Александр Зорич. Клятвопреступники
© Copyright Александр Зорич
Широкая, с низким шелушащимся потолком спальня Хаулапсила освещалась лучами уже перевалившего через наивысшую точку своего пути светила. Ее хозяин, кстати сказать занимавший весь нижний этаж флигеля, сидел, скрестив ноги, на полу и, рассеянно поглаживая четырьмя пальцами (пятый был прихотливо отогнут) ворс потертого ковра, ожидал, когда принесут обедать, хотя был вовсе не голоден. Тщетно, тщетно последние пять или даже семь дней он столь ревностно следовал уставу (с которым никто из офицеров на острове, острове Тигма почти не считался): проверял посты, не забывая даже о тех, что располагались в часе ходьбы от казарм, гонял денщиков, убивающих время за игрой в лам, осматривал языки караульных (строжайше воспрещалось жевать "медок", от которого разуму становилось неуютно в ларце из костей и плоти и он ненадолго покидал его, оставляя бесчувственное, спящее тело досматривать красочные сны (таково было излюбленное средство скрашивать скуку), а, возвращаясь, обнаруживал покрывающий язык бледно-желтый, зловонный налет), напрасно пытался унять тревогу (подстегиваемую способностью вспоминать и сравнивать) плаванием, муштрой солдат и все тем же "медком". Спалось по-прежнему дурно. По-прежнему не было аппетита.
Вошел Бакр, немолодой и болезненно щуплый слуга Хаулапсила, неся блюдо с двумя жареными сельдями, аккуратно выложенными так, что голова одной приходилась вровень с хвостом другой. (Всю прошедшую неделю, опасаясь неудовольствия находившегося не в духах хозяина, Бакр старался больше обыкновенного, являя наглядный пример того, как нервозность господ опосредованно взвинчивает тех, кто находится от них в зависимости, казалось бы, не имеющих для оной никаких оснований). Немного помедлив, Хаулапсил обратился к еде, приметив подле доставленного блюда с сельдями два кувшина (за это время расторопный Бакр совершил еще один заход в комнату, на сей раз с водой и вином, и уже успел удалиться, дабы не мешать его трапезе.) Хаулапсил встал с ковра, но тут же, прихватив блюдо и меньший кувшин, повалился на ложе, ремни которого натужно застонали, и вытянул затекшие от неудобного сидения ноги. Затем, облокотившись о стену, он поднес кувшин к губам, сделал два полных глотка и вяло попробовал кушание. Кислое, недобродившее вино плохо сочеталось с пресноватой нежностью рыбьего мяса. Тонкие гладкие кости кололи язык, норовя пролезть между зубов и ужалить десну - конечно, Хаулапсил знал, что вначале разумней отделить скелет от коричневого, с фиолетовыми вкраплениями тела, но, поступи он так, в самом процессе еды не было бы ничего острого, раздражающего, будоражащего злобу.
"Проклятье !" - взорвался он, и, ухватив вторую непочатую сельдь за жирную спинку, зашвырнул ею в окно, зарешеченное связанными в узлах лыком ивовыми прутьями, не достигнув которых рыба распалась на куски. "Гадко будет наступить на какой-нибудь", - поморщился Хаулапсил, чувствуя некоторое облегчение.
Противный сам себе, он покинул ложе и, взяв другой кувшин, перебрался в соседнее помещение, размером уступавшее спальне. Существенную часть его объема занимал продолговатый резервуар, чьи стенки были отлиты из разнотолстого стекла, а их поверхность покрывали стеклянные же шишечки, напоминавшие ледяные бородавки; на столе, примостившемся поблизости, были беспорядочно расставлены заваливавшимися на бок столбцами выточенные из малахита фишки для игры в лам. Любой офицер был бы горд обладанием такими принадлежностями для лама, не только однозначно возвышавшими их владельца над жалкими держателями поганых резервуаров из обожженной глины, но и выделявшими его среди коллег, среди равных, и Хаулапсил не представлял в этом смысле исключения, а потому, удовлетворенно хмыкнув, опорожнил кувшин, дополняя до края воду в резервуаре.
Не дожидаясь, пока с поверхности исчезнет рябь, - что выдавало отсутствие в нем истинного желания играть, - он стал метать в воду фишки, которые, словно бы мстя за такое небрежение к принятым в ламе условностям, ложились на размеченное мозаичное дно резервуара как попало. В конце концов, не заняв ни одного из заветных полей (а именно в этом и заключалась суть игры), Хаулапсил отбросил неистраченные фишки, оправдывая постигшую его неудачу погрешностями, вносимыми глотками упомянутого недобродившего вина.
