Александр Зорич. На сладкое
© Copyright Александр Зорич
"В правление императора Таная Незлобивого отнюдь не всякий гость мог досидеть до конца торжественного приема - таковы были игры, таково было угощение." "Полная история". Вакк Акийорский - Как вам нравится наш коронованный шут? - скроив подобие доверительной улыбки, спросил у Динноталюца его сосед слева.
Посол оторвался от сочного фаршированного каплуна и покосился на сидевшего рядом Главного Гонца, который всем своим видом демонстрировал полную непричастность к готовому завязаться разговору: нашептывая на ухо нечто занятное даме с высокой прической, скрепленной заколками в виде миниатюрных оленьих рожек, он одной рукой деятельно восполнял недостаток спаржи в своей тарелке, а другой - утирал жир с заостренного наподобие носка щегольской туфли подбородка. Несмотря на это, у Динноталюца не возникало и тени сомнения в том, что его ответ будет по крупицам отобран чутким Гонцом из общей гулкой тарабарщины, создаваемой придворными чревоугодниками в стенах Обеденного Покоя, и до поры отложен в одной из чистеньких комнаток той части его памяти, где предписано храниться всему, имеющему касательство к исполнению обязанностей сановника высшего ранга.
Подготовленная за то время, которое потребовалось послу, чтобы непринужденно пригубить два глотка вина из кубка суэддетской работы, возмущенная отповедь прозвучала тем лучше, что выпитый перед этим гортело придал его голосу необходимой искренности: - Шут!? Позвольте узнать, кто вы, собственно говоря, такой, чтобы отзываться о своем государе столь возмутительным образом?
Вопреки ожиданиям, риторическое любопытство Динноталюца было удовлетворено Главным Гонцом, бросившим, даже не глядя в его сторону: - Шут Саф, любимчик нашего государя.
Будто приветствуя недоумение посла, Саф оживленно закивал головой и набил рот сразу тремя жареными пеночками, желая, видимо, избавить себя от необходимости вдаваться в какие-либо подробности. Динноталюц собрался было облегченно рассмеяться и, пользуясь случаем, как-нибудь сгладить плохое, как ему мнилось, впечатление, произведенное на сотрапезников попыткой одернуть поддельного невежу, но Главный Гонец, внезапно посмотрев на посла в упор, тем ревнивым тоном, который обычно призван предостеречь собеседника от отрицательного ответа, осведомился: - Так вам нравится наш коронованный шут?
Эти слова, такие легкие и естественные в устах императорского любимца, низкородной твари, которая вчера, быть может, зазывала матросов с варанских галер насладиться прелестями небескорыстной любви на площади Одинора, сегодня носит шелковые рубахи со стрельчатым золотым шитьем и пользуется столовым прибором ценою в месячную выручку всех веселых домов площади Одинора, а завтра из-за нескольких строчек подметного письма, состряпанного будто бы иностранцем ("... а еще хочу сообщу вашу милостивую гиазиру лезущую в никакие ворота известием..."), станет очередной жертвой самосуда обитателей площади Одинора, эти же самые слова, сказанные Главным Гонцом, казались фразой на чужом наречии, которая, по невозможному стечению обстоятельств, в точности повторяет звучание тарского языка, вместе с тем заключая в себе иной, быть может совершенно безобидный, смысл. Его надлежало разыскать без промедления, поскольку трепетом ажурных крыльев стрекозы, борющейся с утренней одурью, к Динноталюцу вновь возвращалось предобморочное состояние, испытанное в тронном зале неоднократно, но все же не обретшее привычный вкус, позволяющий безошибочно распознать страх перед чернотой дверного проема, ведущего в комнату жены, или боязнь поскользнуться на мокрых ступенях лестницы из неотвязного сновидения, и эта непривычность лишала посла надежды укрыться за одной из знакомых шторок, изобретенных им, чтобы ограждать душевное спокойствие от посягательств беспокойного рассудка. Динноталюцу хватало смелости признаться себе в том, что толкователь (он не был полностью уверен в существовании этих людей и чем больше доходило в город слухов об обычаях тарских поединков, тем слаще замирало сердце перед не просто непостижимо сложным, но еще и восхитительно запутанным строением Империи) из него получается никудышный, но не доставало отчаяния, чтобы вовсе оставить попытки понять чужое наречие, которым воспользовался Главный Гонец с целью показать, как посредством губ и языка можно вылепить из воздуха нечто недопустимое. В итоге поспешного перебора вариантов Динноталюц пришел к заключению, что ему следует рассматривать плод стараний своего недоброжелателя (он силился убедить себя в беспристрастности Главного Гонца, но самые несокрушимые доводы лопались, как грибы-дождевики и выпускали в лицо облачко горькой пыли при мысли о зловещем жужжании шершней, которым полнилось его вчерашнее "южжжанин") как приглашение к игре, именуемой "Либо я умалишенный, либо вы - болван" или чуть-чуть иначе: "Я, конечно, умалишенный, но зато вы - болван".
