Михаил Веллер. Кнопка
Кнопкой его прозвали еще с первого класса. Пришел такой маленький, аккуратненький, в очках и нос кнопкой. Посадили его за первую парту, перед учительским столом, да так мы все десять лет и видели впереди на уроках его аккуратно постриженный затылок и уши с дужками очков. Левое ухо у него было чуть выше правого, очки держались косовато, он их поправлял.
К нему в классе в общем ничего относились. Учился он неплохо, списать давал всегда. Он покладистый был, Кнопка, безвредный. И не ябедничал, - даже когда в третьем классе Юрка Малинин его портфель в проезжающий грузовик закинул.
На физкультуре он стоял самый последний. Недолюбливал ее Кнопка и побаивался, ко всеобщему веселью. Пятиклассником он через козла никак не мог перепрыгнуть; и позже не удавалось. А играли мы в футбол или баскет, он шел в качестве нагрузки, друг другу спихивали. Но обычно мы его судить ставили, это и его и нас вполне устраивало. Судить Кнопке нравилось, добросовестный был судья, невзирая на риск иногда схлопотать. Правда тут его в обиду не давали. А после игры он всем с ответственным видом раздавал полученные на хранение часы и авторучки. Или купаться пойдем, побросаем барахло, а Кнопка лежит рядом и переворачивается на солнце через научно обоснованные промежутки времени, сигареты нам достает сухими руками и время говорит.
Если в классе начинали деньги собирать, - девчонкам на подарки к 8 марта, на складчину там, на учебники, - сдавай Кнопке. Ему определили постоянную общественную нагрузку - казначей, и относился он к ней со всей серьезностью, специальный кошелек завел с тремя отделениями: одно для мелочи, другое для бумажек, а в третьем держал список - кто, когда и сколько сдал. Как в сберкассе.
Однажды Толька Кравцов подобрал на улице щенка и принес домой. Ну, ему мамаша, конечно, показала щенка. И Толька со щенком отправился к Кнопке.
- Выручай, - говорит, - Кнопка, друг, пока я ее уломаю.
Он ее месяц уламывал. А щенок этот месяц жил у Кнопки; что немало способствовало репутации последнего. Не так-то, знаете ли, просто. В конце концов Кравцов выиграл свою гражданскую войну рядом сильных ударов: он исправил двойку по алгебре, записался в кружок друзей природы, натравил классную придти к нему домой и провести беседу о воспитательном значении животных в семье и пригрозил матери поставить на педсовете вопрос о лишении ее родительских прав. Щенок в целости вернулся к хозяину и через год вымахал в псину величиной с мотоцикл. И уезжая летом в пионерский лагерь или с родителями в отпуск, Кравцов по-прежнему со спокойной душой оставлял его Кнопке.
Еще Кнопка умел хранить тайны. Могила! Их доверяли ему, не рассчитывая на собственную выдержку; знали: Кнопка на выдаст. Интересно представить себе кое-чьи судьбы, просочись скрываемые сведения. Кнопка надежно упрятывал излишки информации, которые, выйдя наружу, как раз могли дополнить уже известное до критической массы.
Да и не только излишки - на наш взгляд. Но - хозяин барин. Мы ему стали иногда и выученные параграфы сдавать. Осознаешь - и сдаешь, а то вылетит из головы до следующего урока; или в случае контрольной, например. А отличник Леня Маркин, такой ушлый парнишка, так тот приспособился вообще все Кнопке сдавать: на перемене позубрит, побормочет под нос, прикрыв учебник - и Кнопке. И не подскажет никогда ничего, паразит. "Ты же знаешь, - занудит, - у меня же нет при себе ничего..." А идет отвечать, - хвать - и блещет. Русаня его все в пример ставила: "Вот, - говорит, - как может любой развить свою память, если регулярно заниматься и с первого класса учить стихи". А при чем тут память, когда все-таки совесть иметь надо?