Простояв без всякой цели почти час, Хаулапсил вышел на казарменный двор, поглядывая вокруг в поисках занятия или, быть может, собеседника. Никого. Ничего.
"смар" - было вычерчено чем-то тупоконечным в серой пыли.
"Есмар" - предположил Хаулапсил, как вдруг услышал: "Они, наверное, опоздают!" По забавному совпадению, это был голос Есмара, на удивление сметливого денщика кого-то из его приятелей-офицеров. Он не стриг волос, хотя всегда тщательно подпоясывался, следя за тем, чтобы складки на рубахе ложились правильно и рельефно, чего ему, даже ценой многих усилий, удавалось добиться отнюдь не всегда.
Хаулапсил сразу понял, о ком идет речь, догадался, кто скрывается под безликим местоимением. Так страдающий подагрой, не осознавая того, мгновенно испускает сочувственный вздох, услыхав о некоем незнакомце, что тот даже не может сжать в кулак одеревеневшие пальцы. "Они" - это, без сомнения, смена. Тридцать четыре новобранца и шесть офицеров. Однако имя, испортившее Хаулапсилу сон и сделавшее тягостными часы его досуга, все еще не было произнесено, но прозвучит сейчас. Имя седьмого офицера, поставленного командовать сменой.
"Пеллагамен!" Чем же была вызвана подавленность Хаулапсила, заместившая ровное равнодушие повседневности, почему столь долгожданная и радостная для всего гарнизона Тигмы весть о прибытии смены окрасила дни Хаулапсила беспокойством? Уста Есмара, проронившие "они", вызвали, не произнося его, звучание имени Пеллагамен.
Четыре года тому назад, Хаулапсил, получивший звание младшего офицера, нес службу на Магаме, островке во многом схожем с Тигмой и, кстати, омываемом водами того же моря. Пеллагамен служил там же. Он держался замкнуто, и, будучи вызванным кем-либо из коллег на разговор или принужденным к общению, обнаруживал граничащую с высокомерием заносчивость, вследствие чего (подобные качества, как правило, не слишком располагают людей к их обладателю) не пользовался особой любовью со стороны как подчиненных, так и равных по званию. При этом Пеллагамен, как будто, ничуть не стремился разрушить выкристаллизовавшееся в гарнизоне Магамы представление о себе как о неприятном и, к тому же, угрюмом карьеристе, скучном, безынтересном и не слишком умном. (Однако, по поводу последнего качества служившие на Магаме расходились во мнениях). Так случилось, что за первые полгода пребывания на острове Хаулапсил не обмолвился с Пеллагаменом и парою слов, содержание которых хотя бы на мизинец выступало за границы тем, оговоренных и диктуемых уставом, привязанных к их общим обязанностям. Такое положение вполне устраивало обоих, пока однажды беседа, довольно своеобразная беседа, не оказалась неизбежной.
Ароматным и обыкновенным вечером, каких сотни, Хаулапсил возвращался с пристани, погруженный в умиротворяющее предощущение отдыха, не омрачаемого даже перспективой утренней командировки на северную оконечность островка. Пройдя под приземистыми воротами, еще не запертыми на ночь, он направился ко входу в казарму, огибая отростки офицерских флигелей, из окон которых исходил внушающий зависть и возбуждающий аппетит терпкий запах специй и вторящий ему - выстиранного на совесть постельного белья. Чтобы легче дышалось, Хаулапсил развязал тесьму на вороте и чуть-чуть ослабил пояс, рассчитывая провести остаток вечера за игрой в лам или же за вином, напросившись в гости к кому-либо из товарищей, но долетевший до него откуда-то сбоку звук трущихся одна о другую деревянных частей рамы, каким обычно сопровождается отпирание окон, заставил его настороженно обернуться. В проеме флигеля, где, как о том был отлично осведомлен Хаулапсил, проживал старший офицер - Амтегар, показалось смущенное лицо Пеллагамена, который тихо, но достаточно отчетливо произнес: "Милостивый гиазир, не изволите ли зайти сюда - дверь не заперта." Хаулапсил, удивленный и в то же время польщенный обходительным, неуставным "милостивый гиазир" и дрожащей мягкостью в голосе Пеллагамена, обыкновенно излишне официального и не любившего расточать любезности, сообразил, что не вправе отказаться и, подавляя разочарование, вызванное непредвиденной задержкой, поспешил исполнить просьбу, бывшую таковой только по форме, а по сути представлявшую собой завуалированный приказ. Нужная комната была найдена им без туда, хотя Хаулапсил, посчитав возможным не отказывать себе в удовольствии рассмотреть дом, в котором ранее не бывал (на то существовал запрет, касающийся всех, за исключением прислуги и двух-трех особо приближенных к Амтегару офицеров), шел сквозь череду комнат гораздо медленней, чем мог бы, заглядывая под предлогом поиска то в спальню, то в кабинет, то в гостиную, пребывая в странной уверенности, что ни на кого при этом не наткнется. Выдохнул, заскрипев, дощатый пол под ступней вошедшего Хаулапсила, который так и не смог угадать, за какой надобностью его позвали к Амтегару, тем паче в присутствии Пеллагамена, а потому, чтобы не разочароваться впоследствии, изгонявшего из головы мысли о вероятном повышении.
