число жертв... До минимума... Остается надеяться...

Генерал-лейтенант Нифонтов вдруг ощутил, что его трясет от бешенства. Но жизнь научила его скрывать свои чувства.

— Я хотел бы получить это распоряжение в письменном виде, — твердо сказал он.

— Вы настаиваете на этом?

— Да.

— Хорошо, вы его получите. Прямо сейчас.

Куратор придвинул к себе большой настольный блокнот с личным грифом и взял авторучку. Через минуту на листе веленевой бумаги появились быстрые четкие строки.

— Ознакомьтесь и распишитесь. Не напоминаю, генерал, чем может грозить вам невыполнение этого приказа.

Нифонтов взял из рук куратора авторучку, но ставить свою подпись не спешил. Был только один способ переломить ситуацию. Этот способ был настолько рискованным и неопределенным по результату, что еще час назад Нифонтов и мысли не допускал, что ему взбредет в голову безумная мысль прибегнуть к нему. Но выбора не было. И Нифонтов решился.

— Я подпишу, — проговорил он. — И выполню ваш приказ. Но прежде я должен вам сказать кое-что.

— Меня не интересует ваше мнение обо мне! Нифонтов улыбнулся:

— Олег Иванович, у меня и в мыслях не было высказывать вам свое мнение о вас. У нас деловой профессиональный разговор. И я не намерен выходить за его рамки.

— Слушаю.

— Есть одно обстоятельство, о котором вам следует знать, коль уж вы решили отдать этот приказ. Я не хотел об этом говорить раньше времени, так как не считал его прямо относящимся к делу. Но сейчас понял, что доложить обязан.

— Докладывайте! — нервно бросил куратор.

— Как вам известно, завтра, а вернее, уже сегодня утром в Ванкувер вылетает правительственная делегация для переговоров по НАТО. Предусмотрена трехчасовая остановка в Мурманске. Вы знаете, кто возглавляет делегацию?

— Разумеется. Но откуда об этом знаете вы? Переговоры секретные.

— По личному распоряжению руководителя делегации в ее состав на правах эксперта включен человек по фамилии Деев. Он должен присоединиться к делегации в Мурманске перед отлетом правительственного самолета в Ванкувер.

— Кто такой этот Деев? Какое отношение к нашему делу может иметь третьестепенный эксперт?

— Самое непосредственное. Потому что его настоящее имя — Карлос Перейра Гомес. Он же Пилигрим. Он же Взрывник.

— Вы... Генерал, вы в своем уме?! Вы осмеливаетесь подозревать руководителя делегации в связи с международным террористом?!

— Взгляните на этот документ, — предложил Нифонтов. — Это копия собственноручного распоряжения руководителя делегации о включении Деева в состав делегации и об оформлении ему служебного загранпаспорта и виз. Оно поступило в МИД по факсу.

Куратор едва не вырвал из рук Нифонтова листок ксерокопии.

— Узнаете почерк? — спросил Нифонтов. — А подпись?

— Как к вам попала эта копия?

— Переслали наши партнеры из Лондона. А они получили этот документ из компьютерной базы российского МИДа.

— Взломали код?

— Вероятно, да.

— Это фальшивка!

— Это нетрудно проверить. Запросите МИД. Нифонтов помолчал и закончил:

— Теперь, когда вы знаете все, я готов расписаться, что ознакомлен с вашим приказом.

Не меньше минуты куратор сидел неподвижно, уставясь взглядом в ксерокопию записки. Затем выдрал из блокнота лист с приказом, порвал на мелкие клочки и нажал кнопку звонка.

— Машину! Срочно! — приказал он дежурному офицеру и повернулся к Нифонтову: — Возвращайтесь в управление, генерал. И ни на секунду не отходите от телефона спецсвязи. Вы получите все необходимые указания. Можете быть свободны.

Выходя из кабинета куратора, Нифонтов оглянулся. Олег Иванович П. уже не был похож на человека, который тщательно следит за своим здоровьем. Он был похож на человека, которому только что сообщили, что он, возможно, болен раком. Или даже СП ИД ом.

"Будет тебе сегодня теннис", — с хмурым злорадством подумал Нифонтов. Но злорадство было слишком мелким чувством, чтобы компенсировать или хотя бы немного ослабить то, что бушевало в душе генерал-лейтенанта.

Он молча сидел в "ауди", стремительно летящей по ночному Рублевскому шоссе. Но если бы возможно было записать его мысли для дальнейшей синхронной трансляции по телевидению, то текст состоял бы из сплошных "пик-пик-пик-пик".

...Только один вопрос оставался неясным: к кому сейчас едет куратор. Нифонтов не сомневался, что узнает ответ не позже, чем через час, — по содержанию приказа, который он получит.

Потому что руководитель делегации господин Икс (как его назвал в своем докладе о разговоре с Доктором на обочине Минского шоссе полковник Голубков) был одним из трех людей, которые стояли между куратором УПСМ Олегом Ивановичем П. и Господом Богом.

"СПЕЦСООБЩЕНИЕ Сверхсрочно.

Нифонтов — Голубкову. Приказано продолжать операцию по прежнему сценарию. Найди возможность сообщить Пастуху: Рузаев и Пилигрим должны беспрепятственно покинуть АЭС. Приказ отдан куратором после его встречи сам знаешь с кем. Делай выводы".

III Телефонный звонок в квартире одного из самых популярных комментаторов Центрального телевидения Евгения Павловича С. раздался в четвертом часу утра. Услышав пробившуюся сквозь двери спальни пронзительную трель звонка, он лишь глубже зарылся головой в подушку. Ошибка какая-то, никто не мог звонить ему в это время. Но звонки шли один за другим. И только после четвертого или пятого до него дошло, что звонит не городской телефон в гостиной, а аппарат из соседней со спальней восьмиметровой комнатушки, служившей ему домашним кабинетом. Это был телефон прямой связи с руководством телеканала, он оживал редко, но всякий раз звонок означал, что произошло что-то неординарное. Осторожно, чтобы не разбудить жену, С. сполз с кровати, накинул халат и прошлепал босыми ногами в кабинет.

— Слушаю, — негромко бросил он в трубку, одновременно прикидывая в уме, чем мог быть вызван этот ночной звонок. Его воскресная аналитическая программа в прямом эфире, посвященная недавней отставке правительства Черномырдина, прошла вроде бы нормально, удалось мягко и даже не без изящества обойти все острые углы и подводные камни. Но это могло ему только казаться. В таких делах никогда точно не знаешь, кому ненароком наступишь на больную мозоль. И не раз случалось, что самая безобидная фраза вызывала резкое раздражение в Белом доме, Госдуме или, что было хуже всего, на Старой площади, или даже в Кремле.

— Извини, Женя, что я тебя потревожил, — услышал он голос одного из руководителей канала. — Очень срочное дело. Тебе придется немедленно выехать в командировку. Захвати свой эфирный костюм.

— Какая, к черту, командировка, какой костюм? — возмутился С. — После этого проклятого эфира я два часа буравил простыни, прежде чем уснул! А ты будишь меня... О Господи! Три тридцать ночи!

— За тобой заедет офицер из службы безопасности, — продолжал руководитель канала, будто и не услышав С. — Лейтенант Авдеев. Он скажет, что делать.

— Да что хоть происходит?!

— Понятия не имею. Не теряй времени, одевайся. Машина уже у твоего дома. Не забудь эфирный костюм, — повторил руководитель канала и повесил трубку.

И тут же раздался звонок в дверь. С. посмотрел в глазок. На лестничной площадке стоял молодой человек в штатском. Он поднес к дверному глазку раскрытое служебное удостоверение и представился:

— Лейтенант Авдеев. Вы готовы, Евгений Павлович? Самолет ждет.

Все дальнейшее напоминало какой-то сумбурный клип. Сумасшедшая езда по ночной Москве в милицейском "форде" с красными мигалками-катафотами и сиреной, сгоняющей с дороги редких таксистов, пролет на скорости за двести по Минскому шоссе.

— Куда мы едем? — спросил С. у лейтенанта Авдеева.

— Вы все узнаете в свое время, — ответил лейтенант, и С. понял, что расспрашивать бесполезно. Одинцово, Голицыне, поворот на Кубинку. С. знал, что в Кубинке находится один из самых крупных военных аэродромов. Когда-то ему пришлось делать здесь репортаж ко Дню Военно-Воздушного Флота, и он помнил, как его полдня мурыжили на КПП. Но на этот раз ворота контрольно-пропускного пункта открылись при появлении "форда", машина без остановки миновала еще два внутренних КПП и остановилась возле огромного темного ангара. Ворота ангара были открыты, на площадке перед ним стоял сверхзвуковой истребитель-бомбардировщик, напоминающий очертаниями "Су-27". Но это был не "Су-27".

— Что это за самолет? — успел спросить С. у лейтенанта Авдеева. Он не особенно рассчитывал на ответ, но лейтенант неожиданно улыбнулся:

— Красавец, да? "Су-30МК". Последняя модель. Скорость — два Маха. Около двух с половиной тысяч километров в час. Когда-то я мечтал стать летчиком, но... Не получилось.

— И мы на ней полетим? — недоверчиво поинтересовался С.

— Вы, — уточнил лейтенант и добавил, передавая С. каким-то людям в летной форме: — Вам повезло.

С. знал о перегрузках, какие испытывают пилоты этих машин, так что не очень-то обрадовался своему везению. Но поделиться своими сомнениями ему было не с кем и некогда. Его провели в какую-то комнату, примыкавшую к ангару, предложили раздеться до белья, усадили в кресло и облепили датчиками. Человек в белом халате кивнул:

"Нормально. Но не больше трех "ж". И не успел С. сообразить, что три "ж" — это уровень перегрузки при наборе скорости, как его облачили в костюм, напоминающий космический, водрузили на голову гермошлем, вывели к самолету и усадили в кресло позади пилота. Фонарь над его головой надвинулся, превратив аэродромные огни из ярко-желтых в синие.

— Как дела, парень? Нормально устроился? — прозвучал в гермошлеме голос пилота.

— Да, все в порядке, спасибо, — поспешно ответил С.

— Ты только никаких ручек не дергай. И кнопок не нажимай. Просто сиди и лови кайф. Проверка связи закончена. Прошу разрешения на взлет.

— Взлет разрешаю.

Самолет вырулил на начало полосы, взревел турбинами и почти вертикально взмыл вверх. С. почувствовал, что щеки его сдвинулись к ушам и натянулась кожа на лбу. В правую боковину фонаря снизу ударило солнце. Самолет шел явно на север.

— Нормально? — снова спросил пилот.

— Терпимо. Куда мы летим?

— Скоро узнаешь.

Но и через полчаса, когда самолет резко пошел вниз и приземлился на каком-то военном аэродроме, С. только по заснеженным сопкам и белесым, как в петербургские белые ночи, облакам смог понять, что они где-то на широте Петрозаводска. Здесь самолет уже ждали. С С. сбросили его космический костюм, поверх его обычной одежды напялили камуфляжный бушлат и усадили в выстуженный ночным морозцем трюм военно-транспортного вертолета. Еще спустя сорок минут вертолет сделал широкий круг над каким-то маленьким городком посреди озер и опустился на площадку возле обычного провинциального телецентра. Бортмеханик открыл дверь, спустил трап и сказал:

— Приехали.

Он подал С. его спортивную сумку и добавил:

— Интересно было на вас посмотреть.

— Вы меня знаете? — спросил С., не лишенный, как и всякий журналист, тщеславия.

— Дак кто ж вас не знает? — ответил бортмеханик. — Каждое воскресенье лапшу на уши вешаете. Не захочешь — дак все одно узнаешь.

— Почему это лапшу? — искренне обиделся С., но бортмеханик уже скрылся в трюме.

Возле трапа С. поджидал немолодой сухощавый человек в штатском с седыми, коротко подстриженными волосами.

— Полковник Голубков, — представился он, пожимая С. руку. — Рад вас видеть, Евгений Павлович.

— Где мы? — спросил С.

— Этот городок называется Полярные Зори. Говорит вам что-нибудь это название? Здесь находится Северная атомная электростанция.

— Теперь вспомнил, — сказал С. — А где же она?

Полковник показал в сторону от города, там над белесой водой озерца возвышались белые корпуса, увенчанные двумя высокими трубами. На верхушке одной из них помигивал красный огонь.

— Может быть, хоть вы, полковник, объясните мне, что происходит? — спросил С.

— Сейчас все объясню, — пообещал Голубков. — Только отдам кое-какие распоряжения по хозяйству. Капитан Евдокимов! — окликнул он одного из молодых людей. — Задача ясна?

— Так точно, Константин Дмитриевич.

— Тогда — с Богом!

Капитан Евдокимов подал знак рукой, человек пятнадцать крепких молодых людей в камуфляже и с короткими автоматами на плечах скрылись в вертолетном трюме, тяжелая машина поднялась и боком ушла на север.

Полковник Голубков проводил взглядом удаляющийся вертолет, оглянулся на корпуса АЭС, с недоумением пробормотал:

— Чего-то не пойму. Почему эта лампочка мигает? Красная, на трубе? Раньше вроде бы не мигала.

— Контакт, возможно, плохой, — предположил С., — или вот-вот перегорит.

— Может быть, — согласился Голубков. — Пойдемте, Евгений Павлович. Я покажу вам ваше рабочее место.

— Мне предстоит здесь работать?

— Да. И это очень ответственная работа. Возможно, самая важная из всего, что вы делали до сих пор.

Он провел С. по коридорам телестудии и открыл дверь, над которой был укреплен плафон с надписью "Микрофон". Это была эфирная студия, надпись загоралась, когда шла передача. Сейчас она не горела. Полковник пропустил гостя вперед и зажег в эфирной верхний свет. С. ахнул: это была точная копия его студии в Останкино, из которой он каждое воскресенье вел свои передачи. Один в один. Разве что размером чуть меньше. Но — тот же стол, те же мониторы на заднем плане, по которым транслировались остальные программы, тот же телефон связи с режиссерским пультом, И даже кресло такое же.