Выбрав первое, он наколол на вилку маринованную улитку и, завороженно созерцая лакомый пепельно-сизый мясной комочек, произнес: - Ваш государь само великолепие.
Саф неприлично захохотал, поперхнулся и, сплевывая мелкоскопические птичьи кости, заговорил сквозь душивший его кашель: - "Само...", кха-кха..., "...великолепие"! ...кха... Лучше не... кха-кха... скажешь... кха-кха-кха...
В это время с другого конца стола, который возглавлялся императором и его супругой, полностью невидимыми из-за порядочного расстояния ("...в полет быстроперой стрелы", как выразился бы Аллеротет Древний), помноженного на завалы сытной еды и изысканной снеди, докатилась волна здравицы, провозглашаемой в честь посольства из Орина, чьим единственным представителем на сегодняшнем торжестве был Динноталюц. Когда над столом взметнулись пятьсот кубков ("Здесь каждый, решительно каждый - даже женщина - переодетый гвардеец. Иначе как объяснить эту слаженность, эту монолитную согласованность действий?", - попытался развеселить сам себя посол), ему показалось, что все, включая тех, для кого он не существовал по той же причине, по которой для него не существовал император, обратили к нему свои беззастенчивые, безразличные, неприязненные взоры и даже огромная соусница откровенно уставилась на посла восемью паучьими глазами-карбункулами. Динноталюц заулыбался в меру своего подавленного состояния и, привстав настолько, насколько это допускалось неподъемным стулом, мешающим до конца распрямить ноги в коленях и тем самым склоняющим его принять нелепую позу человека, получившего легкий тычок под дых, ответил неглубоким поклоном на доносящиеся отовсюду возгласы "Здоровье гостя!" - Да-да, ваше здоровье, - согласился Саф, глядя, как Динноталюц, придерживаясь рукой за высокую спинку стула, возвращается в исходное положение. И, понизив голос, пробормотал, будто размышляя сам с собой: - Но не повредит ли ему выпитое? Как вы думаете, Хармана?
Последнее было сказано очень громко - так, что дама с высокой прической, недавняя собеседница или, точнее, слушательница Главного Гонца, вздрогнула и, не понимая откуда ей послышался оклик, суетно завертела головой из стороны в сторону, посылая в проблесках серебра своих охотничьих заколок тайные знаки послу или другому счастливцу. "Наверное, Главному Гонцу", - пронеслось в голове у Динноталюца, в хмельном отстранении наблюдавшему, как она, наконец, признала в шуте источник непонятного ей вопроса, придала своему лицу вежливое, нет, заискивающее, выражение и сказала то, ради чего, пожалуй, можно было и не отвлекать ее от созерцания холеных ногтей, которыми она только что любовалась так, словно каждый представлял собой захватанную семейную реликвию.
- О чем? - переспросил Саф, беспощадно обнажив суть длинной и сбивчивой фразы, обряженной Харманой в пышные одежды этикета.
- О том, сладенькая, - продолжил он, слащаво протягивая "а", - что ваш милый друг-дружочек, воспользовавшись рассеянностью нашего гостя, подсыпал ему в вино какую-то пакость. Похоже, небезвредную.
К удивлению посла, который еще не успел как следует вдуматься в услышанное, и благодаря этому не видел необходимости обращаться к шуту за разъяснениями (он счел возможным до поры удовольствоваться лишь поверхностным осмотром чарующей внутренности чаши, не решаясь пустить в ход обоняние), Главный Гонец отнесся к обвинению Сафа как к должному. Он молча отложил вилку, тщательно промакнул свой породистый подбородок и, как образцовый завсегдатай имперского театра, сложил руки на животе, готовясь скорее наблюдать за происходящим, нежели принимать в нем сколько-нибудь деятельное участие. Хармана же (которой по логике вещей сейчас предстояло притворно испугаться за судьбу Динноталюца или недоверчиво промолвить "Не может быть!") с удачно подобранной степенью неискренности призналась: - К сожалению, я ничего не смыслю в делах лекарских, равно как и государственных, мой...