Необыкновенно неряшливо одетый (это объяснялось, как видно, тем, что вызов разбудил его) Пеллагамен стоял лицом ко входу, оперевшись локтями о подоконник. Поприветствовав старшего и приосанившись, как положено, Хаулапсил приблизился к нему, одернув себя, задержавшего взгляд на странной куче в центре комнаты, соображением о несвоевременности проявленного к ней любопытства. Амтегара, старшего офицера, который требовал того, чтобы быть поприветствованным в первую очередь, нигде не было видно. "Вышел ?" - пронеслось в мозгу Хаулапсила.
- Прошу вас, милостивый гиазир, сохранять спокойствие, по меньшей мере до тех пор, покуда вы не соблаговолите выслушать мои объяснения - сказал, выпрямившись, Пеллагамен и жестом предложил Хаулапсилу место подле себя.
- Готов быть полезным, - несколько невпопад ответил тот, не переставая дивиться книжной учтивости сослуживца, оправданий которой в звании самого Хаулапсила содержаться не могло.
- Как видите, я прибыл сюда по вызову старшего, - Пеллагамен очертил в воздухе дугу, бурой табличкой, какие обычно посылают подчиненным, если их присутствие необходимо. - Ее доставили, когда я уже удалился на покой, потому осталось невыясненным, кем она была принесена - ее просунули под дверь, предварительно постучав. Я поторопился сюда и, - Пеллагамен решил не затягивать повествование дальнейшими уточнениями, - и увидел это, - он указал на кучу, сразу же завладевшую вниманием Хаулапсила, на нечто, покрытое материей.
- Простите, что? - переспросил Хаулапсил, не столько не видящий, сколько не понимающий.
Пеллагамен, подойдя к куче, приподнял ткань - необъятное льняное полотно - и стащил ее на пол. Под ней, распростав руки, лежал, не подавая признаков жизни, сам Амтегар, старший офицер, под командованием которого (небывалый случай!) гарнизон Магамы провел долгие семь лет. В его груди, под сердцем, торчали рукояти двух кинжалов, вонзенных с непостижимой для руки солдата точностью между ребер. Может быть, по этой причине ни на полу, ни на ткани не было заметно следов крови.
- Что же вы! Отчего позвали одного меня!? Нужно собрать других и найти убийцу - пусть выродок понесет наказание, - в аффектированном запале заговорил, забыв о приличиях, Хаулапсил и мысленно прибавил: "...если, конечно убийца не вы" и на всякий случай просчитал, как поступит, если уверится в том, что это так."При любом повороте событий следует быть бдительным", - заключил он, испытующе глядя на Пеллагамена.
Но тот, как будто прочтя его мысли, невозмутимо продолжал: - На нашем, подчеркиваю, нашем, месте, милостивый гиазир, я бы не стал спешить.
- Отчего же? - Хаулапсил, которому начал казаться подозрительным тон собеседника, с силой ударил кулаком одной руки в ладонь другой, всем своим обликом давая собеседнику понять, что заранее не разделяет его точки зрения и, более того, не доверяет ему.
- Извольте взглянуть, - Пеллагамен подошел к телу и осторожно вынул из груди Амтегара кинжал, который тут же протянул Пассилу, придерживая большим пальцем кончик окровавленного лезвия.