— Садитесь, — предложил Голубков. — Сейчас придут оператор и режиссер, вы скажете им, что и как нужно делать. А пока посмотрите материалы, которые вы должны выдать в эфир. Передача начнется в шесть ноль-ноль по московскому времени.

— В шесть начинает работать только OPT, — напомнил С. — По сетке "Доброе утро".

— Сегодня в шесть ноль-ноль будут работать все каналы. И утро будет не слишком добрым. Вот текст для начала. Подправьте, если что не так.

С. прочитал:

— Внимание! Работают все телеканалы Центрального телевидения. Через пять минут будет передано сообщение чрезвычайной важности.

— Здесь должна быть пауза, — объяснил появившийся в эфирной молодой человек с аккуратной черной бородкой, делавшей его не старше, а, наоборот, моложе. — Юрий, — представился он. — Программный режиссер, я буду вести передачу. А это наш студийный оператор. Коля.

Оператор был тоже молодой, но толстый и флегматичный, как все операторы.

— В паузу я предложил бы дать кусок из "Лебединого озера", — продолжал режиссер. — Это сразу создаст у зрителей определенный настрой.

— А у нас что — очередное ГКЧП? — спросил С.

— Хуже, — ответил полковник Голубков. — Но Лебединое озеро — стоит ли? Фарсом попахивает. Может, лучше дать просто часы?

— Можно и часы, — согласился режиссер.

— Прочитайте следующий текст, — попросил Голубков столичного гостя.

— Тоже вслух и на полном серьезе, — добавил режиссер. — У нас не будет времени для трактовых репетиций.

— Ладно, работайте, а я, это, покурю пока, — сообщил оператор, выходя из эфирной. — Я рядом, на площадке, кликнете, когда буду нужен.

С. взял из папки второй лист.

— Внимание! Передаем экстренное сообщение, — прочитал он. — Сегодня ночью группа чеченских боевиков из армии освобождения Ичкерии во главе с командующим армией полковником Султаном Рузаевым захватила первый энергоблок Северной атомной электростанции, самой крупной АЭС на Кольском полуострове... Что за фигня?

— Читайте, читайте, — кивнул Голубков.

— ...заминировала его и захватила в качестве заложников весь обслуживающий персонал. Полковник Султан Рузаев предъявил Президенту, правительству и Государственной Думе России ультиматум. Он передал нам видеопленку с записью его ультиматума, а также видеопленку с репортажем Си-Эн-Эн о захвате и минировании станции. Полковник Рузаев потребовал, чтобы эти видеоматериалы были показаны по всем каналам Центрального телевидения. Мы вынуждены выполнить это требование... Невероятно! — сказал С. — Я не могу в это поверить!

— Вы и произносите текст так, будто не верите в реальность страшной угрозы, — решительно заявил режиссер Юрий. — Никуда не годится. Прочитайте еще раз. С наполнением!

— Вы будете указывать мне, как вести себя перед камерой? — возмутился С.

— Извините, Евгений Павлович, я уважаю вас как профессионала. Но уважайте и мою профессию. В Москве вы можете мекать и бекать, но за качество передач из этой студии отвечаю я.

Неизвестно, чем закончилась бы эта перепалка, но тут в эфирной появился телеоператор и обратился к полковнику Голубкову:

— Константин Дмитриевич, там, это... красная лампа на вентиляционной трубе. Ну, на первом энергоблоке.

— Что — лампа? — поторопил Голубков.

— Ну, мигает.

— Видел. И что? Возможно, искрит контакт.

— Это не контакт. Я, это... Ну, я на флоте служил. Сигнальщиком. И радистом. Это не контакт. Это код. Сигнал вызова.

— Быстро! — скомандовал Голубков и первым выскочил на лестничную площадку, из окна которой были видны корпуса АЭС.

Следом кинулись оператор с режиссером, а за ними и С. с неторопливостью важного столичного гостя.

— Читай! — приказал Голубков оператору. — Можешь?

— Я, конечно, давно, это самое...

— Да читай же! Что сможешь!

— Знак вызова. Какой-то Пастух вызывает какого-то дядю Костю. Просит подтвердить, что это, вызов понят.

— Как подтвердить?

— Ну так же. Мигнуть. Кто такой дядя Костя?

— Где дежурка электрика? — обернулся Голубков к режиссеру. — Ведите, Юрий, бегом!

Они спустились в подвал. Голубков бесцеремонно растолкал мирно спящего электрика. Тот не сразу понял, чего от него хотят, но, когда понял, дело пошло быстрей. Они поднялись на крышу студии, электрик отпер распределительный щиток и ткнул в рубильник:

— Вот. Энтот — как раз на фонарь. Я еще надобен?

— Нет, иди досыпай, — разрешил Голубков и обернулся к оператору: — Ну, Коля, на тебя вся надежда. Передай: "Вас понял". Сможешь?

— Делов-то! — хмыкнул оператор и поудобней ухватился за рукоять рубильника. Лампочка на ретрансляторе трижды мигнула и погасла. Далекий красный фонарь на вентиляционной трубе АЭС тотчас же прекратил мигание.

— Он понял! — заорал оператор. — Въехали? Понял!

— Передай: "Перехожу на прием!" — скомандовал Голубков.

— Да нет такого сигнала! Есть просто: "Прием".

— Ну так и сигналь просто "Прием"!

Оператор трижды коротко ткнул рубильником в шину и вновь погасил фонарь.

Все напряженно всматривались в сторону станции. Фонарь на трубе мигнул.

— Начало сеанса, — прокомментировал оператор.

— У кого есть ручка и бумага? — спросил Голубков.

— У меня, — ответил С., доставая блокнот.

— Записывайте, Евгений Павлович! Красная лампочка на далекой трубе АЭС замигала в нервном, прерывистом ритме.

— "Стан... станция... заминирована... сем... тем..." Не понимаю.

— Семтексом, — подсказал Голубков.

— Что это за холера? — удивился оператор.

— Взрывчатка. Типа пластита. Не отвлекайся, черт бы тебя!

— "В... дето..." ага, понял: "в детонаторах тэ-е-тэ-рэ-и-лэ".

— Тетрил, — сказал Голубков. — Дальше!

— "Радио... взры... ватели... система... спутник... спутниковой... связи... про... верены. Проверены. И... работают..." Точно: "и работают безотказно... Пус... пусковой... Бэ... лэ... о... Ага, блок... постоянно... у... у объекта... пэ..." Просто "пэ". Спрашивает:

"Как поняли"?

— Ответь: "Поняли все". Успели записать, Евгений Павлович?

— Да. Кто такой объект "Пэ"?

— Сообщник Рузаева.

— Значит, станция в самом деле?..

— Да! — рявкнул полковник Голубков. — Да! В самом деле! С. побледнел:

— Но это... Это же... Да это же катастрофа!

В грудь ему ткнулся палец режиссера. — Очень хорошо! Превосходно! Вот с этим наполнением вы и должны выйти в эфир!..

IV Когда Боцман сообщил мне, что он хоть и начинал службу в морской пехоте, но в жизни не держал в руках ни сигнальных флажков, ни телеграфного ключа, а как перемигиваются патрульные катера, видел только во время учебного похода в Кронштадте, я готов был... Не знаю. На стенку лезть. И полез бы, если бы это могло помочь. Не могло. А что могло?

Это был типичный затык. В любом деле такое бывает. Канава поперек дороги. Сорванная резьба. Застрявший в металле обломок сверла. И уже забываешь, куда и зачем ехал, для чего нужно этот проклятый болт открутить и зачем дырку сверлил. Мир сужается, все упирается в этот затык.

Боцман даже почувствовал себя виноватым от того, что его неумелость свела на нет единственную возможность связаться с полковником Голубковым. Но он же и выход предложил: из этих мест многие на Северном флоте служили, может, найдется среди них сигнальщик? Кинулись в комнату отдыха. Телевизор был выключен, женщины спали на диванах и составленных стульях и креслах, мужики на полу, подмастив под головы кто что нашел. В комнате было довольно светло и мирно, как в спальне детсада в тихий час. Осторожно, чтобы не переполошить остальных, мы расталкивали по одному молодых парней и шепотом объясняли, что нам нужно. Пустой номер. На флоте действительно служили многие, но специальности были не те: дизелист, наводчик, локаторщик. Вспомнили про шестерых вохровцев в служебке. Но и здесь мимо морды, только матов нам натолкали по полной программе.

Оставалась последняя надежда — поискать среди операторов и диспетчеров на главном пульте. Слабенькая была надежда. Там работали в основном инженеры. Но вдруг? И тут нам неожиданно повезло. На лестничной площадке третьего этажа, где размещались кабинеты директора и главного инженера станции, курил белобрысый компьютерщик Володя. Узнав, что нам нужно, он удивился:

— А чего сразу ко мне не пришли?

— А ты разве служил? — не поверил Боцман.

— Нет. Но азбука Морзе — азы информатики. А про информатику я знаю все.

Но затык — он и есть затык. В нем всегда не одна подлянка, а несколько. Одна в другой. Фонарь нашелся у Дока. Хороший фонарь, сильный. Но сколько Володя ни мигал сквозь мутные от пыли стекла, ни одна зараза внизу не обратила на это внимания. Не видели. В темноте увидели бы. Но солнце уже начало явственно проглядывать сквозь облака. А время шло. Всего час сорок оставалось до шести утра. До репетиции Апокалипсиса. Или до самого Апокалипсиса.

Я уже потерял всякую надежду связаться с Голубковым и даже внимания не обратил на предложение Володи попробовать помигать красным фонарем на вентиляционной трубе. Нужно было срочно что-то решать. Я вызвал по "уоки-токи" Артиста, Муху и Дока. И пока Володя, добравшийся с помощью главного инженера до распределительного щита, подавал сигналы вызова, я рассказал ребятам все, что знал. А ничего хорошего я не знал. И никакого решения у меня не было. Кроме того, что сразу же предложил Артист: отключить или пристрелить Генриха, а потом повязать Рузаева и его напарника. Но Муха только рукой махнул:

— А если он успеет нажать кнопку?

— Не успеет, — хмуро заверил Артист.

— А если? — повторил Муха.

— Олег прав, — сказал Док. — Риск слишком большой.

— Ну так предлагайте что-нибудь, вашу мать! — огрызнулся Артист. ^ — Не можем же мы сидеть сложа руки!

Но именно так, сложа руки, мы и сидели. Никогда в жизни я не ощущал такого груза ответственности. Мне часто приходилось принимать тяжелые решения. И в Чечне, и позже. Но тогда мы рисковали своей жизнью. Сейчас от моего решения зависела жизнь десятков тысяч людей.

Над сопками откуда-то с юга пролетел тяжелый военно-транспортный вертолет, приземлился за зданием телецентра. Минут через пять взлетел и ушел в сторону Мурманска.

Я взглянул на свою "Сейку".

4.55.

ППР, как говорят летчики. Полоса принятия решения. А решение было только одно. То, что предложил Артист.

— Какой у тебя ствол? — спросил я. Артист вытащил из-за пояса "тэтэшник", изъятый им у кого-то из ВОХРы.

— Не годится. Возьми мой. — Я протянул ему ПСМ. — А этот давай сюда. Сними куртку, набрось на плечи. "Ночку" тоже сними, сунь в карман. Ствол — назад, за пояс. Войдешь один. Скучно тебе. И жрать охота. И спать. И вообще. Постараешься оказаться за спиной Генриха. И поближе к нему. Муха и Док. Оба — в разные концы коридора. Мы с Боцманом — в приемной. Ровно через тридцать секунд после того, как Артист войдет в кабинет, одновременно выпустите по полному рожку — в стены, в потолок, в стекла. Операция отвлечения. Генрих обязательно оглянется. Артист, у тебя будет всего четверть секунды. Не больше. Рефлекторный поворот головы. И все. Должен успеть. И сразу подхватывай взрывной блок, Рузаева и Азиза мы с Боцманом возьмем на себя. Боцман, стрелять только по ногам. Иначе можем зацепить корреспондентов. Вот вроде бы и все. Задача ясна?

— Может, лучше в кабинет зайти не Артисту, а мне? — предложил Муха. — У меня вид более безобидный.

— А зевнуть ты сумеешь? — поинтересовался Артист.

— Как? — спросил Муха. И Артист показал как.

— Нет, так не сумею, — признался Муха.

— То-то! — сказал Артист.

— Смотрите, смотрите! — закричал Боцман, показывая на телецентр. — Мигает! Точно — мигает!

И тут же по железной лесенке с верхней площадки скатился главный инженер станции Юрий Борисович:

— Сигнал принят! Ждут сообщения! Быстрей, ребята, быстрей!

Мы кинулись вверх к распределительному щиту.

— Порядок, — сказал мне Володя. — Диктуй. Только медленно, оператор там не ахти.

Не успел Володя отмигать текст моего сообщения полковнику Голубкову, как Юрий Борисович схватил меня за плечо:

— Это правда?! Станция действительно заминирована? И взрыватели настоящие?

— Нет, конечно, — ответил я. — Это учебно-штабная игра по линии Министерства чрезвычайных ситуаций.

— Я вам не верю!

— Возьмите себя в руки! — приказал я. — Идите к операторам. Скажите, что все скоро кончится. И никакой паники, ясно?

— Ясно.

— Добавь, — сказал я Володе, когда главный инженер ушел. — "Наши действия. Вопрос".

Красный фонарь на ретрансляторе несколько раз мигнул.

Володя перевел:

— "Ждите".

— Чего, твою мать, ждать?! — взорвался Артист. — Охренели они там, что ли?

— Отставить! — перебил я. — Приказано ждать — будем ждать.

Ждать, к счастью, пришлось недолго. Лампочка на ретрансляторе замигала.