- ...мой милый друг-дружочек, - подхватил Саф. - Очень жаль, что за полгода жизни при Дворе вы только тому и научились, что лицемерить, да различать значения слов "габи-га" и "раздвигать".
Волнуясь грудью (этот оборот, да еще несколько особенных ужимок - вот все, что оставил себе Динноталюц из воспоминаний о Нолаке), Хармана собиралась с духом, чтобы достойно оправдаться в своем невежестве и, - думалось послу, который не понимал, но ощущал скабрезность намека, сделанного Сафом, - указать наглецу на ему подобающее место, но шут, потеряв похоже, всякий интерес к даме, обратился теперь к Главному Гонцу: - Скажите, а кто сейчас продает отраву подешевле: Ста...
Мимо посольских ушей пронесся небольшой, но шумный табун диковинных имен, как ему показалось, преимущественно южной масти, за которым протащились две бесцветные клячи: - ...тот плешивый шарлатан из Итарка? А может, такой шепелявый, жадный? Впрочем, этого, кажется, прибрал ветряной мор.
- Нет, нет и нет. Самые дешевые и действенные яды доставляются из Орина.
Главный Гонец чистоплотно выковырял из расщелины между зубами зернышко тмина и уточнил: - Из дипломатического ведомства.
- Ну что же. Свести счеты с оринцем при помощи его же зелья - это и изящно, и обходительно, и соответствует достоинству кавалера высшего ранга, - с видом ценителя сказал Саф и, настроив свой голос на фальшиво-задушевную ноту, осведомился у посла: - Вы, наверное, не можете понять, серьезен ли я или нет?
Уделом посла стал меланхолический кивок.
- И да, и нет. Нет - потому что мне платят жалованье (и неплохое жалованье!) именно за полное отсутствие в моем поведении серьезности и, не могу удержаться от каламбура, суразности. Да - потому что император, как вам известно, сегодня ночью восстал из мертвых ко благу государства и народов, его населяющих. Как обычно случается с ним по воскрешении, он пребывает в добром расположении духа и только благодаря этому счел возможным помиловать вас, но в любой момент вы рискуете разделить судьбу Дюно... Дицо... Дитоналюца.
Несмотря на то, что исковерканное Сафом имя уже целые сутки не принадлежало своему законному владельцу, став неотчуждаемой собственностью Нолака, уведенного на дознание прямо из тронного зала и, судя по суетному осмотру, учиненному утром в гостинице, уведенного без малейшей надежды на возвращение, посол все-таки не смог удержаться и ввернул: - Его звали Динноталюц, Динноталюц Кафайралак.
- Я это знаю, отлично знаю, - отмахнулся Саф. - Но, согласитесь, что такое изысканное имя требует к себе особенного отношения. Простолюдин наверняка не запомнит из него и трех звуков - да они ему и не нужны, ведь обратиться к послу лично он, пожалуй, никогда не осмелится, а увидев его нос сквозь занавеси на оконце дипломатической фуры, скажет: "Ишь, какой важный журавль поехал" и побредет дальше, вспоминая притягательные, непонятные и оттого еще более притягательные рисунки в обрамлении мясистых листьев кувшинки на ваших блеклых штандартах. Сановник - напротив, такое имя вызубрит быстро и будет произносить его в кругу равных себе как скороговорку, кичась проворством своей речи, привычной к цитированию сложных мест из Эриагота Геттианикта. Я же, будучи шутом, просто вынужден совершать ошибки в именах важных особ. Во-первых, чтобы засвидетельствовать им свое почтение (да-да, ведь неудобопроизносимость имени у нас и, думаю, у вас тоже, служит неопровержимым доказательством древности рода), а во-вторых - чтобы, чрезмерно не утруждаясь, забавлять моих хозяев и вас, милостивый гиазир Нолак.