"Хаулапсил Хармадет" - гласила надпись на рукояти кинжала. Перечитав ее несколько раз, Хаулапсил закрыл глаза. Им овладело ощущение дурноты, тем более явственное, что он не притрагивался к пище с самого утра. Этот кинжал принадлежал ему. Те же царапины у основания лезвия, тот же сбой в чеканке на четвертой букве имени; но и это можно было бы как-то объяснить, если бы его кинжал, еще один его кинжал не болтался в ножнах у его правого бедра, за что он был готов ручаться, так как собственноручно обрубил им погрязшую в узлах веревку, отчаливая в полдень текущего дня с пристани. Хаулапсил оторопело ощупал содержимое ножен.
- Смею думать, вы готовы уделить мне еще некоторое время? - не без издевки полюбопытствовал Пеллагамен и, не дождавшись ответа, продолжил. - Если это вас утешит, сообщу, что второй кинжал принадлежит мне, хотя мои ножны, как и ваши, не постигла утрата, - в подтверждение сказанного он отстегнул ножны и демонстративно выдвинул клинок на половину его длины.
Бессильный осмыслить происходящее, Хаулапсил вынул из тела второй кинжал с богатой, тисненой платиной рукоятью и, удостоверившись в правдивости слов Пеллагамена (при осмотре он ограничился сличением надписей) выдавил из себя: - Как такое возможно?
- Затрудняюсь строить предположения. После, думаю, у нас будет довольно времени для этого. После, милостивый гиазир. А сейчас, не соблаговолите ли вы покинуть это место? Разумеется, заодно со мной. Мы должны избавиться от наших клинков, ибо ничего никому не докажем, предъявив над телом Амтегара, заметьте, еще теплым, вторую пару кинжалов. Пока остается в силе слово "подделка", разуверить в ней людей, желающих именно поверить, будет невозможно. "Кто же убийцы, как не они?" - возмутится любой из них и ни вы, ни я не найдем аргументов для своей защиты. Полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что остров Магама - не столица, где, возможно, судьи и не поленились бы поупражняться в казуистике, знании законов и ста двенадцати положений "Философии чужих предметов" прежде, чем указать нам на виселицу. Здесь же, как вы наверное, представляете, нас, пойманных в комнате Амтегара с окровавленным оружием, вечером, в отсутствие прислуги (между прочим, вы, часом, не были ли осведомлены о том, что у местного населения сегодня ночью празднество, а потому всех слуг милостиво отпустили до утра?) - здесь нас повесят незамедлительно.
Пока звучала эта тирада, Хаулапсил мерял комнату шагами, прохаживаясь взад-вперед на некотором отдалении от распростертого на полу тела. Приметив наполненный водой резервуар для лама, которым был увлечен более, чем кто бы то ни было в гарнизоне, Хаулапсил машинально сгреб с подвешенной над ним полочки увесистую горсть черных фишек из сердолика и так же бездумно стал метать их в воду. Затем, по привычке решив осмотреть результат, он наклонился ко дну, впившись глазами в мутную стеклянную стенку. Но фишки, и не думавшие падать вниз, застыли на поверхности воды словно, ошметки дубовой коры, словно крошечные плоты, оставленные перевозчиками, не желая тонуть, не желая погружаться, не желая двигаться. Тогда, уродливо скривившись от изумления и жути, он повернулся к Пеллагамену, который уже давно умолк и наблюдал за его действиями, стоя у противоположного края резервуара.
- Я вижу, - принужденно сказал Пеллагамен и устремился к дверям. За ним последовал и Хаулапсил, стиснувший челюсти, чтобы ненароком не закричать.
Перед дверью, отделявшей двор казармы от внутреннего пространства флигеля, Пеллагамен приостановился, слегка приоткрыл ее и, глядя в образовавшийся просвет, обратился к Хаулапсилу тоном, не допускающим возражений: "Будем дожидаться темноты. Смею надеяться, вы догадываетесь, зачем. Тогда, - в его речи стала проявляться обстоятельность, столь свойственная облеченным правом приказывать, - выйду я, а за мной и вы. Советую вам, дражайший, не мешкая присоединиться к пирушке, что вот-вот начнется у Псамата. Меня же займут куда более важные дела. После полуночи я отправлюсь проверять посты (придется похлопотать о дежурстве) и потребую вас в качестве сопровождающего, посему потрудитесь оставить побольше вина товарищам, дабы не заснуть. Ясно?" Хаулапсил согласился, пряча на груди кинжал.