— "Голубков — Пастуху, — начал читать Володя. — Приказ Москвы... Гости должны... беспрепятственно... покинуть станцию..."

— Беспрепятственно покинуть станцию?! — переспросил Артист. — Они ее, суки, покинут. Прямым ходом. Сразу к вратам святого Петра!

Лампочка на телецентре продолжала мигать.

— "Повторяю... приказ Москвы... Ситуация контролируется..." — Володя оглянулся на меня: — Спрашивают: "Как поняли?"

— Сигналь: "Приказ Москвы понял... Не верю, что ситуация под контролем... Прошу подтвердить..." Добавь: "Словом русского офицера".

Телецентр молчал целую вечность. Минуты три. Потом лампочка вновь замигала.

— "Подтвердить не могу", — прочитал Володя.

— Пиши: "Прошу разрешить действовать по обстановке".

Снова пауза. И наконец ответ:

— "Разрешаю... И храни вас... Господь... ребята..."

— А вот это другое дело! — сказал Артист. Я приказал Володе оставаться на месте — на случай, если поступит новая информация, — и кивнул своим:

— Пошли! Сделаем прикидку и... Мы спустились на нижнюю площадку, и тут меня неожиданно окликнул английский журналист:

— На минутку, Серж! Есть небольшой разговор.

— Позже, мистер Крамер, — ответил я.

— Позже может быть поздно. Ваши друзья позволят мне поговорить с вами тет-а-тет?

— У меня от них нет секретов.

— Что ж, значит, и у меня нет. Я стал невольным свидетелем ваших переговоров с полковником Голубковым. Вы нашли очень остроумный способ связи. Единственный его недостаток — открытый эфир. Но в данном случае это не важно. Из окон директорского кабинета телецентр не виден. Да и вряд ли наши гости владеют азбукой Морзе.

— А вы владеете?

— Мне приходилось работать на телеграфном ключе. Давно, правда, когда еще не было современных средств связи. А это умение не забывается. Я не спрашиваю, каковы ваши планы. Но намерен внести в них серьезные коррективы. Только сначала, Серж, давайте еще раз свяжемся с Константином Дмитриевичем.

— Вы его знаете? — спросил Муха.

— Да. И он меня тоже знает.

Мы поднялись к распределительному щиту. Володя сидел возле него, поеживаясь от утреннего морозца.

— Вызови телецентр, — сказал я ему. Лампочка на ретрансляторе замигала.

— Готовы, — сообщил мне Володя. — Диктуй.

— Разрешите мне? — вмешался Крамер. — Передавайте: "Доктор — Туристу... Весна в Каире... Как поняли?.."

— "Понял вас. Доктор... Вас понял. Прием", — прочитал Володя.

— "Подтвердите мои полномочия Пастуху..." — продиктовал Крамер.

— "Подтверждаю, — ответили с телецентра. — Полностью подтверждаю... Пастух... этот человек... координатор. Его приказы... подлежат немедленному исполнению... Всеми. Как понял?.."

— Передай: "Все понял", — сказал я Володе, хотя, если честно, ничего не понял.

— "Гости прибудут в Мурманск... ориентировочно около семи часов утра, — продолжал диктовать Крамер. — Подготовьте встречу... Во избежание перехвата... обеспечьте немедленную транспортировку гостей в надежное... в абсолютно надежное место..."

— "Встреча готова:.. Готова встреча, их ждут... Транспорт и база подготовлены..."

— "Сообщите Джефу... надобности в участии НАСА нет... У меня все. Удачи, Турист".

— "Удачи всем", — ответил телецентр. Мои ребята слушали весь этот разговор с открытыми ртами. Да и у меня тоже челюсть слегка отвисла.

— Кто такой Джеф? — спросил Боцман. Крамер усмехнулся:

— Вообще-то о таких вещах не говорят. Ну да ладно, скажу. Джеф — это Джеффри Коллинз, заместитель начальника информационно-аналитического директората ЦРУ.

— Ни хрена себе! Он-то тут при чем?! — изумился Муха.

— А вот этого я вам не скажу. Может быть, скажет полковник Голубков. Позже. Если сочтет нужным. — Крамер повернулся к Артисту: — Я просил вас незаметно выбросить с крыши в озеро некую коробку. Вы это сделали?

— Нет, было полно народу. Заметили бы. Припрятал в углу, под толем.

— Сделайте это обязательно. Сразу же после нашего разговора. А теперь, друзья мои, давайте обсудим план действий. Цель: создать условия, при которых те, кого мы называем "наши гости", сами изъявили бы желание как можно быстрей покинуть станцию. Оптимальный срок — в шесть сорок. На заключительном этапе по некоторым причинам мне целесообразно будет раствориться среди массовки. А главную роль придется сыграть Артисту.

— Опять Артисту! — возмутился Муха. — А нам что делать?

— Как — что? — переспросил Артист. — Аплодировать!

— Не беспокойтесь, Олег, — заметил Крамер. — Работы всем хватит. И это будет очень непростая работа. Очень, — повторил он и закончил: — Если бы я умел, я бы сейчас помолился.

— А вы просто помолчите, — посоветовал я, вспомнив слова отца Андрея. — Господь сам читает в сердцах.

Крамер кивнул:

— Тогда давайте помолчим все.

И мы помолчали.

V "СПЕЦСООБЩЕНИЕ Полковнику Голубкову от капитана Евдокимова. Прибыли в Мурманск в 5.05. Обстановка спокойная. Борт Рузаева заправлен, стоит на резервной взлетной полосе. Исходные заняли. К приему гостей готовы".

"ШИФРОГРАММА Срочно.

Джеф — Туристу. Выявлен еще один покупатель пяти комплектов спутниковых радиовзрывателей и пускового блока. Он же арендовал частоту на четырех коммерческих спутниках "Орион". По кредитной карточке покупатель установлен: гражданин Германии Марио Камински, постоянно проживающий в Лондоне. Прибыл в Нью-Йорк утром 24 апреля, вылетел из Нью-Йорка в Москву 25 апреля. В тот же день вечерним рейсом вернулся в Лондон. Не исключено, что этот комплект взрывателей он передал объекту П. Каким образом он сумел пронести тетриловые взрыватели сквозь защитные системы аэропорта, не установлено. От арестованного сообщника объекта П. Бэрри никаких данных о его связях с Камински не получено".

"СПЕЦСООБЩЕНИЕ Срочно.

Полковнику Голубкову от лейтенанта Авдеева. Около 4.00, когда я оформлял выездной пропуск на КПП Кубинки, на территорию аэродрома въехали два автобуса в сопровождении двух джипов военной автоинспекции. Из автобусов высадилось около 50 офицеров из спецподразделения "Зенит". Один из них оказался моим знакомым по училищу. Он рассказал, что час назад их подняли по тревоге и привезли в Кубинку. Куда полетят, не знает, но, судя по утепленному камуфляжу, куда-то на Север. Возможно, в Мурманск, так как перед отправкой начальник штаба запрашивал, открыт ли мурманский аэропорт.. Предполагает, что будет проводиться какая-то крупная антитеррористическая операция особой важности, так как руководит группой сам командир "Зенита". Для них срочно готовили военно-транспортный самолет "Ан-10", бортовой номер 84322. Время вылета выяснить не удалось. Счел необходимым сообщить вам данную информацию, так как это может быть связано с операцией "Капкан".

"СПЕЦСООБЩЕНИЕ Срочно.

Капитану Евдокимову от полковника Голубкова. Постарайся узнать у диспетчеров время прибытия в Мурманск борта из Кубинки. "Ан-10", номер 84322. Информацию немедленно сообщи".

Глава двенадцатая. Час "Ч"

I 5.40 Как все-таки быстро устанавливается иерархия в любом человеческом сборище. В тюрьмах, говорят, вообще мгновенно. В армии — само собой. Да и в любой толпе. Только что, казалось, была однородная масса, а вот уже и лидер прорезался, и приближенные к лидеру, и статисты, и даже шестерки-изгои. "Каждый сверчок знай свой шесток". И знает. Без всякой подсказки.

Как и положено людям второзначимым, обычной охране, в которую мы превратились, выполнив свою основную функцию. Док, Боцман, Муха и я расположились в приемной, разделявшей кабинеты директора и главного инженера АЭС. О былом богатстве и престижности атомной энергетики говорили лишь обшитые дубом стены да добротная канцелярская мебель, которая сегодня, в царстве современных офисных интерьеров от лучших мировых фирм, выглядела вполне убого. Даже компьютера не было — на столике секретарши стояла обычная механическая "Оптима", а на хилых ножках в углу тускнел пыльным экраном "Рекорд", перенесенный в приемную из комнаты отдыха, когда там появился подаренный Люси Жермен величественный японский "Тринитрон".

Рузаев со своим черноусым советником Азизом Садыковым, Генрих и корреспонденты коротали время в кабинете директора станции. Мы тоже, конечно, могли бы там сидеть, никто нас не гнал, но тут-то и сработал инстинкт сверчка. Мы вполне охотно ему подчинились. Так-то оно было и лучше, лишняя напряженка раньше времени нам была ни к чему. Пару раз из кабинета выглядывал Генрих. Один раз молча оглядел нас. На второй спросил:

— Где Артист?

Я лишь пожал плечами:

— Шляется где-то. Смотрит, все ли в порядке. Или просто пошел размяться. Нудное, оказывается, это дело — захватывать атомные электростанции. Больше я, пожалуй, на такое не подпишусь.

Генрих скрылся за дверью. Я повернулся к Доку:

— А теперь расскажи-ка нам про свою стажировку. Где ты ее проходил и чему тебя там учили?

— Да, очень интересно, — поддержал меня Муха.

Док как бы даже слегка смутился, но все же ответил:

— Ну, как вам сказать... На Кубе.

— Ух ты! — восхитился Муха. — Как тебя туда занесло?

— Да просто. Купил путевку в турагентстве и полетел, А там... Ну, договорился насчет стажировки. И прошел курс. Четыре месяца. По полной программе.

— Там же перезрелый социализм. Чему они могли тебя научить? — удивился Боцман. — Особенно в полевой хирургии.

— Полевой хирургии я и сам бы мог их поучить. У нас эта школа повыше классом. Но кое-что они умеют лучше нас. В общем, я прошел курс в их учебно-тренировочном центре. Где готовили кадры для национально-освободительных движений. Как нынче у нас говорят — террористов. И сейчас готовят. Правда, поменьше.

— Господи Боже мой! Зачем тебе это было надо? — спросил я.

— Видите ли, ребята... Я чувствовал себя как-то неловко. Вечно вам приходилось меня подстраховывать. Вот я и решил... Поучиться, в общем.

— Чему же тебя там учили? — поинтересовался Муха.

— Всему. Десантирование. Взрывное дело. Современные средства связи. Тактика подводных операций. Ну, стрельба, рукопашный бой, это само собой. И через день — марш-броски с полной выкладкой. Сержант был — страшная сволочь. Но дело знал. Перед отъездом я все же набил ему морду. Чем и доказал, что его уроки не прошли даром. А я недаром платил бабки.

— Сколько? — спросил я.

— Много, Серега. Двадцать штук. Баксов.

— Ну даешь! — ахнул Боцман. — Как же тебя туда приняли?

— Ты же сам сказал, что там социализм. А при социализме за бабки можно все, только плати.

— Да, Док, теперь мы видим, что ты действительно любознательный человек, — заключил я.

— Есть у меня этот недостаток, — покорно согласился Док.

Появился Генрих, сделал мне знак выйти в коридор и тут повторил прежний вопрос:

— Где Артист?

— Да что вы пристали ко мне с этим Артистом? — удивился я. — Вам он нужен? Так и скажите. Сейчас узнаю.

Я включил "уоки-токи":

— Пастух вызывает Артиста. Артист, слышишь меня? Ты где? Прием.

— В сортире, — раздался из динамика довольно агрессивный голос Артиста. — Доложить, что я делаю?

Я взглянул на Генриха:

— Вызвать?

Он отрицательно покачал головой:

— Не нужно.

— Ну так что? — нетерпеливо спросил Артист. — Надевать штаны или разрешишь продолжать?

— Продолжай, — сказал я.

— Большое тебе за это человеческое спасибо, — саркастически поблагодарил Артист и ушел со связи.

— Мне не нравится его настроение, — заметил Генрих. — Что с ним?

— Обыкновенный мандраж. Не каждый день приходится сидеть на атомной бомбе. — Я решил, что пора, пожалуй, подогреть ситуацию, и добавил: — Он дергается из-за Люси Жермен. Ее нигде нет. Где она, кстати?

— Она там, где и должна быть, — довольно жестко ответил Генрих. — Присматривайте за ним, Серж. Нам не нужны сейчас никакие нервные срывы.

Он вернулся в кабинет, а я к ребятам в приемную. На их быстрые вопросительные взгляды кивнул: все в порядке.

Еще через три минуты, ровно без пяти шесть, двери кабинета раскрылись, появился сначала Азиз, грозный в своем камуфляже и с "узи" в руке, за ним — Рузаев, Генрих, Крамер и Гринблат с Блейком.

— В комнату отдыха, — приказал нам Генрих. — Сейчас начнется телетрансляция. Застегнуть куртки, оружие на виду, натянуть "ночки"!

— Отставить! — возразил я. — Да вы что?! Там же сразу истерика будет! Пять лбов в "ночках" и со стволами — шутите? Снять "ночки", стволы убрать, держаться спокойно и дружелюбно! — приказал я своим.

— Ваши лица будут на пленке, — предупредил Генрих.

— И что? — спросил я. — Чего нам бояться?

— Что ж, пусть будет по-вашему, — согласился он, но сам "ночку" надел и полностью закрыл ею лицо.

— Мы можем снимать все? — уточнил Блейк.

— Да, все.

5.56 Азиз хотел рвануть дверь комнаты отдыха, словно намерен был ее штурмовать, но я остановил его:

— Спокойно, советник. Это нужно делать не так.