Пустые разглагольствования Сафа, которые Динноталюц, махнувший рукой на приличия, выслушал, заедая переперченную рыбу под сыром пресными пирожками с тыквой, конечно же ничего не изменили в картине действий Гонца-отравителя, созданной общительностью шута ровно в два незатейливых приема. Было ли нечто подсыпано в чашу посла и если да, то что это было - яд, не яд, яд, но только в определенном смысле? Динноталюц не замечал ни малейших признаков недомогания, но, к сожалению, это могло свидетельствовать как о том, что он стал жертвой розыгрыша Сафа, так и том, что ему суждено стать жертвой отравы, действие которой проявится позже, причем насколько именно позже - о том знают лишь отравитель и его поставщик. Однако, - продолжал рассуждать посол, - если Главный Гонец все-таки пустил в ход свои "дешевые и действенные" яды, вряд ли он сделал это с расчетом лицезреть мои лягушачьи судороги прямо здесь, в Обеденном Покое, где восседают за трапезой именитейшие люди Империи и среди них (этой мысли сопутствовал беглый взгляд на закушенную губку Харманы - она все еще давала воображаемую отповедь Сафу?) - дама, с которой, похоже, его соединяет нечто большее, чем соседство за столом. Поэтому наиболее разумным представлялось отказаться на ближайшее время от беспокойства за свою жизнь и, вместе с тем, испортить игру Главного Гонца, в которой Динноталюц доселе исполнял незавидную роль болвана. Чтобы изготовить новую маску, особой изобретательности не потребовалось - ее набросок был подарен Харманой, чья обида на Сафа уступила место участию в судьбе посла: - Вы, наверное, находите нашу кухню чересчур темпераментной, - сказала она, впервые проявив интерес к Динноталюцу.
Главный Гонец и Саф разом посмотрели на нее, как на человека, который всю жизнь отказывался играть в лам, ссылаясь на равнодушие к пустым забавам, но однажды был уличен в увлеченном обсуждении с двумя офицерами своеобразия малахитовых фишек и их спорных преимуществ перед фишками из грютской бирюзы.
- Темпераментной, да, - вяло согласился посол и, сосчитав до пяти, обеими руками ухватился за край стола.
Гротескный соглядатай-южанин, обманувший бдительность гвардейцев, подыскавший укромное местечко на крыше Обеденного Покоя, продырявивший ее бесшумным орудием, какими снабжают своих героев ленивые сочинители комических сценок, припавший оком к алмазной чечевице дальноглядной трубы, остался бы доволен представлением, которое давал Динноталюц сотрапезникам, и, в первую очередь, Главному Гонцу.
А если бы южанин умел читать чужую речь по губам, то, устремив трубу на Сафа, он узнал бы, какие слова произнес шут над сползшим под стол телом Динноталюца, чтобы блеснуть своей образованностью и, чрезмерно не утруждаясь, позабавить своих соседей.
Закатились глаза, словно пара яблок В пару нор барсучьих, упала набок Голова, как пирог, требухой набитый, Хрип раздался тихий - мышь пискнет громче И улитка болтать скоро будет лучше, Чем испивший отвар магдорнского лука.
И, уже различая за спиной голоса, принадлежащие раздосадованным гвардейцам, соглядатай, отдавая последнюю дань своему любопытству, торопливо подсмотрел бы за Харманой, с отчужденной полуулыбкой сообщившей: - Это, должно быть, подражание итским классикам.
- Итские классики неподражаемы, - строго сказал Саф.
- А вот наш гость действительно подражатель, - добавил он. - И весьма посредственный.
Главный Гонец пожал плечами.
- В его возрасте вино сильно бьет в голову. Не понимаю, что он надеется найти там, под столом.
Хармана поерзала на стуле, не то устраиваясь поудобнее, не то борясь таким образом с волнением, за которое, впрочем, с легкостью можно было принять ее желание находить в происходящем с послом именно то, что ей хотелось бы в нем находить, и робко спросила: - Он действительно отравлен?
- Не имеет значения, - ответил Саф.
- Ни малейшего, - согласился с ним Главный Гонец.
После паузы, в протяжение которой шут глубоко зевал в сложенные лодочкой ладони, Саф пробормотал: - Впрочем, о случившемся стоит сообщить нашему крикуну. Кто здесь Главный Гонец?
Главный Гонец удрученно развел руками: - Один я идти не могу.
- Один вы и не пойдете. Мы отправимся вместе, заодно и разомнемся. А вам, Хармана, советую хорошенько присматривать за телом, чтобы оно не сбежало.