Замысел Пеллагамена, не встретив ни возражений, ни препятствий, был осуществлен и, спустя некоторое время, они, исполнив требуемое уставом, оказались у берега, на изрядном удалении от казарм и дозорных будок. Хаулапсил, не сумев воздержаться от хмельного угощения, был пьян, а Пеллагамен, сейчас же это почувствовавший, был зол на Хаулапсила, не смягчая, но оправдывая возникшую и крепнущую в нем неприязнь к последнему своей брезгливой нелюбовью к "веселящим дух" настоям и винам, переносимой в равной степени и на их запахи. В продолжении всей их миссии, он был гораздо менее учтив с Хаулапсилом, чем давеча, в комнате Амтегара.
Они сели на скол массивного базальтового валуна, который, все еще источая накопленное, вобранное вовнутрь тепло солнечного дня, был не таким удручающе стылым, как галька, растратившая его запасы к исходу сумерек.
По какому-то молчаливому соглашению и Хаулапсил, и Пеллагамен одновременно извлекли из-за пазух кинжалы, образовавшие пугающую пару замотанных в тряпки обрубков.
Пеллагамен предложил: "Забросим-ка их подальше!" и, занеся руку назад, метнул сверток в море, обнаруживая навыки опытного копейщика.
На фоне ритмичного шуршания волн утробный всплеск поглощаемого водой предмета показался весьма отчетливым и Хаулапсил, прежде чем последовать поданному примеру, на миг прислушался к звукам побережья. Не было обычных днем бакланьих вскриков, не было самовлюбленного жужжания шмелей над пахучими звездочками вьюнка, обжившего нависающие над берегом скалы. Чавкали волны, разгуливавшие между обросшими зелеными бородами глыбами.
"Кидайте же! - Нетерпеливо воззвал Пеллагамен. - Не то прилив заставит вас повременить с этой затеей. Помните, милостивый гиазир, насколько нежелательна для нас наша же, ставшая весьма длительной, задержка. Ну же!" Хаулапсил, раздраженно сплюнув, запустил кинжал в море. Дважды обернувшись в воздухе, сверток благополучно коснулся воды и затонул.
"Что еще?" - Нарочито ехидно поинтересовался Хаулапсил. Выпитое (да и сама пирушка как таковая) отстранили от его сознания вечернее "приключение" (так он окрестил произошедшее накануне) и даже возвратили ему определенную долю беззаботной, здоровой солдатской бодрости, на самом деле являвшейся ни чем иным, как хорошо припрятанной, укрывающейся под личиной готовности, неуверенностью в своей готовности самостоятельно действовать, принимать решения, рассуждать. Пеллагамен, которому вообще претило общение с младшими по званию, хотя причиной этому являлась совсем не разница в чинах, претило вино, как и остальные подобного действия снадобья и жидкости, как-то гортело или "медок", да и претило вынужденное ночное бдение, посчитал разумным скрыть вышеперечисленные душевные движения обрамлением из вежливых оборотов, приправленных хрестоматийной офицерской строгостью.
- Еще одно, милостивый гиазир. Призываю вас умерить свое нетерпение. Мы оба должны поклясться. Во-первых, в том, что не станем рассказывать или даже упоминать о случившемся вечером, как бы нам этого не хотелось, а во-вторых, - добавил он чуть понизив голос, что более не будем домогаться встречи друг с другом, и, следовательно, никогда в будущем не увидимся. Такая клятва мнится мне наиболее оправданной.
- Чем же мы поклянемся ? - спросил Хаулапсил, увлеченный подбрасыванием на ладони каменной горошины, а потому слушавший вполуха.
- Как полагается, жизнями. Пускай мы оба станем добычей соленой влаги, прибежищем скользких десятиголовых чудовищ, похожих на внутренности своих сухопутных братьев, пускай наши останки разметают плавниками верткие рыбешки, пускай нашими могилами станут горькие волны, крадущиеся вдоль края земной тверди, стерегущие берег, пускай Пеллагамен и Хаулапсил станут плотью моря, его песком, его кораллами, его дном, его опустевшими раковинами. Пускай баклан, или охотница-чайка подхватит клювом перья тех водорослей, в какие превратятся наши волосы, если мы нарушим клятву и снова бросит их в воду.
Хаулапсил позволил себе пьяный смешок. Они поклялись.