— А как? — обескуражено спросил он.

— Сейчас покажу.

Я аккуратно, без лишнего грохота открыл дверь и постоял на пороге, осматриваясь. В комнате было уже совсем светло. И будь она размером побольше, все это напоминало бы зал ожидания какого-нибудь северного аэропорта, где пассажиры, случалось, по неделе ждали летной погоды. Я довольно громко и демонстративно покашлял. Люди на полу и в креслах зашевелились.

— Доброе утро, дамы и господа! — бодро проговорил я. — Извините за беспокойство, но нам хотелось бы посмотреть передачу по вашему прекрасному "Тринитрону". Надеюсь, нет возражений?

Я прошел в угол комнаты, взял пульт и включил телевизор. На огромном экране появилась таблица с потрясающе сочными и нежными красками. Я пробежал по всем пяти каналам, которые принимались в Полярных Зорях, везде была та же таблица. После чего вернулся к двери и протянул пульт Рузаеву. Но его перехватил Генрих и включил первый канал.

Народ в комнате отдыха начал понемногу приходить в себя.

— Батюшки-светы! Уже шесть часов! — спохватилась одна из женщин. — Мне же дочку в школу вести! Эй, господа-товарищи, вы тут занимайтесь какими хотите делами, а я домой пошла!

— Мадам, вам придется немного задержаться, — объяснил я.

— Как это задержаться?! Как это задержаться?! Мне дочку в школу вести, не понял?

— В самом деле! — загудели недовольные голоса. — Развели хреновину! Кто-то галочки ставит, а мы, считай, вторую упряжку тянем! И отгула небось не дадут! Хватит, пошли по домам, ну их всех к лешему!

— Дамы и господа, прошу успокоиться! — воззвал я. — Вы уйдете по домам! И обещаю вам — очень скоро!

— А ты нам не обещай! Мы уже ушли! — проговорил какой-то рослый парень и поднялся с пола.

Генрих извлек из кармана "глок" и дважды выстрелил в потолок.

Наступила мгновенная тишина.

— Всем оставаться на местах! — приказал Генрих. — Когда можно будет уйти, вам скажут! — Мог бы ничего и не говорить, все и так все поняли.

Таблица на экране "Тринитрона" исчезла, мелькнула заставка обычной передачи "Доброе утро" и тут же появилась студийная выгородка "Новостей". За столом ведущего сидел обозреватель Евгений С. Я не часто смотрел его программы. Больно уж он был самодовольный. Но сейчас на его лице не было и следа самодовольства. Обычно аккуратно причесанные волосы сосульками свисали на лоб, галстук был сбит на сторону, а платка, в тон галстуку, который обычно торчал краешком из кармашка его пиджака, вообще не было.

— Чего это с ним? — удивился парень, который едва не возглавил движение народных масс. — С бодуна, что ль?

— Ну! — поддержал его другой. — А то! Вчера трепался и сегодня подняли. И даже похмелиться, видать, не дали!

— Внимание! — произнес С. — Работают все каналы Центрального телевидения России! Ровно через минуту будет передано сообщение чрезвычайной важности!

Во весь экран появились часы. Все уставились на секундную стрелку. Генрих пробежал по остальным каналам — везде были эти же часы.

Секундная стрелка коснулась цифры "XII", в кадре вновь появился С.

— Передаем экстренное сообщение. Сегодня ночью группа чеченских боевиков из армии освобождения Ичкерии во главе с командующим армией полковником Султаном Рузаевым захватила первый энергоблок Северной атомной электростанции и заминировала его. Полковник Рузаев предъявил Президенту и правительству России ультиматум...

Я взглянул на Рузаева. Он стоял у двери, скрестив на груди руки и высоко подняв голову с рыжей жиденькой бороденкой. Это был час его торжества. На полминуты он снял свои темные очки, и я увидел его глаза. Это были горящие безумным желтым огнем глаза маньяка.

— Полковник Рузаев потребовал, чтобы его ультиматум и репортаж корреспондентов Си-Эн-Эн о захвате и минировании Северной АЭС были показаны по всем каналам Центрального телевидения, — продолжал С. — Мы вынуждены выполнить это требование. Включаем запись...

6.16 Мне не удалось в полной мере оценить операторское искусство Гарри Гринблата. В тот момент, когда на экране общие планы станции сменились началом нашей операции, кто-то сзади слегка дернул меня за рукав. Я оглянулся. Это был компьютерщик Володя. Я незаметно вышел за ним в коридор.

— Приказ Голубкова, — быстрым шепотом сказал он. — "Начинайте немедленно".

Я достал "уоки-токи" и вызвал Артиста.

— Слушаю, — ответил он.

— Твой выход.

— Но договорились в шесть сорок.

— Приказ Голубкова: начать немедленно. Как понял?

— Понял тебя. Начинаю.

Я сунул "уоки-токи" Володе:

— Дуй наверх. Как только вертолет взлетит, сообщишь. Только не дай бог, чтобы тебя заметили. Понял?

Володя исчез. Я вернулся в комнату отдыха. Моего временного отсутствия, похоже, никто не заметил. Все, не отрываясь, смотрели на экран телевизора. Лишь Крамер искоса взглянул на меня. Я кивнул. Он тотчас отвел взгляд.

На экране возникла крыша машинного зала и опускающийся на нее "Ми-1". Но что было дальше, досмотреть никто не успел.

Дверь распахнулась, ворвался Артист с автоматом "узи" в руках, быстро прошел по комнате, вглядываясь в лица людей. Затем круто повернулся к Генриху:

— Где Люси?

— Успокойтесь, Семен, — сказал Генрих. — Все смотрят телевизор, а вы мешаете.

Не оглядываясь, на звук Артист выпустил по экрану короткую очередь. Кинескоп взорвался, осыпав всех стеклянной пылью. Не знаю, намеренно он это сделал или так получилось само собой, но я почувствовал облегчение. Он избавил обычных, ничего не подозревавших людей от ужаса Апокалипсиса. А для них это был бы настоящий Апокалипсис. И настоящий ужас.

— Где Люси? — повторил Артист.

— Серж! — приказал мне Генрих.

— Сенька! — заорал я. — Ты что, опупел?! Немедленно отдай ствол!

Но он будто и не услышал меня.

— Я знаю, где она! — сказал он и выбежал в коридор. Я рванул следом. Генрих — за мной. А за ним — Боцман, Муха и Док.

Артист опередил нас на полминуты. Еще из приемной мы услышали автоматную очередь, а потом увидели картинку, которая была, пожалуй, эффектней, чем захват атомной электростанции неизвестными террористами.

Замок на двери компьютерной был будто вырезан очередью из "узи" с его скорострельностью тысячу четыреста выстрелов в минуту. Посреди комнаты стоял Артист, безвольно опустив руку с "узи", и молча смотрел на труп Люси Жермен. А потом поднял голову и посмотрел на нас.

Вот тогда я и понял, что он когда-нибудь обязательно сыграет Гамлета.

Потому что он плакал. По-настоящему. Молча. Слезы катились по его светлой, отросшей за ночь щетине и скапливались в углах рта. Он осторожно обошел то, что когда-то было блистательной Люси Жермен, аккуратно прикрыл за собой дверь и взглянул на Генриха.

— Зачем вы убили ее? — негромко спросил он и тут же вскинул "узи" с такой стремительностью, что Мухе пришлось совершить лучший в своей жизни бросок, чтобы успеть перехватить его руку. Три или четыре пули выбили из паркета щепу, а затем раздался сухой щелк. Рожок автомата был пуст. На помощь Мухе кинулись Боцман и Док. Артист отбивался как бешеный. И если бы не Док, даже не знаю, как бы ребята с ним справились.

Наконец, они притиснули его к полу. Он немного полежал, а потом хмуро сказал:

— Отпустите.

— А будешь хорошо себя вести? — спросил Муха.

— Буду, — пообещал Артист.

Его подняли. Он прислонился к стене, немного постоял и нацелился указательным пальцем в грудь Генриха:

— Тебе конец, сука. Понял?

Генрих сунул правую руку в карман пиджака.

— Не делайте этого! — предупредил я. Но он не внял. В руке его появился "глок" — и очень быстро, нужно отдать Генриху должное, почти мгновенно. И тут уж мне пришлось проявить некоторую расторопность. Хороший инструмент ПСМ, точный. Его пуля вышибла "глок" из руки Генриха с такой силой, что австрийская пушка шмякнулась о стену и грохнулась на паркет прямо под ноги Рузаеву и Азизу, которые появились в дверях кабинета и обалдело наблюдали за происходящим.

— А я ведь предупреждал, — мягко укорил я Генриха, который скрючился над отсушенной выстрелом рукой. Но левую руку, в которой был взрывной блок, из кармана все же не вынул.

— Что тут творится? — заорал Гринблат, протискиваясь в кабинет с камерой.

— Хватит съемок, — сказал я ему. — Вы уже наснимали на Пулитцеровскую премию. Ничего не происходит. Давайте выйдем на минутку, — обратился я к Генриху. — И снимите вашу идиотскую "ночку", вам сейчас не от кого прятать лицо.

Он стащил "ночку", вытер обильный пот и послушно вышел за мной в приемную. Я плотно прикрыл за собой дверь и сказал:

— Вам нужно немедленно убираться со станции. Вы меня понимаете? И когда я говорю немедленно — это и значит немедленно.

— Из-за этого психа? — презрительно спросил он.

— Нет.

— Из-за чего?

— Попробую объяснить. Хотя мы тратим на это драгоценное время. Впрочем, это ваше время, а не мое. Вы видели начало репортажа о захвате станции? Как мы выходим из лодочного сарая?

— Да. И что?

— Этих кадров не мог снять Гарри. Они с Блейком были уже внутри станции.

Генрих подобрался, как рысь перед прыжком:

— Кто же их снял?

— Не знаю. Это сейчас не самое важное. Есть кое-что поважней.

Я подошел к телевизору "Рекорд" и щелкнул пусковой клавишей.

— На всех пяти каналах "Тринитрона" была одна и та же картинка, — напомнил я, пока этот старый чайник разогревался. — Вы дважды проверяли. Правильно?

— Да.

— А теперь смотрите.

Я нажал кнопку пятого канала — рябь. Четвертого — рябь. Третьего и второго — тоже рябь. И наконец ткнул в кнопку первого канала.

На мутном экране мелькнул конец какого-то детского мультика и появился ведущий. Не С. Совсем не С.

— Продолжаем программу "Доброе утро", — лучезарно улыбнувшись, произнес он. — Но сначала — чуть-чуть рекламы. Оставайтесь с нами.

Генрих шагнул к "Рекорду" и прощелкал подряд все кнопки, словно проверяя, не смошенничал ли я. И понял, что не смошенничал. Он выключил телевизор и быстро спросил:

— Что это значит?

— Это значит, что вы по уши в говне. И втянули в него и нас. Я как чувствовал, что не надо связываться с вами. Но я не видел ваших чеченских друзей. Но вы-то видели! Или вы такой же сумасшедший ублюдок? Хватит болтать. Я оказался связанным с вами, поэтому в моих интересах, чтобы вы ушли чисто. Пока у вас в руках взрывной блок, у вас есть шанс. Поэтому я и говорю: немедленно улетайте.

— А вы? — задал он дурацкий вопрос.

— Попробуем отмотаться. Это будет стоить, конечно, немалых бабок. Мы работали на службу безопасности КТК. Во всяком случае, были в этом уверены. И к счастью, никого не убили и даже не покалечили. Да рожайте же, черт вас возьми!

Генрих открыл дверь кабинета и вывел в приемную Рузаева и Азиза.

— Быстро в вертолет! — приказал он. — Запускайте двигатель. Я подойду через минуту.

— Я дал Президенту Ельцину срок до четырнадцати ноль-ноль, — заявил Рузаев, гордо выставив вперед свою бороденку. — Я должен провести переговоры с его полномочным представителем. Султан Рузаев никогда не меняет своих решений. Слово горца крепче булата!

— Да проведете вы свои переговоры! Из Грозного. И весь чеченский народ будет рукоплескать своему герою!

Эта перспектива, судя по всему, понравилась Рузаеву. Он величественно кивнул и вышел.

— А как же... — начал было Азиз, но Генрих прикрикнул:

— Бегом! Если кто-нибудь попытается помешать — стрелять сразу!

— Я хотел спросить: а как же мистер Тернер? — все же договорил Азиз. — Мы же не можем оставить его!

Генрих остановился.

— Какой... мистер Тернер? — негромко спросил он.

— Мистер Джон Форстер Тернер. Лондонский журналист. Неужели вы не узнали его? Я, правда, тоже не сразу узнал. Из-за его бороды.

Я понятия не имел, кто такой этот мистер Тернер, но известие о нем, как мне показалось, подействовало на Генриха ошеломляюще. Посильней, чем передача "Доброе утро".

— Откуда вы знаете мистера Тернера? — так же негромко спросил он.

— Я же встречался с ним в Нью-Йорке, — объяснил Азиз. — Передавал ваше предложение. И пароль — про Майами. А потом он прилетал в Грозный.

— Рузаев его тоже... узнал?

— Конечно. После того, как я ему сказал. Мистер Тернер приказал нам делать вид, что мы не знаем его. Я был уверен, что вы работаете с ним в контакте.

— Да, разумеется, — кивнул Генрих. — Я работаю с ним в полном контакте. А теперь, Азиз, — в вертолет. Мистер Тернер сам знает, что ему делать.

— Слушаюсь!

— Матерь Божья! — пробормотал Генрих и взглянул на меня так, будто искал сочувствия. — Боюсь, что вы правы. Я поставил на цыганскую лошадь.

Он быстро вошел в кабинет главного инженера. Я последовал за ним, хотя он сделал попытку закрыть перед моим носом дверь. Он отпер сейф, извлек из него дюралевый кейс и двинулся к выходу. Я преградил ему дорогу:

— А наши бабки?