Когда Юрку Малинина потащили на педсовет за "электрический стул" (под сиденье учительского стула он привернул батарею БАС-80 и вывел полюса на шляпки гвоздей), он, посоображав, оставил у Кнопки на всякий случай задиристость, и грубость тоже.
- Вернее будет, - решил. - Ведь ляпну им неласково - точно в специнтернат переведут. И карты пока у себя подержи.
Кое-кто замер. Созревал заговор.
- Кнопка, - уговаривают вполголоса и на дверь оглядываются, - ты б выкинул это куда-нибудь, а? Ну сам посуди - какой прок-то? Доброе дело сделаешь!..
Кнопка подумал, очки поправил и отвечает рассудительно:
- Во-первых, сами понимаете, что Юрка может тогда устроить. Во-вторых, вдруг все равно отыщет. В-третьих, ну как он взамен раздобудет такое, что только хуже станет? В-четвертых, - и он вздохнул не без горделивости, - не могу: взял - значит, отдам. Иначе нельзя. Иначе представляет до чего может зайти?..
От него отступились разочарованные, но со смутным уважением.
Насели на Юрку. Много благ сулили и объясняли выгоду. Юрка удивлялся, фордыбачил, набивал цену. Его соблазнили авторучкой с картинками.
- Ладно, - снизошел. - Но ненадолго, посмотрим пока.
Смотрели два дня. Ощутимый результат. "Стрессовый уровень обстановки резко упал", - выразилась по этому поводу староста Долматова. На третий день Юрка пришел с фингалом и прихрамывая и потребовал все обратно.
- Пацаны на микрорайоне уважать перестали, - процедил нехотя на тактичные расспросы. - Ничего, сегодня у них будет вторая серия. Курская дуга, - сплюнул.
...И был май, и листва за открытыми окнами, когда в понедельник перед химией (в девятом классе уже) Нинка Санеева подошла в коридоре и посмотрела Кнопке в глаза. Была у нее эта глупая привычка уставиться на тебя ни с того ни с сего, а потом отвести взгляд с высокомерным выражением.
- Кнопка, - говорит, - мне надо с тобой серьезно поговорить. Очень серьезно, - а сама все смотрит.
Кнопка кивнул, стараясь держаться уверенней. Нинка - Нинка идет по улице и несет на себе взгляды, как... как сорванные финишные ленточки. И соответственно манеры у нее свободные и характер неуправляемый.
Он пришел к углу возле универмага раньше времени, в выходных брюках, с ненужными свежим носовым платком и сигаретами в кармане. Нинке полагалось опоздать, и она опоздала; но он нервничал.
Отойдя, они сели на скамейку в скверике, и Нинка взяла его за руку, и его сердце пропустило удар.
- Кнопка, - спросила она, - ты мне друг?
- Друг, - сказал Кнопка, неловко сидя, стараясь не смотреть на руку.
- Ты мне должен очень помочь, - сказала она, и Кнопка заскользил обратно в реальность, как на салазках с горы.
Нинка понизила голос:
- Тебе можно доверить самое главное?..
- Что? - спросил Кнопка, хотя он уже знал.
- Нет, ты сначала скажи!
- Можно, - дал он согласие с тяжелым сердцем.
- Вот... - сказала она с грустью...
- А зачем? - спросил он.
- Понимаешь... есть один человек... И я его люблю. На всю жизнь. А он не стоит этого. Он... он не любит меня и никогда, наверное, не полюбит. Вот и все. А я... иначе я боюсь наделать глупостей... И вообще....
- А может, - сказал Кнопка, считая белые астры на клумбе, - ты уж лучше совсем... ее...
- А вдруг он меня когда-нибудь все-таки полюбит? Или меня полюбит другой, хороший человек? Выйду замуж и тоже буду его любить, понимаешь? А сейчас... не желаю я мучиться и унижаться... И... я не хочу потратить свою любовь так бездарно.