Наутро тело Амтегара обнаружили. Офицерская сходка, где, конечно же, присутствовал и Пеллагамен, постановила начать безотлагательное разбирательство, иначе говоря, поиск убийц, которое, будучи проведенным, привело к торопливому повешению двух человек из числа прислуги убитого. (Была замечена, а скорее выдумана, некая пропажа в личных вещах старшего офицера, между тем выяснилось, что Амтегар якобы давно предполагал уволить их, на каковом основании два месяца отказывал обоим в жаловании...) Обвиненные в убийстве яростно отпирались, заваливая скороспелое судилище доказательствами своей невиновности (одних свидетелей, готовых подтвердить под присягой присутствие подозреваемых на празднестве, собралось у казарм около дюжины.) И все-таки, днем позже, после признания их вины, несчастных вздернули на виду у всего гарнизона, а Пеллагамен с обстоятельным докладом о произошедшем убийстве, который даже при самом придирчивом и нерасположенном к похвале рассмотрении нельзя было назвать сомнительным или натянутым, с приложенным к нему отчетом о проведенном дознании и результатах оного, отбыл в столицу. Узнав об этом, Хаулапсил, промаявшийся все эти дни в карауле, куда угодил не без участия все того же Пеллагамена, вздохнул с облегчением. Явившись в казарму, он сразу же уснул, наслаждаясь всепоглощающим ощущением безопасности, или, точнее, миновавшей опасности, с которым прожил на Магаме бедный радостями год, дослужившись до очередного чина, с которым перебрался на Тигму, где внезапно открылась выгодная вакансия, с которым бытовал, упиваясь властью над солдатами и слугами, и, утратив которое, обрел полный беспокойства взгляд, настороживший и удививший гарнизонного "умницу" Есмара.
"Как-то ветрено! - Заметил Есмар, силясь втянуть поглощенного воспоминаниями Хаулапсила в беседу, предмет которой уже сам по себе был денщику крайне приятен. - Будет жаль, если их задержит погода. Верно?" Хаулапсил вскинул голову и посмотрел на облака, расчертившие бледнеющее небо пушистыми полосами. "Как бы там ни было, раньше следующего полудня они никак не успеют добраться - поверьте! - в пояснение Хаулапсил, наморщив лоб, указал вверх, - ветер не тот ." Есмар понимающе кивнул, а Хаулапсил, окончательно убедившись в том, что во дворе казармы ничуть не проще дожидаться полудня, нежели взаперти, вернулся к себе. Призвав в союзники здравый смысл, он предпринял еще одну жалкую попытку оградить, ограничить безотчетную тревогу стройным бастионом рассуждений. В самом деле, ведь это Пеллагамен, вопреки данной клятве, стремится к встрече, которой он, Хаулапсил бессилен избежать (даже если он покинет гарнизон и, предположим, укроется где-нибудь в дикой части острова, раньше или позже, а скорее раньше (так как, без сомнения, Пеллагамен, осведомленный о его присутствии на Тигме, едет туда явно для того, чтобы свидеться с ним, Хаулапсилом) его непременно отыщут, а значит, бегство в состоянии лишь оттянуть, отсрочить нежелательную, недопустимую встречу. Стало быть, коль скоро на нем, Хаулапсиле, нет вины, если вообще правомочно говорить о таковой применительно к нарушению клятвы, и, к тому же, изменить ход событий он не может, то, выходит, не может и считаться клятвопреступником. Приведенный им же самим контраргумент был удручающе безыскусен: безразлично, с чьей стороны исходит инициатива (иначе, чья вина), важно единственное: если встреча состоится, клятва, которую Хаулапсил помнил с точностью до интонации, будет нарушена и они оба - Хаулапсил, как и Пеллагамен - станут клятвопреступниками. "Что с того? - ободрялся Хаулапсил,- ведь многие нарушают клятвы едва ли не ежедневно, не страдая, не сомневаясь, а главное - не бывают за это наказаны. Безобразно глупо возводить обмен, если не обман, обещаниями в ранг таинства!" Помимо этого Хаулапсил постарался убедить себя в том, будто все четыре года придерживаться этих обещаний заставляла его одна лишь, исключительно одна, честность.
Он пошарил рукой в загруженном бесполезными мелочами ларце и вынул из него мутно-зеленую, схожую со свежей смолой каплю "медка", сунул ее под язык и заснул, не потрудившись раздеться.