— Вы их получите.

— Конечно, получу, — сказал я. — И прямо сейчас. Не отходя от кассы.

Для убедительности я выщелкнул из ПСМ обойму, посмотрел, сколько осталось патронов, и загнал обойму на место.

Генрих раскрыл кейс и вывалил на пол десятка три пачек в банковской упаковке.

— Плохо считаете, — заметил я. — Нас пятеро. И свою работу мы сделали.

— А если я нажму кнопку? — спросил он.

— Тогда бабки будут уже ни к чему. Ни мне, ни вам.

Он вывалил на пол половину содержимого чемодана и метнулся к двери. На пороге остановился:

— Я знаю, чья эта работа! Этой суки Люси! Его каблуки застучали по коридору. Я всунулся в кабинет:

— Все — вниз! По моей команде разблокировать вход!

Муха, Боцман и Док кинулись к выходу. Артист подошел к столу и сел на первый попавшийся стул.

— Ты в порядке? — спросил я. Он кивнул:

— Да. Только устал я, Серега. Откуда-то появился Крамер, сел против Артиста, закурил "Кэмел" и сказал:

— Мы аплодируем, Семен. Потрясающе. Вы настоящий большой актер. Артист вяло отмахнулся:

— Да ладно вам!.. Все уже кончилось?

— Пока еще нет.

И тут же в куртке Артиста ожила "уоки-токи":

— Пастух, я — Володя. Они взлетели. Как понял?

Я выхватил "уоки-токи" из кармана Артиста:

— Понял тебя. Я — Пастух. Всем. Разблокировать вход!

— Побудьте с ним, — попросил я Крамера и бросился вниз.

И первым, кого я увидел в солнечном проеме двери, был полковник Голубков. Следом за ним два дюжих радиста тащили на спинах рации, а еще несколько крепких ребят в камуфляже — аппаратуру спецсвязи.

— Привет, Константин Дмитриевич, — сказал я.

— Все целы?

— Все.

— Ну, хоть с этим обошлось, — проговорил он и обернулся к радистам: — Быстрей, вашу мать! Бегом! Минуты теряем! Разворачивайте свою хренобень!

— Что-нибудь не так? — спросил я.

— Все не так!

Я зачем-то посмотрел на часы.

6.22.

II Ровно в 6.30 КП полковника Голубкова был развернут в кабинете директора АЭС. И сразу здесь воцарилась атмосфера полевого штаба во время не слишком-то хорошо спланированного или чем-то другим осложнившегося наступления. Полковник был един во многих лицах.

— Шифруй: "Москва, Нифонтову", — диктовал он оператору спецсвязи. И тут же — радисту: — ПВО! Ведут "вертушку"?

— Так точно!

— Так докладывай, твою мать!

— Курс по прямой на Мурманск, высота триста тридцать метров, скорость сто восемьдесят, удаление от нас — пятнадцать километров...

— Шифруй. "Станция разблокирована. Жертв среди персонала нет. Приказ Москвы выполнен. Объекты покинули АЭС беспрепятственно..." — Другому радисту: — Евдокимов! Почему молчит капитан Евдокимов? Вызываешь?

— Так точно. Все время. Не отвечает.

— Продолжай вызывать! Ни на минуту не прекращай. — Шифровщику: — Добавь — "Обстановка на станции нормальная. Персонал сменяется. Технологический процесс не нарушен. Саперы приступили к разминированию..." ПВО?

— Курс, скорость и высота те же. Удаление — двадцать один километр.

— Евдокимова! Евдокимова мне вынь и положь, твою мать!

— Ну вызываю, вызываю! — раздраженно ответил радист. — Чего на меня орать? Не отвечает!

— А ты вызывай и не огрызайся! Молод ты еще на меня огрызаться!..

6.44 — Что происходит? — спросил я у Крамера.

— Финишная прямая. Впрочем, нет. Точней: псовая охота. Вопрос один: кто быстрей сумеет схватить зайца — мы или не мы.

— "Не мы" — это кто? — уточнил я.

— Точно пока неизвестно. Есть только предположения. Но они не лишены оснований.

— Заяц — Пилигрим? — спросил Артист.

— Когда вы это узнали? — заинтересовался Крамер.

— Вчера вечером.

— От кого?

— От Люси.

— Почему она вам об этом рассказала?

— Она поняла, что Пилигрим ее расшифровал. Выкрал зажигалку. В ней был импульсный передатчик. Она хотела, чтобы мы знали, кто он. И не дали бы ему уйти.

6.51 — ПВО?

— Курс, скорость, высота те же. Удаление от нас тридцать два километра.

— Сколько ему еще до Мурманска?

— Примерно час пятнадцать — час двадцать.

— Евдокимов?

— Молчит, зараза! Все время вызываю!

— Да что же он там, заснул?!

6.59 — Почему нам с самого начала не сказали, кто такой Генрих и что вообще здесь затевается? — спросил я у Крамера. — Чья это была глубокая мысль — использовать нас втемную? Ваша? Или полковника Голубкова?

— Сколько времени вы были в тесном контакте с Пилигримом? — вместо ответа спросил Крамер.

— Около двух недель.

— Вы уверены, что за это время, общаясь самым тесным образом, сумели бы скрыть свои чувства?

— Я придушил бы его в первый день, — буркнул Артист.

— Как раз этого мы и не хотели. Они нужны нам живыми. Иначе вся операция теряет смысл. Поэтому мы и решили, что лишняя информация вам только помешает сделать свое дело.

— В чем смысл всей операции? — вмешался Док.

— Вы потом спросите об этом полковника Голубкова. Он сам вам расскажет. А сейчас я хочу провести небольшой эксперимент. Проверить, насколько хорошо я разбираюсь в людях. Верней, в нелюдях. Вертолет от нас сейчас километрах в сорока. В ближайшие пять — семь минут Пилигрим попытается взорвать станцию.

— Смысл? — спросил Док.

— Паника. А в панике всегда легче уйти.

— Но тогда какие ультиматумы сможет предъявлять Рузаев? — спросил и Боцман. Крамер усмехнулся:

— Проблемы Рузаева волнуют Пилигрима сейчас не больше, чем независимость Ичкерии.

— А как мы сможем узнать, нажмет он кнопку или не нажмет? — спросил Муха.

— Очень просто. — Крамер извлек из внутреннего кармана электронную плашку с красным светодиодом.

— Но это же — радиовзрыватель! — поразился Док. — Из тех, что мы поставили. Их было всего четыре!

— А это пятый. Семен, по-видимому, уже догадался, в чем дело. А вы, Серж? Ну! Для чего, по-вашему, я брал у вас дубликаты ключей от сейфа?

— Вы подменили взрыватели. Я угадал?

— Да. Возникает естественный вопрос: откуда у меня появились другие взрыватели? Это очень просто. После неудачного испытания я понял, что полагаться только на НАСА опасно. Слишком сложная система. А чем система сложней, тем она ненадежней. А рисковать мы не имели права. Поэтому я попросил одного моего лондонского приятеля слетать на денек в Нью-Йорк и купить мне пяток этих электронных штучек. Четыре — для дела, а пятый — в запас, для контроля. С пусковым блоком, конечно. И арендовать частоту на спутниках "Орион". Что он и сделал. Прилетел в Москву, передал мне посылку и вернулся в Лондон. Основная трудность была в том, как перевезти тетриловые детонаторы через границы. Система обнаружения взрывчатки в аэропортах сейчас весьма изощренная. Даже в Москве. К счастью, я вспомнил, что в Нью-Йорке живет мой старый знакомый, пиротехник по специальности. Он и заменил тетрил пластилином. Так что Пилигрим почти не врал, когда сказал, что использует вместо взрывчатки обыкновенную оконную замазку.

— Можно взглянуть? — спросил Док. Он взял взрыватель, всмотрелся в маркировку.

— Ничего не понимаю. Маркировка точно такая же, как и у тех. Да не маркируются так радиовзрыватели этого типа!

— Вы правы. Док. Хотя я не совсем понимаю, откуда у военного хирурга такие познания. На том комплекте маркировка была фальшивая, чтобы не могли, даже случайно, обнаружить частоту взрывного сигнала. Мне пришлось нанести на этот комплект такую же маркировку. Чтобы Пилигрим ничего не заметил. Это мне сделали в Москве всего за две сотни долларов.

— Куда же делся первый комплект? — спросил я.

— Я попросил Семена сбросить его с крыши станции в озеро. Четыреста граммов тетрила — не шутка. Вы это сделали, Семен?

— Ну да, как вы сказали.

— Удаление — пятьдесят два километра, — сообщил радист, сидевший на связи с центром ПВО.

— Странно, — заметил Крамер. — Неужели я в нем ошибся?

И тут на плашке вспыхнул красный светодиод и раздался сухой треск электрического разряда, пробежавшего между электродами.

— И все-таки он нас взорвал! — торжествующе объявил Крамер.

7.09 — Евдокимов! Капитан Евдокимов на связи! — заорал радист. — Товарищ полковник, Евдокимов! Только он почему-то жарит открытым текстом!

— Включай громкую! — приказал Голубков. Сквозь шум атмосферных помех донесся мужской голос:

— Докладывает капитан Евдокимов. В шесть двадцать три в Мурманске приземлился "Ан-10" с бойцами спецподразделения "Зенит" в количестве около пятидесяти человек. Действовали по четкому плану. Самолет Рузаева был взорван двумя ракетами, экипаж и охрана расстреляны. Аэропорт был закрыт и очищен от всех пассажиров и обслуживающего персонала. Мои люди были блокированы, разоружены и изолированы в здании аэровокзала.

Командует операцией военнослужащий в звании генерал-майора. Доложить по спецсвязи не мог, так как аппаратура отобрана. Вынужден докладывать открытым текстом по рации, которую удалось укрыть во время обыска. Сейчас спецподразделение рассредоточилось вокруг вертолетной площадки в скрытых засадах. Уверен, что ждут прибытия вертолета с нашими гостями. Оказать противодействие не имею возможности. Как по..."

Голос прервался.

Голубков послушал потрескивание помех в эфире и заключил:

— Конец связи.

— Удаление шестьдесят семь километров, — доложил радист. — Скорость и высота те же. Через тридцать четыре минуты вертолет приземлится в Мурманске.

Голубков только рукой махнул:

— Отставить доклады!..

7.18 Полковник Голубков подошел к столу и устало опустился рядом с Крамером.

— Все, Доктор. Проиграли мы наше дело. Твою мать! Не верил я, что вы правы. Не хотел верить.

— Теперь верите?

— Теперь верю. Против фактов не попрешь.

— Это правильно, — согласился Крамер. — Но не думаю, полковник, что ваша оценка результатов операции объективна.

— Да бросьте вы меня утешать!

— Объясните, Константин Дмитриевич, — попросил я. — Какая разница, кто арестует Рузаева и Пилигрима — ваши люди или "Зенит"? Или у них задача — ликвидировать их сразу?

— Да нет. Они им тоже нужны живыми. Верней, только Пилигрим. У него есть компромат на одну очень крупную сволочь. Так вот, сначала они его выпотрошат, узнают, где компромат, а потом уж и сведут на конус. И больше никто и никогда о них не узнает. А вся наша работа — коту под хвост.

— А если они не возьмут Пилигрима живым? — спросил Артист.

— Ну, тогда мы будем иметь крупные кадровые перестановки на самой верхушке. Не совсем тот, конечно, эффект. Но все лучше, чем ничего.

— Радист! Держи связь с ПВО! — приказал Артист.

Радист неуверенно посмотрел на полковника Голубкова.

— Ну, держи. Раз человек просит.

— Слушаюсь. Удаление — семьдесят восемь километров. Высота, скорость и курс те же.

Артист довольно вяло извлек из внутреннего кармана пластмассовую плоскую коробочку, набрал шифр и нажал красную кнопку. На плашке зажегся зеленый светодиод.

— Засекай время, — кивнул мне Артист. — Тридцать секунд.

Ровно через тридцать секунд радист заорал:

— Докладывают из центра ПВО! Объект с экранов локаторов исчез. Визуально наблюдали взрыв. Говорят, очень сильный!

— Еще бы не сильный, — хмуро усмехнулся Артист. — Четыреста граммов тетрила!

Он бросил на стол ненужный уже взрывной блок.

— Так-так, — заметил Крамер. — Вот, значит, куда вы выбросили второй комплект взрывателей. Сунули в вертолет. А взрывной блок оставили себе на память. Почему вы так поступили? Я спрашиваю без оценки. Просто хочу понять.

— Да я и хотел сначала выбросить все в озеро. А по пути заглянул в вертолет. Ну, так, из любопытства. На полу валялась аэрофлотовская форменная фуражка. А на стеклах — кровь и мозги. Понимаете? Они застрелили пилота по пути сюда и сбросили его с "вертушки". Поэтому за штурвалом сидел Азиз. Ну, я слегка перенервничал и как-то забыл, что должен выбросить взрыватели в озеро.

— Понятно, — заключил полковник Голубков. И повторил, помолчав: — Понятно... Ну шакал! Все-таки ушел. И от нас. И от "Зенита". И от евреев.

Артист поднял на него тяжелый взгляд и негромко спросил:

— А я, по-вашему, кто — татарин?

7.34

"ШИФРОГРАММА Турист — Джефу, Лорду, Солу. Операция "Капкан" закончена. Результат — ноль".

"ШИФРОГРАММА Джеф — Туристу, Доктору, Лорду, Солу. Операция "Капкан" не закончена. Прошу всех прибыть в Нью-Йорк не позже, чем через трое суток".

III Сообщение о захвате первого энергоблока Северной АЭС и о прибытии на станцию Султана Рузаева Джон Тернер получил по электронной почте в понедельник 27 апреля в 0.26 по московскому времени. Оно было зашифровано личным кодом Пилигрима. Тернер почувствовал, как кровь жарким толчком прихлынула к лицу.