- Эх, - сказал Кнопка. Подумал, что надо вынуть руку из ее, но не стал: все равной сейчас расходиться.
- А ты сумеешь сохранить?
- Я сумею, - сказал он. - У нас как в сберкассе.
Нинка после этого всем видом демонстрировала некую умудренность и значительность; можно подумать, прибавилось у нее чего.
На выпускных экзаменах, конечно, Кнопка использовался на полную нагрузку. Помог здорово. К его услугам не прибег один Никита Осоцкий. Не то чтобы из гордости или желания выделиться - просто Никита такой удачный экземпляр человека, у которого и так все ладится, без всякого видимого напряжения, будто само собой. Ничем его природа не обделила, ни по форме, ни по содержанию. Его любили и ребята и учителя - случай редкий. Мне б его данные. Я бы и нет. Чего зря рисковать, если можно подстраховаться.
Уже поступив в институты, мы забрали у Кнопки свои волнения. Жаль, но ничего не поделаешь, - тридцать-то человек! Тут, знаете, и дом мог рухнуть, не выдержав.
Кстати, о доме: Кнопка переехал в новый район, на окраину без телефона, и по пустякам его просить перестали - добираться черт-те куда и еще неизвестно, застанешь ли. Зато каждый год в первую субботу октября собирались у него отмечать годовщину окончания: трехкомнатная квартира, а родители уезжали к знакомым за город.
В позапрошлом году мы на этой встрече здорово надрались и чуть не устроили путаницу из Кнопкиной камеры хранения. Слава богу, разобрались. А то могли бы те еще накладочки получиться. Хотя не исключено, что кое-кто в этом был заинтересован.
Между письменным столом и батареей в Кнопки стоит мой вкус к жизни. Я свез его туда через месяц после поступления в аспирантуру. Иначе серьезно работать невозможно. На отпуск только беру. Ничего, еще будет время пожить в свое удовольствие.
Там же лежит мое желание выпить. Жена в свое время заставила: "оно или я". И все равно через полгода мы развелись.
Всю эту неделю я сидел в лаборатории до десяти вечера, нажил бессонницу, в субботу шел дождь, простудился вдобавок, взял бутылку водки, - а пить никакого желания. Поколебался я и поехал к Кнопке.
Сошел я с 59-го автобуса на Загребском бульваре, нашел, как принято, путаясь, его дом 5, корпус 3, звоню. Открывает он дверь, в байковой курточке, лицо усталое. Он вообще быстро стареет, Кнопка.
- Заходи, - радуется.
- Простыл я, - извиняюсь. - Давай, Кнопка, выпьем, что ли.
- А, - понимает. - Пошли в мою комнату, сейчас.
Накрыл он на стол по-быстрому. Мать его нам винегрет принесла, помидорки соленые.
- Что ж, - сетует, - редко заглядываете? Все по делу на на минутку...
Неловко даже стало как-то. Тем более, что я и сейчас, собственно, по делу - если это можно делом, правда, назвать.
Себе Кнопка томатный сок налил в рюмку. Не хочет пить.
- Он же у нас вегетарианец, - вздыхает мать. - Не пьет, не ест. Для здоровья, говорит, мол, полезно. А чего полезного, вон на кого похож.
Кнопка сделал умоляющий жест.
- Иду, иду... Сидите себе.
- Слушай, - предлагаю, - может, давай, а?... моего желания, знаешь, и на двоих хватит.
- Не в том дело.
Ни в какую. Ладно. Посидели мы с ним. Уютно у него в комнате, чистенько так. Поговорили о том, о сем, - он инженером в ЦНТИ "Облтранса" работает.
- Сколько, - спрашиваю, - сейчас получаешь?
- Сто тридцать с прогрессом.
- Слушай, - спрашиваю, - Кнопка, ну, выпить ладно, но у тебя столько здесь без дела лежит, неужели самому не хотелось когда воспользоваться? Что сделать-то можно!
Он улыбается мне снисходительно и головой качает.