Семи лет отроду, Динноталюц, предоставленный попечению двух небывало хлопотливых тетушек, имел обыкновение прятаться от них в укромных уголках необъятного летнего дома, изобилующего всевозможными пристройками, чуланами и чердачными каморками. Обнаружив его исчезновение, тетки подымали на ноги всю прислугу и Динноталюц мог подолгу утолять свое детское тщеславие, упиваясь воплями "Тал, Тал, куда же ты запропастился?" и истыми призывами конюха к его варварскому амулету: "Дай, копытце, верный знак, Где укрыт мой господин, Господин Кафайралак".
Но однажды - позже Динноталюц узнал, что соответствующие указания поступили от отца, которому пожаловался суровый конюх, потерявший из-за его проделок веру в чудодейственную силу копытца - тетки не пожелали подымать тревогу и он целый день просидел в одном из своих излюбленных укрытий, внимая не то сверчкам, не то птицам (он был не в состоянии разобраться даже в этом, столь сильны были обида и разочарование). Нечто подобное Динноталюц испытывал и сейчас, спустя сорок с лишним лет, лежа на пыльном ковре и притворяясь умершим от неведомого яда, притворяясь, как он понимал, исключительно убого и безыскусно. Ему, конечно же, никто не поверил, и в свете этого уход Сафа и Главного Гонца представлялся неоценимым подарком судьбы, избавившим посла от их обидных колкостей и, вместе с тем, подарившим ему шанс пусть ненадолго, пусть на несколько мгновений, стать единственным благодарным обладателем блеска застенчивости Харманы, не его жены.
Затаив дыхание, Динноталюц осторожно повернулся на другой бок и приоткрыл глаза. Прежде, чем посол успел сообразить, кто это, приподняв край скатерти, вглядывается в вечные сумерки, царящие под столом, будто в сказочной Северной Лезе, до его слуха донесся вздох облегчения и громкий шепот: - Вам лучше, гиазир Нолак?
- Да, сладенькая, - сказал посол, надеясь, что отвечая шепотом на шепот, он смягчит фривольность своего обращения.
- А вы не хотите оттуда вылезти?
Динноталюц был в восторге - его дерзость осталась безнаказанной и даже заслужила поощрение, ведь ему, по существу, было предложено разделить ее ложество ("Общество" - одернул себя посол), а значит, Хармана находила его приятным собеседником и - как знать! - возможно, эта приязнь превосходила обычное сочувствие к лысеющему гиазиру из города, чье название давно уже перестало служить трепету врагов и уважению союзников.
- Хочу.
Чтобы не насмешить Харману каким-нибудь неловким движением, Динноталюц, прикидываясь усталым и измученным, очень медленно вылез из-под стола, так же медленно отодвинул свой стул, собрался было на него сесть, но, сообразив, что эта позиция, как сказал бы Нолак, лишена ряда преимуществ соседней, отбросил прочь медлительность и занял место Главного Гонца.
- Вы забыли свою тарелку.
Посол не обладал достаточно точными весами, чтобы измерить, чего в этой монете больше - лукавства или глупости - но, зная, что у него в запасе имеется пара-тройка авров из такого же сплава, без сожаления отплатил Хармане одним из них.
- Рядом с вами несложно забыть и законную супругу.
- Ту самую, которая вчера чуть не овдовела?
- Сегодня она тоже чуть не овдовела, - сказал Динноталюц только затем, чтобы заполнить сосуд беседы чем-либо, отличным от молчания, в которое он рисковал погрузиться, как в изобилующий липкими пенками чан с холодным молоком, надолго, ибо был уязвлен осведомленностью Харманы, проистекающей, как ему подсказывал желчник - жилище вздорных близнецов - из близости с Главным Гонцом, поскольку такие подробности о вчерашней закрытой аудиенции нельзя было получить иначе, кроме как из первых, и притом ничем не связанных, рук.
- Да, когда вы упали, я была уверена, что вам уже не подняться.
Динноталюц приосанился и, подмалевывая своей напыщенной глупости усы назидательности, произнес: - Отравить человека куда как сложнее, чем лишний разок выпороть придворную даму.
- Откуда вы знаете?
- Но вы и сами...
- Нет, это была просто шутка! - Положим. Но отчего тогда вы так взволнованы, если не сказать испуганы?
- Думаю, не только меня страшат люди, чья осведомленность переходит границы мыслимого.