Неужели свершилось?

Но он постарался сдержать волнение.

В шифрограмме был указан электронный адрес компьютера, с которого было передано сообщение. Тернер приказал получить подтверждение Рузаева. Ответ поступил через несколько минут. Он был зашифрован кодом Рузаева, которого не мог знать Пилигрим. И почти тотчас, с разрывом в четыре минуты, поступила еще одна шифрограмма, подтверждающая, что захват Северной АЭС — факт. Она была подписана "Стэн".

Стэн. Стэнли Крамер. Он же Аарон Блюмберг.

И Тернер понял: свершилось.

Он поднялся из-за стола и заходил по своему кабинету, примыкавшему к кабинету президента корпорации "Интер-ойл", такому же просторному, но обставленному рационально и без излишней роскоши. Роскошь нужна была там, за стеной, где президент Джозеф Макклоски, чопорный, как английский лорд, принимал особо важных персон. А здесь она была ни к чему, Тернер не любил показухи.

Свершилось. То, что свершиться не могло. Ни один человек в мире не поверил бы в эту возможность. И только он, Тернер, поверил. Потому что знал: невозможное свершается гораздо чаще, чем принято думать.

И теперь нужно было действовать очень быстро. Тернер приказал немедленно найти и вызвать в офис президента корпорации "Интер-ойл" Джозефа Макклоски, а сам продолжал вышагивать по кабинету, изредка останавливаясь у окна и с высоты двадцатого этажа рассеянно глядя на пустые, словно бы вымершие, улицы делового квартала.

Где-то там, на Кольском полуострове, была глубокая ночь, наступил понедельник, а в Нью-Йорке еще продолжалось воскресенье. Половина пятого — время, когда дневная жизнь начинает идти на спад, редеют толпы гуляющих на аллеях Центрального парка и пустеют музейные залы. Туристы возвращаются в свои отели отдохнуть и набраться сил для вечерних увеселений, а на хайвеях, ведущих к городу, заметно уплотняется поток машин — ньюйоркцы возвращаются из загородных домов, с пляжей и пикников, чтобы в понедельник заполнить собой деловые кварталы и офисы Манхэттена и Уолл-Стрита.

Тернер приехал в центральный офис своей корпорации еще до полудня. Он мог бы, конечно, приказать Макклоски отменить уик-энд и сидеть в своем кабинете, ожидая распоряжений. Но не сделал этого — боялся сглазить. Он не был слишком суеверным, но знал: бизнес — тонкая материя, очень тонкая, удачу может спугнуть даже неосторожная мысль, а излишняя уверенность способна погубить любое дело.

Тернер отчетливо представлял, что должен сделать в ближайшее время. Он продумал все детали задолго до того, как получил шифровку из России. Пилигрим выбрал, конечно, очень неудачное время для начала операции. Тернер в самых решительных выражениях требовал изменить его. Но Пилигрим твердо стоял на своем. Видимо, у него были какие-то веские причины назначить именно этот срок. Тернер смирился, хотя это ломало многие его планы. И это было связано с поясным временем.

Информацию о захвате и минировании Северной АЭС российское телевидение должно передать (так предусматривалось тщательно разработанным и согласованным сценарием) в 6 утра по московскому времени. То есть в десять вечера по нью-йоркскому. А торги на американских биржах, в том числе и на крупнейшей в США фьючерсной бирже "Чикаго Борд оф Тройд", начинаются в десять утра. К этому часу все уже будут знать о случившемся, и акции Каспийского трубопроводного консорциума с первых минут начнут стремительно обесцениваться. Конечно, можно было заранее провести широкомасштабную продажу акций КТК с выплатой разницы биржевых курсов дней через пять-шесть. У "Интер-ойла" не было ни одной акции Каспийского консорциума, но при фьючерсных сделках это не имело значения. Имела значение лишь разница котировок на день покупки и на день расчета. Но это было бы непростительной самоуверенностью. А если захват сорвется? Тогда акции КТК не упадут, а поползут вверх. А при задуманном Тернером масштабе это может обернуться убытками не в один десяток миллионов долларов.

И все же Тернер нашел выход. Выход этот был — сыграть не на Чикагской, а на Токийской фьючерсной бирже. В шесть утра, когда московское телевидение, а за ним и все информационные агентства разнесут по миру известие об ошеломляющем теракте чеченских непримиримых, в Токио будет полдень — самый разгар биржевого торгового дня. Резерв у Тернера — два часа. Маловато, конечно. Массированный выброс акций КТК автоматически понизит их котировку. Но какое это имеет значение, если в полдень по токийскому времени курс акций КТК устремится вниз со скоростью снежной лавины, а через четыре-пять дней они будут стоить не намного дороже бумаги, на которой они напечатаны.

Тройной удар. Финансовое, а следовательно, и фактическое уничтожение КТК. Миллионов триста чистой прибыли на разнице биржевых курсов покупки и продажи. И немалое прибавление в весе акций корпорации "Интер-ойл".

И ни малейшего риска. Это и есть настоящий большой бизнес. Какие наркотики, какая торговля оружием! Бедный дурачок Майкл.

Приехал Макклоски, встревоженный срочным вызовом. Услышав распоряжение Тернера, встревожился еще больше. А когда Тернер назвал сумму фьючерсной сделки, едва не впал в панику. Но он хорошо знал свое место, поэтому лишь позволил себе спросить:

— Вы уверены, сэр, что это правильное решение?

— Да, — ответил Тернер. — Ровно в полдень по токийскому времени продажа акций КТК должна быть прекращена.

— Я выполню ваше распоряжение. Макклоски вышел.

Тернер усмехнулся: "Еще бы ты не выполнил!" Оставалось ждать. Почти пять часов. Но Тернер умел ждать. Было бы чего ждать. Он пообедал в своем клубе и даже решил прогуляться по оживившемуся к вечеру Бродвею. Десять охранников во главе с Нгуен Ли, незаметно сопровождавшие его, создавали комфортное ощущение полной безопасности, а суетность праздной толпы вызывала снисходительную усмешку.

Но уже через четверть часа Тернер поймал себя на том, что все чаще поглядывает на башню "Эмпайр Стейт Билдинг", рядом с которой, в квартале от Бродвея, располагался центральный офис корпорации "Интер-ойл". Он вернулся в свой кабинет. В приемной его уже ждал Макклоски. Он доложил, что операция в Токио проведена, и подал Тернеру компьютерную распечатку с полной раскладкой.

— Я вам еще понадоблюсь, сэр? — спросил Макклоски.

— Нет, — подумав, ответил Тернер. — Заканчивайте свой уик-энд, — и добавил, не удержавшись: — В двадцать два посмотрите новости Си-Эн-Эн. Сегодня там будет кое-что интересное.

Ровно в шесть утра по московскому времени и в десять вечера по нью-йоркскому Тернер включил телевизор и нашел информационный канал Си-Эн-Эн. Началась воскресная программа "Мир за неделю". Обычные дела. Ближний Восток. Наводнение в Северной Корее. Очередной отказ Хусейна допустить инспекторов ООН на секретные объекты. Правительственный кризис и забастовки шахтеров в России.

Тернер не вникал в смысл. Он ждал момента, когда обычный информационный поток прервется чрезвычайным сообщением из Москвы. Сколько времени потребуется, чтобы известие о захвате Северной АЭС попало на горячие линии СМИ? Минут десять — пятнадцать. Но прошло четверть часа, двадцать минут, на экране мелькали кадры репортажей, сменялись ведущие и политические обозреватели.

Полчаса.

Сорок минут.

Тернер нахмурился: что за чертовщина? Центральный офис корпорации "Интер-ойл" был оборудован всеми современными средствами телекоммуникаций, но телевизор в кабинете Тернера не принимал Москву. Не было в этом необходимости. И только теперь Тернер пожалел об этом. Он связался с дежурным информационного центра и приказал сообщить, какие передачи идут по московским каналам. Ответ обескуражил: работает только первый канал, идет передача "Доброе утро". Тернер быстро вышел из кабинета, спустился в информационный центр и убедился: да, работает только первый общероссийский канал и по нему идет передача "Доброе утро", аналог программы "Доброе утро, Америка".

Ничего не понятно.

Тернер приказал связаться по Интернету с компьютером на Северной АЭС. Запрос по коду Рузаева остался безответным. По коду Пилигрима — тоже. Тернер приказал шифровальщику повторять вызовы и вернулся в свой кабинет. Телевизор продолжал работать. Передачу "Мир за неделю" сменили репортажи корреспондентов Си-Эн-Эн из разных концов мира. Через полчаса из информационного центра доложили: связь с компьютером на Северной АЭС прервана. Возможные причины: обрыв линии, отключение электроэнергии, поломка процессора. Тернер приказал срочно подсоединить его телевизор к спутниковой связи и фиксировать всю информацию, поступающую из России. Всю, до последней мелочи.

Еще часа два он просидел перед экраном, переходя с одной московской программы на другую. Он не знал по-русски ни слова, но и так было ясно, что ничего необычного не происходит. Он убрал звук и попытался сосредоточиться.

Что все это могло значить?

Москва блокировала всю информацию с Северной АЭС, несмотря на ультиматум Рузаева? Но почему не отвечает компьютер станции? Служба безопасности России предприняла штурм и захватила энергоблок? Вряд ли. Пилигрим немедленно взорвал бы станцию. Другого выхода для него не было. Иначе виселица в Тель-Авиве. Что могло быть еще?

И только в третьем часу ночи, стоя у окна своего кабинета и глядя на отсветы реклам Бродвея, Тернер вдруг понял, что произошло. И даже ахнул от неожиданности и простоты разгадки.

Его обули. Это была панама.

Да, панама. Не было никакого захвата Северной АЭС, не было никакого ультиматума Рузаева, не было ничего. Была афера, в результате которой из него выдоили десять миллионов долларов. Не десять! Почти двенадцать! Шесть миллионов составил только гонорар Пилигрима! И организатором этой аферы мог быть только один человек — этот проклятый сукин сын Блюмберг. Только у него хватило бы ума войти в сговор с Пилигримом, использовать Рузаева и ситуацию в Чечне и провернуть все это дело.

Невероятно. Его, Тернера, облапошили, как какого-нибудь простака из Техаса. Невероятно. Не укладывалось в голове. Но другого объяснения не было.

В начале четвертого, когда в Москве уже был поздний вечер, из информационного центра принесли сводку сообщений из России. Тернер бегло просмотрел ее. На одном задержался. Это была информация, переданная в вечернем выпуске новостей Мурманского радио. В ней говорилось, что примерно в половине восьмого утра в тридцати километрах южнее Мурманска по неизвестной причине взорвался вертолет "Ми-1", выполнявший коммерческий рейс из поселка Полярные Зори. Пилот и пассажиры погибли. По предварительным данным, пассажирами были два неустановленных лица кавказской национальности и российский гражданин Деев, менеджер французской предпринимательницы Люси Жермен, намеревавшейся взять в долгосрочную аренду турбазу "Лапландия". Не исключено, что среди погибших был и лондонский журналист Крамер, приехавший в Полярные Зори вместе с известными сотрудниками Си-Эн-Эн Блейком и Гринблатом для освещения проверки охранной системы Северной АЭС, проводившейся в ночь с воскресенья на понедельник силами МЧС и Мурманского отделения ФСБ.

Тернер даже засмеялся. Ну, сукин сын! Это называется: концы в воду. Ювелирная работа! Но ты еще не знаешь, проклятый сукин сын, с кем связался!

Но тут же Тернер остановил себя. Нет, что-то не то. Проверка системы охраны. Значит, на Северной АЭС что-то все же происходило? Именно в ночь с воскресенья на понедельник. И еще. Блюмберг. Он не был мелким аферистом. Или даже крупным. Выстраивать такую громоздкую и изощренную схему — ради чего? Ради жалкой доли в два с половиной — три миллиона? Это Блюмбергу, которому принадлежал контрольный пакет компании "Фрахт Интернэшнл" с годовым оборотом в сотню миллионов долларов?

Не то. Явно не то. Но что?

Для ответа не хватало информации. Ее нужно было получить как можно быстрей.

Тернер вызвал начальника службы безопасности корпорации "Интер-ойл", в недавнем прошлом специального агента ФБР, и приказал срочно выяснить, что в действительности происходило на Северной АЭС в ночь с воскресенья на понедельник, а также принять все меры, чтобы найти Рузаева, Деева-Пилигрима и главное — Блюмберга. Тернер не верил, что он погиб. Какие меры, он не стал объяснять. Бывший специальный агент ФБР знал это лучше его. Тернер вызвал машину и вернулся на виллу. И только тут вспомнил об операции на Токийской фьючерсной бирже. Но отменять ее было уже поздно.

Заснул он лишь на рассвете. Да и то после трех бокалов "Баккарди", хотя обычно ограничивался одним, редко — двумя. А уже в десять утра его разбудил телефонный звонок. Звонил Макклоски.

— Извините за беспокойство, сэр, но дело не терпит отлагательства. Из Москвы звонит мистер Блюмберг...

— Кто?! — переспросил Тернер.

— Мистер Аарон Блюмберг. Я незнаком с этим господином. Но он утверждает, что вы его хорошо знаете. Просит меня назначить встречу с ним на четырнадцать часов тридцатого апреля. Я бы даже сказал: требует. Говорит, что на этой встрече, возможно, захотите присутствовать и вы. Каким должен быть мой ответ, сэр?

Голова Тернера гудела от тупой боли. Ему понадобилось некоторое время, чтобы понять смысл услышанного.

— Соглашайтесь, — сказал он наконец. — Да, соглашайтесь.

— Вы будете присутствовать на встрече?

— Не знаю, — подумав, ответил Тернер. — Я решу это позже.

— Тридцатое апреля, четырнадцать часов, — повторил Макклоски. — Еще раз извините, что потревожил вас, — добавил он и положил трубку.