- Как ты не понимаешь, - объясняет. - Это как ключи от французских замков - каждому только свое подходит. Уже кроме того, что непорядочно.
- Да попробовать?
- Помнишь, - вздыхает, - Светку Горячеву? Вот она ко мне в прошлом году мужа привела. Он, говорит, такой способный молодой ученый (биолог он), но уж очень робкий, застенчивый, все затирают его. Нельзя ли, мол, напористости ему, нахальства даже, хоть ненадолго? Просила так, ревела: жизнь ломается, для пользы надо... Дал ему нахальство одно - на неделю...
- Ну?
- За эту неделю его выгнали с работы. Чего-нибудь в этом роде следовало ожидать. Человек-то прежний, и вдруг появляется в нем нечто ранее не присущее. Людям это, знаешь, не нравится.
Развезло меня немного. Сижу, смотрю на него, бедолагу, кассира при чужих деньгах. Он взгляд перехватил.
- Зря так смотришь, - говорит тихо... - Жизнь моя хорошая.
Смешался я.
- Жениться не думаешь? - брякнул.
- Да нет пока.
- А Нинка как живет? - спросил и сам тут же пожалел, что у меня выскочило.
- Да так, - говорит. - Недавно опять любовь свою взяла. У нее ненадолго, - добавил.
Я представил себе стерву-Нинку с ее неснашиваемой любовью, и зло взяло.
- Кстати, ты учти, - говорит Кнопка, - кое-что ведь от хранения портится. Уж я слежу, как могу... Мне вот Леня Маркин одну идею сдал; шеф сейчас другое гнать заставляет, некогда, и вообще, говорит, не время; а отдать кому-нибудь он не хочет, жалко. А она довольно-таки скоропортящаяся, мать уже жалуется на запах, хотя я ее на балконе держу.
Подозреваю, что мать его прислушивалась к нашему разговору, потому что при этих словах она вошла с чайником и принялась мне жаловаться на бессовестных друзей своего сына.
- Ведь что ж такое, - сетует, убирая грязные тарелки и ставя чашки, - вся квартира завалена, ступить прямо некуда. Ну, не надо чего - распорядись как-то... Не склад...
Мы стали молча пить чай. После водки горячий чай обжигал горло.
- Знаешь, - сказал Кнопка, - я недавно был в гостях у Никиты Осоцкого. У него сын родился. Думали, как назвать.
Это явилось для меня новостью - что Кнопка ходит к Осоцкому в гости да еще думает, как назвать его сына. Осоцкий, вопреки ожиданиям, карьеры не сделал, жил тихо и встреч уклонялся.
- Я у него себя как дома чувствую, - продолжал тихо Кнопка. - Знаешь, есть в нем что-то особенное, славное такое.
Мне сделалось окончательно неловко и скверно. Невысказанное им было справедливо. Ясно, как к нему все относились. Пренебрежение - оно всегда чувствуется. И вдобавок - была ведь какая-то даже неприязнь: то ли от того, что он какой-то не такой, как мы, то ли от того, что, по совести, он многих в жизни крепко выручал, а отблагодарить вечно руки не доходили, знали - он и так не откажет, и оставалось какое-то смутное раздражение.
- Мы, знаешь, о чем с ним еще думали? - поднял глаза Кнопка. - Тем летом Володя Алтунин утонул, помнишь... А у меня полкладовки осталось: там горячность его, наивность, принципиальность там, прочее... Он же до двадцати семи нигде не уживался, - после этого в гору пошел. Замначальника КБ был уже...
- Хотел бы я знать, - задумчивом проговорил он, - что мне придется с этим всем когда-нибудь делать?..
- Дьявол, - сказал я, - неужели нельзя как-то приспособить все для пользования? все же передавать, а?
- Откровенно говоря, я думал... не выходит. Да и здесь - ненужное.
- Кому и нужное.
Мы просидели с ним до двух ночи, строя планы один фантастичнее другого.