Хаулапсил пробудился поздно утром. Бакр повторно разогревал завтрак, то и дело прислушиваясь, не встал ли хозяин, который, уже осознав себя бодрствующим, предпочел пролежать некоторое время без движения, в боязни растревожить головную боль, обещавшую непременно ожить. Вскоре он поднялся, глядя в узкое, с изъеденными краями зеркало, счистил желтый налет с языка деревянным скребком и, придя к выводу о том, что откладывать свое появление во дворе казармы в такой день - день прибытия смены - неразумно, наскоро поел (креветки оказались едва теплыми) и покинул жилище. В тени ветвистого вяза, прислонившись к его бочкообразному стволу, сидели офицеры, находя удовольствие в муссировании темы отъезда и строя предположения, насколько отрадно будет вновь собраться на Тигме, отгуляв трехмесячное увольнение.
Хаулапсил, напудрив лицо выражением сдержанной заинтересованности, уже было вознамерился присоединиться к ним, как ворвавшийся во двор караульный, сумев выдержать лишь очень короткую паузу, чтобы отдышаться, заявил: "К пристани приближается корабль!" Собравшиеся двинулись на пристань.
Покачиваясь грузным телом на волнах, судно подходило к берегу, меняя галсы. Совсем скоро от него отделилась лодка, весла которой, словно ножки сколопендры, зашагали, лишь намекая на синхронность, по направлению к пристани. Хаулапсил, наблюдавший эту картину из-за чужих голов, смог различить оплывший профиль Пеллагамена, не занятого работой гребца. Он стоял близ кормчего, вперившись взглядом в переминающееся с ноги на ноги сборище, составлявшее добрую половину гарнизона Тигмы.
Лодка причалила, ударившись боком о торчащую у самого края пристани сваю; ее экипаж стал выбираться на сушу, выкрикивая сумбурные приветствия. Вышел Пеллагамен.
"Все к казармам!" - скомандовал он, почтив особым вниманием старшего офицера, с этого момента уступившего старшинство ему и потянувшегося вослед остальным, уже начавшим подъем по тропинке, ведущей к казармам, лишь только Пеллагамен опустил руку и произнес: "Хаулапсил Хармадет! Задержитесь!" Хаулапсил остановился, Пеллагамен подошел к нему, ковыряя соломинкой в гнилых и безобразно неровных зубах.
"Я, милостивый гиазир, прибыл сюда, чтобы сообщить вам нечто важное, - загнусавил он. - Не желаете ли прогуляться по пристани? Мои поздравления, милостивый гиазир!" Хаулапсил не сразу понял чему обязан этим поздравлением, однако, отпарировал с должной учтивостью, разве что, несколько суховато: "Благодарю".
"Надеюсь, вы не стеснены временем?" - не переставал любезничать Пеллагамен, увлекая Хаулапсила на пристань, образовывающую монолитный ободок на спине подковообразной бухты.
"Ничуть. Не стану отказываться", - сказал Хаулапсил, по растерянности отозвавшийся на прозвучавшее ранее предложение прогуляться.
Давя подошвой замшевого сапога пустые панцири раков-отшельников вперемешку с каким-то сором, вынесенным на берег недавним штормом, Пеллагамен без видимого интереса оглядывал окрестности, не переходя к объяснениям, не спеша раскрывать, разворачивать, развивать брошенную первой (как первая пробная фишка в ламе) фразу, коснувшуюся, пусть и поверхностно, цели его приезда на остров. Объяснений не было, а Хаулапсил, между тем, ожидал как раз их, отмечая, уже во второй раз, что волнение на море усиливается. Ярко-белые, быстрые, перетекающие друг в друга облака то закрывали солнце, то вновь дозволяли ему выглянуть; окрепший ветер заставил бывших на корабле матросов убрать даже самые малые, самые тощие паруса. Морская вода поменяла цвет, сделавшись из успокоительно-лазурной густо-синей.
"Свежо", - выдавил из себя Хаулапсил, поеживаясь и досадуя на то, что поутру был излишне легкомыслен, стоя у гардероба.
Он вздрогнул. Волна, вспучившись, изогнув спину перед базальтовым бордюром пристани, разом перепрыгнула через него, разбившись в пену у ног Пеллагамена и разочарованно отступила. Звякнула чугунная цепь, ограничивающая бордюр.
"Свежо, - повторил Хаулапсил,- и вполне возможен шторм." "С чего бы это быть шторму? - Сварливо переспросил Пеллагамен. - Небо, изволите видеть, не омрачено ни единым облачком!" Хаулапсил не успел возразить, так как Пеллагамен заговорил снова, укоряя и отчитывая при помощи одного лишь виртуозного умения владеть интонацией.