"Блюмберг. Требует встречи. Что бы это, черт возьми, могло значить?.."

IV Тридцатого апреля без пяти минут два возле центрального входа в офис корпорации "Интер-ойл" остановилось желтое нью-йоркское такси. Из него вышли трое мужчин. "Странная компания", — машинально отметил начальник секретариата "Интер-ойла", которому президент Макклоски поручил спуститься в холл и встретить людей, беседа с которыми была назначена на два часа дня. Это было очень необычное поручение. Так в корпорации "Интер-ойл" встречали лишь самых важных клиентов или партнеров. Эти трое, высадившиеся из такси, менее всего на них походили.

Пятидесятилетний молодящийся фат в дорогом клубном блейзере, с дымчатым фуляром на шее и с небольшим, светлой кожи, кейсом в руке.

Серьезный молодой человек в круглых очках, похожий на аспиранта университета.

Третий был явно иностранцем — об этом нетрудно было догадаться по интересу, с которым он оглядывал офис "Интер-ойла" и задирал голову с седыми короткими волосами, всматриваясь в громаду "Эмпайр Стейт Билдинг". Он был похож на небогатого европейского туриста. И не более того. Нет, не более.

И все же эти трое были теми людьми, которых ждал президент "Интер-ойла".

— Блюмберг, — небрежно представился фат и, не дожидаясь приглашения, последовал к лифтам в сопровождении своих спутников. Он даже не потрудился представить их. Неслыханное нахальство. Но начальник секретариата промолчал. Он чувствовал, что происходит нечто не совсем обычное. Слишком уж нервничал всегда невозмутимый Джозеф Макклоски, ожидая этого визита. Были отменены все встречи, две из них — очень важные.

Скоростной лифт, которым пользовался только президент корпорации и члены совета директоров, за считанные секунды вознес посетителей на двадцатый этаж, начальник секретариата открыл дверь кабинета патрона и посторонился:

— Джентльмены, прошу.

Макклоски поднялся из-за массивного, резного бука письменного стола, но не сделал и полшага навстречу вошедшим.

— Мистер Блюмберг, — отрекомендовал начальник секретариата фата и умолк, давая понять, что имена остальных двоих ему неизвестны.

Их представил сам Блюмберг:

— Мистер Коллинз. Мистер Голубков, наш гость из России. А где же мистер Тернер?

— Возможно, он присоединится к нам позже, — ответил Макклоски и дал знак начальнику секретариата, что тот может быть свободен.

— Он присоединится к нам гораздо раньше, чем вы думаете, — заявил Блюмберг. — И чем думает он сам.

В этом кабинете никогда так не разговаривали. Никто. Но Джозеф Макклоски умел держать себя в руках.

— Располагайтесь, джентльмены, — сухо пригласил он и опустился в свое резное кресло. — Могу я узнать о цели вашего визита?

— Разумеется, — ответил Блюмберг и достал из кейса видеокассету. — Мы хотим продать вам небольшой документальный фильм. Он недлинный, всего сорок семь минут. Но очень, очень интересный.

Макклоски холодно улыбнулся:

— Мы не занимаемся кино, мистер Блюмберг. Мы занимаемся нефтепроводами, нефтеналивным флотом и нефтью вообще.

— И немного политикой, не так ли? — подхватил Блюмберг. — Совсем немного. В той мере, в какой это связано с нефтью. Об этом и фильм, мистер Макклоски.

— Нас не интересует кино, — повторил президент "Интер-ойла".

— Вы даже не представляете, от чего отказываетесь! Давайте договоримся так. Вы посмотрите лишь маленький кусочек фильма. Самое начало. Всего полминуты. И если вас это не заинтересует, мы немедленно удалимся.

Не дожидаясь согласия, Блюмберг подошел к стеллажу, на котором была смонтирована радиоаппаратура, сунул в приемник "Филипса" кассету и пультом включил видеодвойку.

Экран телевизора осветился. На нем появилось снятое крупным планом лицо молодого полноватого брюнета с пышными черными усами. Он произнес на хорошем английском:

— Мое имя Азиз Садыков. Я являюсь советником командующего армией освобождения Ичкерии полковника Султана Рузаева. Я приехал к вам, мистер Тернер, чтобы изложить план, разработанный известным вам человеком по имени Пилигрим и одобренный полковником Рузаевым. Этот план предусматривает организацию на территории России крупномасштабного террористического акта, который приведет к освобождению Ичкерии и одновременно уничтожит Каспийский трубопроводный консорциум. Речь идет о захвате и при необходимости взрыве крупнейшей на северо-западе России Северной атомной электростанции. Разрешите продолжать, мистер Тернер?..

Блюмберг остановил запись.

— Ну как, интересно? — поинтересовался он. Макклоски молчал. Он был ошеломлен. Этот смуглый человек на экране обращался к мистеру Тернеру. Да, к Тернеру. В этом не было никаких сомнений. И предлагал ему этот чудовищный план.

Впервые за десятилетия работы на ответственных постах Макклоски не знал, что сказать. Красная лампочка, вспыхнувшая на пульте интеркома, избавила его от необходимости отвечать. Это был срочный вызов к Тернеру. Макклоски встал.

— Прошу извинить, но я вынужден вас ненадолго покинуть.

Он вышел в приемную, и тут же в кабинете появился сам Тернер. Он занял место Макклоски за письменным столом и кивнул Блюмбергу:

— Крутите ваше. кино.

— Это и есть мистер Джон Форстер Тернер, — представил его Блюмберг своим спутникам. — А эти джентльмены...

— Я слышал, как их зовут, — прервал его Тернер. — Но не слышал, кто они.

— Вы узнаете об этом. Чуть позже, — пообещал Блюмберг. — Ну что, смотрим кино? И он нажал на клавишу "Play".

Все сорок семь минут Тернер не отрывал взгляда от экрана. Фильм был не смонтирован, разноплановые куски сменялись смазанными, случайными кадрами. Но одно Тернер понял сразу и по мере того, как шла пленка, лишь утверждался в этом.

Это была не инсценировка. Это была настоящая документальная съемка настоящего захвата станции. Настоящей была стрельба, настоящими и поразительно слаженными были действия группы захвата, настоящим был труп какой-то молодой женщины, из-под копны белокурых волос которой растекалось по полу алое пятно крови, настоящим был ужас на лицах людей в белой униформе, смотревших по телевизору на Рузаева — тот предъявлял ультиматум России и всему миру. Настоящим был какой-то сумасшедший парень, который ворвался в комнату и навскидку, не оглянувшись, очередью из "узи" изрешетил телевизор.

Все было настоящим. И это было самым угрожающим.

Мелькнул на последних кадрах небольшой вертолет, стремительно удалявшийся от камеры, пошла панорама по заснеженным сопкам, в кадре появился телерепортер, сунул почти в рот черную бобышку микрофона с надписью "Си-Эн-Эн" и объявил:

— Это все, дамы и господа. Атомный Апокалипсис не состоялся. Или просто отложен? Я, Арнольд Блейк, и мой друг Гарри Гринблат желаем вам никогда не пережить того, что пришлось пережить нам минувшей ночью.

Блюмберг нажал на кнопку "Stop", бросил пульт на стол перед Тернером, закурил "Кэмел" и поинтересовался:

— Ну, как вам это кино?

Тернер включил видеомагнитофон, на скорости отмотал пленку назад и на одном из кадров, где рядом с Рузаевым и Азизом Садыковым стоял какой-то человек в черной маске, остановил запись на паузе.

— Это — Пилигрим?

— Да, — подтвердил Блюмберг. — Он не любил рекламы. Хотите посмотреть на него без маски?

Он достал из кейса стопку крупных цветных снимков и разложил перед Тернером.

— Это снимал уже я. На месте взрыва вертолета. От Рузаева и его советника Азиза мало что осталось. А Пилигриму некоторым образом повезло. Взгляните на этот снимок.

Тернер посмотрел и отодвинул снимок подальше от себя. На нем была оторванная от тела голова человека, в котором при всем желании невозможно было кого-то узнать.

— Не узнали, — констатировал Блюмберг. — Я еще в Чечне говорил вам, что его трудно узнать. А сейчас почти невозможно. Но тем не менее это он. Но в этих снимках интересно другое. Совсем другое, Тернер. Посмотрите на эти стодолларовые купюры. Похоже на листопад, не так ли? Они высыпались из кейса Пилигрима. Около пятисот тысяч. Вторые полмиллиона Пилигрим вынужден был уплатить группе захвата. Правда, денег этих ребята не получили и не получат. В суматохе они не озаботились тем, чтобы их припрятать, и они превратились в вещдок — в вещественное доказательство. А что в руки государства попало, то пропало. Так уж повелось на Руси. Но для вас важно не это. Важны номера и серии банкнот. Они задокументированы российскими следователями. Банкноты были мечеными, Тернер. И самое интересное в них то, что именно эти банкноты были получены моими людьми из банка и по вашему приказанию переданы Рузаеву. Часть гонорара, затребованного Пилигримом. Он его получил. Но не стал счастливей. Что подтверждает известную русскую пословицу: "Не в деньгах счастье". У американцев такой пословицы нет. Во всяком случае, я ее не знаю. Вы, полагаю, тоже. Или знаете?

— Чего вы хотите?

— Я разделю ваш вопрос на две части. Чего мы хотели. И чего мы хотим сейчас. Хотели мы, Тернер, многого. Мы хотели посадить вас на скамью подсудимых Международного военного трибунала в Гааге. Вместе с Рузаевым и Пилигримом — с такими же выродками, как вы, мистер Тернер. Чтобы вы получили лет сто тюрьмы строгого режима. И чтобы после этого ни одному мерзавцу в мире и в голову бы не взбрело решать свои финансовые проблемы таким путем, каким пытались решить их вы. К сожалению, не получилось. Рузаев и Пилигрим мертвы. Без двух главных обвиняемых Международный трибунал не станет рассматривать это дело. Мы отказались и от идеи передать все документы в американский суд. У вас будут хорошие адвокаты, они сумеют разрушить доказательную базу. Это будет не слишком трудно, так как многие материалы получены без соответствующих санкций и, следовательно, не могут рассматриваться в суде. Не подпадаете вы и под юрисдикцию российского суда, так как являетесь гражданином Соединенных Штатов. А затевать возню с экстрадицией — это затянется на годы и вряд ли приведет к какому-то результату. Поэтому на выбор у нас осталось только два пути. Первый: передать эту пленку и все материалы в средства массовой информации. И второй — продать ее вам. Мы решили начать со второго пути.

— Почему не с первого? — спросил Тернер.

— Объясню, — кивнул Блюмберг. — Кино, которое вы видели, — сенсация мирового масштаба, Ваше имя в контексте событий на Северной АЭС приведет к краху вашей корпорации "Интер-ойл". Ни один порядочный человек не захочет марать руки о ваши акции. И ни один ваш партнер не рискнет больше иметь дело с таким монстром, как вы. Я уж не говорю о тех двух-трех сотнях миллионов долларов, которые вы потеряли на Токийской бирже.

— Я подам на вас в суд, — перебил Тернер. — И выиграю процесс.

— Может быть, может быть, — согласился Блюмберг. — Но сначала вы разоритесь. А суд будет тянуться... в русском языке есть очень образное выражение... В общем, долго. И я не решился бы предсказать результат. У меня тоже будут хорошие адвокаты. И на моей стороне будет общественное мнение Америки и всего мира. Так что не это мешает нам пойти по первому пути.

— Что?

— Три причины. Первая: нежелание демонстрировать всему миру, насколько плохо в России охраняются стратегические объекты. Вторая: нежелание травмировать общество — России прежде всего — зрелищем атомного кошмара, пусть даже не реального, но вполне вероятного. И третья: нежелание осложнять положение президента Чечни Масхадова. Ему и так очень непросто сохранять в республике мир. Но если вы откажетесь купить у нас пленку и документы, мы все-таки пойдем на это.

— Сколько? — спросил Тернер.

— Пятьдесят миллионов и еще двести тысяч долларов.

— Что за идиотская цифра?

— Двести тысяч долларов — гонорар Блейку и Гринблату. Мы лишаем их славы. А она стоит денег. А пятьдесят миллионов вы перечислите на счет МАГАТЭ. Целевым назначением: для улучшения системы охраны российских атомных электростанций и ядерных центров.

— Где гарантии, что это оригинал и у вас не останется копий пленки и документов?

— А кто вам сказал, что это оригинал? Это одна из копий. Оригиналы останутся у меня. Одна копия — в ЦРУ. Вторая — в российской службе безопасности. Еще одна — в Интеллидженс сервис. И четвертая — в Моссаде. И при малейшей провокации со стороны чеченских непримиримых эти материалы будут немедленно переданы в СМИ. Мои коллеги — государственные служащие, они не могут этого сделать без разрешения руководства. А я могу. И сделаю.

— Что вы несете, Блюмберг?! — взмутился Тернер. — Как я могу отвечать за всех сумасшедших Чечни?!

— Это ваши проблемы. Вам придется потратиться, чтобы создать в Чечне свою агентурную сеть и блокировать все готовящиеся провокации. Я не буду разбираться, Тернер, кто их заказывает и оплачивает. Я предоставляю это вам. У вас хорошая служба безопасности, она в силах решить эту проблему. Это все. Трех минут вам хватит, чтобы принять решение?

— Кто ваши коллеги? — спросил Тернер.

— Извольте. Командор Коллинз, заместитель начальника информационно-аналитического директората ЦРУ. Полковник Голубков — спецслужбы России. При нашем разговоре могли бы присутствовать еще два человека. Подполковник Бен-Ари из Моссада и сэр Роберт Кингсли из "Ми-6". Но подполковник Бен-Ари отказался от участия в этой беседе из этических соображений. А сэр Роберт сказал, что он предпочитает провести это время в беседе со своим старым другом. Мы не стали настаивать. Решили, что нас троих вполне достаточно. Я знаю, о чем вы сейчас думаете. И вы совершенно правы, Тернер. Эта операция с самого начала шла под контролем спецслужб США, России, Великобритании и Израиля. И благословила ее миссис Олбрайт.