"Пожалуй, пристрастное отношение Сафа к этой особе лишено оснований", - подумал Динноталюц, отдавая дань изворотливости Харманы, превращавшей их разговор в неритмичное поскрипывание колес дипломатической фуры, в путешествие по эриаготову Хеофору. За оконцем проплывали невнятные пейзажи, освещенные не-луной-не-солнцем, ветряной мор объяснял отсутствие людей лишь отчасти, руины на горизонте скорее всего руинами не являлись и раздраженный обилием новых неприятных впечатлений посол позволил себе быть невежливым: - Великолепно! Выходит, моя осведомленность противоречит обычному порядку вещей, в то время как ваша - включена в него неотъемлемой частью? В таком случае, не были бы вы так любезны сообщить мне, что вам еще известно о моей супруге и о моих видах на ее вдовство?
- Вы нахал, вы чужеземец, и вы плохо понимаете, что такое Двор, - раздельно произнесла Хармана и из уст Динноталюца против его воли вырвался нелепый смешок: - А как насчет "южанина"? Умоляю вас, скажите "южанин".
- Южжжанин, - пожав плечами, бросила Хармана.
"Да, сомнений быть не может." - Подумал посол. - "Те же шершни, тот же нос, тот же подбородок".
- Вы, наверное, всегда мечтали во всем походить на своего брата.
- До того, как он стал Гонцом - да.
- А сейчас?
- Сейчас об этом не стоит и мечтать, - с неподдельной досадой сказала Хармана.
- По-моему, вы преувеличиваете. Стоит ли печалиться, если он даже не в состоянии заткнуть рот какому-то шуту?
- А вы, милостивый гиазир Динноталюц, попытайтесь ненадолго вообразить, что человек, который представляется Сафом, на самом деле носит иное имя и занимает иную ступень лестницы Двора.
Хармана говорила вполголоса, заговорщически отведя глаза в сторону, и, если бы только она не назвала его Динноталюцем, посол усмотрел бы в таком поведении точный слепок с манер упомянутого ею Сафа.
Обнаружив эту удручающую, доселе незамеченную грань ее природы, Динноталюц пришел в смятение и, распростившись с планом овладения укрепленным лагерем неприятеля, над воротами которого была намертво прибита доска с девизом "Чужакам здесь не место", прикрылся ивовой плетенкой мальчишеской запальчивости: - Зачем вы называете меня Динноталюцем? Этот человек - преступник, он предал мой город, он предал ваше государство, а я - нет, я - Нолак.
Хармана покачала головой.
- Из вас и вправду получается весьма посредственный подражатель и еще худший Нолак. Но, боюсь, мне придется с этим смириться.
- Видимо, из почтения к моим летам, сладенькая? - съехидничал Динноталюц, укоряя себя за то, что не смог отказаться от такой сомнительной наживки, как намек на наличие сомнительной наживки, шелковичным червем облегающей крючок придворного вероломства.
- Нет, из необходимости оберегать вас до того момента, когда возвратятся мой брат и его спутник.
Посол не смутился видом голого крючка.
- И только?
- Не только. Еще я должна пустить в ход все свое женское обаяние, чтобы выудить из вас побольше секретов Ведомства.
- Я готов, - улыбнулся Динноталюц.
Чувствуя томительное головокружение, он взял первый попавшийся под руку кубок, наполнил его до краев (избыток вина в две спорых струйки сбежал на плотный шелк скатерти), собрался выпить, но, спохватившись, что в первую очередь следовало предложить вино даме, извиняющимся голосом спросил: - Это ведь ваш?
Вместо ответа она протянула ему другой кубок. Динноталюц, желая с честью выйти из неловкого положения, отлил ей половину своего вина, пытаясь убедить себя в том, что Хармана не подумает ничего дурного, увидев в этом отголоске древних оринских обрядов не мужланство, но знак его готовности поделиться всеми тайнами Ведомства так же, как он поделился с нею хмельным напитком.
- У нас так не принято.
Динноталюц с сожалением подумал, что она усмотрела в его поступке именно мужланство, и в наказание за ее приземленность решительно сказал: - А у нас не принято разглашать тайны Ведомства, - после чего залихватски осушил кубок до дна.
- По большому счету, в вашей помощи по этому вопросу здесь никто не нуждается, - парировала Хармана, вновь представая перед послом в обличье Сафа.
- Почему? - Продолжила она, заблаговременно ставя вопрос, который появился у Динноталюца, но еще не был поставлен им в подобающе язвительной форме.