"Милостивый гиазир, призываю вас не навязывать мне разговоров о погоде, которые, как то совершенно очевидно, есть никчемное празднословие. Повремените с ними. Я близок к тому, чтобы начать рассказ, я сосредоточен, я намерен одарить вас верным пониманием того случая... пожалуй, вы понимаете, какого." Хаулапсил потерял нить разговора, отвлекшись на "поздравления", которые, как ему внезапно открылось, относились к присвоению ему, Хаулапсилу нового чина, о чем, вполне вероятно, мог и не знать, но наверняка сразу же догадался по броскому знаку отличия Пеллагамен. Все же, реакция на реплику Пеллагамена была необходима, и она последовала: "Я с готовностью выслушаю вас, - силясь перекричать прибой, сказал Хаулапсил, и, даже не переводя дыхания выпалил сразу вслед за этим, - мы отошли достаточно далеко, не лучше ли повернуть назад? Здесь нет ничего достойного обозрения (он сделал уничижительный жест) - кроме вашего корабля за прошедшие восемь дней в гавани не пришвартовалось ни единое судно, стало быть, позабавиться нечем." "Не все ли равно, на что смотреть", - вспылил Пеллагамен.
"К чему эта медлительность?" - Хаулапсил вполголоса выругался, благо опасностью быть услышанным можно было пренебречь - слишком громко ревело море. Еще одна волна, всколыхнув цепи, выкатилась на плиты пристани. Оба исхитрились отскочить вбок, поближе к скалам, охватившим бухту полукольцом, но и там были осыпаны градом ледяных горьких брызг, чьи прикосновения оставляли ощущение зябкости во всем теле. С усов и бороды Пеллагамена закапало, с головы Хаулапсила свалилась войлочная шапка.
Дойдя до своего края, пристань сузилась, подводя к логическому завершению первую часть прогулки неизбежностью поворота.
"Вернемся?" - Предложил Пеллагамен, отжимая сочащуюся прядь.
Они двинулись в обратном направлении значительно быстрее, хотя и не так скоро, как того хотелось Хаулапсилу. Вспомнив о привилегиях, обретенных им после вступления в офицерское звание, он обратился к Пеллагамену, близкий к тому, чтобы потерять остатки самообладания: "Могу ли я призвать вас ускорить шаг. Кажется, куда разумней побежать!" "Зачем? Мы идем достаточно быстро, - возразил Пеллагамен, проявляя почти женское упрямство. - Учтите, милостивый гиазир, если мы побежим, я не смогу говорить. Я же не смогу рассказывать на бегу!" "Что рассказывать?!" - На миг обратившись в сторону моря, завопил Хаулапсил, проклиная собственную нерешительность, собственный трепет перед требованиями субординации, свою боязнь нарушить устав, заставившую его поддаться глупейшему желанию Пеллагамена, навязавшему ставшую опасной прогулку, осыпая проклятиями свою достойную осмеяния доверчивость, скорее бывшую губительной неосмотрительностью, проклиная наглую самоуверенность Пеллагамена, его глухоту и тупость, его нечуткость, невнимательность, высокомерие, проявляемое им даже в отношении к стихиям, и рванулся с места.
Хаулапсил побежал вперед, к далеким влажным, как будто покрытым испариной, ступеням, к лестнице, ведущей вверх, туда, где на расстоянии, не доступном и самой прыткой волне, стоят казармы, широко расставляя ноги и трагикомично оскальзываясь. Ему хотелось позвать кого-нибудь, посигналить матросам, мечущимся по пританцовывающему у противоположного края пристани кораблю, подать им какой-нибудь знак, которого, впрочем, все равно нельзя было бы различить за пенными холмами вздымающихся гребней. Он несся, не чуя под собой ног, закрыв глаза, чтобы не замечать ничего вокруг.
Застывший без движения Пеллагамен проорал в спину удаляющейся фигуре Хаулапсила: "Куда же вы! Постойте! Я объясню вам, что это было!" Налетевшая сверху волна на мгновение соорудила над их головами гладкую, очень гладкую арку, сверкнувшую на солнце в месте своего скругления, рухнувшую вниз, сползшую, убравшуюся восвояси, в море, увлекая за собой базальтовые плиты, которыми была отделана пристань, случайный мусор, проржавленные уключины, занозистые обломки досок, выцветшие тряпки отслуживших парусов, перевернутый, с проломленным дном челн, ощетинившуюся изогнутыми гвоздями балку, чугунные цепи и все остальное.
(с) Александр Зорич, 1994