— А кого представляете вы, мистер Блюмберг?

— Самого себя. И всех нормальных людей, которые хотят жить в мире. — Блюмберг взглянул на часы. — Три минуты истекли. Итак?

У Тернера желваки заходили на крутых скулах. Но он лишь нажал кнопку звонка и приказал появившемуся в кабинете Макклоски:

— Сделайте то, что скажут вам эти господа. Кассету и дискету принесете мне.

И молча вышел. Не заходя в свой кабинет, он спустился в комнату охраны, молчаливым кивком подозвал Нгуена Ли и показал на один из мониторов, передающая телекамера которого была установлена в кабинете президента корпорации "Интер-ойл".

— Укрупни. Не этого. И не этого. Этого.

На экране появился Блюмберг.

— Помнишь его? — спросил Тернер.

— Да, сэр.

— Займись. Осечки быть не должно. Ты понял, что нужно сделать?

— Да, сэр.

V Пока Блюмберг при молчаливом участии Коллинза и полковника Голубкова вел переговоры с Тернером, подполковник Соломон Бен-Ари в одиночестве бродил по каменистому берегу Лонг-Айленда, курил голубые египетские сигареты и время от времени хмуро поглядывал на часы. На открытой веранде особняка в шезлонгах сидели сэр Генри Уэлш и сэр Роберт Кингсли. Между шезлонгами стоял низкий столик с бокалами виски. В руках у Адмирала темнела сигара, англичанин курил свой "Данхилл". Судя по всему, им было о чем поговорить, и они словно бы неохотно прервали беседу, когда к особняку подъехало такси и появились Коллинз, Блюмберг и Голубков.

— Сэр, я полагаю, что лучше перейти в дом, — предложил Джон Осборн. — Становится сыро, а вы уже достаточно времени провели на воздухе. И это уже третья сигара, сэр!

— Нет, я умру не от старости, — пробормотал сэр Генри. — Я умру от вашего занудства, Джонни. Но он послушно оперся на руку секретаря и проследовал в кабинет, где был предусмотрительно разожжен камин.

— Итак, джентльмены, чем закончились переговоры с этим злобным скунсом? — спросил Адмирал, когда все расположились в креслах возле камина. Вместо ответа Коллинз достал из кармана диктофон и включил запись. Когда пленка закончилась, сэр Генри заметил, обращаясь к Блюмбергу:

— Не думаю, полковник, что этот разговор доставил вам удовольствие.

— Вы правы. Адмирал. После него хотелось лечь в горячую ванну.

— Что ж, давайте подведем итоги. Но прежде мне хотелось бы выяснить некоторые частности. Подполковник Бен-Ари, примите наши соболезнования. Мы глубоко удручены гибелью вашего агента Люси Жермен...

— Лейтенанта армии обороны Израиля Розы Штерн, — хмуро поправил Бен-Ари. — Она выполнила свой долг.

— Да, да, — покивал сэр Генри. — Лучшие всегда гибнут первыми... Каким образом вам удалось найти Пилигрима? Я полагаю, что это уже не секрет.

— Это долгая история, сэр. После объединения Германии нам удалось захватить одного из офицеров Штази. Он был организатором побега Пилигрима из тюрьмы в Дармштадте. Через него мы вышли на военного летчика, который вывез Пилигрима из ГДР и доставил его в Таллин. На этом след оборвался. Мы допускали, что ему сделают пластическую операцию, поэтому направили поиски по другому руслу. Мы обратили внимание на замечание психологов Интерпола о том, что в детстве и юности Пилигрим был очень привязан к матери. Она умерла вскоре после возвращения из Испании в марте 79-го и была похоронена на кладбище монастыря Святой Бригитты. Мы внедрили в кладбищенскую службу своего человека. Рассчитывали, что Пилигрим посетит могилу матери в день десятилетия ее смерти. Но он появился только в марте 91-го. Наш агент сделал несколько снимков, но проследить за ним не смог. По этим снимкам мы и продолжали работать. На его след удалось снова выйти только в 1997 году. После этого мы уже не выпускали его из виду. В том же году нам удалось подвести к нему Розу Штерн. Предварительно создав ей убедительную легенду. У Пилигрима в одном из австрийских банков был номерной счет. В Розе его привлекла не внешность, а ее возможность беспрепятственно выезжать за границу. Она переводила с его счета деньги на свой, а потом передавала их Пилигриму. Обычно по десять — пятнадцать тысяч долларов. Но в последний раз ей выдали лишь полторы тысячи. Счет был исчерпан. Мы поняли, что Пилигрим вынужден будет что-то предпринять. И оказались правы. Мы получили запись разговора Пилигрима с Рузаевым в Гудермесе, потому что Розе удалось сунуть спутниковый чип в гипс, когда Пилигрим имитировал в Терсколе перелом ноги. Позже вся информация шла в наш центр с помощью импульсного передатчика, вмонтированного в ее зажигалку. Остальное вы знаете.

— Да, остальное мы знаем, — подтвердил сэр Генри и повернулся к полковнику Голубкову: — Вам удалось выяснить, с какой целью Пилигрим был переброшен в Москву накануне путча?

— Да, сэр. Но я не уверен, что имею право рассказывать вам об этом. Это внутреннее дело России. Адмирал усмехнулся:

— Вы патриот, полковник. Не будем испытывать твердость ваших убеждений. Джеф, отдайте коллеге ту дискету и объясните в общих чертах ее содержание.

Коллинз протянул Голубкову плотный узкий конверт.

— Этот материал наши эксперты обнаружили в компьютере Роберта Бэрри, нью-йоркского сообщника Пилигрима, — объяснил он. — Это компромат на одного из высокопоставленных членов российского руководства. Бэрри должен был переслать его в "Нью-Йорк тайме", если в течение трех дней после двадцать седьмого апреля Пилигрим не даст о себе знать. Не буду называть этого человека. Это действительно внутреннее дело России. Полагаю, что полковник Голубков сам решит, как ему распорядиться этой дискетой. Она зашифрована тем же кодом, каким мы пользовались при наших переговорах в ходе операции "Капкан", так что вашим экспертам не составит труда прочитать текст.

— Спасибо, Джеф, — проговорил Голубков и спрятал конверт в карман.

— Перейдем к итогам, — повторил сэр Генри Уэлш. — Подполковник Бен-Ари считает нашу совместную акцию провалившейся. Полковник Голубков оценил ее как нулевую. А ваше мнение, мистер Блюмберг?

— Я не назвал бы итог нулевым. Кое-что мы все-таки получили. Россия решила проблему Рузаева и Пилигрима. И все же, хоть и незначительно, удалось разрядить обстановку в Чечне. Во всяком случае, нейтрализован источник угрозы, связанный с проблемой нефти. Надолго ли? Не уверен. Но сейчас он нейтрализован.

— Сэр Роберт?

— Я вполне согласен с мистером Блюмбергом. Скажу больше. Война в Чечне унесла, насколько нам известно, около ста тысяч жизней. Она длилась два года. Значит, каждый день гибли более ста человек. Не знаю, удалось ли нам надолго отсрочить очередной кризис в русско-чеченских отношениях. Но даже если мы сумели отодвинуть новую войну хотя бы на один день, все наши усилия не были напрасными. А мы отодвинули ее не на один день. Не на один, джентльмены, а гораздо больше.

И сэр Роберт Кингсли вновь запыхтел своей трубкой.

— Вы упустили еще один, самый общий аспект, — проговорил Адмирал, закуривая четвертую за этот день сигару. — И не смотрите на меня, Джонни! У меня сегодня большой день. Я снова чувствую себя подхваченным течением жизни. Так вот, самый общий аспект. Это, в сущности, первая совместная работа всех наших служб. Первая практическая операция, а не болтовня о международном сотрудничестве. Она не достигла конечной цели, согласен. Но она показала, что мы можем работать вместе. И самое главное: что мы можем доверять друг другу. Путь к войне — очень короткий и простой путь. Путь к миру — очень длинный и сложный. Мы сделали по этой дороге первый успешный шаг. Это и есть главный итог операции "Капкан". — Сэр Генри взял слабой рукой бокал виски. — Ваше здоровье, джентльмены!

Джеффри Коллинз пригубил свой бокал и усмехнулся.

— Что вас смешит, Джеф? — живо поинтересовался сэр Генри.

— Ваш вид, Адмирал. Но не смешит — восхищает. В левой руке — "Корона Коронас", в правой — бурбон. Еще бы голую девушку на колени, и вы были бы олицетворением полноты жизни.

— Только не девушку, — запротестовал сэр Генри, ставя бокал на стол. — Я уже забыл, что это такое, и не нужно мне об этом напоминать. Кстати, полковник, — обернулся он к Блюмбергу, — забыл задать вам один вопрос. В разговоре с Тернером вы сказали, что деньги, которые в качестве гонорара получил Пилигрим, были мечеными. Но это же прямая улика, неоспоримое доказательство для любого суда.

— Ну, как бы вам это объяснить... Деньги не были мечеными. Нам не удалось перехватить этот транш. Я просто соврал.

Сэр Генри Уэлш недоверчиво посмотрел на него, а затем рассмеялся. Он смеялся от всей души, откинувшись на спинку кресла. Потом перестал смеяться. Дымящаяся сигара выпала из его руки.

Адмирал Генри Уэлш умер.

Он умер молодым.

Через три дня Америка прощалась со своим национальным героем. После полувекового перерыва его имя вновь появилось на первых полосах всех крупнейших газет.

Жизнь заставила Америку забыть о нем.

Смерть вырвала его из забвения.

Жизнь всегда все запутывает.

Смерть всегда расставляет все по своим местам.

Вместо эпилога. Долгая дорога домой На следующий день после торжественных похорон Адмирала на Арлингтонском национальном кладбище полковник Голубков первым утренним авиарейсом вернулся из Вашингтона в Нью-Йорк и в тот же вечер улетел в Москву. В аэропорт Кеннеди его провожал Блюмберг. Он заехал в отель за Голубковым на роскошном открытом белом "шевроле", сделал крюк по городу, чтобы показать гостю статую Свободы, был разговорчив и оживлен. Но уже на повороте к аэропорту вдруг стал рассеян и молчалив, зачем-то вынул из бардачка девятимиллиметровую "беретту" М-16, передернул затвор и сунул под водительское сиденье. Когда объявили посадку на московский рейс, Блюмберг крепко пожал Голубкову руку и неожиданно попросил:

— Запомните, полковник, то, что я сейчас скажу Лондон, Ливерпуль-стрит, 10, компания "Фрахт Интернэшнл". Марио Камински или Георг Блейкман. Это мои компаньоны. Если со мной что-нибудь случится, передадите им мой приказ: уничтожить дискеты, которые хранятся в банках. Все три. На этих дискетах все, что я знаю о зарубежной агентурной сети России. Чтобы поверили, что вы говорите от моего имени, скажете: "Привет от человека, который когда-то любил портвейн "Кавказ" и мечтал умереть в России". Вы запомнили?

— Да. Но что может с вами случиться?

— А что может случиться с человеком в жизни? Особенно с человеком нашей профессии. Все! Счастливого пути. Турист.

— Счастливо оставаться. Доктор, — ответил полковник Голубков.

Через три дня ему позвонил Джеффри Коллинз и сообщил, что машина, в которой Блюмберг возвращался из аэропорта Кеннеди, была обстреляна из автоматов "узи" преступниками, догнавшими ее на мотоцикле "ямаха". Одного из нападавших Блюмберг успел застрелить, другого смертельно ранил. Но и сам получил три пулевых ранения в грудь и умер в "скорой помощи" по дороге в госпиталь. Преступниками оказались телохранители Тернера — вьетнамец Нгуен Ли и бывший чемпион мира по мотогонкам Фред Пауэлл. Блюмберг был похоронен на русском кладбище в Нью-Брайтоне. На могильном камне было выбито имя, данное ему при рождении: Арон Мосберг.

Жизнь отняла у него это имя, а смерть вернула.

Об этом нам рассказал полковник Голубков дней через десять после возвращения из Нью-Йорка. Раньше не мог вырваться ко мне в Затопино — захлестнули дела. Какие дела, он не говорил, а мы не спрашивали. Но кое-что он все-таки рассказал. О Розе Штерн, похороненной с воинскими почестями в Иерусалиме. А для нас она так и осталась Люси Жермен. О какой-то крупной сволочи, с помощью которой Пилигрим надеялся вырваться из России. Фамилию он, правда, не назвал. Так что потом я недели две вчитывался в газетные сообщения об отставках и смещениях на самом верху. Но этих отставок было так много — от директора ФСБ до каких-то неизвестных мне правительственных чинов, — что вычленить из них нужную фигуру так и не удалось. И я плюнул на это занятие: одним говном больше, одним меньше — какое это имеет значение для жизни, которая текла себе своим чередом. Проходили над Затопином майские грозы, рябили заводи Чесни майские ветры, майское солнце высушивало и гнало в рост травы, горели поминальные и благодарственные свечи перед ликами святых в нашей церквушке Спас-Заулок.

Продолжалась жизнь.

И продолжались невидимые миру войны.

* * * "Боже отмщений. Господи Боже отмщений, яви Себя! Восстань, Судия земли, воздай возмездие гордым.

Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут?.."

1 См. роман А.Таманцева "Их было семеро" (М., 1998).

2 См. роман А.Таманцева "Рискнуть и победить" (М., 1998).

3 См. роман А.Таманцева "Рискнуть и победить" (М., 1998).

4 Почему нет? (Англ.)

5 См. роман А.Таманцева "Рискнуть и победить" (М., 1998).

2 А.Таманцев. "Двойной капкан"

А.Таманцев. "Двойной капкан"

3

Авторы от А до Я

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я