- Потому что гиазир Нолак сейчас сидит по правую руку от государя и, подозреваю, ведет с ним весьма просвещенную или, если угодно, просветительскую беседу.
- Вы говорите неправду.
- Говоря вам неправду, я бы обязательно волновалась грудью, как выражаются иные кавалеры. Этого, однако, не происходит и вам легче мне поверить, чем попытаться доказать обратное.
Если бы в это время все присутствующие за столом не встали навытяжку как гвардейцы на торжественном смотре, сдерживая довольное посапывание и сытую икоту, Динноталюц, наверное, не оставил бы желания опровергнуть утверждение Харманы и обвинить ее в голословности, но в нем победила непосредственность любопытствующего и он, оставляя в стороне их разговор, осведомился: - Что происходит?
Прежде чем ответить, Хармана поправила прическу, встала, одернула платье и, поглядев на него свысока, пояснила: - Государь покинул свое место. Мне кажется, сейчас он идет сюда в сопровождении моего брата.
Усилившееся головокружение и сопутствующая ему вялость удержали посла от следования всеобщему примеру, но не смогли притупить испуг перед перспективой встречи с императором, который, будь он хотя бы на четверть подобен своим подданным (а в том, что это именно так, посол не сомневался: "По собаке узнаешь и хозяина", - хмуро ухмыляясь, говорил конюх в их поместье), парой веселых шуток наверняка загонит его на погребальный костер.
- Миленькая, простите, сладенькая, пожалуйста, давайте убежим отсюда, - залепетал Динноталюц, ужасаясь околесице, которую способен вызывать к жизни отменно образованный человек благородного происхождения только затем, чтобы из посла превратиться в паяца, в шута.
"Лучше быть паяцем, чем мертвеньким", - утешил он себя, глядя, как ползут вверх брови Харманы и лишь слегка приоткрывшиеся губы пропускают короткое послание языка: - Это невозможно.
- Но как же мне... как же нам быть? - Пуская в ход такое многозначительное обобщение, посол надеялся намекнуть Хармане, что считает ее соучастницей того неведомого преступления, за которое он второй день подвергается зловещему в своей неоправданности преследованию, столь же незаконному, сколь и унизительному. Молчание, встретившее его вопрос, продлилось дольше, чем позволяли обстоятельства и дольше, чем требовалось женскому легкомыслию для молниеносного выбора между "Не знаю", "Я вам не советчица" и "Не впутывайте меня в ваши интриги". Наконец Хармана, глубоко вздохнув, бросила: - Полезайте под стол.
- Снова?
- Да.
- А они? - тихо сказал Динноталюц, выразительно кивая на стоящих придворных.
Несговорчивость посла, по-видимому, не на шутку рассердила Харману.
- Послушайте, я, честное слово, плохо понимаю, кто вы такой и в чем назначение ваших выходок, но одно я знаю точно - если вы изволили быть отравленным, когда уходили Саф и мой брат, то вам лучше не воскресать перед появлением государя. Это может быть понято как неуместный пасквиль на воскресение Его Императорского Величества.
Динноталюцу оставалось только уступить непритязательным и оттого неоспоримым доводам Харманы.
Не успел он устроиться поудобнее, отмечая, что поза павшего жертвой жестоких игрищ Двора как нельзя лучше подходит его теперешнему состоянию покойника и даже обилие пыли в ворсистом ковре не может помешать наслаждению покоем, как сверху донеслись голоса, приглушенные скатертью и густым воздухом Северной Лезы.
- Ну что тут у вас, Хармана?
- Все хорошо, мой государь.
- Тело не сбежало?
- Нет, мой государь.
- Да? - недоверчиво сказал Саф и, жертвуя чистотой своих императорских одежд, стал на четвереньки, заглядывая под стол - туда, где находилось тело, даже и не помышлявшее о побеге.
- Если вы присмотритесь повнимательнее, то сможете заметить, что там никого нет. Потрудитесь разыскать его, сладенькая.
- Нет ничего проще, мой государь.
Вытянув из волос заколку, Хармана легонько дохнула на нее и, притопнув ногой, потребовала: - Дайте, рожки, верный знак, Где укрыт мой господин, Господин...
- ...Кафайралак, - Подсказал из-под стола Господин Кафайралак.
(с) Александр Зорич, 1994